«Вера, надежда, любовь»

Владимир Романович Келер

Вера, надежда, любовь

У папы с дочкой была любимая игра: в "волшебное одеяло". Они садились с ногами на диван и прикрывались шотландским пледом. И начинали фантазировать.

- Давай сегодня полетим на Луну! - говорит Грета.

- Давай! Только сразу закрой глаза, чтобы не ослепнуть от солнца. В космическом пространстве оно знаешь какое яркое. Включаю двигатели ракеты, держись! Трах-тах-тах-тах! Все, приехали, вылезай, мы на Луне.

Девочка оглядывается с напряженным любопытством.

- А ты кто такой? - спрашивает она.

- Я - Лунный Царь. Здравствуй, девочка с Земли! Можешь ходить по моим владениям, только смотри, не шали очень.

- Накажешь?

- Накажу. Спущу на тебя крокодила, что живет вон там, в кратере Альфонса. А он глотает все, что попадется, - камни, мусор, металлические предметы. На прошлой неделе проглотил будильник. Так с ним теперь и ползает. Ползает, а будильник в брюхе у него тикает.

- Вот и хорошо! Услышу тиканье - убегу.

- Не очень-то рассчитывай на это. На Луне воздуха-то нет. А когда ничего нет, звук не распространяется. Ничего ты не услышишь.

Однажды Грета заявила:

- Давай сегодня полетим к твоим сестрам!

И показывает на фотографию, всегда стоящую у папы на столе.

- Нет ничего проще. Только к ним лететь не надо. Достаточно сесть на Корабль Воспоминаний.

- Ну, садимся скорее!

- Садимся! Ту-ту! Слышишь? Последняя сирена. Давай ручку, чтобы не упасть с трапа.

Девочка серьезнеет, серьезнеет и папа, но почему-то долго ничего не говорит.

- Где же твои сестры? Ты почему молчишь? - теряет терпение Грета.

- Не спеши, пассажирка! Нам надо сперва спуститься в кают-компанию. Смотреть будем не с палубы, оттуда ничего не видно. Смотреть будем через вот этот иллюминатор, слева, понятно? Через правый иллюминатор виден как на ладони внешний мир: люди, вещи, звезды, растения. А через левый - всякий человек в себя смотрится. Смотрит в свои чувства, мысли, радости, печали, или, как мы сейчас, в свои воспоминания...

- Я ничего не вижу.

- Не удивительно, воспоминания-то мои! Ты через мое плечо смотри в иллюминатор. А я объяснять буду.

Девочка согласно кивает и крепче прижимается к. папе.

- Странное совпадение! - продолжает папа, показывая на фотографию. - Они не только мне двоюродные. Они и между собою - двоюродные сестры. Не родные. А назвали их так, будто родители сговорились: Вера, Надежда, Любовь. Именами больших человеческих чувств, или лучше сказать - способностей. Ведь удивительно, скажи? Но еще удивительнее, что все они на свои имена похожи.

- Ты, папа, что-то не то говоришь. Как это можно быть на веру похожей? Или на любовь?

- А ты лучше смотри в иллюминатор. Вот с распущенными волосами посредине Вера. Самая из всех нас старшая. Обрати внимание, как печально, но в то же время решительно ее красивое лицо. Она была маленькой, когда сгорела тетя Лида, ее мать. Снимала с керосинки какую-то мастику натирать полы, упала, облилась мастикой, а та вспыхнула. Выбежала на балкон живым факелом, - все это в Самарканде было, - но когда ей помогли, было уже поздно. А несколько лет спустя погиб в Черном море ее папа: спас тонущую девочку, а сам не выплыл и погиб. Вера совсем рано осталась круглой сиротой.

- Кто же ее взял?

- Добрые люди. Взяли и воспитали. Помогли окончить школу, даже университет. С тех пор она верит в людей, как никто. И сама выросла такая, что в нее все верят. Люди около нее словно чище становятся. Она сейчас - самая уважаемая учительница.

- Расскажи о Наде. Это она?

- Да, справа. Вера посредине, а слева Люба. У Нади жизнь складывалась иначе, чем у Веры, она никого ни в детстве, ни в юности не теряла. Но было много трудного и у нее. Со школы мечтала о науке, а приходилось думать о большой семье. Труд дома, труд учения, труд, чтобы всех одеть, обуть, накормить. Как тут помнить о науке! Как не потерять надежду стать ученой! Но Надя ее не потеряла. Она оказалась сильна как раз надеждой. И вот результат: сегодняшняя Надя, профессор литературы. Боролась и всего достигла. На четырех языках свободно говорит. Знаменита своими книгами о Достоевском и в личной жизни счастлива.

- Осталась Люба, твоя любимица. Ты потому говоришь, что она на свое имя похожа, что она - твоя любимица?

- Не потому только. Посмотри внимательно вон на ту статуэтку, что сделала Люба, и ты поймешь. Только смотри внимательно.

Грета замирает, смотрит на бронзовую узбечку-танцовщицу на папином столе и вдруг совершенно явственно слышит музыку. Статуэтка оживает и начинает танцевать. Грета родилась в Москве, узбекской музыки не знает, но сейчас она ясно различает глухие восточные ритмы и понимает, что перед нею - Узбекистан.

- Люба - скульптор, - продолжает папа, - и ее скульптуры поражают не только превосходным исполнением. А еще тем, что живут, живут на самом деле. Волшебным даром оживлять свои творения, вводить душу в камень, бронзу, в холст картины, в музыкальный или в литературный образ обладают лишь немногие художники. Самые талантливые! Художники, чью руку ведет любовь к творимому, а не что-нибудь иное, скажем, не желание заработать много денег. Любовь, и она одна - запомни это хорошенько, - вскрывает глубочайшие пласты таланта. Люба особенно наделена ею, поэтому я и говорю, что она похожа на свое имя.

- Папа! А почему эта фотография у тебя всегда на столе? Вспоминаешь детство?

- Конечно. Но не только их троих вспоминаю. Еще и папу своего вспоминаю, твоего дедушку. Он часто говорил: "Нельзя жить без веры, надежды и любви. Не будешь верить в людей, в светлые идеалы - одичаешь, голова забьется всякой ерундой. Надежду потеряешь - вкус к жизни потеряешь, все из рук повалится. Без любви и друга не найдешь, и ни к какому делу не приучишься: навсегда останешься посредственностью". Как верно это...

На Корабль Воспоминаний вскакивает Кузя, сиамский кот, Гретин любимец. Он противно тянет на одной ноте, явно требуя трески.

- Это уже не воспоминание, - морщится папа, - а сама реальность. Что ж поделаешь, садись в моторку, спусти голодранца на берег. Покорми его.

Игра оканчивается, и Грета пулей мчится в кухню. С победным кворканьем, опережая девочку, туда же, к заветной миске, несется и кот Кузя.