«Маленький Петров и капитан Колодкин»

Александр Алексеевич КРЕСТИНСКИЙ

Маленький Петров и капитан Колодкин

Повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Каштанов, Каштанов, возьми меня с собой

Маленький Петров давно уже не спал. Он слышал, как мать встала, как, стараясь не шуметь, босиком ходила по комнате, осторожно мылась на кухне, грела чайник, одевалась... Затаив дыхание, он лежал с закрытыми глазами и терпеливо ждал. Ждал и вспоминал вечерний разговор. Мать читала ему письмо из деревни, от бабушки, то и дело останавливаясь и вставляя свое. "Видишь, что пишет, - говорила мать, - картошка не окучена... руки не доходят... Окучишь, значит, первым делом, как приедешь!.. "Морковь и свекла не полоты, тяжко мне, спина худо гнется..." Слышишь? Чисто поли, сорняк не оставляй! Да бабушка тебе объяснит все... "Воду, слава богу, Кузьмич носит..." Какой там еще Кузьмич? А-а, сосед. Смотри не надорвись, по одному ведру носи!.. А курам дать, а поросенку... Через два дня поедешь, собирайся, слышишь? Что молчишь? Какой еще поход? Мне эти ваши походы вот где! Сиди и дрожи тут - не утонул бы, не убился... И думать забудь!.."

Вот какой был вчера вечером разговор.

...Хлопнула входная дверь, заскрипели по гравию шаги. Ушла мать.

Маленький открыл глаза, потянулся. Не любит он ездить в деревню. Река там далеко, за горой... Потом... бабушка дотошная. Душу вынет, а заставит делать по-своему.

Маленький вскочил с постели, взглянул на часы: шесть с полтиной!.. Он быстро оделся, причем брюки братнины загнул у пояса и затянул потуже ремнем. Форменку пришлось выпустить наружу, а то слишком заметно, что брюки не по росту. Форменка болталась почти у колен. Хотел он ее подшить, да целый вечер у матери на глазах. Расспросы начались бы... "Хорошо, хоть тельняшка своя", - подумал Маленький.

Он вытащил из-под койки рюкзак, пощупал, все ли на месте, порылся в ногах под матрасом, достал горн. Огляделся в комнате, и стало ему вдруг зябко и отчаянно.

"Уеду, и все!" - сказал он столу. И кушетке: "Уеду!" И стенным часам. И каждому стулу в отдельности, и телевизору, и чайнику с чашками: "Уеду! Уеду! Уеду!.."

Потом вырвал листок из тетради, сел за стол и задумался. Долго грыз карандаш. Написал так: "Мама, не сердись, я ушел в поход. Вернусь когда, сразу поеду к бабушке. Все буду делать там..." И вышел, легко ступая в стоптанных кедах, прихватив по пути горбушку и кусок сахару.

На улице прищурился от солнца, посмотрел по сторонам - никого и, перекинув рюкзак через плечо, с горном под мышкой, зашагал по дощатому тротуару мимо одинаковых беленых бараков, над которыми на сосновых шестах торчали телевизионные антенны. Справа зеленела картошка, на свалке дымилась куча мусору, и желтоватый кислый дым медленно подымался к чистому небу.

Маленький шел, раскачивая упругие доски, и они, распрямляясь, подталкивали его вперед.

Боцман Олег Каштанов жил на краю квартала в таком же точно бараке на девять окон - три семьи, у каждой три окна. В палисаднике густо лежала огуречная ботва и пахло смородой. Маленький Петров подошел к палисаднику и засигналил:

- Тра-та-та! Тра-та-та!.. Ка-шта-нов!.. Ка-шта-нов!..

На третий раз, только на третий откинулась занавеска, и между цветочными горшками появилась чубатая каштановская голова, а потом и сам Каштанов - в трусах и майке - встал на подоконник. Он протер глаза, в упор посмотрел на Маленького, оглянулся - на часы, видно, - и погрозил в окно кулаком.

- Ты что, спятил! - сказал он, приоткрыв форточку. - Мамашу разбудишь, она тебе всыплет!..

- Кашта-нов, Кашта-нов, - пропел Маленький, дирижируя своей трубой, ты самый главный боцман, возьми меня с собой!..

- Заткнись!.. Ну как я тебя возьму, как?

- Ты все можешь, Каштанов, - сказал Маленький Петров, - вместо Кольки возьми, вместо Большого...

Каштанов потрогал кончик носа, помял уши. Он как бы думал.

- Колька сказал, сходи к Каштанову, он возьмет... Колька свою форменку мне отдал, беску... Колька сказал...

- Я-то что, - сказал Каштанов, который был другом Кольки Петрова, брата Маленького, и не хотел портить с ним отношения, - а как остальные...

- Я с ними договорюсь, с боцманами, - заторопился Маленький, - они согласятся, вот увидишь!

Теперь Ленц.

Через пятнадцать минут Маленький был на Баррикадной улице. Поднялся на пятый этаж. Позвонил. Открыл ему сам Ленц, в полной форме. Все пригнано, любо посмотреть. Волосы на пробор заглажены, блестят. Строгий человек Ленц, не улыбнется. Держится за ручку двери и глядит на Маленького. Спокойно глядит, не удивляясь раннему гостю.

В первый момент Маленький даже растерялся, но потом сказал:

- Здорово. Каштанов к тебе послал. Он берет меня вместо Кольки. Ты согласен?

Ленц кивнул головой. Дескать, почему бы нет. И молча прикрыл дверь. Вот человек! Слова не произнес, а все как надо.

...Степа живет на другом берегу, на фабричной стороне, в красном кирпичном доме. Таких домов в городе несколько. Только они да еще Дворец пионеров и уцелели в войну. Весной 1944 года, когда наши войска выбивали немцев из города, в подвале одного из кирпичных домов бойцы нашли оглохшую от артподготовки старуху, а больше жителей нигде не обнаружили. Так и в Истории записано: после войны в городе остался один житель.

Теперь на фабричной стороне народу много. Вот люди идут с ночной смены и в утреннюю. Вид у Маленького занятный, но никто на него внимания не обращает. Одни домой торопятся, другие на работу спешат. По сторонам глазеть некогда.

У Степы балкон. Голуби расхаживают. Балконная дверь открыта.

- Сте-па! Сте-па! - пропела труба.

За спиной у Маленького с треском распахнулось окно. Кто-то обругал его по всем правилам. Маленький даже не обернулся.

- Сте-па!

Еще окно заскрипело - хоть уши затыкай. На балкон вышел Степа. Потянулся, зябко повел острым плечом. "Во тощий, - подумал Маленький, - ни одной мускуляшки не видать..."

- Степа, - сказал Маленький, - Ленц с Каштановым берут меня вместо Кольки...

- Ну и что? - сказал Степа, облокотясь на перила.

- Они велели тебе сказать, чтоб ты тоже...

- А мне-то что, - Степа зевнул.

Маленький понял: сам все испортил. И как у него это слово выскочило "велели"! Теперь Степа начнет... И Маленький с обидой, со слезой в голосе завел:

- Тебе что, жалко, да?..

- Орел или решка? - Степа достал монету.

- Орел, - скучно сказал Маленький.

Степа ловко поймал монету. Развел руками.

- Решка...

- Колька сказал: иди к Степе, он возьмет...

- Ты бы ко мне и пришел. А то: Каштанов велел!

- Ну, Степа...

- Пришел бы ко мне, так и так...

- Да мне по пути было!

- По пути... - Степа сплюнул, поглядел вокруг, еще сплюнул. Он выдержал паузу, во время которой Маленький думал: "Нарочно тянет, себя показывает, а сам Кольку-то боится..."

- Ладно, приходи на построение, - снисходительно сказал Степа.

Дело сделано. Теперь что скажет капитан. Но тут Маленький Петров ничего предпринять не мог. Оставалось ждать общего сбора. Так он и сделал. Пришел к Дворцу пионеров, сел на траву, привалился к стене и, прикрыв глаза, стал медленно, со смаком жевать горбушку. Сахар он оставил напоследок.

ГЛАВА ВТОРАЯ

"Чего бы им сыграть?.."

- Ленц!

- Есть!

- Каштанов!

- Есть!

- Петров!

- Есть!

- Какой же ты Петров? Ты - Маленький Петров, а Большой где?

- В Сланцевое уехал...

- Это еще зачем?

- В техникум поступать, в химический...

- Боцман Каштанов! - рявкнул капитан, да так, что Маленький чуть язык не прикусил. - Человек уезжает в другой город, а я узнаю последним. Думаете, мне все одно - что Большой, что Маленький?

Боцман Каштанов вышел из строя и зажег свои синие глаза. Боцман улыбался.

На ушах у него были веснушки. Боцман почесал крутой, пылающий на солнце затылок.

- Затылок чешешь, разгильдяй! - вскипел капитан.

А Маленький Петров постригся вчера наголо. Хотел понравиться капитану. Да, видно, зря.

Боцман Каштанов, тот хоть бы что - руки по швам, объясняет:

- Товарищ капитан, Большой Петров телеграмму получил, вызов на экзамены. С последним поездом уехал. Мы и решили...

- Кто это мы? - вежливо спросил капитан.

- Ну, боцмана решили, - сказал Каштанов, - совет...

- Когда посоветоваться успели, а? Может, ночь не спали? Меня почему не разбудили? Я бы штаны натянул и тоже - на совет.

На левом фланге хихикнули. Боцман Каштанов смотрел капитану в живот и молчал.

- А почему у тебя, Маленький Петров, бескозырка на носу? И форменка не по росту. И брюки по земле волочатся.

- Это не его форменка, это Большого! - крикнул Чубчик из второй шеренги.

Капитан метнул в его сторону тяжелый взгляд.

- Брата форменка, - подтвердил Маленький, - и беска тоже.

- Что такое беска! - вскричал капитан, и на лице его, круглом, розовом, без намека на морщинку, изобразилось презрение. Голос капитана звучал раскатисто, свободно, будто пробовал он его в чистом утреннем воздухе и всякий раз чуть прибавлял силы. Полновесный голос. Дай бог каждому. - Что такое беска, я спрашиваю?!

Боцман Каштанов поднял голову:

- Мы, товарищ капитан, просим за Маленького. Взять бы его вместо Большого...

- Опять мы! - охнул капитан, ударив кулаком левой руки о ладонь правой.

- Ну, боцмана, я же говорил, боцмана просят, - сказал Каштанов и показал капитану полный набор зубов.

- Пусть каждый боцман сам скажет, у каждого боцмана есть свой язык... Или не так, Каштанов?..

Маленький Петров и не смотрел кругом, а все видел, такой уж у него глаз. Два шага вперед. Это Ленц вышел. Два шага вперед. Степа.

А вокруг простирался тихий утренний двор, укрытый росистой травой. За спиной Маленького Петрова - длинное, крашенное голубой краской одноэтажное здание с низкими, настежь распахнутыми окнами, сквозь которые внутрь дома заглядывает крапива, ромашки. На фасаде доска: "ГОРОДСКОЙ ДВОРЕЦ ПИОНЕРОВ". Настоящий-то Дворец еще строится, в старой ратуше, а доску уже заказали. Чтоб зря не лежала, не пылилась, ее и прибили.

Тихо. В окнах стоит темнота, обещая прохладу, если день опять будет жарким. Маленький Петров тронул ногой рюкзак. На месте. А то еще уведут для смеху.

Чубчик зашептал сзади:

- Выгонит тебя капиташа...

А солнце так приятно щекотало стриженую голову, и воробьи так весело чирикали на каменных плитах у входа во Дворец, и шлюпка-шестерка в "сухом доке" выглядела так величественно, возвышаясь над землей на уровне его плеча, и борта шлюпки поблескивали такой свежей краской, и, наконец, такой добрый ветерок тянул из-за забора, что Маленькому Петрову казалось: если вокруг так хорошо, не может быть ему плохо, не может!

...Два шага вперед. Это Ленц.

- Я - за.

Два шага вперед. Это Степа.

- Я тоже.

- Ах, разгильдяи, - восхищенно простонал капитан, - ах, разгильдяи, спелись! - Капитан, как всегда, брал догадкой, опираясь на богатый жизненный опыт.

- Разрешение есть от матери?

- Разрешение?..

- Ну, что позволяет в поход идти. В письменном виде.

- В письменном? Я не знал... В устном разрешила...

Маленький в упор посмотрел на Каштанова. Тот морщился, пожимал плечами. Маленький подмигнул ему отчаянно.

- Иди принеси разрешение, - сказал капитан.

- Матери дома нету, она на фабрике, - жалобно начал Маленький Петров, чувствуя: еще миг - и все рухнет.

- Она на фабрике, товарищ капитан! - подхватил Каштанов. - Точно! Да вы не беспокойтесь, полный порядок будет, матуха у него законная...

- Кто, кто? - Капитан сердито покосился на Каштанова, фыркнул, поглядел на часы, потом на Маленького. - А что ты умеешь, Маленький Петров? - И повторил, как бы чуточку издеваясь: - Ну, что ты умеешь, Маленький Петров?

- Он на трубе играет, товарищ капитан, - сказал Каштанов, - на горне то есть...

- Ну-ка, - сказал капитан.

Маленький Петров наклонился, не спеша развязал рюкзак, достал горн, обтер рукой мундштук. "Чего бы им сыграть?" - подумал он, видя, что строй смешался и все глядят на него и рты пооткрывали.

- В пла-ванье, в да-ле-ком пла-ванье, - протрубил Маленький Петров и замолчал.

- Ого! - Чубчик кивнул на трубу. - Та самая?

Маленький Петров не ответил, но подумал с досадой: "Догадался..."

- Еще, - потребовал капитан.

- Ду-ра-ки вы, ду-ра-ки, об-ма-нуть вас пус-тя-ки! - дерзко прохрипел горн.

- Хамишь, - сказал капитан. - Берите его в свой экипаж, Ленц. (Капитан с боцманами всегда на "вы". Такой уж порядок в клубе.)

- А ты, Маленький Петров, - капитан посмотрел на него в упор, - не воображай, играть ты еще не умеешь. И потом учти, - с тайной печалью добавил капитан, - ты брат Большого Петрова, понял? Большой Петров был достойный товарищ, так что держись...

"Смех! - подумал Маленький. - Был достойный товарищ! Как будто Колька умер..."

- Я держусь! - громко и весело сказал Маленький и с вызовом взглянул на Чубчика: "Ну что, прогнал капиташа? То-то!"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Из прошлого. О трубе

Первый раз Маленький Петров увидел эту трубу в пионерской комнате, когда его принимали в октябрята. Маленький Петров стоял рядом с такими, как и он, третьеклассниками и, боясь опоздать, забыть, ошибиться, повторял вслед за вожатой Клавой строгие слова. Но Маленький Петров был любопытен и улучил минутку, чтоб оглядеться кругом. Он увидел на стене картину: в круглой рамке портрет мальчишки. Рядом - того же мальчишку фашисты ведут на расстрел. Фамилию мальчишки Маленький не разобрал - мелко напечатано. Он увидел знамя в красной деревянной бочке. Вокруг знамени - флажки.

В дальнем сумрачном углу, на столике, крытом зеленой скатертью, он увидел барабан в красно-синюю полоску и тускло-желтую трубу раструбом вниз. Несколько раз Маленький оборачивался на трубу и все ждал, что придет кто-нибудь и задудит в нее, но так и не дождался.

Второй раз Маленький увидел горн, когда на большой перемене Чубчик тот был на два класса старше - предложил ему сыграть в шашки. Они прибежали в пионерскую, думая, что будут первыми. А там! Шашки уже расхватаны, шахматы тоже, про домино и говорить нечего. Игроки заняли стол, подоконники, стулья. Над ними с озабоченным лицом - Клава.

- Не трогай! Не сломай! Семенов, это нельзя!..

Маленький Петров сразу определил, что горн и барабан на месте, и двинулся прямо к ним.

- Стой, мальчик, ты куда!

Он остановился, сделал вид, что глазеет на игроков, а сам исподлобья следил за Клавой. Вот вбежали девчонки, бросились к ней, затараторили непонятное. Клава покраснела, заохала, и Маленький Петров скользнул мимо игроков в дальний угол комнаты. Маленький осторожно провел пальцем по горну сверху вниз. Вслед за его пальцем стекала золотистая полоска, которая на ходу оживала, отражая свет электрической лампы. Ожидание, предчувствие уже томили Маленького.

- Слабо погудеть! - закричал рядом Чубчик и схватил горн.

- Я... я не умею, - сказал Маленький, растерявшись.

- Ерунда! - Чубчик поднес трубу к губам.

Чубчик побагровел и дрожал от напряжения и, наверно, в следующий момент у него получилось бы что-нибудь, если бы не Клава.

- Вы что, с ума сошли! - закричала она. - Немедленно поставьте на место!

Целую неделю после этого Маленький обдумывал, как бы ему погудеть в трубу. "А, была не была, - решил он наконец, - пойду и погужу, пусть попробует поймать..."

Но Чубчика на всякий случай позвал с собой. Пусть посторожит. Они направились в пионерскую, но на пороге были остановлены человеком с красной повязкой на рукаве. Это был дежурный член совета дружины.

- Куда? - сказал дежурный и взял Маленького за шиворот.

Маленькому это не понравилось. Он вырвался и, убегая, показал дежурному рожу. Как Маленький и предполагал, дежурный за ним не погнался, потому что был на важном посту.

Долго Маленький Петров не мог забыть, как они с Чубчиком ходили в пионерскую.

...Тем временем Маленький перешел в четвертый класс. Каждую среду, вечером, он появлялся в школьной столярке и пилил, строгал - то скворечни мастерил, то табуретки. Он любил запах свежего дерева, визг пилы, стук молотка, любил, как голоса звучат в столярке - гулко, весело.

Как-то вечером вышел он из столярки на перерыв и в длинном рабочем халате пошел бродить по школе. Когда подымался по лестнице, подумал: "В школе - и тихо..." А когда поднялся на третий этаж, увидел, что в коридоре темно, но не совсем, а чуть голубовато от уличных фонарей, и загадал себе пройти по коридору до угла и дальше, за поворот, еще столько же - неужели не пройти?

И когда уже пошел мимо блистающих черных окон, кося глаз на свою тень, сообразил, что пионерская-то на этом самом этаже!

Он обрадовался, побежал, забыв всякий страх, но тут же остановился. "Эх, дурак, поздно уже. Ясно, закрыто".

Подойдя, он взялся за ручку и почувствовал, что дверь не заперта. Маленький потянул ее на себя и проскользнул внутрь.

В углу поблескивало. Маленький на цыпочках, затаив дыхание, пошел туда. Рука его сжала прохладный металл. В боку заколотилось. Он уже собирался было погудеть, но испугался тишины. Тогда он сунул трубу под халат и быстро пошел прочь. Он дошел до угла коридора и побежал, и чем быстрее бежал, тем веселее ему становилось. "Тра-та-та-та!" - загремел он по лестнице коваными каблуками. "Тра-та-та-та!" - по каменному полу раздевалки. Халат на крючок. Трубу под пальто. "Что так рано сегодня?" спросила нянечка. "Уроков много!" Дверью - хлоп, и - улица!

Вдохнул сырого октябрьского ветра. "Вот это повезло. Никогда так не везло".

Маленький спрятал горн в дровяном сарае под старой мешковиной, чтобы завтра перепрятать в более надежное место. Серым, промозглым утром, задолго до школы, он перепрятал трубу, да так, чтобы никто не нашел.

Потом он весело ходил по сырым улицам, ожидая, когда школьников станет больше и он смешается с их толпой.

Он думал, что в школе уже начался шум, и готовился к этому, тренировал равнодушное лицо и был удивлен и даже огорчен, что все шло обычным порядком. Никого никуда не вызывали, в классных шкафах не рылись. Клава бегала по школе не быстрее, чем всегда, с выражением прежней озабоченности на лице, все куда-то стремилась, рвалась бесплодно, словно крылья у нее зашнурованные за спиной. Все смотрела поверх голов в какую-то ей одной ведомую даль.

И на следующий день было то же самое и через неделю.

А раз никто не волновался, Маленький тоже беспокоиться перестал. Однажды он достал трубу из своего тайника и поднес ее к губам. Труба заговорила. И все последние страхи отлетели в сторону, как худые сны отлетают, когда человек откроет глаза, а у изголовья его стоит солнце.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Еще из прошлого. "Сломанный зуб"

В каждом городе есть что-то свое, самое-самое. Такое, как Исаакиевский собор. Человек, побывавший в Ленинграде и не поднявшийся на Исаакий, вроде бы не сделал самого главного. Без этого ему неловко возвращаться домой.

Когда приезжий узнает, что старожил - приятель его или родственник никогда не лазил на Исаакий, он ушам своим не верит. "Шутишь?.." А тот: "Чего я там не видал..." Приезжий обижен такими словами. Он не понимает и никогда не поймет, что старожилу достаточно жить в одном городе с Исаакием и дышать с ним, как говорится, одним воздухом.

В Усть-Верее, где живет Маленький Петров, свои достопримечательности. И главная среди них - крепость.

Крепость построили шведы на западном берегу реки Вереи. В одиннадцатом веке. Стены крепости были когда-то высоки и крепки, а над крепостью царила грозная башня. С этой башни шведские рыцари следили за действиями хитроумных новгородцев, которые у них под носом, на противоположном берегу, построили свои, приземистые, словно черепаха, укрепления.

Шведские рыцари глядели на укрепления новгородцев зорко и подозрительно, потому что, как рассказывает легенда, те построили их за одну ночь...

Века прошли, поколения, войны, а крепости так и стоят друг против друга - по берегам реки. Правда, во время последней войны им крепко досталось. Особенно шведской. Когда наши войска освобождали Усть-Верею, дозорная башня служила им ориентиром. А фашисты использовали крепость как естественное укрепление. На этих берегах была жестокая битва.

И все-таки крепость еще похожа на крепость. Только вот башня сильно пострадала и остался от нее лишь высокий обломок круглой стены. Когда приближаешься к Усть-Верее с востока, уже километрах в пятнадцати вырастает на горизонте подобие гигантского сломанного зуба. Это и есть башня. Увидев знакомую башню, устьверейцы собирают свои рюкзаки, чемоданы, готовятся к выходу.

Усть-Верею пересекает дорога, усыпанная сланцевой пылью, праздничная и деловая, с туманной далью в оба конца. Немыслимо давно проступила она на лице земли, как морщины проступают, и навсегда осталась меж полей и болот, одуванчиков и васильков.

Дорога бежит через Усть-Верею направо и налево, далеко - на западе и востоке - вбегает в города-красавцы, в города - зажмурь глаза, в города без края и тишины. Она дробится там на бесконечные улицы, переулки, тупички. Эти большие города - точно корни дерева и крона его, а между ними маячит прямой и стройный ствол дороги...

В городке, где живет Маленький Петров, дорога только приостанавливается ненадолго. Люди мимо едут, привал - пять минут, ноги поразмять, оглядеться. Тут же, на крепостном дворе, музейчик. Минут за десять можно его осмотреть, если бегло. Мортиры поставлены на крепостном валу. Трогай, сколько влезет, верхом садись - никто слова не скажет.

Все свое свободное время, а его предостаточно, Маленький Петров проводил на пятачке около крепости. Здесь разворачивались и останавливались легковые машины и экскурсионные автобусы со знаками иных городов, а нередко и стран. Здесь всегда толпился свежий люд, велись непонятные, а потому такие притягательные разговоры, здесь можно было, наконец, вволю наменять спичечных коробков - ради этикеток, конечно. Их собирали все мальчишки в городе. В синих тренировочных костюмах, с пузырями на коленях и локтях, Маленький Петров и еще десятка полтора таких же, как он, бросались на штурм автобуса.

- Дяденька, махнемся!..

Маленький Петров всегда лез напролом и был удачлив. Он кидался от машины к машине, лез в двери, в окна...

Автобусы, набитые людьми и вещами, уносились в загадочные дали, а на пятачке после них оставалось облако дыма. И в облаке - Маленький Петров, встрепанный, как воробей после драки.

Бывали на пятачке и пустые часы - ни одного автобуса. Тогда Маленький и его приятели носились по крепостному валу, играли в прятки, в войну. Развалины башни ограждены, на ограждениях плакаты: "Ходить строго запрещается", "Опасно для жизни", "За нарушение - штраф"... Сломанный Зуб под угрозой обвала - так показала экспертиза. Взрослые сторонились этого места, а мальчишки лезли, куда им надо. И все, слава богу, обходилось.

Ноги Маленького Петрова знают в развалинах каждую впадину и выступ. Именно здесь, почти на вершине Сломанного Зуба, в расщелине между камнями, он и спрятал пионерский горн.

Это место высоко над землей. Отсюда Маленький много чего видел. С одной стороны - дорогу. С другой - тоже дорогу, а на ней смешные игрушечные машины. С третьей стороны - Верею, бегущую к морю, а с четвертой - само это море, неразличимое в сизой дымке. Угадывалось оно по ровному, как ниточка, горизонту.

Когда в один прекрасный день Маленький Петров достал трубу из своего тайника и поднес ее к губам, он не был уверен, что труба загудит. А она загудела, сначала робко, чуть слышно, а потом - ого! - он и не ждал, что так здорово получится. "Эй, ма-ши-ны, вы, ма-ши-ны, - протрубил он в сторону дороги, - МА-Зы, ГА-Зы, "Моск-ви-чи", са-мо-сва-лы и "По-бе-ды", что так мед-лен-но пол-зе-те, то-ро-пи-тесь, то-ро-пи-тесь..."

Это было, оказывается, просто и весело - трубить все, что в голову придет: "Ду-ду-ду, ду-ду-ду, сидел ворон на дубу..." Что думать - то и трубить.

"...Вело-вело-си-пе-дис-ты, ос-та-нов-ка за мос-том!"

Двое парней в ярких шапочках въехали на мост, а он еще гремел под самосвалами. Велосипедисты миновали мост и, преодолев взгорок, спешились у первого же городского дома. Маленький засмеялся.

..."Эй, "Икарус", ты, "Икарус", никуда ты не поедешь, я тебя остановлю!.."

Похожий на огромную гусеницу, серый от пыли "Икарус" развернулся на пятачке около крепости и затих.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Аврал. Новые достоинства боцмана Ленца

К Дворцу пионеров подъехал грузовик. Из кабины высунулся шофер распаренный, пиджак на голое тело. Капитан помахал ему рукой: давай, мол, ближе... И крикнул:

- Аврал!..

Боцмана крикнули "аврал" своим экипажам.

Каждый крикнул "аврал" самому себе и всем остальным.

Но и этого показалось мало. И все еще раз крикнули "аврал" - не вразброд, а дружно, так что соседние улицы услыхали.

Пускай все знают, что нет ничего веселее и радостнее аврала.

Вот к грузовику подтаскивают шлюпку, вернее, катят ее на катках, на круглых бревнышках, то и дело вынимая их из-под кормы и подкладывая под носовую часть.

- Навались! Раз-два, взяли! Маленький, посторонись! - кричит Каштанов.

А вот это уже ни к чему. Совсем ни к чему. Кончилось время: Маленький, сбегай; Маленький, принеси; Маленький, подай; а когда настоящее дело - Маленький, посторонись. Кончилось это время. Навсегда.

Маленький упирается в борт обеими руками, топчется, чтобы найти устойчивое положение, и пригибает голову, готовясь к следующей команде.

Шлюпку подводят к заднему борту, кладут мостиком две толстые доски, на них - каток и, дружно приподняв нос шлюпки, двигают ее с гиканьем и свистом вверх по мостику.

- Еще разик, еще раз! - кричит с грузовика капитан и тянет за носовой конец. Лицо у капитана багровое, фуражка съехала на затылок.

- Еще разик, еще раз! - кричит Маленький Петров, изо всех сил упираясь в корму шлюпки.

Наконец главная тяжесть перевалила через борт, шлюпка стала невесомой, корма ее пошла вверх - и Маленький повис над землей, болтая ногами...

Грузовик развернулся и, тяжело урча от натуги, двинулся по улице Ленина к центру города и оттуда, через дамбу - к искусственному морю. Когда проехали дамбу, Маленький оглянулся назад, и город открылся перед ним сразу весь, точно собранный в фокусе гигантской линзы. Развалины крепости, водонапорка, телебашня, трубы ГРЭС - три подряд, словно трубы фантастического парохода, скрытого за горизонтом. Над городом - серое марево жары и сланцевой пыли...

- Прощай, мама! - дурным потешным голосом заорал Каштанов, и все запели, заорали, затопали ногами.

...Машина, пятясь, медленно подходила к берегу. Капитан стоял на подножке и командовал:

- Еще-еще... Чуть лево руля... Прямо. Стой!

Корма шлюпки повисла над темной водой. Слева, у пирса, белел теплоход "Очаков". Пестрая толпа пассажиров ждала посадки. Матрос в джинсах и тельняшке-безрукавке драил палубу. На берегу, в тени теплохода, сидели рыбаки в старых велюровых шляпах. У кормы тихо плавали мальчишки. Высокий борт отражал ленивое движение воды.

Справа, пришвартованная к понтону, покачивалась вторая шлюпка, как две капли воды похожая на ту, что привезли. На борту белой краской выведено: КЮМ - Клуб юных моряков.

- Разгружай! - приказал Каштанов, и все взялись за дело. Палатки, спальные мешки, ящики с консервами, брезентовые кули с картошкой, спасательные пояса, ведра, рюкзаки - все это и многое другое сбрасывали, снимали с машины и складывали у самой воды.

Тут и Маленький Петров не отставал. Больше того - он настолько осмелел, что начал давать советы.

- Куда кладешь, ты! - кричал он одному. - Сюда тяни, не видишь, что ли! - другому. - Принимай, чего стоишь! - третьему.

В это время кто-то из стоящих на грузовике в спешке выронил весло, и на пути падающего весла оказался Маленький Петров. Весло задело его вальком. Маленький охнул.

- Кому попало? - спросил с грузовика капитан.

- Маленькому.

- Боевое крещение, - сказал Степа.

Маленький не от боли, от досады готов был заплакать, но удержался. "Черта с два заплачу, черта с два!" - сказал он сам себе.

Капитан перегнулся через борт:

- Знаешь, Маленький Петров, почему тебе попало? Ты все советы давал. Я давно заметил: начнет человек слишком много советов давать, с ним обязательно что-нибудь и приключится...

Все засмеялись, а Маленький опустил голову. Чубчик подтолкнул его.

- Со мной держись, салага!.. - И тише: - А ты ловкий, я смотрю. Как трубу-то спер?..

Но тут, к счастью, раздалась новая команда, и Маленькому не пришлось отвечать на этот неприятный вопрос.

- Второй экипаж, в воду! - сказал капитан и, кряхтя, стал скидывать пиджак, рубаху, сапоги. "Э, а капитан-то ничуточки не загорелый, - отметил про себя Маленький Петров, - и наколки ни одной. Может, на спине?.. И там нет..."

Маленький раньше всех бросил одежду и вошел в теплую, пахнущую гнилью воду. В зоне затопления осталось много невыкорчеванного леса, кустарника. Сейчас вода спала, и голые стволы торчали, словно мачты затонувших кораблей.

Теперь надо было как можно осторожней опустить шлюпку на воду, придерживая ее изо всех сил, тогда как сама она всей своей тяжестью стремилась вниз. Те, кто стоял в воде, прикасались вытянутыми руками к широкому телу шлюпки, к ее обитому металлом хребту, глядя напоследок на могучие ее ребра, которые только что не дышат, а так совсем живые. Через минуту все это будут видеть только рыбы и будут срываться с бешеной скоростью с места, почуяв приближение шлюпки, ее неукротимое движение и скрипение о воду.

Шлюпка все нависала и нависала над водой, все бесплоднее были попытки ее удерживать, и Маленькому Петрову показалось неуютно и страшновато в ее тени, и он обрадовался, когда капитан из-за другого борта крикнул:

- Все в сторону!

И закипела, забурлила вода вокруг шлюпки. Замелькали руки, ноги, животы, пузыри черных и синих трусов, глаза, зубы... Один только человек сохранял спокойствие. Он стоял по пояс в воде, улыбаясь телесному счастью - воде, солнцу, ветерку. Он поплескивал водой на свои кругловатые, незагорелые плечи, на свою полнеющую, незагорелую, нетатуированную грудь, поплескивал на свое моложавое лицо и гладил его ладонями, словно заново лепил, а вылепив, оказался и в самом деле чуть другим человеком, как это всегда бывает с людьми после мытья или купанья.

Погрузку закончили скоро. Закрепили мачты в гнездах, оснастили парусами. На верхушках мачт трепыхались узкие красные вымпела.

Капитан придирчиво принимал работу. Заглядывал под банки, строго смотрел, как упаковано продовольствие, проверял уключины - хорошо ли держатся в них весла. Потом собрал всех вокруг себя и сказал:

- Я все думал, на какой шлюпке мне идти. Никак не мог выбрать. Потом решил: пойду на той, которая больше понравится. Так вот - больше мне понравилась шлюпка боцмана Ленца...

- Ура! - закричал экипаж боцмана Ленца. Сам боцман стоял молча. А Степа Еремин - командир второй шлюпки - посвистывал, будто ничего не произошло. Никто не должен видеть, что командир переживает.

- Ленц - достойный товарищ, - продолжал капитан, - мало того, он остроумный товарищ, чего я, между прочим, раньше не знал. Это даже интересно. Поглядите...

И капитан показал рукой на корму Ленцевой шлюпки, где лежала резиновая подушечка в розовой ситцевой наволочке, надутая как раз в меру, чтобы сидеть на ней было приятно и удобно. Это была та самая замечательная подушечка, без которой капитан не отправлялся ни в один поход, а однажды, позабыв ее на некоем островке и спохватившись только через полчаса пути, приказал вернуться.

Возвращались на веслах, с досадой бросив попутный ветер, а капитан сидел на корме мрачный и, сведя брови, рычал:

- И-и - раз!.. И-и - раз!..

Искали подушечку всем отрядом, растянувшись цепью по острову. Нашел ее человек по фамилии Петухов. Нынче его в поход не взяли, потому что он остался на второй год в седьмом классе. Но этот Петухов тем не менее стал легендарной фигурой. Если капитану надо привести пример необычайной зоркости или, напротив, упрекнуть кого-нибудь в неумении видеть у себя под носом, он всегда вспоминает Петухова.

Тогда на острове Петухов был награжден за находку. Капитан вытащил из кармана горсть конфет и сказал:

- Подставляй лапу, Петухов!

...И вот теперь розовая подушечка уютно лежит на корме Ленцевой шлюпки, деликатно и красноречиво приглашая капитана взойти на борт.

- А чемодан мой вы заперли? - спросил капитан.

- Так точно, товарищ капитан, - ответил боцман Ленц, - у Каштанова ключ подходит.

"Эх, и боцман у меня, - радовался Маленький Петров, - настоящий боцманюга, не то что Степа..."

- А теперь, - сказал капитан, - выдать по тушенке на двоих и буханке на пятерых.

Разделить трапезу с капитаном - большая честь. Интересно, кого он пригласит...

- Ленц, давайте-ка подсаживайтесь, разделаем эту баночку.

Боцман Ленц достает из кармана складной нож, приставляет лезвие к банке, ударяет ладонью по рукоятке и режет крышку чуть наискосок, да так ровно и чисто!

- Хорошо, - говорит капитан, - культурно. Прямо как Большой Петров. Смотреть приятно. Учитесь, люди. - Он поворачивается к Маленькому, который в эту минуту макает горбушку в прозрачное розовое желе. - Не стесняйся, Маленький Петров, работай, работай. У вас, у Петровых, аппетит что надо...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Еще раз из прошлого. Маленький и Большой

Сказано приглядывать за младшим, - значит, все. Большой Петров смотрел на часы, нахлобучивал на Маленького шапку и уводил его за собой. Шли они сначала по дощатым тротуарам, потом по булыжникам Заречной, затем по асфальту улицы Ленина и, наконец, по звонким плитам Ратушной. Этот путь Маленький изучил хорошо - сам поворачивал куда надо. К Маленькому в клубе быстро привыкли, и когда, случалось, Большой Петров приходил на занятия один, его у порога спрашивали:

- А Маленький где? Ты что без Маленького?

Обычно брат сажал Маленького у самой двери на стул, совал ему конфету или яблоко и принимался за свои дела.

Порой, в середине вечера, когда за окном душной клубной комнаты опускались густые сумерки и на стекле расплывался влажный круг уличного фонаря, кто-нибудь говорил шепотом:

- Ребята, глядите, Маленький-то под шапкой спит!..

С Маленького снимали шапку, и его белая голова с копной свалявшихся волос беспомощно падала набок, а на лбу блестели бусины пота.

- Маленький, просыпайся! Домой пойдем! Во здоров спать!

Маленький из сна выходил, как из воды выныривают: отфыркивался, шумно дышал, тер глаза...

- Привет! Выспался?

Шло время. Маленький подрастал. И клубная комната, затянутая раньше туманной дымкой сна, постепенно представала перед ним во всем своем ослепительном богатстве. Под потолком покачивались прекрасные парусные корабли, вокруг висели таинственные голубые карты и яркие картинки морских сражений, широкий стол был завален блестящими приборами, а на стене - за спиной капитана - самый красивый, в футляре из темного дерева. Это барометр. Когда по его стеклу легонько постукивают пальцем, стрелка барометра дрожит...

В углу - тяжелые бухты каната, черные разлапые якоря, разноцветные флажки, спасательные пояса.

Капитан для Маленького очень долго был человеком-голосом, голосом, который не умещался в комнате, грохотал в ней, будто гром в самоварной трубе, выхода себе искал, и, найдя, гулял по всему Дворцу пионеров.

Страшноватый голос. Привыкнуть надо. Иногда из класса фортепьяно приходили, просили: "Потише, пожалуйста..."

А однажды капитан посмотрел на Маленького в упор и сказал тихим вполсилы обычного - басом:

- Радуйся, Маленький Петров, в клуб ходишь!

Все засмеялись и приветливо стали поглядывать то на Маленького, то на капитана. И то, что капитан приноровил свой голос к нему, удивило Маленького. Он понял: от него ждут чего-то. И тоже засмеялся.

Давно миновало время, когда Маленький Петров покинул стул около двери и впервые двинулся в плаванье по комнате. Очень скоро обнаружилось, что человек он вовсе не лишний, а, напротив, очень нужный, просто даже необходимый. Всем и каждому.

- Маленький, дай клещи!

- Маленький, подержи молоток!

- Маленький, я гвоздь уронил, поищи!

Вокруг мастерили модели кораблей, вязали мудреные узлы, шуршали картами, чертили, вычисляли, взмахивали флажками, а он зорко следил, не понадобится ли кому-нибудь помощь. И пулей бросался исполнять любую просьбу. Подносил, подавал, искал, держал, тянул, привязывал...

А потом в воздухе радостно запахло талым снегом, и Маленький долго смотрел, как, облепив муравьиной толпой шлюпку, ребята тащат ее к воде, и слышал: льдинки зашуршали о борта, когда налегли на весла... И он махал, махал рукой, пока плечо не заболело, а Большой Петров - в свитере, в вязаной шапочке - поднял свое весло и по морскому обычаю попрощался с братом.

...Когда вечером все уходят из клуба, капитан долго гремит связкой ключей, запирает кают-компанию, а все ждут его, чтобы пройти вместе по темным улицам. Идут они сначала большой и шумной стаей, а после - один, другой свернет в сторону, третий... Как сахар в стакане, растворяется тесная их стая в вечернем городе.

Нет, "идут" - не то слово. Они опрометью бегут вперед, бегом возвращаются назад, прыгают на одной ноге, скачут на четвереньках, едут друг на друге верхом, шагают на руках и, наконец, катятся колесом.

Идут нормально, в буквальном смысле этого слова, только двое капитан и Большой Петров. Они идут рядом - капитан обычно слева - или разговаривают тихо, или молчат, а вокруг кипит толпа мальчишек, как молодь вокруг матерых рыб.

Изредка из толпы вывернется какой-нибудь Маленький Петров, подбежит, прислушается к разговору, коснется рукой, получит дружеский подзатыльник и отскочит с громким смехом в сторону, как будто только об этом и мечтал.

...У Маленького Петрова есть дома свое законное место - подоконник. На подоконнике, рядом с деревянным пистолетом, рыболовными крючками, мотком цветной проволоки и другими полезными вещами - коробка из-под зефира. В ней спичечные этикетки и фотография, где они с Большим Петровым сняты. Снимал их Каштанов своим стареньким "Любителем", но фотография получилась хорошая. Маленький любит доставать ее и смотреть.

На фото он и Большой стоят рядом у майского берега Вереи, оба в тельняшках, с непокрытыми головами, оба светловолосые, только у Большого волосы чуть вьются, а у Маленького - как трава стриженая. Левую руку Большой Петров положил Маленькому на плечо, и смотрят они прямо в объектив, серьезно, без улыбки.

Казалось бы, что лучше: Большой Маленького бережет, Маленький от Большого ни на шаг... Но вот тут-то и загвоздка. Рядом с Большим Маленький Петров всегда остается для других только "маленьким", не всерьез, от горшка два вершка, человечком. Вдобавок и ростом он не вышел.

Его, между прочим, и по имени никто не звал. Есть Большой Петров, того зовут Николай, а у Большого брат, ну, этот, как его... Маленький.

А его звали Ленькой.

...Снова приходит лето, и снова Маленький Петров стоит на берегу и машет, машет рукой, пока плечо не заболит. Тогда принимается другой махать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Радуйся, ветер наш

Шлюпка медленно выходит на чистую воду. Гребут пока двое - Ленц и Каштанов, - гребут осторожно, лавируя между катерами, лодками, баржами, буксирами... Над шлюпкой нависает черный борт железной баржи. Маленький подымает голову и видит небритого матроса с папироской в ощеренных зубах. Матрос кивает: привет, мол! "Далеко ли?" - спрашивает. "В плаванье уходим", - говорит Каштанов. Спокойно так, просто: в плаванье уходим.

Теперь только, после этих каштановских слов, Маленький осознал наконец, что происходит. Он у х о д и т. Рыбаки на пристани остаются, а он у х о д и т. Мальчишки, плавающие у борта теплохода, остаются, а он у х о д и т. Весла скрипят в уключинах: у х о д и м, у х о д и м... Вода журчит за кормой: уходим, уходи м... Уже не остановишься, не вернешься, не попросишься назад. Уходим. Ушли.

- Разобрать весла! - приказывает капитан.

Впереди, загребным - боцман Ленц. Сзади - Чубчик. Широкая боцманская спина движется легко и упруго. Светлые волосы сбегают на шею узкой треугольной косичкой. Маленький следит за этой косичкой, чтобы удержать ритм, не сбиться. А весло становится все тяжелей, а кулакам одно лишь надо - разжаться. Чуть замешкался, а Чубчик: "Эй, не тяни!" И опять Маленький следит за боцманской спиной, и пот заливает ему глаза, и полосы Ленцевой тельняшки сливаются, а кулаки набухают нестерпимой тяжестью. Еще немного - и он выпустит весло...

- Первая команда, суши весла! Вторая команда на весла!

Маленький хочет бросить свое весло, но видит, как взмыло над водой весло Ленца и застыло, влажное, искрясь на солнце. И он повторяет все в точности, как Ленц.

Маленький сидит на корме, расслабив тело, и к нему постепенно возвращается прежний мир, ровное дыхание, четкие краски воды и неба. Он с опаской трогает упругую белую подушечку под указательным пальцем.

- Что, мозоль? - спрашивает Чубчик.

Маленький молчит.

- Дурак ты. Хочешь научу? Устанешь, веди весло вот так. - Чубчикова ладонь горизонтально проплыла перед глазами. - Никто не заметит, и не выдохнешься. Отдохнешь - опять греби. Эх ты, трубач! - Чубчик подмигнул: знаем, мол, что к чему...

Значит, догадался. Догадался, откуда труба. Не забыл, как в пионерскую вместе ходили...

И зачем Маленький позвал его тогда с собой! Одному идти надо было. Но Чубчикова совета он все же послушался.

На следующий заход Маленький опускал весло в воду и вынимал его без всякого сопротивления. Теперь он почти сразу выбился из ритма. Капитан крикнул ему:

- Маленький Петров, ровнее, ровнее!

Боцман Ленц искоса поглядел:

- Не сачкуй...

Чубчик сказал в спину тихо, ехидно:

- Ай-я-яй...

Маленький изо всех сил налег на весло. Белая подушечка под указательным пальцем лопнула. Но боли он не замечал. Спиной чувствовал усмешку Чубчика.

А потом солнце пошло на убыль, и что-то такое потянуло с севера, не ветер еще, а только его подобие, тень. Но потное, горячее лицо ощутило на себе эту тень, и все закричали:

- Ветер! Ветер!

Капитан приказал поставить паруса, и началось странное движение по сумеречной гладкой воде, когда непонятно, отчего шлюпка идет.

Ветра-то нет, разве это ветер - чуть трогает лицо и даже не сушит его...

Маленький лежит между банками, руки за голову, посасывает сахар, выданный боцманом Ленцем, и слушает глухое тиканье в ладонях.

- Радуйся, Маленький Петров, ветер наш, - говорит капитан. - Еще выбрать шкоты!

Радуется капитан. Показывает крепкие свои желтоватые зубы. Радуется Каштанов - встряхивает челкой, насвистывает, сидя на носу.

Радуется боцман Ленц - держит на руле крепкую руку. Радуется Чубчик роется в своем рюкзаке, достает пирожок домашнего печения, никого не угощает, громко жует.

Радуется круглощекая девчонка Айна, что сидит на носу второй шлюпки. Вот песню запела, а слов не понять - по-эстонски она поет. И зачем капитан взял девчонку в поход - непонятно...

Степа тоже, конечно, радуется. Не каждому и не каждый день доверяют командовать шлюпкой.

Все радуются кругом. Один только Маленький Петров не радуется. Чубчик догадался, откуда труба. Пойдет теперь болтать. А еще - скоро мать вернется с фабрики и найдет на столе его записку. Что дальше будет трудно и предположить. Где уж тут радоваться.

...А потом выступил из сумерек высокий берег. В полутьме застучали топоры. Ставили палатки.

Маленький Петров, полусонный, скучный, бродил среди сосен. Только на минуту он оживился, когда с холма, с хутора, дневальные принесли тяжелые ведра с курящимся парным молоком. Молоко забелело в темноте, будто осветилось изнутри, и над молочным кругом столкнулись комариные стаи.

Маленькому зачерпнули полную кружку, и он пил молоко, заедая хлебом, а потом поплелся в палатку, забрался, не раздеваясь, в спальный мешок и, пригревшись, упал в темный-темный сон. Над ним скрипел высокий сосновый бор, а на хуторе только к утру угомонились собаки.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Когда все еще спит

Маленький проснулся оттого, что душно ему стало в мешке и тесно. Он хотел во сне руки разбросать, как дома, а это в мешке не выходит. Сон и нарушился.

Когда он открыл глаза, в сумраке сырой палатки сначала и не разглядел ничего.

Дых, пар, храп...

Дотронулся до крыши, а парусина мокрая. Дождь был...

Он стал осторожно вылезать из мешка, чтобы никого не разбудить, и все-таки толкнул соседа - тот забубнил во сне, заскулил, как щенок, и снова заснул. Маленькому беспокойно стало, вспомнился дом, да так ясно все перед глазами: дверь в палисадник открыта, на пороге мать сидит, босоногая, в платке, прислонилась к косяку и гладит соседскую собачонку Пульку, а та скулит и морду прячет матери в колени. Щенок совсем... Мать улыбается и зовет глазами его, Маленького, а он с футбола прибежал, штанина рваная, думал - попадет сейчас! Штанину рукой прикрыл, будто коленку чешет. А мать: "Гляди-ка, Пулька ко мне прибежала. Самосвал проехал, она испугалась и ко мне... У-у, дура глупая..." Под эти слова Маленький хотел незаметно шагнуть в прихожую, но мать ему: "Куда, паршивец, пол вымыла, снимай сапоги!.." И верно, пол чистый, со щелоком вымыт, блестит, половики лежат до самой комнаты и дальше. А запах... Этот запах чистого, еще сырого пола сейчас проник в Маленького, как глоток холодной воды. Откуда он взялся? Сыростью пахнет в палатке, дождь прошел вот и все...

Маленький высмотрел, где дверка, отстегнул ее и выбрался наружу. Его охватил утренний холодок, зябко стало.

Огляделся.

Все четыре палатки стоят среди сосен, на взгорке. Одна худо натянута, от ночной воды провисла вся, целая лужа на брезентовой крыше. Под горой, у самых шлюпок, костер горит. На перекладине ведра дымятся.

Все еще спит, но уже готово проснуться, только ждет чего-то, чьей-то руки, голоса веселого, чтобы растолкал, расшевелил, и покатится тогда новый день со всеми его нежданными-негаданными новостями.

А пока тихо.

На сосновых иголках капли повисли. Маленький подошел ближе, всмотрелся. Подвешенный к сосновой иголке, перед ним покачивался зеленоватый шарик. Там, в шарике, были и палатка, и трава, и серое небо, и сам он, с голой своей головой. Все это, заключенное в прозрачную горошину воды, покачивалось в ней, переплетенное тонкой паутиной веток. Потом какая-то черная угроза пролетела сквозь каплю. Маленький оглянулся: ворона. Низко меж сосен прошумела. Он дотронулся до капли, осторожно, еле-еле. Она сначала потянулась за его пальцем, словно приклеилась, но тут же исчезла. Пропала совсем, разлилась, превратилась в обыкновенную гладкую воду. Маленький посмотрел на свой мокрый палец, и ему снова стало зябко.

Он подошел к костру.

- А, Маленький проснулся, - сказала девчонка Айна. Она отвернулась от дымного костра и локтем вытерла слезы.

Как видишь, проснулся. А ты кашеварь, поворачивайся, повариная команда... И чего капитан ее взял?

- Ты, Маленький, подай соль! Да не в том мешке, в полосатом! крикнул ему мальчишка по фамилии Кошельков, по прозвищу Кошелек. И Айна и Кошельков - оба из Степиного экипажа.

Полегче, не командуй, тоже начальник. Захочет - подаст соль, а захочет - не подаст...

- Эх, каша - красота! - хрипло закричал Кошельков, бросил в ведро горсть соли и стал мешать поварешкой, кашляя и плюясь от дыма.

- Маленький, у тебя комар на лбу, - сказала Айна.

А ей-то какое дело. Лоб его. Захочет - убьет комара, не захочет... Маленький хлопнул себя по лбу, поглядел на руку, вытер кровь о штаны.

Айна улыбалась. Он хотел найти в ее улыбке что-нибудь обидное для себя, чтоб разозлиться по-настоящему, но не смог. Айна улыбалась - как солнце светит, как ветер дует, как речка течет. Попробуйте представить себе речку, которая не течет. Это уже не речка. Вот так и Айна. Ее трудно себе представить без улыбки. Это, конечно, не значит, что она улыбалась непрерывно. Просто улыбка открывала самое главное в ее натуре.

Кошельков достал из кармана капитановы часы на толстой серебряной цепи, взвесил их на руке, далеко отставив в сторону, и сказал:

- Семь без пяти. Пора.

И Айна, которая к тому времени заплела свои короткие косички, и они торчали теперь острыми рожками по обе стороны ее добродушного лица, Айна сказала:

- Маленький, сыграй-ка подъем. Да погромче.

Будто он и сам не знает. Может, он из-за этого и встал так рано и стоит здесь, проветривается, нужной минуты ждет. Он сам знает - что когда...

А ноги его были уже на середине горы, и оттуда летел вниз его голос: "Сейчас!"

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вижу входной буй

- Маленький Петров! - закричал капитан. - Ну-ка возьми флажки, передай Степану: "Держаться берега!.." Хотя, нет, Ленц, давайте вы.

Капитан посмотрел на Маленького ходом, не останавливаясь, и было в этом взгляде недоверие, что ли, или досада: "А ну его. Загремит за борт, хлопот не оберешься..."

Ленц встал спиной к парусу, снял фуражку, помахал. На Степиной шлюпке приняли вызов.

- Скорей, Ленц! - подгонял капитан. - Скорей!

У Ленца на шлюпке полный порядок. Паруса бабочкой поставлены, фок вынесен в сторону веслом, чтобы взять больше ветра. Высоко задрав широкий нос, шлюпка мчится, рассекая волны. Капитан на руле. Каштанов впередсмотрящим.

"Отрабатываем повороты", - принял Ленц сообщение со второй шлюпки. И в ту же минуту все увидели, как она круто взяла в озеро.

- Вот разгильдяй Еремин! - рассердился капитан. - Какие могут быть повороты!.. Ленц, сигнальте: "Немедленно идти к берегу!".

- Не отвечают, товарищ капитан! - вскоре сообщил Ленц.

То, что происходило со второй шлюпкой, и в самом деле было непонятно. При таком шквалистом ветре и волнении строго приказано идти вдоль берега, а Степа взял еще мористей.

Капитан схватил ракетницу, выстрелил. Раз, другой, третий. Сигнал: "Рубить рею, надеть спасательные пояса, идти к берегу".

Все смотрели туда, где на фоне низких туч, наперерез им, узким клином двигался парус. Он становился все меньше, а потом и вовсе исчез.

- Слава богу, срубил рею, - проворчал капитан и вздохнул облегченно. - Каштанов, берите бинокль, ищите входной буй. Тут должен быть остров Рыбачий.

Капитан достал из кармана карту, хотел развернуть на коленях, но ветер рвал карту из рук.

- Ну-ка, Маленький, помоги. Так, здесь Рыбачий. А мы тут, примерно...

"Почему мы уходим? - не понимал Маленький - Почему не идем на помощь Степе?.."

Капитан, прищурясь, глядел вперед и фуражку, чтобы не сдуло, на самые уши нахлобучил, воротник поднял, один нос торчит.

- Товарищ капитан! - крикнул Маленький. Капитан повернулся к нему. Лицо красное, мокрое.

- Товарищ капитан, как же Степа? Как же они?..

Капитан смотрел на Маленького с досадой, как будто задал он совсем бездельный вопрос.

А вот ведь и Каштанов забеспокоился:

- Товарищ капитан, может, пойдем к ним?..

- К рыбакам идем, за подмогой! - крикнул капитан поперек ветра, а Каштанову особо: - Внимательней, Каштанов! Ищите входной буй!..

Направо - низкий берег, налево - все те же бешеные тучи, а за бортом...

Маленький Петров боялся смотреть в бурлящую за бортом черную воду. Его мутило. "Скорей бы, скорей... Что там с ними сейчас?.." Его воображению представлялись картины одна страшней другой. И он с тревогой смотрел на капитана.

- Вижу, кажется! - Это Каштанов.

- Кажется не надо, - откликнулся капитан, - глядите лучше.

- Вижу пирамиду и шар наверху!

- Вот это другое дело, - сказал капитан.

А Маленький ничего не видел, потому что сидел на корме и глаза его упирались в напряженную поверхность паруса.

- Готовьтесь к повороту! - сказал капитан. - Сейчас войдем в фарватер. Дальше будет канал, а пристань у них в бухте.

- Все на правый борт! - скомандовал боцман Ленц. Над головой у Маленького просвистел парус, шлюпка накренилась и, сделав широкий полукруг, понеслась в сторону острова, открывшегося глазам так внезапно, как если бы он поднялся из глубин озера. Входной буй качался далеко за спиной...

Канал был искусственный, в песчаных берегах его чернели сотни круглых отверстий.

Заканчивался канал широкой бухтой. У входа в бухту - пристань на сваях, около пристани шаланда, а дальше, в глубине бухты - целый лес мачт.

На шаланде трое рыбаков в черных плащах с капюшонами. Как по команде они повернулись в сторону шлюпки. Капитан ухватился за борт шаланды, перекинул ногу. Вслед за капитаном на шаланду прыгнул Каштанов.

Маленький Петров подумал, что капитан вернет Каштанова, но тот только крикнул:

- Бинокль мне! Ленц, швартуйтесь здесь!..

И шаланда, оставив в бухте облако вонючего дыма, затарахтела в сторону озера.

- А ты, Маленький, молодец, - тихо сказал боцман Ленц, - я думал, травить будешь. Колька твой, между прочим, того... Качки не выдерживает.

...Сколько времени простояли они на ветру, молча вглядываясь в пустое устье канала, - Маленький не знал. Может, полчаса, а может, час... И когда наконец у входа в канал показалась черная рыбачья шаланда, а за нею мелькнула тонкая мачта Степиной шлюпки, Маленький, Ленц, Чубчик и все остальные, не сговариваясь, закричали "ура", да так, что сотни ласточек вылетели из круглых своих нор и давай стричь воздух над самой водой.

На борту шаланды стоял капитан. Лицо у него было серое, глаза ввалились. Рядом Каштанов.

Степина шлюпка тянулась за шаландой на буксире. На шлюпке все вычерпывали воду - кто чем. Айна - черпаком, Кошельков - кедами... Один Степа сидел на корме без дела. Сидел, угрюмо уставившись себе под ноги.

Увидев на берегу своих, Кошельков закричал, потрясая тяжелой охапкой глянцевитых темно-зеленых водорослей:

- У морского царя были в гостях! Во борода!..

Он хотел еще что-то крикнуть, но поглядел на Степу и осекся.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Первая ошибка... Вторая ошибка... Третья...

В коридоре островной школы сумрачно. Пахнет сухим деревом и старой масляной краской. Между окнами - прошлогодние стенгазеты. Маленький стоит во второй шеренге, у самой стены. Поворачивается и читает в старой, выцветшей газете: "Что кому снится? Захару Водолееву снится, что он яблоки ворует..."

Капитан ходит вдоль строя. Взад-вперед.

- Рею срубили, - говорит капитан, - это правильно. А мачта? - Капитан останавливается и в упор глядит на Степу. - А мачта?..

Степа повторяет жалким голосом:

- А мачта...

- Вы что, Еремин! Забыли? Мачта тоже парусность дает! Вот ваша первая ошибка!

Капитан, ссутулясь, ходит вдоль строя. Все молча ждут.

- И что это вы затеяли - повороты отрабатывать? Я такой задачи не ставил!

Степа молчит. Капитан останавливается против него.

- А нос? Нос в волну зарывался?

- Зарывался...

- А почему?

- Перегружен был...

- Вот и вторая ошибка! Большой пробел в вашем образовании, Еремин! Боцман все должен видеть. А кто видеть не умеет, пускай рядовым ходит. Верно я говорю?

И вдруг Айна:

- Можно мне?

- Почему нельзя?..

Маленький просовывает голову между Ленцем и Кошельковым. Вот Айна выходит - два шага вперед, как положено, и стоит в своем тренировочном цифра семь на груди, косицы торчат из-под мичманки.

- Я хочу сказать, товарищ капитан, что Степа, что он... Он нас духовно подбадривал...

Кто-то прыснул, а она стоит, брови сдвинула и строго так глядит на капитана. Капитан как загремит:

- У нас что - морской клуб или духовная семинария?! А? Я спрашиваю! Я всех спрашиваю!..

Наступает тягостная тишина. Маленький чувствует: Айна что-то не так сказала, хотя и чистую правду. Он видит, как она смело, без тени смущения стоит перед капитаном, и вдруг вспоминает, как однажды весной, проходя утром по Баррикадной, услыхал за дощатым забором: "Раз, два, три! Раз, два, три! Коля, не отставай!"... Он тогда подошел поближе, заглянул во двор. Там, спиной к нему, стояла девчонка в тренировочном, косицы торчком, а перед нею в смешных позах трое мальчишек. Старшему лет семь, не больше. "Пропеллер крутится!" - сказала девчонка и завертела руками - сначала вперед, потом назад. Мальчишки старались вовсю. "Самолет пошел на посадку!" Руки в стороны, присела, руки вниз... Мальчишки тоже. Маленький взял тогда комок земли и запустил девчонке в спину - просто так, для смеху. Она обернулась, но лица ее он уже не видел - удирал вдоль забора. А сейчас был почему-то уверен: та девчонка - Айна.

Капитан смотрит из-под густых своих бровей на Айну и хмыкает: вот, мол, защитница нашлась!..

...А за стенами ветер, такой же густой, как утром, и если затихает временами, то лишь затем, чтобы набраться сил в открытом озере и вновь обрушиться на остров, на поселок, на старую школу, где мох торчит меж бревен, как вата из прожженного ватника.

И тут Каштанов, с улыбочкой, как бы шутя:

- Товарищ капитан, а Степа не виноват.

- То есть как?

- Это я его подначил. Я ему утром, перед выходом говорю: "Смотри, Степа, волна какая! Слабо в открытое озеро выйти и лавировку сделать?" А он говорит: "Спорим!" Ну, и поспорили...

Каштанов разводит руками и подкидывает капитану одну из своих улыбочек. Но сегодня капитана на это не возьмешь.

- Отставить, Каштанов!

- Товарищ капитан, вы что, не верите? Спросите у Ленца!

- Ленц? Вы тоже спорили?

- Нет. Я разнимал, - спокойно говорит Ленц.

- Отставить смех! - кричит капитан.

И надо же, чтобы в этот неподходящий момент дверь в школу приоткрылась, показалась круглая белая голова и распевный голос произнес:

- Коло-одкин здеся?

- Я Колодкин, - отозвался капитан.

- Распишитесь. Телеграмма.

Капитан разворачивает телеграмму, читает, еще раз читает, на скулах появляются желваки. Капитан подымает глаза. Он явно кого-то ищет. Ага, нашел. Ну, держись, Маленький Петров!

- Маленький Петров, выйти из строя!

Маленький сжался весь. Он сразу почуял неладное, когда этот "Здеся" про телеграмму сказал. А дальше чувство тревоги все росло в нем и превратилось в страх, когда капитан уперся в него взглядом. Маленький спрятал глаза. Ему казалось, что и сам он таким образом в безопасности.

- Посмотри сюда, Маленький Петров! Ну!

Маленький стал подымать голову. Точно камнями набита его угластая голова с ежиком сивых волос. Наконец голова поднялась, а глаза бегают, не знают, на чем остановиться, за что зацепиться. Вот зацепились за пуговицу на капитанском бушлате. Блестит, проклятая...

- Ну, - повторил капитан.

Глаза подымаются, как по крутой лестнице, от пуговицы к пуговице, к жесткому подбородку, покрытому рыжеватой щетиной, к твердым, обветренным, как бы побуревшим губам и щекам, к короткому, мясистому носу, что маловат для этого лица, и, наконец, к серым глазам-буравчикам, которые так и вонзились в Маленького, так и засверлили...

- Вот ты какой человек, Маленький Петров...

- А что Маленький сделал, товарищ капитан? Чего в телеграмме? Прочитайте, а! - закричал Чубчик.

- Вот ты какой человек... - повторил капитан, не обращая внимания на Чубчика.

Капитан говорил непривычно тихо, и от этой перемены в его голосе Маленькому стало отчаянно тоскливо. Лучше бы накричал.

- А я-то, дурак, поверил. Из-за брата тебе поверил. А ты вон какой...

Маленький чувствовал, что капитан на самом деле удивлен, что он не притворяется, как другие взрослые, когда читают свою мораль, а в самом деле расстроен и хочет понять, как это его обвели вокруг пальца...

- При первой же возможности спишу на берег, отправлю домой. А пока... Ленц! Три наряда вне очереди Маленькому Петрову!..

- Есть три наряда!

- Товарищ капитан!.. - выступил вперед Каштанов.

- Нет-нет, Каштанов, не просите. Один, понимаешь, при свежем ветерке растерялся, чуть шлюпку не перевернул. Другой подначивал. Третий разнимал. А четвертый из дому удрал. Не просите. Это уж моя ошибка. Я ее и исправлю. А вы, Каштанов, больше всех за Маленького хлопотали - проследите, чтобы письмо матери написал. Ясно?..

Капитан скребет небритый подбородок и еще раз говорит, но уже не сердито, а задумчиво:

- Вот ты какой человек...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

И чайки смеются надо мной

Сидит Маленький Петров на пристани и грызет карандаш. Рядом мальчишка из местных лег животом на помост, опустил в щель между досками жилку и дергает - авось клюнет... Давно уже так лежит. Поболтает ногой, посвистит и опять уставится в щель. А что ему - писем сочинять не надо. Дорого бы дал Маленький Петров, чтобы вот так же поваляться на горячих чистых досках, глядя в зеленоватую дымчатую воду. Солнце просачивается в просветы между досками, и вода вся разлинована в желтую полоску...

Подошел капитан, постоял рядом. Маленькому показалось: он что-то спросить хочет. И уже слышал: "Вот ты какой человек..." Но капитан молча ушел.

Писем Маленький Петров в жизни еще не писал, просто потому, что дело до этого не доходило. А если никогда писем не писал, то и не знаешь, как начать. Да и вообще, тоска смертная - бумагу марать. Кто любит письма писать, так это соседка его по парте - Вика Дымицкая. Ее бы сюда. Она живо... Как-то раз Маленький прочел письмо, которое Вика оставила на парте. Оно начиналось так: "Дорогой незнакомый друг!" Три слова и все непонятные: если дорогой - почему незнакомый? Если незнакомый - почему дорогой?..

"Море! Больше всего на свете я люблю море! - писала Вика. - Вся моя жизнь вмещается в это слово! Море. Его нельзя описать словами! Восклицательные знаки Вика прямо-таки рисовала. Красивые - не оторвешься. - Прибой обнимает мои ноги! - читал Маленький дальше. - Он летит на меня тысячами бриллиантовых брызг! Мне кажется, что чайки смеются надо мной!" "Здорово завернула про чаек", - подумал он тогда.

Маленький Петров хорошо запомнил это письмо, даже бумагу запомнил, гладкую, блестящую, и почерк - с наклоном в запретную сторону. Все запомнил. Странное это было письмо, вроде как из книжки списано, неизвестно к кому, о чем... "Море! - прогнусавил он тихо, когда начался следующий урок. - Море! Как прекрасно оно! Чайки смеются надо мной!"

Да, Вика бы сейчас в два счета сочинила это проклятое письмо.

- Ну как, Маленький, написал? Давай посмотрю!..

Это Каштанов. Третий раз прибегает на пристань. Он уже успел в деревню сбегать, конфет купить, искупаться. Стоит перед Маленьким загорелый, поджарый, ребра после бега так и ходят ходуном. Наклонился, а с мокрых волос - кап, кап - на бумагу.

- Ну ты даешь! Письма написать не может! Пиши, диктовать буду: "Дорогая мамаша..." Ладно, мама, все одно. Восклицательный знак. С новой строки. Отступи маленько. С большой буквы. "Пишет твой сын... Прости меня..." запятая "...что я уехал, не спросившись..." Точка. "Море властно зовет меня..." Что смотришь? Пиши: "Море властно зовет меня..."

- И чайки смеются надо мной, - сказал Маленький. - А что, Каштанов, оставит меня капитан или домой отправит?

- Оставит! - небрежно бросил Каштанов. - Ну, пиши скорей. Надоело мне с тобой возиться. Море... властно... зовет...

- Иди ты, - сказал Маленький Петров. - Сам напишу.

- Давно бы так! - обрадовался Каштанов. - Бегу купаться. Водичка во!..

Маленький решительно склонился над блокнотом:

"...что я уехал, не спросившись. Я думал, ты меня ни за что не пустишь. Больше я так никогда не буду. Только бате не говори. Живем помаленьку, заработал три наряда. До свидания. Кольке привет. Я научился грести..."

Маленький еще подумал-подумал, погрыз карандаш и, тяжело вздохнув, приписал: "Целую тебя".

И все. И ни слова о главном. Про капитаново решение, про отправку домой. А вдруг и в самом деле оставит.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Хобби Кривого Томпа. Рассказ Каштанова

- А во смешно, - сказал Кошельков, - мы один раз в столовой весь хлеб съели.

- Как это - весь?

- А вот так - весь!

- А зачем? - спросил Маленький Петров.

- Обед долго не приносили. Во смешно, да?

- Это что, - сказал Степа. - А мы с Петуховым - помните Петухова? мы с Петуховым раз в Эрмитаже заблудились, в Зимнем дворце...

"Где они только не были, - с завистью подумал Маленький Петров, - и в Ленинграде, и в Москве..."

- Здорово заблудились! - повторил Степа. - На построение опоздали, втык получили...

- А во смешно, - сказал Кошельков и сам первый засмеялся. - Во смешно: мы раз шлюпку на берег вытаскиваем, а канат гнилой...

- Ну? - сказал Маленький Петров.

- Что ну? Что ну? - рассердился Кошельков. - Канат гнилой, вот тебе и ну!

- Это все ерунда, - сказал Каштанов, подбрасывая в костер смоленую доску. Смола оплавилась, закипела мелкими блестящими пузырьками, треск пошел кругом. - Это все ерунда. А слыхали, что с нашим капитаном в Рыбецке было? Про Кривого Томпа слыхали? Нет? Ну, вы еще салаги...

...Сколько раз в прежние времена, когда шлюпки уходили в плаванье, а Маленький Петров оставался на берегу и махал, махал им рукой, или когда торопился по звонким плитам Ратушной и ждал: вот сейчас из-за угла покажется красная черепичная крыша Дворца пионеров, потом - калитка, потом - дверь и в тихом сумраке клубной комнаты подымется навстречу сутуловатая фигура в потертом кителе... Сколько раз тогда мечтал он о такой ночи, о таком сильном костре, который вот-вот оторвется от земли и полетит по небу гудящей многокрылой птицей... И вот - есть ночь, есть костер, а он сам здесь уже чужой. Его все равно что нет. Спишут на берег, и никто о нем не пожалеет...

А Каштанов уже рассказывал:

- Наш капитан раньше в Рыбецке работал, в порту, начальником охраны вроде. И там начали суда пропадать. Вначале шлюпки, байдарки, моторки пропадали - мелочь всякая. Потом спасательный катер пропал у ДОСААФа, новенький совсем. Потом глиссер. А после морской буксир.

Шум поднялся - на весь город! Милиция целый день шурует, ищет воров, а ночью снова пропажа - землечерпалка исчезла! Утром работяги пришли, а землечерпалки нет... Вызывает капитана начальство: "Чего ж вы, это самое, товарищ Колодкин, плохо порт охраняете? У вас из-под носу корабли тащат! Наводите порядок, а то..."

Капитан охрану усилил, домой не ходит, у себя в кабинете ночует, каждую ночь сам посты проверяет.

А в это время приходит в Рыбецк трансатлантический лайнер "Виктория", порт приписки Нью-Йорк. Пришел, пришвартовался, как положено.

А в двадцать четыре ноль-ноль капитан, как всегда, выходит из кабинета - проверять посты. Идет по пристани - что такое?.. Часовой спит! Прислонился к фонарному столбу и храпит. "Ах ты пьяница! - думает капитан. - Разгильдяй!" Подошел и часового - за плечо. Тот спит. Капитан понюхал - спиртным не пахнет. Интересно, думает, в чем же дело?.. Расталкивал, расталкивал, никакого толку. Пошел дальше. Елки-палки, второй тоже спит! Третий! Четвертый! Все часовые спят! Капитан думает: "Тут что-то не так..." Ступил на причал, идет на цыпочках, в тени... Впереди "Виктория"... Огней мало. Тихо. Вдруг видит: какой-то человек приближается к трапу. Капитан следом. Человек подходит к вахтенному, кладет ему руку на плечо... Вахтенный зашатался, зевнул, голову на грудь уронил и захрапел. Тут человек оборачивается, и капитан видит: Кривой Томп! Кассир из портовой бухгалтерии! Одноглазый Томп!..

Капитан кричит: "Томп!" - и к трапу. Подбежал, протягивает руку, хочет схватить Кривого Томпа - удар! - капитан падает. Вскочил, бросился на Кривого Томпа, схватил его, тащит на причал, а тот приемчиком - раз! раз! - капитан снова падает, с трудом подымается, в голове туман, видит: Кривой Томп взбегает по трапу, трап исчезает на борту "Виктории", Кривой Томп глядит на него с борта, зловещая улыбка играет на его бледных губах, бесшумно ползут из воды якорные цепи... Не зажигая огней, "Виктория" отваливает от причала и скрывается в ночной мгле...

Утром капитан проснулся у себя в кабинете, за столом.

Открыл глаза: в кулаке у него зажата черная повязка одноглазого Томпа! Бархатная такая повязка с кругляшом для глаза.

Капитан к окну - "Виктории" у причала нет! Выбежал в коридор, распахнул дверь в бухгалтерию, а там Кривой Томп сидит. Крутит свой арифмометр, а левый глаз - которого нет - лейкопластырем заклеен... "Здравствуйте, говорит, товарищ Колодкин, доброе утро, хорошая погодка, желаю успеха, будьте здоровы..." Всяко издевается, а капитану - что? За руку не схватишь. Повязку предъявить? Скажет: "Не моя".

А в городе уже целый скандал - международный конфликт! Лайнер пропал, со всей командой! Шутка ли? Радио, печать - на весь мир! Ноты правительству, порт оцеплен, самолеты-разведчики над морем кружат, водолазы по дну бухты ползают, начальство понаехало!..

Вызывают часовых - часовые ничего не помнят. Вызвали капитана. "Ничего не видел, ничего не знаю..." "Ну, как, думает, я скажу про этого Томпа, никто ж не поверит. Скажут, рехнулся Колодкин. Начитался детективов и рехнулся".

Совсем капитан расстроился, пошел в кафе. Сел за столик, а его кто-то за плечо трогает. Обернулся - Кривой Томп!.. "Можно, говорит, я рядом сяду? У вас свободно?.." Садится. И начинает разговор. "Вы, говорит, извините меня, ради бога, я вас, кажется, задел давеча. Я не хотел, так получилось. Но вы, говорит, тоже крепкий мужик. Здорово меня держали, даже повязочку сорвали... Пришлось вот залепить временно пластырем..."

Капитан думает: "Может, сон?" Ущипнул себя: "Нет". Официант подходит, заказ берет. "Нет, не сон". "А я, - говорит Кривой Томп, - хочу вам приятное сделать. У меня есть прекрасная коллекция древнеримских монет, а вы нумизмат, я знаю и вот хочу вам эти монеты подарить..."

Капитан думает: "Заболел я, что ли? К врачу надо сходить завтра..." "Вы мне повязочку-то отдайте, - говорит Кривой Томп, - вам она на что? Бросите, и все. А мне память - матушка-покойница шила. И ходить мне с пластырем неприлично. У вас она с собой ведь, повязочка? В брюках небось? В левом кармане?.."

"Ну и ну, - думает капитан, - все точно. Откуда он знает?.."

"Угадал? - смеется Кривой Томп. - То-то же... Вы насчет монет не сомневайтесь, вот, пожалуйста..." Достает из кармана мешочек, высыпает на стол монеты, подвигает капитану. Капитан смотрит. Императоры... Цезари всякие... "Берите, - говорит Кривой Томп, - ваши..." Капитан молчит. Кривой Томп спрашивает: "Считаете, мало за тряпочку? Хорошо, добавлю землечерпалку. Интересный, конечно, экземпляр и единственный в моей коллекции, да ладно, черт с ним..." А капитан думает: "Неужто я заболел? Или мы оба с приветом?.."

"Опасный вы человек, - говорит Кривой Томп, - вижу, не продешевите. Ладно, даю в придачу байдарочку".

Капитан молчит.

"Несговорчивый вы, упрямый человек, - говорит Кривой Томп, - ну, хорошо. Даю в придачу эту чертову посудину - "Викторию". Содержать мне ее все равно ужасно трудно, одна приборка чего стоит... Берите "Викторию", Колодкин, и не думайте, что я жмот. Только, знаете, одно условие: достаньте мне ледокол. Подержанный, старенький, какой угодно. Достанете, Колодкин? Да что вы молчите!.."

Капитан думает: "Ну чем я рискую? Абсолютно ничем. Поставлю и я свои условия..." "Нет, говорит, я на это не согласен". - "А какие ваши условия?" - спрашивает Кривой Томп.

"А вот какие, - говорит капитан, - все суда вернуть в порт. До единого. И крупные. И мелочь".

Кривой Томп аж пятнами покрылся. "Вы, говорит, жестокий человек, пользуетесь моей слабостью. И что память матери-старушки для меня превыше всего. Ладно, говорит, я согласен. Только уж извините, без тряпочки никак нельзя..."

Капитан думает: "Хитер ты, братец, но и я дурак..." И качает головой: нет, мол, я не согласен. "Понимаете, - говорит тогда Кривой Томп, - тут технология такая, тряпочка мне обязательно требуется. Дайте хотя бы подержаться..."

"Подержаться, это другое дело", - думает капитан, наматывает один конец тряпочки на указательный палец, а другой конец через стол подает Кривому Томпу. Кривой Томп за конец ухватился, что-то бормочет, на тряпочку дует... Корочку хлеба посолил, пожевал, запил водой из графина и говорит: "Порядок. Корабли на месте". - "Поехали в порт, - говорит капитан, - проверим". - "Нет, - говорит Кривой Томп, - мне на все это обидно смотреть. Одно расстройство. Вы лучше позвоните по телефону".

Капитан набирает номер, зовет своего заместителя, а тот как заорет в трубку: "Чудеса, товарищ Колодкин! Все корабли на месте! Все до одного! Чудеса в решете! Чудо морское..."

Капитан поглядел на Кривого Томпа, а тот вежливо так улыбается и руку протягивает за повязкой. "Спасибо", - говорит - и за дверь. Больше капитан его никогда не видел...

- Эх! Зря повязку отдал! - сказал Кошельков. - Фиг получишь!

- Большой пробел в твоем образовании, Кошельков! - сказал Каштанов. Наш капитан - человек морской чести. Сказал - все. После этой истории капитан уволился и уехал из Рыбецка. К нам.

- Почему? - спросил Маленький Петров.

- А скучно ему там стало.

- Как это - скучно? - не понял Маленький.

- Без нас скучно, - сказал Каштанов. - Ладно, кончай травлю. Спать пора. Маленький, ты первым вахтишь. За шлюпками присматривай. Кошелек тебя сменит.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ценная инициатива

На чужом берегу ночью все тревожно: светы, звуки, запахи. Чавкает вода под берегом. Скрипят, точно утки, лягухи. Тянет откуда-то сладковатым запахом гнилой рыбы. А ко всему этому еще и темнота - давит на плечи, густится за спиной. И человек жмется к костру и подбрасывает в костер хворосту, чтобы трещало громче, распугивало темноту. А темноту населяет всякая чертовщина. Там яростно скрежещут якорные цепи, тяжело дышат в схватке люди, и, куда ни повернись, - отовсюду наплывает огромное, в целую ночь, бледное лицо с черной повязкой наискосок...

Маленький Петров отрабатывает сегодня первый свой наряд - стережет шлюпки. Рядом, около низкого кустарника, стоит палатка. Там спят сменщики - Кошельков, Степа, Каштанов. Остальные ночуют в поселковой школе.

...Мимо - от поселка к пристани - прошагали во тьме люди. Заговорили, засмеялись. Слышно было: катили что-то, тачку или тележку. А дойдя до пристани, разом вдруг зашумели, заругались.

По шагам Маленький понял: идут к костру. Хотел ребят крикнуть языком не повернуть. Хотел в кусты - ног не поднять.

В свет костра вступил бородатый рыбак в ватнике и сапогах с отворотами. Сапоги хлюпали, задевая друг о дружку.

- Малый, шлюпки чьи?

- Наши...

- Куда идете-то?

- На Старгород.

- Поветерь долго вам ждать придется. Теперь южак задул. Почитай, неделю дуть будет.

- На веслах пойдем, - сказал Маленький.

- Не сгресть, - засмеялся рыбак, - и килей у вас, считай, что нету. Забьет волна. К теплоходу цепляться надо. Тут подойдет сейчас один, швартоваться будет, шлюпки отведи, слышь...

Повернулся и ушел...

"Что делать, - подумал Маленький, - надо будить Каштанова. - Он поглядел в сторону палатки. Тихо. Спят. - А что, если самому привести шлюпки сюда, прямо на свет костра?" Тут где-то видел он днем сосновый пень с узловатыми корневищами. У самого берега видел. Вот бы и привязать шлюпки. И грести недалеко - метров тридцать, не больше.

Маленький подбросил хворосту и побежал к пристани.

Рыбаки курили, повернувшись в сторону канала. На помосте рядом с ними стояла двухколесная тележка. Маленький прыгнул в шлюпку, нащупал носовой конец. Вот железная скоба, вбитая в сваю. А вот и узел. Маленький стал дергать его, щупать со всех сторон, искать секрет. Ленц вязал, его работа... Руки быстро устали тянуться вверх. Маленький чертыхнулся и подумал: "Рубануть бы топором!"

Сверху с помоста, донеслось:

- Чего копошишься-то?

Маленький смолчал и снова взялся за узел.

- Егор, посвети...

Вспыхнул фонарик. Бородатый лег на помост, вытянул руки.

- Дай-кось я. Узел-то простой беседочный... И всех делов.

Рыбак бросил Маленькому конец. Маленький взялся за весла и стал медленно грести, держа на огонь костра. В нескольких шагах от берега ему пришлось спрыгнуть в воду - шлюпка дальше не шла. Дрожа от холода, он вышел на берег и стал шарить руками по земле, искать сосновый пень. Долго ползал, в яму с водой угодил, ударился больно и, совсем уж было отчаявшись, наткнулся на корневище. Завязал конец как попало и - бегом обратно.

Вбежав на помост, он посмотрел в сторону озера и увидел огни. Зеленый и красный - бортовые, белый - на мачте. По расстоянию Маленький определил, что теплоход еще не вошел в канал.

- Быстрей, малый! - встретили его рыбаки.

Теперь дело пошло веселей: Егор светил, бородатый развязывал, Маленький вставлял весла в уключины.

- Пошел!..

Маленький отгреб от пристани и снова поглядел в сторону канала. Огни приближались. Они дрожали в ночном воздухе, за ними угадывался плотный корпус корабля. На дороге снова затарахтели колеса, послышались голоса.

- Иваныч, весь буфет скупить хочешь?

- Тебе оставлю...

- Мне много не надо...

Тут теплоход дал осторожный гудок, и Маленький голосов больше не услышал. Он гребанул посильней раз, другой... Привязав вторую шлюпку, Маленький подошел к угасающему костру и тут только почувствовал, как дрожат у него руки.

...А ночи будто и нет. По дороге идут и идут люди с тележками, с тачками. На рыбачьих баркасах, что стоят плотной стайкой в глубине бухты, засветились огни. Там живут пришлые рыбаки. Они пришли сюда с другого берега, где рыба нынче не ловится, пришли план выполнять. План у них свой, отдельный, и живут они отдельно, на старых баркасах, в плавучих домах, которые пригнали с собой. Днем по палубам бегают голозадые ребятишки, бьется на ветру белье, вялится рыба, у очагов кухарят женщины... Сейчас оттуда слышны голоса и гуськом тянутся к теплоходу люди. А теплоход уже навис смутной громадой над берегом. Маленький поглядел на толстые капитановы часы: пора! Пора будить Кошелькова. Да что там - всех будить! Всех!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утром сверкал белыми надстройками красавец "Очаков". Пела на гортанном языке пластинка на верхней палубе: "Бес-са-ме, бес-са-ме-муч-ча!.." По дороге в поселок тянулись рыбаки. Впереди хозяин, в сапогах с отворотами, с торжественным неподвижным лицом, толкает тележку, в ящиках звякают бутылки. За хозяином - жена, в новеньких резиновых сапожках, в цветастом платке. За женой - гости с материка, тесной шумной толпой. Прошли, проехали, прогремели посудой... А следом другая семья, в том же порядке. Около теплохода суета, суматоха, буфетчик кричит с борта: "Граждане, макарон уже нет! Пива нет! Пшенка есть! Лимонад есть..."

Каштанов тискает Маленького: "Ай да Маленький! Достойный товарищ! И узлы развязал?" Степа хлопает по плечу: "Молоток!" Айна молча улыбается. Капитан придирчиво оглядывает шлюпки, трогает узлы, хмыкает: "Два наряда отработал". - "Как два? Почему два? Один!.." - "Нет, Маленький, как ты не понимаешь, тебе один за два засчитали, радуйся, редкий случай!.."

Дневальные приносят из поселка ящик горячих лещей - только из коптильни. Острый дымок щекочет ноздри. Капитан долго водит щепотью над ящиком, шевелит пальцами, выбирает... Вот! Подал Маленькому - ПЕРВОМУ! Ай да лещ! Это вещь! Темные бока блестят, как поливная глина. Игрушка - не лещ. Тронь, и развалится пополам, сверкая белым душистым мясом... "На, Маленький Петров. Проявил ценную инициативу - получай самого красивого!"

Маленький переступает с ноги на ногу - горяч лещ, обжигает! Маленький улыбается. Капитанская щека перед ним - свежевыбритая, крепкая розовая щека, без единого пореза, воротничок кителя впаян в коричневую шею. Маленький улыбается капитанской щеке и верит, верит: после этой ночи, после ее страхов, после ее работы, после награды за нее - оставит, оставит его капитан!..

А капитан из-под ладони глядит на "Очаков" и говорит:

- Вот на "Очакове" и пойдешь домой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Наряд третий. Пучок луку

Чубчик - сачок. От рождения. Сачок удивительный. Идут они, например, с Маленьким в школу. Болтают о том о сем. У самой школы Чубчик говорит: "Ладно, давай мой портфель". Вот так штука! Маленький и не заметил, как всю дорогу нес оба портфеля - свой и Чубчика. А ведь Маленький тоже не простак.

Чубчику обертывают тетради, приносят пирожки из буфета, бегают за него в магазин... Чубчик - сачок от природы, а сачки от природы - артисты. Разыграют - и не заметишь, как остался в дураках.

Разные есть работы. На одних легче сачковать, на других труднее. Например, шлюпку тащить. Тут просто. Главное, кричи громче всех: "Раз-два, взяли! Навались!" И пыхти посильней... Народу много - сойдешь за работягу.

Увильнуть от камбуза, от ночной вахты - нет большего мастера, чем этот Чубчик.

Но уж если капитан прямо в него пальцем ткнет, Чубчик вскочит, вытянется в струнку, ест капитана глазами...

Вот и теперь - капитан остановил на нем свой палец.

- Чубарев! С Петровым пойдете в поселок. Купите луку. Вот деньги.

Маленький и Чубчик одновременно руки за деньгами протянули, только Чубчик на секунду быстрей. Он свое дело знает.

Первый дом в поселке - сельпо. Около магазина бревна ошкуренные лежат. На бревнах сидят старики. На стариках - твердые кепки с картонными лентами внутри. Старики в валенках. Курят, молчат. А в сельпо галдят бабы.

Чубчик говорит:

- Слушай, Маленький. Я в избу зайду и начну спрашивать: "Лук есть? Почем?" Торговаться стану. А ты в это время шуруй на огород. Луку нарвешь... Ясно? А деньги мы с тобой... - Он кивнул на сельпо. - Конфет купим!..

Маленький не против конфет. Если луку добудут, почему не купить конфет. Одно только ему не нравится...

- Почему это я на огород?

- Потому что ты не главный, - отвечает Чубчик.

- Ты, что ли, главный?

- А деньги у кого? У меня.

- Схватил первый и радуется...

- Ты бы и хватал, если прыткий.

- Капитан сказал вдвоем, значит, все вдвоем...

- Слушай, Маленький! - закричал тогда Чубчик. - Тебе нарядов мало? Еще хочешь? Будет!..

Нарядов Маленькому хватало. Промолчал. И пошел вслед за Чубчиком вдоль широкой поселковой улицы.

В первой избе никого. Замок висит, изгородь колючей проволокой опутана.

Во второй, наоборот, - народу слишком много. Как муравьи: бегают, бегают...

Из третьей - баба с ухватом: "Пошли отседова!"

- Несознательная, - вздохнул Чубчик и поправил мичманку.

Зато в четвертой избе порядок. На крыльце хозяин. Глаза голубые, борода светлая, шея медная. Вроде бы видал его Маленький где-то. Знакомое лицо... Рядом хозяйка. Молодая, длинные сережки звенят в ушах. Укладывают в ящики лук.

Ящики длинные, чисто-белые, из свежей пахучей доски.

А луку такого Маленький сроду не видал. Перья долгие, толстые, щедро зеленые. Хозяин берет двумя руками луковый куст, бережно кладет в одну сторону ряд, в другую...

- Здравствуйте, - говорит Чубчик. - Вот это лук!

Хозяин смеется, показывает крепкие зубы, кивает Маленькому:

- Здорово, малый...

Да ведь это тот самый рыбак, что помогал ночью узлы развязывать!

- Луковая трава что надо. В Старгород повезем, на праздник...

- На, попробуй! - Хозяйка протягивает Чубчику пучок перьев. - Хлеба дать?

- Не, мы так...

Чубчик отделил перьев Маленькому, а тот уже издали вдыхал луковый аромат и уже слюну сглотнул. Откусил с хрупом - полный рот соку... Хорошо!

- Давай купим, - шепнул Чубчику. А Чубчик: "Чш-ш..." И громко:

- Спасибо за угощение!

Стали уходить, завернули за угол, Чубчик и говорит:

- Заходи направо, там грядка...

Маленький головой замотал. Да что он, Чубчик, с ума сошел? У кого воровать? Этот бородатый все равно что свой! Нет, так нельзя...

- Чего стоишь?

- Не буду я...

- Не будешь? Трубу стырил, а лук стесняешься? Дурак! Лук - это и воровством не считается, все равно что яблоки! А за трубу знаешь что будет?.. Притянут!

Маленький задохнулся. Вот как если бы он бежал во весь дух и знал, что дорога впереди свободная, а на ней вдруг, внезапно выросла стена.

- Точно, притянут! - Чубчик сложил пальцы крест-накрест. - Что, думаешь, нет? Это же государственное имущество! Они все на учете, трубы эти, по особому списку, понял! А список в Москве лежит, в сейфе...

Чубчик глаза сощурил, губы вытянул - пугает. Маленький, конечно, не дурак, чтобы всему верить, но одно он соображает: "За лук дадут по шее пару раз, и все. А за трубу - мало не будет. Собрание устроят - раз. Отца с матерью вызовут - два. Объясняться заставят - три..."

- Ну, давай-давай, по-быстрому... - торопит Чубчик.

Маленький вырвал у Чубчика мешок.

...Красиво лук стоит. Перья высокие, острые. Только мешок разинул, схватился за перо - сзади цап! Рванулся - не тут-то было. Рядом Чубчик кричит: "Ай, больно!" А хозяйка: "Ворюга несчастная, вот тебе, вот! Кирилл, сажай маричманов в сарай, я за ихним начальником побегу!"

Пинок - Маленький летит в распахнутую дверь носом в сено. Чубчик вслед за ним, туда же. Гремит засов, щелкает замок. Чубчик вскакивает, бегает по сараю, щупает стенку, глядит в просвет между досками. "Эх, попались!.." "Ну, все, - думает Маленький безразлично, - теперь уж точно отправит домой капитан".

В безоконном сарае сумрачно, свет попадает скудно, через дырявую крышу. Что-то в противоположном углу шумно вздохнуло, зашевелилось, коротко мекнуло... А потом забилось в угол, грохоча пустой посудиной.

На улице послышались крики, громкие, резкие. Топот, неразборчивые причитанья, дробный поскок... Ближе, ближе. А потом - сильный удар в стену сарая - один, другой! Треск тонкой доски, сноп света с улицы, и вместе с ним и столбом золотой пыли в прореху ввинчивается - господи, да что же это? - рогатое, глаза сверкают, ноздри раздуты, борода трясется, седая, грязная...

- А-а!.. - Маленький закрыл глаза руками, а когда отнял руки, страшное видение исчезло. Чубчик протискивался в пролом, доски трещали и скрипели. Чубчик повторял: "Бежим, бежим скорей!"

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Григорий Иваныч. Рассказ сержанта Осадчего Семена

Они бежали и видели, как зловеще пустеет улица. Хлопали двери в избах, перекликались голоса: "Венька! Домой, шалапут! Григорий Иваныч заберет!..". "Пелагея, вилы припаси, не дай бог, Григорий Иваныч сунется!..". "Дедушка, Григорья Иваныча не видал?.." - "Побег куда-то..."

Около сельпо толпа. Окружили милиционера, крик стоит - толку не разобрать. Одно слышно: "Григорий Иваныч!.. Григорий Иваныч..."

Маленький видит: дело для них теперь безопасное, что-то случилось в поселке поважней пучка зеленого лука. Решил послушать, что говорят. Видит, к милиционеру пробился давешний хозяин, голубоглазый, дергает за пуговицу и кричит:

- Семен, а Семен! Он у меня в сарае доску выломал! Я думал, мальчишки, гляжу - Григорий Иваныч! Я его колом вдоль спины, он бежать...

Маленький и Чубчик переглянулись: Григорий Иваныч?..

Милиционер снимает фуражку, вытирает пот с высокого в залысинах, лба.

- Сейчас, граждане, сейчас... Ты, Кирилл, - говорит он бородатому, бери людей, улицу прочеши... А ты, Кузьма, рощу... Здравствуйте, вовремя подошли...

Маленький обернулся и увидел капитана. Милиционер протягивал ему через головы рыбаков длинную руку.

- Сержант Осадчий Семен, блюститель порядка, - щеголевато отрекомендовался он. - А вы, значит, в походе? Хорошее дело, ин-тэ-рэс-ное... - Он так и сказал - "ин-тэ-рэс-ное" - по слогам, в нос и тоже щеголевато. Как шпорами звякнул. - Ребят постарше не дадите мне в помощь? Хулигана ловим, - он подмигнул, - козла, между прочим...

Теперь пришло время описать сержанта Осадчего Семена, потому что внешность у него была примечательная. Он имел продолговатое румяное лицо, полные, очень красные губы, длинный, но в меру лица нос; карие глаза, а впереди них - модные толстые очки, единственные на весь Рыбачий, а может быть, и на все побережье от Усть-Вереи до Старгорода. Над верхней губой его помещались черные, прямые, как стрелочки, усы.

Осадчий Семен смотрел, как голубь, - сбоку, без поворота головы, и от этого имел значительный, несколько загадочный вид, и вся его подтянутая фигура, вся ухватка и манера, казалось, говорили: "Я про тебя, дорогой, все знаю. И глядеть мне на тебя скучно. Так что, будь добренек, включайся в беседу".

Таким образом, взгляд у Осадчего Семена был профессиональный. А выражение лица, если присмотреться внимательно, - философское и добродушное.

- Вы, Петрович, не представляете ситуацию моего положения, - сказал он капитану, когда они познакомились. - Один я, как перст, один. Вот прошлый год я отдохнул так отдохнул! Сдавал на исторический, в Старгороде. Приняли на заочное. Учиться вот только некогда... - Осадчий Семен вздохнул. - Много еще, Петрович, всяких пережитков... Тормозят очень...

- Тормозят, - согласился капитан. - А что это за Григорий Иваныч?

- Григорий Иваныч? Уникум. Язва здешних мест. Если хотите, парадокс. Козел, одним словом. Помимо всего, разжигает религиозную фантазию некоторой части населения.

- А чего прозвали так?

- Тут целая история...

И сержант Осадчий Семен по дороге к пристани принялся рассказывать капитану историю Григория Иваныча. Маленький и Чубчик слушали, шагая сзади.

- Был у нас на острове человек один. По фамилии Квашнин. Рыбак никудышный, вечно прогуливал по причине алкоголя. Я его и на десять суток сажал, и на пятнадцать, и трудом лечил - все напрасно. До того дошел жена на материк уехала, корову увезла, дочки обе в Старгород на стройку подались... Общежитие там получили, конечно. А Квашнин один остался. Ну и козел с ним. Надо сказать, этот козел лучше всякой собаки: рога нацелит в дом не войдешь.

А Квашнин продолжает свою деятельность. Сядет на кривом крылечке, обнимет козла и начинает ему жаловаться: "Григорий Иваныч, Григорий Иваныч, одни мы с тобой, ни бабы, ни деток, пустой горшок..." А кто виноват? Кто виноват, Петрович?

Я вызывал Квашнина, убеждал словом. Я так считаю: человек должен знать свои права и обязанности. Вы как считаете, Петрович? Я так считаю.

Потом Квашнин и козла своего продал на материк. Тот не хотел уезжать, что ты! Пришлось Григория Иваныча вязать. Связали они его и в сарай, а сами, с новым хозяином, дома сидят, беседуют, так сказать. Вдруг - грохот! Выбегают - а Григорий Иваныч веревки порвал, стенку вышиб и помчался - на участок к Кириллу Старову. Козочка у него там, родственница.

Поймали. Связали. Теперь уж проволокой. Утром на баркас - и прощай!

Квашнин вскоре после того на материк уехал. Говорят, в больницу истопником устроился. Спалит он больницу, помяните мое слово, Петрович!..

И вот весной видят наши рыбаки такую картину. Подходит к пристани буксир, за ним баржа, а на барже - собственной персоной - Григорий Иваныч! Буксир швартуется, а Григорий Иваныч от нетерпения копытом бьет... В несколько прыжков достиг берега и помчался на знакомую улицу!

Вся народная дружина Григория Иваныча ловила. Поймали, добрались до нового хозяина. "Избавьте, - говорит, - меня от этого козла. Я, если хотите, еще приплачу. Это не козел, - говорит, - а исчадье какое-то..." Заставили все-таки взять. А как же? Твое животное - не смеешь отказываться. Я так считаю. Если каждый будет свое хозяйство где попало раскидывать, что получится? Вы как считаете, Петрович? Я так считаю: твое хозяйство - береги...

Через какое-то время Григорий Иванович снова убежал. Я думаю, новый его хозяин посодействовал этому. Выпустил, одним словом. Ударился Григорий Иваныч в бега. И слушайте: придет на вокзал, встанет на перроне и ждет. Пассажирский поезд спокойно пропустит, а товарный только остановится на минуту - Григорий Иваныч скок на платформу и ту-ту... Выйдет на полустанке, который понравился, гуляет в незнакомой местности, по огородам шастает, с козами знакомится. А начнут ловить - в такую агрессию впадает, что ты!

А зимой вот что придумал: ребятишки зальют каток на улице - так он разбежится, раскатится на копытах и все норовит кого-нибудь с ног сбить. И что интересно: за пределы нашего района не выезжает...

- А сюда-то как нынче попал? - спросил капитан.

- Сюда? Одна версия - на "Очакове". Вплавь не мог. Я считаю, не мог. А вы как считаете, Петрович?..

В это время глазам открылась пристань. У пристани - красавец "Очаков", белоснежные надстройки, на трубе красная каемочка, будто повязка на рукаве у дружинника. На борту теплохода, опершись о поручни, стоит дочерна загорелый человек в белом кителе и мичманке с белым верхом.

- Здорово, Литвинов, - говорит ему сержант Осадчий Семен, - ты что ж это, Литвинов...

- Ну, что я? - отвечает чуть насмешливо Литвинов.

- Ты зачем мне Григорья Иваныча привез?

- Мы животных не возим. Не положено.

- Вы-то их не возите, зато они на вас ездят!

- Не положено животных возить... А, Колодкин! - оживляется Литвинов, заметив капитана.

- А, Литвинов! - говорит капитан и приветствует Литвинова поднятой рукой.

- Да пойми ж ты, Литвинов, - говорит Осадчий Семен, - откуда ему взяться? Кроме тебя, никто на остров не приходил...

- Слушай, отвяжись, - говорит Литвинов, - у меня и билетов на животных нет. Не положено. Отвяжись, дай с человеком поговорить... Ну, как твое ничего, Колодкин? Все вожатишь? - Он кивает на Маленького и Чубчика. - Все в походы ходишь?

- А ты все буфет по озеру таскаешь? - говорит в свою очередь капитан.

- Слушай, Колодкин, иди ко мне помощником. Я тебя возьму. Хоть завтра.

- Нет, Литвинов, спасибо. Я скоро в Рыбецк поеду, в управление.

- Здоровьишко как?

- Отлично. - Тут капитан словно вспомнил про Чубчика с Маленьким и резко повернулся к ним.

- Чубарев, луку купили?

- Товарищ капитан, не купили! Все заперлись, не достучаться... Чубчик протягивает капитану деньги. - Я Маленькому говорю: "Давай надергаем сами", а он боится. - Чубчик засмеялся.

Вывернулся Чубчик. Как всегда.

- Ладно, Чубарев... Слушай, Литвинов, ты куда идешь теперь?

- На Старгород.

- Когда отвалишь?

- Ночью...

Капитан поднялся по трапу, подошел к Литвинову и о чем-то некоторое время говорил с ним, кивая на мальчишек. Чубчик толкнул Маленького:

- Про тебя...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Поединок

А к пристани то и дело подкатывают на велосипедах мальчишки, докладывают Осадчему Семену о положении дел, как докладывают полководцу перед началом решающего сражения.

Сведения самые разноречивые. То Григория Иваныча видели в северной части острова, около голых камней, где он якобы "воду копытом пробовал, может, плыть собрался..." То совсем наоборот - в южной, где он скакал мимо жердей, что выставлены по всему берегу для просушки. То вдруг оказывался на западе и хрустел там безжалостными копытами по луковым полям. То, наконец, на востоке, где - стыд-срам, граждане! - ворвался за церковную ограду и по могилам, по дорожкам, усыпанным красным песком и так гладко заметенным, что ни следочка на них, ни листочка, будто кто-то бесплотный пролетал над ними с веничком... А этот, черт рогатый, представляете, что наделал!

И все это - по словам мальчишек - чистейшая правда.

Кошельков на берегу размахивает суковатой палкой.

- Я ему как дам между рог, он и не встанет.

- Ой, Кошельков, - говорит Айна, - ты страшный.

- Был бы наган, - говорит Кошельков, - я бы его трах...

- Хватит, Кошельков, - останавливает его капитан, - уймись.

Поступают все новые сообщения о злодеяниях, чинимых Григорием Иванычем в пределах острова. "Забор сломал!.. Антенну порушил!.." Сержант Осадчий Семен поворачивает к жалобщику румяный профиль: "Ой ли? Помню, давно у тебя теле-еле... Ремонт хочешь сделать за счет Григорья Ивановича?.."

Потом одна бабка заявление принесла.

- Прочитайте вслух, Петрович, прошу вас, - говорит Осадчий Семен, замотался я...

Капитан берет заявление, откашливается, читает:

- "Начальнику сержанту Осадчему Семен Игнатьичу от гражданки Кукиной Татьяны... Прошу вас, Семен Игнатьич, принять каки-либо меры к этому козлу... что этот козел ходил безнадзорный, никто внимания не обращал и нахально ворвался в сарай к Силантьеву Василию и стал задирать борова Силантьева Василия и еле отогнали Силантьева Василия от него, он пошел к Федорову Алексею, который тоже сломал забор, где стояла свинья, и тоже стал гоняться за ней, а потом ворвался в сарай Кукиной Татьяны и кур разогнал, которые были все молодочки и кто где спасался и двух питушков, так что Рукавичкина Галя видела всю эту историю, и мы его гнали, а он лезет безобразничать и кричит зверски, а я за этого козла страдать не хочу, так как у меня семеро детей и муж больной, и вот свидетели, что козел ходил безнадзорный и делал нарушения общественности животной птицы..."

- Ничего не понял! - рассердился Осадчий Семен.

- И двух питушков, - жалобно говорит бабка, - и молодочек даже... Она утерла глаза концом черного платка.

- А козел-то где, мамаша? - спрашивает Осадчий Семен.

- Где ж ему быть, кромешному... У меня на участке...

- А, черт! Чего он там делает?

- Да траву щиплет. С козой моей. Говорят, товарищ начальник, сокрушать будете? Мне бы мясца...

Сержант Осадчий Семен выхватывает велосипед у только что подъехавшего мальчишки и прыгает в седло. Пыль завивается по дороге. Следом с гиганьем и свистом мчатся ребята. Позади семенит бабка Кукина.

- И двух питушков... И молодочек... Свидетели есть...

Маленький Петров пробился к самой изгороди. Тонкие березовые колья качались под тяжестью толпы. Двор, огражденный домом, хлевом, сараем, образовал естественную зеленую арену, на которой предстояло разыграться поединку. Один из его участников щипал траву в обществе белой козы, которая, переступая с ноги на ногу и встряхивая головой, всем своим видом показывала свое превосходство над всеми остальными поселковыми козами.

Сам Григорий Иваныч был огорчительно невелик ростом, но стоял на своих коротких ногах твердо. Длинная шерсть свисала почти до земли грязными серыми сосульками. Не подымая головы, он сосредоточенно щипал траву, и бородка его моталась взад-вперед.

Сержант Осадчий Семен уже входил в калитку и прикрывал ее за собой. Маленький Петров толкал стоявшего рядом мальчишку: "Гляди! Гляди!" Осадчий Семен, высоко подымая ноги, как бы ступая по скрипучему полу, подходил к Григорию Иванычу. Сержант шел так, словно под ним оставалась узенькая полоска земли, а вокруг - вода...

Григорий Иваныч повернул голову. Нижняя челюсть его двигалась винтообразно, штопором, точно он с трудом вворачивал внутрь себя бесконечный болт. Конусообразная морда, широкий мощный лоб, далекий взгляд раскосых глаз - все вместе выражало ленивое самодовольство, которое граничило бы с величием, если бы не кусок газетины, повисший на одном из кривых рогов.

Осадчий Семен сказал:

- Иди сюда, образинушка...

Григорий Иваныч повернулся к Осадчему Семену всем корпусом, пригнул голову.

- Ну, что ты, дурачок. Что ты...

Толпа за изгородью молчала. "Хватай его! - торопил мысленно Маленький Петров. - Бери! Ну!.." Григорий Иваныч, лениво ступая короткими кривыми ногами, пошел к Семену, а тот, отведя левую руку назад, а правую опустив вперед почти до земли, в таком странном положении ускользал от Григория Иваныча, как бы исполняя старинный ритуальный танец.

Потом Осадчий Семен неуловимым движением вытащил из кармана белоснежный носовой платок и стал потряхивать этим платком, как бы науськивая на него Григория Иваныча. А тот переводил взгляд с самого сержанта на сержантский платок и обратно, быть может решая, какую жертву избрать...

Тогда Осадчий Семен произвел великолепный маневр: он бросил платок в сторону, и когда Григорий Иваныч последовал за ним взглядом, Семен оседлал Григория Иваныча и ухватился за его рога. Обернувшись к толпе, он закричал, румяный от победы:

- Вяж-жи-и!

Кирилл и еще двое рыбаков вязали Григория Иваныча и заслонили его совсем.

Только догадаться можно было, что он еще взбрыкивает и силится встать. Когда мужики потащили его на веревке, Маленький увидел, что место, где брали Григория Иваныча, вытоптано до черноты. "Подайся! Подайся!" кричал толпе Кирилл Старов, поводя раскаленным голубым глазом.

Григория Иваныча проволокли мимо и заперли в сарай Кукиной Татьяны.

Маленький Петров выскочил из толпы, потный, взъерошенный. Столкнулся с Айной.

- Глядеть надо! - огрызнулась она.

- Ты чего? - удивился Маленький.

Айна зло мотнула головой и пошла прочь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Беги, Гриша, беги

- Утопят. Камень привяжут и в воду, - сказал Чубчик и поглядел на Айну.

- Ну да, - сказал Кошельков, - а мясо?

- Что мясо? - сказал Чубчик. - Мясо у него худое, бешеное...

- Ну да, бешеное. Нормальное мясо, - возразил Кошельков, - вот увидишь, пристрелят, а мясо продадут. Спорим, пристрелят? Я в поселке слыхал.

- Утопят. Или за хвост подвесят, - сказал Чубчик и снова поглядел в сторону Айны.

Оба они говорили все это лениво и так же лениво посмеивались, сидя на траве около школы. Айна мыла посуду у колодца и негромко стучала алюминиевыми мисками.

- А может, за рога? - спросил Кошельков.

- Не, за рога неинтересно, - сказал Чубчик, - за хвост, это да...

Айна резко повернулась. Схватила миску и - в Чубчика. Он увернулся. Тогда она взялась за ведро. Чубчик вскочил: "Ой, братцы!" - и за угол. Кошельков следом. В это время на школьном дворе появился Маленький Петров. Был он погружен в свои невеселые мысли - капитан только что сказал ему: "Собирайся. Ночью домой. На "Очакове". Маленький Петров шел и ничего вокруг не замечал. И вот он подымает глаза, а перед ним Айна, с ведром наперевес. Злая, губы дрожат, на себя не похожа...

- Иди, - сказала она тихо, - иди к своему Чубчику...

Маленький обиделся: чего это она? Но промолчал - не до разговоров. Поднялся на второй этаж, где на полу вповалку спала ночная вахта, и услышал через окно голос Айны.

- Не передумал?

Кто-то ответил ей, но вяло, тихо, не разобрать.

- Врут! - гневно сказала Айна. - Все врут! - Маленький приблизился к окну. - И свиней он не трогал, и кур, он и мухи-то не обидит, а они на него навалились, трое на одного!..

Опять кто-то произнес несколько слов - не понять.

- Боишься, да? - Айна засмеялась коротко. - Боишься! Ну ладно, я Каштанова позову, он пойдет. А не пойдет - сама.

- Я не боюсь, - неуверенно произнес Степин голос. - Я вообще... Ты, это самое, не говори никому, что мы пойдем...

- Я-то не скажу, ты не проболтайся. Маленькому особенно! Он все за Чубаревым ходит. Как стемнеет, выходи, ладно?..

На лестнице послышались шаги. Вошел Степа.

Маленький притворился спящим. Куда они собрались, интересно?.. Это он-то за Чубчиком ходит!.. Дура. Значит, завтра он будет в Старгороде, а оттуда на поезде шесть часов до дому. А может, убежать? Спрятаться, пока теплоход не уйдет... Пускай ищут по всему острову, как Григория Иваныча.

...Как только стемнело, Степа осторожно поднялся, вышел. Маленький выглянул в окно. С озера тянул негромкий ветерок, и справа от окна шуршала листьями старая кривая осина. "Пойду, - решил Маленький, - за ними пойду..."

Осторожно переступая через спящих, он добрался до двери, что смутно белела в темноте, спустился во двор, прислушался. От калитки доносились голоса, но вряд ли они принадлежали Айне и Степе, потому что голоса эти были спокойные, не таились. Маленький скользнул вдоль стены, спрятался за углом, почти у самой калитки. Там то разгорался, то притухал огонек папиросы.

- Это моя идея-фикс, Петрович, - произнес голос сержанта Осадчего Семена. - С детства мечтаю узнать, что там, на дне... Сколько рыцарей-то потонуло, ужас! Доспехи, оружие - соржавели уж, поди... Вот закончу истфак и начну искать.

- А милиция? - спросил капитан.

- Это временная работа. Это, Петрович, не мое призвание. Тут надо воспитательную работу вести, а это не мое призвание. Я вот на вас удивляюсь, ей-богу. У вас призвание...

- Женитесь, Семен, - неожиданно перебил его капитан. - Скорей женитесь.

- Это почему так?

- А потому. Начнете клады свои искать, и некогда будет жениться. Спохватитесь - поздно.

- А сами-то вы, женаты?

- Я - нет.

- Чего ж так?

Капитан не ответил. Маленький уже привык к темноте. Он видел теперь два силуэта на скамейке, частокол забора, густую массу акаций.

- Я вот все хочу спросить, Петрович, почему это у вас девчонка, а? Во флот их не берут, а у вас девчонка...

- У меня не флот, - сухо сказал капитан, - у меня клуб. Кто хочет, тот и занимается. Эта девочка, между прочим, дома у себя - полная хозяйка. Отец с матерью учителя, с утра до вечера в школе, на ней дом, снабжение, кухня, трое братьев, мал мала меньше. Она, знаете, как говорит: "В отпуск иду". В поход, значит...

А Маленький Петров опять вспомнил Баррикадную улицу, троих мальчишек, девочку в тренировочном, ее голос: "Самолет идет на посадку!" Конечно, это была Айна! Он не ошибся.

И странное дело: Айна злилась на него за что-то, а он бы так хотел оказаться сейчас на месте Степы. Уж он бы не раздумывал, идти или не идти с нею - куда там она собралась, неважно. Он бы сказал ей: "Плевал я на Чубчика!" Вот.

Обидно. Мало того, что капитан его домой шлет, еще и секрет какой-то от него скрывают. "Пойду за ними!" - решил он еще раз, ожесточенно.

Осадчий Семен вежливо кашлянул, как бы давая капитану понять, что он, собеседник, тут и ждет продолжения.

Капитан сказал:

- И потом, знаете, Семен, у меня мальчишки никаких выражений себе не позволяют. Думаете, почему? Облагораживает. Присутствие женщины облагораживает!

- Что ж у вас в клубе - одна девчонка только? - спросил Осадчий Семен.

- В походе лучше, если одна.

- Почему так?

- А это, Семен, - капитан засмеялся, - это мое маленькое педагогическое открытие. Ну, всего хорошего. Спать пора. День трудный был.

Они встали, вышли на дорогу. Капитан долго смотрел вслед Осадчему Семену. Когда шаги сержанта затихли, капитан резко повернулся и поспешил в противоположную сторону.

"Куда это он? - подумал Маленький. - Спать ведь собирался..." Кусты рядом зашевелились. Маленький прижался к забору.

- Фонарик взял? - спросила Айна.

- Взял, - ответил Степа.

- А нож?

- Все взял. Осторожно, капитан в ту сторону пошел...

Нож, фонарик... Чего они затеяли?.. Он подождет, пока отойдут подальше - и за ними!

Так они и пошли, таясь друг от друга и от всех на свете, - сначала по кривой и ухабистой улочке до сельпо, а там по главной - почти до конца. Маленький помнил эту дорогу. Не головой помнил, а ногами - он бежал по ней днем. Айна и Степа шмыгнули в какой-то двор, и Маленький разглядел шаткую изгородь, кое-как связанную из тонких березовых кольев. Узнал! Кукиной Татьяны дом!.. Замер от догадки...

- Нет его, нет! - донесся до него громкий шепот. Заскрипело, потом вздрогнула земля - кто-то прыгнул с высоты, и снова: - Нет его там, пустой сарай!..

От неожиданности Маленький забыл, что ему надо остерегаться, прятаться. Так и застыл в калитке. Тут на него и наткнулся Степа.

Вспыхнул фонарик. Маленький зажмурился.

- Шпионишь? Чубарев послал?

Айна размахнулась и ударила бы Маленького, если б не Степа.

- Стой! Гляди...

Пока они шли сюда, ветер усилился, разогнал неплотные облака, и над поселком показался рыхлый край луны. Этого было достаточно, чтобы увидеть: на взгорке, совершенно голом и крутом стояли двое - человек и козел. И взгорок и фигуры выделялись резкими черными силуэтами на фоне серого подвижного неба. Ниже и дальше чернели травы, кусты, деревья, поблескивало озеро сквозь листву. Козел сочно хрупал травой, а человек стоял, будто ожидая, когда тот нахрупается. Так было долго. Луна скрылась за облаком, снова показалась в бегучем желтом дыму, и тогда человек пихнул козла в бок и сказал знакомым голосом, грубоватым и чересчур громким для этой ночи:

- Ну, беги, Гриша, беги...

Григорий Иваныч осмотрелся, шумно встряхнулся и, найдя у себя под ногами недоеденную траву, снова принялся ее щипать.

А капитан приказал:

- Беги, Гриша, беги!

В эту минуту в бухте зарокотал мотор, и звук его, стократно усиленный тишиной, разнесся по ночному острову. Григорий Иваныч прислушался и, тряхнув кудлатой головой, исчез в темноте за бугром. И Маленький слышал точно! - вода плеснула...

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Ночь на "Очакове"

"Очаков" отваливал. Маленький Петров стоял на палубе. А капитан внизу, на пристани.

- Значит, я на тебя надеюсь, - сказал капитан Литвинову, - посадишь его там на поезд...

- Будет сделано, - сказал Литвинов, - не беспокойся... Серегин! позвал он бровастого кока. - Проводи штрафника в кубрик... Боря! Сева! Перед ним выросли молодые матросы. - Посторонних на корабле нет?

Боря посмотрел на Севу, Сева на Борю, оба на Литвинова...

- Проверить, - приказал он.

- Проверяй, проверяй, - усмехнулся с пристани капитан, - а то, я слыхал, копытами сейчас кто-то: цок-цок...

- Ладно, - буркнул Литвинов.

..."Очаков" уходил в открытое озеро, а навстречу ему катился плотный сырой ветер, и крупные капли неожиданного дождя ударялись о палубу.

В кубрике было душно, пахло куревом и тройным одеколоном.

- Вот тебе койка, вот тебе все... - сказал кок Серегин.

Маленький лег не раздевшись. Вошли Боря и Сева.

- Товарищ Серегин, в камбузе обнаружен козел, - сказал Боря.

- Просил передать тебе пламенный привет, - сказал Сева. - Пускай, мол, товарищ Серегин спокойно спит, я, говорит, картошки на завтра начищу...

Кок Серегин не ответил. Он бросил свое большое тело на койку и сладко зевнул.

Вошел Литвинов.

- Ну?

- Никого, - сказал Боря.

- Никого, - сказал Сева.

Литвинов сел за стол, снял фуражку, пригладил редкие волосы, снова надел.

- А все-таки, как это он?.. - спросил Боря.

- Неужели вплавь? - спросил Сева.

Литвинов закурил. Скрипнула койка. Кок сказал:

- Между прочим, мог и вплавь. Я про отца этого Григория Иваныча такое слыхал - не поверите!.. Его, между прочим, Граф звали.

- Почему? - спросил Боря.

- А вот почему. Пришел как-то зимой в партизанский отряд козел худой, грязный, ободранный. Ну, партизаны, ясное дело, откормили его. Гладкий, здоровый стал. Ходит по лагерю и сбоку так презрительно на всех поглядывает. Вот его и прозвали Граф. Один раз такой случай был: партизаны в разведку пошли, а Граф за ними увязался. Его обратно гонят, снежками бросаются - представляете, с козлом в разведку! - а он ни в какую. И вот ночью в деревню вбегает козел. Немецкий часовой его не тронул - что с козла толку! А Граф - прямо к штабу. Там, конечно, офицеры ихние сидят, шнапс пьют, в карты режутся. И вдруг стекло - трах-тарарах. И в окне башка рогатая! Немцы: "Тойфель! Тойфель!". Черт по-ихнему. И бегом. А бумаги-то штабные, между прочим, на столе остались. Партизаны их, конечно, захватили...

- Ну, - хмыкнул Литвинов.

- А потом, между прочим, - продолжал кок Серегин, - потом этот Граф один в разведку ходил. Много раз ходил. Придет обратно, а его командир отряда спрашивает: "Ну как, ваше сиятельство, сколько фашистов в деревне?". Тот мекает, а командир считает. Сколько раз мекнул - столько живой силы. "А сколько у них пушек, ваше сиятельство?". Опять считает командир...

- Сверхкозел! - сказал Боря.

- Точно! - сказал Сева.

- Ну? - снова хмыкнул Литвинов.

- Что вы все ну да ну, - с обидой сказал кок Серегин, - а я, между прочим, передаю в точности, что люди рассказывают... Под конец войны Графа этого все-таки хлопнули. Какой-то эсэс...

- Кто это тебе рассказывал? - подозрительно спросил Литвинов.

- Гедейко, Гвидон Игоревич. Знаете?

- То-то я чувствую, его стиль, - сказал Литвинов и снова хмыкнул.

- Культурный человек, между прочим, - сказал кок Серегин, - а вы что, служили с ним?

- Нет, с ним я не служил. С Колодкиным я служил, - сказал Литвинов, в Рыбецке. Колодкин после войны где-то здесь в деревне учителем работал, а потом приехал в Рыбецк... Чудило этот Колодкин, - Литвинов оглядел всех, как бы приглашая в свидетели, - зову его к себе помощником - не хочет. Пионеров на шлюпках катает. - Литвинов кивнул на Маленького, и, как тому показалось, с неприязнью. - Клуб у него морской, понимаешь... Все надеется, в море его пустят, озеро ему, видите ли, не подходит. - Литвинов помолчал. - Не пустят его медики, я знаю. Раньше не пускали, а теперь и подавно...

Маленький сразу невзлюбил Литвинова. Все ему было в Литвинове неприятно: и голос ленивый, и белоснежный китель, и эта привычка - снимать фуражку и оглаживать волосы.

- А что у Колодкина в Рыбецке-то было? - спросил кок Серегин. - Я чего-то слыхал, да все краем, краем...

- Он комендантом порта служил, - сказал Литвинов, - там у него из конторы крупные деньги унесли. А наводчиком был свой, кассир из портовой бухгалтерии. Ломп, кажется, или Комп...

- Томп, - не выдержал Маленький Петров. - Кривой Томп.

Все повернулись к нему.

- Ишь ты, - сказал Литвинов, - и верно, Томп... А ты откуда знаешь? И, не дождавшись ответа: - Этот Томп вместе с кассой ушел.

"И все не так, и все не так! - торжествовал Маленький. - А я вот знаю, как было..."

Литвинов помолчал. Вздохнул.

- Непонятный этот Колодкин. У него полная возможность была в море уйти, а он комендантом... И все из-за женщины...

- Из-за какой женщины? - с интересом спросил Боря.

- Расскажите, - попросил Сева.

- Да была там одна, - сказал Литвинов, - Лионелла Ивановна звали, заведовала матросским клубом, художественному слову учила. Колодкин сделал ей предложение, просил замуж идти. А его брали тогда штурманом на один танкер. Она и говорит, Лионелла эта: "Я за вас пойду, но при условии, если вы будете на берегу. В противном случае семьи у нас не получится". Он приходит к ней на следующий день и говорит: "Согласен, остаюсь на берегу".

- Эх, зря! - сказал Боря.

- Я бы ни за что, - сказал Сева.

- Устроился Колодкин комендантом в порт. Месяц служит, другой... А она все не выходит за него. Потом наконец назначили свадьбу. А тут, как нарочно, эта самая кража. Колодкина, конечно, уволили. Тогда Лионелла и говорит ему: "Знаете, Сергей Петрович, вы извините, я очень сожалею, но за это время я себя проверила и вижу, что любви у меня к вам нет, одна дружба. Я за вас пойти не смогу".

- Ну, змея! - сказал кок.

- Не могу, говорит, за вас пойти, - вот так! Колодкин дверью хлопнул и ушел. Бросил все и уехал. В Усть-Верею...

Маленький слушал-слушал, падал в сон, опять слушал... Было в его голове уже смутно, туманно. Отчетливой оставалась только грусть, которой он никогда раньше не испытывал, потому что никогда не прикасался к жизни взрослого человека с такой неожиданной стороны. Капитан - приказ. Капитан - стена. Капитан - закон. А тут какой-то другой человек, которого можно обидеть, не взять куда-то, выгнать, оскорбить... Это тяжело понять, с этим невозможно согласиться. Маленький засыпал, и все враги капитана становились его врагами.

...Прямо перед ним, за столом, низко опустив голову, сидел Литвинов. Маленький глядел на него в упор и готовился сказать ему что-нибудь особенно обидное, когда тот подымет голову. "Лысый черт", - скажет он ему. "Плавучий буфет", - скажет он ему. Литвинов начал медленно подымать голову. Маленький похолодел: под белой фуражкой было не литвиновское лицо, а морда Григория Иваныча!.. Григорий Иваныч снял фуражку и литвиновским жестом огладил себе голову и рога. Когда он прикасался к рогам, что-то слабо потрескивало, кончики рогов искрились и пахло горелыми спичками.

- Все, - сказал Григорий Иваныч голосом Литвинова, - я тебя отседова не выпущу. Будешь здесь жить. И смотри не плачь, плакать у нас не положено.

А Маленький Петров так испугался этого Григория Иваныча, что стал плакать и просить, чтобы тот отпустил его. Григорий Иваныч молчал и все снимал и надевал фуражку, снимал и надевал...

- Как вам не стыдно! - закричал тогда Маленький каким-то чужим, жалким, девчоночьим голосом. - Вас капитан выпустил, а вы!..

- Ха-ха-ха! Капитан меня выпустил! Капитан подлизывается ко мне, задобрить хочет, вот и выпустил...

- Ваш отец партизанил, - завел Маленький снова противным девчоночьим голосом, - а вы... Вы нехороший! Вы просто бандит!

- Мой отец, - вздохнул Григорий Иваныч, - он редко бывал дома. Вечные командировки. Пожары, наводнения, землетрясения... И так далее.

Маленький хотел сказать, что это его отец поехал на пожары, что это он вечно в командировках, но вместо этого промямлил:

- Ваш отец... Его звали Граф... Он был честный, я знаю...

- Мой отец! - Григорий Иваныч захохотал. - Нет, вы послушайте! Мой отец - граф! Да жулик он - вот кто!

В ту же секунду Маленький почувствовал в руке тяжелую нарезную рукоятку пистолета. Он поднял пистолет и выстрелил прямо в приплюснутый мокрый нос Григория Иваныча.

...По воде побежали круги, словно камень кинули. Маленький наклонился и увидел, что морда Григория Иваныча расплывается, дробится на мелкие кусочки. Маленький наклонялся все ближе, ближе, ближе и видел, что это совсем не Григорий Иваныч смотрит на него из воды, а Кривой Томп.

Маленький подал ему руку. Тот вылез из воды и сразу, на глазах, высох...

- Вы напрасно стреляли в меня, - сказал Кривой Томп, - я выстрелов совершенно не боюсь. Давайте лучше договоримся по-хорошему. Мне все известно про этот ваш золотой горн. Я никому не скажу, не бойтесь. А вы подсыпьте капитану Колодкину в чай вот этот порошок, - и он протянул Маленькому пакетик. - Совершенно безболезненно. Уснет как ребенок. И привет.

- Нет! - закричал Маленький. - Нет!

- Дурак! Я тебе пятьдесят спичечных этикеток дам, понял! - сказал Кривой Томп голосом Чубчика. - И чего ты его жалеешь? Он тебя домой отправил, а ты жалеешь...

- Нет! Нет! Нет!

- Ты сдурел, что ли? - сказал Кривой Томп. - Смотри, я сообщу куда надо. Трубы эти на учете все, по особому списку, а список в Москве, в сейфе лежит...

- Нет! Нет! Нет!

- Дурак! Я всем расскажу, как ты лук воровал! Тебя за ноги подвесят!

- Нет! Нет! Нет!

- Чего кричишь, штрафная команда, - сказал кок Серегин, тронув Маленького рукой. - Спи.

Маленький глядел в темноту кубрика. Лоб у него был мокрый. В груди стучало. Он лежал на спине и медленно, с трудом связывал между собой обрывки тяжелого сна...

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Отдайте выходные брюки капитана

Старгород встретил повисшим над рекой розовым туманом, тишиной. В бесцветном небе плавал белый собор. Золоченые его купола отражали невидимое солнце.

На палубе собрались пассажиры. Смеялись, галдели, курили. Заставили палубу мешками, ящиками, бочками. Но только пришвартовались - и вся эта толпа схлынула на берег.

Ушел в город и Литвинов в своем белоснежном кителе, не забыв напоследок снять фуражку и пригладить волосы. А Маленький поступил в распоряжение кока Серегина, который пуще всего не любил, когда слоняются без дела. Маленький чистил картошку, мыл кастрюли, подметал салон, а потом - вместе с Севой и Борей - начал драить палубу.

Литвинов вернулся злой. Поворчал, что приборку не закончили, что чай простыл... Ушел к себе в каюту и дверью хлопнул. Потом выяснилось: в Старгороде праздник, много приезжих - из области, из других городов, жилья не хватает, и начальство распорядилось оборудовать "Очаков" под гостиницу. Литвинов ходил и ворчал, что у него корабль, а не ночлежка...

А на пристань тем временем привезли раскладушки, матрацы. Команда таскала их на борт, и Маленькому тоже хватило работы.

Вечером все с ног валились от усталости. Маленький заснул, едва добравшись до койки. А Литвинов, как видно, про него забыл.

Весь следующий день из города доносились разорванные ветром мелодии оркестры пробовали голоса. Ветер раздувал разноцветные полотнища на набережной. Приехали первые гости, комсомольцы из дальних районов - с гитарами, гармошками, баянами - заняли верхнюю палубу, и на теплоходе стало сразу тесно и жарко. К вечеру на камбуз заглянул Литвинов. Кивнул в сторону Маленького, приказал:

- Серегин! Утром отведешь пацана на станцию, отправишь в Усть-Верею...

Маленький проснулся рано, сложил рюкзак, вышел на палубу. Долго стоял и смотрел на просыпающуюся реку. Видел, как оживали красно-желтые краны над крепостной стеной, как по высокому правому берегу скользнули первые лучи солнца и вспыхнули на дальних холмах церквушки - травянистый, голубой, малиновый верх...

Он видел, как подымались над низким и пустынным левым берегом стаи уток... Как буксир долго и тягуче гудел, втягивая под мост баржу с песком и лесом. Как рыбаки на яликах возвращались с ночной ловли. Как две шлюпки под парусами показались из-за поворота реки, красиво поменяли галс и пошли по фарватеру в город. И чем ближе они подходили, тем беспокойней и пристальней вглядывался он в них.

Шлюпки шли на значительном расстоянии друг от друга. И вот, когда первая поравнялась с крепостной стеной, Маленький увидел, как на фоне паруса встал сигнальщик и начал махать флажками. На второй шлюпке приняли сигнал. Маленький прищурился - флажки мелькали быстро:

"Всем на-деть па-рад-ную фор-му". И после небольшой паузы:

"От-дай-те... вы-ход-ные... брю-ки... что?! Ка-пи-та-на... К а п и т а н а?!. Н е у ж е л и н а ш и?"

Он торопливо считывал беглое письмо флажков: "О-ни на вашей шлюпке... в большом жел-том че-мо-да-не..."

- Ура! Наши! - закричал Маленький. - Наши!..

И он заплясал на палубе, выкрикивая:

- Отдайте выходные брюки капитана из желтого большого, большого чемодана!..

Из камбуза выскочил кок Серегин с недочищенной картофелиной в одной руке и ножом в другой. Косматые брови удивленно поползли вверх. Маленький пулей пролетел мимо него, крикнув на ходу: "Наши!" - бросился в кубрик, схватил рюкзак, скатился по трапу на пристань. Уже на набережной оглянулся. Белый колпак Серегина неподвижно маячил на палубе.

Маленький спешил. Он должен был успеть, встретить. А для этого надо было добежать до моста, пересечь его, да еще в обратную сторону полпути... Оглядываясь на реку, он видел, как шлюпки все ближе подходили к противоположному берегу. Вот миновали огороженную купальню, потом пляж с цветными грибками, голубую вышку спасательной станции... А там и маленькая пристань, над которой поднят флаг ДОСААФа.

Он торопился, хотел успеть к швартовке, хотел, чтоб ему крикнули: "Эй, парень, прими конец!" - и вдруг узнали бы его... И он улыбался при мысли о том, какое впечатление произведет его неожиданное появление. Только бы успеть!

А город оживал, просыпался ему навстречу. Хлопали на ветру флаги, распахивались двери, из домов выходили празднично одетые люди.

- Эй, посторонись!

Его догоняли ряженые велосипедисты. Впереди баба-яга в мешковине, в парике из мочалы, помело торчит из-под седла. За бабой-ягой - с криками, смехом - черти. В черных тренировочных костюмах, в черных масках. Рожки, хвосты из твердой резины.

Нечистая сила промчалась мимо, рассыпая вокруг велосипедный звон, и Маленький снова побежал. Вот он обогнул сторожевую башню, круто свернул к берегу и побежал вдоль самой воды. Над ним высилась белая крепостная стена. "Старгороду семьсот лет", - прочел он на ней. Буквы были красивые, затейливые, писаны золотом...

Внезапно город вздрогнул. Сто оркестров ударили в лад на обоих берегах. И сто колоколов. Бамм-бомм-бомм!.. Бамм-бомм-бомм!.. "В Старгороде праздник! В Старгороде праздник! - грохнули тарелки самого главного оркестра, и остальные девяносто девять, рассеянные по всему городу, согласились дружно: - Праздник! Праздник!.."

"Отдайте-выходные-брюки-капитана-из-желтого-большого-большогочемодана!.. - грянули сто оркестров и одна маленькая блестящая труба. Отдайте-отдайте-скорее-отдайте-брюки! В Старгороде праздник! В Старгороде праздник!.."

Маленький перебежал через мост, ноги у него подкашивались, под ложечкой кололо, в горле было сухо, пот заливал глаза. По дороге навстречу ему подымался строй - форменки, гюйсы, бескозырки... Впереди - капитан в полной форме. "Левой, левой! - командовал капитан. - Кошельков, не тянуть ногу!.."

Маленький стоит посреди дороги и видит, как меняется лицо капитана, как растерянно открывает он рот, но тут же смыкает обветренные губы - не то сердито, не то обиженно...

- Маленький Петров! - командует капитан. - Замыкающим, на левый фланг! Взять ногу!..

Маленький бежит в конец строя и глупо, широко, счастливо улыбается. Каштанов подмигивает ему, Чубчик делает гримасу, Айна отворачивается, Кошельков говорит:

- Разгильдяй! Три наряда!..

- Кошельков! Отставить разговоры! - кричит капитан, не оборачиваясь. - Левой! Левой! Маленький, не отставать!..

Разве он отстает! Да скажи сейчас капитан - взбежать сто раз на эту гору - он взбежит! Скажи - реку переплыть - переплывет. Чего он только сейчас не сделает!

Люди стоят вдоль тротуара, смеются, машут флажками, цветами.

- Бравые ребята!.. Гляди, маленький, а моряк!.. И девчонка! Гляди, и девчонка тоже!..

"Бравые ребята, бары-бары-бята, бары-бары-бята, раз-два-три! - поет Маленький про себя, шагая на левом фланге. Толстый-дядька-на-балконе-между-двух-колонн-стоит-дядька-машет-нам-рукоюэто-очень-хорошо!.."

- Эй, на левом фланге! - кричит капитан. - Не оглядываться!..

"Что ж вы замолчали, оркестры? Самое время грянуть! Приготовились! Начали!.. Отдайте-выходные-брюки-капитана..."

А из-за угла внезапно навстречу строю - кто это, братцы? - скоморохи, боярышни, гармонисты!.. Впереди - плясуны в розовых рубахах, в лаковых сапожках гонят пыль по асфальту.

"...из желтого большого, большого чемодана..."

За плясунами - цыган. Двух медведей ведет.

"В Старгороде праздник, праздник!.."

А боярышни-то, боярышни, всю дорогу заняли, под ручку идут, частушки поют!..

"Отдайте, отдайте, скорей отдайте брюки!.."

- Дорогу! - кричит капитан.

"Какую дорогу? Кому дорогу? Зачем дорогу?.."

- Посторонись! - кричит капитан.

- Посторонись! - кричат медведи, разевая розовые пасти, и гогочут грубыми мужскими голосами. И цыган рванул ворот, рот до ушей... А боярышни окружают капитана Колодкина, берут его за руки, заталкивают в хоровод, и самая бойкая, волосы лиловые, поет с усмешкой прямо в лицо ему:

- А мой миленок - морячок!..

Капитан хмурится, плечами пожимает, улыбается растерянно - порядка нет, строя нет, ничего нет - толпа!

"Быть бы тем цыганом! - думает Маленький. - Нет, лучше медведем. Нет, жарко в шкуре, печет... Гармонистом! Вот гармонистом - это да! В хоровод-медведь-пошел-часто-часто-часто-пляшет... Каштанов, Каштанов-то, вприсядку!.. А это еще кто? Ряженый, а с портфелем..."

- Товарищи! Товарищи! - кричит ряженый с портфелем. - Нас на площади ждут! Скорей, товарищи! Распорядок нарушаете! Здесь мероприятие не запланировано! Семеницын! (Медведю.) Напляшешься еще, Семиницын! Только день начинается. Товарищи! Ну, знаете, товарищи...

И понесло Маленького пестрым потоком вдоль улицы. Закрутило, как щепку в водовороте. Забило уши музыкой до отказа. Сто оркестров, сто колоколов и вдобавок - одна труба.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Колесник Алеша Солеваров

За одним из поворотов людская река выплеснула Маленького на берег. Зацепился он за лоток с мороженым, а река унеслась. Тихо на улице, только ветер гонит по асфальту обрывки цветной бумаги да оброненный кем-то голубой шар...

Но тишина стояла недолго. Откуда ни возьмись - мальчишки. Ныряют в переулок, кричат.

- Колесник! Колесник!..

Маленький - за ними.

Около магазина "Бакалея - гастрономия" - круг цементированный. Из толпы на круг выезжает человек на одном велосипедном колесе. Сам сидит на железном шестке, педали крутит и жонглирует двумя серыми алюминиевыми тарелками.

Серая кепка с пупочкой, потрепанный костюм... Широкие брючины прихвачены внизу деревянными зажимами для белья.

Маленький пробился ближе.

- Алеша! - кричат люди. - Теперь на коньках!..

Человек соскакивает, ныряет в толпу и вскоре снова появляется теперь на каждой ноге у него по колесу. Колеса хитрые - к ним ботинки приделаны, а крепится все сооружение под коленом. И ездит Алеша в самом деле как на коньках: вжик, вжик... Плавно, медленно, пиджак пузырем за спиной...

Маленький подался вперед, в ногах его произошло какое-то движение, будто и сам он скользнул по кругу вслед за Алешей...

Вжик, вжик... Важно закинув голову, не глядя на публику... Поворот, еще поворот... Маленький так живо представил себе это, что даже двинулся с места, ступил шаг... и головой мотнул.

А лицо у Алеши - не дрогнет. И что поразило Маленького: все в этом лице чересчур. Сам - до поворота, а нос - за поворотом! Рот - откройся пошире - заглотит. Уши - ветер подуй сильней - запарусят. ГЛАЗИЩА! БРОВИЩА! А все вместе - ничего получается. Просто большое лицо.

Алеша сел на чурбачок, разувается. Разулся до босых ног, сидит, пальцами пошевеливает, щурится...

- Товарищи, разрешите, позвольте...

К Алеше парень пробился. В руках фотоаппарат, на боку черная сумка. Курточка в два цвета: спереди - желтая, на спине - зеленая. Кузнечик...

- Приветствую, товарищ, я из прессы. Неужели опоздал? Прокатитесь, пожалуйста, для снимочка. В газету.

Алеша помедлил, покачал головой, пошевелил широкими плоскими пальцами ног, стал растирать их...

- В другой раз как-нибудь... Разулся уже...

Кузнечик прицелился в Алешу фотоаппаратом, так, этак... Вздохнул. Захлопнул аппарат. Раскрыл черную сумку. Там пластмассовые кружки, рукоятки всякие. Зазмеился в руке белый шнур микрофона...

- Позвольте взять интервью... Алексей?

- Солеваров, Алексей Федорович, девятьсот тридцать второго года рождения, город Красный Светоч, отец шахтер, мать домохозяйка...

- Да вы не спешите, - ласково заулыбался Кузнечик, - спокойненько, по порядочку. Интересно, как вы искусством этим овладели. Вы же наш самородок, можно сказать...

Теперь Маленький стоял совсем рядом. Руки у Алеши длинные, на первый взгляд он даже нескладный. Челка на глаза... А сами глаза бойкие, серые...

- Про себя? Ну, чего про себя?.. - начал Алеша. - Батя работал на шахте, купил мотоцикл, Ка-сто двадцать пять... Научился я ездить по-всякому. Стоя, например... Милиция отняла мотоцикл - правила нарушал. Потом кончил ремеслуху, работал на шахте. В армию пошел. Служил на Севере. Там у нас лейтенант был, Горохов, классный гимнаст. "Солеваров, говорит, - вы способный". Я гимнастикой стал заниматься, акробатикой... Турник, брусья, канат... После демобилизации в Москву заехал, пошел в цирк. В первый раз. Увидел там эти велосипеды и заболел... Начал конструировать - плохо получается. Ушел в токаря, чтоб самому детали вытачивать. Шесть моделей сделал, пока получилось... Сначала дома тренировался. Угол от печки отколол. Шкаф пробил... Здесь мы с женой недавно. Связистом я, по столбам лазаю...

- А как жена относится? - Кузнечик кивнул на колеса.

- Что жена?.. Ругалась сначала, выбрасывала технику... Я тогда схитрил. Я вообще-то не пью, не курю, а тут с ходу: "Не позволишь колеса делать - выпивать буду!.." И порядок. Успокоилась. - Алеша обвел толпу веселыми глазами. Все засмеялись. - Хотел жену обучить - стесняется. Людей, говорит, стыдно... А я еще фокусы могу. Дай-ка монету. Любую. Гляди.

Алеша вытянул правую руку. На широкой ладони лежал гривенник. Алеша медленно сжал кулак.

Оглядел всех. Стал разжимать кулак...

Маленький видел его перед собой. Крепкие, с лиловыми подтеками ногти. Пучки волос на пальцах...

Раз! Нет гривенника!..

Алеша хохотал.

- Ну, кто еще? Давай двугривенный!

- Скажите, Алексей, а в цирковое училище не пытались? - спросил Кузнечик.

- Подавал... Говорят, годы не те... Стар. - Он поглядел на свои ступни, снова пошевелил пальцами, вздохнул. - Я этими ногами каждую пылинку чувствую, каждый камешек.

Маленький с уважением смотрел на Алешины ступни. Лопаты!.. Как это стар? Почему стар? Непонятно...

- Алексей, раскройте, пожалуйста, какой-нибудь секрет своего мастерства, - вежливо попросил Кузнечик.

- Ну что... - Алеша прищурился, поскреб затылок. - Возьмешь, значит, кусок водопроводной трубы, отрежешь, сваришь раму, ну, колесо приладишь... и - пошел! Так вот и ездим...

В эту минуту в небе послышался сильный треск, и над толпой, чуть не задевая телевизионные антенны, пролетел вертолет. Он нес большое красное полотнище со словами: "СТАРГОРОДУ СЕМЬСОТ ЛЕТ".

Все задрали головы и молча проводили вертолет глазами. И Алеша, сидевший на чурбаке, вытянув усталые ноги. И Кузнечик. И Маленький Петров.

Вертолет пролетел и исчез за домами.

Чья-то рука легла Маленькому на плечо. Капитан!..

- Пошли.

Маленький все оглядывался. Шея даже заболела. Толпа редела медленно, и когда Маленький с капитаном дошли до угла, Алешу Солеварова все еще окружали. Взрослые разошлись. Остались мальчишки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Ваше время истекло

Вслед за капитаном Маленький шагнул в гулкое здание почтамта.

Пахло клеем, разогретым пыльным деревом и множеством людей.

Капитан провел Маленького к будкам, на стеклянных дверях которых нарисованы телефонные трубки и стоят номера: 1, 2, 3, 4. Велел сидеть и ждать, а сам просунул голову в окошко.

- Девушка, мне Усть-Верею, пожалуйста. Ткацкую фабрику. Петрову позвать... Маленький, как мать зовут?

- Вера Ивановна...

"Чего это он задумал?.."

Капитан подошел к нему.

- Обещали быстро. Слушай внимательно, вот динамик. А я до киоска дойду...

Маленький уперся взглядом в широкую спину капитана.

"Что задумал? Велит на вокзале встречать? Сюда вызовет?.."

Капитан исчез в толпе, потом снова появился, на ходу разворачивая газету. Подошел. Шелестя газетой, стал бормотать что-то...

"Посадит в поезд, наверно..."

Женский голос за окошком певуче произнес:

- Дежурненькая, дай, миленькая, Усть-Верею, по срочному...

В динамике загудело: "Усть-Верея... Третья кабина... Петрова у телефона..."

Маленький рванулся было к кабине, но капитан сунул ему газету и зашел сам. Дверь прикрыл, да что толку - на весь почтамт гремит!

"Вера Ивановна! Колодкин Сергей Петрович говорит, из Старгорода! Как там Николай ваш?.. Здоров, здоров. Как у Николая дела?.. Да здоров, говорю. Николай, спрашиваю, как?.. Да здесь он, здесь, рядом. Николая-то приняли?.. В техникум приняли?.. Рядом стоит, сейчас передам трубку. Я спрашиваю, Колю приняли? Да? Передайте мои поздравления! Слышите? Колодкин шлет, Сергей Петрович! Колодкин! Константин, Ольга, Людмила... Сейчас трубку передам, а вы там розги готовьте, да покрепче..."

Капитан распахнул дверь кабины и махнул Маленькому рукой.

- Матери скажи - послезавтра уходим домой...

"Здравствуй", - сказала мать чужим дальним голосом. "Здравствуй", эхом откликнулся Маленький. "Что ж ты, архаровец... Ну, погоди, приедешь... - Мать всхлипнула. - Колька-то поступил..."

В ответ на каждое слово матери Маленький молча кивал, как будто она рядом стояла.

"Колька поступил, слышишь?"

Маленький все кивал, кивал усердно. Чей-то, не материн, голос:

- Гражданин, говорить будете?

Тогда он словно встряхнулся, вспомнил: мать про Кольку сказала что-то...

"Колька! - заорал он в трубку. - Колька!.." - "Чего орешь, - сказала мать. - Кольки здесь нет... Он теперь в Сланцевом..." - "Ма!.. Кольке привет!.."

Щелк. Щелк, - ровное гудение в трубке. Снова - щелк. Голос: "Повесьте трубку. Ваше время истекло..."

"Что? Какое стекло? - Маленький опустил трубку. Она вся была в крупных каплях, а рука, сжимавшая трубку, мокрая. - Ваше время и стекло... Какое стекло?.."

- Ну, поговорил?.. - Капитан внимательно смотрел на него. Пойдем-ка, Маленький, отметим. В кафе-мороженое.

"Отметим?.. Что отметим?" На стекле надпись: "Бланки подавать в заполненном виде..." Время и стекло... Теперь только он сообразил, что надо было сказать матери. Правда, он никогда не сказал бы ни одного из этих слов в телефонной будке, на виду у целого почтамта, да и один на один с матерью вряд ли сказал бы. Это были те слова, которые и про себя-то произносишь с трудом, а вслух и совсем невозможно. Слова эти бессвязные, но они и есть самые крепкие и самые главные, потому что их произносишь только самому себе. А люди думают, ты бесчувственное бревно, упрямец и молчун. Людям очень нравятся красивые слова и еще - чтобы их громко произносили...

- Пойдем, - сказал капитан, - тут недалеко.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Надежды

Кафе-мороженое "Туесок". По стенам - плетеные корзинки с можжевельником, брусникой. Кругляки березовые вместо стульев. Под потолком вентиляторы - наподобие лебединых крыл. У официанток на передниках зайцы вышиты.

- Тебе какого, Маленький?.. Ясно. Всех сортов по одному, пожалуйста. И сифон.

В кафе не повернуться. Гудит. Вот это да! За соседним столиком Кузнечик! А рядом с ним старичок какой-то в сером костюме, при галстуке. Маленький огляделся и увидел сбоку тех самых медведей. Расселись, медвежьи башки за спину забросили, точно капюшоны. Шкуры распахнули. Перед каждым сифон.

Пломбир цветной горкой проплыл на подносе через зал, опустился на стол. Капитан нажал пальцем на рукоятку сифона, в стакан ударила напористая струя. Поднял стакан.

- За Кольку твоего, - усмехнулся, - за химика...

В стакане тихий шип. Вот, оказывается, что отмечаем... Колька в техникум поступил! Дела...

А рядом - медведь говорит:

- Ты со мной не спорь, только бы пробить, в ножки кланяться будут. Экономия - две тыщи на станок!

А другой медведь:

- Не верю я что-то, Семеницын...

А медведь-Семеницын:

- Не веришь, и зря. А я на этот резец - во как надеюсь!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Маленький, - спросил капитан, - когда ж он это задумал?

- Кто? Чего?..

- Да Николай твой. В техникум поступать.

- Не знаю. - Маленький пожал плечами. Что ему, Колька докладывает.

- И ты не знаешь, - вздохнул капитан. - Большой пробел в твоем образовании.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кузнечик медленно ест, смакует. Черная сморода у него. А старичок, что рядом с ним, ничего себе не заказал. Гляди-ка! Берет с соседнего столика сифон, наливает себе, а сам говорит Кузнечику:

- Вы меня простите, товарищ, я уже старый человек и должен подумать о будущем, в смысле... запечатлеть свое прошлое, историю своей жизни, которая очень поучительна для молодого поколения. А вы, я вижу, человек умственного труда, и даже, может быть, литератор...

- Журналист, - сказал Кузнечик.

- Прекрасно, я угадал! - обрадовался старичок. - Начну с детства. Урок гимнастики вел у нас в училище какой-то чиновник - фамилии не помню с тенденцией на фельдфебеля. Обходит он однажды строй и говорит мне: "Ты что смеешься, бабья рожа!". Почем я знал, какая у меня рожа? Я, может, и в зеркало еще не смотрелся ни разу. Вышел из строя и говорю: "У тебя у самого такая рожа!".

Старичок отодвинулся, давая Кузнечику возможность рассмотреть себя как следует и оценить по достоинству.

- Здорово вы его, - глотая мороженое, сказал Кузнечик.

- Я такой был! - заулыбался старичок. - Комар! Чуть что - ужалю!.. Выгнали из училища. И тогда позвал меня к себе Петр Михалыч Малярский, царство ему небесное, прекрасный был учитель - позвал к себе и говорит: "Все надежды на тебя, Егорка! На таких, как ты". И стал меня учить на дому, бесплатно!.. А тогда забастовки начинались, знаете... Стрельба!.. Вы бы записали. Живо, литературно изложили бы. Я ведь не претендую. О потомстве пекусь и только.

- Не беспокойтесь, я и так запомню, - сказал Кузнечик, - у меня память профессиональная.

- А что я кушал? Что я кушал! - громко сказал старичок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Капитан рассеянно помешивал ложечкой свое мороженое, и Маленький, сидя так близко от него, впервые разглядел, как поблескивает на его висках седина, и подумал, что капитан совсем не молодой человек, каким он порой кажется из-за своего громкого голоса и военной привычки держаться прямо. Но представить себе капитана таким вот старичком, как этот?.. Нет! А Алеше Солеварову сказали "стар". Чепуха какая-то!

Потом Маленький попробовал представить Кольку старичком, но это было еще труднее и попросту смешно. "Почему, - подумал он, - Колька не сказал капитану про техникум?.." И тут же вспомнил слова Ленца.

- Товарищ капитан, а наш Колька качки не выдерживает.

- Что, что? - Капитан засмеялся. - Откуда ты взял?

- Ленц говорит.

- Чепуха. Запомни, Маленький: неважно, что говорят. Важно, куда плывут.

- Что я кушал! - снова громко сказал старичок.

- А ты-то сам, - капитан кивнул Маленькому, - ты сам хочешь в моряки?

Вопрос был неожиданный. Маленький даже растерялся.

- Да. - И после паузы, для большей убедительности: - Да.

- Да-то да, - вздохнул капитан, - а завтра что будет? Можешь ты знать, чего тебе завтра захочется? Не можешь. Вот и Николай твой. Я на него надеялся... Вот Степа - тот моряк, грудь колесом! А какой смысл? Смысл какой?.. Ну, Ленц - другое дело. А Кошельков? Моррряк!.. А смысл какой?.. Так вот ждешь, надеешься, а тебе - раз - сюрприз! И получается, как у царя из той сказки...

Слушая капитана, Маленький испытывал какую-то неловкость. Происходила она, очевидно, оттого, что капитан, хотя и беседовал с ним запросто, хотя и смотрел ему в глаза, на самом-то деле смотрел куда-то дальше, а говорил - с самим собой... А когда человек говорит сам с собой и мы при этом окажемся - становится неловко.

- У этого царя, - продолжал капитан, - была привычка. Встанет утром у окна и говорит: "Сейчас молочница пройдет..." И по улице молочница идет. "А теперь - плотник с топором..." Идет плотник. "А теперь кузнец..." Идет кузнец. И так далее. Царь много лет у окна стоял, изучил, что рабочие люди придерживаются порядка, все вовремя делают... Однажды царь говорит: "Сейчас кузнец пройдет...". А кузнец не идет. Царь рассердился, затопал ногами. А кузнец не идет. Царь слуг позвал: "Почему кузнец не идет? Привести разгильдяя! Три наряда вне очереди!.." Слуга говорит: "Ваше царское величество, кузнец сегодня ночью помер..." - "Как смел! - кричит царь. - Мы на него так надеялись! Всю игру испортил!.."

Капитан помолчал, помешал растаявшее мороженое и добавил:

- Вот и я так: как он смел! Почему в техникум?..

"Обиделся капитан на Кольку, - решил Маленький, - и правильно. Что он, сказать не мог про техникум?.."

- Солеваров-то тебе понравился? - вдруг спросил капитан. - Этот, на колесах. - Маленький кивнул. - Талант! А что толку? Упустил свое. Цирка не видать. Стар. Другой бы бросил эти колеса, а он не бросает. На что надеется?.. - Капитан посмотрел в стакан, словно рассчитывал там найти ответ на свой вопрос, и сказал решительно: - Ни на что. Без колес жить не может. Вот дело какое.

А Маленький подумал: "Пришел бы Алеша, мы бы сказали: "Садись с нами!" Угостили бы мороженым. А если бы Осадчий Семен пришел? Куда его посадить? - Маленький огляделся. - К старичку!.. Ленца к нам. Чубчика закрой дверь с той стороны! Кольку... Эх, Колька, Колька! Капитан на него надеялся, а он..."

С улицы донеслись крики. Все повернулись к широкому окну. Мимо кафе промчались на велосипедах черти с резиновыми хвостами. Баба-яга ехала теперь сзади. На багажнике у нее сидела девчонка в голубом сарафане и махала красным флажком...

- Сейчас мы с тобой один визит нанесем, - сказал капитан, взглянув на часы. - Пошли в Дом культуры.

...Гудело кафе, точно улей. Люди склонялись друг к другу, отодвигались, снова склонялись и говорили, говорили... И разноцветные надежды подымались от их голов, как дымы от костров, сплетались в причудливый узор и тихо тянулись к небу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Визит первый. Оранжевое море, оранжевый верблюд

Маленький с капитаном остановились в дверях. Двусветный зал полон цветов. У входа - тщательно вымытые старушки, в крахмальных воротничках проверяют билеты.

Цветы всюду - на полу, на стульях, на подставках. В кувшинах, ведрах, вазах, стеклянных банках... Мимо цветов проходят люди. Останавливаются нюхают, любуются, руки культурно держат за спиной...

- Перед вами новая разновидность гладиолуса... Выведена местной любительницей Семеновой... Нежно-розовый с белыми пятнышками экземпляр. Автор назвала его "Обручение"...

Говорит высокая, крашеная, в белой блестящей кофте, белые туфли на каблучках, палочка в руке...

- Смотрите сюда. Этот оригинальный гладиолус имеет не менее оригинальное название: "Оранжевое море, оранжевое небо, оранжевый верблюд"...

Экскурсанты загудели, смеются, спрашивают что-то...

- Так увидел автор, это его право, - терпеливым тоном говорит высокая.

- Значит, что же получается! - молодой голос крикнул. - Что ж такое получается! Кто загнет поверблюдистей, тот и прав?..

- Автор так видит, - снова говорит высокая, - а мы должны встать на его место, попытаться понять...

Тут она повернулась к дверям, где стояли Маленький с капитаном, и застыла на полуслове.

- Девочки! - крикнула. - Проведите группу, очень прошу, пожалуйста! и застучала каблуками навстречу капитану.

А от двери, перегоняя друг друга, в мягких тапочках бежали две чистенькие старушки. И вот уже дружно поют их мелодичные голоса:

- "Арабские ночи"... Гладиолус "Старгородка"... "Пирл-Харбор"... "Дина Дурбин"... Белые ромашки - символ скромности... Букет "Дружба народов"... Роза "Цимлянское море"... "Лебединое озеро"...

- Сергей Петрович, какими судьбами?..

Маленький смотрел на нее во все глаза: ну и кофта! Во блестит! Волосы крашеные, не поймешь, какого цвета, будто дымятся... И пахнет чем-то невероятным!

- Да так уж, Лионелла Ивановна, - говорит капитан, здороваясь, - так уж получилось. Мимо проходил, дай, думаю, загляну. Слыхал от знакомых, что вы здесь, в Старгороде. А вы, я вижу, процветаете...

- Вам нравится? Это моя идея! Выставка цветов, букетов... Конкурс названий... Сколько сил, нервов... А мой гладиолус видели?..

Так вот она какая, Лионелла Ивановна... Маленький сразу вспомнил ночь на "Очакове", рассказ Литвинова. "Колодкин сделал предложение, просил замуж идти..." А глазки-то маленькие... Нос хрящеватый, длинный... "Любви у меня к вам нет, одна дружба..." И чего капитан в ней нашел? Шея вертлявая... Ноги, как у цапли...

Гладиолус "Оранжевое море" стоял отдельно, особо, в стороне от остальных цветов и букетов, на белой скамеечке, в черном стеклянном кувшине. На высоком стебле франтовато изгибались его рыжие бутоны.

- Думала, думала... И как-то ночью неожиданно приходит в голову помните, Ирма Сохадзе поет: "Оранжевое море, оранжевое небо..." Я читала в "Науке и жизни": ночью возбуждается подкорка, приходят наиболее оригинальные идеи... А я не верила, думала, враки... И вот, пожалуйста, со мной именно такая история! Как вам нравится? Вам нравится?

- Чего у меня спрашивать, - сказал капитан, - я человек простой, военный... Вы у него спросите.

- У кого?

- Да у сына.

- Сына?! Ах, как мило...

Вот это да!.. Маленький даже покраснел от неожиданности.

- Сергей Петрович, у меня слов нет... Такой славный мальчик! Вылитый! Весь в вас!..

Она запнулась, неожиданно помрачнела, глядя на капитана, и сказала:

- Вы... Вы тогда скрыли, что у вас ребенок! Вы хотели меня обмануть! Я как чувствовала!..

Капитан был застигнут врасплох. Он хотел что-то сказать, но она не давала ему раскрыть рот. Он растерянно улыбнулся, пожал плечами.

- А, вы еще улыбаетесь! - сказала она громким шепотом. - Вы улыбаетесь! Я вас тогда еще раскусила!

Маленький растерялся не меньше капитана. Хороша же эта Оранжевая! Капитан пошутил, а она... И Маленький, сам не поняв, как это получилось, крикнул:

- Чего вы! Я не сын! Поняли - не сын!..

А вокруг уже собирались люди, с любопытством заглядывали в глаза...

Капитан махнул рукой, круто повернулся и пошел к двери. Он шел и что-то ворчал про себя. Маленький торопился следом. Ну и Оранжевая! Шуток не понимает... А капитан тоже хорош! Она его тогда в Рыбецке обидела, а он снова к ней пришел. Нет, этих взрослых не понять...

Маленькому было стыдно за себя и за капитана. И обидно. Что они бегством спасаются? Чего им бояться-то? Подумаешь, Оранжевая!

Маленький остановился посреди лестницы, поглядел вслед капитану, и острая жалость пронзила его. Капитан вышел на улицу и с силой захлопнул за собой дверь. Тогда Маленький побежал обратно. И, взбегая по лестнице, уже напрягся весь от предстоящего.

Он вбежал, запыхавшись, в зал. У дверей никого. Огляделся. На него не смотрят. Спокойным шагом пошел вдоль цветочного ряда. Сердце билось быстрее, чем он шел. Глаза цепко схватывали: не смотрят, не смотрят, не смотрят... Поравнялся с гладиолусом. Колебался мгновение - жалко стало, но услышал ее голос в другом конце зала: "Букет состоит из пионов разных оттенков и как бы символизирует собой..." Протянул руку, сжал прохладный стебель и резко согнул. Хруп цветка, казалось, заполнил весь зал. Он бросил цветок и побежал. Когда выбегал из зала, услышал:

- Хулиган! Мой гладиолус!..

Маленький выскочил на улицу, огляделся. Капитан медленно уходил по тротуару направо. Маленький резко свернул налево и побежал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

И почему, и почему, и зачем

Он бежал, пока голоса не затихли, свернул раза три в сторону и очутился в старом городе. Он бродил по улочкам старого города, среди церквушек и часовен, и все не мог решить, что дальше делать.

Сначала его распирало от собственной смелости. Он даже казался себе выше и сильней, чем прежде. Про капитана думал покровительственно, как думают о младшем и слабом, которого приходится защищать. Оранжевую не жалел. "Так ей и надо, - думал, - другой раз умней будет..." И все-таки в глубине души ему было как-то тревожно и неприятно, и чем дальше, тем больше. Он представил себе, как капитан ждет его на улице, возвращается и вдруг узнает про этот цветок... И тут Маленького охватил страх. Он видел перед собой разгневанное лицо капитана, слышал его громовой голос: "А цветок-то при чем?!" - "Да ведь ее цветок! Так ей и надо!" - мысленно оправдывался Маленький. "Трус! - гремел капитан. - Люди выращивают, а ты потихоньку..." - "Так ей и надо!" - твердил свое Маленький, а понимал иначе: нет, не надо... Лицо капитана кривила брезгливая гримаса...

Маленький шел гористой улицей, и реку заслонял от него один лишь ряд домов. Заглянешь в подворотню, а там - за поленницами, за мусорными баками, за бельем, развешанным меж тополей, - нет-нет и блеснет синяя полоска воды. И тут Маленький так захотел вернуться, найти капитана и что-то такое сказать ему, вроде: "Плюньте на Кольку! Я буду моряком! Буду! Вот увидите! На меня надейтесь, не на Кольку!.."

Он побежал назад, но, видимо, заблудился и никак не мог найти улицы, где разошлись они с капитаном. Хоть убей, не мог найти.

...У церкви толпились старушки в черных платках и черных платьях. Одна такая старушка шла навстречу Маленькому, вся черная на фоне беленой церкви, шла с палочкой, согнутая, не шла даже, а чуть слышно шаркала по дороге. Старушка поглядела на него из-под платка водянистыми глазами и снова затукала по дороге своей клюкой.

Маленький вспомнил бабушку. Правда, она совсем не такая - толстая, шумная, румяная... А характер!.. Все не по ней, все не так. Встал не так, сел не так, вышел не так, вошел не так... И при всем при этом она Маленького любит. Отец как-то замахнулся на него, а бабушка показала отцу кулак: "Не трожь!".

И Маленький впервые за эти дни подумал: "Вот поехал бы в деревню, к бабушке, и ничего не случилось бы худого - ни телеграммы, ни отправки домой, ни лука, ни Чубчика, ни этого несчастного цветка..."

Но зато не было бы и кой-чего другого. Об этом он тоже подумал. Не было бы ночной вахты на острове Рыбачьем. Утра праздничного в Старгороде, когда он увидел свои шлюпки и бежал к ним через весь город. Ряженых на улице. Алеши Солеварова...

И, подумавши обо всем об этом, он вздохнул: как же все-таки получается - не хочешь худого, от хорошего откажись. Почему так? Непонятно.

А потом он набрел на такое место, что остановился как вкопанный и не смог идти дальше.

Представьте себе площадку, мощенную крупным, чистым, серо-голубым булыжником. Меж камней - трава, как будто каждый булыжник взят в драгоценную изумрудную оправу. В глубине площадки - трехэтажный дом, повернутый к Маленькому слепой своей стеной, и непонятно, из чего дом сделан, потому что стена эта густо закрашена красноватой краской.

Стена, правда, не совсем слепая. Внизу - широкое окно и около него... Но это потом.

Слева площадку обрамляют кусты сирени, шиповник. За ними угадывается овраг, за оврагом - парк, густой, сумрачный, как Темный сад в Усть-Верее.

Улочка, которая привела сюда Маленького, катится мимо площадки вниз, прижимаясь к высокому зеленому забору. У входа на площадку ива, древняя-предревняя, ствол черный, ветви серебряные. Если идти вдоль забора, обязательно заденешь иву головой. По ту сторону забора сбегают под гору двухэтажные дома. Деревянные, с балконами, тюлевыми занавесками, фикусами на окнах.

А около широкого окна, под стеной, стоят Айна и Степа. Они по очереди пишут что-то пальцами на пыльном стекле, затирают, снова пишут...

Что-то удержало Маленького в тени старой ивы, не пустило его дальше, помешало крикнуть: "Айна! Степа!..". Он молча стоял под шершавым стволом.

В эту минуту из-под забора, через узкую щель, которой Маленький раньше не заметил, пролезла на брюхе собака, обыкновенная лохматая дворняга и, хлопая ушами, затрусила поперек площадки в сторону оврага. Она бежала, высоко и аккуратно подымая лапы, и Маленькому почудилось, будто собака танцует. Он даже стал отсчитывать про себя: "Раз, два, три... раз, два, три..." - приноровляясь к собачьей побежке. А когда перевел взгляд на Степу и Айну, то увидел, что и они подчиняются этому неслышному счету. Айна повернулась - раз-два-три. Степа поднял руку - раз, два, три... Почесал затылок - раз, два, три... Айна - руки за голову, покачивается на носках, и эти ее движения повинуются тому же отсчету. Хлопая крыльями раз, два, три... - пролетел над площадкой тяжелый голубь. Айна и Степа тихо уходят вниз по улице. Раз, два, три...

Он видит вокруг себя плавное движение и отсчитывает его потихоньку. Движение связывает все, что находится на площадке, одной общей тайной.

Маленький выходит из-за дерева, подходит к окну, у которого только что стояли Степа и Айна. На пыльном стекле наспех затерты какие-то слова. Видны кой-где буквы. "Т... я... у..." А повыше - рожица смеющаяся, с большими ушами. Маленький пририсовал ей туловище, руки и ноги. В руках по флажку. И написал: "Это я".

Окно задернуто плотной шторой. Ему вдруг так захотелось заглянуть и узнать, что там. Так захотелось - мочи нет! Хоть бы краешек отогнулся! Нет - нигде ни просвета, ни щелочки. Вот обида! Как будто - загляни он туда - и все непонятное станет понятным. И почему хорошего без худого не бывает.

И почему Айна ходит со Степой, будто лучше его ребят нет. Взять хотя бы Каштанова, Ленца... И почему Алеша Солеваров свои колеса не бросает. И почему Колька в техникум подался. И почему капитан к этой Оранжевой пошел - она же его обидела.

И почему, и почему, и зачем... И зачем он этот цветок сломал!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Тогда, в тумане...

На берегу, около шлюпок - толпа ребятишек. Шум, гам. Маленький стал спускаться с горы. Спустившись до середины, остановился.

- Чего споришь? Становись в очередь! - услышал он голос Чубчика. (Чубчик сегодня вахтит.) - Ты, рыжий, не лезь вперед, щелбан дам! У кого пятака нет, лучше не становись! Нет?.. Отвали!.. Домой сбегаешь, принесешь!..

Толпа старгородских ребятишек постепенно превратилась в нестройную кривую очередь. Кто упрямо пробирался вперед, кто твердо держался соседей, кто лез в проверяльщики - глядеть, чтоб другие без очереди не просочились.

Чубчик запустил на шлюпку человек десять - расселись с криком, визгом, - вставил весла в уключины, сел, посмотрел на берег, увидел Маленького и крикнул:

- Але, Маленький, отвяжи конец!

...Если бы он не крикнул так, с такой ленивой уверенностью, что Маленький тут же помчится выполнять его приказание. Если бы не махнул так - обидно, небрежно - дескать, поторапливайся, ты...

- Чего ползешь! - крикнул Чубчик. Ребятишки в шлюпке захихикали.

- Скорей давай!..

Маленький подошел к самому берегу.

- Вылезай! - сказал он и сам удивился своему голосу.

- Чего?

- Вылезай, вот чего. И вы все... вылезайте.

Чубчик поднялся. Он выскочил из шлюпки и в присутствии шумной очереди взял Маленького за грудки.

- Ты...

Маленький видел, что на шлюпке произошло замешательство. Девчонка лет восьми, с круглой гребенкой в белых волосах, выпрыгнула на берег.

- Отдавай пятак!

Чубчик, не отпуская Маленького, зло обернулся, сплюнул.

- А ну, залазь обратно! Не хочешь? Кто хочет? - обратился он к очереди.

- Я! Я хочу!..

- Видал? Сами хотят!

Маленький понимал: с Чубчиком ему не справиться.

- Отпусти...

- А ты отвали, пока не получил...

Чубчик толкнул Маленького, да так, что тот упал спиной на взгорок. Ах, гад...

Чубчик отвернулся и стал отвязывать конец. Маленький поднялся, посмотрел кругом. Очередь молчит исподлобья. Шлюпка притихла. А Чубчик стоит к нему спиной, уверенный, что Маленькому с ним не справиться. И вот именно от этого Маленький так разозлился, что в голове у него застучало. Он бросился на Чубчика и сбил его с ног... Кто-то заплакал, кто-то закричал громко:

- Отдай пятак! Отдай! Мамке скажу!

Докатились до воды. Маленький почувствовал ее спиной, ногами, затылком...

- Эй, вы чего!..

...Одного держит Каштанов, другого - Ленц.

- В чем дело?

Чубчик молчит. Маленький тоже молчит. А с горы - бочком, бочком спускается капитан. Знает про цветок или не знает?..

- Что случилось?

Чубчик молчит. Маленький тоже молчит.

Капитан огляделся зорко, ткнул пальцем в ту самую девчонку с гребнем, которая за свой пятак больше всех переживала.

- Вот ты скажи...

- Он пятачки у нас брал, обещался на лодке покатать, под парусом...

- Кто это - он? Кто - брал?

- Вот. - Девчонка ткнула пальцем в Чубчика.

- Чубарев! - сказал капитан. - Решил дань собрать в Старгороде? Два года в клуб ходишь, а какой смысл? Смысл какой, я спрашиваю? - Голос капитана стал жестким, как тогда, на острове, после телеграммы... Значит, не надо тебе в клуб ходить. Совсем не надо.

Чубчик поднял глаза. В них было "все равно". Кивнул на Маленького.

- Маленький в школе горн стырил, ему и то ничего... А меня сразу...

Маленький замер.

- Эх, Чубарев, Чубарев, - сказал капитан, - одному скучно тонуть - за собой тянешь?..

Капитан внимательно поглядел на Маленького. Тот сжался весь.

- Вернешься из похода, Петров, - горн обратно отнеси. Не место ему в твоем рюкзаке, это вещь общественная.

Маленький хотел было сказать, что горн все равно пылился стоял, что никто в него не трубил, но капитан смотрел на него по-прежнему жестко, и Маленький понял, что никаких его оправданий капитан сейчас не примет.

- Это дело общественное, - повторил капитан, - общественность поручит - труби, пожалуйста. Боцманом вот ты сам себя не назначишь, верно? Выбрать должны!

Маленький кивнул.

- Ну, хорошо, если согласен, - облегченно сказал капитан. - А мы сложимся, гармонь тебе купим. Сложимся? - Он оглядел всех.

- А что, - сказал Каштанов, - у меня полтинник есть.

- Рубль даю, - сказал Степа.

Маленький обернулся. Степа стоял на взгорке, улыбался. В руке рубль. Рядом Айна. Смотрит на Маленького серьезно, прямо, не то с удивлением, не то с любопытством... Он выдержал ее взгляд: ну, кто за Чубчиком ходит? То-то...

Старгородские ребятишки молча стоят, слушают.

- Ну, а вы? - спрашивает их капитан. - Жертвуете на гармонь? Капитан смотрит в упор на ту, с гребнем. Она краснеет, опускает белую свою голову, пятачок в кулаке сжимает, а потом как заревет!

Все засмеялись.

- Не плачь, - говорит капитан, - я шучу. Неси домой свой пятак. - Он повернулся к Маленькому.

- А куда ты давеча подевался, Маленький Петров? - Капитан смотрит на него в упор. - Я тебя ждал, ждал...

- Я... Я заблудился. ("А вдруг знает про цветок?") Не в ту сторону пошел, товарищ капитан.

Капитан засмеялся.

- А ты бы затрубил. Как тогда, в тумане, помнишь? Я бы тебя и услыхал.

"Не знает! Не знает!"

- Не догадался, товарищ капитан, - сказал Маленький.

- Все ясно, - усмехнулся капитан. - Нападение было неожиданным. Ты испугался и бежал. Бедняга.

Маленький ответил капитану тоже усмешкой. Многозначительной. У нас, мол, секрет. И открывать его мы не намерены.

...А тогда, в тумане, было вот что. Это случилось на третий день похода. Поздним вечером входили в какую-то реку. С берегов наполз на воду серый туман. Необозримой стеной катился он навстречу, обволакивал все вокруг вялой пеленой - бакены, встречные корабли, шлюпки... Дышать в тумане было тяжело, одежда стала влажной... Тогда капитан и сказал:

- Маленький, бери трубу, сигналь. Да почаще, погромче, а то, не дай бог, напоремся на кого-нибудь...

И Маленький трубил, трубил во всю ивановскую, из последних сил, пока не подошли они к свайному домику бакенщика и не пришвартовались...

Будто клочья тумана, разнесенного утренним ветром, остались в его голове после той ночи отдельные картинки, звуки - зов корабельной сирены, кашель бакенщика, лай собаки, падающий в туман, словно в колодец... Жуткое и прекрасное ощущение невидимого корабля, проходящего рядом...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Айна

- Ленц, на весла. Еремин, Каштанов, Кошельков - на весла...

- А еще кто пойдет? - спросил Каштанов.

- А еще Петров пойдет. Вместо Чубарева. Чубарева к гонкам не допускаю, - хмуро закончил капитан.

Маленький прыгает в шлюпку, садится рядом с Кошельковым. Тот лениво:

- Весло не тяни...

- Ладно, сам знаю!

- Отставить разговоры! - Капитан наклоняется ближе, понижает голос. Вон шлюпка из Валды, видите. Там народ толковый, я их знаю - подготовочка! Этих вам не обойти, и не старайтесь. Дальше - хозяева, старгородские ребятки...

- Ничего себе - ребятки! - свистнул Каштанов. - Мужики здоровые!

- А вы не бойтесь, Каштанов, - сказал капитан. - Видите, они уже на старте между собой ругаются. И курят на старте. Но сила у них есть, этого не отнимешь. Вот кого надо обходить. Тогда второе место обеспечено.

- А городецкие? - спросил Каштанов.

- Городецкие - пижоны! - отмахивается капитан.

Шлюпка из Городецка приметная. Вся раскрашена - Нептун с трезубцем, русалки, диковинные рыбы... И весла расписные.

- Айна, - говорит капитан, - садись в шлюпку, пойдешь старшиной.

- Синьорита! Как вы сюда попали? - кричит городецкий рулевой и приподымает ковбойскую шляпу. Айна не отвечает. А вопрос-то был к ней.

- Балаган... Этих не бойтесь, - говорит капитан. - Но учтите, могут давить на психику, глупости всякие орать.

На пристани судьи из старгородского ДОСААФа. Зовут капитана:

- Колодкин! Хватит цэу давать, иди сюда! Две минуты осталось!

- Не забудьте, - говорит капитан, - веха с флажком - поворот. Обходить слева. И запомните: первый выстрел предупредительный. И еще: главное - спокойно. Берегите силы. Обратно против течения пойдете. А на траверзе вон той церквушки, - капитан указал на правый берег, - темп! Выложиться!..

Маленький сжимает в руках валек весла, смотрит на берег. Болельщиков! От вышки до собора - яблоку негде упасть! Интересно, Алеша пришел Солеваров? Стоит, наверно, где-нибудь, смотрит... За своих, конечно, болеет, за старгородских... А может, не за них?

Ударил стартовый пистолет. Взлетели над водой весла. Три... Четыре... еще выстрел! Весла пронзили воду. Вперед!

Шлюпка из Валды взлетела над водой. Весла изогнулись, будто крылья. Молчаливые гребцы одним движением вынесли шлюпку далеко вперед.

- Ух! - восхищенно простонал Каштанов.

Старгородские взяли старт с кряхтом, с гамом, поплевав на ладони. И пошли-пошли, чересчур падая назад, вперевалочку, некрасиво, но лихо.

- Прощайте, синьорита!..

Городецкие обгоняют! Рулевой в шляпе обернулся.

- Хмуриться не надо, Лада! - пропел он.

- Ладно, ладно, поори! - пригрозил ему Кошельков.

- Кошельков! - сказала Айна капитанским тоном. - Разговорчики!

Она сидит на руле, наклонясь вперед, в своем тренировочном, цифра семь на груди, косицы торчат из-под мичманки, а мичманка - набекрень.

Маленький обернулся - уходят городецкие, уходят пижоны! Нажимать надо!

- Нажимать надо! - кричит он.

- Спокойно, спокойно, мальчики, - уговаривает Айна.

Какое там спокойно! Нажимать надо!.. Маленький поворачивается к Кошелькову. Толстое лицо Кошелькова невозмутимо, он только что не спит. Будто это не гонки, а прогулка.

- Мальчики, навались!

Айна еще больше склонилась вперед, точно хотела этим движением ускорить ход шлюпки.

- Ну, мальчики! - и улыбнулась. Кому? Да никому особо. Всем одинаково. Но каждый принял эту улыбку на свой счет.

Шлюпка дрогнула, словно ток прошел вдоль борта. Что-то пестрое мелькнуло сбоку. Да это же городецкие! Далеко не ушли!

- Еще, мальчики!..

Вот они, настоящие гонки. Ты слился с веслом, со шлюпкой, со всеми остальными. Одно движение, один взмах, один вдох, один выдох...

Мелькают расписные весла. Нос шлюпки с Нептуном. Чистая вода.

- Обошли! - кричит Маленький. - Ура!

- Еще, мальчики! - Айна подымает руку и резко опускает. - И-раз!

Еще, так еще. Навались, Кошельков. Навались, Маленький.

- Внимание, поворот!..

Видно веху с флажком. Старгородцы делают поворот. Идут навстречу. Скалят зубы: "Малютки, ау!"

- Правое, табань! Левое, греби!

Поворот. И город открывается другим берегом. Белая стена усеяна людьми. Там галдят, машут флажками... Айна подымает руку и кричит внезапно охрипшим голосом:

- Вперед!

Сверкают на солнце купола собора. И-раз! И-раз!..

- Вперед!..

Это был рывок. Маленький помнит только: Кошельков кричал что-то рядом. И еще - лицо Айны, бледное, незнакомое...

Ай, капитан! Знал, кого посадить старшиной!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Судья говорит в мегафон:

"Внимание! Внимание! Первое место заняла Валда. Старгородцы и шлюпка из Усть-Вереи пришли к финишу одновременно. Учитывая возраст наших гостей, судейская коллегия присуждает им второе место... Хозяевам - третье..."

- Товарищи, разрешите, позвольте... Где тут гости дорогие?..

Кузнечик!

- Кто хочет записаться на радио? Завтра же услышите, в последних известиях... Ну, кто самый смелый?..

Маленького толкают к микрофону. Он еще не опомнился от гонок, лицо горит, словно обожжено, дышит он широко открытым ртом, шумно, часто... Стоит и не понимает, о чем это его Кузнечик спрашивает.

Маленького отодвигает Каштанов. Он берет микрофон и, держа его перед собой, точно эскимо, бойко говорит:

- Мечта стать моряком зародилась во мне с самого детства...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Гви, Федя и Федин папа

После гонок победителям прямо на пристани вручали призы. И надо же такому случиться - в спешке и суете кто-то из судей уронил в воду кубок, который причитался за второе место.

А у пристани течение сильное. И белый металл, из которого сделан дорогой подарок, легкий до чрезвычайности...

"Водолаза!" - кричат болельщики. Городецкий рулевой говорит: "Вам потому не повезло, что у вас женщина на борту..." - "А вам почему не повезло?" - вежливо спрашивает Айна.

Главный судья расстроился. "Понимаете, - говорит, - сегодня воскресенье, кладовщик выходной, кубок новый не выпишешь, такая досада... Но мы пришлем! Новый пришлем! Еще лучше! А пока - просите, что хотите. Все наше - ваше!.." - и широко так повел руками по обоим берегам...

Капитан говорит:

- Может, оно и кстати, что кубок в воду упал. Дайте нам какой-нибудь кораблик, чтоб до дому дотащил. Дорога тяжелая, вымотались ребята...

Главный судья радостно:

- Это проще простого! Гвидон Игоревич!..

Подходит человек, стройный, худощавый, лет пятидесяти. Сам черноволосый, а брови седые.

- Вот, познакомьтесь, - говорит главный судья. - Гедейко Гвидон Игоревич, командир минного тральщика, а теперь спасательного корабля ДОСААФ за номером пятьсот пятнадцать... Доставит в лучшем виде!.. А это Колодкин, Сергей Петрович...

Гвидон Игоревич внимательно смотрит на капитана, темно-карие глаза его под густыми бровями загораются любопытством.

- Колодкин? Простите, вы в Рыбецке служили?..

- Так точно, служил, - сухо говорит капитан.

- К вашим услугам, - кланяется Гвидон Игоревич.

Сразу видно культурного военного человека.

...И вот тарахтит по озеру бывший минный тральщик, легко ведет на буксире одну за другой обе шлюпки. На корме тральщика все по очереди несут вахту - следят за буксирным концом.

Команда тральщика - два человека. Гвидон Игоревич, или Гви, как его зовут друзья, и матрос Федя, толстый парень в бывшей шляпе. У старинной фетровой шляпы Федя не очень аккуратно обрезал поля, оставив только козырек спереди.

Федя - человек молчаливый. Стоит у штурвала, папироску сосет или, вытянув толстые губы, насвистывает: "Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш..." - старинную малоизвестную песню.

Гви, напротив, словоохотлив. Ему скучно. Все вдвоем да вдвоем.

И когда на борту появляется свежий человек - а тем более не один! Гви дает себе волю. Вот примерно как это выглядит.

- Перед вами Федя, сын хороших родителей, надежда семьи. Папа-каперанг хотел видеть блестящего офицера, чтоб солнце сверкало на погонах! А что Федя? Что ты сделал, Федя? Расскажи товарищам.

Товарищи ждут. Но Федя молчит. От привычного ожидания привычной шутки у него только один глаз щурится. А может, от дыма...

- Федя бросает букварь, тетрадки, таблицу умножения, - продолжает Гви, - и уходит в матросы, на тяжелую неблагодарную работу в Добровольное общество содействия авиации, армии и - кому, Федя? - флоту! Что же сказал Феде его папа, бывший каперанг? Ну-ка, Федя, открой семейную тайну...

Федя молчит. Такой порядок.

- Папа тронул свой нержавеющий кортик и сказал: "Федор! Клянусь этой честной сталью, если ты не пойдешь в девятый класс, я лишу тебя наследства - двухкомнатной квартиры в Старгороде, двадцати яблонь в коллективном саду и лодки с мотором "Москва"!.." А что ответил своему папе Федя? Федя, что ты ответил своему папе?..

Вот что ответил своему папе Федя: "Милый папа, это все ерунда. И квартира, и лодка. Вспомни, папа, свою молодость. Кем ты был? Поваренком в воинской части! Помогал своей маме и моей бабушке чистить картошку для бойцов Красной Армии. Почему ты отводишь глаза? Тебе стыдно своего боевого прошлого?.." А что сделал твой папа, Федя? Молчишь... Как всегда. Папа надел свой лучший мундир и пошел на пристань. Еще издали я услышал звон его орденов и медалей. Я встречал его на борту тральщика, вытянувшись по стойке смирно.

Здесь Гви делает паузу. Федя смотрит на часы: скоро ли вахте конец?..

- "Здравствуй!" - говорит мне Федин папа. "Здравствуй, Александр!" говорю я. Мы ведь с ним, между прочим, фронтовые друзья. "Как твой радикулит?" - спрашивает Федин папа. "Ничего. А как твой гемоглобин?" спрашиваю я. "Нормально. А как твой невроз?" - "Прекрасно, - отвечаю, - а как твой склероз?.." - "С чего ты взял, что у меня склероз?" - говорит Федин папа. "Заключил по некоторым признакам", - говорю. "По каким таким признакам?" - "Так, по разным..." - "Ты не крути, - говорит мне Федин папа, - на что намекаешь?" - "На Федю", - говорю я, как стреляю. Что было дальше, Федя?..

Федя внимательно смотрит на компас, проверяет курс. Его забота проверять курс, а говорить - не его забота.

- А дальше было так. "Поговорим по душам, - сказал мне Федин папа, мы ведь старые приятели... Помоги мне в смысле Феди". - "В каком смысле?" - спросил я. "В таком смысле, чтобы он ушел из ДОСААФа и вернулся в школу. Я хочу, чтобы он закончил училище имени Фрунзе в Ленинграде, как когда-то закончил его я..." - "Хорошая идея!" - согласился я. "Так в чем же дело! - обрадовался Федин папа. - Гони его с твоей посудины..." "Тише, тише, Александр, - сказал я, - он вернется за парту, твой Федя. И у него еще будут золотые погоны на плечах". - "Гони его прочь, или я тебе не друг!" - закричал Федин папа. Что я ответил твоему папе, Федя, на этот выпад?.. Не помнишь. А жаль. Я сказал ему: "Потерпи, Александр. Пускай Федя поплавает со мной. У Феди все впереди. Сейчас у него дремлет мозг. Такая юношеская болезнь. У тебя склероз, а у него дремлет мозг. Вот проснется у Феди мозг, тогда... Тогда уж он нам с тобой покажет!"

Гви обводит всех веселыми глазами: ну, как, мол?!

В кубрик с транзистором влетает Каштанов.

- Нашел! Слушайте последние известия!..

И на весь кубрик - голос: "Говорит Старгород!" Знакомый голос. Где его Маленький слышал?.. Да это Кузнечик! Ну конечно, Кузнечик! "Океан, как прекрасен он!.. Это слово вмещает в себя тысячи значений... Все, что на душе у человека... К берегу океана приходят старые морские волки... Океан манит, он живет напряженной жизнью, эта жизнь кипит ключом..." Кузнечик делает паузу и - представьте! - перескакивает сразу к старгородским шлюпочным гонкам!

Тут все заулыбались друг другу, как родные, а Маленький вспомнил Вику Дымицкую: "Прибой обнимает мои ноги! Чайки смеются надо мной!"

Загремела музыка, изображая грохот прибоя, а после в полной тишине прозвучал измененный расстоянием и все-таки очень похожий голос Каштанова: "Мечта стать моряком зародилась во мне с самого детства..."

- А теперь за работу, - говорит Гвидон Игоревич. - Начнем с самого молодого. Прошу...

...Федя отступает в сторону, передает Маленькому штурвал. Маленький впервые слышит глухой Федин голос:

- Курс триста тридцать...

- Отвечай, - говорит Гви, - есть курс триста тридцать!

- Есть курс триста тридцать! - повторяет Маленький.

Он вращает штурвал чуть вправо, чуть влево, опять вправо... Федин палец стучит по компасу: вот 330! А вот курсовая черта. Ага, понятно. Должны совместиться! Есть. Федина ладонь твердо показывает направление: так держать!

- Так держать, - командует Гви. - Внимательно гляди, иначе судно начнет рыскать. Отклонишься на одну десятую градуса, а пойдешь мили считать в сторону...

- Гвидон Игоревич, - говорит капитан, - скоро по правому борту будет деревня. Пришвартуйтесь на часок, ладно? - и Маленькому: - Сойдешь со мной на берег.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Визит второй. Нина Сочина

Капитан шел вдоль деревни и спрашивал: где Нина Сочина живет? Ему показывали: дальше, дальше иди...

Деревня большая, крепкая, много новых домов. Что ни дом - антенна. Около кирпичной школы капитан остановился. Поглядел, крякнул:

- Мда...

- Что? - спросил Маленький Петров, который следовал за капитаном, как было велено.

- Деревня так называется. Мда.

Вошли в сад. Тихо запела калитка, впуская их. Молчаливая собачонка бросилась в ноги. По бокам тропинки зрела антоновка. Над порогом подкова. Самодельный почтовый ящик. Газеты торчат... На крыльце капитан оглядел свои брюки, потер, поскреб, вздохнул... Провел по Маленькому глазом - с ног до головы - и тогда уж постучал. Громко, но нечасто.

Дверь открыла женщина в синем халате, переднике. Лицо - ничего особенного. Разве что глаза... Чересчур уж внимательные. Маленький не любит, когда так глядят. Учителя так глядят, перед тем как нотацию читать.

- Не узнаешь? - сказал капитан.

Женщина медленно покачала головой, одновременно вглядываясь в капитана. Потом на лице ее появилось: "Постой-постой..." - как будто теплый ветерок подул, и лицо разгладилось, потеплело...

- Деревенька эта Мда, зачем приехал я сюда... - пропела она тихо. Сережа?..

- Так точно.

Женщина взяла капитана за пуговицу кителя, подергала, а сама не то улыбается, не то хмурится...

- Ай, Сережа!.. Ну, здравствуй... - Она притянула капитана к себе и поцеловала в щеку. - Здравствуй. Вот чудно-то! Сколько лет!.. Почти двадцать. Нет, как раз двадцать. Чего ж мы стоим, проходите!..

В избе все по-городскому - и мебель самоновейшая, и посуда дорогая в горке, и занавески капроновые. Развела руками - уборка!..

- Ничего, ничего, - сказал капитан, - мы проходом, мимоездом, на катере...

Маленький не узнавал капитана. Тот как-то сжался весь, растерялся... То положит фуражку, то в руки возьмет, то сядет на стул, то встанет... К окну подошел - свистит... Этого с ним вообще не бывало.

- Хорошо живешь, Нина. Молодец, - сказал наконец капитан.

- Не худо живем, - сказала Нина Сочина, - жаловаться не буду. - Она все время следила краем глаза за капитаном и чуть улыбалась. Потом взглянула на Маленького - неожиданно, резко. - Сын, да? Похож, - и, помолчав: - Похож? - И, снова помолчав: - Как зовут-то?

Вопрос был к капитану, а тот молчал. Казалось, до него только что дошло, о чем его спрашивают. Он открыл рот, лоб наморщил и смотрит на Маленького, будто пытается вспомнить: "Как же его зовут?.. Ах, черт, надо же, забыл..."

И правда ведь, забыл капитан. Вот номер! Попался. Забыл, как сына зовут. Ай-я-яй... Надо же такое.

Маленький еще немного полукавил, глядя на растерявшегося капитана, потом пожалел его и сказал:

- Ленька меня зовут. Леня. - Чуть не сказал по привычке "Петров", но вовремя спохватился. Пускай будет по-капитанову. Раз молчит, - значит, опять хочет за сына выдать. Пускай. Жалко, что ли. Сын так сын. Шутка!

- Значит, Леня, - сказала Нина Сочина, - хорошее имя... - И поглядела на капитана, чтоб тому приятно стало.

- Не сын, не сын, воспитанник, - проворчал капитан. - А у тебя сколько?

- Трое.

- Сыновей?

- Два сына.

- Два?! - с недоверием воскликнул капитан. И с завистью. Это точно. Маленький слышал, как он крикнул: "Два?" - А где ж они все?..

- Младший у мамы в гостях, в Ленинграде. Старший в армии.

- В армии? - удивился капитан. - Хотя да... - Он помолчал. - А муж?

- На съезде учителей. В Москве. Он у нас отличник. Просвещения! - с шутливой гордостью сказала Нина Сочина.

А Маленький удивился: учитель - и отличник?..

- Школу я видел новую, - сказал капитан, - хорошая школа, кирпичная...

- Хорошая школа, - подтвердила Нина Сочина. - Леня, хочешь яичницы с салом?

Он кивнул. А почему бы ему не съесть яичницу с салом? Он такой еды две недели не ел. Консервы да консервы. А в комнате уютно. И тетка ничего... Смотрит как училка, так она, наверно, и есть училка. Вон книжек сколько, карты разные...

Значит, не сын, воспитанник... А тогда, в Старгороде, за сына выдал... Почему? Подшутить хотел? А сегодня? Зачем взял с собой? Сказал: "Надевай парадную форму. Визит второй и последний".

- Леня, хлеба бери. Огурцы. Лук. Не стесняйся...

Леня, Леонид, Леонид Иванович... Хорошее у него имя, это верно.

- Добавки хочешь, Леня?

Конечно хочет. А еще он хочет, чтоб его снова спросили: "Добавки хочешь, Леня?"

- Сережа, знаешь, кого он мне напоминает? - Женщина засмеялась громко, безоглядно, как девчонка, и Маленький Петров с интересом поглядел на нее. - Ваську-частушечника. Помнишь? Говорят, в колхозе плохо, а в колхозе хорошо... Знаешь, этот Васька - потом уж большой парень стал признавался мне: "Это я, Нина Николаевна, первый тогда придумал - яблоками кидаться...".

Она опять засмеялась, и Маленький подумал: "А вот так засмеется в классе - и все, никакой дисциплинки. Потому они в классе и не смеются. В учительской смеются, слыхал..."

А капитан тоже рубал яичницу и кивал в ответ на каждое слово. Когда же было вспомянуто про какие-то яблоки и Ваську-частушечника, перестал жевать, поглядел в окно и - не скоро - снова в тарелку.

- Как живешь, Сережа? - спросила Нина Сочина.

Капитан сказал:

- Нормально. Хорошо живу.

Она опустила глаза и сказала тихо:

- Ну, слава богу тогда...

А Маленький все смотрел на синюю полосатую клеенку и вспоминал свой дом и особенно воскресенье, когда все за столом, а на столе чашки, тарелки, а его любимая чашка - красная, у которой ручка отбита. А клеенка у них - зеленая, с цветочками. За столом шумно, отец балагурит, поддевает мать, что та все толстеет, а она: "Перестань, перестань...", а сама и не сердится...

И, глядя на эту клеенку, Маленький Петров как-то неожиданно для себя представил за тем воскресным домашним столом капитана. Вот для него притащили из кухни большой табурет, и капитан сел в уголке, и мать угощает его, но помещается капитан за столом почему-то неловко, неуютно, скрипит табуретом, стесняется сам и смущает других...

- Нам пора, Нина, - капитан поднялся, - ждут нас.

- До свидания, приезжайте еще, - сказала Нина Сочина, обращаясь сразу к ним обоим.

- Спасибо, до свиданья, - сказал Маленький. Сказал ясно, с чувством. Хорошая тетка.

- Присылай младшего ко мне, в Усть-Верею, - сказал капитан. Морскому делу обучу. Сколько ему? Тринадцать? В самый раз. Запиши адрес... Впрочем, я сам напишу. У меня может перемениться...

Младшего сына Нины Сочиной Маленький почему-то сразу, заочно невзлюбил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Там был камень

Теплый ночной ветер накатывал с запада. Тихо тарахтела машина. Цветные бусины - огни тральщика - вот и все освещение этой ночи.

Гви протянул руку в самую темь и сказал:

- Там был Вороний камень...

Вороний камень... При этих словах Маленький сразу вспомнил кино про Александра Невского - прошлой осенью показывали его в фабричном клубе. И еще вспомнил Осадчего Семена: "Доспехи, оружие, все там лежит. Искать будут..." Как же он искать будет? Тут водолазы нужны!..

- Почему камень был? - спросил Каштанов. - Куда девался?

- Утонул. Точнее, скала утонула. Двенадцать метров скала.

- Что за интерес, - сказал Кошельков, - не видно ничего.

Гви подождал, пока Кошельков прогремит железными ступенями в кубрик, и тихо заговорил:

- ...Была же тогда суббота, всходило солнце, и сошлись обе силы. И была сеча злая, и треск от ломления копий, и звук от сечения мечного, и замерзшее озеро двинулось. И не было видно льда: весь покрылся кровью...

- Это что? - спросил Маленький. Его вдруг дрожь проняла. А ведь и не холодно совсем.

- Летопись. Русский летописец рассказывает про тот день...

Жутко.

Там, в этой непроглядине, подводная скала, вся скользкая, в водорослях... А на дне - кости, щиты, доспехи - в тишине, в темноте...

- А здесь неподалеку, миль десять к северу, я рыбу ловил под носом у фашистов, - сказал Гви. - Подкармливал матушку-пехоту...

Был камень - и нет. Были они только что в Старгороде - и нет их там. Вот это у Маленького в голове никак не укладывалось. Ему казалось: всюду, где он бывал, он каким-то образом оставался. Но каким образом - этого он объяснить не мог.

- Маленький, иди на корму, - сказал капитан, - тебя Еремин сменит...

Он сидит на корме и смотрит за буксирным концом. Конец наклонно уходит в темноту, где смутно проступает корпус первой шлюпки, а вторая буравит воду позади - ее он только угадывает.

Все ушли в кубрик. Остались наверху Гвидон Игоревич да капитан. И в рубке, у штурвала - Федя.

Гви с капитаном стоят у правого борта, неподалеку от кормы, продолжают свой разговор.

- Я вот смотрю на вашего Федю и, честно говоря, завидую, - сказал капитан. - Можете корабль доверить.

- Могу! - подтвердил Гви.

- Я на одного парня тоже надеялся, как на каменную гору, - говорит капитан. - Между прочим, брат этого, Маленького, - Большой Петров. Так что вы думаете - перед самым походом подает документы в техникум химический, сдает экзамены, а я узнаю случайно.

- Ну и что, - говорит Гви. - У них, у ребят, все иначе, все по другой шкале. Вы переживаете, а он, ваш Большой Петров, он, может быть, и не понимает пока... Я думаю, не от злой души, а от неведения душевного он вас обидел.

- Да что там обидел! - рассердился капитан. - Я же не могу просто так клуб бросить, мне надежный человек нужен, я на него надеялся, учил...

Что-о! Клуб бросить? Как это - бросить?.. Маленький аж подскочил.

- Хорошая у вас работа, - говорит Гви. - Хлопотная только.

- Что ж хорошего. Хлопотно - да. А потом, я вам скажу так: Для этой работы надо быть если не счастливым человеком, то хотя бы удачливым. А у меня на личном фронте сплошные неудачи.

Помолчали. Потом снова капитан:

- Нынче вот, в походе, по старым следам своим ступал, прошлое ворошил. Разобраться в чем-то хотел. В ошибках молодых, что ли. А зря. Там одно, здесь - другое. Ворошить не надо. Ерунда получается. Надо все заново начинать.

"Темнит чего-то", - подумал Маленький и здорово разозлился на капитана: как это так - бросить клуб? Новости! Он за капитана переживал, цветок этот проклятый поломал, страху натерпелся, а тот, смотрите пожалуйста, что придумал - бросить!..

- Попробую снова подать на комиссию, - говорит капитан. - Последний раз. Я же здоров. Я знаю, что здоров. Да вы и сами видите, что я здоров.

- Я-то вижу, - говорит Гви, - да эти старые ранения, контузии коварное дело... Вы бы лучше на внутренний бассейн просились. Теплоход могут дать...

Как это теплоход? Зачем капитану теплоход? Чего задумал?..

- Не хочу, - говорит капитан, - поеду в Рыбецк, на комиссию. Последний раз попробую пробиться в море.

Замолчали. Маленький сидит - пришибленный от того, что узнал.

- Я у вас в Старгороде чудака видел, - сказал капитан. - Виртуоз. На одном колесе ездит.

- А-а, Солеваров Алеша.

- Да-да, вроде бы такая его фамилия! Так вот, я к чему вспомнил: для цирка он уже негоден. Стар. Казалось бы - бросай колеса! А он катается.

- Вы с ним в некотором роде коллеги, - сказал Гви.

- То есть?

- Солеваров на своей улице ребят обучает. Колесу.

- Вот как, - задумчиво протянул капитан, - надо же... И этот туда же. Ах, черт нас побери!

Гви засмеялся.

- Да, все хочу спросить, - говорит капитан, - почему вы тогда при знакомстве про Рыбецк спросили? Слыхали небось про мои неприятности там?

- Так, ерунда...

- А все-таки.

- Вы не обидитесь?

- Ну!

- Между нами. У меня одна дурная привычка, слабость, что ли. Сочиняю байки и пускаю по белу свету. Такая штука есть - слыхали, конечно, бумеранг. Ее кидаешь, а она к тебе возвращается. Вот и я. Жду, когда моя байка ко мне вернется. Я ее слушаю и виду не подаю, что моя. Ни-ни! А сам подмечаю: тут мое, а здесь - чужое... Пока бродила по свету, обросла чужой фантазией, вроде как днище ракушками... Интересно. И смешно.

- И про меня, значит? - осторожно спрашивает капитан.

- И про вас, - вздыхает Гви. - Мне кто-то из речников, не помню кто, рассказал когда-то вашу историю в Рыбецке - кража, кассир и тому подобное... Я этот случай, так сказать, развил...

- Рассказывайте, - требует капитан.

- Ладно, - говорит Гви, - считайте, что это уже не про вас, давно ведь было... - Гви откашлялся и начал: - Капитан Колодкин в Рыбецке работал комендантом порта. И стали там суда пропадать. Вначале шлюпки, байдарки пропадали, моторки, всякая мелочь. Потом спасательный катер пропал у ДОСААФа, новенький совсем. Потом - глиссер. А после уж - морской буксир...

Маленький Петров слушает эту историю второй раз, слушает в пол-уха. Одно у него из головы не выходит: бросает их капитан, в море собрался. А как же без него?.. И Маленький представил себе заколоченную клубную комнату, на полках - модели кораблей, и его яхта там... Только начата. Зимой корпус выточил. И представились ему долгие-долгие зимние вечера в кают-компании, и снег за окном, и стук молотков, и говор тихий, и смех, и особенный запах, когда пахнет канатом, деревом, краской... Как же без всего этого? Нет, не уйдет капитан! Сам же сказал - оставить некого. А если бы Колька в техникум не ушел?..

- Ну, спасибо, Гвидон Игоревич, - сказал капитан, дослушав до конца, - спасибо. Я на себя сейчас, как в театре, поглядел. И смешно, и грустно. В жизни все было не так романтично. Уволили и так далее... Знаете, я на себя как будто другими глазами взглянул. Полезно. Очень полезно. А то ведь недолго и закиснуть. Спасибо, я перед вами просто в долгу... Ладно, расскажу вам сейчас настоящую, непридуманную историю про себя. Это как Вороний камень - было. И на дно ушло. Так что рассказывать теперь просто. Как будто не себя...

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Из прошлого. Нина Сочина и капитан. Рассказ капитана

...После войны выпустили меня из госпиталя. Рука худо заживала, головные боли - после контузии... Врачи советуют: "В деревню, на свежий воздух!" А в деревне тоже кушать надо - иду в облоно, прошу работы. Завоблоно полистал документы: "Директором школы поедете?" - "Нет", говорю. "Учителем физкультуры?" Показываю свои бинты, а он рукой машет: "Заживет!"

Давеча я попросил вас остановиться в деревне. Мда называется. Там я и работал физруком.

Жизнь в то время была какая: хлеб почти из одной картошки. Мяса, по правде говоря, совсем не видали. Чай вприглядку. А я поправляюсь, представьте. Природа.

А в эту школу еще раньше меня приехала учительницей девушка одна. Нина Сочина. Только-только закончила педучилище в Ленинграде. Симпатичная такая. Доверчивая. Хохотушка притом, первый номер. В классе на ее уроке хохот. Администрация другой раз не выдержит, дверь откроет: "Что здесь происходит?" - а Нина стоит счастливая, улыбается, за партами ребятишки, тоже счастливые, тоже улыбаются. Ну что - администрация покачает головой и пойдет по своим делам...

Все мальчишки, девчонки, с первого по седьмой, были в нее влюблены. Под окном частушки поют, портфель с тетрадями носят, лучшее место на кругу, где танцы, - пожалуйста! Из лесу ягод и грибов - пожалуйста!

В эту Нину Сочину и я влюбился. Демобилизованный лейтенант на поправке. Молодой и глупый. Хожу следом. Изредка глаза подымаю. Про книжки заговорю, про жизнь... После осмелел - стал домой провожать.

Когда я приехал в деревню, Нина Сочина там уже прижилась, своей стала. Вначале ко мне тоже относились хорошо: раненый, моряк... Я ребят имею в виду. А как только я стал оказывать Нине разные там знаки внимания - поворот! - слушаться перестали, дисциплинка на уроках упала, насмешки... Я сначала понять не мог, растерялся. Думаю: где промашка?..

К осени, помню, яблок наросло! На радость голодному люду. Такой урожай - старики не помнили подобного. Как-то в сентябре, вечером, провожаю Нину из кино. Идем. Говорим, как водится, про содержание, что понравилось, что не понравилось. Веду Нину осторожно - грязь, лужи... И тут что-то по спине меня как шарахнет! А потом по щеке! Мокрое, склизкое... Наклоняюсь - гнилое яблоко... А Нина хохочет и щеку мне вытирает своим платочком надушенным. Я и дышать перестал от радости... В эту минуту - яблочный обстрел! Нина - бежать! Бежит и хохочет. А мне неловко бежать - офицер! Стираю с шеи скользкое. Следом семеню. А Нина хохочет. Ей хоть бы что.

На следующий день допустил педагогическую ошибку. Прихожу в седьмой класс. "Встать! Смирно!" Все как положено. Показалось, смеются... "Кто смеялся?" Молчат. "Кто смеялся?" Молчат. Я кулаком об стол - трах! А на последней парте - вижу - Васька-частушечник яблоко грызет. "А ну-ка, говорю, - как там тебя... Вон из класса!"

Гляжу - другой яблоко вытаскивает, третий... Демонстрация! Мне бы сделать вид, что не заметил, или внимание перевести, на шутку свернуть, урок быстрей начать... А я психанул - всех выгнал.

И что-то со мной случилось. Иду по школьному коридору - и все кажется: кто-то в спину тычет, язык показывает, нагло смеется... Обернусь - девчонки-первоклассницы. Глаза как тарелки от испуга! Тьфу, думаю, вот дурак. Сам себе стал противен.

Дня через два, вечером, сижу дома. Вдруг за окном - гармошка. И знакомый голос - Васька, подлец, выводит:

У кого кака забота,

Мне учиться неохота,

А у Сережки-физрука

Змея, сердечная тоска!..

Много еще было. Всех не помню. Ну что - хожу по комнате, точно лев в клетке. Взад-вперед. Выйти?.. Нельзя!

А утром в школе Нина ко мне: "Что это ты, Сережа, не в лице? Побледнел, похудел... Не болен?" Я прямо режу ей: "А тебе про меня частушки не поют?" Она говорит: "Нет, а что? Тебе поют? Как интересно, спой скорей! Я фольклор собираю!" И - ха-ха-ха!

Вы скажете: дурная эта Нина была. Хи-хи да ха-ха. Не замечала, что человек мучается...

Я лично за ней вины не вижу. Детства у Нины Сочиной не было, вот в чем дело. Холод да голод блокадный - и все. Она после войны и переживала свое детство с опозданием. Так сказать. Пополам с юностью. Взапуски бегала с учениками, с горки каталась, пела, плясала... Ей бы еще чуть-чуть подурачиться, наиграться до отвала, а потом бы... Потом, может, и поняла бы, что к чему... Терпенья моего не хватило. Уехал я оттуда.

На прощанье мне частушку спели: "Деревенька эта Мда, зачем приехал я сюда, заберу свою зазнобу, поеду в города..."

Поехал. Один только. А зазноба осталась. "Сережа, - говорит, - ты уезжаешь? Вот жаль! Скоро Новый год, оставайся, повеселимся".

А я - в Рыбецк. Там все как-то знакомо, понятно...

Капитан помолчал и заговорил снова:

- В Рыбецке жениться решил. Думаю, что жить бобылем? Неужели все от большой любви женятся? А если - так? Все же - семья, дом...

"Это он про Оранжевую", - догадался Маленький.

- Сделал предложение, честь по чести. В море не пошел. А была возможность. Первая и единственная.

- Ну и как? - спросил Гви.

- А никак. По носу получил. От ворот поворот. Причем, в самый сложный момент жизни. Что ж, сам и виноват. Семья без любви - все равно что искусственный костер. Видели когда-нибудь? На сцене поленья сложат, между ними лампу спрячут, вентилятор, красные лоскутки повесят. Вентилятор включил - лоскутки трепыхаются, что твой огонь. А ближе подошел - ни тепла, ни света настоящего...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Возвращение

- Самый малый...

Бывший минный тральщик, ныне спасательный корабль ДОСААФ за номером пятьсот пятнадцать подходит к берегу. И две группы людей - одна на пристани, другая на палубе - уже издали тянутся друг к другу, уже улыбаются и ищут глазами своих.

- Каштанов, твоя!

- Где? Точно, мамаша!

- Мама! - кричит Айна, и там, на берегу, женщина в светлом плаще, коротко стриженная, стремительно выходит на край пристани и, вытянув шею, вглядывается...

- Она у меня близорукая, - смеется Айна.

Следом за Айниной матерью - братья. Стоят как в строю. И все в одинаковых кепках.

Маленький Кольку искал глазами и потому не сразу заметил мать. И только когда услышал: "Лень!" - сообразил, что вот это синее платье в белый горошек, белые босоножки и непокрытая голова, - что все это принадлежит его собственной матери.

Ближе подходит пятьсот пятнадцатый к пристани, шире улыбается Маленький Петров, сильней зовет его круглое, широкое лицо с веселыми зелеными глазами.

"Чего это?.. Прическу сделала..." Ему приятно, что мать сделала прическу, он проходит вдоль толпы оценивающим взглядом и радостно видит, что его мать здесь едва ли не самая заметная.

Пятьсот пятнадцатый швартуется, и Маленький первым прыгает на пристань.

Он влетает головой прямо в материнский живот, такой теплый и мягкий, что у него дух перехватывает. Он прижимается к животу что есть силы и молчит. Молчит о том, о чем молчал тогда в телефонной будке. И мать поняла! Все поняла, что надышал он ей в жарком молчании, все! Схватила за ухо и треплет - круто! - а словно гладит...

А на пристани - объятья, смех, поцелуи! Каждого кто-нибудь встречает. Кошелькова - четверо: мама, бабушка, сестренки.

И к капитану кто-то подошел. Кто это?.. А-а, секретарь горкома комсомола Пушкин! Тот самый Пушкин, с ямочками на щеках, который, знакомясь, говорит: "Пушкин. Не Александр, а Василий. Не Сергеич, а Николаич..." Пушкин жмет капитану руку, поздравляет с благополучным возвращением. А капитан смотрит поверх его головы, кого-то ищет глазами, будто ждет.

У Маленького шевельнулось на какую-то секунду желание - позвать: "Товарищ капитан! Сергей Петрович! Идите к нам!.." - но тут и погасло. Неловко стало.

...Нет, не бросит он клуб. Быть такого не может.

А если бы Алеша Солеваров... Если бы Алеше этому сказали: "Берем тебя в цирк. Хоть ты и стар, берем", - пошел бы Алеша? Бросил бы?.. Ребят, которых колесу обучает, бросил бы?..

Свисток. Все оборачиваются. Пятьсот пятнадцатый отваливает. На палубе Гви. Поднял руку. "До свиданья!" Из рубки выглянул Федя. Крикнул "Пока!" Что-о?! Федя крикнул? Не может быть! Гви в театральном ужасе разводит руками...

До свиданья, Гви!.. Федя, пока!..

Капитан достает из большого желтого чемодана ракетницу, заряжает ее шестизвездной ракетой и стреляет.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

и последняя

Город летом скучен и пуст. Те, кого Маленький давно не видел и хотел бы повидать, чтобы похвастаться и кое-что рассказать, разъехались. Колька в Сланцевом - ремонтирует техникум к учебному году. Отец не вернулся еще. А те, с кем он прошел свои триста миль, тоже уезжают. Кто на дачу, кто в пионерлагерь... И сам он завтра уезжает - к бабушке.

Маленький бродил по улицам Усть-Вереи, по крепостному валу, забредал и в городской сад, и на лодочную станцию, и всюду у него было такое чувство, что все кругом - другое. А вот какое?..

Ему было скучно. Он не знал, куда девать себя. В первый же после приезда день он забрался на Сломанный Зуб и снова спрятал горн в тайную расщелину. Потом поглядел вокруг: и горизонт стал каким-то другим! Тогда он стал смотреть в ту сторону, откуда они приплыли. "Та" сторона проходила вдоль русла Вереи, вверх по ее течению и дальше - там, где леса, терялась в зыбком тумане августовского полдня. "Та" сторона была почти что неправдашной, потому что трудно согласиться, что ты, стоящий сейчас з д е с ь, вчера еще был т а м. И Старгород, и остров Рыбачий, и Алеша, и Григорий Иваныч - все неправдашно...

Маленький бродил, бродил по улицам, заходя в такие уголки, где раньше никогда не бывал, но все его пути крутились-вертелись вокруг одной точки, к которой он все время стремился и, даже отдаляясь от нее, мысленно все равно был около...

Наконец не выдержал. Решил: "Зайду".

...В школе шел ремонт. Рабочие в комбинезонах белили, красили, мыли... Он подымался по лестнице и вдыхал запах свежей краски.

Дверь в пионерскую распахнута. Остановился на пороге. Увидел незнакомую девушку в тренировочном костюме. Закатанные до колен брюки, косынка на волосах... Она стояла в странной нерешительной позе около стены, опустив руки с тряпкой. В комнате все вверх дном...

Она повернулась, и Маленький увидел на лице ее испуг.

- Мальчик, чего тебе?

- Я просто так...

- Заходи. - Кивнула в угол: - Я паука там увидела.

- Паука? - Маленький шагнул в комнату. Серая паутина, вороха бумаги...

- Вот решила сделать генеральную! - сказала девушка. - Потом окна вымою, занавески повешу. Тебя как зовут?

- Леня. Леня Петров.

- А меня Рая. Я новая вожатая.

Вожатая! Вот оно что...

- Ох, до чего ненавижу этих насекомых! Ужас! Ты спешишь?

- Нет.

- Поможешь? А то не управиться. Воду носить далеко.

Маленький работал с удовольствием. Никогда так не работал. Таскал ведра со второго этажа, выносил мусор, двигал мебель, отворял окна, которые, наверно, года три не открывались по-настоящему.

- Терпеть не могу, когда грязь. Я в Рыбецке работала. Уберу, вымою все блестит! Я сяду и песни пою... Ты петь любишь? Ты откуда?

И Маленький стал ей рассказывать - сбивчиво, перебегая от одного к другому, чувствуя, что говорит непонятно, и не в силах остановиться - про Старгород, про Алешу, про Рыбачий, про Осадчего Семена, Григория Ивановича, Гви, Федю...

И еще - про капитана. То, что услышал ночью на катере.

Почему он стал все это ей рассказывать? Ей - совершенно незнакомому человеку. Он над этим не задумывался. Захотелось - и стал рассказывать. Вот с Каштановым было иначе. Вчера Маленький решил открыть ему тайну рассказать про капитана. И что Каштанов? "Хе, - махнул он рукой, - не пустят его врачи..." Маленький вспомнил Литвинова с теплохода "Очаков", и не захотелось ему больше разговаривать с Каштановым.

А эта Рая - совсем другое дело. Она так умела, так хотела слушать! Не делала вид, что слушает, не кивала с притворным вниманием, а переживала, смеялась, хмурилась, хохотала, задумывалась...

Одного только не рассказал ей Маленький: про горн. Зато чем дальше, тем все упорнее думал: "Надо пойти и принести. Сейчас же... Пойти и принести".

...В это самое время на другом конце города произошло нечто - ничего особенного, просто "нечто", что до поры до времени не имело никакой связи с Маленьким Петровым и его делами.

В момент, когда Маленький решил: "Надо пойти и принести", - на другом конце города, на пятачке около крепости остановился экскурсионный автобус. Обыкновенный пропыленный "Икарус", из тех, что десятками проносились через Усть-Верею каждый день, оставляя на пятачке облако бензинных паров, конфетные бумажки и окурки.

И остановка у него самая обычная - десять - двенадцать минут, не больше. Поразмяться, проветриться пассажирам на долгом и утомительном пути из одного красивого города, где весело отдохнули, в другой огромный и красивый город, где ждут дом и работа...

И в тот момент, когда Маленький сказал новой вожатой: "Я скоро вернусь. Ты не уйдешь?" - и она ответила: "Нет, не уйду..." - в этот самый момент двери "Икаруса" распахнулись, и на пятачок высыпали люди в праздничных одеждах, чуть-чуть сонные после долгой и тряской дороги.

Среди пассажиров были двое молодых людей. В пиджаках с разрезом, в белых рубашках, при галстуках, несмотря на жаркий день, в туфлях, припорошенных сланцевой пылью. Напевая модную песенку, они пошли в крепость.

...А в этот момент Маленький, тоже напевая, выбежал из школы и веселым размашистым шагом направился туда же, в крепость, к старой башне.

...Один из молодых людей блондин. Другой - брюнет. Брюнет вскочил верхом на мортирку, стоящую около крепостной стены, и закричал: "Огонь! Пли..." Блондин стоял поодаль, иронически улыбаясь.

Потом брюнет остановился перед щитом с надписью: "Опасно для жизни!" и, недолго думая, перевернул щит чистой стороной. После этого он легко перепрыгнул через ограждение и направился к башне. Блондин остановился около щита и перевернул его прежней стороной.

...Маленький Петров прошел мимо Дворца пионеров, заглянул в окна кают-компании, но там было сумрачно и неподвижно. Он посмотрел в глубину комнаты, где тускло поблескивали приборы, смотрел долго, пристально пытаясь разглядеть на полке свою яхту. И, уже собираясь уходить, заметил записку, приклеенную хлебом к стеклу: "Уехал в Рыбецк. Вернусь в четверг".

Значит, в Рыбецк. Уехал все-таки. И почерк как у самого худого ученика. Хоть бы его врачи не пропустили! Хоть бы не пропустили!..

А если пропустят все-таки?.. Приедет, дверь заколотит, на окна ставни - и прощайте, не скучайте!..

Маленький увидел под ногами камень, подумал: "Звездануть бы в стекло...", а потом с силой поддал его ногой, так что больно стало.

Колька - в техникум. Алеша - в цирк. Капитан - в море. А он куда? Ему-то чего делать?..

Маленький постучал тихонько по стеклу пальцем, стекло откликнулось тонко, жалобно. Пошел прочь.

...Маленький пересек площадь Ленина. Когда шел мимо ратуши, остановился посмотреть, как новый Дворец пионеров строят. Задрал голову рабочие покрывали крышу красной черепицей. Одна черепичка упала вниз и звонко разбилась на камнях мостовой. Маленький отсчитал три окна слева на втором этаже. Там по плану должна быть новая кают-компания...

...Брюнет забрался высоко. Он был уже там, где верхняя кромка башни точно выгрызена чьей-то великанской пастью, и это углубление вместе с двумя острыми обломками по краям напоминало зуб... А блондин глядел, прищурясь, как развевается на высоком ветру пиджак приятеля...

Брюнет поднял руку. Что-то блеснуло. Он крикнул, но крик улетел в сторону. Потом сверху, с башни, раздался звук трубы.

Тра-та-та-та... Та-та...

Блондин облегченно вздохнул: брюнет начал спускаться. Спускался он безрассудно, прыжками, сокращая путь, подымая облачка пыли там, где заканчивал каждый прыжок.

...Маленький Петров проходил мимо пожарки. Его окликнул знакомый дежурный. Маленький подошел, поздоровался, спросил, когда отец вернется с лесных пожаров. Выяснилось - не раньше, чем через неделю. Маленький поглядел в зеркало, что на стене около дежурного. Оттуда, из зеркала, глядел на него нечесаный веснушчатый парень с облупившимся розовым носом, с такими же розовыми ушами, с каким-то незнакомым и - как показалось чересчур серьезным выражением глаз. Парень был сильно не похож на Маленького Петрова. Вот что значит - две недели в зеркало не глядеть. Сам себя не узнаешь. Маленький сделал зеркалу гримасу, тотчас узнал себя и, успокоенный, пошел дальше. Еще поворот - и будет крепость.

...Загудел автобус. Блондин махнул рукой и побежал, аккуратно подымая ноги. За ним вприпрыжку - брюнет, размахивая трубой.

А из окон автобуса им уже машут пассажиры и что-то кричат, и мотор уже греется, и водитель сидит на законном своем месте.

Первым в автобус вскочил блондин, а за ним - уже на ходу - брюнет. Крики удивления, восторга, громкий смех встретили его. Стоя на подножке, он затрубил - громко, упруго, как когда-то, во времена своего детства, которое он проводил в пионерских лагерях, где был таким же неожиданным и отчаянным, как сегодня.

- Бери-лож-ку-бе-ри-хлеб! Со-би-рай-ся-на-обед!..

...Маленький Петров вышел на пятачок около крепости, и его обдал дымом и шумом уходящий "Икарус". Шум его на этот раз был каким-то странным, словно внутри у него, в моторе, спрятана труба...

Маленький остановился и долго смотрел вслед "Икарусу", пока тот не спустился на мост, а потом поднялся на другой берег, дошел до поворота и наконец исчез...