«Легковесная принцесса»

Легковесная принцесса (fb2) - Легковесная принцесса (пер. Светлана Борисовна Лихачева) 158K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джордж Макдональд

Макдональд Джордж Легковесная принцесса

1. Как? Мы бездетны?

В стародавние времена, — так давно, что точную дату я уж и не помню, жили-были король с королевой, и не было у них детей.

И сказал себе король: «У всех моих знакомых королев дети есть, — у одной трое, у другой — семеро, а у некоторых так целая дюжина; а вот у моей королевы — ни одного. Ну как тут не почувствуешь себя несправедливо обойденным?» — И он надумал рассердиться на жену по этому поводу. Но жена безропотно сносила все его выходки, как подобает королеве добросердечной и кроткой, — ведь такой она и была. Вот тогда король и впрямь рассвирепел. Но королева делала вид, что все воспринимает как шутку, и к тому же презабавную.

— Почему у тебя нет хотя бы дочки? — возмущался король. — Я уж не говорю про сыновей; многого я не прошу.

— Право же, дорогой король, я очень сожалею, — отвечала королева.

— И это правильно, — фыркал король, — гордиться тут явно нечем!

Впрочем, этот король вовсе не был сварливым брюзгою и в любом менее важном вопросе охотно уступил бы королеве. Здесь, однако, затрагивались интересы государства.

Королева только улыбалась.

— Дамам, знаешь ли, принято потакать, дорогой король, — отвечала она.

Эта во всех отношениях милая королева всем сердцем сожалела, что не может вот так сразу сделать супругу одолжение.

Король попытался стать терпимее, но не слишком-то преуспел. Так что, когда, наконец, королева подарила ему дочку, — а ведь более прелестной принцессы на свет не рождалось! — по чести говоря, он того не заслуживал.

2. Ну, я вам покажу!

Близился день крестин. Король лично, своей рукою, написал приглашения — все до одного. И, уж как водится, про кого-то забыли.

Обычно, если про кого и забывают, это не так уж и важно, — главное, смотрите, не просчитайтесь с выбором. К сожалению, король проявил забывчивость по оплошности, а вовсе не преднамеренно, и так уж вышло, что обойденной оказалась принцесса Мейкемнойт. Получилось страшно неловко: ведь принцесса приходилась королю родной сестрой, и забывать про нее ни в коем случае не следовало. Однако ж встарь она умудрилась так досадить старому королю, их отцу, что тот напрочь позабыл про дочку, составляя завещание; стоит ли удивляться, что брат позабыл про нее, выписывая приглашения? Впрочем, если бедные родственники не склонны напоминать о себе, так значит, сами и виноваты! Король же не всеведущ, откуда ему знать, что происходит на сестринском чердаке, верно?

Старуха-принцесса отличалась характером угрюмым и злопамятным. Складки, порожденные презрением, на лбу и щеках ее пересекались со складками, порожденными брюзгливостью, так что все лицо ее морщинилось, точно сбитое масло. Если и возможно найти оправдание подобной забывчивости со стороны какого бы то ни было монарха, так наш король имел все основания позабыть про сестрицу, даже если речь шла и о крестинах. Выглядела старуха премерзко. Необъятный лоб, размерами не уступающий нижней части лица, нависал над нею, точно каменный выступ обрыва. Когда принцесса злилась, ее маленькие глазки вспыхивали синим. Когда принцессу обуревала ненависть, глазки отсвечивали желто-зеленым огнем. Какой цвет принимали они, когда принцесса проникалась к кому-то любовью, я не знаю, ибо не доводилось мне слышать, чтобы помянутая особа любила кого-нибудь, кроме себя; не думаю, что ей бы удалось и это, если бы к себе самой старуха не попривыкла. Но, позабыв о ней, король поступил крайне неблагоразумно, и вот почему: принцесса была страх как умна. Скажу больше: она была ведьмой, из тех, что ежели уж околдуют кого-то, так бедняге мало не покажется; ибо всех злых волшебниц она превосходила злобностью, а всех премудрых — умом. Описанные в истории способы мщения, к коим когда-либо прибегали обиженные колдуньи и феи, она ни во что не ставила; так что, впустую прождав приглашения, старуха, наконец, решила заявиться в гости без оного и основательно испортить жизнь всей семье, как и подобает принцессе такой, как она.

И вот ведьма надела свое лучшее платье, явилась во дворец, где встретила самый радушный прием, — ведь счастливый монарх напрочь позабыл о своей забывчивости, — и, заняв свое место в процессии, прошествовала к королевской часовне. Когда же все обступили купель, старуха протолкалась поближе и бросила что-то в воду, после чего некоторое время вела себя с должной почтительностью — вплоть до того самого мгновения, когда личико малютки омыли водой. Вот тогда-то ведьма трижды крутнулась на месте и пробормотала себе под нос следующие слова, — достаточно громко для того, чтобы услышали стоявшие рядом:

Дух легок, — силою заклятий Да станет плоть легка как дым: Не отягчишь ничьих объятий, Но разобьешь сердца родным!

Все решили, что гостья помешалась и повторяет какой-то глупый детский стишок; и все-таки у собравшихся словно мороз пробежал по коже. Малютка, напротив, рассмеялась и загукала, а кормилица ее вздрогнула и с трудом сдержала крик, решив, что ее разбил паралич: ведь младенца на руках она больше не ощущала. Однако няня покрепче прижала девочку к себе и не проронила ни слова.

Непоправимое свершилась.

3. Не наша это дочь!

Мерзкая тетка отняла у малютки вес. Если вы спросите, как такое достигается, я отвечу: «Да проще простого. Нужно всего лишь уничтожить гравитацию». Ибо принцесса не брезговала и натурфилософией, и законы всемирного тяготения знала изнутри и снаружи, точно шнуровку ботинок. А, будучи ведьмой, могла играючи эти законы отменить, или, по крайней мере, так засорить их колесики и поразить ржавчиной подшипники, что механизмы просто переставали работать. Но нас больше занимают последствия, нежели техническая сторона дела.

И первое же досадное следствие этой злосчастной утраты не заставило себя ждать: едва кормилица принялась укачивать малютку вверх-вниз, девочка воспарила к потолку. По счастью, сопротивление воздуха остановило ее головокружительный взлет в каком-нибудь футе от твердой поверхности. Там крошка и осталась, лежа на спинке, — точно так же, как покоилась на руках у нянюшки, — дрыгая ножками и заливисто хохоча. Охваченная ужасом кормилица устремилась к колокольчику и воззвала к подоспевшему на звон лакею, умоляя немедленно принести стремянку. Трепеща, эта достойная женщина вскарабкалась по ступенькам, причем ей пришлось встать на самую верхнюю перекладину, да еще и приподняться на цыпочки, прежде чем она сумела дотянуться до развевающегося подола длинной детской рубашонки.

Когда об этом странном обстоятельстве стало известно, двор пришел в страшное смятение. А обнаружилось все очень просто: король, как и следовало ожидать, повторил горький опыт кормилицы. Взяв малютку на руки и изумившись тому, что не ощущает ее веса, король принялся подкидывать дочку вверх и… нет, не вниз, потому что дитя, как и в прошлый раз, медленно воспарило к потолку, да там и осталось плавать по воздуху к вящему своему удовольствию и радости, о чем свидетельствовали взрывы младенческого смеха. Утратив дар речи, король застыл на месте, глядя вверх и дрожа всем телом, так, что борода его колыхалась, точно трава под ветром. Наконец, оборотившись к королеве, объятой неменьшим ужасом, он пролепетал, задыхаясь, запинаясь и не сводя глаз с потолка:

— Верно, не наша это дочь, о королева!

Но королева была куда догадливее короля и уже заподозрила, что «нет следствий, пусть нечетких, без причины».

— Наша, а то чья же! — ответствовала монархиня. — Просто надо было получше приглядывать за деткой на крестинах. Тех, кого не приглашали, и пускать не следовало.

— О-хо! — воскликнул король, хлопая себя ладонью по лбу. — Я понял, в чем дело. Все ясно как день. Неужто ты сама не видишь, о королева? Малютку заколдовала принцесса Мейкемнойт.

— Так ведь я о том и говорю, — отозвалась королева.

— Прошу прощения, дорогая; значит, я не расслышал. Эй, Джон! Принеси-ка приставную лесенку от трона!

Ибо этот монарх был из тех малорослых королей, что обременены высокими тронами, — случай, право же, весьма распространенный.

Тронную лесенку внесли и установили на столе, и Джон взгромоздился на самый верх — но до малютки-принцессы дотянуться так и не смог. А та парила себе в воздухе, — ни дать ни взять облачко детского смеха, — и заливисто хохотала.

— Возьми щипцы, Джон, — подсказал его величество и, вскарабкавшись на стол, протянул их лакею.

Вот теперь Джон сумел ухватить малышку, и при помощи щипцов юную принцессу водворили вниз.

4. Где она?

Однажды, ясным летним днем, месяц спустя после первых ее приключений, — а в течение всего этого срока за принцессой бдительно приглядывали, — малютка сладко спала на кровати в королевиной спальне. Одно из окон стояло открытым, ибо был полдень, а день выдался такой душный, что покоилась девочка лишь в объятиях дремы, не зная иного, менее эфемерного покрывала. В комнату вошла королева и, не заметив малютки на постели, распахнула второе окно. По-эльфийски проказливый ветерок, только и поджидающий возможности пошалить, ворвался в одно окно, пронесся над кроватью, подхватил спящую малютку, закружил ее и погнал, увлек, точно пылинку или пух одуванчика, сквозь противоположное окно — и умчался прочь вместе с нею. А королева спустилась вниз, даже не подозревая об утрате, которую сама же и навлекла.

Вернувшись, кормилица решила, что ребенка унесла ее величество королева, и, страшась нагоняя, не сразу спросила о своей подопечной. Однако, ничего такого не слыша, она забеспокоилась и, наконец, заглянула в королевин будуар, где и обнаружила ее величество.

— Простите, ваше величество, не забрать ли мне деточку? — спросила кормилица.

— А где она? — удивилась королева.

— Умоляю ваше величество простить меня. Я знаю, что поступила дурно.

— О чем ты? — посерьезнела королева.

— Ох, не пугайте меня, ваше величество! — воскликнула кормилица, заламывая руки.

Королева поняла, что дело неладно, и рухнула в обморок. А кормилица заметалась по дворцу, восклицая: «Деточка моя! Моя деточка!»

Все устремились в королевины покои. Но никаких распоряжений ее величество, разумеется, отдать не могла. Однако вскоре выяснилось, что принцесса пропала, и не прошло и минуты, как дворец загудел, точно пчелиный улей; еще минута — и королеву привели в чувство рукоплескания и ликующие крики. Принцесса нашлась: девочка крепко спала под розовым кустом, куда отнес ее шаловливый ветерок. Причем мало ему одной проделки, так озорник еще и осыпал спящую малютку с ног до головы дождем алых лепестков. Гомон слуг разбудил принцессу; она проснулась и в неуемном восторге разбросала лепестки во всех направлениях — так рассыпает пенные брызги фонтан на закате.

Разумеется, после этого случая бдительность удвоили; однако времени не хватит на то, чтобы рассказать обо всех курьезных происшествиях, причиной коих послужило необычное свойство юной принцессы. Однако ни в одном доме, не говоря уже о дворце, не рождалось еще младенца, благодаря которому все домочадцы неизменно пребывали бы в столь веселом расположении духа, — во всяком случае, «внизу», то есть среди слуг. Да, удержать малютку для нянюшек оказалось непростым делом, зато у них не ныли из-за девочки ни руки, ни сердца. А до чего занятно было играть с ней в мяч! Ей совершенно не грозила опасность упасть и ушибиться. Малютку можно было сколько угодно бросать, толкать, сшибать вниз, но уронить — урон нанести, стало быть, это увольте! Да, безусловно, не исключалась вероятность того, что девочка случайно влетит в огонь, или в чулан, где хранится уголь, или упорхнет в окно, — но ведь до сих пор ни одной из этих бед не приключилось! Если невесть откуда вдруг доносились взрывы смеха, за причину можно было поручиться. Переступишь порог кухни или комнаты, — и там обнаружатся и Джейн, и Томас, и Роберт, и Сьюзан, — все скопом, — за игрой в мяч с малюткой-принцессой. Принцесса служила мячом — и радовалась игре ничуть не меньше прочих. Дитя перелетало от одного игрока к другому, заливисто хохоча. А слуги любили свой «мячик» даже больше, чем саму игру. Однако бросать малышку следовало с осторожностью; ведь если задать направление «вверх», так потом без лестницы не обойдешься.

5. Что делать?

Но «наверху», в господских покоях, дело обстояло иначе. Так, однажды, после завтрака, король отправился к себе в бухгалтерию в и пересчитал свои деньги.

И операция эта не доставил монарху ни малейшего удовольствия.

— Подумать только, — говорил себе король, — ведь каждый из этих золотых соверенов весит четверть унции, а моя настоящая, живая принцессочка из плоти и крови ровным счетом ничего не весит!

И король с ненавистью оглядел золотые соверены, что лежали себе перед ним с широкими, самодовольными ухмылками на желтых физиономиях.

А королева в ту пору сидела в гостиной, кушая хлеб с медом. Но, отправив в рот второй кусочек, она вдруг разрыдалась и так и не смогла проглотить его. Всхлипывания жены услышал король. Радуясь возможности затеять ссору хоть с кем-то, а тем паче с королевой, он со звоном ссыпал золотые соверены в копилку, нахлобучил на голову корону и вихрем ворвался в гостиную.

— Ну и что тут у нас приключилось? — воскликнул он. — К чему эти слезы, а, королева?

— Мне кусок в горло не лезет, — отозвалась ее величество, скорбно глядя на горшочек с медом.

— Вот уж не удивляюсь! — фыркнул король. — Ты же только что позавтракала двумя индюшачьими яйцами и тремя анчоусами.

— Да не в том дело! — снова расплакалась королева. — Моя деточка, ох, моя деточка!

— Ну и что не так с твоей деточкой? Она не застряла в трубе и не провалилась в колодец. Слышишь, как хохочет?

Однако и сам король не сдержал вздоха, но тут же сделал вид, что закашлялся, и проговорил:

— Право же, с легким сердцем и жить лучше, наша уж она там дочь или нет!

— Зато ветер в голове — это плохо, — отрезала королева, пророческим взором прозревая будущее.

— Хорошо, если скажут: «легка на подъем»! — не отступался король.

— Плохо, если скажут: «легка на помине»! — отвечала королева.

— Хорошо, если рука у нее легкая! — настаивал король.

— Плохо, если… — начала было королева, но король оборвал ее на полуслове.

— Собственно говоря, — объявил монарх тоном человека, который завершает спор с воображаемыми противниками, и, разумеется, остается победителем, — собственно говоря, легковесность во всех отношениях хороша.

— Зато в легкомыслии ровным счетом ничего хорошего нет, — отпарировала королева, понемногу выходя из себя.

Последние слова супруги привели его величество в замешательство, так что он развернулся на каблуке и отправился назад в бухгалтерию. Но еще на полпути его настиг голос королевы:

— На голове золото, и то неполновесное! — закричала она, решив, что одним последним словом ограничиваться не стоит, раз уж она и впрямь распалилась не на шутку.

А надо сказать, что королевины кудри были темнее ночи, а у короля во времена молодости и у его дочери ныне — золотые, как утро. Впрочем, задел короля отнюдь не уничижительный отзыв о собственной шевелюре, но двойной смысл фразы в целом. Его величество терпеть не мог остроты любого вида и сорта, а каламбуры — в особенности. Он не был уверен, к кому именно относятся слова королевы и подразумевается ли цвет волос — или, чего доброго, корона. Ибо, если уж ее величество не желает проглотить обиду, могла бы заодно и слова не глотать!

Король развернулся на втором каблуке и вернулся к супруге. Королева все еще пылала гневом, ибо сознавала свою вину — или знала, что супруг считает ее виноватой, а ведь это, по сути дела, то же самое.

— Дражайшая королева, — изрек монарх, — двуличность во всех ее проявлениях крайне предосудительна в отношениях супружеских пар любого ранга, не говоря уже о венценосных, а наиболее предосудительная из форм, в кои облекается двуличность, суть каламбур.

— Ну вот! — вздохнула королева. — Отпустишь шутку — а ее того и гляди схватят на лету! Нет на свете женщины несчастнее меня!

И вид у нее сделался такой удрученный, что король заключил супругу в объятия и они присели рядышком — посоветоваться.

— Ты в силах это вынести? — вопросил король.

— Не в силах, — отозвалась королева.

— Так что же нам делать? — воззвал король.

— Откуда мне знать? — откликнулась королева. — Может, попробуешь извиниться?

— Перед моей старшей сестрицей, ты имеешь в виду? — уточнил король.

— Ну да, — подтвердила королева.

— Ну что ж, не возражаю, — ответствовал король.

И на следующее же утро король отправился к старухе-принцессе и весьма смиренно попросил прощения, умоляя снять заклятие. Но принцесса с самым невозмутимым видом заверила, что понятия не имеет ни о каких чарах. Тем не менее, глазки ее отсвечивали розовым: верный признак того, что ведьма счастлива. Она посоветовала королю с королевой запастись терпением и впредь вести себя достойнее. И безутешный король вернулся во дворец. Королева попыталась ободрить его.

— Подождем, пока дочка подрастет. Может, тогда она сама что-нибудь присоветует. По крайней мере, она сможет описать нам свои ощущения.

— А что, если она выйдет замуж? — воскликнул король, в ужасе от внезапно пришедшей в голову мысли.

— Ну и что с того? — не поняла королева.

— Ты только представь себе! Вдруг у нее будут дети? Пройдет каких-нибудь сто лет — и в воздухе стаями запорхают младенцы, точно паутинка по осени!

— А это уже не наше дело, — отрезала королева. — Кроме того, к тому времени они непременно научатся сами о себе заботиться.

В ответ король только вздохнул.

Его величество охотно бы посоветовался с придворными медиками, да только опасался, что те вздумают поэкспериментировать с малюткой.

6. Нельзя столько смеяться!

А тем временем, невзирая на досадные происшествия и огорчения, доставляемые родителям, юная принцесса смеялась себе да подрастала — отнюдь не в ширину, — и выросла высокой и пухленькой. И достигла она семнадцатилетнего возраста, ни разу не попав в беду более серьезную, нежели дымовая труба. Спасая принцессу из помянутой трубы, уличный мальчишка, продемонстрировав изрядные гимнастические таланты, — вис носками сзади, заработал себе немалую славу и черную физиономию. Более того, при всей своей беспечности принцесса не совершила ровным счетом ничего предосудительного: вот только все вокруг без исключения вызывало у нее смех. Когда ей, в порядке опыта, сообщили, что генерала Кланрунфорта вместе со всем его войском порубили на мелкие кусочки, девушка только расхохоталась; услышав, что враг вот-вот осадит столицу ее папы, она расхохоталась безудержно, а уж когда ей сообщили, что город наверняка окажется во власти вражеских солдат, — ну, уж тут она хохотала до колик. Все попытки заставить ее воспринять всерьез хоть что-нибудь терпели крах. Если ее матушка плакала, принцесса говорила так:

— Что за забавные гримаски строит мамочка! Да еще и водичку из щек выжимает! Вот смешная мамочка!

А когда отец ее бушевал и бранился, принцесса с хохотом танцевала вокруг него, хлопая в ладоши и восклицая:

— Еще, папочка! Еще! До чего потешно! Милый, смешной папочка!

Если же отец пытался схватить ее, она мгновенно ускользала — нет, грозный родитель не внушал ей ни малейшего страха, просто она думала, что по правилам игры попадаться не полагается. Оттолкнувшись ножкой, принцесса взмывала в воздух прямо над головою отца, или, танцуя, перепархивала вперед-назад и в сторону, точно огромная бабочка. Случалось и так, что, когда отец и мать уединялись посовещаться о судьбе дочери, беседу прерывали тщетно сдерживаемые взрывы хохота у них над головами, и, в негодовании подняв глаза, родители обнаруживали, что дочка парит себе в воздухе, вытянувшись во весь рост, и поглядывает на них сверху вниз, комично радуясь своему положению.

А в один прекрасный день приключилось весьма досадное недоразумение. Принцесса вышла погулять на лужайку в сопровождении одной из своих дам; а фрейлина крепко держала подопечную за руку. Углядев в противоположном конце лужайки отца, принцесса вырвала руку и помчалась к нему. А надо сказать, что, когда принцессе приходило в голову побегать самостоятельно, она обычно брала в каждую руку по камню, чтобы, взлетая, всякий раз опускаться на землю. Наряды и украшения здесь не спасали; даже золото, становясь как бы частью ее самой, на время утрачивало вес. Но то, что принцесса просто держала в руках, по-прежнему тяготело вниз, к земле. А в тот миг вокруг не обнаружилось ровным счетом ничего подходящего, кроме огромной жабы, которая неспешно ковыляла себе через лужайку, точно в запасе у нее было по меньшей мере лет сто. Принцесса, не ведая брезгливости, — еще одно свойство ее натуры, — схватила жабу и понеслась прочь. Она уже почти добежала до отца; король уже раскинул руки навстречу дочке, предвкушая поцелуй, что подрагивал на ее губках, точно бабочка на розовом бутоне, — как вдруг порыв ветра сдул девушку в объятия юного пажа, который только что выслушал поручение его величества. А принцессе, — право же, в этом ее свойстве не было ничего из ряда вон выходящего! — чтобы остановиться на ходу, требовалось время и усилия. А тут времени недостало. Она ведь уже настроилась поцеловать — и поцелуй достался пажу. Принцесса ничуть не огорчилась: застенчивостью она не отличалась, да и к тому же знала, что все произошло помимо ее воли. Так что она только расхохоталась, звонко, точно музыкальная шкатулка. Хуже всего пришлось пажу. Ибо принцесса, пытаясь исправить последствия злосчастного поцелуя, выставила вперед руки, чтобы избежать столкновения, и вместе с поцелуем отрока шлепнули большой черной жабой по другой щеке, да вдобавок и ткнули ею прямо в глаз. Паж тоже попытался рассмеяться, но в результате лицо его исказилось гримасой настолько странной, что стало ясно: на поцелуй он не купился. Что до короля, его достоинство пострадало столь сильно, что монарх не разговаривал с пажом целый месяц.

Здесь уместно добавить, что наблюдать за бегущей принцессой было крайне забавно, если, конечно, такой способ передвижения можно назвать бегом. Сперва она подпрыгивала, затем, приземлившись, пробегала несколько шагов — и снова взлетала в воздух. А порой, ошибочно вообразив, что земли она уже достигла, она перебирала ножками в воздухе, ни на что не ступая, точно опрокинувшийся на спину цыпленок. И при этом хохотала от души, точно в нее вселялся сам дух веселья; только вот смеху этому чего-то недоставало. Чего именно, я описать затрудняюсь. Думаю, определенных интонаций, подсказанных знанием скорби — того, что художники называют morbidezza[1]. Улыбаться она не умела.

7. Испробуйте метафизику!

Долгое время король с королевой избегали касаться этой мучительной темы, но вот, наконец, решили, что дело следует обсудить втроем, и послали за принцессой. Она вошла, скользя, перепархивая и плавно переносясь от одного предмета меблировки к другому, и, наконец опустилась в кресло, приняв сидячее положение. Применимо ли к принцессе слово «сидела», — ведь поддержки от кресла ей не было никакой! — я утверждать не берусь.

— Милое дитя мое! — промолвил король. — Ты, должно быть, уже успела понять, что слегка отличаешься от других.

— Ой, милый папочка, до чего ты смешной! У меня есть нос, два глаза, и все остальное тоже, верно? В точности как у тебя и у мамочки.

— Милочка моя, попытайся хоть раз подойти к делу серьезно, — вступила королева.

— Нет, мамочка, спасибо; что-то не тянет.

— Разве тебе не хотелось бы научиться ходить, как все люди? — спросил король.

— Ну уж нет, увольте! Вы же еле-еле ползаете. Вы такие копуши!

— Как ты себя чувствуешь, дитя мое? — продолжил король после минутного замешательства.

— Хорошо, спасибо.

— Нет, я имею в виду, что именно ты чувствуешь?

— Да ничего такого особенного.

— И все-таки: как?

— Я чувствую себя принцессой, у которой такой забавный папочка и такая милая лапушка королева-мамочка!

— Право же! — начала было королева, но принцесса ее перебила.

— Ах, да, вспомнила, — добавила она. — Иногда меня не оставляет странное ощущение, будто я — единственный в мире человек, у которого есть хоть сколько-нибудь здравого смысла.

До сих пор принцесса пыталась держаться с достоинством, но теперь расхохоталась без удержу, перекувырнулась назад через спинку кресла и принялась в исступленном восторге кататься по полу. Король с легкостью подхватил дочку, — точно пуховое стеганое одеяло, — и вернул ее в прежнее положение относительно кресла. Какой здесь уместен предлог, я понятия не имею.

— Неужто у тебя нет ни одного заветного желания? — не отступался его величество, который к тому времени уже усвоил: сердиться на дочку бесполезно.

— Ох, дорогой ты мой папочка, конечно, есть! — отвечала она.

— Какое же, родная?

— Я об этом только и мечтаю — и так долго! — прямо-таки со вчерашнего вечера.

— Так расскажи, что за желание.

— А ты пообещай, что исполнишь!

Король уже собирался ответить «да», но дальновидная королева удержала его легким движением головы.

— Сперва скажи, что это, — не отступался король.

— Нет, нет! Сперва пообещай!

— Я не рискну. Так что это?

— Изволь запомнить: я ловлю тебя на слове. Хочу… чтобы меня привязали на веревку — длинную-предлинную! — и запускали на манер змея. Ой, до чего потешно! Я буду разбрызгивать розовую воду вместо дождя, и разбрасывать леденцы вместо града, и взбитые сливки вместо снега, и… и… и…

Приступ смеха помешал принцессе договорить, и она бы снова скатилась на пол, если бы король не вскочил на ноги и вовремя не подхватил хохотунью. Видя, что толку от нее не добьешься, его величество позвонил в колокольчик и отослал дочь в сопровождении двух фрейлин.

— Ну, королева, — оборотился он к супруге, — что же все-таки делать?

— Осталось только одно, — отвечала королева. — Давай обратимся в корпорацию Метафизиков.

— Браво! — воскликнул король. — Так и сделаем!

А возглавляли корпорацию двое мудрейших китайских философов, по имени Пе-Дант и Копи-Кек. За ними-то и послал король, и философы не замедлили явиться. В долгой пространной речи монарх поведал им о том, о чем они и без того превосходно знали, — а кто, собственно, не знал? — а именно, об исключительном положении своей дочери относительно земного шара. А также попросил мудрецов посоветоваться промеж себя насчет возможной причины и способов излечения этого «легкого недомогания». Король особо подчеркнул последние слова, однако собственного же каламбура и не заметил. Королева рассмеялась, но Пе-Дант и Копи-Кек смиренно дослушали до конца и молча удалились.

Совещание их по большей части сводилось к тому, что каждый в тысячный раз выдвигал и отстаивал собственные излюбленные теории. Ибо состояние принцессы предоставляло восхитительно широкое поле для обсуждения абсолютно всех спорных вопросов, по которым метафизики китайской империи разошлись во мнениях. Однако во имя справедливости нужно отметить, что мудрецы не обошли вниманием и практическую сторону, то есть вопрос «что делать»?

Пе-Дант был материалистом, Копи-Кек — спиритуалом. Один был нетороплив и сентенциозен, второй — порывист и взбалмошен; первое слово обычно выпадало спиритуалу, последнее оставалось за материалистом.

— Я еще раз готов подтвердить мое первоначальное суждение, — начал Копи-Кек с места в карьер. — Ни в теле, ни в душе принцессы нет ни малейшего изъяна; просто они не предназначены друг для друга. Слушайте меня, Пе-Дант, и я вкратце изложу вам свою точку зрения. А вы молчите и не возражайте. Я все равно не стану слушать вас до тех пор, пока не закончу. В тот знаменательный миг, когда души устремляются в назначенные им вместилища, две нетерпеливых души столкнулись, сшиблись, разлетелись в разные стороны, сбились с пути — и обе прибыли не туда. Одна из них, — душа нашей принцессы, — далеко отклонилась от курса. И по праву принадлежит она вообще не этому миру, но другой планете — возможно, Меркурию. Тяготение к истинной ее сфере уничтожает то естественное влияние, что в противном случае земной шар оказывал бы на ее телесную оболочку. Здесь ей ничто не мило. Между нею и этим миром нет никаких связей. А посему ей подобает привить, путем жесточайшего принуждения, интерес к земле как таковой. Принцессе необходимо изучить все разделы земной истории: историю животного мира, историю мира растительного, а также неорганического; историю общественного устройства, политики и нравственности; историю наук, литературы, музыки, искусства, и превыше всего — метафизики. Принцессе должно начать с китайской династии и закончить Японией. Однако прежде всего ей надлежит изучить геологию, и в особенности — историю вымерших видов животных, — их натуру, привычки, симпатии и антипатии и способы мести. Принцесса должна…

— Стойте! Сто-о-ойте! — взревел Пе-Дант. — Настала моя очередь! Я глубоко и непоколебимо убежден в том, что причины, породившие аномалии в состоянии принцессы носят исключительно и строго материальный характер. Впрочем, это равносильно утверждению о том, что они и впрямь существуют. А теперь выслушайте мое мнение. В силу тех или иных факторов, — для нашего исследования они неважны, — ее сердечная деятельность проистекает в обратном порядке. Эта достопримечательная комбинация процессов всасывания и нагнетания заработала в обратную сторону, — в случае злосчастной принцессы, я имею в виду: она всасывает там, где должна вытеснять, и вытесняет там, где должно всасывать. Функции предсердий и желудочков нарушились. Кровь разносится по венам и возвращается по артериям, и, следовательно, неправильно циркулирует по всему организму — в легких, и все такое прочее. Так стоит ли удивляться, что, при таком положении дел, в отношении гравитации, равно как и во многом другом, принцесса отличается от нормальных людей? В качестве лечения я предлагаю следующее: пустите принцессе кровь, и не прекращайте кровопускания до тех пор, пока самая ее жизнь не окажется под угрозой. При необходимости используйте ванну с теплой водой. Когда пациентка придет в состояние полной асфиксии, наложите повязку на левую лодыжку, стянув ее как можно туже. Одновременно наложите такую же повязку на правое запястье. При помощи специальных подставок поместите вторые ногу и руку под колокола воздушных насосов. Выкачайте воздух. Обеспечьте пинту французского бренди и ждите результатов.

— Каковые не замедлят воспоследовать в обличии мучительной Смерти, — уточнил Копи-Кек.

— Если и так, то принцесса умрет, помогая нам исполнить свой долг, — отпарировал Пе-Дант.

Но их величества были слишком привязаны к своей летучей доченьке, чтобы испытывать на ней одно из средств, предложенных этими в равной степени беспринципными философами. Впрочем, даже самое полное знание законов природы в ее случае оказалось бы бесполезным; ибо как прикажете принцессу классифицировать? Она представляла собою пятое невесомое тело, обладающее всеми прочими свойствами весомых.

8. А как насчет воды?

Пожалуй, лучшим лекарством для принцессы было бы впасть в пресловутую крайность под названием «любовь», иначе говоря — влюбиться. Но при отсутствии веса падать куда бы то ни было весьма и весьма затруднительно; прямо скажем, в этом-то основная проблема и состоит. Что до ее собственных чувств по этому поводу, так девушка и не подозревала, что есть на свете такой улей с медом и пчелами, только и поджидающий неосторожного. Но теперь настало время упомянуть про еще одну любопытную особенность нашей принцессы.

Дворец был выстроен на берегу прелестнейшего в мире озера; и принцесса любила это озеро сильнее отца и матери. И хотя сама девушка об этом не подозревала, но приверженность эта объяснялась просто: стоило ей оказаться в воде, и она вновь обретала законное свойство, коего ее столь подло лишили, — а именно, вес. Потому ли, что вода использовалась при нанесении ущерба, или в силу другой какой причины, — про то мне неведомо. Известно лишь, что принцесса плавала и ныряла точно утенок; так ее и звала старая кормилица. А обнаружился способ облегчить горькую участь девушки вот как.

Однажды летним вечером, во время общенародного карнавала, король с королевой и ее высочеством отправились покататься на королевской барке. Их сопровождала целая флотилия миниатюрных лодочек с придворными на борту. В середине озера принцессе взбрело в голову перебраться в ладью лорда-канцлера, который взял с собой дочку, ее большую любимицу. И хотя старый король редко снисходил до того, чтобы проявить в отношении своего горя неподобающее легкомыслие, однако в тот раз он пребывал в исключительно хорошем настроении, и, когда барки сошлись, подхватил принцессу на руки, собираясь перебросить ее по назначению. Однако его величество не удержал равновесия и, падая, выпустил дочь из рук, успев, впрочем, подтолкнуть ее вниз, хотя и не в нужном направлении; поскольку, ежели король свалился на дно барки, то принцесса полетела прямехонько в озеро. С ликующим смехом девушка скрылась под водой. Над лодками поднялся вопль ужаса. Никому еще не доводилось видеть, чтобы принцесса низринулась вниз. Половина придворных тут же попрыгали в озеро, но все они, один за одним, снова поднялись на поверхность глотнуть воздуха, как вдруг — динь-динь-буль-плюх! — над водой в отдалении зазвенел смех принцессы. Да, это была она: девушка плыла себе, словно лебедь, и возвращаться в лодку наотрез отказывалась — будь то ради короля или королевы, лорда-канцлера или его дочки. Ничто не могло поколебать ее упрямства.

И в то же время принцесса казалась смирнее обычного. Может статься, потому, что там, где радость велика, смеху уже не место. Как бы то ни было, после этого случая принцесса помышляла лишь о том, как бы оказаться в воде, и, чем больше времени проводила в озере, тем прекраснее казалась, тем деликатнее себя вела. Что лето, что зима — все едино; вот только в холода, когда приходилось разбивать лед на воде, она не могла оставаться в озере подолгу. А летом, в любой день, с утра до вечера на синей глади отчетливо различалось белое пятнышко: оно то застывало неподвижно, точно тень облачка, то стремительно проносилось через озеро, словно дельфин; принцесса исчезала под водой и выныривала далеко в стороне, именно там, где ее меньше всего ждали. Будь ее воля, девушка оставалась бы в озере и ночью; ибо балкон под ее окном выходил на глубокую заводь, а по мелкой, заросшей тростником протоке она бы выплыла на бескрайний водный простор, и никто бы так ничего не прознал. Просыпаясь в лунном свете, принцесса с трудом противилась искушению. Но всякий раз ее останавливало одно досадное препятствие: как спуститься? Она панически боялась воздуха, как иные дети боятся воды. Ибо легчайший из сквозняков сдул бы девушку прочь, а ведь ветер может подняться в любой момент! А если бы она оттолкнулась в направлении воды и все-таки не долетела бы, бедняжка оказалась бы в крайне неловком положении, даже невзирая на ветер; ибо в лучшем случая там бы девушка и осталась висеть, как есть, в ночной сорочке, пока ее не заметят и не выудят из окна.

— Ох! Будь у меня вес, — размышляла принцесса, глядя на воду, — я бы так и бросилась вниз головой с балкона, точно огромная белая морская птица, прямехонько в ненаглядную мокрую водичку. Увы мне!

Только из-за этого принцесса и жалела о том, что непохожа на других людей.

Была у нее и еще одна причина любить воду: только в озере принцесса обретала свободу. Ибо ее высочеству не полагалось покидать дворца без сопровождения кортежа, состоящего отчасти из легкой кавалерии, из опасения, что ветер вздумает с нею вольничать. А с течением лет король становился все более опаслив и в конце концов строго-настрого запретил дочке выходить на свежий воздух, не приняв должных мер предосторожности, а именно: двадцать вельмож удерживали в руках двадцать шелковых шнурков, прикрепленных к стольким же частям ее платья. Разумеется, верховая езда исключалась целиком и полностью. Однако стоило принцессе оказаться в воде — и долой все церемонии!

Воистину, столь благотворный эффект оказывала на принцессу вода, в частности, возвращая ей на время обычный человеческий вес, что Пе-Дант и Копи-Кек хором посоветовали королю похоронить дочку заживо на три года, в надежде, что, ежели вода пошла ей настолько впрок, то земля окажется не в пример полезнее. Однако король, находясь во власти вульгарного предубеждения, согласия на эксперимент так и не дал. Потерпев неудачу, мудрецы посовещались и внесли новое предложение — в высшей степени примечательное, учитывая, что один из философов заимствовал свои убеждения из Китая, а другой — с Тибета. Пе-Дант и Копи-Кек утверждали: если вода наружного происхождения и употребления оказалась настолько действенной, то воды из более глубинного источника, пожалуй, способствуют полному исцелению. Короче говоря, если недужную принцессу как-нибудь заставить расплакаться, то она, возможно, вновь обретет утраченный вес.

Но как это осуществить? Здесь-то и заключалась трудность, справиться с которой философы так и не сумели, несмотря на всю свою мудрость. Научить принцессу плакать оказалось столь же неисполнимым, как научить весить. Послали за профессиональным нищим; приказали ему заготовить самую что ни на есть прочувствованную историю скорбей; позволили взять из дворцовых костюмерных все, что необходимо для создания образа; посулили великое вознаграждение в случае успеха. Но все оказалось напрасным. Некоторое время принцесса слушала историю нищенствующего искусника и любовалась на его великолепный грим, но наконец, не в силах более сдерживаться, так и покатилась со смеху, в высшей степени несолидно извиваясь всем телом, задыхаясь и взвизгивая.

Слегка придя в себя, дочь короля приказала свите гнать нищего в шею, не подарив ему ни единого медяка; а недоуменно-обиженный вид попрошайки обернулся возмездием для него самого и карой для принцессы, ибо с хохотуньей случился неодолимый приступ истерики, и потребовалось немало трудов на то, чтобы привести девушку в чувство.

Но король, твердо вознамерившись провести испытание по всем правилам, в один прекрасный день намеренно привел себя в ярость, ворвался к дочери в комнату и хорошенько ее отшлепал. Однако не добился и слезинки. Принцесса посерьезнела, смех ее зазвучал иначе, весьма похоже на протестующие вопли, но и только. Славный тиран-старик, даже водрузив на нос лучшие золотые очки, не смог обнаружить ни облачка в безмятежной синеве ее глаз.

9. Верни меня в воду!

Должно быть, примерно в это самое время сын короля, жившего в тысяче миль от Лагобеля, отправился на поиски подходящей королевской дочери. Объехал он немало далеких земель, но, встретив очередную принцессу, уж непременно усматривал в ней какой-нибудь изъян. Разумеется, жениться на простой девушке, пусть и раскрасавице, он не мог, а вот достойной его принцессы никак не находилось. Насколько сам принц приблизился к идеалу, чтобы претендовать на совершенство во всех отношениях, я утверждать не берусь. Знаю только, что был он славным, красивым, храбрым, великодушным, воспитанным и учтивым юношей, как все принцы.

В ходе странствий до него доходили отголоски слухов о нашей принцессе, но поскольку все в один голос твердили, что дева заколдована, принцу и в голову не приходило, что красавица сумела бы околдовать его. Ведь что прикажете принцу делать с принцессой, потерявшей силу тяжести? Кто знает, что она потеряет в следующий раз? Сделается, чего доброго, невидимой, или неосязаемой, или вообще перестанет восприниматься органами чувств; так что он и не узнает наверняка, жива она или мертва! Разумеется, справок принц наводить не стал.

В один прекрасный день юноша отстал от свиты, заплутав в густом лесу. Помянутые леса весьма успешно избавляют принцев от толпы придворных, точно решето, что задерживает отруби. И тогда принцы вольны отправиться на поиски своего счастья. В этом у принцев большое преимущество перед принцессами, которым приходится выходить замуж, так и не повеселившись толком. Хорошо бы и принцессы наши хоть изредка терялись в чаще!

И вот однажды, погожим вечером, проплутав немало дней, принц обнаружил, что приближается к опушке леса, ибо деревья поредели и сквозь стволы проглядывало заходящее солнце. Очень скоро путник выбрался на поросшую вереском пустошь. А потом ему встретились следы присутствия человека, но к тому времени уже стемнело, и в полях не нашлось никого, кто бы указал юноше дорогу.

Спустя еще час конь его, измученный усталостью и голодом, рухнул на землю и подняться не смог. Так что дальше принц пошел пешком. Со временем он снова вступил в лес, — не дикую чащу, а что-то вроде парка; и тропа вывела его на берег озера. По этой-то тропке принц двинулся было дальше сквозь сгущающуюся тьму — как вдруг остановился и прислушался. От воды доносились странные звуки. Собственно говоря, это хохотала принцесса. Как я уже намекал, хохот ее звучал чуточку неестественно; ведь для рождения настоящего, сердечного смеха требуются особые условия: некая весомость, я бы сказал — сила тяжести, а, может, серьезный настрой. Вероятно, именно поэтому принц решил, что слышит крики о помощи. Оглядев озеро, он заметил на воде что-то белое; и сей же миг стянул с себя тунику, сбросил сандалии и нырнул. Очень скоро юноша добрался до белого пятнышка и обнаружил, что это — женщина. Для того, чтобы разглядеть в ней принцессу, было слишком темно, однако принц сразу понял, что перед ним — истинная леди; ведь чтобы опознать истинную леди, особого света не требуется.

Как все произошло, я объяснить не могу: она ли притворилась, что тонет, или чужак изрядно напугал ее, или схватил как-то неловко, — но только принц доставил принцессу на берег весьма позорным для хорошего пловца способом, причем девушка и впрямь едва не захлебнулась; ибо вода попадала ей в рот всякий раз, как она пыталась заговорить.

В том месте берег возвышался над водой всего лишь на один-два фута, так что принц с силой приподнял свою ношу над водой, чтобы уложить на землю. Но, едва принцесса оказалась вне воды, сила тяжести ее тут же оставила, и девушка воспарила в воздух, негодуя и бранясь.

— Гадкий, гадкий, ГАДКИЙ-ПРЕГАДКИЙ вы негодяй! — возмущалась она.

Никому еще не удавалось вывести принцессу из себя.

При виде того, как спасенная возносится ввысь, принц подумал, что, верно, в глазах у него помутилось и он принял за даму огромного лебедя. А принцесса тем временем уцепилась за самую верхнюю шишку на высокой елке. Шишка отломилась, но девушка ухватилась за следующую и так, собирая шишки и роняя их одну за одной, когда черешки обламывались, сумела-таки остановиться. Принц же стоял в воде, глядя во все глаза и напрочь позабыв о том, что надо бы выбраться на сушу. Но едва принцесса скрылась среди ветвей, юноша выкарабкался на берег и поспешил к дереву. Там он и обнаружил незнакомку: она спускалась вниз по ветке к стволу. Оказавшись в лесном полумраке, принц по-прежнему взять не мог в толк, что происходит; но вот, достигнув земли и обнаружив чужака под елкой, девушка ухватилась за него и объявила:

— Я все расскажу папе.

— Ох нет, не надо! — взмолился принц.

— Еще как расскажу! — не отступалась принцесса. — Кто дал вам право вытаскивать меня из воды и подбрасывать в воздух? Я вам ничего дурного не сделала.

— Простите великодушно, я и не мыслил причинить вам зло.

— Похоже, у вас ни капли мозгов нет, а такая недостача похуже, чем этот ваш дурацкий вес. Мне вас жаль.

Вот теперь принц понял, что волею случая повстречал заколдованную принцессу — и уже умудрился ее разобидеть. Но не успел юноша придумать, что сказать, как она уже гневно обрушилась на него, топнув ножкой, — этот толчок снова поднял бы ее в воздух, если бы девушка крепко-накрепко не держалась за его руку.

— Верните меня сейчас же.

— Куда вернуть, о прелестное создание? — спросил принц.

А надо сказать, что принц уже почти влюбился, ибо в гневе принцесса сделалась еще краше, нежели когда-либо; и, насколько юноша мог видеть, — не слишком далеко, разумеется! — у этой королевской дочери не было ни одного изъяна, за исключением недостачи веса. Но ведь ни один принц не станет оценивать принцессу на килограммы. Вряд ли он стал бы судить о прелести девичьей ножки по глубине ее отпечатка на влажном песке.

— Куда вернуть, о прелестное создание? — повторил он.

— В воду, бестолковый! — отвечала принцесса.

— Так пошли, — отвечал принц.

Состояние ее платья затрудняло для девушки ходьбу еще больше обычного, вынуждая льнуть к спутнику, так что принц уже готов был поверить, что спит и видит восхитительный сон, — несмотря на поток мелодичных упреков и оскорблений, обрушивающийся на него с каждым шагом. Так что юноша не особо торопился. Они подошли к озеру с другой стороны, где берег поднимался над водой по меньшей мере на двадцать пять футов; и, приблизившись к самому краю, принц обернулся к спутнице и спросил:

— Ну и как вернуть вас в воду?

— Это уж ваше дело! — резко отпарировала принцесса. — Вы меня вытащили — вот вы и возвращайте теперь на прежнее место.

— Хорошо же, — отозвался принц, подхватил девушку на руки и бросился с нею вместе вниз со скалы. Радостный взрыв хохота — и вода сомкнулась над их головами. А когда молодые люди вновь поднялись на поверхность, принцесса обнаружила, что в первые минуты даже смеяться не в силах: после полета столь стремительного ей стоило немалых трудов отдышаться.

— Вам понравилось падать? — спросил принц, едва они всплыли.

— Это и называется «падать»? — жадно ловя ртом воздух, переспросила принцесса.

— О да, — подтвердил принц, — сдается мне, это был вполне пристойный образчик.

— А мне показалось, будто я взлетаю, — возразила девушка.

— Я, во всяком случае, и впрямь почувствовал себя окрыленным, — не стал спорить принц.

Принцесса, похоже, не поняла собеседника, потому что ответила вопросом на вопрос:

— А вам понравилось падать?

— Больше всего на свете! — подтвердил принц. — Не всякому выпадает такое счастье, как вы!

— Довольно об этом; вы меня утомляете, — отозвалась королевская дочь. Возможно, она разделяла нелюбовь отца к каламбурам.

— Значит, падать вам не понравилось? — не отступался принц.

— Так повеселиться мне отродясь не доводилось, — отвечала девушка. — Я ведь никогда еще не падала. Ах, как бы мне хотелось научиться! Подумать только: во всем королевстве моего отца не умею падать только я одна!

И вид у бедняжки принцессы сделался почти грустный.

— Зачем впадать в уныние, если к вашим услугам — озеро? Я с охотой и радостью стану падать вместе с вами всякий раз, когда захотите, — преданно заверил принц.

— Спасибо. Право, не знаю. Возможно, приличиями это не предусмотрено. Впрочем, мне и дела нет. Как бы то ни было, раз уж мы уже упали, давайте вместе поплаваем.

— С превеликим удовольствием, — отозвался принц.

И молодые люди вместе плавали, и ныряли, и качались на воде до тех пор, пока на берегу не послышались крики и во всех направлениях не замерцали огоньки. К тому времени дело уже близилось к полуночи, но луны не было.

— Мне пора домой, — промолвила принцесса. — От души об этом жалею: до того здесь восхитительно!

— А уж мне-то как жаль! — отозвался принц. — Но я рад, что мне-то домой возвращаться некуда… по крайней мере, я не совсем уверен, где именно мой дом.

— Хотелось бы мне тоже не иметь дома, — подхватила принцесса. — Ужасно глупое место! Мне тут в голову пришло сыграть над ними шутку, — продолжала она. — С какой стати меня не оставляют в покое? Не позволяют провести в озере ни одной ночи! Видите зеленый огонек? Это окно моей спальни. Если вы сплаваете туда вместе со мной — очень-очень тихо, а когда мы окажемся под самым балконом, подтолкнете меня, точно так же, как в первый раз, — вверх, как вы это называете, то я, наверное, смогу ухватиться за решетку и влезть в окно; а там пусть себе меня ищут хоть до завтрашнего утра!

— Скрепя сердце, покоряюсь, — галантно ответствовал принц, и молодые люди неспешно поплыли прочь.

— Вы будете на озере завтра ночью? — отважился спросить принц.

— Непременно буду. Не думаю. Может быть, — несколько неопределенно отвечала принцесса.

Но принц был достаточно умен, чтобы не настаивать, и ограничился тем, что прошептал на прощанье, приподнимая девушку над водой:

— Только никому не рассказывайте!

Принцесса лишь лукаво улыбнулась в ответ. Она уже взмыла на ярд над его головой. И взгляд ее говорил: «Не бойтесь. Уж больно хороша забава; зачем ее портить?»

В воде принцесса ровным счетом ничем не отличалась от других людей, так что даже теперь принц с трудом верил глазам своим, следя, как красавица медленно воспаряет все выше, хватается за балкон и исчезает в окне. Юноша оглянулся, словно надеясь увидеть ее здесь же, рядом. Но нет: он был один. Так что принц неслышно уплыл прочь и издалека следил, как вдоль берега мелькают огоньки — еще не один час после того, как принцесса благополучно вернулась в свои покои. Как только огни погасли, юноша выбрался на берег, с трудом отыскал тунику и меч, а затем поспешно обошел озеро кругом и оказался на другом берегу. Лес там был гуще, а берег круче, — отвесный склон резко уходил вверх, а дальше почти сразу же начинались горы, что окружали озеро со всех сторон и слали ему приветы — серебристых ручейки — с утра до ночи и всю ночь напролет. Там принц отыскал местечко, — нечто вроде пещеры в скале, — откуда мог видеть зеленый отсвет в принцессиной спальне, в то время как его самого невозможно было разглядеть с противоположного берега даже при свете дня. Юноша соорудил себе постель из сухих листьев и улегся спать: он настолько устал, что про голод и не вспомнил. И всю ночь напролет принцу снилось, будто он плавает в озере вместе с принцессой.

10. Погляди на луну!

На следующее утро спозаранку принц отправился промыслить себе завтрак и вскорости обрел искомое в хижине лесника; на протяжении многих последующих дней там его снабжали всем, что надобно доблестным принцам. А поскольку теперь в насущно необходимом он недостатка не испытывал, о нуждах, еще не возникших, юноша и не задумывался. Всякий раз, когда в жизнь его вторгалась Забота, этот принц с царственным поклоном неизменно выпроваживал незваного гостя прочь.

Вернувшись с завтрака в пещеру наблюдения, принц увидел, что принцесса уже плавает по озеру в сопровождении короля и королевы, — их он опознал по коронам, — а с ними — бесчисленная свита в прелестных челночках под балдахинами всех цветов радуги и с флагами и вымпелами многих других цветов. День выдался ясный, и очень скоро принц, изнывая от жары, затосковал о прохладной воде и холодной принцессе. Но терпеть ему пришлось до вечера, ибо челноки были нагружены всяческой снедью, и лишь с закатом развеселая толпа стала рассеиваться. Ладья за ладьей отплывали к берегу следом за королевской баркой, и вот на воде остался лишь один челн, судя по всему, принцессин. Но владелице домой еще не хотелось; похоже, девушка приказала отвезти лодку к берегу без нее. Как бы то ни было, гребцы взялись за весла — и теперь, из всего многоцветного сборища, на воде осталось лишь одинокое белое пятнышко. Тогда принц запел.

И песня его звучала так:

Дивный образ, Лебедь вод, Ясный взор твой Дня приход Предречет, Светел взор твой! Два весла Точеных рук С тихим плеском Правь на звук, Белый струг, С мерным плеском! Через заводь Пенный след. Брызг каскадом Мир одет. Блещет свет Брызг каскадом. Льни к ней, Синяя волна, Негой струй Напоена; Шли со дна Токи струй. На меня, вода, Плесни, С ней меня Соедини, Сохрани Поцелуи для меня!

Не успел он допеть, как принцесса уже подплыла к обрыву и запрокинула голову, высматривая его наверху. Слух ее не обманул.

— Не хотите ли упасть, принцесса? — осведомился принц, глядя вниз.

— А! Вот вы где! О да, принц, будьте так добры, — отозвалась принцесса, глядя вверх.

— Откуда вы знаете, что я принц, о принцесса? — полюбопытствовал он.

— Потому что вы очень милый юноша, о принц, — отозвалась она.

— Так поднимайтесь, принцесса.

— Так добудьте меня, принц.

Принц снял с себя перевязь, затем портупею, затем тунику, связал их воедино и спустил вниз. Но леса оказалась чересчур короткой. Принц размотал свой тюрбан и добавил его к остальному, — теперь до нужной длины недоставало совсем чуть-чуть, и кошелек довершил дело. Принцесса ухватилась за узелок с деньгами — и в следующее мгновение уже стояла рядом с принцем. Этот утес был куда выше давешнего, и всплеск от падения получился оглушительный. Принцесса ликовала от восторга, и поплавали молодые люди всласть.

Так встречались они каждую ночь, и вместе рассекали темную, прозрачную воду; и принц был так счастлив, что, — неизвестно, передался ли ему образ мыслей принцессы или юноша впал в легкомыслие, — ему зачастую казалось, будто плавает он в небесах, а не в озере. Но когда он заговаривал о том, что, дескать, ощущает себя на седьмом небе, принцесса безжалостно его высмеивала.

А встающая луна дарила им новые наслаждения. В серебряном сиянии все вокруг казалось непривычным и странным, исполненным древней, поблекшей, и все-таки неувядающей новизны. Когда же близилось полнолуние, их излюбленное развлечение состояло в том, чтобы нырнуть как можно глубже, а затем, перевернувшись, посмотреть сквозь воду на огромное пятно света сразу над головами, — мерцающее, подвижное, переливчатое, оно то расходилось кругами, то сжималось, то словно таяло, а то застывало снова. А затем они взмывали к поверхности, разбивая серебристый блик, и ло! — луна сияла далеко в вышине, ясная, неизменная, холодная, и несказанно прекрасная — на дне заводи еще более глубокой и синей, нежели их собственное озеро, как уверяла принцесса.

Принц вскорости обнаружил, что в воде принцесса почти не отличается от обычных людей. Кроме того, в озере она не так бесцеремонна в вопросах и не так дерзка в ответах, как на берегу. И хохотала она куда меньше, а ежели и смеялась, то как-то мягче. Казалось, что в воде принцесса становится и скромнее, и застенчивее. Но когда принц, который, нырнув за нею в озеро и по уши погрузившись в воду, одновременно по уши же и влюбился, заговаривал с красавицей о любви, принцесса принималась заливисто хохотать. Впрочем, спустя какое-то время девушка озадаченно хмурилась, словно пыталась понять, что значат эти речи, да не могла, — выходит, кое-что слова принца для нее все-таки значили. Но, едва оказавшись вне озера, принцесса преображалась столь разительно, что принц говорил себе: «Если я женюсь на ней, нам останется только одно: превратиться в русалку и водяного и, ни минуты не откладывая, переселиться в море».

11. Змеиный шип

Любовь принцессы к озеру превратилась в страсть; вне воды она и часу прожить не могла. Вообразите же себе ее ужас, когда однажды ночью, ныряя вместе с принцем, девушка вдруг заподозрила, что озеро уже не такое глубокое, как прежде. Принц взять не мог в толк, что случилось. Принцесса взмыла к поверхности и, ни слова не говоря, стрелой устремилась туда, где берег был выше. Юноша последовал за ней, заклиная ответить, не больна ли она и в чем же все-таки дело. Но принцесса даже головы не повернула в его сторону и расспросов словно не услышала. Добравшись до берега, она проплыла вдоль скал, пристально их осматривая. Однако доподлинно выяснить не удалось, ибо луна только-только народилась и видно было плохо. Так что принцесса повернула домой, ни словом не объяснив свое поведение принцу и словно напрочь позабыв о его присутствии. А принц вернулся к себе в пещеру изрядно озадаченный и огорченный.

На следующий день принцесса подметила немало подробностей, которые, увы! — лишь укрепили ее страхи. Склоны потрескались от жары, так что прибрежные травы и ползучие растения, затянувшие скалы, жухли и вяли. Девушка приказала сделать отметки вдоль уровня воды и всякий день изучала их со всех сторон, откуда бы ни дул ветер, пока страшное предположение не превратилось в уверенность: озеро и впрямь постепенно мелело.

Бедная принцесса едва не лишилась той малой доли рассудка, что отпустила ей природа. Ей было невыносимо видеть, как озеро, которое она любила превыше всего живого, умирает на ее глазах. А оно все шло и шло на убыль, постепенно исчезая. Далеко, в прозрачное глубине, мало-помалу обозначились острые камни, прежде невидимые. Не прошло много времени, а они уже высыхали под солнцем. Страшно было представить себе, что очень скоро здесь останется лишь запекшаяся, гниющая грязь, в которой умирают создания прекрасные и дивные и оживают гнусные твари, точно настал конец мира. А до чего жарко будет печь солнце, если озеро исчезнет! Принцесса уже не отваживалась выйти поплавать — и стала чахнуть. Похоже было на то, что жизнь девушки связана с озером: по мере того, как убывала вода, угасала и принцесса. Говорили, что, едва озеро высохнет, она не проживет и часа.

Но принцесса так ни разу и не заплакала.

На все королевство было объявлено: кто установит причину обмеления озера, получит награду воистину королевскую. Пе-Дант и Копи-Кек ревностно взялись за физику и метафизику, но тщетно. Даже они не смогли выдвинуть никакой гипотезы.

А на самом-то деле виновницей всех бед стала старуха-принцесса. Узнав, что племянница в воде счастливее, нежели любой другой — на суше, она рассвирепела и выругала себя за недальновидность.

— Но скоро я все улажу, — объявила ведьма. — Король и все его подданные умрут от жажды; мозги их вскипят и зажарятся в черепах прежде, чем я откажусь от мести.

И колдунья расхохоталась свирепым смехом, от которого шерсть на спине у ее черного кота встала дыбом.

Она подошла к старому сундуку в углу, открыла его, извлекла на свет нечто похожее на обрывок высушенной водоросли и бросила находку в бочонок с водой. Затем добавила туда какого-то порошка и размешала его рукой, нашептывая при этом слова, наводящие ужас одним своим звучанием, и еще более ужасные по смыслу. Затем отставила бочонок, трясущимися руками извлекла из сундука огромную громыхающую связку из ста заржавленных ключей, села и принялась смазывать ключи маслом. Не успела она закончить, как над бочонком, где вода медленно колыхалась с тех самых пор, как колдунья прекратила ее мешать, показалась голова и до середины — туловище гигантского серого змея. Но ведьма так и не обернулась. А змей поднимался все выше, медленно раскачиваясь по горизонтали взад и вперед, пока не дотянулся до старухи-принцессы, а тогда положил голову ей на плечо и тихонько зашипел в ухо. Колдунья вздрогнула — но от радости; и, увидев на своем плече змеиную голову, привлекла ее ближе и поцеловала. А затем вытянула змея из бочки целиком и обмотала вокруг себя. То был один из Белых Змеев Тьмы — этих чудовищных созданий мало кому доводилось видеть.

Затем ведьма взяла ключи и спустилась в подвал, и, отпирая дверь, сама себе сказала:

— Вот ради этого и стоит жить!

Замкнув за собою дверь, она спустилась по ступенькам, пересекла подвал и отперла еще одну дверь в темный, узкий коридор. И ее колдунья тоже заперла за собой, и сошла вниз еще на несколько ступенек. Если бы кто-нибудь последовал за принцессой-ведьмой, он бы услышал, что отперла она ровнехонько сто дверей и после каждой спускалась на несколько ступенек. Отперев последнюю, она оказалась в обширной пещере, свод которой покоился на огромных колоннах естественного камня. А находилась эта зала под дном озера.

Тогда ведьма отмотала от себя змея и, удерживая его за хвост, подняла вверх. Мерзкая тварь вытянула голову и достала-таки до свода пещеры, хотя и с трудом. А затем принялась водить головой взад и вперед, плавно раскачиваясь и словно что-то высматривая. В то же мгновение ведьма принялась расхаживать вокруг пещеры, с каждым очередным обходом приближаясь к центру, и по-прежнему удерживала змея в руках, так что голова чудовища повторяла ее путь, но вдоль свода. А змей все раскачивался и раскачивался. Так обходили они пещеру снова и снова, постепенно сужая круги, но вот, наконец, змей стремительно прянул — и присосался к каменному своду.

— Отлично, красавчик мой! — воскликнула ведьма. — Выпей его досуха!

Колдунья выпустила змея из рук, оставив его висеть, и уселась на огромный валун. Черный кот, что бродил за хозяйкой след в след по всей пещере, устроился рядом. Ведьма взялась за вязанье, бормоча себе под нос кошмарные заклинания. Змей свисал с потолка, точно огромная пиявка, всасываясь в камень; кот застыл, изогнув спину, вытянув хвост, точно канат, не сводя глаз со змея; старуха сидела на камне, вязала и бормотала себе под нос. Семь дней и ночей оставались они в этом положении, как вдруг змей рухнул вниз, точно обессилев, и понемногу съежился и усох, снова превратившись в обрывок увядшей водоросли. Ведьма вскочила на ноги, подобрала змея, спрятала его в карман и подняла взгляд к своду. На том месте, к которому присасывался змей, подрагивала одна-единственная капля воды. Едва завидев ее, ведьма развернулась и обратилась в бегство вместе с котом. В страшной спешке захлопнув дверь, она повернула ключ, пробормотала кошмарное заклинание и бросилась к следующей; заперла и ее, нашептывая те же заклятия; и так — миновала все сто, пока не оказалась снова в собственном погребе. Там она опустилась на пол, едва не теряя сознания, и все же со злобным упоением прислушиваясь к гулу воды, что отчетливо доносился сквозь все сто дверей.

Но колдунье было мало содеянного. Раз вкусив мести, она преисполнилась нетерпения. Если не принять дополнительных мер, озеро исчезнет еще очень не скоро. Так что следующей же ночью, едва в небо поднялся последний обрезок убывающей луны, старуха отлила в бутыль немного той воды, в которой оживляла змея, и отправилась в путь в сопровождении кота. До рассвета она обошла озеро кругом: и всякий раз, переходя ручей, бормотала страшные слова и прыскала на него водой из бутыли. Закончив обход, ведьма еще раз произнесла заклинание и выплеснула воду из горсти вверх, к луне. И в тот же самый миг все родники и источники той страны умолкли, оскудели и постепенно иссякли, точно пульс умирающего. На следующий день вдоль берегов озера не было слышно шума падающей воды. Пересохли даже русла; серебряные прожилки уже не прочерчивали темные склоны гор. Обезводели не только ключи матери-Земли; все младенцы той страны горько плакали — да только без слез.

12. Где же принц?

С той самой ночи, когда принцесса покинула его столь внезапно, принцу так и не удалось больше с нею увидеться. Пару раз он различал девушку в озере, но, похоже, по ночам она больше не плавала. Принц сидел на берегу, пел и тщетно высматривал свою нереиду; в то время как она, подобно настоящей нереиде, умирала вместе с озером: угасала по мере того, как убывала вода, увядала по мере того, как пересыхали берега. Когда же, наконец, принц обнаружил, что уровень воды понижается, он изрядно встревожился и растерялся. Юноша взять не мог в толк, озеро ли мелеет потому, что красавица его покинула, или красавица затворилась в покоях из-за того, что озеро гибнет. И принц решил узнать доподлинно хотя бы это.

Переодевшись в простое платье, принц отправился во дворец и испросил аудиенцию у лорда-камергера. Располагающая внешность юноши послужила ему достаточной рекомендацией, а лорд-камергер, человек довольно проницательный, сразу же понял, что ходатайство просителя заключает в себе куда больше, нежели кажется на первый взгляд. А еще он подумал, что положение ныне бедственное, и откуда придет спасение — никому неведомо. Так что лорд-камергер изъявил свое согласие и назначил юношу чистильщиком обуви при королевской дочери. Попросившись на должность столь необременительную, принц поступил весьма мудро: ведь девушка никак не могла запачкать столько же пар, сколько другие принцессы.

Вскорости принц узнал о возлюбленной все, что мог — и едва не обезумел от тревоги. Целыми днями скитался он по берегам озера, нырял во все сохранившиеся заводи, но и после этого бедняге ничего не оставалось делать, как только лишний раз начистить пару изящных сапожек, которая так ни разу и не потребовалась.

Ибо принцесса не покидала комнаты. Плотно задернутые шторы закрывали от нее гибнущее озеро. Но изгнать его из своих мыслей девушке не удавалось и на миг. Страшный образ преследовал ее воображение, так что бедняжке казалось, будто озеро — это ее душа, и ныне пересыхает в ней, сперва оборачиваясь илистой грязью, затем — безумием и смертью. Так терзалась и горевала она, размышляя о перемене и ее кошмарных последствиях до тех пор, пока едва не лишилась рассудка. Что до принца, она о нем напрочь позабыла. В воде общество юноши доставляло ей немало радости, но вне озера принцессе до него и дела не было. Об отце и матери она тоже не вспоминала.

А озеро все мелело. Вот показались первые илистые островки, тускло отсвечивающие на фоне изменчиво мерцающей водной глади. Затем они разрослись до широких грязевых проплешин, что неуклонно росли да расползались; тут и там выступали камни, барахтались рыбы, извивались угри. Люди бродили по дну, собирая нежданный улов и выискивая, не упало ли с королевских барок что-либо ценное.

Наконец озеро почти исчезло; не пересохли лишь несколько самых глубоких заводей.

Однажды гурьба ребятишек оказалась на краю одной из таких заводей в самом центре озера. То было каменное углубление, причем не из мелких. Заглянув туда, дети заметили на дне нечто желтое и блестящее. Один из малышей нырнул — и вытащил золотую плитку, покрытую письменами. Находку отнесли к королю.

На одной стороне плитки значилось:

Спасет от смерти смерть одна. Любовь суть смерть, и тем сильна. Любовь не исчерпать до дна. Пред ней отступит и волна.

Для короля и придворных стихи эти прозвучали в высшей степени туманно. Но на оборотной стороне плитки содержалось нечто вроде объяснения. А написано там было вот что:

«Если озеро иссякнет, нужно отыскать брешь, сквозь которую уходит вода. Но при помощи обычных средств ее не заделаешь. Есть лишь один действенный способ: только тело живого человека остановит течь. Спаситель должен вызваться сам, по доброй воле; наполняясь, озеро заберет его жизнь. В противном случае жертва окажется бесполезной. Если нация не в состоянии выставить ни одного героя, дни ее сочтены».

13. Вот и я!

Это откровение изрядно опечалило короля. Не то, чтобы его величество не склонен был принести в жертву одного из своих подданных, однако он не надеялся отыскать человека, готового добровольно пожертвовать собой. А времени терять было нельзя: принцесса недвижно лежала на постели и ничего не брала в рот, кроме озерной воды, которая к тому времени оставляла желать много лучшего. Так что король приказал огласить содержание удивительной золотой плитки по всей стране.

Однако никто в жертву так и не вызвался.

А принц на несколько дней отправился в лес посоветоваться с отшельником, встреченным по пути в Лагобель, и узнал о пророчестве только по возвращении.

Ознакомившись же с подробностями, юноша сел и задумался.

«Если я этого не сделаю, она умрет, а без нее мне жизнь не мила, так что я ничего не теряю. А ей суждено жить да радоваться, как прежде, ведь обо мне принцесса скоро забудет. И сколь же прибавится в мире красоты и счастья! Разумеется, я этого уже не увижу. (Здесь бедный принц глубоко вздохнул.) Что за дивное будет зрелище: озеро, залитое лунным светом, и это прелестное создание играет и плещется в воде, точно морская богиня! Однако тонуть дюйм за дюймом довольно неприятно. Посмотрим — во мне надо утопить ни много ни мало семьдесят дюймов. (Здесь принц попытался рассмеяться, но не смог.) Впрочем, чем дольше тонуть, тем оно лучше. Почему бы мне не поставить условием, чтобы все это время принцесса находилась рядом со мной? Я снова ее увижу; может, даже поцелую — кто знает? — и умру, глядя ей в глаза. Это вовсе и не смерть. По крайней мере, я ее не почувствую. А чего стоит увидеть, как озеро снова наполняется на радость прекрасной деве! Ну хорошо, я готов».

Он поцеловал принцессин сапожок, поставил его на место и поспешил в покои короля. Но по пути принц подумал, что нет ничего хуже сентиментальщины, и вознамерился подойти к делу с этакой залихватской бесшабашностью. И вот он постучался в дверь королевской бухгалтерии; а беспокоить короля там почиталось едва ли не государственным преступлением.

Заслышав стук, король вскочил и в ярости распахнул дверь. Обнаружив на пороге всего лишь чистильщика сапог, его величество обнажил меч. С прискорбием вынужден признать, что именно так сей монарх отстаивал королевские права и привилегии всякий раз, когда считал, что задето его достоинство. Но принц даже бровью не повел.

— Ваше величество, ваш виночерпий к вашим услугам! — объявил он.

— Виночерпий! Ах ты, лживый негодяй! Что это ты городишь?

— Я хочу сказать, что закупорю вашу бутылищу.

— Никак, парень с ума сошел? — возопил король, занося меч.

— Я заткну пробкой — или затычкой, назовите как угодно! — это ваше прохудившееся озеро, о великий монарх, — пояснил принц.

Король пришел в такую ярость, что, прежде чем к нему вернулся дар речи, он успел поостыть и рассудил про себя, что зарубить единственного человека, который добровольно согласен помочь в создавшихся чрезвычайных обстоятельствах, было бы бессмысленным расточительством. Тем паче что в итоге наглец все равно окажется мертв — так же, как если бы пал от руки его величества.

— Ах, вот как! — отозвался король наконец, с трудом вкладывая меч в ножны, — уж больно длинный был клинок. — Ну что ж, юный ты олух, я тебе весьма признателен! Выпьешь вина?

— Нет, благодарю вас, — отвечал принц.

— Хорошо же, — откликнулся король. — Не хочешь ли сбегать домой и повидаться с родителями перед тем, как приступишь к эксперименту?

— Нет, благодарю вас, — отвечал принц.

— Тогда пойдем поищем дырку, не откладывая, — объявил король и собрался уже кликнуть свиту.

— Подождите, ваше величество. У меня есть одно условие, — остановил его принц.

— Что?! — вознегодовал король. — Мне — условия ставить? Да как ты смеешь?

— Как вам будет угодно, — невозмутимо отозвался принц. — До свиданья, ваше величество.

— Ах ты, подлец! Да я прикажу запихнуть тебя в мешок и засунуть в дыру!

— Превосходно, ваше величество, — отозвался принц чуть более почтительно, ибо охваченный яростью король того и гляди мог лишить его удовольствия умереть за принцессу. — Но что в том пользы вашему величеству? Потрудитесь вспомнить: пророчество гласит, что жертва должна вызваться по доброй воле!

— Так ты уже и вызвался, — отпарировал король.

— Верно — на одном условии.

— Снова условия! — взревел король, снова извлекая из ножен меч. — Вон! Кто-нибудь другой с радостью возьмет на себя сей почетный долг.

— Ваше величество отлично знает, что другого на мое место подыскать куда как непросто.

— Ну хорошо, каково твое условие? — проворчал король, чувствуя, что юноша прав.

— Да сущие пустяки, — ответствовал принц. — Поскольку мне ни в коем случае нельзя умирать до того, как я благополучно утону, а ожидание — дело довольно утомительное, пусть принцесса, ваша дочь, отправится вместе со мной, пусть кормит меня из своих собственных рук и дарит мне взгляд-другой, чтобы утешить, ибо нельзя отрицать, что участь моя и впрямь не из легких. А как только вода подступит к моим глазам, принцесса вольна покинуть меня: пусть живет счастливо и позабудет о злосчастном чистильщике сапог!

Здесь голос принца дрогнул, и, несмотря на всю свою решимость, юноша едва не впал в сентиментальность.

— Ну и с какой стати ты с самого начала не объяснил, о каком условии идет речь? Столько шуму из ничего! — воскликнул король.

— Вы дозволяете? — не отступался принц.

— Разумеется, дозволяю! — отвечал король.

— Очень хорошо, тогда я готов.

— Так ступай поужинай, а я отправлю людей на поиски нужного места.

Король выслал стражу и отдал распоряжения офицерам незамедлительно отыскать брешь. Так что дно озера разметили на части и тщательно осмотрели. Не прошло и часа, как дыра обнаружилась: небольшое треугольное отверстие в камне неподалеку от центра озера, в той самой заводи, где нашлась золотая плитка. Вода окружала камень со всех сторон, но сквозь брешь почти не просачивалась.

14. Вы очень любезны!

Наш герой отправился одеться под стать случаю, ибо вознамерился умереть, как подобает принцу.

Услышав, что нашелся некто, готовый отдать за нее жизнь, принцесса так возликовала, что спрыгнула с постели, невзирая на слабость, и радостно затанцевала по комнате. О том, кто таков ее спаситель, она и не задумывалась; какая ей, в сущности, разница? Брешь надо закупорить; если на это годится только человек, так возьмите кого-нибудь, и дело с концом. Еще час или два — и все было готово. Горничная поспешно одела свою госпожу, и принцессу снесли вниз, на берег озера. При виде открывшегося зрелища она вскрикнула и закрыла лицо руками. По озерному дну принцессу отнесли к камню, и тут же, рядом поставили для нее небольшую лодочку. Для того, чтобы челнок держался на плаву, воды недоставало, но все надеялись, что очень скоро ее прибавится. Принцессу уложили на подушки, погрузили в лодку вино, фрукты и прочие вкусности, и поверх всего укрепили балдахин.

Спустя несколько минут появился принц. Принцесса тут же его узнала, но не подала и виду — зачем попусту тратить время?

— Вот и я, — объявил принц. — Затыкайте мною брешь.

— А мне говорили про чистильщика сапог, — промолвила принцесса.

— Так это я и есть, — ответствовал принц. — Трижды в день я начищаю ваксой ваши сапожки: это все, что осталось мне в память о вас. Затыкайте мною брешь.

Придворные не стали отчитывать его за дерзость, только проворчали промеж себя, что такому нахалу, дескать, самому заткнуться не мешало бы.

Но как прикажете использовать человека в качестве затычки? На этот счет в надписи на золотой плитке не содержалось никаких инструкций. Принц оглядел дыру и понял, что способ только один. Он уселся на камень, спустив ноги в отверстие, и, наклонившись вперед, руками закрыл оставшийся просвет. В этом неудобном положении он и решил дожидаться своей участи, и, повернувшись к свите, объявил:

— Вы можете идти.

Король к тому времени уже удалился ужинать.

— Вы можете идти, — повторила принцесса вслед за ним, как попугай.

Придворные повиновались.

Вскорости на камень накатила волна, забрызгав принцу колено. Но юноша и бровью не повел. Он запел, и песня его звучала так:

Мир, в котором никогда Не забьет ключом вода; Мир, где пенистый поток Не омоет сонный лог; Мир, где не ласкает взор Голубой морской простор; Мир, где иссушенный сад Росы вновь не напоят, Этот мир — твоя тюрьма, Леди, чья душа — нема. Мир, в котором смолк навек Мерный гул подземных рек, Трель ручья в бору сыром, Бурных водопадов гром, Что срываются с горы, Полноводны и быстры, Летних ливней перезвон Над шатром зеленых крон, Океана звучный рев Глас мятущихся валов, Этот мир — твоя тюрьма, Леди, в ком любовь — нема. Леди, ток прозрачных вод Радость вновь тебе вернет; Я же, как любовь велит, Ухожу в подземный скит: Там ни плеск, ни блеск волны Не тревожат тишины. Вспомни ж обо мне: на миг Пусть забьет в душе родник: Без любви мертва она, Как безводная страна.

— Принц, спойте еще что-нибудь. А то скука невыносимая, — попросила принцесса.

Но принц был слишком измучен, чтобы петь, так что надолго воцарилась тишина.

— Вы очень добры, принц, — равнодушно проговорила принцесса наконец, лежа в лодке с закрытыми глазами.

«Жаль, что не могу возвратить комплимент, — подумал про себя принц, — и все-таки умереть за вас стоит».

И еще одна волна накатила на камень, и еще, и еще, замочив принцу колени, но он не двинулся с места и не проронил ни слова. Так прошло два часа, и три, и четыре; принцесса казалась спящей, принц терпеливо ждал. Но положением своим юноша был весьма разочарован, ибо не обрел утешения, на которое так рассчитывал.

Наконец принц не смог больше выносить эту пытку.

— Принцесса! — позвал он.

Но в этот самый миг принцесса вскочила, восклицая:

— Я на плаву! Я на плаву!

И лодочка ударилась о камень.

— Принцесса! — повторил принц, ободренный уже тем, что девушка проснулась и жадно любуется на воду.

— Да? — отозвалась она, не оборачиваясь.

— Ваш папа обещал, что вы подарите мне взгляд-другой, а вы на меня так ни разу и не посмотрели.

— Папа обещал вам? Значит, наверное, придется исполнить… Но мне так хочется спать!

— Тогда засыпайте, любимая, а обо мне и не думайте, — ответствовал злосчастный принц.

— Право же, вы очень любезны, — отозвалась принцесса. — Пожалуй, и впрямь посплю еще немного.

— Только дайте мне сперва бокал вина и печенье, — смиренно попросил принц.

— Охотно, — отвечала принцесса, подавляя зевок.

Тем не менее, она достала печенье и вино и, перегнувшись к принцу через борт лодки, волей-неволей вынуждена была взглянуть на него.

— Ох, принц, а ведь выглядите вы неважно! — воскликнула она. — Вы уверены, что и в самом деле не возражаете?

— Нисколько, — отозвался принц, и впрямь чувствуя небывалую слабость. — Только я, верно, умру раньше, чем нужно для вашего же блага, если не подкреплюсь хоть чем-нибудь.

— Так вот же, берите, — проговорила принцесса, подавая ему вино.

— Ах! Вам придется покормить меня. Я не смею поднять рук. А то вода тотчас же и утечет.

— Силы небесные! — воскликнула принцесса и тут же принялась кормить юношу кусочками печенья, то и дело давая глотнуть вина. А принц тем временем ухитрялся расцеловать кончики ее пальцев. Принцесса не возражала; ей, похоже, было все равно. Зато юноша почувствовал себя заметно лучше.

— А теперь, ради вас самих, принцесса, я не могу позволить вам уснуть, — проговорил он. — Вам придется посидеть еще немного, глядя на меня, иначе я просто не выдержу.

— Ну что ж, я сделаю что угодно, лишь бы угодить вам, — снисходительно согласилась принцесса, и, усевшись в лодке, обратила взор на юношу и принялась глядеть на принца, не отводя глаз, с непривычным для нее постоянством.

Солнце село, поднялась луна, вода прибывала толчками, — и вот уже дошла принцу до пояса.

— Почему бы нам не искупаться? — предложила принцесса. — Здесь, кажется, достаточно глубоко.

— Мне уже больше не плавать, — отозвался принц.

— Ох, я и забыла, — проговорила принцесса и надолго умолкла.

Озеро постепенно наполнялось, волны набирали силу, понемногу захлестывая принца. А принцесса сидела в лодке, не сводя с него глаз. И время от времени давала юноше поесть. Медленно тянулась ночь. Вода все прибывала и прибывала. А заодно с нею и луна поднималась все выше и выше, высвечивая лицо умирающего. Принц уже погрузился по шею.

— Вы меня не поцелуете, принцесса? — еле слышно прошептал юноша. От напускной беспечности его ровным счетом ничего не осталось.

— Да, — отвечала принцесса, — и поцеловала его долгим, нежным, прохладным поцелуем.

— Вот теперь я умру счастливым, — блаженно вздохнул принц.

То были последние его слова. В последний раз принцесса поднесла принцу вина; есть он уже не мог. А затем снова уселась на дно лодки, глядя на своего спасителя. Вода все прибывала и прибывала. Вот она уже дошла до подбородка. Коснулась нижней губы. Поднялась чуть выше. Принц стиснул зубы, чтобы не захлебнуться. Принцесса почувствовала себя как-то неуютно. Вода дошла до верхней губы утопающего. Теперь он дышал через нос. Принцесса словно обезумела. Вода залила принцу нос. В глазах девушки отразился страх; и странен был их отблеск в лунном свете. Голова принца бессильно откинулась, воды сомкнулись над нею — и на поверхность с бульканьем поднялись пузырьки его последнего вздоха. Принцесса пронзительно вскрикнула — и бросилась в озеро.

Сперва девушка ухватилась за одну его ногу, затем за другую, но, сколько бы не тянула и не тащила, так и не смогла сдвинуть утопающего с места. Она остановилась перевести дух — и тут же подумала, что принцу дышать и вовсе нечем. Принцесса едва не помешалась. Она обняла юношу и приподняла его голову над водой, — теперь, когда руки его больше не закрывали бреши, это стало возможным. Но все было напрасно: принц уже не дышал.

Любовь и вода вернули девушке силы. Принцесса нырнула — и принялась тянуть что есть мочи, пока не высвободила одну ногу. Со второй оказалось легче. Как ей удалось втащить бездыханного принца в лодку, она и сама не могла впоследствии рассказать толком; тем паче что тут же лишилась чувств. А когда снова пришла в себя, то схватила весла, и, призвав на помощь всю свою выдержку, принялась грести к берегу, — и гребла, и гребла, как никогда прежде. Огибая камни и мели, продираясь сквозь ил и тину, гребла она, пока не достигла дворцовой пристани. К тому времени на берег, заслышав принцессин крик, подоспела ее свита. Девушка приказала отнести принца в свои собственные покои, уложить на свою постель, развести огонь и послать за лекарями.

— Но, ваше высочество, а как же озеро? — воскликнул лорд-камергер. Разбуженный шумом, он прибежал на место событий, как был, в ночном колпаке.

— Иди и утопись в нем сам! — отрезала принцесса.

То была последняя грубая выходка из всех, что когда-либо позволяла себе принцесса; и нельзя не признать, что рассердиться на лорда-камергера у нее были все основания.

Окажись на его месте сам король, ему бы досталось не меньше. Но и он, и королева сладко почивали у себя в спальне. Вернулся в постель и лорд-камергер. А лекари почему-то так и не явились. Так что с принцем оставались только принцесса и ее старая кормилица. Но старая кормилица была мудра и знала, что делать.

Долгое время все их усилия ни к чему не приводили. Принцесса едва не повредилась в уме, разрываясь между надеждой и страхом; но упрямо продолжала бороться, пробуя одно средство за другим, и опять все сначала.

И наконец, когда они уже готовы были сдаться, с первым лучом солнца принц открыл глаза.

15. Ну и дождь!

Принцесса разразилась слезами и рухнула — да-да, рухнула! — на пол. Так пролежала она около часа, и слезы ее лились сплошным потоком. Способность плакать, подавляемая в течение всей жизни, наконец-то обрела выход. И хлынул ливень, подобного которому в той стране еще не видывали. Солнце сияло во все небо, и под стать ему сияли огромные, падающие на землю капли. А дворец оказался в самом сердце радуги. Дождь шел и шел — дождь из сапфиров и рубинов, из топазов и изумрудов. С гор заструились потоки, точно расплавленное золото, и если бы не сток в подземную пещеру, озеро непременно переполнилось бы и затопило страну. Вода подступила к самой кромке — от берега до берега.

Но принцессе дела не было до озера. Она лежала на полу и плакала навзрыд. И этот дождь в пределах дворцовых стен заключал в себе куда большее чудо, нежели дождь за их пределами. Ибо когда поток слез поутих и принцесса попыталась подняться, к превеликому своему изумлению она обнаружила, что не может. Со временем, после многих безуспешных попыток, ей удалось-таки встать на ноги — но девушка тут же снова рухнула на пол. Заслышав грохот, старая кормилица с ликующим криком бросилась к принцесса, восклицая:

— Ненаглядная моя деточка! Она обрела-таки вес!

— Ах, вот что это такое! Вес, говорите? — промолвила принцесса, поочередно потирая то плечо, то колено. — На редкость неприятная штука. Такое чувство, словно меня вот-вот раздавит.

— Ур-ра! — воскликнул принц с кровати. — Раз вы пришли в себя, принцесса, так и я тоже. Как там озеро?

— До краев полнехонько! — заверила кормилица.

— Значит, мы все счастливы!

— И в самом деле так! — отвечала принцесса сквозь слезы.

Этот дождливый день ознаменовался всеобщим ликованием. Даже малыши позабыли свои недавние печали и принялись играть и резвиться, и радостно агукать. А король рассказывал разные истории, а королева внимательно его слушала. А еще король поровну поделил между детьми соверены из копилки, а королева — мед из горшочка. Словом, такое устроили празднество, о котором еще никто никогда не слыхивал.

Разумеется, принц с принцессой тут же и обручились. Но прежде, чем их возможно было обвенчать с подобающей торжественностью, принцессе предстояло еще научиться ходить. А в ее возрасте это оказалось не так-то просто; ибо на ногах она держалась не лучше годовалого младенца. Бедняжка вечно падала и ушибалась.

— Это и есть ваш хваленый закон тяготения? — однажды спросила она у принца, когда тот помогал ей подняться с пола. — Что до меня, я прекрасно обходилась и без него.

— Нет, это не он. А вот это — он, — ответствовал принц, подхватывая ее на руки, и кружа по комнате, точно дитя, и осыпая ее поцелуями. — Вот что такое закон тяготения!

— Так-то лучше, — отозвалась она. — Против такого закона я не возражаю.

И принцесса улыбнулась принцу самой нежной, самой обворожительной из улыбок, и подарила ему один-единственный ответный поцелуй, — легкое касание, не более, — но принц был вне себя от восторга, и, верно, счел, что вознаградили его с лихвой. Боюсь, впрочем, что несмотря на это, принцессе еще не раз доводилось пожаловаться на закон тяготения.

Немало времени прошло, прежде чем принцесса наконец-то притерпелась к гравитации и приноровилась-таки ходить. Но тяготы обучения вполне уравновешивались двумя приятными вещи, каждая из которых сама по себе оказалась бы достаточным утешением. Во-первых, учителем ее стал сам принц; а во-вторых теперь принцесса могла нырять в озеро с высоты сколько душе угодно. Однако она по-прежнему предпочитала, чтобы принц прыгал вместе с нею; и всплеск, производимый ими прежде, не шел ни в какое сравнение с нынешним.

Уровень воды в озере больше никогда не понижался. С ходом лет пещерный свод обвалился — и озеро сделалось в два раза глубже.

Единственная месть, которую позволила себе принцесса по отношению к тетке, это изо всех сил наступила ей на сведенный подагрой палец при очередной встрече. Но на следующий же день дочь короля горько пожалела о своем поступке, услышав, что вода подмыла теткин дом, а ночью стены обрушились и погребли ее под обломками. Откапывать тело ведьмы никто не дерзнул: там лежит оно и по сей день.

Так что принц с принцессой жили долго и счастливо, и были у них короны из чистого золота, и платья из дорогих тканей, и обувь из кожи, и, уж разумеется, дети — как мальчики, так и девочки, и ни один из них, насколько известно, даже в самых отчаянных ситуациях не терял и мельчайшей частицы причитающегося ему удельного веса.

Примечания

1

Morbidezza (ит.) — «живой», естественный цвет (при изображении тела).

(обратно)

Оглавление

1. Как? Мы бездетны?

2. Ну, я вам покажу!

3. Не наша это дочь!

4. Где она?

5. Что делать?

6. Нельзя столько смеяться!

7. Испробуйте метафизику!

8. А как насчет воды?

9. Верни меня в воду!

10. Погляди на луну!

11. Змеиный шип

12. Где же принц?

13. Вот и я!

14. Вы очень любезны!

15. Ну и дождь! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg