Слушай птиц (epub) - Слушай птиц 3026K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Виктория Юрьевна Лебедева (писатель)

Виктория Юрьевна Лебедева Слушай птиц

© Лебедева В. Ю., 2019

© Курбанова Н. М., иллюстрации, 2019

© Рыбаков А., оформление серии, 2011

© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2019

О конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почётным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушёл из жизни. В память о нём было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2018 году подведены итоги уже шестого Конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2019 года в серии уже издано около 40 книг. Выходят в свет повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Глава 1

Он боялся этой поездки. Конечно, не так сильно, как боялся зубного врача или там получить «пару» за четверть (последнее вообще из области фантастики), а испытывал беспокойство, как перед годовой контрольной. Беспокойство было похоже на ежа. Ёж свернулся клубком и ворочался под рёбрами, шкрябая иголками изнутри, и не то чтобы это было больно, но вот спать совершенно невозможно. Не хотелось ехать к «чудикам», тем более на всё лето.

– Ярослав, котёнок, ты спишь? – Мама заглянула осторожно, прошептала почти неслышно, и у неё над головой темноту прорезала полоска жёлтого света из коридора.

Он посильнее зажмурился и засопел, давая понять – да, сплю. Ненавидел, когда его называли котёнком. А также солнышком, зайчиком, сыно́чкой и Яриком (впрочем, Яриком – это в школе, это девчонки; родители всегда звали его только полным именем).

И отец, и мама вечно твердили, что он уже большой, но, когда доходило до дела, всё самое важное всегда решалось без него. Неужели они действительно думали, будто он ничего не слышит и не знает, когда по ночам сидели на кухне за закрытой дверью и вели свои серьёзные взрослые разговоры?.. Они никогда не кричали, нет. Но в такое время мамин голос, обычно пришёптывающий и убаюкивающий, становился неприятно высоким и звенел, а папа отвечал коротко и резко, в один слог. От этого внутри тоже начинал ворочаться ёж, но по утрам всё опять становилось как обычно, родители как родители…

– «О»! Ответственность! – любила говорить мама. – «Дэ»! Доверие! «Че»! Честность! – И всё в таком роде, на каждую букву алфавита.

И папа ей поддакивал. А сам-то обманул, ещё как!

С осени было решено, что если Ярослав окончит год «на отлично», то летом поедут в Диснейленд, на целую неделю. «Максимум две четвёрки, по необязательным предметам!» – разрешил тогда папа – Ярослав собственными ушами отчётливо слышал. У него в итоге и оказалось две – по изо и по краеведению, но, когда про Диснейленд заикнулся, папа на него та-ак посмотрел… Сами наобещают, а сами…

В доме вообще происходило после Нового года что-то странное. Ему, например, запретили отвечать на звонки по городскому телефону, когда звонят с незнакомого номера. Категорически. Он однажды не послушался (ну интересно же!), поднял трубку, а там оказался какой-то глупый соцопрос: сколько у вас дома телевизоров и какие каналы сейчас включены? Но родителей не было дома, а сам он телевизор не смотрел (зачем человеку телевизор, когда у него планшет есть?). В общем, странно…

Папа, когда поднимал трубку, тут же её бросал, едва поднеся к уху. Как утюг потрогал, вот честно. А мама вообще ходила возле аппарата и смотрела на него с ужасом, пока не заводился автоответчик. Но странно: никогда на автоответчик ничего не говорили, а сразу за сигналом начинались короткие гудки.

Мама и папа всё дольше по ночам засиживались на кухне, всё громче говорили, и с некоторых пор мама взяла за правило заглядывать к Ярославу перед сном и шёпотом спрашивать, спит ли он. После этого, понятное дело, спать уж точно не хотелось, а хотелось красться на цыпочках по коридору и подслушивать под дверью.

Ярослав так и делал, но всё равно ничего не понимал. Родители теперь говорили цифрами, упоминая какие-то банки, какие-то суды́. Они часто спорили и немножко ссорились (и тогда чувствовалось, что виноват, пожалуй, папа, а мама, пожалуй, права). Потом продали мамину машину. А в конце мая, точно гром среди ясного неба, вдруг выяснилось, что этим летом отдыхать всей семьёй никуда не едут, а его, Ярослава, отправляют к «чудикам»!

– Зато там Байкал! – говорила мама убеждённо. – Поверь мне, Ярослав, это гораздо, гораздо лучше любого Диснейленда. Вся Европа туда стремится!

Как будто ему было дело до всей Европы! Он уже всем пацанам в классе раззвонил про Диснейленд. А всё потому, что раньше папа никогда его не обманывал!

«О»! Ответственность… Мамина сестра тётя Марина была безответственная – это родители часто обсуждали, Ярослава не только не стесняясь, но даже подчёркивая «воспитательный момент». Стоило в чём-то проколоться – и никогда в жизни не виденная тётя Марина выходила на подмостки в качестве примера, как не надо делать и думать.

– Представь, Володь, – обращалась мама к папе (а на самом деле к Ярославу), – она ведь по математике была лучше меня! Могла легко поступить на экономиста. Или хоть в бухгалтерский колледж какой-нибудь. Так ведь нет, надо было выпендриться, выбрать академию искусств! Картиночки ей было интересно рисовать!

Ярослав не понимал, что тут плохого. Художник – это же круто. Вот бы и ему научиться хорошо рисовать и запросто изображать всё что угодно.

– Лучше быть хорошим экономистом, чем посредственным художником, – поддакивал папа и выразительно смотрел на Ярослава.

Ярослав втягивал голову в плечи. Вечная четвёрка по ИЗО – это тоже был повод для частых домашних обсуждений за столом и родительских шуток.

«Безответственная» тётя Марина всё и всегда делала не так, поперёк воли родителей, царствие им небесное! Во-первых, поступила в эту самую академию и, вместо того чтобы заняться нормальным делом, которое прокормит, училась малевать картинки и лепить фигурки. Во-вторых, после третьего курса познакомилась с «чудиком» – со своим дядей Мишей – и немедленно выскочила замуж. Выскочила, бросила академию и уехала к чёрту на рога. И добро бы человек попался нормальный, так ведь нет: дядя Миша был «прости господи, орнитолог»!

Когда Ярослав впервые услышал слово «орнитолог», он подумал, что это какая-нибудь профессия для неудачников, вроде дворника или сантехника, и ужасно удивился, узнав, что орнитологи изучают птиц.

– Птичек! – усмехалась мама. – Взрослый мужик скачет по лесам за птичками!

– И считает ворон, – уточнял папа, выразительно глядя на Ярослава. – По копейке за штуку.

То есть становилось понятно, что профессия так себе и что таким, как дядя Миша, быть не нужно.

Но самое страшное, что эти безответственные люди, тётя Марина с дядей Мишей, «чудики», постоянно рожали.

– Подумать только! Уже четвёртый! – восклицала мама.

– Нет, ну я понимаю, что каждому мужчине хочется сына, – вторил ей папа. – Но когда уже есть три девицы… Такая жизнь сумасшедшая, одного бы вырастить-поднять… Как можно так подставляться? Взрослые ведь люди, не с луны свалились!.. И на какие шиши они там живут?

Послушать маму, «безответственная» тётя Марина могла бы добиться в жизни всего, что только пожелает, если бы жила не по прихоти, а по уму. Могла бы, например, окончить свою академию и тоже перебраться из Воронежа в Москву – вот мама-то с папой перебрались, и ничего, зацепились, держатся пятый год, Ярослава, слава богу, в престижную школу удалось пристроить, с традициями, с языками. А «чудики»? Жить-то ещё ладно, но где, интересно, они учат старших девочек в своём заповеднике? В сельской школе какой-нибудь? Кошмар!

Воронеж Ярослав помнил смутно. Даже не понял, когда переехали, что теперь живёт в другом городе: он ведь был ещё маленький. Всё то же самое оказалось – дома, люди, машины. Но мама с папой очень-очень радовались смене места, а значит, радовался и он. Хотя, если почестному, особенного времени на радость у него не оставалось. Потому что плавание, большой теннис и для гармонии танцы, плюс репетитор по английскому дважды в неделю, плюс гитара. И если при этом учесть, что класс математический, то времени «на глупости» (как мама это называла) не оставалось совершенно, не то что в Воронеже. Вот почему Ярослав так мучительно ждал каникул. Вот почему так ждал Диснейленда. Ему очень хотелось полениться вволю. А вместо этого в последний школьный день в доме появился «чудик», дядя Миша.

Дядя Миша вошёл смущённый, стал неловко топтаться у двери и ударился лбом о вешалку – сверху посыпались кепки, беретки и шапочки, до сих пор не убранные на зимнее хранение, потому что у мамы руки не доходили. Дядя Миша был высоченный, сутулый и нескладный. За спиной он принёс пыльный оранжевый рюкзак (одна лямка была кое-как примотана скотчем), на ботинках – около тонны грязи, а в руках – корзинку с одуряюще сладко пахнувшей клубникой.

– «Королева Елизавета Вторая», – сказал дядя Миша и протянул маме корзинку.

– Что – королева? – растерялась мама.

– Сорт «Королева», – ответил дядя Миша и покраснел. Сам сделался как клубника.

Волосы у дяди Миши были светлые, перепутанные и пыльные, глаза голубые. Он смотрел на маму и папу растерянно, моргал часто, и вид у него был как у накосячившего школьника. Тем страннее выглядела на этом детском лице густая и тоже пыльная борода.

Мама с папой расступились, пропуская гостя вглубь коридора. Дядя Миша снял с плеча свой огромный рюкзак, но так и не решился его опустить на пол, пока мама не указала пальцем место у галошницы. Рюкзак, поставленный на донышко, немедленно потерял равновесие и упал набок, цокнув по полу застёжкой. Дядя Миша подхватил его за лямку и вернул в вертикальное положение. Рюкзак завалился снова. Дядя Миша подхватил, вернул. Рюкзак завалился… ну и так далее.

– Ванька-встанька! – смущённо хмыкнул дядя Миша и оставил рюкзак в покое. – Пусть так лежит, я потом… Ну… как вы тут… живёте?

Вопрос был совершенно безобидный, но прозвучал почему-то не к месту, и дядя Миша покраснел снова.

– Скоро будем обедать, – сказала мама и ушла на кухню.

– Располагайся, – сказал папа. – Будь как дома.

А Ярослав ничего не сказал, только рассматривал «чудика» и молчал. Дядя Миша поймал его взгляд и протянул руку:

– Ну, привет!

– Здравствуйте. – Ярослав вежливо ответил на рукопожатие.

– Какой ты… огромный… – пробормотал дядя Миша.

Ярослав пожал плечами. Кто бы говорил.

Потом дядя Миша мылся, а все остальные пили чай на кухне по соседству. Сначала за стеной зашумел душ, потом что-то обрушилось в ванну, и из-за двери послышалось коротенькое дядь-Мишино «ой!».

– Мыльница, – сказала мама, прислушавшись.

В ванной опять что-то обрушилось, уже погромче, и опять послышалось «ой!». По дну ванны, судя по звукам, катались какие-то предметы.

– Угловая полочка, – сказала мама. – С дезодорантами.

Тут за дверью раздался настоящий грохот, полиэтиленовый шелест и протяжное даже не ойканье, а какое-то завывание.

– Занавеска… – вздохнула мама и встала из-за стола. Подошла к двери ванной, постучала осторожно: – Миша, у вас всё в порядке?

– Да-да-да! – торопливо затараторил дядя Миша из-за двери. – Вы это… я исправлю всё, не волнуйтесь…

Из ванной донёсся дробный стук множества падающих мелких предметов.

– Стаканчик с зубными щётками, – сказала мама и вернулась за стол.

Ярослав хрюкал в чашку, так что по чайной поверхности аж пузыри пузырились, но родителям почему-то было не смешно: они смотрели друг на друга с тревогой, так что и ему смеяться в конце концов расхотелось.

Ночью дядю Мишу положили спать в детской, поставили раскладушку под окном, и теперь Ярослав никак не мог уснуть, всё прислушивался к дядь-Мишиному всхрапыванию, доносящемуся с другого конца комнаты. Оно было похоже то на смешок, то на всхлип и раздавалось каждый раз неожиданно, без всякой системы – вот жесть!

Ярослав выбрался из-под одеяла и потихоньку вышел в коридор. В кухне горел свет – ну разумеется! Родители ещё не спали, а опять обсуждали что-то, слегка раздражённые.

– Вот как отправлять его с таким, а? – спрашивала мама.

– Думаешь, дома лучше?.. А если сюда действительно придут, начнут тут…

– Что начнут, Володь? Ну что?!

– Сама знаешь… Ты подумай, Танюш, какая это для ребёнка может быть травма! Он же перепугается до смерти. Начнут отбирать все эти его планшеты, или вон гитару, или фотоаппарат, или велик новый…

– Давай я отвезу всё это к подруге, я же предлагала!

– И что? Как ты Ярику объяснишь, куда всё делось?

Услышав «Ярик», Ярослав поморщился. И вообще, всё это было ужасно странно – и стрёмно. Испугается до смерти чего? Чего ему бояться у себя дома? И с какой радости кто-то может прийти и забрать новый велик? Так он и отдал, ха!

В коридоре было прохладно, из-под порога дуло по босым ногам, и Ярослав перетоптывался с мыска на пятку, как учили на разминке в школе танцев. В груди пробудился и заворочался ёж. От холода, что ли?

– А там, думаешь, ему будет лучше? – спросила мама примирительно.

– Ну конечно! – торопливо ответил папа. – Там природа, свежий воздух… Байкал вот, сама говоришь. Модное место! Мы должны быть им благодарны, Тань. Если бы они сейчас отказались его принять, что бы мы с тобой делали?

– Ох, не представляю… – вздохнула мама. – Так и знала, что нельзя лезть в ипотеку… И когда всё это кончится, а?

– Потерпи, Танюш, – ответил папа тихо. – Это кризис, просто кризис… Сейчас у всех так. Продажи грохнулись, зарплаты просели вчетверо. Но не вечно же это будет! Ведь не вечно…

Тут на кухне послышался скрежет металлических ножек по полу и стукнула, открываясь, дверь – Ярослава мигом сдуло в свою комнату, замотало одеялом с головой.

Он лежал затаившись, сердце громко стучало в горле и ушах. Думал, как это – «грохнулись продажи»? Что ли, все товары с полок попада́ли на пол? Их, может быть, какой-нибудь неловкий дядя Миша оттуда сшиб случайно? И что такое «зарплаты просели»? Непонятно.

А около письменного стола уже стоял его доверху набитый чемодан на четырёх колёсах, и был собран рюкзак со всякими важными электронными вещами, без которых жизнь современного одиннадцатилетнего человека немыслима. Завтра вечером они с дядей Мишей должны были сесть в самолёт и целую ночь лететь неизвестно куда, где Ярославу предстояло встретиться со своими двоюродными сёстрами и маленьким братом.

Глава 2

Пока ехали в аэропорт, Ярослав уткнулся в планшет и гонял во все подряд игрушки, но ни в одну толком не игралось. Ёж всю ночь не давал нормально спать, а сейчас и вовсе разошёлся, разросся, даже на живот давил. Ни на маму с папой, ни тем более на дядю Мишу Ярослав старался не смотреть. Потому что мама была в панике – на лице написано; папа полностью был занят мамой, а на странного дядю Мишу чего смотреть? Ещё насмотрится до начала нового учебного года. Хотя нет, враньё… косился он на дядю Мишу одним глазом – может, потому и не игралось.

А дядя Миша всю дорогу спал. Сначала спал в троллейбусе по дороге к метро, пристроив свой непомерный рюкзак между колен и упершись в него лбом, потом проснулся, чтобы спуститься по эскалатору, и тут же снова заснул – благо ехали от конечной и свободное место в вагоне запросто отыскалось. Рюкзак теперь стоял в ногах, и обе лямки дядя Миша накрепко обмотал вокруг запястья, чтобы тот не заваливался. В следующий раз он ненадолго проснулся, чтобы пересесть на кольцевую, и ухитрился заснуть даже там, стоя в толпе пассажиров, обняв рюкзак обеими руками, положив голову на клапан, а спиной прислонившись к двери с надписью «Не прислоняться». В аэроэкспрессе с его удобными креслами уж сам бог велел заснуть, и дядя Миша с удовольствием последовал этому велению, ещё и тронуться не успели. Рюкзак остался на багажной полке у входа. Дядя Миша тоненько всхлипывал и всхрапывал, как накануне ночью, и даже причмокивал немножко.

Ярослава не покидало ощущение, что это не взрослый человек, а переодетый ребёнок, просто очень-очень высокий и бородатый. Возникло нестерпимое желание потянуть за бороду и проверить – вдруг фальшивая? Аж руки зачесались. Но это было нельзя, поэтому Ярослав только заёрзал.

– Как ты, солнышко? – всполошилась мама. – Тебя не тошнит? Ничего не болит?

«Солнышко»… Как чуть какая ерунда, так сразу «солнышко»! Лучше бы оставили человека дома и про Диснейленд не врали… Ну а что? Вот и Славка оставался в городе до конца месяца, и Марат. Могли бы провести время как люди. А теперь?! Мало того что отправляют неизвестно куда одного, так там ещё девчонки! И не просто девчонки, а мелкие вообще. Что он там делать-то будет?!

Обидно было до ужаса, но Ярослав старался виду не показывать: папа говорил, что эмоции приличный человек обязан держать при себе, иначе ничего в жизни не добьёшься. То-то он спокойненький такой. Притворяется, наверное.

– В самолёте обязательно поешь, слышишь? – наставляла мама. – Да выключи уже свою игрушку, когда с тобой разговаривают!

Теперь она злилась. На что, спрашивается?

– За вещами следи, фотоаппарат не потеряй, – продолжала мама торопливо. – Это тебе не «мыльница» какая-нибудь, он знаешь сколько стоит!

Ну вот, началось… Сперва подарят, а потом сами на уши садятся: сколько стоит, сколько стоит! Прямо всю радость портят.

– И если или я, или папа звоним тебе по телефону…

– …я должен немедленно снять трубку… – заученно пробурчал Ярослав и в этот момент понял, что улететь от маминых бесконечных нотаций подальше не такая уж плохая идея, пожалуй. Ёж в груди при этой мысли волшебным образом угомонился.

В самолёте Ярославу повезло: его место оказалось у иллюминатора, и можно было сколько хочешь глазеть с высоты «боинга» на маленьких людей и машинки, тянущие за собой крупные бусины лотков с чемоданами. Он уселся, вцепившись обеими руками в рюкзак, воткнул в уши наушники, сделал погромче музыку в смартфоне и уставился за окошко в полной уверенности, что дядя Миша в соседнем кресле опять спит.

Прощание вышло… лучше не вспоминать, какое вышло прощание. Сначала мама напустила строгости и стала на весь зал отчитывать Ярослава, как младенца, непонятно за что: ничего он такого не делал.

– «О»! Осторожность! – твердила мама как заведённая. – «Вэ»! Внимательность! «Бэ»! Бережливость!.. И не отворачивайся, не отворачивайся, когда я с тобой разговариваю! Береги своё. Фотоаппарат не потеряй. И за планшетом следи, а то знаю я тебя!..

Ярослав робко пытался вставить слово: мол, ладно, мам, не волнуйся, будет тебе твоя бэ-бережливость, жалко, что ли. Планшет, между прочим, он бы и сам никому не отдал, что он, дикий? Но мама ничего не слышала, она говорила и говорила, как реклама в телевизоре, а потом неожиданно взяла и разрыдалась, опять на весь зал, причитая, как это он, Ярослав, всё лето будет без неё.

Ярослав переминался на месте, краснел и сопел, пока мама тискала его и обцеловывала. Папа помалкивал в стороне и на прощание, когда уже пригласили на посадку, только руку пожал и велел быть «мужиком» и не обижать девочек, «потому что ты вон какой здоровый лоб, а они маленькие». Ну спасибо, папа. Прямо заняться будет Ярославу нечем, кроме как обижать своих многочисленных двоюродных сестриц!..

Дядя Миша всё время прощания полулежал в низеньком металлическом кресле, выставив в проход длинные ноги в грубых ботинках, и – вот именно – спал. Во даёт!

Между рядами пошла стюардесса, проверяя, все ли пристегнулись, и велела Ярославу наушники из ушей вынуть, а рюкзак убрать на багажную полку. Ага, сейчас! Ищи дурака! У него там всё самое ценное! Он мёртвой хваткой вцепился в свою поклажу и покрепче прижал к животу. А то правда пропадёт чего, мама потом весь мозг съест.

Ярослав поднял глаза и встретился взглядом с дядей Мишей. Тот, к удивлению Ярослава, вовсе не спал, а с улыбкой наблюдал за ним.

– «Гэ»! Логика! – сказал дядя Миша и выразительно посмотрел на рюкзак.

Логика не на «гэ», а на «эл» – хотел было поправить Ярослав, но, едва открыв рот, вдруг сообразил, что дядя Миша над ним смеётся.

– Давай рассуждать логически, – предложил дядя Миша, посерьёзнев. – Готов?

– Ну, предположим, готов, – недовольно буркнул Ярослав и ещё крепче стиснул рюкзак.

– Все мы сейчас сидим в самолёте. Пристёгнутые, на своих местах. Так?

– Ну так…

– А наши вещи лежат над нами на полках… Допустим, ты захотел что-то украсть у соседа. Как ты это сделаешь?

Ярослав задумался. А и правда, выходило, что никак. На взлёте, когда вставать нельзя, уж точно никак. Железобетонно.

– И потом, – продолжал дядя Миша, – ты посмотри на свой рюкзак-то. Вон какой большой. И яркий. И застёгнутый на все эти молнии. И ты один знаешь, что у тебя в каком кармане, а карманов много. Но даже ты, я уверен, чтобы найти что-то маленькое и ценное в эдакой куче, вынужден будешь крепко повозиться. Разве нет?

Ярослав нехотя кивнул. Это была чистая правда. Пока в рюкзаке найдёшь чего-нибудь, сто лет пройдёт. И если тебе будут нужны, к примеру, ключи от квартиры, то сначала вместо них обязательно попадутся ручка, телефон, кошелёк, ластик, наушники и всё прочее – и уж только потом, когда ты как следует свой рюкзак возненавидишь, ключи наконец обнаружатся на самом донышке самого последнего кармана, в котором ты – вот честное-пречестное слово! – уже смотрел как минимум четыре раза.

– В самолёте сейчас вообще не очень воруют, – продолжал объяснять дядя Миша. – А знаешь почему?

– Потому что самолёт могут себе позволить только обеспеченные люди? – предположил Ярослав, почти дословно процитировав маму.

Дядя Миша рассмеялся:

– Ну нет, брат. Честность и обеспеченность – это как клубника и горчица. Совсем разные вещи.

– А тогда почему?

– Всё просто. Билеты именные. Сколько нас здесь? И все мы пересчитаны по документам:

по паспортам, по свидетельствам о рождении. И за каждым закреплено конкретное место. К тому же все мы тут друг у друга на виду, а бродить по самолёту как-то не принято. При таких условиях вору довольно тяжело работать, согласись. Вот разве ты оставишь без присмотра что-нибудь совсем маленькое: телефон там или плеер. Что можно быстро и незаметно в карман сунуть, проходя мимо. Тогда, конечно, некоторый риск есть. Но и он невелик. Не догадываешься почему?

– Почему?

– Потому что по статистике честных людей гораздо больше, чем нечестных. – Дядя Миша опять улыбался, и его всклокоченная борода от этого смешно топорщилась. – Не важно, обеспеченные они или нет, в самолёте они летят или идут по улице. Важно, что воровство для них не является нормой поведения, а считается всё-таки отклонением от нормы.

– Получается, люди не воруют, потому что знают, что это плохо? – спросил Ярослав.

– Вроде того… Не так уж просто заставить себя совершить преступление, даже самое малюсенькое… Так что давай-ка свой рюкзак, а то стюардесса возвращается и сейчас будет нас ругать.

Ярослав наконец-то расцепил руки и позволил дяде Мише убрать вещи на багажную полку. Оставил себе только планшет, чтобы поиграть после взлёта, и смартфон в кармане.

– Пойми правильно, Ярослав, – сказал дядя Миша, усаживаясь на место. – Я вовсе не утверждаю, что осторожность не важна и ничего не значит. Просто всё хорошо в меру, согласен?

Ярослав пожал плечами.

– Люди всякие бывают, тут твоя мама совершенно права. Но не доверять всем сразу и постоянно – это, пожалуй, перебор… Ты уж не обижайся. И не думай, будто я тебя воспитывать пытаюсь, ты достаточно взрослый, чтобы самому разобраться.

На этих словах самолёт тронулся и порулил на взлётную полосу.

Во время взлёта дядя Миша опять уснул – ну и силён же он был спать в самых неподходящих условиях! А Ярослав сидел и думал о нём. Странный тип. Вернее, не так. Он ведёт себя странно, не как папа с мамой, но никакой он, кажется, не «чудик». Голос не повышал, мораль не читал, не нудил «подрастёшь – поймёшь», а раз – и за три минуты убедил. И это его, Ярослава, про которого мама всегда (и справедливо) говорила, что он упрямый как осёл! Чудеса, да и только! Вот интересно, он правда считает его взрослым или так, подлизывается?

Глава 3

Мама дала Ярославу денег на такси от аэропорта и до самого музея-заповедника даже с запасом, потому что «устанете с дороги и чтобы не мотаться, а то дядя Миша с тётей Мариной не могут себе позволить».

Мама вообще очень любила эту тему – когда кто-то из знакомых не мог себе что-то позволить, чего они с папой могли. Стоило купить новую вещь – гитару ли для Ярослава, или ноутбук, или домашний кинотеатр, или ещё что-нибудь, как начиналось… Ярославу от таких разговоров всегда становилось неудобно. Ну то есть это было здоро́во, конечно, что они могут себе позволить, но вот в школе, например, учительница подобные разговоры сразу пресекала, объясняя, что приличному человеку материальными благами хвастать стыдно. Да и нематериальными тоже. Хвастаться – это дурной тон.

Он однажды, ещё давно, попытался выяснить, отчего мама ведёт себя так. Спросил:

«Мам, хвалиться плохо?»

«Очень плохо», – сразу согласилась мама.

«А почему же ты всё время… – Тут Ярослав замялся, ему показалось, что он сейчас говорит что-то не то, но остановиться уже не смог, выпалил: – Почему ты всё время хвалишься?»

«Я?! – Мамины аккуратные брови полезли вверх. – Это когда же я…»

Ярослав совсем смутился. Стал бормотать под нос:

«Ну… это… вот когда фотоаппарат… Ты ещё сказала, что какой-то дяденька у тебя на работе о таком мечтает, но не может… не может себе позволить, потому что у него семеро по лавкам…

И ещё когда, помнишь, тебе папа шубу подарил…» Мама расхохоталась:

«Ярослав, дорогой! Но с чего ты взял, что я хвалюсь? Я ведь правду говорю. Чистую правду!

А люди, когда хвалятся, они всегда пре-у-ве-ли-чи-ва-ют».

Тут Ярослав совсем запутался, почувствовал себя маленьким и глупым. Вроде бы мама всё так хорошо объяснила, а всё равно что-то в её объяснении было не так. Только он не мог уловить, что именно. Поэтому больше подобных разговоров не заводил: себе дороже.

…После самолёта он заикнулся было дяде Мише про такси, но тот сказал:

– Вот ещё. Тут на маршрутке меньше часа!

И они поехали на маршрутке.

Чемодан туда еле поместился и всё норовил укатиться по проходу в конец салона: у него были классные колёса, которые никогда не заедали. Так что дяде Мише пришлось всю дорогу его ловить, и он Ярославу едва все ноги не отдавил этим чемоданом. Ну почему в самом деле не поехать на такси? Зачем было так мучиться? Ужасная глупость!

Дорога тянулась с холма на холм. Временами маршрутка подпрыгивала, как гигантский кузнечик, и её выносило на встречную полосу. Она неслась под горочку, чемодан – бум! – с разбегу тыкался дяде Мише в коленки, потом немножко притормаживала и ползла вверх – чемодан под собственным весом уезжал на расстояние вытянутой дядь-Мишиной руки и стукал по ногам уже Ярослава. Кроме того, дядя Миша держал свой рюкзак, обняв его другой рукой, – прямо как настоящий эквилибрист из цирка. Он вместе с рюкзаком подпрыгивал на поворотах чуть не до потолка, и Ярослав на своём сиденье подпрыгивал. Не маршрутка, а «американские горки» какие-то. Хотя всё равно ведь не Диснейленд…

Дядя Миша сидел спиной к водителю, в первом ряду, а Ярослав напротив, на отдельном кресле у окошка. За окном ничего особенного: трава как трава, деревья как деревья, деревни как деревни. Иногда попадались какие-нибудь козы или коровы, поодиночке и толпой, – но что он, коров не видел, что ли? Подумаешь!

Довольно скоро маршрутка остановилась посреди дороги, Ярослав с дядей Мишей выгрузились на обочину и тронулись в глубь леса. Тропинка была утоптанная, но чемодан по ней всё равно нормально ехать не хотел и заплетался всеми четырьмя колёсами.

– Да, брат… Так мы с тобой два часа до места идти будем… – сказал дядя Миша и легко подхватил строптивую ношу за бочок. А чемодан-то был тяжелющий, мама туда много чего положила – на все случаи жизни!

«Ничего себе, сильный какой!» – подумал Ярослав уважительно. Хотя по виду не скажешь, скорее наоборот.

Он старался идти с дядей Мишей в ногу, только у него плохо получалось. Тот шагал широко, по сторонам не зевал, о корни не спотыкался – сразу было видно, местный человек.

– Дядь Миш, а это мы где? – спросил наконец-то Ярослав.

Они уже минут пять шли, и идти уже надоело, а лес всё не кончался, и никакого жилья вокруг видно не было.

– Это музей-заповедник, – ответил дядя Миша через плечо. – Архитектурно-этнографический.

– Где же тут архитектура? – Ярослав огляделся: кругом торчали одни берёзки да ёлки.

– Погоди, будет тебе архитектура, – заверил дядя Миша.

– А ты… то есть вы… тут работаете, да?

– Можешь говорить мне «ты», без проблем. – Дядя Миша остановился, поставил на землю чемодан и рюкзак (рюкзак немедленно упал). – Нет, Ярослав. Работаю я в городе. В университете преподаю. А здесь работает моя жена, она же твоя родная тётя Марина. Ну что, пойдём дальше?

Ярослав растерянно кивнул. Он-то всё время думал, что дядя Миша «чудик», а тот, оказывается, преподаватель!

Там, куда они пришли, домики были сплошь деревянные и по виду очень-очень старые – гораздо старее, чем в дачных посёлках, где они с папой и мамой иногда проводили в гостях выходные.

– Дядь Миш, и что же, тут люди живут, да? – спросил Ярослав с сомнением.

– Нет, – улыбнулся дядя Миша. – Тут как раз музей. Со всей области свозили старинные дома, самые красивые, и вот, выстроили эту улицу – для туристов. Интересно ведь, как люди раньше жили, правда?

Ярослав пожал плечами. Честно сказать, интересно ему не было.

Прошли до конца улицы и свернули в сторону, где в отдалении виднелось ещё несколько деревянных строений. Но это оказался уже не музей, а домики для персонала. «И в чём разница?» – думал Ярослав. Такие же, как в музее. Вот разве рамы не настолько белые, и заборов нету, и с виду страшные какие-то – с чёрными досками, покосившимися крылечками.

Когда поднимались по лестнице на второй этаж, ступеньки прогибались и жалобно скрипели, аж зубы сводило. И перила под рукой были какие-то неубедительные – вот-вот обвалятся. Но дядя Миша шагал не оборачиваясь, и Ярослав шагал следом, а куда деваться?

Дверь оказалась в конце длинного, плохо освещённого коридора. Дядя Миша боком толкнул её, без звонка и без стука, не отпирая никаких замков, и она с весёлым визгом поехала в сторону.

– Вот, заходи, – велел дядя Миша. – Располагайся, – и исчез в проёме.

Ярослав осторожно заглянул внутрь. Это была огромная комната – одна! – где стояло всё на свете: и стол, и холодильник, и шкаф, и кровати по стенкам, двухэтажные, и диван под покрывалом, пыльный даже с виду, и плитка, на которой свистел заляпанный пузатый чайник. А в центре комнаты за низким столиком сидел целый выводок белоголовых девчонок. Ничего себе! Их должно было быть всего три, а тут оказалось штук десять – и все они как по команде повернули головы в сторону Ярослава и стали на него с любопытством глазеть. Из-за стола поднялась худенькая женщина – и Ярослав аж подпрыгнул: ну просто вылитая мама получилась бы, если бы ей вместо светлой косы рыжую стрижку, а вместо платья в цветочек – джинсы и водолазку!

– Здравствуй, проходи! – сказала женщина приветливо и двинулась навстречу Ярославу. – Ты совсем взрослый человек, а я в последний раз видела тебя ещё грудничком, так что давай знакомиться. Я – тётя Марина.

При слове «грудничок» Ярослав покраснел и покосился на девчонок: засмеют ведь! Но те ничего, никак не отреагировали, ф-ф-у-у…

Тётя Марина осторожно приобняла его за плечи, отобрала рюкзак. Обернулась в сторону белоголовой команды:

– Девочки, ну что это, в самом деле, такое? Идите знакомьтесь с братом!

С мест поднялись три девчонки – всего три, слава богу! – но самая старшая – вот ужас-то! – была выше Ярослава чуть не на полголовы. А ведь она была младше на целый год с хвостиком, Ярославу мама говорила… Несправедливо!

Девчонки подошли, встали перед Ярославом в шеренгу и опять давай глазеть – да что они, нормального человека не видели?! Платья, выцветшие, великоватые, из тонкой пёстрой материи, у всех одинаковой, делали их похожими на юных цыганок, которые часто топтались у метро. Мама строго-настрого запрещала Ярославу к ним даже приближаться, не то что разговаривать.

– Я Олька… – наконец выдала самая мелкая. – У меня есть заяц!

Зайца она, впрочем, не предъявила.

– Тётя Марина, а можно я тоже познакомлюсь?

Из-за общего стола поднялась и подошла ещё девчонка – и Ярослав застыл, как полный идиот.

Он не обратил на неё внимания, когда вошёл, она сидела спиной к дверям. Но сейчас, когда приблизилась, он уставился на неё, точно загипнотизированный, – ничего не мог с собой поделать. Девчонка улыбалась. Она была красивая, как в рекламе: глаза огромные, ясные, тёмные; кудри по плечам и всё такое, чему положено быть у идеальной рекламной девочки. И голос красивый тоже, не писклявый и не резкий. Ярослав с облегчением отметил, что они примерно одного роста.

– Яна, – представилась девчонка. – А ты что же, натурально с Москвы?

– Яночка, не «с Москвы», а «из Москвы», я тебе уже говорила, – мягко поправила тётя Марина.

– А, какая разница! – беспечно отмахнулась та. – Так чего, правда?

Она подошла почти вплотную, так что Ярославу пришлось сделать шаг назад.

– Так, дети! Урок окончен, по домам! – громко сказал дядя Миша, который до этого потрошил свой рюкзак, поместив его на диван. – Надо же отдохнуть человеку с дороги, как считаете?.. И да, Яна, правда. Но это мы обсудим завтра. А с дороги человека нужно что?..

– Напоить, накормить и спать уложить! – сказали дети за столом недружным хором и засобирались.

Ярослав, опять к своему облегчению, разглядел, что это не одни девчонки. Тут есть и мальчики, пусть и совсем малышня.

Все убежали в коридор, лишь Яна не уходила, а топталась около Ярослава. Ему было ужасно приятно, хоть он бы фиг кому в этом признался.

– Яночка, – опять мягко обратилась к ней тётя Марина, – приходи завтра, хорошо? Ярослав всю ночь летел, ему отдохнуть надо, акклиматизироваться. Это у нас тут белый день, а у него дома сейчас ещё утро.

И волшебная девочка нехотя вышла. На ней тоже было платье в цветочек, примерно как у двоюродных сестёр, но выглядела она почему-то не как цыганка у метро, а как дорогая старинная кукла – и Ярослав едва не свернул шею, провожая её взглядом.

В комнате что-то загремело, и ещё, и ещё. Он обернулся. Крошечный ребёнок в съехавших колготках стоял у стола, который доходил ему аж до самого носа, и сбрасывал оттуда всё, до чего удавалось дотянуться. Определённо, этот человек был счастлив.

– Олежка, нельзя! – Тётя Марина в один шаг подскочила к пацану и подхватила его под пузико, как котёнка.

Глава 4

К ночи Ярослав знал о своих родственниках буквально всё: девчонки оказались болтливые, особенно старшая, Оксанка.

Тётя Марина, к примеру, водила по территории музея разные экскурсии и вела мастер-класс: как всамделишный гончар, на всамделишном гончарном круге делала посуду из глины, а ещё учила детей и взрослых лепить свистульки. И правда, все полочки в огромной комнате, куда попал Ярослав, были заставлены всякой глиняной ерундой. Были тут и кувшинчики, и какие-то миски, и свистульки в виде птичек и коней, и подковки, и колокольчики, и бог знает что ещё. Всё это лежало и стояло в каждом уголке, готовое и не очень, расписанное и нет, стопками и поврозь. И за рабочим столом, где застал всю честную́ компанию Ярослав, дети сидели не просто так, а расписывали смешные глиняные фигурки, которые сначала сами и слепили, поэтому было не очень понятно, у кого кто.

В этой недораскрашенной глиняной толпе отыскался и Олькин заяц. Если бы Ярослава не предупредили, что это именно заяц, то он бы, наверное, подумал, что это крыса или просто белый огурец с глазами. Но его предупредили, и при некотором усилии он определил два длинных уха и хвостик. Олька была счастлива.

– Мне уже вот сколько лет!

Она гордо выставила перед носом Ярослава растопыренные пять пальцев, а потом, под строгим взглядом старшей Оксанки, спрятала большой внутрь ладошки. Смешная!

Услышав похвалу своему зайцу, Олька тут же прониклась к Ярославу самыми нежными сестринскими чувствами: повисла у него на руке, преданно заглядывала в глаза, как маленькие девчонки умеют. Ярослав краснел и потел. Он совсем не привык общаться с такими малявками и боялся шевельнуться: Олька была худенькая и хрупкая, точно эльф.

Зато Оксанка, которой ещё и одиннадцати не исполнилось, смотрела на Ярослава буквально сверху вниз и тараторила, как диджей на радио: про то, что папа, когда забирал Ярослава, его не просто забирал, а летал на птичью конференцию в Казахстан и возвращался через Москву, потому что напрямую самолёты отсюда на конференцию не летают; что завтра рано-рано утром ему ехать по работе на биостанцию, и поэтому все должны сегодня лечь пораньше и не шуметь; что маленький Олежек утром съел козявку из носа – мерзость гадостная; что Олька жуткая надоеда и теперь не отлипнет; что их всей семьёй на прошлые выходные нарядили в народную одежду и фотографировали для настоящего журнала; что папа из Москвы привёз много шоколада, но теперь всё равно будут выдавать по одной дольке, потому что Олеська от сладкого чешется…

Средняя, Олеся, всё это время тихо сидела на нижнем ярусе одной из кроватей и насупленно косилась на Ярослава, Оксанку и Олю.

– Олесенька, ну что ты опять дуешься? – спросила тётя Марина с досадой. – Подойди, поиграй со всеми…

– Не хочу! – буркнула Олеся. – А они и не играют! – И сердито скрестила руки на груди, обиженно выпятив губу.

– Не обращай внимания, – сказала Оксанка. – Она всегда такая. У неё переходный возраст.

Дядя Миша хохотнул.

– Переходный возраст – это сколько? – уточнил Ярослав растерянно.

Ему мама с папой говорили, что когда он будет в переходном возрасте, то все наверняка от него наплачутся. То есть даже у него переходный возраст ещё не начался, а эта Олеся – она же мелкая совсем! Не такая, как Оля, но всё равно…

– Переходный – это шесть, конечно! – авторитетно сказала Оксана. – Мне когда шесть лет было, я знаешь какая вредина была! А как пошла в школу, сразу вся вредность у меня и кончилась.

Дядя Миша и тётя Марина переглянулись и, не удержавшись, рассмеялись.

– А ведь это она тебя цитирует сейчас, – заметила тётя Марина мужу.

– Так ведь правду говорит, – отозвался тот.

– А знаешь, как папина биостанция называется? – сказала Оксанка заговорщически. – Большие Коты!

Ярослав засомневался. Не может быть такого названия, Оксанка его, наверное, разыгрывает. Поэтому он постарался принять суровый вид, чтобы не подумали, будто он дурачок и на такие шутки ведётся.

– Оксан, ну сколько тебе объяснять!.. Это не станция так называется, а место, где она находится! Чувствуешь разницу? – поправил дядя Миша.

Так это, выходит, правда? Ярославу невольно представились Большие Коты. Три штуки. Такие толстые, лохматые, в котелках и с тросточками. Бред какой-то!

– Дядь Миш, а чего это место так назвали… чудно́? – спросил он.

– Да кто ж его знает, – улыбнулся дядя Миша. – Одни говорят, что это в честь ловушки для рыбы – такого лабиринта из прутьев на мелководье, куда рыба заплывет и не может выбраться, и раньше было не «коты», а «котцы́».

Другие – что это в честь такой тёплой обуви, и тогда надо говорить не «коты́», а «ко́ты»… Только мне эти варианты как-то не кажутся убедительными… А вообще это интересный вопрос, ты прав.

Надо будет его изучить, когда появится свободная минутка.

В этом объяснении было что-то ужасно для Ярослава странное, непривычное. Только он пока не понял что. А додумать мысль не успел: его отвлекла неугомонная Оксанка.

– А у мамы знаешь какая есть рабочая одежда? Сарафан с такой шапочкой, с такими бусинами… А папе фотоаппарат знаешь зачем? Чтобы птиц считать! А Олеська знаешь почему такая вредная? Потому что она и не младшая сестра, и не старшая, а просто между нами посередине!

А Янку тётя Лена вчера вообще выпорола, потому что Янка знаешь что сделала? Магнитик украла на лотке, там, где всякими сувенирами торгуют…

– Ну, хватит болтать! – пресёк этот бурный поток дядя Миша. – Мне и правда завтра рано вставать, вот и Ярослав с дороги. Так что давайте-ка быстро ужинать, а там уж мыться и спать.

Идёт?

Но Ярослав ничего сказанного дядей Мишей уже не слышал: он думал про Яну.

Неужели она на самом деле могла украсть?

Она ведь такая… красивая… как в рекламе…

Что её пороли – в это он уж точно не поверил. Детей сейчас бить нельзя. За это родителей можно вообще в полицию сдать, между прочим. Он по телевизору сам видел.

От Оксанки просто некуда было деваться. Она напустила на себя вид старшей и взялась Ярославу всё в доме показывать. Рвалась даже проводить его до туалета на улице. Ярослав растерянно отнекивался и бормотал: «Да не хочу я, чего пристала!», пока дядя Миша не вмешался и не проводил его сам, дав Оксанке поручение нарезать к ужину хлеба (иначе она не отвязалась бы).

А когда стали ложиться спать, Ярослав вовсе почувствовал себя дурак дураком. Ему отвели место наверху одной из двухъярусных кроватей, над врединой Олесей. Девчонки совершенно спокойно, как будто никакого мальчика в комнате не было, стягивали платья через головы и переодевались в ночные рубашки. Олька выставила посреди комнаты пластмассовый горшок и уселась на него с гордым видом, точно королева на трон. Рядышком на другой горшок тётя Марина пристроила Олега, со словами «Бери пример с сестрёнки», а он всё норовил уползти в сторону, и приходилось придерживать его за шиворот. Но эти-то ладно, эти были ещё маленькие, а вот почему Оксанка не была смущена его присутствием – вот это действительно была загадка.

Ярослав всё медлил, не ложился. Бродил по комнате из угла в угол. Дядя Миша выставил вдоль взрослого дивана ширму и стал устраиваться на ночь. Высунулся, увидел неприкаянного Ярослава и спросил, чего тот мается. Ярослав замялся. Не хотелось при девчонках объяснять, что ну не может он вот просто так снять штаны и лезть на верхнюю койку в одних трусах. А сначала залезть, потом раздеться – тоже не вариант: мама всегда его ругала, если он в верхней одежде лез на чистую постель.

Дядя Миша ещё некоторое время недоуменно наблюдал за Ярославом, пока тётя Марина не шепнула ему что-то на ухо.

– Ох… – только и сказал дядя Миша. – Это я не подумал… – И вдруг обратился уже к Ярославу: – Ты прости, брат. Дурака свалял. Надо было тебе хоть занавеску какую повесить. Ты ведь взрослый совсем, действительно неловко…

– А зачем, зачем ему занавеска? – встряла неугомонная Оксанка, пуская изо рта белую пену – она чистила зубы у раковины.

– Ну как это зачем? Чтобы вычислить процент глупых вопросов на квадратный метр. Ярослав, знаешь ли, математик. В спецкласс ходит, – объяснил дядя Миша серьёзно.

Оксанка надулась и – о чудо! – наконец-то замолчала.

А Ярослава дядя Миша позвал за ширму и спросил тихонечко, чтобы девчонки не слышали, есть ли у него чистые шорты или спортивные брюки, чтобы поспать пока в них, и пообещал, что после возвращения через пару дней из Больших Котов что-нибудь придумает. Шорты, конечно, нашлись, и тут же за ширмой Ярослав благополучно переоделся. И опять его удивило поведение дяди Миши, но он никак не мог ухватить, чем именно.

Он залез на верхний ярус и там долго лежал с открытыми глазами, таращился в потолок. Слушал, как баюкала тётя Марина маленького Олега, как потом читала Ольке и Олесе сказку про Красную Шапочку, и ему было ужасно странно, как же они все так живут, целой кучей, и, похоже, совсем-совсем не мешают друг другу?..

С тем и уснул.

Глава 5

Вообще-то Ярослав по утрам вставал тяжело и любил подольше поваляться в постели, но школа по будням и тренировки по выходным не оставляли ему никаких шансов. Спал он подолгу, только если болел, а болеть – это была гадость, так что никакой радости от сна во время болезни он не получал. Мама будила его тремя будильниками с разницей в пять минут, и он просыпался как будто по кусочкам: сперва правый глаз, потом левый, потом – понемногу – руки и ноги, и уж только когда удавалось донести себя до ванной и умыться, начинала потихонечку работать голова – на самом малом ходу.

Но здесь, на новом месте, он проснулся на удивление рано – сам, без будильников. То ли от яркого солнечного луча, прицельно бьющего из открытого окна в лицо, то ли от громкого птичьего щебета, рвущегося с улицы и непривычного для городского уха… А может быть, просто перепутал день с ночью? Вытащил из-под подушки смартфон и растерялся – тот показывал два часа. Два часа чего?! Дня?

Он свесил голову с верхнего яруса. Внизу мерно сопела Олеся, строгая даже во сне. По соседству, сбросив одеяло и почему-то ногами на подушке спала маленькая Олька. Да и Оксанка мирно дрыхла… Олежка сидел у себя в кроватке и увлечённо грыз какую-то пластмассовую штуковину. Ширма была сложена, диван заправлен, и на нём что-то тихо вязала тётя Марина. Дяди Миши не было.

Может, и правда был уже день и девчонок уложили спать днём? (Бред какой!) Он сел, свесил ноги и хотел уже спрыгнуть вниз, но тётя Марина оставила вязание и приложила палец к губам: не буди. На смартфоне сделалось два ноль пять… И тут до него дошло! Другой же часовой пояс, ну конечно! Сколько часов там разницы, мама говорила? Пять, кажется? Это получается, здесь семь утра? Наверное, так.

Он подумал, что, может быть, родители ещё не легли – они порой просиживали на кухне по полночи, – и уже стал набирать эсэмэску «доброе утро», но вовремя остановил себя. Вот гоблин! Какое утро, если они ещё не ложились?!

Из окна донёсся тихий свист. Он был глухой, как если подуть в горлышко бутылки, и совсем не походил на птичий. И ещё раз, и ещё. И делался всё протяжней, настойчивей.

Тётя Марина на цыпочках подошла к окну и выглянула. Сказала тихо и чуть удивлённо:

– Яна? Чего тебе?..

Ярослава как ошпарило. Так под окном свистела та красивая девочка?! Не может быть!

Ответа он не расслышал, но почему-то почувствовал, что Яна спрашивает про него.

– Он спит! – сказала тётя Марина с досадой.

Ярослав ловко и тихо спустился на пол, подскочил и горячо зашептал:

– И ничего я не сплю, я встал уже!

– Ох, ну как знаешь… – вздохнула тётя Марина. – Иди, раз так. Сапоги резиновые только в коридоре подбери себе! Там роса.

И Ярослава как ветром сдуло.

Яна топталась у крыльца, теребя оборки нарядного (но ужасно мятого, как корова жевала) белого платья. Её пышные кудри были собраны в хвост повыше правого уха. И всё равно она была красивая, очень-очень! В жизни Ярослав ещё не видел таких красивых девчонок. Подумал: вот бы ему на танцевальный конкурс такую партнёршу! Сразу бы первое место заняли, а если и нет, то «зрительские симпатии» уж точно. Он представил, как берёт её за руку и ведёт в центр праздничного зала и они по счёту начинают кружиться в медленном вальсе.

– А у меня знаешь что есть? – начала Яна безо всякого «здрасте».

– Что? – очнулся Ярослав.

– Вот! – Яна полезла в карман и выудила оттуда расписную глиняную птичку. – Сама сделала… Нравится?

– Н-н-нравится, ага… – От волнения Ярослав стал немного заикаться. Неужели правда сама сделала? Ничего себе! Вот это девчонка!

Птица была жёлтая, с огненными крыльями и хвостом, а вокруг шеи, точно бусы, тянулись белые крапины. Яна поднесла птичий хвост к губам и дунула со всей силы.

Из окна высунулась тётя Марина, зашептала сердито:

– Яна, ну я же просила! Ты сейчас мне всех перебудишь!

Яна сделала невинное лицо и улыбнулась, а птицу спрятала за спину. Глядя на неё, невозможно было не улыбнуться тоже, так что и Ярослав расплылся в улыбке, но тут тётя Марина скрылась, и Яна вдогонку показала ей язык и скорчила рожу.

– Да ну её! – сказала удивлённому Ярославу. – Вечно она всех учит! Ну так как? Нравится птица?

– Ага, очень! Ты её… правда сама?..

– Ой, ну разумеется! – Яна капризно повела плечом. – Ну так как, брать будешь?

– Брать? – растерялся Ярослав. Неужели она решила подарить эту красивую птицу ему?

– Ну да… Я недорого продам. Пятьсот рублей.

Повисла пауза. Ярослав стоял, глупо моргал и совершенно не знал, что ответить. Ему сразу пришло в голову много мыслей, они налезали друг на друга и рот открыть не давали.

– Ну, чего молчишь? – Яна начала злиться. – Всего пятьсот рублей – это не деньги!

– А у меня нету… – Наконец-то Ярослав снялся с паузы, но последняя мысль: «Ничего себе не деньги!» – в голове ещё крутилась.

– Нету? – Теперь растерялась Яна.

– Нету.

– Врёшь!

– С чего это мне врать? – возмутился Ярослав.

– А с того! Ты ж с Москвы! В Москве все богатые!

Ярослав хотел возразить, но слова почему-то опять застряли и не шли наружу, так что он только стоял и таращился, как последний дурак.

– Да ну тебя! – сказала Яна, запихивая птицу в карман. – В Москве все богатые и жадные – это каждый знает!

И она пошла прочь по тропинке, гордо тряхнув своим пышным золотистым хвостом. И только сейчас Ярослав обратил внимание, что она шагает босая, – белое платье, чёрные пятки. Очень красивая и о-о-очень странная девочка.

…Когда он вернулся в комнату, слегка озябший на утреннем ветерке, все уже проснулись: похоже, последний свисток, самый громкий, сделал своё дело. Олька сидела на горшке, развернув перед собой книжку с картинками, Олеся хмуро умывалась, тыча зубной щёткой за щёку и всем видом показывая, какое это мерзкое занятие, Оксанка скакала по комнате в трусах и майке – просто так, от избытка энергии, и, повторяя по мере сил её движения, в грудничковой кроватке подпрыгивал Олег, ухватившись за высокий бортик. Тётя Марина у себя в углу перекладывала глиняные фигурки.

Ярослав глянул на неё мельком – и застыл как вкопанный. В руках у тёти Марины была жёлтая птица в огненном оперении, совсем такая же, как у Яны.

– Мне кажется, их было тринадцать… – сказала тётя Марина рассеянно и ещё раз посмотрела вокруг. – Видимо, я ошиблась.

Ярослав шагнул поближе.

– Нравится? – спросила тётя Марина.

– Хорошая птица, – похвалил Ярослав солидно. – А откуда у вас… ну, столько много?

– Вылепила, откуда ж их брать ещё. – Тётя Марина с улыбкой протянула птицу Ярославу. – На, дунь. У неё красивый звук.

Ярослав дунул – ну точно как в бутылку!

– Это я делаю на продажу, а девочки мне помогают, – объяснила тётя Марина. – А ещё мы такие на мастер-классах учимся лепить, с детьми.

Тут у Ярослава, что называется, отлегло. Ну конечно! Яна слепила птицу на мастер-классе и теперь тоже хочет продать, как тётя Марина! Имеет право. Но всё равно какое-то беспокойство сидело внутри.

– Тёть Марин, а сколько такие стоят? – спросил Ярослав, постаравшись принять равнодушный вид.

– А тебе зачем? Домой, что ли, купить хочешь? Сувенир? Так я тебе и без денег подарю. Вот прямо эту забирай!

– Да нет, – замялся Ярослав. – Я не для того… а так…

– А он просто считать любит! Он же у нас математик! – встряла Оксанка и упрыгала к раковине. Стала торопить Олесю: – Ну что ты возишься?! Если так чистить, скоро все зубы вывалятся!

– Дура! – просто сказала Олеся, на мгновение вынув щётку из-за щеки.

– То есть ты прицениваешься из любопытства? – улыбнулась тётя Марина.

– Да! – радостно закивал Ярослав.

– Оптом я такие по двести рублей сдаю в сувенирную лавочку. Но там они, конечно, потом дороже стоят.

– Намного?

– Раза в полтора. Некоторые, бывает, в два.

Ярослав быстренько прикинул в уме: нет, пятьсот рублей никак не выходило, а выходило триста и четыреста. Значит, Яна всё-таки пыталась его надуть. Ну и девчонка!

– А кроме птиц я делаю ещё вот что. – Тётя Марина пошарила в одной из многочисленных коробок, громоздившихся у дивана, и вытащила оттуда барыню в пышной синей юбке. – Послушай. – И она дунула барыне прямо в складки подола.

Та зазвучала – солидно и низко, как будто это было недовольное ворчание. Ярослав улыбнулся. Спросил:

– Нау́чите делать такие?

– Запросто! – пообещала тётя Марина. – Вот походишь на наши мастер-классы и научишься. А если что-то будет непонятно, я тебе потом отдельно объясню, потому что это не такое простое дело – свистуль…

– Ма-ам! Ну скажи ей! – капризно выкрикнула Оксанка, пытаясь боком отодвинуть сестру от раковины.

– Олесенька, дочка, достань, пожалуйста, к завтраку сыр и творог, – мягко попросила тётя Марина, – помоги маме.

И Олеся – о чудо! – отложив зубную щётку, гордо отправилась к холодильнику, всем своим видом давая понять, кто здесь главный.

– Мама, читать! – требовательно позвала Олька с горшка.

Тётя Марина со вздохом поднялась с дивана.

– Давайте я! – неожиданно для себя вызвался Ярослав.

Он поставил напротив Ольки табуретку, забрал книжку и начал с первой страницы:

– «Жили-были башмачки с длинными шнурками…»

Глава 6

Яну они потом не видели целую неделю.

После завтрака, когда Ярослав и девочки были отправлены гулять, а тётя Марина осталась с маленьким Олегом хлопотать по хозяйству, та мелькнула вдалеке. Худенькая рассерженная женщина в народном костюме влекла Яну за собой, вцепившись ей то ли в ухо, то ли в волосы – за дальностью расстояния было непонятно, – и поэтому Яна немного пританцовывала и неловко клонила голову к плечу, но не плакала. Кажется, она их не заметила.

– Опять Янка прокололась, – заметила Оксана. – Ну, теперь получит!

– Так ей и надо! – буркнула Олеся. – Колечко забрала поносить и не отдаёт!

– Какое ещё колечко, откуда у тебя? – не поверила старшая сестра.

– Какое на берегу нашла. Такое жёлтенькое, с камушком!

– Так его надо было в администрацию отдать, где забытые вещи. Оно же не твоё, – наставительно сказала Оксанка.

– Вот ещё! – Олеся встала руки в боки. – Я его сама нашла, в песке. Значит, оно моё.

Так сёстры и проспорили всю дорогу. Только маленькая Оля не участвовала – она крепко держала Ярослава за руку и старалась шагать с ним в ногу. Утренним чтением он завоевал её полное доверие и дружбу, и теперь, куда бы ни шёл, девчонка следовала за ним как хвостик. Впрочем, Ярославу это не сильно мешало, она же не тараторила, как Оксанка, а только время от времени делилась какими-нибудь важными для неё находками и наблюдениями: когда бабочку на цветке замечала, или камешек красивый под ногами, или веточку, или ещё что.

Разгневанная женщина увела Яну куда-то вверх по улице, а они отправились к реке. Берег тут был песчаный, не очень крутой. Удивительно, что никто не купался: жара стояла приличная, Ярослав даже футболку снял и шагал в одних шортах.

Он подумал, что это всё из-за музея. Наверное, в музеях купаться нельзя. Даже если они под открытым небом. Правда, никаких запрещающих табличек на берегу видно не было, и он решил рискнуть.

«Здо́рово, что я догадался надеть плавки», – подумал Ярослав и начал стягивать шорты.

– Загорать собрался? – насмешливо спросила Оксанка. – Курортничек!

– Купаться! – огрызнулся Ярослав.

– Ты что, больной? – неугомонная сестрица повертела пальцем у виска. – В июне – купаться?!

– Сама ты больная! Жарко же.

– Ну-ну… – усмехнулась Оксанка. – Давай попробуй. Даже интересно, как это будет.

– Ну и попробую, чего такого? У меня, между прочим, разряд по плаванью!

– Не ходи, не надо! – встряла Олеся. Взгляд у неё был, против обыкновения, не упрямый и не обиженный, а вполне серьёзный.

Ярослав насторожился.

– Ой, да ладно тебе! У него же разря-ад! – протянула вредная Оксанка. – Пусть сплавает, а мы посмотрим!

– Я тоже хочу плавать! – заявила Олька и стала стаскивать платьице через голову.

– Вот видишь! Чему ты ребёнка учишь?! – сказала Олеся с укоризной, явно подражая кому-то из взрослых, и поймала Ольку под мышки. – Оля, ты помнишь, что тебе мама говорила про реку? Пойдём, я тебе лучше дом построю.

И она повлекла Ольку к песчаной куче, на ходу вытаскивая откуда-то из складок платья красный пластмассовый совок.

«Да ну их!» – подумал Ярослав.

Река весело искрилась, звала, солнце припекало. Он разбежался и с разгона ухнул в воду с головой.

Вода обожгла его. Воздух застрял в горле, в лёгких, грудь сковало, точно она обратилась в кусок бетона, стиснуло железным обручем голову. Ярослав вдруг перестал понимать, где верх, где низ, а когда каким-то чудом всё-таки вынырнул на поверхность, то сначала никак не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Оксанка смотрела на него и визжала как ненормальная.

Он не помнил, как выскочил, а обнаружил себя уже сидящим на берегу, на какой-то серой коряге. Стучал зубами, остервенело растирал мокрые плечи и всё никак не мог согреться. Кожа покрылась крупными пупырями и сделалась шершавой, как наждачка. С волос текли студёные струйки – по шее, по спине, по груди, в висках грохотало, звуки доходили медленно, как через вату. «Хорошо, что Яна не видит, – появилась медленная мысль. – Вот был бы позор…»

Маленькая Олька подошла, принесла в подарок утешительный цветочек клевера, погладила по руке, и только теперь он смог почувствовать тепло – крошечное тепло горячей детской ладошки.

– Ты холодный, – сказала Олька серьёзно. – Как снеговик.

– Т-т-т-точно…

– Что я говорила! – победно объявила Оксанка. Она уже успокоилась и вернулась к прежнему менторскому тону, забыв, как визжала перепуганная.

– Ложись на песок, он горячий, – предложила Олеся.

– Ну ты глупая совсем, да? – одёрнула Оксанка. – Он же станет весь грязный, как поросёнок!

«Плевать», – решил Ярослав и плюхнулся животом на песок. Окоченевшее тело стало понемножечку оживать.

– Ангара знаешь какая холодная! – зудела Оксанка. – Как если воду в морозилке подержать – вот какая холодная! Мы только в июле купаемся. Иногда, в конце. Если долго-долго бывает очень-очень жарко. А вообще нас папа отвезёт на Малое море. Когда всех своих птиц пересчитает. Но это тоже потом, сейчас рано ещё. А когда будет можно, даже Олька купается – вот как вода прогревается!

Она тараторила и тараторила, а Ярослав лежал закрыв глаза и не слушал. «Плевать», – опять подумал он и перекатился на спину. Про Яну он совершенно забыл.

Глава 7

Шли дни. Ярослав познакомился со всеми, кто ходил на мастер-классы по лепке. Мальчишек там почти не оказалось, а среди тех, кто был, самому старшему всего семь – никакой тебе нормальной компании. Гулять в сопровождении трёх девчонок тоже не больно-то и хотелось, а смыться от сестричек бывало довольно трудно.

Яна на занятиях не появлялась, и Ярослав думал уже бог знает что: ну вдруг та рассерженная женщина была вовсе не мама, как он сперва предположил, а какая-нибудь совершенно посторонняя тётка, похитительница детей? А что? Вот украдёт такая девочку, продаст на о́рганы, и всё. Спросил у Оксанки. Оказалось, всё-таки мама.

Очень сложно было изобразить полное равнодушие и задать вопрос про Яну как бы между прочим. Он ждал удобного случая дня три, да и то Оксанка заподозрила что-то… Вот жизнь!

Иногда удавалось улучить момент, когда Олька спит, а старшие девочки заняты какими-нибудь домашними делами, и отпроситься у тёти Марины «пофотографировать». Он брал свой «Кэнон» и плёлся на территорию заповедника, где лениво щёлкал всякие травинки и домики, а на самом деле, если уж быть честным, надеялся хоть мельком увидеть Яну – да всё без толку.

Зачем он искал её? Он и сам не понимал. Может, сказать ей, что не нужна ему глупая глиняная птица за пятьсот рублей, и вообще она гораздо меньше стоит, и он теперь запросто слепит птицу сам, даже и получше… А может быть, объяснить, что про москвичей – это всё враньё. Ничего они не жадные – обыкновенные! То есть как все другие люди: кто-то жадный, а кто-то не очень, кто-то богатый, а кто-то нет, потому что Москва слишком большой город и все в нём разные, вот!

Но как только ему случалось предположить, что Яна сейчас выйдет навстречу из какого-нибудь музейного двора, все слова в голове немедленно слипались в кучу и теряли смысл и связь. А ведь это была не настоящая Яна, а только мысль о ней.

Этот музей совсем не был похож на городские, куда их водили с классом во время учебного года. Ни тебе витрин, ни картин, ни скульптур, ни строгих дежурных женщин. Некоторые старинные штуковины можно было даже потрогать, и за это никто не ругал. Вот только одному смотреть всё это оказалось неинтересно. Были бы здесь пацаны из класса – тогда другое дело. Хоть поприкалываться. А так-то чего?

В будние дни на территории музея народу гуляло полторы калеки. Иногда, правда, привозили каких-нибудь стареньких японцев, целой толпой, и они фотографировали направо и налево, произнося короткие и высокие японские слова. Тоска… Можно было бы, конечно, позвонить маме и пожаловаться, тогда она бы его, пожалуй, забрала, но это было как-то… неспортивно, что ли. Так что это средство он отложил на самый крайний случай. К тому же Яна… Всё-таки ему очень хотелось ещё раз её увидеть, хотелось понять…

Он начинал маршрут от бурятского ле́тника, шагал вверх по улице, ненадолго притормаживал возле качелей, но, если вокруг были люди, качаться не лез, несолидно – что он, маленький? Добредал оттуда до водяных мельниц, щёлкал их несколько раз и отправлялся в обратный путь, уже по другую сторону домов. Иногда сворачивал к реке.

Река тоже не больно-то развлекала, раз купаться нельзя. Там щёлкал каких-нибудь птичек у берега, серую корягу, белых бабочек, толпящихся в песке, и возвращался. Это был ну совсем не Диснейленд, определённо.

Фотоаппарат – тяжёлый, с громоздким объективом-универсалом – здо́рово давил на шею. Это всё папа. Ярослав просил «мыльницу». Такую, чтобы носить в кармане, потому что в смартфоне от фоток быстренько память забивалась, и чтобы игрушки не выключать, если придёт охота что-нибудь смешное запечатлеть. Но папа, конечно, купил «оптимальный вариант», как он любит, и потом долго и нудно объяснял, почему любое дело нужно либо делать профессионально, либо уж не делать никак. И выходило, с его слов, что фотографировать следует только на профессиональную камеру или не фотографировать вовсе.

Наконец-то вернулся дядя Миша из Больших Котов – и в доме всё ещё больше оживилось. Он громко шутил, подкидывал визжащую от восторга Ольку к потолку, кружил за руки мрачную Олесю, так что и она начинала смеяться, возился с Олежкой на полу, устраивая башни из конструктора. И опять Ярослав поймал себя на мысли, что дядя Миша будто не взрослый.

– Хороший фотоаппарат, – похвалил дядя Миша, когда скучающий Ярослав в очередной раз возвращался с реки. – Покажешь, что получилось?

Ярослав снял «Кэнон» с шеи и протянул дяде. Тот стал листать кадры.

– О, да у тебя тут кра́чки! – непонятно чему обрадовался дядя Миша. И начал вслух считать: – Раз, два, три… девять. Девять крачек.

– Кто у меня тут? – переспросил Ярослав.

– Крачки. Такие птички местные. Их тут много по берегам. Скоро уже птенцы пойдут. Вот! – Дядя Миша повернул фотоаппарат экранчиком к Ярославу. – Видишь?

Ярослав недоверчиво уставился в кадр. Цепочка мелких птиц совершенно неопределимого вида тянулась над водой. Фокус толком не отработался. Летели птички достаточно далеко. Как дядя Миша понял, что это именно крачки?

– Я думал, это эти… ну как его… чайки.

Только маленькие, – сказал Ярослав.

– Ну что ты! Чайки у нас гораздо крупнее.

Питаются хорошо. – Дядя с улыбкой вернул фотоаппарат. – Крачки, впрочем, тоже не бедствуют.

Рыбы полно… Кстати, ты когда-нибудь слышал о правиле трете́й?

Ярослав пожал плечами. Он не слышал.

– Это очень просто. Сейчас я тебе объясню. – Дядя Миша подобрал прутик и у себя под ногами, прямо на тропинке, начертил прямоугольник. – Вот смотри. Это наш кадр. Делим его на три равные части по вертикали и на три по горизонтали. – Он провёл ещё четыре линии, расчертив большой прямоугольник на девять маленьких.

Ярослав смотрел. Удивительно, какие у дяди Миши ровные прямоугольники получились. Как по линейке!

– А теперь представь, что тебе нужно снять мой портрет. Где в кадре должна быть моя голова?

Ярослав не задумываясь показал в центр среднего прямоугольника. Уж это он точно знал, ему папа объяснил, что всё самое важное на фотографии должно быть по центру.

– А вот и нет! – сказал дядя Миша. – Давно доказано, что первым делом внимание человека, когда он смотрит на фотографию, направлено в места пересечения наших осей. А значит, всё самое важное нужно постараться поместить именно в эти точки. Ну или просто вдоль осей. Понимаешь?

– Нет! – честно ответил Ярослав. Дядя Миша совершенно его запутал.

– Ладно, давай попроще. На практике, – согласился дядя Миша. – Сфотографируй меня. Так, чтобы красиво.

Ярослав выставил фотоаппарат в режим «портрет». Прицелился. Сделал шаг назад. Сделал шаг вправо. Шаг влево. Поворочал объективом, выбирая дальность. Посопел, от старания высунув язык. Присел. Привстал. Раз и другой отработал фокус – и наконец-то щёлкнул! Он терпеть не мог свой фотоаппарат. В нём была куча каких-то непонятных настроек и режимов, но фотографии почему-то вечно смазывались, а руки во время съёмки дрожали, если долго примеряться, потому что вместе с объективом весила эта техника целый килограмм, не меньше.

– Ну, показывай, что получилось. – Дядя Миша протянул руку.

Ярослав непроизвольно отступил на шаг.

– Ты меня, что ли, боишься? – Дядя был удивлён. – Я же просто объяснить хочу. Или ты, может быть, думаешь, что я буду над тобой смеяться?

Ярослав опустил голову. Именно так он и думал. Папа, когда у Ярослава что-нибудь не получалось, вечно над ним подсмеивался. Ничего особенного – лёгкий домашний троллинг, но иногда бывало ужасно обидно, когда старался-старался, а тебя раз – и выставляли криворучкой. Он неохотно протянул дяде фотоаппарат.

В кадре дядя Миша стоял на дорожке. Голова его располагалась точно по центру, а ноги были отрезаны от колен и ниже. Справа виднелся дровяной навес, слева сортир, а пространство над головой занимал изрядный кусок пересвеченного белого неба, на котором облака почти сливались с общим фоном. Дядя Миша полазил по меню, покрутил какие-то регулировки.

– А теперь дай-ка я тебя сфотографирую, идёт? – спросил он и, не успел Ярослав ответить, сделал несколько кадров подряд. – Топай ко мне, будем учиться.

В голосе его не было ни иронии, как у папы, ни превосходства, какое бывало у одноклассников, когда они что-то такое умели делать круче тебя и понтовались. Ярослав нехотя подошёл, заглянул в экранчик – и не удержался от улыбки. Он стоял в полный рост, с видом растерянным и напряжённым, криво расставленные ноги утопали в траве, и рожа у него на фото была такая, как будто он прямо сейчас увидел Ктулху и готов броситься от него бежать. Дядя Миша успел сделать три кадра, и выражение лица на них менялось от недоумения к ужасу, – если смотреть быстро, получалось как в мультике, и это было правда смешно.

Но дядя Миша и не думал смеяться над Ярославом.

– Мысленно расчерти экран на девять частей, как я показал, – предложил он.

Ярослав представил оси: две горизонтальные, две вертикальные – это было несложно.

– Ну, где твоя голова? А ноги?

Голова находилась в правом верхнем пересечении осей, ноги кончались точно в правом нижнем пересечении, а сам Ярослав стоял вдоль правой вертикальной оси. Слева вроде бы не было ничего интересного – только трава, диагональная чёрточка тропинки, кусок забора и немножко неба, но странным образом это пустое пространство и заставляло думать, что там, за кадром, кто-то есть. Кто-то очень страшный, кто напугал Ярослава.

– Прикольно, – сказал Ярослав.

– Это всё просто. Ты, когда в следующий раз гулять пойдёшь с фотоаппаратом, сам попробуй. Снимай так, чтобы всё самое важное было не по центру, а по осям. Увидишь, сразу дело веселее пойдёт. Это старое правило, его давно уже вывели.

– Кто вывел? – спросил Ярослав.

– Британские учёные, кто же ещё! – ответил дядя Миша. Глаза его смеялись. – А если серьёзно – я не знаю. Я ведь не фотограф. Так, любитель. У тебя хороший фотоаппарат, мощный. Можно даже в сумерках снимать.

– А вы его берите когда хотите! – сказал Ярослав неожиданно для себя.

Мама всегда ему запрещала давать в чужие руки дорогую технику. Но ведь дядя Миша – он не чужой. Он родной дядя. А значит, ему можно – так решил Ярослав.

Дядя Миша, однако, от предложения отказался. А вот настройки поправил, чтобы Ярославу легче было снимать. Называлось «приоритет диафрагмы». Оказалось, это только звучит непонятно, а на деле – всего-то регулировка потока света, попадающего в объектив. И если было сильное солнце, как сегодня, то света полагалось пускать в объектив поменьше, и значит, диафрагму «закрыть», поставить на десять или даже на двадцать единиц. А если бы стало вдруг темно или пасмурно, то света требовалось больше, и тогда значение диафрагмы должно было быть маленьким: чем темнее, тем меньше.

Дядя Миша объяснял спокойно и понятно, и Ярослав подумал, что, наверное, его ученики в университете должны его любить. Он по школьному опыту знал, что таких спокойных и понятно объясняющих учителей мало, и даже немного пожалел, что дядя Миша у них не преподаёт. Вот было бы здо́рово!

Глава 8

Фотографировать с этого момента вдруг стало интересно. А ещё через пару дней Ярослав сделал удивительное открытие: кадр – это везде. Всё вокруг, если присмотреться, состояло из кадров, соответствующих и правилу третей, и правилу диагоналей, о котором дядя Миша рассказал чуть позже. Всё в музее располагалось красиво и к месту – важно было только выбрать правильную точку, откуда смотреть, важно поймать человека или птицу в тот момент, когда они оказывались в правильном месте. Да что там музей! Оказалось, даже от крыльца отходить необязательно! Небо, траву и забор можно было запросто поместить в экранчик так, чтобы получились три равные параллельные полосы, а серые заборные доски помогали достроить сетку. И, смотрите, в верхнем правом углу, точно там, где взгляд задерживался прежде всего, сидела трепетная птичка с белой грудкой, а по диагонали от неё, в нижнем левом углу, торчал у забора пучок мелких ромашек…

– Ярослав! Эй, Ярослав! Ну Ярослав же!

Он наконец-то опустил фотоаппарат и обернулся. Олеся делала страшные глаза и призывно махала рукой: иди, мол, сюда, сколько можно ждать! Он почему-то подумал, что Олеся сейчас приведёт его к Яне, но, конечно, ошибся. Она довела его до края серого забора, где в доски упирались две старые разъезженные дорожные колеи, и спряталась за кустом. Он присел рядом, спросил шёпотом:

– Чего?

– Тс-с!.. – громко шикнула Олеся. – Секрет покажу!

Посидели, помолчали. Жарило полуденное солнце, припекая макушку. Жужжали назойливые мошки вокруг головы, мешая сосредоточиться.

Ничего не происходило.

– Смотри!.. – опять громко шепнула Олеся.

– Куда? – никак не мог сообразить Ярослав.

– Туда! Ну смотри же! Смотри!

И он наконец увидел.

Давешняя птичка… а может, не она, но точно такая же, трепетная, какую он только что сфотографировал на заборе, спикировала на землю, запрыгала по краю колеи, по крупным комьям серой грязи, сцементировавшейся от жары, и вдруг – раз! – нырнула куда-то и пропала!

Ярослав растерялся. Олеся захихикала.

– Куда же она делась? – спросил он недоуменно.

– А ты угадай!

– Да ну тебя! – Он вылез из-за куста и пошёл к дому.

Девчонка явно этого не ожидала и побежала следом, ухватила за руку, потянула назад.

– Ну чего тебе? – Он вырвался.

– Дурак! – надулась теперь Олеся и стала похожа на себя обычную. – Я же просто показать хотела. Секрет. Никто не знает, даже Оксанка…

Но он уже не слушал, а смотрел через плечо, опять на колею, где, словно из-под земли, вдруг материализовалась птичка и взлетела на забор.

– У неё там гнездо, – объяснила Олеся почему-то шёпотом.

– Где? – Он тоже перешёл на шёпот.

– Там, под забором. Где кончается колея…

– Врёшь! – не поверил Ярослав. – Она что, по-твоему, живёт в норе?

– Сам ты врёшь! – рассердилась Олеся уже всерьёз. – Поди у папы спроси!

Она отвернулась и, гордо вскинув голову, зашагала к дому, а Ярослав остался стоять и наблюдать за забором. Птичка улетела куда-то, но скоро вернулась и опять спикировала вниз, в колею, где таинственным образом исчезла, а потом возникла на прежнем месте. И ещё раз, и ещё. Ну просто мистика! Он даже не сообразил, что можно попробовать это сфотографировать, фотоаппарат так и болтался на шее.

Ярослав так засмотрелся на загадочную птицу, что не заметил Яну. Та подошла почти вплотную да как гаркнет в ухо:

– Привет, москвич!

Ярослав аж подскочил.

Яна улыбалась, довольная произведённым эффектом.

– Ты чего здесь торчишь, на дороге?

– Так… – Ярослав пожал плечами. Рассказывать Яне про птицу отчего-то не хотелось.

– Ух ты, мощно! – Яна уже тянулась к фотоаппарату. – А на нём селфи сделать можно, да?

– Селфи?

Он, как всегда в присутствии Яны, растерялся. Представил, как насаживает свою массивную зеркальную камеру с большим объективом на селфи-палку… Между прочим, такой фотик на палке фиг удержишь: слишком тяжёлый, тут же рука заболит.

– Ну а что! Вон какой он у тебя здоровый. Небось круто селфи делает.

– А… а давай я тебя сфотаю, – предложил Ярослав. – Портрет. Будет даже круче, чем селфи.

– Много ты понимаешь! – фыркнула Яна. – Ну, попробуй, конечно. Только что-то я сомневаюсь.

Она встала перед Ярославом, наклонилась чуть вперёд, отклячив попу, обтянутую коротенькими джинсовыми шортиками, прижала руки к подбородку, сложила губки трубочкой. Тёмные глаза её были распахнуты, и было видно, что Яна изо всех сил старается не моргать. Ну и глупый же у неё сделался вид!

– Чего ты не снимаешь? Снимай! – потребовала Яна.

И тут он её щёлкнул. Ещё подумать не успел, а палец уже сам собой нажал на кнопку.

– Да погоди ты! Я ещё не приготовилась! – сказала она раздражённо и приняла прежнюю дурацкую позу. – Вот, всё. Теперь можно!

Но он сначала решил просмотреть кадр.

Портрет получился неожиданно хороший. На лице у Яны было сразу много противоречащих друг другу эмоций, поэтому казалось, что оно движется и вот-вот его выражение изменится. Только непонятно было, сменит ли Яна гнев на милость или, наоборот, сильнее разозлится. А в растрёпанных волосах сквозило оранжевое закатное солнце.

– Господи, ну что ты там возишься?! Москвичи все такие медленные, да?

Но Ярослав не слышал, а смотрел на портрет, удивляясь, как круто у него вышло. Яна подошла, заглянула через плечо и как заорёт:

– Ты что, совсем?! Я тут вообще уродка! Удали, удали немедленно! – и попыталась вырвать камеру, но он, конечно, удалить ничего не дал. Фигушки!

– Идиот! – резюмировала Яна. А потом вздохнула. – Вот был бы у меня телефон нормальный… На́фиг такие здоровые фотики, если даже человеческое селфи на них не сделать…

Ярославу стало её жаль. Она так смешно сердилась, так горестно вздыхала. Он протянул ей смартфон, сказал:

– На, делай своё селфи сколько влезет. Там фронтальная камера.

Вечером он пролистывал фотки в смартфоне и никак не мог понять, как это Яна себе нравится в таком дурацком виде, с этими губами трубочкой, с выпученными глазами, со втянутыми, точно прикушенными изнутри, щеками, но честно скинул все кадры Яне на флешку, попросив для этого у дяди Миши ноутбук.

Дядя Миша оставил это без комментариев. Удивительно! Папа обязательно пошутил бы про эти фотки, а мама наверняка стала бы выспрашивать, что это за девочка и из какой она семьи. Портрет, сделанный Ярославом, он похвалил. Сказал, повезло. А потом добавил, что в фотографии везение – девяносто процентов успеха.

Оксанка, увидев портрет Яны, стала немедленно требовать, чтобы Ярослав сфотографировал и её. Олька тоже запросилась, подражая старшей сестре, и даже хмурая Олеся подтянулась (хотя не просила ничего), а за ними приполз маленький Олежек, радостно пуская пузыри… Но сколько Ярослав ни старался красиво сфотографировать своих двоюродных сестёр и братика, ничего у него не получилось. Должно быть, везение на этот день уже закончилось.

Глава 9

Любопытная Оксанка, разумеется, пыталась выспросить у Яны, где та пропадала целую вечность, но Яна только отмахивалась – мол, уезжала. А куда, с кем, зачем – молчала как партизанка.

– Всё ты врёшь! – кипятилась Оксанка. – Тебя просто мама наказала и дома заперла!

– А вот и не вру! – спорила Яна.

Но Ярославу было не до них. Удивительным образом Яна, которую он искал по всему музею больше недели, с момента возвращения вдруг перестала его интересовать – как отрезало. Все мысли занимала странная птица. То есть в птице не было ничего особенного – обычная трясогузка, каких и в Москве полно, но что она делала у забора и куда пропадала?

Бо́льшую часть времени Ярослав проводил теперь в дальнем углу двора, где сходила на нет, упираясь в покосившиеся доски, заброшенная дорожная колея. Заглянул на другую сторону забора – там, вплотную к доскам, навален был чуть не доверху строительный мусор: деревяшки, куски цемента, осколки плитки, арматурины какие-то, а значит, просто уйти под забор птица никак не могла. Но куда-то ведь она пропадала, когда с разлёта ныряла в колею! Он часами следил за трясогузкой, через объектив фотоаппарата и просто так, как она прилетает и улетает, прилетает и улетает, и в конце концов ему стало казаться, что птиц не одна, а несколько, что их две или даже больше.

В один прекрасный день он не выдержал, лёг у самого забора и, вывернув шею, стал пристально рассматривать место, где обычно исчезала птица. И он увидел! Наконец-то увидел! Под нависающими комьями застывшей земли был едва приметный проход, который уводил на другую сторону забора, куда-то внутрь мусорной кучи. Но что же это получается? Птичка живёт в пещере? Быть не может!

Он пошёл с вопросом к дяде Мише, а тот ничуть не удивился. Наоборот, оказалось, что трясогузки любят устраивать гнёзда во всяких странных местах: в поленницах, мусорных кучах, в перекрытиях зданий. Он дал Ярославу книжку, где было написано, что белые трясогузки умудряются свить гнездо даже на железной дороге под рельсами; каждые несколько минут над птенцами грохочет поезд – и ничего, птенцы растут и не боятся. Всё это, конечно, было очень интересно, но и жаль немного, потому что с этого момента тайна перестала быть тайной.

Дядя Миша сходил с Ярославом к забору, понаблюдал вместе с ним и подтвердил, что, действительно, птичек не одна, а две, и, похоже, как раз сейчас они закончили насиживать птенцов и теперь выкармливают – вот и летают туда-сюда без конца. Птенцы – любые, а не только маленькие трясогузки – чрезвычайно прожорливы и не дают родителям покоя, пока не встанут на крыло.

– А скоро они встанут? – спросил Ярослав. – К концу лета?

– Ну что ты! Гораздо раньше. Понаблюдай, если интересно, – предложил дядя Миша. – Думаю, недели через две можно будет увидеть, как они учатся летать.

– Но как же они не боятся вить гнездо на земле? – всё удивлялся Ярослав. – Вдруг, ну я не знаю… вдруг на них кошка нападёт?

– Это вряд ли. – Дядя Миша усмехнулся. – Местные кошки слишком хорошо питаются. Зачем им охотиться? Рассядутся там, где торгуют едой, посмотрят жалобно на туристов – вот тебе и обед из трёх блюд.

Это была чистая правда. Музейные кошки были толстые и вальяжные. Даже не бегали никогда, а неспешно ходили и высокомерно жмурились. Такие ни за что не полезут под забор в птичью нору.

Ярослав старался уйти на свой наблюдательный пункт за кустом незаметно, чтобы никто не увязался следом, но это не всегда получалось. Труднее всего оказалось избавиться от Яны. Она вырастала как из-под земли в самый неподходящий момент и болтала всякую ерунду. У Ярослава был не очень богатый опыт общения с девочками: в школе он не сталкивался с одноклассницами один на один, все собирались большой общей компанией, поэтому он не знал, как себя вести. Ему казалось, Яна нарочно старается его как-нибудь задеть, но воспитание не позволяло поквитаться: папа с мамой вечно твердили, что девочек нельзя обижать. Глупая, в общем, ситуация и совершенно безвыходная. К тому же Яна была младше почти на два года, какие тут счёты!

Дядя Миша учил Ярослава фотографировать и каждый день давал ему маленькое задание, чтобы вечером просмотреть отснятый материал на ноутбуке и оценить, что получилось, а что не очень. Вообще-то Ярослав терпеть не мог, когда взрослые его поучали, но у дяди Миши это выходило совсем иначе, чем, к примеру, у папы. Словно это был не дядя, а школьный приятель. Он не учил, а как будто обсуждал общее важное дело, которое иначе как вместе не сделаешь. Было приятно.

Ярослав уже выполнил много заданий: снимал цветы и траву крупным планом, предметы быта в полутёмных музейных домиках, реку, туристов, Олежку за игрой, тёти-Маринины свистульки и много чего ещё. А сегодня ему поручено было сфотографировать все-все самые главные здания на территории музея – так, чтобы хоть на календарь, хоть на открытку, хоть на магнитик. Ярослав дождался, когда солнце станет мягким и оранжевым, потому что запомнил: на закате самый хороший свет, – и теперь бродил по территории, где уже нащёлкал и острог, и церковноприходскую школу, и часовню, и добрую половину домиков волостного села.

– Привет! – раздалось над ухом, как всегда, неожиданно, и он, как всегда, вздрогнул.

Конечно, это была Яна, кто же ещё!

– А что ты делаешь? – пристала она. – Не надоело тебе фотать всякую ерунду? Неужели не скучно?

– Нет, не скучно, – ответил Ярослав по возможности вежливо.

Но Яна всё равно почувствовала, что ему разговаривать неохота, и надула губки.

– Подумаешь!.. – хмыкнула она. – Ходишь тут, как японский турист. – И она передразнила Ярослава: поднесла руки к лицу, защёлкала воображаемой камерой.

– Я учусь, – процедил он сквозь зубы.

– Ну-ну… – Яна явно издевалась. – Какая польза от твоей учёбы? Тебе что, потом денег за это дадут?

– А почему нет? – не выдержал Ярослав. – Вот выучусь, буду фотографом.

– Ха! Если бы ты ещё звёзд каких-нибудь фотал, для журналов, тогда понятно… – Яна глядела свысока. – А так-то чего? Чего у нас тут такого?

– Вот сфотографирую всё и сделаю календарь музея! На год! – сказал Ярослав. – И продам.

– Ну-ну, попробуй! – опять усмехнулась Яна. И добавила своё дежурное: – Ма-асквич!

Достала уже своим «масквичом», честное слово!

Он ничего ей не сказал, пошёл своей дорогой и выполнил назначенный дядей Мишей урок, а когда вернулся, Яна поджидала его на крыльце.

– Слушай, москвич, я тут подумала… – начала она уже совсем другим тоном, деловым, – не устроить ли нам совместный бизнес?

– Бизнес? – Ярослав застыл где стоял. – В каком это смысле?

– Да в прямом, – ответила Яна без тени иронии. – Камера у тебя хорошая. Дорогая, сразу видно. А туристы любят же всю эту ерунду – домики эти и всё такое. Ну вот. Будешь всё это снимать, сделаем, правда, календарь… ну или магнитики, магнитики даже лучше идут. Продадим всё это японцам, за доллары… – Она рассуждала совершенно как взрослая… как мама.

– У японцев иены, – машинально поправил Ярослав.

– Чо? – не сообразила Яна.

– Японская валюта – не доллары, а иены.

– А, ну да. Ну иены, какая разница. Главное – денег заработаем. Половину тебе, половину мне…

Ярославу сделалось забавно.

– Я фотографировать буду. Допустим. А тебе-то за что половину? – спросил он.

– А я буду продавать! – нисколько не смутившись, ответила Яна. – И если по-честному, продавать тяжелее, чем фотать. Подумаешь – щёлкай да щёлкай. Главное, у тебя вон какой фотоаппарат. Картинки будут как в журнале!

– Только один вопрос: где ты собираешься всё это печатать?

– Что печатать? – не поняла Яна.

– Да всё это – календари, магнитики всякие? Тут фотоаппарат фиг поможет, даже самый крутой.

Яна на мгновение задумалась. А потом обиженно сказала:

– Дурак! – и, круто повернувшись на пятках, зашагала прочь. Вся взрослость с неё немедленно слетела.

Она шла такая рассерженная, стремительная – Ярослав залюбовался. Поднял камеру, щёлкнул в спину раз и другой, просмотрел. Нет, ничего не получилось. Не было видно по этой прямой уходящей спине ни гнева, ни скорости, с которой упрямая девчонка удалялась, а был всего лишь маленький человек на фоне золотой от закатного солнца травы и пустая пыльная дорога у него под ногами.

Глава 10

От сестёр не скроешься – это Ярослав быстро понял. Он ещё только начал наблюдать за трясогузками, а те уже тут как тут – дня не прошло. Руководила всем, конечно, командирша Оксанка. Она сказала, что ко всему нужно подходить ответственно, и назначила график дежурств у забора. Каждый час дежурным положено было меняться. Оксанка и за этим проследила, поставив себе напоминалку в телефоне. И мелодию для этого будильника подобрала какую-то щебечущую, чтобы, услышав её, всякий мог без дополнительных объяснений понять, что дело связано именно с птицами, а не с мышами, не с крокодилами и не с котиками. Оксанка начертила на альбомном листе табличку-график, где каждому дежурному отведена была своя графа. «Яр» – это была колонка Ярослава. Олеся и Олька должны были (к огромному неудовольствию Олеси) дежурить вдвоём, их колонка называлась «Ол. – 2». Ну а Оксанкина была «Ок», как же иначе.

Утром после завтрака на дежурство должен был заступать Ярослав, потом его сменяли Олеся и маленькая Оля, им на смену приходила Оксанка, вся из себя деловая, отдавала всякие распоряжения, ворчала, что сёстры не там стоят и не туда смотрят, и оставалась на посту до обеда, чуть больше времени, чем все остальные. Оксанка объясняла: это потому, что на главном всегда больше ответственности. На время обеда гнездо оставляли – по настоянию тёти Марины, – но, едва встав из-за стола, Ярослав сразу бежал на пост, и потом дежурные меняли друг друга до самого вечера, прерываясь на ужин и иногда на мастер-классы по лепке. Втайне Ярослав надеялся, что он первым заметит повзрослевших птенцов, но как старший, конечно, старался не подавать виду, а даже притворялся, что дежурства ему не очень-то интересны и немного уже надоели.

Яне Оксанка велела ничего про гнездо не говорить, «потому что ей ни за что нельзя рассказывать секреты», но сама проболталась в тот же день, и потому Яна то и дело тёрлась у забора, особенно в дежурство Ярослава, и всячески его доставала, как умеют одни девчонки: дразнила «масквичом» и «птичьим диверсантом», пыталась, по обыкновению, продать какую-нибудь мелкую ерунду, просила фотик «пощёлкать», смартфон для селфи и всё в таком духе. И как же много вопросов она задавала – жесть просто! Носят ли девчонки в его классе одежду с «Монстр Хай»? А портфели с «Монстр Хай»? А с «Май литл пони»? А мальчики? А девочки с мальчиками в Москве дружат? Так, чтобы по-настоящему, как парень с девушкой? Вот у них, к примеру, не дружат, потому что мальчишки все идиоты. А в математическом классе много задают? А сложно? А он может решить уравнение с двумя неизвестными за пять минут? А спорим, не сможет? А если он проспорит, он ей тогда что? Давай на пятьдесят рублей спорить? Ну ладно, давай на десять… ну на рубль… И опять своё: «Ма-асквичи та-аки-ие жа-адные!» Не человек, а какое-то стихийное бедствие! А то? А это? А вот это? А-А-А-А!!!

Потом ещё раньше времени смена приходила, Олька с Олесей, и давай тоже выспрашивать: «А птенчики уже выросли? А когда вырастут? А они, когда вырастут, будут комаров есть? А хлебушек? А червячка? А они петь умеют?»

То есть никак не получалось у Ярослава последить за гнездом в спокойной обстановке. Уже не рад был, что связался. Даже фотоаппарат брать с собой на пост было теперь неохота.

И вот на третий день, а может быть, на пятый – Ярослав как-то не очень за днями следил – все отправились обедать. Прибежала с поста Оксанка, доложила обстановку: мол, всё спокойно, взрослые трясогузки исправно доставляют невидимым птенцам провиант, птенцы пока не вылетали, но наверняка уже вот-вот, потому что их очень-очень хорошо кормят, сразу видно, – ну и так далее. Она умудрялась рассказывать, даже когда глотала, обжигаясь, тёть-Маринин борщ.

– А ещё нам дорогу будут ремонтировать! – ни к селу ни к городу сообщила Оксанка.

– Какую дорогу? – не понял Ярослав.

– Ну, нашу дорогу, старую, – сказала Оксанка беспечно, принимаясь за второе. – Там целую машину привезли этих… мелкие такие серые камешки, вот такусенькие. Как в туристической зоне насыпаны, знаешь?

За окном и правда что-то громыхало и лязгало – в городе так гремела помойная машина по утрам, когда в неё опрокидывали контейнеры с мусором. Из окна потянуло бензином и пылью, и тётя Марина закрыла раму.

Они спокойно доели – борщ, второе и компот, получили по одному шоколадному прянику и занялись каждый своими делами. Тётя Марина укладывала Олежку спать, Оксанка мыла посуду, Олеся вытирала, а Ярослав читал Ольке сказку про «Гусей-лебедей». Но Олька не Олег, она спать даже не думала, а, дослушав историю до конца, потребовала ещё сказку.

После третьей сказки Ярослав был милостиво отпущен и отправился на пост. Но лишь дойдя до места, он наконец-то понял, что ремонт дороги тут очень даже и к селу и к городу…

Развернувшись приподнятым кузовом к забору, по старым кривым колеям на самом малом ходу двигался грузовик, весь в облаке белой пыли. Следом за ним, слева и справа, шли двое в оранжевых жилетах, ровняя лопатами мелкую щебёнку, и там, где раньше прочерчены были две засохшие борозды, разделённые полоской травы, тянулась теперь широкая серая лента мелких камешков…

У самого забора, где находился вход в гнездо, щебёнка была насыпана особенно густо, горка её лезла прямо на доски, и камешки – медленно, очень медленно – скатывались под забор. А по забору металась, надрывно цвиркая, встревоженная трясогузка. Время от времени она пыталась спуститься, кружила над горкой мелкого щебня, возвращалась наверх и снова бежала по забору, хвост её ходил вверх-вниз с сумасшедшей скоростью… А может, Ярославу так казалось, потому что с бешеной скоростью у него стучало сердце, даже мешало дышать… Скоро прилетела и вторая птица, и они вдвоём стали кружить над тем местом, где ещё утром было гнездо.

Ярослав бросился к рабочим, закричал:

– Лопату! Пожалуйста, дайте мне лопату!

Но рабочие не обращали на него внимания, знай себе перекрикивались с водителем на незнакомом языке. Голоса их звучали коротко и резко.

Ярослав помчался в дом, загремел в предбаннике всяким хламом в поисках лопаты, чего-нибудь, но нашёл только красный пластмассовый совок. На шум выглянула тётя Марина и шикнула на Ярослава – мол, тише, Олежка ещё спит! А по лестнице уже поднимался дядя Миша, который с утра уезжал в город по делам и вот вернулся.

Он сразу пошёл с Ярославом, и маленькую сапёрную лопатку ему запросто отыскал в куче резиновых сапог под вешалкой, а красный совок несла Оксанка, которая, конечно, тоже немедленно кинулась на место происшествия. Олеся и Олька увязались следом, просто так, с пустыми руками. Дядя Миша хотел их как-нибудь остановить, отвлечь, да, видно, ничего подходящего не придумал.

Машина уже выгрузилась и уходила в сторону Ангары. Пыль немного осела. От самого поворота и до забора вместо старой раскуроченной грунтовки, заросшей пижмами и иван-чаем, тянулась новенькая серая заплатка.

Оксанка заохала, захлопотала, стала бегать по щебёнке, совсем как несчастные трясогузки, а Олеся сразу плюхнулась на коленки и начала разгребать камешки. Она отгребала их от забора обеими руками, и они стекали в траву белыми струйками, но меньше их от этого не становилось.

Олька, которая всё повторяла за сёстрами, тоже деловито уселась на корточки и стала помогать.

Ярослав посмотрел на дядю Мишу.

– Давно? – спросил тот.

Ярослав вытащил из кармана смартфон, прикинул.

– Часа три. Может, больше.

Дядя Миша отвёл взгляд. Он больше ничего не сказал. Да было и не нужно: Ярослав и так догадался, без слов, что плохи дела.

Он пошёл к девочкам, немножечко их потеснил и стал копать, вонзая сапёрную лопатку в кучу щебня, издающую зловещий шорох.

Вонзал и отбрасывал за плечо как можно дальше, словно от дальности броска зависел успех общего усилия. Оксанка тоже в конце концов перестала бегать и принялась копать. Дядя Миша ушёл, но скоро вернулся с лопатой.

Птицы больше не пытались спуститься, однако всё ещё носились по забору и над ним и кричали. В какой-то момент Ярослав совсем перестал их слышать: раздавались только металлические тычки лопат о камень и сухое шуршание.

Копали все вместе, кажется, целую вечность. Оказалось, щебёнку очень трудно копать, куда труднее, чем землю или песок. Камушки съезжали под собственной тяжестью, и, чтобы добраться до нижней кромки забора, пришлось основательно разгрести их с боков, иначе освобождённое место быстро заваливало опять. Олька отвлеклась, соскучилась и теперь гонялась за бабочками, зато Олеся с каждой минутой трудилась всё яростнее. Оксанка пыталась командовать, но никто не слушал её, поэтому и она в итоге замолкла…

В гнезде оказалось пять птенчиков. Они лежали, свесив головки с большими оранжевыми клювами в разные стороны, словно цветок, завядший в горшке. Серые тонкие пушинки их свалялись и покрылись пылью, едва наметившиеся пёрышки обвисли. Ни один не выжил.

Только тогда Олеся начала плакать. Тихими злыми слезами, крупными, как горошины. За ней Оксанка. А маленькая Оля серьёзно посмотрела на дядю Мишу и потребовала:

– Папа, почини!

Ярославу плакать не хотелось. Хотелось что-нибудь сломать, вырвать с корнем, ударить, швырнуть – сделать какое-нибудь резкое непоправимое движение, лишь бы избавиться от ощущения полного и бесповоротного бессилия, которое почувствовал он, увидев мёртвое гнездо.

Он сбежал ото всех подальше, сразу, и теперь шагал по территории музея, вооружившись длинным гибким прутом. Прут поднимался и опускался со свистом, сшибая высокие стебли иван-чая, ещё не зацветшего, среза́л траву по обочинам дорожки, посыпанной – да, щебёнкой, проклятой щебёнкой, которая пружинила под ногами, замедляя шаг, и оглушительно шуршала. Кровь колотилась у Ярослава в ушах, в висках. Он пинал мыском кроссовки камешки покрупнее, когда они подворачивались на пути, но они утопали в мелких и никуда не летели, точно в насмешку. Ярослав не смотрел по сторонам, а только под ноги, только на свой взлетающий и со свистом опускающийся прут, пока не сломал его о забор.

Лишь тогда он остановился и огляделся. Оказывается, за своими мыслями он дошёл аж до гончарной мастерской. Был будний день, стояла жара под тридцать, и туристов почти не было. На качелях сидела Яна и лениво раскачивалась. Она была в цветастом вылинявшем платье, в котором Ярослав увидел её в день приезда. Платье было ей длинно, и подол почти касался земли. Яна притормаживала одной ногой и бесстрашно везла мыском босоножки по песку, поднимая под качелями пыльное облачко. Во всей её позе читались крайняя лень и скука.

Ярослав хотел проскочить мимо, да не тут-то было.

– Эй, ма-асквич, – окликнула Яна, – куда собрался?

– Не твоё дело! – огрызнулся Ярослав. – Сидишь и сиди!

– А то что? – Яна влезла на сиденье с ногами и присела, давая качелям ход.

– А то ничего! – почти выкрикнул Ярослав.

Ну почему, почему в такой момент, когда никого не хотелось ни видеть, ни слышать, ему попалась именно эта вредная надоеда?!

Качели увеличивали размах с трудом – они были громоздкие, большие, качайся хоть вчетвером, – и протяжно визжали при каждом движении.

– Тяжело-о-о! – капризно сказала Яна и повисла на руках, поджав ноги. – Эй, ма-асквич, раскачай меня!

Ярослав хотел ответить что-нибудь резкое, но вместо этого неожиданно полез на качели и стал зло их раскачивать. Раскачаться действительно оказалось трудно: массивные полбревна на двух верёвочных подвесах никак не хотели набирать амплитуду, верёвка натирала ладони, но ему это было без разницы – наконец-то он нашёл, куда приложить свою дурную энергию, бьющую через край.

Яна, напротив, смотрела насмешливо и с любопытством. На лицо её падала тень, и глаза от этого казались почти чёрными. Она не помогала раскачиваться и не мешала, а замерла, крепко вцепившись в верёвки. От того, как она глазеет, Ярослав почему-то злился ещё сильнее. Он глубоко приседал, подбавляя качелям ходу, а потом резко выпрямлялся. И потихонечку дело пошло: всё шире становился размах, всё тревожнее скрип металлических крюков над головой. Постепенно Янина насмешливая улыбочка делалась всё напряжённей и скоро совсем исчезла. Теперь в глазах зловредной девчонки, к удовольствию Ярослава, читался страх. А качели чем больше раскачивались, тем легче давалось движение и тем меньше требовалось усилий.

– Хватит! – наконец не выдержала Яна. – Останови!

– Фиг! – коротко и зло ответил Ярослав. – Хотела качаться, вот и качайся.

– Останови, придурок! – Глаза Яны налились слезами. – Дебил! Я же упаду!

Теперь она смотрела с ужасом. Длинная юбка развевалась на ветру, облепляя ноги, костяшки пальцев побелели – так крепко она держалась.

– Мы же только начали! – выкрикнул Ярослав и ещё сильнее качнулся.

Яна оглушительно завизжала, зажмурив глаза. Из мастерской выбежали две встревоженные женщины и запричитали: «Мальчик-что-ты-делаешь-прекрати-немедленно!»

И тут его злость достигла предела. Он молча повернулся к орущей Яне спиной и, когда качели пошли вверх и на мгновение замерли в самой высокой точке, прыгнул вперёд.

Ярослав приземлился удачно, на пешеходную дорожку. Лишь слегка ободрал выставленные перед собой ладони о проклятую щебёнку. Но ему было всё равно Поднялся, отряхнул колени, руки и пошагал прочь не оглядываясь. Орали за спиной те две женщины из гончарной мастерской, но он не реагировал. Не видел и того, как невесть откуда прибежавший на крик вислоусый дядечка останавливает перепуганную Яну и помогает ей спуститься на землю. Вся накопившаяся злость неожиданно кончилась вместе с этим прыжком, а на её место пришла равнодушная усталость. Этих птичек нельзя было спасти – он знал с самого начала. Догадался по дяди-Мишиному взгляду… Но тогда зачем? Зачем дядя Миша копал со всеми вместе? Почему сразу не объяснил, что всё бесполезно?

Он спросил об этом только утром, проворочавшись полночи без сна и так и не придумав ответа. Специально подкараулил дядю на крыльце, чтобы девчонки не слышали. А тот ответил странное. Он сказал:

– Видишь ли, Ярослав, иногда необходимо делать даже бесполезные вещи. Потому что надежда всё равно есть – ровно до той минуты, пока ты не убедился в обратном.

– Но те птенцы… разве у них был шанс? – спросил Ярослав.

– У таких не было. Даже если бы мы успели вытащить их живыми, мы не смогли бы их выкормить, а родители не узнали бы своё бывшее гнездо, ведь птицы совсем не так устроены, как человек, их память работает иначе.

– Но тогда зачем?

– Мы ведь заранее не знали, что это за птенцы. У них были неплохие шансы, будь они дней на пять постарше, понимаешь? Птицы растут быстро, тоже совсем не так, как люди. Для них неделя – целая вечность… К счастью, свою беду они воспринимают тоже не как мы. Ты вот всё помнишь, а они уже нет. Пройдёт совсем немного времени – и они выведут новое потомство.

– Плохо, что люди так не умеют… – вздохнул Ярослав.

Ему было жаль птенцов, и в голове никак не укладывалось, что родные мама с папой, оказывается, уже забыли о них.

– Может быть, наоборот… – сказал дядя Миша. – Если бы мы так же легко, как птицы, забывали о смерти, мы бы, пожалуй, давно поубивали друг друга.

Глава 11

Пока Ярослав боролся с бессилием своими мальчишескими средствами, вымещая его в резких движениях и стремительной ходьбе, девчонки, оказывается, устроили погибшим птенчикам похороны. Гнездо обернули большим клетчатым носовым платком дяди Миши и уложили в старую коробку из-под кубиков. Выкопали, как полагается, ямку в земле у корней, насколько смогли глубокую, опустили туда коробку, и каждый, кто присутствовал при этом, бросил в ямку по горсточке сухой тёплой земли.

А народу собралось много: новость о погибших трясогузках практически мгновенно узнали все ученики тёти Марины. И неудивительно: Оксанка сама не поленилась всех обежать и рассказать в самых ужасных подробностях об этом происшествии. Это был её способ бороться с бессилием: как Ярослав выгонял его через движение, так Оксанка выбалтывала его каждому встречному и поперечному. И уже к следующему утру печальная тяжесть её оставила, а под кустом вырос аккуратненький могильный холмик, который был возведён под строгим Оксанкиным руководством. Даже крест поставили, склеив прозрачным скотчем палочки от эскимо. А на ветках над могилой птенцов каждый повязал цветную тряпочку или ленту.

Всё это и обнаружил Ярослав, когда на следующий день ноги сами принесли его к злополучному забору. А ещё рядом с холмиком в траве лежали несколько десятикопеечных монеток, ириска в прилипшем фантике, возвышалась пирамидка из камней, а на кресте висел неумело сплетённый венок. Оксанка деловито обкладывала птичью могилу белыми камушками, выбирая те, что покрупнее, и на вопросительный взгляд Ярослава объяснила:

– Вот, решила оградку обустроить.

Слова были не Оксанкиными, а будто какой-нибудь старой бабушки.

Олька и Олеся и с ними ещё одна девочка, такая же беленькая и мелкая, чьё имя Ярослав не помнил, принесли полевых цветов, но Оксанка тут же их сгребла и переложила в другом порядке, парочку забраковав и отбросив. Олеся надула губы.

– А тряпочки зачем? – спросил Ярослав.

– Бурхан! – важно ответила Оксанка. – Ты что, и бурхана не знаешь?

Ну и тон у неё при этом был – как у училки по английскому, когда кто-нибудь забывает самое простое слово вроде «тарелки» или «тетради».

– Не знаю! – сказал Ярослав с вызовом. – Ну и что?

Оксанка отвернулась, презрительно скривив губы. Весь её вид говорил о том, что Ярослав – тёмный человек, ничего не смыслящий в окружающем мире.

Ярослав не стал спорить и оправдываться, а, завернув за угол дома, потихонечку набрал в поисковой строке смартфона «бурхан» и стал читать, что это за штука такая. Сразу ему вывалилось несколько взаимоисключающих значений: были тут и священная гора, и божество, и Будда, и высший государственный титул, и мужское имя. Только хуже запутался. Вечером пришлось идти с вопросом к дяде Мише, и тот объяснил, что в их местности бурханами называют места, священные для бурят.

– А они зачем вообще нужны, бурханы? Это, что ли, такое бурятское кладбище, да? – спросил Ярослав.

– Кладбище? Почему кладбище? – Дядя Миша задумчиво потеребил бороду. – Вроде нет. Просто святилище. Подробнее я и сам толком не знаю. Как-то не интересовался никогда. Если в двух словах, это такое место, где обитают духи-покровители народа. Надо их радовать, приносить подарки. Обычно на бурханах оставляют гостинчики какие-нибудь из еды, монетки, лоскутки к веточкам привязывают. Правильно ли это – я не знаю.

И тут Ярослав наконец-то понял: ну вот же оно, вот! Вот что самое странное в дяде Мише! Он, взрослый человек, совершенно спокойно говорил: «Я не знаю». Запросто признавался, что у него нет ответа на какой-нибудь вопрос! Он даже плечами пожимал, когда сомневался. И сейчас пожал. Пальцы его заплетали в бороде маленькую светлую косичку, и Ярослав не был уверен, что дядя Миша делает это сознательно.

– Дядь Миш, – осторожно спросил Ярослав, – а ты правда учёный?

– Честное слово даю, – улыбнулся дядя Миша. – Кандидат биологических наук, если тебе интересно.

В отличие от дяди Миши родители Ярослава никогда ни в чём не сомневались. Они говорили уверенным тоном: «Надо сделать то-то и то-то», «Ты должен…», «Уважающий себя человек обязан…» На любой вопрос у них был готов ответ. Иногда это было всего лишь «мне некогда» или «не приставай с глупостями», но всякий раз Ярославу давали понять, что если не отвечают, то это не от незнания – просто тема не стоит разговора. Он, если подумать, ни разу не разговаривал с папой и мамой так, как сейчас мог поговорить с дядей Мишей или тётей Мариной.

Дома всегда было понятно, кто тут главный – конечно, родители (мама главнее, но папа почему-то думает, что наоборот). Когда Ярослав рассказывал, как прошёл день, это немного напоминало экзамен, где можно дать верный ответ, а можно и насажать ошибок, за которые немедленно снизят оценку и начнут стыдить. А вот дядя Миша оценок не ставил. Странно, он же преподаватель… Он правда преподаватель?

Дядя Миша не поленился перед сном посадить около себя Оксанку и долго и обстоятельно объяснял ей, что бурхан не могила. Погуглил что-то у себя на ноутбуке, и они вместе читали и рассматривали картинки, прижавшись плечом к плечу. С дивана то и дело слышалось дядь-Мишино «не знал» и «ну надо же, как любопытно!».

Пока они так сидели, Ярослав потихонечку искал в планшете, можно ли в домашних условиях выкормить птенца трясогузки, но, как это часто случается в Интернете, информация была самая противоречивая, а потому и ответ найти оказалось невозможно. Да и зачем?.. Вот узнал бы он точно, что да, можно выкормить или что нет, нельзя, – разве стало бы ему от этого легче?

Хоть Оксанка и просидела с отцом битый час, слушая про бурханы, под кустом всё осталось на своих местах – и крест, и ленточки, и монетки с конфетками. Их стало даже больше. А к концу недели о птичках все забыли за более важными делами.

Ярослав после того случая на время охладел к фотографии и стал усиленно лепить. Ему больше не хотелось смотреть, а хотелось постоянно что-то делать своими руками, самому. И сначала выходило, конечно, вкривь и вкось, но понемногу стало получаться. Вылепленные им птицы постепенно научились издавать глухой короткий свист, если дунуть изо всей силы, а там и запели не хуже, чем у тёти Марины.

Яна приходила на занятия вместе со всеми, но часто отвлекалась, поддразнивала малышню, а сама лепила некрасиво и неаккуратно – она ни капельки не старалась, а делала всё тяп-ляп, лишь бы побыстрее. И опять Ярослава кольнуло сомнение: ту, самую первую глиняную свистульку, птицу в ярком оперении, точно ли она слепила? Чем больше он наблюдал за Яной, тем меньше в это верил. Яна, пожалуй, даже аккуратно раскрасить такую свистульку не смогла бы: у неё бы просто не хватило терпения.

Но он ничего не стал рассказывать тёте Марине. Та давно забыла о пропавшей фигурке. Он решил, что лучше ещё потренируется и сам слепит и распишет точно такую же. Распишет и спрячет где-нибудь в комнате, чтобы тётя Марина её «нашла». Потому что Яна наверняка так больше никогда не сделает, у неё в тот раз случайно вышло взять птицу, он это чувствовал!

Каждый вечер звонила мама. Расспрашивала, что ел и хорошо ли спал, загорел ли, не мёрзнет ли по ночам, и хороша ли погода, и удалось ли наконец добраться до Байкала. Он отвечал как мог подробно, но это был довольно сложный квест: мама задавала скучные взрослые вопросы, на которые почти нечего ответить. А что на Байкале до сих пор не были – тут он по напряжённому молчанию в трубке догадался, прямо увидел, как мама поджимает губы, а потом и услышал её обычное: «Вот чудики! В таком месте живут, а на Байкал не ездят!», сказанное неприятным высоким голосом. Ярослав про себя решил, что в следующий раз лучше соврёт, лишь бы мама не думала о дяде Мише и тёте Марине плохо и «чудиками» их не обзывала.

Яна опять пропала куда-то. Она и раньше пропускала занятия по лепке, не очень-то они ей были интересны, но во время мастер-классов почти все дети работников музея сидели дома у тёти Марины, так что по территории болтаться в это время всё равно было скучно и не с кем. Когда Яна не пришла в третий раз, Ярослав забеспокоился. Он несколько дней совсем не видел её.

Вот странно: когда он встречал её, Яна начинала его дразнить и подначивать, и в такие моменты ужасно хотелось, чтобы эта вредная девчонка убралась куда подальше и не появлялась. Но стоило ей пропасть – и сразу хотелось бежать искать. То есть он себе, конечно, не признавался, что хотелось, вот только ноги сами в такие дни тащились в самые дальние уголки заповедника, глаза сами зорко смотрели по сторонам – не мелькнёт ли где светлая голова Яны в плохо причёсанных кудряшках, а уши сами ловили каждый звук – не послышится ли где Янин громкий смех.

«Удивительно, как нелогично устроены люди, – думал Ярослав. – То ли дело математика: решаешь себе задачку, и она либо сойдётся с ответом, либо не сойдётся, но так, чтобы два противоположных ответа и оба верные – это уж дудки!»

Во время занятий все садились вокруг детских пластиковых столов и сначала лепили блинчики из глины. Даже маленький Олежка получал свой кусочек, который мусолил с большим старанием.

Ярослав сидел спиной к двери, мял и растягивал глину в руках, оборачивал, как учила тётя Марина, вокруг пальца и начинал заглаживать шов. То и дело он непроизвольно оглядывался, но Яна не шла. Оксанка наблюдала за ним, наблюдала, а потом не выдержала и говорит:

– Зря стараешься, не придёт она.

Ярослав почувствовал, как краснеет. Щёки стали горячими, сердце запрыгало – от возмущения, конечно, от чего же ещё! Не будь она девчонкой да вдобавок сестрой, так бы и врезал этой Оксанке, вот честное слово! Буркнул сердито:

– Ничего я не стараюсь! – и стал лепить своей птице хвост.

От злости хвост лепиться не хотел, и получалась вместо него какая-то кривая блямба, толстая-претолстая, такую потом не проколешь, и звук не пойдёт.

– Заметно! – победно хмыкнула Оксанка.

У неё птички-свистульки выходили ровненькие, одна к одной. Но это было ей уже неинтересно, она лепила теперь кота.

– Любопытно, в какое место ты будешь дуть своему котику, – сказал Ярослав нарочно громко.

Дети за столом захихикали и стали выкрикивать свои версии, одна лучше другой. Поднялся приличный галдёж.

– Идиот! – отозвалась Оксанка и плаксивым голосом затянула, обращаясь уже к тёте Марине: – Ма-ам! Ну чего он!

– Дети, не ссорьтесь! – велела тётя Марина и заученным движением вынула у Олежки изо рта комок глины, который он как раз уместил за щёку и собирался жевать. Она сделала это почти не глядя, как фокусник-иллюзионист.

– А Янку опять дома заперли! – объявила Олеся громко. – Она опять в сувенирной палатке крала!

За столом все ещё активнее загалдели и отвлеклись от Оксанки и её глиняного котика: это было важное событие, его необходимо было обсудить. Из окружающего шума Ярослав успел узнать, что Яна «всегда так» и что «мамка её напорет», а потом тётя Марина восстановила тишину и порядок, и все опять стали разминать свои глиняные блинчики. Птички – у кого уж какие получились – выстраивались в ряд посреди столов, и каждая напоминала того, кто её слепил, или кто что любит.

У двух мелких мальчишек птичьи силуэты немного похожи были на водный пистолетик и трубку Шерлока Холмса. Девчонки старались во всём подражать учительнице, но всё равно у кого-то птичка получалась длинная и тощая, с непропорционально тонким клювом, у кого-то – бокастая и короткохвостая или слишком большеголовая. Олесина птичка выглядела угрюмой, Оксанкин кот будто дразнил кого-то, а Оля слепила длинную относительно ровную колбасу и опять твердила, что это заяц.

Когда урок был окончен и все ушли, Ярослав не выдержал и потихоньку спросил у тёти Марины, правда ли, что Яна крадёт. Тётя Марина смутилась:

– Понимаешь, Ярослав… иногда это не зависит от человека… Бывает, он ничего такого не хочет, а руки сами берут. Есть такая болезнь. Называется клептомания. Вот увидит больной человек чужую вещь, оставленную без присмотра, и обязательно себе возьмёт… Он потом даже не всегда помнит, что взял…

– Ничего она и не больная! – встряла Оксанка, которая, разумеется, всё слышала, хоть Ярослав старался говорить тихо. – Она это нарочно!

– Оксана! – Тётя Марина смотрела вроде строго, но немного рассеянно. – Сколько раз я тебе говорила: нельзя никого осуждать, пока не узнаешь точной причины поступка.

– А я знаю! Она просто жадина и всем завидует! – обиженно сказала Оксанка. – Если бы она была больная, она бы всё подряд брала. А не только когда хорошее!

– Оксана! Нельзя судить.

– А чужую заколку красть можно, да? Самую-самую красивую?!

– Но она же потом вернула…

– Потому что её тётя Лена выпорола!

– Оксана!

– Может быть, она просто бедная? – предположил Ярослав. Ему хотелось как-то защитить Яну, хоть он и чувствовал, что Оксанка, в общем, права.

– Бедная?.. Да нет… – Тётя Марина задумчиво отобрала у Олежки деревянную палочку для прокалывания глины, которую тот уже почти засунул себе в нос. – Обыкновенная…

И она стала расставлять на полке разномастных птичек – тех, что успели слепить дети за урок. Надо было, чтобы они посохли дня три-четыре перед обжигом.

– Ничего она и не бедная! – опять встряла Оксанка. – Она даже богаче нас!

– Оксана, ты опять за своё?.. – вздохнула тётя Марина. – Ну нельзя же всё мерить на деньги… Помнишь пословицу? «Богат не тот, у кого денег много…

– …а кому их хватает», – закончила Оксанка недовольно. – А всё равно. Несправедливо!

– Конечно, несправедливо, – согласилась тётя Марина. – Но всё-таки мы с тобой договаривались: начинать нужно с себя. Всегда. Если каждый будет себя вести честно и по справедливости, тогда и наступит справедливость для всех. А иначе никак.

– Так она никогда не наступит! – недовольно буркнула Оксанка и демонстративно проследовала на диван, где взялась за книгу. Весь вид её говорил: я читаю, не отвлекайте.

Ярослав перестал понимать, что вообще происходит. Стоял посреди комнаты и пялился на тётю Марину.

Наконец она заметила этот взгляд и сказала, немного подумав:

– Видишь ли, Ярослав… Бедность сейчас стала не такая, как раньше… – Она отобрала у Олежки ножницы, которые вдруг возникли у него в руках как по волшебству, и, привстав на цыпочки, положила на кухонный шкафчик. – Лет сто назад бедные могли действительно голодать и ходить в заплатках, потому что одежды другой нет и купить не́ на что, и было иной раз совсем-совсем негде заработать. Сейчас, конечно, тоже всякое случается, но настоящая бедность в том, прошлом понимании – большая редкость. И это всегда форс-мажор – результат какой-нибудь катастрофы или даже войны, понимаешь?.. Или болезни…

Он, кажется, понимал, хоть пока смутно. Но всё равно торопливо кивнул, потому что хотел дослушать.

– Современные люди редко голодают или ходят в рубище. Ты, наверное, это и сам видишь. Но вокруг нас так много всего… яркого, дорогого, модного… просто глаза разбегаются. И хочется всего на свете. А на всё на свете никаких денег не хватит, даже у миллионера. Вот людям и кажется, что они бедные, понимаешь? Сейчас вот ещё кризис, все стали меньше зарабатывать, а товары, наоборот, подорожали…

Про кризис Ярослав часто слышал от родителей. То есть с ним они это не обсуждали, но во время ночных разговоров на кухне кризис – это была самая главная тема. И он опять кивнул, уже более осмысленно.

– И вот кому-то из-за кризиса больше не хватает на сыр с колбасой, кому-то на новые ботинки, а кому-то – на новую машину. И все чувствуют себя бедными. Хотя тот, кому не хватает на машину, может запросто купить себе пару новых ботинок, и ещё на колбасу останется. Я не слишком сложно объясняю?

– Нет, что вы! – Ярослав замотал головой для наглядности. – Только я всё равно не понял, почему Яна крадёт. Потому что болеет или потому что ей не хватает?

Тетя Марина, подумав, ответила:

– Хочешь честно? Я не знаю. В чужую голову разве влезешь… Но мне почему-то кажется, что правильный ответ «не хватает». И я надеюсь, что это потом пройдёт. С возрастом.

И тётя Марина подхватила Олежку под мышки и подняла на руки – он как раз принялся раскачивать рабочий столик за пластмассовую ногу, и оттуда уже сыпались на пол не убранные после урока рабочие инструменты.

Глава 12

К концу недели у Ярослава образовалась целая большая коробка глиняных свистулек – обожжённых, но пока не раскрашенных. Он сосчитал: сорок птичек. «Со́рок соро́к», – пошутил про них дядя Миша.

Ярослав очень старался, когда их лепил, и с каждым днём они становились всё лучше. Те́льца сделались гладкими, хвостики и клювы аккуратными, а дырочки на спинках, которые для музыки, были проделаны согласно законам строгой симметрии (ну почти). Глиняные птички больше не хрипели глухо, а издавали, когда подуешь, тихий мелодичный свист, и каждая свистулька – вот удивительно! – пела на свой лад, так что во всей коробке не оказалось двух одинаковых. Тётя Марина обжигала маленькие фигурки прямо на плите, в тяжёлой чугунной сковороде с песком, накрыв её высокой кастрюлей, от этого они становились совсем прочными, как самая настоящая керамика.

– Зачем тебе столько? – удивлялась Оксанка.

Но Ярослав только отмахивался.

Он придумал свой план в тот самый день, после разговора с тётей Мариной. И это было просто, как всё гениальное! Она сказала: «Не хватает». Вредной девчонке Яне, приставучей и заносчивой, просто не хватало! Не хватало свистулек и магнитиков, ведь крала она всегда именно их. Крала, чтобы продать и заработать на карманные расходы. Значит, согласно простой логике, если сделать для неё много-много свистулек, столько, чтобы хватило, она перестанет красть! И заработает сколько она там хотела, утаскивая птичек по одной.

Он не спрашивал себя, почему Яна, чтобы получить денег «на карман», действует так сложно. Почему просто не пойдёт и не попросит у родителей? Не думал почему-то и о том, что Яна могла ведь налепить себе свистулек или тех же магнитиков самостоятельно, – уж магнитики совсем простое дело, их можно было буквально печь как блины. Почему-почему… Да не получалось у неё лепить – вот почему! Он, к примеру, рисовать не умел и за это ужасно не любил уроки рисования, когда плоды твоего позора запросто могут видеть все одноклассники, включая девчонок. Да и у родителей просить – дело не самое приятное. То есть они дадут, понятно, но сперва на уши сядут и давай выспрашивать, а зачем, а почему именно столько и именно на это… Будто у человека своих дел быть не может!

Он до сих пор помнил, как его пригласил на день рождения одноклассник Пашка и что из этого вышло. Пашка хотел в подарок вполне конкретный складной нож-брелок, с двумя лезвиями и пилкой-отвёрткой, и в «Союзпечати» около школы как раз продавался такой. Он и стоил совсем недорого, брелок этот самый. Ярослав попросил денег у мамы, и она не отказала, но только велела объяснить конкретно, на что ему деньги. Ну он рассказал (вот идиот!). Тут же начался крик до неба, что детям дарить ножи – это ужас-ужас и она ничего подобного не допустит ни в коем случае! А на следующий день она притащила вместо ножика здоровую коробку с «Монополией» и вся такая прямо сияла: вот, типа, какой подарок крутой!.. Да кому нужна эта «Монополия»? Она у Пашки и так была. Ну хоть бы спросила! Купила бы «Анк-Морпорк» или к «Каркассону» приложение… И стоила эта «Монополия», между прочим, как два с половиной ножика, он посчитал. Ужасно глупо вышло в тот раз.

Вот и у Яны неизвестно, что за родители. Так подумать – если Яну мама, тётя Лена эта самая, через весь музей за ухо таскает, то у такой-то, пожалуй, не попросишь.

Он лепил, лепил птичек для Яны и ставил на подоконник сушиться, потом тётя Марина их обжигала вместе со своими, и он их раскрашивал. Очень хотелось, чтобы они не были похожи на другие свистульки, которых полно продавалось в сувенирной лавочке и на лотках.

Эксперименты с формой не очень удавались – свистульки просто не хотели нормально свистеть, но зато раскрасить их можно было как угодно.

Ярослав вложил в раскрашивание всю свою фантазию. В коробке появились птицы полосатые, как носки Ольки и Олеси, и клетчатые, как кухонные салфетки; чёрные со звёздами, как космическое небо, и ярко-синие (он вспомнил песню о птице удачи «цвета ультрамарин»); жёлтые в оранжевом оперении (одну такую он потихонечку потом подложил тёте Марине, чтобы «нашлась») и в цветочек, в крапинку – какие угодно. А ещё он слепил пять маленьких свистулек и разрисовал их как настоящих трясогузок – светлые грудки, серые спинки, чёрно-белые пёрышки и головки, глаза-бусины.

– Ты интересно сочетаешь цвета, – похвалила тётя Марина.

– Да ну… – смутился Ярослав. – Я вообще рисовать не умею.

– Кто тебе сказал?

Ярослав ответил нехотя, что и сам знает, вот и по рисованию у него четвёрки одни – в лучшем случае.

– Ну и что? – сказала тётя Марина. – У меня тоже по рисованию одни четвёрки были – в лучшем случае. А бывали и двойки.

Ярослав решил, что она шутит. Она же художница – как у неё могли быть двойки по рисованию? Но тётя Марина выглядела абсолютно серьёзной.

– Знаешь, Ярослав, оценки, тем более по рисованию, не всегда объективны. Вот у меня в школе, например, преподавала изо такая строгая-престрогая бабушка. И для неё главное было, чтобы на рисунках выходило всё как в жизни, понимаешь?

Ярослав кивнул.

– А теперь посмотри на мои картинки – разве они как в жизни?

Тётя Марина была права: по стенам висели яркие прямоугольники в рамках, на которых было не очень понятно, что нарисовано, но странным образом эти непонятные пятна и линии радовали глаз и поднимали настроение. От них комната становилась весёлая и улыбчивая, как сама тётя Марина. Тут много было и синего, и оранжевого, и ярко-зелёного – не как трава, а как зелёнка на коленке, – и жёлтого, и белого. Ярослав подумал, что, наверное, именно из-за картин тёти Марины, а ещё из-за ярких глиняных игрушек и расписных тарелочек в комнате так уютно. Но если всё это убрать, останутся только унылые серые стены из необработанного дерева, проложенные не то растрепавшимися верёвками, не то мочалом.

– Конечно, я умею нарисовать так, чтобы похоже. И тогда умела. Но, стыдно сказать, иной раз мне хотелось поддразнить учительницу… Вернее, не так. Она была такая усталая и строгая всё время, и сначала хотелось её развеселить. Но от моих рисунков она не веселилась, а только ругалась. И ставила мне плохие отметки, в том числе двойки. И тогда я стала рисовать ей назло – я в детстве очень была упрямая. Теперь я об этом немного жалею.

– Но двойки-то за что? – всё равно не понял Ярослав. – Красиво же!

– Люди разные. – Тётя Марина улыбалась. – И представления о красоте у них тоже разные. Слышал поговорку, что о вкусах не спорят?

Поговорку он слышал, конечно. Но как-то странно было её примерять к школьным урокам рисования.

– У тебя любопытное чувство цвета, – повторила тётя Марина. – Вот, к примеру, эта птичка… – Она достала из коробки полосатую свистульку, похожую на носок. – Мне бы в голову не пришло соединить в таком порядке бирюзовый с фиолетовым и бордовым, а ведь смотрится! – И она протянула птичку на вытянутой ладони дяде Мише. – Скажи, а?

– Смотрится, – подтвердил дядя Миша. – И чувство кадра у тебя хорошее. А кадр – это что? Композиция. Так что ещё не поздно вернуться к рисованию. Не на уроках, а дома, для себя. Если тебе, конечно, интересно.

Ярослав замялся. Вообще-то он не очень любил рисовать. Наверное, в этом была проблема.

– Зачем тебе эти со́рок соро́к, если не секрет? – спросил дядя Миша.

– Так… – смутился Ярослав.

– Не рассказывай, если не хочешь, я ведь не настаиваю…

Тон у дяди Миши был такой, будто он извиняется. Перед ним, перед Ярославом! Это было ещё более странно, чем когда он говорил: «Я не знаю». Поэтому Ярославу немедленно захотелось рассказать дяде Мише о своём плане. И он стал торопливо объяснять, что вот Яна – она наверняка хорошая, хоть и вредина, но ведёт себя почему-то неправильно, и, чтобы она больше не крала чужое, он, Ярослав, решил сделать для неё все эти свистульки и подарить – насовсем подарить, пусть поступает с ними как угодно, пусть даже по пятьсот рублей продаёт за штуку, хотя это глупо – задирать цену, так дорого не купит никто, но это ладно, это уже её дело, а он подарит все эти свистульки Яне, и она тогда наверняка перестанет красть, потому что в этом больше не будет необходимости – вот же они, свистульки, правда? И вы же сами говорили тогда, в самолёте, что воровство – оно не норма и по статистике честных людей больше, чем нечестных…

Выложив всё это на одном дыхании, Ярослав вопросительно посмотрел на дядю Мишу. Тот явно задумался. Долго сидел, прикидывал что-то в уме, опять машинально заплетая клочок бороды в маленькую смешную косичку, а потом сказал:

– Пожалуй, это неплохой план. Стоит попробовать… – И добавил после паузы: – Только ты, просто на всякий случай говорю, сильно не расстраивайся, если он вдруг не сработает, хорошо?

Глава 13

Свистульки были готовы, одна ярче и лучше другой, и Ярослав представлял, как обрадуется Яна, когда он поднесёт ей свою коробку. Дома в Москве он завернул бы её в подарочную упаковку с бантиками, как у них в семье делали по праздникам, – мама говорила, что, пока снимаешь обёртку, самое-самое важное подарочное ощущение и есть.

Раньше Ярославу всегда казалось, что это пустая трата времени. Но сейчас он сам почувствовал, неожиданно для себя, как было бы круто, если бы Яна получила коробку с глиняными птицами не просто так, а в цветной бумаге, со всеми этими украшениями. Он прямо видел, как она надрывает краешек, нетерпеливо тянет за ленточку, как высвобождает свою пёструю стаю… Он видел радость на её лице, видел, как оно, вечно подозрительное или насмешливое, проясняется, как губы расползаются в улыбке. Яна бы на него тогда та-ак посмотрела (он представил как)…

А потом бы вот так руки к груди прижала, от благодарности (он опять представил как)… А потом бы потихонечку, аккуратно-преаккуратно стала трогать одним пальцем глиняные головы свистулек, будто не верила, что они настоящие. (Он и тут представил, как это выйдет, а потом, была не была, ещё представил, как Яна благодарно целует его в щёку и краснеет, – это во всём ранее представленном был самый приятный пункт.) Но на деле всё оказалось в точности как на постерах «Ожидание и реальность».

Яна не жила постоянно на территории музея, как дядя Миша с тётей Мариной. Она, когда не бывала наказана, приезжала с мамой по утрам каждый день, кроме понедельника, и в такую несусветную рань, что Ярослав ещё преспокойненько дрых. Тётя Лена переодевалась в народный костюм, брала гусли и шла дежурить на крылечко какого-нибудь из домиков, где, завидев посетителя, заученно улыбалась и перебирала струны. Звук у гуслей был довольно приятный, вроде гитарного, только тут, конечно, струн было гораздо больше. Ярослав при виде тёти Лены с гуслями всякий раз думал: «Ничего себе!» – на гитаре он пока всего полгода отучился и точно знал: пальцы и в шести-то струнах заплетаются, а тут вон сколько! Он их даже сосчитать не смог сразу, гуглить пришлось. В общем, Янину маму Ярослав уважал и побаивался, потому близко старался не подходить.

Тётя Лена работала, Яна болталась по территории, предоставленная самой себе. В обеденный перерыв её отыскивали и загоняли обедать, потом опять отпускали – до тех пор, пока не кончится рабочий день. Вечером они шли на автобус и уезжали в соседнюю деревню.

Ярослав, зная, что Яна любит прийти утром и топтаться под окнами, пока кто-нибудь из девчонок не выйдет гулять, честно прождал её целых три дня: героически ставил смартфон на девять, коробку, которую (раз не удалось завернуть) красиво разрисовал гуашью, держал наготове и даже чуб мокрой расчёской набок укладывал, когда умывался. Мечтал, как он к Яне выйдет да как будет коробку на вытянутых руках нести, ну и прочее в том же роде. Только Яна всё не приходила. И по закону подлости ровно в тот день, когда будильник включён не был и Ярослав продрых до одиннадцати, она объявилась прямо в комнате. Её Оксанка привела – от вечного своего нетерпения, – очень уж ей хотелось посмотреть, как это Ярослав будет птиц дарить.

И вот он открыл глаза, а Яна стоит посреди комнаты и глазеет, и взгляд у неё такой, как будто она тянет своё всегдашнее: «Эх ты, ма-асквич…» А он лежит под одеялом в одних трусах, и встать совершенно невозможно. Потому что, пока дядя Миша «что-нибудь придумывал», Ярослав перестал стесняться и так и не получил обещанной «хоть занавески»… Но сделать вид, что спишь, тоже нельзя: глаза-то открыты уже, теперь жмурься не жмурься, кто ж поверит!

По счастью, в комнате случился дядя Миша, он как раз в своём углу за ноутбуком сидел и научную статью писал. Подняв голову от клавиатуры и оценив мизансцену, он попросил вежливо и чрезвычайно серьёзно:

– Яночка, будь добра, выйди. Мне нужно переодеться.

Зловредной девчонке ничего не оставалось, как убраться в коридор. Оксанка выскользнула следом.

Ярослав пулей слетел с верхней кровати, схватил джинсы и запрыгал по комнате на одной ноге, никак не попадая в штанину. Из коридора настойчиво постучали.

– Нельзя! – строго сказал дядя Миша. – Я вас позову.

Когда Ярославу с горем пополам удалось одеться и плеснуть в лицо пару пригоршней воды, дядя Миша сжалился над девчонками и скомандовал входить. Но уж было не до чёлочки.

И вся торжественность момента тоже пропала, а осталось только нервное возбуждение, из-за которого все заранее заготовленные слова в голове перепутались и забылись.

Так Ярослав и встретил Яну: с мокрым лицом и всклокоченным чубом, растерянный и немного испуганный. И коробка, словно назло, запропастилась куда-то. Он точно помнил, как ставил её вечером на подоконник, справа от кровати, но теперь там не было никакой коробки, а сидели Олькины куклы – феечка и русалка.

– Оля, где моя коробка? Такая цветная, с птичками? – осторожно спросил Ярослав у младшенькой, которая примостилась у ног дяди Миши и что-то малевала в альбоме на пару с Олесей.

Олеся, не поднимая головы от рисунка, молча указала куда-то за диван. Там и нашлись птички. Они лежали рядком, уложенные спать прямо на полу вдоль плинтуса. Каждая была заботливо укрыта бумажной салфеточкой, как одеялом, и под головой, вместо подушек, были у них ватные диски из косметических запасов тёти Марины. Коробка отыскалась под кроватью. В ней тоже спали – гномик и динозавр.

Чувствуя, как пылают щёки, Ярослав собирал несчастных птичек обратно в коробку. Он пересчитывал их, и получалось то тридцать восемь, то почему-то сорок одна. Ужасно всё глупо выходило, день, что ли, такой?

Яна и Оксанка шушукались за обеденным столом и грызли печенье, и Ярослав затылком чувствовал, как они следят за каждым его движением. Дядя Миша углубился в свою статью и больше никак себя не проявлял, тётя Марина с Олежкой ушли куда-то, Олька и Олеся продолжали калякать в альбоме, так что вывести Ярослава из затруднительной ситуации было некому. А тут ещё мама позвонила и давай выспрашивать, как дела, да хорошо ли покушал, да что было на завтрак… Ну что ж такое-то?!

Минут через двадцать (показавшиеся Ярославу вечностью), когда все птички были собраны, посчитаны и более-менее аккуратно упакованы, Ярослав подошёл к Яне и поставил перед ней на стол злополучную коробку. Но никакой радости Яна, судя по всему, не испытала, а подняла глаза и спросила:

– Это чего?

Ярослав растерялся: неужели непонятно?! Он так красиво себе всё придумал, одно только не учёл – откуда Яна узнает, что это подарок?

– Вот. Тебе, – пробормотал он и отступил на шаг, точно хотел подчеркнуть, что все эти птицы ему больше не нужны.

– Мне? А зачем? – в свою очередь растерялась Яна.

– Ну… просто так. Низачем…

– У меня взамен ничего нету. – Яна поспешно отодвинула коробку обеими руками.

– А я и не просил. – Ярослав отступил ещё на шаг.

– Глупая ты, Яночка! – встряла Оксанка, которая каким-то чудом до сих пор хранила молчание. – Он же этих птичек знаешь сколько?.. Он же этих птичек сто дней для тебя лепил! – И такое выражение лица сделала! Многозначительное! От стыда хоть сквозь землю провались.

– О, супер!

Яна притянула коробку к себе и начала рассматривать птичек по одной. Она рассматривала их придирчиво, точно ценники развешивала на каждую. Даже спасибо не сказала, так увлеклась. А в коробке не было двух одинаковых – за исключением семейства из пяти маленьких трясогузок.

– Блин! Зря в гнезде похоронили, – сказала Оксанка деловито, тоже рассматривая чёрно-белое семейство. – Этих бы в настоящее гнездо сейчас, красиво было бы, правда, Ян?

– Угу, – кивнула Яна.

Ярослав только слушал и глазами хлопал: он не знал, как реагировать. Всё-таки странные эти девчонки. Может, и у них память как у птиц – короткая?

Глава 14

Торговать отправились сразу после обеда, терпеть до следующего дня Яна никак не хотела. А уж про Оксанку и говорить нечего. Тётя Марина повздыхала немного, давая понять, что затея ей не по душе, но запрещать всё-таки не стала и даже дала кусок старой белой клеёнки, чтобы можно было разложить птичек. Она взяла со всей компании обещание, что держаться будут вместе, и они, конечно, пообещали. Стикеры и фломастеры, чтобы подписывать цену, догадалась захватить с собой серьёзная Олеся.

И они пошли.

Ольку хотели оставить дома, потому что ещё маленькая, да разве от неё отвяжешься, когда всей компанией куда-то собрались? И теперь она плелась в хвосте, загребая сандаликами мелкие дорожные камушки, и канючила, что ножки устали. Олеся ей строго выговаривала:

– А вот предупреждали тебя, терпи теперь!

Пришлось Ярославу взять Ольку на руки и тащить на себе, пока «ножки» не «отдохнули».

– Надо знаете где продавать? – рассуждала Оксанка. – Там, где стойбище эвенков только начинается. В роще!

– Это почему же? – сомневалась Яна.

– Да потому что! – горячилась Оксанка. – Там же нет никого! Все сувениры после продают, а там вообще ни одного лоточечка, и даже ни одной свистулечки!

– Ну и чего? – не понимала Яна.

– А и того! Вот идёт такой турист в музей… японец, например, идёт… – Оксанка замаршировала, изображая японца.

– А обязательно придёт японец? – встряла обстоятельная Олеся.

Но Оксанка лишь отмахнулась.

– Так вот, идёт турист в музей, и вокруг ничего вообще нету интересного! Ни магнитика! Ни сувенирчика! Ни открыточки! А только эта деревянная штука, которая у эвенков за холодильник была… Как же её?..

– За какой холодильник? – не поняла Яна.

– Ну ты совсем, что ли? Та штука, которая на высоких ногах! Ну там, в начале осмотра. Чтобы звери не достали!

– А-а…

– Вот мы около неё встанем и будем продавать! И сразу купят, спорим?

И они немедленно поспорили. Яна хотела спорить на сто рублей, но Оксанка на деньги отказалась, и сошлись на шоколадке.

Ярослав в разговоре не участвовал, просто шёл сзади. Олька ёрзала на руках, обхватив его за шею. Погода была солнечная, и теперь он жалел, что поторопился и не взял с собой бейсболку. Фотоаппарат, для удобства переброшенный на бок, всё равно натирал шею, под чёрным ремешком от жары скапливалась влага и стекала тонкой струйкой между лопатками. А тут ещё Олька, тяжёлая и горячая, с ней уж точно не до фотосъёмки. Солнце, впрочем, было слишком резкое, да и не хотелось ему фотографировать… Вот когда придут на место, тогда конечно. Он тогда устроит своим птичкам настоящую фотосессию. Может, правда, ещё магнитиков наделает… потом, если дело пойдёт. Или открыток каких-нибудь. А напечатать можно и в городе, он дядю Мишу запросто попросит.

Оксанка, пожалуй, была права: продавать лучше там, где никто не продаёт, конкуренции меньше. (И он размечтался, как они до вечера наторгуют тысяч на пять.) Но, с другой стороны, почему никто из взрослых раньше до этого не додумался? Странно всё это.

Олька наконец-то слезла на землю. Ура! Она нарвала с ближайшего куста листиков – целый букет – и совала теперь Яне.

– Ты чего?! – Яна высоко над головой задрала коробку с птичками, которую всю дорогу гордо несла перед собой, обняв двумя руками.

– Это денежки! – обиделась Олька на непонятливую Яну. – На́ тебе денежку, дай мне птичку! – И опять совала листики и ножкой топала от нетерпения.

– Ты что, они же ненастоящие! – громко шептала Олеся, с трудом оттаскивая Ольку от Яны под мышки.

– Они настоящие! Настоящие! – спорила Олька. – Мы такими в магазине покупали!

– В каком магазине?

– У забора, на площадке! Когда играли!

Вот и поспорь с ней. Уж как её Олеся уговаривала, что сейчас не играем, а по взрослому делу идём, да так и не убедила. Хорошо ещё, Олька быстро отвлекалась. Уже через пару минут, растеряв свои зелёные «денежки», она скакала впереди всех, пытаясь поймать вертлявую белую бабочку.

У столиков с сувенирами Яна притормозила и пошла по рядам, рассматривая чужой товар. Ярославу стало немножко обидно. Его свистульки были ничуть не хуже. И звук нормальный, и вообще… Ни у кого таких не было: ни полосатых, ни клетчатых, ни в горошек. И он верил, что всю коробку запросто раскупят. «Эксклюзив, – сказала бы мама. – Хендмейд».

За Яной тут же увязались все девчонки, и Ярослав остался на дороге один. «Да ну их! – подумал сердито и пошагал вперёд не оборачиваясь. – Догонят».

Долго ждать не пришлось: за спиной послышались взволнованные голоса.

– А я тебе говорю, что надо дешевле! – горячилась Оксанка. – Хоть на десять рублей, а всё равно!

– На десять неудобно! – спорила Яна. – Вот моя мама всегда говорит, что замучишься с этой мелочью!

– А если дороже продавать, то вообще никто не купит! Вот! – выдала Оксанка последний аргумент.

– Откуда они узна́ют, что у меня дороже? Мы же будем там, где ещё никто не торгует!

– Да потому что… да потому! – Оксанка задохнулась от обиды: что возразить, она не знала и, значит, проиграла в споре.

Теперь она бежала впереди, смешно размахивая худыми длинными руками, и вся её подпрыгивающая походка говорила о том, как сильно она злится.

Так она добежала почти до места и остановилась. Около тропинки был удобный пятачок, чуть поодаль лежал в траве сухой берёзовый ствол – настоящая скамейка! Тут и решено было расстелить тёть-Маринину клеёнку.

Девчонки засуетились, выкладывая товар покрасивее. А поскольку представления о красоте, как обычно, были у них разные, то шум поднялся невероятный. Ярослав подтащил ствол поближе и теперь ходил вокруг, осматривался. Здесь было тенисто, жужжали назойливые мошки. Он подумал: наверное, поэтому тут не торгуют. Чтобы не накусали. Словно услышав его мысль, Оксанка вынула из кармашка баллончик спрея и велела всем построиться, а она побрызгает. Девчонки послушно встали перед ней, и она, деловая и всё ещё сердитая, теперь заставляла их вытягивать вперёд руки-ноги, чтобы опрыскивать было удобнее. Надо было бы и ему побрызгаться, но почему-то не хотелось слушаться сестры, будь она хоть сто раз права. Ну чего опять раскомандовалась? И вообще, он в джинсах, а руки – это уж ладно.

На тропинке было пусто. Лишь один раз прошла компания взрослых тётенек. Они громко хохотали и ничего не замечали вокруг. Когда Оксанка шагнула им навстречу и заголосила вдруг не своим голосом: «А вот свистульки, кому свистульки!», те ужасно сначала испугались, а потом расхохотались. И пошли дальше, не взглянув на товар. Оксанка обиженно засопела.

Наконец всё было разложено и подписано. Ярослав подошёл поближе и нацелил на клеёнку объектив. Самые большие и яркие птицы были по триста пятьдесят, те, что поменьше, по триста и по двести пятьдесят. А набор трясогузок стоял отдельно: его Оксанка и Яна решили продавать за пятьсот весь. Ярослав примерился. Сделал кадр, другой… А это? Это что такое?! Он просто глазам не поверил! Среди его пёстрого набора сидела коричневая невзрачная птичка, чужая… Он не делал такую и дома такую не видел, так что попасть в коробку случайно она никак не могла… Так это Яна, что ли, на лотках стащила? Когда сюда шли?!

Яна проследила за направлением его взгляда и сказала с вызовом:

– Ну и что! Я просто на счастье взяла! Хочешь, сходи и отдай обратно!

Она стояла, уперев руки в боки, над разложенной клеёнкой – наглая и очень красивая, с этими своими чуть растрёпанными светлыми локонами, в платьице как на кукле. Да как же она могла? Он же ведь ей… Вон сколько!.. Вон каких!.. Ярослав не понимал. Обидно стало чуть не до слёз. Захотелось уйти отсюда и никогда больше не возвращаться.

На дорожке появилась молодая пара в сопровождении двух мелких девочек-близняшек. Они были смешные, рыженькие, как белочки, и носы в конопушках. Крошечные совсем, младше Ольки. И папа у них был такой же рыжий и забавный. Девчонки, сопя и буксуя, катили перед собой двухместную детскую коляску, но, понятное дело, увидев яркие фигурки на клеёнке, тут же рванули к ним и стали хватать. Родители не пытались их поймать, а лишь переглянулись, и папа полез в кошелёк.

– Ну, выбирайте! – велел своим близняшкам. – Только чур по одной!

Близняшки вместе схватили сначала самую большую, полосатую, потом соседнюю, клетчатую и начали, сопя, отнимать её друг у друга, пока мама не подошла и мягко не отобрала. Но девчонки не унимались, они стали тащить с клеёнки всё подряд и немедленно тянули в рот – мама едва успевала выхватывать свистульки и ставить на место.

– Мы возьмём этих двух, – резюмировал папа, подхватывая за головы клетчатую и полосатую. – Сколько с нас, семьсот? – И он протянул Яне тысячную бумажку.

Яна стояла смущённая. Сдачи у неё не было.

– Я… я сбегаю… я разменяю, – засуетилась она и из грозной и наглой превратилась сразу в жалкую, растерянную.

Видно было, как ей хочется этих денег, и всё её бессилие немедленно отразилось на лице, проявилось в больших испуганных глазах, которые, кажется, ещё потемнели.

Молодая мамочка подошла, мягко тронула мужа за рукав, кивнула на фигурки. Попросила тихо:

– И мне купи. Вон ту, синюю. Птицу счастья.

Муж расплылся в улыбке и взял третью птичку. Сказал весело своим:

– Ох, барышни, с вами одно разорение!

И они ушли. Мелкие, усаженные в коляску, сосредоточенно мусолили свои свистульки, а мама улыбнулась и на прощание махнула Яне, Оксанке, Ольке с Олесей. Синяя птичка стоила как раз триста, поэтому получилось без сдачи.

Они едва скрылись за деревьями, как Яна уже скакала по полянке, размахивая голубой купюрой, и кричала:

– Вы поняли? Поняли?! Не надо сдачи! Без сдачи купят больше!

Оксанка глянула скептически и повертела пальцем у виска:

– А спорим, не купят? Это была случайность.

– И ничего и не случайность! – заупрямилась Яна.

– Случайность! Нас просто пожалели!

– Чего это нас жалеть?! – возмутилась Яна.

– Да потому что у них тоже дети! – объяснила Оксанка. – Кстати, ты мне теперь шоколадку должна.

– Какую ещё шоколадку? – Яна, конечно, уже забыла о споре.

– А такую! За то, что я хорошее место выбрала!

Тут они опять надулись друг на друга и разошлись подальше. Олька и Олеся тем временем, присев около клеёнки на корточки, поделили птичек и стали играть в дочки-матери. Самая большая птица, жёлтая в красном оперении, была мама, зелёный в горошинах не то селезень, не то попугай – папа, а пять трясогузок и невзрачная краденая свистулька – детки. Ярослав, за неимением более интересного дела, наблюдал за игрой. Семейство жило дружно и очень оберегало маленького некрашеного птенца, который по игре выходил ужасный бедняжка, и все о нём поэтому очень заботились.

Как же Ярославу хотелось уйти! Он помнил предупреждение дяди. Выходит, тот знал, что Яна украдёт опять? Значит, всё-таки болезнь?.. Он незаметно подсматривал за Яной, как она радуется удаче, и хоть злился ужасно, но всё равно жалел. И любовался. Он не понимал, почему она такая. Может, всё же от бедности?

Время потихонечку шло к вечеру. Оксанка оказалась, увы, опять права: больше никто ничего не покупал. Те редкие прохожие, кто интересовался свистульками, к удивлению Яны, вовсе не стремились купить что-нибудь ещё, чтобы получилось без сдачи. И, словно назло, ни у кого не было мелких денег, чтобы под расчёт.

Да и народу было немного. Прошли две девушки с яркими рюкзачками, выбрали птицу-папу, но, хоть обшарили все карманы, триста пятьдесят так и не набрали, а только сто двадцать. Помимо этого, у них была одна на двоих пятитысячная бумажка. Они удалились, пообещав ещё подумать «на обратном пути», но всё никак не возвращались.

Прошла бабушка с поджатыми губами, подгоняя перед собой великовозрастного внука с планшетом. Внуку глиняные птички были до фонаря, он уткнулся в какую-то электронную игрушку и шёл медленно, яростно орудуя обеими руками и спотыкаясь на ходу. Бабушка про фигурки сказала: «Ишь, размалевали! Срамота!» – и плюнула в траву. Было обидно.

Потом ещё подошёл высокий грузный дядька, по виду не поймёшь, молодой или старый, с мокрыми от пота чёрными кудряшками, с абсолютно гладкими и очень красными щеками. Он дольше других топтался у клеёнки, перетрогал всех птичек и начал вдруг спрашивать у маленькой Ольки, какую из них как зовут, а Олька не знала и испуганно спряталась Олесе за спину.

Дядька говорил, что хотел бы купить свистульку в подарок своей «доче», потому что она «совсем такая, как вы», но оставил деньги в машине. Предлагал кому-нибудь из старших, Яне или Олесе, с ним сходить быстренько к дороге, тут недалеко. За деньгами Яна готова была бежать хоть на край света, но Олеся её не пустила. Сказала дядьке:

– Вы сходите сами, а мы подождём.

Он, пожав плечами, пошёл, но вовсе не к дороге за деньгами, а в сторону музея.

Ярослав подумал неожиданно: «Неприятный дядька», хотя вроде ничего в нём не было особенного. Ну полный, ну потный. А в целом человек как человек. Такого встретишь на улице и внимания не обратишь.

Олеся и Яна из-за него опять поспорили. Яна кричала, что выгоду упустили, а Олеся – что кому надо, тот сам что-нибудь придумает.

– Вот и сходил бы за деньгами один, раз ему приспичило.

Только Яну разве убедишь? Надулась пуще прежнего и притулилась на бревне, нахохленная, как воробей под дождём. Ко всем повернулась спиной, так и сидела – обиду транслировала.

Олька скоро соскучилась и начала канючить, поэтому Оксана, недовольная, что её не слушаются, забрала младших сестёр и повела домой. Ярослав и Яна остались вдвоём.

От смущения Ярослав ещё пофотографировал птичек, побродил вокруг, поразминал ноги. Яна всё сидела и дулась. Со стороны музея прошли несколько человек, но на птичек даже не глянули. Одна девчонка, по виду ровесница Яны, подскочила было посмотреть, но мама зло оттащила её за руку, и долго ещё было слышно, как отчитывает: мол, с ней «одно разорение», «никаких средств не напасёшься» и она «как сорока». Со́рок соро́к меж тем сидели некупленные.

Девушки с пятитысячной бумажкой на обратном пути опять ничего не купили. Сцена повторилась в точности: опять шарили по карманам и мелочью нашли чуть больше сотни, а дальше были только тысячи. И девушки упорхнули, пожелав Яне и Ярославу хорошей торговли. Ага, конечно! Что ж ни у кого без сдачи-то нету, а?

Ярослав глянул на Яну повнимательнее и понял, что она плачет. Из больших глаз катились крупные слёзы, на щеках блестели неровные дорожки. И свет уже стал такой красивый, предвечерний, поэтому Ярослав поднял объектив и несколько раз щёлкнул.

– Ты идиот, да?! – Яна вскочила с места.

Ярослав отбежал на всякий случай подальше – мало ли!

– Придурок! – крикнула Яна. – Дурацкие птицы! – И она в сердцах пнула их, так что несколько свистулек взлетели и упали в траву.

Яна разревелась уже всерьёз и стала их подбирать. Осматривала со всех сторон – вроде не разбились. Проверяла на свист. Плакала и свистела – и размазывала слёзы тыльной стороной ладони.

– Что мне сделать? – спросил Ярослав специальным, очень вкрадчивым тоном, полным раскаяния (так папа у мамы спрашивал, если она плакала, и это всегда помогало).

Яна на минутку замерла, постояла нахохленная. А потом сунула руку в кармашек платья и выудила оттуда свою тысячу. Не глядя протянула Ярославу:

– Разменяй!

Глава 15

Он бежал, зажав купюру в потном кулаке, и фотоаппарат колотил по рёбрам. Надо было бы снять его, оставить Яне, но он сразу не додумался, а возвращаться не хотелось.

У торговых лотков покупателей почти не было: в будни здесь всегда пустовато, особенно во второй половине дня. Но какие-то люди всё-таки бродили вдоль столиков. Продавцы скучали. Он попросил одного, другого, третьего – никто не хотел менять тысячу. Посоветовали сбегать в буфет, и он побежал.

У качелей заметил давешнего дядьку. Тот стоял, опершись на столб всем своим грузным телом, и ел эскимо. Белая растаявшая дорожка тянулась по подбородку, но дядька, похоже, не замечал этого. Он следил за ходом качелей, и голова его немного смещалась в такт, туда-сюда. На одних качелях насело каких-то незнакомых девчонок аж пять человек, другие были облеплены галдящими пацанами примерно того же возраста. То ли одноклассники, то ли, может, из лагеря на экскурсию привезли. Определённо они все были знакомы и перекрикивались. Дядька стоял, облизывал остатки мороженого, прижмуривался на рыжем предзакатном свету. «Всё-таки ужасно он противный», – опять подумалось Ярославу.

Однако ему было не до того: нужно было поскорее разменять зловредную тысячу. Он мигом долетел до буфета. Там была небольшая очередь, которую завершала сердитая бабка. Внук сидел за столиком, не поднимая головы от планшета. Испугавшись бабки, Ярослав дождался, пока перед ним все купят, что хотели, и только потом попросил разменять деньги. Но и тут ему отказали.

Флегматичная продавщица посоветовала купить что-нибудь, и тогда она даст сдачу. А так пусть ищет другое место, мелкий размен у всех в дефиците. Но деньги были Янины, и он отказался. Выбегал из буфета под ворчание бабки, что вот, мол, пошла молодёжь, деловая да ушлая!.. И опять было обидно: чего она к нему прицепилась вообще? У неё свой внук, его бы и воспитывала!

У крыльца попробовал обратиться за помощью просто к посетителям, но от него все почему-то шарахались. Наверное, принимали за мошенника. Когда в Москве к ним с родителями обращались люди на улице, мама, например, отшатывалась и молча проходила мимо с гордой спиной, даже если у неё всего лишь спрашивали дорогу. Она вечно твердила Ярославу: нельзя разговаривать с чужими, мало ли что у них на уме.

Он стоял посреди улицы и не знал, как быть. Сбегать к тёте Марине? Далеко. И вдруг у неё тоже не окажется мелочи? Как было доказать всем этим людям, что намерения у него добрые? Ярослав подумал – никак. Мама говорила: «На лбу-то не написано». Вот именно!

Он побрёл обратно. Такая маленькая просьба – и он не смог её исполнить. Как теперь смотреть в глаза Яне? Он вспомнил и эти глаза, и слёзы в глазах, и на душе стало совсем паршиво. Так добрёл до качелей. Стайка школьников по-прежнему качалась и галдела, а вот противного дядьки тут уже не было. Ярослав огляделся. Нет, нигде его не было видно. Тропинка сворачивала в рощу и была абсолютно пуста. Ни-ко-го. И там, в роще, уже ложились вечерние тени.

Он почувствовал страх – непонятно почему, и очень сильный. Это накатило внезапно: резануло холодом под левой лопаткой, тяжёлым комком заворочалось в животе. И он побежал. Фотоаппарат подпрыгивал на шее, Ярослав на бегу стянул его через голову и намотал на кулак. Он нёсся так, как не бегал, наверное, ещё никогда в жизни. Но сердце в груди всё равно его обгоняло, колотилось бешено.

Он влетел на тенистую поляну и увидел то, чего боялся. Точнее, ничего не увидел. Поляна была пуста: ни Яны, ни клеёнки, ни птичек. Он притормозил на мгновение, заозирался, точно надеялся, будто Яна просто спряталась и сейчас выберется из укрытия, начнёт дразнить, и помчался дальше по тропинке, к выходу с территории. Впопыхах споткнулся о какой-то корень и едва не пропахал носом землю. Надо было остановиться, отдышаться хоть немножко.

Он стоял, уперев руки в колени, шумно впускал и выпускал воздух через открытый рот. Ремень от фотоаппарата пережал вены, и кисть потемнела, сделалась багровой с сизым отливом, но это всё было не важно.

И тут его взгляд остановился на светлом пятне чуть в стороне от дороги. Бумажка? Нет, не бумажка. Что-то блеснуло в уходящем луче! Ярослав выпрямился и сделал шаг. Чуть в сторону от основной отходила узенькая тропка, едва приметная, и ныряла за деревья. И почти у самой тропинки, на повороте, валялась в траве маленькая чёрно-белая трясогузка, одна из пяти. У тёти Марины кончилась матовая белая краска, осталась только эта, блестящая, похожая на глазурь… Ярослав сорвался с места и опять побежал – по маленькой тропинке, в глубь леса, и над головой у него истошно чирикала какая-то пронзительная птица.

Эта дорожка тоже должна была вывести на шоссе, наверняка. Но она огибала стоянку и административные домики-кассы и вела куда-то за пределы музейной зоны.

Он вылетел из придорожных кустов и резко остановился. Присел, отполз опять за кусты. Припав на левое переднее колесо, на дороге стоял большой грязный джип неопределённого цвета, с наполовину залепленными грязью номерами. Одна дверца была открыта, и оттуда торчал полный зад – никаких сомнений, кому он принадлежит, у Ярослава не возникло. Ноги в мешковатых штанинах нервно переступали, внутри салона происходила какая-то возня, слышался тихий сдавленный звук и сопение. Со стороны могло показаться, что мужик упаковывает нечто, находящееся на заднем сиденье. Что-то большое, неподатливое…

или кого-то. Под огромными разношенными башмаками валялось что-то маленькое, яркое. Тут что-то рассыпали. Ярослав понял – птицы! Это его птицы, уже раздавленные, втоптанные в песок, были разбросаны у задней дверцы. Клеёнку отнесло на обочину, и она болталась на ветру, как белый флаг, зацепившись за стрелки пижмы.

Что было делать? Звонить дяде Мише? Даже если тот побежит сюда со всех ног, ему понадобится минут пятнадцать. Звать на помощь? Кого?

Никого не было вокруг. Только со стороны города, с вершины сопки, спускалась крошечная точка автомобиля, едва заметная на фоне заката.

Сердце прыгало так, что он испугался: дядька услышит это нещадное колотьё, прыгнет в машину и уедет. Левая рука ныла от фоторемня. И тут Ярослав наконец-то вспомнил про фотоаппарат.

Ну конечно!

Руки дрожали, и по левой до самого плеча бежали теперь бо́льные иголки, но это ничего, у него был мощный аппарат, с хорошим увеличением, с автофокусом. Он навёлся на номер, на максимальном приближении, и начал щёлкать: два, три, пять кадров. Цифры и буквы, несмотря на грязь, читались отчётливо. А теперь общий план, и ещё разок… И тут страх внезапно куда-то ушёл. Совсем.

Ярослав поднялся, наставил объектив на толстый зад, выпирающий из дверцы, машинально отметив про себя, как красиво тот освещён, скадрировался половчее и стал фотографировать. Он медленно шёл к машине и делал кадр за кадром. Но, занятый вознёй внутри салона, дядька его не замечал. Наезд – и через стекло Ярослав мельком увидел лицо Яны. Рот её был заткнут чем-то тёмным, какой-то тряпкой. Голова поднялась и пропала, но, кажется, он успел поймать в кадр и это. Лишь бы только света хватило!

– Эй, вы! Я всё снял! – сказал Ярослав громко. Он стоял, расставив ноги на ширину плеч, держа перед лицом фотоаппарат обеими руками, точно это было огнестрельное оружие. И повторил громче: – Эй! Я. Всё. Снял.

Массивные ноги перестали приплясывать и перетоптываться. Дядька выдвинулся из салона и ошалело вперился в Ярослава. Он был ещё более красным, чем несколько часов назад, хотя, казалось бы, это невозможно. По подбородку тянулся засохший след от мороженого, так и не вытертый. Ярослав сделал несколько кадров, наставив объектив дядьке точно в лицо, и закричал, теперь изо всех сил:

– Я всё видел! Я вас снял! Отпустите её! Я снял!

Дядьку аж перекосило. Он выхватил какую-то штуковину прямо из дверцы перед собой, определённо что-то большое железное, с силой захлопнул её и двинулся на Ярослава.

И тогда Ярослав опять побежал. Он рванул поначалу обратно в лес, по тропинке, но вовремя сообразил, почуял – туда нельзя, ни за что нельзя! – и, ломанувшись сквозь заросли пижмы, сделав опасную петлю прямо у дядьки перед носом, ловко крутнувшись, как учили на танцах, выскочил на пустую дорогу. Машина! Там шла машина, он её заметил! Но теперь она куда-то делась. Закатное солнце било в глаза, ничего не было видно толком. Свернула? Или ехала в обратную сторону? Или он просто ошибся? Может, она ему почудилась?

Ярослав летел по обочине и слышал за спиной тяжёлое дыхание и сдавленный, страшный в своей монотонности звук, какое-то непрерывное «Ы-Ы-Ы-Ы». Ему казалось, что его сейчас схватят.

Мужик, хоть и грузный, оказался на удивление проворным. Ярослав оглянулся и увидел в паре метров от себя перекошенное багровое лицо, белёсые, выпученные, точно у зомби, глаза и сжатый пудовый кулак с разводным ключом, огромным, тяжёлым даже с виду – или и это просто показалось с перепугу? «Зомби» взревел, сделал отчаянный рывок, бросился вперёд, замахнувшись ключом, почти задел… И тут из распадка им навстречу вылетела рейсовая маршрутка.

– Помогите! – закричал Ярослав. – Помогите! – Он кинулся машине наперерез и едва не угодил под колёса.

Дальнейшее промелькнуло перед глазами, кажется, меньше чем за минуту.

Маршрутка опасно вильнула, проскочила по инерции несколько метров, но уже тормозила с визгом, оставляя на асфальте жирные чёрные следы. Мужик, опомнившись, оставил Ярослава и кинулся к своему джипу, но сесть за руль не успел: молодые парни, из пассажиров, легко догнали и скрутили его, ткнув носом в пыльный капот.

– Девочка! Там девочка! – заорал Ярослав и тоже побежал к машине.

Но Яну уже и так заметили. Пока двое держали «зомби», третий вытащил её под мышки, аккуратно усадил в траву и вынул изо рта кляп, скрученный из мужского носового платка. Яна прокашлялась, и её стошнило. Она сильно дрожала. Ярослав вспомнил мультики, где персонаж суёт пальцы в розетку или лезет в трансформаторную будку. «Да, именно так его и колотит…» – подумал он и сам испугался этой мысли: такой неуместной и нелепой она показалась.

Какая же Яна была бледная!.. Прямо как клеёнка, на которой днём расставляли птичек. Руки её были наскоро стянуты какими-то ремнями от запястий до локтей, вокруг щиколоток намотан прозрачный упаковочный скотч, на лбу горел здоровый синяк с кровавой надсечкой. Били чем-то тяжёлым. Тем ключом?.. Из маршрутки выпрыгивали ещё люди. Женщины освободили Янины руки – и теми же ремнями был немедленно связан нападавший. Начали отлеплять скотч, и Яна кричала, потому что это было больно, но избавились в конце концов и от него. Все охали и ужасались, и лишь водитель догадался вызвать полицию. Из музея тоже скоро подошла охрана.

Яну пытались напоить водой и даже угостить – какой-то булочкой, какой-то шоколадкой. Бабушка в панаме-милитари причитала: «Бедная девочка! Он тебя не обидел, не обидел?» – и Ярослав думал, какой это ужасно глупый вопрос.

Он подошёл и встал в стороне. Под ногами валялись искалеченные птицы. Подобрал трясогузку с отколотым хвостом, потом вторую – целую, только грязную, в песке… Вспомнил вдруг про злосчастную тысячу, но, обхлопав себя по всем карманам, не нашёл: видно, выронил где-то по дороге. «Ну и ладно!» – подумал зло.

Яна посмотрела на него – кажется, в первый раз без насмешки и без вызова – и ка-ак разрыдается! Она рыдала так громко и надсадно, что ещё больше напугала женщин, которые суетились вокруг, и бормотала:

– Обещал… купить… всё… обещал… всё… – Даже икать начала от слёз – вот как сильно плакала.

Глава 16

На следующее утро Ярослав проснулся раньше всех. Просто удивительно, ведь накануне вечером, понятное дело, легли совсем поздно. Казалось бы, спи теперь да спи. Но не получалось. Стоило закрыть глаза, как, сопя и завывая, за спиной начинал топать вчерашний «зомби». Перед глазами неслась лесная дорожка, корни, и шишки, и трава. И осколки птиц, стеклянно хрустящие под подошвами кроссовок… А «зомби» нагонял.

А машины всё не было…

Даже во сне, во время этой бесконечной погони, он думал и никак не мог додумать до конца неприятную мысль: как же так вышло, что он, Ярослав, хотел как лучше, хотел одарить человека и обрадовать, но в итоге всё вдруг повернулось так, что человек этот не только не получил желаемое, а едва не погиб…

Нет уж, лучше было не спать вовсе. Он лежал, закинув руки за голову, рассматривал деревянный потолок, тонкую косичку провода, бегущую к пыльной люстре, и слушал льющийся из окна громкий щебет. Лежал и размышлял: почему про птиц говорят, будто они поют? Они же кричат!

Орут как сумасшедшие. Нет в их голосах покоя, а в песнях мотива. И все эти резкие звуки… Как будто окликают друг дружку на шумной улице.

Предупреждают об опасности, ругаются и подают сигналы бедствия… Решил: надо будет обязательно поговорить об этом с дядей Мишей. Потом, когда все успокоятся. До конца лета ещё вон сколько времени.

В груди опять ворочался ёж. Ярослав чувствовал тревогу, хотя всё плохое было уже позади. Тут, конечно, не Диснейленд, это правда. Но зато вчерашняя история (если забыть о том, с чего всё началось)… Он как будто сыграл главную роль в голливудском блокбастере. Преступник, полицейские, чудом спасённая жертва… (Он подумал: «Прекрасная жертва», но мысленно поставил это определение в кавычки и сам себя застеснялся, щёки сделались горячими.) Так вот: полицейские, преступник, жертва. И тут он, главный герой. Ну ведь правда же герой (если забыть всё подуманное выше)! Ведь круто! Будет о чём рассказать в школе. Бог с ним, с Диснейлендом. Что он, маленький? Но как ни приятны были мысли о собственном супергеройстве, противный ёж никуда не девался, а даже, наоборот, ворочался всё активнее. Почему?

Вчера дядя Миша не разрешил Ярославу говорить с телевизионщиками, которые, конечно, примчались из города снимать сюжет для вечерних новостей, – и это был очень обидный запрет, Ярослав чуть не плакал. Он бы им такого порассказал! Он ведь главный свидетель! Но удивительно, всегда мягкий и покладистый дядя Миша вдруг оказался непреклонен и, против обыкновения, объяснять своё решение не стал, а ограничился коротким «так надо!». А ведь было бы здо́рово прямо в новостях объяснить, как всё произошло! Может, кто-то из одноклассников увидел бы.

Вчерашний страх постепенно забывался, чувство вины притуплялось, и теперь хотелось только делиться собственной победой. Сюжет по телику был бы очень кстати. Можно было потом на «Ютьюб» закачать и всем показывать, что не врёт… Эх!.. Впрочем, у него сохранились фотографии.

Постепенно в доме начали просыпаться. Оксанка, ещё и зубы не почистив, немедленно за-пытала Ярослава своими дурацкими вопросами, хотя он ей ещё вечером подробно рассказал о происшествии раз пятнадцать. Тётя Марина и дядя Миша стали вдруг такие заботливые оба… Так вела себя мама, когда Ярослав заболевал и лежал дома с высокой температурой, от кашля выворачиваясь наизнанку.

Днём пришла тётя Лена, бледная и до сих пор перепуганная, и принесла Ярославу коробку зефира в шоколаде. Руки у тёти Лены дрожали, в глазах стояли слёзы. Взрослые посадили её на диван и стали отпаивать валерьянкой. Тётя Лена толком ничего сказать не могла, а только бормотала:

– В кого, ну в кого она такая? И чего ей не хватает? Мы же для неё всё…

В конце концов она расплакалась и начала икать, совсем как Яна вчера. Тётя Лена вблизи оказалась совсем даже не строгая. И глаза у них были похожи – тёмные и ясные. Яну ещё вечером положили в больницу с сотрясением мозга, поэтому тётя Лена быстро попрощалась и поехала её навещать – она ведь на минуточку только зашла.

– Сказать хочу вашему мальчику спасибо, дай Бог ему здоровья!.. А моя-то, может, за ум возьмётся хотя бы теперь, когда по голове-то дали.

Зефир был вкусный, свежий. Его мигом съели, и Олька, конечно, перемазалась шоколадом до ушей.

Ярослав размечтался, как они с Яной встретятся, когда её выпишут из больницы. Уж теперь она его точно поцелует, просто обязана! Он зажмурился, представил, как это будет, и опять почувствовал, что лицо становится горячим. Тут в кармане зажужжал смартфон. Он вынул его и посмотрел на экран: «Мама». Ёж встал поперёк груди, растопырив иголки.

Мама даже не поздоровалась толком, а сразу начала тараторить своим самым неприятным голосом. Ярослав невольно отметил: она вскрикивает совсем как те трясогузки, в панике бегавшие по забору над погибшим гнездом.

– Я завтра же за тобой вылетаю! – кричала мама в трубку. – Слышишь, завтра же! Ты только потерпи и один никуда не ходи!

– Как… как это – вылетаешь? – не понял Ярослав. – Зачем? Я же тут до школы… Мне же тут долго ещё…

– О господи! – восклицала мама. – Какая школа? Какое «долго»? У вас там маньяки!

– Ма-ам…

– И не перебивай, когда я с тобой разговариваю! Ты-то вот сидишь опять в своём планшете и не знаешь, а у вас там вчера маньяка поймали! Прямо у вас! Прямо там!

– Почему не знаю? Знаю. Я его сам поймал! – выпалил Ярослав не без гордости. Ему очень хотелось, чтобы мама тоже знала, какой у неё сын герой.

– Что за идиотские шуточки?! – вскрикнула мама. – Я тебя забираю, и точка! У вас там нельзя, у вас там опасно!

– Ничего у нас не опасно, – сказал Ярослав тихо. – Никуда я не поеду. Я не хочу.

– Что? – Мама, кажется, не поняла.

– Не хочу я отсюда уезжать, мам. Тут прикольно. И на Байкале я ещё не был. Сама же говорила…

– Да мало ли что я говорила?! Да к чёрту Байкал! – кричала мама. – Если бы я знала, что у вас там маньяки толпами ходят, я бы никогда в жизни тебя не отправила!

– Мам, ну чего ты волнуешься? У меня правда всё хорошо, – стал успокаивать Ярослав. – Я не хочу уезжать. И я вчера правда сам поймал того преступника… ну, который маньяк… Честное слово! Хочешь, у дяди Миши спроси…

Он не видел, как дядя Миша с другого конца комнаты подаёт ему знаки не болтать лишнего, как таращит светлые глаза и делает руки крестом: нет, не надо!

Но Ярославу очень хотелось всё объяснить. Что ему здесь интересно. Что Яна сейчас в больнице, и обязательно надо её дождаться. Что у него, оказывается, есть чувство цвета и чувство кадра. А планшет он уже несколько дней не включал, между прочим. Что маньяка ещё вчера увезли в полицию.

Ему хотелось так много сказать маме… И он запнулся, не зная, с чего начать.

А мама в смартфоне говорила и говорила: сначала почти кричала – про идиотский юмор и про полную безответственность «чудиков», а потом постепенно сбавила тон и завела своё коронное:

– «Бэ». Безопасность! «О». Осторожность! «Пэ»! Послушание!

– «Эн», – сказал Ярослав твёрдо.

– Что – «эн»? При чём тут «эн»?! – закричала мама.

– «Эн». Не слышишь. Ты. Меня. Не слышишь. – Он говорил, и обида стояла в горле комком, мешая произносить слова. – Не веришь. Это тоже на «эн».

– Не дерзи! – взвилась мама в ответ. – Мал ещё так разговаривать с матерью!

Мал… ну конечно. Он ещё мал. Вот она и сказала это. А не фальшивое «ты уже взрослый». Ярослав опустил трубку и больше не слушал, что говорит мама. Он понял теперь, почему пробудился ёж. Пора возвращаться домой. Пора становиться опять маленьким. «„Гэ“! Логика!» – вспомнил Ярослав. Где логика, спрашивается? Если маньяка поймали, о какой опасности твердит мама?

Он глянул на дядю Мишу, на тётю Марину. Те смотрели смущённо и немного виновато, и он отвёл глаза. Если маме взбрело в голову за ним прилететь – она прилетит. Её не переубедить… «Эн». Невозможно. Он давным-давно это понял.

Ярослав поднял смартфон к уху и твёрдо произнёс, не дожидаясь паузы по ту сторону:

– Хорошо, мама. Пожалуйста, не кричи. Я тебя жду.

И нажал «отбой».

Об авторе и художнике этой книги

Виктория Юрьевна Лебедева – писатель, литературный редактор. Родилась и выросла в посёлке Купавна Московской области. Окончила Московский институт радиотехники, электроники и автоматики и Литературный институт им. А. М. Горького. Работала на телевидении, на разных каналах и в разных качествах: от эфирного видеоинженера до сценариста. С 2013 по 2018 г. – редактор, потом заведующая отделом прозы журнала «Октябрь».

Лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец» (2003), VI Международного конкурса им. С. В. Михалкова (3-я премия). Дипломант премии «Рукопись года» в номинации «Сюжет» за сборник взрослой прозы «В ролях» (2012, редакция Елены Шубиной). Сборник рассказов для детей «Девайсы и гаджеты» был включён в каталог «100 лучших новых книг для детей и подростков – 2016» Центральной городской детской библиотеки им. А. П. Гайдара г. Москвы. Роман «Без труб и барабанов» в 2017 г. вошёл в лонг-лист национальной премии «Большая книга». С 2006 г. В. Лебедева является куратором ежегодных семинаров для молодых писателей Союза писателей Москвы. В свободное от работы время – человек с фотоаппаратом и на велосипеде.

Нина Михайловна Курбанова окончила Московский государственный академический художественный институт им. В. И. Сурикова. В 2013 г. была награждена медалью Академии художеств за успехи в учёбе. Участница выставки «Художник и книга – 2015». В настоящее время преподаёт в «Школе живописи и рисунка» при МГАХИ им. Сурикова.

Художница активно сотрудничает со многими издательствами, в том числе и с издательством «Детская литература», где она проиллюстрировала около двух десятков книг. Это произведения серии «Школьная библиотека» (В. Лунин «Не наступите на слона», И. Антонова «Тили-тили-тесто», сборник «Из-за девчонки», В. Бахревский «Ты плыви ко мне против течения» и др.) и современная проза для подростков в серии «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова» (Н. Васильева «Гагара», Т. Шипошина «Тайна горы, или Портрет кузнечика», Гуля Риф «Равнение на Софулу» и др.).

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg