Юрий Дружбинский Быстрый английский для путешественников во времени Роман-учебник для интеллигентных читателей от девяти до девяноста Иллюстрации Юрия Дружбинского и Наталии Калашниковой
Действующие лица
Андрей Ватников — ученик 6 «Б» класса 81-й средней школы.
Уиллем Шакспер — великий бард.
Катька Степанцова — ехидная хорошистка.
Генри Форд — эффективный менеджер.
Аделаида Герундиевна — нервная англичанка, консерватор и ретроград.
Шерлок Холмс — химик-любитель, кандидат в мастера спорта по боксу.
Уолт Дисней — бизнесмен с фантазией.
Чарлз «Лаки» Лучиано — авторитет чикагской ОПГ и просто хороший человек.
Никола Тесла — личность со странностями.
Маргарет Тэтчер — икона правых.
Джеймс Мориарти — скромный преподаватель математики.
Школьники, прохожие, злодеи, великие диктаторы, гении, птицы, мультики, харизматичные лидеры.
Пролог
— Ваткин, ты что, вообще уже?! Снимись с ручника!
Ох уж эта Степанцова, ехидная хорошистка. Ну и острый же локоть, зачем она так, под ребро… Какую мечту обломала, какой сон. Вам всем вместе взятым такой сон не увидеть.
— Ваткин! Ты оглох, что ли? — продолжала шипеть Степанцова. — Герундиевна к доске вызывает!
— Меня? — спросил Андрюха Ватников, глубоко в душе надеясь на чудо — а вдруг Степанцова скажет: «Нет, что ты, причем тут ты вообще, это она меня вызывает»…
Скрипучий голос их классной руководительницы Аделаиды Геннадиевны развеял сомнения.
— Отвечать пойдет Ватников! Итак, Ватников расскажет нам правило, а мы послушаем. Что такое Паст Континиус Тенс?
Андрюха подавленно молчал. Обрывки и осколки прекрасной сказки в его голове разбегались и рассыпались по углам его сознания.
— Ватников, ты не оглох случайно? Итак, Паст Континиус Тенс — это прошедшее продолженное… Н-н-ну?!!
Андрюха встряхнул головой, избавляясь от остатков дремоты.
— Я… это… Я учил.
— Учил, учил, да не доучил!
Педагог Аделаида Геннадиевна Бунк, грузная тетка предпенсионного возраста в платье мышиного цвета, известная школе под кличками Герундиевна и Презентиндефинит, уставилась на Ватникова как удав Каа на Маугли во время их первой встречи в джунглях. Тусклый взгляд выражал неприязнь, смешанную с презрением, и дикую скуку. «Учишь, учишь этих дебилов, — читалось в ее маленьких серых глазках, — да все без толку»…
Ну и монстр. Имечко одно чего стоит.
Андрюха вспомнил, как их историк, Сергей Иваныч, рассказывал им о богах древнегреческого пантеона. Историю Андрюха, в отличие от английского, обожал. Оказывается, повелителем подземного царства — проще говоря, ада — у греков был бог Аид, тот самый, что римлянам был известен под именем Плутона. Начальник ада. Вот тогда-то Андрюха и подумал: в аду, наверное, есть подразделения, что-то вроде цехов. Одним из самых страшных отделов ада — а именно отделом английской грамматики — и заведует их классная руководительница.
Аделаида. Отдел Аида.
— Так, Ватников, опять два. Ну что ж, будем мать вызывать. Может, хоть она на тебя повлияет.
Глава 1. Дверь
Do you want opportunity to appear at your door? At first find this door.
— Хочешь, чтобы счастливый случай появился у твоей двери? Сперва найди эту дверь.
Джон Рокфеллер, человек, у которого в жизни было много счастливых случаев— Черт бы побрал этот английский, — шептал Андрюха, бредя домой из школы. Был четверг, обычный дождливый промозглый ноябрьский четверг второго десятилетия двадцать первого века, и на душе у Андрюхи было так же мокро, холодно и промозгло. — Ненавижу! Ненавижу эти жуткие правила! Никто в классе их не понимает. Степанцовой она пятерку поставила, а Степанцова говорит, что у нее память абсолютная, и что она эти правила просто как стишок запоминает, как считалочку, дословно… А в контрольных и у Степанцовой ошибка на ошибке. И что толку с этих правил?
Андрюха вспомнил, как Степанцова, специально вызванная Герундиевной после Андрюхиного фиаско ему в назидание, вскочила и лихо отбарабанила требуемое правило. «Паст Континиус Тенс есть прошедшее продолженное время, которое указывает на процесс, длившийся в определенный момент или период в прошлом, и выражает состояние длительного действия, происходившего или имевшего место в конкретный момент времени бла-бла-бла…»
Как-то так.
— Хоть убей, все равно не запоминается, — подумал Андрюха.
Он свернул с проспекта и пошел по дорожке наискосок дворами, мимо скверика, детской площадки с огромной лужей посередине и помойки, как ходил тысячи раз до этого. Проходя мимо помойки, он наподдал ногой пустую консервную банку.
— Абракадабра, набор слов. Бессмыслица какая-то. А бессмыслицу запомнить нельзя в принципе. И что за ерунда, и как это прошедшее может быть продолженным?
— Конечно может, молодой человек. И прошедшее может, и настоящее, и даже будущее, — резанул по ушам чей-то пронзительный скрипучий голос.
Андрюха поднял голову и огляделся. Голос был очень странный — не мужской, не женский и даже не детский. Он был не слишком громкий, но какой-то уж очень резкий и звонкий. «Как в мультиках старых, — подумал Андрюха. — Такими голосами гномики разговаривали». Но по-прежнему никого поблизости он не видел.
Вдруг он увидел, как на мокром асфальте, в щели между круглым грязно-зеленым с потеками грязи и ржавчины металлическим боком мусорного контейнера и насквозь промокшей коробкой от холодильника Самсунг что-то зашевелилось. Из-под клубка мокрых газет и тряпок показался птичий нос. За ним появилась и вся птица. Это был довольно крупный черный ворон. Ворон, немного прихрамывая и подволакивая левое крыло, сделал несколько шагов по заплеванному асфальту перед контейнером. Шаги были странные, не птичьи, не «Прыг-скок», а совсем человеческие, неторопливые и уверенные крупные шаги, как будто ворон пародировал очень серьезного большого чиновника.
— Это ты? Ты, что ли, разговариваешь? — спросил ворона Андрюха Ватников. В голове его шевельнулась неприятная мысль: «Ну вот, до слуховых галлюцинаций доучился, школа довела…»
Ворон вышел на площадку перед контейнером с таким видом, с каким председатель совета директоров крупной корпорации выходит по персидскому ковру на середину своего кабинета, дабы объявить подчиненным что-то эпохально важное.
— Там, за дверью… машина времени?
— Ваше имя — Андрей. Эндрю. Так? — Он наклонил голову набок, внимательно рассматривая Андрюху одним глазом.
— Да, так… — Андрюха сглотнул, в горле мгновенно пересохло. — А вы кто?
— My name is Raven, — почему-то по-английски начал ворон, но тут же перешел на русский. — Рэйвен. Очень приятно. Меня зовут Рэйвен. Итернал Рэйвен.
Андрюха стоял, совершенно ошеломленный.
— И вы… вы умеете разговаривать? Птицы ведь не умеют!
— Как любит выражаться сэр Исаак, это не является доказанным научным фактом! Будем спорить?
Спорить с удивительной птицей Андрюха не имел ни малейшего желания.
— Сэр Эндрю, мне нужно срочно попасть домой, — заявил ворон. — У бабушки слабое сердце. Дело, как вы понимаете, не в моих личных интересах. Империя в опасности.
«Снимают кино, фантастику какую-то», — мелькнуло в голове у Андрюхи. Он огляделся по сторонам, но ни софитов, ни операторов, ни Тимура Бекмамбетова с Федей Бондарчуком в переулке видно не было. Было пасмурно, шел мельчайший дождик. Андрюха зачем-то достал мобильный и посмотрел время. Времени было 16:31. Конец ноября, Россия, XXI век, нормальный переулок в ста метрах от Андрюхиного подъезда. С ним вел беседу говорящий ворон по имени Рэйвен. И судя по тому, что назвал его сэром — беседу вполне светскую.
— А… что вам мешает попасть домой?.. — спросил Андрюха птицу и добавил: — Сэр!
Если бы Андрюху сейчас увидела острая на язык Степанцова — раструбила бы на всю школу, что ему пора в сумасшедший дом. Стоять у мусорки под дождем, как полный идиот, и разговаривать с птичкой, мало того, называть ее сэром и обращаться к ней на «вы» — абсурд, конечно, полный. Впрочем, если бы сэр Рэйвен лично удостоил беседой ехидную хорошистку — еще неизвестно, кого бы в этот самый дом пришлось везти.
— Дверь, — сказал Рэйвен. — Она закрыта. Третьи сутки не могу попасть к себе.
— Вы живете за этой дверью?
В трех шагах от мусорного контейнера Андрюха увидел кирпичную постройку самого неброского вида, а в ней металлическую дверь с облупившейся серой краской. Это была одна из этих непонятного назначения пристроек без окон — не то бойлерных, не то котельных, не то дворницких, не то таинственных каких-то служебных помещений — которых полно на заднем дворе каждого старого многоквартирного дома. Сколько себя помнил Андрюха — дверь эту он видел закрытой. Куда она вела — похоже, не знал никто. Да и не было дела жильцам дома до старой двери в хозяйственную пристройку. Сейчас дверь была не только запертой, как всегда, но и надежно заблокированной. Вплотную к ней стоял старый, весь в следах от наклеек и магнитиков, холодильник «ЗиЛ».
— Как нетрудно догадаться, какие-то господа, живущие в этом доме, приобрели новый предмет обстановки, а старый вынесли на свалку, — огорченно сказал Рэйвен. — Меня все это очень радует, но почему должен страдать я? Я старый ворон, и двигать холодильники мне не по силам.
Ворон Рэйвен вдруг закашлялся совсем как человек, и Андрюхе бросилось в глаза, что он сгорбился, съежился и мелко дрожит на ледяном ноябрьском ветру. «И правда, старый», — подумал Андрюха Ватников, и ему стало мучительно жалко этого странного говорящего ворона, появившегося в его жизни как из сказки.
— Еще сутки моего пребывания в этом неприветливом месте, сэр, и великой империи наступит кр-р-р-р-ах, — каркнул старый ворон.
Андрюха решительно скинул свой потрепанный школьный ранец, поставил его прямо на мокрый асфальт и поплевал на ладони.
О-о-о-о-о-о-о-о-о-х-х-х-х-х…
Ну и тяжелые же делали в СССР холодильники. Металл не экономили… Танк Т-34, а не холодильник.
Еще раз… И взяли… И еще…
Холодильник миллиметр за миллиметром полз по асфальту. Андрей попытался его кантовать — чуть приподнимая левую сторону и делая ею микроскопический шаг, потом правую… Но прошло не меньше полутора часов, пока холодильник наконец был отодвинут. Андрюха тяжело дышал. С него валил пар, как будто на нем вспахали поле.
— Быстро как стемнело, — подумал он, переводя дух. — Мать заругает. Придумать бы что-нибудь…
Ворон подошел к серой металлической двери и легонько клюнул ее четыре раза. В двери что-то щелкнуло, и она приоткрылась так, что появилась щель примерно в миллиметр. К удивлению Ватникова, из щели лился ярчайший свет. В холодном воздухе появилась геометрическая плоскость из мельчайших дождевых капель, пролетающих через этот тонкий поток света.
— Вчера вечером я решился обратиться за помощью к какому-то проходящему мимо джентльмену, — произнес ворон. — От него пахло виски. Я знаю, что этот напиток снижает когнитивные способности, но у меня просто не было выбора. Я назвал его по имени и попросил освободить мне дверь, чтобы я мог уйти. Он посмотрел на меня, замахал руками, закричал: «Белочка! Это белочка!» и убежал… Скажите, сэр Эндрю, разве я похож на пушистого грызуна, живущего на деревьях?
— Нет, не похож, — ответил Андрюха. — А откуда вы знаете, кого как зовут?
— Я давно живу на этом свете, молодой человек, и знаю довольно много. Я знаю, например, что у вас есть мечта. Да, море — это прекрасно.
Андрюха просто задохнулся от изумления. К тому, что он общается с говорящей птицей, он уже начал привыкать. Но что эта птица не только знает имена людей, но и умеет читать их мысли? Ему снова захотелось себя ущипнуть. Выучиться на моряка, стать капитаном дальнего плавания было его самой заветной мечтой. Но знал Андрюха, что моря ему не видать как своих ушей. Там же английский нужен… Стоило ему подумать об английском, и у него мгновенно портилось настроение.
— Я ухожу, — сказал ворон, и добавил: — А у вас доброе сердце, сэр.
— А что там, за дверью? — спросил Андрюха.
— My world, my time, — ответил Рэйвен.
На немой Андрюхин вопрос последовало объяснение.
— Вы, сэр, наверняка читали работы Хокинга о пространственно-временном континууме. Не читали? Ну, как минимум, о выводах Гёделя из эйнштейновских уравнений гравитационного поля вы точно знаете. И о роли Теслы в Филадельфийском эксперименте. Тоже не очень? Тогда кратко изложу вам суть всех этих концепций: время — штука довольно резиновая.
— Там, за дверью… машина времени? — прошептал Андрюха.
— Нет, не совсем так. Машины нет, а вот времена есть. Разные. Now I’ll try to explain you… Эта дверь — портал. Таких дверей много.
Андрюха стоял и смотрел на ворона, пытаясь уложить невероятное в своей голове.
— Я желаю вам, сэр Эндрю, осуществить вашу мечту, — церемонно произнес ворон Рзйвен и протиснулся в щель, из которой лился тот же яркий свет. Дверь с негромким щелчком захлопнулась за ним.
Глава 2. За мечтой
A dream never comes without the possibility to make it come true. You may have to work for it, however.
— Мечта ни когда не приходит без возможности ее осуществить. Однако, может быть, придется поработать.
Ричард Бах, писатель— «Желаю вам осуществить мечту… Желаю… Мечту…» — билось в Андрюхиной голове все время, пока он шел домой, и сердце его переполнялось необыкновенными предчувствиями.
Мать сразу поняла, что у Андрюхи новости.
— Случилось чего? — спросила она.
— Английский, — сказал Андрюха. Из-за странной встречи с вороном он уже забыл о сегодняшнем неприятном инциденте с Герундиевной.
— Показывай, горе мое, — вздохнула мать. Она прочла запись в дневнике и продолжала сидеть, точно так же, как и сидела, с опущенными глазами.
— Английский не знаешь… — негромко сказала мать. — Грамматику, правила эти все дурацкие… А ЕГЭ как сдашь? А куда сейчас поступишь-то без английского?
Андрюха понял, что мать не слишком сердится и даже где-то в душе поддерживает его — вон, правила дурацкими назвала… Наверное, сама натерпелась от этой учебы, когда девчонкой была. Но что делать дальше, он не знал, и стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу и вздыхая.
— Мам, я на кружок английского записался внеклассный, — зачем-то соврал Андрей. — Буду подтягивать.
— А кто ведет? Аделаида Геннадьевна?
— А кто ж еще, других же нет.
Андрюхе показалось, что мать тихонько вздохнула.
— Пойду в школу, что делать, — сказала мать. — Иди пельмени ешь, остынут.
Андрюха без аппетита поковырял пельмени и пошел в свою комнату спать.
Перевернувшись раза три-четыре с боку на бок, он вскочил, включил свой старенький компьютер, купленный ему на десятилетие отцом с матерью (тогда они еще жили вместе), и зашел в Гугл-переводчик.
«Ворон», написал он по-русски, и услужливая машина тут же выдала ему английское “raven”.
— Как там он говорил? — вспоминал Андрюха. — Вроде «итернал»?
Он попробовал через i, потом подумал секунду и написал “eternal”, и машина тут же ответила «вечный».
Вечный Ворон.
По запросу «вечный ворон» русский поисковик не дал ничего внятного. Английский же вдруг послал его на длиннейшую научную статью, в которой Андрюха понимал лишь предлоги да даты.
— Эх, почему я на английском не читаю…
Со словарем, с тем же Гуглом-переводчиком Андрюха сидел, забыв о времени, и переводил статью.
«…Сразу после постройки Вильгельмом Завоевателем в 1078 году лондонского Тауэра в его башне поселился черный ворон. Уже более девятисот лет так называемый Ворон Тауэра является одним из символов Лондона и Британской империи. По всей вероятности, в башне обитает популяция воронов; однако многие считают, что главный ворон один и тот же. Согласно преданию, сам Вильгельм Завоеватель, обладавший вздорным и тяжелым характером, швырнул в ворона Тауэра своим рогатым шлемом и подбил ему левое крыло».
Андрюха впился в экран.
— Эх, почему я на английском не читаю!
«Существует поверье, что, если вещая птица не покажется у Тауэра в течение трех суток, на Англию обрушится ужасное несчастье».
— Так вот почему он так спешил назад, — прошептал Андрюха.
Только под утро взволнованному Андрюхе удалось уснуть. Он ужасно жалел, что постеснялся, не догадался, не успел спросить сэра Рэйвена о чем-то важном и главном. Перед тем как провалиться в сон, он снова представил себе Вечного Ворона, и в голове вдруг четко, сами собой, сформулировались два вопроса: «Как попасть?» и «Что взять для себя?» И третье, самое главное — Андрюха вдруг понял, что крайне важно от души поблагодарить Ворона. Нет, даже не за то, что ответит на оба вопроса, хотя он совсем не обязан отвечать мальчику из другого мира. За удивительную встречу саму по себе.
1) Как попасть туда?
2) Что взять для себя оттуда?
3) Спасибо!
С этой программой Андрюха и провалился в сон.
Проснулся он уже с ответами. Он не мог сказать, видел ли он во сне сэра Рэйвена, или же сам придумал ответы — но сейчас он их знал.
ПРОСТО ЗНАЛ.
1) Вообрази на сером металле этой двери кнопки, ну, как на этой вашей штуке, откуда по карточке деньги вынимают, на Эй-ти-эм мэши́н… (Нет, все-таки Рэйвен, это у него с русским плохо). Представил? Теперь набери 1078. А когда захочешь домой — набери 5555.
2) Learn English, you will need it in the Past (Однозначно Рэйвен).
3) Thank yourself.
Странное дело — он, Андрюха Ватников, вечный двоечник и тупица во всем, что касалось английского языка, пункт второй и третий неожиданно понял. Учи английский, он тебе… что? Понадобится… в прошлом? Но ведь обычно говорят «понадобится в будущем»… И что благодарить следует самого себя, Андрюха понял тоже — понял не только сами слова, а осознал как руководство к действию. Нельзя вечно ругать себя, нельзя пилить и корить, надо вообще быть добрее к миру — а я часть этого мира, значит, и к себе.
Из школы Андрей летел как будто на крыльях.
— Учи!.. Английский!.. В прошлом пригодится! Учи!.. Английский!.. В прошлом пригодится! — в такт шагам стучало у него в голове.
«Учи английский в Прошлом. Пригодится!» — фраза у него в голове вдруг обрела законченный смысл.
Вот косая тропинка мимо скверика… Вот свалка… А вот и дверь.
Никаких кнопок с цифрами на двери, конечно же, не было. Да и не могло быть.
«Очень кстати я вчера матери сказал, что на английский записался после школы», — подумал Ватников.
Дверь была заперта и казалась совершенно неприступной. Металл двери был мокрым и холодным, как и полагается быть металлу двери в России в конце ноября.
Андрюха стал тыкать пальцем в воображаемые цифры, набирая код. Один, ноль, семь, восемь. «Все», — подумал он и взялся за дверную ручку.
Дверь открылась.
Глава 3. Великий бард и неплохой преподаватель
Когда я читаю Его пьесы, у меня кружится голова. Мне кажется, что я заглядываю в бездну.
Александр Пушкин, наше все. Из письма ВяземскомуТот мир был огромным и настоящим. Пели птицы, воздух был кристально чист, и хвойный лес, на опушке которого очутился учащийся 6 «Б», благоухал совершенно потрясающе.
Метрах в двухстах от того места, где он стоял, проходила проселочная дорога, а дальше, сколько видел глаз, шли серые дома с красными черепичными крышами. Город.
Андрюха прибавил шагу. Через пять минут он уже входил в город. По узким мощеным булыжником улицам шли прохожие в странных одеждах, которые он раньше видел лишь в голливудских исторических боевиках типа какого-нибудь «Храброго сердца». Изредка проезжали груженые какими-то мешками телеги, запряженные парой лошадей, из одного такого мешка послышался визг поросенка. Андрюха попытался обратиться к какой-то девушке в чепце и длинном платье, но та только шарахнулась от него. «Дикие они тут какие-то, — с опаской подумал гость из будущего. — У кого же спросить, куда это я попал?»
Из переулка, с которым поравнялся Андрюха, вышел человек и зашагал в том же направлении, что и наш герой — от окраины к центру города. Внешность прохожего сразу же расположила Андрюху к себе. Это был мужчина на вид лет тридцати пяти, в кожаном камзоле поверх белой рубахи, холщовых штанах и высоких ботфортах с пряжками. Лицо мужчины, очень интеллигентное, с небольшой бородкой и усами, светилось умом и благородством. Человек шел сосредоточенно, быстрым шагом, неся подмышкой что-то вроде большого портфеля из рыжей кожи — ни дать ни взять директор какого-нибудь креативного агентства, спешащий к себе в офис, правда, прикид странный. Портфель был небрежно расстегнут, из него выглядывала куча мелко исписанных желтоватых листов.
«Это, наверное, даже не бумага, — сообразил Андрюха. — Пергамент!»
— Здравствуйте! — обратился он к мужчине. — Скажите мне, пожалуйста, а где мы находимся? Что это за город?
— Лондон, — произнес мужчина и с доброжелательным интересом посмотрел на Ватникова.
— А какой сейчас год? — спросил тот незнакомца.
— The year one thousand six hundredth of Аппо Domini.
Странно, но Андрюха понял лондонца полностью, хотя цифру он назвал по-английски, а последние два слова сказал вообще на латыни. Год тысяча шестисотый от Рождества Христова. Андрюха вспомнил, что Герундиевна требовала называть цифры года по две — например, 1999-й произносить по-английски как девятнадцать — девяносто девять. Но здесь был явно не тот случай. От Рождества Христова…
— Меня зовут Андрей. Фамилия Ватников.
Незнакомец протянул руку.
— Уиллем Ша́кспер. Я драматург.
Происходило что-то очень странное. Уши андрюхины явно услышали “I’m a playwriter”, но он понял все, сразу и правильно! Это не был дубляж в полном смысле этого слова, в стиле переводчика Володарского — гнусавый голос, нараспев произносящий русскую фразу одновременно с английской. Нет, переводящего на русский голоса не было вообще — он просто понимал фразы как они есть!
«Писатель игр»…
— А какой сейчас год?
— The year one thousand six hundredth of Аппо Domini.
Андрюхе вдруг захотелось пошутить — спросить своего собеседника, не он ли написал “World of Warcraft”. Но он вовремя прикусил язык.
— Очень приятно, мистер Уоткинсон, — продолжал господин в камзоле. Ему явно не далась простая русская андрюхина фамилия, и он произнес ее на английский манер. — А я слышал о вас, сэр. Меня предупреждали, что вы посетите наше время.
— А кто вам сообщил обо мне?
Андрюха вдруг с досадой отметил, что разговаривать по-английски он все равно не в состоянии, даже в этом волшебном мире. Он говорил по-русски, но — о чудо! — собеседник его понимал. Тот факт, что полчаса назад он вышел из ворот своей 81-й средней школы в первой четверти XXI века, а сейчас запросто беседует не с кем-нибудь, а с Шекспиром, да еще в 1600 году — он уже воспринимал достаточно спокойно.
— Кто вам сказал, Рэйвен, да? А почему мы с вами друг друга понимаем? Это тоже Рэйвен сделал?
— Нет. Сэр Рэйвен — добрый ворон, но ему такое не под силу. Это все Главный Драматург. Рэйвен доложил ему, что вы человек с добрым сердцем и пытливым умом, и что вам для реализации вашей заветной мечты нужно знать английский язык. А он распорядился вам помочь.
— А кто этот Главный? — спросил Андрюха.
— Тот самый, что подсказывает мне сюжеты. Вы знаете, ведь я сейчас иду на премьеру своей новой пьесы. Вы бывали в театре «Глобус»? До начала еще полтора часа, но я люблю приходить заранее.
В театре «Глобус» Андрюха, грубо говоря, не бывал. Он бывал в Театре кошек Юрия Куклачева. Но об этом вряд ли стоило хвастаться самому Шекспиру.
— А пьеса моя сегодняшняя, сэр, называется так: «Трагическая история о Гамлете, принце датском».
— Длинновато как-то, — сказал Андрюха. — Может быть, назвать просто «Гамлет»?
— Замечательно! — Шекспир секунду подумал и расцвел в улыбке. — А я-то думаю — что с названием не так? «Гамлет»! Правильно!
Они не торопясь шагали в сторону виднеющейся между домами реки, оживленно беседуя на двух своих языках. Шекспир спросил, в каком году родился его юный собеседник, и, получив ответ «В 2003-м», задумчиво прошептал: «Четыреста лет… » Но куда больше пришлось ему изумляться, когда пришелец из будущего, изложив для начала пару наиболее приличных школьных анекдотов, плавно перешел к своим школьным успехам, а если уж совсем конкретно — к изучению английского языка.
— Аделаида Герундиевна — она такая… Негативный персонаж, в общем, — втолковывал Ватников великому барду. — А мне английский очень нужен, я в мореходку хочу…
— Хорошее дело, — согласился Шекспир. — Нас, британцев, вся Европа называет не иначе как “Enlightened Seafarers”, то есть просвещенными мореплавателями. Заметьте, дорогой Уоткинсон, мореплавателями, и непременно просвещенными! И мы этой характеристикой по праву гордимся.
— Да и я бы гордился, если бы стал мореплавателем, да еще просвещенным, — признался Андрюха.
— А что же мешает выучить наш язык? — спросил драматург.
— Две беды. Первая: слов учить надо жутко много; голову надо иметь просто как у слона.
— Вы знаете, мистер Уоткинсон, а ведь это миф. Я, вероятно, использую в своих пьесах несколько тысяч разных слов. За это я регулярно получаю нарекания широкой публики, желающей, дабы я был несколько ближе к народу. Если же взять тех же мореплавателей, а также купечество, духовенство, лекарей и ремесленников, то все эти столь уважаемые мною и весьма достойные люди живут в рамках трех-четырех сотен слов. Люди учатся, трудятся, нанимают ближних на работу и нанимаются сами, продают и покупают плоды своего труда, влюбляются друг в друга и признаются в любви, затем воспитывают детей, ревнуют, ссорятся, иногда строят интриги на службе, а иногда воюют — практически никогда не выходя за пределы весьма небольшого семантического ядра.
Понять, что такое это “semantic core”, Андрюхе помог шекспировский жест — тот двумя руками очертил в воздухе некий расплывчатый круг радиусом сантиметров в шестьдесят.
— И выучить эти две-три сотни слов для образованного молодого человека вроде вас — ерунда на постном масле.
В шекспировской фразе никакого постного масла, разумеется, не было; Андрюха услышал “piece of cake” («кусочек пирога»), но выражение понял правильно.
— Если желаете, сэр, я попробую назвать вам все эти слова поименно, их действительно около трех сотен.
— Вы человек занятый, мне неудобно вас сильно припахивать, — застеснялся Ватников. — Нет, не надо, я их сам в интернете найду.
— Интернет? Я знаю, что это такое, — задумчиво произнес драматург. — Главный показывал мне эту штуку во время одной из наших бесед. Вы знаете, сэр Эндрю, я давно вынашиваю идею одной пьесы. Это будет величайшая из моих драм, и это будет драма о жажде власти, как «Гамлет» был драмой об одиночестве человека в толпе. Так вот, Макбе́т — так будут звать главного героя — по сюжету будет регулярно ходить за советом к черному прямоугольному матовому зеркалу, в котором появляются различные отражения, бесплотные духи и призраки. Так какова ваша вторая помеха на пути к мечте, сэр?
— А вторая помеха, причем пострашнее первой грамматика. Это вообще ужас! Герундиевна сказала, что там времен не то 26, не то 48.
— В самом деле? — Шекспир насмешливо поднял бровь. — Сорок восемь времен? Как это? Как такое возможно?
Собеседники выходили на берег реки — разумеется, это была Темза. На другом берегу возвышалось неописуемой красоты и величия готическое здание (это был Вестминстер, но Андрюха, понятно, этого не знал), а поодаль виднелась довольно мрачная крепость с квадратными башнями, над ней вилась стая черных воронов. Андрюхе показалось, что один из них приветственно помахал ему крылом…
— Вон он, знакомый ваш, — кивнул драматург в сторону Тауэра. Господа Шекспир и Ватников проходили мимо последнего на этом берегу двухэтажного дома, окруженного живой изгородью. Дальше шел мост на ту сторону, и мокрый песок у самой реки. Шекспир вытащил из живой изгороди кривую хворостину и решительно подошел к песку.
— Вы знаете, друг мой, я долго размышлял над тем, как на самом деле устроен мой язык, — произнес он. — Я постараюсь вам объяснить, как я его вижу.
Он начал чертить палкой на мокром песке.
— Вы, мой друг (как и ваша многоуважаемая школьная наставница), представляете грамматику в виде бесконечной череды каких-то не то времен, не то правил… Как-то вот так.
И Шекспир набросал палочкой на мокром песке нечто вроде бесконечно длинной таблицы.
— А разве не так?
— Нет, не так. Английский устроен ничуть не сложнее, чем любой другой язык на свете. Главное — соблюдать незыблемое и нерушимое правило: в любом предложении должно быть подлежащее и должно быть сказуемое. Герой и его дело. Вот есть принц датский, и он пронзает шпагой царедворца Полония. Или есть мавританский воевода, и он душит свою жену. Или королева по имени Гонерилья подсыпает яду своей сестре Корделии… В общем, есть кто-то, и этот кто-то делает что-то. Причем именно в таком порядке. Сначала действующее лицо, а потом его действие.
— Да это же вроде и во всех языках так, — сказал Андрюха и тут же вспомнил, что в русском подлежащее и сказуемое спокойно могут меняться местами — «собака бежала» и «бежала собака». А второе, что ему подумалось — что в русском есть миллион фраз вообще без подлежащего, типа «Уже вечереет» или «Рано темнеет». Когда он попытался объяснить Шекспиру о фразах без героя, тот понял с полуслова.
— Да, разумеется, и у нас этот случай есть! Но закон мы, британцы, уважаем. Сказано, что герой должен быть — значит, он должен быть. Всегда. На тот случай, когда войско воюет без генерала, у нас припасен следующий прием: так называемый фальшивый субъект. Фальшивое подлежащее. Некая пустышка, манекен, символ действующего лица. Это слово IT («оно»)!
Так что «Вечереет» по-английски будет «ОНО вечереет». Принцип соблюден, подлежащее и сказуемое — оба на месте. Понятно?
— Понятно! — заулыбался Андрюха.
— Итак, с героем нам все ясно. Он есть, он стоит в начале предложения, и даже если его нет, он все равно есть. Теперь переходим к самому важному. К сказуемому, то есть к глаголу. Глагол чаще всего бывает простой, обычный — да вот хотя бы один из этих: to want, to like, to love, to hate, to work, to play, to fight, to rest…
«Хотеть, нравиться, любить, ненавидеть, работать, играть, сражаться, отдыхать», — понял Андрей.
— Глаголов, конечно, великое множество. Но, как мы с вами уже условились, гнаться за их количеством не стоит. Намного важнее выучить сотню самых ходовых и главных; только выучить очень твердо, — продолжал Шекспир.
— А почему перед каждым глаголом вы произносите ТО?
— Эта частичка делает из глагола неопределенную форму, инфинитив, — продолжал бард. — Именно «Делать», а не «делаю». Вот это ТО и есть первое правило простых глаголов. Инфинитив нам не нужен до тех пор, пока глагол у нас один, типа «Я живу». Но иногда глаголов два. «Я хочу пить» или «он желает воевать». Вот второй в паре и есть инфинитив. Поэтому там, в зазоре между первым и вторым, и стоит это самое ТО.
I want TO sleep.
You need TO fight.
They dream TO rest.
Теперь правило номер два простых глаголов. Вы в курсе, что значит «третье лицо»? Не я и не вы, а «некто третий»?
— Знаю, — отвечал мистер Уоткинсон великому барду. — Он, она или оно.
— Точно! Так вот, в случае, когда подлежащее принадлежит к третьему лицу единственному числу — именно «Он, она, оно» — мы ставим в конце глагола букву S. Вот смотрите:
I want to go…
— Я хочу пойти! — повторил Андрюха по-русски.
— You want to go…
— Ты хочешь!
— Но вот Ее Королевское Величество, Елизавета Первая… WANTS!!!
— Хочет-с! У нас в русском до революции тоже так было! — закричал пораженный Ватников. — Я вот однажды фильм старый смотрел, так там говорили «Их благородие почивать изволят-с». Как бы из уважения… Причем буковку эту ставили именно на третье лицо, «он»! Вот оно откуда идет!
— Отлично! Отлично! Вот вам и первое домашнее задание. Повторите пару десятков глаголов — но не просто повторите, а сделайте из них максимальное количество комбинаций. Ведь это уже сотни фраз! Только помните про два правила — S и ТО! Ты хочешь знать, я хочу спать, Джон Гловер желает продать…
— Джон Гловер желает-с! — заулыбался Андрюха. — Эх, жаль, что нас вот так не учат! Просто ведь!
— Подводим первые итоги! — Шекспиру явно нравилось объяснять азы грамматики понятливому юноше из следующего тысячелетия. — Если у нашего героя есть действие, то есть обычный простой глагол, один или пара, то мы включаем два правила — S и ТО.
С этими словами он нацарапал на песке человечка и рядом написал “simple verb” — «Простой глагол».
— Однако глаголы бывают и другие…
Шекспир выдержал длинную драматическую паузу. Он посмотрел на заходящее солнце, перевел взгляд на свинцового цвета неприветливую Темзу, а затем на Андрюху.
— Глаголы, сэр Эндрю, бывают и непростые. Я бы сказал, очень даже непростые.
Глава 4. Одна разгадка и одна загадка
Shakespeare is the most genius among the people who have never existed. — Шекспир — это самый гениальный из людей, которые никогда не существовали.
Марк Твен, писатель— Какие же, если не простые? Сложные?
— Ну, сложными я бы их не назвал. Эту великолепную шестерку я называю глаголами сильными. В отличие от всех обыкновенных, то есть слабых: всех этих знать-делать-слушать-видеть-читать-писать…
Итак, вот эти шесть красавцев.
Can; may; must; will; should; would.
«Могу, можно, должен, буду, сто́ит и бы» — уложилось у Андрюхи в голове.
— А что с этим «бы»? Это тоже глагол? — спросил он великого барда. — У нас это так, частица какая-то.
— Да, и это глагол. И не какой-то там простой, а сильный. Великий Джеффри Чосер, гений английского народа, создатель английского языка, величайший драматург и поэт всех времен, называл эту шестерку очень интересно: “pair-making verbs”.
Парообразующими глаголами!
Андрюхе захотелось поправить Шекспира, что вообще-то величайшим драматургом и гордостью английского народа, насколько сам он слыхал краем уха, является непосредственно его приятный собеседник, а ни про какого Чосера он ни сном ни духом не знает. Но он предпочел не отвлекать того от темы.
— Итак, эти шестеро — глаголы, и не лишь бы какие, а парообразующие. Сильные. Во всем особенные. Во всем другие, — продолжал драматург.
— А в чем логика выбора? Почему именно этим шести такая честь? И почему они парообразующие?
— Дело в том, что у них есть одна небольшая особенность. Любой глагол нормальный, то есть слабый, имеет свой смысл. Спать — это спать, пить — это пить… А эти шестеро смысла сами по себе не имеют и самостоятельно стоять вообще не могут! В самом деле, какой прок в слове «можно»? Можно ЧТО? Там непременно должен стоять второй глагол — можно спать, можно гулять… Точно то же самое касается и «могу», и «должен»…
Вы уже знаете, my friend, что простые, разумеется, тоже время от времени могут образовывать пару.
Хочу + знать. I want to know.
— В этом случае между первым и вторым есть ТО! — подсказал Андрей.
— Именно так, дорогой сэр, — отвечал ему Шекспир. — Но вот смотрите:
I can see.
They may rest.
People must work.
She will come.
He should try.
We would know…
— А где же правила? Эти, два? — спросил Андрюха. — Где S на конце первого слова и ТО между первым и вторым?
— В том-то и дело. Их нет! Их там запрещено ставить! Сильные — на то и сильные, они игнорируют оба эти правила! Им на правила просто наплевать!
Последнюю фразу Андрюха услышал, разумеется, как “They simply don’t care about the rules!”, но правильный смысл возник у него в голове сам собой.
— А вот вам второе упражнение, мистер Уоткинсон. Когда вы вернетесь в свой мир — возьмите лист пергамента и перо. Проведите вертикальную черту. Слева от черты напишите имена ваших уважаемых коллег, вассалов или политических противников… Штук двадцать.
— Одноклассники, думаю, тоже подойдут? — спросил Андрюха.
— Пишите на здоровье кого хотите! Отрок может взять для примера своих одноклассников, воин — однополчан, ребенок — друзей по играм, а узник — сокамерников!
Андрюха слышал последние слова, как и все, что говорил драматург, по-английски. Classmates, platoonmates, playmates, cellmates… Чего-то там «мейт» — вот и единый рецепт для всех этих слов. «А прикольный все-таки язык, и простой очень», — подумал Андрюха.
— А справа от черты напротив имен пишите вперемешку простые глаголы и сильные, — продолжал Шекспир. — Хочет, должен, любит, знает, может… Теперь скажите, кто из персон в вашем списке первый?
— Екатерина Степанцова. Есть такая, вредная хорошистка…
Истории неизвестно, понял ли Великий бард, что такое хорошистка — однако посмотрел он на собрата по мужскому племени из XXI века как-то уж очень понимающе.
— Итак, у нас есть прекраснейшая и достойнейшая дама по имени Екатерина, а ей досталось слово… Хочет! И у вас есть полсекунды! Стреляйте, сэр! Импровизируйте!
— Степанцова wants to learn! — выпалил Андрей.
— Так, и S на месте, и ТО! — одобрил Шекспир. — Кто там следующий?
— Грига Растриндяйкин, — вспомнил наш герой своего вечного соратника по всем школьным затеям и хулиганствам.
— Отлично! Сэр Грегори Растриндяйкин, эсквайр… И ему достается “must”! Стреляйте не думая!
— Растриндяйкин must understand!!! — заорал Андрюха. — Ни «эс», ни «ту»!
— Замечательно! В общем, переключайтесь, друг мой, переключайтесь! Тренируйте у себя в голове эти два варианта: фраза на простые глаголы и фраза на сильные, — великий бард своим учеником был нескрываемо доволен.
— И сколько вот так тренировать? — поинтересовался Андрей. — Я не ленивый, я… это… просто интересно, как я узнаю, что уже хватит.
— А показатель здесь очень простой. Пока не перестанете думать, друг мой. Когда язык ваш будет сам ставить где надо S, где надо ТО, а где надо — ничего… Кстати, это явно не тысяча лет труда, дорогой мистер Уоткинсон. Максимум полчасика.
Андрюха уже хотел было прощаться и благодарить великого барда за урок, как тот хитро прищурился и негромко сказал:
— Да, чуть не забыл: кроме простых и сильных, есть еще третья система.
«Опаньки! И что же это может быть?»
— Так, — начал вслух рассуждать уже опытный англичанин Андрюха. — Если Степанцова ХОЧЕТ учить математику — это явно глаголы простые:
Stepantsova wants to learn Mathematics.
Если же она ДОЛЖНА учить — вот они, парообразующие:
Stepantsova must learn Mathematics.
Но какой случай третий, чисто теоретически?
— А вот какой, — ответил Шекспир. — Ваша достойнейшая леди не «хочет», не «желает» и не «страдает». Но она и не «должна знать» и не «Может понимать». Она… красивая!
— Тоже мне красавица, — залился краской Андрюха. — Заучка ботаническая. Рыжая, конопатая и толстая.
— Позвольте заметить, сэр, благородная дама и должна быть в теле, — возразил великий драматург. — Изможденность и худоба есть признак черни, необразованных людей грубого физического труда. Однако факт остается фактом: этот третий вид фразы резко отличается от первых двух. Этот третий случай называется «глагол TO BE».
— TO BE означает «быть»! Понимаю! Но не понимаю, зачем оно в предложении «Степанцова — корова». Причем тут «быть»?
— Притом, что в указанном вами предложении не два слова, а три. Ибо там есть еще нечто, чего вы, возможно, не видите, ибо не имеете этого в вашем языке. Ваша дама ЕСТЬ прекрасная газель. Понимаете? Она ничего не делает, и не должна делать… Она есть! Она сама такова! Причем это самое «есть» в английском имеет три формы: AM, IS и ARE. Смотрите. Вот что сказал мой король Лир, поднимаясь на трон.
I am a king!
(«Аз есмь царь», — вспомнилась Андрюхе цитата из какого-то хорошего старого фильма.)
— А вот какую фразу я вкладываю в уста леди Макбет, которая внушает своему мужу убить короля и занять его трон:
Life is good, but good life is even better.
(«Хм… Жизнь хороша, но хорошая жизнь еще лучше? И эту фразу я где-то слышал!» — сказал себе гость из будущего.)
— И, наконец, ARE. You are, we are, they are. Вы, мы, они… есть. Ничего не делают. Просто есть! Как я однажды написал, “The world is theater, and people are merely actors”…
«Весь мир театр, а люди в нем актеры, — сработал переводчик в Андрюхиной голове. — Ух ты, и это тоже его!»
Шекспир на минуту погрузился в раздумье, а затем тихо продолжил:
— Однажды, когда жизнь моя будет подходить к концу, я напишу пьесу под названием «Буря». В ней я покажу, как жесток этот мир. Я покажу все страсти, всех демонов, которые движут смертными… Я уже придумал главную фразу. Она потрясет привередливую лондонскую публику.
— Это будет бомба, — подсказал Андрюха. — Новый мем, который взорвет рынок. А что за фраза?
— Hell is empty, because all the demons are already here. Ад пуст, потому что все демоны уже здесь. И снова посмотрите на “is” и “are”.
— Ух ты, круто звучит, — присвистнул гость из будущего и хотел было добавить, что в русском данное выражение тоже есть, правда, звучит оно чуть иначе: «Цирк уехал — клоуны остались». Однако гений английского народа уже продолжал свою мысль:
— И знаете, друг мой, вот что я вам хотел сказать:
Some are born great…
(Некоторые рождены великими… Ага, и здесь они ЕСТЬ рожденные, ну все правильно, это же прилагательное.)
…Some are born great, others achieve greatness with hard work… and third ones have greatness fallen upon them, — продолжал Шекспир. — Одни родились великими, другие добились величия тяжким трудом… А вот третьим величие свалилось на голову. Вы к какой категории относитесь, друг мой? Я явно ко второй. Но иногда мне кажется, что к третьей. Так, на премьеру я уже опоздал. Пойду в паб, выпью кварту «Роджерса»…
* * *
Вечером, укладываясь спать у себя дома, Андрюха снова перебирал в голове сказанное Шекспиром. Итак, что там вообще есть? Фраза с простым глаголом. Фраза, в которой есть некая пара наподобие «Должен знать». И фраза с чем-то таким, что НЕ ГЛАГОЛ…
Так, давай еще раз.
Степанцова зубрит… (Здесь у глагола явно будет S.)
Степанцова должна зубрить (MUST + зубрить, и без всяких добавок).
И, наконец… Степанцова — ботаничка.
(Это явное IS, Степанцова есть таковая.)
Истина постепенно и неохотно укладывалась у Андрюхи в голове. Все так просто. Фраза с обычным действием, фраза с обязанностью действия… И фраза вообще без действия.
И это все?! Не может быть!
Вдруг его подбросило с дивана, будто катапультой. Он подскочил к полке и вытащил наугад первую попавшуюся книжку. Антон Павлович Чехов, «Лошадиная фамилия и другие рассказы», прочел он на обложке. Мать иногда покупала ему книги, но он их не читал — предпочитал поиграть на компьютере в танчики или просто повалять балду.
Андрюха открыл книжку наугад.
«Душенька считает, что все ей должны помогать…»
«Считает» точно простой, и я бы поставил S! — уже на автомате отметил про себя ученик Шекспира, — а вот «Должны помогать» — это точно MUST HELP!
«Госпожа Мерчуткина, вы хотите доказать…» А здесь между «хотите» и «доказать» есть TO! Простые, точно!
«Егор Степаныч, вы пьяны!» Вы есть пьяны. You are.
Ух ты. Уау. Ни фига себе. Обалдеть. С ума сойти. Простые, сильные и to be…
РУССКИЙ ЯЗЫК УСТРОЕН ТОЧНО ТАК ЖЕ.
И снова до поздней ночи сидел Андрюха в интернете. Уильям Шекспир. Человек, о котором нет и никогда не было ни единого факта, а были только слухи и догадки. Современники его просто не видели. В нарушение всех приличий он ни разу не присутствовал даже на своих премьерах…
Человек-невидимка.
Историки раскопали, что в Лондоне в ту пору действительно жил человек по фамилии Шейкспир, неграмотный нищий сын провинциального перчаточника. Нельзя сказать, что он совсем не имел отношения к искусству, ибо время от времени подрабатывал себе на кружку пива участием в театральной массовке. Самое интересное — что сохранилось подлинное завещание этого Шейкспира! Умирая, он отписал жене… свой старый сюртук в пятнах и заплатках, а также пару ношеных сапог. Все. Ни единой книги, ни единой рукописи, ни слова о гонорарах за пьесы. И этот тип был автором гениальных Хроник и потрясающего много поколений Короля Лира? Нет, что-то здесь явно не так…
По всему выходит, что именем этого завсегдатая дешевых лондонских пивных свои шедевры подписывал некий неведомый нам гений. Вот она, самая невероятная и неразгаданная мистификация за всю историю мировой литературы…
«А с кем же я тогда сегодня разговаривал?» — подумал Андрюха и провалился в сон.
Пример тренажера
на отработку мгновенного переключения между простыми, сильными и ТО BE, созданного под впечатлением от визита к Шекспиру
1 Uncle Sam мечтает увидеть …
2 I должен подумать …
3 Simon Hopkins нужно работать
4 Johnson and Johnson хотят понять
5 We можно отдохнуть
6 Jessica Simpson умная
7 Mrs. Robinson может управлять …
8 Jeremy Flynn наш директор
9 William ивет в нашем городе
10 Carolina предпочитает покупать …
И так далее…
Главное в этом деле — вовремя сообразить:
«мечтает» — простой,
«должен» — сильный,
а кое-что тут и вообще не глагол!
А сообразив — мгновенно переключиться в правилах между этими тремя положениями.
Щелк-щелк!
И — тренироваться! Нарабатывать быстроту и автоматику!
Глава 5. Plan today — succeed tomorrow
Если бы мы занимались сборкой девушек, они бы тоже не ломались.
Киичиро Тойота, японский промышленникНе нужно даже говорить, что на следующий день после школы Андрюха был у той же волшебной двери. Вопросов к британскому гению у него за ночь накопилось много. Главный из них был такой: правда ли, что вас нет и никогда не было?
Андрюха уже знал, что странное “shake spear” («трясти копьем»), разумеется, явный и нескрываемый псевдоним. Под этой кличкой скрывала себя семейная пара графа и графини Рэтленд — и до этого он тоже успел докопаться прошедшей ночью. Загадочную парочку знали как «отшельников из замка Беллвью». Этакий семейный подряд: гениальный сценарист выдумывал сюжеты, а гениальная поэтесса записывала их стихами… И что театр в Британии XVI века был безумно популярен, но в то же время считался шутовством, источником порока, делом презренным и категорически неподходящим для аристократов — об этом он прочел тоже.
«Ишь ты какие, стеснялись они, — думал он. — Боялись, что дразнить их будут, что ли?»
Андрюха думал о том, как и, главное, кто мог бы дразнить графа с графиней за то, что они пишут стихотворные драмы. Ему представлялось что-то вроде перемены в его шестом «Б». Летящие на графские головы учебники математики и выкрики «Тили-тили-тесто, поэт и поэтесса!»
Окончательно решив, что сам он, имея такой талант и такую славу, ни в коем случае бы не стеснялся, а, напротив, очень бы даже гордился, он дошел до двери, выстучал на ней пальцем «1078» и, сказав себе «А вот возьму и спрошу!», решительно потянул на себя холодную стальную ручку и шагнул за дверь.
Благоухающего можжевельником английского леса не было и в помине.
Дверь выбросила Андрюху прямо посреди огромного завода, в каком-то гигантском сборочном цеху. Ровный металлический гул был слабым, но мягко и мгновенно пропитал Андрюху насквозь, как горячий чай пропитывает брошенный в него кусочек сахара.
На гладком светло-сиреневом линолеуме пола не было ни пылинки, все везде было ярко освещено и ослепительно чисто. Через подошвы кроссовок Андрюха почувствовал легчайшую вибрацию, будто где-то глубоко под полом работал невидимый электрический мотор. В нескольких шагах от нашего героя проходило что-то вроде конвейерной линии. Ролики медленно вращались и тащили дорожку из толстой черной резины, а на дорожке стояли легковые автомобили, правда, несколько старомодного вида: не нашей обычной обтекаемой формы, а прямоугольные. Приятно пахло мылом, металлом, резиной и свежей масляной краской.
Вдоль рельсов с обеих сторон стояли люди в синей униформе и синих кепках-бейсболках, некоторые даже сидели на вертящихся табуретах на манер пианистов. В те короткие пять секунд, когда мимо них проползал автомобиль, каждый быстро и сноровисто выполнял всего одно движение. Один мгновенно закручивал какую-то гайку, другой ловко ставил на место левое заднее колесо, третий хватал из стоящей у его ног стопки дверцу — и она через мгновение будто прирастала к автомобилю.
Заводы Андрюха видел и до этого. Когда ему было лет пять-шесть и с ними жил отец, он пару раз брал Андрюху на свой электромеханический; правда, отцовский завод — неуютный, закопченный и грохочущий — на этот, сияющий, почти мультяшный, был похож довольно мало.
«Да, но где же мой Шекспир? И как же мой английский? Здесь какая-то ошибка», — подумал ученик 6 «Б» и уже взялся за ручку двери. Но дверь не поддавалась, будто невидимая рука повернула с обратной стороны ключ. Андрюха вздохнул — делать нечего, останемся на заводе, а там посмотрим — и подошел к ближайшему рабочему, молодому чернокожему парню в таком же, как у всех, синем комбинезоне и кепочке.
— Здравствуйте! А мы вообще-то где?
Парень приветливо заулыбался на все тридцать два белоснежных зуба, но вопрос явно понял по-своему.
— The glorious fifth assembly, sir! Прославленный пятый сборочный!
— А чем это он такой прославленный? — спросил Андрей.
— Как это чем, сэр? Нам, наконец, удалось обогнать четвертый! Весь 1927 год мы держим переходящее знамя! Мы лучшие в Форд-Моторс, сэр! А Форд-Моторс — сердце Детройта, сэр! А Детройт — сердце Америки, сэр! А меня зовут Сэм Уилсон, сэр, и я простой негр, и я владею одним из этих автомобилей, и домом с лужайкой, по которой целый день носятся как угорелые трое негритят, а моя Молли целый день вытирает им носы, ждет четвертого и благодарит Бога за то, что вышла замуж за балбеса Сэма Уилсона!
Андрюха подумал, что фраза о знамени хоть и была сказана на чистом английском, “We hold the transitive banner”, но показалась ему почему-то смутно знакомой. Не то фильм старый вполглаза смотрел, не то бабушка что-то такое рассказывала…
Вдруг Андрюха увидел, как вдоль конвейерной линии двигается небольшая группа людей. Впереди шел худощавый человек небольшого роста в дорогом светло-сером костюме-тройке, с колючим и властным взглядом глубоко посаженных серых глаз. Рабочие, не поворачивая головы в сторону начальства, продолжали делать каждый свою работу. К одному из этих живых роботов (тому, который ввинчивал левую фару) человек в сером костюме подошел и несколько секунд наблюдал за его работой, а затем занял его место у конвейера. Плавным коротким движением он вставлял фару в проползающий мимо автомобиль, затем делал едва уловимый поворот запястья — и фара прилипала к нужному месту, будто росла там всю жизнь. Поработав пару минут, человек в костюме похлопал рабочего по плечу, вытер платком руки и решительно пошел прямо к Андрюхе.
— Hi Mister Watkins! How are you? My name is Ford, Henry Ford. I am a manager.
— Очень приятно!
Рукопожатие Форда было крепким и энергичным, а ладонь по твердости напоминала сосновую доску. Андрюха уже не спрашивал, откуда Форд знает его имя и почему не удивляется его появлению.
— Я получил указание Главного Менеджера встретить вас и оказать помощь в вашей миссии. Время — деньги, дорогой мистер Уаткинс! Итак — что вы уже знаете?
Андрюха хотел было начать с самого начала — с чудесной встречи с вороном Рэйвеном — но понял, что в беседе с таким деловым собеседником надо сразу брать быка за рога.
— В каждой фразе есть сначала подлежащее, потом сказуемое, — отчеканил он. — Подлежащее есть всегда, и, даже если кажется, что его нет — оно есть. А вот глагол бывает или простой, или сильный, или ТО BE.
— Да, сэр, все правильно, — подтвердил Форд. — Но я скажу вам то же, что сказал этому белоручке Крайслеру, когда он посмел похвастать мне своей новейшей моделью «Крайслер-Империал».
«Уолтер, — сказал я ему. — Твоя проблема в том, что ты все время думаешь только о настоящем. А как же будущее?»
В вашей великолепной схеме не хватает будущего, дражайший мистер Уаткинс!
«А ведь он прав, — подумал Андрюха. — Как же без будущего?»
Акула империализма подвела нашего героя к стене сборочного цеха. Большой кусок стены был покрыт толстым картоном, на котором висела, приколотая кнопками, обычная производственная дребедень: списки бригад, расписания смен и диаграммы роста производительности труда с бравурно вздымающимися кверху красными линиями.
На той же стене висел десяток портретов под надписью “We are proud of you!” Третьим слева улыбался до ушей симпатяга Сэм Уилсон.
— Любую задуманную вами фразу вы теперь умеете поворачивать в будущее время.
Здесь же была небольшая доска, наподобие классной, под ней лежали кусочки мела. На доске была мелом написана огромная цифра 153.
— Снова ночная смена рекорд побила, — довольно хмыкнул Форд, стер цифру и взял в руки мел.
— Итак, дорогой мистер Уаткинс, как вы верно заметили, в любой английской фразе у действующего лица есть глагол, и бывает он либо простым, либо сильным, либо глаголом ТО BE. Простые — это население, обычная рабсила. Их количество бесконечно, их гораздо больше, чем мне нужно.
— Один британский поэт мне говорил, что таких нужных глаголов всего сотни три, — сказал Андрей.
— Этот парень не имеет моего опыта организации крупных машинных производств, — возразил американец. — Правда состоит в том, что хватает и ста! Да, молодой человек, даже сотни вам будет вполне достаточно. При одном условии: если этот персонал будет работать как отлаженная машина!
Генри Форд начертил на доске три квадратика. В первом нацарапал мелом “V1”, во втором написал “CAN; MAY; MUST”, и в третьем изобразил “AM; IS; ARE”.
— А что означает «Ви-один»? — спросил Андрюха.
— Обожаю сокращения, они экономят мне кучу денег. V1 означает “VERB” (то есть глагол) в его первой форме. Это мой исходный материал. Простой глагол в настоящем времени, непосредственно так, как он написан в словаре. Это рабочий в том виде, в котором он входит ко мне на завод. Деревенский увалень с банджо в одной руке и недоеденным початком кукурузы в другой! — засмеялся Форд. — В работе с простыми самое главное — жестко очертить для себя их круг. Брать на работу лучших, самых активных, самых пригодных к нашему делу. А всякую ненужную ерунду и на порог не пускать!
Но совсем другое дело эти господа в следующей клетке, — ткнул он пальцем на сильные глаголы. — Это важные кадры. Их мало, им требуется особое внимание, и я каждого знаю в лицо. Это талантливые ребята наподобие моего механика Доджа или начальника четвертого сборочного Беннета. Или немецкого электрика по фамилии Бош, которого я непременно к себе переманю.
— А как же ТО BE? — не без ехидства спросил учащийся 81-й средней школы. — Они тоже служат у вас на заводе?
— Ах, эти? — улыбнулся Форд, кивнув на правую клетку. — Это мой финансовый отдел, бухгалтерия, консультанты по налогам. Они докладывают мне, что есть на самом деле. Их работа — быть объективными. Они пишут мне уравнения.
Вот так:
Our 1926 year’s net profit = 1,375,256,313$.
«Наша чистая прибыль за 1926 год IS такая-то…», — перевел Андрюха и мысленно присвистнул.
— Итак, вам, друг мой, как грамотному бизнесмену, нужно думать о будущем своей корпорации. Четко увидеть будущее всех трех категорий. Вот как отправляются в будущее время простые глаголы.
Над клеточкой с надписью V1 Форд уверенно написал “WILL V1”.
Кто работает — тот БУДЕТ работать. Вполне логично.
People work → People WILL work.
Но вот как ведет себя правый столбик.
They are accountants → They WILL BE accountants.
Понимаете? Кто-то сегодня является бухгалтером, а в будущем он им будет… что?
— Будет являться! Будет БЫТЬ! — отозвался Андрюха. — Не просто WILL, а WILL BE! Немного не по-русски, но вполне логично! Фраза “I am a pupil” превратится в “I will be a sailor!”
— Excellent! И по смыслу, и по содержанию отлично!
Улыбка у Форда была неожиданно не американская, от уха до уха — а застенчивая, мягкая, чуть смущенная, настоящая.
— А ведь была и у меня детская мечта, — вдруг сказал он негромко. — Да, море… Море — это здорово.
Андрюха посмотрел на бизнесмена сочувственно.
— А вот что с будущим сильных, мистер Форд?
Лучший менеджер Америки мгновенно взял себя в руки. Лицо его вернуло себе обычное жесткое выражение.
— А, эти? Которые во всем особенные? Те, которых по пальцам пересчитать можно? Да нет у них будущего, мистер Уаткинс.
— Как это нет будущего? — Андрей был поражен. — А почему? И что делать?
— А вы их поименно помните? — спросил Форд.
— Конечно. Can, may, must, will, should, would. «Могу», «можно», «должен», «буду», «стоит» и «бы». Думаю, перевод последних двух в будущее вообще не имеет смысла, это понятно. Но вот первые три… Надо бы научиться ставить их в будущее! Что-то типа «смогу» или «можно будет»…
— Научиться надо обязательно. Но будущего у них нет.
Видя озадаченное лицо собеседника, Форд пояснил:
— Вы ведь уже знаете, что будущее делается при помощи слова WILL. А он, этот WILL, сам по себе из каких?
— Ах да, он из этих, из них же, — наконец дошло до Андрея. — А что, сильный на сильный ставить нельзя?
— Ни в коем случае! — вскричал Форд. — Не дай Главный Менеджер!
— Да, но если ставить их в будущее нужно и важно, но нельзя… То что же тогда делать?
— Заменять! Заменять решительно и безжалостно! Ваша конечная цель — добиться полного контроля. Не должно быть в принципе такого движения, которое вы не умеете производить или к которому боитесь подступиться. В принципе не должно быть, понимаете? И раз уж так вышло, что эти авторитеты, «могу», «можно», «должен», оказались столь негибкими, раз они не желают выполнять вашу волю и становиться в будущее время — то там мы их уволим и заменим другими, более покладистыми кадрами.
Глаза Генри Форда увлеченно заблестели.
— Знаете, молодой человек, мою жизненную философию называют «фордизмом», и у нее множество сторонников. Один мой последователь сейчас успешно внедряет фордизм на огромном пространстве от Балтийского моря до Аляски. Если человек отказывается быть исправным винтиком работающей машины, этот менеджер его расстреливает и тут же заменяет новым, более послушным. Я же своенравного работника в этом случае увольняю. Но поверьте, это очень незначительная разница!
Итак, на место CAN («могу») я беру BE ABLE (произносится «эйбл» — дословно «быть способным»). На должность MAY, то есть «можно», идеально подходит BE ALLOWED («эллауд», «разрешено»). И, наконец, вместо MUST («должен») отлично станет выражение HAVE ТО.
— Вот с последним я не поиял немножко, — признался Андрюха. — Почему же MUST — это HAVE ТО? Что это значит?
— Have to… и потом любой нужный вам глагол. Например, have to do — буквально «имею делать». Если у вас есть что делать — значит, вы должны! Вполне логично! Вот эти, — Форд кивнул на цех, — сегодня ИМЕЮТ что делать… До 19:00 собрать еще сорок машин, чтобы побить рекорд ночной смены. Значит, они ДОЛЖНЫ.
— Ага, — сказал пришелец из XXI века. — Понимаю! Сильные в будущее время стать не могут, поэтому заменяем их на альтернативные выражения…
— …а те в будущее становятся легко и свободно! — подхватил Форд. — Как говорит мой московский коллега, «Незаменимых у нас нет!»
— Подводим итоги! — Форд осмотрел получившуюся таблицу, явно довольный результатами беседы. — Любую задуманную вами фразу вы теперь умеете поворачивать в будущее время. А теперь тренируйтесь, молодой человек, тренируйтесь до образования прочного навыка. Работайте до тех пор, пока не научитесь в каждом из трех положений делать этот шаг вперед в мгновение ока. Не думая! Автоматически! Одним щелчком!
Знаменитый миллиардер, прощаясь, сунул Андрюхе для рукопожатия свой кусок сухой сосновой доски.
— Помните, мистер Уаткинс, — снова повторил он на прощанье. — Главное здесь — поставить дело на автомат. Нет фордизма без автоматизма!
Уходя в свой XXI век, Андрюха остановился и оглянулся на фордовский цех. Огромный механизм работал, ритмично выплевывая готовую продукцию. Хорошо смазанный винтик по имени Сэм Вилсон поймал Андрюхин взгляд, засиял, улыбаясь до ушей, показал два больших пальца — а через секунду снова ушел с головой в работу.
Фирменная тренировка от Генри Форда выглядит очень просто: схватил фразу в настоящем — бросил в будущее, схватил — бросил в будущее…
Главное — это добиться ударных темпов и выйти на высокую производительность! А тренироваться можно на любых фразах, да хоть бы и вот на этих, а потом и свои придумывать сколько хочется.
1. It can take much time.
2. The guests come to us very often.
3. She always thinks about this.
4. The administration pays them good money.
5. This man is a multimillionaire.
6. You see him there.
7. He may start the work.
8. The people fight for freedom.
9. The elephant babies drink much milk.
1 0. Johnny Walker must do his job.
11. Jeff Daniels likes comedies.
12. Вrendаn Rogers is a good expert in the business.
Глава 6. Чудак-человек
This is a riddle wrapped in a mystery and thoroughly hidden inside an enigma. — Это загадка, обернутая в секрет и тщательно спрятанная внутри тайны.
Уинстон Черчилль, совершенно по другому поводуНаутро после встречи с Фордом по дороге в школу Андрюха зря время не терял. Он сочинял английские фразы (причем следил, чтобы получались они всех трех видов — с простыми глаголами, с сильными и с глаголом ТО BE), а потом тренировался наклонять каждую из них вперед, в будущее время, как научил его Форд.
— Вот рассказываю я кому-то о себе, — рассуждал он. — Значит, подлежащее у меня «Ай». А потом идет как-то так:
или I become a sailor («становлюсь» — это простой);
или I can become a sailor (пара глаголов, но между ними никакого ТО, явно сильный);
или I am a sailor (а тут, понятное дело, «Я ЕСТЬ моряк»).
А теперь поворачиваем их в будущее:
I will become a sailor (стану);
I will be able to become a sailor («буду способен», значит, смогу);
I will be a sailor (буду моряком).
Сначала шло, как всегда, со скрипом, но потом Андрюха, что называется, раскачался — и уже через десяток минут упражнение показалось ему чрезвычайно легким. Небольшие трения еще вызывали упертые сильные, те самые, которые в будущее время становиться принципиально не желают. Но еще через пять минут упражнений и сильным пришлось сдаться перед андрюхиным напором. Задуманное “We may rest” его мозг мгновенно превращал в “We will be allowed to rest” («Нам можно будет отдохнуть»), а фраза “I must go”, кажется, сама, без малейших усилий превращалась в “I will have to go” («Я должен буду пойти»). Андрюха был очень доволен, что добился своего и крутит фразами в уме совсем без усилий, но, вспомнив поговорку про фордизм и автоматизм, продолжал шептать английские фразы до самой двери класса.
Однако не только дорога в школу сегодня была интересной и полезной. Сам школьный день тоже выдался не совсем обычным.
Сначала, как любили писать в старых романах, ничто не предвещало. Их физичка, Аннамихалпа Фадеева (для посвященных «Фарадеева»), заявила, что индукция измеряется в теслах, а потом … потом понесла что-то совсем несусветное. Фарадеева, тетка обычно сухая и жесткая, как старая подошва, поведала классу, что человек, в честь которого названа единица магнитной индукции, — неразрешимая загадка мировой физики.
Никола Тесла, сказала она, сделал кучу эпохальных изобретений наподобие люминесцентной лампы, кинескопа или микроволновой печи — общей сложностью больше тысячи идей, которые навсегда изменили наш мир. Но это далеко не все. В начале XX века (то есть сотню лет назад) этот человек демонстрировал миру такое, чему мы не в состоянии найти объяснения до сих пор. Лучшие люди его времени — от писателя Марка Твена до изобретателя Эдисона — видели в Тесле нечто среднее между дьяволом, сверхчеловеком и пришельцем из других миров.
Во-первых, он умел пользоваться так называемой свободной энергией. Его лампы (в присутствии авторитетных ученых комиссий) горели без источников тока и вообще без проводов.
Во-вторых, владел «лучами смерти» — в каком-то из экспериментов, сидя у себя в лаборатории, сжег пустой дом, находящийся в другом штате. Причем не взорвал, а именно сжег. Двухэтажный кирпичный дом загорелся зеленоватым холодным пламенем, и примерно через полминуты от него осталась небольшая кучка черного пепла, как от сгоревшей газеты.
А еще создал Тесла некое устройство. Не очень большое такое, размером с кухонный шкаф. Назвал его скромно — «Теслатрон». А вот принцип действия устройства раскрывать ученому миру так и не пожелал. О приборе мало что знают. Известно только, что он почему-то заставлял стрелки всех часов в радиусе ста метров вращаться с бешеной скоростью то вперед, а то назад.
Мало того, и в быту господин Тесла, мягко говоря, вызывал вопросы. К его удивительной манере работать неделями напролет без перерывов, не проявляя ни малейших признаков усталости, современники привыкли. Постепенно привыкли они и к его интересной манере время от времени исчезать — просто испаряться на сутки-двое из своей скромной комнатушки, а потом в ней, запертой, появляться снова. Но однажды его лаборанты, в три смены работавшие бок-о-бок с профессором над каким-то очередным его супергенератором, встретившись после работы, стали делиться друг с другом наблюдениями — и в результате вдруг выяснилось, что господин Тесла… не ест. За две недели авральной работы над проектом никто не заметил, чтобы он хоть раз попытался заморить червячка. В кафетерий не ходил, бутерброды из дому не брал, пиццу по телефону не заказывал.
Потом кто-то вспомнил: а ведь Тесла уже давно заявлял, что сконструировал устройство, позволяющее заряжать живой организм электроэнергией. На манер того, как сегодня, через сотню лет после Теслы, мы с вами заряжаем наши мобильники.
Правда, с одной незначительной разницей: не от сети, а бесконтактно, через эфир. Как бы «по радио»…
От транслятора энергии, который может быть расположен где угодно, да хоть за тысячу миль.
В архиве Патентного ведомства США хранится формальная заявка на беспроводное зарядное устройство для человека.
А вот разрешения на патент по заявке нет. Однако и официального отказа почему-то тоже нет. На эту заявку — в нарушение всех правил! — не стали отвечать официальным отказом.
Просто покрутили пальцем у виска и посоветовали автору обратиться к психиатру.
…Вот такой немного странный получился сегодня урок физики в 6 «Б» классе 81-й школы. И когда скептическая Степанцова попыталась было недоверчиво усмехнуться — мол, знаем мы такие чудеса в решете, дурил, небось, доверчивых окружающих этот ваш физик-шизик, — то Фарадеева напомнила ей, что вообще-то преподает не литературу, а довольно точную науку, что куча открытий Теслы в любом случае входят в школьную программу, и что верит ироничная Степанцова в Теслу или нет — совершенно неважно, так как большей частью его открытий она и так пользуется целый день.
Давно уже обычный урок физики не вызывал у Андрюхи такого жгучего интереса. Он даже на какое-то время забыл о своем секрете, своих собственных походах в другие миры — так ему захотелось разгадать загадку Теслы. Следующим уроком была его любимая история — и он, конечно же, спросил Сергей Иваныча, знает ли тот что-нибудь о Тесле.
Обычно улыбчивый, Сергей Иваныч стал серьезным.
— Это удивительный человек, очень необычный. Мало таких было в истории. Почти все технологии, которые мы имеем на сегодняшний день, — результаты его открытий. Интернет, мобильная связь, телевидение, радио и многое другое. Я много лет собираю о нем информацию… О Тесле еще при жизни ходили удивительные слухи: например, всерьез поговаривали, что ему удалось создать чуть ли не машину времени. Уроженец Сербии, он в 28 лет приехал в Америку, где и жил до конца жизни. Работал в лучших научных центрах и лабораториях, все время на людях, всегда окруженный толпой народа — но о нем и его жизни сегодня достоверно известно точно столько же, сколько было известно и его современникам: а именно — практически ничего.
Известно только, что человек он был со странностями. Например, будучи фанатическим чистюлей, он панически избегал воды и мыла. Время от времени на глазах у десятков очевидцев его окутывало яркое золотисто-розовое свечение, что-то вроде шаровой молнии. Этим он дезинфицировал, чистил, а может быть, и лечил свой организм. Сегодняшние ученые говорят, что по всем описаниям уж больно похоже на плазму; но у плазмы должна быть температура под миллион градусов, и тогда все становится совсем уж непонятным.
Может, из-за этих своих процедур, а может, и по какой другой причине, но Тесла практически не менялся. Не старел. Вплоть до самой своей смерти в 1943 году в возрасте 87 лет.
Ах да, и со смертью его тоже много нестыковок…
В классе стояла мертвая тишина. Рассказ историка, да еще после рассказа Фарадеевой, произвел эффект. Притихли все, включая отпетого хулигана Григу Растриндяйкина. Слово, лишь одно слово на всех было на кончике языка, но произнести его решилась только Степанцова.
— Инопланетянин, — выдохнула Андрюхина соседка по парте. От ее обычного насмешливого скептицизма уже не оставалось и следа.
— Знаете, над какой темой работал Тесла в последний год своей жизни? Телепортация, мои дорогие, телепортация.
— Нет, я бы не сказал, — ответил Сергей Иваныч. — Обычный сверхчеловек. Как Леонардо да Винчи или… нет, пожалуй, все. Как Леонардо да Винчи.
Так, друзья, о Тесле как-нибудь в другой раз. Тема урока — Отечественная война 1812 года.
Андрюха вспомнил свой разговор с вороном и поднял руку.
— Сергей Иваныч, скажите, а что такое Филадельфийский эксперимент?
— Был такой осенью 1943 года, через полгода после смерти Теслы. Признан неудачным, все документы по проекту строжайше засекречены. Знаете, над какой темой работал Тесла в последний год своей жизни? Телепортация, мои дорогие, телепортация. Всего лишь навсего. Мгновенное перемещение физического тела на любое расстояние. Вы представляете, что это такое? Когда Тесла умер, в его архиве нашли схему установки для телепортации, или «Нуль-транспортировки», как называл ее профессор. К эксперименту были привлечены ученые уровня Эйнштейна. Облученный прибором Теслы, эсминец ВМФ США по имени «Элдридж» с полным экипажем на борту на глазах у тысяч наблюдателей исчез, растворился в воздухе. Потеряли его из виду и радары. Материализовался он через полминуты, почему-то в тридцати километрах, промазал немного.
— А почему же признан неудачным?
— Да там с экипажем была беда. Из 180 матросов вернулся только 21 человек. Все выжившие были полностью седыми, о путешествии своем рассказывали всякие ужасы. Этих людей до конца жизни содержали в закрытых психиатрических клиниках. А остальные исчезли. Исчезли довольно странно: оставив на палубе одежду и обувь. В капитанской рубке на столе стояла чашка горячего кофе, трубка еще дымилась.
Так, все, хватит о Тесле! — Сергей Иваныч захлопал в ладоши. — Возвращаемся! У нас тоже интересно! Император Наполеон против генерал-фельдмаршала Кутузова!
Домой Андрюха сегодня шел задумчивый. Он пытался поймать мысль, а она все время ускользала. «Это что же такое получается», — думал он, глядя на спины хмурых прохожих в китайских пуховиках и на проезжающие мимо троллейбусы.
Пройдя наискосок тот самый скверик и минуя помойку, он вспомнил ворона по имени Рэйвен. «Ну, допустим, что Тесле все же удалось создать машину времени. Тогда все укладывается в одну картинку — и все эти его странные исчезновения на день-два, и весь этот ворох технических новинок, которые он привозил из будущего… Но эта сеть дверей по всему миру, одну из которых показал мне ворон? Неужели тоже работа Теслы?»
Андрюха свернул мимо мусорного бака во двор и подошел к серой стальной двери. Он стоял перед ней в полном смятении и в глубоких раздумьях. Вдруг ему в голову пришла мысль совершенно дикая и неожиданная.
— Тогда выходит, что ворон Рэйвен и есть Тесла?! — сказал он вслух. И тут же сам отмахнулся. — Нет, ерунда. Нигде ведь не сказано, что он нашел возможность превращаться, не волшебник же он, в конце концов. Хотя… превратить себя в ворона или, например, в Шекспира, наверное, проще, чем попасть во вчерашний день. Тем более на пятьсот лет назад… Надо будет завтра у Фарадеевой спросить, что сложнее с точки зрения физики: путешествовать во времени, телепортироваться или превращаться в птицу.
Андрюха вздохнул, решительно повернулся и пошел домой. Сегодня он решил не путешествовать во времени, дать мозгам небольшой отдых, привести мысли в порядок. «Мне ведь сделать осталось всего ничего, узнать только, как прошлое делается, и английский у меня в кармане», — думал он.
Дойдя до родимой обитой облупившимся коричневым дерматином двери, он хотел было позвонить, но вспомнил, что мать сегодня работает во вторую смену.
Андрюха открыл дверь своим ключом, сбросил в коридоре промокшие насквозь ботинки, сунул ноги в тапки и прошел на кухню. Он прочитал материнскую записку («Суп… котлеты… учись… целую»), намазал кусок хлеба вареньем и, жуя, побрел в свою комнату. Там первым делом включил компьютер, зашел в поисковик и узнал все о Филадельфийском эксперименте (вернее, узнал, что о нем толком никто ничего не знает). Затем вдруг его увело на статью о так называемом Тунгусском метеорите. Так называют главную загадку XX века — атомный взрыв величиной со сто Хиросим, который произошел над сибирской тайгой в 1908 году (за четыре десятка лет до начала атомной эры).
Статья пестрила упоминаниями Теслы. Объяснения факту высказывались самые разные — от испытаний нового оружия до неудачной попытки пришельцев завоевать нашу планету.
— И что характерно, все эти люди недалеки от истины, — послышался за его спиной негромкий приятный голос.
Андрюха, испуганный, резко обернулся.
На диване за его спиной сидел высокий худой молодой мужчина с небольшими усами.
— Тесла. Никола Тесла. Здравствуйте.
Глава 7. Who controls past, controls everything
For us, convinced physicist, all the differences between the present, past and future is nothing more than just an illusion. Although very intrusive.
Для нас, убеждённых физиков, все различия между настоящим, прошлым и будущим — всего лишь иллюзия. Хотя и весьма навязчивая.
Альберт Эйнштейн, убеждённый физикОт шока Андрюха оправился довольно быстро. Спасло его то, что он минуту назад видел это лицо в Википедии. Да, перед ним был Тесла, и выглядел он точно так же, как на портретах. Очень аккуратная, волосок к волоску, прическа, щегольской костюмчик, белоснежная рубаха и галстук бабочкой придавали ему вид лощеного буржуа, этакого старшего сына владельца макаронной фабрики. Удивительным был только взгляд. Тесла смотрел на Андрюху серьезно, чуть грустно и будто сквозь него, словно рассматривая его будущее.
— А вы хороший человек, Андрей, и мечта у вас хорошая и правильная, — сказал Тесла.
Разговаривал он по-русски, почти без акцента, вот только вместо Андрея у него получился «А́ндрэй», с ударением на А.
«Он же серб, почти что русский, хоть и прожил всю жизнь в Америке», — вспомнил Андрюха. «Интересно, а как это он смог пройти через запертую дверь? — мелькнуло в его голове, но он тут же ответил себе на этот вопрос иронически: «Тебя удивляет только это? А ничего, что он вообще-то умер в 1943-м?»
— А что касается Тунгусского события, — продолжил Тесла, — то все эти люди, в общем, близки к истине, но догадаться так и не смогли. Там ведь написано, что я примерно к 1905 году освоил свободную энергию?
— Да, это я прочитал, — подтвердил Андрюха.
— А вы понимаете, что это значит? У меня уже были схемы освещения всего мира, обогрева стран, страдающих от холода, охлаждения континентов, страдающих от жары, а также бесплатной транспортировки и бесплатной беспроводной зарядки энергией для любого человека на свете.
— Здорово! — воскликнул Андрей. — Да, но бесплатная энергия, и при этом в любом количестве… Как это так? А это ничему не противоречит? Это в принципе возможно?
— Почему бы и нет. Есть же у вас сегодня интернет, в том числе и мобильный — а это бесплатный и свободный доступ к информации. Но ведь информация во все века была штукой очень дорогой, очень ограниченной и подконтрольной! А сегодня бери, не хочу. И мир не рухнул. То же самое я хотел сделать с электричеством. Брать энергию у эфира, то есть у Вселенной. У Вселенной энергии много.
— Но почему же не вышло?
— Очень большие люди увидели во всем этом огромную угрозу своему благополучию. Если все доступно каждому, то кому нужны диктаторы, корпорации, биржи и прочие комитеты по распределению благ? Накануне мировой войны они видели только одно применение бесконечной и бесплатной энергии. Возможность испепелять чужие города.
— Понятно, — сказал Андрюха. — Энергия — это оружие.
— Мой первый транслятор свободной энергии, который я построил в Америке на собственные средства, был уничтожен корпорацией «Дженерал Электрик». Стоило мне научиться заряжать энергией живые организмы — против меня тут же выступили крупнейшие пищевые корпорации. Все эти люди стремились ресурсы населению продавать, а не раздавать бесплатно.
— Так что же с Тунгуской? Что это было? Испытание вашего оружия? Или пришельцы?
— Да, испытание. И да, на пришельцах. Видите ли, я мог их остановить еще на орбите Юпитера, когда заметил. Многое говорило о том, что они летят к нам не с добром. Но я медлил, сомневался. Когда же они сели на Луну и оттуда вышли на связь лично со мной… Они предложили бессмертие и кучу благ мне лично и еще шести землянам, и сказали, что будут полностью переформатировать нашу планету. Это означало смерть. Смерть миллиардам людей на нашей планете. И я ударил. В первый и, надеюсь, в последний раз. Установку после этого разобрал…
— А если они пришлют следующий корабль? — тихо спросил Андрюха.
— Мониторинг нашего сектора Вселенной я веду и буду вести, пока жив, — ответил Тесла. — И если увижу их, то собрать установку успею за пару земных часов. Там всего три части. Плазменный генератор я храню в XIII веке, в надежном месте. Индуктор в 1907-м, в моей родной Гарвардской лаборатории. А транслятор лежит рядом с вами, в семидесятых годах вашего XXI века.
Андрюха хотел было спросить Теслу: «Так выходит, вы не умерли в 1943-м?», но вовремя осекся. Выходит, что не умер. На зомби Никола похож не был, как не был он похож и на инопланетянина. Никола был человеком.
Подумав, он задал гению другой вопрос, успев к середине фразы сообразить, что этот, пожалуй, не намного умнее предыдущего.
— А зачем вы убежали из своей жизни в 1943-м? Чтобы стать путешественником во времени?
— О хронопутешествиях я мечтал давно, с тех пор как нащупал возможность создавать двери. Но работы в моей жизни было так много, и она была такая интересная… Иногда делал себе выходной день в прошлом или будущем, но всегда возвращался.
— Но почему же в сорок третьем все-таки ушли?
— В сорок третьем ситуация была очень серьезная, нельзя было медлить ни минуты. Меня информировали, что Гитлеру до создания бомбы осталось около месяца. Пришлось срочно телепортироваться прямиком в германский ядерный центр.
— Вы его… взорвали?
— Нет, что вы. Исправил одну переменную в одной очень длинной формуле. Я не Джеймс Бонд, друг мой. Я скромный любитель физики.
Однако объявляться у себя в Америке после двухнедельного отсутствия было уже бессмысленно, меня там сразу же хватились. Пришлось инсценировать собственную смерть — многие не поверили, но выхода у меня не было. Я окончательно поселился в своей любимой эпохе Возрождения, затем пожил какое-то время в викторианской Англии, потом подсказал Стиву кое-что в устройстве айфона, успел обсудить Периодическую систему с Дмитрием Иванычем… С Питером Хиггсом дружим — слыхали про бозоны Хиггса? Хотим с ним на пару двигатель бозоновый собрать, это будет революция. Вот еще в 2032-й к этой парочке гениальной — Сю-Яо-Ань с Антопом — обещал на неделе снова заскочить. Я с ними, конечно, спорю по некоторым моментам. Но то, что ребята придумали, — потрясающе!
А сразу после вас, друг мой, отправлюсь денька на три к сэру Исааку Ньютону, он меня давно зовет. Выполняю миссию, возложенную на меня Главным Физиком: осуществляю связь времен в духе прогресса. Ну, и попутно слежу, чтобы никто не натворил чего-то совсем уж непоправимого.
Профессор Тесла вдруг хлопнул себя по лбу.
— Ах да, хорошо, что вспомнил. О Главном: он-то меня к вам и прислал! Он очень интересуется вашими успехами в английском. Мы вас ждали сегодня, но вы отменили визит, и он послал к вам меня.
— А что там в будущем? — спросил Андрюха. — Английский будет?
— Еще как будет! — воскликнул Тесла. — Во всех краях, куда меня заносило (а это до конца XXI века) именно английский — язык номер один. Хотите вы или не хотите — но это так. Вторым по распространению идет язык великого Конфуция. Кстати, вот с кем я хотел бы пообщаться! Жаль только старик английским не владеет, а я старокитайским…
Итак, начинаем урок. Я знаю, какую таблицу вы пытаетесь собрать в голове. Сегодня она должна быть закончена.
Андрюха был счастлив. Урок английского от Николы Теслы в своей собственной спальне… Кто в их шестом «Б» мог о таком мечтать?
И все-таки… Он знал, что если не задаст этот вопрос, он будет его мучить и мешать ему жить.
— Господин Тесла, так почему же все-таки провалился Филадельфийский эксперимент?
— Для меня это нелегкий вопрос, — Тесла задумался. — Чувствую себя виноватым. Я не собирался обнародовать технологию, записи вел чисто рабочие и часть формул держал в голове. Меня очень расстроила судьба тех несчастных матросов, но я все равно рад, что эксперимент благополучно провалили.
— Но почему же? Научились бы телепортироваться — не нужны самолеты и автомобили…
— Телепортация и путешествия во времени по сути одно и то же, тот же физический эффект. Разобрались бы в первом — взялись бы и за второе. Вы знаете, друг мой, какое оружие самое сильное? Нет, не атомное, не нейтронное, и даже не антивещественная бомба, которой я сбил корабль из Нубиру. Самое страшное оружие — машина времени. Не дай Главный Физик, если бы оно попало в руки некоторых правительств… Who controls past, controls everything.
Последние слова Теслы Андрюха понял прекрасно: кто контролирует прошлое, контролирует все.
— Итак, раз уж мы заговорили о временах! — Тесла явно был рад уйти от темы злосчастного эксперимента. — Как вы думаете, какое же из трех времен в человеческой речи является самым важным, самым главным и влиятельным? В каком времени мы разговариваем чаще всего?
Андрюха хотел было ответить, что в настоящем, но начал представлять, как делится с Растриндяйкиным подробностями вчерашней стычки с ребятами из Заречного, как Степанцова на перемене сплетничает с подругой, как мать жалуется ему на происки начальства на своем камвольном комбинате, а Сергей Иванович рассказывает классу о Наполеоне…
— Прошедшее! Оказывается, вся сила в прошедшем!
— Именно так, мой уважаемый коллега. И весь фокус состоит в том, чтобы держать в голове, в каком точно из трех наших домов мы находимся (простые, сильные и ТО BE), и научиться спускаться в прошедшее аккуратно из каждого, ничего не перепутав.
Тесла попросил у Андрюхи лист бумаги и ручку.
— Итак, вот они — простые глаголы, вот сильные, а вот ТО BE, — сказал он, рисуя схему. — Вот выходы на будущее, «на верхний этаж» из каждого домика. Так?
— Так! — кивнул Андрюха. Схемку эту он мог нарисовать с закрытыми глазами, фордовские тренировки до автоматизма сделали свое дело.
— Теперь узнаем, как спускаться «в подвал», и у вас в руках вся схема!
Давайте проявим небольшую оригинальность: начнем изучение прошедшего не слева, а справа, не с простых, а с ТО BE.
И Тесла написал в правом нижнем квадратике два слова: WAS и WERE.
— Здесь все совсем просто. WAS — это «был», WERE — «были». Если в настоящем мы имеем “I am…” (я есть…), или, например, “he is…” (он есть), то в прошедшем становится «я был» или «он был». Для множественного же числа, «мы», «вы» или «они», получаем were («были»):
I am a student → I was а student.
We are friends → We were friends.
Теперь переходим к сильным. Их всего три.
— А почему же три? — спросил Андрей. — Их же вроде шесть? Can, may, must, will, should, would. Могу, можно, должен, буду, сто́ит и бы.
— А все очень просто, — живо отозвался Тесла. — Два последних в переводе в прошедшее не нуждаются. Дабы не усложнять вам жизнь, скажу одно: они как бы уже находятся в прошедшем, просто поверьте мне на слово.
«Я бы знал? Или я бы купил? — подумал Андрюха. — Ну да, в общем, это похоже на прошедшее».
— А что касается слова WILL, — продолжал ученый, — оно ведь на вашей схеме уже есть. Оно, как вы понимаете, образует ваш верхний этаж, делает нам будущие времена.
— Да, я с ним уже разобрался! — согласился Андрюха.
— Вот и выходит, что научиться отправлять в прошлое нам нужно только эту троицу: МОГУ, МОЖНО и ДОЛЖЕН.
— Ага! — кивнул Андрюха. Теперь ему было все ясно.
— Итак… — продолжал Тесла.
CAN → COULD (это «куд» означает «мог»)
MAY → МIGНТ («майт» — «можно было»)
и, наконец,
MUST → HAD ТО… (то есть «Должен был»).
Последнее выражение многим кажется весьма странным.
— А мне не кажется! — похвастался Андрюха. — Потому что я его уже знаю. Встречал, когда учил будущее. И если немного подумать, то оно вполне понятное. Ведь MUST DO (должен делать) — это и есть HAVE ТО DO, то есть буквально «Имею делать»…
— А в прошедшем, стало быть, «имел делать»! — воскликнул Тесла.
— То есть именно что «должен был!» — подхватил Ватников.
Собеседники из разных миров, довольные друг другом, обменялись “high five” — хлопнулись поднятыми ладошками.
— И, наконец, левая нижняя клетка. Прошедшее простых.
— Я, кажется, знаю, как оно делается. Помню, моей соседке по парте однажды потребовалось написать в прошедшем времени «Я жила», она так и написала: “I was live…”
(«…А я у нее списал», — добавил он мысленно).
— Нет! — вскричал Тесла. — Ни в коем случае! Ни в коем случае так не делайте! Вместо «Живу» написать «был живу»? Ужасная, непростительная ошибка! Это как те, в Филадельфии: забыли сделать поправку на коэффициент дегауссизации, и вместо научного триумфа получили сто шестьдесят трупов… Мой дорогой А́ндрэй, слово «был» в принципе может появиться исключительно в правой колонке! «Был» или «были» — это у ТО BE!
А у простых — свое прошедшее! Понимаете, свое! Делаю — делал, живу — жил, сплю — спал…
— Ага… Ну да, конечно! — Андрюха сообразил, какую глупость ляпнул. Теперь схема окончательно уложилась у него в голове. — Слово «был» — оно же для прилагательных. Был умный, был хитрый… «Был» появится только там, где в настоящем стояло «есть». А у глагола по идее своя прошедшая форма! И что же это за форма? Как она делается?
— А вот вспомните, как делается прошедшее время глаголов в русском. Делаю — делАЛ, работаю — работАЛ… Вот это стандартное окончание -АЛ в английском будет -ED. Поэтому work превратится в worked, а help — в helped…
— Что, так просто? — Андрюха ожидал от прошедшего трудностей, и теперь был даже немножечко разочарован.
— Один хитрый момент все же имеется. Это самое -ED надо еще уметь прочитать. Если ваш глагол заканчивается на звонкую согласную («б», «р», «г», «н», «м» и так далее), то окончание -ED нужно читать как звук «д». Поэтому “loved” — «любил» — читается «лавд». Если же глагол заканчивается на глухую («с, «ф», «п», «к», «ш», «ч» и все такое) — то окончание -ED читаем как звук «т». Поэтому “liked” — «нравилось» — это «лайкт».
И только в том случае — надо сказать, достаточно редком! — когда сам глагольный корень заканчивается на буквы D или Т, мы прочитываем окончание как «-эд». То есть “started” читается «ста́ртэд». Это, как вы понимаете, вполне логично, а иначе окончания просто не будет слышно. И советую сразу же этот момент хорошенечко потренировать! Сделайте себе простейший тренажер — просто напишите вперемешку кучу слов в прошедшем времени. И затем читайте все эти -ED правильно: когда надо — «т», иногда «д», а когда и как «-ед».
Тесла быстро настрочил на листочке несколько слов и протянул своему собеседнику. Тот прочел, старательно следя за произнесением концовок.
Tried, liked, loved, wanted, needed, asked, listened, started, lived, finished, worked, hated, learned, kissed, answered, hugged, helped, waited, explained, hoped, stayed, looked, rested.
— …Стэйд, лукт, рэ́стэд, — старательно закончил чтение Андрей.
— Ну что ж, отлично! Итак, с последним из секторов — левым нижним, прошедшим простых — мы разобрались. Почти.
Андрюхе показалось, что последнее слово Тесла произнес многозначительно, с каким-то особым нажимом.
— Но почему же «почти»? Разобрались, и точка! Прилепил к глаголу -ЕD, и свободен, ты уже в прошедшем!
— Один хитрый момент все же имеется. Это самое -ED надо еще уметь прочитать.
— Не совсем, А́ндрэй. Не хотел вас огорчать… В общем, в прошедшем вас ждет один неприятный сюрприз. Именно из-за этой странности у прошлого такая дурная слава, именно из-за этого прошлое считается самым трудным временем…
Андрюха прекрасно понимал, что разговор у них идет о грамматике. Но ему показалось, что в последней фразе Тесла говорил отнюдь не о прошедшем времени простых английских глаголов. Его знаменитый собеседник, невзначай перескочив с «прошедшего» на «прошлое», будто хотел предупредить его о чем-то. Впрочем, для серба Теслы русский не был родным, и в такой мелочи он мог просто ошибиться.
— И что же может быть трудного в таком простом правиле? — спросил Теслу юный любитель путешествий во времени. Тот нервно глянул на часы, а потом вдруг резко вскочил с дивана.
— Ох, и засиделся же я с вами! Совсем забыл! Меня же в 1709 году Ньютон ждет! Гуся английского грозился зажарить с яблоками! И о бритве Оккама со мной поспорить хочет, он там о ней в «Началах философии» пишет! Знаете, А́ндрэй, если я вам вдруг понадоблюсь — просто подойдите к двери и наберите очень простой номер: 299 792 458. Это ведь и младенец запомнит, правда? Я уверен, что вы узнали, это же скорость света в вакууме!
Тесла быстро встал с дивана, подошел к двери комнаты и, уже взявшись за дверную ручку, обернулся к Андрюхе.
— У этого простого правила есть сотня исключений, — произнес он. — Больше, чем электронов в ядре урана.
Дверь за ним захлопнулась.
Андрюха выскочил ему вдогонку. Коридор был пуст. Еще секунд пять по темным углам коридора клубилось мерцающее зеленоватое марево. Потом и оно исчезло.
Время от времени все еще подсматривая одним глазком в таблицу Теслы, но все больше полагаясь на собственную намять, Андрюха тренировал поворот фраз на прошедшее. Как всегда, главное здесь — помнить, что простые делают его по-своему, у сильных тоже своя система, а у ТО BE своя… Да, и вот что важно: эти вторые формы — те самые, что заканчиваются на -ED, — еще надо красиво произнести!
1. I try to understand this.
2. You want to ask him about this.
3. They need our help.
4. You can help us.
5. She always kisses her husband “Good bye”.
6. She is my colleague.
7. You may come later today.
8. They are our neighbors.
9. I like to answer their questions.
10. People often ask us about this.
11. John Perkins stays at work until 5.
12. They hope to be the winners.
Глава 8. Недостающее звено
Nothing is too big for a loony. Especially if he’s an Englishman.
Нет ничего, что было бы не по плечу чокнутому. Особенно если он англичанин.
Жюль Верн, сам такой же, но француз«Live → lived. Живу → жил.
И какие же из этого могут быть исключения? И почему так мрачно? Что же он хотел мне сказать, о чем предупреждал?» — думал Андрюха в тот вечер, укладываясь спать. Засыпал он долго, а когда все же провалился в сон, часа через полтора проснулся с колотящимся сердцем. Ему приснилось, что он ведет за руку перепуганную Степанцову по бесконечному запутанному темному коридору. Сзади, в кромешной темноте, притаилось нечто невыразимо страшное. В трех шагах впереди по-воробьиному скачет ворон Рэйвен, будто указывая им выход из лабиринта. Вдруг Рэйвен упирается клювом в глухую стену.
Тупик. Это конец. А бледный ужас приближается, и его тяжелые шаги доносятся из-за ближайшего поворота.
Ворон оборачивается к Андрюхе с Катькой и превращается в Шекспира. Шекспир же смотрит Андрюхе в глаза, произносит абракадабру вроде «Ифъюрилиуантъюлгет» и оборачивается Теслой, чтобы через миг раствориться в воздухе, оставив после себя быстро тающее облачко зеленоватого тумана. Катька в отчаяньи, но Андрюха продолжает держать себя в руках.
Неожиданно он замечает где-то сбоку тусклый свет. Вот он, желанный выход. Или гибель? «Вперед!», — приказывает он себе во сне и шагает в неизвестность, таща за собой рыдающую от ужаса Катьку. Через несколько секунд в глаза ему бьет яркое летнее солнце.
Все.
Уф… Ну и приснится же такая чушь. Но ведь победил же, выскочил, да еще и Степанцову спас… Тьфу ты! Причем тут вообще Степанцова и почему он должен спасать эту задаваку, да хоть бы и во сне?
Андрюха встал, шагнул к своему письменному столу и взял ручку с тетрадкой.
IFYURILIWANТYULGET,
написал он, но потом вспомнил, что буква I вообще-то должна была бы произноситься «ай», а в его сне точно звучало «рили», но никак не «райли».
«И» — это буква Е в открытом слоге.
IF YOU REALLY WANT YOU’LL GET.
Что “ll” — это сокращенное WILL, будущее время, Андрюха догадался без труда. А вот о том, что “get” — слово какое-то жутко сложное, им на последнем уроке говорила Герундиевна. Странно, но последнее время Андрюха начал ее понемногу слушать и даже узнавал много полезного.
Он схватил словарь, нашел в нем слово “get” и тихонько присвистнул.
Добиться, добраться, достичь, заполучить, усвоить, поймать, получиться, стать… Двадцать восемь вариантов перевода.
Стать. Пожалуй, что это значение и есть основное. Все прочие — всего лишь его оттенки. Когда добираешься до места назначения, ты там становишься. И когда что-то получаешь, оно становится у тебя.
И что же выходит?
Если действительно хочешь — получишь (в смысле: то, что хочешь).
Если действительно хочешь — доберешься (куда хочешь).
Если действительно хочешь — достигнешь (чего хочешь).
Если действительно хочешь — станешь (кем хочешь).
«Подходят все», — прошептал Андрюха.
Какой из вариантов ни подставляй, смысл получался точно тот же: «Кто хочет, тот добьется». Ну и удобный же глагол этот “get”! Даже немного жаль, что у нас в русском нет такого универсального!
С легкой душой и чувством хорошо сделанной работы Андрюха пошел спать. Оставшихся четыре часа до звонка будильника он спал как убитый и проснулся на удивление бодрым и собранным.
Следующий школьный день выдался совсем обычным, без особенностей. Андрюха мирно подремал на химии, побегал на физкультуре, позевал на биологии и даже слегка подрался с другом Григой на большой перемене (так, совсем немного, чтобы форму не терять). И все эти долгие часы фоном в его голове крутились одни и те же мысли: о каких трудностях в прошлом предупреждал его Тесла и как бы разобраться в таинственных ста исключениях, а главное — к кому именно и как обращаться за очередным уроком? Как вообще выбирать учителей?
Андрюху тревожило то, что дверь для него полностью непредсказуема. Ну, хорошо, Тесла нашел его сам, но ведь на то он и Тесла, создатель машины времени, первый time traveller (в последнее время Андрюха стал все чаще замечать за собой, что мысленно пользуется английскими словечками). Однако непонятно, по какой такой причине после Англии 1600 года его забросило в Америку 1927-го, и главное — где и когда он окажется сегодня.
В том, что сегодня он войдет в дверь, он был абсолютно уверен.
Последним уроком была Андрюхина любимая история. Сергей Иваныч рассказывал классу что-то увлекательное о Ломоносове и русских просветителях, а потом вдруг произнес фразочку, которая окончательно поставила все на свои места.
«Когда ученик готов, приходит учитель».
Андрюха погрузился в раздумья. Он попробовал написать ту же фразу на английском.
“When а student is ready”, начал он, потом немного подумал и дописал: “а teacher comes”. Так, простой, значит, буква S… Что и сказать, прибавил он в английском, явно прибавил!
Андрюха задумчиво украшал фразу затейливыми вензелями.
Вот оно в чем дело! Вот и ответ на его вопросы. Сперва надо определяться с готовностью!
Пока себя не понял…
Пока не признался сам себе честно-пречестно, чего на самом деле хочется…
Пока цель четко не увидел…
…то рассуждать о способах ее достижения и нужных людях совершенно бесполезно. Ну, допустим, через пять минут у меня встреча с Биллом Гейтсом, да пускай хоть с самим стариком Хоттабычем. И что в этом проку, если я понятия не имею, что конкретно у него просить?
Тогда по логике выходит… ЧТО ВЕРНО И ОБРАТНОЕ!
Если желание сформулировано по-настоящему правильно — обо всем прочем можно не беспокоиться. Твое дело — очень вдумчиво выбрать по каталогу нужный (лично тебе!) товар. Все. Кто там у них конкретно будет отвечать за отправку посылки — вообще не твои проблемы.
Делаем вывод. Ломать голову, в какую эпоху он сегодня попадет и кто будет его следующим преподавателем, не нужно. Думать надо совсем о другом: что конкретно я хочу сегодня узнать. Да, интересные вещи может узнать человек в диалоге с самим собой!
В замечательном настроении Андрюха выходил сегодня из школьных ворот и к заветной двери подходил бодрым шагом целеустремленного человека. «На сегодня цель — разобраться с глаголами окончательно, — думал он, — а больше ничего мне и знать не надо».
Холодный серый металл. 1-0-7-8.
Дверь с о скрипом открылась.
Темно. Длинный коридор какой-то…
Сон, что ли, сегодняшний повторяется? Только без Катьки…
Андрюха наощупь сделал еще несколько шагов по узкому коридору и, кажется, вошел в какой-то огромный зал. Он старался ступать как можно бесшумнее, но каждый его шаг гулко отдавался в тишине. Ботинки Андрюхины скользили, и ему показалось, что под ногами хорошо натертый паркет. Пахло воском и деревом.
Глаза понемногу начали осваиваться, и темнота не казалась такой уж кромешной. Андрюха увидел в противоположном конце зала полуприкрытую дверь, из тех, что скорее назвал бы воротами — двустворчатую, метра четыре высотой.
Проникающего из ее щели света хватало, чтобы в полумраке угадывались стены, а кое-где вдоль них стояло что-то вроде шкафов.
«Дворец, что ли, какой-то», — подумал Андрюха и услышал, что вместе со светом из двери доносится тихое монотонное бормотание. Андрюха потихоньку пошел на свет и на звук.
И вдруг…
Прямо у себя над головой он заметил черную тень. Андрюха поднял голову, и в полумраке увидел такое, от чего у него похолодело в животе.
Жуткая огромная башка с чудовищной пастью, из которой торчали клыки размером с Андрюхину руку по локоть. Глаза существа пылали адским кроваво-красным пламенем. Взгляд, гипнотизирующий, змеиный, излучал лютую ненависть.
Крик застрял у Андрюхи в горле. Ноги, как в кошмарном сне, будто приросли к полу.
Через секунду мозг выдал единственно правильное решение. Андрюха сорвал с себя ранец (три учебника, пять тетрадок, кеды и неизменно подкладываемый матерью и столь же вечно несъедаемый бутерброд). Ранец со всем содержимым полетел вверх, в страшную раскрытую пасть, с такой силой, как будто им выстрелили из катапульты. «Пока будет жрать ранец, успею убежать», — лихорадочно мелькнуло в Андрюхиной голове.
Чудовище не шелохнулось и не издало ни звука.
Андрюха присмотрелся. Ранец ритмично покачивался на высоте трех метров, зацепившись за правый нижний клык.
Бормотание за роскошной двухстворчатой дверью стихло, и дверь заскрипела. В зале сразу стало светлее.
— Who’s here? Кто здесь?
Андрюха наконец-то смог осмотреться. Один быстрый взгляд вокруг, второй вверх…
Это был музей. А чудовище с его ранцем в клыках было динозавром. Изумительно выполненным макетом в натуральную величину. «Тираннозавр рекс», — вспомнил он картинку из учебника биологии и подпись под ней: «Самый страшный хищник из всех, что когда-либо жили на планете».
Андрюха даже не заметил, что произнес эти слова вслух.
— Нет, это неправда, сэр! Он всего лишь номер второй! — воскликнул появившийся в дверях человек. На его плотной фигуре едва сходился белоснежный, как у врача, халат. Из-под халата виднелся добротный английский шерстяной костюм в мелкую клеточку. Облик дополняли белая медицинская шапочка, массивные золотые часы на цепочке и окладистая борода. Андрюха вспомнил, на кого так похож незнакомец: вылитый профессор Преображенский из «Собачьего сердца».
— Не обижайте моего Рексика, сэр, — продолжал профессор. — Милейшее существо. А как хищник он на втором месте, это правда.
— А кто же первый? Кто самый опасный зверь на планете? — спросил Андрюха. Ему понравилось, что профессор назвал динозавра Rexie, то есть именно Рексиком, и понравилось, что сам он смог услышать и уловить этот оттенок.
— Homo sapiens, человек разумный, кто же еще? То самое прямоходящее млекопитающее, которого мы с вами каждое утро имеем счастье видеть в зеркале!
Бородач подошел к Андрюхе и протянул ему руку.
— Профессор Дарвин, — представился он. — Биолог, археолог, путешественник. Почетный член Королевского географического общества.
— Ватников Андрей, ученик 6 «Б», — ответил Андрюха. — А в каком мы сейчас году?
— В 1865-м, разумеется, — биолог был явно настроен к гостю дружелюбно. — В славную эпоху правления королевы Виктории. Вы в Лондоне, уважаемый сэр, в знаменитом Британском музее. И заметьте, что ваш покорный слуга — единственный человек, которому особым указом Ее Величества дано право работать с экспонатами в любое время дня и ночи. Каковым правом я и пользуюсь с большим удовольствием!
— А я… — начал было гость из будущего, но энергичный натуралист замахал руками:
— Да знаю, знаю, мне Главный Биолог поручил вам помочь. Вы, молодой человек, хотите узнать все о видах глаголов! Должен сказать, что обратились вы по правильному адресу. Угадайте, кто лучший в мире специалист по видам? Мой эпохальный труд «Происхождение видов» треть ученого мира называет гениальной книгой.
— А другие две трети? — Андрюха иногда умел подковырнуть не хуже Катьки.
— А еще одна треть доказывает, что я этой книгой заслужил персональные апартаменты в Бедламе, нашем знаменитом лондонском сумасшедшем доме! Но вот зато у оставшейся трети план совсем простой: все мои труды сложить в большую кучу на Трафальгар-сквер, облить керосином и сжечь. Причем (на этом важном нюансе они настаивают!) на вершину кучи непременно усадить и самого автора.
Дарвин хохотал так заразительно, что Андрюха засмеялся с ним вместе.
— А что же вы придумали? — сквозь смех спросил он ученого.
— Да ничего такого особенного, — отвечал жизнерадостный профессор. — Я всего лишь… ха-ха-ха! Доказал… ха-ха-ха! Что… — смех его стихал, улыбка постепенно съезжала с лица, и закончил он фразу уже совершенно серьезно. — Что человек произошел от обезьяны.
Несколько секунд собеседники взирали друг на друга.
— От обезьяны? — переспросил пришелец из будущего.
— Именно так, от обезьяны, — очень серьезно подтвердил Дарвин. — От глупой мартышки, наподобие тех, которые швыряют в нас всяким мусором в зоопарке.
— Да, но… это ведь как бы всем известно, разве нет? Нам и на биологии про эволюцию рассказывают, — полувопросительно, полуутвердительно сказал Андрюха, и продолжил. — Но вот, например, моя бабушка говорит, что нас всех создал Бог. Так кто же прав?
— Это неправда, сэр! Он всего лишь номер второй!
— Моя теория все цивилизованное общество поделила на эволюционистов (как ваш педагог биологии, дорогой сэр) и креационистов (как ваша уважаемая бабушка). Что характерно, обе группы считают друг друга непроходимыми идиотами и безумцами. А, по-моему, обе гипотезы верны, понимаете?
— Как это — обе верны? Так все-таки нас создал Бог или мы произошли от обезьяны? — спросил заинтригованный Андрюха.
— Когда вы последний раз ели пироги, уважаемый сэр? — задал встречный вопрос скандальный биолог.
— В прошлое воскресенье, в гостях у бабушки.
— А из чего они были сделаны?
— Да из муки, повидла яблочного, плюс еще чего-то там.
— А кто их сделал?
— Да бабушка, кто ж еще.
— Вот, — Дарвин поднял кверху указательный палец. — И из муки, и бабушка! Выходит, что второе утверждение ничуть не противоречит первому!
— Ух ты, начинаю понимать! — Андрюха был в восторге от обаяшки-профессора и от его сумасшедших теорий.
— Так что эволюционистам с креационистами надо не бить друг другу физиономии, а попристальнее вглядеться в зеркало. Когда ученый совет отказал мне в финансировании поисков недостающего звена эволюции, я сказал им, что на экспедиции можно здорово сэкономить: к изучению неандертальцев с питекантропами я могу приступить немедленно, не покидая заседания.
— Вот здорово! — Андрюха снова хохотал.
— Так, а теперь о вашем деле! — От темы к теме Дарвин переходил стремительно. — Итак, виды — интереснейшая штука. И разбираться в видах глаголов не менее увлекательно, чем в видах человекообразных обезьян!
— То, что сам глагол как таковой, в настоящем времени, называется первой формой (V1), это я уже в курсе, — похвастался Андрей. — И что у глагола есть форма вторая, прошедшая (V2) — тоже знаю. Это как будто из «создаю» сделать «создавал». И делается это просто, добавляется -ED.
— Точно, — кивнул Дарвин. — Выглядит ваш пример так:
CREATE → CREATED. Криэ́йт — криэ́йтед.
И вроде бы все правда, мистер Ватников, но это не вся правда! В вашей картине эволюции не хватает третьей формы, этого недостающего звена, которое все-все поставит на место! Вот помню, искал я своего археопитека, — глаза профессора заблестели сумасшедшим блеском и начали закатываться. — Очень долго искал! Понимаете, я его теоретически вычислил, а найти не мог…
«Если в воспоминания об археопитеке ударится — пиши пропало, — сообразил Андрюха. — Надо спасать положение!»
— Минут-точку! — воскликнул он, отрывая профессора от сладких грез. — Так форм глагола не две? Их три? А что же такое третья форма? Вы, наверное, имеете в виду будущее?
— Нет, что вы! Речь совсем не о будущем. Будущее не требует никакой особой формы! Вот вам слово “eat”, стоит в своей обычной (то есть первой) форме: «ем». А вот вам “I will eat” — «Я буду есть». И какая же здесь требуется новая форма?
— Да, действительно, для будущего никаких новых форм не требуется, — задумался Андрюха. — И что же такое тогда третья форма? Зачем она нужна в языке?
— А третья, дорогой мой коллега, — это штука очень простая и в любом языке необходимая. Это нечто наподобие «сделанный»! Съеденный, окрашенный, начатый, построенный, созданный…
— Ага, причастие! Нужная вещь! — согласился Андрей. — И как же эта штука выглядит в английском? Как ее делать?
— Вы не поверите, но в большинстве случаев третья форма выглядит…
Андрюха и так был заинтригован до предела, но профессор, с хитрецой поглядывая на него, выдержал паузу.
…Точно так же, как и вторая!
Дарвин схватил лист бумаги и написал:
CREATE → CREATED → CREATED.
— Вот! — воскликнул он. — Вот вам примерчик подобной триады. Первая, вторая и третья формы слова «создавать». Проще говоря, буквально здесь написано «создаю», «создавал» и «созданный»!
Андрюха был полностью сбит с толку.
— Но почему же это слово «создавал» и слово «созданный» такие одинаковые? Ведь форма вторая и форма третья — «варил» и «сваренный», «красил» и «крашенный» — по идее совершенно разные вещи! Как же так? Как нам их различать?
— Все очень просто, — ответил Дарвин. — Один из них глагол, и стоит он как положено нормальному глаголу.
The scientist created theories. — Ученый создавал теории…
Вот видите это “created”? Разумеется, это «создавал», нормальная вторая форма.
Но вот вам совсем другой пример:
The theory WAS created 5 years ago. — Теория…
— Была!! — воскликнул Андрюха. — Была создана! На вид точно такое же слово “created”, но здесь это уже третья форма! Вот это фокус!
— Именно так. Та, что стоит просто так, — вторая форма, прошедший глагол. А вот та, что стоит на ТО BE, — третья. Почему? Да потому что любое из подобных слов — все эти «начатый», «Законченный», «Доказанный», «разрешенный» или «быстрозамороженный» — отвечает на вопрос «Какой?». То есть по сути является…
— Прилагательным, — уже совсем уверенно сказал Андрюха. — И стоит, как любое прилагательное, на ТО BE. Выходит, что отличить вторую от третьей — вообще не проблема, пусть они даже будут хоть тыщу раз одинаковые.
Профессор кивнул и продолжил:
— Вот вам три слова.
Find → found → found.
Если “find” — это «находить», то что может значить “found” и что “found”? Вот что такое “We found dinosaurs’ bones”?
— Мы находили кости динозавров. “Found” здесь вторая форма. — Андрюхе уже казалось странным, как на свете существуют люди, которые могут это не понимать.
— А если так — “The dinosaurs’ bones were found”?
— Их косточки БЫЛИ найдены. Третья.
Профессор показал Андрюхе большой палец. Андрюха уже хотел было поблагодарить собеседника за урок и собираться домой, как вдруг…
Ну да. Как же он мог забыть. Финальная реплика Теслы. Его предупреждение.
— А что там за страшные исключения, целых сто штук? — спросил он Дарвина и увидел, как лицо добряка-профессора покинула улыбка.
Глава 9. Во всяком безумии есть своя логика
I have tried recently to read Shakespeare. And I found it so intolerably dull that it nauseated me.
Я тут недавно попробовал Шекспира читать. И нашел его столь не выносимо тупым, что меня чуть не стошнило.
Чарлз Дарвин, большой любитель говорить правду в глаза— Эта тема!.. Ох уж эта тема, — профессор явно и — нескрываемо помрачнел. — Это как неандертальцы. Ну не укладываются они в мою стройную теорию, хоть режьте меня, уважаемый коллега, не укладываются! Другие они! Со стороны откуда-то пришли!
Если бы у Андрюхи по биологии была хотя бы четверка, то он, пожалуй, и согласился бы с определением себя как коллеги Чарлза Дарвина. Однако эмоцию профессора он понимал очень даже хорошо. Бывает, придумаешь что-то, выстроишь в уме целую систему — и…
Упрямый факт все рушит.
— Итак, — начал Дарвин, — при переходе в прошедшее все вроде идет гладко. Live → lived, love → loved, work → worked… И вдруг — исключение. GO превращается в WENT.
Андрюха хотел было удивиться, но тут же вспомнил, что наше «иду» почему-то превращается в «шел»… Ну да, совсем другое слово, непохожее! Даже удивительно, как это мы вообще понимаем, что «иду» и «шел» — одно и то же слово?
Что же выходит? И у нас в русском есть глаголы, которые переходят в прошедшее время не просто типовым окончанием, но меняют сам корень слова? Странно, не задумывался…
— Итак, есть глаголы, которые в прошедшем вместо того, чтобы принять окончание -ED, меняются сами — причем часто до неузнаваемости. Этих исключений около сотни, — продолжал профессор. — За такое эксцентричное поведение их назвали «неправильными», или «нерегулярными» — “irregulars”.
Соответственно, тех, которые ведут себя как паиньки, присоединяя к себе окончание -ED, называют правильными.
Вот, знакомьтесь с одним из таких бунтарей:
Eat → ate. Читается «эйт».
«Ест → ел», подумал Андрюха. «И у нас оно тоже не очень-то типичное».
— Drink → drank, — продолжал профессор. — «Пью» → «пил». Вместо «дринк» — почему-то «дрэнк». See → saw. Вместо «си» мы говорим «со».
— М-да, проблемочка, — задумался Андрюха.
— Нет, это не проблемочка, — возразил ему Дарвин. — Это не проблемочка! А сто проблемочек! Примерно сто!
— Да, кстати, а почему «примерно»? — удивился Андрей. — Их до сих пор не посчитал никто?
— Просто потому, что их количество плавает, — ответил профессор. — Потихоньку плывет. Куда? Разумеется, в сторону уменьшения, в какую же еще. Совсем недавно этих исключений было сотни четыре. А уж во времена того же мистера Шекспира… Вот поэтому его и читать так трудно!
— Ну да, — подумав, согласился Андрюха. — Повествование-то все идет в прошедшем, а в прошедшем их не узнать, даже знакомые.
— Именно, дорогой сэр! Именно! — вскричал Дарвин. Видно было, что проблема зловредных исключений была для него наболевшей до чрезвычайности. — И прошу заметить: чем чаще используется глагол, тем больше вероятность, что он из этих, сумасшедших. Редкие слова исключениями быть не могут, они спрягаются обычным способом, на “-ED” — не запоминать же форму, которой пользуешься раз в год. Итак, неправильные — как назло, глаголы самые частые и нужные! Их никак не обойти, ими придется пользоваться. Всеми тремя формами каждого из них.
Андрюха расстроился. «Вот тебе и простой язык… Прощай, моя мореходка».
— Так что же выходит? Просто учить наизусть? Их сто штук, у каждого три формы: «Делаю — делал — сделан»… Это выходит, триста слов надо зубрить? Но ведь это ужасно!
— Нет! Не зубрить! — вскричал Дарвин. — Ни в коем случае не зубрить! Для настоящего естествоиспытателя зубрежка — это анахронизм!
— А что же делать?
— Вы знакомы с системой Карла фон Линнея, дорогой сэр? — осведомился профессор.
— Откровенно говоря, не очень, — застеснялся Андрюха. — Как-то все времени нет. Пока со школы придешь, пока в танчики поиграешь немного… А там и спать.
— Этот шведский зоолог в XVIII веке вдруг заметил удивительную, феерически простую вещь. Что не все животные на свете такие уж разные. Что волк довольно мало чем отличается от собаки, лисицы, койота, шакала и песца… По той простой причине, что вместе они составляют семейство псовых. И что тигра вполне можно изучать по домашней кошке, которая, в свою очередь, идентична пантере, а пантера мало чем отличается от леопарда — ибо все они принадлежат к семейству кошачьих!
— Так это, как бы… и ежу понятно, разве нет? — спросил Андрей.
— Еж лесной обыкновенный: класс млекопитающих, отряд насекомоядных, семейство ежеобразных! — Реакция у Дарвина была как у хорошего боксера, а эрудиция не знала границ.
— Самое удивительное, друг мой, что до Линнея люди этого не понимали! Не видели родственного сходства между живыми существами. Считали каждый вид совершенно отдельным творением Матери-Природы!
— Очень интересно, — сказал Андрюха. — Но причем тут глаголы?
— А притом, что наши сто ненормальных глаголов — не совсем уж такие разные. Если вы присмотритесь к ним внимательно, то заметите, что некоторые из них друг на друга подозрительно смахивают! Оказывается, эта странная сотня четко делится на некие группы, вроде семейств или отрядов в биологии! А уж внутри этих семейств они различаются между собой не больше, чем борнейские орангутанги от суматранских.
— И что же выходит? — У Андрюхи снова появилась надежда.
— А вот то и выходит! Нужно твердо выучить лишь по одному слову из каждой группы! И таким образом вы автоматически знакомитесь с прочими словами этого семейства!
— А можно пример?
— Извольте. Вот вам слово “build” — строить. Тут вам надо запомнить, что в прошедшем оно превращается в “built”. Напрягитесь и запомните!
— Уже напрягся и уже запомнил! — ответил светилу науки посланец шестого «Б».
— Ну и отлично! А теперь смотрите: вот вам слово “spend”.
«Тратить», — доложил переводчик в Андрюхиной голове.
— И как же будет его прошедшее? Угадайте!
«Гм… — рассудил Андрюха. — Раз у “build” будет “built”, то у “spend”, наверное…»
— “Spent!” — воскликнул наш герой.
— И самое удивительное, что вы совершенно правы! — откликнулся профессор. — А как тогда насчет прошедшего времени таких слов, как “send” или “bend”?
«Посылать» и «гнуть», — мелькнуло в голове у Андрюхи.
— “Sent” и “bent”, это же ясно!
Нет, все-таки молодец этот Дарвин, умеет объяснить!
— А какие еще есть эти семейства? Сколько их всего?
— Да не больше семи-восьми, максимум десяток! Ну что, приступаем? — спросил профессор.
— Да, приступаем! — Андрюхина мечта все же неуклонно двигалась к воплощению, и он был счастлив.
— Итак! Знакомимся со всеми прочими семействами!
Семейство второе. Запомним, что drink → drank, swim → swam, sit → sat, sing → sang, begin → began… Видите закономерность? Буква «ай» превращается в букву «эй» — и пожалуйста, прошедшее время готово.
А теперь представьте, что вам попалось какое-то новое слово, чуточку более редкое, например, “ring” — «звонить» (неважно, по телефону или в дверной звонок).
Ну, и как же будет «звонил»?
— “Rang”! — уверенно сказал Андрей. У него вдруг появилось спокойное знание: и этот материал он понял, и здесь можно и нужно одержать победу.
— Семейство третье, — продолжал профессор. — Эту группу так и называют: -ОUGНТ — «оу-ю-джи-эйч-ти». Трудно вообразить, но слово “buy” в прошедшем времени будет “bought”.
— А как произносится этот кошмар? — спросил Андрюха. — Неужели «боугхт»?
— Ни в коем случае! — воскликнул профессор. — Все гораздо проще. В буквосочетании “ought” читаются лишь первая и последняя буквы. То есть эти пять букв произносятся всего лишь как «от»! Вот послушайте!
Fight → fought («сражаюсь — сражался», — понимал Андрей).
Think → thought («Думаю — думал»).
Bring → brought («Приношу — приносил»).
Да, в этой группе исходные формы не очень-то похожи. И тем не менее учить данные слова «кучкой», за компанию с их родственниками, намного легче, чем пытаться их запомнить поодиночке.
И еще: есть в этой группе маленький нюанс. Два слова принимают чуточку другое окончание, не -ought, а -aught. Это “teach” и “catch” — «учить» и «ловить».
Teach → taught.
Catch → caught.
Почему именно так и за какие такие заслуги этим двоим выпала отдельная честь — можно лишь догадываться.
Произносится -aught, впрочем, точно так же, как и -ought. То есть «-от». «Преподавал» будет звучать как «тот», а «хватал», «ловил» — «кот».
«Кстати, этот “catch” смахивает на что-то очень знакомое», — мелькнуло в Андрюхиной голове. «Корень слова “catch” — это же cat! — догадался он. — Ловить — значит делать то, что делает кот! Ух ты!»
— Продолжаем! — гремел профессор. — Вот вам семейство № 4. Know → knew, grow → grew…
(«Знаю — знал, расту — рос»…)
Идею поняли, my dear friend? Тогда вот вам слово “throw”. Сможете сами сделать слово «бросал»?
Семейство пятое. Буква Е в открытом слоге — та, которая читается как «И», — превращается в типичную Е закрытую, ту, которая читается как «Э».
Meet → met («встречать, встречаться»);
Feed → fed («кормить»);
Lead → led («вести» — в смысле не машину, а вести за собой).
«Ах да, лидер! Это же тот, кто ведет», — сообразил Андрюха.
Профессор одобрительно кивнул и приступил к следующей группе.
Семейство шестое. Предположим, мой юный друг, вы знаете, что прошедшее время у слова “sleep” будет “slept”. Тогда вам ясно, что прошедшее от “keep” («хранить») будет “kept”, а “weep” («рыдать», «горько плакать») в прошедшем превратится в “wept”! Вопрос на засыпку: если однажды вам попадется слово “sweep” («подметать»), сможете сами догадаться, как сказать по-английски «подметал»?
Семейство седьмое. Оно большое и весьма странное: это короткие односложные глаголы, у которых вообще все одинаковое. “Cut” — это «режу», но “cut” — это «резал». “Put” — кладу и “put” — клал; “let” — отпускаю и “let” — отпускал… Затейливо, не так ли? Очень надеюсь, что вы подскажете мне прошедшее время таких слов, как “set” — устанавливать, “hit” — попадать, “rid” — избавлять или “cost” — стоить.
Семейство восьмое. Итак, главный принцип нам с вами понятен. Сначала запоминаем, как ведет себя одно — да-да, именно одно, наиболее частотное — слово из данной группы. По мере того, как нам встречаются слова более редкие, мы догадываемся, что они тоже принадлежат к данной группе — и таким образом правильно вычисляем их вторые формы.
Вот слово “wear” — носить (в смысле, носить на себе: одежду, обувь и прочее). И вы запомнили, что “wear” в прошедшем превратится в “wore”. Теперь, когда вам вдруг попадается слово “tear” (рвать, разрывать) или “swear” (ругаться или клясться) — вы уверенно и спокойно, с типично британским хладнокровием называете их вторые формы — соответственно “tore” и “swore” — так, как будто знакомы с этими словами с младенчества!
Семейство девятое. Speak → spoke. Break → broke. Намек поняли? Тогда вот вам слово “steal” (красть). Помню, в Новой Гвинее папуасы украли у меня все съестные припасы, чуть самого не съели…
— Stole! — уверенно ответил Андрей. — Тут бы и у тех самых новогвинейцев получилось “stole”…
— Отлично, сэр! Так что же выходит? Вот так, семействами, гораздо легче учить как флору с фауной, так и неправильные глаголы.
— И все-таки о семействах. Так их девять? — спросил Андрюха великого биолога.
— Давайте скажем так: это основные. Найдется, конечно, еще парочка-троечка слов, а то и десяток, которые не вписываются ни в одно из вышеприведенных семейств. Если вам удобно, вы можете считать каждое из них семейством из одного слова, да на здоровье. Уже упомянутое нами “go”, которое превращается в “went”. Или пара do → did («делаю — делал»). Нелегко отнести к какой-либо группе также eat → ate, see → saw…
— Интересно, а где же родственники этих слов? Куда подевались?
— А туда же, куда подевались все родственники сумчатого тасманского волка, утконоса или открытой мною загадочной птицы дронт. Вымерли, друг мой, вымерли! Все проясняется, если вспомнить, что неправильных когда-то было намного больше. Сегодня ни одного живого родственника у данных слов, как и у данных животных, нет. Однако лет триста назад (или триста тысяч) их было хоть отбавляй!
— В общем, ясно, — сказал Андрюха. — Я для себя так решил: если буду читать текст и увижу глагол, который в принципе узнаю, но который будет написан как бы «с ошибкой» — то пойму, что передо мной его прошедшее время.
— Да, вы отлично сформулировали, мой юный друг! — поддержал его Дарвин. — Узнавать их не так уж трудно. А вот как насчет того, чтобы самому заговорить в прошедшем времени? Активно вспоминать эти самые вторые формы? Вытаскивать их из памяти?
— А вот тут… Тут, пожалуй, тренироваться надо, — ответил наш современник великому биологу и засобирался домой.
Вот три задания, которые дал себе Андрюха Ватников после визита к Чарлзу Дарвину.
1. Аккуратненько выписать все названные профессором глаголы группами, а потом почаще этими группами любоваться.
2. Отдельно завести группу для тех, которые не желают вписываться в группы. Пусть будет как в том старом-престаром школьном анекдоте: отдельная дверь, на которой написано «Вовочка»… Здесь это будут eat, see, go и еще пара-тройка таких же хулиганов.
3. Задумывать любые фразы. Именно любые, вперемешку, и пускай среди них будут как на простые глаголы (хоть правильные, хоть неправильные), так и на сильные, и на ТО BE. И поворачивать их на прошедшее! Для начала сойдет и тренажер, оставшийся после урока с Фордом.
1) It can take much time.
2) The guests come to us very often.
3) She always thinks about this.
4) The administration pays them good money.
5) This man is a multimillionaire.
6) You see him there.
7) He may start the work.
8) The people fight for freedom.
9) The elephant babies drink much milk.
10) Johnny Walker must do his job.
11) Jeff Daniels likes comedies.
12) Вrendаn Rogers is a good expert in the business.
Глава 10. Сны оптом и в розницу, цена договорная
Art is the only way to escape from your home without leaving your house.
Искусство — это единственный способ сбежать из дому, не покидая дом.
Сальвадор Дали, специалист по рисованию галлюцинаций с натурыВесь следующий день Андрюха провел за изучением простых глаголов, и самое главное — наклонения их во вторую форму. Что у каждого глагола есть еще форма третья — это он тоже помнил, об этой третьей Дарвин объяснил ему все прекрасно. Однако особого применения подобным словам (чему-то вроде «сделанный» или «окрашенный») пока не видел. Андрюха повторял про себя слова Теслы — “Who controls past, controls everything” — и с удвоенной силой налегал на прошедшее. Скоро он уже чувствовал, какой из глаголов правильный, то есть без затей принимает окончание -ED; а какой и откровенно неправильный, то есть следует на миг задуматься и вспомнить его хитроскрученную вторую форму.
Следующим днем было воскресенье, и друзья потащили Андрюху в кино. Сначала Грига с Ринатом Девлеткильдеевым позвонили и сказали, что в «Октябрьском» идет премьера «Монстров на каникулах-2», все, кто смотрел эту вещь, в восторге, и что они ровно в пять вечера зайдут за Андрюхой. Андрюха ответил, что вообще-то из мультиков давно вырос, и монстры «Вторые» его интересуют довольно мало по той простой причине, что он и первых-то не видел. На что соратники по борьбе обозвали Андрюху пенсионером, сказали «В пять» и повесили трубку.
Андрюха вздохнул и пошел просить у матери денег. Билет был не самым дорогим, а всяких там попкорнов с кока-колами он старался не покупать. Когда мать ответила: «Возьми там, сынок, сколько надо, в серванте», — он аккуратно отсчитал себе точно на кино, взял проездной на метро и был готов.
Фильм был американский, студии Уолта Диснея, и, как всю дорогу до самого кинотеатра объясняли ему друзья, новинка года, разрекламированная и долгожданная. Начало фильма показалось ему чересчур стандартным, и он даже немного заскучал. Уж очень заезженным был этот расклад: честный герой-простак против главного злодея, мечтающего поработить мир. Однако очень скоро сюжет его затянул — по-голливудски «взрослый», очень профессионально выстроенный, со сложной запутанной интригой и кучей действующих лиц. Ничто в нем не напоминало старый добрый мультик из тех, которые в его детстве крутили по «Спокойной ночи, малыши!» — коротенький ролик с добрыми мышатами-зайчатами и вечным призывом жить дружно и все проблемы решать сообща. То, что смотрел сейчас Андрюха, было крепко сделанным голливудским фантастическим боевиком, а мультфильмом этот фильм был чисто технически, только потому, что вместо живых актеров в нем участвовали компьютерные персонажи.
Но самое главное — даже не сюжет, а картинка. Феерически четкая, грандиозная, совершенно живая. Если небо на экране — то такое, что дух захватывает. Если битва добра со злом — то аж мороз по коже. Если лес — то живой настолько, что кажется, будто изо всех сил пахнет он елкой и можжевельником, пахнет взаправду, ничуточки не слабее того леса, что под славным городом Лондоном благоухал в 1600 году…
В общем, кино Андрюхе определенно понравилось, и домой он шел под впечатлением. «Умеют же делать!», — думал он.
Вернувшись домой, он побежал на кухню и схватил из кухонного шкафа пачку своего любимого шоколадного печенья (мать у плиты подала голос: «Чего сладкое хватаешь, а суп я кому варю?») и уселся за компьютер.
Так, Уолт Дисней… Большой оригинал был, говорят, и суперкреативный человек. Воевал на фронтах Первой мировой, был водителем санитарной машины, которую постоянно размалевывал в стиле комиксов придурковатыми собаками и разухабистыми котами, причем рисунки менял часто и неожиданно. Много раз получал втык от командования за демаскировку — пока до отцов-командиров не дошло, что рядовой Дисней-то, оказывается, далеко не дурак и что пока немецкие пулеметчики ржут над картинками, они не могут вести прицельный огонь.
Придумал мультипликацию как таковую. Придумал сотни образов, идей, фишек и фишечек, придумал, как делать на всем этом деньги, нарисовал лично сам аж 111 фильмов и был продюсером 576 других… Получил 29 Оскаров.
Неплохо!
Андрюха начал читать еще одну большую статью — о Диснее писали его современники.
«А знаете, что самое невероятное из того, что сумел сделать Дисней? — писали биографы короля мультипликации. — То, что он собрал у себя лучших в мире карикатуристов, это понятно. Удивительно другое: впервые в истории человечества нашелся человек, который сумел… организовать художников! Сколотить из этой расхлябанной богемной публики отлично отлаженную безотказную машину — этого до Диснея не удавалось никому. Студия «Уолт Дисней» напоминала завод с конвейером, где мультипликаторы были винтиками. Каждый художник знал свою задачу и дневную норму выработки, за скучный кадр получал штраф, а за интересный трюк или удачную выдумку — премию».
«Где-то я уже такое видел», подумал Андрюха, и ему вспомнился огромный залитый электрическим светом зал, колючий взгляд Генри Форда и улыбка до ушей работяги Сэма Уилсона.
Андрюха прочел, что некоторые из диснеевских героев нарисованы самим Сальвадором Дали (ого!), и что руками уже давно не рисуют вообще ничего, потому что мультипликация окончательно перешла на компьютерную графику. Ему пришло в голову, что многие из последних фильмов он пропустил, и он решил восполнить пробел.
Он нашел в интернете «Миньонов», и уже со слипающимися глазами смотрел их до тех пор, пока голова его не упала на руки, и он не уснул тут же на столе перед экраном компьютера.
Проснулся Андрюха от того, что кто-то его тихонько звал, причем по-английски.
— Mister Andrew! Mister Andrew!
Андрюха открыл глаза. С экрана прямо на него смотрел щеголеватый человек с небольшими усиками, чем-то очень похожий на Теслу.
— Mister Andrew, wake up please! I’ve come to tell you about adjectives!
«Я пришел рассказать тебе о… — понял Андрюха. — Что за «э́джективз» такие? Ах, это же прилагательные, Герундиевна это слово в классе говорила».
Его вдруг поразила следующая мысль: ведь он сейчас не в каком-то там зазеркалье за серой дверью, а у себя дома, в России, в своем времени. При этом фразу на английском он понял вполне исправно, хотя и потерял секунду, думая над одним словом… Выходит, что он уже понимает английский сам, без всяких там волшебных сил? Да, похоже на то…
— You all the time think about the verbs, but what about the adjectives? — продолжал увещевать его человек с экрана.
Ну да, все время думаю о глаголах. И это правильно, в них ведь вся сила, вся грамматика вокруг них закручена. Но ведь и правда: а что там у прилагательных? У них, небось, тоже правила имеются?
И, спохватившись, спросил своего странного виртуального собеседника:
— А вы кто?
И тут же услышал собственный голос: “Who are you, sir?” Да, похоже все-таки, что он наконец-то научился вести элементарный диалог на английском. Вести сам, без всяких таинственных сил.
— Уо́лтер Эла́йес Ди́зни! — бодро отрапортовал незнакомец. Нет, до чего же он все-таки на Николу Теслу похож, только у того глаза были грустные, а этот веселый, вальяжный такой, лощеный, ну, это же так и называется — приобрел голливудский лоск…
— Только не спрашивайте, как я вас нашел, — продолжал Дисней. — У меня есть Режиссер. Он же мой Промоутер. Он же Главный Сценарист. Вот он меня к вам и прислал!
— Ага, — кивнул Андрюха, сделав вид, будто что-то понял. О Главном он пока знал только одно: он есть.
Что ж, пусть сам легендарный Уолт Дисней просветит его насчет прилагательных. Прилагательные — это характеристики мира. Это краски, в которые мир раскрашен. А большего, чем Дисней, мастера по превращению скучного черно-белого мира в цветной сон этот самый мир пока что не видывал…
— Итак, — приступил к своей миссии человек-мультик, — если все, что у нас есть, это три системы, три главных вида фразы…
— Простые, сильные и ТО BE, — подтвердил Андрюха.
— …тогда скажите, мистер Эндрю, где на этой схеме место прилагательным?
— Итак, ваш запас прилагательных волшебным образом обогащается!
— Ну, я начну с простых, их видно сразу, раз они простые, то и стоят просто так, сами по себе, например, “I live”, — начал рассуждать Андрюха. — Сильные, они же модальные, отличить тоже легко — там всегда два слова кряду, «раз-раз», и звучит это всегда примерно так: “I must work”. А вот прилагательные — они ведь не простые глаголы и не сильные глаголы, потому что они вообще не глаголы. Значит, они на третьей дорожке, на ТО BE. И звучать такие фразы должны так, как показывал мне Шекспир: “I am strong!” То есть «Я ЕСТЬ сильный» или «Я ЕСТЬ умный».
— Отлично, отлично! — Дисней показал Андрюхе большой палец. — У вас, мистер Эндрю, заложена замечательная грамматическая база!
— Умные люди закладывали, — солидно ответил Андрюха, про себя отметив, что короля мультиков ни капельки не удивило его, андрюхино, знакомство с самим Шекспиром, а может быть, Дисней просто пропустил эти слова мимо ушей.
— Так вот, про то, что у глагола есть три формы, вы уже в курсе. Называются эти формы…
— V1, V2 и V3, — подхватил Андрюха.
— И представляют собой…
— Что-то вроде “eat → ate → eaten”. Первое слово в этой троице — настоящее время, второе — прошедшее, а третья форма глагола — это «съеден», «сделан», «увиден», «написан»…
— Fantastic! — Дисней сиял. — Так вот, дорогой мой мистер Эндрю. У прилагательных тоже есть свои три формы. Знаете, я бы для начала предложил вам выучить десятка полтора-два самых часто употребляемых прилагательных — и, как всегда, заметьте, что ничего такого отдельного, «сугубо английского», сочинять вам не понадобится, вы можете просто назвать те прилагательные, которыми пользуетесь каждый день в родном языке — и они же будут самыми важными и в английском.
— Значит так, пускай будут «большой-маленький», «умный-глупый», «сильный-слабый», — начал перечислять Андрюха. — Ну, там «светлый-темный» еще… И «первый» с «последним». И пускай еще будет «красивая», — вспомнил он серо-зеленые глаза. — И, наверное, «сложное» с «простым», тоже ведь прилагательные важные. Ах да, самые главные чуть не забыл — «хороший» и «плохой». Ну, и ладно, «интересный».
— Excellent, my friend, these are they, — Дисней щелкнул пальцем, и из его правого уха стали вылетать, кувыркаясь, веселенькие мультипликационные буквы.
Андрюха хотел было удивиться, но вовремя вспомнил:
— Ах да, я ведь вижу его на экране компьютера, он же сам мультик, а вдобавок еще и король мультиков, так что все нормально.
— Итак, вот вам минимум прилагательных, — Дисней с улыбкой дождался, пока последняя буковка выскочит из его уха, и изящно указал на выстроившиеся рядом с его головой слова.
big
small
smart
silly
strong
weak
light
dark
first
last
beautiful
complicated
simple
good
bad
interesting
— Представьте это как минимальный набор ярких красок, нужных для раскрашивания мультфильма. Когда я в 1937-м рисовал «Белоснежку и семь гномов», в моем распоряжении вряд ли было больше. Черный, белый, красный, синий… Но это не значит, что вы навсегда удовлетворитесь данной палитрой, о нет, ни в коем случае! Главное — научиться орудовать базовым набором красок, а потом в вашем лексиконе сами собой начнут появляться новые тончайшие оттенки — и фисташковый, и бледно-лиловый, и еще цвет спелого джорджийского персика, и даже тот цвет, который я называю «Венерианский рассвет» — тот, что произвел настоящий фурор в «The Incredibles», он вышел в 2019-м — не смотрели?
Никаких «Невероятных» Андрюха не видел и видеть не мог, но к тому, что его странные учителя довольно свободно обращаются с временем, он уже привык.
— Итак, как вы думаете, что в английском можно делать с прилагательными? — продолжал великий мультипликатор.
— Ну, я думаю, наверное, род, — ляпнул Андрюха первое, что пришло в голову. — «Белый» и «белая».
В левом верхнем углу экрана появился пес Гуфи и состроил Андрюхе самую идиотскую из своих рож. Дисней улыбнулся и щелкнул пальцами, Гуфи исчез.
— Ох, нет, нет, — сказал Андрюха. — Рода в английском нет в принципе.
Он на секунду задумался, и вдруг его осенило.
— Сравнение! Белый — белее! Умный — умнее! Сильный — сильнее!
— Вы абсолютно правы, мой дорогой мистер Эндрю! — расплылся в улыбке Дисней. — Именно это действие можно делать с красками как в мультфильмах, так и в жизни! Их можно усиливать, делать интенсивнее! Был рассвет яркий — а станет еще ярче! Был Шрек толстый…
Дисней, глядя на Андрюху, указал большим пальцем в правый нижний угол экрана. Там появился Шрек, жующий огромную булку, и через секунду снова испарился.
— Станет еще толще! — понимающе кивнул Андрюха. — И как же это делается?
— А очень просто, мистер Эндрю. Берется прилагательное, и к нему добавляется -ER!
— Стоп, стоп, стоп, — пробормотал Андрюха. — А я слышал, что суффикс -ER дает нам что-то вроде профессии: driver — водитель, manager — руководитель…
— И это совершенно правильно, сэр! — откликнулся Дисней. — Но вы имеете дело с английским языком, здесь все точно и аккуратно, как в аптеке. Если вы корень слова опознали как глагол — то от глагола получается профессия. Действительно, если fight — это «сражаться», то fighter — это боец. Но если вы видите, что перед вами не глагол, а явное прилагательное — то с добавкой -ER теперь перед вами его сравнение. Поэтому “stronger” — это вовсе не «силач», это «сильнее»!
— Ага, понял! “Strong” и “stronger” — это как «сильный» и «сильнее», — подтвердил Андрюха. — Да, но вы говорили о трех формах, как у глагола, а не о двух? Какая там у него еще одна возможность?
— А такая, — объявил Дисней, — что, кроме так называемой “comparative form” — формы сравнительной (это как из «умного» сделать «умнее»), у него имеется еще самая что ни на есть superlative form!
— Какая-какая? Суперлативная? Это превосходная, что ли? — догадался Андрей. — Сделать что-то вроде «наисильнейший» или «наиумнейший»?
— Именно так! Сделать из прилагательного супер-дупер! — засмеялся Дисней. — И для этого надо всего лишь добавить окончание -EST! “Strongest” — это самый сильный, “smartest” — самый умный.
— Значит, все так просто? — уточнил Андрюха. — Добавил к слову -ER или -EST — и свободен?
— В том-то все и дело, что нет! Как говорит мой друг сэр Исаак Ньютон, в правильной научной теории все должно выглядеть так просто, как это возможно. Но при этом ни в коем случае — он подчеркивает, ни в коем случае! — не проще.
— “…Not simpler”, — услышав последние слова, Андрюха удовлетворенно отметил про себя: «Ага, вот и оно, сравнение».
Как все-таки здорово, что у него уже появилась эта полезная привычка: слушать и анализировать речь своих таинственных англоязычных собеседников, вылавливая в ней знакомые слова и обороты. Но вот чего он понять не мог пока никак — это каким таким странным образом все эти великие люди между собой знакомы…
Андрюха задумался всего на миг, потом махнул на свои мысли рукой. Если Тесла регулярно захаживает в гости к Ньютону, дабы поспорить с ним о проблемах физики за жареным английским гусем — то почему, в конце концов, и Диснею, похожему на Теслу как две капли воды, не дружить с тем же Ньютоном?
«Вот через серые двери они все друг к другу в гости и бегают», — ответил он сам себе на невысказанный вслух вопрос.
Тем временем Дисней развивал мысль.
— Мистер Эндрю, а в вашем родном языке есть исключения в том, как делается сравнение?
— Сейчас подумаем, — Андрюха начал мысленно перебирать прилагательные. — Быстрый — быстрее, глупый — глупее… Ага!
Он вдруг наткнулся на слово «плохой».
Ну, не «плохее» же! Хуже!
Да, вот это фокус! Сравнительная форма совершенно не похожа на само прилагательное! Не зря Дисней спросил об исключениях, совсем не зря… А еще?
Через пару секунд Андрюха обнаружил у себя в голове еще одну странную парочку того же типа: «хороший» превращается в «лучше». А вовсе не в «хороше́е», как следовало бы ожидать!
— Скажите, мистер Дизни, — вежливо спросил он короля мультипликации, — а «много» и «мало» — это прилагательные?
— Это наречия, сэр, что с точки зрения языка одно и то же. На вопрос «Какой?» отвечают прилагательные, на вопрос «Как?» — наречия. Но делать сравнение по плечу им обоим.
Андрюха подумал, что сравнение от «много» и «мало» будет «больше» и «меньше», а вовсе не «многе́е» и «мале́е», как бы полагалось бы по правилу — и сказал Диснею:
— Тогда вот, я нашел четыре исключения.
Хорошо-плохо-много-мало.
Эти слова делают сравнения иначе, не так, как все!
— Вы не поверите, дорогой мистер Эндрю, но именно эти четыре прилагательных — исключения и в английском! — откликнулся Дисней. — Итак, смотрите внимательно!
Good → better. («Ага, это хороший → лучше», — соображал Андрюха).
Bad → worse («плохой → хуже»).
Many/much → more (из «много» получается «больше», вроде понятно, но почему это у них аж два слова «много»?!!).
Little → less (это явно «мало» и «меньше»).
— “Many” — это «много», и “much” — тоже «много», — не смог промолчать Андрюха. — И какая же между ними разница?
— А разница тут четкая: “many” служит для исчисляемых понятий, тогда как “much” для неисчисляемых. Мыши, собаки, бурундуки и динозавры — это “many”. А вот радость, счастье, вода или еда — это “much”. Счастья тоже бывает много — но оно одно, единое, понимаете? Этакое облако, которое состоит из цельной субстанции. Значит, если нам захочется сказать «много шоколада» или «много радости» — то это “much chocolate” и “much joy”! А вот «много друзей» — это совсем другое дело, это “many friends”.
И знаете что тут примечательно? Две важнейшие вещи — деньги и время (“money” и “time”) — несчетные! Как воздух, как вода, как арахисовое масло с клубничным желе!
— Деньги и время — несчетные? Как это, почему? — удивился Андрюха. — Денежки счет любят, ведь есть такая пословица, правда? Значит, деньги счетные?
— Позвольте мне здесь с вами не согласиться, мой дорогой мистер Эндрю, — возразил Дисней. — Деньги и время — действительно несчетные, и говорить надо “much money” и “much time”. Во-первых, обе эти величайшие вещи — капитал и время — совсем не ряд отдельных предметов, это потоки. Как энергия или, скажем, свет! Так что на штуки там считать нечего. И во-вторых, если брать даже с чисто технической стороны: слово “money” и слово “time” стоят в единственном числе. Поэтому определенно “much money” и “much time”!
— Значит, слов «много» два. А сравнительная форма у них одинаковая, да? — еще раз уточнил Андрюха.
— Именно! “Many friends” превращается в “more friends” («больше друзей»), а “much time” превращается в “more time” («больше времени»). Да, кстати, та же хитрая штука, что с двумя словами «много», происходит и с понятием «мало».
— Как? — спросил Андрюха. — Их тоже два?
— А как же! — откликнулся Дисней. — “Little” — он ведь для несчетных. Чуть-чуть воды, чуточка времени, горсточка песка… А для друзей, подруг, собак и кошек есть слово “few”. Мало не на вес, мало на штуки! Ну, там двое-трое, максимум четверо…
«Смешное слово, но важное, надо запомнить», — мелькнуло в Андрюхиной голове.
— А как у этого «фью» со сравнительной и превосходной? — осведомился он.
— Самое интересное, что “few” — совершенно не исключение, и склоняется стандартно, согласно основному правилу. Fewer ducks — это меньше уток, а the fewest ducks — меньше всех уток, наименьшее количество, практически две их осталось на всю страну.
Из левого верхнего угла экрана высунулся Дональд Дак, самым противным из своих голосов промолвил «Хнык-хнык» и спрятался назад.
— Итак, исключений все же четыре, — продолжал Дисней. — Причем они точно те же, что и в вашем родном языке, мистер Эндрю. Сравнительную форму они делают по-своему. Добавьте только их Superlatives — превосходные степени — и картина будет полной.
The best — наилучший;
The worst — наихудший;
The most — наиболее;
The least — наименее.
— В целом я понял, — Андрюха подвел первые итоги. — Берем любое нормальное прилагательное, пускай для примера это будет «темный». У него получится «темнее» и «темнейший» — “darker” и “darkest”. Но если это будет что-то из той четверки, к примеру, «плохой» — “bad”, то у него будет “worse” и “the worst” — «хуже» и «наихудший». Правда?
— Правда, — вместо Диснея на экране вдруг появился Тираннозавр Рекс, копия того, с которым Андрюха повстречался в 1865 году в Британском музее. Чудовище любезно кивнуло и заулыбалось Андрюхе очаровательной Диснеевской улыбкой, а затем воздело кверху зеленый чешуйчатый указательный палец. — Но это еще не вся правда!
Однако Андрюха сегодня был твердо настроен не удивляться абсолютно ничему.
— Как это не вся? — спросил он Рексика. — Есть правило, добавляем к прилагательному -ER и -EST. И есть четыре исключения — хорошо-плохо-мало-много. И что же в этом может быть еще?
— А вот как вы поступаете в вашем языке, дорогой сэр, когда слово… длинное?! — Вместо динозавра Андрюхе с экрана снова улыбался король мультипликации. — Когда перед вами не «умный», а, например, «компьютеризированный».
— Гм… — Андрюха задумался. — Умный — умнее, это понятно.
А вот компьютеризированный… Более компьютеризированный!
— Вот и в английском так же! — воскликнул Дисней. — Если “big” — это большой, крупный, то “bigger” — это крупнее. Но если “industrialized” — это индустриализированный…
…То сравнительная будет “more industrialized”! — подхватил мысль Андрюха.
— …А превосходная, соответственно, “the most industrialized”. Уж точно не «индустриализированнейший», потому что такое и выговорить будет трудно. Именно в два слова — «наиболее индустриализированный»! — закончил Дисней.
— Тогда из этих, что вы дали для примера…
— Ага! — кивнул Дисней. — Большинство будет через -ЕЕ, но какие-то через «более». Определите сами, какие!
«Да легкая тема», — подумал Андрюха.
— И вот еще что, — серьезно произнес Дисней, и в его руках появилось нечто вроде светового меча, как в «Звездных войнах», и он им в воздухе — прямо на экране — начертил три красиво мерцающие буквы:
— Что это, по-вашему, такое?
Андрюха задумался.
— Ну, это… Как бы это выразить… Презент Континиус. Мы в классе проходили. Есть такой вид глагола.
— Не мудрите, друг мой, прошу вас, не мудрите! Знаете, что я всегда говорю своим сценаристам? Перемудрить может любой идиот, а вот суметь красиво упростить — это характеристика гения! Вот послушайте, сэр Эндрю, старину Уолта: все эти слова с окончанием -ING — прилагательные! Да, безусловно, отглагольные, но — прилагательные!
Андрюха вспомнил бородатого английского археолога:
«Третья форма отвечает на вопрос «Какой?». То есть по сути является тем же прилагательным!»
Потому и возразил Диснею:
— Но ведь я уже знаком с отглагольными прилагательными. Это V3, нечто вроде «сделан»! Увиден, съеден, изумлен!
— Вы абсолютно правы! — вскричал Дисней. — Вот потому-то так важно усвоить, что их два вида! Два вида отглагольных прилагательных! Третья форма — это всегда делают его. А вот ИНГовая — делает он! Понимаете, друг мой, known — это узнан, известен, в общем, тот, КОТОРОГО знают. Его! А вот knowing — это знающий, то есть тот, КОТОРЫЙ знает. Он! Он знает!
«Ах, так knowing — это «знающий»! — поразился Андрюха. — Выходит, что это самое ING — окончание -ЩИЙ. Делающий! Тот, который делает! И тогда выходит, что слова эти — бегущий, плывущий, спящий, работящий — безусловно, прилагательные!»
Он тут же вспомнил и старый боевик со Шварценеггером «Бегущий человек» (разумеется, на экране мелькало “Running man”), и Катьку, восторгавшуюся какой-то там романтической комедией под названием «Работящая девчонка» (по ее рассказу выходило, что там даже не стреляют ни разу — и как они такую муть смотрят? А название у фильма было, как сейчас понимал Андрюха, “Working girl”).
— Итак, ваш запас прилагательных волшебным образом обогащается, — продолжил Дисней. — Берите практически любой глагол и любуйтесь! Вот вам, скажем, “amaze” — изумлять. Какой голос у певицы Адель Эдкинс?
— Наверняка “amazing”! По-русски я бы сказал, конечно, «изумительный», но теперь понимаю, что на самом деле это «изумляющий»! Так сказать, «амазирующий»! — засмеялся наш герой.
— А какая у нее, в таком случае, сидит публика в зале?
— Изумленная! “Amazed”! Как бы «амазированная»!
— А теперь догадайтесь, из этих двоих — known и knowing — кто поп-певец, а кто детский врач?
— Певец, понятное дело, known — «известен», или, может быть, «известный» (в любом случае смысл тут в том, что знают его). Третья форма, кто бы сомневался! А вот доктор должен быть знаюЩИЙ, и не только детский. Главное — что и то, и другое прилагательные! Ура!
— Вот и выходит, — продолжил Дисней, — что если вы, друг мой, идете в школу, то «вы есть идущий».
You are walking.
А если лев в зоопарке спит, а вы на него смотрите, то ИНГов здесь целых два будет —
You are looking at the sleeping lion.
— Понятное дело, — подтвердил Андрюха. — Я есть на него смотрящий, а при этом лев спящий.
— И заметьте, что даже в той небольшой кучке простейших прилагательных, которые мы с вами сегодня взяли для примера, попалось одно ИНГовое и одно в виде третьей формы. Вот что, например, собой представляет слово «сложный» — complicated? Если к нему хорошенько присмотреться, то это «усложненный», потому что есть глагол “to complicate” — «усложнять».
— Тогда где-то должно быть и слово «усложняющий»? — спросил Андрюха. — “Complicating”?
— Еще как! Еще как есть такое слово! — захохотал король мультипликации. — Увольняю-увольняю таких работников, а их все больше!
— Если к ИНГам и третьим формам нужно относиться как к прилагательным, то у них тогда и сравнения должны быть? — подкинул еще вопросик Андрюха.
— Да, конечно. И делать в этих случаях сравнение всегда надо вторым способом, через «более». Если “intriguing” представляет собой «интригующий», то что вы туда прицепите, не окончание же -ЕЕ? Ясно, что more intriguing — более интригующий.
— Но тогда и «заинтригован», наверное, так же, да? Это будет третья форма, “intrigued”, и соответственно “more intrigued”. Я этим английским теперь “even more intrigued” — еще больше заинтригован! — кайфовал Андрюха.
Он был рад и счастлив, что еще одна тема уютно и удобно уложилась у него в голове.
Дисней на экране вдруг обернулся принцессой Рапунцель. Прекрасная принцесса вскинула на Андрюху огромные голубые глаза и кокетливо захлопала ресницами длиной с любимую указку Герундиевны.
— А на прощанье вот вам несколько важных исключений, — промурлыкала она. — «Первый» и «второй». Еще «следующий», и еще «последний». «Двойной», «тройной»… Может быть, еще «мертвый». И еще парочка-троечка таких же слов. У них нет степеней сравнения. Их сравнивать нельзя.
— Грамматика не позволяет? Или Главный Сценарист? — недопонял Андрюха.
— Здравый смысл, исключительно здравый смысл, мой дорогой мистер Эндрю! — ответила принцесса и превратилась в заставку Google.
* * *
— Как же все-таки здорово, что я успел сделать скриншот экрана, — думал Андрюха, выводя на экран кадр с приятно улыбающимся Диснеем и разноцветными прилагательными вокруг его головы. — Вот и будет мне домашнее задание!
Он аккуратно переписал пятнадцать прилагательных себе в тетрадку и, немного подумав, каждому из них написал сравнительную форму, а затем и превосходную.
«Нет! Все же не каждому! Здорово, что Рапунцель меня предупредила!» — подумал он, ставя уверенные прочерки против двух слов из пятнадцати, и с чувством отлично выполненного долга отправился спать.
После беседы с Диснеем Андрюха начал собирать свою собственную коллекцию прилагательных. Аккуратненько заполнял три графы. В первой писал само прилагательное, во второй — его сравнительную форму, а в третьей — превосходную…
1 first (первый)
2 good (хороший)
3 bad (плохой)
4 next (следующий)
5 constant (постоянный)
6 usual (обычный)
7 educated (образованный)
8 many (много)
9 advanced (продвинутый)
10 interesting (интересный)
11 much (много)
12 happy (счастливый)
13 pleased (довольный)
14 little (мало)
15 useful (полезный)
16 young (молодой)
17 few (мало)
18 similar (похожий)
19 complicated (сложный)
20 last (последний)
Глава 11. Кто раньше встал, того и тапки
Successful people are making important breakthroughs precisely at those moments of time that all others waste. — Успешные люди делают важные прорывы именно в те моменты времени, которые все прочие тратят впустую.
Форрест Марс, человек, который придумывал шоколад, пока другие его елиСегодня Андрюха проснулся без двадцати шесть, без всякого будильника, и в настроении просто изумительном. Утренний подъем всегда был для него пыткой, он к этому привык и не думал, что может быть иначе. Но сегодня, как ни странно, он чувствовал себя отлично выспавшимся и полным энергии. Вчера вечером, бродя в интернете (а теперь он все чаще читал статьи на всяких умных и полезных сайтах на английском и на русском, и это занятие вдруг оказалось гораздо интереснее, чем когда-то столь горячо любимые им стрелялки), он узнал сразу две удивительные вещи.
Во-первых, Андрюха узнал и запомнил невероятно красивое слово “epiphany”. Он проверил в переводчике —
EPIPНANY = ОЗАРЕНИЕ,
и с удовольствием несколько раз повторил вслух, покатал на языке: «Эпи́фэни! Эпи́фэни!»
Слово очень красивое.
Но как же его запомнить-то?
А потом он вспомнил, что у старых писателей (тех, что он по литературе проходил, вроде Гоголя с Чеховым) простых русских мужичков, всяких там кучеров да конюхов, все время звали Епифанами — выходит, что «озаренными». Хмыкнул и подивился внезапно открывшемуся смыслу, а потом подумал, что и русская литература-то, оказывается, очень даже пригождается при изучении английского языка.
Похоже, что помогает в этом деле вообще все. Любое предыдущее знание. Любой, даже самый незначительный, жизненный опыт…
Здорово!
А второе, на что он наткнулся во всемирной сети в этот вечер, была картинка с рифмованным изречением:
Early to bed,
early to rise
Make a man wealthy,
healthy and wise.
«Рано в кровать, рано вставать…» — это он понял сразу.
Со следующей строчкой было чуть труднее, одно словечко даже пришлось подсмотреть в словаре.
«…Делает человека благополучным, здоровым и мудрым».
Ему стало любопытно. Он набрал в поисковике “early rise”, и удивился упоминаний этой темы в интернете было дико много, просто сотни миллионов.
Похоже, что случайно, методом тыка, он наткнулся на одну из самых обсуждаемых тем в мире! Он попробовал написать на русском «рано вставать», упоминаний было меньше, чем на английском, но цифра тоже огромная — и углубился в чтение статьи.
«Вот это да! Даже не ожидал», подумал Андрюха.
Оказывается, у всех знаменитых, богатых, успешных и умных людей есть одна общая черта: они очень рано начинают свой день!
Из статьи Андрюха узнал, что его знакомый Генри Форд приступал к работе в пять утра, Билл Гейтс всю жизнь на ногах с полпятого, а Джон Рокфеллер — так тот вообще бурлил энергией в четыре! Ни один из гениев, супербогачей и даже мегазвезд спорта не был «совой», все они были «жаворонками»!
«Возьмем двух условных бизнесменов и понаблюдаем за ними, — писалось в статье. — Первый ложится в три ночи и просыпается в 10 утра, второй же (в той же отрасли и точно с таким же доходом) отходит ко сну в 10 вечера и встает в 5. Оба спят ровно семь часов, а остальные семнадцать отдают работе.
Через три года второй оказывается в десять раз богаче первого. Всегда. А почему так происходит — никто толком не может объяснить».
Так и лег наш герой спать, размышляя о таинственной силе раннего подъема. И подняло его сегодня почему-то в 5:40, и энергией он был просто переполнен.
Впереди был прекрасный день.
«Ну и повезло же мне с этим английским, — думал он. — Угораздило же тогда помочь этому Рэйвену. Да и кто бы на моем месте не помог?»
Андрюха вспомнил ту эпохальную встречу у помойки и подумал, что выручить из беды — хоть человека, хоть птицу — даже не хорошо, а просто нормально. Наш герой, как и все добрые люди, был уверен, что мир населен исключительно добрыми людьми.
Чистя зубы, умываясь и завтракая, он перебирал в памяти все, что узнал от своих удивительных учителей. Как ни крути, получалось уже немало. Серая стальная дверь явно действовала на него благотворно: с безнадежных двоек по английскому он за месяц переполз на твердые четверки, и вечно хмурая Герундиевна во время его ответов у доски все чаще хмыкала одобрительно и даже иногда удивленно.
Андрюха уселся за письменный стол — у него до выхода из дому был свободный час, целое богатство! — и задумался. Думать он любил с ручкой в руке, машинально покрывая бумагу всякими смешными почеркушками и вензелями. Привычку эту Андрюха помнил за собой всегда, еще с дошколятских времен. А недавно прочел в интернете интересное: оказывается, точно такая же странная привычка — уходя в себя, задумчиво рисовать чем попало и на чем попало — была у Пушкина, Эйнштейна, Гоголя, Байрона, Черчилля, Менделеева и многих других великих людей. «Вот и славно, — подумал тогда Андрюха. — Значит, я в хорошей компании».
Рука сама нарисовала смешную заносчивую физиономию. Получилось нечто среднее между Уинстоном Черчиллем и пожилым английским бульдогом, и одновременно с тем — удивительное дело! — это был вылитый портрет их Герундиевны. Рядышком с персонажем нарисовался пистолет, а чуть ниже — электрогитара.
Андрюхе вспомнился случай со второй формой глагола “bring”.
Эпизод этот, довольно мелкий, но для Андрюхи вполне памятный, произошел на прошлой неделе (сразу после встречи с Чарлзом Дарвином). Был урок английского, и шестой «Б» проходил прошедшее время. Герундиевна, обычно на материал повышенной трудности вызывающая к доске лишь самых признанных отличниц, замерла на секунду над журналом, и вдруг произнесла:
— Ватников! Напиши-ка ты нам, Ватников, пример фразы в Past Indefinite Tense!
Раньше бы Андрюха и пытаться не стал — от одного лишь термина он пришел бы в полный ужас. Теперь он уже знал, что хитрым словом “Indefinite” («неопределенное») Герундиевна почему-то называет обычный Simple — то есть случай, где задействован обыкновенный простой глагол. Past — разумеется, прошедшее.
Итак, говоря человеческим языком, это прошедшее простых. Левый нижний угол таблицы, обычное V2, вторая форма.
Хотел было Андрюха написать на доске что-то совсем избитое, типа “I wanted to sleep” — но передумал.
Зря, что ли, он в серую дверь ходил? «Писать, так писать», подумал он.
— I brought beautiful flowers to my deskmate, — вывела внезапно для самого Андрюхи на доске его рука, и боковым зрением он увидел, с каким удивлением уставилась на доску Герундиевна и как вдруг вспыхнула и расцвела розовым румянцем Катька. Она поняла.
«Я приносил прекрасные цветы своей соседке по парте…»
— Да у нас в институте это слово никто не мог правильно написать, — не то с возмущением, не то с восхищением сказала Герундиевна. — А про “deskmate” как узнал? В программе этого нет!
— А чего ж тут писать-то? Обычное оу-ю-джи-эйч-ти, — скромно, но с достоинством ответил Андрюха. — А насчет «мейт» — да там куча слов таких же однотипных, от сокурсника до собутыльника.
Класс ахнул и загудел.
Уже удаляясь на свое место, Андрюха услышал брошенное ему в спину запоздалое «Садись, пять» и сам удивился снисходительному спокойствию, с которым принял первую в жизни пятерку по английскому.
На перемене к нему подскочил лучший друг, удивленный и восторженный.
— Так ты это, Ваткин… Походу, вдупляешь тему нормально? А молчал как партизан! А приходи к нам в рок-клуб, тексты попереводишь, пацаны тебя на руках носить будут!
Андрюха знал о новом увлечении Григи, знал он и о главной проблеме районного рок-движения. Местные рокеры пылали страстью к музыке, ритм на своих полусамодельных гитарах рубили самозабвенно — но им сильно мешало то, что никто из них не знал английского. Поэтому тексты они учили на слух, и пели хоть громко и с душой, но исключительную абракадабру.
Что-то наподобие:
А дон кечу Мачфо мани, Мани генбами лов!!!Андрюха кивнул Григе — «Приду», и добавил:
— Я английскому вообще-то только учусь.
— Значит, правильно учишься! Не скромничай, профессор! Приходи! — Мистер Растриндяйкин, эсквайр, хлопнул нашего героя по спине и унесся по своим делам.
Но больше всего тот триумф у доски запомнился Андрюхе взглядом больших серо-зеленых глаз, которым одарила его вредная хорошистка… В общем, английский язык начинал потихонечку украшать его жизнь и определенно менять ее к лучшему.
«И все-таки — чего я еще не знаю?» — спросил он себя, сидя за письменным столом ровно за час до начала своего официального рабочего дня.
Андрюха взял ручку и лист бумаги с таблицей Теслы. «Правильнее будет записать, что я уже знаю», — подумал он и написал:
— Приходи к нам в рок-клуб, тексты попереводишь, пацаны тебя на руках носить будут!
1) Шекспир — главная переключалка (та, что между простыми, сильными и ТО BE).
2) Генри Форд — все три эти системы в будущем.
3) Тесла — все три в прошедшем и, таким образом, полная девятиклеточная таблица.
4) Дарвин — понятие о трех формах глагола, а также неправильные глаголы.
5) Дисней — сравнение прилагательных и понятие об -ING.
Пока все.
Глядя на таблицу, он глубоко задумался.
«Как же мне теперь все это отрабатывать? Как ни крути, практиковаться в английском, живя в России, невозможно…»
Мысли уже начали соскальзывать в накатанную колею.
«Эх, вот попасть бы в какую-нибудь этакую англоязычную среду, да так, чтобы она сама, эта среда, вынуждала бы меня все время разговаривать, составлять фразы — вот тогда бы оно само, без усилий… А так ведь не попрактикуешься! Себя вот только жаль, не выучу ведь, не видать мне моря… »
Усилием воли Андрюха резко оборвал заезженную пластинку. Ему стало противно и стыдно. Он поймал себя на том, что сочиняет отговорки. Придумывает причину, почему это не может быть сделано — вместо того, чтобы придумывать способ, как это сделать.
И все-таки факт остается фактом: тренировки ему сильно не хватает. А тренировка нужна как воздух…
«Было бы здорово, если бы кто-то задавал мне разные вопросы, а я бы на них отвечал», — рассуждал наш герой. Он представил себе умного и доброжелательного собеседника, ну пускай того же Николу Теслу, который каждый день задает ему традиционные вопросы наподобие «Как вас зовут» или «Сколько вам лет», а он бойко на эти вопросы отвечает…
И это решило бы проблему, да?
«Нет, не решило бы», честно ответил себе Андрюха.
Никакой это не язык будет, а ерунда и жалкая имитация. Попугайство какое-то. Во-первых, грамматически это все одно и то же, неинтересно. Но главное — это то, что ответы эти стандартные он быстро выучит наизусть и будет повторять их на автомате. Пароль-отзыв, пароль-отзыв… Как попка.
А ведь ему совсем не в попугаи надо себя готовить, не типичные ответы на типичные вопросы заучивать.
Надо импровизацию тренировать!
Им-про-ви-зацию! Вот в чем задача главная!
Именно выдумывать фразы, творить их, сочинять каждый раз из головы, как мы это делаем на русском! И, что принципиально важно, по грамматике эти фразы должны быть самые разные. Они должны лежать во всех девяти секторах таблицы! А как же? А разве есть у нас в русском какое-нибудь время нелюбимое? Вид фраз, которых бы мы бы избегали только за то, что не умеем их составлять?
Нету таких. Все мы умеем одинаково, все нам легко.
Вот и здесь не должно быть. Все девять клеток должны быть в равной степени хорошо проработаны.
Андрюхе пришла в голову фантазия совсем уж дикая: идеальным вариантом было бы иметь дома этакий тренажер, на манер того, каким качают мышцы, но только прокачивать на нем английский язык. Андрюха смутно представил себе этот тренажер — компактный такой, удобный, и чтоб сиденье было кожаное, а металлические части никелированные и блестящие. Вот изобрели бы такой тренажер, а уж он бы регулярно на нем тренировался, сам, в любое удобное время, не дожидаясь какой-то там среды. Вот так, как сегодня, в утренней тишине.
И вдруг…
И вдруг его осенило.
Глава 12. Epiphany значит озарение
There’s nothing better than the moment when something comes and hits you, and you think: “Yesssss!” — Нет ничего лучше того момента, когда что-то приходит к тебе и ударяет тебя по голове, и ты думаешь: «Да-а-а-а!!!»
Джоанна Роулинг, родная мама Гарри ПоттераИдея была проста, как хозяйственное мыло, и очевидна до изумления, но Андрюхе показалось, что в голове его стало ослепительно светло, будто там вспыхнула молния.
Он отложил в сторону листок с таблицей, схватил чистый лист бумаги и быстро написал в столбик девять фамилий. Ну, однокласснички, classmates вы мои дорогие, выручайте…
1. Степанцова
2. Растриндяйкин
3. Тимофеева
4. Белибердина
5. Корсунская
6. Абрикосов
7. Григоренко
8. Девлеткильдеев
9. Пирожкова
«Смотрим в последний раз на девять клеточек, — шептал Андрюха. — Смотрим и запоминаем крепко-накрепко… Все».
Андрюха вздохнул и решительно отложил таблицу в сторону. Взгляд этот последний он бросал на таблицу больше для подстраховки. Он ее давно уже видел с закрытыми глазами, помнил всю наизусть. Да и мудрено было ее не запомнить.
Он вырвал из тетрадки новый листок и быстро провел на нем две линии вертикально и две горизонтально. Раз-раз, раз-раз. Так, как будто собирался в крестики-нолики сам с собой сыграть. Получилась та же таблица, что чертил ему Тесла, но пустая. Просто девять клеточек.
Андрюха помедлил еще секунду и наобум вписал в каждую клеточку по цифре. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9.
«Именно хаотически, — сказал он сам себе. — В случайном порядке. Как попало. В этом весь фокус».
Вышло вот так.
То ли это раннее утро оказывало на него свое волшебное действие, а может, постоянно общаясь с гениями, он заразился от них каким-то особенным творческим вдохновением — но голова Андрюхина работала в эту минуту удивительно четко. Им овладел холодный азарт. Такой азарт иногда приходит к чемпиону, и тот уверенно идет на мировой рекорд. Такое состояние изредка овладевает артистом, ученым, писателем, художником…
Как будто сверху кто-то очень спокойно говорит человеку: «Да, ты это сделаешь. Сегодня и сейчас. У тебя все получится».
Итак, кто тут первый по порядку?
Степанцова.
Клетка ей выпала вон какая: правая нижняя. Дом ТО BE, а этаж — прошедшее…
“Stepantsova was…”, — очень естественно, как-то само собой началось предложение.
Соображал сегодня Андрюха с компьютерной четкостью. Он видел все возможные варианты продолжения фразы. Их — вариантов — там было аж четыре штуки. Потому что на ТО BE может стоять все, что угодно — за исключением нормального простого глагола (ну, и сильного, конечно).
1) Степанцова БЫЛА… существительным (например, директором);
2) Степанцова БЫЛА любым прилагательным (например, красивая);
3) Степанцова БЫЛА спящая, сидящая, работящая и прочие ИНГи, потому что это тоже своего рода прилагательные;
4) и, наконец, Степанцова БЫЛА третьей формой (увидена, услышана, позвана), потому что и третьи формы — тоже прилагательные.
Андрюха выбрал свой вариант практически мгновенно.
— Stepantsova was my deskmate, — быстро сказал он вслух. — Степанцова была моей… По-русски так и не скажешь. Однопартницей, что ли? По-русски это будет «сидела со мной за одной партой».
Он снова вспомнил серо-зеленые глаза, и сердце его начала заливать теплая приятная волна, как всегда в последнее время, когда он думал о…
«А ну, не отвлекаться! — строго прикрикнул он на себя. — Работать, капитан дальнего плавания Ватников! Работать!»
Кто там дальше? Грига Растриндяйкин. Тоже мне, динозавр рока из 6-го «Б»… В какой клетке стоит двойка? Будущее сильных. У меня секунда времени.
— Rastrindyaikin will be able to play guitar, — уверенно сказал он первое, что пришло в голову. — Растриндяйкин сможет играть на гитаре.
Отлично! Дальше!! Где тройка? Быстрее!!!
3. Timofeeva likes to talk in class. — Тимофеева любит болтать на уроках.
«Любит-с», — Андрюха поставил на глагол букву S и сам удивился тому, что сделал это совершенно автоматически, ни на миг не задумавшись. Тот самый первый его урок с Великим Бардом на берегу Темзы, видать, усвоился полностью…
Так! Где там четверка? Дом ТО BE, этаж будущее. Знаем такое дело, это будет WILL BE!
С Танькой Белибердиной Андрюха ходил еще в один детсад и знал, что она обожает всех лечить. В голове у него мгновенно построилась фраза «Белибердина есть доктор», а потом он повернул эту фразу в будущее… Есть!
4. Beliberdina will be а doctor. — Белибердина будет врачом.
Так, дальше! Где там пятерочка написана? Ага, прошедшее сильных… Вот, Корсунская.
Вика Корсунская по вечерам занималась на каком-то таинственном «Худграфе», и могла за минуту нарисовать убийственно похожий и уморительно смешной шарж на любого из учителей или одноклассников. За талант в классе ее очень уважали. Как большинство художественно одаренных натур, Корсунская не дружила с часами — опоздать в школу на час-два для нее было нормой.
В голове Андрюхиной спокойно построилась фраза “Korsunskaya must come at 8”, а через секунду он уже повернул ее назад, в прошедшее время.
MUST → HAD ТО.
«А неплохо все-таки мне Дарвин прошедшее объяснил», — вспомнилась Андрюхе полная приключений ночь в Британском музее. Все, пишем фразу.
5. Korsunskaya had to come at 8. — Корсунская должна была прийти в восемь.
Дальше!
Женька Абрикосов был человеком, который спит. Разбудить его могла только физичка Фарадеева. Абрикосов приоткрывал один глаз, лениво в два действия находил разницу между синусом угла падения и косинусом угла преломления и мгновенно засыпал снова.
6. Abrikosov is lazy. «Абрикосов — ленивый», написал Андрюха.
Дальше, дальше! Григоренко!
Олег Григоренко был спортивной гордостью класса, членом юношеской сборной города по тяжелой атлетике. И фраза с сильным глаголом у Андрюхи составилась мгновенно:
7. Grigorenko can become a champion.
Нужно было заполнить еще две клеточки. Вдохновенный Андрюха сочинил оставшиеся фразы без малейших усилий.
8. Devletkildeev brought to the class а hamster.
— Bring → brought, — снова вспомнился ему тот триумф у доски и Катькин восхищенный взгляд. Случай с «хэмстером», то есть с хомяком, был очень даже реальный, произошел как раз сегодня утром — юморист Девлеткильдеев притащил в класс этого самого хэмстера девочек попугать…
9. Pirozhkova will complain at Devletkildeev to the teacher.
Так, попал Девлет по полной, Пирожкова Герундиевне на него стуканет (ну да, “will complain” — «будет жаловаться»), а та наверняка отца в школу звать будет…
С каждой фразой Андрей увеличивал и увеличивал темп речи. Он с удивлением отмечал про себя, что уже практически не задумывается; последние фразы из списка получились у него так, будто он выстреливал их из пулемета… И что интересно, фразы каждый раз выходили грамматически правильными. А какими же еще они могли быть, если таблицу Теслы он давно уже мог нарисовать с закрытыми глазами?
И еще один важный нюанс заметил сегодня наш герой. Поставив грамматику на автомат и таким образом освободив голову от забот о построении фразы, он вполне успевает придать высказываниям смысл! Он, Андрюха Ватников, вечный тугодум и размазня, которого собственная мама за медлительность называла «Мой майский мямлик», который и на русском-то ответить на любой вопрос мог только разве что хорошенько подумав — на английском сейчас выдает фразы быстро, и при этом вполне осмысленные.
Но главное — тренажер этот…
Ведь просто же! До ужаса просто!! Нарисуй на любой бумажке девять клеточек, будто в крестики-нолики играть собрался.
Три домика — простые, сильные и ТО BE.
И три этажа — будущее, настоящее и прошедшее.
И задумай девять персонажей, любых. И еще девять. И еще. И еще. И еще.
И сиди себе, тренируйся сколько хочешь, тыкай пальцем в любую из девяти комнат и выстреливай фразу в этом формате, но каждый раз новую. Отрабатывай до полного блеска, чтоб вылетали быстро, гладко и правильно!
«Как могла только и прийти такая идея? — удивлялся сам себе Андрюха. — Будто подсказал кто…»
А ведь правы англичане — ранний подъем действительно творит чудеса! “Wealthy, healthy and wise!” — ликуя, повторял про себя Андрюха, мчась в школу. «Благополучным, здоровым и мудрым!»
* * *
Весь этот и следующий день Андрюха пребывал в полном восторге от феерических возможностей, открывшихся перед ним благодаря придуманному на базе таблицы Теслы хитрому тренажеру. На уроках и на переменах он хватал бумажку и быстро набрасывал на ней девять действующих лиц. Иногда это были имена сказочных героев, иногда звезд российской эстрады или даже мировых политиков — а чего стесняться, бумажку он все равно никому не показывал, да и упражнения свои делал всегда в уме, так что случайный наблюдатель ничего бы и не увидел на клочке бумаги, кроме девяти фамилий. Веселился наш герой от души, гоняя персонажей по всем девяти клеткам, сочинял что хотел, дивясь все время как результатам тренинга, так и своему внезапно открывшемуся таланту изобретателя. Надо же, получить таблицу от самого Николы Теслы, да еще собственноручно создать из нее безукоризненно работающий тренажер английского языка — это, как некоторые любят выражаться, дорогого стоит!
Прозвенел звонок, закончилась математика и началась большая перемена. Для Андрюхи длиннейшая пара пролетела как одна минута. Он был так поглощен процессом, что не умчался по своим обычным переменочным делам, а проиграл, не поднимая головы, от звонка до звонка на своем тренажере.
— Ваткин! — вдруг услышал он знакомый голос. Он уже давно краем глаза ловил на себе Катькины любопытные взгляды украдкой, но экзерсисы свои на бумажке старался прикрывать рукой. Прикрывал, конечно, больше от учителей, однако и к Катькиным расспросам был как-то пока не готов.
— А что это у тебя такое? Почему ты не на перемене? Почему не носишься, не дерешься, как обычно? Почему задумчивый такой? И почему по английскому стал так хорошо учиться, и вообще — что-то с тобой не так, Ваткин… Думаешь, я не вижу?
— Слишком много вопросов, — сказал Андрюха, как ему показалось, очень жестко, сухо и мужественно. — Д…
Ему захотелось с ехидцей добавить «Детка» — уж отшивать так отшивать, пусть вопросики лишние не задает… Но в этот самый миг он оторвал глаза от своей схемы и посмотрел Катьке в глаза.
Большие Катькины глаза глядели прямо в Андрюхину душу. И столько в этом взгляде было всего — и доброта бесконечная, и тревога за него, и еще много всякого, что и словами не выразишь — что злое и глупое «Детка» застряло у него в горле.
— …Д…орогая, — неловко пробормотал Андрюха и залился краской. «Ну и дурак же я, балбес стоеросовый», — ругал он себя мысленно. С чего это я ее дорогой назвал?»
Однако Катька, кажется, совсем не рассердилась, а скорее наоборот.
— Слушай, Андрей, — сказала она очень серьезно, очень тихо, каким-то особым тоном, от которого у Андрюхи вдруг пересохло в горле. — Не хочешь говорить, что с тобой — не говори. Странное, конечно, с тобой происходит что-то, я давно вижу, но если нельзя тебе — не говори.
— Да, нельзя, — выдохнул Андрюха. — Секрет это пока. Не могу я тебе все рассказать.
— Андрей, помоги мне, пожалуйста, — вдруг попросила Катька. — С грамматикой у меня проблемы. Вроде всегда разбиралась, а тут отстала как-то… Вопросы делать не умею. Вчера мне Герундиевна тройку поставила, а скоро ведь контрольная за полугодие. Нельзя мне на тройки скатиться, мама нервничать будет, а у нее сердце… Я у нее одна, и она у меня одна.
Андрюха был одновременно и смущен до глубины души, и растроган, и взволнован. Катьку Степанцову он знал с первого класса, а в третьем их посадили за одну парту; но впервые за все годы гордая, самостоятельная и острая на язык Катька попросила у него помощи.
Андрюха подумал: а ведь он и сам понятия не имеет, как задаются вопросы. Мысль его неприятно поразила. Точно, упустил. И сам не учил, и у знакомцев своих таинственных до сих пор не спрашивал.
Он задумался.
В памяти не всплывало абсолютно ничего, кроме скрипучего голоса Герундиевны, монотонно долбящего классу какое-то загадочное «Дую-дую». Ему вдруг изо всех сил захотелось взять и рассказать Катьке, как в английском делаются вопросы, раскрыть ей тему полностью, красиво и с блеском, чтобы она ахнула и посмотрела на него с восхищением, как в тот его момент триумфа, когда он поставил “bring” во вторую форму. И Андрюха рассердился на себя за то, что знает в английском пока так мало.
— Там, это… — сказал он Катьке смущенно. — Там вроде «дую» какое-то надо говорить… В общем, если честно, Катька, как в английском правильно вопросы делать — я не знаю.
Помолчал секунду и добавил, глядя в серо-зеленые глаза:
— Подожди день-два, ладно? Я обязательно узнаю и тебе расскажу.
— Ладно, — просто и кротко сказала Катька. — Подожду. А что ты меня дурой хотел назвать — это ничего, Андрюха. И что сдержался, на «Дорогую» переделал — спасибо. Я ведь и правда еще не очень умная.
— Андрей, помоги мне, пожалуйста. С грамматикой у меня проблемы…
Именно на таких тренажерах наш герой и гонял себя с упоением, днями напролет. Гонял до тех нор, пока не убедился, что все алгоритмы таблицы Теслы полностью вошли ему в подсознание. Ах да, и уже после того, как убедился, сделал еще кругов пятьдесят…
Инструкция но изготовлению карманного тренажера Ватникова на базе таблицы Теслы
1) Пишем девять подлежащих прямо с потолка, нумеруем их от одного до девяти…
2) Рисуем четыре линии — раз-раз, раз-раз, как будто собираемся играть в крестики-нолики…
3) Пишем в клеточках цифры, как сейчас модно говорить, в рэндомном порядке. Проще говоря, наобум. От 1 до 9.
4) И сочиняем соответствующие фразы — быстро, легко, свободно, вдохновенно! И еще круг, и еще!
Приятной вам тренировки!
Глава 13. Ну и вопросики у вас, Ваше сиятельство
Маньяком называется преступник, у которого не хватает фантазии изобрести новый способ совершить преступление, и он поэтому прибегает к одному и тому же, уже знакомому. Впрочем, и все остальные граждане ничуть не умнее.
Жюль Мегрэ, глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений Четвертого округа г. ПарижаНужно ли говорить, что, когда по пути домой Андрюха пересек скверик и прошел мимо мусорного бака, ноги сами понесли его к серой металлической двери.
«Вопросы», — напомнил он себе, набрал 1-0-7-8 и потянул за дверную ручку.
Погода у них тут за дверью ничуть не лучше, чем там у нас, перед дверью — это было первое, что он подумал. Было сыро, зябко, моросил мелкий дождик. Вдобавок стоял еще сильный туман — видимость была просто нулевая.
Андрюха протянул руку перед собой и растопырил пальцы — их очертания лишь угадывались в густом, как сметана, тумане.
Вдруг рядом, за его спиной, зацокали конские копыта.
— Та-а-аке care, mister, take care! — прогремел у него прямо над ухом гулкий бас. Андрюха успел отскочить, и мимо него в тумане пронеслось что-то вроде кареты.
Андрюхе вспомнился какой-то старый фильм. В нем кучера кричали прохожим свое обычное «Па-а-аберегись!» точно таким же голосом и с точно той же интонацией, как вот это «Тэ-э-э-эйк кер!».
Нет, все-таки очень хорошо, что есть у него эта способность понимать. Здорово иметь у себя в голове эту понималку, этого загадочного встроенного переводчика.
Он сделал еще четыре неуверенных шага в тумане, затем споткнулся о что-то наподобие бордюра, шагнул с булыжника проезжей части на узкий тротуар и почти уткнулся носом в темную стену дома.
Так. Как минимум, ясно, что он в городе…
Андрюха коснулся пальцами стены из красно-коричневого кирпича, затем поднял глаза и увидел табличку с названием улицы и номером дома.
Baker street, 221 (В).
Бейкер-стрит. Улица Пекарей. Булочники, наверно, на ней живут. Эх, булочку бы сейчас свежую…
Ну, и куда теперь идти? Люди, ау! Кто же мне грамматику объяснять будет?
На втором этаже дома номер 221-В скрипнули ставни, и мягкий баритон с приятнейшей хрипотцой произнес с каким-то неуловимо знакомым Андрюхе тембром:
— Come in, come in, my dear Watson! Climb up the stairs, I’m tired of waiting for you!
Только сейчас Андрюха заметил в паре шагов от себя дверь. Дверь выглядела очень серьезно, и одновременно нарядно. В тон дома темно-коричневая, дубовая, с бронзовой отделкой и с красивым медным колокольчиком — она внушала доверие.
«Звонить в колокольчик, стало быть, не надо, — сообразил Андрюха. — Говорит же, поднимайтесь, заждался».
Он шагнул через порог в темную гостиную. Ноги утонули в ковре. Уютный полумрак приятно пах свежезаваренным кофе и еще слегка чем-то очень аппетитным, как будто где-то далеко пекли блины.
«Как тут у них все… — Андрюха поискал подходящее слово и закончил мысль. — Добротно!»
Посреди гостиной он увидел широкую деревянную лестницу с перилами, ведущую на второй этаж. Андрюха взбежал по этой лестнице, и в уютной небольшой комнате на втором этаже увидел Шерлока Холмса.
Да, это был именно он, сомнений не было, Андрюха узнал его мгновенно.
Величайший детектив всех времен и народов сидел в глубоком уютном старом кресле, но при появлении Андрюхи вскочил, и, приблизившись к гостю из будущего, радушно протянул тому руку.
— Вы знаете, Ватсон, — воскликнул Холмс. — О том, что вы посетите меня и мое время, я знал прежде, чем по каналам Главного Детектива меня об этом проинформировали! Я знал, что вас просто не может не быть. Я вас заранее вычислил при помощи моего любимого дедуктивного метода.
Андрюха оглянулся вокруг.
— А где Ватсон? — спросил он. — Настоящий Ватсон, ну, тот, ваш друг доктор Ватсон?
— Произошла ужасная трагедия, — глаза великого сыщика блеснули, голос дрогнул. — Мой верный друг и биограф погиб два года назад. Вы, должно быть, читали известный его рассказ о моей психологической борьбе с Джеймсом Мориарти, этим злым гением английского преступного мира? Ватсон немного приукрасил сюжет: на самом деле мы с Мориарти ни разу не встречались лицом к лицу. Мы с моим злейшим врагом и антиподом заочно вычислили друг друга: я посредством метода дедукции, а Мориарти своими алгебраическими расчетами; ведь этот человек в юности успел снискать европейскую славу как математик.
Почуяв, что кольцо вокруг него все сужается и правосудие уже наступает ему на пятки, Мориарти пошел на неожиданный шаг: он назначил мне сразу два свидания в один день и в один час, и сопроводил обе записки просьбой прийти безоружным.
Первое — в толпе Черинг-Кросского вокзала в Лондоне.
И второе — у Райхенбахского водопада в Швейцарии.
Я решил пойти на обе встречи, воспользовавшись тем, что ни меня, ни Ватсона в лицо он не знает (впрочем, как и мы его). Я рассудил, что в толпе негодяй значительно опаснее, да и узнать его труднее. Поэтому на вокзал пошел я сам, а в Швейцарию послал Ватсона.
— И чем закончилось? — тихо спросил Андрюха.
— Человек, которого я схватил на вокзале, оказался одним из главных подручных Мориарти, — ответил Шерлок Холмс. — А моего отважного друга обнаружила мертвым у подножия Райхенбахского водопада швейцарская полиция. Там, на узкой тропинке у водопада, суждено было погибнуть мне. А погиб Ватсон.
— А что с Мориарти? — спросил расстроенный Андрюха. — Он продолжает совершать преступления?
— Насколько я смог восстановить события, он схватил бедного Ватсона в охапку и вместе с ним бросился в бездну. Скорее всего, его тело унес водопад. Во всяком случае, он исчез бесследно, и нигде в мире с тех пор о нем не появлялось никаких сведений.
— А как же все последующие рассказы о Шерлоке Холмсе? Кто их писал, разве не доктор Ватсон? — спросил Андрюха.
— Увы, нет, — промолвил Холмс.
Промолвил он вообще-то не «увы», а “alas”, но Андрюха, как всегда, все понял правильно.
— Увы. После ужасной гибели доктора я хотел прекратить его традицию излагать интересные случаи из моей практики в виде литературных рассказов. Однако мне пришлось уступить лондонской публике, правды она бы просто не пережила. Многие читатели заметили, что после Райхенбахского водопада рассказы о моих подвигах стали значительно суше и скучнее. Что поделать, несравненный доктор не только помогал мне в расследованиях больше всего Скотланд-Ярда вместе взятого, но еще и обладал настоящим литературным даром. Я считаю, что сделать Ватсону в жизни удалось значительно больше моего. Я обычный частный сыщик, которому повезло раскрыть несколько десятков преступлений. Ватсон же своим талантом принес радость миллионам людей. Это намного больше.
Андрюха хотел было спросить, а какую роль в этой истории играет лично он, Андрюха Ватников из двадцать первого века. Но Холмс, казалось, умел читать мысли.
— Что касается вас, мой дорогой друг, — сказал гениальный сыщик с мягкой улыбкой. — Я в своем уме, и ни в коем случае не путаю вас, сэра Эндрю Ватсона, с моим покойным другом Джоном Ватсоном. Но когда Главный Детектив довел до моего сведения, что ко мне прибудет однофамилец доктора, я ответил ему: «Не только».
“Not only”, — услышали баритон с хрипотцой Андрюхины уши. Интересно, почему это «Не только», что он хотел этим сказать?
— Знаете, Ватсон, а ведь у меня тут дело, — Холмс, казалось, соскучился за общением, и явно был рад гостю. — И, пожалуй, труднейшее со времен собаки Баскервилей, а может быть, и за все времена.
— Расскажите, мистер Холмс! — У Андрюхи загорелись глаза.
— Об этом деле сейчас судачит весь светский Лондон, и на расследование брошены лучшие силы полиции. Но пока все безуспешно. Речь идет об убийстве русской графини Ольги Прозоровской. Эта пожилая дама, которую называли самой богатой вдовой Европы, много лет проводила бархатный сезон в своем летнем дворце в Биаррице, но на осень-зиму всегда приезжала в свои английские владения. Пять дней назад, то есть 16-го октября 1889 года, графиня была найдена мертвой на своей вилле в Ричмонде. Газеты подчеркивают необычную даже для нашего сурового XIX века варварскую жестокость, с которой было совершено убийство. 86-летнюю графиню не отравили и не застрелили. Она была зарублена топором.
Орудие преступления валялось рядом с трупом, отпечатков пальцев не обнаружено.
— А кто под подозрением? — спросил Андрюха.
— Три весьма милых молодых человека, — ответил Холмс. — Графиня, овдовев, жила одна, детей у нее не было, и эти трое были ее внучатыми племянниками. То есть… вы понимаете, Ватсон, то есть могли претендовать на наследство. Все трое — дальние родственники графини, захудалые отпрыски этого знатнейшего русского аристократического рода. Дела всех троих, мягко говоря, не блещут. Лестрейд уже наводил о них справки в русской полиции: все трое — небогаты, живут на весьма скромное жалованье. Все трое внезапно почувствовали горячую любовь к бабушке полгода назад. Непосредственно после того, как «Тайме» опубликовала интервью со знаменитой графиней, где та жаловалась на преклонные годы и отсутствие прямых наследников.
Все трое моментально примчались в Лондон, сняли тут дешевые квартирки в далеко не лучших районах, и все полгода занимались исключительно тем, что надоедали старой даме визитами. Полагаю, план у каждого из всей этой троицы был прост и предсказуем: любой ценой уговорить мадам упомянуть его в завещании.
Холмс тщательно и не спеша набивал трубку чем-то очень ароматным.
— Гроссвенорский медовый, — сказал он. — Джон Ватсон не курил, но очень любил запах этого сорта. С тех пор, как он погиб, я бросил курить, а манипуляции с трубкой приводят мой ум в порядок, — произнес он и добавил:
— Подводя итог того, что мы знаем об этих троих бедных родственниках: все трое могли быть кровно заинтересованы, чтобы мадам как можно скорее повстречалась со Святым Петром.
— И что же собой представляет эта троица, мистер Холмс? Кто поименно? — спросил Андрюха.
— Одного зовут Фридрих фон Дитрих, он племянник ее покойного первого мужа, немецкого барона. Несмотря на происхождение, герр Дитрих говорит по-русски не хуже вас, мой дорогой Ватсон. Преподает в столичном университете античную юриспруденцию. Отзывы о нем хорошие, любим студентами и уважаем начальством.
Второй — Аристарх Мормышкин. Это внучатый племянник графини, тоже житель Санкт-Петербурга. По всем сведениям, человек тишайший и скромнейший, служит мелким стряпчим в канцелярии градоначальника.
Третий же — Авксентий Оболенский, отставной офицер из Москвы, заядлый картежник и любитель кутежей, и, кажется, самый неприятный и подозрительный тип из троих — такие дебоширы обычно по уши в долгах, и пойдут на все ради денег.
«Ага, вот и ниточка», — подумал про себя Андрюха, но вслух не сказал ни слова.
— Но самый интригующий момент во всей этой весьма странной истории — это, несомненно, найденный полицией дневник графини, — продолжал Холмс. — К сожалению, в нашем Скотланд-Ярде никто не владеет русским. Поэтому данный документ хотя и чрезвычайно важен, но не внес ни малейшей ясности в картину преступления.
«Да как это прочитать некому? Вот еще проблема! Вбили бы текст в Гугль-переводчик, жмешь мышкой на «ко́пи», а потом на «пэйст», всего делов!» — хотел было сказать великому детективу Андрюха, но вовремя прикусил язык. «Тоже мне, юморист нашелся, Максим Галкин… — укоризненно сказал он себе. — Дело ведь нешуточное. Убийство как-никак».
Внезапно внизу хлопнула дверь, на лестнице послышался шум и топот, и в комнату ворвался щуплый человечек с длинным носом, несколько крысиной физиономией и острым взглядом маленьких бегающих глазок.
— А, инспектор Лестрейд, — Холмс спокойно указал ему на свободное кресло и добавил: — Вы продрогли. Налейте себе ирландского, как вы любите, и скажите, нет ли новостей по делу Прозоровской.
— Черт бы побрал этих русских с их загадочной душой и непонятным языком! — Лестрейд явно был вне себя от досады и раздражения. — Ничего ясного, мистер Холмс! Ни-че-го!
— Именно поэтому я так обрадовался, когда мне сказали, что меня навестит Ватсон из России, — сказал Холмс с улыбкой. — Кстати, Лестрейд, познакомьтесь.
Лестрейд рассеянно кивнул Андрюхе, ему явно было не до знакомств.
Холмс протянул Андрюхе сшитую розовой атласной лентой толстую тетрадку, больше похожую на альбом для рисования.
— Что ж, Ватсон, вот вам дневник графини Прозоровской. Пролейте же свет на тайну!
Андрюха открыл дневник. Почерк мелкий, очень красивый, с изысканными завитками и росчерками, со всякими там дореволюционными ятями… Но читать вполне можно.
Так.
Куплены салфетки, куплен набор мельхиоровой посуды в подарок горничной, уплачено кучеру жалованье за сентябрь три гинеи, куплено мыло, головка глостерского сыра, полпуда девонширской ветчины, дюжина бутылок портвейна…
Крепенькая, видать, старушка была. И покушать любила плотно, и все хозяйство контролировала самолично. Все это, конечно, очень мило, но как такая дребедень может помочь выявлению ее убийцы?
Ага, вот интересная запись. От 10 октября 1889 года. Всего пять слов.
«Не вѣрю имъ. Придумала тестъ».
Все. Ишь ты, «тестъ»… С твердым знаком.
Хм… Читаем дальше. Запись от 12 октября.
«Задала пѣрвый вопросъ.
Фрицъ: восхищенъ сочиненіями господина Гоголя, ставить его выше Шіллера и Гете.
Аристархъ: большой поклонникъ Достоевскаго.
Авксентій: ничего, кромѣ Пушкина».
Ну, вроде пока все понятно — бабка спросила племяшей, кто что читает.
Андрюха вдруг задумался: а вот как бы он сам ответил на подобный вопрос? Пожалуй, что и никак. Затруднился бы с ответом. В последнее время — полезные статьи на сайтах…
Хорошо, но явно мало.
Да, неудобно как-то получается. Они тогда читали книжки, а мы сегодня не читаем.
А вот и последняя в жизни графини запись, за 15 октября 1889 года. И намного более странная, чем все предыдущие.
«Задала второй вопросъ.
Кузнецъ Вакула. Трудолюбивъ и простодушенъ.
Ленскій. Голова набита романтическимъ вздоромъ, вотъ ужъ от кого не ожидала.
Ра…
Такъ я и думала. Гнать, гнать взашей. Не къ добру. Чуяло мое сѣрдце».
— Круг подозреваемых растет. Еще три имени, да какие странные. Ох уж эта русская мафия.
Андрюха вгляделся еще раз в загадочное «Ра».
Две буквы. При этом ни точки, ни многоточия, ни даже вопросительного знака.
Он поднял глаза на Холмса с Лестрейдом, и, как мог тщательно, как можно ближе к тексту перевел им записи.
— Круг подозреваемых растет, — отреагировал Лестрейд. — Еще три имени, да какие странные. Ох уж эта русская мафия.
— Что касается Ра, то это бог солнца у древних египтян, — блеснул эрудицией Холмс. — Вы знаете, Ватсон, что я полный профан во всем, что не касается напрямую криминалистики. Если бы не тот случай с мумией фараона, помните эту серию таинственных смертей британских археологов, — то я вообще бы не узнал, что на свете существовали какие-то там древние египтяне.
Серию смертей британских археологов Андрюха помнил, честно говоря, не очень. Он мысленно пообещал себе взять в школьной библиотеке книжку с приключениями Шерлока Холмса и прочитать — пускай для начала на русском языке.
«А когда-нибудь прочту и в оригинале!», — решил он.
— И все-таки, кто убил графиню Прозоровскую? — спросил Лестрейд. — Кого мне арестовывать?
— Не знаю, — ответил Холмс. — Впервые в моей карьере частного сыщика — не имею понятия. Пока мало информации.
— И у меня мало информации, — сказал Андрюха. — Я, пожалуй, проконсультируюсь с товарищами, наведу справки, — сказал он. — Пошел я домой!
— Ни в коем случае, Ватсон, — откликнулся великий сыщик. — Мой метод дедукции говорит мне, что вы проголодались. А еще он говорит мне, что миссис Хадсон никуда вас не отпустит, пока вы не съедите тарелочку ее знаменитых сливочных шотландских оладий с черничным вареньем. Мой нос и дедуктивный метод — оба эти инструмента в один голос подсказывают мне, что оладьи уже готовы.
Глава 14. Верный способ поймать кошку непонятного цвета
Hardly there is even anything more deceptive than obvious fact. — Вряд ли есть хоть что-либо более обманчивое, чем очевидный факт.
Артур Конан Дойл, «Собака Баскервилей»В школу Андрюха на следующий день не шел, а мчался. В класс он ворвался за десять минут до звонка. Катька уже сидела за партой и читала Акунина, «Книгу для девочек».
— Катька, — задыхаясь, выпалил он. — Вот смотри! Есть три человека: фон Дитрих, и еще Оболенский с Мормышкиным, тот преподаватель в универе, а этот в канцелярии, а один ужас какой подозрительный, картежник и хулиган.
— Так, — Катька подняла на него глаза. Она, казалось, ничуточки не удивилась, и слушала очень внимательно.
— И потом им, этим трем, каждому по вопросу задали! — продолжал Андрюха свою запутанную историю. — Вот! И они ответили: Пушкин, Достоевский и Гоголь!
— Ну, что ж тут непонятного, — кивнула Катька.
— Как что? — загорячился Андрюха. — Как это что? Так там же дальше еще! Непонятное! Кузнец Вакула какой-то, а еще Ленский и Ра!
— И это тоже ясно, — спокойно сказала Катька. — Герои это, Андрюшенька. Нормальные литературные герои. А на какой вопрос требуется ответить?
— Один из них убил старушку, — шепотом сказал Андрюха. — Кто-то из этих троих. По-серьезному убил, Катька. Зарубил. Топором, насмерть. Его, убийцу, найти надо.
— Да Раскольников и убил, тоже мне бином Ньютона! — засмеялась Катька. — А ты что, Достоевского разве не читал? В викторине какой-то участвовать собрался, да? Или кроссворд решаешь?
Андрюха смотрел на Катьку, словно пораженный громом.
Так значит, «Ра… » — это фамилия, Раскольников.
А Раскольников — это герой писателя Достоевского.
А Достоевский — это…
Ага!!!
Так во-о-о-от оно что! Кто, кто там из этой троицы очень Достоевского любит?
А Катька — ах, молодец! Какая же она все-таки умница! Мгновенно разгадала загадку, которая не по зубам самому Шерлоку Холмсу. Вот что значит начитанность, вот что такое культура!
Он снова почувствовал в душе все тот же мимолетный укол беспокойства. Выходит, что все вокруг читают книжки и узнают из них что-то очень важное, и это важное делает их богаче, сильнее и умнее, и здорово помогает им жить! А он, Андрюха Ватников, книжек не читает, а живет без этих тайных знаний, как последний лох, просто так, вслепую…
— Расскажи, Катька, — попросил он соседку по парте, — пожалуйста, расскажи мне об этом Раскольникове.
Он не отводил от нее глаз ни на одну секунду в течение всех пяти минут, что она излагала ему «Преступление и наказание».
— …И вот все раскрылось, этому дали восемь лет, а Сонечка поехала за ним в Сибирь, а там он потихонечку начал браться за ум! Вот такая вот история!
Громкий заливистый звонок заглушил последнюю Катькину фразу. Начался обычный школьный день.
«Да, прикольная, должно быть, штука это «Преступление и наказание!», — думал Андрюха на уроке физики. — Детективный такой боевик! Мистический триллер!»
Изложенный Катькой сюжет ему понравился, и рассказала она очень интересно, но еще больше потрясен и взвинчен он был тем, что загадка жуткого убийства графини Прозоровской практически решена.
Благодаря Катьке Степанцовой.
Он на радостях даже мысленно пообещал себе прочесть историю про убийцу зажиточных старушек самостоятельно, и как можно скорее — но потом подумал и решил: нет, пожалуй, начинать внедрять привычку к регулярному чтению ему все же лучше с рассказов о Шерлоке Холмсе. А там посмотрим.
На первой же перемене Андрюха схватил портфель и рванул к выходу.
— Ваткин, ты чего это, сдурел, что ли? — Прежний, обычный свой режим вредной хорошистки Катька умела включать мгновенно. — По математике контрольная, да и Герундиевна спросит — что я ей скажу?
Андрюха, скрепя сердце, пообещал ей не убегать до конца школы.
Еле-еле дотерпел он сегодня до конца уроков. Очень уже хотелось ему немедленно умчаться к Холмсу в 1889 год и помочь ему в расследовании, ведь ключ от убийства был у него в руках. И лишь слово, данное Катьке, удерживало его от побега.
Все в конце концов заканчивается, и бесконечно длинный сегодняшний школьный день тоже наконец-то завершился. Ровно в четверть пятого запыхавшийся Андрюха стоял у стальной двери.
«1-0-7-8, — набрал он невидимый номер. — Чем черт не шутит, выбросит сейчас куда-нибудь не туда…» — забеспокоился он.
— 1889 год, Лондон, Бейкер-стрит, — громко произнес он куда-то вверх. — Мне туда надо.
Грязный бездомный кот подозрительно оглянулся на него из-за мусорника, да и пошел себе дальше по своим кошачьим делам. Людей поблизости по-прежнему не было.
Андрюха повернул ручку.
На булыжную мостовую он ступил точно в том же месте, что и вчера, с точностью, кажется, до миллиметра. Пара шагов, и тротуарчик. Кирпичная стена, табличка “Baker street 221 (В)” и дверь.
Ура, получилось! Не подвела система!
— Мистер Холмс! — закричал он. — Мистер Холмс!
— Мой дорогой дружище Ватсон! — раздался приятнейший баритон все с той же до боли знакомой хрипотцой. — Входите, открыто! Я вас жду!
В квартире миссис Хадсон царил все тот же уютный полумрак. Пахло хорошим бразильским кофе и чем-то сдобным. Взбегая по деревянной лестнице на второй этаж, Андрюха слышал звуки скрипки. Мелодия была божественной. Но Андрюхе сейчас было совсем не до музыки.
В комнатку Холмса он ворвался, как тайфун.
— Убийца графини Прозоровской — Аристарх Мормышкин! — закричал он он прямо с порога.
Знаменитый сыщик отложил скрипку и смычок.
— Вот все говорят: Бетховен — фортепианщик. А я осваиваю его скрипичные сонаты, и знаете, Ватсон, я в полном восторге! Разучиваю уже четвертую. Фальшивлю, как всегда, ужасно, я ведь любитель, а любителю прощается!
Холмс улыбнулся и лукаво подмигнул Андрюхе.
— А Мормышкина я вычислил, не вставая с этого кресла. Я попросил Лестрейда доставить мне топор, которым была убита графиня, и обнаружил на его рукоятке микроскопические следы табачного пепла. Затем мне оставалось лишь спросить Лестрейда, кто из троицы курит. Когда Лестрейд описал мне Мормышкина как хилого типа с папиросой в зубах — сомнений не осталось. Преступник убивал в перчатках, чтобы не оставлять следов. Однако, покончив с графиней, этот заядлый курильщик устроил себе перекур. Не снимая тех же перчаток и не выпуская из рук окровавленного орудия преступления…
Вот эта мелочь и стала роковым просчетом Аристарха Мормышкина. Лестрейд с двумя констеблями уже поехали в Кройдон, где он снимает квартиру, с ордером на арест.
Великий детектив, спохватившись, с изумлением посмотрел на Андрюху.
— Ватсон, но вам-то как удалось его вычислить? Вы ведь провели истекшие сутки в своем мире. Мою монографию о четырехстах видах следов, оставляемых преступниками, не читали, и никого из подозреваемых в глаза не видели. Как?!!
И Андрюха подробно рассказал Шерлоку Холмсу все, что знал сам: о писателе Достоевском и о студенте Раскольникове, а также о ключевой роли во всей этой истории умницы Катьки, и о том, насколько эффективна великая русская литература в раскрытии и предотвращении преступлений.
— Браво, Ватсон! Браво! — Глаза великого сыщика сияли, он был в восторге. — Вот это высочайший класс! Это настоящая дедукция! Мисс Кэтрин, о которой вы мне сейчас рассказали — человек, наделенный ярчайшим интеллектом. Знавал я одну даму по имени Ирэн Адлер. Ах, как же умна она была, как умна… Вы ведь помните ту историю, Ватсон? О, это была поистину необыкновенная женщина. Она сумела обвести меня вокруг пальца!
Холмс повернул голову и посмотрел на стоявшее у стены старинное бюро с чернильницей, парой перьев и стопками каких-то бумаг. Андрюха бросил взгляд в том же направлении, и увидел стоящий на полированной поверхности фотопортрет величиной с ладошку. С портрета на Андрюху смотрела очень красивая молодая дама в типичном для XIX века наряде.
— Запомните, Ватсон: встретить однажды в жизни такую женщину, — Холмс сделал ударение на слове «Такую», — невероятная удача для любого мужчины.
Он встряхнул головой, отгоняя приятные воспоминания, и продолжил:
— Но настоящим героем во всей этой истории были именно вы, мой дорогой Ватсон. Если бы не пепел на рукояти топора, то единственной и решающей была бы ваша версия. Картина складывается совершенно ясная: старую графиню встревожил и напугал внезапно обнаруженный ею факт, что литературный кумир одного из ее племянников — убийца богатых пожилых леди ради их денег. Думаю, что, по всей видимости, она имела неосторожность ему это высказать…
Что и послужило толчком к трагической развязке.
Андрюха посмотрел в окно, было уже совсем темно.
— Ну, я пошел?
Холмс крепко пожал Андрюхе руку.
— Как же мне все-таки не хватает рядом моего верного Ватсона! — воскликнул он с легкой грустью. Андрюха знал, что великий сыщик говорит о своем погибшем друге, Джоне Ватсоне, но сейчас ему показалось, что Холмс имеет в виду и его тоже.
Андрюха хотел было уже уходить, чтобы не расстраивать Холмса и не расстраиваться самому, но лучший детектив всех времен и народов посмотрел на него с хитринкой и сказал:
— По цвету глины на ваших ботинках, Ватсон, а также по фасону ваших брюк и количеству веснушек на вашем носу я догадываюсь, что вы приходили ко мне задать какой-то вопрос.
Ах да, вопрос! Задать вопрос! И как же он мог забыть? С какими глазами он бы появился перед Катькой? Ведь и в серую дверь Андрюха заходил в этот раз исключительно ради того, чтобы задать вопрос!
Задать вопрос о том, как задаются вопросы.
— Мистер Холмс, — сказал Андрей. — Я хочу знать все о вопросах. Мне кажется, что эта тема важная. И еще одному хорошему человеку тоже так кажется.
— Вы, Ватсон, как и ваш хороший человек мисс Степанцова, обладаете пытливым умом, а это лучшее, что может быть в человеке, — откликнулся гений сыска. — Мой старший брат Майкрофт Холмс, который значительно умнее меня, еще в детстве научил меня одному очень важному правилу. Однажды он сказал мне:
— If you want to understand, inquire!
«Хочешь понять — допытывайся!», — легла чеканная фраза в душу Андрюхе.
— Вот с тех пор я только и делаю, что допытываюсь, — сказал Холмс задумчиво. — Пытаюсь понять, ищу истину. Собственно, это я и сделал своей профессией.
Андрюха сел поудобнее во второе кресло напротив Холмса и приготовился слушать.
— Итак, Ватсон, я считаю, что существует всего один безотказный способ поймать черную кошку в полностью темной комнате.
Глава 15. Ирэн Адлер из шестого «Б»
Mystery ignites curiosity. And curiosity is the only means to find something out. — Загадка зажигает любопытство. А любопытство — это единственное средство что-то узнать.
Майкл Фарадей, ученик переплетчика, в котором однажды взыграло любопытство— И что же это за способ? — с интересом спросил Андрюха.
— Задавать правильные вопросы, — ответил ему лучший детектив всех времен и народов. — Других методов просто не существует.
— И кого же спрашивать? Черную кошку?
— Нет, Ватсон, не кошку. Она лицо заинтересованное и в любом случае правды не скажет!
— А кому же? Кому вопросы задавать? — Андрюха все еще не мог понять, к чему клонит Холмс.
— Себе, друг мой, исключительно себе! Что конкретно я хочу узнать? Зачем мне эта кошка? Что я с ней буду делать после того, как поймаю? Как долго будет длиться очередная моя депрессия в компании со скрипкой и трубкой в ожидании следующего интересного дела? И самый главный вопрос — куда это снова запропастился Лестрейд, которому по должности положено заниматься арестованной кошкой после того, как я ее поймаю и изобличу в преступлении?
Одним словом, все ваши шаги вперед зависят от того, какие вопросы вы задаете миру, но, самое главное, себе. Себе!
— Давайте всю технологию, мистер Холмс! — Андрюха горел нетерпением.
— А технология здесь очень проста, — заявил Холмс. Он взял лист бумаги и провел на ней четыре линии: две вертикальные и две горизонтальные.
«Так это же таблица Теслы», сообразил Андрюха.
— Итак, простые, сильные и ТО BE, — показал Холмс на три столбика, — и прошедшее, настоящее и будущее, — сейчас он указал на горизонтальные строки.
— Да, хорошо знаю эту таблицу, — отреагировал Андрюха.
— Так вот, Ватсон, для начала запомните главный принцип создания вопросов: “No jump — no question!”
— Нет прыжка — нет вопроса? — переспросил Андрюха. — А что это значит?
— А вот смотрите, — ответил Холмс. — Давайте начнем по порядку, с верхнего этажа, то есть с будущего.
Он ткнул длинным худым пальцем в верхнюю левую клетку.
— Сочиняйте фразу, Ватсон!
Андрюха отреагировал мгновенно.
— Inspector Lestrade will catch the criminal! Инспектор (в будущем времени) поймает преступника!
Ах, какой же он все-таки молодец, что много тренировался на своем тренажере, как это ему сейчас помогает!
— Отлично, Ватсон! А вот этот самый WILL, он что собой представляет? — спросил Холмс.
— Да он же из этих, из шести, из сильных глаголов, — ответил Андрюха. — Из тех, у которых все иначе. CAN, MAY, MUSТ, WILL, SHOULD, WOULD.
— Так вот, Ватсон, и запоминайте: чтобы сделать вопрос из предложения с любым из этих шести сильных, мы берем его — в данном случае WILL — аккуратненько вырезаем невидимыми ножницами, и — Ta-dah! — бросаем его вперед! Да, и еще ставим в конце фразы вопросительный знак!
Андрюха смекнул, что «Та-да!» означает что-нибудь вроде «Оба-на!» или «Опаньки!», и выпалил свою фразу уже в виде вопроса.
— Will inspector Lestrade catch the criminal? Здорово! И очень просто!
— Переходим чуть правее, — продолжил Холмс. — Будущее сильных!
Андрюха попал в свою стихию. Это движение — поворот сильного глагола в будущее — он отработал до блеска еще после встречи с Фордом.
— Это будет что-то вроде “Mormyshkin will be able to escape!” Мормышкин сможет (буквально «будет способен») улизнуть, — выдал он первый пришедший в голову пример.
— А вы шутник, Ватсон! — засмеялся Холмс. — Знаете, какое прозвище дали Лестрейду его коллеги из Скотленд-Ярда? Бультерьер! Наш добрейший инспектор никогда не блистал способностями к дедукции, но хватка у него железная, это никто оспорить не может. Да, но как же сделать из этого предложения вопрос?
— Will Mormyshkin be able to escape? Сможет ли?.. — откликнулся Андрюха. — Так сказать, будет ли он способен?
— Блестяще, Ватсон! Идем в следующую комнату, справа вверху. Ту, где ТО BE в будущем!
— Lestrade will be а police general, — Андрюхе на миг стало неудобно перед Холмсом за то, что он вроде как бы не очень хорошо отозвался о добросовестном Лестрейде, и он решил реабилитироваться. — Лестрейд будет полицейским генералом!
— И сразу делаем вопрос! — подсказал Холмс.
— Will Lestrade be а general?
— Отлично, Ватсон. Тогда переходим в средний этаж, то есть в настоящее время. И рассмотрим его, как положено, во всех трех аспектах: простые, сильные и ТО BE. Давайте начнем на этот раз с сильных, хорошо? Сочиняйте три примера!
Фразы в Андрюхиной голове сложились мгновенно, сами собой.
You can help me.
I may rest.
People must obey the law.
Холмс даже прищелкнул пальцами.
— «Люди должны соблюдать закон», браво, Ватсон, какая замечательная фраза! Подписываюсь обеими руками! А теперь делайте вопросы!
«Сильные прыгают вперед», — сообразил Андрюха.
Can you help me?
May I rest?
Must people obey the law?
— Отлично, двигаемся дальше, — продолжил Холмс. — Глагол ТО BE в настоящем. Кто-то или что-то ничего не делает, он просто сам есть такой.
— Здесь у меня есть такие варианты, — ответил великому сыщику Андрюха. — “Stepantsova is a good detective” и “You are a good detective”.
— Вот-вот, — сказал Холмс. — Добавьте еще и о себе то же самое, “I am a good detective”, это будет чистая правда. А теперь надо сделать то, что периодически обязан делать любой хороший детектив: засомневаться! А хороший ли я детектив? А все ли я делаю правильно? Делается это очень просто: глагол ТО BE прыгает вперед!
— Значит, вопрос будет такой: “Is she a good detective?” или “Am I a good detective?”
— Именно так, — подтвердил сыщик.
— Так что же получается, мистер Холмс? Я хочу убедиться, что я вас правильно понял.
Там, в его мире, Андрюху за такую цепкость могли бы назвать занудой, а то и послать подальше. Но сейчас он твердо знал главную истину: «Хочешь знать — допытывайся!»
— Получается, чтобы из повествовательной фразы вышел вопрос, сильный должен прыгнуть вперед, и ТО BE тоже, да?
— Это так же верно, Ватсон, как то, что в Лондоне в конце октября стоит отвратительная погода. Кстати, глядите, снова дождь.
— Так, — сказал Андрюха удовлетворенно. — Выходит, что глагол ТО BE — иначе говоря, все эти АМ, IS и ARE — ведут себя в вопросах точно так же, как сильные глаголы, то есть прыгают вперед. Так они, по сути, те же сильные?
— Ватсон, вы сегодня просто блистаете логикой! Да, многие именно так и считают. По всем повадкам ТО BE — тот же сильный.
— Отлично, по сильным и по ТО BE я все понял, мистер Холмс! — воскликнул обрадованный Андрюха. — С ними, как всегда, все легко и понятно. Но как быть с простыми? С теми, у которых бывает ТО, а еще время от времени ставится буква S на конце? У них и здесь какие-то нюансы, да?
— Ватсон, а вы помните, в каком точно случае ставится эта буква S? — спросил Холмс.
— Помню, — ответил Андрюха. — Третье лицо единственного числа, что-то вроде «он» или «она». I want, но только she wants.
— Так вот, Ватсон, вы и здесь правы. «Нюансы», как вы метко выразились, в вопросительных фразах имеются именно у простых. Дело в том, что они сами прыгать не желают. Однако великий принцип “No jump — no question” еще никто не отменял. Поэтому вместо себя в начало предложения они посылают так называемых helpers!
— Помощников? — удивился Андрюха.
— Именно, — подтвердил Холмс. — И зовут этих помощников DO и DOES. А разница между первым и вторым простая. Первое — DO — относится ко всем случаям, кроме одного: того, где стояла буква S. То есть кроме третьего лица. Потому что в третьем лице — «он», «она» или «оно» — будет DOES.
«“Ду” и “даз”, — повторил про себя Андрюха. — Так вот что это за «Дую-дую», которое повторяет все время Герундиевна! Вот только я не припоминаю, чтобы она сказала нам ясно, прямо, нормальным человеческим языком, что помощников этих два, и что оба помогают исключительно простым, но ни в коем случае не сильным или не ТО BE».
— Мистер Холмс, давайте придумаем примеры! — потребовал Андрюха. — Вот вам фраза: We know about this!
— Do we know about this? — Холмс мгновенно переделал фразу на вопросительную. — Знаем ли мы об этом?
— Но если это, скажем, Бэрримор… — продолжил Андрюха.
— Barrymore cooks oatmeal, — улыбнулся Холмс. — Бэрримор варит овсянку. У Бэрримора, понятно, на глаголе буква S.
Делаем вопрос:
Does Barrymore cook oatmeal?
Варит ли Бэрримор овсянку?
Заметьте крайне важный момент: вы не можете поставить букву S дважды! Или буква S на своем месте на конце глагола (cooks), или опа перешла помощнику (Does…?). Но ни в коем случае не одновременно!
— Да, я заметил! — заявил Андрюха. — Пока что идея понятна!
— Да понятна-то эта идея всем, Ватсон, — мягко возразил Холмс. — Всем без исключения, ибо она крайне простая. Однако знать ее умом — явно недостаточно. Надо набивать на этом деле руку, тренироваться часами до достижения полного автоматизма — на манер того, как я все мое свободное время отрабатываю мои скрипичные сонаты. Do you promise to work on it? Вы обещаете над этим поработать?
— Yes, of course! I will work on it! — четко ответил наш герой.
Да и кто бы на его месте мог ответить другое самому Шерлоку Холмсу!
— Отлично, — продолжил Холмс. — Тогда идем в прошедшее, в нижний этаж!
Андрюха был весь внимание.
— Давайте придумаем что-нибудь из нижнего правого угла, того, где ТО BE стоит в прошедшем. Проще говоря, это фраза со словом «был» или «были». Например, Mycroft Holmes was smarter than his brother Sherlock.
«О, это я знаю, — подумал довольный Андрюха. — Сравнение прилагательных!»
— Теперь догадайтесь сами, Ватсон, как сделать из этой фразы вопрос?
— А очень просто, — уверенно сказал Андрюха. — Мы ведь только что говорили: любой ТО BE прыгает вперед. Значит, Was Mycroft smarter than his brother Sherlock? А был ли Майкрофт умнее своего брата Шерлока?
— Вы сегодня просто в отличной форме, Ватсон, — одобрил Холмс. — Теперь попробуем простые? Левый нижний угол.
Как вы думаете, что там требуется добавить, чтобы сделать вопрос?
— Да помощника, кого ж еще, — Андрюха чувствовал, что постиг логику английского языка, и получал от этого чувства большущий кайф. — Только мне почему-то кажется, что другой какой-нибудь помощник, особый, не DO и не DOES, потому что те ведь оба работают только в настоящем времени.
— Вы настоящий мастер дедукции, Ватсон! Ведь вы уже практически вычислили этого помощника! Мне остается лишь его назвать по имени: DID. Но знаете, что в нем главное? Вы помните, как DOES отбирал у глагола букву S. Так вот, DID отбирает у глагола… прошедшее время!
— Как это «отбирает»? — недопонял Андрюха.
— А вы придумайте пару-тройку фраз на простые глаголы в прошедшем времени.
«Ну, это я умею, — подумал Андрюха. — Щас как дам стране угля», и начал:
You wanted to ask me about this.
Mom bought a box of chocolate candies.
You heard Beethoven’s music.
People thought about this.
You saw me there.
She told me about this.
You worked out the questions…
Холмс черкал на бумажке, быстро записывая его фразы.
— Пожалуй, достаточно! — остановил его Холмс. — Отличные примеры, Ватсон. Отдельное вам мое личное спасибо за Бетховена. Теперь пробуем делать вопросы! Ставим DID, и снимаем с глагола…
— …Прошедшее время! — закончил его мысль Андрюха. — Остался только один неясный момент.
Он вспомнил ночь в музее и Дарвина с его лекцией о нормальных и ненормальных глаголах.
— Какие-то из этих глаголов — неправильные, наподобие bought, который на самом деле вовсе buy. А другие — такие правильные, что правильнее не бывает, типа want. И как же быть с теми и с другими?
— Вы находитесь в викторианской Англии, сэр, — ответил Холмс. — В том-то и сила нашей Британской империи, что закон у нас обязателен для всех! И для правильных, и для неправильных! Помощник DID нужен и тем, и другим! И время прошедшее снимается со всех!
Холмс протянул гостю из будущего листочек с фразами.
— Вот вам ваши фразы, смело переводите их на вопрос!
— Ага, кажется, понял, — идея окончательно уложилась в андрюхиной голове. — Тогда делаю из этих фраз вопросы:
Did you want to ask me about this?
Did Mom buy a box of chocolate candies?
Did you hear Beethoven’s music?
Did people think about this?
Did you see me there?
Did she tell me about this?
Did you work out the questions?
— Замечательно! Что там у нас осталось из грамматики? — спросил Холмс.
— Прошедшее сильных.
— Сочиняйте, сэр!
Думал Андрюха не более секунды. Оп вспомнил те же три фразы, что только что приводил в качестве примеров сильных в настоящем — и повернул их в прошедшее:
You COULD help me. — Ты МОГ помочь мне.
I MIGHT rest. — Мне МОЖНО БЫЛО отдыхать.
People HAD ТО obey the law. — Люди ДОЛЖНЫ БЫЛИ соблюдать закон.
— А теперь делаем вопрос! — объявил Холмс. — Вот только присмотритесь… В общем, take care!
«К чему ж тут особо присматриваться, — подумал Андрюха. — Сильные — они ведь и в прошедшем сильные, это ясно».
— Could you help me? — бодро начал он.
— Дальше! — одобрительно кивнул Холмс.
— Might I rest?
— Дальше!
И тут… Тут паш герой задумался.
Если брать фразу вроде “You must work”, “You can go”…
В общем, подлежащее, и потом некая пара слов, нечто, звучащее как «раз-два». То есть два глагола кряду. Два без зазора. Без ТО между ними.
Тогда мы определенно находимся в грамматике сильных!
И тогда первый глагол из этой парочки — именно этот самый «раз» — прыгает вперед.
«Вася раз-два». И вопрос: «Раз Вася два?»
Однако…
Однако фраза «Люди должны были подчиняться закону» выглядит все же чуточку иначе.
People had to obey the law.
Ох, что-то непохожа грамматика этой фразы на грамматику сильных! Ох, как непохожа! С чего бы этому ТО здесь стоять?
Шерлок Холмс с интересом наблюдал за Андрюхиной минутной заминкой.
«Точно, это простые! — решил Андрюха. — С этой фразой мы попадаем в грамматику простых!»
— Ответ готов, — гордо заявил он Холмсу. — Это простые, а значит, здесь применяется помощник. Did people have to obey the law?
Холмс даже руки поднял кверху, будто хотел сказать своему гостю «Сдаюсь!».
— Вы, дорогой Ватсон, сейчас проявили такую необычайную способность к дедукции, каковая превосходит даже уровень моего брата, Майкрофта Холмса, — воскликнул он в полном восторге. — Вы совершенно правы! Глагол MUST сам по себе сильный. Но вот выражение HAD ТО, в которое превращается MUST в прошедшем — оно простое! То, что оно простое, вы вычислили по частице ТО, подобно тому, как я вычислил по следам пепла убийцу графини Прозоровской.
Андрюха кивнул. Он был совершенно согласен с Холмсом: что-то, а дедукция у него ого-го! Хотя, если честно, то с чем едят эту самую дедукцию, он представлял довольно смутно.
— Итак, Ватсон, получается, что вам под силу создать вопрос из любого придуманного вами предложения. Алгоритм вы уже знаете, — сказал Холмс. — Главное — увидеть, какого конкретно вида фраза построилась у вас в голове. И только после того, как вы сообразили, что это за фраза и что у нее за грамматика — только тогда делать вопрос.
— И вот теперь это все надо хорошенько отработать! — сказал Андрюха. — А тренироваться самостоятельно я умею. Напридумываю себе кучу повествовательных предложений, разных, по всем девяти клеточкам. Смешаю их так, чтобы себя хорошенько запутать… А потом начну во все ускоряющемся темпе кидать их на вопросы.
Холмс просто показал большой палец, и затем продолжил:
— Но главное у вас все же впереди.
— Как, мистер Холмс? — переспросил Андрюха. — А разве это не все? А что еще я не знаю о вопросах?
— Вот смотрите, Ватсон, скажем, задумали вы фразу «Вы видели Лестрейда»…
— “You saw Lestrade → Did you see Lestrade?” — Вопросы Андрюха делал уже практически на автомате.
— Так, отлично! — подхватил Холмс. — Сейчас получилось «Вы видели Лестрейда?» Да, но что, если нужно задать вопрос с вопросительным словом? Например, «Когда вы его видели?» «Где вы его видели?» «Как долго вы его видели?»
— Это именно то, что мне надо! — вскричал Андрюха.
— Вот вам слова, — сказал Холмс, и, нацарапав на листке бумаги несколько слов, протянул его Андрюхе.
1. Why? — Почему?
2. Where? — Где?
З. When? — Когда?
4. What? — Что?
5. What (…)? — Какой?
6. How? — Как?
7. How much? — Сколько?
8. How many? — Сколько?
9. Who? — Кто?
10. Which of …? — Который из?
11. Whose? — Чей?
Андрюха внимательно изучал вопросительные слова.
— Мистер Холмс, а как отличить “What”, которое «Что», от “What”, которое «Какой»?
— Элементарно, Ватсон, — ответил Холмс. — Если “What?” стоит само по себе — тогда это «Что?». Но если “What” с существительным — “What cat?” или “What criminal?” — тогда это «Какой кот?» или «Какой преступник?».
«Почему два слова «сколько», я уже догадываюсь», думал Андрюха, рассматривая листок. «“How many” — это на собак или на друзей, то есть на счетные предметы, а “How much” — на воздух или на радость, то есть на несчетные».
— Ну, в общем, слова как слова, — сказал он Холмсу. — И что с этими словами делать?
— А ничего неожиданного — просто ставить их туда, где бы вы поставили их в вашем родном языке, то есть впереди. Но…
Холмс поднял кверху указательный палец.
— Но! Только после того, как вы вьmолните великий принцип “No jump — no question!” Вот возьмите наш с вами последний пример — “Did you see Lestrade?” — и добавьте впереди «Где» или «Когда».
— “When did you see…”, “Where did you see”… — произнес Андрюха.
«Ух ты! — пронеслось у него в голове. — Ну конечно, нет прыжка — нет вопроса»!
А ведь хитрая штука получается! В каждом русском вопросе непременно три слова — Что ты делал? Куда ты ходил? Почему ты спишь?
Раз-два-три! Вопрос-подлежащее-глагол!
А здесь, выходит, всегда — раз-два-три-четыре! Потому что всегда еще и прыгнувшая штучка какая-то добавляется! Вот этот второй элемент! И с ним ухо востро надо держать, в нем вся грамматика, и это может быть то ли сильный, то ли IS какой-нибудь, то ли кто-то из помощников… Но этот второй элемент стоит обязательно! Потому что No jump — no question!
— Вот поэтому, дорогой мой Ватсон, мой план расследования любого преступления всегда один и тот же, — продолжал Холмс. — Я всего лишь задаю себе ряд вопросов. Попробуете их составить сами?
— I am ready! — воскликнул Андрюха.
— Сначала я всегда задаю себе вопрос: «Где произошло преступление?»
— Холмс! Но как вы обо всем этом догадались?!!
— Это легко, — отозвался Андрюха. — Первым делом надо составить в уме фразу: «Преступление произошло», или хотя бы «Это произошло», то есть “The crime happened” или “It happened”. Потом повернуть ее на вопрос: “Did it happen?” А потом уже и «Где» можно добавлять: “Where did it happen?”
— И снова вы на высоте, Ватсон! — одобрил Холмс. — А затем я спрашиваю себя «Когда это происходило?».
— When did it happen? Та-та-та-та, четыре удара. Вопрос, помощник, подлежащее, глагол.
— Ну, а дальше, конечно же, идет «Как это случилось?»
— How did it happen? Четыре удара.
— И «Почему это случилось?»
— Why did it happen? Четыре удара. Раз-два-три-четыре, — Андрюхе стало даже смешно, что Холмс так настойчиво отрабатывает с ним такую легкую тему.
— И, наконец, дело доходит до самого главного вопроса: «Кто убил?» или «Кто совершил преступление?»
Наступила долгая томительная пауза.
Ох…
Андрюха лихорадочно составлял фразу в уме.
Как же здесь четыре удара сделать-то?
Who? Ну, допустим. Вторым идет “did”? Ну, хорошо, тоже пускай так. А потом что, неужели “kill”? И все, да? А где же тогда четыре удара? Нет, что-то тут не то. Не хочет вопрос «Кто? » укладываться в «раз-два-три-четыре», никак не хочет…
— Так вот какая штука, мой дорогой Ватсон, — пришел на помощь Холмс. — Именно этот вопрос, «Кто?», совершенно особый. Его нельзя — вы сами убедились, просто физически невозможно — сделать по четырехударной схеме!
— А как же его делать? — спросил Андрюха несколько растерянно.
— В вопросе «Кто?» принцип “No jump — no question” не действует! И делается он просто как повествовательная фраза!
This man killed the Countess. — Who killed the Countess?
«Вот это совсем как в русском», подивился Андрюха. «Вася ел пирожки. Кто ел пирожки?»
Он даже не заметил, как последние слова произнес вслух.
— Вы проголодались, Ватсон, — заметил Холмс. — Знаю, что вам давно пора домой. Знаю также, что в рюкзаке у вас лежит мамин бутерброд с сыром, но вы, как всегда, за весь день не нашли время его съесть. Некоторые факты говорят мне также, что миссис Хадсон сегодня весь вечер занята исполнением своего коронного номера — печет йоркширские ванильные булочки с заварным кремом. Другие же улики — к примеру, скрип лестницы — доказывают, что та же миссис Хадсон в данный момент несет вам кулек, наполненный ее прекрасными произведениями.
Через мгновение в комнату вошла миссис Хадсон — приятная пожилая леди с очень добрым лицом. Невзирая на Андрюхино сопротивление, она вручила ему пакет из темной оберточной бумаги, распространяющий вокруг себя чарующий аромат ванили и сливочного масла, и тут же вышла.
— Холмс, — спросил растроганный таким необыкновенным приемом Андрюха. — Но как вы обо всем этом догадались?!!
— Дедукция, Ватсон, все она, родимая, — скромно ответил великий сыщик.
— Ах да, кстати, мистер Холмс, — обернулся Андрюха уже в дверях. — Давно хотел спросить: а что это за дедукция такая, которая вам все время помогает?
— А это всего лишь один из принципов науки по имени логика, — ответил Холмс. — Знаете, Ватсон, как бы я определил главное в идее дедукции? Методы расчета, которым вас учат в классе на уроке арифметики или физики, применимы в жизни! Вместо того, чтобы воспринимать любую житейскую проблему на эмоциях, ее нужно просчитывать логически, методично и хладнокровно — на манер того, как вы спокойно решаете обычную задачку из учебника. Берете и решаете: в трубу X втекает, из трубы Y вытекает… И спокойно получаете ответ. По той же системе можно и жениться, и бизнес начинать, и главу правительства выбирать… Разумом, а не сердцем! Так гораздо надежнее!
А знаете, Ватсон, кто ввел в обиход этот чудесный метод? Сам великий Исаак Ньютон! Это он призывал нас, британцев, всегда сохранять ясную голову. Логикой, говорил он, надо пользоваться в жизни, а не только в школе!
Ну, а основа столь четкого мышления — это умение задавать себе правильные вопросы. Чему мы с вами сегодня и научились!
Так что дедукция придумана до меня, а я ею только пользуюсь. Я ведь совсем не гений, мой дорогой Ватсон, а всего лишь скромный частный детектив. Я уже имел честь вам об этом докладывать.
* * *
Вечером этого же дня, ложась спать у себя дома в XXI веке, Андрюха прокручивал и прокручивал у себя в памяти все, что узнал от Холмса, а попутно вспоминал все перипетии этой удивительной детективной истории. Вспоминал он и ее развязку — немного странную, чуточку не совсем такую, какая бы ему хотелась. Дело в том, что сразу после беседы со знаменитым детективом о великой силе дедукции в комнату ворвался предельно взволнованный инспектор Лестрейд.
— Он исчез, Холмс! — заорал он, не обращая, как всегда, ни малейшего внимания на Андрюху. — Он исчез! Выскочил из черного хода прямо на пустырь, мы за ним… Но он будто сквозь землю провалился! Сержанту Хопкинсу за то, что не догадался караулить его у черного входа, я дал трое суток гауптвахты!
— А куда же он мог подеваться? — спросил Холмс. — Как же он скрылся из виду на пустыре?
— Спрятаться там ему было абсолютно негде! Кроме ржавой запертой двери какого-то заброшенного склада, там нет вообще ни черта! — бушевал инспектор, прозванный коллегами за стальную хватку Бультерьером. — Этот чертов Кройдон, черт бы его побрал, весь сплошь состоит из заброшенных складов и тележных мастерских, которые в последний раз обслуживали клиентов еще при Вильгельме Завоевателе! Только чертовы эмигранты, наподобие этого русского киллера, могут снимать квартиру в такой чертовой дыре!
Андрюху, уже засыпающего, вдруг будто подбросило. Он сел на кровати и уставился невидящими глазами в темную стенку перед собой.
«А что, если та ржавая дверь была родной сестрой двери, в которую время от времени хожу я?», пришло ему в голову.
«Да нет, ерунда, не может быть», подумал он, повернулся на бок и крепко уснул.
На следующее утро, только ворвавшись в класс, Андрюха поспешил к Катьке. Он выложил ей вопросительные слова — все одиннадцать штук, затем поведал главнейший принцип задавания вопросов — «Нет прыжка, нет вопроса!», — и вывел из этого постулата главную разницу между русским и английским языками: в русском вопрос звучит как раз-два-три, тогда как в английском — раз-два-три-четыре!
Вопрос-помощник-подлежащее-глагол.
И вся хитрость, Катька, вся премудрость в этом деле — не забыть об этой второй штучке, и поставить ее точно такую, как надо, строго в соответствии с грамматикой!
Подчеркнул он и неожиданное исключение: до тех пор, пока действующее лицо в предложении есть, в вопросе оно будет стоять на своем законном (а именно, третьем) месте, и мы выстреливаем наше уже привычное «раз-два-три-четыре». При этом вопрос мы можем задавать какой угодно — что, где, когда, куда, зачем… Но как только мы спросим «Кто?» — то есть героя на месте нет, и мы его ищем — фраза принимает совершенно другой вид!
— Я тебе, Катька, примеры придумал, — говорил он. — Допустим, некая миссис Хадсон испекла булочки с кремом.
— Так, — сказала Катька удовлетворенно. — Наконец-то читать начал. Молодец.
— Mrs. Hudson baked cream buns, — продолжал Андрюха, сделав вид, что не расслышал. — А теперь спрашивай по очереди:
1) Когда она испекла?
2) Что она испекла?
3) Какие булочки она испекла?
4) Почему она испекла?
5) Где она испекла?
6) Как она испекла?
7) Сколько булочек она испекла?
— Да, поняла, сейчас сделаю, — сказала Катька.
— И, наконец, восемь. Кто пек булочки с кремом?
— О! Вот этот, последний, будет напрямую, без DID! — воскликнула Катька.
— И вот еще, — сказал Андрюха, и достал из рюкзачка немного измятую, но все еще очень аппетитную йоркширскую булочку с кремом. — Это тебе, Катька.
— Спасибо тебе за все это, — тихо ответила Катька. — Спасибо, что объяснил мне все про вопросы.
— Да, и еще, я тебе вот что сказать хотел… В общем, ты, Катька — как Ирэн Адлер. Умная и красивая. Только знаешь, мне кажется, ты даже еще немного лучше, чем Ирэн Адлер, — сказал бесстрашный путешественник во времени, покраснел от смущения и отвернулся.
Исходная фраза, заданная Катьке, была “Mrs. Hudson baked cream buns”. А наша задача — составить и написать вопросы:
1) Когда она испекла?
2) Что она испекла?
3) Какие булочки она испекла?
4) Почему она испекла?
5) Где она испекла?
6) Как она испекла?
7) Сколько булочек она испекла?
8) Сколько яиц она положила в крем?
И, главное…
9) Кто испек?
Глава 16. Гипотез не измышляю
In practical life a genius us about as useful as a telescope in an opera theater.
В практической жизни от гения проку примерно столько же, сколько в оперном театре от телескопа.
Артур Шопенгауэр, человек, придумавший в 1818-м году термин «мотивация»Жизнь Андрюхина, как школьная, так и внешкольная, шла своим заведенным чередом. Уже целая неделя прошла после его визита на улицу Пекарей, дом 221-Б, и за эту неделю он успел не только сам отшлифовать навык задавания вопросов до полнейшего автоматизма, но и обучить свою соседку по парте («Ну, куда ж без нее», — как смущенно-снисходительно объяснял он сам себе) работе на своих чудо-тренажерах. Катька пришла в полный восторг от таблицы Теслы, а когда Андрюха выложил ей способ превращать эту табличку в тренажер, на котором можно интересно и с пользой заниматься на любой перемене, сказала ему следующее:
— Во-первых, не только на перемене, а и на некоторых уроках я бы занималась с удовольствием. А во-вторых, не знаю я, Ваткин, откуда ты все это берешь, но скажу тебе одно: табличку эту девятиклеточную придумал явно очень умный человек, а тренировалку по ней создал гений.
«Очень умный — это Никола Тесла», — хотел было скромно ответить ей Андрюха, но все же сдержался. Он перебирал в памяти все свои встречи с великими людьми прошлого: брал ли хоть бы один из них с него клятвы не делиться премудростями грамматики с человеком по имени Екатерина Степанцова?
Нет, все же определенно не брал.
Похоже, что знаниями делиться все-таки можно. А вот говорить, откуда узнал — не стоит. Потому что Катьке наверняка захочется войти с ним в серую дверь…
А разрешения на это ему не давали. Хлопот потом не оберешься.
— Слушай, Андрюха, — сказала ему Катька после одного из их обычных школьных уроков английского. — Вот смотри, у нас Аделаида Геннадьевна все время повторяет: «Зисиз зе тейбл, зисиз зе тейбл». Ты уверен, что ты это понимаешь?
— Катька, ты чего? — Андрюха был удивлен. — Ты же у нас твердая хорошистка, и с английским у тебя всегда вполне прилично было. This is — это как бы слово «это». Это есть стол. Про то, что ТО BE можно себе вообразить как знак равенства, я тебе рассказывал. Это равняется стол. Поняла?
— Да я-то это давно поняла, — мягко возразила Катька. — Но вот иногда та же Герундиевна произносит не “This is”, а “It is”.
— Это то же самое, кажется, — несколько упавшим голосом ответил Андрюха. — Я это тоже понимаю как «Это».
— А как насчет “There is”? — окончательно добила его вредная хорошистка. — Тоже ведь есть что-то такое.
— Ну, не знаю я, — смущенно признал Андрюха. — Тоже, наверно, какое-нибудь «это».
— Андрюх, а ты узнай об этом все, — попросила Катька, и добавила: — Пожалуйста!
— Да что значит «узнай»? — засопротивлялся Андрюха. — У Герундиевны ты и сама можешь переспросить. Или в учебнике поищи, — он пододвинул к ней сильно потертый учебник Афанасьевой.
— Андрюха, ведь ты сам все понимаешь, — сказала Катька. — Герундиевна тетка, в общем, неплохая, но в объяснениях не больно-то сильна. А в учебнике я искала, ничего такого не нашла. Так что вся надежда на тебя. Пойди и узнай.
— Куда это «пойди»? — продолжал ерепениться Андрюха. — Ты на что вообще намекаешь, Катька?
— Туда, — с нажимом сказала Катька. — Туда, куда ты ходишь. Узнай все про эти “this is”, “it is” и всякие прочие штучки, и мне потом расскажешь. У тебя талант объяснять, Андрюха. Я бы на твоем месте не моряком, а учителем стать мечтала. Я бы к тебе первая учиться пошла, — добавила она доверчиво.
Андрюха зачем-то сделал неприступное лицо и отмахнулся:
— Ну вот еще, учителем, — сказал он. — А сегодня я занят очень. Понимаешь, дела у меня всякие важные. Может быть, на днях выберу время, отвечу на твой вопрос.
Через полчаса запыхавшийся Андрюха уже подбегал к серой стальной двери. «Ох уж эти девчонки, — думал он. — До чего же странный народ. Пойди их разбери… Мысли она читает мои, что ли?»
Один — ноль — семь — восемь.
«Ну вот как ей откажешь», — сказал он себе, шагая за дверь.
«А все-таки хорошая она, Катька», — додумывал он свою мысль, уже стоя на плотной ярко-зеленой травке.
Уже там.
В том мире.
* * *
Андрюха оглянулся вокруг. Нет, это явно был не Лондон; ни Вестминстера, ни собора Святого Павла нигде на горизонте видно не было. Кроссовки Андрюхины стояли на типично английском ухоженном газоне. Оп поднял глаза.
Впереди, в десятке метров от него, стоял старинного вида внушительный каменный дом в три этажа со стенами, увитыми плющом. Андрюха оглянулся вокруг. Этот же дом был слева и справа от него, и сзади был он же — не такой же дом, а именно этот самый: трехэтажный дом был построен в виде пустого внутри квадрата.
В середине квадрата большой ярко-зеленый газон. А точно в середине газона — он, Андрюха.
— Please step off the lawn, sir! Пожалуйста, сойдите с газона!
Андрюха бросил взгляд влево и увидел стоящего в дверях здания статного мужчину в старинном камзоле (но не кожаном светло-коричневом, как у Шекспира, а темно-темно-зеленом, «бархатном», как сформулировал для себя Андрюха. Волосы у незнакомца были длинные, и Андрюхе в первую секунду даже показалось, что это парик — кажется, что-то похожее он видел в учебнике истории, какой-то там Людовик, что ли… Голос у мужчины был спокойный и доброжелательный, но его тембр, как пишут в книжках, «выдавал привычку повелевать». Лицо незнакомца было волевым и породистым.
«Большой начальник какой-то, — сделал первый вывод Андрюха. — А лицо ишь какое, мог бы в боевиках сниматься, Шварценеггер с Брюсом Виллисом в сторонке бы отдыхали», — подумал он, приблизившись к длинноволосому.
Тот сердечно улыбнулся Андрюхе и протянул ему руку.
— Айзек Ньютон, — представился он. — Увлекаюсь физикой. А вас, сэр, зовут Уоткинсон, и вы желаете узнать о моих трех законах.
— Аг-га, — на секунду слегка подрастерявшись, поддакнул Андрюха. — Как-то так. О трех, да.
Неожиданная осведомленность зеленокамзольного товарища особого удивления у него не вызвала — к этому за время своих путешествий он уже практически привык.
«Кто-то меня здесь довольно крепко опекает, ну и ладно, и спасибо ему за это, — пронеслось у него в голове. Смешало его мысли другое. — Неужели Ньютон? Неужели тот самый? Которого мы по физике проходим? Который кучу всякого придумал, в том числе и дедукцию хваленую?
Так, сейчас спрошу его, где это мы находимся. Как учил Холмс, сперва мысленно составляем ответ — пускай будет хоть «Мы на Марсе».
We are on Mars.
Ага, значит, we ARE. Вот кто в этой фразе самый главный, значит, его и вперед бросаем».
— Where are we, sir? — церемонно спросил он Ньютона.
— В Кембридже, дорогой сэр, в Кембридже. На лужайке славного своими точными науками Сент-Тринити-колледжа, самого нового и современного из наших учебных заведений. Основан в 1546 году, так что ему даже ста двадцати годков еще нет.
«Колледж Святой Троицы, — перевели Андрюхины мозги на автомате, а сам Андрюха отметил: «Красиво у них школы называются! А в какой же это меня, выходит, год занесло?»
— Заходите в мою классную комнату, сэр, она пуста, мои классы на сегодня уже закончились.
Ньютон отворил дверь и сделал широкий жест рукой.
Классная комната хоть и отличалась от той, в каких нашему герою доводилось сидеть в XXI веке, но главные атрибуты — доска с мелом и парты — были на месте.
Андрюха, не дожидаясь особого приглашения, уселся за первую парту, а великий физик принялся неторопливо расхаживать туда-сюда перед доской.
— Итак, мистер Уоткинсон, давайте спросим себя, что представляют собой эти три закона механики. Те самые три закона, которые многие называют моим именем.
— Не помню, — честно признался Андрюха. — Мы проходили, но я не помню ничего.
— Вы, дорогой Уоткинсон, в этом совсем не оригинальны, ибо абсолютному большинству моих кембриджских студентов эти законы влетают в левое ухо, а через секунду вылетают из правого. И тем не менее, я вам их сейчас кратко напомню.
Итак, первый закон Ньютона.
Корифей мировой науки провел на доске горизонтальную линию, а на ней изобразил нечто вроде прямоугольника. «Кирпич на столе», — определил Андрюха.
— Есть некое физическое тело, которое лежит неподвижно, а может быть, летит в неведомые тартарары вместе со всей пашей старушкой Землей, а скорее всего, и одно, и другое одновременно, — промолвил Ньютон. — И если к нему не прикладывать внешнюю силу, то оно так и будет валяться неподвижно или продолжать все то же свое движение.
— Ежу понятно! — поддакнул Андрюха и улыбнулся про себя, вспомнив, как говорил эту же фразу Дарвину.
— Не факт, Уоткинсон, совсем не факт! Не то что ежи, а и члены ученого совета Лондонского Королевского общества осмеливаются с этим спорить! Им, видите ли, кажется, что все вокруг непредсказуемо и субъективно, и что любая ситуация может измениться сама по себе, as if by magic…
— По щучьему велению, — подсказал Андрюха.
— А я им отвечаю, что они ненаучно мыслящие ослы! — Ньютон явно хлебнул лиха с этим ученым советом. — Нет уж! Если есть ситуация, она есть! Если в нее не вмешиваться, то она такая и будет!
— Или даже хуже, — кивнул Андрюха, а про себя подумал, что опровергать первый закон Ньютона может лишь полный идиот.
— Закон второй, — продолжал гений. — Сила есть масса на ускорение.
Ньютон повернулся к доске и нацарапал на ней мелом формулу:
— О! Это и я знаю! — сказал Андрюха.
— А что из этого следует? — спросил Ньютон. — Что выходит? А то, что сильнее можно стать двумя способами: либо массу наращивать — территории новые прибавлять, деньги копить, население увеличивать…
— Либо ускоряться! — осенило Андрюху. — И результат будет ничуть не хуже! Ух ты, здорово! А они там… — он показал пальцем на потолок. — Знают?
Ньютон только горько усмехнулся.
— …И, наконец, третий закон, — произнес он. — Каждому действию есть противодействие. Вы, мой милостивый государь Уоткинсон, определенной частью своего тела давите на парту, однако же и парта оказывает на вас встречное давление — причем давление, к гадалке не ходи, точно такое же.
А отсюда следует строгий математический вьвод: все силы в сумме, приложенные к этой вашей части тела (равно как и к любой другой) равны нулю.
С этими словами Ньютон размашисто нарисовал на доске жирный нолик.
Потрясенный Андрюха прислушался к ощущениям в той части его тела, которая противодействовала жесткому дереву парты. «И правда, нулю! — ахнул он. — Так вот почему мне сидеть удобно!»
— Гениальные законы, — заявил он Ньютону. — Недаром их в школах всего мира учат.
— Вы ведь, кажется, знакомы с Николой Теслой, — сказал Ньютон. — Этот человек много путешествует и часто бывает у меня в гостях. Так вот, он рассказывает, что все эти века, вплоть до времени, в котором живете вы, дорогой Уоткинсон, были и есть страны, где обучение детишек моим законам считается государственной изменой.
— Изменой? — Андрюха не поверил своим ушам. — А причем тут измена?
— Да, мистер Уоткинсон, изменой, — грустно улыбнулся Ньютон. — Правительство заявляет, что, поскольку и младенцу ясно, что их величайшему в человеческой истории народу ни за что не уразуметь все три закона, то, стало быть, преподавать их запрещается под страхом смертной казни. Как преднамеренную и явную попытку выставить его (великий и мудрый народ) идиотом! А выставить их идиотами — разумеется, есть выдача врагам военной тайны. То есть не что иное как государственная измена. Со всеми вытекающими.
Андрюха, пораженный такой логикой, просто не находил слов.
— Меня запрещали из разных соображений. Меня запрещали во имя патриотизма, анархо-синдикализма, национального социализма, а также научного коммунизма, столь же научного антикоммунизма, или ради еще какой-нибудь такой же дикой чепухи, — продолжал Ньютон. — Но итог один: открытые мной объективные законы мироздания многим не нравятся, и запрещают их довольно часто.
— Обидно вам, наверное? — Андрюха посмотрел на великого ученого сочувственно.
— Мне? Да нисколько. Я совершенно не честолюбив, и даже титул баронета, дарованный мне нашим королем Иаковом, считаю бессмысленной ерундой.
— Ну, наверное, в титуле есть какой-то смысл, — попытался возразить великому физику Андрюха. — Если люди, общество, да в конце концов и Яков этот ваш, все в один голос вам заявляют, что вы важная персона — мне кажется, вам стоит этому поверить.
— А я не верю, — твердо отрезал Ньютон. — Я знаете во что верю? Я верю в то, что угол падения равен углу отражения, вот во что я верю крепко. И еще…
Ньютон понизил голос и приблизил губы к Андрюхиному уху, будто собирался доверить ему какой-то страшный секрет.
— Я верю, что, если нас с вами оставить в покое и никак нам не мешать, то мы тоже будем двигаться прямолинейно и равномерно, — сказал он страшным шепотом. — Причем я хотел бы особо подчеркнуть, уважаемый мистер Уоткинсон, — гений физики воздел кверху указательный палец. — Равномерно, а не как-нибудь там еще! Вот в это я и верю, верю всей душой! А королю Иакову и всем прочим высокопоставленным бездарям и бездельникам я никогда не верил и верить не собираюсь! — закончил он свою пламенную речь.
— И все-таки слава — это хорошо, — сказал Андрюха. — Мне бы ваш талант и вашу славу!
— Талант? — фыркнул Ньютон. — А где вы во мне увидели талант? Я ужасный тугодум и невежда, мистер Уоткинсон, и я знаю только то, что ровно ничего не знаю. А что касается славы, то я не вижу в ней ничего желательного. Допустим, что я даже был бы способен ее заслужить — тогда это увеличило бы число моих знакомых. Но это как раз то, чего я всеми силами стараюсь избегать.
«Ну и ну», — подумал про себя Андрюха.
— А законы у вас все-таки отличные, — повторил он. — Но все же я пришел к вам не ради них.
— А ради чего же? — удивился Ньютон.
— Да там мелочь, — заторопился гость из будущего. — Мне бы разницу вот эту уразуметь: когда This is, когда It is, а то еще слышал какое-то там There is…
— Так я вам, собственно, о них уже рассказал! — воскликнул Ньютон.
— Как это? — не понял Андрюха.
— А вот смотрите. Во-первых, “There is” означает «Есть»! Понимаете?
Ньютон ткнул пальцем в первый рисунок, «Кирпич на столе», как сформулировал для себя Андрюха.
— Тело ЕСТЬ! Оно объективно существует, находится, имеется, есть! И что бы там ни сочиняли досужие фантазеры и мракобесы, оно и будет находиться в том же состоянии, если только не вмешаться грубой силой!
— А можно примеры? — спросил Андрюха.
— There are many examples of such phrases, — ответил ему Ньютон. — Вот видите? ЕСТЬ!! Есть много примеров таких фраз!
И он начал быстро писать на доске.
— If there is а wish, there is а way!
— Ага, понял! — сказал Андрюха. — Если есть желание, есть и способ! Так выходит, что можно встретить не только “there is”, а и “there are” тоже? В ответ Ньютон молча написал на доске:
— Yes, there were people in our time…
— Да, БЫЛИ люди в наше время! — в полном восторге перевел Андрюха. — Не то, что нынешнее племя! Так вот оно что! Выражение это гибкое!
— Конечно, гибкое, — ответил Ньютон. — Ведь что-то может существовать (или быть в наличии, или находиться) не только сейчас, но и в прошедшем, и в будущем, и в единственном числе, и в множественном — а почему бы и нет? Вот, например, что я думаю о будущем науки, которой имею удовольствие заниматься.
In future THERE WILL BE many brightest scientists.
«В будущем БУДЕТ много ярчайших ученых, — воспринял Андрюха. — Не ярких, а именно ярчайших, окончание -EST».
— А когда меня очень уж достает наш так называемый ученый совет, — продолжил Ньютон, — я говорю им: “There is а limit even to my patience!”
«Есть предел даже моему терпению? Это надо запомнить, нужное выражение», — восхитился посланец 6 «Б».
— Итак, дорогой мой Уоткинсон, “There is” означает «Есть».
— Усвоил! — доложил Андрюха.
— Теперь переходим ко второму закону. Вот совершенно конкретная сила, — палец гения ткнул в букву F, — и она зависит всего от двух совершенно конкретных факторов: вот этой конкретной массы и вот этого очень конкретного ускорения! Понимаете, Уоткинсон? “This is” означает «Вот»! Вы тычете пальцем в предмет или ситуацию, и говорите, что конкретно вы видите!
— Не факт, Уоткинсон, совсем не факт!
— Примеры, — потребовал Андрюха.
— This is а tаblе, — указал ньютоновский палец на стол из некрашеного мореного дуба перед Андрюхиными глазами. — This is а wall, — ткнул он на стенку. — This is а boy from Future, — палец великого физика нацелился Андрюхе прямо в лоб.
— Ага, понимаю! — сказал Андрюха. — And this is great Newton, — указал он пальцем на своего собеседника.
Тот лишь махнул рукой, как бы говоря: «Да какой уж там я великий, не преувеличивайте», — и продолжил:
— А теперь прошу вас вспомнить смысл третьего закона.
— Там все просто, — отреагировал Андрюха. — Там ноль. Все как-то там суммируется, и в итоге получается ноль.
— Совершенно верно! — одобрил Ньютон. — Так вот, “It is” — это ноль. Ничего.
— Как так? — Наш герой ожидал чего угодно, но только не этого.
— Вам знакома ситуация, когда в английской фразе нет подлежащего? — спросил Ньютон. — Не так, что «Рене Декарт доказал», а что-то вроде «Холодно!» или «Жарко!»?
Андрюха вдруг вспомнил то самое первое свое путешествие по времени, 1600 год от Рождества Христова, свинцовое низкое небо над Темзой и спокойный голос Шекспира:
«Герой и его глагол — так должно быть всегда. Но что, если никакого героя нет? Что, если наше войско воюет без генерала? Тогда на место действующего лица ставится так называемое фальшивое подлежащее. Это слово IT!»
— Да, знакома мне такая ситуация! — радостно воскликнул Андрюха. — Выходит, что «Холодно» по-английски будет “It’s cold”, а «Понятно» — “It’s understood”, да? То есть если я захочу сказать, к примеру, «Принято снимать шляпу» или «Положено говорить здрасьте», или «Считается вежливым пропускать девочек вперед»…
— Именно так, — подтвердил Ньютон. — Вот как приведенные вами примеры выглядят в английском.
И он написал на доске:
It’s accepted
It’s supposed
It’s considered
— Во всех этих случаях в вашем языке там именно ноль, полное отсутствие подлежащего, — продолжил он, — и значит, в английском стоит IT. Излишне даже говорить, что крутить им можно как угодно, делать “It was accepted” или “It will be cold”.
«Правильно, — сообразил Андрюха. — Или «Было холодно», или «Будет холодно», хоть «Было принято», хоть «Будет принято» — в любом случае там ноль, подлежащего нет».
— Да, и вот еще что. Многим молодым ученым кажется, — продолжил Ньютон, — что этот IT может сотрудничать только с глаголом ТО BE. Отнюдь нет! После фальшивого подлежащего, точно так же, как и после любого нормального подлежащего, может стоять и простой глагол, и даже сильный. Вот вам примеры, когда IT стоит с простым…
И Ньютон написал на доске:
It suits…
It seems…
It hurts…
It happens…
(«Подходит…», «Кажется…», «Больно…», «Случается…» — на автомате переводили Андрюхины мозги. Да, по законам русского языка здесь везде нулевое подлежащее!).
— А вот я с сильным придумал! — воскликнул наш герой. — «Может случиться, что наука достигнет такого прогресса»…
— It can happen that the science will achieve such а progress… — мгновенно вернул ему английскую фразу Ньютон. — Все точно как у вас, но только в вашем языке вместо героя ноль, а в английском “It”.
… Минут через двадцать тренировки, которая выражалась в выдумывании фраз всех трех типов («Есть!», «Вот!» и «ноль»), Андрюха заявил сэру Исааку:
— Вы знаете, а ведь я уже переключаюсь между этими тремя формулами совсем без усилий. Складывается такое ощущение, будто я эти три фокуса умел делать всегда! Интересно, а как такое может быть?
— Известное дело, — с полуслова понял гостя из будущего великий британец. — Со всеми истинными знаниями именно так и происходит. Платон был крупнейшим философом Древней Греции, и, безусловно, гением, в отличие от меня — так вот, он любил повторять, что «Каждое знание есть воспоминание».
— Хм… Интересно, — задумался Андрюха. — А понимать это надо…
— А понимать это надо каждому человеку по-своему, — подвел черту великий Ньютон.
* * *
— Вот так, Катька, все аккуратненько и раскладывается по полочкам, — говорил Андрюха. — There is — это «Есть», This is — это «Вот», а It is — это ноль! А теперь давай примеры выдумывай на все три, да побольше!
— Андрюха, — глядела на него Катька восхищенно. — Нет, все-таки не матросом тебе надо становиться. А учителем! Ну, в самом крайнем случае, учителем матросов!
Глава 17. Переживать не значит действовать
Что такое «засекречен в три каскада»?
Для всех я — британский дипломат в Бонне. То, что я не дипломат, а шпион — знает, кроме меня, один человек на свете. Что шпионом я только притворяюсь, а на самом деле я писатель — знаю только я. А куда я через минуту поверну свой сюжет — не знаю лаже я сам.
Джон Ле Карре, автор знаменитого романа «Шпион, пришедший с холода»Прошла уже неделя с Андрюхиного путешествия в XVII век к великому Ньютону. Все перемены напролет они с Катькой проводили за тренировкой на тренажерах, выдумыванием всяческих прикольных, остроумных и неожиданных фраз и переводом этих фраз в форму вопроса, а также сочинением разных там «Есть», «Вот» и «ноль». Катька наслаждалась и упивалась своим новым знанием — сейчас она по-настоящему поняла, почему это возглас «Понятно!» звучит как “It is understood”, но «Вот мой учебник!» будет “This is my textbook”. Сейчас ее удивляло и даже смешило, что неделю назад она могла считать одним и тем же такие абсолютно разные вещи, как “It is” и “This is”», и уж тем более “This is” и “There is”!
Но в одно прекрасное утро…
Все началось с того, что боевым соратникам все же удалось утащить Андрюху немного побеситься на большой перемене. Явившись в класс с небольшим опозданием и усаживаясь на место, он вдруг обратил внимание на Катькин грустный вид, а, присмотревшись чуть лучше, увидел, что у нее покраснели глаза.
— Катька, ты чего это? — спросил он. — Чего глаза мокрые?
— Тут Герундиевна заходила на перемене, вернула наши вчерашние работы по английскому, — прошептала ему в ответ Катька.
Только сейчас наш герой заметил лежащий перед Катькой на столе листок, на котором бросалась в глаза очень крупная жирная красная тройка.
— А с чего это она взбесилась? Почему тройка?
— А ты ведь тоже эту работу делал, Андрюха, — сказала Катька. — Вот, я твой листок тоже взяла. На пять вопросов мы отвечали, помнишь?
Андрюха взял протянутый ему листок и увидел четыре с минусом. Красных исправлений было немало, правописание все еще оставляло желать лучшего.
— И что там такого ты не знала, что я знал? — попытался было развеселить Катьку Андрюха, но, видя, что соседка по парте расстроена вполне серьезно, понял, что шутить не стоит.
— Четвертый и пятый вопросы, — отвечала Катька.
Работа была несложной, но только для тех, кто понимает. Несколько вопросов на русском, которые надо было перевести на английский, а потом на них же ответить.
Так, вопрос четвертый. «Что вы сегодня ели на завтрак?» Ну, Герундиевна, ну, креативщица.
Андрюха глянул на свой перевод — все правильно, вместо трех ударов, как у нас (Что! Вы! Ели?) идут четыре (What did you eat?). Бросив взгляд на Катькин листок, он увидел то же самое. И что не так?
Ответ. Может быть, дело в нем.
Андрюха честно перечислил тарелку манной каши, стакан чая, вареное яичко и даже полпирожка со сливовым повидлом. Ну и что тут такого, у него с утра аппетит всегда зверский. Написал, правда, он все это довольно коряво — его “dzgshem” Герундиевна исправила на “jam”.
Но в целом… Все ведь правильно.
Андрюха глянул на Катькин листок.
“I did not eat nothing”, — было написано там. Жирно-жирно дважды подчеркнуто, и красный вопросительный знак.
Странно.
— А почему это ты не лопала ничего, Катька? — спросил он подчеркнуто грубо.
— Да проспала я, некогда было, чуть в школу не опоздала, — отвечала Катька. — Что, разве это запрещено? Зачем она оценку снизила?
— Гм… — задумался Андрюха. — А еще в чем проблема?
— Последний вопрос, — сказала Катька. — Какой экзамен вы больше всего боитесь сдавать?
— Ага, я помню, — буркнул Андрюха. — Достала она своими вопросиками хитрыми. Я честно и написал: математику. Ну, не быть мне бухгалтером, Катька, сам знаю. А вот английский раньше ненавидел, но сейчас я его люблю.
Андрюха снова бросил взгляд на Катькин листок.
— А ты что написала, Катька?
— А я не боюсь экзаменов, — ответила Катька. — Никаких. Я учиться люблю, и все предметы люблю одинаково. «Боюсь» будет “afraid”, «не» — это “don’t”, а «никаких» — я просто “no” написала. И это она мне тоже красным подчеркнула, и аж два вопросительных знака поставила. Я ее спрошу, что тут не так, Андрюха, — и Катька снова всхлипнула. — А мама точно из-за тройки расстроится.
— А не надо, — сказал Андрюха. — Не надо спрашивать. Раз до сих пор толком не объяснила, то и не сможет. Я, Катька, все узнаю и тебе расскажу.
* * *
Пройдя через сквер и прошагав мимо мусорки, Андрюха свернул было к заветной серой двери, но вспомнил, что сегодня суббота, школьная неделя закончилась, и завтра выходной. А посему шляться допоздна сегодня не получится, так как мать дома, и отговорка про внеклассный кружок никак не прокатит.
Андрюха вздохнул и повернул к дому. Придя домой, он сказал: «Привет, мам, все хорошо» — и после обычного «Привет, мой птенчик, иди мой руки и обедать» зашел в ванную и символически помыл руки двумя каплями воды.
— Мам, по английскому четверка, — крикнул он, вытирая руки полотенцем. И мысленно добавил: «С ма-а-леньким таким минусом».
— Ну, после пятерки это даже мало, — весело откликнулась мать. — А вообще ты совсем другим человеком стал, Андрюха. Я тебя даже Мямликом называть боюсь сейчас — какой ты сейчас мямлик? Ты у меня личность.
«Ох», подумал Андрюха. «Напомнила! «Боюсь»! У Катьки там была проблема со словом «бояться»! Что за слово такое, ведь обычный же глагол, почему на него “do” ставить нельзя?»
Размышляя таким образом, он поел рассольника, закусил горячим маминым пирожком (на сей раз с яблоками), и, подумав, что у мамы выпечка получается ничуть не хуже, чем у миссис Хадсон, пошел в свою комнату.
— Погонять, что ли, в танчики по старой памяти? — мелькнула расслабляющая мысль, но он тут же прогнал ее как тянущую его назад и реакционную.
«А может, посмотреть кинушку на английском?» — спросил он себя. — «О! Это, кажется, дело. Заодно и Паретто проверю».
Про ученого по имени Вильфредо Фритц Паретто он читал на днях в том же интернете. Этот ученый вывел магическую формулу 80/20, и к цифрам этим привязывал буквально все подряд жизненные события. В частности, Паретто доказывал, что 20% населения зарабатывают ровно 80% всех денег («Ну, да, где-то так и есть», — определил на глаз Андрюха), а стало быть, остальные 80% гуляют по полной на оставшиеся 20% («Вот-вот, где-то в этих восьмидесяти и мы, Ватниковы, находимся»). Но что из прочитанного заинтересовало Андрюху до чрезвычайности — это то, что закон Паретто подходит для изучения иностранных языков, и те же 80% составляют так называемый comprehension barreer — что-то вроде «барьера понимания». Выходило там совсем просто: если понял на иностранном языке хоть на одно слово больше, чем 80% — то мозг остальное дорисует, заполнит пустоты, и тебе становится интересно, а значит, и книжку читать уже можно, и кино смотреть, и с иностранцем общаться. Но вот если хоть пару слов до 80% не дотянешь — тогда извини-подвинься, хлопай себе глазами и смотри, как баран на новые ворота, не поймешь весь рассказ в целом.
А дальше в статье было написано… Из чего состоят эти восемьдесят заветных процентов.
Оказывается, из трехсот самых распространенных глаголов. Да еще вдобавок то, что по пути само к памяти прилипнет: существительные какие-нибудь, из тех, что чаще встречаются, да прилагательных десятка три.
Андрюха закрыл глаза и вспомнил, просто четко увидел тот шекспировский округлый жест руками:
“Semantic core”…
Что он там говорил о семантическом ядре? Да практически то же самое, что и Вильфредо Паретто. Будешь знать главное — поймешь все.
В общем, Андрюха решил, что кино для субботнего вечера — это самое то, а совместить приятное с полезным и посмотреть его на английском вообще будет два в одном.
Он минут десять копался в фильмах и выбрал детективный триллер под названием Skyfall.
«Как же это перевести-то? «Небопад» вроде получается, — подумал Андрюха. — Странное какое-то название».
Прочитав его краткую рецензию (самый новый и самый знаменитый фильм из серии про Джеймса Бонда, принес более миллиарда долларов, заработал кучу Оскаров, в главной роли Дэниэл Крэйг), он нажал на пуск.
Хотя Андрюхин скромный компьютерный экран все же сильно уступал экрану кинотеатра, понятно было сразу: фильм и правда крутейший. Действие начиналось с первых секунд. Супермен с какой-то роковой красавицей убегают от погони, гигантский мост с высоты птичьего полета, на мосту засада, Бонд вступает в схватку, красавица стреляет во врага, но попадает в спину Бонду. Он шатается… И падает с моста в воду. Летит долго-долго, медленно-медленно…
И вдруг… Аккорды. Пошла музыка, от первых же звуков которой у Андрюхи сжалось сердце. И…
Божественный голос Адель Эдкинс.
Пела она медленно, четко произнося каждое слово, и каждое слово великой певицы отдавалось в Андрюхиной душе, потому что он его ПОНИМАЛ…
This is the end.
Hold your breath and count to ten.
Feel the earth move and then
Hear my heart burst again…
И Андрюхины губы шептали вслед за великой Адель.
«Вот и конец.
Задержи дыхание и сосчитай до десяти.
Почувствуй, как движется земля,
Услышь, как снова взрывается мое сердце…»
И только теперь Бонд наконец рухнул в океан, и начал еще медленнее тонуть, он бесконечно погружался и погружался в темно-синюю бездну, все глубже, глубже, и зазвучал припев, от которого у Андрюхи пошли мурашки по телу.
Let the sky fall!
When it crumbles,
We will stand tall,
Face it all together,
Let sky fall…
«Пусть небо рушится… А мы будем стоять… Лицом к этому… Вместе… Выстоим… Все равно выстоим», шептал Андрюха, потрясенный и невероятной музыкой, и словами, и тем, что он, Андрюха Ватников, понимает эти слова.
Последний аккорд.
Все.
Да-а-а, вот это песня…
И только теперь название фильма. Skyfall.
И сразу дикий грохот, и пошло действие.
Как Бонд в бездонной океанской пучине, так и Андрюха утонул в этом фильме — в нескончаемой карусели из взрывов, рушащихся небоскребов, головокружительных прыжков с одного вертолета на другой на сумасшедшей высоте, бешеных перестрелок с жуткими злодеями…
Все происходящее напоминало отлично сделанную дорогую компьютерную игру-стрелялку.
— Сынок, ты чего там шумишь так? — мать деликатно постучала в его дверь.
— Мам, не мешай, я кино смотрю! Интересное! — крикнул Андрюха, нажав на «стоп». Он все же сделал звук чуть потише, и снова прикипел к экрану.
Наконец, ситуация на экране резко изменилась. Точно как несколько минут назад бешеный грохот, сейчас на барабанные перепонки обрушилась тишина. Расправившись с врагами (но, конечно же, не со всеми) герой (живой, а как же!) приезжает с докладом в Лондон к своему начальству.
Андрюха перевел дух.
Огромный кабинет.
Дэниел Крэйг. Весь из себя элегантный, в безукоризненном английском костюме и галстуке-бабочке — а, кстати, разве не в этом же наряде он только что тонул в пучинах и был погребен под упавшим небоскребом? Докладывает своему боссу, очень строгой пожилой тетке в черных очках, жутко смахивающей на Герундиевну, о результатах спецоперации.
Андрюха поймал себя на том, что понимает все (или по крайней мере почти все) из их разговора, как понял песню Адель. Но помогает ли ему тот магический подсказчик из его путешествий в прошлое, или же действует формула Паретто и он просто понимает все как оно есть, сам, благодаря своим новоприобретенным в путешествиях по времени знаниям — это для него оставалось загадкой.
А сюжет и правда был головоломный. Стоило только Джеймсу Бонду, лучшему контрразведчику Ее Величества, перестрелять из своей верной «Беретты» всех террористов, как он напал на след злодея по имени М. Этот страшный М. — большая шишка во всемирном тайном правительстве, а уж от мирового правительства ниточка тянется на самый верх, к злым инопланетянам с планеты Нубиру…
Андрюха вздрогнул. Память его не обманывала. Нубиру — именно так Никола Тесла назвал тогда в том их разговоре (дело было, кстати, в этой же Андрюхиной комнате) планету, откуда летел сбитый им в 1910-м над Тунгуской космический корабль.
Летел для того, чтобы уничтожить человечество.
«Совпадение? — подумал Андрюха. — А может, и правда такая планета есть?»
Показали этого страшного М. всего раза три, да и то со спины, но гад он был еще тот: жизнь Бонда пару раз висела на волоске, причем волосок этот все время норовил оборваться.
Наконец, фильм стал подходить к концу. Заговор раскрыт. Всемирное правительство поняло, что Бонда ему не одолеть, и удрало на орбиту, где его ждал космический корабль нубирцев. Близится апогей и апофеоз, напряжение растет. А вот и финальная сцена. Отвратительный М., стоя спиной к камере, заявляет Бонду, что он никуда не улетит и остается на Земле творить зло.
Бонд бросается на негодяя… Но тщетно. Тот раздвигает шторку — а там оказывается потайная дверь. М. быстро шагает в тайник и захлопывает дверь перед носом у Бонда. Бонд изо всех сил бьется в дверь… Дверь стальная, странная какая-то, без ручки и без замка.
— А-а-ах, жалко-то как! — закричал Андрюха. — Что же ты, Бонд! Мир спас, а главного злодея упустил!
Финальные кадры. Бонд получает новое задание под грифом “Тор Secret”. “Search and Destroy”, — читает Андрюха вместе с Бондом на коричневой строгой папке. «Найти и уничтожить».
Все. Пошли титры. И вдруг…
На экране снова появляется Дэниэл Крэйг.
— Thank you for your attention, sir, — обращается он, кажется, прямо к Андрюхе.
— Да не за что, — ответил Андрюха экрану компьютера. — Хорошее кино, понравилось очень! И даже заканчивается как оригинально! Придумали же — Крэйг со зрителями прощается.
— With the one, — сказал с экрана Крэйг.
— С одним? — Андрюха вопросительно посмотрел на экран. — Как понять «С одним»?
— Ну да, с вами, мистер Ватникоу, — ответил супершпион.
Если бы Андрюха вот так же, через экран своего видавшего виды компьютера, не беседовал с Уолтом Диснеем, а до этого здесь же, в этой своей спальне (правда, не через экран, а совсем вживую, что еще гораздо круче) не общался с самим Николой Теслой — то сейчас он был бы, мягко говоря, очень удивлен.
А так…
Воспринял почти как должное.
— У меня есть приказ Главного Контрразведчика оказать вам небольшую помощь, сэр, — Дэниэл Крэйг разговаривал в той же суховатой манере, что и его герой. — Вы там интересовались насчет “afraid”, не так ли? Что вам показалось странным в этом слове?
— Да как это что, — ответил Андрюха. — Это слово значит «бояться», да? Отвечает на вопрос «Что делать». Стало быть, стопроцентный нормальный простой глагол. Действие! Значит, он и должен работать как глагол — DO там всякие к нему лепятся, DOES, DID… Буква S тоже, и все прочие признаки глагола. А на деле совсем другое оказалось. Одна моя знакомая поставила там DON’Т, так ей его зачеркнули.
— А это потому, что «бояться» — не глагол, — ответил Бонд.
Андрюха подумал, что ослышался.
— Как это так — не глагол? Отвечает на вопрос «что делать»?
— В русском языке да, отвечает. Я неплохо владею вашим прекрасным языком, сэр. Я несколько лет работал на русском направлении, возглавлял русский отдел МИ-6, об этом даже сняли фильм «Из России с любовью», — ответил Бонд. — Но в английском это чистейшее прилагательное. И стоит оно на ТО BE, как положено всякому благонравному прилагательному.
I am afraid. I am not afraid. Are you afraid?
«Являетесь ли вы боязливым? — перевел про себя Андрюха. — Ага, так вот оно что? Бояться — не действие!»
— Сэр, я несколько лет работал на русском направлении, возглавлял русский отдел МИ-6.
— Скажите, Бонд!.. — обратился он к герою на экране.
— Можно просто Дэниэл, — улыбнулся тот.
— Скажите, Дэниэл, а еще есть слова с таким же свойством?
— Я вам дам их краткий список, — ответил Бонд (а может, Крэйг, Андрюха совсем перестал их различать). — Значит, так, «сожалеть о чем-то» будет “to be sorry about”.
Андрюха даже пальцами прищелкнул.
— Ну да, конечно! Тысячу раз слыхал — Ай эм сорри, ай эм сорри. Ай ЭМ!! И пропускал мимо ушей. Ну конечно, у нас-то в голове «сожалеть» — это глагол! А у вас в английском что выходит? «Я есть жалостливый», как-то так!
— Потому что жалеть — это ничего не делать, — ответил Бонд.
Андрюха замолчал, пытаясь переварить услышанное.
— Выходит, что эмоции делами не считаются… — удивленно сказал он скорее не Бонду, а сам себе. — Дела — это только то, что можно делать, да?
— Именно так, — Бонд был суров и непреклонен, и тоже обращался сейчас больше не к Андрюхе, а к какому-то третьему человеку, будто заканчивал принципиально важный спор.
Эмоции делами не считаются. В английском так.
— Давайте список! — Андрюха схватил тетрадку и ручку.
— Yes, sir, — ответил Бонд.
Стесняться (кого-то или чего-то) = to be shy (of);
Возмущаться (кем-то или чем-то) = to be indignant (at);
Молчать (о чем-то) = to be silent (about);
Болеть (чем-то) = to be sick (of);
Брезговать (чем-то) = to be squeamish (of);
Придираться (к кому-то) = to be picky (to);
Гордиться (кем-то или чем-то) = to be proud (of);
Ревновать (к чему-то или кому-то) = to be jealous (of);
Опаздывать (куда-то) = to be late (to);
Присутствовать (при чем-то) = to be present (at);
Отсутствовать (при чем-то) = to be absent (at)…
Грустить (о чем-то) = to be sad (about)…
Радоваться (о чем-то) = to be glad (about)…
И некоторые другие.
— Ну надо же, я понятия не имел, — проговорил Андрюха задумчиво. — До чего же странно все-таки. У нас, к примеру, «молчать» — ну просто однозначный глагол, этакий глаголище… А ваш «са́йлент» — прилагательное.
— «Молчать»? Разумеется, это не действие. Какое же это действие? Это всего лишь состояние. Какой человек? Усталый. Хитрый. Злой. Опасный. Молчаливый. Вот «работать» — это действие. «Стрелять» — действие. И даже «любить» — как ни странно, действие. А «молчать» или «стесняться» — так, ерунда, прилагательные.
I am silent. Are you silent? I am not silent.
— А что касается странности — то для нас, англичан, они ничуть не странные, — продолжал знаменитый шпион. — Мы не выделяем их в какую-то отдельную касту, для нас они обычные прилагательные, как «белый» или «красивый». Лишь я и еще несколько компетентных людей в Королевстве (чьи имена я не стану называть) знают об удивительном свойстве этих слов — что в русском языке они глаголы. Но большинство подданных Ее Величества об этом даже не подозревают.
* * *
— А теперь тренажер! — сказал себе Андрюха, попрощавшись с самым знаменитым из британских разведчиков и выключив компьютер.
Как же это отработать? Задача все та же: заставить себя чувствовать эту самую главную разницу — фраза на глагол и фраза на прилагательное — без усилий, подсознательно.
Тренажер на данную тему составить было несложно. Андрюха просто набросал подряд кучу фраз на русском, да таких, чтобы часть из них была с нормальными глаголами, а часть — «С этими самыми чувствами». А потом как пошел молотить…
Сначала все на вопрос бросил, да не просто вопрос, а с каким нибудь «Что?» или «Почему?» Потом все на отрицание, потом все в будущее с прошедшим наклонил… В общем, крутил до достижения полной беглости.
1. Ты знаешь это.
2. Ты боишься этого.
3. Ты помнишь это.
4. Ты веришь в это.
5. Ты стесняешься этого.
6. Ты живешь там.
7. Ты гордишься этим.
8. Ты молчишь об этом.
9. Ты работаешь там.
10. Ты возмущаешься этим.
11. Ты предпочитаешь это.
12. Ты хочешь этого.
Глава 18. Человек со знаком минус
А kind word and а gun convince people much better than а kind word alone.
Добрым словом и пистолетом убедить человека значительно легче, чем одним лишь добрым словом.
Марио Пьюзо, «Крестный отец»Лег в субботу Андрюха поздно, а вскочил по привычке рано. «Я ж Катьке обещал все про отрицания узнать», — подумал он, наспех позавтракал и побежал к серой двери.
1 — 0 — 7 — 8. И шаг в неизвестность.
Так, город. Огромный и вполне современный. Из того, что на горизонте небоскребы, можно сделать два вывода.
1) Он точно не в средневековье.
2) Он на окраине огромного мегаполиса, но никак не в центре, иначе небоскребы стояли бы вокруг него.
Да, он был в каком-то пригороде, причем явно не из самых респектабельных. У лица узкая, двухэтажные закопченные дома. Через каждый метр натыканы двери, вроде той, в которую Андрюха путешествует в прошлое, но только не серые, а прилично проржавевшие. Какие-то лавки, причем всего две-три из них работали и в них продавались овощи, а на прочих висело по здоровенному амбарному замку. Один раз взгляд его упал на покосившуюся вывеску “Gelatti”, а через несколько шагов надпись на доске над дверью гласила “Panetteria”.
«Как-то странно как-то тут у них магазины называются, — подумал Андрюха. — Это даже не по-английски».
Впрочем, оба заведения были закрыты. В маленьком окошке первого за грязным стеклом зашевелилась занавеска… Нет, показалось.
Там и сям по улице брели редкие прохожие, по виду усталые работяги, идущие со смены.
Одному из них, хмурому худому мужику лет сорока в довольно грязной клетчатой рубахе и выцветших джинсах, опытный путешественник Андрюха решился задать вопрос.
— Excuse me, sir, may I ask you a question? Where are we?
Тот смерил Андрюху удивленным взглядом.
— Skokie, Illinois.
«Что за город такой — Скоки? — подумал про себя Андрюха, отметив, что название штата Иллинойс мужик произнес как Иллыной. — Что-то я о таком не слыхал».
— And is this Skokie too? — Андрюха ткнул пальцем на горизонт в небоскребах.
Мужик устало улыбнулся.
— No, this is Chicago.
Ах, вот оно что! «Шикаго»! А Скоки, должно быть, у него что-то вроде рабочего пригорода!
— А какой сейчас год? — спросил работягу Андрюха.
— Nineteen thirty seventh, — почти не удивляясь Андрюхиной неосведомленности, ответил мужчина, и Андрюха отметил, что этот, в отличие от Шекспира, год произносит попарно, по две цифры, «девятнадцать — тридцать седьмой», точно как учила их Герундиевна.
Ну и забросила же его волшебная дверь. Чикаго тридцатых.
Андрюха уже собирался ломать голову, куда обращаться и с кем ему вести беседу об отрицаниях, как вдруг его случайный собеседник рванулся в сторону и вжался в стену дома, и в ту же секунду Андрюху оглушил грохот выстрелов над самым его ухом. Завизжали тормоза. Андрюха втянул голову в плечи. Железная рука схватила его за шиворот и, как пушинку, втащила в автомобиль, с бешеной скоростью несущийся по переулку.
Андрюха открыл зажмуренные глаза. Он сидел на заднем сидении несущегося по городу лимузина, а слева и справа его подпирали самого угрожающего вида коренастые типы с тяжелыми челюстями, в черных плащах и в надвинутых на глаза шляпах. Точно такой же громила сидел за рулем — в его бычий бритый затылок между черным плащом и черной шляпой упирался Андрюхин взгляд. И еще один, точно такой же, сидел рядом с водилой на переднем сиденье.
— Don’t move, kid, — прохрипел тот, что сидел справа от Андрюхи, и в ребро Андрюхе ткнулось что-то неприятно твердое. Он скосил глаза. Даже в дюжей, поросшей рыжим волосом ручище бандита, похожей больше на медвежью лапу, револьвер казался огромным.
«Ого, Смит-Вессон, — подумал Андрюха. — Кажется, модель Магнум, серьезная штука. Ну и влип же я». Его бил легкий озноб от неожиданности, но страха особого не было.
«Все-таки хорошо, что Катьку я в эти путешествия взять так и не согласился».
Андрюха прислушался к разговору громил. Те на разные лады повторяли “kidnapping”, “ransom”, “Luciano junior” и “soak”.
«Похищение» и «выкуп», сработал автомат в Андрюхиной голове.
“Luciano junior” — это явно имя собственное, скажем, что-то вроде «Лукьянова-младшего».
А вот четвертое слово ему совсем не понравилось.
«“Soak” значит «мочить», «замачивать», как мочат белье», — спокойно перевел его внутренний голос, и, сообразив, Андрюха похолодел.
Лимузин на полной скорости несся по узкой улочке к центру города, в направлении небоскребов.
Один перекресток…
Другой…
И снова отчаянный удар по ушам — визг тормозов. Лимузин затормозил так резко, что Андрюха больно ударился носом о переднее сиденье.
Из бокового переулка, откуда ни возьмись, вырвался точно такой же длинный «Шевроле», как тот, в котором сидел похищенный. Автомобиль вылетел на середину проезжей части и остановился как вкопанный.
«Шевроле» похитителей чудом избежал столкновения, успев затормозить в паре сантиметров от сверкающего черного крыла выехавшей наперерез машины.
Из той, как чертики из табакерки, начали выскакивать коренастые люди, все, как один, небольшого роста, в черных плащах и шляпах. В руках у людей Андрюха разглядел автоматы.
— Damn, an ambush! Dagos! — хрипло крикнул бандит, который угрожал ему пистолетом.
Андрюха быстро упал на пол машины, и в ту же секунду, еще пока он летел на пол, пошел басовитый оглушительный грохот — его похитители открыли огонь.
— Soak them all, ragazzi! — донеслась властная команда из машины, что преградила им путь.
Андрюхе показалось, что на их автомобиль обрушился тропический ливень: автоматы в руках окруживших его людей работали почти бесшумно, производя негромкий чмокающий звук, что-то вроде падения крупных дождевых капель на брезент, только капель этих было очень-очень много. Грохот «Магнумов» стих почти сразу, и на вжавшегося в пол Андрюху рухнула медвежья туша.
Шум тропического ливня продолжался еще с полминуты…
Наконец стих и он.
Тишина. Все было кончено.
Дверца автомобиля распахнулась, и чья-то крепкая рука вытащила наружу придавившего Андрюху бандита, а затем и его самого.
Люди в плащах и шляпах ему улыбались.
Андрюха оглянулся. Огромный «Шевроле», в котором его везли похитители, напоминал дуршлаг. Из сотен его дырочек стекало что-то темно-красное.
— Этот Мик спас тебе жизнь, bambino, — заявил Андрюхе самый широкоплечий из мужчин, обладатель самой квадратной челюсти. — Вито Чьянчимино, а ну-ка, проверь, ragazzo, нет ли здесь самого О’Доннелла.
— Так и будет тебе эта крыса подставлять свою башку! — отвечал бандит с перебитым носом и трехдневной щетиной, но в машину все же заглянул. — Так и есть, послал быков. А сам сидит в своем офисе на Мишигэн-эвеню и ждет доклада.
— Ну, все, поехали! — скомандовал широкоплечий.
Андрюха замешкался.
— Может быть, стоит вызвать «Скорую»? — обратился он к широкоплечему. — Для этих людей, что в машине?
— Мой автомат называется «Томпсон», bambino, — ответил ему бандит, ухмыльнувшись. — И никакая «Скорая» после него уже не требуется. А эти Micks пусть пеняют на себя. Чтобы ирландцы среди бела дня ворвались в итальянский район, устроили там стрельбу, да еще похитили сына самого Лаки Лучиано — да это же беспредел голимый, да за меньшие наезды мы объявляли им вендетту… Слава пречистой Мадонне Калабрийской, что ты жив, bambino. Иначе Лаки организовал бы нам встречу и со Святой девой, и со всеми ее архангелами. Очень быструю, но не очень приятную.
Андрюха не понял деталей, но прекрасно понял главное: его явно принимают за другого.
«Ну и папу они мне подобрали, ну и имечко. То есть они хотят сказать, что моего папу зовут Лаки? Собачья кличка какая-то. И кто же я, по их мнению? Андрей Лукич, что ли? Андрей Лакиевич? Еще чего. Вот возьму и объявлю им сейчас, что я Андрей Федорович Ватников, и очень этим горжусь!», — думал Андрюха, зажатый между двумя громилами на заднем сиденье мчащегося «Шевроле». Все было точно как десять минут назад, ровно ничего для него не изменилось — разве что только «Магнум» в ребро не давил.
Однако, бросив взгляд на физиономии своих попутчиков, наш герой принял одно из самых мудрых решений во всей своей жизни.
Он замолчал.
И сидел в полном молчании до тех пор, пока «Шевроле» не доехал до места назначения.
* * *
— Вы что, окончательно с ума сошли, ragazzi?!!! — бушевал маленький человечек в черном костюме. — С чего это вы взяли, что О’Доннелл похитил моего Джованни в Скоки, если я месяц назад отправил его к бабушке в Палермо? И потом, мой Джованни, слава святой Цецилии, круглый как колобок, а этот худой какой-то.
— Нам позвонил мороженщик Буджардини и сказал, что ирландцы похитили твоего сына как раз в тот момент, когда он шел по тротуару мимо его лавки. Слава святому Бенедетто, покровителю Коза Ностры, что это оказался другой мальчик.
— Ладно, согласен, — неожиданно согласился коротышка, поставил ладони домиком и наклонил голову. — Слава святому Бенедетто и святой Варваре, что все целы, живы и здоровы. И давайте молиться, чтобы вся эта история не дошла до дона Капоне.
Он повернулся к Андрюхе.
— Как ты думаешь, bambino, за что меня прозвали Lucky?
— Это слово значит «везунчик» или «счастливчик», — ответил похищенный.
— Знаешь, bambino, я регулярно бываю в таких переделках, что мне уже давно полагалось бы быть на том свете, — серьезно сказал гангстер. — И то, что я до сих пор на этом, объяснить можно только одним: так угодно ему, Самому Главному Дону. Он бережет меня, бедного сицилийца Карлито Лучиано, для чего-то очень важного. Я не везунчик, я скорее фаталист. Я верю в счастливые совпадения, верю в судьбу. Если кто-то хоть на секунду принял тебя за моего сына, значит, ты очень хороший bambino, и значит, так нужно. Проси у меня, что хочешь!
Андрюха замешкался.
— Ну же! Не стесняйся! Я хочу сделать для тебя какую-то приятную мелочь. Кого надо убить? Какую-то злую училку, или какого-то мальчишку, который тебя обижает?
— Нет-нет! — поспешно воскликнул Андрюха. — Никто меня не обижает. Вы мне… это… про отрицания расскажите, а?
— Вот! — почему-то обрадовался Лучиано. — Что я вам говорил, ragazzi?
Он торжествующе обернулся к бойцам.
— Отрицатель — мое второе имя! Уже и дети знают! Помните эту фразу — “You deny the obvious!”
«Вы отрицаете очевидное», — перевелось в голове у Андрюхи.
— Судья Хопкинс повторял ее мне на том процессе столько раз, что ее выучила вся Америка. С тех пор меня все и зовут Лаки «Денайер» Лучиано, слава Мадонне… — улыбнулся гангстер. — А принципиальному молодому судье Хопкинсу предложили тогда интересный выбор: две пули или два миллиона. Угадай, bambino, что он выбрал.
Лаки «Отрицатель» Лучиано махнул рукой своим бойцам — «Все свободны!» — и широким жестом пригласил Андрюху сесть к своему большому письменному столу. Андрюха за это время уже успел осмотреться; офис у босса мафии был просторный, мебель дорогая и очень солидная, багровые бархатные шторы закрывали окно и даже почему-то одну из стен.
— Спрашивай! Что нужно отрицать? Все сделаем!
Андрюха нарисовал ему на бумажке девятиклеточную таблицу Теслы и в двух-трех словах описал все, что знал об английском до сих пор.
— Таблица отличная! — подытожил бандит. — Мне бы такую в мои тринадцать, когда я приехал из родной Сицилии сюда в Чикаго! А отрицания делаются очень просто. Вот эти сильные глаголы лично я всегда представлял как нашу итальянскую мафию: нас не так много, но мы сами себе хозяева, все делаем сами, в том числе и отрицания! ТО BE (как разновидность сильных) — скажем, это ирландская мафия, которую мы не очень-то любим, но которой дозволено в чем-то даже побольше нашего. Тоже все делают сами! Но вот эти, лохи ушастые, то есть я хотел сказать простые глаголы, ни одного движения сами сделать не могут, им во всем нужны помощники.
— Ага, — кивнул Андрюха. — Точно как в вопросах. Там ведь тоже сильные и ТО BE прыгают вперед сами, а простым нужны помощники. А можно подробно, по порядку?
— Bene, давай по порядку, начинаем с верхнего этажа. Этот WILL — он ведь из наших, он сильный, и значит, частицу NOT присоединяет сзади себя, вот и готово отрицание.
I will go there → I will not go there.
— Да, еще момент, — продолжил Лаки. — Народ наш очень любит всякие там сокращения. Так что если увидишь не просто WILL NOT, а WON’Т — не пугайся, это одно и то же. WILL — «буду», WON’Т — «не буду». Читается «уоунт», без проблем.
«Ну, не сказать, что прям так совсем-совсем без проблем», — улыбнулся про себя Андрюха, вспомнив, как мучается вечно с произношением даже Герундиевна, а про остальных учеников лучше и вообще не вспоминать.
— Понятно, что этим WILL мы закрываем весь «верхний этаж», все будущее время, — продолжал Лучиано. — Если фраза «Ты сможешь» будет “You will be able”, то «Ты не сможешь» будет “You won’t be able”.
— Это ясно, — кивнул Андрюха.
— Теперь идем дальше. CAN в отрицании будет CAN NOT (или, если ты очень спешишь, то САN’Т). Кстати, сокращать или нет — дело добровольное, многие считают полный вариант более уважительным. Когда простой боец обращается к капо или к самому дону — он ничего не сокращает.
— Bambino, ты профессор. Зачем ты с такими знаниями вообще сюда приперся?
— С сильными и ТО BE мне все ясно, — сказал Андрюха. — Там дальше будет may not, must not… И с глаголом ТО BE так же — am not, is not, are not…
— И «не был», «не были» то же самое — wasn’t, weren’t… Видишь, я сократил! А что мне, я сам капо, мне можно! — засмеялся гангстер. — И то же самое касается сильных в прошедшем — COULD и МIGНТ. У них будет COULD NOT и MIGНТ NOT.
Внезапно на письменном столе затрезвонил черный телефон. Смотрящий итальянской мафии поднял трубку.
— Буон джорно, каро мио, how are you? — зажурчал в трубке мелодичный женский голос. — Я соскучилась! Ты поужинаешь со мной сегодня?
— Буон джорно, миа аморе! — замурлыкал в ответ Лучиано. — Обязательно!
— Ты ведь не забыл свою мышку, каро мио? — голос в трубке стал совсем медовым.
— Как можно, дольчетта! Как же мог я забыть свою курочку, свою зайку, своего поросеночка… Кстати, а с кем я говорю?
— Как это с кем? Это же я, твоя Страчьятелла! Ты ведь так меня называешь!
— А-а-а… Ну да, вспомнил… кажется, — у гангстера было выражение лица Андрюхи, которого физичка Анна Михална попросила написать уравнение Менделеева-Клапейрона.
Лаки Лучиано изобразил губами громкий поцелуй и с облегчением положил трубку.
— С ужасом осознаю, что у меня доброе сердце, — сказал он Андрюхе. — Большой минус для мафиози.
— Так что там с простыми? — вернул его к теме Андрюха. — Там же все через помощники? DO, DOES, DID?
— Да ты уже все знаешь, bambino, — отвечал гангстер. — Тогда вот тебе фраза.
You want to kill the Micks.
— Да не хочу я никого убивать! — закричал Андрей. — Кстати, а кто такие эти Мики?
— Micks — это ирландцы, наши злейшие недруги и конкуренты, — объяснил Лучиано. — Мы называем любого ирландца Миком, а они любого итальянца дразнят «дэйго» — так эти балбесы выговаривают прекрасное итальянское имя «диего»… Умудрились выстроить неплохую структуру, но наша Cosa Nostra все равно влиятельнее, это и к бабке не ходи.
Итак, you don’t want to kill the Micks!
— Точно! I don’t want! — согласился с ним Андрюха. — А в третьем лице? Doesn’t, да? А в прошедшем что? Didn’t want? И еще надо снимать с глагола прошедшее. Например, если придумал “I saw you there” (где “saw” — это “see” в прошедшем), то в отрицании будет “I didn’t see you there”, то есть опять “see”.
— Bambino, ты профессор, — ответил Лучиано. — Зачем ты с такими знаниями вообще сюда к нам, в Чикаго тридцатых, приперся?
— Я знаю не все, — разочаровал гангстер а Андрюха. — Вот эти все «никто», «ничто»… Это ведь тоже вроде как отрицания?
— Сейчас я тебе объясню, — Лучиано вынул из стола листок бумаги и вытащил из внутреннего кармана пиджака золотой Паркер, причем, пока он его вынимал, гость из будущего успел разглядеть кобуру с пистолетом на его боку.
— Итак, bambino, вот тебе четыре важных словечка. — Лаки Лучиано написал на листке “some”, “any”, “every” и “no”.
— А еще вот тебе три корня важных, без них никуда, как без наших сицилийских корней, в них вся сила мафии.
И, написав напротив “body”, “thing” и “where”, он затем соединил линиями слова слева со словами справа. Получилось какое-то подобие не то звезды, не то многогранника.
— Ну, слова-то сами по себе понятные, — сказал Андрюха. — “Body” — это тело, “thing” — вещь, “where” — где.
— А теперь давай, смело их все комбинируй, — предложил Лучиано. — Вот что такое значит, по-твоему, somewhere?
— «Где-то», — уверенно ответил Андрюха.
— А somebody? И something?
— Да «КТО-ТО» и «ЧТО-ТО», это же ясно.
— Отлично! А что же тогда any? Что такое anybody, anything, anywhere?
— Гм… Мне все время казалось, что примерно то же, что и some, — задумался Андрюха.
— Нет, не то же! — Капо мафии замахал руками. — Вот смотри, допустим, придумал я фразу: «Вито Чьянчимино уплатил в этом месяце какие-то деньги в Итало-Американский Фонд взаимной поддержки».
А теперь, bambino, сделай из этого вопрос — и в вопросе ты непременно услышишь не «какие-то», а «какие-нибудь»!
А платил ли этот тип хоть какие-нибудь деньги??!!
He paid SOME money → Did he рау ANY money?
«Точно, — Андрюха хлопнул себя ладонью по лбу. — Так вот как это работает! Так вот в чем разница между “some” и “any”! SOME — это частица «-то», а ANY — частица «-нибудь»! Или, может быть, «либо»! «Кто-либо», «где-либо», «что-либо»!
— Остается просветить тебя по поводу частичек “every” и “no”. Научись ставить их на “body”, на “thing” и на “where”, — потребовал Лаки.
— Everybody — буквально «каждое тело» — это, понятное дело, «все», — начал рассуждать Андрюха. — “Everything” — «каждая вещь» — это, наверное, всё. А что же такое “everywhere”? «Каждое где»… Так это же «везде»! — осенило его.
— Вот только не путай everybody и all, — строго посмотрел на него капо. — Everybody — существительное, и стоит само по себе. А вот к “all” требуется разъяснение.
Everybody wants to get more bucks. — Все хотят получать больше баксов. Так? Но если тебе взбрело сказать «Все итальянцы хотят… », тогда all the Italians want…
— Это понятно, — кивнул Андрюха. — Съел все — это съел everything, а съел все пироги — это съел all the patties.
— Отлично! — одобрил Лаки Лучиано. — И, наконец, частица “no”. Nobody, nothing, nowhere…
— Никто, ничто, нигде… — откликнулся Андрюха. — Теперь вроде все понятно.
Лучиано вдруг оглянулся по сторонам, как будто кто-то мог их подслушивать, и зашептал Андрюхе почти на ухо:
— Ты слыхал о нашем новом Крестном отце? Тебе что-то говорит имя «Аль Капоне»?
Андрюха пожал плечами. Имя показалось ему знакомым, но очень смутно.
— Все Восточное побережье и весь средний Запад были под доном Паоло Вакарелли. Еще год назад.
— И что же? — спросил Андрюха.
— Никто ничего не понял, bambino. Никто не знает, как это произошло. Просто у нас появился новый дон. Созвал сходняк и объявил, что отныне он здесь главный. А потом вежливо пообещал: любой, кто спросит, где дон Паоло, больше ничего спрашивать не будет. Франко Ферро не поверил и спросил.
Андрюха вопросительно посмотрел на Лучиано.
— Да, bambino. И никто больше не видел Франко Ферро.
— Хм… — Андрюха нахмурился. — Ну и нравы же у вас. Ваше Чикаго тридцатых — это как наши девяностые, я передачу одну смотрел… Из серии «Криминальная Россия».
— Вот-вот, Россия, — кивнул Лучиано. — А ты знаешь, что в этом самое странное? Альфонса Габриэля Капоне многие знали. Он был капо, вроде меня, и зарабатывал на изготовлении паленого виски. Это был типичный наш сицилиец, шумный и веселый, обожал макароны с пармезаном, причем запивал их всегда парой бутылок полусладкого Кьянти, а после этого пел арии из итальянских опер. И комплекции он был такой, что щеки его видны были со спины.
— А причем тут Россия? — спросил Андрюха.
— А притом, — зашептал капо. — Самое жуткое, bambino — что это существо, что называет себя сейчас Аль Капоне, на него совсем не похоже. Это не он, понимаешь?
— Как это? — не понял Андрюха.
— Этот, что сейчас — он с меня ростом, худой, лысый, и с какими-то рыбьими глазами… Мертвые у него глаза, малыш, понимаешь? — шепот Лучиано стал почти совсем беззвучным. — Разговаривает по-английски со странным акцентом, а родной итальянский вдруг вообще забыл. Один из наших, Карло Тотти, работал с русской мафией в Бруклине — так вот, он утверждает, что акцент у Капоне русский. Он умеет исчезать и появляться из ниоткуда, он совершенно невидим для полиции, но не это главное. Он какой-то… страшный. Никто не понимает, в чем дело. У меня в его присутствии невыносимо болит голова. В начале мая, созвав всех капо на сходку, он вдруг спросил у Джона Готти, знает ли тот, сколько сейчас в Якутии градусов ниже нуля.
— Странный вопрос, — пробормотал Андрюха.
— Странным было то, что произошло с Джоном Готти, — ответил Лучиано. — Его затрясло, ему стало плохо, и он лишь успел попросить меня отвезти его в католический госпиталь Святой Екатерины… Где через час и умер.
Лучиано поднял на Андрюху глаза, и Андрюха прочел в них ужас.
— Доктор Пеллегрини сказал мне, что у Джона остановилось сердце. Еще он сказал мне, что не может ничего понять, и что такой случай в его практике впервые, но в графе «Причина смерти» он был вынужден записать «общее обморожение».
— Это в мае-то? — Андрюхе на секунду показалось, что Лучиано с ним шутит, и он попытался улыбнуться.
Но физиономия гангстера оставалась предельно серьезной.
— Никто ничего не понимает, bambino. Никто не знает, в чем его сила.
Андрюха продолжал смотреть на него с удивлением.
— А, — догадался он. — Вы, наверно, просто хотите, чтобы я составил вам сейчас эти фразы? Nobody doesn’t understand, верно? Никто не понимает…
— Нет, неправильно, — ответил Лучиано. — В том-то и дело, что абсолютно неправильно! А что касается дона Капоне…
Он немного помолчал и продолжил:
— Попомни мое слово, малыш: этот страшный человек еще станет il саро di tutti capi. Как это по-английски — боссом всех боссов.
Гангстер ткнул пальцем куда-то вверх.
— Меня зовут Лаки Лучиано, и я в жизни никого не боялся. А этого Капоне — ужасно боюсь.
Андрюха сочинял эти предложения и переводил их на английский, чтобы отработать определитель “some”. А затем перевел их все на вопрос, чтобы отработать определитель “any”…
1. Вы где-то встречали этого человека.
2. Кто-то приходил сюда вчера.
3. Я был предупрежден (предупреждать = to warn) о чем-то важном.
4. Ты купил что-то для ужина.
5. Ты знаешь кого-то из британской разведки.
6. Кто-то из итальянской мафии Чикаго передавал тебе привет (передавать привет — to convey regards, to convey “Нi”).
7. Компании “Apple” за истекший год удалось создать что-то реально инновационное (удалось создать — succeeded to create).
Глава 19. Слишком добр для мафиози
I am a part of the force which eternally thirsts evil and eternally commits good.
Я часть тех сил, что вечно жаждут зла — и вечно совершают благо.
Иоганн Фольфганг Гете. «Фауст», философская драма для чтения— Ты помнишь, bambino, я тебе говорил, что в вопросах важную роль играет частичка ANY?
— Конечно, помню, — подтвердил Андрюха. — Это что-то вроде нашего русского «нибудь» или «либо».
— Ты не поверишь, но в отрицательных предложениях эта штука работает точно так же.
— Да? — не понял Андрюха. — А где в отрицании место для слова «либо»?
— А вот попробуй, придумай какую-нибудь отрицательную фразу на твоем родном языке.
— Я не видел ничего, я не пойду никуда, я не знаю никого, — набросал кучу вариантов Андрюха.
— А теперь смотри, как это будет по-английски:
I didn’t see anything.
I won’t go anywhere.
I don’t know anybody.
«Ага! — пронеслось в голове у Андрюхи. — Так вот какие две ошибки сделала Катька, когда написала “I don’t afraid of nothing”. Мало того, что afraid оказался совсем не глаголом, а прилагательным, и, стало быть, не don’t, а am not. Но еще и «ничего» там ставить нельзя, а надо «чего-нибудь»!
I am not afraid of anything — вот это будет правильно!»
— Вот смотри, я сейчас напишу тебе отличную фразу, — авторитетному гангстеру педагогический труд явно доставлял удовольствие и отвлекал от тревожных мыслей. — А ты и саму фразу запомни на всякий случай, и на отрицание посмотри.
Mafia doesn’t forgive any mistakes.
«Мафия ошибок не прощает, — сама собой перевелась фраза у Андрюхи. — А ведь буквально здесь сказано: мафия НЕ прощает каких-ЛИБО ошибок».
— Нет, но почему все же нельзя сказать «НЕ прощает НИКАКИХ»? Чтобы и «не», и «Никаких» одновременно, как у нас в русском? Почему вот так, странновато, «Не прощает каких-либо»? Как-то не очень это естественно на мой слух, слишком уж вежливо, что ли…
— А потому что нельзя, — раздался глуховатый голос за Андрюхиной спиной. Андрюха впервые в жизни понял смысл выражения «мертвенная бледность»: румяная физиономия Лаки Лучиано прямо на его глазах превратилась в маску ужаса.
— Don’t move anyone or I’ll shoot, — произнес человек за спиной. — Вот тебе, студент, та же ситуация: на нашем с тобой родном русском языке я сказал «Не двигаться никому, или стреляю». Понимаешь? Одновременно и НЕ двигаться, и НИКОМУ. Два отрицания. А здесь, в английском, везде одно. Точно как в моей любимой математике. Если хочешь, чтобы был минус — минус должен быть один. Два минуса — уже плюс.
Андрюха впервые испугался по-настоящему. Впервые за все его путешествия. Мысли в его мозгу метались и бились, как пойманные в ловушку воробьи. Кто этот человек за его спиной, которого до обморока боится лихой гангстер Лучиано? И что он там говорит сейчас про русский, про математику?
— Послушайте, вас ведь тоже прислал сюда Главный, да? — Андрюхин голос предательски дрогнул. — Прислал, чтобы объяснить мне что-то интересное об английской грамматике, за то, что я когда-то кое-кому помог отодвинуть холодильник?
— У меня свой Главный, — неприятно засмеялся голос. — Ватников, не оборачиваться! Сразу стреляю! А что касается тебя, Лучиано, ты неплохой смотрящий, но у тебя есть один огромный недостаток. Ты слишком мягок для настоящего мафиози.
Андрюха все это время смотрел на позеленевшее от страха лицо капо.
— Что это ты там написал? Мафия ошибок не прощает?
Mafia doesn’t forgive any mistakes…
Ну что ж, этому я вас научил. Действительно, не прощает. Ни малейших. Но почему же фраза составлена вежливым способом? Разве я не запрещал его? Разве я не учил вас жить по настоящим понятиям?
Лаки Лучиано затряс головой. “Si, don Саропе, si…”
— Тогда пиши правильно, — велел голос.
Лаки взял дрожащей рукой ручку.
Mafia forgives no mistakes.
— Правильно, — одобрил человек за спиной. — Умеете, когда захотите. Или когда я вас заставлю, что одно и то же.
— Итак, что мы тут видим? — Сейчас он явно обращался к Андрюхе. — Если отрицание сделать на глаголе (что ты, Ватников, безусловно, делать умеешь), а дальше поставить ANY, то фраза приобретает этакий вежливый оттенок, в общем, фу-ты-ну-ты, для всяких там интеллигентов. «Не хочу убивать кого-либо», — язвительно и зло спародировал он неизвестного оппонента.
Но вот совсем другое дело — вторая фраза. Настоящий гангстерский вариант. Ведь отрицание на глаголе здесь просто пропущено. Сказано «прощает», «знаю», хочу», «могу»… А вовсе не «не могу» или «не хочу».
Но зато дальше стоит самое настоящее NO.
You can do nothing against me! Смотри очень внимательно, Ватников, «ты МОЖЕШЬ сделать НИЧЕГО против меня!» И эта фраза тоже абсолютно правильна! Или глаголом делай отрицание, а дальше ANY — или глаголом ничего, а дальше NO! Лично я, как ты понял, гораздо больше люблю второй вариант. Помнишь, Лучиано, — обратился голос к итальянцу, — что я ответил, когда в ежегодном послании американскому народу этот слабак Рузвельт назвал чикагскую мафию настоящей вражеской армией, которая угрожает Америке? Помнишь, я велел нашим людям подбросить в почтовый ящик Белого дома письмо. Что в нем было написано?
— There is only one difference, — пробормотал Лучиано. — Mafia takes no prisoners.
«Есть только одна разница, — перевел Андрюха. — Мафия не берет пленных. Вот тебе и выражение «Есть» пригодилось», подумал он, и с тоской вспомнил свое чудесное путешествие к добряку Ньютону. Да, как-то не очень-то уютно ему здесь, в Чикаго тридцатых…
— Итак, есть вариант повежливее, с отрицанием на глаголе, и есть вариант порезче, со словом NO, — продолжал человек. — Единственное, чего нет и не бывает — это сразу два отрицания. А знаешь, почему, Ватников?
— Не знаю, — хмуро сказал Андрюха.
— А это потому, что настоящий минус на районе всегда один.
“There can be onlу one”, — хохотнул неизвестный.
«Может быть только один, — на автомате думал Андрюха. — Снова это выражение «Есть», но только оно здесь с сильным глаголом стоит».
— А что касается тебя, Ватников, — продолжил неприятный голос, — то у меня в Скотленд-Ярде тоже есть осведомители, как и во многих других местах. Если бы тебя не угораздило тогда прочесть старухину записку, у великого Мориарти было бы в викторианской Англии на одно нераскрытое убийство больше. А так пришлось уходить в дверь, а мне там очень нравилось.
— Я там был ни при чем, — механически ответил Андрюха. — Шерлок Холмс вычислил Мормышкина дедуктивным методом, по следам пепла на топоре…
Он несколько секунд стоял как громом пораженный, переваривая услышанное и не в состоянии сформулировать мысль.
— Так вы… — Андрюха попытался обернуться, но в стриженный затылок ему уперлось что-то металлически-холодное.
— Так вы… И ЕСТЬ??!!
— И не только, — зловеще засмеялся голос. — Шерлок Холмс противостоял мне заочно, так ни разу и не увидев математика Мориарти лицом к лицу. С русским юристом Аристархом Мормышкиным этот кабинетный мыслитель тоже не нашел времени встретиться. Я так хотел, чтобы именно Холмс пришел к Райхенбахскому водопаду, но он рассудил иначе. Этот глупец так и не понял, что убийца доктора Ватсона и убийца графини Прозоровской — один и тот же человек.
— Мориарти, вы подлый человек, вы негодяй, вы… Вы убийца! — звенящим голосом выкрикнул Андрюха. Дуло, давящее в его затылок, не давало ему повернуться. — Вы все равно когда-нибудь за все заплатите!
— Лучше называй меня Аль Капоне, малыш, — с издевкой поправил его злодей. — В этом мире меня зовут именно так. Альфонс Габриэль Капоне. Тебе, как моему земляку, разрешаю называть меня Альфонсом Гавриловичем. И ты знаешь, единственное, от чего мне никак не удается избавиться — это от русского акцента… Зато от людишек, мешающих моим планам, я избавляюсь очень легко. С особенно большим удовольствием избавляюсь от тех, кто слишком много обо мне знает.
«Это он… меня имеет в виду?» подумал Андрюха.
— И все-таки в этих твоих отрицаниях есть еще один случай, самый главный, о котором твой самозваный учитель не успел тебе рассказать, — продолжил Капоне. — И отрицание в этом случае не какое-то там «Вася Пупкин не хочет ничего», которое, как оказалось, можно сказать двумя способами. Этот, третий случай — он совсем не такой! Отрицание в этом случае — это само подлежащее! С ам герой является негативом, понимаешь, Ватников? Как я! Я тут самый главный, и я — негатив!
Капоне зловеще захохотал.
«Взять себя в руки и учиться. В о что бы то ни стало узнать все. Я Катьке обещал», — сказал себе Андрюха. Сейчас он уже овладел собой.
— А можно пример? — спросил он, все так же стоя затылком к пистолетному дулу. — Пример, когда негативно само подлежащее?
— Nobody can escape from Mafia. Видишь, Ватников? На нашем с тобой русском отрицаний здесь два. Одновременно и «никто», и «не может скрыться». В английском же — именно «Никто может». Причем — заметь! — без всяких альтернативных вариантов. Вариант здесь может быть только один. И на твоем месте, Ватников, я бы принял эту фразу поближе к сердцу.
— А еще? — спросил Андрюха.
— Хочешь еще, Ватников? Вот тебе еще. Nothing will help you. В русском и «Ничто», и «не поможет». В английском же — «ничто поможет»!
— А еще?
— Хитрый ты, Ватников, — кривую усмешку Андрюха не видел и не слышал, но чувствовал спиной. — Я тебе буду рассказывать про отрицания, а ты еще минуту проживешь, да? Ты слишком опасен, Ватников, потому что ты посвященный. Ты один из тех, кто входит в двери. Поэтому было бы проще потратить на тебя пулю. Но я придумал кое-что посмешнее. Я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Сейчас попробую объяснить. Лучиано, ну-ка, отдерни штору.
Капо повиновался. Он отдернул бархатную темно-багровую штору, но не ту, которой было задернуто окно, а ту, которая закрывала одну из стен.
В стене была дверь. Стальная дверь, с облупившейся серой масляной краской, вида простого и непрезентабельного.
Совсем неподходящего вида для такого богатого кабинета.
— Никогда не стать тебе доном, капо, — обратился голос к Лучиано. — Я посадил тебя в этот кабинет смотреть за Южным Чикаго чуть менее года назад. За это время ты так и не задал себе вопрос, что это за дверь. Нет, не быть тебе доном.
— Я ее видел. Я понял, что это ваш секретный ход, — тихо ответил Лаки Лучиано.
— Хм… Соображаешь, — не то глумливо, не то одобрительно хмыкнул человек за спиной. — Так вот, Ватников. Я не буду тебя убивать. Сначала хотел, а потом передумал. Я тебя отпущу. В эту дверь. Только сначала легонько постучу по ней пальцем ровно девятнадцать раз… Ты ведь знаешь, зачем в эту дверь тыкают пальцем?
— Знаю, — прошептал одними губами Андрюха.
— Я не знаю того кода, который набираешь ты, да мне и наплевать на твой код. Оп наверняка простенький, четырех или пятизначный. А вот тот, что наберу сейчас я… Там, за дверью, будет самая середина Юрского периода мезозойской эры. Самый, так сказать, ее разгар. И зверюшки там будут бегать очень милые. Надеюсь, ты с ними довольно быстро познакомишься. А теперь иди к двери.
С дулом, все так же прижатым к затылку, Андрюха сделал несколько деревянных шагов. Вот и дверь.
Над его плечом протянулась худая костлявая рука в черном в мельчайшую белую продольную полоску пиджачном рукаве. Андрюхе бросились в глаза два перстня на длинных узловатых пальцах. Один на безымянном, с огромным черным камнем, а второй на указательном, из белого металла, с черепом и скрещенными костями.
Указательный палец начал тыкать в дверь. Один, два, три, четыре раза…
Андрюха видел каждую ворсинку этого рукава так четко, как не видел, наверное, ни одну ткань в своей жизни — будто под микроскопом. Последние секунды жизни в этом мире.
Впрочем, нет, ведь и этот мир не его, это 1937 год, будь он неладен. Где ты, родной XXI век… Там все друзья, там мама, там Катька. Ах, если бы только не прижатый к его затылку пистолет…
Что-то глухо хрястнуло позади. Страшная рука, протянутая над Андрюхиным плечом, вдруг исчезла. Еще не поняв, что произошло, Андрюха повернул голову вполоборота, боковым зрением увидел капо итальянской мафии Лаки Лучиано с занесенным над головой для второго удара стулом, падающее на пол тело в черном, и услышал крик:
— Run, bambino, run, I’ll detain him!
Андрюха сделал быстрое движение ладонью по холодному металлу двери, будто стирал неправильно написанное… И очень-очень быстро ткнул пальцем в дверь четыре раза.
Так-так-так-так. 5 — 5 — 5 — 5.
Уже шагнув за дверь, он успел крикнуть назад “Thank you, Lucky!”, и, быстро захлопывая дверь за собой, одновременно со своим криком услышал шум борьбы и выстрел.
Дверь захлопнулась. Он оглянулся вокруг. Холодно, сыро, серо, пасмурно. Скверик, редкие прохожие, между домами виднеется автобусная остановка. Из какого-то окна доносится музыка. Григорий Лепс. «Й-а стану ва-дападом, падением с высаты-ы-ы…»
Андрюха вернулся в свой мир. Страшный 1937-й остался там, где ему и следует быть. В далеком прошлом.
Глава 20. Новый челлендж
During all the breakfast Professor Challenger glanced at us demurely, as if saying: “I have fully deserved all your praise, I know, but I beg you, don’t make me blush with embarrassment!
В течение всего завтрака профессор Челленджер скромно посматривал на нас, словно говоря: «Все ваши похвалы я целиком заслужил, я знаю, но умоляю вас, не заставляйте меня краснеть от смущения!».
Сэр Артур Конан Дойл, «Затерянный мир»С каким отличным настроением бежал на следующее утро Андрюха в школу. Радовало его солнечное утро, радовала свежайшая утренняя прохлада, и лица заспанных утренних прохожих казались невыразимо родными. Андрюха начал на ходу вспоминать и собирать в кучу бурные события последних суток, мысленно проживая все заново. Мысли его все время возвращались к самому пугающему и неожиданному открытию вчерашнего дня: оказывается, во времени путешествуют не только очень хорошие люди наподобие его или Николы Теслы. Уж если таинственный русский, возглавлявший итальянскую мафию в 1937-м, оказался профессором Мориарти, сбежавшим от правосудия из 1889-го, то…
Что это значило и какой из этого сделать вывод, Андрюха не знал. «А, кстати, Мориарти — итальянская фамилия», — пришло ему в голову.
— Тьфу ты! Причем тут фамилия? Что это вообще доказывает? — разозлился он на себя. — Гораздо важнее, что этот жуткий тип знает тайну двери и свободно шляется из эпохи в эпоху. Что ж, выходит, и сюда к нам явиться может? Вон инспектор Лестрейд ловил Мормышкина (то есть теперь ясно, что того же Мориарти) где-то там в пригороде Лондона, а тот исчез, и они там железную дверь увидели. И та дверь, что за шторкой была у Лаки Лучиано в кабинете, куда он меня собирался в этот мезозой выпихнуть…
Снова, как тогда перед серой дверью, по спине пробежали холодные мурашки. Андрюхино воображение живо нарисовало ему одиночество. Не такое одиночество, когда ты один заблудился в лесу, но по крайней мере точно знаешь, что есть на свете города, люди, где-то есть твой дом…
А одиночество абсолютное. Леденящий ужас одиночества человека, попавшего на планету Земля в мезозойскую эру. Без всякого шанса вернуться. И ты знаешь, что от тебя до ближайшего человека — сто миллионов лет. И знаешь, что это очень много, и что тебе столько ни за что не прожить. Потому что жить тебе осталось, если очень повезет, с полчаса — до первой встречи с каким-нибудь Tyrannosaurus Rex, вроде того, с которым он когда-то столкнулся в Британском музее.
Но только живым и голодным. Бр-р-р-р…
А Лаки-то Лучиано, выходит, жизнь ему спас. Ужасно жалко его и тревожно за его судьбу. Гангстер он гангстер, но человек настоящий. «Никогда тебе не стать доном», — вспомнил Андрюха монотонный глухой голос. Да, Лучиано был непосвященным. Видел дверь за шторой, но назначения ее не знал.
Вдруг его обожгло. В памяти всплыл, уже почти стертый вчерашними приключениями в Чикаго, вечер позавчерашний. Проведенный дома, за просмотром фильма «Скайфол».
Главного злодея там вроде бы звали М.? Он отдернул штору, за ней было дверь, он в нее ушел.
Про Нубиру там еще было что-то… Он туда улетел, нет?
Вот, сейчас вспомнил полностью. Всю финальную сцену. Черную спину этого М. (в лицо его, помнится, так ни разу и не показали), и обращенные к Джеймсу Бонду слова:
«Я никуда не улечу. Я остаюсь на Земле творить зло».
Собираем мысли в кучку: по всему выходит, что персонаж этот засветился уже во многих местах, и дверей таких у него много. И что с этим всем сейчас надо сделать? А что-то надо бы. Шерлок Холмс с Джеймсом Бондом, не говоря уже о Николе Тесле, все эти факты выстроили бы в систему, сделали бы выводы и предприняли бы какие-то меры… Жаль, с ними так просто не посоветуешься. Хотя почему бы мне с ними и не посоветоваться?
Так размышляя, Андрюха наконец пришел в школу. Зайдя в класс, он сразу бросился к Катьке — она всегда приходила минут за пятнадцать до урока и сидела спокойно, читая учебник к будущему уроку или просто художественную книгу.
— Катька, я нашел, я разобрался, я все узнал!
Опа подняла на него большие серо-зеленые глаза.
— Андрюха, а я знала, что ты разберешься. Я в тебя верила и верю, Андрюха, — просто и спокойно сказала она.
— В общем, в той фразе твоей насчет «Я не боюсь» — действительно две ошибки! Во-первых, все эти эмоции — «боюсь», «стесняюсь», «горжусь», и еще «молчу», и всякие там «возмущаюсь», «сожалею», «грущу» и «радуюсь» — они, Катька, прилагательные, а не глаголы! А это значит…
— …А это значит, что к ним идет ТО BE, — поняла мысль с полуслова умница Катька. — Так я и думала. Вот чувствовала же, что не “don’t”, а “am not”, только вот логически себе объяснить не могла. Решила, что раз отвечает на вопрос «Что делать», значит, глагол и есть.
— Понимаешь, Катька, переживать — не значит действовать, — сказал ей Андрюха. — Возмущаться, грустить да молчать — не дела. Это наши с тобой состояния, Катька. Но не поступки. Для поступков нужны глаголы. Я это сам лишь недавно понимать начал.
Катька смотрела ему в глаза не отрываясь.
— Ты знаешь, Андрюха, — сказала она очень серьезно. — Если бы мне с полгода назад кто-нибудь сказал, что можно ТАКИЕ уроки извлечь из грамматики — грамматики, этой нудятины кошмарной! — то я бы просто подумала, что человек издевается или шутит как-то странно. А сейчас, с тобой… Ничему не удивляюсь. Я это хорошо запомнила, Андрюха, — повторила она убежденно. — Эмоции — это не поступки.
— И еще важно, — продолжил Андрей. — Нельзя в английском два отрицания ставить. Минус, точно как в математике: если он есть, то его и одного хватает. Но вот два минуса — выходит, что уже плюс.
А расклад и здесь получается четкий. Вернее, целых три расклада. Одно дело, если есть нормальное подлежащее — вот взять хотя бы Григу нашего Растриндяйкина или твою подругу Белибердину Таньку. И говорим «не хочет» — делаем глаголу отрицание, как положено, типа “doesn’t want”. Но потом идет самое интересное: вместо того, чтобы сказать «ничего», говорим «чего-либо»! Не “nothing”, Катька, a ANYthing!
Катька была вся внимание.
— А второй вариант?
— А второй как бы грубоватый такой. Сначала «Грига», потом «хочет». Не “doesn’t want”, а именно «хочет», без всякого отрицания. А потом — резко — nothing!!! Ни-че-го!
— Ага, поняла, — впитывала каждое слово Катька. — А третий?
— А третий — это когда само подлежащее уже негатив. Вот сказала ты это первое слово — «Никто» или «Ничто»… А дальше говори что хочешь, но уже просто так, без негатива. Исключительно в позитиве дальше говори, Катька. «Никто любит». Или «ничего случится». И все.
— Знаешь, за что я тебя люблю и ценю, Андрюха? — быстро проговорила Катька. «Люблю» у нее получилось без всякого ударения, скороговорочкой, совсем будничное, таким тоном, как будто в шуме готовящегося к уроку класса она тихо произнесла «Тетрадка» или «учебник физики». И все-таки это было слово «Люблю», и Андрюха его услышал. — За то, что ты умный. За то, что гениально объяснить умеешь. Раскладываешь на полочки потрясающе. Герундиевне бы так уметь, цены бы ей не было. И что еще мне в тебе нравится — концентрация вот эта твоя. Ты решил — ты сделал. Ты как ракета на цель идешь, Андрюха. Тебя не отвлечь ничем, с толку не сбить. Сила в тебе есть.
Андрюха вспомнил плотно упирающееся в его стриженый затылок твердое холодное дуло и поежился.
— Да я-то что, — сказал он. — Я обычный. Это учителя мне попадаются хорошие.
* * *
— I am not afraid of anything! Правильно, Андрюха?
— Угу. Т-с-с-с… Фарадеева услышит.
— I am afraid of nothing! Абсолютно то же самое, но малость пожестче звучит!
— Ага. И не малость пожестче, а прилично так пожестче, Катька. Способная ты ученица, этого у тебя не отнять.
— И, наконец, Nobody is afraid of anything! Никто ничего не боится! Вот тут подлежащее отрицательное, и все, и других мнений быть не может. Возьми меня туда в следующий раз, Андрюха.
— Не-а, не возьму. Там иногда бывает не очень уютно. Сам буду ходить. Ты задаешь направление поиска, я во всем разбираюсь, тебе докладываю.
— Я поняла. Ты, Андрюха, любишь, чтобы в жизни challenge был. Так это называется. Че́ллендж. А по-русски — вызов. Помнишь, профессор Челленджер был в «Затерянном мире»? Профессор Вызыватель. Он азартный был жутко, чуть увидит проблему нерешенную — бежит ее решать, ответы находить… Как ты, Андрюха. Такой же характер.
— Да я вроде мямликом всегда был. Это я, выходит, недавно челленджером стал. Ну, вот и хорошо. Буду искать ответы.
— Да какой из тебя мямлик, Андрюха. Ты искатель ответов.
— Угу. А ты знай себе только вопросы задавай, у тебя это отлично получается.
— Да вопросов хоть отбавляй. Взять хоть слово HAVE. Понятно, что «иметь». Но что-то с ним не так. Потому что иметь, я всегда думала, можно вещь, существительное. Иметь конфету в кармане или мороженое в руке. А тут имеют глагол, “have to come” какой-нибудь. А в следующей строчке видишь то же самое, но без ТО, “have come”.
— У Герундиевны спрашивала?
— Спрашивала. Она такую пургу понесла, что я пожалела, что спрашивала. Долго-долго объясняла, а я все равно толком не поняла ничего. У слова «иметь» есть всякие смыслы, она сказала. Все дело в этих оттенках.
— Что такое HAVE ТО — я вообще-то знаю…
Андрюха призадумался.
Он вспомнил залитый электрическим светом сборочный цех, доску на стене наподобие классной и человека с острым взглядом глубоко посаженных глаз, а потом свой вопрос и его четкий и быстрый ответ:
— А почему же MUST — это HAVE ТО, мистер Форд? Что это значит?
— Have to плюс любой глагол в инфинитиве, например, have to do — буквально «Имею делать». Если у вас есть что делать — значит, вы должны.
— Катька, я знаю! «Иметь делать» — замена слову «должен»! Есть что учить — это должна учить! Есть что копать — должна копать!
— Умный ты все-таки, Андрюха. Тогда выходит, что have to come — это «Должен прийти». Так, с этим разобрались. Но вот если без ТО, просто HAVE СОМЕ? Как можно иметь приход — честно, не очень понимаю.
— И я, Катька, если честно, как-то не очень…
— Вот тебе и задача следующая, Андрюха. Ты ведь любишь челленджи. Вот тебе и челлендж новый. Только смотри там, прошу тебя…
Осторожнее.
Тренажер на двойные отрицания. Задачу свою наш герой, как всегда, определил для себя как «набивать руку в сочинении фраз». Причем те фразы, которые можно сформулировать лишь одним способом, он формулировал одним; а которые двумя (один помягче, другой пожестче) — те уж двумя.
1. Никто не знал этого человека.
2. Я там не знаю никого.
3. В этой стране ничего хорошего не происходит.
4. Ты не делаешь сегодня ничего.
5. Я не боюсь никого.
6. Ты ничего не понимаешь в колбасных обрезках
7. Они не стесняются никого.
8. Я никому помогать не обязан.
9. Я ничего об этом не помню.
10. Никого не было дома.
Глава 21. Улыбка из легированной стали
Я само совершенство, От улыбки до жеста Выше в сяких похвал. Ах, какое блаженство Знать, что я совершенство, Знать, что я идеал. Песня из старого детского кинофильмаХоть и пробегал по Андрюхиной спине легкий морозец, когда он вспоминал свое приключение в Чикаго тридцатых, а только сомнений у него не было: напугать он себя не даст, в дверь ходить будет и дальше, английский в конце концов выучит классно и всех своих мечт добьется. Он еще с минуту размышлял над неуклюжестью слова «мечт» в русском языке.
Много мечт… У человека есть пять мечт…
Нет, не звучит. Неправильность какая-то чувствуется. Слово «мечта» правильнее и красивее всего воспринимается, когда стоит в единственном. У человека есть мечта.
И что же получается? А то, что мечта в единицу времени должна быть одна. Вот тогда звучит. Вот тогда и добьешься.
— Да это ж и выходит то же самое, что Катька концентрацией называла, — подумал он и спокойно нажал 1-0-7-8.
Так, Лондон. Опять Лондон. Андрюха даже обрадовался, будто домой к себе попал — таким узнаваемым был этот вид. Вот он, Тауэр, на горизонте, и даже вороны над ним летают все так же. А вот там Вестминстер, а вот Святой Павел. Правда, на горизонте еще прибавилась пара-тройка небоскребов, из чего Андрюха сделал вывод, что он как минимум в XX веке — но это точно был Лондон.
Андрюха быстро огляделся вокруг. Так, машины все под старину, типа чуть ли не тех, которым на фордовском заводе Сэм Уилсон гайки крутил — но это ни о чем не говорит, они в Англии всегда под старину.
Через секунду Андрюхино внимание переключилось на прохожих. Квартал, в котором он очутился, был довольно оживленный, народ спешил по своим делам туда и сюда, не обращая на пришельца со школьным ранцем никакого внимания. Люди были не в кафтанах и не в рыцарских латах, а в нормальных современных аккуратных костюмах, все с галстуками, и женщины тоже были в однотонных нарядах и белых блузках, и многие тоже с галстуками — из чего Андрюха заключил, что он в серьезном деловом месте. Вид у всех был озабоченный и занятой.
— Sorry, — чуть не сбил его с ног какой-то взмыленный человечек в темно-синем костюме и помчался дальше.
— Скажите, а год-то какой сейчас? — крикнул Андрюха ему вслед.
— Nineteen eighty fourth! — откликнулся, даже не повернув головы, суетливый тип в синем, и еще прибавил ходу.
«На работу опаздывает, — подумал Андрюха. — Мелкий чиновничек какой-то. Акакий Акакиевич, как Катька мне из Гоголя рассказывала. Боится взбучки от начальства, у него прям на лбу это написано».
Забитый жизнью и начальством мелкий чиновник, пробежав еще три метра, свернул в дверь, перед которой стояли два полицейских в высоких касках. В руках у них были карабины с примкнутыми штыками. Полицейские щелкнули каблуками, изобразили ружьями «На-караул» и пропустили спешащего человечка внутрь, а затем снова стали по стойке «смирно».
Андрюха присмотрелся к дому чуть повнимательнее. Обычный лондонский трехэтажный дом, явно старинной постройки (как все в центре Лондона), солидный и добротный. Почему-то тускло-черного цвета, но все двери, окна и всякие там карнизики выкрашены белоснежной краской, из-за чего он смотрится очень нарядно и совсем не мрачно.
«Основательный такой домик, — решил Андрюха. — Малость посолиднее, чем у Шерлока Холмса».
— Даунинг стрит, 10, — подняв глаза, прочел он табличку на доме. — Интересно, а меня пропустят? Ну, скорее всего, нет, не всех же они пускают.
К удивлению Андрюхиному, полисмены пропустили и его, причем проделали точно те же манипуляции с каблуками и карабинами, что и минуту назад для опаздывающего Акакия Акакиевича. Вдобавок один из них, вытянувшись по струнке и взяв под козырек, расплылся в улыбке, назвал Андрюху мистером Ваткинсоном и заявил, что “Her Excellency is waiting”.
— Чего-чего? — пытался сообразить Андрюха, зайдя внутрь и поднимаясь по мраморной белой покрытой красным ковром лестнице. — Это «Превосходительство», что ли? Причем «ее», а не «его», это я слышал точно. Неужто сама королева? Да нет, королева вроде должна быть «Величество», то есть Majesty, как-то так.
Поднявшись туда, где, по его мнению, должен быть второй этаж, Андрюха никакого входа в помещение не обнаружил, а посему отправился выше, на третий. Там он наконец увидел красивую двустворчатую белую дверь, вроде той, что была в кабинете у Дарвина в Британском музее, но, разумеется, чуть поуже и пониже.
Андрюха рассудил логически, что раз место светское, то просто так дверь открывать нельзя, а непременно требуется постучать — чтобы те, что внутри, знали, что мы тоже приличиям обучены и не лыком шиты. И еще важно стукнуть посильнее — чтоб наверняка услышали, а вдруг они там глухие тетери.
Он сжал кулак, размахнулся и ка-а-а-ак….
Как вдруг за миг до его удара дверь стремительно распахнулась, и перед ним предстала женщина.
Нет, это была не женщина, а, скорее, наверно, дама…
С безукоризненно прямой осанкой, в изысканнейшем и строжайшем сером в мельчайшую клетку английском костюме. Андрюхе она улыбалась, и довольно приятно, но взгляд ее светло-серых глаз был тверд и строг.
«Нет, не дама! — мелькнуло у Андрюхи в голове. — Леди, именно леди — вот уж точное слово!»
— Уважаемый господин Ваткинсон, я рада приветствовать вас здесь, на Даунинг-стрит, в резиденции премьер-министра Великобритании, — произнесла леди.
Андрюха так и застыл с открытым ртом и занесенным кулаком. Леди, совершенно не обращая внимания на кулак, протянула ему руку для приветствия.
— Маргарет Хильда Тэтчер. Баронесса.
* * *
Плавным царственным жестом Тэтчер пригласила Андрюху войти.
Слегка обалдевший Андрюха перевел руку из позиции «А ну-ка, быстро открывайте!» в позицию «здрасьте», сказал баронессе “Thank you” и вошел в помещение. Быстро осмотревшись, он снова отметил про себя, что все здесь в высшей степени прилично и серьезно, однако никакой запредельной роскоши, подходившей в его представлении первым лицам государства — чего-то вроде Петербургского Эрмитажа, где он однажды был с экскурсией, — здесь нет. Обычная большая комната богатой городской квартиры. Ну, люстра висит. Наверное, хрустальная. Камин. На полу ковер, по виду довольно дорогой. В камине потрескивают дрова, а напротив камина стоят два больших уютных кресла, кожаных, довольно потертых и старых. Андрюхе тут же вспомнилось, как он сидел в одном из точно таких же коричневых кресел — просто вылитом, с точно теми же пятнами и царапинами — на Бейкер-стрит, 221-В.
Госпожа премьер-министр нажала какую-то кнопку, и через секунду из ниоткуда появился бесшумный то ли лакей, то ли дворецкий («Бэрримор, сэр», — вспомнилось Андрюхе). Человек поставил на низенький столик поднос с фарфоровым чайником, молочником и вазочкой с печеньем и исчез так же бесшумно и бесследно, как и появился.
Маргарет Хильда очень церемонно, как и подобает истинной леди, сказала Андрюхе “Sit down, please”, и села сама в одно из кресел, а Андрюха уселся в другое. Чувствовал он себя тут в первые минуты, конечно, чуточку скованнее, чем с Холмсом или Теслой — с теми тепло было как-то сразу, с самых первых секунд, а тут все же леди, да и глава государства как-никак. Но стоило ему вспомнить Чикаго тридцатых и ощущение легкого металлического холодка на стриженом затылке, как он сразу понимал, что прием ему здесь оказывают исключительно радушный.
— So, — мягко спросила Тэтчер. — What has brought you here?
— Вот! — воскликнул Андрюха. — Вот! Именно! По смыслу-то я понял — вы спросили что-то вроде «Что привело», или, может быть, «принесло» тебя сюда. То, что “brought” — прошедшее время глагола “bring” (приносить, приводить), это я знаю отлично.
Андрюха тут же вспомнил тот свой триумф у доски: первую в жизни пятерку по английскому, восхищенный Катькин взгляд и удивление Герундиевны. До чего же спокойно он объяснил тогда внезапно притихшему классу правильное правописание таких слов в прошедшем времени, или, говоря по-научному, во второй форме!
«Оу-ю-джи-эйч-ти»…
— Да, но вы ведь сказали “has brought”? Как это можно «иметь приносил»? Как можно иметь прошедшее время?
— Иметь прошедшее никак невозможно, вы правы, — с улыбкой ответила госпожа премьер-министр. — Точно так же, как и настоящее. Меня много раз приглашали на всякие там конференции по “Time management”, управлению временем. Я всегда отказывалась, ибо это нонсенс. Управляем мы лишь собой и своими финансами. А время иметь и им распоряжаться нельзя в принципе.
— А как же так? Что такое тогда вот эти все “have bought”, “have brought”, если не «иметь прошедшее»? — Андрюха был сбит с толку. — Выходит, если нельзя, но хочется — значит, иногда можно?
— Нет, нельзя категорически, — отрезала Тэтчер. — Знаете, в начале своей политической карьеры я имела неосторожность мыслить в той парадигме, которую вы сейчас описали. Проще говоря, если я считала своевременным начать сегодня до обеда войну с Аргентиной, а при этом мне докладывали, что корабли у нас все ржавые, снарядов всего пять штук и единственный боцман вчера ушел на пенсию — то я нападала на Аргентину.
«Эге, да она крутая тетка», — с одобрением подумал Андрюха.
— И вы знаете, это проходило. Чудом каким-то, но все сходило с рук. И я понимала, что это до поры до времени. И только у меня. И исключительно но той причине, что ко мне очень сильно благоволит Главный Политик. Никому другому так уж совсем откровенно плевать на объективные законы логики, математики и прочих наук он бы просто не разрешил.
— Ага, слыхал я про этого Главного, — сказал Андрюха. — Хорошо, наверное, когда он во всем за вас?
— Я знаю одного юношу, к которому он благоволит, наверно, даже больше моего, — отреагировала баронесса. — Вот посудите сами, разве стала бы я тратить чай с печеньем на человека, за которого не замолвил словечко сам Главный?
Андрюха прыснул. Тэтчер сохраняла невозмутимо строгую физиономию, но в глазах ее танцевали чертенята.
«Нормальная баба, своя, — с облегчением понял Андрюха. — Да еще и с приколами».
Тэтчер продолжила:
— Я сейчас расскажу вам по секрету о…
— “About the silliest one of my bloopers”, — услышали Андрюхины уши, и тут же в голове отозвалось: «О самом дурацком из моих ляпов».
«Блупер — ляп…»
А симпатичное такое словечко, и, кажется, где-то даже смутно знакомое.
— Однажды, еще на заре моей карьеры, я произносила речь в Парламенте. Я, как всегда, объясняла левым болванам, как устроена экономика, и уже собралась было процитировать на эту тему Библию, вот этот момент:
There is profit from any labor. But only from idle talk there’s mere damage.
«Есть прибыль от любого труда. Лишь от болтовни пустой — сплошной убыток», — понял Андрюха и мысленно сам себе похвастался: «А то, что There is — это «Есть», мне рассказывал сам Ньютон!»
— И вот, представьте, стою я на трибуне и заявляю высокому собранию:
«— As it’s said in Holy Scripture — and I consider rightly…»
Тэтчер сделала паузу и смотрела на Андрюху приглашающе, как бы ожидая взрыва его гомерического хохота. Он же слова ее в целом понял:
«Как сказано в Святом писании — и я считаю, правильно…»
И даже оценил It’s — ну да, «Ноль», отсутствие подлежащего, как учил его сэр Исаак. «Сказано». А кем — неизвестно.
Но вот где смеяться — честно говоря, не усек.
— Лорды устроили мне овацию, взрывы хохота длились минут двадцать, — втолковывала ему Тэтчер. — А я, дочь бакалейщика Робертса, сообразив, что я ляпнула, стояла с пунцовыми ушами и думала об одном: обидится или не обидится на меня Главный!
Наконец до Андрюхи дошло.
— И как? — спросил он. — Он обиделся?
— Да умный он, и с юмором, — махнула рукой баронесса. — Наоборот, именно с тех пор и везти мне начало во всем подряд.
— Так что там насчет have с прошедшим? — Андрюха вернул свою собеседницу к теме.
— А вы, дорогой сэр, совершенно зря обзываете третью форму прошедшим временем, — своим обычным немного металлическим голосом отчеканила госпожа премьер-министр.
— Вы знаете, Ваткинсон, я из той породы людей, которых называют перфекционистами.
Андрюха замер, а потом хлопнул себя по лбу. Он вспомнил ту ночь в зале археологии Британского музея и бархатный голос бородатого добряка-профессора: «Вы не поверите, милейший, но в большинстве случаев третья форма выглядит точно так же, как и вторая!»
— Так это третья стоит за этим HAVE?
— Yes, it does, — кивнула английская баронесса.
— Вот что я пока что понял? — начал он рассуждать вслух. — Выходит, что HAVE рядом с «просто глаголом», неважно, стоит ли тот в настоящем или в прошедшем, находиться не может. Потому что «имею сплю» или «имею спал» — это чушь собачья, набор букв. Но вот HAVE рядышком с V3 вроде как имеет смысл! Так что же эта формула означает? — спросил он баронессу.
— Совершенную форму глагола, что же еще! — заявила Тэтчер. — И по смыслу это всего лишь «съел», «выпил», «увидел», «Написал»…
— …А фактически там написано «ИМЕЮ РЕЗУЛЬТАТ»!!! — в полном восторге завопил Андрюха. — Гениально придумано! «Съел» — это всего лишь «имею съеденным»! «Увидел» — это буквально «имею увиденным»! Сложилось! Понял я все!!
— Если все сложилось, тогда скажите, как бы вы выразили понятие «построил», дорогой мистер Ваткинсон?
— Там будет два слова! Have built! «Имею» плюс «построенным»!
— А «прочитал»?
— Имею прочитанным!
— А «увидел»?
— Имею увиденным!
— А «спел»?
— Имею спетым!
Андрюха был в полном восторге от хитрой английской придумки. У него впервые в жизни мелькнула мысль, что русский язык, если бы пришлось его учить, он бы точно не осилил: ну как объяснишь, почему у слова «съел» мы добавляем С-, а у «выпил» почему-то ВЫ-, а вот у «построил» ни с того ни с сего ПО-…
Если бы в английском так было, чтоб каждое слово отдельно запоминать — вот был бы кромешный ужас и кошмар. А так идея «уже сделал» в любом случае легко и даже изящно выражается двумя словами:
первое — ИМЕЮ,
и второе — СДЕЛАННЫМ!
— Понятно, что лучшим другом формулы HAVE V3 является слово «уже» — “already”, — продолжала баронесса. — Причем вставляем мы его изящно в серединочку, вот так:
I have already been,
I have already seen,
I have already done,
I have already gone.
— Все понял кроме первой строчки, — сказал Андрюха. — «Бин» — это что такое?
— Третья форма от слова «быть», а почему бы и нет? «Имею себя побывавшим» означает «побывал». Тот же принцип! — ответствовала госпожа глава правительства. — Я имею! Уже! Готовым!
«Да, интересный такой ритм получается, — смаковал Андрюха баронессино четырехстишие. — “Я уже побывал, я уже повидал… Я уже сделал, и я уже сбежал!”»
— А-а-а, так это прикол какой-то! — сообразил он и засмеялся. — Кстати, и мы в русском слово «уже» втыкаем точно туда же, в серединку!
— Этот, как вы выразились, прикол — отчет моего вечного врага, главы лейбористов, по бюджету страны, практически дословно, — улыбнулась Тэтчер. — Когда я впервые победила на выборах, Британия была бедна как церковная мышь, а казна ее пуста как барабан. Мои очень добрые предшественнички раздавали деньги любому бездельнику, изъявившему желание их получить. Они называли это борьбой за социальное равенство!
— Гм, — задумался Андрюха. — Кстати, как на мой взгляд, звучит не так уж плохо. И социальное, и равенство… Знаете, миссис Тэтчер, а по-моему, равенство — это что-то хорошее.
— Вы ведь знаете историю, господин Ваткинсон? Знакомы с мифами Древней Греции? — неожиданно спросила Тэтчер.
— Да! — загорелся Андрюха. — Это одна из моих любимых тем! У нас такой историк, Сергей Иваныч, так рассказывает здорово, что мы всем классом эту Древнюю Грецию полюбили с ее мифами!
— В таком случае вы знаете, кто был первым в мире борцом за всеобщее равенство.
Андрюха призадумался.
— И кто же?
— Был в Древней Греции такой разбойник. Ловил прохожих и укладывал на специальное каменное ложе.
— Прокруст! — вспомнил Андрюха имя древнегреческого злодея. Если искренне любишь предмет, блистать эрудицией совсем нетрудно. — Я еще помню, что тем, кто оказался чуть длиннее его шаблона, он чего-то там отрубал…
—…А тех, кто покороче — силой растягивал, — подхватила Тэтчер. — Результат был всегда один: все насильно уравненные умирали. Все до единого. Равенство — это смерть, мой милый Ваткинсон. Как говорит мой друг Горбачев, это даже не факт, это просто так оно и есть на самом деле. Если вы всю прибыль автомобильной компании Роллс-Ройс станете отдавать в пользу каких-то деревенских забулдыг, то компания неминуемо умрет. Однако же и для забулдыг это не закончится хорошим — они наверняка не придумают ничего лучшего, чем перепиться дармовым виски и сыграть в ящик.
Андрюхины уши услышали смешное выражение “to kick the bucket” — «Пнуть по ведру», и он улыбнулся. «Можно запомнить и где-нибудь блеснуть!» — подумал он.
— Вот поэтому, — продолжила баронесса, — когда мой предшественник в премьер-министерском кресле сэр Эдвард Хит выразил надежду, что я буду с таким же напором, как он, бороться за так называемую «социальную справедливость» — я, Мэгги Тэтчер, начинающий политик, ответила ему очень скромно и вежливо:
— You know, Mr. Heath, I hate socialism and despise equality.
«Да-а-а-а, — подумал Андрюха. — «Ненавижу социализм и презираю равенство…» Представляю, что там было. Крутая тетка, жесткая».
— А настоящая социальная справедливость — вовсе не тогда, когда все ходят в одинаковых обносках и хлебают одинаковый суп, — чеканила Тэтчер. — Справедливость — это сделать так, чтобы человек, вкалывающий в своем маленьком бизнесе по восемнадцать часов в сутки, а потом еще часа три сидящий за учебниками, жил значительно лучше своего соседа, который вечно коптит небо на пособии.
— Всегда считал, что поровну — это и есть справедливо, — сказал пораженный открывшейся ему истиной Андрюха.
— Нет! — отрезала Тэтчер. — Как раз поровну — это ужасно несправедливо! А справедливо — не поровну, а по заслугам и по труду!
Андрюха задумался.
— А если люди простые, то есть бедные? Ну не всем же быть миллионерами, есть обычные рабочие и крестьяне. Разве они виноваты? — начал он рассуждать вслух. — Если уж совсем вот так, по-вашему, тогда выйдет, что всем этим хорошим людям так и придется прозябать в бедности, а легко и приятно будут жить только какие-нибудь потомственные бароны да всякие там богачи.
Баронесса хмыкнула.
— Скажите, дорогой мой гость, а что такое “thatch”?
— Кровля, — произнес Андрюха слово, которое подсказал ему таинственный переводчик внутри его черепа.
— Правильно, — одобрила мадам. — Мой прадед, деревенский тэтчер, зарабатывал на хлеб тем, что крыл крыши соломой. Затем, если хозяин дома мог себе это позволить, он приглашал руфера — человека, который крыл крышу черепицей. А если денег на руфера не было — то дом так и стоял под соломенной крышей. Главную, бо́льшую и лучшую часть любого общества как раз и составляют вот такие простые (они же, как вы изволили выразиться, бедные) люди: кровельщики, бондари, колесники, кузнецы, пахари, гончары…
“Thatchers, Coopers, Wheelers, Smiths, Plowmans, Potters…” — слышали Андрюхины уши.
«Ух ты, так это же самые распространенные английские фамилии. Так это все дети работяг! Никогда не задумывался. А Гарри Поттер — это, выходит, Гарик Гончаров какой-то…»
— Так вот, мой милый Ваткинсон, — в голосе Железной леди прибавилось еще больше металла. — Когда вы называете этих людей бедными и считаете, что правительство должно их милостиво подкармливать — вы совершаете ту же чудовищную ошибку, что и наши британские лейбористы. На самом деле все наоборот! Это они, труженики, кормят правительство, честно зарабатывая и платя налоги. Так должно быть. И лучшее, что можно сделать — это оставить их в покое! Дать спокойно работать, дать богатеть, не душить налогами! Позволить им превратиться в добротный и сытый средний класс!
Андрюха кивнул. Спорить с пламенной убежденностью внучки кровельщика было просто невозможно.
— А средний класс если чего и ожидает от правительства, то лишь очередных пакостей и палок в колеса, — продолжила Тэтчер с горячностью, — ибо все его обращения к труженику сводятся к формуле:
Work like crazy To support the lazy!«Работай как бешеный, чтобы содержать лентяя, — перевел Андрюха. — Жжет тетенька, ну и жжет!»
— Вот поэтому я и решила положить конец всей этой лавочке, — подвела итог баронесса. — Придумала план и неукоснительно, шаг за шагом, его придерживаюсь. Горжусь тем, что мне уже удалось опровергнуть страшное предвидение моего соотечественника Джорджа Оруэлла. В своей книге под названием «1984» он описал Британию, стонущую под властью социал-фашизма. Сейчас как раз 1984 год, а Британия, тем не менее, свободная буржуазная страна! Хотя, конечно, все еще с серьезными проблемами.
Но я иду к своей цели. Когда покончу с бюрократией и коррупцией в Британии — с помощью моего друга Рона Рейгана возьмусь за Америку. А там уже свобода победит и во всем мире. Так я решила.
Андрюху впечатлили не столько планы железной баронессы, сколько ее страстная убежденность. А услышав “have decided” («решила»), наш герой обрадовался, будто встретил старого друга: теперь он понимал эту форму по-настоящему.
— Значит, вы «имеете это решенным», да? Дословно мы говорим именно так?
— Да, — твердо сказала Тэтчер. — Именно так. Имею это решенным. Perfect — совершенная форма действия. Вы знаете, Ваткинсон, я из той породы людей, которых называют перфекционистами. Я стараюсь все, что начала, доводить до совершения, до совершенства, до совершенной формы. Может быть, за это британский народ и называет меня Iron Lady?
— Я одолею левых, — подвела итог темы баронесса. — Я считаю это правильным, и я верю в необходимость бороться с этим драконом, пока он не сожрал все, что мне дорого в этой жизни. Верю, что экономика, образование и упорный труд сумеют победить невежество, зависть, лень и злобу. И я для этого работаю. Работаю изо всех сил.
* * *
Уже в своем мире, шагая от серой двери домой, Андрюха размышлял над неожиданной мыслью Железной леди, так поразившей его во время их беседы. Выходит, справедливость и равенство вовсе не идут друг с дружкой рука об руку. Они, напротив, непримиримые противоположности!
Получается, чем больше справедливости — тем меньше равенства… И наоборот, да?
Очень уж как-то спорно. Надо подумать.
А вот что ему понравилось безоговорочно — так это Perfect как совершенная форма глагола и заодно перфекционизм как стремление все делать как можно лучше.
Андрюха вспомнил, каким он раньше был шалопаем, и вздохнул. Да, сейчас уже гораздо лучше. И надо стараться, чтобы было еще лучше! И еще! Надо ставить себе большие цели и стараться их достигать!
Чтобы можно было с чистой совестью потом применить совершенную форму глагола:
I have done this. Я это сделал.
Я имею.
Это.
Сделанным.
Совершенная форма глагола в английском — штука исключительно простая: HAVE + V3. Если рассматривать эту формулу буквально — то это слово «имею» и после этого «результат». Имею съеденное, имею сделанное. Правда, если не помнишь третью форму, ловить тут нечего. По если помнишь…
Итак, упражнения на Perfect.
Как бы выразить но-английски следующие понятия:
1) Я увидел.
2) Я побывал.
3) Он попытался.
4) Он начал.
5) Ты сделал.
6) Они продали.
7) Мы купили.
8) Кот поймал мышку.
9) Гоголь написал эту книгу.
10) Я прочитал эту книгу.
Глава 22. Daring значит дерзающий
А diploma can make you a living. Meantime self-education makes billions.
Дипломом можно заработать на жизнь, а вот самообразование приносит миллиарды.
Создатель небольшой конторки под названием Microsoft, отчислен из Гарварда за неуспеваемость— …Так что это HAVE, Катька — слово довольно хитрющее. И смыслов у него даже не два, а, выходит, целых три. Вот давай мы с тобой их все рядышком поставим. Первый смысл — это просто «иметь». У кого-то что-то есть. Вот у тебя, кажется, кот есть?
— Кошка, Андрюха. Василиса. Британская вислоухая.
— А в английском ведь вообще неважно, кошка или кот, сосед или соседка, в языке это вообще нигде не отражается. Итак…
You have а cat.
Вторая функция слова HAVE — это замена слову «должен». Что-то по смыслу смахивающее на MUST. Оно и понятно: если имеешь кого кормить — значит, должна кормить.
You have to feed the cat.
И третье — вот это, что я тебе сегодня рассказал — совершенная форма глагола. Have + V3. Имеешь результат. Имеешь свою Василису какой?
— «Накормленной», Андрюха. You have fed the cat. И означает «уже накормила». Да, действительно. Три совершенно разных смысла у слова HAVE.
— А вот скажи мне, Катька, как ты думаешь, как бы этим трем фразам, трем смыслам слова HAVE, сделать вопросы и отрицания?
— А я откуда знаю? Первое — «Я имею кошку» — еще куда ни шло, думаю, это простой глагол. В грамматике простых мы пользуемся помощниками — DO, DOES или DID. А вот другие два случая — как-то не соображу. К этому странному HAVE ТО, которое вроде как по смыслу заменяет «должен», я еще не привыкла, а про Перфект я вообще от тебя только сегодня услышала. Может, в учебнике порыться?
— Не надо нам нигде рыться, Катька. Давай лучше сами себя спросим, а как мы вообще определяем, каким образом конкретное слово работает? От чего в принципе зависит понимание того, как производить действия с данной фразой?
— Главное в этом деле — понять, куда тебя судьба занесла: в простые или в модальные. Ну, или в ТО BE, само собой. Если с этим определишься — остальное дело техники.
— Отлично, Катька! А вот давай я это изображу. Нарисую, так сказать, картину Пикассо. А ты продолжай, мне очень интересно.
— Так вот, я и говорю. Если понимаю, что я в простых, то у них все действия идут через помощников. Но если кумекаю, что угодила в сильные — тогда этот, первый из пары, который сильный, ему за все и отдуваться.
— Вот он, весь этот расклад, смотри. Правильно я нарисовал?
— Да ты не Пикассо, Андрюха, ты гораздо лучше. Ты просто Микеланджело какой-то. Иеронимус Босх ты натуральный, Андрюха, не побоюсь этого слова.
— Начитанная ты все-таки, Катька, куда мне до тебя. Да, кстати, а ты книжку «1984» Оруэлла читала?
— А вот читала! Я даже Кафку читала!
— Кафку? Это какую, грефневую, что ли? Ох, и сочинялка ты, Катька!
— Не веришь? Да я тебе рассказать могу, про что там этот Оруэлл писал. Это социальная фантастика, про то, как в Англии тоталитарный строй установился.
«До чего же все-таки умная она девчонка», — подумал Андрюха, но не сказал ничего вслух. А чтоб не зазнавалась!
— Так, возвращаемся к нашей схеме! — скомандовал он. — А давай-ка прочувствуем еще раз этот момент. Знаешь, что я подумал сейчас? А то, что никакие правила нам с тобой вообще не требуются. Никогда. Думать над этим вообще не надо. Это все можно воспринимать как ритм, как музыку, просто на слух!
Вот давай повторять, собирать мысли в кучку. Итак, сказала ты, к примеру, «я» и сразу после этого — любое слово. И ты уже чувствуешь, что ты в простых!
— То есть, выходит, вообще неважно, какое там конкретно стоит слово, — Катька даже не спрашивала, а говорила вполне утвердительно.
— Конечно, неважно, — убежденно сказал Андрюха. — Если слово там одно, то это точно глагол. И он точно простой. И это в любом случае что-то вроде «я ем», «он спит» или «она знает».
— И тогда вопрос из этой фразы будет “Do you see?”, “Did Fedya eat?” и все такое прочее, — уверенно добавила его собеседница, — а отрицание, соответственно, через don’t, doesn’t или didn’t.
Андрюха кивнул и продолжил мысль.
— А что, если наши с тобой уши, Катька, услышат непосредственно после подлежащего, после «я» или там «Федя», что-то вроде «раз-ТО-два»? Слово, потом ТО, а потом еще одно слово.
— И здесь все ясно, — заявила Катька. — Это что-то вроде Fedya wants to sleep, и мы с тобой опять в грамматике простых. Значит, и здесь нашими лучшими друзьями будут те же помощники.
Does Fedya want to sleep? Fedya doesn’t want to sleep.
— Так, хорошо. Но вот если после Феди просто какое-то «раз-два» стоит? Слух наш ловит два слова, просто два кряду, без всякого ТО между ними?
— Вот тогда мы в грамматике сильных. А это значит — никаких помощников! Бросаем первое слово вперед, и вопрос готов.
Fedya must work. → Must Fedya work?
Да, и отрицание сильные тоже делают напрямую, а не через don’t.
Fedya must work → Fedya must not work.
— Все точно. А теперь давай, Катька, с этой точки зрения посмотрим на эту триаду со словом HAVE — на наши три предложения про тебя и твою Василису.
You have a cat.
You have to feed the cat.
You have fed the cat.
— Это оно же, — прошептала потрясенная Андрюхиной мудростью Катька. — Ну ты и голова, Андрюха. Первый из примеров — простой, потому что глагол тут просто один. И со второй фразой теперь тоже все ясно: мы здесь видим очень знакомый нам формат «глагол-ТО-глагол», типичный именно для простых!
— О! Соображаешь! — Андрюха торжествующе поднял палец кверху на манер Чарлза Дарвина, гордо представляющего ученому миру своих любимых австралопитеков.
— А вот третий пример, этот самый Perfect, который совершенная форма глагола — тут он работает как сильный! — продолжала Катька. — Именно тут прыгает сам! Но в двух предыдущих ситуациях — действует через помощников!
Спокойненько делаем нужные действия.
Do you have a cat?
Do you have to feed the cat?
Have you fed the cat?
Андрюха торжествовал. Ему было чрезвычайно приятно, что Катька так здорово во всем разобралась.
— Вот и выходит, — подвел он итог, — что HAVE — но только не любой HAVE, а именно в Перфекте — представляет собой сильный глагол! И если учесть, что Шекспир перечислил мне сильных ровно шесть штук, тогда этот случай, HAVE в формуле HAVE V3, то есть в совершенной форме, выходит шестой-с-половиной сильный! Полноценным седьмым я бы его все таки не назвал, из уважения к двум его остальным ролям — «имею» и «должен», где он простой, как хозяйственное мыло, или как подруженька твоя, Белибердина, когда просит ее семечками угостить да приговаривает «сыпь побольше».
Наступила пауза.
— Ага, — сказала Катька таким очень спокойным тоном, каким говорят «Вот ты и попался». — Значит, Белибердина, да. И семечки. И шестой-с-половиной сильный, конечно, понимаю. Умный ты, Андрюха. Ох, и умный. А что ты там сейчас про какого-то Шекспира говорил? А? Или мне послышалось?
— М-м-м-м-м… — Андрюха понял, что явно сболтнул лишку, и почувствовал, что на сей раз отвертеться ему не удастся. — Ну, допустим, послышалось.
Маленький крепко сжатый Катькин кулачок моментально оказался прямо у его носа. От кулачка приятно пахло земляничным мылом.
— Если ты меня не возьмешь туда хоть разок… Я тебя стукну, Андрюха. Вот честное слово, стукну.
— Ну и стукай, все равно не возьму. Там иногда не очень спокойно бывает. Да я ведь тебе и так все-все рассказываю. И про вопросы, и про отрицания, и про совершенную форму вот рассказал…
— Ты, Андрюха, сам будешь совершенной формой скотины, если меня туда не возьмешь! — Голос Катькин задрожал, ее глаза наполнились слезами.
— Да это секрет! — сопротивлялся Андрюха. — Не давали мне право тебя туда тащить!
— Но ведь и не отнимали же? — тихо сказала Катька. — Тебе ведь не запрещали меня туда брать? Кто-нибудь сказал тебе открытым текстом: «Не бери ни в коем случае туда Екатерину Михайловну Степанцову»?
Андрюха подумал и пожал плечами.
— Ну, вот так, прямо, вроде не запрещали. Кстати, «Не бери ни в коем случае» — это типичное для русского языка двойное отрицание, а в английском «не» будет одно: “Don’t take in any case!”
Катька просияла.
— Значит, можно! Все, что не запрещено — разрешено!
— Это где такое сказано? — удивился Андрюха.
— Это так должно быть! — поставила уверенную точку Катька. — Так правильно!
Что мог наш герой противопоставить этой уверенности? Да, читатель, вы угадали: ничего. Nothing. Как полагается, с одним отрицанием.
* * *
В скверике неподалеку от Андрюхиного дома, как всегда, было тихо и безлюдно. Погода сегодня была прекрасная — впервые после нескольких осенних и зимних месяцев пригрело солнышко. Андрюха с Катькой сидели рядышком на лавочке и разговаривали, и на душе у обоих было светло и празднично.
— Расскажи мне все о своих путешествиях, Андрюха. Расскажи с самого начала.
И Андрюха начал рассказывать. С самого начала, со встречи с вороном Рэйвеном. А потом даже достал тетрадку с ручкой, положил на колени ранец, на ранец учебник математики, на учебник листок — и, к Катькиному восторгу, быстро-быстро нарисовал ей весь свой пройденный путь. Изобразил что-то вроде дорожной карты своих путешествий во времени…
Катька ахала, переспрашивала и округляла глаза.
— Неужели сам Шекспир? Живой?
— Нет, маринованный! Стал бы я с неживым Шекспиром разговаривать! — солидно отвечал Андрюха и продолжал свою удивительную историю.
Катька хохотала, когда Андрюха изображал ей свой отчаянный бросок школьным ранцем в тираннозавра с ласковым именем Рексик: «И тут я его вот этим самым ранцем, представляешь, а он стоит и ухом не ведет!». А когда наш герой поведал Катьке тот сон, где он, держа ее за руку, убегал по лабиринту от преследующего их обоих неведомого ужаса — сказала серьезно:
— Так это же миф о Минотавре, помнишь, Сергей Иваныч нам рассказывал? Герой по имени Тесей убил чудовище, но затем должен был заблудиться в лабиринте и сгинуть. Но он смог выбраться, потому что его девушка, Ариадна, дала ему путеводную нить.
— Да непохоже! — отмахнулся было Андрюха. — И никакое чудовище я пока не одолел, да и тебя не Ариадной зовут, и, вдобавок, в отличие от мифа — мы там с тобой в том лабиринте вместе были!
Но тут же задумался. Да, изменился он за последние месяцы, и сам чувствовал, что изменился сильно. Многому хорошему научили его походы в серую дверь, и вот так задумываться — ненадолго, на две-три секунды — научили тоже…
— Наверное, ты все же права, Катька. В чем-то главном права. Иду-то я, конечно, сам, это понятно, ноги мои за меня переставлять никто не будет — и даже, может, при этом я и тебя куда-то за руку тащу и вывожу к чему-то хорошему. Но вот ниточку, похоже, все-таки именно ты мне даешь!
— Заметил-таки, — скромно ответила Катька.
Она с удовольствием изучала Андрюхину дорожную карту.
— Счастливый ты, Андрюха, такое видел своими глазами, с такими людьми вживую общался… А вот это Ньютон, да?
— Да. Про его три закона и про «Вот», «Есть» и «ноль» я тебе рассказывал.
— А это кто, Чарлз Дарвин? А что, Тесла сам к тебе пришел? Неужели тот самый Тесла? А Дисней с тобой из телевизора разговаривал? А, и еще Джеймс Бонд? И даже Шерлок Холмс? Так эти же двое последних вроде литературные герои, разве нет? Везет тебе!
— А это Перфект, HAVE V3, про который ты сегодня утром рассказывал.
Андрюха прислушался к ее голосу — нет ли в нем насмешки или издевки. Послушать со стороны — с живыми Шерлоками общается, ну ведь бред же… Тут любой бы не поверил и еще бы дураком его выставил.
Нет, насмешки в Катькином голосе не было, ни капельки, ни грамма. Катька Степанцова — самая ехидная, независимая, самостоятельно мыслящая, острая на язык, насмешливая и язвительная девчонка в их классе — ему верила.
Верила но-настоящему.
— Повезло тебе, Андрюха, — радостно повторила Катька. — И мне с тобой повезло очень, конечно. Так в чем мы там еще недоразобрались?
— Не знаю, как там лично вы, а лично мы уже во всем доразобрались, — заявил Андрюха. — Сейчас я тебя проверю. Вот как будет: «Василиса ела сосиски»?
— Известное дело, вторая форма, не “eat”, а “ate”, — отреагировала Катька. — Vasilisa ate sausages. Вопрос из этого будет: “Did Vasilisa eat?” А разбираюсь я в этом благодаря тебе, ты мне здорово тогда все о прошедшем объяснил.
— Да это не я, это Дарвин здорово объяснил, — попытался было заскромничать Андрюха.
— Нет уж! Мне Ватников объяснил! Никакого Дарвина я пока в глаза не видела, а все знаю от тебя! — вдруг решительно возразила Катька. — Продолжай экзамен!
— Хорошо, а теперь скажи «Василиса съела сосиску». Уже съела, понимаешь?
— А это Перфект, HAVE V3, про который ты сегодня утром рассказывал. Василиса «имеет сосиску съеденной».
Vasilisa has eaten the sausage.
— Нормально. Тогда попробуй-ка вопрос задать!
— Has Vasilisa eaten?.. А съела ли она сосиску? HAVE здесь сильный, и поэтому прыгает.
— А теперь, когда она наелась — она дрыхнет! Как будешь формулировать?
— Тут я подумаю «Василиса есть спящая» и скажу “Vasilisa is sleeping”. Про окончание -ING ты мне тоже рассказывал. Все эти «спящий», «работящий»… Эти слова отвечают на вопрос «какой», они, по сути дела, те же прилагательные, и потому ставить их надо на ТО BE. Знаешь, я тут недавно глагол новый откопала, очень понравился он мне. “То dare” — осмеливаться. «Дэр»… Дерзать, понимаешь? Я и подумала, что должно быть прилагательное от этого корня на -ING, со смыслом чего-то вроде «отважный». Проверила — точно, есть.
— У тебя, наверно, эта… как ее… женская интуиция, — кивнул Андрюха. — Ну да, “daring” — выходит, дерзающий.
День потихоньку шел на спад. Воздух в тихом скверике был свежайшим и таким непередаваемо сладким, какой бывает только ранней весной.
Экзамен на лавочке продолжался. Андрюха гонял Катьку по всем девяти клеткам Тесловой таблицы — сам-то он давно уже помнил ее всю с закрытыми глазами.
— Задумай фразу: «Я должна идти в школу».
— I must go to the school, — не думая выпаливала Катька.
— Теперь мысленно как бы поверни ее назад, в прошедшее.
— I had to go to the school. Я должна была идти в школу. Добавить еще “yesterday”, и дело в шляпе.
— Теперь спроси: «А должна ли я была идти в школу вчера»?
— Ну и вопросики ты сочиняешь! Did I have to go to the school yesterday? Фишка вся в том, что “HAVE” тут совершенно простой, обычный, и потому требует помощника DID.
Андрюха старался быть внешне строгим, но душа его пела. Он и не подозревал, что учительский труд может приносить такое удовольствие. Вкладывать в других людей душу — это, оказывается, очень приятно!
— Идем дальше! А вот как сказать по-английски: «Василиса может дать нам хороший совет»?
— Ну все, иссякла фантазия! — засмеялась Катька. — Василиса уже советы дает… Vasilisa can give us good advice!
— А теперь поворачивай на будущее!
— Vasilisa will be able to give us good advice!
— А теперь делай там, в этом будущем, отрицание!
— Vasilisa won’t be able to give advice! Ты, Андрюха, очень правильно делаешь, что подводишь итоги всего предыдущего. Ты хочешь убедиться, что следующий урок будет мне полезен, и что я там все пойму, да? Обещаю очень сильно стараться! А теперь давай уже пойдем туда, пока совсем не стемнело!
Андрюха секунду подумал, кивнул, потом еще подумал. Глянул для порядка на Катьку, спросил последний раз: «А ты не передумала?», — услышал ее страстное: «Нет! Не передумала! Хочу туда с тобой! Ты же обещал!», и вздохнул:
— Ну, пошли тогда.
Они встали с лавочки и прошли десяток метров до серой двери.
Для Андрюхи все было уже почти что привычным. Вот только впервые за всю историю своих путешествий он был в ответе не только за себя.
1-0-7-8.
Тихонько щелкнув, дверь открылась.
Андрюха взял Катьку за руку и сделал шаг.
Глава 23. Злой — это бывший добрый
Mirror, mirror on the wall, who’s the biggest fool of all? It’s the girl who can’t stop crying, or the girl who keeps on trying. Зеркало, зеркало на стене, кто самый большой дурак на свете? Это девочка, которая не может прекратить рыдания, Или девочка, которая продолжает пытаться. (Детская считалочка из романа ужасов Стивена Кинга «Оно»)Путешественники стояли на неширокой улице, прямо посреди булыжного тротуара. Андрюха поднял глаза и увидел на ближайшем доме табличку: Baker street, 218-А. Через дорогу, напротив и чуть наискосок, в 221-м доме (корпус В) живет Шерлок Холмс…
Здорово! Отлично!
Андрюха расцвел и заулыбался, будто попал к себе домой. Знакомое место, доброе, хорошие люди в этом городе живут.
— Катька, это Лондон, и я здесь все знаю, — радостно сказал он своей спутнице. — Пойдем вон туда, в 221-й, я тебя с самим Шерлоком Холмсом познакомлю.
«А здорово будет нам всем втроем пообщаться, — подумал Андрюха. — Обязательно скажу ему, что Катька умная, как его Ирэн Адлер, а то и умнее!».
Ага, вон и Тауэр между домами видно… Только почему-то без ворон сегодня. Попрятались, наверно. На погоду, что ли? Так погода вроде бы прекрасная. А вон и красавец Вестминстер виднеется. О, и флаг на Вестминстере висит. Да большой какой, просто огромный!
Странный какой-то флаг. Нехороший. Флаг красный, на нем круг белый, а в белом круге черный паук.
Катька напряглась, и Андрюха понял, что флаг она тоже заметила.
— Да ерунда, Катька, это, наверно, карнавал у них какой-то. Этот… как его… Хэллоуин. Принято дурачиться, и дома украшать, и еще переодеваться…
— По-разному, — ответила Катька.
— Что? — не понял Андрюха.
— По-разному на всякие эти Хэллоуины дома украшают, Андрюха. Кому что в голову придет, то и лепят. Не бывает, чтобы все люди дурачились одинаково. А здесь… Вон смотри, штука какая чудна́я торчит, — она указала куда-то на небо, за спину Андрюхе.
Он обернулся и увидел на горизонте в противоположной от Вестминстера стороне угольно-черную башню в виде сильно вытянутой кверху пирамиды. Над башней развевался огромный красный флаг с пауком.
— А вот и твой двести двадцать первый.
Еще только увидев дом, Андрюха окончательно понял, что что-то с Лондоном не так, и очень сильно не так. В наружную стену дома Шерлока Холмса на высоте метров четырех был перпендикулярно стене вделан стальной штырь. Он торчал на улицу, над тротуаром, и с него свисал кроваво-красный флаг с белым кругом, а в белом круге был нарисован черный восьминогий паук.
Путешественники подошли поближе.
Флаг был, конечно, поменьше тех, что развевались над Вестминстером и над черной пирамидой, но висел прямо над Андрюхиной и Катькиной головой, и они могли рассмотреть того, кто на нем изображен, во всех подробностях. От всех шести его красных налитых адской злобой глаз и до тщательно прорисованных волосков на ножках.
Андрюха оторвал взгляд от непонятного флага и увидел знакомую темно-коричневую дубовую дверь. В прошлый раз она сияла всеми своими начищенными бронзовыми деталями и запомнилась ему какой-то особенной старомодной доброй солидностью. Сейчас же была изрядно обшарпанной и грязной. Красивой бронзовой ручки в виде головы льва не было и в помине, вместо нее стояла копеечная пластмассовая. Но дверь была та же, сомнений нет.
Сейчас на ней висела белая жестяная табличка. На ней было черной краской крупно написано:
И ниже от руки, но точно той же черной масляной краской от руки приписано помельче:
— Андрюха, а что это значит? — спросила Катька. Она была необыкновенно серьезной.
— Текст ты и сама понимаешь, — прошептал ей в ответ Андрюха. — «Назови нам только имя, но не рассказывай историю». Но что это значит — понятия не имею, Катька.
Андрюхе вдруг показалось, что он заметил еще что-то важное. Запах.
Та добрая старая Англия все время пахла чем-то приятным. Цветами из цветочных лавок, которые были на каждом шагу. Крепким чаем, очень хорошим, лучших сортов — правильный чай, оказывается, пахнет, как дорогие духи, нежно и сильно. И еще — он вспомнил, как вся Бейкер-стрит, улица Пекарей, вкусно пахла свежим хлебом, а дом 221-В, где хозяйничала добрая миссис Хадсон, весь был пропитан ароматом ванили и свежих сливок.
Сейчас ничего этого не было. Запах был, но какой-то очень странный.
— Здесь не пахнет ничем хорошим, — он и не заметил, как произнес эти слова вслух.
— Да, и я его чувствую, — откликнулась Катька. — Противный запах вареной капусты. Как будто в каждой квартире варят один и тот же надоевший невкусный суп. Он не то что противный, а… нудный какой-то. Скучный такой запашок. Запах нищеты.
Вдруг Андрюха услышал мерные удары. Ритм.
Раз-два, раз-два…
Похоже на марширующую колонну, что ли. Удары кованых сапог об асфальт. Звук усиливался.
— Сюда идут, — сказала Катька.
Через несколько секунд из-за угла на пустынную и тихую Бейкер-стрит вышла марширующая колонна. Все были в одинаковой униформе, цвет которой Андрюха определил бы как «Между серым и черным». Лица людей были худые, напряженные и злые. За спиной у каждого вместо винтовки черенком кверху торчала лопата. Людей было немного, человек пятьдесят, но вымуштрованы они были отлично, так что удары, гулко отражаясь от стен, казалось, разносились над половиной города. Только сейчас Андрюха обратил внимание, что все до единого окна всех домов плотно закрыты, и еще — ни одного горшка с цветами ни на одном подоконнике.
Впереди колонны шагал кто-то вроде офицера — мужчина в точно такой же серо-черной робе, как на остальных, и с точно таким же злым и напряженным лицом, но без лопаты за спиной. На правом его рукаве была ярко-красная повязка с пауком в белом круге.
Когда от марширующих до изумленных путешественников оставалось с десяток метров, командир колонны вдруг заорал, не поворачивая головы:
— Ignorance!
И вся колонна, как один человек, прокричала в ответ:
— …Is wisdom!
Раз-два, раз-два… И следующий визгливый крик на пределе голосовых связок, и гулкий рев из пяти десятков глоток в ответ:
— Slavery!!
—…Is liberty!
Раз-два, раз-два…
— Реасе!!!
— …Is war!
— Андрюха, что они кричат? — прошептала на ухо Катька. — То, что мне слышится?
— Да, Катька. Хорошо хоть, слух нам обоим пока что не изменяет. Невежество есть мудрость, рабство есть свобода, мир есть война. Мы с тобой, случайно, не спим, а? Пора нам друг друга ущипнуть, Катька, да покрепче.
Офицер явно заметил Андрюху с Катькой, в растерянности стоящих на тротуаре. Когда колонна с ними поравнялась, человек в темно-сером сделал быстрое движение правой рукой, коснувшись ею своей рубашки где-то в левой стороне груди, и через мгновение резко выбросил руку вперед и вверх.
— From heart to sun! Morry rise!
«От сердца к солнцу, Морри… — зашептала Катька. — Андрюх, я забыла, что такое “rise”».
— «Райз»? Подъем, движение кверху, повышение, восход, рассвет, — на автомате ответил Андрюха.
— Platoon, stand still! — прокричал офицер. Колонна тут же остановилась и замерла. Офицер вдруг подошел к большому черному телефону в стене дома 221-В, снял трубку (не набирая никакого номера) и, искоса зыркнув на Андрюху с Катькой волчьим взглядом, быстро проговорил в нее два или три слова.
Андрюха с удивлением отметил, что на телефоне нет ни диска, ни кнопок.
Офицер повесил трубку, вернулся в строй и пролаял очередную команду. По-прежнему не обращая ни малейшего внимания на двоих путешественников, колонна двинулась дальше. Через минуту странные люди исчезли за поворотом.
— Что это за безумие, Андрюха? — Катька схватила его руку, и он почувствовал, как дрожат ее пальцы. — Что с этими людьми? Что здесь вообще происходит?
— Не знаю, Катька, — честно ответил он. — Не понимаю я. Вроде бы и Англия, но на Англию совсем непохоже.
— Андрюха! — Катька, кажется, собралась с мыслями, взяла себя в руки, и голос ее зазвенел. — Андрюха! Я знаю! Помнишь, ты спрашивал меня про Оруэлла, про его книгу «1984». Помнишь, да?
— Как же, помню, Катька, мне Тэтчер об этом писателе что-то говорила, а причем тут Оруэлл?
— При том. Мы, кажется, с тобой в параллельную реальность угодили, Андрюха. Знаешь мы где?
Мы в фашистской Англии.
* * *
Не успел до Андрюхиного сознания дойти смысл Катькиных слов, как дверь того же дома 221-В стремительно открылась. Оттуда выскочили семеро — в точно таких же темно-серых униформах, как и маршировавшие в колонне. На головах у типов были пилотки того фасона, которые Андрюхина бабушка, вероятно, назвала бы пионерскими — но только не красные, а угольно-черные. В руках у них были черные резиновые дубинки.
Угрожающе вертя дубинками, группа приближалась к нашим путешественникам.
— Именем Морри, — прохрипел Андрюхе с Катькой один из них, с бульдожьей челюстью и пауком на рукаве, — вы оба арестованы.
Катька тут же инстинктивно спряталась за Андрюхину спину.
— А за что это? — возмутился Андрюха, заслоняя ее от Бульдожьей морды. — Мы ничего противозаконного не сделали.
— Хе-хе-хе, — притворно рассмеялся Бульдожья морда, явно кому-то подражая. — Как ты сказал? Противо… Чего? Ты сейчас употребил слово из старояза, а это мыслепреступление. Подвал с крысами для вас двоих ты уже заработал, хе-хе.
Ни разу до этого не слыхал еще Андрюха странных слов “oldspeak” и “crimethink”, хотя уловить их общий смысл ему удалось. Но вот что ему не понравилось совсем уж сильно, так это угроза насчет подвала с крысами. И ладно бы ему одному, а Катька-то тут при чем? Он сам полез в серую дверь, ему за все и отдуваться. Катька чем виновата?
За Катьку Андрюха твердо решил стоять до конца. Он снял с плеч свой тяжелый ранец, поставил его на тротуар у своих ног, и стоял, сжав кулаки и заслоняя Катьку спиной.
— Повторяю вопрос, — Андрюхин голос зазвенел металлом, — За что нас арестовывают? Пока не скажете, мы не сдвинемся с места.
— Хе-хе, — опять деланно засмеялся Бульдожья морда. — А кто вас спрашивать будет? Ты вот это видел?
Он ткнул пальцем на надпись на двери.
— Это Закон Доно́са, молодые существа. Доносящий на врага Ангсоца обязан лишь указать на него партии. Назвать имя, или хоть бы просто ткнуть пальцем. Все. А вот чего делать не требуется, так это пытаться объяснять, чем конкретно данный враг провинился. Это совершенно лишнее. Для прояснения всяких мелких подробностей у нас есть дубинки и подвал с крысами.
Бульдожья морда, небрежно вертя на пальце дубинку, обернулся и сделал шаг к коричневой двери, бросив через плечо:
— Дженкинс, быстро обоих в участок!
Дженкинс, хмурый неприятный тип с узким, будто топор, лицом, стоявший сбоку от Андрюхи, протянул руку к его локтю.
Время для Андрюхи словно замедлилось в сотню раз, будто невидимая рука нажала кнопку сверхмедленного просмотра видео. С ним произошла странная вещь: его мозг залил кроваво-красный туман, и все посторонние эмоции наподобие страха в этой багровой мгле мгновенно утонули, отключились напрочь.
Ярость. Жгучая, лютая.
И ничего больше.
Андрюха двумя руками схватился за ручку стоявшего у его ног тяжеленного школьного ранца — его вес сейчас, будто во сне, он не чувствовал совсем — и с размаху, изо всех невесть откуда взявшихся сил, обрушил его на затылок Бульдожьей морды. Тот издал горлом очень короткий звук, напоминающий резко оборванное «ква», секунду постоял и рухнул как подкошенный.
Как в замедленном кино, Андрюха наклонился и выхватил из руки врага дубинку. Краем глаза он продолжал видеть и остолбеневшую шестерку темно-серых, и расширившиеся глаза Катьки. Через долю секунды дубинка уже была в его руках, а еще через мгновение, мелькнув в воздухе большой дугой, она обрушилась на пилотку Дженкинса.
— Беги, Катька! Беги! — закричал он изо всех сил. — Беги к двести восемнадцатому, там должна быть дверь, наберешь четыре пятерки… Я их задержу! Беги-и-и-и!!!
Катька не шевелилась. Она разрывалась между ужасом от происходящего и нежеланием бросать Андрюху…
Оставшиеся темно-серые наконец очнулись от шока. Трое рванулись на Андрюху, двое на Катьку.
Длинного, протянувшего клешнеобразные руки к Катьке, Андрюха уложил дубинкой на удивление легко, будто срубил палкой высокий куст репейника. Слева от Катьки мелькнула еще одна темно-серая фигура, коренастая и приземистая. Дубинка в Андрюхиных руках описала в воздухе свистящий полукруг и встретилась с физиономией приземистого. Удар был неожиданно твердый, как будто дубинка врезалась в телеграфный столб. Приземистый отключился мгновенно.
— Беги-и-и-и-и!!! — заорал Андрюха, чувствуя, как на каждой руке повисло по темно-серому. В глазах Андрюхиных вспыхнули желтые огни, он почувствовал во рту соленый вкус и на миг отключился, а когда открыл глаза — у него уже вырывали дубинку. Он услышал, как на его руках защелкиваются наручники, и в ту же секунду по ушам ему ударил резкий звук полицейского свистка. Он успел увидеть, как Катька бежит по улице по направлению к их серой двери, и как вдруг открываются двери домов 217-А и 214-В с точно такими же жестяными табличками “ANGSOC district committee”, и оттуда навстречу и наперерез бегущей Катьке выскакивают темно-серые.
«Отомщу я вам за Катьку», — с холодной ненавистью успел подумать Андрюха, когда от ближайшего темно-серого до бегущей фигурки оставалось метров пять.
Как вдруг…
Люк посреди тротуара вдруг открылся будто сам собой. Оттуда показались две головы, одинаково стриженные почти под ноль. Лица у подземных людей были худые и чумазые, но, когда они начали махать Катьке руками и кричать ей: “Here, here, we’re your friends, we’re Resistance!” — Андрюха по голосу успел разобрать, что одна из человечков — женщина.
Катька, не раздумывая, рванулась к люку, худые руки втащили ее внутрь, и люк тут же моментально закрылся, мягко щелкнув на манер обычного английского замка.
Темно-серые были вне себя от злости. Двое или трое из них, с пауками на рукавах, начали орать друг на друга и на своих подчиненных, распекая за то, что те упустили добычу.
— Дырку вам от бублика, а не Катьку!!! — заорал Андрюха на темно-серых на чистом русском языке, пропустил еще один удар в скулу и окончательно отключился.
Глава 24. Черное на темно-сером
Do not expect me to wish you health. You won’t need it. But personally I have nothing to do with that! I just foretell. — Не жди, что я пожелаю тебе здоровья. Тебе оно больше не понадобится. Но лично я здесь ни при чем! Я просто предсказываю.
Саурон, монарх Мордора. «Властелин колец»Андрюха заставил себя открыть глаза. Было темно. Скула болела, и эта боль заставила включить реальность: он в 1984 году, в плену у неизвестных, захвативших Англию, а Катьке удалось сбежать, и судьба ее неизвестна. Он встал с холодного ребристого железного пола и попробовал оглядеться, но темнота была полной, и он не видел даже пальцев собственных скованных наручниками рук.
По гудению мотора и тряске Андрюха сообразил: «Я в фургоне машины, и меня куда-то везут». Бабушка однажды рассказывала ему о таких машинах без окон. Как там она их называла, черными воронками? Андрюха вспомнил о вороне Рэйвене. Интересно, как он там, не добрались ли до него эти?
Машина остановилась. Снаружи послышалось:
— Морри райз!
— Трули Морри райз! Кого везешь?
— Сегодня утром капрал Хопкинс вел свою роту в Риджент-парк на рытье окопов и наткнулся на крайне подозрительного субчика. От сердца к солнцу не делает, принципы Морри не кричит… А потом еще напал на патруль Боулера и зверски его избил. А потом, когда его прихватили — начал кричать на иностранном языке!
Андрюха услышал, как второй человек присвистнул.
— Крупная птица! Думаю, великий Морри будет доволен! Проезжайте!
Еще десять минут гудения и тряски… Ах, как же болят ребра. Даже больше, чем скула.
Наконец машина остановилась.
Дверь фургона открылась, и два здоровенных темно-серых выволокли Андрюху наружу.
Стоя на тротуаре рядом с фургоном, он быстро огляделся, а потом задрал голову и посмотрел вверх. Это была та самая гигантская башня, которую они с Катькой видели на горизонте, стоя на Бейкер-стрит. Тускло-черный мрамор и никаких окон. Что-то вроде пирамиды, только сильно вытянутой кверху.
— Move, move, — кулак темно-серого подтолкнул его в спину. Андрюху подвели прямо к башне, к ее глухой стене. В стене вдруг открылась совсем незаметная снаружи дверь. Андрюха с охраной вошли внутрь. Коридор. Первый пост охраны, второй, потом рамка, как в аэропорту, и еще куча часовых, со злющими черными псами-доберманами, глухо рычащими на Андрюху… И снова охрана, и еще, и еще. Да, серьезное какое-то место.
Наконец что-то вроде небольшого вестибюля и лифт. Что темно-серые рядом с Андрюхой уже не те, которые везли его в черном воронке, а другие — он заметил лишь по очень большим паукам на их рукавах; злобные их физиономии казались ему одинаковыми.
Лифт взмыл на самый верх. Все, приехали.
Стена из красного мрамора. На ней белый мраморный круг, а в кругу искусно выложенный мозаикой черный паук. И снова пост охраны у дверей…
А вот и последняя дверь.
А на двери всего пять букв.
— Ну, здравствуй, Ватников. Снимите с него наручники, он уже никуда не убежит.
* * *
Посреди небольшого зала с панорамными окнами на все четыре стороны на троне сидел худой человечек маленького роста, абсолютно лысый, в черном кителе военного покроя, сам чем-то неуловимым чрезвычайно похожий на крупного паука. Взгляд его очень узко и очень глубоко посаженных глаз был змеиный, немигающий, гипнотический.
«Какая отвратительная рожа», — вспомнил Андрюха какую-то старую добрую комедию. Эх, что-то ему подсказывало, что смотреть добрые комедии ему вряд ли скоро доведется.
— Хе-хе-хе, — скрипуче захихикал Морри. — Так как это ты, Ватников, целый патруль моих бравых ангсоци разбросал? Это называется состояние аффекта… Вошел в аффект и произвел эффект!
Собственная шутка так понравилась Морри, что он долго еще издавал звуки, более походившие на лай африканской гиены, чем на человеческий смех. Когда он поднял узкую костлявую ладонь, чтобы вытереть выступившие на змеиных глазках слезы, Андрюха заметил на его длинных узловатых пальцах два перстня. Один на безымянном, с огромным черным камнем, а второй на указательном, из белого металла, с черепом и скрещенными костями.
— Язык меняет мозги. Это самое сильное оружие.
Андрюха узнал эту руку — он узнал бы ее из миллиона. Именно эта страшная рука из-за его плеча мучительно долго набирала код, который должен был навечно отправить его, Андрюху Ватникова, к мезозойским динозаврам.
— Как там Лучиано? — негромко спросил Андрюха. — Жаль, что он тогда не пришиб вас стулом.
— Узнал-таки, — хмыкнул тиран. — Да, сейчас меня зовут Великий Морри. А вот в викторианской Англии я Джеймс Мориарти, а в России был господином Мормышкиным, а уж в СССР я был самим… Заметь, что даже в голливудской киножвачке всякие там Бонды сражаются исключительно со мной, таинственным господином М.! Жалкие людишки, хе-хе. Они не понимают, какая за мной стоит сила.
— Интересно, и какая же? — осторожно спросил Андрюха.
Морри опять мерзко захихикал.
— Наука, мой милый Ватников! Великая наука! — он вскочил со своего трона и направился к панорамному окну, за которым открывался грандиозный вид сверху на огромный город.
— Видишь эту штуку?
Вплотную к оконному стеклу стоял странный аппарат серебристого цвета размером с небольшую стиральную машину, только лежащую на боку. Аппарат стоял на четырех тонких ножках примерно такого вида, на каких лет пятьдесят назад стояли телевизоры.
Морри заглянул в видоискатель на тыльной стороне аппарата и подкрутил какое-то колесико. Вид у него был крайне зловещий, будто он целился в Лондон из пулемета.
— Ты ведь знаком с Теслой, Ватников?
Андрюха не нашелся что ответить и просто кивнул.
— Тесла — человек неглупый, но в людях разбираться никогда не умел, — с кривой улыбкой произнес диктатор Англии. — Он пригрел у себя одного бедного эмигранта, русского физика Мордвинова. Тот работал, вникал в секреты, а потом… потом исчез. Вместе с некоторыми секретами.
Андрюха с ужасом смотрел на диктатора, пытаясь вникнуть в смысл сказанного.
— Мордвинов — это тоже вы, да? Значит, вы украли секреты у Теслы?
— Всего два, но мне их с головой хватило. Первый — секрет порталов во времени. Любимец Теслы, ручной ворон Рэйвен, обожал шляться в эпоху Генриха VIII-гo, в 1530 год. Безмозглая птичка хвасталась, что там червячки жирнее. Любитель натурпродукта, хе-хе-хе… Подкараулить его там и запереть в клетку было делом техники. А уж после этого старушку Британию можно было брать голыми руками.
— А второй секрет? — Андрюха весь превратился в слух.
— Я называю это излучателем Морри, — диктатор похлопал по корпусу серебристый аппарат. — Вот этот милый аппаратик облучает страну электромагнитными волнами особой частоты. Из-за этого миллионы людей…
— Умирают? — выдохнул Андрюха.
— Нет, не умирают. Гораздо лучше! Они меняют менталитет. Становятся чем-то вроде зомби. Живыми автоматами, покорно выполняющими приказы! Тесла хотел этой штукой побеждать преступность, внушать людям добрые чувства друг к другу, убирать злость и агрессию. Такие мозги — и на такую ерунду тратил, хе-хе. Мой же излучатель Морри служит правильной цели: делает массы покорными лично мне.
Морри самодовольно подбоченился.
— А все-таки правильно я сделал, что уничтожил всех гуманитариев с их историей да философией, всяких там прозаиков, ботаников и прочих поэтов. Писанина этих смутьянов, оказалось, дает неожиданный побочный эффект: стоит рядовому существу начитаться подобной чуши, и оно получает иммунитет против излучателя Морри! А я не собираюсь мириться с таким безобразием!
Злобная гримаса исказила и без того далеко не самую миловидную физиономию тирана. Затем он почесал лысину и на минуту задумался.
— Вот смотри, Ватников, — сказал он. — Считается, что великий лидер проявляет свою огромную харизму с раннего детства. Так вот, открою тебе страшную тайну: лидер из меня никакой. Убеждать людей словами я не умею! В детском саду мне так ни разу и не удалось уговорить ни одного из моих приятелей поделиться со мной конфетой. Ни разу! Понимаешь, Ватников, ни-ког-да!
И тем не менее сегодня я всемогущий Морри, и миллионы людей находятся в моем полном распоряжении! И, какие бы подчеркнуто идиотские приказы я им ни отдавал, они мчатся их выполнять — да еще с огоньком, с песней и с энтузиазмом. А все он, излучатель!
Диктатор нежно погладил чудо-машину по серебряному боку и продолжил:
— Горжусь, что приказал им рыть окопы вдоль бывшей Оксфорд-стрит и поперек Пикадилли! И побежали копать, как миленькие! А знаешь, как я это им объяснил? Сказал, будто мы воюем с Австралазией…
Тиран взорвался отвратительным хохотом.
— Зачем?!! — в полном отчаяньи спросил Андрюха. — Зачем все эти бессмысленные издевательства? Для чего вы такое творите с Англией?
— Затем, что я наслаждаюсь властью, — ответил диктатор. — А что касается Англии — ты попал пальцем в небо, Ватников. Государство, в котором ты находишься, называется Ангсоц-Юнион. Старая и добрая? О нет, Ватников. Я сделал так, чтобы здесь изменилось все. Поэтому ты не в старой Англии, а в совсем новой. И очень злой. Есть такой закон, знаешь? Самые злые получаются из бывших добрых.
— А что за название странное? — спросил Андрюха.
— Вот, и ты это спросил! Хороший я тест придумал, а? Понимаешь, Ватников, вся фишка в том, что у правильного ангсоци не возникает вопросов. А у кого возникают — тот враг народа. Были здесь такие умники, все допытывались: а что такое Ангсоц? И если это «английский социализм», то не правильнее ли тогда произносить его как Ингсоц — English Socialism?
— И что с этими людьми случилось?
— Из подвала с крысами до расстрельного подвала — там все рядышком, — похвастался Морри.
— И все же, почему не Ингсоц, а Ангсоц? — дерзко спросил Андрюха.
— А это потому, что сам я думаю по-русски. Это единственно правильный ответ.
Поймав Андрюхин взгляд, полный даже не ненависти, а брезгливого сожаления, Морри снова захихикал.
— Угадай, Ватников, какое оружие я считаю лучшим дополнением к излучателю Морри! Что вызывает самые серьезные изменения в психике?
— Знаю, — ответил Андрюха. — Язык.
— А ты не дурак, — не то с досадой, не то с удивлением заметил Морри. — Да, язык. В нем вся сила. Язык меняет мозги. Это самое сильное оружие. Правильный язык крепче стальной цепи держит рядовые существа в повиновении.
— Английский язык — хороший, красивый, достойный язык, — убежденно сказал Андрюха. — Я его очень люблю. Как он может держать людей в неволе?
— А где ты тут нашел английский, Ватников? У нас его нет, как нет в помине и королевства Англии. Наш великий язык называется Newspeak.
— Новояз, что ли? — растерянно переспросил Андрюха.
— Да, новояз! — гордо сказал Морри. — И это самый правильный язык на свете! А если ты думаешь не так — ты совершаешь мыслепреступление! Newspeak — единственный на свете язык, чей словарь с каждым годом сокращается. В идеале рядовым существам язык вообще будет не нужен. Они должны понимать односложные команды, а сами молчать или, как максимум, выражать любовь ко мне каким-нибудь мычанием. Я придумал гениальный лозунг: «Бесклассовому обществу — бессловесный язык!» Каково? Но до тех пор, пока слова, эти пережитки проклятого капиталистического прошлого, еще не до конца изжиты, народ Ангсоц-Юниона будет общаться на великом Ньюспике.
— И чем же это ваш Ньюспик отличается от нормального английского? — полюбопытствовал Андрюха.
— Начнем с того, что большинство слов из старого английского я просто запретил — всякие там «инициатива», «выбор», «экономика», «человеческие права», «прибыль», «благосостояние» и «предпринимательский дух». Излучатель Морри доходчиво объяснил рядовым существам, что такие слова вредны для их здоровья и опасны для их жизни.
Андрюхины уши слышали простые, такие понятные почти что любому человеку на планете английские слова — “salary”, “initiative”, “choice”, “economy”, “human rights”, “welfare”, “profit”, “entrepreneurial spirit”… То, что один негодяй украл эти слова у целого народа и пользуется сам, в его понимании было откровенным и бессовестным воровством.
— Но кое в чем я поступил еще хитрее, — продолжал тиран. — Некоторые слова, явно подрывающие основы государственного строя Ангсоц, я… оставил. Ты не ослышался — я их оставил! Разрешил ими пользоваться. Но при этом немного поменял их смысл. Вот что такое, по-твоему, freе?
— Два значения, — машинально ответил Андрюха. — «Свободно» и «бесплатно». Free cheese can be only in a mousetrap — «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке».
— О! — Тиран Ангсоца щелкнул пальцами. — Вот этот смысл и остался. Они радуются, когда дышат free air, ходят на Темзу с ведрами за free water и занимаются целый день free work. Вот это, последнее — самое смешное! Бесплатный труд я им оставил, а вот свободного у них нет, и они уже даже не помнят, что это такое.
Фюрер того, во что превратилась Англия, искривил тонкие губы в подобии усмешки.
— А чего стоили все эти идиотские исключения в английском языке? — продолжил Морри. — Вот ты, наверно, учил эти все “buy → bought”, “think → thought”, “go → went”…
— Учил, но недолго, я с ними сразу подружился, — упрямо сказал Андрюха. — А исключения эти и у каждого русского в крови. Мы-то понимаем, что «иду» в прошедшем будет «шел». Слово должно меняться, а как же еще?
— А в Ангсоце это считается пережитком прошлого, и за такие изменяющиеся слова ты живо окажешься в подвале с крысами.
— А как же? — Андрюха смотрел на паука в черном кителе с ужасом и отвращением. — Как же вы прошедшее выражаете?
— А нечего его вообще выражать, — отрезал диктатор. — Тоска по прошлому у нас — один из видов мыслепреступлений. Я расстрельные списки по доносам рядовых существ друг на друга каждый день подписываю, на руке от «Паркера» уже мозоли. Один негодяй, видите ли, тоскует по йоркширскому пудингу, второй помнит, как пахнет настоящий бразильский кофе… Лично у меня, кстати, есть и кофе, и пудинг, и «Паркер», и многое другое — потому что я знаю тайну серой двери. Но рядовые существа не должны испытывать во всем этом потребности. Тарелка капустного супа в день и два куска хлебозаменителя — вот единственно вкусный и идеологически правильный рацион.
А насчет исключений — в Ангсоц-Юнион, в этом нашем бесклассовом, бесстроевом, безрасовом, безвозрастном и бесполом обществе, исключений нет и быть не может! Или вернее будет сказать так: исключение из всех правил должно быть одно-одинешенько — их великий и любимый вождь и учитель, то есть я. В общем, окончание -ED я приказал ставить на все без исключения глаголы.
«Сумасшедший, — Андрюха пришел к окончательному выводу. — Он просто чокнутый».
— Мало того, и у прилагательных всякие там сословные различия тоже стерты окончательно! Вот как ты делаешь сравнение прилагательных?
— Добавляю -ER — это как бы «-ее», и -EST — это «-ейший», — машинально ответил Андрюха. Умный — умнее, глупый — глупее. Кроме исключений. У них свои формы. “good” будет “better”, “bad” будет “worse”. Хорошо — лучше, плохо — хуже… Не скажешь ведь «хорошее» и «плохее».
— Именно что так! — закричал тиран. — Любое рядовое существо знает, что завтра у нас все будет gooder, а у наших врагов, наоборот, badder; причем, заметь, ни один из них не знает, кого именно — и возможно, даже его самого — партия назначит врагом завтра утром.
— Было плохо, а станет «плохее»? Вы додумались запретить слово worse — «хуже»?
Андрюха даже не знал, как ему реагировать на такой откровенный, вопиющий идиотизм. Ему хотелось рассмеяться в голос.
И вдруг он поймал себя на мысли: а ведь услышь он такое с полгода назад — обрадовался бы и одобрил. Именно это его неприятно поразило: идея «наплевать на все правила, взять да и упростить», которую он сейчас воспринимал как совершенно чудовищную, калечащую и уродующую язык — ему, тому же Андрюхе Ватникову, совсем недавно казалась правильной и мудрой.
Какой ужас. Какой же он глупый был тогда. Как мало знал, как упивался своим невежеством.
— Но больше всего я горжусь новыми словами, которые придумал лично я, — похвастался вождь бывшей Британии. — Знаешь, как я назвал ведомство, сочиняющее для этих идиотов сказки о высадке десанта злых уругвайцев посреди Ист-Энда? Министерство Правды, хе-хе-хе! The Ministry of Truth. Причем я запретил называть его полным именем, а только сокращенно. Minitruth.
— Миниправда — она и есть миниправда, — дерзко сказал Андрюха. — Назвали бы уж прямо: министерством лжи.
— Не отправляю тебя в подвал с крысами только потому, что идея твоя действительно хорошая, — со змеиной улыбкой сказал Морри. — Мой дорогой учитель и наставник, доктор Геббельс, официально называл себя министром пропаганды. Пропаганды, Ватников, ты понял?!! Вот люди были, глубоко понимали принципы Морри! Правда есть ложь, ложь есть правда. Мудрость состоит в невежестве, самый крепкий мир — когда идет война, рабство есть высшая степень свободы, а пропаганда — лучшая информация! Точно-точно, надо было министерством лжи назвать! А я почему-то постеснялся. Теперь жалею. Привыкли бы и гордились.
Диктатор, похоже, оседлал своего любимого конька, он и вправду считал язык ключевым фактором — и это единственное, в чем Андрюха был с ним согласен.
— Кстати, — продолжил Морри. — Вот эти все законы старояза о том, что разные части речи имеют неодинаковые права, я оставил. И в старом мире было много хорошего, Ватников, это я говорю тебе по секрету; но если тебе вздумается поделиться этой мыслью с остальными, то минут через десять ты уже будешь сидеть в подвале с крысами.
— Неодинаковые права? Странно, — Андрюха просто не мог не съязвить, хотя и понимал, что благоразумнее было бы молчать. А как же равенство возможностей при социализме?
— Хе-хе, равенство, — великий диктатор ехидно улыбнулся. — Раньше, при проклятом капитализме, бомжу было сложно стать миллионером, но хотя бы не запрещалось этого хотеть. У нас же в Ангсоце все устроено исключительно для блага рядовых существ. Вот только заикнись кто-нибудь, что сам хотел бы стать вождем — да от него в два счета и молекулы не останется. Каждый сверчок знай свой шесток. Настоящее равенство есть неравенство!
— А о каких конкретно правилах языка идет речь? — спросил Андрюха.
— Ну, взять хотя бы усиление, — ответил фюрер Ангсоца. — Вот эти три слова — vеrу, so и too.
— Я знаю, что это «очень», «так» и «слишком». А что там у них за особенности? — удивился Андрюха.
— А ты подумай сам, Ватников, кому такие слова могут понадобиться. Кто там у нас любит себя усиливать?
— Ну, наверное, прилагательные, — поразмыслив, сказал Андрюха. — Не просто «умный», а «очень умный». Не просто «хитер», а «так хитер». Не просто «подлый», а «слишком подлый».
— Последнее — это ты на меня намекаешь? — самодовольно ухмыльнулся Морри. — Да, я такой! А с прилагательными все ясно: бери их и усиливай. Вот те, что ты назвал.
Морри извлек из внутреннего кармана пиджака маленький блокнотик и золотую авторучку, раскрыл блокнотик и написал.
Smart → very smart;
Sly → so sly;
Nasty → too nasty.
— Да, но что, если усилиться захотят глаголы? — продолжил Морри. — Те, что работают, действуют, что хоть что-то делают? Выращивают капусту, кормят остальных хлебозаменителем или производят ткань единственного разрешенного цвета на единственной оставшейся фабрике в Дартмуре?
Андрюха пожал плечами:
— Наверное, так же?
— А вот и нет! — торжествовал Морри. — Они усиливаться не могут! Им нельзя! Вернее, можно, но исключительно через прилагательное! Вот смотри. Народ любит великого Морри, так?
Тиран английского народа быстро написал в блокнотике:
People love great Morry.
— А теперь попробуем усилить! Пусть будет «Народ ОЧЕНЬ любит великого Морри»!
И он записал строчкой ниже:
People love great Morry very much.
— Вот видишь? Нельзя сказать «Мне это очень нравится»! Это запрещено, это просто невозможно! Надо говорить «Мне это нравится очень сильно!» I like it very much!
— А как насчет «нужно»? — спросил Андрюха, мысленно добавив к глаголу «свергнуть твою тиранию, чертов паук».
— Need very much!
— А как насчет «ненавижу»?
— Hate very much! Результат все тот же: усилить глагол никак нельзя, усиливать можно лишь прилагательное! И если все же тебе зачем-то приспичит усилить глагол — ты добавляешь к нему прилагательное, это самое “much”, и его усиливаешь! Все как в жизни, хе-хе-хе! Если ты глагол, если что-то делаешь — у тебя ноль шансов усилиться. Усиливаться разрешается только прилагательным, то есть тем, кто прилагается — к партии Ангсоц, само собой, а к какой же еще, других-то у нас и нет.
— А как насчет всех этих эмоций, «бояться-стесняться-гордиться-радоваться»? — спросил Андрюха диктатора. — Ведь это прилагательные?
— Раз за разом убеждаюсь, Ватников, что соображаешь ты быстро, — ответил Морри. — Мне такие люди очень нужны. Собственно, поэтому я и трачу на тебя свое драгоценное время. Да, безусловно, эти слова — прилагательные. Everybody is SO afraid of me — все меня ТАК боятся! And I am VERY proud of it — я этим ОЧЕНЬ горжусь! Никаких “much” — ведь это и так прилагательные!
— Thank you very much, — вежливо ответил Андрюха. — “Very much” здесь потому, что «благодарить» — глагол. Мне очень не нравится то, что вы сделали с этой страной, и я собираюсь с вами бороться. Но за урок спасибо.
— Ага, ага, — ухмыльнулся Морри. — И все эти «нравится, не нравится» — LIKE или DISLIKE — тоже глаголы. Поэтому и к ним идет не VERY, а VERY МUСН. А борцунов с режимом мне и без тебя хватает: прячутся в бывшем лондонском метро, подземельях да шахтах, пользуются тем, что излучатель Морри под землю не достает. Но мои бравые ангсоци всех этих смутьянов рано или поздно уничтожат, сил у нас более чем достаточно. Кстати, Ватников, будь добр, напомни мне, как там по-английски «хватит» или «достаточно»?
— Enough, — ответил Андрюха. — «Ина́ф». А власти вашей все равно долго не быть.
— Быть, быть, — успокоил его диктатор. — Знаешь, у меня тут идейка возникла интересная. Сгонять на полгодика в Древнюю Грецию, сделать из нее агрессивное тоталитарное государство и завоевать мир. А здесь в 1984-м на хозяйстве я хочу тебя оставить, ты парень смышленый и разные эпохи повидал, ты справишься. А со словечком этим “enough” та же фишка, что и с усилителями! К разным частям речи оно ставится по-разному. Вот у меня здесь в башне Морри есть enough food и enough water, и от всяких там недовольных меня защищают enough soldiers. А все потому, Ватников, что я был sly enough, чтобы все это организовать! Подчеркиваю, «достаточно денег», но только «хитер достаточно»! А насчет всех этих жалких повстанцев — мои спецслужбы знают о них достаточно, и работают в этом направлении тоже достаточно. Know enough и work enough, ты понимаешь, Ватников? Работай на великого Морри, и ты будешь иметь все.
Андрюха на секунду прикрыл глаза. Морри был уверен, что он думает над его предложением — но он лишь выстраивал в уме систему.
Enough + существительное;
Прилагательное + enough;
Глагол + enough.
— Итак, твой ответ? — скрипучий голос великого диктатора разорвал короткую тишину.
— Нет.
— В таком случае ты ночуешь здесь у меня в башне Морри в моей, хе-хе, спецгостинице. Даю тебе трое суток — это enough time, чтобы ты многое понял. Ведь ты все же парень smart enough, и не можешь не понимать, что твое дурацкое упрямство worries me enough, и что не каждый день гении всех времен и народов делают шестиклассникам 81-й средней школы предложения такой фантастической щедрости. Говори — согласен на меня работать?
— Нет. Никогда.
Морри нажал скрытую кнопку в подлокотнике трона, и за Андрюхиной спиной как из под земли выросли два темно-серых.
— В камеру его, — процедил сквозь зубы Морри. — На диету рядового существа. Пусть подумает. А если не поможет — через трое суток начну думать я. И ему станет плохо по-настоящему.
После встречи со всемогущим диктатором Британии у кого угодно отпало бы всякое желание строить какие бы то ни было тренажеры…
Но только не у нашего героя.
Тренажер на усилители very, so и too.
1. Она так прекрасна.
2. Ты слишком ленивый.
3. Нога очень болит (намек: «болеть» — ТО HURT).
4. Людям очень нравится такое искусство.
5. Она так боится поговорить об этом с боссом.
6. Он слишком богат, чтобы переживать об этом.
7. Они слишком хитрые.
8. Им очень нужна наша помощь.
9. Она так стесняется добираться на работу на своем стареньком «Шевроле».
10. Она так страдает без «Бугатти-Вейрон» последней модели и приличного бриллиантового колье.
И второй тренажер, на слово “enough”. Это слово надо просто добавить в нужное место — когда впереди, а когда и сзади.
Beautiful; smart people; chocolate; free time; worry; useful; tasty food; experts; work (работы); work (работаю); serious; serious experts; bananas; rich; rich people; happy; time; think; happy days; good; modern equipment; bad; modem.
Глава 25. Тьма перед рассветом
It’s quite alright when kids are afraid of darkness. But when grown-ups are afraid of light it’s significally worse.
Вполне нормально, когда дети боятся темноты. Когда взрослые боятся света — это значительно хуже.
Парацельс, врач, оккультист и алхимик. 1493-1541Бетонный параллелепипед. Голый пол. Жутко холодно. Мороза, конечно, нет, температура вроде плюсовая — но бетон, темно-серый, как вся эта страна, грязный и ледяной, тянет из тела последнее тепло.
Высоко под самым потолком — что-то вроде окошка. Дырка с ладонь. Единственный источник и света, и свежего воздуха.
Плохо. И никакого выхода.
«Чтобы убить дракона, надо самому сделаться драконом», — вспомнилось Андрюхе что-то старое. Наверное, в его детстве родители смотрели кино по телику, а он ползал рядом, и вот запомнилось…
Нет, ни за что. Такой ценой спасаться нельзя. Сам драконом он становиться не согласен. Лучше смерть.
Судя по тому, что над головой уже дважды светлело и темнело, пошли третьи сутки. Одно хорошо: Морри велел оставить ему в камере одну из его тетрадок с шариковой ручкой.
«Как надумаешь — передашь мне записку со словом “Да”».
Не дождется.
Андрюха в полумраке делал упражнения с усилителями, со словом ENOUGH, еще раз прошелся по таблице Теслы… Так время быстрее шло.
Дважды принесли еду — хотя это трудно назвать едой. Запах варева под названием «капустный суп» показался ему таким отвратительным, что он не стал к нему прикасаться. Когда точно такую же бурду принесли через сутки, он ее съел.
Хлебозаменитель был липкой массой, состоящей из зерен вроде ячменных, грубо смолотых вместе с грязной соломой.
There are no means to escape from here… meanwhile.
И первое блюдо, и второе были примерно одинакового цвета.
Пятьдесят оттенков темно-серого…
Что же делать, как спасать эту страну?
Андрюха поймал себя на том, что думает о страшной судьбе несчастной Англии. «Тоже мне нашелся пионер-герой! Спасать надо Катьку и себя, домой бежать надо», — возразил он сам себе, но тут же что-то внутри него подсказало: нет, бегство отсюда мало что даст, Морри достанет их и в XXI веке.
Надо побеждать. Другого выхода просто нет.
Квадратик под потолком начал светлеть. Третий день.
Андрюхе совсем не хотелось гадать о том, что уготовил ему Морри. Хоть бы Катька сама додумалась как-нибудь ночью пробраться к серой двери и уйти домой, хоть бы ее не поймали…
В окошке над головой послышался шорох.
В решетку просунулся птичий нос.
Наверно, синичка какая-нибудь или воробышек. Глупенькая любопытная птичка, заглянуть сюда хочет… Не знает, что здесь тюрьма.
Да, где-то летают птицы, пахнут цветы, где-то свобода… Похоже, ему уже никогда этого не увидеть. Сутки-то пошли последние.
Птичка все не улетала, возилась у решетки, и Андрюха слышал ее шорох и хлопанье крыльев. Может, она голодная? Андрюха пожалел, что не оставил ни крошки хлебозаменителя. Через дырку решетки вдруг протолкнулось что-то белое. Похоже на бумажку сложенную…
Ах, так она еще и на ниточке!
Через секунду бумажка упала на бетон у Андрюхиных ног, а ниточка так и тянулась вверх к окошку. Андрюха схватил записку дрожащими руками, развязал ниточку и развернул…
И увидел знакомый Катькин почерк.
Так. Выручать она собралась… А я как раз думаю, как ее выручать. Что же делать, а?
И вдруг … Такое уже с ним, кажется, было однажды. Тем ранним утром дома, когда до него вдруг дошло, как тренироваться самому по таблице Теслы. Вот вроде ничего нового не придумал, вроде все и до этого знал, вся информация и так уже была в распоряжении — но все сразу, кристально четко, одной картинкой, не вырисовывалось же…
А потом вдруг раз — и вырисовалось. И слово для этого есть особое — Epiphany. «Эпи́фэни». Озарение.
Так сколько там скорость света в вакууме? Девять циферок вроде. Тесла говорил, что запомнить очень просто. Ну, это ему просто, он сверхчеловек. В интернете бы посмотреть… Жаль только, в Ангсоце этом в 1984 году, да еще в подполье, с интернетом как-то туговато.
Катька все равно узнает. Разберется. Найдет у кого спросить. Уж в Катьке я уверен. Катька — она такая.
Андрюха вырвал листок из тетрадки и быстро написал:
Сложил в восемь раз, той же ниточкой обвязал… Тащи, воробышек.
Взмыла записочка кверху, потащил. Каркнул, правда, как-то не очень по-воробьиному… Ну да ничего, лишь бы доставил ответ точно в те руки, которые его с запиской посылали.
А с какого там по какое время Морри сутки считает? Вечером разговор был. Значит, до вечера.
Чтобы унять нервное возбуждение, Андрюха начал ходить по своей тесной камере — два шага и стенка, поворот, два шага и стенка. Способов убить время до вечера он знал много. Он снова начал гонять себя по таблице Теслы, вдоль и поперек, по всем девяти воображаемым клеткам. Сначала выдумывал фразочки повествовательные в каждой из девяти клеточек, да не просто какие попало, а похитрее да поприкольнее. Потом покрутил в уме все, что в голову приходило, на отрицание. Отрицания выходили все похожего плана: придумывалась, например, фраза “There are means to escape from here” («Есть средства спастись отсюда»), а после того, как он вставлял отрицание — получалось “There are no means to escape from here”…
И аккуратненько добавлял “meanwhile” — что-то вроде «пока» или «покамест». Да, не зря он все это время английским занимался, очень даже не зря. Ах, как же есть хочется…
Наконец Андрюха перешел к вопросам. Он сочинял фразу, получалось что-нибудь вроде “I will get released from here” — «Я отсюда освобожусь». А потом выкручивал фразу на вопрос:
When will I get released from here?
Когда я отсюда освобожусь?
Пучок света вверху сначала был белым и ярким, потом начал желтеть, меркнуть… День пошел к вечеру. Неужели все?
Вдруг снаружи послышался шум. Это были голоса людей. Сперва было похоже больше на слабое разрозненное ворчание, будто где-то там внизу собирается толпа и все пытаются говорить одновременно. Но уже через несколько минут голоса окрепли, набрали силу, их становилось все больше и больше… А главное — они стали звучать в унисон.
Андрюха стоял посреди своей каменной клетки и смотрел на окошко под потолком не отрываясь, а оттуда уже доносился громовой рев миллионов глоток, от которого башня Морри вся дрожала и сотрясалась.
Down with Morry!
Down with Morry!
Freedom for Britain!
Freedom for Britain!
«Долой Морри, свободу Британии», шептал Андрюха в восторге. Неужели сработало?
Громовое скандирование внизу у башни перешло в шум битвы. Автоматные очереди, взрывы гранат… Ого! «Эх, была бы у них артиллерия, — пронеслось у Андрюхи в голове. — Ударить бы по этой башне прямой наводкой! Что там со мной будет — не так важно. Главное — с пауком этим покончить».
Битва за свободу Британии длилась не слишком долго, выстрелы скоро стихли. Теперь уже что-то явно происходило в самой башне — в гулких коридорах слышался шум, много торопливых шагов, возбужденные голоса… Потянуло дымком. Нет, на пожар не похоже, запах горелой бумаги… Понятно. Преданные фюреру ангсоци архивы жгут. Миллионы доносов на соседей, которые осмелились захотеть нормального хлеба с маслом и чашку кофе.
Грохот уже в его коридоре, крики, правда, без выстрелов…
Неожиданно тяжеленная дверь его камеры распахнулась, да с такой небрежной легкостью, с какой ветер переворачивает страницу забытой на парковой скамье книги.
Катька!
В камуфляже и с автоматом! Ах, как же ей идет! И с ней еще много людей. Молодые девчонки, ребята, а вот старичок с седой бородой, и еще господин профессорского вида с головой в окровавленных бинтах, а вот женщина в очках, похожая на библиотекаршу, а за их спинами еще молодежь…
Все стрижены коротко, почти под нолик, все бледные, худые, усталые, осунувшиеся, но счастливые.
— Андрюха, родной! Ты свободен! Британия свободна!
* * *
Первое утро новой эры. Огромная площадь перед башней Морри. Нет на ней уже страшного флага с пауком, и не башня Морри она уже, а Victory tower, башня Победы. Посреди площади лежит на боку фургон системы черный воронок — похоже, тот самый, в котором Андрюху везли на серьезный разговор к диктатору. Вон там уже разбирают обгорелые и простреленные баррикады, а кое-где и пятна крови еще смыть не успели, и на булыжнике там и сям цветы лежат…
Да, все же свобода английскому народу далась не бесплатно.
На боку перевернутого фургона на штативе стоит микрофон. Рядом с микрофоном Андрюха с Катькой. И море глаз, которые смотрят на них, не отрываясь.
— Mr. Vatnikov, please, say us something, — попросила Андрюху стоявшая вплотную к фургону высокая немного нескладная девушка лет восемнадцати с милым худым лицом, стриженная, как все бойцы Сопротивления, под очень короткий ежик. Когда Андрюха обернулся к ней, она смутилась и спряталась во второй ряд.
— Знаешь, как ее зовут? — Катька помахала девушке рукой и заулыбалась. — Джоанна Роулинг!
— Та самая? — удивился Андрюха.
— Я ведь тут им книжки пересказывала свои любимые, — ответила Катька. — У них вдобавок к обычному голоду еще информационный. Так я им под землей у костра «Гарри Поттера» рассказывала! Она от меня не отходила эти трое суток, каждое слово впитывала, теперь вся под впечатлением!
Катька легонько подтолкнула Андрюху к микрофону.
— Давай, Андрюха, скажи, просят ведь.
Андрюха, чуть волнуясь, подошел к микрофону. Никогда в жизни еще он не выступал перед таким количеством людей.
— Dear comrades, — начал он не очень уверенно, но потом сразу же поймал нужное настроение. — My dear citizens of free Britain! The dictatorship has fallen! Your tyrant is captured, and soon he will stand before the justice. Long live free Britain!
— Thank you! Andrew!! Thank you!!! Andrew!!!! — скандировал народ свободной Британии.
Короткой получилась у Андрюхи эта вдохновенная речь, но удалась на отлично. У спел он собравшихся с их совместной победой над силами зла поздравить, успел и призвать к дружбе со всеми другими странами.
— А сейчас я вам открою правду, только вы не огорчайтесь! — крикнул он миллионной толпе. — Государств Арктопузия и Австралазия, с которыми вы годами воевали, вообще на свете не существует! Морри их выдумал.
— We already know! Thanks to Ms. Catherine! She told us! — отзывалась счастливая толпа. — Thank you both very much!
На импровизированную Андрюхину с Катькой трибуну пытался влезть интеллигентный господин с забинтованной головой — тот самый, что вместе с другими освобождал сегодня башню Морри. Андрюха подал ему руку. Мужчина подошел к микрофону и принялся откашливаться, как университетский профессор перед научной лекцией.
— Это физик, Питер Хиггс, — объяснила Андрюхе Катька. — Тот самый, что «бозоны Хиггса», про них наша Фарадеева в классе рассказывала, помнишь? Штука там сумасшедшая совершенно — вроде потока света, но только гравитация… Он эти бозоны откроет и Нобелевскую за них получит. Когда Морри захватил власть, Хиггс бросил свою лабораторию и ушел в подполье. В Сопротивлении он отвечал за обувь, шил всем башмаки. Это он подсказал мне первые девять цифр скорости света в вакууме.
— May I say а couple of words? — спросил Хиггс одновременно и наших героев, и всю миллионную толпу, и, получив всеобщее разрешение и одобрение, продолжил:
— My dear friends, I am so happy… We have won, and now I return back to my beloved science.
Народ закричал «Ура!» и «Да здравствует наука!», а Хиггс продолжил:
— Now let me express the deepest gratitude to our inspirer and liberator, Ms. Catherine Stepantsova!
Народ выразил такое громовое одобрение, которое слышно было, наверно, и по ту сторону Ла-Манша.
— Вдохновительнице и освободительнице, во как! — шепнул сияющий Андрюха Катьке на ухо. — Катька, а ведь это чистая правда. Ты спасла эту страну.
— Да нет же, это ты ее спас, — Катька серьезно посмотрела в Андрюхины карие глаза своими красивыми серо-зелеными глазами. — Мое дело было маленькое. Разобраться в общей ситуации, потом узнать, куда тебя посадили, послать тебе Блэкберри с запиской, а потом только вычислить, кто здесь может помнить наизусть скорость света до девяти цифр, и пробраться ночью к серой двери, и выйти на контакт с Теслой, рассказать ему о Морри и его излучателе лжи все, что знаю… Ах, да, и еще про Рэйвена сказать, что он застрял в 1530-м.
И все. Тут любой бы справился.
А, и еще литературные чтения им устраивала, да. Тесла как узнал — очень одобрил. Сказал, что это на торсионные поля влияет. Он объяснял как-то там по-научному, я не помню, но суть такая, что если человек культурный, то его излучатель не берет.
У Теслы, как всегда, все детали в разных мирах да эпохах припрятаны. Часа три прошло, пока он все это сюда доставил. Потом, правда, еще полдня Рэйвена выковыривал из плена, без него все равно над Англией беда. Да, кстати, он мне объяснил, с какой это радости нас с тобой в альтернативку занесло. Если вдвоем идешь в дверь, надо последние две цифры удваивать, 10-78-78. А если этого не сделать, система сбой дает.
А собрали они этот излучатель антизомбирующий за полчаса. Здесь, на месте, в подземелье нашем, в четыре руки, Тесла с Хиггсом. А я только рядышком стояла да отверточки им подавала, на это ума много не надо.
— И это называется ничего не сделала? Это я ничего не сделал! — закипятился Андрюха. — Сидеть в тюрьме каждый дурак сможет!
— Не каждый! — возразила Катька. — Ты главную идею подал. И еще, — она посмотрела на Андрюху с нежностью. — Я помню, как ты за меня с патрулем дрался.
Захлопали крылья. На Андрюхино плечо уселся большой старый ворон, а на Катькино плечико — юный вороненок.
— I’d like to recommend you my grand-grand-granddaughter, — как всегда, торжественно и церемонно сказал Рэйвен. — Моя… Как это по-русски? Моя внук. Зовут Блэкберри. Спасибо вам, сэр Эндрю, вы меня снова спасли. Спасибо, сэр Эндрю и мисс Кэтрин, вы оба спасли Британию.
— Не внук, а внучка! — захохотала Катька. — А я ее Черничкой зову! Это она у нас с тобой, Андрюха, связной была.
— Знаешь, Катька, а ты самая лучшая на свете, — вдруг сказал Андрюха.
— Бе-бе-бе, ты сам такой, — ответила освободительница Британии и показала Андрюхе язык.
Эпилог. Под знаком восхищения, или explanation about explanation
Someone says it’s better to finish with a comma. What a malarkey! Exclamation mark, that’s what should stay both at the end of a good novel and at the end of a good life.
Кто-то говорит, что лучше всего заканчивать запятой. Что за чепуха! Восклицательный знак — вот что должно стоять и в конце хорошего романа, и в конце хорошей жизни.
Стивен Эдвин Кинг, автор более ста романов— Я, Андрюха, узнавала про мореходку, туда сейчас и девочек берут, — говорила Катька, шагая рядом. — Если ты до конца школы не передумаешь, то будем вместе поступать. Хотя, знаешь, хороший английский много еще всяких разных дверей откроет. И дипломатия, и бизнес международный…
— Что я тебе могу сказать, Катька? Одно скажу: Холмс был прав, когда тебя с Ирэн Адлер сравнивал. Ум у тебя практический, мне до тебя во многих вопросах далековато.
— А еще я знаешь что подумала? Что учим мы с тобой язык даже совсем не только и не столько ради прикладных целей: поступить там куда-то, стать кем-то… Хотя да, конечно, и это все нужно и здорово. Но я подумала, что люди язык любят изучать ради самого процесса, как спортсмены свой спорт любят! Вот скажи, зачем спортсмен старается бежать еще быстрее или штангу поднимать еще тяжелее? Ради денег разве?
— Иногда, может, и деньги ему за это перепадают какие-то, но не в них дело. Думаю, чтобы побеждать. Чтобы человеком себя чувствовать. Чтобы себе что-то хорошее доказать, чтобы другим доказать… Помнишь, что нам Тесла вчера сказал?
— Every somebody is nobody, who опсе wanted to and did. Каждый кто-то — это никто, который однажды захотел и сделал, — задумчиво повторила Катька. — Вот это, наверное, и есть самый главный стимул.
— Ага, он и есть, — согласился с ней Андрюха.
— Знаешь, а я за год после того нашего первого совместного путешествия что-то очень важное об английском поняла, — продолжала Катька. — Он, мне кажется, знаешь какой? Он на математику сильно смахивает: такой же жесткий и точный, и одновременно свободный.
Вот как в математике устроено?
Дана тебе формула, и нарушать ее ни-ни, правда ведь? Формула — закон!
И в то же время гибкое все это прям до жути. Твои Иксы с Игреками могут быть чем угодно, на что фантазии хватит, от нуля до бесконечности. И это как минимум, а как максимум и того больше! И описать ты этой своей формулой сможешь что угодно: от движения Герундиевны по классу до движения планеты Венера по солнечной системе, легко и не напрягаясь.
— Я сам над этим думал, — кивнул Андрюха. — Гибко-жесткая система. Правило нарушать нельзя, но фантазировать на основе правила можно! Я ведь еще когда сам в дверь ходил и тебе потом рассказывал, чего узнал — то ведь рассказывал именно формулы, жесткие алгоритмы. А уж ты потом их сама вволю отрабатывала. С Белибердиной занимаешься?
— А как же, регулярно, — ответила Катька. — Она меня уже Екатериной Михайловной зовет — не то в шутку, не то всерьез.
Мимо Андрюхи с Катькой промчался Грига Растриндяйкин, как всегда, на полной скорости.
— Ребят, привет, — крикнул он. — Приходите завтра в рок-клуб! Мы с Линкин-Парк на Пинк Флойд перешли, а у них тексты уж больно психоделические, только вы и разберетесь.
— Думаю, сходим, Катька, надо ребятам помочь, — солидно сказал Андрюха.
— Every somebody is nobody, who once wanted to and did.
— А тренировка завтрашняя как же? — возразила Катька. — Тогда в тренажерку давай сегодня пойдем. Ты как, готов? Что там мускулатура твоя говорит?
— Мускулатура просит передать, что готова к бою, — заявил Андрюха. — Да, Катька, забыл спросить: как там подруга твоя, Роулинг?
— Позавчера опять в гостях у меня была. Дверь-то, она в обе стороны работает. Мама ее чаем поила, а я «Узника Азкабана» до конца дорассказала! Ей интересно, а мне дополнительная практика. Да, и еще по грамматике ухватила от нее фишку новую.
— Тесла бы в таком случае сказал: «А́ндрэй, Катэрина, what а good example of cultural interchange!» — улыбнулся Андрюха.
— Какая же ты все-таки ума палата, Катька!
— Вот-вот, я именно об этом! — воскликнула Катька. — Вот это вот все, что ты сейчас сказал — какой там знак стоит в конце?
— Ну, восклицательный, — сказал Андрюха.
— Мы с Джоанной в этот раз об этом тоже говорили! О восклицательном знаке и о восклицаниях. Ты знаешь, что когда этот знак появился в XIV веке, его первое время называли “admiration mark”?
— Знак восхищения, — перевел Андрюха. — Красиво! Да, но чего в нем обсуждать?
— А вот именно то, о чем мы с тобой пять минут назад толковали, — ответила Катька. — Что в английском на все есть формулы, то есть конкретные алгоритмы.
— Формулы восклицаний? Давай, делись! — тут же загорелся Андрюха.
— Вот ты скажи мне, на что можно восклицать? На какую часть речи?
— Ну, скажем, на существительное, — начал размышлять Андрюха. — Например, «Какая жалость!», «Какая гадость!», «Какой чудесный день!», «Какой красивый пень!»…
— Отлично! — похвалила Катька. — И я с существительного начала. А еще?
— На прилагательное! — сориентировался Андрюха. — Или, если точнее, то на наречие. «Как мило!», «Как красиво!», «Как талантливо!»
— И? Что третье? Думай, Андрюха! Я десять минут думала, и все же угадала!
— На глагол, — сказал Андрюха. — «Как я люблю!» «Как я хочу!» «Как я желаю вам удачи»!
— Бинго! — воскликнула Катька. — Выдал ответ моментально. Нет, все же ты молодец! По дедукции вычислил, да?
— По ней, родимой! — подтвердил ученик Шерлока Холмса. — Так что там за формулы?
— А формулы там простые и четкие, — продолжила Катька. — Вот смотри:
What а (существительное)!
How (прилагательное)!
How much I (глагол)!
— Это что ж выходит, — соображал Андрюха. — Если ты меня, скажем, кексиком домашним угощаешь, и мне понравилось, то я говорю: «Как вкусно!»
— How tasty! Или, пускай даже в развернутом варианте, How tasty your cake is! Но восклицаешь ты, тем не менее, на слово «вкусно»! А это прилагательное!
— А если так: «Какой кекс вкусный!»?
— А вот тут главное, что кекс! Это существительное! — среагировала Катька. — What а cake! И пусть даже к кексу добавлено «вкусный» — все равно будет “What а tasty cake!” Пускай даже совсем-совсем полностью: “What а tasty cake you have baked!” — Какой вкусный кекс ты испекла!
— А когда доем, воскликну: «Ах, как же мне нравится твой кекс!» Типа, тащи еще, да побольше! Логично?
— Логично, Андрюха! “Like”, понятное дело, глагол. А все, что на прилагательное ставится «просто так» — на глагол идет со словом much! Помнишь, та же история с усилителями very, so и too? На прилагательное — vеrу, на глагол — vеrу much.
How much I like your cake!
За такой приятной и полезной беседой наши герои и не заметили, как пришли в школу. Входя в школьную дверь, Андрюха с Катькой столкнулись с Герундиевной.
— Здравствуйте, Аделаида Геннадиевна! — вежливо сказали они оба одновременно.
— Ватников и Степанцова, привет, очень рада вас видеть, — сказала Герундиевна. — Ребят, сегодня английский. Поговорим о чем-то интересном?
— Поговорим! — одобрили оба.
— Знаете, ребята, а я вам завидую, — негромко сказала их вечно строгая англичанка. — По-доброму завидую. Вы такие молодцы стали. Спорт, английский, музыка, все кипит у вас. Степанцова, ты вроде и по физике олимпиаду выиграла?
— Было дело, — подтвердил Андрюха и похвастался:
— А мои две работы на конкурс молодежной карикатуры послали, в Габрово!
— Как же я вам завидую, честно, — очень серьезно сказала Герундиевна. — Вы, похоже, что-то очень важное в этой жизни для себя нашли.
Андрюха с Катькой дружно кивнули, переглянулись…
И одновременно сказали:
— И кого-то важного, кажется, нашли тоже!
За год, прошедший с дня освобождения нашими героями Британии, опи придумали друг для друга десятки, если не сотни, разных тренажеров. Порядок действий в этом деле у них выработался четкий: сперва максимально проясняем для себя алгоритм, или, как однажды очень метко выразилась Екатерина Михайловна, «устанавливаем в мозги переключалку».
А потом придумываем кучу фраз, где эти положения представлены!
И вся паша задача сводится к одному очень простому действию: как бы перещелкиванию воображаемой переключал очки между этими положениями…
Щелк-щелк-щелк. Вот как эти три вида восклицаний. На прилагательное, на существительное и на глагол.
1. Как я люблю хорошие книги!
2. Как интересно!
3. Как холодно в этой комнате!
4. Какой глупый вопрос вы мне задали, господин репортер!
5. Как я ненавижу отвечать на такие дурацкие вопросы!
6. Как люблю я вас!
7. Как боюсь я вас!
8. Как она стеснялась говорить об этом!
9. Какую ужасную ошибку совершил диктатор Морри!
10. Как чудесно вы выглядите сегодня!
Тренажер на восклицания был последним во всей этой истории. Но совсем не последним в Андрюхиной и Катькиной жизни. Ах, сколько же их еще будет, этих тренажеров, и каждый следующий намного интереснее предыдущего…
Ведь путешествие наших героев в удивительный мир английского языка, по сути, сейчас только начинается!
The road map of the travels by this day
Ключи к упражнениям
Тренажер но мотивам встречи с Шекспиром (стр. 44).
1. Uncle Sam dreams to see…
2. I must think…
3. Simon Hopkins needs to work…
4. Johnson and Johnson want to understand…
5. We may rest.
6. Jessica Simpson is smart.
7. Mrs Robinson can manage a company.
8. Jeremy Flinn is our boss.
9. William lives in our city.
10. Carolina prefers to buy here.
Тренажер после встречи с Фордом (стр. 58).
1. It will be able to take much time.
2. The guests will come to us very often.
3. She always will think about this.
4. The administration will pay them good money.
5. This man will be а multimillionaire.
6. You will see him there.
7. He will be allowed to start the work.
8. The people will fight for freedom.
9. The elephant babies will drink much milk.
10. Johnny Walker will have to do his job.
11. Jeff Daniels will like comedies.
12. Brendan Rogers will be а good expert in the business.
Тренажер на прошедшее время после визита Теслы (стр. 82).
1. I tried to understand this.
2. You wanted to ask him about this.
3. They needed our help.
4. You could help us.
5. She always kissed her husband “Good bye”.
6. She was my colleague.
7. You might come later today.
8. They were our neighbors.
9. I liked to answer their questions.
10. People often asked us about this.
11. John Perkins stayed at work until 5.
12. They hoped to be the winners.
Второй тренажер на прошедшее — Чарлз Дарвин (стр. 106).
1. It could take much time.
2. The guests came to us very often.
3. She always thought about this.
4. The administration paid them good money.
5. This man was a multimillionaire.
6. You saw him there.
7. He might start the work.
8. The people fought for freedom.
9. The elephant babies drank much milk.
10. Johnny Walker had to do his job.
11. Jeff Daniels liked comedies.
12. Brendan Rogers was a good expert in the business.
Тренажер после разговора с Уолтом Диснеем (стр. 127).
1. First.
2. Good — better — the best.
3. Bad — worse — the worst.
4. Next.
5. Constant — more constant — the most constant.
6. Usual — more usual — the most usual.
7. Educated — more educated — the most educated.
8. Many — more — the most.
9. Advanced — more advanced — the most advanced.
10. Interesting — more interesting — the most interesting.
11. Much — more — the most.
12. Happy — happier — the happiest.
13. Pleased — more pleased — the most pleased.
14. Little — less — the least.
15. Useful — more useful — the most useful.
16. Young — younger — the youngest.
17. Few — fewer — the fewest.
18. Similar — more similar — the most similar.
19. Complicated — more complicated — the most complicated.
20. Last.
Разговор с Катькой после путешествия к Холмсу (стр. 196).
1. When did she bake?
2. What did she bake?
3. What buns did she bake?
4. Why did she bake them?
5. Where did she bake them?
6. How did she bake them?
7. How many buns did she bake?
8. How many eggs did she put into the cream?
9. Who baked the buns?
Тренажер по мотивам беседы с Джеймсом Бондом (стр. 229).
1. Do you know it?
2. Are you afraid of it?
3. Do you remember this?
4. Do you believe in it?
5. Are you shy of this?
6. Do you live there?
7. Are you proud of it?
8. Are you silent about this?
9. Do you work there?
10. Are you indignant about this?
11. Do you prefer to do this?
12. Do you want it?
Тренажер, составленный после встречи с Лаки Лучиано (стр. 249).
1. You met this person somewhere. → Did you meet this person anywhere?
2. Someone came here yesterday. → Did anyone come here yesterday?
3. I was warned about something important 7 Was I warned about anything important?
4. You bought something for dinner. → Did you buy anything for dinner?
5. You know someone from British intelligence. → Did you know anyone from British intelligence?
6. Somebody from Italian mafia of Chicago conveyed you “Hi”. → Did anybody from Italian mafia of Chicago convey you “Hi”?
7. The “Apple” company succeeded to create something really innovative during the past year. → Did the “Apple” company succeed to create anything really innovative during the past year?
Тренажер, навеянный встречей с Аль Капопе (стр. 269).
1. Nobody knew this man.
2. a) I don’t know anyone there.
b) I know nobody there.
3. In this country nothing good happens.
4. a) You are not doing anything today.
b) You are doing nothing today.
5. a) I am not afraid of anybody.
b) I am afraid of nobody.
6. a) You don’t understand anything in the sausage cuts.
b) You understand nothing in the sausage cuts.
7. a) They are not shy of anything.
b) They are shy of nothing.
8. a) I must not help anyone.
b) I must help no one.
9. a) I don’t remember anything about this.
b) I remember nothing about this.
10. a) There wasn’t anybody home.
b) There was nobody home.
Тренажер после визита к Маргарет Тэтчер (стр. 289).
1. I have seen.
2. I have been.
3. He has tried.
4. He has started.
5. You have done.
6. They have sold.
7. We have bought.
8. The cat has caught a mouse.
9. Gogol has written this book.
10. I have read this book.
Два тренажера — на усилители и на слово ENOUGH — созданные после встречи с диктатором Морри (стр. 335).
1. She is so beautiful.
2. You are too lazy.
3. The leg hurts very much (very badly).
4. People like such art very much.
5. She is so afraid to talk about this with her boss.
6. He is too rich to worry about this.
7. They are too sly.
8. They need our help very much.
9. She is so shy to get to the work on an oldie Chevvy.
10. She suffers so much without “Bugatti Veyron” and a decent
diamond necklace.
Beautiful enough; enough smart people; enough chocolate; enough free time; worry enough; useful enough; enough tasty food; enough experts; enough work; work enough; serious enough; enough serious experts; enough bananas; rich; rich people; happy; time; think; happy days; good; modern equipment; bad; modern.
Тренажер на восклицания, навеянный Катьке чаепитием с Джоанной Роулинг (стр. 357).
1. How much I like good books!
2. How interesting!
3. How cold it is in the room!
4. What a stupid question you have asked me, Mr. Reporter!
5. How much I hate to answer such questions!
6. How much I love you!
7. How afraid I am!
8. How shy she was to talk about this!
9. What a fatal mistake Morry the dictator has committed!
10. How beautiful you look today!
Комментарии к книге «Быстрый английский для путешественников во времени», Юрий Дружбинский
Всего 0 комментариев