«Приключения Одиссея. Троянская война и ее герои»

Приключения Одиссея. Троянская война и ее герои (fb2) - Приключения Одиссея. Троянская война и ее герои 934K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Александровна Тудоровская

Елена Тудоровская Троянская война и ее герои. Приключения Одиссея

Троянская война и ее герои

Клятва героев

1

Зелены и веселы поля Лаконии, любимой богами. В синем небе сверкают вершины далеких снежных гор. Крутые холмы покрыты светлыми буковыми лесами, опоясаны масличными рощами. Вдоль цепи холмов бежит по камням бурный Эврот. На его правом высоком берегу раскинулся многолюдный город Спарта.

Уже несколько дней, как съехались гости в пышный дом спартанского царя Тиндарея. Их легкие колесницы стояли в ряд, кверху дышлами, под навесом в дальнем конце двора; кони дружно паслись на лугах за Эвротом, а хозяева проводили время в пирах и забавах, дожидаясь желанного для них решения Тиндарея. Потому что не праздное намерение повеселиться и попировать в гостеприимном и богатом доме привело их в Спарту.

От каменистых Ионических островов до плодородного Саламина, от горных долин Фессалии до песчаного Пилоса прославила громкая молва несравненную красавицу Елену, дочь Тиндарея. Ее называли подобной Афродите и считали красоту ее даром богов. Когда стало известно, что спартанский царь намерен выдать замуж свою прекрасную дочь, со всех сторон в Спарту съехались знатнейшие юноши, сыновья героев, молодые цари и воины. Несмотря на молодость, каждый был уже известен своей силой, своим мужеством или воинским уменьем; каждый надеялся, что именно его отличит перед другими прославленная красавица и с согласия отца назовет своим мужем. Но гордая Елена медлила с выбором, и юноши продолжали ежедневные пиры, шумные игры и состязания в палатах и во дворе царского дома.

2

Несмотря на ранний час, во дворе Тиндареева дома было шумно и людно. За высокой оградой собрались человек тридцать юношей; некоторые из них, в одних только коротких хитонах без рукавов и легких сандалиях, забавлялись метанием дротиков.[1] Другие, накинув короткие плащи от утренней прохлады, сидели на скамье под оградой и следили за состязанием.

Но игра не веселила сердца. Между гостями то и дело вспыхивали ссоры. Каждый из них видел в другом соперника и заранее ненавидел возможного избранника Елены.

Участники игры столпились в углу двора. Каждый сжимал в левой руке пучок дротиков. По очереди юноши выступали вперед; брошенные привычной рукой, маленькие копья летели вдоль забора и со звоном падали на плиты. Все участники с шумом обсуждали результаты удара.

Красивый, смуглый мальчик выделился из толпы. Он был еще очень юн и, вероятно, только что посвятил свои волосы богу Аполлону.[2] Но крепкие руки и широкие плечи позволяли ему соперничать в игре со старшими товарищами. Он с силой метнул свой дротик, и общий крик засвидетельствовал, что он опередил других. Но тотчас же со свистом вырвалось вперед новое копье; оно пролетело вдоль всего двора и вонзилось в землю в незамощенном конце. Этот дротик бросил невысокий, худощавый юноша, которого товарищи называли «маленьким Аяксом». Он принадлежал к племени локров и, как все локры, был отличным копьеметателем. Он насмешливо засмеялся и, хлопнув по плечу своего неудачливого соперника, крикнул:

– Нет, Патрокл, тебе еще надо подрасти, чтобы состязаться со взрослыми воинами!

Мальчик покраснел и гордо взглянул на обидчика. Его красивое безбородое лицо потемнело, он поднял сжатые кулаки, как бы защищаясь от оскорбления. Товарищи заступились за него:

– Ты, Аякс, просто выбрал дротик полегче!

– Дайте им тяжелые копья, тогда посмотрим, достаточно ли силы у самого Аякса!

Маленький Аякс с досадой швырнул на землю свое оружие и подбежал к скамье у ограды, где сидели остальные товарищи, не принимавшие участия в игре.

– Друг Аякс! – крикнул он. – Они хотят участника посильнее меня. Покажи им, что значит настоящая сила.

Со скамьи поднялся гигант с широкой грудью и жилистыми ногами. Бугристые мышцы его длинных рук свидетельствовали о страшной силе. Он также носил имя Аякса. В отличие от его друга, маленького Аякса Локрийского, гиганта называли Аяксом Саламинским, но чаще – Теламонидом (по имени отца его Теламона).[3] Гигант усмехнулся и ответил маленькому Аяксу:

– Нет, друг Аякс, дротик слишком легок для моей руки, а в цель ты всегда попадешь вернее меня. Если они хотят, попробуем свою силу в метании дисков.

Презрительно поглядывая на маленького Аякса, юный Патрокл и его товарищи отошли в сторону. Из дома вынесли железные диски, тяжелые, выпуклые с обеих сторон, как чечевица. В конец двора, к навесу с колесницами, вышли сильные дискоболы. Среди них был чернобородый Диомед, отважный воин, уже известный своими воинскими подвигами, за ним – рослый и плечистый Филоктет и другие. Аякс Теламонид был на голову выше их всех. Каждый дискобол подхватывал тяжелый диск одной рукой, отводил руку назад и, развернувшись, с силой бросал диск вдоль по двору. Диск летел с гудением, звонко ударялся о плиты, затем подскакивал, крутясь перелетал еще два-три раза и останавливался. В счет шел только первый удар; это место отмечалось чертой.

Ни один диск не пролетел дальше, чем диск Аякса Теламонида. Но победитель не услышал обычных одобрительных восклицаний и дружелюбных шуток. Обрадовался победе друга один только маленький локр. Он захлопал в ладоши и воскликнул:

– Клянусь богами, Аякс, твой удар достоин самого Геракла!

Гигант Аякс громко засмеялся.

– Многим не по вкусу мой удар, друг Аякс, – ответил он. – Посмотри, как они насупились!

– Нечем хвалиться, Теламонид! – возразил ему сумрачный Филоктет, который кинул свой диск почти до черты Аякса. – Ты только и умеешь метать диск да драться на кулаках, а в других состязаниях ты не был бы первым.

К спорившим подошли еще двое юношей. Один из них – высокий, темноглазый, с пробивающейся темной бородкой – был одет богато и изысканно: золотая пряжка искусной чеканки скрепляла на левом плече блестящий льняной плащ;[4] золотая повязка стягивала его курчавые волосы; тонкие сандалии были украшены цветной кожей. Юношу звали Менелай; он принадлежал к царскому роду Атрея – богатому, но известному семейными несчастиями.

Одежда его товарища не отличалась богатством: он носил домотканый шерстяной плащ, грубые сандалии; вместо нарядной повязки голову его облегал простой кожаный шлем. Юноша казался на голову ниже Менелая, зато шире в плечах. Это был царь Итаки, маленького островка в Ионическом море. Жители Итаки избрали царем молодого Одиссея, хотя еще жив был его отец, отважный и мудрый Лаэрт, участник славного похода аргонавтов. Молодой царь не был славен ни могуществом рода, ни богатством, как Менелай, ни исполинской силой, как Аякс Теламонид, но товарищи уважали его и побаивались его острого языка. Как только он подошел к играющим, спор утих. Молодой итакиец сказал, язвительно улыбаясь:

– Я слышал хор одобрений; все восхищаются твоей силой, Теламонид?

Гигант нахмурился, а маленький Аякс задорно воскликнул:

– Не хочешь ли ты, Одиссей, показать свою силу? Бери новый диск. Вот отметка Теламонида.

Не торопясь, Одиссей снял свой плащ и отдал его Менелаю. Так же спокойно и без видимого усилия он поднял с земли железный диск. Юноши, сидевшие на скамье, встали с мест, чтобы лучше видеть. Они шептались и насмешливо поглядывали на Аякса: они кое-что уже слышали о силе и ловкости Одиссея. Вот загудел железный диск; он описал пологую дугу и ударился о землю рядом с отметкой Аякса Теламонида. К отметке подбежали маленький Аякс и Филоктет; они ожесточенно заспорили. Наконец Одиссей воскликнул:

– Я готов уступить тебе первенство, Аякс, гордость ахейцев! Ты силен как бык и вынослив как мул. Но когда царь Тиндарей будет выбирать своей дочери мужа, будущего царя Спарты, тогда понадобится что-нибудь побольше бычьей силы, не правда ли?

Аякс побагровел от досады. Сжав кулаки, он вплотную подошел к Одиссею; маленький Аякс следовал за ним. В ссору вмешался всегда благоразумный Диомед. Он положил руку на плечо Теламонида и обратился к Одиссею:

– О Лаэртид! – сказал он спокойно. – Недаром тебя называют хитроумным. Никто не сомневается, что ты можешь высмеять любого из нас. Если бы девушки предпочитали умнейших, то, несомненно, именно тебя выбрала бы мужем прекрасная Елена! Но ты понимаешь сам: в том единственном состязании, для которого мы съехались сюда, в Спарту, победителем может оказаться вовсе не самый умный, не самый старший, не самый сильный и ловкий. Так стоит ли нам ссориться и язвить друг друга обидными речами? Лучше останемся добрыми товарищами и в играх и в сватовстве.

– Ты прав, Диомед, – отвечал Одиссей, – ты, как всегда, благороден и прямодушен. Я вовсе не хотел обидеть кого-нибудь. Вспомните, что сам бессмертный Гермес,[5] отец всех шуток и проделок, поощряет острую насмешку – приправу веселья!

Одиссей обернулся и отыскал в толпе юного Патрокла Менетида. Одиссей кивнул Патроклу и громко произнес:

– Мы должны благодарить богов, что с Патроклом не прибыл его молодой друг Ахиллес, сын царя Пелея. С ним нам трудно было бы состязаться. Он сын богини и великого героя. В любом деле он должен превосходить нас. Говорят, что этот мальчик уже сейчас сильнее Аякса, храбрее Диомеда. Правда ли это, Патрокл?

Юный Патрокл кивнул головой и с гордой радостью взглянул на обидевшего его Аякса Локрийского. Одиссей продолжал:

– Великая слава ждет Ахиллеса Пелида! Его отец, царь Пелей, тоже знаменит своими подвигами. Он участвовал в прославленном походе аргонавтов – как и отец Диомеда, и Теламон, отец Аякса, как и мой отец. Но Ахиллесу предсказано, что он будет еще более великим героем!

Все юноши, забыв о своих спорах, собрались вокруг красноречивого итакийца. Одиссей обратился к ним:

– Пусть сегодня, на вечернем пире, кифаред[6] споет нам о славном походе аргонавтов. Вы увидите, как много еще нам надо сделать, чтобы сравняться в славе с нашими отцами!

Одиссей взял из рук Менелая свой плащ и вместе с другом покинул двор царского дома.

3

Одиссей с Менелаем прошли по кривой улочке, изрытой копытами коров и свиней, и свернули по тропинке между двумя усадьбами. Менелай заговорил о том, что больше всего тревожило его мысли.

– Скоро уже царь Тиндарей объявит нам о своем решении, – сказал он. – Один из нас получит руку прекрасной Елены. Кто будет этот удачник? Я думаю, что ты и Диомед достойнее других...

Одиссей перебил его:

– Не стоит говорить обо мне, друг Менелай. Я здесь всего два дня, а уже вижу, что мне не быть мужем Елены. Тиндарей ищет не только мужа для дочери, но и царя, которого признали бы спартанцы. Он стар и хочет передать царство зятю. Я же никогда не соглашусь покинуть свою милую родину ради самого плодородного и богатого царства в мире. Я изберу себе такую жену, которая захочет последовать за мной на мою небогатую маленькую Итаку. Пусть другие ищут себе царства тем, что женятся на царской дочери, – Патрокл, например. Он и его отец Менетий нашли себе приют в доме царя Пелея, но Патрокл – только друг Ахиллеса Пелида и никогда не станет царем во Фтии.

Менелай остановился и схватил Одиссея за руку.

– Почему ты назвал Патрокла? – воскликнул он. – Разве тебе кажется, что царь Тиндарей или сама Елена отличают его? О Лаэртид, – продолжал с волнением Менелай, – я открою тебе свои мысли. Мне не надо спартанского царства, я хочу только, чтобы божественный взгляд Елены остановился на мне, чтобы она сказала: «Вот мой муж». Неужели же мне придется уступить ее сопернику?.. Скажи, Одиссей, ты уже видел ее, богиню среди женщин?

– Нет, – ответил Одиссей.

– Тогда пойдем со мной в масличную рощу. Я видел, что она со своими служанками пошла к источнику за водой. Там мы встретимся с ней, и ты сам сможешь судить, могу ли я надеяться на счастливый исход моих желаний.

В масличной роще было безлюдно и тихо; пели птицы, ветер колыхал серебристую листву старых маслин; солнечные блики скользили по земле. За кривыми могучими стволами замелькали белые девичьи одежды; послышались смех и болтовня. Вскоре девушки появились на тропинке. Они следовали вереницей одна за другой, и каждая бережно несла на плече медный кувшин с водой. Головные покрывала их были откинуты. Впереди шли две девушки, одетые богаче других. В первой из них можно было узнать прославленную красавицу, ради которой съехались в Спарту молодые цари и герои.

Когда юноши выступили из-за деревьев, она не опустила гордого взора. Одиссей невольно остановился. Действительно, божественно прекрасна была Елена. Разве только у светлой Афродиты могли быть такие золотые кудри, такая белая кожа, такие гордые брови и пламенный взгляд. Но ее сверкающая красота и надменное лицо не пленили Одиссея. Нет, не такую жену хотел бы он привести к своей строгой и скромной матери Антиклее. Одиссей вспомнил свой небогатый дом, простое убранство женской половины, без ковров и заморских тканей. Разве захочет разделить с ним его судьбу гордая красавица, которую ждут богатство, роскошь и удовольствия?

Он взглянул на вторую девушку, спутницу Елены, и она понравилась ему гораздо больше. Ум, кротость, сила духа – вот что прочел он на ее лице.

Елена поняла мысли незнакомца. Она покраснела от досады и повернулась к Менелаю, которого хорошо знала. В нем она была уверена. Юноша смотрел на нее горящим взглядом и не замечал ничего, кроме этой желанной и сияющей красоты. Елена сказала ему с вызывающей улыбкой:

– Ты стоишь, Менелай, как будто встретил страшную Горгону,[7] чей взгляд превращает людей в камень!

Пораженный в сердце ее неожиданной насмешкой, юноша не нашелся что ответить. Одиссей поспешил выручить друга. Он ответил красавице спокойно и дерзко:

– Если твой взгляд, божественная Елена, грозит превратить нас в камень, то, может быть, кроткие глаза твоей подруги смогут вернуть нас к жизни?

Елена вспыхнула от его дерзости – так обернуть ее шутку! Сравнить ее с чудовищем – Горгоной! Кто он такой, что осмелился на это? Ее подруга взглянула на чужеземца с удивлением. Как мог он заметить ее рядом с лучезарной Еленой? Она встретила умный и пристальный взгляд незнакомца, увидела его ласковую улыбку, покраснела и поспешно обратилась к раздосадованной подруге:

– Пойдем, милая сестра, не годится нам задерживаться так долго в роще. Нас могут увидеть, и какой-нибудь злоязычный насмешник станет рассказывать, что спартанские девушки вольно держат себя с чужеземцами!

Она опустила головное покрывало, и обе девушки удалились плавной походкой, придерживая свои кувшины. Служанки поспешили за ними. Когда последний белый хитон скрылся за деревьями, Одиссей спросил:

– Скажи мне, Менелай, кто эта девушка, которая называет Елену сестрой?

– Это Пенелопа, дочь Икария, младшего брата Тиндарея, – рассеянно ответил Менелай. – Их дома стоят поблизости, и Пенелопа часто гостит у Елены.

4

Облака густой пыли, пронизанные косыми лучами вечернего солнца, врывались в распахнутые ворота царского двора. В клубах пыли с визгом и хрюканьем бежали щетинистые, остромордые свиньи. Два пастуха, в косматых хитонах из козьих шкур, погоняли свиней длинными бичами. На шее у пастухов висели острые бронзовые ножи. Пастухи пригнали свиней для жаркого к вечернему пиру: спартанский царь хотел быть радушным хозяином, и каждый вечер в царском доме молодые гости Тиндарея садились за обильный пир.

Не теряя времени, пастухи накинули аркан на большую свинью. Животное пронзительно завизжало. Тогда во двор сбежались юноши, гости Тиндарея, с широкими ножами в руках. Они мигом скинули свои хитоны – чтобы не запачкать их кровью – и деятельно принялись помогать пастухам. Одни кололи свиней, другие разложили посреди двора жаркий костер, чтобы опалить свиные туши. Треск пылавших поленьев, предсмертный визг животных, крики людей разносились по всей усадьбе.

На шум из дома вышел царь Тиндарей. Он стоял в дверях, кутаясь в пурпурную мантию, и внимательно рассматривал бойню. Губы его шевелились: царь подсчитывал убыль своих стад. За ним вышел высокий человек надменного вида, также в пурпурной мантии и с золотой повязкой на длинных черных волосах. Это был почетный гость Тиндарея, знаменитый Атрид Агамемнон. Он царствовал в пышных Микенах, богатейшем царстве Ахайи. Многие цари других ахейских городов подчинялись гордому властителю Микен. Не так давно Тиндарей выдал замуж за Агамемнона свою старшую дочь Клитемнестру. Спартанский царь очень дорожил родством с могущественным ахейским вождем и принимал его с особым радушием. Сейчас Агамемнон приехал в Спарту, рассчитывая женить на Елене своего младшего брата Менелая.

Глядя на суету во дворе, цари тихо разговаривали.

– Ты муж моей дочери, Агамемнон, – говорил Тиндарей, – и я могу рассказать тебе о своих заботах. Большая честь для меня, что столько знатных юношей съехались ко мне и сватают мою младшую дочь! Но я боюсь, что это сватовство совсем разорит меня и измучает всех в доме. Мои рабыни с утра до вечера мелют зерно для хлеба, – не могу же я угощать своих гостей кашей из немолотого зерна, как простой земледелец, который никогда не видит печеного хлеба! Сколько больших сосудов, врытых в землю в моей кладовой, уже опустело за это время! Вино, оливковое масло, овощи, лук – все это мы тратим каждый день, не считая. А свиньи, а бараны – лучшие из моих стад!

– На это твоя воля, благородный Тиндарей, – возразил Агамемнон. – Ты мог бы покончить дело поскорее. Выбери мужа Елене; остальные разъедутся по домам.

Тиндарей вздохнул:

– Это и есть главная моя беда, многославный! Среди женихов немало достойных юношей – и царей и сильных героев. Но скажу тебе, что всем им я предпочел бы брата твоего, Менелая. Двойными узами мы свяжем тогда наше родство с тобой. Я стар и мечтаю передать царский скипетр мужу Елены. Этого хочет и народ: им нужен умный военачальник, могучий воин и внимательный судья их споров. Пусть Менелай станет царем Спарты, – в союзе с тобой Спарта будет непобедимой и славной...

Слова Тиндарея отвечали замыслам Атрида, но гордый микенец не стал уверять в этом отца Елены.

– Если ты так хочешь видеть Менелая мужем Елены, – произнес он, – почему ты не скажешь этого прямо всем женихам?

– Я боюсь, благородный Атрид, – отвечал Тиндарей. – Я боюсь этих пылких юношей. Кого бы я ни выбрал, остальные могут оскорбиться отказом. Как бы они не вздумали объединиться, чтобы отомстить мне и моему зятю! Я хотел бы поговорить с самыми благоразумными из них: должны же они понять, что я не смогу выбрать всех! Но с кем говорить мне? Кто из них сумеет успокоить безрассудных?

Агамемнон внимательно посмотрел на суетившуюся толпу гостей.

– Если тебе нужна помощь умного и прямого человека, – сказал он, – тебе может оказать ее Паламед, царь Эвбейский... или Диомед из Аргоса – он благоразумнее и опытнее других... Но нет, тут нужен советчик похитрее. Лучше всего попросить совета у Одиссея Лаэртида. Товарищи называют его хитроумным. Весь род его славится умом и хитростью. Говорят, что бог Гермес в свое время научил Одиссеева деда Автолика так составлять клятвы, чтобы их можно было обойти, не нарушая... Если Одиссей так же умен и хитер, как его дед, он сумеет помочь тебе в твоем деле.

5

В закопченных недрах очага пылал огонь, освещая палату. Бегали рабыни, готовя столы к вечернему пиру. Проворная служанка придвинула к очагу два кресла и покрыла их мягкими овчинами. Тиндарей сел и усадил против себя молодого царя Итаки. Женщина поставила им под ноги дубовые скамеечки и вышла.

Тиндарей осторожно завел разговор о том, как трудно ему выбрать достойного мужа Елене.

– Конечно, – говорил Тиндарей, – слава о твоей мудрости и воинской доблести дошла до Спарты, благородный Одиссей, и я больше всего хотел бы увидеть тебя своим зятем...

Тиндарей взглянул на гостя и помедлил, но Одиссей молчал.

– Но захочет ли этого Елена? – продолжал царь. – Кто знает, какие мысли внушит Афродита своенравной красавице?

Одиссей спокойно перебил льстивую речь старого царя.

– Если я могу дать тебе совет, о многочтимый Тиндарей, – сказал он, – то наилучшим зятем для тебя был бы Менелай, брат могущественного Агамемнона...

Тиндарей зорко посмотрел на собеседника: откуда он может знать семейные тайны царского дома, этот хитрец? Не таится ли в его словах обида или коварный умысел?

Но Одиссей продолжал с видом простодушной откровенности:

– Я сам молил богов о том, чтобы породниться с тобою, которого я безмерно чту и уважаю. Для этого я приехал сюда. Но я отступаю перед Менелаем. Я не буду мешать счастью друга и твоим интересам. Дело не во мне. Надо, чтобы и все другие женихи не питали злобы к тебе и примирились с твоим выбором.

Тиндарей сказал вздыхая:

– Их мести я и боюсь больше всего и не знаю, на что решиться.

Одиссей ответил:

– Я берусь научить тебя, как предотвратить их гнев. Я помогу тебе добиться их расположения. Но и ты должен взамен этого помочь мне.

– Я готов поклясться тебе в этом! – воскликнул обрадованный царь. – Скажи, чего ты хочешь?

– Ты говорил, что охотно породнился бы со мной, – сказал Одиссей. – Помоги же мне просватать дочь твоего брата Икария, и я буду счастлив назваться твоим родичем.

– Клянусь, что помогу тебе просватать Пенелопу, и призываю отца нашего, громовержца Зевса, в свидетели моей клятвы! – ответил Тиндарей и кивнул головой. Это считалось верным подкреплением всякой клятвы.

– Вот видишь, – продолжал Одиссей, – ты связал себя клятвой. Даже если я раздосадую тебя чем-нибудь, ты не нарушишь обещания, не захочешь навлечь на себя гнев Зевса – хранителя клятв. Так же надо связать клятвой и пылких женихов Елены. Пусть заранее торжественно поклянутся, что не станут мстить ни тебе, ни твоему избраннику. Пусть обещают, что сохранят дружбу к мужу Елены и помогут ему всегда, как только он попросит их о помощи.

– Да разве это возможно? – усомнился Тиндарей. – С чего они станут клясться в дружбе сопернику? Как добиться от них такой клятвы?

Одиссей возразил:

– Я уверен, что они согласятся. Каждый из них надеется, что именно он будет счастливым избранником Елены. Каждый будет думать, что это ему принесут такую клятву. А кому не пригодится помощь стольких сильных героев?

– Пусть будет так! – решил царь. – О Лаэртид! Недаром, как я слышал, в народе называют тебя «в советах равным Зевсу»! Пусть только женихи принесут клятву, и я никогда не забуду, чем я тебе обязан.

6

Утреннее солнце выплывало из-за далеких гор. Поля за Эвротом стояли седые от росы. На большой луг недалеко от Спарты по утоптанным тропинкам, оживленно разговаривая, сходились группы горожан. Собрались старейшины-геронты,[8] длиннобородые и важные. Пришел Тиндарей в белом жреческом венце,[9] кутаясь в косматую мантию. За ним легким шагом шли все женихи Елены. Следом кучка глашатаев вела белого тонконогого коня.

Все остановились на открытом месте над Эвротом. Тиндарей воздел руки к небу и громко провозгласил имена богов – гремящего в тучах Зевса и Солнце, бессмертного, дающего жизнь Гелиоса, призывая их быть свидетелями клятвы женихов. Тут же он произнес слова клятвы, подсказанной ему Одиссеем. Спартанский царь обратился к подземным богам, чтобы они жестоко покарали тех, кто нарушит клятву. Вытащив из-под мантии длинный меч, Тиндарей быстрым ударом перерезал горло коню. Тело жертвы рассекли на части. Женихи столпились вокруг жертвы; они становились ногами на кровавое, дымящееся мясо и громко восклицали:

– Как разливается по земле эта кровь, так да прольется кровь того, кто нарушит клятву!

Рассеченное тело жертвы не сожгли, как при обычном жертвоприношении, а подтащили к берегу и сбросили в мутную воду Эврота. Отныне каждый участник клятвы считал себя связанным узами дружбы и верности с будущим мужем Елены.

Никто, даже сам хитроумный Одиссей, придумавший клятву, не подозревал, сколько бед и испытаний принесет она каждому из них.

После жертвоприношения все женихи снова собрались в гостеприимной палате царского дома. Сюда пришел Тиндарей, на этот раз в золотом венце и с царским скипетром в руках. Свадьба дочери была для него важным делом. Распахнулись двери из внутренних покоев, и в палату вошла царица Леда. Когда-то она была знаменита своей красотой, – даже боги Олимпа обращали на нее свой взор. Сейчас ее красота уже поблекла, но царица до сих пор любила ярко вышитые платья, золотые украшения, ароматные притирания.

Спартанская царица вела за руку свою прекрасную дочь. Лицо Елены сияло гордостью. Это был час ее торжества: ради нее собрались здесь эти красивейшие и знатнейшие юноши! Они восхищаются ею и жадно ждут ее слова.

Елена подошла к отцу. Выбор ее уже был сделан; отец знал это, но все же тревожился.

– Дочь моя! – громко произнес Тиндарей. – Ты должна решить, кто из этих юношей будет твоим мужем.

Елена повернулась к женихам и смело окинула взглядом обращенные к ней лица. С гордой улыбкой она наблюдала простодушный восторг могучего Аякса Теламонида, жадное нетерпение маленького Аякса Локрийского; исподлобья и без улыбки смотрит на нее сумрачный Филоктет; полно сдержанного достоинства лицо благородного Диомеда; темноглазый Менелай не может скрыть тоски и страха.

Но тут красавица заметила за плечом Менелая умное, лукавое лицо Одиссея. Его тонкая улыбка напомнила Елене встречу в масличной роще. Девушка вспыхнула от досады. Не медля более, она прямо подошла к Менелаю. Со слезами восторга юноша схватил ее протянутую руку. Тотчас к нему приблизились Одиссей и Диомед и приветствовали его дружескими словами. Одиссей заранее знал исход дела, а благородное сердце Диомеда не позволяло ему завидовать чужой удаче. Другие женихи не сразу преодолели свою досаду. Они медлили, угрюмо перешептываясь. Но клятва обязывала их быть дружелюбными, к тому же многие любили пылкого, искреннего Менелая. Один за другим юноши стали подходить к молодой чете; они призывали на нее милость богов и еще раз повторяли Менелаю клятву неизменной дружбы.

К вечеру опустели просторные покои Тиндареева дома. Гости царя покинули Спарту. Их путь лежал вдоль бурливого Эврота к морю, где давно уже ожидали их многовесельные корабли.

Один только Одиссей еще оставался в пышных покоях царского дома.

7

Через открытые двери мегарона[10] Одиссей увидел приближающегося Тиндарея. Спартанский царь возвращался из дома брата своего Икария. Царь шел медленно, в раздумье опустив свою седую голову. Одиссей встретил его у порога и нетерпеливо спросил:

– Видел ли ты Икария, о многочтимый царь?

Тиндарей оперся о руку гостя и увел его в глубину двора. Там они сели на каменной скамье, в тени раскидистого дуба.

– Сын мой, – начал Тиндарей. – Я говорил с моим братом Икарием. Он согласен отдать тебе свою дочь в жены. Он и супруга его, разумная мать Пенелопы, рады иметь зятем прославленного и любимого богами сына Лаэрта...

Тиндарей помедлил в смущении.

– Но Икарий хочет одного, – продолжал он, – чтобы ты остался с Пенелопой в Лаконии. Старшая дочь его вышла замуж и уехала в далекую Фессалию. Икарий не расстанется с младшей, любимой дочерью. В Итаку он ее не отпустит.

– Что же ты сказал ему на это? – спросил Одиссей.

– Я сказал, что ты, наверно, не согласишься покинуть Итаку. На этом мы и расстались, и я не могу сообщить тебе доброй вести...

Одиссей задумался.

– О благородный Тиндарей, – наконец заговорил он, – помнишь ли ты свою клятву?

– Недоверчивый! – отвечал спартанский царь. – Я клялся отцом нашим Зевсом и с радостью хотел бы исполнить свою клятву: ты помог мне в трудном деле, дал мне желанного зятя и оберег меня от злобы отвергнутых женихов. Я готов сделать все, что только может сделать смертный, не раздражая бессмертных.

– Хорошо, – сказал Одиссей, – тогда помоги мне увидеться с Пенелопой.

– Я помогу тебе, – согласился Тиндарей. – Вечером Пенелопа придет к царице Леде: вместе с Еленой они ткут большой покров в покоях царицы. Леда знает о моей клятве, она не станет препятствовать вашей встрече.

– Благодарю тебя, царь, – отвечал Одиссей. – Кроме того, прошу тебя, дай мне колесницу с парой коней, чтобы добраться до моря. Сегодня ночью я уезжаю из Спарты.

8

И юная Пенелопа бежала с чужеземцем из отчего дома.

Глубокая ночь сошла на холмы и поля Лаконии. В темноте белела гладко укатанная дорога. Повозка, запряженная парой лучших коней из табунов царя Тиндарея, уносила беглецов из Спарты. Мимо них неясными тенями мелькали кустарники, деревья, камни. Где-то внизу шумел бессонный Эврот.

Возница стоя погонял коней, которые и без того неслись во всю прыть. Возницей был друг Одиссея, царский сын Ментес с острова Тафии. Молодой тафиец прибыл в Спарту вместе с Одиссеем. Он не надеялся получить руку царской дочери. Ему хотелось только сопутствовать другу да свести знакомство с доблестными сверстниками. Он порицал выбор Елены: как могла она предпочесть Менелая Одиссею! Ментес был доволен, что их чернобокий корабль все же привезет в Итаку Одиссея вместе с молодой женой. Пусть никто не скажет, что мудрый Одиссей в чем-нибудь потерпел неудачу.

Ударами бича и криком Ментес продолжал погонять коней. На крутом повороте дороги он уже заметил вдалеке погоню: в темноте за ними неслись огни множества факелов, и расстояние между погоней и беглецами все уменьшалось. Отдаленные крики, топот, ржанье коней постепенно приближались.

Наконец стало ясным, что от погони не уйти. Тогда Одиссей велел другу остановить повозку.

– Если нельзя скрыться от преследователей, – сказал Одиссей, – надо встретить их спокойно.

Ментес с силой натянул вожжи, кони вздернули головы, пробежали немного и остановились. Они шумно дышали, с раздувающихся боков клочьями падала пена.

Пенелопа ухватилась за руку Одиссея, и они молча ждали.

Протяжный крик и грохот погони приближались. Из-за поворота дороги вынеслись колесницы, запряженные четверками. Кони скакали, закинув головы; по ветру бились огни факелов; в колесницах полуодетые люди с криком потрясали копьями и мечами.

Преследователи окружили повозку Одиссея. Одна колесница подкатила вплотную к беглецам. В ней стоял высокий старик с всклокоченной черной бородой, в гривастом шлеме, с мечом в руке. Пенелопа вскрикнула: «Отец!» – и закрыла лицо руками. Старик ухватился за ременный кузов повозки и вскинул меч.

– Я убил бы тебя, презренный, – вскричал он, – если бы не брат мой Тиндарей: он умолял пощадить тебя. Отдай мою дочь и убирайся!

Одиссей заговорил, и невольно все притихли, прислушиваясь к его спокойному, уверенному голосу.

– Отец мой, о богоравный Икарий, – сказал Одиссей. – Я не заслужил презрения и гнева. Я не похищал твоей дочери, – она добровольно решилась оставить родную семью. Ты согласился отдать ее мне в жены. Ты знаешь обычай: после твоего согласия я уже могу считать ее своей женой. Но ты не хотел отпускать ее из Спарты, и нам пришлось покинуть город тайком. Спроси свою дочь: вернется ли она к тебе в дом или последует за мной?

Одиссей отступил от своей спутницы и сел один в углу повозки. Он хотел показать, что Пенелопа свободна в своем выборе. Икарий не знал, что ответить на хитросплетенную речь похитителя, поэтому он сурово обратился к дочери:

– Ну что же, Пенелопа, неужели он прав, этот дерзкий и хитрый обманщик? Неужели ты способна так внезапно покинуть нас? – Голос его понемногу смягчился. – Нет, ты всегда была скромной и разумной; я не верю, чтобы ты пошла за ним по своей воле. Пусть он уезжает, этот бесчестный бродяга, а ты вернешься со мной.

И Икарий протянул руку, чтобы перевести девушку к себе в колесницу. Пенелопа подняла голову и взглянула на отца. Глаза ее были полны слез. Она хотела сказать, что не может вернуться, что отныне дом Одиссея – ее дом. Но отец смотрел на нее так ласково и печально, что у нее не нашлось слов. Она огляделась в смятенье. Ее окружали любопытные лица, и девушка совсем смутилась. Вместо ответа она закрыла лицо покрывалом и молча опустилась на сиденье рядом с Одиссеем.

Тогда Икарий отступил назад и со вздохом произнес:

– Теперь я вижу, что ты не могла дать иного ответа, моя скромная, верная Пенелопа! Поезжай с этим юношей, которого выбрало твое сердце. Я не буду больше преследовать тебя.

Пенелопа бросилась в объятия отца. Она плакала и шептала ему прощальные слова и обещанья. Ментес сказал Одиссею:

– Друг, я не испытывал зависти к Менелаю, но тебе я готов позавидовать. Только ты сумел добыть себе лучшую жену во всей Ахайе!

– Благодарю тебя, Ментес, – отвечал Одиссей. – Ты прав. Я не прорицатель и не берусь предсказывать будущее, но кроткая и разумная жена приносит счастье, а гордая красавица сулит испытания. Недаром я заставил женихов поклясться помогать мужу Елены. Пусть бессмертные боги охранят Менелая!

Пророчество Кассандры

1

Прежде чем продолжать повествование, надо вернуться немного назад и рассказать историю о ссоре богинь, знаменитую историю о «яблоке раздора».

Боги решили выдать замуж богиню за смертного человека.

Богиня Фетида, обитательница моря, была одной из пятидесяти Нереид, дочерей Нерея, старого бога морских глубин. Прекрасная Нереида привлекла внимание самого Зевса, владыки богов и людей. Но никто из богов, даже Зевс, не решился бы стать мужем Фетиды. Юной богине было предсказано, что у нее будет сын, который превзойдет силой и славой своего отца. Зевс помнил, как он сам сверг с престола своего отца Кроноса и стал верховным божеством. Он не хотел подвергнуться такой же участи – не хотел иметь сына, который свергнет его и воцарится над миром.

Но если бессмертным богам не нужны продолжатели рода, могучие дети, смертный человек счастлив видеть в детях свершение своих надежд, свое бессмертие. Поэтому совет богов и решил отдать Фетиду замуж за царя Пелея, прославленного героя, участника похода аргонавтов. Пусть его сын будет гордостью отца, величайшим из героев.

Это было роковым решением.

На свадебный пир Пелея прибыли все верховные боги. Не пригласили только одну Эриду, богиню вражды и раздора.

Оскорбленная таким пренебрежением, богиня поклялась отомстить за обиду. Она сделает любовь источником злобы; она заставит богов погубить обещанного ими Фетиде могучего сына...

Эрида замешалась в толпу рабов и рабынь, обслуживавших брачный пир. Она принесла с собой чудесное золотое яблоко. Такие яблоки росли только на краю света, в волшебном саду, который охраняли нимфы Геспериды. Богиня раздора поссорила нимф между собой и, пользуясь общим смятением, украла из сада одно яблоко. На этом-то яблоке она сделала, надпись «прекраснейшей» и подбросила его в палату, где веселились родичи Пелея и его божественные гости.

Яблоко подняла одна из главных богинь Олимпа, сладкосмеющаяся Афродита. Тотчас к ней подошли две другие могущественные богини – Гера и Афина. Прочитав надпись на яблоке, богини заспорили. Каждая из них считала себя прекраснейшей, каждая хотела получить чудесное яблоко как доказательство своего превосходства.

За решением спора они обратились к Зевсу. Но верховный бог не захотел навлекать на себя неудовольствия богинь.

Он обещал им назначить судью в их споре. Он подозвал своего верного вестника, легконогого бога Гермеса и велел ему сопровождать всех трех богинь на далекую Иду[11] и там разыскать юного Париса, прекрасного пастуха из города Трои. Парис был младшим сыном троянского царя Приама. Вместе с рабами своего отца он пас стада на горных пастбищах Иды.

Богини предстали перед юным пастухом в блеске своей олимпийской красоты и могущества и потребовали, чтобы он присудил золотое «яблоко раздора» той, которая кажется ему прекраснее других. Юноша был смущен и ослеплен видом бессмертных богинь и не мог решить их задачу.

Тогда каждая богиня посулила ему неслыханную награду, если он решит спор в ее пользу. Могущественная Гера, жена владыки богов Зевса, обещала Парису славу и богатство знатнейшего царя. Мудрая воительница Афина Паллада, та, что во всеоружии и силе появилась на свет из головы самого Зевса, пообещала юноше сделать его мудрейшим и храбрейшим военачальником, победителем несметных врагов. Наконец, третья богиня, прелестная богиня любви и красоты Афродита, пообещала Парису, что его женой будет прекраснейшая в мире женщина, похожая на нее, Афродиту. И юноша, не колеблясь, протянул яблоко богине любви.

Старшие богини в гневе вскочили на свою золотую колесницу и умчались к себе на Олимп.

Афродита же подтвердила свое обещание и велела Парису терпеливо ждать ее знака, хотя бы ему пришлось ждать не один год. Боги будут препятствовать его счастью, но она, Афродита, сумеет преодолеть их сопротивление.

2

Медленно мелет мельница богов. Некуда торопиться бессмертным; они не спешат совершить свою волю.

Много лет прошло с тех пор, как богиня любви обещала троянцу Парису в жены прекраснейшую из женщин. Давно дожидался Парис, чтобы богиня вспомнила о нем. Наконец однажды ночью он увидел необычайный сон. Сама сладкосмеющаяся Афродита явилась к нему и сказала:

– Теперь настало время, Парис, когда я смогу исполнить свое обещание. До сих пор мне мешали старшие боги. Под их покровительством вышла замуж прекрасная Елена, которую я предназначила тебе. Я решила расторгнуть этот брак. Елена должна стать твоей женой. Сейчас все боги Олимпа отбыли к границам земли, туда, где мировая река Океан обтекает земной диск. Они хотят навестить наших смертных родичей – народ эфиопов.[12] Пока боги гостят у эфиопов, ты должен успеть похитить Елену. Отправляйся в далекую Лаконию, в город Спарту. Там, в доме царя Менелая, ты увидишь Елену. Снаряжай корабль и собирайся в путь. Я пошлю тебе попутный ветер и дам знак к отплытию.

3

На открытом берегу Троады[13] возвышался новый чернобокий корабль. Соленая морская волна еще ни разу не поливала его, не трепали бурные ветры. Корабль стоял на песчаной отмели между Сигейским и Ретейским мысом. Два толстых бревна поддерживали его с боков и защищали от волн, набегавших на берег.

Корабль был осмолен и раскрашен и похож на глазастое морское чудище, выброшенное бурей на песок. Его высокая носовая часть изображала человеческое лицо: красный форштевень обозначал нос, по бокам были нарисованы красные щеки, а наверху, под самым бортом, смотрели продолговатые белые глаза с черными зрачками.

Кормовая часть корабля тоже была высокой. Общей палубы не настилали, а устраивали два помоста, на носу и на корме. С них можно было сойти внутрь корабля по большим ступеням. Середина судна была низкой; здесь находились скамьи для гребцов. Посредине, вдоль киля, лежала наготове мачта со свернутым пурпурным парусом.

На этом новом корабле, под праздничным парусом, собирался плыть в ахейские страны сын троянского царя Парис.

4

Холодное, ветреное утро занялось над Троадой. Еще накануне голубая даль Геллеспонта тонула в неясной дымке. Сейчас влажная дымка исчезла, небо прояснилось, и за неспокойной синевой моря выплыли гористые очертания противоположного, фракийского берега Геллеспонта. Мореходы Трои знали: когда дымка над морем тает под сухим дыханием Борея – северного ветра, – настает самая подходящая пора для плаванья. Надо лишь вывести на веслах корабль за Сигейский мыс, а там Борей с шумом натянет четырехугольный парус и быстро понесет корабль мимо островов Лесбоса и Хиоса, мимо зеленеющих Кикладских островов, до самого мыса Малеи. Оттуда уже нетрудно добраться до любого ахейского города.

Парис стоял на берегу, окруженный толпой родных. Провожать его пришла вся многочисленная родня Приама. Тут был и сам старый царь, и царица Гекуба; оба они с любовью смотрели на своего прекрасного сына.

Больше всего на свете владыка Трои гордился своими сыновьями. Самым младшим из них был Троил, легконогий мальчик, еще никогда не державший в руках боевого копья. Старшим был могучий Гектор, главный военачальник троянцев, опора и надежда Илиона. Он стоял тут же, возле отца, окруженный толпой своих рослых и сильных братьев. Гектор был самым высоким из них. Над всеми головами виднелось его суровое лицо с кудрявой бородой, его сверкающий шлем. Народ слагал песни о своем вожде и в песнях называл его «шлемоблещущий Гектор». Равняться с ним в славе мог разве лишь Эней, племянник Приама, отважный и дерзкий воин. Но ни Эней, ни Гектор не знали зависти и соперничества. Они стояли рядом и дружелюбно разговаривали. Род Приама был сильной и дружной семьей.

Седовласую царицу Гекубу сопровождали все женщины Приамова дома – дочери, невестки, внучки Приама. Все родичи принарядились в честь любимого Приамова сына. Кругом пестрели ярко вышитые одежды, сверкали на солнце золотые запястья женщин, драгоценные пряжки на плащах у мужчин. Но Парис превосходил всех своим пышным нарядом. Он был украшен золотом с головы до ног: шлем с золотым гребнем, чеканная золотая пряжка на груди, золото на щите, золотые кольца на копье, золото на ремнях сандалий. Сын Приама хотел поразить всю Спарту своим воинственным видом, своим богатством и красотой. Он сумеет показать спартанской царице, насколько бедна и скучна ее жизнь в Спарте и какая роскошь, какие удовольствия ожидают ее в доме Париса! Парис рассеянно слушал болтовню своих молоденьких сестер, заботливые напутствия матери, шутки братьев. Все родные верили в его успех; никто не считал его предприятие дерзким или опасным. Правда, среди граждан Трои многие были недовольны и порицали Париса. Но сильный, богатый, многочисленный род Приама мог не очень-то считаться с недовольством граждан! Приам – настоящий владыка, а не какой-нибудь ахейский царь, который должен подчиняться настойчивым требованиям своего народа!

Поэтому ни сам Парис, ни его родные не прислушивались к ропоту своих сограждан. А этот ропот был слышен и здесь, у корабля. Пятьдесят загорелых, мускулистых юношей – гребцов корабля – лежали на песке в ожидании отъезда. Они неодобрительно поглядывали на разряженного в золото Париса и вслух выражали свое неудовольствие.

– Безумная затея! – ворчал один, постарше. – Тащиться за женой в Лаконию! Как будто мало красивых девушек здесь, в Илионе, да и в остальной Троаде!

– Да еще, говорят, он задумал отнять свою красавицу у ее мужа! – подхватил другой. – Поколотят нас всех там ахейцы, вот чем это кончится!

– Трус! – вмешался третий, юноша высокого роста, с жилистыми руками, с лицом дерзкого гуляки. – Нечего бояться ахейцев! Мы их сами поколотим.

– Я не трус и не хуже тебя умею отвечать на удары, – возразил второй, – но дело это мне не по вкусу. Мы только раздражим бессмертных богов тем, что помогаем красть жену у мужа.

Третий гребец пожал плечами.

– Если тебе это дело не нравится, – сказал он, – зачем же ты согласился участвовать в нем?

– Что поделаешь? – ответил его собеседник. – Меня послали троянцы, так же как и тебя. Царь Приам просил троянский народ выделить пятьдесят опытных гребцов для Париса. Я попал в их число и не имею права отказываться. Что же! Троянский народ не запрещает Парису добывать себе жену, откуда он хочет. Но многие, как и я, не одобряют этого, и если муж красавицы пустится в погоню и явится в Трою за похищенной женой, немногие из троянцев поддержат Париса!

Третий захохотал.

– А мне нравятся такие приключения, – сказал он. – Вот увидишь, что мы благополучно вернемся с красавицей и никто из ахейцев сюда носа не сунет. Однако чего же Парис медлит? Пора бы спускать корабль!

Парис давно уже в нетерпении поглядывал на море и на свой красивый корабль. Но ему приходилось ждать обещанного богиней знака.

Вдруг кто-то окликнул его звонким, высоким голосом. Парис оглянулся. Перед ним стоял безбородый юноша в белом плаще, в мягкой кожаной шапочке, с легким копьем в руках. Он сказал, улыбаясь:

– Пора нам в путь, Парис!

– О божественный! – с волнением воскликнул Парис. – Я рад, что, наконец, тебя вижу.

Он обратился к удивленным родичам.

– Я знаю этого юношу, – сказал он, – и для меня большая честь, что он хочет сопровождать меня. Сейчас мы тронемся, друг!

В тот же миг все увидели вместо юноши большую белую птицу. Она сорвалась с места, прошумела крыльями и уселась на носу корабля. Люди затаили дыхание: они поняли, что видели бессмертную богиню. Кто теперь посмел бы выразить недовольство, если богиня так явно благоволит к Парису?

В стороне от всех, у самых волн, набегающих на песок, стояла девушка с черными, печальными глазами, в белом покрывале. Она не участвовала в разговорах и молча смотрела на бурное море. Парис обратился к ней и громко воскликнул:

– Сестра моя, Кассандра! Сребролукий Аполлон[14] наградил тебя даром пророчества; неужели ты не предскажешь мне удачной дороги?

Кассандра ничего не ответила и только сумрачно взглянула на брата. Ее строгий вид смутил Париса, но он повторил настойчиво:

– Неужели меня может постигнуть неудача? Мне помогает могущественная богиня.

Кассандра ответила:

– Охотнее всего я предсказала бы тебе неудачу, Парис. Лучше бы ты не ехал, лучше бы ты никогда не следовал советам богини! Ахейцы страшно отомстят тебе за твою дерзость. Я вижу детей Приама, вовлеченных в кровавую битву с войсками данайцев.[15]

Парис воскликнул:

– Жестокая! Ты никогда не предсказываешь ничего хорошего, это всем известно. Неужели же троянцы испугаются данайцев? Кто сможет разрушить крепость Илиона – Пергам? Ее строили руки богов – Аполлона и Посейдона. Да разве найдется среди всех народов Ахайи, Аргоса, Лаконии хоть один герой, который в силах состязаться с сыновьями нашего отца, хотя бы с Деифобом или Гектором – первым среди первых?

Огромный Гектор ударил Париса по плечу и со смехом сказал:

– Не говори так, Парис. Я слышал, что в Фессалии есть герой, который превосходит всех смертных силой и доблестью. Его зовут Ахиллес, он сын царя Пелея. Правда, он еще мальчик, но, может быть, он одолеет и Гектора?

Все засмеялись, а Кассандра закрыла лицо руками, словно она угадала в этот миг страшную судьбу Гектора. Но никто уже не смотрел на нее. Поднялась суматоха: гребцы спускали корабль на воду, родные прощались с Парисом. Кто стал бы думать о предсказаниях Кассандры? Чудесная белая птица сидела на носу корабля, – бессмертная богиня сама охраняла мореходов.

5

Берег опустел. Посреди низкой равнины Скамандра еще виднелись небольшие группы людей, – это родичи Париса возвращались в город. На песчаном побережье осталась одна Кассандра. Ветер свистел ей в уши, желтая пена ложилась у ее ног. Но пророчица не трогалась с места и с печалью следила за удалявшимся кораблем. Она увидела, как на корабле подняли мачту, как над черным бортом развернулся пурпурный парус; он затрепетал в струях разогретого над скалами воздуха и скрылся за каменными уступами Сигейского мыса. Корабль ушел в Эгейское море.

В тяжелом раздумье смотрела Кассандра на бесконечно бегущие гребни пустынного Геллеспонта. Боги не позволили ей удержать безумцев от этой поездки. Безжалостен и жесток к ней Аполлон! Правда, она раздражила сребролукого бога тем, что отвергла его любовь. Но пусть бы он в гневе отнял у нее дар прорицанья! Нет, он придумал для нее тягчайшее наказанье. Он проклял свою несчастную жрицу; он сказал, что отныне никто не поверит ни одному ее пророчеству. Она будет видеть грядущее, но напрасно будет стараться предостеречь людей, спасти их, – никто не станет ее слушать. Собственное бессилие, насмешки и презрение людей – вот ее судьба, ее казнь.

Кассандра прижала руки к сердцу и сказала сама себе с тяжелым вздохом:

– Смирись, мое сердце! Бесполезно было отговаривать их от опасной затеи: они не хотят верить ничему ужасному. Да так и лучше: тот счастлив, кто не знает заранее своей судьбы. Вот они идут, веселые, полные радостного ожиданья. На просторные дворы Приамова дома уже сгоняют тучных быков, достают из кладовых кувшины с пурпурным вином, плетут миртовые венки для свадебного пира. Я вижу, как зажигают брачный факел, но я одна знаю, что этот факел подожжет стены Пергама.

Горе тебе, Илион! Ты примешь к себе жену Париса, но все народы ахейские придут с оружием в руках, чтобы потребовать ее обратно. Я вижу, как собираются в путь корабли; на них плывут ахейские герои: гневный Менелай, безжалостный Аякс, Одиссей, беда моей родины. Горе! Яростная Паллада готовит свой шлем и страшную людям эгиду.[16] Смертные и боги – все ополчаются против нас. Настанет день, когда живые позавидуют мертвым, – день, когда падет Илион и погибнет царство Приама!

Безумный Одиссей

1

Осса[17] – молва – летает по ахейским городам. У нее сто обликов и сто уст; она трубит в медные трубы и взывает к мести. Везде разглашает она весть о близкой войне.

– О меднолатные, бранелюбивые мужи, ахейцы! Слышали ли вы, что случилось в Спарте, в доме царя Менелая? Жену его, прекрасную Елену, похитил сын троянского царя Парис! Как змея в гнездо лесной птицы, проник коварный троянец в дом Менелая. Он прикинулся другом царя, усыпил его осторожность и бежал вместе с Еленой в далекую Трою. Менелай и брат его Агамемнон, властитель Микен, сговорились войной отомстить Трое. Они сзывают на помощь все народы ахейцев. Да поможет им Зевс, карающий злую неправду! Смерть похитителю! Гибель троянцам!

В каждом ахейском доме велись разговоры о близкой войне. В отдаленную Итаку привез эти вести давний друг царя Одиссея, тафиец Ментес.

Друзья сидели в полутемном мегароне царского дома. Перед ними на столе дымились ломти жареного мяса; рядом на блюде высилась горка черных, сушеных оливок, а на краю стола лежали колечки сладкого желтого лука. Из серебряной корзинки выглядывали плоские румяные хлебцы. Маленький горбун Эврибат, царский глашатай, наполнял кубки ароматным вином.

Угощая друга, Одиссей внимательно его слушал. Недаром мудрый царь Итаки тревожился когда-то за Менелая. Война из-за прекрасной Елены! Вот чего стоит Менелаю божественная красота гордой спартанки.

– Скажи мне, – спросил друга Одиссей, – кто же из ахейцев уже примкнул к Атридам?

– Первым поддержал их Нестор, престарелый царь Пилоса, – отвечал Ментес. – В нем, видно, не угас еще пыл юности! Обещал им свою помощь и критский царь Идоменей, родич и друг Атридов. Но к ним должны примкнуть и все, кто давал клятву – помнишь? – помочь мужу Елены Спартанской, как только он того потребует. Уже готов к походу отважный Диомед со своими аргивянами; собирают войска и оба Аякса – Локрийский и Теламонид – и многие другие. Менелай и Агамемнон ездят из города в город, подбивая царей ахейских на войну против Трои. Думаю, не минуют они и тебя: ты ведь тоже был участником клятвы. Правду сказать, все ахейцы не прочь от участия в большом военном походе. Ведь обида Менелаю – это обида нам всем. Надо проучить гордых детей Илиона, чтобы троянцы закаялись похищать аргивянок! Да и молодым воинам хочется показать свою доблесть и побывать в чужих краях. Троя славится богатством и роскошью. Каждый ахеец мечтает о военной добыче. Мы нагрузим наши корабли золотом, медью и железом; мы найдем себе искусных рабынь среди знатных троянок; мы оденем наших жен в финикийские ткани и украсим их руки золотыми кольцами и запястьями, которыми полны сокровищницы царя Приама.

При этих словах Ментеса Одиссей невольно оглянулся на дверь в конце палаты: она вела наверх, в женские покои царского дома. В раздумье ответил он своему красноречивому другу:

– Благодарю тебя за вести, Ментес. Ты оказал мне истинную услугу. Однако только безрассудные юноши бросаются в битву, не помышляя ни о чем, кроме славы. Разумный и твердый муж не должен уклоняться от боя, но должен все взвесить заранее, чтобы честь его не потерпела урона.

– Я всегда рад помочь тебе, Одиссей, – ответил Ментес. – Но сейчас я должен проститься с тобою: мой корабль стоит далеко в гавани, у пристани Ретры, и если я хочу воспользоваться попутным вечерним ветром, я должен спешить.

– Подожди до завтра, – возразил Одиссей. – Ты отдохнешь за ночь, утром освежишься в прохладной купальне, а к тому времени я велю приготовить тебе прощальный подарок.

– Нет, не держи меня, друг, – ответил Ментес. – Я выменял у иноязычников Темезы[18] много меди и тороплюсь с моим грузом в Тафию: тафийцы, наверно, уже готовятся к походу, и медь им нужна. Прощай, благородный Одиссей, мы увидимся в Авлиде,[19] где собираются войска ахейцев.

Ментес уже давно ушел, а Одиссей все еще продолжал сидеть один в темнеющей палате. Он размышлял обо всем, что рассказал ему гость. Конечно, Атриды будут настаивать, чтобы он, Одиссей, принял участие в походе. Но не следует сразу уступать им. На первый раз пусть уедут ни с чем. Пусть гордый Агамемнон увидит, как трудно ему заполучить Одиссея. Пусть почувствует, что царь маленькой Итаки нужен, очень нужен ахейцам. Пусть за честь сочтет, если сын Лаэрта согласится наконец помогать Атридам!

Вошли рабыни с факелами в руках и осветили сумрачную палату. Одиссей оглядел привычную издавна обстановку родного дома. Два ряда деревянных колонн подпирали потолочные балки. И потолок и стены почернели от дыма. Палата, лишенная окон, освещалась факелами – связками длинных лучин – и согревалась переносными жаровнями. Дым собирался наверху и выходил в отверстие в стене. На стенах висели скрещенные копья, шлемы с конскими хвостами, круглые кожаные щиты с медными бляхами. Оружие это покрылось копотью, потускнело. «Надо будет выбрать какое покрепче, – думал Одиссей, – и очистить его от копоти... Сколько будет забот, волнения, слез для всех домочадцев! А как быть с Пенелопой? Как признаться ей, что я решил идти на войну? Как утешить ее? Это будет потруднее, пожалуй, чем уступить Атридам...»

За дверью послышались женские голоса. В палату вошла Пенелопа. За четыре года она стала еще красивее, чем была, когда Одиссей увидал ее впервые в масличной роще близ города Спарты. За нею шли ее служанки. Одна из них придвинула царице мягко устланное кресло, другая поставила ей под ноги скамеечку, третья подала корзину с черной шерстью и прялку. Царица села напротив Одиссея и принялась за работу.

– Сын наш спит, – сказала она Одиссею, – я оставила его под присмотром няни Эвриклеи и спустилась сюда, к тебе. Скажи, кто был твой гость и какие вести он привез?

– Ты знаешь его, – ответил Одиссей, – это был Ментес из Тафии. Он заехал ко мне по дороге из Эпира и рассказал поразительные новости...

Быстро вертя в руках веретено, Пенелопа приготовилась слушать. Она пряла из шерсти тончайшую пряжу, чтобы потом выткать из нее узорную ткань.[20]

Но как же перепуталась пряжа царицы, как разроняла она свои веретена, когда Одиссей передал ей новости Ментеса! Елена бежала с сыном Приама! Менелай сзывает ахейцев на войну! Сердце Пенелопы замерло от ужаса, когда она услышала последние слова Одиссея:

– Ты знаешь, тогда, четыре года назад, мы все дали клятву Менелаю прийти к нему на помощь, когда он этого потребует.

Пенелопа зарыдала и воскликнула в слезах и гневе:

– Ты дал и другую клятву, неверный! Когда родился наш Телемак, ты поклялся мне оставить свои скитания и не ездить в далекие земли. Что тебе за дело до Елены? Уж если она не посовестилась покинуть мужа и маленькую Гермиону, так она не вернется, хотя бы вы до основания разрушили Трою! О, если только ты любишь нас, меня и сына, ты не пойдешь на эту войну, не оставишь нас одних, беззащитных и беспомощных!

И Пенелопа вновь зарыдала. Одиссей взял ее за руку и сказал:

– Я клялся тебе и клянусь еще раз, что не поеду, если меня к тому не принудят. Я не могу попросту отказать Менелаю, но я попробую заставить его освободить меня от клятвы. И если прибудут сюда не только Менелай, но все цари ахейские и примутся убеждать меня, неужели я не окажусь хитрее их всех? И да поможет мне в этом мудрейшая из бессмертных, светлая Афина Паллада!

Слова Одиссея немного утешили Пенелопу. Она удалилась наверх, в свои покои, а Одиссей подозвал глашатая Эврибата.

Маленький горбун был безобразен, смугл до черноты, но, несмотря на свой невзрачный вид, очень умен. Одиссей ценил его преданность и считался с его советами.

– Мой добрый Эврибат, – сказал Одиссей, – мне понадобится твоя помощь. Завтра, при первых лучах божественной Эос, отправь быстроногого вестника на Эрмейский холм; как только он увидит, что в гавань входит корабль, пусть бежит к тебе с этой вестью. Ты же пока пойди к Политу, любезнейшему другу моему, скажи, что я прошу его совета и помощи, и возвращайся сюда вместе с ним.

2

Большой черный корабль миновал пологие берега Элиды и приближался к скалистым Ионическим островам. Воинственные мореходы – беотийцы, микенцы, аргивяне – строили свои корабли почти вдвое больше обычных. Вдоль каждого борта располагалось по пятьдесят гребцов. В килевой балке были укреплены не одна, а две мачты; под носовым помостом было устроено пространное и удобное жилое помещение.

Свежий ветер надувал паруса; корабль летел, рассекая морскую зыбь. Гребцы сидели без дела, только опытный кормчий направлял бег судна, да лоцман из Эпира стоял на носу и пристально вглядывался в зыбкую даль.

Корабль принадлежал правителю Микен, прославленному Агамемнону. Сам «вождь народов» находился тут же, на корабле; его сопровождал брат его, царь Менелай. Атриды уже объехали Пилос, Эвбею, Эпир и другие ахейские страны и теперь направлялись в Итаку. До сих пор ахейцы встречали их с воинственным восторгом; по следам Атридов все побережье шумело и гудело, как встревоженный улей. Но встреча с хитроумным царем Итаки смущала их; даже гордый Агамемнон сомневался в успехе. Поэтому он не стал спорить, когда Менелай предложил взять с собой в Итаку двух умнейших ахейцев – престарелого пилосского царя Нестора и мудрого, справедливого Паламеда, царя острова Эвбеи.

Агамемнон и его три товарища стояли на носу корабля и глядели на сверкающую зыбь моря. Менелай был дружен с Одиссеем и не раз бывал прежде в Итаке. Теперь называл он своим спутникам острова, мимо которых они проходили. Он указал им на приветливый Дулихий, покрытый светлыми полями пшеницы, и на поросший лесом Закинф с удобной торговой гаванью. Далее путники увидели крутые, лесистые берега острова Зама, а когда они обогнули Зам, перед ними предстала и сама объятая волнами Итака. Длинный, узкий остров отвесно подымался из моря. Над северной его частью царила гора Нерион, доверху заросшая густым лесом. На отрогах Нериона зеленели горные пастбища, у подножия кудрявились рощи дубов и каштанов. Только в южной, меньшей части острова, на открытом плоскогорье, расстилались поля пшеницы да пышные виноградники сбегали к морю по широким террасам. Наверху, между желтеющих полей, виднелся город, окруженный рощами и садами.

Агамемнон окинул взглядом остров и пренебрежительно заметил:

– Небогатым царством владеет сын Лаэрта!

– Итака небогата и непривольна, – живо возразил ему Менелай, – но итакийцы могучи и смелы, и немногие народы имеют правителя, равного мудрому Одиссею Лаэртиду!

Агамемнон усмехнулся, а Паламед закусил губы: ведь это его обычно называли мудрым. Но, правда, ему трудно было состязаться в хитроумных выдумках с царем Итаки.

Нестор заметил раздражение Паламеда. Годы научили старого царя пользоваться человеческими слабостями. Он обратился к эвбейцу:

– Здесь нам очень понадобится твоя помощь, многоразумный Паламед! Одиссей несказанно хитер и увертлив, и если мы сами не изловчимся, то не добьемся его согласия, хоть он и давал клятву помочь Менелаю. Прошу тебя, напряги весь свой ум, следи за речами и поступками Лаэртида, чтобы вовремя ответить хитростью на хитрость.

Тем временем корабль обогнул маленький островок Астрею – скалу, торчащую из воды, – и перед глазами путников открылась спокойная гавань. Она вдавалась глубоко в остров и делила его на две части.

Гребцы свернули паруса и на веслах ввели корабль в бухту. В глубине ее, среди нависших скал, чернела пещера – грот Наяд.[21] Корабль встал на якорь поблизости от нее. Отсюда начиналась дорога в город, обсаженная серебристыми маслинами. Она огибала гавань, выходила к морю и подымалась затем от террасы к террасе, наверх, к городу. Цари сошли на прибрежный песок. Оставив своих спутников у корабля, они направились в город.

На широком дворе Одиссеева дома было пусто. Ни слуги, ни царские глашатаи не встречали именитых гостей. Цари помедлили немного и вошли в дом. В большой палате они увидели Пенелопу. Царица сидела над колыбелью маленького Телемака, закрыв лицо руками. Ее густые волосы были распущены в знак печали. Она даже не обернулась на шаги пришельцев. К ним подошел Полит, ближайший друг Одиссея. Он приветствовал их с видом человека, убитого горем. Менелай узнал его и спросил, встревоженный:

– Отчего вы все повержены в печаль, добрый Полит? Не случилось ли чего-нибудь дурного с Лаэртидом?

Полит ответил ему, вздыхая:

– Великое горе постигло нас, божественный Менелай! Боги помутили светлый разум Одиссея: безумный, он не узнает никого, не захотел даже взглянуть на своего возлюбленного сына. Он покинул свой дом и ушел в поле. Там он пашет землю и в безумии своем засевает ее солью. Он не слушает наших просьб и не хочет возвращаться домой. О Менелай, повелитель мужей! Если все вы пойдете к несчастному и попробуете позвать его с разумными увещаниями, может быть, вы отгоните от него ненавистную богиню Ату, лишающую людей разума и подвигающую их на безумные поступки!

Цари неуверенно взглянули друг на друга, и Менелай ответил Политу:

– Я не надеюсь на это, благородный Полит! Уж если сами боги простерли руку над Лаэртидом, умнейшим из смертных, сможем ли мы вернуть ему память и разум? Но пойдем в поле, взглянем сами на моего бедного друга.

И смущенные цари направились в поле. Еще издали они увидели Одиссея. Безумный царь усердно пахал землю; его загорелые плечи блестели от пота. Управляя рукояткой плуга, он с силой нажимал ногой на лемех, чтобы борозда была глубокой и ровной. Плуг тащили парой бык и мул. Кто бы мог усомниться, что Лаэртид лишился разума! Обычно в плуг впрягали пару могучих быков – если пахали целину; для земли полегче предпочитали пару быстроногих мулов. Но никто еще не видал мула и быка в одной упряжке! На краю поля запасливый пахарь приготовил большую корзину, как будто бы с зерном для посева. Но вместо зерна в корзину была насыпана серая, крупная соль.

На взрытой меже сидел горбун Эврибат, с видом отчаяния опустив голову на руки. Цари подошли к нему. Глашатай со слезами стал просить их поговорить с его хозяином. Но ни дружеское приветствие Менелая, ни мягкое увещание Нестора, ни язвительный укор Агамемнона не пробудили внимания безумца. Он прошел мимо, даже не взглянув на друзей. Некоторое время все стояли молча, удрученные горестным зрелищем. Только Паламед был спокоен. Он не доверял внезапному безумию хитрейшего из ахейцев и зорко следил за Одиссеем. Вдруг он спросил Эврибата, давно ли безумие овладело несчастным Лаэртидом? Эврибат с готовностью ответил:

– С самого утра, благородный муж; и мы не можем убедить его даже вкусить пищи.

Паламед повернулся и окинул взглядом поле. Он и сам не хуже других ахейцев – будь то царь или простой смертный – умел пахать землю. Герой сразу увидел, что Одиссей пахал вовсе не с утра, а разве лишь столько времени, сколько они шли от гавани до Одиссеева поля. Паламед решился. Не сказав ни слова, он поспешил обратно в город. Спутники удивленно смотрели ему вслед. Паламед добежал до царского дома и вошел прямо в палату. Пенелопа все еще сидела над колыбелью сына; няня и приближенные рабыни ласково утешали ее. Паламед отстранил женщин и выхватил из колыбели маленького Телемака. Женщины вскрикнули; Паламед завернул ребенка в покрывало и понес его из дома.

Няня и другие рабыни с воплями бросились за похитителем. Пенелопа упала на колени и приникла к пустой колыбели, замирая от страха. Она не так боялась за сына, как трепетала при мысли – какое испытание готовится Одиссею?

Женщины бежали за Паламедом, но не могли догнать его. Выйдя в поле, герой прошел по мягкой вспаханной земле и бережно сложил свою ношу в двадцати шагах перед упряжкой Одиссея. Эврибат хотел броситься к ребенку; Паламед удержал его. Ребенок залился плачем. Одиссей продолжал вести плуг. Все с трепетом ждали, что сделает безумный отец Телемака?

Морда быка была уже над ребенком, когда Одиссей остановил упряжку. Что же! Он сделал все, что от него зависело. Пенелопа не сможет упрекнуть его, что он нарушил обещание: его перехитрили. С Паламедом он еще посчитается. А пока что остается сделать вид, что ничего не произошло.

Одиссей взял ребенка на руки, подошел к Паламеду и спросил его с деланным изумлением:

– Что случилось, о мудрейший из смертных, благородный Паламед? Как ты попал сюда, на это поле?

Паламед возразил:

– Твоя мудрость, многохитростный сын Лаэрта, не позволяет никому считать себя мудрейшим. Я прибыл сюда с твоими друзьями: с Атридом Менелаем, с Агамемноном – храбрейшим из героев! – с царем Пилоса Нестором, прославленным своим прямодушием.

Колкие намеки Паламеда не смутили Одиссея. Он отдал сына подбежавшей Эвриклее и как ни в чем не бывало приветствовал своих прославленных друзей. Но с этой минуты Одиссей возненавидел Паламеда.

3

Двенадцать кораблей готовилось к отплытию из гавани Итаки – двенадцать стройных, чернобоких судов с красными носами. На судах могло поместиться шестьсот воинов в полном вооруженье.

И все-таки немного кораблей шло за Одиссеем! Под пилосской дружиной Нестора примчалось в Авлиду восемьдесят кораблей; гордый силою Агамемнон предводительствовал сотней больших кораблей, по сто сияющих медью воинов на каждом. По сорок, по шестьдесят кораблей принеслись грозным строем от других ахейских городов. Всего тысяча двести кораблей покачивались на просторе круглой Авлидской бухты! Нет, не двенадцать кораблей малочисленного итакийского народа были важны для ахейского войска. Ахейцам нужен был вождь итакийцев, мудрейший из мудрых, хитроумный Одиссей. Без его хитрости, без его советов, быть может, никогда не была бы взята крепкостенная Троя...

В день отплытия боги как будто были благосклонны к итакийцам. Дул теплый зефир – попутный западный ветер. Он только слегка рябил прозрачную воду гавани. Гряда скал защищала гавань с моря, и морские волны не могли в нее проникнуть. Шумели придорожные маслины; на синем небе четко вырисовывалась вершина Нериона; солнце озаряло всю гору сверху донизу, и только тени от облачков бежали по ее густым лесистым склонам.

Войско итакийцев собиралось к своим кораблям. Не только Итака, но и подвластные Итаке острова – Зам, Закинф и Дулихий – прислали своих лучших воинов, по пятьдесят на каждый корабль. Это были могучие метатели копий, опытные стрелки из лука, неутомимые гребцы. Отряд за отрядом спускался по каменистой дороге и строился на побережье гавани. Блистали медные шлемы и латы; медные жала копий сияли над рядами; колыхались круглые щиты в руках воинов; всюду звенела и гремела губительная медь. Следом за войском с топотом и криком валили пестрые толпы горожан.

Вскоре все узкое побережье гавани было заполнено народом. Позже всех на повороте дороги показались военачальники. Впереди шел Одиссей, в тяжелой броне, с боевым копьем в руках. Над его высоким шлемом сиял изогнутый гребень; густой конский хвост спускался с гребня ему на спину. С плеч вождя ниспадала тонкая пурпурная мантия, сотканная руками Пенелопы. Мантия скреплялась золотой пряжкой, на пряжке поджарый охотничий пес вцепился зубами в плечо настигнутой лани; казалось, чеканная лань трепещет и бьется, как живая. Неразлучный товарищ царя, горбун Эврибат, шел сзади и нес блистающий на солнце узорчатый щит повелителя.

Вождя итакийцев сопровождали военачальники кораблей, тоже в высоких, гривистых шлемах, в длинных мантиях поверх медных лат, с кожаными и медными щитами. Среди них выделялся своим высоким ростом и суровым лицом воинственный Эврилох, зять Одиссея. Сварливый, непокорного нрава, он не был в дружбе с царем, но боги вложили ему в сердце любовь к походам и битвам; крылатые стрелы, медноострые грозные копья были ему милее домашнего крова, милее жены и детей. В походе он был неизменным помощником Одиссея.

Среди пурпурных и темных плащей военачальников виднелись белые хитоны геронтов – старейшин Итаки. Они тоже пришли провожать войско. Об руку с Одиссеем шел его друг Ментор, еще совсем не старый, но мудрый и чтимый народом геронт. Уезжая, царь поручал Ментору своего сына. Во всей Итаке не найти было лучшего воспитателя, лучшего руководителя для Телемака.

Перед отъездом итакийцы должны были принести богам гекатомбу,[22] чтобы боги помогли им в трудном пути. Когда приносили жертву, часть ее народ съедал на общей трапезе, а часть отдавалась богам. Если боги принимали жертву, они должны были исполнить все просьбы людей. Кто же откажет в просьбе гостеприимному хозяину, угостившему тебя за своим столом!

По всему побережью уже были приготовлены костры, сложенные клетками из длинных, круглых поленьев. Возле костров с тяжким мычанием топтались огромные быки, белые с рыжими пятнами, предназначенные для гекатомбы. Они яростно мотали головами, и на солнце сверкали их позолоченные кривые рога.

Два широкоплечих воина подвели к вождю белоснежного быка; глашатай подал воду в сосуде, увитом цветами, и короб отборного ячменя. С треском вспыхнуло высокое пламя костра; густой дым заколебался над войском.

Одиссей умыл руки и осыпал быка пригоршнями золотистого ячменя. С головы жертвы он срезал клочок шерсти и бросил в пылавший костер. При этом он обратился к богам с горячей молитвой:

– О великий Зевс, о воздыматель волн Посейдон[23] и вы все, боги, владыки высокого Олимпа! Если мы всегда приносили вам обильные жертвы, пошлите нам попутный ветер, сделайте море безбурным, дайте нам счастливую дорогу и победу над народом Приама!

По всем городам в это время ахейцы приносили жертвы богам и молились о победе над Троей. Однако не все боги принимали жертвы, не все боги покровительствовали ахейцам.

Одиссей пересек мечом горло быку. Тотчас жертву добили ударом топора; тут же, на окровавленном песке, рассекли тушу на куски. Взяли тучные бедра, отделили мясо от костей. Кости обвили полосками жира, сверху положили кусочки мяса и утробы. Это и была доля богов. Одиссей обрызгал ее вином и бросил в разгоревшееся пламя. Вслед за вождем и другие военачальники стали приносить жертвы. Их молитвенные возгласы вместе с протяжным ревом жертвенных животных отзывались эхом на горных склонах. Черные клубы дыма плыли над гаванью, подымались все выше и уходили на восток, словно стремясь достичь высокого Олимпа.

Боги получили свою долю. После этого можно было садиться за трапезу. У костров воины жарили мясо жертв на длинных пятизубых вертелах. Двое глашатаев развязывали кожаные мехи с вином. Густая багровая струя лилась в широкие глиняные сосуды; глашатаи разбавляли вино свежей водой из узкогорлых медных кувшинов: вино никогда не пили неразбавленным. Разведенное вино черпали глиняной кружкой с длинной рукояткой и разливали по кубкам. Кубки быстро расходились по рукам.

Одиссей снова громко призвал богов и выплеснул из своего кубка немного вина на песок. Все совершили за ним такое же возлияние богам. Участники трапезы уселись на разостланные воловьи кожи, достали короткие ножи и принялись за мясо. Когда все мясо было съедено и вино выпито, Одиссей встал; за ним поднялись все остальные – с шумом, звоном и грохотом. Пришло время отъезда. Раздались вопли и плач провожающих; послышались крики, плеск воды, стук весел, лязг оружия. Вскоре все корабли наполнились меднолатными воинами.

Одиссей с друзьями был еще на берегу, когда из-за придорожных маслин показалась толпа женщин. Они не должны были появляться раньше, чем кончится гекатомба. Впереди всех шла Пенелопа, бледная, вся в слезах, с покрывалом на распущенных волосах. За ней едва поспевала няня Эвриклея, неся на руках маленького Телемака. Одиссей подошел к ним. Ребенок что-то весело лепетал и ловил блестящий меч, висевший через плечо отца. Пенелопа с рыданием кинулась к Одиссею: стенанья и плач поднялись среди женщин.

Одиссей бережно передал Пенелопу в руки ее спутниц, последний раз прижал к груди малютку-сына и быстро пошел к кораблям. Заплескалась вода, застучали по доскам якорные камни, вытащенные на носовой помост. Корабельщики отталкивались от берега длинными шестами; полоса воды между кораблями и берегом становилась все шире. Рядами взлетели весла; пронзительный сигнал трубы – и весла шумно погрузились в воду.

В далекий путь уходят корабли итакийцев! Блестит и играет вода, и отблески ее пробегают по черным бортам. На носу переднего корабля стоит могучий Одиссей. Ветер развевает конский хвост за его плечами, медный гребень шлема горит над головой героя.

Пенелопа рыдает в отчаянии, склонившись на плечо Эвриклеи. Плачь, плачь, царица! Двадцать долгих лет пройдет, прежде чем Одиссей снова увидит каменистые берега своей милой Итаки.

Гнев Ахиллеса

1

Сторожевые костры гасли один за другим; дым уходил кверху и расплывался в побледневшем небе. Все кругом было погружено в предрассветное оцепенение: тусклое море, безлюдная, вытоптанная равнина реки Скамандра, спящий лагерь, – только однообразно перекликалась стража на башнях стены, опоясывавшей лагерь. С юга тянуло жарким, сухим дыханием пустыни: душная ночь обещала перейти в знойный день.

На самом краю ахейского стана расположился лагерь мирмидонян – уроженцев горной страны Фтиотиды. В розовом свете утренней зари проступали очертания вытащенных на песок кораблей. На песке между кораблями, то там, то здесь, распростерлись фигуры спящих воинов.

Они лежали на разостланных кожах и плащах, ничем не укрытые. Некоторые из молодых воинов спали прямо на земле, положив голову на выпуклый кожаный щит; тут же было воткнуто древком в песок копье, чтобы быть под рукой в случае тревоги. Кое-где виднелись палатки – приземистые деревянные строения с тростниковой крышей; в таких палатках жили военачальники ахейцев.

Небо разгоралось, становилось совсем светло. Внезапно в утренней тишине разнеслись протяжные, полные отчаяния стоны.

Тотчас же стукнул засов в одной из палаток. Распахнулась дверь; из нее, нагнувшись, вышел воин и выпрямился во весь свой огромный рост. Это был сам Ахиллес, вождь мирмидонян. Ладонями он пригладил свои вьющиеся, золотистые волосы, расправил затекшие руки. Простой белый хитон без рукавов облегал статную фигуру героя. С могучими мышцами, со сверкающими голубыми глазами, густыми бровями, сошедшимися над переносицей, он выделялся бы и среди тысяч – сын богини, величайший из героев.

Ахиллес окинул взглядом свой спящий лагерь и прислушался. Издали, с берега моря, все громче доносились стоны и причитания многих голосов. Кое-кто из спящих воинов поднял голову, некоторые привстали, но снова легли, натянув на головы плащи, – не то чтобы не слышать стонов, не то в знак бессильной скорби... Десятый день раздаются погребальные вопли в ахейском лагере! Черная смерть посетила войско.

Минуя ряды спящих воинов, Ахиллес направился за ограду. Неширокая луговина отделяла мирмидонский стан от остального ахейского лагеря; по лугу извивалась речка – один из рукавов Скамандра. Светлый утренний пар поднимался над лугом.

В отдаленье, там, где речка исчезала в пенистой полосе прибоя, Ахиллес увидел высокосложенный горящий костер. Высохшие бревна быстро разгорались; наверху лежало тело умершего воина. Кругом костра столпились товарищи умершего, в полном вооружении, с копьями в руках. Они рыдали и вопили, и протягивали руки к костру. Их причитания должны были проводить душу умершего до самых ворот сумрачного царства Аида,[24] владыки мертвых.

Приглядевшись, Ахиллес узнал среди воинов Профоя, вождя магнетов. Ахиллес хорошо знал племя магнетов. Это был небогатый, но дружный народ. Они жили небольшими поселками вокруг горы Пелион, неподалеку от его родной Фтии. Магнеты считались превосходными конниками, и в ранней юности он не раз участвовал в их колесничных состязаниях. Теперь и до них добралась черная смерть.

Ахиллес легко перескочил речку и поспешил к погребальному костру. Его встретил озабоченный и грустный Профой. За ним подошли и другие воины, чтобы приветствовать великого Ахиллеса. Несколько человек остались возле костра, – нельзя было прерывать возлияний богам, пока горел погребальный костер. У многих воинов головы и плечи были посыпаны пеплом и даже волосы неровно острижены в знак печали.

– Богоравный друг мой, – простонал Профой, – горе! горе! До сих пор черная смерть поражала только левое крыло ахейского войска, и мы уже думали, что нас минует ее рука. Но сегодня ночью умер один из наших воинов и заболели еще пятеро. Что делать? Какой бог преследует нас?

– Помоги нам, сын богини! – заговорили воины, теснясь поближе к Ахиллесу.

– Чем я могу помочь? – возразил опечаленный Ахиллес. – Я не жрец и не пророк. Надо спросить прорицателя Калхаса.[25] Все годы войны он открывал нам волю богов в каждом важном деле. Пусть вопросит богов и скажет, за какую вину мы несем такое тяжелое наказание!

Седобородый воин – начальник одного из сорока кораблей магнетов – отрывисто и горько засмеялся.

– Спросить Калхаса! – воскликнул он. – Мы знаем, что Калхас мог бы помочь нам, но он уклоняется от этого. Мы, старейшие из воинов, уже несколько дней пытаемся увидеть Калхаса, узнать от него правду. Но Калхаса нигде нет. Или он ничего не знает, или наоборот, знает что-нибудь, что боится открыть.

– Он скрывается в палатках Агамемнона, – раздался голос из толпы.

– О Ахиллес, – сказал Профой, – ты один только поистине жалеешь ахейцев. Ты не держишься гордо и недоступно, как Агамемнон, ты не лукав и не своекорыстен, как многие другие... Ты не побоишься потребовать к ответу даже знатнейшего из вождей. Умоляем тебя, разыщи Калхаса, хотя бы и в палатке верховного вождя! Ты один сможешь добиться от него ответа.

Голубые глаза Ахиллеса потемнели от негодования. Он ясно и твердо ответил:

– Клянусь владыкой Зевсом, я исполню твою просьбу. Сегодня же мы узнаем правду, кто бы ни хотел скрыть ее!

2

Уже девять лет ахейские войска осаждали город Трою. Это не было настоящей осадой. Подойти к Трое можно было только с севера, со стороны моря, там, где лежала открытая равнина реки Скамандра, вытоптанная, кое-где поросшая тростником и болотной травой. С востока и юго-востока за городом подымался обрывистый хребет Иды; город прислонился к нему, закрылся, как щитом, неприступной городской стеной – такой высокой стены не было даже в Микенах – и успешно оборонялся от нападений врагов. К западу стена понижалась, ее можно было бы взять; но там, в излучине Скамандра, расположились лагерем войска варваров, союзников Трои. Их палатки усеяли высокий берег реки; по ночам везде горели их сторожевые костры. Где уж тут было думать об осаде! Всего стотысячного ахейского войска недостало бы для того, чтобы вплотную окружить город. Троянцы заперлись в городе и выходили только для мелких стычек с врагом. Голод им не был страшен. По дорогам, ведущим в город с тыла, целые дни скрипели повозки, кричали мулы; стада быков, свиней, овец подымали облака густой пыли из селений Троады, из союзных городов непрестанно подвозили в город хлеб, вино и другие припасы. Нет, Трою нельзя было взять измором. Ахейцы грабили Троаду, разоряли союзные Трое города, подстерегали троянцев на всех дорогах, – но ни на шаг не были ближе к победе, чем в первый день.

Ахейцы раскинули свой лагерь в тридцати стадиях[26] от города. Лагерь, простирался на двадцать стадий[27] вдоль побережья Геллеспонта. Со стороны суши лагерь был сначала опоясан глубоким рвом, а затем обнесен длинной каменной стеной, грубо обтесанной, в полтора человеческих роста вышиной. У самого моря высились вытащенные на песок ахейские корабли. Они стояли бок о бок, укрепленные на косых подпорках, – тысяча двести крутобоких судов. Тремя бесконечными, извивающимися рядами они уходили от уступов Сигейского мыса к далекому Ретейскому мысу. Там, на левом крыле ахейского стана, стояла у своих кораблей дружина сильнейшего воина, Аякса Теламонида, и его друга, Аякса Локрийского. Справа к ним примыкали многочисленные корабли Атридов и их родича, критского царя Идоменея; посредине стана стояли двенадцать итакийских кораблей царя Одиссея. Еще правее расположился друг Одиссея, Диомед Аргосский, с восьмьюдесятью большими кораблями; далее стояла дружина пилосцев с их вождем, престарелым Нестором, и его сыновьями. Ближе к морю разместились корабли других, менее сильных вождей. Таков был лагерь ахейцев под стенами города Трои.

На западном, правом конце лагеря, у Сигейского мыса, отдельно от других, поставили пятьдесят кораблей мирмидоняне во главе с вождем своим Ахиллесом Пелидом, славнейшим из героев ахейских. Никто не мог равняться в силе с могучим сыном Пелея. Одно его появление наводило ужас на врагов. Когда Ахиллес мчался в битву на своей легкой колеснице впереди ахейского войска, враги бежали без оглядки: им казалось, что они видят самого неистового Арея, бога битв. Никто из троянцев не отваживался вступить в поединок с сыном Фетиды; даже могучий Гектор избегал встречаться с ним. Ахейские же воины готовы были идти за Ахиллесом куда угодно. Грозный мирмидонянин водил большие отряды ахейцев на союзные Трое города. Одиннадцать городов разгромил он, подойдя к ним с суши, и двенадцать взял внезапным нападением с моря. За девять лет большая часть военной добычи ахейцев была доставлена в лагерь Ахиллесом. Понятно, что герой считал себя по меньшей мере равным верховному вождю Агамемнону. Даже свои суда Ахиллес расположил отдельно от стана ахейцев и обнес их особым частоколом. Сын богини ни в чем не хотел подчиняться верховному вождю. Этим он постоянно раздражал надменного Атрида, и только мудрому Нестору удавалось еще удерживать вождей от ссоры.

Но и с другими ахейскими вождями Ахиллес не особенно дружил. Он был почти мальчиком, когда во главе мирмидонских судов примчался на чернобоком корабле к берегам Геллеспонта. Ему всегда казалось, что старшие вожди недостаточно уважают его. Ближе других был ему Аякс Теламонид: простодушный гигант благоговел перед юным Пелидом, хотя и понимал, что Ахиллес затмевает его славу, что он, Аякс, твердыня данайцев, всегда останется вторым по силе и доблести в присутствии Ахиллеса.

Кроме Аякса, Ахиллес сблизился с итакийским вождем Одиссеем. Осторожный и сдержанный, Одиссей умел обходиться с порывистым Ахиллесом; если надо, умел возразить ему, но при этом никогда не задевал его гордости.

Но всей силой своей пламенной души Ахиллес любил одного друга – неразлучного спутника с детских лет – Патрокла Менетида. В те воинственные и суровые времена крепкая – на жизнь и смерть – дружба часто возникала среди юношей. Обычно дружили старший и младший, один более опытный, другой более сильный и решительный; они поддерживали и защищали друг друга, делились своими преимуществами и были верны дружбе до конца. Такими друзьями были оба Аякса; такая же неразрывная привязанность соединяла Ахиллеса и Патрокла. Это было одно из тех чувств, которые направляют судьбу человека.

3

Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал: Многие души могучие славных героев низринул В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным Птицам окрестным и псам. Совершалася Зевсова воля С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный.[28]

В этой чужой, враждебной стране убежищем, домом, родиной были для ахейцев их чернобокие корабли. Отсюда ахейцы выходили, чтобы сразиться с врагом под стенами неприступного Илиона. Возвратившись в лагерь, воины отдыхали в тени корабельных бортов; у кормы раскладывали костер и готовили пищу.

Обычно днем все пространство между кораблями и стеной было полно шума, движения, говора. Там пригнали скот с пастбища Иды, и воины колют свиней и баранов для общей трапезы; там разгружают легкий двадцативесельный корабль – вытаскивают на прибрежный песок засмоленные мехи с вином из Фракии. Там в лагерной кузнице пылает огонь, стучит молот – воины чинят свое вооружение. Там полуголые ахейцы окружили приезжего купца-финикиянина в пестрой одежде и стараются повыгоднее променять свою военную добычу.

Но в эти небывало знойные дни десятого лета осады – дни, когда чума – «черная смерть» – бродила среди ахейцев, – в лагере затихла всякая дневная суета. Только медленно тащились через лагерь повозки с длинными бревнами, – усталые мулы везли с предгорий Иды топливо для погребальных костров. Возницы угрюмо шагали сбоку и даже не погоняли измученных животных. Воины, лежавшие в тени кораблей, молча отворачивались от этого унылого зрелища и опускали головы на песок, не произнося ни слова.

Томительную тишину нарушил пронзительный зов трубы. Послышались протяжные возгласы; по лагерю не спеша проходили глашатаи и во всех углах стана громко повторяли обращение своего повелителя:

– Слушайте, мужи ахейцы! Предводитель мирмидонян Ахиллес, сын Пелея, созывает всех вождей и военачальников кораблей на военный совет. Поспешите, мужи ахейские! Великий Ахиллес ждет вас у кораблей вождя Нестора.

У судов Нестора, на правом крыле лагеря, уже были расставлены полукругом длинные деревянные скамьи. Посредине, у кормы большого корабля, возвышались отдельные сиденья для верховного вождя и его ближайших советников. Ахейцы медленно сходились сюда, понурые и молчаливые; у всех на уме была одна только общая беда. Не было слышно ни громкого говора, ни смеха.

Собирались начальники кораблей. Каждый начальник командовал своими воинами и на суше; начальники кораблей подчинялись военачальникам племени и, наконец, главному вождю племени – царю. Таким образом, собралось больше тысячи человек. Мелкие начальники – предводители десятка воинов – участвовали только в собраниях всего войска.

Военачальников ждал уже Ахиллес. Вождь мирмидонян стоял посреди собрания, опираясь на свое грозное копье. Это копье было не под силу никому другому. Древко его состояло из цельного молодого ясеня; Ахиллес сам вырубил его там, на родине, в лесах горы Пелион. Через плечо героя висел меч в кожаных ножнах; светлые вьющиеся волосы покрывал легкий кожаный шлем. Как всегда, ахейцы с благоговением приветствовали сына богини. Ахиллес замешался в толпу воинов и сел среди них на скамью. Свой «пелионский ясень» он воткнул возле себя в землю.

Постепенно скамьи заполнялись воинами в полном вооружении. Сверкали медные шлемы, колыхались круглые кожаные щиты и длинные копья в руках воинов. В проходе между скамьями появилась высохшая фигура старика в длинном белом хитоне, с белой жреческой повязкой на голове. Это и был прорицатель Калхас, главный гадатель ахейского войска. Воины не напрасно подозревали, что он прячется от ахейцев. Калхас не любил делать дурные предсказания и пуще всего боялся гнева верховного вождя. Ахиллес с большим трудом убедил Калхаса прийти на собрание.

Неподалеку, возле кораблей Атридов, вспыхнули солнечные блики на золоте вооружения – это показалась группа военачальников ахейского войска. Впереди шел верховный вождь Агамемнон. Рыжая львиная шкура облегала его широкие плечи; оскаленная морда зверя лежала на левом плече вождя, хвост волочился по земле, и когти царапали песок. Атрида сопровождали его верные друзья и союзники, славнейшие из героев ахейских. Среди них выделялся своими сединами Нестор, пилосский царь. Руки его ослабели от старости; он уже не мог быть таким бойцом, как прежде, но он превосходил всех в искусстве строить на битву воинов и боевые колесницы. Мудрым советником верховного вождя был и критский царь Идоменей; он шел тут же, высокий, с проседью в черной бороде. Агамемнона сопровождал также его брат и верный соратник Менелай, из-за которого началась великая война. С ними шел и Диомед из Аргоса, отважный, прямодушный, не знающий обходов и отступлений; и хитрейший из смертных Одиссей; над всеми головой возвышался знаменитый своей несокрушимой силой Аякс Теламонид.

Агамемнон прошел на свое место и сел, окруженный друзьями. Когда утих гул собрания, царь высокомерно обратился к Ахиллесу:

– О Ахиллес, твердыня данайцев, почему ты миновал верховного вождя и сам созвал совет военачальников? Или ты нуждаешься в нашей помощи?

Лицо Ахиллеса вспыхнуло. Он поднялся с места, и немедленно глашатай вложил ему в руку скипетр – в знак того, что вождь будет говорить на собрании. Ахиллес сурово взглянул в угрюмое лицо Агамемнона и ответил:

– О Атрид, не время сейчас считаться старшинством, когда, быть может, нам придется спустить корабли и отправиться обратно, ничего не добившись. Десятый день свирепствует гибельный мор среди ахейцев. «Черная смерть»! С утра до вечера мы не перестаем сжигать тела умерших товарищей. Народ ахейский волнуется. Воины требуют, чтобы мы спросили жреца или гадателя: пусть скажет, кого из бессмертных богов мы разгневали.

Ахиллес сел. Гул возгласов прокатился по рядам.

– Калхас! Калхас! – кричали воины. – Пусть прорицатель отвечает!

Калхас поднялся и выступил вперед. Он с беспокойством взглянул на Ахиллеса. Герой слегка кивнул ему головой. Гадатель ахейского войска заговорил, и ахейцы приподнялись с мест, вытягивая шеи и прислушиваясь к слабому старческому голосу.

– Мужи ахейцы, – начал Калхас. – Я расскажу вам о том, что видел сам девять дней назад, на рассвете. В лагере еще все спали, когда я вышел из палатки. Было совсем тихо и ясно, и розовый свет божественной Эос[29] лежал на лесистых вершинах Иды. И вдруг мне показалось, словно белое облако возникло на окраине гор и стремительно двинулось к лагерю. И тут я увидел светлого бога! Он спускался с горы широким шагом, лицо его пылало гневом, отлетали назад золотые кудри; за плечами он нес великий серебряный лук, и в колчане его гремели стрелы. Земля содрогалась под его ногами. Он шагнул через лагерь, и я увидел, как он сел на большой черный корабль посреди стана. Беспощадный бог снял с плеча свой лук, высыпал из колчана смертоносные стрелы и стал посылать их одну за другой в ахейский лагерь.

Среди воинов пронесся стон. Калхас продолжал, повысив голос:

– Горе! Страшен гнев Аполлона! Сначала в лагере падали мулы и бродячие собаки, а потом стали умирать люди...

Громкий говор заглушил его слова. Ахиллес крикнул:

– Ты больше не должен молчать, прорицатель! Ты должен открыть нам, чем раздражен бессмертный бог. Может быть, мы обещали ему гекатомбу и забыли выполнить обещание? Может быть, сладкий дым жертв избавит нас от пагубной язвы?

Все ждали ответа прорицателя. Калхас озирался в нерешительности. Наконец он сказал:

– Ты хочешь, чтобы я возвестил вам, чем разгневан Аполлон, далекоразящий бог? Я сделаю это. Но сначала поклянись мне, что защитишь меня, если мои слова рассердят сильного вождя.

Ахиллес поднялся и протянул руку к своему копью.

– Говори, не бойся! – воскликнул он. – Клянусь тебе Аполлоном, которому ты молишься: пока я живу и вижу, никто не подымет на тебя руку, хотя бы ты обвинил в нашем несчастье самого Атрида, вождя, столь гордого своей властью!

И Ахиллес бросил вызывающий взгляд в сторону Агамемнона. Калхас сделал шаг вперед и оперся на свой жреческий посох.

– Нет, не за обещанную жертву гневен Аполлон, – сказал прорицатель, – а за Хриза, своего жреца. Помните, как старый Хриз привозил нам богатый выкуп и умолял отпустить из плена его дочь, румяноликую Хризеиду? Народ был готов принять выкуп и вернуть пленницу. Но что сделал вождь Агамемнон? Он прогнал жреца и сказал ему вслед: «Иди прочь и не гневи меня, иначе тебя не спасет ни сан жреца, ни жезл Аполлона! Дочь твою я не освобожу. Она состарится в неволе, в моем доме, за ткацким станком или прялкой!» Все помнят его слова.

– Помним, помним! – раздались голоса.

– Хриз воззвал к Аполлону, – продолжал Калхас, – и теперь Аполлон мстит нам за своего жреца и не перестанет губить нас, пока мы не вернем Хризеиду отцу без всякого выкупа и не отправим в город Хризу богатую гекатомбу!

Калхас сел, и тотчас встал с места Агамемнон. Лицо его потемнело от ярости.

– Прорицатель бед! – воскликнул вождь. – Ты всегда рад сказать что-нибудь плохое! Как! Ты утверждаешь, что стреловержец Аполлон мстит народу за то, что я не захотел вернуть Хризеиду ее отцу? Ты требуешь, чтобы я отпустил пленницу, которую дал мне народ как долю в военной добыче?

По рядам прокатился говор и послышались крики:

– Это воля богов! Верни Хризеиду!

Агамемнон надменно оглядел ряды ахейцев и ответил:

– Хорошо, я согласен возвратить ее. Я не хочу, чтобы меня винили в гибели народа. Пусть сегодня же снарядят корабль, погрузят на него быков для гекатомбы. Начальником корабля назначим Одиссея, мудрейшего из ахейцев; пусть он отвезет Хризеиду ее отцу и умилостивит Аполлона жертвой.

Царь возвысил голос:

– Но вы должны возместить мне мою потерю! Для меня позорно будет одному остаться без награды посреди всего войска ахейцев!

Ахиллес резко возразил ему:

– Гордый славою Атрид, твое корыстолюбие беспредельно! Откуда взять нам для тебя награду? Общих сокровищ у нас нет: мы сразу делим все, что добываем в походах. То, что роздано, стыдно отбирать обратно, даже у самого последнего воина. Если ты сейчас отдашь свою долю, мы втрое, вчетверо возместим тебе потерю потом, когда Зевс поможет нам разрушить крепкостенную Трою!

Агамемнон ударил копьем в землю и злобно воскликнул:

– Не лукавь, доблестный Ахиллес! Ты хочешь сам владеть наградой, а мне советуешь сидеть молча, отдавши свою? Нет, если ахейцы теперь же не возместят мне потери равной наградой, то я возьму ее сам. Взамен Хризеиды я уведу у тебя твою пленницу, Бризеиду. Клянусь богами, я сейчас же сделаю это, чтобы ты понял, насколько я выше тебя, и чтобы никто здесь не смел равняться со мной!

Ахиллес вскочил, вне себя от гнева. Он схватился за меч и готов был уже ринуться на вождя. Но сидевший рядом Патрокл удержал его за руку. Ахиллес взглянул на друга. Со стуком опустил он меч в ножны, выпрямился и принялся осыпать вождя обидными упреками:

– Бесстыдный, коварный, корыстолюбивый! Кто захочет исполнять твои приказанья? Разве я за себя пришел сюда сражаться с троянцами? Дети Приама ничем не обидели меня: они не похищали моих коней или быков, не топтали моих полей, не увезли у меня жену. Нет, я, как и все, пришел сюда мстить за честь Менелая, твоего брага! Ты же не ставишь ни во что мою помощь и грозишь отнять награду, которую дали мне ахейцы за мои тягостные труды на поле брани! Ты, жадный пес с душою робкого оленя! Когда мы идем в поход, ты предпочитаешь оставаться и пить вино в своей палатке. Тебе приятнее потом отнимать дары у других. Я не хочу кровопролития, иначе это была бы последняя обида, которую ты нанес в жизни. Но больше я не стану сражаться за тебя!

С этими словами он швырнул скипетр на землю и сел на свое место.

Тут поднялся седобородый Нестор. Он жестом остановил разъяренного Атрида и, обращаясь к обоим вождям, заговорил:

– Какая скорбь настала для всех ахейцев! Как будет ликовать Приам и гордые дети Приама! Как обрадуются обитатели Трои, когда услышат о распре между вами, первыми среди ахейцев и в совете и в битве! Послушайтесь меня, могучие. Ты, Ахиллес, воздержись от препирательства с вождем. Ты знаменит своим мужеством, ты рожден богиней, но здесь он выше тебя, он – предводитель несчетных народов. Ты, Агамемнон, как ни могуществен, не отнимай у Ахиллеса пленницу. Ему дали ее как награду ахейцы. Смири свое сердце, Агамемнон, я, старец, умоляю тебя! Не ссорься с Ахиллесом: он оплот наш в этой кровопролитной войне!

Так говорил мудрый Нестор, протягивая руки к вождям. Но Агамемнон раздраженно возразил ему:

– Все, что ты говоришь, справедливо и разумно. Но ты видишь сам: этот человек хочет быть здесь выше всех, а я не намерен ему покоряться! Боги создали его храбрым, но разве это дает ему право оскорблять меня, вождя народов?

Ахиллес гневно прервал его:

– Я свободный ахеец, а не микенский раб! Ты не можешь распоряжаться мною! Запомни, что я скажу: в битву за пленницу я не вступлю, хотя она для меня дороже всех наград. Но клянусь великой клятвой: когда придет время и все данайцы будут призывать Пелида и ты сам не сможешь защитить их от Гектора мужеубийцы, – тогда скорее зацветет в твоих руках этот скипетр, чем Ахиллес придет вам на помощь!

В страшном гневе Ахиллес бросился прочь. Воины, толпившиеся в проходе, расступались перед ним в страхе и печали. Тотчас же за ним вышел из рядов его друг Патрокл и другие начальники мирмидонян. Они бегом направились за удалявшимся вождем.

У кораблей наступило тяжелое молчанье. Дружина Ахиллеса Пелида покинула лагерь ахейцев.

4

Пламенный Гелиос, солнце, гнал уже своих огненногривых коней вниз, к сверкающей равнине моря, когда Ахиллес, один, без друзей, пришел к скалам Сигейского мыса. Со стоном он протягивал руки к морю. Сквозь шум и удары волн он звал свою мать, богиню Фетиду:

– Мать моя, ты, что живешь на дне глубокопучинного моря! Взгляни на мою скорбь, на мое великое бесчестье!

Из седеющей пены моря вылетело легкое облачко и понеслось к берегу – и на камне, рядом с Ахиллесом, очутилась прекрасная богиня в зеленой, струящейся одежде. Она обняла героя; рука ее нежно гладила его волосы, а ласковый голос спрашивал:

– Что с тобой, милый сын? Какая печаль посетила твое сердце? Откройся мне, чтобы я могла разделить твое горе.

– Вождь ахейцев Агамемнон лишил меня моей славы! – простонал герой. – Пользуясь своим правом, он отобрал у меня мою долю в военной добыче – юную пленницу, прекрасную Бризеиду, которую я люблю всем сердцем! И я должен был молча перенести это. Не ты ли сама открыла мне мою судьбу?

Жребий двоякий меня ведет к гробовому пределу: Если останусь я здесь, перед градом Троянским сражаться, — Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет. Если же в дом возвращусь я, в любезную землю родную, Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен И меня не безвременно смерть роковая постигнет.[30]

Я мог сам выбирать свой жребий. Мне предстояла или долгая, мирная, безвестная жизнь, или ранняя смерть, но бессмертная слава. Я выбрал короткую жизнь, но вечную славу! Но где же эта слава? Зачем я отказался от милой жизни?

– Что же ты хочешь? – спросила опечаленная Фетида.

– Заступись перед Зевсом за оскорбленного сына! – воскликнул герой. – Обними колени владыки богов и моли, чтобы он отомстил за меня Атриду! Пусть дарует победу троянцам! Пусть троянцы нападут на лагерь и оттеснят ахейцев до самого моря! Пусть гордый Атрид поймет, какой защитой для войска был Ахиллес, пусть пожалеет о том часе, когда оскорбил храбрейшего из ахейцев!

Фетида слушала сына, и по щекам ее катились слезы. Глубоко вздохнув, она ответила:

– В злополучный час я дала тебе жизнь, мой бедный сын. О, если бы ты сумел остаться спокойным, когда троянцы будут теснить ахейцев и появятся у самых судов! Но пусть будет по-твоему. Я отправлюсь на Олимп и припаду к коленям Зевса. Он не откажет дочери Нерея! Ты же пока оставайся у своих судов и не ходи на советы ахейцев.

И снова легкое облачко понеслось над быстро темнеющим морем. Ахиллес остался на берегу, погруженный в печальное раздумье.

5

Медные стены в большой палате Зевсова жилища на Олимпе сияли чудесным светом. За серебряными столами, в креслах, покрытых мягкими шкурами, сидели блаженные боги. В ожидании самого божественного владыки они проводили время в веселой беседе. Кто-нибудь из богов повествовал о разных забавных приключениях; его рассказ прерывался общим оглушительным смехом. Между столами сами собою катились блестящие треножники на золотых колесах – изделие бога-кузнеца, хромого Гефеста. Чудесные машины останавливались возле столов, и пирующие брали с них широкие золотые чаши, полные сладкой амврозии – пищи бессмертных. Посреди палаты, за отдельным столом, прекрасный юноша в белом блестящем хитоне проворно наполнял вином двуручные кубки и раздавал их пирующим. От кубков разливался тонкий и сильный аромат: ни одно вино на земле не могло сравниться с благоуханным нектаром, который пили бессмертные боги на Олимпе.

Внезапно на столах задрожала и зазвенела золотая утварь; земля загудела под тяжелыми шагами. В дверях показалась могучая фигура Зевса. Все боги поднялись навстречу владыке Олимпа. Зевс медленно прошел между столами и сел на свое высокое кресло. Юноша-виночерпий тотчас поставил перед ним кубок с пурпурным нектаром. Но Зевс оттолкнул от себя кубок. Глядя на угрюмое лицо верховного бога, никто из бессмертных не решался прервать молчанье. Только Гера, богиня богинь, надменная жена громовержца, не могла затаить свои подозренья. Она вызывающе спросила:

– Кто из бессмертных, коварный, совещался с тобой в твоем уединенье? О, я знаю, ты всегда скрываешь от меня свои поступки!

Зевс нахмурил косматые брови и сурово ответил гордой богине:

– Не пытайся, Гера, проникнуть в мои мысли. Что можно, то ты узнаешь первая из всех богов. Но есть мысли, которых не должен знать никто.

– Можешь не говорить ничего! – гневно воскликнула Гера. – Я и так догадываюсь: ты говорил с Фетидой, среброногой матерью Ахиллеса. Недаром еще в начале пира мы слышали гул землетрясения; конечно, это ты клялся исполнить ее просьбы и заставил трястись весь Олимп в подтверждение своей клятвы! Я уверена, что ты обещал коварной Нереиде отомстить за ее сына и истребить толпы ахейцев в искупление обиды!

Зевс взглянул на нее исподлобья и резко ответил:

– Дивная! Ты вечно следишь за каждым моим шагом. Смотри, не озлобляй моего сердца! Я поступлю так, как мне угодно. Ты же не возражай мне, иначе никто на Олимпе не поможет тебе, если я подыму на тебя свои беспощадные руки!

Гера опустила голову, подавленная угрозой владыки. Она не посмела продолжать ссору. Остальные боги тоже молчали в смущении и страхе. Тогда поднялся с своего резного кресла сын Геры, хромоногий Гефест. Припадая на ногу, он подошел к Гере и протянул ей кубок с нектаром.

– Мудрая мать моя! – сказал он ласково. – Не стоит омрачать нашего веселья гневными словами! Будь лучше покорна Зевсу-отцу, помирись с ним. Если ты раздражишь его, я не посмею даже вступиться за тебя. Помнишь, как однажды, когда я вмешался в вашу ссору, он схватил меня за ногу и швырнул с Олимпа? Я летел целый день и только с закатом солнца, едва живой, упал на остров Лемнос. Ты же не захочешь, чтобы я повредил и вторую ногу!

Блаженные боги засмеялись. Белокурая Гера тоже улыбнулась, глядя на некрасивое, закопченное дымом подземных кузниц, но добродушное лицо своего сына. Она взяла у него из рук кубок с благоухающим нектаром и с улыбкой протянула кубок разгневанному Зевсу. Громовержец принял из ее рук напиток, лицо его просветлело; он выпил нектар и отдал пустой кубок юному виночерпию.

Тогда внезапно в глубине палаты послышался звон серебряных струн – это сам светлый Аполлон заиграл на лире,[31] чтобы развеселить пирующих. Звучно и весело спел он им забавную песню о хитростях бога Гермеса. Еще малюткой Гермес ловко обманул его, Аполлона. Чтобы искупить свой дерзкий обман, Гермес сделал из панциря черепахи первую на свете лиру и подарил ее божественному певцу.

Пир продолжался целый день до заката солнца. Ссора была забыта. Пение, шутки, смех не смолкали в просторной палате. И только на лицо Зевса ложилась тень от тягостных мыслей, как туча, плывущая по сверкающему небу.

Под стенами Трои

1

Содрогается и гудит широкая долина Скамандра от топота бесчисленных ног, от стука боевых колесниц и конских копыт – войска ахейцев проходят долину. Там, в конце долины, затаился и ждет их нападения великий город.

Впереди резвые кони влекут боевую колесницу верховного вождя. Агамемнон стоит в ней, опираясь на плечо возницы и вглядываясь в неясную даль. Сегодня он должен быть впереди всех сражающихся и доказать, что и без Ахиллеса могут ахейцы одерживать победы.

Следом несется колесница брата вождя – Менелая. Возница держит его щит, шлем и копье, а Менелай сам правит четверкой своих горячих гнедых коней. Его черные кудри и бороду треплет ветер; плечи покрывает пестрая шкура леопарда.

За вождями движутся многолюдные ряды микенских воинов; все в медных бронях и блестящих шлемах, с кожаными щитами и потемневшими в боях копьями; на ногах у воинов – белые оловянные поножи и легкие сандалии.

За микенцами следуют другие ахейские племена, каждое в боевом порядке, во главе со своими военачальниками. Вот, блестя смуглыми, мускулистыми телами, проходят полуголые локры; они вздымают над собой древки огромных копий. Бок о бок с локрами шагают саламинские стрелки в белых плащах, вооруженные большими луками. Катятся боевые колесницы локрийских и саламинских военачальников. Стоя в одной из колесниц, правит конями маленький Аякс Локрийский. Он отличается от всех своим вооружением: на нем белые, плотно стеганные полотняные латы. В соседней колеснице высится, как башня, огромная фигура его друга – Аякса Теламонида; почти равняясь с ним ростом, стоит возница – брат его Тевкр, знаменитый стрелок.

Сомкнутыми рядами, щит к щиту, идут рослые аргивяне; среди них, в сверкающей медными ободьями и поручнями колеснице, мчится прославленный вождь Диомед; дружным строем катятся колесницы его друзей. За ними следуют жители песчаного Пилоса; здесь больше колесниц, чем пеших воинов, и все они выстроены искуснейшим образом, как шашки на доске, и держатся одна от другой на расстоянии вытянутого копья. Во главе их – седобородый конник, пилосский царь Нестор, окруженный своими статными сыновьями.

Идут сильные абанты; длинные чубы свисают с их бритых голов. Пастухи Аркадии, виноделы Кикладских островов, суровые итакийцы; критяне со своим вождем Идоменеем, все в богато украшенных одеждах, с золотыми кольцами на древках смертоносных копий... Ряды колесниц сменяются рядами пеших воинов. С гулом и звоном, но в полном молчании движутся ахейцы, только клубится пыль и земля дрожит под ногами неисчислимых толп.

Все яснее виден ахейцам холмистый, покрытый лесом хребет Иды... А вот и город, высокостенная Троя... Видны крыши домов, дворец, храм Афины, устроительницы городов. Над ними возвышается неприступная крепость Трои – Пергам. Город и крепость окружены мощной, чуть покатой стеной, сложенной из огромных камней. На углах стены и над воротами – квадратные башни...

Пронзительно поют боевые трубы. Главные – Скейские – ворота Трои открыты настежь, и из них пестрым потоком выливаются войска. Троянцы уже проведали, что грозный Ахиллес отказался участвовать в битвах, и тоже решили испытать свое военное счастье в бою с ахейцами. Защитники Трои идут нестройными толпами, с шумом и криками. Впереди всех – троянские воины; их вооружение такое же, как и у ахейцев: копья, мечи на кожаной перевязи, шлемы и круглые щиты. Их военачальники в медных латах, на высоких двухколесных боевых колесницах. Издали блещет косматый шлем их главного вождя, гиганта Гектора Приамида. За троянцами валят пестрые толпы варваров, союзников Трои. В цветных тканях поверх гибких лат, с бритыми головами, в островерхих шишаках, они бегут или скачут верхом на конях, подымая над головой свои кривые мечи, закинув за плечи огромные луки. Колесницы троянцев мчатся в беспорядке, задевают друг друга колесами, наезжают и толкают одна другую. Это особенно заметно по сравнению с стройным порядком ахейского войска.

Так лишь на битву построились оба народа с вождями, Трои сыны устремляются с говором, с криком, как птицы: Крик таков журавлей раздается под небом высоким, Если, избегнув и зимних бурь, и дождей бесконечных, С криком стадами летят через быстрый поток Океана, Но приближались в безмолвии, боем дыша, аргивяне, Духом единым пылая стоять одному за другого.[32]

Вот оба войска сблизились и остановились, готовые ринуться в бой по призыву вождей. Они стали, как две стены, ощетинившиеся копьями, закрытые щитами. Угрожающие, суровые лица воинов словно высматривают себе противников для смертельного поединка.

2

Еще не прозвучал роковой призыв, как из рядов троянцев быстро вышел стройный воин. Плечи его покрывала пятнистая шкура леопарда, а в руке он нес два боевых копья. Его узнали, – это был Парис Приамид, прекрасный Парис, похититель Елены. Он остановился перед ахейцами и громко крикнул:

– Слушайте меня, аргивяне! Есть ли среди вас храбрые воины? Кто из вас хочет выйти и сразиться с Парисом, сыном Приама?

Статный, чернобородый воин, как и Парис, покрытый шкурой леопарда, спрыгнул с колесницы и быстро пошел навстречу троянцу. Парис остановился, поджидая противника. Вдруг лицо его побледнело, он растерянно огляделся по сторонам, как бы ища пути к бегству: он узнал Атрида Менелая.

Парис вспомнил, как Менелай стоял когда-то на пороге своего дома, в мантии и золотой повязке на голове; он протягивал руки и дружелюбно улыбался гостю, приглашая его войти в свой дом... Задрожало сердце в груди у похитителя Елены. Руки его опустились; он почувствовал, что не в силах поднять копье на оскорбленного им героя. Он поспешно отступил назад и замешался в толпу троянских воинов. Близко стоявшие ахейцы захохотали, насмехаясь над струсившим Парисом. Беглеца остановил суровый оклик: перед ним стоял разгневанный Гектор. Сжимая кулаки, он язвил Париса горькими упреками:

– Несчастный Парис! Ты умеешь только прельщать женщин своей красотой, а перед воинами отступаешь с позором! Что же ты не встретил Менелая с оружием в руках? Тут ты узнал бы, у какого сильного героя похитил жену! Не помогли бы тебе ни твоя красота, ни дары Афродиты, когда ты упал бы на землю, глотая пыль, – ты, виновник стольких несчастий для нашего дома и нашего народа!

Парис поднял опущенную голову и гордо ответил брату:

– Ты можешь упрекать меня, Гектор: твое сердце непреклонно, как топор, вонзающийся в дерево; ты не знаешь колебаний. Но не смей порочить даров светлой богини: надо чтить волю бессмертных. Нет на мне вины в том, что я принял эти дары! Я не боюсь Менелая. Я готов сразиться с ним за Елену Аргивскую.

Обрадованный Гектор поспешил остановить воинов, которые уже готовы были ринуться друг на друга. Когда его высокая фигура появилась между войсками, передовые ахейцы отступили на шаг и занесли копья. Но тут выступил вперед Агамемнон и громко крикнул:

– Стойте, друзья ахейцы, опустите оружие. Пусть великий Гектор скажет нам свое слово.

В наступившей тишине прозвучал мощный голос Гектора:

– О троянцы, и вы, меднолатные данайцы! Слушайте, что предлагает Парис, из-за которого началась эта губительная война! Он предлагает всем нам сложить на землю свое оружие, он сам сразится один на один с вождем Менелаем за Елену Аргивскую! Кто из них окажется сильнейшим, тот введет в свой дом Елену и получит все сокровища, привезенные Парисом из Спарты. Мы же прекратим войну и поклянемся в вечной дружбе.

Затаив дыхание, ахейцы ждали, чтобы кто-нибудь из вождей ответил на предложение троянца. Тогда из рядов снова вышел Менелай и воскликнул, обращаясь к войску:

– Я готов к поединку! Пусть боги рассудят нас. Наши вожди должны дать священную клятву, что ахейцы и троянцы подчинятся суду богов. Но пусть придет на поле царь Приам и сам принесет клятву. Его сыновья горды и вероломны; слово старца надежней!

Оживленный говор и стук оружия прокатились по полю. Возницы брали за поводья фыркающих коней, и колесницы со стуком откатывались в сторону. Воины складывали на землю свое тяжелое медное вооружение, втыкали копья в землю и садились тут же на землю в ожидании поединка. Глашатаи в коротких белых хламидах бегом направились к Скейским воротам – их послали вожди, чтобы привести жертвенных животных и призвать на поле Приама.

3

По террасам Пергама бежала Елена Аргивская, в наспех накинутом богатом покрывале. На руках и на шее у нее звенели золотые украшения, тонкий белый хитон был расшит по-фракийски: по швам его сверху донизу шла широкая красная вышивка. Елена подбирала на бегу длинные складки хитона. Из-под него мелькали ее красные сандалии. За ней спешили две служанки, в более грубых, но тоже вышитых фракийских платьях и с множеством медных украшений.

Едва переводя дух, женщины очутились на городской стене. Здесь, возле Пергама, стена была так широка, что по ней могли бы пройти три воина в тяжелом вооружении. На стене стояла группа людей в длинных белых одеждах – старейшины Трои. Старики опирались на свои посохи и внимательно следили за всем, что делалось на поле. Подойдя к ним, Елена замедлила шаг и плотнее закуталась в покрывало. Старцы окинули ее неприязненными взглядами; до ее слуха долетел обрывок их речи:

– ...злосчастная аргивянка! На горе нам привез ее сюда сын Приама!

Услышав эти слова, Елена выпрямилась, откинула свое покрывало и гордо взглянула в лица старейшинам. Те замолчали и почтительно расступились перед нею, провожая ее взглядами.

Проходя, она снова услышала за своей спиной их разговор.

– Нет, нельзя порицать Париса за то, что он навлек на нас такую беду! – говорил один из старцев. – Эта женщина подобна бессмертной богине. Можно ли удивляться, что два народа ведут губительную войну из-за ее божественной красоты!

Ему возражали другие:

– Мы не можем осуждать ее за то, что боги создали ее такой прекрасной. Но пусть прекрасная удалится от нас, вернется к себе в Спарту и отвратит погибель от наших детей!

С пылающими щеками и опущенным взглядом прекрасная аргивянка приблизилась к двум старцам, которые стояли в стороне на самом краю стены. Это был престарелый царь Илиона Приам и его ближайший друг и советник мудрый Антенор, еще бодрый старик с живыми глазами. Красавица боялась приветливого старца, избегала его осуждающего взгляда. Она знала, что с самого начала войны Антенор настаивал, чтобы Елену Аргивскую выдали ахейцам и покончили дело миром.

Елена остановилась, не смея идти дальше. Она не решалась сказать Приаму, что его ищут глашатаи, что его сын готовится выйти на смертельный поединок с Менелаем. Приам дружелюбно подозвал ее:

– Подойди ко мне, мое милое дитя. Ты предо мной ни в чем не виновата; виновны только боги, устроившие эту войну. Взгляни туда, на поле: ты увидишь там своего первого мужа и многих родных и близких...

Елена остановилась возле свекра и с волнением взглянула вниз. Сначала она ничего не могла разобрать в этом море блестящих лат и оружия. Она видела только, что войска стоят неподвижно, словно ожидая чего-то. Приам указал ей на военачальников в богатых доспехах; они медленно ходили между рядами стоящих и сидящих воинов. Елена узнавала среди них давно знакомых ей друзей и родичей царя Менелая, увидела и самого Менелая...

Вдруг к Приаму подошел глашатай, посланный Гектором, и громко сказал:

– О Приам Дарданид, иди на поле битвы, тебя призывают вожди троянцев и меднодоспешных данайцев. Твой сын, герой Парис, и воинственный Менелай Атрейон[33] выйдут с длинными копьями сражаться за Елену. Ты же, вместе с военачальниками данайцев, положишь священные клятвы – отдать Елену победителю и окончить войну, покоряясь воле Зевса.

Приам ужаснулся. Опираясь на руку Антенора, он заторопился вниз, по внутренней лестнице крепости. Елена осталась на стене со своими служанками. Она ждала поединка, трепеща от волнения: там, внизу, решалась ее судьба. Вскоре из Скейских ворот выехала царская колесница; Приам правил четверкой, Антенор стоял за ним, держась за поручни. Четыре участника клятвы сошлись посреди поля: Приам и Антенор с троянской стороны и вожди Агамемнон и Одиссей от ахейцев. Глашатай поднес им сосуд с водой. Вожди умыли руки, чтобы очиститься перед молитвой. Воины подвели к ним жертвенных животных – двух белых баранов и черную без отметины овцу. Агамемнон поднял руки к небу и в полной тишине произнес слова клятвы. Затем он отогнул голову первого животного и мечом пересек ему горло. Вскоре все три жертвы бились на земле, и темная кровь расплывалась вокруг них. Глашатаи принесли большой серебряный сосуд, полный пурпурного вина. Призывая месть богов на тех, кто нарушит клятву, все четверо участников клятвы кубками черпали вино и выливали его на землю.

Воины, стоявшие вблизи от вождей, зашумели и заговорили, и говор прокатился по всему полю: клятвы были даны, и жертвоприношение кончилось. Приам снова взошел на свою колесницу и собрал в руку вожжи; Антенор стал возле него – и царская колесница покатилась между рядами воинов обратно, к Скейским воротам. На троянской стене появлялись все новые группы людей: седобородые старики, женщины в длинных одеждах, босоногие мальчики. Елена стояла в стороне от толпы, кутаясь в покрывало и не сводя глаз с поля. Обе служанки стали возле нее, чтобы закрыть аргивянку от любопытных и недоброжелательных взглядов троянцев.

4

А на поле готовились к поединку.

К противникам подошли их друзья, чтобы помочь вооружиться. Парис укрепил на ногах светлые поножи, надел медные латы, накинул на плечо ремень среброгвоздного меча, на голову надвинул яркий шлем с выгнутым гребнем и развевающимся конским хвостом. Тотчас друзья передали ему круглый щит с золотым узором и длинное копье. Тем временем Менелай уже кончил вооружаться и ждал противника. Бойцы двинулись навстречу один другому. Замерли бесчисленные ряды воинов. Наступая, Парис поднял тяжелое копье, потряс им, прицеливаясь, и с силой метнул в грудь Менелая, Менелай закрылся щитом; копье со звоном ударилось в медную пластину щита и отскочило. Тогда поднял свое копье Менелай. Копье пролетело и с треском пробило щит Париса. Троянец отшвырнул щит. Менелай выдернул из ножен меч, бросился к Парису и с размаху ударил его мечом по шлему. По полю прокатился вопль: на глазах у всех меч Менелая разлетелся на куски. Оглушенный Парис стоял опустив руки. Менелай, безоружный, прыгнул на него, ухватился за гривистый шлем и, сбив противника с ног, потащил его в сторону ахейского войска. Но тут ремень у шлема лопнул, освободившийся Парис вскочил и бросился бежать. Менелай вырвал из земли чье-то торчавшее копье и пустился в погоню за убегающим врагом. Над полем стоял несмолкаемый крик. На бегу Менелай занес копье – и вдруг остановился, опустив оружие. Темное облако спустилось между ними и скрыло убегавшего Париса.

На троянской стене Елена Аргивская, вся дрожа, отвернулась от поля и в изнеможении склонилась на плечо своей служанки. Теперь в толпе троянцев никто не обращал на нее внимания, все были заняты зрелищем поединка и горячо обсуждали случившееся. Заботливые служанки поддержали потрясенную Елену и повели ее со стены.

На широкой лестнице Пергама к ним подошла женщина в темном покрывале и окликнула Елену. Ахеянке на миг показалось, что перед нею старая служанка из дома ее отца в Спарте. Но женщина сказала ей:

– Иди к себе домой, Елена! Парис уже там и ждет тебя. Я спасла его от жестокого врага и доставила домой, невредимого и не замеченного никем.

Тут Елена увидела под темным покрывалом блестящие глаза и белую шею, узнала повелительный голос великой богини и воскликнула, дрожа и негодуя:

– Жестокая, ты снова хочешь обольстить меня, теперь, когда по решению богов я должна последовать за Менелаем! Позорно было бы мне вернуться к трусу; все троянки будут смеяться надо мною. И так уже довольно страдало мое сердце от общего презренья!

Но Афродита ответила с гневом:

– Замолчи, несчастная! Ты хочешь, чтобы я возненавидела тебя так же, как прежде любила? Берегись: если я откажусь от тебя, никто не защитит тебя от злобы обоих народов, и ты погибнешь жалкой смертью!

И трепещущая Елена не посмела больше возражать владычице любви. Закрывшись своим блестящим покрывалом, робкими шагами она пошла за богиней в опостылевший ей дом Париса.

А Менелай рыскал по рядам троянцев, как хищный лев за добычей. Он потрясал копьем и требовал указать ему, куда скрылся побежденный противник. Агамемнон же выступил вперед с мечом в руке и грозно потребовал:

– Слушайте меня, троянцы, и вы, союзники Приама! Вы видели торжество Менелая, любимого богами. Немедленно выдайте нам аргивянку Елену и все похищенные Парисом богатства и заплатите нам должную дань как побежденный народ!

Ахейцы поддержали его криком:

– Хвала великому Агамемнону! Хвала победителю Менелаю!

Троянцы стояли безмолвно, угрюмые и униженные, проклиная про себя самохвальство и трусость Париса.

Но, видно, олимпийские боги не хотели, чтобы война окончилась так скоро. Неподалеку от места поединка густыми рядами стояли дружины ликийцев, союзников Трои. Среди них выделялся ростом и широкими плечами их предводитель Пандар, искусный стрелок из лука. Он был частым гостем в доме Приама и особенно дружил с Парисом. Словно какой-то демон шепнул ему на ухо: «Срази Менелая! Отомсти за позор твоего друга Париса!» Пандар поднял с земли свой огромный лук, сделанный из рогов дикой серны, вытащил из колчана оперенную стрелу. Пандар наложил стрелу, ухватил ее за ушки вместе с тетивой и с силой оттянул тетиву до самой груди. Он громко призвал сребролукого Аполлона, покровителя ликийских стрелков, и спустил тетиву.

Стрела Пандара пробила броню Менелая и застряла в боку героя. Менелай со стоном пошатнулся. Громко вскрикнули ахейцы. Агамемнон бросился к брату и поддержал его. Но Менелай выпрямился и отстранил руку Агамемнона.

– Успокойся, милый брат! – сказал он. – Я ранен легко. Надо позвать врача Махаона; он извлечет стрелу и наложит целебную повязку.

Агамемнон в гневе поднял над головой меч.

– Коварные троянцы! – воскликнул он. – Так-то они сдержали клятву! Но Зевс эгидодержец покарает их. Вооружайтесь, мужи ахейцы!

Словно море внезапно вздыбилось волнами – так вскочили на ноги воины. Каждый воин надевал шлем, накидывал на плечо перевязь меча, выдергивал из земли копье. Запряженные в колесницы кони под ударами бичей ринулись по своим местам. Перемирие было нарушено, и битва неизбежна.

5

Словно гремящие волны, что идут по морю гряда за грядой, двинулись на врага ряды ахейцев. Троянцы ожидали их, закрываясь щитами и подымая над головой копья, чтобы вернее отразить удар. Вот сшиблись передние ряды; щиты загремели о щиты. Пронзительно заржали кони. Клубы пыли застлали все поле. С воплями торжества одних воинов смешивались смертные стоны других. Земля потемнела от льющейся крови.

В шуме боя слышался могучий голос, гремевший над войсками. Это бог битвы Арей возбуждал дух защитников Трои. Ему отвечал другой голос, звучный и чистый, как боевая труба, – Афина Паллада бурно носилась между рядами ахейцев и побуждала их на битву.

Но и другие боги пришли на помощь троянцам: стреловержец Аполлон и даже прекрасная Афродита. Светлой тенью она следовала среди боя за троянскими героями и незримо оберегала их от вражеских ударов. Владычицу улыбок с гневом заметила Афина.

– Дерзкая! – воскликнула дочь громовержца. – Ты смеешь становиться мне поперек пути! Но я сумею проучить тебя. Впредь ты будешь пугаться самого названия боя!

И Афина бурно понеслась по полю, разыскивая вождя аргивян Диомеда. Сын Тидея был беспредельно отважен и неустрашим: он не побоялся бы сразиться даже с бессмертными. Этого и хотела Афина.

Наконец она увидела Диомеда. На своей блистающей медью колеснице царь Аргоса врезался в толпу врагов и поражал их одного за другим, пробивая щиты и брони и отражая яростные удары. Улучив минуту, Афина подошла к Диомеду, и герой услышал рядом с собой ее звучный голос.

– Смелей, Диомед! Я прибавлю силы твоим рукам и ногам, укреплю твой дух. Никто не устоит перед тобой! Но и этого мало. Вот я открываю твои глаза, чтобы ты мог видеть бессмертных.

В тот же миг Диомед увидел великую богиню. Ее могучая фигура возвышалась над всеми сражающимися; белые складки одежды падали до самой земли; грудь была покрыта медной броней, а над шлемом вместо гребня изгибала свое тело ужасная золотая химера[34] с разинутой пастью. В руке богиня держала огромное копье, которого не поднял бы ни один смертный. Она коснулась плеча Диомеда и повторила:

– Смелей, Диомед! – и прибавила: – Опасайся сражаться только с Аполлоном. Но если увидишь бессмертную Афродиту, рази ее острой медью.

Ободренный Диомед с невиданной яростью ринулся на врагов. Не одного троянца он поверг на землю без дыхания и жизни. За ним следовали на колесницах его друзья; они собирали добычу героя – оружие и доспехи убитых.

Навстречу Диомеду мчалась троянская колесница с четверкой вспененных, одичалых коней. В колеснице стоял высокий воин в медной броне, с двумя копьями в руках; одним из них он намеревался сбить Диомеда, губителя троянцев. Это был Эней, племянник Приама, один из славнейших героев Илиона. Оба воина осадили своих коней, соскочили на землю и бросились навстречу один другому. Копье Диомеда пролетело мимо Энея; троянец ждал врага, наставив на него свое оружие. Не раздумывая, Диомед схватил тяжелый камень и швырнул в Энея. Камень поразил троянца в бедро; герой упал на колено, упираясь рукой в землю. Но Диомед остановился пораженный. Сияющее облако заслонило от него поверженного врага, и аргивянин увидел, как богиня Афродита закрыла Энея своим белым плащом и повела с поля боя жестоко хромающего троянца. Диомед вспомнил слова могучей Афины! Он схватил чье-то брошенное копье и пронзил им нежную руку Афродиты. По серебристой ткани заструилась нетленная кровь; богиня громко вскрикнула и отпустила Энея.

Но Диомед не осмелился больше преследовать врага: он увидел, как другой бог в сияющей одежде – сам Аполлон – поддержал Энея и увел его с собою.

Над стонущей Афродитой сверкнули радужные крылья. Вестница Зевса Ирида тихо опустилась на поле битвы. Она обняла изнемогавшую от боли богиню и повела ее с поля. А Диомед дерзко крикнул вслед ей:

– Уходи, дочь Зевса! Обольщай слабых женщин, но не вздумай больше вмешиваться в битву!

На вершине Олимпа собрались толпой бессмертные боги. Они жадно следили за битвой, кипевшей в долине Скамандра. В слезах предстала перед ними раненая Афродита. Белорукая Гера встретила ее с насмешкой:

– Что случилось с тобой, Киприда? Может быть, ты уговаривала новую ахеянку ввериться какому-нибудь любезному тебе сыну Трои и, лаская ее пышные волосы, наколола себе руку об острую пряжку?

Владычица улыбок ответила со стоном:

– Меня ранил надменный Диомед, вождь аргивян, за то, что я хотела вывести из боя любезного богам Энея. Увы! Уже не с троянцами, а с бессмертными богами сражаются гордые данайцы!

Зевс улыбнулся и, погладив по голове свою прекрасную дочь, сказал ей:

– Милая дочь! Не вмешивайся в шумные битвы. Занимайся приятными делами брачных союзов, а бранные дела устроят бурный Арей и Афина!

Тем временем внизу бой начал утихать. Реже ударялись копья о звонкие щиты: тише стал крик; пыль оседала, и стали видны груды безжизненных тел, разбитые колесницы, отдельные группы сражающихся. Многие из воинов уже прекратили битву. Они разыскивали раненых, ловили коней, которые скитались по полю с пустыми колесницами. Иные воины бродили между телами убитых и собирали брошенное оружие.

Неистовый Арей покинул затихавшее поле. Афина видела, как он взвился и понесся прочь, черной тенью мелькая среди разорванных облаков.

Тогда Афина и Аполлон тоже оставили поле боя. Неподалеку от Скейских ворот Трои одиноко рос старый, раскидистый дуб. Боги приняли вид двух желтоглазых ястребов, полетели к дубу и уселись на кривой ветке. Отсюда им было видно все поле. Следя за последними вспышками битвы, Аполлон сказал своей божественной противнице:

– Пора закончить сражение, Афина. Пусть враги возобновят бой завтра и продолжают его, хотя бы до разрушения Трои, если так решено судьбой!

Афина ответила:

– Пусть будет по-твоему, дальновержец. Низведем поскорее мрак на землю, чтобы войска разошлись и не пытались продолжать битву.

С высокого дуба боги видели, как с запада надвигаются клубящиеся тучи и в первый раз за много дней затягивают небо. Поле утонуло во мраке. Крики утихли, слышны были только голоса военачальников, отводивших войска от поля боя. Звеня оружием, толпы троянцев уходили в город.

В темноте вспыхивали огни: это истомленные ахейцы разожгли костры и жарили на вертелах шипящее мясо.

Наконец совсем стемнело. Ахейцы ужинали вокруг костров. И над городом, и над станом ахейцев во мраке ночи глухо перекатывался гром. Люди в страхе прислушивались: ни один воин не смел выпить вина, не совершив возлияния громовержцу. Гром рокотал всю ночь, то удаляясь, то снова нарастая, словно голос бога с высоты возвещал народам новые беды.

Жребии войны

1

– Гектор, возлюбленный муж мой, сжалься над нами, надо мной и малюткой Астианаксом! Не уходи сражаться с ахейцами! Не оставляй нас без защиты! Смотри, здесь городская стена доступнее всего для вражеского нападения. Пока вы будете сражаться на поле, ахейцы ворвутся сюда и погубят всех нас. Останься здесь со своей дружиной! Некому подумать обо мне: нет у меня ни отца, ни братьев – всех убил жестокий Ахиллес, когда во главе ахейского войска разрушал высоковратные Фивы. Ты теперь мне и отец, и мать, и брат, и любимый муж. Не ходи на поле, останься здесь, защити нас!

Так рыдала и причитала Андромаха, обнимая Гектора, прильнув к его одетой бронею груди. Троянский вождь пришел попрощаться с ней перед решительной битвой с ахейцами и разыскал жену на городской стене, подле старой смоковницы у Скейских ворот. Вместе с нею была и няня-рабыня с малюткой Астианаксом на руках.

Гектор осторожно снял со своих плеч руки Андромахи, которыми она цеплялась за него в отчаянии, и заговорил, открывая ей свое сердце:

– Поверь мне, Андромаха, судьба твоя и нашего милого сына тревожит меня больше всего. Быть может, суждено погибнуть Илиону; но не так сокрушает меня грядущее горе моего отца Приама и дряхлеющей матери, горе моих братьев и сестер или судьба юношей троянских, которые погибнут при разрушении родного города. Нет, больше всего тревожит меня твоя участь, моя возлюбленная Андромаха, твой жалкий плен, рабство у жестоких данайцев, – о, пусть я раньше погибну и буду засыпан землей, чем увижу это и услышу твои жалобные рыданья! Но я не могу остаться здесь, с тобой. Страшный позор падет на меня, если я, как трус, останусь здесь и уклонюсь от боя. Сердце велит мне защищать родной город и родной народ от свирепых пришельцев. Я должен быть отважным и первым идти в сраженье, чтобы никто не укорил отца моего Приама недостойным поведением сына!

Оставив Андромаху, Гектор хотел взять на руки маленького Астианакса. Но ребенок с криком прижался к няне, испуганный яркой медью на груди отца, его сверкающим шлемом с грозно развевающимся конским хвостом на гребне. Гектор засмеялся, и даже заплаканная Андромаха улыбнулась. Немедленно снял Гектор с головы блистающий шлем и положил его на землю. Успокоенный младенец, узнав отца, доверчиво потянулся к нему и обнял его за шею мягкими ручками. Поцеловав сына, Гектор высоко поднял его и обратился с мольбой к богам:

– О владыка Зевс и вы, бессмертные боги! Поручаю вам моего сына. Пусть он будет силен и прославлен среди троянцев; пусть вырастет отважным и справедливым, станет вождем своего народа, чтобы про него говорили: «Он превзошел своего отца!».

Андромаха улыбалась сквозь слезы. Гектор положил ребенка ей на руки и обнял их обоих.

– Не печалься, милая Андромаха! – сказал он. – Никто не избегнет своей судьбы, ни храбрый, ни робкий, будет ли он сидеть дома или сражаться в поле. Иди к себе домой, береги нашего Астианакса, занимайся домашними делами. Мы же, воины, должны позаботиться о безопасности Трои, и больше всех – я, вождь троянского войска!

Гектор поднял с земли свой косматый шлем, надел его, взял оружие и не оглядываясь пошел к Скейским воротам, где уже толпились защитники Трои.

Андромаха в глубокой печали направилась домой и в кругу своих домашних горько плакала о своем Гекторе.

2

В этот день на высоком Олимпе громовержец Зевс решил сам вмешаться в битву троянцев и данайцев.

На широкий двор своего медностенного дома Зевс выкатил колесницу; вся она светилась чудесным светом: блестели серебряные спицы и золотые ободья колес, золотые поручни, кузов, сплетенный из золотых и серебряных ремней; серебряное дышло. Зевс запряг в колесницу двух крылатых коней с медными ногами. Их золотые гривы падали волнами до самой земли. Кони храпели и били копытами, но позволили богу надеть на себя золотое ярмо, привязанное к дышлу колесницы. С громом распахнулись ворота, и чудесная упряжка вылетела наружу. Послушные могучему вознице, кони распростерли сверкающие крылья и полетели, паря между морем и высоким небом.

Вслед колеснице смотрели с Олимпа, собравшись толпой, бессмертные боги. Их сердца были полны смущения и страха: в этот день отец богов и людей грозно запретил им следовать за собой и вмешиваться в происходящую битву.

Вскоре владыка Олимпа увидел под собой глубокие овраги и крутые вершины горной цепи Иды. Колесница плавно опустилась на травянистый склон холма Гаргара. Зевс выпряг коней и прислонил колесницу дышлом к стволу дуба.

Тотчас на землю спустилось золотистое облако и затопило весь склон непроглядным туманом: теперь никто не смог бы увидеть коней олимпийца. Сам Зевс поднялся на вершину Гаргара. Здесь был сложен троянцами высокий Зевсов алтарь. Громовержец поднялся по его крутым ступеням и уселся на гладком жертвенном камне. Под ним внизу расстилалась долина Скамандра; вдали у моря чернела цепь ахейских кораблей.

После двухдневного перемирия троянцы снова вышли навстречу ахейцам. На этот раз они надеялись разбить врага, ослабленного отсутствием Ахиллеса.

Зевс ясно слышал стук оружия, крики сражающихся, жалобные стоны раненых. Тучи пыли колыхались над полем, но все же можно было заметить, что сверкающие медью ряды ахейцев мало-помалу оттесняют пестрые толпы защитников Трои по направлению к городу.

Солнце, сияющий Гелиос, стало на вершине неба. Взглянув на небо, Зевс поднялся и взял в руки огромные золотые весы. На их чашки он бросил два жребия смерти – жребий троянцев и ахейцев. Злополучен был этот день для ахейцев! Их жребий потянул до самой земли, а жребий троянцев взлетел вверх. Тогда Зевс поднял руку и бросил блистающую молнию в самую гущу ахейского войска. Оглушительно грянул гром. На миг черные облака заволокли поле сражения.

3

Когда ударила молния Зевса, пораженные ужасом ахейцы обратились в бегство. Они бросали опрокинутые колесницы и бьющихся на земле коней, бросали тяжелые щиты. Побежали все – даже вождь Агамемнон, даже сильные Аяксы. Неодолимый ужас помутил разум храбрейших.

Только смелый Диомед успел удержать своих вздыбившихся коней и не позволил им опрокинуть колесницу. Мимо него бежали товарищи, и троянцы преследовали их, испуская победные вопли и стараясь поразить бегущих копьем в незащищенную спину. Диомед увидел несущуюся издали колесницу Гектора. Стоя в колеснице, вождь троянцев потрясал копьем и грозным кличем побуждал своих воинов следовать за ним и гнать ахейцев. Диомед быстро огляделся. Ему нужен был возница, чтобы передать ему вожжи и вдвоем напасть на неистового троянца. Неподалеку от себя Диомед заметил колесницу Нестора. Один из коней пилосского царя бился на земле, сраженный стрелой, а старый царь пытался мечом обрезать постромки. Мимо бежали ахейцы, но никто не помог старцу. Диомед погнал своих коней, осадил их возле Нестора и крикнул:

– Оставь свою колесницу, Нестор, переходи ко мне! Ударим на Гектора! Если мы остановим его, ахейцы опомнятся и снова отбросят троянцев!

Нестор мигом очутился в колеснице Диомеда. Не тратя слов, воинственный старец схватил вожжи из рук товарища, закрыл его щитом и погнал коней навстречу Гектору. Троянский вождь уже заметил врага. Его кони приближались и, не разбирая дороги, скакали по телам убитых.

Вождь аргивян приготовился встретить врага. Внезапно яркая молния ударила в землю перед конями Диомеда, и раздался резкий удар грома. Заклубилась пыль. Кони отпрянули и попятились с диким ржаньем. Нестор, искусный конник, сдержал коней, но воскликнул в ужасе:

– Бежим, друг Диомед! В этом бою нам не одержать победы. Сегодня Зевс прославляет Гектора; завтра, может быть, он пошлет славу и нам.

– Ты прав, Нестор, – с горечью ответил Диомед. – Но сердце мое страдает! Как будет величаться Гектор перед своими троянцами! Пусть лучше земля расступится подо мною, чем скажет обо мне Гектор: «Вождь Диомед испугался и убежал от меня!»

– Что ты говоришь, доблестный Диомед! – возразил Нестор. – Кто поверит Гектору, что ты испугался? Может быть, вдовы тех троянцев, которых ты сразил на поле битвы?

И, быстро поворотив коней, Нестор погнал их с поля. Троянцы торжествующе заревели, вслед беглецам полетели копья и стрелы. А голос Гектора раздавался за ними:

– Стой, Диомед! Данайцы почитали тебя храбрейшим, а ты бежишь от меня, как робкая женщина! Стой! Сражайся! Все равно я свергну тебя в бездну Аида!

Разъяренный Диомед трижды понуждал Нестора повернуть коней, чтобы напасть на оскорбителя, но трижды с Гаргарского холма страшно гремел Зевс, и кони Диомеда бросались в сторону, так что герои еле могли удержаться на ногах, хватаясь за ремни и поручни колесницы.

А Гектор кричал, потрясая копьем и обращаясь к троянцам:

– Вспомните свою кипящую доблесть, мужи троянцы, ликийцы, дарданцы! Зевс знаменует нашу победу своими громами! Гибель пришельцам! Я истреблю огнем их стан и их корабли и в дыму пожара изобью всех ахейцев!

4

На вершине Олимпа две великие богини с горестью следили за ходом битвы.

– О дочь громовержца, светлая Афина! – воскликнула Гера. – Смотри, троянцы оттеснили ахейцев почти до самого лагеря! Ахейцы бегут, и свирепый Гектор гонится за ними. Он настигает их и поражает копьем бегущих позади. О Паллада, неужели мы не поможем гибнущим данайцам? Их истребит Гектор мужеубийца!

Афина ответила:

– Ахейцы давно бы уже одолели Гектора, если бы не жестокость отца моего, Зевса Крониона. Ты знаешь, он выполняет просьбу Фетиды. Помнишь, как коварная нереида тайком умоляла его отомстить за обиду Ахиллеса? Но нет, я не верю, чтобы Кронион совсем позабыл и о моих заслугах. Не может быть, чтобы я перестала быть любезной его сердцу. О божественная Гера, впряги своих коней в боевую колесницу, а я пойду вооружаться для боя. Посмотрим, обрадуется ли шлемоблещущий Гектор, когда мы обе появимся на поле битвы! О, не один троянец падет сегодня мертвым возле ахейских судов!

С вершины холма Гаргара Зевс увидел летящую колесницу богинь. В гневе отец богов кликнул Ириду, свою крылатую вестницу, и приказал ей:

– Лети, Ирида, останови их и прикажи вернуться, иначе, скажи, я так поражу непокорных своими громами, что они долго не оправятся от моего удара!

Как радужный вихрь, взвилась Ирида и помчалась навстречу богиням. Бессмертные воительницы не посмели противиться приказанию владыки. Опустив голову, они погнали коней обратно на Олимп. Там они распрягли бессмертных коней и поставили их к яслям, полным амврозии. Опечаленные богини прошли в палату Зевса и сели в свои золотые кресла в кругу пирующих богов.

Пламенный Гелиос склонился к закату. Боги услышали, как во дворе застучали конские копыта и загремела колесница по камням, – это владыка вернулся с Иды. Тотчас поднялся колебатель земли Посейдон и вышел навстречу брату, чтобы принять у него коней. Дрогнула земля под шагами громовержца; он вошел в палату и сел на свой трон. Он взглянул на смутные лица великих богинь и обратился к ним с гневной насмешкой:

– Чем это так опечалены богини Гера и Афина? Что же вы так недолго участвовали в битве против троянцев, к которым пылаете неукротимой злобой? Грозная Гера! Завтра ты увидишь, как я буду еще сильнее истреблять войско храбрых ахейцев. Стремительный Гектор будет теснить их до тех пор, пока битва не разгорится перед самыми кораблями ахейцев. Запомни, Гера: я предам Гектора его судьбе только тогда, когда начнется смертельная схватка вокруг тела великого ахейского героя и когда сам Ахиллес, по своей воле, воспрянет, чтобы вступить в битву. Так суждено! Ты должна смириться, Гера, и знай, что тебе не поможет ни твой пылающий гнев, ни вся твоя дерзость!

Гера и Афина застонали от горя и негодования, но не посмели возразить ни слова грозному владыке.

На землю сошла ночь и прервала битву, к великой радости ахейцев и к досаде троянцев. Ахейцы укрылись в лагере, а троянцы отошли подальше от рва, чтобы на них не напали ночью, и расположились в поле на виду у ахейского лагеря. Впервые за десять лет они не укрылись в город с наступлением ночи. В темном поле запылали сотни костров. Неровный свет озарял все пространство между рвом и стеной и длинную стену ахейского лагеря. Ахейцев не было видно. В стане троянцев долго еще слышались веселые крики, говор и смех. Собираясь вокруг костров, троянцы мечтали вслух о завтрашних победах. Они жарили мясо быков и овец и радостно взывали к богам, сжигая им жертвы. Густой дым жертвенных костров восходил над станом. Но ветер подхватывал струи дыма и относил прочь: владыка Зевс не принимал жертвы, потому что судьба уже обрекла на гибель Трою, и владыку Трои Приама, и народ копьеносца Приама.

5

Для ахейцев ночь не была спокойной. Стоны раненых, которых раны мучили и во сне, смешивались с лязгом и стуком меди – это воины точили свое оружие, готовясь к завтрашнему бою.

В стороне от стана, у самого моря, во мраке собралась небольшая кучка вооруженных людей. Они переговаривались вполголоса; изредка звякало их оружие. Громада кораблей скрывала их от любопытных глаз. Здесь был сам вождь ахейского войска Агамемнон, и Диомед, и чернобородый критянин Идоменей, и другие близкие советники вождя. Все они напряженно вслушивались в звуки ночи. У ног их плескались волны, с шипеньем набегая на песок. В шорохе и плеске волн вожди услышали скрип песка – кто-то приближался к ним по берегу моря. Во мраке возникли три фигуры. Агамемнон поспешил им навстречу. Из темноты появился огромный Аякс; рядом с ним шел Одиссей; их сопровождал горбун Эврибат со скипетром в руке как глашатай при посольстве. Куда же посылал верховный вождь прямодушного Аякса и красноречивого Одиссея в ночь перед боем?

Подойдя вплотную к послам, Агамемнон заговорил с волнением в голосе:

– Ну что же, доблестный Одиссей, говори скорее, что ответил вам Пелид? Согласен ли он отразить врага от наших кораблей, или его гордая душа по-прежнему полна вражды?

– Царь, – ответил Одиссей, – я передал ему все, что ты велел. Я просил его оставить свой гибельный гнев и прийти на помощь ахейцам. Я обещал ему, что ты не только немедленно вернешь Бризеиду, но пришлешь при ней еще семь рабынь, искусных рукодельниц. Я перечислил все дары, которыми ты хочешь возместить ему обиду: десять талантов[35] золота, двадцать золотых сосудов, семь новых треножников, двенадцать коней. Я сказал ему, что по взятии Трои он унесет на свой корабль столько золота, меди и седого железа, сколько захочет, и первый выберет двадцать рабынь среди пленных троянок. Я передал ему, что, вернувшись в Микены, ты назовешь его своим зятем – отдашь за него одну из своих трех дочерей и не возьмешь за нее выкупа по древнему обычаю, а сам дашь за нею приданое, такое, какого еще никто не давал за невестой, – подаришь ему семь приморских городов, процветающих и богатых. Клянусь, Атрид, я не забыл ничего из твоих предложений, мои товарищи могут подтвердить это.

Никто не сказал ни слова. Герой продолжал:

– Я видел, что Ахиллес слушает меня с гневным нетерпением, и постарался убедить его по-другому. Я напомнил ему о подвигах, которые ждут его теперь, когда троянцы, наконец, вышли в битву... о победе над гордым Гектором, который никого среди ахейцев не считает себе равным... говорил о вечной славе, ожидающей победителя Трои...

– Что же ответил Пелид? – спросил нетерпеливо Агамемнон.

– О царь, – вздохнул Одиссей, – все мои слова были напрасны. Ахиллес отвергает твои дары и велит передать тебе и всем ахейцам, чтобы вы сами думали, как защитить корабли и ахейское войско от Гектора. Он же хочет отплыть отсюда и всем нам советует сделать то же.

Низкий голос Аякса прервал речь Одиссея:

– Я тоже пытался убедить Пелида. Я напомнил ему о нашей прежней дружбе, я умолял его пожалеть товарищей, которым грозит жестокая гибель. Я убеждал его не отвергать просьбы о примиренье. Ведь даже убийца может получить прощенье: если он заплатит достойную пеню родным убитого, они оставляют гнев и месть. Я просил его уважить и просьбу всего ахейского народа, который почитает его, как бога! Он немного смягчился, но все-таки решительно отказался мириться с тобой. Он заявил, что не вступит в битву, пока воинственный Гектор не разобьет ахейцев и не появится у самой ограды мирмидонского стана. Тут, сказал Ахиллес, он сумеет унять неистового Гектора!

Агамемнон молчал, подавленный унижением и унынием. Наконец раздался бодрый голос Диомеда.

– Светлый славою Атрид, – сказал вождь аргивян, – не надо нам предаваться отчаянию. Теперь мы видим: лучше бы ты не просил Ахиллеса о помощи, не предлагал ему даров. Он и так горд, а теперь в его сердце вселится еще большая гордость. Но кончим говорить о нем. Пусть он отплывает домой, если хочет. Неужели же ахейские герои так бессильны, что все вместе не заменят одного Ахиллеса? Завтра, Атрид, построй сам войска и веди их в сраженье. Мы сумеем отразить Гектора и не допустить его к кораблям!

6

Рано, едва лишь из волн Океана златая Денница Вышла, свет вожделенный неся и бессмертным и смертным, Зевс Вражду ниспослал к кораблям быстролетным ахеян, Грозную вестницу, знаменье брани несущую в дланях. Стала Вражда на огромнейший, черный корабль Одиссея... Там возвышаясь, богиня воскликнула мощно и страшно, Крик обращая к ахейцам, и каждому в сердце вдохнула Бурную силу без устали вновь воевать и сражаться.[36]

Голос богини разбудил еще дремавших воинов. Лагерь оживился: повсюду слышалось ржанье коней, звон оружия и лат. Воины готовились к битве, воодушевленные грозным призывом богини.

Вождь Агамемнон поспешно вооружался в своей палатке. Он скрепил серебряными пряжками поножи на могучих ногах, надел свои лучшие латы – подарок кипрского царя. На них золотые полосы чередовались с оловянными, и по ним до самых плеч извивались черные змеи. Через плечо герой повесил златогвоздный меч и поднял на руку круглый семикожный щит. Посредине щита возвышалась голова Горгоны, сделанная из вороненого железа, а кругом сияли двадцать белых оловянных блях. На голову вождь надел шлем с высоким косматым гребнем, захватил с собою два длинных копья и, готовый к бою, вышел из палатки.

Войска ахейцев покидали лагерь, быстро переходили ров и строились в поле. Выезжали боевые колесницы. Возницы сдерживали коней, кони рвались, фыркали и вставали на дыбы; колесницы строились в ряды.

Издали уже приближались к лагерю троянские войска. С нестройными криками, вздымая оружие, катились они, как волны, грозя захлестнуть и смыть пришельцев в шумящее море. Воодушевленные вчерашними победами, кинулись троянцы на ахейцев, и закипела битва! Возвышаясь на черном корабле, веселилась свирепая Вражда.

Много подвигов было совершено в этот день. О них впоследствии слагали песни певцы-аэды. По всему полю бились между собой пешие воины, сшибались боевые колесницы, летели копья, тучи стрел низвергались на сражающихся. Как всегда в те времена, бой, казалось, распадался на отдельные поединки и небольшие, но яростные стычки. Но постепенно становилось ясным, что троянцы рвутся к определенной цели – к воротам в стене, окружающей ахейский лагерь. Сюда стремились толпы троянских воинов, здесь, среди сражающихся воинов, сновала колесница Гектора; вождь троянцев возвышался, как башня, над всем боем и тяжелым копьем повергал в прах толпы ахейцев.

Против Гектора сплотились лучшие силы ахейского войска. Меднолатные микенцы окружали колесницу вождя Агамемнона и не давали врагу добраться до него. Как непробиваемая стена, сплотились они щит к щиту; они отбивались от наседавших троянцев и передавали все новые копья могучему Атриду, славному копьеметателю. Удары его не пропадали впустую. Он уже отбил не одно нападение Гектора.

Слева от верховного вождя бились саламинские дружины возле своего вождя – гиганта Аякса. В руках Теламонида возвышался огромный микенский щит, длинный, тяжелый, – такой щит употребляли только на колесницах, но мощная рука Аякса подымала его без труда. Герой прикрывал щитом своего брата Тевкра, знаменитого стрелка. Натягивая огромный лук, Тевкр посылал стрелу за стрелой в толпу нападавших. Многие из них уже лежали, пронзенные длинными стрелами Тевкра. Ему не удавалось только попасть в Гектора.

С правой руки Агамемнона подступ к воротам преграждали троянцам упорные в бою аргосцы и смелые итакийцы. Там сверкала медью броня Диомеда, и в рядах сражавшихся, как солнце, горел щит Одиссея. Оба вождя сражались пешие.

Казалось, все усилия троянцев безуспешно разобьются об этот согласный строй. Но внезапно многоголосый вопль встал над толпой сражавшихся; среди микенцев произошло замешательство. Они подались и расступились; из водоворота схватки вынырнула колесница Агамемнона. Оставшиеся без предводителя микенцы начали медленно отступать.

Колесница Агамемнона подкатила к Одиссею. Верховный вождь держался за поручень одной рукой; другую он прижимал к себе; из глубокой раны в предплечье лилась кровь. Возница удержал коней, и Агамемнон крикнул:

– Друзья, предводители храбрых данайцев! Отражайте Гектора, не допускайте его оттеснить нас! Мне же Зевс не позволил продолжать сражение.

Кони рванулись и помчались в облаке пыли, унося раненого вождя. Одиссей огляделся. Микенцы отступили, но на их место поспешили встать упорные аргосцы; сплотившись, они не пропускали врагов к стене. Неподалеку Одиссей заметил в толпе воинов блестящий шлем Диомеда.

– Иди сюда, Диомед! – закричал вождь итакийцев. – Стань рядом со мной! Мы не должны пропустить Гектора к кораблям.

– Я иду к тебе, друг! – пробиваясь к Лаэртиду, отвечал Диомед. – Будет ли только польза от нашего мужества? Зевс эгидодержец хочет даровать победу троянцам.

С этими словами он копьем сбил с колесницы троянского военачальника, Одиссей же поразил в грудь пешего противника. Тут Диомед издали увидел Гектора. Троянский вождь пробирался к ним пеший, с огромным копьем в руке, и троянцы с воплями бежали за ним. Диомед тихо сказал:

– Берегись, Лаэртид, гибель идет к нам – шлемоблещущий Гектор! Но устоим и отразим его.

Герой занес копье и с силой метнул его в Гектора. Копье ударилось в шлем троянца и с гуденьем отскочило. Гектор не удержался на ногах; шагнув назад, он упал на колено. Но за Гектором стоял Парис, весь сияя золотом, с большим луком в руках. Немедля он пустил стрелу в Диомеда, и стрела вонзилась в ногу героя. Одиссей ринулся и заслонил собой Диомеда, чтобы дать ему возможность выйти из схватки.

Одиссей остался один. Кругом в беспорядке лежали тела убитых и раненых; ахейцы отступали, защищаясь от нападавших врагов. Гектора не было видно – его увлекла в сторону битва. Одиссей сказал сам себе:

– Горе мне! Что будет со мной? Ахейцы все рассеялись. Но я не могу отступить: храбрый воин должен стоять в бою, поражает ли он врагов, или враги его поражают!

Тесно сомкнувшись, троянцы подступали к Одиссею. Он видел совсем близко их грозные, бородатые лица, медные жала их копий. Один из врагов с силой метнул копье; оно пробило броню и застряло в боку героя. Троянцы торжествующе закричали. Тогда вождь итакийцев нанес ответный удар противнику, и тот упал, хватая руками пыль. Одиссей вырвал ранившее его копье. Из раны хлынула горячая кровь. Все помутилось в глазах у героя. Он отступил назад и трижды крикнул, призывая на помощь друзей.

И друзья услышали его. Возле него появился огромный Аякс и закрыл его своим длинным щитом. С другой стороны очутился Менелай; он поддержал Одиссея и увел окровавленного героя к своей колеснице.

Пришла очередь Аякса защищать лагерь. Аякс бурно набросился на врагов. Он опрокидывал их одного за другим, сбивал с колесниц, гнал перед собой. Он не позволит им пройти к лагерю! Вот они падают, как спелые смоквы от ветра! Троянцы трепетали, видя улыбку на страшном лице Аякса.

Но ненадолго удалось Аяксу остановить вражеский напор. К нему уже мчался в гремящей колеснице Гектор. Завидев своего вождя, троянцы ободрились и с новой силой напали на Аякса. Герой не мог устоять против множества сыпавшихся на него ударов. Озираясь и отражая удары копий своим щитом, он начал постепенно отступать. Подоспевшие саламинцы сплотились вокруг вождя; закрывая его щитами и выставляя копья, они отходили вместе с ним к лагерю.

Битва у кораблей

1

В то время как перед лагерем ахейцев разгоралась кровопролитная битва, в стане мирмидонян было все спокойно. Боевые колесницы стояли, прислоненные к стенам палаток и к ограде стана, а кони праздно бродили вдоль берега реки. Мирмидоняне собрались толпой возле ограды; жадно следили они за битвой. Многие были вооружены, точно ждали только приказа вождя, чтобы самим ринуться в бой.

В стороне, на помосте большого черного корабля, высилась одинокая фигура их вождя. Ахиллес неподвижно сидел на корме. Он был без лат, в одном хитоне, с непокрытой головой. Сумрачно и нетерпеливо разглядывал он лагерь ахейцев, где в тучах пыли проносились колесницы и двигались толпы сражавшихся.

Вдруг герой оживился и привстал. Из пыльной завесы вынырнула колесница и помчалась по полю мимо мирмидонского стана. Седобородый воин в латах и шлеме правил четверкой вспененных коней. Ахиллес узнал Нестора. Спутник старого вождя припал к поручням и с трудом держался за них. Колесница завернула к палаткам пилосцев. Ахиллес поднялся и кликнул своего друга Патрокла. Патрокл сбежал со сторожевой башни, откуда следил за сражением, и подошел к вождю.

– Друг Патрокл, – сказал ему Ахиллес, – видел ли ты колесницу престарелого Нестора? Он вез с поля битвы раненого. Я не успел разглядеть его. Поспеши к старцу, друг, узнай, кто это был. Я буду ждать тебя здесь, у кораблей.

2

Двери в бревенчатой палатке Нестора были открыты. В палатке за столом сидел Нестор; напротив него помещался раненый Махаон, врач ахейского войска. Пленница, служившая Нестору, только что перевязала рану воинственному врачу и подала вождям вина, чтобы они могли утолить жажду после боя. Вдруг Нестор поставил свой кубок и вскочил с места. В дверях появился Менетид Патрокл. Старец с живостью подошел к неожиданному гостю, взял его за руку и пригласил сесть с ними за стол. Но Патрокл отказался:

– Время ли сидеть мне, богоравный Нестор? Я должен был только узнать, кого ты привез с собой. Но теперь я и сам вижу: это благородный Махаон. Я спешу вернуться: Ахиллес ждет меня с нетерпением. Ты знаешь, как он вспыльчив. Я не хочу вызывать его гнева, задерживаясь тут.

Нестор возразил:

– Что же Ахиллес так беспокоится об ахейцах? Или он хочет знать, какая беда нас постигла? Храбрейшие мужи должны были покинуть битву, уязвленные вражеской медью. Ранен стрелой могучий Диомед, копьем ранены Одиссей и Атрид Агамемнон. Вот и Махаона я вывез из битвы, раненного стрелой в плечо. Но Пелид, разоритель городов, сильный Пелид не жалеет ахейцев. Может быть, он ждет, чтобы враги сожгли наши корабли и мы все пали один возле другого на берегу Геллеспонта? Нет во мне прежней силы, не то я послужил бы еще ахейцам. Пелид же служит одному себе!

Видя расстроенное лицо Патрокла, Нестор добавил более мягким голосом:

– Друг Патрокл! Если уж Пелид не хочет сам вступать в битву, проси, чтобы он отпустил тебя и дал тебе на помощь своих воинов.

Советы воинственного старца пришлись по душе Патроклу. Он пустился обратно к мирмидонскому стану. По пути он встретил еще одного раненого воина. Тот брел с поля битвы, опираясь на копье и сильно хромая. Из бедра у него торчал обломок стрелы, и по ноге стекала кровь. Патрокл подошел к нему. Раненый остановился, шатаясь, и, казалось, готов был упасть. Патрокл поддержал его и спросил:

– Скажи мне, друг, стоят ли еще ахейцы, держатся ли против Гектора?

Воин ответил горестно:

– Нет, Патрокл! Нет спасенья ахейцам. Неистовый Гектор разбил ворота стены, и лагерь захвачен троянцами. Сильнейшие мужи ранены или погибли, и напор троянцев непрерывно растет.

Поддерживая ослабевшего товарища, Патрокл повел его к стану мирмидонян. Пока они шли, битва продолжалась, и положение ахейцев становилось все хуже. Троянцы ворвались в лагерь и гнали ахейцев к кораблям.

3

У кораблей остановились ахейцы. Они снова повернулись лицом к врагу и тесно сомкнулись, воин к воину, щит к щиту. Подняв копья, они встретили нападавших согласным ударом. В самой тесной близости дрались воины. Копья вздымались и опускались, как густые ветви леса в бурю. Гремела гибельная медь. Крики сражающихся долетали до железного неба.

Гектор прорвался к кораблям! Троянцы следовали за ним, клином врезаясь в толпу ахейцев; щитами и копьями они прикрывали своего вождя от вражеских ударов. Сам же Гектор устремился к загнутой черной корме корабля, которая возвышалась прямо перед ним. Ахейцы невольно отступали: свирепый троянец заставлял трепетать все сердца. Ахейцам казалось, что перед ними сам бог Арен, принявший образ троянского вождя, так грозно сверкали его глаза из-под угрюмых бровей, так страшно сиял его косматый шлем. Зевс возвышал славу героя, потому что близка уже была его гибель.

На защиту корабля ринулся могучий Аякс. Он опирался на огромный корабельный шест и мчался, перепрыгивая с корабля на корабль. Ахейцы ободрились духом, увидев приближение героя, и возле черного корабля запылала битва! Казалось, что в бой вступили свежие войска, с такой яростью напали данайцы на воинов Гектора. Сам Гектор отступил на длину копья и закрылся щитом, когда на корабельном помосте встал над ним гигант Аякс и в бешенстве осыпал его ударами, обеими руками подымая и опуская огромное копье.

Но троянцы все прибывали. Ахейцы защищались отчаянно, уже не копьями – для них не было места. Сражались мечами и секирами; у кого не хватало оружия, старались заколоть врага ножом. Троянцы осыпали Аякса дождем стрел; щит его гудел от ударов. Героя постепенно оттесняли от кормы. Тогда за корму корабля опять ухватился Гектор, и сквозь гром битвы послышался его голос:

– Факелы! Где факелы? Несите побольше факелов, троянцы! Настал день, который вознаградит нас за все, что мы претерпели! Зевс поможет нам сжечь корабли ахейцев!

Аякс напряг всю свою исполинскую силу. Закрываясь щитом от стрел врага, он сбивал копьем всякого, кто пытался поднести зажженный факел к просмоленной корме корабля. Герой кричал неустанно, взывая к толпившимся внизу ахейцам:

– Други, данаи герои, бесстрашные слуги Арея! Будьте мужами, о други, вспомните бранную доблесть! Может быть, мыслите вы, что поборники есть позади нам? Или стена боевая, которая нас оборонит? Нет никакого вблизи укрепленного башнями града, Где защитились бы мы, замененные свежею силой. Мы на троянских полях, перед войском троян твердобронных, К морю прибиты стоим, далеко от отчизны любезной! Наше спасение в наших руках, а не в слабости духа![37]

Не один троянец упал на песок возле корабля, сбитый беспощадным копьем Аякса.

4

Ахиллес по-прежнему стоял на высокой корме своего корабля. Герой не сводил глаз с ахейского лагеря. Он видел, что троянцы обложили корабли, как темная туча; ахейцы прижаты к морю. Давно уже не слышал он голоса Диомеда, Одиссея и ненавистного Атрида; только звучный голос Гектора гремел среди троянских воинств, и крик троянцев наполнял всю долину. Ахиллес угрюмо взглядывал на свои руки, словно удивлялся их праздности. Никто из воинов не решался подойти к вождю, так мрачно было его лицо.

Еще издали он услышал громкий голос Патрокла. Друг призывал его настойчиво и тревожно. Ахиллес обернулся.

– Великое несчастье, Пелид! – кричал Патрокл. – Храбрейшие ахейцы поражены вражеской медью. Битва идет у самых кораблей!

Ахиллес угрюмо молчал. Патрокл продолжал настойчиво:

– Ты по-прежнему непреклонен, Ахиллес! Ты не хочешь смирить свой гнев, не хочешь помочь ахейцам. Но тогда отпусти в бой меня и вверь мне своих воинов. Может быть, со свежими силами мы отразим троянцев: они уже измучены битвой.

Ахиллес тяжело вздохнул и ответил другу:

– Не стоит говорить о моем гневе, Патрокл. Невозможно питать бесконечный гнев в сердце. Но я объявил ахейцам, что не подниму оружия, пока бой не достигнет ворот моего стана. Я сдержу свое слово. Ты же – другое дело. Я согласен, чтобы ты вступил в битву. Возьми мои доспехи и моих коней. Никто не сравнится с ними в беге: мои бессмертные кони родились от Зефира, западного ветра. Веди в бой мирмидонян. Они уже давно жаждут сразиться с врагом и упрекают меня, что я насильно держу их в бездействии. Отрази троянцев, Патрокл, но помни одно: когда ты вытеснишь их за пределы лагеря, не преследуй их дальше! Я умоляю тебя, я велю тебе: возвращайся назад! Я боюсь отпускать тебя одного против мужеубийцы Гектора. Кроме того, твоя победа не должна быть полной. Ахейцы должны еще просить меня о защите и искупить мою обиду.

5

Аякс изнемогал под напором врага. Его шлем непрестанно звенел от жестоких ударов; онемела рука, державшая щит; он прерывисто и часто дышал, обливаясь потом, но не переставал наносить удары. Вдруг Гектор ухватился за раздвоенный хвост кормы, подтянулся, вспрыгнул на помост и встал перед Аяксом. Не теряя ни мгновенья, троянец взмахнул мечом и перерубил древко грозившего ему копья. Аякс с яростью швырнул бесполезный обрубок. Закрываясь щитом, он отступил с помоста на середину корабля. Тут с соседнего корабля товарищи перебросили ему новое копье. Но было уже поздно. Черный дым заклубился над кораблем, от кормы побежали языки пламени, и вскоре весь корабль пылал, как смоляной факел.

Но по полю, как осы, вылетевшие из гнезда, уже бежали мирмидоняне. Впереди мчался на колеснице их предводитель в шлеме и сияющих латах, так хорошо знакомых ахейцам. Радостный вопль прокатился по полю. «Ахиллес! Ахиллес!» – кричали ахейцы. Троянцы дрогнули и подались назад. Схватка возле корабля прекратилась сама собой.

Облаченный в доспехи Ахиллеса Патрокл с разгона ударил в толпу троянцев, осаждавших корабли. Мирмидоняне налетели следом за ними, и на пути их троянцы падали, как колосья под серпом жнеца. Троянцы отхлынули от корабля, многие побежали назад, к воротам лагеря.

На далеком Олимпе Зевс встал и отвел глаза от берегов Геллеспонта. Громовержцу больше нечего было делать под стенами Трои. С той минуты, как загорелся корабль и как Патрокл примчался на помощь ахейцам, стало ясно все, что должно было случиться. Сердце ахейского героя влекло его в битву; сердце вождя троянцев побуждало его стоять за Трою; сердце великого мирмидонянина трепетало от страха за любимого друга. Скоро оно забьется по-иному!

Патрокл преследовал врагов. От ударов его копья троянцы падали под колеса собственных колесниц. Многие из них остались во рву подле разбитых колесниц, остальные летели к Трое. Кони Патрокла одним прыжком перенеслись через ров. Впереди перед собой герой видел несущегося в колеснице Гектора. Патрокл забыл повеление Ахиллеса – не преследовать троянцев. Его колесница катилась прямо к Трое.

У троянских стен Автомедон удержал коней, и Патрокл соскочил на землю. Тут его догнали другие ахейцы. Все они тоже спешились и бросились за Патроклом. Скейские ворота были приоткрыты, и троянцы торопились скрыться в город. Патрокл намеревался ворваться в ворота вслед за ними.

Гектор тоже остановился у Скейских ворот. Он повернулся к преследователям и тут только понял, что преследует его не Ахиллес, а Патрокл. Троянский вождь спрыгнул на землю с колесницы и, подняв копье, ринулся на Патрокла. В это время другой воин напал сбоку на Патрокла и ударом копья выбил из рук его щит. Герой остался открытым. Тут Гектор и поразил его глубоко в незащищенный живот. Застонали ахейцы, когда увидели, как рухнул на землю могучий Патрокл. А Гектор воскликнул, гордясь своей победой:

– Ты уже думал, Патрокл, что разрушишь нашу Трою и уведешь в плен наших жен и детей! Нет, безрассудный! Мы сумеем спасти их от позорного рабства. Но тебя здесь растерзают вороны!

Распростертый на земле, истекая кровью, Патрокл ответил слабым голосом:

– Гордись, величайся, Гектор! Коварные боги помогли тебе победить меня. Но тебе тоже осталось недолго жить. Черная гибель уже стережет тебя: за меня отомстит великий Ахиллес.

Тут смерть сошла к Патроклу, душа его покинула крепкое тело и, тихо жалуясь и плача, понеслась в обитель Аида.

А Гектор воскликнул, обращаясь к мертвому врагу:

– Что ты, мирмидонянин, предвещаешь мне гибель? Кто может знать, не падет ли прежде сам Пелид, сраженный моим копьем?

Торжествующий победитель наступил ногой на грудь врага и вырвал копье из мертвого тела.

Тут налетели на него ахейцы во главе с Менелаем, чтобы отбить у Гектора тело погибшего героя. Но троянцы окружили своего вождя и закрыли его щитами. Натиск ахейцев разбился о них, как волна разбивается о скалы. За спинами своих воинов Гектор снял с безжизненного тела сияющие латы Ахиллеса и натянул их на свои плечи. Он взмахнул уже мечом, чтобы отрубить голову у павшего врага. Но к ахейцам подоспела подмога. Огромный Аякс обрушился на троянцев и, разбросав их, прорвался к Гектору. Троянский вождь отступил. Аякс стал над трупом друга, держа свой длинный щит. Оба гиганта ожесточенно принялись осыпать один другого ударами копий; их смуглые руки мелькали, как молоты. Аякс крикнул через плечо Менелаю:

– Зови данайских героев, друг Менелай! Нам не устоять против свирепого Гектора.

Менелай закричал, призывая товарищей. Сейчас же он увидел Аякса Локрийского, легко бегущего к ним в своих полотняных латах, и высокого Идоменея, пробивающего к ним путь вместе с толпою критян. Вскоре ахейцы окружили тело Патрокла, и вновь разгорелась жестокая битва. Сражение шло с переменным успехом. То, схватив за ноги безжизненное тело, троянцы тащили его к себе, то ахейцы снова отбивали троянцев и принуждали их оставить свою добычу.

Рядом с Менелаем сражался молодой Антилох, сын Нестора. Прикрываясь щитом, Менелай прокричал юноше:

– Друг, беги немедля к мирмидонским кораблям и передай Ахиллесу весть о смерти Патрокла. Пусть торопится спасти хотя бы его обнаженное тело!

Антилох быстро проскользнул между сражающимися, тут же отдал копье и щит одному из ахейцев и пустился бежать по направлению к лагерю. Менелай же крикнул Аяксу:

– Я послал Антилоха с вестью к Ахиллесу. Но, боюсь, Пелид не сможет помочь нам. Он ведь отдал свои доспехи Патроклу. Мы должны отбиться сами и спасти тело Патрокла!

Аякс прокричал ему в ответ, продолжая отбивать удары:

– Ты прав, Менелай. Уносите тело из боя. Мы с Аяксом будем сзади удерживать врага.

Так, унося с собой тело Патрокла, ахейцы передвигались по полю, и жестокая схватка сопровождала их.

6

Ахиллес стоял у ворот мирмидонского стана и в мучительном беспокойстве всматривался в движение войск по долине Скамандра. Вздыхая, он говорил сам себе:

– Что думать мне? Вот меднолатные ахейские воины снова в беспорядке бегут назад по долине. Не случилась ли беда с Патроклом? Ах, злополучный! Я же умолял его не преследовать Гектора!

Тут он увидел бегущего Антилоха. Стража распахнула ворота перед вестником. Антилох простонал, задыхаясь:

– Горе, горе, благородный Пелид! Я несу тебе страшную весть! Пал наш Патрокл! Идет битва за его обнаженное тело; Гектор мужеубийца снял с него все вооруженье.

Страшно застонал Ахиллес. Он упал навзничь, обхватив голову руками. Он бился головой об землю и рвал свои густые волосы. Мирмидоняне замерли, не смея подойти к нему. Только Антилох бросился возле него на колени. Слезы текли у него из глаз, но он крепко ухватил за руки Ахиллеса: он боялся, как бы герой не пронзил себя мечом в порыве горя.

Внезапно молодой Антилох вскочил в изумленье: с берега моря, из-за черных мирмидонских кораблей появилась толпа нимф в зеленоватых, струящихся одеждах. Впереди бежала прекрасная богиня. Покрывало слетело у нее с головы, длинные волосы растрепались в беспорядке. Простирая руки, она стремилась прямо к стонущему Ахиллесу. Она упала на колени возле героя, обняла его голову и с грустной лаской спросила:

– Что ты, мой сын, о чем ты так рыдаешь? Что с тобой случилось? Зевс Кронион исполнил все, о чем ты просил: троянцы оттеснили данайцев, и данайцы ждут тебя одного, чтобы ты спас их от позорной гибели.

Ахиллес приподнялся и повернул к матери лицо, покрытое слезами и черное от пыли.

– Что мне в том, что Зевс исполнил мои просьбы, – простонал он, – когда я потерял Патрокла, своего милого друга! Я любил его больше всех друзей, дорожил им, как своей головой, – и вот потерял его. Я не хочу жить, если не убью Гектора, погубившего моего друга, если не отплачу ему за надругательство над милым Патроклом!

Горько заплакала Фетида и ответила сыну:

– Ты умрешь, сын мой, ты должен умереть вскоре после смерти Гектора Приамида!

Ахиллес тяжело поднялся с земли и сказал со вздохом:

– Я готов умереть хоть сейчас, раз я не мог спасти друга! Далеко, далеко от милой родины погиб он и, верно, призывал меня в минуту смерти. Зачем мне жить? Я не спас Патрокла, не защитил и других друзей, сраженных Гектором. Я праздно сидел перед судами, бесполезно обременяя землю. О, пусть погибнет ненавистный гнев, лишающий людей разума! Долго я воздерживался от битвы, но теперь я выхожу против Гектора, и ничто не удержит меня.

Фетида печально ответила:

– Ты прав, сын мой. Благородно защитить друзей от смерти, хотя бы и ценой собственной жизни. Но как же ты пойдешь в бой? Твои доспехи в руках надменного Гектора. Сын мой, подожди, не вступай в битву, пока я не вернусь сюда с многохолмного Олимпа. Завтра, с утренним солнцем, я принесу тебе доспехи от самого Гефеста.

И вот уже нет Фетиды, только над морем, все удаляясь, мчится легкое облачко. Толпой направились к морю нереиды и одна за другой погрузились в набегающие волны.

Тут с поля битвы донесся протяжный крик. Ахиллес кинулся к ахейскому лагерю. Безоружный, в одном хитоне, он взбежал на стену, и глазам его предстала толпа сражавшихся. Гектор яростно нападал на Аяксов, пытаясь оттеснить их и захватить тело Патрокла. Он громко призывал троянцев; троянцы сбегались к нему и с воплями кидались на ахейцев.

В бессильной злобе Ахиллес закричал, и голос его, как медная труба, прозвучал по полю. Сражающиеся замерли. Они взглянули на стену и увидели Ахиллеса. Его золотистые волосы растрепались и встали дыбом, и воинам почудилось, будто от головы его струится пламя. Ахиллес закричал еще раз, троянцы смешались, отступили от ахейцев и вдруг побежали, словно увидели ужасную Зевсову эгиду.

Ахейцы же подошли к стене и положили на землю бездыханное тело Патрокла. Все расступились, когда подошел Ахиллес. Он тяжело ступал, опустив голову, словно не видя никого. С тяжким рыданьем он опустился на землю возле убитого.

Тихо подошли к нему ахейцы. Они подняли тело Патрокла и отнесли его в лагерь мирмидонян. Там тело омыли теплой водой от пыли и крови, положили на ложе и укрыли тонким полотном. Всю ночь Ахиллес провел здесь, вместе с толпой мирмидонян рыдая над телом погибшего друга.

Гектор и Ахиллес

1

Щит, огромный, выпуклый, круглый, был сделан из пяти сложенных медных листов и окован тройным ободом. Божественный кузнец-художник украсил щит множеством изображений из золота, серебра, белого олова. Наверху полукругом раскинулось небо; по нему плыли золотое солнце, серебряный месяц и блестящие созвездия. Внизу была изображена земля и жизнь людей, как она проходит на этой земле.

Посредине земли – два города. Один живет мирной жизнью: по улицам с плясками движется свадебное шествие; на площади собрался народ; между горожанами на отесанных камнях сидят старейшины со скипетрами в руках; они выслушивают просьбы и жалобы граждан и вершат суд.

Другой город обложили враги; навстречу им, сверкая щетиной копий, выходит войско защитников города. Над воинами возвышаются две фигуры в золотых доспехах – это боги Арей и Афина предводительствуют войсками. По рядам рыщут Вражда и свирепая Смерть.

За городами расстилаются широкие поля. Землепашцы погоняют волов, запряженных в плуг; кругом чернеет вспаханная земля. Наемные работники жнут золотую ниву; следом за ними идут дети; они собирают охапки сжатых колосьев и передают их вязальщикам снопов. Между работниками стоит владелец поля и следит за работой. В стороне, под тенью дуба, глашатаи режут овец и жарят мясо на ужин жнецам, а женщины просевают белую муку, чтобы испечь хлеб.

За полем виден виноградник, весь золотой, с черными гроздьями винограда, висящими в золотой листве. Юноши и девушки несут плетеные корзины, доверху наполненные срезанным виноградом. Мальчик с лирой в руках развлекает работников пеньем.

Вот стадо быков, золотых и серебряных, стремится на водопой; за стадом идут пастухи с целой сворой собак. Из камышей появились два свирепых льва; они опрокинули переднего быка, терзают его зубами и когтями. Пастухи натравливают собак на львов, но собаки боятся подойти к хищникам и только лают издали, поджав хвосты.

Картину на щите замыкал веселый хоровод юношей и девушек; у юношей через плечо висели золотые ножи на серебряном ремне; девушки были все в легких одеждах, с венками на головах. Щит окаймляла белая полоса – это была мировая река Океан, обтекающая землю.

В одну ночь выковал бог-кузнец Гефест дивные доспехи для сына Фетиды. Кроме щита, тут были поножи из гибкого белого олова, шлем с золотым гребнем и медная броня, которая издали сверкала, как огонь.

Мирмидонские воины столпились вокруг чудесного вооружения.

– Никто из смертных не надевал еще таких доспехов! – восклицали они, в изумленье разглядывая дар бога.

Даже печальный Ахиллес оживился, когда, по зову матери, подошел к ней и увидел свое новое вооружение.

– Эти доспехи действительно творение бога, – сказал он. – Смертный муж не сумел бы так сделать их. Теперь я могу выходить в бой.

Облачившись в доспехи, с оружием в руках, герой подошел к телу Патрокла. Долгим, печальным взглядом он посмотрел на мертвого друга.

– Одно беспокоит меня, – сказал он. – Пока я вернусь, мухи могут проникнуть в глубокие раны на теле Патрокла, и тление исказит дорогой образ!

– Не тревожься об этом, – отвечала Фетида. – Я останусь здесь и не допущу тление коснуться прекрасного тела. Ты же иди, собери ахейских героев, помирись с Атридом и выходи на бой против троянцев.

Богиня склонилась над мертвым и влила ему в ноздри амврозию и багряный нектар, чтобы тело оставалось невредимым.

2

Ахейские воины толпами спешили от кораблей и палаток и собирались на широкой площади. Собрание волновалось и гудело: Ахиллес, великий Ахиллес в лагере и желает говорить с ахейцами! Пришел Агамемнон, еще не оправившийся от раны, с перевязанной рукой. Он был в простом плаще и шлеме, словно хотел показать свою готовность смириться.

Ахиллес появился среди собрания; его новые доспехи сияли неописуемым блеском. Грозно и печально было лицо героя. Никто не узнал бы в нем прежнего юного полубога; перед ахейцами стоял суровый муж, полный скорби и решимости. За ним шел дряхлый старик с длинной седой бородой. Это был Феникс, старый воспитатель Ахиллеса, его неразлучный спутник и советник.

Когда все уселись и в собрании стало тихо, Ахиллес выступил на середину и обратился к верховному вождю.

– Царь Агамемнон! – заговорил он ясным и твердым голосом. – Лучше было бы нам раньше встретиться вот так, чем враждовать за пленную деву. О, пусть бы богиня Артемида[38] сразила тогда стрелой эту деву! Долго будут помнить данайцы наш гибельный раздор. Но не будем говорить о прошлом. Я отказываюсь от гнева, я не намерен сокрушать сердце бесконечной враждой. Царь Агамемнон, подымай данайцев на битву, дай и мне скорее сразиться с троянцами!

Агамемнон встал с места и пытался ответить Пелиду, но радостные крики народа заглушали его слова. Наконец ему удалось успокоить собрание, и он заговорил:

– Доблестный Ахиллес! Ни ты и ни я не виновны в этой вражде, а виновна лишь ненавистная богиня Ата, которая ослепляет разум богов и людей. Но я хочу загладить свое ослепленье. Веди в бой наше войско, Ахиллес, твердыня данайцев! Я же верну тебе Бризеиду и представлю все дары, которые уже перечислил перед тобою благородный Одиссей. Если хочешь, я пришлю их сейчас, чтобы угодить тебе.

Ахиллес возразил:

– Светлый славою Атрид! Ты можешь прислать мне дары примиренья или удержать их – твое дело. Сейчас нам надо подумать о битве. Не будем медлить: наша задача еще не выполнена. Пусть все, кто хочет сразиться с врагами, следуют за мною!

Но тут встал Одиссей и возразил Пелиду:

– Послушай меня, великий вождь: повремени еще немного. Никто не может сражаться голодным от восхода до заката солнца. Его члены быстро отяжелеют, ноги начнут запинаться, руки ослабеют. Отпусти данайцев приготовить себе пищу! Ты же прими дары от Атрида, и пусть он устроит для тебя пир в своей палатке.

Ахиллес сурово ответил:

– Можем ли мы думать о пище и питье, когда еще не отмщены наши друзья, убитые Гектором? Мой друг, бездыханный, лежит перед моей палаткой, и тело его истерзано жестокой медью. Нет, не пир у меня в мыслях, а битва, кровь, стоны умирающих врагов!

Но Одиссей снова возразил ему, покачав головой:

– Нет, Ахиллес Пелейон, великий воин ахейский! Поверь мне, горевать о мертвых надо, не сокрушая своего тела. Оставшиеся в живых должны подкрепляться пищей и питьем, чтобы с новой силой, без устали биться с врагами.

Тотчас же воины разошлись готовить пищу; Одиссей, в сопровождении друзей Ахиллеса, направился к кораблям Агамемнона, чтобы отобрать дары примиренья для Пелида. К Ахиллесу же подошел седовласый Нестор и пригласил его и престарелого Феникса в палатку верховного вождя. Там их встретили оба Атрида. Цари усадили Ахиллеса, предложили ему мяса и вина и всячески утешали его. Но Пелид был по-прежнему печален и, тоскуя о погибшем друге, отказывался есть и пить.

Наконец послышались звуки труб и протяжные крики: ахейцы собирались перед станом. Вожди вышли из палатки. Мимо них, как волны, спешили ряды воинов; они проносили сверкающие медью копья, вздымали круглые щиты. Земля гудела под стопами проходившего войска. С топотом и храпом примчались могучие кони, влача боевую колесницу Ахиллеса. Автомедон стоял в ней в длинной одежде возницы и правил гордыми конями.

Ахиллес вскочил в колесницу и встал позади Автомедона. На шлеме его сияла золотая львиная голова, в руке он держал свой огромный пелионский ясень. Автомедон обеими руками собрал вожжи, щелкнул бичом и пронзительно крикнул на коней; кони рванулись, и колесница со стуком выкатилась из ворот лагеря. За нею ринулись другие колесницы и двинулись ряды пеших воинов. Впереди ахейского войска Ахиллес помчался по направлению к Трое.

3

По зеленеющим склонам Олимпа, как стаи белых облаков, неслись толпы нимф; собирались к вершине седобородые боги пенистых потоков; внизу с плеском расступались морские волны – со дна моря шли нереиды и морские боги. Впереди, в брызгах и пене, мчались бурные кони Посейдона.

Боги толпой протеснились в широкие двери Зевсова жилища и расселись по скамьям обширной палаты. Посейдон выступил вперед. Капли воды дрожали на его лазурных кудрях. Он спросил своего брата и владыку:

– Зачем ты призвал нас, повелевающий громами? Может быть, ты хочешь вручить нам судьбу троянцев и ахейцев? Они уже сблизились, и вот-вот запылает бой.

Кронион ответил ему с высоты своего трона:

– Да, Посейдон, ты угадал. Я больше не запрещаю вам вмешиваться в битву. Светлые боги и богини! Идите к войскам троянцев и ахейцев и помогайте, кто кому хочет. Нельзя, чтобы Ахиллес один решал судьбу сражения. Троянцы не выдержат и часа. Они и раньше боялись одного его вида, а сейчас, когда он пылает гневом за убийство друга, – как бы он, вопреки решению судьбы, сегодня же не разрушил Трою!

Боги вскочили с мест и ринулись из палаты. С дикой враждой они сторонились друг друга и стремились вниз, с Олимпа. К ахейцам помчалась Афина в золотых латах, владычица Гера, юный Гермес в своих крылатых сандалиях; за ними с трудом ковылял широкоплечий Гефест. К троянскому войску устремился Арей в сверкающем шлеме, светлокудрый Аполлон, сестра его – прелестная Артемида с закинутым за плечи луком, владычица улыбок Афродита, пеннокудрявый Ксанф, бог стремительной реки, которую люди называют Скамандром...

Ахейцы бодро шли нескончаемыми рядами, с гордым весельем видя впереди себя могучую фигуру Ахиллеса. Под стенами города их уже ожидали троянцы. Вчера еще счастье было на их стороне; они помнили все: громы Зевса, и бой у кораблей, когда судьба ахейцев держалась на волоске, и смерть могучего Патрокла. Поэтому они не отступили, завидев несущуюся колесницу грозного ахейца. Но они невольно замедляли шаг и теснее смыкались друг с другом.

Незримо примкнули к войскам бессмертные боги. Они одни видели, как посреди поля встала богиня раздора Эрида. Ее лицо пылало свирепой радостью: наконец настал ее великий день! Она приставила ко рту согнутые ладони и испустила пронзительный вопль. Дрогнули сердца воинов; по рядам прокатился ответный вопль стремящихся в сражение ахейцев. По полю разнесся боевой призыв Афины; как черная буря, завыл меднолатный Арей. С потемневшего неба грозно грянул Зевс Кронион. Колебатель земли Посейдон потряс землю под ногами воинов. Дрогнула вершина Иды, заколебалась городская стена, со скрипом зашатались корабли ахейцев на своих подпорках. Волны моря с шумом устремились на берег. Из-под земли донесся далекий гул – это сам бог Аид вскочил с своего трона и закричал, чтобы удержать неистового Посейдона. Владыка преисподней испугался, как бы не разверзлась земля и не открылись его мрачные жилища.

И началась кровавая сеча, какой еще не видывали люди! Несмолкающий грохот колесниц, звон и треск оружия, крики сражающихся наполнили всю долину. Грозный Ахиллес носился по полю в своей колеснице и опустошал ряды троянцев, как пожар опустошает беспредельный лес. Он наносил жестокие удары; кровь струилась по его копью, и руки его прилипали к древку. Он жаждал одного – встретиться с Гектором и насытить сердце гибелью ненавистного врага. Но Гектор не попадался ему навстречу. А троянцы поспешно отступали там, где проносилась колесница Ахиллеса.

Боги – защитники Трои – видели, какое бедствие грозит троянцам. Сердца богов наполнились горестью и гневом. Арей заметил издали свою соперницу – Афину Палладу. Незримо для людей богиня следовала за Ахиллесом. Под ее защитой герой был неуязвим даже для беспощадного Арея. Бог битвы вспыхнул от злобы. С громкой бранью он налетел на Афину:

– Ты тут, дерзкая? Ты снова восстанавливаешь смертных против богов? Ты думаешь, я забыл, как ты подучила Диомеда напасть на Афродиту? Теперь ты за все заплатишь!

В исступлении Арей ударил копьем в косматую эгиду, покрывавшую грудь богини. Но против эгиды были бессильны даже молнии Зевса. Афина только отступила на шаг и сильной рукой подхватила с земли тяжелый камень, черный, ребристый. Богиня швырнула камень и попала в шею своему противнику. Бог зашатался и грянулся навзничь; тело его покрыло семь плетров[39] земли – так он был огромен! Афина со смехом отошла. Ее остановила белорукая Гера:

– Смотри, непобедимая Афина! Афродита снова вмешивается в наши дела. Она помогает Арею уйти с поля боя. Преследуй и накажи ее!

Действительно, светлая Афродита обвила рукой стонавшего Арея и уводила его с поля. Афина бросилась вслед за Афродитой. Воительница ударила обратной стороной копья в нежную грудь прекраснейшей из богинь. С громким криком Афродита упала на колени, прижимая руки к груди. Обессиленный Арей снова рухнул на землю. Афина, торжествуя, вскричала:

– Если бы все защитники троянцев были такими, как эти двое, – о, давно бы кончилась губительная война, давно бы пала крепкостенная Приамова Троя!

Гера засмеялась в ответ, и богини удалились. Тогда Посейдон крикнул Аполлону, потрясая трезубцем:

– Что же, Аполлон, мы стоим в бездействии? К лицу ли нам уклоняться от боя, когда другие боги уже начали сражаться? Аполлон, начинай, ты моложе. Нападай, а я отвечу!

Но Аполлон отступил, покачав головою:

– Нет, Посейдон, я еще не вовсе лишился ума; чтобы нападать на тебя ради смертных. Они как древесные листья: развиваются пышно, чтобы погибнуть, лишенные дыхания. Пускай же они и враждуют, а я не подниму руку на брата моего отца!

И Аполлон с улыбкой отошел от своего неукротимого противника. Он направился к Скейским воротам Трои, туда, где неподалеку от ворот рос густолистый, раскидистый дуб. Аполлон прислонился к его стволу. Отсюда, незримый, он зорко следил за ходом битвы.

На поле Ахиллес продолжал истреблять врагов. Троянцы разбегались при одном его приближении. Его налитые яростью глаза, окровавленные руки, его сверкающий щит и грозное копье вселяли в них ужас. Сопротивление прекратилось совершенно. Троянцы толпами бежали к городу, задыхаясь, покрытые пылью, кровью и потом. Загремели тяжелые запоры городских ворот. Стража распахнула настежь створы и стала возле них с копьями в руках, чтобы не дать ахейцам ворваться в город по пятам за отступающими троянцами.

Ахиллес покинул свою колесницу и пеший гнался за беглецами. Он стремился отрезать их от города и рассеять по полю. Тут их должны были встретить ахейцы и задержать их бегство. Сам же он хотел ударить на защитников ворот. Вдруг навстречу ему метнулось длинное копье; оно со звоном скользнуло по щиту героя, задело его плечо и упало на землю. Ахиллес приостановился. Неподалеку от него, прислонясь к стволу одинокого дуба, стоял молодой воин, без лат, в светлом шлеме, с луком за плечами. Как видно, он-то и кинул копье. Ахиллес поднял свой пелионский ясень, но юноша легко уклонился от удара и бросался бежать. Ахиллес кинулся за беглецом. Его всегда называли быстроногим, и он думал, что сразу догонит дерзкого юношу. Ослепленный злобой, он не видел, как легко скользит по земле молодой воин, как он то подпускает к себе преследователя, то снова убегает и постепенно уводит его от городских ворот.

Тем временем обрадованные троянцы хлынули в город.

У берега реки юноша остановился и с улыбкой обратился к подбегавшему Ахиллесу:

– Что же ты, Пелид, так неистово преследуешь бессмертного бога? Или ты до сих пор не узнал меня? Смотри, троянцы уже в городе, и широкие ворота захлопнулись за ними, а ты все рыщешь здесь по полю. Напрасно! Ты не можешь убить меня: я не подвластен смерти.

Запыхавшийся, запыленный Ахиллес с яростью взглянул на Аполлона. Сияющий бог стоял перед ним торжествующий, светлокудрый, в белой одежде, словно не бежал перед тем через все поле. Ахиллес опустил копье и гневно крикнул:

– Зловреднейший из богов! Ты обманул меня, отвлек от стены! Не велика заслуга – лишить меня славы. Тебе нечего было опасаться моего копья. Если бы я мог, то отомстил бы тебе за насмешку!

И Ахиллес пустился обратно к городу.

4

Казалось, на городской стене собрались все жители Трои. Тут были и воины в латах, только что вернувшиеся из битвы, и старики в длинных одеждах, и женщины; их покрывала развевались по ветру, а к коленям прижимались маленькие дети. И все разом кричали, обращаясь к кому-то внизу, у Скейских ворот. Там, снаружи, стоял один только воин. По его огромному росту, но блистающему шлему Ахиллес узнал того, кого искал целый день. Гектор угрюмо стоял, опираясь щитом о стену и выставив вперед копье. Со стены к нему простирал руки старый Приам. Он рыдал и рвал на себе волосы, и умолял Гектора войти в город. Из толпы женщин выбежала мать Гектора, Гекуба. Она упала на колени на краю стены; ветер трепал ее непокрытые седые волосы, она разрывала на себе одежды, прижимала руки к сердцу и с криком звала к себе сына. Но Гектор не отвечал им и непоколебимо ждал своего ужасного противника. А тот уже мчался к нему по полю, и чудесные латы его сияли, как огненная звезда в осенней ночи. На правом плече он придерживал рукою пелионский ясень, свое смертоносное копье.

Он был уже близко, когда непобедимый страх вдруг овладел Гектором. Герой кинул тяжелый щит и побежал. Ахиллес погнался за ним. Они бежали через мирную лавровую рощу Аполлонова храма, по опустевшему полю битвы. Стража приоткрыла городские ворота, но Ахиллес оттеснял Гектора от стены. Он не давал троянцу приблизиться к воротам. И снова бежали они – мимо замерших на месте ахейцев, мимо оцепеневших от ужаса троянцев. Трижды они обежали поле. Никто не смел шевельнуться – так ужасны были оба героя.

Сами боги затаив дыхание смотрели на них с высоты Олимпа. Рядом с громовержцем стала Афина и разгоревшимися глазами следила за погоней. Зевс тихо сказал ей:

– Горе! Сердце мое болит. Неужели я должен допустить гибель Гектора, любезного мне мужа, который столько раз возжигал мне жертвы на холмистой Иде? Неужели я не спасу его от смерти?

– Тучегонитель, отец мой, – возразила Афина, – что ты говоришь? Может быть, ты хочешь совершенно избавить от смерти этого человека? Но ведь он все равно обречен общей судьбе всех людей и должен когда-нибудь умереть, как бы он ни был тебе любезен!

Стало тихо на Олимпе. Наконец Зевс сказал со вздохом:

– Пусть будет так, милая дочь. Исполняй то, чего желает твое сердце.

И Афина бурно пронеслась мимо неподвижных богов. С высоты Олимпа, через море, она бросилась вниз, как падучая звезда по небу.

А герои продолжали мчаться один за другим по полю. Гектор бежал как во сне: так иногда человеку снится, что его преследуют и не могут догнать, а он не может уйти от преследователя.

Ахиллес не отставал от Гектора; он все время видел перед собой огромную фигуру своего врага. Вдруг между ними появилась могучая Афина. Она протянула руку и удержала Ахиллеса со словами:

– Остановись, Пелейон, и передохни. Сегодня ты добудешь великую славу. Я заставлю Гектора сразиться с тобой.

Обрадованный Ахиллес остановился с глубоким вздохом и оперся на свой медноострый ясень.

Остановился и Гектор в отдаленье от своего преследователя. Тут к нему приблизился воин, – ему показалось, что это Деифоб. Гектор услышал голос брата:

– Брат мой! Ахиллес жестоко теснит тебя. Встретим его вдвоем и вступим с ним в бой!

Гектор радостно ответил мнимому Деифобу:

– Деифоб, любезнейший из моих братьев! Ты один отважился выйти мне на помощь. С тобой я не боюсь Ахиллеса.

Все прежнее мужество вернулось к Гектору. Он грозно поднял копье и шагнул к Ахиллесу. Ахиллес опередил его. Закрывшись щитом, он занес копье и с силой метнул его в Гектора. Но Гектор припал к земле. Копье просвистело над ним и вонзилось в землю с тупым ударом. Гектор вскочил на ноги. Всю свою силу он вложил в ответный удар. Копье попало в середину Гефестова щита и загремело о медь. Но щит даже не погнулся, и копье Гектора, отскочив от щита, упало на землю. Тут Гектор увидел помутившимися глазами, что Ахиллес снова подхватил свой пелионский ясень – это Афина незримо подала ему оружие.

Гектор огляделся кругом и воскликнул:

– Деифоб, брат мой! У меня нет больше оружия! Скорее дай мне копье!

Никто не ответил ему. Ослабели колени у Гектора, и он сказал себе:

– Горе мне! Кто-то из богов обманул меня, приняв вид Деифоба. Я покинут всеми, и возле меня одна лишь смерть. Что же! Встречу смерть достойно.

Одно только оружие оставалось у Гектора. Герой выхватил тяжелый нож, высоко занес его и кинулся на Пилида. Ахиллес закрылся щитом и поднял свое страшное копье. Он искал место, куда ударить врага. На Гекторе были медные латы, снятые им с Патрокла, латы самого Ахиллеса. Пелид знал, как трудно пробить их. Но там, где латы сходились с краями большого шлема, открывалась узкая полоска шеи. Сюда и направил Ахиллес могучий удар.

Копье пролетело со свистом и вонзилось в горло Гектора. Оно пробило шею и вышло наружу. Герой грянулся на землю, и кровь хлынула из раны. Ахиллес подступил к поверженному и воскликнул:

– Ты думал, Гектор, что останешься в живых, когда убьешь Патрокла? Ты забыл, что найдется кому отомстить за него! Патрокла погребут с честью, а тебя разорвут собаки и хищные птицы!

Гектор ответил, хрипя и задыхаясь:

– Заклинаю тебя твоей жизнью... твоими родными... не оставляй меня на растерзанье собакам... Требуй от моего отца золота... сколько захочешь... он отдаст... Только верни ему мое тело... чтобы троянцы воздали мне последнюю почесть...

Ахиллес угрюмо взглянул на поверженного врага и ответил:

– Напрасно молишь, пес, и заклинаешь родными! Нет, пусть даже Приам предложит мне столько золота, сколько ты весишь, и тогда не увидят тебя на погребальном ложе, и никто не отгонит собак от твоей головы!

Умирающий Гектор открыл глаза и простонал:

– Я знал, что не смогу тронуть тебя: в груди у тебя железное сердце! Но вспомни меня в тот миг, когда ты сам упадешь в прах, сраженный Аполлоном...

Голос Гектора прервался, глаза потускнели, и лицо стало неподвижным. Он уже не услышал ответа Ахиллеса:

– Умирай! А я сумею встретить свою неизбежную смерть, когда бы ни послали мне ее бессмертные боги!

Ахиллес вырвал из горла убитого свой пелионский ясень, отбросил его в сторону и стащил с безжизненного тела окровавленные доспехи. Тут сбежались ахейцы. Они столпились вокруг мертвого и изумлялись его росту, его грозному лицу. Как сверкали эти глаза, как страшен был им троянец, когда разрушал ворота лагеря или поджигал их корабли!

Ахиллес подошел к трупу и, сумрачно глядя на него, заговорил:

– Этот муж сделал нам больше зла, чем все остальные троянцы. Наконец боги дали мне победу над ним. Потерял своего защитника Илион и не устоит теперь перед нами! Но я не хочу сейчас думать об этом. Мой Патрокл лежит мертвый у судов, еще не оплаканный, не погребенный. Друг мой Патрокл! Я не забуду тебя, не забуду, пока скитаюсь среди живых. Может быть, сходя в обитель Аида, мертвые теряют память, но я и там буду помнить своего друга. Пойте победный пэан, герои ахейцы! Идем к кораблям: мы достигли светлой славы. Сражен великий Гектор, Гектор, которого сыны Трои почитали, как бога!

Герой подступил к телу Гектора, привязал к его ногам длинный ремень и потащил за собой тяжелое тело. Ахейцы поспешили за ним.

До сих пор троянцы, скованные ужасом, были безмолвны. Но тут со стены раздался общий стон. Троянцы рыдали и вопили. Молодые воины удерживали несчастного Приама. Старец в исступлении вырывался у них из рук. Он хотел бежать за Ахиллесом, вымолить у него тело сына... Отчаянно кричала престарелая Гекуба. На ее крик выбежала на стену Андромаха. Она устремила на поле обезумевшие глаза и вдруг замерла, схватившись за голову. По полю уже мчалась окровавленная колесница победителя. Ахиллес стоял в ней, поднимая сверкающие доспехи убитого врага. Позади колесницы в клубах пыли волочилось по земле безжизненное тело Гектора. Оно было привязано за ноги к колеснице, и в пыли билась залитая кровью голова.

Страшно вскрикнула Андромаха и упала без чувств на руки женщин.

Тризна по Патроклу

1

Пусто и тихо в стане мирмидонян. Ворота настежь открыты; не видно ни воинов, ни их боевых коней, только перед воротами расхаживают воины стражи, оставшейся в лагере. Возле палатки Ахиллеса на утоптанном песке стоит ложе Патрокла. Простертое тело героя укрыто белым полотном. Над телом склонилась печальная Фетида.

Богиня целый день провела у ложа. Она с тревогой прислушивалась к неясным звукам, доносившимся с поля битвы.

Наконец издали послышался частый стук колес и копыт – это боевая колесница, могучие кони Ахиллеса! Крики ахейцев встречали ее приближенье. Колесница появилась в воротах стана; сверкнула на солнце медь поручней, вспыхнули яркие блики на щите и шлеме героя. Ахиллес обеими руками поднимал снятые с врага доспехи, чтобы все могли узнать о его победе. Колесница покатилась по лагерю; Автомедон с силой натянул вожжи и остановил колесницу у самого смертного ложа. Ахиллес, окровавленный, страшный, бросил добытые доспехи на руки подбежавшей стражи, а сам спрыгнул на землю и тяжелыми шагами подошел к изголовью Патрокла. Он откинул покров с головы мертвого друга и положил свои кровавые руки на его грудь. Слезы покатились из глаз Ахиллеса; он заговорил глухим голосом:

– Радуйся, Патрокл! Даже сходя в обитель Аида – радуйся! Вот я приволок сюда тело Гектора, твоего убийцы. Я брошу его на растерзанье псам, чтобы отомстить за твою смерть!

Быстро подошел Ахиллес к колеснице, отвязал ремень, которым было привязано бездыханное тело Гектора с кровавой, запекшейся раной на шее. Ахиллес подтащил его к ложу Патрокла и бросил тело на песок.

Ахейцы столпились вокруг ложа, не зная, чему больше дивиться – неистовой злобе Пелида или его безмерной скорби. А безутешный Ахиллес с рыданьем приник к изголовью друга, и мирмидоняне рыдали вместе с ним.

2

Розовый свет божественной Эос озарил лагерь ахейцев. Отовсюду, со всех углов лагеря, стекались воины в медных латах и шлемах; густые толпы направлялись к мирмидонскому стану. Вдоль лагеря слышался скрип колес, протяжные крики погонщиков. Сильные мулы попарно тащили нагруженные бревнами повозки; концы бревен волочились по песку. Вереница таких упряжек двигалась из лагеря к Сигейскому мысу. Бревна посылал царь Агамемнон для погребального костра. Огромная куча их выросла на берегу моря. Тогда из стана мирмидонян медленно поползло погребальное шествие. Впереди согласным строем катились колесницы; боевые товарищи Патрокла, в сверкающих латах и шлемах, сдерживали горячих коней. За ними друзья несли тело Менетида Патрокла. Голову его поддерживал Ахиллес; он провожал своего друга в обитель Аида. Позади шли пешие дружины мирмидонян, сомкнув щиты и ощетинясь копьями, как на бой. По дороге к ним присоединялись нескончаемые толпы вооруженных ахейцев. Все они хотели почтить павшего героя.

У назначенного места друзья опустили на песок смертное ложе Патрокла. Воины Агамемнона раскатывали длинные бревна и уже кончали складывать громадный костер. Ахиллес остался возле тела. Он вынул нож и обрезал свои длинные кудри. Тяжело вздохнув, он устремил глаза на бурное море и воскликнул:

– Сперхий, священный поток моей далекой родины! Напрасно я обещал с молитвой, что посвящу тебе свои волосы, когда вернусь с полей Илиона! Нет, никогда не принесу я тебе пышной гекатомбы, никогда не увижу милую родину. Пусть же Патрокл унесет кудри Ахиллеса в могилу.

Среди друзей героя, как эхо, прокатилось рыданье, когда Ахиллес положил свои обрезанные волосы в мертвые руки Патрокла. Послышался повелительный голос Агамемнона: вождь приказывал всем ахейцам вернуться в лагерь и оставить Ахиллеса с друзьями у погребального костра.

Побережье опустело. Друзья Ахиллеса стали готовиться к погребенью. Ложе с безжизненным телом подняли наверх, и Ахиллес установил его посредине костра. Друзья героя подтащили к костру окровавленные туши заколотых быков и овец, предназначенных для погребальной жертвы. Ахиллес разбросал туши по всему костру, а срезанными пластами белого жира покрыл тело Патрокла. Вокруг ложа он расставил длинногорлые кувшины с медом и светлым елеем. Затем к Ахиллесу подвели двух его лучших собак и четырех статных коней. Ахиллес сам заколол одного за другим бьющихся в ужасе животных и бросил их на костер. Все это, по обычаю предков, отдавалось умершему герою. Кроме обычных жертв, Ахиллес возложил на костер вокруг тела своего друга трупы двенадцати убитых троянских юношей – их он не пощадил в своем ожесточенье...

Глашатай Ахиллеса, стоя у костра, держал в руках горящий смоляной факел. Солнце уже клонилось к закату, когда Ахиллес, наконец, вымыл окровавленные руки, взял у глашатая факел и, обходя кругом сложенного костра, поджег мелкие сучья. Огонь быстро разгорался и бежал по вздыбленным сучьям; тлели и вспыхивали сухие бревна; над костром заклубился черный дым. Ахиллес встал в отдаленье от палящего пламени и, возливая на землю кубком вино, начал громко молиться ветрам. Он обещал им богатые жертвы и просил их раздуть посильнее погребальное пламя.

Вот резкими порывами налетели ветры; солнце померкло и скрылось за облаками. Это могучий Борей и шумный Зефир примчались, гоня перед собой тяжелые тучи. Волны ринулись на берег, разливаясь по отмели: огонь на костре рванулся ввысь и загудел. Сумерки становились все гуще; наступила мрачная ночь. Всю ночь неистово выли ветры; они раздували погребальный костер великого героя; пламя пожирало сухие бревна. Всю ночь Ахиллес возливал вино на землю вокруг костра и со стоном призывал своего бедного друга.

К утру, когда истлели последние бревна, ветры умчались обратно, в свою пещеру в диких Фракийских горах, и море бушевало под ними.

Когда утихли ветры и стало совсем светло, к костру снова собрались ахейцы. Их встретил Ахиллес.

– Царь Агамемнон и вы, мужи ахейцы, – сказал он, – пора погасить костер. Залейте багряным вином все пространство, где горел костер. Мы соберем драгоценные кости Менетида: их нетрудно найти посреди костра; остальные лежат в стороне. Мать моя Фетида принесла золотой сосуд для их погребенья. Но повремените насыпать над ними высокий курган. Скоро уже и я сойду в обитель Аида; тогда вы сложите мои кости вместе с костями Патрокла и воздвигнете над нами общий курган.

С глубокой печалью выслушали его ахейцы. Золотой сосуд с костями Патрокла укрыли тонкой пеленой и отнесли в палатку Ахиллеса, а на месте костра поставили сруб и засыпали его рыхлой землей. Здесь со временем будет насыпан могильный курган...

3

Впоследствии долго вспоминали ахейцы состязания, которые устроил Ахиллес в честь умершего Патрокла Менетида. Самые прославленные герои участвовали в них, желая почтить память погибшего Патрокла. В песнях аэды воспевали доблесть участников и щедрость Ахиллеса. Ни один участник, даже побежденный, не ушел без богатого дара.

Сначала Ахиллес вызвал лучших возниц на участие в колесничном беге, который считался главным состязанием. Ахиллес объявил, какие награды он даст победителям. Первому назначалась молодая рабыня, искусная в рукоделье, и вдобавок – новый медный треножник, второму – неукрощенная кобылица из царских табунов; третьему – серебряный рукомойник с вычеканенным узором; четвертому – два таланта золота и последнему – новый кубок. На вызов Ахиллеса вышли пять искуснейших возниц. Первым был укротитель коней Диомед, затем – Менелай; он надеялся не столько на свое искусство, сколько на быстроногих коней; с ними выехали еще двое возниц. Последним присоединился к ним юный сын Нестора – Антилох. Он знал, что его пилосские кони тяжелее других на бегу, но рассчитывал на свое уменье. Искусству править конями он учился у своего отца Нестора, в свое время знаменитого конника.

Пять колесниц выстроились в ряд; возницы разом занесли бичи, разом хлестнули коней и громко крикнули; и разом помчались кони, подымая облака пыли, по ристалищу. Вдали виднелось воткнутое в землю копье – назначенная мета. Вскоре кони по очереди обогнули мету и поскакали обратно. Среди ахейцев поднялись крики и споры; самые пылкие бились об заклад. Но уже всем было ясно, кто победитель: вперед вынеслись жеребцы Диомеда. Они летели, расстилаясь по полю, и далеко опередили всех остальных. Вторым мчался Менелай; изо всех сил он погонял своих легконогих кобылиц. За ним неслись не отставая кони Антилоха. Вдруг, на ухабистой части дороги, Антилох диким криком и ударами стал понукать своих коней; они вырвались вперед, сравнялись с конями Менелая. Спартанский царь видел, что на первом же ухабе колесница его будет опрокинута. Поневоле он придержал коней и пропустил вперед юного возницу. Торжествующий Антилох проскакал мимо Атрида, не обращая внимания на его гневные жесты.

Восторженные крики встретили первого победителя. Диомед остановил колесницу и спрыгнул на землю. Друзья поспешили к нему навстречу и приняли за него первую награду, а сам он стал распрягать вспененных коней.

Одновременно пригнали свои колесницы оба соперника; впереди Антилох, сразу же за ним Менелай. Антилох уже готовился принять от Ахиллеса вторую награду, но тут с гневными словами выступил вперед оскорбленный Менелай.

– Ты, Антилох, только хитростью оттеснил моих коней и помрачил мою славу! Твои кони несравненно слабее моих. Я требую, чтобы ты поступил по обычаю: возьми в руки бич и, касаясь бичом своих коней, поклянись конеборцем Посейдоном, что неумышленно задержал мою колесницу!

Умный Антилох кротко ответил раздраженному герою:

– Не сердись, светлый Атрид! Ты знаешь, что молодость часто поступает опрометчиво. Ты выше меня и летами и доблестью; смягчи свое сердце, Менелай, я отдаю тебе мою награду – кобылицу. Я отдал бы тебе все, что имею, лишь бы ты не считал меня бесчестным!

Менелай смягчился и благосклонно ответил юноше:

– Я верю тебе, Антилох. Я верю, что ты, всегда столь рассудительный, увлекся порывом молодости. Я прощаю тебя и уступаю тебе свою награду. Пусть никто не упрекнет меня в надменности.

И Менелай передал кобылицу другу Антилоха, а сам взял серебряный рукомойник.

Ахиллес предложил новые награды – за состязание в борьбе: победителю – большой медный треножник, еще не бывший в огне; для побежденного он вывел за руку молодую рабыню-рукодельницу. Ахейцы осмотрели награды и оценили их: треножник – в двенадцать волов, а рабыню – в четыре вола; прекрасные награды!

На вызов Ахиллеса немедленно встал могучий Аякс Теламонид; против него, к общему удивлению, вышел хитроумный Одиссей. Все знали его силу, но все же с сомнением смотрели, как сходились оба борца. Несмотря на свои широкие плечи и крутые мышцы, Одиссей был ниже и меньше своего противника.

Скинув одежду, борцы обхватили друг друга крепкими руками; захрустели спинные хребты, крупный пот заструился по их телам; на боках и спине отпечатались багровые полосы. Наконец Аякс с силой поднял Одиссея на воздух, но итакийский вождь ловко ударил противника пяткой сзади под колено. Аякс упал навзничь; Одиссей упал сверху. Во второй схватке Одиссей также попытался поднять огромного Аякса, но только повалил вместе с собой на землю. Они схватились бы и в третий раз, но Ахиллес остановил их. Он признал их силы равными и присудил им равные награды – одинаковые медные треножники.

Затем Ахиллес предложил награды за состязание в беге – всего три награды: первую – изящную серебряную чашу финикийской работы, вторую – откормленного вола и третью – полталанта золота. Встали быстрейшие из ахейцев: быстроногий Аякс Локрийский, Одиссей и Антилох, который не раз побеждал в беге других юношей. Ахиллес указал им далекую мету; герои помчались. Впереди бежал маленький Аякс; Одиссей следовал за ним по пятам, дыша ему в затылок; так они обогнали мету. Они бежали быстро и ровно почти до конца, но тут Одиссей взмолился Афине:

– Услышь меня, дочь громовержца, даруй мне победу!

И, как видно, Афина услышала мольбу своего любимца: Аякс поскользнулся на бегу и упал лицом и руками в грязь. Одиссей примчался первым и подхватил чашу – свою награду. Аякс прибежал следом. Часто дыша и счищая с лица грязь, он говорил смеющимся ахейцам:

– Это Афина повредила мне ноги, друзья! Она всегда приходит на помощь Одиссею!

Антилох прибежал последним. Он взял свое золото и с улыбкой признал превосходство старших товарищей.

Ахиллес вынес тяжелый железный диск и предложил его в награду лучшему метателю диска. Немедленно вышли могучий Эпеос, Аякс Теламонид и еще два сильных воина. Аякс метал третьим. Его диск упал дальше двух первых, и герой уже считал себя победителем. В метании диска он не встречал себе равных. Но тут выступил четвертый, Полипет, простой воин, мало известный своими подвигами. Он подхватил тяжелый диск и метнул его дальше, чем кто-либо мог ожидать. Ахейцы вскричали и толпой бросились к диску. Диск Полипета оставил позади знаки Аякса. Обрадованные друзья Полипета приняли его награду.

Тем временем Ахиллес вынес награду для лучших стрелков из лука: десять двуострых топоров из темного железа и десять простых топоров. Он установил на песке цель – мачту корабля; на вершине мачты он привязал голубку и сказал:

– Кто попадет в голубку, унесет с собою двуострые топоры, кто перервет только шнур, тот как побежденный получит топоры простые.

Встал Тевкр Теламонид, брат Аякса, знаменитый лучник; за ним поднялся Мерион, критянин, сподвижник критского царя Идоменея. Тевкру выпал жребий стрелять первым. Он натянул лук и, прицелившись, послал стрелу. Но, видно, великий стрелок не пообещал принести гекатомбу стреловержцу Аполлону, и раздраженный бог помешал ему попасть в птицу. Стрела только пересекла шнурок у самой ноги; освобожденная голубка встрепенулась и взлетела, трепеща крыльями. Мерион быстро выхватил лук из рук опечаленного Тевкра, наложил приготовленную стрелу и, призвав Аполлона, выстрелил в кружащуюся птицу. Все видели, что стрела ударила птицу под крыло; голубка тотчас опустилась обратно на мачту. Затем голова ее поникла, крылья распустились, и она упала мертвая с мачты на землю. Все изумлялись выстрелу Мериона. Победитель же взял двуострые топоры и понес их к своему кораблю, оставив простые топоры Тевкру.

Тогда Ахиллес вынес длинное копье и последнюю награду, назначенную для метателей копья, – серебряный рукомойник, украшенный пышным узором. Вышли могучие копьеносцы: пространнодержавный Атрид Агамемнон и Мерион, только что победивший в стрельбе из лука. Но Ахиллес не захотел, чтобы гордый Атрид, который накануне был ранен в руку, рисковал потерпеть поражение. На тризне были бы неуместны раздоры или обиды. Поэтому он встал между соперниками и сказал:

– Царь Агамемнон, мы все знаем, насколько ты превосходишь всех ахейцев в метании копья. Прими, Атрид, награду, а копье отдадим герою Мериону, если ты согласен.

Агамемнон не противился, и Ахиллес вручил копье Мериону, а глашатай Агамемнона отнес рукомойник в палатку вождя.

Так закончились состязания героев в память Патрокла.

4

Глубоким сном забылись усталые ахейцы. Только у сторожевых костров сидели вооруженные воины. Но и они дремали, опустив голову на колени. Нечего было бояться нападения врага. Бездыханное тело троянского вождя лежало на песке в стане мирмидонян, и собаки тоскливо выли над ним, нарушая тишину ночи.

Во всем лагере не спал один только Ахиллес. Герой беспокойно ворочался на своем мягком ложе. Он то ложился на спину и закрывал глаза, стараясь заснуть, то садился, обхватив голову руками, и горестно стонал, вспоминая утраченного Патрокла, его мужество, его возвышенную душу, его дружелюбные речи. Потом он вдруг начинал прислушиваться к вою собак. Он знал, что собаки собирались вокруг мертвого Гектора, но не смели подойти к нему: возле тела убитого героя они видели бога, незримого для людей. Аполлон оберегал тело троянского вождя и не давал коснуться его ни тлению, ни свирепым псам. Даже глубокая рана закрылась на теле убитого.

Пелид думал о том, что каждое утро он волочит тело мертвого врага вокруг праха Патрокла, но не чувствует в своем сердце утешения и покоя. Месть не дает ему радости. Никто не говорит ему ни слова, но он чувствует, что все порицают его за неистовое надругательство над убитым. Ему и самому немило больше это жестокое дело, но как отказаться от него? Он поклялся над телом Патрокла отомстить за него полной мерой.

И, снова поворачиваясь на ложе, Ахиллес стонет: Патрокла нет, сам он выполнил все, что обещал. Что же делать дальше?

Вдруг Ахиллес приподнялся и сел на ложе: ему послышался шум шагов в сенях палатки. При неровном свете факела, прикрепленного к стене, он увидел вошедшего. Это был не знакомый ему старик с измученным и печальным лицом. С изумлением смотрел на него Ахиллес, а старик, подойдя к нему, упал на колени и схватил его руки.

Герой почувствовал на своих руках прикосновенье дрожащих губ старца и капли горячих слез. Старец заговорил:

– Вспомни своего отца, богоравный Ахиллес! Он, как и я, стоит на пороге скорбной старости. Но, по крайней мере, он знает, что ты жив, и надеется увидеть милого сына. Я же – несчастнейший из смертных. Пятьдесят сыновей было у меня, и многие из них уже погибли в этой истребительной войне. Один из них, славнейший, был нашей опорой и твердыней, но ты убил его, моего Гектора! Ради него я пришел сюда. Я привез тебе богатый выкуп. О храбрейший из героев! Сжалься над моим несчастьем! Я испытываю то, чего не испытывал смертный: я целую руки, убившие моего сына!

Ахиллес тихонько отстранил от себя рыдавшего старца. Вид этой седой головы, склонившейся у его ног, глубоко потряс героя. Он встал и поднял старца за руку.

– Несчастный, – сказал он, – как ты решился явиться сюда? Видно, у тебя в груди железное сердце! Но успокойся, сядь, Дарданион! Как мы ни грустны, заставим замолчать нашу горесть. Человек осужден жить в горе, одни боги беспечальны. Утешь свое сердце: я вижу, что должен вернуть тебе сына. Такова, видно, воля богов. Без их помощи ты не смог бы беспрепятственно миновать стражу, пройти к моей палатке и так легко отодвинуть тяжелые засовы. Подожди меня здесь!

И Ахиллес вышел из палатки в темноту ночи. Перед палаткой стояла колесница Приама и повозка, запряженная мулами. Возле них неясно белела фигура человека – это был глашатай, спутник Приама. Ахиллес велел ему идти в палатку, а сам разбудил Автомедона и еще одного из своих соратников. Втроем они выгрузили из повозки выкуп, о котором говорил Приам: тут было золото, чеканные кубки и блюда, тяжелые медные треножники, множество ковров и всяких тканей, – телу великого героя приличествовал богатый выкуп. Воины разбудили испуганных рабынь и велели им омыть мертвого Гектора, умастить его елеем и одеть в тонкие одежды. Тело героя уложили на устланное тканями ложе и подняли на повозку. Тогда Ахиллес вернулся в палатку и обратился к Приаму:

– Сын твой возвращен тебе, божественный старец; он уже убран и лежит в повозке.

Увидя слезы на морщинистых щеках Приама, Ахиллес поспешно добавил:

– Удержись от слез, Дарданион, у тебя будет еще время оплакать сына, когда ты вернешься в Трою. Теперь же раздели со мною трапезу: и в самом горе мы не должны забывать о пище.

С помощью Автомедона Ахиллес заколол белорунную овцу, развел огонь и стал жарить мясо на вертеле. Автомедон придвинул стол, поставил хлеб в корзинах и кубки с вином. Ахиллес разделил мясо и сел напротив Приама. Когда они насытились пищей и питьем, Ахиллес спросил:

– Скажи откровенно, Дарданид, сколько дней нужно тебе для погребенья твоего знаменитого сына? Столько дней я не вступлю в битву и удержу от битвы ахейские войска.

– Ты окажешь мне этим величайшую милость, – ответил Приам. – Ты знаешь, что лес от нас далеко, в горах. Мне нужно девять дней, чтобы приготовить все для погребенья и оплакать сына; на десятый день мы должны совершить сожженье, на одиннадцатый – насыпать курган. На двенадцатый день мы можем возобновить битву, если это неизбежно.

Ахиллес отвечал:

– Пусть будет по-твоему, богоравный старец. Я прекращу войну на столько времени, на сколько ты просишь.

И, ласково пожав руку Приама, Ахиллес отпустил его.

5

По улицам и площадям Трои слышались вопли и причитанья: троянцы оплакивали своего Гектора. В доме Приама на пышно убранном ложе покоилось тело героя. Подле него стояли певцы, начинатели плача. Скорбными голосами они пели погребальные песни. Женщины в черных одеждах с горькими стонами толпились вокруг ложа.

Первая подняла плач Андромаха, молодая жена Гектора. Она обнимала обеими руками голову убитого мужа и причитала:

– Рано погиб ты, мой цветущий супруг, рано покинул меня вдовою! Пал ты, защитник Трои. Что будет теперь с нами? Увы, все жены и дети троянцев плачут о тебе, Гектор. Но мне ты оставил жесточайшую скорбь: умирая, ты не мог даже проститься со мной, не мог сказать мне прощального слова, которое я бы вечно вспоминала, дни и ночи обливаясь слезами!

Так причитала Андромаха, и с нею рыдали все троянки. За нею подымает плач престарелая Гекуба:

– Гектор, из всех моих детей самый дорогой моему сердцу! Погубил тебя жестокий Ахиллес и надругался над твоим безжизненным телом. Но боги не позволили ему оставить тебя без погребенья. И вот лежишь ты у меня в доме, тихий и светлый, как будто спишь. Но не слышишь ты моих слов, не видишь моего горя...

Рыдает Гекуба, и общий плач отвечает ее рыданьям.

Третьей подымает горестный плач Елена Аргивская:

– Гектор, самый мне близкий из братьев моего мужа! О тебе и о себе я плачу, несчастная. Троянцы ненавидят меня и считают виновницей их бед. Ты же всегда заступался за меня и каждого, кто укорял меня, умел вразумить кротким словом. Но тебя не стало, и во всем Илионе не осталось у меня друга и утешителя. Вот почему плачу я о тебе, Гектор, и нет конца моей печали...

Так стонала Елена, и общий стон был ей ответом.

А с холмов лесистой Иды уже свозили сухие деревья для погребального костра, сгоняли быков и овец, готовили сосуды с вином для погребенья; несли золотой сосуд для благородных костей Приамида. Вооруженные воины собирались на площади, чтобы проститься с вождем Илиона.

Так погребали троянцы великого Гектора.

Троянский конь

1

У Сигейского мыса возвышался одинокий курган. Его было видно далеко, со всех сторон – и с кораблей, проходивших по Геллеспонту, и с широких лугов Троады. Такие курганы воздвигались в честь великих героев, на вечную им славу.

В прохладный осенний день у подножия кургана стояло несколько ахейцев. Море было бурно. Пенистые гребни валов катились издалека, нарастали и с грозной силой обрушивались на берег. От холода люди кутались в косматые мантии; ветер налетал, свистя, и рвал одежду. Один из ахейцев был Феникс, глубокий старик с печальным лицом; его поддерживал красивый мальчик, не по годам высокого роста, с широкими плечами.

– Видишь, Неоптолем, – сказал Феникс, – с каким почетом встретили тебя ахейцы, тебя, мальчика, еще не посвятившего своих волос Аполлону! В тебе ахейцы чтят память твоего отца, величайшего из героев. Ты должен показать себя достойным его славы.

– Я надеюсь быть достойным! – воскликнул мальчик. – Я хотел бы поскорее участвовать в битве с троянцами. Тогда я увижу, могу я быть воином или нет.

Он задумался на минуту.

– Мне хотелось бы, – медленно произнес он, – получить доспехи моего отца. Как ты думаешь, божественный Феникс, отдадут ли их мне вожди ахейцев?

– Тише, – сказал старик, – вот идет человек, который ответит тебе на твой вопрос. Ты знаешь его: зовут его Одиссей Лаэртид; он встречал тебя вместе с другими.

К разговаривавшим подходил царь Одиссей. Он пристально смотрел на мальчика, словно давно не видел его и хотел уловить в его лице знакомые прежде черты. Подойдя к мальчику, вождь итакийцев заговорил:

– Мы все рады, Неоптолем, что мудрый Феникс убедил тебя приехать сюда, к стенам Трои. Я смотрю на тебя и не могу надивиться: нет, ты не сын Ахиллеса, ты сам Ахиллес, вернувшийся из сумрачной обители Аида, к нам, живущим! Таким я помню его в ранней юности, когда я приплыл за ним на открытый ветрам Скирос. Среброногая Фетида поселила его на этом острове, в стороне от всех; так она хотела удержать сына от участия в великой войне. Тогда я впервые увидел Ахиллеса и убедил его отправиться со мною в Авлиду, где собирались ахейцы. Да, я вижу, что ты подлинно правнук могучего Эака! Ты молод, но сын великого героя не может не быть и сам героем. Говорят, что ты несравненный стрелок из лука? Ты должен участвовать в битвах, должен отомстить за смерть твоего отца!

Мальчик подошел к собеседнику и с мольбою взял его за руку.

– Расскажи мне, богоравный Одиссей, – попросил он, – расскажи подробно, как погиб мой отец. Ты ведь был при этом и помогал выносить его тело из битвы.

Одиссей помолчал, собираясь с мыслями, а потом заговорил:

– Ты должен знать, что троянцы несказанно боялись великого Ахиллеса. А после того, как он убил в бою вождя их Гектора, они заперлись в городе и решались только на кратковременные вылазки. И то, стоило появиться Ахиллесу, как троянцы стремглав бежали обратно в город. Однажды, преследуя бегущих врагов, мы, во главе с Ахиллесом, достигли Скейских ворот Илиона и могли бы уже ворваться в город. Но тут мы услышали над собой грозный голос невидимого бога. Это говорил стреловержец Аполлон, защитник троянцев: «Перестань свирепствовать, Пелид, не то погибнешь от руки бессмертного бога!» Но, видно, мрачная участь уже стояла рядом с Ахиллесом. Он дерзко ответил богу: «Ты один раз уже обманул меня, Аполлон, и отвлек от стен Трои. Больше тебе это не удастся. Уходи к себе на Олимп, не то я поражу тебя копьем, хотя ты и бог». И он снова бросился преследовать троян. Тут на стене появился троянец с луком в руках. Запомни его имя, Неоптолем, – это был Приамид Парис. Ему ты должен отомстить за смерть отца. Он прицелился в Ахиллеса и спустил стрелу. Клянусь Зевсом, это была не простая стрела. Конечно, Парису дал ее раздраженный Аполлон. Стрела, сделанная смертными руками, не могла бы причинить никакого вреда сыну Фетиды. Стрела попала в пятку героя.[40] Видно, боль поразила его до самого сердца. Мы вдруг увидели с ужасом, что он повалился наземь, как башня, сброшенная землетрясением. Тяжко застонав, он вырвал стрелу; из раны хлынула черная кровь. Он собрал силы, вскочил и снова напал на троянцев. Многих еще сразил он. Мы ободрились, думая, что рана его незначительна. Но вот он остановился и тяжело оперся о копье. Лицо его побледнело, и, отяжелевший, он снова рухнул наземь так, что земля загудела. Троянцы сбились в кучу и не знали, на что решиться. Но Ахиллес больше не пошевелился. Тогда враги бросились к нам, чтоб завладеть телом павшего героя, мы кинулись им навстречу, и закипела яростная битва! Целый день длился бой, кругом громоздились холмы трупов, кровь из них лилась ручьями. Он лежал между ними, огромный, тихий и страшный, и его грозное копье праздно лежало возле него. Наконец нам удалось унести бездыханное тело героя. Могучий Аякс тащил его на своих плечах, а я отбивал нападавших на нас троянцев. Так мы донесли до кораблей тело Ахиллеса... Здесь, на оконечности Сигейского мыса, мы сложили костер, здесь же мы погребли кости Ахиллеса вместе с останками Патрокла, его любимого друга. Так хотел сам Ахиллес. Над ними мы насыпали этот высокий курган, чтобы на вечные времена он напоминал потомкам о великих героях...

Неоптолем поднял голову; в голубых глазах его блестели слезы.

– О доблестный Одиссей! – воскликнул он. – Я хотел бы, чтобы мне отдали доспехи моего отца. Я надеюсь, что буду когда-нибудь достоин надеть их.

Одиссей быстро ответил:

– Доспехи Ахиллеса лежат у меня в палатке, и я охотно отдам их тебе.

По знаку Одиссея сопровождавшие его воины побежали к кораблям. Одиссей продолжал:

– Кроме тебя, никто не должен носить их, не должен и я: из-за них погиб великий воин, славнейший во всем ахейском войске после Ахиллеса, твоего отца.

– О чем ты говоришь, богоравный Одиссей? – спросил Неоптолем, удивленно взглянув на Феникса. Старец молчал, опустив голову. Снова заговорил Одиссей:

– Нелегко мне рассказывать об этом. Многие считают, что Аякс Теламонид, мой давний сподвижник и друг, из-за меня лишился жизни. Но я расскажу тебе, как это было, чтобы другой рассказчик не очернил меня перед сыном Ахиллеса. Когда погребли великого Ахиллеса, многие хотели получить его чудесные доспехи, сработанные руками самого бога Гефеста. Но мать Ахиллеса, среброногая Фетида, решила отдать доспехи тому из доблестных героев ахейского войска, кто больше всех помог ее сыну. Выбирать пришлось между мною и Аяксом Теламонидом, потому что мы, а не кто другой, вынесли тело Ахиллеса из боя. Составили суд – в него вошли справедливейшие из вождей ахейских. Собрали голоса, и большинство голосов оказалось поданными в мою пользу: суд решил, что вынести из боя тело павшего было не так трудно, как защитить его от нападавших врагов. Я радовался, получив почетный дар. Но Аякс разгневался на Атридов. Он обвинил их в неправильном подсчете голосов и ушел с суда страшно раздраженный. Никто не подозревал, чем это кончится! В дело вмешалась богиня Ата, помрачающая разум богов и людей. Теламонид впал в безумие и в припадке бешеной злобы решил истребить всех, кого он счел своими врагами: обоих Атридов, меня, Диомеда и даже старца Нестора за то, что он подал голос в мою пользу. Аякс дождался ночи и потихоньку вышел из палатки, вооруженный мечом. Навстречу ему попалось стадо баранов и быков, которое паслось на лугу... Омраченный безумием, Аякс принял их за людей: ему померещились тут все вожди ахейского войска. Он напал на стадо и принялся колоть животных направо и налево. Некоторых же из них он принял за своих главных врагов – Агамемнона, Менелая и меня; их он пригнал к себе в палатку, чтобы наутро придумать для них казнь помучительнее. Утром безумец пришел в себя и с ужасом понял, что произошло. В отчаянии покинул он палатку и убежал один на берег моря. Тем временем ахейцы обнаружили изрубленное стадо, плавающих в крови животных... Кровавые следы привели к палатке Аякса... Расспросив его слуг, мы догадались обо всем, что произошло, и бросились отыскивать Теламонида, потому что боялись за его жизнь. Вместе с Тевкром, братом Аякса, мы прибежали на пустынный берег и там, среди кустов, нашли бездыханное тело Теламонида. Несчастный счел себя опозоренным своим безумным делом и бросился на свой меч... Мы все горько жалели о товарище. Но Атрид Агамемнон страшно рассвирепел. Он говорил: пусть Аякс и принял быков за людей, но убить-то он хотел ахейских вождей и его самого, верховного вождя всего войска. Поэтому Атрид требовал бросить тело Аякса собакам и ни за что не соглашался, чтобы мы погребли погибшего с честью. Я долго спорил с Атридом. Я убеждал его не оскорблять богов, не позорить тела доблестного воина... уговаривал поставить благородство выше вражды, показать себя справедливым судьей, а не жестокосердным владыкой. Наконец он неохотно уступил, но сам не участвовал в погребенье. Мы же оплакали героя и погребли его, как следовало. Взгляни туда: видишь, там, вдалеке, на другом конце ахейского стана, виднеется полоса Ретейского мыса? Там насыпали мы громадный Аяксов курган, в память великих дел Теламонида и в забвенье его безумия...

После рассказа Одиссея все долго молчали. Вдали показались воины Одиссея; они несли сверкающие доспехи.

Неоптолем побежал навстречу воинам. Он схватил доспехи, любовался ими, попытался их примерить. Доспехи были ему велики, и Неоптолем сказал с грустью:

– Нет, видно, еще не скоро я смогу стать настоящим воином. Мне не под силу оружие моего отца.

Одиссей положил ему руку на плечо и произнес:

– Утешься, Неоптолем. Придет время, и ты станешь доблестным воином. Но и сейчас... нам предстоят решительные бои с троянцами, и, может быть, ловкость и храбрость юности понадобятся нам не меньше, чем сила и опытность зрелого мужа.

2

Безмолвен был ахейский лагерь. Воины давно уже спали возле своих кораблей. Только в палатке верховного вождя еще мерцал свет.

В тесном и душном жилище Агамемнона собрались ближайшие друзья и советники гордого Атрида. Надо было решить, какой последний удар нанести Трое, чтобы наконец завершить войну победой.

При тусклом свете дымящихся факелов вожди сидели в угрюмом молчании. Многие перестали надеяться на победу в этой нескончаемой войне. Даже мудрый Нестор не знал, как ободрить товарищей. Наконец Агамемнон обратился к Одиссею.

– О многохитростный Лаэртид, – сказал он. – Ты сам созвал нас на этот тайный совет. Открой же нам, что нужно сделать, чтобы окончить эту войну.

И Одиссей рассказал товарищам, что он задумал.

Ахейские вожди жадно слушали его и удивлялись отчаянной смелости хитроумного царя Итаки.

– Теперь вы знаете мой замысел, друзья, – закончил свою речь Одиссей. – Но я не могу один выполнить всего. Кто из вас хочет помочь мне и сопутствовать в моем деле?

Тотчас встали самые отважные среди отважных: Атрид Менелай, муж похищенной Елены; смелый Диомед; искусный художник и хладнокровный боец Эпей; юный Неоптолем, который стремился отомстить за отца. Были тут и воинственные врачи ахейского войска, братья Махаон и Подалирий, и многие другие. Все они не раз совершали самые опасные подвиги. Но сейчас нужна была вся их смелость, решимость, мужество, чтобы довести до конца дело, задуманное Одиссеем, и нанести сокрушительный удар троянцам.

3

Три дня прошло после тайного совета вождей. Это был срок, назначенный Одиссеем.

В глухую, безлунную ночь ахейцы спустили на море свои чернобокие корабли и тайно покинули берега Геллеспонта. Ранним утром, когда розовый свет божественной Эос разлился по окрестным холмам, воины троянской стражи обнаружили исчезновение врага. Там, вдали, у моря, где из года в год чернела цепь ахейских кораблей, теперь все было пусто, только волны набегали на песчаные отмели.

Быстро бежали по городу воины стражи, но крылатая Осса – Молва – обгоняла их. Она пробудила спящий город, и вскоре толпы жителей уже стремились из города в долину Скамандра. Каждый троянец сам хотел убедиться в бегстве ненавистных ахейцев.

Покинутый лагерь был завален кучами мусора. Деревянные жилища вождей были полуразрушены, сорваны двери и тростниковые крыши. На отмелях лежали бревенчатые подпорки ахейских судов; глубокие борозды вели к воде: по этому пути ахейцы тащили свои корабли к морю.

– Здесь стояла палатка верховного вождя Агамемнона, – говорили троянцы. – А здесь была площадь для собраний и алтарь Зевсу.

– Не видно ли чего на море?

– Нет, море чисто; наверно, ахейцы уже бегут с попутным ветром к себе в Ахайю!

– Но смотри, что это такое?

На песке у самого моря, упираясь в землю четырьмя столбами, высился исполинский деревянный конь. Строители соорудили его из струганых сосновых досок; сбоку чернела надпись на неизвестном языке.

К толпе у деревянного коня приблизились троянские вожди. Одряхлевший Приам опирался на руку старшего сына Деифоба; рядом с ним шел его друг и советник, мудрый старец Антенор. За царем, с развевающимися на шлемах конскими хвостами, звеня латами, шагали сыновья Приама. За десять лет войны сильно поредела их толпа. Многие из них погибли от страшного копья Ахиллеса, от руки Диомеда, Одиссея. Не было среди них Париса, любимого сына Приама. Парис, виновник войны, был недавно сражен стрелой юного Неоптолема.

Вместе с сыновьями Приама приблизился к коню и мужественный Эней, племянник царя. Энею суждено было уцелеть одному из всей семьи Приама и поведать людям о том, что совершилось в этот день и следующую за ним ночь в крепкостенной Трое.

Многознающий Антенор разобрал надпись на боку деревянного чудища. Старец громко прочел слова надписи: «Этот дар приносят Афине Воительнице уходящие данайцы».

– Радуйтесь, троянцы! – воскликнул старец. – Данайцы и впрямь покинули берега Троады!

А внутри, в пустых недрах коня, скрывалась горсточка ахейских храбрецов. С обнаженными мечами в руках отважные ахейцы прижались один к другому. Одиссей смотрел в незаметную снаружи щелочку. Искусный строитель коня – художник Эпей – оставил ее для смелого вождя.

Но троянцы и не думали, что в коне могут скрываться враги. Даже осторожному Антенору не пришло в голову осмотреть дар ахейцев. Не был обманут один только троянец – жрец Лаокоон.

С копьем в руках пришел он на морской берег, в покинутый лагерь данайцев. За ним бежали два его юных сына – босоногие мальчики в коротких хитонах. Жрец пробился сквозь толпу, окружавшую коня, и в волнении обратился к народу.

– Несчастные! – воскликнул он. – Что за безумье овладело вами? Вы верите бегству врагов? Вам не известны коварство данайцев и хитрость Одиссея? Не верьте коню, троянцы! Что бы тут ни было, бойтесь данайцев, даже и дары приносящих!

Лаокоон метнул тяжелое копье в бок деревянного коня. Копье вонзилось в сосновую доску и застряло, качаясь. Дрогнула громада коня, загудело пустое чрево. Еще минута – и троянцы разнесли бы коня и обнаружили бы скрытых в его недрах ахейцев... Но, видно, сама богиня Афина оберегала ахейских героев. Толпа оттеснила жреца и дала дорогу десятку троянских пастухов. Загорелые, с огрубевшей кожей, в одеждах из козьих шкур, они с криками тащили связанного человека, чужестранца, и подталкивали его кулаками и дубинками. Хитон пленника был разорван, тело испещрено синяками и кровавыми ссадинами, в волосах и бороде запутались стебли засохшей травы.

Пастухи бросили пленника к ногам царя Приама.

– Мы поймали бродягу в тростниках у реки! – кричали они. – Это данаец! Соглядатай! Смерть ему!

Приам приказал развязать пленника. Данаец обвел глазами троянцев и воскликнул:

– Горе мне! Ахейцы хотели убить меня, а теперь и троянцы угрожают мне смертью!

Услышали слова пленника и ахейские воины, скрытые внутри деревянного коня. Они узнали его. Это говорил Синон, эвбеец.

Приам потребовал, чтобы чужестранец объяснил, кто он такой.

– Зачем ты скрывался в тростниках? – спросил он. – Какое зло у тебя на уме?

– Я скажу тебе правду, царь, – сказал пленник, – даже если ты прикажешь потом убить меня. Да, я ахеец. Меня зовут Синон. Я бежал от ахейцев, потому что мне грозила гибель. Моим врагом был коварнейший из смертных, злобный Одиссей. Он уже погубил ложными обвинениями моего родича и вождя, благородного Паламеда. Я негодовал и вслух обличал злодея; тогда он поклялся отомстить и мне. Проходили годы, и я думал, что враг мой забыл о своей клятве. Я плохо знал его ненасытную злобу! Долгая война измучила ахейцев. Нас томили неприветливые песчаные берега Геллеспонта. Мы мечтали о прохладных лесах и веселых долинах покинутой отчизны. Не раз уже требовали мы бросить бесплодную осаду Трои и отплыть обратно. Верховный вождь был вынужден созвать собрание. Мы сошлись на площадь перед кораблями и долго спорили, но не могли прийти ни к какому решению. Тогда Одиссей, с великим шумом и криком, притащил на площадь Калхаса, прорицателя. Долго лукавый Калхас отказывался говорить, будто бы не смел открыть нам жестокую правду. Наконец он уступил. Трусливый и лживый пророк! «Мы можем благополучно вернуться на родину, – сказал он, – если принесем богам ужасную жертву – одного из наших товарищей». – «Кого же избрали боги в жертву?» – спросили Калхаса. Я знал, что, в угоду Одиссею, он назовет меня. Так и случилось...

Синон прервал свою речь, словно не в силах был продолжать. Затем он с трудом заговорил снова:

– Ахейцы обрадовались. Еще бы! Так просто было спастись – убить только одного соплеменника! Никто не заступился за меня! Уже был сложен костер для жертвоприношения; уже на голову мою возложили белую повязку... Но в последнюю ночь, перед самой зарей, мне удалось бежать. Я спрятался в тростниках на берегу Скамандра. Ахейцы не нашли меня. Они подняли паруса и отплыли на родину, а мне уже никогда не увидеть родной земли, престарелого отца и милых детей! О Приам! Сжалься надо мной, несчастным, сжалься!

И Синон с рыданием упал на колени. Приам поднял его и сказал дружелюбно:

– Утешься, злополучный, забудь отныне своих коварных собратьев. Мы дадим тебе приют. Но сначала скажи, зачем сооружен этот конь? Кто строил его и с какой целью? В исполнение обета? Или это какое-нибудь военное сооружение?

Синон поднял глаза к нему и молитвенно простер руки.

– Клянусь алтарями богов, – сказал он, – я вправе разорвать священные узы, вправе ненавидеть ахейцев и открыть вам их тайны. Конь этот сооружен по указанию Калхаса как искупительный дар Афине Палладе: богиня разгневана малодушным бегством ахейцев. Конь нарочно выстроен таким огромным, чтобы его нельзя было протащить в ворота неприступного Илиона. Прорицатель Калхас открыл нам, что, если конь будет поставлен в Трое, богиня Афина перенесет на вас свою благосклонность.

Троянцы доверчиво слушали объяснения пленника. Ради благосклонности Афины решили они принять удивительный дар. Только Лаокоон по-прежнему не хотел верить данайцу.

– Лицемерный обманщик! – сурово говорил он. – Кто тебе поверит?..

И снова боги светлого Олимпа помешали обличителю. В море внезапно закипела и всколебалась вода. Из волн вынырнули плоские головы двух огромных морских змеев. Кроваво-красные гребни вздымались у них вдоль хребтов, медным блеском сверкала и переливалась чешуя. Страшные гады плыли к берегу. Их тела извивались среди волн, а сзади по воде тянулся пенистый след.

С дикими воплями бежали троянцы к городу, увлекая за собой и Синона, и жреца, и Приама, и всех, кто окружал коня.

Змеи выползли на песчаный берег и стремительно заскользили по песку вслед за бегущей толпой.

Два мальчика – сыновья жреца Лаокоона – отстали от беглецов. Старший тащил за руку младшего; тот упал было и разбил себе ногу о камень; теперь он с трудом поспевал за братом и плакал от боли и страха. Змеи настигли мальчиков и сжали их в своих тяжелых, сверкающих кольцах. На крики детей подбежал с мечом в руках Лаокоон. В отчаянье ударил он одну из змей мечом, но оружие только скользнуло со звоном по медному панцирю. Змеи повернули к жрецу разинутые пасти. Тотчас сползли они с задушенных детей и обвили обезумевшего отца своими чешуйчатыми телами. Тщетно вырывался он из смертоносных объятий, тщетно кричал. Тело его безжизненно поникло; он упал на песок рядом с мертвыми сыновьями. А змеи, струясь по песку, скрылись в набегающих на отмель волнах.

Троянцы понемногу возвращались к коню. Пришел отважный Эней в сверкающем вооруженье. За ним теснились воины. Конь Афины Паллады внушал им благоговейный страх. Эней обратился к спутникам.

– Жрец Посейдона Лаокоон наказан неумолимой рукой богов, – сказал он. – Своим нечестивым копьем он оскорбил священного коня Афины Паллады, и богиня выслала против него этих чудовищных змей. Страшен гнев богини: погиб не только Лаокоон, но и оба его юных сына... Попытаемся, друзья, смягчить сердце грозной дочери Зевса. Втащим коня в город и поставим его на площади перед храмом Афины. Быть может, чудесный конь и впрямь охранит наш город от губительного гнева богини!

– В город, в город! – подхватили воины. – Беритесь за коня, троянцы! Тащите площадку на колесах!

Прикатили низкую дощатую площадку; на таких площадках перевозили камни для городских построек. Троянцы обвили пеньковыми канатами ноги и шею коня, взгромоздили его на площадку и повлекли в город.

В городских воротах конь застрял. Пока троянцы раскачивали и проталкивали его, не раз внутри коня звенело оружие скрытых ахейцев. Но троянцы не слышали грозного звона, словно боги помутили их разум.

С радостными криками и грохотом коня провезли по улицам и площадям высокостенной Трои. Канатами втащили его на крепостной холм и установили на площади перед гранитным храмом Афины.

До вечера на площади толпились горожане. Они дивились чудесному коню и смеялись над малодушными ахейцами. Сама Афина Паллада, всегдашняя защитница ахейцев, отступилась от них! У входа в храм Афины юноши и девушки обвивали гирляндами роз и листьев гранитные колонны. В честь богини молодые троянцы запевали торжественные гимны.

Но вот пламенный Гелиос скрылся за холмистыми отрогами Иды. Потускнел закат. Из сумрачной долины потянуло прохладой. Стемнело понемногу, и наконец в непроглядном мраке сошла с неба владычица Ночь.

Люди расходились с площади; их белые одежды исчезли во тьме. В неясном свете звезд одиноко чернела громада коня.

В недрах коня Одиссей и его товарищи терпеливо ждали, когда смолкнут песни и крики праздных горожан.

Вдали погасли последние огни городских домов. Одиссей взглянул в щель на звездное небо. Он увидел по звездам, что первая доля ночи уже миновала.[41]

Среди ночной тишины ахейцы услышали тихий шорох снаружи, царапанье по дереву. За стеной кто-то сказал приглушенным голосом:

– Ты здесь, Одиссей? Это я, Синон.

4

Крепко спали троянцы. Они не знали, что к городу тайно подходят враги, не слышали звона мечей и сдавленных криков у городских ворот. Одиссей и его товарищи внезапно напали на стражу и перебили всех воинов, а затем распахнули тяжелые ворота.

Слишком поздно узнали троянцы, что ахейские корабли вернулись к берегам Трои и враги вторглись в город. Под звуки боевых труб двумя нескончаемыми потоками входили ахейцы в поверженный город. Багровый свет пожаров разливался по улицам. Полунагие, почти безоружные троянцы пытались вступать в битву с ахейскими латниками, но падали мертвыми у порогов своих домов на залитую кровью землю.

Пылал и рушился великий город. Ликующие победители уже тащили добычу. Они роняли в кровавую грязь тонкие ткани и золотые украшенья, волочили по земле мехи, полные драгоценного вина.

На городскую площадь победители сгоняли рыдающих женщин и перепуганных детей. Несчастные, они только что видели кровавую смерть отцов, братьев, сыновей, а теперь безжалостные враги разрушали их дома и их самих уводили в чужую страну, на вечное рабство...

Конец гордому Илиону! Сотни ахейских воинов осаждали царский дом на вершине крепостного холма – последнюю твердыню троянцев. Впереди всех сражались Атриды – Агамемнон и Менелай; наконец-то смогут они отплатить сыновьям Приама!

Неудержимым натиском ахейцы сорвали с петель двойные ворота и ворвались в обширный двор. Отбиваясь копьями, троянцы отступили и заперлись во дворце. Ахейцы рвались в дом. Сам могучий Одиссей, отбросив оружие, разбивал дубовую дверь ударами топора. На крыше царского дома толпились сыновья Приама, в блестящих шлемах, с луками и пращами в руках. Яростно крича, осыпали они Лаэртида, погубителя Трои, стрелами и камнями. Ахейского вождя защищали его товарищи – Диомед и юный Неоптолем: они поднимали над ним свои большие, сияющие медью щиты.

Ахейские воины уже проникли в многочисленные пристройки дворца. Из дверей клубами валил дым, и, когда ахейцы выбегали оттуда, по их копьям и мечам струилась кровь...

А над городом стоял непрерывный, отдаленный грохот, словно где-то сыпались и сыпались камни... Чья могучая рука помогала ахейцам в разрушении? Это узнал один только человек во всей Трое – Эней, сын Приамова брата Анхиза.

В отчаянии герой скитался по улицам горящей Трои. Он не пытался спастись; он хотел одного – чем-нибудь отомстить свирепым разрушителям.

Наконец он встретил одного из самых беспощадных врагов своей родины Атрида Менелая. Спартанский царь шел с обнаженным мечом в руках; плечи его окутывала пятнистая шкура леопарда. За ним боязливо спешила стройная женщина в блестящем покрывале – это была сама прекрасная Елена, виновница всех бедствий Илиона. Менелай нашел ее в горящем доме Приама и вначале хотел убить изменницу. Но рука его невольно опустилась перед ее божественной красотой. Сурово приказал он красавице следовать за ним и повел ее к кораблям, чтобы уберечь от ненависти троянцев и ахейцев.

Эней не мог примириться с несправедливостью богов. Неужели же ахеянка избегнет кары и вступит в Спарту горделивой госпожой царского дома? Пусть она погибнет вместе с Илионом!

И Эней уже поднял свое тяжелое копье, чтобы поразить уходящую Елену. Но тут кто-то удержал его руку. Эней обернулся и увидел богиню Афродиту.

Среди дыма пожарищ и струящейся крови вечная богиня стояла в белоснежной, душистой одежде; на золотых кудрях блестел свежий венок из белых роз.

– Что ты делаешь здесь, Эней? – сказала богиня. – Неужели ты хочешь убить слабую женщину? Это недостойно героя. Да и напрасно ты винишь злополучную Елену в гибели Трои. Это сделали бессмертные боги, ненавидящие Трою. Я открываю твои глаза, взгляни туда.

Эней поднял голову и в ужасе отшатнулся. Так вот откуда шел непрерывный грохот, наполнявший все кругом! Над городской стеной возвышалась могучая фигура бога морей Посейдона. Разъярившийся бог поднимал обеими руками свой тяжелый трезубец и разбивал стену. Камни скатывались вниз в облаках пыли. Когда-то, в далекие-далекие дни, Посейдон вместе с Аполлоном, сребролуким богом, своими руками сложил эту стену. Только руки бога могли и разрушить ее!

Поодаль на стене сидела сама богиня Афина Паллада. Страшная эгида праздно сверкала на ее груди своей золотой бахромой. Твои бранные труды окончены, богиня! Больше не к чему потрясать эгидой над головами обезумевших от страха врагов, больше не надо звонким криком побуждать народы к битве! С грозной радостью следила Афина, как ахейцы разрушают дворец Приама, как с треском валятся балки, сыплется черепица и люди с воплем выбегают оттуда и падают, сраженные копьями безжалостных победителей.

Ничем нельзя было помочь гибнущему городу! Афродита окутала своего любимца Энея светлым облаком, и, невидимый никем, он бежал из Трои. Он увел с собой маленького сына, а отца своего, дряхлого Анхиза, унес на плечах. В лесах и оврагах многохолмной Иды герой собрал уцелевших троянцев; вскоре они снарядили корабль и отплыли от берегов разоренной родины.

5

Черный дым клубами восходил над развалинами Трои. Небо было затянуто серой дымкой; неясным пятном проплывал светлый Гелиос. Море билось и шумело, словно оплакивая гибель великого города.

От песчаного побережья одни за другим отходили корабли, наполненные людьми. Гребцы дружно вздымали ряды длинных весел. Выйдя на открытый простор Геллеспонта, мореходы поднимали на мачтах четырехугольные паруса, и чернобокие ахейские корабли скрывались за зубчатой грядой Сигейского мыса.

К берегам далекой родины первыми уходили дружины пилосцев и аргивян. Их вожди – благоразумный Нестор и решительный Диомед – не захотели медлить на чужом берегу. Вид неспокойного моря тревожил их. И боги охраняли уходившие суда. Капризный Эвр, восточный ветер, послушно помчал корабли к далекой родине.

Но тысяча ахейских кораблей все еще оставалась на берегу Троады. Перед отплытием ахейцы решили принести богам гекатомбу. В последний раз просторная равнина Скамандра кипела войсками. На побережье складывали высокие костры. К берегу пригнали стадо могучих бело-рыжих быков. Кривые рога животных были увиты цветами.

Звенели латы, колыхались щиты и копья. Каждое племя столпилось вокруг своего вождя. Один за другим вожди убивали жертву и громким голосом взывали к бессмертным богам. Они просили дать ахейцам попутный ветер и безопасную дорогу.

Вспыхивали жертвенные костры. Пламя взвивалось, валил густой дым. Вокруг костров собирались воины и садились за обильный пир. Глашатаи наполняли кубки вином и передавали их пирующим.

Долго тянулся пир. Звонкоголосые певцы распевали победные пэаны – хвалу богам за одержанную победу. Ахейцы радовались: наконец-то покинут они опостылевшую Троаду! Скоро, скоро истомившиеся воины увидят приютные гавани родной, так давно оставленной земли!

Среди победителей виднелось сумрачное лицо вождя Агамемнона. Когда делили добычу, Атриду отдали пленницу Кассандру, дочь царя Приама. Она считалась пророчицей, но это не спасало ее от рабства. Когда гордая дочь Приама предстала перед вождем ахейцев, она сурово взглянула на своего господина и предрекла ему близкую гибель, – ему и себе вместе с ним. Атрид не хотел верить предсказанью, но невольное уныние томило его.

Юный Неоптолем тоже угрюмо отстранялся от веселых товарищей. Его терзала совесть. Когда вместе со всеми он ворвался в царский дворец, в одном из внутренних дворов увидел он царя Приама. Злополучный владыка Трои обнимал обеими руками Зевсов алтарь: он думал найти здесь защиту. Гнев Зевса грозил тому, кто посмел бы совершить убийство возле священного жертвенника.

Но Неоптолем был опьянен битвой и не пощадил дряхлого старца. Он пронзил его копьем тут же, на ступенях алтаря. И теперь юноша не мог забыть последних слов умирающего Приама:

– Кто не сжалился над старостью, тот сам умрет, не дожив до старости!

Остальные ахейцы беспечно веселились. Они наливали себе все новые и новые кубки вина. У праздничных костров воины охотно вспоминали минувшие горести. Былые испытания не заботили их. Нетерпеливо ждали они теперь сигнала к отплытию. Ничто больше не удерживало победителей на опустошенном берегу Троады.

Протяжно запели трубы, и толпы воинов кинулись стаскивать корабли на воду.

А дымка на небе становилась все гуще, ветер налетал порывами и поднимал на море крутые волны.

Ахейские корабли один за другим выходили в открытое море. Свистел в канатах ветер, скрипели мачты, с шумом ударяли волны в черные борта кораблей. Позади оставались труды и опасности войны, могилы друзей, развалины великого города. Но много еще горестей и бед ожидало ахейцев впереди, по пути на желанную родину!

Приключения Одиссея

К берегам Итаки

Вождь итакийцев Одиссей Лаэртид одиноко стоял на носу корабля. Он кутался в длинную косматую мантию, ветер трепал конский хвост на его шлеме. Холодная пена летела ему в лицо.

Герой хмуро смотрел в полутьму, где среди волн мелькали высокие носы других итакийских кораблей. Вдали неясно темнела полоса уходящего берега.

Жестокая неудача постигла итакийцев. По своему желанию они отделились от ахейского войска. Ахейцы намеревались переплыть Эгейское море по направлению на запад и выйти к острову Эвбее. Но итакийцы дождались холодного Борея, северного ветра, и двинулись к югу, вдоль берега Малой Азии.

По пути домой воины Одиссея решили разгромить Измар, прибрежный город племени киконов. Они считали себя вправе напасть на Измар: киконы были ревностными союзниками Трои и не раз сражались с ахейцами на полях Троады.

Сначала все шло удачно для итакийцев. В Измаре не ожидали нападения; дружина Одиссея легко рассеяла наспех вооруженные отряды киконов и ворвалась в город. До вечера торжествующие воины грузили на свои корабли захваченную добычу.

Но не следовало слишком беспечно предаваться радости! Киконы оказались неукротимыми, решительными воинами. Они снова собрали свое разбитое войско и напали на победителей. Еле удалось итакийцам столкнуть свои корабли в бушующее море и на веслах уйти от берега. Счастье, что киконы не решились преследовать их. Яростно налетающий Борей защитил мореходов.

Но Одиссей медлил уводить корабли от вражеского берега. Отступая под ударами врага, итакийцы не смогли подобрать тела убитых товарищей. Оставшиеся в живых должны были выполнить обряд прощанья, иначе души несчастных не смогут войти в обитель мертвых, в мглистое царство Аида...

Звонкий голос боевой трубы пронесся над волнами. На носовой помост поднялись сподвижники Одиссея. Они были вооружены, как на битву: их плечи и грудь облегала блестящая медь, над шлемами изгибались медные гребни. Воины держали в руках боевые копья; медные жала мерцали над головами. Погибшим в бою воинам подобали воинские почести.

Одиссей начал громко выкликать имена убитых товарищей. Сквозь завывание ветра донеслись такие же возгласы с других кораблей. Вождь тяжело вздохнул и обратился к спутникам.

– У нас убито шесть воинов, – сказал он. – Как видно, не меньше потери и на других кораблях. Мы не смогли даже предать тела убитых погребальному огню... Услышат ли наш прощальный зов их души на пути в обитель Аида?

Высокий воин в изрубленном шлеме порывисто растолкал товарищей и выступил вперед. Это был Эврилох, отважный боец, но сварливый и беспокойный человек. Он шагнул к Одиссею и вызывающе крикнул:

– А кто виноват в этом? Ты, ты, Одиссей, дерзкий, неукротимый! Зачем тебе понадобилось нападать на город киконов? Разве ты не знал, как сильно их племя?

Одиссей сдержанно и сурово ответил:

– Ты, Эврилох, первый был недоволен своей долей при разделе богатств Илиона. Кто, как не ты, требовал, чтобы мы на обратном пути предприняли набег на союзные Трое племена? Ты сам ликовал, когда мы взяли Измар и делили сокровища киконов здесь, на песчаном берегу. Но разве я не убеждал вас тотчас же плыть дальше? Ты был в числе тех, кто хотел отпраздновать победу шумным пиром. Безумцы! Вы дождались того, что киконы собрали соседей и напали на нас врасплох... Нечего теперь жаловаться на меня. Что же! Мы выполнили последний долг перед погибшими друзьями, а по возвращении в Итаку воздвигнем каждому из них кенотаф.[42] Поднимайте паруса, итакийцы! Радуйтесь, что сами остались в живых. Кормчий, держи путь на Китеру! Молите Зевса укротить бушующие ветры и даровать нам безопасную дорогу!

Мореходы в Эгейском море называют Борея своим другом. Но дикий северный ветер – коварный, ненадежный друг. Моряки верят, – он гнездится в уединенной пещере, в суровых Фракийских горах, высоко над Эгейским морем. Оттуда он срывается вниз и мчится с заунывным воем над морской равниной. Пока он дует ровно и сильно, пользуйся им, отважный мореход! Но беда, если разъярится ревущий Борей. Он поднимает огромные волны, выбрасывает на берег оглушенную рыбу; он ломает мачты и смывает в море несчастных мореходов. Горе им, если они не успеют отвести корабль в защитную гавань! Если они и останутся живы, их занесет неведомо куда в отдаленные области туманного моря.

На свою беду, понадеялись на Борея итакийцы. Когда корабли вышли из гавани Измара в открытое море, началась свирепая буря. Девять дней она играла утлыми судами. Ветры изорвали на них паруса, непрестанные удары волн расщепили весла. Гребцы не в силах были справиться с бурей. Каждая волна грозила опрокинуть беспомощные корабли. Лишь на десятое утро за бесконечно бегущими гребнями волн злополучные мореходы различили темную, зубчатую полоску твердой земли.

Кое-как добрались итакийцы до скалистого берега. За мысом открылся вход в широкую бухту. С осторожностью провели они туда свои корабли. Вскоре на берегу, возле низких кустарников, запылали костры. Измученные мореходы варили в котлах немолотый ячмень, наполняли ключевой водой высокие, узкогорлые амфоры. Одни чинили паруса, другие отдыхали на мягком песке. Вдалеке, за утесами, гудело море.

Одиссей обошел берег, осмотрел заросли кустарника и рощу раскидистых осокорей. Широкая, утоптанная дорога шла от бухты через рощу. Несомненно, поблизости было людное селение.

Одиссей подозвал своего глашатая, темнолицего горбуна Эврибата. Невзрачный горбун был лучшим советником царя. Он созывал народ на собрания; во всех посольствах говорил от имени своего господина; приветствовал гостей царского дома, а на пирах сам смешивал вино и наполнял кубки. Одиссей дорожил помощью умного, обходительного глашатая.

– Мой верный Эврибат, – сказал Одиссей, – мы должны разведать, какие люди живут на этой земле. Я хочу послать зятя моего, Эврилоха. В спутники ему я дам кого-нибудь из воинов. Но нужно, чтобы посольство сопровождал глашатай. Здешний народ должен видеть, что мы соблюдаем обычаи мирных людей. Отправляйся с посольством, о разумнейший из глашатаев! Я больше надеюсь на тебя, чем на буйного, несдержанного Эврилоха, хотя он и царского рода.

Сияющий Гелиос уже перешел за половину своего пути. Скрывая от товарищей тревогу, Одиссей ходил взад и вперед по дороге. Наконец итакийцы завидели на дороге своих посланных. Двое из послов – высокий воин и горбун Эврибат – тащили третьего, своего предводителя Эврилоха. Эврилох плакал и отбивался, но товарищи крепко держали его за руки и настойчиво увлекали за собой.

– Скорее на корабль, на корабль! – кричал Эврибат итакийцам. – Прочь отсюда!

Встревоженные итакийцы стаскивали корабли в воду, передавали на корабли амфоры с водой, мехи, утварь, торопливо рассаживались по своим судам.

С трудом притащили на корабль Эврилоха, скрутили ему руки и ноги и привязали к корабельной скамье. Одиссей, с обнаженным мечом в руках, последним взошел на корабль. Веслами и шестами воины отталкивались от берега и выводили суда на середину бухты.

В это время вдали из-за деревьев показались спокойно идущие люди. Все они были в длинных белых одеждах, без всякого оружия. Полосатые платки закрывали у них головы и спускались на плечи. Пришельцы столпились на берегу. Они дружелюбно улыбались и знаками приглашали беглецов вернуться. Они переговаривались между собой на каком-то звучном, незнакомом языке. При виде их связанный Эврилох вскричал со злобой и отчаянием:

– Отпусти меня, жестокосердый Одиссей! Я останусь здесь, я не хочу больше скитаться по морю!

Глашатай Эврибат в отчаянии умолял Одиссея отплыть подальше. Одиссей приказал гребцам взяться за весла, а сам в недоумении обратился к Эврибату:

– Объясни, мой добрый Эврибат, что произошло с нашим несчастным товарищем? Почему ты так боишься этих мирных и дружелюбных людей?

Эврибат заговорил тихим, взволнованным голосом:

– В недобрые края занесла нас буря! Знаешь ли, что это за народ? Я давно уже слышал о них. Это лотофаги[43] ... Мы дошли до их города. У них красивые дома, сложенные из желтого песчаника, богатые дворцы. За городом, на берегу широкой, мутной реки высится величественный храм. Его плоские колонны украшены изображениями невиданных цветов и зверей. По дороге к храму нам встретились эти люди. Они приветствовали нас ласковыми улыбками, и мы безбоязненно подошли к ним. Один из них протянул нам горсть золотистых семян. Немного семян он отсыпал себе и принялся есть их. Он предлагал нам знаками также отведать его угощение. Я медлил из осторожности, а бедный Эврилох сразу съел свою долю семян. Сперва я подумал, что он отравился. Глаза его помутнели, улыбка стала безумной. Но затем он сказал нам, что никуда не уйдет отсюда, что хочет остаться здесь и всю жизнь питаться этими медвяно-сладкими семенами. Тогда я догадался, что это за семена. Это лотос, лотос! Кто попробует его, тот забывает все на свете – друзей, семью, детей – и больше не хочет возвращения на родину. Есть ли на свете более жалкая участь? О мудрый Одиссей, плывем скорее отсюда, чтобы наши спутники не потребовали снова высадиться на берег!

Одиссей взбежал на кормовой помост и обратился к спутникам. На всех кораблях услышали его голос.

– Скорее гребите, храбрые итакийцы! – восклицал вождь. – Видите ли вы, что стало с этим несчастным? Коварные лотофаги околдовали его, лишили разума. В этой стране все полно опасных чар – вода, пища, люди. Разве вы хотите отказаться от родной земли, как злополучный Эврилох? Презреннейший из смертных тот, кто позабудет свою отчизну. Вперед, друзья! Через несколько дней мы, быть может, вступим в свой дом и обнимем близких!

В пещере Полифема

Буря улеглась, и волны успокоились. Дружно гребли весь день итакийцы. Кормчие направляли бег кораблей на запад. К вечеру стал виден скалистый берег неизвестной земли. В сумерках мореходы нашли прекрасную, защищенную бухту. У самого берега журчал ключ; он невидимо лился из скалы и падал в море. В полумраке чернели высокие тополя. Здесь, на песке, под говор волн заснули истомленные итакийцы.

Утром мореходы увидели, что находятся на прекрасном острове. В глубине его возвышалась гора; темноверхие ели теснились по ее отвесным склонам до самой вершины. Повсюду на горных уступах белели стада диких коз. Поистине это был Козий остров! Внизу пышно серебрились масличные рощи. От подножия горы сбегали к морю луга, покрытые сочной, высокой травой. По ним никогда еще не проводил борозду плуг земледельца. Обильной была бы здесь жатва, а по склонам могли бы расти отличные виноградники. Но остров был дик и необитаем, хотя населенная земля находилась совсем близко. За узким проливом тянулся каменистый и утесистый берег. Путники ясно видели, что между скалами струился дым от жилищ. С плоскогорья доносилось блеянье стад.

Путешественники вынесли с корабля на берег охапки легких охотничьих копий и дротиков. Некоторые из спутников Одиссея вооружились длинными луками и повесили через плечо колчаны, полные оперенных стрел. Охотники разбрелись по склонам горы, по шумящим лесам. Вскоре они принесли к кораблям много дичи. Итакийцы разложили на берегу костры и начали жарить на вертелах мясо. До вечера пировали они и услаждались сладким золотистым вином.

Утром, когда розовоперстая Эос – заря – поднялась из мрака, Одиссей собрал своих спутников и сказал:

– Как видно, люди здесь не пашут землю, не строят кораблей и уж, конечно, не посещают чужие края. Они не привыкли дружелюбно обходиться с чужеземцами. Мы можем встретиться здесь с дикими скотоводами, из тех, что не знают правды и чуждаются добрых обычаев. Вы должны остаться здесь, мои верные товарищи, а я на своем корабле отправлюсь к недалекому берегу и все разузнаю сам.

Корабль шел вдоль отвесных береговых утесов; их ребристые громады выступали одна за другой бесконечной цепью. Вдоль подножия их тянулась узкая полоска прибрежного песка. Волны набегали на отмель, с шипением докатывались до скал и разбивались о камень. В одном месте гряда отступала от воды. Сюда, к песчаной косе, и пристал итакийский корабль. Осторожно, без стука, путники сложили весла и бесшумно спустились на песок.

Невдалеке от берега, среди скал, виднелась огромная пещера. Грубо набросанные камни обозначали двор; кругом шумели черноглавые сосны. Во дворе было пусто и тихо, только в пещере блеяли тонкими голосами ягнята.

Взявшись за борта корабля, итакийцы отвели его под нависшую над морем скалу. Одиссей отобрал себе в спутники двенадцать сильных и смелых воинов. Они захватили с собой мех, полный драгоценного вина. Это вино можно было сильно разбавить водой и все-таки оно издавало такой аромат, что никто не смог бы отказаться попробовать чудесный напиток. Одиссей предназначил вино в дар хозяину пещеры.

Со страхом вступили путники в темную пещеру. В ней было пусто: наверно, хозяин пас где-нибудь на лугах свои стада. Ободрившись, Одиссей и его спутники стали внимательно осматривать пещеру. С изумлением остановились они возле огромного очага из нетесаных камней: какой гигант мог сложить его и какими дровами нужно было топить этот очаг?! Возле очага размещались сплетенные из ветвей закуты; там нетерпеливо, наперебой блеяли ягнята и козлята. Вдоль стены стояли деревянные ведра, до краев полные жирной простоквашей, и большие тростниковые корзины – в них загустевал желтый сыр. Не было никакой другой утвари, кроме двух-трех деревянных чаш, таких огромных, каких никогда еще не видели ахейцы. В углу лежала груда козьих и бараньих шкур. Несомненно, обитатель пещеры обладал чудовищной силой и вел самый дикий образ жизни.

С бьющимся сердцем спутники стали упрашивать Одиссея не медлить долее. Но Одиссей не соглашался: ему хотелось взглянуть на хозяина пещеры.

Вдруг во дворе нестройно заблеяли овцы: земля задрожала от тяжелых шагов; заслоняя дневной свет, в отверстии пещеры показалась чудовищная фигура великана. Он с грохотом бросил наземь охапку дров – каждое полено было длиною с доброе бревно – и стал загонять в пещеру стадо торопливо бежавших овец. Перепуганные странники забились в темный угол.

Загнав скот, великан поднял огромный обломок скалы – его не увезли бы и двадцать лошадей, – задвинул им вход, затем сел на землю и принялся доить коз и овец.

С трепетом следили странники, как он разливал густое молоко по ведрам, как загонял скот в закуты. Великан развел в очаге яркий огонь. При свете его странники смогли рассмотреть хозяина пещеры. Он был ростом с высокое дерево, смуглый, еле прикрытый одеждой из козьих шкур. Когда он повернул в сторону итакийцев свою косматую голову, многие из них вскрикнули от ужаса: у страшного хозяина пещеры был только один глаз посреди лба.

Великан услышал приглушенные восклицания путников. Он долго смотрел в их угол, потом вытащил из огня горящую ветку и осветил пещеру. В багровом свете факела путники увидели грозно глядевший на них глаз чудовища. Тяжело ступая, великан приблизился к ним и грубо заговорил:

– Кто вы такие, бродяги? Зачем вы забрались сюда? Может быть, вы из тех бездельников, что скитаются по морям в погоне за легкой наживой?

Итакийцы замерли, услышав гремящий голос великана. Но Одиссей смело выступил вперед и сказал:

– Мы ахейцы, плывем из города Трои, где сражались в войсках Атрида Агамемнона – царя, великого славой. Мы возвращались к себе на родину, но по воле могучего Зевса буря загнала нас сюда, к неведомым берегам. Умоляем тебя, припав к твоим коленям, – прими нас дружелюбно. Вспомни, что за отвергнутого пришельца мстит Зевс, покровитель странников!

Великан злобно захохотал:

– Видно, что ты издалека попал сюда, пришелец! – ответил он. – Ты вовсе лишен ума, если думаешь, что я побоюсь кого-нибудь из бессмертных! Нам, циклопам, нет дела ни до Зевса, ни до других ваших богов: мы сильнее их, и род наш древнее их рода.[44] Я поступлю с вами так, как сам захочу.

Он шагнул к странникам и спросил еще:

– Теперь скажи, где вы оставили корабль, на котором прибыли сюда? Где остальные ваши спутники? Я желаю знать это.

Одиссей заподозрил злой умысел и осторожно ответил:

– Колебатель земли Посейдон бросил наш корабль на прибрежные камни неподалеку отсюда. Мы спаслись вплавь, прочие наши товарищи все утонули.

Не слушая больше, великан ринулся к ахейцам, протянул длинные, как бревна, руки и схватил двоих несчастных. Он размахнулся и ударил их головами о камень. Остальные ахейцы в смертельном ужасе бросились ничком на землю.

Циклоп разрубил тела убитых на части, зажарил их на огне и сожрал.

Окончив свой чудовищный ужин, людоед растянулся прямо на земле и заснул. Храп его наполнил всю пещеру. Тогда Одиссей осторожно вышел из угла и подкрался к циклопу. В руке его блистал обнаженный меч. Герой уже собрался вонзить меч под ребра спящему великану, туда, где находится печень, но внезапно опустил оружие и вернулся к товарищам. Те шепотом спросили его:

– Что же ты, Одиссей? Или ты боишься?

– Нет, – так же тихо ответил герой, – я не боюсь убить циклопа... Но подумайте сами: если он умрет, то и мы погибнем здесь. Мы не сможем отодвинуть эту скалу от входа.

Ахейцы в отчаянье застонали. Одиссей остановил их.

– Не отчаиваться надо, – сказал он, – а придумать, как бы избавиться от чудовища. Потерпим еще, друзья, может быть, завтра Зевс Кронион пошлет нам спасенье.

Всю ночь ахейцы не смыкали глаз и с ужасом ждали рассвета. Вот сквозь щели проник в пещеру розовый отблеск светозарной Эос. Грузно ворочаясь, проснулся циклоп. Он развел огонь в очаге и принялся, как накануне, доить коз и разливать молоко по сосудам. После работы он снова схватил двоих из ахейцев и приготовил себе ужасный завтрак. Затем он отодвинул скалу от входа, выгнал все стадо и старательно завалил вход снаружи. Ахейцы слышали, как он со свистом погнал стадо на пастбище.

Одиссей в смятении призывал Афину Палладу, свою неизменную защитницу. Он просил мудрую богиню подать ему добрый совет и помочь справиться с циклопом.

Затем Одиссей внимательно осмотрел пещеру.

Возле очага оказался прислоненный к стене гладкий ствол дикой маслины. Циклоп вырвал маслину с корнем, очистил от ветвей и принес домой. Вероятно, он собирался сделать себе дубинку.

Одиссей отрубил от ствола кусок длиною в три локтя, мечом заострил его и обжег на угольях острый конец. Приготовленный кол он спрятал в углу. Воины бросили в огонь щепки и стружки, а ствол поставили на прежнее место.

Вечером возвратился со своим стадом циклоп. С грохотом он отвалил камень, загнал стадо и, как прежде, принялся доить коз. Кончив свое дело, он снова схватил двоих ахейцев, безжалостно убил их и сожрал.

Тут подошел к нему Одиссей. Он протянул циклопу чашу крепкого, неразведенного вина.

– Выпей нашего золотого вина, циклоп! – сказал он. – Я принес его сюда для тебя и надеялся на твою милость. Но ты свирепствуешь над нами. Кто же захочет посетить тебя, если ты так поступаешь со своими гостями?

Циклоп взял чашу и осушил ее. Вино понравилось ему: он возвратил чашу Одиссею со словами:

– Налей еще и назови мне свое имя, чтобы я мог почтить тебя подарком, какой полагается гостю.[45] Мы, циклопы, тоже собираем виноград с плодоносящих лоз, но твое вино – это сладкий нектар, напиток богов!

Одиссей поспешил налить неосторожному гиганту вторую чашу, а затем и третью. В голове людоеда зашумело. Тогда Одиссей вкрадчиво заговорил:

– Ты хочешь знать мое имя, циклоп, чтобы угостить меня и сделать мне подарок по обычаю? Я зовусь «Никто», такое имя дали мне родители, так называют меня и мои товарищи.

Людоед захохотал и воскликнул пьяным голосом:

– Так знай же, мой любезный Никто, что ты будешь съеден последним, когда я разделаюсь с остальными. Вот тебе мой подарок!

С этими словами опьяневший циклоп сел на землю и свесил свою косматую голову; затем он повалился на бок, и вскоре путники с облегчением услышали его храп, подобный рычанью дикого зверя. Тогда Одиссей сделал знак товарищам; они быстро достали приготовленный кол и положили его острием в огонь. Четверо воинов стали по бокам своего вождя. Когда сырое дерево затлело, смельчаки подхватили кол и тихо подошли к спящему циклопу. Стараясь не смотреть на страшное лицо великана, они с силой вонзили тлеющее острие в единственный его глаз.

Дико завыл циклоп; ахейцы в страхе разбежались по пещере. Людоед вскочил на ноги; горячая кровь лилась по его лицу и груди. В исступлении он метался по пещере и звал на помощь своих сородичей.

Каждый циклоп жил отдельно, но пещеры их находились неподалеку. Вскоре снаружи раздался топот огромных ног. Циклопы сбегались к пещере, переговариваясь тревожно и окликая собрата.

– Что случилось с тобой, Полифем? – спрашивали они. – Чего ты кричишь и будишь всех среди ночи? Кто губит тебя силой или обманом?

– «Никто», – ответил им страшным ревом Полифем. – «Никто»! Но я виноват сам, я гибну по своей оплошности! «Никто» не мог бы повредить мне силой!

Циклопы рассердились на Полифема за его нелепый ответ.

– Если никто, – отвечали они, – так чего же ты ревешь? Ты, верно, болен, но на это воля Зевса, и мы не в силах тебе помочь. Призови на помощь своего отца, владыку морей Посейдона!

Циклопы удалились; их тяжелые шаги и недовольное ворчанье стихли. Полифем продолжал яростно стонать, ахейцы же беззвучно радовались, что Одиссей так хитро придумал себе имя и тем самым спас их от неизбежной гибели.

До самого утра размышлял Одиссей, как бы им выбраться из пещеры. Можно было рассчитывать лишь на одно – спрятаться среди стада и выйти вместе с ним из пещеры. Обычно Полифем оставлял своих долгорунных баранов на ночь во дворе. Но накануне он загнал все стадо в пещеру, словно предчувствовал недоброе. Теперь он сидел у выхода на камне и охал от боли, а вокруг него толпилось стадо. Бараны беспокойно бродили по пещере. Их длинная шерсть волновалась, как шелк; они блеяли, ожидая с нетерпением, чтобы хозяин отвалил камень и повел их на пастбище.

Время от времени циклоп шарил своими ручищами по стаду. Он хотел убедиться – не спрятались ли ахейцы между густошерстыми овцами и не готовятся ли они убежать утром, как только он начнет выпускать овец и баранов.

Одиссей видел, что циклоп ощупывает только спины животных. Смелая мысль пришла в голову хитроумному герою. Потихоньку он подозвал товарищей; вместе они отогнали от стада нескольких крупных баранов. Одиссей растеребил на лыки рогожу, служившую циклопу постелью. Этим лыком он связал между собою баранов по трое. Под брюхом у каждого среднего барана он подвязывал одного из своих товарищей. Затем он отпустил животных и дал им смешаться со стадом.

Море курчавых спин волновалось у ног великана. Одиссей уже и сам не мог различить, где находятся связанные между собой животные. Он был уверен, что недогадливый циклоп не сообразит пошарить под брюхом у баранов. Теперь герой мог подумать о своем спасенье. Для себя он приберег самого рослого барана. Волнистая черная шерсть животного ниспадала до самой земли. Одиссей забрался под барана, опутал себя прядями густой, шелковистой шерсти, а концы намотал себе на руки. Когда он с усилием повис под теплым брюхом, баран недовольно затопал ногой и заблеял. Но Одиссей крепко держался за шерсть. Наконец Полифем поднялся, отвалил камень у входа и начал пропускать стадо наружу.

Бараны проталкивались вперед с пронзительным блеяньем. Циклоп проводил рукой по их спинам, но ничего не мог обнаружить. Позади стада медленным шагом шел большой баран, а под его брюхом, скорчившись, висел Одиссей.

Циклоп остановил своего круторогого любимца. У Одиссея замерло сердце, когда он услышал над собой голос Полифема.

– Ты ли это, мой прекрасный любимец? – говорил циклоп. – Что же ты выходишь последним? Ты никогда не был так ленив и медлителен и всегда шел впереди всех. Бедный мой, ты, верно, чувствуешь, что мой глаз уже не смотрит на тебя! Наглый бродяга отнял у меня зрение. Зовут его «Никто», и он еще не ушел от моей мести. Если бы ты мог говорить, мой друг, ты бы сказал мне, где спрятался ненавистный «Никто». Он не скрылся бы от меня! Я раздробил бы ему череп, я разорвал бы его на куски и разбросал его останки по пещере!

Он еще раз провел рукой по мягкой шерсти животного и отпустил его. Баран поспешил за стадом. Во дворе Одиссей проворно соскользнул на землю. Он отвязал своих спутников и знаками велел им отобрать лучших баранов. Крадучись, они погнали маленькое стадо на взморье.

У берега за скалой покачивался черный итакийский корабль. Встревоженные товарищи бросились навстречу герою. Одиссей остановил расспросы и велел поскорее загонять баранов на судно. Воины сели у весел и быстро отошли от берега. Когда корабль был уже на расстоянии человеческого голоса, Одиссей увидел Полифема. Циклоп ощупью выбрался из пещеры.

Одиссей поднялся на кормовой помост и закричал:

– Поделом тебе, злой циклоп! Справедливые боги наказали тебя за зверские поступки!

Взбешенный Полифем отломал огромный кусок скалы и швырнул в море, откуда слышался голос Одиссея.

Тяжело загудел камень. Он пролетел над головами гребцов и рухнул впереди корабля. Свистя и пенясь, взлетела вода; могучая волна ударила по кораблю и погнала его обратно к берегу. Но Одиссей уперся длинным шестом в песок и молча кивнул товарищам. Гребцы разом ударили веслами по воде, и корабль снова помчался прочь от берега.

Когда они отплыли дальше прежнего, Одиссей снова стал громким криком вызывать циклопа. Товарищи в страхе убеждали его замолчать.

– Зачем ты дразнишь чудовище? – говорили они. – Разве тебе мало, что нам еле удалось спастись? Во второй раз он наверно потопит корабль.

Но Одиссей не слушал их и продолжал насмехаться над циклопом:

– Если тебя спросят, Полифем, кто лишил тебя зрения, отвечай: «царь Одиссей, сокрушитель городов, сын героя Лаэрта, выколол мне глаз».

Циклоп заревел от злости и гнева. Он воскликнул:

– Горе мне! Сбылось надо мной давнее пророчество! Великий прорицатель Тёлем предсказал мне, что рука Одиссея лишит меня зрения. Но я думал, что явится муж божественного вида, высокий ростом, и я смогу состязаться с ним в силе. И что же? Малорослый урод, хилый человечишко ослепил меня, напоив вероломно вином!

Полифем поднял косматую голову и с мольбою простер руки, призывая своего отца, бога морей Посейдона.

– О земледержец Посейдон, – восклицал он, – могучий бог! Если ты слышишь своего сына, то не допусти, чтобы Одиссей, сокрушитель городов, сын Лаэрта, достигнул своей родины. Если же ему позволят боги увидеть свой дом, пусть он испытает прежде много бед, утратит всех своих спутников, прибудет в родную землю на чужом корабле и в доме своем встретит горе!

Ахейцы оцепенели от страха, слушая проклятья разъяренного циклопа. А тот схватил камень еще больший, чем прежде, поднял его над головой и с неимоверной силой швырнул вслед кораблю. Камень едва не задел высокую корму корабля и с шумом обрушился в воду. Огромная волна снова подхватила корабль и быстро погнала его к недалекому Козьему острову.

Одиссея и его спутников встретили на берегу истомленные тревожным ожиданием итакийцы. Не было конца их отчаянию, когда они услышали о страшной гибели шестерых товарищей.

– Боги разгневались на нас, – твердили итакийцы, – мы все погибнем! Как умилостивить бессмертных?

На высоком косогоре ахейцы принесли в жертву тучегонителю Зевсу большого барана, любимца Полифема. Но никто не был уверен, что Кронион принял жертву... С тяжелым сердцем, полные скорби о погибших, ахейцы покинули берег свирепых циклопов и снова пустились в неприютное море.

Остров Эола и Лестригоны

Ветер надувал паруса; корабли итакийцев дружно бежали по волнам. Гребцы спали между скамьями под лучами утреннего Гелиоса. Только кормчие бодрствовали за рулем, да на носу первого корабля стоял вождь итакийцев Одиссей со своим верным глашатаем Эврибатом. Они не сводили глаз с морской зыби. Вдалеке они заметили удивительный маленький островок. Им казалось, что островок поднимается и опускается среди волн. Его берега были отвесны и гладки, и весь он сиял, как золотая звезда. И странно: корабли никак не могли достичь его. Он словно удалялся от них, причем уклонялся то вправо, то влево. В то же время это несомненно была твердая земля, а не корабль и не гигантский морской зверь. Одиссей недоумевал.

Но вдруг всезнающий Эврибат указал на остров и воскликнул:

– Я догадался, я знаю, что это такое! Это Эолия, плавучий остров; на нем обитает божественный Эол, повелитель ветров. Взгляни, как сияет его дом за медной оградой! Там, в главной палате, пирует сам Эол с женой и с двенадцатью детьми. Оттуда же он рассылает во все стороны по своему желанию и по велению олимпийских богов бушующие и легковейные ветры.

Одиссей задумался.

– Эол, повелитель ветров? – повторил он. – Мы должны побывать у него. Он может помочь нам добраться до Итаки.

Одиссей разбудил гребцов и усадил их за весла, а сам стал у руля и велел остальным кораблям следовать за собою...

И вот вскоре они уже сидели в главной палате Эолова дома. Пышно убранная палата сияла медью, золотом, орихалком;[46] кресла были отделаны серебром и слоновой костью и устланы цветными коврами. Перед гостями стояли янтарные кубки в золотой оправе. Сам седовласый Эол дружелюбно угощал путников. Вместе с ним гостей принимала прекрасная жена Эола и их дети – шесть рослых юношей и шесть румяных девушек. Все с жадным любопытством слушали Одиссея. Красноречивый герой рассказывал о том, как бились ахейцы с троянами, как была взята и разрушена высокотвердынная Троя; о том, какие беды пришлось претерпеть итакийцам в смрадной пещере циклопа...

Целый месяц гостили странники у радушного Эола. Наконец Эол отпустил их и обещал попутный ветер в дорогу.

Повелитель Эолии сам пришел провожать своих гостей. Шестеро сыновей несли за ним огромный мех – подарок Одиссею. Мех был доверху чем-то наполнен и стянут серебряным шнуром. Божественные носильщики уложили мех возле мачты. Эол еще раз сам попробовал, крепко ли завязаны узлы на раздувшемся мехе, попрощался с Одиссеем и покинул корабль. Товарищи Одиссея с любопытством смотрели на подарок повелителя ветров. Но так как Одиссей не сказал ничего, то и они не стали спрашивать, а молча сели за весла и отвели корабль от плавучего острова. Сверкающая зыбь тревожила море; зефир – западный ветер – наполнял паруса. Одиссей встал у руля, гребцы сложили ненужные весла, и корабли легкой стаей понеслись на восток, к далеким берегам отчизны.

Девять дней дул попутный ветер, посланный Эолом; девять дней корабли благополучно совершали свой путь. Одиссей никому не доверял руля: так стремилось его сердце к любимой отчизне. На десятый день ликующие голоса его спутников возвестили, что вдали появилась земля. Темные, гористые острова поднимались из волн. Корабли быстро приблизились к скалистому длинному острову. Итакийцы узнали его – это была Итака, родная Итака!

Шумящие волны бились о крутые берега, вдали поднималась открытая ветрам вершина горы Нерион, на плоскогорье белел город.

Кормчий подошел к Одиссею и взволнованно попросил его:

– Позволь мне, Одиссей, сменить тебя, позволь мне самому ввести корабль в родную гавань!

Одиссей передал ему кормило, а сам сел рядом на помост. И тут, истомленный бессонными ночами, под неумолчный плеск воды вдоль бортов корабля, герой склонился на свернутый канат и погрузился в глубокий сон.

Тем временем праздные гребцы собрались около мачты. Они глядели на приближающуюся Итаку и радостно говорили о том, как сбежится весь народ встречать их. Больше всех волновался неугомонный Эврилох. Он давно оправился от своего приключения у лотофагов и теперь вслух мечтал, как он будет выгружать с корабля свои богатства перед восхищенными согражданами. Тут на глаза ему попался полный мех, подаренный Эолом Одиссею. Эврилох завистливо вздохнул и воскликнул:

– О вечные боги! Как повсюду уважают и любят Одиссея, куда бы мы ни явились! Одна его троянская добыча гораздо богаче нашей. А ведь мы сражались вместе и терпели одинаковые беды. Это явная несправедливость! Вот и теперь: Эол одному ему сделал богатый подарок. Друзья, посмотрим, что так плотно завязано в этом мехе? Уж наверное там немало и золота и серебра!

Итакийцы одобрительно выслушали слова Эврилоха. Они тоже считали, что вожди несправедливо делят добычу, а боги несправедливо делят счастье и удачу между людьми. Еще на берегу Троады, нагружая корабли добычей, воины толковали, что доля их вождя наполнила все помещение под носовым помостом, между тем как доля всей остальной дружины свободно уместилась под кормовым. А тут еще появился этот прощальный подарок Эола!

Воины столпились вокруг таинственного меха. Тотчас мех был развязан. Путники с жадным любопытством заглянули в него. Они ожидали увидеть там несметные сокровища. Но из меха с воем и свистом стал вырываться холодный воздух. Итакийцы отступили в страхе. Эврилох пытался исправить свою неосторожность и закрыть мех. Поздно! Все кругом переменилось, воздух потемнел, по небу помчались грозные тучи. Бушующие валы скрыли от взоров путников милую Итаку. Заревел ураган. Корабли летели по волнам, и кормчие были не в силах владеть рулем.

С воплями злополучные путники бросились будить Одиссея. Одиссей сразу понял, что произошло во время его сна.

– Несчастные! – закричал он. – Вы развязали мех! В нем были спрятаны бурные ветры: Эол вручил мне их, чтобы ничто не помешало нашему плаванию. Теперь все погибло из-за вашего жалкого любопытства. Увидим ли мы когда-нибудь снова нашу родную землю?

Одиссей завернулся с головой в мантию и лег на дно корабля, ни на что больше не обращая внимания. Буря несла корабли с непреодолимой силой в неизвестную даль.

Прошло немало времени, пока буря стала стихать. Косые лучи солнца брызнули сквозь разорванные тучи, и вдруг впереди, в море, словно загорелась золотая звезда. Все ярче горела она, и путники поняли, что снова очутились вблизи плавучего острова Эола...

Несказанно удивился Эол, когда увидел входящих в палату итакийцев. Одиссей вошел первым и сел на пороге, как проситель, закрыв голову полой плаща. Эол воскликнул:

– Ты ли это, Одиссей? Что привело тебя обратно? Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы ты беспрепятственно прибыл в родную землю.

Одиссей ответил с сокрушенным видом, надеясь смягчить сурового Эола:

– Боги низвели на меня роковой сон и лишили разума моих спутников. Нас постигло злое бедствие. Помогите мне, друзья, одни вы можете исправить случившуюся беду!

Но его слова лишь разгневали повелителя ветров.

Эол протянул руку и грозно воскликнул:

– Немедленно покиньте наш остров, недостойные! Я не могу принять под свою защиту людей, которых так явно ненавидят бессмертные боги. Прочь! Ненавистный богам и для меня ненавистен!

Горько сетуя на свое несчастье, итакийцы побрели к своим кораблям. Нехотя отчалили они от плавучего острова и долго, с горестью следили, как остров скрывался в волнах, словно мерцающая звезда.

На седьмые сутки тягостного плавания скитальцы снова завидели землю. Берега ее были угрюмы и неприступны. В одном лишь месте открылась бухта – правда, удобная, но мрачная, как врата Аида. Справа и слева из воды поднимались отвесные скалы, и лишь в глубине виднелся плоский берег. Корабли стали у берега один возле другого в тесный ряд. У самого входа в гавань из воды торчала одинокая скала. Одиссей решил, что с нее удобно будет осмотреть окрестность. По приказанию вождя гребцы подвели корабль вплотную к каменной стене и привязали судно канатом к ребристому выступу.

Одиссей взобрался на вершину скалы и осмотрелся. На пустом берегу он увидел бесконечное нагромождение голых утесов да широкую дорогу, которая начиналась от самой бухты, извивалась и пропадала среди скал. Но нигде не было заметно ни жилья, ни людей.

Одиссей выбрал среди своих товарищей двух отважных воинов и решил отправить их вместе с глашатаем Эврибатом разведать, куда ведет пустынная дорога.

– Будьте осторожны, – сказал он Эврибату, – избегайте городов и селений. Лучше всего притаитесь где-нибудь в роще, возле источника. Подождите, пока придут за водой к источнику женщины. У них узнайте, какой народ обитает в этой угрюмой стране.

С тревогой смотрел Одиссей вслед уходящим товарищам. Он остался на утесе и не сводил глаз с пустынной дороги.

Прошло немного времени. Вдруг Одиссей увидел на дороге своих посланников; они бежали так, как будто за ними гналась сама смерть. Эврибата не было с ними. До ушей Одиссея донесся их вопль:

– Лестригоны,[47] лестригоны! Спасайтесь!

Тут Одиссею почудилось, будто далекие утесы сдвинулись с места и несутся к берегу страшными прыжками. Но тотчас же он понял, что это показалась из-за скал толпа чудовищных великанов. Они были похожи на живые горы; Полифем показался бы маленьким рядом с ними.

Одиссей быстро соскользнул с утеса на корабль. Великаны достигли берега.

Герой оцепенел от ужаса; он увидел, как великаны напали на корабли, стоявшие у берега, и принялись крошить их в щепки острыми камнями. Итакийцы с воплями прыгали с кораблей в воду и пытались спастись, но великаны ловили их, безжалостно убивали и тут же нанизывали на жерди, как рыб.

Жалкая гибель товарищей заставила Одиссея опомниться. Он перерубил мечом натянутый канат и окликнул своих спутников. Гребцы схватились за весла. Корабль быстро выскользнул из бухты.

Спутники Одиссея отвели корабль подальше от берега и долго ждали товарищей. Ни один корабль больше не показался из ущелья. Одиссей понял, что спасся только он и его гребцы. Уцелевшие итакийцы поплыли дальше. Они все еще дрожали от пережитого ужаса. Гребцы судорожно налегали на весла; бессильный гнев, жестокое горе душили их.

Одиссей один стоял на носу корабля и плакал, закрываясь плащом. Он оплакивал погибших друзей, но больше всех – своего верного, разумного Эврибата, которого он сам послал на смерть. Наконец Одиссей выпрямился, отер слезы и обратился к своим спутникам:

– Гребите сильнее, мои бедные друзья. Мы спаслись от гибели, постараемся же бодро продолжать наш путь, какие бы испытания ни ожидали нас впереди.

Корабль направился на север. Итакийцы и сами не знали, как далеко от острова Эола занес их бурный Эвр, восточный ветер. Они надеялись, что скоро покажутся из синеющей зыби берега какой-нибудь приютной страны, где жители дружелюбно примут усталых мореходов, наделят их пищей и вином и укажут им путь по хребтам многошумного моря к родимой земле.

У чародейки Цирцеи

Широковетвистые ивы тесно обступили круглую бухту. У берега, на белом, блестящем песке высился потрепанный бурями итакийский корабль. Причудливую раскраску его бортов смыли соленые морские волны. Потускнели огромные белые глаза, нарисованные с обеих сторон судна, слиняли красные щеки и нос.

Уныло поглядывали на подслеповатое лицо своего корабля итакийцы. Многострадальные путники разбрелись по берегу бухты. Кто улегся среди густой травы, кто сидел в тени деревьев. Вдали глухо шумело море. Его неумолчный гул то ослабевал, то нарастал, утомляя слух. Изо дня в день все то же вечношумящее море... Кончились запасы пищи, чужая страна грозит неведомыми бедами, а странствию нет конца...

Итакийцы надеялись на своего мудрого и находчивого вождя. Одиссей с утра бродил где-то между лесистыми холмами. Может быть, ему удастся добыть пищи и разузнать, к какому берегу пристал их злополучный корабль?

Среди деревьев показалась знакомая фигура вождя. Герой опирался на копье, сгибаясь под тяжелой ношей. На плечах его лежало грузное тело пятнистого оленя. Ноги животного были связаны травяным жгутом. За спиной охотника безжизненно болталась голова оленя и цеплялась за кусты ветвистыми рогами.

Два рослых молодых воина вскочили навстречу вождю. Они сняли с плеч Одиссея тяжелое тело оленя. Одиссей пучком травы обтер с плеч и рук застывшую оленью кровь.

– Ободритесь, друзья! – сказал он. – Мы не сойдем в область Аида, прежде чем нам назначено судьбой. Подкрепитесь сочным оленьим мясом, утолите голод, – и тогда мы обсудим, что нам делать.

Проголодавшиеся воины быстро разрубили и изжарили мясо и уселись обедать вокруг костров. Когда последняя оленья кость была обглодана, Одиссей собрал своих повеселевших спутников.

– Я поднялся на вершину холма, – говорил герой. – Мы находимся на маленьком острове, кругом расстилается безбрежное море. На острове нет ничего, кроме шумящего леса. Но посередине – я заметил – восходит дым от скрытого в лесу жилища. Там живут люди! У них мы можем узнать, что это за остров.

Угрюмо слушали итакийцы слова своего вождя, а Эврилох воскликнул:

– Ты снова хочешь идти к неизвестному жилищу, неугомонный Одиссей? Мы не забыли свирепых лестригонов и людоеда Полифема! Кто знает, какое чудовище мы встретим здесь?

Одиссей возразил сурово:

– А какой толк сидеть здесь и бояться отойти от берега? Мы должны узнать, в какую сторону беспредельного моря надо нам направить бег своего корабля. Как же иначе достигнем мы родной Итаки?

Эврилох замолчал; воины поневоле согласились с Одиссеем. Тогда герой разделил своих спутников на два отряда, – по двадцать два воина в каждом. Одной дружиной предводительствовал он сам, начальником другой дружины назначил Эврилоха. Беспокойный и вздорный в мирной жизни, Эврилох становился в походах смелым воином и решительным военачальником. Товарищи охотно повиновались ему.

Одиссей снял с себя медный шлем и бросил туда два камня – за себя и за Эврилоха. Он сильно встряхнул шлем; выпал жребий Эврилоха. Тотчас спутники Эврилоха стали готовиться к походу. Они натягивали плотные кожаные шлемы на свои курчавые волосы, надевали короткие плащи, подвязывали к ногам сандалии. Каждый воин взял в левую руку круглый кожаный щит, а в правую – два боевых копья.

С тяжелым чувством расстались товарищи. Эврилох повел свой отряд. Один за другим скрывались воины в молчаливой глубине сумрачного леса.

Медленно плыл по небу раскаленный Гелиос. Оставшиеся на берегу итакийцы прислушивались в тревожном ожидании. Не раз чудился им то треск сучьев, то шелест травы. Наконец в лесу захрустели ветки, и путники увидели бегущего Эврилоха. Он был один. Глаза его были полны слез, волосы и борода взлохмачены. Он заговорил, горестно простирая руки к друзьям. Вот что рассказал он:

– Мы добрались до жилища, которое видел ты, Одиссей, с вершины холма. Оно стоит на зеленой поляне посреди густого леса. Никогда еще я не видел такого красивого здания! У него высокий цоколь из розового гранита, стены, облицованные серым мрамором, позолоченная резьба двери, мраморные черепицы на крыше. Мы долго любовались бы им, но нам помешало неожиданное и удивительное происшествие. На поляну из-за толстых деревьев выбежала стая диких зверей. Тут были остромордые волки и черногривые горные львы; они припадали к земле и прыгали, словно играя. Мы с криком столпились в кучу и подняли копья, но хищники миролюбиво подбежали к нам, помахивая хвостами, как собаки. Они ластились к нам и заглядывали в глаза. Иные хватали нас за плащи, мотали головами, тянули нас за собой прочь от дома. Я крикнул товарищам:

– Опустите копья, друзья, не дразните хищников. За мной, пробирайтесь к дому!

Осторожно ступая, мы приблизились к дверям. Из дома донеслась до нас веселая песня. Невидимая певица пела за работой; в лад песне постукивал ткацкий станок. Мы ободрились: казалось, тут бояться нечего. Дружным криком мы стали звать певицу. Песня оборвалась, послышались легкие шаги, скрип двери. К нам вышла красавица в затканной серебром одежде – несомненно, богиня или нимфа. Она приветливо улыбалась нам. Я с облегчением увидел, что звери бросились врассыпную и скрылись в высокой траве. Я только удивился – чего они так испугались? Неужели златокудрая красавица была их строгой повелительницей? Своим нежным голосом она пригласила нас войти в дом. Я взглянул на нее пристальнее, и, клянусь, мне почудилось что-то недоброе в ее прелестной улыбке. Товарищи послушно пошли за красавицей, а я тайком отстал от них и спрятался за дверью. Долго ждал я. Сначала до меня доносились веселые голоса товарищей, звон кубков. Внезапно я услышал непонятное восклицание богини. Ее слова звучали резко и насмешливо. Все стихло; я не слышал больше ни звука, только где-то на заднем дворе захрюкали свиньи, – и снова настала тишина. Я подождал еще, но не решился идти разыскивать моих несчастных спутников, а вернулся к вам, – к тебе, Одиссей. Увы, боюсь, что с нашими друзьями случилась беда!

Эврилох замолчал и в горести натянул свой плащ на голову. Итакийцы молча, в недоумении переглядывались. Что могло случиться с товарищами в чудесном лесном доме? Одиссей не стал тратить времени на бесплодные гаданья. Он накинул на плечо пеструю перевязь меча, вооружился копьем и сказал, обратясь к Эврилоху:

– Пойдем со мной, Эврилох; укажи мне дорогу к дому богини.

Но Эврилох упал на колени и вцепился в плащ Одиссея.

– Не ходи туда, Одиссей! – воскликнул он. – Я знаю, ты не вернешься сам и не разыщешь наших бедных спутников. Нет, нам надо немедленно спасаться бегством, чтобы и нас не постигла неведомая, ужасная участь!

Одиссей возразил:

– Друг Эврилох, ты можешь оставаться здесь, если хочешь. Но я не могу покинуть наших товарищей в беде, я постараюсь помочь им.

Одиссей высвободил полу своего плаща из рук Эврилоха. Никто больше не смел удерживать его; герой быстро пошел между деревьями и вскоре скрылся в густом лесу.

Он уже прошел чащу, и сквозь деревья перед ним замелькала широкая поляна. Внезапно навстречу ему из-за деревьев выступил прекрасный юноша. Дружеским, но повелительным жестом он остановил Одиссея. Герой взглянул на юношу и подумал: счастливая встреча! Из-под полей дорожной шляпы улыбались путнику веселые, умные глаза молодого незнакомца. С плеч его падали складки ослепительно белого плаща с пурпурной каймой внизу. На легких сандалиях, возле пяток, дрожали золотые крылышки, а в руке юноша сжимал короткий жезл, обвитый золотыми змеями. По жезлу и по чудесной обуви Одиссей понял, что видит Гермеса, посланника богов.

– Меня несказанно радует твое появление, Гермес, – сказал Одиссей. – Значит, боги не совсем оставили меня!

Гость с далекого Олимпа с участием подошел к страннику.

– Знаешь ли ты, куда идешь, Одиссей? – заговорил он. – Твои товарищи попали к чародейке Цирцее, коварной дочери светлого Гелиоса. Она опоила их волшебным зельем, превратила в свиней и заперла в грязном хлеву. Та же участь ждет и тебя, если я не помогу тебе.

Гермес наклонился и вырвал из земли странное растение. Корень у него был черный, а цветок молочно-белый. Одиссей почуял резкий запах чеснока. Гермес отряхнул землю с растения и подал его Одиссею.

– Возьми этот цветок, Одиссей, – сказал он. – Бессмертные называют его «моли». С этим цветком ты можешь не бояться чар Цирцеи. Не выпускай его из рук. Цирцея предложит тебе вина; в него будет примешано колдовское зелье, но ты пей его без боязни. «Моли» охранит тебя. Когда ты выпьешь вино, Цирцея прикоснется к тебе волшебным жезлом. Тут ты смело нападай на волшебницу и угрожай пронзить ее мечом. Она испугается и станет уговаривать тебя помириться с ней, но ты не опускай меча. Пусть она поклянется, что не станет вредить тебе. После этого ты можешь вполне довериться ей.

Сжимая в руке чудесный цветок, Одиссей медленно подходил к дверям дома Цирцеи. Волки и горные львы бежали за ним и заглядывали ему в лицо человеческими глазами. Кругом стояла тишина знойного полудня, только в доме слышалось сладостное пение волшебницы.

Одиссей остановился перед дверью и громко крикнул, вызывая хозяйку. Дверь приотворилась, и оттуда выглянула сама светлокудрявая Цирцея. Она ласково улыбнулась пришельцу, распахнула двери и пригласила его войти в дом. Одиссей молча последовал за ней. Он вступил в богатый зал, где стены были выложены плитами полированного мрамора, а пол устлан узорчатым ковром. Волшебница усадила гостя в мягкое кресло, а сама принялась готовить прохладительную смесь. Она насыпала в кубок тертого сыра с медом и мукой, налила густого, красного вина, размешала напиток и с лукавой улыбкой подала гостю.

Одиссей не колеблясь выпил вино. Тогда чародейка схватила со стола золотой жезл, прикоснулась им к плечу пришельца и воскликнула, громко смеясь:

– Иди, глупец, валяйся свиньей в закуте!

Но герой вскочил с места и кинулся к волшебнице, занося острый меч. Цирцея громко вскрикнула. Она увернулась от меча и бросилась к ногам Одиссея. Слезы катились по ее нежному лицу; она обнимала колени гостя и твердила:

– Кто ты, кто ты? Откуда? Как ты устоял против моего волшебного зелья? О, я знаю! Ты многохитростный Одиссей. Я давно уже слышала от Гермеса, посланника богов, что ты прибудешь сюда, на остров Эй, от берегов разрушенной Трои. Я знаю, что мои чары бессильны перед тобой. Помиримся же, я готова стать твоим другом.

Но Одиссей не опустил меча.

– Как я могу поверить тебе, Цирцея? – возразил он. – Я знаю, как ты поступила с моими спутниками. Может быть, ты коварно предлагаешь мне дружбу, а сама хочешь усыпить мое мужество и погубить меня? Нет, поклянись раньше, что не таишь против меня коварных замыслов. Тогда я тебе поверю.

– Клянусь тебе, – отвечала Цирцея, – клянусь подземными водами Стикса, реки мертвых! Эту клятву даже мы, бессмертные боги, не смеем произнести по-пустому. Клянусь, что не замыслила против тебя ничего плохого.

Одиссей вложил меч в ножны. Тотчас волшебница кликнула служанок. В покой вошли красивые девушки. Их длинные белые хитоны были подхвачены серебряными поясами; в светлых кудрях вились белые и розовые цветы. Это были не простые девушки, а нимфы горных потоков и рощ острова Эй. Они придвинули к креслам серебряный стол искусной работы, поставили корзинки с хлебом и драгоценные кубки. Одна из нимф развела во дворе огонь под медным треножником и согрела воду в котле, чтобы Одиссей мог вымыться и переодеться в чистую одежду. После этого Цирцея позвала своего гостя в палату и усадила за стол. Богиня сама подала угощение – жареное, дымящееся мясо, желтые яблоки, мягкий хлеб и сладкое пурпурное вино. Но Одиссей сидел в задумчивости и ни к чему не прикасался.

– Что у тебя на душе, Одиссей? – спросила Цирцея. – Почему ты не хочешь ни есть, ни пить? Может быть, ты все еще ждешь от меня какого-нибудь коварства?

Одиссей со вздохом ответил:

– О Цирцея, какой же достойный уваженья муж согласится услаждать себя едой и вином, пока товарищи его тяжко страдают? Освободи моих спутников, тогда я смогу с спокойной душой пировать за твоим столом!

– Я охотно исполню твое желание, – ответила Цирцея, – я хочу угодить тебе. Подожди меня здесь.

Чародейка вышла. Во дворе раздалось отчаянное хрюканье и визг. Толкаясь и стуча копытцами, в покои ворвалось стадо свиней. Животные жалобно хрюкали, и слезы катились у них из глаз. Превращенные, они не утратили человеческого разума и сознавали свою жалкую участь. Цирцея принесла широкий сосуд с крышкой. Она погрузила туда свою белую руку и зачерпнула немного пахучей, зеленоватой мази. Этим снадобьем она помазала по очереди спины свиней. В тот же миг с них спала жесткая щетина; плечи их расправились, головы поднялись и приняли прежние человеческие черты.

Одиссей увидел перед собой своих товарищей. Они бросились к вождю, протягивая руки. Цирцея подошла к Одиссею; воины в ужасе отшатнулись от коварной чародейки. Но красавица ласково взяла Одиссея за руку и сказала:

– Не медли, Одиссей, ступай на берег, где ждут тебя остальные твои спутники. Убеди их прийти сюда. Я буду рада оказать гостеприимство соратникам благородного Одиссея!

Солнце уже спускалось за верхушки деревьев, когда герой подошел к берегу. Измученные тревогой итакийцы поспешили к нему навстречу.

Одиссей велел им перетащить корабль повыше на берег, спрятать все богатства и корабельные снасти в ближайшей пещере, а самим идти в дом Цирцеи. Там, сказал он, их ждут товарищи за веселым пиром.

Эта весть обрадовала воинов. Они бросились разгружать корабль. Недоверчивый Эврилох пытался удержать товарищей. Он хватал их за одежду и восклицал:

– Куда вы, безумные! Вы хотите следовать за ним в дом опасной чародейки? Я знаю, чем это кончится. Она превратит вас в свиней или в таких же волков и львов, что стерегут ее жилище! Разве вы забыли, что случилось с нашими товарищами, когда они безрассудно пошли за дерзким Одиссеем в пещеру циклопа? Вы погибнете из-за него, как погибли они!

Одиссей не любил, когда его попрекали пещерой Полифема. В гневе герой вытащил меч и хотел пронзить своего оскорбителя, но итакийцы удержали его.

– Успокойся, богоравный, – уговаривали они вождя, – если Эврилох не хочет идти с нами, пусть останется здесь сторожить корабль. Мы же верим тебе и без страха пойдем за тобой в жилище Цирцеи.

Итакийцы вытащили корабль повыше на песок и к бокам его подкатили толстые бревна. Затем они перенесли все снаряжение в пещеру, завалили ее камнями и последовали за Одиссеем. Эврилох все-таки побрел за ними в отдаленье: он не желал оставаться один.

Товарищи ждали их в большой палате дома Цирцеи. Они уже вымылись в купальне, переоделись в чистые хитоны и длинные красные мантии и теперь сидели за обильным столом. Палата сияла, освещенная пламенем серебряных светильников. Одиссей с толпой спутников вступил в палату. Пирующие вскочили и бросились обнимать товарищей; они плакали, и смеялись, и рассказывали, как чуть не погибли и как Одиссей спас их от горестной участи.

На шум вышла из соседних покоев Цирцея.

– Укротите свою печаль, пришельцы! – сказала она своим звонким и приятным голосом. – Я знаю, вы претерпели много бедствий и на водах рыбообильного моря, и на чужой земле от свирепых чудовищ. Но забудьте теперь о своих страданиях! Наслаждайтесь золотым вином и едой, отдыхайте в моем доме. Пусть в вашей груди снова родится то мужество, с которым вы некогда пустились в путь и расстались с милой родиной – с вашей суровой Итакой!

Итакийцы охотно послушались Цирцею. Они больше не пугались ласковых улыбок волшебницы, не боялись пить ароматное вино за ее столом.

И с этого дня в приветливом доме Цирцеи не прекращались веселые пиры, – день за днем, месяц за месяцем, в течение целого года.

Но время проходило, и все чаще итакийцы вспоминали оставленную родину. Они посетили свой корабль и спрятанные богатства – все было цело. Тогда скитальцы с упреком приступили к Одиссею.

– Пора тебе, несчастный, – говорили они своему вождю, – подумать о возвращении в Итаку, если нам суждено когда-нибудь снова увидеть родную землю и милых близких!

Одиссей обещал просить о помощи гостеприимную дочь Гелиоса. Он пришел в покои к Цирцее. Богиня сидела за работой в мягком кресле с резными поручнями.

Одиссей склонился перед ней как проситель и стал умолять, обнимая ее колени:

– О Цирцея, будь милостива к бедным скитальцам! Помоги нам вернуться на родину. Наши сердца тоскуют по ней. Спутники мои горько жалуются и своими жалобами раздирают мне душу.

Цирцея со вздохом ответила:

– О богоравный Одиссей, я не желаю удерживать тебя против твоей воли. Я укажу вам дорогу и пошлю попутный ветер. Но сперва ты должен узнать, – все ли боги благосклонны к тебе так, как я. Не преследует ли тебя кто-нибудь из бессмертных своей злобой? Что ждет тебя в открытом море?

Цирцея помолчала, облокотясь на поручень кресла и склонив на руку свою кудрявую голову, а затем снова заговорила:

– Мужайся, Одиссей! Прежде чем направить корабль к родным берегам, тебе придется совершить трудное, неслыханное дело.

– Говори! – воскликнул Одиссей. – Я не боюсь испытаний.

– Тебе придется уклониться с прямого пути, – сказала Цирцея, – и проникнуть в область Аида, где обитают души умерших. Ты должен вопросить о своей судьбе прорицателя Тирезия Фивского. Повелительница мертвых Персефона[48] сохранила ему разум; остальные умершие скитаются там безумными тенями.

От страха Одиссей не мог вымолвить ни слова. Немногие из богов отваживались проникнуть в загробное царство, в мрачные владения Аида. Мог ли он, смертный, дерзнуть на это?

– Кто же будет моим провожатым на этом пути? – наконец решился спросить он. – Из живущих никто не бывал там и не знает туда дороги.

– Не думай об этом, – живо возразила Цирцея, – провожатый твоему кораблю найдется. Поставьте мачту, подымите парус и смело плывите: я передам ваш корабль Борею; он домчит вас до великой реки Океан, обтекающей мир. Я же научу тебя, что делать дальше.

Наутро Одиссей разбудил своих товарищей и велел им собираться в путь. Но итакийцам не довелось покинуть остров Эй без печальной утраты. На корабле самым младшим был Эльпенор. Он не отличался смелостью в битвах, и боги не одарили его острым умом. Но он был неутомимый гребец и верный товарищ. В эту ночь он выпил много вина; в палате было жарко; громкие разговоры и смех пирующих томили его. Он поднялся на пологую крышу дома, разостлал там мягкую овчину и заснул в тишине и прохладе звездной ночи. На рассвете его разбудили шумные сборы товарищей. Вино еще туманило его голову. Он вскочил и спросонья позабыл, где находится. Порывисто шагнул он вперед, сорвался с крыши и грянулся затылком оземь. Товарищи подбежали к нему, но помочь уже было нельзя: он разбился насмерть.

С горестными воплями итакийцы подняли безжизненное тело, но Одиссей сказал им:

– Оставьте несчастного, друзья. Мы еще вернемся, чтобы похоронить его. Вы думаете, что мы возвращаемся прямо на родину? Нет, мои бедные спутники, сначала мы должны проделать иной путь. В царстве мертвых, в обители Аида и Персефоны я должен вопросить прорицателя Тирезия Фивского: он откроет нам волю богов и укажет верную дорогу. Готовы ли вы сопровождать меня?

Итакийцы мужественно встретили новое испытание.

– Столько бед перенесли мы вместе с тобой, – сказали они Одиссею. – Мы не оставим тебя в опасности.

Вместе с вождем они отправились на берег спустить корабль на воду. За ними пришла Цирцея. Она привела на веревке черного барана и черную овцу – для жертвоприношения мертвым.[49] Цирцея передала упиравшихся животных в руки итакийцам.

Как только мореходы вывели корабль из круглой бухты острова Эй, налетел порывистый Борей. Его послала путникам заботливая Цирцея. Ветер наполнил парус, и судно понеслось по хребтам многопенного моря к туманному Океану.

В стране мертвых

Неутомимо катит свои волны вечношумящее море, и не видно конца его неспокойному простору. Но греческие мореходы не раз из конца в конец бороздили пустынное море. Вот что рассказывали они.

Земля – это круглый остров, огромный щит, лежащий на водах мирового Океана. Море пересекает земной щит поперек – от востока на запад. В открытом море, когда в парусах корабля шумит бурный Эвр, восточный ветер, отважные мореплаватели могут доплыть до самого края земли. Здесь кончаются и земля и море; дальше нет ничего, только льется мировая река Океан, окружая землю кольцом своих быстротекущих вод.

Животворный Гелиос никогда не заглядывает сюда, за пределы населенного мира. Здесь никогда не кончаются унылые сумерки.

Немногие из мореходов отваживались пускаться в плаванье по туманному Океану. Они верили, что там, в глубине беспросветного мрака, лежит неведомая земля, начинаются владения сурового бога мертвых Аида и жены его Персефоны. Сюда, покинув цветущую землю, собираются души умерших.[50] Ни один из умерших, из ушедших в страну Аида, не возвратился оттуда, и живой не может проникнуть в эту страну.

И только Одиссей, знаменитый скиталец, побывал в царстве мрака и вернулся обратно...

Итакийский корабль уходил все дальше в область вечных сумерек. Низкие облака нависли над тусклой равниной моря. Лишь на самом горизонте, позади корабля, небо немного светилось. Далекие отблески дня провожали мореходов.

Гребцы изо всех сил налегали на весла, но корабль медленно одолевал течение. Одиссей сам правил рулем. Поодаль виднелся плоский берег; на нем тянулись унылые заросли ракит.

Но вот за низким ракитником показались стройные черные тополя. Одиссей повернул руль. Еще несколько раз ударили весла, и под килем корабля захрустел прибрежный песок.

Итакийцы сошли на берег. Они расправляли затекшие ноги и руки и с робостью озирались кругом. Их встретила мертвая тишина. Еще непроглядней сгустились сумерки.

Одиссей тихо заговорил:

– До сих пор, друзья, мы выполнили все, что велела Цирцея. Мы миновали берега населенной земли и пересекли суровый Океан. Мы достигли печальной киммерийской страны, где никогда не восходит сияющий Гелиос: давно уже должен был наступить день, а нас до сих пор окружают безотрадные сумерки. Среди бесплодных ракитовых рощ Персефоны мы должны были разыскать эти черные тополя: отсюда уже недалеко от нашей цели. Друзья, вытащите корабль на берег и ожидайте меня здесь. Я пойду искать утес, возле которого сливаются реки мертвых: шумный Пирифлегетон и угрюмый Коцит, река плача. Там и есть вход в царство Аида. Пусть храбрейшие из вас – Перимед и Эврилох – следуют за мной и ведут жертвенных животных. Мне понадобится их помощь, чтобы принести жертву мертвым.

Без шума вытащили на берег свой корабль итакийцы и робко столпились у его борта. Никто не смел ни на шаг отступить от судна. Но Одиссей не стал медлить. Он взял копье, закутался в плащ и направился к черным тополям. Перимед и Эврилох пошли за ним следом. Ноги путников вязли в песке, никогда еще не тронутом ногою человека. Все было мертво в этом беззвучном сумраке, листья не шелестели, не было слышно крика вспугнутой птицы или шороха шагов убегающего зверя. Только быстрый Океан журчал позади них. За тополями открылась унылая равнина. Кое-где на ней темнели пятнами низкие кусты, а дальше все сливалось и тонуло в неясной мгле.

Пройдя по равнине, они вышли на берег небольшой, но глубокой речки. Это и был Коцит, река плача. Путники шли вдоль ее извилистого берега; вдали все громче слышался гул отдаленного водопада. Наконец они увидели неясные громады островерхих утесов; возле них Коцит сливался с другой черной рекой в один бурный поток. Здесь вода с ревом устремлялась через каменистые пороги и исчезала между утесами, низвергаясь в невидимую пропасть.

Перимед и Эврилох в страхе остановились. Одиссей подошел к самой расщелине. Холодные брызги осыпали его. Еле различал Одиссей очертания скал. За бурлящим водопадом открывалось мрачное ущелье. Между его отвесными стенами уходил в темноту ровный, пустынный луг. Сначала герою показалось, что луг покрыт свежевыпавшим снегом. Потом он разглядел, что это белеют заросли цветов, похожих на высокие лилии. Одиссей понял, что достиг своей цели; перед ним был асфоделовый луг Аида. Здесь, среди белоснежных асфоделов,[51] должны бродить души умерших...

Одиссей не стал медлить. Он извлек меч и принялся копать яму перед утесом. Вскоре было готово углубление в локоть длины и в локоть ширины. С собою Одиссей принес три медных кувшина. Из первого он вылил в яму густую медовую смесь, из второго – пурпурное вино, из третьего – воду и все это пересыпал ячменной мукой. Совершая возлияние, он громко призывал мертвых. Впервые в этом царстве смерти раздавался живой человеческий голос. Одиссей давал мертвым обещание: если ему удастся вернуться домой, он принесет им в жертву корову, а прорицателю Тирезию Фивскому – лучшего в стаде черного барана. От оробевших товарищей Одиссей принял барана и овцу и подвел животных к краю ямы. Своим отточенным мечом он перерезал горло сначала барану, потом овце. Горячая кровь хлынула в глубокую яму.

Тогда в расщелине утеса, заглушая рев водопада, послышался многоголосый стон и крик. Из клокочущей бездны вылетели толпы легких теней. Они теснились вокруг ямы, привлеченные свежей кровью. Одиссей молча поднял свой медноострый меч и отогнал тени от ямы. Боясь меча,[52] они не смели приблизиться и только непрестанно жалобно стрекотали, как стая птиц.

Одиссей подозвал своих оробевших товарищей, передал им еще теплые туши овцы и барана.

Перимед и Эврилох сняли шкуры с убитых животных, нарубили толстых ветвей сухого кустарника, развели большой огонь и сожгли жертву.[53] Все время, пока горел огонь, оба воина громко призывали грозного бога Аида и богиню Персефону, хотя голоса их были хриплы от страха. Когда костер догорел, воины проворно вырыли мечами яму, сгребли туда пепел и почерневшие, обгорелые кости и засыпали яму землей.

– Возвращайтесь, друзья, на корабль, – приказал им Одиссей.

Воины, захватив опустевшие кувшины, поспешно двинулись в путь. Вскоре их фигуры затерялись во тьме, и Одиссей остался один.

Его окружили туманные образы; среди них он старался угадать душу Тирезия Фивского. Вдруг из-за утеса медленно приблизилась к яме одинокая тень, и Одиссей узнал в ней несчастного Эльпенора. Тело Эльпенора лежало в доме Цирцеи; погребальный огонь еще не коснулся его, и тень его скиталась у врат Аида, не смея проникнуть туда.

С глубоким состраданием Одиссей воскликнул:

– Скоро же ты очутился в царстве Аида, друг Эльпенор! Скорее, чем мы на своем быстроходном корабле!

Герой едва услышал печальный ответ:

– О многославный Одиссей! Заклинаю тебя любовью к твоим близким: когда ты вернешься на остров Эй, вспомни, вспомни тогда обо мне, не оставь меня неоплаканным и непогребенным! Сожгите мое тело и насыпьте надо мною курган на берегу седого моря. Водрузите на кургане то весло, которым я при жизни тревожил морские волны. Пусть все проходящие мореходы знают, что здесь погребен достойный муж.

– Я исполню все, злополучный, – грустно отвечал Одиссей.

Другие тени оттеснили Эльпенора. Среди них Одиссей узнал образ своей матери Антиклеи. Когда герой отплывал из Итаки, он оставил мать живой и бодрой. А теперь она здесь, среди мертвых! Сердце Одиссея сжалось. Но он не смел и ее подпустить к яме: он должен был прежде всего получить ответ от прорицателя Тирезия. С глубокой скорбью отстранил Одиссей тень своей бедной матери. Она заколебалась, как огонь на ветру, и нехотя отступила.

Но вот появился перед героем Тирезий. Одиссей узнал его по сияющему золотому жезлу в руках.

– Это ты, многохитростный Одиссей, прославленный герой? – заговорил Тирезий. – Что привело тебя, злополучный, сюда, к безотрадной обители умерших? Не ждешь ли ты от меня пророчества? Тогда отступи от ямы и опусти меч. Дай мне напиться крови, и я смогу предсказать тебе твою судьбу.

Одиссей вложил в ножны свой среброгвоздный меч, Тирезий напился черной жертвенной крови и заговорил ясно и громко:

– Слушай меня, царь Одиссей! Колебатель земли Посейдон мешает тебе вернуться на родину. Ты разгневал могущественного бога тем, что ослепил Полифема, его сына. Много еще бедствий претерпишь ты из-за его гнева. Но Посейдон не может погубить тебя, пока Зевс и другие боги Олимпа к тебе благосклонны. Берегись разгневать богов! В своих скитаниях по морю вы приведете корабль к цветущей Тринакрии. На этом острове издавна пасет своих тучных быков и долгорунных баранов сам Гелиос, светлый бог, который все видит, все слышит и все знает. Не вздумайте поднять руку на стада Гелиоса! Если вы заколете и съедите хоть одного быка или барана, я предсказываю гибель твоему кораблю. Сам ты останешься жив, но потеряешь всех своих спутников и вернешься в родную землю на чужом корабле. И горе будет ожидать тебя дома.

Помни, что ты должен умилостивить разгневанного Посейдона. Покинь свою объятую волнами Итаку, возьми с собою корабельное весло и странствуй до тех пор, пока не встретишь людей, не знающих моря, не видевших ни быстроходных кораблей, ни длинных корабельных весел. Запомни, – если встречный путник увидит тебя, идущего с веслом, и спросит: «Что за лопату несешь ты на блестящем плече, чужеземец?», – ты можешь воткнуть свое весло в землю: ты окончил свое странствие. Тогда ты вернешься домой, и смерть не застигнет тебя на туманном море. Медленно и спокойно ты подойдешь к ней, украшенный светлой старостью.

– Пусть совершится все, что назначили мне боги, – ответил старцу Одиссей. И тень прорицателя отошла от Одиссея и скрылась в толпе других теней.

Тогда Одиссей допустил тень матери к яме. Напившись крови, Антиклея узнала сына и с тяжелым вздохом спросила:

– Как сумел ты, живой, проникнуть сюда, сын мой? Скажи мне, неужели ты прибыл сюда прямо из Трои, неужели ты все еще не видал Итаки, ни отчего дома, ни семьи?

– Милая мать, – ответил Одиссей, – в царстве Аида я должен был вопросить о своей судьбе Тирезия Фивского. Нет, я еще не видел нашей отчизны. Я скитаюсь бесприютно с той самой поры, как поплыл в Илион с великим царем Агамемноном на гибель троянам. Но поведай мне, какая неумолимая судьба предала тебя смерти? Долгая болезнь свела тебя в могилу? Или богиня Артемида, убивающая тихой стрелой, внезапно поразила тебя?[54] Расскажи мне об отце моем Лаэрте и о моем сыне Телемаке; я покинул его младенцем и ничего с тех пор не знаю о нем. Считают ли меня в народе погибшим, отдан ли кому-нибудь мой царский сан? Что делает моя жена Пенелопа? Ждет ли она меня или уже вышла снова замуж за какого-нибудь из знатных ахейцев?

– Пенелопа ждет твоего возвращения, – отвечала Антиклея, – она проводит дни и бессонные ночи в слезах и тоске. Итакийцы также еще никого не выбрали царем на твое место. Они все еще надеются, что вернешься ты, мудрейший из царей. Юный Телемак, твой сын, еще не возмужал и не посвящал еще пряди своих волос Аполлону. Но скоро уже он начнет управлять твоим домом как твой сын и наследник. Лаэрт, отец твой, живет в стороне от города, в маленькой хижине посреди своего сада. В дождливое зимнее время он спит на полу возле очага со своими рабами, а летом находит себе ложе в саду или в винограднике, на куче прошлогодних листьев. Он сокрушается и плачет, думая о тебе и о своей безотрадной старости. Так же и я пришла к смерти. Меня погубила не тихая стрела Артемиды, и не болезнь медленно разрушила мое тело. Нет, тоска о тебе, мой милый сын, о твоем светлом разуме, доброжелательном нраве отняла у меня жизнь. Горе! Я не могу даже обнять тебя на прощанье: беспощадная сила погребального огня истребила мои мышцы и кости, и крепкие жилы. Милый сын мой, возвращайся опять на радостный свет и помни все, что я тебе рассказала.

Антиклея грустно взглянула на сына и удалилась от ямы.

Вдруг Одиссей увидел, что к нему приближается тихой походкой величавая тень. В ней он узнал Атрида Агамемнона, вождя ахейцев. За ним следовали его сподвижники – микенские воины. Одиссей узнал их всех; с ними он простился у берегов Троады, когда они покидали разрушенный Илион. Взволнованный Одиссей опустил меч перед тенью своего боевого товарища. Напившись крови, Агамемнон узнал Одиссея. Тяжело вздохнул он и попытался обнять товарища, – напрасно: руки не слушались, не было в них силы, некогда оживлявшей могучее тело. В горестном волнении Одиссей обратился к мертвому другу:

– Вождь народов, Атрид, владыка Агамемнон! – воскликнул он. – Ты ли это? Кто погубил тебя? Может быть, воздыматель валов Посейдон разбил твой корабль? Или враг пронзил тебя копьем в битве?

– Нет, благородный Одиссей, – ответил Агамемнон, – нет, корабль мой не был разбит Посейдоном, и не убил меня в бою честный противник. Узнай мою плачевную участь: пока я сражался под стенами Трои, мой родич Эгист решил захватить власть в Микенах. Ему помогала Клитемнестра, моя злодейка-жена. Они сговорились убить меня, когда я вернусь с полей Троады. И вот ахейское войско вернулось в Микены. Я привез богатую добычу, много скота и рабов. Между ними была Кассандра, пророчица, вещая дочь Приама. Она досталась мне при разделе добычи. Кассандра предостерегала меня от предательства, но я не внял ей, несчастный! В честь моего возвращения Клитемнестра устроила веселый пир. Когда мы все сидели за обильными столами без шлемов и лат и крепкое вино отуманило наш ум, Эгист со своими сообщниками вероломно напали на нас. Меня и всех моих товарищей поразили насмерть копья предателей. Последнее, что я услышал, были громкие крики Кассандры: Клитемнестра своей рукой вонзила ей в грудь острый нож. Я лежал на земле и обливался кровью, но еще попытался протянуть руку к мечу. Напрасно: силы уже покинули меня. А Клитемнестра равнодушно отвернулась и пошла прочь. О счастливый Одиссей! Тебе не грозит гибель в родном доме, твоя Пенелопа верна и разумна. Ты вернешься и прижмешь к груди своего сына. А мне жестокая жена не дала даже насладиться видом моего милого Ореста!

С печалью слушал Одиссей повесть о судьбе Агамемнона. Внезапно рой теней расступился – и перед Одиссеем предстал огромный призрак Ахиллеса, первого из всех героев ахейских. Рядом с ним бесшумно веяла тень его верного друга Патрокла. Патрокл был также убит под стенами Трои; он сошел в обитель Аида раньше Ахиллеса, но и здесь, среди вечного мрака, Ахиллес разыскал своего любимого друга.

Ахиллес с горестным стоном обратился к Одиссею:

– Зачем ты здесь, благородный Одиссей? Как сумел ты, дерзновенный, проникнуть сюда, в пределы Аида? Здесь обитают только печальные тени, лишенные чувства и разума. Что ты ищешь здесь, между нами?

Одиссей ответил:

– Много бед перенес я с тех пор, как отплыл из Трои; пришлось мне побывать и здесь, в преддверии Аида. Но ты, Ахиллес, ты был первым среди всех живущих, и мы чтили тебя как бессмертного бога. Наверно, здесь ты царствуешь над мертвыми. Можешь ли ты роптать на смерть, богоравный Ахиллес?

Но Ахиллес отвечал с грустью:

– Не пытайся, Одиссей, утешить меня. Лучше быть поденщиком у бедного пахаря и добывать себе хлеб тяжелой работой, чем мертвым царствовать здесь над бесчувственными мертвыми. Но порадуй меня известием о сыне, благородный Одиссей. Сражался ли он вместе с вами под стенами Трои? Проявил ли он там доблесть, достойную потомка богов?

– Я расскажу тебе все, что знаю о твоем возлюбленном Неоптолеме, – ответил Одиссей. – После твоей безвременной гибели он прибыл к нам, в ахейский лагерь, и пользовался общим уважением. На военных советах мы прислушивались к его разумным словам, хотя он и был моложе всех нас. На поле битвы он всегда был с нами и своими острыми стрелами поражал троян. Он бился рядом со мной на улицах пылающей Трои. Когда же у развалин непобедимого города мы делили богатую добычу, Неоптолем получил немалую долю и со славою отбыл к себе на родину.

Слава сына обрадовала великого Ахиллеса. Он покинул Одиссея и горделиво, широким шагом пошел по ровному асфоделовому лугу.

Но тут к яме слетелись бесчисленной толпой другие тени и подняли пронзительный крик. Дрогнуло сердце Одиссея. Уж не хочет ли сама Персефона выслать страшных чудовищ Аида против дерзкого смертного? Отстраняя тени мечом, герой попятился от ямы, а затем побежал во всю мочь по песчаной равнине. Дикие крики неслись ему вслед; мало-помалу они затихли. Вот вдали показались черные тополя, вот уже слышен шум Океана. У берега покачивается чернобокий корабль; итакийцы сидят у весел и ждут своего предводителя. Одиссей взошел на корабль. Он велел товарищам немедленно поднять якорный камень и грести прочь от берега. Корабль отчалил и спокойно поплыл, покидая край вечного мрака и стремясь к области дня и радостной жизни.

Между Сциллой и Харибдой

– О железные люди, живыми проникшие в область Аида! Вы дважды узнаете смерть, доступную всем только однажды!

Такой речью встретила итакийцев Цирцея в дверях своего мраморного дома. Повелительница Эй радушно пригласила путников в просторную палату. Там все было приготовлено для пира. На особом столе блистал серебряный кратер, где было смешано с водой ароматное вино.

– Отдыхайте здесь и утешайтесь едой и питьем, – сказала Цирцея, – а наутро отправляйтесь дальше своей дорогой.

Прекраснокудрявые нимфы подали путникам серебряные лохани и умывальники, чтобы вымыть руки перед возлиянием богам. Сама же Цирцея приветливо подала руку Одиссею и повела его в соседний покой. Одиссей рассказал ей о своем путешествии в край вечного мрака. Дочь Гелиоса благосклонно выслушала отважного скитальца и сказала:

– Я вижу, что вы отважные люди. Вы сумеете одолеть все опасности, если только не погибнете из-за собственного вашего безумия. Слушай внимательно: я расскажу тебе обо всем, что вас ожидает.

Недалеко отсюда вы увидите маленький островок. Там, на светлом лугу, среди цветов обитают сладкоголосые сирены. Бойтесь их сладостного пения! Никто из мореходов до сих пор не мог устоять перед их коварным призывом. Сирены заманивают путников на остров, а затем пожирают их: на светлом лугу везде разбросаны человеческие кости. Ты должен заклеить воском уши и себе, и своим товарищам и плыть без оглядки; тогда вы благополучно минуете роковой остров. Дальше вам придется пройти через узкий пролив. С одной стороны его ты увидишь голую скалу; на ней растет дикая смоковница с широко раскинутой кроной. Под этой скалой в глубокой пропасти обитает ужасная Харибда. Три раза в день она поглощает соленую воду моря, три раза в день извергает ее обратно. Не смей приближаться к скале, когда чудовище поглощает воду: сам Посейдон не спасет тогда тебя от гибели. На другой стороне пролива, на выстрел из лука от скалы Харибды, поднимается из моря другая скала. Ее острая вершина уходит в облака, а по ее отвесным, гладким стенам не может взобраться ни один смертный. В расщелине этой скалы, высоко над морем, живет чудовищная Сцилла. Она вытягивает из пещеры шесть плоских звериных голов на длинных шеях. Двенадцатью когтистыми лапами шарит она по воде и ловит в море дельфинов и тюленей, когда они играют среди волн. Ни одному кораблю не удается безопасно миновать Сциллу; мигом разевает она свои зубастые пасти и хватает с корабля всех, кто ей подвернется. Но все же ты держись ближе к скале Сциллы. Лучше вам потерять шесть человек, чем потопить корабль и всем погибнуть в зеве Харибды.

– Скажи мне, Цирцея, – спросил Одиссей, – можно ли копьем отразить нападение Сциллы?

Чародейка строго возразила:

– О необузданный, ты снова ищешь бранных подвигов, ты рад сразиться даже с богами! Сцилла – бессмертное чудовище, и сражение с ней невозможно. Поскорей проведи корабль мимо гибельной скалы и призови на помощь богиню Кратейю: она мать Сциллы и одна лишь может удержать свою свирепую дочь от вторичного нападения.

Дальше вам встретится остров Тринакрия. Там, на пышных лугах, издавна пасутся стада Гелиоса: семь стад быков и семь стад баранов, в каждом стаде по пятьдесят голов. Их число всегда одно и то же, как пятьдесят недель в году,[55] как семь дней в неделе. Лучше бы вы провели свой корабль мимо этого прекрасного острова! Если вы убьете хоть одного быка или барана из стад сияющего бога, погибнет твой корабль и твои спутники. Сам ты избегнешь смерти, но печально будет твое возвращение на родину.

Остров Эй исчез в голубой дали. Позади остался гостеприимный дом Цирцеи и одинокий курган с воткнутым в него веслом – могила бедного Эльпенора. Свежий Зефир, западный ветер, наполнял парус и гнал корабль к далеким берегам отчизны. Одиссей не сводил глаз с пенистых волн моря. Он хотел вовремя заметить опасность, о которой предупреждала его Цирцея.

Среди бегущих волн показался небольшой островок. Вода билась об его крутой берег, а выше расстилался ровный зеленый луг.

– Друзья, – сказал товарищам Одиссей. – Вы должны узнать, что мы приближаемся к острову сирен. Едва они завидят проходящий корабль, сразу начинают свое волшебно-прекрасное, но гибельное пение, и никто не может устоять перед ним. Очарованные, пристают мореходы к берегу, и ужасные сирены пожирают их всех. Но вы не бойтесь. Я заклею вам уши мягким воском, и мы безвредно минуем гибельный берег сирен. Сам я хочу услышать их сладостные голоса. Привяжите меня покрепче к корабельной мачте; если же я стану требовать, чтобы вы развязали меня, стяните мне руки и ноги двойными путами.

Ветер внезапно утих; волны улеглись, и море лишь слегка покачивало корабль. Итакийцы спустили повисший парус. Одиссей достал круг желтого воску и заклеил уши товарищам. Тогда Перимед и Эврилох взяли длинную веревку и привязали своего вождя к мачте так крепко, что он не мог шевельнуться. Воины сели за весла, и кормчий повел корабль мимо опасного острова.

Уже были видны на берегу кусты, покрытые белыми цветами, и ручеек, падавший в море с крутого обрыва. Среди ярко-зеленой, высокой травы Одиссей заметил сирен. Это были две огромные птицы. Они взмахнули крыльями, и их радужное оперение засверкало под солнцем небывалыми, яркими красками. Завидев корабль, зловещие птицы перелетели на берег. Одиссей изумился: у сирен были красивые человеческие лица. До ушей Одиссея донеслись звуки их мелодичного пения. Сирены пели:

К нам, Одиссей богоравный, великая слава ахеян, К нам с кораблем подойди, сладкопеньем сирен насладися, Здесь ни один не проходит с своим кораблем мореходец, Сердцеусладного пенья на нашем лугу не послушав; Кто же нас слышал, тот в дом возвращается, многое сведав. Знаем мы все, что случилось в троянской земле, и какая Участь по воле бессмертных постигла троян и ахеян; Знаем мы все, что на лоне земли многодарной творится.[56]

Сердце Одиссея задрожало, словно он услышал голос старого друга, с которым делил все труды и опасности боевой жизни и расстался много лет назад. Остров был близко, ничего не стоило броситься в воду и вплавь добраться до желанного берега. Одиссей рванулся, но веревки крепко держали его. Стоя у мачты, герой в бессилии плакал и громко умолял товарищей развязать его. К нему снова подошли с веревкой в руках Перимед и Эврилох, сильные воины, и еще крепче притянули его к мачте.

Одиссей с горестью слушал удаляющийся зов сладкоголосых сирен. Наконец их пенье затихло, а вскоре и сам остров скрылся за синей чертой горизонта. Тогда только итакийцы развязали своего вождя и вынули воск, залеплявший их уши. И страшно и завидно было им слушать рассказ Одиссея о чарующем пенье сирен. Из всех смертных, слышавших губительный голос сирен, сумел остаться живым один только хитроумный Лаэртид!

К концу дня путники завидели мрачный берег: это была длинная цепь серых зубчатых скал. Над уступами струился горячий воздух; ни кустика, ни деревца не было видно на голом камне. Только вдали, на плоской вершине утеса раскинула свою пышную крону одинокая смоковница. Сюда и велел Одиссей направить корабль. За утесом, где высилась смоковница, открылся узкий пролив. Здесь бурно клокотала и шумела вода, и брызги взлетали выше утеса. Вода лилась бурным потоком из зева Харибды.

Одиссей сбежал с помоста и обошел весь корабль. Он старался ободрить своих испуганных спутников.

– Друзья, – говорил он, – вы всегда полагались на мое мужество и разумные советы. Доверьтесь мне. Удвойте свои усилия, дружнее гребите. Ты же, кормчий, правь на ту высокую скалу, подальше от водоворота. Зевс-покровитель поможет нам благополучно миновать пролив.

Так говорил Одиссей, но ни словом не упомянул о Сцилле: он не хотел пугать спутников неизбежной бедой.

Волнение в проливе утихло. Течение потянуло корабль, сначала слабо, потом все сильнее, прямо к утесу Харибды. Это начал втягивать воду ее чудовищный зев. Гребцы сильнее налегли на весла, корабль двинулся прочь, преодолевая стремнину. Внезапно холодная тень надвинулась на корабль и солнце померкло. Судно приблизилось к огромной скале, гладкой и отвесной; вершина ее терялась в туманной вышине.

Позабыв наставления Цирцеи, Одиссей поспешно надел свои латы, взял в руку два медноострых копья и вышел на высокий носовой помост. Отсюда хорошо был виден утес Харибды. Ее зев жадно втягивал в себя воду. Под утесом открылась бездонная пещера; там в бешеном вращении кипела черная тина и песок. Но вот из глубины снова начала извергаться вода. С шипеньем и свистом она поднималась все выше, белая пена взлетала до вершины утеса. С трепетом смотрели путники на грозный водоворот.

Внезапно в вышине над ними послышался многоголосый лай, словно свора злобных собак мчалась навстречу к ним вниз по скале. На миг путники увидели над собой горящие глаза и чудовищные морды с оскаленными зубами. Страшные пасти схватили шестерых гребцов и взвились наверх. Одиссей не успел даже поднять копья. Он только увидел, как мелькнули над его головой руки и ноги несчастных, да услышал их последний отчаянный призыв.

С диким воплем гребцы ударили веслами по воде и принялись грести изо всех сил. Корабль помчался прочь от зловещей скалы. Итакийцы гребли, в горе называя имена погибших друзей и проклиная кровожадное чудовище. Одиссей молчал и с горестью думал о том, что их беды еще не кончились.

Путь корабля лежал к острову Тринакрия.

Быки Гелиоса

Сверкающая колесница Гелиоса уже касалась морских волн. Тяжелые тучи, как багровые башни, громоздились по краю неба. Впереди, на востоке, море быстро тускнело. Близились сумерки.

Одиссей сам правил рулем. Он стоял на высоком кормовом помосте; внизу, в средней части судна, сидели его спутники. Они дружно гребли; под ударами весел пенилась темная вода.

Бессонные ночи, непрестанная гребля измучили гребцов. Их волосы слиплись от пота, глаза покраснели, губы пересохли. С надеждой поглядывали итакийцы наверх, на корму, где высилась фигура их вождя. Они ожидали услышать отрадный возглас: «Земля!»

Одиссей молча смотрел вперед, вдоль высокого корабельного носа. Он не хотел заранее говорить товарищам о Тринакрии. Цирцея убеждала не высаживаться на остров Гелиоса. Может быть, удастся незаметно миновать его?

В меркнущем море ясно обозначились очертания большого острова. С краю туманно высились три скалы, а за ними заходящее солнце освещало зеленые луга, золотило верхушки кудрявых рощ.

«Они увидят остров! – думал в тревоге Одиссей. – Захотят ли они исполнить совет богини?»

– Послушайте меня, друзья, – наконец заговорил он. – Мы подходим к острову Тринакрия. Здесь властвует Гелиос, могущественный бог...

– Хвала богам! Хвала Гелиосу! – раздались радостные восклицанья. – Скорее гребите, итакийцы! На берег! На берег!

Одиссей возвысил голос:

– Не спешите! Я должен открыть вам, что сказал мне прорицатель Тирезий и повторила Цирцея... Они убеждали меня избегать этого острова. Здесь нас ждет большая опасность...

Спутники Одиссея недовольно зароптали, а Эврилох, который не любил задумываться о будущем, воскликнул:

– Ты, Одиссей, наверно, скован из железа! Ты не знаешь усталости и потому так непреклонно жесток с нами. Мы обессилены, много дней уже не знаем сна, а ты не позволяешь нам выйти на долгожданный берег. Здесь можно отдохнуть и приготовить ужин. Неужели мы должны миновать этот приветливый остров и пуститься в мглистое море? Поглядите на облака: ночь не сулит тихой погоды. Что, если ночью примчатся шумные ветры и нежданная буря разобьет наш корабль? Лучше нам провести ночь здесь, на берегу. Утром мы снова пустимся в беспредельное море.

Итакийцы поддержали Эврилоха. С угрюмым видом сказал своим спутникам Одиссей:

– Вы настаиваете на своем, безумцы. Хорошо. Но поклянитесь мне именем Зевса, хранителя клятв, что вы не убьете ни одного быка или барана из тех, что пасутся здесь, на этом острове. Ими владеет Гелиос.

– Мы готовы поклясться, – поспешно ответил Эврилох. – На берегу мы принесем жертву Зевсу, Гелиосу и подземным богам, и над телом жертвы поклянемся повиноваться тебе.

Нехотя согласился Одиссей подвести корабль к острову. Наконец под ногами путников снова оказалась твердая земля. В наступающих сумерках итакийцы увидели одно из стад Гелиоса. Огромные быки, белые и рыжие, с тяжелыми лбами и кривыми рогами, лежали на траве и не спеша пережевывали жвачку. Около них бродили черные как ночь бараны. Их волнистая шерсть ниспадала почти до земли. Завидев пришельцев, быки тревожно замычали. Один за другим поднялись они с примятой травы и медленно удалились в глубь острова. Черные бараны побежали за ними.

Путники расположились на мягком лугу. Из расщелины прибрежного утеса бил прозрачный ключ; в окрестных рощах было вдоволь валежника. В вечернем сумраке засветились костры итакийцев. Путники приготовили обильный ужин: Цирцея щедро снабдила их на дорогу и медвяносладким вином, и белой ячной мукой, и немолотым зерном, и сушеными оливками. Утолив голод, странники улеглись на косматые плащи и вскоре заснули на приютном берегу.

Итакийцы проснулись на рассвете от рева и свиста ветра и шума волн. Грозные облака неслись по небу, седые валы вздымались и с грохотом обрушивались на берег. Пенистые волны обливали корабль, хотя он стоял высоко на покатом берегу.

Опытные мореходы с унынием смотрели на бушующее море. Дул свирепый Нот, бурный южный ветер. А на юго-восток лежала родная Итака! Пока боги не пошлют другой ветер, благоприятный мореходам, итакийский корабль не сможет покинуть Тринакрию.

Путники перетащили корабль подальше от волн. Затем Одиссей собрал товарищей и сказал:

– Друзья, на корабле вдоволь запасено и еды и вина. Помните же, что вы не должны поднимать руку на пасущиеся здесь стада. Ими владеет светлый Гелиос, который все видит, все слышит и все знает.

День проходил за днем, и каждое новое утро не приносило путникам отрады. То же бушующее море, то же суровое небо. Низко неслись облака, выл Нот; изредка лишь он уступал место Эвру, восточному ветру. Но Эвр был так же враждебен мореходам.

Понемногу запасы итакийцев истощились. Напрасно скитальцы выворачивали и выбивали мехи, где хранилась их пища: они не могли собрать и горсточки муки.

Путники бродили по острову с копьями и луками. В лугах они стреляли быстроногих зайцев, среди утесов выслеживали диких коз. Иногда им удавалось поднять из зарослей тростника свирепого вепря. В рощах они расставляли силки и ловили длиннокрылых дроздов и лесных голубей. Понемногу дичь стала исчезать; тогда итакийцы принялись удить рыбу.

– Какой позор! – вздыхали они. – Если бы наши боевые друзья знали, что воины Итаки питаются рыбой, как последние жалкие бродяги!

Но воины помнили свою клятву и старались даже не смотреть на тучных, криворогих быков. Животные уже привыкли к пришельцам. Они лениво щипали траву возле самой стоянки итакийцев. Их протяжное мычание оглашало окрестные луга.

Наконец настал день, когда воинам не удалось добыть ничего – ни одного жирного дрозда, ни одной рыбы из светловодного потока... А море по-прежнему бушевало, и ветер дул не ослабевая. Одиссея томила тревога. Он был уверен, что это бог Посейдон не дает им покинуть Тринакрию. Озлобленный бог хочет заставить голодных итакийцев совершить преступление.

Герой вооружился и сам отправился на охоту. В поисках дичи он отошел далеко от стоянки и попал на поляну среди обширной дубовой рощи. Здесь было совсем тихо: кряжистые дубы и гряда прибрежных утесов защищали поляну от бури. Тихое убежище манило усталого Одиссея. Он прилег на свежую траву и крепко заснул.

Между тем безрассудный Эврилох воспользовался долгим отсутствием вождя. Он подозвал своих удрученных товарищей и сказал им:

– Друзья, какая бы гибель ни грозила нам, голодная смерть страшнее всего. Выберем несколько быков, заколем их и принесем их бедра и утробы в жертву бессмертным богам, владыкам Олимпа. А Гелиосу, богу, проходящему по небу, пообещаем построить в Итаке богатый храм. Так мы искупим нарушенную клятву.

Голодные итакийцы одобрили слова Эврилоха. Несколько человек отправились ловить быков. Оставшиеся воины нарвали дубовых листьев, чтобы заменить ими ячмень, которым осыпали жертву. С ближнего ключа принесли кувшин ключевой воды, так как вина для возлияний богам тоже не было.

Поспешно шел отдохнувший Одиссей на взморье. Он уже подходил к кораблю, когда ветер донес до него запах жареного мяса. Герой содрогнулся и обратился к богам с горьким упреком:

– Зевс, владыка, и вы, олимпийские боги! На беду вы коварно низвели на меня сон. Не вините меня, если мои спутники осмелились оскорбить лучезарного Гелиоса!

Одиссей вышел к морю. Его товарищи сидели вокруг костров и жарили на вертелах мясо. Поодаль на песке лежали окровавленные шкуры и кривые рога убитых быков.

Одиссей напустился на малодушных с упреками и бранью, но исправить зла уже было нельзя. Вдруг итакийцы с воплем вскочили: кожи, содранные с быков, поползли по песку, как живые. В тот же миг раздался жалобный и грозный рев: куски мяса на вертелах стали издавать протяжное мычание.

– Плохой знак! Нам грозит беда! – твердили испуганные путники.

Только Эврилох снял свой кусок с вертела и воскликнул:

– Пусть так, а я все-таки буду есть это мясо! Если даже боги захотят утопить нас в море, лучше сразу захлебнуться в волнах, чем медленно умирать с голоду на диком острове!

Страшное мычание утихло. Ободрившиеся итакийцы поснимали мясо с вертелов и тоже принялись за еду. Одиссей отвернулся и ушел подальше от своих безрассудных товарищей. Герой говорил про себя:

– Эти несчастные обречены. Но пока еще есть надежда спастись, я не стану своей рукой готовить себе гибель!

Высоко в небе, выше всех окрестных гор, поднимается вершина Олимпа, обвитая грядой облаков. По склонам горы качаются черные ели, но на вершине громоздятся одни лишь голые утесы. Изредка срываются отсюда камни и в тучах пыли и щебня с грохотом стремятся вниз, в пропасть.

На самой вершине Олимпа, на потрескавшемся мшистом камне сидел владыка богов и людей, громовержец Зевс. Золотой венец обвивал его кудри, седая борода кольцами падала на широкую грудь. Громадный орел, как изваяние, высился на плече грозного бога. Орел впился когтями в пурпурную мантию своего владыки; полузакрыв глаза, он неподвижно смотрел вдаль.

За отрогами Олимпа лежала обширная котловина, словно гигантская каменная чаша, а за ней застывшими волнами вздымались несчетные горные кряжи. Косматый лес покрывал их склоны. За гористым материком до самого края неба голубело море. Среди волн, как выпуклые черепашьи спинки, мелькали каменистые острова. Далеко на западе одиноко лежал большой остров. Он возвышался над морем тремя вершинами, за что и дали ему имя Тринакрия.[57] Белые гребни валов вскипали вдоль его извилистого берега. С острова поднималась струя густого дыма; дым свивался и тянулся к Олимпу. Ветер доносил к Зевсу запах горящего жертвенного мяса.

Вдруг по окрестным скалам разлилось несказанное сияние. Громовержец поднял голову, а встревоженный орел расправил широкие крылья и щелкнул клювом. Над Олимпом с резким свистом пронеслась огненная колесница. Четверка золотых коней с пылающими гривами влекла колесницу. Конями правил прекрасный бог в золотом плаще и шлеме. Его кудри, как пламя, развевались из-под шлема. Сильной рукой небесный возница удержал коней и воскликнул в неудержимом гневе:

– Отец наш и владыка! Жалуюсь тебе на дерзких спутников Одиссея, Лаэртова сына! Они высадились на острове Тринакрия и там безжалостно умертвили быков, моих любимцев! Если ты не накажешь святотатцев, клянусь, я покину небо, сойду в область Аида и останусь там, чтобы светить для мертвых!

Громовержец спокойно ответил:

– Нет, Гелиос, смело продолжай сиять для богов и для людей, живущих на плодоносной земле. Я сурово покараю твоих дерзких оскорбителей. Как только они на своем чернобоком корабле покинут остров, моя неотвратимая молния поразит их в открытом море, и они не достигнут своей желанной Итаки.

Снова пылающая колесница Гелиоса взвилась над Олимпом, а Зевс продолжал сидеть на камне, и темные тучи медленно собирались к подножию скалы.

Буря над островом Тринакрия вскоре утихла. В синем небе еще проплывали клочья облаков. Но море успокоилось, только теплый Зефир поднимал сверкающую зыбь. Теперь можно было продолжать путь. Обрадованные итакийцы поспешно спустили на воду чернобокий корабль, утвердили мачту, подняли парус и пустились в открытое море.

Краток был их путь. Как только остров исчез вдали, поднялся сильный ветер. С востока понеслись тучи, снова грозно потемнело небо. Сильный порыв ветра налетел на корабль. Разом лопнули веревки, державшие мачту; она с грохотом рухнула на корму, прямо на кормчего. Ослепительная молния ударила из клубящихся туч, и мгновенно огонь охватил весь корабль. Вместе с товарищами Одиссей был сброшен в воду. Ему удалось выплыть, и среди бурных волн он увидел горящее судно.

Вскоре окутанный дымом корабль с шипеньем и треском погрузился в воду. Одиссей остался один между черными, дымящимися обломками. Тщетно он звал своих товарищей: из них не уцелел никто.

Мимо Одиссея плыла мачта; герой ухватился за обрывок ремня, поймал еще обломок киля и крепко связал его с мачтой. Он забрался на этот утлый плот, и ветер понес его по бушующему морю.

Держась за бревна, Одиссей говорил с тоской:

– Когда-то меня называли хитроумным Одиссеем, подателем мудрых советов. После разрушения Трои меня прозвали сокрушителем городов. Но отныне певцы в своих песнях назовут меня многострадальным, стойким в бедах, несчастным скитальцем...

Одиссей на плоту

На пределе обитаемого мира лежал остров Огигия, зеленый холм среди морских зыбей. К западу от Огигии струился только быстробегущий Океан, а за ним в безысходной мгле скрывалось царство Аида.

Огигия была цветущим, приветливым островом. На пышной зелени лугов, из-под нежных, широких листьев тысячами выглядывали глазки темных фиалок, блестели яркие листья сельдерея. По лугам пролегала широкая дорога; здесь бросали отрадную тень серебристые тополя, темнела жесткая зелень кипарисов. По влажным низинам, вдоль извилин ручьев качались и шелестели заросли черной ольхи.

Юный Гермес, посланник богов, шел по дороге через остров. Крылатые сандалии бога не оставляли следов на теплой пыли. Широкополая дорожная шляпа защищала его глаза от солнца.

Что могло привести Гермеса на этот уединенный остров? Мимо Огигии проходил путь в страну владыки Аида, и посланник богов обычно отводил по нему души умерших людей. Не раз Гермес пролетал здесь с золотым жезлом в руках, а души с визгом неслись за ним в неровном полете, как стая летучих мышей, и брызги волн одевали их своим туманом.

Но на этот раз Гермес не провожал души к Аиду. Он прибыл на остров из-за живого человека, злополучного морехода, заброшенного сюда морем.

В глубине густой рощи скрывалось жилище повелительницы острова Огигия, прелестной нимфы Калипсо. Под нависшими сводами скалы приютился невысокий грот. Вход в него скрывали ветви вьющегося винограда. Возле грота, в прохладной тени тополей весело и звонко плескался ручей. Прозрачный дымок струился из расщелины над гротом; приятно пахло горящим кедром. В гроте певица задумчиво пела тихую песню. Гермес раздвинул ветви винограда и вошел в пещеру. Там, у ярко пылавшего очага, возвышался ткацкий станок, и прекрасная нимфа ходила вдоль него, работая золотым челноком.

Увидев пришельца, она прервала свое занятие и приветливо пошла навстречу гостю.

– Гермес, мой милый гость, – ласково сказала Калипсо, – зачем ты прибыл на мой остров, отдаленнейший от Олимпа? Сюда, на Огигию, попадают разве только души умерших – перед тем как переплыть мировой Океан – да еще иногда шумный Эвр выбросит на берег несчастного моряка, потерпевшего кораблекрушение... Но не буду расспрашивать тебя. Не следует задавать вопросов путнику, пока он устал и голоден. Подкрепись сначала пищей, а тогда расскажи, что привело тебя ко мне, и я исполню все, что окажется в моей власти.

Калипсо предложила гостю ароматную амброзию и сладчайший нектар – пищу обитателей Олимпа, не известную людям. Гермес охотно принял угощение. Когда широкая чаша с амброзией и золотой кубок опустели, Гермес льстиво и осторожно начал свою речь.

– Ты спрашиваешь, Калипсо, прекраснейшая из бессмертных, зачем я здесь? – говорил он. – Я послан сюда Зевсом: кто же из богов захочет по своей воле измерить пустыню бесплодного моря, где нет жилищ человека и некому даже принести нам гекатомбу? Зевсу известно, что ты держишь у себя царя Итаки Одиссея. Семь лет прошло уже с тех пор, как волны забросили на твой остров злополучного скитальца. Кронион повелевает тебе немедля отпустить Одиссея: он не должен умереть вдали от родины.

Прекрасная Калипсо в волнении воскликнула:

– Что же тут плохого, если я дала приют этому смертному? Без меня он бы неизбежно погиб. Он носился по волнам бурного моря. Лишь обломок корабельной мачты поддерживал его. Я спасла славного героя. Я хотела оставить его у себя и дать ему бессмертие. Но боги завистливы и безжалостны! Они недовольны, когда богини оказывают внимание смертному.

Глаза Калипсо наполнились слезами, с грустью она продолжала:

– Что ж! Я простая нимфа и не могу равняться с олимпийцами ни разумом, ни властью. Я отпущу своего гостя, если только он захочет снова довериться коварному морю.

Гермес дружелюбно расстался с повелительницей Огигии. Нимфа отправилась искать своего злополучного гостя. Она увидела его издали. Он сидел на прибрежном камне, подперев руками голову, и в глубокой тоске смотрел на пустынное море. Волны, набегая, заливали его ноги, лучи солнца обжигали непокрытую голову. Но Одиссей не двигался с места; он тяжело вздыхал, а из глаз его медленно скатывались слезы.

Калипсо подошла к многострадальному скитальцу и положила руку на его плечо.

– Перестань сокрушать свое сердце, Одиссей, – сказала она. – Ты скоро вернешься на родину.

Одиссей повернул к ней свое мокрое от слез лицо и ответил:

– Ты смеешься надо мной, Калипсо. У меня нет ни корабля, ни мореходов. Как же я могу миновать просторы бесплодно-соленого моря?

– Я не могу дать тебе корабля и мореходов, – отвечала Калипсо, – но ты можешь построить себе большой плот и поднять на нем парус. Я снабжу тебя пищей и пошлю попутный ветер. Он благополучно домчит твой плот до милой отчизны.

Одиссей воскликнул, отстраняясь от прекрасной нимфы:

– Ты задумала что-то недоброе, богиня! Разве можно переплыть на плоту бездонное, бурное море? Не всякий корабль проходит его безопасно. Нет, я не стану строить плот, пока ты не поклянешься мне, что не собираешься меня погубить!

Калипсо ответила с печальной улыбкой:

– Правду сказать, ты уж чересчур осторожен. Хорошо, клянусь тебе плодоносной землей и лучезарным небом, клянусь подземной водой Стикса, я не намереваюсь погубить тебя. Поверь, что в груди у меня бьется не железное, а горячее и нежное сердце.

Калипсо грустно вздохнула и продолжала:

– Если бы ты знал, какие беды ждут тебя, прежде чем ты вернешься в свой дом! Останься лучше здесь, у меня. О безрассудный! Согласись, наконец, вкусить амброзию, пищу бессмертных! Ты тоже станешь бессмертным и будешь вечно счастлив.

Не в первый раз Калипсо предлагала бессмертие своему гостю, но Одиссей всегда отказывался от драгоценного дара. Видя, что герой молча качает головой, нимфа рассердилась.

– Я знаю, отчего ты не хочешь остаться здесь, жестокий! – гневно воскликнула она. – Ты думаешь только о своей покинутой жене и жаждешь вернуться в Итаку! Но полагаю, я нисколько не хуже твоей Пенелопы, как она ни прекрасна!

– Выслушай меня без гнева, светлая нимфа! – отвечал Одиссей. – Я знаю, что Пенелопа ни в чем не может равняться с тобой, вечно юной, бессмертной богиней. И все же я сокрушаюсь и печалюсь о своей семье и мечтаю только дожить до сладостного дня возвращенья. Тебя удивляет, что я ни разу не захотел вкусить пищи богов? Бессмертные боги не могут понять, что для человека нет ничего дороже, чем милая отчизна, родной дом и близкие люди. Зачем мне бессмертие, если я никогда не увижу дорогих сердцу? Чтобы вернуться к ним, я готов на любые опасности и невзгоды. А если даже боги судили мне погибнуть в бездне моря – что ж! Смерть не раз угрожала мне и в битвах, и на море. Я сумею встретить гибель не дрогнув.

Через несколько дней тяжелый плот уже покачивался в маленькой бухте неподалеку от грота Калипсо. Одиссей соорудил плот из двадцати толстых сосновых бревен. Калипсо подарила ему необходимые инструменты. Одиссей, искусный мореплаватель, пробуравил бревна и скрепил их болтами. Он обшил досками палубу и поставил посредине плота крепкую мачту с поперечной реей, сделал руль и высокие борта. Он устроил парус и прикрепил веревки, чтобы свивать и развивать его. Мощными рычагами он сдвинул плот в море. Заботливая нимфа принесла на плот три меха: один был наполнен вином, другой – свежей водой, а третий – мукой, пищей мореходов.

Припасы Калипсо уложила на плоту, а сама стала у прибрежных камней. Из глаз ее катились тихие слезы. С горем смотрела она на своего смертного друга. А он радостно готовился в свой опасный путь.

Одиссей ласково простился с Калипсо и бодро встал у руля.

Герой развил упругий парус, и попутный ветер, посланный Калипсо, понес его судно на восток.

На восемнадцатый день плавания, к вечеру Одиссей, наконец, завидел землю. Как черный щит, она лежала на туманном море и была покрыта темными лесами и горами. Одиссей, радуясь, направил свое судно к берегу. В это время колебатель земли Посейдон, бог вечношумящего моря, возвращался из дальнего края эфиопов на своей медной колеснице. Он пересекал горы в стране солимов и сверху увидел в море Одиссея на плоту. Посейдон осадил своих белогривых коней, так что медная ось колесницы пронзительно заскрипела. В гневе бог тряхнул лазурными кудрями и воскликнул:

– Как, неужели боги воспользовались моим отсутствием и сговорились помочь моему ненавистному оскорбителю? Я вижу, он уже почти достиг блаженной земли феаков.[58] Там должен настать конец его бедствиям – так давно уже решили боги. Ну, я не стану спорить со всем Олимпом. Но я еще успею насытить тебя горем, Одиссей!

Свирепый бог ринулся с вершины горного хребта навстречу Одиссею. Он погнал перед собой тяжелые тучи, взрыл воды своим длинным, медным трезубцем и поднял страшную бурю. Со всех четырех сторон налетели яростные ветры. Они сшиблись над морем, поднимая ревущие воды. Померкло солнце, и с грозного неба сошла непроглядная ночь.

Обеими руками обхватил Одиссей руль, налег на него грудью и напряг все силы, чтобы не дать волнам перевернуть плот. В отчаянии он говорил себе:

– Горе мне! Пришла моя погибель. О, лучше бы мне было со славой пасть под стенами Трои, чем встретить безвестную смерть в пустынном море!..

Огромная волна обрушилась на плот, сломала мачту и унесла ее прочь вместе с развившимся парусом. Разгулявшиеся ветры свободно играли беспомощным судном: Борей и Нот кружили его в вихре летучей пены; с шумом налетал Эвр и перебрасывал плот Зефиру. Несчастный мореход цеплялся за борта, еле удерживаясь на плоту.

Вдруг Одиссей увидел перед собой белокрылую морскую птицу. Она вылетела из мрака, села на край плота и заговорила приветливо и звонко:

– Бедный Одиссей! За что Посейдон так ужасно преследует тебя? Но он не посмеет погубить тебя, как бы ему этого ни хотелось. Вот тебе мой совет: сбрось с себя платье, – оно тебе только мешает, – оставь свой плот и плыви прямо к земле; там тебя ждет спасенье.

Одиссей слушал ее с удивлением и страхом.

– Как я смогу вплавь достигнуть земли в такую бурю? – воскликнул он. – Кто ты, что даешь мне опасный совет? Не хочешь ли ты вернее погубить меня?

Но сквозь шум бури он услышал снова кроткий голос чудесной птицы:

– Я Левкотея; некогда я была девой, но потом получила бессмертие от богов светлого Олимпа. Здесь, в море, я повелеваю белыми гребнями волн. Я помогу тебе. Возьми мое покрывало, окутай им грудь, и ты не утонешь в морских волнах. Но когда ты доплывешь до берега и почувствуешь под ногами землю, сними покрывало и брось его в море.

Левкотея подала Одиссею кусок тонкой белой ткани, взлетела над волнами и скрылась во мраке.

Одиссей держал в руках покрывало и размышлял: последовать ли совету Левкотеи или подождать еще, пока цел его плот? Но в этот миг сам Посейдон поднял из бездны гороподобную волну и обрушил ее на плот. Точно связка соломы, рассыпались тяжелые бревна. Одиссей успел ухватиться за одно из них. Он сбросил с себя мокрое платье, повязал на грудь чудесное покрывало Левкотеи и, оставив бревно, отважно кинулся в волны.

Могучий колебатель земли Посейдон увидел своего недруга среди бушующих волн. Бог тряхнул лазурно-кудрявой головой и насмешливо сказал:

– Плавай теперь на свободе по морю, пока не достигнешь берега, как этого хочет Зевс! Будет с тебя! Думаю, ты не останешься мной недоволен.

Острым трезубцем Посейдон ударил коней. С диким фырканьем кони взвились и помчали колесницу бога. Их легкие копыта едва касались пенистых гребней волн. В волнах весело кувыркались и плясали скользкие дельфины: они приветствовали своего владыку.

С высоты Олимпа Афина Паллада увидела удаляющуюся упряжку Посейдона. Богиня знала, что неукротимый владыка моря больше не станет преследовать Одиссея, ее любимца. Могучая дочь Зевса шагнула с вершины горы вниз, в море. Она усмирила разгулявшиеся ветры и запретила дуть всем им, кроме пронзительного Борея. Борей должен был пригнать Одиссея к земле феаков.

Два дня и две ночи шумящее море носило многострадального героя. На третий, едва из тумана поднялась розовоперстая Эос, буря улеглась и просветлело море. Пологие волны качали Одиссея. С гребня высокой волны он бросил вперед быстрый взгляд и увидел невдалеке веселый берег и зеленые деревья. Герой собрал все силы и направился к земле. Долго плыл он вдоль острых рифов, там бурно кипела вода и мешала пловцу приблизиться к спасительному берегу. Внезапно он увидел перед собой устье светловодной реки. Радость оживила его, и он обратился к богу реки, прося о помощи и приюте.

Тотчас успокоились волны, настала тишина, только воды реки стремились в море с легким журчаньем. Одиссей напряг последние силы и немного проплыл против течения. Руки его встретили землю, он встал, шатаясь, по колени в воде. Первым делом спасенный снял с груди покрывало и бросил его в воду. Течение подхватило намокшую ткань и понесло ее в море, где кудрявились белые барашки кроткой Левкотеи. Одиссей вышел на берег, упал на колени и со слезами поцеловал землю. Поднявшись, он побрел по берегу. Он искал место, где можно было бы отдохнуть без всякой помехи. За рекой на пригорке серебрилась листва масличных деревьев. Одиссей добрался до рощи. Он выбрал две широковетвистые маслины; их ветви тесно переплетались между собой; ни лучи солнца, ни дождь не проникли бы сквозь густолиственный покров. Под маслинами лежали груды опавших листьев. Одиссей сгреб их в большую кучу, зарылся с головой в мягкие листья и крепко заснул.

Одиссей у феаков

Под защитой густолиственных деревьев Одиссей проспал весь день и всю ночь. Он еще не проснулся и наутро, когда к устью реки приблизилась толпа девушек в белых одеждах. Они следовали за двухколесной повозкой с парой серых мулов в упряжке. Мулами правила высокая девушка в ярко расшитом покрывале – пеплосе, с золотой повязкой на голове. Ее сильные руки были умелы в работе, так же как ловки в игре и прилежны в рукоделье. Глаза ее смотрели смело и открыто, лицо горело нежным румянцем. Это была Навзикая, дочь феакийского царя, а девушки – рабыни царского дома.

Навзикая остановила мулов и легко соскочила на землю. Девушки сняли с повозки большой короб с бельем; здесь были белые хитоны и пеплосы, расшитые покрывала, красные плащи. Навзикая и ее спутницы должны были выстирать все эти одежды: в доме Алкиноя стирка лежала на попечении молодой царевны.

Возле реки, в чистом прибрежном песке были устроены обширные водоемы с проточной водой. Сюда Навзикая и ее спутницы погрузили все платья и принялись мять и топтать их ногами, пока песок не счистил с ткани всю грязь.

Вскоре все побережье запестрело сверкающей белизной и пурпуром разостланных одежд. Пока жаркие лучи Гелиоса довершали их работу, девушки затеяли оживленную беготню по берегу. Для них это был веселый день, полный необычных развлечений. С криком и смехом они плескались в реке, затем старательно наливали друг другу в ладони душистый елей из медного кувшина и натирали плечи и руки, пока кувшин не опустел. Из повозки достали большие корзины с едой и весело расположились обедать – прямо на мягкой траве.

После обеда Навзикая предложила своим спутницам поиграть в мяч. Эта игра скорее напоминала пляску: девушки напевали, притоптывали в такт ногами и перекидывали разноцветный мяч из рук в руки.

К играющим незримо подошла сама Афина Паллада. Она любовалась проворством девушек. Среди них Навзикая была самой ловкой и быстрой. Но девичьи игры ненадолго отвлекли мудрую дочь Зевса. В роще, среди опавших листьев все еще спал Одиссей, и Навзикая должна была помочь злополучному любимцу Афины.

Навзикая бросила мяч подругам. Афина незримо перехватила его и откинула в сторону. Мяч упал в море и заколыхался на волнах. Девушки громко закричали, и крик их разбудил Одиссея.

Одиссей выбрался из кучи листьев и подошел к опушке рощи. Он увидел на побережье толпу девушек в белых одеждах, с блестящими пряжками у плеч, услышал звонкие девичьи голоса. Остерегаться было нечего. Одиссей вышел на побережье.

При виде незнакомца спутницы Навзикаи с криком разбежались по берегу. Одиссей больше походил на морское чудище, чем на человека, – грязный, с всклокоченной бородой и волосами, покрытый только засохшей морской тиной и листьями. Но отважная Навзикая осталась на месте: не впервые буря выбрасывала на берег Схерии несчастных мореплавателей. Царевна смотрела на чужеземца с состраданием и без боязни. Одиссей обратился к ней со словами, полными почтительного восхищения: он был мастер на искусные речи.

– Умоляю тебя, помоги мне, богиня или смертная – не знаю, – сказал он. – Если ты богиня, то ты можешь быть только Артемидой по красоте лица и высокому стану. Если же ты смертная – о, как должны быть счастливы твои отец и мать, имея такую дочь! Мне не приходилось встречать равных тебе. Однажды я видел в Делосе, возле алтаря Аполлона, стройную пальму с венцом блестящих листьев. Ты прекрасна и стройна, как эта пальма... Я не смею приблизиться к тебе с мольбой. Я знаю, что мой вид страшен, и боюсь испугать тебя. Двадцать дней я скитался по морю, был игралищем бури, и только вчера волны выбросили меня на ваш берег. Сжалься надо мной, прекрасная дева, помоги мне! Пусть бессмертные боги исполнят все твои желанья, дадут тебе супруга по сердцу, счастье и изобилье в доме!

Навзикая выслушала речь хитроумного чужеземца и благосклонно ответила:

– Странник, я вижу, что ты не простой скиталец. Ты разумен и благороден; а вид твой меня не пугает: Зевс посылает нам испытания по своей воле. В нашей стране все охотно помогут потерпевшему беды страннику. Ты находишься в Схерии, стране феаков. Царем своим феаки признают Алкиноя, внука Посейдона. Я дочь Алкиноя. Я укажу тебе, как пройти в дом моего отца.

Пока они разговаривали, спутницы Навзикаи робко подошли к ней. Навзикая встретила их с упреком:

– Куда вы разбежались? Не бойтесь незнакомца. Вы знаете, что никто не может сделать зла нам, феакам: мы Посейдонова рода, и нас любят бессмертные боги. Странников же нам посылает сам Зевс, и мы должны помогать им. Принесите скорее чужеземцу мягкий хитон. Пусть он смоет с себя грязь и оденется.

Пока Одиссей купался в реке, девушки быстро приготовились к обратной поездке: собрали высохшие платья, запрягли мулов. Одиссей подошел к ним, чисто вымытый и одетый. Он совсем преобразился, и девушки с изумленьем смотрели на него. Навзикая потихоньку сказала подругам:

– Я и прежде думала, что он не простой человек, а теперь я уверена, что это славнейший из смертных. О! Подобного мужества я еще не видела!

По приказанию царевны Одиссею принесли мяса и мягкого хлеба, налили в кубок золотистого вина. Одиссей съел все с жадностью: давно он не имел ни еды, ни питья. Навзикая стала в повозку, взяла вожжи и бич и сказала пришельцу:

– Следуй за нами издали, странник. Я не хочу, чтобы люди видели меня с незнакомым человеком и злословили исподтишка. Ты дойдешь с нами до священной рощи у городских ворот. Там, среди черных тополей, скрыт алтарь Афины Паллады. Обожди в роще столько времени, чтобы дать нам добраться до дома. Тогда встань и войди в город; любой ребенок укажет тебе дом Алкиноя. Мой отец и мать моя, благородная Арета, окажут тебе приют и помогут вернуться на родину.

Навзикая ударила своих мулов блестящим, плетеным из воловьих жил бичом. Мулы побежали, служанки и Одиссей последовали за повозкой. Когда они поравнялись с рощей Паллады, Одиссей отошел от девушек и остался ждать в глубине темнолиственной рощи.

Огненный Гелиос уже спускался к морским волнам, когда герой, наконец, направился к городу. У самых ворот он встретил молодую феакиянку. Ее лоб и щеки были покрыты тонким головным покрывалом, на плече она несла медный кувшин с водой. Это была сама Афина Паллада, но герой не мог узнать могучую богиню в облике скромной горожанки.

– Дочь моя, – спросил Одиссей, – не укажешь ли ты мне дом царя Алкиноя? Судьба привела меня издалека, и я никого не знаю здесь.

Феакиянка отвечала:

– Я охотно укажу тебе царское жилище, странник. Дом моего отца находится по соседству. Следуй за мной и не останавливайся, чтобы расспрашивать встречных: не все феаки бывают приветливы к чужеземцам.

Одиссей послушно шел за своей проводницей, хотя многое в ней казалось ему удивительным. Очень уж легко молодая женщина несла тяжелый кувшин; она проворно обходила встречных, и никто из них не замечал ни ее, ни Одиссея, словно темное облако скрывало их от взоров феаков. Но по пути он увидел столько удивительного, что перестал думать о странной феакиянке. Он еще не знал, в какую чудесную страну он попал.

Сначала они приблизились к гавани. Длинным узким заливом она вдавалась глубоко в город. Вдоль берега, на песке, вытянулась бесконечная цепь чернобоких кораблей. Они стояли бок о бок; их поднятые черные носы все как один смотрели на залив. Над каждым кораблем высилась на столбах особая крыша; она защищала судно от дождя и от солнца. Здесь берегли корабль и ухаживали за ним, как воин ухаживает за конями своей боевой колесницы.

Вскоре путники поравнялись с обширной городской площадью. На площадь выходили длинные каменные здания и высокие ограды из нетесаных камней. Перед входом в каждое здание был выстроен красивый портик. Состоял он из двух рядов деревянных колонн и крыши над ними. Спутница Одиссея замедлила шаг и сказала:

– В зданиях на площади хранятся снасти всех наших кораблей. Там же феаки делают гладкие корабельные весла. Мы, феаки, не воинственный народ. Нам не нужно ни луков, ни стрел, ни иного оружия. Боги не позволят врагам напасть на нас. Главная наша забота – это быстроходные корабли, крепкие весла, высокие мачты. В мореходном искусстве с нами не сравнится никто.

По дороге к дому Алкиноя спутница посоветовала Одиссею просить о помощи не самого Алкиноя, а жену его, царицу Арету. Слово уважаемой всеми Ареты много значило у феаков. Путники приблизились к воротам большого дома.

– Вот мы и пришли, – сказала феакиянка, – здесь я покину тебя. Дальше ты и сам найдешь дорогу.

С смущенным сердцем стоял Одиссей у закрытой двери царского дома. С первых же шагов его встретила небывалая пышность и богатство. На высоком медном пороге дома были утверждены серебряные притолоки, дверь была покрыта золотом. Перед дверью справа и слева стояли две собаки. Сперва они показались Одиссею живыми, но потом он убедился, что собаки искусно сделаны – одна из золота, другая из серебра.

В глубине двора помещались службы; оттуда слышен был непрестанный грохот ручных мельниц и шум ткацких станков. На одних мельницах трудилось не меньше пятидесяти рабынь. Мимо Одиссея то и дело пробегали слуги и рабыни, но, как и прежде, никто не видел чужеземца. По воле Афины темное облако скрывало его.

За внутренней оградой двора Одиссей увидел тщательно возделанный фруктовый сад. Правильными рядами там стояли раскидистые яблони, груши и невысокие гранатовые деревья с багровыми плодами. Рощей цвели смоковницы и маслины. Всегда – в зимний холод, в летнюю жару – там веял теплый Зефир. Чудесный сад приносил плоды в течение круглого года. В конце сада был разбит огород. Не сосчитать, сколько там было рыхлых гряд с овощами и пахучей зеленью!

Долго стоял Одиссей в изумлении, пока в саду совсем не стемнело. Тогда странник вернулся к дому. Он толкнул золотую дверь, вошел в сени. К стене был прикреплен горящий факел; он озарял медную облицовку стен и карниз из темно-голубого сплава. Отсюда был виден весь просторный мегарон царского дома. Там шел веселый пир. На столах сверкала золотая утварь; в руках гостей светились полупрозрачные кубки из мягкого камня в золотой оправе. Среди пирующих на главном месте восседал старец в золотом венце, сам царь Алкиной; его пурпурная мантия была заткана золотыми узорами.

У отдельного стола глашатай разливал по кубкам вино. Он черпал багровое вино из большого серебряного кратера. Снаружи кратера, по его краю лежала драгоценная гирлянда искуснейшей чеканки: широкие серебряные листья перевивались с золотыми гроздьями винограда. Одиссей отвел глаза от кратера и осмотрелся. Вся палата была озарена мягким светом: чудесно изваянные золотые фигуры стройных юношей держали светильники в высоко поднятых руках. Отблески света играли по стенам и по медному фризу[59] наверху. Там виднелись вереницы рыб и морских коньков; в дрожащем свете казалось, что они шевелятся и плещутся, как живые.

В глубине палаты, у самого очага, Одиссей увидел группу женщин. Они не участвовали в пире, а сидели вокруг хозяйки и занимались рукоделием. В пышно вышитой одежде, с величественным видом сидела сама царица Арета и пряла шерсть. Веретено в ее руках кружилось, жужжало и тянуло за собой тончайшую нить: Арета была искусной рукодельницей.

Одиссей прошел через всю палату по пестрому, мозаичному полу, – такого пола он никогда не видел! – и склонился у ног Ареты. В тот же миг исчезло темное облако, скрывавшее его.

Говор и смех в палате утихли. В наступившей тишине явственно прозвучал голос чужеземца:

– О царица Арета, подобная бессмертной богине! Я заброшен к вам свирепой бурей. Умоляю тебя, припав к твоим коленям, молю и царя, и всех его гостей – помогите мне вернуться в землю отцов, к моим близким. Много лет я разлучен с ними!

Скиталец встал и тихими шагами отошел к очагу. В глубокой печали сел он на камень очага и опустил голову на руки.

Первым опомнился от изумления Алкиной. Он поспешно подошел к чужеземцу, взял его за руку и поднял с камня.

– Лаодам, милый сын, – сказал Алкиной самому юному из пирующих, – уступи свое место гостю! Нельзя допустить, чтобы молящий приюта странник остался сидеть на пепле очага. Странников посылает нам Зевс и велит оказывать им почести и гостеприимство.

Тотчас рабыни подали Одиссею воду умыть руки и принесли вдоволь пищи и хлеба, а глашатай наполнил для него кубок вином. Алкиной терпеливо ждал, когда странник насытится. Потом обратился к своим гостям и предложил снарядить для чужеземца корабль.

Феакам нередко приходилось перевозить странников на их родину. Но на этот раз Алкиной подозревал что-то необычное в судьбе чужеземца.

– Пусть под нашей надежной защитой странник вернется на свою желанную родину, – сказал гостям Алкиной. – Если же под видом странника посетил нас кто-нибудь из бессмертных, то мы не можем проникнуть в его замыслы. До сих пор боги являлись феакам открыто и по-дружески садились пировать с нами; боги считают нас своими родичами, как племя циклопов или племя гигантов.

Одиссей ответил гостеприимному хозяину:

– Пусть не тревожат тебя такие мысли, царь Алкиной. Я ничем не похож на бессмертного бога. Я простой смертный, и из всех людей, гонимых судьбой, я самый злополучный. Я попал к вам после того, как претерпел великие напасти на море. Вы приняли и ободрили меня. Молю вас, как только встанет светлая Эос, немедля отправьте меня в желанный путь. О, если бы мне увидеть хоть дым, восходящий от родных берегов!

Феаки совершили последнее возлияние отходящих ко сну – в честь бога Гермеса – и один за другим покинули палату. Рабыни собрали посуду со столов и тоже вышли.

Алкиной дружелюбно подвел Одиссея к своей жене; Арета с удивлением взглянула на гостя: несомненно, хитон и мантию чужеземца соткала она сама, своими собственными искусными руками. Царица строго спросила:

– Отвечай мне, странник: ты сказал, что тебя забросила к нам буря. Но от кого ты получил это платье?

– О многочтимая царица, – отвечал Одиссей, – я ничего не собираюсь скрывать от тебя.

И многострадальный скиталец подробно рассказал, как он достиг берегов Схерии, как, измученный и разбитый, заснул в роще и девичьи голоса разбудили его, а Навзикая пожалела его, накормила, дала ему платье и велела идти в дом ее родителей.

Алкиной удивился, – почему Навзикая прямо не привела с собой странника?

– Не упрекай свою разумную дочь, Алкиной, – возразил Одиссей. – Она не хотела появляться в городе с неизвестным человеком. Да и я опасался рассердить тебя...

Алкиной благосклонно ответил:

– Нет, странник, я не раздражаюсь так легко. Но ты прав: следует всегда быть осмотрительным. О, если бы нашелся подобный тебе рассудительный и благородный супруг для Навзикаи! Пусть он даже будет бездомным пришельцем. Он поселится здесь, у нас, и я подарю ему дом и богатство.

Одиссей промолчал, и царь дружелюбно добавил:

– Но тебя я вовсе не хочу удерживать насильно: это было бы неугодно Зевсу. Я устрою твой отъезд хоть завтра. Как далеко ни окажется твоя желанная земля, ты достигнешь ее в одни сутки. Знай, что кормчий не правит феакийским кораблем; на наших судах вовсе нет руля. Корабли сами понимают мысли своих корабельщиков и сами находят нужную землю.

– Тебе следует отдохнуть перед новым путем, – сказала Арета. – Ступай, наш гость, и пусть будет сладок твой отдых под нашим кровом.

Длинен показался Одиссею следующий день, проведенный среди гостеприимных феаков. В мыслях скиталец был уже на пути в отчизну. Палящий Гелиос слишком медленно проходил по небесному своду.

Но вот настал и вечер. В ярко освещенной палате у царя Алкиноя собрались феаки на пир, чтобы почтить отплывающего странника.

Веселый гомон наполнял палату. Алкиной усадил гостя возле себя. Их окружили двенадцать длиннобородых старцев в пурпурных мантиях и золотых венцах: двенадцать царей, управляющих богатой Схерией; Алкиной был тринадцатым, главным. Поодаль от них поместились феакийские мужи в длинных, расшитых одеждах. Между ними сидели смуглые юноши в коротких хитонах, с мускулистыми руками и ногами. Это были лучшие гребцы Схерии; народ феакийский выбрал их, чтобы сопровождать чужеземного гостя. В стороне, у очага, по-прежнему села царица Арета.

Слуга разносил дымящееся мясо на плоском серебряном блюде. Перед гостями сверкали золотой чеканкой большие, двуручные кубки с вином.

В дверях палаты показались двое запоздалых гостей. Один из них был царский глашатай Понтоной, а другой – величавый старик в длинном белом хитоне, с белой повязкой на голове. Он поднял кверху свои невидящие глаза; одной рукой он держался за плечо Понтоноя, а другой прижимал к себе изогнутую девятиструнную лиру.

Это был великий певец Демодок. Боги лишили его сладчайшей радости – зрения, но он владел высоким даром песнопений, и за это почитали его феаки.

Глашатай усадил старца в мягкое кресло, лицом к пирующим. Он взял из рук старца лиру и повесил на гвоздь над самой головой певца. Рабыня придвинула стол и подала Демодоку блюдо с мясом и нарезанным луком, а Понтоной налил ему в кубок вина. Понтоной усердно служил певцу – помогал резать мясо, подал кубок с вином.

Певец быстро насытился. Молча сидел он, словно прислушиваясь к чему-то. Когда вокруг него зазвенели о столы пустые кубки, Демодок снял лиру с гвоздя и принял из рук Понтоноя костяной плектр.[60] Говор в палате смолк.

В то время у всех на устах были имена ахейских героев, и песни о Троянской войне слушали охотнее всего. Такую песню и запел Демодок.

Он пел о том, как еще в начале войны могучий Ахиллес и мудрый Одиссей поспорили на жертвенном пире. Каждый из них был прославленным героем; каждый считал себя первым среди ахейцев по славе и доблести и не хотел признать первенства за другими. Вождь Агамемнон радовался ссоре знаменитых ахейцев: соперники могли решить спор только новыми подвигами и победами...

С невольным волнением слушал Одиссей рассказ о своей далекой юности и о своих погибших друзьях. Он низко склонил голову, закрыл лицо краем пурпурной мантии и оставался неподвижен, пока Демодок не окончил песню. Тогда Одиссей отрезал от своей доли мяса лучший, жирный кусок, подозвал Понтоноя и вручил ему мясо.

– Отдай Демодоку эту почетную долю, Понтоной, – сказал Одиссей. – Даже и погруженный в печаль, я чту певца, вдохновленного богами.

Понтоной отнес Демодоку дар Одиссея. Слепой певец принял мясо и с достоинством поблагодарил чужеземца. Когда Одиссей увидел, что гости отставили пустые кубки и стали вытирать пальцы, он снова обратился к Демодоку:

– О Демодок, я ставлю тебя выше всех людей: тебя научили пению Музы или сам Аполлон. Ты так рассказываешь о том, что было с ахейцами в Трое, словно сам был участником великой войны или слышал о ней от верных очевидцев. Спой нам о деревянном коне, который был построен Эпеем, и расскажи, как был разрушен священный Илион.

Демодок внимательно прислушивался к голосу Одиссея. Не слышал ли он когда-то этот голос? Певец взял в руки лиру; молча, задумчиво перебирал он струны и наконец запел.

Он начал с того, как данайцы притворно покинули свой разрушенный лагерь и отплыли от берегов Троады; как храбрейшие из них во главе с Одиссеем остались в утробе гигантского коня.

Затаив дыхание, гости слушали певца. Голос его усиливался, в нем звучали и скорбь и торжество. Певец рассказывал, как ночью данайцы вышли из коня и отворили ворота Илиона. Тысячи ахейцев ворвались в спящий город. Они перебили растерявшихся защитников Трои, подожгли дома, разрушили неприступные стены...

Одиссей опустил голову и молча слушал певца. Неудержимые слезы катились по его щекам, сладостная скорбь воспоминаний терзала сердце. Царь Алкиной внимательно взглянул на гостя, а затем возвысил голос и прервал певца:

– Пусть умолкает твоя лира, божественный Демодок! Здесь не всех веселит твое пенье.

Он участливо спросил Одиссея:

– Скажи нам, милый гость, отчего песнь о битвах данайцев и троян повергает тебя в печаль? Может быть, под стенами Илиона ты утратил дорогого твоему сердцу друга или милого брата? Скажи нам, кто ты? Какие беды постигли тебя, что ты не можешь забыть о них даже на веселом пире?

С глубоким вздохом отвечал Одиссей приветливому хозяину:

– О благородный Алкиной! Нигде не встречал я такой страны, как ваша благодатная Схерия! Всюду в домах слышится сладкое пенье и музыка, радостный смех пирующих; столы обильно уставлены вкусной едой; виночерпии разносят в кубках пенистое вино. Здесь живут счастливые люди! Ты хочешь, чтобы среди общего веселья я рассказал о своих плачевных скитаньях и о том, какие несказанные бедствия послали мне боги? Но прежде всего я назову тебе свое имя: я хотел бы отныне считаться гостем в феакийской земле. Я – злополучный Одиссей, сын Лаэрта. О моих хитростях и подвигах повсюду рассказывают певцы, но кто из них расскажет о моих страданьях?

Одиссей умолк и на минуту закрыл глаза краем мантии. Феаки не сводили глаз с прославленного героя, Одиссей задумчиво продолжал:

– Я царствую на солнечной Итаке. Мне подвластны и другие острова – Зам, и Дулихий, и Зикинф, богатый лесом. Среди них лежит объятая морем Итака. Ее почва камениста и неудобна для посева, но всем итакийцам мила их суровая земля. Я же не знаю страны прекраснее Итаки. Но боги не дают мне увидеть милую родину. Если ты велишь, царь, я расскажу все о своем трудном странствии. Немало пришлось мне пережить с тех пор, как я отплыл от разрушенной Трои.

Седые феакийские старейшины забыли о наполненных кубках. Юные гребцы восторженно смотрели на знаменитого скитальца. Демодок обратил незрячие глаза к рассказчику и внимательно слушал: только пальцы его беззвучно прикасались к струнам лиры.

Одиссей вспоминал все, что пережил во время своих странствий: и в страшной пещере циклопа, и на светлом острове Цирцеи... говорил о том, что видел в сумрачной стране киммериян, в преддверии царства Аида... рассказал и о пророчестве Тирезия Фивского. С волнением вспомнил он слова провидца: «Потеряешь всех спутников, вернешься в родную землю на чужом корабле, и дома ждет тебя горе...» Одиссей прервал рассказ и воскликнул:

– О богоравный Алкиной! Целой ночи будет мало, чтобы закончить повесть о моих странствиях. Отпустите меня, друзья, пора уже мне отправляться на корабль.

Но Арета обратилась к гостям:

– Что вы скажете, феаки? Я думаю, что не следует спешить отсылать в путь нашего знаменитого гостя. Его возвышенный ум и стройная речь пленили всех нас. Хотя он гость моего дома, но нам всем следует наделить его богатыми подарками. Он утратил все, что имел, а мы, по воле богов, владеем большими богатствами.

Старейший из феаков, седобородый Эхеней, ответил царице:

– О божественная Арета, мы все согласны с твоими словами. Пусть царь Алкиной передаст Одиссею Лаэртиду наши подарки.

Алкиной тотчас ответил:

– Все, что вы найдете возможным выделить в дар, я соберу и передам нашему гостю. А народ возместит нам расходы почетными дарами.[61] Ты же, странник, подожди до утра, чтобы мы успели собрать тебе подарки. Лучше тебе задержаться немного, но вернуться в землю отцов с полными руками: тебе, будет больше почета от твоих сограждан. Теперь же окончи свою повесть. Впереди еще долгая ночь; ты успеешь все рассказать. Что до меня, то я готов слушать тебя до появления светоносной Эос.

– Пусть будет по-твоему, царь Алкиной, – согласился Одиссей и продолжал свой рассказ.

Один за другим гасли выгоревшие светильники, в зале понемногу темнело. Была уже вторая доля ночи, но никто не думал о сне и отдыхе, пока многострадальный скиталец не кончил свою повесть. Тогда только поднялись гости. Они совершили последнее возлияние Гермесу и стали расходиться.

Одиссей подошел к слепому певцу.

– О Демодок, – сказал он, – я возношу благодарность бессмертным за то, что они позволили мне рассказать при тебе о своих странствиях. Ты знаешь все, что произошло под стенами Трои. Теперь же ты будешь знать, какие жестокие испытания послали боги ахейцам на обратном пути из Трои...

– Не жалей о своих испытаниях, царь Одиссей, – возразил слепой певец. – Я знаю много песен о троянской войне. Их распевают повсюду певцы Ахайи и Эллады. Но твои рассказы пробудили мой дремлющий дух; бурной волной сошло на меня вдохновенье. Я пропою новые песни – о твоих странствиях, Одиссей, и певцы будут разглашать их везде, наравне с прославленными песнями об Илионе... И говорю тебе я, слепой Демодок, – пройдет много времени, сменятся бесчисленные поколения, но самые отдаленнейшие из наших потомков будут повторять эту повесть. И твое имя никогда не забудется, как не забудутся имена твоих товарищей и сподвижников, ваш смелый дух, ваше верное сердце, ваша преданность милой отчизне.

Береговой ветер надул четырехугольный парус и вынес корабль феаков из узкой гавани в открытое море. Солнце заходило. Корабль летел, рассекая пурпурные волны.

Одиссей лежал на носовом помосте, на толстом ковре, укрывшись мягкой, косматой мантией. Возле него стоял резной кипарисовый ящик с дарами гостеприимных феаков. Еще очертания Схерии не скрылись в туманной дали, как многострадальный скиталец крепко заснул, и его чудесный сон продолжался все время пути. Он не услышал, как на следующий вечер корабль пристал к берегам желанной Итаки. Не почувствовал Одиссей, как феаки перенесли его на берег со всеми его сокровищами. Мореходы торопились в обратный путь; они не стали дожидаться, пока проснется Одиссей, а добудиться его не могли.

Феаки положили своего гостя на ковер под широковетвистой маслиной, у самого входа в глубокий грот. Этот грот был посвящен Наядам; там дикие пчелы скрывали свой мед в каменных кувшинах; там высились каменные ткацкие станы прекрасных Наяд. Нимфы обитали в глубине грота; они должны были охранять знаменитого итакийца.

Окончились бедствия многострадального героя. Как долго стремилось его сердце к покинутой отчизне! Напрасно старалась удержать его на острове Огигия прекрасная нимфа Калипсо, обещая ему бессмертие; напрасно царь Алкиной предлагал ему богатую жизнь в счастливой Схерии. Его сердце стремилось только к своей суровой отчизне. И вот настал день, когда исполнились его желания.

Возвращение в Итаку

Ранним утром Одиссей проснулся на берегу Итаки. Он не сразу понял, что с ним. Он лежал один, на мягком ковре, под сводом густых ветвей. Все кругом тонуло в молочном, непроглядном тумане, и Одиссей не мог видеть отдаленной вершины горы Нерион, знакомого ему с детства грота Наяд. Только громада утеса неясно виднелась сквозь пелену тумана.

В волнении Одиссей встал и начал озираться вокруг. Все показалось ему чужим: в тумане за утесами не было видно ни песчаного берега, ни блестящей глади воды; черные купы придорожных деревьев выступали из тумана, и казалось, что их тут целая роща. Тяжелая печаль овладела сердцем скитальца. Вероломные феаки покинули его, спящего, на чужом берегу. Родная страна снова была утрачена для него.

По дороге раздались шаги. Перед Одиссеем появился из тумана незнакомый юноша – с виду пастух овечьего стада. Кожаная шапочка покрывала его кудри, он кутался в грубый плащ, а в руке нес легкое копье. Одиссей поспешил навстречу пастуху.

– Друг, – обратился он к юноше, – я встречаю тебя первого здесь, на чужой земле. Умоляю тебя, скажи мне, где я нахожусь? Как называется эта земля – или, может быть, остров? Какой народ здесь обитает?

Пастух ответил с легкой улыбкой:

– Странно, что ты сам не знаешь, куда прибыл. Этот остров хорошо известен всем мореходам. Правда, он горист и суров; поля его невелики, но зато плодородны. Он богат лесом и светлыми источниками. Странник, конечно, и до твоих ушей доходила молва об Итаке?

Одиссей ничем не выдал своей радости. Молча раздумывал он: как бы похитрее расспросить незнакомого юношу.

Внезапно пастух отбросил копье, скинул с себя плащ, и перед Одиссеем предстала могучая Афина Паллада. Сияющие латы покрывали ее грудь; над шлемом простерся золотой дракон. Со смехом богиня воскликнула:

– Что же ты молчишь, Одиссей? Разве ты не узнал Афины Паллады, которая неизменно хранила тебя в напастях и подавала тебе мудрые советы?

Одиссей отвечал:

– Самый разумный смертный не узнает тебя, дочь Зевса: ты являешься в различных видах. Прежде ты бывала ко мне благосклонна. Но в то время, когда я странствовал, беззащитный, по бурному морю, я не заметил, чтобы ты вступила на мой корабль и помогла мне в несчастье. Правда, в плодоносной Схерии – я догадываюсь – ты проводила меня к дому Алкиноя.

– Я всегда охраняла тебя, – отвечала Паллада. – Но мне нельзя было помогать тебе явно: я не хотела заводить ссору с Посейдоном, братом моего отца Зевса. Только здесь, в Итаке, я смогла явиться перед тобой открыто.

Одиссей живо перебил ее:

– Умоляю тебя, скажи мне, правду ли ты говоришь, действительно ли я прибыл в родную землю?

– Чтобы ты поверил мне, – отвечала богиня, – я открою тебе Итаку. Смотри, мы стоим у пристани, посвященной морскому старцу Форку. Ты должен помнить эту широковетвистую маслину возле пристани. Здесь, среди утесов, ты можешь увидеть грот прекрасных Наяд. В былое время ты сам не раз приносил им жертвы. А вот и гора Нерион, покрытая густым лесом.

Афина Паллада протянула руку. Тотчас зашелестела листва маслины, порыв ветра заколебал пелену тумана. Туман разорвался и поплыл. Блеснула полоса воды; за песчаной отмелью открылся обрывистый, высокий берег; над ним зазеленели пастбища и лесистые склоны. Туман поднимался все выше, и вот, закрывая полнеба, перед глазами Одиссея встала знакомая, величественная громада Нериона. В радости герой бросился на колени и стал целовать благодатную землю отчизны.

– Но ты еще не можешь открыто явиться домой, – продолжала Афина. – Я для того и пришла, чтобы предупредить тебя.

И Одиссей услышал печальные вести о своем доме. Уже три года там бесчинствовали чужие люди, обижали его жену и сына.

– Ты должен сдержать свой справедливый гнев, Одиссей, – сказала мудрая дочь громовержца. – Тебе следует тайно разузнать все, что делается в доме. Тогда ты решишь, как справиться с обидчиками. Я помогу тебе. Но пусть никто в Итаке, даже Пенелопа, не знает, что ты возвратился. Можешь открыться одному Телемаку: твой сын – разумный и храбрый юноша. Сегодня Телемак возвращается из песчаного Пилоса: он отправился туда, чтобы собрать вести о тебе, Одиссей. По приезде он прежде всего зайдет к верному свинопасу Эвмею...

Царский свинопас Эвмей жил в стороне от города, у ключа нимфы Аретузы.

– Иди сейчас туда, – добавила Афина. – И помни: хотя Эвмей и преданный друг твоей семьи, но и он не должен знать, кто ты.

– Как же это возможно? – возразил Одиссей. – Эвмей знает меня с детства. Хотя он и раб – его еще мальчиком купил мой отец Лаэрт у проезжих финикиян, – но он рос вместе со мной и с сестрой моей Ктименой как наш друг, товарищ наших игр. Он непременно узнает меня.

– Я изменю твой вид, – отвечала Афина. – В нищем бродяге никто не заподозрит вернувшегося царя.

Богиня прикоснулась рукой к плечу Одиссея, и вдруг упали с его головы темно-золотистые кудри, все тело иссохло и сморщилось, помутнели блестящие глаза, – вместо могучего мужа перед Афиной стоял дрожащий, уродливый старик. Грязные лохмотья прикрывали его тело; с плеч свисала облезлая оленья шкура. Через плечо висела заплатанная котомка.

В темном гроте Наяд Одиссей укрыл свои сокровища и направился к вечнобьющему ключу Аретузы.

Одиссей издали увидел крепкий, высокий частокол и тростниковую крышу Эвмеева дома. Со двора доносился до путника визг и хрюканье поросят: они одни оставались в обширных закутах; всех свиней пастухи угнали с утра на дальние пастбища.

Одиссей уже подходил к дому, как из ворот выскочили с свирепым лаем большие, лохматые собаки. Они напали на пришельца. Помня, что он только слабый, нищий старик, Одиссей уронил свой посох и присел, заслоняясь руками от собак. Из ворот поспешно вышел человек в коротком хитоне из грубой шерстяной ткани и отогнал собак от нищего. Скиталец узнал Эвмея. Волосы царского свинопаса были коротко острижены, как у раба. Но его полное достоинства и ума лицо и свободная осанка невольно внушали уважение. Он привык полновластно распоряжаться доверенным ему хозяйством и давно перестал чувствовать себя рабом.

Эвмей приветливо пригласил нищего к себе в дом. Они вошли в прохладную комнату. Хозяин постлал оленью шкуру на кучу свежих веток и усадил пришельца. Гостеприимный свинопас заколол двух откормленных поросят, изжарил их на вертеле в пламени очага и подал гостю. В деревянные кубки он налил крепкого, простого вина и сел за стол напротив странника.

– Пусть наградят тебя боги за то, что ты так ласково принимаешь бедного нищего, – сказал Одиссей.

Эвмей только печально покачал головой.

– Я соблюдаю свой долг, старик, – сказал он. – Сам Зевс приводит к нам бездомных странников. Я жалею, что беден и не могу принять тебя как следует. О, если бы жив был мой хозяин! За мою беспорочную службу я имел бы и поле, и дом, и хорошую жену. Но хозяина моего давно уже нет. Двадцать лет прошло с тех пор, как он покинул свой дом и повел корабли к берегам дальней Троады...

– Скажи, друг, – спросил Одиссей, – кто был твой господин? Может быть, я встречал его или знаю о нем что-нибудь. Я давно уже скитаюсь и мог слышать о нем.

С грустью назвал свинопас пришельцу имя Одиссея Лаэртида, прославленного героя.

Одиссей попытался осторожно приоткрыть правду своему верному свинопасу. Конечно, он, нищий странник, слышал об Одиссее. Многострадальный герой находится сейчас в земле феспротов и собирается плыть в Итаку.

Но Эвмей не захотел даже слушать гостя. Слишком уж часто чужеземные бродяги являлись к печальной Пенелопе с нелепыми сказками об Одиссее, в надежде заработать вкусный обед и новую хламиду.

– Я больше ничему не верю, – сказал Эвмей. – Зачем на старости лет ты лжешь, странник?

– Если уж ты так упорно не желаешь слушать, – возразил Одиссей, – то я не расскажу ничего. Но клянусь тебе, что Одиссей скоро вернется к вам, а ты наградишь меня за верную весть только тогда, когда увидишь его на пороге твоего дома. Клянусь тебе владыкой Зевсом, клянусь твоей гостеприимной трапезой и священным очагом Одиссеева дома: прежде чем нынешний месяц сменится новым, Одиссей вступит в свой дом.

Внезапно за дверью послышались шаги. Одиссей удивился, что злые собаки Эвмея не рычат и не лают на пришельца. Наверно, гость был им хорошо знаком.

Дверь распахнулась; у порога стоял юноша, невысокого роста, с копьем в руках. Собаки ластились к нему, радостно визжа и виляя хвостами. Эвмей только что начал смешивать вино с водой. Он выронил чашу и бросился навстречу гостю. С горячностью стал он целовать голову юноши, его глаза, руки.

– Ты ли это, мое милое дитя, мой ненаглядный Телемак? – твердил он. – Войди ко мне, милый сын, дай поглядеть на тебя! Последнее время ты редко бывал у меня.

– Я вернулся сегодня, – ответил Телемак, – и прежде всего зашел к тебе, мой славный Эвмей. Скажи, что делается у меня в доме? Может быть, мать мою Пенелопу уже принудили выйти замуж, и она покинула нас?

Эвмей с живостью возразил:

– Нет, Телемак, твоя мать дома. С горькими слезами ждет она твоего возвращения: она боится за тебя, за твою жизнь. Наши злые обидчики замышляют новые козни, еще хуже прежних, мой сын. В особенности надо остерегаться их вожака Антиноя: он так же черен душой, как прекрасен лицом.

Эвмей взял копье из рук Телемака и помог ему расстегнуть ремень у блестящего шлема. Юноша вошел в дом. Старый нищий поспешно встал перед юным воином, но Телемак удержал его словами:

– Не беспокойся, странник, для меня здесь найдется местечко.

Эвмей навалил на пол груду зеленых ветвей и покрыл их овчиной. Телемак сел. Эвмей подал ему мяса и хлеба, налил вино в деревянные кубки. Все трое принялись за еду. Когда обед был окончен, Эвмей попросил Телемака оказать приют страннику в царском доме. Телемак печально ответил:

– Как же я могу пригласить к себе чужеземца? Буйные пришельцы, бесчинствующие в доме, могут обидеть моего гостя, а я бессилен защитить его... Слишком много их против меня одного.

– Если ты позволишь говорить мне открыто, мой прекрасный, – вмешался Одиссей, – то я признаюсь, – сердце мое жестоко негодует, когда я слышу, как оскорбляют тебя чужие люди. Хотел бы я знать: неужели народ благословенной Итаки ненавидит тебя? Или твои родичи не хотят за тебя заступиться?

– Добрый отец чужеземец, – отвечал рассудительный Телемак, – я все расскажу тебе, ничего не утаивая. Народ наш не враждует со мной, и родичей я не могу винить: отец мой ушел на войну с Илионом, когда я был еще младенцем, а братьев у меня нет, как не было братьев и у отца. Этим пользуются бесчестные люди. Они не какие-нибудь бродяги или разбойники. Нет, первые люди нашей страны, сыновья знатных семейств притесняют меня. Они принуждают мать мою Пенелопу к новому браку. Мать не хочет вступать в ненавистный брак, но и не может избавиться от своих женихов; а они каждый день пируют в нашем доме, ожидая ее решения. Скоро они совсем разграбят наше имущество и погубят меня самого. Впрочем, ты знаешь: все, что должно случиться, находится еще на коленях у богов.[62]

Телемак обратился к Эвмею:

– Мой добрый Эвмей, сходи в город к Пенелопе, обрадуй ее вестью о том, что я благополучно вернулся. Но смотри, чтобы никто не знал этого до моего прихода: женихи могут подстеречь меня, чтобы убить тайно.

Эвмей послушно поднялся, привязал к ногам крепкие сандалии и поспешил в город. Одиссей и Телемак остались одни.

Одиссей любовался своим прекрасным сыном и обдумывал, как бы открыться ему. Вдруг дверь распахнулась, словно от порыва ветра. Одиссей увидел, что в дверях, почти касаясь головою притолоки, стоит могучая Афина. Богиню увидели злые собаки.[63] С визгом, дрожа всем телом и поджимая хвосты, они кинулись прочь со двора. Только Телемак не видел ничего. Афина позвала героя; Одиссей тотчас последовал за ней во двор. Богиня тихо сказала ему:

– Теперь, Одиссей, ты можешь назвать себя Телемаку. Идите в город; скоро и я там буду и помогу вам рассчитаться с женихами.

Афина прикоснулась к Одиссею, и его рубище снова превратилось в тонкий, чистый хитон, спина его выпрямилась, морщины разгладились, золотые кудри покрыли голову, борода потемнела.

Телемак увидел входящего мужа и вскочил в изумленье и страхе. Он почтительно обратился к незнакомцу:

– Странник, ты являешься мне в ином виде: платье на тебе другое, и весь твой облик изменился. Наверно, ты один из бессмертных богов? Будь же к нам благосклонен, а мы принесем тебе великую гекатомбу.

Странник возразил:

– Я вовсе не бог. Я Одиссей, твой отец, вернувшийся после долгих скитаний.

Он протянул руки и хотел обнять сына, но осторожный юноша отступил от него.

– Нет, – возразил он, – я не верю, что ты мой отец Одиссей! Ты хочешь обмануть меня колдовством, чтобы после я плакал еще горестней. Только всемогущие олимпийцы могут по своей воле превращаться из убогого старика в цветущего мужа.

– Нет, Телемак, – ответил Одиссей, – это я, твой отец, и никакой другой Одиссей не придет к вам, кроме меня. Боги заставили меня претерпеть великие беды, и только через двадцать лет вернулся я в землю отцов. А превращение мое – дело копьеносной Афины. Она всегда помогала мне.

Тогда только Телемак обнял отца. От волнения они долго не могли произнести ни слова. Наконец Телемак спросил:

– Как же, отец, ты добрался до Итаки? Кто привез тебя сюда? Не пешком же ты пришел, это я и сам понимаю.

– Гости морей, веслолюбивые феаки, доставили меня сюда на своем корабле, – ответил Одиссей. – Они одарили меня золотом, медью, богатыми одеждами. Все мои богатства скрыты в гроте Наяд. Никто не должен знать, что я вернулся. Афина Паллада разрешила мне открыться только тебе, чтобы мы вместе могли наказать наших обидчиков. Перечисли мне их, и обдумаем, как нам справиться с ними.

Телемак с сомнением покачал головою.

– Я много слышал, отец, о твоих славных подвигах, – сказал он, – я знаю, какой ты мудрый советчик и могучий боец. Но то, о чем ты говоришь, кажется мне несбыточным. Мы не можем вдвоем бороться со всеми женихами.

И Телемак перечислил отцу их врагов. Это все были сыновья знатных семейств, сильные бойцы, умелые копьеметатели. Пятьдесят два пришло с острова Дулихия, с ними шестеро слуг; с Закинфа – двадцать, с лесистого Зама – двадцать четыре. К ним присоединились еще двадцать итакийцев.

– Нам не одолеть их! – закончил Телемак. – Подумаем лучше, не можем ли мы привлечь на свою сторону каких-нибудь сильных союзников?

Одиссей улыбнулся.

– Мы уже имеем двух непобедимых союзников, – сказал он, – Зевса, который ненавидит неправду, и могучую Афину Палладу. Они не замедлят прийти к нам на помощь, когда я начну свой смертоносный расчет с женихами. Нужно ли нам искать еще кого-нибудь? Слушай, сын мой: завтра утром ты пойдешь в город. Прими участие в пире женихов. Я же приду туда позже, вместе с Эвмеем, под видом старого нищего. Если буйные женихи станут издеваться надо мной, ты молчи, не заступайся за меня. Будь терпелив и помни, что близок час их гибели. Я дам тебе знак, когда начинать бой. Еще раз повторяю: смотри, чтобы до тех пор никто не знал о моем возвращении – ни Лаэрт, мой отец, ни Эвмей, ни сама Пенелопа. Я боюсь, что они не сумеют сохранить тайну.

– Клянусь тебе, отец, – вскричал Телемак, – я исполню все. Ты найдешь во мне помощника, твердого сердцем!

В сопровождении Эвмея старый нищий подходил к городу. С любопытством и волнением осматривал скиталец знакомые места. Вот ольховая роща, где из-под скалы льется светлый ключ и падает в каменный водоем. На скале устроен алтарь, посвященный нимфам. Но за двадцать лет темные ольхи так разрослись, что скрыли алтарь и скалу от взоров прохожего. Вот городская стена, сложенная из нетесаного камня, и ворота, и кривые улочки родного города... Знакомая черепичная крыша виднеется из-за каменной ограды.

Похолодевшей рукой Одиссей схватил свинопаса за руку.

– Друг, мы, конечно, пришли к царскому дому! – воскликнул он. – Нигде в городе нам не встречалась такая высокая стена, такие ворота: нигде не видел я такого длинного ряда покоев! Думаю, что в доме сейчас идет пир: я слышу запах жареного мяса и звон кифары, неизменной спутницы веселого пира.

– Ты угадал, – ответил Эвмей, – мы пришли к Одиссееву дому. Я пойду один, а ты последуй за мной немного погодя. Я боюсь, как бы женихи не стали швырять в тебя костями и скамейками, если увидят, что ты пришел со мной.

Одиссей ответил, но Эвмей не мог понять скрытого смысла его слов:

– В жизни я получал немало ударов, и многим в меня швыряли; мне не привыкать терпеть. Но жадный голод гонит меня вперед.

Так, разговаривая, они вошли во двор. Здесь было все так же, как и двадцать лет назад, когда Одиссей в последний раз прошел по звонким плитам обширного двора. В глубине – знакомый каменный мегарон; вокруг него пристройки – спальни, покои, кладовые, посреди двора – ступенчатый каменный алтарь Зевсу Хранителю.

Одиссей сделал несколько шагов и вдруг заметил на куче навоза старую, едва живую охотничью собаку. Она лежала, положив морду на вытянутые лапы; глаза ее были тусклы и неподвижны. Одиссей узнал ее: это был Аргус, его любимец. Герой сам выкормил его перед отплытием в Илион. Но и собака узнала своего хозяина. Она слабо завиляла хвостом и прижала уши. С жадной радостью следила она за движениями пришельца.

Одиссей украдкой отер слезу.

– Друг, – сказал он своему спутнику, – я вижу там, на куче навоза, собаку. Видно, что она прекрасной породы, хотя и очень стара. Охотились ли с нею хозяева или держали ее из праздной роскоши, как это делают знатные люди?

Эвмей со вздохом ответил:

– Это Аргус, охотничья собака самого Одиссея. Но ему не пришлось охотиться с нею. Господин ее погиб на чужбине, и она умирает, брошенная без призора.

Собака сделала последнее усилие, чтобы подползти к ногам вернувшегося через двадцать лет хозяина, но голова ее упала, глаза остановились, и жизнь отлетела от нее.

Эвмей прошел в мегарон, где пировали женихи. Одиссей немного помедлил и последовал за свинопасом. Он остановился у порога, опираясь на посох, и с волнением осмотрелся. Герой увидел знакомую, просторную палату, потемневшую от копоти. Два ряда деревянных колонн подпирали потолочные балки. На стенах тускло блестело развешанное оружие.

В палате было светло и шумно. Женихи сидели за столами вдоль колонн. В дрожащем свете факелов блистали их белоснежные хитоны, золотые повязки на кудрях, обнаженные, крепкие руки, умащенные душистым маслом. У каждого на плече пестрела вышитая перевязь меча. В стороне от женихов, за одним столом с Эвмеем сидел Телемак.

Юноши громко разговаривали и смеялись. То и дело требовали они вина у глашатая. Царский глашатай Медонт стоял посреди палаты, возле очага. Не поднимая глаз, с суровым лицом он разливал вино по кубкам. Он неохотно служил разорителям Одиссеева дома, но не смел отказаться, боясь жестокой расправы.

Никто не обратил внимания на вошедшего старика. Только Эвримах, сын Полиба, грубый и злоязычный итакиец, сдвинул свои черные брови и с досадой воскликнул: – Еще один бродяга притащился к нам на пир! И так уж надоели эти обиратели столов!

Тут глашатай стал передавать пирующим новые кубки, полные ароматным вином. И буйные юноши продолжали беззаботно пировать. Могли ли они думать, что вместе с этим дряхлым нищим вошла к ним их черная гибель и встала на высоком пороге?

Эвмей подошел к страннику с жирным куском мяса и круглым хлебцем в руках.

– Это посылает тебе хозяин дома, благородный Телемак, – сказал он громко.

Старик положил посох, уселся на пороге и принялся за еду – с жадностью, как изголодавшийся нищий. Затем он вытер пальцы о свою грязную одежду, взял котомку и стал обходить пирующих. Женихи неохотно выслушивали надоедливого бродягу. Но страх перед Зевсом сдерживал их. Они знали, что гостелюбец Кронион запрещает прогонять нищего от стола. Поэтому каждый отрезал кусок мяса или хлеба и бросал в засаленную котомку. Старик подошел к столу, где со своими друзьями сидел вожак всего сборища, красавец Антиной. Он был совсем еще юн: на его закругленном подбородке и над полными, дерзкими губами пробивался первый пушок. Веки его прекрасных глаз припухли от разгульной жизни. Это про него сказал свинопас Эвмей, что душа его так же черна, как красиво лицо.

Антиной грубо отогнал старика. Он ударил его и обругал обжорой и грязным попрошайкой. Телемак видел это, но молчал, помня приказанье отца. За другими столами послышался ропот пирующих.

– Ты плохо поступил, Антиной, – говорили они. – Что если это один из бессмертных?

Неподалеку от Антиноя сидел Амфином, дулихиец, самый сдержанный и мягкий из буйной толпы женихов. Он с негодованием слушал грубую брань Антиноя. Он наполнил вином большой кубок и подошел с ним к Одиссею.

– Радуйся, отец чужеземец! – приветствовал он нищего, протягивая кубок. – Ты удручен нищетой; пусть же боги пошлют тебе изобилие и довольство!

Одиссей принял тяжелый кубок из рук Амфинома и тихо сказал:

– Я вижу, что ты не таков, как другие женихи. Ты благороден и справедлив; послушай же меня. Все изменяется на земле, и счастье человеческое непрочно. Пусть же боги вовремя уведут тебя в твой дом, пока не вернулся Одиссей: много крови прольется, когда он вступит под свою домашнюю кровлю.

Старик совершил возлияние из кубка и допил вино, а кубок возвратил Амфиному. Юноша печально опустил голову: слова чужеземца смутили его. Медленно побрел он к своему месту и сел, удрученный. Но вскоре веселье вернулось к нему; он снова стал беспечно пить и шутить с товарищами.

Старик тоже поплелся обратно к дверям. Он смиренно уселся на пороге, а котомку положил рядом с собой. Тут он снова попался на глаза Эвримаху. Сын Полиба был ближайшим другом красавца Антиноя. Он не отставал от своего младшего товарища в грубых выходках и обидных насмешках. Он поглядел на нищего из-под своих черных, густых бровей и воскликнул со смехом:

– Послушайте, друзья, что я вам скажу. Несомненно, этого старого бродягу послал к нам Аполлон, чтобы получше осветить палату во время пира. Здесь светло не от факелов, а от его сияющей плеши!

Женихи захохотали, а Эвримах продолжал насмехаться над старцем:

– Не хочешь ли поступить ко мне на службу, старик? Только нет, ты привык к лени. Просить подаяние и кормиться объедками для тебя милее всего!

Нищий мрачно ответил насмешнику:

– Ты надменный и злой человек, Эвримах. Ты насмехаешься над слабым, а себя считаешь великим и сильным. Но если бы здесь неожиданно появился сам Одиссей, думаю, что эта широкая дверь показалась бы узкой, когда ты побежал бы отсюда без оглядки!

Эвримах насупил свои густые брови и грозно воскликнул:

– Видно, вино помутило твой ум, бродяга, если ты смеешь говорить мне дерзости! Погоди же, я разделаюсь с тобой!

Эвримах схватил скамейку и с силой швырнул ее в Одиссея. Но странник уклонился, и скамейка попала в виночерпия; от удара глашатай со стоном упал на колени и выронил чашу с длинной ручкой, которой он разливал вино.

– Пусть бы ты пропал, прежде чем явился к нам! – закричали женихи на старика. – Как только ты переступил порог, так из-за тебя начались ссоры и несчастья; пир наш испорчен.

Телемак поднялся с места.

– Старик здесь ни при чем, – сказал он сурово. – Всему виной ваше собственное буйство. Довольно вы сегодня пировали, – не пора ли отправляться спать?

Женихи молча переглядывались: никогда раньше Телемак не говорил с ними так смело.

Благородный Амфином, дулихиец, не дал им опомниться. Он стыдился грубости своих товарищей и хотел убедить их уйти.

– И впрямь пора на покой, – сказал он, – завтра праздник Аполлона, готовится большой пир. Сегодня надо отдохнуть.

Захмелевшие женихи послушались товарища. Еще раз наполнили кубки вином, совершили возлияние Гермесу, – и палата понемногу опустела.

Когда все женихи ушли и ворота были закрыты, Телемак вернулся в палату. Он застал отца одного, погруженного в суровые мысли. Одиссей обернулся к входящему Телемаку.

– Надо вынести отсюда все оружие, милый сын, – сказал он. – Если же кто-нибудь из женихов спросит, куда делось оружие, отвечай, что здесь слишком дымно, оружие потускнело, и его надо почистить.

В глубине палаты появилась могучая Афина с золотой лампой в руке. Палата озарилась чудесным светом. Стены, колонны, потемневшие перекладины потолка – все сияло ровным блеском. Телемак изумленно взглянул на отца – он не видел грозной дочери Зевса. Но Одиссей поспешно сказал ему:

– Вынесем оружие в кладовую, Телемак.

Когда все копья, окованные медью щиты, связки острых дротиков были вынесены из палаты, Одиссей сказал сыну:

– Тебе пора удалиться на покой, Телемак, а мне Эвмей велел ждать Пенелопу. Она хотела видеть чужеземного странника.

Телемак раздул факел и ушел к себе, в отдаленную спальню. В палату вошли рабыни. Они выбросили золу из погасших жаровен и сложили в них сухие поленья, чтобы согреть и осветить палату. Другие стали убирать со столов объедки и кости, мыть кубки, оставленные на столах. Молодые рабыни неприязненно косились на нищего. Проходя, они бранили и гнали его.

В это время сошла вниз и сама Пенелопа. Она была прекрасна, как и двадцать лет назад. С головы ее на складки вышитого хитона спускалось блестящее покрывало, на полных белых руках сверкали запястья. Служанки придвинули для царицы кресло: оно было выточено из слоновой кости и оправлено в серебро. Одиссей помнил это кресло: его точил для Пенелопы искусный художник Икмалион.

Дали стул и страннику. Пенелопа стала расспрашивать гостя, откуда он и какого рода. Одиссей не в силах был выдумывать небылицы. Он сказал дрогнувшим голосом:

– Спрашивай меня, о чем хочешь, царица, я охотно отвечу тебе. Только не касайся моей семьи и моей родины: я не могу говорить о них без горьких слез. Много страданий перенес я. Но не следует предаваться печали в чужом доме. Ты сама можешь подумать, что я плачу от лишнего кубка крепкого вина. Я же хочу оставить у тебя добрую память. Я радуюсь, что мне довелось увидеть тебя. Слава о Пенелопе, супруге царя Одиссея, достигла самых отдаленных земель.

Пенелопа благосклонно взглянула на гостя. Его доброжелательная, умная речь пришлась ей по сердцу. Царица захотела поделиться с ним своими горестями. С печалью заговорила она об Одиссее, сетовала на своих обидчиков, рассказала, как пыталась избавиться от женихов. Однажды она поставила в своих покоях высокий ткацкий стан, подвесила на мелких гирьках прочную основу и начала ткать тонкий, блестящий покров. Она созвала всех женихов и сказала им: «Если Одиссей действительно погиб, вы вправе свататься за меня. Но прошу вас, отложите сватовство до той поры, когда я окончу свою работу. Прежде чем снова выйти замуж, я должна приготовить погребальный покров для старца Лаэрта. Больше некому это сделать, и после смерти Лаэрта ахейские жены будут осуждать меня, что такой знаменитый муж погребен без покрова».

Женихи согласились, Пенелопа проводила целые дни за тканьем, и все видели это. Ночью же она вставала, зажигала факел и своей рукой распускала все, что наткала за день. Три года удавалась ей эта хитрость, но, наконец, ее выдала одна из служанок. Женихи явились ночью и застали Пенелопу за распущенной тканью.

– Мне пришлось окончить покров, – со вздохом сказала царица, – и теперь ничто не спасет меня от ненавистного брака. Новой хитрости я не могу придумать, а на возвращение Одиссея потеряна всякая надежда. Скажи мне, странник, не встречал ли ты когда-нибудь моего злополучного супруга? Или, может быть, ты слыхал о нем что-нибудь?

Осторожно, мешая правду с вымыслом, странник принялся рассказывать, как он видел Одиссея много лет назад, по пути в Трою. Он подробно описал платье Одиссея, так хорошо знакомое Пенелопе, упомянул о спутнике Одиссея – умном горбуне Эврибате. Пенелопа слушала, и быстрые слезы катились по ее лицу. Одиссей смотрел на нее и старался смирить свое сердце, чтобы не выдать себя. Пенелопа с плачем заломила руки и воскликнула:

– Странник, отныне ты будешь любим и почитаем мною: ты действительно видел моего Одиссея. Ты описал даже ту золотую пряжку, которой я сама скрепила на нем плащ при отъезде. Увы, мне никогда уже не видеть моего супруга здесь, в нашем доме! Зачем, зачем он покинул нас!

Одиссей попытался утешить ее. Он повторил все, что уже говорил Эвмею: будто он слышал недавно, что Одиссей жив и находится в стране феспротов. Он уже скоро прибудет в Итаку! Пусть царица верит клятве странника: не успеет старый месяц смениться новым, как Одиссей возвратится.

Но Пенелопа недоверчиво покачала головой. Она подозвала рабынь и приказала им принести в лохани теплой воды и омыть ноги чужеземцу.

Но странник не захотел, чтобы дерзкие насмешницы служили ему.

– Нет, – сказал он, – я не хочу, чтобы они мыли мои ноги после того, как насмехались надо мной и гнали меня из дому. Нет ли в доме заботливой и много испытавшей старушки? Она будет внимательнее к бедному нищему.

– Много у нас бывало в доме гостей, странник, – отвечала Пенелопа, – но мне не приходилось встречать никого умней и рассудительней тебя. Я позову добрую Эвриклею. Она нянчила самого Одиссея, потом растила Телемака, а теперь живет в доме на покое. Она стара и слаба, но охотно позаботится о тебе.

На зов Пенелопы в палату пришла Эвриклея, маленькая, сгорбленная старушка с зоркими глазами.

– Дорогая моя Эвриклея, – сказала ей Пенелопа, – вымой ноги этому страннику. Он старше твоего господина, но, может быть, Одиссей теперь похож на него: несчастье быстро старит.

Под взглядами обеих женщин Одиссей невольно отвел глаза. Ему казалось, что его сейчас узнают. Эвриклея провела его к очагу и усадила на скамейку. Сама она стояла перед ним и с волнением вглядывалась в его лицо. Одиссей увидел, как побежали слезы по ее морщинистым щекам. Старческим дрожащим голосом она заговорила:

– Я охотно позабочусь о тебе, странник, и не только по воле Пенелопы, нет! Ради тебя самого. Ты несказанно волнуешь мою душу. Я не встречала еще человека, который так напоминал бы мне Одиссея – ростом, плечами, походкой.

Но Одиссея нельзя было застать врасплох. Он немедленно ответил старушке:

– От многих людей я слышал, что мы действительно похожи.

Эвриклея поставила возле ног странника медную лохань, наполнила ее холодной водой и долила кипятком. Но, прежде чем она успела коснуться ног Одиссея, он передвинул скамейку и сел спиной к свету. Он сообразил, что Эвриклея сейчас может узнать его, если увидит рубец на ноге. Рубец остался от старой раны: разъяренный вепрь распорол ему клыками ногу. Этого вепря он затравил на лесистом Парнасе в далекие-далекие дни, двадцать пять лет назад. Одиссея привезли, раненого, в Итаку, и няня его Эвриклея, тогда еще моложавая и сильная, вот так же хлопотала вокруг него, как сейчас...

Одиссей, насколько мог, отодвинулся в тень. Но как только Эвриклея наклонилась к его ногам, она сразу заметила широкий рубец. Поспешно ощупала она рубец и в изумлении выпустила из рук ногу Одиссея. Нога соскользнула в лохань, медь зазвенела, и вода хлынула на пол.

Веселье и горе проникли в сердце Эвриклеи, слезы затуманили ей глаза.

Дрожащей рукой она прикоснулась к подбородку гостя и воскликнула:

– Ты Одиссей! Ты мое золотое дитя! И я не узнала тебя сразу!

Она поспешно обернулась к Пенелопе. Но Пенелопа была занята разговорами со служанками в другом конце палаты и ничего не слышала. Одиссей схватил свою старую няню, одной рукой зажал ей рот, а другой притянул ее к себе.

– Ни слова! – прошептал он. – Ты меня погубишь! Да, я Одиссей. Но никто в доме не должен знать этого, иначе мне не удастся истребить ненавистных женихов.

В радостном волнении старушка обещала молчать. Она усердно принялась мыть Одиссею ноги и натирать их душистым елеем. Затем она сама стала вытирать пролитую воду, убирать посуду, – она хотела скрыть от всех свои неудержимые слезы.

Одиссей подошел к Пенелопе. Царица снова приветливо усадила его возле себя.

– Растолкуй мне мой сон, странник, – попросила царица. – У меня есть двадцать домашних гусей; я сама смотрю за ними и откармливаю их пшеницей. Сегодня мне приснилось, что с горы прилетел хищный орел и заклевал моих гусей. Здесь, в палате, они лежали мертвые, разбросанные по полу. Орел сел на кровлю моего дома и заговорил человеческим голосом: «Не плачь, Пенелопа. Ты думаешь, что я заклевал гусей? Это не гуси, а твои женихи. И не орел убил их: это я, твой Одиссей, вернулся на погибель женихам». Тут я в слезах проснулась. Поспешно вышла я во двор. Все мои гуси, живые и здоровые, толпились у корыта и клевали пшеницу.

– Бесполезно толковать твой сон, госпожа, – ответил Одиссей, – он и так ясен. Одиссей вернется, и ни один жених не уйдет от его мщенья.

Но Пенелопа возразила:

– Не всякий сон сбывается, странник. Через двое ворот приходят к нам сновиденья: одни ворота – роговые, другие – из слоновой кости. Если сон приходит через роговые ворота, он сбывается. Но я думаю, что мой сон пришел через другие ворота!

Царица бросила быстрый взгляд на гостя и продолжала:

– Слушай, на что я решилась, странник. Завтра я должна дать ответ женихам, должна сделать окончательный выбор. Я предложу им состязанье в стрельбе из лука. У меня в кладовой висит Одиссеев лук. Мой супруг был искуснейшим стрелком. Одной стрелой он пронизывал подряд двенадцать колец. Кто из женихов сумеет сделать такой выстрел, за того я выйду замуж.

– О Пенелопа, разумная дочь Икария, – ответил Одиссей, встрепенувшись, – ты не должна откладывать этого состязанья! Поверь мне, Одиссей появится в твоем доме прежде, чем кто-нибудь из женихов успеет натянуть лук и спустить тетиву.

Давно уже догорели дрова в высоких жаровнях, и Пенелопа со своими служанками удалилась в верхние покои, а Одиссей все еще ворочался без сна на ложе из овечьих шкур, раздумывая, как он отплатит женихам за их обиды...

Лук Одиссея

Рано утром Одиссей вышел во двор. Было еще темно, и на предутреннем небе сверкали звезды. Одиссей в задумчивости прошел по пустому двору.

«Кто скажет, чем кончится сегодняшний день? – размышлял Одиссей. – Пусть же первые слова, которые я услышу сегодня, откроют мне мою судьбу!»

Внезапно удар грома прокатился в звездном небе. Это Зевс отвечал Одиссею.

Во двор вышла рабыня. Она не кончила накануне свою работу и боялась палки надсмотрщика. Она встала раньше всех, чтобы успеть выполнить свой урок. Двенадцать рабынь с утра до вечера мололи ячмень и пшеницу на ручной мельнице: для непрестанных пиров требовалось много хлеба. Это была тяжелая, изнурительная работа.

Женщина удивленно сказала:

– Небо безоблачно, и звезды наполняют его, а твой гром гремит, Зевс, владыка! Кому ты посылаешь знаменье? Услышь и меня – и пусть мое слово исполнится. Пусть сегодняшний пир будет последним для буйных женихов! Мы надорвались на работе, угождая их обжорству.

Одиссей радостно повторил про себя ее пожелание: «Пусть сегодняшний пир будет последним».

Двор мало-помалу наполнялся. Шумя и болтая, пробежали служанки. Вышла ключница Эвринома. На ней было пестрое покрывало и серебряные серьги – подарок Пенелопы.

– Принимайтесь за работу, – сказала служанкам Эвринома. – Сполосните кубки и кратеры, вымойте столы ноздреватыми губками; застелите мягкими коврами кресла, подметите палату. А ты, Меланто, возьми с собой двадцать девушек и отправляйтесь за водой к ключу, да не задерживайтесь там, чтобы поболтать с горожанками: женихи соберутся рано. Сегодня мы празднуем день Аполлона.[64]

В воротах показались слуги женихов с блестящими топорами в руках. Они пришли наколоть дров для пира. Пастухи, хлопая длинными бичами, пригнали несколько свиней и коз.

Одиссей медленно прохаживался по двору среди суеты и шума и прислушивался к разговорам. Свинопас Эвмей дружелюбно приветствовал его. К ним присоединился седобородый плечистый пастух в одежде из козьих шкур. Одиссей узнал его: это был Филотий, коровник. Оба скотовода принялись наперебой бранить дерзких женихов и желать им погибели.

– О, если бы вернулся Одиссей! – вздыхал Эвмей. А Филотий добавлял:

– Он показал бы им, как расхищать его имущество и скот!

Одиссей радовался, слушая их: не все еще забыли его на родине!

Утренний Гелиос медленно поднимался над Итакой. Мимо ворот царского дома провели белых жертвенных быков; их рога были увиты цветами и листьями. За ними потянулись вереницы празднично одетых горожан; в пурпурных мантиях прошли геронты Итаки. В лавровой роще Аполлона итакийцы собирались принести жертву сребролукому богу.

Во двор стали сходиться женихи. Одиссей пошел прочь: он не хотел смотреть, как чужие люди будут колоть его скот и распоряжаться в его доме.

Пир был уже в полном разгаре, когда старый нищий показался в дверях палаты. Как прежде, он присел на пороге. Мимо него бегали слуги, высоко держа блюда с дымящимся мясом. Коровник Филотий разносил хлеб, а Эвмей помогал глашатаю Медонту разливать ароматное вино. Пришел Телемак. Прежде всего он усадил старого нищего на скамейку возле порога, придвинул к нему низенький столик и сам принес ему хлеба и жареных потрохов.

Женихи принялись насмехаться над дружбой Телемака с грязным бродягой.

– Послушайся доброго совета, Телемак, – говорили они. – Отдай нам твоего благородного гостя; мы свезем его в землю веслолюбивых тафийцев и продадим в рабство. Там, быть может, его научат работать!

Телемак не отвечал на их насмешки. Он сел за стол неподалеку от дверей. Из рук Филотия он принял кусок жареной свинины. Глашатай Медонт сам принес ему кубок с вином. За едой Телемак изредка посматривал на отца – не подаст ли он знака начать бой.

Посреди пира в палату вошла Пенелопа. Царица нарядилась, как будто уже приготовилась к свадьбе. На ней был богато расшитый пеплос, красные сандалии, ожерелье из янтарей, вделанных в золотую оправу; золотые запястья обвивали открытые руки, а из-под светлых кудрей виднелись яркие серьги – каждая из трех красных шариков, похожих на крупные ягоды пурпурной шелковицы.

Пирующие с удивлением и восхищением смотрели на прекрасную Пенелопу, и каждый надеялся, что она остановит свой выбор именно на нем.

Но Пенелопа пришла предложить своим женихам решительное испытание. В руках она несла большой Одиссеев лук со спущенной тетивой и кожаный колчан, опоясанный серебряными кольцами; из колчана густо торчали длинные оперенные стрелы. Служанки несли за царицей двенадцать драгоценных железных топоров; их ковали искусные кузнецы страны халибов. Отец Одиссея Лаэрт купил их как дорогую редкость у проезжих купцов.[65] На конце каждого топорища были приделаны ушки – широкие кольца, чтобы топор можно было повесить на стену. Через эти кольца и должны были стрелять участники состязания.

Держа лук в руках, Пенелопа обратилась к пирующим.

– Выслушайте меня, мои благородные женихи, – сказала она. – Вы требуете, чтобы я решила, наконец, за кого из вас я выйду замуж. Я предоставляю вам самим решить мой выбор. Смотрите: вот лук моего могучего Одиссея. Вы должны надеть на лук спущенную тетиву и выстрелить из лука так, чтобы стрела пролетела через двенадцать колец и не задела ни одного из них. Мой супруг с первого выстрела пронизывал стрелой кольца. Кому из вас удастся сделать такой же выстрел, тот достоин вступить в брак с вдовой Одиссея!

Телемак встал из-за стола.

– Горе мне! – громко сказал он. – Моя разумная мать хочет покинуть наш дом с новым мужем. Пусть будет по ее желанию. Но я тоже хочу подвергнуться испытанию. Если мне удастся натянуть тетиву и пронизать кольца стрелой, это утешит меня в моем одиночестве. Я буду знать, что достоин владеть луком моего могучего отца!

Телемак сбросил пурпурную мантию, выкопал узкий ров, поставил в него топоры вниз рукоятками, выровнял их, а затем засыпал и утоптал землю вокруг. Кольца топоров образовали ровный ряд. Телемак взял в руки лук отца. Трижды пытался юноша согнуть лук, чтобы нацепить тетиву на крючок, и трижды лук распрямился в его руках.

– Несчастный я, – сказал он со вздохом, – видно, я слишком слабосилен. Теперь ваша очередь, женихи, может быть, вы окажетесь сильнее.

Он прислонил лук к двери, а рядом приставил оперенную стрелу. Женихи столпились у двери и один за другим пытались согнуть лук. Но никто из них не мог даже нацепить тетиву на тугие рога лука. Раздосадованные, юноши ставили лук обратно. В тени за колонной стояла прекрасная Пенелопа и с трепетом следила за состязанием.

Наконец взялись за лук самые сильные из женихов – Антиной и Эвримах. Антиной подозвал слугу и велел принести круг топленого сала. Он надеялся, что легче будет справиться с луком, если разогреть его и смазать салом.

Женихи окружили пылавшую жаровню, возле которой Эвримах старался разогреть неподатливое оружие. Он поворачивал лук над жарким пламенем; вспышки огня освещали угрюмое лицо Эвримаха, его сдвинутые черные брови. Он до крови закусил губы, на смуглом лбу его блестели капли пота. Несколько раз он пытался согнуть лук. Все было напрасно, лук не поддавался. Вне себя от досады Эвримах воскликнул:

– Я стыжусь за себя и за вас! Мне не так горько отказаться от брака с прекрасной Пенелопой, как нестерпимо знать, что я так слаб по сравнению с Одиссеем!

– Подожди, благородный Эвримах, – возразил ему Антиной, – еще не все кончено. Мы забыли, что сегодня народ празднует день Аполлона. В такой день не годится натягивать лук. Отложим до завтра состязание. Завтра же принесем жертву Аполлону, сгибателю лука, и он поможет нам справиться с луком Одиссея.

– Ты прав, друг Антиной, – ответил Эвримах. – Подождем до завтра.

Лук повесили на гвоздь в углу палаты. Женихи кликнули слуг, велели им разносить вино. Пир возобновился. Тогда Одиссей громко заговорил.

– Выслушайте меня, благородные женихи Пенелопы! – сказал он. – Позвольте и мне попробовать натянуть чудесный лук. Я хочу узнать, осталось ли в моих мышцах хоть немного силы, или нужда и старость вконец истощили меня?

Женихи взглянули на него с недоумением и насмешкой. Антиной в раздражении крикнул:

– Ты что, негодный бродяга, вовсе лишился ума? Мало тебе, что ты с нами пируешь! Ты еще недоволен! Видно, у тебя помутилось в голове от вина. Смотри, как бы тебе не пришлось плохо.

Внезапно из-за колонны выступила Пенелопа и вмешалась в спор.

– Неужели ты боишься, Антиной, – заговорила она звонким, насмешливым голосом, – что этот старик станет свататься ко мне, если ему удастся натянуть лук? Но здесь вы все гости, и каждый имеет право участвовать в состязанье.

Царице возразил Эвримах:

– Нет, Пенелопа, мы просто боимся стыда. Мы боимся, что ахейцы станут толковать: «Жалкие люди! Сватаются за жену знаменитого героя, а лука его натянуть не могут. А пришел к ним наш брат, простой странник, и легкой рукой натянул славный лук!»

– Не верю, чтобы вы боялись народных толков, – перебила его Пенелопа. – Разве вы стыдитесь грабить дом отсутствующего хозяина? Если странник натянет лук, я дам ему новый хитон и сандалии, подарю хорошее копье, а потом отправлю его в ту страну, куда он сам захочет.

Телемак встал и подошел к матери.

– Милая мать, – сказал он как мог ласковее, – судить о луке – не женское дело. Иди к себе, занимайся хозяйством. Здесь я один имею право распоряжаться луком моего отца.

Пенелопа улыбнулась своему разумному сыну и послушно отправилась наверх вместе со своими служанками. Там она сорвала с себя янтарное ожерелье и витые запястья и упала, рыдая, на ложе. Горько плакала она о своем Одиссее, пока не заснула, утомленная слезами.

Телемак подозвал к себе Эвмея и Филотия и тихим голосом отдал им приказания. Немедленно Эвмей снял лук со стены и отнес его вместе с колчаном к чужеземцу. Одиссей радостно схватил лук, хотя женихи с неудовольствием заворчали. Эвмей кликнул Эвриклею и велел ей запереть двери в женские покои, а Филотий побежал и крепко запер ворота. Затем оба вернулись в палату.

Одиссей без труда нацепил тетиву на рога лука и, пробуя его, щелкнул тетивой. Она провизжала, как летящая ласточка. В ответ с высоты зарокотал гром. Это Зевс подавал знак Одиссею. Одиссей встрепенулся. Быстро взял он оперенную стрелу и приложил ее к луку. По-прежнему сидя на месте, он оттянул тетиву вместе со стрелой, прицелился и выстрелил. Стрела со свистом пронизала все кольца и ни одного не задела. Могучий стрелок воскликнул, обращаясь к Телемаку:

– Видишь, твой гость не посрамил тебя, Телемак! Я еще не утратил своей силы, хотя женихи и насмехаются надо мною.

Женихи были раздосадованы. Никто не хотел даже посмотреть на удачливого стрелка; каждый делал вид, что и думать забыл о жалком бродяге.

Одиссей взглянул на Телемака и кивнул ему головой. Юноша быстро накинул на плечо перевязь меча, взял в руку копье и стал за спиной отца, готовый к бою. Одиссей сбросил с плеч лохмотья и встал на высокий порог с луком в руках. Стрелы из колчана он высыпал на пол у своих ног. Если бы женихи в этот миг посмотрели на него, они бы увидели, что перед ними не прежний убогий старик с дрожащими руками и ногами. Могучий воин стоял у входа и грозно озирал пирующих.

– Друзья женихи! – воскликнул он. – Мне удалось пронизать стрелою кольца. Теперь я испробую иную цель, и Аполлон мне поможет.

Он прицелился в Антиноя и выстрелил, подавшись вперед. Первый враг его упал с пробитым горлом.

Все вскочили с мест. Отталкивая столы, женихи выбегали на середину палаты. Они искали глазами оружие, но стены, где прежде висели щиты и копья, были пусты. На перекладине под потолком сидела белогрудая ласточка. Неведомо откуда взялась она. Сложив свои острые крылья, она смотрела на женихов блестящими глазками. Но женихи не замечали ее. Они все еще не могли подумать, чтобы один человек решился напасть на сотню людей, хотя бы и вооруженных только мечами. Конечно, чужеземец случайно убил их товарища. Они принялись гневно упрекать Одиссея и грозить ему расправой.

– Ты сделал свой последний выстрел, чужеземец! – кричали они. – Ты погиб: ты убил самого знатного из всех итакийцев! Тебе не будет пощады!

Одиссей мрачно, исподлобья взглянул на них и произнес:

– А, вы, собаки! Вы думали, что я никогда не вернусь из Трои? Что вы можете безнаказанно грабить мой дом и мучить сватовством мою жену? Вы все погибнете от моей руки!

Женихи в испуге замерли перед Одиссеем. Он был прав в своем гневе, и они не знали, как избегнуть его мести.

Им негде было искать спасенья. Выход из палаты загораживал Одиссей со своими смертоносными стрелами. За ним стоял Телемак, сжимая в руке длинное копье. Это был первый бой в его жизни.

Эвмей и Филотий тоже добыли из кладовой копья и поспешили на помощь своему вернувшемуся господину.

Но Эвримах еще надеялся смягчить гнев Одиссея.

– Если ты действительно царь Одиссей, вернувшийся в свой дом, – сказал он, – то ты вправе обвинять нас во многих беззакониях. Но главный зачинщик всего – Антиной – лежит мертвый. Пощади нас, Одиссей. Назначь нам какую хочешь цену за вино, за скот, за все, что мы здесь истребили. Каждый из нас охотно уплатит медью и золотом даже цену двадцати быков, только бы искупить свою вину перед тобою.

Но ожесточенное сердце Одиссея оставалось глухо к просьбам о пощаде.

– Нет, Эвримах, нет, – отвечал он, – даже если бы вы обещали отдать мне все богатства ваших отцов! Бейтесь со мной или бегите, спасайтесь от реющих над вами Кер.[66] Но знайте, что Керы переловят вас всех на пути.

– Друзья, – сказал тогда мужественный Эвримах, обращаясь к сбившимся в кучу женихам, – вы видите, этот человек неумолим. Он убьет нас всех поодиночке. Закроемся скамейками, обнажим мечи и попробуем одолеть его всей толпой!

Эвримах поднял свой медноострый меч и кинулся навстречу Одиссею. За ним, закрываясь скамейками, теснились женихи. Просвистела стрела и впилась в грудь Эвримаха. Вместо него повел товарищей благородный Амфином; он тоже не мог примириться с неизбежной расплатой. Но сбоку напал на него Телемак: он метнул свое длинное копье, и Амфином свалился со стоном.

Одна за другой летели губительные стрелы Одиссея и меткие копья его помощников, поражая нападавших. И все же врагов оставалось еще много. Опрокинув столы и передвигая их по палате, они подбирались к Одиссею...

Тут Одиссей призвал на помощь богиню Афину.

Внезапно с перекладины, где сидела чернокрылая ласточка, широким полукругом спустилась косматая шкура и повисла над головами сражавшихся. Женихи невольно взглянули туда. С темной шкуры на них смотрело ужасное лицо. Сверкающий взгляд нечеловеческих глаз леденил сердце. Вместо волос вокруг лица шевелились тонкие черные змеи; они извивались и со свистом высовывали длинные жала. Вопль вырвался из груди несчастных: это была эгида, ужасная людям эгида Афины Паллады. Под взглядом чудовищной головы Горгоны неистовый страх овладел обреченными. Они метались по палате, и стрелы Одиссея настигали их повсюду.

Наконец все смолкло в просторной палате. В живых остался только один певец Фемий. Он спрятался за колонной и дрожал от страха. Свою среброструнную кифару он прижимал к груди. Видя, что Одиссей опустил свой страшный лук, он подбежал к Одиссею и обнял его колени с горячей мольбой:

– Целую твои ноги, Одиссей, пощади меня. Сам ты будешь после сожалеть, если убьешь певца, вдохновленного богами. Не губи меня! Я никогда не забавлял женихов по доброй воле и бывал у них на пирах только по принуждению!

Слова певца услышал Телемак. Он крикнул отцу:

– Отец, не губи невинного! Будь милостив к нему, а также к глашатаю Медонту: он всегда был нам верен. Но где же честный Медонт? Не убили ли его Эвмей или Филотий?

Его голос долетел до ушей Медонта. Перепуганный глашатай еще в начале битвы забрался под стул и лежал там, скорчившись и натянув на себя коровью кожу. Он сбросил кожу и кинулся к ногам Телемака.

– Здесь я, милый Телемак! – воскликнул он. – Заступись за меня перед твоим грозным отцом! Я не участвовал в бесчинствах женихов, ты это знаешь.

Одиссей взглянул на молящих и отбросил оружие.

– Встаньте, – сказал он, – я не подниму руки на невинного. Идите к себе домой и расскажите всем в Итаке, что я отомстил своим оскорбителям. Пусть не злобствуют на меня родные этих несчастных! Они сами вовремя не удержали своих сыновей от преступлений и тем погубили их.

Пока в доме Одиссея верная Пенелопа и все домашние радостно встречали прославленного героя, во многих знатных домах Итаки проклинали его возвращение. День и ночь там слышались вопли и причитания женщин, грозно звенела губительная медь – натачивались мечи и копья. А на улицах города собирались взволнованные итакийцы. Они громко порицали и погибших женихов и их безрассудных отцов, клялись не допустить междоусобной распри.

Впервые за много лет толпы народа стекались на заросшую травой городскую площадь. Итакийцы призвали на собрание вернувшегося царя Одиссея и его ожесточенных врагов. По требованию народа противникам пришлось принести торжественную клятву примиренья.

И мы знаем, что Одиссей много лет еще мирно и счастливо жил в своей солнечносветлой Итаке.

Заключение

В глубине полуострова, который мы и теперь еще называем Пелопонессом, находилась гористая Аркадия, страна пастухов. Эта страна лежала далеко от моря. Жители Аркадии не строили чернобоких кораблей, не солили свою пищу морской солью. Но в сердце у них никогда не умирала мечта о море. Сохранилось предание о том, как они впервые услышали о море.

– Однажды, – рассказывали старики, – пришел в нашу страну чужеземный странник. Он был в шлеме и блестящих латах. На плече он нес длинную узкую лопату, – так решили наши пастухи. Но странник объяснил им, что это не лопата, а весло. Такими веслами гребут на быстроходных кораблях ахейцы. Странник воткнул свое весло в землю и тут же поставил алтарь в честь владыки Посейдона. «Бог Посейдон разгневался на меня, – рассказывал странник, – но я надеюсь смягчить сурового бога, если прославлю его имя среди людей, никогда не видевших моря». Много необыкновенных историй поведал нам чужеземец о своих многолетних скитаниях. Беспокойная судьба гнала его из страны в страну, и немало чудесного пережил он, пока не достиг желанной родины.

Народ Аркадии не забыл чудесных рассказов чужеземца. С тех пор аркадские юноши стали покидать свою мирную страну, чтобы увидеть бурное море и предать свою судьбу изменчивой Амфитрите.[67] Аркадиев можно было встретить на любом ахейском корабле, по всем городам и островам Эгейского моря.

Аркадский народ долго чтил память славного странника, принесшего первую весть о море в сухопутную Аркадию. Неутомимые аркадские мореходы считали его своим покровителем. На древних монетах аркадского города Мантинеи изображен воин в латах, на голове у него гривастый ахейский шлем, в руках – длинное весло, а внизу полукругом выбито имя знаменитого скитальца: «Одиссей».

Примечания

1

Дротик – короткое, легкое копье с крепкой (например, кизиловой) рукояткой.

(обратно)

2

Совершеннолетие юноши праздновалось по особому обряду, при котором юноша приносил в дар богу Аполлону прядь своих волос.

(обратно)

3

Теламонид – сын Теламона, Аякс; точно так же мы встретим дальше: Лаэртид – сын Лаэрта, Одиссей; Менетид – сын Менетия, Патрокл; Нереиды – дочери Нерея; Атриды – сыновья Атрея, Агамемнон и Менелай; Пелид – сын Пелея, Ахиллес и т. п.

(обратно)

4

Плащ, или хламида – четырехугольный кусок ткани, который накидывали на плечи, далее проводили его под правой рукой, так что рука оставалась свободной; концы плаща скреплялись пряжкой на левом плече. Если плащ был длинный (мантия), его свободный конец закидывали на согнутую левую руку.

(обратно)

5

Гермес – вестник богов, покровитель торговли, лукавый и веселый бог.

(обратно)

6

Кифаред – певец, который аккомпанирует себе на кифаре, музыкальном инструменте, напоминающем лиру, но более примитивном, с меньшим количеством струн (о лире – см. ниже).

(обратно)

7

Горгона – мифическое чудовище с лицом женщины; на голове у нее вместо волос извиваются змеи.

(обратно)

8

Геронты – знатные старейшины города. Они составляли совет старейшин с базилевсом – председателем – во главе. В отсутствие базилевса они управляли городом.

(обратно)

9

Царь – базилевс – был и верховным жрецом своего племени.

(обратно)

10

Мегарон – палата – главное помещение греческого дома гомеровских времен.

(обратно)

11

Ида – горный хребет, возле которого находился город Троя.

(обратно)

12

Эфиопы – у Гомера – мифический народ, по представлению греков, населявший оба края земли – на востоке и на западе, у берегов мировой реки Океана.

(обратно)

13

Троада – страна на северо-западе Малой Азии, принадлежавшая городу Трое.

(обратно)

14

Аполлон – бог-стрелок, покровитель музыки и певцов. Изображался он с луком в руках. Отсюда его прозвище – сребролукий, сгибатель лука и пр.

(обратно)

15

В те времена не было общего названия для греческого народа («греки»), потому что не было еще единого народа. Греки, осаждавшие Трою, назывались чаше всего ахейцами, иногда данайцами или аргивянами – по имени своих главных племен.

(обратно)

16

Эгида – козья шкура, посередине которой прикреплена голова Горгоны, мифического чудовища. В греческих мифах говорится, что вид эгиды внушает людям непреодолимый ужас. Эгида принадлежит Зевсу («эгидодержцу»), но чаще всего с эгидой на груди изображают богиню Афину Палладу, дочь Зевса.

(обратно)

17

Осса – олицетворение людской молвы.

(обратно)

18

Темеза – город в южной Италии.

(обратно)

19

Авлида – город в Беотии, на берегу Эвбейского пролива; сборный пункт ахейского флота перед походом на Трою.

(обратно)

20

Быть искусной рукодельницей считалось величайшим достоинством для самой знатной женщины. Рукоделию покровительствовала сама богиня Афина Паллада, мудрая воительница. Ее изображали с веретеном в руках и называли не только «владычицей браней», но и «девой, искусной в рукодельях».

(обратно)

21

То есть грот, в котором, по поверьям, обитали наяды – водяные нимфы. Нимфы – низшие божества греческой мифологии, полубогини, связанные с определенной местностью. Были нимфы источников и озер, рощ и гор, островов, гротов и т. д.

(обратно)

22

Слово «гекатомба» означало «сто быков»: так называлась жертва в сто быков или вообще большое жертвоприношение.

(обратно)

23

Посейдон – брат Зевса, бог морей. Его прозвища – колебатель земли, земледержец, воздыматель валов и т. п. Изображался он с трезубцем в руках.

(обратно)

24

Аид – бог подземного царства мертвых, брат Зевса и Посейдона.

(обратно)

25

В каждом непонятном явлении природы греки видели действие богов, знамение, открывающее волю богов. Были люди – прорицатели, специально занимавшиеся истолкованием таких «знамений» – полета птиц, эпидемии и т. п.

(обратно)

26

Тридцать стадий – около шести километров.

(обратно)

27

Двадцать стадий – около четырех километров.

(обратно)

28

«Илиада». Песнь I, стихи 1–7. Перевод Н.И. Гнедича. Этим обращением к музе начинается «Илиада». В греческой мифологии музы – богини музыки, пения, пляски, поэзии. Музы составляют свиту бога Аполлона.

(обратно)

29

Эос – богиня зари; заря.

(обратно)

30

«Илиада». Песнь IX, стихи 406–416. Пер. Н.И. Гнедича.

(обратно)

31

Лира – музыкальный инструмент, состоящий из круглого резонатора внизу и изогнутой рамы наверху. Нижние концы струн прикреплялись к резонатору, верхние натягивались на перекладину рамы.

(обратно)

32

«Илиада». Песнь III, стихи 1–5, 8–9. Пер. Н.И. Гнедича.

(обратно)

33

Атрейон – сын Атрея, то же, что Атрид, только звучит более торжественно. В дальнейшем встретится: Кронион – Кронид – сын Крона, Зевс; Пелейон – Пелид – сын Пелея, Ахиллес; Дарданион – Дарданид – потомок Дардана, Приам.

(обратно)

34

Химера – мифическое чудовище с головой льва, телом козы и хвостом дракона.

(обратно)

35

Талант – мера веса, равная 26,2 килограмма.

(обратно)

36

«Илиада». Песнь XI, стихи 1–5, 10–12. Пер. Н.И. Гнедича.

(обратно)

37

«Илиада». Песнь XV, стихи 733–741. Пер. Н.И. Гнедича.

(обратно)

38

Артемида – сестра-близнец бога Аполлона – богиня-охотница; так же как Аполлон, изображается с луком и стрелами.

(обратно)

39

Семь плетров – около 200 метров.

(обратно)

40

По преданию, Ахиллес стал неуязвим для всякого оружия после того, как в детстве мать героя, богиня Фетида, выкупала его в водах подземной реки Стикса (реки мертвых). Уязвимой осталась лишь пятка, за которую держала его мать. Отсюда выражение «ахиллесова пята», то есть уязвимое место. Парис попал своей стрелой именно в пятку Ахиллеса.

(обратно)

41

Греки делили ночь на три доли и счет времени вели по долям.

(обратно)

42

Кенотаф – пустая могила в честь того, кто погиб на чужбине или вообще почему-либо не мог быть похоронен.

(обратно)

43

Лотофаги – «пожиратели лотоса» – сказочный народ, обитавший, по представлению греков, на северном берегу Африки.

(обратно)

44

В греческих мифах циклопы – племя одноглазых великанов, потомков древних богов Неба и Земли (поэтому Полифем и считает род циклопов древнее рода Зевса и олимпийских богов).

(обратно)

45

По обычаям гостеприимства, хозяин должен был сделать подарок отъезжающему гостю.

(обратно)

46

Орихалк – латунь, сплав меди с цинком.

(обратно)

47

Лестригоны – сказочное племя великанов-людоедов.

(обратно)

48

Персефона – по греческой мифологии – жена бога Аида, богиня, повелительница подземной страны мертвых.

(обратно)

49

Белый и рыжий скот обычно приносили в жертву только светлым богам Олимпа.

(обратно)

50

Греки верили, что после смерти от человека остается безжизненная тень, призрак. Посланник богов Гермес время от времени собирает такие тени умерших и отводит их в подземное царство бога Аида, где они, лишенные чувства и разума, скитаются по подземным просторам.

(обратно)

51

Асфоделы – растение, посвященное мертвым. Асфоделами обсаживали могилы. Поэтому и луг в преддверии царства мертвых представлялся покрытым асфоделами.

(обратно)

52

Греки считали, что души умерших и другие волшебные существа боятся металлического оружия.

(обратно)

53

При жертвоприношении мертвым все мясо сжигалось или закапывалось в землю. Есть мясо от такой жертвы не полагалось; греки верили: если человек делил трапезу с мертвым, он должен был и сам вскоре умереть.

(обратно)

54

Внезапная смерть приписывалась невидимым стрелам бога Аполлона или сестры его, богини Артемиды (если умирала женщина).

(обратно)

55

У древних греков год был равен 350 дням.

(обратно)

56

Одиссея. Книга XII, стихи 184–191. Перевод В.А. Жуковского.

(обратно)

57

Тринакрия – трехвысотная.

(обратно)

58

«Блаженная земля феаков» – Схерия, сказочный остров, где обитало счастливое племя феаков. В представлениях о необыкновенной роскоши феакийского царства, возможно, отразились воспоминания о древней культуре острова Крита.

(обратно)

59

В мегароне вдоль стен два ряда колонн подпирают кровлю и балки; на колоннах лежит продольная балка – архитрав. Фриз – узкая полоса каменной кладки, которая соединяет архитрав и концы потолочных балок; обычно фриз покрывали росписью.

(обратно)

60

Плектр – костяная пластинка, при помощи которой играли на лире.

(обратно)

61

В те времена, о которых говорится в «Одиссее», народ не платил царю постоянной подати, а время от времени подносил ему «почетные дары». Царь и знатные люди стремились переложить на народ свои расходы путем взимания «почетных даров».

(обратно)

62

То есть «будущее неизвестно людям» – древнегреческая поговорка.

(обратно)

63

Греки считали, что животные видят богов, даже если боги не видимы для людей.

(обратно)

64

День Аполлона – первое осеннее новолуние, большой праздник у древних греков.

(обратно)

65

В те времена железо обрабатывалось с большим трудом, и железные изделия были редкостью.

(обратно)

66

Керы – демоны смерти.

(обратно)

67

Амфитрита – богиня моря, жена Посейдона.

(обратно)

Оглавление

Троянская война и ее герои

  Клятва героев

  Пророчество Кассандры

  Безумный Одиссей

  Гнев Ахиллеса

  Под стенами Трои

  Жребии войны

  Битва у кораблей

  Гектор и Ахиллес

  Тризна по Патроклу

  Троянский конь

Приключения Одиссея

  К берегам Итаки

  В пещере Полифема

  Остров Эола и Лестригоны

  У чародейки Цирцеи

  В стране мертвых

  Между Сциллой и Харибдой

  Быки Гелиоса

  Одиссей на плоту

  Одиссей у феаков

  Возвращение в Итаку

  Лук Одиссея

Заключение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg