«Калоши счастья»

Владимир Иванович ОДНОРАЛОВ

Калоши счастья

Мишка рос в бабьем царстве. В небольшом домике, поделенном дощатыми перегородками на несколько комнатушек, жили тогда он, мама, бабаня, коза Милка и кошка Нюра. А в соседях у него тоже была девчонка - его ровесница Флюра.

Маму он видел только по вечерам и по воскресеньям. Когда она возвращалась с работы, чаще всего он был уже в постели и, согреваясь под пахнущим телесным теплом одеялом, смотрел на ее усталое и красивое лицо в свете вечерней лампы. Он смотрел, улыбался и так засыпал.

Бабаню он тоже, конечно, любил, но они были вместе целыми днями, а разговоры с ней получались какими-то досадными. Спросит он:

- Бабаня, а почему редиска снаружи красная, а внутри - белая?

- Ты бы шел да умылся как следует. Вон уши-то! Ты ими что, грядку оглаживал? Иди, говорю, умойся, а то бог возьмет да накажет.

- А как накажет? - дерзил Мишка.

- Картошки в ушах насадит, вот как!

Ну, с Нюрой и Милкой Мишка почти не общался. Нюра плодила котят для всей улицы, у нее было много своих забот, а грязно-белая коза Милка, после того как ее козленок утонул в старом уличном колодце, стала задумчивой и необщительной козой.

А вот с Флюрой у Мишки была тайная и давняя дружба. Тайна тут была необходима. Настоящими-то Мишкиными друзьями были пацаны, а они бы задразнили его, узнай про это.

Флюра, светловолосая и голубоглазая татарочка, очень любила выдумки, но выдумывать сама не очень умела. А Мишка, напротив, хотя и перешел с грехом пополам в третий класс, запросто превращал несколько брошенных на просушку горбылей в трехмоторный бомбардировщик и, главное, уважая девчоночью слабость, позволял Флюре брать с собой в полеты куклу Розу и не слишком круто пикировал на фашистские танки. Симпатия между ними, в общем, была взаимной.

Конечно, вряд ли эта тайна оставалась бы тайной для пронырливых мальчишек, но дело в том, что между их дворами не было забора. По меже, правда, местами рос крыжовник, и Мишкины родители обирали его с одной стороны, а Флюрины - с другой. Наигравшись с пацанами, он пробирался из своего двора к Флюре, и подолгу они сидели на согретых за день досках старого, кривого крыльца.

Мишка, к примеру, вдохновенно врал, как однажды он не просто видел парад, а сам участвовал в нем, то есть шагал рядом с настоящими солдатами, и так в ногу, что ему дали за это подержать в руках настоящую золотую саблю.

Они сидели так, пока мурава возле крыльца не превращалась в ряды марширующих солдатиков и пока бабаня не кричала ему со своего порога: "Ми-ша, сынок! Пора, спать надо!"

Из-за этой-то дружбы и запало в Мишкину голову одно серьезное соображение. Хотя и странно, что при том ветре, который в ней гулял, не вымело это постороннее для коротеньких мальчишеских мыслей семечко.

Собственно, запало оно не из-за дружбы с Флюрой, а из-за мамы. Из-за дружбы оно, пожалуй, проросло.

Случилось это так. Было Первое мая. Бабаня налепила пельменей. В гости тетя Тося какая-то пришла, и мама - водки она в рот никогда не брала - выпила с этой Тосей целых две рюмки.

Разговор у них шел женский и стыдный какой-то для Мишки. Мама видно, потому, что опьянела, - не замечала заалевших Мишкиных ушей и всего Мишку и не гнала его из комнаты. Из этого разговора Мишка узнал: у него есть отец. И не погиб он после войны как красный командир-пограничник, а жив, но живет не с ними, а с какой-то сукой.

- Я ли его не кормила, не обшивала, а вот в офицеры за войну вышел, и ему швея простая - неграмотной дурой стала! А он знает, паразит, что я все семь классов на пятерки тянула? На золотую медаль меня готовили?.. А он... эх, кобель! - И мама становилась некрасивой и плакала.

Мишка тогда незаметно выскочил в сени и тоже плакал, а соображение запало. И вот какое: отец, оказывается, встретился с мамой сразу после победы. На танцах. Раньше они друг друга не знали. Ну и не договорились, наверное, как следует, чтобы не бросать друг друга. Вот они-то с мамой знаются давно, и ни он ее, ни она его никогда не бросят.

Значит, когда он вырастет большим, станет чьим-то папой, и у него может случиться такое? Если, конечно, не договориться сразу с этой будущей своей мамой, то есть с мамой того, чьим он, Мишка, будет папой.

Справедливости ради нужно сказать, что было еще одно соображение, самое первое. Найти этого своего папу и притащить домой. Но мама говорила тогда и потом, когда Мишка к ней пристал, что тот - негодяй, что теперь ей его и на дух не надо, кобеля опоганенного. А главное, Мишку охладило то, что отец его теперь уже не офицер, а какой-то там торговый работник в мясном магазине. И ему представлялся грузный, в захватанном белом фартуке мужчина, с толстыми, как морковки, пальцами, с прилипшими к ним крошками мяса. Поэтому, видно, он и проходил в маминых объяснениях как опоганенный кобель. В общем, это соображение выветрилось, а второе, серьезное, осталось. Ну а с кем договариваться насчет будущего - ясно. С Флюрой. Будь Мишка взрослым, сказал бы, наверное, себе: "От добра добра не ищут".

С утра Мишка маялся. Он решил сегодня же поговорить с Флюрой. Он краснел и даже потел немного, когда представлял, как это все будет, но отступать себе не позволял. Уже переходя через межу, он вспомнил, что сегодня у него - арифметика. По арифметике он учился из рук вон. И Елизавета Михайловна раз в неделю ждала его в своей чистенькой учительской квартирке.

Это был, конечно, серьезный предлог для того, чтобы отложить объяснение, но Мишка сжал кулаки, крепко зажмурил глаза, сказал сквозь зубы: "Трус, трус, трус!" - и зашагал к Флюриному крыльцу. Перед дверью Мишка остановился и сказал: "Так..."

Ноги у него немного немытые, но в новых сандалиях этого не видно. На коленках болячки (это его велосипедист недавно задел) - это ладно. У Флюрки тоже одна такая есть на левой коленке. Так... Уши его позавчера заставили вымыть... На всякий случай он вытер ладонью нос и чуть ли не впервые услышал, как* что-то в груди стучит: гук, гук, гук...

Мишка догадался, что это сердце, и стучало оно так гулко, словно было не с кулак, а с целую голову. Вдруг распахнулась дверь, и сердце метнулось под горло. На пороге встала Флюра с мокрой тряпкой в руках.

- Ты... ты чего стоишь и не стучишь? Ты чего, заболел?

- Нет, - сглотнув, ответил Мишка.

Он понял, что здесь ей ничего не скажет. Это надо сказать в особом каком-то месте.

- Флюр, давай это... пойдем на Кривое. Я там тебе что-то скажу.

- А что? - разулыбалась Флюра.

- Я там скажу. Тут нельзя.

- Ну, пошли, - согласилась она. - Только ты пока пилотки сделай от солнечного удара, а я полы домою. На, держи газету...

Они шли по горячей и легкой, как воздух, пыли, а впереди уже был виден выщипанный, сожженный солнцем выгон и за ним - зеленая окантовка Кривого озера и само озеро с редкими ветлами на том, крутом берегу с белесой, словно выцветшей на жаре водой.

- Да сними ты сандалии, иди так, - посоветовала Флюра. Сама она была босиком.

Мишка послушался.

- Это я надел, потому что мне сегодня к Елизавете Михайловне идти.

- Ты что, не пошел? Ну и дурак! И так ведь у тебя двойка с половиной по арифметике! - Флюра даже остановилась.

- Да пошли! Вот скажу когда, тогда и скажешь: ду-ра-ак!

Флюра блеснула на него глазами и пошла дальше.

На выгоне, в желтой, объеденной, вытоптанной траве, звенели и метались, треща то красными, то голубоватыми крыльями, кузнечики, словно не было никакой жары и не было на свете лучшего для жизни места, чем этот скучный выгон.

Но вот он и кончился. Пошли огороды с цветущей картошкой, и уже виднелись впереди зеленая щетина осоки и высокие лезвия камыша.

Земля жгла ступни, как раскаленная голландка, и они, не сговариваясь, побежали к воде. А подбежав, встали. Подойти к воде с этой стороны было нельзя. Она отступила, оставив растрескавшуюся, тугую землю, но возле осоки эта земля была влажной, а дальше становилась топкой и страшной. Но она так ласково освежала ноги, что Мишка сказал Флюре, указывая на четкие отпечатки их ступней:

- Смотри, какая приятность!

Флюра глянула на него одобрительно. Неожиданное слово ей понравилось.

- Я теперь все следы буду так называть.

- Не-ет, все нельзя. Только эти, - серьезно возразил Мишка и, внезапно решившись, выдал: - Флюр, давай с тобой поженимся! Не сейчас, а вырастем когда.

- Ну и дурак! - не раздумывая, брякнула Флюра и отвернулась.

Дополнения насчет "вырастем" она не услышала.

Мишка опустил и голову, и плечи, но не онемел. Он такого ответа и ожидал. Все-таки не первый год он дружил с Флюрой и через нее чуточку знал девчонок. Сами только и делают, что играют в дочки-матери, а скажи им об этом - сразу дураком будешь.

- Да ну тебя, ты послушай сначала, - не поднимая головы, заговорил опять Мишка. - Я же говорю: когда вы-рас-тем. Это чтобы у нас железно было. Это ведь договор такой. Вот моя мамка...

И он бестолково, но понятно все-таки для маленького Флюриного сердца рассказал все свои соображения. Ведь и у нее в доме отца на сегодняшний день не было. Пропадал где-то. А Мишка что же, он ей нравился. Он никогда не стрелял из рогатки по воробьям, не таскал кошку за хвост и однажды даже сумел починить ее любимую куклу Розу, у которой оторвалась гуттаперчивая голова.

Милые пригородные улочки, заросшие сизыми вениками, полынью и муравой. Дома через один с поредевшими, как выбитые зубы, заборами, окнами в забитых пылью трещинах, зовущие мужиков с умными мастеровыми руками. Вдовьи дома. Детям они, конечно, не виделись такими. Но горе матерей, лишившихся мужей то ли на войне, то ли из-за нее, вздохами, случайными жалобами, песнями в редком застолье доставало и их.

Флюра уже представляла, как приведет она в дом большого и доброго Мишку, как починит он страшную лестницу в подпол и выгонит за порог вечно пьяного дядю Марселя.

- Ну, давай, - вздохнув, сказала она. - Только когда вырастем. А то сейчас, - она снова вздохнула, - мама не разрешит.

Слов у Мишки уже не было никаких. И он только думал без слов, как скрепить этот договор.

- Ну... дай пять!

И они серьезно тряхнули друг другу руки, как делают после большой ссоры.

- Я тебя ловлю-у! - закричал окрыленный Мишка.

И они затеяли самую простую игру, которой дети научились, наверное, у щенят.

- Флюр, иди сюда! - позвал Мишка.

Он стоял под сломленным грозой осокорем и что-то разглядывал в его корнях. Он выпрямился и округленными глазами глянул на Флюру.

- Смотри, это... это...

На земле аккуратно, словно у порога дома, стояли невиданные какие-то резиновые боты бордового цвета.

- Это калоши счастья! - объявил Мишка и закусил палец.

- Ну да, счастья, - неуверенно протянула Флюра. - Смотри, драные какие внутри.

- Да ты не знаешь, не знаешь! - замахал руками Мишка. - Их ведь сколько людей перенадевало! Я сказку такую читал. Эти калоши... они только одно желание выполняют.

- Я тоже такую сказку читала, - взволнованно возразила Флюра, только она не так как-то называется...

- Ну все равно, - поморщился Мишка. - Давай я первый желание загадаю!

- А какое?

- Знаешь, попросим, чтобы как-нибудь очутились в Америке. Ну, не насовсем, а так, посмотреть.

- А чего там смотреть?

- А там дома есть по сто этажей, везде кино показывают и негры ходят.

- Не-ет... - поежилась Флюра. - Да ты по-американски и словечка не знаешь! Я хоть еще по-татарски знаю, а ты?

- Ну, тогда, чтобы мы очутились на паруснике в море, а в паруснике кадушки с золотом, и чтобы приплыли домой...

- А ты плавать умеешь? - прервала его Флюра. - А если утонем? Давай лучше я загадаю!

- А ты про что?

- Я сначала загадаю, а потом скажу, - непреклонно возразила Флюра.

Мишка уже натешился своей выдумкой и безо всяких калош собрался перенестись на шатучую палубу золотоносного корабля. Поэтому он милостиво ответил:

- Давай, загадывай!

Флюра, проверив, нет ли в калошах мышей или тарантулов, влезла в них и зажмурилась.

- Загадываешь? - вновь заинтересовавшись, спросил Мишка.

Флюра досадливо махнула рукой: мол, не мешай.

Желание ее было связано с Мишкиным предложением.

"Конечно, мы сейчас договорились, и это хорошо. Но ведь в августе мы разъедемся по разным пионерлагерям, да еще потом целых семь классов учиться, да еще в пионерлагере - там же другие всякие девчонки будут!" размышляла она, стоя в калошах счастья, и размышляла, в общем, правильно.

- Ну как? - крикнул ей Мишка, балансируя на поваленном осокоре. Он уже сражался с волнами на своем корабле.

- Никак. Не получается ничего, - ответила Флюра.

- А что ты загадывала?

- Я? Я загадала, чтобы мы с тобой сразу стали большими.

- А-а! Это хорошо бы. Нас дома, может, и ругать перестали бы за всякую ерунду.

- Да не понимаешь ты, - грустно сказала Флюра. - Мы бы тогда сразу и поженились.

- А-а! - только и ответил Мишка. К немедленной женитьбе он был совсем не готов. Тут он глянул на свои ноги и тревожно спросил: - Флюр, а где мои сандалии?

- Откуда я знаю? Там где-то, - пожала она плечами.

"Пусть хоть его сандалии найдутся, а то ему два раза сегодня попадет", - и, сердитая, скинула калоши с ног.

Она уже тоже не верила в калоши счастья, но когда Мишка, размахивая сандалиями, закричал: "Вот они, здесь они!" - Флюра удовлетворенно подумала: "Ладно, хоть тут помогли".

* * *

- Вот он, голубчик, - встретил его на пороге дома знакомый голос.

Елизавета Михайловна сидела за столом с мамой. Они пили чай и перемывали ему косточки. Ему казалось, они злорадно наблюдали, как он медленно вытирает ноги о половик и пристраивает возле вешалки пыльные сандалии.

- Ну... спасибо за чай. Пойду. Вы уж без меня побеседуйте.

Проходя мимо него, Елизавета Михайловна сделала вид, что хочет дать ему затрещину (чего никогда не делала), и сказала:

- Завтра чтоб был!

Учительница ушла - и началось!

- Да до каких пор ты из меня кровь будешь пить! Да троечник ты невылазный! Да люди к тебе с добром-помощью, а тебе, шантрапа уличная, все бы чертей по задворкам гонять!..

Покипятившись немного, мама продолжала спокойнее:

- Миша, ну останешься в третьем классе на второй год. Ну, выгонят из школы. С тремя классами-то куда тебя? Куда-а? Быкам хвосты крутить? В колхоз? Так и там сейчас полная школа нужна. И там считать надо. Ты смотри - везде сейчас грамоту требуют. А безграмотный-то кому ты нужен?

- А я женюсь! - неожиданно для себя выпалил Мишка и перестал дышать.

- Что? Как? - опешила мать.

- Я на Флюрке женюсь, она согласна, когда мы...

На кухне что-то грохнулось. Бабанька там брыськнула, что ли, на кошку и громко сказала:

- Ну, мать, опять новые траты. Придется еще один горшок покупать. Невесте-то, чай, отдельный нужен, с цветочком каким...

- Ты... погоди, - ответила ей мама. Губы у нее странно скривились. Погоди, мама, мы тут сами разберемся.

- Я же говорю - когда вырастем, - хрипло прошептал Мишка.

- О-ой, не могу! - закатилась на кухне бабаня.

Мама поднялась, захлопнула дверь на кухню и вернулась к столу.

- Ну... ладно хоть не завтра, сынок, - мягко сказала она, а глаза у нее не то что смеялись, а прямо-таки хохотали.

И у Мишки все засаднило внутри, как бывает при крайней несправедливости. Все как-то перемешалось в этой дурацкой ругачке, и его никак не понимают. А объяснять у него уже не было сил. Сквозь спазмы начинающегося плача он только выдавил:

- Я... не хочу... чтоб ты... чтоб как... он... этот...

- Ну, погоди, погоди, погоди реветь. Ты, значит, договорился, что ли, с Флюрой заранее? Так?

Мишка только кивал. Обида за этот смех в глазах занозой сидела в горле. Он не верил еще, что мать поняла его. Да и разговор шел о том, что надо все-таки учиться, что и Флюра за взрослого дурака-второгодника все-таки не пойдет. Но рука матери так властно и тепло обняла его голову, что заноза таяла и таяла и почти растаяла совсем.

Вечер он даже провел за учебником арифметики. Обида иногда покалывала, но все реже и тише. А лежа в постели, он забыл о ней и позвал мать:

- Мам, а я сегодня калоши счастья нашел. Там, в одном месте.

- Ну? А чего же не принес? Счастье-то в доме - не лишняя табуретка.

- Ну... они сломанные, что ли, были. Флюрка хотела, чтобы сразу взрослыми стать и чтобы сразу поженились. И ничего не исполнилось, рассказывал он игру.

"Эх, зря я опять про это!" - подумал он, задремывая, и снова его легонько кольнула обида.

- Да нет, - отозвалась мама. - Просто вам умные калоши попались. Сразу взрослыми! Чего ж тут хорошего? Поживи уж со мной, сынок.

- Ладно... мне и без калош с тобой хорошо, - пробормотал он, и глаза у него сами закрылись.

Он уже не видел склоненного над ним лица матери с блестящими и от этого такими молодыми глазами.