«Как же быть?»

Как же быть? (fb2) - Как же быть? 823K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Петрович Кулешов

Глава первая ТОЛЬКО БЫ НЕ УПАСТЬ

С радостным, чувством смотрел Лори в окно. Между тем открывавшийся за этим окном пейзаж вряд ли мог вызывать подобное чувство. Мелкий, но частый дождик долбил улицу ещё со вчерашнего вечера. От него посерели, нахохлились выстроившиеся тесным рядом одноэтажные и двухэтажные белые, розовые, коричневые деревянные домики; размокли крохотные травяные площадки, отделявшие дома от выложенного плитами тротуара.

Одинокие голые деревья слегка раскачивались под налетавшими изредка порывами ветра. У глиняных гномов в красных колпаках, расставленных кое-где на лужайках, вода стекала по красным носам, и казалось, что они безнадёжно простужены. Ни одна машина не нарушала покой улицы, и только огромные колёса древних фур, на которых явились сюда когда-то первые переселенцы и которые теперь в качестве талисманов возвышались в палисадниках, вновь, как и десятки лет назад, манили в иные, благословенные края, где всегда сверкало солнце на небе и золото на земле.

Вряд ли причиной хорошего настроения Лори могло служить и то обстоятельство, что он был не на улице, а по эту сторону окна, в своей комнате.

Сказать, что комната, в которой он жил, выглядела роскошно, было бы преувеличением. Преувеличением, пожалуй, было бы и считать эту комнату просто приличной. Нет, скорее она напоминала конуру, и скошенный потолок — конура помещалась под лестницей — только усиливал это впечатление.

Но, в общем-то, комнаты в этих домах были почти все похожие, как похожи были дома на этой улице и улицы в этом городе. Сто первом по населению городе страны.

Владельцы домов сдавали комнаты приезжим — таким, как Лори, прибывшим сюда в погоне за счастьем, временным гастролёрам — танцовщицам, музыкантам, певцам, небогатым туристам и совсем уж небогатым молодожёнам, совершающим свадебное путешествие. Была и ещё одна значительная категория квартиросъёмщиков. Тех, кто приезжал разводиться.

По законам города достаточно было прожить в нём две недели, что клятвенно подтверждала перед судом хозяйка квартиры и супруги, из какой бы другой страны или города они ни приехали, могли получить развод. Сдавать таким людям комнаты являлось доходным бизнесом для домовладельцев. Обычно это происходило так. Прямо с поезда изнемогшие от семейных уз супруги стучались в какой-нибудь дом и, не отряхнув даже пыль с сандалий, отправлялись, сопровождаемые квартирохозяйкой, в суд. Там, глядя ясным и чистым взором в глаза всё понимавшего и знавшего судьи и положив руку на Библию, она клялась, что вот эти господа за балюстрадой живут у неё уже две недели. И суд выносил решение.

В коридоре, не особенно стесняясь, разведённые счастливые супруги отсчитывали деньги за постой, после чего мчались на вокзал, а квартирохозяйка возвращалась домой.

Но были и наивные дураки, которые действительно томились в городе две недели и составляли немалый процент съёмщиков. Комнату Лори снимал не один, а с товарищем. Они познакомились ещё по дороге в этот городок. Когда родители сгорели во время пожара вместе с их незастрахованным домиком и он остался один на свете в свои шестнадцать лет. Рой почувствовал внезапное отвращение и родному городу, к авторемонтной мастерской, где работал подсобником, и её хозяину толстому и доброму, и вообще к жизни.

У него не хватило сил броситься с моста в узкую, но глубокую городскую речку, однако на то, чтобы, взяв расчёт и уложив небогатые пожитки, навсегда покинуть родной край.

Выйдя на шоссе, Лори уселся на дорожный мешок и, подняв руку с оттопыренным большим пальцем, стал ждать, чтобы кто-нибудь подобрал его. Вопрос о том, куда оттопырит палец — влево или вправо, был решён, как все великие вопросы, до гениальности просто. Рой плюнул себе на ладонь, ударил по ней пальцем и посмотрел, куда полетят брызги. Они полетели налево.

В том же направлении лежал теперь его путь.

Машины, шурша и слегка повизгивая на повороте, мчались и мчались мимо Лори.

От скуки он начал представлять себя пассажиром этих машин, требовательно выбирая, скупо расходуя мечты. Вот та, например, древняя, у которой рычаги перемены скоростей были за бортом, а медный гигантский гудок сверкал, как труба военного оркестра, не привлекла его, Вряд ли можно было позавидовать судьбе измождённого седого старика, сидевшего в ней за рулём. И эта, поновей, на которой чудом держалось узлов и тюков столько, сколько вряд ли свёз бы самый мощный грузовик, не вызвала симпатий у Лори. Она медленно проехала мимо, и толпа ребятишек, торчавших между узлами, с любопытством посмотрела на одинокого парня у дороги.

Зато вот в этой длинной, бесшумной, изумрудного цвета пронёсшейся словно сон, Лори с удовольствием бы оказался. Уж наверняка восседавшего в ней толстяка не заботили денежные вопросы. Или эта гоночная, где сидели красивый парень и такая красивая девушка, что у Лори даже дух захватило.

Тогда он видел только машины и их пассажиров.

Теперь-то он понимал, что вся жизнь — это такая же вот широкая, серая, убегавшая в неизвестную даль дорога, по которой мчатся без конца возможности — роскошные, ослепительные и скудные, жалкие. И что главное — оказаться не в древней колымаге, которая, того и гляди, развалится, а оседлать красивую блестящую птицу, которая быстро помчит тебя к успеху и богатству. Важно вскочить ей на спину. Потому что если идти пешком по этой бесконечной серой ленте шоссе, то можно прошагать всю жизнь, так никуда и не добравшись. Нет, надо вскочить именно в роскошную машину. Но машин так много, что нетрудно оказаться и под колёсами.

Только бы не упасть, только бы правильно рассчитать прыжок! Впрочем, всё это он понимает сейчас, вот здесь, у окна своей комнаты, умудрённый опытом, знающий себе цену восемнадцатилетний мужчина.

А тогда, шестнадцатилетний мальчишка, он видел только проносившиеся мимо машины и мечтал. Промечтал он так почти до вечера — никто не хотел его подбирать. Лори совсем уже приуныл, даже опустил руку с оттопыренным пальцем: она затекла. Вот тогда-то и остановился перед ним огромный белый, как океанский лайнер, грузовик-холодильник, и из кабины высунулся шофёр.

— Залезай! — сказал он без лишних слов.

Лори торопливо забрался в кабину величиной с дом, где были койки для отдыха, стол для еды и где за столом сидели двое парней. Машина помчалась дальше, а парни, пившие молоко, пригласили Лори разделить их трапезу. Один был явно запасной шофёр, о чём свидетельствовала форменная фуражка. Второй показался Лори странным; он был худой (более худой, чем Лори), с глубоко посаженными горящими глазами под нависшей массой чёрных спутанных волос.

«Уж не сумасшедший ли?» — подумал Лори, опасливо покосившись на парня.

Но тот налил в бумажный стакан молока и протянул Лори. Лори взял стакан, молча кивнул в знак благодарности.

Знакомство состоялось.

Теперь Арк — таково было имя странного парня — был соседом Лори по комнате.

Ещё тогда, в машине, он рассказал Лори свою, полную приключений, историю. У него была необычайная жизнь (если, конечно, не врал!). Говорил он тоже как-то необычно, будто телеграфировал.

— Родился в Италии. Отец — граф. Мать — графиня. Учился у католиков. Отец разорился. Мать пропала. Отец застрелился. Дядя выписал к себе. Дядя умер. Остался один. Все несчастья от неверия. Работал в церкви. Пропали церковные деньги. Арестовали. Бежал…

И так далее в том же духе. Выяснилось, что Арк долго скитался по городам и весям. Был матросом на речном пароходике, мойщиком посуды, сезонником, боем в отеле. Дважды его забирали за бродяжничество. Год сидел, другой раз бежал. И всё это время возил с собой Библию и упрямо, яростно верил, что в глубине души все люди хорошие, что ему не повезло и что вообще это бог наказует его за грехи.

Вся жизнь Арка служила вроде бы доказательством тому, что нет на земле справедливости, нет на небе высших сил, наказующих за зло и воздающих за добрые дела. Но ещё сильнее, чем очевидность, было упрямство Арка.

То, чему научили его отцы иезуиты в католическом колледже, казалось, было давно опровергнуто его опытом, развеялось дымом на каменистых жизненных дорогах. Лопнули мыльными пузырями непреложные истины, миражем растаяли святые заповеди.

Но чем больше испытаний выпадало на долю Арка, тем больше росло его упрямство. Да, словно говорил он себе, всё ложь, всё обман, а я вот верю — есть бог и придёт час, он оценит мою веру. Не могут быть люди теми чудовищами, какими встречаются они на моём пути, иначе мир давно сгорел бы в геенне огненной. Люди — хорошие. Просто так всё складывается, что им не везёт. Тот факт, что в мире, в котором он жил, восьмидесяти процентам людей восемьдесят процентов времени «не везёт», Арк игнорировал. Ничего, есть бог, и он ещё скажет своё слово…

Они прибыли в Сто первый город страны и после долгих мытарств устроились работать: Лори — разносчиком газет в «Утреннюю почту», Арк — в типографию еженедельного религиозного листка «С нами бог».

Работой Лори был доволен. Конечно, получал он мало, но зато, набив сумку свежепахнущими типографской краской экземплярами, мог проникнуть и в спортзал на интересный боксёрский матч, и пробежать по кафе, перехватив потом на кухне у какого-нибудь сердобольного повара кусок пирога…

Были, разумеется, и неудобства. Сумка резала плечо. Иной раз, когда в газете не было ничего сенсационного, приходилось ходить до глубокой ночи, чтобы всё продать, а в дни сенсаций носиться как угорелому от типографии до центра, таская всё новые и новые пачки. Случались и подзатыльники, и обиды и несправедливости.

— Жизнь… — утешал его Арк. — Всё зачтётся. Бог всё видит. Верить надо. Не бунтовать.

Пошёл ты к чёрту! — возмущался Лори, — Сегодня, сам видел, весь день дождь. Сумка дырявая, еле зашил углы. Газеты размокли, а я виноват! Что ж, мне в комнате сидеть? Кто их купит? Наружу только нос высунешь, вся бумага в кашу. Я-то чем виноват? А с меня высчитывают. И так гроши платят…

— Несёшь людям свет — тому и радуйся. Не ропщи. Всё зачтётся.

— «Свет, свет», — ворчал Лори. — Ерунду, а не свет. Редактор что говорил на совещании? Я задержался там, всё слышал. Репортёров ругал. «Мне, говорит, неважно, был факт в жизни или не был, мне важно, чтоб он выглядел фактом на страницах «Утренней почты». Не можете найти — высасывайте из пальца! Ясно? А уж от опровержений отбиваться — это моя работа». А ты — «свет»!..

К сожалению, то ли репортёры плохо слушались советов редактора, то ли фантазия у них была небогатая, но дела «Утренней почты» шли всё хуже и хуже.

Однажды самый бесшабашный из её репортёров подозвал к себе Лори, затащил в какой-то захудалый бар и, напоив пивом, предложил:

Слушай, Рой, я тебе дам стартовый пистолет. Когда повезут выручку из игорного дома «Зодиак», спрячься где-нибудь за забором и открой стрельбу. А потом беги, куда ноги понесут.

Лори смотрел на репортёра широко открытыми, глазами и ничего не понимал.

— Твоё дело открыть пальбу, толковал репортёр. — А уж я раздую, будь покоен: нападение, засада, полиция бессильна, преступники скрылись!.. Деньгами не обижу. Ну как?

— Поймают, — было первой защитной реакцией Лори.

— Не поймают, — горячо убеждал его репортёр, — а поймают, кто может тебе запретить стрелять по ночам из стартового пистолета? Ты же не обязан знать, что по этой улице возят деньги!

Беседа длилась долго, пива было выпито много, но Рой всё же отказался. Во-первых, побоялся, и потом, это был уже не мелкий обман, к какому он привык в своей работе разносчика — стянуть лишний экземпляр, утаить кое-какие медяки, — это уже был обман в городском масштабе.

— Начнёшь с пугача — кончишь убийством. Обман — грех, — поддержал его Арк.

Через несколько дней газета вышла с аршинными заголовками: «Неудавшееся нападение грабителей на кассиров «Зодиака«!», «Ночная перестрелка в глухом переулке!», «Полиция, как всегда, ничего не нашла!», «Репортёр «Утренней почты» — единственный свидетель происшествия!»

Дней пять газету расхватывали, а на шестой один из разносчиков, коллега Лори по работе, пригласил его и других ребят выпить пива: у него завелись деньжата.

Прошла ещё неделя, и история вскрылась. Репортёра выгнали, разносчика тоже, у редактора были неприятности с полицией, а игорный дом «Зодиак» затеял процесс, обвиняя «Утреннюю почту» в нарушении закона о дозволенных приёмах рекламы.

— Я говорил! Обман всегда наказывается. Не умеешь — не обманывай, — торжествовал Арк.

Но Лори и так сделал для себя выводы.

Судя по всему, обман действительно ничего не даёт. Гораздо лучше найти ещё какую-нибудь работёнку, откладывать деньги, а потом как-нибудь пустить их в оборот, может быть, даже сходить в игорный дом — словом, по возможности умножить капиталец. Так, как делают все богачи в городе. Ведь, в конце концов, владелец игорного дома «Зодиак», господин Гордони, никого не обманывает: хочешь — играй, не хочешь — не играй. Выиграл — Гордони выплачивает сполна; проиграл — уж не взыщи. Гордони — миллионер, а между тем, если верить слухам, когда-то тоже начинал с разносчика газет. И вот всего добился честным путём. Или господин Леви — владелец и директор городской телевизионной компании, чьи передачи смотрит вся страна. Тоже богат и тоже добился всего честным путём.

А вот господин Дон, редактор «Утренней почты», обманщик, уж это Лори хорошо знает. Он всё время на своих служащих, в том числе на таких, как Лори, наживается. То заставит работать лишний час, то жалованье задержит… И что же? Газета, того и гляди, развалится, а теперь ещё этот процесс с «Зодиаком».

Словом, Арк, при всём том, что он какой-то блаженный, оказался прав, обман до добра не доведёт.

К сожалению, путей к богатству не так уж много, даже в стране самой широкой предприимчивости. И Лори пока не находил их.

Это огорчало его, но не слишком.

Не слишком, потому что в жизни его случилось событие, по сравнению с которым всё остальное отодвигалось на задний план. Он познакомился с Кенни.

Знакомство началось весьма прозаически — с яичницы. Как-то утром, когда город заливали потоки дождя, когда ветер, надувая плащи прохожих, превращал их в катящиеся по улице тёмные шары, Лори, промокший и иззябший, забежал в кафе. Он не спеша проходил между столиками полупустого зала без особенной надежды покрикивая: «Утренняя!..», «Утренняя!..» «Автомобильная катастрофа на Большом мосту, трое раненых…»

Продав полдюжины номеров и бросив тоскливый взгляд в глубины кухни, откуда нёсся сладостный аромат Лори уже собирался покинуть зал, когда услышал слова, показавшиеся ему райскими звуками:

— Сядь, парень, сейчас яичницу дам!

Он обернулся. На него смотрела высокая стройная девушка. Лицо у неё было круглое и свежее, светлые волосы забраны под кружевной колпачок. Белый фартучек оттопыривала на животе сумочка для выручки. Девушка смотрела на Лори весёлыми серыми, точь-в-точь как у него, глазами и улыбалась. Лори не заставил повторять приглашение. С наслаждением сбросив тяжёлую сумку, он уселся в углу. Ему частенько перепадал кусок в каком-нибудь кафе или баре, но сейчас, когда на улице такая мерзкая погода, а официантка такая красотка, ему было вдвойне хорошо.

Вскоре девушка поставила перед ним сковородку с шипящей яичницей, несколько тостов, масло и кофе и снова убежала. Лори с туго набитым ртом проводил её одобрительным взглядом. Ничего не скажешь, девчонка интересная.

Он ел не спеша, грустно поглядывая на непрекращающиеся потоки дождя за окном. Клиентов стало меньше; торопливо позавтракав, они помчались дальше, на работу.

Девушка подошла.

— Ещё дать?

Лори не отказался бы. Будь на месте этой красотки какая-нибудь милая старушка или мужчина, он бы ответил утвердительно. Но тут вдруг застеснялся: подумает ещё, что обжора, на дармовщинку хочет наесться, Он отрицательно повертел головой.

— Много ещё не продал? — спросила девушка.

Лори молча кивнул в сторону набитой сумки

— Ты что, немой? Или иностранец? — Девушка недовольно надула губы.

— Ничего я не немой, — проворчал Лори. — И за яичницу спасибо. Меня зовут Лори Рой, А тебя?

— Кенни.

— Местная?

— Нет, я с Севера, Лори улыбнулся.

— Что зубы скалишь? — Она подозрительно досмотрела на него.

— Смешно, — Лори пожал плечами, — кого ни спросишь, все приезжие. Кто с Юга, кто с Севера. Здесь небось и нет местных-то.

— А сам ты откуда? — В голосе Кенни была заинтересованность.

Лори помрачнел.

— Откуда приехал, там меня нет, — ответил он не слишком любезно.

— Ну и пожалуйста. — Кенни повернулась и отошла своей быстрой, лёгкой походкой.

Лори посидел ещё в надежде, что она снова подойдёт, но не дождался. С преувеличенно тяжким вздохом он вскинул на плечо потемневший от дождя ремень своей сумки и, приложив палец к козырьку фуражки в знак прощания, вышел на улицу.

Весь день, что он бродил, разнося газеты, ему не давало покоя двойственноe чувство. Он то ощущал какую-то лёгкость, радость на душе, вспоминая белозубую улыбку Кенни, её серые весёлые глаза, то мрачнел, ругая себя за грубость, яичницу дала, поговорить хотела, а он её обидел.

Вечером, лёжа в своей комнате со скошенным потолком, слушая тихую музыку, лившуюся из маленького транзистора, Лори мечтал.

Вот он сидит в роскошном — красное дерево, чёрная кожа — кабинете господина Дона, главного редактора «Утренней почты» (Лори ни разу, конечно, не был в этом кабинете, но слышал рассказы о нём). По интерфону звучат голос секретарши: «Господин Рой, к вам дама». Лори нажимает кнопку, и входит Кенни. Не возьмёт ли господин главный редактор её машинисткой? Лори смотрит ей в глаза покровительственно и многозначительно, вызывает секретаршу и диктует; «Назначить Кенни (чёрт, как её фамилия?) заместителем главного редактора…» Нет, это, пожалуй, слишком. Скорее, заведующей отделом рекламы. Или ещё лучше — главным художником, Да! У них главный художник тоже женщина, правда старая. А тут будет молодая…

Мечты Лори прерывает приход Арка, Он ворчит на дождь, на ботинки, которые протекают. — Не ропщи, — говорит ему Лори, — Бог всё видит. Дождь — наказание за грехи.

— Дурак! — не по-христиански огрызается Арк, Он уходит на кухню готовить ужин. Эту обязанность они с Лори выполняют по очереди, но не равноценно, Арк идёт с утра на рынок, покупает свежие овощи, когда есть деньги — мясо, и готовит солидно. Лори между делом забегает в один из огромных продовольственных магазинов, хватает несколько (банок консервов, чего-нибудь замороженного (опять же как позволяют средства) и без особенного усердия вечером разогревает всё это на плите. Но сегодня еда его вообще не интересует. Сегодня он любому ужину предпочёл бы простую яичницу, лишь бы её подала Кенни.

В мечтах прошло ещё два дня.

На третий Лори не выдержал.

— Слушай, Арк, тебе когда-нибудь нравились девчонки? Только по-настоящему, а не так?

Арк изумлённо смотрит на Лори.

— Ну, чего уставился? — смущённо ворчит тот. — Никогда девчонок не видел? Всё с ангелами знаешься?

— Жениться решил? — спрашивает Арк. — Брак — благо. Но… — он делает паузу, — всё взвесь!

— Дурак ты всё-таки, — Лори с жалостью смотрит на своего товарища. — Брак! В нашем городе браки не заключают, а только расторгают. Тем весь город и держится: И лет мне ещё мало. И вообще я тебе о любви толкую, а ты мне о браке! При чём одно к другому?

Арк, в свою очередь, с презрением смотрит на Лори:

— Распутник!

Лори машет рукой и поворачивается к стене.

На другое утро, спрятав самолюбие поглубже на дно сумки, он зашёл в знакомое кафе. Газет продать удалось больше, а вот Кенни он не увидел. Спросить не решился и на следующее утро пришёл снова. На этот раз была её смена, и, свежая, круглолицая, улыбающаяся, она быстро двигалась по залу.

Но на Лори она не обратила ни малейшего внимания. Потолкавшись между столиками и продав несколько газет, он, разочарованный, покинул кафе.

Мрачный шёл Лори по улице. Немного утешили мечты. В большом сером «кадиллаке» он подъезжает к кафе, заходит, небрежно заказывает икру и омаров (Лори никогда не видел ни того, ни другого, но знал, что дороже нет). Все перешёптываются при его появлении. Сияя, Кенни мчится к его столику. Хозяин сам выходит из-за стойки — ещё бы, его удостоил посещением владелец крупнейшего в городе игорного дома «Зодиак». Лори съедает икру, заедает её омарами; не глядя на Кенни, бросает на стол крупную купюру и уезжает в своём роскошном «кадиллаке». Пусть знает…

Вечером Арк сам затеял разговор.

— Дьявол запутал в свои сети, — констатировал он. — Влюбился?

Лори молчал.

— Уступить соблазну — грех, не уступить — мука, — неожиданно сообщил Арк.

От удивления Лори даже привстал на койке.

— Ты что это проповедуешь? А? Муку я терпеть не намерен, значит, надо уступить соблазну? Так по-твоему?

— Грех… — начал было Арк, но Лори перебил его:

— Грех или не грех, а пойду завтра и приглашу в кино. Деньжата есть.

Он подкинул на ладони серебро, выигранное им накануне у ребят в кости.

Распродав довольно быстро все газеты (ему повезло: ночью было совершено убийство), он решительным шагом направился в кафе. Он шёл не попрошайничать, он шёл, как солидный клиент, выпить кофе и мог заплатить за него сам. Форменную фуражку газеты он оставил дома, а бунтующие волосы укротил с помощью бриолина и причесал (едва ли не впервые в жизни).

Но чем ближе подходил Лори к кафе, тем менее победным и уверенным становился его шаг. Вошёл он туда совсем робко, сел в углу и молча дожидался, пока к нему подойдут. Чтобы не было сомнений в его платёжеспособности, несколько серебряных монет он положил перед собой на мрамор стола. Наконец Кенни соблаговолила заметить его и подойти.

— Так пришёл или подать чего? — спросила она.

— Кофе дай. — От волнения голос Лори стал хриплым. — Ты что, простудился, — спросила Кенни, — или прокричал голос со своими газетами? Желток дать в кофе?

Лори не успел ответить. Она быстро отошла и через несколько минут принесла большую кружку молока и бутылку содовой воды.

— Смешай и выпей, это лучше всего помогает.

— Слушай, — Лори обрёл наконец дар речи, — ты когда свою волынку кончаешь? — И, сообразив, что не очень ясно выразился, добавил; — Ну, когда у вас закрывают?

Кенни рассмеялась. Всё лицо её преобразилось. Из холодного и равнодушного оно вдруг стало счастливым и радостным — засверкали зубы, весёлые зайчики заплясали в серых глазах, румянец покрыл щёки.

— Закрывают поздно, а я свободна в восемь. Вон на ту скамейку приходи! — Она указала через окно на каменную мшистую скамью, стоявшую под единственным деревом посреди маленького зелёного сквера.

Лори ничего не успел сказать, Кенни уже спешила к какому-то настойчиво звавшему её клиенту.

За час до назначенного срока Лори уже сидел на скамье, нетерпеливо поглядывая на дверь кафе.

Когда Кенни наконец появилась, Лори не узнал её. Он с изумлением разглядывал стоящую перед ним девушку, стройную, длинноногую, в обтягивающих белых штанах. Длинные, прямые, цвета спелой ржи волосы Кенни спадали по обе стороны лица, отчего оно казалось уже не круглым, а овальным. Губы она слегка накрасила.

Переполнившие его чувства изумления и восхищения Лори выразил кратко.

— Ух ты! — выдохнул он.

— Нравлюсь? — спросила Кенни, сияя.

— Ты какая-то другая, — Лори внимательно оглядывал её со всех сторон.

— А какая лучше? — осведомилась Кенни.

Лори находился в затруднении. Но тут же нашёл выход:

— Пойдём в кино, а?

— Пойдём, — проговорила Кенни и взяла его под руку. Первый раз в жизни девушка брала Лори под руку, и он слегка покраснел.

Предварительно был собран солидный капитал: все сбережения Лори за неделю, деньги, выигранные в кости у ребят, и ещё кое-что подкинул Арк. У него частенько бывали деньжата, потому что жил он экономно и воздержанно.

В тот вечер они побывали в трёх кинотеатрах, и когда в первом часу ночи вышли наконец на улицу, голова гудела от выстрелов, щедро расточавшихся героями всех трёх картин.

Сырой после миновавшего дождя воздух освежил их. Они медленно брели по улицам мимо ярко освещённых окон игорных домов, мимо ночных ресторанов и баров.

Неистовые огни реклам скакали и извивались вдоль фасадов.

От них болели глаза. Крутились огненные рулетки, опрокидывались стаканы с костями, бешено вращались лотерейные колёса, названия клубов вспыхивали и гасли в ночном небе, а длинный белый луч прожектора, установленного на башне телекомпании, разрезал темноту с регулярностью хронометра.

Кенни, так же как и Лори, как и тысячи других мелких служащих, снимала комнату на одной из унылых окраинных улиц. Но, в отличие от Лори, она жила одна. Вначале у неё тоже была соседка, но теперь Кенни зарабатывала неплохо и могла позволить себе одиночество.

Её история была ещё проще, чем история Лори. Родителей потеряла в раннем детстве, воспитывалась у старшей сестры. Потом решила жить самостоятельно. Сестра, обременённая семьёй, не возражала. Хоть отец и мать Кенни выпустили свою дочь в огромный, таивший опасности мир совсем ещё юной, совсем не защищённой, они сумели за недолгие годы беззаботного детства вооружить её одним — бескомпромиссной честностью. Трудно сказать, было ли это в той стране, где Кенни довелось родиться, достоинством или недостатком, но, так или иначе, честность и порядочность, унаследованные Кенни от родителей придавали ей твёрдость, помогали не споткнуться, не свернуть с узкой, но прямой дорожки, по которой она шла, на широкие, полные соблазнов, кривые пути, подстерегавшие красивую и привлекательную девушку.

Когда Кенни уезжала, сестра, усталая, уже не ждавшая особых радостей от жизни, сказала ей:

Ну, в добрый путь, Кенни. Мама с папой всегда в тебя верили. Я тоже. Иначе не отпустила бы. Сама видишь, многого мы с мужем не добились, живём бедно, зато нам спокойно. Не за что мне перед людьми краснеть. И никогда не было. И ты такая же. Не знаю, может, и будет тебе трудно с твоим характером с людьми, но уж наедине будет спокойно. Знаешь, спокойная совесть, сестрёнка, она иногда дороже миллионов. Дай бог тебе встретить хорошего парня, как мой, честного, доброго, работящего. Чтоб жили счастливо. А во дворце будете жить или вот в такой, как наша, хибаре, это дело второе. Не забывай, что нам отец и мать говорили.

Они обнялись и всплакнули.

Кенни немного поездила по стране. Встречалось на её пути и доброе и недоброе. Но эта нежная на вид, юная, совсем не сильная девочка в действительности обладала кремневым характером. Сестра могла быть спокойна. Кенни никогда не забывала заветов родителей.

После многих странствий она, наконец, приехала в этот город. Общительная, она быстро приобрела подруг, устроилась на работу, где была на хорошем счету.

Просто удивительно, сколько людей со сходными судьбами населяло город. Одинокие, неприкаянные, неудачливые — волки и в то же время овцы в жестоком мире, — они покидали родные края и, влекомые древним инстинктом, приезжали в этот город.

Сто первый город страны. Тот же древний инстинкт вёл некогда их предков, преодолевавших пустыни и леса в своих огромных грубых фурах в погоне за золотом и чернозёмом. Кости многих из них усеяли окрестности Сто первого.

Давно иссякло золото в этом краю. Теперь его извлекали не одинокие золотоискатели, с зари до заката трясшие свои противни на берегах ручьёв, а хозяева игорных домов.

И золото, собираемое ими в игорных автоматах, с зелёного сукна рулетки и карточных столов за одну ночь, не смогли бы добыть сотни золотоискателей за целую жизнь.

А вот мелкий люд — то, что вроде Лори и Кенни прибыли сюда в погоне за счастьем, сильно смахивали па своих предков. Они тоже, каждый в одиночку, по крупицам пытались выловить золотые зёрна в мутном потоке городской жизни, работая до седьмого пота. Но, как сказал однажды Лори один из его товарищей-разносчиков, более умудрённый жизненным опытом: «Если хочешь только быть сытым, достаточно работать, но если хочешь стать богатым, надо придумать что-нибудь другое».

Не только Лори — все в этом городе старались придумать «другое». Но мало кому это удавалось.

Разумеется, владельцы игорных домов, вроде господина Гордони, или даже редактор «Утренней почты» Дон со всеми его неудачами — те придумали. У них были красивые большие дома, окружённые садами, дорогие автомобили, деньги на текущем счету.

А остальные? Взять для примера хоть его газету. За два года работы в ней Лори хорошо изучил жизнь «Утренней почты». Эта жизнь начиналась часов в двенадцать. К тому времени в мрачное четырёхэтажное серое здание стекались секретарши, машинистки, курьеры, кассиры — мелкая сошка. Позже подъезжали заведующие отделами, художники, редакторы.

Часа в три появлялся сам господин Дон, и начиналась кутерьма. Носились курьеры в поисках запропастившихся репортёров, созывались совещания, устраивались разносы. Скандалили обиженные газетой… И только на четвёртом этаже царила тишина. В звуконепроницаемых, охраняемых секретарями и помощниками кабинетах священнодействовали обозреватели, в телетайпном зале за огромным подковообразным столом сидели, вооружившись ножницами, редакторы и отбирали нужную им информацию из бесконечного потока новостей, накачиваемого телеграфными агентствами в эту комнату.

Воздев на лоб зелёный прозрачный козырёк, то оттягивая, то со щёлканьем отпуская подтяжки, заместитель главного редактора господин Фиш планировал номер. К нему без конца звонили заведующие отделами, обозреватели, ведущие репортёры, сам господин Дон и требовали, просили, уговаривали, умоляли поставить в номер тот или иной материал.

Господин Фиш никогда никому не отказывал. Такого ещё не бывало. Он всегда и всем твёрдо обещал — доверительно, доброжелательно, любезно. Виновато и любезно он выслушивал на следующий день брань и упрёки, когда обнаруживалось, что обещание не выполнено и материала в номере нет.

Он позволял себе обманывать даже главного редактора. Единственный, кого он никогда не обманывал и чьи просьбы выполнял всегда, был заведующий отделом рекламы. Стоило тому сделать заявку на самую пустяковую рекламу каких-нибудь пуговиц или клопиного порошка, и господин Фиш недрогнувшей рукой выбрасывал любой материал и вставлял рекламу пуговиц. Он отлично знал, что только реклама даёт газете верный доход. Не будь её, не будет и газеты, и его, господина Фиша, и даже господина Дона, главного редактора.

Компании, фирмы, магазины всё больше обращали свои взоры в сторону возносившейся в небо телебашни и всё меньше несли объявлений в мрачное четырёхэтажное здание «Утренней почты». Это обстоятельство заставляло господина Фиша нервничать. Щёлканье подтяжек звучало теперь чаще и беспорядочней.

Самыми яркими фигурами в газете были репортёры. Им Лори тайно завидовал и восхищался ими. Конечно, и здесь существовали традиции. Одних, как, например, Луки (всех репортёров звали Луки, Дики, Маки и т. д.) из отдела светской хроники, или тех, кто освещал работу городского муниципалитета, все уважали. Они могли без стука входить к господину Дону в кабинет. Ничего жилось и полицейскому репортёру, и спортивному обозревателю.

А вот специалиста по освещению профсоюзной жизни никто не ценил. Он с утра до вечера мотался по разным собраниям, писал сенсационные разоблачения о нравах, царящих на немногих городских промышленных предприятиях. Но их никто не печатал.

И репортёр, в чью задачу входило рассказывать о строительстве жилья, благоустройстве, городском транспорте, тоже не мог тягаться со своим коллегой, прикреплённым к муниципалитету и, в отличие от него, освещавшим не дела, а слова муниципальных советников…

Часам к одиннадцати вечера номер бывал в основном готов, и его спускали в типографию. И тут снова начиналась кутерьма.

Греясь в ожидании газет в огромном, пахнущем краской и машинами зале, Лори частенько видел, как вдруг номер требовали наверх, снова приносили и снова уносили. В последнюю минуту происходила какая-нибудь сенсация, которую срочно требовалось всунуть в газету: кого-то убивали, похищали, грабили; кто-то умирал, женился, разводился; где-то начиналась война или свергался президент; разорялась крупная компания или падали в цене важные бумаги.

Мгновенно набирались огромные заголовки, специалисты по «атомным» репортажам прямо здесь же, в типографии, диктовали живописные подробности событий, при которых они не присутствовали, и из номера, чтобы найти место, выбрасывались крохотные заметки злополучного репортёра по профсоюзным делам или коллективное письмо с жалобой на незаконные действия полицейского.

Но если б не хватило места даже для сообщения о том, что страна вступила в войну или что в соседнем городе высадились марсиане, господин Фиш всё равно не выбросил бы самого маленького рекламного объявления.

В час или два часа ночи первый выпуск «Утренней почты» бегом уносили в город десятки горластых парней. В том числе и Лори.

А потом шли новые выпуски, дополнительные выпуски, дневные выпуски, специальные выпуски. И так весь день.

Лори прекрасно понимал, что если бы завтра «Утренняя почта» прогорела, то под пеплом своим она похоронила благополучие не столько господина Дона (у того в банке лежало достаточно денег), сколько благополучие остальных сотрудников, начиная от тихих, безропотных секретарш и кончая шумливыми репортёрами. Уж не говоря о нём — Лори. Ну конечно, самые крупные обозреватели из закрытых кабинетов не пропали бы, но остальные…

В восемнадцать лет Лори уже довольно быстро разбирался в окружающем его мире. Тем более, если находился опытный гид.

У репортёров были, у каждого свои, иногда непонятные привычки. Например, Руга, Он был одним из самых старых работников газеты. Покинув в своё время обозревательское кресло и дойдя до должности полицейского хроникёра, он медленно, но верно спускался всё ниже и ниже. Как только Руго получал гонорар, он сразу мчался в бар. Но пить один не любил, ему нужно было исповедоваться, философствовать, иронизировать, объяснять кому-то жизнь. Поскольку его коллеги — другие репортёры — могли делать это не хуже его, он выбирал кого-нибудь из мальчишек-газетчиков постарше и посмышлёней и тащил их с собой в бар. Там, поставив веред парнем кружку пива и поглощая одну за другой рюмки значительно более крепких напитков, он без конца говорил.

Иным становилось скучно. Иные просили ещё пива и с непривычки быстро хмелели.

А вот Лори внимательно слушал.

— Видишь ли, парень, говорил Руго после пятой рюмочки (до пятой он обычно жаловался на господина Дона, на Фиша, на заведующего отделом информации и на других своих начальников), — видишь ли, в нашем газетном деле справедливости нет. Понимаешь, нет! И, между прочим, не может быть! Он многозначительно тряс указательным пальцем перед носом Лори.

— Возьмём в пример меня (это тоже было неизбежным — между пятой и десятой рюмкой следовала автобиография Руго). Ты знаешь второй кабинет? На четвёртом? (Лори кивал головой, хотя никогда там не был.) Ничего кабинетик? А? Одной кожи со стен на башмаки для роты солдат хватило бы! Ха! Ха! А стол? Корт теннисный, не стол! Или окна? Там теперь этот надутый индюк Мазеролли сидит. «Главный обозреватель по вопросам внутренней политики»! Понял? В этой внутренней политике он дальше своего носа ничего не видит, хоть нос у него и в полметра. Когда сморкается, небось думает, что жмёт лапу приятелю. Так вот раньше в этом кабинете сидел некий Руго (Руго в такие минуты всегда говорил, о себе в третьем лице). И вот Руго — тот действительно разбирался во внутренней политике. Только, к сожалению, в масштабе страны, тем более города. А вот во внутренней политике газеты — нет. Мазеролли — наоборот. Он тогда заведовал внутренней информацией. Но любил по разным приёмам и завтракам шляться. Не то что этот болван Руго, который сидел в своём кабинете и анализировал жизнь отечества. Ходил Мазеролли, ходил… Там шепнёт, что я не то пишу, там намекнёт… Потом женился на дочке одного банкира. Проходит месяца четыре, банкир звонит Дону и предлагает рекламу своего банка, да на таких условиях, что Дон чуть в трубку телефонную не залез. Но банкир говорит: вряд ли я смогу помещать рекламу нашего банка в «Утренней почте» и рекомендовать её своим клиентам, пока у вас на должности обозревателя сидит Руго. Ведь он предсказывает кризис, оправдывает забастовки и так далее, а это не может понравиться директорам банков…

Словом, присмотрелись к обзорам Руго — действительно, предсказывает то спад, то кризис, то перепроизводство, то рабочий конфликт — всякие мрачные вещи. И что уж совсем непростительно — все прогнозы оправдываются. Вот Руго с Мазеролли и поменяли местами. Ты его обзоры читаешь? Нет, конечно! Словом, если их читать, нет счастливей нашей страны, нашего города, нас с тобой на свете. Всё хорошо, всё надёжно, а потому тащите деньги в банк его тестя!

Руго опрокидывал очередную рюмку, Его суховатый, небритый кадык ходил, он приглаживал редкие сальные волосы, украшавшие продолговатый череп.

— Да, так вот, парень. Дальше Руго и из заведующих попёрли. «Что у вас за информация? — Дон мне говорит. — Вы что, её нарочно отбираете? Больниц не хватает, школа сгорела, банк лопнул, цены повысились. У нас, Руго, газета честная, объективная, демократическая, а не коммунистическая, понятно? Можно подумать, что вы работаете на радиостанции «Правдивые вести», где собрались все эти анархисты, коммунисты, подстрекатели! Так и идите к ним». Ругал, ругал, но всё же не выгнал. Имя у меня есть кое-какое, и писать я, в отличие от этих мазероллей, могу. И стал я заведующим отделом происшествий. Заведую. Конечно, там трудно ко мне было придраться. Но не нравилось, что я на начальство плюю, самого Дона критикую. Придрались, что меня полиция два раза за превышение скорости останавливала. Как так — освещает работу полиции, а сам с ней не в ладах! Вот теперь я хроникёр. Пишу о том, как собаки дохнут, как проституток ловят, как пьяниц подбирают. А чтоб лучше материал знать, сам пью, сколько выдержу. Я ведь кто? Пьяница, подонок, бездельник…

К тому времени Руго выпивал десятую рюмку. С ней заканчивался и печальный рассказ о его жизни. Наступал час выводов и одиннадцатой рюмки.

Лори тянул пиво, поддакивал, кивал головой и слушал, слушал. Ему было интересно с этим длинным, костлявым, почти лысым неудачником, всегда мрачным, часто пьяным, не боявшимся ни бога, ни чёрта, ни даже самого господина Дона. Руго рассказывал интереснейшие истории, он знал все городские тайны и порой открывал такую закулисную сторону какого-нибудь происшествия или скандала, о которой Лори никогда бы не подумал.

— Ты, парень, ещё сосунок. Я в твои годы конюхом работал. Нет, грумом. Сосунок ты. Только вот пиво сосёшь, а в моё время мы на ферме молоко сосали. Я-то свою жизнь, как видишь, растерял, раскидал — ну, пропил, как Дон говорит. А ты вот постарайся поумней быть. Не гонись за правдой и справедливостью. Нет их! Я тебе сказал, что их в газетном деле нет? Так? Соврал! Их нигде нет, в нашем мире справедливости не ищи. Это джунгли! Понял? И у нас свои львы есть, как вот Дон, и обезьяны, вроде Мазеролли, и букашки — мы с тобой, Да только на всякого льва другой лев найдётся. И на нашего Дона тоже, дай срок! Дай срок! Мои прогнозы всегда сбывались, Вот я предсказываю: скоро льву Дону конец придёт. Какой-нибудь слон ему хребет сломает… Дай срок!

Глаза Руго совсем помутнели, рука, держащая очередную рюмку, начинала дрожать, расплёскивая коричневую жидкость.

— А ты нравишься мне! Не знаю почему, а вот пришёлся ты мне по душе. Ты умней других волчат. Кто его знает, может из тебя настоящий волк выйдет. Настоящий. Какой из Руго не вышел. Будь умней, чем старый Руго! Не гонись за правдой. За деньгами гонись! Понял? В наше время деньги — правда, У кого деньги, тот и прав. Так что копи. Копи… Только не воруй, А будешь воровать — не попадайся! Запомни: у нас если не попадёшься, так что хочешь можешь делать. Как миллион накопишь, так и попадаться можешь, всё равно ничего тебе не будет. У Дона миллиона пока нет, так что, дай срок, хребет ему переломят! Дай срок! — в сотый раз повторил с пьяной настойчивостью Руго.

После двенадцатой рюмки Лори отводил Руго домой, уже ничего не различая в его пьяном бормотании. Молодые газетчики посмеивались над старым репортёром, пили его пиво, слушали его рассказы. Относились к нему хорошо. А те, что поумней, вроде Лори, кое-что наматывали на ус.

Руго действительно неизвестно почему привязался к Лори больше, чем к другим, если вообще можно говорить о привязанностях старого репортёра. Во всяком случае, он приглашал Лори чаще остальных и был с ним куда откровенней.

Но однажды наступил день, когда все перестали смеяться. Мрачные прогнозы Руго оправдались-таки: «Утренняя почта» вылетела в трубу.

В общем-то, в этом не было ничего неожиданного. Сначала когда в городе обосновалось телевидение, все воспринимали его как моду. Шло время, и телекомпания всё больше и больше проникала во все щели городской жизни. Теперь уже никто не мог обойтись без очередной порции голубого экрана. Когда же во главе компании «Запад III» стал миллионер Леви, телевидение начало решительное наступление.

Огромная башня, с венчающей её антенной, вознеслась над городом. По ночам прожектор, установленный на башне, полосовал город ослепительным, беспощадным лучом. Огненные буквы «Запад III» царили теперь на полуторастаметровой высоте. Телекомпания стала по-настоящему могущественной. Её передачи охватили весь запад, пользовались успехом в столице, ретранслировались в другие города. Она вещала по трём программам с шести утра до двух ночи. Новости подавала быстро и сопровождала изображением, реклама вклинивалась в самые интересные передачи, которые смотрели все, а конкурсы, а концерты, а всякие забавные штуки… Словом, никакие газеты не могли с ней тягаться.

Однажды группа Леви предложила хозяину «Утренней почты» продать газету. Дон отказался, С этого времени дни газеты были сочтены.

Несмотря на все старания господина Фиша, реклама тощала, банки (даже тот, что принадлежал тестю Мазеролли) отказывали в кредитах, начались судебные процессы, причём было ясно, что за спиной сутяг стоят могучие силы.

Господин Дон боролся отчаянно.

И всё же пришёл час, когда он, запершись в кабинете, продиктовал стенографистке «Слово к читателям». Оно начиналось так: «Дорогие друзья, сегодня вы держите в руках последний номер вашей любимой газеты…»

— А что я говорил, парень? — торжествовал Руго, затащив, по обыкновению, Лори в какой-то бар. — Слон пришёл! Пришёл слон и поломал льву Дону хребет! Ха! Ха! Джунгли! Джунгли! Только вместо лиан телевизионные антенны! Ха! Ха!..

Но причин для торжества не было. Теперь и Руго, и Лори, и сотни других сотрудников газеты остались без работы.

Кто был предусмотрительней, кто обладал именем, позаботился о себе заранее. Мазеролли возглавил рекламный отдел банка своего тестя. Кое-кто из обозревателей и лучших репортёров перешли в другие газеты, а иные даже в телекомпанию «Запад III», Большинство же осталось у разбитого корыта.

— А вы куда теперь, господин Руго? — спросил Лори.

— За меня, парень, не беспокойся, чего-нибудь найду. Есть у меня идейка. За правду поборолся, теперь пора отдохнуть. Вот стану подлецом и отдохну. У нас, парень, только подлецам спокойно живётся. — Руго повертел между пальцами рюмку, стёр грязным платком крупные капли пота, выступившие на лбу. — Я недаром заведовал отделом происшествий и хроникой тоже не зря занимался. Кое-что есть на примете. Конечно, грязное дело я задумал, парень, очень грязное. Зато доходное! Мне надоело самому в грязи валяться; пусть теперь другие поваляются. Раз честного пути нет, попробуем в подлецах пробиться. Есть, парень, идейка, есть. А ты куда? Тебя одного мне и жалко из всех этих…

Лори пожал плечами. Откуда ему было знать — куда?

Но случилось так, что ему лично крах «Утренней почты» принёс удачу. Фортуна оказалась к Лори благосклонной, И приняла фортуна на этот раз облик Кенни.

Незадолго до бесславной гибели газеты Кенни ушла из кафе и стала работать официанткой в новом огромном кафетерии «Запад III». Телецентр помещался в большом десятиэтажном здании, которое и венчала знаменитая башня.

Кафетерий для сотрудников располагался на десятом этаже. Это было просторное светлое помещение, где беспрестанно (студия работала почти круглосуточно) толпились дикторы, операторы, осветители, актёры, музыканты — множество людей, составлявших огромный штат телецентра.

В этом кафетерии и работала теперь Кенни. Весёлая, хорошенькая девушка пользовалась симпатией многих, не только молодёжи. И когда однажды, смущённо опустив глаза, она попросила заведующего осветительной группой, весьма благоволившего к ней; пожилого, доброго человека, взять к себе её друга («Нет, просто друга, господин Лукач, не подумайте дурного!»), господин Лукач улыбнулся, погрозил Кенни пальцем и сказал: «Присылай!»

— Это тебе не твой жалкий листок, — воинственно объясняла Кенни, — у нас работают прекрасные люди, все хорошие, все порядочные, как господин Лукач.

— Почему это «жалкий листок»? — слабо протестовал Лори.

— Все у нас говорят! А они знают. У вас в газете только и занимались тем, что печатали всякие сплетни, поливали помоями честных людей, раздували скандалы. Одна цель была: деньги заработать, а о читателе никто не думал.

Лори молчал. В общем, всё это было правдой.

— А здесь, Лори, ты сам увидишь. Здесь действительно думают только о том, чтобы зрителям было интересно. Леви — сверхмиллионер, ему доходов не нужно, он сам ещё добавляет. Знаешь, какие студии отгрохали? А посмотришь мой кафетерий…

— Ну ладно, ладно, — ворчал Лори, — рай земной… Лишь бы меня твой Лукач на работу взял.

Арк отнёсся к предстоящей работе Лори положительно:

Бог добра не забывает. Твоя Кенни — добрая душа. Смотри не обидь…

Лори махнул рукой.

— Опять запел! «Не обидь, грешно… Благодари бога, он тебе работу дал… Не греши — зачтётся». Чего нудишь? Мне главное — работу эту подучить. А Кенни… Что Кенни? Конечно, молодец! Попробуй-ка устроиться куда-нибудь! Вон все наши ребята с утра до вечера бегают — ничего найти не могут.

Лори по случаю удачи купил пива, и они с Арком отметили радостное событие.

Накануне Рой был официально зачислен осветителем в группу Лукача; получил красивую синюю робу с большими красными надписями «Запад-III» на спине и груди и пропуск в здание телецентра.

… И вот сегодня наступил его первый рабочий день на новом месте.

Потому-то, несмотря на мелкий частый дождик, на затянувшие небо тучи, на однообразный, убогий вид улицы, на которой он жил, Лори был счастлив.

Ещё бы! Он работает в процветающей знаменитой телекомпании, на интересном месте, которое позволит ему вблизи увидеть великих людей, великие события. Он будет служить с приятными, хорошими товарищами. Жалованье его чуть не вдвое больше, чем в газете, работа легче и чище.

А главное, у него есть Кенни…

Он всегда мечтал о такой жизни. Теперь он переступал порог этой мечты.

Так как же ему не быть счастливым!

Торопливо проглотив пару бутербродов и запив их молоком, он, посвистывая, вышел на улицу и побежал к остановке автобуса.

Глава вторая ПРОСТО ЛЕМ

Минут двадцать Лори трясся в переполненном автобусе. В этом городе их было немного, половина жителей имела свои машины, а об удобствах второй половины никто не заботился.

За окнами, покрытыми косыми струйками дождя, мелькали то же скучные улицы, деревянные домики, крохотные лужайки, странно перекошенные, расплывшиеся за водяной пеленой.

Потом начался центр. Целые кварталы отелей, баров, игорных домов. Утром, да ещё под дождём, тускло и невзрачно выглядели огромные, украшавшие фасады названия всевозможные изображения всё тех же карт, игорных костей, рулеток — просто бесконечные вереницы негоревших цветных лампочек, потемневших от дождя, раскрашенных панно. За громадными стеклянными витринами виднелись застывшие ряды игорных автоматов, протянувших стальные руки-рычаги в фашистском приветствии.

Прохожих было мало. Съёжившись и подняв воротники плащей, они торопливо шли, стараясь обходись лужи.

Кончился центр, и снова пошли однообразные улицы. В конце одной из них, блестя стеклом и сталью, возвышалось десятиэтажное здание телецентра. Огромная башня, казалось, уходила под самые чёрные, рваные, стремительно мчавшиеся над городом облака.

Лори сошёл с автобуса и через боковую дверь — главный подъезд был не для мелких служащих — проник в здание. Показав и пропуск охраннику и быстро пропечатав табель в автоматических часах, он забежал в раздевалку, вынул из своего шкафчика синюю робу, переоделся и помчался в студию.

— Пришёл, — констатировал Лукач и улыбнулся. Он часто улыбался.

Лори улыбнулся в ответ. — Что прикажете делать, господин Лукач.

— А прикажу вот что, — значительно произнёс заведующий группой осветителей, словно маршал, изрекающий приказ о генеральном наступлении. — Будешь при репортёре!

Лори уважительно молчал, не очень соображая, о чём идёт речь. Заметив это, Лукач пояснил:

— Днём осветители не нужны. А вечером не нужны подручные. Обслуживаем репортёров. Всё равно в две стены работа. Гак что будешь сегодня подручным — съёмочную камеру таскать, плёнку менять когда надо. Словом, сам увидишь. Кенни твоя — хорошая девушка, — Лукач весело подмигнул, — надо её дружку помочь. (На всякий случай Лори потупил взор.) Я тебя прикрепил к Лему. И учти: он требует, чтоб его все, даже подручные, звали просто Лем. Ясно? Никаких «господин Лем». Просто Лем! Отличный парень. Далеко пойдёт. По части полицейских репортажей лучше не найдёшь. У него многому научишься. Вот. Я тебя к нему прикрепил.

— Спасибо, господин Лукач! Большое спасибо! — горячо воскликнул Рой.

Он подумал, что в «Утренней почте» его наставником в жизни последнее время был судебный хроникёр. И теперь на новом месте он начинает с помощника полицейского репортёра. Значит, так тому и быть. Убийства, погони, всякие там кошмарные преступления… Лори был в восторге, Вот повезло так повезло Хороший этот господин Лукач. А всё Кенни! он с благодарностью подумал о своей подруге.

Лем, «просто Лем», оказался атлетически сложенным, энергичным человеком лет двадцати пяти, со светлым ёжиком причёски. У него были решительные манеры, быстрые движения. Чувствовалось, что он всегда знает, чего хочет, и знает как этого добиться.

— Как зовут? Лори? Очень хорошо, Не хлюпик? Ну и прекрасно. А то в нашем деле хлюпики не годятся. И тяжести таскать придётся, и бегать, и, между прочим, в морду дать, если надо, пока я снимаю. Ещё увидишь, какие у нас номера бывают! Думаешь, так все и любят, чтоб их снимали? Чёрта с два. Так что при случае охранять меня будешь. Я-то сам, видишь, — слабак! — И Лем не без гордости поиграл могучими бицепсами. — Вся надежда на тебя.

Он пощупал плечи Лори и покачал головой. — Да, молодой парень, ростом вон куда вымахал, а мышцы-то не очень. Хоть бы гантели по утрам поднимал. В первую получку купи себе гантели. Слышишь? Ну ничего, со мной работать — тоже дай бог тренировочка…

В справедливости этих слов Лори убедился очень скоро. Не успел он ознакомиться с несложным инвентарём, который ему надлежало таскать за Лемом, — ящик с камерой, плёнки, тренога, диктофон, — как Лем примчался откуда-то из недр здания, куда уходил к начальству, и с криком «Быстро!» подхватил камеру и побежал во двор. Сграбастав остальное, Лори вприпрыжку последовал за ним. Через несколько минут они мчались в небольшой открытой машине репортёра по залитым дождём улицам города.

Дождь стучал по брезенту крыши, заливая ветровое стекло. Дворники с трудом разгоняли потоки. Лем вёл машину на предельной скорости, шины визжали на поворотах, фонтаны воды вылетали из-под колёс; при обгоне редких машин Лем усиленно сигналил, не заботясь о том, как отнесутся к этому полицейские. При его-то связях в полиции…

Продолжая вести машину, Лем в тоже время говорил Лори:

— Едем на самоубийство. Повесился налоговый инспектор, Потеря небольшая, конечно. Знаешь, эти инспекторы — им лишь бы налоги драть… Но всё равно. Интересно, с чего бы? Он, между прочим, был инспектором и у Леви, нашего всеобщего хозяина. Потому, наверное, и повесился. От отчаяния. Не смог за год пересчитать, сколько у того миллионов. А ведь специалист. Я б небось за десять не пересчитал.

Лори было не смешно. Лем тоже не улыбался — шутка канула в пустоту.

— Интересно, — продолжал рассуждать Лем, — Почему люди кончают жизнь самоубийством? Ну, если нечего жрать — понятно. Так ведь и то есть выход: всегда можно булку с прилавка стащить. Ну поймают, ну посадят, так ведь не повесят, а при самоубийстве, в случае удачи, отправишься на тот свет. Ещё из-за любви… Ты-то не влюблён, случайно? А? Есть у тебя девушка? Ну, чего молчишь?

Лори покраснел, Пристал, как пиявка» Есть девушка, нет девушки… Ему-то какое дело?

— Нет у меня никого, — мрачно буркнул он.

— Ну и дурак, — Лем фыркнул, — девушку всегда надо иметь. Не обязательно одну и ту же всё время, но какая-нибудь всегда должна быть. А уж у нас, в нашей конторе, слава богу…

Но дальнейшие поучения Лема были прорваны. Они прибыли на место. У двухэтажного деревянного дома, нахохлившегося за деревьями чахлого садика, стояло несколько машин и кучка ребятишек, накрывшихся плащами.

В дверях полицейский в форме мрачно курил сигарету. В два прыжка Лем с камерой в руках пронёсся по крутой лестнице на второй этаж. Лори, уже начинавший привыкать к темпераменту своего шефа, лишь ненамного отстал от него.

В большой комнате находилось человек десять — полицейские в форме и в штатском, несколько репортёров, врач. Лори сразу узнал Руго, который работал теперь в отделе происшествий какой-то маленькой газетёнки. Он стоял и стороне, ещё более старый и усталый, чем всегда, и курил. Глаза у него были красные, редкие волосы смешно топорщились над почти лысым черепом. Пустым, неподвижным взглядом он уставился куда-то далеко, куда-то за стены этой комнаты.

Комната являла странное зрелище. Можно было подумать, что в ней порезвилась семья носорогов. Мебель была перевёрнута, диваны и кресла вспороты, ковёр изрезан, со стен поснимали и раскидали по полу картины, украшения. Через открытую дверь было видно, что и соседняя комната подверглась разгрому. Посредине помещения на простыне лежал хозяин квартиры. Другая простыня прикрывала его, пряча лицо.

Здоровенный, краснолицый и громогласный мужчина в штатском — видимо, главное начальство — расхаживал по комнате, куря сигару и разбрасывая кругом (в том числе на покойника) пепел.

— Так вот, парни, — орал он, обращаясь к журналистам, — ничего интересного. Умерший — Ритон — был налоговым инспектором. Кое-что зарабатывал, а может, и взятки брал, чтоб кое-кого не очень прижимать. Значит, денежки водились, а в банк не положишь, Наверное, хранил дома. Кое-кто это дело сообразил. Нагрянул. Ну, конечно, Ритон не дурак — сумел припрятать. Но и те не вчера родились, вон как всё перевернули, места живого не оставили и в конце концов нашли. Ритон домой вернулся — нищий. Взял верёвку и голову в петлю. Тем более, что он ещё и пьян был…

— Ритон не пил, — раздался из группы репортёров голос Руго.

— А ты откуда знаешь? — рявкнул полицейский, повернувшись к Руго. — Поди сюда, понюхай, от него за километр разит.

— Не пил он, — устало повторил Руго. — Где бутылка?

— Бутылка, бутылка… — проворчал полицейский. — Выкинул или не дома напился. Может, он в кабачке где-нибудь нализался, а домой уж потом пришёл. Это мы проверим.

— А что у него за шишка на затылке? — нерешительно спросил другой репортёр.

— Какая ещё шишка? — Полицейский был явно недоволен. — Что вы всё копаетесь, стараетесь выудить чего-нибудь! Может, он упал по дороге иди первый раз с петли сорвался. Могло так быть, доктор?

Врач неопределённо пожал плечами.

Лем нацелил камеру, снял крупным планом полицейского начальника, потребовал откинуть простыню, чтоб он мог запечатлеть лицо умершего. Лори следовал за ним как тень с запасными плёнками в одной руке и магнитофоном в другой. В какой-то момент он оказался вблизи Руго. Лори вдруг почувствовал, как пальцы старика впиваются ему в плечо. Над ухом он услышал шёпот:

— Смотри, парень, смотри, учись… «Повесился»! Убили его Всё перевернули — материалы искали. Не нашли. Убили. А теперь моя очередь. Да, у них руки длинные…

Он ещё что-то бормотал, но Лори уже не слышал. Он ушёл в другой конец комнаты, куда его звал Лем. Однако хриплый шёпот преследовал его, и он испуганно озирался в сторону Руго.

— А вы не думаете, лейтенант, — спросил тот же репортёр что заметил опухоль на затылке умершего, — что Ритона могли убить? Скажем, из мести за то, что он вскрыл попытку утаить доходы?

— Нет, не думаю. — Голос лейтенанта звучал категорически. — Во-первых, если б за это убивали, у нас скоро не осталось бы ни одного человека в налоговом управлении, всех бы перебили. Много ты знаешь людей, которые бы не скрывали доходов? А? Сам-то небось тоже не дурак кое-какие доходики забыть! Во-вторых, самоубийство не вызывает сомнений. Вон странгуляционная борозда — видишь? — такая только, если живой вешается, бывает, а не тогда, когда вешают труп. Верно, доктор?

Но доктор опять лишь пожал плечами. Он был явно не болтлив, этот доктор.

— И отпечатки пальцев на люстре, к которой верёвку прикрепляли, и на стуле, на который он становился, его же. Да и пьян он был, сразу видно… Словом, не надо искать кошмаров, где их нет. Их и так в нашем городе хватает.

Приехали санитары, увезли покойника, разошлись репортёры, уехали полицейские.

На обратном пути Лем молчал, только один раз его прорвало:

— Ну чего ездили? Подумаешь, самоубийство. Да их сотни каждый день у нас происходят. Так нет, сам главный редактор вызвал: «Немедленно выезжайте на происшествие, сегодня дадим в теленовостях!» Какое же это происшествие? Повесился какой-то пьяный болван, потому что его обокрали! А я мчусь как на пожар. Не умеют у нас ценить людей и их время, не умеют!

Лори слушал репортёра рассеянно. Он не мог забыть трагическое лицо Руго, его хриплый шёпот, его таинственные, непонятные слова.

Лори было страшно…

Отчёт о происшествии он смотрел в тот же вечер в небольшом ресторанчике, куда пригласил Арка в который уже раз отмечать своё новое место службы.

На улице так и не стихал дождь, ранние сумерки спустились на город. А здесь, в маленьком ресторане, было тепло и уютно, вкусно пахло, и, потягивая пиво, они смотрели на экран большого телевизора. Сначала шёл какой-то фильм, потом показали бокс. Затем наступил час теленовостей. Среди других сюжетов Лори и Арк увидели комнату с перевёрнутой мебелью, повесившегося налогового инспектора, лейтенанта полиции, отвечающего на вопросы журналистов.

Комментатор возмущался: «Это печальное происшествие — лишнее свидетельство коррупции и взяточничества, царящего в налоговом управлении. Оно с неопровержимой ясностью свидетельствует о том, что покончивший с собой налоговый инспектор не только брал взятки, но и о том, что суммы их были весьма значительны, так как, если бы украденная у него сумма была небольшой, он не стал бы накладывать на себя руки. Правительству давно следует пересмотреть систему, при которой предприимчивые и трудолюбивые граждане вынуждены платить непосильные налоги…»

— Дурак, — сказал Арк, который после двух-трёх кружек пива позволял себе не совсем библейские выражения, — наворовал и ещё мог бы наворовать. А покойник ничего уж не украдёт. — Спохватившись, он добавил: — Воровство — грех. Бог наказал. Самоубийство — тоже грех. Бог тебе жизнь даёт. Он один и отнять может.

Арк ещё некоторое время изливал Лори свои сентенции, но тот не слушал. Ему захотелось во что бы то ни стало поговорить с Руго, узнать, на что тот намекал. Но где его теперь разыщешь…

Дома в тот вечер он долго не мог уснуть. Мысли мешали ему.

Вот, казалось бы, простое дело — умер человек. «Все умрём, всех призовёт всевышний», как говорит Арк. А сколько за этим непонятного, неясного. Убили этого налогового инспектора или он сам повесился? Был он вор и взяточник или, наоборот, честный и неподкупный? И при чём здесь Руго? О каких материалах шла речь? Да и не был ли пьян сам Руго? Может, это он так, для таинственности? Он ведь любит напускать туман. Но потом Лори стал думать о том, как ему повезло с работой какой, в общем-то, симпатичный этот Лем, какая хорошая получка ждёт его в конце недели, что он на эту получку купит

в первую очередь подарок Кенни. Брошку, скорей всего, — Ту которой она так восхищалась в прошлую субботу. Конечно, думал Лори, уже засыпая, много страшного в жизни: убийства преступления, смерть… Но много и хорошего: любовь, интересная работа, надёжный друг. Главное, быть честным и хорошим а не…

Лори заснул, убаюканный своими светлыми и добрыми мыслями.

На следующий день он с увлечением рассказывал на работе, как ездил с Лемом. Впрочем, рассказ его мало заинтересовал других подсобников и осветителей. Подумаешь, самоубийство! Телецентр постоянно жил всевозможными сенсациями, и такая мелочь не вызвала любопытства. Некоторое оживление внёс Лукач. В обеденный перерыв он зашёл в большую комнату, где Лори я его товарищи мыли огромные прожектора, и, укоризненно вздохнув, сказал:

— До чего люди злы. Если другой лучше работает, больше зарабатывает, давай топи его, ругай, обливай грязью! Нехорошо. Радио сегодня слушал — нехорошо…

— А что такое, господин Лукач, какие новости? — спросил один из осветителей, протирая замшевой тряпкой огромный глаз прожектора.

— Ну вот, этот жулик, Ритон, этот налоговый инспектор. Куда вчера Рой ездил с Лемом. Кажется, всё ясно — наш телецентр рассказал, газеты написали. Так нет, эти коммунисты из «Правдивых вестей» подняли шум: «Ритон не повесился! Его убили!» И то и сё. Мол, был он честный, неподкупный, взяток не брал, воров и тех, кто доходы утаивает, разоблачал. Ты вот там был, Рой, расскажи. Правда, что он пьян был?

— Ещё бы! — вскричал Лори, польщённый тем, что оказался в центре внимания. — От него так несло, что хоть закуску подавай!

— Ну вот видите, — удовлетворённо констатировал Лукач, — а они на своей радиостанции кричат, что он не пил. А что лейтенант полиции говорил?

— Говорил, — оживлённо докладывал Лори, — что так мёртвый повешенный не выглядит, что так только живой повешенный, то есть если его живого, а не мёртвого сунули в петлю, ну… если он сам сунулся, когда ещё не был этим… покойником…

Чувствуя, что не очень понятно выражается, Лори замолчал.

— Всё ясно, сказал Лукач, — всё они врут, эти «Правдивые вести». Полиции лучше знать!

Но у Лори вдруг испортилось настроение. Он вспомнил непонятные намёки Руго, его усталые глаза, отчаяние, которым веяло от всей его жалкой фигуры, от постаревшего лица. Кошено, полиции видней, но…

В тот день они с Ломом отправились делать репортаж-анкету. Лем ненавидел анкеты.

Кретинизм! — возмущался он, ведя машину на головокружительной скорости в направлении одного из пригородных кварталов, откуда надлежало организовать репортаж. — Идиотство! Задаёшь дуракам дурацкие вопросы, получаешь дурацкие ответы, и потом выясняется, что это общественное мнение. А вопросы задаёшь такие, что ответ заранее ясен. Да если ответ не тот, он в эфир всё равно не попадёт. Ну скажи, — и он повернулся к замершему в панике Лори, забыв на время о дороге, по которой нёсся со скоростью сто двадцать километров в час, — скажи, если нам сегодня ответят, что причина детской преступности — дурацкие фильмы, которые показывает наш «Запад-III», передадим мы такое интервью? А?

— Осторожней, осторожней… — пролепетал Лори, указывая на дорогу.

Небрежным поворотом руля Лем в последнюю секунду избежал столкновения с огромным молочным фургоном, мчавшимся навстречу, и продолжал:

— И вообще что это за тема: «Причины детской преступности»? Каждый дурак знает эти причины. Так нет, я должен ехать спрашивать каких-то жён, отцов, пасторов, полицейских, учителей… Кретинизм!

Машина остановилась на небольшой площади возле четырёхэтажного универсального магазина, единственного высокого дома в этом районе.

Выйдя из машины, Лем огляделся. Из магазина выходили редкие покупатели, прохожих тоже было мало на этих улицах, расходившихся от маленькой площади, с выстроившимися вдоль них одноэтажными деревянными домиками.

Тяжёлые низкие тучи, нависшие над городом, не располагали к прогулкам.

Как всегда, Лем действовал быстро и решительно. Своей первой жертвой он избрал какую-то толстую женщину с продовольственной сумкой в руке. Рядом с женщиной семенила девочка.

Наставив на них камеру (Лори в это время протянул к женщине микрофон), Лем наигранно бодрым голосом закричал:

— Добрый день! Разрешите представиться — Лем из телекомпании «Запад-III». Какая у вас чудесная дочурка! Тебя как зовут, девочка? (Девочка что-то пролепетала в ответ, но Лем не слушал.) У меня к вам лишь один вопрос. Вы знаете, что в вашем районе города особенно процветает преступность среди детей, чем вы это объясняете?

Женщина растерянно молчала, переминаясь с ноги на ногу. Девочка крепко уцепилась за её руку, испуганно глядя на камеру.

— Но прежде, — завопил Лем, — позвольте представить вас нашим телезрителям. Госпожа?..

— Альдо… — пробормотала женщина. — Я тут работаю прачкой…

— Великолепно, госпожа Альдо. Так чем вы объясняете, что в городе растёт детская преступность?

— Я… не знаю… наверное, — неуверенно говорила прачка. — Ну, никто не смотрит за ними… вот они и хулиганят… полиция…

— Великолепно, госпожа Альдо, благодарю вас, вы правы: недостаточное внимание к молодёжи со стороны родителей — главный фактор роста преступности. Даже самоотверженные действия полиции в этом случае ничего не могут дать. Ещё раз спасибо!

Женщина, смущённо улыбаясь и поминутно кивая, стояла ещё несколько минут, глядя вслед Лему, уже мчавшемуся к новой жертве. Ею оказалась хорошенькая, элегантная девушка, судя по утомлённому и слегка растрёпанному виду, возвращавшаяся домой после весело проведённой ночи.

Увидев Лема, она мгновенно сообразила, в чём дело, быстро поправила причёску и заулыбалась во весь свой белозубый рот.

— Добрый день, — начал репортёр, — разрешите представиться — Лем из телекомпании «Запад-III». Я хотел бы задать вам единственный вопрос…

Но сделать ему это не удалось. Девушка изящно помахала в камеру ручкой и громко, торопливо заговорила:

— Здравствуйте, господин репортёр, очень рада, что на этот раз меня пришли интервьюировать именно вы. «Запад-III» — моя любимая телестанция. Я смотрю все её передачи. Я — Микки Мо, манекенщица. Меня можно увидеть ежедневно в Большом салоне мод. Ещё сегодня я демонстрировала там…

Но тут растерявшийся сначала Лем вновь перехватил инициативу. Он закричал истошным голосом:

— Спасибо, Микки, вы чудесная манекенщица! Как по-вашему, почему у нас так развита детская преступность? Вы наверняка это знаете!

— Конечно, знаю! — защебетала девушка в поднесённый к ней Лори микрофон, — Потому что все эти девчонки думают о чём хотите, только не о красоте. Если б они пользовались кремами и помадами Большого салона, если бы они носили платья нашей фирмы, то…

— Скажите, Микки, — заорал Лем таким голосом, что Лори чуть не оглох, — а мальчишки? Ведь среди юных преступников есть и мальчишки!

Девушка секунду молчала, потом затараторила:

— Их не интересуют их подруги. Они совсем не думают о девушках, об их туалетах, а между тем наша фирма…

— Спасибо, Микки! Вы правы, современная молодёжь мало думает о красоте одежды. Вообще о красоте, в том числе и души. Спасибо ещё раз. А теперь…

И Лем, ловко повернув камеру, нацелился на высокого усатого человека, собиравшегося сесть в свою машину.

— А теперь мы попросим вас, господин… господин Гов, ответить на тот же вопрос: чем объяснить рост детской преступности? Но сначала, кто вы, господин Гов?

Усатый человек не торопясь покрутил ус и заговорил низким, густым басом:

— Я с юга, землевладелец, скотовод. Что касается вашего вопроса, для меня ответ может быть лишь один — надо пороть!

— Пороть? — переспросил Лем. — Кого пороть?

— Всех! — пророкотал бас — Всех! Если б мы пороли этих оболтусов дома, и в школе, и, между прочим, в университете тоже, да, да, — тут бас загудел, как труба, — то всё было бы в порядке. Когда чешется задница, тут не до хулиганства. Я бы этих мерзавцев…

Лем делал в сторону Лори страшные глаза. Наконец тот понял и выключил магнитофон. Он снова включил его, когда раздался голос Лема.

— Благодарю вас, господин Гов, твёрдость в воспитании, разумная педагогическая политика — вот что поможет нам избавиться от детской преступности…

Интервью продолжалось ещё час. Наконец, совершенно ошалев от суеты и бестолковой болтовни, они уселись в машину и поехали обратно.

— Кретинизм! ворчал Лем, — Вот тебе объективное общественное мнение. Одна рекламирует свой захудалый салон, другой жалеет, что кончилось рабовладельчество. А я всех приглаживаю и говорю то, что хочет «Запад-III». А то, что хочет «Запад-III», — это и есть общественное мнение. У нас ведь демократия, а наша демократии — это когда все говорят, что хотят, а делают то, что им говорят. Ну, неважно, мы сделали своё дело, можно отдохнуть.

Лем настолько устал, что еле двигался (хотя скорость была девяносто — сто километров), Потом он потащил Лори в ресторанчик и, угостил пивом.

А вечером Лори смотрел по телевидению передачу. Своего телевизора у него, разумеется, не было. Ходить каждый вечер в кафе, где имелся аппарат, он не мог себе позволить. Поэтому он отправлялся на одну из центральных улиц, к большому магазину, где в витрине были выставлены десятки телевизоров: больших и маленьких, цветных и обыкновенных, на транзисторах и вмонтированных в комбайны. Здесь он стоял, пока держали ноги, и смотрел. Разные телевизоры транслировали различные программы, так что порой он смотрел одновременно два, а то и три фильма.

Таких, как он, собиралось у витрины немало. Переминаясь с ноги на ногу, громко обсуждая передачи, стоял народ порой под дождём, на ветру. И странно было наблюдать, как одни громко хохотали над какой-нибудь комедией, а другие испускали крики ужаса или горестно вздыхали, глядя, как на соседнем экране развёртываются драматические события.

Наконец дошла очередь и до репортажа «Запада-III». Лори был весь захвачен передачей. Он просто не узнавал событий. Это были те же люди, кого сегодня интервьюировал Лем, и говорили они вроде бы то же, что он слышал, и вместе с тем не то. Искусные руки мастерски обработали магнитофонную плёнку, убрав одни слова, заглушив другие шумом машин, криками газетчиков, уличными звуками. Такой же операции подверглась и киноплёнка, а то, что оставалось, было синхронизировано с речью. Все отвечавшие говорили гладко и только то, что можно было, по мнению «Запада-III», выпустить в эфир. Так же гладко звучали вопросы и комментарии Лема.

Из репортажа явствовало, что широкоизвестный тезис об отрицательном воздействии на детей и подростков кинофильмов с убийствами, насилием и всякими ужасами, которые столь обильно передавали телекомпании, в том числе и «Запад-III», — несостоятелен. Главная причина детской преступности крылась в мягкости педагогов и родителей, но прежде всего во врождённой склонности к преступности самих детей.

Словно зачарованный смотрел Лори на телевизор. Как всё здорово! в какой-то момент на экране мелькнул даже он сам. У Лори дух захватило при мысли, что десятки миллионов людей видели его в это мгновение!

В приподнятом настроении ехал он в телецентр. Сегодня Кенни работала в вечерней смене. Договорились, что к девяти часам он заедет за ней и они пойдут в кино на новый, шумно рекламируемый фильм «Труп у дверей».

Дождь перестал, но в воздухе висела какая-то неуловимая сырость, ею размахивал лёгкий ветерок, то и дело задевая Лори по лицу.

Он остановился на углу и через несколько минут услышал приближающийся стук каблучков. Кенни отличалась пунктуальностью и очень гордилась этим.

— Видела? — спросил Лори.

— Ещё бы! — Кенни вся сияла. — Молодцы! И тебя видела два раза. Ты совал микрофон этой толстухе и тому усатому. Хорош твой Лем, здорово у него всё получается. И людей он умеет находить, каких надо. У нас в кафетерии, я слышала, говорят, что Лем самый способный из молодых репортёров, что он всё умеет.

— Да уж будь покойна, — с гордостью подхватил Лори. — Ты бы слышала, какую ерунду они плели! А на экране всё гладко.

— Как — ерунду? — удивилась Кенни. — Мне кажется, всё очень складно.

— Это на экране, — пояснил Лори, — там будь здоров почистили. Половину выкинули, а осталось как раз то, что нужно.

Некоторое время Кенни молчала. Потом спросила:

— Значит, они не то вначале говорили, что я слушала?

— Конечно, нет, — Лори снисходительно улыбнулся, — это техника. Понимаешь, Лем их спрашивает так, что они в ответах скажут много чего, в том числе и то, что он хочет. А уж когда будут монтировать плёнку, только это и останется.

— Но ведь они могут не согласиться.

— Как так! Они же действительно всё это говорили, просто вырезали кое-что лишнее — места не хватило, скажут. Что ж, они спорить будут, думаешь?

Кенни опять помолчала, наконец сказала решительно:

— А знаешь, ведь это свинство!

Почему свинство? — мгновенно взъерошился Лори, но подумав, вынужден был мысленно согласиться. Но соглашаться сразу не хотелось. Он начал мямлить.

— Видишь ли, Кенни, они же там не ораторы. Сама понимаешь, бормочут что-то, повторяются. Их надо редактировать… Хорошенькая редакция! — Кенни гневно мотнула головой, отчего её длинные прямые волосы прочертили воздух золотистой молнией. — Так легко и совсем обратное приписать человеку, чем то, что он говорил. Странно, а мне этот Лем казался таким порядочным… Тут Лори не выдержал:

Ну, знаешь, Лема ты не трогай. Дай бог, чтобы все в «Западе-III» были такими, как он. Он и сам понимает, что к чему, «Это, — смеётся, — называется общественное мнение». Он ни при чём, Точно тебе говорю! Наверное, редакторы, звукооператоры там мухлюют. А уж Лем…

— Почему он не протестует? Ведь репортаж-то его! На этот вопрос Лори ответить не смог. К тому же они подошли к кинотеатру. Уже звенел звонок, и последние ожидавшие на улице посетители скрылись в дверях.

Таинственные преступления, творившиеся на экране, коварные бандиты и ловкие сыщики на полтора часа заняли их внимание. Выйдя на улицу, они долго шли, вяло обмениваясь впечатлениями о виденном фильме.

— Интересно, — неожиданно сказала Кенни, — всё так в жизни бывает, как в этом вашем репортаже?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Лори.

— Ну вот, думают люди там разное, говорят, а потом всё выходит наоборот…

— Не знаю, — Лори пожал плечами. — Странно ты как-то говоришь. Наверное, так бывает: говорят одно, а делают другое…

Да нет, — перебила Кенни, — я не о том. Я говорю, что говорят одно, а им приписывают другое. Это, наверное, очень обидно, когда тебе приписывают то, чего ты не говорил…

— Конечно.

— Вот твоя газета, она только этим и занималась. А здесь, в «Западе», всё же по-другому.

— Положим, — усмехнулся Лори, — наш репортаж…

— Ну, ваш репортаж — это, конечно, свинство, но, в конце концов, эти люди ведь говорили то, что Лем оставил. Просто он немного пригладил…

Лори молчал, немного ошарашенный столь противоречивой позицией своей подруги.

— В общем-то, конечно… — пробормотал он.

А что конечно? Когда он пришёл работать сюда, то думал, что нравы, процветавшие в «Утренней почте», здесь отсутствуют. Но, судя по первым дням работы на телецентре, всюду одно и то же. И в газете, и в «Западе», наверняка и на этой радиостанции «Правдивые вести». Впрочем, он ещё слишком мало работает, чтобы судить обо всём. В конце концов, Лем это Лем, но таких репортёров тут десятки. И вообще анкета особая передача. Цель у неё благородная — борьба с преступностью. Ради этой цели можно и кое-что приврать. «Цель оправдывает средства», — говорил Руго.

Проводив Кенни домой и возвращаясь к себе, Лори продолжал размышлять о загадках суетного мира.

Дома его ждал Арк.

— Видел, — сказал он вместо приветствия.

— Ну и как? — рассеянно осведомился Лори.

— Хорошо. Доброе дело сделал. Зачтётся. Заблудших на путь праведный возвращаете.

— Как же, — проворчал Лори, — вернутся они, эти заблудшие.

— Это дело хорошее, другое плохо! — неожиданно строго прикрикнул Арк. — Левая рука не ведает, что правая творит. Сегодня репортаж вели, а потом два фильма пакостных показали. Убивать учили, грабить. Смотрел. Устал. Даже ноги болят.

— Чего ж ты смотрел, раз пакостные? — ехидно спросил Лори. — Убивать учат, а ты небось не поленился три часа у витрины стоять. А?

— То-то и оно, — мрачно согласился Арк, — соблазн великий. Меня соблазнили, а уж малолетних подавно.

— Ладно, — махнул рукой Лори, — завтра прикажу господину Леви, чтоб никаких фильмов. Только документальные: свадьба, сельские праздники, распродажи для бедных.

Но Арк не оценил шутки.

— Одного спасаете, десятерых топите. Грешники.

Глава третья ЧЕТВЕРТАЯ ПРОГРАММА

Что такое реклама, Лори знал с раннего детства. Вся его жизнь и жизнь его сверстников, да вообще каждого человека в его стране, а наверное, и в мире была окружена рекламой.

Исчезни вдруг реклама, и на людей свалились бы страшные несчастья: они умерли бы от голода, не зная, какой кофе или хлеб выбрать на завтрак, а мороженое на десерт к обеду, одичали бы, ибо не смогли найти лучшие бритвенные лезвия рубашки, губную помаду. Они погибли бы от болезней, потому что не только не знали, какие существуют лекарства, но даже какие есть болезни.

В его стране все настолько привыкли с утра до вечера читать в газетах, слушать по радио и смотреть по телевидению рекламные сообщения, что трудность заключалась лишь в одном — что выбирать. Порой Лори в голову приходила мысль: как это так получается? Неужели существует на свете столько вина, автомобилей, сигарет, духов и всяких других вещей, каждая из которых «самая лучшая»? Может быть, всё-таки самая лучшая какая-то одна?

Разумеется, люди искали в том, что им расхваливали, каждый своё.

Одни покупали машину «роллс-ройс» потому, что реклама сообщала, что это «самый дорогой автомобиль в мире»; другие, как, например, его мама, когда была ещё жива, искали стиральный порошок «Одуванчик» — «самый дешёвый стиральный порошок».

Реклама была как угольная пыль в шахтёрском городке. Она прочно и навечно въедалась в людей, забивая мысли, диктуя поступки, подавляя желание. Иногда от неё становилось трудно дышать, резало глаза…

Из опыта работы в «Утренней почте» Лори уже знал, что значит реклама для газеты.

А здесь, на телевидении? Оказалось, что здесь реклама играет ещё большую роль.

Как-то, когда они мчались на обычной сто двадцати километровой скорости в погоне за очередной знаменитостью, Лем разоткровенничался.

— Эх, — мечтательно вздыхал он, — если б этот старый болван курил, да ещё «Морские», или хотя бы сказал это…

Лори молчал. Но когда Лема обуревала жажда откровенности, он уже не мог сдержаться.

— Ты что ж думаешь, — вопрошал он — на мои репортёрские гроши проживёшь? (Лори подумал про себя, что «репортёрские гроши» Лема чуть ли не в десять раз превосходили его, Лори, зарплату.) Надо как-то устраиваться в жизни, что-то придумывать! (Знакомая фраза.) Ты парень не болтливый, тебе можно доверять… Я ведь любые вопросы могу задавать во время интервью: «Сколько лет вашей бабушке?», «Какая ваша любимая туалетная бумага?», «Какую газету вы читаете по утрам?» Так? Ну, от бабушки ничего не дождаться, а вот если человек скажет, что его любимая газета такая-то, а человек этот кинозвезда, то все эти полупомешанные фаны сразу же начнут читать ту же газету. Понял? Значит, газета, вообще любая фирма заинтересованы в том, какие я вопросы задаю. А если я такой хороший, что задаю нужные вопросы, так почему бы мне, хорошему, не подкинуть на кусок хлеба? А? Понял?

Лори понял. Он и так уже догадывался. Лем только подтвердил эти догадки.

— Например, если адмирал в отставке, к которому мы едем, похвалит «Морские» сигареты, они меня не забудут. Вот только курит ли он? — озабоченно бормотал Лем.

А Лори думал о своём. Всех интересуют деньги. Деньги — это главное. Конечно, господин Леви чуть не из личных средств содержит «Запад-III». Так, во всяком случае, твердят все газеты, да и сама телекомпания. Но ведь веем ясно, что теперь благодаря этому Леви станет сенатором. И тогда он сможет ещё больше заработать на всех других своих предприятиях. Или Лем. Он репортёр, всегда умеет быстро взять нужное интервью, поймать за хвост знаменитость, сделать сенсационный репортаж. Но интересно, как он поступит» если за счёт качества репортажа можно будет расхвалить какой-нибудь товар?

Ответ на свой вопрос Лори получил очень скоро.

Оказалось, что старый адмирал, вопреки общераспространённому мнению о старых адмиралах, не только не курил и не пил, но был даже президентом местного общества вегетарианцев.

Закончив официальную часть интервью и отвечая на вопрос Лема, он, сердито тряся седыми бакенбардами, произнёс целую речь о вреде табака и алкоголя вообще, для молодёжи в частности и для моряков в особенности. По логике Лема, теперь все молодые моряки в стране, для которых старый адмирал являлся непререкаемым авторитетом, должны были бросить курить и записаться в Общество трезвости.

Но тут Лори лишний раз убедился в способностях своего шефа.

— Скажите, адмирал, — задал Лем очередной вопрос, — ведь, к сожалению, ещё очень многие моряки не разделяют вашу совершенно правильную точку зрения о вреде курения. Они курят. Не думаете ли вы, что, пока эта вредная привычка ещё не искоренена на флоте, им следует курить самые подходящие для них сигареты?

— Что вы имеете в виду под словом «подходящие»? — подозрительно спросил адмирал. — Им вообще незачем курить!..

— Но уж коль скоро они пока курят, — вставил Лем, — не курить же им сигареты «Кемел»? Верблюд — это как-то ассоциируется с пустыней, сушей. А ведь они моряки.

— Ещё этого не хватало! — рассердился адмирал, уже порядком уставший от интервью и начинавший запутываться в ловко расставленных сетях Лема. — Верблюд! Нет, эти пусть уж курят бедуины!

— Ха! Ха! — закатился Лем. — Бедуины!.. Великолепно, адмирал! Ваше интервью будет иметь грандиозный успех. Вы знаете, телезрители ничего так не ценят, как остроумие. Ну, а кто же должен курить «Олимпийские»? Спортсмены?

— Спортсмены! — радостно подхватил адмирал. — А «Гитан» — цыгане! А «Парламент» — члены парламента… Ха-ха-ха! — Адмирал закашлялся от смеха.

Лем хохотал так, словно его щекотали под мышками.

— А кто же должен курить «Морские», адмирал? — быстро вставил он между двумя приступами смеха.

— Ну, а уж «Морские» должны курить, конечно, моряки… ха-ха… — заливался адмирал, весь в плену словесной игры.

В то же мгновение улыбку словно смели с лица Лема. Оно стало строгим и официальным.

— Благодарю вас, господин адмирал, за блестящее и остроумное интервью. Телекомпания «Запад-III» очень признательна вам. Эту признательность, не сомневаюсь, разделят и все наши телезрители. До свиданья. Ещё раз спасибо.

Лем и Лори, сопровождаемые растерянным взглядом адмирала, поспешили к машине. На обратном пути репортёр, уставший видимо, от сложного интервью, молчал, а Лори вернулся к своим мыслям.

Курить-то, наверное, вредно. По крайне мере так все говорят, и в первую очередь сами курильщики. Такой солидный адмирал наверняка своей речью многих мог бы отговорить, Лем же взял и всё повернул так, что тетерь моряки бросятся скупать «Морские» сигареты. Значит, честный-честный, хороший-хороший Лем, а как дело коснулось деньжат, которые ему теперь отвалят «Морские», так всё остальное побоку.

И Леви, и редактор «Утренней почты» Дон, и старый Руго — да все так рассуждают. Деньги — главное. Потому что, когда есть деньги, нечего бояться. Ведь и Лори, и остальные служащие всё время в страхе — вдруг уволят? Он хорошо помнил последние месяцы работы в «Утренней почте» — напряжение, подавленность, а порой и просто отчаяние, царившие среди сотрудников газеты. Куда идти? Где взять работу, когда наступит последний день газеты? А обозреватели побогаче, вообще те, у кого были деньги, те чувствовали себя нуда спокойней.

Деньги всё дают.

И Лори унёсся в мечты.

Очередную получку он тратит на приобретение билетов лотереи. Он их купит пять. Нет, десять! Он получает сорок монет в неделю, билет стоит три, значит, трижды тринадцать — тридцать девять. Тринадцать билетов. Неделю прокормиться он как-нибудь сумеет. И вдруг все тринадцать билетов выигрывают! Может же так быть? Самый крупный выигрыш — пять тысяч. Тринадцатью пять — шестьдесят пять. Шестьдесят пять тысяч! Лори даже засопел от восторга, Лем бросил на него удивлённый взгляд. Шестьдесят пять тысяч! Во-первых, домик, машина (как у Лема), своё дело. Например, два десятка такси. Нет, лучше игорный дом. Или бар. Или газету. Ведь он начал с продавца газет, а известно, что все хозяева газетных трестов начинали с того же. Об этом всюду пишут. Нет, только не газету, а то вылетишь в трубу, как «Утренняя почта». Может быть, телекомпанию? Но на это шестьдесят пять тысяч мало. А вдруг… Лори видит себя идущим ночью по глухой улице. С визгом из-за угла показывается чёрный автомобиль, из окна машины чья-то рука выбрасывает мешок, автомобиль мчится дальше, а за ним с воем сирен несутся полицейские. Слышны выстрелы, грохот. Грабителям не удалось уйти от преследования, не помогло и то, что они выбросили мешок с украденными деньгами. Все гибнут от пуль полиции, унося тайну в могилу. Газеты сообщают, что деньги исчезли. А в мешке — миллион! Уж на это Лори может купить телестудию, Нет миллион мало. Нужно десять. Так почему бы в мешке не оказаться десяти? Лори строит планы. Но не очень уверенно и не очень радостно, что-то мешает ему, портит удовольствие, В конце концов, он понимает; всё-таки миллионы-то ворованные. Пусть не им; но всё-таки… Это не очень честно. Вот если б по лотерее десять миллионов. Или наследство.

Но нет никого, кто мог бы ему оставить даже десять монет…

А как хочется стать богатым…

Дело рекламы было поставлено в «Западе-III» на широкую ногу, не то что в «Утренней почте». Реклама на семьдесят процентов питала телевидение в стране. Одна минута рекламы в часы, когда больше всего зрителей собиралось у голубого экрана, обходилась фирмам в десять — двенадцать тысяч. Почти все спектакли, оперетты, концерты, всевозможные традиционные передачи контролировались и оплачивались крупнейшими коммерческими фирмами, и компаниями. Существовала строгая градация. Специальный отдел «Запада-III» занимался статистикой, научными исследованиями, проводил опросы телезрителей, распространял среди них анкеты. Лори вначале не очень-то понимал, чем занимаются все эти озабоченные люди в белых халатах, которым был отведён целый этаж. Щёлкали автоматы, мигали бесчисленные лампочки счётных машин, ежедневно приносились мешки писем…

Но, как выяснилось, люди в белых халатах не зря ели свой хлеб. Было точно известно, сколько телезрителей смотрели программы «Запада-III» и какие именно, в какое время их больше, а в какое меньше, когда у экранов сидят дети, когда жёны, а когда мужья, что их всех больше интересует.

Например, с утра, с шести часов, когда станция передавала молитвы и лекции по химии или математике, бесполезно было рекламировать вечерние туалеты: те, кого это интересовало, к моменту начала передач только ещё укладывались спать.

Зато по вечерам, когда у телевизора собиралась вся семья, рекламировались вещи, интересующие всю семью: игрушечные пистолеты для детей, газовые пистолеты для самообороны матерей, винтовки с оптическим прицелом для отцов…

Буквально по минутам была рассчитана подача рекламы. И заведующий этим отделом господин Рок, один из самых главных сотрудников «Запада-III» (как Фиш в «Утренней почте»), имел решающее влияние на все программы телестудии.

Зрители настолько привыкли и рекламе, что покорно сносили любое её вторжение в самую интересную передачу.

Вот затаив дыхание вся семья следит за невероятными приключениями, смелыми налётами, ловкими грабежами, страшными убийствами, совершаемыми знаменитым бандитом Ненси — Детское лицо. Но однажды, окружённый полицией, раненный, отстреливаясь, Ненси скрывается на кладбище. Пронзённый пулями, он медленно умирает у подножия креста, венчающего одну из могил. Полицейские с автоматами в руках бегут со всех сторон, сейчас наступит развязка… Вдруг на экране возникает пухлощёкий весёлый младенец. Басом он затягивает песню о чудесном молоке «Пингвин», которое пьёт и он, и его мама, и его папа, и его бабушка, и его кошка, и его собака, отчего все здоровы, счастливы и бодры, Проходит минута, песня заканчивается, вновь возникает мрачное кладбище, полицейские с автоматами и знаменитый бандит, спокойно умирающий на кресте.

Телезрители где-то внутренне досадуют на то, что волнующий фильм прерывали в самом интересном месте. Зато наутро мать семейства, придя в магазин, покупает молоко «Пингвин», «самое лучшее, самое свежее, самое вкусное…» Десятки матерей, тысячи, миллионы. Они с лихвой возвращают те деньги, что «Пингвин» тратит на минутную рекламу своего, в общем-то, самого обыкновенного молока.

К такой рекламе все привыкли. Но прогресс требует от человечества всё новых гениальных идей, выдающихся открытий, великих изобретений.

Ещё тогда, когда были живы родители Лори, цел их маленький домик, по вечерам вся семья собиралась у приобретённого в кредит телевизора и с помощью волшебных дверей голубого экрана уходила в красивую жизнь.

… Каждое утро отец Лори, Рой-старший, механик в гараже, к восьми часам являлся на работу. Возвращался он часов в семь вечера. Хотя официально его рабочий день кончался в пять, но не мог же он бросить клиента, не доделав работы!

Однажды, чувствуя, что раньше полуночи ремонт не завершишь, он предложил раздражённому, спешившему куда-то владельцу машины прийти за ней утром. Тот поднял крик и хозяин, отведя Роя в сторону, заметил, что, если ему трудно совмещать семью и работу, он может найти вместо Роя холостого парня. Только кликни — кандидатов не счесть.

Так что рабочий день у Роя кончался иной раз поздновато.

Мать Лори с утра до вечера занималась домиком. Он достался с таким трудом, стоил стольких лет работы, ради него от столького приходилось отказываться, с ним так носились, что домик этот вызывал порой у Лори чувство ревности, словно младший брат, требующий внимания за счёт старшего.

Конечно, за домик надо было ещё долго выплачивать (о чём Лори постоянно напоминали, когда он рвал штаны, перелезая через забор, требовал сладкий пирог или разбивал, играя в бейсбол, окно соседей), но всё же это был свой домик — хилый признак мифического благополучия.

Однажды у Лори произошёл с отцом разговор о жизни. Рой-старший не слишком занимался воспитанием сына, ему просто было некогда, да и разговорчивостью он не отличался.

Рой-старший всегда жил в страхе, всю жизнь. Он всегда ходил озабоченным и хмурым. Когда-то он долгое время оставался безработным, познал ночлежки, случайные заработки в прачечных и котельных. Работу механика он получил неожиданно и держался за неё изо всех сил. Она позволила ему жениться, приобрести в рассрочку домик, телевизор. И он страшно боялся потерять своё место. Если заболевал — простужался, например, — тщательно скрывал недомогание не только от хозяина, но и от товарищей — не дай бог, кто проведает.

С утра, бледнея, разворачивал газету — не повысились ли цены, не обанкротилась ли компания, продавшая ему домик. Однажды он не спал две ночи подряд, ему показалось, что дом по соседству с его работой тоже переоборудуют под гараж: вдруг конкурент съест их!

Постоянный страх за работу, за домик, за семью давил на Роя-старшего подобно многотонному прессу, — он и ходил всегда какой-то сутулый, согнувшийся. Был суеверен и недоверчив.

Изредка, когда его жене или ему самому удавалось случайно подработать, он скорее нёс деньги в банк и, вернувшись, улыбался. Это были единственные, редкие улыбки отца, которые помнил Лори. Впрочем, долго деньги в банке, к сожалению, не залёживались. С сыном Рой-старший не был строг, скорее, даже как-то печально-ласков, словно извинялся всю жизнь перед Лори, что родился тот не у богача, а у такого бедняка.

Разговаривали они больше о домашних делах. И очень редко — Лори помнил каждый из них — происходил у отца с сыном разговор на отвлечённую тему, на тему о жизни. Например, когда купили телевизор.

— Ну вот, сынок, — сказал тогда отец, — теперь заживём. Это тебе не кино — каждый раз выкладывай деньгу. Тут сядешь и смотри себе сколько душе угодно. Если не выгонят (отец о каких бы планах или мечтах ни говорил, обязательно начинал с этих слов), года через два расплатимся со всем — и порядок… Эх, — с тоской продолжал он, — за всё бы расплатиться и в банк отложить. Вот тогда можно спокойно жить.

— А у всех в банках деньги лежат? — спросил Лори.

— Нет, сынок, не у всех. — Отец не смеялся над наивностью сына. — Лежат у тех, кто накопил. Вот будешь взрослым, начнёшь зарабатывать… тьфу, тьфу, не сглазить… будет у тебя работа — обязательно постарайся накопить.

— А зачем?

— А затем, что без денег ты никуда не сунешься. Я вот четыре года твою мать любил, да и она меня, а пожениться так и не могли — денег не было. А поженились, жить было негде. Понимаешь, за всё надо платить… Думаешь, откуда у нас домик этот, телевизор, штаны твои откуда? Всё ведь куплено. Вот смотри, — и отец показал ему маленькую зелёненькую бумажку, — видишь, это деньги. Чем больше денег, тем спокойней живётся. Если в банке кое-что припасено, не страшно и работу потерять — с голоду не помрёшь. Вырастешь, обязательно постарайся накопить для банка.

Лори пообещал, хотя по-прежнему не очень понимал, зачем это нужно. Зато у него навсегда осталось уважение к всемогущим зелёненьким бумажкам, которые дают всё в жизни. О жизни этой от отца он узнавал мало чего. От ребят с улицы и то больше.

Дальше своего квартала Лори в те годы не бегал. В кино ходили редко, в отпуск никуда не ездили; дорога в широкий мир открывалась лишь через экран телевизора.

И вот по вечерам, сидя у мерцавшего экрана, жили.

Через экран в комнату входили короли и президенты, кинозвёзды и чемпионы мира, через него в маленький домик, сотрясавшийся от грохота электрички, вливался аромат экзотических цветов, доносился шелест пальм, плеск моря и пение южных птиц. Протянув руку, можно было потрогать на холодном стекле миллионеров и красавиц, пощупать пачки денег, ткнуть пальцем в бриллиант, Словом, телеэкран, подобно некоей сказочной машине, приближал к счастью.

Тем более, что с экрана неоднократно доказывалось, что счастье весьма доступно. Сколько раз выступали перед телезрителями бывшие бедняки, неудачники, безработные, несчастные, ставшие ныне богачами и знаменитостями. Достаточно было, оказывается почитать такую-то книгу, купить такие-то акции, окончить такие-то курсы или просто посетить известного предсказателя, и вся жизнь могла перевернуться, перейти на счастливые рельсы.

Или, например, конкурсы. Знаменитые конкурсы, сводившие с ума миллионы телезрителей. Все эти «Вопрос в 64 000 монет», «Станьте богатым», «Остановите музыку», «21 вопрос» и другие…

Большие магазины, автомобильные фирмы, ателье мод стали устраивать конкурсы. Тот, кому удавалось ответить на сложные и разнообразные вопросы, мог выиграть целое состояние.

Конкурсы выявляли эрудитов, о которых никто никогда бы не услышал и которые становились в один вечер богатыми и известными всей стране. Оказалось, что есть люди начитанные, всезнающие, обладавшие огромными и разносторонними знаниями в самых различных, иногда малоизвестных, областях жизни.

И это были не юристы, не доктора наук, не писатели, а шофёры, полицейские, студенты, даже школьники.

Какой молодец! Вот молодец! — восхищалась мать Лори, наблюдая, как очередной кандидат, бледный, с частым бисером пота на лбу, кусая губы и закатывая глаза, отвечал на особенно трудный вопрос.

— Эх, чёрт, — бормотал отец, — если будет конкурс по автомобильному мотору — пойду! Честное слово, пойду! Уж это дело я знаю.

А Лори, не отрывая восхищённого взгляда от экрана, мечтал.

Вот он ответил на все вопросы, побил всех противников — знаменитых учёных, и под гром аплодисментов, под стрекот кинокамер получает чек на огромную сумму. Прижав чек к груди, он мчится домой и вручает его маме.

На глазах у Лори навёртывались слёзы.

… Ну, а потом, когда сгорел домик, сгорел телевизор, — сгорели мечты.

Но прошло время, и теперь здесь, в Сто первом городе, на телестудии «Запад-III», мечта вновь постучалась к Лори в дверь «Запад-III» тоже устраивал конкурсы. Они передавались по четвёртой программе. Четвёртая программа была особой. Её завели совсем недавно.

Дело в том, что принимать эту программу могли не все. К телевизору приделывались специальные приставки, и только опусти, в щель этой приставки серебряную монетку, можно было смотреть четвёртую программу. Иначе она не работала.

Приставка представляла собой небольшой металлический ящичек, сложным образом соединявшийся с нутром телевизора. Приставки «Запад-III» монтировал бесплатно любому, кто захочет. На таких условиях, разумеется, хотели все.

Десятки механиков телестудии, сопровождаемые подсобниками вроде Лори, две педели обходили всех владельцев телевизоров в городе и устанавливали им приставки.

Каждый владелец рассуждал так: пусть будет; захочу — опущу монетку и буду чего-то там смотреть, а не захочу — не буду. Моё дело. Никто меня не заставит. Владельцы рассуждали наивно. Как только заработала четвёртая программа, выяснилось, что хотя их действительно никто не заставляет опускать монетку в щель, но без этого не обойтись. Самые интересные, сенсационные передачи шли по четвёртой программе. Конечно, если в город приезжала кинозвезда, то её приезд, беседы, пресс-конференции демонстрировались по обычным программам. Но вот специальный репортаж о её интимной жизни можно было увидеть лишь по четвёртой.

Любые спортивные соревнования «Запад-III» доносил до своих зрителей бесплатно. Но если встречались в борьбе за звание чемпиона мира две боксёрские знаменитости, надо было опускать монетку в щель.

То же относилось и к конкурсам, Сначала они передавались по обычным программам, но, когда выяснилось, какой огромной популярностью они пользуются, их перевели на четвёртую. «Запад-III» наживался теперь вдвойне: рекламные фирмы, шефствующие над конкурсом, платили за их передачу, телезрители — за приём.

Однажды, стоя у лифта, Лори почувствовал, как на плечо ему легла тяжёлая рука. Он обернулся — перед ним стоял Усач.

Это был опытный рекламный агент, который руководил телевизионными конкурсами. Фамилии его никто не знал, и все, даже дикторы, звали Усачом за густые висячие усы, особенно заметные на фоне лысой, как бильярдный шар, головы.

— Кончишь смену — зайди, — сказал Усач.

Лори взволновался. Он не мог понять, зачем его вызывают. Нервно комкая в руках каскетку, стучался он в поздний вечерний час и кабинет Усача.

— Садись, Рой, садись. Куришь?

— Нет.

— Ну и правильно. Плохое увлечение, — укоризненно заметил Усач, раскуривая огромную сигару. — И не пьёшь небось. Это уж наверняка. Ты правильный парень. А чем же увлекаешься? Марки собираешь?

— Нет, что вы! — Лори запротестовал с такой энергией, словно его заподозрили в коллекционировании скальпов.

— Тоже правильно. Ерунда какая-то — квадратики цветные собирают. Кому это нужно!.. Спортом-то занимаешься или джазы бегаешь слушать?

Лори смутился. Действительно, чем он увлекается? Ничего не читает, в пластинках не разбирается, спортом не занимается. Впрочем, тут он уж не совсем шляпа. Пусть сам не боксирует, но бокс знает. Это уж извините! И раньше любил это дело. Все матчи с отцом смотрели по телевидению, и потом, когда и «Утренней почте» работал, пользовался каждой возможностью, чтобы на бокс попадать. В кино опять же… Нет, уж что-что, а бокс он знает (теоретически, правда). Однако, когда он сообщил о своём увлечении Усачу, это выглядело несколько скромней.

— Вот… боксом… — пробормотал Лори.

— Да? — вскричал Усач. — Прекрасно! Сколько боёв провёл, в каком весе?

Пришлось сознаться, что Рой «специалист-теоретик» и никогда сам меж четырьмя канатами не оказывался. Но это почему-то совсем не разочаровало Усача.

— Ну и что ж, пусть дураки бьют себе физиономии, можно быть выдающимся специалистом бокса и не надевая перчаток. Джо Луиса знаешь?

— Ещё бы, — подхватил Лори, довольный, что может показать себя, — «Чёрный локомотив», чемпион…

— Вот-вот, — продолжал Усач. — Ты знаешь, что его рекорд — семьдесят пять трёхминутных раундов подряд? Это практик. Или Армстронг, единственный боксёр-профессионал, державший титул чемпиона мира сразу в трёх весовых категориях. Тоже практик. А вот в России есть знаменитый тренер Щербаков…

— Он был вторым на Олимпийских играх в Хельсинки! — преисполненный гордости, перебил Лори.

— Нет, это его брат — Серж. А тот Вячеслав, про которого я говорю, однорукий, потерял руку на войне. А сам знаменитый тренер. Это уже теоретик…

Разговаривали долго. В конце концов Усач совсем очаровал Лори. Он держался просто, весело. Знал всё на свете. Заканчивая разговор, он сказал:

— Ну, вот что. У нас проводятся не только большие конкурсы, есть и маленькие. Послезавтра, например, фирма боксёрских перчаток «Эверласт» устраивает. Считай, что ты вышел в финал. Если хорошо ответишь на всю серию вопросов, можешь заработать пятьсот монет. А? Что скажешь? Представим тебя, как подсобника; что ты у нас работаешь, говорить не обязательно. Конкурент у тебя будет серьёзный. Но я надеюсь, что ты окажешься на высоте.

Лори испугался.

Неужели и он будет вот так же стоять перед прожекторами в стеклянной кабине, отвечая на вопросы? Да он в жизни ни на один не ответит!

— Ничего, ничего, — подбадривал его Усач. — Наши конкурсы всегда справедливы: кто знает — тот знает, кто не знает — тот не знает.

На этом труднооспоримом утверждении беседа закончилась.

Арк отнёсся к перспективе участия Лори в конкурсе весьма скептически:

— Провалишься.

— Вот и я думаю, что провалюсь, — сокрушённо признался Лори. — И зачем только я понадобился этому Усачу? Что, других, потолковей, нет? Он со мной целый час беседовал. Сам про бокс больше любой энциклопедии знает. Правда, всё в бумажку посматривал. А я? Что я?

Зато Кенни была полна оптимизма.

— Уверена, что выиграешь! Пятьсот монет — это да! Что ты сделаешь на них? А? Купи мотороллер. Будем за город ездить. А? Ну, что ты купишь? Или лучше в банк положить?..

Деньги для Кенни не были главным в жизни. Она принимала их как необходимость. Нельзя было выйти на улицу, не надев что-нибудь на себя; нельзя было умыться утром, не имея воды. Вот так и деньги. Нельзя есть, жить в комнате, идти в кино, не имея денег.

Мысль о том, что если денег много, можно есть лучше, ходить в кино чаще, жить не в одной комнате, а в десяти, как-то не приходила Кенни в голову. Она зарабатывала, ей хватало, а остальное…

Но это касалось только её. Когда она сталкивалась с другими, то порой задумывалась: этот вот богат, куда только деньги девает; этот нищий — и как только живёт…

Материальные дела Лори её живо интересовали. Кенни хотелось, чтоб он хорошо ел, чтоб у него было побольше рубашек, чтоб их совместные походы в кино или кафе, где он платил за них (после жестокой борьбы её попытки делить расходы были подавлены), не обходились ему слишком дорого.

Незаметно для себя самой Кенни стала мысленно руководить бюджетом Лори, а иногда, как теперь вот, и высказывать свои соображения вслух.

Она считала себя практичней Лори, умней в быту. Но в глубине души признавалась себе, что просто это больше сближало их, создавало иллюзию некоей совместной жизни, где уже были не только нежные слова и поцелуи, но и хозяйственные дела, как в настоящей… Здесь Кенни обычно краснела и, досадуя на себя, прерывала свои мысли.

Вот она посоветовала сейчас Лори положить деньги в банк. Зачем? А как же, все солидные люди должны иметь счёт. Так заведено. Солидные и семейные… Чёрт, опять!..

Кенни, чтоб скрыть свои мысли, многословно углубилась в детали. В конце концов Лори тоже увлёкся, забыв на время, что делит шкуру неубитого медведя. Деньги-то надо было ещё выиграть…

Конкурс передавался по четвёртой программе в три часа дня (всё же это был не основной конкурс, а для юниоров, так что вечерних часов ему не отвели).

Лори достал билет в зал для Арка. Кенни, поменявшись с подругой, тоже прибежала, захватив с собой термос чёрного кофе. Кофе оказался не лишним: Лори сидел в комнате ожидания в полуобморочном состоянии.

— Ну что ты раскис? — возмущалась Кенни. — Ну проиграешь! Ну не ответишь! С работы ведь тебя не выгонят? Не выгонят! А вдруг выиграешь! Что, ты хуже того студента?..

Они вспомнили студента местного университета. Взъерошенный, в очках, небритый. Нервный тик подёргивал всё время его лицо; липкие от пота руки ни на секунду не оставались в покое — они то теребили галстук, то лохматили ещё больше волосы, то вынимали платок. Во время одного из конкурсов подвернувшемуся под руку Лори велели отвести парня в кафетерий. Лори долго шёл с ним по коридорам, поднимался в лифте и, чтобы тот не заблудился на обратном пути, ждал, пока студент выпьет кофе.

Лори, разумеется, всё время молчал, а вот Кенни, как только принесла заказ, немедленно вступила с парнем в разговор.

— Это правда, что вы выиграли уже в двух конкурсах? — спросила она, устремив на студента восхищённый взгляд.

— Угу, — ответил студент.

— И сейчас выиграете? — Угу, — был ответ.

— Куда вы деваете столько денег?

Студент подозрительно взглянул на Кенни и пожал плечами.

— Откуда же вы всё это знаете? — не унималась та.

Глаз парня задёргался сильней. Он торопливо допил чашку кофе.

— Читаю много… — выдавил он наконец первые вразумительные слова.

— Здорово! — Кенни с уважением смотрела на лохматого студента, — Я тоже теперь начну много читать. Вдруг выиграю конкурс!

Она рассмеялась, студент кисло улыбнулся и заторопился обратно в зал.

В этот раз он снова выиграл конкурс. Потом ещё раза два, а затем как-то незаметно исчез…

Наконец претендентов вызвали в зал.

Всё было весьма торжественно. На сцене играл оркестр.

Лори посадили на жёсткий вращающийся табурет в стеклянную кабинку, где монотонно гудел вентилятор, навевая прохладу на его горящее лицо. Перед ним торчало яйцо микрофона. Кабинка была звуконепроницаемой, и всё, что происходило за её прозрачными стенами, напоминало телепередачу с выключенным звуком.

Вот на сцену вышел Усач. Округло жестикулируя, он что-то долго говорил публике, которая иногда смеялась, иногда начинала аплодировать.

Телекамеры, то наезжая, то отъезжая, демонстрировали миллионам зрителей, оставшимся за стенами зала, расфранчённого бодрого Усача, народ и вали, смертельно испуганных конкурентов, потевших и дрожавших в стеклянных клетках.

Соперником Лори был толстощёкий, маленький парень, Его растерянный вид несколько утешил Лори — тоже боится! Наконец он разыскал в рядах публики Кенни. Её круглое, обрамлённое прямыми светлыми волосами лицо излучало уверенность в победе. Рядом горели чёрными углями за стёклами очков глаза Арка.

Все же вот эти за него, эти надёжные друзья, подумал Лори. И вдруг как-то сразу успокоился. Ну и ладно, ну и не выйдет — ну и что? Уж не хуже он знает бокс, чем этот щекастый амурчик, его соперник; тот небось не то что перчаток в жизни не надевал, но и на матчах-то, наверное, никогда не был: крови боится.

Лори приосанился и решил, что не выйдет из игры до самого конца.

Конкурс заключался в следующем. Если участник отвечал на первый вопрос, он получал определённую небольшую сумму.

Он мог взять её и уйти. Если он отвечал на второй — сумма удваивалась, при третьем утраивалась, и так далее. Если участник отвечал на все вопросы — десять, пятнадцать, двадцать один, в зависимости от конкурса, — то сумма достигала огромной цифры.

Если же финалист не мог ответить, допустим, на пятый вопрос, он лишался права на награды, заработанные за ответы на четыре предыдущих. Иначе говоря, при каждом новом ответе участник рисковал потерять все заработанное ранее. Однако на риск шли все. Лори всегда удивлялся тому, что ни один финалист не бросал конкурса, добравшись, скажем, до предпоследнего вопроса и уже имея право на получение значительной суммы…

Наконец-то первый вопрос.

— Как зовут боксёра, трижды выигравшего звание олимпийского чемпиона, и из какой он страны? — торжественно произнёс Усач.

— Папп, Ласло Папп! — захлёбываясь, кричал Лори в микрофон. — Он из Венгрии, из Венгрии… Он в 1948, 1952, 1956… на всех этих играх…

— Молодец, Рой, молодец! Следующий вопрос…

Следующий вопрос был потруднее, но толстощёкий соперник Лори справился с ним.

— Представителем какой страны был боксёр Торма? — снова обратился Усач к Лори.

Лори на мгновение задумался. Усач повернулся к нему, и Лори уловил в его главах непонятную тревогу. «Ну же, ну же, — словно говорили эти глаза, — ответь, неужели ты не ответишь на такой простой вопрос?»

— Торма — чешский боксёр, — сказал Лори.

Ему показалось, что Усач вздохнул с облегчением.

На пятом вопросе — с кем в финале Олимпийских игр и каких встретился Флойд Паттерсон — конкурент Лори выбыл из игры.

— Вопросы становятся всё труднее! — вопил Усач. — Только действительный знаток может ответить на них! Пожелаем же успеха нашему юному смелому другу!

Зал аплодировал, свистел…

Но Лори ничего этого не слышал в своей стеклянной, звуконепроницаемой кабинке. Он только видел движение губ, рук, надвигавшиеся на него и уползавшие обратно камеры, размахивающего микрофоном на длинном шнуре Усача.

— Все мы знаем, — продолжал Усач в наступившей тишине, — великого боксёра Джо Луиса. Все мы знаем, что, в отличие от лёгкой атлетики, плавания, стрельбы, в боксе рекордов не бывает. И всё же Джо Луис на одной из своих тренировок установил рекорд. Что это был за рекорд? А? Подумай, подумай, Рой! Не спеши, у тебя шестьдесят секунд! Не спеши.

Усач устремил на Лори напряжённый взгляд.

Лори задумался. Рекорд? В боксе? Больше всего нокаутов? Нет. У Касиуса Клея больше. Дольше всех боксировал? Арчи Мур чуть не до пятидесяти лет дрался. Что ж тогда? Ах ты боже мой, вот дурак, ведь они ещё тогда в беседе с Усачом об этом говорили: семьдесят пять раундов! Ну да, однажды Джо Луис провёл семьдесят пять раундов подряд. Усач сам сказал, что это рекорд. Он, наверное, и теперь имеет это в виду.

— Ну, Рой, осталось пять секунд, четыре, три, две… Ответ!

— Не знаю только, правильно ли, — забормотал Лори, — но, по-моему, Джо Луис однажды провёл во время тренировки, не отдыхая, семьдесят пять раундов…

— Молодец, Рой! Великолепно! — заорал Усач таким голосом, что Лори услышал его и через стены кабинки.

Зал разрывался от аплодисментов. На несколько секунд в нём зажгли свет и телекамеру повернули к зрителям, дабы продемонстрировать восторг присутствующих тем, кто был далеко, кто сидел в своих комнатах перед холодными экранами, не способными в полной мере передать жару, шум, восторг, царившие в зале.

В какое-то мгновение Лори разглядел Кенни в толпе. Лицо её пылало, прямые волосы цвета ржи болтались по плечам в такт движениям, она неистово хлопала в ладоши…

— Остаётся три вопроса, Рой, всего три — и приз твой! Но если хочешь, можешь отказаться сейчас, тогда за тобой сто монет. Тоже неплохо. Ну как, продолжаешь?

Лори кивнул головой.

— Да здравствует смелость! Смелость всегда приводит к победе! Смелость и перчатки «Эверласт»! Дорогие друзья напоминаю вам, что сегодняшний увлекательный конкурс устраивает для вас фирма «Эверласт». Перчатки этой фирмы приносили победу тридцати семи чемпионам страны, восемнадцати чемпионам мира!.. Следующий вопрос, Рой, подумай. Кто тот единственный боксёр среди профессионалов, кто одновременно был чемпионом мира в трёх весовых категориях? Ну?

«Армстронг», — сразу вспомнил Лори. О нём тогда тоже они говорили с Усачом, Усач назвал его «практиком», как и Джо Луиса.

— Армстронг! — громко сказал Лори, почти не раздумывая.

— Верно!.. — закричал Усач. Остальные его слова потонули в шуме.

— Предпоследний вопрос, — продолжал Усач, когда шум утих. — Назови фамилию знаменитого русского тренера, который сам боксировал мало, но чей брат достиг больших успехов в любительском боксе. Очень, очень трудный вопрос! Труднейший! Подумай, не спеши…

Но Лори нечего было думать.

Ведь и об этом они говорили тогда с Усачом. Он сам рассказывал Лори о семье русских тренеров, назвал имя, трудное такое имя, поэтому-то Лори, наверное, и запомнил — Вячеслав. «Теоретик»!

Уверенно и спокойно Лори ответил:

— На Олимпийских играх в Хельсинки серебряную медаль получил русский боксёр Серж Щербаков, а его брат Вя… Вячеслав — знаменитый тренер, хотя…

Лори хотел добавить, что у этого Вячеслава всего одна рука, но Усач не дал ему договорить. Он так яростно закричал и захлопал в ладоши, что Лори оборвал себя на середине фразы.

И вот в зале зажглись все огни, телекамеры разъехались, занимая главные стратегические позиции. Усач, вытирая платком потный лоб, замер у микрофона. Публика сидела не шевелясь, боясь хоть что-нибудь упустить. Не волновался один лишь Лори. У него было состояние опустошённости, какое бывает обычно после большого напряжения. Он ощущал лишь равнодушие и усталость. Он уже знал, каким будет последний вопрос, каков ответ, он знал, что выиграл свои пятьсот монет.

Он не испытывал восторга. Ему казалось, что его обманули, что всё получилось как-то проще, намного легче, чем он ожидал.

Радость была чем-то отравлена…

— Лори Рой, — торжественно и громко прозвучал голос Усача, — последний вопрос. Если ответишь на него — ты победитель конкурса «Эверласт», приз твой. Но если не сумеешь ответить, ты не получишь ничего. Всё, что принесли тебе твои ответы на предыдущие вопросы, пропадёт. Согласен ли ты ответить на последний вопрос, Лори Рой?

— Да, — ответил Лори равнодушным голосом.

— Тогда слушай…

Усач говорил всё громче и громче. Звук его голоса нарастал, вибрировал, он играл, как искусный актёр, и своим волнением, напряжением захватывал всех присутствующих, которые теперь, тяжело дыша, застыли, вперив взгляд в маленькую одинокую фигурку, сидевшую за толстым стеклом.

— Рой, ответь, Рой, — надрывно вопрошал Усач, — у знаменитого русского тренера, которого ты назвал, есть ли какая-нибудь особенность, которая может показаться невероятной у боксёра? Подумай, у тебя шестьдесят секунд…

Но Лори не дал Усачу договорить.

— Да, — сказал он громко, — у него одна рука!..

Несколько секунд в зале стояла мёртвая тишина. Эффект был подготовлен искусно. Он зиждился не только на небывалых знаниях победителя, но и на трагическом содержании самого ответа, ударившего, подобно кнуту, по нервам зрителей. Затем словно крыша обвалилась. Свист, крики, аплодисменты слились в едином грохоте. Заиграл оркестр. Бледного, взмокшего Лори вывели из кабинки, всучили ему огромный букет. Усач жал ему руку, хлопал по плечу…

Наконец красные точки над объективами телекамер погас ли, потухли неоновые люстры под потолком — передача кончилась.

Лори ушёл за кулисы, протолкался к фонтанчику с ледяной водой, долго пил, мочил лицо, волосы.

У выхода его поймал за руку Усач.

— Молодец, Лори! Молодец. Поздравляю. Завтра утром зайди ко мне. Получишь чек. Мы всегда вручаем его на следующий день, а то ещё потеряешь на радостях. Жду тебя завтра в десять. А теперь иди отдыхай. Иди.

Лори пробормотал слова благодарности. Он испытывал неловкое чувство. Ведь молодец-то он, он знаток, он победитель, он в трудном бою заработал свой приз. И в то же время чувствовал, что обязан Усачу. Чем обязан? Он затруднялся ответить на этот вопрос. Но чувствовал, что обязан; Поэтому и благодарил он как-то стыдливо и неуклюже.

— Ладно, ладно… — Усач ещё раз похлопал его по плечу. — До завтра, завтра поговорим.

Наконец Лори вышел на улицу, где его поджидали Кенни и Арк.

Свой восторг Арк выразил, как всегда, весьма кратко.

— Будь здоров! — сказал он.

Зато Кенни бросилась Лори на шею и расцеловала его. Лори смутился. Потом рассердился на себя за это смущение. Потом рассердился, что рассердился. Он стоял посреди улицы, красный, растерянный, охваченный противоречивыми чувствами, не зная, как поступить.

Положение спас Арк.

— За доброе воздаётся, — сказал он, — идём пить пиво.

Когда они уселись в ближайшей пивной и официантка поставила перед ними высокие стеклянные кружки в форме сапога, всё наконец встало на свои места.

Только теперь, здесь, с самыми близкими своими друзьями, Лори наконец обрёл радость и покой.

Вот они сидят тут. Арк, с худущим лицом без щёк, с глазами, как угли, верный товарищ; Кенни, его девушка, такая красивая, со своими волосами цвета спелой ржи, влюблёнными глазами, длинными стройными ногами, на которые все заглядываются. И кофточка эта серая у неё красивая, и серьги…

И сам он, Лори, теперь богач! Страшно подумать — пятьсот монет! Мотороллер-то он купит, это ясно. В первую очередь. И новые брюки — вельветовые, серые, как у Лема, куртку чёрную, под кожу, с кучей «молний»… Кенни он подарит пудреницу — у неё какая-то старая, побитая. Он уже присмотрел… Когда открываешь, играет музыка. Две песенки. А Арку — чётки.

Нет, Библию. Дорогую, В переплёте. Пусть читает. И потом, надо отметить это дело. Не может же он отделаться сегодняшним пивом.

— Вот что, ребята, в воскресенье все идём завтракать. Я приглашаю.

— Так я и знала, — перебила Кенни, — господин миллионер начинает кутить! Обеды, ужины, скачки, яхты… Сначала купишь мотороллер, а потом, если хватит денег, пойдём в кафетерий.

— Я сказал, и точка! — воинственно заявил Лори. Богатство и могущество, которые дают деньги, пьянили его. — В воскресенье все идём завтракать. Как думаешь, Арк, бог благословит?

— Не упоминай божье имя всуе, — сурово произнёс Арк и добавил: — В воскресенье можно — бог не обидится. Есть причина: большая победа.

— Ну ладно, ребята. — Кенни сияла, она была счастлива и очень горда. — В воскресенье — да, а сейчас пора по домам. Устали. Я хоть и не сидела в твоём инкубаторе, а устала небось больше тебя. Шутка ли сказать! То ли ответишь, то ли нет. Вдруг провалишься!

— Ерунда, — самодовольно успокоил её Лори, — не мог я провалиться. Вначале-то, правда, дрожал, а потом уж не беспокоился. Знал, что всё будет в порядке.

— Ну как ты мог знать? — воскликнула Кенни. — Ответить на три, на четыре вопроса, а на последний нет! Вот тебе и номер!

— Да нет, — Лори усмехнулся, — уж после вопроса о рекорде я был уверен…

И вдруг Лори сразу замолчал. Что он собирался сейчас сказать? Что заранее знал вопросы и ответы? Но ведь он же их не знал. Он действительно шёл на конкурс, ничего не зная. Просто так получилось. Наверное, вопросы, которые задавал Усач, по его мнению, были самые сложные. Не мог же он помнить, с кем и когда он об этих вопросах беседовал. Но если он сейчас заговорит об этом, Кенни и Арк не поймут. Или ещё хуже — поймут не так…

— Что ты хотел сказать? Ну, чего замолчал? — Кенни нетерпеливо дёргала его за рукав.

Лори очнулся.

— Да ничего. Я всё думаю, куда мы пойдём в воскресенье завтракать. Пойдёмте в «Зодиак», а? Там ведь не только играют. Там ресторан есть на крыше. А?

— Чем крыша выше, тем к богу ближе, — сказал Арк и неожиданно захихикал.

Лори с изумлением уставился на него.

— Всё равно куда идти, — заметила Кенни, была бы погода хорошая.

— Значит, решено — в «Зодиак», — заключил Лори. — А сейчас по домам! Зверски хочу спать.

Проводив Кенни, друзья отправились домой, Легли сразу, но Лори ещё долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок. Разные глупые и неприятные мысли всё лезли в голову. Потом мысли его приняли иное направление. Он представил себе, как они проведут праздничный завтрак в «Зодиаке». Или другой завтрак. Вообще многие десятки, даже сотни завтраков… И всегда с Кенни. Лори без конца вспоминал свою подругу, её глаза, её губы, улыбку, её прямые волосы цвета спелой ржи…

Господи, какое счастье, что она у него есть, что они любят друг друга!..

В конце концов, они уже взрослые, захотят — поженятся. Э, пойти в церковь или даже просто зарегистрироваться — дело не трудное. Главное, как жить потом. Странная штука: сейчас ему одному хватает, и ей одной тоже, а если будут вместе — не прожить. Квартира или там комната нужна, а если дети…

Как ни крути, но без денег и жениться нельзя. Конечно, Кенни наплевать на то, как они будут жить, она вообще не очень в делах разбирается. Но он-то должен обо всём заботиться, он ведь мужчина…

А как было бы хорошо не думать о деньгах. Плыть с Кенни на яхте, чтоб лежала она рядом в купальном костюме, загорелая и красивая, а он смотрел бы и смотрел в её серые глаза… Или мчаться вдаль на мотороллере да кет уж, в роскошной открытой машине, чтоб волосы её развевались золотистым флагом, а сама она смеялась или пела. («Она поёт?» — прервал Лори свои мысли, он не знал этого.) Или он возвращается с работы в их дом, большой, белый, под красной черепицей, и Кенни ждёт его, стоя на ровно подстриженном, сочном газоне, в коротком цветастом платье.

Или ещё они едут путешествовать в далёкие страны, где горы, леса, иные города… В Африку, например, или в Австралию.

И всюду у них были яхты, машины, деньги…

Вдруг Лори подумал: ну, а если б не было всего этого?.. Комнатушка в подвале, одно платьице у неё да рубашка с брюками у него. Без кафе и кино, телевизоров и транзисторов… С нависшей угрозой потерять работу, заболеть, остаться на улице…

Ну что ж, он и тогда любил бы Кенни не меньше — не меньше дрался, чтобы ей было хорошо.

Уж для неё-то, во всяком случае, не имело бы значения в её любви, где она живёт — во дворце или лачуге. Только он, Лори, и важен для неё.

Нет, он должен сделать всё, любой ценой добиться успеха, богатства, в общем, построить для Кенни такую жизнь, какой она достойна.

Полный решимости, стиснув зубы и сжав кулаки, Лори унёсся на крыльях наконец-то пришедшего к нему сна в далёкие дали.

Глава четвёртая ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ

Пожелание Кенни осуществилось — погода в то воскресенье выдалась замечательная Тугое полновесное солнце щедро светило с синего, бесконечного неба. Стояла жара, но лёгкий ветерок, дувший откуда-то с дальних степей, порой доносил сквозь запах асфальта и бензина травяной

аромат.

На улице было ясно, покойно и празднично.

По-иному было в это утро у Лори на душе. Словно сидела в этой душе большая заноза. А всему виной был происшедший за два дня до того разговор с Усачом.

Лори, как ему было сказано, явился на следующий день после конкурса в кабинет к Усачу получать чек. Весело насвистывая, шёл по коридору. Он переоделся в робу, желая подчеркнуть, что успех не вскружил ему голову, что он по-прежнему лишь скромный служащий «Запада-III».

Лори, конечно, было далеко до матёрых волков вроде Руго или даже Лема, но он уже достаточно потолкался, насмотрелся, пообтёрся здесь. Он уже кое-чему научился и понимал, что нет ничего опаснее, чем всегда говорить правду, говорить то, что думаешь, что считаешь правильным. И соответственно вести себя.

Быть откровенными могли только люди очень могущественные или круглые дураки.

Лори, к сожалению, не относился к числу первых и не хотел быть среди вторых.

Тихо постучавшись в дверь к Усачу и услышав зычный крик «Входите!», Лори вошёл и, сняв каскетку, остановился на пороге.

— А, чемпион! Победитель! — громогласно приветствовал его Усач. — Входи. Садись. Пришёл за миллионами?

Лори, робко улыбаясь, кивнул головой.

— Ну как, натерпелся страху? Волновался? А? — Усач весело задавал вопросы, но в глазах была какая-то настороженность.

Он напоминал врача, бездумно балагурящего с больным и напряжённо при этом нащупывающего, сколь серьёзна болезнь.

Беседа длилась минут десять. Усач ещё раз поздравил Лори, рассказал ему о новых конкурсах, которые собирается проводить, о том, какие можно заработать на этом огромные деньги и что на эти огромные деньги можно сделать. Намекнул, что при удаче даже такие желторотые птенцы, как Лори, могут принять участие во взрослых конкурсах, а это уже пахнет миллионами.

Под конец Лори тяжело дышал, глаза его горели, он видел себя обладателем несметных богатств, он витал в облаках.

Тут-то Усач и спустил его на землю.

— На чек — сказал он, вынимая из ящика стола синий продолговатый листок, — распишись в получении.

Лори торопливо расписался в какой-то ведомости против цифры 500 и схватил чек. Он хотел уже запрятать синий листок в карман, но взгляд его случайно упал на цифру, проставленную в чеке, — 250.

Он растерянно уставился на Усача.

Тот смотрел на него весело, даже ласково.

— Чего смотришь, парень? Сосчитать не можешь? Эх ты, чему ж тебя в школе учили? Пятьсот на два равняется двести пятьдесят. Всё правильно. Ты свою половину получил.

Но Лори всё ещё не понимал.

— Так ведь приз был пятьсот, — словно рассуждая сам с собой, пробормотал он.

— Верно, пятьсот. — В глазах Усача были холод и отчуждённость. — Пятьсот. Для победителя, А если победителей двое? Или ты считаешь, что выиграл один?

Но обычная сообразительность Лори на этот раз куда-то пропала.

— Так ведь тот и на половину вопросов но ответил…

— А я думал, ты умней, Рой. — Усач смотрел на него теперь с сожалением. — Да, ты меня огорчаешь… Я думал, ты умней. Скажи, откуда ты знал про рекорд Джо Луиса? А?

Лори молчал.

— А Про Щербаковых? А про Армстронга?

Лори опустил голову. Наконец он понял.

— Ты думаешь, если б мы с тобой тогда не поговорили, ты бы выиграл? Вот с тем парнем я не беседовал, и что же? Долго он продержался?.. Ну, ясно теперь?

Лори было ясно. Он встал. Но Усач нетерпеливым шестом указал ему на кресло.

— Да погоди! Для такого птенца, как ты, двести пятьдесят тоже неплохо. Они на улице не валяются. — Он помолчал и добавил небрежно; Тем более, если получать такие деньги регулярно. Регулярно.

Рой поднял глаза. Усач смотрел на него улыбаясь, ласково.

— А? Как ты на это дело смотришь, Рой? Вот в следующем месяце будет конкурс любителей лёгкой атлетики. Там выигрыш — тысяча. Тысяча! По-моему, если ты получишь пятьсот, это неплохо, А?

— Так ведь в лёгкой атлетике я не очень разбираюсь… — пожал плечами Рой.

Зато он хорошо разбирался теперь в словах Усача. И замечание своё сделал вовсе не потому, что действительно не интересовался этим видом спорта, а чтоб получить ещё более ясное и недвусмысленное подтверждение Усача. Подтверждение в том, что будет ли конкурс посвящён лёгкой атлетике, гребле, гимнастике, попугаям, фотоаппаратам, наконец, кибернетике или языку урду — победителем всё равно будет выходить он, Лори.

Усач хитро подмигнул.

— Ничего, Рой, перед конкурсом мы с тобой основательно побеседуем, и я выясню твои знания в лёгкой атлетике. Уверен, что ты всё же разбираешься в ней достаточно, чтобы попытать своё счастье в финале…

Улыбнулся. Но вдруг его лицо мгновенно приняло знакомое холодное выражение, и он добавил:

— Ну, а если нет, что ж делать, найдём кого-нибудь, кто сумеет разобраться…

Лори испугался. Только что он испытывал затаённое чувство довольства — Усач ему нужен, но и он нужен Усачу, выигрывать эти конкурсы, Однако, услышав последние слова своего собеседника, он понял, что Усач один, а таких, как он, Лори, сотни и любой согласится не то что за половину, а за десятую часть приза поменяться с ним местами.

— Да вы не беспокойтесь, — торопливо заговорил он, — я тоже бегал, прыгал раньше… и вообще буду знать ответы… то есть смогу ответить…

Лори запнулся и умолк.

Усач не стал перегибать палку.

— Я знал, что ты не дурак, Рой. И имей в виду, что если всё у тебя пойдёт хорошо, то ты сможешь участвовать и в больших конкурсах, а там уж речь идёт не о сотнях, а о сотнях тысяч! Понял? Только запомни: не посоветовавшись со мной ни единого слова журналистам! Нет? А то как заговорят о тебе, они прилипнут и сразу пронюхают, что ты ни черта не знаешь — закончил Усач резко и посмотрел на Лори таким взглядом, что того опять бросило в жар.

Этот разговор, напоминавший душ Шарко с его неожиданными переходами от ледяной воды к кипятку продолжался ещё несколько минут.

Хотя, выйдя от Усача, Лори вытирал платком вспотевший лоб, но в конечном счёте он был доволен.

Пройдя шагов сто по улице, он почувствовал, что настроение у него отличное, что всё кругом прекрасно, а будет ещё лучше.

Ещё бы! Ведь двести пятьдесят монет его! Ну, не купит брюки, куртку, зато сейчас же пойдёт и приобретёт мотороллер! чем плохо? Кто ещё из подсобников, осветителей, рассыльных имеет мотороллер? Никто. А главное, дальше будет больше. Значит, в следующем месяце он получит пятьсот, А тем предстоит ещё больший конкурс для молодых. Усач скакал, что приз — десять тысяч! Значит, пять тысяч в кармане. Господи, пять тысяч!.. Лори зарабатывает пять тысяч, да ещё как — на конкурсе этих… как это… эрудитов! Эк, если б отец с матерью были живы… Сколько бы он им денег принёс. Сколько бы радости доставил!..

Нот отец сидит за столом утром. Лори накануне ушёл, сказав, что заночует у товарища (как в тот вечер, когда он видел родителей в последний раз). А сам он на конкурсе.

Отец открывает газету и читает: «Лори Рой выиграл…» Но в этот момент у окон останавливается белый «кадиллак», и Лори входит в дом. Небрежным жестом он бросает на стол чемодан, чемодан раскрывается, и на пол летят зелёненькие бумажки, целый водопад бумажек. Отец встаёт, обнимает его, целует (чего никогда не делал)… У Лори повлажнели глаза.

Он вспомнил, как, став побольше, года за два до гибели родителей, начал самостоятельно зарабатывать. Заработок был грошовый и доставался тяжким трудом. Сторож городского стадиона разрешал ему и ещё нескольким мальчишкам собирать бутылки из-под пива и воды валявшиеся после очередного матча на трибунах. Бутылок бывало не так-то много. Обычно, опорожнив, зрители возвращали их продавцам, таким же, как Лори, только более удачливым, сумевшим устроиться в разносчики. Но всё же кое-какая посуда, в пылу спортивных переживаний, запихивалась куда-нибудь под скамейки, случайно закатывалась туда или просто оставалась забытой.

Стадион был большой — тысяч на тридцать; в нём было двадцать пять рядов, ложи, галёрка. Приходилось обходить километры рядов, без конца нагибаясь, и часто зря. Разделив с товарищами на участки, Лори часами занимался своим сизифовым трудом. А потом нужно было половину вырученных грошей отдавать сторожу. Но всё же кое-что оставалось. Бывали дни, когда Лори удавалось выручить бумажку, а не только серебро или медь. Радостный, он спешит домой, чтобы отдать выручку матери, оставляя себе, по установившейся в доме традиции, несколько медяков на мороженое.

Когда он принёс деньги в первый раз, мать испугалась, но узнав, что заработаны они честным путём, а не выиграны в карты или, не дай бог, отняты у малыша, заплакала.

«Вот ты и стал взрослым, совсем взрослым, — причитала она, — сам на хлеб зарабатываешь… Совсем взрослый…»

Отец оказался более недоверчивым. Он незаметно зашёл на стадион (но Лори-то его увидел) и проверил, чем занимается сын. Убедившись, что всё в порядке, он вечером похлопал Лори по плечу и улыбнулся, что бывало с ним крайне редко.

«Ну, сынок, молодец. Вот таким и будь. Зарабатывай. Какая бы работа ни была — хватай её. Она не частый гость в наших краях. Зарабатывай, А то, что деньги в дом несёшь, — вдвойне молодец. Знаешь, в нашем мире семья — это кулак. Кулаком надо в жизни пробиваться. Не будем кулаком, разогнут нас, как пальцы, поодиночке, тут нам и крышка…»

Позже Лори стал прирабатывать, убирая после закрытия соседней магазин, продавая газеты, моя посуду в кафетерии на углу.

И всегда все деньги он приносил матери…

Он и теперь все эти пять тысяч принёс бы в дом матери. Но матери не было. Не было дома.

Не было и пяти тысяч. Были лишь мечты о них. Были мечты о том, как он выигрывает один конкурс за другим. Самые сложные, самые трудные, которых никто не может выиграть…

Лори представил себе, как сидит в стеклянной кабинке. В соседней — член Национальной академии, лауреат Нобелевской премии, всемирно известный физик (фамилии ни одного такого человека он не знал, поэтому обошёлся без неё). Решающий вопрос, последний. Ответивший получает миллион! Нет, пять миллионов! Пять — много. Три. Да, три, это как раз. Стучат часы, физик весь бледный, чуть не в обмороке, он держится за голову… Звонок! Всё! Физик не ответил. Его уносят. Теперь очередь Лори. Вопрос невероятной трудности, но он спокоен, он знает ответ. Остаётся десять секунд… Лори отвечает! В зале царит безумие — все орут, ломают стулья, лезут на эстраду! Полиция устанавливает цепь… На три миллиона можно многое сделать. Стоп! Не три — полтора. На его долю придётся полтора. Это хуже. Лори разочарован. Впрочем, ничего страшного. Просто приз был шесть миллионов. Тогда три — его. Прежде всего он покупает самолёт…

Но в этот момент Лори со своими мечтами упёрся в дверь магазина автомобилей.

Покупку самолёта пришлось отложить. Вместо этого был куплен великолепный, ярко-красный, сверкающий мотороллер. Сев за руль, Лори почувствовал, что весь мир — это лишь мотодром для его роллера.

До вечера он гонял на вновь приобретённом экипаже. Чуть не въехал в столб, чуть не сбил кого-то, чуть не уронил Кенни, за которой заехал после работы и которую, на зависть другим ребятам, умчал на бешеной скорости в неизвестном направлении.

Кенни была практичной девушкой и поинтересовалась, куда пошли остальные деньги от приза. Лори сказал, что у отца был старый долг и он считал себя обязанным вернуть его.

Кенни так растрогалась, что на глаза у неё навернулись слёзы и остальную часть дороги она молчала. Молчал и Лори. Настроение его испортилось. Первый раз он солгал Кенни, да ещё зачем-то отца приплёл… Нашёл на чём сыграть… Ему было стыдно. В какой-то момент он решил во всём признаться Кенни. Он даже остановил мотороллер. Но потом подумал: а как объяснить отсутствие этих денег? Не мог же он признаться, что и победа его была липовой. Нет, этого он не мог! Вот насчёт отца действительно свинство. Ну сказал бы, что потерял, наконец проиграл в «Зодиаке»… А про конкурс он ей ничего не скажет Почему он должен говорить? Что это — воровство, обман? Это бизнес! Усач так и сказал бизнес! Никого ведь не обворовываешь. Зрители довольны. Для компаний, которые рекламируют свой товар, это гроши. Для них реклама в сто раз важней — она им будь здоров барыши принесёт. И Усач доволен, и он Лори. Нет, об этом он ничего не скажет, это не её дело. Лори рассердился, какое ей вообще дело до его бизнеса! Небось с удовольствием раскатывает на мотороллере и обедать пойдёт в воскресенье, а откуда деньги, это уж его забота! Ничего он ей не скажет. Подумаешь, совесть нашлась!.. Лори ещё долго ворчал про себя. И чем больше ворчал, тем больше понимал, что неправ и потому ворчит.

Всё это происходило в четверг.

И сегодня, в воскресенье, под жарким солнцем, под синими небесами, Лори чувствовал в душе занозу. Но вскоре настроение его изменилось.

Как всё здорово! Как прекрасно. Вот они с Кенни мчатся на мотороллере (на спидометре за эти два дня накрутилась уже четырёхзначная цифра). Впереди свободный весёлый день, в кармане хрустят бумажки, а не позванивает серебро.

Даже то, что они вдвоём, здорово. Конечно, Арк отличный парень и верный друг, но раз уж так получилось, что он не смог поехать (Лори догадывался, что Арк просто не захотел им мешать), что ж, будут веселиться вдвоём.

В воскресенье ли, в будни Сто первый (во всяком случае, то, что считалось официально Сто первым) жил одинаковой жизнью. Жизнь эта не прекращалась ни днём ни ночью, но утром немного утихала. Надо было набраться сил, чтобы выдержать до следующего утра.

К двенадцати-часу дня, когда Лори остановил мотороллер у игорного дома «Зодиак», всё уже встало на свои места. Небритые, какие-то сгорбленные уборщики в полосатых оранжево-чёрных робах исчезли с улиц, унося мётлы, увозя зелёные железные тачки.

Бездомные собаки, отважившиеся появляться ночью, тоже исчезли, справедливо опасаясь весёлых автомобилистов.

Грузовички молочников, булочников, зеленщиков развезли свой груз по кафе и ресторанам.

Кончилась утренняя служба, отзвонили колокола, и прихожане торопились, покинув храм божий, в храм Мамоны.

В Сто первом храмы божьи конкурировать не могли. Как и в каждом городе страны, здесь было не так уж мало церквей. Они были достаточно красивы, необычных модернистских форм. Не знай, так и не догадаешься, что это церковь, а не планетарий, например. Но по богатству внутреннего оформления, по числу, а главное, по посещаемости они не выдерживали никакой конкуренции с игорными домами.

Этих в городе были сотни. Начиная с миниатюрных — два-три игорных автомата, малая рулетка — и кончая грандиозными. Такими, как «Зодиак», со многими этажами, с ресторанами и кабаре, с тысячей автоматов и десятками столов, где только штат вооружённой охраны вдвое превосходил число прихожан ближайшей церкви.

Центральные улицы Сто первого были застроены двухэтажными домами, изредка в них вклинивался такой мастодонт, как «Зодиак».

Фасады домов являли глазу невообразимую пестроту. Сами разноцветные, они были во всех направлениях рассечены названиями игорных домов, клубов, ресторанов, рекламами и призывами. На некоторых и днём бледно мигали электрические лампочки.

От реклам игорных заведений некуда было деваться. Реклама рассказывала о Сто первом в далёких странах и городах, на страницах открыток и проспектов, она встречала приезжих за десятки километров огромными раскрашенными фанерными щитами, поднималась в воздух на аэростатах, чертила за самолётами цветные дымовые буквы, сплошь покрывала фасады городских зданий, входила в дом каждого человека с газетами и почтой, выпирала из динамиков приёмника, с экрана телевизора. Рекламы в Сто первом было больше, чем воздуха. Казалось, люди дышали ею.

Первый этаж во всех домах был почти одинаковым — стеклянные широкие витрины, за которыми соблазнительно поблёскивали игорные автоматы. Иногда за витриной стояли столики — то был ресторан, кафе, но всё равно и там у входа или в глубине зала поблёскивали автоматы, В этом городе их было сотни тысяч: на аэродроме и на вокзале, в магазинах и отелях, не говоря уж о специальных клубах.

У некоторых богачей игорные автоматы имелись даже дома — в особняках и в загородных виллах.

Это были хитрые сооружения, «дьявольское порождение», как выражался частенько оставлявший в них деньжата Арк.

Устрашающе сверкавшие металлом, с выставленным вперёд рычагом напоминавшим руку, держащую пистолет, они были похожи на грабителей с большой дороги. «Кошелёк или жизнь!» — безмолвно восклицали они.

Впрочем, их так и прозвали — «однорукий грабитель». Иногда автоматы вившие даже оформляли под бандита, а рычаг был сделан в форме руки с пистолетом.

Но истинная опасность «одноруких грабителей» заключалась не в игрушечных револьверах. Она таилась в их притягательности. Все миллионеры, местные и приезжие, со всем их золотом, оставляемым на зелёном сукне игорных домов, не приносили владельцам домов и половины доходов, которые давали автоматы.

Ведь за столом нужно было выложить немало денег, а автомат довольствовался медяками. И даже самый бедный, тая где-то в душе безумную надежду, всегда мог обнаружить на дне кармана пару монеток. А вдруг? А вдруг он бросит монетку в щель, дёрнет рычаг, завертятся с характерным треском маленькие диски под стеклом, и выстроятся в единый желанный ряд пять колокольчиков или пять яблок, или, на худой конец, три колокольчика и два яблока, и из раструба посыплются десятки монеток. А то и предел мечты — зазвенит над автоматом звонок, загорится чарующим светом красная лампочка, возвещающая крупный, редчайший выигрыш!

К сожалению, колокольчики, яблоки, вишни и сливы располагались, как правило, в живописном, предписанном им природой беспорядке и игроку оставалось лишь проститься грустным взглядом со своими медяками.

Автоматы конструировались на основе точных и остроумных расчётов; число их на объект рассчитывалось с помощью электронного мозга и но только исключало для владельца риск убытка, но гарантировало ему неизменную солидную прибыль.

Трудность для владельцев заключалась не в том, чтоб выиграть, а в том, чтоб получить в соответствующих инстанциях право на лицензию, на эксплуатацию, чтоб построить и открыть клуб, бороться с конкурентами, заманивать побольше простофиль, устанавливать свои машины в наибольшем числе баров, магазинов, кафе…

Но тут уж рок, судьба, фортуна и все прочие сопутствующие игрокам понятия были совершенно ни при чём. Тут играли роль только деньги и беззастенчивая ловкость.

Впрочем, простые смертные, вроде Лори и Кенни, об этом не думали. Вооружённые горстями монет, окрылённые светлыми мечтами и горячим желанием разбогатеть, они ясным солнечным днём бодро приближались к дверям самого роскошного игорного дома города — «Зодиак».

Над входом в здание во весь фасад растянулись небесные знаки, иллюстрируя название заведения. Ночью они горели золотым светом на фоне вечернего, неонового неба. Но сейчас, днём, лампочки были погашены.

Большое панно вещало «Мы открыты 24 часа в сутки, 365 дней в году», Внизу была небольшая приписка: «В високосный год берём день отдыха. Извините». Всё это было правдой, «Зодиак» работал в три смены и никогда, ни днём ни ночью не закрывал свои двери.

У дверей этих, небритый, весь в ярких заплатах, в рваных башмаках, нищий протягивал входящим засаленную шляпу. Стремясь умилостивить судьбу, каждый бросал в неё что-нибудь. Величественный швейцар в галунах делал вид, что ничего не замечает. Дело в том, что нищий тот был особый, он числился в штате игорного дома. Людям, направлявшимся сюда, было приятно думать, что они не бедные, что вот есть совсем бедняк, не то что они, могущие позволить себе поиграть. Для таких, как Лори и Кенни, и создавал штатный нищий сладостную иллюзию. Настоящим же богачам приятно было от щедрот своих подкинуть бедняку бумажку и сознавать себя добрым и хорошим. Поэтому-то хозяева «Зодиака» держали у входа этого театрализованного бедняка. Кстати, и доходы он приносил (сдавая каждый вечер полученное подаяние) не меньше любого автомата.

Но попробовал бы здесь появиться настоящий нищий! Его бы выбросил за шиворот монументальный швейцар, ему бы переломали кости охранявшие игорный дом детективы, наконец, его бы просто упрятала за решётку полиция.

Поэтому настоящие нищие тут были лишь те, кто уходил, оставив в автоматах или на зелёных столах свой последний медяк. Но такие у входа не задерживались.

Раньше чем преступить к игре, Лори и Кенни, взявшись за руки, прошлись по залам.

Несмотря на ранний час, они, как всегда, были переполнены. Никакой кондиционированный воздух, никакая вентиляция не могли разогнать запах сигаретного дыма, духов, пота, спиртных напитков.

Со всех концов неслись взрывы смеха, пьяные выкрики, свист, звуки музыки, долетавшие из бара.

Трещали язычки лотерейных колёс, стучали кости, щёлкали шарики рулетки, с металлическим лязгом звенели рычаги игорных автоматов, порой звенел звонок, возвещавший крупный выигрыш.

По залу, в одиночку и группами, от стола к столу бродили игроки, мчались загнанные официантки, не успевавшие удовлетворять спиртную жажду посетителей; широкоплечие парни, засунув правую руку в карман и бросая вокруг пронизывающие взгляды, ленивой походкой прохаживались взад-вперёд. То и дело служители выводили пьяных мужчин и женщин. Иные пьяные, качаясь, как тростник на ветру, покидали зал сами.

Лори и Кенни миновали покрытые зелёным сукном и расчерченные нумерованными квадратами столы для игры в рулетку, за которыми, равнодушные к шуму и суете, восседали крупье — женщины в белых строгих блузках, с белыми от постоянной ночной работы, усталыми лицами; они прошли мимо гробоподобных ящиков, в которые из кожаных стаканов высылают игральные кости, возвещая кому-то радость, кому-то печаль, мимо гигантских лотерейных колёс. Крупье здесь не оборачивался к колесу за спиной, чтоб увидеть выигравший помер, он глядел для этого в большое зеркало (а то обернёшься и не досчитаешься монет на столе!). Под потолком висели кабины со стенками из зеркал. Предполагалось, что там спрятаны невидимые публике наблюдатели или телевизионные устройства, следящие за каждым движением присутствующих.

Но, как и своё время рассказал Лори Руго, ничего в этих нормальных ящиках не было — они оказывали лишь психологическое воздействие, да и то на неопытных жуликов.

«Поверь, парень, — усмехнулся Руго, — в игорные дома воры не ходят, тут охрана поставлена дай бог. И потом, нехорошо это У коллег добычу отнимать. Потому что настоящие воры — да ещё какие! — это сами владельцы домов. Уж ты поверь мне, ни один бандит с большой дороги за свою жизнь не награбит столько, сколько владелец «Зодиака» за день».

Лори и Кенни потолкались по залам и в конце концов застряли в том, где, словно кирасиры на параде, застыли неподвижные шеренги игорных автоматов. У каждого стояло два-три игрока. Один «работал», остальные, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дожидались своей очереди.

Дождались своей и Лори с Кенни. Обязанности были распределены так: Кенни, закрыв глаза, трясла некоторое время в сомкнутых ладонях монетки, потом брала одну наугад и быстрым движением опускала в щель автомата, в тот же момент Лори, устремив на машину «гипнотический» взгляд, медленно тянул за рычаг.

Раздавалось лязганье, затем характерный треск вращающихся колёс, и под стеклом на уровне глаз начинали крутиться диски с изображением яблок, груш, вишен, колокольчиков…

Игра вначале шла ничего. Довольно часто из раструба автомата в лоток высыпалось по пять, десять монеток, а однажды, когда все вишни выстроились в один ряд, раструб изверг целую гору серебра. Но потом фортуна отвернулась. Кенни всё бросала монетки в щель, Лори всё дёргал рычаг, но лоток оставался пустым.

— Знаешь что, — сказала Кенни, давай-ка сделаем перерыв. Может, судьба тоже хочет завтракать. Между прочим, ты не забыл, что пригласил меня сюда именно на завтрак? А? Я три дня не ела, всё готовилась…

Ресторан «Зодиака» помещался на крыше. Он был разделён на две части. Нет, не барьером, не оградой! Ценами. Удивительным было то, что внешне, казалось, между обеими частями ресторана никакой разницы не наблюдалось. Те же столики, те же официанты, та же терраса. И всё же каждый входящий сюда безошибочно определял разницу. Быть может, он прочитывал её в глазах шедшего ему навстречу метрдотеля, быть может, судил по виду сидевших за столиками посетителей.

Во всяком случае, Кенни и Лори прошли в уголок той части ресторана, где народу было много, где стоял шум и где официантов было меньше и они не так торопились.

Лори долго изучал меню, советуясь с Кенни. Она как-то равнодушно отнеслась к этому. Её больше интересовала окружающая обстановка. Лори был недоволен.

В конце концов, это его день, его праздник, и он должен извлечь из него максимум радости. А одна из самых острых радостей — чувствовать себя солидным посетителем, с достаточно наполненным бумажником, пришедшим от нечего делать в ресторан этого роскошного игорного дома, Официант стоит и ждёт заказа. Захочет Лори, и закажет икру, шампанское, устрицы… Впрочем, он прекрасно знает, что ничего этого не закажет — у него не хватит денег. Но ведь официант не может этого знать он думает, что у Лори денег куры не клюют (если б Лори, занятый изучением меню, поймал многоопытный, иронический взгляд официанта он бы сразу расстался со своими иллюзиями). Лори останавливается на итальянских спагетти, французском салате и английском бифштексе. Завтрак сопровождается датским пивом в бутылках (а не в банках) и заканчивается мороженым. Это роскошная трапеза, и её надлежит смаковать подольше.

Лори откидывается на спинку мягкого стула и, как обычно, уносится в мечты…

Звучит тихая музыка пахнет цветами, вином, всякими вкусными вещами. Сквозь зелёное стекло крыши светят потерявшие жар солнечные лучи.

Это не игорный дом «Зодиак», а его яхта. Впрочем, пусть яхта тоже будет «Зодиаком». Она несётся по синим волнам океана могучая, огромная, белая. Где-то далеко на берегу 24 часа в сутки, 365 дней в году открыты его бесчисленные игорные дома с пяти утра до двух ночи вещают его телевизионные станции, миллионами экземпляров разносятся ежедневно его газеты, Разносят их такие же мальчишки, каким был он сам. И все знают — лучших мальчишек-газетчиков всесильный магнат прессы и игорного бизнеса Лори Рой каждый месяц увозит катать на своей яхте. Вот и сейчас они играют или купаются в бассейне где-то на нижней палубе.

А он сидит наверху со стаканом пива… нет, виски… нет, ещё лучше — шампанского и любуется красотами океана.

Официант быстро и расторопно расставляет на столике пиво, спагетти, хлеб. Он звенит посудой, шелестит салфетками, что-то говорит, отвлекает Лори от мечты и одним махом переносит с палубы океанской яхты на крышу «Зодиака».

Лори, которым уже овладел вполне земной, реальный голод, хватает ложку и вилку и впивается в спагетти. Работая челюстями, он исподлобья смотрит на Кенни, занятую тем же делом.

Чёрт возьми! Зачем мечтать? Вот она, его мечта, сидит напротив и вовсю поедает макароны, Его Кенни, его мечта! Лори Умиляется настолько, что даже перестаёт жевать. В конце концов, дела идут. Мотороллер купил, скоро ещё конкурс, а там ещё и ещё. Он заработает кучу денег, купит машину, будут ходить с Кенни в «Зодиак», в отпуск поедут к морю. Кенни здесь, рядом, она его любит, сидят они в хорошем ресторане и едят вкусные вещи. Это всё уже не мечты, а реальность. И всего этого добился он, приехавший сюда, в Сто первый, обыкновенным безработным бродягой!

Лори откладывает вилку. Ему хочется поговорить обо всём этом со своей подругой. Но начинает он как-то неудачно:

— Здорово всё, Кенни! Да?

— Что здорово? — Кенни нехотя отрывается от спагетти.

— Ну, всё. Что сидим мы тут, что роллер нас ждёт, что… Кенни откладывает вилку — она поняла.

— Ты вообще молодец, Рой. — Она смотрит на него с восхищением и словно читает его мысли — Ведь приехал в город чуть не босиком, правда? А смотри теперь. Нет, ты молодец. А потом, откуда ты столько знаешь? Я теперь буду называть тебя «господин Рой», Прямо энциклопедия…

Лори не очень нравится оборот, который принимает разговор, он пытается свернуть на боковую дорогу.

— Мы потом ещё пойдём поиграем. Знаешь, попробуем в лотерею?

Но Кенни не так-то просто сбить с выбранного пути. Пропустив слова Лори мимо ушей, она продолжает:

— Ты всё-таки что-то скрываешь. Не может быть, чтоб ты так хорошо знал бокс, если сам им не занимался. Ну признавайся, я ведь никому не скажу!..

Лори становится приятно, что его принимают за Джо Луиса — инкогнито, но с другой стороны ему не хочется обманывать Кенни. В конце концов он выбирает компромисс.

— Да нет, Кенни, — тянет он, потупив взор, — какой я боксёр… я не знаю и как перчатки-то надеть, — но при этом рот его кривит таинственная улыбка. — Так вот только, теоретически…

— Ой Лори, Лори, врёшь, — Кенни игриво грозит ему пальцем, — я знаю, ты занимался боксом. Вон и шрам у тебя около брови (шрам этот остался у Лори, когда на него упал таз с вареньем, в который он, тайно от матери, пытался залезть, в далёком детстве). Ну почему ты но хочешь признаться? Ведь если на меня нападут, я уверена, ты сразу же выдашь себя.

Уж это Лори выдержать не может. Он мгновенно представляет, как они идут с Кенни по тёмной улочке, как из подъезда дома выскакивают двое… нет, трое… даже четверо (четверо для хорошего боксёра пустяки) и бросаются к Кенни. Раз-раз — апперкот правой первому, боковой левой — второму. Раз-раз — прямой в печень третьему, скачковый хук — четвёртому. Все лежат…

Лори смотрит в глаза Кенни твёрдым, как можно более мужественным взглядом и цедит сквозь зубы:

— Да, уж не завидую тем ребятам, которые захотели бы к тебе пристать.

Кенни в восхищении. Она протягивает через стол руку, берёт руку Лори и прижимает его ладонь к своей щеке. Лори торопливо отдёргивает руку, смущённо оглядываясь по сторонам, — народ ведь!

Но Кенни наплевать на народ. Под столом она нащупывает ноги Лори и крепко зажимает их своими.

Хорошо мне с тобой… — мечтательно говорит Кенни, устремив задумчивый взгляд за балюстраду террасы.

Как с ним хорошо! Вообще как хорошо, когда тебя любят и ты любишь!

Кенни, разумеется, влюблялась не первый раз, нет. Первым объектом её любви был знаменитый киноактёр. Свою девичью комнату она обвесила его фотографиями, ходила на все фильмы с его участием, а по ночам, засыпая, мечтала, что снимается с ним вместе и он целует её.

Потом она влюбилась в знаменитого певца. Это была серьёзная любовь. Кенни входила в клуб его имени — таких клубов в стране насчитывалось более пятисот. Устраивали демонстрации возле его дома, посылали ему письма, ценой разорванных кофточек и отдавленных ног добывали автографы, а заполучив его галстук, разыгрывали, кому он достанется с помощью жребия.

Дома она собрала коллекцию его пластинок, а однажды — о высшее счастье! — сумела попасть на его концерт, где от крика, визга и истерик чуть не упала в обморок.

Потом певец женился на какой-то кинозвезде, клуб в знак возмущения устроил торжественные похороны его чучела, девушки подстригли коротко волосы и носили на рукаве траур. Но это всё было идолопоклонством, обожанием богов. Первое земное увлечение случилось уже здесь, в Сто перлом, когда Кенни работала ещё в том кафе.

Как-то туда зашёл высокий красивый парень, Кенни сразу обратила на него внимание. И он на неё. Одевался он здорово, У него была не очень новая, но, судя по всему, собственная машина и много денег.

Парень зачастил в кафе, и, когда однажды пригласил Кенни провести с ним вечер, она не задумываясь согласившись. Это был их первый вечер. Он оказался и последним.

Парень при ближайшем знакомстве оказался ещё привлекательнее. Он не только был красивый, но и весёлый, остроумный, великолепно танцевал, знал массу интересных вещей. Он говорил Кенни комплименты, от которых она то и дело вспыхивала, радуясь в душе.

Они побывали в кино, поужинали и хорошем ресторане, заглянули в игорный дом, проиграв в автоматах столько, сколько Кенни зарабатывала за неделю. Но парень только смеялся Он много выпил, но так же уверенно вёл машину так же весело рассказывал всякие истории. По его словам, он служил коммивояжёром крупной фирмы и заехал в город по делам. Он предложил Кенни повезти её на океан или и горы, сказал что подыщет ей место получше, чем это дурацкое кафе, а когда уже в первом часу ночи, они сели в машину, чтобы ехать домой, он неожиданно вынул из кармана коробочку и, раскрыв её, положил Кенни на ладонь.

У неё даже дух захватило. Это были часы из настоящего золота. Не позолоченные, а из настоящего. Сначала Кенни наотрез отказались взять их. Но парень так весело и непринуждённо уговаривал её, чувствовалось, что ему так искренне хочется сделать ей приятное, что в конце концов она сдалась и надела часы на руку.

Она была счастлива, очень счастлива в ту минуту.

А потом парень предложил проехаться за город, проветриться перед сном. На каком-то километре он свернул по просёлочной дороге и, въехав в гущу леса, выключил мотор.

Ни слова не говоря, он обнял Кенни и стал целовать её. Руки его сжимали её, как тиски, он жарко дышал, движения были резкими и грубыми, руки стали шарить по её одежде, ногам… Сначала Кенни, поражённая, растерянная, лишь слабо сопротивлялась, потом стала отбиваться, наконец закричала.

Рыдая и отчаянно упираясь парню в грудь, она проклинала его, грозила, умоляла…

Неизвестно, чем бы это кончилось, если б вдруг ослепительный свет фар не проник в машину. По этой заросшей дороге вряд ли проезжала одна машина в год. Но бог, наверное, хранил Кенни, если именно в эту минуту, в два часа ночи, какие-то заблудшие гуляки свернули сюда и наткнулись на их машину.

Парень сразу выпустил Кенни из рук. Всхлипывая, она торопливо поправляла причёску и кофточку. Хлопнула дверца. У окна машины появилась не очень трезвая физиономия.

— Не знаете ли, как проехать шоссе? — заплетающимся языком спросил человек.

И тут Кенни проявила удивительное самообладание и находчивость.

— Знаю, — ответила она деловито — У нас заглох мотор. Будьте любезны, подвезите меня до ближайшего телефона, я вызову техническую помощь. Заодно покажу вам дорогу.

И, спокойно выйдя из машины, направилась мимо несколько ошарашенного гуляки к его машине. Спотыкаясь, он последовал

за ней.

Вскоре машина, где сидели ещё один подвыпивший мужчина и две женщины, доставила Кенни в город. Добравшись до своего дома, Кенни решительным движением сняла с руки часы и бросила их в сточный колодец. Потом пожалела — надо было отдать их этому негодяю, а то ещё подумает, что оставила у себя.

Кенни долго переживала тот вечер, плакала, уткнувшись в подушку, кляла себя за легкомыслие и доверчивость, давала себе слово никогда не иметь дело с мужчинами…

Через три дня, потрясённая, она увидела портрет того парня в газете. Выяснилось, что это был разыскиваемый полицией налётчик, совершивший ограбление в столице, ранивший полицейского, приехавший в город прокучивать награбленное. Накануне он был схвачен полицией.

Кенни долго ходила под впечатлением всего этого. И через много дней, вспоминая ночной просёлок, тёмный лес и человека, набросившегося на неё с поцелуями, она вздрагивала и втягивала плечи.

С Лори всё было по-иному. Он был такой хороший, честный, добрый. Большой ребёнок. Где-то в глубине души Кенни испытывала горделивое чувство; она должна заботиться о нём, ведь все эти мужчины, они так не приспособлены к жизни, ничего не понимают, могут попасть в беду. Особенно её Лори.

Порой без всякой нужды она, деловито хмуря брови, счищала пыль с его куртки или, неодобрительно качая головой, испытывала крепость пуговицы. Ей хотелось всё время проявлять о нём заботу. Он ведь её, Кенни.

С ним так здорово! Она с таким нетерпением ждала их свидания, тайно мечтая о том дне, когда ждать не придётся, когда между свиданиями не будет перерывов.

Господи, как с ним хорошо!

Особенно сейчас, когда звучит тихая музыка, когда на столе мороженое, когда Лори смотрит на неё влюблёнными глазами, и вокруг неё так красиво и величественно.

С крыши «Зодиака» открывается великолепный вид. Вокруг лепятся двух— трёхэтажные дома с красными, зелёными, белыми железными и черепичными крышами, оплетённые проводами, усаженные антеннами, разукрашенные рекламами. Чем дальше, тем больше сливаются цвета, и в конце концов город предстаёт эдаким бесконечным цветастым пятном, словно огромная палитра. А вдали, за городскими окраинами, зеленеют холмистые степи, темнеет местами низкий кустарник, вьются серыми лентами уходящие за горизонт дороги.

— Ты знаешь, я б чего хотела? — В отличие от Лори Кенни мечтает вслух. — Я бы хотела, чтоб у меня был маленький домик, на Восьмой улице, рядом с телецентром. Чтоб недалеко ходить. Тогда вставать можно попозже, понимаешь? Пусть две комнатки, но чтоб всё было: телевизор, кухня, душ, машина стиральная. И чтоб всё моё, за всё выплачено, я ничего никому не должна (впервые Кенни думает о таких вещах). А ты… — Тут Кенни останавливается, робея докончить свою мечту, как бы она хотела. С чисто женской хитростью она находит выход. — А ты жил бы рядом, в точно таком же домике. И я б тебе готовила обед, всё делала…

Но Лори великодушен, великодушие его ещё больше возрастает от двух бутылок пива. Он умилённо смотрит на Кенни шепчет:

— Зачем в домике рядом? Лучше в одном, только он у нас побольше будет.

Кенни краснеет от счастья и молчит. Она не может подыскать слова, которые в полной мере могут выразить её настроение.

— Ты подумай, Лори, — наконец говорит она, — как всё странно устроено. Ведь мы сидим на крыше дома, в котором несколько этажей счастья. Стоит выиграть — и все мечты сбываются. Совсем чуть-чуть нужно. Бросить монетку, дёрнуть за рычаг так, чтоб накрутился «джокрет», и пожалуйста — пять, десять тысяч! Совсем чуть-чуть! Совсем чуть-чуть! — в голосе Кенни неистовое желание. Она сама удивляется ему, раньше у неё никогда таких желаний не появлялось, она просто не думала об этом.

Лори смотрит на всё это трезвей.

— Вот именно чуть-чуть, — ворчит он. — Надо Арка попросить, у него с богом близкие отношения. Пусть попросит за нас, а мы ему комнатку отведём под крышей, можно даже на первом этаже, получше. Лишь бы он нам этот выигрыш сосватал.

Подобные мечты и желания в этом здании были не только Лори они были у всех, кто приходил сюда. Разница была лишь в сумме. То, что для Лори являлось пределом желаний, другой проматывал здесь за час.

Например, сын господина Леви вообще дневал и ночевал в «Зодиаке». А были такие, кто годами являлся сюда, каждый раз полный великих надежд. Но надежды эти оставались вместе с накопленными медяками в утробах ненасытных автоматов, И именно сегодня, в этот сияющий воскресный день, Лори и Кенни стали свидетелями происшествия, которое, задумайся они над его горьким смыслом, наверное, навсегда отбило бы у них охоту к азартным играм.

Они доедали мороженое, когда откуда-то снизу раздался дикий вопль, за ним последовал шум, крики, а через несколько минут послышался нарастающий рёв полицейских сирен. С душераздирающим визгом тормозов машины остановились у игорного дома.

Оставив деньги на столе, Лори и Кенни кубарем скатились по лестнице, ведущей в игорные залы. Впрочем, то же сделало и большинство посетителей ресторана. Они успели вовремя. В зале игорных автоматов, с трудом протолкавшись вперёд, они увидели следующую картину. На полу, лицом вниз, лежал широкоплечий парень в элегантном костюме. Из спины у него торчал нож. Вокруг суетились фотографы криминальной полиции, детективы.

В стороне, безучастный ко всему, стоял худой, однорукий человек. Трое полицейских крепко держали его за плечи. Один приковал свою руку к единственной руке человека. Этого человека Лори знал. То был Хог. Хог жил в нескольких километрах от города, он был инвалидом войны, получал грошовую пенсию и прирабатывал тем, что привозил в кафетерий «Запада-III» молоко с соседних ферм. Раза два Лори перекинулся с ним парой слов.

В зале стояла непривычная тишина. Не слышно было лязганья автоматов, остановились колёса лотерей, заглохла рулетка. Люди стояли молча, и только щёлканье блицев, шарканье полицейских башмаков и короткие, негромкие фразы, которыми обменивались детективы, нарушали тишину.

Наконец убитого накрыли простынёй, уложили на носилки и вынесли к машине. Увели и Хога, такого же молчаливого и безучастного. Группа хроникёров окружила полицейского лейтенанта. Лори узнал его. Это был тот же, кого он видел в квартире налогового инспектора, куда приехал с Лемом. Впрочем, в Сто первом было не так уж много полицейских лейтенантов, куда меньше, чем игорных домов. Среди журналистов Лори узнал Руго.

— Так что ж он всё-таки сказал, лейтенант? Он отрицает?

Репортёры наперебой забрасывали полицейского вопросами а тот, здоровенный, краснолицый, отбивался от них и орал:

— А что он мог сказать? Свидетелей двести человек! «Ты убил?» — спрашиваю. «Я убил», — отвечает. Вот и весь разговор.

— Но почему он это сделал? — не унимались репортёры. — Может, с целью грабежа?

— Да вы что, ребята, сдурели, — набросился на них лейтенант, — какой грабёж? Этот парень таких, как Хог, дюжину раскидает, а у Хога одна рука! Однорукий грабитель! Ха-ха-ха! — И лейтенант в восторге от своей остроты захохотал так, что зазвенели автоматы.

— Ну так что же? — настаивали журналисты, — Может, ревность, а? У Хога не было молодой жены?.. Или только месть?

— Не знаю, ребята, право, не знаю, — Лейтенант вытирал свою бычью шею красным платком, — Ну, не знаю. Потом выясним. Допросим и выясним.

Лори и не заметил, как очутился около Руго.

— Рой, — обрадовался репортёр, — как дела? А я вот, видишь, ещё скриплю. Других убивают, а меня нет. Но скоро придёт и мой черёд… — Он внимательно посмотрел на Лори. — Надо бы мне поговорить с тобой. Есть тут один разговорчик, одно дельце. Я давно мозгую, всех перебрал, лучше тебя нет. Не знаю почему, но чувствую — один только ты и подходишь… Знаешь что, пойдём-ка на крышу, хлебнём пивца.

— Я не один, — замялся Лори. Перспектива выпивки с Руго, когда рядом была Кенни, а впереди целый день и вечер, не восхищала его.

Но тут вмешалась Кенни.

— Почему ты не представляешь меня? — спросила она.

— Мистер Руго, Кенни, — неохотно пробормотал Лори.

— Ну и отлично, отлично, — просиял Руго, — отличная у тебя подруга. Может, и она выпьет с нами пива? А, Кенни?

Охотно! — неожиданно заявила Кенни.

И Лори ничего не оставалось делать, как принять приглашение старого репортёра.

Пока они поднимались пешком в ресторан, Лори разглядел Руго более внимательно. Руго постарел и ещё больше опустился. Теперь уже лысой была вся его голова, кости лица заострились. Костюм стал ещё более засаленным и мятым, походка более шаркающей, а взгляд более тусклым.

Когда они уселись за столик и официант поставил перед ними длинные узкие стаканы с пивом, Руго схватился за свой дрожащими руками и пил до тех пор, пока стакан не опустел. Он тут же сделал официанту знак, чтобы принесли ещё. Первой заговорила Кенни.

— Как это ужасно, — сказала она, — взять и вот так убить человека ни за что ни про что, без всякой причины.

— Откуда тебе известно, что нет причины? — заметил Лори. — Просто мы не знаем.

— Ну какая может быть причина. — Кенни пожала плечами. — Что этот парень ему сделал?

Руго некоторое время молчал, глядя на свой снова опустевший стакан. Потом поднял глаза на Кенни. В его взгляде были печаль и какая-то непонятная теплота.

— Ты права, девочка, — медленно заговорил он, — тот парень ничего ему не сделал. А причина всё-таки есть. И я знаю её. Знаю, знаю… Я и Хога этого давно знаю. Ещё с тех времён, когда мы были помоложе, когда у меня было побольше волос, а у него рук. И сегодня я разговаривал с ним в «Зодиаке»… — Руго помолчал. — Это было минут за пятнадцать до случившегося. Так что я-то понимаю, почему так случилось, хотя он, Хог, вряд ли сумеет объяснить им. Да он и не будет объяснять. Он, может, и сам не очень хорошо понимает. Не знаю, поймёте ли вы. А я вот понимаю. Да…

Опять наступило молчание.

— Так расскажите, господин Руго, расскажите! — воскликнула Кенни. — Я должна понять.

— Ну что ж, попробую объяснить, но не ручаюсь, что вы поймёте, не ручаюсь. Во всяком случае, попробую. Слушайте.

И, поглощая пиво стакан за стаканом, порой умолкая, словно уносясь мыслями куда-то в другие края, Руго поведал им историю преступления «однорукого грабителя» Хога.

… Хог шагал из своей деревушки в Сто первый. Не такой уж это был близкий путь, тем более по горам. А Хогу уже исполнилось пятьдесят. Он мог, конечно, попросить подвезти его — кто отказал бы пожилому человеку, да ещё инвалиду? Но Хог всегда шёл эти пять-шесть километров пешком и даже не поворачивал головы, когда очередная широкая, сверкающая лаком машина догоняла его и со свистом проносилась дальше.

Шагая по горной дороге, Хог мечтал.

Вообще-то говоря, он не был мечтателем, но именно здесь на этой горной дороге, он любил помечтать.

Дорога напоминала ему его жизнь. Она то поднималась вверх к снежным склонам, сверкавшим в лучах горячего солнца, то проваливалась в глубокие долины, где было темно, холодно и тоскливо.

Когда-то и для него светило солнце и голубели небеса. В своё время он был неплохим бейсболистом, и это помогло ему окончить университет. Но после перелома ноги с бейсболом было покончено, а работы он так и не нашёл. Настали неважные времена. Началась война. Хогу повезло — его направили в штаб. Вот в то время Шерли и стала его невестой. Но перед самым концом войны он всё же попал на фронт. За неделю до перемирия ему оторвало руку. Шерли писала в госпиталь, что всё равно она ждёт его. Когда он вернулся, они сыграли свадьбу и поселились здесь, на берегу озера. Тучи рассеялись, небо снова стало голубым…

Хог остановился, чтобы перевести дыхание и закурить. Он отдыхал, глядя на лежащее у его ног озеро. Далеко-далеко уходила его тёмно-синяя гладь, окаймлённая ослепительно белыми вершинами, с которых к самым берегам сбегали, как ровные цепи солдат, зелёные ели. Над вершинами без конца и без края раскинулось небо — другое синее озеро, и, словно отражения гор, застыли в нём белые неподвижные облака. Над виллами, отелями, пансионами с утра и до утра горели разноцветные неоновые рекламы, сверкали названия гостиниц и игорных домов. А по ночам вся дорога, окаймлявшая озеро, превращалась в гигантскую стокилометровую улицу, где из дверей ресторанов и игорных клубов неслись звуки музыки и весёлые крики.

Но в этот час усталый взгляд Хота отдыхал на озёрной синеве. Когда то они с Шерли любили брести вот так по дороге, а потом остановиться и, обнявшись, долго смотреть на суровый, величественный и прекрасный горный пейзаж. Это было давно. Тогда дорога жизни последний раз вознесла Хога к солнечным вершинам, а потом надолго нырнула в глухое ущелье.

Шерли умерла от туберкулёза. Не помогли ни горный воздух, ни любовь Хога. Наверное, она слишком уставала, работая за двоих…

Хог бросил окурок и зашагал снова.

Уже восемь лет, как он один. Тоскливая жизнь! Военной пенсии хватает лишь настолько, чтобы не умереть с голоду. Иногда удаётся немного заработать, заменяя почтальона, когда тот уходит в отпуск или болеет. (К счастью, он болеет нередко.) Случается подвозить на велотележке молоко в кафетерий телецентра. С одной рукой это нелегко, но ничего, Хог справляется. Когда удаётся накопить кое-какие гроши, он с нетерпением ждёт воскресенья, начищает свои порядком стоптанные горные ботинки и отправляется в Сто первый, в игорный дом «Зодиак». Он и сам не мог бы объяснить, почему его тянет именно сюда. Может быть, потому, что Шерли работала здесь официанткой в их самое счастливое время…

— Привет, Хог!

— Привет, почтарь!

Они останавливаются и закуривают — Хог и почтальон идущий навстречу. Когда почты бывает много, тот пользуется велосипедом, но сейчас в его сумке лишь несколько писем и рекламных проспектов.

— Как рассчитываешь сегодня? — В голосе почтальона звучит озабоченность.

Но Хог только улыбается.

— Всё будет в порядке, старина. Я знаю, сегодня будет большой выигрыш. Понимаешь? Всеми потрохами чувствую. В позапрошлом году, помнишь, когда я махнул тридцать монет, я тоже чувствовал такое, но слабей, куда слабей! А вот сегодня… — Хог неопределённо крутит рукой в воздухе.

— Дай-то бог, дай-то бог! — Почтальон говорит очень серьёзно. У него такое выражение лица, словно решается его судьба. Впрочем, он всегда очень серьёзен.

— Всё будет в порядке, старина. — Хог опять улыбается. —

Наконец-то я справлю новоселье. Раз сказал, что куплю ту хибарку, значит, куплю. Мы с тобой там ещё не одну кружку выпьем на террасе!

— Дай-то бог, дай-то бог! — Почтальон торжественно пожимает руку Хогу.

Они продолжают путь. Каждый в свою сторону.

Да, неплохо бы купить ту хибарку. Они ещё с Шерли присмотрели её. Шерли теперь нет, но он купит этот домик на самом берегу — крошечный, с большим жарким камином, весь закрытый елями. Что ж, не удалось поселиться здесь с Шерли, придётся жить одному. Остальные деньги он положит в банк.

— Здорово, Хог!

— Здорово, Крот!

Навстречу Хогу идёт его знакомый землекоп со старой трубкой в зубах и неизменной лопатой.

— Ну как? Что-то ты весёлый сегодня! Небось без миллиончика не уйдёшь? А? Я проходил мимо «Зодиака», там всё крупье прямо трясутся: «Хог, говорят, идёт, сейчас он все автоматы выпотрошит!..»

Крот захлёбывается смехом. Смех переходит в кашель. Он всегда так смеётся — громко, хрипло, а потом начинает кашлять.

— Смейся, смейся, старый дуралей, — Хог широко улыбается. — Да, сегодня я без миллиончика не уйду. Ну, на крайний случай, без тысчонки. Сегодня у меня предчувствие. Помнишь, в позапрошлом году, когда я выиграл тридцать монет…

— Давай-давай! — перебивал его Крот. — Может, ты мне тогда новую трубку подаришь? А? Вот выиграешь миллиончик — купишь «Зодиак», поставишь для меня специальную машину и вывеску повесишь: «Персональный игорный автомат Слепого Крота»! А? И как я брошу никель, так сразу мне монета! Для старого друга устроишь? — Он смеётся и опять заходится кашлем.

Всё ещё улыбаясь, Хог машет рукой и идёт дальше.

Да, неплохо было бы иметь такую машину, чтоб всегда выигрывать! Уже восемь лет он играет каждое воскресенье. Он ездил играть даже в другие города. Но последние годы играет только в «Зодиаке», нигде больше.

Он знает: это ничего, что он выигрывает редко и понемногу, самое большее — тридцать монет, как в позапрошлом году. Это ничего. Его день придёт. Придёт день, когда он опустит медяк, дёрнет рычаги, из раструба, словно поток серебристой рыбёшки, польются монетки, вспыхнет над автоматом лампочка, а оглушительный звонок возвестит о выигрыше! Этот день придёт.

Хог не играл ни в очко, ни в рулетку, ни в кости, ни в лотерею. Там сидели богатые люди, презиравшие тех, для кого игра была не только развлечением. Он имел дело лишь с машинами. Играя в очко, нужно иметь много денег, а тут опустил монетку, дёрнул рычаг — и, того и гляди, за один никель получишь десять, двадцать, а если повезёт, то и тридцать или даже сто монет. Были и такие машины, где за пятак можно было выиграть пять тысяч! Для этого надо было, чтобы диски, завертевшиеся под стеклом после нажима на рычаг, составили особенно редкую комбинацию фигурок — «джокрет».

Об этом и мечтал Хог. Он опускает монетку, нажимает на рычаг, вращаясь, трещат диски — и вдруг, раньше чем он успевает разглядеть под стеклом заветную комбинацию, лампочка вспыхивает, зазвенит звонок, и к нему подбегает девушка-кассирша… Кроме всех денег, накопленных автоматом, он тут же получает чек на пять тысяч!

Хог так часто мечтал об этом, что вряд ли удивился, если бы его мечта стала действительностью. Он видел всё: и как льётся серебристый поток мелких монет и как маленькая Ненси, чем-то напоминающая Шерли, бежит к нему, сияя улыбкой, и кричит; «Поздравляю вас, поздравляю!» — и тут же, подложив планшет, аккуратно выписывает ему чек.

Все поздравляют его: и бармен, и официантки, и, возможно, — кто знает? — даже сам хозяин мистер Гордони!

Первое, что он сделает, — закажет всем хорошего, светлого пива. Нет! Лучше по стаканчику «белой лошади». Такой выигрыш бывает не часто. А Ненси он подарит что-нибудь — хорошую сумочку, например. Она заслужила это, она всегда так сочувствует ему в игре.

Затем он купит почтарю новый велосипед и, если надо, лекарств. Пусть не болеет. Кроту — новую трубку.

А главное, конечно, хибарку.

Хог даже крякнул от удовольствия, когда представил себе, как собственным ключом откроет дверь в собственный дом!

Кроме того, надо будет купить новые горные ботинки на гвоздях, новую куртку. Надо купить хорошую рыболовную снасть. Да и лодка не помешает. Можно будет не только по праздникам баловаться светлым пивом…

Остальные деньги — в банк, на чёрный день. Ещё сигареты можно будет курить досыта. А не так, как теперь…

Позади остался горный участок, теперь дорога шла степью.

Хог с сожалением вынул последнюю сигарету — сегодняшняя норма на этом заканчивалась.

Закончился и долгий путь до Сто первого. Хог остановился перед длинным рядом стеклянных дверей и, помедлив минуту, вошёл в зал.

Было ещё рано, но игра шла вовсю. В глубине громадного зала играл джаз, худенькая светловолосая девушка пела о весёлых парнях, звенели бокалы, крупье выкрикивали ставки, пьяные — их было уже много — кричали и громко смеялись. Табачный дым, запах пива, вина и жаркого наполняли помещение. На танцевальной площадке топтались пары.

Восемь лет назад, когда он входил в этот зал, из-за стойки выбегала Шерли, целовала его в щёку и тащила на кухню. Теперь навстречу ему выходит чёрненькая Ненси. Она хорошая, честная девушка и похожа на Шерли. Ненси не замужем, она, наверное, была бы неплохой женой…

Он вздохнул.

— Здравствуйте, господин Хог!

— Здравствуй, Ненси!

— Вы что-то рано сегодня.

— Я сегодня в форме, Ненси! Сегодня я должен здорово выиграть. Так что берегись, придётся расплачиваться…

— Вот и хорошо, господин Хог, я бы с радостью… Ах, если бы вам повезло! Мы тут все этого хотим…

Хорошая девушка Ненси. Пожалуй, сумочки ей будет мало. Надо ещё туфли или шаль. Хог похлопал Ненси по тонкому плечу.

— Давай пиши чек! Лучше заранее приготовить… — Он засмеялся.

Восемь лет каждое воскресенье он приходил сюда. Всё здесь было ему знакомо. И каждый раз он волновался, как будто пришёл сюда впервые.

Всё это время он работал, каждое воскресенье он в поте лица уговаривал фортуну, чтобы в назначенный день получить заслуженное вознаграждение.

Хог не спешил играть. Он прошёлся между длинными рядами автоматов, возле которых толпились играющие. Он слышал привычный стук рычагов, редкие звонки, шутки и смех игроков.

Наконец подойдя к крайнему автомату, дождался очереди. Достал монетку, опустил её в узкую щель и, выдержав паузу, с силой дёрнул своей единственной рукой за единственную металлическую руку автомата. Раздался стук, диски под стеклом закрутились и остановились. Из раструба автомата на лоток вылетели пять монеток. Хог довольно улыбнулся. Он ещё раз прошёлся по залу, вернулся к тому же автомату и опустил в щель одну из выигранных монет. На этот раз яблоки, груши и вишни не составили никакой комбинации…

Хог опять прошёлся по залу. Белокурую девушку на эстраде сменила черноволосая, которая пела про любовь и луну.

Да, неплохо было бы сейчас сидеть на террасе своего домика, смотреть на лунную дорожку, рассекающую озеро слушать радио и курить сигару… Хог даже зажмурился при мысли об этом. Но в конце концов, быть может, именно сегодня эта мечта превратится в реальность. Восемь лет — большой срок, сколько же можно ждать?

У Хога вдруг испортилось настроение. Действительно восемь лет каждую неделю дёргаешь рычаги этих идиотских машин, всё играешь и играешь, оставляешь здесь накопленные с таким трудом деньги. А что толку?..

Встретил старого знакомого журналиста неудачника Руго.

— Здравствуй, Хог!

— Здравствуй, Руго!

— Ну как, много выиграл?

Как всегда, — Хог зло усмехнулся, — кто-то выиграл, только не я.

Все мы вытягиваем билет в родильном доме. Только выигрыш падает не на каждый, Ну что ж, желаю удачи!

Спасибо, — буркнул Хог и повернулся к автоматам.

Он снова опустил в щель одну из выигранных монеток, ещё одну и ещё… Всё было безрезультатно.

Пьяных прибавилось, шум усилился, певицы сменяли друг друга. Усталая Ненси металась по залу. Хог ходил от автомата к автомату. Он спустил почти все свои деньги, а крупного выигрыша всё не было.

Нервным, резким движением Хог вталкивал в щель очередную монетку, со злостью дёргал рычаг и с трудом сдерживал ругательство, когда снова ничего не получалось…

Предчувствие явно обмануло его. Теперь у него остались всего две монетки. Он снова стоял у той крайней машины, с которой начал игру. Пот крупными каплями стекал него по лбу, волосы слиплись, губы пересохли.

Сколько ещё можно ждать? Восемь лет каждое воскресенье он оставляет здесь все свои деньги и ничего не получает взамен! Восемь лет! Где же хибарка с терраской, где светлое пиво, где сумочка для Ненси? Свинство!

К кому относилось это слово? К людям? К автоматам? К судьбе? К миру, в котором он жил?..

Теперь у него оставалась одна монетка. Всего одна! Хог уже несколько раз подносил её к щели и каждый раз отдёргивал дрожащую руку.

Наконец он решился…

В это время в зале появилась весёлая компания: двое элегантных, здоровых, пьяноватых парней и две красивые нарядные девушки. Они только что вылезли из великолепной дорогой машины. Компания направилась к бару. Проходя мимо крайнего автомата, один из парней вынул монетку.

Хог как раз собирался опустить свой последний никель. Бережно, словно величайшую драгоценность подносил он монетку к узкой щели автомата.

— Погоди-ка, приятель, — произнёс парень и небрежным жестом, почти на ходу, бросил в щель свою монетку. Дёрнув за рычаг, он даже не остановился…

В то же мгновение над машиной ярко вспыхнула красная лампочка, бешено затрещал звонок, диски застыли, составив самую редкую комбинацию, «джокрет», — пять тысяч!

Вздох восхищения и зависти пронёсся по залу, Ненси медленно вынула ручку и планшет, чтобы выписать чек. На глазах её были слёзы.

Сам счастливец не проявил особого восторга — видимо, сумма в пять тысяч мало что значила для него.

Он помахал рукой толпе, небрежно скомкав чек, сунул его в карман и двинулся со своей компанией по направлению к бару.

Сначала Хог стоял неподвижно. Единственная рука с зажатой в ней монеткой повисла в воздухе. Всё время, пока трещал звонок, пока длилась суматоха, он не двигался с места.

И вдруг лицо его исказилось, на губах выступила пена, глаза налились кровью. Он бросился за парнем и, выхватив из кармана нож, изо всей силы ударил его в широкую спину. Потом ещё раз и ещё…

— Вот так наверняка это было, ребята, закончил Руго свой рассказ. — Вот почему он его убил. Сам-то Хог, быть может, и не догадывается о причине, А я знаю. Я уверен, что всё произошло именно так.

Он замолчал. Молчали и Лори с Кенни.

Снизу доносился далёкий шум игорных залов, звучала тихая музыка, негромкие разговоры, звенел стакан — уж бог весть который — в дрожащих пальцах Руго.

Первой нарушила молчание Кенни*

— Я поняла, — сказала она тихо.

— А я нет, — пожал плечами Лори. — Если Хог не выигрывал, тот парень не виноват. Если не получается, кроме себя, некого винить.

Руго внимательно посмотрел на Лори пьяными глазами. Казалось, он даже немного протрезвел.

— Вот ты как рассуждаешь, — медленно заговорил он. — Значит, стал богатым — честь тебе и хвала; остался нищим — сам виноват. Так? А не бывает, чтоб человек из кожи вон лез, да ничего так и не добился? Другой палец о палец не ударит, а у него всё, Не бывает?

— Нет, — уверенно ответил Лори. — Если…

Но Руго не дал ему договорить. Он стукнул своей костлявой рукой по столу и закричал — вернее, думал, что кричит, в действительности это было скорее шипение.

— Врёшь, парень, врёшь! Так бы было, если б все в честных ходили. А то один всю жизнь правду любит, потому и бедствует, а то и хуже… хуже… — Руго теперь говорил почти шёпотом. — Хуже… на кладбище себе место зарабатывает, как Ритон…

— Какой Ритон? — спросила Кенни.

— Он знает, — устало кивнул в сторону Лори Руго. — Ритон, налоговый инспектор, всё хотел, чтоб миллионеры раскошеливались, налог с награбленного платили… — Он хрипло рассмеялся. — Вот они с ним и расплатились, сполна расплатились, со всеми процентами. А теперь моя очередь, моя…

— О чём вы? О чём? — Кенни трясла его за рукав, но он продолжал бормотать:

— Да, да, моя. Но хоть и нравишься ты мне, парень, я тебе задам вопросик, вопросик. Посмотрим, как ты на него ответишь… Посмотрим… Да, скоро моя очередь. Но ты меня не жалей. Я тебе наследство приготовил. Не великое, конечно, наследство, — Руго усмехнулся, — но ничего, захочешь — кое-что извлечёшь, уж на машину-то хватит и на колечко вот ей. — Он похлопал Кенни по руке. — А не захочешь — ну что ж, тебе видней. Не захочешь — может, ещё больше извлечёшь, это тебе видней, видней… — И Руго зашептал уже нечто совсем нечленораздельное.

Кенни и Лори свели его вниз и с трудом запихнули в такси. Играть больше не хотелось, настроение испортилось.

— Чего он всё каркает? — раздражённо ворчал Лори, провожая взглядом исчезавшую за углом машину. — Повесился этот Ритон, ну, пусть не повесился, пусть убили его, а при чём тут Руго? «Теперь моя очередь, теперь моя очередь…» — нудит. Кому он нужен? Наследство какое-то сулит. Да у него гроша ломаного нет за душой. Тоже мне, богатый родственник!

— Ну зачем ты так, Лори? Может, его действительно что-нибудь мучает, он ведь старый, несчастный…

«Несчастный»! Все мы несчастные. Вон смотри, один из нас счастливый стоит. Вон, гляди!

Действительно, около дверей «Зодиака» остановилась маленькая группа: две женщины в возрасте «от 30 до 60» и двое мужчин, из которых один был Арк. В руках у них были колокольчики и Библии. Чёрные широкие одежды, застёгнутые на все пуговицы, воротниками упирались в подбородки. Нечто вроде знамени, которое одна из женщин держала в руках, свидетельствовало, что это отряд Армии спасения.

Женщина зазвонила в колокольчик, и все четверо хором что-то пропели, потом вторая женщина скороговоркой забормотала:

— Азартные игры — зло, зло, зло. Не в картах, не в рулетке, не в костях, не в лотерее — в молитвах и добрых делах счастье и спасение! Молитесь, братья…

Входившие в «Зодиак» не обращали на них никакого внимания. Штатный нищий и швейцар обменивались ироническими замечаниями.

Арк громко пел, страшно пуча глаза. Неожиданно он подмигнул Лори, но тут же напел ещё громче. Лори подмигнул в ответ и указал глазами на мотороллер. Арк, продолжая петь, пожал плечами и отрицательно покачал головой.

— А ну его! — Лори махнул рукой. — Поехали, Кенни, поехали в кино. А?

— Ой, — Кенни обрадовалась, — поехали! Пойдём в «Плазу». Там мороженое дешёвое.

— А что там идёт? — спросил Лори, нажимая на педаль.

Мотороллер затрещал. Вообще-то он был не шумным, но, сняв выхлопную трубу, Лори, согласно моде, сумел добиться, чтобы его экипаж грохотал, как реактивный самолёт, Кенни, приложив руки ко рту, кричала ответ, но Лори, разумеется, ничего не слышал.

Какая разница, тот фильм или другой? Важно, что в уюте и полумраке зала он будет сидеть с ней два часа, держать за тёплую, крепкую руку, А может, и поцелует украдкой…

Кино «Плаза» помещалось в боковой улочке и соединяло в себе преимущества кондиционированного воздуха, мягких кресел, дешёвого мороженого и недорогих билетов. Главный фильм назывался «Трупы танцуют». Детектив. Но чтоб добраться до главного фильма, пришлось долго посидеть.

Сначала на экране, сопровождаемые приглушённой музыкой запрыгали, забегали цветные человечки, фигурки, пятна, линии. Всё это мелькало, изменяло формы и превращалось в конце концов в пылесосы, пивные бутылки, стиральные порошки, грампластинки и разные другие рекламируемые вещи. Хоры или солисты пели за кадром хвалу товарам.

Потом промелькнули кадры кинохроники — грандиозный пожар, война, спуск на воду корабля, баскетбольный матч, чьи-то похороны…

Затем пришлось посмотреть скучную, тусклую ленту о том, как следует подстригать газон и, наконец, наиболее волнующие эпизоды из фильма, который «Плаза» намерен был демонстрировать на будущей неделе.

Зажёгся свет, наступил антракт.

Билетёрши в узких брючках и маленьких каскетках понесли по рядам тяжёлые лотки с орехами, лимонадом, мороженым. Кенни тут же купила три порции и сразу успокоилась.

— Теперь пусть показывают что хотят и сколько хотят, — заявила она, поудобнее устраиваясь в мягком кресле.

Свет снова погас, и начался «главный фильм».

«Трупы танцуют» был не просто детектив, а детектив душеспасительный. Содержание его было не сложным и ничем не отличались от содержания десятков, подобных ему. Конечно, было много стрельбы, трупов, хотя они не столько танцевали, сколько неожиданно вываливались из шкафов, всплывали в ваннах, обнаруживались на задних сиденьях пустых машин, заставляя Кенни тихо вскрикивать и впиваться Лори в плечо, которое он тут же напрягал, давая почувствовать подруге всю мощь своей в общем-то не очень мощной мускулатуры.

Кончился фильм трагически: главный герой, красавец-супермен, убивший добрую дюжину старых лавочников, злых миллионеров, никому не нужных старух и вызвавший всеобщую симпатию зала, вдруг под конец осознавал, что ведёт себя нехорошо, раскаивался и стрелял себе в висок. Это было обидно, а главное, глупо, поскольку к этому времени он составил себе на грабежах не маленький капиталец.

Если авторы фильма рассчитывали, что их произведение окажет благотворное влияние на сидевших в зале, то они ошибались.

После окончания сеанса, расходясь, зрители обменивались

репликами:

— Вот болван!

— Дурак!

— Я б на его месте жил да поживал!

— Надо быть кретином, чтоб, наворовав такие деньги, кончать самоубийством…

— И чего раскаялся? Ведь убивал-то он тоже всяких… Тот ростовщик чем лучше его?..

Лори и Кенни, остановив мотороллер, присели в сквере (наверное, единственном в Сто первом) подышать свежим, а не кондиционированным воздухом и прийти в себя после кошмарных переживаний в кинотеатре.

Вечер был тёплым. На фасадах клубов и ресторанов уже начинали зажигаться рекламы. Вот весёлый гном, метров в десять высотой, с мешком за плечами, из которого льётся россыпь игральных костей — и все падают шестёркой кверху. Вот брюнетка небывалой красоты крутит рулетку величиной с пароходное колесо и подвигает к прохожим горку соблазнительно сверкающих монет. Брюнетка исчезает, на её месте ту же манипуляцию повторяет блондинка, но та подвигает уже целую гору монет. Снова гаснут лампочки на фасаде игорного дома. На смену блондинке приходит огненно-рыжая красавица, которая дарит проходящим уже целые Гималаи монет… Пауза, и всё начинается сначала.

В воздухе стоял аромат наступившего вечера. Сильнее благоухали цветы в сквере, пахло' остывающим асфальтом, горячим камнем, краской, откуда-то издали еле слышный ветерок приносил запах степей. Запахи смешивались. То слабели, то становились сильнее, порой один какой-нибудь заглушал остальные.

«Деньги… — размышляла Кенни, вспоминая эпизоды просмотренного фильма, — куда от них денешься».

Как ни равнодушна была она к ним, жизнь снова и снова тыкала её носом в денежную проблему.

Вот ещё несколько дней назад, когда она собралась купить себе наконец платье, о котором давно мечтала и на которое копила деньги, выяснилось, что платье подорожало. Кончилась сезонная распродажа, и всё опять поднялось в цене. Хозяйка предупредила её о повышении квартплаты с первого числа. Кенни не жаловалась, она зарабатывала достаточно, но, в общем, всё это было противно.

Хорошо бы не думать о деньгах. Ну, пусть все живут скромно, зато одинаково. А то что делают ради денег — убивают, грабят, предают, кончают самоубийством, как герой фильма…

Как здорово, что они с Лори не такие, что главное для них — любовь, их встречи.

Кенни без конца размышляла об этом. Она не любила, когда Лори восхищался чьим-нибудь богатством или положением. Ей казалось тогда, что он изменяет их маленькому, но прочному мирку, который они выстроили в своих мечтах.

Она строила его любовно и тщательно, обдумывая все детали. Это был необитаемый остров, где они были вдвоём, влюблённые, счастливые, посвятившие себя друг другу целиком.

Каждый час здесь был блаженным, и не было конца этим часам. А кругом океаном бушевала жизнь с её невзгодами и вечными заботами, неуверенностью в завтрашнем дне, унижениями и страхами.

К сожалению, остров тот существовал лишь в её воображении, а вот жизнь была вполне реальной и сталкиваться с ней приходилось ежедневно…

Вместе с Кенни работала официанткой красивая девушка лет двадцати, по имени Лора. Лора эта, в отличие от Кенни, жила в маленькой, но отдельной квартирке, хорошо одевалась. Она была весёлой, доброй и щедрой и неизменно выручала подруг, когда у тех не хватало до получки.

Однако Кенни относилась к ней с некоторым предубеждением. И дело было не в том, что после работы Лору ждал, судя по всему, богатый парень в собственной машине, а в том, что каждую неделю это был новый парень.

Брюнеты и блондины, уроды и красавцы, мрачные и весёлые — они были разными и по внешности, и по характеру. Но их объединяло одно — они все были богаты и, по всей видимости, не обременены работой.

Как-то в минуту откровенности Лора призналась Кенни, что никого из них не любит, просто проводит весело время.

— А потом, ей-богу, Кенни, они отличные ребята и не жмоты. Вот видишь это платье? Это мне тот рыжий подарил. А кольцо… помнишь, такой смешной…

— Но как ты можешь принимать от них подарки, если они тебе безразличны? — удивилась Кенни.

— При чём тут безразличны, не безразличны, — не поняла Лора, — они дарят — что ж, мне отказываться?

— Конечно!

— Здрасте! Где я возьму такое платье? Мы разве можем себе позволить? Уж ты-то знаешь, сколько мы получаем. Где б я взяла все эти вещи, если б не они…

— А обойтись без этого ты не можешь? — настаивала Кенни.

Лора внимательно посмотрела на неё.

— А зачем обходиться? Зачем? Ребята приглашают меня в рестораны, в горы, дарят хорошие вещи, катают на машинах… Мне с ними приятно. Я понимаю, что ты имеешь в виду — где мол, моя, девичья гордость и всё такое. Брось, Кенни, всё это чепуха! Подумаешь, честь, гордость… Важно удовольствие. Я ведь не со стариками какими-нибудь время провожу. — Лора сделала досадливый жест рукой, — а если хочешь знать, то и это не имеет значения. Раз мне не повезло и родителя мои не миллионеры — что ж, надо исправлять ошибки судьбы! — Она захохотала.

— Но ведь это противно, Лора!

— Не знаю. Как кому. Мне бы вот было противно ходить, как ты, всегда в одном платье, жить в такой комнате, как у тебя, да мотаться раз в неделю в кино.

— Но разве это важно? Важно — с кем…

— А мне это неважно! Ясно? — Лора почти кричала— Неважно! Мне важно куда ходить, что носить, на чём ездить. А там хоть с чёртом лысым. Думаешь, были бы у меня деньги, я бы так делала? Нет уж! Я б себе нашла настоящего, единственного. И уж мне наплевать было бы, богатый он или нет, я б сама его одела, обула. А раз нет денег, куда денешься? Ничего, Кенни, я ещё пробьюсь. Не продешевлю, посмотришь…

И Кенни с горечью думала: «Лора продаёт себя за деньги, а этот, в фильме, из-за денег убивает людей. Чего ради них не делают люди!..»

— Какая страшная штука деньги, — задумчиво произнесла она.

Кенни сидела на скамье, подобрав под себя ноги. Волосы совсем спустились ей на лицо, так что даже голос её звучал глухо.

Лори усмехнулся:

— «Страшная»! Страшны не деньги. Страшно, когда их нет.

— Ну да, смотри, что он сделал, сколько народу убил, и себя в конце концов. Так ему все его миллионы счастья и не дали.

— Брось. Кенни, — Лори обнял подругу, — он просто дурак. Конечно, нельзя убивать людей ради денег… — Он промолчал. — Но на многое можно пойти…

Кенни положила голову на плечо Лори. Теперь волосы её ржаной волной легли ему на грудь. От них и пахло тёплым хлебом, солнцем, чем-то родным и волнующим… Лори закрыл глаза, перебирая рукой шелковистые пряди.

— Слава богу, Лори, что для неё этого не существует. Есть у нас работа, мотороллер, вот такие воскресенья, есть у нас мы… Правда, Лори?.. Лори, почему ты мочишь?

А Лори был далеко. Он летел с Кенни в кабине своего персонального реактивного лайнера, уплывал к далёким берегам…

Лори вздохнул.

— Да-да, — заговорил он невпопад, — следующее воскресенье поедем в горы. А? Это не так уж далеко, Часа за два доберёмся. Арка возьмём.

— А куда мы его посадим? — деловито осведомилась Кенни.

Лори задумался.

— Надо пораньше выехать, пока дорожной полиции нет. Посадим на багажник. Ничего, доедет…

Они встали. Кенни смешно запрыгала на одной ноге, корчась и гримасничая:

— Ой, отсидела, ой, ногу отсидела!..

Они не торопясь возвращались домой по вечерним улицам. Из всех дверей неслись звуки музыки, шумы игорных залов.

Число пьяных увеличилось. Они шли группами и в одиночку, мужчины и женщины, весёлые и мрачные, тихие и шумные.

Огни реклам уже захватили власть в городе, они неистово резвились повсюду, заливая все кругом беспрерывным потоком разноцветных огней.

С трудом пробравшись сквозь поток машин, заполнивших улицы, Лори проводил Кенни и уже поздно добрался домой.

Дома хозяйничал Арк. Он соорудил ужин из каких-то неведомых Лори овощей, мясных консервов. И даже испёк лепёшки. Лори прежде всего набросился на еду и, пока не уничижил всё, что было на столе, не произнёс ни слова.

— Ух! — отвалился он наконец от стола. — Вот это еда, не то что в «Зодиаке». Знаешь, Арк, когда я стану миллионером, возьму тебя в повара. Ей-богу!

— Когда станешь? — Арк устремил на Лори печальный взгляд.

— Скоро, Арк, скоро, ещё два-три конкурса, и мы с тобой переедем в хороший дом, купим машину, наймём прислугу, обедать будем только в…

— А без конкурсов не разбогатеешь? — Арк всё так же пристально смотрел на Лори.

Тот рассмеялся.

Можно и без конкурсов. Мы сейчас с Кенни фильм смотрели. Там один тоже разбогател, только он всех убивал. Меня это не устраивает. Я предпочитаю конкурсы, уж там в тюрьму не угодишь…

— Это как сказать, — неожиданно произнёс Арк.

Лори посмотрел на него с изумлением.

— Чего ты мелешь?

Если только на конкурсы рассчитываешь, можешь миллионов не ждать. Читай! — И он положил перед Лори газету

Глава пятая ТЮРЕМНАЯ ПЕРЕДАЧА

Лори взял газету. На первой же странице он Сразу увидел заголовок: «Грандиозная панама на телевидении». Под ним шрифтом чуть поменьше: «Правительственная комиссия расследует дело о конкурсах», «Обман стоимостью в миллион», «Чудо-эрудиты заранее знали все вопросы».

Буквы прыгали у Лори в глазах, в затылке он ощущал холод, руки, державшие газету, дрожали.

Сейчас, — писал корреспондент, — правительственная комиссия ведёт расследование конкурсов, проводившихся центральными И местными телевизионными компаниями страны. Уже ясно, что все мучения финалистов лишь простая мизансцена — каждое нервное движение, каждая капля пота, каждый вздох были точно рассчитаны, словно движения актёров перед кинокамерой. Все ответы давались участникам заранее. Скандал с телеконкурсами приведёт, по самим скромным подсчётам, к убытку в 80 миллионов.

Кто же виновники!

Несколько месяцев назад начали циркулировать неопределённые слухи. Говорили, что кто-то видел, как один из финалистов просматривал незаметно записи, перед тем как садиться в кабину. Но тот, кто видел, неожиданно оказался владельцем приличной суммы, и слухи прекратились.

Однако истинный скандал разразился во время конкурса «21». Там героем стал некий Ван Дорен, молодой учитель. Казалось бы, он вне подозрений. Ван Дорен родился в семье писателей, которую посещали блестяще образованные люди. Он постоянно слышал их беседы, много занимался сам. Он побил всех своих конкурентов, ответил на самые трудные вопросы. Публика была в восторге. Рекламные передачи этого конкурса, финансируемые знаменитой фирмой детских надувных шаров, пользовались огромной популярностью. Доходы фирмы выросли. Ван Дорен полностью вытеснил своего предшественника, «короля эрудиции» Стемпеля, типичного бедного студента из бедной семьи, к тому же неврастеника.

Недовольный, что его оттеснили, в приладке злости Стемпель неожиданно созвал журналистов и заявил! «Все вопросы, которые мне задавались во время конкурса «21», я знал заранее. Мне передавали их организаторы. Они же велели мне носить потёртый, плохо сшитый костюм словно я демобилизованный солдат. Меня научили всяким жестам и гримасам, изображающим максимум умственной сосредоточенности. И меня же заставили уступить Ван Дорену, хотя он такой же невежда, как я. Но мне сказали, что я уже приелся публике, нужно новое лицо».

Ван Дорена вызвали на закрытое заседание правительственной комиссии. Во время весьма драматического заседания он во всём признался. «Ко мне пришёл представитель телевизионной компании, — сказал он, — и предложил участвовать в его передаче. Сначала я хотел участвовать на честных условиях. Но он заявил, что Стемпеля побить нельзя, намекнул, что все конкурсы подстроены, и я поверил ему. Он дал мне полные тексты будущих передач, научил «нагнетать напряжение», «волноваться» и так далее. Когда я узнал о признаниях Стемпеля, то пришёл в ужас. Я провёл бессонную ночь и решил всё рассказать».

Последовал ряд признаний. Один из победителей конкурса рассказал, что вопросы, задававшиеся ему публично были те же, что и на предварительных беседах. Техника была простой. Обычно в беседе прощупывались знания кандидата. Одновременно незаметно его готовили к правильным ответам. Например, говорили: «Ведь если мы вас спросим то-то и то-то, вы наверняка ответите так-то и так-то». Естественно, что человек запоминал ответ. Всё это делалось настолько тонко, что участники конкурса и после того, как разразился скандал, считали, что сами отвечали на вопросы.

Заинтересованные коммерческие компании попытались замять скандал, но он уже стал достоянием широкой гласности. Сам министр был возмущён и потребовал расследования. В связи с этим стоит напомнить, что и министр участвовал во время выборов в аналогичных спектаклях, отвечая на телевизионных пресс-конференциях на десятки «неожиданных» вопросов, заранее подготовленных его секретарями…

Дальше журналист излагал всякие пикантные детали новой сенсации.

Лори сидел не в силах поднять голову. Всё кончено! Не только развеялась в дым мечта о деньгах, машине, но вообще его, вероятно, привлекут теперь к суду, приговорят к десяти, возможно, к двадцати годам тюрьмы… Жизнь кончена, всё потеряно…

Наконец он поднял пустой взгляд на Арка.

— Прочёл? — спросил тот. — Теперь веришь, что есть бог?

— Верю, — машинально прошептал Лори.

— Что прочёл — пустяки. Послушал бы радиостанцию «Правдивые вести»! Громили Леви. Тебя не упоминали. Только про взрослые конкурсы говорили. Усач бежал. Ищет полиция. Один из победителей выступил в передаче. Здорово подали, молодцы! Хотя и безбожники, — добавил Арк строго.

Лори долго не мог прийти в себя.

На следующее утро он едва набрался сил, чтобы отправиться на работу. В здание вошёл втянув голову в плечи, опустив глаза. Ему казалось, что все кругом — кто осуждающе, кто насмешливо — на него. Но постепенно выяснилось, что у каждого свои дела, или никого очередной (один из многих) скандал не заинтересовал, или все забыли, что Лори участвовал в каком-то конкурсе.

Но когда, совсем успокоившись, Лори уже переоделся в робу, к нему подбежал испуганный Лукач и прошептал:

— Скорей, Рой, скорей, тебя вызывает господин Леви!

От волнения Лори присел на скамью возле своего шкафчика, не в силах сдвинуться с места.

— Да ты что, — торопил его Лукач, — ты что расселся! А ну-ка быстрей! — На этот раз он не улыбался.

Лори начал снимать робу, потом, сообразив, что это займёт слишком много времени, стал снова застёгивать её.

Да долго ты ещё? — Лукач схватил Лори за рукав и потащил к двери.

Они торопливо пробежали бесконечными коридорами, поднялись по разным лестницам и, наконец, попали на третий этаж, целиком отведённый кабинетам начальства и приёмным залам, Здесь царила тишина. Мягкие покрытия полов заглушали шаги. Отделанные чёрным деревом двери были украшены табличками с именами, каждое из которых произносилось на телестудии с благоговейным трепетом.

На одной из дверей имелась табличка вдвое большая, чем на других, «Леви» — значилось на ней. Ни имени, ни титула, ни даже просто «господин». Только «Леви» Но когда лори (Лукач остался ждать в коридоре) бессильной рукой постучал в эту дверь, ему показалось, что он сейчас упадёт от страха.

В небольшой комнате сидели две такие элегантные и красивые девушки, что, как показалось Лори, могли бы без труда затмить любую кинозвезду. Они сидели за бесшумными пишущими машинками и что-то печатали.

— Я… Лори… Рой, — пробормотал он, останавливаясь в дверях.

— Ну и что? А я — Лаура, — сказала одна из девушек и засмеялась.

Это немного успокоило Лори.

— Мне сказали, что господин Леви вызывал…

— Во всяком случае, не я тебя вызывала. — Девушка опять засмеялась, но внимательно посмотрев на Лори, добавила: — Воды дать? А то ты сейчас свалишься.

— Ну ладно, тише, — сказала вторая, видимо настроенная более серьёзно.

Она справилась в каком-то блокноте, потом нажала кнопку интерфона и почти шёпотом произнесла:

— Господин Леви, к вам Лори Рой, из осветительной группы.

— Пусть войдёт! — прошипел в ответ интерфон.

Лори подошёл к двери, которая сама без звука открылась перед ним, и вошёл в святая святых «Запада-III», где пребывало божество, с которым ни в какое сравнение не шло то, которому поклонялся Арк. Ибо и до Венеры-то в наш век нужны месяцы пути быстрейшей ракеты, а уж до всевышнего…

Господин же Леви был вполне земным существом, но могущество его было поистине безграничным. Он мог уничтожить, не прибегая к громам небесным, тысячи, да что там — сотни тысяч каких-то жалких подсобников.

С этими мыслями подходил Лори к письменному столу, стоявшему в противоположном конце кабинета. Кабинет был очень большой, нужно было сделать шагов пятнадцать, чтобы дойти до стола. Мебель отсутствовала. Был стол, стоявший перед господином Леви, кресло, в котором он сидел, огромный сейф в углу, где он хранил, наверное, лишь сотую долю своих богатств, телевизор в другом углу. И всё.

«Господи, — подумал Лори, — на что же садятся важные гости или всякое начальство, которых он приглашает?» Но потом сообразил, что гостей он, наверное, принимает в другом месте.

Лори подошёл к столу и застыл неподвижно, боясь сделать лишнее движение. Он не поднимал глаз.

— Ты Лори Рой, — раздался негромкий голос, — ты участвовал в спортивном конкурсе…

Лори поднял глаза и улицезрел божество.

Господин Леви был худым, аскетического вида человеком, с чёрными как смоль волосами, разделёнными ровным пробором. Из-под густых бровей на Лори смотрели умные, проницательные глаза. Казалось, взгляд этих глаз проникал в Лори, уверенно и тщательно обшаривал его душу, мозг, без труда обнажая самые затаённые чувства и мысли. Становилось очевидным, что скрыть что-либо от владельца подобных глаз невозможно, как невозможно и обмануть его.

— Ответы знал заранее. От Усача.

Господин Леви не спрашивал. Он констатировал.

— Усач арестован, — продолжал он, — Он был жулик, И все, кто с ним связан, попадут туда же, куда и он. В тюрьму…

Лори казалось, что он теряет сознание. Липкий пот выступил на ладонях, ему было трудно дышать.

— А жаль, — говорил между тем господин Леви, — молодой ты ещё. Сколько? Восемнадцать?

— Восемнадцать, — хрипло пробормотал Лори.

— Жаль… — Господин Леви помолчал. — Можно, конечно, тебя выручить. Но трудно.

Лори поднял глаза. Но и не глядя на него, господин Леви понимал, что сейчас Лори готов сделать всё — всё, что от него потребуют, чтобы только не попасть в тюрьму.

— Словом, так, — опять заговорил господин Леви и встал. — Дам тебе одно поручение. Пустяковое. Хочу посмотреть, стоит ли тебя выручать, умеешь ли быть благодарным… — Он помолчал. — Жаль ведь, пропадёшь.

— Я всё сделаю, господин Леви, — торопливо заговорил Лори. — Честное слово, я даже не знал, что это жульничество… Это мне Усач только потом сказал… Он и премию… половину премии забрал. Я бы больше никогда в этих конкурсах не стал участвовать… Поверьте, господин Леви, я ничего не знал… Я…

— Ладно! — господин Леви сделал нетерпеливый жест рукой. — Следователи тебе всё равно не поверят. А я не следователь, поверю или нет, неважно. Я сказал: окажешь «Западу-III», не мне, маленькую услугу — выручим. На первый раз выручим, учти. — Он погрозил тонким, сухим пальцем.

— Ясно, господин Леви. Я готов. Что надо? Я всё сделаю.

— Пока иди. Сам тебя вызову.

— Спасибо, господин Леви, большое спасибо. Я всё сделаю… — Лори пятился к двери, в голове у него был туман.

Он пришёл в себя лишь в приёмной. Девушки, улыбаясь, смотрели на него.

— Ты что, из турецкой бани? — спросила та, что всё время смеялась. — У тебя такой вид, словно Леви сделал тебя своим единственным наследником или, наоборот, собирается посадить в тюрьму.

При слове «тюрьма» начавший было улыбаться Лори снова помрачнел. Он торопливым кивком простился с весёлыми девушками и выбежал в коридор.

Лукач, ожидавший его, вытаращил испуганные глаза.

— Ну? — выдохнул он.

— Пронесло, — сказал Лори и вытер каскеткой потный лоб. Он уже сообразил, что не следует передавать кому бы то ни было свой разговор с господином Леви. — Отругал, что я доверился Усачу, сказал, чтоб на будущее был осторожнее, — объяснил он.

— Слава богу! — Лукач с облегчением вздохнул. — А я уж думал, что-нибудь страшное. Сколько здесь работаю, не помню случая, чтобы господин Леви кого-нибудь лично вызывал. Я имею в виду таких, как мы с тобой, мелюзгу… — Он опять улыбался. — Ну ладно, а теперь приятный сюрприз. Вы сейчас с Лемом едете делать сенсационную передачу — в тюрьму. Что ты? Что с тобой, Рой? Ты что, недоволен?

Действительно, услышав опять о тюрьме, Лори совсем обмяк. Господи! Только этого не хватало! Чтоб сейчас ехать в тюрьму. Или это нарочно? Конечно, нарочно. О, он дьявольски хитрый, этот господин Леви! Он специально устроил так, чтобы Лори поехал в тюрьму и посмотрел, что его там ждёт, если он не выполнит это самое поручение. Какое поручение? Да он всё сделает, что скажут. Например, спрыгнет с телебашни, только бы его оставили в покое. Не нужно ему никаких денег, машины — ничего не нужно! Есть у него спокойная работа, на жизнь хватает. Есть Кенни. Что ещё нужно? Размечтался, дурак! Подавай ему миллионы! Нет, миллионы — это для таких, как господин Леви, а не для него. Он трусливый, нерешительный, ничего не умеет. Так уж сидел бы себе… Господи, только бы пронесло! И пусть никто его не трогает. Будет носить прожектора, камеры, помогать Лему. А в воскресенье ездить на своём мотороллере с Кенни в кино… И всё, и больше ничего…

— Давай, Рой, быстрей, — торопил Лукач, — ты сегодня какой-то не в себе. Ну, понимаю, поволновался, я тоже, — и он улыбнулся, — но ведь обошлось. А знаешь, какая будет передача интересная? Уж Лем небось заждался, попадёт нам сейчас…

Действительно, Лем сидел в машине, оглашая воздух неистовыми криками:

— Вы что?! Окоченели? Вас за смертью посылать? Я для своего удовольствия еду, что ли? В тюрьму в наше время не так легко попасть! А ну, живо! Опаздываем. Бегом! Бегом, я сказал!

Лори, как был, В робе, вскочил в машину, которая с места взяла бешеную скорость. Несмотря на опоздание, Лем не сердился. У него было отличное настроение.

— Предстоит грандиозный репортаж! С таким репортажем я войду в историю телевидения так же прочно, как Аль Капоне в историю преступлений! Ты представляешь — тюремная передача! Мы снимем разных преступников, возьмём у них интервью, поговорим с начальством — пусть прокомментируют. Это только у Леви могла возникнуть такая идея, и только он мог добиться разрешения. Между прочим, будущий ролик он уже запродал чуть не полсотне других станций. Голова!.. Кстати, зачем он тебя вызывал? Насчёт этих конкурсов? Тоже была гениальная затея. Никто но мог предвидеть, что найдётся один болван и всё опрокинет к чёрту…

Лем продолжал болтать всю дорогу.

Машина выехала за город и мчалась теперь по широкой автостраде. С двух сторон без конца мелькали красные, чёрные, жёлтые огромные щиты реклам, восхвалявшие сигареты, вина, марки автомобилей, игорные дома, отели…

К дороге то и дело выбегали заправочные станции. Смешные резиновые человечки в натуральную величину приглашали автомобилистов воспользоваться услугами своей колонки.

Навстречу со свистом проносились гигантские фургоны междугородных перевозок, серые обтекаемые автобусы с изображением гончей собаки на борту, бесчисленное множество разноцветных легковых машин.

Но Лема никто не обгонял. Он бы в жизни этого не позволил.

Стрелка спидометра указывала сто шестьдесят километров в час.

На этот раз Лори не боялся. Разговор с господином Леви, намёк на какое-то таинственное поручение, боязнь тюрьмы, крушение всех надежд, беспрерывная болтовня Лема держали Лори в странном состоянии, где реальность и воображаемое соседствовали не давали ему собраться с мыслями.

— Значит, так, — доносился до него, как из тумана, голос Лема, — берём одного убийцу (Лори вздрогнул), но обязательно смертника. Обязательно! Так сказать, впечатления на пороге того света. А? Здорово? Дальше — какого-нибудь миллионерчика. Это ничего, это хорошо. Пусть народ знает, что миллионерчику и в тюрьме рай. Честно говоря, меня просила тут одна фирма… знаешь, коньяк «чёрная лошадь»… Ну вот, пусть этот жулик пьёт их коньяк. Далее займёмся каким-нибудь особо опасным, «грозой общества», каким-нибудь «красным». Пусть знают, что их ждёт. Теперь возьмём ещё одного нормального преступника — ну, который сидит за дело и сидит как заключённый. Это для мелюзги, чтоб не лезли в преступники, если денег мало… Да! Понимаешь, такую роскошь, как преступление, маленький человечек не может себе позволить. Иначе это для него плохо кончится. Посадят, и всё! Или даже повесят. Если есть деньги, адвокаты, возможность тянуть процесс годами, а тем временем жить в тюрьме с удобствами — тогда другое дело. Вот я тебе расскажу случай…

Но Лори не слушал. Рассеянным взглядом он следил за медленно разворачивающимся горизонтом, за поросшей мелким кустарником степью, невысокими холмами, лишь где-то там, в самой далёкой дали, выраставшими в синие горы…

Да, думал Лори, а вот он со своим конкурсом преступник или нет? Усача посадили, а господина Леви, хотя ясно, что он всё знал, всё разрешал, не тронули. Больше того, теперь от него, господина Леви, зависела и судьба самого Лори. Захочет тот — и Лори запрячут в тюрьму, не захочет — всё будет в порядке. Вот что значит деньги! Это, конечно, главное. И главной в жизни должна быть одна цель — заиметь как можно больше денег. Ради этого надо на всё идти. Но… но главное, при этом не упасть! А то можно живо оказаться в тюрьме. И не в качестве телевизионного репортёра, а совсем в другом…

Мысли Лори были прерваны. Машина остановилась у высоких стальных ворот. Тюрьма находилась километрах в двадцати от Сто первого, на окраине небольшого населённого пункта. Это было современное сооружение, которым отцы города очень гордились. Восьмиметровая стена из серого бетона окружала здание. Через каждые пятьдесят метров находилась вышка с прожекторами и пулемётами. Верх стены опутывала сложная система сигнальных проводов и колючей проволоки под напряжением. Само здание представляло собой гигантский шестиэтажный прямоугольник, окружавший внутренний двор. В центре двора располагались административные постройки, а между внешними гранями прямоугольника и наружной стеной прогулочные дворики.

Церемония у ворот длилась долго. Охрана обыскала машину проверила пропуска, куда-то звонила, кого-то вызывала.

Наконец они въехали в ворота, проехали под аркой и остановились в центральном дворе у небольшого двухэтажного здания комендатуры. В кабинете их ждал заместитель директора тюрьмы по режиму — мрачный аскетического вида человек, бывший полковник, как он представился.

— Наша тюрьма, — начал он тоном опытного и равнодушного гида, — построена пять лет назад, рассчитана на тысячу двести мест. Система, охраны автоматизирована. Имеем карцер, виселицу, мастерские по производству детских колясок и плетёных сумок…

— Простите, — перебил Лем, — вы сказали — детских?..

— Я сказал — детских колясок, — недовольно повторил заместитель директора тюрьмы. — Заключённые, как правило, работают здесь очень добросовестно — от этого зависит оценка их поведения, — поэтому мы можем доверять им это трудное производство… Продолжаю, Категории преступников у нас разные. Сейчас в тюрьме есть два» смертника, два злодея. — Предупреждая жестом руки вопрос Лема, он сказал: — Вы сможете побеседовать с одним из них, Есть у нас приговорённые к пожизненному заключению или и длительным срокам. Например, один сидит уже пятьдесят семь лет… Разумеется, начал он в другой тюрьме. Сейчас ему семьдесят пять лет. Недавно отпраздновали. Далее, есть люди, осуждённые на относительно небольшие сроки — год, два, три.

— Скажите, — поинтересовался Лем, — а содержатся все в одинаковых условиях?

— Нет, не совсем, Заключённый имеет право за соответствующую плату выписывать дополнительное питание — хотя у нас кормят очень хорошо, сами увидите, — книги, газеты… но всё мы контролируем. Может поставить в камере телевизор. Разумеется, не все телепередачи мы разрешаем смотреть.

— Не все? — спросил Лем, — А какие? Вот, например, эту передачу, которую я готовлю, заключённые увидят?

— Думаю, что да. Не я решаю, У нас есть специальный Совет морального воспитания. В него входят: директор тюрьмы, я, некоторые уважаемые граждане города, например, господин Гордони, владелец «Зодиака», главный администратор магазинов «Всё есть» господин…

— Ясно, — перебил Лем, Ему не терпелось приступить к делу, — С чего начнём? Может быть, со смертника? У него как настроение? Он не пошлёт меня к чёрту?

— Не думаю. Когда человека ждёт виселица, он обычно старается не оставаться наедине со своими мыслями. Вы его развлечёте.

— Развлеку?

— Ну, отвлечёте. Идёмте.

Лем с камерой в руках и Лори с диктофоном, осветительной установкой и запасными кассетами последовали за заместителем директора тюрьмы. Впереди шёл надзиратель. Они пересекли двор, вошли в подъезд, поднялись по лестнице на третий этаж. Здесь на площадке стоял надзиратель с автоматом. Он отпер дверь, и кортеж вошёл в коридор. Стены коридора были до высоты человеческого роста окрашены красной масляной краской. С двух сторон по две двери, коридор упирался в пятую.

Заместитель директора прошёл прямо к ней и растворил обе створки.

Лем и Лори остановились на пороге. Лори чуть не выронил все свои лампы и коробки: в большой, без окон комнате прямо перед ним возвышалась виселица. Она имела форму буквы «П». К поперечной балке крепилась тонкая петля, под петлёй находился трап. Достаточно было нажать на рычаг, и трап проваливался, а вместе с ним уходила из-под ног осуждённого опора. Рычаг, чёрный, большой, железный, находился тут же, на виду.

По стенам комнаты шли скамьи.

— Это чтоб вы прониклись атмосферой, — не без иронии пояснил их гид. — Вам теперь легче будет разговаривать с человеком, который через три дня займёт своё место под этой штуковиной. — И он небрежно ткнул пальцем в сторону виселицы.

Они вернулись в коридор. Надзиратель нажал на кнопку в стене, затем долго поворачивал какие-то сложные ключи в не менее сложных запорах. Наконец тяжёлая металлическая дверь мягко открылась, и они вошли в камеру. Камера оказалась неожиданно большой. Видимо, для тех заключённых, для которых правосудие считало мир слишком тесным, старались хоть последнее земное пристанище сделать попросторнее. Осуждённый в полосатой тюремной одежде сидел на табурете. Руки его висели между колен, голова была опущена. Когда открылась дверь, он поднял голову и посмотрел на вошедших равнодушным взглядом.

— Третий, сказал заместитель директора, — к вам пришли. — Повернувшись и Лему, ом пояснил! У заключённых обычно четырёхзначные номера, но когда они переходят В этот коридор, то получают номера камер. Их всего четыре. И думаю, что вам интересно знать имя Третьего. Коли не ошибаюсь, Попеску. Так?

— Так, — подтвердил осуждённый. Он говорил очень тихо. Теперь он встал, заложим руки за спину, как полагалось!

— Садитесь, Попеску. Это господин Лем, репортёр телевидения. Он хочет с вами побеседовать. Можете отвечать на его вопросы. — Заместитель директора прислонился к двери.

Лори направил свет, включил микрофон. Лем несколько минут стрекотал камерой, потом отложил её и, присев на кровать, стал задавать вопросы.

— Скажите, Попеску, за что вы здесь?

— За убийство полицейского, сказал заместитель директора.

Но Лем плевал на начальство, он работал и делал это так, как считал нужным. Поэтому, даже не повернув в сторону заместителя директора головы, он повторил вопрос:

— Так за что же вы здесь, Попеску?

Попеску тихо пробормотал:

— За убийство полицейского.

— Не расскажете ли вы, как было дело?

Попеску молчал.

— Рассказывайте, рассказывайте, — подбодрил его заместитель директора.

Попеску пожал плечами. Сначала медленно, неохотно, потом всё больше оживляясь, он поведал свою грустную историю.

— Мы сидели в кабачке… Ничего я против этого полицейского не имел…

Он помолчал, потом буркнул:

— Ничего я против него не имел… Но убил, чего уж теперь говорить. Вообще-то я матрос, — Попеску усмехнулся, — был матросом. Я теперь всё «был»… Мы сидели в кабачке. Я пришёл к Гелиору, хотел этому подлецу морду набить за всё. Не вышло: стрельбу поднял, прислуга сбежалась. Словом, я уж тогда выпил, а когда пришёл в кабачок, ещё добавил. А тут этот боцман. «Подумаешь, говорит, брат твой! Ну и что? Он, что ль, один утонул? Каждый год сотни нашего брата моряка к Нептуну навечно в гости отправляются!» Я говорю: «Правильно, так если б посудина была честная. А у Гелиора решето! Не будь у него миллиончиков, он бы в жизни на неё разрешение не получил!» «Ну и что? — боцман говорит. — Кто твоего братана заставлял наниматься? Боишься за свой сон и аппетит — сиди дома». — «Вот именно, говорю, дома посидишь, за аппетит беспокоиться нечего — жратва сама пока с неба не валится. А такую посудину Гелиор не имел права в море пускать…» — «Ну и что? — боцман толкует. — Раз пустил — значит, имел; он теперь будь здоров за неё страховку получит! Ха-ха, — смеётся, — а брат-то твой! застрахован был?» И тут, как я услышал про страховку, меня всего перевернуло. Не успел он застраховаться, не успел! Денет не накопил, всё, что получил, жене отдал, говорит: «Вернусь» — на следующий рейс застрахуюсь». Он ведь «дикий», в профсоюз не входил. Такие, как Гелиор, только с «дикими» и имеют дело. У них всё шито-крыто. Ну, словом, как он про страховку сказал, я бутылкой его по голове — рраз! Он с катушек, бутылка вдребезги. А тут этот полицейский как меня сзади схватит — я и не заметил, откуда он взялся, — как руку заломит, потом другую, у меня прямо в глазах потемнело. Словом, я ему и врезал этим горлышком. Попал в шею. Говорят, какие-то артерии перебил… Ну, в общем, крышка ему…

Попеску некоторое время молчал, потом тихо добавил:

— И мне крышка. Но я его убивать не хотел. Гелиора, попадись он мне, подлец, этими бы руками задушил. — И он протянул к Лему две мозолистые, немало потрудившиеся руки с вытатуированными на них якорями, русалками и штурвальными колёсами. — А вот полицейского того не хотел убивать. Не заломи он мне тогда руку, ничего бы не было. Боцман-то сразу отдышался…

В камере наступило молчание.

— Вчера губернатор отказал в помиловании, — заговорил заместитель директора тюрьмы. — Вообще я давно не видел, чтоб дело так быстро прошло. И года не тянулось. Сезон мёртвый, — добавил он деловито. — Присяжные все на местах, а дел мало. Повезло…

Лори не очень хорошо понимал, почему человеку повезло, если его повесят через год после убийства, а не через два, но всё услышанное произвело на него большое впечатление. Глазами, полными любопытства, жалости, страха и какого-то непонятного ему самому уважения, смотрел он на Попеску. Убийца! Перед ним сидел настоящий живой убийца! А не деревянная скульптура знаменитого бандита, выставленная в окне ресторана «Самородок».

Неясными для Лори были и причины им убийства. Какой-то брат поступил на корабль какого-то Гелиора и утонул. А Гелиор получил страховку. «Ну и что?» как любил выражаться побитый боцман из рассказа Попеску.

Наконец Лем выключил магнитофон и встал.

— Спасибо» Попеску» прекрасное интервью, — заговорил он своим обычным бодрым, профессиональным тоном, — телезрителям «Запада-III» будет очень интересно вас послушать. До свидания. Ещё раз спасибо, Желаю удачи…

Тут Лем сообразил, что, пожалуй, это единственный случай в его практике, когда пожелание удачи и слова «до свидания» не очень уместны. Он нахмурился, помахал на прощание рукой и торопливо вышел из камеры.

Захлопнулась тяжёлая дверь, залязгали ключи, застучали тяжёлые башмаки надзирателей.

— Фрукт! — задумчиво произнёс заместитель директора тюрьмы. — «Не хотел убивать»! Не хотел, так не надо было этого делать. Убийство полицейского мы никому не простим. Уж тут сразу готовь шею.

— Да, — пробормотал Лем, — парень сам виноват. Только за что же он на этого Гелиора… или как его… рассердился так?

Заместитель директора тюрьмы хитро улыбнулся:

— А вы об этом у него самого спросите.

Лем удивлённо поднял брови.

— Ну да, он ведь тоже у нас сидит. — И заместитель директора тюрьмы радостно посмотрел Лему в глаза, довольный произведённым эффектом.

Ожидания его оправдались. Лем вскричал:

— Да ну?! Это же замечательно! Скорей идёмте к нему. А за что он сидит? За эту историю с кораблём?

— Нет, при чём тут корабли. Бизнес есть бизнес. Как ни вертелись страховщики, а раскошелиться пришлось — Гелиор своё дело знает. Нет, он сидит за незаконное хранение оружия. Понимаете, когда этот Попеску вломился к нему в дом, он сшиб лакея с ног — сами видели, парень здоровый — и по лестнице наверх. Гелиор заперся в комнате, а Попеску давай дверь ломать. Ну, Гелиор и открыл стрельбу прямо сквозь дверь. Как он этого Попеску не убил, до сих пор не пойму. Из двери, говорят, решето сделал. А тот жив. Видно, бог его для верёвки сберёг. Ну, тут набежала прислуга, Попеску удрал, как раз в кабачок пошёл, где потом всё произошло. Конечно, стрелял Гелиор в порядке необходимой самообороны. Вы же слышали, Попеску сам сказал, что придушил бы его. Но вот беда, разрешение на револьвер у Гелиора было просрочено, так что формально он не имел права на хранение оружия. Ему за это и вкатили.

— Но это ерунда, удивился Лем, — подумаешь, забыл продлить разрешение. Да и человек он, судя по всему, влиятельный…

— Куда уж влиятельнее… — усмехнулся заместитель директора тюрьмы. — Но, — и он строго посмотрел на Лема, — в нашей стране все равны перед законом! Хоть ты и миллионер, а отвечай. В общем, дали ему три месяца тюрьмы за незаконное хранение оружия. Всё правильно. Да и ваш брат журналист перестал шуметь, в особенности эта радиостанция «Правдивые вести». Сидит человек, что с него взять. Правда, сидит он неплохо, — добавил заместитель директора после паузы.

В справедливости этих слов Лори убедился очень скоро, как только они перешагнули порог камеры, где томился Гелиор.

Только очень избалованный человек мог бы назвать это камерой. Если б не решётки на окнах, комната скорее походила на номер отеля, помечаемого в международных туристических гидах пятью звёздочками.

В углу стоял холодильник, в другом — телевизор, на полу и столе валялись пачки журналов, в основном содержащие фото полуодетых женщин. Толстое тёплое одеяло, электрокамин обеспечивали хозяина комнаты, то бишь камеры, теплом. Пахло дорогим одеколоном, дорогим виски, дорогими сигарами. Сам заключённый № 8440, облачённый в роскошную шёлковую пижаму, радушно поднялся навстречу вошедшим.

— А, Бен, — он крепко пожал руку немного смутившемуся заместителю директора тюрьмы, — какой добрый ветер занёс тебя сюда? А кто эти господа? Что, из телевидения? Мальчики моего старого друга Леви? Как он там? Привет ему, привет…

Продолжая болтать, Гелиор открыл холодильник, достал коньяк, виски, стаканы, лёд, выставил всё это на покрытый белоснежной скатертью стол, приоткрыл оставшуюся незапертой дверь и крикнул надзирателю:

— Эй, ещё пару стульев!

Стулья были принесены с такой быстротой, словно надзиратель притаился с ними за дверью, ожидая команды.

Услышав, что Гелиор и верховный вождь «Запада-III» старые друзья, Лем изменил своей обычной манере держаться. Пропала развязность. Он был почтительно серьёзен.

— Благодарю вас, господин Гелиор, но пить не буду, Я на работе, а на работе мы не пьём.

— Молодец, парень, я всегда знал, что Леви умеет подбирать народ. Сегодня — на работе, завтра — свободен, Заходи в любое время, буду рад, выпьем, поговорим…

— Господин Гелиор, извините, что беспокоим вас, нам бы хотелось сделать репортаж из тюрьмы. Вы могли бы что-нибудь нам сказать. Мы…

— Они только что были у Попеску, — перебил заместитель директора.

— Попеску, Попеску… Знаю, знаю, — сокрушённо закивал головой Гелиор. — Бедный парень, бедный парень… Я уж звонил губернатору, просил: «Роберт, брось валять дурака, помилуй парня». А тот упёрся: «Нельзя, говорит, он полицейского убил». Да, жалко. И брат его погиб.

— Вот он что-то говорил, — решился всё же вставить Лем, — что на вашем корабле…

— Да, да, был у меня такой кораблик, отличный китобой. Староватый, правда, но ещё ничего. Потом уж эти брехуны из «Правдивых вестей» придумали, будто он негоден. Но команда была действительно неважнецкая. Загробили посудину, а заодно несколько человек. Вот Попеску и погиб, брат этого. А тот решил, что я виноват, явился меня убивать. Ну, пришлось попугать. Да, на беду, просрочил разрешение на пистолет. Посадили. Не жалуюсь. Демократия есть демократия. Не жалуюсь. Обхождение хорошее. Кормят отлично. Как в отеле. Уверен, что дома Попеску жил хуже, чем здесь…

Лори вспомнил коридор, окрашенный красной краской, камеру без окон, узкую железную кровать, серый табурет, на котором сидел, втянув голову в плечи, Попеску, его равнодушный взгляд, его мозолистые руки с якорями и русалками…

Гелиор ещё долго разглагольствовал о демократии, о порядке, о правосудии. Он принимал разные позы, стараясь выгоднее предстать перед камерой Лема. Тот совсем вспотел, снимая то сверху, то снизу, то крупным планом, то от двери. Гелиор командовал:

— Холодильник не снимайте, это уже слишком. Давайте так: я перед телевизором, смотрю программу «Запада-III» Так. Теперь — заместитель директора тюрьмы лично навещает меня, чтоб посмотреть, соблюдается ли распорядок. Сюда, сюда, левей, и уберите бутылки, неудобно… Давайте быстренько, а то сейчас придут мои директора и уж некогда будет, начнём заседание.

Когда они покинули камеру-«люкс» Гелиора, провожаемые многословными напутствиями заключённого № 8440, все были в мыле.

— Ну, господин заместитель директора тюрьмы, — ядовито заметил Лем, — если когда-нибудь сбежит заключённый и вас за это выгонят, вы с успехом сможете работать заместителем директора любого отеля. Только вот беда: если все заключённые мучаются в тех же условиях, что Гелиор, вряд ли кто-нибудь из них сбежит.

— Не беспокойтесь, — проворчал заместитель директора, вытирая платком худую шею, — не у всех такие условия. Идёмте к Деду.

Дедом называли в тюрьме Феррари, того самого, которому недавно стукнуло семьдесят пять лет и который уже отбыл пятьдесят семь лет из своего пожизненного срока.

Феррари сидел в узкой камере и мастерил пляжные корзинки. Его сухие, цепкие пальцы работали быстро и ловко; он не носил очков и вообще выглядел молодцом.

— Здравствуй, Дед, — сказал заместитель директора и улыбнулся. Чувствовалось, что старик был ему дорог: как-никак больше полувека провёл он в тюрьмах. (Заместитель директора немногим меньше, хотя и в ином качестве.)

— Здравствуйте, начальник. — Феррари встал, внимательно посмотрел на вошедших.

— Вот, поговорить с тобой хотят. Из телевидения.

— Телевидение? Слышал, слышал, но повидать не довелось.

— Расскажите нам о себе, Феррари, — попросил Лем, одновременно «обснимая» старика со всех сторон.

Дед просиял.

— Ну что ж, могу, могу… — Ему явно доставляла наслаждение возможность поговорить о своих делах. — Видите ли, я не жулик, не вор, не бандит какой-нибудь. Я — ревнивец…

Сначала Лори подумал, что Феррари шутит. Но, присмотревшись, убедился в том, что старик говорит серьёзно.

— Да, так вот, — продолжал он, — я ревнивец. Это означает, что я совершил преступление в состоянии аффекта, вызванного ревностью…

«Он просто шпарит юридическими терминами, — подумал Лори. — Ну, что ему говорили на суде, то он, наверное, и повторяет всю жизнь».

— А как было дело? поторопил Лем.

— А дело было так, — охотно продолжал свой рассказ Феррари. — У меня была девушка Клара. Хоть ты парень и красивый, — Феррари перешёл на «ты» одобрительно оглядел атлетическую фигуру Лема, — и девчонки за тобой, наверное, гоняются, но такой, как моя Клара, ты и в глаза не видал. Вот. — Он засуетился, полез в какой-то шкафчик, висевший, как и во всех камерах, у изголовья кровати, достал тщательно завёрнутую фотографию, — Вот, — повторил. — Ну, что скажешь?

На фотографии была изображена девушка лет двадцати, в подвенечном платье. У неё было миловидное, но ничем не примечательное лицо. Впрочем, нет, было в нём кое-что примечательное — глаза. Вернее, их выражение. Выражение такой безысходной, отчаянной тоски, что даже Лем проглотил слюну.

— Да, — хрипло сказал он, — красивая девушка.

— «Красивая»! — В голосе Феррари зазвучала жалость, — Красивейшая! Нет такой другой! Я, правда, вот уж скоро шестьдесят лет женщин не видел, кроме неё, — а она намного постарела, ей тоже сейчас семьдесят пять, — но твёрдо знаю; такой другой нет!

И звучала в словах старика такая непоколебимая, такая светлая и глубокая вера, всё лицо его выражало такое восхищение и любовь, что Лем прокашлялся и пробормотал:

— Да, пожалуй, пожалуй, теперь таких не найдёшь, — И он снова, чтобы скрыть смущённо, стал глядеть на фотографию, которую Феррари бережно и нежно держал в своих крепких, цепких пальцах.

Лори попробовал представить себе, смог бы он пятьдесят семь лет любить Кенни, если он в тюрьме, а она на воле? Но пятьдесят семь лет было для Лори невозможным понятием, как возраст галактик или число песчинок к пустыне.

А тем временем Феррари продолжал свой рассказ:

— Парень я тоже был видный, кочергу каминную гнул. Только на кочерге много но заработаешь. А был там один, сынок, с шарабаном, с лошадьми…

«Каким шарабаном? — подумал Лори. — Ах да? ведь это всё было больше полувека назад!»

— … ну, он мою Клару как-то пригласил прокатиться; она продавщицей работала в магазине, а магазин его отцу принадлежал. Поехали, он в лесу остановил и начал целовать её. Она отбивалась-отбивалась, лицо ему поцарапала… А когда обратно вернулись, Клара прибежала ко мне и всё рассказала. «Руки на себя наложу, — кричит, — как он смел, теперь тебе до меня и дотронуться будет противно!» Успокоил я её еле-еле. Уложил спать, а сам пошёл к этому дружку. Пришёл — меня слуга не пускает. Я слугу так легонько взял за руку и со второго этажа во двор выкинул. Вхожу, тот сидит с друзьями — такие же шалопаи, как и он. Вскочили, хотели меня схватить, да куда там! — Феррари широко улыбнулся, — Одним я дверь прошиб, другого, помнится, на шкаф забросил, а потом за главного взялся. Если б полиция не прибежала, убил бы, а так надавал как следует. Он потом год в больнице отлёживался. Но выжил, тоже крепкий был парень. — В голосе Деда звучало искреннее уважение. — Теперь-то уж умер давно, — закончил он задумчиво.

Помолчали.

— А я вот жив! — бодро вскричал Феррари. — Тюрьма, она как консервная банка сохраняет или как холодильник! И Клара моя жива, здорова. Живём дружно, крепкая семья. Только что она там, а я здесь. Ну да нечего. Зато любим друг друга. Она каждый месяц приходит в день свиданий. Да посмотрели бы вы на неё! Такая же красавица, а уж разодета… Деньжат хватает. Свой ресторанчик держит, на машине приезжает, с шофёром. Дай бог жена у меня!

От удовольствия Феррари даже крякнул.

— Как — жена? — удивился Лем. — Вы что, поженились?

— А как же! — Старик опять просиял. — Как меня схватили — ещё до суда, в предвариловке, — мы и обвенчались. Я-то не хотел… Ну куда я ей, тюремный ворон, А она так: или женимся, или я сейчас с моста в воду. Обвенчались. И вот она ко мне скоро шесть десятков лет каждый месяц ходит.

— А сколько длится свидание? — быстро спросил Лем.

— Один час раз в месяц…

Лем схватил ручку, что-то соображая.

— Шестьдесят лет… — бормотал он, — семьсот двадцать месяцев… Это семьсот двадцать часов. Тридцать дней… Так слушайте, Феррари. Получается, что вы как раз прожили вместе полный месяц. Месячное свадебное путешествие. Поздравляю вас с окончанием свадебного путешествия!

— А? Верно! Верно! Свадебное путешествие. — Старик радостно и растерянно улыбался, глядя поочерёдно в глаза всем присутствующим, — Здорово он подсчитал. Точно. Свадебное путешествие! Мы с Кларой, Надо ей сказать. Как она придёт — скажу. Сколько до дня свиданий осталось? Он подошёл к листу картона, висевшему на стене. Здесь кружочками он отмечал число остающихся до очередного свидания с Кларой дней. То был особый календарь. Для этого узника по сравнению с которым граф Монте-Кристо лишь мимолётно задержался в крепости, не существовало новогодних и рождественских праздников, воскресений и отпусков, сезонов и лет. У него месяц тоже содержал тридцать дней, только не от первого до тридцатого, а от одного дня свиданий до другого. И в году было у него двенадцать праздничных дней. Он был счастлив ими и жил от одного до другого, забыв огромный, шумный, несправедливый мир, оставшийся где-то там, за бетонной стеной, в дымке далёких воспоминаний.

— Клара молодец, — хвастался он, и глаза его молодо сияли. — Она ушла из того магазина, стала манекенщицей. Ещё бы, с такой фигурой! Потом сама дело открыла, теперь у неё ресторанчик. Деньжата водятся, на своей машине приезжает. Так-то… Другая бы уж давно изменила мне, развелась, замуж вышла, а моя Клара…

Когда тяжёлая дверь закрылась и они вышли из камеры, оставив старика за изготовлением пляжных корзин, заместитель директора тюрьмы усмехнулся:

— Проститутка эта Клара.

— То есть как? — Лем даже остановился. — Неужели стервой оказалась? За что вы её так?

— Да нет, она молодец. Действительно ходит каждый месяц. Но она по-настоящему проститутка. Профессиональная.

— Почему?

— Как почему? — заместитель директора тюрьмы удивлённо посмотрел на Лема. — А чем ей жить было? Чем ещё, коли одна осталась, может у нас заработать на хлеб женщина? Я имею в виду — честная женщина. Ну вот она этим и жила, кое-чего прикопила, купила себе место в доме для престарелых. Теперь там дни свои кончает. А раз в месяц нанимает машину — старик видит в окно — и подъезжает, одета так прилично. Он верит, что у неё дело своё, что ни в чём не нуждается. А ей на эту машину все старухи в том доме деньги собирают… Ну, что, ещё к одному пойдём? Только заглянем сначала в столовую, посмотрите хоть, как обед проходит, да и нам не грех перекусить.

Они вошли в один из коридоров тюремного здания. Раздался электрический звонок. Двери всех камер, выходившие на зарешеченные балконы, протянутые по всей длине помещения и соединявшиеся зарешеченными же лестницами, открылись одновременно. Для этого требовалось лишь нажатие кнопки на пульте надзирателя. Этот пульт помещался в одном из концов длинного коридора. Он представлял собой кабину из непробиваемого стекла. Надзиратель, не выходя из кабины, мог включить и направить в любое место могучие струи воды из брандспойтов, заполнить все помещение слезоточивым газом. В кабине имелись бойницы, через которые можно было, оставаясь в безопасности, простреливать коридор. Там имелись телефоны, сигнальные звонки и т. д.

С гордостью продемонстрировав всё это усовершенствованное хозяйство, заместитель директора провёл Лема и Роя в столовую.

Заключённые, вышедшие из камер, по свистку протопали тяжёлыми башмаками вдоль балконов, спустились по лестницам, построились в коридоре и промаршировали в столовую. Проходя у дверей, каждый брал ложки, металлические бачки и тарелки, подходил к окну раздачи, получал суп, второе блюдо, хлеб, шёл к длинному столу и садился на скамью напротив того места, где на столе был написан его номер.

Через десять минут раздавался свисток, все поднимались, строились и возвращались обратно в камеры, бросив у выхода из столовой грязную посуду.

Всё было рассчитано даже не по минутам, а по секундам.

Лем похвалил организацию дела и сказал, что так хочет есть, что готов встать в очередь заключённых.

Их провели в небольшое помещение в административном здании и подали плотный завтрак, сопровождаемый дюжиной банок пива.

За завтраком шла непринуждённая беседа.

— Как они, в общем-то, ведут себя? — поинтересовался Лем.

— Как и в жизни, — усмехнулся заместитель директора, — все по-разному. Вот вы уже видели кое-кого. После завтрака увидите совсем другую птицу.

— А вам не надоело здесь служить? — задал Лем довольно бестактный вопрос.

— Почему же мне это может надоесть? Работа как работа. Есть даже общее с вашей.

— Есть? — спросил Лем, перестав жевать.

— Есть. Ведь что такое телевидение в нашей стране? Тюрьма. Огромная тюрьма, в которой сидят десятки миллионов людей всех возрастов и положений. И сидят прочнее, чем за любой бетонной стеной. Это только дураки называют ваше телевидение жевательной резинкой для глаз. Чёрта с два! — И расфилосовствовавшийся заместитель директора тюрьмы погрозил воображаемому оппоненту костлявым пальцем. — Это тюрьма! И никто из неё выйти не может — все прикованы к экранам. А у нас, между прочим, кандалы отменены уже лет двадцать тому назад. Для чего существует тюрьма? Во-первых, она изолирует заключённого от жизни, от общества, То же и телевидение, — вы ведь уводите своих «заключённых» из реального мира. Да и от людей изолируете. Раньше все ходили в гости, сидели с сотнями, тысячами себе подобных в кино, на стадионах. Теперь каждый торчит в одиночку или с семьёй у своего телевизора. Далее. Тюрьма наказывает. Чем? Режимом, который ты обязан выполнять. И телевидение тоже. Хочешь поспать, пойти к приятелю, поудить рыбу… Нельзя! Будет фильм, викторина, бейсбольный матч, — изволь садиться к экрану… Нет, что ни говорите, в нашем деле много общего.

— Да, конечно, конечно. — Лем серьёзно обдумывал слова заместителя директора, от которого он никак не ожидал подобных рассуждений. — Если смотреть на вещи с нашей точки зрения… Ну ладно… — Он бросил взгляд на часы. — Кажется, у нас остался ещё один. Пойдёмте, а то нам уже пора.

— Пойдёмте. Значит, так. Этот парень, номер четыре тысячи двести сорок первый, фамилию не помню, — дезертир. Он отказался идти в армию. Получил пять лет. Парень молодой, нахальный, никакой вины за собой не чувствует. Дерзит. Уже два раза побывал в карцере, а сидит-то меньше полугода. Не удивлюсь, если нахамит вам.

— Ничего, — сказал Лем, заряжая камеру, — мы и не к тому привыкли. Вот это как раз наши с вами профессии и отличает: вы тут живёте в полной безопасности, а нам иной раз приходится бывать в таких переделках, что ой-ой-ой! Правда, Рой?

— Ещё бы, — подтвердил Лори, хотя не мог припомнить ни одного опасного момента в своей работе с Лемом, кроме их совместных поездок на машине. Вот это был действительно смертельный риск.

Камера 4241-го (как выяснилось, его звали Рибар) помещалась в крыле для опасных преступников. Тут сидели безнадёжные рецидивисты, отпетые бандиты, которым не на что было надеяться и которых ждал суд, забубённые головушки, которым было на всё наплевать. Тут были и те, кто совершил попытки к побегу, нападал на надзирателей, сидели всевозможные «агитаторы», «смутьяны»… И вот дезертир.

Впрочем, крыло мало отличалось от остальных. Просто надзирателей здесь было больше, в столовую выводили каждый этаж отдельно, а камеры частенько пустовали, так как их обитатели перекочёвывали в карцер.

Когда они вошли в камеру, Рибар не обратил на них никакого внимания. Он сидел в углу на табурете и читал газету.

— Встань, четыре тысячи двести сорок первый! — резко произнёс заместитель директора тюрьмы. — Не забывай устав! Если ты так не любишь стоять, можем отправить тебя в карцер. Там, как известно, не выпрямиться.

Рибар неторопливо встал и устремил презрительный взгляд на вошедших.

— Можешь сесть, — сказал заместитель директора. — Вот корреспондент телевидения. Он пришёл задать тебе несколько вопросов.

Рибар спокойно дождался, пока Лем закончил снимать его со всех сторон, потом спросил:

— Господин заместитель директора, я обязан отвечать на вопросы или нет?

— Дело твоё, но не вижу причин, почему бы тебе это не сделать.

— Ну так пусть они идут, откуда пришли, мне нечего им сказать.

— Слушай, парень, — вмешался Лем, — не кипятись. Я не директор тюрьмы, не судья и не надзиратель. Между прочим, я и не хозяин телестудии. Я работяга и зарабатываю свой кусок хлеба. У тебя что, зуб против меня или так, от злости хочешь у меня этот кусок отнять? Меня ведь сюда прислали. Думаешь, мне очень приятно тут околачиваться? Но жить-то надо.

Лем сразу нашёл верный тон. Рибар усмехнулся, присел на койку, спросил:

— Ну так что надо говорить? Я ведь такое скажу, что твой хозяин тебя сразу выгонит и всё равно не разрешит передавать.

— Это, брат, дело хозяина. Моё дело — сделать репортаж. Тебя за что посадили?

— А за то, что не хочу подыхать. Понял? — Глаза Рибара заблестели. Он размахивал руками, говорил резко и зло. — Интересное тут дело получается! У нас ведь в стране закон: за попытку к самоубийству на год сажают. Слышал? Знаешь такой закон?

— Ну, знаю, — сказал Лем.

— Так вот, интересное дело. Значит, если я захочу покончить с собой — получай год; а если, как я, не хочу — получай пять! Вот ведь как получается, — Он хрипло расхохотался.

— Так в армию идти — ещё не значит самоубийством кончать…

— Не я кончу, так другие. У меня в семье покойников хватает, — туманно пояснил Рибар. Он безнадёжно макнул рукой. — Слушай, парень, — мягко заговорил Лем, — ведь если все так будут рассуждать, кому же в армии служить? Так на нас Монако войной пойдёт и завоюет…

— Ты не передёргивай! Не передёргивай! — закричал Рибар: в голосе его послышались надрывные нотки. — Если на нас нападут, я первый пойду. У нас в семье не было трусов! Понял? У отца медаль, у брата медаль…

— Вот видишь, они же пошли воевать…

— На кладбище. Понял? На кладбище! Ты не передёргивай! На нас нападут — грудью встану. А сейчас куда? Кто напал? Кто, скажи. У тебя что, дом забрали или бомбу ни голову бросили? Ты их видел, этих «врагов»? До них плыть-то чуть не месяц, на другой конец света! Что я там потерял? Что они мне сделали? Кого я там защищать буду? Тебя? Или вот его? — Он ткнул пальцем Лори в грудь. — Может, господина заместителя директора? Он-то ведь не едет туда. — Рибар метнул в сторону заместителя директора ненавидящий взгляд. — Вот мы там наведём порядок, тогда как раз тюремщики и потребуются! Нет уж, пусть сами едут себе тюрьмы завоёвывать! Поезжай сам. Берут ведь добровольцев. Поезжай, что ж ты? Я здесь посижу. Лучше пять лет в тюрьме пожить, чем всю жизнь на кладбище. Так и скажи своим телезрителям. Да только не скажешь. Не разрешит твой хозяин. Если разрешит, готов не пять, и десять отсидеть. Вот так! — Он опять рассмеялся, на этот раз искренне. — Передадут мою речугу по телевидению — соглашаюсь продлить здесь свой отпуск ещё на пятёрку! — Он весело хлопнул Лема по плечу и на мгновение предстал таким, каким был в действительности: совсем ещё мальчишкой, смертельно обиженным, отчаявшимся, запуганным, раздавленным несправедливостью и безвыходностью своего положения.

Заместитель директора тюрьмы, раскрыв дверь, стоял в коридоре, всем своим видом демонстрируя осуждение какого бы то ни было разговора с подобными типами. Но Лем, притихший и мрачный, неторопливо уложил камеру, постоял немного, а потом решительно пожал руку Рибару.

— Прощай, парень, — сказал он тихо, — Не вешай носа, Помочь я тебе ничем не могу, это ты прав, но руку пожму с радостью. Прощай.

Не оборачиваясь, он торопливо вышел. Лори — за ним. Они долго шли по тюремным коридорам, не произнося ни слова.

— А почему он у вас сидит в этом крыле? — опросил наконец Лем. — Он что, нападал на надзирателей? Он же не убийца.

Заместитель директора усмехнулся:

— Такие, как он, опасней любого убийцы. Вы вот журналист, должны бы знать: слово куда опасней револьвера, Слышали, что он говорил? А представьте, он завтра это на каком-нибудь митинге скажет или на этой радиостанции «Правдивые вести». А? Так, по-честному, кто возразит? Кто? Я — да, ваш Леви — да. Кто постарше, кому призыв не грозит, у кого сыновей взрослых нет. А вы уговорите его мать. У неё — слышали? — муж да сын погибли, а теперь второго забирают. Вот так. Нет, он опасней любого убийцы. Я, конечно, понимаю, что он прав, но если таким волю давать, они тут всё перевёрнут. Глядишь, и тюрьмы ни одной не останется. Безработным станешь. Опасные люди! Опасные…

У административного здания они попрощались. Лем поблагодарил заместителя директора тюрьмы за заботу, но Лори заметил, что руки он ему не пожал.

Машина выехала из ворот и направилась в город.

На этот раз Лем вёл её необычно медленно. Стрелка спидометра не переходила стокилометровой отметки.

Ехали молча.

Глава шестая НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Лори долго не мог заснуть в эту ночь. В его мыслях путались нелепые ситуации. Вот он видит себя президентом страны, милостиво дарующим свободу всем заключённым. Он сам прибывает в тюрьму Сто первого, огромным ключом открывает дверь Деду — его ждёт молодая, красивая Клара. Он снимает петлю с шеи смертника в тот момент, когда трап уже готов был открыться. Он разрешает Рибару уехать домой, поскольку нежелание воевать уже не преступление: он, президент, отменил все войны, вернул всех солдат из дальних стран домой. Затем он подходит к камере, где сидит Гелиор, Но тут его мысли спотыкались. Ему очень хотелось быть президентом, тем более таким великодушным, каким он себя представлял, и в то же время он бы мечтал быть на месте Гелиора. Вот это да! Уж такому-то не страшны какие-то жалкие истории с конкурсом. Такому ничего не страшно. Живёт в тюрьме так, как ему, Лори никогда, наверное, не доведётся жить на свободе. Да и сидит он так, для развлечения. Не такой уж Лори дурак, чтоб не понять, что к чему. Просрочил разрешение на револьвер! Ха! Ха! Нет, такому ничего не страшно. У него всё есть и всё, что захочет, будет.

Где-то на этом месте, в напряжённой борьбе между желанием стать президентом и Гелиором, Лори наконец заснул. Однако спал он беспокойно. Ему снились тяжёлые двери, виселицы, деды-гномы, заковывающие его в наручники, решётки, бетонные стены — словом, всякие жуткие вещи. Арк пришёл поздно, поговорить они не успели, и лишь за завтраком Лори торопливо поделился своими впечатлениями о тюрьме.

— Богопротивное место, — неодобрительно заметил Арк, уничтожая яичницу.

— Да дело не в месте. Дело в том, кто там сидит.

— Отступники божьи, — твёрдо сказал Арк. — Грешили, зло приносили человекам, потому в узилище и ввергнуты! Для них ад уже на земле.

— Знаешь, Арк, — Лори с жалостью посмотрел на своего Друга, — удивляюсь я тебе иногда. Порешь какую-то чепуху, а ещё граф! Ты бы посмотрел сам. Для кого ад — вот для этого Рибара, например. Он там из карцера не вылезает. А Гелиор как в раю живёт, только что винопровод к нему ещё не провели. Так что я в такой ад не прочь бы попасть.

— А всюду так, — неожиданно согласился Арк, — вся земля и есть для кого ад, для кого рай, а для кого и чистилище. Для тебя, например.

— Почему это для меня? — вскинулся Лори. — А для тебя? Но от второго вопроса Арк отмахнулся.

— Потому что ты ещё ничего ни хорошего, ни плохого не сделал. Ещё топчешься. Богу неизвестно ещё, куда тебя девать: то ли в рай, то ли в ад.

— Ну знаешь! — Лори был искренне возмущён. — Это тебя неизвестно куда девать: то ли в сумасшедший дом, то ли в…

Но Арк не дал ему закончить:

— Иди, иди, опаздываешь! Меня уже дели. А вот ты подумай о путях своих.

Докончить спор Лори не удалось, он действительно опаздывал.

Когда он прибыл в телецентр, Лукач оттащил его в сторону и, испуганно вытаращив глаза, зашептал:

Слушай, парень, что они от тебя хотят? Неужели этот конкурс проклятый? Сейчас звонила секретарша от самого. Спрашивала твой год рождения. Я тонко постарался выведать, в чём дело, «Зачем?» — говорю» Она сразу и проболталась. «Для полиции», — говорит.

Лори сел на скамейку. В голове у него зашумело. О господи! Когда это всё кончится? Ведь сказал же господин Леви, что выручит. Неужели не может? Конечно, Лори не Гелиор, его сгребут и засадят в одну минуту, но если господи и Леви захочет, его не тронут. Сказал, что даёт какое-то поручение, что выручит. Может, теперь это дело провалилось, или он посчитал, что Лори не подходит, или вообще забыл о нём…

Лори был в отчаянии. Теперь он уже не сомневался, что скоро будет за решёткой. Он уже прикидывал, не поможет ли ему знакомство с заместителем директора тюрьмы. Может, камеру получше даст, в карцер сажать не станет…

Настроение Лори в течение всего дня было настолько мрачным, что всё у него валилось из рук, Он даже не пошёл в кафетерий. Кенни сегодня работала утром, они увидит его физиономию, сразу поймёт, что что-то неладно, начнёт приставать с вопросами… Нет, у Лори не было сил ей отвечать. Пусть всё пройдёт мимо неё. Пусть она узнает, когда Лори уже будет «там». Она зарыдает, побежит к нему, её не пустят… Пройдут годы, Кенни выйдет замуж. У неё будут дети. Однажды, гуляя в парке, она встретит вышедшего на свободу Лори. Он будет красивый, весь седой. Кенни бросится и нему, но он лишь окинет её презрительным… нет, лучше горьким взглядом, Взглядом с невыразимым упрёком. Да! Так лучше. И уйдёт. И она уже никогда в жизни больше не будет счастлива.

У Лори даже повлажнели глаза.

Нет, так не годится. Кенни — хорошая девушка, ей надо жить не в аду, а в раю. Лучше пусть она, как Клара, ждёт его всю жизнь, в тюрьме они повенчаются… Только вот на что она будет жить? Если так, как Клара…

Невесёлые, смутные мысли бродили и тот день у Лори в голове. Они вполне соответствовали погоде: мелкий дождь навис над городом серо-белой пеленой. Порой налетал ветер и швырял ледяные капли в лица прохожих. Низкие тёмные тучи без толку болтались по небу, гонимые капризным ветром то туда, то сюда.

Лори не захватил своего прозрачного плаща и теперь по дороге к автобусной остановке и в ожидании основательно промок Арк задерживался, в комнате было темно, холодно и неуютно. Был его день дежурства, но зная, что Арк задерживается он ничего не купил и теперь испытывал тягучее чувство голода. Всё было не так, всё противно, всё как-то неудачно.

А на следующий день — так бывает лишь в сказках — всё перевернулось.

Арк подал на завтрак подаренный ему кем-то ананас. Солнце палило вовсю, цветы и сквере благоухали. Автобус подошёл, как раз когда Лори явился на остановку, был, против ожидания, почти пустой, и он смог сидеть всю дорогу. У входа в телецентр он встретил ту самую смешливую секретаршу господина Леви. Она прикатила на мотороллере (не то что Лори, который в будни не пользовался своим, экономя на бензине). Лори не мог надеяться, что она помнит его и вообще заметит.

Но она неожиданно заулыбалась, подмигнула ему и сказала:

— Ну что? Можно поздравить?

— С чем? — растерялся Лори.

— Как с чем? С прибавкой.

— С какой прибавкой?

— А ты ещё ничего не знаешь? Ну ладно, когда узнаешь, не забудь принести шоколадку. — Она звонко рассмеялась и исчезла, оставив Лори в полном недоумении.

Впрочем, недоумение длилось недолго. Как всегда, Гермесом, носителем известий, оказался Лукач.

Слушай, Рой, — он широко улыбался, — невероятные дела творятся на свете. Вчера тобой полиция интересовалась, а сегодня тебе жалованье увеличили. И не как-нибудь, на двадцать процентов! А? Что скажешь? Это за вашу тюремную передачу. Я, как вчера мне секретарша насчёт полиции позвонила, решил, грешным делом, что придётся тебе тюремные передачи носить, а окапывается, передача, да не та! — Он долго и с удовольствием смеялся своей незамысловатой шутке. — Распоряжение прямо на стене повесили — Лему и тебе «за великолепно сделанный материал». Так и написано. Сам господин Леви подписал, А ты небось вчера перепугался? — И он опять засмеялся.

«Это неслучайно, — размышлял Лори. — Я понимаю, в чём дело. Это продолжение разговора с господином Леви. Смотри, мол, Рой: хочу — упеку, хочу — озолочу. Скорей бы уж всё это кончилось». Потом Лори корил себя — придумывает всякую ерунду! Делать господину Леви больше нечего, как играть с каким-то подсобником. Уж больно много Лори о себе вообразил. Про него и забыли давно, просто хорошо сделали передачу — вот и наградили. И вообще давно пора бы прибавить жалованье, Тут мысли Лори приняли новое направление. Что делать с прибавкой? Не сыграть ли?

Странное дело: в этом городе, где игорных автоматов было больше, чем деревьев в лесу, где чуть не каждый второй дом — игорный клуб, местные жители почти не играли. Так, иногда опустят монетку в автомат. Играли приезжие. А местные слишком многого навидались. Они прекрасно знали, что никто ещё на этих картах, костях, рулетках не разбогател, зато могли привести множество примеров, когда люди теряли всё, что у них было, разорялись, становились нищими или жалкими «игроманами» (как их называли но аналогии с наркоманами) — рабами зелёного сукна, с утра до вечера толкавшимися в шумных залах, с липкими ладонями, лихорадочно блестящими глазами, пересохшими губами.

Нет, местные жители знали, что фортуна — дама не серьёзная, с ней лучше не иметь дела, а вот владельцы игорных домов, наоборот, люди весьма серьёзные и с ними иметь дело тем более не следует. Ничего хорошего из этого не получится.

Куда же всё-таки девать прибавку? Так этого важного вопроса он в тот день и не решил. Было некогда. Подумав, что лишние деньги дают ему право пользоваться теперь мотороллером и в будни, он, закончив смену, заехал за Кенни.

— Ты что это раскутился? — поинтересовалась девушка, — Опять миллионером стал или делали передачу с заправочной станции?

— А ты распоряжение видела? Висит в главном холле. Нет?

— Я туда не хожу, — фыркнула Кенни, — Я ведь полезной работы не делаю, только бифштексы подаю!

— Ладно, не ворчи, — сказал Лори, небрежно заводя роллер. — Прибавку мне дали. Не знаю, куда деньги девать. Вот решил бензин покупать.

— Прибавку? Так что ж ты молчишь? Вот здорово! Лори, я так рада за тебя…

— Я и сам рад, — не выдержал Лори и широко улыбнулся. — Говорят, мы с Лемом хороший материал сделали, вот и дали.

Но тут всё же Лори понял, что перегнул, а с Кенни, бескомпромиссно честной и прямой, этого делать но следовало, и добавил:

— Ну, сама понимаешь, я-то сбоку припёку, а Лем молодец… Но вот видишь, и мне перепало, наверное, хорошо прожектора держал.

Но Кенни не смеялась. И тот день она была в лирическом настроении. Оголив свои красивые ноги, что вызывало неизменный восторженный свист всех встречных автомобилистов, обняв Лори за талию, она положила голову ему на спину и вся отдалась убаюкивающему ритму быстрой езды. Так они мчались по шоссе долго-долго, а прямые, цвета спелой ржи волосы Кенни развевались сзади, как кормовой флаг корабля.

Остановились в загородной молочной, чтоб съесть бутерброды и выпить пол-литровые кружки молока.

— Ты меня очень любишь? — неожиданно спросила Кенни, наклонясь к Лори через стол.

Молочная представляла собой стеклянный куб с расставленным в нём десятком столиков. Солнце пронизывало её насквозь. Золотистая пыль висела в воздухе. До боли в глазах сверкали грани стаканов. Стеклянные стены не мешали виду, и казалось, что сидишь посреди зелёных холмов, под голубым небом, что стоит протянуть руку — и можно коснуться невысоких кустов, высоких трав.

Влево от шоссе, извиваясь тяжёлой белой лентой, уходила вдаль старая дорога. Когда-то по ней брели тысячи бородатых людей, скрипели фуры, кричали дети. Люди брели в погоне за золотом. Теперь старая дорога была заброшена. Лишь изредка проносились по ней, поднимая тучи мучной пыли, машины какой-нибудь киностудии в погоне за экзотическим пейзажем или уже совсем ошалевшие и пресытившиеся номенклатурными достопримечательностями туристы сворачивали посмотреть: а что там?

Было в бесполезно уходящей вдаль дороге что-то печальное, жалкое и тоскливое, словно в древнем, отслужившем своё шарабане или в доживающей век слепой лошади.

К чему она, эта дорога, когда в мире столько красивого, интересного, радостного — например, любовь?

Ни для Лори, ни для Кенни, ни даже для добродушного Лукача не было секретом, что они любили друг друга, как любят в восемнадцать лет. Они частенько целовались украдкой. Да и не украдкой тоже. А вот само это слово «любишь» прозвучало сейчас впервые.

Кенни смотрела на него настойчиво, требовательно, она перегнулась через стол, и её серые глаза казались так близко просто огромными

Лори молчал, он немного растерялся и смутился.

— Конечно… очень.

— Что очень?

— Люблю очень…

— Кого любишь? Отвечай полной фразой, — строго потребовала Кенни.

Тебя люблю очень! — чуть не закричал Лори и испуганно оглянулся. — Чего это ты? — Он овладел собой. — Чего ты спрашиваешь? Ты что, не знаешь?

— Мало ли что я знаю. — Кенни стала поправлять причёску. — Я хочу, чтоб ты сделал официальное признание. А то вдруг потом откажешься? Имей в виду, у меня в клипсе магнитофон.

Она опять была весёлой и насмешливой. Лирический порыв миновал.

Потом они вышли из молочной и пешком пошли по сворачивавшей влево от шоссе старой белой дороге. Они брели долго, не торопясь, сняв туфли и погружая ноги в мягкую белую пыль, срывая и теребя зубами высокие степные травы, вдыхая запах жаркого песка, аромат степи, заглатывая свежий колючий ветерок.

У одного из холмов дорога раздваивалась. Остановились на развилке. Куда идти? Левая ветка уходила вверх на холм, она была каменистой и совсем запущенной. Правая — спускалась в лощину, по ней иногда ездили. «Ещё бы, — подумал Лори, — спускаться всегда легче, чем карабкаться вверх».

Куда же идти? Так вот и в жизни. Остановишься на перепутье, а дальше?.. В конце концов они повернули назад. Это был самый лёгкий выбор. На дороге так можно сделать.

Дошли до молочной, выпили ещё по стакану, сели на мотороллер и поехали обратно. В ту минуту их ничего не интересовало, кроме них самих. Весь мир уменьшился до этого мчавшегося по шоссе мотороллера. Мотороллер превратился сейчас в земной шар, летевший в безграничном космическом пространстве. Весь мир сейчас сосредоточился для них в их внутреннем мире… Для них.

Для всех остальных огромная и сложная жизнь продолжала существовать. Больше того, в ней происходили события, которые, к сожалению, имели непосредственное отношение к дальнейшей судьбе Кенни и Лори.

После скандала с конкурсами на крупнейших телецентрах страны независимая радиостанция Сто первого «Правдивые вести» начала кампанию по разоблачению аналогичных конкурсов, устраиваемых «Западом-III». «Правдолюбцы», как называли в журналистских кругах работников этой радиостанции, откопали кельнера из ресторана, который признался, что Усач заранее сообщил ему все вопросы и ответы. Он написал подробные показания. Но потом отказался от них.

Тогда они разыскали ещё одного и почти уговорили его. Но накануне того дня, когда он должен был выступить по радио, его сбила машина.

Репортёры «Правдивых вестей» продолжали поиски свидетелей, документов, но ничего определённого сообщить не могли. Ограничивались общими туманными намёками. Они знали: только скажи неосторожно фразу, и адвокаты Леви немедленно начнут процесс о диффамации, затаскают их по судам, разорят, а то и вообще прикроют радиостанцию, самих же «правдолюбцев» упекут в тюрьму. Судьи, прокуроры, губернатор — все будут на стороне Леви. Им не раз доставалось от «Правдивых вестей», и закрыть радиостанцию, торчавшую, как заноза, в благообразном и надёжном теле Сто первого, было тайной мечтой всех «отцов» города.

Так что приходилось соблюдать большую осторожность.

Найти бы честного человека, которого нельзя было запугать или купить, который мог бы представить надёжные доказательства, выступить, разоблачить дельцов «Запада-III». Но пока такого человека не находилось. Единственно, чего добились «правдолюбцы», это ареста Усача. Но он и в тюрьме молчал как рыба.

Тогда они потянули за другую нить, лишь временно оставленную ими. Стали раскапывать историю с самоубийством налогового инспектора Ритона.

А была эта история весьма таинственной и вызвала немало толков, правда, лишь среди узкого круга посвящённых, так как для широкой публики её быстро погасили газеты и «Запад-III».

Господин Латерн, главный редактор «Правдивых вестей», выяснил следующее.

Налоговый инспектор Ритон был человеком редкой в наше время честности и принципиальности. Трудно сказать, как при подобных качествах он мог столь долго продержаться на своём посту, но факт оставался фактом — много лет Ритон служил в налоговом ведомстве, правда никуда не продвигаясь. Его всё время перебрасывали из города в город. Однако он был большим специалистом, великолепно знал своё дело, поймать его ни на чём не удавалось. Так он и служил, беспощадно сдирая налоги с тех, кто пытался их скрыть. Финансисты, склонные в этой области к некоторой забывчивости, ничего не могли поделать: к взяткам Ритон оставался равнодушен. Очутившись в Сто первом, он так же ревниво и дотошно, как обычно, взялся за дело. Поскольку из крупнейших богачей города в его ведение входил господин Леви, он и начал с него. Он быстро раскопал в делах Леви немало подозрительного, хотя на первый взгляд и мелкого.

За незначительными открытиями потянулись более серьёзные, и тогда Ритон затребовал счётные книги ряда предприятий Леви, его декларации о заработанном капитале, ведомости на уплату налогов и другие документы за последние несколько

лет.

Далее сведения, которыми располагал Латерн, становились более отрывочными. Было ясно, что Ритон вскрыл грандиозные дела. Несколько раз к нему домой заезжали доверенные люди Леви, а однажды даже приехал он сам. Соседи слышали негодующие восклицания Ритона. Как-то, выпроводив «гостей», он вышел на улицу и встретил живущего по соседству инженера. Как сообщил инженер Латерну, Ритон был вне себя от возмущения. «Подлецы, они думают, что всех можно купить, были бы деньги! Так вот — не всех! Ритона купить нельзя!» Инженер попытался выяснить побольше, но Ритон замолчал, он чувствовал, что и так сказал лишнее.

Когда стало ясным, что подкупом ничего не сделаешь, видимо, последовали угрозы. Во всяком случае, Латерн точно установил, что за месяц до своей смерти налоговый инспектор купил револьвер и зарегистрировал его в полиции…

Всё говорило о том, что Ритон был убит. Делали дело профессионалы. Его, скорей всего, задушили, а потом инсценировали самоубийство.

Отдельные попытки дотошных репортёров, в частности старого опытного хроникёра Руго, докопаться до истины были быстро пресечены полицией. Дело было закончено. Следователь установил самоубийство. Всё.

Латерн заинтересовался одной деталью. Убийцы перевернули комнату вверх дном. Они что-то искали. Что именно, Латерн знал — документы, разоблачающие махинации Леви, Но вот нашли ли они эти документы? Или налоговый инспектор сумел их так надёжно спрятать, что поиски оказались тщетными? А может быть, он их хранил вне дома, в банковском сейфе, например, или переслал кому-нибудь, или, наконец, отдал на хранение надёжному человеку.

Латерн понимал, что окажись эти документы у него в руках, с Леви будет покончено. Он не только будет отвечать за неуплату налогов (этого правительство не прощает даже миллионерам). Наверняка вскроется дело и с убийством Ритона, а быть может, и другие дела.

Но это понимал и Леви. Он, конечно, ничего не жалел, чтобы разыскать документы, висевшие над ним как дамоклов меч.

Надо было найти их раньше.

Вскоре Латерн установил, что дома Ритон документов не держал. Как-то на шутливый вопрос одного из сослуживцев, не боится ли он хранить досье, которые, как говорят, он всегда заводит на нерадивых налогоплательщиков, Ритон так же шутя ответил: «Ну, если б я такие документы держал дома, меня бы грабили каждую неделю».

Значит, не дома. Тогда где? Латерн убедился, что ни в одном банке у Ритона сейфов не было, что на службе после него ничего интересного не нашли, что по почте он за последние месяцы никуда ничего не посылал.

Оставалось одно; Ритон кому-то, очень надёжному, так как был человеком недоверчивым, передал документы на хранение.

Но кому? И Латерн начал устанавливать, с кем дружил и встречался Ритон.

Сделать это было нелегко. Ритон — холостяк, приехал из другого города, в Сто первом друзей завести, наверное, не успел. Да и характер у него был необщительный, даже подозрительный. Разумеется, к нему заходили изредка сослуживцы, соседи, но всё это в счёт не шло. И всё же упорные труды Латерна увенчались, наконец, некоторым успехом. Небольшим, правда, но всё же.

Совершенно случайно ему удалось выяснить с помощью весьма наблюдательного старого паралитика, жившего напротив дома Ритона и целые дни торчавшего в кресле у окна, что к Ритону, всегда поздно вечером, наведывался последнее время человек, старавшийся скрыть свою внешность. Человек этот носил чёрные очки, был, судя по походке, немолод, бедно одет. Он надвигал на глаза шляпу и поднимал воротник пальто, с которым не расставался даже в самые жаркие вечера.

В последние перед убийством дни человек заходил чуть не каждый вечер.

За день до роковой ночи Ритон вернулся к себе часов в десять, с большой кожаной папкой под мышкой. Правую руку он не вынимал из кармана и всё время пугливо озирался. Около полуночи к нему пришёл тот неизвестный человек и через час вышел с кожаной папкой, которую паралитик видел незадолго перед этим в руках Ритона.

Человек, поминутно оглядываясь, быстро исчез в темноте. На следующую ночь он явился опять, но до Ритона не дошёл. Что-то спугнуло его. Он долго стоял у паралитика под окном, спрятавшись за деревом, да так и не решился зайти к налоговому инспектору.

Теперь картина прояснилась ещё больше. Скорее всего, Ритон договорился с кем-то о передаче документов, принёс их из неизвестного хранилища домой, через два часа у него их забрал незнакомец. Когда на следующий день тот пришёл на очередное свидание, он был настороже. Он ожидал, что в любое время на Ритона может быть совершено нападение. И не ошибся. Во всяком случае, на его счастье, он заметил убийц раньше, чем они его. Выходили ли они из дома налогового инспектора после совершения преступления, или, наоборот, входили в него, так или иначе неизвестный обнаружил их и скрылся.

Из всего этого следовало: документы Леви захватить не смог. Они у кого-то хранились. Можно было предполагать, что всё, что смог установить Латерн, знал в какой-то степени и Леви. Наверняка и он разыскивал неизвестного.

Отдел хроники «Правдивых вестей» превратился в детективное агентство. Репортёры без конца ходили по домам, барам, клубам, наводили справки, искали…

Паралитик, оказавшийся поистине непревзойдённым наблюдателем, заметил, что однажды неизвестный слегка покачивался. Другой раз, выйдя от Ритона, он остановился возле уличного фонаря, достал из заднего кармана брюк бутылочку в форме фляги и сделал из горлышка несколько глотков.

Был сделан вывод, что неизвестный — пьяница. Это было странно, так как становилось непонятным, как такой осторожный человек, как Ритон, мог довериться алкоголику, И всё же репортёры теперь усиленно посещали бары и кабачки, разыскивая таинственного человека.

Тут выяснилось неприятное обстоятельство. В процессе опросов установили, что кто-то идёт по тому же пути. Кое-кто из опрошенных официанток, владельцев баров, музыкантов сообщил, что к ним уже приходили И задавали те же вопросы. Причём не из полиции.

Вероятно, журналисты «Правдивых вестей» и люди Леви шли по одной дороге.

Вот какие события происходили в большом мире, во всяком случае, в Сто мерном городе страны, пока Лори и Кенни безмятежно целовались В кино или мчались навстречу ветру на мотороллере.

Лори начал уже успокаиваться и забывать о всех треволнениях, связанных со злополучными конкурсами, когда в один добрый (или недобрый) день прибежал рассыльный и, ко всеобщему изумлению, сообщил, что его вновь срочно вызывает господин Леви.

На этот раз Лори волновался меньше; судя по всему, господин Леви сдержал своё обещание и выручил его. Всё же, когда он вошёл в комнату, где сидели весёлые секретарши, лицо его выражало страх и почтение.

Господин Леви показался Лори ещё грознее, чем в прошлый раз, глаза из-под густых бровей смотрели ещё более проницательно и беспощадно. Лори сделалось не по себе.

Господин Леви не любил терять время даром, он сразу приступил к делу:

— Садись, Рой, я тебя спас, да ещё жалованье прибавил, теперь пришло время расплачиваться по векселям.

Таким образом господин Леви сразу напомнил Лори о всех своих благодеяниях и потребовал расплаты.

— Конечно, господин Леви… Я готов… Спасибо за прибавку.

Некоторое время владелец «Запада-III» внимательно рассматривал Лори, словно оценивая препятствие. Так спортсмен смотрит перед прыжком на планку.

— Ты знаешь радиостанцию «Правдивые вести»? Слышал когда-нибудь их передачи?

Лори, как и все, был достаточно осведомлён об отношениях своего начальника с этой радиостанцией. Поэтому он тут же изобразил на лице крайнюю степень пренебрежения и фыркнул:

— Это «правдолюбцы» — то? Слышал. Но слушать их глупости мне некогда.

Реакция господина Леви была, однако, весьма неожиданной. Он недовольно сжал губы.

— А они не глупости передают. У них каждый репортёр трёх моих стоит. Они в сто раз бедней, чем я, и у них работает в десять раз меньше народу, но они умеют делать передачи. Может быть, потому, что работают не за деньги, — добавил он словно про себя. Так вот, именно потому, что они так ловко пропагандируют свои идеи, а идеи эти вредоносны, их надо… Словом, честь и хвала тому, кто сможет избавить нас от этих «правдолюбцев». Он сделает доброе дело. Ты можешь в этом деле участвовать. Готов?

— Готов, — поспешно согласился Лори.

— Сегодня у нас среда… В пятницу пойдёшь к ним наниматься на работу.

Если б господин Леви сказал Лори, что его приговорили к пожизненному тюремному заключению или что он делает его своим первым заместителем, он был бы менее поражён. У Лори просто отнялся язык. Молча взирал он на господина Леви.

Но потом стал соображать. Здесь у него интересная работа с Лемом, приличный заработок, здесь он ежедневно видит Кенни, Лукач к нему хорошо относится. А там? Новые люди. Как ещё они его примут? Жалованье там наверняка меньше. Потом, они враги. И вообще, если верить газетам, «Западу-III», это смутьяны, бандиты, для которых нет ничего святого, которые только и делают, что стараются всем напакостить. А уж ему, Лори, пришедшему из вражеского лагеря, тем более. Зачем он им?

Тут в его душе вспыхнула надежда: всё это предприятие никуда не годится, они просто не возьмут его.

Но господин Леви словно читал его мысли.

— Не беспокойся, на работу они тебя возьмут. Возьмут, потому что ты скажешь, что тебя отсюда выгнали, постарались отделаться из-за конкурсов. Мол, ты участвовал в них, скомпрометирован… Схватят с руками и ногами. Начнут расспрашивать. Ты молчи. Скажи, что лучше будешь голодать, чем доставишь неприятности человеку, который тебе сделал добро, — Усачу. Ясно? Не деньги, не страх тебя держат. Только совесть! Они таких ценят. И начнут тебя агитировать, чтоб рассказал, что знаешь. Что так будет «честно», «благородно», «на благо общества» и всякую такую ерунду… Ты постепенно уступай. Скажи: кое-кто у тебя здесь остался из друзей. Можешь их повидать. Достать разные материалы. Ну, это я тебе потом объясню. Кстати, когда станешь приходить сюда к «друзьям», я тебе буду давать все указания. Ясно?

— Ясно, — упавшим голосом прошептал Лори.

— Теперь так. Денег они тебе будут платить мало. Но своё жалованье у нас, вместе с недавней прибавкой, будешь по-прежнему получать. Конечно, тайно. Ты ведь остаёшься нашим работником. Когда это осиное гнездо прикроют, вернёшься сюда официально, и я подыщу тебе должность получше. Пойми, Рой ты сейчас как смелый агент в тылу врага. Агент маскируется, подделывается под противника, не отказывается ни от какой работы, чтобы выполнить своё благородное задание. Ты теперь Джемс Бонд. Ясно? Твоя задача — бить врага изнутри. А потом ты вернёшься домой. Дом твой — это «Запад-III». Могу тебе обещать, что, если ты справишься с заданием, тебя у нас ждёт хорошая перспектива, бедняком не будешь. Иди. Подумай обо всём этом. А завтра сам заходи ко мне, секретаршам я скажу. И не вздумай сказать кому-нибудь о нашем разговоре… Понял? Для тайного агента болтливость — это гибель. Никому ни слова, даже твоей Кенни…

«Господи, — подумал Лори, — и это знает. Он всё знает». Забыв попрощаться, Лори вышел из кабинета.

К счастью, работы сегодня не было, и, забравшись в солнечный уголок во дворе он мог спокойно поразмышлять. Сначала мысли его приняли невесёлое направление. Всё так хорошо устраивалось, а тут перемены. Тревожные, неопределённые. Риск. Но, с другой стороны, как жить, не рискуя. Без риска ничего не добьёшься. А как же тайные агенты, шпионы, разведчики, от которых без ума женщины, которым всё удаётся, которые из любого положения выходят победителями? Господин Леви так и сказал, что он, Лори, — Джемс Бонд. Лори представил себе, как он ночью остаётся в помещении радиостанции «Правдивые вести». Бьёт полночь. В чёрных перчатках, в маске, с пистолетом в одной руке, с фонариком в другой он крадётся по коридорам и лестницам. Вдруг на его пути фигура — это ночной сторож. Короткий удар, приём каратэ — и человек падает мёртвым. Нет. Так не годится. Лори становится жалко сторожа. Старик небось… Пусть лучше собака. Да, собака в бешеном прыжке устремляется к его горлу. Но молниеносно следует выстрел из бесшумного пистолета, и огромный зверь падает мёртвым. А сторож? Ну, сторожа можно усыпить хлороформом.

Потом Лори вскрывает сейф с помощью специального приспособления. Вот и тайные документы. Готовится заговор с целью убить президента… Это он, пожалуй, перехватил! С целью убийства мэра Сто первого. Да, так будет лучше. Заговор разоблачён. Это сделал Лори. Его награждают. Нет, тайный агент — это здорово! Только бы не проговориться Кенни. Она как посмотрит своими ясными глазищами — ничего не скроешь. Поверит ли она в предлог, выдуманный господином Леви?

Потом Лори начинает мечтать о вещах менее фантастических, но не менее приятных. Значит, теперь он будет получать, если считать с прибавкой, пятьдесят монет на «Западе-III» да ещё в «Правдивых вестях», может, тридцать в неделю. Это совcем неплохо. А если он хорошо выполнит задание, так господин Леви ещё раскошелится. И должность получше обещал. Потом он накопит деньжат и откроет… сыскное агентство. У него опыт… будет опыт. А сыщики, если верить журналу «Детектив», здорово зарабатывают. Только надо кончить заочные курсы этого журнала…

Короче говоря, когда Лори пошёл в кафетерий на обед, настроение его было прекрасным. Но когда к столику подошла Кенни, оно опять испортилось. Как ей сказать?

Наконец он решил действовать, как господин Леви, — сразу.

— Слушай, Кенни, — сказал он, когда, воспользовавшись минутой затишья, девушка задержалась у его столика, — я ухожу из «Запада— III».

— Уходишь? Кенни побледнела. — Как — уходишь? Почему, Лори?

— Меня опять вызывал господин Леви, сказал, что у него из-за этих конкурсов неприятности, намекнул, что лучше мне уйти. Обещал за два месяца вперёд жалованье заплатить, тоже, наверное, не хочет, чтоб я насчёт этих конкурсов болтал.

— А что ты можешь болтать? — сразу насторожилась. Кен ни. — Другие, может быть, жулики, но у тебя-то всё было честно. Верно?

— Конечно! — Лори проклинал себя за неудачную фразу. — Но он, может, думает, что я нарочно мстить ему буду. Откуда я знаю!

— Ну, а куда ж ты? — упавшим голосом спросила Кенни, — Ведь с работой так трудно. Я спрошу, но не знаю…

— Пожалуйста, не надо, — поспешил успокоить её Лори, — я тут уже кое-что наметил, кое с кем поговорил…

— Когда ж ты успел? — удивилась Кенни.

Вот чёрт! Никак её не проведёшь. Всё замечает.

Лори рассердился:

— Ладно, Кенни, это моё дело. Я мужчина, уж как-нибудь без твоей помощи обойдусь!

Кенни вспыхнула.

Конечно, ты мужчина! Ты уже один раз обошёлся без моей помощи. — Она повернулась и ушла.

Лори досадливо поморщился. Что ни скажет сегодня, всё пальцем в небо. Ведь действительно сюда-то, в «Запад-III», его устроила Кенни. Ну ладно, заедет за ней после работы, помирятся. Всё устроится.

По ничего просто не устроилось. Неожиданно у Лори оказалось множество друзей. Лукач тут же взялся звонить брату в другой город, не возьмут ли там Лори боем в отель. Лем заявил, что сейчас же пойдёт к господину Леви и потребует, чтоб Лори не трогали. Арк сообщил, что, кажется, освободилось место истопника в церкви, но придётся ходить к обедне. Нашлись ребята из его же осветительной группы, рабочие, всякая мелкая сошка. Все норовили ему помочь: терял работу такой же, как они, бедняк, их товарищ, на месте которого в любую минуту мог оказаться любой из них. Надо было помочь, и они старались сделать это как могли. Лори понял, что надо срочно устраиваться на «Правдивые вести».

Он имел ещё одну беседу с господином Леви, который дал ему последние подробные инструкции.

И однажды утром он явился в лагерь «противника».

Радиостанция «Правдивые вести» помещалась на окраине города, в старом двухэтажном большом доме, над которым возвышалась ажурная мачта и ещё куча каких-то мачт, антенн, шпилей и спиралей. Дом был окружён забором. На пыльном дворе не росло ни единого деревца.

У ворот сидел пожилой сторож с пистолетом на боку (это ему Лори даровал жизнь).

Когда Лори проник в здание, то понял разницу между «Западом-III» и «Правдивыми вестями». На телецентре всё было ультрасовременно: мебель, пластик в коридорах, пробковые стены в студиях, кондиционированный воздух, бесшумные лифты. Всё сверкало, блестело, впечатляло посетителя. Здесь же были давно не ремонтированные помещения, облезлые диваны, тёмная столовая с баром на первом этаже. Унынием и бедностью веяло от этого дома.

Лори принял сам господин Латерн — главный редактор «Правдивых вестей». Так здесь повелось: любого работника, даже самого маленького, принимал Главный, как с подлинным уважением называли господина Латерна сотрудники радиостанции. Приёмная Главного мало чем отличалась от приёмной господина Леви, она была только поменьше и скромнее обставлена, Но сидели в ней и дробно стучали на машинках такие же молоденькие, весёлые секретарши.

Зато кабинет был А совсем другим. Он представлял собой небольшую уютную комнату с обтянутыми зелёной кожей стенами. Мягкие, тоже обтянутые зелёной кожей кресла были придвинуты к круглому массивному столу. Этот круглый стол и был служебным столом Главного. Просто перед одним из кресел возвышался чернильный прибор, изображавший сцену из быта золотоискателей, стояло три телефона и лежала стопка бумаги, А в самом кресле сидел господин Латерн, главный редактор, создатель, душа и мозг независимой радиостанции «Правдивые вести», единственной сумевшей сохранить в этой части страны свою самостоятельность. Господин Латерн был немолод; на вид ему можно было дать лет шестьдесят, но высокий рост и весёлые глаза молодили его. Казалось странным, что главный редактор лично принимает людей, приходящих устраиваться на работу. В действительности же в этом не было ничего удивительного — таких посетителей насчитывались единицы. Радиостанция «Правдивые вести» не особенно привлекала. Газеты травили её, влиятельные и богатые горожане ненавидели, платили гам мало, а уйдя оттуда, невозможно было устроиться в другое место.

Поэтому работали там или люди принципиальные, идейные, понимавшие, что делают честное большое дело, и шедшие ради этого на всё, или на второстепенных должностях неудачники — те, кто уже никуда не мог устроиться.

Вот почему творческих сотрудников радиостанция насчитывала немного) но это были настоящие люди, надёжные, верные, на которых Латерн мог положиться.

— Вы насчёт работы? — спросил Главный, указав Лори на одно из кресел.

— Да, — Лори продолжал стоять. — Я потерял работу, и мне сказали, что, может быть, у вас что найдётся.

— А что вы умеете делать? Да вы садитесь.

— Я работал разносчиком газет, подсобником, осветителем, могу быть рассыльным, вожу машину и мотоцикл. В общем-то, я ещё не успел многому научиться…

— Да, наверное. — Главный улыбнулся. — А где вы работали последнее время?

— На «Западе-III», — ответил Лори тихо, опуская глаза.

Когда он поднял их, то увидел, что лицо Главного не изменило выражения, он по-прежнему смотрел на Лори внимательно и доброжелательно.

— Ну, а почему вы потеряли там работу? — задал Главный новый вопрос.

— Из-за конкурсов, — ещё тише ответил Лори.

— Из-за конкурсов? — переспросил господин Латерн; на этот раз в его голосе прозвучало любопытство, — При чём же тут конкурсы?

— Ну, я участвовал в одном, — нехотя отвечал Лори, — а потом… когда всё это… всё это провалилось… и арестовали Усача… тогда решили отделаться и от меня… может, я что знаю, решили. Словом, уволили.

— Что ж ты можешь знать? — спросил Главный. — Ну, участвовал, ну, заранее всё знал, так ведь не ты же все эти махинации устраивал.

Лори молчал.

— Что ж, они боялись, что ты в полицию пойдёшь?

— Да нет…

— Почему — нет?

— Ну так… Они знают, что я ничего не скажу… я товарищей не выдаю… Что я, доносчик?

Лори посмотрел Главному прямо в глаза.

— Вот, значит, какой ты, — сказал Главный, сделав вид, что не заметил, как Лори своим ответом выдал себя. — А почему ты пришёл к нам? Ты, наверное, знаешь, что у нас не лучшие отношения с твоим бывшим хозяином.

— Потому и пришёл… — Лори запнулся. — А куда идти-то? Я подумал: раз они выгнали, может, вы возьмёте, другие-то наверняка теперь не возьмут…

Последовало долгое молчание.

— Так что ж эти конкурсы, — небрежно спросил господин Латерн, — действительно были сплошь липой или всё-таки кое-кто честно выступал?

Лори молча пожал плечами.

— Вот ты, например. Ты такой большой специалист, что взялся выступать?

— Я один раз участвовал, в юношеском. Бокс я знаю, думал, что смогу выступить…

— И как же? Никто тебе ничего не говорил заранее, не готовил вопросы?

Лори встал и направился к двери. Обернувшись, он сказал: — Я думал, вы тут… про вас говорят, что здесь всё честно… Я ведь не в полицию пришёл… Простите, господин главный редактор, что побеспокоил. — Он взялся за ручку двери.

— Погоди ты, — остановил его Главный, вставая, — ишь ты какой ершистый! Не хочешь — не отвечай. — Он подошёл к Лори, положил руку ему на плечо. — Вот что. Есть у нас место развозчика почты. Надо водить «пикап», загружать пакеты и письма, отвозить адресатам. Машина такая у нас всего одна, а почты бывает немало. Гарантировать тебе восьмичасовой рабочий день не могу. И зарплата у нас невысокая. Так что смотри. Решай сам.

— А мне решать нечего. — Лори снова пожал плечами, — Есть-то всё равно надо. Когда можно приступить к работе?

— Хоть завтра. — Главный быстро написал записочку начальнику отдела кадров и вручил её Лори.

Поблагодарив и взяв записку, Лори покинул кабинет.

Он был доволен собой. Джемс Бонд ловко проник в стан врага. Свою роль он сыграл мастерски. Господин Леви не дурак, он всё предусмотрел. Его хитрый план оказался безошибочным. Наверняка через какое-то время Лори начнут обрабатывать, чтоб он выдал «тайны» конкурсов. Но он-то, он-то! Каков молодец! Как заправский актёр держался. Не агентство сыскное ему открывать, а сниматься в кино надо.

И всё же что-то мешало Лори испытывать полную радость. В глубине души ему было как-то стыдно. И так у них тут дела неважнецкие, вон стены все обшарпанные, и получают ребята гроши, а когда их с его, Лори, помощью прикроют, так куда они все денутся? Хорошо ему — его ждёт тёпленькое местечко на «Западе-III», он и сейчас там будет дополнительно кормиться, а им каково?

Он испытывал чувство, словно, получив хлеб для раздачи товарищам, по дороге из пекарни отломил себе тайно ломоть, а при дележе благородно отказывается от большого куска, беря маленький.

И потом, этот господин Латерн, Главный, как его тут называли… Какой-то он… порядочный, что ли… Лори не мог определить, почему испытывает к этому человеку симпатию, но что-то отличало его от других, с кем он привык иметь дело в «Утренней почте» и на «Западе-III».

Он затруднялся сказать, что именно, но это чувство мешало ему безраздельно радоваться своему успеху.

Впрочем, когда он под предлогом расчёта побывал на телестудии и незаметно зашёл в кабинет к господину Леви, куда его сразу же провела секретарша, хорошее настроение вернулось к нему.

— Молодец, Рой! — Господин Леви впервые за все их встречи улыбнулся, обнажив ровный ряд золотых зубов. — Молодец! Если так пойдёт дальше, я в долгу не останусь. Только не перегибай палку. Пусть всё идёт постепенно, естественно. Пусть они над тобой попыхтят, сразу не сдавайся. Учти: там сидят люди умные и опытные. Чуть что не так, они сразу всё смекнут, Так что будь внимателен. А теперь иди, возьми жалованье за эту неделю у секретарши. В кассу не ходи. Получать будешь прямо у неё.

Лори поблагодарил, вышел из кабинета и подошёл к весёлой секретарше. Но на этот раз она даже не улыбнулась. Как-то странно посмотрев на Лори, она молча протянула ему запечатанный конверт и бланк расписки.

Лори спрятал приятно толстенький конверт в карман и расписался.

— Не забудьте поставить число.

Лори поставил число. Он подмигнул секретарше:

— Сейчас пойду куплю шоколадку. Я ведь должник…

— Благодарю, не надо, — сухо ответила девушка и застучала на машинке.

Лори пожал плечами и вышел.

Он зашёл в кафетерий. Кенни тоже неплохой предлог, чтобы ходить на телестудию. Скоро в «Правдивых вестях» узнают, что у него там работает подруга, он сам ненароком скажет об этом. Что ж особенного, если он иногда ходит навещать её?

Кенни сразу же подбежала к нему:

— Ну?

— Что «ну»? — небрежно ответил Лори. — Взяли. И, между прочим, на неплохую работу — шофёром-курьером, письма развозить. Уж не хуже, чем подсобник!

— А сколько будут платить? — озабоченно спросила Кенни.

— Сказали — тридцать пять монет. Не то, что здесь, но лучше, чем ничего.

— Слушай, Лори… — Кенни запнулась.

— Что?

Она молчала.

— Ну что ты хотела сказать?

— Слушай, Лори, — начала она снова, отводя глаза, — у тебя теперь меньше денег. Давай я буду платить за бензин… Да погоди, не кипятись! Ну погоди! Ведь ты только по воскресеньям свой роллер выводишь, верно? А в воскресенье мы всегда вдвоём ездим. Почему я не могу свою долю…

— Ты что? — Лори весь покраснел от возмущения. — Как тебе не стыдно! Я что, девчонка, что ли? Не волнуйся, денег хватит. Чего придумала — чтоб свои тратить!

— Да не кричи ты! Вон народ оборачивается. Я же просто так, как лучше. Когда ты опять будешь хорошо зарабатывать, то один будешь платить. Экая обида — уволили, как раз когда прибавку дали. — Кенни сокрушённо покачала головой. — Ну ладно, Лори, не ворчи, я ведь люблю тебя. — Бросив вокруг быстрый взгляд, она торопливо погладила его по щеке.

— Я тебя тоже, — смущённо сказал Лори.

Кенни позвали к другим столикам.

«Чёрт, вот её я бы ни за что не хотел обманывать, — думал Лори. — «Правдолюбцев», чёрт с ними. Ну, Арк — ладно, бог мне простит, а вот её — нет, её не могу». Но сказать ей ничего нельзя. Это исключено. Она просто бросит его. Ничего не поймёт. Она никогда не поймёт, что можно кого-то обманывать даже ради важных целей. Да и цели эти она не поймёт. Она уж не раз довольно сочувственно высказывалась в адрес «Правдивых вестей». Если она узнает, что он тайный агент (Лори не без удовольствия мысленно называл себя так), она его прогонит. Нет, её надо держать подальше от этих вещей. «Она такая чистая, такая честная. — Лори с нежностью подумал о своей подруге. — Она не должна знать суровых сторон жизни. Это мужское дело». Он будет нести на себе тяготы, которые налагает на него жизнь. Сражаться, преодолевать препятствия, отбиваться от врагов, пробиваться всё выше и выше, а для этого хитрить, обманывать, не брезговать никакими средствами — как Джемс Бонд — это его дело! Этим он сумеет отвоевать для себя и Кенни Удобную, радостную жизнь, добиться для неё всего, о чём она мечтает.

Глава седьмая «ПРАВДОЛЮБЦЫ»

Радиостанция «Правдивые вести» не возникла, как и ничто на свете, на пустом месте.

Когда-то в городе жил чудаковатый миллионер, придерживавшийся не столько левых, сколько просто честных взглядов. Когда он убедился в том, что власть в Сто первом постепенно захватывает кучка, владельцев игорных домов, кабаре, отелей, директоров банков и т. д., что на службу себе они ставят городской муниципалитет, полицию, суд, газеты, он возмутился.

Сначала с ним пытались делить пирог, потом начали войну. Городские власти ставили ему палки в колёса, банки создавали финансовые затруднения, газеты восстанавливали против него общественное мнение.

Вот тогда-то он и создал радиостанцию для того, чтобы защищать свои взгляды, разоблачать врагов. Её историю Лори узнал из уст человека, казалось бы весьма далёкого от сложных финансовых и политических битв, развёртывавшихся в Сто нервом, — от парикмахера.

Парикмахер этот, благообразный и бородатый старец, державший свой захудалый салон как раз напротив здания радиостанции, был потомком первых переселенцев и чрезвычайно гордился этим.

— Видите ли, Рой (он был единственным, наверное, человеком в городе, обращавшимся к Лори на «вы»), не было здесь ещё не только домов, даже дорог, даже баров. Были только палатки. Золотоискатели шли прямо по просёлку и иногда кое-где оседали. Понимаете, как армия в наступлении оставляет тылы, чтоб двигаться дальше, так и они. Больные, уставшие, задерживались, строили домики… Потом появились склады, магазины. А там банки, тюрьма, бар, церковь — всё, на чём наше просвещённое общество держится; на чём и поныне государство наше стоит.

Ну, и парикмахерская. Мой прадед открыл парикмахерскую. Не очень-то она процветала вначале, бород тогда не стригли. А потом понаехали дамы. — Вы, конечно, меня понимаете, Рой, — дамы! И люди, я имею в виду мужчин, захотели быть красивыми. Да. И с тех пор мы стрижём и бреем. Мой прадед, дед, отец, я. И мой сын тоже будет брить, и сын моего сына…

Наша семья — это, знаете ли, Рой, история нашего города. Нас следовало бы выставить в музей. Наш род всё помнит. И как встали первые деревянные дома, и как выросли этажи, и как салуны превратились в бары и рестораны, а карточные столики в игорные клубы. И когда появились эти проклятые автоматы, что народ обирают, я тоже помню.

И газету вашу, Рой, помню, когда начали издавать. Я некоторое время в ней разносчиком прирабатывал, а вот теперь на её похоронах присутствовал.

И как радиостанцию эту, — он ткнул намыленным помазком в сторону окна, — строили, тоже помню. Упрямый был её хозяин (его так и звали в городе — Хозяин), как камень. Один со всеми готов был воевать. Уж как только его ни травили, а он ничего, что утёс в море. Знай себе гнёт свою линию, «Не будет в нашем городе воров и бандитов!» — говорит. Построил эту радиостанцию и знай передаёт. Вы же понимаете, Рой, радио тогда было делом новым, станций не так много имелось — раз-два и обчёлся. Весь город обзавёлся приёмниками и слушает. Знаете, одно время он даже сумел большинство набрать в муниципалитете, обеспечил избрание честных судей, закрыл какой-то подозрительный бар. Долго он воевал, но в конце концов стал уступать. Сто первый — это же игорный рай, тут все богачи только и живут человеческой слабостью да подлостью…

Парикмахер с увлечением вёл свой рассказ. Слушателем Лори был внимательным. К тому же человеку новому в городе можно было рассказывать без конца, и старый брадобрей не скупился.

В городе не только множились и богатели официальные игорные клубы, а игорные автоматы, словно волдыри, покрывали всё лицо Сто первого, но возникли и процветали всевозможные тайные предприятия — публичные дома, курильни наркотиков, кинотеатры, где демонстрировались порнографические фильмы, росла продажа запрещённой литературы, оружия и т. д.

Преступность достигла невиданных размеров, особенно среди молодёжи.

В то же время коренным жителям становилось всё трудней. В городе, рассчитанном на беззаботных и богатых туристов, цены чудовищно росли. В первую очередь это отражалось на самих жителях Сто первого, которые, в отличие от туристов, проводили в городе не две-три недели, а всю жизнь.

В городе, где были и возникали всё новые невиданной роскоши отели, игорные клубы, рестораны, загородные увеселительные центры, жилые районы были в запустении, дома не ремонтировались, целые кварталы оставались без магазинов городской транспорт по существу отсутствовал.

— Вы посмотрите, Рой, кто у нас хорошо живёт! — возмущался парикмахер. — Чужаки, приезжие. Нет, конечно, не такие, как вы, я не вас имею в виду. А этих вот всяких, кто деньги здесь разбрасывать приезжает. Только вот в наш карман те деньги не попадают, к богачам липнут, у кого отели да игорные дома. А газеты что!.. Им бы скандалы, да убийства, да реклама.

Вот «Правдивые вести» — те, знаете, честное дело делали только безнадёжное. Им всё трудней было да трудней. В своё время там зубры работали. Их в столицу переманивали — не шли. Сейчас уж мало кто остался. Латерн — вот их главный ещё кое-кто. Я их всех знаю, они все у меня стригутся. — Старик с гордостью помахал гребёнкой.

— Ну, а дальше что? — Лори искренне заинтересовал, рассказ парикмахера.

— Да ничего, — продолжал тот. — Хозяин умер, оставил радиостанции кое-какой капитал. Пока вот держатся на поверхности. Он сам написал устав, назначил совет директоров. Я и не знаю, кто из них теперь остался. Теперь Латерн командует. Но он тоже, слава богу, камень, кремень, гранит! Ух, сильный и честный! Сильных-то у нас в городе много. Честных — мало, — печально заметил парикмахер. — Что ж, ныне и другие радиостанции есть. А как этот «Запад-III» появился, «правдивым»-то совсем трудно. Тут и адвокаты конкурентов, и суды, и муниципалитеты… Все только и ждут, как бы их добить. Ну, а для Леви они главный враг. Уж чего только не делал, чтоб им напакостить! Да пока вроде бог миловал. Но знаете, Рой, эти «Правдивые вести» тоже ой-ой-ой. Им палец в рот не клади. Они уже немало всяких тёмных дел вскрыли, вывели кое-кого на чистую воду. «Западу-III» от них не раз доставалось.

Парикмахер, захлёбываясь от восторга, поведал Лори несколько наиболее сочных, по его мнению, случаев.

На подобных сенсационных разоблачениях и основывалась всё ещё немалая популярность «Правдивых вестей».

«Правдолюбцы» были довольно разношёрстным народом. Когда-то сюда в основном шли работать честные, независимые журналисты с положением.

Позже станцию захватили молодые, не боявшиеся ни чёрта, ни дьявола ребята, не желавшие мириться «со свинством, царившим в городе».

Борясь против обмана и политиканства, пришли в «Правдивые вести» и коммунисты, и просто прогрессивно настроенные журналисты.

Теперь основной состав творческих работников — редакторов, заведующих отделами, репортёров, хроникёров — составляли честные, преданные правде люди, которые хотели, чтобы в их городе муниципалитет не брал взяток, полиция боролась с преступниками, преступники сидели за решётками, а не верховодили городской жизнью.

Их не раз пытались купить, запугать, кое-кого сумели упрятать в тюрьму, состряпав процессы по обвинению в клевете. Они знали, на что шли, чем рисковали, но продолжали сражаться.

Нельзя сказать, что радиостанция «Правдивые вести» была уж совсем в изоляции. Кое-кто в городе её поддерживал. Например, коммунисты, различные прогрессивные организации, Общество сторонников мира, Общество противников войны, некоторые профсоюзы, кое-какие довольно беспомощные общества, например «За чистоту игорного бизнеса», «За моральное перевоспитание молодёжи» и т. д.

Люди победней охотно писали на радиостанцию, участвовали в периодических сборах средств в пользу различных кампаний, проводимых «Правдивыми вестями».

Но, в общем, борьба была, конечно, неравной. Изношенная, скрипевшая из последних сил, лишённая новых соков, радиостанция «Правдивые вести» состязалась с великолепной, мощной, снабжённой всем современным оборудованием телестудией «Запад-III». Последней помогали реакционные газеты, банки, игорные дома, преступные сообщества. В этой борьбе у «Правдивых вестей» было мало шансов дойти до финиша и никаких — победить

И всё-таки она не сходила с дистанции.

Каждый промах конкурентов повышал шансы радиостанции. И наоборот: маленькая поломка в механизме «Правдивых вестей» грозила ей преждевременной трагической катастрофой…

Вот что узнал от старого парикмахера Лори, сидя в потёртом кресле, с салфеткой сомнительной чистоты, повязанной вокруг шеи.

Но ни он, ни старый парикмахер не знали, что поломку эту предопределено совершить Лори.

… Его рабочие обязанности были весьма просты. Каждое утро он забирал в экспедиции радиостанции — большом тёмном подвале, где суетилось полдюжины парней и девчонок, — толстые бандероли, конверты, пачки писем и рулонов и тащил всё это в маленький «пикапчик», ожидавший его во дворе. Ребята и девушки частенько помогали ему.

Затем он начинал разъезжать по городу.

Ехал сначала на почту и сдавал там большую часть своего груза. Тут ему никто не помогал, приходилось всё таскать самому. Потом ждать квитанций. Далее он ехал по постоянному списку адресов различных организаций, доставляя туда бюллетени, программы, планы, предложения, запросы и анкеты.

Потом шли адреса частных лиц и различных учреждений куда он отвозил конверты, подлежащие доставке не почтой, а курьером.

Тут были ответы на письма, авторские гонорары, рукописи на исправление и многие другие бумаги. Кроме того, он иногда уплачивал небольшие суммы по счетам, закупал канцелярские принадлежности и т. д.

Часам к пяти, иногда к семи, а то и позже, он возвращался на радиостанцию, ставил машину в гараж, сдавал квитанции, счета, деньги, садился на свой мотороллер и отправлялся домой.

Пока он ещё мало с кем был знаком. В основном с работниками «Правдивых вестей» он общался в столовой. Дело в том, что столовая эта пользовалась дотацией дирекции станции и, несмотря на скудность меню, её охотно посещали не только мелкие служащие, но и репортёры, и даже редакторы, а имевшийся при столовой бар превратился в своего рода неофициальную штаб-квартиру, куда стекались последние новости, где обсуждались планы операций, обменивались впечатлениями и высказывали суждения.

Решал, разумеется, всё господин Латерн и узкий круг руководящих сотрудников, но и они считались с тем, что говорилось в этом баре.

Приняли Лори хорошо — вернее, по-деловому. Все знали, откуда он пришёл, но никто с ним не заговаривал ни о конкурсах, ни о его прежней работе. Лори общался главным образом с начальником экспедиции Капом, человеком пожилым и на вид суровым, но в действительности добрым и отзывчивым. В «Правдивых вестях» он был для молодёжи чем-то вроде старшего друга. К нему часто обращались за помощью и советом.

Ближе сошёлся Лори с двумя-тремя ребятами из экспедиции. Иногда после работы или когда выдавалась свободная минутка, они забегали в бар при столовой выпить пива.

Однако первый серьёзный разговор с новыми своими товарищами произошёл у него на стадионе, куда он как-то случайно (Кенни в тот вечер была занята) пошёл после работы.

Матч был скучный. Команды уж очень неравной силы. Лори равнодушно наблюдал за белыми фигурками в жокейских шапочках, мчавшимися по зелёному полю, за стремительным полётом маленького мяча, взмахами бит…

— Ну чего они играют, — раздражённо заметил Лори Анду — парню, работавшему с ним вместе в экспедиции, — ведь никаких шансов? Я бы на их месте сложил биты и пошёл домой.

— Ишь ты, — Анд усмехнулся, — сразу и домой. Нет, брат, сражаться надо до конца.

— А чего сражаться, когда конец и так ясен. Ты посмотри, как те играют. Они же в десять раз сильней.

— Ну и что? — Анд говорил, не отрывая взгляда от поля. — Не только победа может быть целью, борьба — тоже.

Лори внимательно посмотрел на своего собеседника. Анд был толстенький, румяный парень с розовой кожей и золотистыми кудряшками — он напоминал не в меру большого грудного младенца. Но впечатление это тут же улетучивалось, стоило посмотреть ему в глаза. Серые, ясные, они говорили о такой силе, о такой воле, что становилось очевидным — младенца этого голыми руками не возьмёшь.

— Но какой смысл бороться, — попытался продолжить спор Лори, — если знаешь, что тебе надают!

— Чудак… Эх, ты смотри, смотри, как он принял… Молодец! Да, так вот, я говорю… Чудак, ну как тебе объяснить? Скажем, наша радиостанция в десять раз слабей «Запада-III», А если взять всю эту городскую свору: газеты, другие радиостанции — ну, всех их, — так и в сто раз. Однако же воюем!

«Действительно, — подумал Лори, — ведь знают, что рано или поздно погорят, что прикроют их, разорят, но продолжают работать».

— А зачем? — спросил он.

Анд опять усмехнулся:

— А сам не можешь сообразить? Ну вот ты, зачем у нас работаешь?

— Куда ж мне деваться? — Лори пожал плечами. — Жить-то надо. Бесплатно в Сто первом пока ещё никого не кормят.

— Ну да, тогда, конечно. А вот кое-кто, я например, работает, потому что считает, что только «Правдивые вести» за правильное дело борются. Ты не смотри, что я мелюзга. У нас почти все — не только Главный — такие. Не понял? Ничего, когда-нибудь поймёшь.

— Нет, ты объясни, — настаивал Лори, — вот зачем бороться, пусть за правильное дело, как ты говоришь, но раз ясно, что ничего из этого не выйдет?

Некоторое время Анд молчал, внимательно наблюдая за игрой.

— Вот черти! Слабые, слабые, а смотри как вмазали!.. Чего ты спрашиваешь? Ах, зачем, если всё равно ничего не выйдет? Сам не понимаешь? Я скажу тебе. — И он наконец повернулся к Лори, глядя ему в глаза немигающим ясным взглядом, — Потому что у нас много таких, как в «Правдивых вестях», во всяком случае, не мало. А есть такие, кто присматривается, не решается, раздумывает. Надо пример подавать. Ясно? Когда люди видят, что ты не склоняешься, не сдаёшься, как бы трудно ни было, твой пример их вдохновляет. Понял? Они тоже включаются в борьбу. Вот вроде бы этим ничего не светит, — он махнул рукой в сторону безнадёжно проигрывавшей команды, — а они играют. И другие, если увидят это, не будут бояться более сильных, будут вступать в борьбу. Сначала, может, тоже будут проигрывать, а потом, придёт час, и выигрывать начнут. Вот и в жизни так же, как на поле. Тех, кто делали революции, всегда было вначале намного меньше тех, кого они потом сбрасывали, и слабее они были. Но время шло, и победа приходила к ним. Ну ладно, давай смотри, а то ещё скажешь, что я «красный».

— Ничего я не скажу, — обиделся Лори. С уважением и досадой он подумал, что есть же вот на свете умные ребята, куда умней его. Или это не ум, а что-то ещё?..

Однажды, когда вся корреспонденция была доставлена и все квитанции сданы, Лори зашёл в бар. За одним из столиков сидели Марк и Роберт.

Марк, коренастый, широкоплечий парень с расплющенным носом и тяжёлыми надбровными дугами, несмотря на молодость, был уже неплохим профессиональным боксёром и даже стал чемпионом города. Ему не раз предлагали окончательно перейти в бокс. Но он упорно отказывался, тренируясь и выступая от случая к случаю, пополняя этим свой скромный доход.

Он не отличался болтливостью, редко улыбался, предпочитая слушать других. И в первую очередь Роберта. Роберт был полной противоположностью своего друга. Длинный и хилый, с большой, увенчанной копной рыжих волос головой, болтавшейся на тонкой шее, он напоминал подсолнух в ветряный день. Если из Марка невозможно было вытянуть слово, то Роберт не умолкал ни на минуту. Был он весёлым, общительным, но обладал одним уязвимым местом: требовал, чтобы его обязательно называли Робертом — полным именем. Никаких сокращений не признавал. Малейшие попытки называть его иначе воспринимались им как обида, Это служило неизменным предметом шуток, но Роберт ревностно боролся за своё право носить полное имя, присвоенное ему при рождении.

Увидев входящего Лори, друзья замахали ему руками, приглашая за свой столик.

— Празднуется выдающееся спортивное событие, — заявил Роберт, когда Лори с банкой пива в руке уселся за столик. — Вот этот пещерный человек, которого я удостоил чести принять его приглашение, вчера выиграл очередной матч. Противник в состоянии глубокого нокаута, до сих пор не может прийти в себя.

— Болтун, — сказал Марк.

— Во всяком случае, получив чудовищный гонорар за своё выступление и утаив его от налогового ведомства, подобно твоему бывшему хозяину Леви, он устраивает этот великолепный банкет. Бери сколько хочешь пива, за всё платит чемпион!

Лори насторожился. Это было первое упоминание о Леви, с тех пор как он пришёл сюда. Он решил поддержать разговор.

— Когда имеешь такие деньги, как Леви — заметил он, — нечего утаивать. И после уплаты налогов на хлеб хватает.

— Да? — Роберт близко наклонился к Лори, — Ты так думаешь? Что-то я не знаю ни одного парня, вроде нас с тобой, получающего по тридцать — сорок монет в неделю и скрывающего свои доходы, а вот такие, как Леви, у кого сорок монет набегает за минуту, те действительно не любят расставаться с ними.

— Ну и что? — поддразнил Лори. — Скроют, а их поймают. На то и существует целое ведомство… Инспектора…

— Инспектора тоже люди, с жаром заговорил Роберт, — и они хотят зарабатывать. Так что любой, кто им предложит их месячный, а то и годовой оклад, может спрятать в кубышку десять таких окладов. Шито-крыто, и все довольны…

— Ну уж прямо так все и взяточники… — вяло спорил Лори

— Всё! Ну почти всё! А не захочет брать денег и заиметь себе райские удовольствия на земле, может отправиться прямо в рай. Как этот Ритон!

Наконец имя было произнесено! Конечно, и на «Западе-III» ходили всякие слухи. И вот Руго тогда сказал, но всё же Лори считал, что всё это из области сплетен. Здесь же, на радиостанции, должны были кое-что знать — ведь они ненавидели Леви.

— Да брось болтать. — Лори махнул рукой. — Не любят этого Леви, завидуют ему, вот и треплются. Да я и сам его не люблю…

— Ну, знаешь, Роберт даже поперхнулся пивом, — ты прямо будто вчера из яйца вылупился! Уж второго такого подлеца и махинатора, как твой Леви, надо поискать…

— Почему мой? Потому что я у него работал? Так он же меня и выгнал. Боялся, что я болтать буду.

— Как — болтать? — спросил Роберт.

— Я в конкурсах этих участвовал. А там всякие дела…

— Ты скажи, — Роберт весь горел любопытством, — там действительно… того? Ты вот, например, заранее всё знал или как?

— Или как… — ответил Лори. — Какая разница? Что было, то прошло. Чего вспоминать.

— Нет, всё же интересно. Я никому не скажу. Я умею молчать.

— Могила! — изрёк Марк, похлопав Роберта по плечу.

— Да не о чем говорить, — отмахнулся Лори. — Ну кому это нужно?

— Как — кому? Как — кому? — взвился Роберт. — Ты пойми, чудак, ведь был обман, людей околпачивали! Надо же сказать им правду. Надо показать, кто на этом руки грел! А ты говоришь — «кому это нужно»! Нужно многим.

— Какая разница, — возразил Лори, — будут люди знать или нет. Всё равно их будут обманывать. Не Леви — так другие; не с конкурсами — так с чем-нибудь ещё.

— Вот-вот, — горячился Роберт, — оттого, что так рассуждают, всё и остаётся по-прежнему. Если б раз навсегда все, все без исключения, решили не обманывать, так знаешь, как бы было?

— Ну как? — спросил Лори. — Как? Да и невозможно это. Все обманывают, без обмана не проживёшь. Возьми хоть его, — и он указал на Марка, — он только и делает на ринге, что обманывает противника, а тот его. На том весь бой у них и строится, Верно, Марк?

— Верно… — растерянно подтвердил боксёр.

— Ох ты какой! Роберт внимательно посмотрел на Лори. — Вот у тебя какая философия.

— Не знаю — философия не философия, а знаю, что так все живут. — И Лори залпом осушил бокал пива.

— Нет, не все. Не все. Ты знаешь нашего Капа? Возьмём хоть его в пример. Хочешь, расскажу тебе о нём?

— Ну рассказывай. — Всем своим видом Лори давал понять, что рассказ этот не может повлиять на его раз навсегда установившуюся точку зрения.

— Кап — молодец! — решительно произнёс Марк.

— Кап, если хочешь знать, начал свой рассказ Роберт, — был профсоюзным лидером. Ты хоть знаешь, что такое лидер, да ещё профсоюзный? По твоему носу вижу, что не знаешь. Так вот. Кап работал на Восточном побережье, он был моряк, не знаю уж там кто — матрос, боцман, лоцман… Словом, плавал. Потом моряки избрали его в руководство профсоюза. Он был энергичный, оратор хороший, все его любили. Всё выше и выше по профсоюзной лестнице карабкался. В общем, дорос он до казначея всего профсоюза моряков Восточного побережья. Остальные руководители обзавелись домами, машинами, виллами, а он всё там же, где раньше жил, в какой-то хибаре.

И вот однажды начинается забастовка. В разгар сезона. Грузы портятся, у компаний миллионные убытки, вот-вот уступят. Всё дело в том, продержатся моряки ещё неделю или нет, хватит на это денег и профсоюзной кассе или не хватит.

Собирается заседание руководства, Кап докладывает: «Если нужно, и на полторы недели хватит!» Остальные руководители переглядываются, допрашивают: «А если не хватит?.. А можно ли обнажать кассу?..» То да сё. Кап стоит на своём.

Вечером к нему домой приезжает человек. Кап встречает его в передней: в чём дело? Тот начинает разводить бодягу. Кап ему: короче! В конце концов тот прямо говорит, что он от судовладельцев, что у него в портфеле сто тысяч, расписки не нужно, а нужно на следующем заседании сказать руководству профсоюза, что он, Кап, всё проверил, денег на продолжение забастовки не хватит.

Кап не дурак, делает вид, что колеблется, а сам спрашивает: а вдруг другие руководители не согласятся, председатель профсоюза станет сам всё проверять?

Человек усмехается: о них, говорит, беспокоиться нечего, с ними всё в порядке, только он остался.

Вот тогда он этого парня со всеми его тысячами с лестницы спустил, а на следующий день всё своим коллегам на заседании и выложил; «Вы, говорит, продались, предали моряков за тридцать сребреников. Я это дело доведу до всеобщего сведения!» Еле они его упросили не поднимать шум до конца забастовки, чтоб не ставить её под угрозу. Тут Кап уступил: интересы моряков были для него важнее, и он понимал, что скандал в самый напряжённый момент забастовки принесёт вред.

А через два дня касса профсоюза оказалась ограбленной, исчезли наличные деньги, чековые книжки, кассовые книги, отчётности.

Забастовка была сорвана. Началось расследование. И вскоре всё нашлось, но окапалось, что в книгах грубые подделки, подчистки.

Руководство профсоюза обвинило во всём Капа, он-де запускал руку в карман профсоюза, подчищал документы, а когда наступил ответственный момент и потребовались деньги для продолжения забастовку инсценировал ограбление. Сколько Кап ни доказывал стою правоту, ничего не помогло. Тогда он рассказал о попытке подкупить ого, о том, что лидеры продались судовладельцам. Его обвинили в стремлении отомстить, в клевете.

В конце концов он получил три года тюрьмы, его исключили из профсоюза, разорили и без того небогатый дом. Но самым страшным стало для него презрение бывших товарищей. Многие годы потом потратил он, чтобы восстановить справедливость. Стал замкнутым, нелюдимым.

И только два года назад, во время скандального судебного процесса, на котором было разоблачено взяточничество целого ряда профсоюзных лидеров, выплыла и эта история. Из материалов процесса стала ясна полная невиновность Капа.

Но было уже поздно, прошло слишком много лет.

Хотя Кап занимал в «Правдивых вестях» скромный пост, он пользовался непререкаемым авторитетом человека, не знающего компромиссов с совестью…

Таков был рассказ о Капе, услышанный Лори.

Некоторое время они все молчали, потягивая пиво. Потом Роберт решительно отодвинул свой бокал:

— А теперь я расскажу тебе другую историю, про твоего драгоценного Леви…

— Да перестань ты называть его моим! — вскинулся Лори.

— Ну ладно — мой Леви. Не в этом дело, я сейчас тебе расскажу. Я подробно читал досье, У нас, да вообще во всех газетах и на радиостанциях, есть досье на любого известного человека в стране, в городе. Есть у нас оно и на Леви. Как-то вечером надо было это досье подготовить куда-то к отправке, так поверишь, я как роман читал. Пиратский роман.

Твой… прости, мой Леви родился не здесь, в Ливане. Приехал сюда с малюсеньким капитальцем. И начал спекулировать на бирже, играть на бегах. Несколько раз прогорал. Снова поднимался.

И наконец организовал благотворительный фонд для детей, больных полиомиелитом. Но хитрость его заключалась в том, что он не к богачам приходил за деньгами, а к беднякам. Понимаешь, богачи — они народ дошлый. Стали бы выяснять, куда идут деньги, сколько, как распределяются, какая им самим от этого выгода. А бедняки, хотя для них иной раз грош больше, чем для миллионера миллион, дают от сердца. А для детей больных кто не даст?

Вот он по крохам собирал, отчёт у него никто не требовал. Конечно, у него были связи с больницами, кое-каких детей он туда устраивал, иные вылечивались; они писали письма, слали фото. Он сделал несколько альбомов, демонстрировал их, когда деньги собирал. А сам львиную долю этих денег пускал в оборот. Открыл курильни опиума, потом тайные бары, тайные публичные дома.

Когда же сколотил первый миллион, от всех этих компрометирующих предприятий отделился и начал входить в солидные. Но методы остались старые. Там взятка, тут шантаж, а иной раз и похуже.

Вот теперь у него денег куры не клюют. Свои фермы, отели, виллы, самолёт, свои депутаты, судьи, мэры, полицейские, телестудия…

Но методы… методы старые. Возьми хоть эти конкурсы. Хорошо, не хочешь говорить — не надо. Но разве честно обманывать народ ради рекламы всяких товаров? Конечно, разоблачить всю эту липу не так-то легко. Вот в нашем городе все, вроде тебя, молчат, а кто захочет говорить, исчезают, сам знаешь. Да и материалов не найти…

— Ну, если поискать, всё можно найти, — неожиданно заявил Лори и хитро подмигнул. Глаза его от выпитого пива помутнели. Можно было подумать, что он пьян.

— Где же их найдёшь? — небрежно спросил Роберт, — Так вот, я говорил…

— А я говорю, — с настойчивостью пьяного снова перебил Лори, — что можно найти. У нас же, там, на «Западе-III», где я работал. Да и ребята там кое-что знают…

— Что знают? — вдруг спросил Марк.

Лори словно пришёл в себя.

— Знают? Что знают? Ничего. И я ничего. И вообще бросьте вы копаться во всей этой чепухе. Бросьте. Всё это ерунда.

Он встал, покачнулся, медленно пошёл к выходу. Роберт и Марк проводили его внимательным взглядом.

А Лори меж тем мчался домой на мотороллере. Он любил быстро ездить, когда голова слегка туманилась от пива. Вообще-то он был осторожным водителем, но, когда немного пьян, так хорошо мчаться ветру навстречу. Мелькают дома, прохожие» Мелькают мысли.

Лори был доволен собой. (Последнее время он всё чаще был доволен собой.) Разговор он провёл хорошо. Тонко намекнул про материалы, про старых друзей. Джеймс Бонд — Рой оказался на высоте. Надо только, чтоб получилось естественно, когда его попросят передать эти материалы. Надо показать, что он согласен со всеми их дурацкими теориями о честности и справедливости. Лори усмехнулся про себя. Пока что он каждую неделю получал у секретарши деньги, писал ей расписку, шёл в банк и клал получку на свой текущий счёт. Текущий счёт! Наличие его наполняло Лори такой невыразимой гордостью, что он готов был лопнуть. У него имелась чековая книжка (которую он из осторожности не носил). Когда он приходил в банк с очередным взносом, кассир говорил ему «господин Рой» и почтительно приветствовал, словно у Лори лежали в подвалах банка целые золотые слитки. Нет, что ни говори, а текущий счёт — это всё в жизни. Ну… может, не всё, но самое главное уж наверняка.

Лори до того понравилось накапливать деньги, что он даже из своей скудной зарплаты в «Правдивых вестях» порой урывал кое-что положить в банк. Дешёвая столовая радиостанции очень помогала ему в этом.

Однажды, после долгих колебаний, Лори вечером отправился в один из окраинных игорных домов и, пренебрежительно миновав автоматы, подошёл к зелёному столу-корыту, где играли в кости. Сначала он выиграл, потом проиграл, снова выиграл…

И всё же кончился этот эксперимент печально: недельной получки как не бывало. Выиграй Лори, он, быть может, стал бы прилежным посетителем игорных клубов. Но неудача расхолодила его, и он больше не предпринимал попыток обмануть фортуну.

Нет, играя, богатым не станешь. Видимо, надо побыстрей выполнить задание господина Леви, вернуться на телевидение, на более высоко оплачиваемую должность, а там видно будет.

Да, Леви молодец, он в средствах не стеснялся, зато теперь купается в золоте…

Но тут Лори вспомнил суровое лицо Капа, его спокойные, уверенные манеры. Он и не подозревал, что этому человеку пришлось столько испытать.

Лори хотелось назвать его шляпой, дураком. Отказаться от ста тысяч и в конце концов самому же оказаться в дураках! Но он не мог этого сделать. Как ни рассуждал, как ни старался, он почему-то не мог не испытывать уважения к этому человеку.

Чёрт его знает, может, есть на свете что-то важнее денег, удобств, самолётов и машин? Может, Кап счастливей Леви? Только счастье это он носит в себе, и измеряется оно не машиной и особняком, а спокойной совестью, сознанием выполненного долга. Чёрт его знает…

Ветер свистел, забираясь под шлем. Мимо пролетали двухэтажные домики с газонами, витрины игорных домов, за которыми сверкали неподвижные ряды автоматов…

Дня через два его вызвал к себе главный редактор Латерн.

— Скажи, Рой, — спросил он, — как тебе работается у нас?

— Спасибо, господин Латерн.

— Есть ли у тебя какие-нибудь пожелания?

— Нет, господин Латерн.

Наступила пауза.

— Видишь ли, Рой, я хочу с тобой кое о чём поговорить.

— Я вас слушаю, господин Латерн.

— В своё время, когда ты поступил к нам работать, ты дал мне понять, что, хотя конкурсы, в которых ты участвовал, и были фальсифицированы, ты не хочешь помочь в разоблачении этой аферы, так как это может повредить твоим друзьям. Насколько я понимаю, ты имел в виду практического реализатора конкурсов на «Западе-III», которого все знают под именем Усача. Так?

Лори неохотно кивнул головой.

— Как ты знаешь, Усач был осуждён к уплате большого денежного штрафа, Он уплатил его, вернее, уплатили за него. По имеющимся у меня точным сведениям, он покинул страну. Так что теперь нет причин, мешающих тебе совершить справедливое дело. Ты выполнил товарищеский долг, как ты его понимаешь. Но у тебя нет никаких причин беречь Леви, человека, поспешившего от тебя отделаться, как только твоё присутствие на его телестудии показалось ему нежелательным. Может быть, ты боишься его? Тогда могу тебе гарантировать тайну. Просто помоги мне. Назови имена, факты, примеры, а уж я сам постараюсь пройти по следам. Что ты на это скажешь?

— Но чем я могу вам помочь, господин Латерн? — неуверенно спросил Лори.

— Послушай, Рой, я не приставлял к тебе агентуры, вообще не в моих привычках интересоваться речами и поступками сотрудников нашей радиостанции, если они не идут ей во вред, но мне всё же стало известно, что у тебя сохранились кое-какие связи на прежнем месте работы, что существуют материалы, которые могли бы нам помочь разоблачить этот обман.

Лори долго молчал.

— Господин Латерн, я ничего не могу вам обещать. Разрешите мне подумать. Для меня не так просто разобраться во всём этом.

— Ну что ж, Рой, — Главный был, видимо, доволен, исходом разговора, — я тебя не тороплю. Прошу только об одном: помни, что, если ты захочешь продолжать молчать, всё останется по-прежнему. На наших отношениях это не отразится. Если же ты решишь нам помочь, то сделаешь благородное дело.

Лори тут же помчался на «Запад-III», к господину Леви.

Узнав, что Лори срочно рвётся к нему, тот отпустил всех посетителей и пригласил Лори в кабинет.

— Так что слышно, Рой? Что-то затянулась наша операция. Боюсь, Джеймс Бонд не на высоте.

— Всё в порядке, господин Леви. Сегодня главный редактор прямо предложил мне помочь им в этом деле — ну, с конкурсами… Обещал сохранить всё в тайне. Я обещал подумать.

— Так, — господин Леви удовлетворённо потёр руки, — отлично. Слушай и запоминай. Подумай ещё дня три-четыре, а потом скажи, что ты можешь достать запись бесед с участниками конкурса. Из бесед всё ясно: что участников заранее обо всём предупреждали, сообщали все вопросы и ответы, что договаривались о дележе приза. Всё это записано, отпечатано на машинке, скреплено подписями. На деньги есть расписки. Есть и одна магнитофонная запись. Скажи, что назовёшь имя одного из участников, с которым договорился, он готов дать показания, но в последний момент, перед судом, а письменное обязательство об этом может дать уже теперь. Всё ясно?

— Всё.

— Да, и вот ещё что. — Господин Леви внимательно посмотрел Лори в глаза. — Скажи, что кое-кому за все эти материалы придётся заплатить. Деньги можешь взять себе. (При этих словах Лори покраснел.) Только много не проси. Они бедные, ещё откажутся. И расписок никаких не давай. Всё.

— Благодарю вас, господин Леви, спасибо.

Вот и неожиданная возможность пополнить счёт в банке! Лори стал с удовольствием раздумывать, сколько он может запросить. По мере того как он размышлял, сумма всё росла. В какой-то момент, сообразив, что зарвался, он снизил её, но постепенно опять стал увеличивать…

Слушай, Арк, — спросил он в тот же вечер своего друга, когда они сидели за скромной трапезой, приготовленной Лори, — вот есть всякие заповеди, да?

— Есть, — промычал Арк с набитым ртом.

— Там, «не убий», «не укради»… А какие ещё?

— «Возлюби ближнего»…

— О! Вот-вот! перебил Лори, — Именно! «Возлюби ближнего», А самый ближний себе я сам. Верно?

— Схоластика!

— Значит, — продолжал рассуждать Лори, — надо прежде всего заботиться о себе.

— Эгоист!

Брось ты, Арк, Какой я эгоист? Если я стану богатым, я о Кенни позабочусь. И тебя не забуду. Вы же мне близкие люди. Да я и Марку, и Роберту подкину.

— Кому?

— Неважно, ты не знаешь. Но почему я должен беречь деньги господина Леви или того же Латерна? Уж извини, каждый пробивается как может!

— Загадками говоришь, — неодобрительно заметил Арк, — Твой Леви каждое воскресенье в церковь ходит, недавно на новую ограду для кладбища сто тысяч пожертвовал.

Сколько? — Лори присвистнул. — Сто тысяч? На кладбище? Впрочем, ему только на кладбище и жертвовать. И чего это он так расщедрился?

— Без задних мыслей. Образцовый верующий… — Арк помолчал. — Кладбище приедет освящать сам архиепископ. Будет большое торжество. По всей стране «Запад-III» будет транслировать… Он опять помолчал. — По четвёртой программе.

— А, вот оно что, — сообразил Лори, — значит, миллиона полтора приставок… Это, если полчаса передача, тысяч триста принесёт. Образцовый прихожанин!

— Во всём пакость видишь. — Арк укоризненно покачал головой. — Чужды тебе благостные намерения — что у себя, что у других. Грешник.

— Грешник, Арк, грешник! Но я исправлюсь, займусь филантропией по образцу господина Леви, помогу восстановить справедливость, разоблачить обманщиков, а если мне это, по воле божьей, принесёт доход, то, значит, господь оценил мои усилия. А, Арк? Как думаешь?

— Трепач, — не по-христиански отозвался Арк.

… Лори пришёл к Латерну дня через три.

— Господин главный редактор, — сказал он, не садясь, — я подумал над вашими словами. Сомневаюсь, чтоб мне удалось вам очень помочь, но постараюсь кое-что сделать. Я узнал: Усач действительно уехал за границу.

— Очень хорошо, Рой, садись. Я не сомневался, что ты честный человек. Как ты думаешь, что можно сделать?

— Видите ли, я поговорил кое с кем. Конечно, я не стал называть имена, про вас тоже ничего не сказал. Словом, если вас интересует, можно достать записи разговоров с будущими участниками конкурса. Они официально заверены подписями, печатями, имеют регистрационный номер. Там есть и о том, как призы делить…

— Ах, они ещё и призы делили? — воскликнул Главный.

— Да, есть расписки на эти деньги. Плёнка есть одного из разговоров.

— Прекрасно! — Латерн был в восторге.

— И потом, господин главный редактор, есть один человек. Он готов дать показания. Только согласен выступить лишь перед судом, по радио говорить не будет. Но может дать вам письменное обязательство, что выступит.

— Чудесно, Рой, просто чудесно. Это всё, что надо. Более чем достаточно.

— Господин Латерн… — Лори замялся.

Главный вопросительно посмотрел на него.

— Кое-кому из ребят придётся заплатить… Они рискуют местом… И потом, для них это бизнес… Я-то понимаю.

— Да-да… — Главный нахмурился. — Как ты думаешь, во сколько это обойдётся?

Лори набрал воздуха в лёгкие. Наступал решающий момент. Или — или. Или он станет невиданным богачом, или переборщит и всё дело прогорит. В последнюю секунду десяток цифр бешено завертелся у него в голове.

— Я думаю, что семьсот пятьдесят монет будет достаточно, — хрипло выговорил он и испуганно уставился на Главного.

— Ну что ж, это приемлемо. Это можно. Зайди завтра в кассу. Я распоряжусь.

— Нет, господин Латерн, мне бы не хотелось получать эти деньги через кассу… и вообще как-то оформлять…

— Почему? — Латерн внимательно посмотрел на Лори.

— Ну, ведь я-то не смогу взять у них и принести вам расписки… Зачем же мне брать это на себя… Нет, мне не хотелось бы…

Главный задумался.

— Да, пожалуй, ты прав. Вот, получи половину сейчас. Остальные — когда будут материалы. Договорились?

— Хорошо, господин Латерн.

Лори торопливо спрятал деньги во внутренний карман.

Вот это да, размышлял он, спускаясь по лестнице. Одним махом он заработал в три раза больше, чем тогда, на конкурсе. Господину Лови он скажет, что получил гораздо меньше или вообще ничего не получил. Нет. Не поверит. Скажет — двести монет. Ох уж поскорей бы это всё кончилось!..

Лори вдруг охватила какая-то неясная тревога. Ему показалось, что путь, на который он вступил, полон ловушек, волчьих ям, неожиданных капканов, что на пути этом легко сломать шею.

Боже мой, ведь он участник самого настоящего заговора, с фальшивыми документами, подставными свидетелями, нечестно заработанными деньгами! А что произойдёт, когда разразится скандал, когда заработает огромная и сложная машина, которую запустит против своего врага господин Леви? Не размелет ли она в своих жерновах его, Лори?

Не лучше ли сейчас сбежать, выйти из этой игры?

Но как? Ведь всё это время он получал в «Западе-III» деньги и выдавал на них расписки. Господину Леви ничего не стоит всё это обнародовать, выставить Лори предателем, доносчиком, провокатором, засланным в «Правдивые вести».

А деньги, которые дал ему Латерн… На них он, правда расписки не давал, но как отрицать?

Господи, господи, в какую он попал заваруху, какую петлю надел себе на шею! Никакого выхода! Никакого!..

И даже не с кем посоветоваться. Кенни мгновенно бросит его, если он ей расскажет. Даже Арк отвернётся. А уж о других и говорить, нечего. Что делать, что же делать?

Лори был в отчаянии. Он чуть не плакал. Но потом мысли его приняли новое направление.

А что, собственно, произошло?

На что он жалуется, чего он боится? Он служащий «Запада-III», получил задание от владельца телестудии и, естественно, продолжает оплачиваться этой компанией. А если условия задания таковы, что он должен временно работать в «Правдивых вестях» и получать жалованье и там, так что ж особенного? Он ведь и там выполняет работу, да ещё какую! С утра до вечера мотается на машине. Так что деньги он и тут и там получает честно.

Вот эти семьсот пятьдесят монет от Латерна… Тут, конечно, сложней. Но, во-первых, это входит в задание и господин Леви сам разрешил ему их взять, причём он ведь не ограничивал сумму. Во-вторых, и Латерн дал их ему не задаром: он же принесёт ему материалы. Что это за материалы и что будет потом, Лори действительно не знает. Какое ему, в конце концов, до этого дело.

Ну и, в-третьих, деньги эти нигде не числятся, на них нет никаких документов, ведомостей, расписок. В самом крайнем случае можно вообще всё отрицать.

Так что с юридической стороны всё будет в порядке. Зато какие перспективы! Большая сумма, которую он тут же положит в банк, возвращение на «Запад-III» с повышением в должности, расположение господина Леви…

Но тут перед его мысленным взором возникал Латерн, суровый Кап, молчаливый Марк, Роберт со своей горячей речью… Как бы они поступили на его месте? И как смотреть потом им в глаза?

И уж совсем неизвестно откуда выплывало лицо Рибара, его горящий взгляд, гневные слова.

Сколько ни уговаривал себя Лори, что всё здорово, что всё складывается к лучшему, что надо радоваться, но будто опять какая-то злая, огромная заноза застряла в его душе и не давала ему насладиться своим счастьем.

Ночью он ворочался, стонал, что-то бормотал, пока Арк не присел к нему на постель и не спросил:

— Чего крутишься, как грешник в аду?

Лори опять невнятно забормотал, а Арк набросил на него упавшее одеяло и, что-то ворча, снова улёгся спать.

Во время очередного визита к господину Леви Лори были вручены материалы.

— Вот, — сказал владелец телестудии, — здесь всё, что ты им обещал. Если вдруг в чём-нибудь накладка, скажешь, что так дали, что проверишь. Будешь отдавать — поломайся: мол, совесть мучает, не подведёшь ли кого. Постарайся узнать, как они это используют. Действуй.

Не очень хорошо понимая, в чём заключается план, задуманный господином Леви (да и не очень этим интересуясь), Лори отправился в путь. А между тем Лори не мешало бы знать, какая роль была уготована ему его благодетелем. План Леви был дьявольским планом, и над ним немало потрудились его тайные советники и советчики.

Были составлены записи бесед Усача и двух-трёх кандидатов на участие в конкурсах. В этих беседах всё соответствовало истине: вопросы, ответы, инструктаж, договорённость. Всё, кроме самих кандидатов. Таких людей никогда не существовало. Были записи и других бесед, когда речь шла о действительных участниках конкурсов. Вопросы и ответы были те же, что на конкурсе, но в них были сделаны еле заметные ошибки, оговорки, сводившие на нет ценность такой беседы как юридического доказательства.

Предполагалось, что когда «Правдивые вести» представят эти записи в виде доказательств недобросовестности устроителей конкурсов, можно будет обвинить их в фальсификации. Ведь некоторых упоминавшихся в беседе людей не существовало, а в отношении других бесед можно было сказать, что они искусственно состряпаны, на основе вопросов и ответов, записанных на состоявшихся конкурсах. Содержавшиеся же в них ошибки лишь подтвердят топорность работы.

Далее. Все подписи ответственных сотрудников «Запада-III»? подтверждавших подлинность документов, были искусно подделаны.

Наконец — и это главное, — документы были напечатаны на пишущей машинке, которую позже подкинут на склад «Правдивых вестей», где хранится всякая рухлядь, которой никто не пользуется.

Во время следствия её найдёт полиция, и это будет решающим доказательством.

Но и это не всё.

Наиболее хитрый удар Леви наносил с помощью свидетеля, якобы согласившегося выступить перед судом. Весь фокус заключался в том, что свидетель этот был настоящим. Но в то же время это был один из немногих, чтобы не сказать единственный, кто участвовал в конкурсе честно, ни в каких махинациях замешан не был и действительно ответил на все вопросы, ранее ему неизвестные.

Это был молодой, очень талантливый и пользовавшийся большим уважением преподаватель математики городского колледжа.

Письмо с обязательством выступить было напечатано на бумаге, на которой стояла ловко подделанная подпись. Добыть образец её было не трудно: когда он участвовал в конкурсе, а затем получал приз, его заставляли много раз расписываться.

Предполагалось, что когда, рассчитывая на сенсационный эффект, «Правдивые вести» вызовут свидетеля, он с возмущением будет от всего отрекаться и настаивать на том, что конкурсы проводились честно. (В чём — в отношении себя — будет абсолютно прав.) Когда же радиостанция предъявит его обязательство, то сделает это, вероятно, сначала ему лично и лишь затем в суде. Этот шаг можно будет истолковать как попытку шантажа. Мол, подделали обязательство, подпись, а когда он начал отрицать, стали его запугивать, что предъявит документ в суд.

Можно себе представить, какой шум поднимет преподаватель!..

Что касается плёнки, то это была запись разговора Усача с одним из участников. То был ловкий монтаж, составленный из кусков, вырванных из разговоров на официальном конкурсе и умело подтасованных. Всё было записано на плёнке, которой обычно пользовались на радиостанции.

Теперь план был в стадии осуществления. Машинка заброшена на склад, документы изготовлены и с помощью Лори направлены в стан врага, адвокаты и юристы «Запада-III» стояли, что называется, на старте.

Оставалось ждать, когда «Правдивые вести» попадутся в расставленную для них ловушку.

Главную роль в этих планах играл Лори. Но именно он меньше всего знал о них.

В тот же вечер Лори отдал все документы господину Латерну и получил причитавшуюся ему вторую половину денег.

Тем временем жизнь шла своим чередом. «Правдолюбцы» продолжали свою разоблачительную деятельность. В воскресенье предстояли большие автомобильные гонки, и главный редактор одному ему ведомыми путями узнал, что один из гонщиков будет выступать на шинах «маккензи»; учитывая особенности трассы, это могло иметь чрезвычайно опасные последствия. Шины эти вообще не годились для гонок, но якобы что-то было сделано, и теперь состязания должны были доказать высокое качество материала.

Несколько гонщиков уже отказались, несмотря на солидное вознаграждение, «представлять» фирму «Маккензи». Наконец нашёлся один — Лоутон, — очень опытный, но отнюдь не молодой. Несколько лет назад он ушёл на покой, сколотив кое-какой капиталец. Однако в какой-то проклятый для него день он зашёл в «Зодиак» и выиграл крупную сумму в рулетку. Следующий день оказался ещё более роковым — он снова выиграл. С тех пор он почти всё время проигрывал, но постоянно торчал в игорных домах. От него ушла жена, он продал свой дом, стал пить, опустился. По вечерам, сидя где-нибудь в ресторане — его охотно приглашали за столик, как-никак он был гонщик с мировым именем, — Лоутон вспоминал прошлое. И в этих рассказах его громкие победы на автотрассах всех континентов занимали куда меньше места, чем история двух победных дней в игорных залах «Зодиака».

Когда фирма «Маккензи» предложила ему пятьдесят тысяч за участие в гонках на автомобиле, снабжённом её шинами, даже Лоутон заколебался. Но цифра 75 000 решила дело.

В тот же день Лоутон начал деятельно готовиться. Он с утра до вечера вместе с механиками возился возле гоночной «талбот». А вечером… вечером шёл куда-нибудь в тихий бар и в одиночку напивался. Именно там его застал, совершенно случайно, один из репортёров «Правдивых вестей».

Рассказ об этой встрече Лори услышал как-то в столовой радиостанции, обедая там с Марком и Робертом. Свободных мест было мало, и репортёр — его звали Шор — присел за их столик.

В «Правдивых вестях» царили иные нравы, нежели на «Западе-III», где начальство от рядовых сотрудников, а тех, в свою очередь, от рабочих, подсобников и т. п. отделяла пропасть. На радио все были равны в неслужебные часы, и случалось, что в столовую заходил пообедать даже сам главный редактор.

И разговаривать с мальчишками из экспедиции Шор, ведущий репортёр, не считал для себя зазорным.

Лори всегда очень любил автогонки и они с Кенни частенько ходили смотреть на них. Около Сто первого, по дну высохшего солёного озера, пролегала одна из лучших трасс в стране и автогонки устраивались здесь нередко.

Все эти закулисные истории с фирмами, финансировавшими ради рекламы различных гонщиков, были ему, как и огромному большинству зрителей, неведомы. А тем более совсем уж законспирированная афера с шинами «маккензи». Наоборот любителей автоспорта взволновало известие о том, что гордость Сто первого, прославленный Лоутон, вновь выходит на старт. Кстати, и фирма «Маккензи» не поскупилась на рекламу. В её интересах было привлечь как можно больше внимания к своей продукции. Поэтому молча с удивлением и недоверием, прислушивался к тому, что рассказывал Шор Роберту и Марку.

У репортёра была особая манера говорить — быстро, пропуская слова, а то и фразы, чем-то отвлекаясь, уснащая речь необычными сравнениями и эпитетами.

— Прихожу в «Глобус»… тоже мне бар, какая-то квадротура!.. Он сидит, старичок, пьёт… Бутылок — как дедов-морозов на рождество, только с пустыми мешками. Сажусь. А он отвечает: «Пожалуйста». Угощаю — пьёт. Ещё — пьёт. Ещё — пьёт… Не то что сорок шесть, ему все пятьдесят шесть дать! Морщины — что грядки на огороде. Из кожи сапоги делай. Волосы — трасса слаломная, только флажков нет. Птица. Сидим. Пьём.

Шор остановился, чтобы прожевать бифштекс.

Марк, Роберт и Лори терпеливо ждали продолжения этого странного рассказа.

— Шины-то «маккензи», — неожиданно начал объяснять репортёр, — барахло. На них только на тот свет въезжать или из воды вместо круга спасаться. А в гонках лучше босиком участвовать. Словом, как я ему бак горючим заправил, началась отдача… Слушаю, уши, что бельё на сушке, развесил. И надо же, в кармане у меня диктофончик! Включил микрофон он в галстучной заколке. Лоутон языком мелет, а машинка крутится. Потом думаю: свинство. Я свинья. Верно, ребята?

— Верно, изрёк Марк.

— Да, не очень-то благородно, — покачал головой Роберт.

Лори промолчал.

Свинья, — удовлетворённо констатировал Шор. — Так я машинку выключил. А потом что было, Шехеразада не придумает! Но это на десерт… Толкует мне… А я говорю: «Как же так?» Он — своё…

— Да что он толкует-то? — не выдержал Роберт.

— А? Ты что, сито на разговор? Ничего не слышишь? — рассердился Шор. — Я же объясняю, что он говорит. Что если б у него в банке хоть сто монет лежало, он бы в жизни не согласился. А ради семидесяти пяти тысяч можно и вообще без шин смотаться. Говорит, потом год на них играть будет. Шиш! На неделю ему хватит. «Зачем?» — спрашиваю.

— Что спрашиваете-то? — опять не выдержал Роберт.

Шор с недоумением уставился на него.

— Как что? Спрашиваю, зачем он рискует, глухая тетеря! Не умеешь слушать — иди купи очки! «А на что жрать? — говорит. — Пить-то, говорит, я всегда смогу — добрые люди не перевелись. Все подносят. А вот жрать на что?» Я говорю: «На том свете без еды можно обойтись. Там жратва не нужна». Он опять своё: «А вдруг, не дай бог, жить останусь. Что ж тогда, с голода подыхать?» Я своё: «Значит, помереть хочешь, чтоб жить было на что?» Смеёмся. Смеёмся. Смеёмся. Потом он смотрит на меня. Вижу плачет. Или спьяну, или с чего? Говорит: «Я — чёрт с ним, мне туда дорога. За людей боюсь. Как вылетит мой «талбот» на этих проклятых резинках за борт, да ещё, не дай бог, взорвётся, так считай, полсотни зрителей нету. Я такие вещи видел!» — «Почему так может быть?» — спрашиваю, а самого страх словно пена в ванне окатывает. Смеётся. «А вот застопорит машину передо мной. Что делать? Слева другие идут. Значит, одно из двух: или налетай на него — это каюк, или обходи справа. Между бортом и препятствием, Нормально, говорит, я б так и сделал. И уж будь покоен, Лоутон машину змеёй протянет. Только не на «маккензи». На «маккензи» не пройдёт. Это верный прыжочек за борт! А за бортом народ понатыкан, как волосы в сапожной щётке…» Поспорили. Я говорю: «Брось! Нет денег — иди к нам на станцию, механиком в гараж». А он смотрит, и, чудесное дело, глаза трезвые, как у крота. «Я Лоутон, у меня своя гордость есть, говорит, пусть я подонком подохну, но Лоутоном, а не шоферишкой или там механиком!» Посидели, я его домой на плече дотащил. Тяжёлый, чёрт, как мешок с грехами… Дома сбросил на кровать, даже раздевать не стал — думал, он совсем спит» А он вдруг как меня схватит за лацканы, как притянет к себе! Ручищи у него — что щупальца осьминожьи. Глаза открыл, ясные-ясные, и шепчет мне в самое ухо: «Ты честный парень, знаю, честный, не то что эти свиньи… Лоутон, думаешь совсем бутылка винная? Да? Я, брат, видел, видел микрофончик, и как выключил, тоже видел. Лоутон всё видит. А ты честный…» Потом глаза закрыл, как очки гоночные опустил, и захрапел. Он мне теми словами душу всю перевернул… Пошёл к главному, докладываю. Всё. И про диктофон сказал. Думал, врежет. Подумал. Махнул рукой: «Правильно, хоть и глупо. Но мы не «Запад-III», нам такие методы не годятся. А по поводу гонки без ссылки на этот разговор выступим». Сейчас побегу готовить речугу…

Лори внимательно слушал Шора. Однако вся эта история показалась ему фантастической. Предположим, шины «маккензи» и не самые лучшие, но это ещё не значит, что должны происходить какие-то происшествия. Они, конечно, нередки на автогонках, но и необязательны, в конце концов. А уж такой опытный гонщик, как Лоутон, сумеет в случае чего сделать что надо. Так что, скорей всего, просто шор хочет использовать это дело для обычной агитации «правдолюбцев».

Он молча слушал, как возмущался Роберт:

— Вот подлецы! лишь бы товар свой сбыть! Готовы человеком пожертвовать, а то и полсотней. Небось на каждой голове по миллиону на своих шинах заработают! Да разве только «Маккензи»? Все они такие… — И он сделал неопределённый жест рукой.

— Я бы их… — мрачно сказал Марк и с силой ударил могучим кулаком в ладонь другой руки.

«Всё это ерунда, — думал Лори. Единственное, что поразило его, это отказ Шора от диктофона. — Вот дурак, небось Лем уж сумел бы воспользоваться таким репортажем. Уж он бы всё выжал из этого уникального интервью. Но и Шор опытный. Наверное, даже опытнее и ловчее Лема, а выключил микрофон. Почему? Может, для него есть что-то поважнее сенсационного репортажа. Что?»

Как-то Лори рассказали такую историю.

Работал в «Правдивых вестях» комментатор Гуларт. По общему свидетельству, это был один из сильнейших радио— и телекомментаторов страны. Он был остроумен, находчив, очень образован, знал четыре языка. Окончив экономический факультет, он тем не менее опубликовал два романа и книгу стихов. Он был одним из старейших работников «Правдивых вестей», пришедшим туда ещё при первом хозяине — чудаковатом миллионере. Он многим отличался от других сотрудников радиостанции. Хотя бы тем, что имел особняк, виллу в горах, два автомобиля, а в банке у него наверняка лежало больше денег, чем У всех его коллег, вместе взятых. Он не одобрял коммунистов, «левых», но и не любил «правых». Он просто был честный человек, старавшийся держаться подальше от политики. И, разоблачая в своих блестящих фельетонах жуликов и преступников, комментируя городские события, спектакли кинопремьеры, выставки, он считал, что в политику не вмешивается.

Но однажды политика постучалась к нему в дверь.

Началось всё с совершенного пустяка. В городском театре состоялась премьера какой-то оперетки. Оперетка была ерундовой, о ней не стоило бы и говорить, но внимание она привлекла большое. Дело в том, что в главной роли выступала не просто бездарная, а, как написал позже в своём фельетоне Гуларт, «воинствующе бездарная» певичка. Директор театра, хотя её рекомендовали влиятельные лица, посидев на репетиции двадцать минут, сбежал, заткнув уши. На него стали нажимать, но он понимал: выпусти певичку на сцену, и с репутацией театра будет навсегда покончено.

Тогда покровитель певички, самый богатый и могущественный человек в городе, просто купил театр со всеми потрохами, выгнал директора и режиссёра и приказал отдать главную роль своей протеже. Запротестовал автор оперетты, но когда он увидел чек, предложенный ему за исключительные права на его произведение, он перестал возражать.

Запротестовали актёры. Их вышвырнули на улицу, набрали новую труппу — слава богу, безработных служителей муз в стране было более чех достаточно.

Премьера состоялась и, хотя основными зрителями были приглашённые миллионером друзья, окончилась полным провалом.

Присутствовавший на спектакле Гуларт, вернувшись домой, написал один из самых своих ядовитых и блестящих фельетонов, который передали в эфир «Правдивые вести», а на следующий день перепечатали семьдесят пять газет.

Певичке пришлось уехать из города, а её покровитель поклялся, что рассчитается с журналистом.

Он был достаточно опытен и умён, чтобы не идти напролом. Будучи слишком известной фигурой, Гуларт представлял собой немалую силу. Однако деньги, особенно когда их много, были ещё сильней. Сначала начало сокращаться число газет, печатавших Гуларта. Под разными предлогами они отказывались перепечатывать его материалы. Вернув неустойку, прекратили печатать, его книги два издательства. На предыдущие книги, хоть и вышли они давно, вдруг появились разгромные отзывы.

Гуларт недоумевал. Разобравшись, в чём дело, начал бороться. Собрав огромный материал о разных не очень чистых делах «первого человека в городе», он выступил по радио с серией комментариев.

Это стало началом конца. Адвокаты миллионера, обвинив Гуларта в клевете и искажении фактов, привлекли его к ответственности. Началась судебная тяжба. Свидетели Гуларта один за другим уезжали из города, отказывались от своих показаний, прятались. Судьи вели дело явно пристрастно. Денег не хватало.

Гуларт продал виллу, особняк, машину. Друзья и «Правдивые вести» помогали ему чем могли, собирали средства, устраивали собрания в его защиту, разоблачали подоплёку всего этого дела по радио.

Но, в конце концов, настал день, когда суд последней инстанции приговорил Гуларта к десяти тысячам штрафа и пяти годам тюрьмы.

В тот день миллионер устроил у себя дома ужин, причём камины в его огромном дворце топились книгами Гуларта…

Финал этой истории показался Лори несколько неожиданным. В тюрьме Гуларт подал заявление и был принят в члены коммунистической партии. Теперь (ему оставалось сидеть один год) он использовал своё право на одно письмо в месяц не для переписки с женой и сыном, а для отправки в «Правдивые вести» очередной статьи. Статьи его были такими же блестящими, как прежде, но касались они теперь не спектаклей и фильмов и не городских событий. Это были комментарии по вопросам внешней и внутренней политики страны. Тонкие, мудрые комментарии человека, прозревшего хоть и поздно, но навсегда.

От гонораров Гуларт, теперь человек разорённый, категорически отказывался в пользу «Правдивых вестей». И хотя многие сотрудники никогда не видели его, Гуларт считался столпом радиостанции и одним из лучших её сотрудников.

В «Правдивых вестях» работали люди, обладавшие если и не таким опытом, блеском и именем, как Гуларт, то не намного меньшим. Они без труда могли бы зарабатывать вдвое-втрое больше на том же «Западе-III». Их бы туда с удовольствием взяли. Некоторых не раз пытались переманить. Но они не идут. Остаются в «Правдивых вестях», где труднее, хуже, беднее, где нет ни тех возможностей, ни тех денег, которые они могли бы иметь.

Неужели есть что-то важнее денег и того, что они дают?

Ну, любовь… Это Лори понимал. За то, чтобы отказаться от Кенни, он бы и десять тысяч не взял. Или родители, дом свой… но ведь здесь речь шла о других людях, о чужих делах. Пускай каждый заботится о себе. Почему Лори должен беспокоиться о каком-то старом гонщике или повесившемся налоговом инспекторе, о рабочих, которым уменьшили зарплату, или Рибаре, который не хочет воевать и потому угодил в тюрьму?..

А о нём кто-нибудь думал, когда у него сгорел дом, погибли родители? Кто-нибудь поинтересовался его судьбой? И вообще, кто здесь думает о других, кроме таких чудаков, как эти «правдолюбцы»? Каждый думает лишь о себе.

Видно, так устроен мир. И ничего в нём изменить нельзя. Даже бог — Арк тому свидетель — помогает том, кто силён, богат, таким, как господин Леви или Гелиор, а не таким, как он Лори. Вот когда и он станет Гелиором, тогда и ему все будут улыбаться, даже тюремные надзиратели. Только пробиваться-то нужно самому. Зубами и когтями. Где уж тут думать о других…

А «правдолюбцы» думают. И они не старые дамы из филантропического общества, не наивные младенцы и не дураки, Они умные, опытные, энергичные ребята, знающие все ходы и выходы. Их не обманешь, не проведёшь. В то же время отдают свои силы какому-то пустому делу, пустякам. Эта мысль не давала Лори покоя. А то, что она не давала покоя, в свою очередь, раздражало его. Словно он в чём-то виноват! Ни в чём! Ни я чем! Все это глупости. Они делают своё дело, он — своё. Никому не мешает.

И всё же он ощущал порой непонятное чувство вины.

Выступление Шора состоялось в субботу. У микрофона его нельзя было узнать. Он говорил сдержанно, уверенно, спокойно. Сообщил, что в воскресенье состоятся очередные гонки, что, к сожалению, из-за алчности автомобильных фирм, выставляющих на них свои машины в целях рекламы, часты катастрофы. Что жить гонщиков, а порой и зрителей подвергается постоянной опасности, но это совершенно не волнует фабрикантов автомобилей. Наоборот, сенсационная гибель гонщика привлекает всеобщее внимание, об этом пишут все газеты. И это ещё больше способствует рекламе фирмы. В погоне за риском, за остротой зрелища организаторы гонок пренебрегают элементарными правилами безопасности.

Шор напомнил длинный список соревнований, закончившихся катастрофами, в том числе и здесь, в Сто первом; приводил имена, даты, число погибших гонщиков и зрителей.

В заключение он предупреждал, что и в воскресенье могут произойти драматические события, что некоторые фирмы, спекулируя на известных именах, стремятся разрекламировать свою, далёкую от совершенства, продукцию и что это может привести к печальным результатам. Никаких имён и названий он не приводил, чтобы не дать фирме «Маккензи» повода к судебному делу по обвинению в клевете.

Но всем всё быт ясно.

Шор призывал истинных любителей автоспорта выступить в печати, по радио с протестом, с требованием превратить, наконец, смертоубийство, неким ныне являются автогонки, в подлинно спортивные состязания.

В воскресенье утром «Правдивые вести» передали в эфир несколько писем, поступивших в поддержку Шора.

А за два часа до состязаний, которые должны были транслироваться по четвёртой программе «Запада-III», телестанция показала выступления некоторых организаторов соревнований, директоров автомобильных фирм, спортивных комментаторов, гневно осудивших «Правдивые вести» за их «пропагандистскую» передачу и заверивших, что успешное проведение автогонок и высокий спортивный уровень явятся лучшим ответом на грязные инсинуации одной малоуважаемой радиостанции…

Глава восьмая ГОНКИ

На этот раз воскресный день начался неудачно. С утра шёл частый, неприятный дождь, дул прохладный ветер, к тому же всё время менявший направление. Прохожих было мало. Зато игорные дома набиты битком. В такую погоду люди предпочитали потолкаться если не за зелёными столами, так хоть возле них, пусть в жаре и духоте, зато не на ветру под дождём.

Рестораны и бары тоже были переполнены.

Но это длилось лишь до двух часов. В два часа бо́льшая часть жителей да и приезжих отправилась смотреть автогонки.

К тому же и совсем уж обнаглевшая погода установилась. Дождь перестал, выглянуло солнце, тучи разбежались. От асфальта шёл лёгкий парок. В свежем воздухе ещё носился запах дождя и ветра, по его оттеснял крепкий аромат нагревающегося солнцем дерева, мокрой травы, бензина.

Улицы, обычно уставленные с двух сторон бесконечными вереницами машин, опустели. Машины с их владельцами покинули город и, отъехав километров десять, выстроились пёстрыми квадратами на склонах холмов.

Внутри, между холмами, лежало бывшее солёное озеро, теперь высохшее и ставшее идеальной автотрассой. Дорога, но которой должны были ехать гонщики, проходила по внешнему обводу бывшего озера. Порой холмы скрывали её от одних зрителей, порой от других, но в общем, располагая хорошим биноклем, можно было наблюдать большинство участков гонки.

Вдоль трассы с внешней стороны, защищая публику, шла метровая бетонная стенка. Защита эта была по существу мифическая. Если в стенку ударялась машина, она обычно подпрыгивала метров на пять, а потом, словно бомба, вылетала наружу. Длина трассы была велика, и поэтому зрители стояли не очень компактными группами. Так что происшествия, случавшиеся на гонках, как правило, оканчивались трагедией лишь для гонщиков. Но в истории Сто первого было три-четыре случая, когда несколько человек из публики заплатили жизнью за удовольствие наблюдать соревнования. Впрочем, на некоторых участках, там, где трасса была особенно хорошо видна, толпа стояла вдоль стенки густо.

Кругом трассы были разбросаны летние выездные рестораны и бары, кое-где возле сувенирных киосков шла бойкая торговля козырьками и брелоками с эмблемами участвующих в гонке фирм, зажигалками, открытками, всякой мелочью.

На изящно оформленных пьедесталах, сверкая лаком и хромом, застыли автомобили, выставленные здесь многими фирмами и неизменно окружённые любопытными.

Там, где толпа зрителей была особенно густой, возвышались две гигантские рекламные шины «маккензи», вызывавшие своими размерами всеобщее восхищение и изумление. Большие таблицы у подножия шин рассказывали на трёх языках об их несравненных достоинствах.

Зрители были разные.

Деловые люди, пришедшие сюда посмотреть, как будут вести себя соревнующиеся машины (а также гонщики), поговорить со специалистами — словом, поинтересоваться коммерческой и технической сторонами гонок.

Снобы. Те, элегантные и равнодушные, прибыли сюда показать себя, своих жён, детей, любовниц, костюмы, шляпы, как когда-то на скачках. Они прогуливались взад-вперёд, делая вид, что увлечены разговорами, деланно и громко смеясь, но при этом зорко наблюдая, смотрят ли на них.

Истинные любители. Вооружённые биноклями, складными стульями, козырьками, транзисторными приёмниками и бумажными пакетами с продовольствием, они пришли загодя и постарались занять наиболее выгодные позиции.

Были ещё туристы, которые ничего не понимали, по которым сказали, что Сто первый не менее знаменит своими автогонками, чем игорными домами, и что «побывать в Сто первом и не увидеть гонок — это то же самое, что быть в Мадриде и не присутствовать на корриде!».

Большими разноязычными группами они бродили по холмам, стараясь не слишком отдаляться от своих гигантских кремовых автобусов, напоминавших в этом краю выброшенные на зелёные мели океанские лайнеры.

И были ещё такие, как Лори с Кенни, приехавшие весело провести день друг с другом. Выпить пива, съесть огромное количество бутербродов, потолкаться в толпе, себя показать и людей посмотреть, а главное, увидеть автогонки.

У Лори была ещё одна тайная мысль.

Он хотел в понедельник, завтракая, как всегда, с Марком и Робертом, небрежно бросить: «Да, я ведь был на гонках. Здорово! Молодец этот Лоутон. Старый-старый, а всех обштопал! Правда, у него машина дай бог — «талбот-супер» и шины «маккензи»!» Интересно, что они ему скажут, эти «правдолюбцы», со всеми своими заговорами и интригами, которые они видят за каждым кустом! И уж совсем было бы здорово, чтобы там оказался Шор. Можно себе представить, какие письма он получит на следующий день после гонок!

Правда, вряд ли Лоутон займёт первое место, надо на вещи смотреть трезво. Но если он даже войдёт в первую десятку, то и это будет неплохо.

Лори и Кенни прибыли за полтора часа до начала. Они хотели окунуться в эту атмосферу, хоть немного почувствовать предстартовую лихорадку.

В нескольких местах вдоль трассы над толпой возвышались трёхногие башни, напоминавшие марсиан из романа Уэллса. Там стояли телекамеры и развевались синие флаги с красными буквами — «Запад-III».

Лори подходил к башням, приветствовал своих бывших сослуживцев, обменивался с ними прогнозами гонок, шутил.

Долго стояли с Кенни у старта. Здесь шла лихорадочная суета. Как всегда бывает, многих дней подготовки не хватило, и в последний момент возникали всё новые проблемы.

На бетонной трибуне уже собирались судьи, администраторы, представители фирм, журналисты, почётные гости.

Внизу врачи разворачивали целый полевой госпиталь. Механики, тренеры, гонщики в белых и серых халатах, в красных, жёлтых полосатых робах, в чёрных и белых гоночных костюмах суетились возле машин, окружали заправочный пункт, то и дело метались между трибуной и местом старта.

Машины, напоминавшие огромных разноцветных жуков с четырьмя широко расставленными лапами, застыли в грозной неподвижности.

Лишь порой над холмами возносился неистовый грохот опробуемого мотора и через минуту затихал, а голубой дымок рассеивался в воздухе.

Зрители всё прибывали. Они уже довольно плотной стеной стояли у трибуны. Хотя были места вдоль трассы, с которых было куда лучше видно, но какая-то традиция заставляла многих тесниться поближе и финишу.

Тем временем погода совсем разошлась.

Солнце, разделавшись с тучами и разогнав их, хозяйским оком оглядело распростёртую под ним землю и, сообразив, что центром мироздания является сейчас это высохшее озеро, направило сюда всю силу своих лучей.

Ещё недавно тёмная от дождя поверхность трассы посветлела, побелел бетон защитной стенки, заиграли всеми оттенками зелёного цвета холмы.

Словно рассыпанные карамельки, блестели лакированными крышами бессчётные стада автомобилей.

Толпа, сбросив тёмные плащи, головные накидки, шляпы, запестрела яркими платьями, куртками, кофточками. Всё стало привычным, весёлым, радостным.

И только гоночные машины и окружавшие их люди казались какими-то будничными, чужими на этом празднике.

Они пришли сюда не развлекаться, не отдыхать, а работать. Уж кто-кто, а они-то, все эти тренеры, механики, гонщики, помощники, хорошо знали, какая это работа!

Им было не до солнца, не до голубых бездонных небес там, далеко вверху. Они стояли на земле, у них были земные дела — тяжёлые, трудные и опасные.

Нет, им некогда отвлекаться.

Да и толпа их мало интересовала. Много ли зрителей или мало, они получат столько денег, сколько даст им занятое место. Вот занять место получше — это и было главным. А под дождём, под солнцем, при ветре или песчаной буре, в присутствии тысяч или десятков человек — неважно.

Из репродукторов, торчавших на длинных шестах вдоль трассы, раздался густой звук гонга — пять минут до начала.

Народ хлынул к бетонной стенке. Завозились операторы на своих марсианских вышках, на трибуне суета усилилась. Комиссар гонок с клетчатым флажком в руке поднялся на башенку.

Гонщики пристёгивали шлемы, занимали места в машинах, что-то нажимали, дёргали, проверяли, обменивались последними словами с тренерами, стоявшими в нескольких метрах позади выстроившихся машин.

Было что-то грозное и устрашающее в этой неподвижной молчаливой толпе гигантских стальных жуков, которые через минуту огласят воздух диким рёвом своих могучих двигателей и помчатся со скоростью снарядов по уходящей вдаль бурой дороге.

Но пока над зелёными холмами, над ровной поверхностью озера, над застывшими в напряжении людьми нависла густая, тяжёлая тишина.

Из репродуктора долетало нараставшее щёлканье. Затем раздался хриплый голос: «Пять… четыре… три… два…» Прозвучал колокол.

Казалось, над озером взорвалась атомная бомба. Неистовый грохот потряс всё вокруг. Голубые пары на мгновение заволокли разноцветное стадо автомобилей, а затем из этой грохочущей, туманной, колышущейся массы стали, словно цветные молнии, вылетать машины.

Промелькнув в мгновение ока мимо трибуны, они уменьшались с головокружительной быстротой и через несколько секунд превращались в крошечную точку где-то в десятках километров, на другом конце озера.

Холмы скрывали машины; потом изгибы трассы снова выносили их на глаза зрителей, и опять их проглатывали зелёные склоны.

Пройти нужно было тысячу пятьсот километров — пятнадцать стокилометровых кругов. Сначала все тридцать машин — чёрных, красных, жёлтых, голубых, с огромными номерами на боках — шли довольно плотной массой.

Потом начали растягиваться.

Потом начали выбывать.

Вот заглох двигатель у номера восемнадцатого, и гонщик, отчаянно ругаясь, крутился около машины. Вот вылетела с трассы и, дважды перевернувшись, застыла на боку номер двадцать четыре. Водитель, успевший выскочить, пока машина ещё летела в воздухе, сел рядом, потирая ушибленное плечо, и терпеливо дожидался помощи.

Умчалась на другой конец озера, завывая сиреной, «скорая помощь»; поехала к заглохшей машине походная мастерская…

Первый период напряжения прошёл. Люди отходили от бетонной стенки, садились на траву завтракать, пили пиво. Слышались крики, смех.

А гигантские жуки всё неслись и неслись. Их гул нарастал, на какое-то мгновение покрывал все шумы и снова удалялся. Наступала относительная тишина, но вскоре вновь приближался грохот.

Лори и Кенни стояли около самой стенки. Они только что плотно закусили, уничтожив немыслимое количество бутербродов, запив их двумя литрами молока. Теперь, снова сильные и бодрые, они готовы были смотреть гонки.

Из репродуктора без конца трещал голос комментатора, рассказывающего об общем положении на трассе. Лори интересовала машина номер девять, «талбот-супер» на шинах «маккензи», которую вёл Лоутон. Сейчас она шла двенадцатой. Но Лоутон уже обошёл шесть конкурентов и приближался к седьмому.

— Ну что ты скажешь, а? — Лори был весь в волнении, — Он их всех обставит!

— Кто? — Кенни, которая мало что понимала в автомобильном спорте, как и в спорте вообще, заразившись общим возбуждением, подпрыгивала на месте, то и дело вцеплялась Лори в плечо, вскрикивала, хлопала в ладоши.

— Да не суетись ты! — недовольно остановил её Лори. — Вон смотри, под номером девять… Видишь, голубая. Это «талбот-супер» с мотором V-8, Шины «маккензи». На ней Лоутон тот знаменитый Лоутон из Сто первого… Он последнее время не выступал. Ему уже за сорок пять. Но ты посмотри, как шпарит!

— Вижу, вижу, вон та синяя…

— Не синяя, чёрт возьми, а голубая! Ты что, считать не умеешь? Номер девять, номер девять!..

Между тем машины всё неслись. Они растянулись теперь длинной вереницей и напоминали цветные бусинки, ожерельем одевшие озеро.

Сошли ещё трое претендентов. За одной из машин вдруг потянулся чёрный шлейф дыма. Гонщик затормозил и выскочил незадолго до того, как автомобиль взорвался, разбросав по трассе шипящие обломки.

У другого что-то случилось с рулевым управлением. Его машина неожиданно съехала с трассы и начала колесить по озеру, беспорядочно меняя направление, пока не остановилась. У третьей отказало колесо. Ровный грохот несущихся автомобилей теперь регулярно налетал на то место, где за бетонной стенкой стояли Лори и Кенни. Из репродуктора, ни на мгновение не умолкая, нёсся хриплый голос диктора:

— … Впереди по-прежнему Лонжин на «феррари», номер два… Смотрите, смотрите, в каком великолепном стиле он проходит вираж!.. «Феррари» подарила нам в этом году великолепную коллекцию кабриолетов от лазурно-голубого до чёрного с «арктическим льдом»… А вот к номеру два приближается номер шесть… номер шесть! Это Лукс на «ягуаре». Прославленная марка, любимая марка миллионеров!.. Ай да Лукс, он скоро выйдет вперёд! Но что это? Его самого обходят? Обходят! Обходят! Кто же это? Робен! Да-да, Робен, номер четырнадцать, на «альфа-ромео» — несравненная марка спортивных машин, побившая в новом сезоне все рекорды изящества своей «Белой ланью»… И все, все лидеры идут на шинах «денлоп»! Побеждают шины «денлоп»! Самые прочные шины в мире!..

— Сейчас он расквасит себе нос, честное слово, — бормотал Лори, следя, как машина с огромной цифрой «2» в белом круге завершала смелый поворот на двух колёсах.

Визг доносился даже до того места, где они стояли. Но всё обошлось благополучно. Лонжин исчез вдали, за ним промелькнул Робен, Лукс, другие гонщики, все на одно лицо в своих красных, белых, чёрных шлемах, в огромных очках. Пронёсся Лоутон…

— «Талбот-супер», номер девять, пилотируемый нашим прославленным земляком, ветераном Лоутоном, теперь переместился на пятое место. «Талбот» идёт на шинах «маккензи», самых лёгких, самых дешёвых в мире! А вот номер один, смотрите, он вступил в отчаянную борьбу с номером тридцать! Первый номер с последним!.. Как это драматично! Как чудесно! Смо… Смотрите! Что это? Номер один потерял управление… Потерял управление… Вот он заносится поперёк трассы! Чудом! Чудом обходит его тридцатый. Какое мастерство! Ещё бы немного, и была бы катастрофа. Но тридцатый на «мерседесе». «Мерседес» — королева удобства! Комфорт, красота и прочность, слитые воедино! А номер одни… Да, там что-то случилось. Машину оттаскивают в кювет, гонщика кладут на носилки… Что ж, автогонки не фигурное катание. Это спорт отважных и мужественных! Да, игра стоит свеч. Победителю достанется миллион! Кстати, о свечах зажигания. Нет лучше, чем «Чемпион»… Король автомобильных свечей!..

Лори и Кенни устали стоять. Они отошли на склон холма, легли на зелёную траву, устремив взгляд в синее жаркое небо. Гонщикам оставалось пройти ещё семь кругов.

— Да, — задумчиво рассуждал Лори, — миллион! Миллион за несколько часов быстрой езды. Мне, чтоб заработать миллион, нужно колесить на моём пикапе лет двести… А если даже не прийти первым?.. Вот я знаю, что Лоутон, приди он хоть последним, получит семьдесят пять тысяч! Тоже неплохо!

— Но, — рассудительно заметила Кенни, — чтоб получать семьдесят пять тысяч за гонки, надо иметь имя Лоутона. А чтоб иметь имя Лоутона, надо было выиграть много гонок до этого.

— Что правда, то правда, — согласился Лори, ему было лень спорить.

Жара, ровный гул моторов, скороговорка диктора, разносимая репродуктором, обильная еда, голубое небо над головой, пьянящий аромат травы клонили к покою.

Кенни тихо гладила ему волосы, она лежала рядом. ЕГО девушка, такая красивая и влюблённая. Впереди был вечер с ней. В банке на его личном текущем, счету лежат приличные деньги, а когда он выполнит это проклятое задание, то получит ещё. И должность хорошую. Купит машину…

Хороша всё-таки жизнь! Но хороша, когда всё есть. Конечно, всё, что он имеет, это пустяки по сравнению с богатством господина Леви, даже по сравнению с семьюдесятью пятью тысячами Лоутона. Но, в конце концов, он только начинает.

И как интересно получается. Если люди живут честно, по правде, как его родители, например, как этот Рибар, не захотевший воевать, то, в общем-то, они не очень многого добиваются. Если же становятся подлецами, как Леви или Гелиор — тюремный миллионер, — то купаются в золоте. Лори испугался. Впервые он позволил себе, пусть мысленно, назвать Леви подлецом. Продолжая размышлять, дошёл и до себя. Пока всё было по правилам, у него только ветер в карманах свистел. Когда же влез в конкурсы, не очень-то честные, сразу завелись деньжата. Далее, с этим заданием, которое уж совсем, откровенно говоря не того… (Лори не стремился найти подходящее слово) он стал и станет ещё богаче.

Всё это, конечно, плохо, но так уж устроена жизнь, и, если не хочешь оказаться в дураках, надо подчиниться её законам, Не он же их устанавливал…

— Слушай, Кенни, — Лори приподнялся и сел, обхватив колени руками, — почему чем человек честнее, том он хуже живёт?

Кенни продолжала лежать. Она задумчиво водила травинкой по губам и не сразу ответила на вопрос.

— Ты говоришь странные вещи. — Она пожала плечами. — Откуда ты это взял? Можно быть честным и хорошо жить; в то же время быть плохим и жить плохо. Возьми господина Леви, Он ведь порядочный, а миллионер. Или Лоутон. Смотри, как трудно он свой хлеб зарабатывает, а тоже получит деньги. Нет, это одно с другим…

«Порядочный», — подумал Лори и вздохнул.

— Ну, а вот я, каким бы ты хотела, чтоб я был? Такой, как сейчас — ни кола ни двора, может, ещё бедней, — или, представь, у меня дом, пять автомобилей, яхта, куча денег, но всё это я добыл не очень честно. Не убийством, конечно, или грабежом, а взятками или спекуляцией, например…

Кенни тоже села и тоже обхватила руками колени.

— Что с тобой сегодня, Лори? А? О чём ты говоришь? Ты же прекрасно знаешь, что, если бы ты был жуликом или спекулянтом, даже… даже заядлым игроком, я б с тобой минуты не осталась! Даже если б ты стал, например, репортёром и обманывал телезрителей — ну, рекламировал там плохое мыло или какие-нибудь никудышные конфеты, я б тебе этого не простила.

— Ну уж мыло…

— Да, мыло! Дело не в том, большой обман или маленький. Важно, что обман. Кто врёт в мелочах, тот и на серьёзную ложь способен. А я не могу, Лори, ну, пойми меня, не могу я с вруном! Ушла б от тебя, я все!

Лори помрачнел.

— Недорого ты меня ценишь. Так сразу взяла бы да ушла? Зачем тогда все твои слова о любви? Нельзя так просто расстаться с человеком, которого любишь. Или ты меня не любишь?

— Люблю, Лори, люблю! — Кенни быстро наклонилась вперёд и поцеловала руку Лори. — Не в том дело. Но если б ты стал плохим, нечестным человеком, я разлюбила бы тебя. Понимаешь? И немедленно рассталась с тобой. Я бы просто не смогла любить плохого человека… — Кенни вскочила, подошла к Лори сзади и, запустив руки в его волосы, стала ворошить их. — Но зачем все эти разговоры? Ты ведь самый благородный, самый честный, самый замечательный и самый… — она наклонилась к его уху, — любимый.

Лори криво улыбался. «Знала бы ты, какой твой любимый порядочный и честный, — с горечью думал он, — недолго бы с ним оставалась». Тяжёлое чувство охватило его. К чему это всё, эти истории? А вдруг Кенни что-нибудь узнает? При этой мысли он похолодел от страха. Будут деньги, на неё же потратит, а она узнает и бросит его со всеми его автомобилями, счетами в банке. А вот если он ничего не будет иметь, то уж её-то сохранит наверняка. Господи, как всё сложно…

— Пошли, — предложила Кенни.

Они медленно направились к трассе, откуда доносился рёв моторов, выкрики зрителей, скороговорка диктора.

— … Сейчас «талбот-супер» Лоутона, — частил он, — номер девять, идёт третьим. Что ни говорите, нет равного по классу нашему Лоутону, этому величайшему гонщику мира! И силы его удваивает мотор V-8! Их удесятеряют шины «маккензи», самые дешёвые на планете! Итак, впереди Лонжин на «феррари», номер два, за ним теперь Робен на «альфа-ромео», номер четырнадцатый, третьим, как я уже сказал, наш Лоутон. Смотрите, смотрите, как сократился разрыв между ним и номером четырнадцатым. А вот Лукc на своём могучем «ягуаре», номер шесть, шины «денлоп», теперь четвёртый. После заправки ему не везёт, что-то, видимо, не ладится…

Лори и Кенни остановились, опершись о бетонную стенку. Машины по-прежнему безостановочно и неутомимо проносились перед ними в неистовом грохоте своих мощных двигателей — голубые, красные, белые молнии.

Солнце раскалило и бурую поверхность трассы, блестевшую странным, словно глянцевым блеском, и бетонную защитную стенку, о которую и опираться-то было больно. Солнце висело жаркое, тяжёлое, низкое в беспредельном синем небе. Воздух на горизонте дрожал, чуть искажая предметы.

Продавцы пива, воды, лимонада сбились с ног. Появились цветные зонтики, толпа поредела. Люди берегли силы к финишу. А машины всё неслись и неслись бесконечной, непрекращающейся вереницей. Не успевала одна исчезнуть за холмом как из-за поворота появлялась следующая.

Всё случилось, когда до финиша оставалось три круга.

Лоутон почти догнал теперь номер четырнадцатый, Робена. Он шёл за ним метрах в трёхстах. Неожиданно раздался душераздирающий визг, и машина Робена с заглохшим мотором, как волчок, закружилась на месте и остановилась, Робен успел выскочить из неё и двумя прыжками сбежать с трассы. В то же мгновение «талбот-супер» Лоутона с чудовищной силой врезался в брошенную «альфа-ромео». Автомобиль Лоутона вздыбился, как налетевшая на препятствие лошадь, медленно поднялся над землёй, перевернулся и с глухим гулом упал, накрыв собой гонщика. Всё описанное длилось секунды и напоминало кадры замедленной киносъёмки.

Из толпы зрителей раздались крики. Пожарные с пеноструйными аппаратами, санитары, полицейские, механики со всех сторон бросились к опрокинутой машине, нелепо и страшно задравшей четыре своих огромных колеса.

Машину приподняли. По непонятным причинам не случилось ни взрыва, ни пожара. Неподвижное тело гонщика положили на носилки.

Только комментатор не растерялся, не замолчал, ни на секунду не потерял дара речи.

— … Вот «талбот-супер», — тараторил он, — обгоняет номер четырнадцатый, Робена на «альфа-ромео». Смотрите, ещё минута. О боже! Что случилось? Что случилось? Машина Робена стала! Она закрутилась! Он выскакивает, выскочил! Успел! Успел! Катастрофа! Трагедия! Лоутон врезается в «альфа-ромео»! Ужас! Ужас! «Талбот» перевернулся! Что с нашим Лоутоном? Почему он не спасся? Он не мог обойти Робена слева, там шёл Лукс, номер шесть, на «ягуаре» (несравненные шины «денлоп»!), не мог затормозить, слишком мало было расстояние. Но справа, между стенкой и остановившейся машиной, он же мог пройти! Почему он не сделал этого? Отказала реакция, безошибочный инстинкт, многолетний опыт? Что произошло?.. Этого мы ужо никогда не узнаем! Страшная трагедия! Страшная!.. А меж тем гонки продолжаются. Теперь за идущим далеко впереди Лонжином на «феррари», номер два, мы видим Лукса на «ягуаре», номер шесть… Новая подвесная система «ягуара» обеспечивает пассажиру максимум удобств, делает даже дальнее путешествие приятным и спокойным. А вот номер двадцать пять…

Но Лори ничего этого не слышал, он смотрел, как санитары проносят к машине неподвижное тело Лоутона. И в том, что Лоутон не был ни обгоревшим, ни в крови, что лицо его, белое как бумага, выражало лишь суровую решимость, было что-то особенно страшное и трагическое. Спохватившись, санитары прикрыли голову погибшего, а через минуту, завывая сиреной, машина с красными крестами на окнах помчалась к городу.

Прижав руки к сразу опухшим губам, Кенни всхлипывала, слёзы катились по её круглым щекам.

«Почему Лоутон не прошёл справа, между «альфа-ромео» и стенкой, за которой стояла толпа зрителей?» Он, Лори, прекрасно знал то, чего не знал комментатор. Нет, Лоутон не утерял ни реакции, ни опыта, ни находчивости. Но главное было не в этом: Лоутон не утерял чувства долга! Он до конца остался честным, мужественным человеком, который предпочёл пожертвовать своей жизнью, нежели жизнью десятка, а то и сотни зрителей.

Он знал, что на шинах «маккензи» не смог бы обойти справа преградившую ему путь машину в этом узком коридорчике. Его «талбот» неизбежно выбросило бы за стенку, и он врезался бы в толпу зрителей, а то и взорвался бы, как раскалённый снаряд, кроша и разнося на куски десятки живых тел. Он ещё тогда говорил об этом Шору, словно видел перед собой близкое страшное будущее, словно заранее знал, каким будет его смертный час…

Лори не мог отвести глаз от того места шоссе, где в жарком мареве исчезла белая санитарная машина. Вот тебе и семьдесят пять тысяч, мечты, долгая, полная приключений, жизнь гонщика, слава… Всё исчезло почти мгновенно, в несколько секунд, оставив позади себя лишь эту глянцевитую, бурую, уходящую в жаркую даль дорогу, уродливо распластавшуюся машину, пятна бензина, отлетевший в сторону белый гоночный шлем…

Лори повернулся и побрёл к своему мотороллеру. За спиной у него по-прежнему ревели моторы, свистели проносившиеся по трассе машины, шумела толпа, болтал комментатор.

Он подошёл к мотороллеру, завёл, подождал, пока Кенни сядет сзади, обняв его за шею тёплыми голыми руками, и медленно поехал в город. Как мелки и неважны всякие обыденные заботы мечты, тревоги по сравнению со смертью… Зачем к чему-то стремиться, за что-то бороться, хотеть чего-то большего? Вот ехать бы так всю жизнь по ровной, убегающей вдаль дороге, и чтоб обнимали тебя тёплые руки, а над ухом слышалось тихое дыхание любимой…

В кино не пошли. Никуда не пошли. Лори проводил Кенни домой. За всю дорогу они не произнесли ни слова, лишь обменялись на прощание рукопожатием и коротким поцелуем.

Лори вернулся домой, не раздеваясь, бросился на кровать, да так и уснул.

Его разбудил Арк часов в одиннадцать вечера.

— Ты не пьян? — строго осведомился он.

— Нет, — пробормотал Лори спросонья.

— Так чего, как свинья непотребная, одетым валяешься?

— Эх, Арк, если б ты знал, что произошло! Лоутон разбился.

— Знаю, по радио передавали.

Лори приподнялся на локте.

— Скажи мне, Арк, как же так получается? Как же твой всевышний, который всё видит и всё знает, допускает такое? Погиб такой человек!

— Всевышний не прислуга за всех, — неожиданно возмутился Арк. — Вы будете гадить и грешить, а он за вас исправлять? Бог плохого не делает, люди грешат. Ты вот сотворён чистым, из утробы матери вышел добрым, честным. А каким стал? Кто тебя таким сделал?..

— Погоди-погоди, — растерялся перед неожиданным красноречием своего друга Лори, — каким это я стал? Что я, уж совсем закоренелый грешник? Бог…

— Оставь бога в покое! — закричал Арк. За стёклами очков глаза его горели, на ввалившихся щёках лежали тени. — Твой бог — вот он. — И Арк показал на валявшуюся на столе серебряную монету. — Все вы хороши! Только и гоняетесь за золотым тельцом! Да и я не лучше, — закончил он тихо.

Успокоился и Лори.

— Да, гнусное дело, Арк. Мы там были с Кенни. Знаешь, всё в одну секунду произошло. Машина заглохла…

— Знаю, знаю, — перебил Арк, — подробно передавали. Выступал ещё Шор из твоих «Правдивых вестей». Дал им!

— А что он говорил?

— Говорил, что предупреждал, что так будет. Что нельзя на заклание отдавать людей во славу денежного божества.

— Это он так говорил?

— Это я так говорю. Он то же говорил, только иначе.

— А другие радиостанции что?

— Поют хвалу усопшему. Объясняют, что хмельным забавам продавался, потому и не сработала реакция. К тому же в летах обретался поздних. Так что даже он не сумел спастись на лучшей в мире машине, шедшей на лучших в мире шинах по лучшей в мире трассе нашего лучшего во вселенной города.

«Да, конечно, — думал Лори, — не будут же они признавать, что их шины барахло. Может проиграть гонщик, сгореть машина, разлететься шины, но фирма всегда выиграет. Уж тут не приходится беспокоиться».

Он разделся и снова лёг.

Заснул сразу тяжёлым, свинцовым сном.

На следующий день в баре «Правдивых вестей» только и было разговоров, что о трагедии на гонках.

— А, Лори, что скажешь? — Роберт крутил длинной шеей, его большая голова, увенчанная рыжей шапкой волос, воинственно поворачивалась во все стороны, точно башня танка. Он вопрошал: — Кто был прав? Не послушали Шора! Кто всё заранее сказал? Кто предупреждал?

— Ладно, не шуми, — проворчал Лори, — без тебя знаю. Я там был, а ты нет.

— Был? Так чего же ты молчишь?

— А ты дашь сказать? Ты ведь рта никому не позволяешь раскрыть!

— Сообщай, — подбодрил Марк.

Лори рассказал друзьям всё, чему был свидетелем.

— Значит, правду тогда Шор нам рассказал. Так, как говорил Лоутон, так и поступил. Людей спас, а сам погиб.

— Человек… — тихо произнёс Марк.

В тот же вечер в битве против несправедливости радиостанция «Правдивые вести» закрепила успех. Шор выступил с, казалось бы, вполне безобидным техническим комментарием, посвящённым участившимся автомобильным авариям. Иллюстрировал он его двумя десятками примеров. Перечисленные им дорожные происшествия произошли невдалеке от Сто первого, и о них хорошо знали в городе. По ходу дела Шор называл не только людей, погибших в катастрофе, что делалось всегда, не только марки разбившихся машин, что делалось гораздо реже, но и шины, которыми эти машины были снабжены, чего никогда но делалось, И, по странному совпадению, это всегда были шины «маккензи».

Потом Шор сразу перешёл к анализу причин гибели Лоутона. Он напомнил подробности катастрофы, описал обстановку разобрал возможные варианты спасения. Постепенно становилось ясным, что единственным выходом был обход препятствия справа, которым Лоутон почему-то не воспользовался. Почему? Спокойно, сдержанно, без конца вдаваясь в технические детали, Шор объяснил, что бы произошло, будь это не «талбот», а «феррари», или «альфа-ромео», или «мерседес». А шины, учитывая их сцепление, прочность, вес, форму поверхности, рисунок, способ крепления и т. д., как бы повели себя? И опять следовал анализ различных марок — «денлоп», «мишелин», наконец, «маккензи»…

Он никого не обвинял, не выдвигал никаких претензий. Он делал технический анализ. Но в сопоставлении с двумя десятками катастроф за сложными деталями любому, даже не очень сведущему в деле слушателю, становилось ясным, что вся вина ложится на «маккензи».

Закончил своё выступление Шор такими словами:

— Итак, дорогие радиослушатели, мы видим, что Лоутон понимал, что единственный шанс на спасение заключался для него в обходе справа. Такой манёвр сулил определённые надежды в случае удачи. Но в случае неудачи он сулил смерть многим зрителям. А надежда на удачу при том техническом вооружении, которым располагал его «талбот», была невелика. Всё же остальные выходы вели к неизбежной смерти. Но лишь его одного…

На этом передача заканчивалась.

Как прореагировали на неё слушатели, выяснилось на следующий день.

Тысячи людей пришли хоронить Лоутона. Гроб не был виден за сотнями венков.

А ночью неизвестные разбили все стёкла в фирменном магазине резины «Маккензи».

Но это была частная победа. Господин Латерн готовился к более серьёзной и важной операции.

В своей программе «Правдивые вести» объявили, что, следуя примеру некоторых своих уважаемых коллег по эфиру, они собираются провести передачу, посвящённую жизни заключённых в тюрьме.

Глава девятая ПЕРЕДАЧА О ТЮРЬМЕ

Господин Латерн думал, что систематические передачи, разоблачающие «Запад-III», могут оказаться весьма полезными. Они рано или поздно подорвут доверие к телестанции, приучат зрителей сомневаться во всех её сообщениях.

Но делать эти передачи надо тонко. Это не должны быть лобовые атаки с обвинениями, с полемикой и т. д. Многие, благодаря тому же «Западу-III», относятся к передачам «Правдивых вестей» с предубеждением. Открытая полемика может автоматически поставить их в ряды противников радиостанции.

Надо делать по-другому.

Надо просто устраивать передачи на аналогичную тему, но так, чтоб факты, содержащиеся в них, опровергали передачи «Запада-III».

Вот уже выступление Шора просто убило пресс-конференцию, которую «Запад-III» провёл перед гонками. А между тем Шор ни разу не упомянул об этой пресс-конференции.

И теперь господин Латерн решил организовать передачу, посвящённую тюрьме, взяв героями тех же людей, что и Леви. Но показать истинную подоплёку событий, истинное лицо заключённых, с тем чтобы развенчать передачу Лема, показать её лживость и приглаженность.

Осуществление этой задачи представляло немало трудностей. Хотя бы уже потому, что репортёрам «Правдивых вестей» было категорически отказано в разрешении на посещение тюрьмы.

Оставалось лишь побывать в семьях заключённых, у их друзей, знакомых, полистать судебные архивы.

Случайно главный редактор узнал, что Лори сопровождал Лема во время посещения тюрьмы. Поэтому, пригласив к себе Шора, которому он решил поручить эту передачу, одновременно вызвал и Лори.

— Садитесь оба. Слушайте, Шор, хочу доверить вам трудное дело. Рой, ты можешь ему помочь, сейчас объясню чем. Так вот, мы сделаем тюремную передачу. Не такую, как «Запад-III», конечно, а настоящую передачу о тюрьме. С теми же героями. В тюрьму вас не пустят…

— Почему? — вскинулся Шор.

— Потому что они прекрасно знают, что мы расскажем о ней правду. Но, я надеюсь, что здесь нам кое-чем поможет Рой. Ты ведь был там, когда готовилась передача «Запада-III»?

«Чёрт, — с тревогой подумал Лори, — откуда знает?» Потом, сообразив, что такие вещи узнаются легко и что, в общем, ничего плохого здесь нет, кивнул головой.

— Так вот, я хочу, чтобы ты подробно рассказал Шору об этом посещении. И дальше чтобы вы пошли по следам тех, о ком тогда говорилось. Например, — Главный заглянул в свои записи, — там был некий Попеску, приговорённый к смертной казни за убийство, но он перед этим напал на миллионера Гелиора, который сам там сидит за незаконное хранение оружия, Почему он это сделал?

— За брата мстил, — пояснил Лори, — Этот Гелиор какой-то корабль послал в море непригодный. Там народ утонул. Ну, и этот Попеску, то есть его брат, другой Попеску. Тогда этот Попеску пришёл бить Гелиора, Тот начал стрелять. Попеску убежал, в кабачок зашёл, там всё произошло.

— Очень, очень интересно, — постукивая пальцем по столу, задумчиво произнёс Латерн.

— Да, пожалуй, — поддержал Шор. Они переглянулись.

— А этот Рибар, который не захотел идти в армию? — спросил Главный.

— Чего ему идти? — Лори поднял брови. — Отца убили, брата убили. Мать одна, с ума сходит, да ещё его забирают. Нет, он не пойдёт.

Латерн и Шор снова переглянулись.

— Ну, вот что, Рой, давай собирайся. Ты во многом можешь помочь нашей передаче. Вообще ты нам уже кое в чём помог. Спасибо тебе.

Лори покраснел от удовольствия. Но его прошила неожиданная мысль: а что будет, если господин Леви узнает, как он помогал «Правдивым вестям» делать эту тюремную передачу?

Может, отказаться, пока не поздно? А как отказаться? Он уже залез в это дело со своей дурацкой болтливостью. Сказал бы — ничего не знает, ничего не помнит. Господи, как выкрутиться? Есть ещё возможность! Чтобы никто ничего не знал.

— Господин Латерн, — смущённо заговорил Лори, — я бы хотел вас кое о чём попросить Видите ли, этот Лем из «Запада-III»… он всегда ко мне хорошо относился. Я бы не хотел, чтоб он обо мне плохо думал. Я помогу вам, чем смогу, но не надо, чтобы об этом кто-нибудь знал.

— Конечно, Рой, конечно. Я понимаю тебя. Это было бы неудобно. Считай, что, кроме меня и Шора, никто ничего знать не будет. Можешь не беспокоиться. — Главный похлопал Лори по плечу и внимательно посмотрел ему в глаза.

Лори опустил свои. Ох, уж скорей бы всё это кончилось, все эти истории, тайны, документы… Закрыли бы радиостанцию, вернулся бы он к себе в «Запад-III». Главное, спорей бы. Лори ловил себя на том, что чем больше он узнаёт людей в «Правдивых вестях», тем больше они нравятся ему. Пусть они «красные», смутьяны, агитаторы, пусть «правдолюбцы» и шляпы, хитрецы или дураки, но это были хорошие, честные парни, не согласные ради денег предать родного брата. А главное, что внушало Лори невольное уважение и скрытое восхищение, это то, что все они работали, боролись, терпели всякие лишения и неприятности не ради карьеры или богатства, а ради каких-то, пусть не всегда понятных ему, принципов, убеждений, ради идеалов, над которыми в «Западе-III» или в «Утренней почте» считалось необходимым посмеиваться. Но которые, оказывается, существовали и порой — Лори чувствовал это — были сильнее и незыблемее любой чековой книжки.

Лори постоянно испытывал какое-то неприятное чувство стыда, что проник к этим людям как «тайный агент», предаёт их.

Романтическая гордость от того, что он некий Джемс Бонд, давно улетучилась. Какой уж тут Джемс Бонд! Разве это враги, опасные, страшные? Анд, большой младенец; Марк, который за весь день говорит два слова; Роберт, со своей длинной шеей; спорщик и весельчак Шор, вечно разный: то балагур, остряк, то умнейшие речи произносит… Или сам Главный, которого Лори просто не мог не уважать. Такой важный, но всегда доброжелательный, никогда не кричит. И в то же время чувствуется в нём прямо-таки каменная сила. Уж он не пойдёт ни на какие уступки там, где дело идёт о принципе, о справедливости, о правде.

Лори морщился, старался думать о вознаграждении, которое его ждёт, вообще о чем-нибудь другом. Но это не спасало. И вот сейчас Лори испытывал даже странное злорадство оттого, что будет помогать «расквасить» тюремную передачу «Запада-III». Лишь бы только там не узнали…

Шор пригласил Лори в бар и подробно расспросил о том, как они с Лемом были в тюрьме. Лори всё рассказал.

Когда Шор сделал последнюю запись в своём потрёпанном блокноте, он некоторое время молчал. Потом задал неожиданный вопрос:

— Рой, как сам думаешь: прав этот парень, что воевать не хочет?

— Конечно.

— Он ведь и сам голову в кипяток совать не хочет, и других убивать ему не радость. Ни бык, ни мясник…

— А чего их убивать — горячо заговорил Лори, — если они ему никакого вреда не нанесли? Что они украли у него?..

— Брата убили!

— «Убили»! Лори фыркнул. — А зачем он туда пёр, за тридевять земель? Он небось и сам не знал, чего он там воюет. Сидел бы себе дома.

— Порядок* Ты тоже, значит… что мы эту войну на свою дурью голову затеяли?

Лори пришёл в себя.

— Да нет… Я не говорю… — забормотал он, глядя с тоской на пивной бокал. — Раз надо — наверное, надо… Только этот Рибар, наверное, не понимал, объяснили бы ему… А так я ничего не говорю… И вообще в этих вещах не разбираюсь…

Шор усмехнулся и перевёл разговор на другую тему.

Но первой, к кому они явились на следующее утро, была госпожа Рибар.

Было пасмурно. Погода в это время в Сто первом часто менялась. На смену жарким солнечным дням откуда-то с гор спускались дни дождливые, скучные или такие, как сегодня: без дождя, но и без солнца.

Тёмные тучи обложили горизонт. Они медленно тянулись на фоне серого неба.

Иногда набегал степной ветерок. Они не спеша ехали с Шором в его машине.

Лори невольно сравнивал эту поездку с теми, которые он совершал с Лемом. Там была сверкающая, мчавшаяся на бешеной скорости машина, высокий, эффектный Лем. Здесь старенький автомобиль, еле двигавшийся по пустынным улицам Сто первого. И сам Шор, какой-то взъерошенный, в очках, неважно одетый.

Но когда они приехали, Лори понял, что главная разница заключалась в другом. Лем вёл свои интервью с блеском, находчивостью, он ошеломлял «жертву» своими вопросами и комментариями, настойчиво и ловко навязывал ответы, совершенно игнорировал то, что его не интересовало. Он командовал.

А Шор? Лори никак не мог узнать в своём спутнике того забавного чудака и болтуна, с которым сидел иногда и баре. На работе Шор совершенно менялся.

Они вышли из машины, прошли мимо запущенного, чахлого газончика, на котором сиротливо возвышался красный глиняный гном с отбитым ухом и запачканной птицами бородой. Поднялись на деревянное крылечко, поискали кнопку звонка. Не найдя, постучали. Раз, другой, третий… Лори уж стал думать, что в доме никого нет, когда дверь неожиданно и бесшумно отворилась.

На пороге стояла высокая пожилая женщина в старой кофте и старомодной юбке. Она была совершенно седой, сухое лицо избороздили морщины. Она смотрела на пришедших потухшими, печальными глазами.

— Госпожа Рибар? — спросил Шор и снял шляпу.

— Да, — ответила женщина, внимательно разглядывая стоявших перед ней.

— Извините нас. Я корреспондент радиостанции «Правдивые вести». Могу ли я с вами поговорить?

«Сейчас она скажет, чтобы мы убирались, — подумал Лори. — Могу себе представить, как она ненавидит журналистов после той передачи «Запада-III», где её сына вымазали чёрной краской, обвинили в государственной измене, назвали «позором нашего города». Каково ей было!..»

Но женщина открыла дверь пошире и, сделав приглашающий жест рукой, предложила:

— Входите» У меня ещё не убрано. Может, пройдём в кухню?

— Это не имеет значения, — сказал Шор. — Лишь бы где-нибудь сесть и поговорить с вами несколько минут.

Они прошли за женщиной в небольшую кухню, где всё сверкало идеальной чистотой. Насколько мог заметить Лори через полуоткрытые двери двух других комнат, всюду был идеальный порядок.

На столике в спальне он успел разглядеть три больших фотографии, на одной из которых он узнал Рибара.

В кухне, на полке, стояли три таких же фотографии! в середине бородатый, усатый мужчина с усталыми глазами, в лейтенантской форме; слева совсем мальчишка, с тонкой шеей и вздёрнутым носом, весь в веснушках — тоже в военной форме; справа — Рибар, но не такой, каким видел его Лори в тюрьме — мрачный, озлобленный, с горькими морщинами у губ, — а смеющийся во весь свой белозубый рот на фоне баскетбольного щита. Углы первых двух фотографий были перевязаны широкими траурными лентами. Перед третьей стояли две коробочки. Одна была почти доверху заполнена крошечными цветными бусинками во второй несколько бусинок валялись на дне.

— Пожалуйста, садитесь, я заварю кофе, — сказала госпожа Рибар.

Она подошла к шкафу, плите, столику, привычно и ловко её сухие тонкие руки брали чашки, ложки, насыпали в кофейник ароматный порошок… Шор тяжело опустился на стул. Он ничего не говорил, он только внимательно следил за каждым движением хозяйки дома.

Наконец чашки с дымящимся кофе были поставлены на стол. Госпожа Рибар достала хлеб, масло, сыр.

— Вы простите, у меня ничего особенного нет.

— Спасибо, госпожа Рибар, — сказал Шор. Он отхлебнул кофе. — У вас чудесный кофе… — Он помолчал и тихо добавил: — И сын у вас чудесный.

Госпожа Рибар поставила чашку, которую она поднесла было ко рту, обратно на стол и удивлённо посмотрел на Шора. И вдруг лицо её мгновенно изменилось. Словно разгладились морщины, округлились щёки, потеплели, повеселели глаза. Она улыбнулась радостной, смущённой улыбкой.

— Ну уж чудесный! — замахала она рукой. — Но он хороший мальчик. Я могу не стыдиться за него. Он честный мальчик!

— Вот именно, честный, — словно про себя произнёс Шор.

Потом, отставив чашку, чтобы дать понять, что приступил к серьёзному разговору, и, повернувшись к своей собеседнице, заговорил:

— Госпожа Рибар, повторяю: я — корреспондент радиостанции «Правдивые вести». Правду не очень любят в нашей стране, и поэтому нашей станции не очень легко работать. Нам, например, не удалось побывать у вашего сына в тюрьме. Но мы всё же хотим рассказать о нём правду. Мы не можем допустить, чтобы люди оставались под впечатлением этой лживой телевизионной передачи…

Госпожа Рибар напряжённо слушала. Чувствовалась, что ей не часто приходится вести подобные беседы и она старается быть на высоте.

— Я бы попросил вас прокомментировать ту передачу, что бы наши слушатели знали, насколько там всё было несправедливо. Вы согласны?

Лори вынул магнитофон, проверил, поставил микрофон перед госпожой Рибар.

Она опять смущённо улыбнулась:

— Я с удовольствием скажу о мальчике. Пожалуйста. Если я поняла, вы хотите, чтоб я сказала о мальчике?

— Да, госпожа Рибар, именно это я и хочу. Но хорошо, если бы вы делали это в плане опровержения, что ли, той передачи. Это было бы живее, поскольку её смотрел весь город и все хорошо помнят. Лживые сенсации запоминаются надолго. Мы опровергнем всё, что там говорилось, прямо по порядку. Вы хорошо помните телепередачу?

— Телепередачу? — Госпожа Рибар наморщила лоб. — Какую? Знаете, у меня уже два месяца нет телевизора. — Она виновато пожала плечами. — Фирма забрала его: я не платила взносы. Вот холодильник, — она указала рукой, — тоже скоро заберут.

— Может быть, вы смотрели у соседей?

— Да, у соседей я смотрю телевизор. Они всегда приглашают меня, По очереди… А когда это было?

Шор назвал число, день и час. Госпожа Рибар силилась вспомнить. Вдруг лицо её просияло.

— Ах да, помню! Вы знаете, у меня хорошая память. Даже отличная. Я из-за телевизора тот день и запомнила. У Маркетов как раз в этот день не работал телевизор. Я хотела пойти к другим, но Маркеты пришли и весь вечер просидели у меня. Что за передача?

— А вам соседи ничего не рассказывали о ней?

— Нет…

— А газеты… в газетах не читали?

— Я не читаю газет.

— Может быть, булочник или молочник что-нибудь говорили?

— Да нет. А о чём там речь?

Шор снял очки, протёр их, опять надел. Он внимательно разглядывал сидевшую перед ним женщину.

Значит, так. Весь город говорил об этой сенсационной передаче, во время которой на экране возникли невинные «жертвы» вроде миллионера Гелиора, тюремные феномены, подобные старику Феррари, подлые убийцы, такие, как Попеску, и, наконец подрыватель основ «красный» Рибар. Как всегда, хитро и искусно подтасованный и смонтированный текст комментарий Лема, выступление директора тюрьмы — всё делало эту передачу убедительной и запоминающейся.

И лишь немногие посвящённые, вроде Лори, или многоопытные, вроде Шора, знали её истинную цену.

В передаче было уделено достаточно места сыну госпожи Рибар. На него было вылито столько чёрной краски, что хватило бы на полк.

И вот оказалось, что эта женщина, жившая лишь своим последним, единственным сыном, ничего не знала о передаче Соседи, простые люди, — знакомые, продавцы, встречные, — словом, все, кто обитал в этом бедном квартале, где наверняка любили и посплетничать и посудачить, тщательно оберегали её от нового удара. Молчали, скрывали, лишь бы не нанести этой женщине с печальным взглядом ещё одной раны…

Шор помолчал, потом заговорил опять:

— Госпожа Рибар, вы бы не согласились ответить на несколько моих вопросов?

— Пожалуйста. Если смогу, с удовольствием…

— Простите меня, если мне прядётся коснуться неприятных или тяжёлых для вас воспоминаний.

— Вы бы не могли рассказать немного об отце… вашего сына — о вашем муже?

— Да рассказывать-то собственно, нечего. Поженились мы молодыми, а дети родились поздно: старший — в последний год войны, а младшего отец и не увидел. Мой муж погиб уже после перемирия. Они очищали джунгли от оставшихся там врагов… Мой муж был мирный человек, господин журналист. Он работал бухгалтером и терпеть не мог всяких взрывов, выстрелов, когда мы в кино ходили. А когда его взяли в армию, он оказался храбрецом. Его наградили двумя орденами и медалью. Я покажу вам их.

Госпожа Рибар встала, торопливо задвигала ящиками стола и извлекла коробочку где, потемневшие, переложенные ватой, хранились свидетельства военных подвигов её мужа.

— Я работала продавщицей, официанткой, последнее время секретарём, машинисткой, стенографисткой. Я хорошо воспитала сыновей, поверьте мне. Это не потому, что я мать, я так говорю. Старший…

Лори смотрел на сидевшую перед ним худую, высокую женщину, на её тонкие, сухие руки, печальные глаза и думал о том, какой бы была теперь его мать. И была бы она вот так же довольна, как воспитала его? Или она плохо его воспитала? Или это он сам стал таким, как сейчас? Каким? Какой он, Лори рой, плохой или хороший? Стыдно было бы за него родителям или, наоборот, они могли гордиться им?

Ну что ж, в чём-то он, наверное, молодец. Совсем мальчишкой остался один на свете, а вот добрался сюда, в Сто первый, работает на хорошей работе, скоро будет на ещё лучшей. Деньги в банке накопил, не пьёт, не курит, не играет. Хорошая девушка у него. И ведёт он себя с ней хорошо. Начальство им довольно, ребята с ним дружат.

Так-то оно так, но чем это всё достигнуто? Может он, положа руку на сердце, сказать, что все его поступки честны, что обо всём он со спокойной совестью мог бы рассказать матери? Лори предпочёл бы не углубляться в этот вопрос. В конце концов, папа и мама погибли, их нет, а он жив. Они наверняка мечтали о том, чтобы он был счастлив, чтоб ему было хорошо. И вот мечты их осуществляются… А каким путём, так ли это важно? Жизнь всё время меняется, и здесь не то, что в их городке, не та жизнь…

Всё меняется, приходится не отставать от других. Не всегда всё делается, как хотелось бы…

Лори оторвался от своих мыслей. Госпожа Рибар заканчивала рассказ про старшего сына.

— … привезли в металлическом гробу. Флагом прикрыли. Гроб запаян. Я даже не смогла увидеть его…

Она замолчала, устремив куда-то далеко скорбный взгляд. Лицо её опять заострилось, морщины словно стали глубже.

— Госпожа Рибар, — заговорил Шор, протирая очки, — поверьте, я понимаю, как вам всё это тяжело, но неприятные минуты, которые мы доставляем вам, не пропадут даром. Они послужат благородному делу. Последний вопрос: как случилось, что ваш младший сын отказался идти в армию?

Неожиданно взгляд госпожи Рибар стал строгим и твёрдым. Она посмотрела прямо в глаза Шору.

— Когда пришла повестка, я сказала мальчику: «Поступай как знаешь. Ты один у меня. Я не хочу умирать последней в нашей семье. Я сделаю это раньше тебя!» Ему было трудно, он знал, чем ему грозит отказ идти в эту проклятую армию, в эту армию убийц, которые потом сами превращаются в убитых… Поверьте, господин журналист, — она вцепилась тонкой сильной рукой в руку Шора, — Я бы не выжила. Если б его отправили туда, я бы умерла. И он это знал, понимал. Мальчик любит меня больше себя, больше всего на свете. Поверьте, я знаю…

Глаза госпожи Рибар горели. Лицо покрылось красными пятнами. Она говорила хрипло, отрывисто.

— Он знал, что его ждёт. И не испугался, когда судья сказал — «пять лет». Он улыбнулся мне и помахал рукой, На прощальном свидании он всё шутил: «Ничего, мама, лучше пять лет посидеть в тесной камере, чем всю жизнь в самом просторном гробу. Так что не огорчайся. Подыщи мне пока подходящую невесту!» Но он ещё совсем мальчик. Я видела, как у него дрожали губы…

Она поискала платок, не нашла, приложила к глазам полотенце, висевшее у плиты.

— Вы только представьте себе, господин журналист, он же совсем-совсем мальчик, — она говорила почти шёпотом, — почти как он. — И госпожа Рибар положила руку Лори на плечо. — Вот если б ему сейчас вместо игры, девчонок, танцев сидеть с утра до вечера за решёткой. Он бы просто представить такого не мог…

«Ещё как мог! — подумал Лори. — Уж я-то видел её сына в этой камере. Я-то на ракете помчался бы воевать, лишь бы не сидеть в этой жуткой тюрьме».

Он вспомнил бетонную келью, где сидел Рибар, его руки, его горький взгляд, его гневную речь… «Господи, что может быть страшней тюрьмы! Смерть! Вот как погиб Лоутон. Но смерть — это сразу, а тут пять лет… Да и пять лет пустяк, бывает двадцать, тридцать, вся жизнь, как у Феррари».

А ведь он, Лори, был сам на волосок от тюрьмы. Спасибо, господин Леви его выручил, а иначе сидеть бы и ему. Нет, с отчаянием подумал Лори, надо всё сделать, что хочет господин Леви. Чёрт с ними, со всеми этими вопросами — честно, не честно, справедливо, не справедливо, — только бы не упасть, только бы уцелеть, пробиться любой ценой! Пусть другие устраиваются как хотят, пусть они сильные, благородные… Ну их к чёрту!

А он вот такой! И пусть его оставят в покое.

— … Я бываю у него раз в месяц, — ровным голосом рассказывала госпожа Рибар, — он такой всегда весёлый, добрый, так шутит… не я прихожу подбодрить его в тюрьму, а он мне поднимает настроение. И когда я ухожу, то радуюсь. Думаю: наверное, там не так уж плохо, раз он такой весёлый, уж во всяком случае лучше, чем на войне. А прихожу домой — начинаю мучиться. Ведь это он всё нарочно, обманывает меня, а самому-то ему там несладко. Скажите, господин журналист, как вы думаете, они там не голодают, а?..

— Ну что вы, госпожа Рибар, что вы! Ваш сын молодой, здоровый парень, переживёт…

— Ох скорей бы… — вздохнула она. — Я не так уж молода. Мне надо дождаться его. Я каждый день считаю. Вот видите… — Старая женщина подошла к полке с фотографиями и взяла стоявшие у фото Рибара коробки с бусинками. — Пять лет — это тысяча восемьсот двадцать пять дней. Один год високосный, значит, тысяча восемьсот двадцать шесть. Столько бусинок я положила сюда в тот день, когда проводила его в тюрьму. — Она поднесла к глазам Шора полную коробку, — И каждый день перекладываю одну в эту коробку. — Она показала ту, что была почти пустой. — Но смотрите, как медленно она наполняется… — Госпожа Рибар грустно покачала головой. — Если б я могла за каждую на этих бусинок отдать стакан своей крови, я сделала бы это с наслаждением.

Шор встал.

— Спасибо, госпожа Рибар, большое вам спасибо. Вы сказали замечательные вещи. Обычно говорят наоборот, но мне хочется сказать — вы достойны вашего сына. Желаю вам счастья.

Женщина проводила их до дверей, пожала руки.

Они сели в старую машину Шора и потащились со скоростью черепахи на следующий репортаж. Это оказалось делом не сложным. Хозяин кабачка, где Попеску совершил убийство, был на редкость словоохотливым, к тому же дела его шли не очень хорошо и лишняя реклама по радио — неважно какая — могла пригодиться.

Кабачок помещался за городом, у шоссе, и процветание его зиждилось па том, что получасовая остановка рейсового междугородного автобуса находилась именно здесь. Но чиновники муниципалитета, которым хозяин аккуратно платил дань, сменились, с новыми почему-то не получилось или у них были свои кабатчики — словом, остановку перенесли в другое место, и кабачок захирел.

Хозяин усадил «господ журналистов» за «лучший» столик (зал был пустой) принёс пива и начал охотно отвечать на вопросы.

Прежде всего Шора заинтересовало, как так получилось, что в столь «сухопутном» городе, как Сто первый, вдруг встретились в кабачке боцман и матрос. Выяснилась весьма странная вещь. Оказывается, в Сто первом процветало бюро найма моряков. Эта светлая мысль пришла в голову Гелиору, Он рассудил, что в городе, где столько играют в азартные игры, должно быть много проигравшихся, отчаявшихся, ставших нищими, готовых на всё бедняг.

Именно из их среды можно было набрать «дикие» экипажи, то есть экипажи, состоящие не из членов профсоюза. К тому же профсоюзу вряд ли придёт в голову контролировать соблюдение морских законов в далёком от побережья городе.

Поэтому Гелиор через своих агентов вербовал всяких случайных людей, заключал с ними контракты, как и добрые времена парусного флота, а потом отправлял к океану.

В своё время Гелиор провёл хитрую операцию; он скупил за гроши пришедшие в негодность корабли, денежным кляпом заткнул рот инспекторам и начал эти корабли эксплуатировать. Некоторые из них тонули, он получал страховку, а те, что чудом продолжали держаться на поверхности, приносили солидный барыш.

Ныне Гелиор, заработавший миллионы, владел многими предприятиями, в том числе игорными домами, но, по старой памяти, сохранил вербовочный пункт и дюжину старых посудин, перевозивших в тропиках бананы.

На один из таких кораблей нанялся в своё время брат Попеску, оказавшийся без гроша. Нанялся и в первом же рейсе вместе с ещё десятью моряками утонул, Попеску не сразу догадался, что к чему. Но он ходил в кабачок, пил, слушал и наконец понял, в чём дело. Когда он собрал достаточно доказательств грязного бизнеса Гелиора, он отправился и нему, предварительно выпив для храбрости. Он хотел бросить ему в лицо свои доказательства и пару раз ударить по этому лицу. Попеску отнюдь не был преступником по природе.

Но Гелиор на всякий случай открыл стрельбу, и Попеску убежал. Охваченный яростью, отчаянием, он выпил ещё и, в конце концов, прибрёл в кабачок, где встретил того самого боцмана, который служил у Гелиора вербовщиком.

Возникла ссора, драка, закончившаяся убийством вмешавшегося в дело полицейского.

— Конечно, убивать полицейских нельзя, — рассуждал хозяин кабачка. — Вообще никого нельзя убивать. Но я его всё-таки понимаю, я его понимаю. Это тоже не дело… Доводят людей до нищеты, чуть не до самоубийства, а потом завербовывают на эти плавучие гробы. Вы можете сказать — никто их не заставляет! Чепуха! Станьте на их место. Что бы вы сделали? Денег нет, деваться некуда, а тут работа. Профсоюз им ведь работы всё равно не даст, Да многие и не были членами профсоюза. Так что выхода нет. И то, что Гелиор занимался этим делом и на горе этих ребят сколачивал свои миллионы, — свинство! Да-да, можете крутить ваш магнитофон, я повторяю — свинство! Тут вообще дело граничит с преступлением, и если б правительство начало расследование, думаю, кое-что вскрылось бы не очень чистенькое. Да, не очень чистенькое. Но, повторяю, это, разумеется, не причина убивать людей. Да и ходить морду бить Гелиору тоже не следовало. Надо уважать законы, даже если речь идёт о том, чтобы наказать подлецов. Так что Попеску свой приговор заработал, слов нет. А вот как он его заработал, кто в этом виноват, что его в петлю привело, наверное, это всё вы, журналисты, должны рассказать.

Хозяин оказался не только словоохотливым, но и довольно трезвомыслящим, а главное смелым человеком.

— Хотите, я прямо по вашему радио выступлю? Сделаю доброе дело. Да и клиентов, — он весело подмигнул, — авось прибавится, всё же сенсация.

Шор поблагодарил его. И они отправились с Лори обратно, готовить передачу, Передача состоялась через два дня и вызвала в городе много толков. По радио были переданы выступления госпожи Рибар, хозяина кабачка, друзей и товарищей Рибара и Попеску.

Шор рассказал о Гелиоре, о том, как тот нажил богатство, вскрыл всю подоплёку его махинаций с кораблями…

Было получено много писем, и вскоре по ним была сделана ещё одна передача.

В матче с «Западом-III» Латерн зафиксировал ещё одно очко. Теперь он со своими ближайшими сотрудниками готовил более крупное сражение; передачу о конкурсах на основе материалов, полученных от Лори.

Решено было построить её в форме конкурса, Ведущий — Шор — задавал вопросы и комментировал ответы «финалиста», пародируя Усача. В то же время все вопросы и ответы были составлены так, что раскрывали сложный механизм этого грандиозного жульничества. В передачу была вмонтирована плёнка с записью беседы Усача и другие материалы.

В тот же день, когда «Правдивые вести» выступят с этим сенсационным разоблачением, все материалы, официально оформленные, а также имя свидетеля юристы радиостанции отправят в судебные органы.

Готовя передачу, Латерн и Шор не раз вызывали Лори, выясняя у него различные детали конкурсов. Лори потом докладывал об этом господину Леви. Тот довольно потирал руки. Кажется, всё шло хорошо. Кажется, жертва приближалась к канкану.

Юристы «Запада-III» в глубокой тайне планировали ответные внезапные удары, поскольку они заранее знали, с чем выступит их противник.

И всё-таки господин Леви ходил мрачный.

Он понимал что если его операция с фальшивкой и даст ему возможность окончательно раздавить ненавистную радиостанцию, то дамоклов меч таинственной смерти Ритона он тем самым ещё не отведёт от своей головы.

А у Лори были свои неприятности.

На следующий день после радиопередачи у него произошло три неприятных разговора.

Один — с Лемом.

Лори встретил его случайно днём на улице, когда развозил почту. Он управился раньше обычного, было жарко, и он остановил «пикап» возле небольшого кафе, чтобы выпить лимонада. Неожиданно Лори услышал за спиной свист. Обернувшись увидел Лема, делавшего ему знаки. Лори подошёл.

— Садись, парень, выпей со мной пивка. Не хочешь? Ну, как хочешь. Пей лимонад. А я — пиво. Жарко.

Было действительно жарко, и перед Лемом стояло уже полдюжины пустых пивных банок.

— Ну как ты там работаешь, на этой чёртовой радиостанции? — поинтересовался Лем, раскупоривая очередную банку. Он, как и все, не был осведомлён об истинных причинах уходе Лори из «Запада-III». — Там что, больше, платят?

— Платят ничего, — промямлил Лори; его не устраивал оборот, который принимал разговор.

— Жаль, у нас с тобой хорошо получалось. Ты паренёк толковый. А что ты у них делаешь?

— Да вот, — Лори кивнул в сторону стоявшего невдалеке «пикапа», — почту развожу.

— Экспедитор. Понятно… — Лем помолчал, — Слушай? а что это вообще за радиостанция, что там за народ?

Лори посмотрел на Лема. Он был всё тем же красавцем атлетом, но на лице его лежала печать усталости или недовольства Словом, это был не обычный Лем, Видимо, так действовала жара.

— Народ как народ. — Лори пожал плечами.

— Они там здорово зарабатывают? Ты вот, к примеру, сколько получаешь?

«Вот чёрт, чего пристал? Узнает, что меньше, и начнёт въедаться — зачем ушёл!»

— Да как когда, — неопределённо ответил он, — сколько наработаю…

— Понятно. Ну, а остальные? К примеру, корреспонденты? Больше, чем у нас?

— Не знаю.

— Может быть, там работа намного легче? А? Как? Ты же пригляделся, наверное. Там только болтовню записывай, снимать не надо. А что за помещение? Большой штат?

«О господи, — мысленно стонал Лори, — ну чего он привязался? Зачем только я зашёл в это проклятое кафе, как будто других нет крутом. Нет, именно сюда, где сидит этот Лем со своими дурацкими вопросами! От его вопросов не так просто отвертеться».

— У них хуже, — ответил он наконец, — народу меньше, с деньгами, наверное, туговато. В общем, с «Западом» не сравнять.

— Так какого же чёрта там люди работают! Ведь не сегодня-завтра прихлопнут их, и уж тогда чёрта с два они место найдут! Ты мне объясни — ведь ты там небось уже многих знаешь, —

чего они там работают? Или там только такие, которых никуда больше не возьмут? А?

— Почему! — В Лори проснулся безотчётный патриотизм к своему новому месту, службы. — Там есть ребята будь здоров. Шор, например…

— Вот-вот, Шор-то меня и интересует. Это ведь он делал контрпередачу на нашу тюремную?

— Он, — нехотя подтвердил Лори.

Лем, не отрываясь, выпил очередную банку пива. Лицо его слегка покраснело.

— Да, парень, скажу тебе честно: здорово он сработал! Разделал нас под орех! И ведь что интересно — без фокусов, без финтов. Спокойно, солидно взял каждого нашего геройчика, наколол как жука на булавку, и перед слушателями повертел, чтоб со всех сторон хорошо разглядели. Ничего лишнего. Никакого спора. Даже не сослался на нас. Всё и так ясно. Ты поверь моему опыту, уж я знаю: такое действует всегда сильней. А мы всё фейерверки пускаем, всё в барабаны бьём. Ослепим, оглушим. А дальше? А дальше, парень, зрение и слух к людям возвращаются, и они начинают сравнивать… Почему он там работает? — неожиданно переменил Лем тему разговора, — Уверен, перейди он к нам, Леви ему бы такое жалованье отвалил, что только держись! Как думаешь, не пойдёт?

— Нет, — твёрдо сказал Лори, — этот не пойдёт!

Ему показалось, что Лем вздохнул с облегчением. Но всё же спросил:

— Почему? Всё у нас лучше и денег больше…

— Не пойдёт… — Лори отрицательно покачал головой.

«А почему не пойдёт? Действительно, почему? — задавал себе Лори вопрос — Да потому, — тут же отвечал он, — что они эти «правдолюбцы», сделаны из другого теста. Потому, что их не интересуют деньги, должности, или, во всяком случае, это для них не главное», А вот для Лема, для Лори — главное. Но главное ли это в действительности?.. Лори теперь порой задумывался над этим вопросом. Лем, наверное, не задумывается, ему всё ясно. Или нет? Ведь начал же он сейчас доискиваться, почему Шор не захотел бы перейти на «Запад-III».

Лори вспомнил, как однажды поделился с Шором своими заботами: мол, на «Запад-III» пути ему нет. Случись что с «Правдивыми вестями» — и некуда будет двигаться. Шор, конечно, найдёт работу, у него имя, а вот таким, как Лори…

«Имя — пустяк. — Шор махнул рукой. — Как раздуют. Захотят — дирижабль: захотят — соска детская. Глаза надо иметь. И чтоб не на пятках. Чтоб видеть прямо, идти… (Лори не без труда разбирал телеграфную манеру Шора разговаривать.) А на жизнь заработаем, ещё не вся посуда перемыта в датском королевстве…»

Лори не понял, при чём тут датское королевство. Насколько ему было известно, Шор международными вопросами не занимался, Лори, вдруг непонятно почему, взял да выпалил Шору свою сокровенную тайну:

«Жениться хочу. Беспокоюсь, как жить будем».

Не успел он кончить фразы, как горько пожалел о ней. Он готов был проваляться сквозь землю. Чёрт дёрнул его за язык! Да ещё Шору, Уж тот так поднимет на смех, что хоть из города беги, да ещё другим тут же разболтает.

Лори со страхом поднял глаза.

Но Шор смотрел на него спокойно и серьёзно.

«Жениться — это хорошо. Не верь, если будут говорить «рано». Только воровать всегда рано и умирать ещё, Если девчонка стоит того, не задерживайся. Терять только вес хорошо, а время незачем. А жить? Проживёте. Поможем. Я помогу. Не Леви. Но деньжата найдутся, поможем».

Лори опустил глаза. Густая краска медленно заливала его лицо. Да, такие, как Шор, уж не предадут. Но разве Лему понять это? Лори очнулся от своих мыслей. Лем теребил его за рукав.

— … Нет, это я понимаю, — рассуждал он, — что могут быть принципы. У меня тоже есть принципы. Можешь быть уверен, я ребёнка не ударю. Но ведь газеты, радио, телевидение — это как уличная драка, там разрешены все приёмы! Я его не утоплю — он меня утопит. Это же элементарно. А, парень? Нет, конечно, нельзя назвать человека вором, если он не украл, или убийцей, если он не убил. Но намекнуть-то на это можно? А что, по-твоему, в торговле честней? То же самое, ещё хуже. Из-за конкуренции они готовы удавить друг друга… Или бизнес. Вон Гелиор выпустил в море свои дырявые корыта, утопил народ зато сколько заработал! Так его же не считают убийцей. Словом, ты пойми, парень, где-то, конечно, жулить нельзя. В игре, например, с любимой девушкой тоже нехорошо или с другом. А в нашем деле всё разрешено. Есть только один закон: не попадаться. Потому что если попадёшься, так уж всенародно. Попятно?

— Понятно, — вяло ответил Лори, утомлённый длинными речами своего бывшего шефа. Он украдкой взглянул на часы пора бы ехать.

Но от Лема ничего не укрывалось.

— Спешишь? Давай-давай, работай. Работать-то и у нас, и у них надо, ничего не поделаешь. Трудно, вероятно, там таким, как ты? А?

Лори не ответил, он попрощался жестом и пошёл к «пикапу».

Казалось бы, ничего не произошло. Встретились, поговорили. Вернее, говорил один Лем, Лори только слушал. И всё же у него остался какой-то неприятный осадок. «Таким, как ты», «таким, как ты…» — повторял он про себя с досадой. Можно подумать, что он какой-то жулик, затесавшийся в общество порядочных, людей. Во всяком случае, так, наверное, думает Лем, А разве это не так? — с горечью признавался себе Лори. Ведь он действительно предатель, тайный агент. Но тайный агент — это тогда благородно, когда он делает своё дело против врагов, против подлецов. Чьими врагами были «правдолюбцы»? Пусть Леви, Гелиора, ну, других, как эти. А ещё чьи? Его, что ли, Лори? или Рибара? Или вообще жителей города? Что же касается подлецов, то Лори уже давно начинал понимать к кому подходит это слово, а к кому нет. «Таким, как ты», «таким, как ты…»

Вторая встреча произошла у него возле городского суда, куда он отвозил какой-то пакет. Когда он уже забирался обратно в машину, из дверей здания высыпала шумная толпа. Закончилось очередное заседание, где судили какого-то бандита, и судебные репортёры расходились по редакциям, продолжая обмениваться впечатлениями.

Один из них неожиданно отделился от толпы и быстрым шагом направился к «пикапу». Лори узнал Руго.

Хотя на этот раз старый репортёр был почти трезв, он выглядел ещё хуже, чем раньше. С каждым разом он опускался всё ниже. Руго был небрит, без галстука, в мятой рубашке, в давно не чищенных ботинках.

— Здравствуй, Лори, сколько лет, сколько зим! — он радостно протянул руку. — Слушай, подвези до редакции, а? Я без колёс, а хочется не отстать от других, Ведь эти шакалы, — он указал на репортёров, рассаживавшихся по своим машинам, — в пять минут доставят материальчик по конторам. Подвези, а?

Лори молча указал на место рядом с собой и включил мотор.

— Да, мы — шакалы, — с удовлетворением констатировал Руго. — Вот сейчас ободрали труп этого несчастного бандюги и несём кровавые куски в клыках. А от них ещё кровью пахнет. Не слышно?

У Лори комок застрял в груди от таких сравнений. Руго же с видимым удовольствием продолжал:

— Разносим куски падали. А сами мы не падаль? Скоро и меня вот так разнесут. Скоро, скоро…

«Опять он за своё, — с тоской подумал Лори, — сейчас начнёт нудить, что его убьют. А кому он нужен, старый пьяница?»

— Скоро, скоро, — вещал Руго. — Мешаю я кое-кому, спать мешаю. Вот он вместо снотворного меня проглотит. А? Что скажешь? — Он хрипло рассмеялся. — Проглотит и водой не запьёт. И кто ж тогда за мою грешную душу загубленную с ворогами рассчитается? А? — Он опять рассмеялся. — Может, ты? А? Идея, Идея! Оставлю тебе наследство. Миллионное наследство. Ну, может, чуть поменьше… Эй, стоп! Стоп! Приехали! — неожиданно завопил Руго.

Лори чуть не проехал невзрачный деревянный домик — редакцию, где теперь подвизался старый репортёр. Руго вышел. Липкой, мягкой рукой он пожал ладонь Лори.

— До свиданья, наследник, или прощай, там разберёмся! Спасибо, что подвёз.

Лори поторопился включить скорость.

Настроенье его, и без того невесёлое после разговора с Лемом, теперь окончательно испортилось. Старый дурак! Нытик! Совсем из ума выжил. Лори вспомнил слова Руго о кусках падали, крови… и его затошнило.

После работы, приняв душ, переодев рубашку, он оседлал свой мотороллер и поехал за Кенни. Настроение его улучшилось. Он никак не предполагал, что самым неприятным сегодняшним разговором окажется разговор именно с ней. Бодро затормозив на традиционном углу, он стал ждать. Наконец, с опозданием (что с ней никогда не случалось), Кенни появилась. Волосы её на этот раз были забраны назад, на ней было коротенькое клетчатое платье, оставлявшее открытыми колени. Она была ещё стройнее, ещё выше, чем обычно. Вид у неё был строгий. Даже отчуждённый.

Лори собрался было нажать на педаль, но Кенни остановила его жестом.

— Я должна сказать тебе, Рой, что пришла проститься…

Слова Кенни, её тон, вид, то, что она впервые назвала его по фамилии, настолько поразили его, что он так и застыл с поднятой ногой.

— Проститься?.. — спросил он растерянно. — Как — проститься? Ты… ты уезжаешь?

— Я не уезжаю, — ответила Кенни. — Если хочешь, можешь уезжать сам. Просто на этом наши отношения кончатся, Я не люблю тебя. Я тебя презираю!

И Кенни бросила на Лори взгляд, в который постаралась вложить всю меру этого презрения.

— Но почему, Кенни, почему? — Лори был ошарашен, — Я…

— Ты сейчас отвезёшь меня домой. Последний раз!

Кенни не спеша задрала и без того короткую юбчонку, уселась верхом на седло и крепко уцепилась за ручку. Это тоже было ново. Обычно она всегда обнимала Лори за шею или за талию, Ехали молча. Лори не мог собраться с мыслями. Ну и денёк! Мало было этих двух, теперь ещё она, И за что она взъелась?? Что он сделал? Он лихорадочно проверял в памяти последние дни. Что он мог такого натворить? С девчонками не гулял, не врал, не играл… вдруг, словно ток, обожгла мысль: а если Кенни узнала о его деньгах? О задании господина Леви, о предательстве. Господи, она ведь не простит! Ни за что не простит! Что сказать, как объяснить? Мозг Лори работал вовсю, стараясь найти выход. Но выхода не было.

Когда они остановились у дома Кенни, она молча показала ему на скамейку, стоявшую в небольшом скверике, и, не оборачиваясь, направилась к ней. Торопливо поставив роллер и заглушив мотор, Лори последовал за своей подругой с таким же чувством, с каким Попеску покидал, наверное, последний раз свою камеру.

Не успела эта мысль промелькнуть в его голове, как Кенни обернулась к нему и ледяным тоном спросила:

— Так что ты можешь сказать о Попеску?

— О Попеску?.. — Лори чуть не поперхнулся.

— Брось, пожалуйста, свою дурацкую манеру повторять вопрос, который тебе задают. Отвечай. Кто такой Попеску?

— Кто такой… — Лори спохватился. — Как кто такой? Он убийца, его казнят, Он…

— Сам ты убийца! — Глаза Кенни из серых сделались почти чёрными. — А Рибар тоже убийца? Или он как раз потому и преступник, что не захотел стать убийцей? Ну, что ж ты молчишь? Отвечай!

— Но я…

— Именно ты! Да, да! Я не понимаю, как тебя держат в «Правдивых вестях» Ты, конечно, не слышал их передачу! Ещё бы, ты сквозь землю провалился, если бы услышал. А ты, ты же всё, оказывается, наврал, всех обманул! И господина Леви, и других, а главное, всех телезрителей. Всё поставил вверх ногами. Чёрное выдал за белее, белое за чёрное! Этот убийца и негодяй Гелиор подвергся, бедняжка, нападению Попеску… А что он утопил тысячу человек, это так, пустяки! У Рибара мать осталась, он её берёг, не захотел идти на эту твою войну, так он, видите ли, дезертир! А?!

Кенни захлебнулась в потоке своей речи. Лори же был совершенно подавлен этим потоком. Его обвиняли уже не только в организации всей телепередачи, но и в искажении правды, во лжи; даже в том, что страна вела войну, и то виноват был он. «Твою войну…» — сказала Кенни.

— Погоди, — слабо протестовал он, — это же Лем, я только микрофон держал… Я ведь не репортёр, Кенни, я только…

— Что только? Что только? Ты прежде всего человек. Понятно? Ты должен был уйти оттуда…

— Но там все двери заперты, надзиратели…

— Не придумывай! Захотел бы, мог всё это прекратить. Мне стыдно было сегодня слушать. Не знала, куда деваться. Мы бутерброды готовили, мне казалось, я провалюсь сквозь землю… Девчонки на меня так смотрели… Я ведь им столько рассказываю о тебе. И про то, как ты с Лемом готовил эту передачу, тоже… Ох, и дёрнул же меня чёрт за язык! А теперь они видели истинную цену вашей передачи. Ну Лем — ладно, он на этом сидит, а ты-то что! Я не хочу любить нечестного, лживого вруна!

Не хочу и не буду. Я ухожу. Навсегда ухожу.

Но она и не думала покидать скамейку. Лори мгновенно уловил это и успокоился. Нет, тут больше шуму. Надо только убедить её — это главное, о чём она мечтает.

— Погоди, Кенни, не спеши, не уходи… — заговорил он ласково.

— Уйду, не проси… — ответила она тихо и поудобнее расположилась на скамейке.

— Ты ведь умная. Ну, рассуди сама. Я всего лишь подсобник Моё дело было таскать диктофон, плёнки. Лем командовал, он задавал вопросы, он комментировал. Я занят был своим делом, я иногда даже не слышал, что говорится. И потом, откуда Я мог знать всё, что сообщила радиостанция? Я же не беседовал ни с кем, А тогда там заместитель директора тюрьмы всё рассказывал. Как я мог ему не верить? Честное слово, Кенни, зря ты на меня нападаешь. Не могу я за всё отвечать!

— Должен, — сказала Кенни, она уже успокоилась. — Ты, я… Мы должны за всё отвечать. Это не только дело полиции и министров. Мы все в ответе. Я хочу, чтобы ты был честный, иначе я разлюблю тебя. Понял?

— Да, конечно. Но ты ведь не можешь без меня, правда?

— Не могу, — тихо сказала Кенни, опустила глаза.

— Вот видишь, я — тоже. Мы не должны ссориться. Ты бы разобралась и увидела, что я не виноват. А то сразу набросилась, стала ругать, говорить «уйду». Как ты можешь уйти! Я же тоже не могу без тебя.

Кенни обняла его, положила голову на плечо. Она сидела так, полузакрыв глаза, убаюканная ласковой речью.

Когда Лори кончил наконец говорить, что произошло не скоро, она обняла его и поцеловала.

— Ладно, Лори, я была неправа, не обижайся. Просто мне было досадно, и потом, эти девчонки так смотрели… Но и ты… прошу тебя, не участвуй во всяких нечестных делах.

— Конечно, Кенни, конечно.

— Ну и хорошо. На твоей станции, может, хуже, чем у нас, зато люди честнее. Ведь какой молодец этот корреспондент…

— Шор, — подсказал Лори.

— Вот-вот, Шор. Как он говорил, прямо за душу берёт! Лучше б ты у него учился, чем у этого Лема. Ненавижу его!

— Ты же раньше говорила, что он молодец.

— Я не знала, что он обманщик. Мне достаточно соврать один раз, я не прощаю. Если ты меня хоть раз обманешь, между нами всё будет кончено! Учти это!

— Да, да, но я не собираюсь обманывать тебя!

— Смотри! — Кенни угрожающе помахала длинным пальцем.

И хотя расстались они, полные любви и раскаяния, долго целовались на скамейке и Кенни ещё раз двадцать заверила Лори в том, что не сможет без него жить, ушёл он в тревожном настроении.

Да это не шутки и не пустые слона, Теперь он видел: если вскроется его обман, его предательство, Кенни с ним и дня не останется. Она просто возненавидит его.

Скорей бы уж всему этому пришёл конец…

Он мчался по широким улицам Сто первого. Ветер плотной подушкой лёг на лицо, не давал дышать. Сумерки быстро опускались на город, по-хозяйски захватывая улицы, дома. А если по-другому, если всё рассказать Кенни, во всём признаться? Она, простит, наверняка простит! Но дальше что? Она же потребует, чтобы он немедленно от всего отказался, всё порвал. Нельзя. Он получил деньги и от Леви, и от Латерна, он передал фальшивые документы «Правдивым вестям», он сам участвовал в липовых конкурсах. Ясли он сейчас откажется, это всё станет известно. И тогда ему крышка. Придётся уезжать, он потеряет место, деньги. Да и Кенни тоже. Куда она денется?

Уедут вдвоём — двое нищих, двое безработных.

Спать где попало, мыть посуду в кафетериях, ходить голодным…

Ну нет, к чёрту! Лучше уж обманывать Кенни. Пусть ничего не знает. В конце концов, это для её же пользы. Все деньги, которые он заработает, пойдут на них же. Купят себе домик, автомобиль, поедут на океан…

А это всё забудется. Всё забудется. Когда есть деньги, многое прощается. Кто помнит теперь какие-нибудь грешки давних лет господина Леви? Их же, слава богу, было немало.

Лишь бы Кенни ничего ив знала! Она и не узнает. Что ж, господин Леви ей, что ли, скажет или его ближайшие помощники, те, кто знают об операции? Уж они умеют молчать.

Лори немного успокоился. Вечером ему, правда, пришлось выслушать несколько саркастических замечаний от Арка, также слышавшего передачу «Правдивых вестей». Но Лори храбро отбивался.

— Чего вы все ко мне пристали? Я-то тут при чём! Моё дело маленькое — плёнку таскать да почту развозить, а начальство пусть само разбирается. И потом, я теперь в «Правдивых вестях» работаю, а не на «Западе-III», так что ты меня поздравлять должен, а не ругать. Ведь моя радиостанция выступила с разоблачением лгунов из «Запада-III»!

— Это ты сейчас богопротивно лжёшь! — сказал Арк загадочно и на этом закончил спор.

Глава десятая ОХ УЖ ЭТА КЕННИ!

У Кенни были неприятности.

Она пыталась скрыть их от Лори, но, конечно, ничего не получилось.

Он сразу заметил озабоченность своей подруги, её рассеянность, Кенни реже смеялась, её мысли всё время куда-то убегали, и порой Лори с раздражением восклицал:

— Я не понимаю, ты слушаешь меня или нет? По-моему, я рассказываю, довольно интересную историю. Но если тебе это скучно, я могу замолчать.

Они гуляли. Был ранний вечер. Солнце ещё давило тяжёлым пунцовым ядром на горизонт. Лилово-синие, подрумяненные облака неподвижно висели вдали, вытянувшись длинными языками. По-вечернему пахло травой. На окраинных улочках было тихо, Лишь порой раздавался стрекот машинки для стрижки газона, детский крик, урчание заводимого мотора, музыка.

Дневной зной медленно уползал на покой, словно большой золотистый лев, а на смену ему неслышно, пантерой подкрадывалась вечерняя прохлада…

Сцепившись указательными пальцами, они медленно брели по улицам, не замечая, куда идут. До сеанса оставалось почти полтора часа. Они забрались в этот отдалённый район города потому, что именно здесь помещался кинотеатр, где шёл выбранный ими фильм. Они давно хотели посмотреть «Не стреляйте — я повешусь сам!», остроумную комедию, где на фоне танцев, джазовых песенок и красивых купальщиц происходило полдюжины убийств с помощью яда, пистолета, бритвы, ножа и т. д.

Сеанс начинался только в десять вечера. Вот они и гуляли.

Лори надулся. Мало того, что Кенни, обожавшая кино, отнеслась совершенно равнодушно к радостному сообщению, что Лори обнаружил, где идёт вожделенный фильм, так она ещё и не слушает содержание другой жуткой картины, которое он ей с энтузиазмом излагает.

Некоторое время они шли молча. В знак предельной обиды Лори даже убрал свой палец.

Наконец Кенни вздохнула тяжело и громко. Так вздыхает, наверное, человек, последний раз взявшийся за перила моста, Потом она крепко ухватила Лори под руку, прижалась к нему всем телом и заговорила:

— Не сердись. Лори. Пожалуйста. Если б ты знал, ты бы не сердился… Мне очень не везёт…

Лори сразу забыл свою обиду, Он с тревогой посмотрел на подругу:

— Что случилось?

— ты знаешь, я не хотела тебе говорить. Я думала, всё это так, пустяки, а обернулось плохо, Но у тебя своих забот хватает, чего я ещё моими буду загружать…

Лори взвился:

— То есть как это загружать? Твои заботы мне тяжелей своих. Что ты дурака валяешь! Сейчас же рассказывай, что случилось.

— Ох, как не хочется, если б ты знал. Мне так хорошо с тобой. Всё это ворошить…

Сначала Лори подумал, что она ломается, набивает цену своим тайнам, но потом понял, что ошибся. Кенни действительно мучилась. Она, наверное, радовалась сейчас, что могла хоть ненадолго убежать от своих забот, идти с ним, держать его за руку, положить ему голову на плечо. Ей очень не хотелось возвращаться в неуютный, холодный мир этих забот.

Но Лори не мог оставаться в неведении.

— Рассказывай, — сказал он решительно. — Слышишь? Рассказывай всё!

— Не торопи меня, пожалуйста. Я расскажу. Сейчас. Дай собраться с мыслями… Лори, меня обвинили в воровстве.

Лори остановился так внезапно, словно налетел на фонарный столб. Ощущение у него было схожее, Будто его стукнули по лбу, смешав все мысли. Воровка! Кенни — воровка! Самая честная, чистая, благородная девушка, какую он знал, какая вообще могла существовать на свете, — воровка! Да что они с ума сошли? Вид у него был настолько растерянный, что Кенни не смогла сдержать улыбки.

— Лори, до чего ты смешной сейчас! Глаза вытаращил, руки опустил, качаешься, как китайский мандарин. Да приди в себя! Я всё та же, твоя Кенни. Я сказала, что меня обвинили, но это ещё не значит, что я воровка. Любого можно оклеветать, Да и вообще уже все знают, что это клевета, Сейчас другое…

— Вот что, Кенни, — Лори крепко сжал её щёки ладонями и приблизил к её глазам свои глаза, — я много в жизни дрался, но никогда не бил девчонок! Так вот, если ты немедленно не расскажешь мне всё по порядку, ты будешь первой. Перестань ходить вокруг да около. Ясно?

Кенни потёрлась щёками о его ладони.

— Не надо меня бить, я расскажу, Сейчас, погоди… Дай сообразить. Значит, так. Я ведь тебе никогда не рассказывала, Лори, как у нас работают. Ты не думай, что это так весело. Конечно, в больших ресторанах или барах намного хуже, но и здесь не рай. Чаевых почти не дают. Кто — репортёры или такие, как ты? А жалованье сам знаешь какое. Публика у нас тоже всякая. Иной раз придут пьяные или там же, в кафетерии, вечером напьются. Орут, пристают…

— Пристают?.. — угрожающе переспросил Лори.

— Ну, не цапают, конечно, ещё бы этого не хватало! И потом, я умею постоять за себя, поверь! Но всё равно. Комплименты всякие говорят, острят… А есть и совсем неприятные. Хоть не пьют, зато ворчат, капризничают… Словом, у нас работать — это не королевой английской служить…

— Так надо уйти! — воскликнул Лори.

— Да брось ты! — Кенни устало отмахнулась рукой. — Уйти!.. Куда? Вот господин Леви пойдёт на отдых, тогда я вместо него! Приходит к нам разный народ, ты знаешь. Неделю тому назад устроили благотворительный вечер. Небось слышал? Шуму с этим вечером было много, Реклама будь здоров: «3апад-III» и его звёзды в пользу военных сирот!» Действительно пригласили всех знаменитостей: певцов, певиц, журналистов, и туристы, конечно, валом навалили. Все, кто в этот день были в Сто первом, пришли, ещё за билеты дрались. А билет сто монет. Да ещё игра, лотерея, автографы, цветы, сувениры — словом, монет по триста — четыреста каждый оставил! Деньги эти в пользу детей, у кого отцы погибли там, за океаном. Ты понимаешь, пятьдесят — сто монет заменят им отца… Словом, вечер.

— А при чём тут ты?

— Не торопи. Сам же просил с подробностями…

— Ладно, ладно.

— Наступает вечер. У меня два столика в углу. Помнишь, там, где выход на балкон? Ну, где ты всегда сидел, мои постоянные. Садится компания. Какая-то раскрашенная красотка. Поверить, Лори, физиономия что палитра, да ещё летом, когда краски тают. Старуха — ей небось уж за тридцать. И вся в бриллиантах. С ней толстяк лысый, ещё длинный парень, ещё старуха. Едят, пьют, танцуют. Денег у них, видно, хватает. Билетов лотерейных накупили гору, а каждый билет, как и входной, сто монет. Когда они уходят танцевать — слушай внимательно! — они, конечно, всякие свои зажигалки, портсигары, сумочки оставляют на столе. Я же к столу не пришита, бегаю взад-вперёд — то принеси, это…

За вторым столиком другая компания. Тоже разодетые и, видно, первых знают.

Уж, наверное, три часа ночи было. Все пьяные, шумят, кричат. Слышу, эта палитра вопит: «Сумочка! Сумочка!..» А я как раз из кухни несу заказ. Бежит наш метр, ты его знаешь, ещё кое-кто подошёл. Оказалось, пропала сумочка. Пока она танцевала со своим толстяком, а её подруга с длинным парнем, сумочка пропала. Она вопит… Там деньги, какое-то колье, ещё чего-то. Все лазают под стол, под стулья, я тоже. Вдруг она на меня как посмотрит — глаза пьяные, рот слюнявый. Ах, Лори, если б ты знал, какая она была страшная! Палец в меня тычет: «Это она! Это она!» Поверишь, я даже сначала не поняла. Смотрю на неё, глаза вытаращила. Толстяк подходит ко мне, говорит: «Где сумочка? Ну-ка скажи, где сумочка?» Тут я поняла. Знаешь, Лори, ещё бы секунда — нет, доля секунды, и я бы ему выцарапала глаза. Он, наверное, понял, сразу отшатнулся. Метрдотель наш подбежал: «Что вы, господа, говорит, Кенни никогда бы этого не сделала!..» А та на своём; «Она! Она! Она всё время на мою сумочку поглядывала. Обыщите её!» Толстяк тоже: «От уже перепрятала…» Я ей тогда говорю: «Как вам не стыдно, палитра вы несчастная!» И — в слёзы. Знаешь, как обидно когда обвиняют, в чём не виноват. Это самое, наверное, обидное, что может быть на свете…

Она орёт, толстяк шипит, я стою реву, метрдотель меня успокаивает, все кругом шумят. Ну не все, многие разошлись, надоело им всё это.

И вдруг со второго столика поднимается мужчина, пьяный в стельку! Еле на ногах держится и подходит. Физиономия гадкая, рот до ушей, хохочет и в руках держит ту сумочку.

«А? — бормочет. — А? Ну, Кукки, как я тебя разыграл? А? А? Ты бы из-за старых шлёпанцев повесилась — помнишь, я тебе говорил, А? А ты — фр-фр! — фырчишь: для тебя, мол, деньги не имеют значения. Вот и поймал! Стянул твою сумочку, так ты тут всех чуть не убила. А? А? Кукки! Кукки! Ты хищница, нет в тебе милосердия к людям…»

Сам за столик уже сел, голову набок, засыпает. Сумочку выронил, А эта Кукки как влепит ему пощёчину! Он — со стула, Подняли его — хохочет. И все стали хохотать.

«Ох, — кричит толстяк, — ох разбойник, мистификатор!»

«Утоплю, убью, сожгу… — эта страхолюда Кукки воркует. — Чуть не умерла… моё любимое колье… Негодяй, мой негодяйчик, негодяйчонок…»

Метрдотель улыбается, рад за меня. «Я же говорил, бормочет, я же говорил». Толстяк вынимает деньги — сотни три, не меньше, — скомкал в шарик и суёт мне «Отчего ты плачешь, глупая, это же всё шутка! Пошутили». Я деньги схватила, бросила ему в лицо, да промахнулась. Убежала, Сижу на кухне, реву. Метрдотель приходит расстроенный, не знает, как мне сказать.

«Слушай, — наконец шепчет, — пойди ты извинись. Ну, подумаешь, два слова скажешь. Иначе она такой шум наделает, что мы с тобой в два счета с работы вылетим. Ну, пожалуйста, Кенни, что тебе стоит».

Веришь, Лори, я опять не поняла. Когда поняла, у меня в глазах потемнело. Оказывается, я с ней дерзко разговаривала, «палитрой» назвала. Понимаешь? Я же ещё и виновата! А толстяк этот — президент мыла «Феникс» Рулон, у него в «Западе-III» акций вагон, и вообще он друг господина Леви. «Палитра» — его подруга, он у неё как собачонка. Сначала — метрдотель рассказал — он её урезонивал, что я, мол, не виновата. А когда она его обвинила, что он за мной не прочь, наверное, прихлестнуть, он напугался и тоже требует — пусть я извинюсь.

Ну, что бы ты на моём месте сделал? Что? Я фартук скинула, хлопнула дверью и убежала домой. Через день пришла на работу как ни в чём не бывало. Посмотрим, думаю, что будет, Метр улыбается. Уладил. Сказал, что официанток на этот вечер пригласили со стороны, своих не хватило. На следующее утро, думаю, все проспались, всё забыли. Хоть обидели они меня, да ладно, могло хуже кончиться. Всё пошло по-старому. Я б тебе рассказала раньше, да, пока обидно было, не хотела. А потом, ты бы тоже огорчился за меня. Вот я и молчала, но потом я бы рассказала, Лори, поверь…

— Значит, теперь всё в порядке, — Лори вздохнул с облегчением, — так что ж ты теперь-то мучаешься?

— В том-то и дело — грустно сказала Кенни, — что всё опять началось.

— Как — началось?

— Ну так. Уж не знаю, откуда эта женщина, эта Кукки (вот уж имечко!), всё-таки узнала, что я там работаю. И привязалась к своему толстяку. Тот звонит нашему метру и говорит: «Слушайте, скажите этой девчонке, чтоб пошла и извинилась. Я ей двести, триста монет дам, пятьсот, если надо. Только чтоб всё это кончилось. Не пойдёт — пусть пеняет на себя. Да и вам не поздоровится!» Метр, ты его знаешь, он ко мне хорошо относится, Вообще хороший. Прибежал прямо зелёный от страха. «Кенни, говорит, я тебя очень прошу: ну извинись ты перед этой дурой. Ну её и чёрту) Зайдёшь к ней — он адрес дал, — скажешь «простите» и уйдёшь. Свидетелей — никого. Пятьсот монет получишь. Хочешь, я ещё тебе дам? Иначе ведь выгонят нас. Да ещё в «чёрный список» вставят. Тебе-то ладно. Замуж выскочишь, фамилию переменишь. А мне с моими детьми да с домом недоплаченным? Кенни, прошу тебя…»

А я — нет.

Так вчера секретарша соединила метра с самим господином Леви. С самим! И он сказал: «Знаю, девушка ваша неплохая, справлялся о ней, и шутку там какую-то над ней сыграли глупую, но ссориться с друзьями, да ещё с такими, из-за неё не намерен. Скажите — получит прибавку к жалованью, отпуск. Сами смотрите, но чтоб до понедельника пошла и извинилась. Ничего с ней не будет, не умрёт. Иначе оба ищите себе с понедельника другую работу». Метрдотель мне всё рассказал. Знаешь, Лори, если б он опять плакался или кричал, грозил, я бы его сразу к чёрту послала. А он рассказал, посмотрел на меня, будто собака с переломанной лапой, и ушёл. Ни слова от себя не прибавил.

— А дальше?..

— Всё. Теперь надо или извиняться, или катиться подальше. Уж здесь-то, в Сто первом, я наверняка работы не найду…

Кенни замолчала. Прямые светлые волосы печально повисли по сторонам головы, глаза смотрели куда-то вдаль, она шла медленно волоча ноги.

Лори тоже молчал, Ох уж эта Кенни! Будь он на её месте, он за пятьсот монет каждый день, да чего там — каждый час извинялся бы за чужие грехи. А она, видите ли, не может! Ещё бы!..

В начале её рассказа он, правда, сам весь горел от ярости. Он готов был убить того толстяка, свернуть шею этой размалёванной Кукки, всех их там растоптать. Но когда услышал, о ком идёт речь, что всё это друзья господина Леви, что он лично приказал извиниться, гнев Лори принял новое направление.

Действительно, что особенного — извиниться… Из-за своей никому не нужной гордости Кенни может пострадать так, что потом ничего уже нельзя будет сделать. Ну какое всё это имеет значение? А она упёрлась. Ох уж эта Кенни!..

Лори понимал, что Кенни права, что с ней хотят поступить подло, да ещё её же унизить подачкой. Он понимал, что она ведёт себя смело и что он так никогда не смог бы поступить, хотя всё его существо протестует. Он понимал, что его длинноногая девчонка Кенни в десять раз сильнее его, мужчины.

Это-то и злило его.

Но он понимал, что если посоветует Кенни извиниться, она просто будет презирать его. А советовать ей настаивать на своём — значит, заведомо обречь её. Так как же надо поступить? Господи, сколько сложных вопросов ставит перед нами жизнь ежедневно! Порой вопросов, на которые нет ответов, порой таких, на которые дав ответ, меняешь весь ход своей жизни. Вся жизнь — это беспрерывная цепь вопросов и ответов Вся жизнь, вся жизнь…

— Ну, так что?.. — повернулась к нему наконец Кенни.

— Что «что»? — буркнул Лори. Но он понимал, что ответить придётся.

— Так как я должна поступить? — Кенни смотрела на него большими серыми глазами. В них не было ничего, кроме искреннего желания найти ответ.

И тот Лори осенило. Он нашёл выход!

— Слушай, Кенни, — горячо заговорил он — двух мнений быть не может, Ты не должна извиняться, Это они должны просить у тебя прощения!..

Кенни быстрым движением наклонилась вперёд я поцеловала Лори.

— Я знала, что ты так скажешь! — воскликнула она торжествующе, словно перед ней была целая толпа, настойчиво утверждавшая противное. — Я просто была уверена…

— Да, — продолжал Лори, нахмурив лоб, — тут всё ясно, Но, Кенни, так просто нельзя решать этот вопрос. Нельзя.

— Почему? — Кенни удивлённо смотрела на него.

— Да потому, что иногда, поступая честно, ты совершаешь нечестность.

— Лори!

— Да-да. Свою гордость ты сохранишь, А метрдотель? Ты надумала про него, про его семью? У тебя всё впереди, а у него старость на носу. И ты, поступая правильно в отношении себя, поступаешь неправильно по отношению к нему.

— Но, Лори…

— Погоди. Иногда надо уметь жертвовать собой. Ты не должна быть эгоисткой. Нет, Кенни, я не представляю, чтобы ты могла думать только о себе.

Кенни нервно кусала губу, её круглое лицо выражало растерянность.

— Слушай, Лори, но ведь я не могу поступиться своей, как ты говоришь, гордостью, справедливостью, что ли, из-за этого. Наверное, он поймёт меня.

— Он, может, и поймёт тебя, но ты не должна допускать этого. Он же старый, несчастный человек.

— Ну, не такой уж он старый и… — возразила Кенни.

— Метр говорил тебе, да ты и сама знаешь, что значит остаться без работы в наше время, а тем более если обременён семьёй…

И Лори произнёс пламенную речь, из которой явствовало, что только чудовище эгоизма может в этой ситуации настаивать на своём, а не бежать тотчас же казниться. Он намекнул на возможность самоубийства метрдотеля, и в этом была бы виновата Кенни.

Кончилось тем, что Кенни расплакалась.

Она вытирала платком глаза, щёки, всхлипывала, нос у неё покраснел, волосы упали на лицо.

— Слушай, Кенни, — Лори обнял подругу, — не реви ты. Ничего страшного не случилось. Что, тебя никогда зря не ругали в школе? А потом ещё учитель требовал, чтобы у него просили прощения. Плюнь ты на это дело. Несправедливости всегда были и будут. Ты же не господин Леви. Нам ещё не раз по морде надают. Да не реви ты, чёрт возьми!

— Не хочу… — всхлипывала Кенни. — Не хочу… раз я не виновата. Палитра противная, задушила бы её…

— Брось ты, ну не реви… — Лори, взяв платок из рук Кенни, сам вытирал ей лицо.

Наконец Кенни успокоилась.

— Ладно, — сказала она, — я подумаю…

— Чего тут думать?

— Нет, Лори, я не могу так, честное слово. Надо подумать. А то, когда я приду к ней извиняться и увижу её противную рожу, я её ещё ударю и меня в тюрьму посадят…

Лори испугался:

— Нет, этого ты не делай! С ума сошла! Лучше уж подумай, до понедельника есть время.

— Вот что, Лори, я знаю! Я честно и откровенно поговорю с метрдотелем. И тогда решу. Правильно?

— Ну посоветуйся, — вяло поддержал Лори, — конечно, надо знать его мнение.

Они ещё погуляли немного, взявшись за руки. Им захотелось есть. Подошли к стеклянной будке, светлевшей неоновыми огнями. Съели по сосиске, густо смазанной горчицей, и наконец добрались до кинотеатра.

Над входом звучала музыка. Огромные фанерные трупы и голые красавицы колыхались на фасаде. На всю улицу звенел звонок.

На стеклянном светящемся козырьке чёрные буквы прочертили: «Не стреляйте — я повешусь сам!»

Купив у входа солёных орешков, они торопливо вошли в зал, сели в кресла.

Они любили ходить в кино не только из-за фильмов, не только потому, что здесь можно было в темноте спокойно держаться за руки и целоваться, но и потому, что, когда они сидели в тёмном, прохладном зале, их охватывала атмосфера покоя, безопасности, атмосфера осуществлённой мечты. В мягком кресле было уютно, на стенах, затянутых синим бархатом, горели крошечные синие ночники, свежий кондиционированный воздух уносил табачный дым.

В зал не могли проникнуть дневные заботы, тревоги, страхи. Здесь не было болезней, безработицы, строгих начальников завистников, сплетников. Сюда не могла прийти негодяйка Кукки, всесильный господин Леви…

Не было проблем, не было нерешённых вопросов.

Здесь, на большом сверкающем многоцветном экране, под весёлую или мягкую музыку осуществлялись любые желания.

Можно было полюбить девушек или юношей немыслимой красоты, обладать дворцами и кораблями, стать миллионером или кинозвездой. Достаточно было выбрать подходящий фильм.

Ах, как хорошо, что есть на свете экраны — и маленькие телевизионные, и большие — в кино! Волшебные экраны, отражавшие всё на свете, кроме реальной жизни с её невзгодами и тревогами, горестями и разочарованиями.

Волшебные экраны — чудесные машины, переносившие людей во времени и пространстве в иные эпохи, на иные континенты.

Без этих экранов так трудно было бы жить всю неделю, не отдыхая душой под их волшебное мерцание.

Волшебное и обманное…

Кенни реже мечтала, чем Лори: она была трезвее и рассудительнее.

Но в кино, перед началом фильма, пока экран заполняла вездесущая неистребимая, неизбежная реклама, она особенно почему-то любила предаваться сладким снам.

Ну, например, как они с Лори путешествуют. (Последнее время Лори был неотъемлемым элементом любой её мечты.)

Вот они в Африке. У ног их плещется океан. (Кенни никогда не доводилось бывать на побережье), позади золотится пустыня.

А Лори стоит рядом в пробковом шлеме и обнимает её сильной рукой.

Или они в Венеции. Чёрная гондола неслышно скользит по широким каналам.

А Лори сидит рядом и обнимает её.

Или ещё где-нибудь в горах, где много снега. Они мчатся вниз. Но вот путь окончен, она останавливается, тяжело дыша и глядя вверх на ослепительно белый склон.

А рядом Лори…

Потом Кенни задумывается. Как так получается, что в мире, где миллиарды людей, двое обязательно находят друг друга? Они могут жить, разделённые тысячами километров, родиться с разницей в десяток лет, три десятка лет, не знать друг друга.

Но в какой-то предназначенный судьбой час обязательно находят друг друга. А ведь это так же трудно, как двум крохотным спутникам в безбрежном космосе. Но спутники всё же умудряются делать это, подчиняясь воле людей. А люди — чьей воле подчиняются они? Какой силе? Может, любви? Наверное, любви. Наверное, те двое с самого рождения любят друг друга, только не знают об этом. Как киноплёнка. Пока она в коробке, ничего не видно, а направишь луч на неё, посмотришь на экран — и рождается новый мир.

Так и там каждый из тех двоих несёт свою любовь в себе. А как встретились, так всё освещается и становится ясным — любим!

Как у них с Лори. Просто поразительно! Ведь жила почти двадцать лет без него. Сейчас ей даже трудно представить себе, как это могло быть. Без него!

Так же трудно, как представить себя с другим. Конечно, она понимает, что есть немало людей красивее, умнее, талантливее, богаче, знаменитее, чем Лори.

Есть. Но для других.

А для неё нет никого ни красивее, ни лучше, ни благороднее. И не может быть.

Вот уж какие у неё неприятности, а стоит ему оказаться рядом, и всё уносится куда-то. На душе спокойно и легко.

Она знает, что Лори не даст её в обиду. И уж во всяком случае, с его прямотой и благородством, он всегда укажет правильный путь, даст нужный совет.

Кенни теснее прижимается к своему другу, кладёт ему голову на плечо, ищет его руку. Ей так хорошо…

А на экране по-прежнему мелькали рекламы духов, автомобилей, туфель и шляпок, виды экзотических островов, где все только и делают, что купаются в изумрудных водах бассейнов, нёжатся на солнце и танцуют в роскошных ресторанах.

Когда начался главный фильм, их захлестнул поток красок, ослепили наготой красавицы, оглушили гангстеры с их пулемётной стрельбой. Убийства следовали за убийством, любовные сцены сменяли одна другую… Вот это была жизнь!

По сравнению с ней мелкими и незначительными казались все заботы Лори и Кенни. Глядя на красиво одетых женщин и элегантных мужчин, Лори лишний раз убеждался в том, какие возможности дают деньги.

Из кино вышли умиротворённые. И о неприятностях Кенни больше не говорили.

Они просто шли, обнявшись, по ночному городу, навстречу свежему степному ветерку, под далёкие звуки музыки, долетавшей из баров и игорных домов.

Шли молча, неторопливо, погружённые в свои мысли. Но если Лори и не говорил сейчас ни слова о несчастье, обрушившемся на Кенни, то это не значило, что он не думал о нём.

Чем больше думал, тем неприятнее ему становилось. Ведь то, что сделали с его подругой и что вызывало у него такое возмущение, он собирался сделать с другими, с людьми, не только ничего плохого по отношению к нему не совершившими, но, наоборот, принявшими его в свою среду, доверявшими ему.

Когда «Правдивые вести» выступят с сенсационной, разоблачительной передачей, основанной на доставленных им, Лори, документах, мгновенно разразится скандал. Юристы «Запада-III» помчатся в суд и обвинят радиостанцию в фальсификации, Лори, разумеется, не был посвящён в детали операции, задуманной господином Леви, но был уже достаточно опытен, чтоб сообразить, что, если ему подсунули документы для передачи Латерну, значит, этим документам грош цена. Не зная подробностей, он всё же догадался, как всё будет происходить. Будь Лори образованней, он, наверное, сравнил бы себя с Троянским конём. А так он просто знал, что является предателем по отношению к «Правдивым вестям».

Он, конечно, знал это с самого начала. «Джемс Бонд»! «Тайный агент»! Но тогда речь шла о некоем незнакомом понятии. «Правдивые вести» — осиное гнездо, берлога «красных». Теперь понятие превратилось в реальность. «Красные» стали живыми людьми.

Это был энергичный, внушавший Лори глубокое уважение главный редактор Латерн; это был молчаливый, надёжный друг Марк; шумливый, крикливый, но бескомпромиссно справедливый Роберт; такой забавный и весёлый за кружкой пива и такой умный, серьёзный, честный на работе Шор…

Это всё были люди, теперь вошедшие в его жизнь, близкие ему, его друзья и товарищи — те, на кого он мог рассчитывать, кто не оставил бы его в беде.

А господин Леви в его жизнь не входил или, вернее, входил лишь как кошмар.

Между тем по его приказу должен был разрушить всё то, ради чего жили, отдавали свои силы новые друзья Лори…

Лори представлял себе Латерна, полного достоинства, в полосатой одежде за решённой тюрьмы. Он видел ребят, мотающихся без работы…

По чьей вине?

По его, лори. А он тем временем, получив свои деньги и округлив счёт в банке, будет ездить с Кенни в купленной наконец машине. Господин Леви пожмёт ему руку и скажет: «Молодец».

А вот стал бы кто-нибудь ещё жать ему руку? Села бы Кенни с ним в машину, если б всё было известно, если б все узнали о том, что он сделал?

Каково будет ему самому?

Теперь он навсегда в руках господина Леви. Где гарантия, что завтра ему не поручат ещё более грязного дела? И попробуй он его не сделать!

Лори даже застонал от своих мыслей.

Кенни с тревогой посмотрела на него.

— Ты что, Лори? Что-нибудь болит?

— Да нет, так…

Может быть, всё рассказать ей? Прямо вот тут, в этом тёмном глухом переулке, Взять за руки, заглянуть в глаза и сказать: «Кенни, я негодяй! И делаю чёрное дело! Прости меня. Если ты меня простишь, я всё брошу, от всего убегу! Мы убежим вместе, уедем далеко-далеко, где нас не знают, где мы начнём всё сначала. Только не бросай меня, не презирай, не разлюби!..»

Но куда ехать, бежать то куда?

В любом городе страны, что в Первом, что в Сто первом что в Пятисотом, свои леви и лори, свои миллионеры и бедняки свои трудности и неприятности.

А вот работа есть далеко не всюду. Здесь они устроены, здесь у него есть перспектива. А в других городах? И потом кто сказал, что можно пробиться честным путём? Нет, честные никуда не пробьются! Выбор может быть лишь один: пробиться не думая о том, по чьим головам и ногам ты ступаешь, или быть в ладах со своей совестью, но тогда не надеяться на успех…

— … помнишь, ты меня с ним знакомил? Чудной такой, похож на старую ворону.

Начала фразы Лори не уловил. Он был настолько погружён в свои мысли, что не слышал, что говорила ему Кенни.

— Да-да, — очнулся он, — ну и что?

— Сегодня утром он пришёл к нам в телестудию — уж не знаю, как прошёл. Он ведь репортёр, да? Наверное, у него есть удостоверение?

— Да кто? — нетерпеливо спросил Лори.

Кенни удивлённо посмотрела на него.

— Как кто? Да этот Руго, про которого я тебе рассказываю.

— Руго?

— Ну да, разве его зовут не Руго? Помнишь, мы его как-то встретили и он сказал, что вы с ним в «Утренней почте» работали. Может быть, я что-нибудь путаю?

— Нет-нет, всё правильно. Так что ты рассказывала?

— Так вот я говорю, что он приходил к нам на студию, И тебя искал. Я забыла тебе рассказать, не до него было.

— Меня? Он же, по-моему, знает, что я теперь работаю в «Правдивых вестях». Зачем же он сюда ходил?

— Вот уж этого не знаю. Он хотел узнать, где ты живёшь, У ребят спрашивал, а потом у официанток, у меня тоже.

— Ты сказала?

— Да… А не надо было?.. Лори, прости, я не думала, что это секрет. Думала, у него к тебе дело. Не надо было? Да? Вот дура!

— Нет, ничего особенного, — задумчиво рассуждал Лори. — Только вот зачем я этому старому алкоголику понадобился? Я тут как-то встретил его. Как всегда, пьяный. Впрочем, у него не поймёшь, когда он трезвый, когда нет. И всё он какую-то чушь несёт: что его убьют, что ему недолго осталось жить… Таинственность напускает. Наверное, выпить хочет. Он когда-то меня всё пивом угощал. В любви признавался. Теперь небось хочет, чтоб я его угостил. Он в какой-то газетёнке завалящей, там небось не густо платят…

Кенни пожала плечами.

— Пускай приходит. — Лори усмехнулся. — Представляю, как они с Арком будут разговаривать. Даже интересно. Но всё-таки зачем я ему понадобился? Уж не хочет ли денег занять? — предположил он с тревогой.

— Да что он, дурак? — Кенни фыркнула. — Он же прекрасно знает, что у тебя денег нет. Откуда?

— Конечно, конечно — поспешно согласился Лори. Но подумал о своей чековой книжке, о том, что на чёрный день кое-что лежит у него в банке, и ему, как всегда при этой мысли, сделалось легко на душе.

Великое дело, когда знаешь, что защищён от неожиданностей. Конечно, хорошо бы побольше, но для начала неплохо.

— Слушай, Кенни, пойдём выпьем пива в «Зодиак». Ещё нет часа ночи — там места есть, хоть в баре. А? Пойдём.

— Что это ты раскутился? — удивилась Кенни. — Ведь платить придётся по ночным ценам. А? Миллионер!

— Ну и чёрт с ним — живём один раз! Выпьем за конец твоих неприятностей.

Этого говорить не следовало. Кенни сразу помрачнела. Она молча кивнула головой, но ничего не сказала.

В «Зодиаке» всё было как обычно. Трещали колёса лотереи, лязгали автоматы, негромко выкрикивали крупье. Из ресторана доносился голос певицы.

И народу, как всегда, было много. Швейцар то и дело раскланивался с завсегдатаями, штатный нищий не успевал ссыпать в ветхую суму серебряные тяжёлые монеты.

Они поднялись на открытую террасу. Обе части ресторана — для «тучных» и для «тощих» — были заполнены. Оставались свободные места лишь возле стойки бара. Стойка эта, вероятно за свою протяжённость носившая название Великой китайской стены, шла, извиваясь, от одного конца открытой террасы до другого. За ней и в «тихие» часы работали полдюжины барменов в белых смокингах. С быстротой жонглёров они наливали шекеры, сбивали коктейли, откупоривали бутылки, составляли какие-то дьявольские смеси, известные лишь знатокам. Всё это ловко, бесшумно, следуя короткому указанию, а то и жесту клиента.

Кенни и Лори приткнулись у одного из концов стойки. Они заказали пива и долго, с наслаждением тянули ледяной напиток.

А клиенты прилепились к стойке, как пчёлы к цветку, и неустанно сосали бесчисленные, всех цветов напитки, заполнявшие бутылки, что рядами выстроились на полках, составлявших заднюю стену бара.

Тихая музыка, лившаяся откуда-то из-под потолка, тихое урчание голосов, короткие реплики барменов, звон посуды — всё это баюкало, навевало блаженный покой.

Лори закрыл глаза, наслаждаясь этим шумом, запахом духов, вин, табака. Рядом была Кенни, его подруга, впереди — жизнь долгая, полная всяких интересных неожиданностей.

Но первая неожиданность оказалась не за горами.

Внезапно Кенни с такой силой вцепилась в его руку, что Лори вскрикнул:

Ты что? С ума сошла?

— Она, — прошептала Кенни, показывая глазами куда-то в дальний конец бара, у самого края террасы.

Лори посмотрел в том же направлении и увидел за небольшим, скрытым пальмами столиком мужчину и женщину.

У Лори было хорошее зрение, и, несмотря на расстояние и полумрак, он хорошо разглядел сидящих. Женщина была бы красивой, не наложи она на себя такого количества самой разнообразной и яркой косметики. Она была явно навеселе и то и дело громко смеялась, откидываясь назад и обнажая белоснежный ряд зубов. Тяжёлая копна иссиня-чёрных волос, сверкнув в лучах ближайшего фонаря, опрокидывалась на спинку стула Она сжимала тонкими белыми пальцами широкую загорелую руку мужчины.

Мужчина был высокий, широкоплечий. Белый фрак плотно облегал его могучую фигуру. Он был явно моложе женщины и очень красив мужественной, хищной красотой. Эдакий романтический пират с киноэкрана.

— Она, она…

— Кто она, чёрт возьми?

— Да Кукки эта! Подруга того толстяка, из-за которой все мои неприятности!

— Ну и прекрасно, — засмеялся Лори, — вот ты подойди к ней сейчас и извинись. Судя по тому, как она смотрит на своего кавалера, она тебя долго не задержит. Ха! Ха! А если задержит, этот парень тебе ещё тысячу монет отвалит, лишь бы ты поскорей убралась. Ха! Ха!

— Перестань смеяться! — Глаза Кенни сверкали. — Ты знаешь, Лори, я уже хотела послушаться тебя и извиниться. Но теперь я понимаю, что ничего бы не вышло. Вот я сейчас увидела её, и у меня внутри всё кипит. Я готова броситься на неё и убить. И этого её красавчика заодно. Какая…

— Погоди, погоди, — перебил Лори, он что-то соображал. — Погоди… А не убить ли её чужими руками?..

— Что ты там бормочешь? — раздражённо спросила Кенни. — Уйдём отсюда. Я не хочу здесь больше оставаться. Если ты не уйдёшь, я уйду одна!

— Да погоди ты! — нетерпеливо остановил её Лори. — Ты говоришь, она подруга того толстяка — мыло «Феникс! — Рулона? Да? Ну, друга Леви, его все знают, он главный акционер «Запада».

— Да. Ну и что? Тогда она была с ним, сегодня с этим. Она наверное, из тех, кто со всеми ходит.

Неожиданно Лори нагнулся вперёд и о чём-то негромко спросил бармена. Тот молча кивнул головой, юркнул рукой под стойку (где, вероятно, хранилось всё, что могло потребоваться клиентам, начиная от льда и кончая океанский пароходом) и достал толстенный справочник. Продолжая одной рукой колдовать над очередным коктейлем, он другой мгновенно перелистывал страницы книги. Наконец, найдя то, что нужно, торопливо записал несколько цифр на листке бумаги и передал Лори.

Лори внимательно посмотрел на бумажку, потом обратился к Кенни:

— Ты можешь пять минут подождать меня?

— Я не хочу ни минуты…

— Кенни, — Лори говорил очень серьёзно, он взял её за руки, — пожалуйста, подожди меня пять минут. Очень тебя прошу.

— Что ты затеял? — сдаваясь, спросила Кенни.

— Я тебе потом всё объясню. А сейчас делай, как я говорю. Подожди меня.

— Хорошо, Лори, — в голосе Кенни звучало сомнение, — но мне не нравятся твои затеи. Пожалуйста, не делай глупостей.

— Не беспокойся. Я сейчас вернусь.

Лори торопливо спустился в курительную, обменял в табачном киоске монетку на жетон для автомата и прошёл к кабинкам. Запершись в крайней, он набрал номер. Долго никто не отвечал. Лори посмотрел на часы. Было два часа ночи. Наконец засланный голос пробормотал: «Резиденция господина Рулона, вас слушают».

— Господин Рулон у себя? — бодро спросил Лори.

— А кто спрашивает господина Рулона?

— Неважно, кто спрашивает, а важно — зачем! Он спит? Так разбудите его.

— Рулон отдыхает. Позвоните завтра.

В трубке щёлкнуло. Лори выругался про себя, обменял ещё один жетон и снова набрал номер. На этот раз пришлось ждать ещё дольше. Наконец тот же заспанный голос снова раздался в трубке.

— Слушайте, — заговорил Лори, стараясь придать своему тону как можно больше внушительности, — если вы не соедините меня с господином Рулоном, завтра он выгонит вас с работы! Ручаюсь!

— Кто это говорит? — Голос звучал на сей раз неуверенно. — Хорошо, я вам скажу, кто я, но и за это вам попадёт. Подите разбудите господина Рулона и скажите, что это говорит детектив, которому он поручил следить за Кукки. Ясно?

— Ясно, — сказал голос. Имя Кукки, видимо, поизвело впечатление. — Ждите у телефона.

Но прошло минут пять, прежде чем и трубке прозвучал встревоженный хриплый голос.

— Алло! Я — Рулон. Кто говорит? Что за детектив, я не знаю никакого детектива… Кто говорит?.. Что случилось?

— Господин Рулон, — чётко выговаривая слова, на случай если его собеседник не совсем проснулся, произнёс Лори, — я не детектив, это я соврал, чтоб меня с вами соединили. Я нахожусь в баре «Зодиака». Слышите? «Зодиака»! Тут за столиком ваша Кукки любезничает с каким-то красавцем. Если хотите посмотреть — приезжайте.

— Что за ерунда! — судя по голосу, Рулон окончательно проснулся. — Кукки больна. И вообще, кто вы? Если вы надеетесь получить с меня за ваши липовые сведения, ошибаетесь! Я…

— Господин Рулон, — перебил Лори, — если хотите видеть, как болеет ваша Кукки, приезжайте в бар «Зодиака», столик в углу, у балюстрады. «Зодиак», бар, в углу, у балюстрады!

— Погодите…

Но Лори уже повесил трубку.

Он торопливо взбежал по лестнице.

Кенни ждала его. Кукки со своим кавалером тоже сидели на месте.

— Где ты был? — спросила Кенни. — Теперь мы можем идти?

— Вот как раз теперь-то не можем, — радостно улыбаясь, сказал Лори.

— Может быть, ты наконец объяснишь, куда ты бегал!

— Да, Кенни, теперь объясню. Я бегал звонить Рулону. Я сказал ему, что его Кукки ставит ему рога с каким-то красавцем и что если он не верит, то пусть приезжает и убедится сам.

Кенни смотрела на Лори широко раскрытыми глазами. У неё отнялся язык.

Наконец она заговорила:

— Лори, ты с ума сошёл! Как ты мог! Как ты мог! Надо немедленно предупредить её!..

На этот раз глаза вытаращил Лори.

— Ты что, не в своём уме? Ты соображаешь, что говоришь? Лучше мести и не придумаешь. Он сейчас привалит сюда или кого-нибудь пришлёт. Могу спорить на что хочешь. Увидит их и выгонит её к чёрту или, во всяком случае, так поругается с ней, что им будет не до тебя. И тебе не придётся извиняться. А кроме того, это неплохая расплата за их свинство… А? Кенни! Нет, это была гениальная идея!

— Лори! — У Кенни был несчастный вид. — Она, конечно, свинья и плохо поступила со мной, но всё же так нельзя. Это некрасиво! Если хочешь, это подло — доносить на человека, выдавать его. Ну, пусть она дрянь, но это не наше дело. Пойми, Лори, она грязная, но, сделав так, как ты сделал, ты сам обрызгался этой грязью, что ли… не знаю, как сказать.

— Да брось ты, — разозлился Лори, — брось слюни пускать! Она дрянь, с ней и надо как с дрянью! Тем более ещё, когда тебя этим спасаем! Сиди, теперь поздно об этом говорить. Посмотрим, что будет!

Долго ждать не пришлось.

Не прошло и четверти часа, как на пороге бара появился Рулон. Толстяк даже не успел как следует причесаться, одна из пуговиц на его рубашке не была застёгнута. Лицо выражало смешанное чувство ярости и тоски. Он был не один. С ним рядом шёл какой-то плотный мужчина с бульдожьим подбородком. Правую руку он не вынимал из кармана. Видимо, господин Рулон не очень рассчитывал на свои силы в схватке с соперником и на всякий случай прихватил телохранителя.

Они медленно продвигались вдоль стойки, обшаривая глазами столики. Наконец Рулон остановился как вкопанный — он увидел Кукки с её красавцем, продолжавших свой безмятежный разговор. В довершение катастрофы Кукки как раз в этот момент наклонилась к своему кавалеру и поцеловала его.

Несколько секунд Рулон стоял молча, потом быстрым, решительным шагом направился к дальнему столику.

Лори с нетерпением ждал, когда начнётся драка.

— Сейчас он ей врежет! — подпрыгивая от возбуждения, шептал он Кенни. — Погоди, а если вмешается красавчик, телохранитель откроет стрельбу… Ох, что будет!..

Кенни, словно загипнотизированная, не могла оторвать взгляда от всей этой сцены»

Однако надежды Лори не оправдались. Рулон решительным шагом подошёл к столику, за которым в легкомысленном неведении веселилась его неверная возлюбленная, резким жестом пододвинул пустой стул и сел.

Кукки протрезвела мгновенно. Она смотрела на Рулона, как кролик на приближающегося удава. Бледная, с широко раскрытыми глазами, она сидела неподвижно, не в силах произнести ни слова.

Её кавалер растерянно следил за происходящим.

Рулон заговорил быстро и негромко. Его не было слышно. Он, видимо, осыпал Кукки градом упрёков. Её попытки вставить слово он останавливал властным жестом руки.

Наконец, закончив свою речь, он встал и, повернувшись, направился к выходу. На мужчину он обратил так же мало внимания, как на бутылку, стоявшую на столе. Кукки вскочила и бросилась за ним. Она повисла у него на руке, в чём-то горячо убеждая, о чём-то умоляя.

Но Рулон оставался непреклонным. Он продолжал, не замедляя шага, идти по проходу. Светская, холодная улыбка блуждала на толстых губах.

Телохранитель поспешал сзади. Кавалер Кукки провожал их недоумённым взглядом.

— Ай да толстяк! — не без уважения прошептал Лори. — Ты смотри — не сдаётся. Всё! Всё кончено, ручаюсь. Уж теперь он от тебя не только извинения потребует, а ещё благодарить придёт.

У выхода из бара Рулон остановился, твёрдо снял со своей руки руку Кукки и, бросив ей в лицо короткое, резкое слово, скрылся за дверью.

Кукки медленно, с расстроенным лицом прошла мимо них, вернулась к столику.

Её кавалер стал задавать вопросы, которые она отмела безнадёжным жестом руки.

Потом, опустив голову на стол, заплакала. Плечи её тряслись, вздрагивала копна чёрных волос. Красавец пожал плечами и, отвернувшись в сторону, закурил.

— Ну, слава богу. Так ей и надо! — злорадствовал Лори.

— Бедняга! Жалко всё-таки… — огорчённо качая головой, пробормотала Кенни.

— Ох и дура же ты, — с удивлением глядя на неё, констатировал Лори.

Расплатившись, они покинули бар.

На улице Кенни наконец пришла в себя от всей этой сцены, при которой она присутствовала словно во сне. Она даже улыбнулась. Что касается Лори то он откровенно радовался гениальному, по его мнению, приёму, с помощью которого сумел защитить свою подругу.

— А? Кенни! Здорово мы придумали! Как он её отчитывал!.. Молодец. Я думал, он нюня с ней, а он, смотри-ка — решительный. Сразу погнал в шею. Ничего, будет знать в следующий раз, как мою Кенни обижать. Палитра!..

Он радостно хохотал, вспоминая различные эпизоды столь неожиданно закончившегося вечера. Под конец Кенни не выдержала и стала хохотать вместе с ним.

Так прошли они по ночным улицам до её дома. К себе Лори возвращался в приподнятом настроении. Потом мысли его приняли более спокойное направление. Ведь вот он совершил, казалось бы, некрасивый поступок. Конечно, некрасивый. Взял и донёс старому толстому донжуану, что его возлюбленная изменяет ему. Очень некрасивый поступок. А между тем он гордился им. Он сделал доброе дело.

Предательство, донос — доброе дело?

Значит, главное, наверное, не в том, каков поступок, а в том, по отношению к кому он совершён. Если бьёшь невинного человека — свинство, если бандита — подвиг. Если предаёшь «Запад-III», где не прочь обмануть зрителей, сфабриковать фальшивку и так далее, — это, наверное, хорошо. Когда это же делаешь по отношению к «Правдивым вестям», которые, как он убедился за время своей работы там, действительно говорят правду, — это плохо.

Всё правильно. Только вот делает-то он наоборот. Предаёт «Правдивые вести» в пользу «Запада-III».

Лори не очень разбирался в философии, однако он понимал, что всё в жизни конкретно.

Оказывается, плохой поступок может оказаться хорошим, если совершён по отношению к плохим людям. Он в этом только что убедился.

И тут возникала новая проблема. А нельзя ли считать хорошим плохой поступок не потому, что он совершен по отношению к плохим людям (наоборот, его жертвы люди хорошие), а потому, что он приносит пользу совершившему?

Вообще, разве всё, что ты делаешь себе на пользу, независимо от того, как думают другие, независимо от того, что это в действительности, не является благом?

Не самое ли разумное плевать на всех и на всё и делать всегда то, что приносит тебе удовольствие? Казалось бы, да.

Тогда почему это не всегда даёт счастье? Вот он получит деньги, работу получше, а радость? Радости не будет.

Неужели такая сильная штука совесть, что может всё испортить и не заткнут ей рот никакие, завоёванные в обход её, блага?

Лори шёл и размышлял на эту тему, а над ним в чёрном небе мерцали большие холодные звёзды, которые лили свой трепещущий свет одинаково на добрые и на дурные дела, на благородных и на плохих людей.

Звёзды были слишком далеки, чтоб разбираться в деталях суетной земной жизни, Они жили миллиарды лет, не вникая в эти детали, проживут ещё миллиарды. У звёзд свои небесные законы.

Тем же, кто живёт на земле, так не обойтись. Там нужно жить по земным законам, И как бы ни старались сделать эти законы жестокими и бесчеловечными, они всё же были людские законы. А людям прежде всего надлежало оставаться людьми…

Когда Лори вернулся домой, Арк уже спал глубоким сном, слегка похрапывая и шевеля ноздрями.

Лори разделся в темноте и торопливо юркнул под одеяло.

Глава одиннадцатая ЗОЛОТАЯ ДОРОГА

В понедельник расстроенный метрдотель спросил Кенни, что она решила: будет извиняться или нет? Кенни ответила, что согласна, но при одном условии: пусть метрдотель спросит у господина Леви, продолжает ли тот настаивать на извинениях. Метрдотель испугался: как же так, не может же он беспокоить господина Леви по столь пустячному делу…

Тогда Кенни предложила другое. Надо позвонить господину Рулону и спросить, куда Кенни идти извиняться. Такое предложение метрдотеля вполне устраивало, и он ушёл в свой кабинет.

Через десять минут он вызвал Кенни.

Лицо его сияло. Он сообщил, что сам Рулон, лично, недовольным тоном сказал ему, что никаких извинений не требуется, чтоб его оставили в покое с этими идиотскими историями, а за пережитые девчонкой волнения он пришлёт ей чек. Пришлёт завтра же.

— Пойми их, этих сумасшедших, — развёл руками метрдотель. — То одно, то другое. Слава богу, что всё так кончилось. Интересно, на сколько чек?

Когда Кенни сообщила, что денег ни при каких условиях не возьмёт, метрдотель посмотрел на неё взглядом, который ясно говорил, что самые сумасшедшие в этой истории, уж конечно, не Рулон и Кукки.

Во время последнего свидания с господином Лови, который каждый раз, как Лори приходил к секретарше за деньгами, вызывал его и расспрашивал, что происходит в «Правдивых вестях», Лори был обласкан.

Господин Леви встал, похлопал его по плечу, улыбнулся.

Ну, Рой, скоро ты вернёшься к родным пенатам. Что скажешь о местечке начальника осветительной группы? Там жалованье больше, чем ты сейчас получаешь у нас и у них вместе. Доволен?

Лори растерялся:

— А как же господин Лукач?

Стар он уже, Рой, стар. Теперь пора новых, энергичных. А он пусть ищет чего-нибудь поспокойнее. Впрочем, это уж его дело, Главное, тебе повезло. Передачу «Правдивые вести» назначили в конце месяца. Слышал? Ну, ты мог не слышать, но я-то знаю точно. После передачи я им даю месяц жизни максимум, Так вот что. Как я начну процесс, как выяснится, чего стоит всё, что ты им передал, тебе лучше ненадолго исчезнуть. А то ещё прижмут тебя. Скажешь, что заболел или мать заболела, надо к ней ехать…

— У меня нет мамы…

— Ну к сестре, брату. Словом, выдумай сам. Но предупреди заранее. Так будет естественней. Всё! Я тобой доволен.

Странно, но столь редкая и тем более ценная похвала шефа не обрадовала его. Он остался к ней совершенно равнодушен.

Хорошо, конечно, что всё у него и у Кенни в порядке, никто их не увольняет, не прогоняет, не унижает. Есть работа, деньги будущее предстаёт в радужном свете. Лори тайком, делая вид, что просто любопытствует, уже несколько раз заходил в автомобильные магазины, на стоянки комиссионных машин.

Присматривался, изучал цены.

В субботу у Лори произошёл с Арком серьёзный разговор. Он рассказал своему другу историю с Кукки, описал скандал в кафетерии «Запада-III» во время благотворительного вечера и сцену и баре «Зодиака».

— А? Ловко я всё это подстроил?

— Ловко, — согласился Арк, — но не чисто.

— То есть как не чисто? — обиделся Лори. — Комар носу не подточит. Рулон в жизни не догадается, кто звонил…

— Я не о том, — поморщился Арк. — Грязно поступил.

— Ну знаешь! — Лори был возмущён. — Она будет мою Кенни помоями поливать, унижать, с работы выгонять, а мне на дуэль, что ли, её вызывать? С такими все средства хороши!

— Нельзя так. Богопротивно рассуждаешь, — укоризненно покачал головой Арк, — Чистое дело делают чистыми руками. Все средства хороши только для злодеев.

— Брось ты! Как это… мне по морде, а я, как твой Христос Другую щёку подставляй? Это не злодеи, а болваны так поступают.

— Неправильно писание толкуешь. Ударили по лицу — веди обидчика в полицию, отнюдь сам не бей.

— Во-во! Пока я его до полиции, он мне ещё раз десять смажет. Нет уж!

— Да уж! — неожиданно разъярился Арк. — Вот Гитлер всех пленных убивал, мучил, так что ж, союзники тоже должны были пленных убивать?

— Ну и дураки, что не убивали!

— Подумай, что молвишь! Наши сейчас там в богопротивной войне за океаном тоже всех жгут, стреляют, детей и женщин не щадят. А те как нашего возьмут в плен — так в лагерь, и всё. Жизни не лишают.

— Ну, так то они… Они ж дикари… А мы цивилизованные. Сравнил…

— Умно рассуждаешь! — Арк постучал себя пальцем по лбу. — Дикари, значит, гуманно поступают, а мы, значит, как дикари! Так оно и есть. А ты считаешь, что так и должно? Да?

— Нет… Я так не говорил… — Лори запутался, — я в том смысле, что… что цивилизованных убивать нельзя… а… Да чего ты пристал! Какое мне до них дело! Привязался! Я ему про Кенни, а он меня на войну увёл…

Арк с грустью посмотрел на Лори:

Жалок в споре ты. И в жизни не твёрд.

Вдруг Лори осенило.

А как же ваш этот… как его… ну, орден ещё такой есть… Эх, забыл! Главный он там был. Ну? Говорил: «Цель оправдывает средства». Помнишь? Вот и я тоже.

Игнатий Лойолла, основатель ордена иезуитов. Чёрная фигура! Извратил учение Христа. Только честные средства оправдывают благородную цель!

— Погоди-погоди! А если цель благородная, но честно её не достигнешь. Как тогда?

— Значит, цель дурная или человек дурак, хорошего придумать не может.

— Слушай» Арк, давай откровенно. Вот мы с тобой хотим разбогатеть…

— Чужды мне земные блага… — перебил Арк.

— Ну, чёрт с тобой! Я хочу разбогатеть. Деньги хочу иметь, на Кенни жениться. Бедняки у нас, сам знаешь, не женятся… Я могу разбогатеть. Но не очень порядочным путём. Не убийством, конечно, не грабежом, однако так себе, способ сомнительный. Как быть?

— Ждать! — отрезал Арк и встал.

— Чего ждать? — не понял Лори

— Ждать, пока поумнеешь! Сам подумай над своим вопросом… — И он удалился на кухню готовить ужин.

То воскресенье Лори и Кенни решили провести за городом. Накануне Лори с удовлетворением убедился, что его текущий счёт перевалил за тысячу, Он не без удовольствия полистал новую чековую книжку, ещё раз зашёл и внимательно осмотрел трёхгодичной давности, но почти новый и сверкающий «шевроле», купил себе рубашку.

Поэтому настроение его в этот день было радужным. К тому же погода стояла чудесная. В Сто первом, казалось, погода приноравливалась к рабочей неделе. В будни частенько шли дожди, дул холодный ветер с гор, небо затягивалось тучами. Но в субботу и воскресенье солнце сияло вовсю, было жарко.

Лори заехал за Кенни только в девять утра — проспал. Она вышла надутая. На ней были короткие шорты и мужская рубашка, на которой был изображён девственный лес, наполненный тиграми, крокодилами и лианами, И руке она несла мешок с провизией.

— Ещё бы на десять минут опоздал, и я бы уехала с другим.

— Прямо!

— Вот тебе и прямо, Думаешь, ты один у меня? Знаешь, за мной какой хвост ходит.

— Где это ходит? — недоверчиво, но с ноткой беспокойства спросил Лори.

— Где хочешь. В кафетерии и вообще на «Западе-III». И не только мальчишки вроде тебя, а есть и репортёры, и редакторы.

Лори упёр руки в бока.

— Зачем это они за тобой ходят?

— А ты зачем ходишь? Потому что я красивая, — Кенни закружилась на месте так, что её длинные, цвета спелой ржи волосы образовали над её головой золотистый зонт. Потом остановилась и выставила вперёд загорелую обнажённую ногу. — А ноги? Да я с такими ногами могу танцевать в любом кабаре!

Лори помрачнел.

— Убери свои ходули. Ты бы ещё короче шорты надела или уж прямо бикини! Действительно, наверное, крутишь там головы всем, вот они и бегают за тобой…

— Ну ладно, поедем, и так поздно. — Кенни вскочила в седло, приладив мешок с провизией между колен.

— Скорей вернуться хочешь? — ворчал Лори. — Ещё на свидание надо успеть?

Он уселся поудобнее, завёл мотор.

— Ладно, ладно. — Кенни перегнулась через мешок, обняла его за шею, прижалась круглой щекой к затылку. — Тебя только и люблю, ты же знаешь.

— А если другой… — начал было Лори, но она перебила:

— А если другой, так я тебе сразу скажу, обманывать не буду.

Не очень успокоенный таким заявлением, Лори пустился в путь.

Быстро миновав притихшие воскресным утром улицы Сто первого, они выехали на широкое загородное шоссе, ведшее в горы.

По сторонам без конца мелькали заправочные станции, дорожные бары и кафе с цветами на подоконниках широких окон, мотели, многоцветные рекламные щиты.

Убегали вдаль зелёные холмы, поросшие низким жёстким кустарником.

Когда-то по этой дороге шли караваны, гружённые золотом, и бородатые люди с ружьями сопровождали их, зорко вглядываясь в горизонт. Золотая дорога…

Потом начались предгорья. Просто холмы стали выше и каменистее. А на вершинах их замелькали зелёные, редкие ещё пока ели.

Они остановились у кафе. Зашли, заказали бутерброды, молоко. В кафе было шумно. Такие же голоногие загорелые девушки и ребята сидели здесь, громко разговаривая, смеясь, крича, жестикулируя.

Кто приехал на мотороллерах, велосипедах, мотоциклах, кто на машинах, самую новую из которых видели ещё, наверное, мамонты.

Посидели полчаса, поехали дальше.

Свидетелями трагедии они стали километрах в двадцати от кафе, когда шоссе уже начало втягиваться в одну из горных долин.

На бешеной скорости их обогнал мотороллер. Весёлый широкоплечий парень в шлеме и красивая, спортивного вида девушка в купальном костюме помахали им и понеслись дальше.

А через минуту мотороллер с грохотом и лязгом врезался в неожиданно затормозившую на шоссе машину, и Лори еле успел свернуть, чтобы самому избежать катастрофы.

Он резко затормозил, так, что Кенни ткнулась ему в спину грудью, и, соскочив с мотороллера, побежал обратно.

Старый «форд», в котором ехало двое не очень трезвых парней, внезапно остановился в тот момент, когда к ним на предельной скорости приближался мотороллер с обогнавшей Лори парой. Парень не успел сделать то, что через минуту успел сделать Лори, — свернуть.

Сейчас он лежал метрах в десяти, отброшенный туда неистовой силой столкновения. Шлем куда-то исчез, белозубый рот скалился в последней, предсмертной улыбке, светлые волосы разметались в луже крови, остекленевшие глаза удивлённо смотрели в небо.

Мотороллер представлял собой лепёшку. Можно было подумать, что по нему взад-вперёд прошёлся многотонный паровой каток.

Рядом лежала девушка. Смерть пощадила её красоту. В своём даже не запылившемся купальнике, загорелая и мускулистая, она лежала на животе, подогнув руку под лицо, словно загорала на пляже, И если б не особенная неестественность позы да проступавшая под загаром смертельная бледность, никто бы не подумал, что она умерла. Машина почти не пострадала. Оба сразу протрезвевших её пассажира широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели на всю эту картину.

Визжали тормоза, урчали моторы. Всё новые автомобилисты и мотоциклисты останавливались на шоссе. Теперь собралась уже толпа. Некоторые девушки истерично вскрикивали, рыдали. Кто-то, как всегда, авторитетно распоряжался, давая указания.

Убитых отнесли на обочину, лепёшку-мотороллер сбросили в кювет, Не прошло и десяти минут, как с воем сирены примчался полицейский автомобиль, за ним «скорая помощь», ещё какие-то служебные машины. А через полчаса шоссе опустело. Большое кровавое пятно растеклось на дороге и блестело в лучах солнца.

Кенни не плакала. Она только перекрепила мешок с едой назад. А сама села так, чтоб быть как можно ближе к Лори, и обняла его с такой неистовой силой, что он с трудом дышал.

— Задушишь, Кенни, — взмолился он наконец, — вот силища-то! Тебе не официанткой, а молотобойцем работать! Ох!..

— И задушу, — шептала она, — и задушу! Лучше уж я!.. — Но ветер относил её слова, и Лори ничего не слышал.

— Что ты там бормочешь? — кричал он навстречу ветру, — Ну и история, Кенни! А? Надо же так. Хорошо, я успел свернуть… Так я издали их увидел и скорость у меня меньше была, а они мчались будь здоров! И эти болваны остановились. Хоть бы в зеркало посмотрели, нет ли кого сзади. Пьяницы!

— Ты мой любимый, мой родной… — шептала Кенни, прижавшись лицом к затылку своего друга.

— Негодяи! — орал ничего не слышавший Лори. — Вот таких надо в тюрьму сажать. Хорошо, что у меня молниеносные рефлексы. Разз! — и свернул. В боксе мне бы цены не было. Сколько раз говорил: едешь по дороге — пей только молоко! А?

— Да, да, — Кенни вся дрожала, к ней пришла запоздалая реакция, — пей что хочешь, любимый, — молоко, пиво, хоть спирт, — лишь бы ты жил, улыбался, целовал меня, а не лежал, как тот…

Она вся сотрясалась от истерических рыданий. Наступила расплата за первые минуты сдержанности.

— Ну, парень — понятно, — во весь голос рассуждал Лори, то и дело захлёбываясь ветром, — он голову разбил. А что с девчонкой? Я не понял. Никаких следов. Может, внутренний удар какой, а? Так бывает?

Но Кенни молчала. А он не знал, отвечает она или нет, и продолжал кричать.

Слева теперь раскинулось озеро. Его спокойная тяжёлая гладь золотилась под лучами солнца. Светло-зелёные ели весело толпились вокруг. Кое-где на озере белели, алели, желтели паруса яхт. На берегу пестрели палатки.

Справа вверх уходили горы, По ним карабкались к вершинам, постепенно густея, леса. Солнце, процеженное ситом ветвей, раскрасило светлыми зайчиками густой мох у подножий деревьев. Кое-где бурые голые скалистые камни торчали из-под земли или нависали причудливым козырьком над дорогой.

Воздух был напоён ароматом нагретой воды, хвои, дальних снегов, горячего асфальта, свежего дерева.

Наконец возник указатель: «К озеру налево — два километра». Они свернули на жёлтую глинистую дорогу и, проехав обещанные два километра, очутились на широкой травянистой поляне, где стояли палатки, трейлеры, автомобили, В глубине возвышался деревянный домик с рестораном и баром.

Здесь царило оживление. Кто-то ставил палатку, кто-то надувал лодку, слышались звонкие удары но мячу, крики, смех, лай собак.

Но Лори не остановился, Снизив скорость, он углубился в лес и прямо по траве, лавируя между деревьями, поехал дальше, вдоль берега озера.

То и дело им попадался сиротливо прислонённый к дереву велосипед или роллер.

Пассажиров не было видно. Наконец, проехав минут пятнадцать, он затормозил. Остановив машину, они спустились к воде, разложили привезённые с собой одеяла, расставили пластмассовую посуду, распаковали провизию.

Когда очередь дошла до картонной коробки, в гнёздах которой уютно устроились шесть банок нива, Кенни, спокойно, но решительно взяла коробку и, широко размахнувшись, швырнула её в озеро.

Сначала Лори не понял. Он с изумлением смотрел на свою подругу. Наконец сообразил.

— Это же пиво… — заметил он с сожалением, — Пиво…

Кенни сделала вид, что ничего не слышала. Она возилась с портативной газовой плиткой, разогревая сосиски и консервированный горошек, готовила салат, разливала молоко. Лори лежал, закинув руки за голову и устремив взгляд и солнцу. Солнце было скрыто переплетением зелёных ветвей, оно лишь порой пробивалось, слепя глаза.

Вдыхая аромат сосисок и жуя травинку, Лори думал. К нему тоже пришла запоздалая реакция на трагическое происшествие, случившееся на шоссе.

Он не рыдал, как Кенни, но мысли его были мрачные. Вот тебе и жизнь! Едешь с любимой, впереди весёлый день, всё красиво, радостно… Бац! Секунда — и нет ничего: ни тебя, ни её. Вообще ничего…

Стоило столько работать трудиться, чего-то добиваться, о чём-то заботиться…

Вообще зачем в жизни к чему-то стремиться, если в конечном итоге наступает смерть? Ведь сколько ни накопи — с собой не возьмёшь. Чего ни добейся — всё останется. Что ни соверши — тебя забудут.

А может, не забудут? Есть же всякие знаменитые президенты, писатели, учёные, Они чего-то там совершали, и их помнят. Памятники ставят, улицы их именем называют.

Ну и что? Им-то что до этого? Ведь они-то ничего от этого не имеют, спят себе в своих могилах.

Интересно, если б кому-нибудь из них предложить за всю эту посмертную славу продлить на год жизнь, согласились бы они?

И тут Лори пришла новая мысль. А может, когда они совершали свои великие дела, они не думали, воздадут им за это после смерти или нет. Просто делали то, что считали нужным, старались сделать получше. А о благодарности не заботились.

Это как хороший боксёр. Ведёт бой, стремится нанести побольше ударов, а если один из них закончится нокаутом, ну что ж, тем лучше. Но нокаут не главное. Иной же, кто на решающий удар делает всю ставку, так и остаётся с носом. Нокаут не удался, а очков он не успел набрать.

Может, и в жизни так. Работаешь, делаешь дела, потом выясняется, что набралось столько хороших, что стал ты знаменитым.

А если всё время только и думать, как бы заработать славу, можно остаться в дураках, ничего не добившись. Нет, наверное, слава — это не цель, а результат. И Лори, как всегда, унёсся в мечту. Вот он знаменитый полководец. Он возвращается из-за океана (он видел похожее по телевидению). Машины, машины… Ему бросают цветы, все кричат…

Нет, это неинтересно. Когда большой войны нет, полководцам грош цена. А на той войне, что они сейчас ведут, кроме стыда, ничего не заработаешь.

Лучше быть знаменитым учёным. Или спортсменом Да, вот знаменитым спортсменом — это здорово. Боксёром.

Он чемпион мира. Абсолютный. Все смотрят на него. Он идёт с Кенни в ресторан, к нему бросаются, дают лучший столик. Шофёр такси открывает дверку; «Пожалуйста, господин Рой!» В отелях для него всегда есть номер. Господин Леви звонит ему сам: «Пожалуйста, Лори, дружище, выступи у нас по старой памяти. Сколько хочешь за десять минут — сто тысяч, двести? Сейчас пришлю чек».

И все его боятся. Ещё бы, абсолютный чемпион мира. За границу едет. Репортёры за ним бегают, а уж от любителей автографов нет отбоя.

Кенни гордится им. Её Лори — знаменитость!..

— Лори! Ты что, оглох, что ли!

Лори вскакивает, стряхивает мечты, как упавшие на него листья.

— Да! Что? Что такое?

— Садись завтракать — что! Остынет всё. И о чём ты вечно думаешь?

— Я? Ни о чём. — Лори было немного стыдно своих детских мыслей.

— Хорошо поджарила?.. А салат?

Они позавтракали, вымыли и убрали посуду.

— Пошли купаться, — предложила Кенни, Переодевшись за деревом, она прыгнула в воду и поплыла.

Плавала она великолепно. Её загорелые руки сверкали над водой с такой быстротой, что казалось, у неё их не две, а десяток.

А Лори пловец был никудышный. Поглаживая свои непокорные волосы, длинный и худой, он нерешительно топтался на берегу, размышляя, лезть ли ему в казавшуюся ледяной воду.

В конце концов решил, что нет.

Кенни вылезла из воды, весёлая и раскрасневшаяся, крупные капли покрывали её плечи, волосы потемнели и свисали по бокам головы, прямые и блестящие.

Она плюхнулась в траву, раскинув руки.

— Ох и здорово!

Лори улёгся рядом.

— Слушай, Кенни, ты бы хотела стать кинозвездой? — неожиданно спросил он.

— А кто бы не хотел? — подумав, ответила она.

— Откуда я знаю? Я бы, например, не хотел.

— Брось, лори, тебе всё равно, кем быть, лишь бы пробиться, Скажи откровенно, ведь так? Ты хочешь выбиться, стать богатым, всё иметь, а кем для этого стать — генералом, директором фирмы, кинозвездой — тебе всё равно. Верно? Лори не отвечал.

— Нет, — поспешила добавить Кенни, — я не говорю, что это плохо, Это даже хорошо — стараться чего-нибудь достигнуть… Лори! Лори! Что ты молчишь? Ты что, обиделся?

Приподнявшись на локте, Кенни заглянула ему в лицо, потом переместилась так, чтоб положить голову ему на грудь. Лори вздрогнул, когда мокрые волосы коснулись его.

— Да нет, Кенни, я не обижаюсь. Я просто думаю.

— О чём?

— Вот ты говоришь, что мне всё равно, кем стать, лишь бы пробиться. А разве это плохо? Знаешь, с судьбой нечего особенно-то капризничать…

— Так я ничего и не говорю. Просто я думаю… Ну, я думаю, что хорошо бы вообще не только пробиться, а там, где хочешь, добиться того, о чём мечтаешь. Ты спросил: хотела бы я стать кинозвездой? Хотела. Потому что — сколько мы фильмов смотрели — я бы сыграла не хуже. И играть — это, наверное, здорово. Показываешь людям, какими они должны быть или какими не должны… Ведь смотрят миллионы, и все берут с тебя пример… Или я бы хотела быть учительницей. Знаешь, приходят малыши к тебе, и ты их учишь. Делаешь их хорошими. Это бы я тоже хотела. А…

— А если б ты была моей женой, — перебил Лори, — а я миллионером?

— Как раз я хотела тебе сказать, что этого бы я не хотела.

— Но у тебя бы всё было.

— Что «всё»? Тряпки деньги, бриллианты? А жизни — нет. Вейся за тобой хвостом, и всё. Это невесело. Вроде кастрюли. Сверкает моё солнышко, Лори Рой, великая знаменитость, и лучик падает на меня — кастрюлю. Я тоже тогда сияю. Но не упадёт лучик… Нет уж, давай выбирай — меня или миллионы!

Кенни засмеялась, поцеловала Лори, стала щекотать его. Нелепо дёргая руками и ногами, кудахтая, как курица, он отбивался от неё.

Наконец оба успокоились, тяжело дыша и улыбаясь, сидели они, глядя на серебрившееся перед ними озеро, на дальние лесистые берега, на цветные паруса яхт.

Какие-то невидимые птицы пели в ветвях, какие-то жучки гудели в траве, иногда над водой, славно всплеск, выпрыгивала рыбёшка.

Жизнь была кругом. На воде, в траве, в воздухе. В звуках, ароматах, красках.

Грело солнце, гладил тёплый ветерок, и так радостно я покойно было на душе…

Потом они гуляли в лесу, поймали и, поиграв с ней, выпустили белку, присоединились к какой-то бесшабашной компании, долго танцевали, пели под гитару, прыгали через костёр.

Когда солнце утонуло в кроваво-красных водах озера, а сизые языки тумана поползли между деревьями, собрались в обратный путь.

Проехали по лесу, миновали опустевшую поляну и выбрались на шоссе.

Они мчались в сгущавшихся сумерках.

То и дело их со свистом обгоняли машины. Сначала сзади надвигался слабый, всё более густеющий сноп света, потом сразу вновь наступала темнота, и только впереди маячили две рубиновые точки стоп-сигналов.

Вскоре начался освещённый участок шоссе, и Лори выключил фару.

Вдали засветился город. Прожектор на башне «Запада-III», неотвратимый, как судьба, и точный, как время, освещал окрестности.

Зелёные, красные, белые огни реклам, названия отелей и клубов, кабаре и ресторанов сливались в одно трепещущее, сверкающее зарево.

Несмотря на треск мотороллера, уже слышен был городской шум.

Утомлённые, оба молчали.

Лори довёз Кенни до дому. Они поцеловались на прощание, Кенни взбежала по ступенькам, помахала Лори рукой и скрылась за дверью.

Из ресторанов доносилась музыка, газетчики хрипло орали, размахивая ночными выпусками. Недавно и он так же бегал по улицам со своей «Утренней почтой», стараясь побыстрее опустошить сумку, чтоб набить её заново. Несколько лишних медяков — удача. Теперь у него был текущий счёт, прочное положение. Прочное? Конечно, прочное. Имея такого покровителя, как господин Леви, можно ни о чём не беспокоиться. Положение? А как же! Стать начальником группы осветителей, когда тебе нет ещё девятнадцати, — это совсем неплохо.

Начальник группы осветителей… А как же Лукач? Лори помрачнел. Он был не настолько наивен, чтобы не понимать господни Леви выкинет на улицу старика, специально освобождая ему, Лори, место. Лори выполняет его поручение, он теперь связан с ним одной верёвочкой, и господин Леви считает, что может на него положиться. Кто сказал «А», тот должен сказать и «Б». Таков закон жизни. Теперь что бы ни потребовал от него господин Леви, Лори должен это сделать. А если он взбунтуется, ему крышка.

Но господин Леви мудрён, он прекрасно знает, что рабские цепи бывают не только железные, но и золотые. И вторые порой надёжнее. А уж если и те и другие…

Так что тёпленькое местечко, приличное жалованье не помешают. А Лукач… что Лукач? Он стар и не нужен, его можно выбросить.

Лори вспомнил добродушного старика, его постоянную улыбку, его искреннюю радость когда он мог сделать кому-то хорошее, его огорчение когда у Лори начались неприятности!

Латерн, Шор… Скольким людям он принесёт горе. Оказывается, удача не так-то легко достаётся, она покупается… И подчас дорогой ценой. Кенни бы никогда не заплатила этой цены. А он готов платить.

… Газетчики истошно вопили у входов в рестораны, на углах улицы, О чём они вопили?

«Убийство… Кошмарное убийство…» Ну конечно, очередное убийство, грабёж. И здесь несчастье одних составляет счастье других.

Лори с теплотой подумал о том, что сегодня ребята-газетчики заработают побольше. Так всегда бывало, когда случалось какое-нибудь сенсационное происшествие.

Лори вдруг захотелось повидать среди людей, где-нибудь в баре или вечернем кафе. Арк сегодня должен был прийти поздно, а Лори не любил торчать дома один.

Он остановился у небольшого тускло освещённого бара, прислонил роллер к тротуару и вошёл.

В зале царило оживление. У стены стояло полдюжины игорных автоматов, возле них толпился народ; то и дело слышался лязг рычагов, гораздо реже — шелест монет, высыпавшихся из раструба в случае выигрыша.

В глубине, светясь и сверкая, возвышался граммофонный автомат. Не успевала доиграть одна пластинка, как чёрный, похожий на руку рычаг убирал её и доставал новую. Не успевала умолкнуть музыка, как кто-нибудь опускал в щель монетку, нажимал кнопку и музыка звучала опять.

К стойке трудно было протолкаться. Уже порядком выпившие посетители кричали, размахивали руками, хохотали, визжали какие-то девицы.

Единственный бармен не успевал удовлетворить все заказы, единственная официантка сбилась с ног. Пахло алкоголем, потом, табачным дымом.

Лори сел за свободный столик, заказал пиво и стал ждать От нечего делать он прислушивался к разговорам, долетавшим до него.

— … Понял? — говорил какой-то потрёпанный, весь в морщинах человечек своему собеседнику, который, судя по цвету лица и выражению глаз, уже давно не в состоянии был что-либо понимать, — Понял? Я так; раз на третьем автомате играю, раз на четвёртом, потом два раза на первом, опять раз на третьем…

Он продолжая излагать свою сложную игорную систему, Однако его вид и одежда свидетельствовали о малой эффективности этой системы.

За другим столиком спорили трое, механики или шофёры, — в общем, рабочие люди.

— Забастовка, — говорил один, — это, может, и хорошо, не спорю, только не у нас.

— Да почему, почему? — горячо вопрошал другой.

— Да потому, — отвечал первый, — кто бастовать-то будет? Крупье в клубах? (Официанты в ресторанах? Девки голые, которые в кабаках танцуют?

— Почему?

— Ну, а кто? В городе ни одного завода, ни одной фабричонки нет! Нашего брата раз-два и обчёлся.

— Почему же официанты не могут бастовать? — вмешался третий.

— Скажешь тоже. — Первый презрительно фыркнул. — У них даже профсоюза своего нет. Забастуют — и уволят их всех, А на их место народ найдётся, Тут инженеры, учителя без работы околачиваются. Чем тебе профессор какой-нибудь хуже вот его? — И он жестом указал на бармена. — После университета небось легче коктейли научиться сбивать.

— Так что ж, прикажешь так всё и оставлять? Тебе на шею садятся, а ты, значит, ещё ниже её гни? — со злобой спросил второй.

— Не нравится уезжай, — усмехнулся первый.

— Куда? Куда ехать?..

— Вот то-то и оно.

— … Я не могу без тебя, — шептала девушка своему парню. (Они сидели за Лори, и он не мог их видеть, но хорошо слышал каждое слово.) — Не могу. День не вижу тебя — словно на год старею.

— Ничего, дорогая, скоро всё будет хорошо, мне же обещали прибавку в конце года.

— Да бог с ней, с прибавкой. Неужели так не проживём? Я могу иногда оставаться я в ночную смену…

Перестань, ты и так вон какая стала — кожа да кости. Не жалеешь себя. Ну погоди немного, что ж делать…

— Не хочу я ждать. Я не могу без тебя. Слышишь? Ты мне всё время нужен, а не так, как сейчас. Живу пунктиром — то ты есть, то пустота. Не хочу!

Лори принесли пиво, и он с удовольствием залпом осушил кружку. Посидел ещё немного, расплатился. Потом, неожиданно для самого себя, подошёл к игорному автомату и бросил в щель монетку. Подождал немного и дёрнул за ручку.

Раздался лязг, треск вращающихся колёсиков, и за стеклом возникла комбинация; три вишни подряд и два яблока.

Из раструба с серебристым звоном высыпались на лоток двадцать монеток.

Лори улыбнулся и, не убирая монет, взял одну, снова опустил её в щель и дёрнул за рычаг. Снова раздался треск. Выстроились две вишни и два яблока. Из раструба на этот раз высыпалось только десять монеток. Но это тоже был выигрыш.

Здорово! Два раза подряд!

А что, если испытать судьбу в третий раз? Лори опять не тронул монеток заполнивших уже весь лоток, и, взяв лишь одну, поднёс её к щели.

«Если выиграю третий раз, всё у меня будет плохо, — загадал он. — Если не выиграю — хорошо». Он посмеялся про себя этой наивной хитрости. Действительно, выиграть подряд три раза представлялось весьма сомнительным. Так что он наверняка обеспечивал себе удачу.

Затолкав монетку в щель, он дёрнул за рычаг. Снова лязг, снова треск, и бешено закрутившиеся диски… выстроились в комбинацию: Четыре сливы и одна груша. Судьба оказалась хитрей, она обманула Лори. Из раструба высыпалось сорок монеток. Они переполнили и без того занятый лоток и посыпались на пол. Две-три покатились под столики.

Лори нагнулся, собрал монетки, высыпал всё в карманы. Помедлил минуту — не сыграть ли в четвёртый раз? — потом направился к выходу.

Значит, его ждут неприятности. Купить злой рок не удалось. Настроение испортилось. Торопливо оседлав мотороллер, он поехал домой.

Арк уже ждал его с обычным ужином на столе.

— Как прошёл божий день? — осведомился он, открывая консервную банку.

— Благодарение господу, миновал, — в тон ему ответил Лори.

— Сделал приобретение, — значительно подмигнув, заявил Арк и показал Лори на стоявшую на столе коробку. Это был транзисторный приёмник, о котором Арк давно мечтал.

Лори поздравил друга с покупкой.

Арк детально расхвалил бесчисленные качества приёмника. Он запускал его на полную громкость, переключал станций, менял тон.

Наконец принялись за ужин, оставив приёмник включённым. Играла музыка, потом следовала реклама, снова музыка и снова реклама.

Раздался голос; диктора:

— А теперь переходим к краткой сводке местных новостей. Сегодня мэр Сто первого торжественно открыл новый госпиталь для собак, подаренный городу известным благотворителем, президентом телевизионной компании «Запад-III» господином Леви…

Игорный дом «Зодиак» вчера отметил рекордное число посетителей — десять тысяч двести тридцать шесть человек…

У жены работника городского транспорта Лена родилась тройня. Мэр города направил ему поздравление и подарок — бронзовое изображение городского герба…

Сегодня на двадцать восьмом километре шоссе, ведущего к озеру, погибли в дорожной катастрофе двое молодых людей, их мотороллер налетел на неожиданно остановившийся автомобиль. Ведётся следствие.

Всего за воскресенье зарегистрировано на дорогах пять смертей, двадцать два тяжёлых и тридцать одно лёгкое ранение. Почти все аварии имели причиной состояние опьянения, в котором находились водители…

Сегодня в пять часов вечера двумя неизвестными, стрелявшими из окна автомобиля, был убит репортёр судебной хроники Руго. Предполагается месть гангстеров, чьи преступления он описывал. Ведётся следствие…

Уронив вилку на стол, Лори застыл в оцепенении.

Глава двенадцатая НАСЛЕДСТВО РУГО

Убийство Руго потрясло Лори. Он сидел неподвижно, с застывшим лицом, но голова его лопалась от переполнявших её мыслей. Мысли бешеным вихрем неслись в его тяжёлой, сжатой горячим обручем голове.

Значит, всё же убили! Значит, это была не пустая болтовня пьяного старика, не кошмары, не мания преследования. Руго знал, что его должны убить, он ждал этого. Но не бежал, не скрывался, не просил защиты. Он никому ничего не говорил. Только вот ему, Лори, несколько случайных, непонятных фраз. Почему Лори? Кто его убил? За что? Как? Ритон, Руго… Кто следующий?

О господи, как страшен мир! Значит, гангстеры, убийства — это не только на экранах да в журнале «Детектив». В его городе, в его стране — это жизнь, обыкновенная, повседневная жизнь. Вчера Ритона, сегодня Руго, завтра, быть может, его, Лори…

Он вспоминал опухшее, небритое лицо Руго тогда, в ресторане «Зодиака», его костлявый кулак, стучавший по столу, его странные слова: «Я тебе задам вопросик… Посмотрим, как ты на него ответишь… Жаль, меня тогда уже не будет…» Вот его уже нет. Он погиб, так и не успев задать своего вопроса. Что это был за вопрос? Как бы Лори ответил на него? А потом он представил себе пронизывающий, холодный взгляд господина Леви, страшный взгляд. Вспоминал все слухи, всё, о чём шептались.

Ему вдруг стало страшно. Руки покрылись гусиной кожей. Боже мой, боже мой, как всё ужасно! Ведь он тайный агент, а Лори достаточно начитался шпионских романов, чтоб знать о судьбе тайных агентов. Вот не выполнит поручение господина Леви до конца, или тот подумает, что Лори болтает лишнее, или сочтёт его опасным свидетелем…

Бежать! Надо бежать!

Лори даже вскочил. Но тут же вновь опустился на стул. А Кенни? Как быть с ней? Он ведь не может без неё. Да и куда бежать? «Они» всюду достанут его. На краю света тоже. Или… Или… Ну зачем его убивать? Он же предан господину Леви душой и телом. Он для него всё сделает, всё на свете — украдёт, предаст… (разве он уже не делает этого?) Только бы не лишиться его поддержки, его покровительства. Господин Леви должен знать, что Лори сделает для него всё, он должен ценить его, как самого преданного слугу, как своего вечного раба! Уж Лори не обманет его, не предаст. Разве можно предать такого человека, как господни Леви, — человека, который властен над твоей жизнью и смертью!

Нет, единственный выход — это на каждом шагу доказывать свою преданность. Может быть, пойти рассказать о намёках Руго? О его непонятных словах?

Но тут же Лори представил себе господина Леви, его сухой вопрос: «Ну и что? Какое это имеет отношение ко мне? На что ты намекаешь сам?»

— Эй, эй, проснись!.. — Арк изо всей силы тряс Лори за плечо.

Лори пришёл в себя. Ему казалось, что он думал час — нет, год, а прошло лишь несколько секунд.

— Что с тобой? — встревоженно спрашивал Арк.

— Да так, ничего, — хрипло ответил Лори. — Мы с Кенни видели эту катастрофу, когда те двое разбились. И Руго я этого знал, которого убили. Вместе в «Утренней почте» работали.

— Грешен мир, грешен… — вздохнул Арк.

Всю следующую неделю Лори ходил сам не свой. Он даже побледнел и осунулся.

Он специально, под каким-то предлогом, явился к господину Леви, пытливо вглядываясь в холодное, непроницаемое лицо. Но тот был как всегда, даже обласкал Лори.

— Так, значит, скоро состоится «разоблачительная передача». Ха! Ха! Посмотрим, посмотрим, Чем скорей, тем скорей ждём тебя обратно. И премия от тебя не убежит. Хороших работников я никогда не забываю.

Лори покинул господина Леви успокоенный С этой стороны ему ничего не грозило.

А Кенни? Оказалось, что и тут его ждут одни радости. Во время очередной воскресной прогулки, когда они лежали в траве, подперев подбородки руками и глядя на сверкающее озеро, Кенни вдруг сказала:

— Лори, ты ведь меня очень любишь, правда? И, не дав ему ответить, продолжала: — И я тебя. Мы же решили быть вместе. Так чего ждать? Нам уж скоро девятнадцать. Чего ждать? пока Леви тебе свою станцию завещает, а я собственный ресторан куплю? Мне жалко каждой минуты, что мы не вместе. Ну просто жалко… Оба работаем, зарабатываем, к нам хорошо относятся. Снимем комнату… Мы же взрослые.

— Ты хочешь стать моей женой? — Лори, сияя, смотрел в глаза подруги.

— Хочу. — Кенни не опускала глаз.

— Решено, — твёрдо сказал Лори и поднялся — до рождества…

Кенни тоже легко вскочила с травы и, крепко обняв Лори, поцеловала его.

До рождества! — торжественно повторила она, словно произносила слова клятвы.

Вот и всё! Вот и исполнилась её мечта!

Вернувшись домой, Кенни, не раздеваясь, бросилась на кровать. Заложив руки за голову, устремив взгляд в потолок, она думала.

Значит, пробил час, которого она ждала с первой своей встречи с Лори. Впрочем, тут же Кенни признавалась себе, что несколько преувеличивала. Наверное, всё же не с первой встречи, Да разве это важно? Важно, что теперь она будет вместе с человеком, которого любит. Каждый день, каждый час.

Кенни представляла себе, как будет встречать Лори на пороге их квартиры, как будет готовить ему обед…

Правда, квартиры не было, а в поварском искусстве познания её были весьма ограниченными, но в мечтах ведь всё позволено.

И потом, в крайнем случае, можно пойти в кафетерий. А комнату снять поскромней.

Придёт время, и они пробьются. Они молодые, энергичные, любят друг друга. За Лори не приходится беспокоиться. Он знает, чего хочет в жизни, он прямой и сильный, его всегда и везде будут уважать, а она постарается быть ему достойной подругой. Во всём помогать, поддерживать, Ничего, пробьются.

Ссориться они не будут, у них нет для этого причин. Сколько общего в их характерах, в их судьбе. Оба весёлые, работящие оба одинокие. Для обоих материальные блага, как ни важны они дело второстепенное. Оба не способны на дурное.

А раз так, не может быть ни ссор, ни недоразумений, Слишком много и так вокруг гадкого и подлого, трудностей и несправедливостей, чтоб ещё дома причинять друг другу огорчения.

Уж она, во всяком случае, не сделает этого никогда. И он тоже. Он ведь любит её.

… Вне себя от восторга, Лори примчался домой.

— Женюсь, — сказал он Арку как можно небрежней, будто делал это каждый день.

— Сочетаешься святыми узами? — недоверчиво улыбнулся Арк, но, поняв, что его друг говорит серьёзно, протянул ему руки. — Поздравляю! Благословил бы, но сана но не имею… Когда?

— До рождества, Арк, до рождества! Ох и устроим мы… А это что? — перебил Лори сам себя, показав на большой, обшитый брезентом пакет, лежавший на столе.

— Тебе, — усмехнулся Арк. — Из бюро «Угождаем всем».

— Откуда?

— Бюро «Угождаем всем», которое всякие поручения выполняет. Не знаешь? Что им прикажешь, то и делают. Можешь заказать океанский пароход с доставкой на дом… Час назад принесли, И письмо.

Лори схватил письмо, разорвал конверт и, бросив Арку: «Открывай посылку!» — начал читать.

После первых строк он чуть не выронил бумагу, да и сам вынужден был сесть, чтобы не упасть.

На плотной бумаге, с маркой и названием бюро — «Угождаем всем» — в верхнем углу, было напечатано:

Уважаемый господин Рой!

В соответствии с инструкциями, полученными от нашего уважаемого клиента господина Руго, переправляем Вам сданный им нам на хранение пакет. (Просим проверить пломбы на упаковке. Спасибо!)

Господин Руго дал указание переслать в случае его смерти пакет Вам, независимо от причин таковой. Узнав о прискорбной кончине нашегоклиента (хранит господь его душу!), мы выполняем его волю.

Воля клиента — закон для бюро «Угождаем всем».

С уважением и надеждой, что и Вы будете пользоваться услугами нашего бюро,

заместитель директора.

Далее следовала подпись удивительной красоты и сложности.

— Чудеса! — удивился Арк, извлекая из брезентовой упаковки большую кожаную папку и с удивлением разглядывая её. — Наверняка наследство!

Лори вырвал папку, открыл её, высыпал на стол содержимое.

Увидев взволнованное лицо друга, его дрожащие пальцы, Арк пожал плечами и деликатно вышел из комнаты. Лори даже не заметил этого, он явился глазами в бумагу. Ну конечно, он так и знал! Так вот оно, наследство, о котором говорил ему Руго! Наследство, которое принесло старому журналисту смерть!

Бухгалтерские книги, документы, фотокопии, счета и тетради разлетелись по столу. Среди них Лори заметил конверт.

Это был обыкновенный жёлтый конверт, но Лори сразу узнал его: такими пользовались в «Утренней почте». Да вот и штамп умершей газеты в углу. Каким образом он сохранился так долго у Руго? Зачем?

Лори торопливо и неаккуратно разорвал конверт, выхватил несколько листков, исписанных крупным неровным почерком Руго, впился в строки глазами.

Получай моё наследство, парень! — писал Руго. — Я ведь обещал тебе его. Оно твоё, и никого больше. Раз держишь письмо в руках — порядок. Значит, старый Руго сдох и сидит где-нибудь в раю с рюмочкой в крыльях. Мне ведь там никак не меньше ангельской должности дадут за то, что на грешной земле я был подонком…

Лори читал письмо, и за неровными, прыгающими буквами перед ним вставало усталое лицо, лысый лоб, горький взгляд слезящихся глаз. Ему казалось, что он слышит хриплый голос старого репортёра, хриплый смех знакомые слова, знакомые выражения в устах человека, который никогда уже ничего не промолвит.

Удивился, парень, почему Я посылаю это тебе? А кому? У старого Руго никого нет. С тобой-то мы хоть пивка вместе попили. И вообще, честно говоря, пришёлся ты мне по душе. Тоже вот, как я, одинокий. Только я уж спустился с горы, а ты ещё поднимаешься, Вот и хочется мне, чтоб ты до верхушки долез. А как, это уж ты сам смотри. Я тебе две дороги укажу. Выбирай. Может, ты подлей меня окажешься или как раз честней. И в том и в другом случае моё наследство пригодится тебе. Но сначала я растолкую, что это такое. А ты, парень, развесь уши.

Мы с этим Ритоном, налоговым инспекторишкой, случайно познакомились и немного сдружились, Хоть он святой, а я пропойца. Потому что ни у него, ни у меня никого! А? Вот фокус!

Так-то из него клещами ничего не вытянешь, но постепенно он мне кое-что рассказал, конечно, Я ему тоже. Я ведь говорил тебе, что много чего про наш дорогой Сто первый знаю. Недаром столько лет вокруг полиции околачиваюсь. Уж будь покоен. Так вот, когда вылетели мы все с этой тонущей посудины, «Утренней почты», здорово обозлился я на них. («На кого на них»?» — спросишь, Не хитри! Сам знаешь!) Ну, думаю, вы так, тогда и я так! И грязное, парень, дело задумал. Соберу, прикину всё, что знаю про того, про другого, а потом ленточной перевяжу, цветочек приложу и в дверь позвоню. Вот, мол, подарочек — вся ваша подлость, всё ваше свинство, все ваши чёрные дела! Пожалуйста! А в благодарность за доставку уж не пожалейте кто сколько может: с кого по тысчонке, с кого и по десять! Вот как я решил. Думаешь, парень, совесть меня беспокоила? Нет! Ты ведь, если клопа или паука давишь, слёз потом полночи не льёшь?

Так? Вот и я тоже.

Однажды в разговоре Ритон сболтнул мне кое-что про Леви. Самую малость. Но я уж взялся за дело. Немного знал, немного ещё раскопал, Ритону подсказал. Словом, собрал он такой материал, что, представь его всуд, Леви миллиончиков десять бы в налог смахнули и десять лет в обмен дали, чтоб в следующий раз не забывал интересы нашего налогового ведомства. Ну, а миллион ведь меньше, чем десять. Коли арифметику не забыл, то как раз в десять раз. Значит, если Леви не дурак (а ты лучше меня знаешь, что у него ума больше, чем у нас всех вместе), он мне за те материалы с благодарностью миллион отвалит. И Ритону тоже.

Только Ритон из другого теста оказался. Когда у нас с ним вышел откровенный разговор — мы уж столько оба знали, что друг от друга не скрывались, — он мне так сказал:

«Я понимаю, Руго, что мы с тобой мир не переделаем, но если каждый из нас будет переделывать один квадратный метр, а честных людей на свете миллиард, то придёт время, когда переделку всё же закончим. Так давай мы и начнём. Всё, говорит, понимаю: и что такое миллион, и что мы на него приобрести можем, и что получить нам его ничего у Леви не стоит, а вот не могу! Не могу на ворованное жить, а тем более, на дважды ворованное. Так что извини, но все эти материалы передаю в наше ведомство. Уж такой, говорит, я старомодный, такие у меня взгляды смешные».

А сам смотрит на меня так, что дрожь по коже пробирает. Сначала я его уговаривал, потом грозил, просил… Ничего не помогло. И тогда я сделал открытие, парень, открытие, которое, может, ты ещё когда-нибудь тоже сделаешь. Я понял, что есть на свете люди, для которых деньги не всё, которых нельзя купить, нельзя запугать, если они делают дело, в правоту которого верят, — благородное дело. Потом-то я и другое понял, что таких людей не так уж мало у нас. Да, парень, не так уж мало…

И знаешь, когда его убили, то я тоже стал таким. Смешно, правда? Ты небось долго будешь смеяться. Поздновато, скажешь, стал я таким. Что верно, то верно. И делу благородному я послужить не успел. А может, успел?

Когда Ритон в ту ночь меня вызвал, он сказал: «Руго, мне ясно — за мной охотятся. Но голыми руками меня не возьмёшь. Я вооружён, и, вот видишь, ещё один специальный замок приладил. Всё же рисковать не хочу. Возьми спрячь папку, у тебя её не найдут, они о нашейдружбе не знают. Подержи у себя. Через пять дней я еду столицу, возьму все материалы с собой. Здесь я своему начальству не доверяю, оно, наверное, тоже у Леви на жалованье, иначе давно бы вскрыло то, что я обнаружил. А что ты моими материалами не воспользуешься я верю. Я тебе верю, Руго. Много на тебе шелухи, но душа у тебя человечья».

Попрощались. А когда я к нему снова пришёл, то меня только чёрт спас. Чуть-чуть в лапы к убийцам не попался, да вовремя заметил — не зря же я всё-таки столько лет полицейской хроникой, всякими преступлениями и бандитами занимаюсь.

И стал я думать, что делать с папкой. Я, парень, всё понимал. Всё. Я понимал, что Леви ещё перед одним убийством не остановится, но понимал и другое: если он сможет откупиться деньгой, он это сделает. Ритона он знал — знал, что там и сто миллионов не помогут.

Поверишь, парень, три раза я с папкой доходил до его дома и три раза возвращался. Я всё не мог забыть, как мне Ритон сказал, что душа у меня человечья. Этого мне Никто не говорил, никто во мне души не видел, а я ещё меньше других. Он разглядел.

И я решил не обманывать его. Я с ним потом, после его смерти, много спорил. Выпью хорошо, домой на карачках, доберусь, свалюсь ни пол и спорю с ним.

Крепко спорили.

Долго я всё не знал, не решался, как поступить. Ну, а они тем временем не сидели сложа руки — искали. Я ведь когда выпью, могу лишнее сболтнуть. Вот они меня и нащупали. Но не трогали. Они всё следили, всё хотели узнать, где я папку храню. Квартиру без меня перерыли. Ловко, незаметно для любого, только не для меня. Ходили за мной тоже ловко. Всё ждали, что я себя выдам. Но старый Руго, парень, не лыком шит. Я нашёл верное место. А когда понёс папку в бюро «Угождаем всем», по дороге сумел от них смыться, Потеряли они в тот день мой след. Потеряли и поняли — теперь уже документы не найдут, я их в надёжное место переправил. Тогда-то я себе приговорчик и подписал. Не могут они в живых оставить единственного, кто ведает, где материалы. Уж не знаю, сколько мне осталось жить, только знаю, что недолго. Это я тебе верно говорю, парень.

За себя не беспокойся. Видишь, я даже твоего имени ни разу не упомянул, а то ещё потеряешь письмо. О том что я тебя своим наследником сделал, они никогда не догадаются — ты ведь в верных холуях у Леви числишься, я это уже пронюхал. К тому же я два три ложных следа подпустил. Ловко, можешь мне верить. Пока они по ним пройдут, считай, месяц, а то и два у тебя есть пораскинуть мозгами.

Что касается бюро «Угождаем всем», тут тоже можешь быть спокоен — это железная штука. За всю их историю, что в больших, что в малых делах, они тайн своих клиентов ни разу не разглашали. И никогда этого не сделают, ни за какие деньги. Потому что их репутация — это их бизнес, а он им побольше десяти миллионов в год приносит, можешь мне поверить.

Вот так.

Остаётся последнее. Ты скажешь. «Ну ладно, этот старый пьяница Руго вдруг (наверное, в припадке белой горячки) решил под конец жизни стать порядочным. Вместо того чтобы заработать миллион, хочет изобличить жулика. Так и отправлял бы свою папку в налоговое ведомство, в столицу, с помощью тех же «Угождаем всем», А он зачем-то присылает её мне. Зачем?»

Отвечу, парень. Отвечу.

Мне что-то очень эта папка понравилась. Ты рассмотри её получше. Какая кожа хорошая! А! И отделений много. Я подумал: может: она волшебная? Может, у кого в руках побывает, того порядочным человеком делает? А? Вот Ритон — уж честней не сыщешь. Я тоже подержал её, и видишь, каким стал: от миллиона отказался, А заодно и от жизни, наверное (хотя моя и мало чего стоит)…

Теперь вот тебе переслал. Если ты уже отравленный, если ты такой, как они, если ты правда у Леви в этих… тогда послушай меня — сожги всё. Сейчас же сожги! Не неси ему (он всё равно тебя уберёт: подумает, что ты всё знаешь) — сожги! ну, а если в тебе ещё не всё вытравили, если ты уже узнал, что такое правда, совесть, честность, — уже узнал, но ещё не выкинул их на помойку, чтоб не мешали по жизни идти, — тогда ты отправишь эти документы в столицу. А ещё лучше — отнесёшь их в «Правдивые вести». Там настоящие люди, парень. Я подумал: может, ты у них кое-чему научился. Может, кое-что понял. Тебе ведь двадцати нет. Ты с такими, как Леви, совсем недавно столкнулся. Неужели успели уже у тебя и душу вынуть, и сердце? Или ты ещё под наркозом, усыпили тебя? К операции готовятся. Смотри, сам не заметишь, как без сердца останешься. Такие, как Леви, опытные доктора, и скальпели у них острые. Смотри…

Вот и всё.

Вопросик я обещал тебе задать как-то. Не помнишь?

Ответа я, конечно, не узнаю, а вопрос свой всё-таки задам. Так ты скажи: окажется та папка волшебной или нет? Как ты поступишь, когда прочтёшь моё письмо?

Как?..

Сумерки уже давно заполнили комнату.

С улицы через открытое окно доносились вечерние запахи, вечерние шумы. На столе белели листы, тетради, счётные книги. На полу валялось письмо, которое Лори выронил из рук…

Он сидел на стуле, устремив в темноту пустой взгляд. Но если б даже перед ним был самый яркий экран «Плазы», самая оживлённая передача «Запада-III», синее море или белоснежные вершины, зелёные пальмы или жёлтые пески пустыни, Лори ничего бы этого всё равно не увидел.

Он видел сейчас совсем другие картины.

Он видел Рибара с его детски обиженным ртом и суровым взглядом, его мать, перекладывавшую бусинки из полной коробки в почти пустую, и две увитые трауром фотографии на её столе.

Он видел Шора, взъерошенного, озабоченного, в его старой дешёвой машине; Роберта, размахивающего руками, и молчаливого Марка; Капа, того самого, что предпочёл отказаться от ста тысяч, нежели предать товарищей; Латерна, с весёлыми, умными глазами, который, наверное, мог бы зарабатывать большие деньги где-нибудь в «Западе-III» и который ежедневно рисковал тем немногим, что у него было, но оставался в «Правдивых вестях»…

Лори вспомнил перевёрнутую вверх ногами комнату и неподвижный труп Ритона, и огромного полицейского лейтенанта, который кричал о взятках и других тёмных делах умершего; и однорукого Хога, его безучастный взгляд, его последнюю медную монетку, валявшуюся на полу…

Потом он видел господина Леви, похлопывавшего его по плечу: «Хороших работников я никогда не забываю… премия от тебя не уйдёт…» Да у него и так уже приличная сумма в банке и готовое тёплое местечко. Но сразу же перед ним возникал Лукач со своей неизменной доброй улыбкой. Лукач, который останется теперь на улице, потому что его место займёт Лори.

А должен был бы занять место за решёткой. И он вспоминал Попеску, его сильные руки и полосатую куртку смертника, и Гелиора, вынимавшего виски из холодильника, властным жестом отсылавшего надзирателя…

Калейдоскоп людей, событий, встреч мелькал перед его мысленным взором.

Затем он подумал о Кенни.

Кенни! Их последний разговор. Ведь совсем немного, и они будут вместе Он и она? самая красивая, самая умная, самая благородная девушки на свете.

И самая честная. Честная… Покриви он хоть немного душой? и всё будет кончено.

Кенни никогда не будет с ним, если она узнает…

О, он хорошо изучил её глаза, весёлые и лукавые, радостные и влюблённые, нежные и озорные. И беспощадные, неумолимые, какими он их ещё не видел, но увидит, если она узнает. Он хорошо представлял себе их.

Так почему же всё так? Почему?

Почему он не может просто жениться на девушке, которую любит, иметь машину и деньги, заработанные честным трудом, работу, которую заслужил способностями и усердием?

Почему за всё надо платить предательством и обманом, отдавать душу и сердце, кого-то бояться, перед кем-то унижаться, а кого-то обрекать на гибель?

Вот лежат документы. Эти пачки листков уже стоили двух жизней. Да? наверное? не двух, а больше. Разве не его долг немедленно отнести их в «Правдивые вести»? Через день-два состоится передача, после которой в тюрьму безвинно попадут честные, благородные люди, которых он уважает и — зачем бояться слов? — которых любит, а другие будут мыкаться в поисках куска хлеба. Его товарищи, его друзья, те, кто доверяют ему. Разве он не должен сейчас же бежать, всё рассказать Латерну, предупредить их, спасти?

Но если он сделает это, то уже никогда не будет иметь машины, домика, счета в банке — всего того, ради чего стоит жить.

Или стоит жить и ради другого?

Сможет ли он быть счастлив с Кенни в своём домике, зная какой ценой приобрёл его?

И потом, если он откроет всю правду, Леви не пощадит его — он всем расскажет о деньгах, которые Лори получал, может быть, потребует их обратно.

Ну и что? Руго же отказался от миллиона.

Леви, быть может, упрячет его в тюрьму. Ну и что? Рибар же пошёл туда, а не отрёкся от того, что считал правильным.

Когда там, в «Правдивых вестях», все узнают, они, наверное, будут презирать его.

Ну и что? Ведь Кап полжизни боролся за чистоту своего имени перед товарищами и добился справедливости.

А Кенни?

Кенни поймёт. Она не может не понять. Вот если она двадцать лет проживёт с ним счастливой женой, а потом узнает, каков он в действительности, чем добыто их счастье, она уйдёт от него, не колеблясь ни секунды. Но если она всё узнает сейчас, увидит, чем он пожертвовал, от чего отказался ради того, чтобы снова стать честным, достойным её, она поймёт. Поймёт и простит.

Так как же он должен поступить?

Как он ответит на посмертный вопрос Руго?

Кто подскажет ответ? Может быть, его подскажет бог? Вот Арк всегда ищет ответа у бога. Но честный Шор не ходит в церковь, а подлец Леви каждое воскресенье на обедне. Нет, бог не подсказчик людям в их земных делах.

Или совет может дать старый, опытный человек? Но как знать, кто будет прав?

Наверное, Руго дал бы один совет, а Кап — другой, а Лукач — третий.

Быть может, верный путь укажет любимая? Но разве может он прийти к ней за советом в таком деле? Прийти и спросить, «Оставаться мне подлецом или стать честным?» Нет, к любимой приходят с чистой совестью.

Ответ ему никто не подскажет. Никто. Только его совесть, его сердце. Лишь сам он может дать ответ.

Как всё сложно. Почему так сложно? Почему нельзя скользить по жизни спокойно и легко? Почему надо всё время бороться? С препятствиями, с врагами, с трудностями, а главное — и это самое сложное — с собой?

Лори вдруг вспомнил загородное кафе, старинную белую дорогу, аромат степных трав, изумрудную зелень холмов. Вот они бредут с Кенни, сняв туфли, погружая ноги в мягкую белую пыль…

Дорога раздваивается. Одна её ветка уходит вверх на холм, она камениста, и идти по ней тяжело. Другая спускается в лощину, по ней ноги сами несут.

Они постояли с Кенни, так и не решив тогда, куда идти дальше, В конце концов повернули назад. На дороге это можно сделать.

А в жизни нет. В жизни всегда приходится делать выбор…

Оглавление

Глава первая ТОЛЬКО БЫ НЕ УПАСТЬ

Глава вторая ПРОСТО ЛЕМ

Глава третья ЧЕТВЕРТАЯ ПРОГРАММА

Глава четвёртая ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ

Глава пятая ТЮРЕМНАЯ ПЕРЕДАЧА

Глава шестая НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Глава седьмая «ПРАВДОЛЮБЦЫ»

Глава восьмая ГОНКИ

Глава девятая ПЕРЕДАЧА О ТЮРЬМЕ

Глава десятая ОХ УЖ ЭТА КЕННИ!

Глава одиннадцатая ЗОЛОТАЯ ДОРОГА

Глава двенадцатая НАСЛЕДСТВО РУГО Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg