Софья Яковлева Мы и большущее озеро
© Яковлева С., 2016
© Макет, оформление. ООО «РОСМЭН», 2016
* * *
Глава первая Лесная дорога
– Ну вот, последний бросок, – говорит мама, – и мы на месте.
Я думаю: при чём здесь футбол? Это ведь из футбола. «Бросок – го-о-ол! Бросок – штанга». Или из хоккея?
Мне почему-то представляется мяч. Белый, с чёрными шестиугольниками. Как он крутится и летит.
Мама рукой вытирает лоб и повторяет:
– Последний бросок. Скоро должны прийти.
Но вокруг по-прежнему одни только деревья. Высокие, как колонны, они обступают нас со всех сторон, даже солнца не видно. Дорога снова делает поворот. А за поворотом всё тот же колючий лес. И опять надо идти в горку. И с горки. А потом опять с горки на горку. Иногда приходится обходить большие серые лужи. Папа тащит рюкзак и несёт Лёку. Мама несёт рюкзак и везёт коляску. У меня тоже рюкзак, и я давно устала. Но родители этого как будто не замечают. Хотя, конечно, мой рюкзак не такой, как у мамы или у папы. Мне всего шесть лет. А Лёке вообще год и десять месяцев.
Сначала мы ехали в поезде, и колёса пели нам весёлую дорожную песню. Я сидела у окна и смотрела, как мимо проезжают коровы, стога, разноцветные домики и другие интересные вещи. Деревья быстро бежали навстречу. Мохнатые горы вдалеке тоже ехали, только медленно. Это наши Уральские горы. Мама говорит, если хочешь нарисовать, что гора далеко, то раскрашивать её надо не зелёным, а синим.
Тут папа сказал, что неплохо бы перекусить. Мама сказала: «Мы же позавтракали». А папа сказал, что в городе не считается. Мама достала наш красный термос и помидоры. И ещё хлеб. Мы его отламывали, и пили вкусный сладкий чай из термоса, и откусывали помидоры, а потом взрослые заторопились: «Скорее, скорее!» – и начали упихивать всё обратно в рюкзак, потому что была уже наша станция.
Мы стали слезать. Было высоко, и я боялась спускаться. Мне казалось, поезд сейчас возьмёт и поедет. Но меня подняли и поставили на платформу возле коляски, а вагон всё чего-то ждал. Потом поезд поехал. Всё быстрее, быстрее. Мама потянула меня вперёд, но я не могла идти, пока вагоны не перестанут налетать сзади с ужасным грохотом. Я закрыла ухо одной рукой, а другой держалась за маму, потому что боялась, что меня сдует ветром.
Но вот грохот кончился, а из-за поезда вдруг показалась старинная башня. Я спросила, кто там живёт. А папа сказал, никто не живёт. Это водокачка. Как у нас на Плотинке. Чтобы воду из-под земли доставать.
Мама посмотрела туда-сюда, почитала какую-то бумажку, и мы спустились с платформы в траву.
И тут к нам подошли козы. Встали прямо перед нами и смотрят. Особенно одна. Я на всякий случай зашла за папу. Но мама сказала:
– Это они хлеб выпрашивают.
Папа полез в рюкзак. В одной деревне, когда я была ещё маленькой, у нас тоже была знакомая коза Машка. Машка до того любила хлеб, что залезала мордой ко всем в карманы. И ко мне тоже. Но Машки я не боялась, потому что у неё рогов не было. А у этих вон какие рога. Интересно, почему козы любят хлеб? Они же траву едят.
Мы отломили им хлеба и отправились дальше, а козы бежали за нами, как будто мы с ними были один отряд. И папа сказал:
– Эх, не надо было их прикармливать. Тем более что хлеб вообще-то не еда для животных. А ну кыш! Кыш, кому говорю.
Козы даже отпрыгнули, но, как только мы зашагали, они тут же двинулись за нами.
Мы шли по деревне, козы бежали следом, а я всё думала: ну где же эта база? Я ждала, что мама остановится у какой-нибудь калитки и скажет: «Ну, пришли». Но деревня кончилась, козы посмотрели нам вслед и отстали. И началась жаркая дорога с лесными деревьями по бокам. Сначала было не очень жарко, а потом как запечёт. И рюкзак стал тяжёлый-претяжёлый.
Зато около громадной ажурной вышки с проводами папа показал мне, как растёт земляника.
Я думала, теперь-то мы уж точно скоро придём, но лес не кончался. Ёлки и сосны доставали до неба. Лёка ехала в коляске и с любопытством оглядывалась вокруг. Папа вёз её одной рукой, стараясь не попадать в колею, а в другую руку взял палку, чтобы удобнее было идти. Я тоже подняла палку. Большую такую, берёзовую. Хорошая палка. Только она почему-то взяла и сломалась. Мама сказала, потому что трухлявая. И тут же велела отойти с дороги в траву.
– Слышите, едет.
Я наклонилась и потрогала травяную шёрстку. Она была мягкая и прохладная.
– Смотри, – сказал папа, – сколько разных видов растёт на таком маленьком кусочке земли.
Голос у папы звучал как в комнате. Это было уютно и интересно.
Вдруг зашумело, и мимо нас проехала машина.
– Ну что, пошли, – сразу сказала мама. Она тоже говорила так, будто была в комнате.
– Эй! – негромко крикнула я, чтобы послушать, как голос отражается от лесных стен.
Тут прямо перед нами встали деревья, а дорога разделилась на две. Мы снова остановились.
– Развилка, – сказала мама. – Куда теперь? Налево или направо?
– Налево, – подумав, ответил папа. – Или направо.
Мама сказала:
– Кажется, всё же направо. Там вроде бы с одной стороны знак должен быть. Так вот, нам не туда.
– Тогда всё просто, – сказал папа. – Идём направо и смотрим знак. Увидим, вернёмся.
– Нет, давай мы с девчонками пойдём направо, а ты быстренько слева разведай.
И папа отправился на разведку. Я сразу по нему соскучилась.
Лес показался угрюмым и тёмным.
Тишина выползла из него и заполнила всю дорогу.
Стало слышно, как где-то высоко летит самолёт.
Потом в лесу как будто бы заскрипела дверь.
Лёка, сидя в своей коляске, посмотрела наверх.
– Дятел, – тихо сказала мама.
– Дятел, – повторила Лёка.
Я оглянулась. Без папы идти дальше совсем не хотелось.
И вдруг впереди стало светлее. Я прошла ещё немного и увидела, что там кто-то стоит. И этот кто-то помахал нам рукой. Мама сказала «ой», а я обрадовалась и побежала.
– Смотри, – сказал папа, – две дороги опять встречаются. Вот тебе и развилка.
Папа взял у мамы коляску, и вдруг они как засмеются!
Настоящая развилка была потом. Но и тут наше путешествие не кончилось. Мы шли и шли, шли и шли, пока не показался новый ручей. Большой, весёлый и солнечный. Этот ручей звонко бежал из трубы под дорогой. Труба была огромной, ручеёк бежал по самому дну. Заглядывать в тёмную трубу мне не хотелось.
– Как сверкает, – сказала мама. – Настя, ты умойся. Будет легче.
Я осторожно слезла на камушки и, стараясь не смотреть в трубу, принялась булькаться. Пальцы сразу защипало от холода.
Папа взял кружку, зачерпнул.
– Серёга, ты же не знаешь, что это за вода! – воскликнула мама.
– Хорошая, я узнавал, – сказал папа.
– Холодная же, – сказала мама.
– Ничего, – сказал папа и отпил. Потом вылил немного и стал греть кружку руками. – Ты понемножку, маленькими глотками.
Папа дал кружку мне. Я попробовала воду. Вкусная, как газировка, даже вкуснее.
– Настя, грей во рту. И помаленьку, – сказала мама.
Лёка протянула руку и сказала:
– А!
Потом она потянулась двумя руками и снова сказала:
– А!..
Потом она сказала:
– Дай! – придвинулась ближе ко мне и приготовилась плакать.
Мама взяла у меня кружку, быстро плеснула в сторону и тихонько налила туда из фляжки.
– Всё, всё, на, – сказала она. Лёка обеими руками обхватила кружку и засопела. – Ну, – сказала мама, – пора идти.
И слушать про то, что мы как следует не отдохнули, не стала.
Ещё один привал мы устроили у больших камней.
– Только потому, что кое-кто, – сказал папа, – КОЕ-К ТО, – подчеркнул он, – канючит и ноет.
И вот теперь мы идём и идём по лесной дороге, лямки рюкзака давят на плечи, хочется сесть и больше никуда не идти. Но следующий привал мама с папой устраивать что-то не торопятся.
– Последний бросок, – опять повторяет мама и долго идёт молча.
– Ну мама, ну скоро? – Я начинаю спускаться с горки и останавливаюсь.
Впереди небо.
Много, много неба.
Одно сплошное небо.
Только у неба разве бывают солнечные зайчики?
Я почти бегу по камешкам. Горка крутая, и совсем быстро бежать не получается. Дорога спускается вниз. Всё вниз и вниз.
Там, впереди, зайчики так и пляшут между стволами. Гора кончилась, и перед нами вдруг встали зелёные железные ворота с узором в виде солнышка с лучами.
– Ну, – говорит мама, – пришли.
Сбоку калитка. Мы выходим на поляну, горячую и жёлтую от солнца. За краем поляны переливается серебром огромное озеро. И солнечные зайчики такие яркие, что я зажмуриваюсь.
Глава вторая Знакомство
Мы с Лёкой присели на кучку рюкзаков посреди поляны. Мама походила-походила вокруг, встряхнула руками и сказала:
– Так-так. Ага. Надо искать хозяина базы… – Она достала бумажку. – Михаил А-лек-сандрович. – И завернула за ближайший дом.
Этот дом был настоящий теремок: фигурный, ярко-синий, с большими нарядными окнами. Сбоку на стене висела красная коробка с вёдрами и лопатами и плакат «Берегите лес!». Папа с серьёзным видом оглядывал окрестности. И тут из-за синего теремка вышла собака.
Лёка сделала «хып». Собачий нос уткнулся ей прямо в щёку.
Я посмотрела на папу. У папы был такой вид… Ну, в общем, такой вид у него был… Как будто он набрал много воздуха и старается не дышать. Я опять посмотрела на собаку.
Я видела, как ходит туда-сюда мохнатый бок и как придавливают траву огромные лапы. Хвост лениво переваливался из стороны в сторону. Лёка зажмурилась и дала прижать себя к рюкзакам. Было видно, как её волосы, вылезшие из-под косынки, поднимаются и опускаются от собачьего дыхания. Вдруг собака оставила Лёку и оказалась рядом со мной. Папа сказал, чтобы я не поднимала руки и стояла смирно. Нос оказался холодный, а дыхание шумное и горячее, как печка.
Послышался мамин весёлый голос:
– Ну вот. Настя, не бойся. Собаку зовут Тайга. А это – дядя Миша. Наш сторож.
Меня перестали обнюхивать, и я оглянулась. Из-за теремка вышла мама, рядом с ней стоял и улыбался худой дед в очках. Бороды у него не было, усов тоже, и вообще он на деда не очень-то был похож. Скорее на черепаху, которая высунула голову подальше из панциря. «Наверное, это из-за очков», – подумала я. А тем временем взрослые принялись обсуждать ключи, путёвку и постельное бельё. Я тихонько позвала:
– Тайга. Тайга.
Собака дохнула, внимательно посмотрела на меня. Тут Лёка потянулась к мохнатой шерсти, взялась за неё пальцами и повисла.
Мама всплеснула руками:
– Лёка! Ой, что ты делаешь? Не приставай к собаке!
– Да ничо, – сказал дядя Миша каким-то медвежьим голосом (не то чтобы очень толстым, а таким, как у больших игрушечных медведей). – Она маленьких не трогат. Она понимат. – А потом отрывисто добавил, хлопнув себя по ноге: – Тайга. Пошли!
Собака осторожно высвободилась. Лёка лениво сползла в траву. Поднялась. И мы пошли смотреть кухню.
Глава третья Кухня – стеклянный дом
Почти на самом берегу, у края поляны, стоит стеклянный дом. Он весь в клетку, как шахматная доска. Только вместо чёрных и белых клеток у него окошки. Это кухня. Кухню окружают берёзы. Перед ней идёт земляная дорожка, а через дорожку – наполовину зелёная, наполовину синяя веранда над самой водой.
Когда мы подходили, в стекле кухни отразились берёзы, озеро и немножко мы. Но всё равно видно было, что там, внутри, кто-то есть.
Мама велела мне поздороваться с тётями. Я поздоровалась. Одна тётя готовила в углу на газовой плитке. Рядом стояла настоящая большая белая печка, но она не топилась. Почему они не топят печку? Разве им неинтересно? Тётеньку звали тётя Люся, и она явно скучала у своей плитки. В углу стоял баллон. Я знаю: у нас тоже дома есть баллон, только снаружи, в специальном шкафчике с дырками.
Вторая тётя сидела в дальнем конце кухни, за синим заборчиком, и что-то читала. Это была тётя Стелла. Ничего. Незлые на вид тётеньки, даже добрые. Только тётя Стелла такая… ну, немножко как королева. А у тёти Люси светлые кудряшки.
Странно, что тётеньки могут быть такими скучными, когда кругом стеклянные стены. Это же как будто в сказке. Представьте себе хрустальный замок посреди леса. А в замке живут феи. Конечно, у фей не может пахнуть жирным невкусным супом, но можно представить, что ничем таким и не пахнет. Я стала думать про фей, но тут меня позвала мама.
Глава четвёртая На корабле
– Я не пойду на веранду, – сказала я. – Там паутина.
– Я уберу паутину, – сказала мама.
– Только не всю, – сказал папа. – А то паукам снова строить придётся.
– Да ну, вот ещё о пауках заботиться! – сказала я.
– Пауки полезные, – сказал папа, – они мух ловят.
– Лучше мухи, – сказала я.
Мама с папой засмеялись, а я шагнула на ступеньку и оказалась на корабле…
Если не оглядываться на кухню, то кажется, что корабль плывёт прямо в озеро. Шумят волны, дует ветер, и чайки кричат изо всех сил. Будто веранда – это наш парусник. Такой большой, весь деревянный. И где-то наверху, над крышей, у нас паруса…
Я осторожно подошла к бортику и осмотрела из-за него наш «океан». Но трогать бортик не стала. Тут всюду виднелись паутинные нитки.
– Смотри, Серёга, прямо футбольное поле, – сказала мама.
Я оглянулась.
– Умгу, – сказал папа.
Они с мамой готовили бутерброды, и папа, видимо, проверял, как они получились.
Конечно, это было не поле, а стол, покрашенный голубой краской. И занимал он всего лишь половину веранды. Но если немного присесть, то можно было представить, что он уходит вдаль до самого горизонта.
– Залезай, – сказал папа.
Я внимательно оглядела снизу этот стол и такую же длинную голубую скамейку со спинкой. Вроде бы паутины не было. Наверное, и правда убрали. Тогда я осторожно вскарабкалась на скамейку и подъехала, перебирая ногами, поближе к маме.
Глава пятая Лодка
У нас теперь есть своя лодка. Синяя. Рядом к специальной красной трубе привязаны ещё две: зелёная и голубая. Но наша – самая лучшая.
Лодка привязана цепью с замком. Острый нос у неё на берегу, а корма в озере. Можно забраться внутрь. Сапог стукается о край борта. Лодка слегка наклоняется, и слышатся водяные бульки. На дне черпак. Решётка из дерева, как у нас в ванной. Это, наверное, чтобы ноги не промокали. И большой красный спасательный круг с верёвочками по бокам. Он хоть из пенопласта, но тяжёлый. Мне его не поднять.
Ещё на дне лодки обнаружились: старая консервная банка, мокрые кусочки пенопласта, оторванный поплавок, засохшие водоросли, красная рачья клешня и какая-то квадратная железная гиря, привязанная к средней скамейке.
Я заглядываю за борт. Отражение расплывается и пляшет. Вот это, наверное, я. А сверху – берёзы.
В воде много интересного. Вон камешки. Вон тёмные островки тины, в которых точно кто-нибудь прячется. Большой страшный жук вынырнул из глубины, показался и сразу нырнул обратно. У него сердитый вид и ласты на лапах. А вон маленький жучишка носится туда-сюда, как сверкающая капелька. Я поглядела в другую сторону и увидела мальков. Серые спинки стояли-стояли над песком и вдруг исчезли. Посмотрела – а они уже в другом месте.
А вот неподалёку знакомые «ромбики». Это такие жучки на четырёх длинных ножках, они прыгают прямо по воде. У нас в парке тоже такие водятся. Они скользят как на водных лыжах, весело обгоняют друг дружку. Я люблю на них смотреть.
Но тут мама позвала меня в домик. Так что пришлось выбираться. Я оглянулась на лодку, на два мостика, которые называются «пирсы», помахала им рукой и стала подниматься наверх.
Глава шестая Зелёный, синий, оранжевый!
– Вон, смотри, прямо заячьи избушки, – говорит мама.
А избушки-то разноцветные. Забрались в гору и выглядывают из тёмного леса, будто мы и правда в сказку попали.
Ближе всех домик зелёный. Не такой зелёный, как листья или трава, но как будто кто-то старался сделать похоже. Снизу у домика красный фундамент. Посередине тёмное окошко. А сверху треугольная крыша.
Дальше синий домик стоит. Нарядный, будто его недавно покрасили. Всё у него такое же, как у зелёного, и фундамент такой же. Только этот домик повыше в гору забрался. Стоит, будто хвастается: «Смотрите, вон я какой яркий!»
Ну а самый дальний – оранжевый. Залез выше всех и только окошком из чащи поглядывает.
– Осторожно, – говорит мама, – видишь, камни.
Из тропинки торчат каменные верхушки. И корни. И шишек валяется полным-полно. Но мне это нипочём. Я лезу себе по тропинке, и камням с шишками мне не помешать.
Уф. Забрались. Обошли зелёный домик и остановились с другой стороны. У красного крылечка. А крылечко на гору смотрит. На густой тёмный лес.
– Вот наш домик, – говорит мама.
Рядом с дверью на стене красное ведро висит в специальном колечке. Наверное, для мусора. Я заглянула тихонько, а мусора-то и нет. На ведре паутина блестит.
– Ну заходи.
Я захожу. А там светлота!
– Это веранда, – говорит мама. – Видишь, окно какое большое.
Окно и правда во всю стену. И на дальней стене продолжается. Здесь бы моим феям тоже понравилось. Жёлтые шторы отодвинуты в сторону, и листья как будто зелёные светлячки всё кругом освещают. А это солнечный свет от них отражается, самого-то солнца не видно. Оно где-то там, над крышей.
Здесь можно будет рисовать или читать рядом с папой и мамой. Вот стол и стулья. Только на них пока всякие наши вещи стоят. Коробки, мешки и папин рюкзак.
А папа с Лёкой в комнате сидят. Я туда заглянула, а там темно. Хотя окон целых три штуки. Наверное, это потому, что окошки маленькие. Одно смотрит в лес. Другое – на дяди-Мишин дом-теремок. А третье – на озеро. Но его видно, только если на кровать влезть с ногами. И то через густые-густые деревья. А ещё в это окно сосновый ствол смотрится. С двумя сучками-глазками.
Вообще-то в комнате нет ничего, кроме кроватей. Только стул с нашими вещами и Лёкина коляска в углу. Сама Лёка сидит на кровати и разглядывает блестящую спинку. Я тоже уселась на колючее зелёное одеяло. Покачалась немного. И захотела на улицу, а то здесь темно, пахнет фанерой и вытертой пылью. А там – и трава, и солнце, и озеро.
Глава седьмая Пирсы
Мы с папой стоим на пирсе и смотрим в глубину. Никого не видно, в воде темно. Но папа говорит, что там много кто есть: и раки, и рыбы, и червяки, и улитки всякие. А кажется, никого нет. Только вон там, впереди, на волнах качается красный конус. Это буёк. Он показывает, что дальше заплывать нельзя. Папа недавно купался и за буёк не заплывал. Он за него схватился и помахал нам рукой. И волосы у него теперь как у растрёпы.
Рядом с нами стоит специальный домик с мачтой и фонарём. На домике плакаты о том, как вести себя на воде, и спасательный круг. На его красный бок выполз здоровенный паук. Ну его. Раз паук, не буду трогать. Внутри домика есть скамеечка. Как будто озеро – это театр. Но я там сидеть не хочу. Из-за паутины. А вот папа паутины совсем не боится. Потому что папа биолог, и он эту паутину, наоборот, изучает. Но сейчас он ничего не изучает, а стоит рядом со мной, держит меня за руку и показывает на облака.
Мы стоим босиком на тёплых досках, ждём, когда придут мама и Лёка. Слушаем, как рядом другой пирс поскрипывает. Он красный, на железных бочках. Бочки хоть и железные, а не тонут. Потому что в них воздух. Из-за этих бочек пирс напоминает поезд из красных вагончиков. Только мне на этот пирс без папы или мамы никак нельзя. Мы на него потом тоже сходим.
Глава восьмая Ночь в домике
Мы всё ходили-ходили по базе, смотрели-смотрели, даже на лодке плавали. Потом я помогала маме готовить – подавала соль. И вдруг папа говорит: «Вот и вечер наступил». Я стала смотреть: где вечер? Но вечера не было видно. Только солнце ушло светить за гору и волны на озере совсем успокоились. А потом как-то незаметно стало темно.
Кто-то зажёг на кухне лампу-керосинку. Это такая лампа, у которой внизу железная подставка с керосином, а сверху горит огонь в стеклянном шаре с трубочкой – как будто в кусочке от огромных ёлочных бус. Но мы не стали долго смотреть на огонёк, мы пошли спать. Мама сказала, что потом мы попросим у дяди Миши ещё одну керосинку, а пока пойдём в домик с фонариком. У нас есть красный пластмассовый фонарик. Я думала, в домике мама зажжёт электричество. Ещё днём на потолке я видела лампочку. Вот она и сейчас блеснула в луче фонарика. Но мама засмеялась и сказала, что здесь, на базе, никакого электричества нету. Вот нету, и всё. Так что придётся нам сейчас ложиться спать, не сидеть же в темноте.
Я не люблю ложиться спать. Я люблю сначала почитать, поиграть во что-нибудь тихое. Потом послушать, как мама рассказывает. Или папа. А потом пусть они сами сидят, читают и негромко разговаривают, а я буду лежать и думать. Только мама сказала, что батарейки нужно беречь, поправила спящей Лёке одеяло и выключила фонарик.
Темнота упала на самые глаза. Я затаила дыхание. Как будто весь мир выключили. Мне хотелось вскочить, позвать маму или запеть песню, но тогда взрослые точно рассердятся. И вдруг мне представилось, что никого нет. Только пустота вокруг, как в космосе, но без звёзд.
Но вот в ней появились окошки. Они начали тихо светиться сквозь шторы, и тогда я увидела спинку кровати. Высокую, из железных трубок, как в нашем садике.
А вот кругляшок на потолке, из которого торчит лампочка. Но лампочку не различить. Тёмно-серый воздух словно полон мошек, мельтешит перед глазами. А вон мельтешит белая дверь. Что там, за дверью? Веранда. А за верандой?
Бум!
Ой! Что это? Что это стукнуло по нашей крыше? Кто там ходит? Вот опять. Шорох, приглушённый фанерными стенами, и опять бум по крыше.
– Мама, что это?
– Спи. Это шишка.
– Шишка?
– Да. Спи.
Сразу стало почти совсем не страшно. Домик стоит под соснами. Ветер подует, вот шишки и падают на крышу. Красивые такие, мохнатые шишечки… И я стала представлять себе шишки, как они отрываются от веток и летят вниз.
Одеяло сделалось тёплым, и вылезать из-под него уже не хотелось. Так я и слушала разговор шишек, а как уснула, совсем не заметила.
Глава девятая Тайга
Лёка, полулёжа на собачьей спине, держалась за большие мохнатые уши и приговаривала:
– Тайга. Тайгуся.
Тайга жмурилась и чуть поводила носом.
– Девочки, не висните на собаке, – говорила мама, проходя мимо, – ей же тяжело.
– Нет, ей нравится, – говорила я, запуская пальцы в мягкую шерсть. Тайга жмурилась.
Каждый день огромная жёлто-серая овчарка выходила на базовую поляну, ложилась и задумчиво смотрела на озеро. Когда мы её видели, ничто не могло удержать нас на кухне. Или на веранде. Или на пирсе. Ну разве что лодка, купание или очень строгий окрик мамы. Иначе мы сразу бежали к Тайге и обнимали её с двух сторон за шею.
Тайга разговаривала с нами. Да, да, да, не смейтесь. Иногда она говорила:
– Ну-ка. Мама зовёт, слышите?
Иногда:
– А кто вчера ревел? Ох, ну ладно. Только коленку убери, в рёбра давит.
– Лёке-то ты ничего не говоришь, а она так может вцепиться! Я-то знаю.
– Лёка – щенок маленький, ей можно.
Лёка собакину шею обхватить не могла, но всё равно прижималась так, что косынка сползала ей на нос. Тайга дожидалась конца ласки и осторожно вставала с места. Лёка соскальзывала с шерсти в траву, деловито поднималась. А Тайга отходила, говорила «фффух», отряхивалась, чесалась и шла за дяди-Мишин дом.
А если мы отплывали на лодке, Тайга ничего не говорила. Она стояла и смотрела нам вслед. И мы видели, как она удалялась и удалялась, а потом серое остроухое пятнышко сливалось с берегом.
Когда же она нас не видела, а мы её видели – обычно это бывало, если мы плыли на лодке домой, – Тайга превращалась в обычную лопоухую собаченцию. Высунув язык, она носилась по поляне, что-то жадно вынюхивала в траве, каталась по земле, играла с палочкой. Она прыгала, крутилась, гонялась за хвостом, пыталась перекувырнуться через голову, и, кажется, я слышала долетающий с берега собачий смех.
Но мы ни разу при ней об этом не упоминали.
Глава десятая Крестовик
Паук-крестовик походил на мохнатый лесной орех. Я смотрела и не могла оторваться. Паук был лимонно-жёлтый, с белым крестом на спине. И кто это только придумал его так разрисовать? Паук перебирал лапками прямо в воздухе, на блестящей нитке между берёзой и плакатом «Спасение на водах». Паутина была такой крепкой, что как будто даже слегка поскрипывала.
Я не могла от него отвернуться даже на минуточку: а вдруг он решит побежать в мою сторону. Подошла мама.
– Какой красивый, – сказала она. – Очень красивый паучок.
– Мама, какой же он паучок, он же огромный, – сказала я и подумала: «Странные они иногда, эти взрослые».
Папа сказал:
– А давайте сплаваем на острова.
Мама сначала ответила:
– Да ты что, Серёга, поздно уже… Жарко… И собираться туда надо. А обед? А плёнку в фотоаппарат заряжать. Лёкина кофта не высохла. Нет, ну а чем я кормить вас буду? Ладно, неси вёсла.
– Во! – сказал мне папа. А маме сказал, чтоб взяла бутербродов и печенья, а детям (нам то есть) яблоки на закуску. Обойдёмся мы и без обеда сегодня.
И мы поехали на острова.
Глава одиннадцатая Про острова
Тётя Стелла загорала на лежаке в своём оранжевом купальнике. В этом купальнике она была красивая, почти как принцесса, только зачем-то налепила себе на нос бумажку. Я же говорила, что взрослые странные. И вот она загорала со своей бумажкой на носу, как будто вовсе её не замечала. Была задумчивая погода, солнышко то и дело закрывали белые облака, с озера прилетал ветерок, и по воде бежали синие волны. Тётя Стелла села на своём лежаке, поправила бумажку и подозвала меня поближе.
– Смотри, – сказала она мне секретным голосом. – Видишь эти два острова?
Я кивнула. Я прекрасно видела и эти два острова, и ещё один маленький островок посередине.
– О! – сказала тётя Стелла. – Это очень необычные острова. Знаешь, как они называются? – И, не дожидаясь, продолжила: – Они называются «остров любви» и «остров разлуки».
Я подумала: какие-то странные названия, как в дурацком взрослом кино. А потом сообразила. Вот на этот остров мы всегда приезжаем сначала. Мы очень любим сюда приезжать. А потом плывём на второй, гуляем, купаемся и уплываем домой. Прощаемся с островами до следующего раза. Вот тебе и разлука. Когда я рассказала это маме, она только фыркнула.
– Пф-ф, выдумают тоже! Надо бы спросить у дяди Миши, как называются эти острова на самом деле.
Глава двенадцатая Путешествие
На самом деле острова называются Скалистый и Сосновый. Они лежат вдалеке, как два парохода. Или два башмака. Только на левом за деревьями виднеются скалы, а на правом растёт больше сосен, и никаких скал не видно.
Между островами можно разглядеть ещё один крошечный островок. Светлый такой. Из кустика и травы.
Мы долго складывали в мамин рюкзак полотенца, наши игрушки, альбомы, одежду и всякую еду. На дно лодки положили большой круг, черпак и якорь в виде здоровенной квадратной гири. Мама всё проверяла, а папа раздумывал, взять удочку или нет. Но мама сказала, что, пока он додумает, станет совсем поздно, и мы поехали так, без удочки.
Вообще-то они ещё ни разу тут не рыбачили. Мама не любит рыбачить, а папа… Папа, по-моему, тоже не любит, хоть и делает вид, что ему просто некогда.
Мы отвязали лодку и уселись на горячих скамейках. Мне разрешили сидеть на носу, только «очень тихо», и я первая проплыла сначала край пирса, потом буёк, а потом островок водяной травы с розовыми цветочками. Пенопластовые нарукавники на резинках немного мешали, но мама сказала, что без них мне не только на носу нельзя, а что вообще тогда никаких островов. Эти нарукавники мама сама сделала. Из пенопластовой коробки, в которой радио ехало.
Солнце светило вовсю и заставляло воду искриться. Солнечные зайчики прыгали по волнам. Волны стали больше и казались стеклянными. Мимо проплыл маленький тёмный плавун. Это такой плавучий островок. Мама говорит, что это коряги с землёй отрываются от берегов, а уже в воде обрастают всякой тиной и водорослями. Так их и носит по озеру, пока не прибьёт куда-нибудь.
Вот мы подплыли к полоске спокойной воды. Тут стоит большой плавучий остров, всегда на одном месте. На нём растут камыши, а вокруг плавают огромные круглые листья. Потому и вода тут спокойная-спокойная. Среди этих листьев на воде лежат белые сказочные кувшинки. Но мы проплываем мимо, нам ведь надо на острова!
В меня летят солнечные брызги. На вёслах сидит папа в одних трусах. Он сидит лицом назад, но всё время оглядывается, чтобы посмотреть, куда плыть. Тогда я вижу, как он морщится. Мама кричит с кормы:
– Настя, ну-ка сядь, не лезь за борт.
Это я хотела потрогать воду, она так прохладно журчит возле нашей лодки.
Тогда я стала смотреть. Я смотрела, как озеро растёт во все стороны. А где же база? Уже и не видно. Вон там наша веранда, что ли? Наверное, так космонавты смотрят на Землю из космоса.
Острова ещё долго не приближались. Я уже устала сидеть и всё плыть и плыть.
– Настя, не вертись, – говорила мама.
А потом она попросила у папы погрести. Мне тоже захотелось.
– Можно, я погребу?
– Не на середине озера, – сказала мама, устраиваясь на вёслах.
– Только это даже не середина, – уточнил папа. – Середина озера во-он там. – И он, прищурившись, показал с кормы куда-то в сторону. – Смотри, улитка плывёт.
Улитка висела под водой вниз ракушкой и качалась вместе с волнами.
– Папа, а за что она держится? – спросила я.
– На воде такая плёночка есть. Тонкая-тонкая. Тоже из воды. Только немножко плотнее. Вот за неё и держится.
– А если я положу на эту плёночку руку?
– Ты её даже одним мизинчиком не почувствуешь. А для улитки достаточно.
– Папа, а давай её поймаем?
– Нет, не надо её ловить. Пусть плывёт. Видишь, у неё нога.
Я вспомнила, как папа в парке однажды взял из воды улитку и улитка сразу спряталась. А потом мы её посадили на листик и увидели, как она высовывает ногу и ползёт. Сверху ноги у неё вдруг выросли рожки. Целых четыре. Одни большие и одни поменьше. Папа сказал, на тех, что побольше, у улитки глаза.
Но теперь рожек не было видно, только нога и немного ракушки под водой. Скоро улитка осталась позади, а мне показалось, что острова стали больше.
Папа с мамой опять поменялись.
А потом на нас как-то неожиданно наехали деревья соснового острова.
– Причаливаем?
– Серёга, давай оплывём остров. Поищем хорошую бухточку.
И вот вскоре наша лодка въехала в уютное тёмное место под берёзами. Что-то зашуршало в траве. Потом рядом проплыл громадный серый камень, и лодка остановилась.
Плюх-плюх, – сказала вода у кормы.
– Ну что, давайте потихоньку осматриваться, – сказала мама.
А папа сказал, протягивая к нам руки:
– Вылазьте, малявки. Приехали.
Глава тринадцатая Сосны и скалы
Вот это великан!
По тропинке, усыпанной хвоей, шёл муравей. Это был не простой муравей. Во-первых, он был чёрный. У нас на берегу тоже есть чёрные муравьи. И в городе есть. Но это такие муравьи. Ну, такие… Чтобы их рассмотреть, надо на корточки присесть. И всё равно в подробностях не рассмотришь. Как будто три чёрные точки вместе слепились, и всё.
Самые большие муравьи на нашем берегу – рыжие. Муравейники у них – настоящие горы. Меня однажды куснул такой муравей. До сих пор красный холмик на руке болит и чешется.
Но вот этот вот был блестящий, как чугунные фигурки в музее, и огромный, как жужелица. У него были отлично видны блестящее брюшко, спина, и глаза, и усы, и лапки. Он уверенно полз по камню, так что Лёка сказала «ой» и отодвинулась. Муравей не собирался сворачивать. Я огляделась, не ползёт ли рядом с босыми ногами ещё какой-нибудь экземпляр. Интересно, какие у них муравейники?
Подошёл папа, присел рядом с нами.
Я спросила его про муравейники. А папа сказал, что не стоит искать в лесу муравьиную кучу размером с дом. Потому что живут эти чёрные великаны в пеньках и старых деревьях. Прямо внутри.
Папа огляделся и подозвал нас. На солнечном пригорке виднелся жёлтый сосновый пень. Старый, с облезлой корой.
– Мне кажется, вот эти дырочки – это и есть их дверцы. Они делают в пне много-много ходов. И даже под землёй могут ход сделать. Они любят жить там, где много солнца. А этот остров как раз подходящее место.
Но тут послышался мамин голос:
– Девочки, идите сюда.
И мы оставили муравья-великана заниматься своими делами.
Мама распаковала пакет с едой и достала полкирпича хлеба. Мы устроились на верхушке острова среди огромных камней. На одном из них написано белой краской: «Здесь были мы» и «Олег 1980».
Мама дала всем по куску хлеба, сыра и колбасы. Лёка сыр и колбасу съела так, а теперь, прислонившись к тёплому камушку, уплетает хлеб, кидая крошки муравьям и внимательно за ними наблюдая. Папа с огромным бутербродом оглядывает выпуклую спину нашего острова и задумчиво говорит:
– Вон там должны быть. Видишь, Оля, вон в тех берёзках?
И, жуя бутерброд, всё так же задумчиво направляется туда.
Скоро он возвращается из «тех берёзок» с маленьким коричневатым грибком.
– Мама, а это что за гриб?
– Гьиб, – говорит Лёка.
– Это подберёзовик, – говорит мама. – Вот, Лёка, видишь. Берёзка.
– Беёзка…
Мы спускаемся к воде. Пахнет водорослями и нагретым песком. Пляжик совсем крошечный, песок перемешан с тиной. И трава с двух сторон. Но мне здесь нравится. Мама заходит в озеро по пояс и водит барахтающуюся Лёку туда-сюда. Я понемногу плаваю по-собачьи. Папа тоже залезает в воду и плавает кругами, всё время возвращаясь ко мне. Наверное, он гордится мной, что я уже умею плавать. Я плыву и смотрю вверх и вижу, как на солнце наползает туча в виде собаки с растопыренными лапами. Вода тут же делается совсем серой. Мама говорит:
– Всё, девочки, вылезаем.
– Ну мама…
– Нам надо ещё на второй остров сплавать. Или вы не хотите?
С пляжа виден наш берег. Но я не нахожу базу. Может, во-он то светлое пятнышко?
Пока мы плывём на второй остров, мама всё время говорит: «Осторожно. Камни. Давай-ка подальше». Но я камней не вижу, только солнечных зайчиков.
А вон островок-малыш. Немного травы и кустик посередине. Я хочу туда, но мама говорит, что там делать нечего.
Мы приближаемся к скалистому острову, вытаскиваем на песок лодку и лезем наверх.
– Мам, смотри, каменные палатки!
Как будто великан сложил себе замок из огромных гранитных глыб.
У нас в городе тоже есть Каменные Палатки. Мы часто ходим к ним с бабушкой, и я смотрю, как туда забираются большие ребята. На самый верх.
Лёка стоит, молча задрав голову. Я трогаю шершавый камень. Папа тоже трогает камень, похлопывает по нему, гладит. Потом говорит:
– Ну что. Забирайтесь, малявки.
Сначала я боюсь, но оказывается, что почти без папиной помощи могу залезть на вот этот, этот и этот камень. Лёку подсаживает ко мне папа. Дальше не залезть. Ну а папа забирается на самый верх, и мама фотографирует. Папа слезает, а мама забирается к нам, и теперь фотографирует папа.
На обратном пути уже не так жарко. Солнце спустилось к горам и то и дело прячется за облака. Снова мы проплываем через целое море. Плывём, плывём, плывём и плывём. И вот наконец я узнаю издалека нашу веранду! Нашу зелёную веранду с двумя глазами. Средний столб как нос. А какой густой лес вокруг!
Вода журчит под вёслами. Кажется, мы плывём тысячу лет. Острова уменьшились и стали такими, как всегда. А вот наш пограничный плавун. И тут я замечаю, что все кувшинки куда-то исчезли.
– Мама, а где цветы?
Я же ясно помню, что здесь сверкало целое море белых корон.
– А лилии на ночь спать ложатся, – говорит мама. – Вечер наступает, и они закрываются. Смотри.
Мы подплываем к совсем тихой воде, и нос лодки начинает шуршать по круглым листьям.
– Вон.
Из воды едва торчит зелёный носик. Я приглядываюсь. Это бутон. Он спрятался, ушёл под воду! Рядом я вижу другой. И ещё один, и ещё. Вон там белеет серединка. Хотя и она почти что закрылась. На месте цветы!
– Настя, хочешь погрести?
Мы меняемся с папой. Я как большая веду лодку почти до самого пирса.
Папа говорит: «Дай-ка я» – и сам заводит лодку на место. Вытаскивает, надевает похудевший рюкзак. Я привязываю цепь к трубе, а папа вешает замок. И мы с ним несём по веслу в домик, за нами идут усталые мама с Лёкой, тащат фотоаппарат и грибы. А мамины сослуживцы-отдыхающие с восхищением смотрят на нас, какие мы путешественники, переплыли половину озера туда и обратно и добычу привезли.
А может, и не с восхищением. Просто смотрят на озеро. Вечера ждут.
Приходит вечер. Острова темнеют. Как будто озеро закрывает глаза. Но и ночью вода будет всё так же плюхать в островные далёкие берега. И над бухтой, в которой стояла наша синяя лодка, будут точно так же переговариваться берёзы. И по огромным серым камням будут прогуливаться какие-нибудь островные букашки. И травинки шелестеть в темноте. А мы… А мы будем спать у себя в домике и смотреть сны.
Глава четырнадцатая Лёка ныряет
Озеро было тихое-тихое. И мама сказала:
– Ну вот, теперь наконец-то можно съездить и за кувшинками.
Вообще-то мама не любит рвать цветы. Но за кувшинками она давно собиралась.
Кувшинки бывают белые и жёлтые. Жёлтые называются кубышки. Белые – лилии. И кубышки, и лилии лежат на больших зелёных листьях и навевают мысли о Дюймовочке и Царевне-лягушке.
Лёка сосредоточенно глядит в воду, и на её лице играют волнистые зайчики. Перед нами проезжает базовая поляна. Веранда задумчиво смотрит на озеро. Отражение тёмными и светлыми чёрточками танцует на почти спокойной воде. Вдалеке идёт по своим делам Тайга.
А вот и кубышки.
– Настя, Сергей, делайте хвостики подлиннее, – говорит мама. – Но только если получится. Сильно не наклоняйтесь. Настя, ну не раскачивай лодку.
Упругие стебли рвались не сразу. Они шли далеко-далеко под воду, и если их потянуть, то сначала натягивались как крепкие верёвки. Вместе с цветами и круглыми листьями в лодке сразу стало сыро. Запахло огуречным салатом.
– Так. Не будем опустошать озеро, – сказала мама. – Кубышек хватит.
Хотя это был совсем не букет. Даже и не букетик, пять цветочков и два листа. Я разглядывала, как устроен цветок кубышки. Блестящая жёлто-зелёная чашечка словно сделана из пластмассы. В чашечке твёрдая жёлтая серединка. Я потрогала. Цветок был прохладный и гладкий.
– Теперь поехали за лилиями.
Снова мимо проплыла веранда, из-за неё выглядывала стеклянная кухня. Берёзы весело перемигивались на берегу.
– Вон, – сказал папа.
И тогда я увидела сказку. Белые лепестки сверкали на солнце как маленькие короны. Они были белее, чем облака. Хотелось скорее туда, поближе. Лёка сказала:
– Мама! А!
Мама погребла к лилиям. У них и листья были немного другие. Папа, придерживая Лёку, достал вместе с ней несколько таких листьев. Я потянулась к небольшому цветочку, но лодка проехала мимо. Мама развернулась. От вёсел на воде появились воронки. И тут же растаяли.
Листья зашуршали по лодочному дну, несколько цветов скрылись под нами. Я ухватила один за головку. Потянула, но слишком резко. Стебелёк оторвался совсем коротко.
– Ну На-астя. Я же говорю: подлиннее. А то они быстро завянут.
– А они тоже вянут?
– Ну конечно. Только доставай осторожно. Если не поддаётся, то отпускай. И далеко не высовывайся.
Папа тоже сорвал цветочек. И мама. И я ещё. Лёка аккуратно складывала все цветы на спасательный круг.
Мама критически огляделась.
– Я покрупнее хочу, – сказала она.
Мы выплыли на середину базовой бухты. Лёка пригляделась, и её глаза загорелись.
– Мама, там, – сказала она. И ткнула пальцем.
– Да, очень красивый. Крупный, – сказала мама и направила лодку к цветку.
Но не рассчитала. Мы проехали слишком далеко от лилии-царицы. Другие цветы исчезали под лодкой и нехотя всплывали позади нас.
– Ну-ка, сейчас я подкорректирую курс, – сказала мама, и лодка снова пошла к лилиям.
Там сверкал самый прекрасный цветок. Огромный и белоснежный. Мама хотела проплыть так, чтобы папа его сорвал. Но тут Лёка сделала решительное лицо. Опередив папу, она потянулась через корму, поднатужилась… и нырнула в озеро.
Я увидела медленно улетающую Лёкину пятку и за эту пятку её ухватила. Рядом булькнулся красный сандаль. В тот же самый момент я увидела, что папа держит Лёку за подтяжки. Он поднял её из воды, обхватил покрепче, но тут как-то подозрительно замер. В воду летели капли. Лодка затормозила, как будто Лёка за что-то держалась. Мама схватила Лёку под мышки, вдвоём они потянули, что-то лопнуло, и Лёка оказалась внутри. Лодка заскользила снова. Папа перешёл на вёсла. Мама стала осматривать Лёку со всех сторон.
А мокрая Лёка внимательно оглядывалась. Заплакать или нет? Но кругом всё сверкало. Плясали солнечные зайчики. Рядом сидели мама и папа, а в руках Лёка сжимала самый большой и самый красивый цветок. Плакать было не из-за чего.
Крепко держа её у себя на коленях, мама вытерла мокрой рукой мокрый лоб и сказала:
– Всё, Серёжка, поехали-ка домой.
Глава пятнадцатая В домике
Цветы мы отнесли в домик и поставили в банку на светлой веранде с громадным окном. Когда все ушли, я села напротив и приготовилась любоваться. Но любование что-то не начиналось. Там, на озере, оно включалось само собой, а здесь почему-то нет. Тогда я стала рассматривать, как устроены лилии. Четыре толстых зелёных лепестка, а внутри белые. Раз, два, три, четыре… Много. Я сбилась, не стала досчитывать и раздвинула лепестки. Вот жёлтая сердцевинка. Я понюхала, но пахло совсем не так, как от обыкновенных цветов. Пахло озером и немного то ли луком, то ли сырой картошкой. Я почувствовала какое-то беспокойство. А чего беспокоиться-то? Все рвут цветы. Цветы для того и есть, чтобы их рвали. Тогда я тихонько вытащила один цветок и перевернула. Запах был такой, как будто кто-то режет огурцы. Я потрогала мокрый блестящий кусочек стебля. Там, где он был сорван, виднелись точки.
Тут по крыльцу застучали шаги. Идут! Я хотела спрятать цветок, но не успела. Показался папа.
Он сказал «Насте-здрасте», пошебуршал за дверью в комнате, вернулся и сел за стол рядом со мной. Было уютно и слышалось, как перекликаются за стеклом птицы.
Папа посмотрел на цветок в моей руке. Я снова его перевернула и пальцем погладила точки на срезе.
– Это такие трубочки, – сказал папа. – По ним особая жидкость идёт.
– Зачем жидкость? Он же в воде.
– Чтобы цветку питаться. Специальная.
Папа взял карандаш, листочек и стал рисовать.
– Вот так, видишь. Здесь идут лепестки. А тут стебель. Он спускается ко дну. И там корни.
Здорово! Я взяла ручку и попробовала нарисовать как папа. У меня в общем-то получилось, только криво. Непослушные лепестки лезли в стороны и были все разного размера. А у папы рисунок был как в настоящей книжке. Ну ладно, когда вырасту большая, я буду рисовать так же красиво. Я же ещё маленькая!
Мы посидели молча.
– Папа. А цветов же много?
Иногда папа отвечал совсем не так, как хотелось. Вот и сейчас он не сказал: «Да-да, много, не беспокойся». Он сказал, понизив голос:
– Вообще-то мне кажется, это не очень хорошо, что мы их нарвали.
Когда мы весной ходили в парк, папа не разрешал мне рвать медуницу и красивые жёлтые купавки. Он сказал, что купавки в Красной книге, это значит, их надо охранять. А медуницу просто жалко, вон она какая красивая: розовая, синяя, фиолетовая. И подснежники нельзя рвать. Ну, я и не рвала.
– А кувшинок нет в Красной книге?
Папа как-то подозрительно закряхтел и потёр нос кулаком.
– Забыл, – сказал он. – Видишь ли, маме так хотелось за ними сплавать…
И мы сидели с ним вместе, смотрели и сомневались. А через день от красоты уже почти ничего не осталось. Кубышки стали слабенькие и вялые. Я утащила одну, чтобы посмотреть, как она устроена, ощипала и остатки выбросила в мусор, потому что с ними ничего больше нельзя было сделать. А лилии начали коричневеть, они коричневели-коричневели, и потом их выбросили за стройку на дальнем конце базы. Мама сказала: «Ц-ц-ц. Лучше бы уж мы их в озере оставили». И больше собирать цветы не предлагала.
Глава шестнадцатая Лунные сказки
Вечер приходит, когда взрослые начинают говорить очень тихо. Тогда я знаю, что скоро станет темно и все начнут ходить с фонариками. Керосинку тоже можно взять с собой. Я знаю, как подкручивать фитиль. Только если сделать ярко, то пламя начинает коптить и идёт много дыма. Мама говорит, так не надо, лучше пусть огонь будет поменьше.
Мне нравятся всякие лесные звуки, хотя и страшно немножко тоже. Я сижу со взрослыми на кухне до позднего вечера, а потом мы возвращаемся в наш домик, и мама с папой читают на веранде. А я лежу в кровати под зелёным колючим одеялом и слушаю. Вот лес гудит наверху. Вот что-то стукнуло по крыше. Бум. И шлёпнулось на землю. Шишка? Или кто-то невидимый бросает что-то на нашу крышу? Я хочу встать и пойти на веранду к взрослым. Я сажусь на своей скрипучей кровати, и тут в комнату заглядывает мама.
– Ну-ка что за баловство? – говорит она. – Сейчас же спать.
И вот когда Лёка уже давно уснула, а мама с папой, включив керосинку, сидят на веранде и внимательно прислушиваются к каждому шороху в нашей комнате, тогда мне делается не по себе. И я начинаю думать лунные сказки. Например, про бабушкину квартиру. А квартира у бабушки в центре, в Доме-на-горе. Он большой, пятиэтажный – не то что наш, всего в два этажа.
У бабушки много чудес. У неё много старых вещей, есть балкон, и с третьего этажа видно, наверно, почти весь город. И она любит постряпать из теста. Ещё у неё есть круглый стол, под которым можно сидеть как в домике, и большой чёрный зонтик. Я могла бы поплыть на нём как Винни-Пух, если бы мне разрешили.
У бабушки интересные игрушки, ещё из старых времён, и я всегда с ними играю, когда приезжаю. Некоторые правда уже сами переехали к нам, но я стараюсь с собой игрушки не просить, а то во что же бабушка будет играть, когда нас нет?
А ещё у бабушки за окном не обычный Свердловск, а настоящий сказочный город.
Сказка первая
О Другом городе
Так вот. Из бабушкиной квартиры виден Другой город. Когда идёшь по улице, то это наш город, обычный. И во дворе тоже. Но когда забираешься на третий этаж и смотришь в окно, это уже Другой город.
Жители там тоже другие, но к ним никак нельзя попасть, потому что когда открываешь балкон, то это уже опять наш город. Он только немного похож на тот, за стеклом.
Они там любят гулять по вечерам и праздновать, поэтому у них где-то далеко на площади часто горят огни. Я знаю, там есть фонтаны. Целый парк фонтанов. Ещё там много скульптур. Больше всего лошадей, без всяких там уздечек и всадников. Просто лошадей. И других животных. Они там так и зовут свой парк – Парк скульптуры и отдыха.
Из бабушкиного окна почти видно их главную площадь. А у нас на той площади институт. Где студенты учатся. Вот как я это узнала.
Однажды мы с бабушкой сидели вечером дома и скучали. Было темно и тихо, а мне хотелось пойти куда-нибудь, где весело. Недавно было Седьмое ноября, и теперь тишина казалась какой-то грустной. Я посмотрела в окно. Там вдалеке горела иллюминация и где-то играла негромкая музыка. Я тогда была ещё маленькой и не знала, что это мне видно Другой город. Я упросила бабушку пойти туда. Я представляла, как по площади в уютном свете фонариков гуляют весёлые люди, тихо поют красивые песни, совсем не про советскую страну и не про миллион алых роз. Они раскланиваются парами и здороваются друг с другом. И танцуют по-старинному. Мерцают и журчат фонтаны. Там есть и киоски. В них продают мороженое и чай. И сок. И квас. Я всё это рассказала бабушке, и бабушка сначала сказала, что сейчас нет никакого праздника. Но потом подумала и согласилась сходить посмотреть. Она послушала меня, и ей, наверное, тоже захотелось это всё увидеть.
Сначала мы шли по тёмным дворам, и вокруг горели разноцветные окошки. Потом пошли мимо тёмного парка. Возле парка светил один голубой фонарь. Мы шли-шли и никого не встретили. Ни-ко-го-шень-ки. Я внимательно смотрела вокруг и всё время спрашивала бабушку: может, мы просто не туда идём? Но бабушка сказала, что у нас есть только одно похожее место. И вот по тёмной таинственной улице мы вышли на площадь. На площади и правда мерцал желтоватый свет. Но не было ни одного человека. И ларьков не было. И фонтанов.
– Уже поздно, – сказала бабушка.
«Опоздали. Праздник кончился», – подумала я. Над площадью стояло огромное, просто высоченное здание. Мне казалось, что оно спит, скучное, молчаливое и тёмное. Я вспомнила, как вон те колонны совсем недавно были украшены флагами. Сейчас в этом здании не было ничего весёлого. Если сегодня тут и был праздник, то мы на него опоздали, это уж точно. Я прислушалась. Нигде ничего не слышалось, только электричество звенело в фонарях.
– Где же иллюминация? – спросила я.
– Не знаю, – сказала бабушка. – Это институт. Здесь учатся студенты. Только днём, а сейчас тут никого нету.
Мы пошли назад. Я оглянулась и тут увидела на самом верху института – так, что вблизи даже и не видно – тонкую цепочку огней.
– Вот и твоя иллюминация, – сказала бабушка.
Странно. Никого нет, в институте пусто, а наверху горят огни. Кому они горят?
Мы вернулись домой, повесили в коридоре наши осенние пальтушки, и тут произошла удивительная вещь. Вбежав в бабушкину комнату, я увидела праздник. Там, вдалеке за окном, по-прежнему праздновали. Играла тихая музыка, люди танцевали, пели и смеялись, продавалось мороженое, журчали фонтаны, и горела иллюминация. Весёлая, яркая и совсем не скучная.
Сказка вторая
О луне
В бабушкино окно видно луну. Её видно и с улицы, и с балкона, но живёт она в небе над Другим городом. А нам её показывают будто по телевизору.
Луна бывает разной.
Иногда она висит над весёлыми крышами как прожаренный блин и освещает город оранжевым светом. Тогда горожане гуляют по улицам и, поглядывая в небо, говорят друг другу:
– Отменно пропеклась луна сегодня. Можно не зажигать огней и пить чай на балконе.
Коты очень любят греться в таком лунном свете, а дети смотрят на неё и перестают плакать, если раскапризничались. В таком свете оживают игрушки, вода в реках становится волшебной, а на деревьях созревают самые лучшие яблоки.
Иногда луна превращается в песочно-жёлтый шар. Слегка неровный, весь в кратерах, он с гудением катится по небу, и в такие вечера не летают самолёты. В Другом городе отменяют многие рейсы, чтобы самолёт не врезался в луну или не попал в кратер. Кратер – это такая лунная яма посреди лунной горы. Я по телевизору видела в «Очевидное – невероятное». Только у нас для этого надо полететь в космос, а в Другом городе луна совсем близко.
А в некоторые ночи луна внимательно смотрит на город с высоты, и я вижу, какое красивое и задумчивое у неё лицо. Я рисую его, но у меня точно такое никогда не выходит. Оно получается или грустное, или сердитое, или с улыбкой. А на самом деле ни то, ни другое, ни третье.
Тётя-луна светится жёлто-белым светом и никогда ни на кого не сердится. Хотя и не совсем улыбается. Но я вижу, что лицо у неё доброе. Иногда вокруг луны бывает колечко. Иногда луна бывает неровной с одного бока. Она не любит быть одинаковой. Месяц тут тоже бывает, но сегодняшняя сказка не про месяц, а про луну.
Тётя-луна разговаривает со мной. У неё тихий голос, иногда она поёт, а иногда просто рассказывает. Я ей говорю:
– Привет, луна!
Она говорит мне:
– Здравствуй.
Я говорю ей:
– Как у вас там, на небе?
А она отвечает:
– Хорошо. Красиво. Но у вас на земле веселее.
Я говорю:
– А ты всё-всё видишь?
Она:
– Конечно.
– А как же ты видишь, если у тебя такое же лицо, как у всех, и только два глаза?
– Но я вижу не глазами, а светом. На что свет мой попадает, то и я сама вижу.
– А как же ты думаешь про все эти вещи сразу? И крыши, и кошек, и трубы, и окна, и детей, и деревья, про всяких разных людей, про железную дорогу и машины, про коров и скамейки…
– Смешная девочка, – говорит луна, поднимается выше и начинает петь песню, только слова я не понимаю.
Но от лунной песни старые крыши начинают серебриться, а деревья – сверкать и звенеть листьями, будто это не листья, а стеклянные кружочки. И я понимаю, что тётя-луна очень любит наш город. И наш Другой город. И остальные города тоже.
И тогда я знаю, что сегодня обязательно приснится что-то хорошее.
Глава семнадцатая За грибами
В лесу пасмурно и светло. Тихо переговариваются капли. Над ухом шепчутся листья, а в вышине сосны гудят.
– Мама, а где грибы?
– Ищи. Смотри в траве. Под деревьями. Листики поднимай.
Мы уже собирали грибы. Раньше. У нас даже слайды есть. Я тогда маленькая была. Помню, какие они, грибы. Огромные, прохладные. Коричневатые. Я держала их за ножки, а папа фотографировал. Но сейчас не видно ни больших грибов, ни маленьких. Никаких.
– Присмотрись, – говорит мама. – Вон там, например.
Что-то белеет в траве возле маленькой ёлочки. Ёлочка словно из сказки, только опутана паутиной, и поэтому я подхожу осторожно.
– Сыроежка, – говорит мама.
– Сиэка, – говорит Лёка из-под капюшона и показывает пальцем.
– Её можно есть сырой?
– Медведям можно. А мы не будем.
Мама показывает, как срезать, чтобы не испортить грибницу.
– Грибница – это самое важное. Если её сохранять, на этом месте потом будут ещё грибы.
Мама держит сыроежку в руках. Грибочек небольшой, снизу белый, ребристый, а сверху серо-зелёный. На шляпке прилип листик.
Лёка встаёт на цыпочки, трогает пальцем. Между стволами появляется папа и показывает нам красноголовик[1]. Небольшой такой. Мама говорит: как солдатик. У него весёлая рыжая шляпка и ножка в чёрной земле.
– А почему у него ножка такая грязная? – спрашиваю я.
– Это не грязь, – отвечает мама. – Это у него на ножке такие чешуйки.
– А почему?
– Честно говоря, я не знаю. Но у красноголовиков всегда так.
Я снова иду по тихой тропинке, а вокруг только листья, хвоя да ветки. Сколько их ни поднимай, никаких грибов.
– Ой! Вон там! – Я весело бегу и вдруг останавливаюсь. На ярко-красной шляпке – белоснежные точки.
– Какой красавец, – говорит папа. – Нет, ты только посмотри, Оля, какой красавец!
– Вот, – говорю я, – мог бы быть хорошим грибом, а вырос вредный мухомор.
Я хочу разбомбить его палкой, но мама говорит:
– Оставь в покое. Это для нас он ядовитый. А звери им лечатся. И ещё этот гриб лекарственный. Вдруг кому-то понадобится.
А папа говорит:
– И вообще в природе ничего разрушать так просто нельзя. Растёт, значит, надо. Пошли.
Пока шли, я ещё один мухомор нашла. А потом целых два.
Мухоморов в нашем лесу оказалось много. Потом мы вышли на полянку, и мне наконец-то попался красноголовик!
А папа стал ещё один гриб показывать.
– Вот подберёзовик. Видишь, Настя, у них с красноголовиком нет пластинок под шляпкой. У сыроежки и у мухомора есть. А тут трубочки. Много-много трубочек. Называется «губка».
Я трогаю моховую изнанку.
– Мам, а белый гриб тоже с трубочками? Белый – он самый лучший? Я хочу найти белый гриб.
– Может быть, и найдёшь, – говорит мама. – Но другие грибки ведь не хуже. Подберёзовики, например.
Здорово. Теперь я знаю, как их отличить. Я начинаю заглядывать под все берёзы, но там почему-то никаких подберёзовиков.
Мама с папой говорят между собой:
– Смотри, погода какая. Купаться уже не стоит.
– Да, лишь бы не похолодало.
– Надо ей сказать, чтобы никакие другие грибы не рвала.
Папа подходит ко мне и говорит очень серьёзно:
– Только когда идёшь по грибы, Настя, нужно всегда соблюдать первое правило грибника.
– А какое?
Мне интересно, какое же оно, это правило.
Папа смотрит на маму, а мама поднимает кверху палец и торжественно говорит:
– Не знаешь гриб – не бери!
И Лёка, встав напротив меня с капюшоном, наползающим на глаза, делает точно как мама.
– Знае гьип ниби-и!
И грозит мне пальцем.
Глава восемнадцатая Папа выращивает белый гриб
Папа с серьёзным видом приложил палец к губам:
– Тщ-щ. Только это тайна.
Шурша травой, мама, я и Лёка пошли за папой. Он вёл нас к наклонной берёзе на берегу. Туда, где колючая проволока немножко заходит в воду, а волны плюхают в корни. Здесь папа остановился и раздвинул пучок травы. Потом он поднял кусочек мха с листьями, и я увидела.
Шляпка была похожей на орех и не очень ровной. Ножки в траве даже не было видно. Я догадалась:
– Это настоящий белый гриб?
– Белий гьиб! – крикнула радостно Лёка и хлопнула в ладоши.
– Мы его сорвём? – спросила я.
Папа сказал:
– Не сейчас.
А мама объяснила:
– Папа его выращивает. Это же интересно – посмотреть, как он будет расти.
– А он долго будет расти?
– Неделю, – сказал папа. – Или дней десять.
Я помолчала. Это ведь очень много – неделя.
– Может быть, его надо полить? – спросила я.
– Нет. Мы будем выращивать его в естественных условиях, – ответил папа.
– А как мы будем его выращивать?
– Мы будем делать ЗАПИСИ.
Я задумалась. Да. Записи – это очень серьёзно. Прямо как у настоящих учёных.
Папа бережно прикрыл свой грибок мхом и листьями, спрятал его, и мы отправились в обратный путь.
Каждый день папа делал записи. У него в блокноте появлялись рисунки. Очень похожие. Шляпка росла медленно-медленно. И мама иногда всплескивала руками, когда за чаем папа задумчиво говорил:
– Ну, пора пойти проверить.
– Ты ведь сегодня уже ходил.
– Это было днём, – возражал папа и брал свой блокнот.
Я не всегда ходила вместе с ним. Поэтому очень обрадовалась, увидев однажды белую ножку. Да и шляпка стала гораздо больше.
– Ну что, вот теперь мы его сорвём?
– Неделя ещё не прошла. Видишь, грибок маленький, а ведь при хороших условиях они вырастают во-от такие огромные. Пусть хотя бы ещё чуть-чуть подрастёт. Эх, дождичка хорошего ему не хватает.
Дождь шёл всю ночь, шлёпал по крыше, звенел какой-то железкой и стучался в окна.
Наутро папа торжественно взял в руку перочинный ножик и сказал:
– Пора срезать наш белый гриб. Я думаю, он достаточно вырос.
И мы все отправились на берег к наклонной берёзе. По дороге папа ещё раз напомнил нам, как важно сохранять грибницу.
На берегу что-то было не так. Папа огляделся. Наш мох с листьями лежал не на своём месте, а в стороне. Папа раздвинул траву, и мы увидели толстый аккуратный белый пенёк.
Папа посмотрел на маму. Мама сняла очки. Папа вздохнул.
– Ну что же… – сказала мама.
Они помолчали.
– А! Ладно! – сказал вдруг папа. – Зато мы видели, как он растёт.
– А на еду мы ещё наберём, – сказала мама, – на еду он всё равно маленький.
– И грибница осталась, – сказал папа. И добавил почти совсем весело: – А теперь пойдёмте на пирс. Мальков смотреть.
Глава девятнадцатая Мы плывём в магазин
Папа, прищурившись, посмотрел на облака и отвязал лодку.
Я давно уже заметила на верхушках берёз жёлтые листики. А теперь ещё и кофту не велели снимать. Мамины сослуживцы разъехались, и мы были на базе одни. Но уже не купались. Вот и сейчас мы все были в штанах, сапогах и куртках. Мы уже сидели в лодке, но папа медлил. Он всё ещё с сомнением щурился на облака и шумливое озеро.
– Серёга, вдоль берега, – сказала мама.
Все мы, кроме папы, устроились на корме. Лёка сонно осматривалась. Когда папа уселся на вёслах, его сапог оказался совсем близко. Папа отвернулся, взмахнул вёслами, берег закрутился, а нос лодки как стрелка указал в открытое озеро. Я вздрогнула: у папы по затылку ходил паук и шевелил своими лапками волосы. Я сказала:
– Мама, паук!
– Ну, это же маленький паучонок. Он потом уйдёт, не переживай.
– Куда уйдёт? Он же будет тут, в лодке!
– Ну спрячется куда-нибудь. Да не бойся, не пойдёт он к тебе.
Лёка выразительно посмотрела на меня. Я стала молча наблюдать за пауком, но тут папа повернулся к нам и улыбнулся. Интересно, как это человек может спокойно плыть с пауком на голове?
Тихонько хлюпала вода. На воду и на нашу лодку светили рассеянные лучи. Вдруг выглянуло солнце, и сапог возле моих ног засверкал. Я потрогала его блестящий нос.
– Не мешай, – сказала мама.
Мимо поплыли кусты и деревья, огромные серые камни и уютные тёмные бухточки.
Далеко-далеко в волнах плясали острова. Озеро становилось всё больше и больше. Но папа не отъезжал от берега, и нас постоянно провожала тень леса, и можно было разглядеть хвоинки на самых маленьких сосенках. Мама сказала:
– Посмотри, вода аж свинцовая.
Я не очень поняла, что она имеет в виду, но от вида озера захватывало дух. Потом впереди показалось что-то светлое.
– Это каменный остров, – сказал папа. – Смотри.
Из воды поднималась кучка белых камней. На камнях задумчиво сидели чайки.
– В таких местах чайки любят строить гнёзда.
– А мы туда поплывём?
– Не сейчас.
– На обратном пути?
– Не знаю. Видишь, барашки.
«Барашки». Я засмеялась. Посмотрела направо, на открытую воду, и увидела белую пену на тёмных верхушках волн. И правда, немного похоже на кудрявую овечью шерсть. Может, не барашки, а овечки? Мы были недалеко от берега, и рядом с нами барашков не было.
– Я хочу посмотреть на барашка, – сказала я.
Папа сказал, что нельзя: хотя волны и кажутся маленькими, на самом деле они большие и опасные.
– Поплыли, поплыли, – сказала мама.
– А, да, – сказал папа и погрёб.
Озеро было огромное-преогромное. Гораздо больше, чем кажется с нашего берега. Островок с белыми чайками отплыл назад. Птицы провожали нас, повернув в нашу сторону клювы.
– Давай-ка, Сергей, за этим мысом подналяг и сразу к плавуну.
Берег кончился, кругом заколыхались квадратики волн. Папа упёрся сапогами покрепче и стал грести резко и часто. Его лицо всё как-то сморщилось, жёлтый полотняный капюшон задрался вверх, и волосы встопорщились вокруг лица. В нас с мамой полетели брызги. А барашки стали гораздо ближе. Мама вдруг почти прокричала:
– Помочь?
– Неа… Встречаются две волны… Трудно плыть, – прокричал ей в ответ папа.
Мама покрепче прижала Лёку, которая молчала и с интересом наблюдала за происходящим.
Мне показалось, что мы стоим на месте. Кругом прыгала вода.
– Настя, не вертись.
– Ладно.
– Ой, как страшно, – сказала мама. – Давай к плавуну. К плавуну.
Издалека приближалась светлая полоска кустов.
– Настя, не вертись. Не качай лодку, папе трудно грести.
– Мам, а плавун плавает?
– Этот нет. Он зацепился за дно, и на него наносит новую землю с семенами.
– А почему тогда плавун?
– Почему? – подала голос из-под маминой полы Лёка.
– Потому что он вырос не из земли, а из коряг и плавучих островков. Островки собрались вместе, туда принесло ил, а сверху выросли камыши и кустики.
– Там под корнями живут рыбы всякие. Может быть, даже змеи, – сказал папа.
Пока мы приближались к плавуну, волны делались всё меньше и меньше. Папе уже не нужно было кричать, его было и так слышно.
– К берегу, к берегу, – сказала мама.
Только берега не было.
А были одни ветки.
Вместе с первыми ветками нас окружила тишина. Деревья росли прямо из воды. Травинки тоже. Ступить на такой берег было никак нельзя. Зато какие-нибудь сказочные существа запросто могли тут жить.
Мы плыли в волшебном мире, наполненном изумрудным светом.
– Это ивы и ольха, – сказал папа, – они умеют расти почти прямо в воде. А сосен и ёлок нету.
– А почему?
– Соснам нужны камушки. Глина. Песок. Может, вырастут лет через пятьдесят. Или сто.
– Давай я погребу, – сказала мама.
Они с папой поменялись, и папа посадил Лёку на колени. Лодка тихо скользила вдоль острова. Я глядела в тёмную воду – вдруг там кто-то покажется интересный. Мама с папой обсуждали, что купят в Шаманихе, когда мы туда приплывём. Голоса звучали как в маленькой комнате. Вода плюхала о вёсла.
– Ну, – сказала мама, – последний бросок.
Они с папой опять поменялись, и ветер встопорщил папин капюшон.
Остров отплыл и показал нам берег. Вон она, Шаманиха! Разноцветные домики и ниточка пляжа. Папа стал снова грести изо всех сил, а серые волны выросли и громко заплюхали вокруг нас.
– Уф, наконец-то.
Мама вылезла из лодки и поставила на песок Лёку. Взяла пустой рюкзак и ушла в магазин. Кто же лучше мамы знает, что нужно купить?
Мы с папой и Лёкой бродили по берегу и слушали, как шумит озеро. Чайки сидели на пирсе, вертели головами. Перья у них топорщились от ветра.
– Папа, а чайки любят чай?
– Не знаю. Я им как-то не предлагал.
– Смотри, нырнула. Поймала рыбку?
– Нет. Не поймала. Ветер сильный, им трудно сейчас нырять.
– Гляди! А та сидит прямо на воде. Плывёт как уточка. Качается.
– Отдыхает.
Мы сели в лодку, чтобы её не унесло. Лёка шевелила красными сапожками и смотрела в даль. Папа строгал перочинным ножиком палочку. Наконец показалась мама. И мы все побежали к ней. Папа забрал у неё рюкзак и банку с молоком. И мы быстро спустились к озеру, к нашей лодке.
– Так, Серёга. Вдоль берега, вдоль берега, в море не выплывай. Вон какой ветер поднялся. Давай сначала я, силы береги.
– Нет, ты у плавуна. Там спокойнее.
– Ладно. Но смотри, боком к волнам не вставай.
Серая скала нависла над лодкой, повисела-повисела и снова отодвинулась.
– Серёга, камни. Серёга, опять в море плывёшь.
Мы с Лёкой лежали на дне лодки на спасательном круге, как в колыбельке, и мне ничего не было видно кроме сердитого серого неба. Время от времени вылезал краешек серых сосен и снова прятался. Я подумала, что это похоже на мыльницу в ванне, которая плавает по волнам, а к бортику пристать не может. Мама тихо говорила над нами:
– Серёга, носом, носом к волне. Серёга, смотри, опять в море плывём.
Было темно, как вечером. Я-то знала, что солнце должно быть вон там. Недавно я там видела белый кружок. Но сейчас тучи висели сверху, как одеяло.
Я уже давно устала от этого вида. И барашки мне посмотреть не дали. Меня немножко тошнило и хотелось чего-нибудь съесть. И у мамы настроение, по-моему, сильно испортилось. Она не хотела ни разговаривать, ни рассказывать. Только давала папе указания, а папа молчал и указаний как будто не слышал. Мама хотела на берег, а мы всё плавали и плавали. Как будто ему хотелось подольше покачаться в таких интересных волнах.
– Серёга, давай всё-таки попробуем вместе.
Мама шагнула над нами и села к папе на вёсла. Они сначала пыхтели и кряхтели, потом стали считать: «Раз-два, раз-два». Они долго так считали, и пыхтели, и брызгали в лодку водой.
Мама вдруг вскрикнула:
– Ой, нас сейчас разобьёт!
Потом папа оказался в воде и стал тянуть нашу лодку. Он был прямо так, в сапогах, штанах и куртке. Потом что-то бумкнуло, и лодка остановилась. Мама вынула спящую Лёку. Я села. Увидела большие камни, и папа сказал: «Вылезай». Меня поддержали папины руки, и вот я стою под деревьями. И в меня летят брызги от волн. Я видела сквозь ветки, как папа подтаскивает лодку и привязывает цепь к берёзе.
Мама с папой вытащили из лодки продукты и разожгли костёр. Теперь на земле смешно растопырились папины чёрные брюки, серая водолазка и жёлтая куртка. Сапоги развалились, как усталые спящие звери. Сам папа в трусах и маминой куртке сидел у огня, ворошил дрова и посматривал в сторону лодки. Мы с Лёкой грызли сушки.
Мама время от времени взмахивала руками:
– Вот теперь её точно разобьёт.
Папа вскакивал, глядя на лодку, стоял так немного и садился снова.
– Не разобьёт. Главное, чтобы не унесло.
На меня навалилась дремота. Я смотрела на папу. Папа всё смотрел и смотрел на бушующее озеро. В камнях горел костёр. Воздух был задумчиво-серым.
Потом мы спускались к воде. Папа спрашивал: «Может быть, вы пешком?» Но мама отвечала, что уже тихо и Наська вон дрыхнет.
Я хотела сказать, что не дрыхну, но так и не собралась. Когда мы отплыли, мне показалось, что лодка всё никак не выйдет из узкой бухты. О фанеру шуршали ветки, а мама всё время тихим голосом говорила: «Левее, правее». И сверху плыли сосны…
И сверху плыли звёзды. Как будто по реке между чёрными берегами.
Папа топал: пум, пум, пум, и меня чуть-чуть встряхивало на каждом шаге. Пум, пум, пум. Открылась дверь, и мы вдвинулись в полную темноту.
– Ну вот… Клади сюда, – сказала мама. – Теперь надо принести продукты и вёсла.
– Угу, – сказал папа, и всё пропало.
Эпилог Город
Гроза грохотала со всех сторон. Асфальт исчез под водой, и брызги летели выше колен. Наська зачёрпывала ногами чёрную воду и думала о бабушкиной кухне.
Там всё было по-другому – не так, как у них дома. Чай там наливали не в кружки, а в лёгкие чашечки с красными цветами. Там не было подпола. Не было и большого нарисованного папой Микки-Мауса на кухонной стене. Там на холодильнике и на посудной полке стояли скульптуры: три «колхозницы» в ярких платьях, лежащая собака, птичка и кукушонок. С ними иногда разрешали поиграть, если расставить их на столе и не носить в комнату.
Вся улица шумела ливнем. Машины не ездили. Было темно, как в лесу, даже темнее. Вспыхивали молнии, и в этих молниях белели пенные верхушки тополей. Папа со всеми вещами, с коляской в одной руке и Наськиной ладошкой в другой бежал рядом, но в темноте его было почти не видно. Мама с Лёкой тоже бежала где-то тут.
Мелькнул поребрик, какой-то газон с травой, и вдруг стена. Распахнулась дверь, и Наська поняла, что это уже Дом-на-горе. Дверь бабушкиного подъезда. Стало светло и тихо. Наська хотела оглянуться на маму, но папа тянул её наверх, на бабушкин третий этаж.
А потом она лежала под одеялом и смотрела на тёмно-синий прямоугольник балконной двери. Он казался ей высоким окном в замке. Окно вспыхивало белым светом, мигало несколько раз и в темноте над домом бабахало. Как будто где-то наверху рвалась бумага и падала пирамида из огромных кубиков. Бабушка на кухне ойкала, а папа говорил, что конечно же ничего не рушится, везде же громоотводы. Дверь в коридор была открыта, и папу было хорошо слышно. А ещё в комнату из кухни попадал свет, и Наська не боялась.
– И потом, – говорил папа, – ведь это не так уж и близко. Гроза уходит. Вон сколько времени после молнии прошло.
Наська представляла, как уходит гроза. Движутся вдаль какие-то башни и лошади, развеваются флаги.
Гроза уходила долго-долго. Гром делался тише и тише. От вспышки до грома проходило всё больше времени. Уже поставили раскладушку и уложили на неё Лёку. Уже переложили Лёку к Наське на кровать и, занавесив три стула волшебным покрывалом с корабликами, включили телевизор. И по комнате разлилось таинственное мерцание. Бабушка, что-то весело приговаривая, всё возилась на кухне. Запахло корицей. Мама с папой в мерцающем уголке за покрывалом обсуждали тихонько свои взрослые дела. Гроза всё удалялась, и Наське хотелось подольше не засыпать. Так она и заснула незаметно под тихое «громм-бом-бом, громм-бом-бом, громмм-бом-бом-бом…».
Сноски
1
Красноголовиками иногда называют подосиновики.
(обратно)
Комментарии к книге «Мы и большущее озеро», Софья Сергеевна Яковлева
Всего 0 комментариев