«Старик прячется в тень»

Аркадий Миронович Минчковский Старик прячется в тень (повесть про крутовские дела)

Как все началось

На улице Профсоюзов происходило непонятное.

Вот уже который день там почти не показывались трое всем известных приятелей. Напрасно их ждали крутовские мальчишки на рыжей речной отмели.

Только иногда можно было заметить, как по изнывающей от жары горбатой улице пронесется всклокоченный парнишка — это Адриаха, как зовут его на Профсоюзной, и скроется за калиткой дома, где живет его друг Леня Стародубских. Третий приятель Митря — так по-уличному, а по-школьному Митрохин — забыл про своих голубей и гоняет их лишь раз в день, вместо всегдашних трех. Еще видели, как друзья с таинственным видом нет-нет да и скрывались в полуразвалившейся баньке в глубине Митриного двора. К этой давно оставшейся без крыши баньке Митря пристроил голубятню, сбив ее из старых досок и просвечивающих листов железа, отслуживших свое. В старой баньке, за запертыми дверьми, теперь и происходили какие-то секретные совещания. Видели еще, как к Митре во двор приезжал на женском велосипеде молоденький студент-художник из Ленинграда, прозванный на улице за свой подпрыгивающий на ухабах велосипед Валечкой-Козликом. Студент вместе с мальчишками укрывался в баньке, но что там говорилось, оставалось неизвестным. Потому что, сколько ни спрашивай Адриана или Митрю, о чем там они сговариваются — ничего не узнаешь. Молчат, как рыбки в Крутье.

А еще недавно мальчишки были лихими буденовцами. С деревянными саблями наголо гонялись за бандами батьки Махно. Вся крапива на огородах лежала порубленной. Адриан — командармом. Он несся впереди на боевом коне. Рядом верный Митря. Тот скакал босиком, в своих единственных штанах. Штаны были ниже колен. Для длинных — короткие. Для коротких — длинные. Средние штаны. Задубленные ветрами, прожаренные солнцем Митрины ноги попирали все, что попадалось на пути. Ох, и отважен бывал в бою Митря! Куда до него Ромчику — был еще и такой конник, которого теперь увезли на дачу в деревню. Маленький ростом, он едва успевал за друзьями. Этим летом Ромчика заменил Леня. Человек в Крутове новый. Он год назад приехал из Москвы. Что Леня никак не крутовский — это сразу видно. Одна панамка чего стоит! Говорил он тоже не по-крутовски. Адриан с Митрей уже двадцать слов выпалят, а Леня три-четыре протянет. Но все же в конники он был принят и купаться на Крутью тоже ходили вместе.

Ходили еще недавно, но не теперь. Теперь друзья были заняты делом поважнее. Они раскрывали тайну.

Началось все это вот как.

Раз как-то бежали за аэропланом. Краснозвездный аэроплан в небе — они неслись по земле. Понятно, улетел — не догнали. Адриан, не торопясь, возвращался домой и вдруг видит — возле своего домика стоит Марсельеза. На улице ее зовут Марселей, а правильно — Марсельеза Сазонова. Домик их по соседству с Адрианом. Домик ее дедушки. Маленький и аккуратный, как сам дедушка. Смешной старикашка. Он всегда бегал по улице в черной крылатке и здоровался со всеми мальчишками: «Здравствуйте, милостивый государь… Мое почтение…» Говорили, что раньше он в городе был важным человеком, а теперь вот уже скоро десять лет, как пришла советская власть и он — никто. Теперь дедушка Марсельезы работал в театре, только не артистом, а кем-то другим. Когда родилась Марсельеза — была февральская революция. Все распевали марсельезу. Вот дедушка и придумал как назвать девочку. Многие пожимали плечами: «Что у тебя за имя?!» — но Адриану нравится, что ее так зовут. И вообще нравится Марсельеза, хотя он об этом и никому не говорит.

Только увидел Адриан Марсельезу и сразу почувствовал, что у него начали теплеть уши. Они у него всегда почему-то вспыхивали, когда он встречался с Марсельезой. Просто с ума можно было сойти от этих ушей.

Марсельеза стоит на углу в своем синем в горошек платьице и смотрит на Адриана своими синими глазами.

— Здравствуй, Адриан, — говорит она.

Он кивает в ответ и буркает: «Здравствуй». Неизвестно почему, но сто́ит ему встретиться один на один с Марсельезой, он никогда не знает, с чего начать разговор. Так и теперь. Они помолчали некоторое время, потом она говорит:

— А я уезжаю в деревню.

Вот еще новость! Зачем это им понадобилось? Будто тут хуже, чем в деревне. Он пожал плечами.

— Я не хочу, — продолжала Марсельеза. — Мама меня увозит. Уже подвода заказана. Завтра поедем. А ты куда-нибудь едешь?

— Не собираюсь.

— А что будешь делать?

Адриан опять пожимает плечами. Не говорить же ей, что будет гонять по улицам и купаться в Крутье.

— Сам еще не знаю.

— А я там буду грибы собирать, с мамой. И еще книги читать…

Неизвестно, долго ли продолжался бы этот интересный разговор, если бы Адриан вдруг не увидел, как к его дому на своем женском велосипеде подкатил Валечка-Козлик. Адриан поражен. Зачем это он? Ведь каникулы же!

Валечка-Козлик, или по-настоящему Валентин Курчо, учился в Академии художеств, но на год застрял в Крутове по болезни, что его и привело в дом Адриана, где студент заделался домашним учителем Адриана по рисованию.

Отыскал его однажды отец. Отец работал каким-то промышленным агентом и в Крутове бывал редко. Но когда уже приезжал, непременно выдумывал что-нибудь такое, чего мама никогда не могла придумать.

Адриан любил рисовать. С пятилетнего возраста он до дыр изрисовывал всякий пропавший ему клочок бумаги. Отцу это нравилось. Он говорил, что Адриану обязательно нужно учиться рисовать по-настоящему. Вот однажды он и привел Валентина и сказал, что тот должен научить Адриана основам перспективы и всяким другим художественным премудростям.

Поначалу Адриан думал, что это будет весело и интересно. Но оказалось совсем не так. Студент заставлял его рисовать всякие кубы и коробки, и Адриану это вскоре надоело.

Но самым любопытным оказалось то, что Валечке и самому было тоскливо учить парня рисовать коробки. Но так как и его когда-то учили таким же невеселым вещам, ничего другого он придумать не мог.

Проскучав час в душных комнатах, учитель и ученик — оба обрадованные окончанием занятий — вместе выскакивали на улицу. Великодушный студент позволял Адриану на прощание покататься на велосипеде, затем они пожимали друг другу руки и расставались. Так дотянули до каникул.

И вот Валечка-Козлик снова здесь.

Глава первая

Они поздоровались. У студента был какой-то странный, загадочный вид.

— Адриан, — сказал он, как только вошли во двор и Валентин прислонил велосипед к стене дома. — У меня к тебе чрезвычайно серьезное дело. Где бы мы могли поговорить?

Интересно. Нет, коробки, конечно, тут ни при чем.

— Пошли, — кивнул Адриан. — В доме только Агафоновна. Она на кухне.

Неизвестно почему, Валентин на цыпочках проследовал в дом. Войдя в комнату, осторожно притворил за собой дверь. Затем он прошелся из угла в угол, полез в карман брюк из чертовой кожи и вынул оттуда что-то похожее на тоненькую книжицу.

На стол легла старая фотография. Трещина змейкой протянулась через всю ее длину.

— Это что, Валя?

— Полотно, исполненное маслом на холсте. «Старик со свечой». Шедевр живописи!

Адриан и в самом деле разглядел: на фотографии была изображена картина в раме. Старик с белой бородкой клинышком, одетый в кожанку без рукавов, в шапке, наподобие Адриановой чеплашки, держал в руках подсвечник с зажженной свечой. Левой рукой он защищал пламя от ветра. Огня не было видно, только резко очерчивался силуэт ладони. Свет от свечи падал на лицо старика. Старик привстал и вглядывался куда-то вдаль.

— Старинная? — спросил Адриан.

— Семнадцатый век. Голландия. Великий Рембрандт. Его кисть… Бесценный шедевр.

— Из музея?

— В том-то и дело, что нет! — Валентин сделал паузу, чтобы произвести впечатление на мальчика. — Эта картина находится у нас, в Крутове. А где, никто не знает. Может быть, зарыта в землю и гибнет.

— Как же так?!

— Очень запутанная история. Мы должны отыскать картину.

— Мы?!

— Да, — студент кивнул. — И вернуть народу его достояние.

— А где же найдем?

— В том-то и загвоздка! Может быть, она где-то рядом.

— Ты думаешь?

— Все можно предположить. — Студент опять прошелся по диагонали от этажерки в угол. — Тут тайна. Да вот, брат…

Валечка проверил, плотно ли закрыта дверь в коридор, хотя трудно было предположить, что Фекла Агафоновна заинтересуется тайной пропавшего шедевра, и продолжал:

— Адриан, есть ли у тебя надежные люди?

— Есть!

— Кто такие? Конкретно…

— Митря и Леня.

— Так. Знаю. А они не из болтливых?

— Могила!..

— Могила! Это хорошо. Вдвоем нам с тобой тут не справиться. Понимаешь, картина похищена спекулянтами, врагами республики.

— А зачем они ее украли?

— Чтобы продать миллионерам в Америку и подорвать финансовую мощь рабочего государства.

— Вот черти! А мы что должны делать? — Адриана уже распирало желание начать поиски.

— Главное, без лишнего шума. Надо собраться вместе и обдумать план действий. А где твои друзья?

— Домой побежали.

— Нужно позвать их. И где бы нам… — он оглянулся на дверь, — посовещаться?.. Чтобы полная конспирация.

В конце концов, начинающий художник совсем недавно еще был мальчишкой, и тайна увлекала его, может, не меньше взволнованного ученика.

— Где? — Адриан задумался. — А, я знаю. На Митриной голубятне. Там как комнатка…

— Подходит, — кивнул Валечка.

— Пошли за Ленькой и вместе к Митре, — заторопился Адриан.

Через десять минут они с велосипедом, который студент вел, придерживая за седло, уже спешили вниз по улице. Шли молча. Болтать не следовало. Ведь на каждом дереве могли сидеть мальчишки.

Калитки у Митриного дома не существовало. Она давно была превращена в спасительные мостки на время распутицы и валялась на земле. Их встретила тишина. В заросшем травой дворе не было никого. Митрин черный пес Полкан вылез было из будки, где он отдыхал после утренних скитаний по улицам, и лениво залаял в их сторону. Но, узнав мальчишек, вильнул хвостом и, пятясь, пополз назад. В самом дальнем углу двора, возле загоравших подсолнухов, высилась Митрина голубятня. Баня с голубятней называлась штабом. Там конники, устав от битв, набирались сил, чтобы начать новые походы. Не было лучшего места для проведения тайных совещаний.

Из наполовину прогнившего помещения вверх вела кое-как сколоченная лестничка. В потолке была прорезана дырка — лаз в голубятню. Там вместе со своими питомцами часто коротал время и Митря. Сверху лаз закрывался где-то добытой крышкой от колодца.

Адриан вошел в баньку, забрался по лестнице и постучал условным знаком: раз-два-три… раз-два-три-четыре… И еще. Раз-два… И сейчас же поднялась крышка люка и в дырке показалась всклокоченная голова Митри.

— Валяй вниз, — махнул ему Адриан. — Есть дело.

Почесывая бок, Митря стал спускаться по ступенькам. Адриан торопливо объяснил, что разговор будет секретным. Щурясь на солнце, Митря выглянул из баньки, сказал:

— Давайте сюда, а дверь подопрем.

Нельзя сказать, чтобы внутри Митриных владений было просторно. И запахи тут не из лучших. Но дело требовало жертв. Все трое разместились на банных скамьях. Встревоженные голуби собрались на краю лаза и любопытно поглядывали вниз. Даже те, кто до этого разгуливал по голубиной трассе, слетели к люку и косили оттуда своими беленькими глазками.

Слово взял Валентин. Он вынул из кармана смятый конверт со штемпелем, из конверта письмо — мелко исписанные несколько страниц, и сказал:

— Это я получил из Ленинграда. От моего бывшего учителя рисования Антона Макаровича. Читать я вам не буду, а расскажу, что он пишет. — Тут студент зачем-то посмотрел на потолок в открытый лаз и продолжал: — Этот учитель во время гражданской войны попал в имение богатых князей Мещерских. Оно уже было конфисковано советской властью, и все князья удрали за границу. Так вот, в имении находилась редкостная картинная галерея, собранная одним из князей, видным екатерининским вельможей. И было известно, что среди картин должно иметься бесценное творение великого художника Рембрандта «Старик со свечой». Это такая вещь, каких в мировых музеях мало. Ну, ее хотели перевезти в Ленинград в Эрмитаж. Хватились, а картины и нет. Оказалось, что из имения исчез бывший управляющий. Поняли, что шедевр он захватил с собой. Тогда с востока наступал адмирал Колчак. Вот управляющий и побежал навстречу белогвардейцам. Он хотел потом, наверно, переправиться через океан и продать картину за золото. Но до Колчака не добрался — Красная Армия разгромила колчаковцев. И вот есть сведения, что картину Рембрандта этот аферист-управляющий или бросил или спрятал где-то по дороге.

Валентин вынул платок и вытер лицо. В баньке было жарко. Мальчишки сидели не шелохнувшись. Казалось, притихли и голуби.

— Но это еще не все, — продолжал Валентин. — Антон Макарович напечатал статью в журнале про то, что картину надо искать, хоть и прошло уже семь с лишним лет, как она исчезла. И вот вдруг он получает письмо без подписи, и человек, который себя не выдает, сообщает, что картина должна находится в Крутове у хозяина, фамилия которого начинается на букву «С», а точно он фамилию не помнит. И еще, что этот самый на «С» до революции был человек богатый и известный. И еще так сказано, что очень возможно — теперь в Крутове появятся люди, которые, если найдет картину, тайно вывезут ее за границу.

— Вот это да, мазурики!.. — не выдержав, свистнул Митря.

— А где этот управляющий? Не поймали? — спросил Адриан.

— По сведениям, убежал за кордон тогда же. Через Польшу. Понимаете, — продолжал Валентин, — картину не зароешь в землю. В земле она погибнет от сырости. Очень возможно, она висит в каком-нибудь крутовском доме, а там и понятия не имеют, что это Рембрандт.

— А как его узнаешь? Мало ли их, стариков, — сказал Митря.

— Спокойствие! Есть репродукция, ее сделали еще до революции, с княжеского разрешения, а вот снимок с нее.

При этих словах Валентин опять заглянул в конверт и вынул из него уже знакомую Адриану фотографию. Он показал ее мальчикам.

— На Марселькиного деда смахивает, — заявил Митря.

Адриан заглянул через Ленино плечо. Действительно!.. Как это он раньше не заметил?

— Большая картина? — спросил Леня.

На стене баньки студент показал размеры пропавшего полотна — с развернутую газету, не больше.

— Сколько же такая штуковина стоит? — поинтересовался Митря.

— Цены ей вообще нет. Ведь это великое творение… — Тут Валентин осекся. — Я думаю, тысячу червонцев, — наугад сказал он.

— Тысячу?! Ого!.. — Митря вытаращил глаза. Неужели тысячу? Митрина мать работала уборщицей в кино «Прогресс» и получала всего два червонца в месяц. На эти деньги они с Митрей и жили.

— Сколько людей в Крутове может начинаться на букву «С»? — задумчиво задал себе вопрос Леня.

— Как ты узнаешь? Может, тысяча.

Слово опять взял Валентин.

— Нужно действовать по методу исключения. Сперва взять телефонный справочник, затем смотреть на номера домов. Ведь на каждом доме написано, чей он. Но главное — не вызвать подозрений. Дело трудное и требует выдержки.

— Собакины на «С», — сказал Митря.

— Кто это Собакины?

— Он пьяница всем известный. Ломовой извозчик. Мерин его каждый день сам домой привозит. А баба ему как даст, как даст!..

— Нет, этот навряд ли, — помотал головой Валентин. — Сообщника скорее всего нужно искать среди буржуазно-отсталого элемента. С чего бы этому княжескому управляющему иметь дело с ломовиком?

— Он бы какую хочешь картину пропил, — сказал Адриан.

— У Сильдереевых на рынке ларек. Они тоже на букву «С» начинаются, — не унимался Митря.

— Какая лавка?

— Селедкой торгует. И воблой…

— Понятно. Нет, не похоже. — Студент задумался. — Тут должен быть замешан человек, понимающий толк в ценных вещах. Возможно, и образованный.

— У Сомова булочная. Он в шляпе ходит.

— Свинблат образованный! — ударил себя по лбу Адриан. — Он жуликов от суда защищает.

— Адвокат? Сомнительно…

Фамилии на букву «С» сыпались градом. Оказалось, фамилий на эту букву в Крутове так много, что поди угадай!

Кто из них подозрительный! Валентин Курчо вздохнул.

— Вот что, друзья. Я поеду домой и подумаю, что нам дальше делать. Завтра буду у Адриана, и все получат задания. Встречаться станем здесь. Главное, не болтать лишнего, ни дома, никому! Молчок, понятно?

С этими словами Валечка-Козлик пожал руки добровольным помощникам, вышел из бани и повел свой велосипед к несуществующей калитке.

Приятели снова прикрыли дверь.

— Во жулики! А? — после некоторого молчания почти восторженно произнес Митря.

— Опасные преступники, — согласился Леня.

— Оружия бы нам, да?

Адриан был настроен воинственно.

— Зачем тебе? В кого стрелять? — удивился Леня.

— На всякий случай. У чекистов всегда оружие.

— Они с бандитами борются.

— Тут тоже банда, — настаивал Адриан. — Только тайная.

— Мы не чекисты, а разведчики, — потянув носом, пояснил Леня. В баньке было душно, и ему стало жарко. Всегда, когда Лене становилось жарко, у него неизвестно откуда брался насморк.

— Давайте поклянемся хранить тайну, — предложил Адриан, — чтобы никто и никому ни слова…

И вдруг в дверь баньки постучали. Стук был знакомым: раз-два-три… раз-два-три-четыре… И еще раз-два. Мальчишки замерли. Неужели студент вернулся с новостями?!

Митря распахнул дверь. В ней на фоне ослепительной зелени стоял Ромчик.

— Все тут! Вот здорово! — обрадовался он.

— Э! Глядите, откуда такой?

— Из Ванино. У меня зубы болели, вот меня и привезли к врачу. А приехал, и перестали болеть.

— Наверно, со страху, — сказал Митря.

— Может быть. А вы что тут делаете?

Ромчик шагнул в тесное помещение. Его встретили странным молчанием.

— А тебя опять увезут? — спросил Адриан.

— Кто их знает, наверно… Разве от них отвертишься?.. В городе нечего делать! Нечего делать… и все! А вы что тут?

— Ничего. «Тарзана» вслух читали. Во, книга! — нашелся Адриан.

— А где она?

Быстрые черные глаза Ромчика обежали помещение.

— Только кончили. Наверху читали.

— Все в голубятне сидели?

— А что? Она у меня крепкая, — пришел на выручку Митря.

— Врете вы все! — Ромчик надулся. Он всегда, когда обижался, надувал губы и сердито смотрел в сторону. — Врете вы, — повторил он, — Что-то придумали, а мне не говорите.

— Да ничего не придумали. Сидим и все, — фальшиво оправдывался Леня.

— Ну и ладно. Не хотите говорить, не надо. Идете на улицу?

— Неохота. Мне гулек гонять…

— А меня дома ждут. — Леня вздохнул.

— И мне пора идти.

Надо же было не вовремя притащиться этому Ромке! Конечно, у них был подозрительный вид. Он догадался.

— А тебя-то как отпустили? — спросил Ромчика Адриан.

— Очень просто. Тетя на даче. Мама в городе. Ей не до меня. К дядьке кто-то из Москвы приехал. В шахматной кепке. Трубку курит. Они все время секретничают.

— Коммерческие дела, — сказал Леня.

— Наверно. Ну их! Вот я и убежал. Ну, так скажете, что придумает?

Все молчали. Маленький нетерпеливый Ромчик рассердился еще сильнее, стал совсем красным.

— Эх, а еще конники!

— Нет никаких конников. Это было раньше.

— А теперь?

— А теперь ничего нет. Сказано тебе?

Но от внимательного Ромчика не могло ускользнуть то, как все трое стыдливо отводили взгляд. Он разозлился. Все-таки это было с их стороны не по-товарищески.

Раз, два, три!.. Не станете говорить?.. Ну и подавитесь своими секретами.

Ромчик выскочил из баньки и резко захлопнул за собой дверь. Когда Адриан выглянул, Ромчик уже приближался к воротам.

— Ромка!.. Ро-ома, погоди!.. — вяло прокричал вдогонку Адриан. Ему было жаль обиженного товарища.

— Виноваты мы, раз Валечка больше никому не велел? — оправдывался за всех Митря.

— Все равно он уедет.

— Мы же клятву дали. О чем говорить?!

И все же они чувствовали себя как-то неловко. Скрыли такие события от своего же товарища, бывшего конника!

Несколько минут молчали, и вдруг Адриан как-то странно, почти шепотом, произнес:

— Слушайте, а как фамилия Ромкиного дяди?

— Сожич. Что, не знаешь? На вывеске магазина написано: «Ян Сожич»… — И тут Митря осекся. Он понял, что за мысль пришла в голову Адриану.

— Сожич! На «С»… — протянул Леня.

— Вот здорово, а? — от удивления Митря даже открыл рот.

— Вы что думаете?.. — Леня не был склонен к поспешным выводам.

— У них дома картины висят. Разные… — холодея от поразившей его догадки, продолжал Адриан.

— Он и есть элемент. Нэпманище… — добавил Митря.

— Слышали, кто-то приехал. Шепчутся… Это сам Ромка сказал. А если это и есть тот?! Очень даже может быть. Валечка говорил — за картиной должны охотиться.

— Они богатые, — продолжал свое Митря. — Сад-то какой!

— А ты еще чуть Ромке не проболтался.

— Я-а? — Леня с удивлением взглянул на Адриана. — Ты что!

— По глазам видел.

— Ну, знаешь…

— Довольно вам, — отмахнулся Митря. — Дело пахнет керосином, а вы тут…

— Я слышал, отец говорил — этот Сожич великий спекулянт, — сказал Леня.

— Как же узнать, что это за дядька?! Не удрал бы…

— Может быть, они и ни при чем? — Адриану вдруг стало обидно за Ромчика. Что за мысль им явилась? Конечно, его дядька нэпман, но все-таки они с Леней ходили к Ромке, он был их товарищем. Таскал для них из дядиного дома конфеты… Сомнения терзали Адриана. Это он ведь навел мальчишек на подозрение.

— Узнать бы, о чем они там секретничают с этой кепкой.

Леня снова вздохнул и задумался.

— От кого узнаешь? Не Ромку же спрашивать!

— Во еще придумал! — ухмыльнулся Митря.

— Надо проверить, но так, чтобы никто не знал, — сказал Адриан.

— А как?!

— Действовать осторожно, чтобы не заметили.

— Ты только скажи, я спекулянтов ненавижу во как! Батьку на врангелевском фронте буржуи убили. Он против частников шел, а они вон опять в магазинах, черти толстые. А тут, гляди, тысячу червонцев хотят прикарманить… — немногословный Митря сделался вдруг разговорчивым.

— Может, все-таки не они? — осторожно сказал Леня.

— Узнаем, — твердо проговорил Адриан. — Раз дали клятву — узнаем. Только Валечке-Козлику пока ничего не надо… Нападем на след, тогда уж… Слушайте! Я придумал план. Давайте, как красные дьяволята…

Адриан понизил голос до шепота.

Глава вторая

Сожича знают в Крутове почти все. Живет он в городе с двадцатого года. Перебрался сюда откуда-то с юга, открыл свой «Оборот» на улице Революции.

К магазину «Оборот» и направлялись сейчас Митря и Леня. По догадке Адриана, там должны были происходить секретные переговоры хозяина с приехавшим из Москвы подозрительным типом. Митре нужно было проникнуть в магазине под видом покупателя и послушать, о чем они шепчутся. Лене в лавке было лучше не показываться: он иногда бывал у Ромки, и Ян Савельевич мог его узнать. Поэтому Леня должен был ждать Митрю напротив, на рынке. На всякий случай Адриан отдал Митре единственный пятак из деревянной копилки.

Неподалеку от магазина они расстались. Митря, насвистывая, зашагал дальше, а Леня перебежал дорогу и затерялся в базарной толпе.

Митря вошел в магазин.

После солнечной улицы здесь было сумрачно. За прилавком стоял сам Ян Савельевич.

— Что тебе, мальчик? — спросил он.

— Купить чего-нибудь, — сказал Митря.

— А что тебе нужно?

— Чо?

Митря и сам не знал, что ему нужно в галантерейной лавке, и потому тянул время, задавая бессмысленные вопросы.

— Ножички почем?

— Этот — семьдесят копеек. Этот, с двумя лезвиями — девяносто.

Ян Савельевич положил перед Митрей два поблескивающих ребрами перочинных ножичка. Митря принялся разглядывать ножички. Смотрел их долго.

— Ну, выбрал?

Разглядывая ножички, Митря понял, что никакого дядьки в шахматной кепке в магазине и нет.

— Больно маленькие. Чего резать? — сказал Митря.

— Большие дороже. Сколько у тебя денег?

— Сколько? — Митря уклонялся от прямого ответа, но Ян Савельевич, наверно, уже сам догадался.

— Может, гребешок? — спросил он. — Вот этот семь копеек. Эта расчесочка — одиннадцать.

Гребешок Митре тоже был совершенно не нужен. Волосы ему чесала мать, да и то только перед праздниками.

— Ну так что же? Хочешь, возьми шнурки. Всего три копейки.

Если бы владелец галантерейного магазина взглянул на Митрины ноги, он бы легко понял, что и шнурков Митре не требуется. Все-таки что-то надо было купить. Просто так уйти было нельзя. Митря чуть было уже не согласился на шнурки, но в это время в соседней комнате затрещал телефон. Ян Савельевич кинулся к аппарату и закрутил ручку.

— У телефона! А-а… жду, Казимир Антонович! — Хозяин магазина обернулся в сторону Митри, но не стал затворять двери, в лишь слегка понизил голос.

— Да, да. Непременно нужно кончать. Дело не терпит. — Ян Савельевич помолчал. Прислушался, что ему говорили в телефон.

— Значит, вы собираетесь уезжать? Получили телеграмму?.. Хотите захватить с собой? Ну что же, если договоримся… Да, транспортировка требует осторожности.

Сожич повторял все, что говорил по телефону его знакомый. Такая была у него привычка. На Митрю он не обращал никакого внимания. А Митря тем временем весь превратился в слух и жадно ловил каждое слово. Сомнений не было. Конечно, Сожич говорил с тем самым… Ну и повезло ж!

Митря выскочил из магазина и, не глядя по сторонам, кинулся напрямик через улицу. Навстречу ему уже спешил Леонид.

— Сейчас выйдет! — Митря схватил товарища за руку и потащил его назад к рынку. — Сей минут выкатится. Все я слышал. Через телефон сговорился с тем встретиться… Ждите, говорит, меня. Вмиг приеду… Очень, говорит, трудно эту штуку вывезти, чтобы никто не заметил… Я, говорит, согласен, только дешево не отдам…

— Это про картину? — Леня не верил такой удаче.

— А то про что же? Конечно, про нее. У меня ухи знаешь какие? В лавке больше никого не было. Тот-то хочет сейчас же увезти…

— Вот еще! Не дадим! — Леня был готов к действиям. — Где же они встретятся?!

— Откуда мне знать… Мигом, говорит, прилечу, на извозчике… Во, гляди, уже!

Из магазина «Оборот» вышел Ян Савельевич. Он поднял большой железный крюк и вдел его в петлю. Потом повесил тяжелый замок, подергал, не откроется ли, и заспешил наискосок к углу, где у гостиницы «Центральные номера» скучали извозчики.

Ладная вороная лошадь, в черной тонкой дуге, взяла с места так, что Ян Савельевич едва удержался. Но накренившаяся пролетка тут же выровнялась и покатила, удаляясь от центра.

И сейчас же вслед за нею бросились двое мальчишек.

В этот же час Адриан выполнял часть плана, выпавшую на его долю. Он должен был появиться в доме Сожичей и высмотреть, не висит ли где-нибудь «Старик со свечой»?

Попасть в дом владельца галантерейного магазина для Адриана не составляло труда. Он бывал там и прежде. Правда, не во всех комнатах: не был, например, в кабинете Яна Савельевича, а там-то, скорее всего, и могла находиться загадочная картина.

Мешало делу то, что Ромчик вчера рассердился и теперь, если не уехал в деревню, сидит, наверно, дома и, конечно, дуется. Следовало явиться и сделать вид, что пришел мириться. Еще нужно было убедить Ромку, что от него ничего не скрывали. Просто ничего не успели сказать.

А Ромчик в это время сидел дома, смотрел на пустынную улицу и скучал.

Вчера вечером его все-таки потащили к зубному врачу. Отвертеться не удалось, и Ромчик мужественно вытерпел все муки. Врач поставил временную пломбу и велел явиться завтра. Таким образом, Ромчик задерживался в городе еще на два дня.

В деревне он тосковал. Мальчишки чуть свет уезжали в поле вместе со взрослыми. На улице оставались только голопузые малыши и старухи. Даже поговорить было не с кем. Ромчик погибал от скуки и ничегонеделания.

Но вот он дома и опять не знает, куда себя деть.

Еще вчера утром он так мечтал о встрече с товарищами!.. И нате вам. Они даже не захотели с ним разговаривать. Сидели в своей бане, как в рот воды набрали. Ясно, что придумали какую-то игру, а его не хотят брать.

На дворе было жарко. Ромчик сидел в комнате и смотрел в окно. Рядом с ним, встав на задние лапы и положив передние на подоконник, в окно смотрел бульдог Альберт. На улице совершенно ничего интересного. От жары куда-то попрятались даже кошки, и Альберт недоумевал, чем там мог заинтересоваться Ромчик.

Альберт был старый бульдог. У Сожичей он жил неизвестно сколько лет, никто не помнил этого. Во всяком случае, родился он еще в царское время. Тогда его и назвали Король-Альберт. Но после революции, когда мода на королей кончилась, бульдога стали звать просто Альбертом.

У Альберта был очень страшный вид. Редкий прохожий не шарахался, завидев в окне бульдожью морду.

Но на самом деле Альберт был добродушнейшим на свете псом и готов был дружить с каждым.

Выглянув в окно, Ромчик вдруг увидел, что к их дому идет Адриан. Вот он поравнялся с окном и остановился.

— Привет от старых штиблет!

Адриан был подчеркнуто беспечен. Дескать, ничего такого не произошло — пустяки. Но Ромчик не склонен был отвечать ему в тон.

— Здравствуй, — слегка кивнув, сухо сказал он. Обида еще не прошла. Так вот взять и сразу все забыть, да? Нет, он не из таковских.

— Чего вчера убежал, чудик? — продолжал свою игру Адриан.

— А вы чего?

— А мы ничего.

— Рассказывай сказки. Что придумали?

— Мы-то? Что я тебе на всю улицу буду орать, да?

Ответ логичный. Ромчику захотелось выдержать свой характер. Помолчав, он сказал:

— Ну, иди тогда в дом.

Ромчик произнес эти слова с равнодушием, на какое был способен. Но стоило Адриану направиться к воротам, как он скатился с окна и с едва поспевающим бульдогом побежал навстречу приятелю.

Спели песенку несмазанные петли калитки, звякнул засов. Адриан был уже во дворе. На крылечко вышел Ромчик. Он был по-прежнему неприступен.

— Ну, о чем там сговорились?

— О чем?.. — вдруг Адриан понизил голос до таинственного шепота. — В поповский сад решили залезть. Яблоки у него, во!.. Видал? — он сам был поражен пришедшей в голову выдумкой.

— Что же молчали? Я что, по-вашему, попу побегу скажу, что ли? Ну, ладно, заходи. Я один тут, — смягчившись, проговорил Ромка и уступил товарищу дорогу. Адриан взбежал по ступенькам и на всякий случай обтер подошвы.

Мальчики и собака миновали темный коридор и оказались в столовой.

На столе стоял остывший самовар: граненое брюхо все в выдавленных медалях. Наверное, самовар серебряный. Какому еще быть в доме нэпмана. В хрустальной вазе яблоки.

— Хочешь? — спросил Ромчик, поймав взгляд приятеля.

— Не, не надо.

Адриану не до яблок. На стенах в столовой висели картины. Большие, в тяжелых толстых рамах, они были затянуты белыми простынями. Вот так история!..

— Зачем это позанавесили?

— Чехлы? Чтоб мухи не засидели. Лето же, не понимаешь?

— А-а… Сохраняете, значит?

— Дядя бережет. Он говорит, картины — это вещь!

— Ценные, наверно?

— Откуда я знаю! Ясно, что денег стоят. На одни рамы сколько золота ушло.

— Настоящего?

— Может, и настоящего.

— А ты знаешь, что на этой нарисовано?

— На этой? Лес. Солнце заходит. Все елки красными стали… Да ты же видел.

— Запомнишь разве все? А тут чего? — Адриан сделал вид, что любопытствует от нечего делать.

— Тут море с корабликом.

— Красивая?

— Ничего. Дяде нравится. «Айвазовский» называется.

— А на этой?

— Сам не помню. Ах, да!.. Цветы всякие, розы…

— Эх, и много же у вас картин…

— Это не все. У дяди в кабинете еще.

— Вот бы посмотреть!

— Пошли! Он не скоро придет.

Ромчик потянул за скобу дверь в кабинет. Но дверь не поддавалась.

— Заперта?

— Сейчас найдем ключ.

Ромчик подмигнул товарищу, встал на колени и вытащил из-под двери ключ. Потом вставил его в замочную скважину. Легкий щелчок, и дверь отворилась.

— Пожалуйста, входите…

В кабинете был полумрак. Прикрытые ставни на окнах пропускали узкие солнечные полосы. Золотые ленты ложились на ковер. Постепенно глаза Адриана привыкли к темноте, и он стал различать вещи. У окна высился большой письменный стол с бронзовым прибором на мраморе и кожаные кресла.

— Ты смотри! — воскликнул Ромка. — И тут все позанавесили! А я и не знал. Зачем? Здесь мух-то нету.

Картины, как и в других комнатах, были закрыты чехлами.

— Здорово бережет, — сказал Адриан. — А что на них?

— Тут вот голая тетка нарисована. В нее амурчик из лука целится, — пояснил Ромка, указывая на большую картину над диваном.

— А почему тетка голая?

— А я почем знаю? Голых, может, легче рисовать.

На стене, в дальнем углу комнаты, Адриан различил картину, которая по размеру как раз подходила к той, которую они разыскивали. Он подошел ближе.

— А тут что?

— Неинтересная. Ерунда.

— Какая ерунда?

— Обыкновенная. Тарелка нарисована. Бутылка. Селедка ни на что не похожая.

— Это называется натюрморт, — объяснил Адриан. Он уже кое в чем разбирался.

— Ну, пусть натюрморт. Все равно ерунда. Дядя у нашего крутовского купил. Знаешь, такой, в шляпе, как у разбойника, и волосы во все стороны.

— Чикильдеев? Валечка говорил, он художник. Только пьяница.

— Пьяный, наверно, и рисовал. Ерунда. Сейчас я тебе покажу.

Адриан не протестовал. Хотя особого интереса к творению Чикильдеева не испытывал. Нет, совсем не то искал он в доме нэпмана Сожича.

Тем временем Ромчик встал на кресло, оттянул простыню в сторону. Перед ними открылся угол живописного полотна, вставленного в деревянную раму. Адриан увидел край тарелки, с которой синим, похожим на пуговицу, глазом смотрела селедка. Рядом стоял, будто сломанный пополам, стакан.

— Видел?

— Да-а, — разочарованно протянул Адриан. — И верно, ни черта не разобрать.

Ромчик рассмеялся.

— Дядя называет эту штуку шедевром нашего футуриста. Не знаю, зачем он и купил ее.

В это время во дворе послышались чьи-то шаги.

— Идут!..

Ромчик торопливо затолкал край простыни за раму, и мальчик выбежал из кабинета.

На крыльце стоял человек в кепке как шахматная доска. Он был шикарно одет. Пиджак в талию, внизу раструбом. Брюки, наподобие кавалерийских, заправлены в ботинки, зашнурованные до самых колен. На шее бантик в горошек. В Крутове таких пижонов еще не видели. Видно, человек в кепке уже бывал в доме, потому что нисколько не испугался Альберта, который старательно нюхал желтую кожу его ботинок.

— Мой привет, — наклонилась кепка с кнопочкой. — Ян Савельевич?..

— Знаю. Сейчас должен быть.

— Идите к нему в кабинет, — предложил Ромчик.

Гость вошел, снял кепку, ловко накинул на крюк вешалки и последовал за Ромкой.

В кабинете Ромкиного дяди он расселся в кожаном кресле и вынул из кармана трубку и железную коробочку. Вкусно запахло табаком. Щелкнула зажигалка. Гость пустил струйку сизого дыма.

— Что это за картины? — кивнув на чехлы, спросил он таким тоном, словно картины его нисколько не интересовали. Но Ромчику не пришлось отвечать. На крыльце кто-то опять застучал каблуками.

— Дядя! — Ромчик пошел навстречу.

Ян Савельевич, как всегда, почти вбежал в дом.

— Меня спрашивали?.. — Но, завидя на вешалке кепку, понятливо закивал. — Ага, здесь…

На Адриана он, кажется, не обратил внимания. В дверях уже стоял гость с трубкой.

— Я тут надымил, Ян Савельевич. Ничего?

— Да, — чуть вздохнул Сожич, — у меня, знаете, астма…

— Ах, извините… — засуетился гость и стал поплевывать на трубочку, но Ян Савельевич, остановил его:

— Может быть, пойдем в сад?

— С превеликим удовольствием. Здесь несколько душно.

Они направились к выходу. Ян Савельевич пропустил гостя вперед, потом обернулся к племяннику:

— Скажешь твоей матери, чтобы им с Казимиром Антоновичем что-нибудь приготовила…

— Чем-то недоволен. Уж я его знаю, — сказал Ромчик, когда они с Адрианом остались одни.

Адриану было не по себе. Гость Сожича крайне подозрителен. Как он тут все внимательно оглядывал! Глазки так и бегали. Нет, Адриана не проведешь. Конечно, хотел узнать у Ромки, где его дядя прячет картину. Адриан явился сюда не напрасно.

Вернулся Ромчик.

— Давай в военно-морскую… — предложил он.

Адриану было не до игры. Ему до чертиков хотелось послушать, о чем будут говорить там в саду, но не мог же он выдать себя?

На листках от тетради в клеточку каждый, как мог хитрее, расположил корабли. Ребята уселись подальше друг от друга.

— Начали! «Е» пять… — объявил Ромка.

— Мимочка!.. «Женя» девять.

— Тоже мимочка… Я — «К» семь!

— Перелетик!.. Сейчас мы…

— Ромчик, — ни с того ни с сего вдруг спросил Адриан, — у тебя был отец?

Ромчик удивился и посмотрел в сторону товарища.

— Давно был, — сказал он, положив огрызок карандаша. — Мой папа от черной оспы умер. Он в Ташкенте людей лечил, а сам заразился и умер. Военврач был. Иди сюда…

Они оставили листки, и Ромчик повел приятеля в комнату, где жил с мамой. Там на столе возле кровати стояла фотография в медной рамочке. С нее смотрел худощавый человек в буденовке.

— Вот он. Я его и не помню, — сказал Ромчик. — Он еще на скрипке играл… Скрипку нам красноармейцы привезли. Потом нас с мамой дядя Ян забрал и привез сюда.

Адриану стало как-то неловко; зачем он затеял этот разговор? И все же он позавидовал Ромке, что у того была фотография отца в буденовке.

— Теперь таких звезд на буденовках не носят. Теперь маленькие… — зачем-то сказал Адриан и поровнее поставил фотографию. — Пошли, Ром, на улицу, чего тут сидеть…

Двинулись к выходу. Из-под стола вылез Альберт и затрусил сзади. Но стоило отворить дверь во двор, как бульдог забеспокоился и зарычал. В следующий миг он уже со страшным лаем кинулся к заборчику, отделяющему сад от двора и в яростном нетерпении запрыгал у затворенной калитки.

— В саду кто-то есть! — крикнул Ромка.

— Там же твой дядя с этим…

— Нет, на дядю он лаять не станет. Говорю, кто-то есть… Понеслись!

Пока Адриан вел безуспешные розыски в квартире Яна Савельевича, Митря и Леня неуклонно приближались к дому Сожича обходным путем.

— С улицы они нас увидят. А мы через забор и в сад. Я там дырку знаю. Из сада и поглядим — если картину потащат…

Но знакомый лаз из соседнего сада оказался забитым.

— Перелезем? — спросил Митря тоном полководца, который принимал решение.

Леня запрокинул голову. Не очень-то он умел лазить через заборы.

— Давай по мне! С той стороны столбы. Как по лестнице спустишься…

Митря уперся руками в доски, и Лене ничего не оставалось, как взбираться.

— Давай, давай, — подбадривал его Митря.

И вот Леня, стоя на спине товарища, уже держался за верхнюю доску забора.

— Ну, чего там? Никого не видать? — спрашивал снизу Митря.

— Тихо.

— Валяй, перекидывайся.

С трудом удерживаясь, Леня стал перелезать через забор. Мгновение — и Митря был уже рядом.

— Сигаем вниз… — он спрыгнул легко и бесшумно. Зато Леня плюхнулся в кусты шиповника.

— Понасадили тут… Колются, черти, — ворчал он, потирая шею.

— Иди за мной! Тихо!.. — скомандовал Митря.

Двинулись в глубь сада. Митря шел сквозь заросли, как умелый следопыт. Он осторожно раздвигал ветки и бесшумно ступал босыми ногами по земле. Кусты послушно пропускали Митрю. А Леню, все, что попадалось по пути, кололо, царапало и нещадно хлестало по лицу. Он строил отчаянные рожи, но упорно шел за товарищем.

И вдруг идущий впереди сделал знак — это значило: «Замри!»

Леня замер.

— Слышишь? — тихо зашипел Митря.

Леня ничего не услышал, но на всякий случай закивал головой. Митря сделал еще несколько осторожных шагов и жестом подозвал напарника. Проклиная ветки, которые сухо потрескивали у него под ногами, Леня подошел ближе.

— Гляди туда!..

Митря раздвинул кусты малины. Вот это была удача! Прямо перед ними в соломенных креслах сидели Ромкин дядя и человек с трубкой в зубах. Они расположились в тени широколапого дуба.

— Это тот. Ясно! — шепнул Митря. — Только кепку куда-то дел.

Теплый летний ветерок дул в сторону мальчишек, и слова сидящих были отчетливо слышны.

— Вы же сами убедились, что это за прелесть. Такого нынче уже нигде нет, — доказывал Ян Савельевич.

— Согласен. Но дорого, дорого…

— Ах, какая красота, — причмокивая, продолжал Сожич. — Вы заметили, что за блеск! А окраска? Ну, о чем говорить?

От напряжения Лене стало жарко. Он засопел носом.

— Кто спорит, Ян Савельевич? — пустив дым, продолжал человек в желтых ботинках. — Но ведь я всего-навсего посредник. Что я заработаю, если заплачу вам такие деньги?

Нэпман погрозил гостю пальцем.

— Не смешите меня. Заработаете, и еще как! Те, кому вы продадите, знают, за что платить. Здесь такая роскошь никому не нужна. Разве здесь способны оценить красивую вещь? Но в Москве!.. О, в Москве еще имеются люди с размахом… Вы коммерсант и, надеюсь, найдете путь туда, где это ценится по-настоящему.

— Хо! Это не так-то просто, дорогой…

— Не сомневаюсь.

— А какой риск! Всякие могут быть осложнения…

— Ну, дорогой!.. — Сожич заерзал в кресле. — А мне легко было хранить все это время? И заметьте, ни одного процента порчи!..

Митря не выдержал и ткнул в бок Леню, да так, что тот едва не вскрикнул. «Вот это да! Попались, мошенники! Так-то вам и удастся сплавить! Ждите!»

Мальчишки старались не пропустить ни слова.

— Хорошо! — вдруг согласился приезжий. — Только условие: паковать будем вместе. Еще раз просмотрим…

— Сделайте одолжение! — Ян Савельевич чуть ли не запрыгал в кресле. — О чем говорить? Каждую полосу проглядим, каждую шкурку…

Митря и Леня переглянулись. Что еще такое? О чем они?

— Дело прошлое. Где же вы приобрели такую пушнину, Ян Савельевич? — спросил гость, поднимаясь.

Сожич печально вздохнул.

— Где? Вы спрашиваете… Были люди — бывшие промышленники… Я тогда надеялся начать большое дело… Все кончилось «Оборотом». Жмет госторговля. Пока не поздно, приходится вкладывать деньги в вещь. А кому здесь нужны меха? Они будут носить овчинные полушубки и городить эту индустриализацию! Читали? Кому тут нужна норка, горностай, серебристая лисица?..

Это был удар страшной силы. Со злости Митря чуть не поломал куст. Оказывается, речь шла о каких-то никому не нужных шкурках.

Леня так расстроился, что неожиданно оступился и попал ногой в какую-то ямку. Качнувшись, он успел схватиться за куст, но ветка оказалась сухой, затрещала. И сейчас же послышался собачий лай. Леня опрометью кинулся к забору. Но собака была уже в саду и, конечно, догнала бы его, если бы… Если бы Митря не прикрыл отступление товарища. По опыту Митря знал, что от собак лучше не бегать. Митря остался на месте. Из-за кустов выскочил Альберт. Вид у бульдога сейчас был такой зверский, что у Митри затряслись поджилки. Но тут, вслед за собакой, из-за кустов выбежали Ромка и Адриан.

— Тубо! Тубо, Альберт, свой! — кричал запыхавшийся Ромчик.

— Митря? — Адриан опешил, увидев товарища. — Вот еще!.. Как ты сюда попал?

Страх перед грозным бульдогом заставил Леню с невиданной для него ловкостью взлететь на забор. Несколько секунд, и он уже повис с другой стороны, как маятник, мотая ногами и ища какой-нибудь опоры. Но точки опоры не нашлось. Леня разжал руки и, зажмурив глаза, полетел вниз. Он свалился в разросшийся вдоль забора репейник и замер, прислушиваясь к тому, что происходило в саду Сожича.

А в саду за забором перед Митрей уже возникли хозяин дома и его гость.

— Тубо, Альберт! Что тут такое случилось? А-я!.. — Ян Савельевич быстро оглядел непрезентабельный костюм Митри. — Через забор, конечно?.. Тубо, Альберт!

Но Альберт туже и без команды перестал лаять. Однако он не спускал красных подслеповатых глаз с нарушителя.

— Это Митря, — смело выступил вперед раскрасневшийся Ромчик. — Он ко мне пришел, дядя…

— К тебе?! Очень интересно… А почему через забор? Разве так удобнее? Постойте, постойте!.. По-моему, мы сегодня уже виделись… А что это у твоего товарища за пазухой?

Митря вытащил из-под рубахи единственное яблоко, которое он поднял с земли по пути. Он бросил яблоко.

— Хороши у тебя гости, Рома, нечего сказать, подобрал приятелей…

— Никакой я не гость. Зря это он… Яблок я хотел набрать. Только и начал… — потупясь, выпалил Митря.

— Неправда! Он не за тем… — вырвалось у Адриана.

— За тем! — твердо сказал Митря. Адриан осекся, поняв, что, выручая товарища, чуть не выдал тайны.

— В милицию сдать надо, — спокойно произнес человек с трубкой. — Отправят в колонию малолетних преступников. Там научат уважать чужую собственность. Начинают вот так, с яблок, а потом грабежи со взломом…

— Не надо в милицию, дядя Ян! Он больше не будет! — просил Ромчик.

Но Ян Савельевич не поддержал приезжего коммерсанта. Он предпочитал иметь поменьше дела с милицией. Кроме того, Сожич, видно, был так доволен удачно завершившейся сделкой, что решил быть великодушным.

— Ну, вот что, сказал он. — Ступай отсюда поскорей, разбойник. На этот раз я тебя отпускаю. Но попадешься еще раз, не порадуешься. Имей в виду, эта собака может разорвать любого. И клочков не останется. — Сожич мотнул головой в сторону уже совершенно по-домашнему улегшегося на землю Альберта и продолжал, наступая на мальчишку: — И чтобы духу твоего тут не было!

Митря покорно последовал в указанном ему направлении. Ян Савельевич и его гость пошли за нарушителем. За ними Ромчик и Адриан. Позади всех, тяжело дыша, плелся бульдог.

Во дворе Сожич остановился, чтобы проследить, как нарушитель покинет его дом. Ромчик воспользовался моментом и догнал Митрю.

— Ну, чего ты полез? Я бы тебе сам нарвал яблок. Каких хочешь… Эх, ты!..

Митря ничего не ответил. Он уже взялся за железную скобу калитки.

Глава третья

Все утро Валентин Курчо посвятил обдумыванию плана действий. Оставив велосипед дома — когда ходишь пешком, думается лучше — Валентин бродил по тихим окраинным улицам Крутова. Но сколько он ни думал, а ничего, кроме идеи проверить всех подозрительных хозяев на букву «С», в голову не пришло.

В середине дня, проголодавшись, он прибыл на стацию Крутов-1. Валентин любил бывать на вокзале, прогуливаться по перрону, встречать и провожать поезда. Станция Крутов-1 связывала его с оставленным на севере Ленинградом. Здесь он мечтал о том, когда снова взбежит по вагонным ступеням и под удары медного колокола укатит на запад.

В кармане Валентина Курчо был рубль. Один из тех рублей, которые он заработал, обучая Адриана премудростям основ перспективы. Этот рубль Валентин полагал сейчас потратить с толком и вкусом.

Ах, как нравилось ему сидеть за столиком в вокзальном ресторане, просматривать позавчерашний номер московской газеты, ожидать, пока принесут заказ, и воображать себя человеком вполне независимым. Ведь известно, что куда интереснее есть невкусную котлету в ресторане, чем самое вкусное блюдо дома.

Валентин зашел в ресторан и удобно расположиться за столом под старой пальмой. Он дважды перечитал карточку и заказал полпорции отбивной и бутылку лимонада.

Проворный старичок с потертым бантиком на шее сбегал в буфету, принес толстенькую бутылочку, откупорил и налил шипящего лимонада в высокую стопку, поставленную перед Валентином. Затем старичок учтиво, но с достоинством поклонился и исчез за перегородкой.

Довольный таким обхождением Валечка взял в руки «Известия». Но не успел он прочитать сообщение из Лондона об антисоветской речи английского премьера Чемберлена, как внезапно над его ухом послышалось хрипловатое:

— Здравствуйте, коллега!

Валентин оторвался от газеты. Перед ним было худощавое усатое лицо с печально опущенным носом.

— Не протестуете, коллега? — продолжал подошедший и, не ожидая ответа Валентина, сел напротив. Сняв большую помятую шляпу, он бросил ее на свободный стул и, тряхнув длинными нечесаными волосами, представился:

— Чикильдеев Эраст Игнатьевич. По-старому внеклассный художник.

— Валентин Курчо. Студент Академии, — несколько смутившись, проговорил в ответ Валентин.

— По классу живописи?

— По живописи. У профессора Савина…

— Не слышал такого, — помотал головой усач. — Русь изучать приехали?

— Да нет, не совсем. К тете, — объяснил студент. — Я тут давно. И про вас слышал.

— Про Чикильдеева кто не знает! Самый большой талант в Крутове, — сказал художник и поднял палец.

Валентин чувствовал себя не особенно удобно. Он не знал, следует ли что-нибудь предложить крутовскому художнику. Но тот сам пришел на помощь.

— Разрешите заказать пивка, коллега? Хочется охладиться, жара, а деньги дома позабыл.

Валечка согласно закивал головой и нащупал в кармане единственный рубль.

— Гарсон!.. Гарсон!.. — крикнул усач за перегородку, куда исчез старичок. И как только тот показался, скомандовал:

— Бутылку холодного пива и пару раков… Лучших. Понятно?

Заказывал он это таким образом, будто обладал несметным количеством денег. Но Валентин уже знал: платить придется ему. Правда, он рассчитывал, что после посещения вокзального ресторана у него еще что-то останется от рубля, но что было делать.

— Значит, в академии изволите обучаться, — продолжал Чикильдеев. — А в каком стиле пишете?

— В обыкновенном, современном. Ищу новые формы, — несмело произнес Валентин.

— Урбанист или экспрессионист?

— Да нет же… — студент несколько растерялся.

Валентин уже был готов раскрыть этюдник и показать художнику, в каком стиле он пишет картины, но тот, видно, не особенно интересовался его творчеством.

— А я все школы живописи прошел, — сказал он. — В товариществе «Бубновый валет» состоял. Слыхали? Не сошелся. Выставили… Кубистом и то был. А на черта? Никто тут в этом ничего не соображает. Ну, и бросил. Теперь пишу вывески. В самом понятном духе, — Чикильдеев чуть помолчал и продолжал уже более миролюбиво: — Вот вокзалы люблю… Поезда приходят и уходят, а все тут… Если б я жил в Париже или в Москве, давно бы уже был знаменитым… А как вы думаете, коллега? Согласны?

Валентин слегка пожал плечами. Крутовский художник был изрядно пьян.

Старичок с бантиком притащил бутылку пива и тарелочку, на которой лежали два красных, как свежевыкрашенная крыша, разляпистых рака. Открывая бутылку, он выразительно взглянул на молодого человека и учтиво сказал:

— Котлетка готовится. Сей минут…

— Новый. Приехал откуда-то. Не было его тут раньше, — мрачно сказал Чикильдеев вслед старичку, как только тот отошел от столика. — Тоже, знаете ли, живописью интересуется. Два дня назад спрашивал меня, кто тут в Крутове держит картины. Слово-то какое: «держит»! Серость!.. Тут, говорит, был у вас какой-то любитель. Не то Сидоров, не то Савельев… Очень, говорит, хотелось бы мне его картины посмотреть… Чудак — рыбак!.. Какие здесь картины?! Разве живопись им нужна? — и Чикильдеев хрипло засмеялся.

А Валентин Курчо от этого известия чуть не поперхнулся лимонадом и замер за стопкой. Нет, не послышалось ему! Старичок с бантиком искал какого-то владельца картин и именно с фамилией, начинавшейся на букву «С». И был он человеком, откуда-то недавно приехавшим.

— Вы говорите, ценителей живописи здесь нет? — с трудом, стараясь казаться безразличным, проговорил студент.

— Какие тут ценители, молодой человек?! Жулики тут те, кто деньги имеет. Вот и все! — пробурчал Чикильдеев, одним глотком опустошая стопку. — Кончились меценаты, фю-и-ить!.. Вот раков здесь варят, это да! Умеют, собаки.

С раками он расправился с поразительной ловкостью. Не успел Валентин, что называется, и оглянуться, остались только старательно высосанные ошметки. И бутылка пива была уже почти пустой. Чикильдеев, вероятно, догадался о финансовых возможностях студента, потому что вдруг как-то потерял к нему интерес и умолк, начав клевать носом. Но тут он увидел, как за столик у противоположной стены уселся высокий человек с гладко выбритым лицом. Усаживаясь, он отставил в сторону тяжелую трость и повесил на нее соломенную панаму с полосатой, как флаг, лентой.

— Иван Саввич, вот это компания!.. Когда прибыли?

Чикильдеев взял тарелку с недоеденным раком и направился через весь ресторан, позабыв даже поблагодарить студента. Человек в светлом костюме привстал и подал руку крутовскому художнику.

Юркий старичок принес пахнущий жареным луком кусок мяса на продолговатом металлическом блюде и поставил перед Валентином.

— Кушайте, сделайте одолжение…

Краем салфетки он стряхнул со скатерти шелуху и осуждающе покачал головой.

— Несамостоятельная личность. Теперь, видите, к ним пристраивается. А это, знаете, кто будет?.. — старичок приглушил голос. — Известный артист драматический Днепров-Марлинский. Я их знаю. Они во многих местах, где я служил, выступали. Выходит, и здесь станут гастролировать.

Старичок брезгливо взял шляпу Чикильдеева и понес ее художнику, который уже уселся напротив Днепрова-Марлинского. И сейчас же до Валентина донесся приятный голос:

— Да, да, буду здесь… «Акосту» станем давать и «Кина»… Недели через две-три, дорогой…

Расправиться с полупорцией отбивной Валентину было недолго. Он уже приканчивал соус, когда снова появился услужливый старичок.

— Может быть, чаю и пирожного? — спросил он.

Валентин готов был пить чай и без пирожного, чтобы продолжить знакомство со стариком и выведать, с какой это стати он интересуется картинами, но рубля хватало только расплатиться.

— Нет, сказал он. — Чаю не хочется. Сколько с меня?

Но старичок явно не торопился рассчитываться. Он не спеша складывал посуду, потом опять принялся стряхивать крошки со скатерти и собирать их в руку.

— Да что тут… Всего-ничего. Сейчас, минуточку… — он чуть помолчал и заискивающе добавил: — Если не побеспокою, позвольте спросить, художник будете?

— Пишу, — кивнул Валентин.

— Оно сразу видно человека… И в Крутове тут, поди, с малых лет живете?.. В музее я здешнем был, — продолжал словоохотливый старик. — Знаменитые картины висят. А все же одного портрета не видать.

Еще какой-нибудь час назад Валентин Курчо мучился, раздумывая над тем, как ему попасть хотя бы на слабые следы тех, кто прятал картину великого художника, и вот…

— Какого такого портрета? — тихо спросил Валечка, пряча охватившее его волнение.

— Старичка одного почтенного. Я, видите, у князя служил. Там все на эту картину глядели. Уж такой портрет. Поглядишь, и на душе хорошо…

— Что же это за портрет, чьей кисти?

— Да разве мы в этом понимаем… Художник старинный писал. А уж такая картина, что непременно мне на нее еще поглядеть хочется… Сердце бы успокоилось. Вот и думаю, раз занесла меня судьба сюда в Крутов служить, нагляжусь хоть… Да нету ее на стенах музейных, не видать… Может, в подвалах где? Да разве нашему брату покажут? — Старик вздохнул. — Восемьдесят восемь копеечек с вас.

— Сдачи не надо, — краснея, сказал Валентин и положил на стол единственный рубль. — А откуда вы взяли, что картина такая в Крутове должна быть?

— Да кто ж его знает… Покорно благодарю, — поклонился старичок пряча рубль в кошелек с застежкой шариками. — Люди говорили, вроде как княжий двор ликвидировали, портрет этот в Крутове оказался. Да, может, зря болтали… А может, и не в музее, а так у кого висит. Вот я и думал, поскольку вы по живописной части, может, где и видели…

— Что же там нарисовано-то, хоть объясните, что за портрет, чей?

Валентину хотелось убедиться в том, что речь действительно шла о рембрандтовском шедевре.

— Да чего же там… Человек почтенный, бородка клином и свечку в руках держит, будто посветить кому собрался.

— Нет, — сказал Валентин, чувствуя холод, который охватил его. — Такого нигде не видел.

— Может, и нет, конечно… Может, и нет, врут… — торопливо закивал старик, внезапно потеряв всякий интерес к молодому человек. — Заходите, будете гостем…

Валентин поднялся и повесил на плечо этюдный ящик. Потом он, как мог снисходительнее, кивнул старичку и нарочито медленно пошел к выходу.

Но только закрылись за Валентином Курчо ресторанные двери, как он прибавил шагу, а выйдя на улицу, побежал.

Студент был взволнован до крайности. Хитрющий старик прикидывался профаном. А очень возможно, что это был сообщник того самого управляющего. Или, чего доброго, сам управляющий князя! Хотя тогда бы он не стал спрашивать про картину. Управляющий знал, кому он ее оставил. А вдруг этот старик откуда-то узнал о похищении Рембрандта и хочет перехватить картину? Или, очень может быть, это и есть посланец тех дельцов, которые должны появиться в Крутове?

В рекордно короткий срок Валентин достиг дверей своего дома, хотя для этой цели ему пришлось пересечь весь город. Не теряя и минуты, он сел на дамский велосипед и, как мог быстрее, закрутил педалями в направлении улицы Профсоюзов.

Юные помощники студента открыли рты от удивления и замерли, когда Валентин рассказал им об услышанном. Пока они втроем вертелись вокруг никому не нужного Ромкиного дяди и московского спекулянта, Валентин набрел на опасного человека, который, если все подтверждалось, явился в город, чтобы вывезти картину.

Как и условились, про неудачный самовольный поход к нэпману ни кто не обмолвился и словом. В старой баньке, где происходил этот разговор, наступила строжайшая тишина, ее нарушали только цокающие лапками по потолку голуби, которым и дела было мало до нешуточных событий.

— Это обязательно от того управляющего, — сказал наконец Адриан.

— А то от кого же? — подтвердил Митря.

Леня старательно тер рукой лоб. Этим он хотел показать, что напряженно думает. Но на самом деле он уже успел стукнуться о перекладину лесенки и теперь нащупывал, будет ли у него шишка или на этот раз обойдется так.

— За стариком нужно следить, — сказал Валентин. — И следить незаметно. Работает он на вокзале через день, так что сегодня от нас никуда не уйдет. А завтра нельзя глаз с него спускать…

— Ага, еще найдет и дунет отсюда. Только его и видели!.. — согласился Митря.

— А где он живет, этот хитрый старикашка?

Валентин кинул взгляд на Леню и тут только сообразил, какую непростительную оплошность он сотворил. Ведь, уйдя из ресторана, он не узнал, где остановился старик. Теперь получалось, что завтра тот может действовать без всякого наблюдения и делать, что ему вздумается. Как же теперь быть? Ведь не дежурить же до полуночи у ресторана…

Вот что, друзья! — Валентин принял решение. — Мы должны его опередить. Первыми побывать в доме, где он собирается искать картину. Если мы будем знать, что она там, старик нам не страшен.

— А что это за дом, как узнать?

— На какой улице?

— Если бы знать…

— Как его найдешь?

Недоуменные вопросы обрушивались на бедного Валентина. Он усиленно напрягал память, вспоминая все, что сегодня слышал. Чикильдеев бурчал, что старик интересовался каким-то бывшим богачом с фамилией на «С».

— Мы должны разузнать, что это за человек. Кто в Крутове знает старых богачей, которые никуда не сбежали?

Леня пожал плечами. Митря молчал. Богачей он знал плохо. Ему не приходилось с ними близко сталкиваться.

И вдруг молчание нарушил Адриан.

— Агафоновна! — Он ударил себя по лбу. — Она в Крутове всех старух и стариков знает. У кого какой дом и даже лошади какие у кого были, помнит. Как фамилия — Сидоров или Савельев, да?

— Что-то в этом роде, — оживился Валентин. На горизонте, кажется, опять появился просвет.

— Агафоновна. Она всех до одного знает, — повторил Адриан.

— Расспросить!..

— Разведать…

Друзьям уже не сиделось на месте.

— Хорошо, — Адриан вскочил на ноги. — Будьте тут. Она сейчас, наверно, дома… Я — одна нога здесь, другая…

И он выскочил из бани.

Агафоновна действительно оказалась дома. Адриан прибежал на кухню и с места атаковал старуху.

— Агафоновна, ты какого-нибудь Сидорова или Савельева знала, который в Крутове богачом был?

— Да мало ли их было, Сидоровых всяких! Вон лавок-то сколько. А самый богач Клобуков был. И кобель у него такой черный. Боксом звали. Да к чему тебе?

— Надо. Нет, не такой богатый, но все-таки… На букву «С» начинался. Салазкин, может быть… Дом у него свой был и добра всякого.

— Салазкина не знаю. У всех свои дома были. В чужих-то никто не жил. — Старуха задумалась. Адриан ждал. — Вот, еще, — сказала Агафоновна, помолчав, — может, Сахаровы тебе нужны. Сахаров церковной утварью, иконами торговал… И дом каменный имел. Еще и с флигелем… И выезд у него был. Лошади все как одна! Третью жену, молодую, взял. Потом его в кутузку таскали, а все говорили: денег и добра напрятал… никто не найдет.

— Сахаров, говоришь? Не путаешь?

— Да кто же его спутает! Я в молодых у дохтура жила. Он все к ним ездил.

— А где сейчас этот Сахаров?

— Где? На том свете. Все хотел большевиков перехитрить. Так не вышло. А хозяйка его и теперь, что осталось, продает.

— На какой же улице жил этот Сахаров? — Адриан проявлял явное нетерпение.

— Тебе-то зачем? Когда это было-то!.. Комсомолия потом все песни пела в ихнем доме. На Владимирской дом, против церкви.

— Владимирская… Это Карла Маркса теперь?

— Там и есть, против церкви. В аккурат вдова его и сейчас там во флигеле. Я, как в город пойду, частенько ее замечаю. Рыхлая женщина, а лицом белая… Куда же ты? Мать придет, обедать станем!..

Но Адриан ничего больше не слышал. Он вихрем пронесся через двор и через минуту уже влетел в Митрину баню с победным криком:

— Есть, выведал, узнал!.. Сахаров фамилия…

Решение было принято немедленно.

Валентин задумал посетить бывший дом Сахарова. С собой он брал одного — самого быстрого — Митрю. Вчетвером они могли бы вызвать ненужные подозрения.

Через десять минут студент и Митря уже покинули баньку. Под завистливые взгляды оставшихся дома конников они торопливо зашагали вверх по улице Профсоюзов.

Что было дальше

Поход к вдове Сахарова дал неожиданные результаты.

В старом дворовом флигеле, где, втиснутая между пузатыми комодами и кипарисовыми сундуками, жила вдова бывшего крутовского кожевеннозаводчика, никакого «Рембрандта» не оказалось. Но зато Валентин узнал, что за два дня до него тут побывал какой-то старичок с бантиком, который назвался работником местного музея и интересовался, нет ли среди оставшихся от хозяина картин портрета почтенного человека со свечой в руках.

Не было никаких сомнений. Представитель «музея» — не кто иной, как проворный старичок-официант из вокзального ресторана. Это было чрезвычайно важное обстоятельство. Выходило, что за картиной уже охотятся. Промедление в поисках могло кончится тем, что полотно попадет в руки авантюристов и навсегда исчезнет из Крутова.

Поразмыслив, Валентин решил — необходимо принимать серьезные меры.

С утра студент отправился в губисполком, отыскал там «Отдел борьбы с вредным элементом» и обратился к его начальнику — человеку в очках и потертой кожанке, который в единственном числе и составлял весь отдел. Оказалось, что товарищ Залесский — так звали начальника — знал о пропавшем полотне, знал и о том, что у вдовы Сахарова его нет. Но о вокзальном старичке начальнику было неизвестно. Он поблагодарил студента и вместе с ним отправился на станцию Крутов-1.

Петр Наумович Залесский велел Валентину ждать его в садике у вокзала, а сам отправился в ресторан. Вернулся он очень задумчивым и показал студенту письмо, которое ему отдал официант.

Оказалось, что старичок с бантиком, бывший лакей князя Мещерского, совсем недавно получил это письмо без подписи от неизвестного человека. Автор письма советовал старичку проехать в город Крутов, отыскать там дом бывшего богача с фамилией, которая начиналась на букву «С», и постараться приобрести картину, на которой изображался старик со свечой. Лакею было обещано, что если он вывезет картину из Крутова к себе на Волгу, к нему затем приедет и выкупит ее втридорога.

Хитрый старичок уже раскаивался в том, что ввязался в нечестное дело, тем более теперь, когда убедился, что никакой картины в городе нет и его попросту провели. Он отдал злополучное письмо исполкомовскому начальнику и собирался немедленно подобру-поздорову убраться восвояси.

И все же товарищ Залесский именно теперь предполагал, что картина находится в Крутове.

Глава четвертая

В Адриановом доме большие события. Приехал его отец. В первом часу дня он подкатил к дому на извозчике. В ногах чемодан и зеленый портплед. Отец было попытался, как раньше, поднять Адриана за локти, но, поглядев на него, сказал:

— Ну и вырос ты, брат… — и, обняв за плечи, прижал Адриана к себе.

Теперь Адриан сидел у окна и в десятый раз разглядывал то, что привез ему отец. А привез он ему оловянных солдатиков, барабанщиков и трубачей и еще книжку «Робинзон Крузо». Отец, наверно, и в самом деле забыл, сколько Адриану лет, потому что оловянные солдатики хоть и хорошая вещь, но, в общем, он в них уже отыгрался. Да и «Робинзона Крузо» прочитал еще в прошлом году. Правда, эта книжка была новенькая, с золотом на обложке и с картинками, а не трепаная, какую он приносил из школьной библиотеки. Солдатики тоже ничего, подходящие. У Адриана немедленно созрел план — выменять их на лучшие кадрики из Митриной коллекции.

Пользуясь тем, что мать служила в кинотеатре «Прогресс», Митря завел знакомство с киномехаником. Тому приходилось склеивать ленты, которые постоянно рвались, и Митря выпрашивал у него обрезки с кадриками.

Эти кадрики он потом менял на битки, на ножички от безопасной бритвы, на военные пуговицы. Правда, ни за что на свете он не променял бы редкостные, самые лучшие из них: знаменитого Вильяма Харта, мчащегося на коне по прериям, негра из «Красных дьяволят» с ножом в зубах или смешного Чарли Чаплина с малышом Джеки…

Но, может, все-таки за трубача и барабанщика Митря отдаст кадрик с Вильямом Хартом?

Адриан задумался. Нет, вряд ли уговоришь Митрю на такой обмен.

— Отец подошел к Адриану, подмигнул:

— Хочешь, прогуляемся в город? Согласен?

Еще бы не согласиться!.. Поход в город — так в Крутове называют центр — обещает что-нибудь приятное. Или возможность сфотографироваться вместе с отцом, проехаться на извозчике, а может быть, и покататься на карусели.

Отец надел свою белую полотняную фуражку, и они пошли в город.

— Пойдем к Каценеленбогену? — спросил отец.

— Пошли, — обрадовался Адриан.

О лучшем не приходилось и мечтать. «Каценеленбоген» — это магазин канцелярских и школьных принадлежностей на улице Революции. Магазин был частный. Когда Адриан был поменьше, он думал, что Каценеленбоген это значит — канцелярский бог и что магазин так называли нарочно.

По улице Коммуны шли неторопливо. Отец поглядывал по сторонам. Потом сказал:

— Да, не велик наш Крутов, а ведь скоро станет другим.

— Как другим? — удивился Адриан.

— Большим станет. Настоящим городом. Знаешь, тут будут строить огромный металлический завод. За городом, где теперь начинаются поля, задымят трубы и будут новые улицы и высокие дома. Крутова тогда, брат, не узнаешь.

— А когда это будет, пап?

— Думаю, скоро. Решение уже принято.

— А почему раньше не строили?

— Раньше у советской власти денег не хватало.

— А теперь хватает?

— Поднатужимся, будем строить.

— А скоро?

— Время, конечно, нужно. Ты не дождешься. Мы отсюда уедем.

— А куда, пап?

— Точно еще сказать не могу, но уедем. Может быть, в Ленинград. Там строятся новые заводы. Ты ведь знаешь, что я инженер.

— А почему ты не работал инженером?

— Нечего было инженерам делать. Война заводы разрушила. Строить новые было не на что. А вот теперь понадобились инженеры. Много их нужно. Вот и меня приглашают на большую работу. Ты мне скажи… — Отец вдруг сделался задумчивым. — У вас в классе есть дети безработных?

— Есть.

— А теперь не будет. Всем найдется работа. Придет время — еще рабочих рук будет не хватать. И инженеров и архитекторов тоже. Знаешь ли, сколько в нашей стране нужно всего построить?

— Чтобы как Америка, да?

— Америка!.. — отец смеется и треплет его волосы. — Что ж, мечтать можно и дальше. Но и у нас будет множество своих автомобилей. И самолеты тоже будут строить в России, и летать они станут по всему свету.

Никогда еще он не разговаривал так с Адрианом. Как будто Адриан тоже взрослый.

— Папа, — вдруг спросил Адриан, — а драгоценности, которые есть в республике, они идут на строительство.

— Какие драгоценности?

— Ну, золото и драгоценности всякие.

— Конечно. На драгоценности мы покупаем за границей машины.

— А на картины можно покупать машины?

— На какие картины?

— На самые знаменитые. На Рембрандта, например?

— Наверное… Картины Рембрандта стоят много золота.

— За одну можно купить машину?

— Может быть, и небольшой завод.

— Вот здорово, а!

— Правда, я что-то не видел, чтобы у нас музейные картины продавали. А ты это к чему?

— Так просто, — вздохнул Адриан. Даже отцу он не может выдать тайны.

Хотя магазин у Каценеленбогена был небольшой, но придешь, и глаза разбегаются. Тут и карандаши всех цветов, и бумага — и гладкая, и гофрированная. Попахивают лаком новенькие школьные счеты, букетиком торчат из бокала кисточки разной толщины. В этом магазинчике отец обыкновенно раскошеливался, и Адриан домой возвращался с рулоном бумаги или еще с чем-нибудь — рисуй, сколько хочешь…

Покупателей в магазине не оказалось. Седоватый человек в очках, с мягким и тихим голосом — сам хозяин — встретил Адриана с отцом.

— А-а, здравствуйте, — закивал Каценеленбоген. — С приездом вас. Давно не бывали…

Пока они здоровались и отец объяснял, что приехал не надолго и собирается отсюда перебираться со всей семьей, Адриан, как мог, осторожно, но настойчиво намекал, что у него кончились все краски.

— Есть у вас краски? — спросил отец.

— Немного еще осталось.

Владелец магазина положил на прилавок черную жестяную коробочку.

— Очень хорошая акварель. Немецкая, — Каценеленбоген вздохнул. — С товаром для частной торговли сейчас очень трудно. Думаю покончить со всей этой историей. Меня зовут заведующим в кооперацию. Вот распродам остатки и закроюсь.

Беседа еще продолжалась, когда отворилась дверь и в магазин, приподнимая на ходу шляпу, закатился Ян Савельевич Сожич.

— О, и ты тут? — словно обрадовавшись Адриану, проговорил он.

Каценеленбоген объяснил Сожичу, что Адриан пришел не один и познакомил отца с Яном Савельевичем. И без этого говорливый, Сожич оживился и принялся расспрашивать о Москве, о том, как там сейчас живут и не ожидаются ли какие-нибудь сенсационные новости. Каценеленбоген совсем замолк, а Сожич тараторил без умолку. Пора было идти. Отец сделал знак Адриану. Но и Сожич тут же торопливо распрощался с Каценеленбогеном — было непонятно, зачем он и приходил — и устремился за ними. На улице Ян Савельевич стал торопливо объяснять, что он давно знает Адриана, что тот дружит с его племянником Ромой и что он — Ян Савельевич — был бы очень рад поближе познакомиться со всей семьей.

Тут же он принялся уговаривать отца зайти к нему — ну, хотя бы на минутку — он так хочет показать ему сад и дом.

— Знаете, тут так редко встретишь интеллигентного человека… Я слышал — вы много ездите. Так интересно послушать, — продолжал Сожич.

Отец было сказал, что зайдет как-нибудь в другой раз, но Ян Савельевич настаивал:

— К чему откладывать? Час еще ранний. Посидим немного у меня. И дети будут рады.

Он тут же окликнул проезжавшего мимо извозчика и вежливо пригласил их обоих садиться в пролетку.

Отказаться было уже трудно, и они поехали. Надо сказать, что Адриан ничего не имел против предложения Сожича. Во-первых, приятно было ехать по улице Революции и поглядывать на мальчишек, которые идут пешком и завидуют тебе, а во-вторых, случай помогал лишний раз без всяких подозрений со стороны Ромчика побывать в доме Сожича.

Слезли с извозчика, и Ян Савельевич заспешил растворить перед ними калитку. С крыльца неторопливо сбежал Альберт.

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, не тронет…

На крыльце появился Ромчик.

— Вот и племянник… Может быть, вы его уже видели… Это папа твоего товарища, Рома…

Ромчик сложил руки по швам и, как механический болванчик, наклонил голову. Так его учили здороваться со старшими.

— У вас, наверно, найдутся свои дела, — обратился Ян Савельевич к мальчикам и заулыбался, приглашая отца в дом. — Прошу вас. Прошу…

В столовой их встретила Ромкина мама — высокая, худощавая женщина с черными, как у Ромки, глазами.

— Пожалуйста, знакомьтесь. Моя родственница, — представил ее Ян Савельевич. — Аня, вы нам приготовьте чай, а мы пока тут побеседуем.

Ян Савельевич пропустил гостя в свой кабинет и притворил дверь.

Мальчики прошли к Ромке. Адриан вытащил из кармана штанов пять разных оловянных солдатиков и выстроил их на подоконнике.

— Видал какие! Папка из Москвы привез. Здорово, да?!

Но Ромка разглядывал солдатиков так, будто ничего особо интересного не увидел. Явился Альберт. Поднялся на задние лапы и деловито обнюхал оловянных солдатиков.

— Нравятся, Альбертик? — спросил Адриан.

Но бульдог был ученый. Он тоже не выказал особого интереса и, равнодушно фыркнув, опустился на все четыре лапы.

— Давай менять на твою коллекцию коробок! — внезапно предложил Адриан.

— Папиросных?

— А то каких же?

— Ты что!

Это было неслыханной наглостью. От удивления Ромчик даже присвистнул. Адриан несколько раз и сам начинал собирать папиросные коробки, но ему не хватало терпения, он забывал про коллекцию, и тогда пустые коробки валялись повсюду, и Агафоновна вышвыривала их, а Адриан и не замечал этого. Ромчик же увлекался своей коллекцией всерьез. Коробок у него был полный чемодан, еще не все вмещались. Были тут редкостные. Такие, каких в Крутове, как уверял Ромчик, больше не найдешь. Были даже фанерные из-под сигар с портретом какого-то бородатого президента. И вот Адриан отважился предложить за всю эту великолепную коллекцию пять солдатиков. Ну и придумал!

— За этих-то паршивых оловяшек?

— А зачем и кому нужны твои коробки?

На этот вопрос было трудно ответить. Ромчик знал, что без коробок жизнь его сделалась бы бессмысленной. Правда, другим этого было не понять.

— Нужны, — просто сказал он. — Хочешь, за «Аду»? Она еще царская, ни у кого из мальчишек нет.

— Все пять?

— Ага.

Все пять за какую-то несчастную «Аду»? Пять отличных оловянных солдатиков! Теперь пришла очередь возмутиться Адриану.

— С ума спятил, — сказал он и расхохотался.

Торговались долго. В конце концов сошлись на пяти редких коробках. Была среди них и «Ада». Была еще из-под каких-то смешных папирос «Бегемот». Ромка уверял, что у него самого второй такой не осталось, но Адриан знал, что Ромка врет. Так-то он и расстанется с единственной! Адриан сложил коробки одна на другую и подумал, что теперь обязательно соберет коллекцию еще почище Ромкиной. Пять солдатиков, один конный и четыре пеших, выстроились на Ромкином подоконнике, навсегда перейдя под его командование.

Тут мальчиков позвали пить чай.

Проходя мимо дверей кабинета, Адриан заметил, что чехлы на картинах сняты, и решил, что Сожич это сделал специально, чтобы похвастаться картинами перед отцом.

За столом Адриан и Ромчик молчали. Обжигались чаем и поглощали свежее варенье из крыжовника. Ромкина мать потихоньку подвигала им крендельки. Крендельки были с маком, пахучие, вкусные. Отец говорил мало. Зато Ян Савельевич все время болтал. При этом он так размахивал руками, будто дирижировал оркестром. Сожич обижался на крутовскую публику, говорил, что встречает тут повсюду непонимание и притеснение и что торговать ему становится все трудней. Тут же рассказывал разные смешные истории, над которыми больше всего смеялся сам. Когда напились чаю, Ян Савельевич предложил пройти в сад. Наверно, ему не терпелось похвалиться перед отцом своим садом.

Они поднялись из-за стола. Отец Адриана поблагодарил за чай и покорно пошел вслед за хозяином.

Мальчики поскорее налили чай в блюдца и разом втянули его в себя.

— Спасибо!

Анна Михайловна кивнули и чуть улыбнулась.

— Пожалуйста. Ну, как ты живешь, Адриан?

— Ничего, хорошо, — сказал он.

— В городе летом?

— В городе.

— Ромчик тоже вот уговаривает оставить его здесь.

— Не поеду я в деревню. Сказал! — буркнул Ромка.

— Ну, ну, Рома. Чем же ты занимаешься, Адриан?

— Так, всем…

— А почему у нас редко бываешь?

— Так ведь Ромы не было.

— Ну, теперь-то он здесь.

Она составила посуду на поднос и понесла на кухню. С Ромкиной мамой можно было говорить, не то что с Яном Савельевичем. Тот всегда был занят чем-то своим. Адриан заметил, что при Сожиче и Анна Михайловна обыкновенно молчала.

— Пошли посмотрим картины, — предложил Адриан, кивнув на дверь кабинета.

— А что на них смотреть? Я и так с закрытыми глазами их знаю. Ну, раз хочешь, идем.

И они вошли в кабинет.

Над диваном высилась большая картина в золоченой раме. На ней и вправду, как рассказывал Ромка, розовый амурчик целился из лука в большую голую тетку. А в облаках летали ангелочки. Один из них играл на лире, второй трубил в рог. Другая картина, которую рисовал крутовский Чикильдеев, была на эту совсем не похожа. Та, с амурами, гладкая и блестела лаком, а на чикильдеевской мазки наляпаны грубо и широко. На каких-то смятых тряпках стояла тарелка с селедкой, голову которой Адриан разглядел в прошлый раз. Дальше синела бутылка. На ней отражалось маленькое светлое окошечко. Адриан подошел поближе, чтобы рассмотреть эту странную картину.

— Ерунда, — сказал Ромчик. — Я же тебе говорил, ерунда.

— Ага, — согласился Адриан. И вдруг он заметил, что краска в левой стороне картины, ближе к нижнему углу, облупилась, и там, вместо грунта, проглядывал поблескивающий лаком желтый стариковский палец. Палец охватывал что-то круглое. Если не приглядываться, этого можно было и не заметить. Но Адриан ясно видел палец и не мог оторвать взгляда от картины.

— Ну, нагляделся на чепуху? Пошли, — позвал Ромка.

— Идем.

Они вернулись, и Ромка предложил сгонять партию в военно-морскую.

Адриану сейчас было, конечно, не до игры, но приходилось прикидываться, что ничего не случилось. Он согласился и, получив листок, стал затушевывать кораблики. Потом Адриан отмечал точками попадания и сам посылал снаряды в корабли Ромки. Но вместо листка в клеточку все время видел перед собой странный палец. Неужели ему показалось? Он вспоминал место на картине, где облупилась краска, и старался получше его запомнить. Очень скоро Адриан продул партию. Ромка был доволен.

— Все потопил! Виктория! — воскликнул он. — Хочешь еще? Реваншную?

Но какой тут реванш? Адриану совсем не до того. И тут как раз его позвал отец.

— Где ты там, Адриаш? Прощайся. Пошли…

Он уже стоял в передней с фуражкой в руках.

— Приходи, — сказал Ромчик.

— Приду, — кивнул Адриан.

Ян Савельевич проводил их до ворот.

— Так я буду ждать, — улыбаясь, на прощание сказал он и запер за ними калитку.

Как только вышли на улицу, отец сразу повеселел. Он начал расспрашивать о всяких крутовских новостях: о лучшем городском голкипере Пуни, который был капитаном команды и которого хотели забрать в Москву в сборную; о том, верно ли, будто в Крутове появились два пожарных автомобиля и на улицах установили сигнализацию. Пожарных машин Адриан еще не видел. На красные железные коробки на некоторых углах действительно поблескивали на столбах круглыми стеклышками. Так и тянуло разбить стекло, нажать на кнопку и посмотреть, скоро ли приедут пожарные.

Раньше Адриан без конца бы рассказывал отцу про все, что есть нового в городе, но сейчас едва успевал отвечать на вопросы. Из головы никак не выходил желтый согнутый палец на чикильдеевском полотне.

Уже подходя к дому, он вспомнил, что оставил у Ромки выменянные на солдатиков коробки, с которых задумал начать новую коллекцию.

Ночью Адриану снился сон. Он бежал вниз по улице Революции и догонял исполкомовский автомобиль, в котором, одетый в кожаную тужурку, ехал Валечка-Козлик. А за Адрианом гнался Ян Савельевич. Вот он уже догнал его и над головой Адриана блеснула сабля. Но оказалось, что это не сабля, а подсвечник. Автомобиль исчез, а Ян Савельевич превратился в старика с бородкой. Подсвечником в скрюченных пальцах старик ударил Адриана по затылку. Адриан хотел закричать, но не смог и проснулся.

Он лежал в своей постели. Подушка сбилась на сторону. Адриан понял, что стукнулся головой о железные прутья спинки кровати.

Вдруг он услышал, что в соседней комнате негромко переговариваются родители.

— Знаешь, Надюша, — это говорил отец. — Все-таки чертовски не понравился мне этот Сожич.

— Да? А почему? — негромко спросила мама.

Адриан приподнял голову. Прислушался.

— Да так, сам не знаю. Но какое-то скользкое производит впечатление. Стал на что-то намекать. У него, видишь ли, задержалась какая-то пушнина, которую он надеется реализовать в центре.

— Ну, а ты-то тут при чем?

— Я ему говорю, что этим ни когда не занимался. Я инженер, мое дело — техника. Так на тебе… Потащил в сад. Угощал контрабандным коньяком… По-видимому, опытный спекулянт.

Отец немного помолчал и вдруг решительно добавил:

— В общем, ну его к черту! В тяжелые-то годы я не связывался с разными махинациями, а теперь и подавно. Думаю, что я видел этого Яна Савельевича в первый и последний раз.

— Ну, и правильно.

— Знаешь что, и Адриану, по-моему, там делать нечего.

— Рома — хороший мальчик. Они дружат. При чем тут Рома? — заступилась мама.

Кажется, отец больше ничего не сказал. Или Адриан не слышал. Только на душе у него отлегло. Голова упала на остывшую подушку. Он заснул.

С утра мама ушла на службу. Отец вскоре тоже отправился в город по каким-то делам. Агафоновна занялась по дому. Адриан улизнул за ворота.

Нужно было немедленно доложить обо всем Валентину. Где он живет, Адриану было известно. Беспокоил один вопрос: надо ли поделиться тем, что он узнал вчера, с Митрей и Леней. Поразмыслив, решил, что расскажет им позже.

Адриан торопился, как мог, а по пути все время попадалось что-нибудь интересное. То на площади у театра пожарные испытывали новенькие, как игрушки, красные автомобили. Как тут не посмотришь? То из ворот завода на улице Карла Маркса вышла рабочая демонстрация. На палке они несли чучело буржуя в цилиндре, а на широком плакате было написано: «Наш ответ Чемберлену». Как было не пойти сзади? Еще необходимей оказалось постоять на тротуаре возле электростанции и посмотреть, как вертятся в подвале огромные маховики. И заглянуть с моста в овраг, по которому тянулся ботанический сад, тоже было нужно.

Когда Адриан, наконец, подошел к дому, где жил Валентин, и узнал у прохожего, сколько времени, то открыл рот от удивления. Было уже два часа. Вот так да! А ведь он так торопился!

Валентин, к великому счастью, оказался дома. Он лежал на кровати и, положив на спинку ноги в ботинках, читал толстенную книгу.

— Валя, ну и дела! Обалдеть можно! — с ходу прокричал Адриан, не успев и поздороваться с учителем.

Когда студент узнал о том, что видел Адриан в кабинете Сожича, он стал необычайно серьезным.

— Ты ясно разглядел? — спросил он.

Адриан поднял перед собой ладонь и показал, как близко он видел полотно.

— Говоришь, палец?

— Палец. Вот так…

Адриан согнул свой палец и показал Валентину.

— Держит подсвечник?

— Наверно. Дальше не видно. Замазано.

— В каком месте полотна?

— Поближе, внизу, — Адриан нарисовал в воздухе раму. — Вот тут, почти с края.

— Так! Похоже.

Валентин бросился к своему столу. Вытащил уже знакомую фотографию рембрандтовского шедевра и положил ее перед мальчиком.

— Здесь?

Он указал на жилистую руку старика, которая держала подсвечник со свечой. Рука находилась в том месте, где облупилась краска на чикильдеевском полотне. Указательный палец старика обхватывал стержень подсвечника чуть выше других пальцев и был таким, как там, на картине. Теперь уже Адриан не сомневался в том, что вчера ему ничего не показалось.

— Здесь, — сказал он. — Я запомнил!

Валентин оставил фотографию и, ероша волосы, заходил по комнате.

— Чертовщина какая-то!.. Откуда ему там взяться, под этим натюрмортом?!

Адриан не знал, что ответить. Он только выразительно пожал плечами.

— Вот если бы мне взглянуть… — сказал Валентин.

Адриан задумался. Конечно, было бы хорошо, чтобы Валентин сам убедился. Но как же это сделать? Часы на руке студента показывали начало третьего. Ян Савельевич, наверно, уже пообедал и сейчас отправился в свой «Оборот». Ромка, конечно, дома. Куда ему деться? Может, пойти с Валентином к Сожичам и сказать, что студент интересуется картинами? Ромчик же знает, что Валентин учится в Академии художеств. Обмануть Ромку ничего не стоит. Он доверчивый. Но если действительно окажется, что под чикильдеевской мазней спрятан Рембрандт, и поднимется шум на весь Крутов? Никогда Ромка не простит, что Адриан его так ловко провел.

Меж тем Валентин ждал.

— Ну, так как же? — спросил он.

Адриан решился. Будь что будет. Нельзя же оставлять миллионы золотом, на которые можно выстроить целый завод, в руках какого-то Сожича, даже если это и оборачивается ссорой с Ромкой. И, махнув рукой, он сказал:

— Пошли!

Через десять минут они уже запирали наружную дверь квартиры, где жил Валентин. Оба, одинаково волнуясь, вышли на улицу и зашагали в сторону сожичевского особняка.

Скрипнула и пропела свою визгливую песенку калитка во дворе. Ромчик прислушался. Кто бы это мог быть? Мама и дядя только что ушли. Ромчик выпустил бульдога и сам выскочил на крыльцо. От ворот к нему шли Адриан и Валечка-Козлик. Вот так новость! Зачем это они явились вдвоем?

— Здоро́во! — крикнул Адриан, приближаясь.

— Здравствуй.

— Мы к тебе с Валентином.

Ромчик поздоровался и со студентом. Тот ответил, как-то натянуто улыбаясь.

— Я вчера коробки у тебя оставил. Видел? — Адриан не знал, с чего начать разговор.

— Видел. Ты что, уже раздумал меняться?

— Ну вот еще! Слово. А ты не раздумал? Не жалко «Бегемота»?

— Я никогда не раздумываю, — надулся Ромчик.

— Понятно. Вот мы с Валентином и зашли.

— Вижу. Вы его не бойтесь, он ученый. Сидеть, Альберт!

Но Альберт и не думал садиться, он деловито обнюхивал ботинки студента.

— Заходите.

— Спасибо, — стеснительно кивнул Валентин.

— А картины можно посмотреть? Вот Вале интересно.

— Так они же в чехлах. Как смотреть?

— Опять? Все?

Ромчик заметил, что Адриан как-то странно взглянул на Валентина.

— Нет, те, что в кабинете, не завешаны.

— А-а! Ну, так я ему и хотел показать ту, с амурами. Старинную. — Адриан хитрил. — Покажем, а потом я у тебя останусь. Чего-нибудь придумаем.

— Хорошо. Смотрите, если интересно.

Ромчик доверчиво повел их в дом. Вошли и ждали в столовой, пока Ромчик искал ключ от кабинета.

— Не знаю, куда его дядя дел. Подождите. Сюда другой подходит.

Ромка исчез в глубине квартиры. Адриан и студент остались вдвоем. Они молчали. Оба чувствовали себя неловко и избегали смотреть в глаза друг другу. Адриану все время казалось, что вот сейчас придет Сожич и спросит, зачем они здесь. Вернулся Ромчик. Он вставил в скважину ключ. Замок послушно щелкнул.

— В порядке, прошу!

Вошли в кабинет. Валентин неторопливо оглядел комнату, потом подошел к большой картине и стал внимательно рассматривать ее, зачем-то прикладывая ладонь козырьком ко лбу. Адриан ждал, скоро ли он пойдет дальше.

— Подражание классике, — наконец проговорил Валентин. — Прошлый век. Середина века.

Он говорил еще какие-то умные слова, но Ромчику они были безразличны, а Адриан, дрожа от нетерпения, ждал, когда Валентин перестанет смотреть на голую тетку и подойдет к чикильдеевской живописи. Но студент оказался хорошим артистом. Он так долго с разных сторон оглядывал амурчиков, что Ромчику самому надоело и он сказал:

— Вот еще одна. Здешняя. Футуризная.

— Где? Вот эта?

Валентин, наконец, приблизился к синему натюрморту с селедкой. За его спиной выжидательно замер Адриан.

— Это не футуризм. Это — экспрессионизм, — пояснил студент. Он сделал шаг вперед, внимательно разглядывая чикильдеевское творение. Адриан, не дыша, ждал.

И тут произошло неожиданное.

— Интересно, — как-то непонятно произнес Валентин.

Адриан тоже подошел ближе и уставился в картину. Что такое? Он не верил своим глазам. Никакого стариковского пальца на том месте, где он еще вчера его видел, не было. Не заметно было и отвалившейся краски. Адриан приблизился вплотную к полотну. Приснилось ему, что ли? Вот так история!

— Интересно! — многозначительно повторил студент. — Современная живопись. Это работа Чикильдеева?

— Его, — кивнул Ромчик. — Ерунда, по-моему.

— Не совсем, — как-то вяло произнес Валентин и вопросительно взглянул на обалделого Адриана, который был рад провалиться на месте. — Ну, спасибо. Посмотрел.

— Пожалуйста. Приходите еще.

Ромчик старательно затворил дверь комнаты и потянул скобу, проверяя, хорошо ли она заперлась.

— Дядя не знает, что этот ключ подходит. Это я, когда у него карандаши таскал, подобрал.

Он убежал положить ключ на место.

— Ну, где же палец? — тихо сказал Валентин.

— Не знаю. А вчера был. Честное слово, был…

— Куда же исчез?

— Ничего не понимаю!

— Показалось тебе. Только что размер совпадает…

— Видел, ей-богу, видел!.. — Адриан был готов заплакать от досады, но тут появился Ромчик.

— Хотите, и с этого Айвазовского чехол сниму, — Ромчик горел желанием доставить удовольствие студенту. — А тут лес, как в огне, нарисован…

Но Валентин остановил его.

— Нет, не стоит. Я старинной живописью интересуюсь. Спасибо, Рома. — Он направился к выходу.

Во дворе Ромчик спросил Адриана:

— Останешься?

— Конечно. Зачем же я приходил!

Валентин пожал им обоим руки и направился к воротам. У выхода он остановился и еще раз выразительно посмотрел в сторону Адриана. Тот невольно пожал плечами, и калитка, проскрипев, захлопнулась.

— Пошли к вам в сад, — мрачно предложил Адриан.

— Пошли, если хочешь.

Ромка подозрительно взглянул на товарища и двинулся за ним к изгороди. Сзади затрусил Альберт.

Ромчик вдруг сказал:

— Ты чего такой?

— Какой?

— Будто злишься на меня.

— Чего мне на тебя злиться?

— Откуда я знаю. Молчишь. Вроде зафасонил. В чем дело?

— Нечего мне тебе говорить.

— Ну, ладно, как хочешь.

Теперь в свою очередь умолк Ромка. Молча стали срывать с кустов оставшуюся малину. Адриан набрал горсточку перезрелых нежных ягод и опрокинул ее в рот. Даже не посмотрел, есть ли в них черви. Ромчик рвал малину лениво. Она ему надоела. Оба молчали.

И вдруг Ромчик сказал:

— Думаешь, я не видел, что вы с Валентином переглядывались?

«Этого только не хватало!» — подумал Адриан. Он сделал вид, что пропустил замечание Ромки мимо ушей, но тот продолжал:

— Нечего прикидываться. Видел.

— Ничего ты не видел!

Адриан разволновался. И это, наверное, заметил Ромчик.

— Не ори, — тихо сказал он. — Не думай, я не маленький. Друг, называется! Вы давно от меня все — и ты, и Митря, и Ленька — что-то скрываете. И студент с вами. Думаете, не догадываюсь.

Малина застряла в горле Адриана.

— Ты про что?

— Про все. Думаешь, не заметил, что ты все картины рассматриваешь? И Митря сюда не за яблоками лазил. И вот ты еще Валентина привел. Просто так, да?!

Ягоды вдруг перестали интересовать Адриана. Неужели Ромка догадался? Не может быть!

— Ничего ты не знаешь. Придумываешь…

Ромчик молчит. Он сердится. Губы его обиженно надуваются. Адриану становится жаль Ромку. И он, не выдержав, выпаливает:

— Не могу я тебе ничего сказать!

— Я что-нибудь пробалтывал? Бывало? — сквозь зубы спрашивает Ромчик.

— Никто не говорит. При чем тут?..

— Ну, тогда ты — свинья!

— Я?

Адриану нужно бы обидеться и немедленно уйти, но он отчего-то не может этого сделать. И вдруг, неизвестно почему, он решается.

— Клянешься, что никому… ничего…

— Ну, клянусь.

— И ни твой дядя…

— Что ты, в самом деле! — горячо перебивает его Ромка. — Дядя! Все дядя!.. На что он мне сдался? Я вырасту — ни за что с ним жить не стану. Мама на них всех только и работает — и в магазине и дома. А он все злится. Кричит, чтобы мы радовались, что он не оставил нас на улице. Живем в приличном доме… Не знаешь ты ничего… Дядя, дядя!

На глаза Ромки навернулись слезы. Такого Адриан не ожидал никак.

— Я не знал. Ладно… — примирительно сказал он. — Понимаешь, про то, что я тебе скажу… Тут, может быть, и твой дядя…

— Опять ты!.. Сказал — могила! Чего тянешь?

— Но если ляпнешь…

Ромчик молча снес очередное оскорбление. Лишь бы узнать, в чем дело.

— Так вот, слушай, — продолжил Адриан. — Валентин получил письмо от своего учителя из Ленинграда… — Он понизил голос, насколько мог, и рассказал Ромчику обо всем, что было известно ему. Об ошибке с человеком в кепке, о хитром старичке на вокзале… И о пальце на картине Чикильдеева, который он видел вчера.

— Теперь ты все знаешь, — закончил Адриан. — Ну?..

Но Ромка будто не слышал его слов. Он думал. Насупился, опустил голову.

— Если только он с этими жуликами заодно… Если он такой… — проговорил Ромчик. — Я убегу из дому. Мой папа был красный военврач. Он бы не потерпел…

— Ты подожди. Может, мне просто показалось…

Адриан уже и сам был не рад, что дело стало принимать этакий оборот. Ну и заварил кашу!

И вдруг Ромка решительно произнес:

— Пошли.

— Куда?

— В кабинет. Посмотрим, показалось тебе или нет. Может быть и не показалось.

Адриан не успел и ответить, а Ромка уже побежал к дому. Калитка сада осталась распахнутой настежь. Адриан и бульдог поспешили за Ромчиком.

И опять он приносит ключ и снова они входят в затемненный кабинет. Ромчик тащит стул с мягким кожаным сидением и пододвигает его вплотную к чикильдеевскому натюрморту.

— Залезай. Смотри!

Адриан послушно влезает на стул. Грубо наложенные на полотне мазки оказываются перед его глазами.

— Ну, что там? — Ромчику не терпится.

Места, где вчера было заметно, что краска облупилась, никак не найти. Адриан тщетно пытается определить, где оно было. Но вот в голубоватой тени тарелки темнеет что-то, словно тут пробита маленькая неровная дырочка. Да это тоже отвалившийся кусочек краски.

— Есть, кажется. В другом месте, — сдавленно говорит он.

— Ну-ка, где?

Ромка влезает на стул рядом. Мальчики держатся друг за друга.

— Где? Покажи, — Ромчик вглядывается в полотно. — Верно. Есть, дырочка. Вот она.

Он спрыгивает со стула и бежит к письменному столу Яна Савельевича. Приносит нож, которым тот разрезает бумагу.

— Колупни побольше. Посмотрим…

— Что ты? Нельзя… А вдруг испортим?

— А ты осторожненько.

Кончиком лезвия Адриан пытается отколупнуть еще кусочек краски в том месте, где образовалась дырочка. Но краска не поддается.

— Нельзя больше, — говорит Адриан. — И не надо. Но я теперь вижу — что-то там блестит.

Они оба спрыгивают со стула.

— Замазал он, вот что, — решает Ромчик. — У него краски есть. Я знаю. С утра в кабинете закрывался. Маме сказал, что нужно опять картины завесить. Солнце их портит. Вот…

Оба стоят немножко растерянные.

— Ты вот что, Ромка, — говорит очень серьезно Адриан. — Ты пока никому ни слова. Слышишь?

Ромчик молча кивает. Он подавлен случившимся.

С потрясающей новостью — ничего ему не приснилось: под натюрмортом другая картина — Адриан снова мчится к студенту. На этот раз ничего не останавливает его внимание. Медлить Адриану нельзя. Дело серьезное. С этим Сожичем и в самом деле шутить не приходится. Вот уже и знакомый дом с обшарпанным палисадником. Адриан влетает во двор. Пусто! Двери на лестницу второго этажа заперты.

Валентина дома нет.

Как действовал студент

«Нет, Адриану не могло показаться. У парня наблюдательный взгляд», — мучительно думал Валентин.

Нужно было немедленно отыскать прощелыгу Чикильдеева и прижать его к стенке. Валентин бросился на вокзал. Но в ресторане Чикильдеева не оказалось. Студент с велосипедом рыскал по городу и все же увидел опустившегося художника на Верхнем рынке. Чикильдеев напрасно пытался там продать свою последнюю картину — лунный вид с берега Крутьи. Пользуясь давним знакомством, Валентин пригласил Чикильдеева в пивнушку, и под стопочку водки подвыпивший художник признался, что лет семь назад, по просьбе нэпмана Сожича, написал на каком-то старинном полотне с портретом старика свой натюрморт.

Картина тогда даже понравилась Чикильдееву, но нэпман сказал ему, что старой живописи не ценит и хочет, чтобы в этой раме была современная вещь.

Чикильдеев еще рассказывал, что он потом по памяти сам написал этого старика, потому что тот ему запомнился. Но подробности студента уже не интересовали. Он сел на велосипед и помчался в сторону губисполкома.

Глава пятая

— Да. Это действительно новость! Подобного трудно было ожидать даже от такого коммерсанта, как Ян Савельевич. Ловко! — Петр Наумович Залесский — кожаная куртка расстегнута, руки сцеплены за спиной — взволнованно шагал между столами в своей небольшой рабочей комнате. Валентин сидел на старом венском стуле и ожидал, что решит начальник отдела борьбы с вредным элементом. Студент уже рассказал ему обо всех невероятных событиях, о том, что произошло в доме нэпмана Сожича, и о разговоре с Чикильдеевым.

— Вы молодец, товарищ Курчо… — Залесский остановился и задумался. — Похоже на то, что нити сходятся. Ну, и хитер же Сожич! — Он снова заходил вдоль неуютной комнаты. Потом остановился, посмотрел в окно и, думая совсем о другом, произнес вслух: — Осень… Приближается осень. Золотая пора…

Он снял очки, протер помятым платком стекла и, снова надев, продолжал:

— К сожалению, это совершенно не мое дело искать украденное. Я не уголовный розыск. Впрочем, для розыска время еще не наступило. Кому, скажите, запрещено купить старую картину и намалевать на ней, что тебе вздумается? Преступление перед искусством прошлого века пока, к сожалению, законом не карается.

— Вы полагаете, что он ничего не знал? — удивился Валентин.

— Ян Савельевич? — Залесский рассмеялся. — Ну, нет, не думаю. На приверженца новейшей живописи похож мало. Скорее на любителя дорогостоящих вещей. — Он задумался: — Нет, конечно, так этого оставлять нельзя. Дело серьезное и требует проверки. Посидите, пожалуйста, я сию минуту.

Залесский кивнул Валентину и вышел. На столе остались потертый портфель и кепка. Ждать пришлось долго. Наконец товарищ Залесский вернулся.

— Ну вот что, Валентин Дмитриевич… Будем действовать на свой риск, но спокойно. Идемте. Я вам сейчас расскажу мой план.

Валентин с готовностью поднялся со стула. Петр Наумович надел кепку. Они вышли вместе.

В баньке у Митри было созвано срочное совещание.

Под голубиную воркотню Митря и Леня слушали доклад Адриана о таинственных превращениях с картиной и о том, что Ромчик теперь в курсе дел. Последнее обстоятельство не понравилось Митре.

— А еще клятву давал. Эх, ты! — презрительно бросил он.

Адриан этого ждал. Он стал объяснять — теперь у них есть наблюдатель в доме.

— А если он проговорится, что тогда?

— Говорю, не проговорится. Он этого дядю сам ненавидит.

— Посмотрим… — недоверчиво протянул Митря. — Я говорил, что Сожич и есть элемент, нэпманище! Ясно, прикарманить миллион хотел.

— И ведь как додумались! Закрасили!.. А если бы ты ничего не увидел? — восхищался находчивостью приятеля Леня.

— Сегодня-то нет той дырки.

— Ясно. Ночью замазали мазурики. Все они там заодно, — сурово продолжал Митря.

— И Чикильдей, значит, с ними? Ну и публика! В угрозыск нужно сообщить.

Но Адриана охватили сомнения.

— А если все не так? Будет нам на орехи, угрозыск.

— Ясно, когда он от Ромки узнает, ищи свищи тогда…

— Не узнает, тебе говорят, — Адриан вздохнул.

— Куда же это Валентин провалился? Найти бы его.

— Может, он уже домой пришел, пока мы тут…

— Я его раз в библиотеке встретил. Он там книги с картинками смотрел.

— А может, он в городском саду? Я как-то иду, гляжу, он с берега вид в альбом снимает.

— Баста! — решительно сказал Адриан. — Мы его должны немедленно найти. Может, он думает, что все это ерунда, а тут… Давайте кто куда. Я опять к нему домой сбегаю. Ты Митря, на берег. А Ленька в библиотеку. И по всем улицам станем смотреть. Велосипед сразу увидишь.

Возражений не последовало. Мальчики покинули баньку.

— Если кто встретит Валентина — все рассказать, а потом дуйте в садик напротив театра. Там ждать других, кто первым придет, — скомандовал Адриан.

На углу расстались. Отсюда каждый зашагал в свою сторону, потом кинулся бегом. Каждому непременно хотелось первому сообщить студенту, что подозрения оправдались и необходимо действовать.

Тем временем товарищ Залесский и Валентин уже входили в двери магазина «Оборот» на улице Революции. В полутемном помещении несколько человек рассматривали товары. Черноволосая женщина с усталым лицом стояла за прилавком.

— Яна Савельевича нет? — вежливо спросил Залесский у продавщицы.

Но Сожич, оказалось, находился во внутреннем помещении.

— Ян Савельевич, к вам! — крикнула женщина в полуприкрытую дверь, из которой немедленно появился владелец «Оборота». Увидев Петра Наумовича, он так приветливо раскинул руки, что будто только и ждал, когда его посетит начальник борьбы с вредным элементом.

— О-о, товарищ Залесский! Прошу! Заходите, заходите… — Ян Савельевич поднял доску, открывавшую проход за прилавок, и пропустил нежданных посетителей. — Прошу сюда, сюда. В мою скромную обитель.

Они очутились в задней комнатке магазина. По стенам ее были полки, сплошь заставленные различными коробками с товарами. Тесно жались друг к другу небольшой стол и три табуретки. На стене висел телефон. Тусклый свет едва проникал через небольшое окно, заделанное железной решеткой, и потому даже днем здесь горело электричество.

— Садитесь! Пожалуйста, садитесь… Не очень-то шикарно, но что делать? — заискивающе суетился Сожич. Он собирал со стола какие-то разграфленные на колонки листы и прижимал их счетами. — Чем обязан?

— Мы к вам ненадолго. Я, собственно, только как сопровождающий. Начальство попросило, — пояснил Залесский, — Пожалуйста, познакомьтесь. Товарищ Курчо. Из Академии художеств. Из Ленинграда.

— Очень приятно… — Ян Савельевич протянул пухлую, украшенную кольцом руку. Быстрые глазки-буравчики недоверчиво оглядывали студента. — Чем могу быть полезен, прошу…

На лице нэпмана мелькнул плохо скрытый испуг. Вероятно, это заметил и Залесский.

— Ян Савельевич, — непринужденно начал он, — товарищу известно, что вы интересуетесь живописью. Не правда ли, так?

— Знаете, громко сказано. Конечно… Как любитель. Поскольку в этой области не образован. Но иногда восхищаюсь, восхищаюсь…

— Скажите, пожалуйста, картины вы покупаете в Крутове? — выговорил Валентин заранее приготовленную фразу.

— Очень немного. Очень немного… Что здесь купишь? Несколько вещей я приобрел в Москве — Айвазовского, Клевера. Еще кое-что.

— Очень любопытно, — торопливо бросил Валентин и посмотрел на Залесского.

— Я думаю, Ян Савельевич не откажется показать нам свою коллекцию, — сказал тот.

— Отчего же. Приходите, приходите…

— Видите ли, — непринужденно продолжал Петр Наумович. — Товарищ Курчо уезжает и поэтому хотелось бы…

— Когда же будет угодно?

— Если можно, сегодня, сейчас…

— Ну, — Ян Савельевич развел руками, — чего не сделаешь для искусства. Пойдемте сейчас. Извините, я дам распоряжение по магазину.

Ян Савельевич вышел, прикрыв за собой дверь.

— Ох, — тихо произнес Залесский. — Догадывается, что мы неспроста, но делает вид. — И тут же громко произнес:

— Значит, Валентин Дмитриевич, ваша миссия подходит к концу?

Не успел Валентин и придумать, что следует ответить, как Сожич снова появился в комнате. Он снял висевшую на крючке шляпу и жестом пригласил гостей следовать за ним.

Вышли на улицу. Ян Савельевич предложил взять извозчика. Валентин подумал о том, как хорошо, что он, по совету Петра Наумовича, оставил свою машину в губисполкоме. Вот бы удивился Сожич, увидев, как представитель Академии художеств разъезжает на дамском велосипеде…

Втроем в извозчичьей пролетке было тесно, но Сожич категорически заявил, что усядется на откидное место.

— Ничего… ничего… Мне тут хорошо… Ехать совсем недолго.

На низенькой запасной скамеечке, на которой обычно ездили дети, Ян Савельевич казался совсем маленьким.

Пролетку слегка покачивало. Лошадь трусила рысцой. Время от времени молчание нарушал Сожич.

— Очень ценю искусство, очень, — повторял он.

Вскоре они уже поднимались на крылечко сожичевского дома.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Там бульдог. Собака ученая. Никому не сделает вреда, — предупреждал хозяин.

Пока они ехали на извозчике, Валентин думал о том, как бы Ромчик не выдал, что он, Валентин, уже был здесь. Нужно было выдумать оправдание. Однако опасения оказались напрасными. Племянник Сожича сделал вид, что впервые видит студента.

В столовой Ян Савельевич и старательно помогавший ему Рома сняли чехлы с картин.

— Пожалуйста, вот моя гордость: Феодосия, море… Кисть самого Айвазовского. Подтверждено печатью на обороте.

С деланным любопытством Валентин оглядел морской пейзаж, похвалил свет на картине, изображавшей лес в час заката.

— Стоящая вещь… — скорее утверждая, чем спрашивая, произнес Сожич и продолжал:

— В кабинете у меня тоже кое-что висит, но менее ценное. Если желаете…

— Конечно, конечно… — закивал Валентин.

Ключ от кабинета оказался в кармане Яна Савельевича. Он отворил дверь.

— Пожалуйста, входите…

Вошли в кабинет, и Валентин, бегло скользнув взглядом по стенам, принялся рассматривать чикильдеевский натюрморт.

— Экспрессионистский подход, — сказал он.

— Возможно, возможно… Я в современных картинах не разбираюсь. По-моему, вещь не стоящая. Приобрел по случаю. Поддержал тут одного местного.

— А вы не помните, чья это работа? — спросил Залесский.

— Забыл фамилию… Вот вертится на языке… Чикреев, Четеев… Как-то так.

— Чикильдеев, — сказал Рома, который находился тут же в кабинете и внимательно наблюдал за тем, что происходит.

— Скажите, пожалуйста, он помнит! Действительно, кажется, так. А что вас заинтересовало? Неужели это может представлять какую-то ценность?

Ян Савельевич довольно ловко изображал человека, который ни о чем не имеет понятия, и Залесскому это наскучило. Он решил приблизиться к цели.

— Я вам говорил… — сказал Залесский, обращаясь к Валентину. — Я так и предполагал. Ян Савельевич не обратил внимания.

— А что такое? В чем дело? — забеспокоился Сожич. — Я, извините, не понимаю.

— Дело в том, — продолжал Залесский, — что вы, Ян Савельевич, возможно являетесь обладателем весьма ценного полотна.

— Я, — обладателем ценного?.. Вот этого?..

— Представьте себе, именно этого, — кивнул Залесский.

— Что же в нем ценного?..

— Понимаете, — начал пояснять Валентин, — случайно стало известно, что крутовский художник написал его на другом полотне, гораздо более старом.

— Да что вы? Вот никак не думал…

— Ну что же… Для вас, может быть, это и неплохо, — снова заговорил Залесский. — Если действительно окажется, что это и есть ценная картина, государство приобретет ее для музея. А расстаться вам с натюрмортом не беда, так ведь?

— Конечно. У меня приобретут?.. — Сожич что-то прикидывал. — Почти выигрыш в лотерею… Скажите, пожалуйста! Никогда б не подумал… Значит, говорите, художник из самых ценных?

— Понимаете, нужно определить автора, — вставил Залесский.

— Нужно определить?.. Понимаю. Буду даже очень рад, если окажется кто-нибудь знаменитый. Буду гордиться.

— Может быть, снимем? Приблизим к божьему свету? — предложил Залесский.

— Что же, если нужно…

Втроем они сняли картину. Поднесли к окну. Валентин прежде всего взглянул на обратную сторону рамы. Подрамник из потемневшего дерева, очень старый. По углам — плоские клинья.

— Холст старинный и дерево очень старое, — произнес Валентин, не в силах скрыть охватившего его волнения. Неужели руки его касались досок, которые когда-то стругал и сколачивал сам великий мастер?

Картину положили на стол возле окна.

— Этот натюрморт написан на старом полотне, — заявил Валентин. — Вот, посмотрите сюда… Здесь и вот здесь проглядывает лак.

— Что вы говорите? Действительно, что-то там есть… — продолжал удивляться Сожич. — Вот так, висит у тебя, — а ты и понятия не имеешь…

— Это чистая случайность, что нам стало известно… — Валентин все еще продолжал рассматривать картину.

— Ай, ай… Удивительное дело!

— Ян Савельевич, — сказал Залесский. — Картину нужно взять на экспертизу в Художественный музей. Там есть специалист. Николай Афанасьевич Хрякин. Он определит мастера. Не протестуете?

— Как же я могу протестовать? Что же делать, раз такая история. Берите, несите…

— Все-таки, думаю, нам следует пойти вместе. Картина ваша. Вы ее владелец. Если окажется, что это ценное полотно…

— Товарищ Залесский, у меня к вам полное доверие, — заюлил Сожич. — Но поскольку вы настаиваете… Когда же вести в музей?

— Думаю, можно и сейчас. Хрякин скорее всего там.

Ян Савельевич непритворно вздохнул.

— Ну, сейчас, так сейчас… Чем скорее, тем лучше… Рома, Рома!.. Ах, ты здесь, — обратился он к племяннику, который так и не уходил из комнаты. — Тебе это тоже очень интересно? А ну-ка, сбегай поскорее за извозчиком. И чтобы со скамеечкой.

— Я думаю, картину следует упаковать, — предложил Валентин.

— Конечно, конечно… Обязательно. Одну минутку… — Ян Савельевич направился в глубь дома.

Петр Наумович и Валентин остались одни.

— Неужели и вправду он не знал о ценности полотна? — тихо спросил Валентин.

Под очками Залесского в его карих глазах мелькнул смешливый огонек. Петр Наумович сдержанно улыбнулся и вынул часы.

— Не очень-то на него похоже. Ну что ж, поживем, увидим. Я на всякий случай позвонил в музей Николаю Афанасьевичу. Надеюсь, он ждет нас.

В третий раз за день побывал Адриан на улице, где жил Валечка-Козлик, и опять двери оказались запертыми. Студента дома не было.

Как ни медленно шел Адриан к месту условленной встречи, а в сад напротив театра прибыл первым. Он уселся на скамеечку и стал ждать приятелей. Ноги гудели. Шутка ли, сколько километров он сегодня пробегал! Вскоре за решеткой сада показался Митря. Завидев товарища, он еще с улицы крикнул:

— Нигде не видать, Адриаха!

Вошел в сад, плюнул сквозь зубы.

— Я даже к парому бегал. Думал, может, за реку поехал. Нету.

Вскоре явился и Леня. Устало плюхнулся на скамейку. Засопел носом. Лене было жарко.

— Нету в библиотеке никакого вашего Валентина. И велосипеда его не видать.

— Уехал куда-то, — заключил Митря.

— Эх, вот действительно запропал!

— У дома нужно дежурить. Придет.

— А если он ночью явится? Тогда и сиди там, да? Я шамать хочу, — сказал Леня.

— О, заныл! Человек может две недели не есть. Вот, — с презрением заявил Митря.

— Ну и не ешь две недели, если тебе не хочется.

— Пошли отсюда, — скомандовал Адриан.

Леня без удовольствия поднялся. Молча двинулись к выходу. И вдруг Адриан схватил Митрю за рукав.

— Смотрите!

Он невольно шагнул назад, таща за собой товарища.

Мимо сада, пыля по мостовой, проехала извозчичья пролетка. В ней сидели исполкомовский начальник и нэпман Сожич. А на откидной скамеечке, спиной к извозчику, устроился Валентин. На коленях он держал тщательно завернутую и перевязанную бечевкой картину.

Извозчик свернул на улицу Карла Маркса и остановился у входа в Художественный музей.

— Глядите, поймали! — крикнул Митря.

— Тише ты, погоди!

— Вот он где, а мы ищем, — засопел Леня.

Трое слезли с извозчика и поднялись на несколько ступенек. Начальник с портфелем нажал кнопку звонка. Очень скоро отворилась дверь. В ней показался беленький старичок. Он пропустил всех троих и затворил дверь.

— Вот это да! — проговорил Митря.

— Будем ждать, — твердо сказал Адриан.

— А если они до вечера?

— Иди, если хочешь, — пожал плечами Адриан, с презрением взглянув на Леню, — такие дела, а он тут…

— Никуда я не пойду, — ответил тот и опять плюхнулся на скамейку.

Хранитель городской художественной галереи Николай Афанасьевич Хрякин дождался товарища из губисполкома, которого лично немного знал. То, что сообщил Залесский по телефону, не могло оставить равнодушным старого художника.

Последние посетители покинули музей в шестом часу. Ровно в шесть дежурная смотрительница галереи задвинула засов на наружных дверях, и почти сейчас же послышался звонок с улицы. Николай Афанасьевич предупредил, что двери отворит сам.

У входа в музей стояли трое. Один из пришедших — молодой человек в косоворотке, с загорелым лицом, держал обернутую материей картину средних размеров.

— Пожалуйте, входите… Осторожно, не ударьте о косяк… — Николай Афанасьевич посторонился, пропуская поздних посетителей. Третий из них был гладкий человечек, в синей полосатой тройке и шляпе.

Двери были снова накрепко заперты. Хранитель галереи пригласил всех следовать за ним.

Нижним этажом, один за другим, прошли несколько залов картинной галереи.

Миновали небольшую комнатку, стены которой были сплошь завешаны картинами, и очутились в помещении, чем-то напоминающем переплетную мастерскую. Пахло столярным клеем и скипидаром. Стопкой сдвинутые в угол, стояли пустые рамы, у стен — вынутые из рам полотна. Иные из картин лежали на больших, похожих на портновские верстаки, столах. Здесь было светло.

Николай Афанасьевич, сухонький старичок — голова седым ежиком, белые усы и бородка — попросил положить картину на свободный край стола возле окна и принялся осторожно распаковывать. Сняв материю, он отодвинул ее в сторону и взглянул на полотно.

— Творение Антона Чикильдеева, — сказал он. — Способный, но воинствующе безграмотный человек. Мог бы работать, мог. Но вопиющее слобоволие. Вот и результат.

Трое посетителей молчали. Ян Савельевич прижимал шляпу к животу, как бы защищая его от удара.

— Значит, вы хотите, чтобы я произвел экспертизу? Постарался определить, на чем написан сей натюрморт? — спросил Николай Афанасьевич, не отрывая взгляда от полотна.

— Да, — кивнул Залесский. — Вы нам должны помочь, Николай Афанасьевич.

Хрякин осторожно перевернул картину и, придерживая очки, склонился над потемневшим полотном. Он разглядывал его, как мелкую географическую карту.

— Да, основа старинная. Очень старинная, — наконец произнес Николай Афанасьевич. — И подрамок давних времен…

Румянец проступил на щеках Валентина Курчо. Он торжествовал. Старый хранитель подтверждал его предположения.

Тем временем Николай Афанасьевич сходил в противоположный конец комнаты и принес большую лупу. Он попросил повернуть картину лицом вверх и склонился над нею, теперь уже вооруженный лупой.

— Варварство! — вдруг тихо произнес Хрякин. — Какое непростительное варварство!.. Боже мой! Ах, пакостник Чикильдеев!.. Этот невероятный натюрморт написан на старинной картине… Как можно? Нет, варварство, как хотите!

— Ай-я-яй!.. — качая головой, еле слышно произнес Сожич.

— Вот мы и хотели, чтобы вы определили, — сказал Залесский.

Николай Афанасьевич выпрямился.

— Придется все это смывать, а? — по-прежнему придерживая очки, он вопросительно посмотрел на Сожича и на тех, кто с ним явился.

— Что же делать, — вздохнул Ян Савельевич. — Раз тут налицо старинная вещь…

— Ян Савельевич дает согласие, — сказал Залесский.

— Конечно, конечно… — закивал Сожич.

— Однако, уважаемые, мне нужно некоторое время. Торопливость тут излишня. Важно не повредить старую запись, — продолжал хранитель.

— Сколько же, Николай Афанасьевич?

— Ну, так… Думаю, за два-три дня справимся. Если вы пожалуете этак… — Николай Афанасьевич принялся загибать пальцы. — Сегодня у нас вторник… В пятницу, часа в два. Думается, я вам кое-что сумею сообщить.

У Валентина отлегло от сердца. Он боялся, что Хрякину понадобится месяц.

— Ну, что же, — сказал Залесский. — По-моему, это совсем не долго. Будем ждать, Николай Афанасьевич. И пожелаем вам успеха. Не станем задерживать. Вам и так, вероятно, давно пора домой.

— Минуточку, задержу я! — Хрякин снова повернул картину. — Полотно, кажется, принадлежит вам? — обратился он к Сожичу. — Попрошу на нем расписаться. — Он сходил к столу у стены и принес перо, обмакнутое в черную тушь. — Вот этим… Здесь. Осторожно… Так. И тут на подрамке вашу подпись… Очень хорошо. Благодарю.

Теми же гулкими залами двинулись к выходу. Николай Афанасьевич выпустил их на залитую вечерним солнцем улицу Карла Маркса.

— Всего хорошего, до пятницы, — кивнул Залесский и надел свою кепку.

— Вам всего доброго.

Николай Афанасьевич затворил дверь за посетителями и заспешил в реставрационную мастерскую. Он был взволнован предстоящей встречей со старинным полотном. А что если действительно? Нет, об этом даже боязно думать.

Леня зря беспокоился. Ждать пришлось совсем недолго. Двери Художественного музея скоро отворились, и все трое снова показались на лестнице. Но теперь уже без картины.

Потом Ян Савельевич приподнял шляпу и, откланявшись, заспешил вниз по улице Карла Маркса. Валентин и человек из губисполкома пошли в сторону площади.

Выждав время, Адриан предложил:

— Давайте за ними!

Компания друзей двинулась сзади. Расчет был такой: как только Валентин расстанется с начальником, ребята догонят студента и узнают, что случилось.

Сгорая от любопытства, мальчишки следовали за Валентином и его знакомым. Те уже прошли всю площадь и стали сворачивать на улицу Коммуны, и тут человек в кожанке, словно почувствовав, что за ними кто-то следит, резко обернулся. Обернулся и Валентин.

Бежать было поздно. Студент увидел мальчишек. Он что-то сказал своему спутнику и жестом подозвал ребят.

— Товарищ Залесский, это вот и есть мои помощники. Пожалуйста, познакомьтесь: Адриан, Леня, Митря.

— А, слыхал, слыхал… — Товарищ Залесский пожал каждому руку. Глаза его под очками сузились и с хитринкой глядели на мальчиков. — Знаете что… Очень возможно, что труды ваши не пропали даром. Придется как-то отметить, а, товарищ Курчо?

Валентин молча пожал плечами. Залесский вытащил из кармана тужурки часы, посмотрел на них и сказал:

— Я спешу, а вы, может быть, расскажете им… Думаю, секрета от них у нас нет. Насчет велосипеда не беспокойтесь. Двери в исполкоме не закрываются до позднего вечера. Итак, до пятницы. Жду вас в два у себя.

Только Залесский отошел на несколько шагов, как Адриан, не в силах больше сдерживаться, выпалил:

— Ну что, сознался Сожич, сам, да?

— Ясно, он стибрил, мазурик, — торопился Митря.

— Спокойствие, — предупреждающе поднял руку Валентин. — Дело запутанное, но мы, кажется, у цели. А знаешь, твой Ромка молодец. Умеет держать секреты. Никак я не ожидал… Ну, а теперь слушайте.

Глава шестая

Были всякие события. Снова уехал отец. Сказал, что теперь, уже наверное, в последний раз. Адриан получил письмо от Марсельезы. Писала, что скоро вернется. На улицах расклеили афиши. В город на гастроли должен был приехать заслуженный артист республики Н. С. Днепров-Марлинский и ставить «Уриэля Акосту» и «Гения и беспутство». Леня Стародубских в эти жаркие дни неизвестно как схватил насморк, и теперь его мама никуда не пускала.

А в жизни Митри в эти дни тоже были события. Матери выдали пособие, и Митре купили новые штаны. Это были уже не штаны, а, можно сказать, настоящие брюки приятного темно-серого цвета. Митря только надел их — хотел идти на улицу, чтобы все увидели. Но тут выяснилось, что босиком в таких брюках ходить просто невозможно, а старые, десять раз подбитые и залатанные Митрины ботинки уж так не шли к великолепным брюкам, что хоть плач. Митрина мать повздыхала, оглядывая бывалые ботинки, и швырнула их в угол кухни.

— В грязь таскать, и то стыдно.

Она где-то наскребла еще денег, и Митре приобрела в бывшем магазине Кордакова ботинки фабрики «Скороход» с курносыми носами и металлическими крючочками — игрушка! Мать еще погнала его постричься, а потом вымыла ему голову. Митрину футболку с оранжевыми полосами она старательно выстирала и погладила.

В таком обновленном виде Митря сперва сходил к Адриану, потом показался Лене, а затем просто так отправился на улицу. Может быть, кто попадется. Он ходил неторопливо, заложив руки в карманы и только по тротуарам. Станет он пылить новые ботинки, дожидайтесь!

Таковы были события последних дней на улице Профсоюзов.

Но были в эти дни на другой крутовской улице события и посерьезней письма Марсельезы, Лениной болезни и покупки Митре обновок. События, о которых еще ничего не было известно ни Адриану, ни его соседям-приятелям.

Эти значительные события происходили в доме Сожича.

Вечером злополучного дня, когда «натюрморт с селедкой» увезли на проверку в Художественный музей, Ян Савельевич вернулся домой в заметно нервном состоянии. Он немедленно прошел к себе в кабинет и сейчас же оттуда послышалось:

— Рома, ты там?.. А ну, иди-ка сюда!

Ромчик явился на зов дяди.

Ян Савельевич встретил его напряженным молчанием. Потом показал пальцем на стул, который стоял у стены, где еще утром висела картина и, чеканя слова, спросил:

— Не объяснишь ли ты мне, что это тут такое?

— Стул, — ответил Ромка.

— Да, стул. Стул в моем кабинете. А почему на нем следы от грязных ботинок? А? Я спрашиваю, кто это тут топтался на стуле в моем кабинете?

Ромчик посмотрел на стул и понял, что отпираться бесполезно.

— Никто не топтался. Это я смотрел картину.

— Ты смотрел картину! Ах вот как! А почему тут столько следов? Ты что, танцевал фокстрот на стуле?

— Нет. Мы смотрели ее вместе с Адриашкой, — выпалил Ромка.

— Что такое? С Адриашкой? Зачем? — глаза дяди сделались круглыми и удивленно уставились на Ромчика.

— Он еще раньше увидел, что селедка намазана на старой картине, и нам было интересно, что там нарисовано.

— Что?! Да как же вы сюда проникли? Ключ ведь у меня!

— Очень даже просто, — Ромчик сам не понимал, откуда набрался храбрости так дерзко отвечать дяде. — Подходят другие ключи.

— Подходят ключи? Да ведь это же взлом! Как вы посмели? Этот твой Адрианка мошенник! Он шпионил! Это он их направил сюда!.. У меня отобрали, у меня украли… может быть, единственную ценность!.. — закричал Ян Савельевич.

— Это у вас не единственная… У вас много ценностей, — сказал Ромчик.

— Что? Что ты говоришь, обормот? — Сожич рванул на себе твердый воротник. Запонка упала на пол и покатилась под стол.

На крик явилась мама Ромчика. Она остановилась в дверях, не понимая, что происходит.

— Анна… Анна Михайловна!.. Ваш сын, полюбуйтесь им! Он решил погубить мой дом… Он уже погубил его.

— Я ничего не делал, мама, — мрачно сказал Ромчик. Губы его напряженно сжались.

— Он разорил меня! Он навел на дом людей, которые только и стремятся обобрать других… Вы знаете, что наделал ваш расчудеснейший сын, Анна Михайловна?

— Что же случилось, Ромчик?

— Никого я сюда не наводил! Дядя Ян спрятал знаменитую картину. Он ее замазал. А картину искали и нашли. Вот и все.

— Я ее замазал? Вы слышите, Анна? Да кто бы об этом узнал, если бы… если бы не… Как я ее берег! Может быть, это был, как его, Рембрандт, кто знает? Это был капитал. Я мог бы лишиться всего, но картина спасла бы меня… Она стоила огромных денег… И вот мой племянник своими руками!..

— Эту картину украли у Советской власти, — почти крикнул Ромчик. — Ее нельзя, ее стыдно прятать!

— Что такое? Как он сказал? Анна Михайловна, вы слышите? Украли! Это, может быть, я украл, купив за свои деньги?.. За свои собственные. И не за бумажные миллиарды, а за родные — золотые… Я украл свое собственное имущество! У кого?.. Ай, ай!.. — Сожич схватился за сердце. — Какой позор! В доме предатели… в доме доносчики!..

— Ян Савельевич, не надо!.. Успокойтесь! Рома, иди к себе.

— Нет, не успокоюсь. Я его выгоню из моего дома!.. Да, да, вон! Можете убираться. Племянничек! И вы тоже… Столько лет я вас поил и кормил. Я подобрал вас, голодных. Я сам согрел змееныша!..

— Ян Савельевич, перестаньте! Уйди, Рома!

— Я не уйду, мама.

— Да, все это так! — вопил вконец разошедшийся Сожич. — Что бы вы делали без меня, когда остались одна, без мужа, без работы?.. Вы бы умерли с голоду вместе с вашим младенцем… Я пригрел вас. Привез сюда… Я кормил вас…

— Ян Савельевич, я у вас работала с первого дня. Ни одного куска хлеба ни я, ни Рома не съели даром. Вы это знаете.

— Работали!.. Подумайте, они работали!.. Да в Советской России сейчас еще сколько угодно безработных. Нашлись бы и без вас. Вы, вы меня обманули. Ай-ай… Решили пустить меня по миру, когда кругом только и расставлены капканы… К черту, я больше не хочу, к черту!..

— Не кричите на мою маму! — Ромчик сжал кулаки. Он раскраснелся. Черные глаза с ненавистью смотрели на дядю. — Вы и так… Вы и так ее замучили.

— Что он сказал?.. Я замучил… Я мучитель?.. Ха-ха-ха… Уходи с моих глаз, маленький мерзавец! — Сожич смешно затопал ногами, но тут уже не выдержала Анна Михайловна.

— Вы не смеете на него топать, не смеете кричать, — произнесла она так тихо и отчетливо, что Ян Савельевич сразу умолк. — Это мой сын и он вырастет таким, каким был его отец… Это вы нечестный человек, Ян Савельевич… Я все терпела ради сына, но теперь…

— Что? Что?.. Это мне, который… — Сожичу не хватало воздуха.

— О, я знаю, что вы за личность, — не в силах остановиться продолжала Анна Михайловна. — Но я не хочу больше этого знать. И пусть этого не знает мой сын. И не смейте на нас кричать… Спасибо за сочувствие. Я ничего не видела в вашем доме, кроме работы… Достаточно, я больше не хочу быть ни прислугой, ни приживалкой! Мы как-нибудь проживем с Ромой, знайте. И лишь только будет возможность, съедем с вашей квартиры.

— Куда это вы пойдете, что вы умеете делать? Ха-ха!.. — опять ожил Ян Савельевич. — Кому вы нужны, родственница известного нэпмана?.. Только я мог вас спасти… Ничего, вернетесь и еще поклонитесь. Все дороги ведут в Рим.

Анна Михайловна покачала головой.

— Я не ваша родственница. Я сестра вашей жены, но никогда не была и не буду вашей родственницей, Ян Савельевич. Пойдем, Рома.

Она взяла его за руку, и они вышли из кабинета. Ян Савельевич издал звук, похожий на свист шарика, из которого выходит воздух, и опустился на затоптанный стул.

Анна Михайловна пошла в свою комнату и там долго и печально смотрела на карточку Роминого отца. Потом она двумя руками пригладила волосы и сказала сыну:

— Он больше не будет на тебя кричать. И на меня тоже. Мы уедем отсюда. Не знаю куда, но уедем. Ты уже большой, не бойся, как-нибудь проживем.

— Я не боюсь, мама, — сказал Рома.

А из кабинета Яна Савельевича было слышно, как он ходил из угла в угол, вероятно, прикидывая и соображая, что предпринять, чтобы выпутаться из неприятнейшей истории, в которую он так неожиданно влип.

С утра Митря явился к Адриану.

— Эй, спящее дитятко! — крикнула Агафоновна. — По твою душу пришли.

— Кто там еще? — высунувшись из-под простыни, проорал Адриан.

— Не узнать. Франт какой-то.

Зевая на ходу, Адриан в трусиках и майке выскочил на веранду. Митря ждал его в полном блеске. Наглаженные брюки, сияющие ботинки. И футболка в порядке. Не видать, что на локтях протерлась. Рукава завернуты высоко. Даже волосы смочены водой и расчесаны.

— Ты чего это с утра?

— Нам же идти. А вдруг они раньше… Еще пропустим, тогда как узнаем?

— Что же, так до половины третьего и будем там торчать?

Митря задумался. Конечно, он поторопился. Но уж очень не хотелось сидеть ни дома, ни в баньке с голубями. Да и разве можно на голубятне в этаком виде? А не надень с утра штанов — мать закроет шкаф на ключ. В старых, что ли, идти?

— Делать все равно нечего, — сказал он.

— Ну и дрыхал бы…

— И спать надоело.

— Может, купаться сходим пока? — Адриан еще раз зевнул.

— Не, купаться не пойду. Еще брюки свистнут.

— Ладно. Сейчас оденусь.

Агафоновна предложила Митре поесть вместе с Адрианом, но тот от завтрака отказался. Митря никогда не ел в чужих домах, сколько бы его ни уговаривали. Хотя не часто у Митри бывало на столе то, чем кормили его приятелей.

Как ни тянули время, а в садик на площади явились в половине второго. Сели на скамейку и стали ждать. День выдался теплый, солнечный, и двери Художественного музея на этот раз были распахнуты на улицу.

Вдруг Адриан толкнул локтем приятеля и прошипел:

— Смотри, Марселин дедушка!

В двух скамейках от них, на повороте аллеи, сидел дедушка Марсельезы и, нацепив на нос пенсне со шнурком, читал газету «Крутовская правда». Мальчиков он, видно, не заметил.

— А чего он тут?

— Кто его знает? Гуляет. Что одному-то дома сидеть?

Ждать пришлось долго. Часов не было, и то Митря, то Адриан бегали на улицу, интересовались временем у каждого, кто проходил мимо. Потом они забеспокоились. А что если все изменилось и сюда никто не придет?

Но тут как раз появился Ян Савельевич. Он появился со стороны площади и стал прохаживаться возле музея. Мальчишки не спускали с него глаз. Через некоторое время послышалось знакомое чихание и рев исполкомовского автомобиля. Он вынырнул из-за угла и, оставляя за собой пыльный хвост, подъехал к музейному крыльцу. Сожич снял шляпу и заулыбался прибывшим.

Из машины выскочил Валентин, а за ним исполкомовский начальник в кожанке. Все трое поднялись по лестнице и исчезли в дверях музея. Усатый шофер остался их ждать.

Марсельезин дедушка тоже обратил внимание на приехавших. Он оставил газету и, сняв пенсне, внимательно смотрел в сторону автомобиля.

Теперь Адриану и Митре ничего не оставалось, как ждать.

Трудно сказать, сколько прошло времени. Но вот на улицу вышел со шляпой в руке Ян Савельевич Сожич. Он был пунцового цвета. Вытащил из кармана платок и принялся вытирать им шею и голову.

— Готово, попался! — воскликнул Адриан.

— Ага, сразу видно!

Сожич надел шляпу и, спрятав платок в карман, быстро пошел по улице. Он как бы убегал подальше от музея. При этом Ян Савельевич разводил руками, будто разговаривал сам с собой.

И тут из дверей вышли остальные. Начальник с портфелем о чем-то разговаривал со студентом, пока шофер крутил заводную ручку. Наконец мотор завелся. Товарищ Залесский кивнул студенту и заспешил к машине. Снова поднялась пыль, и исполкомовский автомобиль, прогремев мимо решетки сада, исчез.

Оставшись на площадке, Валентин посмотрел в сад. Потом спустился по ступенькам и стал пересекать улицу.

Мальчики бросились ему навстречу.

— Мы давно тут ждем! — выпалили они вместе.

— Знаю. Видел.

— Ну что, так и есть? Он прятал? Мы видели, как он побежал.

— Тот самый шедевр оказался?

— Сейчас все узнаете, — Валентин внимательно оглядел мальчишек, таких чистых и подтянутых сегодня.

— Пошли за мной.

Поднялись по ступенькам и вошли в белый маленький вестибюль.

— Ноги вытирайте! — строго приказала старушка в круглых очках, которая вязала чулок у входа в зал, будто у себя дома.

— Они со мной, — сказал Валентин.

— Хоть и с тобой, а пускай вытирают как следует…

Пошаркали ногами о половичок и вслед за студентом пошли по музейным залам. Митря смотрел кругом во все глаза. Его поразило количество картин на стенах. Он тут был впервые. Следуя на цыпочках, миновали несколько залов и отворили двери с надписью: «Дирекция». Прошли еще одну комнату со множеством картин и коридорчик и оказались в заднем помещении.

Их встретил невысокий старичок с бородкой. Серыми и быстрыми глазами он оглядел мальчишек.

— Это и есть крутовские следопыты?

— Да, Николай Афанасьевич, Адриан и Митря.

— Ну что же, юные советские граждане, — сказал старичок, — идемте, посмотрим, что вы там отыскали.

Он подвел мальчиков к мольберту, на котором была укреплена картина, завешенная материей. Николай Афанасьевич снял материю.

Адриан и Митря замерли.

Со старого, покрытого сеткой трещин полотна на них смотрел старик в кожаной безрукавке. В правой руке он держал подсвечник с зажженной свечой, левой прикрывал пламя от ветра. Свет падал на его лицо и отбрасывал тень на стену. Будто прислушиваясь к чему-то, старик с хитринкой смотрел на мальчиков. Тускло сияла медь на подсвечнике. На бледных старческих губах чуть заметно жила улыбка. Как будто старик кого-то ждал и поднялся, прислушиваясь к стуку и радуясь, что к нему пришли.

— Как живой… — тихо проговорил Митря.

— Ну и здорово! — сказал Адриан.

Николай Афанасьевич внимательно смотрел на мальчиков. Он был доволен, что картина им нравилась.

— Великий мастер был. Непревзойденный певец света, уважаемые, — отчего-то вздохнув, произнес он.

— Это Рембрандт, да? — тихо спросил Адриан.

— Увы, не совсем, молодые люди… Должен вас огорчить. К сожалению, — копия… Отличная и, наверное, близкая к оригиналу, но… — Николай Афанасьевич развел руками. — Только копия…

— Как же так? — Адриан растерянно переводил взгляд с Валентина на хранителя галереи.

— Да, копия, — повторил тот.

Митря молчал. Он не очень-то понимал, что происходит. Что еще за копия отыскалась? Новое дело!

— Видите ли, молодые люди, — продолжал Николай Афанасьевич, — это, конечно, очень старая копия и отличная, так что тут и не мудрено было ошибиться. И не только нашему торговцу галантереей.

— А откуда же вы узнали?

— Николай Афанасьевич по холсту, по краскам определил, — сказал Валентин. — Эта картина написана значительно позже, чем жил Рембрандт.

— И написана, скорее всего, крепостным человеком князя, — добавил хранитель музея.

— Вот это да! Значит, и нэпмана надули? — удивленно воскликнул Митря.

— Как сказать, — Николай Афанасьевич что-то еще высматривал, приблизив глаза к портрету. — Копия эта тоже дорого стоит. Большого дарования был живописец. Да мало ли было непризнанных гениев в крепостной России!

— Значит, копию назад Сожичу отдадите? — заволновался Адриан.

— Надо полагать — купим. Надеюсь, продаст. — Николай Афанасьевич улыбнулся. — И копия великого Рембрандта для нас радость. Да и реставрировать ее нужно, обновить… Чуть не погубили полотно.

— А где же настоящая? Куда она девалась?

Хранитель беспомощно развел руками.

— Если бы мы знали!..

— А может, и она у нас в Крутове?

— Не думаю. Но кто знает…

— Николай Афанасьевич, — обратился к старику Валентин. — Может быть, вы расскажете им…

— Любопытно, да? — хранитель хитро прищурился. — Да рассказывать-то здесь много нечего. Дело в том, уважаемые, что прадед нынешних князей Мещерских был хитрющий старик. Он всегда боялся, что Рембрандта — это была гордость его коллекции — могут у него похитить. Ну и велел своему художнику снять копию. Да и подменил ею в галерее настоящее полотно, а то, подлинное, хранил у себя в спальне. Так у них завещалось из поколения в поколение. Недавно об этом написал в своих записках еще здравствующий ныне в Париже один из князей. Вот и догадывайся, знал управляющий, что оригинал, что копия, или не знал. Но, скорее всего, знал, пройдоха.

— Понимаете, — волнуясь, перебил его Валентин, — Антон Макарович, от которого было письмо, и не предполагал, что существует копия.

— М-да, ну вот теперь и гадай, — продолжал Николай Афанасьевич, — где спрятан оригинал. Или его приняли за копию и не сохранили. Возможно, конечно, и обе они были здесь, в Крутове…

— А сколько же она стоит, настоящая-то, если найти? — спросил Митря.

— Нету ей цены.

— Как же нету?

— Неповторимое творение это, милый, так что нету. Ну, а на деньги мерить — дорого, слишком дорого.

Мальчики умолкли.

— Да, так, молодые люди, — заключил хранитель. — Приходите-ка в другой день, я вам много интересного расскажу, а сейчас, извините… — И Николай Афанасьевич принялся снова завешивать картину.

Что случилось потом

Пришел август. Он принес с собой дыхание приближающейся осени и немало новостей. Уехал в Ленинград Валентин. На прощание он оставил ребятам свой женский велосипед, который, после недолгого катания на нем всей улицей Профсоюзов, окончательно развалился. Однажды на голубятню явился Ромчик. Он повел Адриана и Митрю на малознакомую улицу. Пришли к аптеке № 3 Губздравотдела. Оказалось, тут теперь работала мама Ромчика, а жили они в комнатке над аптекой. Там Ромчик показал им старую скрипку отца. Ту самую, которую привез им с фронта красноармеец. Ромчик сказал, что скоро он на ней будет учиться играть. О своем дяде Сожиче Ромчик не хотел даже и говорить.

Вернулась из деревни Марсельеза. Загорелая, с исцарапанными ногами. Адриан побывал у нее дома, в маленьком садике. Теперь уже можно было ей рассказать, как ловили авантюристов, а наткнулись на копию знаменитой картины. Марсельеза ахала и жалела, что настоящего Рембрандта так и не нашли. Потом пришел ее дедушка и сказал, что в воскресенье возьмет их на утренник в театр. Там будут ставить драму «Уриэль Акоста» и играть станет замечательный трагик Днепров-Марлинский.

На этом утреннике и произошли невероятные события.

Дедушка встретил их и провел через служебный ход, где проходят все артисты. Сперва показал свою полную всяких вещей реквизиторскую комнату — он служил в театре реквизитором, а потом проводил их в ложу около сцены. Днепров-Марлинский был удивительным артистом, и все в зале и в ложах восхищались тем, как он играл несчастного Уриэля. Многие плакали. Но Адриану было не до слез. На сцене, во дворце богача, куда пришел Уриэль Акоста, Адриан увидел картину Рембрандта «Старик со свечой». Адриан только на нее и глядел. Он прямо сходил с ума. Откуда тут могла взяться эта картина? Неужели ее кто-то прячет в театре, надеясь, что никто не догадывается, что это за шедевр?

Марсельезе он, конечно, ничего не сказал, но к Митре побежал сразу же, как только окончился утренник.

Митря решил, что нужно проникнуть на сцену и потихоньку посмотреть, что там у них за картина. Как раз вечером опять шел «Уриэль Акоста». Адриан и Митря в антракте проскочили в зал, дождались конца и спрятались под скамейками. Когда зал замер, они пошли на сцену и стали смотреть по сторонам. Но ничего, кроме старых декораций, на сцене не увидели, зато напоролись на какого-то дядьку в светлом костюме. Убежать было нельзя и они сказали, что хотели посмотреть театр. А высокий дядька в белом костюме оказался не кем иным, как самим Днепровым-Марлинским. Он посмеялся и стал рассказывать мальчикам про театр и показывать его. Он водил их по коридорам и завел даже в свою актерскую уборную, где одевался и гримировался для сцены. Адриан во все глаза глядел, нет ли где-нибудь картины, но увидеть ничего не мог.

Когда покидали театр, он все-таки решился и спросил гастролера, где в театре держат картины.

Днепров-Марлинский удивился, зачем это Адриану нужно, но сказал, что картины это «реквизит» и находятся они в реквизиторской под замком, а ключ у старичка Константина Игнатьевича.

Потом гастролер отвез их на извозчике до самой улицы Профсоюзов. Как только он укатил, Митря таинственно сказал:

— Ну и хитрый старикашка. Здорово запрятал. В театре, а?! И не догадаться.

— Кто запрятал?

— Как кто? Дед Марселин, Константин Игнатьевич — реквизитор. Ясно, он. И фамилия на «С» — Сазонов, и богачом он тут и был, или не соображаешь!..

Глава седьмая

Просто беда, до чего не повезло Адриану! Сперва эта история с Ромкиным дядькой, который оказался таким хитрецом. Теперь и того хуже — Марсельезин дедушка. Такой славный, никого не обманывает, пишет там что-то у себя в домике — Адриан видел — по вечерам. Бегает по улице в своей крылатке, как колокольчик на тоненьких ножках. Неужели он?! Митря, так тот прямо убежден, что дед затаился и ждет международных агентов, которые приедут к нему за шедевром. Но Адриану не верилось. Но зачем Марсельезиному дедушке такие деньги? Что ему нужно?

И все-таки все сходилось на дедушке. Сомнений не было.

А тут, совсем некстати, Адриан встретился с Марсельезой. Она позвала его к ним в сад, а он — вот уж не надо бы — почему-то пошел. И опять сидел на бамбуковом диванчике, да еще щелкал каленые орехи, которыми его угощали.

Адриану было просто не по себе от тайны, которая его распирала. Но открыть ее Марсельезе — можно было погубить все дело. А если скрыть, то какой же он ей друг? Может быть, все-таки рассказать немножко?

И он решился.

— Хочешь, я тебе тайну открою? Только — клятва!

— Ты мне уже одну открыл. Сколько у тебя их?

— Это новая.

— Про то же?

— Ага.

— Ой, говори скорее!

— Не скажу, пока не поклянешься.

— Да ну тебя, обещаю. Никому. Могила!

— И ни маме, ни дедушке.

— И не им.

— Честное…

— Честное, честное.

И Адриан рассказал Марсельезе про то, что увидел на утреннике, и про то, как картина, наверное, спрятана где-то в театре и что Днепров-Марлинский тут скорее всего ни при чем. Тут он умолк, а Марсельеза вскочила с места.

— Нужно дедушке сказать. Он сразу все узнает.

— Ни в коем случае! — Адриан успел задержать ее за руку. — Никто не должен знать! Узнают, и исчезнет, — зашептал он.

— А если и вовсе не та картина?

— Все равно нельзя. А если услышат те, кто прячет?

— Кто?

— Откуда я знаю… — Адриан отвел взгляд в сторону.

Марсельеза вдруг стала очень серьезной.

— Может быть, ты думаешь, мой дедушка?!

— Я тебе ничего не сказал. Может быть, он и сам не знает.

— Не может быть — он все знает.

— Марсельеза, — произнес Адриан. — Я тебе все рассказал. Ты теперь знаешь тайну. Ты ничего не должна… никому — если выдашь…

— Я не верю про дедушку… Неправда!

— И я не верю. Чего ты, в самом деле! Но мы должны узнать.

— А ты говоришь неправду — ты думаешь про него.

— Нет. Но ты пойми… Я тут не один. Тут клятва настоящая, — Адриану стало жарко. Он уже был не рад, что затеял этот разговор. Разве можно доверяться девчонке?

— Как же вы узнаете?

— Наше дело. Но если ты… Тогда на всю жизнь! Так и знай!

— Можешь не беспокоиться, — отрезала Марсельеза. — Но раз ты так думаешь про дедушку, я с тобой больше и разговаривать не стану. Не беспокойся. Я ему ничего не скажу, потому что не верю.

И тут она — вот и пойми этих девчонок — взяла и заплакала.

После недолгих споров в баньке план проникновения в реквизиторскую театра был принят всеми.

По этому плану Митря должен был сперва пробраться в помещение театра и отомкнуть одну из дверей в задней стене зала. Отворять служебные двери было опасно. Можно нарваться на сторожа. Кроме того, эти двери, наверное, запирались на замок, в то время как выходящие на лестницу — это Митря запомнил — закрывались на засовы из зала и открыть их ничего не стоило. В отворенные Митрей двери должны были проникнуть Адриан и Леня. Леню брали с собой потому, что у него имелся карманный фонарик — вещь совершенно необходимая, поскольку в театре скорее всего будет темно. Дать же свой фонарик другому Леня категорически отказался. Ромчику, несмотря на его горячие протесты, пришлось довольствоваться ролью наблюдателя снаружи.

— Кто-то всегда должен быть в резерве, — объяснил ему Адриан.

Идти в театр решили сегодня же, к вечеру.

В начале седьмого Адриан и Леня затаились в кустах против боковой стены театра. Свой фонарик, после некоторой внутренней борьбы, Леня все-таки отдал Митре, понятно, фонарик ему сейчас был более необходим.

Ромчика оставили на улице. Он должен был сидеть в садике напротив театра и следить за тем, что будет дальше.

Выглядывая из-за кустов давно отцветшей сирени, Адриан и Леня нетерпеливо ожидали сигнала. Часов не было, и сколько прошло времени, как расстались с Митрей, они не знали.

От волнения и страха Леня, как всегда в таких случаях, разогрелся и принялся тянуть носом.

— Тише, ты, паровоз!.. — шипел Адриан, толкая его в бок.

Наконец они услышали слабый скрип. Еще секунда — и ближайшие к кустам двери из зала чуть приоткрылись… В щели забелело лицо Митри. Он сделал знак товарищам.

Нагибаясь, Адриан и Леня приблизились к лесенке, которая вела к дверям, почти проползли по ней и шмыгнули в темноту щели. Митря захлопнул засов.

— Тихо!.. Замрите!.. Тут дырка есть. Сейчас погляжу, не видел ли вас кто… — проговорил где-то рядом Митря. — Вроде, никого… Порядок…

— Ты что так долго? Мы уж думали…

— Заплутаешься тут. Позаперли везде. Я через подвал и под сценой, а потом в тот люк.

— А сторожа нету? — забеспокоился Леня.

— Нету, вроде, а вообще-то, черт его знает… Все! Теперь за мной, и чтобы, как мыши! — тихо скомандовал Митря.

Он зажег фонарик. Желтоватый овал света упал на ступени между скамеек.

— Пошли!

— Кажется, батарея села. Ты поменьше зажигай, — торопливо предупредил Леня.

Ощупью двинулись друг за другом. И сейчас же Адриан услышал за своей спиной грохот и возню. Раздался стон. Это стонал Леня. Он уже успел за что-то зацепиться и свалился в проходе.

— Тихо, ты! Чтоб тебе! — сердито прошипел Митря, осветив Леню.

Тот медленно поднялся. Движение возобновилось.

Так они достигли барьера оркестровой ямы и, взобравшись на мостки, прошли по ним на сцену.

На сцене фонарик погасили, и стало снова темно. Только где-то высоко над головой чуть синел уличный свет.

— Ну и черт! Совсем ничего не видно, — недовольно сопел Леня. — Не знал, что у них тут такая тьмища.

Со сцены проникли в боковую комнату и снова попали в темноту — в длинный без окон коридорчик, из которого должен был быть выход на второй этаж.

И тут случилось самое неприятное. Огонек фонарика, едва осветив какую-то прислоненную к стене рваную, обклеенную старыми обоями декорацию и валявшиеся на полу афиши, окончательно ослаб. Сколько ни нажимал Митря на кнопку фонарика, лампочка чуть теплилась красной точкой.

На выручку пришел Адриан. Хорошо, что он еще дома не очень-то понадеялся на Ленькин электрический фонарик и сообразил захватить с собой спички.

Он чиркнул одну, потом другую. Сразу же обнаружилась дверь на второй этаж. Отворив ее, зажгли еще одну спичку, осветили узкую лестницу и убедились, что следуют туда, куда нужно.

В верхний коридор выходило небольшое окошко, и до реквизиторской добраться не составляло труда.

Вот уже и знакомые двери с замочком на двух колечках.

Митря покачал замочек.

— Ерундовина, — сказал он. — А ну, посвети…

Адриан опять зажег спичку. За его спиной дышал Леня.

— Ты, гляди, осторожней с огнем. Как прогорит, гаси, — Митря стал понемногу раскачивать колечко.

Неожиданно где-то неподалеку проскрипела и хлопнула дверь. Мальчишки замерли.

— Это внизу сама захлопнулась, — успокоительно сказал Митря и возобновил работу.

Наконец кольцо было вытащено. Замочек беспомощно повис на одной из дверных половинок. Митря потянул скобу и осторожно шагнул в темноту реквизиторской.

— Свети!

Огонек спички задрожал в руках Адриана. Осветились полки, заставленные картонными блюдами и кубками. Ломаные тени запрыгали по стенам.

Картина обнаружили сразу же. Они стояли на полу, прислоненные к полкам.

Адриан сунул спички Митре.

— Зажигай ты, а я посмотрю.

Он наклонился к картинам. Митря зажег новую спичку. Леня пыхтел в нетерпении увидеть наделавшего столько хлопот старика.

Адриан смотрел на освещенные Митрей полотна. Одно, другое… Какие-то деревья… Женщина в большой шляпе… Генерал в треуголке… Все не то. Вот остались еще две в рамах. Сейчас, сейчас!.. Он, кажется, слышал, как стучало сердце. Но что это?! Вот и последняя картина. Виноград, лимоны на блюде… Никакого старика здесь не было.

— Опять нету? — угрожающе произнес Митря.

— Нет. Все не то.

— Вот так да… — вздохнул Леня.

Неужели все было зря? Адриан боялся взглянуть на товарищей. Он принялся снова перебирать полотна, надеясь, что проглядел старика. Напрасный труд.

Митря зажег еще одну спичку и поднял ее над головой. И тут Леня крикнул:

— Смотрите, вот он!

Адриан быстро взглянул вверх. На одной из полок, за большими расписанными под мрамор часами и черным глобусом, у стены притаился «Старик со свечой».

— Он! — У Адриана перехватило дыхание. — Ту-ут…

Митря погасил спичку и в один момент взлетел на верхнюю полку. Разворошил все, что там было. На пол посыпалась картонная бутафория. Еще несколько секунд — и Митря уже спускал картину вниз.

— Держите! Тяжелая.

— Пошли к свету.

Один за другим они выскочили из реквизиторской и кинулись к окошку, освещавшему коридор.

И вот у окна, в верхнем коридоре, на них снова взглянул рембрандтовский старик. Но что это, почему он в такой странной раме? Ее золотым узором было не что иное, как грубо покрытая бронзой веревка, приклеенная к деревянным, тоже замазанным золотом, доскам.

А сама картина! Портрет старика был кое-как написан на фанерном листе, втиснутом в эту раму. Да, это тот самый «Старик со свечой», как и на репродукции из журнала, как и на той копии, что отыскалась у Сожича, но только нарисованный так, что его только издали можно было принять за старинную картину. Даже Митря, взглянув на картину, сразу же догадался о постигшей их неудаче.

— Не она? Да? — хрипло выдавил он. — Что ли, опять копия?

— Ну и дела… — просипел Леня.

Адриан молчал. Он был так убит случившимся, что лишился слов.

Митря досадливо махнул рукой.

— А еще называется — художник!

— Ну и что из того, что художник? — вспылил Адриан. — Ты сам кричал, что дед Марсельезин в театре картину прячет.

— А кому я поверил? «Видел, — говорит, — точно — она!..» Пошли-ка, сунем назад, да айда домой… Тоже мне пинкертонщики.

— Погодите…

Леня сильно потянул носом. Раз, еще раз…

— Дымом пахнет, а?!

— Верно… — согласился Митря.

— Откуда бы это?

— Здорово тянет…

Митря подбежал к двери на лестницу. Распахнул… Дым шел оттуда.

— Горит чегой-то! — крикнул он и исчез за дверями.

Адриан и Леня кинулись за ним на лестницу. Чувствуя удушливый запах, стали спускаться в коридорчик, сошли на несколько ступенек вниз и вздрогнули. В коридорчике горела прислоненная к стене декорация. Рыжие язычки пламени бежали вверх по разодранному полотну, которое слабо потрескивало. Кое-где, там, где огонь уже успел сделать свое дело, холст тлел, как уголь. Едкий дым горящих красок наполнял коридор.

— Назад!.. С той стороны, наверное, есть лестница… — крикнул Леня и кинулся наверх. Не успел Адриан еще и сообразить, что делать, как Митря пропал за пеленой дым а.

— Митря, куда ты, Митря?! — отчаянно прокричал Адриан, но Митря, наверно, и не слушал.

Что было делать? Адриан заметался по коридору. Можно было разбить стекло в окне и через него выбраться на театральный двор.

И тут он вдруг ясно вспомнил надпись: «Разбей стекло и нажми кнопку». Где-то здесь он видел пожарный сигнал. Адриан бросился в соседнее помещение. Сигнал был здесь, на сцене. «В случае пожара разбей стекло…». Нечего раздумывать, будь что будет… Сигнал был высоко. Адриан ударил кулаком по стеклу, но стекло не разбилось. Тогда он кинулся искать, на что бы можно встать. Рядом в комнате — дым туда уже доходил — Адриан увидел табуретку. Он схватил ее, подтащил к пожарному сигналу и с размаху ударил табуреткой по стеклу. Осколки посыпались на пол. Адриан взобрался на табуретку и сильно нажал кнопку. Наверно, сигнал его уже давно был принят пожарными, а он все жал и жал на черную кнопку. И тут он услышал Митрин крик:

— Эй, черти, куда вы посмывались? Сюда, помогите!..

Значит, Митря не ушел! Адриан снова побежал по коридору. Из щелей двери снизу валил дым. Адриан распахнул ее и увидел Митрю с большим огнетушителем в руках. Из нижней части огнетушителя струей била пена. Напрягая силы, Митря старался держать огнетушитель так высоко, чтобы струя попадала на горящую декорацию, которая шипела, затухая в тех местах, где пена достигала огня.

— Помогай, загасим!..

Плача от дыма, Адриан приблизился к Митре. Теперь вместе им было легче поднять огнетушитель. Струя пены настигла пламя, которое рвалось к потолку.

— Выше, выше!.. — требовал Митря.

Огонь стал спадать на глазах. Зато дым был таким нестерпимым, что мальчики начинали задыхаться.

— Еще, еще малость!.. Держи!.. Сейчас. Дотухает уже.

Пламя было сбито. В коридоре сделалось снова темно. Только через раскрытую дверь сквозь синеву дыма проникал дневной свет.

— Все! Сыплем отсюда!

Они бросили огнетушитель и кинулись к свету. Выбежав из коридора, мальчишки захлопнули за собой дверь. Здесь уже можно было дышать.

— Значит, ты за огнетушителем бегал?.. — спросил Адриан.

— А ты думал?.. Я что тебе, Ленька?

И тут вдруг неизвестно откуда появился Ленька.

— Я тут. Я не убежал… — с дрожью в голосе проговорил он. — Я ждал, пока вы погасите. Там есть окошко, на крышу выскочить можно.

— На крышу нельзя. Увидят… Что это? Слышите?

Мальчики прислушались. До них донесся звон колокола. Где-то рядом взревели и затихли моторы автомашин. Послышались громкие голоса команды, топот бегущих…

— Пожарные! Тикаем через люк, там подвал… Я через него сюда лез…

Мальчики побежали на сцену. Там было совсем темно. На четвереньках, ощупью принялись отыскивать оставленный Митрей открытый люк.

Кто-то уже словно топором рубил стены театра. Зазвенело разбитое окно. Митря крикнул:

— Тут он! Сыпьте сюда… На живот… ползите…

Адриан и Леня вытянулись на полу, по-рачьи стали пятиться к люку. Наконец ноги Адриана почувствовали вырез в полу — люк! Леня уже пыхтел где-то ниже.

— Там лестница, держись! — торопил Митря.

Адриан ступил на лестницу и скатился по ней вниз, свалившись на что-то мягкое. Это был Леня. Раздался глухой удар. Митря в последний момент умудрился захлопнуть за собой люк. И тут они услышали над головой топот бегущих. Пожарные поднялись на сцену.

— Хватайся за меня! Тикаем дальше… — просипел Митря.

В полной темноте, держась друг за друга, они стали пробираться вперед. Натыкались на какие-то столбы, спотыкались. Но Митря ощупью находил дорогу.

— Сюда! Теперь полезем…

Каким-то образом он отыскал в темноте дыру возле самой земли и пополз в нее, увлекая за собой товарищей. Очутились в боковом отсеке подвала. С улицы, через окошечко-щель пробивался свет угасающего дня.

— Все! Тут не застукают.

Митря прислушался к тому, что делалось наверху. Кто-то бегал по сцене. Где-то шипела вода. Потом шипение стихло. А над головой все еще ходили и ходили.

— Нас ищут, — сдавленным голосом произнес Леня. — Милицию, наверно, вызвали.

— Не найдут. Сюда никто не залезет.

— А если ищейка?

— Ищейка, ясно, всюду найдет.

От этого спокойного Митриного заключения у Адриана заныло в животе. И тут они услышали, как рядом что-то заскрипело, и в щелях дощатой перегородки — она отделяла подвальный отсек от помещения над сценой — замелькал свет. Потом кто-то сверху спросил:

— Ну что там? Ничего не видать?

— Фонарем светят! — прошипел Митря, вглядываясь в щель.

— Нет, тут вроде ничего. Одна пыль. Сейчас подале гляну, — сказал другой голос за перегородкой.

Как только истосковавшийся в одиночестве, не знавший, что происходит с его друзьями, Ромчик услышал грохот машин и набат пожарного колокола, он понял — в театре случилось что-то неладное.

— Пожар, пожар!.. Театр подожгли!.. — кричали сбежавшиеся со всех сторон люди.

Ромчик покинул свой пост и вместе с другими побежал к машинам. Прибывшие пожарные сразу же принялись вскрывать нижние окна и взламывать двери, которые вели на сцену театра.

Толпа разрасталась с каждой минутой, но пожар не начинался. Дым повалил из разбитого окна слева и рассеялся.

— Чего же это, горит или не горит? Люди шумели, что ли?

— Не горит, значит, раз и дыму-то всего ничего было.

— Может, внутри горит?

— Воду-то, гляди, остановили.

— Учение, поди, у них опять… На машинах все учатся.

— Для учения тебе станут окна ломать!

Молоденький милиционер в лихо сдвинутой на затылок фуражке уговаривал собравшихся.

— Граждане хорошие, расходитесь по домам. Ничего тут такого не будет. Ложная тревога… Попрошу расходиться.

Ромчик отошел в сторону, но решил никуда не уходить. Он не мог понять, куда делись приятели.

Вот из распахнутых на сцену дверей вышли последние пожарные и милиционер. Пожарные свернули брезентовые шланги, уселись на лакированные скамейки своих машин и с грохотом и звоном уехали.

Толпа стала редеть и вскоре совсем разошлась. Ромчик остался один. Он снова направился в садик напротив. Пришел вечер, но мальчишки не появлялись. Куда же они все-таки запропастились? Ведь не сгорели же, раз не было настоящего пожара!

Ромчик стал размышлять. Если им удалось улизнуть, почему же они не приходят за ним? Да нет, конечно же, им здесь нельзя показываться. Может, про них уже что-нибудь знают. Увидят и сразу сцапают. А может, они уже дома и только и ждут, когда он придет. И Ромчик заторопился на улицу Профсоюзов.

Ближе всех жил Леня Стародубских. Ромчик вбежал во двор и поднялся на веранду. Мирно горела лампа под зеленым абажуром. За столом сидели Ленькины родители. Ленькина мать даже вздрогнула, когда Ромчик появился на веранде.

— Ой, а я думала, Леня!

— А его нету дома? — рассеянно пробормотал Ромчик, не придумав ничего лучше.

— Нет, а разве вы не вместе были?

— Нет. Я дома сидел, — бессовестно врал Ромчик, соображая, как бы ему поскорее уйти.

— Где же он может быть так поздно?

Ромчик пожал плечами.

— Может быть, где-нибудь с Адриахой…

Через две минуты Ромчик был у Адриановой калитки. На этот раз, чтобы не поднимать паники, решил действовать осторожней. Он проник в палисадник и заглянул под задернутую занавеску. И здесь все тихо. Сидит Вадим и сам с собой играет в шахматы. На столе самовар, а рядом Агафоновна вяжет на спицах. Адриашкина мама что-то пишет, а самого Адриана, значит, еще нет. Ромчик бесшумно выбрался из палисадника и побежал к дому Митри.

Но и у Митри во дворе был полный покой. В окнах не видно и света. На дверях висячий замок. Значит, Митрина мать еще не пришла с работы. На голубятне тоже тихо. Ни звука. Голуби спят на своих полочках.

Друзей нигде не было. Ромчик тяжело вздохнул и побрел домой. Мама его, конечно, тоже с ума сходит — куда он делся. До угла улицы Розы Люксембург Ромчик еще вглядывался в темнеющую даль дороги, надеясь услышать голоса товарищей. Но так ничего и не дождавшись, свернул влево и заспешил к своему дому.

А трое юных возмутителей городского спокойствия, затаившись, все еще сидели под сценой. На улице совсем затихло. Потом кто-то ходил по театру и хлопал дверями. Стемнело.

— Может, уже можно вылезать? — ныл Леня.

— Не скули!..

— Я есть хочу.

— Есть, есть! — передразнил его Митря. — А если там милиция? Только высунешь голову, тебя и цап!..

— Что же нам, до утра тут сидеть?

Адриан молчал. Он был больше всех виноват в том, что они очутились в таком положении. И спичку горящую обронил тоже он. Адриан был благодарен Митре, что тот об этом не вспоминал.

Но и Митре, видно, наскучило сидеть в темном подвале, и он решился.

— Пошли, что там ни есть… Я первый погляжу…

— А пролезем? — заволновался Леня.

— Говорю тебе, я сюда через эту дыру лез.

— Если человек голову просунет, значит, и весь вылезет, — пояснил Адриан.

И Митря полез в окошко. Проделал он это очень ловко и вскоре был уже на улице.

— Вроде, никого. Давайте сейчас, — прошипел Митря.

Следующим лез Леня. Ему пришлось потруднее. Митря тащил его за голову. Адриан подталкивал сзади. Леня пыхтел как паровоз и обливался потом. Последним лез Адриан. Он ободрал себе руку и потерял пуговицу от рубахи, но выбрался.

Наконец-то они высвободились из своей темницы. Где-то поблизости цокала копытами по мостовой лошадь и поскрипывали колеса.

— Пошли! — скомандовал Митря. Как-то само по себе получилось, что главным стал он.

Минута — и они уже были на улице, которая уходила под гору как раз напротив боковой стены театра. Улица темная, фонарей раз-два и обчелся.

Пошли сперва тихо, почти крадучись. Но чуть отдалившись от театра, ускорили шаг. Потом пошли быстрей и вдруг, не сговариваясь, все трое побежали. Бежали так, как, наверное, еще никогда в жизни не бегали. Причем, Леня со страха не отставал от друзей.

Остановились только на углу, где обычно расставались, возвращаясь с купанья. Отдышались у фонаря и наконец поглядели друг на друга. Вид у всех был отчаянный. Штаны в красной кирпичной пыли, в извести. Бывшие белые полосы на Митриной футболке почти слились с другими — оранжевыми. Леня к тому же ободрал колено, а у Адриана треснул по шву рукав рубашки.

Пробовали почистить друг друга. Но помогло мало.

— Домой по одному пойдем, — сказал Митря.

— А что наврем?

— Скажем, на Вражьем спуске мальчишки напали. Шесть человек, — сказал Адриан.

Спорить не стали.

— Ладно, так и будем заливать, — согласился Митря. — А теперь по домам!.. И зря завтра по улицам не болтаться… Может, нас милиция искать станет.

— Думаешь?

— Неужели еще искать будут? — даже при свете фонаря было видно, что Лене не по себе.

— Она, милиция, хитрая. Не сразу ловит, — с каким-то прямо дьявольским спокойствием заключил Митря. — Ромки-то нет. А где он? Может, захватили уже! Ну, я побег огородами…

И Митря исчез в уличной тьме.

Глава восьмая

Утром на удивление Агафоновне Адриан не убежал из дому, как это бывало каждый день, а неторопливо позавтракал и уселся у окна с книгой. Занавеску не стал раздвигать, а только время от времени посматривал на улицу, заглядывая в щель между краем занавески и оконным наличником.

— Ты чего это, уж не заболел ли? — не выдержав, спросила Агафоновна.

— Не-е.

— Чего дома-то сидишь? Другой раз со двора не дозовешься…

— Так. Почитать хочу.

— Гляди-ко…

Агафоновна ушла на кухню. Адриан снова осторожно выглянул на улицу и вдруг замер. Прямо напротив окна, за оградой палисадника, он увидел милиционера. Милиционер держал в руке какую-то бумажку и посматривал на окна дома, за которыми притих Адриан. Сердце провалилось в пятки, а милиционер, еще раз кинув взгляд на дом, повернулся и решительно вошел в ворота. Вот шаги его уже слышны на крыльце. Он вытирает ноги и стучит в дверь кухни. Потом доносится голос:

— Здравствуйте.

Дальше слов Адриан разобрать не может. Что-то говорит милиционер, что-то отвечает Агафоновна. Адриан лихорадочно соображает, что ему делать. Выскочить в окно, перемахнуть через ограду палисадника и бежать? Не догонит… А если он не один и другие милиционеры только и ждут его на улице? Спрятаться пол стол или в шкаф? Сделать вид, что сбежал… А потом можно куда-нибудь подальше…

Но, к изумлению Адриана, дверь снова скрипнула и захлопнулась, шаги стали удаляться. Неужели Агафоновна догадалась, не выдала? Адриан осторожно выглянул на кухню.

— Что ему было надо, нянь? За кем он?

— Повестку притащил. Заборы к празднику велят выкрасить, ворота починить. Думал, наш дом-то этот… Теперь хозяевам наверх понес.

На душе мгновенно стало легко, будто Адриан свалил с себя тяжесть. «Чудак, — думал он про себя, — испугался милиционера! Нужен ты ему?» Вон идет через двор. Будьте здоровы, всего хорошего!..» Он смелеет и нахально заявляет Агафоновне:

— А ты испугалась? Думала, тебя арестует?

— Меня-то… С какой это стати? Чай, на рынке ворованным не торгую… Пьяная, слава богу, никогда не была… — закрестилась Агафоновна.

— Бывает, что по ошибке забирают, — на всякий случай кинул Адриан и пошел в комнату. Опасность, кажется, миновала. А может, их никто и не ищет? Время уже к двенадцати. Может быть, сбегать к Леньке или Митре? Наверное, сидят по своим щелям и дрожат. Рассказать им про милиционера?..

Но тут Адриан спохватился. А почему до сих пор нет Ромки? Ведь он не знает, что с ними случилось. И то, что Ромчика так долго нет, начинает беспокоить Адриана.

Но стоило ему только об этом подумают, вдруг — здравствуйте! — на улице остановился Ромка. Оглянулся и с таинственным видом нырнул в калитку. И вот он уже в комнате. Смотрит на Адриана, будто не верит, что тот перед ним — живой и невредимый.

— Как же вы… куда вчера?.. Я до ночи ждал…

— Замуровались в тайнике. Не нашли.

— А искали вас?

— Спрашиваешь! — уже не без бахвальства сообщает Адриан.

— Бегали-бегали с ищейками… А мы в каменном подвале… Туда и кошка еле пролезет.

— А пожар вы, верно, сами потушили?

— Откуда узнал? Ленька?

— Ленька!.. Я у Леньки не был. Вот откуда, из газеты. Теперь про вас все знают.

Адриан замер, а Ромчик вдруг вытащил из кармана штанов во много раз сложенную газету «Крутовская правда», развернул ее и ткнул пальцем в заметку на последней странице:

— Читай…

Адриан склонился над газетой.

ГОРОДСКИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

СТРАННЫЕ ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ

«Вчера в нашем городе произошли удивительные события.

Группа неизвестных лиц, пользуясь отсутствием сторожа, проникла днем в городской театр, закрытый на летний период, и едва не устроила пожар.

Прибывшие по вызову на место происшествия пожарные обнаружили сгоревшую незначительную часть декораций и брошенный огнетушитель. Пожар к их прибытию был ликвидирован, причем, нужно полагать, самими злоумышленниками.

Удивительно то, что неизвестные лица сами вызвали пожарных при помощи недавно установленного в театре электрического сигнала.

Трудно предположить, что злоумышленники проникли в театр с целью грабежа, так как ни одной ценной вещи из бутафорской комнаты, которая оказалась вскрытой, похищено не было. Вероятно, во время бегства была брошена картина, не имеющая никакой ценности.

Милиции пока не удалось напасть на след странных злоумышленников.

Поражает также, что в театре не было сторожа. Легко представить, чего бы мог стоить городу пожар, предотвращение которого явилось счастливой случайностью.

Губисполком должен принять меры.

В. Курчеватых»

— Видишь, должен принять меры, — почему-то шепотом повторил Ромчик и испуганно взглянул на товарища.

— А какие это и что за меры? — спросил Адриан.

— Ясно какие, чтобы милиция нас поймала.

— Не поймает.

— Ну, тогда этот губисполком…

— Что там, по-твоему, сыщики, что-ли?

Но Адриан и сам теперь не был уверен, что милиция их не сумеет сыскать. Прежнее недавнее спокойствие его снова покинуло.

— Нужно к Митре, и Леньку позвать, чтобы, если нас найдут, не врали лишнего. Какие мы злоумышленники?!

— Ладно, — согласился Ромчик, — я сейчас за Ленькой, а ты к Митре дуй. В голубятне про все договоримся.

Ромчик убежал за Леней. Адриан стал раздумывать, что бы в самом деле могла значить эта заметка в газете? Неужели их станут разыскивать? А если найдет?..

Минут через десять Адриан с великой предосторожностью пробрался к Митре. Леня уже был там.

— Дела!.. — вздохнул Леня. — Я предупреждал…

— Поймают, ух, и дадут!.. — заключил Митря.

— Если все будем заодно — ничего.

Это сказал Ромчик, которому очень хотелось подчеркнуть, что он отвечает за все наравне с остальными.

И тут Адриан вдруг опять осмелел.

— Подумаешь, испугались! Там же написано: неизвестные лица…

— Ну-ка, давайте вместе прочтем, — предложил Леня, на всякий случай оглядываясь на дверь.

— Где газета-то?

Выяснилось, что Адриан забыл ее дома.

— Вот чудила, — усомнился Митря. — Может, там и не так. Тащи сюда.

— Хорошо. Я сейчас…

Адриан выскочил из баньки. На миг он забыл, что должен быть осторожен и, выбежав на улицу, понесся к своему дому. Уже достигнув ворот, он с ходу чуть не налетел на выходящего со двора человека.

— Ах, вот, на ловца и зверь…

Адриан поднимает голову. Перед ним товарищ Залесский. Глаза через очки внимательно смотрят на Адриана.

— Куда так стремишься?

— Я? Домой… — выдавливает из себя Адриан. Он понимает, что деться уже некуда.

А в голове мгновенно проносится: как здесь оказался товарищ Залесский? Неужели ему про них уже все известно? Теперь попробуй-ка выпутайся!..

— Адриан, кажется, так?

— Так. А вы товарищ Залесский.

Тот кивает.

— Правильно. Где же твои друзья?

Адриан напряженно думает, что ответить. Если уж попался — нужно не выдавать остальных. А как? Все равно товарищ Залесский пойдет к митре и найдет там сразу всех. И все-таки, пожав плечами, он буркает:

— Не знаю.

— Не знаешь? — Залесский смотрит на Адриана. — Куда же они могли запропасть? А я ведь к вам.

Адриан молчит.

— Ну вот что, — говорит товарищ Залесский. — Я думаю, мы их найдем. У меня имеется к вам дело и весьма неотложное. Хитрить со мной не надо. Пойдем.

Ему, наверное, известно и про голубятню, где они собираются. Понятно, и за газетой теперь идти уже незачем. Адриан поворачивает. Весь его вид выражает: «Ничего не поделаешь, — приходится, идем!» И он возвращается в Митрин двор. За Адрианом следом — товарищ Залесский.

Ничего себе, вытянулись лица у его приятелей, когда он, вместо газеты, вернулся с начальником по борьбе с вредным элементом! А тот огляделся и спрашивает:

— Это и есть ваш штаб?

— Моя голубятня, — отвечает Митря.

— Голубятня, я думаю, для конспирации, — товарищ Залесский смотрит на Митрю скорее со смешинкой, чем сердито. Нет, на пришедшего их арестовать он не похож… — А знаете что?.. Здесь у вас неплохо: и в жару не жарко и от дождя укрываться можно.

Мальчишки молчат. Каждый, конечно, думает, что будет дальше, и не ждет приятных вестей, а тот продолжает:

— Ну, так как себя чувствуете?

Дружное пожатие плеч, мальчишки испуганно переглядываются… Товарищ Залесский усаживается на скамеечку, щелкает замочком своего портфеля и вынимает свежий номер газеты.

— Возможно, вы еще сегодня не читали. Тут одна любопытная заметка… Знаете что? Давайте-ка прочтем ее вместе, а?

Молчание приходится понимать как согласие. Товарищ Залесский принимается читать вслух то, что Ромчику и Адриану уже хорошо известно, а Леня и Митря слушают в первый раз.

Читая, Залесский нет-нет да и оторвется от газеты и бросит взгляд на мальчишек. Адриан вовсю делает вид, что ничего подобного не слыхал, но получается у него это, кажется, не очень-то правдиво. Но тут уже и товарищ Залесский заканчивает читать заметку, складывает газету и спокойно спрашивает:

— Ну, так как же, неизвестные лица?

Конечно, попались!.. Наверное, об этом думают все, пока Залесский убирает газету в портфель.

— Ну, а теперь поговорим начистоту. Какая никому не нужная картина была найдена после бегства странных злоумышленников? Кому она и зачем понадобилась?

Ясно, что товарищу Залесскому все известно. Скрывать нечего и Адриан, вздохнув, решается рассказать, как увидел из ложи «Старика со свечой», как потом с Митрей хотели посмотреть поближе, да им не удалось. И про то, как все удивительно подходило, чтобы подозревать Марсельезиного дедушку. И про то, что они никому не хотели говорить, пока сами не убедятся, что это и есть настоящий шедевр, который искали.

Он кончил и с опаской взглянул на товарища Залесского. А тот, оказывается, улыбался. Улыбался, и весело поглядывал на него через очки.

— Значит, решили, что Константин Игнатьевич картину скрывает? — наконец заговорил он. — Тот, что прятал, из бывших, и Константин Игнатьевич из бывших. Понятно… У того фамилия на букву «С» и Константин Игнатьевич — Сазонов. На ту же букву. Тоже понятно. Старичок по всем статьям подошел. Ну, раз вы такие ловкие сыщики, я вам тоже кое-что открою. Знаете что?.. Письмо, которое получил бывший учитель Валентина Курчо, и то письмо, которое было у официанта из вокзального ресторана, оказались написанными одним и тем же почерком. Выходит, тот, кто хотел сохранить картину для государства, и тот, кто советовал ее достать и спрятать подальше, чтобы потом выгодно продать, — одно и то же лицо. Понятно вам, что это значит?

— Нет, — тихо сказал за всех Адриан. — Как же так, почему?

— А потому, уважаемые неизвестные лица, что это сделано для того, чтобы направить поиски по ложному следу и, пока будут искать копию вместо оригинала, увезти настоящего Рембрандта. Вот и попались мы с вами на эту букву «С», как рыбка на крючок, хотя копию все-таки разыскали. А что к оригиналу эта буква «С» никакого отношения не имеет, так это неоспоримый факт.

— А где тогда настоящий? — вырвалось у Лени.

Залесский вздохнул.

— Трудно сказать. История запутанная и вряд ли кончается в Крутове. Но вот что вы Константина Игнатьевича в этом деле заподозрили, так уж это совсем зря. Он действительно из дворян, бывший чиновник. Но знаете что?.. Он еще до революции подарил городу всю свою дорогостоящую библиотеку… А в Крутов был сослан много лет назад за сочувствие революционерам… А потом, когда кончился срок ссылки, Константин Игнатьевич не поехал в Петербург, а остался здесь. В девятьсот пятом году он прятал у себя в доме большевиков, за которыми по всей России гонялись жандармы. Теперь он про все это пишет книгу.

Все подавленно молчали. В баньке наступила тишина.

— Мы не знали, — сказал Адриан.

— Ну что же делать, бывает. — Залесский снова щелкнул замочком портфеля. — А театр вы запросто могли поджечь. Это уже другой факт. Теперь сами знаете — картина ничего не стоила. Ну, а если бы возник пожар?

В баньке, кажется, притихли даже голуби, не только мальчишки. Да и что говорить, ведь товарищу Залесскому было понятно, что театра никто не собирался поджигать.

— А вот то, что сами потушили пожар, тут молодцы!

— Это Митря один.

— Не, он тоже помогал тушить. — Митря толкнул плечом Адриана.

Залесский поднялся с места.

— Ну что же… Знаете что? — Он с хитринкой в глазах обвел взглядом мальчиков. — Мне почему-то кажется, милиция не найдет «неизвестных лиц». — Вынул папироску, покрутил и продолжал: — Только давайте условимся, если будете опять кого-нибудь подозревать — приходите сперва ко мне. Губисполком, товарищ Залесский. Вас пропустят. Понятно?

Адриан и его друзья, как по команде, кивнули головами.

— Ну так, сегодня у нас тринадцатое… — Залесский вынул из внутреннего кармана кожанки часы и взглянул на них, будто хотел убедиться, что сегодня действительно тринадцатое число. — Насколько мне известно — скоро в школу, так что договоримся: пока займемся науками. Идет?

Трое опять кивнули, а Адриан сказал:

— Я здесь в школу больше не пойду. Я уезжаю. Мы уже складываемся.

— Вот как? Куда же?

— В Ленинград. Папа на завод поступил, и мы все уедем.

— Ну что же, завидую. Хороший город. Я там тоже живал… Ну, пока, друзья. Желаю успеха… С остальными, надеюсь, еще увидимся…

Товарищ Залесский пожал руку каждому из мальчишек. Потом наклонил голову и вынырнул из баньки.

Он, наверное, уже миновал двор и вышел на улицу, когда Митря, наконец, нарушив общее молчание, сказал:

— Вот это да дядька, свой!..

Из Ленинграда пришла телеграмма. Отец сообщал, что квартира снята и что сам приехать не может — занят на заводе. Велел продавать лишнее и готовиться к отъезду.

Вскоре на воротах их дома появилось объявление. На листке из тетрадки в клеточку старательно выведено:

Срочно ввиду отъезда продаются: буфет дубовый, 2 шкафа. Стол обед. и пис. Стулья и друг. дом. вещи.

Приходили люди. Заглядывали под обеденный стол и открывали и закрывали дверцы шкафов. Садились на стулья. Почему-то все интересовались качалкой, которая не продавалась. Качалка была какой-то памятью.

На кухне всхлипывала Агафоновна. Слоняясь по квартире, Адриан зашел и туда.

— Чего ты плачешь?

— Уезжаем, вот и плачу, — отвечала та, вытирая слезы краем кухонного полотенца.

— Так ведь и ты с нами едешь?

— Потому и реву, что еду. Жалко.

— Кого?

— Да никого. Жалко, что уезжаем.

Добиться от нее толку было невозможно. Адриан понимал: Агафоновна плакала просто так, потому что в Крутове обязательно полагалось перед отъездом поплакать, тогда все будет хорошо. Раньше она лила слезы всегда, когда уезжал отец. Потом ревела, когда Вадим отправлялся в пионерский лагерь, а теперь — потому, что уезжала сама. Больше плакать было некому.

Адриан начал было складывать свои вещи. Собрал книги. Затем стал раздумывать, что ему делать с вновь начатой коллекцией папиросных коробок. Кроме тех, которые он выменял на оловянных солдатиков у Ромчика, прибавилась еще одна от папирос «Зефир». Поразмыслив, Адриан решил, что в Ленинград перевозить коллекцию не имеет смысла.

Дома на него мало обращали внимания. Каждый был занят своим. Отплакав, Агафоновна принялась спорить с мамой по поводу сборов. Мама решила брать с собой поменьше кухонного барахла. Агафоновна настаивала, чтобы в Ленинград везли и деревянное корыто с квашней, и топор, и даже пудовую гирю, которая без толку валялась в кладовой.

Но суета сборов не могла отвлечь Адриана от грустных мыслей. Нет, не мог он уехать из Крутова, не поговорив с Марсельезой. Ведь с тех пор, как он признался ей в том, что увидел в театре и что по этому поводу думает, они не встречались. И., конечно же, она читала заметку в газете и теперь все знает. Ясно, что догадалась, кто это «неизвестные лица». Что было делать?

Часам к пяти Адриан решился на отчаянный ход. Это было нелегкое решение и пришло оно после сомнений и внутренней борьбы.

В пять часов вечера он явился на крылечко домика Марсельезиного дедушки и решительно повернул вправо рукоятку звонка.

Двери открыла Марсельеза.

— Ты? — удивилась она.

— Я, — ответил Адриан. — Я к твоему дедушке, Константину Игнатьевичу. Дома он?

— Хм, — произнесла Марсельеза и пожала плечиками. — Дома. Входи. — Она захлопнула дверь. Отступление было отрезано. — Дедушка, тут к тебе!

— Кто там, пожалуйте, — послышался высокий голосок.

— Иди туда, — Марсельеза слегка подтолкнула Адриана.

Он двинулся по коридорчику, а навстречу ему уже спешил Марсельезин дедушка. Он был в домашних туфлях, как всегда пряменький, в старой бархатной куртке со шнурами.

— А, это вы, милостивый государь, — он с любопытством разглядывал Адриана. — Чем могу служить? Заходите, пожалуйста…

Адриан вошел в комнату. Марсельеза бесшумно затворила за ними дверь. Он был благодарен, что она так сделала. Одним мужчинам куда легче объясняться.

Адриан сразу заметил, на письменном столе лежала «Крутовская правда».

— Ну, что скажете, молодой человек? Присаживайтесь, — все тем же любопытствующим тоном продолжал Марсельезин дедушка.

Но Адриан не хотел присаживаться.

— Константин Игнатьевич, — решившись, начал он. — Это я неизвестное лицо, которое забралось в вашу реквизиторскую.

— Да ну?.. Интересно! А не объясните, зачем?.. Что побудило?

— Мы искали Рембрандта… Похищенный шедевр великого голландца.

— Вот как?! В бутафорской провинциального театра?..

— Да, — Адриан с ужасом почувствовал, что уши его сделались цвета спелого помидора. — А теперь мы знаем, кто вы такой и нам стыдно. Вот я и пришел…

Оказывается, Марсельезин дедушка умел слушать других. Он молча опустился в кресло. И Адриану, во второй раз в этот день, пришлось рассказывать почти всю историю сначала, а главное, признаваться в том, что они так плохо подумали о реквизиторе и еще о том, как их укорил за это товарищ Залесский из губисполкома.

— Извините нас, Константин Игнатьевич, — закончил он. — Мы поступили как глупые…

— Да нет, не совсем… — Неожиданно и как-то задумчиво произнес Марсельезин дедушка. — М-да, любопытно… Только вот разумнее было бы обращаться к взрослым. Ну, а сведения о моей революционной деятельности сильно преумножены.

— Все равно, — сказал Адриан.

— Знаете, милостивый государь, — Константин Игнатьевич улыбнулся, — а я когда-то участвовал в суде присяжных. Чистосердечное признание вины всегда учитывалось правосудием. Ну, а ваша неоспоримая вина — ваши годы. Ну-с, за сим… очень рад…

— Я уезжаю, — почему-то вдруг сказал Адриан.

— Куда же, можно полюбопытствовать?

— В Ленинград. Там мой папа. Мы все уезжаем.

— Вот как! Я тоже провел молодые годы в этом прекрасном городе. Да нет, не в Ленинграде, разумеется. В Петербурге. Кадетский корпус там окончил… Давно это было. Бог с ним, со старым… А полотно, которое вы приняли за рембрандтовское, принадлежит кисти Чикильдеева. Есть здесь такой. Так сказать — местная богема.

— Я его видел, — сказал Адриан.

— М-да, так вот, он мне однажды и притащил в театр эту картину. Ну, и купили для сцены… А я, признаюсь, и не знал, что мотив навеян Рембрандтом. Так вот, отчасти и я вам должен быть благодарен. Ну что же… — Марсельезин дедушка поднялся с кресла. Сделал он это не сразу. Сперва оперся руками в подлокотники, потом нажал на них и словно взлетел вверх. И уже опять стоял перед Адрианом худенький и сухой, как щепочка.

— Рад был поближе познакомиться, хотя и при необычных обстоятельствах. А вообще мой вам совет на будущее: не следует думать плохо о человеке, пока не убедишься, что он того стоит. — Он пошел к выходу, и, отворив дверь, позвал Марсельезу.

— Смею тебя заверить, — сказал ей дедушка, — что твой друг вполне добропорядочный молодой человек и заслуживает доверия. Ну-с, до свидания, молодой человек. — И дедушка заспешил назад.

— Твой дедушка умный, — тихо сказал Адриан, когда они остались одни. — А я уезжаю…

— Я знаю. Ты куда сейчас?

— Никуда. А ты?

— Хотела погулять. Хочешь, пойдем вместе?

Адриан кивнул.

— Дедушка, — крикнула Марсельеза. — Мне мама велела купить нитки. Я пойду. Хорошо?

— Иди, Марс, только не надолго. Мама вернется в восемь. Будь дома!

Мальчишек на улице не было, и никто не кричал им вслед про жениха и невесту.

Марсельеза спросила:

— Так и не нашли картину?

— Нет, — Адриан помотал головой.

Она вздохнула.

— Ерунда, сказал Адриан. — Ее тут и не было, а может, и нигде нет. Жулики всех провели.

Дошли до кинотеатра «Прогресс». У широких дверей была наклеена афиша. С афиши улыбалась испанка с кольцами в ушах. Картина называлась «Розита».

— Это Мери Пикфорд. Красивая, правда? Тебе нравится?

Адриан пожал плечами. Лучше бы его спросили о чем-нибудь другом. Он сказал:

— Я люблю про ковбоев с Вильямом Хартом. Или вот еще «Красные дьяволята».

— А я — когда все хорошо кончается.

В магазине на улице Коммуны нужных ниток не отыскалось. Надо было идти в центр, к рынку, но Адриан вдруг сказал:

— Хочешь в Ботанический, к «Черному морю», а нитки потом купим.

Она сразу же согласилась.

— Ладно.

Минут через пятнадцать они уже спускались по крутой каменной лесенке в цветущий овраг.

У фонтана — маленькой копии Черного моря — стояла скамейка с навесом от солнца. Она была пуста. По мосту, над оврагом, гремя, проезжали телеги, а тут было тихо и спокойно. Начинавшее краснеть солнце заходило вдали, и беседка под мостом и каменные быки, на которых она стояла, зарозовели. Адриан и Марсельеза уселись на скамейку и «Черное море» оказалось у их ног. Фонтан сейчас не бил, и в зеркально-спокойной глади воды отражалось холодеющее небо и мраморный лебедь, который, выгнув шею, чистил свои крылья посреди пруда.

— А в Ленинграде море есть? — спросила Марсельеза.

— Есть. Балтийское, еще почище Черного.

— Дедушка говорит, в Черном море вода изумрудного цвета.

— Хм, — Адриан не думал о Черном море.

— Удивительно, правда?

— Хм.

— А интересно, какая вода в Балтийском?

— Я тебе напишу. Большое письмо напишу, обо всем. Ответишь?

Она молча кивнула. Было понятно — ответит.

— А потом ты приедешь в Ленинград. Хорошо?

Она пожала плечами.

Помолчали и вдруг Адриан сказал:

— Помнишь, ты приз дала?

— Какой приз?

— Султанчик. Цветок. Когда за реку со школой ездили. Я быстрее всех бегал. Он у меня в Майн-Риде. Засох и совсем рыжим стал.

— Зачем он тебе?

— Так.

Теперь в свою очередь ничего не сказала, а только хмыкнула Марсельеза. И тут — Адриан сам не понял, как это получилось — он повернулся в ее сторону и поцеловал, нет, скорее чмокнул ее в щеку. Марсельеза вспыхнула, но не шелохнулась. Будто ничего не случилось. Они опять смотрели на гладкую воду «Черного моря» и на сделавшегося розовым лебедя, и оба ничего не говорили. А солнце на краю оврага огненным шаром катилось за склон.

— Пошли домой, — вдруг сказала Марсельеза. — Поздно. Попадет от мамы… — И взяла Адриана за руку.

Через несколько секунд они, держась за руки, уже бежали вверх по крутой лесенке. Бежали и смеялись неизвестно чему. Им нужно было спешить домой. Каждому могло влететь за поздний приход. Ведь взрослые считали их детьми.

Адриана провожали через два дня.

Поезд был дальний, омский, и через Крутов проходил поздним вечером. Уже сдан был багаж, который должен был ехать в том же составе, в багажном вагоне. При них остались только чемоданы и портплед. Корзины, запертые на домашние замочки. Кошелка, наполненная колбасой, вареной курицей, крутыми яйцами и другими продуктами — на два дня пути. Сидели в зале ожидания на большой деревянной скамье. В рожках горел тусклый электрический свет, и зал имел грустный вид. Окна выходили на перрон. Там моросил дождь. Агафоновна сказала, что это к добру. Уезжать в дождик — хорошая примета. А в конце зала были широкие четырехстворчатые двери. Через стеклянную фрамугу над ними виднелись яркие шары люстры. За дверью слышалась музыка. Там играл оркестр. Там был ресторан. Тот самый, где не так давно студент Валентин Курчо встретил юркого старика с бантиком и откуда начались поиски так и не найденного рембрандтовского шедевра.

Адриана провожали Ромчик и Митря. В последние дни у Лени опять началось то, что его мама называет «подозреньем на инфлуэнцу», и Леню вечером на вокзал не пустили. Так они и не увиделись. Приехали извозчики, началась суетня. Адриан не успел сбегать к другу. Только проехал мимо Лениного дома, помахал ему рукой. «До свидания, дескать, не скучайте без нас», — и все.

Митре, как всегда, уйти не составило большого труда. Ромчик твердо настоял на том, что обязательно должен проводить товарища. И его маме не оставалось ничего иного, как приехать вместе с ним на вокзал. В этом была и своя выгода. Назад, конечно, тоже поедут на извозчике, да и Митрю прокатят.

Взрослые негромко переговаривались. Вадим был со своими товарищами. Они изображали из себя больших. Даже уходили потихоньку курить. Агафоновна сидела в стороне от других. Держала на коленях корзиночку, из которой выглядывало горлышко длинной зеленой бутылки с молоком. Старуха молча глядела в окно по другую сторону зала, где редкие фонари освещали булыжную привокзальную площадь и темнел поднимавшийся вверх город. Наверное, она думала о том, что ей уже никогда не придется вернуться в Крутов, где прошла вся ее нехитрая жизнь.

Адриан и его друзья прохаживались по залу ожидания. Они давно оглядели все, что можно было оглядеть, выходили на перрон и возвращались назад. Кажется, сказали друг другу все, что надо было сказать. Своего нового адреса Адриан еще не знал, и потому на письма могли рассчитывать только Ромка и Митря. Ромчик печально смотрел на Адриана. Он жалел, что вот все-таки пришел день и его друг уезжает навсегда. Вздохнув, сказал:

— Я вырасту, тоже в Ленинград поеду. Учиться. Только еще не знаю — на доктора или на скрипача.

Митря негромко насвистывал. У Митри не очень-то, когда он этого не хочет, узнаешь, о чем думает. В том, что ему тоже когда-нибудь придется побывать в Ленинграде, Митря до конца уверен не был. Все-таки Ленинград далеко… Впрочем, Митря любил читать про летчиков и аэропланы и уверял, что теперь, чтобы облететь даже вокруг света, нужно не больше недели.

Прекратив свистеть, Митря, как бы невзначай, бросил:

— Валечке не говори, что мы его велосипед доломали… Я, может, еще починю.

— Да разве ему жалко велосипеда?.. Знаешь ведь Валентина.

— Я не про то… Я все равно починю… — сказал Митря и больше от него, кажется, не услышали и слова.

Омский поезд опаздывал. Уже стала беспокоиться Ромкина мама. Час поздний, когда они попадут домой? Уже зевал сам Ромчик. Митря, казалось, был ко всему безразличен. Но когда, наконец, подкатил надсадно пыхтящий паровоз, из-под огромных колес которого в ночь снопами летели искры, когда ударил вокзальный колокол и, захватив свою поклажу, отъезжающие и провожающие кинулись разыскивать свои вагоны, когда уже в сутолоке у тамбуров послышались крики: «Садитесь, садитесь!.. Пишите!.. Не забывайте!..» — в этот самый момент Митря успел схватить Адриана за руку и, сунув ему что-то, торопливо проговорил:

— Это я тебе… Клади в карман. После поглядишь… — и затерялся в толпе провожающих.

Снова послышались удары колокола, низкий басок паровоза, перезвон буферов. Поезд тронулся. Медленно поплыл вокзал с ярко освещенными окнами ресторана, с надписью под крышей «Крутов-I». Побежал назад перрон с кучкой знакомых и с двумя конниками — Митрей и Ромчиком, стоявшими отдельно друг от друга.

Уже устроившись на верхней полке, долго не в силах уснуть, Адриан вспомнил о том, что Митря ему что-то отдал в последний момент. Адриан полез в карман брюк и вытащил завернутый в газету спичечный коробок. Он раскрыл его и в полутьме нащупал что-то гладкое. Пленка!..

Как раз в этот момент поезд остановился на первой станции после Крутова. Их вагон оказался против фонаря. Адриан торопливо стал разглядывать на свет то, что ему отдал Митря. Это были самые любимые, самые драгоценные кадрики из Митриного богатства: Вильям Харт на коне… Негр из «Дьяволят» с кинжалом в зубах… Малиновый кадрик — пожар в Техасе, Чарли Чаплин с малышом Джекки Куганом… — те самые кадрики, которые у Митри никто не мог выпросить, которые невозможно было у него выменять не только на оловянных солдатиков, но даже на голубей.

Адриан запрятал кадрики назад в коробок и сжал его в руке. Вагон дернуло. Где-то впереди затарахтел паровоз. В купе снова сделалось темно. Поезд уходил все дальше от Крутова.

Чем кончилась вся эта история

С тех пор как уехал Адриан, прошло три года, и вот на улицу Профсоюзов пришло письмо Митрохину Андрею.

Митря забрался к себе на голубятню — она еще держалась, вскрыл синий конверт и прочитал:

«Здравствуй, Митря!

Как я был рад, получив от тебя письмо! Я ждал его давно, но понял, что тебя не было в Крутове, а то бы ты сразу ответил. Значит, летом ты был в пионерлагере. Ну, как там у вас в Боровом? У нас под Ленинградом столько пионерских лагерей!.. Слезешь с поезда, кругом: «Старый барабанщик…» «Старый барабанщик!..» и фанфары… Но не в этом дело. Здо́рово, Митря, что ты поступил в аэроклуб. Наверно, все-таки будешь летчиком, раз уже летал с пилотом. Про то, что Леня с родителями уехал в Москву, знаю. Получил от него оттуда письмо. Почему мне не пишет Ромка? Ты говоришь — ходит куда-то с отцовской скрипкой, занимается музыкой. Пускай, раз нравится. А я в музыке не понимаю. Тут мы со школой ходили на утренник в филармонию. Играли симфонию немецкого композитора Вагнера. Просто не знал, когда это кончится. Про то, что Марсельезин дедушка умер, знаю. И что его хоронило много народа, тоже знаю.

Митря, ты пишешь, что если бы я приехал, не узнал бы дороги за мостом, где были овсяные поля, а теперь там строят завод — все перекопано и даже поезд туда провели. Я про это знал еще в Крутове. Мне рассказывал мой папа. Он говорил, что там поднимется завод-гигант.

Где товарищ Залесский? Видишь ли ты его?.. Хороший он дядька, правда? А магазин Сожича, значит, закрылся? У нас в Ленинграде тоже позакрывались все частные лавочки. А где Ромкин дядя? Говоришь, куда-то исчез? Наверное, опять где-нибудь приспособился? Да ну его, я знаю, что Ромчик про него и говорить не хочет.

Ты спрашиваешь, видел ли я Валентина К.? Видел несколько раз. В Академии он, уже на пятом курсе, и скоро начнет писать диплом (большую картину). А я хожу в вечернюю художественную школу на Таврической улице. Так что нам с ним есть о чем поговорить.

А теперь я тебе такое расскажу, что вы с Ромкой не сразу и поверите.

Один раз звонит мне по телефону Валентин и говорит, чтобы я в воскресенье никуда не уходил, а пришел бы в 11 часов в Эрмитаж, где он меня будет ждать.

Ну, в воскресенье, еще и одиннадцати не было, я уже в Эрмитаже. Жду Валентина. Вдруг вижу — он идет и улыбается.

Мы разделись и пошли по залам. Ох, Митря, когда приедешь в Ленинград, пойдем в Эрмитаж, посмотришь, сколько там картин, тысячи. Всех великих художников со всех стран!.. Валентин говорит: «Сейчас придем в один зал…» Ну, дошли до этого самого зала. Валентин говорит: «Закрой глаза!» и повел меня за руку. «А теперь — командует — открывай и удивляйся». Я как открыл, чуть не обалдел… Прямо напротив меня в золотой раме под стеклом… что бы ты думал? Догадался?.. «Старик со свечой!» Только настоящий. Гляжу и не верю. Картина такая же точно, как на копии. Только, пожалуй, немного потемней, а свет на лице старика еще ярче. Глаза у него живые, на тебя смотрят — не оторвешься. И руки жилистые, совсем настоящие. Я от удивления слова сказать не могу, а Валентин смеется. «Вот, — говорит, — где пришел конец всем нашим крутовским поискам. Это и есть рембрандтовский оригинал, который искали». — «Откуда же, — спрашиваю, — он тут взялся?»

Тут он рассказал мне целую историю.

Оказывается, тот управляющий старого князя где-то припрятал картину в Петрограде, но где, узнать не могли. А сам этот тип удрал за границу. Сперва он там жил, о себе не напоминал, а потом, когда все успокоились, решил потихоньку вывезти шедевр и продать за золото. А картину он оставил у одной старушки-генеральши. Генерал давно умер, а она жила на Ковенском переулке. Вот там у нее в комнате и висел этот самый шедевр и никто на него не обращал внимания. Потом, через много лет, этот управляющий откуда ни возьмись появился, и фамилия у него была теперь другая — иностранная — мистер какой-то. Он позвонил старушке по телефону и велел сообщить ему, когда в квартире никого не будет. Он тогда явится за картиной.

А старушка поняла, что тут дело какое-то темное и пошла в милицию и про все рассказала. И когда этот «мистер» к ней пришел, его там ждали сотрудники уголовного розыска, и ему нечего было делать — пришлось во всем сознаться.

Но арестовать этого хитреца было нельзя, потому что он оказался иностранным подданным. И ему только велели поскорей убираться туда, откуда взялся.

Про это, оказывается, было написано в вечерней «Красной газете», и он там называется «мистер К.» Только я тогда жил на даче и не знал. Но про Крутов и про то, как мы нашли копию, ничего написано не было.

Да ну и ладно. Рембрандта все равно бы отыскали и без нас. Теперь «старик» висит в рембрандтовском зале слева у окна и там всегда возле него стоят люди и не знают, что в Крутове есть точно такой же. В общем, как он ни прятался, а все-таки его вывели на свет.

Когда приедешь в Ленинград, обязательно пойдем в Эрмитаж и посмотрим. Здо́рово все-таки, что у авантюристов ничего не вышло и шедевр остался у нас в СССР, и теперь все могут его увидеть!

Ну, пока. Письмо это я тебе пишу третий день, а сейчас пойду в худ. школу и по пути опущу. Марку уже купил. Она с аэроплаником, специально для тебя. Приезжай, пожалуйста, Митря. Или прилетай, раз ты будешь летчиком. Жму руку Ромчика. Расскажи ему. А М-зе можешь ничего не рассказывать. Она уже про все знает…

Остаюсь твой старый друг Адриан.

Из Ленинграда, 1930 г.»

Оглавление

Как все началось

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Что было дальше

Глава четвертая

Как действовал студент

Глава пятая

Глава шестая

Что случилось потом

Глава седьмая

Глава восьмая

Чем кончилась вся эта история Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg