«На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят. Том III. Державин. Лермонтов. Фет. Тютчев. Крылов»

На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят. Том III. Державин. Лермонтов. Фет. Тютчев. Крылов (fb2) - На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят. Том III. Державин. Лермонтов. Фет. Тютчев. Крылов 857K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Николаевич Леонов

На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят Том III. Державин. Лермонтов. Фет. Тютчев. Крылов Владимир Леонов

© Владимир Леонов, 2016

ISBN 978-5-4483-0526-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Эта третья книга нравственно – патриотического цикла «Колумбы русской словесности»

Цель книг – с высоты третьего тысячелетия помочь разобраться в том, какими они были, открыватели бессмертных рубежей русской литературы, как они следовали зову своего сердца и держали верный нравственный и духовный курс. В ней читатель зачерпнет полным ковшом пьянящего русского языка, как исповеди народа, пропуска в историю и карантина перед вратами правды и справедливости…

«У лукоморья дуб зеленый…» – пожалуй, единственная поэтическая строчка из школьной программы, которую знает и готов продолжить каждый выпускник. А как же Бунин, Тютчев, Фет? Неужели так ничего и не задержалось в душе и памяти?

Так может и не стоит десять лет зря листать страницы великой русской классики, переведенной на все языки мира? Вырос же Пушкин гением, не прочитав в детстве ни одной пушкинской сказки.

Школьный учебник – лишь начало незримой лестницы, ведущей на литературный олимп. На ее ступенях учатся читать, мыслить, творить. По ней великие имена ушли в вечность, где нет первых и вторых, где все равны и одинаково совершенны. Большинство же из нас всегда усядется на первой, нижней ступеньке, равнодушно пропуская выше тех, кто стремится к восхождению и полету.

«На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят» – редкая по выразительности книга о выдающихся русских писателях в контексте их жизненного и творческого пути. Она написана лично для каждого, кто желает заново открыть для себя литературное наследие России.

Книги о русских поэтах и писателях, которые обжигали Истиной каждое слово, носили «…Родину в душе» и «умирая в рабский век – бессмертием венчаны в свободном».

«Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели…»

Пушкина скосила отделившаяся от него стихия Алеко, Лермонтова – тот страшный идеал, который сиял пред ним, «как царь немой и гордый», и от мрачной красоты которого самому ему «было страшно и душа тоскою сжималася»; Гоголя – безысходность страдания и отчаяния

И рядом с этим списком – трагические судьбы рано погибших писателей: Николая и Глеба Успенских, Левитова, Гаршина, Надсона, Щедрина; самоубийство Фета… и добровольный исход из мира «войн и судеб» усталого стоика Л. Толстого.

А еще Милонов, Костров, Полежаев, Мочалов, Вавилов… кончивший жизнь самоубийством Радищев и растерзанный Грибоедов.

О художниках, которых всегда волновали Русская Земля и Русский Человек. «Страшные загадки русской души… волновали, возбуждали мое внимание» (Бунин). И которые воспринимали и вмещали в своем сознании далекую древность и современность России, все поведение и умонастроение Великого народа: « Ведь он русский: стало быть, ему все под силу, все возможно!

И выражали это в произведениях – потрясениях, книгах – пробуждениях, книгах пророческих: «талантом, знаньем и умом» давали примеры обществу, «служили его пользе».

И осуждали и обличали, но пером водило главное – желание трезво взглянуть на народ и Россию, бесстрашно разобраться в запутанности народной жизни, в невероятной сложности характеров и мировосприятия миллионов.

В книгах гневных и скорбных, и одновременно наполненных светлой стихией веры в нетленную мощь русского уклада и русского характера:

«…На святой Руси не было, нет и не будет ренегатов, то есть этаких выходцев, бродяг, пройдох, этих расстриг и патриотических предателей…»

В. Белинский

Эссе призвано производить впечатление… Автор исходного сборника не скрывает, что он старался и сам почувствовать Колумбов русской литературы, переболеть глубиной их мысли, литературной дерзостью, роскошью поэтических образов, полнотой жизни, бьющей из них увлекательным фонтаном; и также вызвать у читателя искреннее желание снова коснуться красивых и глубоких текстов русской классики.

Великий миряне России, ее поэтические пророки, вечно присутствующие в нашей жизни: «но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков такой, какой Бог ее дал» – Пушкин.

Нет России без ее великих патриотов. Нет России без ее великих властителей дум. То и другое вместе – явление русского духа.

Книги рассчитана на широкую читательскую аудиторию, истинных ценителей живого русского языка, русской литературы

Державин Георгий Романович

(1743—1816)

Картежник, буян, мот и повеса

«бранился с царями и не мог ни с кем ужиться»

Георгий Державин – самое яркое выражение екатерининского дворянского времени. Прямая декларация нового социального бытия Россия во всех коллизиях и парадоксах,

«Портрет» мелкопоместного безликого «множества», выходца из «низкой доли», получившего скудное пономарское образование, проникающего через головы вельмож на самые верхи империи, в царский дворец, подножию трона: губернатор, секретарь Екатерины II, «стул сенатора Российской империи», государственный казначей, «кресло министра юстиции».

Бедный служилый дворянин, живший в казарме со «сдаточными» солдатами из крестьян, наравне с ними в течение 10 лет выполнявший самую черную работу. Вместе с полком участвовал в свержении власти Петра III и возведении на трон Екатерины II.

С беззаветной преданностью и волевым характером выдвинулся в первые ряды, сделался главным «камнем» екатерининского государственного переворота и незаконного прихода к власти.

И в дальнейшем всем своим самодержавным возвышением Екатерина была обязана поддержке со стороны дворянской «взвеси» (Державин —ее резюме), оттеснившей от кормила родовитую знать («мишурных царей) своей неслыханной дерзостью и «ума палатой».

Отсюда рельефная «дантоновская» патетика независимости, «вольтеровский» пафос личного самоуважения и артезианская неисчерпаемость «добродетельного мужа» – готовность без страха и сомнения «служить своим пером короне и ее орлам».

В него воедино устремились все ручьи и потоки дворцовых переворотов, пугачевщины, временщиков, «добродетельные» черты и поступки Фелицы (Екатерины) на фоне праздной и тщеславной роскоши ее «мурз», «пашей» (сановников).

Он есть и вельможный строптивец, с резким, неуживчивым характером, осмеливший царствующей особе говорить правду, сквернословить в ее присутствии («бранится с царями и не может ни с кем ужиться), и потакающий своим чувственным вожделениям: кабаки, игорные дома, карточные игры, ночные распутства, «красотки».

Он и старая, патриархальная Русь, и величественная имперская Россия; он и грубый, с отсутствием всякой меры, до физиологической обнаженности простой мужик, и пышно обласканный, усыпанный множеством благ и звезд хитрый, пронырливый и изворотливый царедворец – по одному узнают всех (лат.).

И вместе с тем, вся жизнь Державина отражает специфическую социальную особенность «державного» правления Екатерины II – быстрое приближение к царскому трону и резкое падение.

Член секретной следственной комиссии по делу о пугачевском бунте и едва ли не был повешен вместе с Пугачевым.

Олонецкое губернаторство Державина закончилось отставкой и преданием суду.

Скоро уволила и императрица с должности секретаря: «не только грубил при докладах, но и бранился».

Павел подверг опале за «непристойные ответы».

Александр I – за то, что «он слишком ревностно служил» уволил его от всех дел и отправил на покой в новгородскую деревню.

Во всей биографии Державина читалась двойственность, противоречивость, так свойственная Державину – царедворцу («поэту царей») и Державину – «отцу русских поэтов» (Белинский): неуклонная приверженность к «правде» всегда и во всем («я тем стал бесполезен, что горяч и в правде черт») и стихи как орудие подъема к самому подножию трона, вратам «сладкой» жизни, которые писались им на «случай», с «намерением», с «отношением» к лицам или обстоятельствам того времени («Екатерина и другие особы, для которых он преимущественно писал, понимали все это и умели ценить»).

Религиозная ода «Бог» была воспринята Екатериной как пламенная апология самодержавия и она щедро наградила своего «собственного автора» (Державин подписывал свои письма – «ее величество собственный автор») – назначает олонецким губернатором.

Одой «Фелица» Державин прославляет правление Екатерины, результат – императрица пожаловала вельможе табакерку, усыпанную бриллиантами, и 500 червонцев. После отставки от губернаторства спасает себя от суда и возвращает себя к двору новой одой, посвященной Екатерине – «Изображение Фелицы».

Одой, воспевающей восшествие Павла I на престол, возвращает «благоволение» пятого императора России.

***

«Молодой Державин начинает свою литературную деятельность любовными «анакреонтическими песнями» (Анакреонт – греч. лирик, воспевал мирские наслаждения) и непристойными «площадными побасенками» в духе военной казармы.

Однако неистовое стремление к дворянскому бытию, к дворцовой роскоши заставляет его создать «высокий штиль» хвалебных од. Стать российским Пиндаром (греч. поэт), сочинителем похвальных стихов в изысканной торжественной величавости.

Именно такой явилась ода 1773 г. «На бракосочетание великого князя Павла Петровича». Придворная хвалебная песнь – «витийствующая»,» напыщенная», «надутая» с языком отвлеченно – торжественным, книжно – славянским. «Языком богов» – велелепия и пышности.

Но Державин не был бы центральным местом, «подпорой» екатерининского трона, если бы он не осознавал свой самобытный творческий путь, не ощущал, по собственному признанию, «несоответствие» торжественной речи дворца «дару автора».

Жизнь возле российского престола – для Державина не отдаленный Олимп с богами и богинями, а живая реальность. И сам он – представитель тех дворян, которые рвутся к основанию трона, к верхам. Поэтому он стремится наполнить свой стих конкретным жизненным содержанием, сделать ареной деятельности личностей, из которых одних должно хвалить, других – всячески порицать и осмеивать.

Оды Державина содержат радугу живых характеров и лиц с одной стороны, а с другой – имеют налет ироничности, а зачастую и прямо сатирический «бичующий» привкус.

Державин разрушает иерархию «высоких штилей», упрощает лексику своих од, вводя в них слова из разговорной речи простолюдин. Язык громоздких и неуклюжих патетических фраз он смешивает с грубоватым, но метким говором дворянского мелкопоместья и гвардейской казармы.

И такая литературная магистральная тенденция проявилась у Державина в стихотворении 1779 «На рождение на севере порфиродного отрока» (будущего Александра I). Поэт вначале воспевает это событие «в ломоносовском вкусе», торжественно хвалебном, а затем, ощутив «свой дар автора», отошел от набора отвлеченных красивых слов, облекает данный сюжет в легкий игривый и такой притягательный мир «анакреонтической песни»: мир простых наслаждений, любви, утех.

Хотев парить, Державин избирает свой путь. Полноценное свое выражение этот «путь Державина» нашел свое выражение в оде «Фелица» (Фелица, Фелицитас – лат.» счастье» – римская богиня успеха и счастья).

Все многообразие и своеобразие «Фелицы» заключается в том, что хвалебная ода сочетается с резким политическим памфлетом, обличением. Образ «Добра» Фелицы —Екатерины – в противовес остросатирическим образам высшей придворной знати, погрязшей в алчности и корысти.

Образ Екатерины – смело импрессионистский, донельзя демократический: образ «простоты», усердия и трудолюбия, даровитости и деловитости. Черты как раз свойственные тому страту, слою обездоленного, но трудового дворянства, из гнездовья которого «выпорхнул» сам поэт.

Отношение Державина к «Фелице» – почтительное, почти как к божеству. Однако не лишено в то же время некоторой шутливости, почти фамильярности. Тем самым поэт как бы невзначай, в неочевидном ключе, подчеркивает свое равенство с владычицей. Привлекал и «забавный слог» оды – взятая из просторечья, бытового обихода легкая и простая разговорная речь.

«Фелица» – второй переворот эпохи Екатерины (первый – свержение Петра III), настоящий «блокадный прорыв» нового художественного дарования и основной литературной тенденции эпохи, рейнстрим

Екатерина щедро наградила «воспевателя дел ее» и сделала это, по ее выражению, «исподтишка», «украдкой от придворных лиц», высмеянных Державиным и «поднявшим на него гонение».

«Фелица» послужила мощным толчком к изданию при непосредственном участии императрицы журнала «Собеседник любителей российского слова», имевшего целью содействовать дальнейшим успехам русского языка и литературы. Первый номер «Собеседника» открылся «Фелицей, явившейся прямым манифестом умной, твердой и крепкой монаршей власти.

***

Воспевание Екатерины является масштабной темой поэзии Державина, и не случайно поэту было дано прозвище, эпиклеса, «певца Фелицы».

Вторая тема творчества Державина – тема беспощадной иронии, едва ли не прямой ненависти, к старой родовитой знати, находившейся у трона не по праву ума, а по прихоти судьбы, по праву своего происхождения. В бытность министром юстиции он подал записку Сенату, в которой писал: «Порода есть только путь к преимуществам; запечатлевается же благородное происхождение воспитанием и заслугою».

Он в своих одах выступает грозным и беспощадным «бичом вельмож» (Пушкин о Державине). Предельная резкость и сила «бичующего» голоса Державина проявляется в таких выражениях: «жалкие полубоги», «истуканы на троне», «блещущий металлом болван», «позлащенная грязь», «останется ослом, хоть осыпь его звездами» (оды «Вельможа», «Властителям и судиям»).

«Боярским сынам», «дмящимся пышным древом предков дальних», Державин противопоставляет в своих сатирических одах истинную «подпору царства», «российское множество дворян», которое во время пугачевщины «спасло от расхищения» империю, «утвердило монаршу власть», а ныне «талантом, знаньем и умом» «дает примеры обществу», «пером, мечом, трудом, жезлом» служит его «пользе».

Для Екатерины борьба Державина с «боярами» было частным выражением в борьбе различных слоев современного ей дворянства за влияние на нее. Занимала она вообще неопределенную позицию, но чаще всего становилась на сторону вельмож, бояр. Державин писал:»

– …она при всех гонениях сильных и многих неприятелей не лишала его своего покровительства и не давала, так сказать, задушить его; однако же и не давала торжествовать явно над ними оглаской его справедливости или особливою какою – либо доверенностью, которую она к прочим оказывала».

Под воздействием этих обстоятельств образ Екатерины в творчестве Державина постепенно стал меняться.

***

Присяжный «певец Фелицы» (императрицы Екатерины II), создавший в своих стихах богоподобный образ монархини, завесивший его хвалебными одами, навлекший на себя гнев императрицы и обвинение в том, что он пишет якобинские стихи (ода Властителям и судьям, ода На взятие Варшавы), пошел по пути развенчания своего высокого прежнего идеала, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями.

По мере ухода из творчества Державина образа Екатерины на его место выходят образы великих вождей и полководцев того времени: Репнина, Румянцева, Суворова, Потемкина, Ушакова.

Посвящая им свои строки, Державин лепит очертания подлинного главного Победителя России – сказочного вихря – богатыря, твердокаменного росса – всего русского народа (примечание самого Державина к оде На взятие Измаила).

Военные начинания и победы русского дворянства второй половины XVIII в. находят в Державине своего самого восторженного баяна, создателя победных од, поэтики громозвучной. Торжественно приподнятая тональность, патетика военного слова и боевой трубы, мощь образов, метафор и аллегорий – все это составляет глубину и вселенский размах победных од.

По поводу одной из первых таких од Екатерина сказала Державину: «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, как лира приятна».

Державин предстает перед нами по – римски напыщенным и помпезным, по – библейски величественным и громогласным, и по – детски неуклюжимым и причудливым. Эта органическая замесь торчит из него с яркой разностильностью и грубой цветистостью как нечто личное и естественное.

Счастливый богач, он не светский человек: не посещает салоны, балы, не толпится в «передней» временщиков.

Он не паркетный щеголь и шаркун.

Он не участник альковных интриг светских дам, он не пишет им изящные письма, не щебечет и не заливается дворцовым соловьем, он груб и непристоен порой.

В нем нечастые мифологические имена, но в нем вся разномасть словаря и синтаксиса люда простецкого.

Он само неистовство, весь радость и героизм, он ликует по случаю русских побед, как ветхозаветный Исайя, он весь плотское наслаждение с отсутствием меры, как Соломон в «Песни песней», он как Иеремия, обличает и проклинает пороки самодержавия.

Гоголь как – то сказал, что русская поэзия по выходе из церкви оказалась вдруг на балу. Это правильно, но с поправкой, что после церкви и перед балом был русский Прометей Державин.

До него на Руси главным образом была религиозно – церковная литература: апокрифы, жития святых, духовные песни. Державин, в сущности», альфа русской поэзии. То есть бык (семит. «альфа» – бык), который начал пахать новые плодоносящие земли.

Николай Гоголь писал, что поэты России «сделали добро уже тем, что разнесли благозвучие, дотоле небывалое… Поэзия наша пробовала все аккорды». По образному выражению Гоголя, предисловием русской поэзии выступил Ломоносов.

Да, Ломоносов нащупал первые тропки. А верстовую дорогу русской поэзии начал прокладывать Державин. Метафора Белинского как посланница Неба, как голубь с оливкой веткой – он назвал Державина «отцом русских поэтов».

Действительно, стих Гаврила Романовича – прямодушный, простодушный и вместе с тем важный, ворчливый, гневливый, как и подобает отцу.

Его стих пересыпан мужицкими ядреными словечками, простонародными бытовыми картинками, причитаниями и жалобами человека, пожелавшего быть самим собой, как бы трудно это не было.

Строки поэта порой «нехороши», «не грациозны», они как – то корявы и неуклюжи; они неловки, не в такт изяществу, они чертыхаются, хохочут, бранятся и плюются; но какие дерзкие, за гранью чистого вкуса, отчаянные образы и сравнения, но какие взлеты и полеты мысли за пределы «благовоспитанности».

Сколько парадоксального у Державина! «Надгробные там воют лики…», то есть воют лица.

Корифей французской литературы Стендаль как – то писал:

«Я люблю дурное общество, где встретишь больше непредвиденного…».

Державин – сама неукротимость жизни, ничем не сдерживаемая и не ограниченная страсть к радостям жизни, такая здоровая и такая сильная страсть: здесь и примитивный восторг при виде блюд на столе, и возможности всхрапнуть после обеда, и умиление от послушности слуг («не могут и дохнут»), и библейский пафос справедливости («Властителям и судьям), и трогательно глубокий монолог о вечности (ода «Бог»).

Державин жаждал воинских подвигов и парадов, любви и трепетных ощущений. Он любил жизнь во всей громкой славе российской государственности, с викториями отечественного оружия, с величием русских героев.

Он реально писал « о доблестях, о подвигах, о славе». Писал о том, что хочет действительная жизнь и писал потому, что любил фонтаны жизни, любил то, о чем Блок « забывал на горестной земле».

***

Он по – настоящему заслужил право об этом писать. Потому что испил чашу горестной жизни сполна.

С девятнадцати лет —казарма, солдат черновой работы; только через десять лет он получил первый офицерский чин. Десять лет мучительной солдатской судьбы: муштра, походы, изнуряющая дисциплина. Солдатская служба «поставила» ему вкус к жизни, к ее конкретным радостям, заложила динамит бурлящего характера: сильного духа и крепкой веры в себя.

***

Образом солдатского служения России выступает Георгий Державин

«И дым Отечества нам сладок и приятен» А. Грибоедов

***

Взгляд Георгия Державина на мир был прост и прям. Подчинялся единственной для него верной мысли, старой, как сам мир: «Дух веет, где хочет».

Он конкретное земное создание, он бык, который нагнув упругую шею, всегда лезет на острие рапиры – на то, что восхищает величием, на то, что глубинно, сильно, могущественно, предельно обостренно.

Искренний державинский восторг, протуберанец радужных эмоций и фонтана чувств перед военной государственной мощью нации:

«Услышь, услышь, о ты вселенная! Победу смертных выше сил; Внимай, Европа, удивленна, Каков сей россов подвиг был. Языки знайте, вразумляйтесь, В надменных мыслях содрогайтесь; Уверьте сим, что с нами Бог»

Этот державный голос, этот пафос государственности глубоко усвоит потом Пушкин.

Великое для поэта Державина достоинство – быть предельно откровенным, не скрывать своего простодушья, своей искренности и своей удивительности – мир скучен только для скучных людей

«Я любил чистосердечье» – признавался Гаврила Романович. И вовлекал сердце в органическую область совести, непреходящей жизненной ценности: важно не место, а независимость Духа

Заявлял всенародно: «Не умел я притворяться, на святого походить». Давая нам, современником, право прочитать его лиру в дерзком ключе, всеядной ассоциативной образной призме:

«Изменник перед Христом, он неверен и Сатане»

Он таким и вошел в простонародную память, простодушный в своих достоинствах и пороках: самодовольный, грубый, лукаво – льстивый, капризно – жеманный, плотоядный, биологически чувственный.

Он как бы говорил: «Я вот такой, какой есть, я не стесняюсь самого себя, я естественен, бери меня таким, каким я есть».

Он не хотел быть бесенком, пусть и «золотушным».

Не хотел быть мелким и извиваться, путаться под ногами. В мутной стихии всеобщего идолопоклонства, он – бес. Одаренный, бесстрашный, волевой.

Жизнь для него была палладиумом его души, оазисом его сердца, к которому он непрерывно направлял, словно по легендарному шелковому пути, караваны мыслей, чувств и настроений. Мудрец сказал однажды: «Мы легко прощаем другим их недостатки, ибо это наши недостатки»

Державин порой любовался своей непристойностью, смаковал ее как предмет гастрономии, как пищу, грубочувственно:

«А ныне пятьдесят мне было… прекрасный пол меня лишь бесит… Амур едва вспорхнет и нос повесит».

Лукавый секретарь Екатерины, грозный губернатор, слащавый сенатор, надменный министр и одновременно патриарх, окруженный многочисленными чадами и домочадцами, стадами и овинами.

А вот он властный вельможа, заставляющий ждать в приемной:

«…жаждут слова моего: А я всех мимо по паркету Бегу, нос вздернув, к кабинету И в грош не ставлю никого».

И народную массу считавший чернью: «Чернь непросвещенна и презираема мною».

Да, такая откровенность царедворца сравнима с мужеством воина на поле битвы. Именно ее впустил в свою душу, «алого цвета зарю», Есенин.

Единственное препятствие, встреченное им на пути – смерть, возможность уничтожения, превращения в ничто. Препятствие было непреодолимым – и это упрямец Державин понимал. Хотя и негодует, возмущается вихрем, топает ногами – он не хочет мириться, он отказывается принимать смерть!

Льются, буквально низвергаются горестные сентенции, да так, что Всемирный потом кажется детской затеей:

Вся наша жизнь не что иное, Как лишь мечтание пустое.

И обрушивается металл булавы на наковальню души истерзанной:

Иль нет! – тяжелый некий шар На нежном волоске висящий…

***

За три дня до смерти Гаврила Романович Державин буквально трубой Иерихонской «прогрохотал» на все миры и окраины его своим откровением, сродни Откровению Иоанна.

И облек ее в тугой непроницаемый саван загадочности, тайны. Тайны восьмистишья, печать которой еще предстоит вскрыть:

Р ека времен в своем стремленьи У носит все дела людей И  топит в пропасти забвенья Н ароды, царства и царей. А  если что и остается Ч рез звуки лиры и трубы, Т о вечности жерлом пожрется И  общей не уйдет судьбы.

***

Державин хотел следовать природе, «чтоб шел природой лишь водим». Он хотел, чтобы художник изобразил его «в натуре самой грубой».

И здесь же наивно шутит:

«Не испугай жены, друзей, придай мне нежности немного». Державин поэт дома, домашности: «Счастлив тот, у кого на стол Хоть не роскошный, но опрятный, Родительский хлеб и соль Поставлены…» («О домовитая ласточка)

Это было творчество, может быть, единственного в России поэта, к которому можно применить эпитет «принципиально не интеллигент».

Державин принимал мир не в отвлеченных соображениях «разума»и «здравого смысла», а как факт. Как вещь упрямую, с которой не поспоришь и которую не изменишь.

Подчас он был недоволен жизнью, но считал, что ее нужно принимать такой, какая она есть – ведь прелести жизни так быстротечны.

Воспитанный в казарме, солдат, низших чинов офицер, спесивый царедворец, властный губернатор и амбициозный министр, он писал стих по – плебейски грубо и прямо, но писал – то языком русским! Языком, который живо дышал простодушием, свободой и независимостью.

Державин понимал свободу, как свободу от страстей и тревог. То есть так, как понимали ее эллинские мудрецы: бородатые греки и бритые римляне.

Он был предшественником Пушкина, «столпом Мелькартовым», в этом внутреннем понимании свободы;

«Он ведает: доколе страсти Волнуются в людских сердцах. Нет вольности…»

Эта державинская антиномичность была воплощена Пушкиным в «Цыганах».

У Державина свой самобытный, личный язык, слабо согласованный с общими правилами грамматики того времени. Он создает лексические обороты по своим правилам, идущим от жизни, от души и сердца.

Он не хочет поступать по – светски, говорить, как принято. Он вихрь, он ломает все условности. Его напору нет стены равной.

В этом его магнетическая прелесть, фосфоресцирующая нетленность и магия обаятельности.

Он неповторим и невоспроизводим в своем антидиалектичном примитивизме: у него все незыблемо, все просто, все упрощено, все не гибко; явления не текуче, не переходят друг в друга, не взаимопроницаемы, одноплановая наивность.

Одическому риторству своего соперника, стоявшему за его спиной Ломоносову, он противопоставлял свою «простодушную» натуру, домашность, приватность.

У Державина в срезе действительности есть что – то от священного чудака, философа и пророка. Он и дурачится, и обучает и прорицает. Стремится «истину царям с улыбкой говорить», шутя и балагуря учить царей:» И в шутках правду возвещу»

Державин —предвестник века «золотого» русской поэзии, разглядевший в кучерявом отроке при посещении Царскосельского лицея будущую поэтическую гениальность масштаба Вселенной.

***

25 июня 1815 г. они встретились впервые: 72 – летний Державин, приехавший в лицей принимать экзамен, и 15 – летний Пушкин. Здесь патриарх русской поэзии произнес пророческие слова, что русская поэзия в лице Пушкина начинает свой рост.» («Державин нас заметил» – Пушкин). Под словом «нас» – муза и поэт. Встреча была единственная.

В 1815 году поэта пригласили почетным гостем на публичный экзамен в Царскосельский лицей. Ни одно важное событие культуры не обходилось без присутствия «старика Державина». Поэт был стар и дряхл. Он знал, что жить остается недолго и, никогда не страдавший от скромности, мучился оттого, что «некому лиру передать». Нет в России поэта, достойно продолжившего бы его дело.

Державин дремал, сидя за столом экзаменаторов и знатных гостей. И не сразу понял, откуда взялись великолепные строки стихов, звучащие в парадном зале. Кудрявый юноша читал их звонко и взволнованно.

О чем тогда подумал старый поэт? Что появился тот, кому не страшно и не совестно передать свое первенство в русской поэзии?

Что наконец – то можно спокойно оставить здешний свет?

Вот как сам кудрявый лицеист, А. С. Пушкин, вспоминал позднее этот экзамен: «Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую Водопад. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвисли: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности.

Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной.

Наконец вызвали меня. Я прочел мои Воспоминания в Царском Селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом…

Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал.

Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять. Меня искали, но не нашли».

Державинские бесхитростность, искренность, наивность – те самые прелести и очарования, ценности поэта, прошедшие чрез врата вечности и ставшие моральной вершиной человечества:

«Где слава? Где великолепье? Где ты, – о сильный человек?»

Сегодня Гаврила Романович Державин звучит как великий поэт, переведенный на множество иностранных языков – ведь он судил о своей жизни не по урожаю, который собирал, а по тем семенам, что посеял.

Человек и поэт, образ неподдельной естественности, который так старательно выложила природа – художник

Список использованной литературы:

1. Г. Державин. Стихотворения. 1947

2. Г. Державин. Оды. 1988

3. В. Ф. Ходасевич. Державин. 1988

Лермонтов Михаил Юрьевич

(1814 – 1841)

Он носил «в душе предчувствие будущего идеала»

Михаил Лермонтов – второй Мелькартовый столп русской поэтичной Вселенной (первый – Пушкин). Шедевральная самобытная личность, вобравшая в себя все противоположности, образы и призрачность идеала николаевской эпохи. Личность с собственным расколотым мышлением и двумя магистральными трактовками своей судьбы, двумя «хромающими» парадоксами. Ум Лермонтова породил их, но не сумел преодолеть, и потому духовная жизнь поэта (короткая такая физически) находилась во власти этих антитетичных, взаимоисключающих состояний: падший дух, сознательно проклявший мир и избравший зло («Демон», 1829) – аналог библейского сюжета «Зло творит мир» и второе – чистый душой страдалец, мечтающий о простоте, свободе и естественной гармонии (поэма «Исповедь» 1831, прообраз поэмы «Мцыри»). И, как следствие «сожительства» в неволи двух исключающих образов, «венчание» дуэлью – гибель в 27 лет у подножья горы Машук пулей Мартынова, отправленной прямо в грудь Печатника обреченности; похоронен в фамильной часовне – усыпальнице в свинцовом и засмоленном гробу, рядом с могилой матери и деда (село Тарханы Пензенская обл.).

За короткие 27 лет жизни вошел в пантеон русской словесности как автор исключительной по разнообразию тем и мотивов лирики; его творчество стало венцом национальной романтической поэмы. Создал около 400 стихотворений, написал 10 поэм и ряд прозаический произведений.

Поэзия Лермонтова – это страстная, увлекательная и покоряющая сила, она обращена к сердцу, внутреннему миру человека, являет собой тончайший лиризм, протест и гармонию, нежность и силу. Родоначальник психологической школы в русской литературе с ее едкими истинами и горькими микстурами: холодное отчаяние и радикальное, революционное отрицание общественной лжи. Муза поэта была бунтующей, гневной, отрицающей, сокрушающей обман.

На протяжении своей короткой, но плодотворной жизни Лермонтов был одинок.

Глубочайшее литературное верование России, одинаково беспощадное к себе и людям, певец обреченности.

***

Поэт бунта и протеста.

За Лермонтовым в русской культуре прочно закреплен ореол мрачного изгнанничества, романтического одиночества и порыва к свободе.

Лермонтов был уверен в своей правоте поднять меч Геракла – страстный призыв души к деяниям во имя жизни, страстный поиск обновления человека в могучей земной жизни.

В уста героя Печорина он вложил эту экспрессивную мятежную силу, проверяющую человека на прочность: «Нет, я бы не ужился с этой долею! Я как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойного брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится».

И сам поэт, и его поэтические образы – энергия бунта, протеста, титанической тоски и порыва. Он искал могучего проявления воли, приобщения к широким интересам времени. В его природе было что – то особенное, ему одному свойственное, что – то гордое и таинственное, сильное и подлинное без которых жизнь скучна и однообразна.

И. С. Тургенев так описал свое впечатление от встречи с Лермонтовым:

«В наружности Л. было что – то зловещее и трагическое; какой – то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно – темных глаз».

Печорин скажет о себе, а значит – о Лермонтове: «…Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я так же очень достоин сожаления…»

Он был поэтом, говорившим резко и определенно, и в котором выразился исторический момент русского общества: протест против гнусных его порождений и «сочувствие ко всему человеческому». И потому не случайно современники назвали Лермонтова «поэтом русским, народным».

Он писал стихи буквально кровью:

«Толпой угрюмой и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда» («Дума»).

Его стихи шли буквального из глубины мятежного и прометеевского духа. Это был стон, даже вопль человека, который считал злом отсутствие стыда и совести, то есть внутренней жизни, « чувствительной души»: «Мой идеал – совесть и… могила Оссиана» – так Лермонтов произнес однажды.

Глубокая и острая как наконечник копья мысль, роскошные поэтические образы, испепеляющая полнота жизни, увлекательное, неотразимое по силе воздействия лирическое обаяние, бьющая огненным фонтаном действительность – классический поэт по эстетическим и нравственным чувствам.

Образы поэты – Демон, Печорин, Арбенин – это трагическая, сумрачная и недобрая сила. И в то же время потрясающая энергия в этих исполинских образах – энергия бунта, протеста, титанической тоски и порыва. Поэт вложил в эти страстные полутемные фигуры такую силу скорби, неприятия лжи и лицемерия, что просто пленил нас своими жестокими героями, заставил склониться перед их болью, злой болью, перед их холодным, бунтующим отчаянием.

***

Герцен о Лермонтове

Причислял Лермонтова к числу «эгоцентрических натур», считал, что в «Герое нашего времени» Лермонтов изобразил «патологию собственной души» и что «печоринское», оно же и «лермонтовское», в психологии людей 1830—1840-х годов встречалось нередко».

На наметившуюся тенденцию к порицанию Печорина Герцен откликнулся статьями «Very dangerous!» и «Лишние люди и желчевики», в которых предлагал исторически оценивать роль «лишних людей». Считал, что это был прогрессивный и необходимый для последующих поколений этап истории.

Считал Лермонтова центральной фигурой в поэзии послепушкинского периода; говоря о второй половине 1830-х годов в статье «Герой нашего времени», назвал Лермонтова в числе «сильных художественных талантов, неожиданно являющихся среди окружающей их пустоты». В статье «Стихотворения М. Лермонтова» высказал идею «субъективности» лермонтовской поэзии, то есть наличия в ней «внутреннего элемента духа», позволяющего поэту выразить не только свои чувства и переживания, но и все, чем живет человечество.

Детство

Герб рода Лермонтовых с девизом: «SORS MEA JESUS» (Судьба моя Иисус)

Михаил Лермонтов родился в Москве 3 (15) октября 1814 – го, в дворянской семье, и вырос в селе Тарханы (ныне Лермонтово), в Пензенской области. Своими корнями род Лермонтовых упирается в полумифического шотландского барда 13-го века, Томаса Лермонта, по преданию, со слов Вальтера Скотта, обладавшего даром провидца.

Отец прозаика, Юрий Петрович Лермонтов, женился на 16 -летней Марии Михайловне Арсеньевой, богатой молодой наследнице известного аристократического рода Столыпиных.

Ранняя смерть материи и конфликт, рассоривший его отца и бабушку Е. А. Арсеньеву, вследствие чего отец подчинился требованию состоятельной Арсеньевой и разрешил ей увезти сына Михаила к ней на родину. Воспитывался у бабушки Елизаветы Арсеньевой в ее родовитом имении Тарханы.

На развитие Михаила сыграла его болезненность. Мальчик страдал золотухой из-за ослабленного иммунитета, но со временем «привык побеждать страданья тела» и с головой погружаться в собственные грезы.

Елизавета дважды возила внука на Кавказ, на воды, в 1819 – м и 1820 – м. Летом 1825-го, когда здоровье мальчика стало ухудшаться, семейство отправилось к минеральным источникам в третий раз. Поездки оказали сильное впечатление на мальчика, впоследствии написавшего, что для него «кавказские горы священны».

В детстве ведет потаенный лирический дневник с подражанием Байрону, где чужие, зачастую антиномичные, контрастные формулы служили выражением его блуждающей в поисках возвышенного идеала души. Романтический образ отца и семейная распря отразились позднее в драмах: «Люди и страсти», 1830, «Странный человек», 1831.

***

Лермонтов и Пушкин.

Несмотря на их «невстречу», Лермонтов действительно находился под впечатлением от романтических поэм Пушкина и под их влиянием создал несколько своих собственных. Например, у Лермонтова есть поэма с тем же названием, что и у Пушкина, – «Кавказский пленник». В «Герое нашего времени» многое взято из «Евгения Онегина». В его поэзии и прозе словно оживают пушкинские начала.

На замечательное по революционно – демократическому духу стихотворение Пушкина «Кинжал» Лермонтов откликается одноименным стихотворением – откровенно подчеркнуто сходство по мотивам. Но в нем поэт усиливает тему героической любви – любви к родине, и призывает к подвигу: «…ты дан мне в спутники, любви залог немой…».

Демон некогда искушал Пушкина:

Тогда какой-то злобный гений Стал тайно навещать меня. Печальны были наши встречи: Его улыбка, чудный взгляд, Его язвительные речи Вливали в душу хладный яд.  Неистощимой клеветою Он провиденье искушал; Он звал прекрасное мечтою; Он вдохновенье презирал;  Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо глядел —  И ничего во всей природе Благословить он не хотел.

Демон у Пушкина – это дух сомнения, размышления (рефлексии), разрушающий всю полноту бытия. Но крыло пушкинского демона лишь изредко омрачало поэтический горизонт поэта – жизнелюба.

Демон лермонтовский, говоря словами В. Г. Белинского, более страшный, более неразгаданный, более мрачный – этот демон неотступно темнил чело и мысль Лермонтова. Лермонтовский демон – путь одинокого дерзания, путь гордого неприятия мира, вариант Прометея николаевской эпохи (по мифу: Николай – это Зевс, приковавший к скале Прометея – Лермонтова, который во имя любви к людям восстал против Зевса). Как утверждал Белинский, дело не в том, что Лермонтов выше Пушкина силой таланта, более важно, что своим творчеством Лермонтов выразил более высокое время – время беспощадного отрицания существующего общества. Лермонтовское неприятие действительности, лермонтовский бунт свидетельствовал о приходе нового общественного сознания. В условиях последекабристской реакции именно индивидуальный бунт (крайне отрицаемый Пушкиным) оказался далеко не романтической выдумкой – проявился как историческая закономерность свободолюбивых тенденций времени.

Лермонтовский Демон – могучий дух, растерявший свои упования, томившийся в пустынной жажде великого дела. На вопрос Тамары: «Скажи, зачем меня ты любишь?» – последует горестный ответ Демона: «Зачем, красавица? – Увы, не знаю!..»:

Какое горькое томленье Всю жизнь, века без разделенья И наслаждаться и страдать, За зло похвал не ожидать. Ни за добро вознагражденья; Жить для себя, скучать собой…

Демон Лермонтова несет в себе казнь постылого бессмертия и, в отличии от пушкиского демона, лишен гуманистического содержания:

И я людьми не долго правил, Греху не долго их учил, Все благородное бесславил И все прекрасное хулил

В области поэтических исканий Пушкин упорно стремился к преодолению романтического начала в человеке, он воспевал в нем прежде всего волю как препятствие на пути к неограниченному субъективному дерзанию (основное в натуре Лермонтова).

Близких отношений с пушкинским кругом у Лермонтова не складывается: и Жуковский, и Вяземский, и Плетнёв далеко не всё принимают в его творчестве.

Жизнь Лермонтова была на десять лет короче жизни Пушкина и он написал на 330 стихотворных текстов меньше (первый – 450, второй – 783).

Знакомство Пушкина и Лермонтова документально не подтверждено, есть только свидетельство встречи – в «Записках А. О. Смирновой», (1897 год), но этот мемуар не пользуется славой достоверного источника. Не будучи лично знаком с Пушкиным, Лермонтов не раз видел его в Москве и Петербурге на улице, в театрах, в книжных магазинах, в общественных местах. Но с кругом близких друзей Пушкина до отъезда 19 марта из Петербурга в первую кавказскую ссылку Лермонтов не успел познакомиться. Тем не менее, стихотворение «Бородино» 21-летнего выпускника юнкерской школы напечатано в пушкинском журнале «Современник» за 1837.

В конце января врач Н. Ф. Арпенд, побывав у заболевшего Лермонтова, который в то время жил в квартире в Санкт-Петербурге, рассказал ему подробности дуэли и смерти Пушкина, которого пытался спасти. Возможно, этот рассказ повлиял на продолжение работы над стихотворением «Смерть поэта».

«Арендт, который видел много смертей на веку своем и на полях сражений, и на болезненных одрах, отходил со слезами на глазах от постели его и говорил, что он никогда не видал ничего подобного, такого терпения при таких страданиях» — Вяземский.

Смерть Пушкина явила Лермонтова русской публике во всей силе поэтического таланта. Лермонтов был болен, когда совершилось страшное событие. До него доходили разноречивые толки; «многие», рассказывает он, «особенно дамы, оправдывали противника Пушкина», потому что Пушкин был дурён собой и ревнив и не имел права требовать любви от своей жены.

Невольное негодование охватило Лермонтова, и он «излил горечь сердечную на бумагу». Стихотворение «Смерть поэта» (1837 г.) оканчивалось сначала словами «И на устах его печать». Оно быстро распространилось «в списках», вызвало бурю в высшем обществе и новые похвалы Дантесу. Наконец, один из родственников Лермонтова, Н. Столыпин, стал в глаза порицать его горячность по отношению к такому «джентльмену», как Дантес. Лермонтов вышел из себя, приказал гостю выйти вон и в порыве страстного гнева набросал заключительные 16 строк – «А вы, надменные потомки…».

Последовал арест…

***

Пленен красотой и любовью.

Пережил в 1830 – 1832 годах увлечения Е. А. Сушковой, Н. Ф. Ивановой, В. А. Лопухиной, создал лирико – исповедальный цикл с вечным трагическим концом, впоследствии озвученным Тютчевым: «И всюду страсти роковые… и поединок роковый». В этом любовно – лирическом строе созданы романтические поэмы «Черкесов», «Измаил – бек», «Литвинки» (1828 – 1832). В них он – подражатель, реализует байроновско – пушкинский канон:

– исключительность главного героя;

– мощный инструмент Провидения – случай;

– недосказанность сюжета;

– исторический, а отчасти – и экзотический колорит.

Первая любовь как материал для романа

Весна 1830 года 15-летний Лермонтов знакомится с Екатериной Сушковой Сушкова старше его на два с половиной года, у нее множество ухажеров Поэтому она вовсе не замечает влюбленного юношу:

«У Сашеньки встречала я в это время ее двоюродного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой…».

Шестнадцатилетний «отрок», склонный к «сентиментальным суждениям», невзрачный, косолапый, с красными глазами, с вздёрнутым носом и язвительной улыбкой, менее всего мог казаться интересным кавалером для юных барышень. В ответ на его чувства ему предлагали «волчок или верёвочку», угощали булочками с начинкой из опилок. Сушкова, много лет спустя после события, изобразила поэта в недуге безнадёжной страсти и приписала себе даже стихотворение, посвящённое Лермонтовым другой девице – Вареньке Лопухиной, его соседке по московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал до конца жизни самое глубокое чувство, когда-либо вызванное в нём женщиной.

Лермонтов пишет цикл стихотворений о неразделенной любви, который позднее назовут сушковским, – свидетельства трогательной детской влюбленности, первое сильное юношеское увлечение Лермонтов. С Сушковой связан лирический «цикл» 1830 («К Сушковой», «Нищий», «Стансы» («Взгляни, как мой спокоен взор…»), «Ночь», «У ног твоих не забывал…» «Я не люблю тебя: страстей…». (тон явно байронический, поэт так им увлечен, что едва ли не отождествляет себя с ним):

Смеялась надо мною ты, И я презреньем отвечал, — С тех пор сердечной пустоты Я уж ничем не заменял. Ничто не сблизит больше нас, Ничто мне не отдаст покой… Хоть в сердце шепчет чудный глас:  Я не могу любить другой. Лермонтов, «Стансы»

Отношения между ними, резкие и контрастные, от любви до холодного расставания, послужило материалом, и прежде всего, психологическим осмыслением для романа «Княгиня Лиговская» (не окончен, 1836)), в котором Лермонтов в некой зловещей интонации, даже злостно, подробно детализирует (как хронометраж выстраивает), пересказывает свои приключения устами Печорина – как бы случайного однофамильца «Героя нашего времени». 22-летняя Сушкова выведена там как 25-летняя «отцветшая красавица» Елизавета Негурова.

«Она была в тех летах, когда еще волочиться за нею было не совестно, а влюбиться в нее стало трудно; в тех летах, когда какой-нибудь ветреный или беспечный франт не почитает уже за грех уверять шутя в глубокой страсти, чтобы после так, для смеху, скомпрометировать девушку в глазах подруг ее, думая этим придать себе более весу… уверить всех, что она от него без памяти и стараться показать, что он ее жалеет, что он не знает, как от нее отделаться… бедная, предчувствуя, что это ее последний обожатель, без любви, из одного самолюбия старается удержать шалуна как можно дольше у ног своих… напрасно: она более и более запутывается, – и наконец… увы… за этим периодом остаются только мечты о муже, каком-нибудь муже… одни мечты».

Лермонтов, «Княгиня Лиговская»

Несколько позднее Лермонтов переживает еще более сильное, хотя и кратковременное чувство к Н. Ф. Ивановой В эти годы (1830—1832) идет формирование личности поэта, и сменяющиеся любовные увлечения являются во многом попыткой личностного самоутверждения. Возникает жанр «отрывка» – лирического размышления, в центре которого рефлексия, определенный момент непрерывно идущего самоанализа и самоосмысления.

К 1830 году происходит знакомство поэта с Натальей Федоровной Ивановой, – таинственной незнакомкой Н. Ф. И.,. Ей посвящён так называемый «ивановский цикл» из приблизительно тридцати стихов. Отношения с Ивановой первоначально развивались иначе, чем с Сушковой, – Лермонтов впервые почувствовал взаимное чувство. Однако вскоре в их отношениях наступает непонятная перемена, пылкому, молодому поэту предпочитают более опытного и состоятельного соперника. В творчестве Лермонтова становится ключевой тема измены, неверности. Из «ивановского» цикла стихов явствует, насколько мучительно переживал поэт это чувство. В стихах, обращённых к Н. Ф. Ивановой, не содержится никаких прямых указаний на причины сердечной драмы двух людей, на первом месте лишь само чувство неразделённой любви и раздумья о горькой судьбе поэта. Это чувство усложняется по сравнению с чувством, описанным в цикле к Сушковой: поэта угнетает не столько отсутствие взаимности, сколько нежелание оценить насыщенный духовный мир поэта.

Вместе с тем, отверженный герой благодарен своей возлюбленной за ту возвышающую любовь, которая помогла ему полнее осознать своё призвание поэта. Сердечные муки сопровождаются упрёками к своей неверной избраннице за то, что она крадёт его у Поэзии. В то же время именно поэтическое творчество способно обессмертить чувство любви:

Но для небесного могилы нет. Когда я буду прах, мои мечты, Хоть не поймёт их, удивлённый свет Благословит; и ты, мой ангел, ты Со мною не умрёшь: моя любовь Тебя отдаст бессмертной жизни вновь; С моим названьем станут повторять Твоё: на что им мёртвых разлучать?

Любовь поэта становится помехой поэтическому вдохновению и творческой свободе. Лирического героя переполняет противоречивая гамма чувств: нежность и страстность борются в нём с врождённой гордостью и вольнолюбием

В стихе «Она не гордою красотой» Лермонтов сентиментален, возникает образ девушки, чуждой тщеславной суеты света, полной жизни, вдохновенья, чудной простоты. Это стихотворение было обращено к девушке пленительной красоты, к Вареньке Лопухиной, чей образ навек вошел в душу молодого поэта:

«Однако все ее движенья, Улыбки, речи и черты Так полны жизни, вдохновенья, Так полны чудной простоты. Но голос душу проникает Как воспоминанье лучших дней, И сердце любит и страдает. Почти стыдясь любви своей».

А потом Лермонтов всю жизнь искал в любви бури, искал могучего проявления воли, имея «С небом гордую вражду».

И в уста Печорина он вложил свою душевную боль: «Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого люблю: я любил для себя, для собственного удовольствия».

***

Современники о произведениях Лермонтова:

«За пучок розог в руках Печорина».

«Психологические несообразности на каждом шагу перенизаны мышлением неистовой словесности. Короче, эта книга – идеал легкого чтения. Она должна иметь огромный успех! Все действующие лица, кроме Максима Максимыча с его отливом ridicule’я – на подбор, удивительные герои; и при оптическом разнообразии все отлиты в одну форму, – самого автора Печорина, генерал-героя, и замаскированы кто в мундир, кто в юбку, кто в шинель, а присмотритесь: все на одно лицо и все – казарменные прапорщики, не перебесившиеся. Добрый пучок розог – и все рукой бы сняло!.. <…> Итак, в ком силы духовные заглушены, тому герой наших времен покажется прелестью, несмотря на то, что он – эстетическая и психологическая нелепость. В ком силы духовные хоть мало-мальски живы, для тех эта книга отвратительно несносна».

«За пигмея зла и недуги Запада».

«Печорин, конечно, не имеет в себе ничего титанического, он и не может иметь его; он принадлежит к числу тех пигмеев зла, которыми так обильна теперь повествовательная и драматическая литература Запада. <…> Печорин не имеет в себе ничего существенного относительно к чисто русской жизни, которая из своего прошедшего не могла извергнуть такого характера. Печорин есть один только призрак, отброшенный на нас Западом, тень его недуга, мелькающая в фантазии наших поэтов, un mirage de l’occident…»

«За винцо в груди»

«…Тут неровность, непредугаданность строк – результат не трезвого расчета по разрушению стиха, а следствие бурной эмоции. Стихотворение [„Смерть поэта“] написано взволнованно – и только так его можно читать: глубоко и искренне сопереживая. Потому что если изучать его неторопливо и непредвзято, то обнаружится набивший оскомину комплект из „мига кровавого“, „мирных нег“, „невольника чести“, да еще с добавлением неуместного фокуса, вызванного все той же клишированной скороговоркой: „с винцом в груди“».

Петр Вайль и Александр Генис, писатели

«За подражательность и несостоятельность».

«Произведения Лермонтова, при всей несостоятельности своей перед судом истинной критики, заслуживают внимания и, вероятно, понравятся еще молодым людям будущего поколения в тот период жизни, когда дикое и отрицательное производит на людей какое-то прельстительное впечатление; но никто из нас, блюстителей русского Парнаса в звании журнальных рецензентов, не должен сожалеть о том, что пресеклось столь нехудожественное, столь горькое направление поэзии; и самая поэзия эта, сколь ни замечательна при отдельном рассматривании ее, теряет всякое значение в русской поэзии вообще, как проявление несозревшего дарования, не отличавшегося самобытностью и бывшего только подражательным».

Барон Егор Розен, критик и литератор, автор либретто оперы «Жизнь за царя»

***

Байронический герой

В 1828—1829 гг. Лермонтов пишет поэмы «Корсар», «Преступник», «Олег», «Два брата», «Последний сын вольности», «Измаил-Бей», «Демон». В центре байронической поэмы – герой, изгой и бунтарь, находящийся в войне с обществом и попирающий его социальные и нравственные нормы.

***

Лирический герой

М. Ю. Лермонтов жил и творил в годы жесточайшей политической реакции, наступившей в России после разгрома восстания декабристов. Потеря матери в раннем возрасте сопутствовала обострению в его сознании трагического несовершенства мира.

Лирический герой Лермонтова – гордая, одинокая личность, противопоставленная миру и обществу. В лирике поэта выразился протест против внутреннего внешнего рабства. Одиночество – центральная тема многих его стихов. Лирический герой не находит себе пристанища ни в светском обществе, ни в любви, ни в дружбе, ни в отчизне.

***

Исторические характеры

В период 1836—1837 годов Лермонтов создает «Боярина Оршу» (1835—1836), первую оригинальную и зрелую поэму. Орша – первая попытка Лермонтова создать исторический характер – показать феодала эпохи Грозного, живущего законами боярской чести. Эта тема была продолжена в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1838). Своего рода аналогом «Песни…» в лирике Лермонтова было «Бородино», отклик на 25-ю годовщину Бородинского сражения (1837) – поэтический триптих о народной войне 1812 года.

В «Песне о купце Калашникове» мотивы трагической любви и борьбы за свободу звучат зрело. Здесь и ненависть к царю – тирану и месть опричнику – опоре тиранического режима, и защита оскорбленной женской чести, как бы символизирующей поруганную честь родины. Весьма своеобразно, что торжеству мести Лермонтов придает народный размах, колокольное народное звучание. Оскорбленная жена Калашникова зовет его на борьбу с царевыми опричникам. Человек из народа, верный патриархальным (чистым) представлениям о чести, Кулашников сокрушает царского любимца, опричника Кирибеевича. Именно ему – оскорбителю жены Калашникова, поругателю родины – Лермонтов придал демоническое звучание, которое его так сильно привлекало.

Калашников смело вступает в поединок с опричником, убивает его. Царю гордо говорит, что убил «вольной волей». По приказу царя казят лютой смертью Степана Калашикова, но слава о заступнике народной обиды живет даже и на могиле:

Схоронили его за Москвой – рекой, На чистом поле промеж трех дорог, Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской, И бугор земли сырой тут насыпали, И кленовый крест здесь поставили. И гуляют, шумят ветры буйные Над его безымянной могилою; И проходят мимо люди добрые, — Пройдет стар человек – перекрестится, Пройдет молодец – приосанится, Пройдет девица – пригорюнится, А пройдут гусляры – споют песенку.

Лермонтов не был знаком с Пушкиным. Его стихотворение «Смерть Поэта» (1837), написано сразу же по получении известия о гибели Пушкина. 18 февраля 1837 Лермонтов был арестован, началось политическое дело о «непозволительных стихах». Под арестом Лермонтов пишет несколько стихотворений: «Сосед» («Кто б ни был ты, печальный мой сосед»), «Узник», положивших начало блестящему «циклу» его «тюремной лирики»: «Соседка», «Пленный рыцарь» (оба – 1840) и другие.

***

Главные свойства трагической натуры.

В Лермонтове удивительным образом уживались две стороны: Арбенин и Печорин. Арбенин (двойники: Мцыри и Арсений – поэма «Боярин Орша») – страстность, бьющая фонтаном, почти безумная сила, протестующая против всяких общественных правил и понятий. Протест выливается в ненависть к ним или презрением. Сила, несущая в себе печать проклятья, и которая гордится этой Каиновой печатью (а в лице Мцыри – сила зверская, ибо радуется братству с барсами и волками). Да, на такое настроение души Лермонтова оказал влияние герой поэмы Байрона «Лара» – отчасти подкрепил, оправдал тревожные мотивы судьбы поэта, но коренная причина в другом. В атмосфере николаевской эпохи, гнетущей и сдавливающей любые свободолюбивые порывы, и в конечном итоге приводящей к протуберанцу, мощному и неистовому выплеску протестных страстей. Следы этой эпохи, породившей разуверение в собственных силах, отпечатались в одном из замечательных стихотворений Лермонтова:

И скучно и грустно

И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды… Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят – все лучшие годы! Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда, А вечно любить невозможно. В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и всё там ничтожно… Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка; И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг — Такая пустая и глупая шутка…

В этом стихотворении, написанном поэтом в 1840 году, внутренние противоречия определены в первых и последних строках. Мотив одиночества, «красной нитью» проходящий через все произведение, подводит к скептическому сознанию бренности жизни. Она оказывается всего лишь «пустой и глупой шуткой». Рядом с мотивом одиночества присутствует еще один мотив. Если раньше одиночество романтического героя рассматривалось как естественная позиция избранной личности, то теперь во внутреннем мире герой не видит никаких идеалов.

Желания, любовь, страсти, то есть те переживания, в которых герой хотел бы найти себя, и таким образом найти смысл жизни, отвергаются из-за их временности, конечности, а не потому, что они не представляют никакой ценности.

Лермонтов одновременно и переживает, и выражает свои переживания. Внутренний монолог героя способствует раскрытию его противоречий, через которые выражается противоречие жизни вообще. Совмещение конкретного и философского.

Лермонтов обнажает противоречия внутреннего мира героя. Выдвинутый тезис тут же подвергается сомнению, скептически переоценивается, мысль становится неоднозначной, противоречивой. Поэт писал это стихотворение «в минуту душевной невзгоды», под влиянием эмоций. Но в нем он говорит об извечных, философских темах: о любви, о страсти, о дружбе, о бесцельно прожитых годах.

Душа лирического героя мечется, ищет смысл существования – и не находит. Герою не важны приземленные вещи, ему необходимо высокое оправдание жизни. Предшествующий опыт и размышления приводят к страшному выводу: жизнь, если отбросить проходящие эмоции и восторг, всего лишь «пустая и глупая шутка». Усталость, разочарование, одиночество захлестывают поэта. Его душа уже не рвется и не плачет, а с «холодным вниманьем» говорит о своем бесцельном существовании.

В драме «Маскарад» – жестокий мир, который несет смерть, несет смерть и самое светлое и самое радостное чувство – чувство любви. Любовь Арбенина к Нине разрешится преступлением и смертью, ибо человек лживого мира не может верить в чистоту и святость чувств. Безумие Арбенина и смерть Нины – расплата за иллюзию любви. Арбенин – своеобразный вариант Демона. Любовь для Лермонтова как тщетный мотив примирения с мрачной действительность. Ведь демонический, мятущийся гений Лермонтова неспособен был к примирению, а в неустроенном обществе нет места счастливой любви, есть только сладостная иллюзия, возвышенный обман. Для Лермонтова действительность – это обман и зло, они разрушают чистые чувства. Таким образом, Арбенин подготовлен всеобщностью зла жизни к тому, чтобы однажды усомниться в любви к Нине. Потому что его любовь – это всего лишь судорожная попытка уйти от личной стихии – стихии зла, полностью подчинившей душу героя. Любовь Арбенина – это иллюзия, лишенная веры; любовь азартного игрока, постоянно испытывающего судьбу.

Столкновение естественных стремлений Лермонтова к свободе с сферой светской неминуемо ведет к распятию, казни – ведь по сути эти стремления противоклановые, а, значит, антиобщественные. Зловещие предчувствия такого страшного исхода отражено в стихотворении «Не смейся над моей пророческой тоскою».

Печорин – концентрированное выражение арбенинского необузданного самолюбия и светской холодности, светского цинизма; совершенно двойственное существо: смотрится в зеркало перед дуэлью с Грушницким и рыдающий, грызущий землю, как волчонок Мцыри, после неудачной погони за Верой; бессилие личного произвола, ибо провалился в трясину сомнений – переживает презрение к самому себе и к своей личности и сохраняет, однако, вражду и презрение к действительности. «Жить для себя, скучать собой!» – ключ к разгадке трагедии Печорина. Не случайно в Бэле Печорин искал спасения от демонической, нестерпимой пустоты. Среди неприкаянного поколения тоскующий Печорин поехал за смертью в Персию (как и Лермонтов – на Кавказ!). До самой смерти своей Лермонтов был верен угрюмому убеждению, что «страна рабов» не знает и знать не может счастья.

Поэтическое настроение: гнев и презрение.

После выхода стихотворения «Смерть поэта» последовал арест и судебное разбирательство, за которым наблюдал сам Император; за Лермонтова вступились пушкинские друзья, прежде всего Жуковский, близкий Императорской семье, кроме этого бабушка, имевшая светские связи, сделала всё, чтобы смягчить участь единственного внука.

Некоторое время спустя корнет Лермонтов был переведён прапорщиком в Нижегородский драгунский полк, действовавший на Кавказе. Поэт отправлялся в изгнание, сопровождаемый общим вниманием: здесь были и страстное сочувствие, и затаённая вражда.

Природа приковала всё его внимание; он готов «целую жизнь» сидеть и любоваться её красотой; общество будто утратило для него привлекательность, юношеская весёлость исчезла и даже светские дамы замечали «чёрную меланхолию» на его лице. Инстинкт поэта-психолога влёк его, однако, в среду людей. Его здесь мало ценили, ещё меньше понимали, но горечь и злость закипали в нём, и на бумагу ложились новые пламенные речи, в воображении складывались бессмертные образы.

Лермонтов возвращается в петербургский «свет», снова играет роль льва, тем более, что за ним теперь ухаживают все любительницы знаменитостей и героев; но одновременно он обдумывает могучий образ, ещё в юности волновавший его воображение. Кавказ обновил давнишние грёзы; создаются «Демон» и «Мцыри».

«Немного лет тому назад, Там, где, сливаяся, шумят, Обнявшись, будто две сестры,  Струи Арагвы и Куры…»

И та, и другая поэма задуманы были давно. О «Демоне» поэт думал ещё в Москве, до поступления в университет, позже несколько раз начинал и переделывал поэму; зарождение «Мцыри», несомненно, скрывается в юношеской заметке Лермонтова, тоже из московского периода: «написать записки молодого монаха: 17 лет. С детства он в монастыре, кроме священных книг не читал… Страстная душа томится. Идеалы».

В основе «Демона» лежит сознание одиночества среди всего мироздания. Черты силы адской, демонизма в творчестве Лермонтова: гордая душа, отчуждение от мира и презрение к мелким страстям и малодушию. Демону мир тесен и жалок; для Мцыри – мир ненавистен, потому что в нём нет воли, нет воплощения идеалов, воспитанных страстным воображением сына природы, нет исхода могучему пламени, с юных лет живущему в груди. «Мцыри» и «Демон» дополняют друг друга.

Разница между ними – не психологическая, а внешняя, историческая. Демон богат опытом, он целые века наблюдал человечество – и научился презирать людей сознательно и равнодушно. Мцыри гибнет в цветущей молодости, в первом порыве к воле и счастью; но этот порыв до такой степени решителен и могуч, что юный узник успевает подняться до идеальной высоты демонизма.

Несколько лет томительного рабства и одиночества, потом несколько часов восхищения свободой и величием природы подавили в нём голос человеческой слабости. Демоническое миросозерцание, стройное и логическое в речах Демона, у Мцыри – крик преждевременной агонии.

Демонизм – общее поэтическое настроение, слагающееся из гнева и презрения; чем более зрелым становится талант поэта, тем реальнее выражается это настроение и аккорд разлагается на более частные, но зато и более определённые мотивы.

В 1840 году вышло единственное прижизненное издание стихотворений Лермонтова, в которое он включил 26 стихотворений и две поэмы – «Мцыри» и «Песню про <…> купца Калашникова».

***

«… счастья не дано!..»

Елизавета Алексеевна, бабушка поэта, была «не особенно красива, высокого роста, сурова и до некоторой степени неуклюжа». Обладала недюжинным умом, силой воли и деловой хваткой. Происходила из знаменитого рода Столыпиных.

После рождения в марте 1795года единственной дочери, Марии, Елизавета Алексеевна заболела женской болезнью. Вследствие этого Михаил Васильевич сошёлся с соседкой по имению, помещицей Мансырёвой, муж которой длительное время находился за границей в действующей армии. В январе 1810 года, узнав о возвращении мужа Мансырёвой домой, Михаил Васильевич принял яд. Елизавета Алексеевна, заявив: «собаке собачья смерть», вместе с дочерью на время похорон уехала в Пензу. Михаил Васильевич был похоронен в семейном склепе в Тарханах.

Елизавета Алексеевна Арсеньева стала сама управлять своим имением. Своих крепостных, которых у неё было около 600 душ, она держала в строгости, хотя, в отличие от других помещиков, никогда не применяла к ним телесные наказания. Самым строгим наказанием у неё было выбрить половину головы у провинившегося мужика, или отрезать косу у крепостной.

11 (23) отября в церкви Трёх святителей у Красных ворот крестили новорождённого Михаила Лермонтова. Крёстной матерью стала бабушка – Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она же, недолюбливавшая зятя, настояла на том, чтобы мальчика назвали не Петром, как хотел отец, а Михаилом – в честь деда, Михаила Васильевича Арсеньева.

Есть мнение, что непосредственно после рождения внука бабушка Арсеньева в семи верстах от Тархан основала новое село, которое назвала в его честь – Михайловским (на самом деле хутор Михайловский был основан ещё до рождения внука Арсеньевой).

Марья Михайловна, была «одарена душою музыкальной». Она часто музицировала на фортепиано, держа маленького сына на коленях, и якобы от неё Михаил Юрьевич унаследовал «необычайную нервность свою».

Семейное счастье Лермонтовых было недолгим. «Юрий Петрович охладел к жене… завёл интимные отношения с молоденькой немкой, Сесильей Фёдоровной, и, кроме того, с дворовыми… Буря разразилась после поездки Юрия Петровича с Марьей Михайловной в гости, к соседям Головниным… едучи обратно в Тарханы, Марья Михайловна стала упрекать своего мужа в измене; тогда пылкий и раздражительный Юрий Петрович был выведен из себя этими упрёками и ударил Марью Михайловну весьма сильно кулаком по лицу, что и послужило впоследствии поводом к тому невыносимому положению, какое установилось в семье Лермонтовых. С этого времени с невероятной быстротой развилась болезнь Марьи Михайловны, впоследствии перешедшая в чахотку, которая и свела её преждевременно в могилу. После смерти и похорон Марьи Михайловны… Юрию Петровичу ничего более не оставалось, как уехать в своё собственное небольшое родовое тульское имение Кропотовку, что он и сделал в скором времени, оставив своего сына, ещё ребёнком, на попечение его бабушке Елизавете Алексеевне…».

Марья Михайловна была похоронена в том же склепе, что и её отец. Её памятник, установленный в часовне, построенной над склепом, венчает сломанный якорь – символ несчастной семейной жизни. На памятнике надпись: «Под камнем сим лежит тело Марьи Михайловны Лермонтовой, урождённой Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу; житие её было 21 год и 11 месяцев и 7 дней».

Елизавета Алексеевна Арсеньева, пережившая своего мужа, дочь, зятя, внука, также похоронена в этом склепе. Памятника у неё нет.

Бабушка поэта, Елизавета Алексеевна Арсеньева, страстно любила внука, который в детстве не отличался крепким здоровьем. Энергичная и настойчивая, она прилагала все усилия, чтобы дать ему всё, на что только может претендовать продолжатель рода Лермонтовых. О чувствах и интересах отца она не заботилась.

Лермонтов-отец не имел средств воспитывать сына так, как того хотелось аристократической родне, – и Арсеньева, имея возможность тратить на внука «по четыре тысячи в год на обучение разным языкам», взяла его к себе с уговором воспитывать до 16 лет, сделать своим единственным наследником и во всём советоваться с отцом. Но последнее условие не выполнялось; даже свидания отца с сыном встречали непреодолимые препятствия со стороны Арсеньевой.

Ребёнок с самого начала должен был осознавать противоестественность этого положения. Его детство протекало в поместье бабушки – в селе Тарханы Пензенской губернии. Мальчика окружали любовью и заботами – но светлых впечатлений детства, свойственных возрасту, у него не было.

В неоконченной юношеской «Повести» Лермонтов описывает детство Саши Арбенина, двойника самого автора. Саша с шестилетнего возраста обнаруживает склонность к мечтательности, страстное влечение ко всему героическому, величавому и бурному. Лермонтов родился болезненным и всё детские годы страдал золотухой; но болезнь эта развила в ребёнке и необычайную нравственную энергию. Болезненное состояние ребёнка требовало так много внимания, что бабушка, ничего не жалевшая для внука, наняла для него доктора Ансельма Левиса (Леви) – еврея из Франции, главной обязанностью которого было лечение и врачебный надзор за Михаилом.

В «Повести» признаётся влияние болезни на ум и характер героя: «он выучился думать… Лишённый возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, Саша начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой… В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привыкал побеждать страданья тела, увлекаясь грёзами души… Вероятно, что раннее умственное развитие немало помешало его выздоровлению…»

Это раннее развитие стало для Лермонтова источником огорчений: никто из окружающих не только не был в состоянии пойти навстречу «грёзам его души», но даже и не замечал их. Здесь коренятся основные мотивы его будущей поэзии «разочарования». В угрюмом ребёнке растёт презрение к повседневной окружающей жизни. Всё чуждое, враждебное ей возбуждало в нём горячее сочувствие: он сам одинок и несчастлив, – всякое одиночество и чужое несчастье, происходящее от людского непонимания, равнодушия или мелкого эгоизма, кажется ему своим. В его сердце живут рядом чувство отчуждённости среди людей и непреодолимая жажда родной души, – такой же одинокой, близкой поэту своими грёзами и, может быть, страданиями. И в результате «В ребячестве моём тоску любови знойной / Уж стал я понимать душою беспокойной».

Мальчиком десяти лет бабушка повезла его на Кавказ, на воды; здесь он встретил девочку лет девяти – и в первый раз у него проснулось необыкновенно глубокое чувство, оставившее память на всю жизнь; но сначала для него неясное и неразгаданное. Два года спустя поэт рассказывает о новом увлечении, посвящает ему стихотворение «К Гению».

Пятнадцатилетним мальчиком он сожалеет, что не слыхал в детстве русских народных сказок: «в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности». Его пленяют загадочные, но мужественные образы отверженных человеческим обществом – «корсаров», «преступников», «пленников», «узников».

Срок воспитания его под руководством бабушки приходил к концу; отец часто навещал сына в пансионе, и отношения его к тёще обострились до крайней степени. Борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича; она подробно изображена в его юношеской драме. Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость, взывая к чувству благодарности внука, отвоевала его у зятя, пригрозив, как и раньше, отписать всё своё движимое и недвижимое имущество в род Столыпиных, если внук по настоянию отца уедет от неё. Юрию Петровичу пришлось отступить, хотя отец и сын были привязаны друг к другу и отец, по-видимому, как никто другой понимал, насколько одарён его сын. Во всяком случае, именно об этом свидетельствует его предсмертное письмо сыну.

Стихотворения этого времени – яркое отражение пережитого поэтом. У него появляется склонность к воспоминаниям: в настоящем, очевидно, немного отрады. «Мой дух погас и состарился», – говорит он, и только «смутный памятник прошедших милых лет» ему «любезен». Чувство одиночества переходит в беспомощную жалобу – депрессию; юноша готов окончательно порвать с внешним миром, создаёт «в уме своём» «мир иной и образов иных существованье», считает себя «отмеченным судьбой», «жертвой посреди степей», «сыном природы».

Ему «мир земной тесен», порывы его «удручены ношей обманов», перед ним призрак преждевременной старости… В этих излияниях, конечно, много юношеской игры в страшные чувства и героические настроения, но в их основе лежат безусловно искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с окружающей действительностью.

К 1829 году относятся первый очерк «Демон» и стихотворение «Монолог», предвещающее «Думу». Поэт отказывается от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днём, и рисует «измученную душу» Демона, живущего без веры, с презрением и равнодушием ко «всему на свете». Немного спустя, оплакивая отца, он себя и его называет «жертвами жребия земного»:

«ты дал мне жизнь, но счастья не дано!..»

Какая она была, муза поэта?

Муза поэта была бунтующей, гневной, разрушающей и сокрушающей обман, беспощадно разделывающейся с возникающими иллюзиями:

«Все чувства мы вдруг истощили, Сожгли поцелуем одним»

Мятежный талант Лермонтова упрямо не поддается хрестоматийному приглаживанию. Как и столетия назад, продолжает он тревожить сердца, увлекать бунтующей силой. Силой трагической красоты, пленяющей сознание, обжигающей сердца.

По утверждению Белинского, Лермонтов был выше Пушкина не только силой своего таланта; более важно, что своим творчеством Лермонтов выразил более высокое время. История свидетельствует, что Лермонтов пользовался высокой симпатией Некрасова, Чернышевского, Добролюбова: их сближала неукротимая сила отрицания гнусной действительности.

«Безумный сердца разговор» пушкинской Татьяны, презревшей девичью робость и гордость, породил лермонтовскую Веру и княжну Мери:

«Я вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать?»

Княжна Мери повторяет решимость пушкинской Татьяны. Вслед Татьяне она признается первой в любви к герою – Печорину. Но во имя чего?

– …Вы, может быть, хотите, чтобы я первая вам сказала, что я вас люблю?

Далее следует беспощадный вопрос – ответ Печорина:

– Зачем?

А ведь и пушкинский Онегин, тронутый «души доверчивой признаньем», пренебрег чувством юной мечтательницы:

«Язык девических мечтаний В нем думы роем возмутил; И вспомнил он Татьяны милой И бледный цвет, и вид унылый; И в сладостный, безгрешный сое Душою погрузился он. Быть может, чувствий пыл старинный Им на минуту овладел; Но обманут он не хотел Доверчивость души невинной».

Но Печорин походя, тоскуя, испытывая жизнь, все же обманул «доверчивость души невинной». Его жестокость была двойственная, он казнил не только тех, кто соприкасался с ним, но в большей степени – самого себя.

Княжна Мери, обаятельная в чистоте своих чувств, полая потребности любви и нежности, чуть не отдала свою любовь Грушницкому, мнимому герою, чья наигранность и пошлость открылись ей при появлении Печорина. Почувствовав в Печорине нечто бесконечно возвышающееся над миром грушницких, она всем сердцем рванулась к этому необычному человеку.

Но Печорин глух к любви женщины. Для него, сильного человека, счастья нет и быть не может, жизнь враждебна счастью. И потому уделом княжны Мери остается только страдание.

***

Краткая биография

1823 г. – переезд в Петербург. Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Выпущен корнетом Лейб – гвардии гусарского полка. Во время учебы попал в лазарет: неудачное обращение с лошадью на манеже, животное ударом расшибло правую ногу Михаила до кости; лечением поэта занимался известный доктор Н. Ф. Арендт, позже рассказавший своему пациенту подробности дуэли и смерти А. С. Пушкина.

Начало 1837 г. У Лермонтова нет признания в обществе как писателя и поэта. Стихи не печатаются, а в будущем они станут шедевром русской поэзии: «Ангел», «Парус», «Русалка», «Умирающий гладиатор», поэма «Боярин Орша». Романы не закончены («Вадим», «Княгина Лиговская»), драма «Маскарад», 1836, не пропущена. Опубликованная поэма «Хаджи – Абрек» внимание не привлекла.

***

Слава и ссылка

Слава к Лермонтову приходит в одночасье со стихотворением «Смерть поэта» (1937), читатели ощутили в этих строках собственную боль и негодование.

Заключительные строки стихотворения с резкими выпадами против высшей аристократии вызвали гнев Николая I. 18 февраля Лермонтов был арестован и вскоре переведен прапорщиком на Кавказ.

Ссылка продлилась до октября 1837: Лермонтов изъездил Кавказ, побывал в Тифлисе, Публикация в 1837 стихотворения «Бородино» упрочила славу поэта.

***

«О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермантовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским».

Михаил Лермонтов

Смерть Поэта

Отмщенье, государь, отмщенье! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестила, Чтоб видели злодеи в ней пример. П огиб поэт! – невольник чести – Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!.. Не вынесла душа поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света Один как прежде… и убит! Убит!.. к чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор, И жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор! Не вы ль сперва так злобно гнали Его свободный, смелый дар И для потехи раздували Чуть затаившийся пожар? Что ж? веселитесь… – он мучений Последних вынести не мог: Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок. Его убийца хладнокровно Навел удар… спасенья нет: Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет. И что за диво?.. издалёка, Подобный сотням беглецов, На ловлю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока; Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы; Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!..  И он убит – и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой. Зачем от мирных нег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет завистливый и душный Для сердца вольного и пламенных страстей? Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным, Он, с юных лет постигнувший людей?.. И прежний сняв венок – они венец терновый, Увитый лаврами, надели на него: Но иглы тайные сурово Язвили славное чело; Отравлены его последние мгновенья Коварным шопотом насмешливых невежд, И умер он – с напрасной жаждой мщенья, С досадой тайною обманутых надежд. Замолкли звуки чудных песен, Не раздаваться им опять: Приют певца угрюм и тесен, И на устах его печать. —  А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов! Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда – всё молчи!.. Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли и дела он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь! написано в 1837 году

Впервые опубликовано (под заглавием «На смерть Пушкина») в 1858 г.

Стихотворение написано на смерть Пушкина (Пушкин умер 29 января 1837 г.). Автограф полного текста стихотворения не сохранился. Имеются черновой и беловойавтографы первой его части до слов «А вы, надменные потомки».

Вторая часть стихотворения сохранилась в копиях, в том числе в копии, приложенной к следственному делу «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермантовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским». Только в копиях имеется и эпиграф к стихотворению, взятый из трагедии французского писателя Ротру «Венцеслав». С эпиграфом стихотворение стало печататься с 1887 г., когда были опубликованы следственные материалы по делу «О непозволительных стихах…» и среди них копия стихотворения.

Обращение к царю с требованием сурово покарать убийцу было неслыханной дерзостью: по словам А. Х. Бенкендорфа, «вступление (эпиграф, – ред.) к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное».

Стихотворение имело широкий общественный резонанс. Дуэль и смерть Пушкина, клевета и интриги против поэта в кругах придворной аристократии вызвали глубокое возмущение среди передовой части русского общества. Лермонтов, зная, что будет наказан, выразил эти настроения в мужественных, исполненных поэтической силы стихах, которые разошлись во множестве списков среди современников.

Имя Лермонтова, как достойного наследника Пушкина, получило всенародное признание. В то же время политическая острота стихотворения вызвала тревогу в правительственных кругах. По рассказам современников, один из списков с надписью «Воззвание к революции» был доставлен Николаю I. Лермонтова и его друга С. А. Раевского, участвовавшего в распространении стихов, арестовали и привлекли к судебной ответственности. 25 февраля 1837 г. по высочайшему повелению был вынесен приговор: «Л <ейб> -гв <ардии> гусарского полка корнета Лермантова… перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк; а губернского секретаря Раевского… выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу, по усмотрению тамошнего гражданского губернатора».

В стихах «Его убийца хладнокровно» и следующих речь идет о Дантесе – убийце Пушкина. Жорж Шарль Дантес (1812 – 1895) – французский монархист, бежавший в 1833 г. в Россию после вандейского мятежа, был приемным сыном голландского посланника в Петербурге барона Геккерена. Имея доступ в салоны придворной русской аристократии, участвовал в травле поэта, закончившейся роковой дуэлью 27 января 1837 г. После смерти Пушкина выслан во Францию.

В стихах «Как тот певец, неведомый, но милый» и следующих Лермонтов вспоминает Владимира Ленского из романа «Евгений Онегин».

«А вы, надменные потомки» – это отклик Лермонтова на попытку правительственных кругов и знати очернить память Пушкина и оправдать Дантеса. Непосредственным поводом для создания последних 16 стихов, по свидетельству Раевского, послужила ссора Лермонтова с родственником, камер-юнкером А. А. Столыпиным, который, навестив больного поэта, стал излагать ему «невыгодное» мнение придворных лиц о Пушкине и попытался защитить Дантеса.. Существует список стихотворения, где неизвестный современник Лермонтова назвал ряд фамилий, позволяющих представить себе, о ком идет речь в строках «А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов». Это графы Орловы, Бобринские, Воронцовы, Завадовские, князья Барятинские и Васильчиковы, бароны Энгельгардты и Фредериксы, чьи отцы и деды добились положения при дворе лишь с помощью искательства, интриг, любовных связей.

Основная часть «Смерти поэта» (ст. 1—56) была написана 28 янв. 1837 г. (дата в деле «О непозволительных стихах…»). Пушкин умер 29 янв., но слухи о его гибели распространялись в Петербурге накануне. В воскресенье 7 февр., после посещения Лермонтова его двоюродным братом – камер-юнкером, чиновником министерства иностранных дел Н. А. Столыпиным, – были написаны заключительные строки, начиная со слов «А вы, надменные потомки…». Сохранились свидетельства современников о том, что эти строки – ответ Лермонтова на спор со Столыпиным, разделявшим позицию великосветских кругов, которые, оправдывая поведение Дантеса и Геккерна, утверждали, что они «не подлежат ни законам, ни суду русскому». В своем «объяснении» на суде С. А. Раевский стремился свести смысл заключительных строк к спору со Столыпиным о Дантесе и отвести внимание от их политического содержания: отвечают за гибель Пушкина высшие придворные круги, «наперсники разврата», «жадною толпой стоящие у трона».

Лермонтов узнал о трусливой позиции правительства, распорядившегося тайно похоронить Пушкина, запретившего упоминать о его гибели в печати. Лермонтов побывал у гроба Пушкина в доме поэта на набережной Мойки (это могло быть только 29 янв.). Даже самые близкие друзья покойного до 10—11 февр. не знали о важнейших эпизодах его семейной драмы: оберегая репутацию Натальи Николаевны, Пушкин скрывал многие факты предотвращения дуэли, был в курсе аудиенции в Аничковом дворце 23 нояб. 1836 г.

Стихотворение «Смерть поэта» разошлось по России во множестве списков и создало его автору репутацию смелого вольнодумца и достойного преемника Пушкина. По силе обличительного пафоса оно намного превзошло стихотворения других поэтов об этой трагедии. Необычен характер лермонтовского стиха: сочетание элегического и ораторского начал. Отзвуки пушкинских тем и образов придают особую убедительность позиции Лермонтова как наследника пушкинской музы.

Ст. 2. «невольник чести» – цитата из поэмы Пушкина «Кавказский пленник»; ст. 4. «Поникнув гордой головой» – реминисценция, воспимининие стихотворения «Поэт»; в ст. 35 «Как тот певец неведомый, но милый» и далее Лермонтов вспоминает о Владимире Ленском (из «Евгения Онегина»); ст. 39 «Зачем от мирных нег и дружбы простодушной» – близки к элегии Пушкина «Андрей Шенье» («Зачем от жизни сей, ленивой и простой, Я ринулся туда, где ужас роковой…»). Концовка стихотворения перекликается с «Моей родословной» Пушкина (характеристика новой знати).

Лермонтов верит, что если не земной суд, то «божий суд»» накажет тех, кто оправдывал убийц поэта:

Есть грозный суд: он ждёт;… В своём стихотворении Лермонтов использует сравнения: Угас, как светоч, дивный гений,  Увял торжественный венок.

У Лермонтова Пушкин как свеча, которая освещает путь, и как «торжественный венок», который украшает.

Мистическая подоплёка трагедии заключалась и в том, что смерть Поэта на дуэли предсказал сам А. С. Пушкин в «Евгении Онегине» в поединке Ленского и Онегина.

По рассказам современников, один из списков стихотворения с надписью «Воззвание к революции» был доставлен царю. Николай I в ярости «велел старшему лейб-медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он» (Воспоминания. С. 393). 25 февр. 1837 г. последовало высочайшее повеление о ссылке Лермонтова на Кавказ в Нижегородский драгунский полк и о месячном аресте с последующей ссылкой в Олонецкую губернию С. А. Раевского. Мистическая подоплёка трагедии заключалась и в том, что смерть Поэта на дуэли предсказал сам А. С. Пушкин в «Евгении Онегине» в поединке Ленского и Онегина.

«Стихотворение М. Ю. Лермонтова занимает в истории отечественной литературы особое место: это наиболее ранняя по времени и несравненная по поэтической силе обобщающая оценка исторического, всенародного значения Пушкина, его дивного гения для России, и в этом смысле выдающийся акт общественного, национального самосознания».

– И. С. Чистова.

«Смерть поэта» стало стихотворением-памятником Лермонтову, создавшим ему громкую известность и проявившим его публичную позицию на социально-политическое положение России.

Стихи дошли до Пушкинского круга: В. А. Жуковского, П. А. Вяземского, В. Ф. Одоевского, П. А. Плетнева. А. И. Тургенева. 2 февраля А. И. Тургенев записал в дневнике: «К Жуковскому… Стихи Лермонтова прекрасные».

Автор этих «прекрасных стихов», в которых «так много правды и чувства», «некий господин Лермантов, гусарский офицер».

В дневнике современника от 11 (23) февраля 1837 г.: «Нельзя быть добрее и участливее Александра Тургенева: он мне сделал так много одолжений, потом читал мне чудесные стихи Лермонтова на смерть Пушкина».

***

Первый поэтический отклик – «Ответ Лермонтову на его стихи «На смерть Пушкина» – датируется 22 февраля 1837 Написал произведение юнкер Школы гвардейских прапорщиков, где раньше учился Лермонтов, Павел Александрович Гвоздёв (1815—1851):

Зачем порыв свой благородный Ты им излил, младой поэт? ……………… Сердца покрыты зимней вьюгой, Их чувства холодны как лед, Их души мертвые в кольчуге, Им недоступен твой полет! ……………… Им песнь твоя как суд кровавый, Для них она как грозный меч, Не мог ты в их душе презренной Свободной истиной зажечь Огонь высокий и священный… Твой стих свободного пера Обидел гордое тщеславье, И стая вран у ног царя, Как милость, ждут твое бесславье… Но ты гордись, младой певец, Пред кознями их адской злобы Не расплести им твой венец, Пускай отверзятся хоть гробы. ……………….. Не ты ль сказал: «есть грозный суд!». И этот суд есть суд потомства, Сей суд прочтет их приговор И на листе, как вероломство, Он впишет имя их в позор.

Стихотворение А. И. Полежавева «Венок на гроб Пушкина» (написано 2 марта 1837), завершается строфой, где упоминается М. Ю. Лермонтов как поэтический преемник погибшего Поэта («Поэзия грустит над урною твоей, – //Неведомый поэт, – но юный, славы жадный, – //О, Пушкин – преклонил колена перед ней!»), с надеждой автора, что и он не будет забыт:

И между тем, когда в России изумленной Оплакали тебя и старец и младой, И совершили долг последний и священный, Предав тебя земле холодной и немой; И бледная в слезах, в печали безотрадной, Поэзия грустит над урною твоей, — Неведомый поэт, – но юный, славы жадный, — О, Пушкин – преклонил колена перед ней! Душистые венки великие поэты Готовят для неё – второй Анакреон; Но верю я – и мой в волнах суровой Леты С рождением его не будет поглощен: На пепле золотом угаснувшей кометы Несмелою рукой он с чувством положен!

***

Бабушка Лермонтова.

Была очень несчастная, а потому мужественная женщина. На ее долю выпало пережить самоубийство мужа (дед Лермонтова, Михаил Арсеньев, покончил с собой в ночь с 1 на 2 января 1817 года), неудачное замужество единственной дочери и ее безвременную смерть (мать поэта Мария Михайловна Лермонтова умерла 24 февраля 1817 года, «житие ей было 21 год 11 месяцев и 7 дней»), гибель младшего брата, Николая Столыпина, убитого во время чумного бунта в Севастополе (3 июня 1830 года), раннюю смерть зятя (1 октября 1831 года) и, наконец, смертельную дуэль любимого и единственного внука.

Беззаветно любила своего «милого любезного друга Мишиньку», который, в свою очередь, не представлял своей жизни без нее. До начала 1835 года Лермонтов никогда не разлучался с бабушкой надолго, даже когда переехал в Петербург и поступил в юнкерскую школу. Неудивительно поэтому, как огорчил его отъезд бабушки в Тарханы весной 1835 года: «Перспектива остаться в первый раз в жизни совершенно одному меня пугает», – жаловался Лермонтов своей подруге Александре Верещагиной. И уже на следующий год он «упросил» бабушку «ехать в Петербург с ним жить». В немногих сохранившихся письмах Лермонтова к бабушке (всего семь писем) и бабушки к Лермонтову (уцелело одно письмо) сквозь хозяйственные поручения и мелкие деловые просьбы видна настоящая теплота родственной симпатии: «Все, что до тебя касается, я неравнодушна…».

Любила не только своего внука, но и его товарищей по юнкерской школе. Как потом вспоминали соученики Лермонтова, «Выступаем мы, бывало: эскадрон выстроен; подъезжает карета старая <…>, из нее выглядывает старушка и крестит нас. «Лермонтов, Лермонтов! – бабушка», «Все юнкера, его товарищи, знали ее, все ее уважали и любили. Во всех она принимала участие…».

Была главным заступником Лермонтова перед высшими петербургскими начальниками – как в делах серьезных, так и в мелких шалостях, которыми Лермонтов-гусар не раз огорчал свою бабушку: «Много милости сделано для бабушки и по просьбам, и многие старались об нем для бабушки». Во время дела о «непозволительных стихах» на смерть Пушкина бабушка много хлопотала у начальника жандармского корпуса Леонтия Дубельта о не слишком суровом наказании для Лермонтова и Святослава Раевского. Летом 1837 года она обращалась со слезным ходатайством «о всемилостивейшем прощении внука» к великому князю Михаилу Павловичу – и Лермонтова перевели с Кавказа в Гродненский полк. После того Елизавета Алексеевна умолила шефа жандармов Бенкендорфа о новом переводе – уже в Гусарский полк, квартировавший в Царском Селе. Благодаря хлопотам бабушки Лермонтова выпустили с гауптвахты осенью 1838 года, когда он из шалости явился на парад со слишком короткой саблей. Весной 1840 года, во время следствия по делу о дуэли с Барантом, опять же бабушка смогла добиться того, чтобы к Лермонтову в Ордонансгауз стали пускать хотя бы родственников. В 1840—1841 годах Елизавета Алексеевна не прекращала хлопот и ходатайств о прощении внука, но на этот раз не успела.

Была верным ценителем его сочинений и их внимательным читателем. «Стихи твои, мой друг, я читала бесподобные, а всего лучше меня утешило, что тут нет нонишней модной неистовой любви. <…> Стихи твои я больше десяти раз читала», – писала бабушка Лермонтову 18 октября 1835 года. Лермонтов, в свою очередь, не боялся давать бабушке книжные и литературные поручения и заботился о том, чтоб она могла следить за его новыми публикациями. Последний раз уезжая из Петербурга в середине апреля 1841 года, Лермонтов просил Краевского – может быть, вообще в последнем письме, ему адресованном: «Сделай одолжение, отдай подателю сего письма для меня два билета на О <течественные> записки. Это для бабушки моей».

***

Тема общества

В зрелой лирике Лермонтова главное – тема современного ему общества. Он видит его безвольным, рефлексирующим, ушедшим в себя, не способного на деяние, страсть, творчество. Но поэт – органическая, живая часть общества, поэтому он также во власти переживаний и коллизий своего времени:

– Не отделяет себя от больного поколения («Дума», 1838);

– высказывает сомнения в возможности существования поэзии здесь и сейчас («Поэт», 1838; «Не верь себе», 1839;

– скептически оценивает жизнь как таковую («И скучно, и грустно…», 1840);

– ищет гармонию в эпическом прошлом («Бородино», «Песня про царя Ивана Васильевича»), в народной культуре («Казачья колыбельная песня», 1838), в чувствах ребенка («Как часто пестрою толпою окружен…», 1840, «Памяти А. И. Одоевского», 1839)

– поднимает темы богоборчества («Благодарность», 1840),

– анализирует причины нелюбви и губительной красоты («Три пальмы», 1839; «Утес», «Тамар», «Морская царевна», все 1841);

– ведет поиск душевной умиротворенности, («Родина», «Спор», оба 1841);

– выводит себя за пределы земной обреченности («Выхожу один я на дорогу…», 1841).

Создает свои вершинные поэмы «Демон» и «Мцыри», 1839 (последние редакции). В них – те же полюса ненависти и любви к бытию, маятниковое колебание души и ума между земным и небесным, проклятьем и благословением.

«Смерть поэта» сделала Михаила вхожим в круг пушкинских друзей и одним из самых популярных писателей в России. Лермонтова начали печатать.

***

Первая дуэль.

16 февраля 1840-го, на балу у графини Лаваль, между Лермонтовым и Эрнестом де Барантом, сыном французского посла, вспыхнула ссора. Иностранец бросил обидчику вызов, и через два дня состоялась дуэль – за Черной речкой, недалеко от места гибели Пушкина. Дуэлянты начинали со шпаг, одна из которых переломилась.

Последующий выстрел из пистолета Эрнеста пролетел мимо цели. Пожелавший бескровного исхода поединка, Лермонтов выстрелил в сторону, после чего оппоненты примирились друг с другом и разъехались. Русского дуэлянта арестовали и обвинили за «недонесение» о случившемся. Подсудимого приговорили к ссылке – на Кавказ, в армейский полк (Тенгинский пехотный) расположенный в одной из самых опасных зон Кавказской линии.

Лермонтов принимает участие в боевых действиях (сражение на речке Валерик, описанное в стихотворении «Я к вам пишу случайно, право…»). Невысокого роста, с серыми большими глазами, тонкими пальцами и мягкими движениями, Лермонтов преображался на поле битвы, командуя отрядом «летучих» и неуловимых кавалеристов (спецназ в современном звучании); Лермонтов и его «богатыри» становятся грозой горцев, появляются неожиданно, словно орлы вылетают из туманных гор, уничтожают в коротком и жестоком бою горцев и бесследно исчезают. Имя Лермонтова наводит ужас на противника, за его голову объявляют высокую награду. Представлен к наградам (вычеркнут из списков императором Николаем I).

Вторая ссылка повлияла на идею романа «Герой нашего времени» в его теперешнем виде. Когда оно вышло в свет, среди читателей крепло уверенность, что Лермонтов использовал образ офицера русской императорской армии Г. А. Печорина, чтобы изобразить самого себя. Писатель незамедлительно выпустил второе издание романа с предисловием, где описал основную идею произведения и дистанцировался от Печорина.

Вторая дуэль – венчанная смертью.

14 апреля 1841, не получив отсрочки, Лермонтов возвращается на Кавказ. В мае он прибывает в Пятигорск и получает разрешение задержаться для лечения на минеральных водах. Здесь он пишет целый ряд стихотворений: «Сон», «Утес», «Они любили друг друга…», «Тамара», «Свиданье», «Листок», «Выхожу один я на дорогу…», «Морская царевна», «Пророк».

В Пятигорске Лермонтов вращался в кругу давних знакомых, молодежи, предававшейся светским развлечениям. Среди них был отставной майор Мартынов, с которым Лермонтов некогда учился в школе гвардейских юнкеров. Острый на язык поэт не раз язвительно высмеивал его позерство, напыщенность и драматизм манер. Размолвка между ними закончилась 27 июля 1841 г. «вечно печальной дуэлью» – поэт, не придавший значения серьезности намерений своего противника, был убит наповал. Друзья хлопотали, чтобы он был погребен по церковным обычаям, однако это не представлялось возможным…

Явно провокационная дуэль

Дуэль была результатом провокации. Это видно уже из того, что мысль вызвать Лермонтова пытались внушить до Мартынова Лисаневичу. Лисаневич отказался.

Когда вызов уже состоялся, о предстоящей дуэли знали в Пятигорске многие, в том числе и власти, которые не сделали, однако, попытки воспрепятствовать дуэли; иначе говоря, они не выполнили своей прямой обязанности: «Между тем все дело держалось не в особенном секрете. О нем узнали многие, знали и власти, если не все, то добрая часть их, и, конечно, меры могли бы быть приняты энергические. Можно было арестовать молодых людей, выслать их из города к месту службы, но всего этого сделано не было»

Об отношении Николая I к Лермонтову можно судить и по фразе, которую он, не сумев вовремя сдержать себя, произнес при получении известия о смерти Лермонтова: «Собаке – собачья смерть».

«Государь, по окончании литургии, войдя во внутренние покои дворца кушать чай со своими, громко сказал: „Получено известие, что Лермонтов убит на поединке, – собаке – собачья смерть!“. Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна Веймарская, эта жемчужина вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и пошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались бывшие у богослужения лица, сказал: „Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит“» («Русский архив», 1911, №9, стр. 160).

«Нет никакого сомнения, – пишет Висковатов, – что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем-либо из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей. Полагали, что обуздание тем или другим способом неудобного юноши-писателя будет принято не без тайного удовольствия некоторыми влиятельными сферами в Петербурге. Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаенными средствами, но их главная пружина кроется в условиях жизни и деятелях характера графа Бенкендорфа»

Лермонтова постигла та же судьба, что и Пушкина, Одоевского, Бестужева-Марлинского, Полежаева, которых царь травил с присущей ему маниакальной последовательностью. Осуществляя свои замыслы в отношении Лермонтова, он хорошо определил свою цель. Весть о смерти Лермонтова была именно тем известием, которого ждал с Кавказа Николай I.

Как писал в своих «Записках декабриста» Н. И. Лорер:

«Мартынов служил в кавалергардах, перешёл на Кавказ, в линейный казачий полк и только что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех. Пока шутки эти были в границах приличия, всё шло хорошо, но вода и камень точит, и, когда Лермонтов позволил себе неуместные шутки в обществе дам…, шутки эти показались обидны самолюбию Мартынова, и он скромно заметил Лермонтову всю неуместность их. Но жёлчный и наскучивший жизнью человек не оставлял своей жертвы, и, когда они однажды сошлись в доме Верзилиных, Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Мартыновым, который, наконец, выведенный из терпения, сказал, что найдёт средство заставить молчать обидчика. Избалованный общим вниманием, Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит».

Дуэль произошла 15 июля (27 июля) 1841 года. Лермонтов выстрелил вверх (основная версия), Мартынов – прямо в грудь поэту.

Похороны Лермонтова не могли быть совершены по церковному обряду, несмотря на все хлопоты друзей. Официальное известие о его смерти гласило: «15-го июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов». По словам князя Васильчикова, в Петербурге, в высшем обществе, смерть поэта встретили отзывом: «Туда ему и дорога»

Похороны Лермонтова состоялись 17 июля (29 июля) 1841 года на старом пятигорском кладбище. Проводить его в последний путь пришло большое количество людей: жители Пятигорска, отдыхающие, друзья и близкие Лермонтова, более полусотни официальных лиц. Так совпало, что гроб с телом Михаила Юрьевича несли на своих плечах представители всех полков, в которых поэту пришлось служить.

Тело поэта покоилось в пятигорской земле 250 дней. 21 января 1842 года Е. А. Арсеньева обратилась к императору с просьбой на перевозку тела внука в Тарханы. Получив Высочайшее позволение, 27 марта 1842 года слуги бабушки поэта увезли прах Лермонтова в свинцовом и засмолённом гробу в семейный склеп села Тарханы.

В пасхальную неделю, 21 апреля (3 мая) 1842, скорбный кортеж прибыл в Тарханы. Доставленный из Пятигорска гроб с телом Лермонтова был установлен на двое суток для последнего прощания в церкви Михаила Архистратига. 23 апреля (5 мая) 1842 в фамильной часовне-усыпальнице состоялось погребение, рядом с могилами матери и деда.

***

Николай I подверг Мартынова наказанию чрезвычайно легкому три месяца ареста на гауптвахте и церковное покаяние

***

Николай I и Лермонтов.

Лермонтов мог увидеть Николая в 1830 году в пансионе, а впоследствии – во время учебы в юнкерской школе и во время службы в гвардии. Николай был равнодушен к художественной словесности, но его эмоциональность по поводу Лермонтова понятна. Его взбесили последние строки «Смерти поэта», в которых ответственность за гибель Пушкина возлагалась на императорский двор, – Николай даже послал к Лермонтову доктора «удостовериться, не помешан ли он». Позднее, прочтя вторую часть «Героя нашего времени», император понял, что Лермонтов не исправился. После громкой истории вокруг дуэли с Барантом Николай демонстративно велел не поощрять Лермонтова за боевые заслуги – не «изволил изъявить монаршего согласия» на представление к ордену Святого Станислава за храбрость, проявленную Лермонтовым в сражении при Валерике, а затем отказал в награде за осеннюю экспедицию 1840 года.

«Отвратительный роман, портящий характер», «дерзостная бессмыслица» – Николай I.

«13 июня 1840 г. 10 1/2. Я работал и читал всего „Героя“, который хорошо написан. <…> 14 июня. 3 часа дня. Я работал и продолжал читать сочинение Лермонтова; я нахожу второй том менее удачным, чем первый. <…> 7 часов вечера. Я дочитал „Героя“ до конца и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое преувеличенное изображение презренных характеров, которое имеется в нынешних иностранных романах. Такие романы портят характер. Ибо хотя такую вещь читают с досадой, но все-таки она оставляет тягостное впечатление, потому что в конце концов привыкаешь думать, что весь мир состоит из подобных людей, у которых даже лучшие, на первый взгляд, поступки проистекают из отвратительных и фальшивых побуждений. Что должно из этого следовать? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего пребывания на земле? Ведь и без того есть наклонность стать ипохондриком или мизантропом, так зачем же поощряют или развивают подобного рода изображениями эти наклонности! Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, обнаруживающая большую испорченность ее автора. Характер капитана намечен удачно. Когда я начал это сочинение, я надеялся и радовался, думая, что он и будет, вероятно, героем нашего времени, потому что в этом классе есть гораздо более настоящие люди, чем те, которых обыкновенно так называют. В кавказском корпусе, конечно, много таких людей, но их мало кто знает; однако капитан появляется в этом романе как надежда, которой не суждено осуществиться. Господин Лермонтов оказался неспособным представить этот благородный и простой характер; он заменяет его жалкими, очень мало привлекательными личностями, которых нужно было оставить в стороне (даже если они существуют), чтобы не возбуждать досады. Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он очистит себе голову, если это может произойти в среде, где он найдет людей, чтобы дорисовать до конца характер своего капитана, допуская, что он вообще в состоянии схватить и изобразить его».

(Из письма Николая I жене – императрице Александре Федоровне)

***

Демон

Поэма Лермонтова «Демон», 1841, берет начало из пушкинских «Демона», 1823, и «Ангела», 1827. Демон у Пушкина архаичен, традиционно зол:

«Неистощимою клеветою Он провиденье искушал: Он звал прекрасное мечтою; Он вдохновенье презирал; Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо смотрел — И ничего во всей природе Благословить он не хотел».

В «Ангеле» же проявляется симпатия и жалость поэта к представителю нечистой силы:

«В дверях Эдема ангел нежный Главой поникшею сиял, А демон мрачный и мятежный Над адской бездной пролетал. Дух отрицания, дух сомнения На духа чистого взирал И жар невольный умиленья Впервые смутно познавал. «Прости, – он рек, – тебя я видел, И ты недаром мне сиял: Не все я в небе ненавидел, Не все я в мире презирал».

Пушкин повернул душу Демона к вратам блага, выразив его тоску по добру: демон в ангеле, противоположности своей, впервые жар умиленья познал.

Лермонтов, разрабатывая психологический тонкий и драматический образ Демона, не признает его князем тьмы, скорее, поэт мучим им. Гоголь дал пояснение: «Признав над собой власть какого – то обольстительного демона, поэт покушался не раз изобразить образ, как бы желая стихами отделаться от него. Образ этот не вызначен определьтельно, даже не получил того обольстительного могущества над человеком, которое он хотел ему придать. Видно, что вырос он не от собственной силы, но от усталости и лени человека сражаться с ним».

Демон у Лермонтова филигранно выточен, со своими отличительными гранями, своей непохожестью:

1. Он чрезвычайно полифоничен, в нем отголоски представителей «адской силы», воплощенных художественно: мятежность и непримиримость – это мильтоновский Сатана; знающий и мудрый – байроновский Люцифер; прекрасный, соблазнительный и коварный – чем не герой Виньи из поэмы «Эола; по мощи отрицания – выше гетевского Мефистофеля.

2. Он беспощаден к себе и к миру, он не удовлетворен личным бытием. Навязанное ему генезисом происхождения абсолютное зло, он пытается отрицать, он жаждет идеала. Рефлексующий, сомневающийся сатана подчас человечен. Страсти в нем словно огненные потоки: любовь и ненависть, ум и страдания. Он ропшет, он противостоит Богу, воплотившем в нем зло, разрушение. Он у Лермонтова далеко не сильная, волевая личность, не романтический и таинственный злодей; он отдален от холодного и разочарованного, пусть и мудрого, но скептического Мефистофеля; Лермонтовский демон – духовное существо, жаждующее перемен, очарования, трепетных впечатлений и сладостных ощущений; он алчущее добра, любви и понимания и готов взамен этого покаяться, принять искупление. Зло выше равнодушия, оно более нравственнее равнодушия и подлости – эта мысль Лермонтова нашла отражение в и драме «Маскарад», 1836.

Первозданная движущая сила Демона – личная месть и в дальнем развитии как месть судьбе, Творцу. А это есть, помимо прочих данностей, еще и форма интеллектуального самоутверждения, (вот и сходство образов Демона и Печорина!). Совершая зло, они оба при этом хотят, чтобы их любили. А отказ от их покровительства, дружбы и нелюбовь к ним воспринимают как тяжкое оскорбление (ведь удивляется Печорин искренне: «За что они меня ненавидят?»).

Демон у Лермонтова в стихотворении «Мой демон», 1829, ищет во зле истоки добра:

«Собранье зол его стихия, Носясь меж дымных облаков, Он любит бури роковые, И пену рек, и шум дубров. Меж листьев желтых, облетевших, Стоит его недвижный трон; На нем, средь ветров онемевших, Сидит уныл и мрачен он. Он недоверчивость вселяет, Он презрел чистую любовь. Он все моленья отвергает, Он равнодушно видит кровь, И звук высоких ощущений Он давит голосом страстей. И муза кротких вдохновений Страшиться неземных очей».

Здесь Демон смотрит на мир со снисходительной насмешкой. Он видит суетность и напрасность бытия людей, мелочность человеческих страстей и гибельность мнимых надежд:

«Ему смешны слова привета И всякий верящий смешон; Он чужд любви и сожаленья, Живет он пищею земною, Глотает жадно дым сраженья И пар от крови пролитой».

И здесь же противоположность. Иной эгрегорийный ряд, другая ментальность, несхожие мысли и эмоции:

«…любить пасмурные ночи, Туманы, бледную луну, Улыбки горькие и очи, Безвестные слезам и сну».

Лермонтовский демон из одноименной поэмы 1841 года предстает в необычном, в нетрадиционном фокусе:

«Печальный демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой… Ничтожной властвуя землей, Он сеял зло без наслаждения, Нигде искусству своему Он не встречал сопротивленья — И зло наскучило ему».

Редакций «Демона» восемь. Вначале поэтический образ прямолинеен, в категориях добра и зла. Перевешивает ненависть, а соблазнение Тамары выступило местью за невозможность любить. В дальнейщем Лермонтов расширил образ, сделав его двусмысленно – противоречивым. С одной стороны, сила свободного разума, с другой – огненная страсть, и созидающая и разрушающая одновременно, в третьих – мучительная борьба разума и страсти, неистовое желание восстановить гармонию с миром. Невозможность такового наполняет фигуру демона необыкновенной динамичностью и трагизмом. Потаенный смысл («сверхсмысль») поэмы проявляется в «вечных конфликтах»: Демон и Тамара, с одной стороны. Демон и Творец, с другой. И проистекающий обременительный для Лермонтова вывод: фатальна миссия зла, и даже добро подчас творит зло («зло от добра»), и выражено в принципе: творя добро, ты не уменьшаешь зла.

У Лермонтова основной конфликт Демона – не жажда свободы, а бунт против собственной природы («ненавистнической»), жажда любви, жажда «жизни иной». Во имя любви к Тамаре, он готов отказаться от зла:

«Тоску любви, ее волненье Постигнул Демон в первый раз, Он хочет в страхе удалиться… Его крыло не шевелится! И чудо! Из померкших глаз Слеза тяжелая катится».

Но в самый напряженный момент, в момент кульминации боьбы двух стихий, когда

«…входит он, любить готовый, С душой, открытой для добра. И мыслит он, что жизни овой Пришла желанная пора…»

Между ним и Тамарой встает Ангел – «хранитель грешницы прекрасной» – и обвиняет Демона:

«Дух беспокойный, дух порочный, Кто звал тебя во тьме полночной? Твоих поклонников здесь ет, Зло не дышало здесь поныне; К моей любви, в моей святыне Не пролагай преступный след».

Бьются в душе Демона страсти, разрывая его: вожделение, предчувствие катастрофы и отчаянное устремление к Тамаре. Но ангел, словно злой гений, останавливает Демона… и тогда:

«…злой дух коварно усмехнулся. Зарделся ревностию взгляд, И вновь в душе его проснулся Стариной ненависти яд».

А ведь когда – то он познал рай и был светлой тенью Бога! А потом возвеличил с «небом гордую вражду». В этом мощь и обаяние образа Демона. Он – сильный дух, а отнюдь не мелкий, коварный бес. Но Демон и символ равнодушия к людям, как скорбная черта поколения Лермонтова – и как результат такого состояния смерть несчастной Тамары.

***

Далеко не романтический красавец

Большинство современников так описывали внешность Лермонтова: маленького роста, коренастый, широкий в плечах, в шинели, которая ему не по размеру, с большой головой и седой прядью в черных волосах. В юнкерской школе он сломал ногу и потом прихрамывал. Один из мемуаристов отмечал, что из-за какой-то врожденной болезни лицо Лермонтова иногда покрывалось пятнами и меняло цвет. Впрочем, есть и упоминания о том, что Лермонтов обладал почти богатырским здоровьем и силой: гнул и завязывал в узел шомпола.

***

«Засыпал под крик шакалов»

В феврале 1837 был отдан высочайший приказ о переводе Лермонтова прапорщиком в Нижегородский драгунский полк на Кавказ. В марте он выехал через Москву. Простудившись в дороге, был оставлен для лечения (в Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске. По пути следования в полк он «изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов…», В 1837 году Лермонтов записывает народную сказку об Ашик-Керибе («Ашик-Кериб»), стремясь передать колорит восточной речи и психологию «турецкого» сказителя. Народный характер поэт раскрыл в «Дарах Терека», «Казачьей колыбельной песне», «Беглеце». В Пятигорске и Ставрополе он встречается с Белинским, доктором Н. В. Майером (прототип доктора Вернера в «Княжне Мери»); близко сходится с А. И. Одоевским («Памяти А. И. Одоевского», 1830).

Во время ссылки раскрылось художественное дарование Лермонтова, с детства увлекавшегося живописью. Ему принадлежат акварели, картины маслом, рисунки, пейзажи, жанровые сцены, портреты и карикатуры. Лучшие из них связаны с Кавказом. Кавказская ссылка была сокращена хлопотами бабушки через А.X. Бенкендорфа. В октябре 1837 был отдан приказ о переводе Лермонтова в Гродненский гусарский (в Новгородской губернии), а затем в Лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском Селе. Во 2-й половине января 1838 года Лермонтов возвращается в Петербург.

1838—1841 – годы его литературной славы.

***

Загадочность Печорина.

Лермонтов вскрыл трагическую двойственность человека после декабристской мертвой поры, его силу и слабость. Гордое и пассивное неприятие николаевского строя порождало жестокое одиночество, а расплатой являлось душевное ожесточение индивидуалиста.

В этом – изумительная жизненность образа Печорина, его загадочная привлекательность. Белинский недаром сказал, что в самих пороках его проблескивает что – то великое.

Да, герой не склоняется перед жестокой подлостью времени, во имя ненависти к этой жизни он жертвует всем – своими чувствами, своей потребностью любви. В одиноком бунте – крах человека, его неминуемое обездушивание. Лермонтов этого понимал, но иного не желал.

Герцен говорил, что был нужен особый закал, чтобы вынести воздух мрачной николаевской эпохи, надо было ненавидеть из любви, презирать из гуманности, уметь высоко держать голову, имея цепи на руках и ногах.

Тема социального неравенства, тема нищеты, тем оскорбленного человеческого достоинства, жгучая и благороднейшая тема русской литературы с неотразимой силой предстала в Лермонтове. Какую силу самоотрицания, самоотречения от наслаждения жизнью вложил художник в образ Печорина. Столько личного, столько пылкой внутренней симпатии (хотя, очевидно не просматриваемой в романе)! Столько гордого неприятия действительности.

Описание петербургских трущоб, мира нищеты, с которым художник столкнул Печорина (роман «Княгиня Лиговская»), с жалкой чиновной «гостиной», украшенной «единственным столом, покрытым клеенкой, перед которым стоял старый диван и три стула» – все настолько глубоко врезалось в моральное сознание Толстого, что многое он перенял и вложил в описание нравственных мук Нехлюдова.

Характерно, что важнейший мотив романа – уязвленное самолюбие необеспеченного человека – есть и в автобиографическом образе самого Лермонтова, нарисованном пристрастной мемуаристской Екатериной Сушковой (его страстной любви). Добившись от Екатерины признания в любви, зная, что ее руки домогается домогается богатый и влиятельный полковник Лопухин, Лермонтов спрашивал: «Но, однако ж, обдумайте все хорошо, не пожалеете ли вы когда – нибудь о Лопухине? Он – добр, я – зол, он богат – я беден; я не прощу вам ни сожаления, ни сравнения, а теперь еще время не ушло»

Лермонтову было суждено стать поэтом этой эпохи. В железном строе его стихов позванивали кандалы нерчинских узников.

***

Лермонтовское стихотворение «Бородино» Лев Толстой признал зерном своей народной эпопеи «Война и мир».

***

«Хладный разврат света»

В стихотворении «На смерть поэта» Лермонтов сблизил Пушкина с Ленским:

«И он убит – и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой»

Романтический герой Пушкина, привезший «из Германии туманной… вольнолюбивые мечты», на короткий миг пленил воображение Лермонтова. Поэтический образ молодого мечтателя, – «ко благу чистая любовь», «порывы девственной мечты», – сраженного «безжалостной рукой» во всем разочарованного Онегина, в душе Лермонтова воспринимался как отрицание «хладного разврата света». Порождали веру в девственность этого романтического героя, в его способность силою вольнолюбивых страстей воспламенить мир.

Однако Лермонтов, создавший образ трагически обреченного в безысходности Печорина, и так беспощадно его разоблачавший, требовавший для излечения пороков своего времени горьких истин, редких (народных!) лекарств, не мог долго обольщать себя верой в наивно – восторженного героя (Ленского). С поразительным мужеством, испепеляющей беспощадностью Лермонтов разделается с возникшей иллюзией – в «Герое нашего времени» он развенчает образ юного певца, «сраженного безжалостной рукой»

Лермонтов создал уникальный образ Печорина, когда соединил в нем двух пушкинских героев – антиподов – Онегина и Ленского, а образ Грушницкого – очевидная пародия, едкая и жестокая, на Печорина, а тем самым – и на Ленского.

Лермонтов заставил нас почувствовать внутреннее изящество Печорина. Он не назовет его «самолюбивым и сухим», как назвал Пушкин своего Онегина. Не назовет его опустошенным и надломленным, каким проявляется Онегин. Художник обнаруживает в своем герое скованные душевные сила, страсти, томление которых не находит своего применения.

В поединке Печорина и Грушницкого, как бы повторив столкновение Онегина с Ленским, Лермонтов приходит к неожиданному развороту, к противоположному эффекту: в гибели Ленского – осуждение Онегина, в вынужденной дуэли Печорина с Грушницким – нравственное оправдание Печорина.

Упорно возвращаясь к пушкинским образам, Лермонтов беспощадно дискредитировал образом Грушницкого романтическую выспренность Ленского (чем возвеличивал образ Печорина!).

Грушницкий – это мнимая романтическая разочарованность. Тогда как многогранный образ Печорина – это трагическая расплата сильного характера, вынужденного откликаться на мелочные интересы среды. Отсюда – непреходящее обаяние этого образа.

Без преувеличения можно сказать, образом Печорина Лермонтов полонил сердца дальнего и чуждого ему поколения – наших сегодняшних школьников, нашу молодежь 21 века. Это означает лишь то, что непревзойденную притягательную силу вложил писатель в своего героя, дворянина и аристократа, хмурого гвардейского офицера, так жестоко игравшему женскими сердцами, так равнодушно презревшего душевный порыв Максима Максимыча.

Это означает, что мятежный талант Лермонтова не поддается хрестоматийному приглаживанию. Потому, и спустя столетия, он тревожит сердца, пленяет бунтующей силой, силой Прометея. Юноши и девушки разглядели в Печорине человека, призванного к подвигу и обреченного жестокими обстоятельствами времени на бездействие. В этом подлинная и трагическая красота Печорина: силы необъятные – и одно лишь мучительно и тщетное усилие их применить. Герой, лишенный возможности быть героем, – герой трагичен, он будоражит сознание, привлекает сознание.

Молодежь сочувствует трагической скованности его неукротимых, неуемных сил. Но еще сильнее действует на них – пламень и энергия сердца Печорина. Она просто обжигает. Просто взрывает своей необузданностью и вместе с тем – некой фатальной предопределенностью, бессмысленной игрой жизнью (эпизод – незаряженный пистолет в дуэли с Грушницким).

Борьба Печорина со своим застывшим, как маска, обществом – это действительно борьба, в которой никогда не будет примирения. И Печорин для нас – палач этого общества и одновременно его жертва (роковая зависимость героя от ненавистного ему окружения). Вот почему поэт и смог назвать его «героем нашего времени».

***

***

Выхожу один я на дорогу…»

Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы… Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб дыша вздымалась тихо грудь; Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб вечно зеленея Тёмный дуб склонялся и шумел. Лермонтов «Выхожу один я на дорогу…».

Последний период творчества Михаила Лермонтова связан с переосмыслением жизненных ценностей и подведением итогов. По воспоминаниям очевидцев, поэт предчувствовал свою гибель, поэтому пребывал в некоем отстраненном состоянии, считая, что бессмысленно спорить с судьбой. Более того, он пытался ее упредить и фактически искал свою смерть, считая, что достойным завершением жизни является гибель на поле брани.

За несколько месяцев до роковой дуэли, которая произошла весной 1841 года, Лермонтов написал стихотворение «Выхожу один я на дорогу», которое, вопреки многим другим произведениям этого периода, наполнено не отчаянием, а светлой грустью и сожалением о том, что какие-то очень важные и знаковые события не оставили в душе поэта следа. Как и в юношестве, Лермонтов по-прежнему испытывает острое чувство одиночества, поэт изображает себя в этом произведении странником, который бредет по ночной дороге, не отдавая себе отчета в том, куда и зачем он держит путь.

Окружающая природа, к которой поэт постоянно обращается в своем творчестве. Лишь подчеркивает его одиночество. Ведь в полночном небе даже «звезда с звездою говорит», в то время как автор лишен возможности поделиться своими мыслями с теми, кто смог бы оказаться если и не хорошим собеседником, то хотя бы благодарным слушателем. Эту миссию Лермонтов решил возложить на потомков, хотя и не был уверен в том, что спустя годы его стихи будут востребованы.

Стихотворение «Выхожу один я на дорогу…» построено на контрасте. Автор осознанно противопоставляет красоту ночной природы, от которой веет умиротворением, и собственное душевное состояние, пытаясь найти ответ на вопрос, почему же ему так больно и грустно. Его выводы неутешительны, так как поэт признается, что утратил способность радоваться и ощущать себя по-настоящему счастливым человеком. «Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть», – подводит итоги поэт. И при этом отмечает, что его самая заветная мечта – свобода и покой.

У Лермонтова подобное душевное состояние с учетом его беспокойной и деятельной натуры ассоциируется лишь со смертью. Но даже такой исход событий его не удовлетворяет, так как физическое прекращение существования является для поэта равносильным полному забвению. Безусловно, Лермонтов жаждет славы, хотя и не питает иллюзий по поводу своего творчества. Его заветная мечта – повторить подвиг участников Бородинского сражения и войти в историю великим полководцем, который смог защитить свою родину от врагов. Но этим мечтам не суждено сбыться, так как поэту довелось родиться в другую эпоху, когда честь и доблесть уже перестали быть в фаворе. Поэтому автор хочет уснуть дивным и глубоким сном, который позволит ему преодолеть время, но при этом остаться сторонним наблюдателем, чтобы знать, какой станет Россия через годы.

«Я б желал навеки так заснуть», – отмечает поэт, подразумевая пограничное состояние между жизнью и смертью. При этом в его словах отчетливо звучит желание оставить о себе память на века, поэт хочет, чтобы над ним «вечно зеленея, темный дуб склонялся и шумел». В какой-то степени это произведение можно считать пророческим, так как желание Лермонтова все же осуществилось. Погибнув на бессмысленной и глупой дуэли, он не только остался в памяти людей как блистательный русский поэт, но и вдохновил своим творчеством на подвиги во имя справедливости последующие поколения. И, тем самым, выполнил свою миссию, которая была предначертана ему судьбой, и суть которой он так и не смог понять при жизни, несмотря на то, что никогда не считал поэзию обычным увлечением.

***

Предчувствие смерти

Уезжая на Кавказ в 1840 г., Лермонтов на прощальном вечере у Карамзиных говорил В. А. Соллогубу: «Убьют меня, Владимир».

В письме к Александру Дюма Е. П. Ростопчина, которая одной из последних простилась с поэтом в 1841 г., когда он уезжал на Кавказ, писала: «Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти».

Ю. Ф. Самарин вспоминал о встрече с Лермонтовым в 1841 г. в Москве: «Он говорил мне о своей будущности, о своих литературных проектах, и среди всего этого он проронил о своей скорой кончине несколько слов, которые я принял за обычную шутку с его стороны».

В Пятигорске в 1841 г., еще до ссоры с Мартыновым, Лермонтов, встретившись ночью на бульваре с одним из старых своих друзей (с П. А. Гвоздевым, товарищем по юнкерской школе), говорил ему: «Чувствую – мне очень мало осталось жить».

Мыслью о близкой смерти проникнуты многие лермонтовские стихотворения последнего периода.

Лермонтову было ясно, что ему грозит смертельная опасность. Военная служба оказывалась ловушкой. Поэтому он всеми силами стремился получить отставку. Понятно, почему Николай I так настойчиво не хотел ее давать. Но даже Николай мог оказаться вынужденным освободить Лермонтова от военной службы, во всяком случае строевой.

Лермонтов мог получить рану, которая вообще могла сделать для него службу невозможной. Лермонтов, сообщая о предстоящем отъезде в экспедицию, пишет: «Пожелайте мне счастья и легкой раны – это лучшее из того, что мне можно пожелать»

***

Равнодушное поколение

Лермонтов видел в своих современниках равнодушное поколение. Недаром признавал от с такой тоской:

«И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви».

И носил в себе, точнее, вынашивал, высокую зрелость времени. Вот его поразительной силы бунтующего гнева строки:

«Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, послушный им народ».

«Голубые мундиры» жандармов и послушный им народ – вот что видел Лермонтов в глухие годы, последовавшие после разгрома декабристов.

«Страна рабов», – скажет он и в этом увидит «дух всеобщего» – объективный ход колесницы времени. Но такую объективную реальность Лермонтов не принимал – и тогда оставался лишь путь одинокого дерзания, путь гордого неприятия мира; путь как антитеза Пушкина (наслаждению жизнью) – путь Прометея.

Лермонтов – это образ одинокого титана, прельщенного бунтом – Демон, восставший против «Вечного». Уже в юношеском стихе «Молитва» Лермонтов признавался:

«И часто звуком грешных песен Я, Боже, не тебе молюсь».

Лермонтовское неприятие действительности, лермонтовский бунт – это тема Прометея. Прометей – поэтический образ героического добра, созидающей страсти, неукротимой любви.

Прометей – символ гордого и одинокого протеста. Он не унижается до смешного. Его удел – высокая и гордая трагедия. Таким он вошел в поэзию мира. Но ему противостоит образ другого титана – ратоборца добра Геркулеса (читайте – Пушкина). Геркулес – велик и игрив, лукав и озорник. Все в нем работает на славу, на публичность, на восторг. Он и конюшни Авгиевы вычистит, и смел будет по ночам перед пятьюдесятью дочерьми Теспиоса. Он весь – в окружении, одиночество – его антиномичность.

Прометей – гордый, но одинокий протест. Стихия неограниченного субьективного дерзания. Он не унижается до смешного (не озорник и ум у него не «лукавый»). Никакой борьбы против уродливых гидр (это удел плебеев), он не работяга (пусть конюшни чистит прозаический герой). Он – трагедия самопожертвования во имя высокой цели («искры Гефестова огня»)

Трагедия самопожертвования во имя высокой цели. Таким и остался в памяти благодарных потомков Лермонтов и его Демон. Могучий Дух, растерявший свои упования, томящийся в пустынной жажде великого дела:

«И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви… Жить для себя, скучать собой…» Ничто иное, как казнь постылого бессмертия…

Прометей классический – не обозленное божество постыдно равнодушного поколения. Он пал жертвой любви к людям, во имя этой любви он восстал против Зевса. А что декларирует лермонтовский Демон?

«И я людьми не долго правил, Греху не долго их учил, Все благородное бесславил И все прекрасное хулил», Злой гений жизни…

В образе Демона проявилось противоречие, из которого Лермонтов так и не мог выйти. В Демоне он возвеличил «с небом гордую вражду», и в этом потрясающая мощь и обаяние образа: Демон великий дух, а отнюдь не мелкий, коварный бес. Однако Демон и символ, аллегория равнодушия к людям.

***

Молитва»

Я, матерь божия, ныне с молитвою Пред твоим образом, ярким сиянием, Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием, Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в мире безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой заступнице мира холодного. Окружи счастием душу достойную; Дай ей сопутников, полных внимания, Молодость светлую, старость покойную, Сердцу незлобному мир упования. Срок ли приблизится часу прощальному В утро ли шумное, в ночь ли безгласную — Ты восприять пошли к ложу печальному Лучшего ангела душу прекрасную.

Стихотворение «Молитва», написанное в 1839 году, относится к позднему периоду творчества Михаила Лермонтова. Автору всего 25 лет, однако он уже успел побывать в ссылке и переосмыслить собственную жизнь, в которой ему попеременно доводилось играть роль светского льва и бретера, дебошира.

Вернувшись с Кавказа в чине корнета лейб-гвардии, поэт осознал, что не в состоянии что-либо изменить в мире, который его окружает. И чувство собственного бессилия заставило его обратиться к Богу, которого, несмотря на классическое религиозное воспитание, Михаил Лермонтов никогда не воспринимал всерьез.

Современники поэта и, в частности, Виссарион Белинский, отмечают, что бурная и деятельная натура Михаила Лермонтова очень часто заставляя его сперва совершать поступки, а после их осмыслять. Бунтарь по жизни, он даже не пытался скрывать свои политические взгляды. Однако несколько месяцев, проведенных на Кавказе, произвели на поэта неизгладимое впечатление. Он был не только поражен восточной мудростью, но и проникся идеями некоего высшего начала, которому подчиняется судьба каждого человека.

Оставаясь по – прежнему бунтарем, Михаил Лермонтов, по-видимому, решил для себя, что попытки доказать окружающим их глупость и никчемность – совсем не та миссия, которая предначертана ему свыше. По возвращении в Москву он снова блистает на светских раутах и даже испытывает некоторое удовольствие от внимания к своей персоне со стороны представительниц слабого пола, которых прельщает его слава героя, бунтаря и сорвиголовы. Однако из всех барышень Михаил Лермонтов выделяет юную Марию Щербакову, которая однажды заявляет ему, что только молитва, обращенная к Богу, дает душевное равновесие и помогает в самые трудные минуты жизни.

Конечно, было бы весьма наивно полагать, что человек с задатками атеиста пойдет в храм или же сделает «Псалтырь» своей настольной книгой. Тем не менее, Михаил Лермонтов нашел в словах юной особы некую истину, которая была недоступна его пониманию. И – написал собственную «Молитву», которая стала одним из наиболее светлых и лирических произведений поэта.

В этом стихотворении нет слов, обращенных к Богу, нет просьб, самобичевания и покаяния. Однако поэт признает, что обычные слова могут обладать целебной силой, очищая душу от скорби, тоски и тяжкого бремени, вызванного осознанием собственного бессилия. Но, самое главное, что Михаил Лермонтов действительно следует совету Марии Щербаковой и начинает молиться тогда, когда ощущает себя в ловушке собственных мыслей и переживании.

Не менее страшным врагом поэта являются сомнения, которые, впрочем, свойственны всем молодым людям. Однако для Михаила Лермонтова они являются чем-то вроде наказания, так как ставят под сомнение не только образ жизни поэта, но и его цели, желания и стремления. Что, если увлечение литературой является пустым самообманом, а светлые идеалы, отождествляющие равноправие и взаимное уважение людей – лишь вымысел, порожденный богатым воображением?

Но ведь есть Пушкин и Вяземский, Белинский и Краевский, которые придерживались подобных мировоззрений. И тогда, чтобы развеять сомнения и найти духовную опору Лермонтов начинает молиться, горячо, со слезами и с чувством раскаянья за то, что допускает даже мысль о том, что его судьба может быть другой.

Стихотворение «Молитва» – это, в какой-то степени, попытка смириться с тем путем, который предначертан поэту. Но, в то же время, это укрепление его веры в собственные силы и, что не исключено, предчувствие скорой гибели. Это – покаяние в стихах, смысл которого заключается в борьбе с собственными слабостями, которые вынуждают Лермонтова постоянно скрывать под маской благопристойности свои истинные чувства и мысли.

***

Почти сверстник Тургенева, он был моложе Гоголя и Гончарова, только на семь лет старше Достоевского и на четырнадцать – Льва Толстого, современника Максима Горького, когда его настигла смерть у подножья Машук.

Не случайно утверждал Достоевский, что Лермонтов мог бы стать «печальником народного горя», ибо преклонялся перед народной правдой.

По определению Белинского, «поэт русский, народный», Лермонтов протестовал против гнусных порождений имперской России и имел «сочувствие ко всему человеческому». Поэт делал крайне пессимистический вывод: «будущее иль пусто, иль темно». Он утверждал, что его поколение состарится под бременем познания и сомнений, что оно иссушило ум бесплодной наукой.

Лермонтов – поэт, неудовлетворенный жизнью и деятельностью своего поколения:

«Толпой угрюмой и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда» («Думы)

«Эти стихи писаны кровью, – говорит Белинский, – они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!»

Высказывания, цитаты и афоризмы Лермонтовa

• Многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы: полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов; душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит.

• Все это было бы смешно, Когда бы не было так грустно

• Уважение имеет границы, а любовь – никаких.

• Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какою была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.

• Хуже смерти ничего не случается – а смерти не минешь.

• Язык и золото – вот наш кинжал и яд.

• Радости забываются, а печали – никогда.

• Стыдить лжеца, шутит над дураком, И спорить с женщиной – все то же, Что черпать воду решетом: От сих троих избавь нас, Боже!

• Все ясно ревности – а доказательств нет!

• Жизнь – вечность, смерть – лишь миг.

• Жизнь побежденным не награда.

• Зло порождает зло.,

• Из двух друзей один всегда раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается.

• Легко народом правит, если он Одною общей страсть увлечен. • Любить… но кого же?.. на время – не стоит труда, а вечно любить невозможно. • Поверь мне – счастье только там, Где любят нас, где верят нам. • Боюсь не смерти я. О нет! Боюсь исчезнуть совершенно. • Была без радости любовь Разлука будет без печали. • В природе противоположные причины часто производят одинаковые действия: лошадь равно надает на ноги от застоя и от излишней езды. • Порой обманчива бывает седина: Так мхом покрытая бутылка вековая Хранит струю кипучего вина

***

В семье М. Ю. Лермонтова бытовал рассказ о том, что их род, возможно, происходит от шотландского рода Лермонтов.

Этим рассказом навеяно юношеское стихотворение Лермонтова «Желание».

«Желание»

«Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить?»

Гроб Оссиана»

«Под занавесою тумана, Под небом бурь, среди степей, Стоит могила Оссиана В горах Шотландии моей. Летит к ней дух мой усыпленный Родимым ветром подышать И от могилы сей забвенной Вторично жизнь свою занять!…»

Давая оценку творчества молодого поэта, Белинский писал: «По глубине мысли, роскоши поэтических образов, увлекательной, неотразимой силе поэтического обаяния, полноте жизни и типической оригинальности, по избытку силы, бьющей огненным фонтаном, его создания напоминают создания великих поэтов… ибо мы убеждены, что из него выйдет – Лермонтов…»

Список использованной литературы:

1.. Ю. Лермонтов. Полное собрание сочинений в десяти томах.2000

2. А. Марченко. Лермонтов. 2009

3. П. Щеголев. Лермонтов.1999

4. П. Щеголев. Лермонтов в жизни и смерти.2014

5. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь.

Тютчев Федор Иванович

(1803 – 1873)

Умный, умный, как день…

«Вы знаете, кто мой любимый поэт?» – спросил однажды Лев Николаевич Толстой. И сам назвал Тютчева. Современники вспоминали о том «изумлении и восторге», с каким Пушкин отзывался о стихах Тютчева.

Более ста лет тому назад Н. А. Некрасов назвал лирику Тютчева одним из «немногих блестящих явлений» русской поэзии.

«Тютчев может сказать себе, что он… создал речи, которым не суждено умереть», – писал тогда же И. С. Тургенев[битая ссылка] 1.

Находясь в каземате Петропавловской крепости, Чернышевский просил А. Н. Пыпина прислать ему ряд книг, в том числе «Тютчева (если можно достать)».

Менделеев любил повторять особенно запомнившиеся ему тютчевские стихи.

Максим Горький рассказывал, что в тяжелые годы пребывания «в людях» – годы нужды и борьбы за жизнь стихотворения Тютчева, наряду с некоторыми другими впервые им прочитанными произведениями русских писателей, «вымыли» ему «душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей и горькой действительности» и научили его понимать, «что такое хорошая книга».

Высоко ценил поэзию Тютчева В. И. Ленин. В рабочем кабинете великого основателя Советского государства находились не только сочинения поэта, но и такое рассчитанное на узкий круг специалистов – литературоведов издание, как «Тютчевиана», – выпущенный в 1922 году сборник эпиграмм, афоризмов и острот поэта.

***

Книжка в триста небольших стихотворений, из которых около трети переводных, четыре статьи да ряд писем, – вот все литературное наследие Тютчева. Но Фет, в своей надписи на сборнике стихов Тютчева, справедливо сказал столько раз после повторенные слова:

«Муза, правду соблюдая, Глядит, и на весах у ней Вот эта книжка небольшая Томов немногих тяжелей»

Поэзия Тютчева принадлежит к самым значительным, самым замечательным созданиям русского духа.

К поэзии Тютчева можно подходить с трех точек зрения:

– можно обратить внимание на выраженные в ней мысли;

– можно постараться выявить ее философское содержание,

– можно, наконец, остановиться на ее чисто художественных достоинствах. Со всех трех точек зрения, поэзия Тютчева заслуживает величайшего внимания.

Для Тютчева, как сказал еще И. С. Аксаков, «жить – значило мыслить». Не удивительно поэтому, что его стихи всегда полны мысли. В каждом его стихотворении чувствуется не только острый глаз и чуткий слух художника, но и ум мыслителя.

«Умный, умный, как день, Федор Иванович» – писал о Тютчеве Тургенев. И писал сам поэт:

«День – сей блистательный покров — День, земнородных оживленье, Души болящей исцеленье, Друг человека и богов»

Поэт бесконечности, неба с его вечной загадкой. Он сам восхищался и упивался миром Вселенной, миром звезд. И заставлял читателя трепетать перед этим миром.

«Небесный свод, горящий славой звездной, Таинственно глядит из глубины — И мы плывем, пылающею бездной Со всех сторон окружены».

Остро ощущал Тютчев как мал, крохотен, если не ничтожен, человек перед вселенной.

«И бездна нам обнажена Со своими страхами и мглами, И нет преграды меж ею и нами!» Тютчев любил ночь, был певцом ночи: «Святая ночь на небосклон взошла, И день отрадный, день любезный Как золотой покров она свила, Покров, накинутый над бездной»

И, развивая тему бессилия человека перед всесильем природы, пишет дальше:

«И, как виденье, внешний мир ушел.. И человек, как сирота, бездомный, Стоит теперь, и немощен и гол. Лицом к лицу пред пропастью темной…»

День для него казался обманом. День для него – как сон, как туман, дремота, которая «объемлет вселенную, ее поправ»:

«И чудится давно минувшим сном Ему все светлое, живое… И в чуждом неразгаданном, ночном Он узнает наследье роковое»

А ночь для него – вся в загадке, вся в мерцании вопроса, ответа на который нет и …не будет

«Ночь, ночь, о где твои покровы, Твоей стихии сумрак и роса».

Поэт считал, что солнечный день – это пелена, которая закрывает звездный мир, из – за нее мы не видим звездной бездны, теряем ощущение вечности.

Как ненавистен солнечный день для Тютчева:

«Днем, сокрытые как дымом Палящих солнечных лучей, Звезды не видны, Звездная вечность скрыта»

Он – поэт «двойного» бытия, на пороге между днем и ночью, а, точнее, на ступеньках лестницы, ведущей от сумерек дня к тайне звезд, притягательной и мятежной тайне вечности. Его душа – это «жилица двух миров»: внутреннего мира поэта и мира природы, вселенной.

«Как жадно мир души ночной Внимает повести любимой…»

Центральная идея тютчевской лирики – это отношения человека и природы. Поэт и природа связаны между собой глубокими, внутренними нитями. Цельность, синтез мира природного, с одной стороны, и «Я», человеческое – с другой стороны.

«Все во мне, – и я во всем» – восклицает поэт. Ему было ненавистно представлять мир как скопление абстракций, лишенных души, чувств.

Он враждебно относился к французскому плоскому позитивизму, который превращает весь живой, одухотворенный мир в пустоту. Избегал он и немецкий идеализм, представляющий мир в умственных, отвлеченных категориях («Абсолютный дух»).

Он один из первых в русской национальной мысли поднял штандарт борьбы за цельное ощущение мира. Ощущение родства между человеком и стихийными силами, чтобы человек6

«… одной с природой жизнью дышал, Листка понимал трепетанье»

Рационализм свел природу к безжизненному началу, из природы извергли загадку. Вот что писал Макс Вунд в книге «Греческое мировоззрение»:

«Научное понимание внесло глубокий раскол в отношение к природе. Чарующая интимность, связывающая до сих пор человека с жизнью природы, любовное одухотворение природы, все это безжалостной рукой было превращено было в царство мертвой природы».

И дальше: « Прежде человеку была дорога каждая песчинка, в нем жило дыхание божеств, принимающее непосредственное участие в его жизни. Древнему греку природа казалась прекрасной, ибо божественный дух проникал ее, он считал ее добродетельной, заимствовал у нее нормы поведения, согласуя свою жизнь с ее силами, сознавая себя во власти их».

Тютчев – носитель древнегреческого, дофалевского мышления (Фалес Милетский – один из семи мудрецов), мифологического. Везде он видел Жизнь. Тайну. Чудо.

«Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ей есть душа, к ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык».

***

Исторические катаклизмы приковывали к себе настороженное внимание поэта. Ему принадлежат знаменитые строки:

Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие,  Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель… («Цицерон»)

Всю жизнь Тютчев не уставал быть жадным зрителем этих «высоких зрелищ», настойчиво пытавшимся разгадать исторический смысл происходящего.

Эпоха «бурь гражданских и тревоги» и была той социально – исторической почвой, на которой развивалось лирическое творчество Тютчева.

Поэзия Тютчева полна мысли, это философская поэзия. Однако Тютчев прежде всего был художником. В поэтические образы он облекал лишь то, что было передумано и перечувствовано им самим.

Сущность его творческого процесса прекрасно определил И. С. Тургенев: «…каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления;

В 1836 году Тютчев писал»… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле»

Поэзия самого Тютчева, раскрывающая «целый мир» мыслей и чувств, корнями своими связана с «землей» – и в этом ее сила. Тютчев недаром называл себя «верным сыном» «матери – Земли» и в пламенных стихах высказывал свою любовь к ней («Нет, моего к тебе пристрастья…»). Эта любовь к жизни, любовь к «настоящему» прошла через всю жизнь и через все творчество поэта. Ему были ведомы минуты «земного самозабвения», почти физическое ощущение «преизбытка» жизни.

Но ни в одном из стихотворений Тютчева «жизни преизбыток» не нашел, пожалуй, такого ясного и светлого выражения, как в стихотворении «Я помню время золотое…». На нем лежит яркий отблеск того молодого, быть может впервые пробудившегося чувства, под влиянием которого чистый облик возлюбленной поэта совершенно естественно приобретает в его воображении воздушные черты «младой феи». Стихи проникнуты большой психологической и художественной правдой. Впечатления от внешнего мира органически слиты в них с душевными ощущениями лирических героев:

И солнце медлило, прощаясь С холмом, и замком, и тобой.

То, что вспоминается в этом стихотворении, происходит весной, когда яблони осыпаны цветом, когда день долог, а ночи коротки. Но поэту кажется, что солнце нарочно «медлит» зайти, чтобы дать себе время налюбоваться на юную красавицу.

Все стихотворение дышит «настоящим», «счастливым днем», не затуманенным мыслью о будущем. Даже упоминание в последних строках о скоротечности жизни не омрачает общей безмятежной настроенности этих стихов:

И сладко жизни быстротечной Над нами пролетала тень.

Тот же образ – жизнь – тень – возникает впоследствии в другом стихотворении Тютчева, но уже лишается прежней, ничем не нарушаемой беззаботности:

Как дымный столп светлеет в вышине! – Как тень внизу скользит неуловима!.. «Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, – Не светлый дым, блестящий при луне, А эта тень, бегущая от дыма…»

И, сколь ни парадоксальным может показаться такое утверждение, – чем сильнее испытывал поэт любовь к «матери – Земле», тем острее и мучительнее осознавалась им мимолетность человеческого бытия.

Сам поэт настолько любил «землю», что ему хотелось бы остановить время: «О время, погоди!» («Так в жизни есть мгновения…»). Для романтика Жуковского и поэтов его школы воспоминание было источником сладостных душевных переживаний, заменой утраченного. Иным было воспоминание для Тютчева:

Усопших образ тем страшней, Чем в жизни был милей для нас.

Надежда на «лучший, неизменный свет», на свиданье «там» с теми, кого потерял «здесь», примиряла Жуковского с жизненными несчастиями. Не таков был Тютчев. В душе поэта, по собственному его образному выражению, клокотал настоящий «бунт против смерти». «Ах, она мне на земле нужна, а не там где – то», – писал он после смерти Е. А. Денисьевой. Страшнее всего кажется поэту то, что самые дорогие воспоминания постепенно теряют свою остроту, «вымирают» в душе:

Минувшее не веет легкой тенью, А под землей, как труп, лежит оно.

Тютчев знает: жизнь торжествует над увяданием, над старостью, над смертью. Даже в минуты сокрушающего его горя, у постели умирающей любимой женщины («Весь день она лежала в забытьи, //и всю ее уж тени покрывали…»), «убитый, но живой», он различает за окном «веселый» (не унылый, а именно «веселый») шум летнего дождя:

В сравнении с мимолетностью человеческого существования единственной живой реальностью представлялась Тютчеву природа – «Великая Мать». Каждая новая весна так же молода, как и ее предшественница: «Бессмертьем взор ее сияет //И ни морщины на челе». Перед лицом этого постоянно обновляющегося внешнего мира человек, на каждом шагу своего бытия сталкивающийся с непреложным законом времени, не более как «злак земной», «мыслящий тростник», «беспомощное дитя», «греза природы». Эти настроения звучат не только в стихах Тютчева, но и в его письмах, порою как бы объединяя их общностью тона.

Поэт не раз признается своим близким, что его неотвязно преследуют и стали для него «привычными» ощущения «внутренней тревоги» и «чувство тоски и ужаса». Время, кладущее неизгладимые морщины на любимые черты, пространство, разделяющее людей и отдающее их во власть времени, и, наконец, смерть – равно могущественные и враждебные человеку силы в глазах Тютчева.

Именно они заставляют его «с такой болезненной живостью и – настойчивостью» испытывать «сознание непрочности и хрупкости всего в жизни». Это возраставшее с годами ощущение скоротечности бытия сочеталось у поэта с отчетливым сознанием обреченности действительности, чреватой потрясениями и бурями.

Бросается в глаза близость образов, которыми в своих стихах и письмах пользуется Тютчев для передачи подобных настроений (бездна, пропасть, вулкан, оторванная от берега льдина и т. п.).

Поэтическое творчество Тютчева отражает «страшное раздвоение» человека, посетившего «сей мир в его минуты роковые». При этом тревожное, мятущееся мироощущение поэта как бы противостоит его консервативному мировоззрению.

«Обломок старых поколений», обреченный уступить дорогу «новому младому племени», поэт не испытывает малодушного желания бежать от «бурь гражданских и тревоги». Наоборот, когда прежняя «твердая и непоколебимая почва» содрогается от гула социальных землетрясений, он – говоря его же словами —

…чутким ухом Припав к растреснутой земле, Чему – то внемлет жадным слухом… («Безумие»)

Но это чувство истории не мешало поэту переживать настроения человека, идеологически еще крепко связанного со старым миром, не мешало ему сознавать самого себя человеком «заката», не избавляло его от щемящих мук сиротства и одиночества. С предельной прямотой раскрывает Тютчев, почему именно тягостны и «ненавистны» ему «багровые» лучи «младого пламенного дня»:

Как грустно полусонной тенью, С изнеможением в кости, Навстречу солнцу и движенью За новым племенем брести!.. («Как птичка, раннею зарей…»)

Но, как бы ни было тягостно сознавать себя «полусонной тенью», поэт предостерегает себя и своих сверстников

От чувства затаенной злости На обновляющийся мир, Где новые садятся гости За уготованный им пир; От желчи горького сознанья, Что нас поток уж не несет И что другие есть призванья, Другие вызваны вперед. («Когда дряхлеющие силы…»)

Своеобразным отражением социально – исторического мировосприятия поэта, отчетливого ощущения непрочности окружающей действительности, колеблемой «бурями» и «тревогами», и двойственного отношения к ней – притяжения и отталкивания – являются космические темы и образы тютчевской философской лирики.

В основе мироздания, по глубокому убеждению Тютчева, лежит «древний хаос». «Внешний мир» – это только «златотканный покров», накинутый на «безымянную бездну». Ночь, являющаяся в глазах Тютчева разоблачением хаоса, одновременно и страшит и манит к себе поэта.

Подобно тому как в «минуты роковые» истории он напряженным взором старается уловить сокровенный смысл ее «высоких зрелищ», так ночью, когда ему кажется, что он стоит «на краю земли», «немощен и гол, лицом к лицу пред пропастию темной», он стремится заглянуть в бездонные тайники космической жизни.

И, как пушкинский Вальсингам, герой «Пира во время чумы», Тютчев умел обретать «неизъяснимы наслажденья» в бездумных сетованиях полночного ветра, «в одичалой бездне вод», «Среди громов, среди огней,// Среди клокочущих страстей// В стихийном, пламенном раздоре» – всюду, где оживал, «шевелился» и рвался наружу «родимый хаос». В этом влечении Тютчева к изображению «стихийных споров» в природе и в человеческой душе – одна из отличительных особенностей его лирики, обусловленная все той же привычной для мироощущения поэта «внутренней тревогой».

Только поэт, действительно веривший в таинственную жизнь природы, мог с такой страстностью и убежденностью утверждать:

Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик — В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык…

Представлением о всеобщей одушевленности природы порождены характерные тютчевские образы. У него полдень «лениво дышит», небесная лазурь «смеется», осенний вечер озарен «кроткой улыбкой увяданья», солнечный луч будит спящую девушку «румяным, громким восклицаньем».

Тютчева принято называть «певцом природы». Таким он предстает перед нами и тогда, когда стремится философски осмыслить жизнь вселенной, и тогда, когда пишет как бы небольшие «этюды с натуры», запечатлевая в них конкретно – зримые приметы внешнего мира («Вечер», «Утро в горах», «Успокоение», «Песок сыпучий по колени…»).

Некрасов поставил в особую заслугу Тютчеву «живое, грациозное, пластически – верное изображение» внешнего мира и указал на умение поэта подмечать в нем «именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина». Достигает этого Тютчев различными художественными средствами.

Зоркость художника поэт обнаруживает уже в стихах заграничного периода. Зрительное впечатление от сгущающихся сумерек очень точно передается им в строках:

И сосен, по дороге, тени Уже в одну слилися тень. («Песок сыпучий по колени…»)

Но в не меньшей степени обладал он и тонкостью слуха. По мере того как потухает день, отчетливей становятся звуки природы, и поэт подчеркивает это, говоря:

День догорал; звучнее пела Река в померкших берегах. («Я помню время золотое…»)

С годами эта чуткость к конкретным деталям заметно усиливается в лирике Тютчева, отражая общее движение русской поэзии от романтизма к реализму. Наблюдая летнюю бурю, поэт не только видит, как гнутся «лесные исполины», но подмечает и «первый желтый лист», который «крутясь, слетает на дорогу» («Как весел грохот летних бурь…»).

В жаркий августовский день улавливает «медовый» запах, доносящийся с «белеющих полей» гречихи («В небе тают облака…»). В «короткую, но дивную пору» наступающей осени любуется блестящим на сжатой полосе «тонким волосом» паутины («Есть в осени первоначальной…»).

Поздней осенью, когда небо становится «бледнее», а долы «пасмурнее», ощущает дуновение «теплого и сырого» ветра, напоминающего о весне («Когда в кругу убийственных забот…»).

«Весенняя гроза».

Написано оно в конце двадцатых годов и тогда же напечатано в такой редакции:

Люблю грозу в начале мая: Как весело весенний гром Из края до другого края Грохочет в небе голубом! С горы бежит ручей проворный, В лесу не молкнет птичий гам; И говор птиц и ключ нагорный – Все вторит радостно громам! Ты скажешь: ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила.

Поэту в высокой степени доступна передача эмоционального ощущения, вызываемого в человеке явлениями внешнего мира. Именно поэтому каждую весну Л. Н. Толстой повторял тютчевские строфы: «Как ни гнетет рука судьбины…», а Некрасов писал по поводу стихотворения «Весенние воды»; «Читая их, чувствуешь весну, когда сам не знаешь, почему делается весело и легко на душе, как будто несколько лет свалилось долой с плеч…».

Прочитав впервые «Записки охотника» Тургенева, Тютчев дал им такую оценку: «Редко встречаешь в такой мере и в таком полном равновесии сочетание двух начал: чувства художественности и чувства глубокой человечности. С другой стороны, не менее поразительно сочетание реальности в изображении человеческой жизни со всем, что в ней есть сокровенного, и сокровенного природы со всей ее поэзией».

Сказанное в этих строках о Тургеневе с полным правом может быть отнесено к поздней лирике самого Тютчева. Явно усиливается в творчестве поэта «чувство глубокой человечности», или, иначе сказать, гуманистическое начало.

Глубоким сочувствием к людям согреты такие стихотворения Тютчева, как «Слезы людские, о слезы людские…» и «Пошли, господь, свою отраду…» Потоки беспросветного осеннего дождя сливаются в художественном восприятии поэта со столь же «неисчислимыми» и «безвестными» людскими слезами, а вид «бедного нищего», бредущего в летний зной вдоль решетки недоступного для него сада, вызывает по контрасту образ «гостеприимной сени» деревьев и «росистой пыли» фонтана, наводит на мысль о человеческом одиночестве, человеческой отверженности.

Жизнь человека в представлении Тютчева всегда «борьба», «бой», «подвиг». Эта борьба часто «отчаянна» и «безнадежна», бой «жесток» и «неравен». Однако потому – то и велик подвиг «непреклонных сердец», что они гибнут, не одолев «рока», но внутренно устояв перед ним. В самой гибели их таится для поэта жизнеутверждающее начало («Два голоса»).

Мотив жизни – борьбы с большой трагической силой раскрывается и в любовной лирике Тютчева, через которую проходит ярко индивидуализированный и глубоко человечный образ женщины, «Так пламенно, так горячо любившей// Наперекор и людям и судьбе». Образ этот намечается еще в ранних стихах Тютчева. Человечность, дышащая в стихах Тютчева и находящая в них различные формы художественного воплощения, находится в явном противоречии с представлением о нем как о крайнем индивидуалисте, замыкавшемся в своем внутреннем мире. Стремление уйти от «бесчувственной толпы», от «бессмысленного народа», которое порою испытывал поэт, отнюдь не свидетельствовало о пренебрежении или презрении его к человеку. «Все пошлое и ложное» в людях, «бессмертная пошлость», стирающая в человеке человеческое, – вот что было неприемлемо для Тютчева и от чего подчас он отгораживался в своем молчаливом одиночестве («Silentium!», «Душа моя, Элизиум теней…»).

Невольно вспоминается то, что писал в своей статье о Тютчеве Фет: «Два года тому назад, в тихую осеннюю ночь, стоял я в темном переходе Колизея и смотрел в одно из оконных отверстий на звездное небо. Крупные звезды пристально и лучезарно глядели мне в глаза, и по мере того как я всматривался в тонкую синеву, другие звезды выступали передо мною и глядели на меня так же таинственно и так же красноречиво, как и первые. За ними мерцали во глубине еще тончайшие блестки и мало – помалу всплывали в свою очередь. Ограниченные темными массами стен, глаза мои видели только небольшую часть неба, но я чувствовал, что оно необъятно и что нет конца его красоте. С подобными же ощущениями раскрываю стихотворения Ф. Тютчева».

Действительно, несмотря на близость между собою отдельных стихотворений Тютчева, исключительная насыщенность мыслью и совершенство ее художественного выражения делают книгу его стихов одним из замечательнейших явлений русской поэзии.

Тонкий мастер, Тютчев не стремится блеснуть внешними эффектами и изысканностью формы.

Стихотворение «Последняя любовь», придают ему тем большую ритмическую выразительность, что она находится в полном соответствии с содержанием:

О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней!… О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность.

Поэзия Тютчева, как и многие другие выдающиеся литературные явления прошлого, далеко не сразу получила всеобщее признание. «О Тютчеве не спорят, – заявлял Тургенев, – кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии»

Самая запальчивость этого заявления уже была свидетельством того, что о Тютчеве спорили. В высшей степени интересно признание Л. Толстого: «Когда – то Тургенев, Некрасов и К – едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато, когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта…»

Внутренне ближе других Тютчеву был только крупнейший поэт дореволюционной России – Александр Блок. Ему, как и Тютчеву, свойственна была «безумная любовь» к жизни наряду с трагическим восприятием реальной действительности, «неотступное чувство катастрофы», вызванное ощущением непрочности и обреченности старого мира, постоянная «внутренняя тревога», пронизывающая его творчество и в конечном счете обусловленная «революционными предчувствиями».

Блок утверждал, что историческая эпоха внушает поэту, способному ее чувствовать, даже «ритм и размеры стихов». Поэзия Тютчева оправдывает это тонкое замечание. Ее тревожные тона и оттенки с необыкновенной выразительностью отражают тяготение поэта не только к изображению «стихийных споров» в природе и в истории, но и к воспроизведению их ритмов.

Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании

Тютчев протестовал против предельно абстрактной рационалистической картины мира в немецкой философии – она убивала все живое, отделяла человека от внешнего мира.

Об этом писал Гете:

«…Мне всегда хочется думать, что если одна сторона никогда не может извне добраться до духа, другая изнутри едва ли достигнет тела».

И здесь Тютчев также против антиномического разделения на тело и душу, против их противопоставления. По нему, человек часть природы, природа одушевлена человеком.

Но и глубокие сомнения обуревали его: а вдруг вместо природы – бесконечная пустота.

«Природа – сфинкс! И тем она верней Своим искусством губит человека. Что, может статься, никакой От века загадки нет и не было у ней». И здесь же о себе, вот эти безжалостные слова скорби: «На самого себя покинут он — Упразднен ум, и мысль осиротела. В душе своей, как бездна, погружен, И нет извне опоры, нет предела!»

Надо помнить, что Тютчев жил в век «отчаянных сомнений», « в наш век,, неверием больной».

Его называли эллином мифологического, трагического (гомеровского) ощущения мира. В отличие от Пушкина, который верил в разум, в пробуждающую и бунтующую природу чувств; нес в себе ощущение эпикурейское, чувственно – наслаждающее.

***

Большую часть жизни Тютчев прожил вне России, на Западе. Этот изысканный европеец одновременно был человеком глубоко ведического, исконно русского мышления с его верой в великие предначертания России. Эта вера граничила с шаманским гнозисом, магическим представлением о мире.

Не зря ведь философ Владимир Соловьев писал:

«И сам Гете не захватил, быть может так глубоко, как наш поэт темный корень мирового бытия»

Тютчев видел мир и природу порой недобрыми, злыми – «угрюмый тусклый огонь желания»:

«…Та жизнь, – увы! – что в нас тогда текла, Та злая жизнь, с ее мятежным жаром, Через порог заветный перешла?»

Тютчев видел в душе человека постоянный поединок, причем, роковой поединок страстей:

«О как убийственно мы любим, Любовь, любовь – гласит предание — Союз души с душой родной… И роковое их слияние, и роковое сочетание — И поединок роковой»

Важная тема поэзии Тютчев связь человеческой мысли и природы. Мысль, ее сила и ее слабость – вот что беспокоит поэта, ведет к глубоким раздумьям.

Фет назвал Тютчева «поэтом мысли», а Лев Толстой – « глубоко настоящий – умный старик».

Однако, будучи в действительности человеком острого ума, Тютчев сомневался в мощи человеческой мысли, в ее безмерности.

По Тютчеву, человек — это «мыслящий тростник», который только ропщет. Жизнь осмысленного человека представлялась ему « как подстреленная птица, подняться хочет и не может». Мысль человека подобна фонтану, рвущемуся вверх, но какая —то «длань незримо – роковая» ниспровергает вниз. Как в легенде о «Летучем голландце» – пристать к берегу хочет, но не может. Он пишет:

«Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай»

Тютчев хочет постоянно проникать в бессознательное, туда, где «непонятные муки», но для него – «понятный сердцу язык». Он иррационален. Он не верит в слово, считая « мысль изреченная есть неправда, ложь».

Мыслящий человек – начало дисгармонирующее, он чужд все природе. Горестно восклицает поэт:

«О, нашей мысли обольщение, Ты, человеческое я».

Он считает личность категорией драматической и страдающей, потому что она чужда по своей сути природной гармонии:

«Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаем».

В мире все таинственно и все неисповедимо, человек не в силах сам сознательно расположить любовь природы, добиться признания среды:

«Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется — И на сочувствие дается, Как нам дается благодать».

И вместе с тем Тютчев парадоксально диалектичен. Он защищает человека, который не сдается, борется с роком, бессознательным, с темной стихией земли:

«Мужайтесь, о други, Боритесь прилежно».

Он понимает, что отрицание мысли приводит к безумию. Его тезис – пусть мысль иногда слаба, но не безумьем же ее заменить, бессознательным. Одновременно с неприязнью к мысли он любить ее, любить мысль.

Сам он, по его выражению, жил, « у мысли стоя на часах». Не как охранник, а как сопровождающий экскорт:

«Мы …не арестантский, а почетный При ней держали караул».

Сотканный из противоречий, поэт неожиданно прославляет мысль и личность:

«Счастлив наш век, кому победа Далась не кровью, а умом — Счастлив тот, кто точку Архимеда Умел сыскать в самом себе».

По Тютчеву, человек характерен тем, что мыслит, думает – « Рассеян, дик иль полон тайных дум…»

Он был одним из дерзновенных и острейших умов той эпохи – выдающейся, преобладающею стихией в Тютчеве была мысль.

Он выжил после апоплексического удара. Когда оправился, по словам Аксакова, « первым делом его… было ощупать свой ум. Жить для него означало мыслить, и с первым, еще слабым возвратом сил, его мысль задвигалась, заиграла и засверкала, как бы тешась своей живучестью».

И здесь же он предупреждает против безмерного доверия к человеку, человеческой мысли, к мысли сформированной; он, выделяя, заостряя, требует предельного внимания к высказанной мысли, он не доверяет высказанной мысли: «Мысль изреченная есть ложь». Считает, что причина трагедии человека, его безмерных страданий именно в обольшении мыслью.

По Тютчеву, именно мысль является источником несчастий; он подозревал мысль в том, что она вводит человека в соблазн: алчность, леность, вялость, всевластие.

И даже свои взгляды на Россию он растворял в этом океане стихийной жизни. Считая Запад демонически гордым, безмерно рационалистическим, с гипертрофированным индивидуальным «Я», в России он видел другое значение – эмоциональное, «душевное»:

«Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить; У ней особенная стать — В Россию можно только верить».

Не понимает « гордый взгляд иноплеменный», что сквозить и тайно светит» в « наготе… смиренной» России.

Тютчев считает, что некогда цветущая западная цивилизация пропитана смертельным ядом – таинственным Злом. Запад он выражает через метафору «Рим». Рим – это историко – философский символ западной государственности, власти, рационализма:

«Люблю сей божий гнев! Люблю сие, незримо во все разлитое Таинственное Зло — В цветах, в источнике прозрачном, Как стекло, И в радужных лучах, И самом небе Рима».

Он говорит о себе, как « Римской лжи суровый обличитель», называет Запад « в цепях юродствующий Рим». Запад кажется поэту адом: «Кровь льется через край, и Запад тонет в ней».

Тютчев пишет о Западе: «Цивилизация, убивающая себя собственными руками», и «Запад исчезает, все рушится, все гибнет». В Европе развилось «высокомерие ума».

Он считает Запад противником России, противником сильным и беспощадным. Он пишет: «Европа Карла Великого очутилась лицом к лицу с Европой Петра».

Категорически настаивает, что Россия есть самостоятельный и жизнестойкий организм. Он пишет: « Истинный защитник России – история, ею в течение трех столетий неустанно решаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу».

Почти по – гоголевски восклицает он: «Что такое Россия? Каков смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда он взялась? Куда стремится? Что выражает собой?»

По – державински, по – пушкински он упоен мощью страны: «От Нила до Невы, от Эльбы до Китая – от Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная… Вот царство русское».

Парадоксальность Тютчева и в том, что он, сторонник православной Русской империи, всю жизнь прожил за границей, увезенный из России еще мальчиком. Он почти всегда говорил и писал по – французски, и был, по выражению Аксакова « чистокровное порождение европеизма», как личность, он вызревал в недрах горделивой Европы.

Гейне считал « юного русского дипломата» «лучшим из своих мюнхенских друзей».

Глядя на Россию издалека, через пелену гнусно – извращенных порождений о исторической немощи России, становится крайним славянофилом, неистовым защитником Русской империи. Возникло необычное мировоззренческое явление, впоследствии названное как «иррациональный патриотизм Тютчева с его «слепой верой».

Почти превратившийся в иностранца, живя постоянно за пределами Родины, «мундирный» дипломат, сановник, он стал, в силу генетических, природных своих начал, защитником «идеи России», горячим сторонником ее права среди других государственных организмов, агрессивно теснящих ее со всех сторон. Он – один из создателей идеи Своеобразия России, ее Непохожести ни на кого.

Одинокий мыслитель, архаичный в своем консерватизме, тем не менее он понимает вред застоя, обозначая его метафорой «зима железная». Он предупреждает стареющих сановников России, правительство, от негодования по поводу будоражущего, бунтующего нового и молодого:

«Спаси тогда, нас добрый гений… От чувства затаенной злости На обновляющийся мир»

Он просит это новое и молодое не забыть «предназначенье крыл», тем самым не утерять способность полета:

«И вот благое провиденье С цепи спустило сорванца, Чтоб крыл своих предназначенья Не позабыть им до конца»

Одинокий мыслитель, природный созерцатель, Тютчев подчас ставил знак равенства между мощью государственности и силой народной: « Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа е может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить».

Нельзя не отметить тот факт, что вся русская литература была в тесном мундире сановника.

Пушкин в мундире лицеиста, чиновника и камер – юнкера,

Державин в мундире солдата и министра.

Лермонтов, Толстой, Достоевский, Батюшков, Чаадаев в офицерских мундирах.

Грибоедов, Тютчев были в мундире дипломата.

Несоизмеримая контрастность: дипломат… и поэт, воспеватель стихии свободы, так стесненной и гнетущей государством. Но ведь еще в Библии сказано: «Дух веет, где хочет»

Поэт любил силу, мощь, величие – будь то природа, вселенная, государственность. И в этом смысле он истинный сил классицизма, он благоговел перед общим смыслом мироздания. От того качество тютчевской лирики – сродни державинскому стилю, такое же высокое, торжественное, восхваляющее:

«Всесилен я и вместе слаб, Властитель я и вместе раб!»

Но классицист Тютчев, в этом тоже его парадоксальность, в то же время и импрессионист. Он схватывает мгновение, запечатлевает настоящее ощущение, минутное смутное настроение:

Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне, Совать один цветок, ловить летящий миг».

И усиливает эмоциональность, чувственно высоко парит его строка:

…жизнь, как океан безбрежный, Вся в настоящем разлита»

Он смел, своеволен и своенравен в сравнения, его сравнения порой аллегоричны:

– « По жилам небо протекло» – (любимая строка Льва Толстого);

– « Нет, нас одушевляло не чревобесие меча»; – « И сердце в нас подкидышем бывает»; – «месяц светит сладко»; – « всемирный благовест лучей»; – « румяное, громкое восклицание».

И недаром Тургенев писал: « Язык г. Тютчева поражает читателя счастливой смелостью».

Тютчев и импрессионист: он схватывает мгновение, смутное настроение секунды, а потому запечатлевает настоящее, подлинное ощущение – трепетная, точная фиксация настроения:

«…и жизнь, как океан безбрежный Вся в настоящем разлита».

И продолжает:

«Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне Сорвать один цветок, ловить летящий миг».

А Фет писал: « Деревья поют у Тютчева… Нам приятно понимать, что деревья поют своими мелодичными формами, поют стройностью, как небесные сферы».

Сила стихов Тютчева – это сила подлинности, сила достоверности.

Можно высказаться в таком векторе: Тютчев не сочинял, а лишь не мешал поэзии прорваться из него наружу.

Аксаков, давний друг поэта, писал: «из глубочайшей глубины его духа била ключом у него поэзия, из глубины, недосягаемой даже для его собственно воли».

История свидетельствует: стихи были настолько его личным, интимным делом, что он стеснялся их печатать. Когда же публиковал (по настоянию друзей), то полностью своего имени не подписывал. Он писал издателю Т. Георгиевскому: « Полностью моего имени выставлять не нужно, только букву «Т». Я не прячусь, но и выставлять себя напоказ перед толпой не хочу».

Сформулируем так: Тютчев был ярким представителем психологической лирики, как Достоевский – психологического романа. Тютчев живет в Душе, он углубляется в Душу, в аниму, психику природы и человека.

Все внешнее, все наружное – задний план, расплывчатый фон, невнятное оправданье. Он не ремесленник, он Демиург, а потому он вне скульптурности обыкновенных описаний. В своей лиричности светотеней он сопоставим с пейзажистом Рембрандтом.

Тютчев – весь в оттенках нервичности, в спонтанности, переломах настроений. Если у Пушкина жизнь – это игра с « обозримыми предметами», зримыми, лепными, то для Тютчева – это игра « смыслами». Ему подходят слова А. Франса: «Даже вечность мы рисуем каждый по – своему, в своем вкусе. У абстрактного, как и конкретного, есть свои краски».

Точно подметил своеобразие поэзии Тютчева другой русский поэт В. Брюсов: « Тютчев стоит как великий мастер и родоначальник поэзии намеков».

И, развивая мысль Брюсова, вполне оправдано авторское определение: Тютчев – это попытки поймать неуловимое и ускользаемое: « не дым, а тень, скользящая от дыма».

Тютчев – адвокат внутреннего мира, находящегося в глубине человека.

Поэт – защитник «слова неизреченного», мысли, всегда остающейся во внутренних тайниках, чертогах человека. Помните: «Моя душа – элизиум теней…». Его душа – это не внешний мир. Его душа – «мир теней», мир психический. Неизреченное, неведомое, неосязаемое влечет к себе поэта.

Без всяких контекстов и двойственностей, со всей прямотой указов римских императоров, можно утверждать: Тютчев – самый гармоничный поэт России. В его стихах нет ничего лишнего, ничего случайного. Все совершенно закончено, магия совершенства присуща почти всем его стихам. Он музыкален, его стих « сладко сто раз повторять. Стихи его отличаются звуковой сочностью» и удивительной пропорциональностью. Это то, что Тургенев назвал « соразмерностью с самим собой».

Тютчев, если применить метафору, сверхплотная звезда русской поэзии. Стих его короткие, исключительно компакты и весомы одновременно, степень их воздействия необычно высока:

«Не буду я богов обременять мольбами…»

Писал он скупо, часто – афористично. Своим афоризмом, своей формулой: « Мысль изреченная есть ложь» – он повесил над своей головой дамоклов меч – потому и писал коротко и сжато. И потому стихи были бесконечно весомы. Каждая фраза – бесконечная значимость:

«На всей своей ликует воле

Освобожденная душа»

«Над этой темною толпою

Непробужденного народа»

Написал Тютчев немного – тоненькую книжку стихов. Но как об этой книжке сказал Фет: «Муза, правду соблюдая, глядит. И на весах у ней эта книжка небольшая, томов премногих тяжелее»

Тютчев – поэт двойственности, противоречивости, они у его как как кони без узды, как волны моря без Луны – сами приходят и сами уходят:

«Две беспредельности были во мне — И мной своевольно играли они»

Поэт и любил раздвоенность (мысль и иррациональное), и тяготился ею, и описывал так:

«О, вещая душа моя, О, сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге

Как бы двойного бытия».

Двойственность – это и его личная жизнь. По свидетельству сына, « он мог искренно и глубоко любить… и не только одну женщину после другой, но одновременно».

Поразительная сила стихов Тютчева – в их краткости. У него нет эпических, развернутых широко картин. Нет сюжета, нет повествовательности и нет назидательности.

Он передавал читателям способность деликатную и тонкую прелесть понимания человека и природы.

В Тютчеве нет бифштекса (грубости); в нем все неуловимое, невидимое – все духовное.

Он весь – в размышлениях о своей судьбе (и человека в целом) – « лишь жить в самом себе сумей» – и о природе, космосе, откуда человек пришел.

Он говорит о принадлежности самому себе, он отвергает власть Голема, собственного творения, над ним (власть рока).

Он – против Золотого тельца, которого признают за бога.

Как ни к кому другому, к поэту подходят мандельштамовские слова: «Но если подлинно поется и полной грудью, наконец, все исчезает, остается пространство, звезды и певец». Человек Тютчев смело выходит один (без толпы провожающих) на один к Вечности.

Он, выражаясь фигурой метафоры, есть поэт – айсберг. Зримая, вешняя часть невелика, но подсознательно угадывается огромная глубина человека: лирика, мыслителя и воспевателя красоты.

Ум, «доведенный до поэзии» – точный контур фигуры Тютчева

Надо признать: Тютчев не из легких поэтов. Как писал один из его критиков: « …поэзия, в которой надобно еще добиваться смысла».

Да, тютчевская поэзия – это поэзия смысла, она – антипод, враг внешней «отрицательной узости»:

«На Восток укройся дальний Воздух пить патриархальный».

Тихое благородство Тютчева пережило все, всех победило, прошло по всем городам и весям, из конца в конец России.

Фет назвал Тютчева «нашим патентом на благородство», а метафора дня и ночи прочно прижилась в русской поэзии. И томится, как деревенское молоко на печке, фраза русского поэта Хлебникова: «Ночь смотрится, как Тютчев».

И как много внутренних с Тютчевым совпадений и перекличек.

«Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги – бессмертье их чуждо труда и тревоги» – Тютчев

«Пусть боги смотрят безучастно смотрят на скорбь земли, их вечен век» – Брюсов.

Тема тютчевского молчания, тема «неизреченной мысли» подхвачена Мандельштамом: «Она еще не родилась, она и музыка, и слово, и потому всего живого ненарушаемая связь». И еще идентичность: «Немота – как кристаллическая нота, что до рождения чиста».

Близость к благородному поэту подчеркнул Северянин, назвав свой сборник «Громокипящий кубок».

Тютчев и Фет.

Два сильных корня поэзии России и две фигуры – антиподы. Фет – весь радость, веселье шумное, то Тютчев – грусть, гражданин гиены. Фет – человек чувств, сама чувствительность, ее высшее проявлением (Вакханка), Тютчев – сама нежность, но нежность почти бессильная, почти без чувств.

Тютчева интересует вечер, ночь, зло как таково; гаснущий день, наползающие сумерки; Фет – это расцвет, природа в зелени и цветах. Тютчев – увяданье, сброшенный пылающий пурпур деревьев, он ценит « возвышенную стыдливость страданий».

Всю рельефную и колкую противоречивость поэзии своего антипода Фет выразил в следующих словах: « Весь поэтический образ стихотворения полон чувств, хотя и принадлежит человеку мысли… избыток рефлексии».

Тютчев – поэт с уникальным ощущением вселенной. Каждый его стих – это запечатленное мгновение, словно вспышка магнии или молнии. Это ощущение нервного спазма от мощи природа, благоговения перед ее силой, бьющей огненным фонтаном из неведомых недр.

Тютчев – это Коперник в поэзии, это мир Колумба. Можно заострить – это мир Фауста, мир дерзостного человека, выходящего к мировой бездне. Недаром Тютчев восклицает: «тебе Колумб, тебе венец!»

Поэт славит человека, славит того, кто открывает «новый мир, неведомый, нежданный»

Тютчев перевел строки Шиллера: «Мироздания не конченое дело». Вот именно: мир для поэта не замкнут, мир для него – весь динамика, весь становление, весь движение.

Чем близок и дорог Тютчев нам, живущим в 21 веке?

А тем, что он вселяет нам ощущение безмерности мира, его величия и его таинственности, «неразгаданных законов Мироздания».

С одной стороны, поэт сам умел трепетать перед чудным и непостижимым звездным небом, он умеет и читателя заставить трепетать; с другой стороны – он проникает в глубь человека, и потому заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя. Он учит понять мир и понять самого себя.

В кантовском моральном императиве – вся сущность Тютчева, все содержание и вся форма: « Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас».

Поэт «космического чувства», способный удивляться и замирать в священном трепете перед тайной мира и тайной человека.

Писал Л. Толстой: « Так не забудьте достать Тютчева. Без него нельзя жить»

Провел линию психологического размежевания Тургенев, написавший о Тютчеве: « О Тютчеве не спорят, кто его не чувствует,…не чувствует поэзию»

Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании поэзии Тютчева, оправдало оценку, данную его творчеству Некрасовым, Тургеневым, Добролюбовым. Его стихотворное наследие получило широкое и достойное признание.

Еще в 1918 году, в первый год существования молодого Советского государства, Совет Народных Комиссаров постановил воздвигнуть памятники выдающимся деятелям русской и мировой культуры. В приложенный к этому постановлению и утвержденный В. И. Лениным список имен включено было и имя Тютчева.

Память поэта была ознаменована в 1920 году открытием мемориально – литературного музея его имени в подмосковной усадьбе Тютчевых Муранове.

В наши дни о Тютчеве более «не спорят». Его – читают.

Именно теперь в полной мере подтвердились слова Некрасова, «ручавшегося» за то, что небольшую книгу тютчевских стихов «каждый любитель отечественной литературы поставит в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения».

Фет Афанасий Афанасьевич

(1820 – 1892)

…первый житель рая

Афанасий Афанасьевич Фет – русский поэт с немецкими корнями, переводчик, лирик, автор мемуаров. Член – корреспондент Академии наук Петербурга.

Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна («что жизни нет конца»). Преодолевал трагедии, сублимировал их в радость, в драматическую радость, гармонию. Для него «прошлое», настоящее и будущее – это «теперь». Обращаясь к будущему поколению, он говорит, что в этот самый миг: « …И ты и я – мы встретимся, – теперь».

Образы поэта подчас удивительно смелы, лирически дерзновенны и иррациональны – не смысловое сообщение, а внушение настроения, когда чувство абсолютно гнет логику:

«Хотя не вечен человек, то что вечно, человечно»

Основная тем поэзии Фета – любовь, чувственность. Языческий культ Прекрасной Дамы. Его поэзия покоится на эстетике красоты – на принципах гармонии, четкости, пластичности и ясности.

«Откуда у этого добродушного, толстого офицера такая лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» — писал Лев Толстой.

Стихотворение (появилось оно в июле 1843 года в «Отечественных записках»), которое являло собой как бы «лирический автопортрет» нового поэта:

Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало; Рассказать, что лес проснулся, Весь проснулся, веткой каждой, Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой; Рассказать, что с той же страстью. Как вчера, пришел я снова, Что душа все так же счастью И тебе служить готова; Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, что буду Петь, – но только песня зреет.

Стихотворение «Я пришел к тебе с приветом» не только «лирический автопортрет» и «поэтическая декларация» молодого Фета; это одна из самых ранних его «весенних песней» – того рода стихотворений, которые составляют сердцевину фетовского творчества.

За их «благоуханной свежестью» стояло подлинное духовное откровение, пережитое поэтом в молодости, – откровение непостижимой бессмертной стихии жизни, которая олицетворялась для него в образе вечно юной Весны. Вот одно из самых «программных» стихотворений фетовской «весенней сюиты»:

Ты пронеслась, ты победила, О тайнах шепчет божество, Цветет недавняя могила И бессознательная сила Свое ликует торжество.

«Бессмертной Весне», этому величайшему своему божеству, Фет будет приносить поэтические дары до последнего дыхания; каждую весну его будет вдохновлять чувство «весеннего возрождения»:

Но возрожденья весть живая Уж есть в пролетных журавлях…

«Торжество весны» приносит поэту веру, что «как мир, бесконечна любовь»:

Снова птицы летят издалека К берегам, расторгающим лед, Солнце теплое ходит высоко И душистого ландыша ждет. Снова в сердце ничем не умеришь До ланит восходящую кровь. И душою подкупленной веришь, Что, как мир, бесконечна любовь.

«Любовь» и «кровь» – вечная пара, и поэт не смущается «банальностью» рифмы, ибо чувствует это сердцем. Фетовские весенние стихотворения поражали читателя стихийной силой любовного влечения: «Смело можно сказать, что на русском языке еще не бывало подобного изображения весенней неги, доходящей до болезненности». Так сказал критик Дружинин о стихотворении «Пчелы», в котором поэт буквально не находит себе места от сжигающего его «весеннего огня»:

Сердце пышет все боле и боле, Точно уголь в груди я несу.

Музыка «сердечного огня» звенит пчелиной песнью: «В каждый гвоздик душистой сирени, // Распевая, вползает пчела» — и сам поэт как будто превращается в пчелу.

Пчела у Фета (во многих случаях) несет в себе «радость земли», она символизирует как раз ту «страстную чувственность», которую отмечается в фетовской поэзии среди других характерных черт.

Однако в этой поэзии живет и другой крылатый вестник весны – соловей. Если пчела поет днем, то царство соловья – весенняя ночь:

Какая ночь! На всем какая нега! Благодарю, родной полночный край! Из царства льдов, из царства вьюг и снега Как свеж и чист твой вылетает май! Какая ночь! Все звезды до единой Тепло и кротко в душу смотрят вновь, И в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь.

Земная ночь, пронизанная весенней любовной тревогой, – это частица мирового гармонического целого; поэтому так интимно – родственны отношения души поэта с космической бесконечностью – со звездами.

Из фетовских стихотворений можно было бы составить целый «звездный цикл»: так много писал он о звездах (как никто в русской поэзии), снова и снова находя в звездном небе вдохновение для своего «космического чувства». Одна из вершин «звездной лирики» Фета – стихотворение, которое Чайковский ставил «наравне с самым высшим, что только есть высокого в искусстве»:

На стоге сена ночью южной Лицом ко тверди я лежал, И хор светил, живой и дружный, Кругом раскинувшись, дрожал…

На этот раз поэт не передает своих «диалогов со звездами» (как в некоторых стихотворениях этого рода) и не просто чувствует свое родство с космической жизнью – он переживает необычайное состояние погружения в космическую глубину:

Я ль несся к бездне полуночной, Иль сонмы звезд ко мне неслись? Казалось, будто в длани мощной Над этой бездной я повис.

Как оценивал сам поэт свою открытость столь уникальным переживаниям? В этом же стихотворении Фет дает исключительно важное для понимания его творческого дара самоопределение: он говорит о себе —

…я, как первый житель рая…

Этим мифологическим уподоблением Фет как бы указывает на первозданную полноту, силу и чистоту своего «человеческого естества», всех изначальных чувств, данных природой человеку (эту фетовскую «первобытную природность» отмечала н критика).

Если продолжить мифологему «первого человека», то надо будет сказать, что в фетовской поэзии рассказано столько же о «первом человеке» (мужчине), сколько и о «втором» (женщине), а более всего – о них обоих, об их любви в «райском саду».

«Свидание в саду» – самый частый сюжет его любовной поэзии; как, например, в замечательном стихотворении начала 1850 годов:

Люди спят; мой друг, пойдем в тенистый сад, Люди спят; одни лишь звезды к нам глядят. Да и те не видят нас среди ветвей И не слышат – слышит только соловей… Да и тот не слышит, – песнь его громка; Разве слышит только сердце да рука: Слышит сердце, сколько радостей земли, Сколько счастия сюда мы принесли…

Но, конечно, самое знаменитое стихотворение этого рода – то, с которого и началась громкая слава Фета и которое навсегда стало для многих русских читателей символом всей фетовской поэзии:

Шепот сердца, уст дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья, Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, Бледный блеск и пурпур розы, Речь не говоря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!..

Здесь любовное свидание окутано какой – то «полупрозрачной завесой», каким – то таинственным полумраком. Однако можно догадаться, что в этом воздушнейшем стихотворении скрыты «радость земли», огонь страсти, что это один из тех случаев (по словам самого Фета), когда «поэт сам не подымает окончательно завесы перед зрителем, предоставляя последнему глядеть сквозь дымку, как, например, пред изображением вчерашней наивной девушки, взглянувшей наконец в действительную жизнь с ее высшими дарами». Да, «первый житель рая» умел рассказать о первозданном человеческом естестве, о вечных «радостях земли» не только с поэтическим целомудрием, но и с ошеломляющей лирической новизной; он нашел лирический способ выразить дрожь сердца, огонь крови, волнение и нарастание страсти: его речь музыкально – экстатическая.

Главная тема поэтического творчества Фета – поклонение красоте.

Нельзя пред вечной красотой Не петь, не славить, не молиться.

Он весь в беспредельной сфере неумирающей красоты. Роль красоты в общей структуре земного существования у него простирается далеко за пределы случайного и преходящего, сливаясь с понятием Вечного и Божественного.

«Лирическая дерзость» – очень точное определение основной доминанты фетовской поэзии.

Именно так: через все творчество Фета проходит одна рыдающая нота, звонкая трагическая струна – поэт напряженный, динамичный, «дерзкий». Все остальные мотивы находятся на периферии его творчества, на окраине: все идиллики, безмятежные сельские радости.

Недаром А. Блок любил цитировать Фета: «Любить есть действие – не состояние».

Исток его напряженной лирики кроется в трагической коллизии… Еще в юности он влюбился в девушку из небогатой семьи Марию Лазич. Она ответила ему взаимностью. Но жениться на ней будущий поэт не смог – как «незаконнорожденный» сын родовитого и состоятельного помещика Шеншина, Фет был лишен дворянства, права наследования и отцовского имения.

А вскоре девушка заживо сгорела – предполагают, что это было самоубийство…

До конца своих последних дней поэт не мог забыть девушку и простить себя: считал себя виновником ее смерти. Жизненная драма изнутри как подземный ключ питала его поэтический талант. Отсюда – тот напор в лирике, та острота в стихах, которую чувствовали такие тонкие ценители искусства как Толстой, Тургенев, Чайковский.

Стихи поэта – это монологи страдальца, страстные, рыдающие, обращенные к трагически ушедшей из жизни, наполненные раскаяния и смятенья (он называет себя «несчастный палач»).

Сила его чувств такова, что поэт отрицает смерть, не верит уходу любимой в «небытие», не верит вечной разлуке – как Данте, он говорит со своей Беатриче, как с живой:

«Ты отстрадала, я еще страдаю, Сомнением мне суждено дышать. И трепещу, и сердцем избегаю Искать того, что чего нельзя понять. А был рассвет! Я помню, вспоминаю Язык любви, цветов, ночных лучей — Как не цвести всевидящему маю При отблеске родном таких очей!… Скорей, скорей в твое небытие!»

«Твое небытие». Какая энергия переживания, чтобы ощутить «небытие» как реальность, как действительность, принадлежащие той, с потерей которой не смиряется сердце поэта. Болезненная четкость, нервная напряженность.

Красота в его стихах – это постоянное преодоление боли и страдания, это радость, как руда, добытая из боли; красота в его стихах питается живой жизнью, как капилляры мозга питаются кровью. Гармония – как великая истина для поэта.

«И в эту красоту невольно взор тянуло. В тот величавый блеск за темный весь предел. Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: Так человек сгорел!»

«Напряжение» – емкое слово, определяющее фетовский стих, «паутинку» индивидуальной гармонии, конкретную крупицу его творческого бытия, где не обновка и польстительные речи, а талант имеет вес.

Жизнь берется в стихах Фета в миг ее наивысшего напряжения, миг счастья, в момент страсти, экстатического, наивысшего подъема:

«Одежда жаркая все ниже опускалась, И молодая грудь все больше обнажалась, А страстные глаза, слезой упоены, Вращались медленно, желания полны».

В каждом его стихотворении – пружина. Его поэзия – это всегда преодоление земного притяжения, это всегда взлет, разбег, рывок подняться и заглянуть запредельно:

«Одним толчком согнать ладью живую С наглаженных отливами песков, Одной волной подняться в жизнь иную, Учуять ветр с цветущих берегов».

Для Фета жизнь всегда риск; он осознанно отказывается «от излишних запасов равновесия»; жизнь представляется ему ласточкой, обладающей молниевидным крылом. По словам поэта, он живет, чтобы стихии чуждой, запредельной… хоть каплю зачерпнуть:

«Пускай клянут, волнуяся и споря, Пусть говорят: то бред души больной; Но я иду по шаткой пене моря Отважною, нетонущей ногой».

Свое жизненное кредо Фет выразил в следующих словах: он тот, кто в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой в верой в то, что он воспарит по воздуху.

Туго, словно пружина, раскручивается любое стихотворение поэта и бьет в конце мощными ритмическими паузами; внутренняя перекличка начала и конца, многослойность интонаций, обилие повторений и параллелей – все это и есть необычный феномен фетовской поэзии. «Стих густой, как смола» – эти слова Гоголя о пушкинском стихе можно и нужно с полноценным правом отнести и к Фету.

Густота достигается вязким, сильным напором чувств, который открывает шлюзы языка, нарастающие и затихающие звуковые сцепления и сопоставления:

«Под тенью сладостной полуденного сада, В широколиственном венке из винограда…»

Музыкальными фигурами, звуковыми «волнами» полны стихи Фета: « Ища воссоздать гармоническую правду, душа художника сама приходит в соответствующий музыкальный строй… Нет музыкального настроения – нет художественного произведения».

Чайковский писал о Фете: « …Считаю его поэтом абсолютно гениальным… часто Фет напоминает мне Бетховена». И потому музыкант сравнивает Фета с Бетховеном, что многие стихи поэта совершенно музыкальны. Фет писал: «Поэзия и музыка не только родственны, но и неразрывны. Все вековые поэтичные произведения – от пророков до Гете и Пушкина включительно – в сущности, музыкальные произведения, песня… Гармония – также истина». И пишет дальше: « Меня всегда из определенной области слов тянуло в неопределенную область музыки…».

Поэт не понимал мысли, отделенной от стиха, от музыкального настроя души. Мысль у него, как соль в воде, полностью растворена в музыке. В одном стихотворении у него есть строка: «Я думал… не помню, что думал». Поэт бежит рассудочности – мысли рождаются у него сами по себе, возникают неожиданно и ослепительно, как маячковые проблески.

Фет относится к миру осязательно, чувствительно. Он подчас наивен в мыслях, но мудр в другом – в биологическом, органическом: «В нас вопиет всесильная природа». Сама органика мира и органика стиха – иррациональное, подсознательное – связаны у него в единое целое.

«Этот листок, что иссох и свалился, Золотом вечным горит в песнопенье»

Фетовским стихам присущи импрессионистическое своеволие, смелая артистическая прихоть; образы его порой смелы и динамичны, а сравнения – экспрессивны:

– «За высоким ревнивым забором», – «в грядущем цветут все права красоты», – «ярче играла луна». «…Обтрепались мохнатые ветви от бури, Обрыдалася ночь ледяными слезами, Ни огня на земле, ни звезды В овдовевшей лазури»

Тонкая фиксация минутного, но вечно повторяемого – и это тоже Фет:

«Не жизни жаль с томительным дыханьем. Что жизнь и смерть? А жаль того огня, Что просиял над целым мирозданьем, И в ночь идет, и плачет, уходя».

Сумятица ощущений, прихотливость настроения:

«…и темный бред души И трав неясный запах»

Как умеет подчас поэт сказать непосредственно, наивно и по – детски открыто:

«В моей руке – какое чудо! – твоя рука…».

Вдруг заявить искренно и просто:

«Рассказывал я много глупых снов, На мой рассказ так грустно улыбались».

Нередко болезненная четкость, нервная напряженность:

«Что за звук в полумраке вечернем?»

Или автору в кружащейся на потолке тени от висящей лампы чудится стая вспугнутых грачей, а вслед за этим перед ним встает и вся сцена прощания у крыльца с уезжающей женщиной (стих «На кресле отвалясь»).

Несмотря на внутренний трагизм, а может быть, благодаря ему, Фет – один из самых солнечных поэтов мира («Я пришел к тебе с приветом», «На заре ты ее не буди» и т. д.). Толстой писал Фету: «Я свежее и сильнее вас не знаю человека». Они были разными: и как характеры, и как таланты.

Поэтому Фет так говорил о своих отношениях с Толстовым: «Мы обнимаемся, но осторожно, как будто у меня пальцы в чернилах, а у него в мелу».

Фет – это поэтический мост от Державина и Батюшкова к Блоку. Блок писал: «Все торжество гения, не вмещенное Тютчевым, вместил Фет». И дальше замечает, что описать Фета – « это значило бы – желать исчерпать неисчерпаемое».

Без Фета немыслим и Есенин, показавший высоту лирического дерзновения, образец «стихотворного захлеба».

От Фета идет и «рыдающей строфы сырая горечь» Пастернака.

Кредо Фета, его аксиологический поэтический стержень: « Художнику дорога только одна сторона предметов: их красота».

Заболоцкий спрашивает, как бы полемизируя с Фетом: « Что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»

Только природа и любовь были для Фета гармонией, только они и интересовали его. Это был его жизненный и поэтический максимализм. Но именно в этой сфере он создал ценности, которые пламенеют вечно. И которые неисчерпаемы:

«Но верь весне. Ее промчится гений, Опять теплом и жизнию дыша. Для ясных дней, для новых откровений

Фет так и вошел в русскую культуру, как поэт тонкой поэзии, поэзии мысли, растворенной в настое из ощущений и настроений. Как поэт гармонии – слова и музыки. Как поэт музыкального стиха.

Отдельные факты.

Как «незаконнорожденный» сын родовитого и состоятельного помещика Шеншина, Фет был лишен дворянства, права наследования и отцовского имения.

Однако, со временем он восстановил все утраченные права а наследование, и к концу своей жизни проникновенный лирик А. Фет превратился в одного из богатейших русских писателей, став владельцем (фермером) нескольких имений.

Он был своего рода античный Сизиф – больной, с подагрой крепостник Шеншин и бессмертно юный лирик Фет; в его душе жили два совершенно разных человека, и каждый из них, по – своему, был «человеком пользы и усердия»; а Фет – это ассиметрия, он весь – взахлеб, он вес с запинками, и подчас на ощупь, но гармонию выводил неповторимую, ее рассудком не создашь.

Он переводил трактаты мизантропа Шопенгауэра «Мир как воля и представление», гетевского «Фауста», стихотворения Гейне и античных поэтов.

….Первого декабря 1838 года между учителем московского благородного пансиона профессора Погодина Иринархом Введенским и неким господином Рейхенбахом, был заключен контракт. В нем говорилось следующее. «Я, нижеподписавшийся, утверждаю, что господин Рейхенбах, который теперь отвергает бытие Бога и бессмертие души человеческой, спустя 20 лет от настоящего времени, вследствие неизвестных ни мне, ни ему причин, совершенно изменится в настоящем образе мыслей; утверждаю, что он торжественно, с полным убеждением сердца, будет верить и в бытие Бога, и в бессмертие души».

Под именем Рейхенбаха скрывался воспитанник пансиона Афанасий Фет. Ему было 18 лет… И это было начало пути Фета от атеизма к вере.

В 1890 г. выходят два тома воспоминаний…

К концу жизни Фета стали одолевать старческие недуги – резко ухудшилось зрение, терзали приступы удушья. Умер в Москве 21 ноября (3 декабря) 1892 года. По характеру это было заранее обдуманное самоубийство: Фет задохнулся при попытке покончить с собой с помощью стилета (ножа)

Список использованной литературы:

1. Стихотворения. Федор Тютчев. 2014

2. Лирика. Федор Тютчв. 2006

3. Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений в 6 – ти то мах. 2003

4. И. С. Аксаков. Биография Тютчева.

5. Брюсов В. Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества. Собр. Соч. в 7 т. (т.6) 1975

Крылов Иван Андреевич

(1769 – 1844)

«Великий насмешник» России

Детские годы

Родился Ванечка Крылов в лютые февральские морозы, 2 февраля 1769 года (13 февраля по новому стилю) в Москве. Отец его, Андрей Прохорович, был беден и неудачлив в карьере: долгое время прозябал в чине армейского капитана, а офицерский чин получил только после долгой и изнурительной тринадцатилетней солдатской службы. Мать, Марья Алексеевна, был очень набожной, тихой и скромной женщиной. После того, как в 1775 отец Крылова вышел в отставку, вся семья поселилась в Твери, где жила бабушка Крылова по отцовской линии.

***

Отец баснописца Андрей Прохорович Крылов служил в Яицком городке в момент Пугачевского восстания. О нем упоминает Пушкин в «Истории Пугачевского бунта». Маленький Иван в это время вместе с матерью находился в осажденном Оренбурге. Из этого периода он запомнил голод и попадание нескольких ядер к ним на двор. Свою скромную и набожную мать Крылов назвал «первой радостью и первом счастьем на земле»

***

Бедная семья, перебиваясь с копейки на копейку, не могла обеспечить Ивану достойное образование, но от отца ему достался целый сундук книг, а сам мальчик был очень способным и упорным. Занимаясь самообразованием, Крылов смог стать одним из самых просвещённых и грамотных людей своего времени.

Вскоре умирает его отец, оставляя семейство без всяких средств к существованию. На этом беззаботное детство Ванюши Крылова закончилось: ему пришлось идти работать на должность писца в Тверской суд, несмотря на то, что ему тогда исполнилось всего 10 лет! Его скудного заработка не хватало, а поэтому мать приняла решение уехать в Петербург, чтобы там выхлопотать себе пенсию по потере мужа.

Петербургский период

В северной столице мать так ничего и не добилась, но Крылов удачно устроился канцеляристом в Казённую палату, а затем начал активно заниматься литературным творчеством. Его первые пьесы имели большой успех в петербургском обществе и сделали его имя знаменитым в литературных и театральных кругах.

Здесь же он начал свою журналистскую деятельность, открывая один за другим сатирические журналы, которые поднимали для обсуждения самые злободневные вопросы того времени. Чуткая цензура то и дело прикрывала их, но терпеливый и упорный Крылов с завидной настойчивостью тут же открывал новый журнал. В конце концов здоровье, нервная система баснописца не выдержали, и он отправился путешествовать по городам и весям необъятной России.

Путешествие по России

Почти 10 лет своей жизни (1791—1801) посвятил Крылов путешествиям по провинциям, деревенькам и маленьким городкам. Он побывал на Украине, в Тамбове, Нижнем Новгороде, Саратове и везде находил для своих басен новые сюжеты. Он ни на минуту не переставал писать, но его произведения подвергались самой жёсткой цензуре и лишь редкие произведения попадали в печать.

Государственная служба

С 1812 года стал библиотекарем Публичной библиотеки, которой отдал 30 лет своей жизни: собирал книги, составлял библиографические указатели и стал составителем славяно – русского словаря.

Иван Андреевич завоевал всемирную известность своими баснями (они переведены на десятки иностранных языков). За свою жизнь он написал 236 басен, издал девять сборников. Последний был издан за несколько дней до его смерти.

В жанре басен Крылов стяжал себе бессмертную славу величайшего писателя. Он стал классиком еще при жизни. Уже в 1835 г. (за 9 лет до смерти Крылова) Белинский в своей статье «Литературные мечтания» нашел в русской литературе всего лишь четырех классиков: Державин, Пушкин, Грибоедов и Крылов.

Смиренная форма басни под пером Крылова получает, как отметил Белинский, «жгучий характер сатиры и памфлета».

В баснях поэта – насмешки над чванством «породы» («Гуси»), над увлечением иностранцами («Обезьяна»), над уродливым воспитанием («Воспитание льва»), над мотовством, непрактичностью.

Высшее сословие выводится в баснях иронически: здесь не только в виде символических животных (львы, обезьяны), но и в реалистически бытовом изображении (князь в «Лжеце», семья дворян в «Мухе и дорожных»). В лице львов, медведей, волков и лисиц Крылов бичует жестокий произвол власти, бюрократии, полиции и судов, состоящих у ней на службе. Вскрывает такие язвы общества, как хищение казны, взяточничество, несправедливый кляузный суд, обирание беззащитных «овец», символически изображающих собой бесправный и нищий крепостной народ.

Наряду с обличением, Крылов отображает собственные общественные идеалы. Так, тщеславной гордости «золотых бесенят» он противопоставляет личные способности и заслуги (имея грошовое жалованье, Крылов содержал мать и брата). Об это в басне «Осел». Внешнему блеску и праздному безделью высших классов – терпеливый и настойчивый труд («Листья и корни»).

Отдельными баснями Крылов предлагает путь выхода из нищеты – постоянный труд и терпение. У него пчелы и муравьи, незаметные труженики, довольствуются свои скромным положением и той «пользой», которую они приносят обществу. Им он противопоставляет легкомысленных стрекоз, праздношатающихся мух и прославленных орлов.

Он прославляет дерзкий ум, рвущийся к знанию («Водолазы», «Сочинитель и разбойник»); он – за практическую сметку человека, а не за сухую теорию («Огородник и философ», «Ларчик», «Механик»). Крылов – за крепкую «узду власти» («Конь и всадник», «Кот и повар»).

Крылов создал особенный басенный язык, который до сих пор поражает внутренней силой и энергичностью выражений; для своего же времени язык поэта был явлением исключительным, редкостно даровитым и плодовитым. Его язык производит впечатление народного разговорного языка

Главные басенного языка Крылова – многообразие слов, пословицы и поговорки, живая диалогическая речь, богатая интонация, явно просвечиваемые контексты.

Пушкин, сравнивая Лафонтена и Крылова, писал: «Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо сказал, что простодушие есть врожденное свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое – то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться».

Анекдоты об его удивительном аппетите, неряшестве, лени, любви к пожарам, картам, поразительной силе воли, остроумии, популярности, уклончивой осторожности – едва ли не такое достояние живописной русской действительности, как и сами басни.

Белинский еще при жизни провозгласил Крылова «единственным», «истинным и великим баснописцем». Басни Крылова стали считаться достижением русской народной мудрости, и вошли предметом дореволюционного школьного воспитания и обучения. А учителя русской дореволюционной словесности сдавали экзамены на знание басен поэта, которые приняли статус обязательного педагогического материала.

Крылов всегда любил Лафонтена (или Фонтена, как он называл его) и, по преданию, уже в ранней юности испытывал свои силы в переводах басен, а позднее, может быть, и в переделках их; басни и «пословицы» были в то время в моде. Прекрасный знаток и художник простого языка, всегда любивший облекать свою мысль в пластическую форму, к тому же сильно склонный к насмешке и пессимизму, Крылов, действительно, был как бы создан для басен.

Сначала в творчестве Крылова преобладали переводы или переложения знаменитых басен Лафонтена («Стрекоза и муравей», «Волк и ягненок», отчасти – басен Эзопа. Постепенно Крылов стал находить все больше самостоятельных сюжетов, связанных со злободневными событиями российской жизни («Квартет», «Лебедь», «Щука и рак», «Свинья под дубом», «Волка на псарне).

Вышедшая в 1808 г. басня «Слон и Моська» сразу сделала Крылова знаменитым.

С какой необыкновенной энергией и внимательностью этот в других отношениях ленивый и небрежный человек выправлял и выглаживал первоначальные наброски своих произведений, и без того, по – видимому, очень удачные и глубоко обдуманные. Набрасывал он басню так бегло и неясно, что даже ему самому рукопись только напоминала обдуманное; потом он неоднократно переписывал её и всякий раз исправлял, где только мог; больше всего он стремился к пластичности и возможной краткости, особенно в конце басни; нравоучения, очень хорошо задуманные и исполненные, он или сокращал, или вовсе выкидывал (чем ослаблял поучающий элемент и усиливал сатирический), и таким образом упорным трудом доходил до своих острых, как стилет, заключений, которые быстро переходили в пословицы.

Таким же трудом и вниманием он изгонял из басен все книжные обороты и неопределённые выражения, заменял их народными, картинными (лубочными) и в то же время вполне точными, исправлял постройку стиха и уничтожал так называемые «поэтические вольности». Он достиг своей цели: по силе выражения, по красоте формы басни Крылова – верх совершенства; в мастерстве рассказа, в рельефности характеров, в тонком юморе, в энергии действия Крылов – истинный художник, талант которого поднял русскую литературу на сияющие вершины славы. Басни его в целом – не сухая нравоучительная аллегория и даже не спокойная эпопея, а живая драма, со множеством прелестно очерченных типов, истинное «зрелище жития человеческого».

Хотя Крылов и считает благотворителем рода человеческого «того, кто главнейшие правила добродетельных поступков предлагает в коротких выражениях», сам он ни в журналах, ни в баснях своих не был наставником, а выступал ярким сатириком.

Его сатиры не просто казнили насмешкой недостатки современного ему общества, а в них Крылов – пессимист, плохо верящим в возможность исправить людей какими бы то ни было мерами и стремящийся лишь к уменьшению количества лжи и зла.

У него другая задача – казнить зло безжалостным смехом: удары, нанесённые им разнообразным видам подлости и глупости, так метки, что сомневаться в благотворном действии его басен на обширный круг их читателей никто не имеет права.

Крылов создавал произведения, понятные всем, ярко выпестовывал простые народные выражения (образцом для него выступил Карамзин), превращал их в безбрежное море живой русской речи. Каждая его басня расходилась по рукам, едва выйдя с печатного станка.

Его басни полезны, как педагогический материал. Как всякое истинно художественное произведение, они вполне доступны детскому уму и помогают его дальнейшему развитию.

И немаловажно для детского восприятия историко – литературное значение Крылова. Как в век Екатерины II рядом с восторженным Державиным был необходим пессимист Фонвизин, так в век Александра I был необходим Крылов; действуя в одно время с Карамзиным и Жуковским, он представлял им противовес, без которого российское общество могло бы зайти слишком далеко по пути мечтательной чувствительности, безволия и ленности

***

В октябре – ноябре 1812 в журнале «Сын Отечества» появились знаменитые крыловские патриотические басни «Волк на псарне», «Обоз», «Ворона и Курица», которые сразу же приобрели колоссальную популярность. Этому во многом способствовали народные лубки (картинки) на сюжеты басен Крылова о войне 1812, распространившиеся по всей России в десятках тысяч экз.

К. Батюшков писал из действующей армии: « … в армии его басни все читают наизусть».

Отечественная война 1812 г. вызвала в Крылове патриотический подъем. А когда Кутузов отказался вести переговоры с Наполеоном, он собственноручной рукой переписал басню «Волк на псарне» и отдал ее жене фельдмаршала. Кутузов прочитал басню после Бородинского сражения (под селом Красным). При словах «Ты сер, а я, приятель, сед» – снял перед офицерами свою белую фуражку и потряс наклоненной седою головой. Офицеры ответил мощным «Ура!»

Этот рассказ приобрел широкую известность в действующей армии. Самыми популярными литературными произведениями во время Отечественной войны 1812 были патриотические басни Крылова и «Певец во стане русских воинов» В. А. Жуковского.

***

1825 в Петербурге выходит новое иллюстрированное издание басен Крылова в 7 томах, а в Париже – иллюстрированное издание на русском, французском и итальянском языках.

В 1828 Крылов передает право на издание своих басен А. Ф. Смородину. По подсчетам Лобанова с 1809 по 1843, т. е. со времени выхода первого издания до последнего прижизненного, было продано 77 тыс. экз. «С этим итогом, – отмечал он, – единственным явлением в нашей словесности, никакое сочинение на русском языке не может не только состязаться, но и приблизиться к нему. Немудрено: ими усладились и дети, и старцы, и простолюдины, и вельможи. Они составляли в полном смысле русскую народную книгу».

Через год, на чествовании «пятидесятилетних занятий и успехов Крылова на поприще русской словесности», здравицы в его честь произнесут министр народного просвещения С. С. Уваров, воспитатель цесаревича Жуковский, поздравительные куплеты написал князь Вяземский, а от имени младших деятелей выступил В. Одоевский.

В честь юбилея по Высочайшему повелению была выбита памятная медаль с портретом Крылова, по общественной подписке учреждены 2 Крыловские стипендии для неимущих учеников гимназий.

Работа в басенном жанре резко изменила материальный статус Крылова. Если первая половина его жизни прошла в безвестности, полная материальных проблем и лишений, то в зрелости он был окружен почетом и всеобщим уважением.

***

Пушкин и Крылов.

Пушкин высоко ценил творчество Крылова. Еще в раннем лицейском стихотворении «Городок» Пушкин упоминает ненапечатанную пьесу Крылова «Подщипа» («Триумф») и доброжелательно отзывается о «шутнике бесценном».

В зрелые годы поэт проявляет большой интерес к творчеству Крылова, считая, что он «превзошел всех наших баснописцев». В споре с Вяземским – автором статьи «Известие о жизни и стихотворениях И. И. Дмитриева» Пушкин писал: «Грех тебе унижать нашего Крылова. Твое мнение должно быть законом в нашей словесности… И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова» (1824). И в более поздние годы Пушкин видит в Крылове выразителя «духа русского народа» и называет его «во всех отношениях самым народным нашим поэтом».

Пушкин посетил Крылова «за день или два до дуэли с Дантесом». Тайну разговора Пушкин унес с собой в могилу, а Крылов после той встречи стал еще более молчаливым…

***

Основные достижения Крылова

– Открыл для русской литературы жанр басни.

– Писал обличительные злободневные произведения, которые до сих пор не утратили своего общественного значения.

– Пополнил Императорскую Публичную библиотеку сотнями экземплярами редких старинных книг.

– Стал составителем славяно – русского словаря.

– Крылов всю жизнь боролся против полусознательного западничества. В баснях явился он первым у нас «истинно народным» (Пушкин) писателем, и в языке, и в образах (его звери, птицы, рыбы и даже мифологические фигуры – истинно русские люди, каждый с характерными чертами эпохи и общественного положения), и в идеях.

– Он симпатизирует русскому рабочему человеку, недостатки которого, однако, прекрасно знает и изображает сильно и ясно. Добродушный вол и вечно обиженные овцы у него единственные так называемые положительные типы, а басни: «Листы и Корни», «Мирская сходка», «Волки и Овцы» выдвигают его далеко вперёд из среды тогдашних идиллических защитников крепостного права.

– Крылов избрал себе скромную поэтическую область, но в ней был крупным художником; идеи его не высоки, но разумны и прочны; влияние его не глубоко, но обширно и плодотворно.

***

Интересные факты из биографии Крылова

В молодые годы Иван Андреевич отличался физической силой и любовью к кулачным боям. Современники писали: «Он посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пестрой толпой, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов». В кулачных боях будущая знаменитость зачастую выходил победителем над взрослыми мужиками. Ходил и стенка на стенку.

Во время мятежа Крылов оказался на Сенатской площади: «Крылов 14 декабря пошел на площадь к самим бунтовщикам, так что ему голоса из каре закричали: «Иван Андреевич, уходите, пожалуйста, скорей». И когда он воротился в батюшкин дом, его спросили, зачем он туда зашел, он отвечал: «Хотелось взглянуть, какие рожи у бунтовщиков. Да не хороши, нечего сказать».

Крылов стал героем многочисленных анекдотов и легенд; прозванный «дедушкой Крыловым», слился в сознании современников со своими баснями, которые В. А. Жуковский охарактеризовал, как «поэтические уроки мудрости». Семью не имел, любовью земной не интересовался, да и небесные прелести избегал (в душе был атеистом).

У Крылова была необъяснимая мания: он обожал смотреть на пожары и старался не пропускать ни одного пожара в Петербурге.

Любимым предметом в доме Крылова для него был диван, на котором он мог лежать сутками. Над этим диваном кое – как, на одном маленьком гвоздике, висела картина огромных размеров. Все, кто бывал у Крылова в гостях, советовали ему закрепить картину на стене, а иначе она могла пробить ему голову. Крылов всем отвечал одинаково, что он уже всё рассчитал и ему ничего не грозит: даже если картина сорвётся, падать она будет по касательной и его не заденет. Но самое интересное: эта легендарная картина, ставшая «притчей во языцех» в жизни Крылова, провисела на стене до конца его жизни, так и не упав.

Прототипом гончаровского Обломова стал именно Иван Андреевич Крылов.

У современников баснописец слал «знатным обжорой». У «дедушки Крылова» был отличный аппетит. Однажды, съев около десятка пирожков, он удивился их отвратительному вкусу. Открыв кастрюлю, из которой он их брал, он увидел плесень. Это не помешало ему доесть оставшийся в кастрюле ещё десяток пирожков.

Если Крылов оказывался на званом обеде, он с удовольствием поглощал за раз расстегаи, три тарелки ухи, пять отбивных, целую жареную индейку. Приехав домой, он мог всё это заесть миской капусты и чёрным хлебом.

Одно время он получал приглашения на маленькие обеды к императрице Екатерине II, рассказчик он был изумительный; высказывался потом о обедах неодобрительно, мол подаваемые на стол порции были скудны. Но императрица, которой доносили о весьма нелестных отзывах баснописца, списывала это на милые чудачества Крылова и неизменно питала к нему дружеские чувства. И потому не случайно Крылов в конце жизни был обласкан царской фамилией: чин статского советника и академика Петербургской Академии Наук.

В 1812 г. ему устанавливается императором Александром I пожизненная премия, которая неоднократно увеличивалась «во уважение отличных дарований в российской словесности» и в последние годы Крылова составила более 11500 ассигнаций в год. Был награжден золотой медалью за литературные заслуги. В 1830 г. после выхода в свет 40 – тысячным тиражом восьмитомника басен Крылова император Николай I удвоил ему пенсию и произвел в статские советники.

Однажды на обеде у императрицы Крылов сел за стол и, не здороваясь и никого не дожидаясь, тут же приступил к трапезе. Культурный и обычно выдержанный В. А. Жуковский схватился в ужасе за голову и закричал баснописцу: «Прекрати, пусть царица тебя хотя бы попотчует!» На что Крылов испуганно и искренне ему ответил: «А вдруг не попотчует?»

Крылов был азартен и любил играть в карты на деньги. Играл виртуозно, выигрывая порой целые состояния. Был период, когда было решено выслать его из обеих столиц за непомерное увлечение картами. Кроме того, страстью Крылова были петушиные бои, ни один из которых он старался не пропускать.

Примером остроумия баснописца служит известный случай в Летнем саду, где он любил прогуливаться. Как – то он повстречался там с компанией молодежи. Один из этой компании решил подшутить над телосложением писателя: «Смотрите, какая туча идёт!». Крылов услышал, но не смутился. Посмотрел на небо и добавил саркастично: «И вправду дождик собирается. То – то лягушки расквакались».

В последние годы жизни у него были серьезные проблемы со здоровьем. В немалой степени способствовал этому лишний вес и грузная фигура. Но работал Крылов до последних дней. Даже за несколько часов до смерти, он попросил перенести его с постели в кресла, но затем, сказав, что ему тяжко, попросил снова лечь.

Крылов жил долго и своим привычкам не изменял ни в чём. Полностью растворился в лени и гурманстве. Он, умный и не слишком добрый человек, в конце концов сжился с ролью добродушного чудака, нелепого, ничем не смущающегося обжоры. Придуманный им образ пришёлся ко двору, и в конце жизни он мог позволить себе всё, что угодно. Не стеснялся быть обжорой, неряхой и лентяем.

Умер он в солидном для середины ХIХ века возрасте – 75 лет, и, как писал современник, «…с истинным христианским чувством, произнеся

слабым голосом «Господи, прости мне прогрешения мои», оставшись в памяти россиян «великим насмешником».

Последним распоряжением умирающего была просьба раздать всем, кто его помнил, по экземпляру своего нового издания басен, который друзья и знакомые писателя получили вместе с извещением о смерти их автора. Все считали, что Крылов умер от заворота кишок вследствие переедания. На самом деле он скончался от двухстороннего воспаления лёгких.

Умер Крылов в кругу семьи, обретенной на закате дней. Отпевание и вынос тела происходили в Исаакиевской церкви в Адмиралтействе, а затем через весь Невский проспект мимо Императорской публичной библиотеки погребальная процессия последовала к Александро – Невской лавре.

Похороны Крылова по торжественности и огромному количеству народа современник приравнял к похоронам Ломоносова. Гроб с телом Крылова был на руках перенесен на Тихвинское кладбище в Александро – Невскую лавру (некрополь мастеров искусства); а 12 мая 1855 в Летнем саду был открыт памятник работы знаменитого П. Клодта – это был первый в имперском Петербурге памятник русскому писателю. Все это подчеркивает неоспоримые заслуги Крылова перед русской словесностью.

Похороны были пышными. Граф Орлов – второй человек в государстве – отстранил одного из студентов и сам нёс гроб до дрог. «Будущее поколение, – писала Северная пчела, – знающее наизусть поучительные рассказы дедушки Крылова, студенты здешнего университета окружили гроб, поддерживали балдахин и несли ордена. При сопровождении гроба в Александро – Невскую лавру множество народу следовало за печальною процессиею и встречало ее на улицах. Отцы и матери провожали добродушного наставника своих детей; дети оплакивали своего любимого собеседника и учителя, весь народ прощался со своим писателем, равно для всех понятным, занимательным и поучительным».

Можно утверждать, что по степени народной любви Иван Андреевич идет след в след Александру Сергеевичу…

Н. В. Гоголь назвал басни И. Крылова «…книгой мудрости самого народа».

***

Список литературы:

– С. Бабинцев. Мировая известность Крылова (И. А. Крылов. Исследования и материалы. Москва, ОГИЗ, 1947, 296 стр.), 274 стр.

– М. Гордин. «Жизнь Ивана Крылова».

– Бабинцев С. М. И. А. Крылов: Очерк его издательской и библиотечной деятельности Главиздат. – М.: – 15 000 экз. (обл.)

– Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л., 1975;

– И. А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. Серия литературных мемуаров.

– Гордин М. А. Жизнь Ивана Крылова. М., 1985.

***

Басня Волк на псарне

Волк ночью, думая залезть в овчарню, Попал на псарню. Поднялся вдруг весь псарный двор — Почуя серого так близко забияку, Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку; Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!» — И вмиг ворота на запор; В минуту псарня стала адом. Бегут: иной с дубьем, Иной с ружьем. «Огня! – кричат, – огня!» Пришли с огнем. Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом. Зубами щелкая и ощетиня шерсть, Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть; Но, видя то, что тут не перед стадом И что приходит, наконец, Ему расчесться за овец, — Пустился мой хитрец В переговоры. И начал так: «Друзья! к чему весь этот шум? Я, ваш старинный сват и кум, Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры; Забудем прошлое, уставим общий лад! А я, не только впредь не трону здешних стад, Но сам за них с другими грызться рад И волчьей клятвой утверждаю, Что я… – Послушай – ка, сосед, — Тут ловчий перервал в ответ, — Ты сер, а я, приятель, сед, И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой». И тут же выпустил на Волка гончих стаю. Мораль басни: И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: С волками иначе не делать мировой, Как снявши шкуру с них долой.

Басня – чему учит

Басня Крылова Волк на псарне – патриотическое произведение о значительных исторических событиях 1812 года. Ловчий – Кутузов, Волк – Наполеон, но даже подробное знание и понимание истории со сравнением поведений этих личностей не покрывают полностью глубокую мораль басни Волк на псарне.

В басне Крылова много внимания уделено передаче живописности всех картин и настроений участников. Тревога на псарне взбудораживает использованием ярких и образных выражений: «псы рвутся на драку». Причем особенно четко описана опасная хитрость волка и изворотливость: «Я пришел мириться к вам совсем не ради ссоры». Автор очень легко передает ум Ловчего, которому и так понятно лицемерие волка в попытке спасти свою шкуру. Ловчий не дослушивает его, а произносит слова, ставшие началом морали: «Ты сер, а я, приятель, сед».

Мораль басни не перестает быть актуальной, потому как борьба с любым коварным врагом сложна, но необходима.

Басня – крылатые выражения

· Ты сер, а я, приятель, сед · Волчью вашу я давно натуру знаю

***

Басня Свинья под дубом

Свинья под Дубом вековым Наелась желудей досыта, до отвала; Наевшись, выспалась под ним; Потом, глаза продравши, встала И рылом подрывать у Дуба корни стала. «Ведь это дереву вредит, — Ей с Дубу Ворон говорит, — Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». «Пусть сохнет, – говорит Свинья, — Ничуть меня то не тревожит, В нем проку мало вижу я; Хоть век его не будь, ничуть не пожалею; Лишь были б желуди: ведь я от них жирею». «Неблагодарная! – примолвил Дуб ей тут, — Когда бы вверх могла поднять ты рыло, Тебе бы видно было, Что эти желуди на мне растут». Невежда так же в ослепленье Бранит науку и ученье И все ученые труды, Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Мораль басни

Невежда так же в ослепленье Бранит науку и ученье И все ученые труды, Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Чему учит басня —

Крылов умел, с только ему присущей легкостью, да ещё и в шутливой форме преподнести нам на блюдечке пороки людей во всей красе. Вот и басня Свинья под дубом не становится исключением.

Свинья, не способная увидеть ничего дальше своего носа, а тем более изменить сложившееся мнение. Свинка – образ, высмеивающий лень и невежество людей. Крылов не просто так выбрал именно это животное. Все мы знаем определенную особенность свиней – они не способны поднимать голову вверх. Именно она усиливает образ человека, не только не желающего ничего слушать и знать, но уже и не способного к этому.

· Ворон – персонаж, пытающийся вразумить свинью по своей наивности и не понимающий, что свинка его вряд ли слушает, а если и слушает, то вряд ли слышит.

· Дуб – главный герой, отражает образ мудрого человека, скорее даже старца, не пытающегося наставить на путь истинный свинью, а лишь в сердцах говорящий истину. Его устами Крылов и передает нам мораль басни Свинья под дубом.

Мудрые мысли Крылова:

1. Беда, коль пироги начнет печь сапожник, А сапоги тачать пирожник. 2. Быть сильным хорошо, Быть умным лучше вдвое. 3. Если голова пуста, То голове ума не придадут места 4. И счастье многие находят Лишь тем, что на задних лапках хорошо ходят. 5. Как бывает жить ни тошно, а умирать еще тошней. 6. Кого нам хвалит враг, в том, верно, проку нет. 7. Кто ж будет в мире прав, коль слушать клеветы? 8. На языке легка и ласка и услуга; Но в нужде лишь можно узнать прямого друга. 9. Не презирай совета ничьего, Но прежде рассмотри его. 10. Орлам случается и ниже кур спускаться, Но курам никогда до облак не подняться! 11. Погода к осени дождливей, А люди к старости болтливей. 12. У сильного всегда бессильный виноват. 13. Услужливый дурак опаснее врага.

Юности честное зерцало

В книге подобраны басни, отражающие взгляд юности России двадцать первого века на пороки и добродетели современной эпохи. Написаны они детьми в возрасте от 6 до 16 лет, сумевших «довести ум до состояния поэзии» и «подарит радости» живущим на планете Россия. Как когда – то наслаждал ум и душу русского человека Иван Крылов, из туманной завесы прошедших веков поднявшийся по незримой лестнице до сияющего апогея истинно русских мысли и слова. На ступеньках величия и неугасимого света русской интеллектуальной даровитости, вслед за автором «поэтических уроков мудрости», эти дети – зеркало «чистых помыслов и устремлений» России нашего столетия.

И как здесь не вспомнить Петра I, взнуздавшего клячу российской истории: «Я предчувствую, что россияне когда – нибудь, а может быть, при жизни нашей, пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твердой и громкой славы»

Юные дарования – школьники лицея №22 «надежда Сибири» г. Новосибирска, в недрах которого и родилась поэтическая студия «Самородки. Руководитель студии —кандидат филологических наук, преподаватель русского языка и литературы Осадчая Л. А.

Басни

Чужая речь

В одном курятнике у Курицы – наседки К началу мая вылупились детки — Все жёлтенькие милые комочки, Их просто обожала мама – квочка. Она их согревала в два крыла, Не ела, не дышала, не спала. Когда комочки эти подросли, Они такое курам понесли!!! Одни пищали только по – немецки, Другие выводили по – турецки, Кто по – английски, кто – то по – французски, А квочка только охала по – русски: «Какая удивительная речь! Она способна каждого увлечь!» Ей подпевали остальные куры: «Какие умницы они, а мы – то – дуры! Живём в курятнике, несёмся наморозе И роемся не в книжках, а внавозе». Однажды в тех краях Воронапролетала, Она Цыплёнка цап! – и вмиг поймала. Тот вырывался из когтей опасных, Кричал и звал на помощь, нонапрасно — Ни слова куры не перевели И бедного Цыплёнка не спасли. – – Порой мамаши поощряют сами, Что дети тешатся чужими словесами. Совет цыплёнку и ученику: Учись сперва родному языку. Ковалевская Любовь, 13 лет

Ёж и Ёлка

Стиляга Ёж спросил у Ёлки: «Чем хороши твои иголки? Ты не могла по интернету Одежду модную купить? А если просто денег нету, Так не стесняйся попросить! Твои наряды устарели, От непогоды потемнели, Их лучше вовсе не носить. В лесу у нас двоих иголки, Негоже, если будут ёлки От новых брендов отставать. Придётся имидж поменять!» Не стала Ёлка унижаться, А так хотелось вслед сказать: «Не стыдно в моде разбираться, А стыдно ею попрекать!» Итигин Илья, 11 лет

Слово и Дело

«Вставай, красавица, скорей открой глаза! — Звонила дочке дождевая Туча, — Сегодня будет первая гроза, Проснулись молнии и гром могучий. Мы отвечаем за прогноз погоды: Ты поливай сады и огороды, А я за молнией лечу Полить дубраву и бахчу. Не забывай: не любят грозы, Когда срываются прогнозы, Не вздумай слово нарушать!» Но дочка снова завалилась спать И до обеда нежилась, зевала. К сухим садам она не добралась И в спешке над болотом пролилась, Где без неё всегда воды хватало. – – Когда слова расходятся с делами, Никто иметь не будет дела с вами! Осадчая Марина, 12 лет

Хлеб и Пышка

Раз в Пшеничном переулке Чёрный хлеб увидел булку, Положил на Пышку глаз И влюбился в тот же час. Ждать он больше не готов, Засылает к ней сватов. Хлеб приходит в Пышкин дом С загорелым Сухарём — Не видать нигде невесты. Две Ватрушки месят тесто, А пузатый Каравай Так храпит, хоть убегай! По углам мука мешками, Мак, орехи – сундуками. В узелках имбирь, душица, Ванилин, изюм, корица… От добра трещит буфет. Женихи глотают слюнки, А невесты нет и нет! Вдруг заходит мама Пышки — На дрожжах, с грудной одышкой, Не взглянула на сватов, А ответ уже готов: «Пышке замуж не резон. Вот закончится сезон, Уберёмся с урожаем И ответим на поклон. А пока оставь девицу, Понапрасну не тревожь, Ты ржаной, а мы с пшеницы, Не в цене сегодня рожь». Наступил конец сезона — Пышка вышла за Батона. – – Когда придёт пора искать невесту, Ищите пару из того же теста. Шарапова Наталья, 13 лет

Зазнайка

В городе N, в дорогом магазине Много товара на яркой витрине, А в середине торгового зала Лампа хвастливая всем обещала, Что обеспечит одна освещенье В низкой избе и большом помещенье. Люди красивую лампу купили, В дом принесли, любовались, вкрутили, Только едва напряжение дали, Лампа мигнула, как свечка вподвале, Слабо зажглась в темноте, напряглась… Миг – и спиралька внутрипорвалась! – – Вот и не любят зазнаек в народе И называют хвастливым отродьем. Тот, кто с три короба вам обещает, Редко посулы свои выполняет. Гайдарев Владислав, 12 лет

Неудачник

Шёл Петушок по тихой улице, Он скромен был и очень мил. И вдруг ему навстречу – Курица, Манеры Петя вмиг переменил. Расправив хвост, сверкая шпорами, Он стал носиться над заборами, Кричать, дурачиться, скакать, Её вниманье привлекать. Хохлатка польщена и хочет речи. Что скажет он? А Петя – ничего… Любезных слов ни одного Не вспомнил он, Чтобы продолжить встречу. Он их не знал, а те, что знал, забыл, И только снова крыльями забил… А Курочка, изведав миг досады, Уже спешила в гущу палисада. – – Мораль достаточно проста И учит человека: Коль голова твоя пуста, Не надо кукарекать! Бравве Виктор, 13 лет

Астрологический прогноз

Гадает класс по книге – фолианту, Как лучше подготовиться кдиктанту. Назавтра в гороскопе у Тельца Проблемы и провалы без конца, А это означает: Вите с Женей Не избежать разбора предложений. Прогнозу рады Львы и Скорпионы, Им лучше в этот день остатьсядома, Побольше сладкого, поспать ипомечтать, Расслабиться и книжек не читать. Тем, кто родился под звездою Девы, Неплохо бы писать с наклономвлево. На Близнецов надеется весь класс — У них начнёт работать третий глаз, А Водолеям Насте и Вадиму У Рыб списать диктант необходимо. Стрельцам советуют мозги ненапрягать, А только созерцать и отдыхать… Склонился класс над вещимпредсказаньем, Заброшены параграфы, заданья, А завтра и Стрельцу, и Козерогу, И всем другим диктант проверят строго! – – Легко и просто, пролистав буклет, На все вопросы угадать ответ, А ты поверь в себя, в свои таланты, Учись, и станут легкими диктанты. Чернявский Евгений, 12 лет

Обманутая Корова

Решила дойная корова Зайти в молочный магазин, Купить чего – нибудь съестного И погулять среди витрин. В тележку усадив телёнка, К прилавку ринулась Бурёнка. Она слыхала, что на рынках Всё продаётся в старых крынках, А тут такие чудеса, Что разбегаются глаза! На полках сливки и кефир, Воздушный творог, твёрдый сыр, Блестит фольга, шуршат пакеты, Притом на весь ассортимент Наклеены её портреты, А это значимый момент! Теперь она расскажет стаду, Как молоком гордиться надо. Бурёнка выбрала сырок — Воротит нос её сынок, Даёт пломбир – не ест телёнок, Неужто заболел ребёнок? Корова маслица лизнула И тоже ноздри отвернула — Знакомый вид, похожий цвет, Но масла и в помине нет, Один обман и запах сои! Куда идут её удои? – – Стих короток, да писан для науки: Не отдавай свой дар в чужие руки! Колодникова Юлия, 13 лет

Квас и Кола

Однажды привезли в лесную школу В блестящих банках, словнонапоказ, Заморскую загадочную Колу И в деревянных бочках русскийКвас. Толпой зверята ринулись к буфету, Не остановишь дикого зверья! Казались банки им большимсекретом, Обычно звери пили из ручья. Целебный Квас в рекламе ненуждался, Он был уверен в имени своем, Поэтому молчал и улыбался, А Кола заливалась соловьём. «Купите Колу! Лучше нет напитка! Волшебный аромат, янтарный цвет, За каждую вторую банку – скидка, Особый вкус, божественный букет! Попробуйте глоток…» – шипела Кола, Заманчиво пуская пузырьки. Её сметали звери после школы За пазуху, в пакеты, рюкзаки, Тащили в дупла, в старые берлоги, Толкали в норы, прятали в кусты И пили так, что заплетались ноги, А ночью всем скрутило животы. – – Реклама часто метит в дурака, И тот ведётся на неё пока, Скупая заграничную заразу… А лес тогда поправился не сразу! Лечились звери чистым русскимквасом И ключевой водой из родника. Нанеташвили Георгий, 13 лет

Тыква и Дыня

Осенний рынок полон ароматов Душистого укропа и томатов, В тени укрылись яблоки, а рядом На солнце млеют груши свиноградом. Две кумушки – соседки, Тыква с Дыней, Устроившись в соломенной корзине, Неторопливо и без злости Перемывали людям кости. «У нас в деревне, – Тыква говорит, — В еде важнее польза, а не вид, А городских прельщает красота — Их кошелёк набит, а голова пуста. Мы, душенька, как близнецы, похожи, Один размер и бархатная кожа, Однако дыни раскупил народ, А тыкву и задаром не берёт!» «Ты разберись, кума, сначала, — Ей сладко Дыня отвечала, — Мы одинаковы снаружи, Но загляни – ка в наши души! Чем знатны дыни и арбузы? Медовым запахом и вкусом. Мы вызрели на солнце жгучем, А ты – в тени навозной кучи. Мы изнывали в поле, на жаре, А ты росла в прохладе, во дворе, Поэтому мы лакомое яство, А ты, кума, полезное лекарство». – – Дары природы созданы искусно, И не всегда полезней то, чтовкусно. Кек Юлия, 13 лет

Пустой Колос

Под солнцем дозревает нива, Пьёт из земли последний сок, А среди нивы сиротливо Торчит высокий колосок. Уставшие колосья гнутся Под гнётом зёрен на плечах, А он не устаёт тянуться, Купаясь в солнечных лучах. Он выше всех, он ближе к небу, Он избранный, он непростой, Пусть братья думают о хлебе, А он особенный – пустой! – – У выскочек мораль проста: Они не любят черновой работы, Но всюду претендуют на успех. У них одна заветная мечта, Всего одна, но главная забота — Любой ценой казаться выше всех! Торопкин Андрей, 13 лет

Липа и Осина

В кругу знакомых и друзей Справляла Липа юбилей. Она большой огласки не хотела, Но весть о юбилее долетела До дальних рощ, берез и тополей. Сам Баобаб звонил из – за границы! Хвалебным хором заливались птицы, Слетались пчёлы к пышному банкету, Дарили мёд из липового цвета. Усталый путник поклонился стоя — Здесь он спасался от дождя и зноя. Все к Липе вековой спешили вгости, Одна Осина плакала от злости! Казалось бы, листом она крупнее, Растёт в соседях, выглядитстройнее, Но, как назло, столетних величают, А молодых совсем не замечают! – – Завистники и злюки не выносят, Когда при них кого – то превозносят, Они не рады ближнего успехам И заливаются слезами, а не смехом. Первушина Анна, 13 лет

Сухие грибы

Один неосторожный Боровик Из – под листочка выглянул на миг И угодил в хозяйское лукошко. Его почистили, укоротили ножку И, нанизавши на верёвку, Сушить повесили в кладовку. Гриб усыхал, теряя аромат, Но тут к нему добавили опят, Что жили по соседству за пеньком. И те давай шутить над стариком: «А помнишь, дедушка, какой ты былсуровый, Как шляпу грозно надвигал наброви? Нам не велел от дома отлучаться И запрещал на веточке качаться. Теперь ты весь в морщинах, каксморчок, Был Боровик, а стал боровичок». Опята до обеда хохотали, Но к вечеру поникли, исхудали, Заметно впали щёки и бока — Опята стали хуже старика. – – Мораль гласит: над старостью глумиться И без почтенья к старшим относиться Непозволительно большим и малым, Ведь каждый в этой жизни будет старым. Суховей Станислав, 14 лет Уланов Эрик, 14 лет

Слепая любовь

У Хрюшки были поросята, Два очень милых, нежных чада. Слепа была любовь свиньи — Всё это есть и в наши дни. «Пускай побалуются детки, — Так говорила мать соседке, — Пускай поспят, пока охота, Сама управлюсь я с работой». Гусят же в строгости держали И баловство не поважали. Прошли один, другой годок, И получили мы итог: Гусята – помощь и опора, А поросята – вот умора! В грязи валяясь день – деньской, Не шевельнут они ногой. Везде одна старушка мать: И в огород, и дом убрать, И хлеб испечь, и гвоздь забить… «А как иначе может быть?» — Так рассуждала мама Хрюшка И всё чесала детям брюшки, Но кто воды стакан подаст, Когда сама старушка сдаст? – — – Мораль проста, как три копейки! Порой встречаются семейки, Где для своих любимых чад Готовы делать всё подряд: Нос утереть, сварить ботвиньи… И так из милых поросят В итоге вырастают свиньи. Попантанапуло Артем, 15 лет

Самовлюбленная лисица

В красивом домике жила Лисица, Умела петь, плясать и веселиться, С соседями знакомств не заводила, А только по двору хвостом крутила. В округе появились небылицы О дарованиях отшельницы Лисицы. Шли слухи об уме и красноречье, Заметных даже при случайнойвстрече. Лису соседи пригласили в гости, Кормили с рук, подкладывали кости— Всеобщей ласкою окружена, Была довольна, счастлива она. Наевшись, гостья сладкопотянулась, Ни на кого не глядя, улыбнулась И начала сама себя хвалить, О редкостных талантах говорить. Медведь молчит, Осёл ушами шевелит, Лисица лишь одна и говорит! Все заскучали и почти уснули — Похоже, их надежды обманули. – – Мораль у этой басни такова: Не верь всему, о чём гласит молва. Иные сплетни, что разносят люди, Лишь тешат чьё – то самолюбье. Бравве Александр, 15 лет

Скворец – демократ

Скворец весной из дальних стран примчался. Каких он представлений тамнабрался! И вот, скорей, пока поля в назёме, Желает мир пернатый узаконить: «Давайте, господа, законы примем, Из века в век гордиться будем ими, И внуки, нашу мудрость оценя, Пусть вспомнят вас, а с вами – именя. Но, чтобы делу не пропасть, В дубраве надо выбрать власть». Кукушка предлагала Соловья: «Какой отец! Примерная семья! Сам в голосе, солисты сыновья. Я слышала, что от его птенца Трель доносилась даже из яйца!» «Какие прелести, – закрякалаГагара, — Что толку от его репертуара? Поёт – то он поёт, да только при луне, Когда пернатые уже сопят во сне! На эту должность подойдёт Сова, О мудрости её давно идет молва». Сова в отказ: «Пусть выберутОрлицу, Тут нужен глаз, а я ночная птица». «Весьма печально, – заключил Скворец, — Что в роще каждый сам себе певец. Напрасно вы на Западе гнездились, Раз демократии у них не научились. Гораздо проще каркать, как вороны, Чем создавать суды, писатьзаконы». «Мы птицы вольные, – напомнилстарый Кречет, — Твои законы истину калечат И нарушают заповедь свободы. А суд у нас один – сама Природа. Считаю заседание закрытым!» Скворец остался у разбитогокорыта. – – Коль есть заветы мудрые Творца, Зачем советы глупого скворца? Бравве Александр, 15 лет

Пустоцвет

Цветёт широкая гряда, На ней картошка в три ряда, А крайний куст, Что к цветнику поближе, Особо густ И белоснежно пышен. Соседка Роза, томно свесив плети, Даёт ему полезные советы: «Себя плодами не перегружай, Не царская забота – урожай, Пускай другие нянчат клубни, А твой удел – цвести на клумбе. Живи себе для красоты, Как беззаботные цветы». Подкрались первые морозы. Сад опустел, поникла Роза, И на гряде желтеют плети, На их корнях созрели дети, А куст по – прежнему в цвету! Хозяин подошел к кусту, Копнул под корень – клубней нет, Одна ботва и пышный цвет. Благодаря чужим советам Куст оказался пустоцветом. – – Горазды мы, развесив уши, Советы посторонних слушать И не заботиться при этом, Что скрыто за чужим советом. Маскаева Мария, 15 лет

Белая ворона

На поле кругом высадив птенцов И чёрным оперением играя, Психолог Ворон обучал юнцов Искусству сохранять лицо Среди большой и многоликой стаи: «Наш век, к несчастью или счастью, долог, И я вас призываю как психолог Быть толерантными, не осуждатьразличий И уважать характер птичий. Особо, по закону предков, Беречь гнездо своё, роднуюветку…» Вдруг прилетела и к нему подсела Ворона белая. Она была Не так чтобы совсем уже бела, Но то, что их нельзя поставитьрядом, Заметно невооружённым взглядом, И было видно, что на белом фоне Он уступает в светлости Вороне. И тут психолог на глазах птенцов, Забыв о толерантности отцов, С досады глупо обозвал её невестой И выгнал бедную с насиженногоместа. – – Понятно детям и пенсионерам, Что совершенно обучить манерам Возможно только собственнымпримером. Когда твердишь одно, а делаешьдругое, Твои призывы и гроша не стоят! Копылов Никита, 16 лет

Вишневые капризы

Однажды Вишенке вдруг начало казаться, Что в шоу – бизнесе неплохо б оказаться. Она гламурной славы захотела, Да и действительно неплохо пела. Нашла продюсера, седого Огурца, И начала откуда – то с конца: – Давайте сразу петь! Не надо репетиций, Поверьте, говорю не из амбиций. Я с детства с микрофонами дружу И запросто на сцену выхожу. Не надо лишней и пустой работы, Где тут у вас наушники и ноты? – Позвольте, но такого не случалось, Чтобы без пробы что – то получалось! Искусство, говорят, не терпит суеты. – Так то искусство, а у нас хиты, Поэтому начнём без проволочки, Снимаем клип, и точка!!! Тут голос у певицы задрожал, Но Огурец уже не возражал, Капризам Вишни потакать не стал И попросил её покинуть зал. – – Мораль касается не только музыканта. Чтоб довести алмаз до бриллианта, Усилий надо больше, чем таланта. Иващенко Дарья, 13 лет

Царская ноша

Мечтает втайне слабый о короне — Глупец! Он не удержится на троне. – – Лев постарел и несколько угас: Слабее рык, тупее клык, мутнееглаз. Об этом бы вовек никто недогадался — Лев сам Сороке в слабостипризнался, Когда кормил её обедом прямо слап. И мигом разлетелось: Лев ослаб!!! Все недруги открыли пасти И жаждут власти – только власти! А кто замечен в лести — Ещё и мести. Царю в укор уже поставить рады И гриву, и щедроты, и награды, А достояние былых заслуг Для Льва позором обернулось вдруг! Задели прайд, а верную царицу И вовсе обозвали светской львицей. Восстали даже те, кто Льва короновал. И Лев корону снял. И коротко добавил: «Я не играю против правил. Я оскорблён по вашей воле, Но думать надо о престоле, И царский трон получит тот, Кому корона подойдёт». Пошла грызня, защёлкали оскалы, Но пуще всех корону вырывали Стервятники, гиены и шакалы. Кто был матёр, держался в стороне, А Волк признал: «Корона не помне!» Корона никому не подошла: То велика она, то слишком тяжела, Шакалам царской ноши не поднять — Пришлось повторно Льва короновать. ТолкачевАлександр, 16 лет

Апартаменты

Бобёр решился перед свадьбой Обзавестись своей усадьбой. Бобры приучены к порядку, И, как сложилось в старину, Самец сначала строит хатку, Затем ведёт туда жену. Пока Бобёр в грязи без остановки Валил осины для семейной норки, Его невеста, пользуясь моментом И не боясь обидеть жениха, Отправилась искать апартаменты, Что побогаче хатки бедняка. Ей не хотелось жить среди осоки, Где селятся обычные бобры, Мечталось ей о тереме высоком С балконами и видом на протоку, Со ставнями из липовой коры. Она явилась средь родной осоки, Когда у свадьбы минули все сроки, Но прежней не узнать трясины: В запруде жениха, как на картине, Не хатка выросла, каких вокруг немало, А терем, о каком она мечтала. Резные ставни, и балконы сбоку, И окна смотрят прямо на протоку, А в них жена другая и бобрята, Ведь не бывает пусто место свято. – – Кто крутит носом и перебирает, Тот даже то, что было, потеряет. Бачурин Владимир, 14 лет

Блудные пингвины

Три сына было у Пингвина, Своё гнездо, родная льдина — О чём мечтать ещё на свете? Но быстро подрастали дети. Им надоел мороз трескучий, Метели, вьюга и пурга, Взялись они, на всякий случай, Искать другие берега. Бананы, киви, мандарины… Как без экзотики прожить? Ох, эти глупые пингвины! Вчера решили – завтра плыть. Отец на берегу остался И ждал. Пингвин не сомневался, Что три его заблудших сына Вернутся на родную льдину. А тем экзотика приелась — Им мёрзлой рыбки захотелось! Они признали наконец: Там хорошо, где ждёт отец. – – Кто от отцовских рук отбился, Тот в этой жизни заблудился. Домошенкин Михаил, 12 лет

В сетях

До Африки дошёл прогресс — Компьютер вызвал интерес, Особенно – у обезьян. Они попрыгали с лиан, Переселились в интернет И позабыли белый свет. С утра до ночи пишут бредни, Разносят слухи, сеют сплетни, И даже старые самцы Сидят на сайтах, как юнцы. Не до еды, не до потомства — Все ищут новые знакомства! Мартышка Чита, размещая фото, Писала о себе: «Достоинствам нет счёта, Я хороша, фигура – высший класс! Умна. Танцую. Обожаю джаз. Вокруг меня одни уроды, Тупицы. Отстают от моды. Умеют только корчить рожи И на кумиров не похожи. Ей отвечал один Поэт: «Тебя прекрасней, Чита, нет. Мне далеко до идеала, Но плюсов у меня немало. Я одинок, кругом вода, Я даже плачу иногда И встречи жду на берегу». Ответ от Читы: «Я бегу!» Вот берег Нила. Чита ждёт, Но где Поэт? Из мутных вод Выходит старый Крокодил — Мартышку ужас охватил! – – Ища друзей по интернету, Не забывайте басню эту. Строгий Семен, 13 лет

Трутень

Пчелиный рой записывал за Маткой Места, где гуще цвет, где слаще взятка. Познанья путь всегда тернист и труден. Тут в улей затесался Трутень. Всё лето без стыда вылизывая соты, Он, лодырь, не ценил чужой работы. Занятий Трутень на дух не выносит: То выкрикнет, то sms – ку сбросит, Одних толкнё т, другим язык покажет И по секрету анекдот расскажет. «В толк не возьму, зачем вам, братья, Все эти нудные занятья, Букварь зубрить не надоело? Пчелу учить – пустое дело, Она отыщет и без книги Поляны хмеля и гречихи, А вас чему – то поучают Те, что гнезда не покидают!» — Сказал и устремился пулей На свежий мёд в соседний улей. – – И среди нас такие трутни Пируют в праздники и будни. Бездельник, что порядок нарушает, Сам не работает и остальным мешает! Кривенко Кирилл, 13 лет

Канарейка

Медведь, с умом потративши копейку, Для услажденья слуха с давних пор Завёл себе лихую Канарейку И заключил с певуньей уговор, Чтобы она, прибегнувши к терпенью, Его детишек обучила пенью. В расчёт он выдаст ей орехов долю, Мешок зерна и выпустит на волю. Живёт певица и поныне в клетке — Туги на ухо оказались детки. Не помогли стараньяи терпенье, Шальные медвежата вместо пенья Ревели так, что больно былослушать. Им папа в детстве наступил на уши. – – И у короткой басни есть мораль: Во – первых, канарейку жаль, А во – вторых, о чём бы ни просили, Ты не берись за то, что не посиле. К сухим садам она не добралась И в спешке над болотом пролилась, Где без неё всегда воды хватало. – – Когда слова расходятся с делами, Никто иметь не будет дела с вами! Осадчая Галина, 14 лет

Дневник

Бараньи кости доедая, Делилась за обедом волчья стая Успехами наследников – волчат. «Сегодня ноги не прокормят волка, — Сказал вожак, – теперь важна сноровка, Тут голова нужна! И аттестат. Тащи дневник, хвались, сынок!» — Добавил сытый папа Волк. «Зачем тащить? – Волчонок сник, — У нас в компьютере дневник. Теперь дневник не тот, картонный, А современный, электронный. Я вам включу, гордитесь стаей, А сам с друзьями погуляю». Волчонок знал, что пожилые волки В компьютере совсем не знают толку, Он накануне там исправил двойки И преспокойно врал папаше Волку. – – Мораль не в том, что нынешние дети Опережают взрослых в интернете, А в том, что сыну не к лицу Так вероломно врать отцу! Давыденко Андрей, 13 лет

Усова Анастасия, 13 лет

ЧИСТОПЛОТНАЯ СОСЕДКА

Одна весьма хозяйственная Кошка, Умывшись мягкой лапкой на заре, Следила за соседкой из окошка — Та вешала пелёнки во дворе. «Смотри, бельё опять не отстиралось, И грязь на нём по-прежнему осталась, — Хозяйка Кошка мужу говорит, — Какой ужасный, серый вид! Мне мыло ей своё отдать, быть может, Но кто ленив, и мыло не поможет!» И вот опять бельё соседка постирала, Чистюля это сразу увидала И с удивленьем мужу говорит: «Смотри-ка, у нее бельё блестит! Ну наконец-то, дорогое мыло, Чтоб вещи отстирать, она купила». «Не в мыле дело, – Кот сказал несмело, — Соседка без него стирать умела. Я не судил её с тобою заодно, А, наконец, помыл твоё окно». – – Иные люди – это их беда — Своих грехов не видят никогда. Вместо того, чтобы собой заняться, Они в чужом белье хотят копаться. Усова Анастасия, 13 лет

Стихи о великой Победе

«Этот сборник стихов о подвиге народа в годы Великой Отечественно войны создан в поэтической студии „Самородки“ лицея» лицея №22 «Надежда Сибири». Каждое стихотворение – это первый шаг к духовной зрелости и детский взгляд на тему исторической памяти.

Только знания, помноженные на чувства, способный дать духовный импульс на всю жизнь. Только в процессе творческого созидания такие святые понятия, как вера и любовь к Родине, обретают в детском сознании зримые очертания.

Стихи, представленные в книге, – это и проявление патриотических чувств, и выражение истинной благодарности поколению героев, защитивших мир».

Л. А. Осадчая, руководитель студии

Так бывает

Бывает, тучи не похожи Размером, формами, но все же По небу вместе проплывают — На небе так всегда бывает. Бывает, книжки не похожи: Есть подешевле, есть подороже, Но книги разные читают. И хорошо, что так бывает. Бывает, люди не похожи По имени и цвету кожи, Живут по разным берегам И разным молятся богам. Я думаю, что все народы Миролюбивы от природы, А кто же войны начинает? Так не должно быть, но бывает. Арина Леонова, 9 лет (Новосибирский музыкальный колледж)

Спасибо за хлеб

Мне дедушка булку купил в магазине, Я корку объела, а мякиш – в корзину, Обиделся дед и сказал от души: «Ты пекарю прежде спасибо скажи». И помни, что люди в войну голодали, Неделями крошки сухой не видали. Никто никогда не выбрасывал хлеба, Жива и поныне традиция эта». Я пекарю в лавке спасибо сказала, А пекарь ответил с улыбкой усталой: Ты мельника благодари за муку, Он мелет пшеницу, а я лишь пеку». А мельник ответил: «За хлеб и сдобу Большое скажи хлеборобу, Который в полях от зари до заката Нам колос растил наливной и богатый». Я те же слова хлеборобу сказала, А тот удивился: «Я сделал немало, Но кланяться надо за хлеб на столе Не мне, а кормилице нашей – земле». Я полю спасибо сказала с любовью, А поле ответило мне: «На здоровье, Но дождик, тепло и прохладу для хлеба Не я посылаю, а солнце и небо». Тут солнце блеснуло, и молвило небо: «Теперь никогда не выбрасывай хлебе» Арина Леонова, 9 лет

Живая память

И кто-то же затеял это дело — Пойти с портретом деда на парад, И тут же, словно по приказу, смело Его однополчане стали вряд. Достали внуки фотодокументы, Надёжно закрепили на планшет И символом Георгиевской ленты Украсили единственный портрет. На фото – бескозырки, гимнастёрки, Одеты кто в шинель, а кто в бушлат, А кто с гармошкой, как Василий Тёркин, — В бой собирались, а не на парад. Идут освободители планеты В посёлках, городах и кишлаках, И ничего, что внуки старше дедов, И ничего, что деды – на руках. Течёт по площадям людское море, Не ведая начала и конца, Девятым валом гордости и горя Захлёстывает память и сердца. Вздыхают женщины, молчат мужчины, У каждого история своя. Как выжить в этой истовой пучине, Куда попала каждая семья. Потоком благодарности и скорби Живая память плещет там и тут, В Израиле, Австралии, Европе Уже полки бессмертные идут. Нью-Йорк, Париж и Лондон – все на марше, И русский полк затмил весь горизонт. Сегодня, как когда-то на Ла-Манше, Открыт бессмертный всенародный фронт. Осадчая Л. А., учитель литературы.

Письма скупые фразы

Лучшие стихи и песни Родились не в тишине — Лучшие стихи и песни Появились на войне. Берег фронта рассекая Сквозь пожарища и дым Носит почта полевая Треугольники родным. Эти письма сохранились Как свидетели побед, Письма правнука открылись Через много – много лет. Как, не видевший ни разу, Надо прадеда любить, Чтобы письма скупые фразы, Как реликвии, хранить. Разбирать по буквам почерк, К сердцу прижимать листок… Что – то есть важнее строк, Раз читаешь между строк Арина Шиве , 7 класс

Бессмертный полк.

Победы великий праздник. Вновь память встревожила сердце. Есть в каждой деревне памятник, Где горести некуда деться. Тот был в самолете горящем, Тот кровью в снегу истекал… Сегодня он в « марше павших» С живыми в строю прошагал. На фотографиях парни — Кто в танках сгорел, кто убит Под взрывом в дыму угарном… Но знайте: никто не забыт. Вновь встала в единстве Россия! Любовью наполнила свет. Могущество в ней и сила. И лучше России нет. Бездарно враги предрекали Конец ей и выли, как волк… Но видят все – мертвые встали С живыми в «бессмертный полк». Мы помним отцов и дедов, Героев той страшной войны. Благодарим за Победу И будущее страны. Л. П. Маликова (Насенник)  – поэт,

А войнам нет конца

В прозрачной дымке солнечного света Среди метеоритов и комет Парит Земля, вращается планета, И во Вселенной краше нет планет. Но если разглядеть ее поближе, Как под увеличительным стеклом, Ты эхо языков ее услышишь, Увидишь саклю, хижину и дом. Там не всегда пшеничные лепешки, И не везде живут, как короли, — Порою дети доедают крошки И от беды бегут с родной земли. Уже в руинах древняя Пальмира, И за Донбасс сжимаются сердца… Простые люди вечно просят мира, Но почему —то войнам нет конца. Азад Муттахиров, 11 классс

Цветник Победы

Казалось бы, что толку от цветов? Их многие совсем не замечают, От них не ждут ни ягод, ни плодов, А только к важным праздникам вручают. Но если ты зайдешь на школьный двор В начале осени или в зените лета, Тебя порадует живой костер Из ароматов, лепестков и цвета. Петуньи, ромашки, резеда, Гвоздики и кусты сибирской розы… Они умеют восхищать всегда, От первых гроз до первого мороза. Все бабочки слетались в наш квартал, Цветы запечатлели в телефонах, Н клумбы ждали тех, кто их сажал, И силу лета берегли в бутонах. «Привет, ребята!» – скажешь ты цветам, Им подмигнешь и тихо улыбнешься, И где бы ты потом не пропадал, К цветам из детства ты всегда вернешься. А ветеранам к будущему лету Мы вырастим большой цветник Победы. Анна Первушина , 9 класс

Победный марш

Что может рассказать о лихолетье Мальчишкам 21 – го столетья, Чем удивить такому пацану Седых героев, видевших войну. Но мы недаром пишем на уроке Простые поэтические строки, У нас не зря хранятся в каждом доме Потертые военные альбомы, Где фото прадедов с войны в начале мая — Их приносила почта полевая. Они напоминают нам отцов, Их лица схожи, как у близнецов, Но только папы в джинсах и кроссовках, А прадеды – в ремнях и гимнастерках. Писать стихи – почетная работа, Пока волнует сердце это фото, Где прадед в каске на победном марше, Мне, правнуку, рукой из строя машет. Лев Сердюк, 5 класс

Думают о мире.

Кончен праздник Знаний в школе Прозвенел звонок веселый, И из рук детворы В небо вырвались шары. Шарик солнечного цвета Был похожим на планету, На его огромный бок Был наклеен голубок. Если шарик тучку встретит Или ангела заметит, Или инопланетян, Пусть воздушный великан Передаст им от землян «С детства думают о мире». Серафима Потеряева, 1 класс

Живые лица

Город встает сегодня рано, Военные машины держат ряд, На площади встречают ветеранов, И сразу начинается парад. Гремят оркестры барабанным боем, Чеканят шаг войска, в вдалеке Бессмертный полк c портретами героев По площади плывет, как по реке. Какие добрые, живые лица! Их фотографий нам не сосчитать… Им в мире посчастливилось родиться, Но ради мира жизнь пришлось отдать. Хлебнуло горе это поколенье, Немногие успели на парад. Для них парадом выдалось сраженье За Белгород, Москву и Сталинград. Стихотворение вышло небольшое, Хотя его писать старались двое, Но мы возьмем большой букет тюльпанов И от души поздравим ветеранов! Дарья и Мария Шараповы, 4 класс

Кончилась война

Тихий, теплый, майский день, Легкий ветер дует, Нежно пенится сирень, Ландыши ликуют. Вот где счастье – нет войны! Голуби на крыше, Солнце в море синевы Радостней и выше. И легко парят поля — Кончились бомбежки, Наряжается земля В вербные сережки. В хоровод пошла весна, Топнула три раза… Слава Богу, что война Кончилась, зараза. Георгий Нанеташвили, 5 класс

Меня в честь прадеда назвали

Меня в честь прадеда назвали, Его фамилию мне дали, Теперь он тезка мой навек, Родной, любимый человек. Мой прадед рос, как все мальчишки, Читал учебники и книжки, На Новый год и день рожденья Дарил гостям стихотворенья. А в сорок пятом День Победы Он подарил для всей планеты. Он как герой пришел с войны И мир принес для всей страны. Мы с ним ни разу не встречались, Но ордена его остались. Я буду их хранить вовек Как самый близкий человек. Александр Толоконский, 2 класс

Вернулись все

Неправда, что не все с войны вернулись. Вернулись все: кто снегом, кто дождем, Рассветом и закатом обернулись — Вернулись все. А мы чего – то ждем. Летели птицами, ветрами, облаками, У каждого – особенный маршрут, Чтоб поклониться родине и маме — В России без поклона не уйдут. Взлетев туда, где вечные рассветы, Они живущим подарили путь. Давайте им поклонимся за это И здесь, и где – то там… когда – нибудь. Анна Максимова, 7 класс

Историческая правда

Мы верим историческим преданьям, Что Русь не раз обкладывали данью, Поэтому явленье новых санкций Не вызывает на Руси сенсаций. Такое испытанье не впервой. В России, что ни город, то герой — Под «санкциями» сотни дней подряд Без хлеба жил блокадный Ленинград. Казалось бы, что может быть страшней… Так неужели мстят за юбилей? И главное – кого и чем пугают? Мы знамя мира водрузили в мае! Мы ради правды в справедливом мире Готовы есть картошечку в мундире, Мы проживем без западных сыров — У нас своих достаточно коров. Мы выдержим без паники и нервов Атаки фунтов, доллара и евро. Тем, кто не понял нас, напоминаем: Мы правду на валюту не меняем. Иван Юсифов, 9 класс

В чем истина

Мы от рожденья движемся домой, Душой стремимся в звездную обитель, И для того дарован путь земной, Чтоб дорасти до званья «небожитель». Врач прозревает через чью – то боль, А хлеборобы возрастают с хлебом. И у солдат особенная роль — Они за мир в ответе перед небом. Скрипач по струнам улетает ввысь, Монах земного не пускает в келью, Любовью матери над миром вознеслись, И невозможно их вернуть на землю. Все лучшее исполнено с небес, И все таланты розданы на старте, И если в сердце ангел, а не бес, Иди за ним, как по дорожной карте. В чем истина? – гадают в суете, И мудрецы в сомнениях витают. И только дети в чистой простоте Божественную матрицу читают. Александр Толкачев, 11 класс

Журавка

Где крутые стежки вышли у реки, Под гнездом журавки били родники. Пьет журавка – родники без дна, Пьет журавка воду, воду пьет одна. Шла война степями мимо белых хат, А в гнезде журавки – трое журавлят. Пьет журавка воду, крылышки поджав, А журавль напиться к ней не прилетел. Не подняться в небо журавлю от ран И не закурлыкать, где трава – бурьян. Пьет журавку воду – не стихает бой, На заре умылась горькую слезой. Вновь весенний ветер расплетает льны, А в гнезде журавки выросли сыны. Пьет журавка воду – в косах седина, Пьет журавка воду, пьет одна. Юлия Колодникова (перевод с украинского), 10 класс

Память

Стихали выпускные вечера, Рассвету звезды уступали место. За пять минут до четырех утра Земля спала как юная невеста. Густые росы падали в траву, На берегу паслись в тумане кони, Но недруги кровавую зарю Уже зажгли на черном небосклоне. Ревели танки, набирая ход, Орудия поспешно заряжали, Бомбили вероломно наш народ, Мелодию рассвета оборвали. От ужаса все замерло вокруг, Казалось, жизни не было спасенья — Таким распятым и воскресшим вдруг Вонзилось в память это воскресенье. Гульназ Янгирова, 8 класс

Ласточки

Дом – как у всех на улице, не выше, Косые ставни и широкий двор, Но только здесь под черепичной крышей Гнездились ласточки с далеких пор. Они с рассветом завод облетают, Накормят подрастающих птенцов И из гнезда по птичьи наблюдают, Что происходит под родным крылом. Глядят, ка во дворе играют дети, Как зацветают вишни у окна, К колодцу ходят с ведрами соседи… Но в до внезапно ворвалась война. В окне печально замерцала свечка У стареньких намоленных икон, И проводили дети от крылечка Отца на станцию, в военный эшелон. Семья стояла долго у дороги, Не торопилась в опустевший дом, А ласточки кружили над порогом, Как над своим разрушенным гнездом. Анастасия Макаль, 10 класс

Сирень

Позади – края чужие, Впереди – родные хаты. Кончив схватки боевые, Возвращаются в Россию Победители – солдаты. Поезд ходу прибавляет За окном – пожаров тень, Лишь весна войны не знает И сиренью украшает Пепелища деревень. И сирень, весны отрада, Уцелевшая в огне, Словно сына или брата, Первой встретила солдата На родимой стороне. Дождалась сирень героев, Пенится, кипит вокруг И вернувшимся из боя Машет синей бахромой, Как платочками подруг Юлия Колодникова, 10 класс

Ордена

На День Победы, утром, до парада Мы достаем военные награды. Их заслужил мой прадед на войне За подвиги в далекой стороне. Я долго ордена в руке держала — Они тяжелые, как будто из металла. Такие, с серебром и позолотой, Давали за тяжелую работу. Все ордена придуманы не просто, На них горят рубиновые звезды. Мы в этот день гордимся всей страной, Что в каждом доме есть солдат – герой. Мария Феликова, 1 класс

Я люблю писать стихи.

Я люблю писать стихи Про сережки у ольхи, Про весеннюю грозу, Про пчелу и стрекозу. Дети больше знать хотят Про щенков и про котят, Почему же, не пойму, Дети пишут про войну? Значит, хочется сперва Вспомнить главные слова И сказать спасибо тем, Кто принес Победу всем. А потом садись писать Про щенков и про котят. Снежана Однолько, 2 класс

Мирное небо

Майским утром над землею Ветер шепчется с листвою, На рассвете травы все Умываются в росе. На лугу стоит овечка, Шерсть закручена в колечки. В озере блестит вода, Ласточка летит туда, В ясном небе солнце светит — Хорошо, что мир на свете! Снежана Однолько, 2 класс

Поклон

Поклон вам, победители – солдаты, Ваш подвиг признавали и враги! А мы взялись писать не для награды — Мы отдаем посильны долги. Тем, у кого печное отопленье, Кто одиноко стонет у окна, И у кого пиджак – военный, Еще из довоенного сукна. Тем, кто ни разу не был на курорте И по заморским пляжам не гулял, Кто за границей был, как на работе, Когда пешком Европу вызволял. Для них подачки хуже подаяния, Они умеют помнить и любить, Достойно сами вынесли страданья И нам расскажут, как достойно жить. Алина Стрепова, 8 класс

Ветераны

Все меньше ветеранов с нами, Они уходят тихими шагами, Стараясь в нашей мирной стороне Увековечить правду о войне. Они скромны, они желают малость: Чтоб никогда война не начиналась, Чтобы вовек не видеть молодым Тех испытаний, что достались им. Твердят они, прошедшие мученья, Что лучше хлеба нету угощенья, Нет ничего милей родного края — Их поколенье точно знает. Они доносят истины простые, Что имя нашей Родины – Россия, Что важно, независимо от века, По жизни оставаться человеком. Вардан Хачатрян, 8 класс

А мы бы так сумели?

Военные раскаты отгремели, В истории оставив страшный след. И вот вопрос: а мы бы так сумели? Дошли бы до Берлина или нет? Рвались на фронт мужчины и мальчишки, Покинув дом, детишек и подруг. Какие воспитатели и книжки В них зародили этот сильный дух? Не спали и неделями не ели, Мечтали о родных и тишине. Опять вопрос: в окопах не болели И все здоровы были на войне? Их боевое племя состоялось Они страну и веру сберегли… Надеюсь, ничего не поменялось, И мы бы так сумели, так смогли. Дэниэль Наврузшоев, 8 класс

Арифметика войны

Любые войны не оправданы ничем. Глупцы их разжигают, но зачем? Как можно запланировать решенье, Где результатом будет разрушенье? Или военные агрессоры считают, Что их «блицкруги» что – то умножают? Им не понять, что каждое сраженье Рождает лишь таблицу уменьшенья. Ка вычерпать моря горючих слез? Как вымерять печаль седых волос? Кто посчитает вдов, калек, сирот — Или на мертвых кончится подсчет? Любые войны – проигрыш для всех, Цена победы – вовсе не успех — Безжалостные формулы войны Заведомо на крах обречены Ксения Лысенкова, 8 класс

Чужих крестов в России не бывает.

По весям и краям земли российской, Вдали от многолюдной суеты, Без имени и надписи об близких Стоят в полях простые обелиски И серые от времени кресты. Тут нет гвоздик и нет парадной роты, Крест обвивает ниточка вьюнка. Но, словно по прошению народа, В почетный караул сама природа У их подножья стала на века. К ним на рассвете стелются туманы, А в сумерки такая тишина… Лишь майский гром, как голос Левитана, Однажды в год победно, неустанно Передает, что кончилась война. Когда твоя дорога пролегает Через поля боев, остановись… Святое место сердце распознает, Чужих крестов в России не бывает… От всех от нас солдату поклонись. Владислав Гайдаров, 8 класс

Бабушкин рассказ

Моя бабушка видела годы войны, Этой правды вовек не забыть. Моя бабушка видела муки страны, Что старалась в тылу победить. И прокралась война через наши войска, Что стояли стеной, как большая река, Как высокий обрыв, ка цепочка из гор, Как залив на оби, как сто тысяч опор. Тяжело выживал на войне человек — Ели летом траву, пили воду из рек. Мы попали в беду, ели жмых, лебеду, А весной лепешки из гнилой картошки. От картошки – шкурки, молоко – от Мурки, А бывало, повезет – кто —то хлебушка найдет. Сразу сварим тюрю и едим не враз, Экономим картошку – не понять сейчас… Про семью расскажет бабушка, вздохнет, Карточку покажет – дружный был наро. Вот упала с горки вниз – лишь сломала ногу, Скоро доктор снимет гипс – ну и слава Богу. Александра Мокина, 4 класс

Служу России

Мой дядя самых честных правил Нас с братом в армию отправил. Наверное, вы удивились? Конечно, это мне приснилось — Что не присниться в десять лет? А дяди и в помине нет. Но брат мой есть, и мы с ним точно Не увильнем от службы срочной, Мы будем защищать границы, Пусть детям мир и радость снится. Клим Семушев, 5 класс

Я думал сегодня

Я думал сегодня, гуляя по скверу, Считая синиц на ходу, Что думал мой прадед весной в сорок первом, Тогда еще в мирном году? О чем он мечтал той весной в сорок первом И как расцветала весна? И мог ли он знать, что за месяц, примерно, Картину изменит война? Я думал сегодня, гуляя по скверу, Про мир и войну, про семью, Про хрупкость весны и незыблемость веры, Про гордую память мою. Всеслав Швец, 5 класс

Наша гордость

Ветераны – наша слава, Наша гордость, соль земли Независимость державы Отстоять они смогли. Шли на фронт совсем юнцами Защитить отца и мать, И с героями – отцами Не боялись жизнь отдать. Шло и племя пожилое, Чтоб Родину спасти, Чтобы детство золотое Внукам, внучкам принести. Вам, спасителям планеты, Благодарность и почет. Главный праздник – День Победы — Чтит и любит наш народ. Ольга Уварова, 5 класс

Тревожное небо

В Крещенский день заметил в классе кто – то: Над школой разлетались самолеты. Все смотрят в небо, отодвинув шторы, А там ревут военные моторы. Под крыльям железной вереницы Притихли дети, испугались птицы. Понятно, что армейские пилоты Осваивают мирные полеты, Но поселилась на душе тревога… Потом волненье улеглось немного. Мы не хотим, чтоб в 21 – веке Друг с другом воевали человеки! Лев Турчинович, 5 класс

Родные люди

Нам в телепередаче показали, Как беженцев встречали на вокзале. Старушки, дети, женщины, мужчины — Все от войны бежали с Украины. Простые люди и родные лица, Нет между нами разницы, границы, Но в их глазах – бездонная тревога, У них нет выбора – у них одна дорога. Родной земли никто не позабудет, Им долгими ночами снится будет, Как пели соловьи, каштаны зацветали, Как их глаза от радости сияли. А я сижу под пледом возле мамы, И что – то изменилось от программы. Я загрустила, спать перехотела. Как будто и меня война задела. Софья Кожухова, 5 класс

Память

В Европе против правды согрешили: Переписать историю решили — Решили правду выбросить на свалку, Как черновик, как старую шпаргалку. Коварно, дерзко спелись, сговорились, И до того уже договорились, Что наш солдат, как варвар – властелин, Захватывал и Киев, и Берлин. Ну что ж, витии, врите, наступайте, Но есть защитники у нас – так вы и знайте! За нами Невский, и Донской, и Жуков, За нами память прадедов и внуков. Четыре осени, четыре лета, Четыре года битвы за Победу. Свидетель – наша русская земля, Родное небо, рощи и поля… Пускай мои слова звучат ответом Фальшивым патриотам и поэтом. Опомнись, мир, ты истины не слышишь! Мы не шпаргалка – нас не перепишешь. Матвей Александров, 5 класс

Одноклассники

Скажи, как можно в восемнадцать лет, Оставив все, что дорого с пеленок, Отправиться за павшими вослед, Уйти на фронт под шквалом похоронок? Скажи, зачем на алтаре войны Они готовы были оказаться. От девушек, стихов и тишины Сознательно решили отказаться? Скажи. За что наказаны судьбой, За что в расцвете юности убиты? Ушли из класса все мальчишки в бой, А возвратились двое. Инвалиды. Станислав Прищепа, 10 класс

Учитель

Учитель! Как легко сказать, Но так не просто разобраться, Кого за образец принять И вечно по нему сверяться. Но есть библейский идеал — Учитель, что по высшей воле Двенадцать бедняков собрал В своей малокомплектной школе. Им небо заменило кров, Доску и мел – живое слово, И профильный предмет «любовь» Они осваивали снова. Он не учил – он просвещал, За истину его распяли, Но он воскрес, как обещал, Вернулся к тем, что с верой ждали. Учитель… Так легко сказать. Призванье это – как награда. Да, педагогом можно стать, Учителем родиться надо. Осадчая Л. А.

Оглавление

Предисловие

Державин Георгий Романович

Лермонтов Михаил Юрьевич

Тютчев Федор Иванович

Фет Афанасий Афанасьевич

Крылов Иван Андреевич

Юности честное зерцало

  Басни

  Стихи о великой Победе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg