«Самые страшные каникулы»

Самые страшные каникулы (fb2) - Самые страшные каникулы [День без тьмы. Остров потерянных душ. Ночь на французском кладбище. Брат чудовища] 1332K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Арсеньева

Елена Арсеньева Большая книга ужасов. Самые страшные каникулы

День без тьмы

…Иногда навестить Зойку является Зверопалый. По ночам топчется под окнами. Хоть Зойка живет на шестом этаже, она отчетливо слышит, как незваный гость царапает траву на газоне и как зверопальцы жадно урчат и чавкают, пожирая эту траву и мусор.

Наверное, дворник удивляется потом, кто и зачем повыдрал траву. Может, даже сердится.

А может, и нет, потому что конфетные фантики, бумажки от жевательной резинки, фольга от чипсов, пластиковые пакеты, окурки, смятые сигаретные пачки исчезают, как будто именно это место кто-нибудь старательно вымел.

Само собой, Зойка не высовывается из окошка, чтобы дружески помахать Зверопалому. Она вообще окно закрывает. Неохота, чтобы с Чертополоха на верхней левой лапе снялась пчела и облобызала Зойку в обе щеки. Можно представить, какое потом станет личико после таких лобызаний!

Нет уж, лучше не надо новых встреч. Вполне хватило того, что было.

Впрочем, Зверопалый не в обиде, что Зойка не хочет с ним общаться. Он пришел, выразил свою горячую благодарность за то, что она однажды спасла ему, если так можно выразиться, жизнь, — и уходит, чтобы когда-нибудь прийти вновь.

Зойка не знает, каким образом он добирается оттуда, и знать не хочет. Просто надеется, что однажды он уйдет — и не вернется.

Нет, возвращается!

Но явления Зверопалого — это еще ничего.

Бывает хуже.

Например, иногда, выйдя на лестничную площадку, Зойка видит, что из потолка сочится красноватая жидкость, похожая на кровь. И капает на грязный пол с легким звоном-перезвоном, образуя небольшую аккуратную лужицу.

Ясное дело, Зойка не бежит за тряпкой, чтобы ее подтереть. И уборщице тоже не придется трудиться. Эта кровавая лужица очень скоро исчезнет сама собой, да и пока она есть, ее никто не способен разглядеть, кроме Зойки.

Таким образом ей напоминает о себе Кость. О себе, обо всех прочих своих. О битве, которая так и не закончилась победой, и не ясно, кончится ли вообще. Напоминает и о том, что сделала Зойка…

При виде лужицы она сначала плакала, а теперь только вздыхает, хмурится и спешит пройти мимо.

Зачем Кость старается? Ни к чему все его усилия. Зойка и так никогда его не забудет.

И все-таки там она не могла поступить иначе!

* * *

Однажды Зойкина мама сказала, что квартиру на их этаже — как раз напротив! — купили новые жильцы, вроде интеллигентные люди.

Зойка уже видела мельком новых соседей.

Может, они были и интеллигентные, только очень уж невзрачные. Какие-то тусклые. Что отец, что сын. И однообразные, как фонарные столбы. Среднего роста, светловолосые, светлоглазые. Глаза и волосы были не то серые, не то белесые, не то песочного цвета.

— Фамилия их Константиновы, — добавила мама. — Хозяина зовут Константин Константинович, мальчика — Костя. Он тоже, значит, Константин Константинович.

Зойка фыркнула.

— А их мать умерла, — строго добавила мама, и Зойка примолкла.

Мама как-то умудрялась все про соседей знать, хотя на лавочке у подъезда вместе со старушками не сидела. Может, потому, что ни старушек, ни лавочки там просто не было. И некогда маме было рассиживаться на лавочках — она работала!

Зойкина мама работала в страховой компании — в отделе расследований. Они там вечно докапывались, надо по страховке платить или не надо, в самом деле произошел несчастный случай или он нарочно подстроен, лишь бы деньги выцыганить. Наверное, привыкнув все про всех досконально узнавать по долгу службы, мама и про соседей как-то само собой все узнавала.

— Ого, у вас новый сосед! — с интересом сказала Юлечка, Зойкина одноклассница и соседка со второго этажа. — Познакомишь?

Ох, вечно эти Юлькины «познакомишь» да «познакомишь»! Конечно, она хорошенькая, и с ней охотно знакомятся мальчишки, но беда в том, что с ней вообще нельзя слова сказать! Она беспрестанно рассказывает всякие страшилки. Она помешана на страшилках! Любимые ее книжки — сборники всяких ужасных историй. Зойка начинает зевать примерно на пятой странице, а Юлечка обожает дрожать, трястись и бояться. А уж как ей нравится пугать других! Самое милое дело — позвонить кому-нибудь часов в десять (или в одиннадцать во время каникул, когда спать все ложатся попозже) и на сон грядущий прохрипеть что-то вроде:

Ночью за старой уборной,

Алюминиевой ложкой звеня,

Девочка в платьице черном,

Чавкая, ела коня…

Продекламировав эту ахинею, Юлечка замирает в ожидании крика ужаса. Но Зойка очень сомневается, чтобы Юлечка этого крика хоть раз дождалась. Во-первых, старо как мир, во-вторых, подобной ерундой переполнен Интернет: на какой сайт со страшилками ни забредешь, обязательно наткнешься на эту «девочку в платьице черном». Но самое главное — это ведь ужасно противно, заорать можно только от отвращения: заорать — и начать плеваться.

Все это слушают — и молчат, а Юлечке кажется, что люди теряют голос от ужаса. Счастливая и довольная, она с загробным хохотом отключается.

Между прочим, одну девчонку из 6 «А» Юлька в самом деле запугала. Однажды та пришла в школу, а все лицо у нее — в маленьких красных волдырях и опухшее. Похоже на комариные укусы, но дело бы в январе — какие вообще комары? Юлечка немедленно сообщила, что у этой девчонки, наверное, завелась дома подушка-грызунья, которая по ночам оживает и начинает пробовать на вкус лицо своего хозяина или хозяйки. Сначала, как осторожный вампир, посасывает кровь… все думают — комары или клопы напали, а нетушки — это подушка-грызунья постаралась! Потом однажды проснешься утром — а у тебя кусок щеки съеден. Не слабо, да? И на подушку никто ведь не подумает. Обвинят во всем каких-нибудь крыс. Но самое интересное, что на подушке не останется ни следа крови. Рана на лице есть — а крови нет… Ну и напоследок, понятное дело, человек проснется с перегрызенным горлом.

В смысле, не проснется. А его перегрызенное горло будет обнаружено несчастными родственниками.

И снова никто не подумает, что виновата подушка… И так она будет загрызать новые и новые жертвы… У-у-у-у… А-а-а…

Жуть!

Ну, та девчонка из 6 «А», наслушавшись Юлечки, до того перепугалась, что побежала маме по мобильному телефону звонить и с криком-плачем умолять, чтобы немедленно выбросила подушку. Мама тоже перепугалась — только не подушки, а что у доченьки крышняк поехал. И примчалась за ней в школу! Девчонка ей все рассказала — и чужая мама долго и громко высказывала Юлечке все, что о ней думает. Но Юлечке — как с гуся вода!

А потом оказалось, что у той девчонки просто-напросто аллергия на ананасы. Она была на дне рождения у какой-то родственницы и съела там слишком много ананасов.

Но самое смешное в этой истории то, что подушку она все же выбросила. Потихоньку от мамы взяла и отнесла в мусорный бак, да не в своем дворе, а квартала за три.

Чтоб подушка дорогу назад не нашла, наверное!

Это, конечно, был триумф Юлечки Комаровой в качестве пугала!

Но теперь ей все трудней находить благодарных слушателей. Все одноклассники и знакомые забили себе в мобильники ее номер и просто не отвечают, когда на дисплее высвечивается Юлька Комарова или просто Пугало.

Понятно, что сейчас Юлечка очень хочется познакомиться с новым человеком, чтобы испытать на нем свои коронные ужастики. Как вампирам нужна свежая кровь, так Юлечке нужны свежие слушатели. Но Зойка ее глупости поощрять не хочет. И не будет.

Вообще, бояться всякой ерунды стыдно! Можно, например, бояться третьей мировой войны, после которой запросто исчезнет жизнь на Земле. Или хулиганов на темной улице можно и даже нужно бояться. Или маньяков. Или тараканов, пауков, гусениц… Это страх реальный. А воображаемые страхи приходят и уходят. Главное — сказать им, что они не страшные.

Зойка терпеть не может бояться. А когда приходится — презирает себя и стыдит.

— Познакомишь? — снова спросила Юлечка.

— Было бы с кем знакомиться! — фыркнула Зойка. — Я его в упор не вижу.

Так вышло, что на соседа Зойка с первой же встречи ужасно разозлилась. Они на площадке нечаянно встретились. Мальчишка открывал свою дверь, а Зойка закрывала свою.

Он обернулся, посмотрел на Зойку — и просто остолбенел! И даже выронил ключ. А когда наклонился его поднять, из-под футболки выскользнул медальон на длинной цепочке и сверкнул, словно усыпанный бриллиантами.

Мальчишка его быстренько спрятал под футболку и выпрямился.

Снова взглянул на Зойку — и сразу отвел глаза, будто испугался.

Понятно. Влюбился! Ну что ж, обычное дело — в Зойку сплошь и рядом мальчишки с первого взгляда влюбляются. И сразу начинают воображать, выступать и всякую чушь молоть.

А этот молчал, как будто от любви язык проглотил.

Мужская робость Зойку никогда не вдохновляла, но все же ей льстила. И она решила нового влюбленного немножко поощрить.

— Какой у тебя медальончик классный, — сказала Зойка кокетливо. — Одуреть можно!

Тут он поднял свои бесцветные глаза и повторил:

— Одуреть можно? — Подумал немножко и изрек: — То есть ты теперь стала дурой?

Серьезно так изрек! Вдумчиво. Словно констатировал факт. Ну да, а что может еще сделать Константин Константинович Константинов, как не констатировать!

И он ушел. И Зойка осталась стоять, будто к полу приколоченная. И подумала: а если бы она сказала «офигеть можно», то что — фигой бы стала?!

Ох, как Зойка обиделась! И с тех пор старалась нового соседа не замечать и ни слова ему не сказала, кроме одного — «придурок!».

Хотя это было еще слишком мягко! Наверное, можно было бы найти даже что-нибудь покрепче и поярче для человека, который, входя вместе с тобой в лифт, носком кроссовки фактически вышибает тебе палец на ноге и даже не извиняется, а в ответ на твои возмущенные вопли только бормочет «А че я сделал?!» и глупо улыбается, когда ты начинаешь рыдать в три ручья.

Было ужасно, ужжжассно больно! Вдобавок мизинец торчал из шлепки, как будто ему стало скучно рядом с остальными пальцами и он решил выглянуть наружу и посмотреть, что там, за пределами шлепанца, в мире делается. А заодно за пределами остальной Зоиной обуви. За пределами туфель, кед и кроссовок. И даже новых домашних тапочек.

Ни в одну туфлю, кед, кроссовку и новую (в старую, впрочем, тоже!) тапку он не входил. Не влезал. Не помещался. На него даже носок было невозможно натянуть!

После этого происшествия Зойка перемещалась по квартире полубосая, пристроив на палец полиэтиленовый пакет с замороженным фаршем для котлет, который примотала к ноге кухонным полотенцем. Это был какой-то ужас — как со стороны, так и по внутренним ощущениям.

Потом пришла с работы мама, фарш с ноги сняла, погоревала над синюшной оледенелой сарделькой, в которую превратился Зойкин палец, намазала его кремом «Спасатель», забинтовала, вызвала такси и повезла покалеченную дочку в травмпункт. Пришлось ехать далеко, аж на улицу Нартова, потому что в ближайшем травмпункте был ремонт.

Зойка уже так наплакалась, что почти ничего не видела из-под распухших век. Она хромала вслед за мамой по пустым коридорам травмпункта и слабо ныла, что не хочет, не хо-о-очет к врачу…

— Тебе еще повезло, — сказала мама, — что сейчас лето и здесь народу никого. Вот если бы это случилось зимой, тут вообще сесть было бы некуда. Знаешь, сколько народу с переломами и ушибами идет зимой в травмпункт!

Зойка могла бы возразить, что зимой она не бегала бы в шлепках, а значит, ей не вышибли бы палец, но сил на споры у нее уже не осталось. И она только подумала, что мама очень своеобразно понимает, что такое «повезло».

Оказалось, что не только мама такая своеобразная.

— Тебе еще повезло, — проорал огромный рыжий дядька-хирург, который осматривал Зойкин палец. — Это всего-навсего вывих. А мог быть и перелом! Запросто!

Дядька орал не потому, что ему так нравилось или просто некуда было девать свой голос. Он орал потому же, почему, например, орут на уроках учителя или дома родители. Чтобы детей переорать!

Врач пытался переорать Зойку. Потому что ей не слишком-то нравилось, как он своими огромными ручищами щупает ее ступню. И она это демонстрировала как могла. Всеми доступными ей средствами! Во всю мощь глотки и легких!

Вообще, по-честному, больно Зойке фактически не было. Но у хирурга оказались отвратительные руки, которые ее ужасно пугали: очень белые, незагорелые, покрытые веснушками, поросшие рыжими волосами. Рукава бледно-зеленой робы засучены, ногти не то обгрызены, не то до мяса подстрижены. И еще татуировка на руке, три тускло-красные буквы: BES.

Ишь ты, БЕС! Наверное, у него было жуткое прошлое, подумала Зойка. Наверное, в уголовном мире он прославился своей кошмарной жестокостью. И ему дали такой псевдоним… хотя нет, псевдонимы — это у писателей, а у преступников клички. Кликухи! Этому рыжему, с конопатыми руками, дали, значит, кликуху Бес.

А теперь он начал лечить людей…

Ага, лечить! Такими лапищами только искалечить можно!

— Да угомонись ты! — наконец выкрикнул хирург, которому, наверное, ужасно надоел Зойкин крик. — С кем не бывает! Наверное, нет на свете человека, который не вывихивал или даже не ломал палец на ноге. Идет босиком по комнате — шарах о стул! Или вот так же добрый человек навернет, как тебе Константин навернул.

— А откуда вы знаете, что его зовут Константин? — прохлюпала носом Зойка.

— Какой Константин? — удивился доктор.

— Ну, который меня по пальцу шарахнул. Откуда вы его знаете?

— Милая барышня, — вздохнул хирург. — Я просто так сказал, к примеру. Константин, не Константин, Александр, не Александр, Михаил, не Михаил… Какая разница? Самое главное, что тебе уже не больно. Верно ведь?

И Зойка в эту самую минуту ощутила, что ее нога, зажатая в веснушчатых лапищах, покрытых рыжими волосками, ничуть не болит. И палец больше не торчит как неродной. И он уже почти нормального размера. И похож на человеческий палец, а не на сардельку.

Ай да врач! Ай да хирург! Да у него, оказывается, золотые руки! И ничего, что с татуировкой BES!

— Спасибо! — заорала Зойка снова — на сей раз от избытка благодарности. — Грандиозное мерси!

Доктор не стал больше ее перекрикивать — наверное, у него силы кончились, — а только кивнул и буркнул:

— Если что случится — знаешь, где меня искать! — И пошел к крану — мыть свои замечательные руки, готовясь к приему следующего страдальца, которого он исцелит.

Исцелит, а не искалечит!

Зойка с мамой вернулись домой, ночью у нее ничего не болело, она вообще забыла, что такое больной палец; утром, как всегда, спала чуть не до десяти часов — надо же на полную катушку получить удовольствие от летних каникул, которые пару дней назад начались! — а потом, позавтракав, пошла относить книжки в школьную библиотеку.

Только из квартиры вышла, как поскользнулась, ноги разъехались — и Зойка плюхнулась на ту точку человеческого тела, которую называют пятой.

Наверное, она бы не так сильно ушиблась, если бы эта точка была у нее, к примеру, такая же пухлая, как у Толстой Насти из их класса. Но Зойка уродилась худой во всех местах своего тела. Поэтому ей стало так больно, что она испугалась: вдруг что-то в позвоночнике треснуло?!

Но все же надо как минимум подняться с пола… Стиснув зубы, Зойка сначала подтянула к себе ноги, потом перевернулась на колени, попыталась встать — и тут увидела то, на чем поскользнулась. И даже про боль забыла!

Это было что-то невероятно блестящее, как будто сплошь покрытое бриллиантами.

Медальон на цепочке! Тот самый, который Зойка видела на шее своего бесцветного соседа. Соседа, который так оскорбительно отреагировал на ее восхищение, а потом вышиб ей палец.

Медальон Кости Константинова!

Да он нанялся, что ли, калечить Зойку Семенову?! Вывихнутый палец, отбитая пятая точка…

Сначала Зойка подумала именно об этом. А потом — она со вчерашнего дня немножко подзарядилась оптимизмом у мамы и у рыжего хирурга — поразмыслила и решила, что ей, пожалуй, повезло. Могло быть и хуже. С Константинова вполне сталось бы бросить около ее двери какую-нибудь пакость вроде банановой кожуры. А он всего-навсего потерял медальон необыкновенной красоты.

Компенсировал причиненную неприятность.

Замечательная компенсация, подумала Зойка. Интересно, эти камни настоящие? Блестят-то они даже лучше настоящих. Девчонки обзавидуются. А вдруг Костя Константинов пойдет в новом учебном году в Зойкину школу? Значит, рано или поздно или увидит у нее свой медальон, или кто-нибудь проболтается о нем.

Нет, ну неужели даже похвастаться такой красотой перед людьми нельзя?!

Зойка снова и снова рассматривала находку. Все бриллианты — ну, может, и не бриллианты, но ей нравилось это слово! — горели сплошным белым огнем, а посредине отливали красным, складываясь в какой-то странный узор. Буквы — не буквы, цифры — не цифры… Вроде 8, потом буква Е, потом какой-то крючок.

Нет, не поймешь ничего! Зойка снова и снова рассматривала медальон, вертела его так и этак. И вдруг он открылся — сам собой. Внутри что-то лежало, какая-то тщательно сложенная бумажка.

Интересно, что хранил в бывшем своем медальоне Костя Константинов? Записку от своей девчонки?

Зойку прямо-таки трясло от любопытства, пока она разворачивала бумажку. Вернее, две бумажки, которые были свернуты туго-натуго, как будто из них хотели сделать пульки для рогаток. Две бумажки — каждая размером в четвертушку тетрадной страницы.

Ну и зря трясло. Это оказалась полная ерундятина!

На первой бумажке был какой-то дурацкий рисунок. Такие получаются, когда два человека рисуют одну картинку, не зная, что изобразил каждый. Например, первый нарисовал птичью голову и прикрыл картинку, второй — собачье туловище, первый — человеческие бедра, второй — львиные лапы, первый — лошадиные копыта… Иногда получается здорово смешно.

Правда, рисунок, который носил в своем медальоне Константинов, был не смешной, а довольно противный. Кошачья голова с ужасно глупым выражением (у кошки были длиннющие ресницы и лихо закрученные усы) сидела на длинной человеческой шее. Прямо из шеи росли плоские, похожие на лягушиные ласты лапы. Бедра были широченные, как у Толстой Насти, но сужались к четырем кривым лошадиным ногам. А вместо копыт из них тянулись многочисленные тоненькие щупальца, будто бахрома у медузы, только гораздо длинней. Пониже был нарисован череп со скрещенными костями.

Ага, ну просто смертельная красотища!

— Жуть, — пробормотала Зойка. — Значит, у тебя такая девчонка, Константинов? Крутяк… Скажи мне, кто твоя любовь, и я скажу тебе, кто ты!

Потом она развернула второй листок. И презрительно фыркнула…

Есть такая всем известная игра — в чепуху. Два человека пишут на одной бумажке в столбик разные слова, причем ни один из них не знает, что написано раньше, потому что бумажку сворачивают. Отвечают тупо на вопросы: кто или что, что делает, как, чем, каким образом, где. Да какие угодно могут быть вопросы! И ответы тоже. Например, ты пишешь — дом. А кто-то другой — играет в теннис. Ты — пиная сапогом. Кто-то — кровать. Ты — весело. И получается: дом играет в теннис, пиная сапогом кровать весело.

Почти всегда выходит смешно. Правда, недавно, когда на уроке французского закрепляли пройденный материал, вышло не сильно смешно! Мадам Жужу велела всем играть в чепуху по-французски. Один пишет подлежащее, другой — сказуемое, первый — обстоятельство, второй — дополнение… У Зойки и ее соседа по парте Валерки Черкизова получилось так:

Un lion

Reçoit 2 selon la langue française

Dans le nid de moineau

Avec ses amis.

Это значит:

Лев

Получает 2 по французскому языку

В гнезде воробья

Со своими друзьями.

Класс просто полег, когда Зойка и Валерка это вслух прочитали: ведь фамилия Мадам Жужу — Воробьева! Конечно, она ужасно разозлилась, заорала:

— Quelle betise! Какая глупость! — и отправилась жаловаться директрисе.

Но как-то все обошлось, никого не наказали. В конце концов, Мадам Жужу сама придумала игру. К тому же это был последний урок перед каникулами, и, наверное, директриса решила ни себе, ни людям жизнь не осложнять.

Ладно, про льва, получающего двойку в воробьином гнезде, — это глупость. Но на бумажках Кости Константинова обнаружилась совсем уж глупейшая глупость:

Волк

Ест

Руками

Шалаш

Икая

Ничто

Абракадабра

Яблоко

Радуется

Охая

Стул

Тряся

Искоса

Ну и чушь! Волк ест руками шалаш, икая! Правда что абракадабра!

Зойка даже головой покачала. Костя Константинов — это просто что-то… Даже не смог ничего путевого спрятать в свой роскошный медальон!

Зойка решила исправить эту вопиющую несправедливость судьбы. Для начала она выбросила все дурацкие константиновские бумажки в мусоропровод, а потом стала придумывать, что именно положит в медальон вместо них.

Вообще здорово было бы поместить туда фотку черноглазого Игоря Владимировича Кудымова, учителя физкультуры, в которого Зойка безумно влюблена. В него вообще все безумно влюблены: все девчонки, что из старших классов, что из средних, что малышня, и все учительницы, и даже, очень может быть, директриса школы!

Да, Игорь Владимирович по прозвищу Обожаемый Игорек — самая подходящая кандидатура. Бриллиантовый медальон сияет почти так же, как его глаза. Но ведь кто-нибудь из девчонок обязательно захочет посмотреть, что держит Зойка в такой красоте. Ох и ржака будет, когда обнаружится портрет Обожаемого Игорька!..

Скажут: «Ишь ты, у Семеновой любовь-морковь! Одуреть можно!»

А она им ответит: «Значит, вы теперь дурами стали?»

Неплохо! Только надо это сказать с тем же выражением, с каким говорил Костя Константинов: серьезно и задумчиво.

И стоило Зойке об этом вспомнить, как ей вдруг стало как-то не по себе… Как-то тоскливо стало!

Почему? Она не успела понять: позвонила мама, напомнила, чтобы не забыла сдать книжки в школьную библиотеку, а то опять будут ей на работу звонить и жаловаться на Зойку, как на зимних каникулах; еще велела сходить в магазин (список что купить и деньги на холодильнике), а потом сообщила, что Зойке обязательно придется съездить к бабушке и привезти от нее малосольных огурцов, потому что у нее самые вкусные огурцы в мире, на базаре и в магазине таких не купишь, да и не напокупаешься там, на базаре-то и в магазине!

В общем, день прошел в суете, как будто и не каникулы у Зойки, как будто каждый день не создан для того, чтобы как следует отдыхать и наслаждаться жизнью! У нее не то что отдыха — даже передышки не было, о наслаждении и речи не шло, и, наверное, из-за этого настроение с каждой минутой все больше портилось, так что к вечеру она была совсем никакая — плюхнулась перед компьютером, вышла в Интернет и начала плавать со ссылки на ссылку. Это ее всегда успокаивало, но почему-то сегодня не сработало.

Зойка сама не понимала, почему так охота поплакать. Еле сдержалась, когда мама пришла поцеловать ее на ночь. Ну еле-еле!

Только стала засыпать, как зазвонил мобильник. Сдуру Зойка нажала на кнопку ответа, даже не посмотрев, чей там номер определился. Ну и нарвалась, конечно!

Баю-баюшки-баю,

Не ложися на краю,

Придет серенький волчок

И укусит за бочок,

А потом придет медведь

И утащит ножки греть,

Ручки отгрызет лиса,

Зайка высосет глаза…

Юлечка в своем репертуаре! Зойке очень захотелось послать ее далеко-далеко, скажем на забор, но почему-то вдруг жалко стало подружку, которая, похоже, совсем одурела, а потому она терпеливо выслушала и жуткую колыбельную, и загробное завывание:

— До-о-оброй но-о-о-очи!

Вежливо ответила:

— Тебе того же.

И выключила телефон.

Вечно Юлька со своими абсолютно нестрашными страшилками! На самом деле, есть одна старая сказка, которая Зойку пугает до онемения и охлаждения конечностей… Если бы Юлечка о Зойкиных страхах знала, она бы каждый вечер донимала подружку именно этой сказкой. Но Зойка не так глупа, чтобы проболтаться. Главное, не думать о страшном! И почаще напоминать себе, что бояться стыдно.

Ну вот, стоило только об этой сказке подумать, как кто-то начал щекотать между лопатками прохладной мягкой лапой. Зойка повернулась на спину, чтобы лапа до нее не достала, согрелась и, шепча, как молитву на сон грядущий: «Бояться стыдно!», наконец-то уснула.

Сначала Зойке снилось, будто ей кто-то нужный и важный звонит, а у нее телефон выключен, звонка она не слышит, — и от этого все тоскливей и тоскливей становилось на душе.

Потом сон изменился. Зойка была в темной комнате и на ощупь искала выключатель. Кое-как нашарила на стене кнопочку, нажала — но свет не загорелся, зато кнопочка вдруг стала краснеть, словно наливалась кровью.

Зойка посмотрела — да ведь это была ее кровь! Она видела, как кровь переливается в кнопку и растекается по стене!

«Что за глупости! — сердито подумала Зойка. — Выключатель-вампир! Так не бывает! Глупости!»

Она проснулась, еще шевеля губами, словно говорила это вслух.

Поворочалась, поудивлялась, что это за ерунда в голову лезет, и снова заснула.

И снова ей снилась темная комната, и снова Зойка искала выключатель, наконец нашла, нажала на кнопку… и почувствовала, что из кнопки лезут какие-то отростки! Лезут, подползают к Зойке, вцепляются в нее, врастают в ее руки, в ее тело, пробираются по внутренностям, подкатывают к горлу…

«Меня сейчас вырвет, кажется! — подумала с отвращением Зойка. — Прямо в постель! Фу!»

И проснулась от того, что громко сказала: «Фу!»

Ладно, еще терпимо, когда страшные сны снятся, — но чтобы такие омерзительные… Да еще тоска не отступает — как вечером пристала, так и донимает.

С чего, ну с чего?!

Поворочавшись, Зойка устроилась подобней и только начала засыпать, как подскочила от шума и лязганья, которое доносилось из-под окна. Вообще такие звуки обыкновенно раздаются в шесть-семь утра, когда приезжает мусорка и начинает контейнер мусоропровода менять.

Но за окном стояла глухая ночь.

«Наверное, бомжи в ящике шарят», — подумала Зойка и вдруг, сама не зная почему, вспомнила, как выкинула в мусоропровод бумажки, которые нашла в медальоне Кости Константинова.

Только тут до нее дошло, откуда эти кошмары и с чего вдруг тоска ее донимает.

Это не простая тоска — это совесть! Ее совесть мучает, вот что.

Зойке стало жутко стыдно, ну просто до слез, что она подобрала чужую вещь, да еще такую дорогую и красивую, как этот сверкающий медальон, и присвоила ее без малейшего сомнения. То есть ей даже в голову не стукнуло, что надо медальон вернуть! А может, для Кости это вещь особенно дорогая. Может, это память об умершей маме!

Правда, в медальон всякая чухня вложена, но, может, это только для Зойки чухня, а для Кости — совсем наоборот. Может, это шутливые записки и рисунки его мамы. И тоже память о ней!

Ночь шла и шла своим путем, но Зойка спать не могла. Она плакала и совсем обессилела от слез, а совесть грызла так, что Зойка начала сомневаться, останется ли от нее к утру хоть что-то недогрызенное.

Уже вовсю светало, когда она наконец смогла заснуть. И тут опять навалились сны, да какие! Лучше бы таких вовек не видеть!

Приснилось, что она роется в мусорном контейнере, пытаясь найти Костины бумажки, а мусор от нее разбегается в разные стороны, чавкая и причмокивая.

Бредятина. Брр, гадость!

Потом в руках у Зойки оказалась метла, и она попыталась смести мусор в кучку, но он начал разбегаться еще быстрей. И вдруг среди этого мусора оказалась мама и уставилась на Зойку так, словно видела ее впервые. И Зойка таращилась на нее, потому что такой свою маму она и в самом деле никогда не видела.

Мама была в одной ночной рубашке, босая, но почему-то в рыжих меховых перчатках. Вроде бы из лисьего меха… Руки она держала поджатыми к груди — так делают дети, когда на праздничных утренниках изображают зайчиков и лисичек.

И вдруг до Зойки дошло, что руки она так держит не потому, что изображает лису, а потому, что иначе держать их не может — ведь это не руки, а лисьи лапы! Мамино лицо постепенно заострялось и становилось все более лисьим, звериным, злобным, чужим. А ноги у нее заканчивались коровьими копытами…

Зойка заорала как ненормальная — и проснулась.

Облегчение от того, что это оказался всего лишь сон, было таким огромным, что она несколько минут лежала неподвижно и усмиряла сердце, которое колотилось как ненормальное.

«Юлечка, ну Юлечка, — подумала Зойка с ненавистью, — да чтоб я еще хоть раз ответила на твой звонок! Надо утром посмотреть, есть ли в мобильнике такая опция — «запретный звонок». И если есть, легко догадаться, чей звонок будет самым запретным!»

Зойка попыталась расслабиться, злясь на себя за то, что ее так трясет из-за какого-то дурацкого сна.

«Бояться стыдно! — сурово сказала она себе. — Нельзя страхам поддаваться! А то станешь как Валентина Ивановна!»

Валентина Ивановна — это соседка с первого этажа. У нее всегда такой вид, словно ее только что навестил какой-нибудь бродячий мертвец и провыл что-то вроде: «Отдай мое сердце!» Валентина Ивановна вздрагивает от всякого шума, при встрече хватается за сердце: «Ох, как вы меня напугали!» И ей вечно невесть что мерещится: то какой-то там подвальник к ней в пол из подвала стучит, то какие-то привидения белые по квартире бегают, то кто-то рычит в стене…

Однажды она выскочила на площадку с ужасным криком:

— Полтегес! Полтегес!

Зойка с мамой как раз мимо шли и сразу поняли, что имелся в виду полтергейст. Ну, они, конечно, усмехнулись: опять у Валентины Ивановны что-то не так! — но тут она их прямо за руки схватила и потащила к себе на кухню.

— Смотрите, — кричит, — вот он, полтегес!

И они увидели, что по кухне прыгают кусочки какие-то стеклянные… Сами собой! Туда-сюда, туда-сюда… одни выше подскакивают, другие ниже. И об пол — стук-стук, стук-стук!

— Прыгают? — закричала Валентина Ивановна.

— Прыгают… — прошептала мама и тоже схватила Зойку за руку.

Испугалась!

А Зойка не испугалась. Потому что не могут кусочки стекла сами собой прыгать! Такого не бывает! И полтергейстов не бывает!

— Сидела я в комнате, телевизор смотрела, — дрожащим голосом рассказывала Валентина Ивановна. — Вдруг слышу — на кухне грохот. Прибегаю — а кусочки прыгают! И крышка от сковородки не пойми где! Унесли!

Зойка огляделась. На плите исходила паром открытая сковородка. Пахло тушеным мясом. Очень вкусно, между прочим, пахло, и Зойка невольно проглотила слюнки, потому что есть захотелось. И тут она увидела на полу какую-то странную круглую штуку. Металлический ободок.

И сразу все стало ясно!

— Крышку паром сбросило, — сказала Зойка спокойно. — Вон ободок валяется, видите? А под столом — ручка от крышки. Сама крышка разбилась на кусочки. Кусочки были раскаленные, сейчас они остывают, и эта энергия заставляет их двигаться. Остынут — и успокоятся. Это просто физика!

Мама облегченно засмеялась:

— Умница ты моя!

А Валентина Ивановна сказала:

— Тебе в ученые надо. В эти, которые все объясняют. Приходили ко мне такие… В пол к вам из подвала не подвальник стучит, а бомжи развлекаются, и не привидения это, а машины мимо проезжают, ну, свет фар и пробегает по стенкам, и не рычит кто-то у вас в стене, а просто в канализации воздушные пробки с водой сталкиваются… Все у них просто: физика и химия! Вот и тебе к ним надо!

Зойке показалось, что Валентина Ивановна на нее обиделась. Наверное, ей было жалко, что на кухне не «полтегес». Может, ей просто нравилось бояться — так же, как Юлечке Комаровой?

Можно спорить, что Юлечка, когда постареет, станет похожей на Валентину Ивановну. Таким людям никакая наука, никакой технический прогресс не помешают страхи себе выдумывать. Юлечке, например, будет казаться, что из компьютера вирусы выскакивают и по комнатам бегают. С нее станется!

Зойка представила, как за Юлечкой гоняется какой-нибудь троян или многовекторный червь, и засмеялась.

И в это время кто-то громко закричал во дворе. Кажется, там здорово скандалили.

Зойка вскочила с постели, направилась было к окну — посмотреть, что вообще происходит, но тут в ее комнату вошла мама — самая обыкновенная, как всегда, в шортах и майке (каждое утро она бегала в парке Кулибина), нормальная мама без этих ужасных лисьих перчаток, в кроссовках, без коровьих копыт, с которыми приснилась Зойке, и сказала:

— У нас не дом, а театр абсурда! В нашем подъезде исчез мусорный контейнер. Дворник еле-еле нашел бак за гаражами. Причем совершенно чистый, словно его вымыл или вылизал кто-то. Ты представляешь?!

И, выразительно закатив глаза, мама ушла в ванную.

Сон мигом сдулся, как воздушный шарик, и вылетел из головы.

Вспоминать его Зойка не старалась. А кто бы старался на ее месте?!

К тому же ей нужно было кое-что немедленно сделать. Совесть добилась-таки своего!

Зойка деловито глянула на часы, хотя и так знала, что сейчас половина восьмого. Мама всегда именно в это время возвращалась с пробежки, потом долго стояла под душем, потом начинала ужасно спешить, чтобы не опоздать на работу, но все равно опаздывала.

Так, минут тридцать ей точно будет не до дочки, можно многое успеть!

Зойка мигом оделась, сунула ноги в тапки, залетела в туалет, потом плеснула в лицо водой на кухне, в прихожей провела щеткой по волосам и выскочила на площадку. Занесла руку над звонком квартиры напротив, потом спохватилась, что самое главное-то позабыла, вернулась, выхватила из-под подушки медальон, который ну буквально жег ей руки и на который она уже просто смотреть без стыда не могла, сунула его в карман и, снова подскочив к квартире Константиновых, позвонила.

Конечно, это невежливо — еще восьми нет, а она рвется к посторонним людям. Но если вас всю ночь мучила совесть — тут, знаете, не до вежливости.

Не до политесов, как говорит бабушка, бросая трубку, когда ей звонит ее подруга детства, которая может говорить без передышки несколько часов, а может, даже и суток, вовсе не ожидая ответа от того, с кем говорит!

Зойка аж подпрыгивала от нетерпения — так ей хотелось поскорей отдать Константинову медальон. Она решила соврать, что нашла его во дворе, а про бумажки, которые лежали внутри, упоминать даже не будет. Если Костя спросит, где бумажки, Зойка сделает огроменные глаза: мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю, все так и было!

Двери не открывали очень долго.

«Вот же спят Константиновы! — начала злиться Зойка. — Вот же дрыхнут! Такую драгоценность потеряли — и в ус не дуют! А я мучайся! Сейчас мама хватится меня и прицепится, что я тут делаю, а пока ей все объяснишь, спятить же можно!»

Она уже смирилась с мыслью, что придется уйти ни с чем, когда за дверью раздались неуверенные шаркающие шаги, а потом слабый старушечий голос спросил:

— Кто там?

— Ой, извините, — чрезвычайно вежливо проговорила Зойка, — извините, что так рано вас беспокою, мне бы Костю на минуточку.

— Кого? — переспросила старуха. — Какую кость?

«Глухая тетеря!» — мысленно усмехнулась Зойка.

— Да не кость! Костю мне надо! Константина Константинова!

Щелк-щелк, замок открылся, на пороге показалась старушенция — на вид лет сто или около того, вся седая, сгорбленная, будто крючок, в каком-то ужасном халате, в каких ходят только старухи, да поверх халата она еще и меховую жилетку напялила.

В такую жарищу — меховую жилетку! Наверное, ей и в самом деле сто лет, если уже и кровь не греет.

— Не возьму я в толк, кого ты ищешь, дитятко, — прошамкала она, глядя на Зойку утонувшими в морщинах тусклыми глазками и делая к ней неуверенный шажок.

От старухи пахло как-то странно — вроде бы мокрой известкой.

Может, она кухню с утра пораньше белила?

А почему бы и нет — не спится, вот и белила.

Куда более странно было другое. Мама говорила, здесь только двое живут, отец и сын, а еще старуха какая-то оказалась. «Хотя, наверное, это их старуха, — подумала Зойка. — Бабка Костина в гости пришла и осталась ночевать. Или даже прабабка. А может, и вовсе прапрапра…»

— Я ищу Костю Константинова, — повторила Зойка, но в это время высокий лысый дядька в ужасных, обвисших, линялых трениках выглянул в коридор из-за старухиной спины и буркнул:

— Мамаша, зачем вы кому попало двери открываете? А ты, подруга, мотай отсюда, чего приперлась со всякой ерундой ни свет ни заря, нету тут никаких Константиновых, тут Страховы живут давным-давно.

— Как нету Константиновых? — изумленно переспросила Зойка. — Как Страховы?

— Как-то так, через пятак, — ехидно ответил лысый, потом зевнул во весь рот, показав сплошь железные зубы, протянул руку, втащил старушонку в квартиру и захлопнул дверь перед Зойкиным носом.

Она немножко постояла на площадке, разглядывая дверь.

Это была та самая дверь, откуда выходил Костя.

Что за ерунда?!

Объяснение ерунде могло быть одно. Дядька просто пошутил, на самом деле он родственник Константиновых. И тоже ночует у них.

Хотя… на шутника он не похож. А старуха — еще меньше. В ее возрасте, наверное, вообще не до шуток.

Нет, есть еще одно объяснение! Константиновы уже продали квартиру. Чем-то она им не понравилась, вот они и съехали. Эти Страховы туда мигом вселились и всем врут, что живут тут давным-давно.

Зойка вернулась к себе. Тут как раз вышла из ванной мама. Подняла изумленно брови, увидев, что Зойка одета и даже как бы причесана, сказала:

— Не забудь принять душ. Куда это ты вырядилась ни свет ни заря?! — и пошла было на кухню, но Зойка спросила вслед:

— Мам, а что, Константиновы уже переехали из квартиры напротив?

— Константиновы? — отозвалась мама. — А кто такие Константиновы? По-моему, квартира напротив так и стоит пустая, ее еще никто не купил. Садись завтракать. Бутерброды на столе. Чай горячий пока.

И заверещал блендер.

Зойка вошла в кухню и внимательно посмотрела на маму. Нет, она не улыбалась, не посмеивалась, она не шутила. Она сосредоточенно смешивала в блендере утренний витаминный коктейль: огурец, киви, петрушка. Получается зеленая кашица, называется смузи. Мама уверяет, что в каждоутреннем поедании смузи — секрет ее неземной красоты.

Зойка один раз попробовала и решила, что лучше быть некрасивой, чем это есть. Она и с бутербродиков с сыром как-нибудь не изуродуется!

Впрочем, сейчас ей было не до маминых смузи и не до своих бутербродиков.

— Ма, ты несколько дней назад говорила, что квартиру напротив купили Константиновы, — настойчиво сказала Зойка. — Интеллигентные вроде, сказала ты. Отец и сын. Их только двое, мама их умерла. Этого мальчишку Костя зовут, он мне мизинец на ноге выбил! Мы еще в травмпункт на Нартова ездили!

— Зойка, ну что ты ерундишь с утра пораньше?! — воскликнула мама раздраженно. — С чего бы нам на Нартова ехать, в такую даль, когда в нашем районе своей травмпункт есть?!

И вдруг мама насторожилась:

— Какой травмпункт? Какой палец?! Хм… палец… а ну, разуйся!

Зойка мигом сбросила левую тапку и подняла ногу, чтобы маме лучше было видно многострадальный палец.

— Ну конечно, мизинец немного подпух, — задумчиво сказала мама, — но ничего клинического я не нахожу. Поводов топать к травмпункт — тем более. Ты же ходить можешь? Ну и отлично. Сегодня никаких особых дел для тебя нет, развлекайся как можешь, только перед компом целый день не сиди, договорились? Ой, я опаздываю, мне самое позднее через минуту выходить!

И мама выбежала из кухни, а минут через десять из прихожей донеслось прощальное:

— Посуду помой! Целую крепко, ваша репка! — И стук захлопнувшейся двери.

Мама наконец-то умчалась на работу.

Все это время Зойка сидела за кухонным столом в состоянии полного ступора. И состояние ее было вполне объяснимым!

Пошли какие-то сплошные странности…

О Константиновых, о которых она сама Зойке сообщила и сын которых чуть не изувечил ее родную дочь, мама не помнит. О поездке в травмпункт — тоже. О Страховых, с которыми Зойка только что общалась и которые, по словам этого дядьки, тут давным-давно живут, мама тоже слыхом не слыхала и уверяет, что квартиру напротив до сих пор никто не купил.

Впрочем, про Страховых Зойка тоже слыхом не слыхала за все почти тринадцать лет жизни в этом доме. Но Константиновы-то были!!!

Что такое приключилось с мамой? Почему она все забыла? Зойка-то все отлично помнит! И докторские лапищи, и татуировку «BES», и Костю помнит, хоть он и казался невзрачным и незаметным, и помнит, как он остолбенел при первой встрече с ней. Помнит, как поспешно прятал он под футболку свой медальон, усыпанный бриллиантами…

Или Зойке все это померещилось?!

Но медальон-то — вот же он! В кармане! Он не мерещится — он по-прежнему сверкает и сияет белым огнем, а посредине три каких-то неясных знака отливают красным. Вроде 8, потом не поймешь что, кажется, Е, потом какой-то крючок…

И вдруг Зойка разглядела, что это не цифра 8, а буква В. Потом в самом деле идет Е. А крючок — никакой не крючок, а латинское S. То есть на медальоне написано — BES.

Как на руке у доктора из травмпункта…

Над ухом у Зойки что-то щелкнуло. Это чайник, оказывается, выключился. Она и не заметила, когда его включила. С недоумением оглядела пустую тарелку и пустую чашку. Она и не заметила, как съела бутерброд и выпила чай. А зачем снова поставила чайник? Да ни за чем, просто так.

От потрясения.

Потрясешься тут, наверное!

Там BES, на докторских руках. И тут BES, на медальоне. И рыжий доктор сказал — как бы невзначай: «Наверное, нет на свете человека, который не вывихивал или даже не ломал палец на ноге. Идет босиком по комнате — шарах о стул! Или вот так же добрый человек навернет, как тебе Константин навернул».

Потом он, правда, сделал вид, что имел в виду любого с любым именем, какого-то там Александра или Михаила, но первое слово дороже второго. Доктор откуда-то знал, что Зойке выбил палец человек по имени Константин. И если это могло быть простым совпадением, то слово «BES» к разряду таких простых совпадений уже не отнесешь. Это уже сложное совпадение!

Таких не бывает…

Конечно, доктор знает Константиновых. Наверное, знает, куда они подевались, где теперь Костя. Надо к нему съездить, надо спросить, как Зойке поступить с медальоном. И прояснить хоть какие-то непонятки…

На душе сразу стало легче.

Зойка мигом убрала со стола, потом постояла под душем. Даже голову вымыла, чтобы прогнать остатки сна и растерянности.

Прогнала.

Теперь она, как д’Артаньян, была готова к великим делам.

Для начала Зойка оделась, вынула медальон из кармана шортов и повесила на шею. Как бы не потерять! Потом положила в карман мелочь на маршрутку, застегнула липучки кроссовок, вышла на площадку, заперла дверь и нажала кнопку вызова лифта.

Лифт был кем-то занят: сначала он ехал вниз, потом стоял на первом этаже, потом начал медленно подниматься, и все это время, пока Зойка его ждала, она чувствовала себя ужасно неуютно. Казалось, что глазок на двери Константиновых — то есть этих, как их там, Страховых! — наблюдает за ней.

Вот именно — не из квартиры кто-то наблюдает через глазок, а он сам Зойку внимательно разглядывает, причем ведет за ней взгляд, когда она нарочно уходит в сторону.

Отвратительное было ощущение!

Все понятно — глазок с круговым телевизионным обзором, решила Зойка, но менее отвратительным ощущение не стало. Как будто она букашка, которая лежит на лабораторном стеклышке, а ее кто-то исследует через микроскоп. Или через круговой телевизионный обзор — без разницы!

Да где этот несчастный лифт?! Зойка демонстративно отвернулась от глазка. Не до политесов, как сказала бы бабушка!

Вдруг что-то легонько тронуло ее за шею сзади. Зойка аж подпрыгнула! Но сзади ничего не было. Только почудилось, что в глазок втянулось что-то — длинное, вернее длинношеее. Как будто сам глазок выдвинулся из двери и приблизился к Зойке!

У нее аж мурашки по спине побежали, хотя это была, конечно, полная ерунда. Даже если глазок телескопический и выдвижной (сейчас какой только техники нет, небось и выдвижные глазки могли придумать, что-то вроде перископов, — хотя зачем?!), рук у него точно нет, коснуться Зойки он не мог. Хотя касание было легкое, легчайшее, легче, чем руками… как будто ресничками пощекотали…

Реснички у дверного глазка?! Нет, пора уходить, эта дурацкая дверь на Зойку как-то странно действует!

Лифт наконец-то пришел. Скрежетнул устало, раззявил дверцы приглашающе.

Зойка вошла.

Посреди лифта на грязном полу лежал цветок чертополоха.

Розовый, пышный, на колючем коротеньком стебле, обломанном под самым цветком. Он был очень красивый, он походил на большую розовую звезду! Его так и хотелось понюхать. Но Зойка, хоть и подняла его, смотрела на него с опаской и нюхать не спешила. В таких роскошных цветах очень часто прячутся пчелы или какие-нибудь другие насекомые. Понюхаешь — а оно цап тебя за нос! Или за губу! Мама один раз вот так понюхала розу со шмелем. К счастью, успела увернуться, а то невесть что стало бы с ее носом. Мама потом полгода этот случай вспоминала и ужасалась тому, что могло произойти.

Поэтому Зойка любовалась чертополохом издалека. На расстоянии вытянутой руки.

Лифт спускался так же долго, как поднимался.

«Зачем я вообще езжу на лифте? — подумала Зойка. — Трачу столько времени! Лучше пешком ходить! Подумаешь, шестой этаж».

И, словно почуяв ее мысли, лифт взял да остановился. Причем на втором этаже! До первого даже не доехал!

Делать было нечего. Зойка пошла вниз пешком и увидела, что на площадке между вторым и первым этажами на стене, как раз около почтовых ящиков, нарисована человеческая фигура. Как будто кто-то встал, прислонился к стене, растопырив руки и ноги, потом его обвели красной краской, он ушел, но контур его фигуры остался.

Эту фигуру Зойка видела здесь впервые. Впрочем, когда она в последний раз шла пешком по лестнице? Даже и не вспомнить! Так что вполне может быть, что это нарисовано давным-давно! Хотя нет, краска совсем свежая, еще лоснится и даже пахнет.

Зойка принюхалась. Вообще-то краска по-другому пахнет. Химически, так, что аж глаза щиплет. А тут пахло как-то… сладко и душно.

— Иди сюда! — вдруг шепнул кто-то. — Иди скорей! Тебя ждут!

Зойка оглянулась.

Никого. А кто шептал?

Похоже, никто не шептал. Померещилось.

Так же, как на площадке глазок с ресничками померещился!

И вообще было такое ощущение, что шепот раздается в ее голове, а не снаружи слышится…

Ничего себе! Это что, она прямиком идет по пути Валентины Ивановны?! Как-то рановато…

А куда ей надо было идти, интересно? Где ее ждут? И почему надо идти скорей?

Зойка еще раз огляделась — и вдруг заметила, что на красном контуре странной фигуры сидит пчела.

«Может, это пчела шептала?» — насмешливо подумала Зойка. В этот миг пчела взвилась — и с радостным жужжанием бросилась на цветок, который Зойка держала в руке.

В каком-то оцепенении она наблюдала, как пчела радостно зарывается в месиво розовых лепестков. Лепестки шевелились, раскрываясь перед ней. Казалось, встретились давние друзья и теперь обнимаются.

При виде этого Зойка вспомнила, как в далеком детстве мама читала ей сказку про Дюймовочку. И Зойка спрашивала, почему не может увидеть эльфов, с которыми теперь живет Дюймовочка. А мама ответила, что они превратились в бабочек, стрекоз и пчелок.

Может быть, и в эту пчелу превратился какой-нибудь эльф?

Пчела снова высунулась из цветка, и Зойка забыла про эльфов. У нее на миг возникло отвратительное ощущение, что пчела смотрит на нее… они как бы встретились взглядом, и Зойка поняла, о чем пчела думает.

О том, что неплохо было бы эту девчонку ужалить. В нос или в щеку. Или в губу. На самый худой конец — в палец. Да не важно куда, лишь бы ужалить.

Может быть, пчелы и не думают. Скорей всего, они живут инстинктами. Но у человека тоже есть инстинкты! Иногда они мобилизуются и помогают ему спасаться из всяких экстремальных ситуаций. Вот и сейчас все Зойкины инстинкты мобилизовались — и в то мгновение, когда пчела взвилась с цветка и ринулась прямиком на Зойку, словно хотела прижать ее к стене, там, где как раз была нарисована противная красная фигура, инстинкты сдернули Зойку с места, подтолкнули и заставили пуститься наутек.

Она слетела с лестницы, выскочила из подъезда и захлопнула за собой дверь.

Померещилось или пчела в самом деле ударилась в нее с таким грохотом, будто была сделана из камня или чугуна?

Да нет, наверное, просто дверь сама по себе так сильно хлопнула.

Пожав плечами, Зойка пошла своей дорогой — в травмпункт на улицу Нартова. Вернее, поехала на троллейбусе номер тринадцать. Вернее, потащилась!

Казалось, что у него все колеса заплетаются, а антенны, или как их, ну эти… троллейбусные рога, в проводах путаются. Он три или даже четыре раза останавливался, водителю приходилось выходить и поднимать антенны на провода, потому что они срывались!

Уже почти все пассажиры, изругав и этот троллейбус, и весь троллейбусный парк, и водителя, и муниципальные власти, и даже кондукторшу, которая была тут вообще никаким боком не виновата, вышли и пересели на маршрутки и автобусы. Может, и Зойке надо было выйти, но ее охватила какая-то странная лень, аж неохота было с места двинуться, и даже когда троллейбус дополз наконец до улицы Нартова, она еле-еле заставила себя подняться с сиденья и выйти на остановке.

С троллейбусом опять что-то, наверное, случилось, потому что он не трогался с места, а стоял с открытыми дверями и словно бы ждал Зойку. Словно надеялся, что она передумает и не пойдет в травмпункт.

Но она все же пошла.

За спиной послышался лязг сомкнувшихся троллейбусных дверей. Как будто кто-то тяжело, с сожалением вздохнул.

Зойка оглянулась.

Никого. Пусто. А кто там мог оказаться? Дверной глазок с ресничками? Ха-ха!

А вот и травмпункт. Зойка поднялась на крыльцо — и отшатнулась, потому что перед ней вдруг очутилась какая-то пчела. Зависла в воздухе, будто загораживала дверь, и так висела, повернувшись к Зойке и угрожающе жужжа.

Оказывается, стоит вам однажды очутиться лицом, так сказать, к лицу с какой-нибудь пчелой, которая намерена вас крепко тяпнуть, как вы уже начинаете понимать весь остальной пчелиный род. Их намерения становятся вам совершенно очевидны. Перед пчелами природой поставлены две задачи: собирать нектар для производства меда и кусать людей.

Зойка очень сильно сомневалась, что с нее можно собрать нектар для производства меда. Она годилась только в объекты для кусания. Но эта роль, понятное дело, Зойке не больно-то нравилась.

«А говорят, что популяция пчел в мире сокращается, — угрюмо подумала она. — Или это только у меня сегодня какой-то пчелиный день?»

Из урны на крыльце травмпункта торчала скомканная газета. Зойка схватила ее и резко махнула на пчелу. Та шарахнулась в сторону. Зойка ринулась к двери, влетела в травмпункт… и чуть не вывалилась обратно на крыльцо, увидев на уровне своих глаз чьи-то ноги.

Я спросил электрика Петрова:

«Почему у вас на шее провод?»

Ничего Петров не отвечает —

Он висит и ботами качает, —

мелькнула в памяти одна из любимейших Юлечкиных страшилок, бородатая, как… как составитель известной таблицы Менделеева на портрете в кабинете химии, и пугающая куда меньше, чем контрольная по тому же предмету.

Бояться оказалось совершенно нечего: электрик — очень возможно, что он и в самом деле носил фамилию Петров! — совершенно даже не висел и ничем не качал, а стоял на довольно шаткой стремянке, причем обут он был не в какие-то там боты — само это слово было страшней всей страшилки про несчастного Петрова! — а в обычные шлепки-вьетнамки, вроде тех, в которых щеголяла Зойка, пока не получила урок правильного и безопасного обувания.

При виде этих шлепок Зойке стало ужасно смешно: «Везет этому электрику, что он уже в травмпункте! Если ушибет палец, может сразу обратиться к доктору…»

Стоп. А к какому доктору? Зойка даже фамилии его не знает. Как его найти? Хорошо, если он окажется на дежурстве, — а если нет?

Она пробежала по полупустому коридору и остановилась около дверей того кабинета, куда ее приводила мама. Зойка запомнила дверь потому, что на ней висел плакат, изображающий человека, лежащего под колесами автомобиля. Красный сигнал светофора пояснял, в чем причина трагического события.

Хоть Зойка при первом посещении травмпункта находилась практически в коматозном состоянии, она все же запомнила, что на двери висел только плакат. Теперь снизу оказалась прикреплена бумажка, на которой вкривь и вкось было написано следующее:

Бежишь, не ведая печали,

На красный ломишься, как бык,

А бесы уж тебя нагнали,

Простись со всем, к чему привык.

Уж не бежишь ты, друг мой милый,

И никуда ты не спешишь.

Теперь спокойно ты в могиле

Как мертвый труп один лежишь!

А коль пойдешь ты на зеленый,

Живым останешься навек.

Мать не утрет слезы соленой,

Ты будешь счастлив, человек!

Наверное, стихи сочинили на тот случай, если бы посетители оказались особо «продвинутые» и не сообразили, что и почему произошло.

Конечно, травмпункт был серьезным и не слишком-то веселым учреждением, но Зойка не удержалась и захохотала.

Захохотала она так, что дверь с плакатом распахнулась и из нее высунулся… тот самый толстый дядька, которого она уже видела сегодня утром и который сказал ей, что Константиновы в этой квартире не живут, а здесь давным-давно живут Страховы!

Теперь он был не в растянутых трениках, а в зеленоватой врачебной робе и шапочке, прикрывающей лысину, но от этого не стал более привлекательным.

— Хм, — сказал Страхов озадаченно. — Опять ты, что ли? Снова Константиновых ищешь? Здесь они точно не живут, ты уж мне поверь! И вообще, как-то тебя слишком много, тебе не кажется?

Зойка могла бы сказать о нем то же самое, что это его как-то слишком много: и в подъезде он, и тут он, — однако не стала. Общеизвестно, что рискнуть нахамить взрослым можно, только находясь от них на приличном расстоянии — или если вам от них ничего не нужно. А Зойка стояла к Страхову чуть ли не вплотную, это раз, два — она ведь искала рыжего доктора, а спросить о нем предстояло именно у Страхова.

Нахамишь — ответа не получишь. Лучше воздержаться и не связываться. Поэтому Зойка только пожала плечами. Мол, она не знает, много ее или мало. Мол, Страхову виднее!

— Ну и чего ты ржала под дверью? — грубо спросил он.

Зойка хотела ответить, что ржут кони в поле, а люди смеются или хохочут, но опять же решила не связываться и опять же пожала плечами.

Страхов хмыкнул, покрутил пальцем у виска и начал прикрывать дверь, но тут Зойка подала голос:

— А где другой доктор?

— Какой? — снова высунулся Страхов.

— Ну, такой… с рыжими волосами. У него вот здесь татуировка — BES.

— Э… — сказал Страхов. И снова: — Э-э…

И замолчал.

У него, похоже, пропал дар речи. Правда, ненадолго.

— Бес, говоришь? — повторил Страхов задумчиво. — Из этих, что ли? — И, ткнув пальцем в листок на двери своего кабинета, продекламировал:

А бесы уж тебя нагнали,

Простись со всем, к чему привык.

Конечно, Страхов издевался. Конечно, следовало бы фыркнуть, гордо повернуться и уйти, но Зойка не могла. Ей необходимо было все выяснить, чтобы вернуть медальон. Еще одной ночи в компании с разбушевавшейся совестью она бы просто не пережила!

— Другой доктор! — повторила Зойка настойчиво. — Высокий такой, рыжий. У него очень белые, поросшие рыжими волосками, конопа… то есть веснушчатые лапи… в смысле, руки. Он в этом кабинете позавчера работал. Я была у него на приеме. Я… хочу ему большое спасибо сказать. Он мне мизинец на ноге вправлял. И нога больше не болит!

И она в доказательство подрыгала левой ногой.

Страхов перевел взгляд на Зойкину кроссовку, потом поглядел ей в глаза и сказал:

— Жаль, что тебе никто мозги не вправил. У тебя глупость врожденная или благоприобретенная? Здесь и в помине нет такого доктора! Ни Константиновых никаких нет, ни беса татуированного.

Зойка чуть не разревелась от обиды. Вообще-то она была не слишком плаксивая. Вот у них в классе есть одна такая Манечка Лескова, у которой слезы просто живут на ресничках нижних век и льются, чуть только она голову наклонит. А Зойка предпочитала сдерживаться. Заплакать она могла только от обиды: например, если говорит правду, а ей не верят. Вот как сейчас Страхов не верил.

Но она сдержала слезы, потому что, глядя в глаза Страхову, вдруг поняла: он врет. Он нарочно ее злит, нарочно обижает. Ему это в кайф. Он хочет, чтобы Зойка заплакала! Заплакала, и ушла, и перестала спрашивать про доктора с татуировкой.

Может, Страхов его почему-то ненавидит. Может, у них профессиональное соперничество, и Страхов просто завидует? Может, этот BES у него пациентов отбивает. Может, ему платят больше за его золотые руки! А может, у него машина быстрее. Может, в квартире ремонт лучше.

Никогда ведь не поймешь, почему взрослые друг другу завидуют. Но у них зависть иногда переходит в ненависть и человек готов на все, чтобы испортить жизнь тому, кого он ненавидит и которому завидует.

Зойка понимала — так отчетливо, как будто ей кто-то об этом сказал по секрету, — что Страхов рыжего доктора настолько ненавидит, что даже не хочет, чтобы тому лишнее спасибо сказали! А потому он готов отправить благодарную пациентку восвояси, всяко ее оскорбив. Он будет просто счастлив, если Зойка заплачет. Есть люди, которым чужое горе для жизни необходимо. Чужие слезы для них — самая любимая подпитка. Мама называет таких людей энергетическими вампирами и садистами. Определенно, Страхов из их породы.

Но Зойка не доставит ему его садистского удовольствия. Придется вампиру немножко поголодать.

Он собрала все силы, сделала спокойное лицо и сказала:

— Ну, нет так нет. Я, наверное, травмпункты перепутала. Извините. До свиданья!

Страхов внезапно так побледнел, что Зойка даже испугалась — а вдруг энергетический вампир сейчас хлопнется в голодный энергетический обморок? Может, он уже несколько дней чужими слезами не подпитывался? А она с ним так жестоко… В самом деле, жалко ей было, что ли, выронить несколько слезинок?!

Может, всплакнуть? А? Самую чуточку?

Глаза Страхова смотрели в Зойкины глаза безотрывно, и она вдруг увидела этот жадный взгляд. Увидела, как у Страхова из зрачков выползли два черных червя с широко открытыми красными пастями. Зубов у них не было, пасти казались мягкими, но от этого не становились менее мерзкими. Тем более что их окружали коротенькие такие волоски, похожие на реснички. Еще мгновение — и они присосутся к Зойкиным глазам и начнут высасывать из них слезы, причмокивая и облизываясь, а потом, чавкая, пожрут и сами Зойкины глаза.

«Девочка в платьице черном, чавкая…»

До чего же вовремя вспомнилась Юлечкина глупая страшилка! Зойка встрепенулась, моргнула — и черви исчезли, втянулись обратно в зрачки Страхова. Теперь у него были обыкновенные глаза — какого-то противного красновато-карего цвета.

Да нет, Зойке все это почудилось! Не могут черви выползать из человеческих глаз. Конечно, если он не «мертвый труп», как написано в этом дурацком стишке. А Страхов вполне живой, у него самые обыкновенные карие глаза, а белки красноватые, возможно, потому, что, Страхов сегодня плохо спал. Вот глаза и покраснели.

Это было очень разумное объяснение, но больше находиться в обществе Страхова Зойке не хотелось. Она повернулась и пошла по коридору к выходу из травмпункта.

Через несколько шагов оглянулась, увидела, что Страхов скрылся в своем кабинете, и стукнула в первую попавшуюся дверь.

— Войдите! — отозвался шамкающий голос.

Зойка вошла и оказалась в перевязочной.

Посреди громоздилась каталка, на стеллажах — металлические банки. В углу стояла маленькая, сухонькая санитарка в застиранном белом халате и низко, на самый лоб, повязанной косынке, напоминающей грязно-белую бандану. Пахло в кабинете мокрой известкой — как в квартире сразу после побелки. Или как пахнет в классе, когда доску вытерли грязной тряпкой и остались густые разводы мела. Только здесь запах был еще более сырой и как бы немножко земляной…

Санитарка при виде Зойки довольно ухмыльнулась и прошамкала:

— Никого ты не найдешь! Нету тут никаких бесов!

И захохотала.

Зойка хлопнула глазами. Да ведь эта мамаша Страхова! Та древняя-предревняя старуха, которая Костю Константинова назвала костью и сказала, что не возьмет в толк, кого Зойка ищет. И назвала ее дитятком!

На самом деле, конечно, всякое в жизни бывает. Старуха могла оказаться не столь уж древней, а вполне работоспособной. Надоело ей сидеть на пенсии и в телевизор таращиться — вот и пошла работать санитаркой. Сын ее пристроил в травмпункт. В этом не было ничего особенного.

Особенное было в радостном выражении ее маленьких глазок, которые тонули себе в морщинах, но при виде Зойки вдруг стали огромными, черными, радостными. В них словно бы зашевелились такие же черви, какие Зойка видела в глазах ее сына. И зашевелились в ее руках загипсованные бинты, словно змеи, которые готовы поползти к Зойке и загипсовать ее, задавить тяжелыми, сырыми, вонючими своими витками…

Она видела какой-то фильм… про человека, которого запеленали гипсовыми бинтами как мумию… И он умер в страшных муках…

Почему мамаша Страхова не удивилась, увидев Зойку? Откуда она знала, что та придет? Почему сказала: «Нету тут никаких бесов»?

Может, она ведьма, которая знает все наперед? Она ведьма, а сын ее — вампир. Правда, энергетический — но, может, и ведьмы энергетические бывают?

Запах мокрой известки вдруг показался отвратительно удушающим. Зойка вылетела в коридор.

Лишь только дверь в перевязочную захлопнулась, как стало легче. Мигом! Темная паника ушла. И мысли прояснились.

Бояться стыдно. Ведь все просто! Все объяснимо!

Старуха не удивилась ее появлению, потому что сын ей только что позвонил и сообщил, что неугомонная соседская девчонка пришла в травмпункт и ищет рыжего доктора. Сын науськал ее сказать, будто никакого доктора с татуировкой BES здесь нет и никогда не было.

Каждый развлекается по-своему. Эта семейка — тем, что морочит Зойке голову.

Наверное, они киндерфобы. Ненавистники детей. А что, запросто! Зойка давно, еще зимой, подслушала один разговор в учительской… Шла мимо, а там так хохотали, что она невольно остановилась и прислушалась.

— Мы все киндерфобы! — закричал Сан Саныч, преподаватель физики. — Все как один! Это у нас профессиональная болезнь! Нам ее привили еще в педвузе, а теперь инкубационный период закончился!

И все опять захохотали.

Зойка с удовольствием послушала бы, не скажет ли кто-нибудь из педагогов еще что-нибудь интересненькое, но тут в коридор вывалилась толпа пятиклассников во главе с их классной — Очковой Мымрой, — и Зойка быстренько сбежала.

Понятно, что учителя так сильно устают от детей, которых видят каждый день и которые их доводят как могут (даже мама, которая Зойку очень любит, и вообще она лучше всех на свете, иногда говорит, что дети, конечно, цветы жизни, но — на могилах родителей и учителей!), что начинают своих учеников со временем ненавидеть. Это и называется — профессиональная болезнь. Приобретенная! А вот у Страховых киндерфобия, ненависть к детям, наверное, врожденная.

А может, это только Зойка на них так действует? Может, именно она пробуждает в них самые худшие качества?

Это очень грустно, конечно… тем более что они соседи…

Да и ладно, что с того, что они соседи? Из всех соседей во всем своем подъезде Зойка знает только Валентину Ивановну (ее все знают!), а еще родителей Юлечки Комаровой и Сереги Сапожникова, да и то лишь потому, что с Серегой они учатся в одном классе и по утрам вместе несутся, вечно опаздывая, в переулок Холодный, где находится их школа номер 14 с углубленным знанием французского языка. А после уроков иногда возвращаются вместе.

Народу в их подъезде семиэтажки живет полным-полно, всех не упомнишь, встречаются раз в сто лет. Может, и со Страховыми повезет встречаться раз в сто лет? Или даже в двести?

Но рыжего доктора все-таки необходимо найти. Понятно, если в его кабинете расположился Страхов, значит, сегодня BES не дежурит. Но когда он дежурит, как узнать? Да просто походить по травмпункту и поспрашивать!

В кабинете с надписью «Рентген» рядом с могучим аппаратом стояла девушка с длинной косой, совсем на докторшу не похожая. Она была просто сказочная красавица, Василиса или Елена Прекрасная! Внимательно выслушала Зойку, ласково глядя на нее совершенно изумрудными глазами и перебирая изящными пальчиками поистине золотую косу. А потом ее рубиновый ротик приоткрылся, в улыбке показались жемчужные зубки — и докторша приветливо сказала очаровательным, мелодичным голоском, будто кошечка промурлыкала:

— Девочка, по-моему, тут что-то не то. Я в этом травмпункте довольно давно работаю, тут много врачей за это время сменилось, но такого, как ты описываешь… да еще с этой своеобразной татуировкой… Извини, мне кажется, ты что-то напутала. Честное слово, здесь нет и не было такого доктора! Если не веришь мне, зайди к главному врачу. Его кабинет в конце коридора.

Зойка поблагодарила и вышла. Добрела до конца коридора, постояла у кабинета с табличкой «Главный врач».

Дверь оказалась заперта.

Может, подождать, пока главный врач вернется? А какой смысл? Ей уже трое сказали, что врача с татуировкой тут нет. И не просто нет, а и не было никогда.

И Кости Константинова не было никогда?..

Ну ладно, Страховы могли наврать. И взять в свою вральную компанию красавицу докторшу. Но Зойкина мама-то врать бы не стала! А она тоже уверяет, что про Константиновых слыхом не слыхала…

У нее что, потеря памяти? Или это у Зойки что-то с головой?

Нет! У нее остался удивительной красоты медальон, который подтверждает, что Костя Константинов был на свете и жил в Зойкином подъезде.

Вот он, медальон. Висит на шее и блестит так, что, кажется, даже сквозь футболку просвечивает!

Как-то все это странно.

Почему мама забыла про Константиновых?

Совершенно непонятно!

Надо бы пойти домой и все хорошенько обдумать. Позвонить маме и спросить об исчезнувших соседях еще раз. И опять рассмотреть медальон, может быть, даже в увеличительное стекло, и попытаться что-нибудь понять… Или в Интернете поискать его изображение и значение этих трех прописных букв — BES.

И тут Зойку осенило: а что, если Костя, перед тем как исчезнуть вместе с отцом и рыжим доктором, нарочно оставил медальон?

Нарочно оставил — Зойке?! Но почему? Они всего два раза виделись и совсем не были друзьями. И это еще мягко говоря! А все же медальон валялся под ее дверью. И эти бумажки, которые были спрятаны внутри… Что, если они что-то значили? А Зойка их выбросила. Решила, что это просто дурацкие рисунки, бессмысленные слова.

Теперь она себя за это поедом ела — не хуже, чем совесть ночью. Нет, никакая не совесть это была — это были внутренний голос и интуиция. И они твердили Зойке, что она совершила ошибку, выбросив бумажки и сочтя Костю тупицей. На самом деле все не так просто, как ей показалось сначала.

На самом деле все совсем не просто, а совершенно наоборот!

Все запутанно, и постепенно запутывается сильней и сильней.

Надо вернуться домой. Надо обшарить мусорный ящик. Может быть, бумажки найдутся — и Зойка сможет разгадать смысл рисунков и слов? Вдруг это ключ… ключ к чему-то, к какой-то тайне?

Но мама говорила, что мусорные ящики ночью кто-то вымыл. Или даже вылизал! И весь мусор исчез.

Как нарочно…

Значит, Зойка ничего не найдет. Остается надеяться на свою память.

На память жаловаться ей пока еще не приходилось, особенно на зрительную. Стоило посмотреть на страницу учебника, как та впечатывалась в сознание. Поэтому сейчас почти без всякого напряжения Зойка вспомнила рисунок, который был запрятан в медальоне. Это было изображение кошки с глупой усатой рожей, лапами-ластами и лошадиными ногами, которые оканчивались щупальцами, как у медузы.

Но если в этом рисунке и крылся какой-то смысл, Зойка не могла его найти. Может, в странных словах он отыщется?

Что там было понаписано-то?.. Волк ест шалаш руками… нет, волк ест руками шалаш… И что-то еще, такая же абракадабра, только все было написано в столбик.

Так, поняла Зойка, нужно попытаться точно вспомнить каждое слово, и не просто вспомнить, а записать.

Ее разбирало такое нетерпение, что, казалось, просто невозможно ждать, пока она дойдет до дома и займется решением этой задачки.

Зойка огляделась… Вот повезло! Около подоконника, под батареей, валялась шариковая ручка! А на чем писать? В карманах ни клочка бумажки, даже одноразового платочка не нашлось.

Оглядев пустой коридор травмпункта, Зойка на цыпочках дошла до кабинета Страхова и, чуть дыша, осторожненько оторвала край листка, который был прикноплен к плакату, призывающему переходить улицу только на зеленый свет.

Ей удалось оторвать полоску бумаги очень аккуратно, так что последняя строчка «Ты будешь счастлив, человек!» осталась нетронутой.

Зойка очень этому порадовалась. Может, ценный совет кому-нибудь пригодится!

Потом она положила листок на подоконник и, снова мобилизовав свою знаменитую память, написала в столбик — точно так, как было в записках Кости Константинова:

Волк

Ест

Руками

Шалаш

Икая

Ничто

Абракадабра

Яблоко

Радуется

Охая

Стул

Тряся

Искоса

Да, это вам не лев, который получает 2 по французскому в гнезде воробья! Зойка снова и снова читала и перечитывала эти слова, сверху вниз и снизу вверх, переворачивала листок…

Эти нелепые слова были чем-то объединены. Но чем?!

Волк

Ест

Руками

Шалаш…

Почему волк, почему ест, почему руками, почему шалаш?! Почему потом появляется яблоко, которое радуется?!

Внезапно до нее дошло… Ни волк, ни шалаш, ни яблоко, ни вообще вся абракадабра сама по себе не имеет смысла. Зато имеют смысл первые буквы этих слов!

Если прочитать только первые буквы сверху вниз, получается — ВЕРШИНАЯРОСТИ. Нет, это два слова — ВЕРШИНА ЯРОСТИ.

— Вершина ярости?! — изумленно повторила Зойка.

Она по-прежнему ничего не понимала. Если и нашелся ключ, то где висит замок, который он должен открыть?

— Вершина ярости… — снова произнесла Зойка.

— Так, — внезапно каркнул над ее ухом ворон. — Пор-ртим казенное имущество?!

Зойка резко обернулась.

Какой ворон? Это никакой не ворон! Это доктор Страхов в своей зеленой робе замер за ее спиной, покачивается с носка на пятку, так и сверля Зойку взглядом. Из его глаз снова выдвигаются червяки с мягкими красными пастями и тянутся к ней!

Зойка тряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение, и увидела, что из соседнего кабинета медленно выходит мамаша Страхова. В руках она держала связку бинтов. Сырой, гипсовый, земляной запах залепил Зойкины ноздри и вполз в горло. Она стала задыхаться.

— У ярости вершины лопнули все шины! — раздался чей-то очаровательный, мелодичный, мурлыкающий голос, и Зойка увидела ту самую золотоволосую красавицу с изумрудными глазами из рентгеновского кабинета.

Она по-прежнему улыбалась своим рубиновым ротиком и показывала жемчужные зубки. Только теперь эта улыбка напоминала жуткий оскал черепа!

Оскал становился все шире и шире, во все лицо. Зойка остолбенело глазела, как кожа на прекрасном лице лопнула, по ней поползли трещины, и вот кожа начала расползаться в разные стороны, а потом и вовсе свалилась клочьями с головы бывшей красавицы, обнажив… глупо улыбающуюся кошачью морду с закрученными усищами!

Стройная фигура тоже меняла очертания. Вместо беломраморных ножек появились неуклюжие лапы-ласты, бедра расползлись вширь, а из них начали появляться лошадиные ноги, у которых вместо копыт извивались тонкие-претонкие щупальца, похожие на бахрому медузы.

Щупальца путались между собой, и не было им числа!

Зойка хотела закричать, но не смогла. Она совершенно оцепенела от ужаса.

Хотя бояться, конечно, стыдно…

И вдруг что-то отвратительно-мокрое коснулось ее пальцев. Это были гипсовые бинты, связку которых бросила на пол мамаша Страхова. Бинты пытались распутаться, поднимались над полом, стремились к Зойке, готовясь стиснуть ее своими шершаво-мокрыми, мгновенно каменеющими кольцами, сдавить до смерти. Они так спешили убить ее, что пританцовывали, точно змеи под дудочку заклинателя… Зойка видела таких змей в каком-то фильме…

Эта насквозь обыденная мысль — о фильме! — словно бы выдернула ее из оцепенения.

Зойка отдернула руку — и гипсовый бинт звучно шмякнулся наземь. Он тотчас растерянно завозился, пытаясь подняться. Это было смешно, но Зойке было не до смеха.

— Стой! — закаркали, завизжали, замяукали на разные голоса Страхов, его мамаша и кошка с медузьей бахромой, но Зойка их не послушалась.

А кто бы на ее месте послушался? Кто бы не бросился наутек с такой скоростью, словно за ним черти гнались?

Только эта компания казалась Зойке гораздо хуже всех на свете чертей!

«Жуткари!» — словно бы раздался в голове чей-то насмерть перепуганный крик, и Зойка поняла, что это крик ее собственных насмерть перепуганных мыслей.

Ну да, бояться стыдно, однако пора не стыдиться, а спасаться!

Зойка свернула в боковой коридор и почти сразу оказалась у лестницы. Скатилась по ней — и увидела, что «электрик Петров» все еще стоит на шаткой стремянке в своих шлепках-вьетнамках и возится с лампочкой. Зойка хотела обежать стремянку, но что-то грозно вжикнуло сбоку — словно пуля, только это была не пуля, а пчела!

Неужели та же самая?! Значит, она все же влетела в дверь! Вот же зараза!

Зойка снова на какой-то миг встретилась с пчелой взглядом, покачнулась — и врезалась на всем бегу в стремянку!

Та рухнула.

Зойка каким-то чудом удержалась, скользя по кафельному полу будто на роликах и совершая немыслимый пируэт, какой ей удавался крайне редко, а тут вдруг взял да и получился. Сделала еще несколько прыжков к двери, как вдруг до нее дошло, что стремянка-то с грохотом упала, а стоявший на ней человек — нет.

Зойка обернулась.

«Электрик Петров» на полу не лежал. Но на уровне Зойкиных глаз что-то качалось… какие-то бахилы или ботинки войлочные, растоптанные…

«Боты! — неожиданно для себя самой догадалась Зойка. — Это и есть боты!»

Она перевела взгляд выше.

«Электрик Петров» висел под потолком, качая этими своими ботами, которые откуда-то появились у него на ногах вместо шлепанцев, — висел, перехлестнутый за шею проводом, смирно склонив голову, покрытую длинными черными волосами.

Чем-то мутным, зловонным, мертвенным повеяло вокруг, и тут оцепеневшая Зойка услышала, что пчела снова грозно вжикнула рядом, словно хотела цапнуть ее, да промахнулась, но опять зажужжала, заходя на второй круг.

Зойка обнаружила, что жуткари — Страхов, его мамаша и кошка — уже рядом!

Да еще и пчела атакует снова!

Зойка ударилась в дверь и вырвалась из травмпункта в отчаянной надежде, что весь этот кошмар окажется наваждением местного производства, да так там и останется, за дверьми.

Но нет… не остался!

Впереди всех, то у одной Зойкиной щеки, то у другой, мелькала пчела. Чуть отстав, мчалась, быстро-быстро перебирая щупальцами, кошка, шлепая ластами лап, словно сама себе аплодируя. Иногда ее обгонял Страхов. Он подхватил мамашу и посадил ее себе на плечо. И несся, несся вперед, придерживая старуху одной рукой, но другая, свободная, рука с каждым мгновением удлинялась, уже готовая вцепиться в Зойку, и порой отпихивала в сторону кошку, если та перекрывала дорогу.

Лидеров с каждой минутой нагонял, явно желая присоединиться к погоне за Зойкой, «электрик Петров»: по-прежнему с проводом на шее, с закатившимися глазами и мертвенно-бледным лицом. Провод он придерживал руками, чтобы не путался в ногах, однако все равно отставал, потому что боты оказались явно проворней, чем он, и порой мешали развить скорость. Они то и дело срывались с его ног и начинали бежать сами собой, однако немедленно спохватывались, виновато возвращались к «электрику Петрову», надевались на ступни и какое-то время продолжали погоню, как обожала говорить Зойкина преподавательница французского Мадам Жужу, ensemble, то есть вместе.

— Помогите! — взвизгнула Зойка, завидев группу каких-то парней впереди.

Но парни только вежливенько расступились, пропуская ее.

— Эй, ноги не переломай! — донесся вслед насмешливый совет.

Зойка обернулась — чтобы увидеть, как Страхов, прихватив свободной рукой кошку, взвился в воздух, перескочил или перешагнул, она толком не поняла, парней, а потом отпустил кошку — и они вновь побежали наперегонки.

«Электрик Петров» легко и просто прошел сквозь компанию парней.

Такое ощущение, что те никаких жуткарей даже не заметили… Как будто их и не было вовсе!

«А может, так и есть? Их никто не замечает, потому что их не существует? Может, у меня глюки? — в отчаянии подумала Зойка. — Может, я просто спятила?!»

Кажется, ничего и никогда в жизни она так не хотела, как оказаться спятившей на почве каких-то неведомых глюков! Ведь спятивших лечат и глюки развеивают. И человек забывает про то, что свело его с ума.

Но для того чтобы вылечиться, нужны врачи.

Ого, врачи! «Врачи» были рядом, вот они, но Зойка изо всех сил старалась оказаться от них подальше.

Погоня продолжалась, и постепенно Зойка кое-как собралась с мыслями, справилась с паникой и осознала, что жуткая троица из травмпункта уже давно сцапала бы ее, если бы им не мешала… пчела.

Пчела жужжала почти у самой Зойкиной щеки, однако и не думала тяпнуть ее, а своим угрожающим жужжанием только заставляла бежать скорей. А иногда она отрывалась от Зойки и, что было совершенно непонятно, начинала нападать на преследователей.

Зойка один раз обернулась и увидела такую атаку.

Страхов, пытаясь отмахнуться от пчелы, которая, чудилось, атаковала и сверху, и снизу, и со всех сторон одновременно, уронил мамашу, споткнулся о нее и упал сам. Кошка налетела на них, запуталась в своих многочисленных конечностях и с жалобным мявом простерлась на тротуаре рядом. Тут же, не разглядев своими закатившимися глазами помехи, повалился босоногий «электрик Петров». Его боты нетерпеливо приплясывали и подпрыгивали рядом. А над ними то зависала, то падала, как пикирующий истребитель в фильмах про войну, пчела, и теперь ее жужжанье в самом деле напоминало завыванье самолета, идущего в пике.

Судя по воплям, которые издавали то Страхов, то мамаша, то кошка, то нервные боты «электрика Петрова» (сам он молчал, как и положено мертвецу), пикировала пчела не просто так, а жалила эту публику почем зря.

И снова этого никто не замечал… Впрочем, и народу-то в этот миг не оказалось на улице, замечать было просто некому.

Однако, увидав, что Зойка замерла и остолбенело разглядывает причудливую кучу-малу, пчела оставила ее преследователей в покое и, не то визжа, не то жужжа, ринулась к ней. Желтые выпученные пчелиные глаза были полны злости, а из плоского, как бы шерстяного рта торчало заостренное жало, готовое тяпнуть, да так, что мало не покажется.

Будь у Зойки время, она задумалась бы над тем, каким образом можно видеть лицо пчелы. Но времени на такие глубокие размышления совершенно не имелось. Она лишь мельком удивилась: ведь пчелы, согласно каким-то там законам природы, погибают, ужалив человека или животное и оставив в его теле свое жало. А эта ничего: нажалила Страхова с компанией — и жива-живехонька, летит и летит, еще и Зойку норовит тяпнуть…

Может, потому, что те, кого она жалила только что, не были ни людьми, ни животными? Жуткарями они были… А если она тяпнет вполне человеческую Зойку, законы природы все же сработают? И пчела падет мертвой?

Вопрос такой: не падет ли рядышком и мертвая Зойка?

Ставить такой опыт и жертвовать собой ради каких-то там законов природы не было ни малейшего желания. Поэтому Зойка опять припустила со всех ног, подгоняемая пчелой, которая мелькала то справа, то слева, взвизгивая особенно грозно, стоило хоть чуть-чуть замедлить бег или споткнуться.

Через несколько минут пчела исчезла, и Зойка остановилась перевести дух, в безумной надежде, что все кончилось.

Надежда и в самом деле оказалась безумной: Страхов и его травмоподельники приближались, а пчела пыталась их задержать.

Так она и металась, то атакуя преследователей, то гоня вперед Зойку, и наконец до девчонки, которая почти одурела от страха и стремительно бега, но все же не вполне утратила мыслительные способности, дошло, что пчела гонит ее не просто так, в какое-то там неведомое «вперед», а подгоняет к дому.

К Зойкиному понятно, не к своему, пчелиному! Спасибо и на том! Хотя… вряд ли слово «спасибо» в данной ситуации вообще уместно…

Зойка бежала какими-то закоулками и проходными дворами, которые сократили путь раз в десять и о которых она раньше не имела ни малейшего представления, бежала с невероятной скоростью, и угол Ошарской и Горького, где стоял родной дом, неуклонно приближался.

То есть что, она ведет весь этот ужас к себе?! — вдруг осознала Зойка. Нет, нельзя, это невозможно! А как же соседи? А как же мама?!

Очень может быть, что она и не заметит команду Страхова, как не заметили те парни, которые посоветовали Зойке не ломать ноги, как не замечали и немногочисленные прохожие, которые изредка попадались навстречу. Ведь никто из них наутек не бросался, в ужасе не орал, в обморок не грохался, мобильники не выхватывал, чтобы позвонить в милицию, «Скорую», МЧС, пожарным или чтобы снять диковинное зрелище на видео и отправить в какую-нибудь программу новостей или прямиком на ТВ-3… Да, возможно, жуткарей мама и не заметит. Но разве она не заметит того, что останется от Зойки, когда жуткари настигнут ее и над ней поработают гипсовые бинты старухи, щупальца кошки, черви из глаз Страхова?

Даже представить страшно…

Мама этого не переживет, точно не переживет! Или умрет на месте, или сойдет с ума…

Нет, лучше, как Иван Сусанин, пожертвовать собой. Завести этих чудовищ в какой-нибудь укромный закоулок и там героически принять смерть.

Хорошо бы, мрачно подумала Зойка, если бы ее вовсе уничтожили, если бы даже следа от нее не осталось, если бы никто никогда не узнал о ее ужасной судьбе. Тогда у мамы осталась бы надежда, что Зойка когда-нибудь вернется, скажет: «Приветики!», бросится на шею, поцелует, а потом осторожненько сожмет пальцами уголочки маминого рта, чтобы губы собрались в смешную трубочку, и потребует: «Скажи «лимончик»!»

От милых сердцу воспоминаний она расслабилась было, даже слегка всплакнула и замедлила свой нереально стремительный бег, но тут же пчела яростно зажужжала рядом — и ноги сами понесли Зойку к дому, совершенно против ее воли.

Да, Сусанину в свое время приходилось куда легче! Рядом с ним не было этой неутомимой пчелы!

Умом-то Зойка хотела увести преследователей к заброшенным сараям: там в высоченной полыни можно пятнадцать кровавых преступлений совершить — и об этом даже не узнает никто, — однако тело и, главное, ноги ей уже совершенно не повиновались. Тело знай отшатывалось, когда пчела возникала то справа, то слева, гоня Зойку к дому, а ноги с невероятной скоростью несли ее и несли, и вот уже внесли во двор, вогнали, можно сказать, в подъезд и начали поднимать по лестнице.

Правда, сильно высоко не подняли. На площадке между первым и вторым этажами, около почтовых ящиков, как раз напротив фигуры, нарисованной красной краской на стене, пчела вдруг взревела дурным голосом прямо за Зойкиной спиной, словно норовила ужалить ее в затылок.

Зойка ломанулась куда глаза глядят — а глаза ее в это мгновение глядели прямо на фигуру. Зойка прильнула всем телом к красным линиям и… ощутила, что стена мягко прогнулась под ее телом, принимая его, будто некий вертикальный батут, а потом батут разверзся — и Зойка, с трудом удержав равновесие, куда-то вбежала… в какой-то тихий белесый туман.

Туман мигом потемнел и еще более сгустился, как будто его возмутило, что Зойка оказалась в нем. Или, наоборот, обрадовало. Может, кому-то и известно, как туман выражает те или иные чувства, но Зойка про это знать не знала. Она даже не подозревала, что какие-то чувства у тумана вообще имеются!

Однако он из мутного воздуха превратился в какой-то туманный кисель или кисельный туман, кому как больше нравится.

Белый такой, как молоко. Молочный кисель — это ужжжас…

Как ни странно, в этом молочном киселе оказалось возможно дышать.

Зойка замерла. Она была рада возможности передохнуть и, хотя продолжала затравленно озираться, совершенно ничего не видела. Это было плохо. Но во всяком «плохо» всегда есть и свое «хорошо». Если она не видит никого, то, наверное, и ее никто не видит: ни враги, Страхов со своими безумными жуткарями, ни пчела, которая была не понять кем, другом или врагом. Такое ощущение, что она Зойку спасала от Страхова и прочих уродов — физических, но, несомненно, и моральных! — для того, чтобы загнать ее в этот кисель. И, сочтя свою миссию выполненной, она исчезла.

Куда она подевалась? Все еще трепещет крылышками в этой белой мгле или пробила ее насквозь на полной скорости? А может, и Зойке попытаться выбраться? Но куда, в какую сторону выбираться? Ничего ведь не видно!

Однако не век же тут стоять, подумала Зойка. Вдруг у этого киселя обнаружатся не только защитные, но и вредные свойства? Вдруг он начнет ее потихоньку разъедать, как серная кислота?

Хотя серная кислота, говорят, разъедает отнюдь не потихоньку: от нее человек так орет, в смысле, от боли орет, что на километр слышно!

А может, этот кисель одновременно анестезирует разъедаемое существо? Зойка абсолютно ничего не чувствует, никакой боли, а между тем у нее уже нет ног или рук…

Хотя, если бы не было ног, Зойка бы уже упала.

А куда? Куда бы она упала, если не ощущает ни верха, ни низа?! Ну и что, что не ощущает: туман может обладать не только анестезирующими, но и поддерживающими свойствами. Так что вполне вероятно, что уже исчезли, растворились ее ноги вместе с носками и кроссовками, а также шрамом под левой коленкой — драгоценной памятью о том, как она напоролась в прошлом году в походе на коварный сук, и чуть не истекла кровью, и не могла идти, и Обожаемый Игорек, который был руководителем похода, сначала собственноручно забинтовал Зойкину ногу, а потом пять километров нес ее (Зойку, конечно, а не отдельную ногу, нога тогда была при ней, хоть раненая и ужасно болящая) до больницы, чтобы Зойке могли сделать укол против столбняка, и это, конечно, были самые счастливые мгновения ее жизни! И ей было ужасно жаль, что шрам постепенно сходит и когда-нибудь сойдет совсем.

Сойдет? А может, он уже растворился в киселе вместе с левой ногой, а также правой?!

Зойка задергалась всем телом, задрыгала ногами, замахала руками, завертела головой… Поскольку что-то совершенно определенно дергалось, дрыгалось, махало и вертелось, тело, ноги, руки и голова были пока при ней.

Столь резкие движения имели грандиозный успех: рукам вдруг стало прохладно, на них как будто подул легкий ветерок, и Зойка догадалась, что они высунулись из киселя наружу. Тогда она изо всех сил забилась, запрыгала, будто карась, выброшенный на берег, она колотила этот кисель кулаками, месила его, она его топтала и бодала, и вот плотная завеса, окутывавшая ее, наконец-то начала раздвигаться, потом распалась на клочья, которые очень быстро рассеялись, и Зойка обнаружила, что находится на улице.

На какой? Да на какой-то самой обыкновенной, состоящей из невзрачных серых панельных семиэтажек. Таких улиц полным-полно в любом городе, они все ужасно похожи, все на одно, можно сказать, лицо, и в Нижнем Новгороде их тоже хватает, но рядом с Зойкиным домом таких улиц точно не было.

Она попыталась понять, где оказалась, что это за место, но не смогла.

Зойка осторожно двинулась по улице, и чувствовала она себя при этом довольно противно. Вообще плохо не знать, где ты находишься, но было в этой незнакомой улице что-то еще… что-то отвратительное.

Ей хватило нескольких минут, чтобы понять, в чем дело. Полное безлюдье царило вокруг! Окна всех домов были одинаково непроглядны. Мимо Зойки не шли люди, не ехали машины, не бегали собаки и не шмыгали украдкой кошки, не вспархивали птицы, не пищали комары и не жужжали мухи.

Ну и пчелы тоже не жужжали. Ни одной пчелы не было видно и слышно в обозримом пространстве!

Зойка огляделась.

Пять минут назад было вообще невозможно вообразить, что она соскучится по той свирепой пчеле, которая ее сюда загнала. Но томительное беззвучие тревожило и пугало чуть ли не больше, чем недавняя погоня жуткарей и пчелиные атаки.

Тишина наполняла уши как вода. Забивалась в нос и отнимала дыхание. От нее сердце билось с перебоями. Подкашивались ноги и немели, стыли руки.

Зойка уже готова была заорать, чтобы услышать хотя бы свой крик. А если не услышит? Если ее крик угаснет в этом беззвучии, канет в него и растворится в нем, будто крупинка соли в огромной реке?

Вдруг ее коснулось какое-то движение воздуха, словно бы ветерок долетел.

Зойка огляделась — и вздрогнула от радости. К ней приближалась маршрутка — обыкновенная маршрутка, каких полным-полно в Нижнем. Они называются «пазиками», потому что делают их на Павловском автозаводе. Они довольно симпатичные, пока новые, но очень скоро теряют всякий вид, грохочут, фырчат, лязгают, да и бензином их заправляют каким-то ужасно вонючим и чадным.

Однако маршрутка, которая приближалась к Зойке, была, видимо, заправлена совсем другим бензином. Запаха от нее не исходило никакого. Да и грохота тоже. Она двигалась совершенно бесшумно! Очень может быть, что и вони бензиновой не ощущалось потому, что здешняя атмосфера не пропускала не только звуков, но и запахов.

Однако Зойка на все это не обратила ни малейшего внимания. Главным для нее было то, что в маршрутке она увидела людей!

Наконец-то! Она даже не представляла, что может им так обрадоваться!

Это были самые обычные люди. Мужчины, женщины, дети. Правда, они показались Зойке слишком уж сосредоточенными, задумчивыми и даже печальными.

«Может, на похороны едут? — мелькнула мысль. — Или с похорон?»

Но это было не важно. Главное — люди! Сейчас Зойка заговорит с ними и нарушит эту ужасную тишину. Сейчас она выяснит, куда попала, что это за район, она поймет, что делать дальше. Вот только… где автобусная остановка? Если Зойка упустит эту маршрутку, будет ужасно! Придет ли вторая?

— Остановись, остановись! — прошептала она умоляюще, чувствуя, как шевелятся губы, но по-прежнему не слыша ни слова.

«Как же я буду этих людей спрашивать? — мелькнула мысль, от которой лопатки Зойкины словно бы ледком подернулись. — И если даже они меня услышат, я-то их услышу или нет?!»

И в это самое мгновение маршрутка замерла рядом с Зойкой.

Открылась задняя дверца.

Помедлив только минутку, Зойка осторожно поставила ногу на ступеньку, в каждое мгновение готовая отпрыгнуть и кинуться наутек.

Но, во-первых, она не знала, куда будет утекать, а во-вторых, ничего ужасного не происходило. Тогда она несмело поднялась по ступенькам и вошла в салон.

За спиной бесшумно сомкнулись дверцы — Зойка поняла это по движению воздуха.

И только тут до нее дошло, что на маршрутке не было номера. Куда она вообще направляется? Может, это какой-то служебный автобус?

Да какая разница, на чем и куда ехать? Главное — люди кругом!

Все места в маршрутке оказались заняты, только сбоку, у самой двери, пустовало отдельное сиденье. Зойка ввинтилась в этот укромный уголок и стала оглядываться.

На нее никто не обратил ни малейшего внимания. Все неподвижно, сосредоточенно смотрели вперед.

«Наверное, надо заплатить за проезд, — подумала Зойка нерешительно. — Или, если автобус служебный, платить не надо?»

Она уже приподнялась, чтобы дойти до водителя и спросить, как вдруг маршрутка резко увеличила скорость, и Зойку снова отбросило назад. Она плюхнулась на сиденье, а все остальные пассажиры встали, словно собрались выходить на ближайшей остановке.

Однако маршрутка мчалась быстрей и быстрей, а люди продолжали стоять.

И тут Зойка ощутила, как спереди, от водительской перегородки, пошла тугая волна воздуха. Она двигалась медленно, но неотвратимо, закручивая головы и тела пассажиров словно бы каким-то темным вихрем из мельчайших песчинок. А когда вихрь рассеивался, вместо человеческих голов и тел у людей оказывались головы и тела зверей и птиц.

И не то что человек был человеком, а превратился в льва или курицу! Нет, части тел птиц, зверей, змей, лягушек и даже насекомых оказались самым причудливым образом перепутаны!

Петушиный гребень качался на змеиной голове, венчающей тело мощного коня на тонких и слабых мышиных лапках. Умная голова овчарки вертелась на теле ящерицы с обезьяньими лапами и пышным лисим хвостом. Крошечная мышиная мордочка оказалась на теле быка — а бычья голова угодила на тельце нелепо увеличившегося комара и издавала глупое губошлепое лягушиное кваканье…

Волна продвигалась к Зойке, и все меньше и меньше людей оставалось рядом, и все больше монстров окружало ее. Она взвыла бы от ужаса и нереальности происходящего, она билась бы телом в дверь, чтобы выбраться на волю, если бы некоторое время назад не наблюдала довольно долгое время злобную кошку с ластами вместо передних лап, с лошадиными ногами на медузьих щупальцах. То есть Зойка успела чуть-чуть привыкнуть к жуткарям, а потому ей удалось как-то усмирить свой страх перед происходящим.

Но самое страшное дошло до нее не сразу…

«Что же получается? — наконец спохватилась Зойка. — Сейчас меня тоже накроет эта волна?! И тоже сделает такой же, как та женщина-кошка, или еще ужасней, как все они?! Я тоже стану жуткарем?! Жуткарихой?!»

Поздно было, уже поздно было спохватываться — волна нахлынула на нее!

Пыльным вихрем запорошило глаза, пыль полезла в нос, голову словно бы потянуло в разные стороны одновременно — и что-то резко обожгло кожу на груди.

Зойка, зажмурившись, прижала ладонь к груди — и поняла, что обжигает ее медальон. Тот самый, нарочно подброшенный ей (в этом она уже не сомневалась!) бесследно исчезнувшим Костей Константиновым, тот самый медальон, с тремя странными буквами BES. С такими же буквами, какие были на руке бесследно исчезнувшего рыжего доктора…

И тут Зойка почувствовала, что пыль ее больше не окружает, она рассеялась.

Волна прошла.

Зойка опасливо глянула на руки — это ее руки, человеческие! Ноги — прежние, с драгоценным шрамом под левой коленкой.

Зойка торопливо ощупала себя — это ее, ее собственное тело, и конечности, как верхние, так и нижние, и голова с короткими волосами, и лицо — может, не идеальной красоты, но человеческое!

Все на месте.

Волна не изменила ее. Почему? Неужели медальон…

Неужели ее спас медальон?

Ни обдумать эту мысль как следует, ни удивиться, ни порадоваться Зойка не успела. Звериные, птичьи, змеиные головы пассажиров начали медленно, по одной, к ней поворачиваться. А лапы, когти и щупальца — к ней протягиваться…

Зойка метнулась к двери, попыталась разжать створки и выскочить на ходу — напрасно. Сил не хватало.

Кинулась к заднему окну, ударила в него обоими кулаками — тоже напрасно!

Зойка припала лбом к стеклу, готовая заорать от страха, и тут увидела, что вслед за маршруткой бежит человек.

Бежит со всех ног, и машет руками, и что-то кричит…

Да это Костя! Костя Константинов!

Откуда он здесь взялся? Зачем бежит? Что кричит? А главное — зачем кричит, если Зойка не может его слышать?

Что-то впилось в ее плечо. Это было щупальце осьминога с пупырчатыми присосками. Ледяное бородавчатое щупальце! За другое плечо уцепилась корявая куриная лапа. Замычал над ухом бык. Зашипела змея. И замяукала кошка…

Не оборачиваясь, не глядя, Зойка поняла — это та самая кошка настигла ее. Кошка с ластами, кошка из травмпункта!

Откуда она взялась здесь?!

Да какая разница! Кажется, ответа на этот вопрос Зойка уже не узнает…

Насекомоглавые, птицекрылые, зверообразные чудища тащили ее в глубину маршрутки, но Зойка цеплялась за стойку у окна, не отрывая взгляда от бегущего Кости. Он бежал очень быстро, он подбегал ближе и ближе, но он не успеет, не успеет…

Кажется, он и сам это понял, потому что остановился и отчаянно ударил себя в грудь, словно признавая свое поражение.

Нет… Нет, не поражение! Зойка поняла, что значил этот отчаянный жест! Это была подсказка!

Она выхватила из-под футболки медальон и обернулась к жуткарям.

Медальон в ее руках трепетал и вибрировал, словно в середине его билось живое сердце. Такой ослепительный свет исходил из каждого камешка, которыми он был покрыт, что Зойка несколько мгновений ничего не видела, а только чувствовала, что волна родилась снова, но идет теперь в обратном направлении, идет от нее, оставляя за собой… людей, к которым медленно, как бы неохотно возвращался человеческий облик. Их головы еще сидели криво, тела были перекошены, руки и ноги короче одна другой. Рты и глаза перепутались местами, некоторые лица пока оставались пустыми, как у тряпичных кукол, которым еще не нарисовали физиономии и не пришили волосы.

И неизвестно, что было страшней: зверообразная масса жуткарей — или безликая масса полулюдей.

Только кошка не изменилась и с ненавистью смотрела на Зойку, пытаясь подобраться к ней, но недопревратившеся в людей жуткари еле двигались, и выбраться из их массы кошка не могла.

Тем временем Костя догнал маршрутку. Тигриным прыжком вскочил на бампер, кулаком врезал по стеклу… оно разлетелось бесшумной тысячью крохотных осколков. Костя спрыгнул на мостовую, махнул рукой Зойке.

Не раздумывая, та нырнула в разбитое окно, как в воду, уверенная, что Костя ее поймает. Так и получилось, но все же они не удержались на ногах и покатились по мостовой.

Распластавшись на жестком асфальте, Зойка не почувствовала боли, но не удивилась этому. Кажется, пришло время вообще ничему не удивляться, иначе просто спятишь.

Костя первым вскочил, схватил Зойку за плечи, поднял сильным рывком.

— Что это было? — пробормотала Зойка, хватаясь за Костю, чтобы не упасть. — Что за люди были там, в маршрутке?!

— Это люди, которые умерли от страха, — вздохнул Костя. — Они настолько верили во всякие выдуманные ужасы, были настолько суеверны, что продали страху свои души. Страх погубил их. После смерти они обречены пополнять ряды жуткарей и призраками возвращаться в свой мир, чтобы пугать и губить других. Но ты вернула им человеческий облик, теперь они лишены своей губительной силы. Теперь они просто исчезнут и не будут больше мучить людей.

— Это все медальон, — скромно сказала Зойка.

— Да. Потому что это талисман Бестиария. Береги его, — серьезно сказал Костя, глядя Зойке в глаза, а потом протянул руку и представился: — Кость. Младшая Кость Бестиария.

Все-таки пришлось удивиться еще раз.

Младшая Кость!!! Это сумасшествие какое-то…

Зойка хотела спросить — он что, над ней издевается, но неудобно было так разговаривать с человеком, который ее только что спас.

Да и вообще… она уже такого навидалась, что могла во все поверить!

Даже в то, что мальчишку могут звать Младшей Костью Бестиария.

— А я думала, тебя Костя Константинов зовут, — слабо улыбнулась Зойка, пожимая протянутую руку, которая оказалась на удивление твердой и сухощавой. — Значит, ошиблась. Ну, будем знакомы. Зоя Семенова.

— Нет, — покачал головой Кость. — Ты снова ошибаешься. Тебя зовут Вершина Ярости.

В голосе его прозвучало уважение, нет — даже почтение, и Зойке стало неловко. Так с ней еще никто не разговаривал!

— Та бумажка! — вспомнила она. — Там было написано про Вершину Ярости. Ты записку для меня оставил? Нарочно?

Кость кивнул.

— А почему слова были такие странные? Как игра в чепуху? Как будто разные люди писали и рисовали? — допытывалась Зойка.

— Нет, это не чепуха, — усмехнулся Кость. — Это было коллективное послание. Зашифрованное к тому же. Всем нам пришлось таиться, прятать эту бумажку, мы писали в разное время, но знали, что рано или поздно кому-то удастся выбраться к людям и передать тебе наше послание.

— Как это — выбраться к людям? — нахмурилась Зойка. — А ты кто же?! Ты выглядишь как нормальный человек, только слишком худой.

— Ну, ведь я же Кость, — спокойно сказал он, как если бы сообщил: «Я учусь в седьмом классе» или: «Я спортсмен». — Но вообще это сложно объяснить… я не смогу.

— А почему вы передали свое послание именно мне? — недоверчиво спросила Зойка.

— Потому что ты — Вершина Ярости.

— А что это такое? — прошептала она, чувствуя что-то вроде священного ужаса, так торжественно и печально прозвучал голос Кости.

— Сложно объяснить, — повторил Кость, и Зойка вдруг вспомнила ту сцену из фильма «Дары смерти», где Гарри Поттер разговаривает с гоблином Крюкохватом. — Я постараюсь, но лучше бы это сделали Старшие Кости. Или Мозг. Или Глаза…

Все эти слова он произносил как бы с большой буквы, будто это были чьи-то имена, а не названия частей тела.

— Или Сердце? — продолжила Зойка, стараясь улыбнуться и перевести все эти пугающие непонятки в шутку.

Однако Кость печально вздохнул:

— Сердца у Бестиария нет и быть не может. Иметь сердце — значит, жалеть. А жалеть ему нельзя… Нет, с сердцем тут не справиться.

— Почему не справиться? С чем не справиться? С кем?!

— С жуткарями, — ответил Кость.

Зойка так и ахнула:

— Ты знаешь это слово?! А я думала, что сама его придумала!

— Не ты придумала — это пчела Чертополоха тебе нажужжала.

— Пчела? Та, что загнала меня сюда?!

— Она самая.

— Пчела Чертополоха… Они друзья?

Зойка вспомнила, как пчела ринулась к Чертополоху и зарывалась в его лепестки, а он раскрывался ей навстречу, будто был страшно рад, а может, даже счастлив.

— Так оно и есть, — проговорил Кость. — Пчела должна все время на Чертополохе сидеть, но иногда все же улетает, и тогда Чертополох тоже может сорваться со Зверопалого и отправиться ее искать. Понимаешь, когда ты выбросила портрет Кошкодузы…

— Это кошка с ластами на медузьей бахроме? — догадалась Зойка. — С такой глупой рожей? Та, которая гналась за мной из травмпункта вместе со Страховым, его мамашей и этим электриком Петровым?

— Она самая. Кстати, бахромы берегись, она ядовитая, — предупредил Кость.

— Кто бы сомневался, — вздохнула Зойка.

— Вместе с Кошкодузой, — продолжил Кость, — были Страх, Мать Страхов и еще один жуткарь. Разумеется, он никакой не электрик и никакой не Петров. Ему просто эта страшилка нравится, вот он и прикидывается повешенным электриком. А вообще-то его зовут Мертвый Труп.

«Как мертвый труп один лежишь», — всплыла в Зойкиной памяти строка из нелепого стишка, который она прочла в травмпункте. Странное совпадение… Или это никакое не совпадение?

Зойка хотела сказать, что труп и так однозначно мертвый, зачем уточнять, но потом вспомнила, что в Драмтеатре одно время шел спектакль под названием «Живой труп». Зойка почему-то решила, что это какой-то ужастик. Но мама рассказала, что это всего-навсего история про одного человека, который распустил слухи о своей смерти, а сам был жив — просто из дому ушел, но потом все же умер.

Воспоминания промелькнули в Зойкиной голове в единый миг — и показалось, что это было как бы не с ней, а если и с ней, то очень, невыразимо давно! — в той жизни, о которой пока лучше не вспоминать, чтобы не начать рыдать от тоски и кричать «Хочу домой! К маме хочу!».

Но вдруг Зойка обнаружила, что рыдать и кричать ей не хочется. Более того — если бы вдруг сейчас перед ней распахнулась некая дверь в прежнюю жизнь, в которой она не знала никаких бед серьезней двойки по французскому языку и ссор с мамой из-за того, что слишком долго сидит в Интернете, Зойка, может, и бросилась бы в эту дверь, но потом пожалела бы об этом. Потому что движущей силой характера каждого человека является любопытство.

А Зойкиного — в особенности! Тем более что заветная дверь в нормальную жизнь пока что не распахивается… Значит, надо попытаться приспособиться к жизниненормальной. И для начала — внимательно выслушать все, что скажет Кость. Может, Зойка хоть что-то поймет в случившемся?!

— Мы подбросили тебе портрет Кошкодузы, пририсовав череп и кости, чтобы ты могла узнать ее, когда встретишь, и остерегалась, — говорил тем временем Кость. — Она смертельно опасна! На нее даже медальон не действует, ты сама видела! Мы именно ее нарисовали, потому что она здесь самая злая и хитрая, наверное, даже злее Матери Страха, и вдобавок самая умная. Мы хотели, чтобы ты была готова к встрече с ней. Но ты записки выбросила в мусорный бак, и Кошкодуза послала Зверопалого дочиста обшарить бак, чтобы ты ничего не нашла, если вдруг спохватишься и начнешь искать наше послание. Зверопалый постарался как следует, его пальцы все сожрали…

— Мусорщики потом говорили, что контейнер будто вылизали! — воскликнула Зойка, вспомнив мамин рассказ.

— Могу себе представить! — засмеялся Кость. — Зверопальцы — они обожают мусор!

— Самое обидное, что к тому времени я уже поняла: это были не просто дурацкие бумажки, как мне сначала показалось, — продолжала Зойка, решив оставить на потом все непонятки насчет каких-то зверопальцев какого-то Зверопалого. — Я и правда хотела мусорку обшарить, но было уже поздно.

— Мы знали, что ты спохватишься! — сказал Кость. — Спохватишься, вспомнишь знак на руке Старшей Кости…

Зойка зажмурилась и слабым голосом попросила:

— Сделай сноску. Ну, как в книжках — если что-то непонятное, то автор поясняет.

Кость кивнул:

— Я понял. Я видел ваши книги. Сноску так сноску! Ты, конечно, уже поняла, что я тебя по ноге нарочно ударил. Ты извини… Я даже не думал, что так больно будет. Но обязательно нужно было, чтобы ты попала в травмпункт!

— Значит, тот доктор нарочно сделал знак BES на руке, чтобы я его заметила и вспомнила потом, — сообразила Зойка.

— Да, этот доктор — один из Старших Костей Бестиария — надеялся, что ты заметишь знак и вернешься. Сначала у нас был там портал! Прямо в его кабинете! Мы хотели тебя через этот портал к нам провести, когда время настанет. Но потом в травмпункт пролезли Мертвый Труп и Кошкодуза, и доктору пришлось срочно уходить. Нам со Старшей Костью, который изображал моего отца, — тоже. Портал закрылся. Конечно, мы знали, что в твой дом тоже проберутся Страх и Мать Страхов и будут всех убеждать, что нас никогда и в помине не было. Но мы ничего не могли тебе объяснить, ты сама должна была до всего додуматься и пройти испытания страхом. А жуткари стирали память у всех, кто нас видел, и надеялись, что ты ни о чем не догадаешься, что они тебя запутают или запугают. А твою память не сотрешь, ты им не по зубам, ведь тебя оберегал медальон Бестиария!

— А все эти жуткари за мной гнались, чтобы медальон отнять? — спросила Зойка.

— Они гнались за тобой, чтобы тебя прикончить, — спокойно сказал Кость.

Впрочем, Зойка от его слов тоже не слишком-то разволновалась, потому что во время бегства и сама до этого додумалась.

— Ты для них страшный враг, а нам ты нужна, потому что Бестиарию без Вершины Ярости никогда не справиться с жуткарями, — продолжал Кость. — Мы думали, что все пропало… И тогда пчела Чертополоха нам помогла. Зверопалый, конечно, чуть не взбесился от страха. Он ужасно боится, что его прикончат жуткари, потому что пчела со всеми нами, с частями Бестиария, дружит. Ну а Чертополох — он такой… ну, он цветок, сама понимаешь, что с него возьмешь! Хоть и с колючками, а все же розовый и пушистый. Он против своей пчелы никогда бы не выступил. Она для него самое дорогое, что есть на свете. И он потребовал, чтобы Зверопалый выпустил пчелу к людям. А Зверопалый — он сам по себе не злой, просто он Кошкодузу до смерти боится. В конце концов пчела улетела без всякого разрешения и самовольно открыла временный портал на вашей лестнице. Обычные порталы людям не видны, а временные имеют красные очертания фигуры Бестиария. Открыть портал просто — надо из нашего мира пройти в ваш. Пчела прошла — то есть пролетела. Тогда Зверопалый с перепугу Чертополох прогнал, выбросил его через портал вслед пчеле, но когда жуткари возвращались после погони за тобой, они его подобрали и притащили с собой. Теперь Чертополох и пчела наказаны…

— Ой, погоди, — слабым голосом пробормотала Зойка, хватаясь за голову. — Все еще больше запуталось. Я что-то плохо соображаю сегодня.

Кость промолчал, и Зойка похолодела. Только теперь она осознала, что перед ней не обыкновенный человек. Не мальчишка. Обыкновенный мальчишка обязательно отреагировал бы на ее слова. Она ляпнула: «Я что-то плохо соображаю сегодня». Он просто обязан был съехидничать: «Неужели только сегодня?»

Одно непременно должно следовать за другим, это связано, как чихание и «будьте здоровы», это что-то настолько обязательное в нормальном человеческом разговоре, что подразумевается само собой!

Кость не сказал, и Зойке стало прямо худо.

Конечно, он предупредил, что он Кость, что не из мира людей, но она только сейчас это осознала.

Ну ладно, осознала так осознала. Надо собраться с силами и все это как-то пережить.

— Давай с начала! — немного подумав, попросила Зойка. — С самого начала! Вот как мы встретились на площадке и… Пожалуйста, давай все по порядку!

— Я ж говорил, это сложно объяснить, — вздохнул Кость. — Старшие лучше смогли бы рассказать, они вас, людей, лучше понимают, а я…

Кость осекся и куда-то уставился. Его и без того бледное лицо побледнело еще сильней. И он прошептал:

— Ладно, тебе потом кто-нибудь объяснит. А мне, кажется, конец.

В голосе Кости не было ужаса, не было даже тревоги — было спокойствие, обреченность спокойствия. И лицо оставалось спокойным. Только светлые глаза стали темными, и Зойка поняла, что они потемнели от ненависти.

Зойка обернулась поглядеть, куда он смотрит.

И у нее даже дух перехватило, потому что к ним приближались Страхов, его мамаша и кошка. Вернее, Страх, Мать Страхов и Кошкодуза. Она единственная из всех не менялась, у нее была все та же глупая кошачья морда, ласты и прочие атрибуты, к которым Зойка уже попривыкла, но те двое…

Мудрено было узнать прежнего доктора! Его облик постоянно менялся. То брел, заплетаясь звериными лапами, получеловек с волчьей пастью и настороженно торчащими ушами. То тащился серый, испещренный черными гнилостными пятнами мертвец в истлевших остатках савана. То приближался бледный, как полотно, вампир с синими щеками и окровавленными губами и длинными острыми зубами, которые не помещались во рту. То плелся невероятно худой, словно обтянутый кожей зеленовато-болотного цвета скелет, человек, у которого была крошечная детская голова и огромные глаза и рот с высунутым алчным языком. То плыло в воздухе кроваво-красное пятно. То появлялось что-то бесформенное, черное, колышущееся, перемещающееся по земле не на ногах, а на каких-то присосках, с хлюпаньем и тихим, но пронзительным повизгиванием, от которого мучительно звенело в ушах.

Зойка потрясла головой, пытаясь избавиться от этого звона, и тут Страх вновь преобразился! Теперь он сделался неким чешуйчато-панцирным существом с головой кобры. И в то же время в этой безносой голове с маленькими рубиново-красными глазками было нечто человеческое. Да и тело можно было бы назвать человеческим, если бы не эта чешуя с хитиновым блеском.

При взгляде на Страха Зойка неожиданно вспомнила один из самых пугающих случаев в своей жизни. Однажды они принесли из магазина большую гроздь бананов. Когда мама отломила один, из грозди вывалился большой, нет — огромный черный таракан и заметался по полу кухни.

Потом они узнали, что эти экзотические твари попали в магазин в коробках с тропическими фруктами.

Таких тараканов ни Зойка, ни мама никогда не видели, поэтому неудивительно, что они дружно заорали и так же дружно вскочили на табуретки, с ужасом глядя на это усатое, головастое чудище с глазами-шариками, которые, казалось, глядели на хозяек квартиры с ненавистью. Да и они им тоже не любовались, а только нетерпеливо ожидали мгновения, когда этот членистоногий (Зойка, у которой в стрессовых ситуациях всегда обострялось мышление, мигом вспомнила, к какому классу, роду или виду, не суть важно, принадлежат тараканы) шмыгнет куда-нибудь с глаз долой. Главное, подумала Зойка, заметить, куда именно он забежал, в какую щель под плинтусом, чтобы там залить его морилкой и потом входить в кухню без опасения, что чудище вновь выскочит и выпучит на тебя гляделки.

Зойка так старательно вытягивала шею, пытаясь высмотреть пункт тараканьей эвакуации, что вдруг потеряла равновесие и свалилась с табуретки. Ударилась коленками об пол, а правая ладонь… правая ладонь пришлась как раз на таракана.

Таракан даже не хрустнул, а влажно хлюпнул. Раздавленный хитиновый панцирь превратился в кашицу, смешанную с беловатой жижей, которая брызнула меленькими капельками Зойке на плечо.

Как она заорала!!! Она была почти в обмороке, когда мама, мигом взбодрившаяся от того, что чудище уничтожено и можно всецело отдаться помощи героической дочери, подняла ее, вымыла руки, обтерла плечо, перевязала разбитое в кровь колено и брызнула в лицо водой.

Зойка немножко очухалась. И мама, которая, как известно, была неисправимой оптимисткой, сказала, изо всех сил стараясь придать бодрость своему дрожащему голосу:

— Хорошо еще, что ты лбом не врезалась в пол! Точно сотрясение мозга было бы, пришлось бы «Скорую помощь» вызывать!

А Зойка подумала, что если бы она врезалась лбом в таракана, маме пришлось бы вызывать не «Скорую помощь», а похоронную команду.

Таким же сине-черно-зеленым тараканьим хитиновым блеском отливало чешуйчато-панцирное тело Страха. И Зойка вдруг отчаянно захотела иметь правую ладонь такой величины и тяжести, чтобы ею можно было превратить Страха в хитиново-белесую кашицу.

Зойка бы даже пережила, если бы эта гадость брызнула ей на лоб — такая ненависть к жуткарю в ней сейчас вспыхнула!

— Подожди, еще рано, — пробормотал едва слышно Кость, — еще не злись так сильно, ярость тебе еще пригодится. Будь осторожна! И береги медальон! Он тебя защитит, если что.

С этими словами он быстро пошел навстречу жуткарям.

— Мальчик мой, — проворковала Мать Страхов, выступая из-за спины сына. — Дитятко…

Вот кого Зойка точно не узнала бы! Сгорбленная старуха с неприятным выражением изморщиненного лица, какой была мамаша Страхова, превратилась в некое подобие трех грязно-белых раздутых грибов-навозников, взгромоздившихся один на другой. Примерно так лепят снеговика: самый большой ком внизу, потом поменьше, а самый маленький — голова. Тут все было наоборот: внизу самый маленький ком, вверху — самый большой, с обвислыми щеками и кровавой щелью рта.

Ох, какая противная пыль валит из таких грибов, когда стукнешь по ним палкой! Как мерзко сморщивался лопнувший навозник — будто большая белая дохлая лягушка. Бр-р, гадость! В Шульпановке, в деревне, куда Зойка с мамой иногда ездили навестить прабабушку, их было как грязи, и местные пацаны просто обожали швырять их городской девчонке в голову. Мама говорила, что это у них способ ухаживания такой. Ну, нравится им Зойка, вот они это и демонстрируют как могут. У нее же нет косичек, за которые можно подергать, чтобы выказать ей свое расположение!

В этом году Зойка ехать в Шульпановку отказалась, но, как назло, подлинный облик Матери Страхов оказался именно грибной!

А может быть, и правда назло? Может быть, она знала, что Зойка ненавидит эти мерзкие грибы?

Так же, как Страх знал, что Зойку не напугать вампирами и мертвецами (насмотрелась на них в кино!), а вот тараканы могут заставить ее визжать от ужаса…

Своими тонкими, слабыми, кривыми ручонками, похожими на веточки, воткнутые в снеговика, Мать Страхов волокла уже знакомую Зойке охапку гипсовых бинтов. И эти бинты вдруг сорвались с ее рук и бросились на Кость!

В одно мгновение он оказался обмотан с ног до головы многочисленными аккуратными белыми витками. Виднелись только глаза, которые начали выкатываться из орбит. Зойка поняла, что Кость задыхается и сейчас умрет!

И она будет на это спокойно смотреть?!

Но что она может сделать? У нее же нет никакого оружия!

Как же, нет! Есть, еще как есть!

Зойка сорвала с шеи медальон и не раздумывая швырнула в троицу жуткарей.

Что-то вспыхнуло. Красные слепящие огоньки заплясали по телам чудовищ. Раздался оглушительный трехголосый вой. Бинты на теле Кости начали обугливаться и падать наземь.

Кость высвободил руки, сорвал бинты с лица, со всхлипом вздохнул и крикнул хриплым, измученным голосом, полным такого ужаса, что у Зойки ну вот самым натуральным образом встали волосы дыбом:

— Что ты наделала! Беги! Спасайся!

И такой это был крик, что Зойка, которая всегда предпочитала обходиться без посторонней помощи и без чужих, пусть даже и полезных, советов, послушалась.

Она сорвалась с места и понеслась куда глаза глядят по улице — пустынной и безжизненной.

Зойка решила скрыться в каком-нибудь доме. Попыталась открыть дверь одного подъезда, другого, перебегала от здания к зданию, но напрасно — все подъезды оказались заперты. На них не было никаких признаков домофонов, а значит, невозможно набрать номер какой-нибудь квартиры и крикнуть:

— Откройте! Помогите, спасите!

Да и кого звать на помощь в городе, где нет людей?

Скоро Зойка обнаружила, что дома напоминают огромные театральные декорации: они были не каменными, не панельными, а как бы сделанными из картона или тонкой фанеры. Они качались от цоколя до крыши, когда Зойка ломилась в подъезды и долго потом еще, когда она отбегала, дом покачивался и вибрировал, пока снова не замирал — внешне нормальное здание, обыкновенная серая семиэтажка, а на самом деле декорация.

Зойка очень скоро устала от своих бессмысленных метаний от двери к двери, у нее уже ноги подкашивались, она собралась остановиться и передохнуть, но крики жуткарей начали приближаться.

Зойка обернулась и обнаружила, что все они живы и… Нет, добавить «и здоровы» было невозможно, потому что их тела оказались обуглены, а нижнюю часть Матери Страхов вообще прожгло насквозь, так что она влачилась по земле, будто белая тряпка, которой только что протерли очень грязный пол. Нет, ну совершенно точно — лопнувший гриб-навозник!

Самостоятельно передвигаться отвратительная мамаша теперь не могла, и ее, подхватив под тощенькие ручонки, волокли Страх и Кошкодуза.

Все они пострадали, конечно, но не перестали преследовать Зойку.

Бинты — тоже почерневшие, обгорелые — корявыми скачками передвигались за жуткарями и тянули за собой какую-то черную кругляшку на цепочке. Присмотревшись, Зойка поняла: это все, что осталось от медальона.

Итак, Кость был прав — Зойка пожертвовала своим единственным оружием напрасно. Наверное, эти трое жуткарей и в самом деле настолько сильны, что медальон, который остановил превращение людей в зверообразных чудищ, оказался против них бессилен.

Нет, не бессилен, не напрасно Зойка бросила медальон — ведь она спасла Кость!

Но где же он? Убежал? Ему удалось скрыться?

Кажется, Страх умудрился прочесть ее мысли. Ужасное змеиное лицо его расплылось в довольной ухмылке, а потом он показал Зойке… кость.

Самую обыкновенную — не слишком большую. Зойка в анатомии была полным нулем, раньше все кости для нее были отвлеченным безликим понятием, да и теперь не имело значения, как эта кость называется, лучевая или, там, локтевая.

Главное, она сразу поняла: это не просто кость — это Младшая Кость Бестиария, он снова в руках врагов!

Выходит, Зойка и медальон погубила, и Кость не спасла.

Но предаваясь самобичеванию, стоя вот таким раскаявшимся столбом и тараща испуганные глаза, Зойка вряд ли Кости поможет. Надо где-то спрятаться, все обдумать, сообразить, что делать дальше. Поэтому она снова помчалась по улице, снова ломилась то в одну запертую дверь, то в другую — и вдруг одна из них распахнулась!

И дом не покачнулся. Он не был декорацией — Зойка все же нашла настоящий дом!

Она даже отпрянула, не веря удаче, но позади раздался злобный мяв — наверное, Кошкодуза испугалась, что добыча ускользнет.

Ощутить себя неускользнувшей добычей Зойке хотелось меньше всего на свете, поэтому она вбежала в темный подъезд, захлопнула за собой дверь и принялась шарить вокруг в поисках какой-нибудь палки, которой можно закрепить дверь, чтобы чудища ее не сразу открыли.

Впрочем, через секунду Зойка перестала заниматься этой ерундой. Во-первых, никакой палки не было. Во-вторых, она вспомнила, с кем имеет дело. Это не тройка разбойников с большой дороги — это жуткари, а с их невероятными способностями Зойка уже имела случай познакомиться. Они все равно рано или поздно ворвутся в подъезд, так что не стоит терять время, надо подняться как можно выше по лестнице (она нащупала клетку лифта, но кнопки не светились — значит, лифт не работал), войти в какую-нибудь квартиру, забиться в укромный уголок и начать придумывать план действий. Пока, в этой постоянной беготне и бесчисленных стрессах, Зойка не могла сосредоточиться и как следует обмозговать ситуацию. Она действовала под влиянием минуты, а это влияние не всегда правильное. Вот бросила в жуткарей медальон — а зря! И их не уничтожила, и Кость не спасла, и единственной своей защиты лишилась.

Зойка побежала вверх по лестнице, касаясь перил и радуясь тому, какие они обыкновенные на ощупь: потертые, немножко шершавые там, где содралась краска, — ну совсем как у них в подъезде! И пахло совсем как в их подъезде — немножко мусоропроводом, немножко пылью, немножко мокрым половиком у дверей Валентины Ивановны. Валентина Ивановна была свихнута не только на аномальных явлениях, но и на чистоте и по нескольку раз в день прополаскивала половик, на который волей-неволей наступали все жильцы, поднимавшиеся к почтовым ящикам между первым и вторым этажами: ведь половик был большой и лежал у самой лестницы, его невозможно было обойти.

Еще пахло — совсем не страшно! — кошками: обыкновенными ничейными кошками, которые понятия не имели о зловещих превращениях, а просто забредали иногда в подъезд и кормились тем, что подавали добрые люди.

На площадке между первым и вторым этажами, как раз где Зойка задела плечом невидимые в темноте почтовые ящики (они висели на том же месте, что и в ее подъезде!), ей ударил в нос другой запах — какой-то странный, сладкий и душноватый. Этот запах ей о чем-то напомнил, вот только никак не вспоминалось о чем.

Ладно, сейчас не до воспоминаний, вперед и выше!

Между третьим и четвертым этажами рука, скользящая по перилам, вдруг наткнулась на что-то острое, и Зойка аж зашипела от боли, поняв, что поранилась до крови.

Самое обидное, что именно на этом месте у нее была ранка, которая ну вот только-только зажила. У них в подъезде тоже торчал гвоздь в перилах между третьим и четвертым этажами. Кто его вбил, неизвестно, и кому следовало его по долгу службы вытаскивать — тоже неизвестно. Большинство народу ездило на лифте, и натыкались на этот гвоздь только неудачники вроде Зойки, которые вечно волокут руки по перилам, надо или не надо.

Зойка лизнула царапину, чтобы не кровоточила. Точно так же она зализывала ее несколько дней назад. И вот второй раз наступает на те же грабли — вернее, натыкается на гвоздь в перилах. Правда, и гвоздь другой, и перила другие, но…

Гвоздь другой? Перила другие?

Зойка быстро, перескакивая через ступеньку, домчалась до пятого этажа и дальше пошла медленней, трогая прутья перил. Первый, второй… третьего нет…

Она мрачно кивнула сама себе в темноте.

— Четвертый, пятого нет, шестой, седьмой, восьмого нет! — протараторила Зойка, как таблицу умножения, и перебрала прутья для проверки.

Так и есть! У них на лестнице между пятым и шестым этажами тоже нет прутьев. Их выбили, когда волокли пианино к Сапожниковым. Лифт в тот день не работал, поэтому грузчики несли пианино на каких-то поясах, чуть не надорвались, кое-где покорежили стены, выломали прутья — да так и не вставили.

И здесь не вставили.

И гвоздь в перилах там же, где у них.

И мокрая тряпка на площадке первого этажа.

И кошками несет, как у них, и еще чем-то сладковатым пахнет между первым и вторым этажами, возле почтовых ящиков…

Откуда такое точное сходство? Что все это значит?

Зойка в своем подъезде, вот что это значит!

Как она туда попала? Не важно! Надо скорей забежать к себе! В свою квартиру! Шестой этаж, дверь сразу направо! Спрятаться там и…

И очень глупо, охладила себя Зойка. Родной дом — это первое место, где жуткари будут ее искать.

А ведь это уже было с ней сегодня, вдруг вспомнила Зойка… Она уже пыталась увести жуткарей от своего дома, только это было в той, реальной, былой жизни.

Может быть, и в этой безумной стране жуткарей все же удастся спастись?!

Лаз на чердак, вспомнила Зойка. Вот путь к спасению! Он закрыт на замок, но скоба, к которой замок привешен, держится на одном гвозде. Ее никак толком не прибьют, и это очень здорово! Зойка снимет скобу и переберется через чердаки в другой подъезд. А потом…

Ладно, что она будет делать потом, надумает потом.

Зойка промчалась мимо своей двери. Ужасно хотелось коснуться ее хотя бы кончиком пальца — так богатыри в русских сказках касаются земли-матушки, чтобы получить заряд бодрости и силы, — но Зойка побоялась расслабиться и все же пойти домой. А за ней войдут… Нет, нельзя!

Она миновала свою площадку и уже поднялась по двум-трем ступенькам к седьмому этажу — да так и замерла, услышав возле запертого люка мусоропровода какие-то странные чмокающие звуки…

Легко было при свете дня или даже вечером в своей уютной комнате, в своей постели хихикать над Юлечкиными дурацкими страшилками, но первое, что ей пришло в голову, это что девочка в платьице черном, чавкая, ест коня между шестым и седьмым этажами. Вопросом, как в многоквартирном доме мог оказаться дохлый конь, Зойка задаваться не стала.

Возможно, конечно, это была не знаменитая девочка, а два не менее знаменитых мальчика в платьицах черных, которые ели друг друга, — тоже чавкая. Правда, в Юлечкиных страшилках указывалось другое место трапезы — за старой уборной, а не около мусоропровода, но Зойке сейчас было не до географических тонкостей.

«Бояться стыдно!»

Ну да, было здорово стыдно, и все же Зойка, не чувствуя ног, слетела по лестнице на шестой этаж и совершенно инстинктивно, подобно любому существу, которое ищет спасения в своей норе, ударилась всем телом в дверь своей квартиры.

Мелькнула ужасная мысль, что она должна быть заперта, а пока нашаришь ключ, носители черных платьиц могут найти себе более вкусную и свежую пищу, чем тухлая конина, но… но нет — дверь мягко подалась и открылась.

Зойка бросилась вперед — однако через пару шагов замерла.

Теоретически она переступила порог родного дома. Но ощущения дома у нее не было никакого! Пустота, темнота, полное беззвучие. И отсутствие запахов, которые должны этому родному дому сопутствовать.

Должно было пахнуть немножко едой, лавандовой антимолью из большого старого шкафа, стоявшего в прихожей, немножко обувью, не слишком аккуратной кучкой сваленной в стойке под зеркалом… Мама всегда ругала Зойку, что она не убирает свою обувь, но и сама бросала свою как попало, а потому в стойке вперемешку валялись осенние сапоги — зимние мама все же убрала, — туфли, кроссовки, босоножки и домашние тапки обеих обитательниц квартиры.

Должно было немножко пахнуть мамиными духами, пыльным ковриком, который Зойка забыла пропылесосить, увядшими цветами (на день рождения маме две недели назад подарили чудесный букет, он уже засох, но выбросить его было жалко и маме, и Зойке) — да чем угодно могло пахнуть, но всяко ощущался бы живой дух человеческого дома!

А Зойка словно бы стояла на пороге какого-то пустого мертвенного пространства.

И она поняла, что это не ее дом, и подъезд не ее.

Это просто ловушка, обманка, западня, в которую ее нарочно заманили, создав видимость родной обстановки. Ее заставили расслабиться, а потом напугали отвратительными чавкающими, жующими звуками, вызвав к жизни те кошмарные видения, которые сами собой рождаются у каждого человека, когда он оказывается в темноте, даже если ему стыдно бояться.

Кому-то чудятся крадущиеся шаги, кому-то — вкрадчивый неразборчивый шепоток, кому-то — затаенный вздох, кому-то — легкое движение тянущейся к нему прозрачной, призрачной руки или мертвенно-бледное лицо, приникшее к окну. У Зойки вот в мозгах завязли — спасибо подружке Юлечке! — пресловутые мертвожоры в черных платьицах, поэтому именно они ей и примерещились. И она ринулась в другую западню, которая распростерла ей свои объятия.

Что ждет здесь? Неизвестно. А потому надо выбираться и отсюда!

Зойка шатнулась назад, но наткнулась спиной на дверь, которая сама собой захлопнулась, и как Зойка ни билась в нее, как ни пыталась открыть, все было бессмысленно. Да и не дверь это была — на ее месте возникла глухая непрошибаемая стена.

Зойка изо всех сил прижала руки к сердцу, словно умоляя его не биться так громко. Это был единственный звук в темной тишине. Зойка раньше даже не подозревала, что ее сердце стучит так громко. Этот грохот выдавал ее присутствие всем тем, кто ждал ее в этой квартире-западне, а в том, что кто-то ждал, можно было не сомневаться — иначе зачем бы ее сюда загнали?!

Она стояла, как ей казалось, ужасно долго, и сердце постепенно начало утихомириваться, а может быть, Зойка просто привыкла к его грохоту. Так или иначе, оставаться на месте надоело, и она решилась сделать шаг, потом другой, ведя ладонью по стене, чтобы хоть за что-то держаться в этой ужасной пустотище и темнотище, иметь хоть какую-то опору и пытаться ориентироваться.

Ориентироваться пока особо было не по чему — стена оказалась гладкая, без зазубрин и коварных гвоздей. Но вот пальцы нашарили что-то — какую-то округлость, на ощупь пластмассовую.

Да ведь это выключатель! А вот и кнопочка посередине, на нее надо нажать — и загорится свет!

Зойка так устала от темноты, что сначала надавила на кнопку, а потом задумалась, чем ей это может грозить и что может произойти.

Как это ей там снилось? Кнопка начнет пить из нее кровь? Или Зойку оплетут ужасные щупальца?

Но ничего не произошло.

Вокруг постепенно начал разливаться свет.

Был он бледным, холодным, голубоватым, словно сияние полной луны. Углы оставались темными, на полу лежали тени, но все же было ясно видно, что Зойка находится в просторной комнате с окном, за которым царила глухая тьма.

Откуда же проникает свет?

— То светит луна над могилой твоей!

Нет, ты не откроешь в былое дверей,

Нет, ты не вернешься обратно домой,

Сожру с удовольствием трупик я твой! —

послышался чей-то мурлыкающий голос, и Зойка узнала голос Кошкодузы. Мигом вспомнился стишок на двери кабинета в травмпункте. Уж не она ли его сочинила?..

Раздался ехидненький, полный нескрываемого торжества смешок Кошкодузы…

Зойка метнулась подальше от темного угла, из которого слышался голос.

Да… западня сработала, Зойка в нее угодила с классической глупостью и доверчивостью. И теперь она в полной власти жуткарей. Страха, Матери Страхов, Кошкодузы, Мертвого Трупа, какого-то Зверопалого, о котором упоминал Кость, и всех прочих.

Неведомо, сколько их тут соберется или уже собралось, затаившихся в этих темных углах, в любой миг готовых выскочить оттуда!

Выскочить — и растерзать Зойку…

Или высосать из нее кровь глазами-червяками, или до смерти зажалить медузьей бахромой, или удушить гипсовыми бинтами, или превратить в какую-нибудь местную мерзость со звероголово́й, змеешеей, птицетелом, лягушколапами и насекомоногами. И ничто ей не поможет. Медальона, который мог бы ее защитить, у нее больше нет.

Медальона с надписью BES, что означает — Бестиарий…

И внезапно Зойка вспомнила, где раньше слышала это слово! Ну да, о бестиариях рассказывала Мадам Жужу! На уроке французского в какой-то сказке попалось незнакомое слово bestiau, «бестье», что означает — скот, скотина. И Мадам Жужу, которая просто обожала — хлебом не корми! — забивать головы учеников всяким мусором, не имеющим отношения к школьной программе, немедленно сообщила, что это устаревшее слово, оно осталось от древней латыни. По латыни bestia, «бестия», — зверь. В Древнем Риме бестиариями называли гладиаторов, которые сражались с дикими зверями. Теперь это слово обозначает только сборник описаний мифологических животных, а в прежнем значении не употребляется, уточнила Мадам Жужу.

«Если не употребляется, зачем нам его знать?!» — подумал тогда коллективный мозг шестого «Б» класса, и очень возможно, что нашелся бы отважный человек, который рискнул бы выразить вслух общую мысль и нарваться на крупные неприятности, но, к счастью, прозвенел звонок и можно было ничего не слушать, а вскакивать, орать и бежать на переменку.

Зойка тогда злилась на Мадам Жужу вместе со всеми, но сейчас готова была обнять ее и расцеловать, если бы вдруг оказалась дома.

Но, похоже, это ей не светит. Ей, судя по песенке Кошкодузы, предстоит скоро умереть, если не поможет Бестиарий.

Поможет, должен помочь! Ведь Зойка — Вершина Ярости! Она Бестиарию зачем-то очень нужна — до такой степени, что ее нашли в мире людей и хитро выдернули оттуда.

Значит, он спасет Зойку! Нужно его позвать на помощь!

— Бестриарий! — крикнула Зойка, и ей показалось, что в окне затеплилось какое-то живое сияние, словно там занимался рассвет.

Да, там всходило солнце! И оно медленно, но верно вытесняло из комнаты блеклый и неживой лунный полусвет.

Зойка подскочила к окну и увидела, что оно выходит на неподвижный, мертвый город. Пустые улицы, слепые, безжизненные окна…

Посреди города находилась площадь, на которой возвышалась фигура человека в кожаной набедренной повязке, блестящем панцире и высоко зашнурованных сандалиях. На голове у него был шлем.

Площадь располагалась довольно далеко, но Зойка видела все с необыкновенной отчетливостью. Человек очень напоминал Максимуса Децимуса из фильма «Гладиатор», только это был великан метра три ростом! В руке он держал серебряно блестящий меч и разил им сонмище невероятных чудищ, которые наступали на него со всех сторон.

У него был только этот меч — и небольшой круглый щит в левой руке. Щит сверкал, будто был покрыт бриллиантами, и красноватые огоньки мерцали на нем, слагаясь в три буквы — BES.

«Так вот ты какой, цветочек аленький!»

Так вот он какой — Бестиарий…

Все на свете вампиры, оборотни, демоны, ведьмы верхом на метле, крылатые гарпии, ожившие мертвецы со страшным оскалом черепа, огромные мохноногие пауки, омерзительно прозрачные призраки, гигантские мухи-убийцы, обезумевшие деревья, роботы-человеконенавистники с лазерными автоматами, пышные подушки с ужасными зубами, которыми они загрызают людей насмерть, трехглавые змеи, смертельные вихри с головами чудовищ, какие-то черные кресты с вылетавшими из перекладин молниями, монстры-жуткари с ужасным сочетанием частей тела и прочая неисчислимая нечисть, какую только возможно вообразить и какую вообразить невозможно, — все эти твари нападали на Бестиария, одновременно атакуя с боков, снизу, с воздуха.

Ни Страха, ни Матери Страхов, ни Мертвого Трупа среди нападавших не было, а может быть, Зойка их просто не могла разглядеть в этом сонмище чудовищ.

Меч словно бы летал вокруг мощного тела Бестиария, враги падали сраженными, разрубленными на части, лопнувшими, но тотчас поднимались — и вновь и вновь нападали на неутомимого воина.

Зойка догадалась, что видит битву, которая идет всегда, длится все время, пока существует мир, — битву добра со злом. В ней нет победителей и нет побежденных, эту битву никто не выигрывает и никто не проигрывает, хотя каждая сторона стремится к победе и готова ради нее на все.

Иногда враги наваливались на Бестиария всей сворой, и он падал, но, расшвыряв чудовищ, все же поднимался — и бой начинался вновь. Иногда какая-нибудь особенно проворная и хищная тварь впивалась в его тело и вонзала в него зубы. Ручьями лилась кровь из ран, но Бестиарий словно не чувствовал боли.

Битва продолжалась, и неведомо, сколько времени смотрела на нее Зойка: может быть, минуты, может быть, часы, а может быть, дни или годы, — однако ей постепенно стало казаться, что героический воин менее точно разит врагов своим мечом и, когда его сбивают с ног, поднимается медленней, чем прежде. На теле его зияли кровавые раны…

И вдруг Зойка увидела, как три гарпии вцепились в левую руку Бестиария, которой он держал щит, и вырвали из тела кость с клочьями мышц, всю в дымящейся крови. Тут же гарпии бросили кость на землю, где ее подхватило какое-то круглое многоногое существо вроде черного осьминога, сунуло под мышку и куда-то помчалось, но Зойка не видела куда, потому что Бестриарий закричал от боли, и крик его был так мучителен и ужасен, что Зойка отпрянула от окна и скорчилась на полу, зажав уши.

Она снова потеряла ощущение времени, была почти без сознания от жалости и собственного бессилия.

С трудом удалось справиться со слезами.

Было жаль и Бестиария, которому она не может помочь, и себя, которой не придет на помощь Бестиарий. Ему не до нее! Вон как он ранен. И сколько вокруг него чудовищ!

— Никто не придет, это верно, — послышался мурлыкающий голос Кошкодузы, и Зойка увидела ее совсем рядом. — Никто, кроме нас. А мы уже пришли, милая девочка. Мы уже тут!

Она повела своими отвратительными ластами по сторонам, и один из углов, в котором только что царила темнота, осветился, как будто луна переместилась туда и полностью залила его своим мертвенным сиянием.

Не Страх, а просто Страхов — совершенно такой, каким он был в травмпункте, без малейших признаков змееголовости, панцирности, чешуйчатости и без этих своих выдвижных глазок (вот только зеленоватая врачебная роба была кое-где прожжена!) — сидел на полу, скрестив ноги, и надувал какой-то белесый мяч.

Уж, казалось бы, много чего повидала Зойка за последнее время, но все же она не поверила своим глазам, разглядев, что Страхов надувает, будто воздушный шарик, тот потрепанный, прожженный «гриб-навозник», который служил нижней частью тела Матери Страхов!

Ее верхняя и средняя части были в полном порядке, глаза закрыты, ручонки повисли. Она словно бы крепко спала, окруженная смирно лежащими гипсовыми бинтами.

«Может, сдохла? — с ненавистью подумала Зойка. — И бинты сдохли?»

Но Страхов подмигнул с таким выражением, что Зойка поняла: надежда напрасна!

— Видишь, как я люблю свою мамочку? — спросил Страхов невнятно, продолжая придерживать губами край белесой мамашиной оболочки. — А ты свою мамочку любишь?

Зойка не могла слова вымолвить.

— Конечно она меня любит, а то как же? — послышался мамин голос, и она выступила из другого угла, тоже осветившегося по мановению Кошкодузиных ласт.

Это была мама-лиса, с руками, нет — с шерстяными лапками, прижатыми к груди, с хвостом и коварным выражением остроносой лисьей морды. Ее ноги оканчивались коровьими копытами.

— И я ее люблю, Зойку-Зоиньку свою… зайку-заиньку! — сказала мама — ночной кошмар и облизнулась длинным красным языком, показав мелкие, необычайно острые зубы.

Никогда мама не называла Зойку ни зайкой, ни заинькой, никогда не смотрела на нее с таким видом, словно готова сожрать и косточки обглодать!

Зойка сразу поняла, что мамин облик приняла Мать Страхов — вылезла из своей белесой навозной оболочки и притворилась мамой! С визгом отшатнулась она от чудища и кинулась куда-то, сама не зная куда, только бы не видеть родное и любимое лицо, ставшее жадным, кровожадным, чужим, опасным!

Доктор Страхов хохотал вслед, мурлыкала-заливалась Кошкодуза… К счастью, ни маминого, ни лисьего смеха слышно не было, не то Зойка, наверное, разревелась бы в голос, разрыдалась бы в три ручья и лишилась бы последних сил, а силы ей, конечно, еще понадобятся.

Легко догадаться, что жуткари ее в покое не оставят.

Что еще предстоит увидеть, чему еще ужаснуться?

Ответ не заставил себя ждать…

Из темноты к Зойке приближались шаги. Кто-то двигался тяжело, приволакивая ноги, словно башмаки спадали с него, а он пытался их удержать.

И вот в лунном свете показался, волоча ноги и придерживая боты, норовившие удрать, «электрик Петров», вернее, Мертвый Труп. Одной рукой он придерживал веревку, свисавшую с шеи, другой держал какой-то деревянный обломок с торчащим из него гвоздем и с явным наслаждением облизывал этот гвоздь.

Зойка пригляделась и обнаружила, что это был не просто обломок — это был кусок перил с гвоздем, на который она буквально вот-вот, недавно напоролась пальцем.

Это ее кровь обсасывал и облизывал Мертвый Труп! А когда все вылижет — что сделает?..

В это самое мгновение Мертвый Труп отбросил обломок, чуть не пришибив Зойку, и, обратив свои закатившиеся глаза к доктору Страхову, требовательно пошевелил пальцами, как бы требуя еще кровушки.

Страхов насмешливо покосился на Зойку, словно хотел проверить: понимает ли она, что он может в любой момент отдать ее Мертвому Трупу?

Она понимала. Она отлично понимала, что ей отсюда живой не выйти.

Но неужели ничего невозможно сделать? Она ведь Вершина Ярости!

Только бы понять, что это означает и что Вершина Ярости способна совершить…

— Вот, возьми, дружище, — приветливо улыбнулся Страхов, вынимая из кармана робы небольшую кость и швыряя Мертвому Трупу.

Кость! Это он!

Зойка хотела броситься вперед, отнять Кость у Мертвого Трупа, но тот и сам разочарованно отшвырнул подачку и простонал:

— Да он уже дохлый! Мне бы свеженького мясца!

Кость отлетела в угол, растеклась бледной красноватой лужицей и вскоре исчезла, как будто впиталась в пол.

Зойка поняла, что никогда больше не увидит своего бывшего соседа. Ни в виде человека, ни в виде кости Бестиария.

— Теперь только красненькая водичка от него осталась, — равнодушно подтвердил Страхов. — Как увидишь капельки — это привет от твоего приятеля. Хотя вряд ли ты успеешь что-то увидеть.

И он захохотал.

Мертвый Труп требовательно завыл.

— Погоди чуть-чуть, Трупик, сейчас Зверопалый тебе покушать принесет, — ласково промурлыкала Кошкодуза, и в это мгновение Зойка услышала какие-то странные звуки.

Что-то шлепало, что-то тащилось из темноты, причмокивая и причавкивая.

— Эй, не ешь, оставь мне! — взвыл Мертвый Труп, а Кошкодуза так и закатилась заливистым мяуканьем:

— Не бойся, он не посмеет твой кусок тронуть! Разве ты забыл, чем он питается? Ерундой всякой, мусором!

В полосу лунного света не то вошло, не то вползло, не то вкатилось какое-то круглое существо, напоминающее черного осьминога, только вместо щупальцев у него было четыре лапы: две сверху, две внизу. У каждой лапы было по десять длинных пальцев, однако вместо ногтей на них сидели маленькие звериные головы.

Зойка сразу поняла, что именно это существо Кость называл Зверопалым, и догадалась, почему он говорил об этом жуткаре без всякой ненависти.

Зверопальцы были похожи на детский пальчиковый театр и выглядели довольно забавно и беззлобно. Крошечные крокодильчики, львы, собаки, обезьяны, воробьи гримасничали, болтали тоненькими голосами, пели, хохотали, чирикали, бранились — и все что-то грызли: конфетные фантики, веточки, хлебные корки, фольгу от чипсов, траву, огрызок яблока… Да, эти обжоры и в самом деле способны были дочиста вылизать мусорный контейнер в Зойкином дворе!

А может быть, это Зверопалый недавно чавкал около мусоропровода в призрачном подъезде, а никакие не девочки-мальчики в платьицах черных?

Значит, Зойка напрасно перепугалась. Перепугалась — и влетела в ловушку-квартиру… Бояться тут совершенно нечего, ведь этот уродец довольно симпатичный. У него грустные темные глаза и курносый нос. Его даже погладить хочется по черной матовой, как бы резиновой коже.

Но что это он держит под мышкой? Кость… человеческую кость, покрытую клочьями сырого мяса!

А ведь Зойка уже видела Зверопалого! Там, на площади видела. На площади, где израненный Бестиарий сражается против чудищ.

Это Зверопалому бросили три гарпии кость, которую вырвали из тела Бестиария! И он ее притащил сюда!

А Зойка еще хотела его погладить!!!

Она отпрянула с отвращением, а Мертвый Труп жадно выхватил кость Бестриария у Зверопалого.

Черный уродец брезгливо сплюнул, левой верхней лапой смел с себя кровавые ошметки и поглядел на кость с таким же отвращением, как Зойка.

Зойка заметила, что на одном его пальце нет никакой зверюшки — он обмотан гипсовым бинтом.

Бинт Матери Страхов! Наверное, Зверопалый сломал палец, и его загипсовали, чтобы вылечить.

Или… Или загипсовали, чтобы наказать?..

Кажется, Зойка поняла, что там, под гипсом! Преступники — Чертополох и его пчела.

Они пострадали за то, что привели сюда Зойку, а значит, попытались помочь Бестиарию. Живы они или уже задохнулись в тисках засохшего гипса?..

— Наконец-то я поужинаю как следует! — перебил ее печальные мысли Мертвый Труп. Он поднес кость Бестиария к глазам и разглядывал ее, дрожа от жадности.

«Да чтоб ты подавился!» — от всего сердца пожелала ему Зойка.

— Давай-давай! Жри его скорей! — прошамкала мамаша Страхова (это была снова старушонка-санитарка в белом халате), выбираясь из грибов и расталкивая их ногами, которые оканчивались коровьими копытами. Гипсовые бинты, доселе смирно дремавшие, ожили и потянулись за ней. — Пусть полюбуется Вершина Ярости!

— Вершина Ярости! — захохотал Страхов. — Нашли Вершину! Да эта маленькая дурочка сейчас умрет от ужаса! Смотрите!

Теперь он стал медведем на липовой ноге, на березовой клюке. Тем самым медведем, который попался в капкан и смог выбраться оттуда, лишь когда лапу себе отгрыз.

Лапа осталась в капкане.

Охотник вытащил ее, принес домой и отдал жене. Та содрала с лапы шкуру, постелила на лавку, чтобы мягко было сидеть, мясо поставила варить — да и затеяла прясть медвежью шерсть.

А медведь тем временем сделал себе липовую подпорку для ноги, взял березовый сук вместо палки — и лунной ночью пошел искать свою ногу по деревням, громко скрипя по снегу деревяшкой, вглядываясь в окна избушек и напевая:

Скирлы-скирлы-скирлы…

На липовой ноге,

На березовой клюке.

Все по селам спят,

По деревням спят,

Одна баба не спит,

На моей шкуре сидит,

Мою шерсть прядет,

Мое мясо варит.

Это была самая страшная сказка из Зойкиного детства. Это было самое страшное ее сновидение. Страха перед этой старой сказкой она стыдилась больше всего на свете!

Но сейчас… после того как она столько нагляделась, испытала столько опасностей, этот выдуманный, сказочный медведь уже не мог ее напугать, как не может напугать потертый плюшевый мишка.

И Зойка вдруг почувствовала, что ее больше вообще ничего не может напугать. Она ощутила прилив неистовой злобы, невероятной ярости! Она презрительно оглядела четверку жуткарей. Страх, Кошкодуза и Мать Страхов даже отпрянули, встретившись с ее взглядом, а рука Мертвого Трупа разжалась — и кость Бестиария упала на пол.

— Что ты наделал, дурак!.. — взревел было Страх, но тотчас умолк, словно подавился.

Ударилась кость об пол — и обратилась доктором… тем самым рыжим доктором из травмпункта, который так замечательно вылечил Зойкин палец. Только теперь он был не здоровенный, рыжий, веселый, а худой, бледный, седой и совершенно изможденный, и лицо у него было измученное, вот только на костлявой руке оставалась прежняя татуировка: BES.

Стоять он не мог — едва нашел в себе силы приподняться над полом.

— Вершина Ярости, — слабым голосом проговорил доктор, нет — Старшая Кость Бестиария, как называл его бывший Зойкин сосед Костя Константинов, Младшая Кость. — Вершина Ярости, я умираю… Но мне не страшно, потому что ты здесь, ты присоединишься к нам — и мы победим жуткарей!

— Пока она еще с нами, а не с вами! — злобно и в то же время униженно тявкнула Мать Страхов, словно побитая гиена. — И ты знаешь, что мы можем с ней сделать!

— Вы ничего не можете с ней сделать, — возразил Старшая Кость. Нет, Зойке все же привычней было называть его доктором! — Вы можете просто морочить ей голову жутью, порожденной вами. Но погубить ее вам не удастся, потому что у нее отважное сердце! Она может испугаться на какой-то миг, но она стыдится своих страхов. Она не поддается им, она их преодолевает! Таких, как она, мало среди людей. И даже среди детей, которые очень любят бояться, потому что бесстрашны по сути своей и боязнь доставляет им радость, таких мало. Я сначала не понимал, почему именно она избрана Вершиной Ярости, но когда она без малейших сомнений пожертвовала медальоном, своим защитником, чтобы спасти Младшую Кость Бестиария, мне все стало ясно. Она ненавидит страх, ненавидит те муки, которые он причиняет, а значит, она ненавидит тех, кто наводит на людей страхи!

— Это мы-то наводим на людей страхи?! — возмущенно завопила Мать Страхов. — Да мы сами — создание человеческого воображения! Даже я, хоть и зовусь Матерью Страхов, не могу сама породить ничего пугающего — мне нужен врожденный людской страх, как дрожжи тесту! Страх перед темнотой и неизвестностью, страх перед тем, что может таиться в ночи, страх перед шорохом ветра в сухой листве и светом луны над кладбищем. Люди появились на свет со страхом в своих низких душах, а мы — мы, жуткари — их порождение, мы только лелеем этот их страх, поддерживаем его, взращиваем, кормим им новых жуткарей. Мы связаны с людьми такими тесными узами, что разорвать их невозможно! Люди сами любят бояться. Разве это мы создали Кошкодузу? Нет, ее однажды кто-то нарисовал: какой-то человек запечатлел свой страх. Это мы придумали девочку в платьице черном, которая жрет дохлого коня? Нет, это какой-то человек запечатлел свой ужас перед странными звуками в темноте. Мы оживили мертвецов и заставили их бродить по кладбищам и нападать до глупых прохожих? Нет, их оживило воспаленное человеческое воображение! Мы заставили волков обращаться в людей? Нет! Это сделали они сами — люди! Люди боятся всего: и реального, и выдуманного! Они не видят разницы между тем и другим! Они боятся тараканов — и населяют мир чудовищами в панцирях. Они боятся змей — и их воображение порождает трехглавых драконов. Они боятся даже безобидных коз и коров, поэтому у их демонов ноги оканчиваются копытами!

И она, словно в доказательство, потопала своими копытами.

— Люди сами отдают нам, жуткарям, свои души на растерзание, — замяукала и Кошкодуза. — Ни одно привидение не напугает человека, если тот не готов его увидеть. Ни один вампир не вопьется в горло человеку, если тот не готов сам превратиться в вампира… которого выдумали люди, до жути боящиеся летучих мышей!

Мать Страхов и Кошкодуза злобно захохотали, им вторили Страх и Мертвый Труп.

— Да, это так, — тихо сказал доктор по имени Старшая Кость. — Все жуткари — плоды трусливого человеческого воображения. Но Бестиарий хочет избавить людей от страха перед несуществующим, перед воображаемым! Бестиарий тоже создан людьми. Мы состоим из того же материала, что и вы: из человеческих чувств и устремлений. Но если вас создал страх, если вы — олицетворение подсознательного ужаса, то Бестиарий воплощает собой бесстрашие и свет разума, попытку людей понять мир и объяснить его. Подобно тому, как бестиарии Древнего Рима сражались со зверьем, наш Бестиарий сражается с монстрами, порожденными человеческими страхами перед непонятным, непознанным. И когда он победит, все пугающее исчезнет. Ведьмы и оборотни, ожившие мертвецы и вампиры, привидения и подушки-людоедки — все, все они канут в небытие, они будут забыты, забыты навсегда! Люди будут жить в мире, полном света и покоя! Исчезнут ужасные ночные кошмары! Но пока Бестиарий не может победить. Он должен исполниться такой ненависти к страху, чтобы разом покончить со всеми его проявлениями. Для этого нужна ты — Вершина Ярости. Как только ты присоединишься к нам, мы победим. И я верю, что ты, в отличие от других, дойдешь до конца!

— В отличие от других? — удивилась Зойка.

— Да, история человечества длинна… многие бесстрашные были удостоены чести зваться Вершиной Ярости. Но они не могли проникнуть в этот мир. Жуткари ухитрялись погубить их, свести с ума, убить. Тебе повезло, что у тебя нашлись союзники! Теперь ты здесь. И ты поможешь Бестиарию добиться победы!

— Но разве я смогу? — растерянно спросила Зойка.

— Сможешь — ведь таков выбор судьбы, — сказал доктор, Старшая Кость Бестриария. — Тебе предстоит смириться с этим выбором и помочь нам — или предать нас своими сомнениями. Начнешь сомневаться — и все кончено, страх победит человека. Но ведь ты хочешь, чтобы человек победил свой страх?

— Да! — крикнула Зойка. — Хочу! Бояться стыдно! Бояться глупых выдумок позорно!

Ее голос зазвучал так громко, так сильно, так великолепно, что всех жуткарей от одного его звука размело по углам. Зойка с презрением смотрела, как они там шевелятся во тьме, словно полураздавленные мухи. Она чувствовала в себе необычайную ярость. И эта ярость росла по мере того, как солнце за окном светило все ярче и ярче.

— Идем скорей, — позвал доктор. — Следуй за мной!

Его костлявое тело на глазах наливалось мощью, здоровьем. Это опять был прежний могучий доктор с большими, ловкими, сильными руками. Он уже не полулежал на полу — он смог подняться и сделать несколько шагов к окну, за которым вовсю сияло солнце.

Зойка последовала за ним и с радостью увидела, как окреп Бестиарий, который продолжал свой бой. И теперь перевес был на его стороне! Непроглядная черная туча чудовищ, реявшая над ним еще недавно, изрядно поредела — мертвые, обугленные тела уничтоженных жуткарей валялись у ног Бестиария.

— Мы их победим! Мы сотрем их с лица земли! О них забудут все! Никто не вспомнит о них! Никогда! — прокричал доктор.

Бросившись в окно, он мгновенно, подобно стреле, достиг Бестиария и слился с ним.

Теперь настал черед Зойки. Свет, источаемый Бестиарием, сияние его серебряного меча и сверкающего щита слепили глаза. Сейчас она станет частью этого света! И она принесет ему победу!

Зойка отвернулась на мгновение, чтобы бросить последний уничтожающе-презрительный взгляд на жуткарей, которые так и не смогли одолеть ее своими страхами…

И вдруг увидела, что Зверопалый плачет.

Разноцветные слезы лились из его круглых черных глаз и стекали по гладкой, будто бы резиновой голове. И все зверопальцы — львы, крокодильчики собаки, обезьянки, птицы, — все они тихо, обреченно плакали, уткнувшись в лапки, лапы, плавники, крылышки, хвостики. Они даже перестали жевать!

Зверопалый утирал слезы загипсованной лапой, и Зойка вспомнила, что и кто там находится. Там Чертополох и его пчела, наказанные за то, что помогали ей. Как радовались они, когда встретились, как бросились друг к другу… А Зойка, увидев их, вспомнила Дюймовочку и эльфов и как мама говорила, что эльфы превратились в бабочек, стрекоз и пчел.

Эльфы… они тоже создание испуганного человеческого воображения? Кто-то увидел, как ночные бабочки порхают над цветами, испугался — и придумал эльфов? Или придумал без страха, восхищенно? Интересно, эльфы тоже исчезнут, когда Бестиарий с помощью Зойки — Вершины Ярости победит всех чудовищ? Жалко… А может, они все-таки останутся? Они ведь красивые и совсем не страшные.

И хорошо, если бы остался домовой, который живет в Шульпановке в доме прабабушки. Зойке он не показывался, но прабабушка уверяла, что раньше, когда прадед держал коня, домовой сивку очень любил и заплетал ему косички по ночам. И еще жалко картину, которая висит в прабабушкиной комнате. Там нарисованы русалки, которые ночью катаются в лодке по озеру и плетут венки из кувшинок. Мама всегда смеялась над этой «мазней», как она называла картину, а Зойка ее обожала. Она ее помнила всю жизнь, и русалок этих помнила, таких красивых, таинственных и нежных… если исчезнут русалки — а они ведь порожденье страхов тех людей, которые боялись утонуть, — то, наверное, исчезнет и их изображение на картине?

А Гарри Поттер и Волдеморт исчезнут? И не будет ни любимой книжки, ни фильма, который еще любимей? А «Лев, Колдунья и платяной шкаф»?! А сказки?!

То есть вообще все исчезнет?! Все непонятное, таинственное — а потому страшное? Исчезнет все самое интересное? Все, с чем в сказках борются храбрецы и от чего спасают красавиц, похищенных Кощеями Бессмертными и Змеями Горынычами?

Ну да, если не будет Кощеев и Горынычей, то не будет и храбрецов: ну зачем они, если не с кем бороться и побеждать? И сказка про Царевну-лягушку… она тоже исчезнет?

А про Бабу-ягу?!

Конечно, Зойка уже давно вышла из того возраста, когда читают сказки, но новое поколение, все эти первоклашки и детсадники — они даже не будут знать, кто такая Баба-яга?!

«Избушка-избушка, стань к лесу задом, ко мне передом!» — вспомнила Зойка.

Не повернется избушка, зови не зови…

Это ее почему-то доконало. Именно потеря избушки на курьих ножках вдруг показалась самой страшной потерей. Зойка наконец осознала, что произойдет, когда Вершина Ярости присоединится к Бестиарию и он победит.

Да, страх исчезнет, да, мир будет светел, добр и прекрасен… как пустынная, чисто выметенная дорога в никуда. По обочинам стоят пыльные деревья, которые не отбрасывают тени — ведь тени тоже можно испугаться, и нет ветра, ибо он носит степных и песчаных демонов.

Конечно, это классно, что можно будет не бояться ходить ночью на кладбище, но… Но, наверное, ночь тоже исчезнет — ведь именно ночью рождаются самые страшные призраки и снятся кошмары. Исчезнет ночь — исчезнет луна, на которую воют оборотни, исчезнут звезды, откуда прилетают злобные пришельцы, останется только один сплошной день без тьмы…

Жизнь без страха — это, наверное, здорово, только разве это жизнь?! Во что превратятся люди, если перестанут бояться, а главное — преодолевать свой страх? Не умрут ли они от скуки?

Нет! Зойка не хочет, чтобы страх исчез! Он необходим человеку! Жизнь — это борьба. Не будет борьбы — жизнь умрет!

— Ага… — тихо промурлыкал кто-то рядом. — Я так и знала, что этим кончится!

Кошкодуза подкралась совсем близко и с умильным выражением заглядывала в Зойкино лицо. А она вспомнила, как Кость называл Кошкодузу самой злой, хитрой и умной. Да, Кошкодуза видела Зойку насквозь!

— Вершина Ярости не имеет права на сомнения и колебания, — раздался ее сладенький голосок. — Ты больше не Вершина Ярости! Бессмысленная битва Бестиария будет длиться вечно, ведь мы снова непобедимы!

— Как так? — удивилась Зойка.

— Да так, деточка! Ты по-прежнему в нашей власти. И теперь мы не будем тратить время, стараясь тебя напугать. Теперь мы тебя просто уничтожим! Сотрем с лица земли! Ты даже испугаться не успеешь!

И Кошкодуза захохотала. Ей вторили Мать Страхов, Мертвый Труп и Страх.

Не смеялся только Зверопалый. Все его пальцы с жалостью смотрели на Зойку, дергаясь в разные стороны, делая лапками, ручонками и даже хвостиками какие-то знаки. Чудилось, они хотят ей что-то сказать, подсказать…

И вдруг Зойка догадалась. Зверопальцы подсказывают ей, что надо бежать. Да поскорей!

Она оглянулась. Кошмарные гипсовые бинты тихонько смыкали смертельное кольцо. Они подкрались уже совсем близко.

— Убейте ее! — взревела Мать Страхов. Бинты бросились вперед, но Зойка успела увернуться.

Она схватила обломок перил, валявшийся на полу, и изо всех сил ударила… по загипсованному пальцу Зверопалого!

Осколки гипса разлетелись в разные стороны, и Зверопалый радостно воздел палец, который оканчивался пышным цветком чертополоха.

Пчела взвилась с него, на миг зависла над Зойкой, взглянув ей прямо в глаза, а потом спикировала на нее так стремительно, что Зойка еле успела увернуться и кинулась бежать куда глаза глядят.

И перед ней вдруг распахнулась дверь — дверь на лестницу, дверь в подъезд!

Жуткари разочарованно взревели за ее спиной, но Зойка знала, что пчела не подпустит к ней погоню. Однако на пчелу надейся, а сама не плошай, поэтому она стремительно скатилась по лестнице до площадки между первым и вторым этажами, рядом с почтовыми ящиками и, почувствовав странный сладковатый запах, всем телом бросилась туда, где на стене красной краской был нарисован контур человеческой фигуры.

Стена мягко прогнулась, словно вертикальный батут, белесый кисельный туман преградил путь, но только на миг, и в следующее мгновение… в следующее мгновение Зойка увидела перед собой Юлечку Комарову, которая стояла в подъезде (в настоящем, подлинном подъезде, Зойка это сразу почувствовала!) рядом с почтовыми ящиками, таращила испуганные глаза и, словно щит, прижимала к груди какую-то толстую книгу в мрачной черной обложке.

Да, Зойка вернулась домой! Домой!

— Ты откуда взялась? — пробормотала Юлечка. — Тебя тут только что не было!

Не было, это точно, но откуда взялась — это невозможно объяснить ни Юлечке, ни кому-то другому, лучше и не пытаться.

Зойка оглянулась. Красная фигура со стены исчезла.

Дверь закрылась.

Ну что ж… Значит…

— Ты как будто сквозь стену прошла! — не унималась Юлечка.

— Тебе почудилось, — отмахнулась Зойка. — Разве возможно проходить сквозь стены?!

Нет, подружка так просто не отстанет. Надо срочно переключить ее мысли на что-то другое! Ага!

— А что это у тебя за книжка? — спросила Зойка. — И почему у нее такая черная-пречерная обложка?

Эти слова она нарочно произнесла самым загробным голосом, таким, каким Юлечка когда-то рассказывала длиннобородую страшилку: «В черном-черном городе, на черной-черной улице есть черный-черный дом…»

Ну и так далее. Все знают, что там, в этом доме! Отдай мое сердце и все такое.

— Книжка да и книжка, — с вызовом сказала Юлечка. — Тебе это будет неинтересно. Ты такие не читаешь.

— Покажи!

Юлечка неохотно повернула книгу, и Зойка прочла: «Самые страшные каникулы».

— Это что? — насторожилась она. — Ужастики?

— Ага! Ужастики! Кошмарики! Страшилки! Сплошная жуть!

— Дашь почитать?

— Почитать? — Юлечка не верила ушам. — Но ты же не любишь такие книги!

Зойка прислонилась к стене.

Стена была твердая.

Все кончено! Бояться стыдно, но… необходимо.

Как же это здорово — бояться!

— Не любила, а теперь люблю, — буркнула Зойка. — Просто обожаю!

* * *

…Иногда навестить Зойку является Зверопалый. По ночам топчется под окнами. Хоть Зойка живет на шестом этаже, она отчетливо слышит, как незваный гость царапает траву на газоне и как зверопальцы жадно урчат и чавкают, пожирая эту траву и мусор.

Наверное, дворник удивляется потом, кто и зачем повыдрал траву. Может, даже сердится.

А может, и нет, потому что конфетные фантики, бумажки от жевательной резинки, фольга от чипсов, пластиковые пакеты, окурки, смятые сигаретные пачки исчезают, как будто именно это место кто-нибудь старательно вымел.

Само собой, Зойка не высовывается из окошка, чтобы дружески помахать Зверопалому. Она вообще окно закрывает. Неохота, чтобы с Чертополоха на верхней левой лапе снялась пчела и облобызала Зойку в обе щеки. Можно представить, какое потом станет личико, после таких лобызаний!

Не уж, лучше не надо новых встреч. Вполне хватило того, что было.

Впрочем, Зверопалый не в обиде, что Зойка не хочет с ним общаться. Он пришел, выразил свою горячую благодарность за то, что она однажды спасла ему, если так можно выразиться, жизнь, — и уходит, чтобы когда-нибудь прийти вновь.

Зойка не знает, каким образом он добирается оттуда, и знать не хочет. Просто надеется, что однажды он уйдет — и не вернется.

Нет, возвращается!

Но явления Зверопалого — это еще ничего.

Бывает хуже.

Например, иногда, выйдя на лестничную площадку, Зойка видит, что из потолка сочится красноватая жидкость, похожая на кровь. И капает на грязный пол с легким звоном-перезвоном, образуя небольшую аккуратную лужицу.

Ясное дело, Зойка не бежит за тряпкой, чтобы ее подтереть. И уборщице тоже не придется трудиться. Эта кровавая лужица очень скоро исчезнет сама собой, да и пока она есть, ее никто не способен разглядеть, кроме Зойки.

Таким образом ей напоминает о себе Кость. О себе, обо всех прочих своих. О битве, которая так и не закончилась победой, и теперь не ясно, кончится ли вообще. Напоминает и о том, что сделала Зойка…

При виде лужицы она сначала плакала, а теперь только вздыхает, хмурится и спешит пройти мимо.

Зачем Кость старается? Ни к чему все его старания. Зойка и так никогда его не забудет.

И все-таки там она не могла поступить иначе!

Остров потерянных душ

Туман поглощал все, что только мог поглотить. Иногда Валерке казалось, что в мире ничего больше нет, кроме этого тумана. Что залег он не только на волжском берегу, где между лесом и широкой рекой притулился этот городишко, но и распростерся до самого Нижнего Новгорода. А то и дальше!

В Нижнем осталась Валеркина соседка по парте Зойка Семенова — и она теперь ничего не видит из-за этого же самого тумана. И в Париже, где проводит лето счастливица Юлечка Комарова по прозвищу Пугало, и даже на Дальнем Востоке, куда улетел Володька Зиновьев, тоже туман…

Валерке очень хотелось бы думать, что все одноклассники тоже в тумане, всем им тоже сыро, скучно и противно. На самом деле — он в этом ничуть не сомневался! — они, конечно, вовсю наслаждались каникулами. И только Валерка, у которого родители срочно уехали в длительные служебные командировки, попусту тратил свою молодую жизнь в городишке, где служил начальником полиции Сан Саныч Черкизов — Валеркин дядька. Он не любил, когда его называли «дядя Саша», поэтому племянника давным-давно предупредил, чтоб звал его только по имени-отчеству, а то друзьями они никогда не станут.

Тут с именами и названиями вообще было забавно.

Например, городишко так и назывался — Городишко.

— А что такого? — пожимал плечами Сан Саныч. — Слыхал, есть город Городец? Есть — Городище. А у нас — Городишко.

Валерка подумал: «Как вы лодку назовете, так она и поплывет!» Городишко — он городишко и есть. Маленький, грязненький и скучный. И на него иногда наваливается туман.

Валерке здесь совершенно нечем было заняться, а потому во время тумана он иногда сидел на старом причале, больше похожем на примитивные мостки на покосившихся сваях, и таращился в белую пелену. Занятие это было однообразным, но не скучным, потому что туман вел себя не скучно.

Он то висел неподвижно, то начинал клубиться, как будто его кто-то помешивал изнутри. То ложился слоями: плотные, на вид ну просто-таки твердые, чередовались с зыбкими, почти прозрачными. А иногда туман начинал собираться хлопьями, как прокисшее молоко, если его вскипятить.

Но что никогда не менялось — так это полная, глухая, мертвая, можно сказать, тишина, которая воцарялась на берегу и на реке, лишь только ее заволакивала непроницаемая белая пелена.

— …Ох, что-то мне тревожно сегодня! Скорей возвращайся, Уран! Будь с ним поосторожней!

Валерка чуть не свалился в воду! Женщина говорила словно бы совсем рядом с шатким причалом, на котором он посиживал.

В ответ прозвучал юношеский смешок:

— Да ладно, мама, ну не в первый же раз! Других привозил — и его обязательно привезу.

И опять стало тихо. Только чуть слышно журчала вода, разрезаемая килем чьей-то лодки.

В тумане, как известно, звуки разносятся далеко. То есть неизвестные путешественники могли находиться чуть ли не в сотне метров от берега.

Интересно, как они плывут, если не слышно ни шлепанья весел, ни рокота мотора?

По воле волн, что ли? Без руля и без ветрил?!

— Ха, — себе под нос пробурчал Валерка. — Что за фокусы?!

Давно он так не удивлялся! И было чему…

Надо сказать, что в Городишке порядка не существовало никакого, несмотря на усилия немногочисленной полиции. Народ браконьерничал, дрался, подворовывал друг у дружки; то и дело горели сараи, в которых коптили рыбу на продажу… Даже Сан Саныч не раз жаловался племяннику: «У нас здесь один сплошной и беспрерывный беспорядок!» Единственное, что тут было в порядке, — это аккуратно постриженные деревья на улицах. И еще существовало правило, которое в Городишке всеми соблюдалось неукоснительно: никто — НИКТО, даже браконьер, даже спьяну — не выходил на реку в туман. Городишко словно вымирал. Если на закате небо заволакивала белесая дымка, а от небольшого острова посреди Волги начинала идти по воде мелкая рябь, то на другой день все сидели по домам.

Здесь издавна говорили: «Уйдешь в туман — не воротишься».

Проверять эту старинную мудрость на собственном опыте ни у кого не было охоты. А когда свежий человек — например, Валерка — начинал спрашивать, чем же так особенно страшен туман на реке, на него смотрели как на идиота.

Суда или лодки столкнутся, в коряжину плавучую врежутся, а то на берег выскочат. Поэтому слово «туман» означало не только «ничего не видно», но и «полная тишина на реке».

И вдруг — голоса! Кто-то плывет в лодке!

Но они же не видят ни черта, эти путешественники! Не заблудились бы!

А вдруг они врежутся в берег? Или течение пронесет их лодку мимо пристани, а там, чуть ниже Городишка, такая стремнина…

Однако беспокоиться оказалось не о чем. Валерка почувствовал, как причал легонько дрогнул, когда лодка уткнулась в сваю.

Валерка ждал, что будет дальше.

Приплывшие могли пройти метра три по колено в воде и выбраться на берег. Или взобраться на причал по косым сходням с поломанными перилами. Однако риск свалиться со сходен и промокнуть до нитки был очень велик, оттого нормальные люди предпочитали босиком или в сапогах прошлепать до берега.

Причал больше не дрожал — значит, на него никто не лез. Но и шлепанья по воде слышно не было — то есть к берегу никто не шел.

Что, эти двое, или сколько их там, по-прежнему в лодке сидят, что ли?

Валерка прислушался. Сквозь белую сыроватую тишину до него донеслось поскрипывание гальки под чьими-то уверенными шагами. Сначала резкое, оно становилось тише, тише и наконец смолкло. Выходило, что кто-то — один человек, судя по звуку, — уже прошел от реки по берегу и выбрался на дорогу.

Интересно…

А почему не было слышно, как он по воде шел? И вообще, второй-то путешественник где? В лодке остался?

Валерка не выдержал. Осторожно прошел по хлябающим доскам причала (когда-нибудь это шаткое сооружение возьмет да и рухнет в воду: вот повезет тому, кто в это время тут окажется!) в ту сторону, где в сваю ткнулась лодка. Опустился на колени и наклонился.

Только так можно было что-то увидеть в этом туманище!

А вот и лодка.

Лодчонка, можно сказать. Из тех, какие называют утлыми. Под банку[1] какие-то мешки затолканы, уключины покривились, на дне лужица. Справа и слева от носа были нарисованы глаза: один синей краской, другой зеленой. Синий — закрытый, зеленый — открытый. Это было смешно и необычно, но в этой лодке было еще что-то очень странное. Однако в чем эта странность, Валерка понять не мог.

Но самое главное — лодка была пустая.

Интересненько…

На воде разговаривали двое. Какой-то Уран (да нет, наверное, послышалось, таких имен не бывает, парня, видимо, зовут Юран!) и его мама. Поскольку она просила Юрана поскорей вернуться, легко догадаться, что в город ушел именно он.

Но где же мама? Куда делась из лодки? Прыгнула в воду и утонула?!

Валерка призвал на помощь логику и сообразил, что в лодке этого Юрана мамы нет, потому что ее там и не было. Сын разговаривал с ней по мобильному телефону, нечаянно включив громкоговоритель. Именно поэтому Валерка услышал ее голос.

Логика — великая вещь! Когда найдешь чему-то логическое объяснение, сразу становится легче на душе.

Беда только в том, что никакая логика не помогала понять, каким образом этот Юран умудрился попасть из лодки на берег, не издав ни звука, пока брел по воде.

Или он не брел? Или он перепрыгнул расстояние в три метра?

Валерка задумчиво смотрел на лодку.

Она тихонько покачивалась на волне, носом приткнувшись к свае, словно верный пес — к ноге хозяина. Сырая чалка[2] небрежно перекинута через перекладину между сваями. Не завязана накрепко, не прикручена намертво — просто перекинута.

А если ветер и течение отнесут лодку от причала? Или, скажем, кто-то решит похулиганить и сбросит веревку? Вернется хозяин — лодки и в помине нет. Разве можно этак легкомысленно добро бросать?!

Шут его знает, если бы этот неведомый Юран к берегу прошел, как все нормальные люди, шумно плеща водой, Валерка его лодку привязал бы покрепче. Но тот разозлил — слишком много загадок задал. Чувствуешь себя так, как будто тебя дураком назвали!

В общем, Валерка обиделся. Поэтому он свесился пониже, дотянулся до чалки и сбросил ее с перекладины. А лодку от сваи оттолкнул…

И тотчас на своем собственном опыте убедился в правильности известной народной мудрости, гласившей: «Не рой другому яму — сам в нее попадешь!»

Он не удержался на краю причала и кувыркнулся в воду!

Конечно, там было неглубоко. Воробью по колено! Поэтому Валерка неслабо ударился о дно спиной. Аж дух занялся!

Вынырнул, постоял, хватая ртом то, что было вокруг вместо воздуха: белую, сырую, тягучую туманную мглу. Немножко очухался.

Лодка качалась на воде неподалеку.

Это доставило Валерке какое-то мрачное удовольствие. Если повезет и поднимется ветер — лодку унесет-унесет! Вот Юран попляшет! Будет знать, как загадки загадывать и лодку непривязанной бросать!

Валерка побрел к берегу. Мокрое, чавкающее, плещущееся шлепанье его шагов разносилось, наверное, за километр.

Ч-черт, как этому Юрану удалось добраться по воде беззвучно?!

А, да ну его, еще голову из-за него ломать! Хорошо, хоть спину не сломал!

Валерка постоял на берегу, дрожа и отряхиваясь, как промокший пес. По идее, надо было рысью мчаться домой переодеваться. Противно, холодно — запросто простудиться можно! Но в таком тумане рысью не больно-то побежишь. Да и вообще лучше подождать, никуда не идти, а то еще заблудишься.

Валерка поднялся на причал и направился к тому самому месту, откуда только что свалился.

Опустился на колени, посмотрел вниз.

Лодка покачивалась на прежнем месте, приткнувшись к свае, словно верный пес — к ноге хозяина. Чалка болталась в воде.

И только сейчас Валерка сообразил, что́ именно показалось ему ужасно странным в этой лодке. Уключины торчали пустые, без весел. Не было в этой посудине весел!

И мотор, кстати, тоже отсутствовал…

То есть не было вообще ничего, что могло заставить лодку двигаться по реке.

* * *

Самые страшные сны приходили перед рассветом. Они приводили с собой рычащее чудище с горбом. Чудище было двулико, быстроного, многолапо, оно ревело и смердело! Четыре глаза ослепительно вспыхивали, и тогда из мрака выступали чьи-то искривленные туловища, стоявшие обочь дороги.

Туловища были безголовы, некоторые — безруки. Ног ни у одного не было. То ли сгнили, то ли им отрубили ноги те, кто поставил туловища здесь, — на устрашение таким же глупцам-удальцам, как Пашка.

Некоторые туловища были черные, как бы обугленные, некоторые — белые. Из белых торчали ножи, по которым струилась кровь.

Может быть, и Пашка будет вот так же стоять — уже скоро! — если не справится с чудищем… А разве возможно с ним справиться?!

Из затылка чудища торчали лапы, большие и маленькие, а еще в затылке были разноцветные глазенки, которые то и дело ехидно подмигивали Пашке, словно говоря: «А все, тебе копец, меня не остановить!»

Но Пашка пытался, честно, пытался! Выкручивал ему лапы, пинал так, что чуть ноги не вывихнул, но чудище, упав на четвереньки и мерзко воняя, перло и перло вперед что есть мочи.

Да, это было страшно. Страшным было собственное бессилие! Но Пашка знал: самое ужасное начнется, если чудище раскроет свой горб.

В горбе жил Черный Смрад.

«Зачем я это сделал?! — думал Пашка сквозь злые слезы. — Хотел героем себя показать! Дурак… Погибну ведь! Уже и сил нет!»

Чудище мчалось все быстрей.

Пашка знал: если не остановит его — погибнет!

Пашка знал, что не остановит его и погибнет…

И вот обрыв! Чудище, радостно взрыкнув, рванулось вперед. Пашка спрыгнул с его загривка, надеясь, что свалится в реку и, может, утонет, не будет мучиться перед смертью, однако горб чудища раскрылся, и Черный Смрад вырвался на волю. Ужасная, невыносимая, отнимающая дыхание, убивающая сознание, губительная вонь разлилась вокруг…

И в этот страшный миг, когда Пашка снова переживал гибель всего мира и свою собственную, он слышал далекий ласковый смех, и призывный голос, и радостный утренний гомон вокруг — и решался открыть глаза.

И понимал, что это всего лишь сон.

Сон, который пришел и ушел. И снова придет, и снова уйдет.

Уйдет!

Пашка вскакивал, бежал к друзьям. День проходил в хлопотах или играх, и только вечером, укладываясь спать, Пашка сжимался в дрожащий комочек в ожидании страшного сна и пытался понять — почему все это снится ему? Почему?..

* * *

Немедленно спасительная логика вновь пришла Валерке на помощь. Юран отлично знал нравы местного населения, которое готово спереть все, что плохо лежит, а потому снял весла или мотор и унес с собой.

К сожалению, логика тупо молчала в ответ на вопрос, почему Валерка не слышал ни звука из этого довольно шумного процесса. И так же он не слышал, как рокотал мотор или шлепали весла, пока Юран плыл по реке… Может, Валерка на то время оглох?!

Вдруг невдалеке на берегу захрустела галька.

Валерка всполошенно оглянулся. А что, если это возвращается Юран? Почему-то встречаться с ним не слишком хотелось…

Однако на причал поднялась какая-то девчонка. На ней болтался поношенный серый плащ, такой длинный, что приходилось подбирать его полы. Явно с чужого плеча. Вокруг реяли клочья тумана… Девчонка посмотрела на Валерку и сказала одобрительно:

— А ты молодец!

— В смысле?

— Я видела, как ты чалку в воду бросил и лодку оттолкнул, — пояснила девчонка. — Только это бесполезно, она все равно вернется.

— Откуда ты знаешь? Тоже сбрасывала, что ли?

— Было дело! — усмехнулась она.

— А почему лодка возвращается?

— Не знаю, — сказала девчонка.

— А она чья?

Девчонка пожала плечами:

— Да не знаю я! Но я ее ненавижу. Мне кажется, она на меня смотрит. То один глаз откроет, то другой.

— Да брось, они же нарисованные, эти глаза!

— Ну и что? — Девчонка неуступчиво насупила брови, которые казались проведенными тонкой кисточкой. — Все равно лодка смотрит!

Зябко ежась, она плотней завернулась в плащ. Но он был без пуговиц, и Валерка видел, что под этим старым плащом на девчонке надето линялое ситцевое платьишко, куцее и короткое, едва прикрывающее загорелые ноги.

Ноги были тощие и длинные, исцарапанные, в синяках. Видимо, им, по воле хозяйки, приходилось вести бурную и нелегкую жизнь.

Судя по всему, хозяйка ног была совершенной пофигисткой. Ни одна из знакомых Валерке девчонок — ни из его класса или школы, ни из его дома, ни из виденных на улице в Нижнем Новгороде и даже в Городишке — не вышла бы на улицу в таком затрапезном виде.

Плащ без пуговиц и линялое платье — это еще не все! На босу ногу были надеты кроссовки, убитые до такой степени, что невозможно даже понять, какого цвета они были раньше. Задники, конечно, стоптаны так, что кроссовки превратились в некое подобие шлепанцев. О шнурках, разумеется, и речи не шло, причем уже давно.

Черные кудрявые девчонкины волосы были, правда, заплетены в две косички, но произошло это, такое ощущение, во времена незапамятные, и с тех пор она их явно ни разу не перезаплетала и не расчесывала, так что кудряшки ее превратились в кудлы.

Мордашка была замурзанная и неумытая. И при этом — несмотря ни на что! — девчонка оказалась ужасно хорошенькой. Умылась бы, приоделась — и хоть сейчас на школьный конкурс красоты! Или даже на городской. «Мисс Городишко — 2014».

Валерка невольно хихикнул.

Любая другая девчонка обиделась бы. Конечно обидно! Человек ее разглядывал-разглядывал — да вдруг засмеялся. А эта будто и не заметила ничего, только моргнула своими огромными черными-пречерными глазами, окруженными длинными, загнутыми, кукольными ресницами, и сказала:

— Будешь мокрый стоять — простудишься. Пошли.

Повернулась и быстро побежала по причалу. Спрыгнула на гальку — и тотчас пропала из виду. Валерка услышал ее торопливые удаляющиеся шаги — и вдруг испугался.

Туман словно бы столпился вокруг него. Он с каждым мгновением становился плотней, уже трудно было дышать…

— Эй, ты где? — раздался девчонкин голос, и Валерке чуть полегчало.

— Да я тебя не вижу! — заорал он — и услышал ее возвращающиеся шаги.

— Ах да, — сказала она. — Я забыла. Давай руку.

Валерка спрыгнул с причала и осторожно взял протянутые ему тоненькие теплые пальцы. Девчонка крепко сжала его руку:

— Пошли.

И уверенно шагнула в туман.

Валерка плелся за ней и думал, что еще никогда туман не был таким густым! Обычно можно было хоть что-то разглядеть в нескольких шагах, и фонари вдоль трассы, которые всегда включали во время тумана и которые служили, прямо скажем, истинными путеводными звездами и водителям, и пешеходам, помогали сориентироваться. Сейчас на расстоянии протянутой руки не было видно ни-че-го!

При этом девчонка шла так уверенно, как будто никакого тумана вообще не было.

— Ты что, видишь, куда идти? — спросил Валерка.

— Ну да.

— А туман?!

— Да он мне не мешает, — усмехнулась девчонка. — За это меня в кафе и держат. Куда угодно дорогу покажу. Вижу сквозь туман.

— Слушай, да ты феномен! Чудо природы! — восхитился Валерка. — Ты могла бы состояние сколотить у здешних браконьеров! Была бы у них лоцманом во время тумана. Ведь ни один рыбинспектор в это время на реку не сунется.

Пальцы, сжимавшие его ладонь, дрогнули и ощутимо похолодели.

— Нет, — буркнула девчонка. — Я реки боюсь. На причал еще могу подняться, но в лодку ни за что не сяду. Лучше умру.

Валеркина логика мгновенно сделала стойку. Теперь понятно, почему девчонка вся такая замурзанная! У нее водобоязнь. Водобоязнь — признак бешенства!

Ее укусила бешеная собака…

Девчонке в больницу надо. Срочно! Неужели никто из взрослых не понимает, что с ней? Бешенство ведь не лечится, это смертельная болезнь, но если вовремя сделать прививки, человека можно спасти.

Или уже поздно?..

— А давно это у тебя? — осторожно спросил Валерка.

— Что?

— Ну, водобоязнь.

— Какая водобоязнь, ты что? — повернулась она с изумлением. — Я в кафе знаешь, сколько посуды перемываю! Я боюсь только реки. И это у меня всегда, сколько себя помню.

— А сколько ты себя помнишь? — весело спросил Валерка, у которого отлегло от сердца.

— Две недели, — ответила девчонка.

— Всего две? — засмеялся Валерка. — А до этого не помнишь?

— Не помню, — сказала она так, что сразу стало ясно — не шутит.

— Так у тебя что, потеря памяти, что ли?! — испуганно спросил Валерка.

— Ну да, а что, нельзя? — отозвалась девчонка холодно.

* * *

Самые страшные сны приходили перед рассветом.

Васька снова и снова видел эти изувеченные существа…

Все они были живы еще недавно. До тех пор, пока не приходил Ванюша.

Ему не было их жалко. Они ведь были не люди! Они только и могли, что стоять да молчать, иногда махать ветками. Или шевелить веточками, будто пальцами.

Ванюша их мучил. Сначала отламывал пальцы-веточки. Потом ломал ветки-руки. И когда эти руки повисали как плети, брался за маленький острый топорик, который всегда носил за поясом.

Этот топорик он очень любил и норовил отточить его остро-преостро. Знал, что пригодится!

Эх, как же нравился Ванюше сочный и в то же время хрусткий звук, когда топорик входил в существо! Один удар — и рука, вернее ветка, отлетала. Другой — другая. И еще, и еще…

Раньше, когда он был еще слабосильный, с одного удара отсечь ветки не удавалось. Мучил, мучил свои жертвы… Если бы они могли кричать, их крики и стоны разносились бы по всей округе. Но они были немые. Что он, дурак — с говорящими связываться? Нарочно выбирал тех, кто не мог на помощь позвать.

Когда с руками жертв было покончено, приходил черед их тел. Ванюша доставал из кармана небольшой брусок и на нем вострил верхний край лезвия так, что оно становилось острым, будто перо. Теперь им можно было писать на телах жертв все что хочешь! И Ванюша писал, наслаждаясь тем, что никакая училка сейчас не стоит над душой и не мешает писать с ошибками. Иногда он нарочно их делал. Например, писал «Сдеся был ванька!», хотя знал, что имя надо писать с большой буквы. И не «сдеся», а «сдесь». Или нет… кажись, «здесь»…

А, какая разница! Чем больше ошибок, тем лучше! Пусть поржут те, кто потом посмотрит на эти изуродованные, изувеченные, испещренные следами пыток тела!

Сам Ванюша поржать очень, ну очень любил.

Если никто не видел, что он делает, не прибегал на звуки ударов топорика и не вызывал полицию, Ванюша мог целую ночь кого-нибудь мучить, тихонько трясясь от смеха или принимаясь ржать во весь голос.

Но днем был в этом занятии особенный кайфец! Днем Васька доставал из кармана увеличительное стекло и ловил выпуклостью солнце. В живую плоть ударял ослепительный луч, тело начинало чернеть, тлеть, а Васька водил и водил стеклом, терпеливо, аж высунув язык от усердия, и наконец получалось: «вы фсе казлы!» Или еще что-нибудь такое же прикольное.

Вообще все это было жутко прикольно. Только жаль, что это были всего лишь сны.

Сны про то, какую веселую жизнь Ванюша вел раньше!

А с другой стороны, хорошо, что это были только сны! Потому что весь кайф обламывал кто-то невидимый, в самый разгар Ванюшиных трудов хватавший его за горло и начинавший душить тонкими и очень длинными пальцами.

Но уже на самой грани умирания Ванюша просыпался, переводил дух, видел вокруг друзей, радовался беспечальной жизни, которую они вели все вместе, но где-то глубоко-глубоко в голове билась мыслишка: «Почему все это мне снится? Почему?»

* * *

В это мгновение откуда-то долетел пронзительный женский голос:

— Ганка! Ганка, ты куда, поганка, запропала?

— Я здесь! — заорала в ответ девчонка, которая, оказывается, носила такое поэтичное имя — Ганна.

Валерка мигом вспомнил «Майскую ночь» Гоголя, которую проходили по литературе в пятом классе. Очень может быть, Ганка, когда вырастет, станет такой же красавицей, как Ганна из «Майской ночи». Да она и сейчас уже очень даже ничего!

— Ну вот, — понизив голос, сказала Ганка, — Фаня зовет, пора вернуться в кафе. Наверное, надо или посуду мыть, или кого-нибудь сквозь туман провести. Пошли скорей, посидишь пока в моей комнате, обсохнешь.

По-хорошему, надо было идти не в придорожное кафе, а домой, и там поскорей переодеться, но туман сгустился уже просто до неприличия, в нем не только рассмотреть что-то — даже двигаться было непросто. Так же трудно бывает повернуть ложку в загустевшей сметане. Не в той, что под этим названием продается в магазинах, а в настоящей, деревенской.

Густая сметана — это хорошо.

Густой туман — плохо!

Валерка попросил бы Ганку проводить его домой, если она так хорошо видит в тумане, но было неудобно. Вон как орет эта Фаня! Как бы не было у Ганки неприятностей! Лучше подождать, пока она закончит свои дела и освободится.

Но главное, было интересно еще немного пообщаться с этой девчонкой, пусть даже похожей на бомжиху.

Валерка лично не был знаком ни с одним человеком, который потерял бы память, и, если честно, раньше считал это выдумкой. В сериалах, к примеру, теряют память все подряд, как будто память — это проездной билет или кошелек! А в жизни не встретишь таких людей.

Но, оказывается, встретишь! Вот, например, девчонка по имени Ганка, которая видит даже сквозь непроглядный туман. Желание расспросить ее подробней об этой способности — это была вторая причина, по которой Валерка хотел еще не немного пообщаться с Ганкой.

А третья — узнать, почему она «сколько раз» отталкивала лодку Юрана от пристани. У них с Юраном какие-то терки, что ли? И она теперь с Валеркой против Юрана дружит?

Все эти непонятки классно разнообразили осточертевшую скукотищу повседневности.

Вообще денек выдался что надо! Сначала Юран со своей лодкой. Теперь Ганка.

Оба такие… загадочные. Ежики в тумане!

И вдруг Валерку осенило. Вообще это давно на ум должно было прийти… Судя по тому, как уверенно Юран причалил, судя по твердости его удаляющихся от берега шагов, он тоже видел сквозь туман!

Может быть, они родственники? У родственников часто бывают общие наследственные паранормальные способности. Но почему тогда Ганка моет посуду в придорожном кафе, в этой прокуренной, грязной забегаловке? Почему живет там? Почему подчиняется толстой, как подушка, краснолицей Фане с сильно подведенными глазами?

«Подушка» Фаня, встретившая Валерку и Ганку на пороге кафе, была облачена в «наволочку» с каким-то восточным узором. На ногах у нее оказались такие же стоптанные кроссовки, как у Ганки, только размеров на пять больше, и Валерка испугался, что и они родственницы. Не кроссовки, конечно (хотя почему бы нет?!), а Фаня и Ганка. У родственников сплошь и рядом одинаковые привычки! К примеру, Сан Саныч и Валерка жаворонки: у них привычка вскакивать в шесть утра. А у Фани и Ганки — стаптывать задники кроссовок…

Но Фаня обратилась к Ганке следующим образом:

— Явилась, приблуда? Кого это ты привела? Еще одного утопленника беспамятного?

Приблуда — значит чужая, сделала вывод Валеркина логика. Не родня!

Валерка успокоился.

— Да почему беспамятного? — спросил он. — Я отлично помню, что я Валерий Черкизов, племянник Сан Саныча Черкизова. Начальника полиции. А мокрый потому, что с пристани сорвался. Ганка меня привела обсохнуть, в ее комнате посидеть. Но если вы против…

Дядьку он упомянул очень кстати! Фанино красное лицо вмиг стало белым, как туман.

— Чтой-та, чтой-та? — залопотала она. — Никто не против, никто! Но у нее в комнате тесно и… и не прибрано! Ты, Ганка, проводи Валеру домой, а те, на джипе, которые тебя ждут, еще подождут. До самого дома проводи, слышишь, поган… — Окончание Фаня проглотила, но легко было догадаться, что она хотела сказать «поганка».

Да, не надо быть великим русским поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным, чтобы срифмовать «Ганка» и «поганка»! Надо быть злыдней, мымрой и мегерой.

Надо быть Фаней, короче говоря.

Валерка взял Ганку за руку и, не простившись с хозяйкой кафе, отошел от двери.

Можно представить, в каких условиях эта девчонка живет, если даже мегера Фаня признала, что нее в комнате «тесно и… не прибрано»! Небось тут и чулан под лестницей, в котором провел детство Гарри Поттер, показался бы хоромами!

Интересно, куда смотрят Ганкины родители? Хотя да, она беспамятная приблуда… Наверное, ее спасли из реки. Может быть, упала с какого-нибудь прогулочного корабля? И что, никто не хватился?! Странно… А может, какая-нибудь слишком быстрая моторка, где была Ганка, наскочила на корягу и все свалились в воду, а Ганку выбросило на берег, где ее подобрала «милосердная» Фаня? Но тогда почему полиция не ищет ее родных?! Или ищет, но не может найти, потому что никого не осталось? Все погибли в той лодке?

Надо Сан Саныча спросить.

Сначала Ганка и Валерка шли в тумане по узкой обочине шоссе. Обычно здесь не слишком-то находишься — федеральная трасса днем и ночью гудом гудит от машин, — однако туман напрочь закупорил дорогу. Можно представить, какие очереди собрались с обеих концов Городишка!

Потом Валерка почувствовал, что под ногами уже не щебенка обочины, а комковатый, потрескавшийся асфальт. Значит, вошли в город. А он ни о чем еще не поговорил с Ганкой!

— Слушай, как ты терпишь, что Фаня так на тебя орет? — спросил сердито. — И одежда у тебя… ты уж извини…

— Просто я слишком быстро расту, — беспечно ответила Ганка. — Оттого на мне все горит. Ужас просто. А Фаня еще ничего. Ей охота меня куда-нибудь девать, а я никому не нужна, вот она и орет.

— Все равно мегера! — проворчал Валерка.

— Да разве это мегера? — усмехнулась Ганка. — Не видел ты мегер.

— А ты видела?

— Видела.

— Где?

Ганка пожала плечами:

— Не помню.

— А мегеру помнишь?

— Нет. Да…

Пальцы Ганки, сжимавшие Валеркину руку, задрожали, и она, обернувшись к нему, с ужасом прошептала:

— Помню! Ее помню! Веру-мегеру!

И вдруг крикнула:

— Светлое, всесветлое солнце! Дети Вселенной, дети звезд, ветров, дождей, дети леса и травы приветствуют тебя! Помню! Мегера!

Глаза Ганки были зажмурены, слезы текли из-под кукольных ресниц. И она ужасно дрожала, ну просто вся ходуном ходила!

Валерка даже струхнул малость и ничего не мог сказать. Только таращился на нее. И вдруг юношеский голос, почему-то показавшийся Валерке знакомым, воскликнул над их головами:

— Маша! Машенька! Это ты? Нашлась? Подожди, я сейчас!

Раздался треск. Похоже было, что кто-то спускается с дерева и ветки трещат под его тяжестью.

Ганка распахнула огромные черные глазищи, взглянула на Валерку умоляюще, приложила палец к губам, потом нагнулась, сорвала с ног свои бахилы — и, босая, бесшумно канула в туман. А через миг перед Валеркой очутился, спрыгнув откуда-то сверху, парень лет восемнадцати в черном комбинезоне с эмблемой «Горзеленхоз» на груди. За пояс у него были заткнуты ножницы-резак, которыми подстригают ветки.

Ну надо же! Вот, значит, кто тут деревья в таком порядке содержит!

Валерка уставился на парня. Неужели это именно от него со сверхзвуковой скоростью удрала Ганка? Все девчонки, которых Валерка знал, с той же скоростью бежали не от этого парня, а к нему. Он был просто красавчик: зеленоглазый, с белыми волосами, тонкий и высокий. Но Ганка бежала именно от. И умоляла Валерку молчать…

— Кто тут кричал? — спросил парень.

И тут Валерка узнал его голос. Это был голос Юрана.

Того самого, который приплыл на лодке с нарисованными глазами. Один глаз синий, другой зеленый. Синий — закрытый, зеленый — открытый.

Что ж он такое сделал, что Ганка его так боится? Или она все же Маша?..

— Кто кричал, спрашиваю? — повторил Юран.

— А ты не видел, что ли? — буркнул Валерка.

— Не видел: ветки мешали, — парень поднял руку к раскидистой кроне дерева, с которого спустился. — Где она?

— Кто? — спросил Валерка на голубом глазу.

— Ну, она… Маша.

— Не знаю я никакой Маши! — заявил Валерка. — Я в тумане заблудился, даже нечаянно в реку забрел, чудом до дороги добрался, иду ищу свой дом — и вдруг рядом кто-то ка-ак заорет жутким голосом про солнце… ну и про каких-то детей, которые его приветствуют. А кто орал — я не разглядел.

Юран пристально поглядел на Валерку:

— А ты вообще кто? Я тебя раньше не видел.

— Я тебя тоже, — сообщил Валерка, ничуть не кривя душой.

— Ну, меня многие не видят, — усмехнулся Юран. — Я на вершине! Люди идут по земле и редко поднимают голову.

«Ну и хвастун ты! На вершине, подумаешь!» — чуть не ляпнул Валерка, но вовремя сообразил, что Юран вовсе не хвастает: он, так сказать, по долгу службы смотрит на всех свысока. В самом деле, кто из прохожих задирает голову и разглядывает вершины деревьев, ну кто?

— Я племянник Сан Саныча Черкизова, — отрекомендовался Валерка. — В гости к нему приехал. Из Нижнего. Меня Валеркой зовут. А ты кто?

— Уран Белов, — ответил тот.

— Уран?! — изумился Валерка.

— Ну да, такое имя, — усмехнулся парень. — Но меня обычно Юраном называют. Так привычней, да? Ну, Валерка, пойдем, я тебя провожу. Тут, правда, два шага до дома Сан Саныча, но в тумане заблудиться легче легкого.

— А ты сам не заблудишься? — сыграл дурачка Валерка.

— Я — нет, — спокойно сказал Юран. — Я и в тумане отлично вижу. Давай руку, чтобы не потерялся.

Валерка протянул ему руку. Ладонь у Юрана оказалась узкой, с длинными «музыкальными» пальцами, но очень жесткой, мозолистой. Конечно, держать резак непросто, крепкие руки нужны. Но почему-то от прикосновения этой крепкой руки Валерке сделалось очень не по себе…

Проще говоря, страшновато.

* * *

— Вера!.. Вера!..

Она с насмешливой укоризной покосилась на зеленых зайцев, которых из разных мест привозил Уран. Они, расшалившись, вплетали ее имя в мелодию.

Вера кивком указала ввысь: вот, мол, кому молитва предназначена, не забывайтесь, малыши!

За пределами острова еще лежал туман, и самое малое час будет лежать, а здесь наконец-то разошелся. Солнце во всей красе явилось обожающим взорам.

Опираясь на плечи лиственниц и берез, окруженная зелеными зайцами, которые уже привыкли к высоте и не боялись, Вера самозабвенно пела вместе со всеми лесными обитателями дневную молитву:

— Светлое, всесветлое солнце! Дети Вселенной, дети звезд, ветров, дождей, дети леса и травы приветствуют тебя!

Счастливо звенели рядом птичьи голоса, а деревья подтягивали низко, протяжно, даже сурово. Снизу, с земли, вторила трава Кликун — та, что кличет человеческим голосом по зорям дважды: «У! У!», и еще ревела и стонала, думая, что тоже поет, трава Ревяка.

Голоса осины не было слышно.

Вера вздохнула с облегчением. Осины-предательницы больше нет. Она получила по заслугам!

Но вот молитва закончилась.

Птицы вспархивали с вершин, звери спускались степенно, зеленые зайцы скатывались мячиками. А лиственницы все качали и качали Веру, потом березы затеяли переплетать ей косы, пока она не спрыгнула наземь и не убежала.

Надо было спешить к дубу Двуглаву. Еще ночью слышала Вера его стоны: столетние корни мозжат! — но сын не велел ей подниматься, сам сходил и немного успокоил старика. Уран хорошо научился лечить деревья. И вообще, он все больше материнских хлопот берет на свои плечи. И уже сам иногда совершает те деяния, которым когда-то научила его мать. Иногда Вере кажется, что без некоторых из них можно было бы обойтись, но уговаривать Урана перестать она пока не решалась, хотя и тревожилась за него.

Сын был горяч… Он только рыбаков миловал, ибо Городишко рекой издавна живет и людям надо чем-то зарабатывать. А к прочим врагам жизни он мог быть очень жестоким, Вера знала!

Ей даже иногда бывало жалко тех, кого он…

Нет! Они это заслужили. Они все это заслужили своими страшными деяниями! Одни совершили их нечаянно, по неосторожности, как Пашка, например, а другие — нарочно, как Ванюша, Васька и другие. Но все же самой страшной виной была вина Машеньки. Но и ее Вере было жаль. Беспокоилась: ну что с ней, бедняжкой? Неужели утонула?.. О страшном думать не хотелось.

Если Машенька погибла, на кого падет этот грех? На Урана, который ее сюда привез? На Веру, которая недосмотрела? На предательницу осину?..

Деревья беспрерывно кланялись идущей. Вера еле успевала отвечать. Но можно ль было хотя бы не кивнуть, не глянуть приветливо?! Обидятся смертельно, зачахнут! Вот вчера — забылась, задумалась, не коснулась верхушки травы Петров Крест, желтоцветной, многомудрой, и сегодня та, оскорбившись, уже перешла куда-то в иное место. А меньше чем за полверсты и не ищи ее, не надейся.

Ладно, вот вернется вечером Уран с очередным зеленым зайцем, Вера сама займется новичком, а сына сразу зашлет послом к траве, чтобы замирил их.

Впереди раздался болезненный скрип.

Зеленые зайцы, всю дорогу путавшиеся в ногах, смирно сели поодаль на задние лапки, сложив передние на пушистых животиках. Почтительно затаили дыхание: вот так дуб! Вот так старец!

Вера низко поклонилась. Дуб кряхтя ответил.

— Ну что, старый? — спросила Вера. — Неможется тебе? Дай погляжу.

Дуб тяжело напрягся и, стеная, осторожно вынул из земли один из своих узловатых корней. Протянул Вере. В лицо ей сыро, стыло дохнуло из недр.

Двуглав длинно, скрипуче вздыхал, сотрясаясь всем туловом от жалости к себе, а Вера, прижимаясь к нему лицом, тихо мурлыкала: мол, всему свой черед, и надо терпеть старость, как претерпел когда-то, во времена достопамятные, юность, а потом и зрелость. Ничего, Двуглав, боль — она как пришла, так и уйдет, ее Вера с собой унесет…

Зеленые зайцы покачивались зачарованно в такт ее словам.

Мало-помалу полегчало старцу. Вот и листья разгладились, и желуди соком налились. Дуб благодарно обвил Веру ветвями, и они немного постояли так, обнявшись, а зеленые зайцы кувыркались у их ног.

* * *

Как следует испугаться Урана Валерка, впрочем, не успел: до дома Сан Саныча они и впрямь добрались через несколько минут. И Валерка услышал, как дядька громко говорит кому-то — наверное, по телефону:

— А вы там Валерку моего не видели? Ушел часа три назад, туман только ложился… Да я знаю, что все скоро рассеется, я на метеостанцию в район звонил. Минут пятнадцать — и чисто будет!

— Туман скоро рассеется? — пробормотал Юран. — Минут пятнадцать? Ого, надо спешить.

Наверное, собрался уходить. Ну и отлично, а то рядом с ним Валерке как-то не по себе.

— Пока, Юран, спасибо, что проводил, — буркнул он и крикнул: — Сан Саныч, я здесь!

— Валерка! — дядькин голос стал радостным. — Как добрался? Иди скорей домой!

Валерка хотел сказать, что его проводил Юран, но почему-то не смог произнести ни слова. Будто онемел.

— Иди сюда, Сан Саныч! — раздался рядом знакомый голос.

Валерка покосился — это говорил Юран. Но не своим голосом! Он говорил Валеркиным голосом!

— Ну, Сан Саныч, ну иди сюда, к калитке! — твердил Юран.

Валерке стало смешно, потому что у Юрана не только голос изменился, но и рожу он такую скорчил, что стал на Валерку похож. И бубнил плаксиво:

— Сан Саныч, подойди к калитке! Ну подойди!

— Что, не видишь ничего? — усмехнулся дядька. — Ну, сейчас фонарь возьму и подойду.

В эту самую минуту свет фар прорезал туман, совсем рядом зарокотал мотор, потом он затих, и какой-то мужчина властно крикнул:

— Я ищу дом начальника полиции! Черкизов, слышите меня? Это Альфа! Я вам звонил сегодня из Нижнего!

— Иду! — отозвался Сан Саныч. — Иду!

И его торопливые шаги начали приближаться.

— Ну ладно, — пробормотал Юрка уже своим, а не Валеркиным голосом, — мне пора. Пока, еще встретимся!

И канул в туман.

Появился Сан Саныч, одной рукой держа фонарь, другой застегивая верхнюю пуговицу форменной рубашки.

Валерка ужасно ему обрадовался!

— Сан Саныч! — заорал он.

И еще больше обрадовался, что голос к нему вернулся.

— Ну, брат, ты меня напугал! — Дядька схватил его за плечи и потряс. — Погоди, потом поговорим, у меня сейчас дела. — И позвал: — Товарищ Альфа, я здесь!

Свет фар стал ярче, и туман словно отскочил от машины и забора.

Валерка увидел джип, из которого вышли трое в форме МЧС.

— Как же вы сквозь туман пробрались, товарищи? — спросил Сан Саныч, здороваясь с ними за руку.

— Нас проводили. Тут есть, оказывается, девочка с такими особенными способностями… А кстати, куда она девалась?

Приехавшие принялись оглядываться.

Валерка тоже. Он с удовольствием еще поболтал бы с Ганкой, но она сбежала.

Может быть, опять Юрана испугалась? Потому и смылась. Что ж у них за отношения такие странные?..

Завтра, если тумана не будет, Валерка снова наведается на берег. Может, удастся снова с Ганкой повидаться и расспросить? Делать-то все равно нечего.

— Надо поговорить, — сказал Сан Санычу тот из приезжих, который называл себя Альфой: маленький, сухонький, на эмчеэсника совсем не похожий. — Вы ведь один живете? Мы остановимся у вас — так нужно для дела.

— Конечно, конечно, — засуетился Сан Саныч. — Но у меня сейчас племянник гостит. Надеюсь, он нам не помешает?

Альфа смерил Валерку взглядом.

Неизвестно, что он там намерил, только растянул в улыбке узкие губы и процедил:

— Да он нам не помешает. Он будет смотреть телевизор или играть в какую-нибудь стрелялку, верно? А мы поговорим.

— Чайник поставь, — велел Сан Саныч племяннику и увел странных гостей в дом.

Валерка поплелся на кухню.

Вот интересно, что усмотрел Альфа в его лице и почему решил, что он не будет мешать? Неужели Валерка выглядит таким тупым? Обидно…

Хотя в данном случае это лучше, чем блеск ума. А то выперли бы умника погулять. А тупица сможет узнать кое-что новое и интересное.

Сан Саныч отрезал для племянника изрядный кусок огромного вишневого пирога, который еще с утра принесла соседка баба Катя, и закрыл перед его носом дверь.

Ну что ж, Валерка у себя в комнате поставил диск с наизусть выученным, суперлюбимым «Аватаром», врубил звук на полную катушку, быстро сменил сырую одежду — и перелез через подоконник в сад.

Пирог он съел, пока крался, пригибаясь, до окна комнаты, в которой пили чай гости и Сан Саныч.

Тут Валерка прилег на траву, поближе к стене, вспомнив книгу «Гарри Поттер и Орден Феникса»: как Гарри подслушивает под окном телевизионные новости.

Начало разговора он, конечно, пропустил. Приходилось врубаться на ходу.

— Речь идет об исчезновении в районе Городишка восьми человек, — говорил своим скрипучим голосом Альфа.

«Восьми?» — испугался Валерка.

— Восьми? — ошеломленно повторил Сан Саныч. — Слушайте, а девочки среди них нет? Девочки такой… черноглазой, худенькой… А, да вы ее видели, она вас через туман провожала! Объявилась, понимаете, с полной потерей памяти, сколько запросов ни посылали, сколько ориентировок ни давали, сколько листовок с ее фотографией ни печатали — никто ее не знает, ни у кого такая не пропала. А она о себе ничего не помнит.

— Нет, девочка не пропадала, во всяком случае по нашим сведениям, — сказал Альфа. — Однако продолжим. Товарищ Бета вас ознакомит с деталями.

«Наверное, это их кодовые имена, как у разведчиков, — догадался Валерка. — А третий — Гамма?»

Бета глухим, невыразительным голосом рассказал о том, что люди исчезали по ночам с лодок и теплоходов, остановившихся посреди реки во время густого тумана. Можно было подумать, что они утонули, однако даже после тщательных поисков найти тела не удалось. Люди пропали бесследно.

— Вот в этой папке их имена, фамилии, должности, — сказал Альфа.

Послышался шелест бумаги, а затем Сан Саныч воскликнул:

— Ничего себе! Вот это персоны! Глава крупной строительной фирмы Павел Привалов! Глава концерна «Химикэл лайф» Василий Устюгов! А этот что за менеджер по рекламе затесался? Какой-то Иван Печкин… Среди таких людей! А это… неужели замминистра экологии Мария Кирилловна Серегина?! А я думал, ее сняли с должности после того, как она поддержала добычу сланцевой нефти методом гидроразрыва пласта… [3] А экологи ее же министерства доказывали, что в местах, где используется гидроразрывы, вода становится непригодна для питья, люди чаще болеют, у животных выпадает шерсть, ухудшается качество воздуха…

— Никто никого не снял! — внушительно проговорил Альфа. — Госпожа Серегина просто исчезла. Именно этот эпизод позволил нам заподозрить нечто, не столь легко поддающееся объяснению, как несчастные случаи или криминал. Этим вопросом занимался у нас товарищ Гамма.

Валерка мысленно себе поаплодировал. Третий — Гамма, он угадал!

— Госпожа Серегина с группой работников своего ведомства находилась в деловой поездке на небольшом теплоходе, — чуть картавя, заговорил Гамма. — На ночь из-за тумана остановились посреди реки. Наутро госпожи Серегиной на судне не оказалось.

— А… это… не могла она среди ночи отправиться купаться и… — заикнулся было Сан Саныч, но Гамма непререкаемым тоном возразил:

— Госпоже Серегиной уже за пятьдесят, она не в том возрасте, чтобы купаться по ночам. Все вещи остались в каюте, кроме пижамы и халата, в которых она была. А на палубе валялись ее домашние тапочки.

— К слову, — перебил Альфа, — все исчезнувшие пропали именно ночью, в туман и босиком. Странная закономерность, верно?

— Да неужели никто и ничего не видел и не слышал? Ни вахтенный, ни охрана?! — воскликнул Сан Саныч. — Проспали замминистра?!

— Ну, что-то вроде, — буркнул Гамма.

— Погодите! — снова вскричал Валеркин дядька. — Да ведь на теплоходах установлены камеры наблюдения!

— Совершенно верно, — сказал Гамма. — В корень смотрите, Черкизов. Именно благодаря этим записям мы смогли понять, что имеем дело с явлением более чем странным.

— Давайте посмотрим сцену исчезновения госпожи Серегиной, — предложил Альфа. — Здесь смонтированы записи с трех очень сильных камер, которым туман не мешал вести наблюдение на расстоянии пяти-семи метров, поэтому картина получается довольно полная.

Валерка, помирая от любопытства, осторожненько высунулся из-за подоконника и обнаружил, что мужчины сидят спиной к нему, глядя на лежащий на столе планшетник. Валерка ничегошеньки не видел, однако слышал необыкновенно ласковый мужской голос, твердивший:

— Маша, Машенька! Милая! Иди сюда! Я тебя жду!

— Голос абсолютно схож с голосом мужа госпожи Серегиной, погибшего в автокатастрофе два года назад, — сказал Альфа.

— Да… — протянул Сан Саныч, и Валерка понял, что дядька потрясен до глубины души. — Впечатляет… Лодка-то пустая! А кто ж ей руку-то подает?! И лодка сама… Кошмар… Только с изображением нелады, оно как-то скачет…

В эту минуту у него зазвонил мобильный телефон, мужчины отвернулись от стола, и Валерка снова рухнул под окно.

«И тут Маша! — подумал он. — Жаль, что другая. Все-таки эта пропавшая замминистра была уже глубокая бабуля! Мария Кирилловна! А Ганке, наверное, двенадцать или тринадцать. А то было бы клево сейчас выскочить и рассказать, что я знаю, где эта Маша-Машенька! И всем было бы хорошо! И Альфа бы утерся…»

Да, жаль, что это просто совпадение имен.

В эту минуту Сан Саныч усталым голосом спросил приезжих:

— Ну хорошо, товарищи, я все же не пойму, чего вы от меня хотите? Если уж в вашем секретном ведомстве… я ж не дурак, понимаю, что форма МЧС на вас только для видимости… если уж с вашими возможностями вы не нашли этих людей, то что же я могу поделать?!

— Вы, по нашим данным, местный уроженец и неплохо знаете остров.

— К-какой остров? — с запинкой спросил Сан Саныч.

— На картах он значится как остров Туманный. Тот, что находится напротив Городишка на расстоянии километра.

— А остров-то тут при чем? — удивился Сан Саныч. — Или вы думаете, что пропавшие были похищены и увезены туда? Но кем? Чокнутой Верой Беловой и ее не менее чокнутым сыном, этими отшельниками, у которых даже мобильных телефонов нет?! А больше никто там не живет! Местные бр… рыбаки иногда к берегу пристают.

Наверное, Сан Саныч сначала хотел сказать «браконьеры», но вовремя спохватился.

Валерка невольно прыснул.

— Любой чужой там был бы вмиг замечен, — продолжал дядька. — Остров крошечный. Островок, можно сказать. Там физически невозможно кого-то спрятать. Понимаете?

— Разумеется, — согласился Альфа. — Тем более что проведена подробная спутниковая съемка острова. Очень подробная. Там в самом деле нет других людей, кроме женщины и ее сына, и никакие трупы в землю не зарыты. Однако посмотрите еще раз ту же запись, да повнимательней. Может быть, заметите кое-что, вам знакомое. А потом мы вам покажем еще одну съемку, сделанную со спутника.

— Ну давайте, — без энтузиазма согласился Сан Саныч. — Только я все же не пойму, чем я могу вам помочь…

— В любом случае, Черкизов, — строго сказал Альфа, — поможете или нет, дело более чем секретное. Никто, кроме вас, ни при каких обстоятельствах не должен быть посвящен в его суть. Это понятно?

— Понятно, само собой! — буркнул Сан Саныч.

Вдруг заорала автомобильная сигнализация.

— Это наш джип, — заволновался Гамма. — Зря мы его на улице бросили. Там все наши вещи, оборудование!

— Ну, надеюсь, нас не обчистят около дома начальника полиции, — усмехнулся Альфа.

— Никто не посмеет! — грозно заявил Сан Саныч. — Но все же, чтоб не думалось, пойдемте вещи заберем, а джип в гараж поставим.

Судя по шагам, все пошли из комнаты.

Валерка снова осторожно высунулся.

Пусто! И планшетник на столе!

Перемахнул через подоконник.

Ага, они оставили компьютер включенным, ура!

По экрану медленно перемещались черно-белые полосы заставки. Валерка осторожно коснулся кнопки пуска — и запись пошла.

* * *

Самые страшные сны приходили перед рассветом.

Васька видел себя знаменитым химиком. Он проводил исследования в лаборатории.

На столе перед ним стояли большие и маленькие колбы с разноцветными жидкостями. На некоторых колбах имелись наклейки. Азотная кислота, серная кислота, соляная кислота, кислота с красивым названием «плавиковая», потом еще какие-то щелочи — Ваське было лень вчитываться в названия.

Ему больше всего нравились колбы, на которых названий не было. Все жидкости, которые в них были налиты, Васька сочинил сам. Наливал туда что попало и восторженно наблюдал, как смешивались, кипели, бурлили и даже взрывались разные химические вещества.

Иногда осколки стекла и брызги разлетались по комнате и прожигали стены. Но Ваське все было нипочем! Он был защищен асбестовым серебряно блестящим костюмом. На голове шлем, на руках перчатки, на лице маска. На спине баллон с чистым воздухом. Да пусть тут хоть все взорвется — ему без разницы!

Подопытное существо стояло в углу, прикованное цепями к стене. Делать опыты и наблюдать было интересно!

Польешь подопытного одним раствором — на нем змеятся красные язвы. Польешь другим — он покрывается пузырями, которые немедленно лопаются и из них начинает сочиться сукровица. Некоторые растворы прожигали подопытного, вокруг ран курился дымок…

Огорчало одно: что подопытный в последнее время уже не дергался. Обвис на цепях и висел неподвижно, что ты на него ни лей.

Наконец до Васьки дошло, что подопытного он, пожалуй, прикончил.

Сразу стало неинтересно. Да, тут больше делать нечего! Надо кого-то еще поискать! Собраться, поехать в другое место, построить там новую огромную лабораторию и приковать к стене нового подопытного.

Сказано — сделано! Надо собираться. Сейчас Васька пойдет попьет чайку, потом соберет свои интересненькие растворы — и в путь.

Он начал снимать защитный костюм, но почему-то не мог расстегнуть молнию. И шлем не снимался. И маска не поднималась. И перчатки словно приросли к рукам…

Да весь костюм прирос к телу!

И Васька с ужасом понял, что теперь он будет вечно ходить в этом костюме и дышать не живым воздухом, а тем, который в баллоне.

А там еще есть воздух? Или он кончается? И вот-вот закончится совсем?!

…Васька выдергивался из сна, как из этого защитного костюма. Вокруг уже звенел разноголосый дневной гомон, и он тоже начинал радостно кричать, играл, бегал, радовался, что жив, что все так прекрасно, чисто, свежо, зелено вокруг, все цветет и сияет. И только одна мысль иногда начинала мучить: «Почему мне снится этот сон? Что это значит?»

* * *

На экране планшетника Валерка увидел палубу теплохода. В небе висела яркая луна, которая светила почти в объектив. Камера наблюдения давала изображение в синем и белом цвете, отчего фигура высокой, худой женщины с коротко постриженными темными волосами казалась то осязаемой, то призрачной. Лица ее не было видно. Женщина шла, вытянув руки вперед, странно покачиваясь из стороны в сторону.

Вдруг ее изображение зарябило и словно бы уменьшилось.

— Маша, Машенька! Милая! Иди сюда! Я тебя жду! — беспрестанно звучал мужской голос.

Голос исходил из небольшой и довольно утлой лодки, которая качалась у борта теплохода.

Лодка была пуста.

— Милая, иди сюда! — умолял голос.

Вот женщина подошла к трапу с перилами. Вот ступила на него. Покачнулась было, но тут же оперлась на что-то… казалось, что ей протянули руку. Как будто в лодке находится мужчина, невидимый ни для кого, кроме этой женщины, и она опирается на его руку!

Она начала спускаться. Тапочки свалились с ее ног и остались валяться на палубе.

С изображением что-то происходило, правильно сказал Сан Саныч. Камера держала в фокусе лодку, а фигура женщины словно колыхалась. И вдруг… вдруг изображение на миг смазалось, расплылось — и женщина исчезла.

— Сюда, Машенька! — весело сказал мужчина. — Прыгай сюда!

Лодка легонько закачалась на воде, словно в нее кто-то и в самом деле прыгнул.

Однако там по-прежнему никого не было видно! Лодка была пуста! Только вроде бы тряпки какие-то появились на банке. Как будто скомканный халат, что-то еще… Впрочем, эти вещи видно было очень плохо.

— Вперед, — сказал мужчина.

Лодка сама собой повернулась и стремительно заскользила по воде. Однако в тот миг, когда она разворачивалась, камера взяла ее крупным планом.

— Ой… — невольно вырвалось у Валерки.

По обе стороны носа были нарисованы глаза: справа открытый, слева закрытый.

Да ведь это… да ведь это же лодка Юрана!

Урана…

Дрожащий палец Валерки скользнул по экрану, и пошла новая запись. Сначала это было дробящееся изображение географической карты, какое можно увидеть при съемках со спутника. Потом оно приблизилось, выросло — неровное, угловатое, но узнаваемое. Какая-то лодка двигалась по реке против течения. Встречный ветер гнал волну и пригибал деревья на берегу.

Картинка увеличилась. Теперь было видно, что в лодке, идущей против течения, нет ни паруса, ни весел, ни мотора. В ней во весь рост, сложив руки на груди, стоял светловолосый юноша в черном комбинезоне.

Изображение приблизилось, и Валерка узнал Юрана. Камера показала нос лодки: два нарисованных глаза: справа — синий, закрытый, слева — зеленый, открытый.

— Что? — невольно сказал Валерка. — Но ведь…

Он не договорил.

Дверь распахнулась. В комнату ворвался Сан Саныч.

Валерка съежился, представив, какая буря гнева сейчас на него обрушится.

Однако на лице дядьки не было ни гнева, ни даже раздражения. На нем был написан истинный ужас!

Одним прыжком Сан Саныч оказался рядом с Валеркой, схватил его за шкирку и буквально выбросил в окно, словно котенка, сделавшего лужу на обеденном столе.

Валерка приземлился так весомо, что чуть не взвыл от боли. Но онемел, когда Сан Саныч — с тем же выражением ужаса на лице — высунулся из окна и пробормотал:

— Беги к себе! И не высовывайся! Иначе…

И, отпрянув от окна, быстро шагнул в комнату.

— Ну, продолжим, — послышался голос Альфы.

Валерка перевернулся на колени и быстро-быстро пополз под стеной к своему окну. Взобрался на подоконник, вскочил внутрь.

Тупо посмотрел на экран, где Джейк Салли, схваченный за волосы, висел в железной руке меха, управляемого Куоритчем.

Телевизор орал как ненормальный, но Валерка не решился убавить звук.

Сел на диван и прижался к стене. Натянул на себя плед — знобило.

Может, простыл?

Нет… его знобило потому, что было реально страшно!

Неизвестно, чего больше он испугался: того, что увидел на планшетнике, или выражения дядькиного лица. Понятно, что Валерка сунул нос в какие-то опасные секреты. Недаром приезжие так настойчиво отправили его подальше от комнаты, где обсуждали свои дела, недаром требовали, чтобы Сан Саныч никому и ничего ни при каких обстоятельствах не говорил!

Да, эти их дела весьма таинственные…

Взять хотя бы лодку, плывущую против течения! Лодку Юрана! Лодку, которая может плавать сама собой! На которой нарисованы глаза, причем открыт то правый, то левый.

А может быть, Юран перед каждым путешествием нарочно глаза лодке перерисовывает? Ну, просто чтобы людей в заблуждение ввести? Попугать?

Валерка даже не знал, какой из вариантов кажется ему более нереальным: этот — или другой, в котором лодкины глаза открывались и закрывались сами собой…

Нет, невозможно! Юран же не волшебник, у которого есть заколдованная живая лодка!

Волшебник не волшебник, но…

Валерка вспомнил, как волшебно изменился голос Юрана, когда они стояли у калитки и новый знакомый звал плаксиво: «Сан Саныч, подойди к калитке! Ну подойди!» И у него даже лицо стало похоже на Валеркино. А сам Валерка в это время ни слова не мог сказать.

Тогда ему было смешно. Сейчас смешно уже не было.

Юран умеет изменять голос. Голос человека, давно умершего, звучал из лодки с глазами — лодки Юрана. Женщина сошла в эту лодку — и исчезла.

Нет, она исчезла около лодки, прыгнуло туда уже что-то невидимое и очень маленькое. Если бы прыгнула такая высокая тетка — лодка бы перевернулась, а она только слегка закачалась.

А зачем Юран так настойчиво звал Сан Саныча? Просто смеху ради? Или…

Валерку зазнобило.

Тогда лежал туман — непроницаемый для всех, кроме Юрана. Ну и кроме Ганки, но она тут ни при чем.

Юран… Что это говорил Юран посреди реки?

«Да ладно, мама, ну не в первый же раз! Других привозил — и его обязательно привезу».

Кого — других привозил? Куда он их привозил? А главное, кого собирался привезти?

А что, если Сан Саныча?..

В здешнем тумане не увидишь, даже если человека будут на куски резать. Или стукнут по голове и отволокут к лодке, которая движется сама. А может быть, стукнутым по голове предстояло оказаться Валерке? А Сан Саныч сам бы за Юраном пошел, потому что думал бы, что слышит голос племянника?

И Сан Саныч пропал бы так же бесследно, как все эти прочие? Мария Серегина, Павел Привалов, какой-то там Иван, менеджер по рекламе, Василий Утюгов и все другие? Нет, Василий не Утюгов, а Устюгов: такая же фамилия у актера, который в «Ментовских войнах» играет…

Да не важно, какая у него там фамилия! Главное, они все пропали. А что, если их тоже звали голоса, которым они не могли противиться? Сан Саныч за любимого племянника жизнь бы отдал, не задумываясь. Серегина, наверное, очень любила своего мужа и до сих пор по нему горюет. У всех других тоже, наверное, были люди, по зову которых они пошли бы куда угодно.

А говорил этими голосами Юран. Но зачем?!

«Или вы думаете, что пропавшие были похищены и увезены туда? Но кем? Чокнутой Верой Беловой и ее не менее чокнутым сыном — ведь больше никто там не живет?» — вспомнил Валерка слова Сан Саныча.

Вера Белова — мать Юрана. Это с ней он разговаривал тогда, в тумане, на реке… Но каким образом?! Громкая связь тут ни при чем: у них нет мобильных телефонов, как сказал Сан Саныч. До острова километр! Валерка отлично помнил — по географии проходили, что голоса по воде и в тумане разносятся метров на сто. Гудок теплохода может быть слышен за несколько километров. А голоса — нет.

Каким образом голос Веры Беловой мог долететь до Юрана, который был почти рядом с противоположным берегом, и до Валерки, который сидел на причале? Каким образом ответ Юрана мог долететь до острова?!

Это что-то странное… это нереальное что-то!

Пугающее…

Валерка разозлился на себя. Зачем поперся подслушивать всякие секреты?! Зачем узнал столько разных страхов? Как теперь жить в этом Городишке?

А может, он сам все накрутил? Если рассуждать логически, Юран не замешан в похищении Серегиной. Ну, говорит на разные голоса. Но ведь его не было в лодке, в которую сошла эта женщина!

Лодка была пуста. И женщина исчезла, когда в эту лодку сошла… И это была лодка Юрана!

Вернее — Урана.

Какое жуткое имя. И сам он — красивый, но жутковатый.

Да, недаром так рванула от него Ганка!

Валерка словно услышал, как Ганка говорит: «Да разве это мегера? Не видел ты мегер». Потом Валерка спросил: «А ты видела?» Ганка ответила «да», потом сказала, что не помнит где, но помнит мегеру… и с ужасом прошептала: «Помню! Ее помню! Веру-мегеру!» А потом заорала про какое-то солнце…

Раздался щелчок, и Валерка так и подскочил на диване.

Оказалось, ничего особенного — фильм кончился, дивидишник выдвинул диск, вот и все, но Валерке даже в этом механическом и насквозь привычном движении почудилось нечто нереальное.

Надо снова что-то поставить, а то эти… гости забеспокоятся, что звука не слышно.

Валерка, недолго думая, втолкнул диск на место. Снова пошел «Аватар». Да какая разница?

Давно хотелось в туалет, но Валерка терпел. Было жутко выйти из комнаты. Вдруг там…

Кто? Кого он боялся больше — секретного Альфу, который может услышать Валеркины шаги по коридору, или Юрана-Урана, который вдруг окажется здесь и заговорит сладким голосом… например, голосом Валеркиной мамы: «Валерик, солнышко мое, иди сюда…»

Нет уж, лучше Альфа, честное слово!

Постукивая зубами, Валерка закутался в плед и все же прокрался в нужное местечко.

Голосов из гостиной слышно не было, и Валерка этому только порадовался. Как-то поостыла страсть к разузнаванию чужих невероятных секретов.

Поостыла, охладела. Даже замерзла!

Быстренько сделал все делишки, рысью пролетел в комнату, скорчился на диване и тупо уставился на экран, где ужасный, кошмарный, кровожадный, беспощадный — и совсем-совсем не страшный! — танатор гнался за Джейком.

Наконец-то согрелся, стало тянуть в сон…

Валерка таращил-таращил глаза, надеясь, что разговор в гостиной когда-нибудь закончится и Сан Саныч зайдет к нему перед тем, как ложиться спать, но не дождался — уснул, не выключив телевизор, и никакие крики разъяренного Тсу-тея не смогли ему помешать.

* * *

К острову подошли еще до рассвета и постояли, пока легкий утренний туман, совершенно не похожий на вчерашний, непроницаемый, не рассеялся и не открылся берег.

Почти сразу от воды начинался пологий ласковый пригорок. Тихо там было, трава еще сверкала росой. Малиновые стрелы иван-чая стремились к небу. Где-то далеко и высоко вразнобой позванивали птичьи голоса.

— Кра-со-та… — невольно проронил Гамма, но Альфа сурово качнул головой и упрятал подбородок в ворот.

Всех знобило — от недосыпа, от сырости речной, от предрассветного холодка, от смутного беспокойства какого-то, которое все трое тщательно таили друг от друга, но от себя-то его укрыть было невозможно, как ни старайся!

Проплыв еще немного вдоль берега, нашли развесистые тальники и под их ветвями укрыли лодки, надежно их зачалив. Потом выбрались на сушу и еще какое-то время стояли, настороженно вглядываясь в зеленую бархатную завесу леса.

Больше они не обменялись ни словом, не решались даже курить.

— Интервал пять шагов, максимум внимания! — шепотом скомандовал Альфа и двинулся вперед. Остальные направились за ним, след в след.

Тишина, тишина…

И вдруг резкий ветер колыхнул траву. Это была воздушная волна, а вслед за ней из глубины леса внезапно взвился в поднебесье хор поющих, играющих звуками голосов!

Они то приближались, то удалялись, то пригибали к земле травы, то заставляли их вздыматься и трепетать в унисон песнопениям нечеловеческим, а может быть, даже и неземным. Но в их радужных переливах неожиданно проступили, ошеломляя, слова:

— Вера! Вера!..

— Вот оно! Началось! — хрипло выдавил Альфа.

Люди рухнули наземь, будто под обстрелом, уткнувшись в тяжко пахнущую траву, не смея поднять голову, пока не отгуляло над ними это рассветное многоголосье, совсем не похожее на обычные птичьи распевки. И даже мгновенный дождь, упавший с неба и стремительно исчезнувший, не заставил их шевельнуться.

Они долго так лежали, пока не утихли небеса, поющие на все лады. Да и потом, наверное, с полчаса не могли заставить себя встать.

Наконец, стыдясь своего оцепенения и страха, кое-как поднялись на ноги.

В эту минуту деревья впереди расступились, и на тропу вышла женщина.

На ней было просторное платье, вернее какой-то балахон, слишком свободный для ее высокой, тонкой фигуры. Волосы, светлые, выгоревшие чуть не до белизны, были заплетены в косы и уложены вокруг головы короной.

Она приближалась неспешно, слегка касаясь рукой стволов, и вокруг начинали звучать негромкие голоса, как будто она колоколов касалась.

Наваждение, конечно!

Наконец женщина остановилась неподалеку, опустив руки и чуть склонив к плечу голову. Солнце едва проникало сквозь кружево ветвей, и все вокруг казалось зеленоватым. И даже какой-то зверек, похожий на зайца, выскочивший было на тропу, но сразу прянувший в кусты, тоже показался зеленым!

Приезжие настороженно молчали, но наконец Альфа заговорил:

— Здравствуйте, мы приехали задать вам и вашему сыну несколько вопросов.

Она молча обвела взглядом всех по очереди, и каждый, встретившись с ее спокойными, очень светлыми глазами, вновь, как удар ветра, ощутил сумятицу цветочных вздохов, трепет трав, суету листвы на деревьях…

— Чего молчите? — торопливо сказал Альфа, чтобы развеять эту муть. — Хоть бы поздоровались.

У нее и ресницы не дрогнули.

— Может, она глухая? — спросил шепотом Бета.

— А леший ее знает, может, и глухая, — пожал плечами Гамма. — Будем надеяться, что хоть сын не глухой и не немой.

— Сын говорить умеет! — кивнул Альфа. — Кто ж еще там, в лодке, соловьем разливался? Надо будет, конечно, экспертизу голоса провести, но… Эй, вы куда это?

В ответ на слова Альфы глаза женщины вспыхнули, потом она резко повернулась и пошла прочь. Она уходила, а в лесу ощутимо темнело, как будто в такт ее шагам постепенно гасли какие-то зеленые свечи, и вот меж деревьев уже сгустилась тьма.

— Стойте! — грозно возопил Альфа, но женщина только раздраженно отмахнулась — и, словно повинуясь этому жесту, из травы вдруг прянула мошкара! Шевелящаяся серая завеса скрыла высокую фигуру — и обрушилась на людей.

* * *

Валерка приоткрыл один глаз — и не поверил ему.

Для надежности приоткрыл второй глаз…

Либо и этот врал, либо электронные часы телевизора и в самом деле показывали одиннадцать.

Да, крепко же спал жаворонок Валерка Черкизов!

И уснул одетым. И телевизор не выключил. Диск торчал из дивидишника, будто насмешливо высунутый язык.

Валерка сбегал в ванную, потом прошмыгнул на кухню под аккомпанемент алчного бурчания в животе. Поел вчерашнего неиссякаемого пирога, выпил чаю.

В доме стояла тишина. Или все уехали, или все спят.

Вскоре выяснилось, что и уехали не все, и не все спали. Судя по тому, что в доме не оказалось гостей, а под окном — их машины, уехали именно они. Зато на диване в гостиной обнаружился Сан Саныч, спящий столь крепко, что Валерка долго не мог его разбудить.

— Это же ужас, — жалобно стонал спустя полчаса Сан Саныч, с трудом пересев на стул и вливая в себя чашку за чашкой крепчайший кофе, который еле успевал подавать Валерка. — Это же ужас… Наверное, они, эти секретные товарищи, особую тренировку проходят, как пить. Или, может, таблетки такие специальные принимают, чтобы не пьянеть… Я уже лыка не вязал, а они — как стеклышки. Даже не заметил, как вырубился. Видать, они меня разбудить не смогли и сами уехали. Ах, неладно… Неладно!

Тут Сан Саныч взглянул на часы — и едва не свалился со стула, на котором и так с трудом удерживался.

— Что?! Двенадцатый час?! А они еще не вернулись? Собирались быстро управиться. Что-то не так пошло?.. Надо позвонить!

Он набирал то один, то другой, то третий номер, но телефоны Альфы, Гаммы и Беты молчали.

— Может, пора ехать выручать? — пробормотал Сан Саныч. — Или подождать? — Он с тоской покосился на покинутый диван. — Ладно, еще полчасика покемарю — потом посмотрим.

И, вновь перебравшись на диван, замер.

Валерка убрал со стола, послонялся по комнатам и в кабинете Сан Саныча нашел несколько листовок с Ганкиной фотографией и надписью: «Разыскиваются те, кто знает эту девочку». Ганка на фотографии почему-то помладше выглядела, будто ей лет восемь всего, но все равно была очень хорошенькая.

Валерка немножко на нее полюбовался. Потом взял один плакатик и осторожно унес к себе в комнату. Сложил и спрятал в книжку, которая лежала в дорожной сумке.

Очень хотелось сбегать на берег, к Ганке, но было страшно. Страшно наткнуться на Юрана!

Еще Валерке очень хотелось сейчас оказаться дома — в Нижнем. Но рейсовый автобус отправлялся от Городишка в семь утра. Он уже далеко! Конечно, есть еще проходящие, если проголосовать — обязательно возьмут, но… Как Сан Саныча бросить? И опять же — вдруг пойдешь да на Юрана наткнешься?

Лучше отсидеться.

Около калитки зазвенел звонок, и Валерка вышел на крыльцо. Наверное, гости вернулись. Ну и хорошо, а то дядька беспокоился.

Начал спускаться с крыльца — и спохватился: надо было сначала Сан Саныча разбудить, а то неловко получится, если «секретные товарищи» увидят, что он все еще спит. Начальник городской полиции, а в полдень — в горизонтальном положении!

Валерка замешкался, затоптался на месте. Звонок брякнул снова, а потом Ганкин голос нетерпеливо крикнул:

— Валерка, иди сюда! Открой, ну!

Ганка пришла! Вот здорово!

Он помчался было к калитке, но внезапная мысль заставила замереть.

Откуда Ганка знает его имя?.. Валерка ей не говорил, как его зовут! Зато сказал Юрану.

Урану.

Это Ганкин голос. Но это не она, это Уран пришел. Это Уран пришел за Валеркой!

Уран. Какое ледяное, мертвенное слово…

— Валерка! Ну открой, слышишь? Это я, Ганка!

Голос стал громче, нетерпеливей.

Валерка плюхнулся на асфальтированную дорожку и вцепился в траву, росшую по обеим сторонам.

Нет. Он не сдвинется с места. Пусть Уран орет, пока голос не сорвет.

Звонок снова залился.

— Кто там? — хрипло спросил с крыльца Сан Саныч. — Валерка, открой, чего сидишь? Упал, что ли?

Сан Саныч протопал мимо, вздернув племянника на ноги, и толкнул калитку:

— Чего не входите, тут не заперто.

И замер. И онемел.

Валерке не было видно, кто там за калиткой.

Может быть, кажется, что никого, как в лодке!

— Сан Саныч! — заорал он в ужасе, и тот медленно обернулся.

Лицо у него было озадаченное.

Посмотрел на племянника невидящими красными глазами, потер лоб, опять повернулся к калитке и растерянно спросил:

— А вы к кому?

И тут Валерка разглядел краешек знакомого линялого плаща.

Ганкин плащ! Это все-таки Ганка!

Валерка рванул к калитке — и замер так же, как Сан Саныч.

Вроде бы да, Ганка. А вроде бы и нет… Она как-то подросла за ночь и теперь была, наверное, чуть выше Валерки. И еще больше похорошела. И чуточку старше выглядела. И вообще была какая-то на себя — вчерашнюю — непохожая!

А может, это Уран напялил на себя ее плащ и превратился в нее, но не совсем, не до конца?..

— Чего вы так смотрите? — спросила Ганка смущенно, трогая короткие черные волосы, пышным, кудрявым облаком окружавшие ее голову.

— А, да ты постриглась! — догадался Валерка. И, словно его стукнули в лоб, вспомнил, откуда Ганка знает его имя. Он же Фане говорил: я, мол, Валерий Черкизов, племянник Сан Саныча.

Во, у страха глаза велики, совсем память отшибло.

— А мне твои косы так нравились… — проговорил он с сожалением.

— Мне тоже, — кивнула Ганка, смущенно косясь на Сан Саныча, который по-прежнему не сводил с нее глаз. — Но я не стриглась, честно, это как-то самой собой сделалось. Я вчера вечером вдруг подумала: что это я хожу как бомжиха? Ну и помыла голову. Потихоньку взяла у Фани шампунь. — Она заговорщически хихикнула. — А волосы раз — и стали короткими.

— Вылезли? — с ужасом предположил Валерка. — Может, в бутылке от шампуня была какая-нибудь серная кислота?

— От серной кислоты она бы облысела до костей черепа, — пробурчал Сан Саныч и, бросив на Ганку испытующий взгляд, пошел в дом.

— Ничего они не вылезли, — сердито сказала Ганка. — Просто намылила я длинные волосы, а когда сполоснула, они уже были короткие. Понятно?

Валерке ничего не было понятно, но он отлично знал, что некоторые девчонки любят плести всякие байки про свою внешность. Например, когда в их класс пришла Ритуля Петухова, все поразились, какие у нее зеленые глаза. Совершенно необыкновенные! Конечно, все пацаны в нее сразу влюбились, а девчонки начали умирать от зависти. Но на другой день у нее вдруг начали болеть и слезиться глаза, она их терла, чуть не плакала, стала у Мадам Жужу, учительницы французского, отпрашиваться домой, а та как ляпнет:

— Петухова, ты просто пойди в туалет, сними линзы и глаза хорошенько промой. Линзы надо обязательно иногда снимать, разве ты не знаешь?

Ох, как хохотали в классе! Ритулю потом чуть ли не целый месяц спрашивали, сегодня у нее линзы или нормальные глаза, которые оказались самые обыкновенными, серыми. А с изумрудными линзами Ритуля просто хотела покрасоваться.

Может, и Ганка нарочно говорит, что не стриглась? Да ладно, пусть что хочет говорит, Валерка так рад, что это она, а не жуткий Уран!

Ну и вообще рад, что она пришла…

— Пошли чай пить, — сказал он весело. — У нас еще пирог вчерашний остался. С вишнями. Баба Катя его испекла метр на метр, никак съесть не можем. Хочешь?

Тут же он спохватился, что как-то неловко получается: вроде он пытается Ганке объедки скормить. Как бы она не обиделась!

Но Ганка не обиделась, а пошла с Валеркой на кухню и с удовольствием ела пирог и пила чай.

Потом пришел Сан Саныч, налил себе кофе и сел в углу. Вид у него был по-прежнему несколько обалделый. Особенно когда он смотрел на Ганку.

— Слушай, а тебе в плаще не жарко? — спросил Валерка.

— Жарко, — кивнула она. — Только мое платье совсем порвалось, а больше носить нечего.

Валерка прикинул, сколько у него осталось денег. Рублей пятьдесят вроде. Можно на пятьдесят рублей купить девчонке платье? Вряд ли…

Однажды Валерка видел ценник от маминого нового платья, и там стояла цифра — четыре с половиной тысячи рублей. А платье было даже без рукавов и без оборочек каких-нибудь, черное, короткое.

Ерунда какая-то. За что деньги выброшены, совершенно непонятно!

Конечно, платья для девчонок должны быть дешевле, но все равно в пятьдесят рублей не уложиться. Тем более что в Городишке единственный промтоварный магазин закрыт и даже заколочен, надо ехать в район, а это значит, и на автобус деньги понадобятся.

Может, у Сан Саныча взаймы попросить?..

— Да это ерунда, — сказала Ганка. — Подумаешь, платье! Я почему-то так быстро расту, Фаня ругается. Скорей бы меня уже кто-нибудь нашел, честное слово! Но знаете, Сан Саныч, я немножко стала что-то вспоминать про себя! Мне кажется, я из Москвы.

* * *

Вчерашний день прошел впустую. Уран засмотрелся в чистые небеса, которые казались особенно прозрачными над тяжелой периной тумана, налегшего на Городишко, реку, остров. Именно за близость к небу он еще больше любил свою работу врачевателя деревьев. Целыми днями осторожно состригал с них сухие и больные ветви, иногда даже оставался ночевать там же, под облаками и звездами. Он любил высоту и воду, он любил деревья, которые сделали зелеными его глаза, раньше такие же светлые, как у матери, но не любил землю.

«Только не в землю, только пусть не зарывают! — смятенно думал иногда. — Под ветром, под солнцем, под звездами — если когда-нибудь я все же умру!»

В свою смерть не очень верилось. Хотя он часто видел гибель природы и мстил за нее как умел.

В тот день Уран, задумавшись, совсем забыл о времени, забыл, что собирался привезти на остров еще одного зеленого зайца. Из страны заоблачных мечтаний его вернул голос, выкрикивавшей слова молитвы, которой начинался и завершался световой день на острове.

Уран слетел с дерева, почему-то сразу решив, что это Маша, даже не дав себе труда задуматься, почему у нее такой странный голос.

Это не могла быть Маша! Просто не могла! Конечно, на острове все зеленые зайцы, маленькие, хорошенькие, пушистые и ласковые, казались Вере и Урану детьми, но это только казалось…

Уран решил, что ошибся. Он так много думал о пропавшей Маше, что вполне мог ошибиться. Да еще встреча с этим мальчишкой, племянником начальника полиции, вскружила голову, показалась такой удачей! Уран давно искал случая подобраться к этому негодяю Черкизову…

Вообще-то Уран старался не трогать браконьеров, прекрасно понимая, что человек должен чем-то питаться, что жить у реки и не кормиться ее дарами невозможно. Лишь бы не ловили икрянку до срока в нерестилищах, лишь бы не теряли головы от жадности! Но начальник полиции беззастенчиво пользовался своей властью, своим положением и дружбой с рыбинспекторами. По ночам ватага этих дружков на катерах рыбнадзора добиралась до нерестилищ и ставила сети. Беременных самок стерляди брали сотнями, потрошили, чуть подсоленную икру немедленно увозили «своим» перекупщикам в Москву, а спустя некоторое время, закоптив, туда же отправляли рыбу.

Черкизов заслужил кару! Но начальника полиции очень трудно было застать одного. Кроме того, даже эти оголтелые, привыкшие к безнаказанности браконьеры не уходили на свой разбойный лов в туман. А туман был Урану необходим!

Мать умела при особой надобности вызывать туман из маленького озерка в самом центре острова. Это было очень трудно, однако озерко ее слушалось. А Уран такого не умел. Ему, чтобы действовать, нужен был именно большой природный туман!

И вот наконец возникла возможность подобраться к Черкизову. Именно в туман. Его племянник появился весьма кстати.

Но Уран упустил свой шанс. Не повезло! Приехали какие-то люди — похоже, большое начальство. Пришлось уносить ноги, пока Валерка не заподозрил неладное.

И Уран был вынужден возвращаться ни с чем…

Когда он добрался до берега, туман уже рассеялся. Река лежала тихая-тихая, как шелковый платок, ни волна не взволнуется! И только под лодкой-самоходкой играла рябь.

Уран всмотрелся в глаза лодки. Открытый был полон тревоги, веко закрытого подергивалось.

Лодка нервничала! Значит, что-то неладное случилось, пока не было Урана.

Эх, жаль, лодка не умела говорить! Все-таки некогда она была рыбой, которую Вера уговорила послужить сыну лодкой, а рыбы, к несчастью, немые.

Уран вошел в лодку и попросил отвезти его домой, на остров. Он был угрюм, чувствовал себя больным. Неудачи вообще плохо на него действовали!

Причалил в другом конце острова, не там, где обычно. Никого не хотел видеть — ни зеленых зайцев, ни даже мать. Пусть уж отведет вечернюю молитву, тогда он появится.

И вдруг Урана точно ударило запоздалым вопросом! Откуда, ОТКУДА девочка могла знать слова островной молитвы? Ее не слышал ни один человек, кроме Урана и самой Веры. Молитва была предназначена для деревьев, травы и цветов, неба, солнца, земли и воды. Для острова и его обитателей, зеленых зайцев.

Откуда ее знала неизвестная девочка?

Уран снова и снова убеждал себя, что Маши нет в живых. Она утонула! Он сам видел, как разошлось в воде зеленое тельце! И помнил, как в ярости набросился на осину, которая нарочно — мать в этом не сомневалась! — уронила Машу в реку.

Они с матерью редко рубили деревья, даже уже совсем старые, сгнившие норовили вылечить, спасти, — но молодую, крепкую, высокую осину Уран изрубил с наслаждением. И сжег, и пепел по ветру развеял! Это была справедливая кара за предательство!

Да, Маша погибла, утонула, сомнений нет.

И все же…

Уран решил с самого раннего утра начать поиски этой девочки. Просто чтобы убедиться, что это не Маша. Он умел повелевать людьми, когда начинал говорить с ними голосом самого дорогого для них человека, самого любимого или того, о ком они беспокоятся, кого ждут… они повиновались беспрекословно!

Уран и сам не понимал, откуда узнает, каким голосом надо говорить, как это у него получается. Ну, в нем и в матери было полным-полно того, что необъяснимо! Но он никогда не ошибался.

Не ошибется и когда найдет эту девочку.

Но где ее искать?! Народу в Городишке немного, но уж десятка три разнокалиберных девчонок наберется.

Придется поговорить с каждой. Уран надеялся, что легко узнает ее по голосу.

Он почти не спал, к матери так и не пришел, и, едва забрезжило, отправился в обратный путь. И только причалив к берегу около Городишка, сообразил, какую глупость спорол, так поспешив. Ведь еще все спят! Часа три до того, как оживут улицы!

Урана и самого клонило в сон, но в лодке спать было мокро, неудобно.

Прошел немного по берегу и забрался в старый, заброшенный дебаркадер [4], стоявший посреди обмелевшего галечного пляжа. Когда-то дебаркадер занесло сюда большой водой, потом она схлынула, но ни у кого не было охоты волочь обратно неуклюжее, тяжелое, никому не нужное сооружение.

Уран забрался в одну из кают, где еще сохранился облезлый кожаный диванчик, лег и немедленно заснул, да так крепко, что солнце уже стояло высоко, когда он проснулся и выбрался наружу. Спрыгнул с борта дебаркадера на гальку — и вдруг какой-то плакат привлек его внимание.

Это было изображение девочки лет восьми — с черными косами, черноглазой, круглолицей, немножко испуганной. Сверху значилась надпись: «Разыскиваются те, кто знает эту девочку».

Уран внимательно всматривался в ее лицо. Эти необыкновенные черные глаза, эти будто нарисованные тонкой кисточкой брови, эти нарядные, словно кукольные ресницы…

Похоже, плакат висел здесь не меньше десяти дней, обтрепался, выгорел, поблек. Как же Уран его раньше не видел?!

Ну, впрочем, он никогда не ходил мимо дебаркадера, вот и не видел. А в городе не обращал внимания на людскую суету, на их плакаты, объявления…

Может быть, конечно, он ошибается. И это просто случайное сходство. Но все же эту девочку надо найти.

Где?

Огляделся, словно надеясь, что девочка вдруг появится на пляже. Но вокруг было пусто.

Может быть, спросить в придорожном кафе?..

Уран направился туда. Но через два шага вернулся и осторожно, оборвав уголки, снял плакат со стенки дебаркадера. И снова пошел к кафе.

Толстая тетка с сильно накрашенными глазами, в каком-то невообразимо пестром платье стояла на пороге и скучным голосом звала, видимо, какую-то сбежавшую животину, кошку или, там, козу:

— Ганка! Ганка! Иди сюда, поганка! Куда запропастилась?!

— Извините, пожалуйста… — окликнул Уран.

Она смерила его пустым взглядом и, словно не слыша, продолжала орать:

— Ганка! Ганка! Посуду немытую бросила, дура! Не дам пожрать, с голоду подохнешь! Куда ты делась, зараза? А ну, иди сюда!

Уран насторожился. Ни кошка, ни коза не смогли бы мыть посуду. Ганка — это человек. Девочка.

— Скажите, вы не ее зовете? — показал он плакат.

— Кого ж еще? — буркнула женщина. — Ее, утопленницу беспамятную!

Утопленницу!

В горле пересохло.

— Вы ее что, из реки вытащили? — спросил осторожно.

— А тебе что? — буркнула женщина и повернулась, собираясь уходить.

Кажется, она не собирается ничего рассказывать. Ну что ж…

Уран всмотрелся в нее внимательней, пытаясь понять, как ее зовут и каким голосом нужно с ней говорить. Успел узнать, что ее зовут Фаня, а про голос узнатьне успел, потому что Фаня вдруг повернулась и с надеждой воззрилась на него:

— А может, ты ее родня? Может, заберешь с собой? А то она, дармоедка, растет как на дрожжах. Когда я ее из воды выловила, была на вид лет восьми. А за две недели вымахала — ну прямо невеста!

— Ее в самом деле Ганкой зовут? — спросил Уран.

— Да не, — махнула Фаня рукой. — Это я придумала. Она же своего имени не помнила! Ну и повелось: поганка — Ганка. А сегодня заявляет: я вспомнила, что меня Машей зовут! Я из Москвы! И нос задрала, и волосы постригла! Ну как же, если из Москвы!

Уран бросил взгляд на плакат. У девочки были две косички и кудряшки на лбу.

Он представил, как будет выглядеть это лицо, окруженное стрижеными волосами, — и его затрясло.

Маша… Из Москвы!

— Она что-нибудь еще про себя вспомнила? — спросил осторожно.

— Нет. Может, когда и вспомнит, а пока — нет!

— А вы не знаете, куда она пошла?

— Знала бы, чего бы я тут горло драла, звала ее? — буркнула Фаня. — С утра куда-то уперлась, дармоедка! Как бы не потащилась к этому мальчишке, который вчера тут был, как его… Валерка, что ли, Сан Саныча Черкизова племянник. Знаешь Сан Саныча?

Уран с трудом кивнул. У него даже в ушах зашумело, даже голова закружилась от ненависти к этому мальчишке, который вчера так легко его провел!

— Спасибо, — выговорил невнятно. — Я… пошел. До свидания.

— Ты это, если Ганку увидишь, скажи, что тут посуду мыть надо, некогда с кавалерами разгуливать! А может, ты приехал за ней? Забрать ее хочешь? — с надеждой спросила Фаня.

— Да, — выдохнул Уран. — Я хочу ее забрать.

— Тогда мне нужно издержки возместить! — обрадовалась Фаня. — Материальные и эти… моральные!

— Ладно, — сказал Уран. — Мы вам все возместим!

И бросился бегом в Городишко.

— А когда, когда возместите-то?! — надсаживалась вслед Фаня, но Уран не обернулся.

* * *

У Валерки оборвалось сердце. Раньше он в это выражение не верил, не понимал, как это может быть, но сейчас совершенно явно ощутил, что сердце только что билось в груди, а потом там сделалась какая-то пустота.

Ганка вспомнила, что она из Москвы! И если туда отправят сведения о ней, то родители, которые, конечно, ее ищут, за ней приедут! И заберут!

И Валерка никогда ее больше не увидит…

Лучше бы она ничего не вспоминала!

Ему стало стыдно, что он такой эгоист, но сердце ныло и ныло. Тоска взяла. Ганка уедет в Москву, и…

Но, может, она не слишком быстро остальное вспомнит? И, может, у нее никого нет? Никакой родни? И тогда Валерка уговорит маму, чтобы Ганку забрали в Нижний. И она сможет жить у них дома. И ее запишут в четырнадцатую школу, в Валеркин класс, в шестой «Б», нет — теперь уже в седьмой. И он попросит Зойку Семенову сесть на другую парту, а Ганка будет сидеть рядом с ним. Нет, пусть Зойка и Ганка вместе сидят, а Валерка на другую парту пересядет. Потому что, если она сядет вместе с ним, он же не сможет на нее смотреть! Неудобно же сидеть целыми уроками, уставившись на свою соседку!

Хотя он готов смотреть на нее всегда. Вообще всегда!

Всю жизнь.

— Из Москвы? — оторвал его от мечтаний настороженный голос Сан Саныча. — А что еще вспомнила? Улицу, дом?

— Дом помню, но улицу — нет. Дом трехэтажный, вокруг сад, там много цветов… и он не совсем в Москве, а как бы поодаль… на каком-то шоссе, я название забыла, там много таких красивых домов с садами… — говорила Ганка, напряженно уставившись в стену, словно видела там эти дома и сады.

— И еще помню каких-то детей. Колю и Галю, — добавила она. — Может, это мои брат и сестра?

— Лучше б ты имя и фамилию свои вспомнила, — буркнул Сан Саныч.

— Да имя-то я вспомнила, — радостно сообщила Ганка. — Фамилию — нет, а имя — да! Меня Маша зовут.

«Маша! Уран был прав!»

Валеркино сердце, вернувшееся было на место, опять оборвалось.

Сан Саныч чуть со стула не упал:

— Маша?!

— Ну да, — кивнула она. — А Ганкой меня Феня назвала. Это такое сокращение от слова «поганка».

Сан Саныч, кажется, хотел что-то спросить, но тут зазвенел его мобильник, забытый в соседней комнате, и он вышел.

— Слушай, — уныло спросил Валерка, — а откуда твое имя Уран знает?

— А кто такой Уран? — удивилась Ганка, то есть Маша.

И пора к этому привыкнуть… Хотя имя «Ганка» ему нравилось в сто раз больше! Или в тысячу. Ганна… Как в «Майской ночи»! И он решил продолжать называть ее Ганкой.

— Как кто такой Уран? — пожал плечами Валерка. — Да ты вчера от него убежала, помнишь?

— Это помню, — кивнула Ганка. — Я его голос услышала — и чуть с ума не сошла от ужаса. Я его страшно боюсь. Так же, как Веру…

Ее затрясло, в глазах появилось загнанное выражение.

— Где ты ее видела, эту Веру? — осторожно спросил Валерка.

— Не помню, — ответила Ганка с привычным вздохом. — Вроде бы там было много деревьев, и все шумели на разные голоса. Они Вере жаловались, она их лечила, успокаивала, смеялась…

Ганка говорила, неподвижно уставившись в стену, будто читала что-то, там написанное.

Отчетливо видное ей, но совершенно непонятное Валерке!

— Мы должны были молиться. Нас там примерно с десяток было. Когда меня привезли, все обрадовались, что вот новенькая, а я плакала. Они удивлялись, что я плачу, они говорили: «Нам тут хорошо! Только сны страшные снятся, а так — хорошо!» А мне сны не снились. Мне только ночью и было спокойно. А днем страшно… Как молитва начнется, я плакала, прямо не могла. Вера на меня так поглядывала… страшно!

«Это секта! — подумал Валерка. — Ее заманили в секту. А Вера, конечно, эту секту возглавляет. Они какие-то солнцепоклонники, раз кричат про пресветлое солнце. А тех, кто к ним попадает, они одурманивают, чтобы ничего не помнили».

— А как ты оттуда сбежала? — спросил осторожно.

— Мне осина помогла, — сказала Ганка медленно, все так же глядя в стену. — Мы молиться залезали на деревья…

«Точно, секта!» — чуть не подпрыгнул Валерка.

— Деревья Веру слушались беспрекословно, все делали, что она прикажет, — снова заговорила Ганка, и Валерка воззрился на нее изумленно.

Да уж, изумишься тут! Деревья слушались беспрекословно! Да разве они живые?!

— А осина ее не любила, — продолжала Ганка. — Не знаю почему, но мне так казалось. Вера ее тоже не любила. Все приговаривала: «Будешь вредничать, отдам под топор!»

Валерка все понял.

«Она сошла с ума. Ее там свели с ума! Ее надо лечить!»

— И вот в тот день… — сказала Ганка, но тут дверь открылась, и появился Сан Саныч, очень бледный и совершенно трезвый, уже в форме, с кобурой на поясе.

— Мне надо ехать, — буркнул он. — От тех по-прежнему нет известий, там все их начальство уже с ума сходит. Приказано поехать на остров.

— На остров… — повторила Ганка, словно эхо.

— Надо посмотреть, что там и как, — продолжал Сан Саныч. — Да я бы и сам поехал. Чувствую себя дезертиром. Как это я вчера так оплошал… Был бы с ними, ничего бы не случилось.

— Да, может, еще и теперь ничего не случилось, — заикнулся Валерка.

— Случилось, случилось, — мрачно пробубнил Сан Саныч. — Я чувствую. Короче, я еду.

— Я тоже! — заявил Валерка.

Сан Саныч посмотрел на него как на ненормального.

— Еду! — решительным петушиным голоском выкрикнул Валерка. — Там же все секретно… и ты никого позвать не можешь, я знаю, ты никому ничего не должен рассказывать. Но как одному ехать?! Я буду ждать тебя в лодке. А вдруг и ты… вдруг и с тобой что-то случится… и знать никто ничего не будет!

Сан Саныч смотрел в сомнении.

— Я с вами пойду, — вдруг сказала Ганка.

— Обозом двинем? — рявкнул Сан Саныч. — Спятили оба?!

— Я вас могу по острову провести, — Ганка и бровью не повела. — Я остров помню! Я там все знаю!

— Убиццо… — простонал Сан Саныч. — А как тебя вообще туда занесло?! Зачем?!

— Этого не знаю, — покачала Ганка головой. — Зато знаю, как убежала. Меня осина сбросила в воду. Я плыла, а Вера кричала: «Что ты надела, проклятущая?! Отдам тебя Урану под топор!»

— Урану?! — хором спросили Валерка и Сан Саныч.

Ганка замерла, водя глазами с одного на другого, потом закричала:

— Да! Урану! Я его не помню, но голос его помню и помню, что всегда боялась и ненавидела его!

Она вскочила, схватила Валерку за руку. Он тоже поднялся — и с неудовольствием обнаружил, что Ганка чуть выше его. А вчера была одного с ним роста.

Вот невезуха… Она, наверное, вымахает под метр восемьдесят пять, будто какая-нибудь модель, а у него наследственность плохая: родители оба маленькие. Правда, Сан Саныч довольно высокий… может, Валерка в него пойдет?

— Уран, — задумчиво повторил «довольно высокий» Сан Саныч. — Остров… Все же не пойму — остров последний месяц все время просвечивали со спутника, и никого, кроме этих Беловых, там не было. Почему не видели других людей?!

— А мы там были не людьми, — выдохнула Ганка и заплакала.

* * *

Насилу отбились от летучей нечисти! Бета, правда, раз не выдержал, полоснул лазерным лучом. Но только листья на ближайших деревьях съежились, а завесу мошкары этот луч пронзил словно игла: она раздвинулась было, да тут же сомкнулась вновь.

Пришлось лезть в воду, скидывая на ходу одежду.

Мошкара еще пометалась грозно, а потом вся разом полетела в лес. Тучи ее какое-то время еще метались меж стволов, падали оземь, взвивались к вершинам, и чудилось, лес клокочет возмущенно.

Страшно было выбираться на берег, но не рыбы же, не ихтиандры — век в воде сидеть!

— Что это ее разобрало? — стучал зубами, одеваясь, Гамма.

— Ты о ком? — спросил Альфа.

— Да об этой, о Вере Беловой, — ответил Гамма.

И осекся.

Вера?!. Но ведь именно это слово или имя слышали они нынче утром, когда вдруг грянул неземной хор! Неужто никто не обратил на это внимания? И Гамма зачастил:

— Как же вы не заметили, что это она все устроила! Она разгневалась, когда мы сказали, что с ее сыном хотим поговорить, а главное — об экспертизе голоса! Разгневалась — и наслала на нас эту жуткую мошкару! Да еще спасибо, что не змей каких-нибудь!

Бета, хмыкнув, отвел глаза, Альфа же, наоборот, тяжело поглядел на Гамму.

Конечно, он скорее откусил бы себе язык, чем признался подчиненным… но, как ни странно, ему тоже почудилось, будто мошкара набросилась на них по злой воле той женщины.

Дико, глупо — да, но… Черт знает что лезет в голову на этом острове!

Ладно, дело не ждет. Во-первых, нужно обойти остров по периметру. Может, какой след пропавших и отыщется. Во-вторых, найти жилье этой женщины. И попробовать договориться.

Спустя час, усталые, разочарованные пустыми поисками, они набрели на озерцо, лежащее среди поляны. Озерцо напоминало живой, дышащий овал. Всем хотелось напиться, но Альфа знаком приказал открыть свои термосы и пить свою воду. Что-то в этом озере было… не то!

Донимала охота бросить туда камень, но Альфа почему-то не решался. Казалось бы, нет ничего особенного в том, чтобы в воду камень бросить, но там была явно не вода. Словно дым какой-то наполнял озерко! И совершенно непонятно было, глубокое оно или мелкое.

Наконец осмелился. Велел своим залечь за деревьями, а сам швырнул камешек (небольшой, деликатный, как осторожный стук в дверь) чуть не в середину — и плюхнулся в траву, закрывая руками голову.

Ждал взрыва какого-нибудь, но ничего не произошло. Стояла прежняя, пронизанная трелями ветра и птиц тишина.

Альфа посмотрел на озерко. В самом деле, ничего страшного не случилось. Ну, легкая белесая дымка чуть выше поднялась. А так — ничего.

Ну и хорошо. Лучше уйти отсюда поскорей.

И они снова пустились в путь.

Остров оказался больше, чем можно было судить по снимкам, сделанным со спутника. Но вскоре Альфа отгадал загадку: они шли по тропе, а та отнюдь не была прямой и торной дорогой. Тропа все время петляла, выписывала какие-то завитки и кренделя, оттого одни и те же места попадались им по нескольку раз.

Можно было подумать, что тропа нарочно сбивает их с пути.

Но Альфа предпочитал так не думать. Этак ведь вообще невесть до чего додуматься можно!

Они шли, шли… Потом Альфе надоело слушаться тропы, и он сошел в траву.

Трава немедленно начала спутывать ноги. Тоже как нарочно!

Пришлось вернуться на тропу и снова подчиниться ее прихотливым извивам.

Остановились передохнуть и перекусить. Солнце стояло уже высоко.

Альфа попытался позвонить Черкизову — связи не было. С Москвой тоже не удалось соединиться. Значок Сети на дисплее мобильника то маячил, то исчезал.

— Черкизов говорил, что у этих Беловых даже мобильников нет, — напомнил Бета. — Понятно почему.

— Да, неудачно… — проворчал Альфа.

— Слушайте, товарищи, — вдруг сказал Гамма. — А вам не кажется, что мы здесь уже проходили?

Осмотрелись. Слева за деревьями виднелась река. Справа сквозило что-то белесо-зеленоватое.

Да ведь там, за деревьями, та же самая поляна с туманным озером, сообразил Альфа.

Приплыли!

— Я устал, — сердито сказал Гамма и плюхнулся в траву. Но тут же подскочил, оглянулся.

— На муравейник угодил, что ли? — усмехнулся Альфа. — Смотреть надо, куда сади…

И осекся. И так же, как Гамма, уставился на земляной холмик, еще не поросший травой.

Это не был муравейник — это был холм, насыпанный руками человека. И он здорово напоминал могилу.

— Нашли? — хрипло спросил Бета. — Неужели нашли?

— Что-то мы точно нашли, — согласился Альфа. — Вопрос, что именно.

— Нет, ну не могут они быть там зарыты! — вскричал Гамма. — Со спутника же на полтора метра вглубь остров просветили!

— Но что-то тут определенно зарыто, — пробормотал Альфа и отстегнул с пояса саперную лопатку в чехле.

Один взмах, другой…

Оказалось, яма была заложена кусками дерна, перевернутого травой вниз. Его быстро расшвыряли и тупо уставились на синий шелковый халат, небрежно скомканный и испачканный землей. Под халатом лежала женская трикотажная серая пижама. От нее исходил неприятный запах земляной сырости. Какая-то рыжая многоножка вылезла из складок и чесанула невесть куда, но Гамма успел припечатать ее каблуком.

Но это было только начало. Когда вынимали ту одежду, которая лежала под пижамой и халатом, оттуда так и полезли отвратительные насекомые. И черви, и многоножки, и какие-то белесые склизни, и даже бледные круглые слепые пауки, похожие на нарывы, готовые вот-вот лопнуть.

Все трое приехавших на остров многое повидали в жизни, но сейчас омерзение взяло всех неодолимое, до рвотных спазмов в горле! Больше всего Альфе хотелось выжечь всю эту гадость лазерным лучом, но тогда сгорела бы и одежда, а это было не просто полусгнившее тряпье — это были вещественные доказательства. Одежда тех самых людей, которых они искали!

Альфа наизусть знал описания всех вещей, в которых были пропавшие, от синего халата Марии Серегиной до адидасовских штанов Павла Привалова. И все это теперь лежало перед ними, сваленное в яму в разное время и находившееся, как говорят судмедэксперты о трупах, «в разной стадии разложения». Штаны Привалова, к примеру, сплошь заплесневели, а вещи Серегиной просто отсырели. Ну да, она же пропала еще не столь давно…

Альфа занес на электронную карту координаты находки и попытался выйти в Интернет. Но ни сообщение по почте, ни эсэмэс отправить не удавалось, хоть тресни!

— Что ж, — сказал Альфа, — решающее доказательство налицо. А трупы, скорее всего, спрятаны где-нибудь в подводной яме, на такой глубине, что ее не просветишь.

— Но зачем было раздевать похищенных? — растерянно спросил Бета.

— Но зачем было их вообще похищать? — усмехнулся Альфа. — Ни требований о выкупе, ни заявлений каких-то не поступало. Видимо, мы имеем дело с маньяками, а мотивацию их поступков понять сложно. Это уже работа психиатров и следователей. Мы свое сделали — нашли доказательства причастности к преступлению.

Они сфотографировали находку на все три камеры: если с одной что-то случится, другие останутся. Вещи Серегиной сложили в пластиковый пакет, подробно засняв процесс выемки их из ямы. Если Беловы каким-то образом успеют подсуетиться и перепрячут остальные вещдоки, пакет и видео останутся.

Но у Беловых шансов отвертеться уже не было, это отлично понимали все. Первым делом решили арестовать женщину, потом взяться за сына.

Теперь, когда в руках оказались реальные доказательства преступления, чудеса и мо́роки острова перестали действовать на всех троих, наваждение и смутный страх исчезли.

Заложив яму так, как было раньше, тронулись в путь. Шли по траве, чтобы опять не путаться с тропкой, а чтобы трава не мешала, выжигали ее лазером впереди.

Трава покорно никла, идти стало веселей.

— Туман ложится, что ли? — сказал вдруг Гамма, идущий последним.

Огляделись. В самом деле — позади тянулись белесые нити. Похоже на паутинки, какие летают в разгар бабьего лета, но сейчас стоял июль, это раз, а во-вторых, нити были мохнатые и в самом деле напоминали клочья тумана.

— Еще не хватало, — проворчал Альфа. — Если ляжет такой, как вчера, не оберемся хлопот. Надо поторопиться.

Поторопились. И вот наконец-то впереди открылась поляна, огород-сад за плетнем и — убогонькая бревенчатая избушка.

Постояли, приглядываясь. Вершины деревьев задыхались от солнца и грохота ветра, а внизу было сыро и тихо. Только заплетал свои мохнатые кружева туман.

— Оружие приготовить, — негромко скомандовал Альфа, хотя все и так держали его наготове.

И вдруг из-за кустов выскочило что-то, метнулось через тропу!

Ударила молния — Бета опустил руку с оружием.

Гамма выругался севшим голосом.

Зверек, которого влет, с быстротой и меткостью робота, сбил Бета, очень напоминал зайца — только не серого, не белого даже, а зеленого цвета!

Зеленого — как трава, как листья, как самый воздух здесь, как все это дикое, непостижимое лесное празднество…

Альфа содрогнулся, словно и его прострелило. Что-то накатилось, какая-то тоска ядовитая… Но он взял себя в руки, потому что рядом с избушкой показалась статная женская фигура.

Она! Опять она!

* * *

Ганка все плакала и плакала. И ничего, никакого слова от нее нельзя было добиться. Замучишься успокаивать!

Но, честно говоря, Валерка вовсе не замучился. Ему было приятно бормотать снова и снова:

— Ну что ты? Не надо!

Ужасно хотелось вытереть ей слезы, но, во-первых, не было платка, а во-вторых, Сан Саныч как-то странно смотрел.

Говорят, мужчин должны раздражать женские слезы. Но Валерку Ганкины слезы ничуть не раздражали. А Сан Саныча, наверное, да — то-то он с Валерки глаз не спускал, и рот у него подергивался.

Посмеяться, что ли, хотел?

— Слышь, племянник, — сказал наконец, — сходи-ка в мой кабинет, там такая голубая папка лежит на столе, принеси, пожа…

И не договорил: у калитки зазвенел звонок. А потом раздался веселый голос Альфы:

— Открывай, Сан Саныч. Открывай скорей!

— О господи! — Начальник полиции от радости едва не выронил кружку. — Ну, слава те! А я уж чуть не поседел! Валерка, сбегай открой!

— Сан Саныч! — надсаживался Альфа. — Давай открывай, чего ты там расселся!

— Ну, видать, успешно съездили ребята, — усмехнулся Сан Саныч. — Ишь, развеселились! Вчера слова при них лишнего нельзя было сказать, а сегодня только что не песни поют.

Ганка вдруг перестала плакать, слезы мигом высохли. Испуганно уставилась на Валерку:

— Я уже этот голос слышала!

— Конечно слышала, — кивнул Сан Саныч, — ты ж вчера этому товарищу к нам дорогу показывала.

— Нет, — прошептала Ганка. — Я раньше слышала! Валерка, не ходи туда!

Да его и самого ноги не несли. Слишком хорошо помнил, как вчера в тумане Уран смешным мальчишеским голосишком орал: «Сан Саныч, ну иди сюда!»

«Сегодня тумана нет», — напомнил себя Валерка. Но менее страшно не стало.

— Сан Саныч, ты Альфе позвони, — сказал он. — Только не высовывайся. А я со второго этажа тихонько послушаю, звенит у калитки мобильник или нет. И посмотрю, кто там.

— Только осторожней! — пискнула Ганка.

— Да что за игры? — вспыхнул было Сан Саныч, но всмотрелся в Валеркино лицо, пожал плечами, вынул из кармана мобильник и кивнул: — Считаю до двадцати, потом набираю. Сам не знаю, чего это я вас слушаюсь!

Валерка взлетел по лестнице. На пороге комнаты плюхнулся на коленки и на четвереньках пробежал под окно.

Звонков слышно не было.

Валерка спрятался за портьеру и под прикрытием цветочного горшка чуть-чуть приподнялся над подоконником.

Отсюда было отлично видно всякого, кто стоял бы за калиткой.

Если бы там кто-нибудь стоял…

Но за калиткой никого не было.

«Вот! — потрясенно подумал Валерка. — Вот так же он Серегину в лодку заманивал! Неужели это все же Уран? Неужели он умеет становиться невидимым?!»

Если Уран и умел это делать, то сейчас он своим умением не воспользовался. Через минуту Валерка его обнаружил. Уран сидел на корочках за кустом и продолжал кричать голосом Альфы.

Валерка снова добежал на четвереньках до лестницы и скатился по ней.

Ганка при виде его просияла.

Сан Саныч задумчиво покачал телефоном:

— Абонент недоступен. А ты что-нибудь увидел?

— Там Уран! — выпалил Валерка.

Ганка приоткрыла рот, но не издала ни звука.

— Ты что, видел его?! — недоверчиво спросил Сан Саныч.

— За кустом прячется, — кивнул Валерка.

— Так, — сказал Сан Саныч. — Не нравятся мне эти игры. Все же придется ехать на остров. Только этого чревовещателя надо отсюда спровадить. Интересно бы знать, почему он голосом Альфы заверещал? Неужели парни попались? Или тут что посложней? Серегину-то он голосом ее мужа покойного заманивал… По-хорошему, арестовать бы его. Но ведь доказательств никаких! Все материалы у парней! Нет, довольно будет пока от него отделаться. Он уйдет на работу, на дерево залезет, а мы — на остров поскорей!

Он говорил будто сам с собой. Потом встряхнулся:

— Позвоню-ка я бабе Кате… Пускай службу вспомнит.

— А где она служила? — удивился Валерка. — В армии, что ли?

— В какой армии? Да она же вдова бывшего начальника милиции в Городишке! — сообщил Сан Саныч. — В свое время в курсе всех дел была. Сколько раз на задержания с нами ездила. Небось еще не все хитрости забыла.

И он снова взялся за телефон.

* * *

Окна второго этажа были открыты, первого — закрыты. К калитке никто не шел.

Уран чувствовал, что сейчас Черкизов больше всего озабочен пропажей того человека, голосом которого он и начал его звать. Он звал снова и снова… Однако никто не отзывался.

Наверное, начальник полиции куда-то ушел. И племянник тоже. А Маша? Застала их? Или нет?

Где ее теперь искать? А найти надо, и чем скорей, тем лучше!

— Эй, чего ты разоряешься тут?! — раздался зычный женский голос, и из соседней калитки выглянула дородная тетка с румяными щеками и седой косой, уложенной вокруг головы короной. — Орет и орет!

Тетка была сердитая, но Уран при виде ее невольно улыбнулся: мать иногда так же причесывалась. Ему это очень нравилось. Когда был маленький, нарочно просил: «Мама, причешись как королева!»

Она и была королевой — королевой острова, деревьев, неба, травы… зеленых зайцев! Она была королевой измученного людьми мира и пыталась его защитить. А Уран помогал ей как мог.

Они воевали вдвоем против всех людей.

— Кого ждешь? — продолжала сердитая тетка. — Сан Саныча, что ли? Да он примерно час назад уехал. В Нижний.

— В Нижний? — изумился Уран. — Ничего себе! А Валерка?

— И Валерка с ним, — кивнула тетка. — И еще девчонка… ну, эта, которая у Фани в кафе жила. Вроде бы она что-то там про себя вспомнила, найденка эта. Поэтому Сан Саныч ее быстренько в машину — и в Нижний. Чтобы в Москву отправить. Чего-то она много про себя навспоминала! Вот они и уехали. Так что хорош орать, понял? Всех кур мне распугал! Уходи, а то милицию вызову! То есть эту, полицию!

Уран кивнул, медленно повернулся и побрел по улице.

Он был потрясен.

Все рушилось. Все рушилось!

Что делать?! Поймать машину и тоже ехать в Нижний? Но если они уехали час назад, их уже не догнать. Да и где их искать в огромном городе?

Получается, к Маше постепенно возвращается память… Тогда надо ожидать нашествия людей на остров.

На работу он сегодня не пойдет. Нужно вернуться. И как можно скорей!

Если что — матери будет трудно одной. О, конечно, она может справиться с чем угодно, а все же помощь не помешает!

Ему не хотелось уходить. Хотелось еще подождать, выяснить…

Хотя что выяснять? Соседка же ясно сказала, что все трое уехали. И в самом деле — еще вызовет милицию.

Само собой, Уран ничего и никого не боялся, но сейчас связываться с людьми по таким пустякам не хотелось.

Он споткнулся. Неправда, что он ничего и никого не боялся! Сейчас он боялся Маши. Этой маленькой девочки он боялся как неодолимой, грозной силы, которая может нахлынуть — и разрушить все, весь их с матерью чудесный, живой мир!

И еще что-то его мучило, как будто что-то забыл и не мог вспомнить… Что-то было не так — но что?!

Наконец Уран остановил попутную машину и попросил отвезти к реке. К счастью, это было близко, минут десять езды.

Выходя, сунул водителю, не глядя, какую-то красную бумажку — он вообще все время забывал, что деньги нужно считать. У водителя сделалось испуганное лицо, он торопливо спрятал деньги, словно не получил их за работу, а украл.

Впрочем, Уран немедленно о нем забыл и бегом бросился через пустой галечный берег к пристани, где глазастая лодка, издалека почуяв его нетерпение, приплясывала на волнах.

Уран был уже почти около острова, когда догадка прилетела невесть откуда, будто случайная пуля, и ударила прямо в лоб.

Он понял, что его мучило, что, казалось, идет не так, о чем он забыл!

Он забыл о главном: о том, что узнать, каким голосом нужно говорить с тем или иным человеком, можно, лишь только находясь поблизости от этого человека. Если бы Сан Саныч вместе с детьми уехал час назад, он был бы уже далеко, и Уран не почувствовал бы его. Не знал бы, каким голосом его звать!

Соседка обманула: Черкизов находился дома. И Валерка был там же, и, наверное, Маша!

«Может, вернуться?» — подумал Уран.

Нет. Если они не высунули носа из дому на его зов, если прислали лживую соседку, получается, Черкизов уже все понял. Все или очень многое. И готовится к наступлению.

Значит, Уран и Вера должны готовиться к обороне.

Ну что ж…

— Давай скорей, — скомандовал Уран лодке.

Впрочем, она и сама все понимала, ее не нужно было подгонять.

* * *

Да, баба Катя оказалась на высоте! Снова поднявшись на второй этаж, Валерка из-за цветка все слышал, а потом увидел, как Уран ушел восвояси.

На работу пошел, наверное. День в разгаре! Залезет на какой-нибудь высоченный тополь и будет там сидеть, а они тем временем сгоняют на остров и все выяснят про пропавших «секретных товарищей».

У него было великолепное настроение. Все на свете казалось возможным!

Валерка радостно помчался к лестнице, как вдруг увидел на столе ту самую голубую папку, которую дядька просил принести. Сдернул ее со стола; папка оказалась скользкая, пластиковая, выскользнула из рук, упала — и листки рассыпались по полу.

Пришлось Валерке поползать за ними. Ну и глянуть одним глазком, конечно! Это были фотографии, описания и краткие сведения обо всех пропавших. О тех, искать которых отправились Альфа, Бета, Гамма.

Он старался складывать листки как можно аккуратней, но получалось плохо. К тому же Валерка спешил: небось Сан Саныч догадался, что племянник в секретную папку нос сунул, как та любопытная Варвара! А он ни слова не прочитал, между прочим, только на фотографии смотрел!

Наконец осталось собрать последние листки, которые, как нарочно, улетели под диван.

Валерка распростерся на полу, вытянул руку как можно дальше, ногтями подцепил листки и потащил к себе. И вот они уже перед самым его лицом.

И Валерка в них невольно посмотрел.

…Потом он лежал и лежал. Больше ничего не мог — только лежать на полу.

Наконец Сан Саныч нетерпеливо крикнул снизу:

— Ты там живой, Валерка?

Тогда он завозился, поднялся, собрал листки и спустился.

Отдал папку Сан Санычу и наткнулся на его сочувственный взгляд.

И понял, что дядька нарочно его за этой папкой отправил. Как знал, что племянник окажется той самой любопытной Варварой, которой на базаре нос оторвали.

Честное слово, Валерка с удовольствием поменялся бы с ней местами!

Нос оторвали! Подумаешь, нос!

Ганка — то есть Маша! — поглядывала на них обоих с беспокойством, но молчала. Наверное, чувствовала: что-то случилось. Спасибо, не спрашивала, что именно.

Потому что никто не смог бы объяснить…

— Ну, я должен ехать, — сказал наконец Сан Саныч. — Сюда пришлю бабу Катю. И позвоню в отделение, чтобы пришел кто-нибудь к вам.

— Я тоже еду, — решительно заявил Валерка.

Сан Саныч посмотрел понимающе и кивнул.

— И я еду! — вскочила Ганка. — Я не буду мешать!

— Нечего тебе там делать, — буркнул было Сан Саныч, но Валерка примирительно сказал:

— Пусть едет! Она не будет мешать!

Он отлично знал, что в лодку Ганка не сядет. У нее же водобоязнь! Наверное, сама про это забыла, вот и просится с ними.

Но объяснять ничего не стал, потому что это значило бы напомнить Ганке о ее собственных словах, то есть заговорить с ней, а говорить с ней Валерка пока не мог. Поэтому он просто повторил, глядя на дядьку:

— Пусть едет.

Сан Саныч удивился, но спорить больше не стал.

Заперли дом, Сан Саныч что-то сказал бабе Кате, которая стояла у своей калитки. Она внимательно выслушала, нахмурилась, кивнула…

Погрузились в дядькин джип.

Валерка сел впереди, рядом с Сан Санычем. И подумал, что еще полчаса назад отдал бы все на свете, чтобы сесть рядом с Ганкой на заднем сиденье и как бы нечаянно взять ее за руку. А теперь…

Неужели Сан Саныч и правда нарочно послал его за голубой папкой, потому что уже и сам обо всем догадался? Но как это может быть?!

А впрочем, во всей этой истории уже полным-полно такого, чего быть не может.

Не может, но оно есть…

«А вдруг это ничего не значит?» — робким, тоненьким голоском спросил Валеркина надежда.

Но он ей ничего не ответил. Просто не знал, что отвечать.

Подъехали к большой пристани, где держали свои лодки и катера все серьезные местные и приезжие рыбаки. Тут была охрана и отдельный сарай для моторов и весел.

И сразу выяснилось, что Валерка оказался прав. Ганка спокойно шла по берегу, но, как только понадобилось забраться в лодку, девочку затрясло, она побледнела, отбежала в сторону, и ее вырвало.

— Не могу, — прошептала чуть слышно. — Не могу! Я вас там подожду! — И махнула в сторону заброшенного дебаркадера, лежащего между новым и старым причалами.

— Значит, так, — сказал Сан Саныч. — У тебя часы есть?

Ганка слабо усмехнулась:

— Откуда?

— Ладно, — кивнул Сан Саныч. — Валерка, отдай ей свои часы. Давай-давай, она их тебе потом вернет.

Ганка радостно смотрела на часы. И Валерка подумал, что еще недавно был бы счастлив оттого, что она надевает его часы.

А теперь…

— Ты сиди в дебаркадере, — велел Сан Саныч Ганке. — И следи за временем. Если ровно через два часа нас не будет, беги к бабе Кате. Я ей на всякий случай дал подробные инструкции. Будем надеяться, что этого не понадобится, но всегда надо обеспечить тылы. Поняла, что делать?

Ганка кивнула, исподлобья глядя на Валерку.

Он отвел глаза.

— Счастливо, — тихо сказала Ганка, повернулась и пошла к дебаркадеру.

— Да… дела! — проворчал Сан Саныч.

Валерка подумал, что немедленно утопится, если дядька скажет еще что-нибудь. Но тот молча залез в лодку.

Валерка тоже туда забрался и сел так, чтобы не видеть берег. Но лодка разворачивалась, и они оба увидели, как Ганка понуро бредет по гальке, с трудом волоча ноги в своих кошмарных кроссовках.

Валерка отвернулся, стал смотреть на старый причал, где вчера — только вчера! — увидел ее первый раз. Не хотелось вспоминать, но поневоле вспоминалось, как она появилась из тумана — в этом поношенном сером плаще, с косичками, кудряшками на лбу, с этими своими черными глазищами в кукольных ресницах, и похвалила Валерку за то, что сбросил в воду чалку лодки Урана.

Валерка так и ахнул, завертелся на банке, вглядываясь в удаляющуюся старую пристань. Они шли на самой малой скорости, чтобы мотор не слишком трещал, однако пристань все равно быстро удалялась, а остров приближался.

— Сан Саныч! — крикнул он. — Лодки Урана на месте нет! Он не в городе, он уехал на остров!

— Вот же бес! — проворчал Сан Саныч. — Видно, что-то заподозрил. И помчался предупредить мамашу. Надо спешить! Эх, зря я тебя с собой…

Он не договорил.

Что-то ударило в днище, да так сильно, что лодка подпрыгнула и накренилась.

* * *

Всплеснув руками, женщина бросилась вдоль речки и с разбегу рухнула на колени. Схватила опаленный зеленый комочек, прижала к груди со слезами:

— Пашка! Глупый! Зачем ты к ним?! Бедный ты…

«Пашка? Почему Пашка?» — разом подумали все.

Тому, что заяц был зеленый, почему-то не удивлялись.

— Ну ладно, Белова. Хватит причитать. — Тон Альфы был суров. — Встань-ка да ответь нам на пару вопросиков.

Она не шелохнулась.

Тогда Гамма раздраженно тряхнул ее за плечо. И вскрикнул невольно: от неловкого движения рука повисла плетью!

А женщина бережно уложила зеленого зайца на траву и поднялась с колен, по-прежнему не поднимая глаз. То ли слез своих застыдилась, то ли омерзительно было на людей смотреть?

— Послушайте, Белова! — процедил Альфа. — На реке в районе острова за последнее время пропали несколько человек. Вы их видели?

Она качнула головой.

— Вспомните хорошенько! — В голосе Альфы зазвучал металл.

Опять медленно качнулась ее голова, но взглядом женщина никого не удостоила.

— Хватит врать! — вскричал очнувшийся от боли Гамма. — Где они? Мы нашли их вещи! Живы эти люди или… Говори!

Молчание.

— Да это же просто исчадие какое-то! — возопил Бета. — Как ее только земля носит?!

— Лучше спросите, как она вас носит, — глухо произнесла женщина. — Вы-то разве люди? И разве людьми были те, кого вы ищете?

— А! — насмешливо сказал Альфа. — Вот и проговорилась! Значит, вы их все-таки видели? И если это ваших с сынком рук дело…

И вот тут-то она вскинула глаза, и Альфа ощутил такую ломоту во лбу, словно с разбегу ударился о стену!

Все замерло в лесу. Казалось, воздух остекленел.

И в эту тишину вдруг ударил незнакомый голос:

— Стойте!

На острове появился еще один человек: высокий, беловолосый, зеленоглазый юноша.

Раньше Альфа видел его только на снимках, но узнал сразу.

Тот самый Уран Белов!

* * *

«На топляк наскочили?» — подумал Валерка, перевешиваясь через борт и пытаясь разглядеть в глубине затонувшее бревно, на которое они налетели.

И тут же вновь ударило в дно! Лодка опять подскочила — и Валерка головой вперед полетел в реку.

Он погрузился довольно глубоко, перевернулся, торопливо начал всплывать — и вдруг увидел то, что атаковало лодку.

Это было не бревно. Это был осетр — огромный, таких он никогда не видывал! Метра два длиной, не меньше, а в ширину — как хорошее бревно!

Валерка тупо уставился на него, а тем временем осетр, проворно развернувшись, пошел на лодку снова. И опять ударил в днище!

Лодка взлетела вверх, перевернулась — и рядом с Валеркой очутился Сан Саныч. Схватил племянника за шкирку и потащил вверх, а то Валерка от изумления даже забыл, что надо вообще-то выныривать.

Они уставились друг на друга, вытаращив глаза и хватая ртом воздух. Потом повернулись к лодке, которая продолжала скакать на воде. Рыбина от нее не отставала и продолжала подбрасывать. Шум стоял такой, будто шла морская баталия.

— К берегу! — выдохнул Сан Саныч. — Доплывешь, чемпион?

Валерка еще не был чемпионом, но плавал хорошо. Эти сто метров, которые оставались до острова, были для него сущим пустяком. Он даже не запыхался — в отличие, между прочим, от Сан Саныча, который немного отстал.

Едва встав на ноги на мелководье, оглянулись.

Над водой торчала одна корма. Лодка тонула: рыба добилась своего.

— А, так же тебя… — бессильно простонал Сан Саныч. — Сбесился осетр, что ли?! Никогда такого не видел! Да и вообще осетров здесь не видел никогда!

— Сан Саныч, — испуганно сказал Валерка, — смотри!

По воде стремительно шла дорожка мелкой ряби, приближаясь к берегу. Это рыбина приближалась к ним!

— Бегом! — крикнул Сан Саныч и так толкнул Валерку, что тот чуть не упал.

В тучах брызг вылетели на песчаную отмель, потом на траву, вскарабкались на обрывчик, нависающий над кромкой берега, потом оба как-то разом спохватились, что рыба вряд ли побежит за ними по песку, и обернулись.

Река была тиха, только там, где затонула лодка Сан Саныча, еще крутился небольшой водоворот. А на пустом берегу лежала утлая лодка с нарисованными глазами: синим и зеленым.

— Это лодка Урана, — сказал Валерка.

— Да знаю, — отозвался Сан Саныч. — Как это мы ее не заметили, когда бежали?

И осекся.

Лодка лежала точно в том месте, где они выбрались на отмель и откуда по песку тянулись две цепочки их следов.

Если бы она была там раньше, они бы на нее наткнулись! Но ее не было. Она появилась потом… и теперь лежала, глядя на них нарисованными глазами: синим и зеленым.

Оба глаза были открыты.

Сан Саныч схватил Валерку за руку, и они ломанулись в лес.

На бегу Валерка вспомнил, что Сан Саныч взял его только для того, чтобы ждать у лодки. На всякий случай.

Теперь ждать было не у чего, а оставаться на берегу один он не собирался даже под угрозой расстрела. И всякий случай, кажется, уже наступил…

Сначала бежали, не разбирая дороги, потом Сан Саныч спохватился, схватил Валерку за руку, огляделся:

— Здесь лучше не шуметь. Тс-с! Слышишь голоса? Пойдем туда, только осторожно.

Он расстегнул кобуру, и Валерка подумал, что зря Сан Саныч это делает, ведь они слишком долго пробыли в воде. К его изумлению, пистолет оказался обернут тончайшей пленкой. Сан Саныч размотал ее, смял, сунул в карман и шепнул:

— А ты что думал? Мы где живем? На реке. А живучи на реке, надо в любую минуту быть готовым в воду упасть. И табельное оружие при этом следует сберечь. Этот, наверное, может подвести, вода попала в ствол, — он вынул другой пистолет сзади из-за пояса, осмотрел, с сожалением сунул в карман. — Но тот, что был в кобуре, готов к труду и обороне! И к бою он тоже готов… А теперь пошли, да тихо, не дыша!

Они сделали буквально несколько шагов, как вдруг открылась поляна, избушка посредине — и пять человек, стоявших перед ней.

Альфа, Бета, Гамма, одетые в камуфлю… а напротив — Уран и высокая женщина с косами, уложенными короной, одетая в какой-то балахон. У нее были белые волосы, как у сына, а глаза не зеленые, а очень светлые, прозрачные, как бы серо-белые.

«Вера-мегера, — вспомнил Валерка слова Ганки. — Не очень-то она на мегеру похожа!»

Она была красивая. Очень красивая…

Но чем больше Валерка смотрел на нее, тем больше хотелось зажмуриться и куда-нибудь скрыться.

Спрятаться, чтобы она не нашла!

Мегера. Да.

— Ложись, чего застыл! — прошипел Сан Саныч, осторожно опускаясь за куст.

Валерка тихонько примостился рядом.

Что-то зашуршало сбоку. Сан Саныч вскинул пистолет, да так и замер: на них безмятежными темными глазами смотрел заяц.

Зеленый заяц!

Раз — и прянул в кусты.

Валерка забыл, что надо дышать…

А Сан Саныч переложил пистолет в левую руку и быстро перекрестился.

Покосился на племянника, который таращился то на тропку, где только что сидел зеленый заяц, то на дядьку.

— У тебя крестик есть? Ты крещеный? — спросил Сан Саныч.

Валерка качнул головой.

— Ну уж поговорю я с Иркой! — грозно прошипел дядька, и Валерка не сразу сообразил, что Ирка — это его мама. — На, возьми мой!

Он стащил с себя тельный крест и протянул Валерке.

Тот без споров надел крест.

Было не до споров.

Было страшно…

* * *

— Зачем вы пришли? — крикнул Уран. — Что вам здесь нужно?

— Мы ищем пропавших людей, — сказал Альфа, делая шаг вперед и изо всех сил стараясь говорить спокойно.

Первый шок прошел, ему не было по-настоящему страшно: слишком много видел в жизни, чтобы испугаться женщины и мальчишки. Но его раздражала эта таинственная муть, которая так и опутывала здесь все.

По-хорошему, надо бы их обоих повязать, но вряд ли это получится так просто, как хотелось бы. Мальчишка одним звуком своего голоса ураган вызывает, а женщина… это вообще какой-то электропровод без изоляции!

Свободной рукой Альфа слегка качнул вперед, сжал кулак. Этот сигнал означал — «будьте наготове». И вытянул указательный палец — «при необходимости стреляйте».

Может быть, придется. И не факт, что только по ногам, хотя тогда уж точно никто и ничего не поймет в этой истории!

— Вам уже сказали — они были не люди, — ответил Уран. — Это были убийцы. Убийцы жизни! В разное время они совершили тяжкие преступления против жизни на земле. Павел Привалов, Пашка…

Он осекся и почему-то глянул на убитого зайца, зеленым комочком лежащего в траве.

Альфа услышал, как позади прерывисто вздохнул Гамма.

— Нервы! — процедил Альфа сквозь зубы.

Стало тихо, но голос Урана снова прорезал тишину:

— Привалов при строительстве своего предприятия по изготовлению краски пожалел денег для установки аварийного оборудования. Произошла утечка огромного количества ядовитых красителей в реку. Река и ее берег были убиты. Васька, Василий Устюгов — виновник огромного количества кислотных дождей, которые выпадали в том районе, где стоял его завод. Он сэкономил на очистных сооружениях. Смертельно заболели леса, земля, люди. Мария Серегина разрешила начать разработку сланцевой нефти и газа на Волге… Это означает взрыв дна реки, многочисленные раны и боль, ее медленная смерть. Деяния прочих почти так же страшны для природы и для жизни на нашей несчастной планете. К сожалению, превращаться в убийц они начали еще в юности. Ванюша, Иван Печкин, страдал неодолимой страстью калечить деревья. Он выходил ночью в городские парки и сады, где сначала уродовал стволы, вырезал на них гнусные надписи, обрубал или ломал ветки, а потом рубил сами деревья.

Голос Урана звучал сухо, так, как будто он зачитывал приговор в суде:

— За совершенные против природы и жизни преступления эти нелюди были наказаны. Их следовало бы уничтожить, как они уничтожали землю и воду, как уничтожали саму жизнь, но они приговорены к исправлению и осознанию своих гнусных поступков. Как только это произойдет, они вернутся.

— Значит, они живы? — насторожился Альфа. — Где они?

— Вы слепы, — высокомерно усмехнулся Уран. — Вы не увидите их, даже если они окажутся рядом с вами!

Это было последней каплей. Больше сдерживать свою ярость к этим безумцам Альфа не мог.

— Да кто вы такие, чтобы карать или миловать? — вскричал он. — А ну, руки вверх!

И навел на Урана лазер.

Тот отшатнулся и крикнул:

— Мама!

На лицах Альфы, Беты и Гаммы появилась усмешка.

* * *

— Спасовал мальчонка! Мамочку зовет! — хихикнул Сан Саныч и завозился, собираясь подняться и выйти на поляну.

Но Валерка вцепился в его руку и не давал встать, только смотрел испуганно.

Казалось, он чувствовал, что сейчас произойдет нечто ужасное!

Может быть, кому-то это было смешно, что Уран, взрослый парень, зовет на помощь маму. Но не Валерке. Он вдруг вспомнил одну историю…

Зимой на него в глухой арке между домами напали какие-то большие мальчишки — хотели отнять мобильник. Валерка возвращался с тренировки из бассейна и им дорогу подсвечивал, ведь было семь вечера, совсем темно… ну вот и доподсвечивался.

У мальчишек были какие-то мертвые голоса, лиц он их не видел, но, наверное, они тоже были мертвые — как у упырей в ужастиках. И Валерка понял, что люди с такими голосами и лицами вполне могут убить его, если он не отдаст им мобильник. И он заорал тогда:

— Мама!

Мама должна была уже прийти домой, не могла она его услышать, Валерка просто от обиды, от злости заорал… но она вдруг откуда-то взялась. Как-то так вышло, что она на работе задержалась и как раз мимо шла.

И что тут сделалось… На этих трех уродов налетела женщина-тайфун! Мальчишки вмиг были оторваны от Валерки и разлетелись из арки в разные стороны. Один врезался в дерево, другой воткнулся в стену, третий шлепнулся навзничь, а потом приподнялся на локтях и принялся озираться, явно ничего не понимая.

— Еще раз увижу здесь — убью, — спокойно пообещала мама, опуская руку в сумочку и щелкая взводимым курком пистолета.

Мальчишек вмиг не стало в обозримых пределах, а победители ушли — размеренно и спокойно. Оба они молчали — причем довольно долго, только очень крепко держались за руки.

— Мам, откуда у тебя пистолет? — наконец шепотом спросил Валерка, когда они зашли в подъезд, и опасливо оглянулся — не слышит ли кто.

— А, это… — И мама снова щелкнула чем-то в сумке. Это оказалось защелкой ее большой косметички.

С тех пор Валерка точно знал, что мать всегда придет на помощь своему сыну. И горе тем, кто осмелится его обидеть!

Поэтому ему и в голову не пришло смеяться, когда Уран крикнул «Мама!».

И после того как Альфа и остальные засмеялись, Уран крикнул еще раз:

— Мама! Зови туман!

Вера тряхнула головой так, что корона ее кос рассыпалась. Вскинула руки, и лицо ее вдруг исказилось, как будто она кричала во весь голос.

Она кричала, но никто этого крика не слышал…

— Рот закрой, муха залетит! — издевательски захохотал Альфа.

Но Вера открывала рот все шире, лицо исказилось еще сильней, стало багровым, уродливым, зубы оскалились, на лбу вздулись вены. Казалось, она надрывается от крика!

Ее трясло, как будто кто-то невидимый схватил ее за плечи и мотал туда-сюда. От этих движений даже косы ее расплелись и пряди волос реяли вокруг лица, словно летучие змеи.

Валерка почувствовал, что вокруг шевелится земля. Бросилась врассыпную из-под травы какая-то насекомая мелкота, птицы взвились с деревьев, а деревья тащили из земли корни и всплескивали ветвями, словно под порывами ветра.

Но ветра не было, только откуда-то из леса поползли полосы белого тумана, похожие на прозрачные пряди чьих-то длинных волос.

Они шныряли по траве, пробирались к трем мужчинам в камуфляже, которые только что покатывались со смеху, но теперь с тревогой принялись оглядываться, потому что туман обвивался вокруг них, поднимаясь все выше и выше.

Они могли оглядываться, но, как ни старались, не могли поднять руки, словно туман связал их.

Вдруг Вера открыла глаза, округлым движением, словно обнимала пространство, указала на Альфу и проревела оглушительно:

— Этот!

И тут весь туман, сколько его было, отпрянул от земли, от деревьев, от Беты и Гаммы, и набросился на Альфу.

Окутал его, как бы заслонил от всего мира непроницаемым коконом, потом отступил — но Альфы не было. Он исчез.

Только его зеленая камуфля мешком свалилась на траву.

Туман быстро, словно бы спеша, утянулся поближе к Вере, и трава, освобожденная от этой белой мглы, показалась какой-то особенной, радостно зеленой. И в ней непросто было различить маленького зеленого зайца, который прядал длинными ушками и растерянно оглядывался вокруг.

Вера повернула голову к Гамме и начала таким же округлым движением воздевать руки. Рот ее приоткрылся, и Валерка понял, что сейчас она так же крикнет: «Этот!» И камуфля Гаммы мешком упадет в траву, и в траве останется…

Он не успел додумать — над ухом бабахнуло, и во лбу у Веры появилась темная круглая дырочка.

Вера медленно опустила ресницы, а потом тяжело рухнула на спину.

И в тот же миг стоявший чуть поодаль Уран покачнулся — и повалился навзничь, хватаясь за грудь. Как раз напротив сердца кипела рваная кровавая рана.

— Что за черт? — пробормотал Сан Саныч, поднимаясь с колен и заглядывая в ствол своего «макарова». — Я ж не стрелял! Я ж только в нее! Вы стреляли?! — обернулся он к Гамме и Бете, но у тех был совершенно обалделый, полуживой вид, и понятно было, что они вообще забыли о существовании какого бы то ни было оружия, в том числе и табельного.

Валерка стоял на коленях, тряс головой — от выстрела звенело в ушах! — и оглядывался.

Невесть почему ему казалось, что весь остров сейчас набросится на них: и деревья начнут давить, и птицы клевать, и земля потянет в свои недра, чтобы похоронить заживо… Однако остров словно бы оцепенел.

Валерка видел высунувшиеся из земли корни деревьев, и обвисшие ветви, и птиц, которые медленно опускались на землю на распростертых крыльях.

Мертвая тишина настала вокруг!

Кое-как он поднялся и побрел вслед за Сан Санычем, который осторожно приблизился к Урану.

Вдруг Сан Саныч отпрянул, оглянулся на Валерку с потрясенным выражением и крикнул Гамме и Бете:

— Сюда! Ко мне!

Те неуклюже подбежали, словно отвыкли двигаться.

Подошел и Валерка.

Уран лежал на спине, бледный… как смерть, да, теперь Валерка понял смысл этого выражения, которое раньше казалось ему надуманным. Туман медленно затягивал лицо, и зеленые глаза словно бы выцветали, делаясь такими же серо-белыми, какие были у матери.

Уран сжимал пальцами траву, словно дружескую руку, и медленно водил взглядом по сторонам, хотя, кажется, ничего не видел. Но вот заметил Валерку, уставился на него — и чуть слышно прошептал:

— Мы не хотели зла… Бросьте их в воду!

После этих слов бледные губы его сомкнулись, и глаза закрылись, и легкая судорога прошла по груди, и пальцы разжались, выпустив поникшую траву.

— Смотрите… — прохрипел Сан Саныч.

Туман повил грудь Урана, словно забинтовал, и рана исчезла. А может быть, ее просто не стало видно в белой мгле, которая теперь закрывала тело Урана, словно саваном.

— Уходить надо отсюда! — сказал Сан Саныч. — Да поскорей.

— Вещдоки… — пробормотал Гамма, озираясь. — Забрать!

— Поехали, поехали! — закричал Сан Саныч, хватая Валерку за руку. — Вы где пристали?

Бета задумчиво осмотрелся, махнул рукой.

— Пошли! — Сан Саныч подгонял их чуть ли не пинками, но не забыл подобрать камуфлю Альфы.

Валерка оглянулся.

Зеленые зайцы собрались настороженной кучкой и смотрели вслед.

Валерка свистнул им, как щенятам, и они, как щенята, гурьбой ринулись за ним: вперед не забегали и жались к ногам.

Когда люди начали садиться в катер, зайцы беспокойно засуетились на берегу, словно просились с ними.

«Дед Мазай и зайцы», — вспомнил Валерка и, наверное, засмеялся бы, если бы мог. Но как-то не смеялось…

— Ты куда эту нечисть привел? — спросил с отвращением Сан Саныч. — По-хорошему, тут бы все пожечь! А лодку надо пристрелить, а то еще бросится в погоню, зараза!

Хоть слова эти звучали дико — лодку пристрелить! — Валерка его понял. Но он почему-то точно, совершенно точно знал, что теперь никто их преследовать не будет, что все страхи острова погибли вместе с Верой и Ураном. Было даже странно, что этого никто из взрослых не понимает, а ему это ясно как день.

Может, поэтому Уран дал свой последний совет именно ему?..

— Гони их в шею! — рявкнул Сан Саныч.

Но Валерка покачал головой и протянул руки к одному зайчонку. Тот доверчиво подбежал, подпрыгнул, устроился в Валеркиных ладонях — мягкий, пушистый, изумрудно-зеленый, чудесный, неземной и в то же время теплый и мягкий, словно плюшевая игрушка…

Валерка вошел по колени в воду и бросил в нее зайца.

Сан Саныч что-то крикнул хрипло, но тотчас осекся.

Заяц не бился, не пытался выплыть — он просто лежал на воде, которая мягко качала его, и какая-то шла от него зелень, словно шкурка его была крашеная, а теперь линяла. Зелень растекалась, потом начала растекаться его шерсть, потом мелькнуло белое тельце… и Валерка едва успел подставить ладони под крошечного голенького младенца.

Раздался визг — но кто из мужчин визжал, Валерка не знал, да и не важно это было.

Страшно, им было страшно, а ему — нет, он ведь уже понял, он все понял, что было с этими зайцами, что будет, и кого увидит на берегу, когда вернется, — тоже понял…

Младенец бился в его руках, и Валерка чуть его не выронил, потому что он тяжелел, рос… Пришлось положить его в воду на отмели.

Через несколько минут это был уже мальчик лет трех, потом старше, и вот он уже ровесник Валерки, и юноша, и мужчина…

Альфа!

Очнувшиеся Гамма и Бета бросились к своему командиру, но тот смотрел еще сонно, почти бессмысленно…

— Ничего не помнит! — потрясенно сказал Гамма.

— Он вспомнит, — уверенно ответил Валерка. — Не сразу, но вспомнит.

И, выйдя на берег, протянул руки к другому зайцу. Тот послушно вскочил в его ладони.

Глупый такой, испуганный… не понимающий, где добро, где зло…

Им жалко Веру и Урана? Или они ненавидят их, как Ганка?

Или жалеют, как Валерка?..

Эти мысли в голове не умещались, от них голова болела, и Валерка больше думать не стал, а просто опустил зеленого зайца в воду.

Сан Саныч медленно вытащил телефон. Руки у него так дрожали, что он чуть не уронил мобильник в реку.

— Здесь же нет связи, — сказал Бета, который тоже достал телефон, но тут же воскликнул изумленно: — Есть!

И они с Сан Санычем начали названивать: Бета — в Москву, докладывая о случившемся, а Сан Саныч — в Городишко, вызывая полицейский катер и катер «Скорой помощи». Потом позвонил в район, эмчеэсникам.

Теперь уже было не до секретов!

* * *

Спустя два или три часа к пристани в Городишке подошли четыре катера. В трюме одного из них в пластиковом пакете лежало тело Веры.

Труп Урана исчез, словно туман его унес. Гамма пробормотал что-то про озеро, полное тумана, которое лежало в глубине острова. Группа сотрудников МЧС отправилась туда, а остальные перевозили спасенных людей.

Все они были полуголые: закутаны только в одеяла, которые доставили на катере МЧС. Одевать их было бесполезно, потому что они постоянно росли и, отчалив от острова детьми, выходили на пристани уже юношами.

Никто ничего не помнил. Вообще ничего!

На берегу стояла полевая кухня, спасенных кормили, потому что вид у них был истощенный. Куриный суп, кашу и хлеб они сначала осторожно нюхали, будто что-то невиданное, а потом ели с большим любопытством, переглядывались и хихикали.

Психологи пока стояли кучкой и не знали, к кому подходить первому, и вообще подходить ли.

Толпа на берегу собралась невообразимая! Наверное, все население Городишка высыпало!

Откуда ни возьмись, примчалась машина с телеоператорами, которые устремились было к выходящим из лодок, как коршуны, но Бета, уже очухавшийся и принявший командование на себя, запретил любую съемку.

Превращения, которые происходили с телами спасенных, непрестанно фиксировали два оператора в форме МЧС, а досужей публике — Бета так и сказал — делать тут было совершенно нечего.

Сан Саныч увидел бабу Катю и попросил ее увести Валерку домой. Но тот покачал головой, и Сан Саныч не настаивал. Понимал, что спорить бесполезно. Да и бабе Кате было очень интересно еще немного побыть здесь.

А Валерка на превращения бывших зеленых зайцев уже нагляделся, поэтому на них не смотрел. Он снова и снова обшаривал собравшихся взглядом, но не находил того, кого искал.

Вернее, ту.

Ну что ж, очень может быть, она уже уехала. Что ей теперь тут делать!

Но потом, бросив случайный взгляд в сторону дебаркадера, Валерка увидел там высокую фигуру в знакомом сером плаще.

И пошел туда.

— Я тебя ждала, — сказала Ганка…

Нет, это была уже не Ганка и даже не Маша, а именно Мария Кирилловна Серегина, замминистра экологии. Она сидела на коряжине, плотно завернувшись в плащ, который был для нее уже не слишком широкий и вовсе не длинный.

Она была совсем другая… уже очень взрослая, и видно было, что у нее есть дети и внуки и позади трудная и долгая жизнь. И только глаза у нее остались совершенно такими же, как у той девчонки, которая подошла к Валерке на берегу.

Черные глаза в кукольных ресницах.

По этим глазам Валерка и узнал ее, когда заглянул в голубую папку Сан Саныча. Там было много фотографий Марии Кирилловны Серегиной с глазами Маши, нет — Ганки…

Именно тогда Валерка все понял. Было только странно, что Альфа, Бета и Гамма не узнали эти глаза, когда Ганка провожала их через туман. Хотя разве они смотрели на нее так, как смотрел Валерка?

— Спасибо тебе, — сказала Мария Кирилловна, а Валерка наконец разлепил спекшиеся губы и пробурчал:

— Не за что.

— Они… погибли? — спросила Мария Кирилловна, и Валерка сразу догадался, о ком она спрашивает.

— Да.

Она молча смотрела в его глаза Ганкиными глазами, и тогда, почти против воли, он рассказал — не ей, а Ганке! — о том, что случилось на острове, что произошло с Ураном и Верой, а потом с зелеными зайцами.

Когда он замолчал, Ганка минуту смотрела молча, с ужасом, а потом опустила ресницы и голосом Марии Кирилловны сказала:

— Я должна ненавидеть их, а мне их жалко. Они хотели исправить, исправить то, что делали мы, исправить нашу жестокость… но оказались так же жестоки. Может быть, все ошибки можно исправить только добротой?

Валерка пожал плечами. Откуда он знал?!

— Я тоже не знаю, — сказала Марья Кирилловна.

Помолчали.

— Я пойду, — сказала она наконец, поднимаясь и старательно придерживая полы плаща. — Пора возвращаться.

Валерка кивнул.

— Знаешь что… — проговорила Мария Кирилловна нерешительно. — Я запишу Сан Санычу свой адрес. Ты должен обязательно приехать к нам в Москву. У нас прекрасный дом, огромный сад. Мои внуки — твои ровесники, ты с ними подружишься. Мою внучку — мы с ней очень похожи! — зовут Галя, но мой муж всегда называл ее Ганкой…

Тут в глазах у Валерки все расплылось, он никак не мог понять почему, а когда дошло, что это слезы, Серегина уже ушла.

Теперь и он мог пойти домой.

Солнце клонилось к закату, но Валерка не знал, который вообще час. Посмотрел на запястье — а часов-то нет. Они так и остались у Серегиной.

Да ладно, наверное, Сан Санычу передаст. Зачем они ей?

И Валерка наконец пошел — сначала мимо придорожного кафе, на пороге которого топталась «подушка» Фаня в своей пестрой «наволочке»; потом по обочине федеральной трассы, на которой опять возникла пробка, поскольку все водители притормаживали посмотреть, что ж за толпа на берегу собралась; а потом и улицами Городишка — под аккуратно подстриженными тополями.

* * *

Урана на острове так и не нашли, и никакого туманного озера — тоже. Все исчезло, когда исчезли эти мать и сын!

Туманы стали в Городишке теперь не такие густые. В них достаточно хорошо видно, так что даже по федеральной трассе можно медленно ехать, поэтому пробки у Городишка больше не собираются. Но на реку все равно никто не выходит. Старое правило «Уйдешь в туман — не воротишься!» еще живо.

Деревья в Городишке больше никто не подстригает.

Павла Привалова — Пашки — среди спасенных не оказалось. Наверное, он и был тем зеленым зайцем, которого с перепугу подстрелил Бета…

Очень многие спасенные с острова обратились к психиатрам. Среди них Альфа.

Мария Кирилловна Серегина теперь активно выступает против добычи сланцевого газа на Волге.

Адрес свой она Сан Санычу оставила, но Валеркины часы не вернула. Забрала себе. Взамен ему пришла из Москвы посылка с «Роллексом».

Самым настоящим!

Мама носить «Роллекс» пока не велела, да Валерке и неохота его носить. Там выгравирована надпись: От Ганки. Поди объясни в классе, что это значит!

Маме, правда, он все рассказал — все как было.

Выслушав, она отвернулась и насморочным голосом сказала, что Валерка обязательно должен съездить в Москву.

Ну что, может, он когда-нибудь и соберется.

Ночь на французском кладбище

Сонику и Анику

Прозвучал сигнал.

Настало время проснуться.

Сигнал был похож на звук горна, который солдат слышал когда-то — давным-давно, когда был мальчишкой. Он ощутил, как улыбка тронула его неподвижные, оледенелые губы.

Что-то запищало рядом, затрепетало, будто вспугнутая птица.

Солдат вспомнил, как враг подкрался к нему… Заметив его, солдат выхватил пистолет и выстрелил. Он попал врагу в руку, однако тот успел дать очередь из автомата. Он расстрелял солдата в упор. Это случилось возле каменной ограды, увитой виноградом, и дикий голубь, который испуганно метнулся из-под узорчатых листьев, упал рядом с солдатом, сраженный той же очередью.

Враг перевязал раненую руку, с ненавистью пнул мертвое тело, забрал пистолет солдата — и ушел.

Он вернулся в деревню, уселся на свой тяжелый черный мотоцикл и умчался с громким зловещим треском, которого так боялись в окрестных деревнях: услышав его, прятали детей от того, кого они называли Огр, что значит людоед.

Иногда спрятать успевали. Иногда — нет…

Мотоцикл исчез вдали, а убитый остался лежать под стеной, и дикий голубь, почти наполовину разорванный пулями, лежал рядом.

Потом, когда жители деревни похоронили солдата, они почему-то положили рядом с ним мертвую птицу.

Они вместе уснули вечным сном — и сейчас вместе проснулись.

Солдат накрыл ладонью голову птицы, чтобы успокоить ее.

Голубь доверчиво притих. Они так много лет провели рядом, что стали будто одним существом.

Солдат прислушался. В своем сне, который люди называют вечным, он узнал, что на самом деле ни вечного сна, ни вечного покоя, ни вечной тишины не существует. Он постоянно слышал шаги своих соседей по загробному существованию: тех, кто лежал на этом маленьком деревенском кладбище или по соседству.

Соседи — каждый в свой срок — выходили и возвращались.

Солдат слегка улыбнулся, узнав походку Мирабель. Он никогда ее не видел, но знал, что она прекрасна в своем белом платье, с распущенными золотыми волосами.

Здесь все и все знали о своих соседях по кладбищу!

Триста или четыреста лет тому назад Мирабель была дочерью крестьянина и самой красивой девушкой в округе. Ее просватали за хозяина мельницы, что стоит под горой, в долине реки Серен.

Ей было всего шестнадцать, а мельнику — семьдесят лет. Мирабель была влюблена в его внука. Но парню нашли богатую невесту и пригрозили, что лишат наследства, если заартачится. Когда Мирабель узнала, что любимый женится на другой, а ее все же отдадут старому мельнику, она утопилась — накануне своего венчания.

Конечно, как всякую самоубийцу, Мирабель похоронили за кладбищенской оградой. Однако кладбище с тех пор разрослось, и могила Мирабель оказалась внутри ограды.

Всем было известно, что Мирабель любит гулять по ночам.

Время пребывания призраков на земле было строго ограничено. Следовало возвращаться с третьим криком петуха. Не вернулся — погибнешь с рассветом, если не найдешь темное укрытие, где можно переждать день.

Мирабель всегда возвращалась со своих прогулок вовремя. Но некоторые призраки не хотели возвращаться. Эти были самыми опасными, и оставалось только пожалеть тех людей, которым приводилось с ними встретиться.

Вот так же можно будет пожалеть и тех, кому встретится враг…

Солдат знал, что сигнал проснуться для Огра прозвучал почти в то же самое мгновение, что и для него. Ведь враг погиб на лесной дороге спустя каких-то полчаса после того, как застрелил солдата и птицу. Из-за раненой руки он не справился с управлением, мотоцикл налетел на дерево и взорвался. Останки Огра и обломки черного мотоцикла рухнули в распадок, густо заросший боярышником и затянутый плющом.

Солдат был убит за то, что помешал врагу и спас жизнь многих детей. Теперь он должен воскреснуть для того, чтобы вновь ему помешать и спасти новые жизни.

И вот часы на церковной башне начали бить полночь.

Пора!

Замшелый камень сдвинулся, медленно разверзлась могила.

Солдат вышел; вслед выпорхнула птица и тотчас села ему на плечо.

Они чутко вслушивались в тишину, которая бывает только на старых кладбищах. Они вслушивались в шум ветра, который перебирал вершины деревьев и шелестел еще не сжатой пшеницей на полях, окружавших деревню. До них долетал каждый звук!

И они отчетливо расслышали грохот осыпавшихся камней и треск деревьев там, вдали, в лесу, где из расщелины выбирался враг.

* * *

— А это кто? — спросила Юля, разглядывая черно-белую фотографию в красивой бронзовой рамке. Рамка потемнела от времени, фотография пожелтела. — Это ваши родственники?

Лиза покачала головой:

— Это все уже было, когда папа дом купил. От старых хозяев осталось.

— Таких родственников я не хочу, — пробормотала Таня.

Юля была с ней вполне согласна. Кому охота иметь таких унылых родственников? Какие-то тощенькие дети, плохо одетые, в поношенных пальтишках, грубых башмаках. Девочка с кудрявыми волосами, наголо стриженный мальчик с оттопыренными ушами и еще один — в слишком большой для него кепке. Рядом стояла печальная женщина в черном платье.

Все они были сфотографированы на фоне маленькой часовни, которая до сих пор стояла на перекрестке в центре деревни.

— Наверное, эта фотка тут стоит со времен красотки Мирабель, — сказала Лиза, и сестры засмеялись.

Здесь, в деревне, сказать «со времен красотки Мирабель» значило то же, что «с незапамятных времен». Юле очень нравилось это выражение, поэтому она тоже засмеялась. Хотя о том, кто такая красотка Мирабель, никто из девочек понятия не имел. Да и вообще никто ничего о ней не знал. Мирабелью называлась мелкая желтая слива, которая в изобилии росла в местных садах. То ли ее назвали в честь какой-то красотки, то ли какую-то красотку — в ее честь, неведомо.

— Рамка симпатичная, — сказала Юля.

— В спальне у родителей точно такая же стоит, но в ней наша с Лизкой фотография, — сообщила Таня. — Ее папа купил на вид-гренье.

— Фотографию? — удивилась Юля.

— Да нет, рамку! — расхохоталась Таня. — Хотя фотографии на вид-гренье тоже продаются. И такие же уродские, как эта, и красивые. Всякие! Да там вообще все продается!

«Вид гренье» в переводе с французского — «пустой чердак». Юля уже знала, что так во Франции называют маленькие базарчики, которые устраивают по выходным дням то в одной, то в другой деревне. По-русски их бы назвали «барахолки». Здесь продают все, что залежалось, застоялось, завалялось в старинных домах на чердаках, в подвалах, в укромных уголках с незапамятных времен, что осталось от красоток Мирабель, бабушек и прабабушек, все, что уже не пригодится в хозяйстве и просто надоело. Продают за бесценок, ради развлечения. И что-нибудь покупают — столь же дешевое и, может быть, столь же ненужное. А потом снова продают — на другом таком же базарчике!

Некоторые торгуют одним и тем же товаром годами, десятилетиями, целыми поколениями, и наконец даже самая ненужная вещь, которую безуспешно пытался продать дед или прадед, находит своего покупателя при внуке или правнуке.

— Вот приедет папа — и мы помчимся на вид-гренье! — целую неделю слышала Юля и ждала этого дня с таким же нетерпением, как все.

Мсье Верьер, отец Лизы и Тани, приезжает этой ночью. У него начинается отпуск, и девчонки уверяют, что теперь они все субботы и воскресенья будут колесить по разным базарчикам. Конечно, Юлю возьмут с собой, а как иначе? Она ведь гостья!

«Нашим расскажу — поумирают от зависти, — подумала Юля. — Если вообще кто-нибудь еще остался жив, когда узнал, что я сюда уехала!»

Прямо скажем, у ее одноклассников были все основания скончаться от зависти! Ну что у них за каникулы?! Курам на смех. Валерку Черкизова сплавили к дядьке в волжский городишко, Володьку Зиновьева увезли к родне в тьмутаракань, аж на Дальний Восток, Зойка Семенова, наверное, проторчит все лето в городе…

А Юля попала в самый настоящий Париж. В столицу Франции!

Мамина подружка тетя Марина замужем за французом, Морисом Верьером. У них две дочки, Лиза и Таня: как их называет мама — девочки русско-французского производства. В прошлом году на весенние каникулы Лиза и Таня приезжали в Нижний Новгород к бабушке и подружились с Юлей. Они каждый день ходили то в кино, то в театр, то в Крейзи-парк в «Фантастику».

Но шутка в том, что у французских школьников каникулы с нашими не совпадают. Девочки приехали во второй половине апреля, как-то ни то ни се. Сколько уроков Юля напропускала… Потом Мадам Жужу, их учительница французского, спросила: «Надеюсь, Комарова, у тебя благодаря этому общению улучшился разговорный язык?» И как начала гонять ее по формам прошедшего незавершенного времени, которое как раз проходили! А Юля ни бе, ни ме, ни кукареку.

Конечно, поставили двойку…

После этого мама и решила отправить Юлю во Францию на летние каникулы. Улучшать разговорный язык!

Тетя Марина прислала приглашение, Юле оформили загранпаспорт и визу, мама отвезла дочку в Москву, а потом Юля долетела до Парижа под присмотром знакомой стюардессы. В аэропорту Шарль-де-Голль ее встречала вся семья Верьер.

Пока ехали из аэропорта, решали, как Юле называть мсье Верьера. Онкль Мори́с, то есть «дядя Морис»? Так здесь не принято. Французы чуть ли не с первой минуты переходят на «ты» и зовут друг друга по именам, но Юля ну никак не могла называть отца своих подружек на «ты» и просто Морисом!

— У нас менталитет другой, — понимающе кивала тетя Марина.

— А как зовут вашего отца? — спросила Юля у мсье Верьера.

— Викто́р.

— Можно, я буду звать вас Морис Ви́кторович? — предложила Юля.

— Ну что с тобой делать, зови, — со смехом согласился тот. — Морис Викторович — это даже забавно.

— Пап, тебе здорово повезло, что нашего дедушку не зовут Жак или, к примеру, Луи! — хихикали Лиза и Таня. — Или Тома́!

— Тома — нормально, это по-русски Фома, был бы Морис Фомич, — успокоила тетя Марина.

После этого хохотали так, что пришлось съехать на обочину, чтобы автомобиль не потерял управление.

Сначала Юля пожила в огромной квартире Верьеров на рю де Прованс в Париже. Лиза с Таней водили ее в свои любимые места: в сад Тюильри, где поставили грандиозные аттракционы, в красивый парк Монсо, где можно кататься на пони, в Люксембургский сад, где самая лучшая игровая площадка, ну и пони тоже есть.

В чудесном новом аквапарке, который называется «Аквабульвар», провели целый день, не вылезая из воды! До одури вертелись на карусели на холме Сакре-Кер — там была любимая красная лошадка, на которой девчонки катались с тех пор, как себя помнили. Ели мороженое «ром-разан» на набережной Сены, и Юля теперь знала, какое мороженое самое вкусное в мире.

Ну и просто так ходили по улицам, смотрели школу, где останется доучиваться Таня, и коллеж, куда перейдет теперь Лиза [5].

Мама наказывала побывать в Лувре, но там всегда такие очередищи… Вот приедет мама в августе Юлю забирать — может, тогда они и сходят в Лувр. А пока и без музеев дни летят слишком быстро!

Незаметно промчалась неделя парижской жизни, а потом началась невыносимая жарища, которую здесь называют «каникюль» — собачья жара. Мсье Верьер посадил жену, дочек и русскую гостью в автомобиль и увез в Бургундию, в деревню. Там каменный дом, где прохладно даже в каникюль, там огромный старый сад, там чистый воздух!

Сам он вернулся в Париж, а семья осталась в деревне.

В Муляне.

* * *

Призрак врага стоял посреди дороги и озирался по сторонам, пытаясь справиться со своими воспоминаниями.

Они путались, то сбегались, то разбегались. Призрак врага вспоминал себя, свою жизнь и свою удивительную силу. Он был не таким, как все… не зря многие называли его колдуном! Он и был колдуном. Он служил в могучей, прославленной армии. Он мечтал помочь этой армии добиться власти над миром!

Но ему помешали. Его уничтожили! Однако он восстал из мертвых, чтобы достичь своей цели.

Но для этого необходимо тело. Его собственное давно сгнило в распадке, а то, что не сгнило, было пожрано зверьем. Призраку нужно было тело — какое угодно, прямо сейчас, чтобы его мысли и чувства могли окрепнуть в живой крови! Это другие призраки могут летать бестелесно над землей. А он должен действовать — пусть чужими руками — и думать — пусть чужой головой!

Призрак оглянулся на ту мрачную расщелину, где десятки лет гнили его останки. Там еще оставались его рабы… Их он когда-то нашел в этой глухой деревушке, куда его забросили превратности судьбы. Там же, в обломках мотоцикла, валялся флакон со средством, необходимым для того, чтобы вернуть их к жизни и покорности. Флакон был всего один, но этого пока хватит. А потом придется рабам постараться и поискать еще!

«Милые детки, — подумал он ехидно. — Из-за вас я погиб, но теперь вы поможете мне воскреснуть! Погодите, я до вас доберусь, и вы сделаете все, что мне нужно!»

Сейчас он не мог достать их и заставить работать на себя. Но он сделает это, когда получит свое новое живое тело.

Послышался шум приближающегося автомобиля, и призрак увидел его еще издалека: черный, гладкий, сверкающий под луной полированными боками. За окном виднелся силуэт человека.

Если бы человек шел пешком, призрак врага легко завладел бы его телом. Но дух его был еще слишком слаб и медлителен, чтобы проникнуть сквозь металл.

Что же делать? Кровь, ему нужна была живая кровь!

И вдруг из леса наперерез автомобилю метнулась тень. Удар… Что-то отлетело на обочину, и призрак услышал слабый, прощальный писк, с которым душа какого-то незадачливого барсука покинула свое тело.

Вздумалось же ему перебежать дорогу именно в это мгновение!

«Вот что такое судьба!» — философски рассудил призрак.

Автомобиль взвизгнул тормозами и остановился.

Призрак настороженно замер.

Хлопнула дверца, послышались шаги.

Человек шел от машины, освещая дорогу фонариком. Он понял, что кого-то сбил, и отправился посмотреть, нельзя ли помочь.

Призрак Огра захохотал бы, если бы мог. Человек собирался помочь барсуку! Его мучили угрызения совести из-за какого-то паршивого барсука!

Скольких людей сгубила ненужная жалость… Сгубит она и этого глупца, презрительно подумал призрак.

Он уже готов был ринуться к человеку и завладеть его телом… Но… Что-то произошло, что-то непонятное! Внезапное оцепенение сковало его, он не мог двинуться с места, как ни пытался!

Между тем человек увидел убитого барсука, огорченно присвистнул, разглядывая его, покачал головой, вернулся в свой автомобиль и умчался.

И призрак почувствовал, что снова способен двигаться.

Но те мгновения, которые он провел в бессмысленных усилиях, борясь с неподвижностью, изнурили его. Если он не сможет прямо сейчас отдохнуть в чужом теле, то сделается подобен бессильному белесому туману, который витает по ночам близ дорог.

Человек ускользнул, но остался мертвый барсук… Это лучше, чем ничего!

Призрак приблизился к неподвижному зверю и слился с его телом, ощутив острое счастье в тот миг, когда вновь сделался существом из плоти и крови.

Теперь он знал все об этом барсуке — и о его незамысловатых желаниях, и о вечных инстинктах. Если бы вселился в тело человека — знал бы все о нем, о его прошлом и настоящем, о друзьях и врагах. Власть над телом — это и власть над памятью!

Мертвый зверек встал, потянулся, вскинул окровавленную голову, принюхался — и ринулся через лес к деревне.

Призрак пытался его остановить: ему нужно было вернуться в распадок и найти своих помощников! — но он был еще слишком слаб, чтобы справиться со звериным телом, вновь ощутившим радость жизни. Пока приходилось ему повиноваться.

Но призрак был убежден, что вскоре сумеет подчинить себе и тело барсука, и ту новую судьбу, которая теперь его ждала.

* * *

Moulin — произносится «мулян» — по-французски «мельница». Почему так назвали деревню — неизвестно: мельниц в Муляне и в помине нет. Одна-единственная стоит в шести километрах, в городке Нуайер на реке Серен, да и та давным-давно не работает.

Впрочем, и без мельниц здесь все великолепно, думала Юля.

Правда, в старом доме жили пауки — сухонькие, тонконогие, безобидные и нестрашные, какие-то на вид почти сказочные. И они со сказочной быстротой оплетали все углы паутиной. Со стен, давно не знавших ремонта, осыпалась известка. Поэтому каждый день приходилось начинать с обметания пыли в этом замечательном доме, которому невесть сколько лет: двести, триста, четыреста… Конечно, теперь в нем все современные удобства — но пауки явно средневековые!

Юля сначала решила, что здесь находится родовое гнездо семейства, но потом узнала, что этот дом купили два или три года назад. Далекие предки Верьеров жили в этих местах очень давно — вполне возможно, во времена красотки Мирабель! — и месье Морису было приятно иметь дом в этих местах.

Вот такой — старый, пыльный, таинственный, со скрипучими ступенями, полный старинных, загадочных вещей…

Замечательный дом! Он просто создан для того, чтобы в нем водились привидения!

К тому же он стоял неподалеку от старой, замшелой церкви с часовой башней и деревенского кладбища. Отсюда просто валом должны валить призраки!

Но кладбище поначалу разочаровало Юлю. Оно оказалось просто каким-то садиком! Чистенькое, аккуратненькое, ухоженное, на мраморных и гранитных плитах стоят вазоны с цветами, но не настоящими и не бумажными, а высеченными из камня.

Слишком красивое кладбище, недовольно подумала Юля. Слишком красивое и нестрашное! Откуда тут взяться призракам?!

То ли дело русские деревенские кладбища! Покосившиеся серые кресты, осевшие памятники, провалившиеся могилы, заросшие пожухлой травой… Жутко оказаться там ночью: небось мертвецы мигом к тебе сбегутся, протягивая костлявые руки! А на мулянском кладбище и ночью, наверное, ничуть не страшно. Как в парке!

Потом Юля обнаружила два старых-престарых, вросших в землю семейных склепа и несколько замшелых плит со стертыми надписями — и немножко примирилась с красотой и безобидностью французского кладбища.

Определенно, если призраки здесь есть, они водятся именно в этих склепах и под этими плитами. Надо их только дождаться!

Но, честно признаться, ни одного привидения Юле пока не встретилось, и в старом доме никакой призрак не появился. Однако она не сомневалась, что рано или поздно такое случится. И ждала этого великого события каждую ночь.

— Кажется, Жибе идет! — вдруг вскрикнула Таня, глянув в распахнутое окно, и сестры, побросав метелочки для пыли, разом перевесились через подоконник.

Юля продолжала прилежно сметать пыль. Не потому, что хотела показать себя такой уж трудолюбивой девочкой. Просто ей не слишком-то нравился Жибе.

Жибе — это сокращенное имя Жан-Батист, очень популярное во Франции. Всех Жан-Батистов обычно зовут Жибе.

Ужасно противно, втихомолку думала Юля. Похоже на «жабу». И на овцу.

Жибе-е-е…

— Привет, Жибе! — закричали сестры хором.

— Привет! — послышался в ответ хриплый голос. — Пойдем достраивать кабан? Или покатаемся на велосипедах?

Юля хмыкнула. Когда она первый раз услышала про кабан, то обиделась и решила, что Жибе над ней насмехается. Как можно строить дикую свинью?!

Оказывается, кабан — это по-французски «шалаш». После сильного ветра на земле валяются сбитые с деревьев сломанные ветки. Жибе их собирал и сооружал из них каркас. Покрывал его сухой травой — и кабан был готов.

Таких кабанов в каждом укромном закоулке Муляна он настроил невесть сколько. Его главный кабан находился в маленькой рощице на самой окраине деревни. Таня и Лиза говорили, что он покрыт непромокаемой тканью, там стоят столик и стульчики, можно приходить и читать комиксы, которых у Жибе полно. И вообще там классно!

Они звали Юлю смотреть кабан, но она не пошла. И предпочитала зубрить французские неправильные глаголы, когда сестры вместе с Жибе сооружали очередной кабан в их огромном заброшенном, заросшем высокой травой саду, где было полно деревьев, усыпанных мелкой желтой очень сладкой сливой — мирабелью.

Юля сидела над книжкой, а из сада доносился хохот девчонок — и низкий, хриплый голос Жибе.

Слова он произносил ужасно неразборчиво, про таких говорят — у него каша во рту. Юля понимала Жибе с пятого на десятое и за это не любила его еще больше.

А как он одет! В какую-то ужасную майку и джинсы до колен, а темные волосы у него мелированы — некоторые пряди высветлены.

Жибе довольно взрослый, ему, наверное, лет двадцать, а он все время проводит с детьми. Лизе, как и Юле, двенадцать, Тане вообще десять. В деревне есть и мальчишки — Ксавье, Мишель, еще двое-трое, приехавших на каникулы к родственникам. Этим хотя бы по пятнадцать-шестнадцать, но Жибе водится только с девчонками-малолетками. Еще здесь живут Рашель и Клер, но их обеих родители на весь день увозят в центр досуга, что-то вроде наших городских школьных лагерей, в их школу в Нуайер (в Муляне нет своей школы, даже магазина нет, это совсем маленькая деревушка). А Таня и Лиза остаются. И Жибе к ним каждый день приходит, как будто к лучшим подружкам.

— Скажите спасибо, что у нас тут есть такой летний гувернер! — беззаботно хохочет тетя Марина, когда Юля начинает удивляться частым визитам Жибе. — Он просто задержался в детстве, оттого ему скучно со сверстниками, а с малышней интересно.

Но Юля считает, что сказать про человека «Он задержался в детстве» — это то же самое, что сказать «Он отстает в развитии». Жибе сущий ботан и тормоз! Как это он умудряется учиться в университете, да еще на медицинском факультете? Он хочет стать патологоанатомом. Это само по себе ужасно странно: кому охота возиться с трупами?! Вдобавок, Жибе предпочитает говорить, что станет доктором мертвых.

Жуткое название! Сразу представляется какой-то особенный доктор, к которому бредут одноногие, безглазые или вовсе безголовые мертвецы…

От этого у Юли мурашки по коже бегут.

Но именно за эти мурашки она многое прощает Жибе. Потому что больше всего на свете Юля любит бояться!

* * *

Вслед барсуку с ветвей высокого ясеня смотрела Мирабель. Смотрела — и сама себе дивилась…

У нее были некие особые привилегии, которые мог получить лишь тот призрак, кого не забыли люди и чье имя часто произносят. Ее имя звучало в мире живых чуть не каждый день: и из-за названия сливы, которая росла чуть ли не во всех бургундских садах, и из-за присловья «со времен красотки Мирабель», которое полюбилось жителям окрестных деревень.

Поэтому Мирабель была свободней и сильней многих призраков. Например, она могла передвигать предметы с места на место и даже, если хотела, могла оставаться незримой и для призраков, а не только для людей. А еще она могла выходить из могилы днем, но, разумеется, прячась в густой тени и ни в коем случае не попадая под смертоносный солнечный свет.

Мирабель всегда держалась скромно и не кичилась своими возможностями. Она никогда ни с кем не ссорилась и не вступалась за людей, которым досаждали призраки. Даже за жертв вампиров не вступалась. У каждого своя судьба, и не привидению девушки-самоубийцы менять чужую участь.

Почему же она защитила человека, на которого намеревался наброситься оголодавший призрак? Что заставило ее это сделать?

Жалость? Странно…

Она положила призрачную руку на призрачную грудь, где когда-то, во времена незапамятные, билось бедное сердечко живой красотки Мирабель. Эта девушка была отчаянно влюблена, она знала горе и счастье, печаль и нежность…

Вот! Вот название чувству, которое заставило ее спасти человека! Она ощутила к нему нежность!

Но почему? Кто он?

Мирабель не знала…

* * *

Ну да, Юля любила бояться! А чем это плохо — бояться и дрожать? Это ведь ужасно приятно — когда у тебя замирает сердце, а к спине словно бы чьи-то ледяные пальцы прикасаются. Хочется обернуться, но этого делать нельзя ни в коем случае (недаром во всех сказках говорится: «Иди вперед, но не оглядывайся!»): а вдруг за спиной кто-то стоит, кто-то мертвенно-бледный, и тянет к тебе руки, и ты пытаешься убежать, но руки все длинней и длинней, и наконец ты схвачена, и руки медленно подтягивают тебя к ужасному чудовищу, и ты видишь оскал его голого черепа с пустыми глазницами и кривыми окровавленными зубищами, которыми этот полусгнивший вампирюга намерен впиться в твое беззащитное горло…

Ух, кайф!!!

Но еще больше, чем бояться сама, Юля обожала пугать других. Самым любимым ее развлечением было на ночь глядя кому-нибудь позвонить и загробным голосом провыть какую-нибудь страшилку.

Одна беда: одноклассники и друзья уже отлично знали, зачем им в такую позднотищу звонит Юля Комарова, и просто не отвечали. А некоторые вообще заблокировали ее звонки — занесли номер в черный список.

И родилась новая страшилка: «В черном-черном городе есть черная-черная улица, на черной-черной улице стоит черный-черный дом, в черном-черном доме есть черная-черная комната, в черной-черной комнате стоит черный-черный стол, на черном-черном столе лежит черный-черный мобильник, в этом мобильнике есть черный-черный список, а в черном-черном списке сидит Пугало и завывает: «Слушай мою новую страшилку!»

Пугалом друзья и одноклассники звали ее, Юлю Комарову…

Но, приехав во Францию, Юля почувствовала себя практически счастливой. Лиза с Таней тоже обожали страшилки и ужастики, поэтому они с восторгом выслушали весь Юлин репертуар. Одна беда — ответить ей ничем полезным не могли. Слишком мало ужастиков знали! Зато ботан и тормоз Жибе оказался просто неиссякаемым источником жутких историй, которые Лиза и Таня исправно пересказывали Юле, и той не надоедало слушать.

Особенно Юле нравилась одна страшилка — ну просто до сладкой дрожи! Она называлась «Кукла».

Пришла девочка по имени Мари-Элен в магазин и увидела куклу, которая ей необыкновенно понравилась. Одна рука у куклы была сжата в кулачок, только два пальца торчали. Ну, Мари-Элен куклу купила, а продавец на прощанье сказал:

— Ты никогда не должна расставаться с этой куклой. Идешь в школу — бери ее с собой, спать ложишься — бери с собой. Ни на минуту не оставляй ее одну!

Сначала Мари-Элен и в самом деле не расставалась с куклой. Даже в туалет ее с собой брала. Но вот как-то раз забыла ее на кухне, поднялась в свою комнату и села делать уроки. Вдруг слышит — кто-то ходит внизу. А девочка была дома одна, она удивилась и кричит:

— Кто там?

И слышит незнакомый голос:

— Мари-Элен! Я поднимаюсь на первую ступеньку!

Девочка решила, что ее разыгрывает кто-то из подруг, потому что голос был девчоночий.

— Мари-Элен! Я поднимаюсь на вторую ступеньку!

— Ну и поднимайся, — сказала она беззаботно, а голос звучал снова и снова:

— Мари-Элен! Я поднимаюсь на третью ступеньку! Мари-Элен! Я поднимаюсь на четвертую ступеньку! Мари-Элен! Я поднимаюсь на пятую ступеньку!

Девочке стало страшновато, а голос не умолкал:

— Мари-Элен! Я уже в коридоре! Мари-Элен! Я открываю к тебе дверь!

Дверь распахнулась — на пороге стояла кукла! Девочка закричала, но было поздно: кукла набросилась на нее и перегрызла ей горло.

Потом кукла спокойно вышла из дома и вернулась к магазину. Постучала — продавец открыл ей дверь.

— Я сделала свое дело! — сказала кукла.

Продавец довольно улыбнулся и поставил ее на ту же полку, где она стояла раньше. Но теперь у куклы точали не два, а три пальца…

Юля, Лиза и Таня то и дело разыгрывали эту очаровательную страшилку перед сном. Каждая по очереди была куклой, продавцом и Мари-Элен. В конце концов тете Марине надоели эти хождения по скрипучим ступенькам и разноголосые завывания: «Мари-Элен! Я поднимаюсь на первую ступеньку! Мари-Элен! Я поднимаюсь на вторую ступеньку!..» — а потом ужасные вопли загрызаемой Мари-Элен. И она строго-настрого запретила устраивать эти спектакли, особенно на ночь глядя.

— Вы меня до того довели, что я боюсь одна в комнате оставаться, — сказала тетя Марина сердито. — Все время чудится, что ступеньки скрипят. А сегодня папа возвращается, мне его допоздна ждать, буду сидеть и от страха трястись! Так что забыли про Мари-Элен! Понятно? Иначе никаких вам вид-гренье!

Потом она пожелала девчонкам спокойной ночи, каждую поцеловала, выключила свет и ушла.

Девочки были так поражены страшной угрозой, что лежали, не смея пикнуть, и скоро Лиза и Таня уснули — Юля поняла это по их ровному дыханию.

А ее сон, как назло, не брал, хотя часы на церковной башне около кладбища пробили уже и десять, и одиннадцать, и полночь. Их удары разносились по всей деревне.

Окна были отворены настежь, а ставни, наоборот, прикрыты, чтобы девочек не беспокоил по утрам яркий свет и не мешал спать подольше. К сожалению, закон подлости, согласно которому в будние дни невозможно проснуться, а в выходные и на каникулах вскакиваешь ни свет ни заря, оказался международным законом и действовал не только в России, но и во Франции. Все просыпались рано!

В ночном небе висела огромная серебряная сверкающая луна. Сквозь щели в ставнях проникали ее лучи и тонкими ровными бледными полосами ложились на пол.

Известно, что спать по ночам нужно с закрытым ртом: если в открытый рот попадет лунный луч, можно сделаться оборотнем и начать выть на луну.

Юля встревожилась: а вдруг Лиза и Таня этого не знают?! Хотела им об этом рассказать, но, во-первых, девочки уже спали, а во-вторых, разговор могла услышать тетя Марина.

Вообще-то она уже давно должна была спуститься на первый этаж, где находились салон (так французы называют гостиную), столовая и кухня, но почему-то все еще бродила туда-сюда по лестнице. Старые, рассохшиеся ступеньки легонько поскрипывали в такт ее шагам. Иногда тетя Марина старалась ступать осторожно, скрип был еле слышным, а иногда почему-то прыгала через две ступеньки, хотя на лестнице перегорела лампочка и запросто можно было ноги переломать. Поскольку запасной лампочки в кладовке не нашлось, ее должен был привезти мсье Верьер. А пока тетя Марина выдала девочкам электрические фонарики (один Лизе с Таней, другой Юле), строго-настрого запретив выходить на лестницу без них. Сама она подсвечивала себе мобильником. Однако сейчас почему-то сновала туда-сюда в темноте: в дверную щель Юля не видела мелькания светлого луча.

На улице послышался рокот мотора, который затих около дома. Распахнулась дверь на террасу, и радостный голос тети Марины долетел, к Юлиному изумлению, снизу:

— Морис! Ты уже приехал! Как здорово, а я уже приготовилась тут до утра сидеть! Очень спешил, да?

— Слишком спешил, — ответил мсье Верьер после довольно продолжительной паузы, которая, как смекнула Юля, означала поцелуй.

Правда, голос Верьера звучал почему-то грустно.

— Что значит — слишком спешил? — насторожилась тетя Марина.

— Да гнал вовсю и сбил на лесной дороге барсука. Насмерть.

— Ух ты, как жалко! — воскликнула Марина. — А точно насмерть?

— Да, я вернулся посмотреть, — пояснил мсье Верьер. — Кошмарное зрелище. Наверное, за миг перед тем, как беднягу ударило, он повернулся к машине: у него была разбита голова спереди, нос вдавлен в череп…

— Господи, какие ужасы! — воскликнула тетя Марина. — Перестань! Я кое-как угомонила девчонок, которые беспрестанно завывали про какую-то куклу-убийцу, а тут собственный муж оказывается убийцей несчастного барсука.

— Кукла-убийца? «Мари-Элен, я поднимаюсь на первую ступеньку»? Ну, это классика жанра, — усмехнулся Верьер. — Ладно, давай разберем сумки. Я там кучу еды привез, чтобы не тратить завтра времени на магазины, а сразу мчаться на вид-гренье.

И они вошли с террасы в дом.

Юля озадаченно нахмурилась. Вошли они как-то странно: вроде бы находясь внизу — и в то же время взбегая на второй этаж по ступенькам, легкий скрип которых Юля слышала совершенно отчетливо.

А потом она услышала, что скрип приближается к спальне.

«Мари-Элен, я открываю к тебе дверь!» — вспомнила Юля…

* * *

Призраку врага приходилось очень тяжело! Никак не удавалось справиться с юрким, подвижным телом барсука.

Зверя на бегу мотало из стороны в сторону. Он чуть не половину шерсти оставил на кустах ежевики, которой были плотно оплетены все лесные тропы.

Призрак Огра уже не раз пожалел, что связался с этой неразумной тварью. Вдобавок маленький мозг барсука был нашпигован осколками костей, и это невероятно мешало думать. И все же враг смог добраться до деревни и даже найти дом, где находился один из тайников, в котором он спрятал когда-то свои драгоценные снадобья.

Он обежал дом несколько раз, прежде чем нашел вырезанный в задней двери кошачий лаз. Не без труда протиснулся в него, распрощавшись с очередными клочьями барсучьей шерсти. Крадучись двинулся к лестнице на второй этаж…

И тут наконец понял, что совершил грубую ошибку. Все-таки мысли его еще изрядно спутаны!

Напрасно он примчался в этот дом. Барсук не сможет вскрыть тайник, да и коробку с флаконами не унесет. Как, в зубах, что ли?! Сначала нужно было пробраться в лабораторию… Нет, сначала нужно воскресить рабов! Средство для этого есть!

И зачем он залез внутрь дома?! Тайник находился в стене конюшни. Но тело барсука, почуяв дивный аромат жареных кровяных колбасок, долетавший из кухни, совершенно вышло из повиновения. Видимо, зверек накануне гибели был ужасно голоден, а потому так и рвался к еде. Однако на кухне горел свет, и призрак Огра опасался, что там сыщется какая-нибудь палка, или кочерга, или каминные щипцы, которыми люди окончательно добьют его временное вместилище.

Вряд ли он сможет вселиться в кого-нибудь из них — в таком-то состоянии! Намучившись с барсуком, он теперь ни за что не справится с человеком.

Невероятным усилием воли Огр заставлял непослушное тело убраться из дома, но оно сопротивлялось. Все, что Огр смог, это направить барсука на второй этаж. Подальше от кухни и манящих запахов пищи!

Ступеньки поскрипывали под лапами. Иногда лапы отказывались повиноваться и пытались унести тело на кухню. Огр требовал вернуться на второй этаж, а барсук рвался на первый. Скрип ступенек казался оглушительным!

Один раз барсуку удалось-таки утащить свое тело вниз, к дверям кухни. И тут раздались голоса…

Огр прислушался. Говорили двое — мужчина и женщина. Мужчина только что вернулся домой и рассказывал жене, как сбил на дороге барсука.

Огр очень жалел, что не может расхохотаться. Любопытно было бы взглянуть, каким стало бы лицо этого человека, если бы он увидел убитого им зверя в своем доме! Да еще и хохочущего!

Огр вспомнил, как много лет назад один крестьянин из этой деревни смог пробраться в его лабораторию. Он стоял и смотрел на то, во что Огр превратил его детей. И Огр увидел, как его глаза вдруг опустели. Увидел, как разум покинул голову крестьянина, как безумие овладело опустевшим мозгом. Это зрелище доставило ему величайшее наслаждение!

Ах, как бы ему хотелось увидеть подобное вновь!

Но вдруг хозяин этого дома окажется не из трусливых? Схватится за кочергу… Тогда барсуку, а значит, и призраку Огра несдобровать!

В это мгновение женщина воскликнула:

— Господи, какие ужасы! Перестань! Я кое-как угомонила наверху девчонок, которые беспрестанно завывали про какую-то куклу-убийцу, а тут собственный муж оказывается убийцей несчастного барсука.

Девчонок? Она еле угомонила девчонок?! То есть в доме находятся дети?

Дети! Наверху!

Ярость Огра дала такой мощный импульс телу, что барсук ринулся вверх по лестнице, как подстегнутый.

Вот две двери. За одной никого, Огр чуял это. За другой…

О, какое счастье… сейчас он найдет себе подходящее тело, хотя бы на время! С ребенком-то он как-нибудь справится!

Барсук приподнялся на задние лапки и навалился на дверь. Она открывалась внутрь и мягко подалась даже под его небольшим весом.

Еще не войдя, Огр окинул взглядом комнату.

Глаза заплывали кровью, но он все же рассмотрел стол, камин, фотографии на каминной полке…

Потом Огр вгляделся в глубину комнаты. Там стояли кровати. На них лежали девочки. Две спали, а третья, приподнявшись, смотрела, как медленно открывается дверь.

* * *

У Юли перехватило дыхание. Она напомнила себе, что бояться — это здорово, это просто супер, но не помогло. Голоса тети Марины и мсье Верьера по-прежнему доносились снизу, из салона, сквозь рассохшийся от времени щелястый пол, однако в это же самое время дверь в спальню девочек начала с тихим скрипом приоткрываться.

Кто же ее открывает?!

Ледяная лапа медленно прошлась между Юлиными лопатками. Лапа была влажная, противная, мохнатая…

Ставни мягко стукнули на окне. На улице дул ветер, по дому гуляли сквозняки.

Наверное, и дверь в спальню открывает сквозняк!

Пора перестать трястись и уснуть наконец.

Вместо этого Юля приподнялась и тихонько потянула из-под подушки фонарик.

Очень хотелось спросить: «Тетя Марина, это вы?» — но губы вдруг перестали повиноваться.

Дверь открывалась все шире, поскрипывая на петлях.

«Это сквозняк!» — твердо сказала себе Юля, но тут же не выдержала и, вскинув фонарик, нажала на кнопку.

В один невообразимо краткий миг она обнаружила, что сквозняк, открывший дверь, имел облик серо-черного мохнатого зверька, стоящего на задних лапках. Вся голова его была разбита, окровавлена, а нос от сильного удара вдавился внутрь черепа.

Да ведь это барсук!

Вдруг тот самый, которого сбил на дороге мсье Верьер?

Мертвый барсук…

В это мгновение мертвый барсук как-то очень по-человечески заслонился верхней лапкой от света, а потом его заплывшие кровью глаза уставились на Юлю.

Она не могла шевельнуться, не могла даже закричать от страха — только смотрела и смотрела остановившимися глазами…

И вдруг по комнате словно ветер пронесся! Дверь захлопнулась, отбросив барсука в коридор. Его легкие шажки пронеслись куда-то в сторону ванной комнаты, звякнула оконная створка. Что-то тяжелое упало на землю в саду: наверное, барсук выпрыгнул или вывалился из окна. Потом сухо зашелестела трава под уносившимся прочь зверем — и все стихло. Только снизу доносились безмятежные голоса хозяев, обсуждавших, долго ли еще продлится жара.

Жара?! Юле казалось, что наступила зима и она в одной ночной рубашке выброшена на мороз. Никогда в жизни ей не было так холодно, как сейчас! Ноги и руки стали совершенно ледяными. Юля сжалась в комочек, укуталась с головой в простыню и пыталась перестать трястись, но пока не получалось.

Бояться, конечно, здорово, но… но только того, чего не существует. А ведь она видела, своими глазами видела этого барсука! Вернее, его призрак…

Наверное, этот призрак явился к мсье Верьеру — требовать отмщения. А по пути просто ошибся комнатой.

Как хорошо, что свет на лестнице перегорел и у Юли оказался фонарик! Как хорошо, что она спугнула ужасного барсука! Вот завтра она расскажет все это девчонкам: как призрак сначала топотал по ступенькам, потом открыл дверь и заслонился лапкой от света…

Юля нахмурилась. А было ли все это на самом деле?! Стоит только начать здраво рассуждать, как понимаешь: померещилось. Во-первых, призраки не могут топать — а этот топал! Во-вторых, он заслонялся лапкой от света… Это уж вообще ни в какие ворота! Девчонки со смеху попадают, а не от страха!

Юле и самой стало на секундочку смешно.

Да был ли призрак-то? Может, и призрака никакого не было?!

Лиза с Таней рассказывали, что в прошлом году в Муляне случилось какое-то невероятное нашествие мышей. Мышеловки стали самым дефицитным товаром в округе. А вдруг и нынче вечером по лестнице бегала мышь? Вернее, крыса? Это ужасно, но все же лучше, чем призрак барсука.

Вот интересно, увидела бы его Юля, если бы не услышала за минуту до того рассказ мсье Верьера?

Вряд ли. Это рассказ произвел на нее такое страшное впечатление. Вот ей и привиделось…

Только и всего.

Юля вздохнула, стащила с головы простыню и легла посвободней.

Конечно, она просто обожает бояться, но все же как здорово, что никаких призраков не существует и все это ей просто померещилось!

* * *

Солдат медленно, неуверенно двигался по темным деревенским улицам.

Было так странно идти, не чувствуя земли под ногами… Солдат еще не вполне освоился со своим бестелесным существованием и старательно огибал высокие каменные заборы, которыми были окружены здешние дома и сады. Он слышал, будто опытные призраки могут проходить сквозь любые препятствия, но сам он был еще слишком неловок и неумел. Птица сидела на его плече, настороженно поводя головой.

Солдат вспоминал прошлое. Мулян почти не изменился, только сады сильно разрослись и раньше не было вот этой платановой аллеи вдоль рю Шато.

Как жаль, подумал солдат, что он не может ощущать запахов. Он бы с наслаждением вдохнул аромат роз. Ими благоухал каждый сад, плети вьющихся роз свешивались через заборы, а внизу насажены были кусты лаванды, и эти два аромата смешивались. Как хорошо он помнил запахи, и неумолкающее воркованье диких голубей, и ночное кваканье лягушек возле старинного лавуара…

В той далекой стране, откуда солдат был родом, деревенские женщины белье стирали на мостках на берегу речки, а зимой ходили по льду к проруби. А здесь, во французской деревеньке, в низине, за огородами, невесть сколько веков назад был выстроен каменный домик. В центре пола располагался бассейн, вода постоянно втекала в одну трубу, а вытекала через другую в небольшой водоем, заросший камышом. Это место для стирки белья и называлось «лавуар».

Рядом была густая рощица. Однажды ночью солдат, ждавший здесь встречи со связным, случайно услышал разговор Терезы — местной крестьянки, муж которой был в плену, — и колдуна Огра, служившего у фашистов. И узнал, что эта красивая женщина — предательница. Мало того — она, оказывается, ждала ребенка от врага! У нее в доме Огр прятал свои страшные снадобья…

Солдат решил найти их.

На следующую ночь он оставил людей из своего отряда ждать его на дороге неподалеку от деревни. Сам, один, пробрался в дом Терезы на окраине деревни и потребовал отдать снадобья Огра. Иначе…

И пригрозил пистолетом.

Перепуганная Тереза сказала, что Огр уже забрал у нее все флаконы со своими снадобьями. Теперь он спрятал часть их в конюшне того большого дома с высокой террасой, который стоит перекрестке, возле часовенки. А остальные положил в тайник в каменной ограде, которая тянется вдоль дороги к лавуару. Тайник находится в том месте, где стену обвивает дикий виноград.

Солдату потребовался час, чтобы отыскать тайник в ограде и уничтожить почти все флаконы.

Однако Тереза успела предупредить Огра. Тот подкрался к солдату и застрелил его, забрав с собой все, что осталось.

Вскоре враг и сам погиб. И вот теперь он, так же как и солдат, ищет свои колдовские снадобья, с помощью которых надеется вернуться в мир живых…

Призрак убийцы может быть окончательно уничтожен только призрачной рукой его жертвы. Таков закон отмщения, таков закон всемирного воздаяния. Солдат должен отомстить не только за себя, но и за всех других жертв Огра. Ради этого он проснулся, ради этого восстал из могилы!

Но ведь враг может оказаться сильнее… Что, если он снова победит — и воскреснет с помощью той темной и страшной силы, которой посвятил жизнь?

Солдат знал, почему и он, и Огр пробудились именно теперь. Непримиримые противники, они вышли из могил и обрели свободу мыслей и передвижений, потому что здесь, в мире живых, вот-вот встретятся их потомки.

Их правнуки…

Нет, они не враги! Они даже не подозревают о том, что в давние времена солдат и Огр ненавидели друг друга и теперь должны сойтись в последней, смертельной схватке. Они даже не подозревают о том, что сами невольно помогут своим предкам.

Солдат еще не знал, кто он — его далекий потомок. Не знал он также, чьим предком является враг. Но он надеялся, что ощутит это при первой же встрече с тем или другим…

Пропели первые петухи. Первый знак к скорому возвращению. Нужно спешить, солдат еще ничего не успел сделать, ничего не нашел.

А вот и дом на перекрестке, о котором говорила Тереза. Сквозь ставни первого этажа пробивался свет. Наверху окна были темны. Наверное, там мирно спали дети. А где-то в старой конюшне спрятаны снадобья Огра, которые сохранили все свои страшные свойства.

Люди, которые живут здесь, даже не подозревают о них и о том, какой опасности подвергаются они сами и их дети…

Дети, Огру нужны дети!

И вдруг солдат ощутил, что враг где-то здесь, рядом.

Он в этом доме! Вон там, наверху.

Он рядом с дверью, за которой спят дети!

Солдат рванулся, пытаясь проникнуть в дом, но не смог. Птица на его плече встрепенулась, захлопала крыльями, но не смогла взлететь. Призраки в первую ночь после пробуждения от смертного сна необыкновенно слабы, им необходимо проникнуть в чужое тело, чтобы сразу набраться сил.

Его враг имел это чужое тело! Солдат сквозь стены увидел барсука с размозженной головой, вставшего в дверях спальни. Заплывшими кровью глазами он взглянул на девочку, которая встревоженно приподнялась на кровати.

Эта девочка!.. Солдат сразу узнал ее. Если бы он был жив, он отдал бы жизнь, чтобы только спасти ее! Но он был призраком, и все, что он пока мог, это качаться на месте, подобно бестелесному, безвредному туману, и птица так же беспомощно колыхалась на его плече.

Какая это была мука!

В это самое мгновение наверху в комнате вспыхнул фонарик, и девочка увидела окровавленную морду зверька. И солдат ощутил ее ужас, ее оцепенение, ее бессилие перед страшным, завораживающим зрелищем.

И вдруг какая-то сила сорвала с его плеча птицу и бросила вперед, как бросают камень.

Птица стремительно прорвалась сквозь щели в ставнях, пронеслась через всю комнату, словно неудержимый порыв ветра, и ударилась о врага.

В это мгновение Огр вновь утратил власть над телом барсука. Тот ринулся наутек, не разбирая дороги, вывалился в какое-то окно, грузно стукнулся о землю и понесся куда-то, а призрак птицы реял над ним и гнал его прочь.

Снова пропели петухи.

Солдат оглянулся.

Где то существо, которое помогло ему?

Никого…

Он не знал, что за кустом отцветшего жасмина притаилась Мирабель.

Опять она вмешалась в чужие дела! Зачем?

Может быть, потому, что это дом того самого человека, которого она спасла от оголодавшего призрака на лесной дороге? А там, наверху, спали его дети?

Его дети…

Мирабель вздохнула, незаметно выпорхнула из-за куста и, словно легкое облачко, понеслась к старому кладбищу.

До третьего крика петуха, до того, как настанет пора всем призракам возвращаться в свои могилы, еще оставалось время, но ей отчего-то не хотелось пребывать дольше в этом мире.

* * *

— Ой, — сказала Юля, — я больше не могу! У меня уже ноги подкашиваются!

— Ничего, — хладнокровно ответила Лиза. — Это с непривычки. Правда, тут здорово?

— Еще бы! — восхищенно воскликнула Юля.

— Наконец-то ты повеселела, — заметила Таня.

Сестры переглянулись и засмеялись, да и Юля улыбнулась.

После того, что случилось — или приснилось? — ночью, она никак не могла заснуть, а когда наконец задремала, то и дело вскакивала и прислушивалась к тихим шорохам, которыми был полон старый дом.

Оказывается, ночная тишина — понятие очень условное! Ворковали дикие голуби, шелестела листва; где-то вдали, а ночью казалось, что совсем близко, раздавался протяжный свист: это проносились скоростные поезда. Иногда куры в соседском курятнике всполошенно били крыльями во сне. Что-то непрестанно шелестело по углам, и Юле чудилось, будто она слышит, как пауки, эти тонконогие средневековые пауки, плетут свои сети. Но все это были мирные, нестрашные шумы, а того, чего Юля ужасно боялась — скрипа ступенек под лапами убитого барсука, — она больше не услышала.

Она совершенно не выспалась, а это никому не улучшает настроения. Но все же базарчик с красивым названием «вид-гренье» оказался лучшим средством, чтобы это настроение исправить!

Он проходил в деревне под названием Пасси-сюр-Аржансон. Она была немногим больше Муляна. На берегу этого самого Аржансона, узкой реки с зеленоватой быстрой водой, около арочного моста, на мягкой траве стояли в три ряда многочисленные столы, на которых можно было найти все, что душа пожелает.

Да уж, чего здесь только не продавали! Велосипеды, разнообразные запчасти, одежду и обувь, постельное белье, скатерти и салфетки, кухонную утварь, столовые приборы, фаянсовую и фарфоровую посуду. На траве стояла разнокалиберная мебель. Вещи были и очень старые, и еще новые. Имелись здесь и керосиновые лампы, и подсвечники, метлы и совки, медные котелки, чугунные котлы, деревянные лавки и маленькие детские стульчики с покосившимися ножками и провалившимися сиденьями, прялки, лоскутные одеяла, старинное ручное кружево, пожелтевшее и истончившееся от времени, кованые решетки и экраны для каминов, подставки для дров, кочерги и даже какая-то чугунная штука в форме сердца, с деревянными ручками, про которую Лиза сказала, что это каминные щипцы.

Таня возразила:

— Это грелка, которой в старину согревали постель.

Лиза засмеялась:

— Такой грелкой можно не согреть, а поджарить человека. И заодно постель поджечь!

Сестры немедленно поссорились и побежали к отцу выяснять, кто прав, а Юля продолжала бродить по рядам.

Кругом продавалось очень много игрушек, и почти новых, и совсем старых: линялых плюшевых мишек и зайцев, каких-то облезлых, облысевших кукол с оторванными руками и ногами. Отдельные части кукольных тел здесь тоже имелись. Все старье было горой свалено на небольшой деревянной тачке об одном деревянном колесе.

Хозяин, похоже, оставил всякую надежду продать это барахло и не обращал на него никакого внимания: знай болтал с соседями. Да старые игрушки и не интересовали почти никого, кроме двух каких-то детей, мальчика и девочки, которые с упоением рылись в тележке.

Дети были одеты очень бедно: в ужасные пальтишки и грубые башмаки. И это несмотря на жарищу! Кроме того, у мальчика одна рука была короче другой, а девочка сильно хромала. Какие-то больные и нищие…

А может, они были немножко не в себе? Ненормальные? Иначе почему они из всего множества игрушек выбрали только пускатель для мыльных пузырей (здесь их называют суфляж [6]) в виде лягушки, да и то с отломанным резервуаром? С помощью этой лягушки, конечно, невозможно было выдуть ни одного пузыря.

Девочка сунула суфляж в карман пальтишка, и дети потихоньку заковыляли прочь. Они не заплатили — и явно не собирались это делать!

И вдруг девочка повернула свою кудрявую голову и встретилась с Юлей глазами.

У нее были какие-то очень мутные глаза, как будто бельмами затянутые.

Она толкнула в бок мальчика, и тот взглянул на Юлю из-под козырька своей низко надвинутой кепки.

У него были такие же белесые глаза.

Господи, ну ужас, они еще и полуслепые, эти бедолаги! Смотреть на них неприятно, даже страшновато, но все равно очень жалко их.

«Странно, — подумала Юля, — такое ощущение, что я их где-то уже видела, этих детей…»

Тем временем мальчик и девочка скрылись в рощице, а хозяин игрушек будто и не заметил ничего. Наверное, решил, что это жестоко — брать деньги с нищих за сломанную игрушку. Однако когда какая-то женщина захотела купить подешевле выцветшую скатерть, он торговался с пеной у рта!

Впрочем, тут все торговались — азартно, до хрипоты, пытаясь сбавить и без того смехотворные цены и очень радуясь, когда это удавалось. Это напоминало игру. В нее с одинаковым удовольствием играли все — продавцы и покупатели, взрослые и дети. Они рылись в вещах, обнаруживая новые и новые сокровища, постепенно набивая нужными и ненужными вещами свои сумки и багажники автомобилей.

Юля купила маме хорошенькое серебряное колечко всего за пятьдесят сантимов и красивый старинный наперсток, тоже серебряный, за один евро, себе — двух смешных собачек из набора игрушек под названием «Пет шоп» (в нее все девчонки во Франции обожают играть!) за евро и бразильский плетеный бисерный браслетик, ужасно модный, за пятьдесят сантимов, хотя в магазине она видела такие за пять евро!

— Это оказалась не грелка и не щипцы, — раздался голос Лизы. Сестры уже помирились и явились, сцепившись под ручку. — Это такой специальный совок для переноски углей из камина в чугунные утюги и ножные грелки. Представляешь?

— Нет, — честно призналась Юля. — Ну ладно, чугунные утюги я в музее видела. А что такое ножные грелки?

— Сама не знаю, — пожала плечами Лиза. — Но раз папа говорит, значит, они были. Небось во времена красотки Мирабель, а то и еще раньше.

— Лиз, смотри, здесь такие же флакончики продают, какие папа в конюшне нашел, — сказала вдруг Таня и потащила сестру к лотку, на котором лежали старые-престарые, пыльные медицинские железяки, щипцы-ланцеты-пинцеты-скальпели, или как их там, упаковки пластырей, таблеток, срок годности которых окончился, наверное, тоже во времена красотки Мирабель, разные колбы, пробирки, медицинские штативы… Среди всего этого валялось несколько причудливых флакончиков темного стекла. Их пробки были залиты тусклым потрескавшимся сургучом.

На эти флакончики с любопытством поглядывали те же двое убогих детей, которые недавно украли лягушку.

— У вас конюшня в доме есть? — удивилась Юля. — Где она?

— Там теперь гараж, — пояснила Лиза. — Стена его была вся оплетена плющом. А это плохо: плющ вгрызается в стены и постепенно разрушает их. Мы в прошлом году чистили от плюща и дом, и ограду, и гараж, и вот из его стены вывалился камень, а там оказался металлический ящичек с такими же флакончиками. Кто их туда положил и что за флакончики, неизвестно. Пойду папе скажу, что мы нашли такие же.

Лиза с Таней подбежали к отцу, который неподалеку с небрежным видом торговался за дюжину бело-зеленых фаянсовых глубоких тарелок — пожелтевших от времени, с потускневшим рисунком, но все равно очень красивых.

Вот он отдал деньги, поднял обеими руками стопу тарелок и направился было к парковке, но тут набежали девочки и стали ему что-то говорить.

Отец с любопытством оглянулся и пошел вслед за Лизой и Таней к торговцу лекарствами.

— Бонжур, мсье, — сказал он приветливо. — Дочки говорят, что у вас есть какие-то странные флаконы…

— Конечно, конечно, — оживился торговец, который до этого уныло подремывал в шезлонге: его просроченный товар совершенно не пользовался спросом. — Мой дед рассказывал, что нашел их в лесу, в обломках то ли машины, то ли мотоцикла — давно, еще во время войны. Они у нас валялись, пока я не решил их на вид-гренье вынести. Вдруг найдется понимающий человек? Я ведь даже не знаю, что в этих флаконах…

Он удивленно огляделся:

— Да где же они?

Юля повернулась к лотку. Флаконов не было.

— Ой, — сказала Лиза, — вот честно, пап, они только что тут лежали. Тань, ты видела?

— Конечно, — кивнула сестра. — Но я не видела, куда они делись…

— Ничего не понимаю! — озадаченно воскликнул продавец. — Только что были здесь. Никто к лотку вроде не подходил. Верно, мадемуазель? — обратился он к Юле.

Юля кивнула, растерянно оглядываясь, и заметила, что те же самые дети, которые украли игрушки, поспешают к небольшой роще, окаймлявшей поле, на котором раскинулся вид-гренье.

— Слушайте, а может, флаконы забрали вон те мальчик и девочка? — воскликнула она. — Я видела, они с таким интересом все это разглядывали!

— Мадемуазель иностранка? — удивился продавец. — Полонез?

Юля сначала озадачилась, при чем тут танец полонез, но почти сразу вспомнила, что это значит — полька. И совсем не танец! Торговец принял ее за жительницу Польши.

— Нет, я из России, — пояснила она.

— Спа-си-бо, при-вет, Мос-ква, — отчеканил по слогам торговец, довольно засмеялся и спросил: — О каких детях говорит мадемуазель?

— Да вон же они! В таких заплатанных пальто, в грубых ботинках! Девочка кудрявая, а мальчик в большой кепке! Они вон там, — махнула рукой Юля. — В рощу сейчас зайдут!

Мсье Верьер, торговец, Лиза и Таня внимательно смотрели в ту сторону, куда она показывала.

На их лицах было одинаково озадаченное выражение.

— Я никого там не вижу, — пожал плечами Верьер.

— Я тоже, — кивнул продавец.

— Мы тоже, — поддакнули Лиза и Таня.

— А я вижу, — тихо сказала Юля. — То есть видела. Но сейчас они уже за деревьями.

— Возможно, мадемуазель показалось? — деликатно спросил торговец. — Ведь никто больше не видел никаких детей.

— Я видел, — раздался рядом неразборчивый голос, как будто обладатель его держал во рту горячую кашу.

Все растерянно оглянулись на незаметно подошедшего Жибе.

Как великую ценность, он прижимал к груди несколько дисков с сериалом «Доктор Хаус». Этот сериал, знали девочки, Жибе просто обожал и мечтал собрать все сезоны. Судя по его довольному виду, собрал-таки!

— Привет, Жибе, — хором поздоровались мсье Верьер, Лиза с Таней и Юля.

Торговец глядел на него недоверчиво:

— Вы видели?!

— Я вон там стоял и видел, как дети потихоньку взяли флакончики и ушли, — кивнул Жибе.

— И вы ничего не сказали?! — всплеснул руками торговец. — Вы пособник воришек, вот вы кто, молодой человек!

— Я думал, вы тоже видели, — покраснел Жибе. — Ведь это ваш товар, вам за ним и следить.

— Разумное замечание, — сказал мсье Верьер. — Прошу нас извинить, но я устал держать посуду.

Он кивнул торговцу и пошел к паркингу.

— Я помогу! — Жибе перехватил диски под мышку, осторожно взял у Верьера часть тарелок и понес к автомобилю.

Девочки некоторое время оставались на месте.

— Странно все это, — сказала Лиза.

Юля насупилась:

— Ты не веришь, что я их видела, этих детей?!

— Ну мало ли что может померещиться, — пожала плечами Таня. — Больше никто ничего не видел.

— Но ведь Жибе… — заикнулась Юля.

— Жибе — он настоящий рыцарь, — хихикнула Лиза. — Спас прекрасную даму.

— Ты думаешь, он соврал? — возмутилась Юля.

— Да конечно, — уверенно ответила Таня. — Он же знает, что ты его не очень-то любишь. Вот и решил к тебе подлизаться. А на самом деле ничего не видел.

— А я? — спросила Юля.

— И ты не видела. Тебе просто показалось.

Юля хотела было обидеться, а потом подумала: а вдруг и в самом деле показалось? Померещилось? Померещился же ей ночью барсук, который заслонялся лапкой от света! Могли и эти дети померещиться — такие странные, бедно одетые, убогие какие-то…

«Я их уже видела раньше, — снова подумала Юля. — Но где?!»

Тем временем сестры повели ее смотреть очередной пет-шоп. За десять евро продавали целый домик с качелями и кроватками. И десять разных зверей.

— Прямо не могу! — жадно сказала Таня, которая обожала пет-шопы. — Прямо даже обидно, что у нас в Париже точно такой же домик есть, с такими же зверями. А еще один мама не разрешит покупать — да и зачем? Может, ты хочешь, Юль?

— Нет, — покачала та головой. — Я спокойно к пет-шопам отношусь. У меня несколько собачек есть, мне хватит. Вот если бы тут какие-нибудь книжки со страшилками продавались… У нас в России издают всякие такие «Книги ужасов». Это класс! Оторваться невозможно! А во Франции сборники ужастиков есть? Я бы купила!

— Пойдем поищем, здесь много книг! — обрадовались сестры.

Юля уже вообразила, как будет пугать одноклассников крутыми французскими страшилками в собственном переводе, но напрасно. Они перебрали все книги на большом лотке, однако ничего похожего на крутые страшилки или хотя бы не очень крутые ужастики и в помине не было. Зато оказалось много старинных фотографий. Некоторые лежали кучей в коробке, некоторые торчали из альбомов, некоторые были вставлены в красивые старинные рамочки.

Подошел мсье Верьер:

— Девочки, я за вами, пора ехать домой.

— Пап, смотри, такая же рамка, как у нас на камине, — сказала Таня.

Ее отец кивнул, потом вынул из груды снимков один и с любопытством принялся его разглядывать.

— Девочки, вам это фото ничего не напоминает? — спросил он.

Девочки посмотрели и пожали плечами. Большой сад; в нем стоит не то олень, не то корова и видна фигура какого-то солдата…

А Юля на него не смотрела. Она смотрела на рамку — такую же рамку, которая стояла на камине в их спальне.

В той рамке на камине были фотографии грустных, бедно одетых детей. Так вот, двоих из них — кудрявую девочку и мальчика в слишком большой кепке — Юля видела сегодня! Она вспомнила! Видела именно такими, какие они были на снимке. В плохоньких пальтишках, несмотря на каникюль, в тяжелых башмаках, в нитяных чулках.

Это они украли сломанную лягушку и флакончики.

Или их здесь не было? Или они Юле померещились?

Как барсук?

А барсук все же померещился?

Или…

* * *

Минувшие сутки оказались одними из самых тяжелых для солдата… Тяжелей было только первое время плена в 42-м году. Его взяли контуженого, в беспамятстве, но все равно было до боли стыдно, что не пал смертью героя, а оказался в плену. И звездочку с его пилотки сорвали враги… Именно тогда он дал себе слово, что убежит — и продолжит сражаться.

Это сражение длилось до их пор. Но пока он проигрывал…

Той ночью солдат попытался преследовать Огра и, чудилось, вот-вот настигнет его.

Барсук метался из стороны в сторону, петляя по улицам деревни, изредка шмыгая в кошачьи лазы в воротах и стараясь скрыться в садах и дворах, однако призрак птицы постоянно реял над ним, отслеживая каждое его движение. А солдат двигался по пути, который указывала взмахами своих крыльев птица.

Вскоре стало ясно, что барсук пробирается на нижнюю дорогу, ведущую к лавуару. Но зачем? Ведь он бессилен без своих снадобий, а тайник остался в том самом доме, откуда его изгнала птица.

И тут солдат снова подумал о том, о чем думал в последние мгновения своей жизни, перед тем как на него напал враг. Тогда он никак не мог понять, почему Огру понадобилось встречаться с Терезой около лавуара, если он мог в любую минуту прийти в ее дом на окраине деревни и остаться незамеченным.

Может быть, эта встреча была случайной? Тереза ходила стирать белье, а Огр…

Почему там оказался Огр?

Барсук бежал все быстрей. И вдруг, возле дверей лавуара, вильнул в какую-то расщелину в горе!

А что, если именно здесь помещалось тайное логово Огра? Надо скорей последовать за ним!

И в это самое мгновение пропели третьи петухи.

Солдат увидел, что птица бессильно бьет крыльями, и почувствовал, будто уперся в невидимую стену.

И без того небольшие силы его иссякали, как вода, уходящая в песок.

Птица метнулась куда-то в сторону и пропала из виду. Солдат попытался последовать за ней, но не смог. Он ощутил ужасную тоску и одиночество. Сколько лет провели в одной могиле, и вдруг…

Но сейчас было не до того, чтобы предаваться печали. Нужно немедленно искать укрытие от солнечных лучей. Рассвет начнется через какие-то минуты! Возвращаться на кладбище нет времени. Нужно отыскать что-то подходящее поблизости.

Солдат повел взглядом по зарослям, окружившим лавуар, и увидел странное сооружение. Шалаш? Вроде и вправду шалаш, накрытый брезентом или чем-то подобным.

Солдат метнулся туда.

Забился в самый темный угол. И впервые с ненавистью подумал о солнце, чьи лучи могут ворваться в шалаш и уничтожить скрывающийся там призрак.

Да неужели и солнце тоже на стороне врага?!.

* * *

— Ого, вон Жибе педали крутит, — сказала тетя Марина, когда отъехали от Пасси и свернули на прямую дорогу, ведущую к Муляну.

Впереди на обочине маячила фигура одинокого велосипедиста.

— Ну прямо тебе Тур де Франс! Однако на велосипеде отсюда час пилить, не меньше.

— Мамочка, папочка, давайте остановимся! — в один голос взмолились Таня и Лиза. — Давайте его подвезем!

Юля, конечно, помалкивала.

Видел Жибе тех странных детей возле столика с лекарствами? Или в самом деле наврал — из рыцарских чувств, как уверяла Лиза?

Больно нужны Юле его рыцарские чувства!

«Рено» притормозил, мсье Верьер выглянул в окно:

— Привет, Жибе. Подвезти?

— Огромное спасибо, Морис, — отозвался Жибе, поспешно слезая с велосипеда. — У вас багажник свободен? Можно будет убрать велосипед?

— Сегодня да, — кивнул Верьер. — Тебе повезло.

Девочкам на заднем сиденье пришлось потесниться, когда сел Жибе, да еще ему на колени поставили коробку с тарелками, которые купил мсье Верьер. Зато велосипед спокойно поместился в багажник.

— Один раз, когда мы на вид-гренье в Троншуа купили наши велосипеды, — сказала Лиза, — папа сначала их отвез домой, а потом за нами вернулся. Велосипеды вообще всю машину заняли! А мы тем временем в Троншуа пообедали. Такая картошка-фри вкусная была!

— И жареные колбаски… — добавила Таня.

— Так, все проголодались, понимаю, — усмехнулась тетя Марина. — Ничего, приедем — быстро что-нибудь приготовим.

— Хотите, я принесу вам куржеты? — спросил Жибе. — У нас в этом году отличный урожай.

Куржеты — это кабачки цуккини. С зеленой кожурой. Таких, как у нас, белых кабачков во Франции нет.

— Куржеты — это прекрасно! — обрадовалась тетя Марина. — Я сделаю оладьи. Жибе, ты любишь такие оладьи?

— Никогда не пробовал, — вздохнул Жибе. — И… наверное, сегодня тоже не удастся. Я вам куржеты, конечно, принесу, но завтра. Сегодня дед на меня сердится. Наверное, будет ругать. Поручил мне покрасить статуи в саду, а я совсем забыл и уехал на вид-гренье.

— Твой дед! — воскликнул мсье Верьер. — Старый Николя Миго! Давно я его не видел. Я еще мальчишкой был, когда мы с отцом первый раз приехали в Мулян. Сначала заезжали в Нуайер, там жили наши очень дальние родственники. Но Мулян мне больше понравился, я еще тогда подумал, что хотел бы поселиться именно здесь. Я видел статуи в вашем саду еще почти новыми. Твой отец был замечательным скульптором. Это ведь он их поставил?

— Да, почти все поставил отец, — кивнул Жибе. — А одну, самую старую, — дед. Вернее, две. Оленя и еще одну фигуру. Но когда мой отец умер, дед совсем забросил и сад, и статуи. А вчера вдруг вспомнил. Покрась, говорит… а я на вид-гренье сбежал.

— Как здоровье деда? — спросил Верьер.

— Неплохо, — сказал Жибе. — Для его лет просто очень неплохо. Ему ведь в этом году исполнилось восемьдесят. Но он молодец, он очень крепкий. Дед говорит, что живет за своих брата и сестру, Люка и Клоди, которые погибли во время войны с бошами [7].

— На фронте погибли? — поинтересовалась тетя Марина. — Они были в армии генерала Леклерка? Или в маки́?

— Маки? — удивленно повторила Юля. — А это что такое?

— Так называлось партизанское движение против фашистской оккупации, — пояснил мсье Верьер. — Это были боевые отряды нашего Резистанс — Сопротивления. Маки — по-французски значит «кустарник», «лесные заросли». Партизаны скрывались в горах, в лесах, их называли «макизары» или просто «маки». Говорят, среди маки были и русские солдаты, бывшие военнопленные. А генерал Леклерк возглавлял регулярные французские войска, которые сражались с фашистами. Мой дед служил в армии Леклерка.

— А мой дед до Берлина дошел, — горделиво сообщила тетя Марина. — Он был совсем еще мальчик, но сбежал на фронт, был сыном полка. Орденов у него — с ума сойти сколько.

— Мои прадеды тоже воевали, — вмешалась Юля. — Один вернулся с фронта, а другой — нет. Его звали Василий Медведев. Его дочь — моя бабушка, мамина мама. Он ушел на фронт, когда она еще не родилась. Никогда ее не видел. И она его не видела. Он без вести пропал.

— Без вести пропал? — повторил Жибе. — Что это значит?

— Это значит, что никому неизвестно, где он погиб, — пояснила тетя Марина. — В России это называется — неизвестный герой. Таких много… Их могилы по всей Европе. На горе Шипка в Болгарии есть памятник русскому солдату Алеше… Ого, да мы уже приехали! Вот так всегда — за разговором время пролетает незаметно.

Автомобиль остановился.

Жибе поблагодарил и вышел, передав коробку с тарелками девочкам.

Мсье Верьер помог выгрузить велосипед, и парень поспешно втащил его в калитку большого сада на окраине деревни.

Суровая, хоть и сильно вылинявшая от дождей физиономия знаменитого футболиста Зидана виднелась за пышными кустами сиреневой азалии. Высокий олень смотрел сквозь заросли мирабели поблекшими незрячими глазами.

— Ах вот оно что! — сказала Лиза, когда ее отец снова сел за руль. — Этот сад снят на той фотографии, которую ты купил на вид-гренье, да, папа?

— Конечно, — кивнул отец. — Только очень давно. Тогда еще Зидана и в помине не было.

— А Жибе так и не сказал, где погибли брат и сестра его деда, — задумчиво проговорила тетя Марина.

— Наверное, не знает, — сказал мсье Верьер. — Или не хочет говорить при девчонках. Тут при оккупантах был какой-то жестокий человек по прозвищу Огр…

— Огр, — с отвращением повторила Таня. — Ну и прозвище! Огр — значит людоед!

— Я кое-что слышал… — продолжал Верьер. — Это очень страшная, почти невероятная история. Но я не хочу ее рассказывать. Все слишком ужасно. Это вам не «Мари-Элен! Я поднимаюсь на первую ступеньку!».

Все рассмеялись.

Юля рассеянно улыбнулась за компанию. Но думала она только о том, чтобы поскорей взглянуть на фотографию, которая стоит на камине в спальне!

Однако первым делом, едва вошли в дом, тетя Марина всех погнала на кухню — чистить зеленую фасоль. Ее варили, потом немножко тушили на сливочном масле с чесноком. Получалось просто необыкновенно вкусно! Фасоль все любили, ее съедали много, а значит, и начистить ее нужно было много. А это не так просто. Сначала надо обрезать с двух сторон хвостики, а потом выдернуть такую жесткую зеленую волосинку, которая идет вдоль всего стручка. Выдернуть ее надо обязательно, потому что иначе эти волосинки будут болтаться в сваренной фасоли — весь вид и вкус испортят.

Словом, тетя Марина накрывала на стол и готовила салат, а девочки взяли ножи и принялись чистить фасоль. Юле очень удачно попался самый «ловкий» и острый маленький ножичек, поэтому она работала очень проворно. Конечно, хотелось сбегать наверх, чтобы взглянуть на снимок, но она знала, что, если положит ножик, его непременно захватит Таня, которая уже обворчалась, что у нее нож тупой, а Юльке повезло.

Тупым ножом работать не хотелось, поэтому Юля продолжала чистить, хоть любопытство ее так и донимало.

Когда закончили с фасолью и поставили ее варить, надо было мыть фрукты, а потом тетя Марина сразу закричала:

— А табль! — что значило — «к столу».

У французов считается хорошим тоном при словах «а табль!» идти за стол немедленно. И все пошли садиться, тем более что есть ужасно хотелось.

Сначала ели зеленый салат с лимонным соком и кедровыми орешками, которые привезла Юля из России. Потом подали горячее, потом десерт. Фасоль получилась просто невероятно вкусной, кровяные колбаски с яблоками — вообще объедение, нектарины были спелые-спелые… На разные сыры, которые французы тоже едят на десерт, у Юли уже не хватило места в животе. Но вставать из-за стола, пока все не поели, здесь было не принято. Потом все вместе посуду мыли, вытирали, разносили по шкафам…

— Я бы пошла поспать, — зевнула тетя Марина. — Дайте мне часик, только не ходите никто наверх, умоляю, не скрипите ступеньками! Я в вашей комнате лягу, там прохладней.

И она поднялась в спальню девочек.

— Папа, — с самым заботливым видом осведомилась Лиза, — а ты поспать не хочешь?

— А что такое? — остановился отец, который пошел было к телевизору.

— Ну, там «Гран Гало…» — пробормотала Таня.

«Гран Гало» — «Grand galop», «Большой Галоп» — это такой знаменитый французский сериал про детскую школу верховой езды. Лиза и Таня его обожали. Юле он тоже нравился. И она ничего не имела против того, чтобы усесться перед телевизором.

В конце концов, куда денется старая фотография? На нее можно и потом посмотреть. И вообще, Юля уже не уверена, что на ней изображены те же самые дети.

Фотография невесть как давно сделана. Может, даже во время Второй мировой войны! А дети-то, которые на вид-гренье были… им лет по десять-двенадцать!

Конечно, это не они. Просто похожи.

— Ну ладно, — сказал мсье Верьер. — Смотрите свой галоп. Спать я не хочу, пойду газон косить.

Фильм был просто классный. Конечно, актеры говорили слишком быстро для Юли, но Лиза с Таней переводили, если она не понимала.

Через час спустилась тетя Марина и сообщила, что ни на минуточку не уснула.

— Во-первых, телевизор слишком громко включен был. Во-вторых, наш папочка трещал своей косилкой до невозможности. А в-третьих, откуда-то ужасно краской пахло. Морис, ты что-то красил наверху? — обратилась она к мужу, который как раз вошел в комнату.

— И в мыслях не было, я вон траву косил во дворе, — махнул тот рукой. — Полгазона в порядок привел. Может, это бензином пахло? От косилки?

— Может быть, конечно, и бензином, хотя мне казалось, что краской, — пожала плечами тетя Марина. — Ладно, барышни, хватит перед ящиком сидеть, поехали на велосипедах кататься!

— Давайте-давайте, — обрадовался мсье Верьер. — А я наконец-то к телевизору прорвусь. Сегодня шестая серия «Комиссара Брунелли».

— А как же вторая серия газона? — спросила тетя Марина.

— Хорошего помаленьку, как любите говорить вы, русские, — ответил ее муж. — Закончу завтра, после того как в Троншуа съездим. Завтра вид-гренье в Троншуа! Ну, дамы, собрались кататься — так поезжайте, поезжайте!

«Дамы» вывели из гаража велосипеды и отправились кататься по окрестным дорогам.

На выезде из Муляна Лиза остановилась и сказала, показывая на небольшую рощицу:

— Мама, вон там — кабан Жибе. Такой классный! Давай туда сходим, хочешь?

— Ну, — замялась тетя Марина, — как-то неудобно ходить в гости в отсутствие хозяина.

— А может, он там? — сказала Лиза и закричала во все горло: — Жибе! Ты тут? Это Люиз и Таня́́!

Именно так французы, в том числе и Жибе, называли Лизу с Таней.

Никто не ответил.

— Ну чего ты кричишь? — рассудительно спросила Таня. — Жибе там нет. Он ведь сказал, что дед его заставил фигуры в саду красить.

— Ах да-а, — разочарованно протянула Лиза. — Ну, тогда поехали дальше.

Они отправились к подсолнуховым полям, которые лежали сразу за Муляном.

Французы выращивают подсолнухи только ради масла, семечки они не едят, но ведь это такое удовольствие для русского человека — выбрать спелый подсолнух, обить с него засохшие желтые цветочки и лузгать семечки!

С одной стороны дороги зелено-желтой стеной стояли подсолнухи, с другой — простиралась обширная стерня, на которой тускло золотились аккуратные валки соломы. Вокруг Муляна было много пшеничных полей, но весь урожай убрали, одна упакованная солома осталась.

И над всем этим — голубой небесный купол.

Красота была неимоверная, красота и тишина… Жара немного спала, да и ветерок приносил прохладу, а солнце иногда закрывалось облаками.

Уселись прямо при дороге, в укромном уголке на траве, и начали наслаждаться: щелкали семечки и рассказывать страшные истории. Тетя Марина — свои, которые знала с детства, Лиза и Таня — свои. Юля, конечно, рассказала больше всех.

Мимо проехали мальчики на велосипедах, очень вежливо поздоровались.

Юля уже привыкла, что здесь все мальчишки невероятно вежливые. Беспрестанно эти «бонжур», «пардон», «мерси» и все такое. Сначала это ее здорово напрягало, так же, как и имя Жюли, которым ее тут называли. На «жулика» похоже. А потом даже понравилось.

Двоих из этих мальчиков — Ксавье и Мишеля — Юля уже видела, а третьего — нет. Такого если увидишь — не забудешь.

Ого, какой…

Ужасно грустно стало, что они встретились, когда Юля сидела на обочине дороги и лузгала семечки, будто простая деревенская девчонка.

А кто она еще? Простая девчонка и есть, хоть не деревенская, а городская. Все равно этот мальчик на нее даже не взглянул.

Лиза вдруг необычайно засуетилась, стала прятать кусок подсолнуха, из которого только что вытаскивала семечки.

— Ха! — сказала Таня. — Он уже все видел, зря стараешься!

Лиза бросила на сестру убийственный взгляд и украдкой показала кулак.

— Ладно, молчу, — буркнула Таня. — Молчу, молчу!

— Неужели это Алекс Бурдон? — спросила тетя Марина, удивленно глядя вслед велосипедистам. — Ничего себе вымахал! Все время был какой-то задохлик, а сейчас — ну прямо «Умри, Голливуд!»!

Таня хихикнула.

Лиза изо всех сил старалась не оглянуться на мальчиков.

— Я его раньше не видела, — сказала Юля, надеясь, что голос ее звучит равнодушно.

На самом деле она понимала Лизу.

Да уж… Вот это Алекс так Алекс!

Волосы у него — как эта золотистая солома, глаза голубые, сам загорелый, плечи широкие, руки сильные, черная майка так и обливает торс.

Наверное, ему лет пятнадцать или шестнадцать. Наверное, в лицее учится.

Раньше Юля думала, что красивые глаза — это черные глаза, как у их преподавателя физкультуры по прозвищу Обожаемый Игорек. А теперь поняла, что голубые глаза — это тоже красиво. Может быть, даже еще красивей, чем черные…

— У него бабушка в Муляне живет, и его в августе родители всегда сюда отправляют, — пояснила тетя Марина Юле. — Дом мадам Бурдон на самой окраине, на дальней дороге. Мы у нее иногда овощи покупаем. И персики. Однако мы засиделись, барышни! Не пора ли нам домой?

«Барышни» послушно сели на велосипеды, хотя всем очень хотелось еще поговорить про Алекса.

«Интересно, а он ездит на вид-гренье?» — подумала Юля. — Сегодня его точно не было, я бы заметила. А завтра? Вдруг увижу его завтра?»

— Смотрите, какие темные облака, — сказала Таня, глядя в небо.

— А если пойдет дождь? Вид-гренье отменят! — встревожилась тетя Марина.

— Не надо о страшном! — вскричали разом Юля, Лиза и Таня.

Может быть, на вид-гренье приедет и Алекс. Отменят вид-гренье — он туда не приедет.

Им всем очень хотелось снова увидеть Алекса…

Вечером по телевизору передали благоприятный прогноз на завтра, так что спать пошли в хорошем настроении. Тетя Марина опять припугнула девочек: если будут шуметь, поездка в Троншуа не состоится, — поэтому они заснули мигом, даже про Алекса ни словом не обмолвились.

А про рамочку и фотографию Юля начисто забыла.

* * *

Призрак днем — это ничто. Даже меньше, чем ничто. Он не способен никого напугать. Если его коснется свет, он исчезнет, как исчезает маленькая лужица под палящими лучами солнца. Он просто испарится!

День солдат провел, забившись в самый укромный, самый темный уголок шалаша, мечтая только об одном: чтобы как можно скорей наступила ночь. На его счастье, шалаш был плотно укрыт, да и стоял в густых зарослях.

Однако здесь находились столик и два маленьких стульчика, лежали какие-то книги. Значит, сюда приходят люди…

Неподалеку раздавался гул машин, чьи-то голоса, лай собак и чириканье птиц, но солдат не радовался этим живым звукам.

Вдруг кто-то из людей зайдет сюда? Зайдет, обшарит темные углы лучом фонарика…

Как и раньше, умирать было не страшно. Но страшно было умирать позорно! Страшно было умирать, так и не остановив врага!

Зашумела трава вокруг тропинки, хрустнули сучья. Кто-то шел к шалашу… И сейчас войдет.

Наверное, это был первый случай, когда призрак испугался человека.

И вот человек вошел.

Солдат, мигом позабыв о страхе, с любопытством уставился на него из темноты. Как давно он не видел живых людей!

Это оказался парень лет двадцати. Таким был сам солдат, когда ушел на войну. Только он помнил себя очень серьезным человеком, уже женатым. А этот какой-то… чудной. В майке, какие раньше только под рубашками носили, в трусах до колен. Хотя это не трусы, это вроде как брюки из какой-то грубой синей ткани, по колени обрезанные. И даже не обрезанные, а оборванные, вон бахрома болтается.

А волосы?! Странные у него волосы. Вроде бы темные, только из них торчат светлыми перьями отдельные пряди.

На плечах и руках парня пятна белой краски. Красил что-то? Небось и волосы перепачкал, так же как и пальцы.

Парень держал какую-то фотографию и внимательно разглядывал ее.

Потом пробормотал:

— Это они! Это точно они! Именно их я и видел. И дед их описывал именно такими! Они украли флаконы. Но почему больше никто ничего не заметил, почему только Жюли?.. Ну ладно, я мог сойти с ума, наверное, я и вправду чокнутый, как все говорят, но разве мы с Жюли могли сойти с ума одновременно?!

— Жибе! — послышался издалека голос какой-то девочки. — Ты тут? Это Люиз и Таня!

Парень дернулся, будто хотел отозваться и выйти, но потом замер, озираясь, явно пытался найти место, где спрятаться.

Солдат подумал: «А если девочки придут этого Жибе искать? Куда он денется? В тот же угол, где затаился я?»

Если бы призраки могли смеяться, он бы сейчас расхохотался…

Но в шалаш никто не вошел, голоса стихли.

Спустя несколько минут Жибе спрятал фотографию среди каких-то разноцветных книжек, лежавших на столике, потом осторожно выглянул наружу, как будто на разведку, и ушел.

До наступления ночи больше никто не появлялся в шалаше, а когда пробило полночь, солдат ощутил, что силы к нему вернулись.

Его взгляд теперь смог проникнуть сквозь нагромождение разноцветных книг на столе.

Солдат посмотрел на фотографию и обнаружил, что дети, на ней изображенные, ему знакомы.

Да, он помнил их. Мальчиков звали Люк и Николя, девочку — Клоди. Фамилия их была Миго.

Эти дети пропали одними из первых — после того, как в их дом пришел человек в гитлеровской форме и сказал, что он врач. Двое старших, брат и сестра, были больны, простудились, лежали с температурой, а лекарств, конечно, никаких. Война, оккупация, глухая деревня…

Незнакомый врач сказал, что вылечит их. И добавил, что младший тоже может заболеть, а значит, надо сделать прививку, и его тоже придется увезти. Но мальчик очень испугался, вырвался и убежал. Вот этот, с оттопыренными ушами. Николя. Он не вернулся домой: сначала отсиживался в лесу, а потом его спрятали какие-то родственники из соседнего городка.

Старшие дети, Люк и Клоди, так и сгинули.

Вскоре их отец сошел с ума и бесцельно бродил около лавуара день и ночь, твердя, что это не врач, а истинное чудовище, злой колдун. В логове своем он превращает детей в кукол, в живых кукол! Крестьянин уверял, что куклы Люка и Клоди привели его в логово Огра, а потом вывели обратно. Ему не очень-то поверили, но вскоре в окрестных деревнях начали один за другим пропадать дети, и люди поняли: этот врач в самом деле опасен! С тех пор он получил прозвище Огр.

Теперь солдат понимал, почему крестьянин бродил около лавуара. Где-то там был потайной ход в логово колдуна!

Солдат выскользнул в ночную тьму из шалаша, давшего ему приют, и мысленно поблагодарил Жибе, который, сам того не зная, построил это убежище.

И загадал загадку о тех двух детях…

Солдат знал, что далеко не все могут видеть призраков. Истории о том, что привидения являются любому человеку, не более чем выдумки. Сказки! Лишь редкие люди наделены даром разглядеть существа иного мира. Гораздо чаще можно увидеть муатье [8] — призраков наполовину, которые могут принимать телесный, осязаемый облик.

Но все-таки заметить их способны лишь те, чья судьба каким-то неведомым образом связана с судьбой муатье.

Призракам необходимо завладеть чужим телом, чтобы ходить по земле днем, а для муатье солнечный свет не страшен.

В самом ли деле Жибе видел муатье погибших детей? Где это произошло? И кто такая Жюли, которая тоже видела их?..

Солдат опять отправился к лавуару. Он пытался найти нору, в которую проскользнул барсук, чтобы обнаружить хоть какие-то его следы. Но напрасно.

А проникнуть сквозь толщу земли он не мог.

Где же враг? Скрывается в своем тайном логове и действует с помощью несчастных, покорных ему муатье? Или выбрался наружу?

Солдат скользил по улицам деревни, высматривая барсука или двух этих детей.

Никого!

Осталось только одно место, где он еще не был нынче ночью. Дом Терезы.

Но Терезы давно нет на свете. Что делать в ее доме призраку Огра?

И все же побывать там необходимо!

* * *

Алекс проснулся от боя часов на церковной башне.

Старая церковь стояла на другом конце деревни, около кладбища, но в ночной тишине удары разносились далеко по округе. Били они вдобавок и каждые полчаса, так что после приезда в Мулян первые ночи Алекс то и дело просыпался. Потом постепенно привык и спал крепко. Как все здешние жители.

Церковные часы были старые и имели свои причуды. Например, каждый раз в семь часов они били сначала девять раз, а потом, спустя две минуты, правильно — семь. Когда Алекс был маленький, он думал, что в этой путанице скрыта какая-то тайна. Но потом узнал, что виноват неисправный механизм, ремонтировать который для деревенской мэрии слишком дорого. Да и опасно — вдруг часы вовсе встанут? Пусть уж как угодно бьют, лишь бы били.

Алекс очень любил этот звук. Даже когда просыпался и потом не мог заснуть — тоже любил. Он вообще любил Мулян, хотя его родители деревню терпеть не могли и приезжали к бабушке раз в год, а то и реже. Алекс был просто счастлив, что теперь, когда он перешел в лицей, ему можно самому садиться в скоростной поезд «тэжэвэ» [9] и отправляться в Монбар. Туда, на вокзал, чтобы его встретить, приезжала бабушка на своем «Рено», до того старом, что Алексу было стыдно на него смотреть. Машину бабушка выводила из гаража, только чтобы встретить или проводить внука, но в любое место, куда ему было нужно, Алекс добирался на велосипеде. Или соседи могли подвезти. Вот и завтра на вид-гренье в Троншуа кто-нибудь, конечно, подвезет.

Может быть, Алекса возьмет с собой отец его приятеля Кзавье. Это семья из Лиона, они купили свой дом всего пять лет назад. Они очень хорошо относятся и к Алексу, и к мадам Бурдон, его бабушке, покупают у нее яблоки, персики, помидоры и яйца.

Алекс никогда не мог понять, почему те соседи, которые недавно купили дома в Муляне и приезжают сюда лишь на лето, поддерживают прекрасные отношения с мадам Бурдон и с ним самим, а немногочисленные постоянные жители деревни их сторонятся.

Например, старый Николя Миго, владелец чудесного сада, и его внук, этот чокнутый Жибе, обходили их стороной. Алекс с детства таил обиду именно на них. Ему так хотелось хоть разок прийти поиграть в саду старого Николя, где стояли чудесные статуи и были такие отличные качели! Но Жибе его никогда не приглашал, а сам Алекс не собирался напрашиваться.

Просто чувствовал — его не любят. Может быть, даже ненавидят. Почему?!

«Люди бывают разные, — уклончиво отвечала бабушка на его вопросы. — Семья Миго живет здесь давно, возможно, старые обиды корнями уходят в прошлое и передаются из поколения в поколение… Я это сразу почувствовала, когда замуж за твоего деда Алекса вышла и сюда переехала. Кажется, твоя прабабка Тереза что-то натворила во время войны, ее все ненавидели и даже хоронить увезли очень далеко отсюда. Но мы с тобой ничего дурного ни Миго, ни кому-то другому не сделали. Поэтому просто не обращай внимания!»

Алекс старался не обращать внимания. Но все же было немного обидно. Тем более обидно, что он очень любил Мулян!

…Часы пробили один раз, но Алекс не понял — это час ночи или половина первого. А может быть, второго? Третьего? Сколько времени он уже не спит, ворочается и думает?

Сна ни в одном глазу!

Алекс осторожно растворил ставни и высунулся в окно.

Ну и жара, ну и духота! Ночь тихая, лунная. Воздух, пронизанный светом, словно дымится. Благоухают розовые кусты, которые растут под высоким каменным забором. Бледные голубоватые полосы лежат между персиковыми деревьями. Изредка доносится легкий шум и слабый стук — это, задевая листву, с веток падают переспелые персики.

Алексу ужасно захотелось съесть персик. Прямо сейчас, сию минуту! Прохладный, шершавенький, влажный от ночной росы, с примятым от удара бочком. В столовой на комоде была целая ваза с персиками, но, если идти в столовую, можно разбудить бабушку, которая спит очень чутко. К тому же хотелось именно персика, который только что упал с ветки. Этот вкус неописуем!

Алекс осторожно перебрался через подоконник и как был, в коротких пижамных штанах, босиком, быстро пошел по траве. Он нашел персик под деревом, обтер о штаны и с наслаждением откусил.

Внезапно какое-то движение почудилось ему в кустах роз.

Алекс присмотрелся и увидел, что там кто-то прячется. Какой-то зверек? Ну, тогда он оставит на шипах половину своей шерсти! Эти розы сорта «Виктуар» очень колючие. Как шиповник.

— Брысь! — шепотом прикрикнул он, и кусты тотчас перестали шевелиться.

Нет, это не зверек… это человек. Мальчишка или девчонка, сидит на корточках.

Воришка! Залез в сад набрать персиков, да с перепугу скрылся в розовых кустах.

Ох и больно, наверное, воришке! Весь оцарапается, одежду раздерет!

— Что, нравится нюхать розочки? — насмешливо спросил Алекс. — Ну, выходи, не трону!

Человек вышел из кустов.

Это была девочка. Казалось, она не замечает Алекса.

Она медленно приближалась — совершенно бесшумно, как тень. Но она не была тенью. Алекс отчетливо видел ее мелко вьющиеся всклокоченные волосы, которые закрывали лицо. Видел заплатки на локтях грубошерстного короткого пальто с разнокалиберными пуговицами, видел некрасивые, слишком для нее длинные и плохо натянутые чулки, которые собирались складками вокруг тонких ног. Девочка была обута в грубые, тяжелые ботинки.

Пальто, чулки, ботинки… в такую-то жару!

Однако Алексу уже не было жарко.

Ему было холодно. Стужа сковала его тело.

Он оледенел от страха, и никакая жара не могла его согреть. И ему становилось все холоднее и холоднее с каждым мгновением, с каждым шагом девочки.

Кусты роз почему-то не шелохнулись, когда она вышла оттуда. Плотно сплетенные ветки остались сплетенными, не дрогнул ни один лепесток на пышных цветах. И не похоже было, что ее оцарапали колючки!

Как будто она их даже не почувствовала…

Ее ноги касались травы, но не сминали ее. Она наступила на персик, но он не покатился в сторону и не был раздавлен, как будто девочка весила не больше мухи.

Она шла нагнувшись, руки ее были простерты над землей, растопыренные пальцы слабо шевелились, как травинки, которых касается ветерок.

Но ветра не было…

Казалось, она что-то ищет этими своими шевелящимися пальцами.

Надкушенный персик выпал из руки Алекса и ударился о землю.

Словно бы все загудело вокруг от этого удара!

Девочка начала медленно поднимать голову.

У нее были совершенно белые, словно бельмами затянутые глаза. Но когда их взгляд начал перемещаться к Алексу, он увидел, что это не бельма — это отражение лунного света.

Так свет отражается в оконных стеклах пустых, необитаемых домов.

Сейчас и Алекс отразится в этих глазах…

Стало страшно, как никогда в жизни не было!

Алекс зажмурился, отпрянул, поскользнулся, чувствуя, что росистая трава уходит из-под ног, и упал.

Чуть приоткрыл глаза…

Девочка махала кому-то рукой, как бы приглашая подойти.

Алекс покосился туда — и увидел еще одну фигуру, которая приближалась к ним. Это был мальчик в плотно надвинутой на голову кепке. На нем было такое же пальтишко и башмаки, как на девочке, только вместо чулок — обтрепанные брюки.

Вдруг где-то рядом затрещали ветки.

Громкий крик — в два голоса — раздался над Алексом. В этом крике было столько страха и боли, он был так пронзителен, что Алекс вскочил и огляделся, уверенный, что проснется бабушка, включит свет, что вообще во всех домах в деревне вспыхнут огни! Но по-прежнему светила только луна, и Алекс понял, что он один слышал этот отчаянный вопль.

Дети повалились на колени, припали к земле, словно рабы при виде своего властелина, которого боялись до смерти.

Зашелестела трава, и в лунном свете Алекс увидел барсука, который, проворно перебирая лапками, бежал по саду.

У него была какое-то странное темное пятно на морде…

«Пошел вон!» — хотел крикнуть Алекс, но не успел.

Барсук приблизился, неся с собой вонь гниющей плоти. Он поднял голову, и Алекс увидел, что темное пятно — это запекшаяся кровь. Голова барсука была разбита так сильно, что нос вдавился внутрь морды. Но глаза сверкали сквозь кровавые сгустки, а пасть медленно раздвигалась, словно в улыбке.

И Алекс снова грянулся наземь, лишившись сознания.

Барсук подошел, постоял над ним, трогая его то одной лапкой, то другой. Потом приблизил морду к бледному, похолодевшему лицу Алекса и широко разинул пасть, полную запекшейся крови и осколков разбитых зубов.

* * *

Солдат был уже рядом с домом Терезы, когда раздался звук, который он с прошлой ночи возненавидел. Конечно, пение петуха противно любому призраку, но солдат чувствовал в нем нечто роковое.

Опять! Опять, как в прошлую ночь, он застигнут этим криком слишком рано, когда еще ничего не нашел!

Плохо ищет? Удача не на его стороне? Может быть, повезет будущей ночью?

Но где укрыться на день?

Движение воздуха, незаметное для любого живого существа, но только не для призрака, заставило солдата насторожиться. К нему кто-то приближался…

Он вгляделся и узнал свою птицу, пропавшую прошлой ночью.

— Дружище! — тихо сказал солдат. — Куда ж ты пропал? Где день пересидел?

Голубь закружился над головой солдата, а потом куда-то полетел, но тотчас вернулся и снова принялся описывать круги, как бы приглашая следовать за собой.

И солдат, который верил этой птице как самому себе, отправился вслед за ней без малейших сомнений.

Спустя немного времени они добрались до какого-то сада. Солдат вошел в калитку — и замер при виде гипсовых статуй посреди большого фруктового сада. Луна красиво освещала их.

Это что-то напоминало… Юность, вот что! Солдат вспомнил: когда его семья перебралась из деревни в город, он очень полюбил гулять в парке среди гипсовых фигур.

В том парке стояло изображение девушки в купальнике и с веслом. Купальщица казалась ему воплощением женской красоты, даром что у нее был отбит нос. С купальщицей соседствовал пограничник с собакой, которую все гуляющие очень любили гладить. Стоял в том парке и мальчишка с вихрастым чубом, галстуком на шее, в коротких штанах; в правой руке он держал горн, картинно уперев его в бедро. Статуи ночью казались таинственными и очень красивыми, но, когда их освещало солнце, видно было, какие они облезлые, обшарпанные и оббитые со всех сторон.

Но в этом сонном, залитом луной саду, куда солдата привела птица, не было красавицы с веслом, не было пограничника и горниста. Зато здесь стояла фигура оленя с ветвистыми рогами, а также имелись лиса, заяц, аист и еще большая-пребольшая черепаха. Была здесь и статуя девушки с длинными волосами, в пышном платье, но очень неуклюжих башмаках, которые французы называют сабо. Солдат помнил: в войну в деревянных сабо даже в городах ходили, не только в селениях. Судя по всему, это была Золушка (Сандрильона, как ее тут называют) — еще до того, как обзавелась хрустальными башмачками.

Напротив ворот сада возвышалось громоздкое изображение какого-то футболиста. У него было угрюмое горбоносое лицо. «Zidane» — было написано на постаменте.

Что еще за Зидан? Это имя ничего не говорило солдату.

Он осмотрелся. Дом с островерхой крышей, сад идет под уклон, к огородам и дороге в лавуар.

Солдат узнал этот дом, это сад… Именно отсюда во время войны пропали те трое детей: Клоди, Люк и Николя.

В былые времена здесь был самый обыкновенный сад: слива мирабель, яблони, каштаны, кусты роз. Статуи, скорей всего, поставили потомки бывших владельцев сада — для развлечения детей. Живых, веселых…

Может быть, это сделал тот самый мальчик Николя, который убежал от врага.

Теперь он, конечно, уже взрослый, вернее даже старик. Ведь только мертвые не стареют. Поэтому солдат остался молодым. А Николя, конечно, состарился.

На боках оленя, зайца и черепахи блестела под луной свежая краска.

Солдат вспомнил, что руки Жибе были испачканы краской. Не он ли тут потрудился?

Но где же в этом саду укрыться от солнца? Здесь даже нет шалаша, похожего на тот, где солдат прятался минувшим днем. Зачем птица привела его сюда? Тени деревьев будет мало для двух теней иного мира!

Вдруг птица, которая сидела на плече солдата, подлетела к фигурке аиста — и словно бы влилась в нее.

Солдат сразу догадался, что птица предлагает спрятаться с наступлением дня внутри статуй. Там они будут надежно укрыты от губительных солнечных лучей. Такие у них будут окопы.

Птица — умница. Осталось решить, где именно укрыться солдату. В какой фигуре.

Собственно, большого выбора не было. Золушка — или футболист по имени Зидан.

Отсиживаться внутри особы женского пола солдат не желал принципиально. Никогда он за юбками не прятался, и впредь не собирался!

Значит, его окопом станет Зидан. Правда, физиономия у него ужасно неприятная… к тому же солдат всегда считал футбол пустым времяпрепровождением. Да не век же ему там, внутри, сидеть. Только день продержаться!

Солдат уже направился было к футболисту, но тут птица вырвалась из фигуры аиста и полетела к окраине сада.

И только сейчас солдат заметил среди разросшихся кустов ежевики еще одну статую. Это было изображение какого-то высокого широкоплечего мужчины, но от дождей и времени лицо и детали одежды его стерлись, фигура немного растрескалась. Вместо зрачков у статуи были два отверстия, и казалось, что изнутри кто-то внимательно смотрит.

Совсем другое дело, подумал солдат. Это вам не Сандрильона и не Зидан! Фигура этого человека ему в самый раз придется. И птица может устроиться рядом.

— Молодец, брат! — сказал он птице. — С тобой можно в разведку ходить! Отличный окопчик нашел. Главное, вдвоем там поместимся. Сроднился я с тобой!

Голубь коснулся его щеки крылом, словно погладил, и проник внутрь статуи.

А солдат медлил.

Взглянул на небо. Оно было еще совершенно темным. От третьего крика петуха до рассвета проходило некоторое время. Не рано ли он забился в свой окоп?

Этой ночью он чувствовал себя куда более сильным, чем минувшей. И решил рискнуть…

Солдат снова направился к дому Терезы. Птица вырвалась из статуи и догнала его.

Этот дом и в прежние времена был окружен чудесными персиковыми деревьями. В других садах они почему-то не приживались, а здесь росли будто заколдованные. Может быть, Тереза и в самом деле была ведьма, как шептались люди? Маленькая, хрупкая, черноглазая, черноволосая… В той далекой деревне, где родился солдат, таких называли кикиморами. Ведьма, злая ведьма! Не зря она связалась с врагом, которого называли колдуном и людоедом, у которого была черная душа, хотя его глаза синели, как небо, а волосы золотились, как пшеница под солнцем.

Солдат вошел в сад — и сразу заметил барсука, который неподвижно лежал на полянке под деревьями. Он был мертв. И все же солдат видел злорадную ухмылку на окровавленной морде зверя — казалось, барсук был доволен. Как будто случилось нечто, его очень обрадовавшее!

Солдат чувствовал — это всего лишь дохлый зверь. Призрак врага покинул его тело.

Но чем же был доволен барсук? И где теперь призрак Огра?..

Птица испуганно забила крыльями, и солдат понял, что до рассвета остаются считаные мгновения. Он стремительно вернулся в сад Николя и едва успел проникнуть внутрь статуи через ее отверстые глаза, как первый луч рассвета коснулся ночных облаков.

Итак, он опять ничего не успел!

И солдат с гневом обратился мыслями к той силе, которая пробудила его от смертного сна и заставила подняться из могилы. Он самонадеянно думал, что пробудился для того, чтобы одержать победу над врагом. Но что, если он вновь обречен быть побежденным?

Тогда, летом 44-го, солдат уже испытал это. Неужели и теперь его ждет то же самое? Но если тогда враг забрал его жизнь, то теперь не пощадит и ее, ту девочку, которую солдат сразу узнал, сразу почувствовал, когда стоял прошлой ночью перед домом на перекрестке.

Солдат надеялся, что он вместе с ней одержит победу, — но ведь они могут вместе и поражение потерпеть?..

Рассвет уже занялся, когда солдат очнулся от своих тяжких мыслей и заметил, что птицы рядом нет.

* * *

— Так, барышни, взяли пакеты и пошли к выходу, — скомандовала тетя Марина, когда позавтракали, убрали со стола, помыли посуду и наконец-то оделись. До этого все ходили в пижамах. Носить халаты вне спальни и ванной тут считается неприличным, а пижамы — сколько угодно! — Таня берет бумагу, Лиза — стекло, Юля — пластик. А мы с папой прихватим основной мусор. Прежде чем ехать в Троншуа, навестим пубель.

Пубель — это общая мусорка. В Муляне она находится на самой окраине деревни, по пути в Нуайер. Чуть в стороне от дороги, за красиво постриженной живой изгородью, на асфальтированном пятачке среди полянки, засаженной множеством цветов, стоят большие мусорные контейнеры. Два или три предназначены для обычного пищевого мусора, а прочие — для пластика, бумаги, стекла и металла. Все надо класть отдельно, смешивать мусор нельзя.

Конечно, никто тут ничего не проверяет, но французы относятся к экологии очень сознательно. Можно сказать, трепетно. Выброшенная из машины бумажка — это позор. Вода, которая просто так течет из крана, — ущерб для планеты. Сорванные на обочине дороги полевые цветы — уничтожение красоты, которая принадлежит всем. Ну а железная консервная банка или стеклянная бутылка в пищевом мусоре — такое даже вообразить невозможно!

Поэтому в каждом доме на кухне всегда висит наготове несколько пакетов, которые периодически отвозят или относят в пубель.

Семейство Верьер и Юля погрузили завязанные пакеты в багажник машины, сели в салон и через несколько минут были около пубели. Вышли, понесли свои пакеты к разным контейнерам, как вдруг Лиза со звоном уронила на асфальт пакет с бутылками из-под вина, которое взрослые пили вчера за ужином, и оливкового масла и страшным голосом сказала:

— Вы только посмотрите!

Все повернулись в ту сторону, куда она таращилась с совершенно ошеломленным выражением.

Алекс, очень красивый и очень сердитый, в майке и шортах, в кроссовках и каскетке, с рюкзачком за спиной, волок по земле черный пластиковый мешок. Явно очень тяжелый.

— Бонжур, мсьедам [10], — сказал он, отдуваясь, отер пот со лба и улыбнулся.

Яркое солнце от этой улыбки показалось просто ослепительным!

— Кого поймал, Алекс? — усмехнулся мсье Верьер.

— Не поймал, а нашел, — ответил Алекс. — Выглянул утром в сад — под окном лежит дохлый барсук. Я его поскорей спрятал, пока бабушка не видела.

— Дохлый барсук?! — хором воскликнули мсье Верьер и тетя Марина и многозначительно переглянулись.

— Дохлый барсук?! — хором воскликнули Лиза с Таней и брезгливо переглянулись.

И только Юля промолчала и ни с кем переглядываться не стала.

— Такое ощущение, — с отвращением сказал Алекс, — что он уже давно сдох. Вчера или даже позавчера. Ужасно, пардон, воняет. У него совершенно размозжена голова, аж нос вдавлен в морду. Может быть, его машиной сбило?

— Машиной сбило? — пробормотал мсье Верьер, и они с тетей Мариной снова переглянулись.

«Машиной сбило?» — мысленно повторила Юля и невольно вздрогнула, вспомнив, как медленно отворялась дверь в спальню…

— Да, — сказал Алекс, — а потом какой-то шутник взял да и забросил его в наш сад.

— Свинство какое! — с негодованием воскликнула тетя Марина.

— Свинство, ужасное свинство! — вскричали Лиза и Таня, пылко глядя на Алекса.

Юля с трудом подавила нервный смешок.

— Кому же в голову могла прийти такая шутка?! — удивился Верьер.

— Да мало ли недоумков на свете, вон хотя бы этот Жибе, — неприязненно сказал Алекс.

— Жибе не мог! — хором закричали Лиза и Таня. — И он не недоумок!

— Жибе не мог, — повторила тетя Марина.

— Вряд ли это Жибе, — сказал и мсье Верьер.

А Юля снова промолчала. Но это молчание не было знаком согласия.

Жибе, этот будущий доктор мертвых… Он ведь в самом деле недоумок, сама тетя Марина говорила, что он «задержался в детстве». Отстает в развитии! Он вполне может быть способен на что угодно!

Соврал же он вчера насчет тех детей. Соврал! Не мог он их видеть, ну не мог! Юля их тоже видеть не могла, ей только казалось, что видела.

Все ей что-то мерещится, мерещится… Как-то странно жизнь во Франции на нее подействовала! Раньше, в России, она точно знала, что мерещиться должны привидения, бродячие мертвецы, ну, там, всякие девочки в платьицах черных за старой уборной… А тут — барсуки! И дети, которые воруют игрушки на сельских базарчиках!

Просто стыдно, что такая чепуха вообще привидеться может.

— Юль, ты долго так стоять будешь? — толкнула ее в бок Лиза. — Хочешь свой пластик в Троншуа отвезти? Думаешь, продадим?

И сестры захихикали.

Юля всполошенно огляделась. Все уже расстались со своим мусором, и даже Алекс, наверное, сунул дохлого барсука в какой-то из контейнеров, поскольку черного мешка не было видно.

Только она застыла, прижав к груди пакет с пластиковыми бутылками из-под воды.

Алекс стоял в сторонке и поглядывал на нее как-то странно.

Насмешливо? Да вроде нет…

Юля быстро побежала к контейнеру, выбросила пакет, вскочила в машину, где уже сидели Лиза с Таней, потянула на себя дверцу — закрыть ее, но Лиза крикнула:

— Подожди! Алекс с нами едет! Мы его в Троншуа подвезем.

— И даже обратно заберем! — восторженно сообщила Таня.

И Алекс проворно сел рядом с Юлей.

Близко-близко… даже немного прижавшись!

— Юль, может, ты с моей стороны хочешь сесть? — сладким голосом предложила Лиза.

— Или в серединку? — спросила Таня.

— Спасибо, мне и здесь хорошо, — отказалась Юля.

Тетя Марина тихонько хихикнула.

Автомобиль тронулся.

— Смотрите! — крикнула Лиза, высовываясь в окошко. — Вон Жибе! В своем саду! Красит Зидана!

Все повернулись к окну, но автомобиль уже промчался мимо.

— Значит, в Троншуа он не поедет, — грустно сказала Лиза. — У него работы еще полным-полно.

— Том Сойер очень хорошо умел заставлять других на себя работать, — лукаво сказала тетя Марина.

— Наш друг Жибе не умеет показывать товар лицом, — вздохнул мсье Верьер.

— А вдруг Жибе просто нравится красить? — вмешалась Таня с вызовом.

— Терпеть не могу красить, — буркнул Алекс. — Просто ненавижу. Любую другую работу готов сделать — только бы не красить!

— А если надо бабушке помочь? — спросил Верьер.

— Всегда можно кого-нибудь нанять, какого-нибудь… — Алекс запнулся, потом закончил: — Какого-нибудь любителя махать кистью, вроде Жибе.

Мсье Верьер принялся расспрашивать Алекса о его родителях, с которыми был немного знаком, а девчонки внимательно слушали. Им было интересно все, что касалось Алекса! За разговором полчаса дороги пролетели незаметно.

Троншуа оказался маленьким городком, вытянувшимся вдоль двух длинных улиц. По обеим сторонам этих улиц, а также в пересекавших их переулочках стояли столы, за которыми сидели торговцы. Вид-гренье в Пасси был просто маленьким базарчиком по сравнению с этим торжищем!

— Внимание, барышни, — сказала тетя Марина. — Ищем следующее: плетеную корзину для грязного белья, столовые салфетки, занавески тюлевые на окна и два покрывала для кроватей. Красные или бордовые, понятно? Это обязательная программа. Прочее — по желанию.

Все Верьеры с деловым видом устремились вдоль торговой улицы, Алекс тоже куда-то мигом подевался, а Юля делала вид, что разглядывает горы наваленного на столах добра, а сама пыталась высмотреть Алекса.

В один проулок свернула, в другой…

Вообще-то гоняться за мальчишкой — это стыдно. Ну, она и не гоняется, она просто хочет на Алекса еще раз посмотреть. Ведь смотреть на него ужасно приятно. Это вам, знаете ли, не Жибе с его пегими волосами! В такого, как Алекс, и влюбиться проще простого. Жаль, что у них в школе нет подобного красавца. Все мальчишки какие-то невзрачные. Влюбляться ну совершенно не в кого, кроме Обожаемого Игорька! А был бы Алекс…

— Тебе тоже нравятся старые куклы, Жюли? — раздался над ее ухом голос Алекса, и Юля чуть не рухнула, обнаружив, что он стоит совсем рядом.

Близко-близко. Почти как в машине.

— Какие куклы? — нетвердо проговорила она.

— Вот эти, — показал Алекс.

Да ведь и в самом деле! Юля даже не заметила, что застыла перед лотком, на котором были разложены старые, потертые и сломанные куклы.

Юля испуганно огляделась. На счастье, никаких детей в убогой одежонке видно не было.

И угораздило же ее остановиться возле этого лотка! Алекс подумает, что она еще совсем маленькая дурочка. Ну почему он не обнаружил Юлю около лотка с книгами или дисками?! Или с красивой бижутерией?!

— Нет, я уже вышла из того возраста, когда в куклы играют, — сказала она презрительно.

— А я нет, — весело ответил Алекс, — я не вышел. Мне очень нравятся старые куклы. Правда, только те, которые изображают мальчишек. Ты, кстати, не замечала, что кукол-девчонок и женщин гораздо больше? Мальчишек, а тем более взрослых мужчин вообще не найдешь.

— Ну, есть Кен, который вместе с Барби, — сказала Юля.

— Кен! — презрительно воскликнул Алекс. — Разве это мужчина?!

— Вон мужчина, смотри! — воскликнула Юля, увидев среди развала большую деревянную куклу с тряпичными ногами.

На кукле был двухцветный, красный с зеленым, потертый и кое-где порванный мундир с белым плоеным воротником. Ноги обтянуты рваными красными кюлотами. На одной ноге надет черный кожаный сапожок-ботфорт, другая оканчивалась грязной культяпкой. Руки тоже были беспалые, с грязными культями. Черная шляпа-двууголка с отломанной кокардой плотно натянута на деревянную, потрескавшуюся от времени голову. На круглом лице кое-где облупилась краска, отчего один глаз выглядел подслеповатым, а рот покривился, и только щеки полыхали неестественно красным пятнистым румянцем.

— Мадемуазель права, — любезно сказал толстый дядька, продававший кукол, а заодно и какие-то столярные инструменты. — Это и впрямь мужчина. Это жандарм Флажоле!

Юля вспомнила, что однажды, во время прогулок по Елисейским Полям, Лиза и Таня в каком-то сквере показали ей балаганчик под названием «Guignol» — «Гиньоль»: французский кукольный театр. На стенах балаганчика были нарисованы персонажи: сам Гиньоль, его жена Мадлона, еще какие-то куклы, а среди них — жандарм Флажоле.

Алекс осмотрел куклу:

— Сколько вы за него хотите?

Толстяк поглядывал нерешительно, словно раздумывал, называть цену пониже или повыше.

— Пять евро, — наконец сказал он.

— Всего? — удивился Алекс. — Пожалуйста.

Торговец взял деньги с унылым вздохом. Видно, был огорчен, что запросил слишком мало!

— Мсье, — сказал Алекс, — я ищу старинную военную форму… Может, кто-нибудь продает, не знаете?

И он положил на лоток еще одну бумажку в пять евро.

Торговец сразу повеселел.

— Идите по верхней дороге, — посоветовал он. — В самом конце — фургончик с колбасами и сырами. Около него всегда сидит седой, загорелый до черноты коротышка. У него много чего есть, наверное, найдется и то, что вы ищете.

— Спасибо, мсье! — воскликнул довольный Алекс.

Потом он помахал Юле, сказал:

— Ну, до скорой встречи! — и быстро пошел к верхней дороге.

Юля только вздохнула, глядя ему вслед. Почему-то она надеялась, что Алекс позовет ее с собой. Хотя с чего это вдруг?

— Может быть, и мадемуазель выберет себе что-то? — спросил торговец с сочувственным видом.

— Спасибо, мне ничего не надо, — буркнула Юля, стыдясь, что он видел, как от нее сбежал Алекс.

Настроение ужасно испортилось.

— А, вот ты где! — подбежали к ней Лиза и Таня. — Пошли скорей, там мороженое продают. И «ром-разан» есть. А ты не видела, куда пошел Алекс?

— Нет, — буркнула Юля и покосилась на торговца. Он-то знает, что она врет!

Но тут же сообразила, что Лиза и Таня говорили с ней по-русски, и торговец явно ничего не понял. Врать при нем можно было безбоязненно. Но себе-то не соврешь…

— Пошли, пошли! — торопили сестры.

— Погодите, — вдруг сказал торговец и принялся шарить в невообразимой мешанине своих игрушек. — Я правильно понял, мадемуазель русская?

— Да, — кивнула Юля. — А что?

— Вот… вот, возьмите, — торговец протянул ей на широкой толстой ладони маленькую красную звездочку с серпом и молотом.

Такие звездочки Юля видела в кино про войну. Их носили на пилотках советские солдаты.

Может быть, раньше и эта звездочка принадлежала какому-то солдату, она была потертая, облупленная…

— Это вам на счастье, — сказал торговец. — На счастье и на победу!

И подмигнул.

Юля смущенно поблагодарила и спрятала звездочку в карман шорт.

— Кого это ты должна победить? — изумленно спросил Лиза.

— Сама не знаю, — глядя на нее честными-пречестными глазами, ответила Юля.

На самом деле она знала. Торговец пожелал ей победы над Алексом! И счастья в любви!

Вот было бы здорово…

* * *

Солдат не слишком беспокоился о птице. Если она минувшей ночью нашла, где укрыться от солнечного света, значит, сумеет спрятаться и теперь.

Через отверстия зрачков статуи он наблюдал дневной мир и только изумлялся, сколь этот мир был прекрасен.

Как же долго он был всего этого лишен! Смотрел бы да смотрел на шевеленье листвы под ветром, на полет бабочек и пчел…

Солдат жалел только об одном: что статуя, в которой он укрылся, не находится в каком-нибудь бойком месте. Тогда солдат мог бы видеть живую человеческую жизнь этой деревни — деревни, где он когда-то погиб.

Она была совершенно не похожа на ту далекую деревеньку, где он родился, не похожа и на город, где прошла его юность, где он учился и работал, женился, откуда ушел на фронт. И все же он полюбил эту чужую деревню, полюбил ее жителей. Он хотел увидеть, какими они стали после войны. Если бы статуя стояла где-нибудь, например, на площади, возле мэрии, то мимо проезжали бы автомобили, проходили люди, пробегали дети, и среди них, возможно, оказалась бы девочка, которую они с птицей спасли минувшей ночью…

Его родная девочка!

Однако единственным человеком, которого солдат пока что мог видеть, оказался все тот же парень со смешными разноцветными волосами — Жибе, который построил спасительный кабан.

Жибе с самого раннего утра бродил по саду и красил фигуры, которые там стояли. На длинной палке переносил с места на место ведерки с краской и неторопливо, заботливо размалевывал аиста, черепаху и фигуру Золушки. Жибе покрасил ее платье в белый цвет, а волосы сделал золотыми.

А кого же изображает статуя, в которой нашел укрытие он, солдат?..

Об этом можно было только гадать.

* * *

Лиза с Таней оказались совершенно правы: картошка фри и жареные колбаски в Троншуа были невероятно вкусными. Это признал даже мсье Верьер, который фастфуд в принципе терпеть не мог.

Наелись, посидели немножко под навесами — ими были укрыты от солнца длинные деревянные столы, за которыми ел, кажется, весь вид-гренье, — и пошли опять наслаждаться жизнью.

Когда встретились у машины, все были нагружены пакетами.

Купили и плетеную корзину для грязного белья, и салфетки в красную и белую клетку (бумажными салфетками за столом французы не пользуются, это моветон!), и чудесные — старые, чуть тронутые желтизной, и от этого еще более красивые — тюлевые занавески на окна, и два бордовых покрывала.

Сестры накупили дисков и еще каких-то зверей из пет-шопа.

Юля — два новых бразильских бисерных браслетика по пятьдесят сантимов каждый. Их она немедленно нацепила на руку. На самом деле модно, чтобы этих разноцветных браслетиков было на руке как можно больше. Пять или шесть. Но три тоже неплохо!

Алекс вернулся с большим пакетом.

— Да вы хозяйственный молодой человек! — с уважением сказала тетя Марина.

— Это не для хозяйства, — сказал он. — Это… просто так.

— А что там такое? — спросила любопытная Таня, и Алекс без особой охоты открыл пакет.

Там лежал уже знакомый Юле жандарм Флажоле, завернутый в серые выцветшие и попахивающие плесенью галифе. В компании с жандармом находились еще два суфляжа для мыльных пузырей в виде лягушек. Одна лягушка была тошнотворно-желтая, а другая ядовито-зеленая.

— Флажоле! — удивилась Лиза.

— Суфляжи! — удивилась Таня.

— Галифе? — удивилась тетя Марина.

— Галифе солдат вермахта? — удивился мсье Верьер.

Юля тоже удивилась, но промолчала.

— Это мое хобби, я собираю кукол-мужчин, — сказал Алекс, поправляя сбившуюся двууголку Флажоле. — А галифе мне нужны для ролевых игр. Знаете, историческая реконструкция? Мы с друзьями в Париже отыскиваем военную форму былых времен и разыгрываем сражения между разными армиями.

Юля хотела сказать, что у нее есть звездочка с советской формы, может, она ему пригодится, — но спохватилась.

Звездочка ведь подарена ей на счастье и победу! А до победы еще далеко.

— И кто-то в ваших играх изображает фашистов? — неприязненно спросила тетя Марина. — Не понимаю, как можно добровольно надеть на себя эту форму!

— Ну ведь актеры, которые играют в кино, ее надевают, — возразил Алекс. — Мы тоже вроде актеров. Реконструкция истории — это очень интересно.

— Видимо, да, — согласился мсье Верьер. — Сейчас этим многие увлекаются. Ну, садимся? Поехали?

Сумки и пакеты убрали в багажник, сели в автомобиль. На сей раз Алекс оказался между Таней и Лизой, а Юлю оттеснили в самый угол.

— А что это там были за суфляжи? — спросила она. Очень хотелось снова обратить на себя внимание Алекса.

— О, это еще одно мое хобби, — ответил он с улыбкой. — Я собираю всякие такие штуки, с помощью которых можно пускать мыльные пузыри. Конечно, это кажется ерундой, но…

— Все отлично, — улыбнулась тетя Марина, обернувшись. — А то слишком уж ты серьезный!

— Ага, мне многие говорят, что я зануда, — хмыкнул Алекс. — А я просто-напросто очень люблю историю, люблю узнавать, как все было на самом деле в прошлые времена. Люблю старые фотографии, особенно военных лет. У нас дед почему-то все выбросил, только одна фотография нашлась — моя прабабка в день свадьбы и ее муж.

— То есть твой прадед? — уточнил мсье Верьер.

— Ну да, — кивнул Алекс. — Ее муж. Сегодня в Троншуа я искал на лотках старые снимки, но ничего толкового не нашел. А было бы интересно посмотреть фотографии Муляна, каким он был раньше.

— Кстати, мне вчера попался один очень любопытный снимок, — сказал Верьер. — Как раз фото старого Муляна.

— А вы не могли бы мне его показать? — с интересом спросил Алекс. — Я бы сделал копию…

— Конечно, — согласился Верьер. — Нет проблем. Приедем — и зайдешь к нам.

Юля почувствовала, как Таня возбужденно пихнула ее в бок.

Еще бы! Алекс зайдет к ним в гости!

А вот и дом.

— Извините, — сказал Алекс смущенно. — Я понимаю, вы устали, но я буквально на минуточку. Возьму фото — и все.

— Я его наверх отнес, в нашу спальню, — мсье Верьер махнул рукой в сторону лестницы. — Поднимемся?

Все направились вверх по лестнице.

Юля изо всех сил сжимала в кармане звездочку — на всякий случай. Интересно, когда она начнет действовать на Алекса?

— Девочки, у вас в комнате все в порядке? — спросил мсье Верьер. — Я хочу показать Алексу еще и тот снимок, который на вашем камине стоит.

— Мы сначала проверим, — сказала Лиза взволнованно. — Одну минуточку!

Девочки, толкаясь, влетели в комнату и окинули ее суматошным взглядом. Так, постели прибраны и ровненько застелены, платья и прочие вещи убраны в шкаф, на столе разбросаны книжки, но это даже хорошо, это очень интеллигентно…

— Прошу! — крикнула Лиза торжественно. — Ой, рамочку на камине поправить забыли!

Красивая бронзовая рамка на камине почему-то не стояла, а лежала. Лиза метнулась к ней через всю комнату, схватила, поставила — да так и ахнула.

Рамка была пуста.

— А где фотография? — удивился мсье Верьер, входя. — Куда дели фотографию, признавайтесь? Я именно ее хотел Алексу показать.

— Я не знаю, где она, — быстро сказала Лиза.

— И я не знаю, — поддакнула Таня.

— И я, — пискнула Юля.

— Она что же, улетела? — поднял брови Верьер.

— Да нет, пап, ну мы правда не знаем! — Голос у Лизы немедленно стал плаксивым. — Позавчера утром она тут стояла! На камине! Юля с нее пыль сметала и еще спросила — это наши родственники, что ли? А мы сказали, что таких родственников не хотим! Правда, девчонки?

Таня и Юля дружно кивнули.

— А что там было, на этой фотографии? — спросил Алекс.

— Часовня на перекрестке, возле детской площадки, — сказал мсье Верьер. — Разумеется, никакой площадки еще и в помине не было, обычный пустырь. Ну и еще там были сняты трое детей. Очень бедно одетые. Девочка, такая кудрявая, мальчик в большой кепке, еще один мальчик — с большими ушами. Я все хотел поспрашивать у местных жителей, кто они. Возможно, родственники бывших хозяев дома?

— Девочка кудрявая… — вдруг задумчиво повторила Лиза. — И мальчик в кепке, бедно одетые… Вот странно, именно так Юля описывала тех детей, которые вчера на вид-гренье в Пасси стащили флакончики! Помните? Их никто не видел, только Юля видела.

— Жюли видела? — удивленно повторил Алекс.

— И еще их видел Жи… — начала было Таня, но осеклась.

Видимо, испугалась, что Алекс снова назовет Жибе недоумком.

— А что за флакончики? — прервала тетя Марина неловкую паузу.

— Да, по словам девочек, совершенно такие, какие мы нашли в стене конюшни, помнишь? — ответил ей муж.

— Батюшки, чего там только не продают, на этих вид-гренье! — воскликнула тетя Марина. — Может, и нам свои флаконы продать? Ты помнишь, куда их положил?

— Я их поглубже закопал в саду, никто больше не наткнется, — сказал мсье Верьер. — Разбивать побоялся — неизвестно, что там внутри, может, что-то опасное. Ну, Алекс, — повернулся он к гостю, — прошу меня извинить. Фотография пропала. А вот старый снимок, который я купил вчера. Узнаешь сад мсье Миго?

— Тогда там почти ничего еще не было, — пробормотал Алекс. — Никаких статуй… А это что за фигура? Похоже на памятник… Солдат какой-то, что ли?

— Когда я совсем мальчиком побывал в этом саду, Николя рассказал, что он поставил памятник одному маки, партизану, но подробностей я не помню, — пожал плечами Верьер. — Ну что, возьмешь этот снимок, чтобы сделать копию? А если та, другая фотография найдется, я тебе сообщу. Договорились?

— Конечно, спасибо большое, — кивнул Алекс, забирая старый снимок. — Я его завтра же верну. А теперь пойду. Очень благодарен, что взяли меня на вид-гренье! Скажите, а могу я сегодня… могу я сегодня пригласить Жюли, Люиз и Таня на вечеринку — к себе? Я еще приглашаю Ксавье, Мишеля, Сержа и Виктора, а из девочек — Рашель и Клер: всех, кто есть в деревне.

Девочки мгновенно переглянулись. Юле показалось, что у них у всех мелькнула одна и та же мысль: а Жибе приглашен? Поскольку переглянулись и взрослые, возможно, та же мысль мелькнула и у них. Но спросить у Алекса никто не решался.

— Я только Жибе не пригласил, — вдруг сказал Алекс. — Сегодня в Нуайере день рождения какого-то его родственника. Они с дедом туда вечером едут. И мою бабушку с собой берут.

У всех отлегло от сердца.

— Так придете? — спросил Алекс. — Будет что-то вроде дискотеки.

— Можно?! — Девочки уставились на взрослых с такой надеждой, что те рассмеялись.

— Ну хорошо, — сказал отец. — В какое время?

— С восемнадцати до двадцати одного часа, — отчеканил Алекс очень официально и по-взрослому.

— Ну, так мало, до девяти, — проворчала Таня.

— Конечно, если вы позволите, я приведу Жюли, Люиз и Таня к двадцати двум часам, — так же по-взрослому сказал Алекс.

— Мамочка! Папочка! — хором взмолились сестры.

А Юля подумала, что Алекс вот уже второй раз подряд назвал сначала ее имя, а потом остальных. Сначала — Жюли, потом — Люиз и Таня…

Это случайное совпадение? Может быть, но какое приятное!

А вдруг это уже начинает действовать звездочка?!

— Ну хорошо, до двадцати двух, — кивнул мсье Верьер.

Алекс поблагодарил, ослепительно улыбнулся напоследок и ушел.

— Приятный юноша, только слишком взрослый для своих лет, — сказала тетя Марина.

Юля подумала, что лучше быть слишком взрослым, как Алекс, чем задержаться в детстве, как Жибе.

Само собой, она ничего не сказала. В этом доме просто культ Жибе!

Ну и на здоровье.

— Кто-нибудь хочет чаю? — спросила тетя Марина. — Колбаски из Троншуа пить просят!

— Мамочка, папочка, вы идите, — умильным голоском сказала Лиза, — а нам тут надо кое-что обсудить.

— Спорим, вы хотите нас спровадить, чтобы выбрать, что надеть на вечеринку, — лукаво улыбнулась тетя Марина. — Разрешаю все, что угодно, хоть перья в волосах, только уговор — не краситься!

— Как не краситься?! — возмущенно закричали Лиза и Таня. — А блестки для губ и для лица?! Их что, Юля зря нам из России привезла?!

— Сейчас не зима и не Рождество, — отмахнулась тетя Марина. — Сейчас лето и каникюль! Никаких блесток! Вы даже не представляете, на кого будете похожи, когда они в такую жарищу по вашим личикам потекут. Так что не краситься!

— Вот так всегда, — грустно сказала Лиза.

— Пойдем, дорогая, в самом деле, попьем чаю, — сказал мсье Верьер.

Хозяева вышли.

Лиза бросилась к нарядному рюкзачку, где хранила свои самые большие ценности, и достала коробочку с блестками.

— Возьмем с собой и там накрасимся. Главное — не забыть потом умыться! — сказала она заговорщическим шепотом и скомандовала: — Юль, прикрой дверь плотней!

Юля выглянула на площадку, взялась за ручку двери, и тут до нее донесся голос мсье Верьера:

— Интересные дела…

— Ты про вечеринку? — засмеялась тетя Марина. — А что, дети растут! Надо быть готовыми ко всему!

— Да нет, я про краску, — ответил Верьер.

— Я же запретила им краситься! — уверила тетя Марина.

— А вот интересно, эту вашу краску для лица можно учуять по запаху? — задумчиво спросил мсье Верьер. — Как обычную масляную?

«Надо сказать девчонкам, чтобы не вздумали краситься!» — подумала Юля и плотно закрыла дверь.

* * *

Когда часы пробили четыре, до солдата долетел стариковский голос:

— Жибе! Что ты все копаешься? Забыл, что нам нынче ехать в Нуайер? У моего кузена день рождения!

В саду появился невысокий старик — лысый, с оттопыренными ушами. На нем была белая рубашка без галстука и черный парадный костюм, слишком просторный для его худого тела. В руках он держал черную шляпу.

— Я быстро переоденусь, дедушка, — пообещал Жибе. — Мне осталась только эта статуя.

И он указал на фигуру, в которой затаился солдат.

— Смотри, его особенно аккуратно раскрашивай, — велел дед.

— В какие цвета?

— Уж и не помню, что он носил, — пробормотал дед. — Я его только один раз видел, да и то уже убитого. Но это не важно. Пусть будет все защитного цвета. Брюки, рубашка… Он же был солдат! Сапоги сделай черные.

— А какого цвета у него были волосы? — спросил Жибе. — Глаза?

— Глаза? — призадумался Николя. — Не знаю. Может, серые, а может, карие. Нарисуй серые. А волосы… седой он был. Седые у него были волосы.

— Старик?

— Может, и старик. А может, в войну поседел. Жизнь такая была, что запросто поседеешь! Я многих видел молодых, а седых.

— Не нравится мне, как у него зрачки сделаны. Как две дырки, — сказал Жибе. — Давай я глаза вообще замажу, а потом зрачки просто черным нарисую? И вообще неплохо бы подштукатурить фигуру. Растрескалась, щели надо замазать.

— Штукатурить — это пожалуйста, а глаза трогать не смей! За минувшие годы он этими глазами столько видел…

— А каскетку его какого цвета сделать?

— Каскетку?! — возмутился дед.

— Ну, шапку его, — поправился Жибе. — Какого цвета?

— Тоже защитного, — велел дед. — Как же он называл-то свою шапку… Ах да, пилотка! Вот там, как раз посередине, должна быть звездочка. Только звездочку у него сорвали, еще когда в плен взяли. Но ты ее нарисуй. Маленькую красную звездочку.

— Красная краска у меня есть, — кивнул Жибе. — А защитной нет. Может, его просто зеленой раскрасить?

— Я тебе покажу — зеленой! — рассердился дед. — Вот поедем сегодня в Нуайер, там и купишь такую краску, какую надо. Я бы сам эту фигуру покрасил, да руки трясутся, неаккуратно получится.

— Дедушка, а почему ты столько лет на сад и на эти статуи никакого внимания не обращал, а теперь вдруг спохватился? — осторожно спросил Жибе.

— Не обращал, потому что не обращал, — сердито ответил дед. — А теперь спохватился, это ты правильно сказал. Покрасишь фигуры — и откроем эту часть сада для всех детей. А то они играют на детской площадке на перекрестке, а там ничего, кроме одних качелей, нет, да и машины шныряют кругом. Пусть кто хочет, сюда ходит. Мне уже восемьдесят — неведомо, долго ли жить осталось, но, глядя на них, порадуюсь. Пусть на оленя лазят, на черепахе сидят. На качелях качаются. Девчонкам эта красавица понравится. И ты сюда обязательно своих знакомых русских приведи. Пусть на него посмотрят.

— На кого? — не понял Жибе.

— Да на солдата этого, — ткнул в статую пальцем дед. — Он ведь русский был. Как звали — не знаю, но точно знаю, что русский. И что он многим жизнь спас — это я тоже знаю. Ладно, иди переодевайся. Руки хорошо отмой, а то краской от тебя на весь дом нести будет.

— Иду, дедушка, — сказал Жибе, аккуратно ставя ведерки под дерево и накрывая их фанеркой. — Пять минут — и готов!

Он убежал, а дед близко подошел к статуе и посмотрел в темные провалы ее глаз — словно бы в глаза солдату заглянул.

— Ты прости, русский, что я о тебе забыл, — шепнул старик. — Когда мой сын умер, я так страдал, что совсем голову потерял. Мне в этот сад вообще было тяжело заходить. Все о сыне напоминало. Хотя первые статуи я сам ставил, не он… И тебе памятник ставил тоже я. Теперь стыдно, что забыл! Прости.

Старик помолчал, потер грудь и сказал — словно пожаловался солдату:

— Что-то мне в последние дни тревожно. Тревожно!.. Ну, мне пора. До завтра! Приду поговорить с тобой, былое вспомнить.

И старик, нахлобучив шляпу на свою лысую голову, пошел из сада.

А солдат смотрел ему вслед.

Да, это был Николя. Тот самый мальчишка Николя с оттопыренными ушами! Тот самый Николя, который сбежал от врага!

Ну и ну, какой же он стал старый! Сколько ему, он сказал? Восемьдесят? Который же теперь год на дворе?

Солдат мысленно прикинул — и изумился. Вот это да… Получалось, если бы он не погиб, а остался жив, ему было бы сейчас за девяносто. Вернулся бы домой, увидел бы дочь, которая родилась без него. Может быть, понянчил бы внуков и правнуков…

Вместо этого он погиб в чужой стране и погребен в чужой земле. Безымянный седой солдат, у которого была пилотка без звездочки.

И в чужом саду ему поставлен памятник…

Он нашел убежище внутри своего памятника!

Это случайность? Или воля провидения?

Раньше, когда солдат был жив, он презирал такие слова, как «судьба» и «провидение». Но могильный сон его многому научил.

Шуршание травы под чьими-то быстрыми шагами отвлекло его от раздумий.

Вернулся Жибе?

Нет…

Это был другой.

Подошел вплотную, прижался лицом к лицу статуи и заглянул в глаза призрака синими глазами.

Глазами врага!

— Я знаю, что ты здесь, — сказал Огр. — Здесь ты и останешься навсегда! Ты будешь первым в истории памятником с душой!

И он расхохотался звонким юношеским смехом.

Его руки задвигались напротив лица статуи, и солдат перестал видеть. Враг законопатил зрачки памятника!

Потом легкие, почти незаметные солнечные лучи перестали проникать в щели, которыми была покрыта потрескавшаяся гипсовая фигура. Враг законопатил и их. Теперь солдат не смог бы вырваться из статуи ни днем, ни ночью!

— Ну что, русский? — спросил Огр. — Теперь ты похоронен надежней, чем в могиле. Я мог бы разбить статую и уничтожить тебя, но куда интересней замуровать тебя здесь. Теперь у тебя новый гроб. И ты из него уже не выйдешь! Никогда!.. Глупец! Ты надеялся уничтожить меня? А ты помнишь, что эти глупые крестьяне называли меня колдуном? Они были правы! Я и в самом деле колдун! Давным-давно открыл я тайну, благодаря которой можно покорить весь мир. Я служил в войсках Александра Македонского, потом Юлия Цезаря, потом Карла Великого, я служил у Наполеона и Гитлера, я хотел помочь им достичь мирового господства! Но эти полководцы оказались слишком слабы, они позволили себя победить! А мне все время мешали какие-нибудь безумцы вроде тебя. Все вы думали, что добро может победить зло. Я снова и снова убивал этих «благородных героев», а они убивали меня, но они сгнивали в могилах, а я воскресал — в знак того, что сила моя безгранична. Безгранична и вековечна сила зла! Теперь я знаю, что вышел из могилы навсегда. Теперь меня никто не сможет уничтожить, потому что ты — единственный, кто встал на моем пути, кто мог мне помещать, — ты уже отсюда не выйдешь! И скоро вся эта деревня будет полна моих муатье, потом вся страна, потом весь мир. Теперь я сам создам армию! Человечество будет покорно лежать у моих ног! А ты будешь страдать в своем новом гробу. Теперь только осталось этот гроб покрасить… Я, конечно, ненавижу красить, но чего не сделаешь ради старого знакомого! Нет, здесь не будет памятника русскому солдату! Здесь будет стоять только коричневый медведь!

Солдат слышал плеск краски, выплеснутой на фигуру, быстрое шуршание кисти по дереву. Видеть он ничего не мог.

— Прощай, русский медведь! — раздался голос Огра. — Теперь ты узнаешь, что такое вечная мука бессилия.

Потом послышался его смех, и солдату почему-то представился злорадный оскал мертвого барсука…

Прошуршали шаги по траве — и все стихло.

Мирабель встрепенулась в своей могиле. Ее спокойный дневной сон прервался.

Мысли о противоборстве двух призраков не давали ей покоя, и она ругала себя.

Тот призрак, что овладел сначала телом барсука, а потом нашел себе другое пристанище, очень силен… И как страшны его замыслы!

Зачем она проникла в них?

Любопытная дурочка, глупенькое привидение! Столетиями Мирабель летала над полями и садами, не зная бед и тревог, держась как можно дальше и от людей, и от других призраков. Ее безмятежная не-жизнь была так прекрасна! Зачем ей эти чужие волнения? Не все ли ей равно, что произойдет с людьми?!

— Спи, — велела себе Мирабель. — Наверху солнце палит! В такую пору самый крепкий сон!

Но ей уже не спалось…

* * *

Раньше Юля думала, что танцевать на дискотеке или на вечеринке — значит просто переминаться с ноги на ногу. Под быструю музыку — быстро переминаться: топ-топ с левой ноги на правую. И наоборот. Под медленную переминаются медленно, вдвоем, в обнимку — или мальчик с девочкой, или две девочки. Мама говорила, что раньше это называлось — «шерочка с машерочкой».

Но, оказывается, это были никакие не танцы! Настоящие танцы Юля увидела на дискотеке у Алекса! Здесь не переминались с ноги на ногу подряд под все мелодии. Все время танцевали что-то разное. Под одну музыку — сальсу, под другую — рок-н-ролл, под третью, помедленней, — свинг.

— У вас что, танцы в школе преподают? — почти испуганно спросила она Лизу, когда музыка умолкла и все бросились пить сок.

— Жалко, что не преподают, приходится в студию ходить, — засмеялась Лиза. — У нас в Париже много студий. Все наши знакомые учатся танцевать. А у вас? Ты вообще-то любишь танцевать?

— Да так, не особенно, — буркнула Юля.

Она любила топтаться под какую-нибудь движуху, как у них называли быструю музыку. Но рок-н-ролл, но сальса… Этого никто никогда на школьных дискотеках не танцевал!

«Приеду домой — первым делом запишусь в студию!» — мрачно подумала Юля.

Мальчишки: Ксавье, Мишель, Виктор и Серж — сначала ее приглашали, но она все время отнекивалась, и они отстали. Четыре девочки, четыре мальчика — пары все время менялись, но танцевали без передышки.

Не танцевали только двое: Юля и Алекс.

Алекс, во-первых, был диджеем, а во-вторых, сок и воду приносил, следил, чтобы вазы с конфетами, орешками, персиками и печеньем были полные. А Юля забилась в уголок и украдкой поглядывала на него. Она бы с удовольствием помогла, но ужасно стеснялась.

Вот так всегда бывает — если кто-то нравится, с ним боишься даже слово сказать. А с тем, к кому равнодушна, можешь болтать о чем угодно!

Наконец грохот музыки надоел. Юля вышла из комнаты и села на террасе.

— Не любишь танцевать? — спросил Алекс, поставив на стол очередной пакет сока и тоже выйдя на террасу.

— Нет, — в который раз за вечер соврала Юля.

— И правильно, — кивнул Алекс. — Я тоже не люблю. Зато я очень люблю спорт.

— Какой? — оживилась Юля.

— Стрельбу, — заговорщически ответил он. — Желательно по движущимся мишеням. Хотя иногда стрельба по неподвижной мишени тоже доставляет огромное удовольствие. — Он хрипло, жестко усмехнулся. — Помню, я стрелял в одного медведя…

И осекся, заметив, что Юля смотрит недоверчиво. Она как раз подумала: «Интересно, в какого медведя он мог стрелять? В тире, что ли?»

— А ты любишь метать вюрфсписс? — спросил Алекс с улыбкой.

— Что?!

— Это по-немецки. Ну, дротики.

— А, дартс! — поняла Юля. — Конечно, кто не любит.

— Тогда пошли, — взял ее за руку Алекс.

На самом деле Юля терпеть не могла дартс. Просто потому, что никогда не попадала в цель. Но как-то неудобно стало отказаться, когда Алекс взял ее за руку.

Хотя, если честно, сделалось вдруг как-то не по себе. И ужасно захотелось домой! К себе домой, в Россию, в Нижний Новгород, на улицу Ошарскую!

Рука Алекса показалась очень жесткой, и сжал он Юлины пальцы как-то слишком сильно…

Они прошли с террасы в кухню, дверь которой вела на задний двор.

Юля огляделась.

— Вон мишень, смотри, — сказал Алекс, подводя ее к низкому каменному сараю, на дверь которого была наклеена какая-то фотография, уже утыканная несколькими дротиками. От сарая падала густая тень, и вокруг было сумрачно, почти темно. — Я немного потренировался, как видишь. Мишень, правда, мелковата, но разглядеть вполне можно.

Юля присмотрелась — и не поверила глазам…

Это была та самая фотография, которую Алекс взял у Верьеров! Фотография старого сада. Фигура оленя, фигура солдата…

Но сейчас солдат был замазан коричневым фломастером. И пронзен остриями дротиков.

— Ты что?! — испуганно спросила Юля. — С ума сошел? Ты испортил фотографию! Мсье Верьер… он ведь ругать тебя будет!

— Мсье Верьер, — холодно отозвался Алекс, — ругать меня не будет. Смею надеяться, не далее как завтра утром, а то и этой ночью он будет с большим удовольствием метать вюрфсписс в этого русского медведя.

— В кого?! — переспросила Юля.

Только что она не поверила глазам — теперь перестала верить и ушам.

— В русского медведя, — повторил Алекс. — В одного русского медведя, которого я своими руками поставил к стенке. Он мне очень мешал тогда. И я его пристрелил. Однако он не угомонился! И снова мешает мне. Но теперь я с ним справлюсь. Собственно, уже справился!

Алекс коротко хохотнул, словно зверь взрыкнул, и Юлю затрясло от страха: он вдруг заговорил не своим голосом, а чужим, хриплым — как у взрослого человека, да еще с каким-то грубым акцентом.

— Я с ним справился, но вполне осуществить мои замыслы поможешь мне ты.

«Он сошел с ума, — подумала Юля. — Надо бежать!»

Рванулась, но Алекс так стиснул руку, что Юля вскрикнула.

— Молчи! — страшным шепотом пробормотал Алекс, приближая лицо к ее лицу, и его синие глаза показались вдруг Юле черными, как провалы в никуда. — Молчи! А то…

Юля не знала, что значит «а то», но стало так страшно, что она быстро кивнула.

— Сейчас ты пойдешь с ними. Они тебя проводят, — сказал Алекс, глядя куда-то в сторону, и Юля повернула голову.

И онемела…

Из сарая выходили те же самые дети, которых она видела на вид-гренье.

Кудрявая девочка и мальчик в слишком большой для него кепке, надвинутой на глаза. В этих убогих одежках, в ужасных башмаках, и оба какие-то скособоченные, прихрамывающие… Они шли, понуро опустив головы, как будто им не хотелось идти, но деваться было некуда.

— Шевелитесь! — рявкнул Алекс.

Дети пошли быстрее. Вот они совсем рядом, вот схватили Юлю за обе руки холодными, негнущимися, словно бы окостенелыми ладошками…

— Правильно! — ухмыльнулся Алекс.

Что-то знакомое, что-то пугающее проступило вдруг в его лице. Что-то звериное!

Юля уже видела такую ухмылку. Ночью… в дверях спальни! Это была ухмылка барсука! Почудилось, что сквозь красивые черты Алекса проступает мешанина размозженных костей и запекшейся крови…

Юлю чуть не вырвало от страха и отвращения! Задергалась, пытаясь освободиться, но вдруг ощутила, как от стиснутых детьми рук расползаются по всему телу холод и оцепенение.

— Ведите ее, — скомандовал Алекс хрипло. — А ты, мой дорогой мальчик, отдохни. Поспи. Ты хорошо поработал сегодня. Я увижу тебя завтра! Бис морген!

«С кем он говорит? — испуганно подумала Юля. — Как будто сам с собой!»

— Да, — сам себе ответил Алекс уже своим, обычным мальчишеским голосом, только совсем сонным, неразборчивым, — я очень старался. А теперь я отдохну. Я посплю…

Он лег на траву и свернулся клубком, подложив ладони под щеку.

Словно бы какое-то черное облако вдруг зашевелилась над ним…

Или это только померещилось Юле? Или вообще все происходящее ей мерещилось? И лежащий на траве Алекс, и скособоченные, одновременно жалкие и страшные дети, которые тащили ее к сараю? И то, что у нее не было сил сопротивляться, а ноги передвигались будто сами собой…

* * *

Призрак птицы укрылся на день под застрехой, придерживающей черепичную крышу. Здесь сохранилось старое голубиное гнездо, в котором птица и затаилась. У нее не было охоты встречаться с прежними обитателями этого гнезда. Она и сама была когда-то диким голубем, однако десятилетия, проведенные в могиле рядом с человеком, сделали ее как бы частью этого человека. Она могла проникать в его мысли, она могла быть его орудием, проводником, советчиком. Скорей бы вернуться к нему!

Но пока еще стоял день, и во дворе около сарая зазвучали детские голоса.

Птица узнала один из них — это был голос той девочки, которую они с солдатом спасли от барсука. От призрака врага!

Птица завертела головой, выискивая какую-нибудь щель, через которую можно было бы посмотреть, не рискуя быть уничтоженной светом. И нашла наконец.

Она увидела высокого синеглазого мальчика. И сразу узнала его…

Так вот в кого обратился враг, покинув тело барсука!

А та девочка где-то поблизости. Значит, она в опасности!

Птица рванулась было из гнезда — предупредить девочку, наброситься на врага! — но остановилась.

Это бессмысленно. Девочка ничего не успеет увидеть — солнечные лучи мгновенно уничтожат призрак птицы. А враг только порадуется!

Значит, надо смирить свой порыв, затаиться, прислушаться, попытаться понять, о чем говорят на лужайке. А потом отыскать солдата и…

В то же самое мгновение птица увидела, что мальчик вдруг лег на траву и закрыл глаза. И еще она увидела, как черный призрак врага стремительно выскользнул из его тела и, змеясь по темным углам, проник в сарай, где находилась птица.

А вслед за ним в сарай вошла та самая девочка!

Она была не одна — ее вели за руки какие-то странные дети.

Птица насторожилась.

Это были не настоящие дети! Не такие, как девочка, не живые. Это были муатье, призраки наполовину, призраки, имеющие не только видимый, но и телесный, осязаемый облик!

Человек, которого муатье берет за руку, приобретает некоторые свойства призрака. Он может проходить сквозь стены, мгновенно преодолевать огромные расстояния, витать в воздухе. Время для него изменяет свой ход. Если муатье его отпустит, он придет в сознание и вновь станет обычным человеком. Но пока его держат, он повинуется муатье так же безропотно, как сами муатье повинуются более сильному призраку, создавшему их.

— Держите ее крепче! — приказал ненавистный голос врага. — Идите за мной.

Враг прильнул своим черным, зыбким, неразличимым для человеческого глаза, но отчетливо видным птице телом к стене сарая, и птица только сейчас заметила, что кладка у самой земли разобрана.

Так вот где был вход в тайное логово, который искали они с солдатом! В этом сарае, а не около лавуара!

Хотя, возможно, один вход был там, а другой здесь.

Враг скользнул во тьму, открывавшуюся под стеной. За ним последовали муатье, которые ни на миг не отпускали рук девочки.

Птица рванулась было вслед, но остановилась и с ненавистью посмотрела на солнечные лучи, проникающее через трещины в черепице и пронизывающие сарай. Лучи, словно решетка, огородили гнездо, в котором пряталась птица. Если она вылетит из спасительной темноты, будет мгновенно уничтожена одним из этих губительных лучей летнего солнца.

Однако ждать ночи нельзя. Что же делать?!

На счастье, солнце на миг зашло за облако, и в сарае стало полутемно.

Птица немедленно скользнула в отверстие в стене.

Впереди простирался подземный коридор. Пожалуй, человеку он показался бы не шире кротовой норы, но призраки и муатье чувствовали себя в нем совершенно свободно.

А также люди, которые находились во власти муатье…

Птице почудилось, что вслед за ней еще кто-то проник в подземный ход, но, оглянувшись, она никого не увидела.

В несколько взмахов крыльев птица догнала детей и, стараясь не попадаться на глаза муатье (те могут видеть призраков!), скользнула к девочке.

Спряталась под ее одежду, прильнула к телу и замерла.

* * *

Юля вдруг почувствовала что-то теплое на груди, у самого сердца. И оцепенение, которое сковывало ее, начало отступать.

Вернулось сознание. Вернулась память.

Алекс… его странные разговоры на разные голоса, дети — те самые!..

Юля никогда в жизни не испытывала такого ужаса, как в тот миг, когда снова увидела их понурые печи, опущенные головы, их заплетающуюся походку.

Потом дети вроде бы взяли ее за руки. И как будто все самое страшное, самое печальное, самое невыносимое, что происходило в жизни — с ней, с другими людьми, даже незнакомыми! — взяло ее за руки и куда-то повело… куда-то туда, где нет света, нет радости, а может быть, и жизни нет.

Но теперь стало чуть легче. Может, это был сон?! Один из тех страшных снов, которые Юлечка по прозвищу Пугало когда-то обожала, но видеть которые ей больше не хочется!

Юля повела глазами — и снова увидела рядом тех ужасных детей, которые вели ее за руки.

Попыталась вырваться:

— Куда вы меня тащите? Отпустите!

Но они шли быстро, целеустремленно, все крепче сжимая Юлины руки. Даже странно, что дети — ее ровесники или даже младше! — могли обладать такой силой. И до чего же мерзли ее пальцы от их хватки!

— Отпустите! — всхлипнула Юля.

Напрасно.

Но тут что-то теплое ворохнулось на груди, и Юле снова стало чуть легче.

Как будто кто-то шепнул так тихо, что было слышно одной только Юле: «Держись! Я с тобой!»

Она молча кивнула, сама не зная кому. Ей страшно, ей невыносимо страшно, ей страшно так, что ноги заплетаются, но она постарается держаться!

И она сама изо всех сил стиснула руки мальчика и девочки.

Дети вдруг замедлили шаги…

Кажется, они удивлены? Или им тоже страшно? Может быть, именно поэтому они так крепко сжимают Юлины ладони?

Вдруг стало жалко их — несчастных, запуганных…

Но заминка длилась лишь секунду.

Злобный окрик: «Пошевеливайтесь!» донесся из глубины коридора, и дети вновь заспешили.

Юля чувствовала, что угадала: им тоже страшно. Так же, как ей! Но они не могут противиться кому-то, кто сильнее их, кто зовет их.

Скоро Юля тоже его увидит.

Кто он? Какой он?..

Теперь все трое почти бежали, спотыкаясь на неровном земляном полу, и вот низкий свод коридора начал постепенно подниматься. Стало светлей, и Юля очутилась в комнате с низким потолком, покрытым осклизлой плесенью. Такая же плесень покрывала и пол.

Посреди комнаты стоял тяжелый широкий стол, на нем громоздилось несколько коробок и лежали две пластмассовые лягушки — одна тошнотворно-желтая, другая ядовито-зеленая.

Юля узнала суфляжи для мыльных пузырей, купленные Алексом.

Тусклый, словно бы призрачный свет озарял середину комнаты, а углы скрывала густая тень. Казалось, что-то ужасное, отвратительное и беспощадное затаилось там — и только и ждет, чтобы наброситься на вошедших.

Юля затравленно огляделась, тяжело дыша.

И увидела, что из одного из темных углов к ней медленно, прихрамывая, идет какой-то человек.

Он приблизился, и Юля невольно вскрикнула.

Это был не человек!

Это был жандарм Флажоле. Тот самый, которого Алекс купил в Троншуа!

На Флажоле все тот же двухцветный, красный с зеленым, потертый и кое-где порванный мундир с белым плоеным воротником. Черная шляпа-двууголка с отломанной кокардой все так же плотно натянута на деревянную, потрескавшуюся от времени голову. Не изменилось и круглое лицо с облупленной краской, отчего один глаз выглядит подслеповатым. Рот покривился, щеки полыхали неестественно-красным пятнистым румянцем.

Но теперь Флажоле был ростом со взрослого высокого мужчину!

Он по-прежнему оставался наполовину босым, с ботфортом на одной ноге, но вместо коротких, до колена, кюлот на нем были серые выцветшие галифе.

Юля узнала их. Это были галифе, купленные Алексом! Галифе какого-то гитлеровца!

Флажоле погладил их своей ужасной рукой, напоминавшей грязную тряпичную рукавичку, и издал короткий лающий смешок, причем Юле на миг почудилось, что на его деревянной физиономии проступил кровавый оскал убитого барсука.

«Это барсук! Это он принял облик Флажоле!» — догадалась Юля.

— Когда-то и я носил такие галифе, — сообщил Флажоле. — Не представляешь, как приятно снова их надеть! Жаль, Алексу не удалось купить мне сапоги и мундир. Ну ничего, я его и сам раздобуду. И ты поможешь мне в этом… и не только в этом.

Он вынул из кармана галифе два маленьких флакончика — красивых, темного стекла, с пробками, залитыми потрескавшимся сургучом, — и показал Юле.

Такие же флаконы, как те, которые дети украли на вид-гренье!

Значит, они сделали это по приказу Флажоле…

— Посмотри на них, — приказал тот, кивнув на детей и устремив на Юлю взгляд своих нарисованных глаз. — Видишь, какие они уродливые, бедняжки? А почему? Потому что у меня не было их образа, когда я вернул их сломанных кукол к жизни.

Юля только моргнула. Какой-то бред сумасшедшего.

Или это она сошла с ума?!

— Думаешь, спятила? — грубо спросил Флажоле. — Вовсе нет! Конечно, случалось, люди сходили с ума, познакомившись с моей колдовской силой. Но у молодых крепкие нервы. Не волнуйся, ты в здравом уме. Я тебе сейчас кое-что покажу. Но только сначала скажи, где их образ.

— Какой образ? — еле слышно выдохнула Юля.

— Запечатленный образ! — нетерпеливо крикнул Флажоле. — Не понимаешь? Тупица! Запечатленный образ — это фотография!

— Фотография? — растерянно переспросила Юля.

— Вот именно, — ухмыльнулся Флажоле. — Где фотография, которая пропала из рамочки в вашей комнате?

Юля поняла: он говорит о фотографии этих детей, которая стояла на камине в спальне девочек.

— Я не знаю! Я не брала! — пискнула Юля.

— А кто взял?

— Не знаю! Она просто исчезла… сама…

Конечно, фотография сама исчезла: ее не брала Юля, ее не брали Лиза и Таня, и мсье Верьер ее не брал, и тетя Марина! Кто-то чужой, наверное, проник в дом, пока все они были на вид-гренье!

Нет, это невозможно — дом был заперт, ставни закрыты. Может быть, когда они обедали, кто-то пробрался в дом и, незаметно вытащив фотографию, бесследно исчез?

Нет, не бесследно. Тетя Марина сказала, что чувствовала запах краски.

Краска… Жибе должен был красить фигуры в саду своего деда!

И он видел детей на вид-гренье… Наверное, они ему тоже показались знакомыми. Ну конечно, он ведь бывал у Лизы и Тани в гостях, видел эту фотографию. И решил убедиться, что это они. А потом стащил ее… зачем-то.

Вот свинство! Стащил чужую вещь, а теперь у Юли из-за него неприятности! Может быть, если бы Алекс тогда забрал фотографию, Юлю сейчас не притащили бы сюда!

Вот недаром она всегда терпеть не могла этого противного Жибе!

— Сама исчезла, говоришь? — фыркнул Флажоле. — Даже в сказках ничего не исчезает само собой. Нужен колдун. И кто же тот колдун, который заставил фотографию исчезнуть?

Черные нарисованные глаза уставились в глаза Юле, и та быстро зажмурилась, словно опасалась, что Флажоле проникнет в ее мысли.

— Смотри на меня! — рявкнул он, но Юля не открывала глаз, хотя было страшно до невозможности.

А может, сказать ему? Выдать Жибе? Ну кто ей этот ботан и тормоз?! Брат, друг? Надо сказать: «Отпустите меня, и я скажу, кто взял фотографию!» И тогда вместо Юли Флажоле притащит в этот подвал Жибе, и…

И что сделает с ним? Да какая разница, ведь не с Юлей он это сделает!

Вдруг теплый комочек ворохнулся на груди, и Юле стало стыдно своих мыслей. Этот Флажоле в гитлеровских штанах — он же фашист! С каким отвращением он говорил про русского медведя! Он заставлял Алекса кидать дротики в фотографию солдата. Теперь Юля понимала, что Алекс все это время был не в себе, им властвовал Флажоле, вернее барсук! И она выдаст ему Жибе?!

Юля открыла глаза. Они были полны слез, и деревянная, увенчанная черной двууголкой голова Флажоле словно бы покачивалась из стороны в сторону.

— Я не знаю, — всхлипнула Юля. — Не знаю, правда!

— Правда или нет — не важно, — с пугающим благодушием ответил Флажоле. — Я и сам уже догадался, кто взял снимок. Конечно, этот недоумок Жибе. Ведь только вы двое смогли разглядеть на вид-гренье моих муатье, — пренебрежительно ткнул он своей замурзанной культей в мальчика и девочку. — Жибе, видимо, решил убедиться, не ошибся ли, не почудилось ли ему… Ну что же, ничего страшного. Он уже завтра отдаст мне фотографию… вернее, мсье Верьеру отдаст, — хохотнул Флажоле.

* * *

— Слушайте, а где Юля? — спросила Лиза. — То есть Жюли?

— И где Алекс? — спросила Таня.

— Ха-ха, — сказал Виктор, пятерней причесывая свои взлохмаченные волосы. — Мы танцуем парами, и не танцующие исчезли тоже парой.

Рашель, рыженькая, коротко стриженная, похожая на мальчишку-сорванца, нахмурилась.

— Юля! — крикнула Лиза. — Жюли! Ты где?

— А пошли их поищем! — предложил Ксавье, невысокий, очень широкоплечий — типичный бургундец! — темноволосый мальчик. — Может, они нарочно спрятались!

Танцевать все порядком устали и очень обрадовались неожиданному развлечению.

Они обошли дом и сад, однако никого не нашли.

— Кажется, наша парочка спряталась слишком хорошо, — проворчал Мишель, покачивая головой. — Ох, не понравится это Мари-Элен!

— Она про это не узнает, если никто не проболтается, — усмехнулся Виктор.

— А при чем тут Мари-Элен? — в один голос спросили Рашель, Лиза и Таня.

— При том, что это подружка Алекса, — сообщил Виктор. — Они учатся вместе, и Алекс рассказывал, что она безумно ревнивая.

— У Алекса есть подружка? — пробурчала Рашель.

— Ой, а мы подумали, это Мари-Элен из страшилки про куклу, у которой были пальцы оттопырены! — сказала Лиза смущенно.

Все засмеялась, но Лизе почему-то стало не по себе.

Она посмотрела на сестру. Конечно, Таня младше, но она была Водолеем по знаку зодиака, а мама всегда говорила, что Водолей — самый умный и рассудительный знак. И неугомонным Весам — а Лиза была Весы — надо с Водолеями советоваться в затруднительных или загадочных обстоятельствах.

Сейчас обстоятельства явно загадочные и затруднительные: куда пропали Юля и Алекс? Вот Лиза и посмотрела на Таню.

Но у Тани и у самой был растерянный вид.

— Как-то странно все это, — сказала она. — Куда они могли подеваться?

— Наверное, где-нибудь целуются! — небрежно сказал Виктор, но Ксавье погрозил ему кулаком и показал глазами на девочек.

Вести такие разговоры с девчонками десяти-двенадцати лет просто неприлично! Танцевать с ними — пожалуйста, а про поцелуи им рано думать. Нажалуются родителям, те нажалуются родителям мальчиков… здесь, в деревне, все очень строго, это вам не какой-нибудь Париж! Отец запросто может наказать Кзавье. Бить, конечно, не станет, но что-нибудь вредное обязательно придумает. Скажем, запрет велосипед в сарае и ключ спрячет. Или не разрешит ходить к соседям купаться в их бассейне. Или не возьмет на следующий вид-гренье. Или еще что-нибудь измыслит. Взрослые ведь каждое утро просыпаются с одной мечтой: сделать наступающий день невыносимым для своего чада.

— Алекс — серьезный человек, — сказал он успокаивающим тоном. — Ему не до глупостей. Может быть, Жюли просто устала и он повел ее домой?

— Нет, она без нас не пошла бы, — сказала Лиза. — Она бы нам сообщила, что уходит.

— Да ну, не захотела мешать вам танцевать, вот и все, — небрежно бросил Виктор.

Решили немного подождать и пошли есть персики. Но почему-то аппетит у всех пропал. И танцевать больше не хотелось. И вообще, это исчезновение Алекса и Жюли обеспокоило ребят больше, чем они хотели показать. Вроде бы и не было в этом ничего страшного, но беспокойство нарастало, как будто над домом собирались грозовые тучи и все это смутно, даже не отдавая себе толком отчета, чувствовали. И поминутно посматривали на дверь, ожидая, что сейчас вернется Алекс и в самом деле скажет, что у Жюли заболела голова, вот он и отвел ее домой…

Когда у ворот зазвенел звонок, все вскочили и бросились на террасу.

Ксавье подбежал к калитке… но это был не Алекс.

— Папа! — в один голос вскричали Лиза и Таня.

— Решил вас пораньше забрать, — пояснил мсье Верьер. — Мама что-то беспокоится.

— Юля уже дома? — спросила Лиза.

— Пока нет. Она что, ушла без вас? — удивился отец.

— Мы думали, Алекс пошел ее провожать, — торопливо объясняла Лиза. — Понимаешь, они куда-то подевались, и мы думали…

— Давно? — нахмурился отец.

— Примерно полчаса, да? — оглянулась Лиза на сестру.

Таня кивнула.

— Примерно полчаса, — подтвердил Ксавье.

— Заблудиться они не могли, конечно, тут десять минут ходу, — спокойно проговорил Верьер, хотя и его вмиг накрыло то же гнетущее ощущение, которое неодолимо давило остальных. — И еще только восемь, довольно светло… Может быть, пошли погулять к лавуару?

— Алекс не бросил бы гостей! — покачал головой Ксавье. — Что-то случилось.

Он вслух произнес то, о чем втайне думали все.

Верьер пытался принять небрежный вид, но на сердце становилось все тяжелей.

— Вы дом осматривали? — спросил он, обнимая дочерей: девочки были уже на грани слез.

— Осматривали, — кивнул Ксавье. — И дом, и сад. Стойте, мы забыли посмотреть на заднем дворе!

Он пробежал через гостиную и кухню — слышно было, как стукнула кухонная дверь, — и тут же раздался громкий крик:

— Сюда! Скорей!

Все так и бросились опрометью через кухню… и замерли, столпились на пороге, увидев Алекса, лежащего на траве в тени сарая.

Над ним склонился Ксавье.

Лиза и Таня испуганно вскрикнули, Рашель завизжала, но тотчас притихла. Клер расплакалась.

— Тихо, — сказал Верьер. — Не подходите, я его осмотрю.

Он наклонился над Алексом, поискал пульс. Похоже было, что мальчик спит: пульс бился ровно, лицо было спокойным.

Верьер осторожно потрогал его за плечо:

— Алекс… Алекс, проснись!

Потряс сильней, но Алекс не открывал глаза.

Верьер поднял голову, посмотрел на детей…

— Он что, умер? — прорыдала Клер, и девчонки хором расплакались.

— Дурочка, он дышит! — крикнул Ксавье.

— Да, Алекс дышит. — Верьер старался говорить спокойно, но это плохо получалось. — Думаю, у него просто обморок.

Он достал мобильный телефон, набрал номер:

— Марина, пожалуйста, приди прямо сейчас к Бурдонам: надо отвести домой девочек.

Он решил пока не говорить жене, что Юля пропала. Может быть, она где-нибудь спряталась, испугавшись того, что случилось с Алексом, и появится раньше, чем придет Марина? Хотя Верьер в это слабо верил…

— По пути загляни к Жильберу, Филиппу и Марку. Пусть тоже идут сюда, — добавил он.

Это были их соседи и друзья, на которых всегда можно рассчитывать в случае чего. Если придется организовывать поиски, их помощь окажется кстати.

— Ничего страшного, небольшие неприятности, — уклончиво ответил он взволнованной жене. — Давай побыстрей, хорошо?

И отключился.

— Мсье Верьер, позвоните один-восемь, — прошептал стоявший рядом Ксавье.

Верьер кивнул:

— Похоже, надо позвонить.

Один-восемь — телефон пожарной службы. Во Франции именно этот номер набирают первым делом, что бы ни произошло. Пожар, или сердечный приступ, или авария на дороге, или что-то случилось, например один человек лежит без сознания, а другой пропал… Всегда первым дело звоните один-восемь! Пожарные приедут быстрее остальных. И обязательно помогут!

Во всяком случае, Верьеру очень хотелось на это надеяться.

* * *

«При чем здесь мсье Верьер? — испуганно подумала Юля. — Почему Жибе завтра отдаст ему фотографию? Алекс тоже говорил, что мсье Верьер завтра будет с удовольствием бросать дротики в фигуру «русского медведя»… Что это значит? Неужели мсье Верьер с ними заодно?!»

Тем временем Флажоле принялся отвинчивать резервуары пластмассовых лягушек.

— Эти глупые дети не могли даже раздобыть хорошие суфляжи! — пренебрежительно сказал Флажоле. — Принесли один, да и то сломанный! На счастье, Алекс оказался более толковым помощником. Это неудивительно — Алекс мой правнук. Он весь в меня. Одно лицо! У меня была здесь подруга по имени Тереза, и она поклялась, что назовет своего сына в мою честь, что все мужчины в их роду будут носить мое имя! Она меня очень любила, да… — Флажоле утер нарисованные глаза тряпичной культей. — А все остальные меня ненавидели и дали мне прозвище Огр!

«Огр… Ну и прозвище! Огр — значит людоед!»— вспомнила Юля Танины слова.

Вот он — людоед…

Огр проворно — даже удивительно, что он мог так ловко действовать тряпичными беспалыми ручонками жандарма Флажоле! — наполнил резервуары суфляжей жидкостью из двух флаконов.

— Замечательные суфляжи, — сказал он одобрительно. — Раньше у меня таких красивых не было. А когда я возвращал из небытия моих муатье в горной расщелине, мне и вовсе пришлось выдувать пузыри мундштуком, который случайно завалялся в моем портсигаре. Хотя ты, наверное, не знаешь, что курить следует через мундштук, — пренебрежительно взглянул он на Юлю. — Откуда знать это русским дикарям?

— Дикари как раз те, кто курит, — буркнула Юля, но тут же прикусила язык. На счастье, Флажоле ее не услышал.

— Алле-оп! — воскликнул он, с шутовским видом хватая желтую лягушку и нажимая на рычажок.

Радужные пузыри — крупные и необычайно красивые — полетели на мальчика.

— Это очень нравится детям! — хохоча, воскликнул Огр. — Каждый так и норовит схватить пузыри! Как они радовались, как бегали за этими пузырями, дурачки!

Однако мальчик вовсе не радовался. Он отпустил руку Юли и заметался, пытаясь спрятаться, как будто сама смерть летела к нему в виде этих красивых мыльных пузырей!

Не удалось. Пузыри гонялись за ним, словно чувствовали, куда он побежал.

Это было как во сне, в страшном сне. Беззвучные шаги мальчика, его беззвучный крик — и беззвучный полет пузырей…

И вот они настигли его, облепили — и лопнули.

Мальчик исчез.

В первое мгновение Юле показалось, что он исчез потому, что тоже лопнул, как мыльный пузырь, но нет… он лежал на полу, словно сломанная кукла. И он был маленьким, как кукла!

Только кукла эта была сделана каким-то неумелым мастером. Казалось, она небрежно собрана из деталей, принадлежавших разным игрушкам. Голова слишком велика для хилого тельца, одежда, тоже странным образом уменьшившаяся, сшита на живую нитку, ноги разной длины…

Юля покачнулась, невольно прижавшись к девочке. И та прижалась к ней, и они обе стояли, дрожа, поддерживая друг друга, объятые одинаковым неодолимым ужасом.

— Представление продолжается! — закричал Огр, хватая зеленую пластмассовую лягушку.

Снова полетели мыльные пузыри, снова облепили куклу-мальчика, и вдруг он начал расти, расти… и опять сделался таким, как был прежде, только еще более убогим и кривобоким.

— На место! — рявкнул Огр, и мальчик, качаясь, двинулся к Юле, вытягивая вперед трясущиеся руки.

Казалось, он упадет, если не схватится за Юлю!

Она торопливо подала ему руку, помогая удержаться.

Мальчик вцепился в нее, содрогаясь от беззвучных всхлипываний.

Юля тоже готова была разрыдаться от страха и жалости. И от безысходности…

Она отлично понимала, что ничего хорошего не ждет ни ее, ни этих несчастных детей!

Огр положил на стол суфляжи с наполовину опустевшими резервуарами и открыл одну из коробок, стоящих на столе.

По знаку Огра дети подвели, вернее подтащили, Юлю к столу, и она заглянула в коробку.

И вскрикнула испуганно…

В коробке рядами лежали куклы — мальчики и девочки. Каждая кукла была около двадцати сантиметров ростом. Одеты просто, некоторые даже бедно — вроде тех детей, которые держали Юлю. Однако все были целые, не изуродованные, и тут уж нельзя было сказать, что их собрали из частей, принадлежавших разным куклам.

Их лица были сделаны с невероятным искусством! Они выглядели как живые дети — только очень маленькие. Одежда их была тоже аккуратной, только ужасно старомодной и очень бедной. Как у муатье.

Глаза у всех кукол были закрыты.

— Правда, как новенькие? — гордо сказал Флажоле. — А ведь лежат тут с сорок третьего года!

Юля растерянно хлопнула глазами.

— Не понимаешь? Ничего, сейчас поймешь, — сказал Огр, поглядев на Юлю кривыми глазами жандарма Флажоле. — Ну-с, кого бы взять для начала? Пусть будет номер, скажем, девятнадцатый!

Он вынул куклу с длинными рыжими косами, одетую в белую блузочку, красную юбку в горошек, носочки и сандалии, положил на стол и открыл другой сундучок, длинный и узкий. Там стояли фотографии — точно так, как стоят карточки в библиотечном каталоге.

Огр покопался в сундучке и достал одну фотографию. Показал Юле.

Сверху было написано: 19, Арлетт. Это был снимок девочки на велосипеде. Веселой, смеющейся! Юбка в горошек взвивалась над коленками, ноги в сандалиях крутили педали. Фотография была черно-белой и, кажется, такой же старой, как тот снимок, который пропал из дома Верьеров.

Огр направил желтую лягушку на куклу. Радужные пузыри облепили ее всей массой, а когда лопнули, на столе лежала девочка.

Та самая, которая ехала на велосипеде и смеялась! Но теперь она лежала неподвижно, как мертвая. Юле было видно, что она не дышит, и лицо ее бледно, в нем нет ни искорки жизни…

— Смотри, какая она хорошенькая, аккуратненькая! — умиленно промурлыкал Огр. — А почему? Потому что у меня был ее снимок. И все эти детки — он повел культей над коробкой с куклами, — тоже получатся ну просто загляденье. Все они есть на фотографиях! Как видишь, я иду в ногу с прогрессом, — самовольно сказал Флажоле. — Раньше приходилось рисовать портреты. Это отнимало уйму времени! К тому же я не наделен талантом портретиста. Оттого никогда не удавалось добиться хороших результатов после превращения. Но теперь все иначе! Прогресс — великое дело!

Огр счастливо вздохнул.

— Взгляни на этих уродов, — он небрежно махнул культей на мальчика и девочку. — Их зовут Люк и Клоди. А твое имя Жюли? Ну, познакомьтесь! Пожмите друг другу руки!

Юля ощутила, как мальчик и девочка еще крепче сжали ее пальцы.

Люк и Клоди…

Она словно услышала голос Жибе: «Дед говорит, что живет за своего брата и сестру, Люка и Клоди, которые погибли во время войны с бошами».

Неужели это те самые дети? Но разве такое может быть?!

Кажется, да…

— Люк и Клоди потому такие кривые и корявые, что их фотография сгорела. Понимаешь, я вез этих двух кукол и их снимки в своей походной сумке. Но я был ранен, не справился с мотоциклом, врезался в дерево… произошел взрыв. Все бумаги сгорели, меня и кукол разорвало на куски. Конечно, мои останки сгнили, — доверительно объяснял Огр, — поэтому мне пришлось искать чужое тело. Помнишь барсука?

Он хитро подмигнул нарисованным глазом, и Юля тихо застонала от ужаса.

— На счастье, один флакон с моим снадобьем тоже уцелел, — продолжал Огр. — Как только я наконец подчинил себе тело барсука, мне удалось заставить работать его довольно неуклюжие лапы. Барсук кое-как смог собрать останки кукол и оживить их. Правда, они получились довольно неуклюжие. Но не только потому, что их мастерил барсук! У меня не было фотографии, а я подзабыл, какими были эти дети раньше… Но я запомнил, что мельком увидел снимок на камине в вашем доме в ту ночь, когда к вам заглянул…

Окровавленная ухмылка барсука вновь проступила на его деревянной физиономии…

— Кажется, в этом доме раньше жила тетка Люка и Клоди. Она снимок и сохранила. Я подумал: явлюсь в виде Алекса, тайком заберу его — и бедные детки перестанут быть уродцами. Но не удалось! Так они и остались кособокими и ужасно бестолковыми! Хорошо, хоть немного моих флаконов со снадобьями нашли на вид-гренье и умудрились стащить.

Вдруг Огр схватил желтую лягушку и наставил ее на Юлю:

— Хочешь стать куколкой?

Юля, наверное, упала бы, но Люк и Клоди прижались с двух сторон, поддержали ее.

— Хочешь?

Она слабо покачала головой.

— Не хочешь, — кивнул Огр. — Отлично, я так и думал, что ты не захочешь! А теперь слушай внимательно. Мне необходима твоя помощь… Я открыл тайну, которая была прежде неведома даже самым мудрым и искусным магам. Я научился с помощью особого снадобья уменьшать человеческое тело, останавливать в нем жизнь, а потом возвращать его в нормальное состояние. Я могу увеличивать даже вещи! Именно так я увеличил куклу жандарма Флажоле.

Юля смотрела на него сквозь слезы. Но сейчас она плакала не о себе и не от страха. Ей было невыносимо жаль жертв Огра. И эта жалость придала ей смелость.

— Возвращать в нормальное состояние? — повторила она. — Да ведь Арлетт не дышит! Она мертва! А разве можно назвать живыми Люка и Клоди? И всех тех детей-кукол, которые лежат в этом сундучке?!

— На самом деле они просто спят! — возразил Огр. — Спят колдовским сном. Я могу разбудить их. Могу оживить их и вернуть в семьи! Представляешь, сколько будет радости!

— Но ведь это было в войну, — недоверчиво сказала Юля. — Очень давно! Их родители давно умерли!

— Ну конечно, конечно, — забормотал Огр, — но кое-кто из родственников остался. Например, жив брат Люка и Клоди. Его зовут Николя, он дед твоего приятеля Жибе. Кто-то найдет своих близких, а если даже и не найдет, это ведь все равно счастье — вернуться к жизни! Помоги мне! Нет, помоги им!

Огр махнул в сторону сундучка:

— Ты только представь, что будет, когда эти дети снова окажутся на улице, под лучами солнца, снова будут играть, веселиться! Сколько благодарностей услышишь ты, Жюли, русская девочка!

И Юля словно увидела узкие улицы Муляна между каменными домами. На этих улицах даже летом редко кого встретишь, а зимой они и вовсе пустынны. Многие дома стоят заброшенные, многие выставлены на продажу. Люди уезжают в города, увозят своих детей, поэтому здесь нет ни школы, ни магазинов. Остались одни старики. А если вернутся эти дети… Здесь все изменится!

— Но как такое возможно? — пробормотала Юля, недоверчиво глядя на Огра. — Вы правда сможете это сделать?

— Это нелегко, — сказал он серьезно. — Я могу это сделать, если сюда придет один человек. Только ты способна уговорить его прийти сюда. С тобой отправятся Люк и Клоди. Без них он сюда не проберется. У этого человека хранятся запасы снадобья, которые необходимы для оживления детей. И он, конечно, захочет участвовать в таком благом деле!

— Это… Алекс? — тихо спросила Юля.

— Глупости! — рявкнул Огр, но тут же сбавил тон: — Нет, это не Алекс. Мой дорогой мальчик уже сделал свое дело. Тут нужен взрослый и очень умный человек. К нашему счастью, такой человек есть неподалеку, это отец твоих подруг…

— Мсье Верьер? — догадалась Юля.

— Конечно, — ласково сказал Огр. — Ты умница. Поможешь мне воскресить этих детей? Приведешь сюда мсье Верьера?

— Не слушай его! — раздался в этот миг звонкий девичий голос. — Не верь ему! Огр остается людоедом!

* * *

— Дедушка, ну ты как? — тихо спросил Жибе.

Старик махнул рукой, но было непонятно, означает ли это, что ничего страшного нет или что ему совсем худо.

Еще в Нуайере, в гостях, когда дед схватился за сердце, Жибе хотел вызвать врача, но старик не разрешил:

— Ты сам на врача учишься, зачем кого-то звать? Да и лекарств в доме полно. Поехали домой, мне там сразу станет лучше.

Но даже дома лучше не стало, несмотря на лекарства и массаж груди, который сделал Жибе.

Однако вызывать врача дед по-прежнему не позволял. В постель ложиться тоже не захотел — прикорнул на диване под пледом и велел включить телевизор. Сказал, что хочет отвлечься. Но на экран не смотрел и наконец попросил выключить телевизор и свет, открыть ставни — и какое-то время лежал, уставившись в большой серебряный круг луны за окном.

Потом луна померкла. Короткая летняя ночь шла к концу, а дед все не спал. И Жибе не спал. Боялся: вдруг уснет, а дед в это время… а дед в это время покинет его навсегда?! Нет, Жибе ни на минуту не сомкнет глаз.

И не смыкал.

— Что-то происходит, — вдруг прошептал дед. — Что-то плохое.

— Где? — встревожился Жибе.

Старик промолчал, только беспокойно сбросил с себя плед.

— Тебе просто нехорошо, вот и кажется, — сказал Жибе, пытаясь его успокоить и размышляя, как бы умудриться незаметно позвонить доктору Леве, дедову приятелю. Беда в том, что номера его телефона Жибе не знал — а дед разве даст?!

— Кажется! — проворчал старик. — Ничего мне не кажется! Думаешь, если человеку восемьдесят лет, значит, ему непременно что-то должно казаться? У меня знаешь какое чутье? Вот так всю жизнь было — как чувствую беду, так она приходит. Перед тем, как твой отец погиб, то же было. Или когда нас Огр приехал забирать…

Он запнулся, и Жибе поспешно схватил его за холодную руку, начал растирать пальцы:

— Не надо об этом, дед. Давай лучше о чем-нибудь хорошем поговорим!

— Не идет ничего хорошего в голову, — вздохнул старик. — Почему-то так и стоят перед глазами Люк и Клоди. Я обычно гоню мысли о них: совесть мучает, что убежал тогда из машины один, не смог уговорить их, вот и остался жив, а они погибли, — а сегодня думаю и думаю, вспоминаю и вспоминаю… Сколько в окрестных селах детей погибло!.. Их всех забирал Огр. И он многих бы еще забрал, если бы не тот русский! Это он Огру помешал. А ему даже памятника нигде нет. Только та статуя, что у нас в саду.

И вдруг старик резко поднялся.

— Вот что… — хрипло выдохнул он. — Вот где беда! В сад иди, слышишь?

Жибе посмотрел на его бледное лицо и сам испуганно схватился за сердце.

— В какой сад, ты что? Зачем? — воскликнул он. — Тебе плохо, разве я могу тебя одного оставить?

— Помоги мне встать! — с неожиданной властностью прикрикнул старик. — И возьми фонарь.

Около двери, ведущей в сад, всегда стоял на полке большой фонарь. Им старый Николя распугивал сов. Они по ночам иногда залетали в сад и громко жутко ухали под окнами. Фонарь помогал также гонять зайцев, которым пришлась по вкусу декоративная кудрявая капуста.

Фонарь был очень мощный, но он не понадобился, потому что уже начинало светать.

Неподалеку, на нижней дороге, ведущей к лавуару, слышались голоса. Судя по всему, там собралась вся деревня!

— Что там такое? — удивился Жибе. — Никак пожарные приехали? В лавуар шланги протянули… С утра пораньше водоем вздумали прочистить, что ли?

Но дед, ни на что не обращая внимания, тянул его за руку, и вот перед ними показалась статуя девушки, которую Жибе старательно раскрасил днем: волосы — золотой краской, платье — белой. Неподалеку должна была находиться фигура солдата, до которой руки у Жибе так и не дошли. Но сейчас на ее месте стояло какое-то странное и уродливое изваяние, сплошь залитое темно-коричневой краской.

— Солдат… — простонал дед. — Кто это сделал?!

Ответом ему было молчание.

Жибе молчал, потому что не знал, что сказать. А призрак не мог говорить с людьми.

Он мог только мучительно корчиться внутри своего убежища, ставшего для него новым гробом.

* * *

— Кто здесь? — озираясь, вскричал Огр.

— Не слушай его, девочка! — продолжала невидимая незнакомка. — Невозможно вернуть к жизни мертвых. Возможно ненадолго сделать их муатье — такими же полупризраками-полулюдьми, как эти несчастные дети, Люк и Клоди. Далеко не каждый способен разглядеть муатье, в этом ты сама могла убедиться. Одинокие, неприкаянные души, никем не видимые, они будут слоняться по деревням, с тоской глядя на свои дома, где живут другие семьи. Души этих детей давно уже встретились на небесах с душами их отцов и матерей. Если они обратятся в муатье, они вновь переживут горе и ужас разлуки — вечной разлуки! Это страшно… так же страшно, как то, что все новые муатье будут беспрекословно повиноваться воле Огра. А он обретет человеческое тело, тело отца твоих подруг, — и продолжит свои страшные дела, за которые ему дали прозвище Людоед!

— Кто здесь? — воскликнул Огр, озираясь. — Кто ты такая?!

— Ты должен меня помнить, барсук, — сказала девушка. — Однажды я тебе уже не дала завладеть этим человеком — не дам сделать это и теперь.

Огр издал сдавленное яростное рычание:

— Но что тебе до него? Ты тоже призрак, как и я. С каких это пор призраки вмешиваются в жизнь людей?!

— Я могу спросить тебя о том же, — усмехнулась девушка. — Разве ты не вмешиваешься в их жизнь? Но ты делаешь это по злобе. А я — по любви… Этот человек мог быть моим потомком, если бы на то была воля моей несчастной судьбы. Но он потомок того, кого я любила так, что не смогла пережить разлуки с ним. И я не позволю причинить ему вред!

— Ах, ты не позволишь… — с ненавистью протянул Огр. — Да кто ты такая, в конце концов? Назовись! Ну?

— Меня зовут Мирабель, — сказала девушка, и через Юлю словно электрический ток пропустили — так вздрогнули Люк и Клоди. Да и она, несмотря на страх, изумилась.

Мирабель! Неужели та самая, о которой здесь постоянно говорят?!

— Мирабель? — с издевкой повторил Огр. — Что-то я такое слышал… Красотка Мирабель! Ну что ж, Мирабель, если ты не позволишь причинить вред тому человеку, я причиню вред этим детям.

Он снова повернулся к Юле:

— Приведешь ко мне Мориса Верьера?

Она ничего не могла сказать, только слабо покачала головой.

— Не-ет? — протянул Огр. — Ну, тогда получай!

Схватил со стола желтую лягушку и нажал на рычажок.

Десятки мелких, сверкающих, необыкновенно красивых пузырей полетели к Юле.

И она, и дети, державшие ее за руки, замерли от ужаса. Вот сейчас, сейчас… вот сейчас пузыри облепят их — и на полу останутся валяться три куклы. Две убогие, кривые — а одна хорошенькая, с длинной косой, в розовой майке и белых шортах, в кармане которых спрятана маленькая красная звездочка, подаренная на счастье и победу.

Юля станет куклой! И никогда больше…

Она не успела додумать эту страшную мысль.

Пузыри уже почти коснулись ее, когда вдруг что-то словно вырвалось из ее груди. Это оказалась птица, которая загородила Юлю своими крыльями! А на помощь ей из темного угла выбежала девушка, одетая в белое платье. Она принялась разгонять пузыри, и золотые волосы реяли вокруг ее лица.

Пузыри лопались, не причиняя ей вреда.

Девушка била их ладонями, птица — крыльями, девушка топтала их, птица клевала… Это было похоже на волшебный танец!

Огр отшвырнул лягушку с опустевшим резервуаром, с ненавистью глянул на Мирабель и на птицу, которая опустилась на плечо девушки, и повернулся к Юле.

— Ну что ж, — проговорил спокойно, однако это спокойствие было страшнее, чем любой всплеск ярости. — Ну что ж… Последний раз спрашиваю — поможешь мне?

Юля снова покачала головой.

— Тогда послушай, что тебя ждет.

Теперь голос Огра звучал так задушевно, словно он собирался рассказать волшебную сказку.

— Как ты думаешь, почему Люк и Клоди так крепко держат тебя за руки? — вкрадчиво спросил Огр.

Юля пожала плечами, а Мирабель тихо ахнула. Птица всплеснула крыльями, словно в испуге.

— Ага! — злорадно усмехнулся Огр. — Твои защитники уже поняли, что тебя ждет. И от этого они не могут тебя защитить… Понимаешь, тот человек, которого муатье берут за руки, начинает видеть призраков и может пройти тропами призраков в самые тайные подземелья. Но если муатье отпустят его, он будет погребен здесь заживо. Он задохнется. Погибнет мучительной смертью! Понимаешь?

И мгновенно изменившимся, страшным голосом приказал:

— Клоди! Люк! ОТПУСТИТЕ ЕЕ РУКИ!

— Нет! — воскликнула Мирабель. — Не надо!

Юля в ужасе зажмурилась и изо всех стиснула ладони детей, пытаясь отдалить тот страшный миг, когда начнет задыхаться… но вдруг изумленно поняла, что Люк и Клоди и не думают ее отпускать, а держат так же крепко, как держали раньше.

Они ослушались своего повелителя!

В это время птица метнулась к Огру и принялась что было сил клевать в деревянную голову и бить по ней крыльями. Огр визжал и закрывал руками глаза.

— Бегите! — крикнула Мирабель. — Скорей за мной!

Ее белое платье замелькало впереди; дети, не размыкая рук, ринулись следом.

Коридор был гораздо теснее, чем тот, по которому они попали в лабораторию: здесь можно было двигаться только по одному, и все же дети как-то ухитрялись не отпускать Юлиных рук.

Позади слышались стоны Огра, но вот он торжествующе расхохотался, а потом раздался слабый птичий клик и сдавленный хрип.

Неужели храбрая птица погибла?!

Слезы так и хлынули из глаз Юли, но она не могла вытереть их…

Стены подземного хода сотрясались. Не было слышно ни звука, но Юля поняла: Огр нагоняет их!

Вдруг дети разом отпустили Юлины руки. Она закричала от страха, но вдохнула свежую рассветную прохладу!

Трава колыхалась прямо у ее лица. Журчала вода, звучали голоса, знакомые и незнакомые, слышался рокот мотора…

Что было сил Юля рванулась вперед, протискиваясь из какой-то сырой норы, и позвала из последних сил:

— Помогите!

И голоса людей, и еще слабый утренний свет словно бы нахлынули на нее!

— Это она! — закричала Лиза.

— Это ее голос! — закричала Таня.

— Она где-то здесь! — закричала тетя Марина.

— Вот она! Сюда! — закричал мсье Верьер.

Его руки вцепились в Юлины плечи и выдернули ее из земли.

— Как ты сюда попала?! — закричали все.

Лучи взошедшего солнца ударили Юле в лицо, и она крепко зажмурилась.

Ее тормошили Лиза, Таня, Рашель, Ксавье, еще кто-то, а тетя Марина изумленно повторяла:

— Как ты туда попала?

— Там механизм подачи воды в лавуар! — вторил ей мсье Верьер. — Зачем ты туда залезла?!

— Там даже табличка висит — вход воспрещен! — раздался недовольный мужской голос, и Юля приоткрыла глаза.

Перед ней стоял высокий человек в черной форме с желтыми полосами, в желтой каске.

Да ведь это пожарный! За его спиной видна была большая красная машина с включенными фарами, неподалеку — еще одна. Не выключенные фары казались тусклыми в солнечных лучах.

— Где-то пожар? — испуганно пробормотала Юля.

— Тебя по всей округе всю ночь ищут! — ответил мсье Верьер. — Никто не спит! Уже собрались воду откачивать из озера около лавуара! — Он махнул рукой. — Ты можешь объяснить, где была всю ночь и что вообще произошло?! Алекса с трудом привели в сознание. Он ничего не помнит, даже то, как ездил с нами на вид-гренье и приглашал вас на вечеринку. А ты?

— Я все помню! — воскликнула Юля.

И тут словно бы взрыв раздался. Земля в том месте, откуда только что вытащили Юлю, вспучилась, разлетелась — и оттуда выбрался жандарм Флажоле.

Огр…

Раздался общий крик — и тут же наступила тишина, словно людям враз заткнули рты.

Юля огляделась — и увидела, что на всех лицах застыло одинаковое пустое выражение.

Они видят только землю, разверзшуюся по непонятной причине! Они не видят Огра!

Его могут разглядеть только Юля и двое несчастных муатье, которые снова прижались к ней и теперь ждут кары за свое ослушание и побег.

Огр в тряпичном теле куклы Флажоле неуязвим для солнечного света — так же, как был неуязвим в теле барсука.

Что же делать? Как быть?!

Юля в панике посмотрела на мсье Верьера, но и его охватило то же оцепенение, что и прочих. И он, так же, как и прочие, не видел, что тряпичные руки Флажоле удлиняются, удлиняются — и тянутся к нему самому и к Юле.

Она хотела крикнуть — но не могла. Только смотрела на жуткие беспалые руки Флажоле.

И вдруг тоненькая золотоволосая девушка в белом платье выскользнула из лесного сумрака, окружавшего лавуар, на яркий солнечный свет, оттолкнула Флажоле, заставив его на миг опустить руки, крикнула отчаянно:

— Солдат!

И пропала.

Юля до боли в глазах всматривалась в танец солнечных лучей, но больше не видела Мирабель. Она исчезла, растаяла, ибо солнце было для нее губительно.

Она пожертвовала собой ради людей, поняла Юля, и была так потрясена, что даже забыла о слезах.

Прощай, красотка Мирабель…

* * *

Рассвет разгорался. Жибе безуспешно пытался отскрести краску с фигуры солдата, но вдруг вздрогнул и замер.

Почудилось — или впрямь долетел от лавуара девичий крик, отчаянный призыв на помощь:

— Солдат!

Почудилось — или впрямь фигура солдата содрогнулась?

Жибе растерянно обернулся к деду, который стоял, прижав руки к сердцу, и неотрывно глядел на статую.

— Дед, что это? — прошептал Жибе.

— Помоги ему! — вдруг вскричал старик.

И Жибе тихо ахнул, увидев, что гипсовая фигура зашевелилась, словно пыталась стронуться с места.

Ноги, за десятилетия вросшие в землю, повиновались с трудом, но наконец статуе удалось сдвинуть одну, потом вторую, сделать шаг, другой.

Жибе слышал скрежет арматуры, которая поддерживала гипсовое тело.

— Возьми его за руку! — приказал старик. — Веди к лавуару!

Жибе стиснул холодную гипсовую ладонь и потянул статую за собой.

Солдат шел, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, и сейчас впрямь напоминал медведя.

Напрямик из сада на нижнюю дорогу, ведущую к лавуару, можно было выйти за несколько минут, но никогда еще Жибе не преодолевал ее так быстро. Шаги статуи были огромны, и ему приходилось бежать со всех ног, чтобы указывать солдату дорогу.

И вот они перед лавуаром. Жибе увидел оцепенело стоявших людей. А напротив них возвышалась странная фигура в рост человека — с деревянной головой и красно-зеленым тряпичным туловищем, в черной двуугольной шляпе.

При виде этого существа Жибе сразу вспомнил театр «Гиньоль» и жандарма Флажоле. Только театральный Флажоле был маленьким, смешным и безобидным, а этот оказался страшен, и его длинные руки тянулись к Юле и Морису Верьеру.

«Бегите!» — хотел крикнуть Жибе, однако и им овладело то же мертвящее оцепенение, что и прочими.

Казалось, сама смерть смотрит сквозь эти нарисованные полустертые глаза!

И солдат, только что неумолимый и страшный, словно это и впрямь был лютый зверь, до срока поднявшийся из берлоги и готовый в клочки растерзать любого обидчика, вдруг замер, неуклюже, бессмысленно, незряче поводя руками и головой.

Флажоле отвернулся от людей — и длинные руки его обвились вокруг статуи, как змеи.

Ярость сорвала с места солдата, ярость помогла ему добраться до врага, но теперь он чувствовал себя как в тисках, которые сжимались все сильней и сильней. Солдат понимал, что это руки врага, что Огр хочет раздавить статую, чтобы лишить его защиты и отдать на растерзание солнечному свету. Он слышал, как трещат гипсовые бока, в то время как тряпичное тело, в которое поселился враг, неуклюжие руки статуи никак не могли поймать. Ведь солдат по-прежнему ничего не видел!

Юля с ужасом смотрела на противоборство странного существа, напоминающего медведя, и Огра. Она ничем не могла помочь противнику Огра и только глотала бессильные слезы, видя, что гибель его неминуема.

Внезапно Люк и Клоди, доселе жавшиеся к Юле и тихо радовавшиеся тому, что мучитель оставил их в покое, бросились вперед и прильнули к статуе с обеих сторон.

— Я вижу тебя, Огр! — торжествующе крикнул медведь, и Юля поняла, что он обрел эту возможность благодаря самоотверженности двух маленьких муатье.

Огр стиснул туловище солдата еще крепче — так, что от груди его напротив сердца отломился кусок гипса, — но и тот ухитрился схватить деревянную голову Флажоле и сжать что было сил. Черная двууголка свалилась, голова треснула, будто ореховая скорлупа. От этих усилий руки статуи тоже пошли трещинами.

Гипсовая оболочка грозила вот-вот развалиться, но она больше была не нужна солдату.

Он пошел в наступление, покинув свой последний окоп.

Призрак солдата вырвался из покореженного тела статуи, точно серая тень. Одновременно через трещину в деревянной голове Флажоле вылез призрак врага — черный, как злоба, которая его питала.

Две тени, одна светлей, другая темней, на миг перехлестнулись в ослепительном солнечном свете — и бесследно исчезли, уничтожив друг друга.

Тотчас растаяли, будто и не было их никогда, муатье Люк и Клоди, вернувшись в свое трагическое небытие.

Людей, которые толпились у лавуара, покинуло оцепенение. Вздохнув с облегчением, ничего не понимая, они с изумлением уставились на потрескавшуюся гипсовую коричневую фигуру, похожую то ли на солдата, то ли на медведя.

Это был русский солдат, которого звали Василий Медведев, но этого так никто и не узнал.

Эпилог

То, что произошло тогда в Муляне, объяснить оказалось невозможно, а потому для большинства все осталось тайной.

Алекс по-прежнему не помнил ни поездку на вид-гренье, ни вечеринку и был уверен, что его просто разыгрывают.

Юля сказала, что обиделась на танцующих, которые не обращали на нее внимания, пошла погулять к лавуару и там провалилась в какую-то нору. Может быть, это была нора какого-нибудь барсука, кто ее знает! Наверное, она всю ночь пролежала там без сознания и очнулась лишь на рассвете.

Вранье удалось тем лучше, что никто не видел поединка Огра и солдата. Никто не видел муатье…

Вернее, почти никто — кроме самой Юли, Жибе и старого Николя. Но все они скрывали правду. Юля и Жибе — потому что знали: им все равно не поверят, ну а старый Николя — потому что вообще был молчалив и нелюдим.

Как известно, взрослые очень ловко умеют называть невероятное простыми и обыденными словами. Общее оцепенение, которое внезапно охватило всех около лавуара, объяснили воздействием стресса, который жители Муляна испытали из-за Юлиного исчезновения, а потом из-за ее внезапного появления.

Но вот откуда взялась на нижней дороге около лавуара потрескавшаяся коричневая статуя — этого все же никто не мог объяснить, как ни старался! Однако ее решили никуда не переносить, чтобы вовсе не развалилась. Там она и осталась.

Жибе отчистил коричневую краску, замазал трещины, покрасил форму солдата в защитный цвет, сделал ему серебристые, словно бы седые волосы — и серые глаза. Когда стоишь напротив него, чудится, что черными отверстиями зрачков он смотрит тебе прямо в душу.

Дикие голуби частенько кружат вокруг него, а иногда садятся отдохнуть на его широкие плечи.

Все недоумевали, откуда однажды на пилотке солдата взялась маленькая красная звездочка.

Хотя на самом деле легко угадать откуда!

Брат чудовища[11]

Посвящается Полине

Вертолет все же сел, а не упал, хотя это казалось чудом. Вершины деревьев, которые с высоты напоминали сплошное колючее одеяло, укутавшее сопки, вдруг неохотно, сердито треща, расступились, открыв небольшую полянку на самой вершине. Долго еще с лиственниц сыпались мягкие зеленые лапки, трепетали сломанные ветки, а в долину катились камни, дробным перестуком заглушая недовольный гул потревоженной земли. Не скоро все стихло.

Вертолет был единственным видом транспорта здесь, на севере. Далеко на юге острова остались большие города, в которых было все, что нужно людям: школы, библиотеки, магазины, заводы, автомобили, уютные дома. А в этих местах поселки были разбросаны столь редко, что пересчитать их хватило бы пальцев одной руки. Люди всегда селились на побережье, поближе к терпким студеным ветрам и тугим зеленым волнам. С давних пор те волны щедро давали рыбу; ее отвозили в города, переправляли даже через пролив, на материк. Но еще и потому жались поселки к воде, что люди предпочитали шум волн тишине тайги. Было что-то затаившееся, угрожающее, опасное в той тишине…

Пассажиры вертолета ощутили эту тишину сразу. Их испуганные голоса гасли, словно слабые огоньки в буран, не в силах пробить плотное молчание сопок и темноту деревьев. Чудилось, будто отовсюду смотрят внимательные, недобрые глаза. Конечно, это просто казалось, потому что никакой зверь не осмелился бы подойти: отпугивали человеческие голоса, да и вертолет распространял вокруг отвратительный для звериного нюха запах металла и горючего.

Пилот сразу сообщил о вынужденной посадке, и с ближнего аэродрома обещали быстро прислать помощь. И все-таки люди были встревожены так, словно им предстояло пешком, долго и трудно, пробираться сквозь тайгу неизвестно куда.

Основания для тревоги были. Один из пассажиров исчез. Как? Никто не успел этого понять, даже Алексей Петрович Зиновьев, бывший капитан сейнера[12].

Когда вертолет начало трясти и подбрасывать, Алексей Петрович потерял сознание, а открыв глаза, увидел, что люди уже пытаются выбраться из вертолета.

Место рядом с Зиновьевым было пусто. Человек, который здесь сидел, двенадцатилетний внук Зиновьева Володя, исчез.

Да, предчувствие страшной потери не обмануло старого капитана…

Голоса в тайге

Это было непостижимо! Только что Володя сидел в тесном вертолете, приткнувшись окаменелым плечом к такому же напряженному плечу деда, каждую секунду ожидая удара о землю. Вдруг ему показалось, будто стены кабины странно выгибаются и искривляются, словно они стали мягкими, и неведомая сила начала тянуть их в разные стороны. Все краски померкли, ощущение безнадежности навалилось на него, как тяжкий, неподъемный груз. «Сейчас вертолет развалится, и мы все погибнем!» — в ужасе подумал Володя — и вот через миг, менее краткий, чем движение моргнувших век, он ощутил, что стоит, а вокруг…

С ветвей корявых берез спускались длинные тонкие растения. Они крепко обвивали и березы, и кустарник, и даже траву. На еловых лапах висели бороды мха, похожего на мочалку-рогожку. Некоторые деревья казались седыми. Приглядевшись, Володя увидел, что они оплетены паутиной, которая свешивалась с веток и медленно колыхалась на ветру.

Володю передернулся. «Хорошо, хоть пауков не видно», — мелькнуло в голове. Впрочем, и без пауков было страшновато. Паутина напоминала то седые пряди волос, то длинные бестелесные руки призраков, которые тянулись к нему.

Паутина совсем загубила неизвестное дерево. Листьев на нем и в помине не осталось — торчали острые, как ножи, голые сучья.

Опасная штука — такие вот сучья!

На всякий случай Володя попятился под защиту густо-зеленой молодой пихты[13], и та положила ему на плечо мягкую зеленую лапу.

В первое мгновение это прикосновение показалось дружеским и ободряющим, но тут же он ощутил, как колючие иглы начинают медленно впиваться в тело. Казалось, пихта пока пробует, но вот-вот вонзит их во всю силу!

Володя отпрянул от пихты и встал посреди полянки.

Немедленно что-то оплело его ступни и поползло к коленям, стреноживая его, словно строптивого коня.

Змея?!

Володя поперхнулся криком ужаса. Нет, не змея — просто тонкая гибкая травинка. Но какая-то уж больно шустрая…

«Где я?! — подумал Володя, пытаясь не поддаваться панике. — И где вообще вертолет?»

Поднял голову. В вышине, над вершинами деревьев, поблескивал тоненький, еще бледный серебристый месяц. Значит, уже вечер. Совсем скоро они должны были сесть в Прибрежном. Там ждет бабушка… Что случилось все-таки? Где же дед? Как узнать?

Володя рассеянно обшарил карманы джинсов, хотя отлично знал, что мобильника там быть не может. Телефон остался в куртке, а куртка осталась в вертолете…

То есть у него нет никакого средства для связи с людьми. Разве что только их найти. Пойти и найти… Но куда пойти-то? Где искать?!

А вдруг все погибли?

Володя с трудом подавил всхлипывание. Он совершенно не представлял, что делать…

Сумерки наступали со всех сторон. Они прокрадывались из-за елей и заливали лес зеленовато-прозрачным перламутровым полумраком. Тайгой завладела тишина. Казалось, даже если сейчас разразится буря, она не в силах будет нарушить эту дремоту: только перетасует в небе облака, прошумит по вершинам деревьев, а здесь, внизу, не колыхнется ни одна веточка, ни одна травинка. И вдруг…

— Кто ты? — спросил чей-то голос. Казалось, он исходит из ветвей, корней, листьев притихшей тайги.

Володя от неожиданности вскинулся, но тут же сжался в страхе. Будто мягкая прохладная лапа провела по его разгоряченной спине. Холодом обвеяло шею. Казалось, всю тайгу наполняет вкрадчивый, протяжный шепот.

Вдруг так и понесло, понесло студеным ветром сквозь листья и траву, причем Володе почему-то показалось, что кто-то стоит сзади и дует ему в спину!

Резко обернулся — и зажмурился: так ударило студеным вихрем по глазам! Показалось, или за деревьями мелькнула человеческая фигура? Кто-то худой, маленький, в черной одежде…

Показалось? Нет?

Ветер стих так же внезапно, как начался.

Стало тихо, только откуда-то издалека доносился шелест травы, треск подлеска. Какой-то зверь проламывался? Или кто-то убегал?..

— Кто ты? — снова зазвучал медленный голос.

Володя не смог бы ничего сказать, даже если бы попытался. И тут он услышал неподалеку жалобный плач. Словно крошечный щенок или котенок звал мать. Этот звук надрывал сердце!

Володя приподнялся, прислушался. Но прямо перед его лицом расступились папоротники, и возник смутный женский силуэт.

Это ее видел Володя за деревьями, когда дул студеный ветер? Нет, она появилась с другой стороны… Или их здесь много, этих людей? Может быть, кто-то видел вертолет? Знает, как к нему выйти? Надо спросить.

Но он не успел.

— Спасайся! — проговорила женщина, и Володя узнал тот же медленный голос, что звучал прежде. — Спасайся! Это чогграм! Беги за мной!

— Почему? — спросил Володя, которому было стыдно своего страха, стыдно, что этот страх видит какая-то неизвестная женщина. Хотя, наверное, будет страшно, если ты вдруг оказался в таежной глуши и там творится невесть что!

Незнакомая женщина наклонилась к нему, и Володя увидел, что она очень старая, даже старше, чем его бабушка. И она тихо забормотала, словно произносила заклинание, мрачно глядя в его глаза своими узкими, длинными глазами:

— Если в таежной глуши раздастся свирепый рев тигра, вой голодного волка или тяжелая поступь медведя, пусть готовит охотник оружие, укрепляет дух свой и вострит глаз, потому что его жизнь и слава охотничья сейчас в его руках, во власти его смелого сердца.

Если в таежной глухомани послышится жалобный плач, словно слепой щенок скулит, потеряв свою мать, пусть забудет охотник о том, что привлекло его в тайгу, пусть доверится крепости своих ног и силе своего дыхания, отдавшись долгому и стремительному бегу, который сейчас один только может спасти ему жизнь, потому что не щенячий плач это слышится, а голос чогграма.

— Я не видел никакого чогграма, — прошептал Володя, которому стало еще страшней оттого, что старуха не говорит, а как бы поет.

— Твое счастье, — выдохнула она. — Видевший чогграма погибал всегда.

— Погибал? — тупо повторил Володя. — Но почему?

Она хотела что-то сказать, но замерла. Снова раздался тот же звук — щемящий и жуткий одновременно, и Володя почувствовал, как оцепеняющий холод сковывает все его существо.

Он с силой мотнул головой, пытаясь прогнать наваждение. Но оно не исчезло.

В эту минуту старуха дернула его за руку и приказала:

— Бежим!

Володя задергал ногами, вырываясь из травяных пут, и послушно бросился вперед.

Шалаш неизвестной старухи

— Ты пришел с восточного склона? — спросила неизвестная старуха.

Володя пожал плечами. Он и впрямь не знал, восточным или западным был тот склон, на котором он странным образом оказался, а может быть, северным или южным… Но старуха, кажется, решила, что он согласился с ее словами:

— О! Это заколдованное место! Я забрела туда в поисках травы ас для жертвоприношения и увидела в вышине железную птицу. Она, не взмахивая крыльями, летела. Наверное, ранена была, потому что стонала громко все время.

Самолет, догадался Володя. Или вертолет? Может быть, тот самый, на котором летел он! Неужели его не ищут? Неужели все погибли? Может быть, в живых остался только он? Но он ничего не помнит… Провалы в памяти от шока — в книжках пишут, такое иногда бывает. Но что с дедом? Володя чуть не застонал от ужаса.

— Мне надо найти вертолет, — попытался объяснить он. — Вертолет! Мы летели в Прибрежное. С юга — на северное побережье. Там нас ждет бабушка… Вы бывали в Прибрежном? Это ведь довольно большой поселок: там школа есть, больница… там магазины! Вы были в магазинах в Прибрежном? Или, может, в больнице? К зубному врачу обращались?

Судя по выражению старухиного лица, она вообще не понимала, о чем речь. Ну и, конечно, спрашивать, есть ли у нее мобильник, было совершенно бессмысленно.

Это, наверное, какая-нибудь местная отшельница! Поэтому живет вдали от цивилизации и даже знать о ней не желает!

Темно-коричневое морщинистое лицо старухи было неподвижно. Только в щелочках век проблеснули вдруг глаза — в них отразилось пламя маленького костра, горевшего посреди шалаша, куда она привела Володю. Потом старуха снова заговорила, будто запела:

— Это случилось так давно, когда лебеди еще не умели летать. Тогда родился наш остров. Раньше западный берег был восточным, а восточный — западным. Но однажды Хозяин Моря разгневался за что-то на людей. За что? Кто теперь помнит! Он перевернул остров. Его спина стала животом и погрузилась в море, живот стал спиной — на нем тайга выросла.

«Что-то в этом роде я читал, — вспомнил Володя. — «Конек-горбунок»! Чудо-юдо рыба-кит, а на спине — деревня! Похоже! Но зачем она рассказывает мне сказки?»

— Не говори того, чего нет на самом деле, — сказала между тем хозяйка шалаша. Пламя костра снова замерцало в ее глазах. — Старую Унгхыр не обмануть туманными словами! Я знаю, что не осталось живых людей ни на юге, ни на севере. Ты, наверное, явился из Млыво — селения мертвых… О нет, не бойся! — сказала старуха мягче. — Никакого бога нет при мне! — И она протянула к Володе раскрытые сморщенные ладони, словно показывала: зла не держу, оружия нет. — Никаким колдовством я не сделаю вреда тебе. А может быть, ты спустился со звезд? Но почему тогда ты испугался чогграма?

— Ничего я не испугался! — запальчиво возразил Володя.

Он уже порядком устал бояться и устал от этой странной старухи. Ее речь была понятна ему — и в то же время перемежалась словами, о смысле которых он догадывался с трудом, как будто знал их когда-то, очень давно, а теперь забыл и смутно припоминал забытое. Кажется, она говорит на языке нивхов! Отец Володи был нивх, и дедушка с бабушкой — отцовы отец и мать, которые умерли очень давно, когда Володя только родился, — они тоже были нивхи. А мама Володи русская, и родители ее русские. Глаза у него зеленые, волосы каштановые, как у мамы, но черты лица — высокие скулы, узкие глаза, смуглая кожа — точь-в-точь как у отца. Однако языка нивхов Володя не знал, а тут слушал старуху, говорящую по-нивхски, и все понимал. Мало того — сам отвечал ей. Чудеса…

Вообще сплошные чудеса! Сама бабуля явно со странностями. То мертвецом его обозвала, то к звездным людям причислила. Инопланетянин теперь Володька Зиновьев! Нет уж, хочется ему подальше от этой старушки и всех здешних непоняток и страхов оказаться, хоть дома он только и делал, что мечтал обо всяких необыкновенных приключениях.

И он вежливо попросил:

— Бабушка, пожалуйста, покажите мне дорогу на восточный склон, про который вы говорили! Я хочу найти наш вертолет. Может быть, там все в порядке, дед меня ищет…

— Ну что же, я провожу тебя туда, — помолчав, ответила старуха. — Но в Млыво — селение мертвых — возвращаясь, позволь и мне взобраться на небо по веревке, на которой ты спустился сюда. Днем и ночью жду я, когда настанет мне пора уйти в Млыво, но все живу… Не хочу сама на съедение чогграмам броситься, потому что это грех. Не соберут мне соплеменники дрова для погребального костра — одна я на свете, нет никого из племени моего!

Володя смотрел на старуху, медленно моргая. За ее спиной копились тени, еще более темные, чем даже та темнота, которая сгустилась в углах шалаша, куда не достигал свет костерка.

Однако чем дольше смотрел на них Володя, тем лучше различал в темноте промельки бледных печальных лиц, иссохшие руки, которые то и дело вздымались к этим лицам, чтобы утереть невидимые ему слезы…

Что это? Какие-то печальные воспоминания старухи, которые живут рядом с ней? И кого они оплакивают? А может быть, это те самые жители Млыво, селения мертвых, оплакивают свою смерть?

Володя тряхнул головой, отгоняя ерунду, которая так и лезла, ну так и лезла в голову. Насупился, покосился на старуху.

Ее слова обладали каким-то странным свойством. Они как бы материализовались, они создавали видения…

Хорошо бы сейчас оказаться подальше от нее! Хотя, если честно, Володе было жаль эту несчастную женщину, скорчившуюся у тусклого костерка. Наверное, дети ее уехали в город, выучились там, работают, а она свои дни доживает в этом первобытном шалаше…

Понятно, что на восточный склон придется топать по тайге на своих двоих. Надеяться на то, что у старухи рядом с шалашом окажется вездеход или хотя бы самая завалященькая «газель», — самое глупое, что можно сейчас сделать…

История старой Унгхыр

Сильный шум послышался вдруг снаружи. Будто сюда, в сердце тайги, залетел прибрежный тайфун и закипел в кронах вековых деревьев. Стены шалаша ходуном ходили! А старуха легко поднялась, подскочила к входу и сдвинула не то тряпку, не то шкуру, которая его заслоняла.

Странные, тонкие клики неслись с вышины: не ветер это шумел, а хлопали крылья многих птиц. Вот стая на миг закрыла луну, звезды над шалашом.

— Хонглик! Вакук! — закричала старуха. У нее был такой голос, словно она звала добрых старых друзей. — Саньпак! Нымгук!

Саньпак… Это слово Володя тоже знал. Ведь это нивхское имя. Так звали его бабушку, мать отца. Гораздо чаще, правда, ее называли Александрой Ивановной или, как Володя, бабой Сашей. Но в паспорте у нее стояло имя Саньпак. Почему эта старуха зовет птиц человечьими именами?

Несколько птиц меж тем отделились от стаи и влетели в шалаш. Черные, величиной с ворона, с красными глазами. Они пронзительно кричали, и так же пронзительно и неразборчиво вторила им старуха. Казалось, они обсуждали какие-то важные дела…

— Перахра, нхак, олухна… — услышал Володя слова, похожие на заклинания, и тут все кругом словно бы заволокло дымом.

Володя долго тер кулаком слезящиеся глаза, а когда открыл их, увидел, что вокруг костра сидят несколько молодых женщин. Все они были в черных халатах с желтыми узорами на рукавах и подолах, а одна, наоборот, в желтом халате с черными узорами, знакомом уже Володе. Так была одета старуха, хозяйка. Но теперь у нее были длинные черные глаза — будто звезды блестели они. И она была красавица, совсем молодая красавица. «Это старуха в красавицу превратилась!» — понял Володя. Еще бы понять, как это произошло!

Он снова потряс головой — вдруг хоть это наваждение исчезнет? Однако все осталось по-прежнему, и Володя подумал, что голову, наверное, нужно поберечь. Тут на каждом шагу какие-то чудеса, и если беспрестанно трясти ею, отвалится небось!

Но что же делать, если все так непонятно и, прямо скажем, страшно?! Хоть бы объяснил кто-нибудь, что же вообще происходит?!

— Не бойся тахть — ночных птиц, — проговорила в это мгновение красавица. — Это подруги мои. Раньше девушками были. Вот это Хонглик, это Саньпак… А меня зовут Унгхыр — Звезда.

— Звезда… — повторил Володя. Она и правда теперь похожа на сияющую звезду. Только очень грустная. И подруги ее тоже грустные. Все красавицы — и ни одна не улыбнется!

— А почему они такие печальные? — шепотом спросил Володя. — Ну, подруги ваши — в гости к вам собрались, но молчат. Как будто на похороны! На поминки!

Он тут же испугался своих слов, но Унгхыр только кивнула:

— Это правда. Они собрались на поминки по своей молодой и счастливой жизни. На поминки по самим себе.

Еще того не легче! На поминки по самим себе!

— Но как это? — проговорил Володя дрожащим голосом. — Они что, умерли? Или они птицы? Я ничего не понимаю!

— Они умерли, — кивнула Унгхыр. — Их погубила я. Я — и чогграмы. Слушай, я тебе расскажу эту историю из старых дней… таких же старых, как я сама.

Мы работящими девушками были. День и ночь шили, все что-нибудь шили. Из бересты посуду делали. Работая, пели… — Она высоким голосом затянула: — Анн-нга… ыннн-нга! — Взглянула на подруг, словно ожидая, что они подхватят, но те молчали.

Унгхыр тоже помолчала, понурясь, потом опять заговорила:

— Голубую лилию найти мечтали. Голубая лилия насыщает голодных, исцеляет больных, исполняет заветные желания. Целебны и сладки луковицы ее. Отведав, пожелаешь отведать снова. А как прекрасен цветок ее! Увидев, пожелаешь увидеть снова. Но голубую лилию стерегут чогграмы…

Если бы ты знал, как все боятся чогграма! Страх перед ним сильнее всех других страхов, ибо после встречи с чогграмом от человека не остается ничего. И только во имя чудодейственной голубой лилии отправлялись женщины племени нивхов в потайные и опасные места, потому что цветок и луковица голубой лилии могли возвратить здоровье больному, жизнь умирающему, счастье несчастному.

Собирать цветы и коренья — не мужское дело. Поэтому за голубой лилией шли только женщины.

Сначала старейшины племени долго выбирали тех, кто отправится в поход. Только смелой, ловкой и сильной нивхинке позволялось идти. Ведь, испугавшись плача чогграмов, погибнуть могла! Только добрых духов молить о помощи оставалось тем, кто растеряется…

Самую сильную, самую смелую, самую ловкую из всех выбирали вожаком — такую, которая и сама не испугается, и другим свой страх не передаст. Страх ведь — как огонь. Испугавшиеся женщины — как сухая трава. Одна от другой вспыхнут — и вот уже никого не осталось.

Если в тайге голос чогграмов раздастся, нивхинки должны окликать друг друга, в один ряд за вожаком становиться. Сначала самые сильные, потом те, что устали, ослабели. Здоровые не должны были гибнуть из-за слабых. Закон похода: пусть немногие погибнут — большинство спасутся. Но вот однажды не спасся никто, — тихо молвила Унгхыр и на некоторое время умолкла. Потом опять заговорила: — Давно это было… Тогда как раз лето засыпа́ть думало. Орлиный месяц кончался. Пошли нивхинки в тайгу, в заповедные места, за голубой лилией. Кто луковиц набрать, кто цветов.

Я никому не говорила, зачем мне цветок. Кто спросит — я глаза опускала, молчала. Перестали спрашивать, но вожаком меня выбрали.

Сначала мы на лодках полдня плыли против течения, потом к берегу пристали, в чащу вошли. Долго искали потайную поляну. И вот нашли. Стебли у лилии выше, чем у сараны, листья меньше, а на нескольких веточках — голубые цветы. В бутонах они светло-голубые, как небо под солнцем в зените. А увядая, почти черными, будто ночь, становятся. Но вся красота — в раскрывшихся цветках. Они похожи на вечернее небо, когда солнце уже ушло спать, но первая звезда еще не появилась.

Голубой лилией любуясь, долго мы стояли молча, но день уже спешил встретиться с вечером, надо было торопиться. Мы наполнили луковицами берестяные чумашки, не забыв по зубчику от каждой отделить и на прежнем месте посадить, чтобы снова здесь зацвела голубая лилия. Я цветок на груди скрыла. Потом в обратный путь все отправились.

И вот… много шагов пройдя, плач чогграмов услышали. Я поставила женщин друг за другом, сама встала впереди. Куда я бегу — туда и остальные. А плач чогграмов, их жуткий скулеж, точно веревкой ноги спутывает. В груди у каждой страх тлеет, но бегут женщины за мной.

И вдруг я поняла, что потеряла цветок, потеряла заветную голубую лилию! Ахнула, остановилась. Где, да где же она?.. Туда-сюда бросилась — но разве найдешь потерянное в глухом подлеске, меж зубчатых листьев папоротника?

Вскрикнула я отчаянно — а женщинам в моем голосе растерянность почудилась. Мигом пламя страха охватило их, врассыпную бросились. Мечутся туда-сюда, а я, будто ничего не видела, стонов чогграмов не слышала, искала свою заветную голубую лилию. Ведь для того я за цветком в опасный путь отправилась, чтобы обратил ко мне свое сердце Ючин, храбрый охотник…

Ах, как я его любила! — громко воскликнула Унгхыр, всплеснув руками. — Он был самым красивым из всех охотников. У Ючина юбка серебристая из нерпы, наколенники многоузорные, брови черные, соболиные, ресницы похожи на кисточки из ушей зимней белки. А я разве хуже? Все говорили, что красива и я, всех подруг красивее! Мои тонкие руки и тонкие пальцы были похожи на молодые побеги тальника, по плечам волосы рассыпаны, черные и упругие, как тетива на луке, а в косы их заплету — толстые косы получаются, подобные хвосту черно-бурой лисы. Рот был маленький, как лесная ягода, лицо белое, с ушей свисали золотые серьги, носила я красивый вышитый халат. Сердце мое только для Ючина билось, слова песни только для него слагались…

И Унгхыр тихонько запела:

Ночь и день о тебе думаю.

Если уедешь, о тебе лишь помнить буду,

Где ты ходил, там и я ходить буду.

Ты из всех людей самый лучший, самый прекрасный.

О, возьми меня с собой!

Твоей сумкой с кремнем, что на поясе твоем висит,

сделаться хочу.

Сделаюсь дном твоей лодки,

С тобою быть хочу!

Как дождь, текут

Слезы мои…

Ах, как я его любила, Ючина… Перья кукушки пережженные — великое привораживающее средство! — в табак ему подмешивала. Но не помогло колдовство, не полюбил Ючин меня. Усмехался только: «Что на меня все время смотришь? Разве я один — человек?» Ючин на другую девушку, на Хонглик, ласково глядел, ее в жены взять хотел… Одна надежда на голубую лилию оставалась — но вот нету больше цветка у меня! Потеряла я его!

Заплакала было я, как вдруг кто-то меня за рукав дернул. Глянула — а это Хонглик, невеста Ючина.

— Спасайся! — крикнула она. — Чогграмы уже близко!

Тут я очнулась, плач звериный совсем рядом услышала, увидела, что подруги мечутся в страхе. Поняла, что можем мы все погибнуть!

Начала я подруг скликать-собирать: кого догоню, за косу схвачу, кого за полу халата поймаю — но все, пропали мои сила и власть, больше не слушались меня женщины… Бегала-бегала я за ними — и сама не заметила, как на берегу оказалась.

Лодки, к ивам привязанные, на воде тихо покачиваются. Волна песку о чем-то ласково шепчет.

Долго-долго ждала я на берегу. Весь вечер ждала и всю ночь. Но ни одна женщина, кроме меня, из тайги не вышла, ни одна моя подруга не вернулась. Два десятка за голубой лилией отправлялись — но все погибли из-за меня, из-за моей любви к Ючину…

Утром я лодки отвязала, по течению пустила. Не хватило у моего сердца сил в селение вернуться, людям рассказать, что я сделала, Ючину в глаза поглядеть, за гибель Хонглик ответ перед ним держать. Да и не узнал бы Ючин прекрасноликой Унгхыр в той старухе, какой я за ночь сделалась, погибших подруг ожидая и слушая голоса чогграмов…

Я в тайгу ушла, одна жить стала. Никого из людей с тех пор не видела. И только тахть — ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Закук, Саньпак и других моих подруг, погубленных чогграмами, — только они иногда навещают меня. Зла на меня они больше не держат — много, ох, много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…

Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее — черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…

Раненый зверь

И тут Володя снова задумался: куда он попал? Он, Володька Зиновьев из 14-й школы Нижнего Новгорода, обыкновенный мальчишка, который во время летних каникул приехал на Сахалин навестить деда с бабушкой? У всех друзей нормальные каникулы: Валерка Черкизов гостит у дядьки в приволжском городке, Юля Комарова — аж в Париже, у каких-то знакомых. Зойка Семенова, правда, в городе осталась… Но ведь все отдыхают как люди, один Володька в какую-то историю угодил.

Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти после аварии вертолета, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы — неведомые существа, голубая лилия — неведомый цветок… «Фантастика», — беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.

Зачарованные птицы-девушки тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.

Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.

Костер тихо тлел посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.

Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! — и выскочил следом с одной мыслью: как можно скорей убраться отсюда! Из мира этих превращений, из мира протяжных песен, леденящих душу таежных шорохов и звуков, из рассказов о старинных чудесах! Убраться — и поскорей окунуться в привычное, понятное, а это все забыть — и не оглянуться никогда, ни-ког-да на часы, проведенные здесь!

Главное, чтобы люди, которые были вместе с ним в вертолете, остались живы. И чтобы не переставали его искать!

А вдруг уже перестали и улетели?! Нет, такого быть не может. О таком лучше и не думать!

Унгхыр не спеша шла впереди по чуть заметной тропе, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но, если Володе становилось трудно идти или он уставал, Унгхыр замедляла шаги, словно чувствовала это.

Нынче днем тайга уже не казалась такой пугающей, как вчера. «Наверное, правду говорят, что человек ко всему привыкает», — подумал Володя.

И вздохнул уныло, потому что абсолютно не хотел привыкать к тому, что происходило с ним.

Путники шли долго. Трава, в начале пути влажная от росы, подсохла, только у самой земли еще была сырой, а верхушки стали жесткими и сухими.

Тропа все не кончалась. Володя шел и думал, что, конечно, это был сон — там, в шалаше: сон про птиц-женщин, про молодую Унгхыр — вон впереди маячит сгорбленная старушечья спина…

Ой! Да где же она?

Впереди никого не было!

Володя метнулся туда, сюда… Он уже привык к старухе, да и жалко ее стало после того, как узнал ее историю. А главное — что теперь одному делать? Куда идти? Где восточный склон? Ежу понятно, что на востоке… Осталось теперь выяснить, где восток!

Вдруг сзади что-то зашуршало. Володя повернулся так резко, что его шатнуло в сторону.

Сильно закружилась голова. С живым, зеленым, шелестящим миром начало твориться что-то странное. Его словно бы тянуло в разные стороны, вытягивало, съеживало, гнуло, скручивало… Володя вспомнил: что-то подобное происходило, когда начал падать вертолет! Но сейчас казалось, что Володя видит отражение тайги в кривом зеркале «Лабиринта ужасов», который одно время работал в подвальчике на Большой Покровской улице в Нижнем. Правда, этот «Лабиринт» скоро закрылся, потому что никаких ужасов в нем на самом деле не было: только загробный воющий музон, стробоскопы да кривые зеркала. Вот туда и перестали ходить: скучно и не страшно.

Здесь не было музыки, не было игры света — здесь была тишина. Солнечный свет померк и стал не радостным, а безнадежным. Под ногами заколебалась почва, словно и земля стала зыбким пеплом… зыбучими пепельными песками, которые вот прямо сейчас разверзнутся — и утянут Володю в какие-то глубины преисподние, где он задохнется и сам обратится в пепел.

Мир помертвел… так же, как сам Володя помертвел от ужаса, когда разглядел среди листвы устремленные на него немигающие желтые глаза.

Володя уставился в них, но чем дольше смотрел, тем дальше отступало от него зловещее, мертвящее ощущение, а в мир возвращались привычные очертания, свет и краски. Почему-то у Володи возникло ощущение, будто он держал под этим взглядом какой-то экзамен, и выдержал его, и именно поэтому мир ожил, а не рассыпался прахом.

И вдруг мелькнула догадка: «А может быть, это существо хотело убить меня, потому и напустило столько ужаса? Или даже убило, а потом передумало, и я теперь ожил? И потому все снова кажется нормальным?»

Возможно, в голову ему лезли какие-то глупости, но спросить, так или нет, было не у кого, кроме неизвестного существа, с которым они сейчас неотрывно смотрели в глаза друг другу.

В желтых глазах было нечто чуждое, жестокое, непреклонное — и в то же время живое, трепетное и даже, можно сказать, дружеское. Володя стоял неподвижно, боясь спугнуть или разозлить обладателя этих внимательных глаз.

Наконец лапки низеньких темно-зеленых пихт шевельнулись, раздвигаясь. Высунулась голова какого-то зверя. Была она круглая, с короткими торчащими усами, будто кошачья, только гораздо крупнее, размером с голову большой собаки. И морда не злая, не хитрая, а тоже похожая на собачью. Зверь осторожно продвигался вперед, как-то странно припадая на левую сторону, и вдруг он взвизгнул и оскалился, но Володя понял — это не от злости, а от боли! Поскуливая, как побитый щенок или голодный котенок, зверь приближался, неотрывно глядя на мальчика желтыми глазами. И Володя догадался, что привлекало в них: нормальный, круглый, как у человека или собаки, зрачок, а не узкая щелочка, как в глазах тигра, рыси или кошки. Словом, этот зверь был собакой куда больше, чем кошкой, и Володя, который очень любил собак, поглядел на него с меньшей опаской.

Зверь подошел совсем близко. Повернулся боком — и Володя даже вскрикнул. Между его ребер торчал обломок какой-то палки, покрытой запекшейся кровью. Серо-желтая короткая жесткая шерсть вокруг раны тоже была в крови.

Зверь заскулил еще жалобнее, а в желтых глазах, по-прежнему обращенных к Володе, появилось что-то просящее.

«На сук где-то напоролся, — решил Володя. — И уже день или два прошло… Как же мучился, если за помощью к человеку обратился!»

Он читал и слышал всякие такие истории, но не очень-то им верил, считая выдумками писателей или просто охотничьими байками, но вот сам с такой «байкой» столкнулся!

Володя осторожно взялся за торчащий обломок. Зверь вздрогнул, напрягся. Володя уцепился ногтями, потянул — и в руках у него оказался кусок стрелы с окровавленным зазубренным наконечником, прикрученным к древку узкой берестяной лентой…

Вот тебе и «на сук напоролся»… Да беднягу же подстрелили! И отнюдь не из охотничьего ружья!

Володя обалдело разглядывал стрелу. «Откуда это здесь?! Надо же!» — подумал он, как уже не раз думал вчера и сегодня. А больше ничего не шло в голову.

Он машинально завернул обломок в лист папоротника, сунул в карман джинсов. Другим листком оттирая руки, обнаружил, что порезался этой окровавленной стрелой: на указательном пальце осталась царапина. Володя замотал ее носовым платком и подумал: надо бы, наверное, и зверю что-то приложить к ране — но только что? И позволит ли он?..

Поднял глаза на зверя — и вдруг тот, издав невнятный звук, вроде короткого мяуканья, отпрыгнул в кусты. Зашуршал пихтач — и опять тихо стало в тайге, будто ничего и не было, а просто кончился еще один Володин сон…

Но кончился этот — начался другой: кто-то засопел сзади, и не успел мальчик повернуться, как на него обрушилось что-то темное, заслонило глаза. Сильные и ловкие руки стянули его путами, потом его подняли и куда-то понесли.

Это оказался не сон — это оказался кошмар.

Шаман

Вокруг царила тишина, только вдали будто гудел вертолет. Кружит высоко, гул то утихает, то снова усиливается…

Вертолет?!

Володя открыл глаза. Он стоял, привязанный за руки и за ноги к какому-то небрежно обтесанному столбу; саднило ладони от зазубрин, а руки были вывернуты назад так крепко, что ныли плечи.

Никакого вертолета… Почудилось.

Жаль, что не почудилось все остальное!

«Я в плену у индейцев? — тупо подумал Володя. — Нет, на Дальнем Востоке нет индейцев… Я попал к каким-то дикарям, которые отстали от жизни, если охотятся с луками и стрелами и привязывают пленников к столбам. Живут как в каменном веке. А может быть, я и впрямь в каменном веке?!»

Он испуганно огляделся — и больше всего на свете пожелал очутиться в каменном веке, в Средних веках, в царской России, в светлом будущем — да где угодно, только не здесь, не здесь!

«Млыво… Селение мертвых…» — вспомнились слова старой Унгхыр.

Пришел-то он не оттуда, но, кажется, угодил именно туда.

Вокруг Володи, сомкнувшись плечом к плечу, близко-близко стояли неподвижные существа, с ног до головы укрытые чем-то темным. Но лица их были бледными, белесыми — безглазые, безносые и безгубые, лишь кое-где покрытые серыми трещинками… лица без всякого выражения, без промелька жизни в них!

У Володи подогнулись ноги. Он, конечно, упал бы, если бы не был привязан так крепко. Обвис на веревках, водя глазами по сторонам.

Изредка то один, то другой мертвый поднимал руку… среди складок темных одежд мелькала белая кисть… от каждого такого медленного, плавного, враз зловещего и равнодушного движения у Володи на миг переставало биться сердце, и столько боли разливалось в груди, что он бы ничуть не удивился, если бы сердце от этой боли однажды замерло и больше не забилось.

Постепенно страх уходил, безразличие заволокло мозг и душу. Может быть, он умирал — но смерть была бы избавлением от страха.

И вдруг одна мысль пронзила Володю: умерев, он сделается такой же безликой и безглазой тварью, как всеэти…

Может быть, когда он умрет, ему будет все равно, но пока он еще был жив, он не хотел, ни за что не хотел становиться в этот безнадежный, тоскливый круг!

Господи… да ведь круг постепенно смыкается! Мертвые подходят ближе и ближе, и все более частыми становятся равнодушно-хищные взмахи их рук!..

Володя задергался, пытаясь вновь встать, закричал, вернее зарычал, неразборчиво, зато, он надеялся, грозно…

Что-то тяжело ударило, словно раскат грома. И внезапно к Володе подскочил человек.

В первое мгновение Володя чуть не ахнул от счастья, увидев живое существо среди этих белесых пятен, но сразу же понял, что радоваться рано.

Худое, все в резких складках лицо незнакомца состояло, казалось, из одних углов, а между нависших морщинистых век будто угольки раскаленные воткнуты: столько злобы горело в маленьких глазках. На лицо свешивались черно-седые пряди, а на голове — венок не венок, а будто бы стружки древесные, свитые вместе, надеты. И на поясе такие же стружки. Черный халат с огненной молнией на груди развевается.

Не то пляшет, не то скачет человек, быстро-быстро перебирая ногами, мелькая мягкими сапожками да черными, с огненным узором, наколенниками. В руках мечется обруч, не то тканью, не то кожей обтянутый. С одной стороны ремни перекрещены, к ним деревянное кольцо привязано, и человек то и дело за это кольцо дергает. Гудит обруч, жужжит, визжит на разные голоса, будто тысячи неведомых живых существ в нем скрыты. А с другой стороны на шкуре — изображение зверей. Вот, кажется, лось склонил рогатую голову. Вот змея свилась в кольцо…

Дома у Володи была книжка со старинными фотографиями нивхов. На одной был изображен примерно такой же человек. Подпись поясняла, что это шаман — то есть нивхский колдун.

Неужели и это шаман?! Но в жизни он куда страшней, чем на картинке!

В это мгновение Володя вдруг совершенно отчетливо осознал, что из этого странного мира, в котором он неожиданно и совершенно против своей воли оказался, выбраться будет куда сложней, чем думалось раньше. Тогда казалось что? Дойдешь до восточного склона — и вдали покажутся очертания Прибрежного, мимо промчится попутка, которая, конечно, остановится, когда Володя отчаянно начнет голосовать, — и скоренько добросит его до дедова дома. Бабушка подаст на стол пельмени с неркой и кисель из голубики — самые любимые Володины блюда…

А вдруг восточный склон окажется всего лишь еще одним склоном сопки — склоном, поросшим тайгой, склоном, на котором нет троп, а если даже и есть, они ведут куда угодно, только не в прежнюю жизнь?

Что, если к прежней жизни нет возврата?!

Эта мысль показалась до того ужасной, навеяла такую тоску, что Володя побыстрей отогнал ее, словно какой-нибудь зловещего вампира, который собирался испить его крови.

Кровь не кровь, но силы у него от тоски уходили, это точно!

Однако сейчас терять силы совсем даже не вовремя! Сейчас, кажется, вопрос стоит не выбраться отсюда или не выбраться, а жить или не жить!

Володя огляделся.

На утоптанной поляне торчала засохшая елка. Ветви на ней были все срублены, только четыре осталось. И на них, среди желтых полуосыпавшихся иголок, тоже висели кудрявые стружки. Вокруг елки воткнуто несколько прутьев со свернувшимися в трубочку сухими листьями: вот, кажется, клен, ольха… И еще чудо: стоит, накренившись, под елкой деревянный, грубо вырезанный идол.

Тут Володя чуть не ахнул от изумления: оказывается, напротив — как он только не приметил ее раньше! — точно так же, как и он, привязана к столбу старая Унгхыр. Теперь шаман — или как его там? — перед ней скакал.

И вдруг мертвецы, что толпились вокруг, одинаковыми движениями сорвали свои белые личины. У Володи тошнота подкатила к горлу — а вдруг там окажутся голые черепа? — но нет, это были обычные человеческие лица. Раньше они были скрыты берестяными масками, которые теперь полетели в стороны — так же, как и пихтовые ветви, которыми были люди укрыты!

Теперь это оказались мужчины, женщины, дети. Все в узорчатых халатах, у всех косы: у женщин — по две длинные, у мужчин — одна: пожестче, покороче. У женщин — налобники из затейливо скрученных железок, из маленьких звериных шкурок, ажурные подвески покачиваются. Все стоят как зачарованные, глаз с шамана не сводят, слушают его пение, одобрительно выкрикивают:

— Ух-та! Ну, давай!

А шаман после таких одобрений еще быстрее скачет, еще ловчее извивается, еще громче распевает:

Куа, куа, куа!

На той горе живущие большие волки, двое вместе,

ко мне явитесь!

В море живущий красный сивуч,

Ко мне на помощь явись!

В туче живущий ярый гром,

Греми оглушительнее, сильнее ударь!

Молния, сверкая ослепительно,

Вонзи свой огненный палец в головы оборотней!

Пепел их соберем, развеем по ветру,

Чтобы не проросло злое колдовство черным

папоротником,

Чтобы отступились чогграмы,

чтобы вновь расцвела в тайге голубая лилия,

Насыщающая голодных, исцеляющая больных,

исполняющая желания!

— О голубая лилия! — простонала толпа.

— Слушая, ушам своим не верю! — вдруг громко воскликнула, перекрывая шум, старая Унгхыр. — Неужели с тех пор, как погибли молодые женщины, что в поход за голубой лилией отправились, перевелись храбрые среди нивхинок? А если молодые не знают дорогу, почему не подсказал им ты, Ючин? Неужели забыл? Но я говорю: напрасно ты вместе со всеми повторяешь глупые слова, будто навсегда отцвела голубая лилия!

Толпа замерла, будто лишившись дыхания. Володя понял, что Унгхыр знает этого шамана.

А тот опустил бубен на землю и подошел к Унгхыр:

— Что такое ты говоришь, женщина-оборотень?

— Я не оборотень, Ючин, — ответила Унгхыр. — Чего ты меня боишься? Ты человек — и я тоже человек.

— Тогда откуда знаешь старые имена? Да, меня звали когда-то Ючин, храбрый охотник Ючин. Но кто теперь то имя помнит? Зовут меня теперь Чернонд.

«Какое красивое, благородное имя у этого жуткого старика… Прямо как у средневекового рыцаря!» — подумал Володя, но Унгхыр испуганно вскричала:

— Какое страшное теперь у тебя имя! Чернонд — «Плач у погребального костра»!

— Да, — сказал шаман. — Плач у погребального костра. После гибели моей невесты Хонглик вся моя жизнь — плач. Только не было у нее погребального костра. Ушла ли ее душа в Млыво — кто знает? Много душ мне удается встретить, камлая [14], но ее душа обходит меня. Много-много зим и весен я ждал возвращения Хонглик, да так и не дождался… Уже стал стариком, когда взял себе другую жену. Сына она мне родила, но умерла вскоре.

— О Ючин, душа твоей Хонглик обратилась в тахть, летает вместе с душами других подруг под ночным небом, — грустно сказала старая Унгхыр. — Помнишь ли ты ее подруг, Ючин? Вместе они летают: Хонглик, Нымгук, Саньпак, Вакук…

— Откуда знаешь?! — не поверил шаман.

— Я Унгхыр! Неужели ты не узнал меня?!

Шаман весь вытянулся, вглядываясь в ее морщинистое лицо.

Стояла такая тишина, что было слышно, как шуршат кудрявые стружки о желтые еловые иглы.

— Унгхыр… — прошептал Чернонд. — Я помню, какой ты была… Унгхыр… Что теперь ты! Что теперь я! Другим стал я!

И шаман вновь изогнулся, подпрыгнул высоко-высоко, одновременно подхватив с земли свой бубен, и, вздымая его, закричал:

Бог горы, услышь!

Бог моря, услышь!

Бог неба, услышь!

Бог земли, услышь!

Потом он сорвал с себя венок из стружек, напялил на грубо вытесанную голову идола:

О дерево, услышь!

Володя теперь слушал с любопытством. Страх его почти прошел: если это Чернонд, который раньше был Ючин, старинный знакомый Унгхыр, то не сделает же он ей зла? А она наверняка и за Володю заступится.

Но, наверное, Унгхыр услышала в новом заклинании шамана какую-то угрозу, потому что начала просить:

— Остановись, о Ючин! Ты говоришь, что голубая лилия не встречается вам в тайге? Я знаю, где растет она. Только замолчи — я покажу!

Толпа разразилась единым восторженным воплем. Женщины закружились, запели. Мужчины били в ладоши, подпевали:

В жертву медведю принесенная,

Вновь расцвети, голубая лилия…

Чернонд стоял как бы в задумчивости. Потом кивнул.

Подбежал невысокий худой парнишка — примерно Володиных лет или немного старше. Волосы у парня, точно так же как и у шамана, был перехвачены на лбу ремешком. Одет он тоже в черное. Володя не мог видеть его раньше — но вместе с тем точно знал, что видел! Странно…

Парень развязал Унгхыр. У нее сразу подогнулись ноги, бессильно поникла она у столба. Парень помог ей подняться, осторожно повел куда-то, но Унгхыр его оттолкнула, заковыляла к шаману, подбирая растрепавшиеся седые волосы:

— О Ючин…

— Называй меня Чернондом! Нет больше Ючина! — раздраженно велел тот.

— О Чернонд! Этого пленника ты отпусти тоже! — Унгхыр указала на Володю.

Шаман чуть бубен не выронил — настолько был возмущен:

— Молчи, Унгхыр! Время твое тоже недолго: покажешь в тайге, где растет голубая лилия, и я снова буду петь шаманские песни, провожая тебя и его в Млыво. Вы оборотни. Ты из Млыво вернулась живая, тебя не тронули чогграмы, а он рядом с чогграмом стоял, стрелу из его раны вынимал…

Человек со звезд

«Вот это да-а! — изумленно подумал Володя. — Выходит, странный зверь с печальными желтыми глазами… зверь, который пришел за помощью… раненый, похожий на побитую собаку… тот самый чогграм?!»

— Откуда я знал, что это чогграм? — возмущенно спросил Володя. — На нем бейджика не было. Да хоть бы и чогграм, что ж такого? Он же меня не съел, чего бояться?

— О! — выдохнула толпа.

— Видевший чогграма погибал всегда! — наставительно потрясая бубном, изрек шаман, и деревянное кольцо глухо постукивало о натянутую шкуру, будто поддакивало. — Не будем от законов предков отступать. Ты видел чогграма. Ты остался жив, хотя стоял с ним рядом. Ты погибнешь.

Он поднял бубен, тот застонал на разные голоса. Черный парень сунул руку за пазуху и напряженным шагом двинулся к Володе.

— Интересное кино! — вскрикнул тот. — По-моему, ваши предки имели в виду что-то совсем другое! Кто на глаза этим чогграмам попадался, того звери сразу сжирали. Вот и получалось, что видевший чогграма погибал всегда. А если увидел, но жив остался, то его убивать нельзя! Такого человека, наоборот, беречь надо, как редкий экспонат. И потом, между прочим, откуда вы знаете, что я видел этого чогграма и вытащил из него стрелу? Кто вам сказал об этом?

— Я видел! — вмешался парень. — Я Лунд, сын Чернонда, певец.

— Ах, ты ви-и-идел! — торжествующе протянул Володя, мигом вспомнив, где встретился с этим парнем. Ну конечно, это он мелькнул и скрылся в тайге перед тем, как Володю нашла Унгхыр. Однако, получалось, Лунд не скрылся, а следил за ними. И заметил чогграма! — А как насчет того, что видевший чогграма погибал всегда? Тогда вы этого Лунда тоже убивайте, а то несправедливо получается! — решительно обратился он к остолбеневшему шаману.

— Чего раскричался, оборотень? — совсем по-свойски спросил Лунд. — Да, я видел чогграма. Но он ко мне не подходил. Я из его раны стрелу не вытаскивал — я в него стрелял издалека!

— Так это твоя стрела? — спросил Володя.

— Какая?

— Та, которую я вытащил! Вот, достань в джинсах!

— Где? — спросил Лунд.

— Ну в джинсах, в кармане!

Лунд растерянно оглянулся на Чернонда. Вид у шамана был по-прежнему непроницаемый, но Володе почему-то показалось, что он очень хочет пожать плечами.

«Да они же не знают, что такое джинсы!»

— В штанах моих в синих есть карман! — пояснил он.

Лунд внимательно оглядел Володю, с опаской обшарил карманы, причем руки его задрожали, когда он наткнулся на расческу и носовой платок.

«Наверное, решил, что это какие-нибудь принадлежности оборотня, вот и струсил, — с презрением подумал Володя. — Сам небось с рождения волосы не причесывал — так же как и его папаша!»

Вытащив наконец обломок стрелы, Лунд на всякий случай отошел подальше.

— Моя стрела! — объявил он радостно. — Это я попал в чогграма!

— Тюфяк ты после этого! — презрительно сказал ему Володя.

Этого трусоватого парня он нисколько не боялся.

— Не нравится тебе чогграм, так убей его — но зачем мучить? А вообще, зачем его было уничтожать? Редкий зверь, сразу видно. Его давно пора, наверное, в Красную книгу занести — а ты что делаешь? Может, охота на чогграмов вообще запрещена?

Узкие глаза Лунда стали раза в три шире. Володя чуть не расхохотался.

— Помолчи, оборотень, — устало велел Чернонд. — Мой сын — хороший охотник, а тебе никакие туманные речи не помогут: ничем не объяснишь, почему не тронул тебя чогграм.

Но тут вновь вмешалась Унгхыр:

— Посмотри на него, Чернонд! У кого ты хочешь отнять жизнь? Видел ты когда-нибудь такую одежду? — Она дернула за Володину измятую футболку: — Такой халат видел ты? — Потом она потянула за плетеный ремень: — Разве он поясом, из крапивных ниток тканным, опоясан? — Нагнувшись, приподняла брючину, ткнула в носки и кроссовки: — Его пыльные сапоги разве травой набиты? — Показала на потертые Володины джинсы: — Наколенники не носит он… На его глаза посмотри: они цветом схожи с волной, которую Тланила — Олений ветер несет на побережье. На волосы его посмотри. Они цвета дубового листа, прихваченного первыми заморозками. Разве бывают у нивхов такие глаза, такие волосы? А речи, которые ведет он? Разве можем мы понять эти речи?! Где твой зоркий взгляд, охотник Ючин, где твой разум? Ведь не простой человек — звездный человек стоит перед тобой. Причинишь зло ему — никогда ни один кегн — дух-покровитель не сядет на ветви твоей священной ели, не услышишь ты инау — язык дерева! — Она сурово показала туда, где шуршали, словно и впрямь перешептываясь со срубленной сухой елкой, кудрявые стружки.

Чернонд стоял столбом несколько секунд, потом вскинул руки и что-то яростно выкрикнул. Притихшая толпа мигом рассыпалась, словно тайга втянула людей.

По знаку Чернонда Лунд распустил веревки, притягивающие Володю к столбу.

Володя еле удержался на ногах. Нестерпимо заныли, отходя, затекшие колени, и Лунд злорадно фыркнул, глядя, как он согнулся.

— Идите за мной, — велел Чернонд, — дождемся ночи, а тогда… Х-хе! Звездный человек… Посмотрим!

Обед у шамана

Пока шли, Володя вспомнил, что не ел, наверное, уже целые сутки. Голод навалился сразу, будто в желудок крепко ударили. Эх, где вы, бабушкины пельмени из нерки… И киселек голубичный…

«Недолго и помереть среди всей этой фантастики, — устало думал Володя, бредя за Унгхыр и Чернондом. Сзади неслышно шел, будто крался, Лунд. — Интересно, дадут нам поесть или нет?»

Скоро они подошли к дому на невысоких сваях. Стенка его была изрезана четким орнаментом и изображениями зверей. Володя задержался — рассмотреть все это получше, но Лунд бесцеремонно подтолкнул его.

Володя не стал связываться, но обиделся: «Я бы так с космическими пришельцами не обращался. Или не верит, что я со звезд? И правильно, конечно, делает… Но почему Чернонд сказал «Дождемся ночи»? Может, у звезд спросить хотят, с какой я прибыл? Вот будет смех, если звездыответят! Хотя… здесь все может быть. Где же я все-таки? В прошлом? В параллельном мире? Да, ввалился без стука, это называется… И не очень этому рад. Оказывается, приключений охота, пока они не приключаются. А может, я просто трус? Здорово смотреть фильмы, здорово читать книжки, а как сам попадешь в такую вот книжку, уже не так здорово. Трус, да… Нет! Я же не плакал там, у столба. И от чогграма не убежал. А вот от Чернонда было бы неплохо удрать! Но куда?! С бабулей еще можно было бы уйти, а так в два счета поймают. А куда бежать? Где этот восточный склон? Что же мне теперь — до конца жизни с ними этой ерундой заниматься?!»

До конца жизни, рассудил Володя, ему еще лет семьдесят, а то и восемьдесят. За это время он, наверное, найдет способ как-нибудь выбраться отсюда. Ему было спокойней думать, что это не параллельный мир и не провал во времени, а просто чудом сохранившееся чуть ли не первобытное племя. По телевизору он видел фильм о том, что таких полудикарей находили где-то в дебрях Центральной Африки. Но то огромная Африка, а здесь — сравнительно небольшой остров Сахалин. Да его, наверное, геологи, изыскатели разные вдоль и поперек прошли, и не раз. Как они только не наткнулись на этих чернондов, лундов и чогграмов? Или это все же какая-то другая реальность?..

«Как будто станет легче, если я буду знать, куда попал!» — мрачно подумал Володя.

Тем временем они вошли в дом, разделенный на две половины. В первой стояли берестяные лари, с потолка свешивались пучки кореньев и трав. Вход во вторую комнату закрывала занавеска. Володе показалось, что и она тоже сплетена из травы. И на ней были развешаны пучки кореньев и засохшие стебли.

Чернонд обернулся и сделал ему знак оставаться на месте. Володя обиженно сел в уголок. Унгхыр вошла вместе с Чернондом, а Лунд остался стеречь Володю. Иногда он приподнимал занавеску, и, заглядывая во вторую комнату, ворчал:

— Стол поставили, как для добрых людей! Ишь, белую юколу [15] кеты нарезал! — Лунд громко проглотил слюну. — Нерпичий жир нацедил из высушенного желудка сивуча…

Тут занавеска отодвинулась. Чернонд, насмешливо искривив рот, жестом позвал к столу.

Это был низенький столик на изящных ножках. Сидеть вокруг него пришлось на полу.

Как ни был голоден Володя, он совсем измучился во время этого обеда. Коленки замлели. Хотел сесть по-другому, но чуть не опрокинул столик. Тут уж даже Унгхыр укоризненно покачала головой. Пришлось снова сесть смирно. Все-таки в гостях, хоть и насильно приволокли сюда.

Словом, Володя вздохнул свободно, когда обед закончился и шаман важно сказал:

— Гости сыты…

Посуду тут не мыли. Лунд небрежно повыкинул чумашки в «прихожую», прямо с остатками еды. «Ну и порядочки», — подумал Володя.

Потом Лунд улегся, загораживая вход, на полу и тотчас глубоко, сонно задышал. Заснул на охапке шкур и Чернонд. Ни на Володю, ни на Унгхыр они не обращали больше внимания, словно разом потеряли всякий интерес к пленникам.

Времени терять было нельзя. Володя приподнялся и осторожно потянул Унгхыр за рукав. Но старуха покачала головой, указав при этом на древесные стружки, которые шаман повесил в проем двери.

— Язык дерева… — чуть слышно шепнула Унгхыр. — Инау расскажут все…

Володя удивленно взглянул на стружки. Как это они сообщат о побеге? «Глаза у них есть, что ли? А где же этот самый язык? Предрассудки какие-то!» — рассердился он и неожиданно зевнул.

Посмотрел на Унгхыр и увидел, что она дремлет, прислонившись спиной к стене. «А что, если одному убежать?» — подумал Володя, но он ведь не знал, куда идти. К тому же, если он уйдет, не отомстит ли Чернонд этой несчастной Унгхыр? Жалко ее…

Придется подождать.

В этот момент Лунд что-то забормотал, переворачиваясь на другой бок, и, словно угадав Володины мысли, угрожающе глянул на него.

За окнами, затянутыми тусклыми рыбьими пузырями, стемнело.

На Володю наваливалась усталость. Он еще успел подумать, не подмешали ли снотворного к еде, но решил, что это невозможно: ведь ели они вяленую рыбу, ягоды и грибы, — однако глаза его слипались, и через минуту он крепко заснул, свернувшись на полу.

Песни Лунда

Сон был недолог. От какого-то резкого крика Володя вскинулся, не понимая, где он и что с ним. Но, увидев в свете бледного утра Унгхыр, прижавшую руки к груди, мрачный лик Чернонда, украшенные зловещим орнаментом столбы, подпирающие потолок шаманского жилища, сразу все вспомнил и чуть не расплакался. Тоскливо и одиноко, просто невыносимо стало! Когда же все это кончится?!

Но тут взгляд его упал на Лунда — и от изумления Володя забыл про свое отчаяние.

Лунд уже не спал у входа — он стоял посреди комнаты, вытянувшись стрункой. Глаза его были огромными, похожими на черные провалы. Весь дрожа от напряжения, он рвал на груди одежду, будто она давила, мешала ему издавать странные звуки: то гулкие, раскатистые, как рев голодного зверя, то мрачные, душераздирающие, будто плач по мертвому, то неожиданно тихие, нежные, словно дрожь струны далекой скрипки. Это было нечто вроде песни, причитания или диковинного речитатива:

Ан-тан-тан-тан-тан-тан-тан!

В черное-черное небо,

Где рождаются звезды,

В черное-черное небо,

Где они умирают,

Пошел я Путем Неизвестным,

Звездной дорогой — Тангхопан.

Я шел дорогой прямою.

Земля позади осталась.

Следы от сапог моих пыльных

Пятнали длинный Тангхопан,

И сколько звезд затоптал я,

Шагая тяжелым шагом, —

Не знаю, не ведаю я.

Лунд покачнулся, схватился за горло, захрипел, точно задыхался.

— О кегн! — крикнул Чернонд. — О миф-кегн! Не покидай моего сына!

— Какой миф-кегн? — быстрым шепотом спросил Володя, наклонившись к Унгхыр.

— Миф-кегн — Земной дух, он обитает на кончике языка певца. Он дает божественный дар вещей песни. Если миф-кегн покинет певца, тот сразу может в Млыво уйти.

Лунд тем временем очнулся и снова завел свою оглушительную песню:

В черном-черном небе

Холод, холод, холод…

Четыре звезды Ньяграньо

Блестят ледяным блеском.

Это Крыс Кладовая,

Крыс ледяных Кладовая.

Холод, холод, холод…

Совсем там согреться негде,

Хоть ярко светятся звезды.

— Фантастика! — пробормотал Володя. — Плетет бог знает что…

Обмороженными ногами ступая,

Добрел я до звездной деревни.

Она называлась Падф — Вечер,

И многих людей там я видел.

Я был для них невидим –

Они мне видимы были…

Голос Лунда стих. Глаза сонно закрылись. И абсолютная тишина, вдруг наступившая в доме шамана, нарушилась громкими криками Чернонда и Унгхыр:

— Га! Га! Га!

Унгхыр повернулась к Володе:

— Почему молчишь ты?

— А что?

— Заснув во время пения, Лунд уйдет в Млыво.

— Да, здесь искусство и впрямь требует жертв, — буркнул Володя. — То кегн от него сбежит, то сон его уморит… Ладно, так и быть… — И он тоже завопил что было сил: — Га! Га! Га!..

Лунд встрепенулся. Его помутневшие глаза вновь широко раскрылись. Охрипший голос набрал силу:

Долго бродил я в селенье,

Где звездные люди жили.

Они похожи на нивхов –

На нивхов огромного роста,

На нивхов с густыми бровями,

На нивхов с длиннющим носом.

Одеты они как нивхи.

Обуты они как нивхи.

Песни поют как нивхи.

Рыбу едят как нивхи…

Но нет среди них такого!

Внезапно, совершив поворот вокруг своей оси, как балерина, Лунд сделал выпад в сторону Володи и ткнул в него пальцем.

— Нет среди них такого! — нечеловеческим голосом проревел он, и Чернонд зачарованно повторил:

— Нет среди них такого…

Лунд бессильно грянулся оземь, почти беззвучно произнеся:

— Он не… не звездный человек… Это оборотень… людоед, унырк!

Старая Унгхыр в отчаянии закрыла лицо руками, а шаман, набросив на лежащего Лунда край черного покрывала, зловеще уставился на бывшего «звездного человека».

«Было бы очень странно, если бы Лунд все-таки разглядел таких, как я, там, на звездах», — еще успел насмешливо подумать Володя, но тут к сердцу его подобрался противненький страх: что же дальше будет?

Унгхыр склонилась перед шаманом.

— О Чернонд, — жалобно бормотала она. — О Ючин! Не трогай, пожалей его! Он еще так молод… Руки его еще не устали держать копье. Он еще не испытал радости охотника при виде богатой добычи. Он еще не встретил на своем пути прекрасноликую девушку, которая станет его женой. Не отправляй его в Млыво! Лучше я пойду туда вместо него…

Володя с изумлением и благодарностью смотрел на старуху. «Ведь она меня почти не знает, а готова жизнь отдать. Я и не думал, что она так добра. Совсем первобытная, отсталая, а посмотри-ка… Но нельзя же так! Разве я виноват, что не пришелец? Черт бы подрал этого Лунда. Знал бы, что он такой, не кричал бы ему «Га! Га! Га!». Пусть бы уснул и не проснулся!»

— Встань, Унгхыр, — велел Чернонд. — Я пока не трону этого оборотня. Мне нужна его помощь.

— Помощь? — недоверчиво переспросили хором Унгхыр и Володя.

Чернонд ответил, помолчав:

— Мне нужен посланник. Весть передать в селение Куги-Рулкус. Задумал я жениться. Дому нужна хозяйка. Мужчине — мужские дела: добычу с охоты приносить, дрова к дому подвозить… А жена должна рыбу, им привезенную, неутомимо чистить, запасы ягод, грибов, съедобных кореньев на зиму делать. Очаг топить, воду носить, рыбную похлебку для собак варить, кормить их, наготове для путешествия держать. Звериные кожи дубить, нитки из крапивного волокна сучить, одежду шить. Рыбьей кожей окна затягивать. Домашнюю утварь из березовой коры делать. Много утвари! Гость ли в дом — женщина должна пламя в очаге раздуть; если снег идет, то деревяшкой его с гостя счистить и чашу с рыбьим жиром и юколой предложить. Обед готовить. Трубку раскуривать. Наутро собак гостя накормить…

Володя чуть не задремал, слушая про многочисленные обязанности нивхских женщин, и с жалостью подумал: «Вот бедняги! Ни стиральных машин, ни холодильников, ни пылесосов, ни газовых плит — в этом селении ничего путного нет. А между прочим, на Сахалине и нефть есть, и газ!»

— Плохо без женщины в доме, — продолжал Чернонд. — И вот я присмотрел себе красавицу. Кто ей подобный сыщется? Волосы у нее длиннейшие, сережек на ней множество, железок-побрякушек множество. Имя ее — Итаврид, Ита — Загадка.

«Ого! — подумал Володя. — Красивое имя!»

— Вот тут-то, х-хе! звездный человек… ты мне и поможешь. Пойдешь по узкой тропе мимо нашего селения, мимо дуба, разбитого молнией, через тайгу и по сопкам, что поросли багульником, через озеро переправишься на запад, где мыс Тагг-ах: с него видна Морская спина — середина моря. Ко времени падения солнца придешь в селение Куги-Рулкус, отцу прекрасноликой Иты скажешь: мол, призвал меня со звезд в пору умирающей луны великий шаман Чернонд, чтобы я ему жену выбрал. И меж дев, ныне живущих на земле, я избрал твою дочь, юную Иту, в жены великому шаману. Пусть верхнюю пуговицу с платья своего мне передаст в знак любви и согласия. Скажешь ему это, оборотень, и… так и быть, отпущу я тебя, если Унгхыр покажет мне, где растет голубая лилия.

— Покажу, покажу, — поспешно закивала Унгхыр. — Но скажи, о Ючин, то есть Чернонд, разве отец Иты не отдаст тебе дочь в жены, если ты его сам попросишь? Разве не честь и счастье для них твое сватовство?

Чернонд замялся.

— Ее отец… — наконец не очень охотно вымолвил наконец. — Он говорит, что его дочь слишком юна для Чернонда, хотя уже двенадцать раз зима уступала дорогу весне с тех пор, как прекрасноликая Ита появилась на свет.

— Как она молода… — с грустью произнесла Унгхыр. — Даже младше Хонглик, младше меня в ту пору, когда…

Она умолкла, а Володя возмущенно воскликнул:

— Так ей всего двенадцать лет, что ли? Ничего себе! Вы же ей в дедушки годитесь. Или даже в прадедушки. Женились бы лучше на бабушке Унгхыр, и все. А та девчонка еще маленькая.

— Что-о? — не веря своим ушам, спросил шаман. — Ты отказываешься исполнить мое повеление?

— Конечно, отказываюсь! — пожал плечами Володя. — Да меня на смех подымут, когда я о вас заговорю с отцом Итаврид. Еще с Лундом, на худой конец, они могли бы пожениться, когда подрастут, а с вами — куда же?!

Шаман, согнувшись, смотрел на него. В тусклом свете начинающегося утра лицо его казалось еще более угрюмым и злым.

— Тогда смерть тебе! А если Ита откажет мне, я изведу ее проклятиями! Сказано! — проревел он и, схватив Володю под мышки, поволок на ту самую поляну, где только вчера они с Унгхыр стояли у столбов.

Старуха бежала следом, жалобно вскрикивая и хватая Чернонда за полы халата, но шаман грубо отталкивал ее. Лунд плелся сзади, все еще словно в полусне. Но это не помешало ему привязать Володю к столбу — так же крепко, как в прошлый раз.

И толпа нивхов опять собралась. Раздавались злобные крики:

— Оборотень проклятый! Унырк, людоед!

«Ну и народец! — с возмущением думал Володя. — Им бы только зрелища, все равно какие: то Лунд дурацкие песенки поет, а то человека убивать собираются. Неужели не противно так жить, верить во всякую чепуху? Слушаются шамана… А он же весь мир ненавидит, всех бы зубами перегрыз от злости. Неужели и мои прадеды так жили? Да разве это жизнь?!»

Володя рванулся, но веревки больно врезались в тело, и ему пришлось замереть, сердито мотая головой, потому что злые слезы щекотали лицо.

Кажется, ему так и не узнать, куда и почему он попал. Бестолково получилось как-то… Бестолковое приключение! Ничего смелого не сделал, только дорогу домой пытался найти. Правда, спас жизнь чогграму, да ведь среди здешних это самое ненавистное существо!

Ну и ладно! Пусть хоть чогграм помянет Володьку Зиновьева добрым словом!

Хотя чогграмы-то ведь не говорят…

Вдруг шаман застыл, тревожно вскинул голову, напряженно прислушиваясь. Замерли, точно заколдованные, Унгхыр, Лунд и все остальные. Лица их испуганно напряглись.

Прислушался и Володя. Издалека донесся до него тоненький, скулящий, жалобный звук, точно слепой щенок звал свою мать.

— Чогграм! — раздался над поляной крик, больше похожий на вой. — Чогграм!

Вмиг всех как ветром сдуло, а Чернонда с Лундом — в первую очередь.

На поляне осталась только Унгхыр. Дрожащими руками она долго распутывала веревки и наконец освободила Володю. Серьезно глядя ему в глаза, сказала:

— Ты отмечен чогграмом. Тебя он не тронет. Выручая тебя, сюда явился он.

— Меня? — пробормотал Володя недоверчиво. — Почему?

— Ты вынул стрелу из его тела. Ваша кровь смешалась. Теперь вы братья. — И она показала на засохшую царапину на Володиной руке.

«Вот это да! Фантастика!» — только и смог подумать он, а Унгхыр уже тащила его за собой:

— Хоть и отмечен ты чогграмом и страшно мне с тобою быть, но бежим! Бежим в селение Куги-Рулкус. Надо передать Ите весть о том, что Чернонд затевает. Может быть, добрые духи успеют преградить дорогу его заклинаниям. Мы спасем девочку… И его спасем. Я не хочу, чтобы он снова свершал зло.

Храбрый охотник Марг

Володя устало брел за Унгхыр, которая почти бежала изо всех своих небольших старушечьих сил, а жалобный голос чогграма то удалялся, то приближался. Унгхыр вздрагивала, озиралась…

Володя прибавил шагу и, поравнявшись с ней, сказал:

— Чернонд говорил, что каждый, кто видел чогграма, погибал. Но откуда же тогда Лунд узнал, что тот зверь был сам чогграм? Откуда люди узнали, как он выглядит?

— Был один человек, который видел чогграмов, — неохотно ответила старуха.

— И остался жив?!

— Да.

— Расскажите, пожалуйста, бабушка Унгхыр! — чрезвычайно вежливо попросил Володя.

Старуха посмотрела на него ласковыми узкими глазами и легко прикоснулась к руке, будто погладила. И начала рассказ:

— Только один человек видел чогграмов — и остался жив. Это был храбрый охотник по имени Марг.

Почуяв человека, чогграмы окружали его. Большое кольцо смыкали! Когда встречались первый и последний чогграмы, они издавали пронзительный «вопль встречи», от которого все лесные люди в страхе замирали и думали: еще кто-то с жизнью простится скоро…

И вот попал Марг в такое окружение. Выбившись из сил, остановился. А плач чогграмов приближался. Тогда Марг выбрал самое высокое и толстое дерево и забрался на него. Сев на сук, кожаным ремнем крепко привязал себя к нему. Ждать стал.

И вот чогграмы подошли. Много их было, ох как много! Казалось Маргу, что даже больше, чем рыбы в море. Не то на собак, не то на диких кошек были они похожи: с грязно-серой шерстью, с горящими желтыми глазами.

Марг храбрый и озорной был. К другому ремню привязал рукавицу свою и начал чогграмов дразнить. То опустит ремень, то кверху дернет.

Голодные чогграмы были. Рукавица крепко человеком пахла. Стали звери прыгать, ловить ее. Вдруг один, подпрыгнув высоко-высоко, прямо на головы сородичам упал. Разъярившись, вмиг чогграмы разорвали его, съели. И другого так же съели. И еще одного…

Ночь настала. Звездные люди свои костры зажгли. А Марг уже без рукавиц, без шапки, без нарукавников сидит. Все звери сожрали. Вниз Марг посмотрит — глаза чогграмов как угли от костра горят. Вверх посмотрит — подумает: «Если определили мне боги по Неизвестной дороге среди звезд идти — пойду. Но впереди меня многие чогграмы бежать будут».

А зверей все меньше и меньше оставалось… Но и у Марга сил уже мало: давно упал бы он с дерева, да ремень крепко держал его.

И вот только два хищника внизу осталось. Долго они еще мучили Марга. Наконец один чогграм растерзал другого. Отяжелел, неуклюжим сделался. Посидел под деревом, плача по-щенячьи… Марг, его слушая, чуть сам не заплакал, сердце у него от жалости разрываться стало, вот-вот спустился бы к зверю — на погибель свою, да тут последний чогграм встал и ушел в тайгу. Ушел стеречь голубую лилию…

Хозяин Зайцев

Да, это была жуткая история! Володя шел и думал, что у человека в тайге, конечно, много врагов. Тигр, медведь, голодный волк. Но чогграма люди ненавидят больше всех. Наверное, потому, что от него нельзя спастись. И потом, он охраняет какую-то голубую лилию, краше которой, говорят, нет ничего на свете. Как в русской сказке — аленький цветочек и зверь лесной, чудище, которое его охраняет. Но при встрече со «зверем лесным» чогграмом Володе повезло. Может быть, посчастливится и на голубую лилию поглядеть…

Но когда же? Они шли уже долго, Володя устал. Захотелось есть. Он обломил веточку с черной березы [16] и печально грыз ее.

Унгхыр сошла с тропы и начала разгребать землю среди высоких стеблей с узкими листьями. Вырыла какие-то коренья, похожие на чесночные головки, отделила одну-две дольки и зарыла эти зубчики обратно в землю. Так она бродила вдоль тропы, извлекая из земли все больше кореньев, но не забывала оставить по нескольку зубчиков в земле. Володя подумал было, что это какое-то безобидное жертвоприношение совершается, но вдруг догадался: да она же оставляет часть кореньев в земле, чтобы ни одного растения не пропало! Стебли и листья напоминали сарану, и Володя представил, какая тут красота в июне, когда зацветают тысячи алых цветов. То будто огоньки мелькают среди густой травы, то встретишь поляну, словно сплошь залитую алой кровью…

«Как они, эти нивхи, заботливы к тайге. Будто к своему дому. Но ведь так оно и есть — тайга их дом…» — подумал он.

Унгхыр набрала много корешков. Часть дала Володе, часть сложила в полу халата и несла, придерживая, чтобы не рассыпались. Наверное, впрок набрала? Володя ел «чесночные дольки» и думал, что смотреть на цветок этого растения или нюхать его все-таки куда приятнее, чем жевать его коренья. Но все-таки он съел их довольно много. Хотя с большим удовольствием отведал бы сейчас котлеты, а еще лучше — жареной кеты с молодой картошечкой! Про пельмени с неркой и любимый киселек лучше даже и не вспоминать! Но пришлось, вздохнув, отправить в рот последний зубчик сараны.

Унгхыр опять забеспокоилась. Озиралась, невнятно шепча… Ее тревога передалась и Володе: не сбились ли они с дороги?

Они устали и разгорячились. Володя вспотел, да и Унгхыр то и дело утирала со лба испарину.

Жарко, душно было, но постепенно духота испарялась, и вокруг воцарялась неодолимая сушь. Причем страдали от жары не только люди. Володя вдруг обратил внимание, что листья на окружающих деревьях свернулись в трубочку. Дыхание близкого огня становилось все нестерпимей…

Унгхыр замерла, принюхиваясь.

Володя не понимал, почему она это делает. Такое впечатление, что где-то неподалеку бушует лесной пожар! Однако дымом не пахнет, а ведь, как известно, нет дыма без огня. Огня без дыма, наверное, тоже?..

Унгхыр растерянно огляделась.

Неужели она не знала, куда идти? Потеряла тропу?

Но тут же Володя обнаружил, что тропы и впрямь нет под ногами. Теперь там была сухая пожелтевшая трава. И она чернела на глазах, словно обугливалась! Только слева виднелось пятно зеленой травы, которая манила своей свежестью.

— Туда! — крикнул Володя, хватая за руку Унгхыр, которая от неожиданности чуть не выронила корешки.

Они кинулись к спасительной полосе травы, однако вдруг раздалось пронзительное «Кор-р! Кор-р!» — и поперек зеленой полосы промелькнул большой серый заяц. Он бежал — а под его лапами трава вспыхивала огнем! Еще мгновение — и загорится его серая шерсть!

И снова острая жалость ударила Володю в сердце — как тогда, с чогграмом.

Заяц! Ну подумаешь, заяц! Но Володя чувствовал, что на все готов сейчас ради спасения этого зайца!

— Стой, погоди! — вцепилась в его руку Унгхыр, и Володя понял, что она пытается остановить его. Он ведь уже почти бросился спасать зайца!

— Погоди! Нам в другую сторону! Вон туда! — Унгхыр указала на другой угол поляны, где уже тлела кора на березах. Их ветви корчились, словно молили о помощи, и к запаху горящего дерева примешивался запах страха, которым было объято все вокруг в ожидании мучительной смерти в огне.

И что?! И старуха хочет, чтобы они прямиком кинулись в самое полымя?

— Поверь, нам туда! Ты же видел Хозяина Зайцев, ты слышал его голос? Он кричал «Кор-р! Кор-р!». Он преградил нам путь в самое опасное место, которое только казалось спасительным!

— Хозяина Зайцев?.. — только и мог сказать Володя, машинально поворачиваясь в ту сторону, куда тащила его Унгхыр, и с ужасом ожидая того мгновения, когда из-под тусклого пепла вырвется сноп пламени.

Но ничего подобного не произошло! Совсем наоборот — они шли не по пеплу, а по упругой траве, которая с каждым шагом становилась все ярче и зеленей. В воздухе ощутимо повеяло прохладой, легче стало дышать.

И вдруг снова раздалось:

— Кор-р! Кор-р!

Путники насторожились…

Тут зашуршали нижние ветви елей, заскрипели тугие иглы — и на тропу выскочил серый заяц.

Володя почему-то сразу понял, что это был тот самый заяц, который преградил им путь в огонь.

Нет, не заяц — зайчище! Правда что Хозяин Зайцев! Володя и представить не мог, что бывают зайцы величиной чуть ли не с овчарку, с длинной белой полоской на морде, отчего казалось, что нос у него очень длинный и белый.

Своими раскосыми глазами заяц лукаво поглядел на остолбеневшего Володю, потом на низко поклонившуюся Унгхыр — и сел на задние лапы, сложив уши. Передние лапы он прижал к светло-серому животу, и вид у него стал такой милый, домашний и добродушный, что Володина рука потянулась его погладить, но он вовремя спохватился и отдернул ее.

Унгхыр протянула зайцу полные пригоршни сараны — так вот зачем она набрала так много! — и тот быстро все схрумкал прямо с ее ладоней.

— О Хозяин Зайцев! — низко кланяясь, сказала Унгхыр. — Помоги! От смерти убегая, с пути сбились мы, весть об опасности неся в селение Куги-Рулкус. Помоги…

«Хозяин Зайцев! — подумал Володя. — Уму непостижимо! А я его чуть не погладил, будто какого-нибудь крольчишку. Но вид у него и впрямь важный…»

Хозяин Зайцев смотрел искоса то на старуху, то на мальчика, неторопливо, точно в раздумье. Вдруг он резко повернулся и, минуя колючий ельник, скакнул в темноту зарослей. Унгхыр и Володя кинулись за ним.

Володя отодвигал с пути перепутаницу подлеска, и тут откуда ни возьмись зазвучал чужой голос, словно кто-то шептал ему в ухо:

«Кор-р! Кор-р! Спешите, о люди! Ваш враг за вами идет. Это он уводит тропу из-под ваших ног. Еще немного — и попали бы вы в кипящее озеро, где гибель ждет все живое».

Володя оглянулся: сзади никого не было. Кто же это шепчет? И какой враг идет за ними? Чогграм?

«Ваш враг — шаман Чернонд, — снова зазвучал голос, словно отвечая ему. — Жаждой мести полон, преследует он вас, желая погубить. Будьте осторожны, ибо злое колдовство его сильно! Нужно вам до темноты в селение деревянных людей попасть. Ночь переждав, снова идите!»

«Откуда этот голос доносится? — недоумевал Володя. — Кто это говорит?»

Тут Хозяин Зайцев обернулся, глянул на него, и Володя понял, что каким-то неведомым образом слышит его мысли…

Власть Чернонда

Володя думал, что Хозяин Зайцев теперь будет указывать им дорогу, но этого не понадобилось: под ногами змеилась столь отчетливая тропа, что, наверное, Володя и сам, без Унгхыр, смог бы по ней пройти.

«А что такого? — размышлял он. — Еще и быстрей получилось бы. Все-таки Унгхыр старая, она не может идти быстро… А ведь Хозяин Зайцев сказал, чтобы дошли до темноты в какое-то там селение… Селение деревянных людей! Интересно, почему их называют деревянными? Наверное, они столяры, или плотники, или лесозаготовители. С деревом работают — а иначе как же? Не могут же люди быть и в самом деле деревянными! Охота на них поскорей поглядеть. Наверное, Унгхыр так медленно идет потому, что боится: я устал. Надо обогнать ее и пойти впереди! Конечно, тогда и она сможет идти быстрей. А если начнет отставать, я ее подожду!»

Тропа была такая узкая, что нужно было сойти с нее, чтобы обогнать Унгхыр. Володя сделал шаг в сторону, как вдруг его ухватил за джинсы колючий стебель дикой ежевики. Он покачнулся, поскользнулся, отшатнулся в сторону, по инерции сделал несколько шагов… и обнаружил, что тропа пропала.

Пропала и Унгхыр.

Деревья сомкнулись вокруг…

Володя растерянно оглядывался. С какой же стороны была тропа? Причем только что была! Несколько секунд назад!

Там? Или там? Неизвестно!

Кажется, придется окликнуть Унгхыр. Вообще-то Володина мужская гордость этому противилась: ну что такое, таскается второй день за этой бабулей, конечно, очень доброй и заботливой, но ведь совершенно слабосильной! Да еще не может без нее элементарную тропу найти!

Он еще потешил немножко, конечно, свою гордость, пока молча метался туда-сюда, пытаясь снова встать на тропу. Но в конце концов оба они — и Володя, и гордость — смирились. Гордость признала свое поражение, и Володя, вздохнув, позвал негромко:

— Бабушка!

Ответа не было.

Не слышит?

Крикнул погромче:

— Бабушка! Унгхыр!

Слабо отозвалось что-то слева… Володя ринулся туда, но путь преградила огромная пихта, на которой там и сям висела паутина, немножко похожая на большие кружевные салфетки. Плохо было только, что нити этой паутины тянулись к соседним деревьям и мешали обойти пихту.

Володя только собрался наклониться, чтобы подобрать какую-нибудь ветку и расчистить себе путь, как вдруг паутина задрожала. Так дрожит земля от шагов великана! Володя не без тревоги вскинул голову — и насмешливо улыбнулся: это был всего лишь паучок, который стремительно бежал по сотканным им же самим серебристым дорожкам. Вот он приостановился — и, выпуская из брюшка тонкую, с каждым мгновением удлинявшуюся нить, начал стремительно опускаться к Володе.

Володя передернулся — он терпеть не мог пауков. Особенно таких… стремительно приближающихся, да еще с каждым мгновением увеличивающихся в размерах!

Да-да, крошечный паучок, опускаясь, уже сделался величиной с большую стеклянную чашку, из которой Володина мама любила пить бульон. Кружка так и называлась — бульонница.

Еще удивительно, как его удерживала паутинка!

Володя отпрянул от приближающегося чудища, в которое обратился паучок, — мохноногого, мохнобрюхого чудища с мощными жвалами, по которым шли зеленоватые фосфоресцирующие полосы. Так же фосфоресцировали шесть выпуклых глаз. Две верхние конечности у паука были хитиновые, но оканчивались как бы меховыми рукавичками — и смешными, и омерзительными ну просто до тошноты.

Покачиваясь на паутинке, паук поджал под себя все ноги, кроме этих двух конечностей в «рукавичках». И потянулся ими к Володе, медленно разевая окаймленную зелеными полосами пасть.

Володя резко качнулся назад — и сильно ударился обо что-то всем телом и головой. Даже в глазах потемнело!

Он зажмурился от боли в затылке, потом, спохватившись, что сейчас паук в него вцепится, в панике открыл глаза, да так и вытаращился…

Паука не было.

Исчез?!

Нет, не исчез — с невероятной быстротой втянулся обратно на свою паутину! Вон, маячит наверху — крошечный, с булавочную головку и уже не пугающий ничуточки!

«У страха глаза велики, — подумал Володя, изо всех сил призывая на помощь чувство юмора или хотя бы что-то в этом роде. — Вернее, у страха вместо глаз — увеличительные стекла! Лупы! Однако обо что же это я так здорово ударился?»

Володя повернул голову и увидел, что стоит, прижавшись спиной к стволу засохшего дерева, потемневшему от времени и дождей. Из ствола там и тут торчали голые обломанные сучья, словно навостренные ножи. Как он только на эти ножи не наткнулся?!

Осторожно отодвинулся, отряхнулся, шагнул, внимательно глядя под ноги, надеясь разглядеть тропу, — но замер, услышав сзади мучительный стон.

Оглянулся — и обмер. Там, около дерева с сучьями-ножами, стоял какой-то мальчишка. Нормальный мальчишка — не в дурацких местных одежках, а в обыкновенной измятой футболке, в джинсах и кроссовках. У мальчишки были самые обыкновенные русые волосы, но глаза его были закрыты, а рот кривился от мучительной боли. Иногда стон срывался с его губ, и тогда на шее надувался какой-то красный пузырь…

Да ведь это кровь! В крови и руки, и ноги мальчишки! Он наткнулся на сучья, которые только чудом не проткнули Володю! Да-да, он тоже мог бы стоять вот так же и медленно умирать, пронзенный этими сучьями насквозь — а самый острый, самый опасный сук продырявил бы ему горло!

Володя бросился было к мальчишке, чтобы помочь ему, но было поздно: тот вздрогнул, захрипел и обвис на сучьях, поникнув головой. Из рта потекла кровь.

«Он умер», — понял Володя и чуть не заплакал от горя. И мальчишку было жалко, погибшего такой мучительной смертью, и себя: только-только встретил нормального человека, у которого, очень может быть, даже мобильник оказался бы, с которым хоть человеческим языком можно было поговорить, а не этим сказочным наречием, которым все вокруг выражаются, — и тотчас потерял его…

Но как он сюда попал, этот парень? Такое впечатление, что Володя уже видел его раньше… Определенно видел! Ему отлично знакома эта темно-синяя мятая футболка, и эти джинсы с торчащим из кармана не очень-то свежим носовым платком, и эти кроссовки адидасовские… Ему знакомы эти русые растрепанные волосы с косым небрежным пробором… Ему знакома эта повисшая загорелая рука, на которой виднеется белая полоска от потерянных часов!

Это он потерял часы. Это его рука, его небрежно причесанные волосы, его кроссовки, джинсы и футболка. Это он, Володька Зиновьев, стоит у дерева, пронзенный сучьями, как ножами.

Это он только что умер страшной и мучительной смертью…

Володя зажмурился и отвернулся.

«Чудится! — твердо сказал он себе. — Мне все это чудится! Я живой. Я вот… стою и думаю. А мертвые думать не могут. Я жив! Не буду туда смотреть!»

Какой-то звук раздался рядом. Словно бы кто-то что-то с аппетитом жевал, и глотал, еще не дожевав, и аж давился, но все же спешил есть.

Омерзительный звук.

Володя открыл глаза, заранее брезгливо сморщившись, и тут же с воплем кинулся куда-то, не разбирая дороги, а в глазах все еще стояла кошмарная картина: тот самый паук, которого Володя видел несколько минут назад, снова спустился со своей паутины и с аппетитом наслаждался обедом. На обед у него был туго запеленатый в паутину сверток. Большой сверток, размером с нормального мальчишку. Да и сам паук снова вырос и еще подрастал с каждым откушенным куском. Он отрывал обмотанные липкой серой паутиной куски верхними конечностями и зелеными фосфоресцирующими жвалами, а из серого паутинного свертка торчали только ноги жертвы: ноги в синих джинсах и в адидасовских кроссовках.

«Это он меня пожирает, — тупо подумал Володя на бегу. — Меня…»

Бежать среди густого подлеска было трудно, уже подгибались ноги, но, как ни странно, Володя постепенно приходил в себя от этого нагромождения ужасов. Он бежит, он дышит, ему страшно, у него ломит ноги — значит, он жив. Он не погиб, пронзенный сучьями, его не пожрал паук с зелеными жвалами. Это были какие-то призраки, наваждения!

Наваждение— это то, что кто-то на тебянаводит. Например, какой-то колдун. Или шаман. Шаман Чернонд!

«Жаждой мести полон, преследует он вас, желая погубить!» — вспомнились слова Хозяина Зайцев.

Хитер шаман… Не смог зарезать Володю у того столба — но не угомонился. Наводит разные страхи-ужасы… Понимает, что они бьют так же верно, как нож. Просто удивительно, как у Володи сердце не разорвалось, когда он увидел эти кошмарные сцены!

Увидел свою смерть…

«Хватит с меня! — чуть не закричал он. — Надоело мне здесь! Я хочу домой! Осточертел весь этот ваш ужастик!»

Ну да, он ведь не Юлечка Комарова, которая всякие ужастики обожает, за что и заработала прозвище Пугало! Но еще неведомо, что было бы с Юлечкой, окажись она здесь! Небось ей бы тоже не слишком-то понравилось. Потому что все вокруг — неправильный ужастик! Правильный ужастик — это тот, который совершается с кем-то другим, а ты в это время сидишь на диване, лопаешь мандарины, или конфеты, или, на худой конец, чипсы, если, к примеру, у тебя аллергия на мандарины или шоколад, смотришь телевизор или книжку читаешь — и думаешь, жуя и блаженствуя от легкой необременительной дрожи, которая иногда пробегает по спине: «Эх, вот бы мне оказаться на месте этого слабака… я бы! Да я бы!»

А когда попадаешь «на место этого слабака», мечтаешь о диване и о пакете с чипсами или о конфетах и мандаринах, если, к примеру, у тебя ни на что нет аллергии…

Но Володька остро чувствовал, что еще чуть-чуть — и у него разовьется самая настоящая аллергия на местные ужастики. И не просто какая-нибудь там жалкая почесуха, а смертельный отек Квинке! [17] Вот только кто окажет ему экстренную помощь?!

Чогграм — в порядке взаимовыручки?

Володя невесело усмехнулся.

— Если бы я хотя бы знал, зачем сюда угодил! — горько пожаловался он невесть кому. — Ну нельзя же просто так взять и забросить чела в какие-то дебри фантастики! Без всякого смысла, чтобы он как ошалелый пытался найти дорогу домой, но все время наступал на раскиданные кругом грабли! Зачем?! Чтобы было что внукам рассказать, да? Но еще не факт, что у меня будут внуки! Не факт, что я отсюда выберусь! И даже если выберусь, я быстренько всю эту чухню забуду! И не вспомню никогда! Точно говорю!

И погрозил в пространство кулаком.

Он сам не понимал, зачем выкрикивает все это так громко и кому угрожает. Это было глупо, и со стороны, конечно, выглядело глупо… то-то все вокруг замерло и притихло!

И вдруг зашумела трава, затрещали ветки подлеска. Кто-то быстро приближался к Володе.

Кто? Или — еще страшнее — что?!

Ну нет, он не будет так просто стоять и ждать смерти!

Увидел под ногами большую суковатую, покрытую замшелой корой палку, схватил, поднял повыше… И внезапно из путаницы зарослей прямо на него выскочила Унгхыр! Взвизгнула от неожиданности и замахнулась точно такой же палкой, как та, которую держал Володя.

— Думала, медведь! — выдохнула хрипло, опуская палку. — Ну наконец-то я тебя нашла! Скоро стемнеет, Чернонд таких страхов напустит, что умереть можно. Надо до селения деревянных людей поскорей добраться. Иди за мной и больше не отставай.

«А, так, значит, самое страшное еще впереди, а это были всего лишь дневные, незамысловатые такие ужастики», — мрачно подумал Володя, но не стал рассказывать Унгхыр о том, что ему пришлось испытать.

Вспомнить об этом было невыносимо! Вдобавок невыносимо было чувствовать себя идиотом: ведь потерянная тропа оказалась вот она, под ногами. Ну, Чернонд… Ну…

Селение деревянных идолов

Солнце еще не село, когда Унгхыр вывела Володю на окраину небольшого селения.

Здесь не было деревянных домов на сваях, как у Чернонда. Победнее встретилось им селение, попроще. Невысокие травяные юрты, к ним приставлены шесты, образуя навесы нарт; какие-то палки воткнуты в землю… Заметив Володин любопытный взгляд, Унгхыр пояснила:

— Вешала для юколы.

Но гораздо больше удивляло его другое. Нарты почему-то стоят — а собак нет. Юрты стоят — а людей не видно. Брошенное, что ли, селение?

Нет, вон идет кто-то. Человек? Нет…

«Робот, что ли?!»

Нет, никакой не робот — деревянная приближается фигура. Похожая на того идола, что был у Чернонда. Но физиономия симпатичнее, добрее, узоры вырезаны красивые… Вдали еще такие же фигуры появились.

Тишина вокруг, только ветер шумит в вершинах деревьев да поскрипывают при ходьбе деревянные жители селения: скрип да скрип, скрип да скрип… И жутко Володе, и любопытно, и смешно. А Унгхыр хоть бы что, спокойно стоит. Привычны они тут к чудесам, ничего не скажешь.

Приблизилась фигура и голосом, похожим на скрип открываемой матрешки, останавливаясь после каждого слова, произнесла:

— Вы с какого места поднявшие свои тела и принесшие сюда люди?

— О чингай! — обратилась к фигуре Унгхыр. — От шамана Чернонда спасаясь, весть несем мы в селение Куги-Рулкус.

— Кто же вам путь сюда указал? — с деревянным удивлением спросил чингай.

— Хозяин Зайцев, — подал голос Володя.

Услышав это, чингай почтительно помолчал. Потом голова его медленно повернулась к Володе, узоры глаз обратились на него:

— Кто ты? Уж не из небесных ли ты людей?

— Нет, — засмеялся Володя. — Я не звездный человек, а просто… Володя.

— Айть! — хлопнула Унгхыр себя руками по бокам. — Сколько шагов вместе сделали, а имени твоего я не знала! — И она тоже засмеялась, а чингай, поскрипывая, поворачивался то к одному, то к другому, словно пытался понять, отчего им смешно.

Наконец Унгхыр спросила:

— Неужели здесь живут только деревянные идолы чингай? Кто же вас здесь поселил?

— Здесь когда-то шаманы жили, — отвечала фигура. — Одни шаманы! У каждого был свой чингай, и не один. У моего хозяина нас было трое. Глупые, злые были шаманы. Зло друг на друга насылали — больше ничего делать не умели. Надоело это небесным людям. Выловили они всех земных людей, что здесь жили, удочками. Остались одни чингай.

Володя задрал голову, посмотрел в небо.

«Интересно, какие у этих небесных людей удочки? Закидушки или махалки? Или какие-нибудь особенные небесные спиннинги? И какая там приманка? Это же надо! Людей будто карасей выловить…»

— Как же вы тут живете? — участливо спросил он. — Не скучно одним-то? Или без людей, наоборот, лучше?

Фигура молчала понурясь. А когда ответила, скрип ее был печальным, влажным:

— Чингай должен человеку служить. Помогать, охранять. Без человека чингай — просто дрова. Дайте, о люди, возможность вам услужить…

— Да ну! — отмахнулся Володя. — Зачем нам слуги?

— Айть! — схватила его за руку Унгхыр. — Не то говоришь, о Во-ло-дя! Чингай впереди пойдет, весть об опасности Ите понесет. Никто не страшен чингай: ни дедушка тигр, ни Чернонд, ни чогграм…

Деревянная фигура от радости даже закачалась.

— Все, что сказано будет, передам! — взволнованно скрипел чингай. — Все, что велено будет, исполню!

Унгхыр вытащила из складок одежды небольшой острый ножичек и принялась строгать левую руку чингай.

Володя чуть не вскрикнул испуганно, да вовремя вспомнил, что все-таки деревяшка перед ним, ей не больно. Но глядел он на фигуру с жалостью. А та, по всему чувствовалось, была довольна.

Стружки закручивались красивыми завитками.

— Зачем это? — спросил Володя.

— Инау! — пояснила Унгхыр. — Язык дерева. Десятками своих языков, — она осторожно провела пальцем по стружкам, — инау передаст наши слова. Красиво скажет. Правдиво. Сразу поверит Ита. Разве можно не верить тому, кто говорит так красиво?

Закончив строгать, она озабоченно огляделась:

— Надо бы накормить чингай.

— Чем же?

— Чем-то вкусным. Например, кровью смазать его деревянные губы.

Володя передернулся.

— Это должна быть кровь врага, — успокоила его Унгхыр. — Но что же делать? Без кормления не дойдет чингай.

— Вкусным, главное! — проворчал Володя. — Вот мед — я понимаю… А то — кровь…

Фигура неторопливо повернулась и заскрипела прочь. Впрочем, удалилась она не надолго: смешно косолапя, воротилась, волоча деревянную долбленку с какой-то грязно-серо-желтой массой. Запахло чем-то сладким, вкусным, хотя содержимое долбленки выглядело не очень аппетитно.

— Мед, — пояснила Унгхыр.

Дикий мед! Интересно, каков он на вкус? Володя подцепил двумя пальцами твердый кусочек — только сейчас он догадался, что мед собран прямо с сотами, — и положил в рот.

Жевать соты было куда приятнее, чем жевательную резинку, а мед… О, это было что-то необыкновенное! Володя даже зажмурился. Ему казалось, что он нюхает сразу, одновременно, все цветы, которые есть в тайге, ощущая при этом щекочуще-ласковое прикосновение шершавеньких лепестков, и вдобавок его греют желтые лучи расплавленного солнца. Изредка навевал легкий ветерок, несущий то густой аромат цветущей липы, то, легкий, — дикой таежной яблоньки. Мед был сладкий, но не приторный, и Володя ел, ел, ел…

Между тем Унгхыр помазала медом рот чингай, рассказала, где найти Итаврид и что ей передать. Опустила голову фигура в знак повиновения и побрела в глубь тайги. А другие фигуры принесли Унгхыр и Володе ягоды, коренья и ключевую воду. Поели те и легли спать в маленькой травяной юрте под мерное поскрипывание бессонно бродящих чингай, которые дали слово не подпускать к ним Чернонда.

Володя долго не мог уснуть — все отгонял от себя страшные видения минувшего дня. Но даже когда заснул, все реяла перед глазами мохнатая паутина пугающих наваждений и фосфоресцировали зеленые жвалы паука…

Унырк

Володя проснулся от криков Унгхыр. Было темно. Рядом кто-то тяжело сопел. Метались, скрипя и бестолково стукаясь друг о друга, чингай.

— Что случилось? — воскликнул Володя и тут же ойкнул, потому что крепкие, будто железные, пальцы вцепились в него.

Забился, вырываясь, попробовал укусить державшую его руку, но чуть не заплакал от боли в челюстях: рука, похоже, тоже была защищена железом, и Володя едва не сломал зубы. Его стиснули так, словно он был бесчувственным поленом, и потащили куда-то. Отчаянные крики Унгхыр отдалялись, отдалялись, а потом и совсем затихли.

«Что, опять Чернонд какие-то гадости наводит?» — успел подумать Володя, прежде чем у него сильно закружилась голова и он впал в какое-то странное оцепенение.

Володе казалось, что несли его долго-долго! Уже забрезжило утро, когда его наконец выпустили из железных тисков и бесцеремонно швырнули наземь. Несколько минут он вообще не мог шевельнуться и только пытался справиться с головокружением и вздохнуть свободнее. Казалось, ребра выгнулись внутрь грудной клетки. Рядом кто-то громко сопел и топал.

Наконец Володя приподнялся. Глаза постепенно привыкли к полумраку.

Он был уверен, что его похитил Чернонд, и приготовился мужественно встретить злорадный взгляд шамана, приготовился к новым наваждениям, но перед ним стоял не Чернонд, а какое-то чудовище!

Оно было ростом с человека и немного походило на человека: с головой, руками и ногами, — но голова напоминала островерхую колоду, а руки и ноги — бесформенные толстые обрубки. Пальцы были, кажется, и впрямь железные. И железные колючки, будто волосы, росли на голове. На физиономии, которая была словно вырублена топором, торчал сучковатый нос. Рот был похож на трещину. Один глаз злобно светился посреди лба, другой — на подбородке.

Увидев его, Володя в очередной раз мысленно взмолился, чтобы все, что происходило с ним после аварии вертолета, было сном. Но это чудовище, конечно, самое ужасное, что только могло присниться!

Нет, не похоже оно ни на страшный сон, ни на глюк, навеянный Чернондом.

Оно было реально до отвращения, до тошноты!

Чудище, тяжело переваливаясь, ходило вокруг Володи.

— Ой-ой-ой! — бурчало оно. — Вижу, в селении чингай людей много. Ой-ой-ой! Жирный зверь пришел, вижу!

— Это я жирный?! — не выдержал Володя. — Ну, простите! Не видели вы жирных. Вот наш сосед Генка — это прямо-таки что-то неприличное. А меня мама всегда «скелетиком» ругает.

— Человеческое мясо — всегда сладкое мясо, — наставительно произнесло чудовище.

«Так это людоед! — догадался Володя. — Как его называли… унырк! Что же это будет, а?»

Он беспомощно огляделся.

Логово людоеда находилось в глубоком овраге. Сухая земля растрескалась. Кругом валялись белые обглоданные кости. Володя постарался убедить себя, что это звериные кости. Стены оврага отвесны, гладки. Очевидно, унырк выбирался наверх по свисающим вниз корневищам огромных старых лиственниц, росших по краю оврага, но сейчас он загородил эту «лестницу» спиной и не спускал глаз с Володи.

И никакого оружия, нечем защищаться! Валяется, правда, в углу тяжелая палка, но к ней не подберешься: людоед настороже — да и разве пробьешь палкой такую дубовую башку? Тут любая дубинка на куски разлетится.

«Неужели он меня сейчас съест? — в ужасе думал Володя. — Но этого же не может быть! Так не бывает!.. Может, это тоже призрак, которого навел Чернонд?»

Он подождал, поглядывая на людоеда. Не слишком-то похож он на призрака, вон как от него какой-то гадостью разит! Небось никогда не мылся… Нет, не призрак. А что, если уговорить его?

— Послушайте, — начал Володя дрожащим голосом, стыдясь того, что ему так страшно, — мне надо идти. У меня очень важное дело.

Унырк, точно не слыша, бубнил:

— Чую — человечьим мясом пахнет. Смотрю — старуха спит. Смотрю — мальчишка спит. Старухино мясо сухое, кости жесткие. На черный день приберегу, пока совсем ничего есть не останется. Мальчишкино мясо нежное, косточки хрустящие. Ой-ой-ой, вкусно поем!

— Да, конечно, так и будет Унгхыр дожидаться, пока ты придешь ее съедать, — проворчал Володя. — Давно убежала, наверное.

Людоед замолк. Что-то неповоротливо томилось в его башке.

— Куда она побежит? — невнятно спросил он. — Моя добыча — значит, ждать должна, пока приду и съем.

«Ох и тупица! — подумал Володя. — Ему, наверное, никто никогда не сопротивлялся — он и представить себе такого не может…»

И тут что-то зазвенело в голове, и ему снова показалось, как тогда, в лесу, будто кто-то нашептывал ему в ухо:

«Кор-р! Кор-р! Слушай меня, о человек! Это говорю с тобою я, Хозяин Зайцев. Меня послал твой брат помочь тебе. Запомни, о человек! У всех унырков самое слабое место — на шее сзади. Запомни, о человек, совет своего брата!»

«Хозяин Зайцев! — растерянно думал Володя. — А мой брат? Кто он? Я ж у мамы с папой один…»

И тут он вспомнил, как Унгхыр сказала, что его кровь смешалась с кровью чогграма. Люди нарочно смешивают кровь, когда хотят побрататься. Значит, они с чогграмом побратимы?!

Это же надо — из всех обитателей тайги побрататься ему привелось с самым страшным и кровожадным!

Судьба…

Но все же чогграм послал Хозяина Зайцев дать побратиму полезный совет. А вот интересно, в первый раз Хозяин Зайцев спасал их с Унгхыр по собственной, так сказать, инициативе — или тоже по просьбе чогграма, который здесь, видать, старший по званию?!

Но сейчас не это было самым важным. Сзади, на шее, как это ни смешно, находится «ахиллесова пята» унырка. Но как до нее добраться? «Надо заставить его наклониться!» — сообразил Володя.

Он еще раз огляделся. И подскочил к дубинке, прислоненной к стене оврага. Но до дубинки Володя не дотронулся, а опустился на четвереньки и начал пристально всматриваться в самую глубокую прорезавшую землю трещину.

Как он и ожидал, унырк оказался любопытным дураком. Неуклюже ковыляя, он подошел ближе. Володе стало снова страшно, прямо до дрожи, однако он пересилил себя.

— От меня еще никто не удирал, — на всякий случай предупредил людоед.

— Я и не собирался, — небрежно дернул Володя плечом. — Очень надо! Ешьте меня на здоровье. Только зачем вам такая худосочина? И зачем вообще было так далеко ходить за добычей, если под ногами у вас селение подземных людей?

Унырк тупо молчал. Наверное, он не мог представить себе такого чуда. И правильно. Ведь все это были выдумки чистой воды. Володя нагло, беззастенчиво соврал — но, видимо, напрасно. Унырк молча, тупо и недоверчиво глазел на него. Володя уже отчаялся было в своей затее, когда унырк своим чугунным, неподвижным голосом спросил:

— А как их оттуда достать?

Володя чуть не подпрыгнул: «Поверил!» И он с жаром начал объяснять:

— В селении деревянных идолов небесные люди выловили всех земных удочками…

— У меня нету удочки, — перебил людоед.

— Да ну ее! — отмахнулся Володя. — Надо, главное, трещину расширить — и все дела. Подземные люди совсем близко, их просто руками достать можно. Ну, давайте!

Наконец-то людоед наклонился. Он согнул свои ноги-обрубки и опустил к земле голову. И тут Володя схватил дубинку и изо всех сил шарахнул его по шее!

В миг, когда дубинка обрушилась на людоеда, Володя успел испытать прилив мгновенного ужаса: он никогда никого не убивал, а ударить так, сзади…

Он только тихо ахнул, когда людоед не упал мертвым, а мгновенно обратился в груду обугленных камней. Володя недоверчиво потыкал их дубинкой, опасливо пятясь, словно каждую минуту ожидал, что они, как в триллерах, снова соберутся угловатой, неуклюжей фигурой — и людоед оживет. Но камни лежали себе и лежали, и Володя уже собрался было отбросить дубинку, как вдруг из камней, зловеще шипя, показалась черная змеиная голова.

И правда что как в триллере!

Змею он припечатал тяжеленной дубинкой без всяких угрызений совести!

Немножко подождал — для верности.

Камни оставались камнями, и никакая гадость оттуда больше не лезла.

Володя удовлетворенно кивнул, отшвырнул дубинку и, вскарабкавшись по свисающим корням наверх, бросился прочь от логова людоеда.

Лодка Чернонда

Некоторое время Володя бежал как сумасшедший, пока не споткнулся о длинный голый корень и не растянулся во весь рост. Полежал, отпыхиваясь. И задумался: а куда он, собственно, бежит? Ведь он даже не представляет себе, в какой стороне осталось селение деревянных идолов, где искать Унгхыр. Она, наверное, уверена, что Володя погиб, и пошла одна в Куги-Рулкус. Он за эти несколько дней так привык к доброй, хотя и странной старухе, что почувствовал себя сейчас страшно одиноким. И совсем не у кого было спросить совета. Может быть, где-то неподалеку бродит добродушный и симпатичный Хозяин Зайцев, который дает такие полезные советы, но как его позовешь? Не встанешь же посреди тайги, не закричишь: «Хозяин Зайцев, встань передо мной, как лист перед травой?»

Смех один…

Володя лежал и смотрел в небо. Ему было видно, как солнце медленно-медленно перемещается. Крошечными такими своими солнечными шажочками! Оно перемещалось реально и конкретно слева направо. То, что солнце идет с востока на запад, знал, наверное, даже деревянный чингай! И Володька Зиновьев знал! Получается, солнце слева — восток, а справа — запад. А Володя отлично помнил, что селение Куги-Рулкус где-то в той стороне.

Значит, надо топать туда. Взять еще чуть правей от солнца и топать. Направить свои стопы, как выразился бы какой-нибудь Чингачгук Большой Змей. Или кто-то из этой же следопытской компании.

Интересно, не выронил бы Чингачгук томагавк из дрожащих рук, если бы ему довелось испытать то же, что Володьке Зиновьеву? Вообще-то тут, в этой диковинной стране, довольно интересно, хотя местами и дико страшно. Вот было бы что рассказать Валерке Черкизову, Юлечке Комаровой и Зойке Семеновой при встрече! Они там небось с тоски помирают на своих каникулах!

Идти по тайге всегда трудно. Высокий, частый подлесок, переплетение лиан, дикого винограда, причудливо торчащих корней… Дорогу преграждали то бурелом, то покрытые белым грибком кряжистые пни, похожие на огромных одеревеневших спрутов; их хотелось обойти стороной, и как можно дальше. Некоторые деревья, мрачно сомкнувшиеся кронами, Володя узнавал: лиственница, кедр, ель, аралия… Он и раньше бывал в тайге — настоящей, причудливой дальневосточной тайге, бывал с отцом, но здесь тайга была поистине дремучей, и рядом со знакомыми деревьями Володя с ужасом и восхищением видел совсем уж диковинные, невероятные растения: вот ствол, похожий на свившихся блестящих, темно-зеленых змей, ставших на хвосты; вот огромные папоротники, каждое перо которых шелестит по-своему и гнется в разные стороны независимо от порывов ветра; вот дерево, ствол которого словно бы раскален изнутри. Крона его так высока, что невозможно разглядеть листья, а до ствола, гладкого и как будто струящего холодный огонь, боязно дотронуться. Видел Володя и дерево с длинными, словно у корейского кедра, пучками серебристо-голубоватых игл, и каждая чешуйка его коры была другого цвета. Ствол переливался, словно самоцветный, и трудно было понять, радостно или печально на душе от этого зрелища, отвернуться ли поскорее хочется или смотреть и смотреть, не отводя глаз… Тихо было, только вдали, словно жалея кого-то, плакал филин.

Володя давно уже перестал понимать происходящее и задумываться, то ли он в другое время попал, то ли кусочек этого другого времени вмешался в сегодняшнюю жизнь. Скорее все-таки первое. Но он уже постепенно привыкал к чудесам этого мира и начинал любить некоторых его обитателей: Унгхыр, Хозяина Зайцев, чог… Нет, чогграма он любить не хочет, несмотря на то, что тот дважды спас его. А про Чернонда или людоеда и говорить нечего. Но, во всяком случае, все эти люди и существа постепенно перестали быть ему чужими. И сейчас он почти одинаково хотел бы попасть и на таинственный склон, где потерпел аварию вертолет и где, может быть, его еще разыскивают, — и в селение Куги-Рулкус.

Однако он не попал ни туда, ни сюда. Что-то остановило Володю. То ли звук, то ли предчувствие… На всякий случай он приник к земле, осмотрелся пристальнее. И увидел впереди, за деревьями, что-то светлое, искрящееся.

Это оказалось озеро. Или река? Хотелось верить, что он увидел то самое лесное озеро, которое надо преодолеть, чтобы выйти на мыс Тагг-ах. А там, судя по всему, и до Куги-Рулкус рукой подать.

Володя пополз вперед, к самому краю обрыва, который нависал над берегом. Он и сам не объяснил бы, почему ползет, а не идет, как шел раньше. Но, оказалось, правильно делал, что полз, потому что, едва он поднял голову из-за куста, как увидел смотрящего прямо на него… шамана!

Тот был не один. По песку брели Лунд и еще какие-то охотники. Они тащили к воде легкие, сделанные не то из шкур, не то из коры, лодки. В одной из таких лодок, на вид более прочной, чем остальные, уже спущенной на воду, стоял Чернонд.

Володя зажмурился, будто надеялся, что так можно скрыться от взгляда шамана. И правда — открыв глаза, он увидел, что Чернонд выбрался из лодки и неторопливо пошел по берегу куда-то в сторону.

Ура, он не заметил Володю! Шаман окликал своих спутников. Они тотчас бросали ношу и послушно бежали следом.

Наконец берег опустел. На нем валялись как попало лодки, а лодка Чернонда качалась на воде у самого берега! И в ней было весло!

Нельзя было терять ни минуты, чтобы не упустить удачу. Володя прыгнул с обрыва. В тот миг, когда ноги его ткнулись в рыхлый песок, ему вдруг послышался еле различимый плач чогграма, но тут же далекий голос смолк.

Володя с трудом побежал по песку.

Лодка шамана оказалась на диво легкой. Она была узкая, прогонистая, длинная, напоминающая индейское каноэ или оморочку[18].

Грести в такой лодке, Володя читал, надо стоя, одним веслом, то с одного боку, то с другого. Сохранить равновесие, не опрокинуться оказалось невероятно трудно, потому что весло было коротким. Но гораздо хуже было то, что Володя увидел, когда на минутку разогнулся передохнуть: из тайги выходили Чернонд, Лунд и все остальные. Они именно выходили — не спешили, не бежали, не кричали угрожающе. Пересмеивались и презрительно глядели на остолбеневшего от их спокойствия Володю. Он ясно различал их лица, хотя отплыл довольно далеко от берега.

Лодка медленно колыхалась.

«Удирать скорей!»

Володя схватился было снова за весло, но тут шаман приставил ладони рупором ко рту и прокричал:

— Куа, куа, куа! — а потом еще что-то невнятное, и лодка под Володей качнулась очень сильно, как будто ее задела большая рыбина.

Володя испуганно схватился за борта, и тут произошло нечто совсем уж невероятное…

Он еще раньше приметил на боку лодки большую заплату причудливой формы. И вот теперь края этой заплаты засветились, а потом сквозь них начала просачиваться вода. И вот заплатка отделилась от борта и поплыла по озеру. При этом она перестала быть заплаткой. Это была теперь рыбина, плоская рыбина с темно-серой спиной и желто-розовым поросячьим брюхом. Посреди маленькой головки чернели два глаза.

«Это же камбала!» — узнал Володя. Он потрясенно следил за ней, а в это время в дыру мощно лилась вода. Рыба косо уходила в глубину…

«Разве камбала может жить в пресной воде?» — подумал Володя, как будто именно это было главнее всего. А когда он бросил взгляд на берег, то увидел, что Чернонд и его люди хохочут, наблюдая, как погружается лодка. Они прямо помирали со смеху!

«Так он меня все же заметил там, на берегу! — со стыдом и отчаянием подумал Володя. — Он все это нарочно подстроил!»

Конечно, Чернонд заранее знал, что произойдет, когда Володя возьмет его лодку: посреди озера заплатка-камбала уплывет, а оборотень пойдет ко дну. Так и случилось.

Володя тонул… Ужасно было то мгновение, когда он погрузился с головой. Вода плотно сомкнулась над ним, а вверх потянулась цепочка больших пузырей. Володя задержал дыхание, сделал несколько судорожных движений — подняться, всплыть, — но сил не хватило. «Вот теперь все, — подумал он медленно. — И никто никогда не узнает. И мама…»

В глазах стало темно, а в горле — горячо и сухо. Он знал, что нельзя открывать рот, но не смог сдержаться и вдохнул воду как воздух…

Берестяные кузовки Морской Старухи

Когда Володя очнулся, он тотчас вспомнил все, что с ним случилось. И очень удивился, что вообще очнулся! Он лежал в воде, а голова — на плоском, приподнятом над водой, но все-таки мокром камне. Об этот камень все время бились маленькие волны, их плеск приятным звоном отдавался в ушах.

— Ну, человек, островной зверечек, полегче тебе стало? — услышал Володя густой добродушный бас позади и приподнялся.

Сначала показалось, что там стоит Унгхыр, и он чуть не вскрикнул от радости. Но это оказалась совсем другая женщина: тоже старая, но очень высокая, крепкая, с распущенными густыми, тяжелыми седыми волосами, аккуратно переплетенными нитями водорослей, украшенных мелкими черными ракушками. Одета старуха была в диковинный наряд из серебристо-зеленоватых, в черных пятнышках, нерпичьих шкур. Она сидела на валуне, погрузив ноги в воду. Волны плескали ей на одежду, но ей это было как будто безразлично.

— Ой-ой-ой, чуть совсем не утонул ты! — покачала она головой и улыбнулась, сощурив длинные узкие глаза.

— Кто же меня спас? — спросил Володя, садясь на камень.

— Брат твой просил об этом. Да и зачем мне мертвый человек? Он тихо лежит, не смеется, не разговаривает. Куда веселее с людьми играть, когда они приходят на берег, сети закидывают, кунжу ловят.

— Кунжа? А это что — рыба такая?

Старуха глянула на него лукаво:

— Разве не знаешь рыбу кунжу? Она может превратить мальчика во взрослого охотника, все равно как сердце лося, если съесть его. Много-много разных жителей морских помогает вам, людям. Касатка спасет, если тонуть человек в море будет. Но и человек никогда не тронет ее, а если буря выбросит касатку на берег, то ее торжественно похоронят. А там, где ловится рыба гой, ее голова на шесте в окружении священных стружек инау на берегу стоит. Когда добрые боги хотят весть людям передать, они гой посылают. Сама сколько раз посылала…

— А вы, что ли, тоже богиня? — без особого удивления спросил Володя: старуха не простая, сразу видно!

Она сидела, упершись в колени ладонями, подняв плечи, и усмехалась.

— Морской Старухой меня зовут, — проговорила она. — Хозяин Моря, покровитель всего живого, — мой прадед.

— Значит, вы и под водой можете дышать, и на воздухе, как Ихтиандр, человек-амфибия?

— Этого почтенного человека я не знаю, — вежливо ответила Морская Старуха, — но мне дышать везде легко. Люблю я и на берегу сидеть, ночью смотреть на звезды — они как мальки, что в черном небесном океане плавают. И слушать люблю, как довольные волны о берег плещут, а у ног моих рыба выходит из тинистых глубин…

— Это море? — спросил Володя, указывая на водную гладь.

— Это мое озеро, — пояснила Морская Старуха. — В море волна играет — мой амбар раскачивает, чумашки опрокидывает, икру в песок рассыпает, поэтому я весь припас тут держу…

Володя с недоумением посмотрел на нее.

— Говорил твой брат, когда спасти тебя молил, что ты нездешний, — вдруг сказала Морская Старуха. — А я не верила. Теперь вижу — правду он сказал. Но откуда же ты? Из каких людей? Не горный ты человек, не лесной. Небесный, значит?

Володе уже порядком надоело отвечать на этот вопрос, и он спросил в свою очередь:

— Почему вы думаете, что я нездешний?

— Потому что вижу: ты не знаешь про амбар Морской Старухи, про то, что в ее берестяных чумашках хранится, не знаешь.

— Не знаю. А что там хранится?

Вместо ответа Морская Старуха поднялась и пошла по отмели в глубину. Володя смотрел ей вслед. Погрузившись почти до плеч, она обернулась, недоумевая, почему он не идет за ней, и приглашающе махнула было рукой, но в этот момент послышался вдали еле различимый жалобный стон, и Старуха, охнув, всплеснула руками.

— Ой-ой-ой, все рыбки-мысли уплыли из сетей моей головы! — воскликнула она. — Спасибо, твой брат напомнил, что не водный ты человек.

Она вернулась, села на свой камень и, размотав пояс — это была веревка, сплетенная, по виду, из водорослей, — принялась быстро-быстро, как фокусник, крутить концом этой веревки в зеленоватой воде. Та сначала замутилась, забурлила, а потом необычайно прояснилась, и Володя увидел далеко-далеко, в глубине, какое-то просторное строение вроде большого сарая — наверное, это и был амбар Морской Старухи, — а вдоль стен стояло то, что она называла чумашками, — большущие берестяные короба без крышек, наполненные до краев то ли зерном, то ли мельчайшими камешками. Но, приглядевшись, Володя понял, что это — икринки! Рыжие меленькие, блекло-зеленоватые, черные, тускло поблескивающие, как порох; а вот и знакомая лососевая икра — красно-янтарная, крупная…

— Видишь, какое богатство у меня хранится! Сколько икринок брошу в море, столько и рыбы уродится.

— Вот это да! — только и вымолвил Володя.

Морская Старуха между тем опустила в воду два плоских камешка и стукнула ими друг о друга. Тотчас в подводный амбар вплыли две длинненькие, узенькие, розовато-золотистые рыбки необычайной красоты, с черными хвостами и плавниками. Они хлопотливо зашныряли вокруг большого короба с самой крупной икрой, потом отплыли рядышком, плавник к плавнику, а на их округлых спинках стояла небольшая чумашка с икрой.

«Осетры тут приплывают и без крика поднимают крепко ввязнувший в песок с перстнем красный сундучок», — неизвестно почему вспомнил Володя строки из «Конька-горбунка», хотя это были вовсе не осетры, а какие-то неведомые рыбки.

Морская Старуха между тем погрузила руку в воду и приняла у рыбок их ношу. Выпрямившись, поставила чумашку в небольшой туесок с плетеной ручкой — с такими словно бы игрушечными корзинками сказочные Машеньки ходят по грибы, по ягоды! — и подала туесок Володе:

— Возьми, пригодится. Когда найдешь тех, кого ищешь, брось эту икру в воду на месте удара большой волны. У них там беда — Чернонд прислал своего чингай бросить в море рядом с селением дохлую касатку. А это большой грех перед морскими жителями! Вся рыба, обидевшись, ушла от селения. Летом охота плохая, да и живут в Куги-Рулкус больше рыбой. Трудно стало. Голодать начали скоро. Надо людей выручать. Донесешь?

— Конечно! — пообещал Володя, беря драгоценную ношу.

— Сейчас иди все прямо, все прямо — и ничего не бойся, что бы с тобою ни случилось, — сказала Морская Старуха. — Твой брат тебя охраняет.

— Спасибо! — поклонился Володя — точь-в-точь как Унгхыр кланялась Хозяину Зайцев. — И вам спасибо, и моему… брату…

Морская Старуха довольно улыбнулась:

— Со счастьем иди!

Новые кошмары

Володя почти бежал по тайге. Не обращал он теперь внимания ни на темные тени, ни на таинственные шорохи. Но вовсе не потому, что после слов Морской Старухи «Твой брат тебя охраняет!» перестал бояться. Он хотел поскорее оказаться с людьми, под их защитой, подальше от страшного чогграма.

«И вовсе ему не с чего, — думал Володя сердито, — пылать ко мне такой уж благодарностью. Что я особенного сделал? Ну, вытащил стрелу. Да знал бы вообще, какое он чудовище, — бежал бы от него… Но почему к чогграму так по-доброму относятся и Хозяин Зайцев, и Морская Старуха? Или все эти божества и чудища друг за дружку стоят, или… А может, чогграм обо мне заботится потому, что я ему, чуть ли не единственный из людей, помог? Может, он привык, что люди его гоняют, хотят убить? Может, это люди первые чогграмов истреблять начали, а не чогграмы людей? И они просто защищаются?»

Эта неожиданная мысль заставила его остановиться. В жизни вообще все запутанно, а в жизни здешних обитателей — и того больше.

Володя стоял, задумчиво пиная покрытый голубовато-зеленым мхом ствол мощной осины, когда почувствовал, что за спиной кто-то есть. Он быстро обернулся.

Перед ним стояла Унгхыр!

— Ох! — выдохнул Володя. — Это вы!

Она стояла молча, такая бледная, что Володя даже испугался:

— Что с вами? Вам плохо? Вы за меня беспокоились?

Унгхыр молчала, чуть покачиваясь, словно еле держалась на ногах. Володя приобнял ее одной рукой:

— Да вы посидите! Присядьте! Давайте отдохнем!

Унгхыр повисла на нем, и Володя поразился, что почти не чувствует ее веса. Она была совершенно измучена, руки тряслись, и вдруг слезы выступили на ее глазах. Володя заметил, что она с мольбой смотрит на туесок, который Володя держал в другой руке.

Губы ее шевелились, и Володя понял, что Унгхыр умирает от голода.

Честно говоря, он и сам ужасно хотел есть. А это все же икра… Красная икра — замечательно вкусная штука. Вдобавок в ней море полезных веществ. Даже гемоглобин есть! Икра мигом восстанавливает силы. Неизвестно, сколько еще идти до селения Куги-Рулкус! Унгхыр вон еле живая, да и сам Володя обессилел. Сейчас они поедят икры и пойдут дальше.

Он уже начал было доставать чумашку из туеска, но вдруг вспомнил, что рассказала Морская Старуха:

«У них там беда — Чернонд прислал своего чингай бросить в море рядом с селением дохлую касатку. А это большой грех перед морскими жителями! Вся рыба, обидевшись, ушла от селения. Летом охота плохая, да и живут в Куги-Рулкус больше рыбой. Трудно стало. Голодать начали скоро. Надо людей выручать».

Нет, надо как-то потерпеть, решил Володя, с усилием отрывая взгляд от икры.

— Это надо людям отнести, — пояснил он, виновато глядя на Унгхыр. — У них там голод, их надо спасать!

Унгхыр не возразила ни словом — она только смотрела и смотрела на Володю, но взгляд ее был выразительней слов: «А у нас не голод? Нас не надо спасать?»

У Володи ну просто сердце заболело! Он не мог больше смотреть на Унгхыр, отвел взгляд — да так и ахнул от радости, заметив между деревьями знакомый алый промельк.

Это цветет сарана! Ее там много, целая поляна! Можно нарыть корешков и поесть!

— Смотрите, сарана! — вскричал он. — Пойдемте скорей туда!

Унгхыр слабо качнула головой, словно показывая, что не может идти.

— Я принесу, принесу! — закивал Володя, ставя на траву туесок. — Только вы, пожалуйста, не ешьте икру, еще чуть-чуть потерпите!

Но Унгхыр смотрела на чумашку Морской Старухи с такой жадностью, что Володя понял: не выдержит! Тогда он, чувствуя себя ну просто последней пакостью на земле (эта добрая бабуля ему жизнь не раз спасала и столько с ним нянчилась, а он от нее еду прячет!), побежал на поляну, не выпуская туеска из рук. Поставил его рядом с собой и принялся рыть землю небольшим сучком, напомнив себе, что от клубенька нужно будет отделить пару-тройку долек и снова посадить, чтобы не оскудевала тайга даже в малой малости, как говорила Унгхыр.

Какой-то шорох привлек его внимание… Володя покосился в сторону и увидел, что туесок уползает от него по траве, как живой!

Ерунда, живых туесков не бывает, да и этот не ожил: его тащила какая-то длинная веревка… нет, это была не веревка, а змея, светло-коричневая и морщинистая змеища! Она вцепилась в ручку туеска пастью и волокла его за собой, а тело ее… а тело ее, с ужасом заметил Володя, торчало из рукава халата Унгхыр!

Это рука Унгхыр стала змеей, вот что! Она вытянулась довольно далеко — до самой полянки, а теперь втягивалась обратно в рукав.

Володя в ужасе вскрикнул, потом прыгнул вперед и вцепился в туесок.

Змея разжала пасть и стремительно вползла в рукав, вновь приобретя вид нормальной руки, только вместо пальцев все еще была змеиная голова, из пасти которой злобно и стремительно показывался язычок.

Унгхыр… нет, это была не Унгхыр! Это был Чернонд, который на глазах Володи превращался из Унгхыр в себя, и Володя видел все этапы этого превращения: лицо Унгхыр расплылось, потом съежилось и стало лицом Чернонда, тонкая фигура старухи увеличилась, раздалась в плечах и стала фигурой Чернонда, ее поблекший халат — его черным одеянием, ее седые волосы, заплетенные в косу, — его космами. И вот уже вполне преображенный Чернонд стоял перед Володей — только из рукава по-прежнему торчала змеиная голова.

Надо было испугаться… то есть нельзя было не испугаться, но Володя испытал сейчас огромное облегчение: это была не Унгхыр! Какое счастье! Она не змеерукое чудовище! И он не уморил ее голодом! И не совершил преступления перед другими голодными людьми! Володя все же принесет им спасительную чумашку Морской Старухи!

Если получится, конечно… потому что Чернонд преграждал путь и, похоже, сходить с него не собирался.

— Я не трону тебя, звездный человек, если ты отдашь мне это! — Чернонд протянул руку, и змея снова начала вытягиваться из его рукава.

Володя отпрянул. Чернонд с досадой тряхнул рукой, и змеиная голова превратилась в кисть его руки.

Теперь он пальцем показывал на туесок.

Володя вспомнил: этот палец только что был змеиным языком…

И покачал головой: не отдам!

— Смотри на меня! — приказал Чернонд тихо, хотя Володя и так не сводил с него испуганных глаз.

Голова вдруг ужасно заболела, особенно виски заломило, и перед глазами все померкло, а потом темнота разошлась — и Володя увидел… вертолет!

Тот самый, на котором они летели. Люди в форме МЧС бродили вокруг, и дед, мрачный, похудевший, с отчаявшимся хмурым лицом, стоял рядом с одним из них и что-то говорил ему, словно убеждал в чем-то.

— Дед! — заорал Володя — и все исчезло, остался только он, сжимающий в руках туесок, и стоящий напротив Чогграм.

Володя заметался, оглядываясь — нет, это было только видение. Одно из тех наваждений, на которые такой мастер шаман Чернонд!

— Ты видишь, я могу проникать в твои страхи и в твои самые заветные желания, — сказал Чернонд. — И я знаю, где находится летающее и рычащее существо, которое носит в своем чреве людей другого племени. Эти существа иногда появляются над тайгой — и тотчас исчезают. Наверное, их небесные тропы иногда пересекаются с нашими тропами… Но я великий шаман Чернонд! И я могу с помощью своих камланий прослеживать их путь. Я знаю, куда ты стремишься, и могу отвести тебя на Восточный склон. Только ты должен мне кое-что отдать…

У Володи пересохло в горле.

Еще вчера он радостно закричал бы: «Веди! Скорей веди меня туда!»

Но те двое суток, которые он провел в тайге, не прошли бесследно.

— Я тоже кое-что знаю, — тихо сказал он, исподлобья глядя на Чернонда. — Я знаю, чего ты хочешь. Тебе нужно, чтобы я отдал вот это? — Он слегка качнул туеском, который держал в руке.

Меж нависших прищуренных век Чернонда словно молния блеснула!

Он слегка кивнул.

— Но зачем? — зло спросил Володя. — Неужели ты не пробовал раньше икры? За всю жизнь ее еще не наелся? Да у вас в юртах целые бочки стоят с икрой, я сам видел! Или… ты хочешь довести до конца начатое?

Чернонд недоумевающее поднял брови:

— Что это ты лепечешь, оборотень? Что я хочу довести до конца?

— Ты ведь нарочно бросил дохлую касатку близ селения Куги-Рулкус, чтобы люди оголодали, чтобы склонились перед тобой и отдали Иту в жены, да? И теперь не можешь угомониться, тебе невыносимо, что у них будет добыча, будет еда… Ты хочешь держать в руках жизнь и смерть всех людей — но это подло и жестоко! Это какой-то фашизм! Понимаешь?

Вряд ли Чогграм мог понять, что такое фашизм, но смысл Володиных слов он отлично понял, и такая злость исказила его лицо, что Володя попятился.

И вовремя, потому что Чернонд резко вытянул руку — и змеиная голова вылетела из его рукава! Но теперь у змеи были фосфоресцирующие паучьи жвала, из морщинистого смуглого туловища ее тянулись еще две паучьи конечности… в тех самых омерзительных паучьих «рукавичках».

И этот чудовищный, парализующий страхом гибрид неумолимо придвигался к Володе, заставляя его пятиться. Он не оглядывался, но догадывался, к чему приближается, что у него за спиной. Сухое дерево, покрытое острыми, как ножи, смертельно-острыми сучьями!

«Это все призраки, — твердил он себе, — наваждения!» Но в утешительные слова верилось слабовато.

— Отдай… — просвистела змеиная пасть.

— Отдай… — клацнули жвалы.

— Отдай! — крикнул Чернонд.

У Володи задрожали руки, а пальцы похолодели так, что он уже не владел ими. Да они же вот-вот сами разожмутся и выпустят ручку туеска!..

И в это мгновение далекий звук достиг его слуха. Сначала это был жалобный плач, словно потерявшийся котенок или щенок звал свою мать, но постепенно в него вплетались грозные нотки, и вот уже он напоминал рычание стаи волков, а может быть, даже тигров!

Змея отпрянула от лица Володи, и неодолимая сила, толкавшая его назад, враз ослабела.

— Твой брат… — просвистела змея голосом Чернонда. — Твой брат погубил мою любимую Хонглик! Рано или поздно он погубит и тебя! Ты никогда не вернешься в свое племя! Железная птица умчалась без тебя!

И Володя вдруг увидел, как понурый, вдвое постаревший и еще больше поседевший его дед, поддерживаемый двумя людьми в форме МЧС, поднимается в кабину вертолета. Дверца захлопнулась… Начал вращаться винт…

— Нет! — закричал Володя. — Нет! Подождите меня!..

Страшное видение рассеялось.

Он стоял один в тайге. Чернонд, змея и паук исчези. Туесок был крепко прижат к груди.

Да зачем ему нужен этот туесок?! Да вот он сейчас как выбросит эту ерунду, из-за которой лишился возможности вернуться! Что ему до каких-то…

Володя не успел додумать.

— Это ты звездный человек? — послышался за его спиной тихий голос.

Володя порывисто обернулся.

Перед ним стояла девочка. Да, обыкновенная девчонка. Две косы, длинные узкие глаза, круглое лицо с маленьким ртом. Она была вообще-то довольно хорошенькая… Высокая такая, ростом, наверное, с Володю, одетая в халат из тускло мерцающей материи. Смотрит внимательно, заботливо. Волосы у нее черные, блестящие, как лакированные, в косы заплетены гладенько-гладенько! Ресницы пушистые, длинные. А платье ее как-то чудно шелестит, будто само с собою шепчется. Да оно, никак, из рыбьих перламутровых кож сделано! И по подолу малюсенькими ракушками украшено. Красиво!

— Тебя зовут Во-ло-дя? — забавно, как Унгхыр, растягивая его имя, спросила девочка.

И тут же он догадался, кто перед ним.

— Да. А ты — Итаврид, Ита — Загадка?

Девочка кивнула, не сводя с него глаз.

— Значит, Унгхыр, эта добрая бабуля, тебя нашла?

— Нашла. А еще раньше к нам в селение пришел деревянный чингай, и его стружки инау сообщили, что шаман желает нам зла. Мы с отцом сразу на нарты еду, оружие погрузили и ушли из селения на побережье. Зачем из-за нас другие должны бояться? Пусть Чернонд нас теперь поищет! А потом пришла Унгхыр и сказала, что тебя унес унырк, но она верит, что ты спасешься, потому что у тебя есть брат среди лесных людей.

Володя слегка кивнул. Говорить о чогграме не хотелось: не шли из памяти шамана слова о том, что «брат» когда-нибудь и его погубит… К тому же вдруг испугается Ита, убежит — куда он тогда денется? Но она взяла его за руку:

— Пойдем к отцу.

И они пошли по тайге.

Зубы чогграмов

Уж как обрадовалась Володе Унгхыр! Она обнимала его и быстро, мелко чмокала в макушку, что-то ласково шепча, поглаживая его взъерошенные волосы. И Володя обрадовался. У него даже немного на душе стало легче! Он прижимался к Унгхыр, как будто это была его родная баба Люба, которая жила в Нижнем Новгороде, или бабушка Саньпак, к которой, в Прибрежное, он так и не долетел…

И теперь уже не долетит?.. Неужели Чернонд сказал правду?!

Слезы так и накатывались на глаза, но Володя сдерживался изо всех сил, чтобы не омрачить радости Унгхыр. Да и стыдно было плакать, когда на него неотрывно смотрит Ита… девочка по имени Загадка!

Пусть думают, что у него мокрые глаза от того, что растроган встречей с Унгхыр.

Ведь он и по правде растроган!

— Верила, знала, что еще увижу тебя, — счастливо улыбаясь, говорила Унгхыр, — но все равно боялась — а вдруг погубит тебя проклятый унырк. Как спастись тебе удалось?

Володя рассказал, как шел по тайге, как чуть не утонул вместе с лодкой Чернонда. И о встрече с Морской Старухой поведал. Только о новых наваждениях Чернонда промолчал. О призраке голодной Унгхыр, о змееглавой руке… И о том, что видел, как улетел вертолет.

Подал Унгхыр заветный туесок.

Унгхыр, увидев чумашку с икрой, поглядела на Володю с такой горячей благодарностью, что ему стало неловко.

— О, если бы ты знал! — пробормотала старуха. И радостно закричала: — Ита! Марг!

Из-за деревьев выбежала, отбрасывая за спину косы, Ита, которая ушла, чтобы не мешать встрече Унгхыр и Володи. Следом появился высокий человек. Его седоватые волосы были аккуратно собраны в косу, лоб охватывал неширокий, но странно неровный, словно обгрызенный каким-то зверем, ремешок.

— Гости приехали! А я ничего не знал! — обратился он к Володе приветливо.

Володя смущенно поздоровался, с любопытством поглядывая на ремень. Повернувшись к Унгхыр, охотник почтительно спросил, зачем она позвала их. Вместо ответа Унгхыр показала на икру.

— Это Морской Старухи дар, смотрите! — вскрикнула она, чуть не плача от радости.

Марг и его дочь переглянулись. Ита прижала ладони к груди и низко-низко поклонилась Володе, а Марг крепко, как взрослому, пожал ему руку, а потом чуть ли не бегом направился к берегу. Там врезался в море утес, и волны, ударяясь о него, рассыпались тысячью пенных брызг.

«Место удара большой волны», — вспомнились Володе слова Морской Старухи.

Марг взобрался на камни и бросил в воду всю икру прямо с чумашкой. Несколько минут он пристально смотрел вниз, а потом, обернувшись, замахал руками. Унгхыр, Ита и Володя наперегонки побежали к нему. Скользя на мокрых, блестящих камнях, Володя допрыгал до Марга и тоже вгляделся в зеленые крутые волны.

Вода была чиста и прозрачна настолько, что виднелись узоры камешков на дне. И над их серыми пятнышками Володя разглядел какие-то прозрачные тени. Сначала подумал — рябь от солнца, но непонятных силуэтов становилось больше и больше. Это были мальки! Да какие там мальки — они на глазах превращались в крупных рыб. Их становилось так много, что не видно уже было цвета воды.

Марг свесился с камня и прямо руками выхватил одну рыбу — живую, трепещущую — из воды. Она походила на кету, огромную кету.

Ита, хохоча, прыгнула на берег и побежала собирать плавник для костра, выкрикивая:

— Спасибо, спасибо, Морская Старуха!

Володя кинулся помогать. Он был так же счастлив, как и остальные. К тому же проголодался здорово, и не раз, пока бродил по тайге, появлялась мысль подкрепиться этой икрой. Но сейчас очень радовался, что не сделал этого. Он собирал сухие ветки и тоже выкрикивал:

— Спасибо, спасибо, Морская Старуха!

Рыба билась, играла в волнах, и несколько серебристых косяков уже уходило в сторону Куги-Рулкус.

В этот вечер долго сидели у костра. Володя снова и снова рассказывал о своих приключениях, но опять не упомянул ни словом о самом страшном. Зато очень старательно живописал, как покончил с унырком. Искры восторга так и плясали в глазах Иты. Может быть, конечно, это было отражение искр костра? Ну Володя предпочитал так не думать!

Узнал он и о жизни Марга и Иты. Мать девочки давно умерла. Когда Чернонд в первый раз посватался к Ите, Марг прогнал его, пригрозил прибить, но понял, что шаман не оставит их в покое. Так и случилось, а потому весть, принесенная чингай, не застала отца и дочь врасплох.

— Шаман плохой человек, — задумчиво глядя в огонь, сказал Марг. — Все люди для него — дрова, из которых он жжет свой костер. Но кому станет тепло и светло от такого костра?..

Скоро Унгхыр с девочкой ушли спать в шалаш. А у Володи сна не было ни в одном глазу. Он смотрел в огонь — и видел то маму, которая махала вслед ему и деду, шедшим к вертолету, то деда: с какой тревогой взглянул тот на внука, когда вдруг перестали вращаться лопасти вертолета!.. Мелькали черные крылья тахть, светились красноватыми угольками их печальные глаза. Прыгал как ошалелый Чернонд, обращался в груду черных камней унырк, зеленоватые волны плескали на одеяние Морской Старухи, смеялась Ита, искры восторга сияли в ее глазах… Но все это то и дело заслонялось желтыми глазами чогграма.

Володя вздрогнул, отвел взгляд от костра. Марг набросил ему на плечи мягкую, хорошо выделанную тюленью шкуру, поправил на лбу свою странную, словно обгрызенную, повязку и, перехватив любопытный взгляд Володи, объяснил:

— Это следы зубов чогграмов. Мой амулет. Хранит он меня на охоте, от всех бед остерегает.

Володя тотчас вспомнил рассказ о храбром охотнике, который видел чогграмов и остался жив. Да, его звали именно Марг!

Марг усмехнулся:

— Вот этим ремешком давным-давно дразнил я чогграмов. Но ни один из них не стал моим братом…

Струхнул Володя. Эти люди ненавидят чогграмов. Что, если они возненавидят и «брата» этого чудовища?

Но Марг смотрел на него не зло, а задумчиво:

— Много чудес, знаю, бывает в жизни. Мало, ой как мало понятно человеку! Не надо спешить осуждать кого-то, если не знаешь всего, что и как было. Унгхыр тебя любит, ты наш гость — живи и ничего не бойся. Но помни: опасны зубы чогграмов! Вот послушай, что рассказывают старые люди…

Давно это было. На берегу таежной протоки нивхи расположились. Рыбаки, охотники. Промышляли рыбу, ловили силками, из волос сплетенными, длинноклювых кроншнепов. Вечер близко подходил. Ко времени падения солнца вытащили они свои лодки на берег, шалаш сложили. Глазастый огонь разожгли. Еду сготовили. Проголодались все, но ели не спеша. Старшие молодых учили: «Немного съев, отдохните. Затем еще немного съешьте. Разом много нельзя».

И вдруг вдали щенячий плач послышался. Но откуда в таежной глуши собаке взяться? И не одной собаке, а несколькими?..

«Айть! — крикнул старый охотник. — Чогграмы!»

Да, это стая чогграмов надвигалась…

Страх людей с земли поднял, как резкий осенний ветер опавшие листья вздымает. К лодкам все бросились. Изо всех сил на весла налегли и вмиг на середине протоки очутились. Понеслись по течению, подальше от этого страшного места…

Много дней спустя решились все-таки на свой стан приехать, оружие собрать. Вернувшись, увидели: ничего не осталось от их вещей. Все, что человеком пахло, звери уничтожили, даже ремни от ружей, даже ветки, из которых шалаш был сложен. Одежда пропала. А железный топор на солнце блестел, словно прозрачный камень. И ни кусочка от топорища не осталось. Это поработали зубы чогграмов.

Укрощение бури

Давно Володя не спал так спокойно, как в эту ночь. Крепко-крепко! И не тревожили его сон ни чогграм, ни унырк, ни шаман. Володе снилось, что он вместе с Маргом, Унгхыр и Итой летит на вертолете в Прибрежное и с высоты различает внизу фигуры бабушки, деда и мамы. Но что это? Зеленое поле небольшого аэродрома вдруг покрылось студеными сугробами. И холодно-холодно стало! Володя обхватил плечи руками, пытаясь согреться, и… проснулся.

Но теплее не стало. Снаружи что-то свистело, грохотало. Володя выбрался из шалаша.

Низкий ледяной ветер рвал ветви со стенок, разметал по земле кострище, кружил в воздухе пепел. Унгхыр и Ита, скорчившись, прижимались друг к другу. Марг старался укрепить стены шалаша камнями, но было поздно: сильным порывом шаткое строеньице повалило, а потом поволокло по берегу.

— В тайгу! — крикнул Марг. Голос охотника был почти не слышен за шумом ветра, но он показывал в сторону леса, и все его поняли.

Однако туда еще надо было добраться! Такого урагана Володя в жизни не видывал. Вихрь пригибал людей к земле, как хилые деревца. Володя попытался ползти. Так оказалось легче сопротивляться ветру, но берег-то был весь усыпан крупной острой галькой… По ней много не проползешь. Кое-как, ободрав руки и разорвав одежду, они преодолели несколько метров и укрылись за огромным валуном.

А ветер усиливался. Мелкие камешки, как пули, со свистом резали воздух. Володе казалось, что и их защитник валун уже начинал недовольно поскрипывать, раскачиваемый шквалом.

— Это поет Северная Женщина! — в самое ухо Володе прокричала Ита.

— Кто? — не понял он.

— Северная Женщина! От ее дыхания образуется ветер. Чем громче она поет, тем ветер сильнее.

«Нет, — хотел сказать Володя, — это циклон, шторм», — но тут же понял, что ошибается: ураган шел не с моря. Волны, подхваченные им, кипели вдали от берега, и пахло не крепкой солью, а дымом. Да, со стороны тайги сильно тянуло дымом!

— Пожар! — испуганно крикнул Володя, дергая Иту за рукав. — Тайга горит!

Девочка потянулась к отцу. Но тот уже привстал на коленях и сильно втягивал ноздрями воздух.

Унгхыр напряженно смотрела на Марга.

— Не пожар? Чага? — спросила она, и тот кивнул. Лицо его было встревоженным и злым.

Что такое чага, Володя, конечно, знал. Это такой гриб-паразит, нарост на березе. В тайге много чаги. Кажется, она целебна, но от чего ею лечат, Володя припомнить не успел, потому что Марг, сжав кулаки, выкрикнул: «Проклятый Чернонд!»

Опять Чернонд?! То он насылал огонь без дыма, а теперь дым без огня!

Старая Унгхыр пояснила:

— Шаман знает, что мы все здесь, он задумал погубить нас. Это вовсе не Северная Женщина поет, а Чернонд бурю насылает. Тлеющую чагу раздувая, злые заклинания говорит…

«Ну и пусть себе старается, — подумал Володя. — Подует-подует ветер, да и перестанет. Чего они так испугались?»

Ветер крепчал. Уже летели со стороны тайги сломанные, как спички, ветви, мелкая галька. И, что еще хуже, мимо со свистом проносились крупные камни. «Неужели тоже ветер?» — удивился Володя, но тут же понял, что их забрасывают камнями Чернонд и его приспешники. Из-за валуна носа нельзя было высунуть. А хотелось есть. И пить. И Володя понял тревогу взрослых: а если ураган продлится несколько дней или недель? У них нет ни воды, ни пищи. Есть, правда, нож Марга и лук со стрелами — но зачем все это? В какую дичь стрелять, если все живое затаилось?

Но Марг, неловко притулившись боком к валуну, чтобы больше спасительного пространства оставалось для других, вдруг потянул к себе колчан. Он выбрал стрелу и, пошарив в мешочке, висевшем на поясе, вынул наконечник — необычной формы, похожий на двузубую вилку. Насадив наконечник на стрелу, Марг самым кончиком ножа осторожно застругал ее с обоих концов. Положив все это на землю и придавив камнем, чтобы не унес ветер, он вынул кремень, огниво, трут и жестом приказал всем наклониться — загородить огонь от ветра. Володя никак не мог привыкнуть к такому способу добывать огонь и, сколько ни пробовал вчера, так и не смог запалить трут. Сыпались бестолково искры — крупные, точно звезды, — и все. А Марг поджег трут с первого раза. Откромсав ножом его тлеющий кусочек, прикрепил его между стружками наконечником стрелы. Володя с любопытством наблюдал за всем, то и дело протирая глаза, запорошенные песчаной пылью, — воздух был густым и серым.

Марг покрепче уперся коленями в землю, натянул тетиву и, быстро подняв лук над валуном, пустил стрелу к лесу. Он тотчас же опрокинулся навзничь, сбитый порывом урагана, но никакого вреда себе не причинил. А Володя…

А Володя, как и всякий мальчишка, при котором стреляют, должен был непременно увидеть, попал или не попал Марг, а главное — куда он стрелял.

Забыв об осторожности, он вскочил во весь рост, но ничего не успел разглядеть, потому что получил удар по голове и тяжело рухнул навзничь. Его задело одним из брошенных врагами камней. Володя потерял сознание и уже не увидел, как ураган медленно, словно нехотя, начал слабеть: помогло старинное, заповедное средство «убить бурю», — а потом ветер и вовсе прекратился.

Из тайги неслись проклятия шамана, который не думал, что Марг знал способ укрощения бури стрелой. А Унгхыр в ответ на его полные ненависти возгласы прокричала гневно:

— Клянусь, Чернонд, из-за того, что ты причинил зло «звездному человеку», никогда не узнать тебе, где растет голубая лилия! Со мной умрет эта тайна!

Тайны тайги

«Звездный человек» не приходил в сознание несколько дней. Марг тем временем очистил от камней небольшую пещерку у подножия утеса, и беглецы теперь прятались там. Берег был у них как на ладони, и шаман при всем желании никак не смог бы подобраться к пещерке тайком. Унгхыр и Ита не отходили от Володи — но чем они могли помочь?

Унгхыр все время тихо горько плакала и твердила:

— Ему нужна луковица голубой лилии, чтобы выздороветь.

Но тайное заветное место, где росла голубая лилия, было отсюда во многих днях пути, а в тайге рыскали проклятый шаман и его слуги, поэтому Марг не отпустил старуху, хотя она полюбила «звездного человека» как родного и для его спасения была готова на все.

А Володя неподвижно лежал в углу пещеры. Иногда до него доносились звуки окружающего мира: голоса людей, скрежет гальки, плеск волн или крики чаек, но от всего этого начинала нестерпимо болеть голова, и он рад был снова заблудиться в сером тумане беспамятства. Впрочем, иногда этот туман словно бы рассеивался, Володе виделись странные картины… Они казались куда более реальными и осязаемыми, чем сны, и Володя часто вспоминал их потом, долгое время спустя, и не знал, бред то был или явь.

Однажды Володя очнулся. Или это только почудилось ему?

Голова не болела. Он был один — ни Иты, ни Унгхыр рядом. Нет, кто-то еще находился в пещерке… Незнакомое существо неслышно подошло и легло рядом, как любят лежать собаки: подогнув задние лапы, вытянув передние и умостив на них голову, глядя снизу вверх, отчего его круглые желтые глаза казались по-человечески печальными.

Наконец-то Володя снова увидел его! И сразу узнал… И еле смог скрыть страх. Лежал молча, глядя в сторону. И чогграм молчал.

Много времени прошло. В пещерку вошла Ита. Володя встрепенулся, но она почему-то не заметила ни его открытых глаз, ни лежащего рядом чогграма. Наклонилась — ее длинные косы упали Володе на грудь, — пристально поглядела в его лицо и, грустно покачивая головой, вышла.

У входа в пещерку потрескивал костер, пахло ухой.

Наконец Володе надоело молчать.

— Знаешь что… — начал он и замялся, не зная, как обратиться к этому зверю.

— Говори, брат, — отозвался чогграм.

Володя впервые слышал его голос таким — то медленным, хриплым, то торопливым и высоким, как визг.

— Скажи… — Володя решил не называть его никак. — Почему ты так ненавидишь людей? Почему ты их убиваешь?

— Давным-давно, — начал чогграм, — еще когда лебеди не умели летать, нас, чогграмов, было много в тайге. Все тогда жили вместе, как братья: тигр и медведь, заяц и волк, человек и чогграм. И так же много тогда росло в тайге голубой лилии, как теперь много растет сараны. Все лесные люди питались луковицами голубой лилии, и не было в тайге голодных.

Но вот однажды настало жаркое-прежаркое лето. Казалось, солнце упало на землю и безжалостно выжигает на ней все живое. Пересохли реки, ручьи и озера. И только морские волны спокойно ударяли о берег — но кто, кроме морских рыб, может пить эту воду?

Лесные люди бродили по тайге точно тени, падая и умирая от жажды. Только луковицы голубой лилии спасали от смерти. Но и этот цветок увядал под палящими лучами. Все меньше голубых лилий оставалось в тайге, все труднее было найти их.

А человек… — Чогграм помолчал, подавляя негромкое яростное рычание. — А человек знал, где есть огромная поляна голубой лилии. Но он берег ее лишь для себя, для своих детенышей, хотя на его глазах обезумевала тигрица над мертвым тигренком, выла волчица над мертвым волчонком, жалобно стонала зайчиха над мертвым зайчонком. И, чтобы не подпустить зверей к заветной поляне, человек сделал себе лук и стрелы, нож и копье. И начал человек убивать тех, кого еще вчера называл братьями своими. И зло проникло в души зверей. Завидев где-нибудь голубую лилию, они наперегонки бросались к ней, и сильный убивал слабого, чтобы не погибнуть самому.

Наконец миновало жаркое, страшное лето. Упали на землю дожди и снега, вновь потекла по жилам тайги — рекам и ручьям — животворная вода. Но с тех пор врагами стали человек и звери. Человек ушел из сердца тайги на окраины ее. Боится он теперь своих обиженных братьев. И хотя влечет его в тайгу голубой свет прекрасной лилии, но… Если зайцы, белки и лисы забыли обиду, то не забыли ее чогграмы. Они стерегли голубую лилию, чтобы не досталась она злому и коварному человеку. И не было стража вернее.

— Неужели где-то все-таки растет она, голубая лилия? — недоверчиво спросил Володя. — Или это сказка давних времен?

— Есть в тайге заветная поляна. Знает о ней Унгхыр. А я, последний чогграм, знаю и другое место, где растет голубая лилия.

— Последний? — вскричал Володя. — Но где же остальные?

— Всех истребил охотник Марг. Не виню его — он защищал свою жизнь. Виню только жадность чогграмов… Но с тех пор остался я один — последний страж голубой лилии.

— Но ведь все, о чем ты рассказывал, ну, про тот засушливый год… было очень давно. Неужели можно до сих пор ненавидеть человека? Неужели он такой же злой, как раньше?

— Ты первый из людей, кто сделал добро чогграму, — сказал зверь, пристально глядя в глаза Володе. — Идем. Я покажу тебе, что такое человек.

«Вот что такое человек!»

Володя озадаченно сдвинул брови: как же они пройдут мимо Марга, Иты и Унгхыр, сидящих у костра? Но, вспомнив, что девочка уже один раз не заметила чогграма, он успокоился. Очевидно, здесь тоже кроется какое-то чудо.

Они спокойно миновали костер и вошли в тайгу. Володя двигался так же легко, стремительно и бесшумно, как чогграм, и не сомневался, что, встреться им на пути сам шаман Чернонд, он тоже их не заметит, а если и заметит, то не посмеет остановить.

Они шли недолго, но ушли далеко. Перестало пахнуть влагой и солью — запахло сырой древесиной, будто где-то в двух шагах только что срубили дерево.

Они очутились на странной поляне… Казалось, не деревья стоят здесь, а закаменевшие уродливые тени. С некоторых из них была от корня и до высоты человеческого роста содрана кора. Или общипаны молодые побеги. Или валялись на земле отрубленные вершины, стояли пни, а стволов не было. Клонилась к земле подрубленная черемуха. На ней кое-где сиротливо чернело несколько засохших ягодок, а остальные были оборваны — с ветками, листьями. А вот могучая береза, из ее израненного ствола лилась тоненькая струйка сока…

— Вот что такое человек! — обернувшись к Володе, произнес чогграм, и тот догадался: это деревья, изуродованные человеком! С них ободрана кора, они изрезаны ради сока, а черемуху срубили, чтобы удобнее было рвать ягоду.

Чогграм прошел вперед и снова остановился. У ног их расстилалось небольшое озеро с водой, замусоренной стружками, травой, полиэтиленовыми пакетами и пластиковыми бутылками, раскисшими остатками пищи… Но, несмотря на то что вода была на редкость грязной, Володя ясно видел плавающих в ней удивительных рыб. Они вяло поднимались и опускались, не шевеля плавниками и хвостами. У одних было вспорото брюшко, и несколько красных икринок колыхалось рядом. У других брюшко вообще срезано. У некоторых рыб не было головы. А у других вырезаны носовые хрящи или глаза…

— И это — тоже человек, — раздался голос чогграма.

Володя понял: кому-то из людей понадобилась икра. Он вспорол рыбину и, вынув икру, остальное выбросил. А кто-то любил лакомиться брюшком, носовыми хрящами, глазами рыб… Остальное было не нужно. И эта роща, и озеро — вот что может сделать человек с природой…

Тихо-тихо было вокруг. Но вот вдали, меж двух обугленных берез, показался олень. Панты [19], которые стоят очень дорого, потому что из них делают ценные лекарства, у него были выломаны. На голове зияла рана… И, не дожидаясь, пока чогграм снова произнесет «И это — тоже человек!», Володя зажмурился и кинулся прочь, не разбирая дороги.

Вдали возвышались черной зловонной стеной обугленные стволы деревьев… он видел остатки костра, небрежно разожженного человеком. Володя перебежал какую-то сухую дорогу и только потом понял, что это русло бывшей реки, перегороженной человеком. А когда увидел пустынное, точно выжженное, поле, засыпанное черным щебнем, зажмурил глаза, не в силах больше смотреть. Сердце сжималось от непонятного горя. Стыд жег его, будто на груди был спрятан тлеющий уголь. Стыд за то, что он… тоже человечьей породы!

И тогда Володя вспомнил Унгхыр. Как она вырывает из земли клубни сараны и, отделив один-два зубчика, сажает обратно. Чтобы не оскудела тайга даже в такой малости…

Он обернулся. Чогграм смотрел ему вслед.

— Не все такие! — крикнул Володя. — Люди разные! Нельзя всех ненавидеть из-за некоторых! Или… убивай тогда меня тоже! Потому что я тоже человек!

Великий врачеватель Лунд

— Тише, тише! — услышал Володя ласковый голос. — Что с тобой? Почему ты кричишь?

Он рванулся и открыл глаза. Он в пещерке, на своей постели! В одном углу их жилища спит Унгхыр, в другом — Марг. Костер по-прежнему горит у входа, бросая яркие отсветы на стены и на лицо склонившейся Иты.

— Это ты? — радостно прошептал Володя. — А где он?

— Кто? — удивилась девочка.

— Так, никто… это был сон, — невнятно проговорил Володя.

Итаврид спросила:

— Хочешь есть? Долго лежал ты без памяти, наверное, проголодался! — Но тут же она насторожилась: — Тсс! Тише!

Володя услышал еле различимый скрип гальки под чьими-то очень осторожными шагами.

Ита скользнула к выходу и крикнула очень громко и презрительно:

— Выходи, Лунд! Не прячься! Я вижу тебя!

От ее голоса проснулись Марг и Унгхыр. Старуха метнулась к Володе, словно хотела защитить его от какой-то опасности. Ее глаза зажглись радостью, потому что он был в сознании, но тут же она посмотрела на его изголовье — и побледнела от изумления. Настороженные глаза ее метались от лица Володи к чему-то лежащему возле его головы, потом она схватила это нечто так быстро, что он не успел ничего рассмотреть, и спрятала в складках одежды.

Тем временем охотник Марг, который, сжимая нож, выбежал из пещеры, вернулся, волоча за собой… и правда Лунда, сына Чернонда.

— Что тебе здесь нужно, крысенок? — пренебрежительно спросил Марг. — И сколько вас еще прячется в темноте?

Маленькие глазки Лунда блеснули при слове «крысенок», но ответил он смиренно:

— Я один… Я… ушел от шамана…

— Почему?

— Он злой, жестокий, несправедливый. Я не хочу быть с ним.

Унгхыр пристально посмотрела на него и покачала головой, а Марг недоверчиво рассмеялся:

— Спой эту песню кому-нибудь другому, Лунд. Ты такой же, как твой отец. Малек похож на рыбу, хоть он маленький, а та большая.

И снова странно блеснули глаза Лунда, и он произнес напряженным голосом:

— Да, я сказал неправду. Я пришел потому, что хочу быть с сильнейшим. Я хочу служить звездному человеку.

— Но ты же сам пел, что нет среди звезд такого, — возразил Володя.

— Я… я был зол на тебя тогда. Я так нарочно говорил…

— Конечно, ты не мог меня там видеть. Я ведь не со звезд.

— Мне нет до этого дела, — буркнул Лунд. — Но зато тебе помогает сам чогграм. Твой друг охотник Марг сумел укротить бурю, вызванную моим отцом. Ты победишь шамана, потому что эта старуха знает, где растет голубая лилия. Ты сильный. Я хочу быть там, где ты.

Марг сказал:

— Ну, теперь немного сил у него, как видишь. Он тяжело болен.

Лунд радостно встрепенулся, словно только и ждал этих слов:

— Я могу вылечить его! Мне ведомы великие тайны врачевания. И он снова будет здоров и силен, как прежде.

Марг растерялся. Видимо, ничего доброго он не ожидал от сына шамана. Но Ита радостно вскрикнула и подбежала к Лунду.

— Теперь ты говоришь правду? — трясла она его руки. — Если ты вылечишь его, я подарю тебе морской камешек. Он лежит в большой перламутровой раковине. Он светится мягким белым светом. Красивее его только звезды в небе…

— Одной затяжкой табака перевернешь женский характер! — проворчал Марг, досадуя, что Ита стала так приветлива с бывшим врагом.

Глаза Лунда снова сверкнули, на этот раз жадно. Он быстро вынул из-за пазухи какую-то белую кость и пристроил ее на каменный выступ над головой Володи:

— Это челюсть зайца. Талисман. — И с неожиданной властностью распорядился: — Веток багульника в костер подбросьте. Дым его выгоняет боль из головы.

Видимо, он дал правильный совет, потому что Марг послушно вышел, а когда он вернулся, от костра потянуло душноватым, но приятным дымком.

А Лунд, не теряя времени, выхватил из-за пояса палку, на одном конце которой виднелся искусно выточенный из дерева медведь, на другом — змея, и начал вертеть ее, прыгая по пещере. Володя всякий раз отворачивался, когда изображение змеи приближалось к его лицу.

Еще бы! Насмотрелся он тут на змеиные физиономии!

Лунд выкрикивал:

— Куа, куа, куа! Кегн мой, покровитель мой, гагара, ловкая и быстролетная, ко мне явись! Кегн мой, змея, та, что может пробраться везде и неуличимо поразить врага, — ко мне явись!

Ита и Марг слушали как завороженные…

— Кегн мой, камбала, та, что от любой опасности, в песок зарывшись, скроется, — ко мне явись! Кенг мой, медведь, тот, что сильнее всех, — ко мне явись!

Володя насторожился, едва услышав про змею, а потом про камбалу. С некоторых пор он питал величайшее недоверие к этой рыбе. А Унгхыр напряженно смотрела на бледное лицо Лунда, на его руки, будто что-то вспоминала. И вдруг негромко сказала:

— Ты произносишь древние заклятия, Лунд! Откуда ты их знаешь?

Лунд замялся. А старуха, не давая ему опомниться, уже подошла к нему близко-близко, протягивая на ладони какие-то голубоватые луковки, напоминавшие коренья сараны, и сказала:

— Подкрепись, Лунд. Древние обряды много сил отнимают.

Лунд нерешительно сунул в рот одну дольку, и тут же на лице его появилось выражение блаженства. Он с полузакрытыми глазами потянулся к Унгхыр, но она уже спрятала руку за спину:

— Погоди, великий врачеватель. Не все тайны ведомы тебе, вижу я. Не знаешь ты, что, луковку голубой лилии съев, замыслов враждебных не утаишь. Почернеет лицо того, кто солжет. Зачем ты сюда пришел, говори! — повелительно крикнула она.

— Ле… лечить, — прохрипел Лунд, и лицо его сначала побагровело, а потом налилось чернотой, как гнилой помидор. Он захрипел и повалился наземь, а Унгхыр, наклонившись, проворно выхватила у него из-за пазухи длинный острый нож…

Выздоровление

— Что это?

— Голубая лилия?!

— Чудо!

Володя, Ита и Марг выкрикнули это хором. А старуха указала на Лунда:

— Он говорил заклинания, насылающие самые ужасные болезни. Но ведь я так же стара, как его отец, и оба мы помним старого шамана из нашего селения. А на всякий случай он и оружие приготовил. Но не удался злой умысел Чернонда.

— Но голубая лилия? — воскликнула Ита. — Откуда она взялась?!

— Ее луковицы я нашла вот здесь, — показала Унгхыр на изголовье Володи.

— Как они попали сюда? — не поверил Марг.

Володя дернул плечом:

— А я откуда знаю?

Но Унгхыр с ласковой укоризной проговорила:

— Хорошо, что ты еще не отведал луковку голубой лилии. А то и твое лицо стало бы черного цвета, как у Лунда.

Все расхохотались. И Володя тоже. Он-то сразу догадался, что это сделал чогграм…

Вкус луковок был ни с чем не сравним. Но не во вкусе дело — главное, что, едва съев их, Володя почувствовал себя совсем здоровым. Будто сказочной живой воды испил. И впрямь чудодейственным цветком была эта голубая лилия!

Все были так счастливы, что и про Лунда забыли. Ита срезала верхнюю пуговицу со своего платья и подала Володе.

Тот неловко поблагодарил, с любопытством рассматривая странный подарок и вспоминая, что эту пуговицу хотел иметь Чернонд. Пуговица была не деревянная, как все остальные на платье Иты, а костяная, украшенная затейливым, тщательно вырезанным орнаментом.

Володя пошел к костру, чтобы при его свете получше рассмотреть узоры, а заодно скрыть смущенное лицо. В этом подарке был какой-то высокий смысл. Тепло стало у него на душе, и Володя почувствовал, что навсегда привязался, как к самым родным и близким людям, верным друзьям, и к храброму охотнику, и к старой доброй Унгхыр, и к девочке по имени Загадка. Их дружбу скрепили опасности, а это бесследно не проходит.

«Ничего, что вертолет улетел! — подумал он, впервые не ощутив тоски при этой мысли. — Все равно где-то есть дороги, и поселки, и города. Я найду Прибрежное! Найду! Даже если буду идти туда пешком много дней!»

То, что рядом были близкие, любящие его люди, подкрепило его силы чуть ли не действенней, чем сама голубая лилия!

— Лунд убежал! — прервал его мысли голос Иты.

«Остров ворочается!»

Внезапно раздался плеск воды. Костер, оглушительно зашипев, погас, наполнив пещеру дымом. Люди, задыхаясь, бросились вон — и очутились лицом к лицу с Чернондом… Позади стояли его сообщники, а с ними и Лунд. Его серо-черная физиономия была перекошена злорадной ухмылкой.

— Ты говорил правильно, охотник Марг, — насмешливо начал Чернонд. — Малек не слишком-то отличается от большой рыбы. Сын помог незаметно подойти к вашему убежищу. И теперь вам настал конец! Ита станет моей женой, а остальных мы убьем…

Он помолчал, проверяя, какое впечатление произвели его слова, а Лунд в этот момент сделал стремительное, змеиное движение — и рванул из Володиной руки подаренную девочкой пуговицу. Увидев ее, Чернонд перекосился от злобы, но заговорил о другом:

— Но вы не умрете, если Унгхыр откроет мне, где растет голубая лилия.

«Мой брат! — впервые подумал с тоской и надеждой о чогграме Володя. — Как сейчас нужна твоя помощь!»

Однако чогграм не появлялся, не слышно было и голоса его…

Володя поглядел на своих друзей. Ита закрыла глаза руками. Унгхыр обнимала ее, а Марг как-то странно оглядывался. Казалось, его гораздо больше, чем угрозы шамана, волнуют низкие тучи, которые стремительно неслись по небу, колючий ветер и взбесившиеся волны…

— Зачем тебе голубая лилия? — спросил Володя, чтобы выиграть время. Он все еще надеялся, что появится чогграм. Но неужели целебная луковица была последним добрым делом, которое сделал этот зверь для ненавистных ему людей?

— Если голубой лилии много — я вытопчу ее, — хрипло пробормотал Чернонд, и Володе показалось, что тот не в своем уме. — Вытопчу, чтобы осталось мало. И эту малость я буду охранять так, чтобы ни одна душа не знала, где растет голубая лилия, насыщающая голодных, исцеляющая больных, исполняющая заветные желания.

— Выходит, ты хочешь добиться того же, что теперь? — недоверчиво сказал Володя. — О ней и так никто не знает! Ее ни у кого нет!

— Нет… Я буду давать ее людям, — ответил шаман, и Володя не поверил своим ушам. — Но нет, не даром! — захохотал Чернонд. — Не даром!!! Люди будут за это отдавать мне меха и морские камни, светящиеся мягким белым блеском, будут бить для меня зверя и птицу, приводить мне в услужение своих сыновей и в жены — дочерей.

Наступило молчание. Володя испуганно оглянулся на Унгхыр: неужели она согласится?! Но та лишь покачала головой:

— Не будет этого, Чернонд!

— Не будет?! — взвизгнул шаман. — Тогда вы все умрете здесь. Сейчас! — Он яростно топнул ногой… и вдруг опрокинулся наземь.

Тревожно вскрикнув, упал и Марг. Покатились по берегу слуги шамана и Лунд. И Володя почувствовал, что земля уходит из-под ног. Она то дыбилась, то проваливалась.

— Остров ворочается! — завопил шаман, с трудом поднимаясь. — Остров ворочается!

Он схватил копье и тупым его концом начал колотить по земле, словно усмиряя взбесившееся животное.

— Землетрясение! — крикнул Марг.

И тут послышался знакомый жалобный плач…

— Бежим! — Володя схватил за руку Иту. — Там мой брат! В тайгу!

Марг помог подняться Унгхыр, и они бросились следом за ребятами. Но тут позади раздался такой вопль, что все невольно обернулись и застыли на месте.

Кровь земли

Что-то невероятное совершалось на их глазах.

Песок с берега, образуя смерч, словно бы уходил в чудовищную воронку, а обнажившаяся земля покрывалась сетью трещин. Из них фонтанами била черная жидкость с резким, неприятным запахом.

— Кровь земли! — заорал шаман. — Вас утопит кровь земли, если вы не покажете мне, где растет голубая лилия!

Он попытался преследовать беглецов, но черная жидкость, разлившись, преградила ему дорогу. Шаман бессильно завыл и выхватил кремень и огниво, а потом обломок какого-то серого камня.

— Это чага! — простонала Унгхыр. — Он опять накличет бурю!

В этот миг Чернонд ударил кремнем по огниву, искра упала в черный тихий ручеек неизвестной жидкости…

Пламя с ревом взвилось вверх и раскаленной стеной отгородило их от шамана.

— Кровь земли горит?! — ахнула девочка, а Володя догадался: «Нефть! Это нефть!»

Пылающие потоки бежали к тайге. Еще минута — и начнется лесной пожар. Туда нельзя!

Володя быстро осмотрелся. С трех сторон их почти окружил огонь, с четвертой была тайга, готовая вот-вот вспыхнуть. Нет, вон… нагромождение камней ведет на спасительный, свободный от нефти берег. Там вода, там жизнь.

Задыхаясь, он побежал к камням, увлекая остальных, но вдруг стал как вкопанный.

Тайга загорится? А как же чогграм? Надо вывести его на берег!

— Бегите туда! — махнул он Маргу. — Я сейчас.

— Куда ты?! — закричали сзади Унгхыр и Ита, но Володя, воскликнув только: «Там мой брат!» — уже мчался вперед, стараясь обогнать огненные ручьи. Но ветер подгонял их: мальчик и огонь леса достигли вместе.

Вокруг все трещало и стонало. В дыму ничего невозможно было разглядеть, но вот что-то теплое, мохнатое и такое знакомое коснулось Володиного колена. Он наклонился, обнимая за шею чогграма:

— Я пришел спасти тебя, идем туда… то есть туда…

И замер в ужасе, потому что не помнил, куда надо идти, чтобы спастись.

— Не бойся, — сказал его брат. — Иди за мной.

— А они?! — вскричал Володя. — Они погибнут?!

— Твои друзья уже в безопасности.

При этих словах Володя почему-то подумал, что никогда больше не увидит Унгхыр, Иту и Марга. Странно, откуда взялась такая мысль?..

Ему захотелось вернуться, но путь был отрезан огнем, и он только спросил:

— Ты так же ненавидишь людей?

— Не время спорить, — ответил чогграм. — Теперь надо позаботиться о себе. Держись за меня.

Володя вцепился в его загривок правой рукой, и они побежали. То и дело он натыкался на деревья и кусты, падал, выпуская шею чогграма, но желтые глаза неизменно оказывались у самых его глаз, он слышал ободряющий голос:

— Скорей!

Жадные языки пламени не отставали. У Володи не было уже ни сил, ни дыхания, когда они достигли подножия сопки, вершина которой поднималась над густым дымом, затянувшим тайгу.

— Еще немного! — позвал чогграм, и Володя покорно полез вверх, но карабкаться пришлось долго-долго, потому что склон, чудилось, вытягивался, словно живой, становясь все длиннее и длиннее.

Сзади оставались потрескивающие от нестерпимого жара деревья, и вот братья наконец достигли макушки сопки, которая уже начала казаться недосягаемой.

Володя упал и, раздвинув траву, прижался лицом к земле. Она была сырая, прохладная. Володя никак не мог отдышаться. В ушах звенело. Нет… Звон раздавался где-то рядом. Чистый, хрустальный, печальный перезвон.

Володя осторожно поднял голову. В двух шагах от него, среди густой травы, одиноко стоял диковинный цветок. На длинном стебле несколько тоненьких веточек с небольшими соцветиями, похожими на крупные колокольчики или мелкие цветы сараны. Они были голубыми.

Нет, бутоны были как небо в жаркий полдень! Несколько привядших цветков походили на черную ночь. Но прекраснее всего были полностью раскрывшиеся цветы. Они напоминали вечернее небо, когда уже угас последний луч солнца, но первая звезда еще не взошла.

Володя оглянулся на чогграма. Тот смотрел… словно прощался. «Почему?» — подумал было Володя и тут же догадался, что за цветок перед ним. «Насыщающая голодных, исцеляющая больных, утешающая несчастных, исполняющая желания…»

— Голубая лилия! — вскрикнул Володя и потянулся к ней, но тут же сорвался со скрытого высокой травой обрыва и покатился по крутому, поросшему скользким мхом склону.

Голубая лилия

— Погодите, он приходит в себя! — услышал Володя незнакомый голос и открыл глаза.

Над ним склонилось какое-то страшное лицо! Человек был одет во что-то пятнистое, черно-зеленое, под носом и на подбородке у него росли черные густые волосы, а глаза были прикрыты полупрозрачными темными квадратами.

«Да это же очки! — внезапно сообразил Володя. — Очки! А волосы на лице — усы и борода!»

Он привстал, но человек в очках тут же снова заставил его лечь на носилки, стоящие… внутри большого вертолета. Вдоль стенок на скамейках сидели люди в такой же пятнистой одежде — солдаты, догадался Володя, — они с тревогой и радостью смотрели на него. Слышался ровный гул работающего мотора, за окнами синело небо, а рядом с Володей оказался… дед.

Володя прижался лицом к его куртке и замер.

— Не плачь, — еле слышно бормотал дед, — не плачь, все уже, все, Володенька!

А он не плакал. Просто не мог поверить, что…

Командир довольным голосом сказал Володе, что он здорово всех напугал и вообще все это чудеса.

— Как ты меня нашел? — повернулся Володя к деду.

— Не могу я этого понять, — ответил тот растерянно и провел рукой по глазам. — Не разумею. Искали неделю, считай, по всей тайге, а нашли в двух шагах. На склоне. Сам не знаю — будто что-то толкнуло меня в те заросли… Ты лежал без сознания, весь ободранный, словно падал с горы. Ну, мы сразу собрались, отозвали по рации другие спасательные группы — и ходу.

— Я боялся, что вы улетели… — выдохнул Володя, крепко держа деда за руку.

— С ума ты сошел? — сердито спросил Алексей Петрович. — Как только такое в голову пришло?! Да разве бы я тебя бросил?! И никто не смог бы бросить! Вон сколько народу на поиски прибыло.

Володя слабо усмехнулся и подумал: «Ага, Чернонд, понял?! И вертолет не улетел, и мой брат меня не погубил, а спас!»

И так и вскинулся, вспомнив, как чогграм вел его сквозь огонь:

— А пожар потушили?

— Какой пожар? — удивился дед. — Мы всю тайгу сверху оглядели: если бы что-то горело, вмиг заметили бы.

Сердце у Володи так заколотилось, что он прижал руки к груди.

«Было это? Или… нет?»

Володя привстал и посмотрел в иллюминатор. Внизу колючим темно-зеленым одеялом расстилалась тайга.

Необъятная, нехоженая, таинственная, огромная, как море, она уже не казался безликой и чужой. В тайге была прожита целая жизнь! Несколько дней — и все-таки целая жизнь.

Но где он побывал? В прошлом? Нет. В параллельном мире? Нет… Ведь параллельные прямые не пересекаются. А здесь — пересеклись. И не в первый раз! Унгхыр и Чернонд и раньше видели самолеты и вертолеты над тайгой. Чогграм приводил Володю на берег озера, где плавали пластиковые бутылки. Значит, люди иногда находили дорогу в этот тайный, затерянный мир… Наверное, смогут находить и впредь?..

«Пусть больше не находят! — страстно пожелал Володя. — Пусть там остается все как есть! Даже без машин и мобильников… они не так уж и нужны на самом деле! Нужен дом, и близкие люди, и друзья, которым ты дорог и которые дороги тебе, и брат чогграм, которому ты помогаешь и который всегда приходит на помощь тебе… И может быть, когда-нибудь там, именно там станет как было раньше, еще когда лебеди не умели летать! И снова все заживут вместе, как братья: тигр и медведь, заяц и волк, человек и чогграм…»

Что-то подсказывало Володе: это желание сбудется. Но он никогда не вернется туда и никогда не увидит никого из своих друзей.

Никого!

Володя сел и вдруг заметил, что сжимает в руке какой-то цветок. Привядший, измятый цветок, не утративший, однако, синевы вечернего неба…

— Что это? — спросил дед. — Колокольчик?

— Позвольте! — Врач осторожно взял у Володи цветок. — Такого я никогда… Реликт, настоящий реликт!

«Реликт?! — подумал он сурово. — Значит, что-то давно забытое?»

Странно, странно было у него на душе! Радость возвращения в родной и привычный мир боролась с тоской невозвратной потери.

«Марг, Унгхыр, Ита! Прощайте… — Он прикусил губу. — Мой брат чогграм!»

Володя вдруг ощутил себя слабым маленьким растением, которое лишили корней — они остались где-то далеко и глубоко, под толщей веков, а может быть, еще дальше. Казалось, он потерял что-то бесконечно дорогое.

Вспомнил, как он мечтал уйти из этого мира — и ни разу не оглянуться. И поскорей все забыть…

«Не забуду, — подумал Володя. — Никогда не забуду!» И он придвинулся поближе к стеклу, чтобы не было видно его лица.

Примечания

1

Банка — поперечная перекладина, на которых сидят в лодках.

(обратно)

2

Веревка, которую держат в лодке, чтобы цепляться за причал.

(обратно)

3

Один из методов добычи сланцевой (то есть находящейся в составе горючих сланцев, залегающих на определенной глубине) нефти или газа. Он состоит в создании искусственных трещин в породе. В трещины под сильным давлением подается жидкость. Метод считается вредным для окружающей среды.

(обратно)

4

Дебаркадер — плавучая пристань в виде большого судна с двумя или тремя палубами, которая обычно стоит у берега. Через дебаркадер проходят с берега на корабли.

(обратно)

5

Дети во Франции с шести до десяти лет посещают начальную школу («эколь примэр»), затем, с одиннадцати до четырнадцати, — «коллеж», а затем переходят в лицей, в котором обучаются до семнадцати лет.

(обратно)

6

От слова souffler — дышать, дуть, выдувать (франц.).

(обратно)

7

Боши — так французы называли гитлеровских оккупантов.

(обратно)

8

Moitié — половина (франц.).

(обратно)

9

TGV, Train а Grande Vitesse — французская сеть скоростных электропоездов.

(обратно)

10

Так говорят во Франции, когда обращаются одновременно к мужчинам и женщинам.

(обратно)

11

Ранее повесть выходила под названием «Последний чогграм»

(обратно)

12

Сейнер — небольшое рыболовецкое судно.

(обратно)

13

Пихта — дерево, похожее на ель, ее много на Дальнем Востоке и в Сибири. Места, сплошь заросшие пихтой, называются «пихтач».

(обратно)

14

Камлание — колдовство под звуки шаманских песен.

(обратно)

15

Юкола — вяленая рыба.

(обратно)

16

На Дальнем Востоке растут особого вида березы — с черной корой. Они и называются — черные березы.

(обратно)

17

Отек Квинке, анафилактический шок, «гигантская крапивница» — немедленный, а значит, наиболее опасный тип аллергической реакции: сильный отек щек, слизистых оболочек носа и горла, затрудненное дыхание, иногда удушье, от которого человек может погибнуть, если вовремя не получит помощи.

(обратно)

18

Берестяная или сделанная из шкур лодка народностей, населяющих Дальний Восток.

(обратно)

19

Так на Севере и на Дальнем востоке называют молодые растущие рога оленя.

(обратно)

Оглавление

День без тьмы

Остров потерянных душ

Ночь на французском кладбище

Брат чудовища[11]

  Голоса в тайге

  Шалаш неизвестной старухи

  История старой Унгхыр

  Раненый зверь

  Шаман

  Человек со звезд

  Обед у шамана

  Песни Лунда

  Храбрый охотник Марг

  Хозяин Зайцев

  Власть Чернонда

  Селение деревянных идолов

  Унырк

  Лодка Чернонда

  Берестяные кузовки Морской Старухи

  Новые кошмары

  Зубы чогграмов

  Укрощение бури

  Тайны тайги

  «Вот что такое человек!»

  Великий врачеватель Лунд

  Выздоровление

  «Остров ворочается!»

  Кровь земли

  Голубая лилия Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg