«Таинственная бутылка»

Таинственная бутылка (fb2) - Таинственная бутылка 570K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фабиан Абрамович Гарин

ФАБИАН ГАРИН ТАИНСТВЕННАЯ БУТЫЛКА

Повесть

ИЗДАТЕЛЬСТВО ДОСААФ

Москва — 1958

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Августовский зной плывет над селом. Плывет медленно, тяжело. Застыли, не шелохнутся ветви деревьев, не щебечут птицы, только воробьи деловито купаются в придорожной пыли.

Посреди бледного, словно выгоревшего неба неподвижно висит солнце. Жарко, так жарко, что куры и те попрятались под изгороди, зарывшись в землю, и дремлют. И только у реки голосят ребята. Неширокая река охватывает село прохладно-голубой подковой. По обе стороны реки разбросаны дома, огороженные невысокими плетнями, за которыми взбирается по шестам горошек. Западную сторону называют Заречьем.

Над рекой склонились длинные ветви старых ракит, словно им приятно смотреть на свое отражение в воде. Из земли выступают могучие корни, расползаясь по берегу.

Сеня Чашкин, которого ребята прозвали Чашечкой, — круглолицый, с веснушками на носу и веселыми зелеными глазами, — расстроил игру. Он наотрез отказался быть рядовым в «партизанском» отряде. Но игру придумал Дима— он и командир отряда, и все должны ему подчиняться.

— Тогда я буду пулеметчиком, — настаивает Сеня. Он сидит на старой коряге, опустив в воду запыленные ноги и внимательно следит за тем, как бежит вода.

— Где же твой пулемет? — усмехается Дима. — И потом уже решено: пулеметчиком будет Зубарев.

— Это почему? — тянет Сеня, не отрывая взгляда от воды.

— Почему да почему? Потому что чапаевского пулеметчика тоже звали Петькой.

Петя Зубарев, длиннорукий, смуглый, с подбитым глазом, драчун, выше Сени на голову. Он дружит с Димой Куниным. Сеня на год младше их, ему только одиннадцать, и во всех играх ему достаются незначительные роли. Это злит его.

— Не хочешь, чтобы я был пулеметчиком, — не надо. Сам попросишь. Пойду на дорогу, может грузовик проедет, попрошу шофера покатать меня.

— Иди, иди! — говорит обрадованно Миша Бубенчиков, ковыряя палкой в земле. Он надеется, что с уходом Сени Дима предложит ему быть пулеметчиком.

— И пойду!

Сеня ушел. Признаться, ему не хотелось покидать ребят, одному скучно, но он решил не отступать. Упрямства в нем — хоть отбавляй.

На тихой, безлюдной дороге густой слон пыли. Редко проедет из соседней деревни Кочки машина, поднимет серое облако пыли и поплывет это облако по селу, оседая на кустах и оконных рамах. Но здесь, в Точилиной пасеке, ни одна машина еще никогда не останавливалась. Промчится — и все.

Сеня медленно шел. Слева от дороги колыхалась поспевшая рожь, а за ней темнел Точилин лес, густой, с орешником, завалами и оврагами. Дальше первой просеки никто из ребят не решался ходить — в лесу водились медведи.

Машин на дороге Сеня не встретил. Ему захотелось есть, и он побрел домой. Дверь была на замке, но Сеня знал, что мать прячет ключ под камнем у порога. Он отпер замок, прошел через сени в комнату. На покоробленном столе кучками сидели мухи, греясь на солнце. Сеня подошел к столу, мухи жужжа взлетели, покружились и снова уселись. Под окнами, выходившими на улицу, висели занавески из цветной бумаги с узорами из квадратиков и треугольников, которые Сеня сам вырезал ножницами; на подоконнике стояла лампа, треснувшее стекло заклеено порыжевшей от огня бумагой. Со стены смотрела старая фотография, на ней были изображены отец и еще какой-то мужчина в пиджаке и косоворотке. Рядом висел портрет деда в мундире николаевского солдата с двумя медалями. Борода у деда была длинная, до медалей.

Сеня вытащил из-за печки веник, набрал в рот воды, побрызгал земляной пол и стал подметать. Потом пришла Мария Никитична, Сенина мать, и Сеня принес ей миску и воду, чтобы умыться.

Незаметно подкрался вечер. Огненно-золотая полоса заката над лесом порозовела, смешалась с прозрачно-зеленой. Небо потемнело, стало глубже. Робко вспыхнули первые звезды.

Мария Никитична принесла сучьев, растопила печь, ловко задвинула ухватом чугунок с картофелем. Когда картофель сварился, Сеня с матерью сели за стол. Мария Никитична отрезала по ломтю хлеба себе и сыну и сказала:

— Ешь, сынок!

Не зажигая огня, они молча, очищая с картофеля шелуху, макали его в соль и ели.

— Бездельничал наверное весь день? — невольно спросила мать. — Отцы воюют, значит вы должны помогать колхозу.

Сеня обиженно ответил:

— Зачем так говорить? Пелагея Прокофьевна наказала всем ребятам починить хомуг. Мы и починили. Завтра свободны, а послезавтра нам работать в поле.

За окном загрохотал грузовик. Мотор фыркнул, захлебнулся и умолк. Сеня бросил картофелину из рук и выбежал на улицу. Перед домом стояла полуторка. Из кабины вылез шофер. Он сердито сплюнул и, подняв капот, стал осматривать мотор.

— Дяденька, помочь вам? — спросил Сеня.

Шофер сдвинул пилотку на затылок — вспыхнувший огонек папиросы осветил Сенины веснушки — и сказал:

— Сам дьявол не сладит с этим мотором. Сынок, ведерко воды не принесешь?

Сеня рванулся к двери и стукнулся на пороге с матерью.

— Иди доешь! — сказала она.

— Мамаша, — вмешался водитель, — дайте, пожалуйста, ведерко, чтобы сходить за водой. Боюсь, как бы радиатор не распаялся.

— Сеня, подай ведро, — приказала Мария Никитична.

Сеня долго шарил на кухне, и мать услышала, как он в темноте споткнулся и упал, а ведро, звеня, покатилось. Потом Сеня вышел на улицу и сказал:

— Дяденька, я покажу, где колодезь.

Они пошли по улице. Из-за леса поднялся молодой месяц. Он тускло осветил дорогу, и издали она казалась узенькой серебристо-мутной речкой. Кое-где в избах сквозь плохо замаскированные окна пробивался свет.

— Как тебя зовут, сынок? — спросил шофер.

— Сеня, а по другому еще Чашечка.

— Почему?

— Моя фамилия Чашкин, а ребята Чашечкой зовут. Мы в войну играем. Но только Димка неправильно поступает. Он Петьку Зубарева пулеметчиком назначил потому, что чапаевского пулеметчика тоже звали Петькой.

А наш Петька вовсе не знает, как из пулемета стрелять. Я решил свой отряд формировать.

Сеня долго рассказывал про отряд, про то, как ребята помогают матерям в поле, но шофер рассеянно слушал и у самого колодца сказал вполголоса:

— И дернуло меня поехать на ночь глядя. Неохота в темноте возиться, — и, как бы извиняясь, добавил, — ты говори, сынок, говори, я слушаю. У меня такой же малец с бабушкой остались вдвоем.

— Далеко они, дяденька?

— Далеко-о-о! На Урале. Про Калату слышал?

— Нет, — ответил Сеня.

Тридцать два года безвыездно там прожил. Завод у нас большой, медь варят. По вечерам над заводом зарево стоит. А теперь вон куда война занесла.

Сеня уловил в словах шофера недовольство и примирительно сказал:

— Наши места тоже хорошие.

Шофер не хотел затевать спора и потому снисходительно ответил:

— Про ваши места я ничего плохого не сказал, каждому свое нравится. Тебе — Калининские леса, а мне — Уральские горы.

Обратной дорогой возвращались молча.

Когда вода в радиатор была налита, шофер опустил капот, достал из-под сиденья кабины сверток и пошел в избу. Мария Никитична завесила окна платками и зажгла лампу. На стенах заколыхались лохматые тени.

— Садитесь кушать, — предложила Мария Никитична, — хлеба только мало.

— Хлеб у меня есть, хозяйка, — и шофер, развернув сверток, достал буханку и жестяную банку, — уж я вас консервами угощу.

Он вынул из кармана складной нож, раскрыл его и ударил острием по банке. Лезвие вошло наполовину. Сеня с любопытством следил за тем, как шофер, нажимая на клинок ножа, резал податливую жесть.

— Оставайтесь ночевать, — предложила Мария Никитична.

— Спасибо, хозяйка! В темноте действительно не слажу с мотором. Светает теперь рано. Вздремну мало-мало, а утром раз-раз и все сделаю.

— Издалека будете? — спросила Мария Никитична.

— Дяденька с Урала, — вмешался Сеня.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Мария Никитична.

— Мы уж обо всем поговорили — и об Урале, и об отряде, и о Димке с Петькой.

— А часть ваша где? — снова спросила Мария Никитична.

— Километров десять отсюда. В Кочках.

— Знаю, я все здешние места знаю. Как вас зовут?

— Федор. Дома у меня тоже сынок остался, поменьше вашего. — Он подвинул коробку с консервами на середину

стола и добавил — Ешьте, хозяйка! И ты, Чашечка, ешь!

— Вы и прозвище его знаете? — улыбнулась Мария Никитична.

— Мы пока по воду шли, он все и рассказал.

— Нет, не все, — перебил Сеня, — я про батю не рассказал.

— А батя где? — спросил Федор.

Мария Никитична тяжело вздохнула.

— Четвертый месяц нет писем, — сказала она, — может шлет, да не доходят. Весь сорок первый год писал, а потом перестал.

— Лихая година, хозяйка. Но только беспокоиться не надо. Почта работает, как мотор на моей машине. Я вот сам второй месяц писем не получаю, а в другой раз сразу три пойдут.

— И я так думаю, — согласилась Мария Никитична.

Федор ел медленно. Густо накладывая на хлеб консервы, он широко раскрывал рот и откусывал большие куски. Лицо у него было маленькое, нос прямой, а голос мягкий, приветливый.

Мария Никитична встала из-за стола и направилась к кровати.

— Ложитесь тут, — предложила она Федору, — а мы с Сеней на печи.

— Я машину не оставлю. Вот бы сена или соломы раздобыть и любо-дорого как высплюсь. Ночи-то ведь теплые.

— Мамка, мне можно с дядей Федей? — попросил Сеня.

— Конечно, мамаша позволит, — сказал шофер.

Вышли на улицу. Федор поднял Сеню и поставил на скат, а Сеня, ухватившись за борт, полез в кузов. Мария Никитична сходила за одеялом, потом принесла охапку сена. Федор разбросал сено и лег на спину, подложив руки под голову. Сеня, подражая водителю, лег тоже на спину и стал следить за звездами. Прищурит глаза — и у каждой звезды появляются дрожащие лучи. Черной стеной стоял неподвижно лес. Над оврагом, тянувшимся к ржаному полю, клубилась туманная дымка. На зареченской стороне лаяла собака..

— Дядя, — спросил Сеня, — вот вы все знаете. Скажите, когда война кончится?

— Должно быть скоро, сынок.

— А вы фашистов убивали?

— Не приходилось. Наша часть ремонтная, в боях не участвуем.

— Дядя Федя, еще я что хотел сказать, достаньте мне винтовку. Знаете, я тогда что натворю?

— Не могу. Каждый боец головой отвечает за оружие,

— Тогда патронов.

— А из чего стрелять будешь? — усмехнулся Федор.

— Сам смастерю ружье, — уверенно ответил Сеня.

— Ладно! Спи, утром поговорим.

Шофер погасил папиросу, бросил окурок за борт, повернулся на бок и уснул. Сеня еще долго лежал на спине, прислушивался к ночным шорохам, смотрел на звезды — мерцает звездочка, потом вдруг сорвется и полетит вниз, вспыхнув огненной дужкой.

Под утро Сеня проснулся от холода. Солнце еще не вставало, только край тучки окрасился на востоке ярким золотом. На крышах домов, на кустах и придорожной траве лежала роса. Радостно пели птицы. Шофер еще крепко спал. Поеживаясь, Сеня потихоньку вылез из машины и побежал в избу досыпать. Проснулся он, когда солнце уже ярко светило на ясном безоблачном небе. Бросился на улицу — машины нет.

— Мамка, а где дядя Федор? — спросил он с дрожью в голосе.

— Уехал.

— Патроны оставил?

— Какие там еще патроны? — удивилась Мария Никитична.

— Эх, обманщик, — рассердился Сеня, — пусть только другой раз приедет, я ему гвоздем шину проткну, будет знать как дурачить.

— Не стыдно тебе глупости говорить, — рассердилась Мария Никитична, — бессовестный ты, машина-то ведь Советской Армии.

Сеня смущенно умолк и вышел из дому.

ТАИНСТВЕННАЯ БУТЫЛКА

Сеня сидел за столом, макал хлеб в молоко и все думал про дядю Федю. «Придет время, — рассуждал он, — доберусь до Кочек, тогда и патронов достану и даже ружье. Держитесь, Димка и Петька!»

За окном раздался свист: Фью! Фью! Фью! Пауза — и снова три раза:; фью-фью-фью. Условный знак — так Дима собирал отряд.

Сеня залпом допил молоко и поспешил на улицу. За плетнем стояли Дима с Петей. За ними в полном боевом порядке весь отряд: в первом ряду Ваня Косых — самый высокий из ребят. Волосы ежиком, руки проворные, цепкие. Рядом с Ваней Миша Бубенчиков, хилый, бледный от частых приступов малярии. После того как учительница Антонина Федоровна прочитала ребятам в школе рассказ Чехова «Мальчики», Бубенчикова стали звать «бледнолицый брат мой».

Антонина Федоровна, с ямочками на розовых щеках и строгими черными глазами, считалась лучшей учительницей в районе. Когда началась война, она неожиданно исчезла из села. Никому ничего не сказала, ни с кем не попрощалась. Через три месяца привезли из района газету «Зиамя коммуны». В газете писалось, что санитарка А. Ф. Белько под огнем противника вынесла тридцать раненых с поля боя и награждена за это орденом. Ребята гордились ею, даже письмо написали, сложили треугольником и указали адрес: «В редакцию газеты «Знамя коммуны». Переслать санитарной сестре орденоносцу Антонине Федоровне Белько».

Во втором ряду стоял маленький, толстенький Толя Шаповалов, такой же драчун, как и Зубарев, за ним Минька Котиков с желтыми, как солома, волосами.

— Идешь? — спросил Дима.

Сеня молчал. Тянуло к ребятам, но решил сперва упрямиться.

— Пулеметчиком пойду, — сказал он, прислонившись к плетню.

— Заладил одно и то же. Почему ты, а не Петька?

— Потому, что я сегодня на машине спал с шофером.

— Врешь, — не стерпел Петя, — врешь.

— Не вру, — обиделся Сеня.

— Врешь ты, Чашечка, — сказал Дима, — откуда машина, что за машина?

— А вот и правда, честное ленинское. Ехал шофер из Кочек. Дядей Федей зовут, у него мотор испортился, мы с ним по воду ходили, радиатор заливали. Дядя Федя у нас ужинал, банку от консервов мне оставил. Мы с ним в машине спали, обещал патроны привезти.

Дима подмигнул Сене, дескать, я тебя понимаю. Но Сеня не сдавался.

— Ну и ладно, а сейчас давай играть. Бери свое ружье!

Сеня покорился. Он поднял с земли палку, заменявшую ружье, и стал рядом с Минькой. Подбежали еще Андрейка Дынников и Степа Завалишин.

Никто, кроме Димы, не мог командовать. У него это получалось серьезно, он никогда не сбивался и умело затягивал на ударных звуках:

— Сми-и-и-рно! Слушай мою команду! С песней ша-а-гом арш!

Сначала не стройно, а потом все лучше звучали голоса. Суровый мотив песни огласил овраг:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой грозною,

С проклятою ордой.

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна.

Идет война народная —

Священная война.

По влажному от росы склону оврага ребята спустились на дно его и поползли. Заметив впереди большой чертополох, Дима закричал:

— Шашки на-го-ло! В ата-а-ку!

— Ребята повскакали на ноги и бросились с криком на куст. Свистели в воздухе палки, рассыпались во все стороны сбитые травинки.

— Пойдем на речку, — предложил Степа Завалишин.

Ребята выбрались из оврага и гурьбой направились к воде. Дима шел между Петей и Сеней.

— Ну расскажи, Чашечка, как ты ночью спал на печи с дядей Федей? — ехидно предложил Дима.

— Не на печи, а в машине. Вот когда патроны получу, я свой отряд сформирую…

Что-то серьезное уловил Дима в Сениных словах и решил изменить тон. Не хотелось с ним ссориться. С Петей он дружил потому, что жили рядом в Заречье, до войны в школу ходили вместе и домой один без другого не возвращались. Дружба же с Сеней началась с того дня, как Антонина Федоровна однажды оставила их вдвоем после уроков и сказала: «Ты, Чашкин, возьми шефство над Куниным. Он отстает в занятиях. Ты ему будешь помогать». Сеня оправдал надежды учительницы. Через месяц Дима стал хорошим учеником, но уроки он по-прежнему готовил вместе с Чашкиным.

— Чашечка, давай играть в настоящую войну, — предложил Дима.

— Какую?

— Вот какую. Я, Петька, Андрейка и Ваня — партизаны, а ты, Миша, Степка, Толя и Минька — фашисты. Ты — их командир.

— Ишь какой, — закричали в один голос Сеня, Степа й Минька, — сами партизаны, а мы — фашисты. Не выйдет! Уж если хочешь делить на два отряда, то мы будем чапаевцами.

— Придумали, — рассердился Дима, — как это партизаны против чапаевцев?

— Знаете что, — предложил Минька, — давайте как на маневрах. Помните, Антонина Федоровна рассказывала. Вы — «синие», а мы — «красные».

— Нет, мы — «красные», а вы — «синие», — перебил Дима.

— Пусть будет так, — согласился Сеня.

Ребята замолчали.

— А дальше будет так, — продолжал Дима, — вы будете на этом берегу, а мы, зареченские, на том. У нас кобура у вас котелок. По сигналу бросимся все в воду. Мы должны захватить ваш котелок и тогда он станет нашим трофеем, а вы нашу кобуру.

— Димка, — вмешался Ваня Косых, — у них больше на одного.

— А мы сделаем так. Бубенчику в воду лазать нельзя, он будет судьей и честно скажет, кто выиграл. Хочешь, Миша?

— Ладно, — согласился Бубенчиков.

На том и порешили. Кобура и котелок были единственным «вооружением» отряда. Брезентовую, изодранную по краям кобуру Дима нашел на дороге месяц назад, пришил к ней кусочек кожи и надел на тонкий ремень, которым он подпоясывал штаны. Что и говорить — все завидовали ему. А котелком называли банку из-под консервов, которую притащил Степа Завалишин. Банка была из желтой жести, с яркой этикеткой, на которой красовались красные помидоры. Степа пробил в банке две дырки и привязал веревочкой к поясу. О банке он так и говорил: «Моя походная кухня».

Дима побежал через мостик на другую сторону реки. И ребята его отряда за ним. На этом берегу раньше всех разделся Сеня и ступил в воду.

— Чашечка, вылезай из воды, — приказал Бубенчиков, — без сигнала никому не разрешаю.

— Какой строгий начальник, — усмехнулся Сеня.

— Не будешь подчиняться — уйду на зареченскую сторону. Мне все равно откуда наблюдать.

— Бубенчик мой, не сердись, я сейчас такое покажу, что Димкина кобура в два счета будет у меня.

— Вот уж сказал, — засмеялся Бубенчиков, — Андрейка не хуже тебя ныряет.

— Посмотрим.

С другого берега раздался голос Димы:

— Бубенчик, мы готовы!

Миша поднял палку. Ребята стояли, выстроившись в одну линию..

— Давай! — крикнул Миша и опустил палку.

Раздался плеск воды. Размахивая руками, ребята с веселым криком бросились в воду. Сеня хорошо нырял и плавал. Он решил, незаметно проплыв под водой, вынырнуть у другого берега и завладеть Диминой кобурой. В воде Сеня задел рукой какой-то скользкий предмет, похожий на буёк. Он стал нырять, но ничего не найдя, всплыл на воду. До него донесся крик — это отряд «синих», встретившись с «противником», вступил в бой на середине реки. Ребята били ладонями по воде, направляя друг на друга длинные струи. И вдруг Сеня увидел темный буёк, торчащий из воды. Он поплыл к нему, но тот снова исчез. Бросок — ив руках у Сени оказалась обыкновенная бутылка темно-зеленого цвета, пустая, но закупоренная и запечатанная сургучом.

«Как она попала сюда?» — подумал Сеня.

Когда он вышел из воды, «красных» уже не было. Не было и «походной» кухни, которую зареченцы унесли. Бой был проигран по вине Сени. Но мысли его сейчас были заняты бутылкой. Странно, что она запечатана. Сеня поднес ее к глазам и посмотрел на солнце — на дне бутылки лежал сверток.

Зареченцы оделись и возвратились, смеясь над «противником».

— Все должно быть по-настоящему, — сказал Ваня, — надо разобрать слабые стороны «синих».

— Этот бой не считается, — заявил Толя Шаповалов.

— Хитрые, проиграли, а теперь говорят, что не считается, — волновался Ваня.

— Зачем спорить? — спокойно сказал Сеня. — Отряд воевал без командира.

— Тем хуже для командира, что он оставил отряд, — рассудил Дима, — хочешь, Чашечка, можем еще сыграть, но только ставь новый трофей.

— На, гляди какой! — Сеня, достав из кармана бутылку, поднял ее над головой.

— Подумаешь, бутылка, — рассмеялся Зубарев.

— Не просто бутылка, а таинственная.

— Почему таинственная? — тихо спросил Бубенчиков.

— Потому что запечатанная.

— Где взял?

— Где? — передразнил Сеня, — где? В воде поймал. Бутылка запечатана, а в ней что-то лежит.

Дима с любопытством посмотрел на бутылку. И как это Сеня на нее наткнулся?

— Ну покажи, Чашечка!

— Смотрите все, — сказал Сеня и закрыл глаза от солнца бутылкой, — видите, в ней что-то есть.

Все пристально смотрели на бутылку, всем хотелось скорее откупорить ее и извлечь сверток.

— Давай откроем! — предложил Дима.

— Трофей вернете? — спросил Сеня.

— На бери, он нам не нужен, — сказал Андрейка Дынник и протянул банку. — Чашечка, откупоривай бутылку!

— Знаете что, — предложил Сеня, — идем в лес, там и откупорим.

— Пошли, пошли! — раздались дружные голоса.

Ребята углубились в лес и расселись вокруг Сени, который достал из кармана гвоздь и стал им отковыривать сургуч. Потом он ловко воткнул гвоздь в пробку и вытащил ее. Опрокинув бутылку, Сеня стал трясти ее, но сверток, как назло, не проходил через горлышко.

— Веревочкой потащи, — предложил Бубенчиков. Веревочки ни у кого не оказалось. Сеня вышел из круга и, держа бутылку за горлышко, ударил ею о дерево. На землю выпал сверток, завернутый в тряпочку. И сразу, несколько рук потянулось к нему, но Сеня успел его схватить раньше всех.

— Не дам никому, — сказал он сердито, — сам нашел, сам и посмотрю.

Он бережно развернул тряпочку, и извлек два конверта,

— Чашечка, — донесся чей-то шепот, — что там?

Сеня разгладил один конверт, свернутый трубочкой и прочитал: «Подполковнику Криворученко».

— А на другом, что написано? — спросил Дима.

— «Советским патриотам», — прочитал Сеня.

Письмо подполковнику было заклеено, а другое открыто. Дрожащими руками Сеня вынул сложенный вдвое листок бумаги и развернул его. На листке каллиграфическим почерком были выведены слова. Сеня медленно читал.

— Вот это да! — произнес Бубенчиков, когда Чашкин закончил. — Что же теперь будем делать?

— Ребята, — предложил Дима, — вот мы в «войну» играем, в отряды «синих» и «красных». Это все просто. А теперь нам задали сложную задачу. Соберемся после обеда здесь же и обсудим, как нам поступить. Прочти, Чашечка, еще раз записку!

И Сеня вторично прочитал вслух:

Советский человек!

Если ты выловишь эту бутылку из воды и прочтешь записку — будь патриотом Родины. Как можно скорее разыщи воинскую часть, в которой находится подполковник Криворученко и вручи ему письмо.

Партизаны.

Тихо читал Сеня. Молчали ребята, думая о партизанах, которые борются в Калининских, Брянских и Смоленских лесах. Молчал лес. Высокие могучие деревья, словно часовые, окружали полянку, на которой сидели ребята.

СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!

Молчал лес. Над ним плыло солнце, пронизывая золотой паутиной лучей листву деревьев, тропки, лужайки. Но чем дальше — тем глуше лес, гуще ветви деревьев. Что-то синеет в чащобе, может озеро лесное, может туман, может дымок партизанского костра.

На поваленном бурей дереве с опаленной кроной сидел человек. В зубах у него незажженная трубка. Неподалеку от поваленного дерева — вход в землянку, откуда доносится приглушенный разговор. Тихо в лесу, редко заскрипит ветка под ногой часового.

Человек с трубкой посмотрел на синеющее между деревьями небо и вспомнил такие же дни до войны. Работал он тогда на селекционной станции в городке Западная Двина. Недалеко от затона на берегу реки стоял его маленький дом, а за ним опытное поле.

Хорошо было расхаживать между грядками и наблюдать, как раскрываются голубые лепестки льна, как вызревают огурцы, маленькие и хрустящие, как краснеют на кустах щечки помидоров, круглых и сладких, как яблоки.

В просторной комнате его домика всегда пахло молодой зеленью: на подоконниках, на столах — всюду стояли плошки, банки, ящики с прорастающими семенами.

Был он веселый, общительный, внимательный к людям, и люди его любили. Еще издали увидя его высокую, Широкоплечую фигуру, с трубкой в зубах, люди радостно улыбались.

Так спокойно шла жизнь. Утром он ежедневно брился в парикмахерской, недалеко от своего дома.

Там его тоже встречали с улыбкой. Брея его, парикмахер Семен Онуфриевич шутил:

— Ну как, Кузьма Акимович, не вырастили еще огурца величиной с дом?

— А вы изобрели бритву, чтоб брила на год вперед?

Однажды Кузьма Акимович не пришел бриться. Это было в конце июня 1941 года.

— Знать заболел Акимович, надо сходить к нему проведать, — сокрушались мастера.

Вечером, когда парикмахерскую закрыли, Семен Онуфриевич направился к агроному. На дверях висел замок. Парикмахер решил: «Значит, здоров. Зайду завтра до работы».

Он сошел с крылечка и тихонько побрел вдоль забора опытного поля, откуда пахло укропом, разозгретой солнцем землей и еще чем-то сладким и терпким, не то тмином, не то резедой.

* *

*

В этот час Кузьма Акимович сидел в кабинете у секретаря районного партийного комитета. Окна были тщательно завешаны одеялами. Электрическая лампа под зеленым стеклянным абажуром освещала небольшой круг на столе: чернильный резной, из вишневого дерева, прибор, высокий стакан, из которого торчали ручки и остро отточенные карандаши, аккуратно уложенные в плоскую плетеную корзиночку газеты, лист бумаги, на котором время от времени секретарь делал пометки.

— Двадцать человек на первое время хватит, — медленно говорил Кузьма Акимович, — двадцать человек — это сила, но этой силе надо дать оружие. С палкой, Степан Степанович, не пойдешь на фашиста.

Степан Степанович, плотный, в синей гимнастерке, с воспаленными от бессонных ночей глазами, откинулся назад и пристально посмотрел на агронома из-под густых, лохматых бровей.

— Вот что, Кузьма Акимович, из винтовки стрелять— наука не мудреная. Ты сам найди винтовки и вооружи ими отряд.

— Легко сказать, — возразил Кузьма Акимович, — иголку в сене и то легче найти. Да и времени мало, враг у ворот.

— Это не серьезно, — ответил секретарь райкома и выпил глоток остывшего чая. — Конечно, винтовки — не цветы, в городском парке они не цветут. Несколько винтовок я дам, а остальные достань…

И так как растерянное выражение не сходило с лица у Кузьмы Акимовича, секретарь добавил уже без улыбки, коротко, как отрезал:

— У фашистов. Вот где! Понял?

Кузьма Акимович задумался, потер рукой лоб и медленно произнес:

— Раз другого выхода нет…

— Нет другого выхода, — повторил Степан Степанович, — винтовки ты должен достать. Теперь о людях — список я просмотрел, народ подходящий, ценный. Основное задание тебе известно. В остальном жизнь сама подскажет, научит. Список партизан останется в делах райкома. Ты же запомни их на память. А сейчас обойди всех и предупреди — завтра в восемь ко мне на совещание. Как будто все! — потирая переносицу сказал Степан Степанович и, прищурив глаза, задумался. — Вот еще, Кузьма Акимович, включи в список двадцать первого… Некрасова Алексея, что на строительстве моста работал. Его отец со мной в гражданскую войну в одном полку служил… Погиб он. Ты возьми Алексея, он хороший комсомолец, я за него ручаюсь.

— Слушаюсь, Степан Степанович.

— Знаешь, где Некрасов живет? — спросил секретарь райкома и, не дожидаясь ответа, добавил, — возле клуба, третий дом по левой стороне. Ну, будь здоров!

Пожимая крепкую руку Кузьмы Акимовича, секретарь всмотрелся в его сумрачное лицо и спросил:

— Есть личные неприятности?

— Душа горит от обиды, Степан Степанович. Пока не дорвусь до боя с фашистами — не успокоюсь. — Кузьма Акимович передохнул, будто ему не хватало воздуха, махнул рукой и вышел из комнаты.

* *

*

Поздней ночью, когда городок спал, и только дежурные у домов проверяли, не пробивается ли где через щелку свет, да патрули ходили по улицам, к окраине приблизился небольшой отряд. Люди шли молча, у каждого за спиной был вещевой мешок, у некоторых винтовки.

— Стой! Кто идет? — окликнул в темноте голос патрульного.

Высокий широкоплечий мужчина с трубкой в зубах протянул бумагу. Мелькнул глазок электрического фонарика.

— Проходите!

Отряд двинулся дальше. Патрульный долго смотрел ему вслед.

Вышли на высокий берег. Пахнуло свежестью. Внизу чернела река, за ней темный лес. Розовые вспышки окрашивали небо на горизонте и перекатывался рокоча гром. Там шел бой.

Последняя проверка документов на мосту, последнее вслед «счастливого пути, товарищи», и отряд ступил на другой берег реки.

За спиной остался затемненный, настороженный город, родные, близкие.

Прошли луг. У опушки леса остановились, построились цепочкой. Высокий с трубкой обошел строй, близко наклоняясь и всматриваясь в лицо каждого, затем ряды сдвоили и стали входить в лес. Последним шел Кузьма Акимович. Он вынул изо рта потухшую трубку и глубоко вздохнул.

«Приготовим встречу гостям непрошеным», — подумал он.

Густые ветви сомкнулись за отрядом. Лес принял их под свой покров.

Разомкнулась высокая осока на лугу, примятая ногами, и не стало видно дорожки, что протоптали партизаны от реки к лесу.

Лес молчал. Спокойно текла река, отражая бледные предрассветные звезды.

* *

*

Текла река. Много утекло воды. Шло время. И шла молва о калининских партизанах. Много славных дел они свершили за год, много урона нанесли врагу. Любили в отряде Кузьмы Акимовича вспоминать первые боевые эпизоды, особенно как раздобыл себе автомат Леша Некрасов.

Однажды Таня Крупина возвратилась из разведки и доложила Кузьме Акимовичу, что в деревне Мухино фашистов нет, но мост они охраняют.

До войны Таня работала в швейной мастерской. Ее считали аккуратной, прилежной, но ребята посмеивались над ней, когда, возвращаясь поздно вечером из клуба, она обращалась то к одному, то к другому:

— Проводи меня домой.

— Ну и трусиха, — шутили ребята.

Очутившись в отряде, Таня совершенно преобразилась. Страху — как не бывало. В разведку вызывалась первой и точно выполняла все задания.

Выслушав Таню, Кузьма Акимович позвал Некрасова:

— Ставлю тебе задачу, — сказал он, — проберись в Мухино, Таня дорогу расскажет, поговори с народом, разузнай место переправы. Вот и все!

Леша любил получать задания — хотелось оправдать рекомендацию Степана Степановича. Ведь Степан Степанович, прощаясь с Лешей, рассказал, как воевали они с отцом на Дальнем Востоке против беляков, и Леше хотелось быть достойным отца.

Получив задание разведать переправу, он пошел к начальнику хозяйственной части Прохору Терентьевичу и шутливо сказал:

— Надо будет надеть костюм Леля из «Снегурочки». Сейчас мой выход.

Леша до вступления в партизанский отряд работал на строительстве моста, был комсоргом, выступал в оперном кружке. Очень ему нравилась роль Леля.

Переодевшись в крестьянского паренька, Леша ушел в Мухино.

Перед уходом Таня разъяснила:

— Из леска выйдешь, увидишь дорогу. Ты по ней не ходи, а возьми влево по тропе, она выведет тебя на другую дорогу, по ней за осиной с обломанной верхушкой поворот на Мухино.

По дороге Леша повстречался со старухой.

— Бабуся, — спросил Леша, — в деревне фашисты есть?

— Нет, сынок, они в нашу деревню только за продуктами наведываются. А ты чей будешь?

— Хожу по селам, столярничаю.

— Оконные рамы умеешь делать?

— Умею.

— Вот и хорошо! — обрадовалась старуха и, показав рукой, добавила: — Вон за теми деревьями изба. В ней моя дочка живет, Настя Первухина. Рамы в избе перекосились, наладить некому. Зайди, сынок, скажи, что я тебя послала.

Леша направился к избе, на которую указала старуха. В просторной кухне женщина с пестрым платком на голове, наклонившись над квашней, месила тесто.

— Здравствуйте, — сказал он, переступив порог, — я столяр. Ваша мамаша меня послала, говорит, рамы перекосились.

Женщина подняла голову и пытливо посмотрела на Лешу.

— Нечего меня дурачить. Говори чего хочешь?

Леша не успел ответить. В комнату вбежала девочка лет десяти с испуганными глазами.

— Что с тобой, Верочка? — спросила мать.

— Фашисты в село пришли.

Леша выглянул в окно. Уйти не удастся. Что сказать фашистам, если они его задержат? Как поведет себя Настя Первухина? «Неужели задание сорвется?» — подумал он и почувствовал, как заныло сердце.

— Верочка, — сказала мать, — садись обедать. И ты, парень, садись! Знай, Верочка, что это твой брат. Его зовут Ваней. Повтори, кто это?

— Братик Ваня, — вытирая кулачками слезы, ответила Верочка.

— Садись, Ваня, к столу и ешь! Теперь уже поздно отступать, — наставительно сказала женщина и украдкой взглянула из-за занавески на улицу.

Леша ел горячие щи, обжигая губы, и посматривал исподлобья на дверь. И вот она отворилась. В комнату ворвались чужие голоса, незнакомая речь. Вошел унтер, держа в руках кружку. Мундир нескладно сидел на его худых плечах. Он пытливо взглянул на Верочку и Лешу и спросил на ломаном русском языке:

— Партизаны?

Женщина подняла на него спокойные голубые глаза. Впервые в ее дом вошел враг, и ей показалось, что в чистую горенку вползла гадюка. Но она не выдала своих чувств. Певучим грудным голосом она ответила:

— В деревнях партизан не бывает. Это мои дети, — и, уже не глядя на пришельца, добавила: — Ешьте, дети!

— Масла и молока! — требовательно произнес унтер и Поставил кружку на стол.

Хозяйка поспешно налила в кружку молока.

— Масло, бутер, — повторил унтер.

— Нету, — ответила хозяйка.

Унтер отпил немного молока, пошарил взглядом по кухне и молча вышел. После его ухода женщина обессиленно села на лавку и долго молчала.

В чугунке стыли щи. После пережитого волнения есть никто не хотел. Верочка встала из-за стола, забралась на печь и притаилась, как мышь. Хозяйка присела к окну чинить детское платьице. Она долго возилась с иглой — в сумерках трудно было вдеть нитку. Леша молча сидел, смотрел на ее лицо.

— Откуда ты? — спросила как ни в чем не бывало хозяйка.

— Из Западной Двины.

— Зачем пришел?

Леша помолчал, потом спросил:

— Как дойти до моста?

— После второго прогона — направо. Но только фашисты его охраняют.

— С какой стороны?

— Со стороны Мухина.

— Брод есть где-нибудь? — спросил Леша.

— Пониже моста, но место там открытое. Если же идти от моста против течения, — тоже есть брод, но туда два километра. Река там неширокая, зато течение быстрое. Вода тебе по плечи будет. На берегу кусточки.

Стемнело. Хозяйка вышла на улицу, но вскоре возвратилась.

— На улице тихо, можешь идти, — сказала она. — Хлеба возьми с собой.

— Я не голодный. Спасибо за обед и за ваше материнское сердце, чуть вас под беду не подвел. Верочку за меня поцелуйте. Прощайте!

Над деревней плыла черная туча и края ее застилали горизонт. В темноте трудно было уже различить очертания домов. Леша бесшумно шел по улице. Из какой-то избы выбежали две девушки и скрылись. Он переждал, пока шаги затихли. Вот, наконец, и прогон. Крадучись вдоль плетня, он дошел до конца прогона. Дальше лежала дорога в поле. Леша подумал о том, как хорошо здесь в солнечный день, когда цветут травы, поют коноплянки. Сейчас все было безмолвно и черно, таинственные шорохи проплывали из края в край, изредка пролетала пустельга, издавая истошный крик.

Неожиданно налетел ветер и принес запах речной воды. Леша лег на землю и пополз по направлению к мосту, всматриваясь в темноту. Он часто останавливался и прислушивался. Заморосил мелкий дождь. Ползти стало трудно. И вдруг перед Лешей выросла человеческая фигура.

Она стояла неподвижно, будто прислушиваясь к чему-то.

Леша застыл. Вражеский солдат поднял воротник, защищаясь от дождевых капель, ветер развевал полы шинели.

Потом он потоптался на месте и пошел по направлению к Леше. Оставалось шага три. Минуты тянулись медленно. Только бы ветер не утих, а то Леше казалось, что часовой услышит, как колотится его сердце. Часовой повернул обратно. Тогда Леша уперся ладонями в землю, приподнялся, напряг мускулы и прыгнул ему на спину. Солдат не успел даже вскрикнуть. Через несколько минут течение реки унесло его.

Сжимая в руках автомат, Леша быстро перебежал мост, остановился и прислушался, но мешали дождь и ветер. Он стал соображать, как идти обратно. Оставаться здесь до рассвета было опасно — каждую минуту могла явиться смена, и он решил двинуться напрямик через лес.

Не успел Леша отсчитать и ста шагов, как его внезапно схватили, отняли автомат, связали руки и повели. Все это было сделано с такой быстротой, что он растерялся и даже не крикнул. Леша знал, что будут пытать, но твердо решил молчать.

Шли они лесом, шли долго. С ветвей падали дождевые капли и от этого по спине пробегали мурашки.

— Давай его сразу к командиру, — заговорил, наконец, один из тех, кто вел Лешу, и на душе у Леши сразу стало легко от того, что услышал родную речь.

Они спустились по вырубленным в земле ступенькам и очутились в землянке. Слабый свет каганца освещал незнакомых людей, сидевших на скамье. Леше развязали руки, и он, почувствовав свободу, стал растирать их.

— Кого привели? — спросил сидевший ближе к огню бородатый мужчина в телогрейке, подпоясанный толстым ремнем.

— У моста захватили, — ответил один из разведчиков, — с немецким автоматом шел.

— Обыскали?

— Кроме перочинного ножа ничего не нашли.

Человек в телогрейке встал, посмотрел Леше в лицо и спросил:

— Кто ты, парень?

— Такой, как и вы, — не растерялся Леша.

— А мы кто?

— Такие, как я.

Бородатый усмехнулся и сказал:

— Не выкручивайся. Говори, что делал ночью у моста?

Леша молчал.

— Товарищ командир, — предложил тот, что отнял у него автомат, — позвольте мне с ним заняться. Расколется, как орешек.

При этих словах Леша радостно улыбнулся: слово «товарищ» подтвердило, что он попал к своим.

— Я партизан и комсомолец, — сказал он.

— Чем докажешь?

— Неужели я похож на изменника Родины? — обиделся Леша.

— Ладно, парень, — спокойно сказал бородатый, — не надо убиваться. Обижать не собираемся. Ты скажи, кто командир твоего отряда?

— Кузьма Акимович.

Командир пытливо посмотрел на Лешу и сморщил лоб, стараясь вспомнить, кто Кузьма Акимович.

— Не знаю, — сказал он решительно, — про такого не слышал. Ты не отпирайся, скажи, что ты у моста делал?

Леша рассказал партизанам, зачем ходил на мост, как убил часового и завладел его автоматом.

Так, благодаря Леше, наладилась связь между отрядами Кузьмы Акимовича Ревина и старшего лейтенанта Боркова. Старший лейтенант рассказал Кузьме Акимовичу, что он получил приказ перейти в другой район, и посоветовал:

— Тебе, Кузьма Акимович, сейчас бы в Раёк пробраться. Там ты найдешь подполковника Криворученко.

С ним главную связь держи: когда живую, а когда по рации. А рацию тебе твой парень достанет у фашистов, как и автомат.

* *

*

На поваленном грозой дереве с опаленной кроной сидел Кузьма Акимович. За завтраком Леша сказал ему, что у него возник какой-то план.

— Что ж, если дело хорошее, мы тебя послушаем. Вот только чайку попьем.

После чая Кузьма Акимович сказал:

— Товарищи, дело, которое мы задумали, известно вам. Важность его — знаете. Собрал я вас для того, чтобы еще раз обсудить детали и предусмотреть, все ли подготовлено. К подполковнику пойдет Петрович. Он постарается перейти линию обороны, но сейчас это стало трудно.

Вот почему хотелось бы и другим путем дать знать на Большую землю. У Алексея Некрасова возник какой-то план. Послушаем его!

Все обернулись к Леше. В лесу было тихо, пахло хвоей, где-то стучал по коре дятел.

— Ну так вот, — начал Леша и откашлялся, — мне хочется сначала рассказать вам вкратце историю, которая произошла лет восемьдесят назад. Пришлось мне как-то прочитать книгу про полярные экспедиции. Издавна люда стремились проникнуть к полюсу, изведать его тайны и обогатить человечество новыми знаниями. Северного полюса достигли только советские люди — все мы этому свидетели. Помогли партия, правительство, весь народ. А вот экспедиции, которые раньше туда отправлялись, были обречены на провал. Ими никто не интересовался, никто о них не заботился. Я потому рассказываю, что случай с одной из полярных экспедиций навел меня на одну мысль. Восемьдесят лет назад американец Голл на пароходе «Полярис», пройдя залив Смита, проник чуть ли не до 82 градуса северной широты. Здесь судно встретило большую массу дрейфующих льдов. Что это за льды, вы все знаете об этом много писали, когда папанинцы летели на полюс на самолете и остались жить на льдине. Так вот, экспедиция Голла встретила льды. С обеих сторон поднимались огромные торосы, грозя раздавить судно. Путешественники снесли провиант на берег. Голл решил предпринять санные экспедиции. Со своими спутниками он не ладил и между ними происходили ссоры. Причину этих ссор я не помню. В одной из поездок Голл таинственно умер. Командование перешло к его помощнику — китолову Бадингтону. Тот не сумел удержать дисциплину. Пошли перебранки, драки. Так длилось много месяцев. Неожиданно «Полярису» удалось вырваться из объятий льда. Корабль без людей вышел в море, был унесен течением во мрак ночи, а люди остались на льдине. Тогда Бадингтон достал несколько пустых бутылок из-под вина, вложил в каждую записку с просьбой о спасении, тщательно закупорил их и бросил в воду. Экспедиция погибла, но спустя много лет какой-то русский рыбак выловил в море одну, бутылку.

Партизаны внимательно слушали Лешу, и хотя никто не догадывался, в связи с чем он рассказал трагическую историю одной из полярных экспедиций, никто не перебил его. Таня Крупина даже мечтательно произнесла:

— И до чего интересно!

— Вот вы, Кузьма Акимович, — продолжал Леша, — все тревожитесь насчет донесения подполковнику Криворученко. Петрович пусть идет своей дорогой, а одновременно мы можем испытать и тот способ, о котором я вам рассказал. Течение реки, возле которого мы стоим, идет к Большой земле. Если бутылка попадет в руки советского человека — он откупорит ее, найдет записку и сделает то, о чем мы просим. Попасть же она должна непременно.

— Вот что, хлопцы, — перебил Кузьма Акимович, — чтение книг пошло Некрасову впрок. Его предложение заслуживает похвалы, но только меня смущает одно…

— Вдруг фашисты перехватят бутылку, — подсказал Бутяев, бывший директор совхоза.

— Вот это я и хотел сказать, Николай Михайлович, — поддержал его Кузьма Акимович. — Не продумал ты, Леша, до конца это дело.

— Зачем же? — возразил Некрасов. — Я все продумал. К реке я выйду в полночь и спущу бутылку в воду. Течение реки я измерил. За минуту бутылка проплывет пятнадцать метров, значит, за час девятьсот. К пяти утра она пройдет свыше пяти километров, а за сутки двадцать. Это то расстояние, которое отделяет нас от Большой земли. Бутылку я подберу темного цвета, чтобы малоприметной была. Пока она попадет в руки подполковника, пройдет по меньшей мере неделя. Противник ее никак не перехватит, а за неделю он свои склады еще больше пополнит боеприпасами.

— Расчет у тебя, впрочем, правильный, — согласился Кузьма Акимович. — Как думаете, хлопцы?

— Как будто все верно, — раздались голоса и звонче всех Тани Крупиной.

В полночь Леша вышел к реке. В левом кармане его штанов лежала бутылка, в правом на всякий случай «лимонка». Таня мечтала о том, чтобы Леша ее позвал с собой, но Кузьма Акимович с вечера сказал: «Пойдешь один». Леша не смел нарушить приказа командира партизанского отряда.

У реки Леша остановился, осмотрелся и присел на корточки. Тихая, безлунная ночь, как будто и нет войны, и пушки не стреляют, и все живут мирно и спокойно.

После знойного дня вода манила своей прохладой. Леша достал из кармана бутылку, погладил ее и швырнул на середину реки. Раздался плеск. И снова все замерло. — Счастливого пути! — произнес шепотом Леша и быстро пошел обратной дорогой.

В КАБИНЕ ШОФЕРА

Записка, адресованная подполковнику Криворученко, лежала в заклеенном конверте. Ребята не рискнули его вскрыть.

— Если кто проговорится — выбросим из отряда, — пригрозил Дима.

— Как изменника, — добавил Сеня.

— Где же найти подполковника Криворученко? — спросил Бубенчиков. — Вот прочтем письмо, тогда все узнаем и найдем подполковника.

— Ты, Миша, несознательный, — заметил Петя Зубарев. — Оно заклеено потому, что в нем военная тайна.

— А ты сознательный, — ответил Бубенчиков, — глаз мне подбил.

— Так то на «войне». И ударил я тебя не по злобе, сам под руку подлез.

— Не подлезал я. Ты всегда дерешься…

— Что вы ссоритесь? — прикрикнул Дима. — Подумаешь, глаз подбили. На настоящей войне знаешь какие раны бывают?

— Димка, — перебил Сеня, — говори делом. Время проходит, а партизаны просят как можно скорей найти подполковника. Эх, если бы учительница сейчас была с нами…

Ребята чувствовали, что надо безотлагательно принять какое-то решение, но какое именно — не знали.

Если бы в Точилиной пасеке стояла воинская часть, они сбегали и расспросили бы, но в деревне никого, кроме жителей, не было.

— Чашечка, — спросил Дима, — тебе твой дяденька шофер не говорил, где они стоят?

— В Кочках, там у них какая-то ремонтная часть.

— Вот туда и надо податься, — предложил Дынников. — Давайте после обеда сходим.

— Сходим, да не все, — возразил Сеня, — и пойти надо с утра, а то до вечера не управимся.

Толя Шаповалов, молчавший все время, неожиданно спросил:

— А кто пойдет?

Вопрос Толи смутил всех. Каждый хотел пойти, но нельзя же всем вместе. Сеня первый нарушил наступившее молчание.

— Я нашел — я и пойду! — сказал он.

— Пойдет Чашечка, пойду я, а вам, ребята, завтра в поле выходить, — решительно заключил Дима, — но никому ни слова. Если спросят наши мамы, скажете — не знаем, где они. Согласны?

Все согласились.

* *

*

Всю ночь Сеня ворочался с боку на бок. Письмо к подполковнику он спрятал в старый валенок, лежавший на печи, и всякий раз, протягивая руку, щупал — лежит ли оно в целости. Он отдал бы любимую книжку с картинками, которую мать привезла ему из города еще до войны, когда отец был дома, и согласился бы целую неделю делать самую трудную работу, лишь бы найти Криворученко. А вдруг он найдет его в Кочках и тот спросит: «Где батя?»— «На войне», — ответит Сеня и расскажет, какой герой у него отец, как он в разведку ходит и фашистов ловит. И тогда подполковник скажет: «Значит, и тебя, Сеня, в армию возьмем».

Сон одолел Сеню и он уснул. Если бы Мария Никитична встала на скамью и посмотрела на спящего сына, то она удивилась бы тому, что его рука попала в валенок, а рядом лежала краюха хлеба, которую Сеня с вечера припас на дорогу.

Проснулся Сеня раньше матери и испуганно схватился за валенок — ни письма, ни записки. Лишь хлеб на месте. Он готов был заплакать. Где же письмо, в котором заключена военная тайна? Сеня не догадался, что во сне он вытащил руку с зажатым в ней письмом, потом разжал и выпустил его. Он приподнимал края старого одеяла, шарил под подушкой, но письма нигде не было. Мария Никитична кашлянула, и Сене на минуту показалось, что мать дозналась обо всем, забрала письмо и записку, прочла и теперь сама решит, что делать. Он готов был спрыгнуть с печи, броситься к матери и слезно просить отпустить его с Димой в Кочки, ведь это так близко, каких-нибудь двадцать километров, и они возвратятся благополучно домой. Больше всего Сеню смущала встреча с Димой. Ведь он вероятно, уже ждет его, как условились, у мельницы. Что ему сказать? Да разве Дима поверит, что ночью письмо таинственно исчезло? И ребята никогда не простят ему того, что просьба партизан осталась невыполненной.

Сеня слез с печи и вдруг взгляд его упал на что-то белое под скамьей. Какое счастье! Записка партизан, а рядом — письмо. Он быстро схватил их и сунул в карман. Взглянул на мать — она спала. Спрятав хлеб под рубашку, Сеня бесшумно открыл дверь и выскочил на улицу.

Солнце поднималось над лесом. Над рекой медленно стлался предутренний туман.

Пробежав шагов пятьдесят, Сеня обернулся и, убедившись, что никто из домов не выходит, пошел размеренным шагом к мельнице. Он не сомневался в том, что мать крепко спит, а пока она схватится — они с Димой уже будут далеко.

У мельницы никого не было, и Сеня решил, что Дима проспал, либо мачеха помешала ему уйти из дому.

— Плохой командир отряда, — сказал он вслух и тут же вздрогнул от неожиданного свиста. Из росистой травы поднялся Дима, вытирая мокрые руки о штаны.

— Думал, что не придешь, — сказал Дима.

— Я-то? — усмехнулся Сеня. — Ты вообще меня за последнего в отряде считаешь. По-твоему Петька Зубарев лучше всех.

— Чем Петя плохой?

— Задавака и ничего больше. Мише синяк под глазом поставил. Думаешь, не больно?

— Дорогу знаешь? — спросил Дима, стараясь переменить тему разговора.

— Знаю, пойдем через лес.

В лесу было тихо. Лишь изредка доносилось печальное кукование кукушки, либо на землю падала пересохшая ветвь. Солнце, поднявшись, уже припекало, но в лесу все еще веяло прохладой, а босые ноги ребят были мокры от росы.

Первые три километра они прошли быстро, но лес казался бесконечно длинным и трудно было определить, когда они выйдут из него.

— Знаешь что, — предложил Дима, — я влезу вот на эту сосну, до самой верхушки. Оттуда все видать.

— Не долезешь, сил не хватит, — усомнился Сеня.

Задрав голову вверх, Дима мысленно измерил расстояние и подумал, что ему и впрямь не добраться до самой верхушки.

— Не долезешь, — повторил Сеня.

— Подставь спину, — предложил Дима. Самолюбие его было задето и он решил доказать свою ловкость. Дима быстро карабкался вверх, упираясь босыми ногами о кору сосны. Добравшись до первого сука, он посмотрел на землю и крикнул:

— Что скажешь, Чашечка?

— Не долезешь, — донесся снизу голос Сени.

— А вот и долезу, сказал, передохнув, Дима, но Сеня не расслышал — сверху посыпалась кора и запорошила ему глаза. Когда же он снова, задрав голову, посмотрел вверх, Димы уже не было видно он скрылся в зелени.

— Димка, — закричал он, — где ты?

— На небе, — ответил задорный голосок. — Все в порядке, товарищ пулеметчик, начинаю приземляться.

На высоте одного метра от земли Дима прыгнул, о не удержался на ногах и упал на траву.

— Дорогу-то разглядел? — спросил Сеня.

— Она рядом, надо только правее держаться.

Сеня чувствовал, что Дима молодец и настоящий командир, но сказать об этом вслух не хотел. Он достал из-под рубахи хлеб и, поделив его пополам, протянул товарищу.

— На, ешь, своего-то, небось, не захватил.

Дима не ответил. Он откусил кусок и аппетитно стал жевать.

Вскоре лес поредел, и ребята обрадованно выбежали на дорогу.

На примятом от ночной росы песке заметны были-оттиски автомобильных шин. Пересекая поляну, дорога снова уходила в лес, и ребятам показалось, что, петляя, она приведет их обратно до Точилиной пасеки.

— Не домой ли возвращаемся? — нерешительно спросил Сеня.

— И мне так кажется, — согласился Дима, — ну и что, мы завтра снова пойдем, теперь дорогу знаем.

— Трудно будет из дому уйти, да и мать заметит, что хлеб брал, спросит зачем.

Издалека донесся ритмичный шум. Прошло несколько минут. Шум приблизился. Ребята посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Дима, — сказал обрадованно Сеня, — да ведь это машина.

За поворотом действительно показалась полуторка. Она шла ребятам навстречу. Надо остановить ее и поговорить с шофером. Ведь теперь машины только у военных, и шофер, наверное, знает, далеко ли до Кочек и куда эта дорога ведет.

Водитель, не сбавляя скорости, мчался навстречу ребятам.

— Стань в сторону! — крикнул Дима и отбежал, но Сеня остался на дороге, подняв руку.

Машина остановилась. Из кабины выглянул шофер.

— Чего вам? — спросил он недовольно.

Дима с Сеней подбежали к машине и вскочили с двух сторон на подножки. Встретившись со строгим взглядом шофера, Дима спрыгнул, но тут же услышал радостный возглас Сени:

— Димка, да ведь это дядя Федя, что обещал привезти патроны.

С лица водителя мгновенно сошла строгость. Он улыбнулся, погудел в клаксон в знак приветствия и спросил:

— Не ты ли, Чашечка?

— Я, дядя Федя!

— Как ты попал сюда?

Сеня заметил одобрительный кивок головы Димы и тихо произнес:

— Военная тайна, дядя Федя, нам нужно передать письмо подполковнику Криворученко.

— От кого?

— От партизан, — доверительно сказал он.

Шофер посмотрел на Сеню, потом перевел взгляд на Диму и медленно сказал:

— Я такого подполковника не знаю.

— В Кочках его нет?

— Нет, ребята! У нас там самый старший — капитан,

На минуту Сеня растерялся. Он подумал, что план их рушится, просьба партизан останется невыполненной, и тогда ребята не простят ему того, что он не сумел разыскать подполковника.

— До Кочек далеко, дядя Федя? — спросил он настойчиво.

— Километров десять, а то и больше.

— Подвезите нас!

— Я только оттуда.

— А возвращаться когда будете?

— Часов через пять.

— Так мы вас здесь подождем. Возьмите нас, дядя Федя!

— Будет меня уговаривать, — сказал шофер и нажал на стартер, — сам был такой. Дожидайтесь, до Кочек довезу, только никакого подполковника там нет.

Ребята спрыгнули с подножек и радостно посмотрели вслед машине. Теперь им предстояло набраться терпения и ждать возвращения дяди Феди.

— Не обманет? — спросил Дима,

Сеня не хотел признаться в том, что шофер уже раз подвел его, обещав дать патроны. Он верил, что на этот раз дядя Федя честно приедет за ними и увезет их в Кочки.

— Слышал, что сказал: «Сам был такой». Значит, не обманет. Теперь веришь, что я на машине с ним спал?

* *

*

Прошло несколько часов. Солнце уже крепко припекало, и в лесу было особенно хорошо. Верхушки деревьев медленно раскачивались, убаюкивающий шум неумолчно несся над лежавшими на траве ребятами. Хотелось уснуть, но они боялись, что дядя Федя промчится, не заметив их, и уедет в Кочки.

— Ты полежи, — предложил Сеня, — а я пойду по ягоды.

Уходить далеко от дороги Сеня не рисковал. Собрав горсть черники, он возвращался к Диме, отсыпал ему в ладонь половину, а другую — себе в рот. И снова уходил. От черники языки и губы посинели. Время тянулось томительно медленно. Ребята не знали — прошло ли три часа, а может и все пять. Они прислушивались ко всем звукам и шорохам, Дима даже прикладывал ухо к земле, но машины все не было.

— Пойдем пешком, — предложил он.

— Пойдем! — согласился Сеня.

Ребята посмотрели последний раз в сторону, куда уехал дядя Федя, и направились в Кочки.

Со слов водителя они знали, что дорога приведет их в Кочки, если, дойдя до развилки, они не собьются и повернут вправо. Только бы засветло прийти в деревню.

— Едет, — закричал вдруг Дима и остановился, — едет! Слышишь, как мотор работает?

Слух не обманул его. На дороге показалась машина. За рулем сидел дядя Федя. Он замедлил ход и остановился.

— Садитесь, путешественники! — сказал он, открыв дверку кабины. — Поедем в Кочки.

Первым уселся Сеня, рядом с ним — Дима. Машина, Набирая скорость, покатила по лесу. Мелькали деревья, убегая назад. Дорога была гладкая, только на корнях могучих деревьев машину легко подбрасывало, отчего ребята приходили в восторг. Они позабыли про мучивший их голод, хотелось, чтобы водитель непрерывно гудел в клаксон, но на дороге было пустынно и некого было предупреждать. В одних местах песку лежало много, и тогда шофер переводил рычаги, задевая Сенины ноги, но Сеню это не тревожило. Не отрывая глаз от грубых, почерневших на работе рук дяди Феди, он в то же время думал о том, что именно в Кочках они разыщут подполковника, а если водитель не знает его, то это ровно ничего не значит. Не может же дядя Федя знать всех подполковников. Вот он знает, к примеру, капитана, другой — майора, третий — подполковника. Кто-нибудь да знает Криворученко. Он положительно был доволен тем, что отправился с Димой в путь-дорогу и если даже мать его за это отругает, а может быть и отлупит, то не беда — он должен помочь партизанам. Ради этого стоит пострадать.

Дорога, показавшаяся ребятам длинной, когда они шли пешком, была пройдена на машине за какой-нибудь час. У околицы деревии водитель остановил машину и сказал:

— Вот и приехали! Вылезайте, ребята, и ищите своего подполковника.

— Спасибо, дядя Федя, — сказал Сеня, вылезая вслед за Димой из кабины, — до свидания! Заезжайте к нам!

Дима повторил те же слова. Машина уехала, а ребята остались одни у околицы чужой деревни.

Куда идти? Где искать подполковника Криворученко?

ЗНАКОМСТВО С ХАРИТОШЕЙ

Деревня Кочки выглядела не так живописно, как Точилина пасека. Голые улицы — деревьев мало. К деревне примыкал лес, оттуда доносился стук молотков и на дороге к лесу было оживленно.

Дядя Федя оказался прав — в лесу расположился ремонтно-восстановительный батальон. Под фанерными навесами стояли кузни, станки. Возле них можно было увидеть плотников, лекальщиков, кузнецов, клепальщиков. Все они были одеты в военную форму.

Ребята молча стояли на дороге.

— До Кочек доехали, а дальше что делать? — прервал, наконец, молчание Дима, теребя свой чуб.

— Искать подполковника, — сказал Сеня.

— Где искать?

— Идем в лес, там расспросим.

Впереди шел Сеня, за ним Дима, и по тому, как он медленно переставлял ноги, было видно, что он не то устал, не то у него нет охоты. Навстречу им шли трое незнакомых ребят. Поровнявшись, Сеня неожиданно спросил:

— Ребята, где тут подполковник живет?

— Вы кто такие, что подполковника ищете? — недоверчиво спросил один из повстречавшихся.

— Письмо несем ему от матери, — нашелся Дима, — она в нашем селе живет.

При слове «письмо» Сеня чуть было не закрыл ладонью рот Диме, но тут же обрадовался Диминой находчивости и добавил:

— У подполковника мать хворает, она просила его разыскать и отдать письмо.

Ребята переглянулись.

— Может у Даши? — сказал один из них.

— У Даши лейтенант, — ответил другой.

— А у Моти?

— У нее капитан Легостаев, он в Кочках за старшего. Вы в лес сходите, может там подполковник.

Значит, дядя Федя был прав: здесь самый старший в звании капитана.

От прогона дорога вела к лесу. На опушке стоял шлагбаум. Невысокого роста боец, в выгоревшей от солнца пилотке и в такой же гимнастерке, с ружьем на плече прохаживался вдоль шлагбаума. Увидев ребят, он остановился и посмотрел на них сощуренными глазами, словно солнце ему мешало.

— Дяденька, — обратился к нему нерешительно Сеня.

— Я тебе не дяденька, — ответил боец, — марш отсюда!

Дима оказался смелее. Он остался стоять на месте, в то время как Сеня отошел на два шага.

— Разве мы чужаки, что ты нас гонишь? Может мы сюда пришли по военному делу.

— Какое такое военное дело? Тут посторонним ходить не велено, а по деревне — сколько хочешь.

— В деревне нам делать нечего, — еще больше осмелел Дима и приблизился к бойцу, — мы не местные.

— А откуда?

— Из Точилиной пасеки. Весь день бродим, ищем, сюда пришли, а отсюда нас гонят.

— Здесь прохода нет, ребята, — сказал ласковее боец, — и какое у вас такое военное дело?

— Нам подполковник Криворученко нужен, — решительно вмешался Сеня и стал рядом с Димой.

— Кого, кого?

— Подполковника Криворученко.

— Капитана вам мало? — улыбнулся боец, — подполковника подавай. Ишь, какие важные! Дело-то какое?

— Не велено сказывать, дяденька.

— Не велено. Ну так марш отсюда!

— Ой, какой сердитый, все марш да марш, дай только добраться до подполковника, он тебе покажет кузькину мать, — сказал Дима и сам испугался своей угрозы.

Боец не на шутку рассердился и, поправив ремень на плече, крикнул:

— Да я вас…

Дима с Сеней бросились бежать, но услышали чей-то голос позади: «Ты чего ребят пугаешь?» и остановились, Из лесу вышел другой боец. На плече у него висела сумка. Когда он поравнялся с ребятами, Сеня обиженно сказал:

— Мы по важному делу, а он нас гонит.

— Служба, ребятки, ничего не поделаешь. Часовой есть часовой, ему в лес не позволено пускать гражданских.

— Что у вас в сумке, дяденька? — спросил Дима, — а не патроны?

— Какие там патроны, — ответил боец, — одни письма.

— Значит, вы вроде Харитоши. Всем письма доставляете, — обрадовались ребята. — Уж кто-кто, а вы должы знать, где живет подполковник. Ведь вы и письма ему носите.

— Нам подполковник нужен, — подсказал Сеня.

— Подполковников в армии много. Какого именно?!

— Криворученко.

Харитоша повторил несколько раз:

— Криворученко, Криворученко, подполковник Криворученко.

— Точно, дяденька, точно, — поддакивал Сеня. —

Криворученко.

— Высокий он? — спросил Харитоша, подняв руку над своей головой. — Усики черные и…

— Мы его никогда не видели, — перебил Сеня, — наверное он высокий, если подполковник.

— Зачем он вам нужен?

— Письмо отдать.

— Так бы и сказали, ребята. Если высокий, так это тот Криворученко, что в Панине. Давайте письмо, я ему передам.

— Нельзя, — решительно заявил Сеня, — мы сами отдадим. Вы нам скажите, где его искать?

— В Панине.

— А далеко?

— Километров пятнадцать.

Ребята переглянулись.

— Дяденька, а что я вас спрошу, — сказал Дима, — вы сегодня не поедете в Панино?

— Мне там раньше, как через три дня не придется быть.

— Жаль. А как туда дорога?

— Сверните вправо мимо ржаного поля — там и дорога. По ней и идите.

— Спасибо, — поблагодарил Сеня, — если бы не вы — долго еще разыскивали бы подполковника.

— Только вы подполковника можете не найти, он все больше разъезжает.

Махнув рукой, почтальон быстро зашагал.

— Вот видишь, — сказал обрадованно Сеня, когда Харитоша скрылся за прогоном, — мы до подполковника все-таки доберемся.

— А если нас в Панино не пустят? — спросил Сеня.

— Пустят, там ведь гражданские живут.

— Вдруг не живут?

— Живут, — уверял Сеня, — идем, Дима!

— А если Криворученко не тот подполковник, которому пишут партизаны?

— Тот, — убежденно ответил Сеня. — Пошли!

— Нет, ходить сейчас не надо, — сказал Дима, — скоро стемнеет, мы с дороги собьемся. Заберемся куда-нибудь в сено и переспим, а утром пойдем. Мне есть как хочется…

— И мне, — вздохнул Сеня, — вот бы молока и хлебушка достать.

Луна взошла, озарив серебристым светом призадумавшийся лес, избы, поля. Где-то далеко-далеко раздались одиночные выстрелы.

Дима с Сеней лежали, прижавшись друг к другу, на сене. Их мучил голод. Но сильнее голода томило беспокойство о доме. Они представляли себе, как испугались их матери, как плачут, ищут своих ребят. Потянуло домой, где все свое, привычное, родное. Побежать бы сейчас, что есть духу в Точилину пасеку, вбежать в дом, ткнуться лицом в колени матери и сидеть так, пока она не простит. А как же с письмом? И тогда Дима произнес громко, отгоняя искушение:

— Пока не найду, домой не вернусь.

— Найдем, у меня план есть, — обрадованно зашептал Сеня, — знаешь какой?

Дима не ответил.

— Димка, а Димка! — позвал Сеня.

Дима спал.

ЖЕЛАННАЯ ВСТРЕЧА

Подполковник уже поставил ногу на подножку машины, водитель готов был дать газ, как из уютного домика, утопавшего в зелени, на крылечко выбежал лейтенант и крикнул:

— Товарищ подполковник, вас требует к телефону, четвертый.

Подполковник торопливо возвратился в дом. Четвертый номер принадлежал командующему, который весьма редко тревожил подполковника по телефону, а уже если раздался звонок, то, очевидно, предстоит важное задание.

Подполковник и лейтенант скрылись за дверью.

В эту минуту в конце улицы появились Сеня с Димой.

Усталые и запыленные они шли, озираясь по сторонам, видимо, решая, к кому обратиться, как вдруг заметили у белого домика машину. Кто же, как не шофер, их выручит. Они подбежали к машине в тот момент, когда высокий с черненькими усиками подполковник снова появился на крыльце.

— Он, он, — закричали ребята в один голос, — высокий и с черными усиками. Харитоша верно сказал, — и стали от радости тузить друг друга в бок кулаками.

— Товарищ подполковник, — задыхаясь от волнения, произнес Дима.

Подполковнику показалось, что ребята хотят покататься на машине. Обычно он сам приглашал панинских ребят на прогулки, вел с ними оживленные беседы. Уж очень он тосковал по своему двенадцатилетнему сыну, оставшемуся в Полтаве с матерью и бабушкой. С детьми ему было легко. Он даже привез из районного города учительницу и добился того, чтобы в Панине открылась школа, хотя деревня находилась в прифронтовой полосе. Подполковник часто посещал заседания правления колхоза, давая советы, что нужно делать в первую очередь, чтобы помочь фронту и армии. Всех панинских ребят он знал в лицо и потому удивился, увидев ребят в столь ранний час и притом совершенно ему незнакомых.

— В другой раз покатаю, — сказал он, — я сейчас тороплюсь.

— Мы к вам по важному делу.

— Люблю деловых людей, — подполковник улыбнулся. — Что случилось?

— Скажите, дяденька, вы подполковник Криворученко? — спросил Дима. — Мы уже тридцать километров прошли и все ищем вас.

— Вы его нашли. Криворученко — это я!

— Так у нас к вам письмо есть, — обрадованно воскликнул Сеня, — только может вы не тот Криворученко?

— Тот, тот, другого здесь нет, — рассмеялся невольно подполковник.

— Чашечка, давай письмо! — серьезно приказал Дима, и обратился к подполковнику — От партизан.

Криворученко быстро вскрыл конверт и стал читать письмо. Ребята внимательно следили за выражением его лица — сначала оно было строгое, а под конец радостное.

— Где вы его взяли?

— Дело было так, — начал Сеня, — мы играли в войну. У Димки свой отряд, у меня — свой. Игра военная — кто у кого завоюет трофей. И вот во время игры я увидел бутылку…

— Какую бутылку? — удивился Криворученко.

— Чашечка нашел в воде бутылку. Она плавала, он ее и схватил.

— Причем тут вода?

— Так «война» у нас была на речке, — пояснил Дима, — а бутылка по реке плыла, а в бутылке письмо.

— Ай да молодцы, партизаны! Вы из какой деревни, ребятки?

— Из Точилиной пасеки.

— Ваня, подай-ка, пожалуйста, планшет, — приказал подполковник шоферу. Он вынул карту и стал водить по ней пальцем. Сеня с Димой следили за его рукой… — Вот и Па-ни-но, — сказал он, растягивая это слово, — вот Ивня, Соболевка, Кочки…

— Возле Кочек, — подсказал Дима, — по ту сторону леса наша деревня.

Подполковник передвинул свой палец по зеленому кружку и утвердительно сказал:.

— Так и есть! Точилина пасека. Правильно! А речка как у вас называется?

— Шилка, — ответил Сеня.

— Шилка, говорите? — повторил подполковник, водя по тоненькой голубой линии, нарисованной на карте, — верно, Шилка. Ну так рассказывайте!

— Там еще записка была, — протягивая ее, сказал Сеня.

Криворученко прочитал записку. Теперь ему все стало ясно: и хитрая затея Кузьмы Акимовича с бутылкой, и счастливый перехват ее ребятами из Точилиной пасеки.

— Отставить поездку, — сказал он шоферу, — надо доложить четвертому. Идемте, ребята, в дом!

Они вошли на кухню. Хозяйка стирала белье.

— Никак не уедете сегодня, Василий Васильевич, — добродушно улыбнулась она.

— Да вот друзья пожаловали из соседней деревни, — ответил подполковник на ходу и прошел в большую комнату, посреди которой стоял стол, накрытый газетной бумагой. Сидевшие за столом капитан и лейтенант встали.

— Садитесь! — предложил подполковник. Он положил планшет на стол и придвинул два табурета. — Садитесь, друзья! Как вас зовут?

— Его Димка, а меня Сеня.

Ребята поздоровались с капитаном и лейтенантом, сели вдвоем на один табурет и стали осматривать комнату.

На столе стояла большая керосиновая лампа с абажуром, рядом зеленый узкий ящик, на котором лежала телефонная трубка, книги, папки с бумагами, карандаши. У стены стояли две кровати с никелированными шариками, на одной кровати висели два планшета, две кобуры и автомат.

— Я вам дал два табурета, — сказал Криворученко, — ты, Дима, садись на один, а ты, Сеня, на другой. Вот так! Первым делом условимся, — голос его стал тише, — никому ни слова о том, что нашли и что привезли. Ясно?

— Мы всем отрядом дали клятву молчать, — сказал Дима.

Подполковник взял телефонную трубку и нажал кнопку.

— Дайте мне четвертого! — приказал он.

В трубке раздался зуммер. Подполковник встал и вполголоса произнес:

— Товарищ четвертый, докладывает Криворученко. Задерживаюсь с приездом. Только что прибыли два делегата с письмом от Кузьмы Акимовича. Предстоит интересная работа. Разрешите задержаться еще на пятнадцать минут. Разрешаете? Благодарю! У меня — все!

Криворученко снова сел за стол, разложил карту и письмо партизан и стал чертить толстым синим карандашом какие-то черточки и точки.

— Так, так, — говорил он самому себе, — умная затея, очень умная. Ну, Сеня, теперь расскажи с самого начала, как было дело.

Капитан и лейтенант внимательно слушали, как Дима и Сеня, перебивая друг друга, рассказывали про «войну» на реке, про трофеи, бутылку и дядю Федю. Сеня не забыл добавить и про строгого часового, что стоял у шлагбаума, и веселого Харитошу.

Когда они закончили, Криворученко встал, обнял ребят за плечи и сказал:

— Дорогие ребятки, вы сделали большое дело.

— Товарищ подполковник, — застенчиво сказал Сеня и умолк.

— Еще хочешь добавить?

Сеня замялся, робко посмотрел на подполковника, потом на Диму и, прочтя в его глазах одобрение, попросил:

— Нам бы кусочек хлеба, со вчерашнего дня не ели.

— Как же это я не подумал? — засуетился Криворученко. — Сейчас накормим вас. Мищенко, дайте мое мыло и полотенце! Айда умываться на улицу! Капитан Добродеев, откройте коробку консервов, попросите у хозяйки горячего картофеля и меду, нарежьте хлеб и дайте каждому по плитке шоколада. Да спросите у соседки — нет ли у нее молока?

Когда Сеня с Димой умылись, лейтенант Мищенко, проворный и жизнерадостный, дал ребятам свою гребенку, круглое зеркальце и сказал:

— Подполковник любит, чтобы все по форме было. За стол надо садиться с чистыми руками и причесанными.

Капитан Добродеев принес крынку молока, дал ребятам по вилке и ложке и, как приказал подполковник, по плитке шоколада.

— До чего вкусно, — сказал Сеня и перестал есть.

— Что с тобой? — подполковник подошел к Сене и, подняв ладонью подбородок мальчика, посмотрел в глаза. — Ты мне все говори. Теперь мы с тобой и Димой дружить будем.

— Мне мамку жалко, — тихо произнес Сеня, — ищет меня. Может в Кочки пошла пешком.

— Мы, ребятки, сегодня в Точилину пасеку поедем. Я сам отвезу вас домой на машине.

Сеня сразу повеселел. Он разломал плитку шоколада и спрятал половину в карман.

— Растает от тепла, — заметил капитан, следивший за Сеней.

— Это для мамки.

— Мамке мы другую дадим, а эту сам съешь, — улыбнулся Криворученко. — Ну, ребятки, договорились. Я сейчас уезжаю по делу, а после обеда поедем в Точилину пасеку. Вы тут погуляйте, вас лейтенант накормит обедом, но только, — подполковник приложил палец к губам, — помните: военная тайна. Никому ни слова!

Он взял со стола планшет и вышел из комнаты. И тайна, которую ребята привезли от партизан, осталась тайной для них самих.

НА ДОКЛАДЕ У КОМАНДИРА

Машина подпрыгивала на кочках, легко взбиралась на холмики, а оттуда стремительно летела в ложбины. Подполковник напевал песенку. Шофер Фирсов изредка поглядывал на него, раздумывая, что бы могло привести начальника в такое веселое настроение. «Неужели ребята хорошее известие принесли?» — подумал он. Хотелось узнать, но расспрашивать не полагалось. Другое дело, если сам начальник расскажет, но как поделикатнее завести разговор? Фирсов помнил, как однажды, в самом начале своей службы в армии, он спросил: «Говорят, товарищ подполковник, из партизанского отряда № 16 ходок пришел?», а Криворученко посмотрел на него строго, отвернулся и запел:

Шел козел дорогою, дорогою,

Нашел козу безрогую, безрогую.

Фирсов долго испытывал тогда смущение. С тех пор он понял, что на фронте не надо расспрашивать о том, чего не полагается всем знать. Но сейчас ему очень хотелось узнать, что за известие принесли мальчики, и он пустился на хитрость.

— До чего хорошие ребята, — сказал он будто про себя и, выждав несколько минут, добавил: — Я их первый заметил, товарищ подполковник, думаю, вот попросят покататься. И вы так поняли. А они серьезные… Пакет доставили. Наверно важный пакет?

Криворученко, не поворачивая головы, запел:

Наверно не знаю, а точно не скажу…

Фирсов сделал вид, что ему попало что-то в глаз, и газанул так сильно, что подполковник прекратил петь и приказал сбавить скорость.

Фирсов злился на себя. Ведь он знал, что не полагается расспрашивать начальство и даже рассказывать другим, с кем встречается подполковник, куда и зачем ездит. Если, бывало, в деревне ему говорили: «Вчера вашего подполковника в Замостье видели», то Фирсов учтиво отвечал: «У него с председателем колхоза большая дружба». Не будет же он говорить, что в Замостье живет командарм и Криворученко ездит к нему на доклад. Сейчас он сам по глупости спросил, и начальник вежливо дал ему понять, что не надо проявлять любопытство. Теперь он никогда больше не спросит.

Когда миновали лес, подполковник, как ни в чем не бывало, сказал:

— Вам, Ванюша, еще придется ребят домой отвезти.

— Далеко?

— Километров тридцать.

У деревни Фирсов сбавил скорость и перед шлагбаумом остановил машину. Часовой, увидев подполковника, которого он хорошо знал в лицо, приложил руку к пилотке и сказал:

— Прошу проехать!

У крыльца дома, в котором жил командарм, стояла серого цвета «эмка», и подполковник сразу догадался: «У четвертого — командующий артиллерией. Вот кстати».

В просторной кухне стоял стол, покрытый красным сукном. Кроме двух телефонов, блокнота и карандаша на столе ничего не было. Адьютант командарма, капитан Кустов, высокий офицер, с коротко остриженными волосами, в безукоризненно чистой и выглаженной гимнастерке, вставал, когда в кухню входили офицеры и генералы и тихо произносил:

— Здравия желаю! Прошу присесть! Сейчас доложу командарму о вашем приходе.

При появлении Криворученко Кустов встал и произнес:

— Здравия желаю, товарищ подполковник. Входите без доклада.

Генерал сидел за таким же столом, как и Кустов. Таких же два телефона, блокнот и несколько листов бумаги, которые адьютант подготовлял с утра, пепельница и цветные карандаши. Генерал был невысокого роста, плотный, с чисто выбритым лицом и в пенсне с толстыми стеклами.

Криворученко сделал два шага, остановился, приставил ногу к ноге, стукнул каблуками и, наклонив слегка голову, отрывисто произнес:

— Здравия желаю!

— Здравствуйте, Криворученко! — сказал командарм и протянул руку.

— Где ходоки? Солидные люди?

— Обоим вместе двадцать пять лет наберется.

Криворученко вспомнил рассказ ребят и передал его со всеми подробностями.

— Покажите письмо! — приказал генерал.

— Прошу!

Командарм вынул из скомканного конверта записку и стал читать вслух:

Товарищ Криворученко!

Если письмо дойдет до тебя (я послал к тебе тов. Петровича), а в этом я не сомневаюсь, то подготовь артналет по южной окраине деревни, вблизи которой стоял мой отряд. Жители выселены. Противник свез много горючего и боеприпасов. Готовит операцию. Я отхожу на запад в лес, вверх по реке.

Кузьма

— А теперь, товарищ командарм, прочтите письмо к ребятам.

Генерал читал медленно вслух.

— Толково, — сказал он, — и затея с бутылкой толковая. А Петрович пришел?

— Нет, — ответил подполковник.

— Молодцы ребята, надо им что-нибудь подарить, — предложил генерал. — Но только артналет не годится.

Криворученко удивленно посмотрел на командарма и подумал: «Неужели я чего-то не учел? Вот сейчас генерал взгреет меня в присутствии командующего артиллерией».

— Разрешите спросить, товарищ командарм, что именно не годится?

— Я думаю, что это дело надо поручить нашим «кукурузникам». Не так ли, Геннадий Дмитриевич? — обратился он к командующему артиллерией.

— Согласен, Иван Иванович, они это проделают бесшумно.

Под словом «они» генерал подразумевал летчиков авиазвена «По-2», которых на фронте за бесстрашные вылазки против неприятеля называли по-разному: одни «королевской авиацией», другие «огородниками» или «кукурузниками».

— Так вот, подполковник, — сказал командарм, — поезжайте к Журавлеву и передайте мой приказ — сегодня в 23.00 выслать трех летчиков. Уточните вдвоем по карте квадрат действий. Бомбежку произвести на выключенных моторах. Ясно?

Криворученко радостно представил себе, как неожиданно появятся маленькие «По-2» и, низко планируя над неприятельскими складами, сбросят несколько «гостинцев».

— Ясно, товарищ командарм!

— Действуйте!

— Разрешите идти?

— Идите! В 24.00 прибыть ко мне с командиром авиазвена Журавлевым и доложить о результатах.

Криворученко четко повернулся и вышел из комнаты.

НОЧНОЕ ЗАРЕВО

После отъезда подполковника Мищенко убрал хлеб, консервы и разостлал на столе чистую газету. Потом он расстегнул ремень, снял кобуру и положил ее на стол. Дима с Сеней с любопытством наблюдали за ним.

— Капитан, хочу смазать «ТТ», вы не возражаете? — спросил Мищенко.

— Пожалуйста! — ответил Добродеев.

— А нам можно посмотреть? — спросил Дима.

— Отчего же нельзя? Только руками не трогать.

Ребята подсели к столу. Все их внимание было приковано к кобуре из кремовой кожи.

Мищенко достал с подоконника похожую на букву «У» алюминиевую баночку с двумя горлышками, в которой хранилось масло для смазки, тряпочку и, открыв кобуру, вынул пистолет. Перед глазами ребят сверкнула вороненая сталь с полированными гранями. Держа пистолет в правой руке, лейтенант большим пальцем надавил на пуговку защелки магазина и тут же подхватил левой рукой магазин с патронами. Потом он, нажимая на спуск, взвел левой рукой курок, оттянул затвор назад, осмотрел патронник и спустил курок, придерживая его большим пальцем.

— Все в порядке, — сказал он, — пистолет разряжен, — и, переложив его в левую руку, сдвинул концом крышки магазина пружину. Через минуту на столе лежал затвор со стволом, возвратная пружина, втулка и колодка спускового механизма. Пистолет превратился на глазах у ребят в отдельные куски стали, утратив свою привлекательность.

— Товарищ лейтенант, — нерешительно произнес Сена, — что значит «ТОТ»?

— Тула, Токаре. — Нищенка продел в ушко протирки тряпочку. — Тула — старинный русский город, в котором много веков существуют оружейные заводы, а Токаре — оружейный мастер, сконструировавший отечественный пистолет.

— Где этот дяденька теперь? — спросил Дима.

— Не то в Москве, не то в Туле. Это замечательный старик-самоучка. Я про него книжку читал. Родился он на Доиу, в станице Мечетинской. В этой станице работал в кузне пистолетных дел мастер Волков. С ним и сдружился Токарев. Повадился он каждый день к нему ходить, слушал рассказы про оружейников, про солдата Батищева, который строил Тульский завод. Потом поступил в военное училище, а когда кончил — стал конструировать винтовки и пистолеты.

Мищенко наклонил алюминиевую баночку — капли масла потекли по дулу. Лейтенант размазал протиркой масло, тщательно водя по каналу ствола, потом протер сухой тряпочкой и стал собирать пистолет. В его ловких руках части быстро сходились одна с другой.

— Теперь вы, ребятки, идите на улицу, — предложил лейтенант, — а мы с капитаном займемся делами. К обеду позовем.

Дима с Сеней нехотя вышли из комнаты. На улице знойно. В деревне похожие друг на друга домики, полисадники. Ребята чужие, и играть с ними неохота. Другое дело капитан с лейтенантом: у них телефон, планшеты, полевые сумки, цветные карандаши, а главное — пистолеты.

На улице пустынно. По обеим сторонам старые липы. Они уже отцветали, и сладкий запах разносился по деревне. Вокруг бледно-желтых цветов лип вились пчелы. Панинский мед славился по всей области.

За домами расстилался луг. На нем паслись коровы, лениво отмахиваясь хвостами от слепней и мух. Пастушок сидел под деревом и что-то мастерил.

— Ты бы тут остался? — спросил Дима.

Сеня сорвал травинку, пожевал ее и выплюнул. И в свою очередь спросил:

— Совсем?

— Ну да! Тут веселей, чем у нас. Верно?

— Один нет, с мамкой остался бы.

— Ты как девочка, — рассердился Дима, — все мамка да мамка, даже подполковнику про нее сказал.

— Она у меня одна, я ее больше всех люблю.

— А я и без мамки тут жил бы, — возразил Дима,

— Она у тебя не родная, — сказал Сеня и направился к липам.

Дима обиделся. Он лишился матери на третьем году, жизни, совсем не помнил ее. Отец весь день работал на колхозном складе, куда-то часто уезжал и тогда за ним присматривала соседка, мать Пети Зубарева. Дима рос своенравным, немного озлобленным. Когда ему минуло восемь лет, отец привел в дом Прасковью Ивановну. Мальчик искоса взглянул на нее и ушел на улицу. Однако в тот день он впервые обедал дома. Прасковья Ивановна заботилась о Диме, ласково обращалась с ним, но он ни за что не хотел называть чужую женщину мамой, а тетей как-то неловко было. Он никогда не обращался к мачехе, пока она, бывало, не спросит: «Дима, ты есть хочешь?» Однажды она уехала в город, а возвратившись, вскипятила чугунок воды, кликнула с улицы Диму, выкупала его в корыте и надела на него новые штаны, чулки и черные ботинки на шнурках.

— Осенью пойдешь в школу. Не хуже других будешь, — сказала Прасковья Ивановна.

Дима благодарно взглянул на мачеху. Когда стемнело, он взобрался на печь и неожиданно для Прасковьи Ивановны сказал:

— Спокойной ночи, мамка!

Прасковья Ивановна взволнованно ответила:

— Спи спокойно, сынок!

Сейчас ему было обидно, что Сеня сказал: «Она тебе не родная». Ну и что? Андрейку Дынникова родная мать бьет, а Прасковья Ивановна ни разу не замахнулась на него. Она его и по имени не называет, а только сынок. В другое время Дима не стерпел бы и поссорился с Сеней, но сейчас, в ожидании возвращения подполковника, когда предстоит прокатиться на машине до самой Точилиной пасеки — не время. «Когда-нибудь я ему скажу», — подумал он про себя и медленно пошел вслед за Сеней.

Под липами лежали трое панинских ребят. Такие же, как в Точилиной пасеке, круглоголовые, загорелые, с нерасчесанными кудрями и босые.

— Издалека будете? — спросил один из мальчиков.

— Вон из того дома, что под черепицей стоит, — уклончиво ответил Дима, прислонился к дереву и стал ковырять ногтем кору.

— Ваня, ведь там подполковник живет, — сказал другой.

Ваня посмотрел на Диму, прищурив левый глаз:

— Беженцы? — спросил он.

Сеня вмешался, боясь как бы Дима не проговорился:

— Никакие мы не беженцы. Подполковник наш дядя, мы приехали его проведать.

— Криворученко-то?

— Ага!

— Полно врать, — не глядя на Диму с Сеней, сказал вполголоса Ваня, — родственнички выискались.

Дима схитрил:

— Не веришь — поди спроси!

Ваня привстал, измерил взглядом Диму с Сеней с головы до ног и предложил:

— Играть будете с нами?

Сначала играли в лапту, потом в жмурки. С крыльца раздался голос лейтенанта:

— Дима! Сеня!

— Идем домой, — предложил Сеня, — дядя приехал, обедать будем.

Они ушли, провожаемые пытливыми взорами панинских ребят.

* *

*

Капитан Журавлев жил в лесу, в маленькой палатке. Над койкой к брезенту была приколота булавкой фотография: две девочки, обнявшись, смотрели одна на другую. На макушке у них торчали банты.

Криворученко застал Журавлева в палатке. Он сидел на койке и пил горячий чай, наливая в кружку из термоса. При виде подполковника Журавлев поднялся и отдал приветствие.

— Возьмите карту-километровку и уединимся, — предложил Криворученко. — Командарм задачу поставил.

— Карта со мной, — ответил Журавлев.

Через час они возвратились в палатку. С кухни принесли обед. Подполковник сидел на складном стуле, а капитан на своей койке.

— Ваши? — спросил Криворученко, глядя на фотографию.

— Мои, — гордо ответил Журавлев, — близнецы. Хорошие девочки. Когда вернусь, они, наверное, уже барышнями будут.

Некоторое время ели молча. В лесу стояла глубокая тишина. Пахло разогретой хвоей.

— Знаете, о чем я люблю помечтать, когда стоит вот такая непривычная тишина? — сказал Криворученко.

— О том, как мы победно закончим войну, — ответил Журавлев.

— В этом я не сомневаюсь, — улыбнулся Криворученко, — я о другом. Вот кончится война, страна залечит свои раны, наши дети вырастут, ваши девочки, как вы выразились, станут барышнями, и вдруг — представьте себе на минуту — приедут они в этот самый лес, вот на это самое место, где мы сейчас обедаем, и начнут валить старые сосны, готовить площадку для будущего города или завода. И никогда они не подумают, что вот на этом месте десять-пятнадцать лет назад сидел их отец на койке, готовил пилотов к боевым операциям, что травой давно поросли все тропки, которые проложили наши бойцы в лесах в дни Великой Отечественной войны. А мы с вами, капитан, уже состаримся к тому времени и будем рассказывать внукам, как воевали.

— Не знаю как вы, товарищ подполковник, — возразил Журавлев, — но мне только тридцать лет, и я раньше чем в шестьдесят из авиации не уйду. Да и после шестидесяти лет мне хватит работенки: учить, готовить молодых пилотов. Я когда-нибудь сам вернусь в эти края, но уже как путешественник или проводник экскурсии… Впрочем, ешьте, обед почти остыл.

Насытившись вкусным обедом, Сеня поблагодарил и встал из-за стола. Спросить, когда вернется подполковник он не решался и молча стоял посреди комнаты. Дима подошел к нему. Капитан заметил, что мальчик приуныл и спросил:

— Что, ребята, загрустили? Домой хотите?

— Да! — произнес Сеня и взглянул на Диму. Он не сомневался в том, что Дима еще долго мог бы прожить здесь в надежде попасть на передовую. Он и сам бы не прочь, но его ждет мать, она беспокоится. Ждут и ребята, которые хотят узнать, чем кончилось их путешествие, нашли ли они подполковника Криворученко. Рассказов хватит на целый год, и хорошо бы поехать домой.

— Обязательно поедете, ребятки, но придется дождаться подполковника. А пока сыграем с вами в интересную игру. Выдумал ее лейтенант, сам смастерил, сам рисовал.

Хозяйка убрала со стола котелки, тарелки, ложки. Мищенко разостлал чистую газету, потом вытащил из-под кровати чемодан и достал сложенный лист бумаги. На листе были нарисованы река, горы и квадратики с цифрами. Каждый играющий получил цветную фишку. Первым начал капитан. Он бросил на стол два кубика, сосчитал — восемь — и поставил свою фишку у подножья горы на квадрат с цифрой восемь.

Незаметно пробежал послеобеденный отдых.

— Возьмите карту и фишки и идите на крыльцо, там поиграете, — сказал капитан, — а мы с лейтенантом еще поработаем. Подполковник скоро вернется, посадим вас в машину, и вы мигом будете дома.

Наступил вечер, а подполковник все не возвращался. Ребята уже который раз начинали игру сначала, уже давно был выпит чай с молоком, Мищенко подарил им по блокноту и цветному карандашу, а подполковника все не было. Вдруг глухо зазвонил телефон. Капитан снял трубку. Ребята не отрывали глаз от капитана, стараясь по выражению его лица узнать, кто звонит, но капитан спокойно ответил в трубку:

— Слушаюсь! Есть! Есть! Слушаюсь!

Потом он положил трубку и сказал:

— Звонил подполковник, сказал, что вернется ночью, так что вы только утром поедете в Точилину пасеку.

Сеня загрустил, он все думал о матери. Нет, не простит она ему этого путешествия. Лучше было по-хорошему рассказать о письме партизан, и она, конечно, разрешила бы пойти в Кочки. За такую самовольную отлучку отец взгрел бы, а мать, нет, мать не ударит, но она, верно, плачет, убивается.

— Товарищ капитан, а сейчас нельзя поехать? — спросил он и отвернулся, почувствовав, что на глазах выступили слезы.

— Машины нет, Сеня, честное слово, нет. Да ты никак прослезился? — сочувственно сказал капитан и, притянув его к себе, обнял за плечи, — я вот тебе скажу, но только, чур— и доверительно шепнул, — через час пойдем на улицу, что-то покажу.

Дима молча сидел в стороне. Его обидело, что капитан собирается куда-то вдвоем с Сеней.

— Товарищ капитан, — сказал он строго. — Сеня мой пулеметчик. Без командира он не имеет права отлучаться.

— Что вы, товарищ командир, — ответил шутливо Добродеев, — я дисциплину знаю. Как же можно без разрешения командира? Да и сам командир пойдет с нами.

Ребята повеселели. Когда стемнело, капитан с лейтенантом несколько раз выходили из кухни, возвращались, сверяли время на своих часах. Наконец капитан надел пилотку и сказал:

— Пойдем, ребята, на улицу, только без шума, хозяйку бы не разбудить, она уже легла спать.

— Все равно проснется, — заметил Мищенко.

Темная ночь. Набежавшие с вечера тучи заволокли небо и скрыли луну. Тишина, даже выстрелов не слышно. Где-то лаяла собака. И вдруг ударил гром. Ни одной молнии, ни одной сверкающей стрелы. И снова раскат грома, другой, третий.

— Бомбят, — сказал настороженно Дима.

— Наступление идет, — заметил Сеня и подумал: «Может там батя?»

— Горит, — крикнул Дима, забыв предупреждение капитана, — лес горит, нет, не лес, а деревня. Не наша ли?

В черное небо взвились огненные языки и осветили горизонт. С каждой минутой он то желтел, то краснел, словно поднималась необычайная заря. Пронесся страшный гул, задрожала земля. Огненное море все ширилось и при каждом новом ударе грома краснело, наливалось багрянцем. Взрывы нарастали.

Сеня сперва считал, но после сорока трех сбился, перепутал счет и бросил.

— Товарищ капитан, — спросил Дима, поводя плечами, — это наступление или пожар?

— Не знаю, приедет подполковник, все расскажет. Но только я думаю, что это наши летчики фашистам жизни дают, — ответил Добродеев. — Ив этой работе есть ваша доля.

Ребята не поняли намека капитана, да и где было сейчас догадываться, когда количество взрывов перевалило за сто, а огненное зарево залило чуть ли не половину неба.

Взрывы разбудили жителей деревни. Сонные, они выбежали на улицу и с тревогой спрашивали у капитана:

— Что бы это могло быть?

Капитан с лейтенантам успокоительно отвечали:

— Не волнуйтесь, это наши соколы выкуривают фашистов. Идите по домам и спите спокойно.

Жители уходили в свои дома, но спокойствие их было нарушено — как бы враг не подошел к Панину.

Понемногу улица опустела. Стало уменьшаться и бледнеть зарево, как будто тьма ночи смывала его с неба, а оно упорно не сдавалось, снова вспыхивало.

— Вот и все, ребята! А теперь — спать, — сказал капитан и пошел в дом.

Добродеев с Мищенко улеглись вдвоем на одну кровать, а Дима с Сеней на другую.

Только поздней ночью приехал подполковник. Ему открыла хозяйка. Он тихо вошел в комнату, снял с себя ремень, кобуру и план-

шет. На столе стояла лампа с прикрученным фитилем, слабый свет едва освещал лицо спящих. Криворученко сел за стол, потер руками лицо, потом взглянул на Диму с Сеней и тихо произнес:

— Эх, дорогие мои ребятки, какое ценное донесение вы принесли. Кончится война, мы вернемся домой и еще сильнее будем любить вас за преданность Родине.

Никто не слышал слов подполковника — ребята крепко спали, спали капитан с лейтенантом.

Криворученко снял со стены шинель, разостлал ее на полу, стянул с себя сапоги, погасил лампу и, подложив под голову планшет, уснул крепким сном.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Первым проснулся Дима. Он толкнул Сеню в бок и шепнул:

— Вставай!

Сеня протер глаза, сел на постели и увидел подполковника спящим на полу.

— Димка, — тихо произнес он, — гляди, подполковник спит на полу, а мы его кровать заняли. Нас не стал будить: все военные такие добрые.

— А часовой, что у шлагбаума нас обругал? — спросил Дима. Сеня не растерялся и ответил:

— Помнишь, что говорила Антонина Федоровна? Нет правил без исключения. Ведь дядя Федя хороший? Капитан с лейтенантом хорошие? О подполковнике и говорить нечего. У нас в армии все хорошие. Даже если плохой— его хорошим сделают.

— Идем на улицу, — предложил Дима, — может еще горит.

Боясь разбудить подполковника, ребята осторожно переступили через его ноги, открыли дверь и вышли из комнаты. Солнце уже грело землю, на небе ни тучки. И там, где ночью разливалось огненное зарево, — небо голубело.

Криворученко проснулся позже обычного. Осмотрелся — постели заправлены, в комнате пусто.

— Мищенко! — крикнул он.

Из кухни пришел лейтенант, как всегда веселый и жизнерадостный, остановился у двери.

— Я вас слушаю, товарищ подполковник.

— Где капитан?

— На улице.

— А ребята?

— С капитаном.

— Позвать всех. Готовьте завтрак. Купите яиц, сметаны, закажите хозяйке жареный картофель. Возьмите в моем чемодане три пачки печенья, шоколад, поделите его пополам и заверните в газету — это подарок ребятам. Видели ночью зарево?

— Видели, товарищ подполковник.

— Молодец Кузьма Акимович. Я вам и капитану все расскажу. Есть еще одно задание от четвертого. Если бы не ребята, — могли бы опоздать. Вот они какие, советские дети!

Завтракать сели вместе. Хозяйка поставила на стол маленький медный самовар. Криворученко гордился им. Отступая в первые дни войны, подполковник нашел самовар на дороге и приказал Фирсову остановить машину.

— Не надо врагу оставлять, — сказал он, — сами будем пить чай из самовара.

С тех пор самовар при переездах прятали в ящик и перевозили в крытой полуторке, где спали на маршах подполковник, капитан и лейтенант, где хранились бумаги, консервы, сухари и всякая всячина.

— Как спали, ребята? — спросил подполковник.

— Хорошо, — ответил Дима. — Но только совестно, вы ведь на полу спали.

— Солдату повсюду приходится спать: и в землянке, и в окопах, и на сене.

После завтрака ребята захотели встать из-за стола, но подполковник удержал их. Пока Мищенко убирал, Криворученко молча курил, пуская дым колечками, и следил за тем, как они уплывали и голубели в солнечном луче.

— Все, товарищ подполковник, — сказал Мищенко.

— Садитесь за стол. Побеседуем с ребятами.

Подполковник достал из ящика блокноты, карандаши, ручки и положил на стол.

— Так вот, — начал он, — у меня вчера было мало времени — сами видели. А теперь поговорим по-деловому, как хотели. И ты, Сеня, и ты, Дима, сделали большое, патриотическое дело, что никому не доверили письма и разыскали меня. Через час капитан Добродеев отвезет вас на машине в Точилину пасеку. Он поговорит с твоей мамой, Сеня, и с твоей, Дима. Но только мне хотелось бы, чтобы вы следили на Шилке — не проплывет ли еще бутылка? Учить вас не надо — теперь сами поймете, что делать. Условимся — никому не рассказывать про бутылку, про письмо и прочее такое. И ребятам своего отряда накажите. Военная тайна — святое дело. Вот и все. А сейчас я подарю вам по блокноту, записной книжке, по два карандаша и ручке.

Мальчики вскочили, стали благодарить за подарки.

А подполковник продолжал, лукаво улыбаясь:

— Рассказывали мне, что один товарищ патроны все хотел раздобыть. Так я должен предупредить, что патроны — это имущество армии, а не игрушка. Для ваших игр я вам дам две пилотки и две неприятельские каски. И один ремень на двоих.

— Ремень пусть Димка возьмет, — заметил Сеня, — у него всегда штаны падают.

— Хорошо, — сказал подполковник. — а тебе я отдам свой старый планшет.

За окном послышался шум приближающейся машины.

— Ну вот и Фирсов прибыл за вами, — сказал подполковник. — Можете ехать.

Ребятам вдруг жаль стало расставаться с подполковником. Тяжело вздохнув, Сеня подошел и протянул руку. Криворученко обнял ребят за плечи и вышел с ними на крыльцо.

— Дружить с вами буду крепко, — сказал он, — письмо напишу, а может сам приеду.

— Лучше сами приезжайте, — предложил Сеня, — мы вам отряд покажем, у нас все хорошие ребята.

Машина стояла у дома. Фнрсов завел мотор. Криворученко сошел с крыльца, помог ребятам взобраться на заднее сиденье вездехода. Капитан Добродеев уселся рядом с шофером.

— До свиданья, до свиданья, товарищ подполковник! — повторил несколько раз Сеня, а за ним и Дима.

— До свиданья, ребятки! Я свое слово сдержу. Только помните мой наказ. А к осени я к вам новую учительницу пришлю, но чтобы учились на пятерки.

Подполковник кивнул Фирсову. Машина слегка покачнулась и покатила вперед, оставляя позади себя облако пыли.

Криворученко проводил машину взглядом. Ему тоже было жаль расставаться с ребятами, ставшими ему такими близкими за эти два дня. Он медленно поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом.

СПУСТЯ ГОД

Глубокой осенью из Кочек, Замостья, Панина и других деревень ушли все воинские части. Снялся ремонтно-восстановительный батальон с дядей Федей и Харитошей, снялся подполковник Криворученко с капитаном и лейтенантом, снялся летчик Журавлев, снялся и командующий.

— Погнали фашиста к границе, — радуясь, говорили жители.

Весть об уходе воинских частей из деревень дошла и до Точилиной пасеки. Ребята Кунинского отряда, а больше всех Дима Кунин и Сеня Чашкин, ждали: вот-вот приедет подполковник. Но подполковник не ехал. И ребята, потеряв надежду, загрустили. Еще в августе в деревню пришла крупная, с русыми волосами девушка — Анна Андреевна Никитина, созвала сельский сход и объявила, что через неделю открывается школа. На другой день она ушла в районный город и возвратилась с сундуком на плечах. В сундуке лежали учебники, тетради, ручки, чернила.

Андрейка Дынников первым увидел Анну Андреевну. Он кликнул ребят, и все побежали ей навстречу.

— Мы понесем, — закричали они наперебой, — мы понесем!

В первый день после уроков Анна Андреевна сказала: «Ребята, идите домой», но ребята остались сидеть на местах и перешептывались. Поднялся Дима и нерешительно спросил:

— Анна Андреевна, ребята интересуются, не подполковник ли Криворученко вас послал сюда?

— Меня направил районный отдел народного образования по требованию какой-то воинской части, но никакого подполковника я не знаю, — ответила учительница.

Уходя из школы, ребята говорили между собой, что, конечно, это подполковник позаботился о них, но что, очевидно, он очень занят и приедет уже после войны.

Зима в тот год была ранняя, снежная и морозная. Сеня после уроков оставался в школе, помогая неуспевающим ребятам. Он по-прежнему считался лучшим учеником. Анна Андреевна была довольна им. Однажды она предложила:

— Чашкин, проведи сегодня урок истории, а я буду слушать со стороны.

Сеня, волнуясь, сел за стол учительницы, вызывал ребят, спрашивал, поправлял их, сам рассказывал. В другой раз «учительствовал» Андрейка Дынников, Ваня Косых и даже Толя Шаповалов. После занятий они шли на широкий школьный двор, пилили и кололи дрова, помогали сторожихе тете Фросе топить печь. Часто они усаживались у печи и слушали рассказы тети Фроси. Историй она знала бесконечно много, и ребята слушали ее внимательно.

Прошел год с тех пор, как Сеня нашел бутылку с донесением партизан. Вся Калининская область была освобождена от фашистских захватчиков.

На израненной земле возродилась жизнь, заколосились хлеба, зацвел лен. Люди снова узнали, что такое радость.

Пришла радость и в дом Чашкиных. Мария Никитична получила письмо от мужа. Отец Сени писал, что недавно вернулся в свою часть после ранения, что командование наградило его орденом и медалью. Спрашивал про Сеню, как учится, помогает ли в хозяйстве? Получила письмо и Прасковья Ивановна от отца Димы. В школу пришло письмо от Антонины Федоровны. Она просила ребят старательно учиться и обещала после войны возвратиться в школу.

Один только подполковник не писал, и Дима с Сеней, оставаясь наедине, спрашивали — не случилось ли что-нибудь с их другом?

* *

*

Фронт военных действий передвинулся далеко на запад.

День клонился к вечеру. Солнце уже скрылось за верхушками сосен и его последние лучи одели золотом красноватые стволы деревьев.

В классе было душно. Анна Андреевна открыла окна. На школьном дворе сладко пахло увядающими цветами.

Наконец, Анна Андреевна заговорила:

— Ребята, я созвала вас сегодня для того, чтобы обсудить вопрос о нашей помощи колхозу. Все вы знаете, что хлеб, который мы должны сдать государству, пойдет для нашей любимой армии. Чем больше мы соберем хлеба, тем богаче будет наша страна. Все вы, пионеры, должны создать бригаду сбора колосьев. Ни одно зерно не должно остаться в поле.

— Все будем работать, — дружно ответили ребята.

Неожиданно на улице раздался шум мотора. Все бросились к окнам. По улице ехала легковая машина. Она остановилась возле школы, из нее вышла Пелагея Прокофьевна — председатель колхоза, за ней запыленный, с усталым лицом незнакомый майор. На его груди блестел орден Красной Звезды.

Дима с Сеней переглянулись — уж не показалось ли им, что майор похож на капитана Добродеева.

Между тем, гости входили в класс, и Анна Андреевна поспешила им навстречу.

Майор поздоровался с учительницей и зорким глазом окинул притихших ребят.

— Здравствуйте! — сказал он звучным голосом. Ярко сверкнули зубы на его загорелом лице.

— Он, он, это товарищ капитан! — раздался восторженный голос, и глаза майора встретились с широко раскрытыми от изумления глазами Сени. Он радостно засмеялся и шагнул к нему, протянув обе руки.

— Узнал меня? Только я теперь уже майор. А дружок твой где? — спросил Добродеев.

— Здесь, товарищ капитан, то есть товарищ майор, — смутился Дима и подошел к Добродееву, — вы откуда приехали? Где товарищ подполковник?

— Об этом вы сейчас узнаете, — лукаво улыбнувшись, ответил Добродеев и обернулся к Пелагее Прокофьевне.

— Вот что, ребята, — громко произнесла Пелагея Прокофьевна, — к нам приехал дорогой гость. Сегодня же ночью он возвращается на фронт. Поэтому я послала за вашими родителями и членами правления колхоза. Прошу всех занять места!

Пока Пелагея Прокофьевна говорила, майор что-то рассказывал учительнице. Она выслушала его и с радостным лицом вышла из класса. Вернулась она с кумачевой скатертью в руках, расстелила ее на столе. Потом принесла три табурета.

За стол сели Пелагея Прокофьевна, Анна Андреевна и майор. Комната наполнилась народом.

Пелагея Прокофьевна встала, затянула туже платок на голове и сказала:

— Дорогие товарищи! Дождались мы светлых дней. Пришел и на нашу улицу праздник. Наша родная армия гонит врагов с советской земли. Товарищ майор расскажет вам о славных делах наших воинов. А мы дадим крепкое слово работать в тылу так, чтобы наша армия ни в чем не знала недостатка. Слово имеет представитель нашей Советской Армии майор Добродеев.

Колхозники дружно захлопали в ладоши и звонче всех ребята.

Майор встал, оправил привычным движением гимнастерку.

— В вашей деревне, — сказал он, — двое ребят — Дима Кунин и Сеня Чашкин совершили в прошлом году патриотический поступок. Они нашли в вашей речке, вот в этой самой Шилке, бутылку, раскупорили ее и обнаружили в ней записку и письмо. В записке партизаны просили найти подполковника Криворученко и вручить ему письмо. Задача была трудная. Кунин и Чашкин не испугались трудностей и с согласия всего школьного отряда смело отправились в дорогу. В их руках хранилась важная военная тайна, но эту тайну они никому не доверили и передали в руки самому подполковнику Криворученко. Сейчас эту тайну можно раскрыть. Партизаны доносили командованию, что неприятель устроил на краю села Сербиновки склад боеприпасов и горючего. Высланные нами самолеты разбомбили этот склад, сорвав план наступления врага.

Майор остановился, вынул из кармана гимнастерки бумагу, развернул ее и громко прочитал:

— За патриотический поступок, выразившийся в доставке донесения партизан, Военный Совет Н-ской армии постановил объявить школьникам Точилиной пасеки Кунину Диме и Чашкину Сене благодарность и наградить их именными часами с надписью «Юному патриоту от Советской Армии в дни Великой Отечественной войны». Чашкин и Кунин! Подойдите к столу!

Класс замер. Замерли и колхозницы. В торжественной тишине Дима с Сеней поднялись с парты и, взявшись за руки, волнуясь подошли к столу. Майор протянул каждому часы и крепко пожал им руки.

— Храните эти награды! Будьте примерными школьниками и преданными своей Родине и народу всю жизнь.

Потом майор обратился к учительнице:

— Анна Андреевна! Приказ Военного Совета я прошу вывесить в рамке в классе.

Первой зааплодировала Анна Андреевна, а за ней все колхозницы. Ребята обступили Диму с Сеней, поздравляли. Майор Добродеев подошел к ним и сказал:

— Я привез вам горячий привет от подполковника Криворученко. Я оставлю вам номер нашей полевой почты. Пишите нам о ваших успехах. А теперь надо прощаться.

Провожаемый всеми колхозницами и ребятами, майор вышел из школы и сел в машину. Зашумел мотор, раздался гул напутственных приветов.

Над миром стояла ночь. В высоком небе переливались, искрились звезды. Напоенные росой пахли травы. В голубых лучах месяца извилистой лентой уходила дорога на запад, куда уехал майор. Туда смотрели два мальчика. В руках у них тикали часы, каждой минутой приближая час победы.

Оглавление

ФАБИАН ГАРИН ТАИНСТВЕННАЯ БУТЫЛКА

НОЧНОЙ ГОСТЬ

ТАИНСТВЕННАЯ БУТЫЛКА

СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!

В КАБИНЕ ШОФЕРА

ЗНАКОМСТВО С ХАРИТОШЕЙ

ЖЕЛАННАЯ ВСТРЕЧА

НА ДОКЛАДЕ У КОМАНДИРА

НОЧНОЕ ЗАРЕВО

ВОЗВРАЩЕНИЕ

СПУСТЯ ГОД Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg