«Ликующий джинн»

Вадим Алексеевич Чирков Ликующий джинн (Кукурузные человечки — 3)

Фантастическая повесть для детей среднего школьного возраста

Глава первая

"По-видимому, на свете нет ничего, что не могло бы случиться".

Марк Твен. Из записных книжек

В дверь рвались нетерпеливые звонки.

Славик побежал открывать.

В прихожей раздалось женское "Ах!" и мужской бас. Потом, как это и принято у землян, начались объятия, рыдания, тискание, глажение, вскрики: "Ах ты боже мой!", "Славик, это ты?!", "Как ты мог?!", "Я все это время места себе не находила!", "Ты живой, ты живой!", "Что это за одежда на тебе?"…

Потом все трое, все еще в обнимку, ввалились в комнату и увидели Кубика — в таком же серебристом, как у сына, костюме.

— Виктор Алексаныч, — воскликнула мама Славика, — это вы?!

— Я, — скромно ответил Кубик и вдобавок развел руками. — Понимаете…

— Ничего не хочу понимать! — отрезала женщина. — Как может взрослый человек рисковать жизнью чужого ребенка?! Вот если бы у вас был свой…

— Елена… — начал было папа Славика, но Кубик его перебил:

— Меня самого погрузили в корабль без сознания! — закричал он. — Я очнулся только, может, часов через семь полета!

— Какого полета? Почему без сознания? — снова ахнула женщина.

— Питя его уложил снолучом, — попытался объяснить Славик, — чтобы он не брыкался. Прямо здесь, — Славик показал на пол, — а потом дядю Витю погрузили на транспортер и перевезли на корабль.

— Что за снолуч?! Кто грузил?! Какой корабль посреди города?! Неужели снова пришельцы?! — мама отпустила сына и схватилась за спинку дивана.

— Я грузил… — ответил Славик так же скромно, как Кубик минуту назад. Он сболтнул слово "снолуч" и теперь каялся.

— Значит, это снова они! И ты, конечно, ни разу не подумал о маме!

— Ну я… ну, мама, ну сложилась такая обстановка! И ничего другого нельзя было сделать! Разве с тобой никогда ничего не случается?

— Где вы в конце концов были?! — с сердцем спросила женщина. — Ответьте вы, Виктор!

— Знаете что, — предложил художник, — давайте для начала сядем. И я переоденусь…

Мама Славика не сводила глаз с его серебристого костюма и, вероятно, все еще надеялась, что это лишь маскарад.

— Я переоденусь, заварю чай… — бормотал Кубик, топчась на месте. Похоже было, что в его голове до сих пор крутится Кукурбита с ее проблемами, а Землю и даже собственную квартиру приходится осваивать заново. Или же художник просто оттягивал момент решительного объяснения.

— Надо подумать, есть ли у меня чай, — бормотал он, — чай… — Он поднял руку ко лбу. Нужно еще вспомнить, что стоит за словом "чай".

Мама Славика перевела глаза на мужа, чтобы поймать его взгляд и переглянуться насчет Кубикова состояния. Тот показал рукой, что все в порядке, что сейчас с мужчиной Кубиком все наладится.

Семья Стрельцовых уселась на диван: Славик был посажен посередине и снова обнят, словно родители боялись, что он опять исчезнет.

Кубик все же выбирал направление в собственной квартире. Он подошел к шкафу, навесил на серебристую руку кучу вещей и, опять потоптавшись, отправился в ванную. Вернулся оттуда в домашнем, тряхнул головой и исчез в кухне, провожаемый внимательными глазами мамы Славика. Из кухни раздалось звякание посуды.

Привычная церемония заварки чая привела, должно быть, его мысли в порядок. Он вернулся в комнату, катя перед собой чайный столик, на нем были блюдца с чашками, сахарница, тарелочка с печеньем, заварочный чайник. В комнате с появлением Кубика почему-то резко запахло ухой.

— Виктор Алексаныч, — первой догадалась женщина, — вы уверены, что заварили именно чай!

— Ну, у меня не такой уж большой выбор.

Женщина подняла крышку чайника и принюхалась.

— По-моему, — сказала она, — вы заварили сегодня, — это слово она подчеркнула, — черный перец!

— Не может быть! — Кубик наклонился над чайником. — Даю! — мотнул он головой. — Ну, даю! Значит, чай кончился. У меня там есть, кажется, немного кофе…

— Не нужно больше ничего заваривать, — остановила его женщина. — Ответьте мне лучше на вопрос: где вы в конце концов были? Что за корабль посреди нашего города, что за снолуч и куда вы с моим сыном исчезли на две почти недели? Я мама, и мне нужно знать все!

Художник вздохнул и посмотрел на Славика. Славик пожал плечами.

— Мы были на Кукурбите, — раздельно сказал Кубик и обвел глазами гостей. — На планете наших маленьких друзей. Вы их должны помнить по Егоровке.

Мама Славика схватилась за сердце.

— На Кукурбите… — повторил художник, обеспокоенно глядя на Елену, — ну и что? Ничего особенного. Каких-то, может, двенадцать часов… или чуть больше… лёта. Как, к примеру, до Австралии…

— Как это произошло? Тогда — остров Пасхи, теперь — сама Кукурбита. Нет, я ничего не понимаю!

Кубик взял стул, поставил его спинкой вперед (вспомнив, должно быть, кукурбитские "стулья"), сел и начал рассказ о невероятном путешествии на другую планету.

Понятно, что художник сначала пытался обойти острые моменты их приключений, вроде драки с роботами-верзилами, когда Славик сидел у него на плечах и палил для страха из дуэльного пистолета, но тот с этим не согласился. И Кубику пришлось рассказывать обо всем, правда, скупо и поспешно, стараясь выставить врагов смешными, глупыми и не опасными для землян. Славик не соглашался и с этим.

— Ну да! — вскакивал он. — Роботы, ма, были здоровенные, как дуроломы в американских мультиках! А дядя Витя как даст одному — он в нокауте!

Женщина то подносила руки к вискам, то накрывала ладонями рот, то встряхивала головой. Глаза ее становились все круглее и круглее.

А ведь еще были и Бар-Кос, командующий армией вторжения, и громыхаи, и заложничество… Когда речь подошла к моменту, где была использована в военных целях невидяйка, Кубик незаметно приложил палец к губам, и эта "деталь" рассказа была опущена, хотя Славик не знал, почему.

Женщина на рассказ Кубика реагировала в точности так, как это делала бы любая другая мама, окажись она на ее месте. Сидя на диване, напомним, и обнимая (крепко держа, словно боясь, что снова украдут) сына, одетого в серебристый костюм астронавта.

— С ума сойти! — говорила она.

— Не может этого быть!

— Вы все-все выдумываете!

— Боже! И Славик тоже? — И она смотрела на сына, желая еще раз удостовериться в его здешнем существовании.

— Славик, — вскрикивала она в следующий раз, — скажи ради всего святого, что этого ничего не было, и вы все нафантазировали!

Папа Славика попросил разрешения закурить. Он ходил по комнате, пускал дым к потолку и время от времени взглядывал на художника. А Кубик, рассказывая, оборачивался к нему, проверяя, как еще один мужчина воспринимает свалившиеся на их семью приключения. Старший Стрельцов то морщил лоб, то встряхивал головой, то изредка кивал ему, не забывая однако бросить после этого быстрый взгляд на жену.

Славик по временам слушал, как если бы ему пересказывали содержание приключенческого фильма, то веря рассказчику, то не веря.

— … Ну вот и все, — завершил свою историю художник. И, как и в начале встречи, развел руками: мол, а теперь делайте со мной что хотите, но что было, то было.

— Я понимаю, — начала отвечать женщина и глаза ее сузились, — государство снаряжает куда-то экспедицию: все идет в этом случае как полагается, хотя и не без риска… но чтобы вот так, по собственной или по чьей-то прихоти взять и сорваться никого не предупредив! И куда — на другую планету!! И кажется, через окно? Виктор Александрович!

— Да, да, я слышу, — виновато пробормотал Кубик. — Через окно, вы правы, Елена Васильевна, через окно…

— На одиннадцатом этаже! — всплеснула руками мама Славика. — Ведь вы могли упасть!

— Они были еще выше, Лена, — вставил ее муж, — они были в Космосе.

Но женщина не обратила на эти слова никакого внимания. Она встала.

— С меня хватит! — было ее отповедью всем троим. — Больше никаких пришельцев! Сколько можно! От них не было житья в деревне, а сейчас и в городе! Все! Ты слышишь, Славик! Ни-ка-ких при-шель-цев! Виктор Александрович, это и вас касается!

— Ну, ма… — взмолился Славик. — Ведь это не только от нас зави…

Женщина продолжала распоряжаться обстановкой:

— Из дома — ни ногой! В школу тебя будет отвозить папа, из школы забирать — тоже. Будешь сидеть дома. И никаких телефонных разговоров! — взгляд в сторону Кубика. — Это просто становится невыносимым! Пусть кто-то другой испытает на себе пришельцев! У меня просто ум за разум заходит: мой сын на какой-то планете дерется с роботами! Пока все не возьмешь на себя, — решительно объявила она, — в доме будет твориться неизвестно что!

Мужчины переглянулись.

— Не в доме, а на всей планете, — вставил вполголоса старший Стрельцов, но его не услышали.

— Пока все не возьмешь на себя… — Что поделаешь, именно такую гневную речь произнесла Славикина мама, и ее можно понять. Я думаю, и другая мама, стань она на место Елены Стрельцовой, сказала бы примерно то же самое или точно то же.

— …в конце концов у меня только один сын! — закончила Елена Сергеевна. — Где твоя одежда? — обратилась она к Славику.

— Только эта, — он обеими руками огладил серебристый костюм. — Та осталась на Кукурбите. На память о друзьях с Земли.

— Как же ты пойдешь домой?

— Я дам ему свою куртку, — сказал Кубик, — а про костюм подумают, что он маскарадный. Сегодня же старый Новый год. Вы ведь на машине?

Перед тем, как уйти, Славик не выдержал — подошел к окну и посмотрел сквозь стекло наверх. Все небо был падающий навстречу его взгляду снег. Где уж там было увидать несущийся меж звезд космический корабль, где Питя, должно быть, так же, как он, будь у него окно, смотрел бы… вниз… вверх?

Мама в этот момент послала папу на кухню за стаканом воды для себя, сама она открыла сумочку, чтобы все-таки посмотреться в зеркальце и что-то подправить на лице, Славик услышал шепот проходящего мимо Кубика:

— Обо всем никому больше ни слова. Молчок! Придумай что-нибудь, если не хочешь лишиться своих молстаров и невидяек. Мол-чок!

Так, на этом слове, закончилась та история и началась вторая половина зимы для Славика.

Зима, Кот Брысик, Пес "Вполет!", Синяк Петруха и Невидяйка

В понедельник, 14 января папа отвез Славика в школу. Он проводил его до вестибюля и успокоился, только когда сына у него перехватил Славикин старый друг Стас Гусляков. Тот, увидав Стрельцовых, входивших в школьный вестибюль, полетел к ним со всех ног.

— Ты где был все каникулы? — закричал он издали. — Я тебе по три раза на день звонил, а иногда и по семь!

Надо было врать, но врать, понял Славик, надо как-то поближе к истине, тогда, если проговоришься, можно сказать, что зарапортовался, рассказывая. И Славик ответил другу, что был в гостях у дяди и не где-нибудь, а в космическом городке. Его дядя инженер. Там, в космическом городке, такое… такое!..

А Стас все каникулы провел дома. Ну, ходили, конечно, в кино, просто так ходили-бродили, у Герки дома они вчетвером — он, Герка, Витец и Боб-скотовод (Коровин) — у него балдели. Один раз пробалдели всю ночь, шумели, музыку слушали — сосед три раза приходил ругаться. Класс! Потом вповалку легли спать…

Славик, слушая, кивал… Ах, каким рассказом он мог бы ответить другу, каким рассказом! Но прав был Кубик: если хочешь, чтобы кукурбитские "игрушки" остались при тебе, — молчок! Молчок! А то ведь распустишь язык — привяжутся, всё в конце концов вызнают, а дойдет до взрослых, тогда начнут тебя трясти по-настоящему, а "игрушки" потребуют для расследования, и поминай как звали! Нет, тайну нужно хранить при себе сколько можно, сколько хватит терпения, вдоволь ею насладиться, хоть она в тебе и ворочается, как кролик в брюхе удава, а после будет видно…

А Стас никак не мог остановиться, рассказывая про тот ночной балдеж. Как они…

Тут прозвенел длинный-длинный звонок, весь вестибюль и весь коридор стали расходиться по классам. Через десять минут Славик и Стас сидели за партой. Перед ними предстала их классная руководительница, Алевтина Николаевна, математичка, за ее спиной чернел прямоугольник доски.

Снова очутившись в школе, Славик понял, что самое трудное для человека, побывавшего (тайком, можно сказать) на другой планете, — это казаться человеком обычным, будто бы ничего такого не видевшим. Потому что стоило ему на минуточку перестать кого-то слушать, как он оказывался на Кукурбите. Такова была над ним власть другой планеты. И ум, и даже глаза Славика были полны ею.

Хорошо, что за спиной Алевтины Николаевны была черная доска. Славик уставился в самую ее середину и на черном этом экране тут же высветилась цветная картинка: на его ладонь, ворча и скаля на всякий случай зубы, взбирались крохотульки (величиной с фасолину), кукурбитские зубаки. Шерсть у них была встопорщена, но они, поворчав и обнюхав теплую ладонь, все-таки укладывались на ней…

Но вот математичка подошла к доске, застучала по ней мелом — цифры повели меж собой извечную свою войну, и цветная картинка исчезла. Воинственные (и неуступчивые) цифры ее прогнали.

Надо еще сказать, что встреча Славика с родителями длилась не час, не два, а целых три дня. И, может, три ночи. Три дня мама не могла успокоиться, и все, кажется, не верила, что видит сына живым и невредимым. Ранним-ранним утром второго дня Славик заметил, что мама потихоньку приоткрывает дверь в его комнату и смотрит на него — она хотела удостовериться, что сын в кровати, что он жив, что он спит, как все нормальные (не побывавшие на другой планете) дети. Путешественник поплотней закрыл глаза.

Однажды мама интересно взмолилась:

— Славик! Ну скажи, скажи мне ради всего святого, что не было никакой Кукурбиты, а ты все придумал! Что вы на самом-то деле ездили куда-то с Кубиком, может быть, в Кижи, черт-те куда, в Соловки — и не было чужой планеты, не было!

Папа тоже вел себя интересно. Он стал, во-первых, необычайно задумчив. Когда Славик не смотрел на него, старший Стрельцов мог, расхаживая по комнате и растирая лицо и особенно лоб, бормотать: "Вот, значит, как…", "Ну-ну…", "А что?…".

Он расспрашивал сына о подробностях путешествия, кивал, замолкал…

Что еще заметил Славик — отец поглядывал на него с уважением, какого раньше, понятно, не было. Смотрел как на человека, видевшего больше и знающего то, что ему, и взрослому, и отцу, неизвестно. Так смотрят на детей, у которых вдруг обнаружился сильнейший талант математика или шахматиста.

В школу Славика теперь отвозил отец, из школы, отпросясь с работы, забирала иногда мама. Кормила обедом, давала всякие наставления (так и слышалось в ее голосе: "И больше никаких кукурбит!"), еле-еле отходила. Отлучаться из дома куда-либо сыну категорически запрещалось, и запрещалось общаться "с этим несерьезным человеком", Кубиком. Кубику по телефону было сказано много неприятных слов, хотя в чем он виноват? Наоборот…

Брысик И Невидяйка

Невидяйку Славик испытал в первую очередь. Проверил, работает ли она в земных условиях. Кукурбита это одно, а Земля — совсем другое.

Первой жертвой инопланетного чудо-прибора стал, конечно, домашний кот, которого папа звал Брысиком. Это был молодой, но уже важный, неторопливый и мрачноглазый котище. На нем была огромная дымчатая шуба, он носил ее с тем достоинством, с каким носили, должно быть, шубы до пят дореволюционные богатющие купцы.

Неторопливость и важность Брысика наверняка были наследственными. Все его предки ходили именно так. Так — пока в деда или прапрапрадеда Брысятины не летел хозяйский сапог, что было неизбежно при таком количестве шествующей мимо тебя спеси.

Папа Славика смотрел на кота неодобрительно и даже недоброжелательно и при случае называл его "новым русским", добавляя, что все равно их время когда-нибудь да кончится.

— Впрочем, нет, — говорил он, подумав, — все разбойники, что останутся живы после нынешних отстрелов, станут в конце концов дворянами. Зачинателями дворянских родов, графами и герцогами…

Зато мама ходила вокруг котищи на цыпочках (а как сюсюкали гости!), кормила перекармливая, расчесывала, позволяла себя немилосердно кусать, не разрешала обижать. Она его заласкивала с детства, отчего кот вырос в уверенности, что в самом деле представляет собой нечто особенное, что, может быть, в нем течет королевская (или хотя бы купеческая) кровь. Эта его наследственность с помощью женщины расцвела пышным цветом.

Славик же хорошо знал, что в пышной шубе и за мрачным взглядом, прячется не купец и не барин, а обыкновенный мелкий пакостник. Стоило отвести глаза от его шубы до пят и неторопливого шествования по ковру, как кот, оглянувшись, запрыгивал на староновогоднюю елку, срывал стеклянную игрушку и гонял ее по полу, пока она не разбивалась; осколки ее потом противно хрустели там и сям, их находили через пару недель и под диваном.

Или он переворачивал на кухонном столе стакан с водой или остывшим чаем и удирал после содеянного со всех ног под кровать в спальне, откуда ровно через две минуты выходил, как король из собственной опочивальни — важный и неторопливый, будто и не было коричневой лужи на столе.

Или, спрятавшись за углом, выпрыгивал из засады и вцеплялся зубами в чью-нибудь голую ногу…

Все эти проказы никак не вязались с его мрачными, как у старого тигра, желтыми глазами.

Славику было абсолютно ясно, что невидяйку нужно испытать на этом, в сущности, диверсанте, спрятавшемся в пышной шубе.

Сначала он навел ее на спящего Брысика — тот роскошно разлегся на его кровати. Славик нажал на "кнопку", она послушалась, окошечко впереди засветилось — и кот послушно исчез. Невидяйка работает!

Экспериментатор протянул руку к месту, где только что видел животное, нащупал пушистое, теплое, дышащее. Все в порядке, кот ничего не знает о своей невидимости. Славик еще раз нажал на донце — Брысик появился. Он даже ухом не повел.

Теперь нужно проделать еще один фокус. Он разбудил дрыхлю-кота и отнес его, разнежившегося, тяжелого, в кухню. Дрыхля встряхнулся и направился к кормушке. В это мгновение прибор был снова включен. Ну?..

Раздалось вопрошающее мяу. Мол, что это? Мол, где я? Мол, где мои лапы, где усы? Может быть, кот оглянулся, чтобы проверить, есть у него хвост. Но и хвоста он не увидел. И не было больше шубы! Брысик отчаянно заорал. Он заорал может быть так, как орут только что обворованные богатеи. Кот, наверно, даже подпрыгнул, потому что раздался стук тяжелого приземления. Перевернулась кормушка. Потом что-то стукнулось в дверцу шкафчика. И снова мяв. Чтобы убедиться, что он, несмотря ни на что, существует, кот бился обо что угодно. Славик не знал, куда направить невидяйку, чтобы поймать в ее луч мечущегося по кухне кота. Но вот из-под стула раздалось угрожающее шипение — это Брысик шипел на то Непонятное, то Необъяснимое, то Ужасное, что без драки, в одно мгновение лишило его шубы, хвоста, усов, лапок — всего, короче, чем он владел, оставив только голос! Славик включил невидяйку и направил ее под стул. И тут же увидел морду чудовища, страшнее которого на свете не было ничего. Из глаз его било такой ослепительной яростью, зубы казались такими большими, а шерсть и усы так угрожающе встопорщены, что экспериментатор отдернул руку с прибором. Впервые за целый год кот показал, кто он есть на самом деле и кого прячет под купеческой шубой, вальяжной походкой и мирным мурлыканием, — зверя! зверя!

У Славика после этого эксперимента чуть ли не час дрожали руки, и повторять его с Брысиком он закаялся.

Клуб вечерних попугаев

— Привет Слава как ты поживаешь а почему ты не выходишь по вечерам во двор ты не мог бы мне объяснить что значит по-русски…

По вежливости и по торопливости речи Славик узнал Шандора Каллоша, соседа и одноклассника, сына венгерского дипломата, живущего в их доме. Он звонил ему редко, в крайних случаях.

— Привет, Шандор, — ответил Славик. — Что тебе объяснить?

— Было так интересно, — продолжал торопиться Шандор, — вот что я услышал. Что такое "пыховая тяга"? Это первое. "Рульный музон" — это второе. "Рульный" от "руля"? И что такое "кора" и "замуты"? Поделись инфой — я правильно говорю?

— Правильно, правильно. О чем там шел базар?

— Вчера говорили о рэпе. И позавчера тоже. И каждый вечер. Там было об одной песне сказано, что она "кора". Потом я услышал еще одно интересное слово: "типа замуты". Ты же знаешь, я хочу владеть русским языком как венгерским…

Шандора дома учили правильному русскому языку, а чтобы язык проверить и усовершенствовать, посылали во двор.

Во дворе его прозывали Моцартом, Скрипачом и Странником. "Странник" — больше от странного, чем от "странствовать".

По правде, Каллош был всего лишь странноватым. Два года назад у него обнаружился абсолютный музыкальный слух, и Шандора соединили со скрипкой. как собаку соединяют с ошейником, а лошадь — с мундштуком. Ему внушили, что его ждет великое будущее, и он в это поверил. И теперь все то время, которое у других называется свободным, проводил с учителем и "инструментом". Шандорова скрипка стала с некоторых пор приметой их большого двора, как и его силуэт в окне. От нее он стал немножко кривобоким, бледным, будто выращенным в оранжерее. Кроме того, он носил модные, кругленькие очечки, из-за которых его глаза уменьшались до бусинок — как не назвать его Странником!

На "свежий воздух" Шандора, однако, тянуло, тянуло к сверстникам — так тянется оранжерейный огурец к солнечному лучу. Он к скамейке подходил, молча садился, слушал. Разговор при нем не останавливался, только кто-нибудь бросал: "Привет, Моцарт!" или: "О, Скрипач явимшись!". Разговор, как правило, был общий, говорило одновременно человек пять, и был он преинтересный.

— Текста у Спенсора слабые…

— Бред несешь…

— Кинул Спенсору асю…

— Единственный рэпер из олд скул, который еще не скрысился из-за лавэ…

— Гоны идут на "Касту", гоны…

— Но если забить на все, окажешься на обочине…

— Сочное выступление: четыре перца так орали…

— Собсно гря…

— Всегда завидовал Хухру, что он научился флудить по-английски на орфусе…

— Шансон от рэпа отличается дебильностью текста. Рэперы знают, о чем поют и зачем…

— Из русских — "Коррозия" до ухода Борова…

— Ваще, рэперы поют о несправедливости этого мира, про продажных политиков, про наркоманов, преступников…

— Меня это не втыкает…

— Попса — галимый текст…

— "Энигму" я люблю… под нее думать о глобальном хочется… Тока не баньте меня за это!

— "Энигма" прикалывает…

— Чувствуется драйв… — тут добавлялось соленое словечко.

— Люди! Умение грамотно стебаться без хамства, — полезнейшая штука…

— Ты не слишком серьезен? Это не есть хорошо для любого дела…

— Вообще, мы как обезьяны — все повторяем за Западом, просто перенимаем форму…

Потом разговор на минуточку переходил на граффити, где тоже сообщалась нужная инфа:

— Граффитчики — самые безбашенные.

— Ну чем не unreal — стоишь со скребком в метро и вандалишь окна в поезде. Или пролезаешь в депо и драконишь поезда…

— Умение правильно стебаться…

Шандор, послушав, взглядывал на часы и, так и не сумев вставить в беседу ни слова, исчезал — как растворялся в ночной темноте. Его ухода никто не замечал.

А поутру он спрашивал у Славика:

— Я неистощимо занимался, но потом решил все-таки спросить у тебя. Вот я услышал вчера: "горячие перцы" — про рэперов. Это как лучше понять? Была и еще интересная фраза: "Мнят себя старами". Мнят — это что? Я не понял, но спрашивать было неудобно, потому что мне опять сказали бы, что я задрот… "Стары" мне понятны — звезды, stars, что такое задрот, мне объяснили…

Славик терпеливо объяснял венгру, изучающему русский язык:

— "Кора", Шандор, это типа фигня, лажня, в общем, piece of shit, а "замуты" — заморочки, ну, хлопоты… "Пыховая тяга" — это… азарт. Понимаешь, когда идет общий расколбас, тогда и перцы на сцене загораются, у них начинается пыховая тяга, классная читка…Мнят — ну, типа думают про себя, что они такие и сякие. "Рульный музон" это от английского rule, только окончание русское, он, понимаешь, типа ведет за собой, ну, прикольный, как "Все ненавидят нас"… нет, лучше все-таки рульный…

— Спасип, — поблагодарил Шандор. — Русский язык такой… обломный… или лучше сказать — кульный?

— Можно и так и этак, — согласился Славик.

— А ты когда выйдешь во двор вечером? Ты, наверно, болен?

— Болен, болен, — ответил Славик. — Если не умру, скоро выздоровею.

Вечерний двор был болью Славика. Ему запретили выходить по вечерам сразу после возвращения с Кукурбиты.

Мама выступила по этому поводу так:

— На этот риск я не пойду. Вечер, двор — и мало ли что еще там может быть! В наше-то время! Когда на каждом шагу рэкет, убийства, похищения, наркотики, водка! Я как-то иду и слышу: двое мальчишек Славикиного возраста переговариваются и всё повторяют слово "бухло". Позавчера бухло, вчера бухло. Только потом я догадалась — речь идет об алкоголе! Пятый класс — и бухло! Мне только этого не хватало — сидеть на иголках весь вечер, когда я и так падаю от усталости! Если хочешь, выходи с папой подышать свежим воздухом — да и то я буду каждый раз нервничать.

— Вы меня в колясочке вывозите, с соской, — ответил тогда Славик, — уж в этом случае со мной ничего не случится.

— Не дерзи мне, пожалуйста, — сказала мама. — А ты, Андрей, не молчи в таких случаях, а тоже хоть как-то высказывайся.

— Ты поддакивай, папа, и все будет в порядке, — съязвил разозленный Славик.

— Ну, — начал кивать из-под притолоки высоченный Славикин папа, — выходить, конечно, нужно… Да ведь я тоже устаю… И новости… И…

И нашему космическому путешественнику приходилось думать вот как:

Если школа учит вещам, которые понадобятся лишь через несколько лет (а то и совсем не понадобятся, обходятся же многие люди без бинома Ньютона, без спряжения глаголов, без чередования гласных, без знания о рыльцах, пестиках и цветоложе), то двор учит тому, что нужно завтра, сегодня, сейчас, сию минуту.

Во дворе узнаешь последние новости о хоккее и боксе, баскетболе и футболе, о главных убийствах и ограблениях, узнаешь нужное — то, без которого нельзя — о рэпе, роке, певице Земфире, о шансоне, о граффити и его суровых правилах.

Во дворе учишься языку, который не преподают ни в одной школе, который не услышишь ни у одного репетитора. Ты можешь сказать, уходя: "Ну, я погоал хомать", и тебя поймет каждый.

Здесь узнаешь (или увидишь), какими должны быть прическа, трузера, майка, шузняк, тату и пирсинг.

Во дворе ты можешь показать народу новый лейбл, новый плеер, новый диск, новый PSP c набором игр и всем, чем угодно, новые батарейки… стоп! Дальше нельзя, дальше идут молстар, снолуч и невидяйка.

Во дворе тебе не 12 лет, а СТОЛЬКО, СКОЛЬКО И ОСТАЛЬНЫМ. Да, во дворе ты не "мальчик", не "эй, пацан!", а кент, кореш, перец, чувак, браток, братиша, иногда молоток, — от этих прекрасных слов становится тепло на сердце.

Во дворе тебе дадут кликуху и по ней ты поймешь, как ты выглядишь (кем ты смотришься) в глазах остальных.

Во дворе они сидят не на сидениях скамеек, как остальные обитатели двора, а на спинках. Старики, увидев их на насесте, плюются и уходят подальше, а то и, донельзя огорченные, махнув рукой, совсем, домой — чтобы не видеть и тем более не слышать юнцов. Вмешиваться "в это безобразие" они не рискуют, у них от перепалки с "распустившимся донельзя молодняком" может подняться кровяное давление.

…Так что же все-таки вечерний двор для ребят? То же, чем была и остается для взрослых кухня, — на кухне, под ароматы томящегося в духовке гуся, делятся самыми ценными наблюдениями и мыслями, здесь даются самые точные оценки произошедшему и происходящему в мире и стране, здесь, на кухне, — и во дворе, где темно и с соседних скамеек доносится дымок сигарет (да еще слышится негромкая музыка), — откровенничают, случается, до донышка… здесь открываются глаза на мир, прочищаются от всякой дребедени мозги, — чего никогда не смогут сделать ни книги, ни телевизор, ни школа.

Да, запрет на вечерний двор был болью Славика; даже Каллош там ошивался, впитывая своими музыкальными ушами все, что говорилось на скамейках, на скамейках, где сидели не на сидениях, а на спинках…

Расширитель Проблем

Да что Каллош! Был ведь еще и Владька Скрябин со странным прозвищем — Момент Истины.

На скамейке приживается не всякий. То есть, сидеть-то какое-то время на ней можно, даже заговорить — ответить, например, если спросят, или сказать что-то свое, рассказать… Но вот примут ли твой ответ или рассказ — это неизвестно. Могут и не принять. Могут пропустить мимо ушей, если ты сказал не то и не так. И тогда, в следующий раз, тебя и не спросят, а если заговоришь, перебьют, будто тебя и нет на скамейке.

Владик Скрябин, тихий мальчик, приходил на скамейку нерегулярно. Кидал "привет!", садился (на сидение, а не на спинку) и сидел тихо, почти незаметный.

Но вот какой был у него особый здесь авторитет. Идет на скамейке разговор или спор, наступает все-таки пауза и во время паузы кто-то вдруг спрашивает у Владика:

— Владь, а вот что такое звон?

— Крик предмета, — звучит тихий голос.

Скамейка — вся — замолкает.

— А… дурак?

— Это колесо, которое застряло.

Все переглядываются.

— Дает про колесо, а, люди? — роняет кто-то.

— Захлопни коробочку. Владька, а что ты скажешь насчет… — подыскивается слово, — насчет ну… просто дыры?

— Ну, это известно: яма воздуха.

— Владь, кому известно?

Владька — видно в темноте — пожимает худенькими плечиками.

— Всем. Это же элементарно.

— Ватсон, — добавляет кто-то.

— Слышь, Владь… а… а…

— Да рожай же!

— Владь, а… вот дедушка?

— Учебник для маленького, — следует ответ, — но он его быстро раздербанит.

Скамейка дружно смеется. Вот так формула!

— А… погода?

— Импульс природы.

— Импульс… — примеряет кто-то слово.

На скамейке полагается возражать, полагается спорить, но Владьке не возражает никто.

— Дает, — сообщается самая верная оценка его ответам.

— Дает, — соглашается скамейка.

— Владька, а что ты скажешь… ну… вот… кто такие философы?

Владик отвечает без раздумий:

— Расширители проблем.

После этого ответа на скамейке наступает молчание, как после, например, сложного вопроса, заданного учителем всему классу.

Чтобы окончательно убедиться в уникальности ответов шестиклассника Владика, ему задается глобальный вопрос:

— А что такое атомная бомба? -

Все замирают.

— Гриб, — следует ответ. — На том свете.

— Мамочка моя! — не сдерживается кто-то.

И скамейка на хорошую минуту снова замолкает. Над головами сидящих от просветления, какое вызвали Владькины ответы, засвечиваются, кажется, нимбы, как над головами святых. Скамейка начинает походить на Тайную Вечерю.

— А что…

— Ты смотри…

— Гриб — точно!

— И ведь на том свете, люди…

— Где ты всего этого набрался, Владь?

— Нигде. Это же всем ясно…

Кто-то догадывается задать последний вопрос:

— Владь, а что ты скажешь насчет… ну… нашей скамейки?

— Клуб вечерних попугаев, — бросается горсткой точных слов Владька.

Все переглядываются, проверяя безжалостные слова., которые как бы нависают над ними.

Вот какие личности бывают на вечерней скамейке. И всего этого Славик лишился на долгое-долгое время.

Вполет и Невидяйка

Днем, когда родители были на работе, у Славика находились все же полчаса-час для двора.

Невидяйку надо было испробовать еще на ком-то, в конце концов она ведь была придумана для игры. На ком-то не таком страшном, как Брысик. Славик долго перебирал объекты следующего эксперимента, пока не остановился вот на ком.

Во дворе жил ничейный приблудный пес со странным именем "Вполет!". Историю этого славного имени знали только дворовые старики и иногда кому-нибудь рассказывали. Еще в 60-е годы, когда в Советском Союзе запустили в космос первое живое существо, собаку Лайку, мальчишки этого двора назвали призывом "Вполет!" пригретую ими шавку. Это было, конечно, здорово. Лайка еще летала, а другая собака уже готова была занять место в космической капсуле и сделать виток-другой вокруг Земли. Их собака. Новое имя она освоила в два счета и летела к кому-то, стоило ему крикнуть "Вполет!", со всех ног. За эту готовность к подвигу ее ценили и всегда чем-нибудь угощали. А она виляла хвостом. В полет так в полет, лишь бы кормили…

Героической собаке соорудили конуру из картонных коробок; в благодарность за жилье она лаяла всю ночь, и разбуженные лаем жильцы со всех этажей бросали в нее картошкой и яблоками из холодильников.

Потом Вполет куда-то исчезла, мальчишки немедленно отыскали у выхода из метро бесхозного грустноглазого щенка с обрывком веревки на шее и назвали тем же именем, потому что… потому что, во-первых, вообще любили собак, а во-вторых, души не чаяли в Вполете или Вполетихе, и когда она пропала, чуть не плакали.

С этого грустноглазого щенка и повелось во дворе называть каждую новую пригретую собаку именем Вполет, хотя давно уже в космосе летали люди. И сейчас, когда те мальчишки, что впервые дали собаке имя-призыв, стали уже дедушками, жил во дворе пес-доходяга, пес-приживала, который тоже охотно отзывался на это имя.

Пятый или десятый Вполет летом занимал игрушечный домик Бабы Яги рядом с песочницами. Возле этого домика любили почему-то собираться дворовые и приблудные алкаши. Вероятно потому, что в нем можно было, выгнав Вполета, отоспаться. И частенько поутру из домика виднелись чьи-то разбитые башмаки; а бедняга Вполет обходил этот "вытрезвитель" стороной, иногда, впрочем, на башмаки, для порядка поварчивая.

Кормили пса всем домом, но он все равно был тощий. Тощий, пегий, с вечно поджатым хвостом и с разными ушами, то есть одно у него торчало, а другое висело. Росточка пес был среднего, для приживалы самого удобного. Квартируя у Бабы Яги, он попробовал в благодарность за еду залаять ночью, но после первого же яблока замолчал, умница, и больше лаять ночью не рискнул. Подводя итог рассказу о псе-доходяге, можно сказать, что Вполетом его назвали только в силу традиции.

На нем-то, на Вполете, Славик и решил испробовать невидяйку во второй раз.

Было часа четыре дня, только что звонили с разных концов города папа и мама, у Славика было верных полчаса до следующих звонков. Он достал из-за книг батарейку-невидяйку, сунул в карман, в другой набрал из холодильника высохших кусочков колбасы, прихватил мохнатый теннисный мячик и вышел во двор.

Этот день внешне был такой никакой, что его, конечно, нужно описать. Температура была никакая — ноль градусов, небо тоже было никакое — то есть серое, непроглядное, на уровне третьего этажа, сито, сквозь которое не то лилось, не то валилось, не то сыпалось, в общем, капало-дряпало нечто, не похожее ни на дождь, ни на снег, ни на град, оно то шуршало, то шелестело, то тяп-ляпало, а на тротуарах немедленно превращалось в месиво, состоящее из микробов и вирусов.

Люди на тротуаре тоже были никакие — все одинаковые, похожие на закорючки, под зонтами, а то и без, с носами до земли, с которых тоже капало. То, что валилось (и т. д.) с неба, косо заштриховывало, замарывало их, как в сердцах замарывают неудавшийся рисунок.

Такой был день — никакой, и если бы в кулаке у Славика (кулак в кармане) не было невидяйки, он бы, как все, поддался никаковости этого дня и сник бы, и повесил бы нос, как все, и его бы тут же заштриховало дряпней, как неудавшийся рисунок.

Благодаря невидяйке все вышло иначе.

Славик вышел из подъезда и направился к домику Бабы Яги, стоящему перед трансформаторной будкой. Еще во дворе были машины, у которых есть привычка поднимать в непогоду отчаянный, как у брошенной собаки, вой посреди ночи. По дороге ему встретился позавчерашний снеговик с носом-морковкой и окурком в углу рта, на голове его стояла пустая банка из-под пива с крышкой-козырьком. Вид у снеговика, короче, был хулиганский.

Вполет, лежа на этот раз в домике на куче тряпья, натасканного ребятней (куртки, рубашки, майки, даже старый треух), выставил наружу, для связи с миром, двухцветный нос. Нос говорил ему и о погоде, и о том, что из продуктов проносили мимо: свежий хлеб, мясо, овощи, молоко или, скажем, квашеную капусту. Перед домиком лежала красная пластмассовая, чисто вылизанная миска. При приближении Славика пес замолотил хвостом по стене.

— Привет, Вполет!

Пес взвизгнул и выскочил было из будки, но тут же нырнул обратно, где было сухо и мягко. Славик присел на корточки и вынул из кармана кусочек высохшей колбасы. Вполет осторожно взял его зубами и проглотил не разжевывая.

— Проделаем небольшой эксперимент… — объявил Славик. Он протянул собаке другую ладонь, на ней лежал продолговатый предмет вроде батарейки, каких немало валялось во дворе. Пес обнюхал предмет и посмотрел на мальчика. От "батарейки" пахло человеком и чем-то — он еще раз принюхался — совершенно незнакомым, далеким, сказал бы Вполет, если бы умел говорить, и непонятным, как звезды.

Славик нажал на кнопку невидяйки. Вполет исчез, но хвост его продолжал стучать в стену домика.

Неужели даже не зарычит? Славик встал и сделал шаг назад.

— Вполет, ко мне!

Послышался шум вылезания собаки из домика, холодный нос ткнулся ему в ладонь. Хвост, наверно, работает сейчас, как вентилятор. Славик достал из кармана второй кусок колбасы — и того в руке как не бывало. По ладони прошелся мокрый собачий язык. Пес невидим! Невидяйка действует в условиях двора!

Эксперимент однако нужно было продолжить. Славик вынул припасенный для этого мохнатый теннисный мячик и зашвырнул его подальше.

— Апорт, Вполет, апорт!

На сыром снегу сами собой стали появляться отпечатки собачьих лап; мячик, утонувший в снегу, поднялся и поплыл, как на волнах, к Славику. Пятиклассник огляделся — никто, кажется, плывущего к нему по воздуху теннисного мячика не видел. Пес получил и третий кусок колбасы.

— Место, Вполет!

Звуки залезания собаки в домик, хахание после пробежки.

Экспериментатор снова нажал на кнопку невидяйки — на него из домика глянула донельзя счастливая собачья морда. На свою невидимость Вполет не обратил никакого внимания, принял, должно быть, ее за игру.

Он получил и четвертый, самый большой, кусок колбасы; Славик вдобавок погладил голову собаки и отправился, скользя в жидком снегу, домой. Такой же счастливый, как Вполет после его визита.

Теперь, думал он, подходя к лифту, надо опробовать невидяйку на человеке.

Кубик

День, второй, третий — а Кубик не дает о себе знать! Он, единственный, человек, с кем можно поговорить о Кукурбите! Славик забеспокоился. Он видел по родителям, как воспринимается его путешествие на другую планету, и подумал, что с художником тоже не все ладно. У взрослых мозги набекрень съезжают чаще, чем у детей. Говорил же как-то тот же Кубик, что у детей мозг круглый и может катиться, как футбольный мяч, в любую сторону, а у взрослых — пирамидальный, катиться никуда уже не может и верхушка его запросто может съехать.

— Почему пирамидальный? — спросил тогда Славик.

Кубик подвинул к себе (разговор шел еще в Егоровке) лист бумаги и начал, рассказывая, что-то на нем рисовать.

— Взрослые, живя долго, строят и строят в своем мозгу картину мира — как, скажем, муравьи — муравейник или термиты свою халабуду. И получается чаще всего пирамида, или другое геометрическое тело, имеющее высоту. При земле-жизнетрясении — а их выпадает на долю взрослого населения земли достаточно много, возьмем, к примеру, полет сына-пятиклассника на Кукурбиту — верхушка этого построения, получив непосильный груз, запросто может съехать на сторону. Чего не случается с круглым, как футбольный мяч, детским мозгом. Дошло?

— Пока нет, — признался Славик. — У меня же мозг, как футбольный мяч.

— Ты слыхал выражения "крыша поехала", "двинулся мозгами", "с ума съехал", "ум за разум зашел"?

— Огого!

— Это все об одном и том же физическом явлении: сдвиг…

В доказательство художник показал другу рисунок. На нем был человек с вислым носом и вытянутой до верхнего края листа головой, на острие которой была надета шляпа. С такой шаткой верхушкой немудрено съехать.

Славик решил позвонить Кубику.

Трубку долго не поднимали, потом Славик почувствовал, что она снята и поднесена к уху. Более того, он услышал треск бороды, примятой микрофоном.

— Дядя Витя, — сказал Славик, — это я.

— Привет, — услышал он, — ответь мне, пожалуйста, есть ли такое слово -

Нырех?

— Есть. И еще — Туми, Бар Кос, громыхаи, Наг Тусс, Лог Фар…

— Святая мадонна! Мир и без того переполнен именами! Дай-ка я их вспомню. Босх, Леонардо, Гойя, Гог, который Ван, Врубель, Кандинский, Анри де Тулуз да еще и Лотрек, Мане и Моне, Сёра, Сислей, Шагал, — так еще и эти! А не встречался ли тебе когда-либо, где-либо живописец со странным именем — Кубик?

— Встречался. — Славик не знал, дурачится по своему обыкновению художник или это у него всерьез. — У Кубика в Егоровке, у Евдокимовны, полдома. К нему еще Нинка, надоеда, заходит.

— Так, так… А где он сейчас? В Егоровке или в Туми? Вразуми меня! А может, он громыхает в паре с Бар Косом? А Егоровка — она на каком свете?

— Ну дядя Витя! — вскричал Славик. — Ну что вы в самом деле! Вы что, Нинку не помните?

— Нинку помню. Нинон. Такая, чуть меньше кувшина. Розовое с голубым, а сверху соломенно-желтое и без умолку трещит.

Славику захотелось бросить трубку. Неужели Кубик съехал с ума?

— Дядя Витя! — сердился он. — Какой кувшин?! Нинка чуть ниже меня!

— Но ведь ты-то как раз с кувшин! — Художник все ехал и ехал.

Нет, на другие планеты должны летать только дети!

— Дядя Витя… — уже обессилев, проговорил Славик, — ну что вы меня разыгрываете…

— Слава, — услышал он вдруг серьезный и слегка укоризненный голос художника, — я чувствую себя нормальным только тогда, когда чуточку улыбаюсь, — ты это должен был заметить. И хочу, чтобы улыбались, разговаривая со мной, другие. Так ты ростом с кувшин?

— С кувшин, с кувшин! — обрадовался Славик. — С тот самый, что у Евдокимовны на заборе висит вверх дном! Только я вверх головой!

— Я тоже, — ответил Кубик. — Хотя мне все последнее время хочется побыть на голове. Как дела?

— Скучно без пришельцев, — брякнул Славик то, что было у него на уме.

— Ну вот, — разворчался Кубик, — скучно ему. И не стыдно тебе? Перед тобой развернут, так сказать, целый мир…

— Какой там мир! — перебил его Славик. — Сплошная зима. Снег, грязь, слякоть, холод. Простуда вот. — Славик кашлянул на всякий случай. — Всем бывает скучно. С вами разве такого не бывает?

— Мне бывает тоскливо, — был ответ, — а скучно — никогда. Это разные вещи. И вообще, художники специалисты по тоске.

— Как это?

— Это, брат, слава богу, только взрослая болезнь. — откровенничал бородатый, которому тоже, видно, было одиноко, — у вас скука, у нас тоска. Но от меня это пока далеко… Как все-таки дела?

Славик вспомнил про Брысика и Вполета. Про их невидимость. Что один едва не взбесился, а другому хоть бы хны.

— Да так, — сказал он, — по-всякому. Никуда меня не выпускают. В школу, и все.

— Выпустят. В конце концов, что такое Кукурбита? Всего лишь еще одна планета, до которой можно долететь в течение одного сна. Тут главное — произнести обыкновенные слова о необыкновенном. Вот они: мы побывали там в гостях. Нас, так сказать, туда пригласили…Вот увидишь, скоро твои предки будут о ней говорить, как о вашей булочной. "Подумаешь, Кукурбита!" — скажут они… Ты "игрушки", кстати, не трогал?

— Пока нет… — осторожно соврал Славик. — Я пока не знаю, что с ними делать.

— Я тоже, — признался художник. — Ну, время подскажет.

— Дядя Витя, а как вы думаете, что сейчас на Нырехе?

— Не представляю. Ералаш. Неразбериха. Кавардак. Война. Не знаю.

— Вот бы узнать.

— Может, твои друзья придумают, как с тобой связаться?

— Ох, как хотелось бы!!! — Тут надо бы поставить не три восклицательных знака, а пять, потому что больше всего на свете Славик хотел бы поговорить в эти дни с Питей…

Но, признаться, и этот разговор, с Кубиком, получился наиприятнейший. Потому что за каждым сказанным и услышанным словом скрывалась какая-нибудь картинка: за словами "Нинка", "кувшин" — летняя Егоровка, Евдокимовна с морщинистым лицом, куры возле ее ног и тот самый желтый цыпленок; за словами "Кукурбита", "Нырех" — краснорожий, в мундире Бар Кос, роботы в свете костра, сейчас они возьмут Славика в заложники, по телу пробегала дрожь… Поговорить с Кубиком было все равно, что второй раз посмотреть любимое кино.

Правда, под конец Кубик чуть все не испортил. Толканул речу, выступил, чего он, надо признать, делать не любил.

— Ты, это… — начал он неуверенно. — Я насчет чудодейных твоих аппаратиков… Ты их пока в ход не пускай… — Славик затаил дыхание по известной причине. — Честное слово, — продолжал Кубик, — я хоть и считаюсь взрослым и приближаюсь к возрасту мудрых, но не знаю, как использовать их в земных условиях. Егоровка не в счет. Знаю только, что нужно быть очень осторожным и стараться думать наперед, что человеку почти не свойственно. Пока это умеют делать только шахматисты, да и то лишь на доске. В жизни они такие же дураки, как президенты. Может быть вместе что-нибудь придумаем? Главное пока, — втолковывал Кубик, а Славик делал выдох в сторону от трубки, — главное — чтобы никто-никтошеньки, как говорят Евдокимовна и Нинка, о твоих молстарах, невидяйках и снолучах ничегошеньки не знал. Узнают — быть беде, поверь мне, Кубику, в чьей бороде уже засветились седые нити. Не ведаю, что за беда, но ее тогда не миновать. Уж слишком эти аппаратики чудодейственны для Земли, для города и много сулят предприимчивому человеку…

Тут оба передохнули, а потом договорились — встретиться. Когда, как — не было пока известно никому. Но встретиться, знали оба, нужно, необходимо, они и наговорятся всласть, и потолкуют о том, что можно сделать с кукурбитскими "игрушками", и о том, как вообще должны жить на Земле люди, вкусившие звездной пыли.

Невидяйка И Петруха

Надо было испытать невидяйку на человеке.

На другой день после разговора с Кубиком, после школы, Славик, держа Кубикову наставительную речь в одной половине головы, а нестерпимое желание пустить в ход невидяйку в другой, стоял у окна в кухне и смотрел во двор. Он должен был выбрать из всех, кто находился во дворе и кто проходил по нему, того, на кого он направит невидяйку. Он должен был найти, скажем точнее, жертву своего эксперимента. Неопасную — вот что бы он сказал Кубику — жертву эксперимента. Попробуй такую отыскать.

Погода в этот день неожиданно была хорошей. Низкую облачность, что, как старое одеяло, прикрывала город, смело каким-то ночным ветром, и показалось наконец солнце. Солнце было небольшое, мутноватое, но оно грело. Во двор, на скамейки у стен, тут же выползли, как божьи коровки на первое тепло, старушки. Они сидели по двое, по трое, а где и поодиночке. Старушки были еще немногословны и неподвижны. Они только-только отогревались. Одинокие — те вообще походили на забытую кем-то поклажу, и возникало опасение, что вот-вот появится во дворе воришка, оглянется по сторонам, подхватит старушку под мышку и унесет.

Славик, глянув на одинокую старушку, кулем сидевшую на скамейке, подумал, что на ней без всякого риска можно испробовать невидяйку. Бабушку долго никто не хватится, а сама она и не ойкнет. Он оделся, сунул невидяйку в карман и вышел во двор. Прошелся возле скамейки, будто тоже ловя животворные солнечные лучи, прошлендал, косясь на одинокую бабку, выбранную жертвой космического эксперимента.

Жертва подставила серенький носик неяркому солнышку, глаза ее были зажмурены, а сморщенные губёшки еще и сжаты. Старушка была как бы наколота на солнечный луч, как на булавку, и высыхала на нем, как жук на картоне энтомолога, специалиста по насекомым. С ней у Славика не будет хлопот.

И, проходя второй раз возле бабки, он нажал на кнопку невидяйки. Скамейка в одно мгновение опустела. Остался только старушечий запах — лекарственных трав, древней одежины, валерианки и нафталина. Но тут Славик услышал шепот, который издавала пустота: "Слава те, Господи, — взял, взял! И никакой больше со мной канители! Нет — и все. Растворил в небеси, как соль в воде, хорошо-то как…".

Экспериментатор испугался. Испугался он… пустоты, которая шепчет.

— Подумаешь, — скажет кто-нибудь, прочитав эту строчку, — нашел чего бояться!

Скажет… но, может, задумается.

— Пустота? — повторит. — Шепчет? Это, пожалуй…

В том-то и дело! От пустоты, что вдруг зашептала, сам собой мороз по коже. Так было и со Славиком. Он, глядя, на пустую шепчущую скамейку, поежился. Неужто невидяйка испепелила (аннигилировала, на ученом языке) старушку, а шепот ее остался? Что ему теперь с ним делать, с шепотом? Так и бросить здесь? Убежать от него? (Что, между прочим, очень хотелось Славику).

Ну да, а завтра он не удержится и аннигилирует еще одну старушку ради чистоты эксперимента, а послезавтра услышит, как переговариваются две пустые соседние скамейки: "Как ты там, Алексеевна?". "Да как. Полегче стало, когда себя не видишь…".

В их дворе поселится Шепот…

Короче говоря, Славик до того испугался, что побыстрей нажал на кнопку невидяйки. Шепот материализовался в старушку, укутанную, как младенец, в шали и пальто, глаза ее чуть приоткрылись, она подняла к лицу ручонку в варежке и губешки прошелестели: "Не приняли меня, видать, Там, не приняли отчего-то. Грехи, что ли, не пустили? Значит, придется мне еще жить-доживать…".

Так. Невидяйка действует на людей, как на Кукурбите. Все в порядке, друзья не подвели.

Тут Славик, как и всякий другой экспериментатор (как и всякий другой мальчишка), стал думать, на ком бы еще, более, скажем, живом, чем эта старушка, уже почти невидимая, более, скажем, полнокровном — но таком же неопасном — можно еще испробовать невидяйку?

На ком?

И Славик отправился в путешествие по большому своему двору.

В этот погожий день под солнышко выкатили коляски молодые мамы. Они сидели парами и переговаривались о манных кашах, молочных и фруктовых смесях, витаминах, соках, памперсах, животиках, поносиках, спинках, ножках, вавочках, потничках… они, конечно, не могли быть объектом его легкомысленного эксперимента.

Сидели на скамейках и старики. Эти отличались от старух хмуростью и неприступностью. Вдобавок в руках почти у каждого была палка. Некоторые были еще как-то грозно усаты и пыхали табачным дымом, как старые замки пушками, будто предупреждая любого пришельца: ко мне лучше не подходи!

Славик и не стал к ним подходить.

Взрослых, снующих в это время по двору — здесь открылись два офиса, было домоуправление и отделение милиции — лучше было не трогать. Им, чувствовалось, сейчас уж никак не до игры в прятки или в ловитки. На их лицах была написана Озабоченность. Сразу понималось, увидев ее, что все эти люди, пересекая двор, зарабатывают — сейчас, в данную минуту, делая один быстрый шаг за другим — зарабатывают деньги. Они: прикидывают варианты, ловят момент, просчитывают ситуацию, ищут щель, выстраивают (и тут же разрушают) некую деловую пирамиду, они вычитают и складывают, они умножают и делят…

Нет, с невидяйкой к ним лучше не соваться, чье-то даже пятиминутное исчезновение может быть принято ими за нового вида похищение, а о них-то сейчас трубят и газеты, и телек. Теловидение, говорит Скрябин, объясняя слово тем, что голов на экране почти не бывает.

Зато Славик остановился — метров за десять — у скамейки, на которой уютнейше расположились двое дядек. Между ними была расстелена газета, на газете стояли две бутылки портвейна, бутылка воды, лежал кусок колбасы, два соленых огурца, пучок зеленого лука и надломленный батон. По лицам этих двоих чувствовалось, что "стол" накрыт широчайше, он прямо-таки ломится от яств, предложи им кто-то, к примеру, омара, устриц или седло молодого барашка, они бы посмотрели на дарителя взглядом презрительным и даже негодующим.

Двое дядек — это был их дворовый алкаш, "синяк" Петруха, дядя Петя для Славика, и алкаш из соседнего двора, которого раньше звали Игорем, а потом все стали звать кто Егором, кто Гоги, кто Гошей — ради соответствия с обликом спившегося человека. Еще его звали "братом Кондратом", потому что фамилия его была Кондрашкин.

Эти двое, на зависть всем остальным, жили в свое удовольствие. Их не трогали ни экономика, ни политика, а шумные демонстрации с флагами, которые в последнее время часто проходили по их улице, их смешили до коликов и они, распрямясь, показывали на митингующих пальцами, а то и звали за собой, шлепая ладонью по поднятой над головой бутылке с остатками водки.

Скамейка Петрухи и Гоши благодаря пучку зеленого лука выглядела в сером январском дворе оазисом посреди пустыни, островком мира и благополучия. Дома этого островка бы не получилось из-за жен, поэтому на лицах застольников сияли безмятежность и умиротворенность.

Славик, глянув на бутылки, подумал, что скоро у него будет подходящий полнокровный и нестарый объект для его невидяйки. И хотел было уже отойти, чтобы прогуляться, пока объект будет "готов" для эксперимента, как вдруг услышал магическое для него слово.

— Вот ты говоришь, гравитация… — Слово произнес дядя Петя, и Славик вспомнил, что было как-то сказано о нем во дворе. Сказано было, что Петруха не так уж давно был кандидатом технических наук и перспективным ученым. Но работу он потерял, его научный отдел развалился, кандидат оказался не у дел, тыкался-мыкался в поисках применения собственных мозгов, никому они, оказалось, не нужны… запил в конце концов — и вот что он представляет собой теперь: полный, говорили, деградант… А "Егор" Кондрашкин был всего четыре года назад неплохим инженером…

— Вот ты говоришь, гравитация… — Произнося это, дядя Петя дрожащей рукой, звякая стеклом, разливал вино по стаканам. — Поверишь, мы с Коляном не далее как позавчера, сидя у него дома за двумя бутылками "портюши", и, углубясь, елико возможно при двух бутылках в эту тему, открыли закон антигравитации! Открыли! Ну, ты ведь знаешь: где глоток, там и слово, где слово, там и глоток — глубже, глубже, глубже… и вот он, момент истины! И формула антигравитации как на ладони! Прям сияет! Карандаша нет, ручки — тем более, и я эту формулу записал обгорелой спичкой на сигаретной пачке. Записал — ух!!! Глянь, говорю Коляну, да ведь это расцвет науки и техники, это иное будущее человечества, это миллиарды долларов!.. Ну, по этому поводу Колян полез в загашник, достал последнее, сбегал за третьей бутылкой. Выпили еще. Нельзя было этого делать! Нельзя! Выпили мы, пробую снова углубиться, чтобы проверить формулу — нет больше озарения! Вьюга уже в голове, метель куролесит. Я еще глоток — да тут же и повалился. И Колян вслед за мной. Проснулись вечером. Голова — нет мочи…

— Портвейн — он, точно, по голове бьет, — согласился Егор. — Сначала просветляет, а после хоть криком кричи. Водка — она по сравнению с портвейном лекарство. Но — не озаряет. Только хочется кому-нибудь морду набить.

— Нет мочи, — повторил дядя Петя. — Но я помню: что-то три часа назад было замечательное. Что-то даже грандиозное. В бутылке немного осталось, я хлебнул — и вспомнил! Да мы же закон антигравитации открыли! Человечество будет теперь парить! Весь мир изменится на наших глазах! Мы взлетим без керосина, мы взлетим!.. А формула где? Где выкладка? В голове, конечно, ничего нет, труха, салат оливье, винегрет — нечего и искать. Я давай шарить на столе: кажется, на чем-то я закон записывал. Да ведь на сигаретной же пачке! Спрашиваю у Коляна: где она? Он мне: была, точно, но я ею, кажется, газ на плите поджигал, спичка-то, говорит, все время гасла. Может, спрашиваю, хоть кусочек где остался? Да нет, кусочек горевший я до конца, до пальцев сжег, чтобы по пьяни дом не спалить, и еще водой залил. Он уже теперь в канализации в километре от нас… Я схватился за голову. Представляешь? Открыли такое — и потерять!

— Это бывает, — успокоил его Егор. — Мы с тем же Коляном и тоже за портюшей, и тоже углубясь, как ты говоришь, открыли походя происхождение человека. И тут же позабыли. Еще шарахнули на радостях — и как водой смыло! Вот так и пропадают гениальные открытия. Думаешь, мы одни такое умные? Да их сейчас, открытий за бутылкой — тьма! И насчет портвейна ты прав — он проясняет. На втором стакане… Ну, за разговорами мы и дело пропустим. Давай!

— Давай, — согласился дядя Петя и поднес стакан ко рту; лицо его было скорбным. — За наши светлые головы!

— На втором стакане, — уточнил Гоша. — Вперед!

Славик отправился дальше по двору, зная, что через некоторое время оба гения не будут вязать лыка, и все открытия, сделанные между первым и вторым стаканом как просияют, так и погаснут — как искры над костром. Он отправился дальше, думая, что можно было бы вернуть дядю Петю с помощью молстара в ту минуту, когда он записывал формулу антигравитации на сигаретной пачке. И оказать человечеству неоценимую услугу. Но как это сделать, он не знал. Тут надо бы посоветоваться с Кубиком…

Но невидяйку он опробует точно на Петрухе. Ему через полчаса будет все равно — быть видимым или невидимым. Даже лучше, наверно, невидимым.

Через полчаса Славик снова был у скамейки-оазиса. С надеждами на какое-то очередное великое открытие у Петрухи и Гоши было уже покончено — они обнимались, нависая над опрокинутыми бутылками. Колбаса осталась недоеденной, и приблудный худющий пес стоял рядом со скамейкой и голодными глазами смотрел на нее. Хвост его вполне мог вывихнуться от усиленного махания. Еще немного, и он доберется до колбасы. Пес переступал от нетерпения лапами.

Славик, по опыту наблюдателя, знал, что после обнимания пройдет еще время, прежде чем собутыльники разойдутся, шатаясь, или уснут. Но они могут сейчас еще подраться, на это уйдет минут десять.

Ждать было уже нельзя, дома вот-вот зазвонит телефон, если уже не звонит. Славик хлопнул себя по карману, невидяйка была на месте.

Дядя Петя, отчего-то всхлипывая, оторвался от Гоши и откинулся к спинке скамьи. Гоша глянул на него, тоже всхлипнул и принял удобную позу. Голодный пес сделал шаг к колбасе и прижал на всякий случай хвост. Бросился к куску, схватил его — и был таков. Друзья не шелохнулись.

Рядом со скамейкой прошла быстрым шагом пожилая женщина, одетая для службы, покачала головой.

— Вот счастливые люди, — бросила она Славику, — где только они деньги на выпивку находят!

Славик дождался, пока женщина отойдет подальше, и достал невидяйку. Дядя Петя спал, и он направил чудо-прибор на него. Еще раз оглянулся — никого поблизости не было — и он нажал на кнопку. Пьянчугу со скамейки как ветром сдуло. Остался только елозивший ногами ради удобства позы бывший Игорь, а теперь Гоша-Егор-Гоги-брат Кондрат.

Теперь надо было чуть подождать, чтобы убедиться в полной невидимости объекта, и вернуть Петруху в суровую действительность солнечного, но все же холодного январского дня. Спящий и невидимый, он может замерзнуть.

— Эй, пацан, — услышал он, — ты — моего — кореша — не видел?

Славик обмер. На него из-под низкого козырька мохнатой фуражки смотрели сходящиеся к носу Гошины осовелые глаза.

— Н-нет, я только подошел.

— Вот — дела! Минуту — назад — он — был, я — глянь, а — его — уж нет. — Гоша говорил, перебираясь со слова на слово, будто переходил по камням быструю речку. — Он — уйти — никак — не мог, ты — мне — веришь?

— Верю.

— Может — у — меня — что-то — с глазами?

— Я не знаю…

— Тебя — же — я — вижу… Тогда, — убежденно сказал он, — Петруха испарился. Он — у нас — ученый. Он — недавно — закон — антигрррр… гррр, — Гоша это слово так и не одолел и перешел к следующему, — открыл. А Колян — его — как — варвар — сжег. И вот — он — исчез… Испарился. — Гоша опустил голову, но тут же поднял ее. — Он все может…

Славик испугался: слово "испарился" не должно было здесь произноситься.

— Дядя Гоша! — закричал он. — Это у вас что-то с глазами! Точно, с глазами! Вон они какие красные!

Гоша вынул из кармана грязный-грязный носовой платок и поднес к глазам. В это мгновение Славик нажал на кнопку невидяйки. Дядя Петя появился на скамейке.

— Ты — где — был? — ошарашенно спросил его приятель, толкая в плечо. — То — ты — тут — то — ты — там.

— Тототам-гиппопотам! — рассердился разбуженный Петруха. — Как тут сидел, так и сижу. Спал ведь я, чего ты меня будишь?

— Ну — сидел — и — сидел, — согласился Гоша, — значит — у меня — отключка — была. Нам — спать — здесь — нельзя, — рассудительно объявил он, — можем — замерзнуть. Вставай!

Оба алкаша с трудом встали и, держась друг за друга и вразнобой, как мальчишки, что пихаются ради игры и смеха, шатаясь, пошли к дому. Там они, скорее всего, скатятся в подвал и будут там спать на кипах войлока, в который обматывают теплые трубы. Потом, проснувшись и придя в ужас от головной боли, вылезут на свет божий и страшные, как вурдалаки, потащатся, умирая на каждом шагу, отыскивать спасительную бутылку.

Славика алкаши больше не интересовали. Свое дело он сделал. Невидяйка прекрасно работает в земных условиях, на всем живом (и полуживом, добавил бы Питя). А вот как все-таки ее можно использовать без боязни? Чтобы можно было и играть? Тогда игры стали бы во сто раз интереснее. Тут такое можно придумать! С этими прекрасными мыслями он и поднялся на лифте и открыл дверь своей квартиры. Дома уже давно звонил телефон.

А Что Если…

Конечно, эта мысль пришла ему в голову. Она и не могла не прийти. Невидяйку нужно испробовать на себе!

Страшного ничего нет. Из невидимости вернулся и Брысик, и Вполет, и старушка, и Петруха. Значит, вернется и он. Разве кукурбитцы могут его подвести?

А в невидимости такое можно испытать!

Об этом мечтает, наверно, каждый человек — побыть невидимкой. Неслышно подойти к кому-нибудь, тронуть за плечо — вот он вытаращится, когда никого сзади не увидит!

Или подкрасться к какой-нибудь паре на скамейке, послушать, о чем там говорят, и самому сказать что-то. Или крикнуть. Те обернутся, вскочат: КТО? ЧТО? А кто, что, никогда не узнают!

А в классе появиться невидимкой? Сесть на свободную парту и время от времени подавать оттуда какие-то звуки (чтобы по голосу не узнали): то свистнуть, то квакнуть, то замемекать, то в окошко забарабанить.

КТО, ЧТО, ОТКУДА?!

Тут Славику и сам Питя бы позавидовал!

Незаметно войти в чью-то квартиру и побыть там барабашкой… А вообще, может, барабашки, о которых рассказывают и пишут, и есть невидимки? Может, он был бы в городе не один? Но как увидеть друг дружку невидимкам?

Невидяйку Славик включил перед тем, как отворить дверь подъезда. Дверь давно без замка и, бывает, открывается от ветра.

Направил "батарейку" на себя, сказал: "раз, два, три!", нажал на кнопку правой рукой, глядя на вытянутую левую. Левая исчезла. Славик глянул на ноги. Ног тоже не было. Все в порядке, он невидим!

И невидимка толкнул дверь. И вышел во двор.

Даже воздух во дворе был другим. Странно, но Славик почувствовал запах цветущей сирени. Она пахнула так, словно кто-то тряхнул неподалеку цветущей веткой.

Но в самом ли деле он невидим? Нужно проверить. На скамейке рядом с подъездом сидит та старушка, на которой он провел два дня назад первый эксперимент. Та же серая пуховая шаль, тот же серенький остренький носик, выцветшие глазенки посреди морщинистой кожи, похожие на пуговки, сжатые бесцветные губешки. "Стоит ли доживать до такой старости?", мимоходом подумал Славик. И провел рукой перед самым носиком старушки. Она ничем на это не ответила. Не моргнула, даже носиком не повела. Да жива ли она? Славик присмотрелся. Дышит… Но его точно не видит. Невидим? Нет, нужно еще на ком-то проверить.

Славик огляделся. Народу полно. Кто идет, кто сидит. Вот молодая женщина в расстегнутой дубленке и платке на шее, простоволосая, катит мимо него коляску с младенцем. Славик замахал руками над головой, словно призывая на помощь. Ноль внимания. Значит?.. Нет, нужно еще на ком-нибудь. Чтобы знать наверняка.

Худая дворовая кошка направляется к клумбе, шарит-шнырит по сторонам глазами — не свалятся ли на асфальт дерущиеся воробьишки — как раз на обед. Не кинул ли кто что-то вкусное? Худой хвост у кошки пружинисто подергивается — как удилище, когда клюет крупная рыба; Славик сделал к ней шаг-другой, позвал: "Кыс, кыс…". Кошка оглянулась, повела желтыми глазами туда-сюда: кто позвал? Никого… Потом вытянула голову прямо к Славику: учуяла человечий дух. Кошке полагалось удивиться, но, чтобы удивиться, надо быть человеком. Пахнет мальчишкой, но его самого не видать… Не стану ломать голову, решила кошка, пойду дальше, пусть над этой нереалочкой другие думают — почему пахнет мальчишкой, а самого его нет. Мне бы воробьишку, воробьишку бы мне…

Так. (подумал Славик). А не попробовать ли подшутить над кем-то?

Дед сидит на скамейке: внукова жокейка с надписью HongKong на голове, сынова старая кожаная куртка на худых плечах, сыновы кроссовки (явно на два размера больше), джинсы с нашитой для красоты (красными нитками) заплатой на колене — наверняка внуковы… Единственное свое у деда — мундштук, курит он сигаретку; усы желтые от табака. Смотрит на всех хмуро, ничего хорошего ни от кого не ожидая: не согласен он ни с рэпом из окон, ни с плеерами (от кого уши заткнул, от меня?!), ни с молодежной модой, ни с машинами с тонированными, как у членов Политбюро, стеклами — "а кто, кто в них ездит?!" Алкаши на улице через одного, фиолетовые, как марсиане, в магазинах все есть, одного сыру выставлено 20 сортов, а денег ни на один нету…

Не захотелось Славику добавлять деду забот, ему только кукурбитской невидяйки сейчас не хватает.

Собаку провели неподалеку, пятнистую догиню с длинными, как у красавиц с выставки мод, ногами. Догиня повернула голову к невидимке, верхняя губа ее задрожала, поднялась, показывая жуткие желтые клыки, послышалось негромкое рычание — не нравятся, мол, мне эти фокусы с невидимостью, я ведь с нею в два счета разберусь…

Вон идет Шандор… Идет быстро, видно, послали в магазин. Смешной, слегка кривобокий от постоянной скрипки. Будто она у него и сейчас под подбородком. В очках. Ага. Славик неслышными ногами подобрался поближе и сказал измененным голосом:

— А это наш Моцарт.

Шандор остановился, закрутил головой. Славик забыл, что у него абсолютный слух, музыкант тут же определил:

— Ты где, Славка?

— Тута, — пискнул Славик.

Интересно было смотреть на скрипача. Уж как он завертелся!

— Ты из какого окна со мной разговариваешь?

— Ни из какого. Я тебе привиделся.

— Прислышался, — поправил Шандор. — Но так не бывает.

— Бывает. Если человек шизофреник, с ним бывает.

Шандор задумался.

— Это исключено… — Опомнился. — Славка, ты где?

Ответ был великолепный:

— Я — нигде. И везде.

— Значит, — согласился Шандор, — я беспрекословный шизофреник., — согласился он. Но тут же нашелся: — Но среди шизофреников случаются такие безудержные гении! Или, — продолжал он размышлять вслух, — или ты разговариваешь со мной с помощью радиоуправляемого сигнала. Из своего окна. — Он стал искать глазами окно Славика в доме напротив. — И тогда я не шизофреник.

Возле Шандора остановилась какая-то тетка.

— Мальчик, что с тобой? Может, тебя домой отвести?

— Домой? Нет, я иду в магазин.

— Куда тебе в магазин! Тебе к врачу надо!

— Нет, нет, я уже со всем категорически справился. — И Шандор направился к выходу со двора.

Тетка качала головой. К ней подошла другая. Первая сказала ей:

— Это ж надо! Еще ребенок, а крыша уже едет! Сам с собой разговаривает.

— Чему ж тут удивляться! Вот у Эльвиры, ну, ты ее знаешь, девочка такое вытворяет…

Славик слушать теток не стал и пошел по двору дальше.

Неплохо получается. Шандор, конечно, насочиняет потом с три короба: и про шпионов в их дворе, и про тайную организацию в каком-то подвале, про то, что он кое-что о ней узнал благодаря своему слуху… Шандор такой.

Кого бы еще переполошить? Может, выйти на улицу? Нет, там невзначай наткнутся на тебя, испугаются, закричат, соберутся возле… Лучше во дворе. Пока. Сразу всего не придумаешь.

Славик-невидимка шел по двору и выбирал жертву эксперимента.

Старики-картежники вынесли лист фанеры, уложили его на скамейку и давай шлепать картами. Подойти сзади и начать подсказывать то одному, то другому, какой картой пойти. Вот взбеленятся!

Оля Задрыгина, одноклассница, показалась в окне второго этажа. Можно признаться ей понарошку в любви под окном — ой что будет! КТО?! КТО?! КТО?! Олька на любви помешана, смотрит на всех ребят в классе, не влюблен ли кто в нее.

Грузчики сгружают мебель… Подкрасться к ним и начать командовать:

— Влево! Вправо! Вниз!..

Столько возможностей у невидимок!

Почтальон спешит-торопится. А что с ним сделать? Спросить, нагнав:

— А мне пишут?

Он обернется и по инерции спросит:

— Кому?

Идея сверкнула в голове Славика молнией. Только чем ее исполнить? Одна молния рождает другие. Знаю, знаю! Придется сбегать домой.

Невидимка бросился бежать. Голубей приходилось обегать, они, бедняги, к невидимкам еще не привыкли.

Вот удивился бы кто-то, увидав, как открывается дверь в пустом лифте! Повезло, никого на площадке. Повезло и войти в квартиру и выйти — все на работе или во дворе, где весна.

Из парадной Славик вышел почти спокойным. Огляделся. Во дворе всё по-прежнему. Можно начинать.

Он подошел к беленому участку стены, который успел выбрать, когда в голове его сверкнула молния, еще раз огляделся, вынул из кармана баллончик-пульверизатор (они сейчас есть у каждого школьника), проверил насадку и… нарисовал синей краской прямо перед собой круг величиной с большую тарелку. Потом сменил баллончик и обозначил оранжевой краской точку на круге. И той же краской повел от нее спираль — сперва по нарисованному кругу, вокруг него, направил ее влево и вверх, пока доставала рука.

Оглянулся. Напротив стены остановился на обратном пути почтальон и, моргая, уставился на рисунок, который появлялся у него на глазах.

Затем возле почтальона, ошарашенно глядящего на стену, встал парень в очках с кейсом в руке.

Над большим кругом, на расстоянии примерно метра, возник кружок величиной с блюдечко. Спираль пошла вокруг него.

Парень поднял руку с дипломатом и почесал нос.

— Проявляется, что ли? — спросил он у почтальона.

— Может, ПРОявляется, а может, ПОявляется, — ответил тот.

— Ну, откуда ПО? — возразил парень.

Спираль уткнулась в точку на маленьком круге и остановилась.

— Мене, текел, фарес, — сказал молодой человек..

— Оно, конечно, так, — согласился почтальон, — Мене, текел… В общем, Валтасар, только вы мне объясните, как оно все-таки ПОявляется.

Славик полез в карман за следующим баллончиком.

К двоим прибавился третий, третья — та самая женщина с коляской. Она молча уставилась на стену с рисунком.

— Может, вы мне объясните, что здесь происходит? — спросила женщина.

— Сами не знаем пока, — ответил почтальон. — ПОявляется сам собой рисунок на стене, как слова на стене на пиру библейского царя Валтасара.

— Я, наверно, уйду, — сказала женщина, — у меня все-таки ребенок. Вы мне потом расскажете? — обратилась она к почтальону.

— Расскажу, — пообещал тот, — если хоть что-то пойму.

Четвертый подошел — тот самый хмурый старик с желтыми усами.

— Опять нарисовали что-то ночью? Руки бы им поотрывать за такие фокусы!

— Нет, — обернулся к нему молодой человек, — сейчас рисуют, в эту минуту.

— Кто? — Желтые усы старика встопорщились, как у тигра.

— Видите?

Славик, оглянувшись — нет, пока никто не трогается с места, — изобразил некие лепешки вокруг первого круга. Такие же лепешки — лепешечки — возникли и над малым кругом.

Молодой человек с кейсом вытаращил в догадке глаза.

— Облака! — воскликнул он. — Честное слово, это облака! Над планетами! Значит, обе обитаемы!. А оранжевая спираль — путь полета космического корабля!

— Руки… — повторил старик и спросил у всех: — Но как же это?..

— Черт знает как! — рассердился молодой человек. — Честное слово, моих мозгов здесь не хватает! Скорее всего, конечно — обыкновенное ПРОявление. Ночью кто-то из ребят нарисовал эту космогонию невидимыми красками, а сейчас, при нагревании солнечным лучом — вон какой сегодня день! — рисунок ПРОявляется. Вот и все! Кажется, именно так возникают на стенах граффити. Дайте-ка я проверю, что это за краски. — Он сделал шаг к стене, Славик отскочил подальше, чтобы на него не наткнулись.

— Осторожнее! — крикнула женщина с коляской. — Там может быть излучение! Вдруг это инопланетяне?

— Какие ино… — возразил парень с кейсом, но остановился.

Славик, снова оглянувшись на всякий случай, вынул из другого кармана еще один баллончик и закрасил большой и малый круги зеленой краской. А синюю распылил, снова сменив баллончик, в пространстве между большим и малым кругом.

— Смотрите, смотрите! — Женщина. показывала на рисунок пальцем. — Нет, вы как хотите, а я ухожу.

У стены — на расстоянии метров 5–6 — собралась уже толпа. Все смотрели на рисунки. Последними к ней подошли Петюня и Гоша. От них аппетитно пахло свежим пивом.

— О чем базар? — спросил Гоша громко. — Что раздают?

Приятели за короткое время оказались впереди всех. Им, кто как, объяснили, что происходит. И про ПО и про ПРО, и про инопланетян, которых тоже нельзя исключать. Кто-то вспомнил даже о барабашках. Сказали об излучении, что и оно возможно.

Тут неизвестно как рядом с ними оказался Шандор с полной авоськой в руке.

— Это Славка! — закричал он, тыча пальцем в рисунки. — Это Славка из третьего подъезда неустанно и беспрепятственно шутит! У него радиоуправляемый сигнал. Он им из окна действует! Он со мной на расстоянии смехотворно разговаривал — я вон там был! — показал рукой. — А сейчас неопознанным лучом из своего окна рисует!

Вот ябеда! Славик проскользнул вдоль стены и начал обходить толпу.

Гоша повернулся к Петюне. Тот смело шагнул к стене, потрогал пальцем рисунки и дал понюхать палец Гоше. Гоша потянул увесистым носом и повернулся к другу.

— У? — спросил он.

— У, — подтвердил Петюня. Приятели что-то такое поняли и открывать другим не захотели. У них могут быть и свои секреты. Оба решительно прорезали толпу и пошли к выходу со двора.

Славик, стоя уже позади всех, невидимый, оглянулся — не смотрит ли кто на собрание у стены? Нет, все-все собрались здесь. Он нажал на кнопку невидяйки. Увидел свою руку, ноги…

— Ты чего, Шандор?! — уверенно крикнул из-за спин. — Я ведь вот он — какой луч? Я вот он!

Толпа посмотрела на Славика, потом на Шандора, потом на рисунки на стене. Понятно ничего не было. Был, говоря словами Стаса Гуслякова, полный улет.

Игры С Невидяйкой

Выходя изредка во двор, Славик теперь брал с собой невидяйку. Он надеялся, что одно лишь ее присутствие в кармане подскажет ему мысль об игре. Да и вдруг ее надо будет использовать мгновенно! Вдруг некий бандит погонится за кем-то у них во дворе с пистолетом или ножом, как это случилось две недели назад в соседнем, а Славик тогда — раз! — и спасет человека, сделав невидимым!

В общем, невидяйка, как "Макаров" у милиционера, была у него под рукой, в правом кармане, и он все время проверял, там ли она, не потерял ли ее, не дай бог.

В школу он ее не брал, хотя очень (очень-очень!) хотелось. В школе он мог и потерять ее (единственный на Земле экземпляр!), и, не выдержав искушения, начать ею хвастаться. Ясно, что вскоре он бы мог ее лишиться. Об этом предупреждал Кубик. Питя сказал бы совершенно противоположное — бери, мол, в школу, чего там! — но Славик пока больше доверял художнику. Все-таки взрослый. Все-таки вместе были на Кукурбите. Все-таки ему можно позвонить (или он может позвонить), а Питя сейчас неизвестно в какой стороне Вселенной и молчит, молчит…

А во дворе уже поселился февраль, серый, мокрый и грязный, как уличная псина, он поселился здесь, и непохоже было, что скоро уйдет.

Славик в этот день еле дождался звонков — сначала маминого, потом папиного. Родители удостоверились, что сын дома, одинаково сказали, что погода на улице отвратительная, что делать там нормальному человеку нечего, и предупредили, что позвонят вот-вот еще, буквально через десять-пятнадцать минут.

Славик достал из-за книг невидяйку, накинул на плечи куртку, обмотал шею шарфом, нахлобучил серую вязаную шапку и отправился во двор.

Невидяйка улеглась в правом кармане. Может, хоть сегодня во дворе что-то такое будет, и он применит чудо-прибор не ради проверки, а по делу.

Славик брел по двору, как охотник в поисках дичи. Он именно так смотрел по сторонам, сжимая в кулаке невидяйку. Но настоящей "дичи", кроме тех людей, о которых мы уже рассказали, во дворе не было. Встречались полуголодные и недружелюбные ничьи кошки, клевали черствые корки хлеба или остатки каш голуби, сновали между ними, подворовывая крошки, воробьи. На кошек и голубей Славик заряда невидяйки расходовать не хотел. Мало ли что может ему встретиться не сегодня, так завтра.

Он сделал по двору круг и уселся на ту скамейку, где недавно пировали Петруха и Гоша. Уселся, и тут же, конечно, как по цепочке: Петруха — невидимость — невидяйка… пришла в голову мысль о Кукурбите. Грустная мысль: о нем, наверное, там забыли. И о планете Земля тоже — у них и без того куча дел. Восстановление разрушенных городов, близость Ныреха, где сейчас черт знает что творится, да и вдруг ему, Ныреху, снова пришло в голову напасть на Кукукбиту? Должно быть, ученые в Туми спешно изобретают сегодня оружие против роботов, испытывают его на тех, что остались у них.

А может, его друзья и хотят с ним связаться, но их отцы не могут пока изобрести средство связи с другой планетой. Но ведь они должны, должны это сделать, ведь там, на Кукукбите есть Питя, который никому не даст покоя, пока не добьется своего! А Питя…

— Вы позволите, молодой человек? — раздался рядом чей-то голос.

Славик не успел еще повернуть головы, как на него пахнуло кожей верхней одежды, он услышал ее скрип — на скамейку слева от него садился пожилой и худой незнакомый мужчина в кожаном негнущемся пальто и в кожаной, плоской, как блин, кепке. Славик хотел уже было отвести от него глаза, но мужчина так пристально его разглядывал, что тоже пришлось присмотреться. Глаза у незнакомца были серые и на редкость холодные, а глубокие борозды, идущие от носа, трудно, как шторы, разъезжались сейчас в стороны, чтобы обнажить ровные, белые, наверняка искусственные зубы. Кажется, этот кожаный изображает на своем лице улыбку.

— А нам на тебя пожаловались, мальчик. — Улыбка еще сохранялась, но это уже был оскал. Дядька, видать, никогда не видел своей улыбки в зеркале.

— Кто? — испугался оскала Славик.

Сосед по скамейке не сводил с него серых холодных глаз; Славик ежился. А со стороны они походили, наверно, на мирно о чем-то беседующих соседей либо деда и внука.

— Экспериментируешь, ни у кого не спрашиваешь разрешения, не знаешь даже, как это может отразиться на здоровье человека. Так нельзя… Учти, нам всё уже известно. (Кому "нам" он так и не не сказал). Игрушка и сегодня с тобой? — вдруг последовал резкий вопрос.

Правая рука Славика инстинктивно ушла глубже в карман, пальцы сильнее сжали невидяйку.

— Давай-ка ее сюда, чтобы после ни о чем не жалеть, — уверенно приказал дядька.

— О чем я должен жалеть? — произнес Славик бессмысленные защитные слова, бессмысленные, потому что он чувствовал уже, что проиграл, что сделает все, что прикажет ему чем-то необъяснимым страшный человек в кожаном плаще.

Он дернулся было встать, но тот, оказывается, держал уже его за рукав.

— Не надо… — сказал он как-то даже доброжелательно и покачал головой, — не надо… Остается самое малое — вынуть руку из кармана и разжать кулак… Ну! — вдруг властно прикрикнул незнакомец.

Невидяйка покорно скатилась с руки Славика в ладонь морщинистого дядьки — продолговатый цилиндрик, в точности похожий на земную батарейку для плеера или диктофона..

— Так-так, — пробормотал тот, разглядывая прибор. — Ага. Направляем этим, нажимаем здесь? — он коснулся подушечкой указательного пальца кнопки. И следим за этим окошечком, правильно?

Славик ничего не ответил. Он при виде своей невидяйки в чужой руке оцепенел.

Мимо скамейки, косясь на людей, — не едят ли чего, — проходила замурзанная дворовая кошка.

— Ты очень кстати, киса, — сказал незнакомец. Он направил невидяйку, зажатую между пальцев, как сигарета, на кошку и нажал на донышко. Та тут же исчезла, но раздался ее жалобный мяв.

— Чудесно! — Дядька повел рукой за мявом. — Опля! — Кошка появилась, но в то же мгновение подскочила чуть ли на метр, после чего унеслась, отчаянно мяуча, прочь.

Незнакомец повернул к Славику лицо с той же, показывающей искусственные зубы, улыбкой.

— Считай, что тебе повезло. Ты мог натворить бед; а мы сие предотвратили. — Кто такие "мы", он опять не сказал, но слово произнесено было очень внушительно. — Теперь ответь: откуда у тебя эта игрушка? — Плащ его заскрипел, на Славика сильно пахнуло его кожей. "Мы" и этот запах были чем-то связаны.

Наш пятиклассник чувствовал себя, как на допросе, которые только и показывают по телеку. Он чувствовал себя в чем-то виноватым.

— Друг оставил, — быстро придумал он. — У него отец в Лондоне работает, а он там учится. Он приезжал и дал мне на время: подержи, мол, у себя, только не трогай.

— Врешь, конечно, — определил незнакомец. — А куда ты исчезал на две недели?

И это "они" знают!

— Так мы с ним на их дачу поехали. Она почти в лесу стоит. Двухэтажная…

— Где это?

— Где-то за Болдыриным…

— Проверим… — многозначительно сказал кожаный дядька и встал. — Больше у тебя ничего такого нет?

Славик мотнул головой.

— Откуда!

Незнакомец сунул невидяйку в глубокий карман плаща, но тут же передумал и переложил во внутренний пиджака. Проверил, похлопав ладонью, там ли она.

— Провожать меня не надо, — снова мягко, доброжелательно произнес он. — Посидишь здесь минут семь-десять и пойдешь домой. Родители, конечно, об игрушке ничего не знают? Ну, пусть и дальше не знают. Всего хорошего, Славик (имя тоже ему было известно). — Вернее, прощай. Думаю, мы больше не увидимся. — И уже сделал два шага по направлению к арке, но вдруг обернулся. — Другу скажешь, что… ну, что уронил игрушку в унитаз — ты же умеешь придумывать, — да еще, мол, с перепугу, ловя ее, нажал на рычаг. Так будет лучше всего.

И ушел было, но опять обернулся. Посожалел:

— Сечь вас некому… — Покачал головой. — Ох, некому…

Походка у незнакомца была быстрая, шаг уверенный, как у военного, и держался он прямо, несмотря на возраст. За какую-то минуту он исчез под аркой, а там немедленно смешался с прохожими.

Смятение

Славик сидел без движения. Вот и все. Невидяйки у него больше нет. Нет Питиного подарка. Не будет уже фантастических игр, которые можно было с ней затеять. Шапки-невидимки нет, и чуда он больше не сотворит. Он своими руками отдал ее незнакомому человеку. Тот у него просто забрал невидяйку.

А кто, кто этот человек в кожаном пальто? Кто такие "они"? Как они проведали о невидяйке? Ведь о ней знал только Кубик. Неужели?..

Славик вскочил и бросился домой. В лифте у него одна мысль перегоняла другую.

Художник оказался дома. Услышав растревоженный голос Славика, он сразу же спросил, в чем дело.

— У меня только что отняли невидяйку! — чуть не рыдая, крикнул Славик.

— Кто?!!

— Какой-то совсем незнакомый дядька.

— Ты никому ее не показывал? Никому не говорил?

— Нет! Ни одному человеку! А вы…

— Это только наша с тобой тайна, — отчеканил Кубик, — и я не имею права ею распоряжаться. А теперь признайся — ты пускал прибор в ход?

— Пускал…

— Рассказывай!

Пришлось доложить и про кота Брысика, и про Вполета, согласного быть невидимым, лишь бы его кормили, и про старушку, от которой чуть было не остался один только шепот, и про Петруху с Гошей, что открывают за бутылкой самые нужные человечеству законы и тут же их забывают.

— Немало успел… — проворчал Кубик. — Я, в общем-то, знал, что ты не выдержишь, но не думал, что так скоро… Значит, тут есть и моя вина. А что за дядька? Как он выглядел?

Славик вспомнил и кожаные пальто и кепку, сетчатые и клетчатые от морщинок серые щеки, искусственные зубы. Безжизненную какую-то руку… Признался, рассказывая, что дядька этот чем-то был для него страшен, но чем именно, передать нельзя. Не отдать такому невидяйку он не мог. И тут же высказал ту мысль, что родилась на пути к телефону:

— Дядя Витя… а что если он пришелец?

— Слава! — возопил художник. — Я с твоей помощью и так в фантастике по самые уши, а ты мне еще ее добавляешь! Побойся бога! И вспомни, что я тебе говорил насчет пирамиды. Честное слово, еще немного и я тронусь, спячу и тоже поеду!

— Этот дядька, — стоял на своем Славик, — он, честное слово, как робот. Что, если он с Ныреха? Они же сейчас на все готовы. Мы же с вами им насолили. И дядька все время говорил: мы, мы… Кто эти "мы"?

— Вот что: ты другие "игрушки" не трогал? — задал неожиданный вопрос Кубик.

— Нет.

— Не прикасайся пока к ним, — стал вдруг распоряжаться художник. — И обо всем помалкивай. Постарайся не выходить без надобности во двор. Какое-то время… Тебя ведь отец увозит и привозит из школы? Вот и ладненько… Я не думаю, Славик, — наконец высказался он, — что это был пришелец. Судя по твоему рассказу, это наш и только наш человек. Он отечественного производства, друг мой. Наверняка из организации, но из какой? Их сейчас столько…

Кубик чего-то недоговаривал.

— И успокойся: еще не все потеряно. Вспомни Кукукрбиту: мы с тобой и не в таких переделках бывали. Даже Бар Кос перед нами спасовал. Ну, как ты? Ничего? Все будет лучше, чем сейчас. Пока.

Трубка легла на телефон. Славик заплакал.

И телефон тут же зазвонил снова.

— Плачешь? — спросил Кубик.

— Нет, — ответил Славик.

— Я вот о чем подумал, — пригласил его к размышлению художник. — Твоего Брысика подозревать в разглашении тайны мы не можем: он не выходил из дома — так?

— Так, — нехотя согласился Славик.

— Но вот ваш Вполет вполне мог проболтаться.

— Дядя Витя, — вскричал Славик, — думаете, мне сейчас до смеха?

— Я рассуждаю, стараясь ничего не пропустить, — был ответ. — И уж коль мы по самую макушку в фантастике, то и коту-невидимке ничего не стоит заговорить. Как и космическому Вполету… Ладно, на время животных отставим. Тогда — старушка, на которой ты провел эксперимент. Она могла пожаловаться кому-то из домашних на свое исчезновение: "пропала-де, бабка, как корова языком слизнула" и добавить, что ты возле нее в тот день ошивался. Хорошо бы узнать, что из себя представляют ее домашние. Она твоя соседка?

— Да. У нее дочь с двумя детьми, а муж дочери работает где-то за границей, приезжает раз в году. Эта тетка целый день дома, с детьми, сидит на телефоне; когда ей звонят в дверь, с трубкой выходит. И с сигаретой. И губы всегда накрашены.

— Прямо портрет… — отозвался на это художник. — Исключать, конечно, нельзя, но едва ли… Перейдем к твоим алкашам.

— Они не мои, дядя Витя, — обиделся Славик. — И Вполет еще разговаривать не научился!

— Не зловредничай, — попросил Кубик. — Относись ко всему с юмором. Так вот алкаши…

— Дядя Витя, больше ведь некому! — И Славик рассказал, кем были раньше дядя Петя и Гоша-брат Кондрат: первый ученым, второй инженером. Невидяйку они могли запросто вычислить. Дядя Петя даже закон антигравитации как-то между двумя стаканами портвейна открыл…

Художник в трубку глубоко, глубоко вздохнул.

— Такие у нас нонче, как говорит Евдокимовна, пироги, — сказал он. — Так ты думаешь, больше некому? А когда ты "работал" с собакой, никто у тебя за спиной не стоял? Впрочем, тебя ведь могли видеть и из окон. А окон там не меньше сорока. И в каждом окне мог быть любопытствующий человек… Ну и задачку ты мне задал!

Тут засигналила вторая линия, Славик сказал, что, наверно, звонит мама и переключился.

— С кем это ты разговаривал? Не с Кубиком случайно? Скажи ему, что он несерьезный человек. Это ж надо!..

— Нет, со Стасом. Кубик тебя боится.

— Слава богу! А то он совсем распоясался…

Через пять минут после разговора с мамой художник снова позвонил.

— Такие пироги… — повторил он. — Я, конечно, не Шерлок Холмс и уж тем более не Настя Каменская, но появилась мысль и у меня. У вас есть в доме бинокль?

— Подзорная труба, — ответил Славик, — папка зачем-то купил. Она на шкафу лежит.

— В каждом мужчине, — наставительно изрек Кубик, — дрейфует частичка пирата. Или, по крайней мере, моряка, покорителя океанов. В иных домах я замечал даже телескопы. Так что папиной подзорной трубе ты не удивляйся и не ищи ей других объяснений. Трубу нужно будет пустить нынче в ход в целях обнаружения… — художник подыскивал слово.

— Чего? — поторопил его Славик.

— Коньяка. — Кубик часто в своих ответах был непредсказуем, его собеседник и сейчас не удивился.

— Какого коньяка? — деловито спросил Славик.

— Твой Петруха всегда на одной скамейке кайфует?

— Да. Ее во дворе называют "Харчевней трех пескарей". Они часто одной только воблой закусывают.

— Вот туда и направь подзорную трубу. И чем скорее, тем лучше. Постарайся разглядеть, что они сегодня будут пить — портвейн, водку или коньяк. И чем будут закусывать. Это очень важно! Ну, если, разумеется, они вообще появятся на скамейке. И если будут что-то пить. Давай! — распорядился художник и положил трубку.

Что за мысль появилась у Кубика? Какое отношение имеет русская выпивка к инопланетной невидяйке?

Все же Славик достал со шкафа подзорную трубу и подошел к окну.

Питя

Питя открыл дверь радиолаборатории (мы называем ее так ради земного понимания, на самом деле она была сложнее во сто раз), открыл не постучав.

— Привет! — сказал он двум мужчинам и женщине с волосами семи цветов радуги. Все они сидели к нему спиной и работали с приборами, в которых мигали разноцветные огоньки. — Что скажете?

С тех пор, как Кубик назвал его истинным спасителем Кукурбиты, Питя стал еще задиристее.

— Сначала мы послушали бы, что скажешь ты, кроме своего "привет", — попытался осадить Питю мужчина постарше.

— Некогда, — отрезал мальчуган. — Славик беспокоится о Кукурбите, я беспокоюсь о Славике, а вы не можете нас связать!

— Кажется, сможем, — ответил ему мужчина помоложе. — Сегодня у нас удачный день.

— Вот видишь, — сказал Питя старшему (семицветная женщина смотрела на бесцеремонного гостя, осудительно качая головой). — А ты (он со всеми был "на ты" и не видел в этом ничего плохого), а ты требуешь, чтобы я, прежде чем спросить о деле, что-то еще говорил! "Как дела, как ваше здоровье, как чувствует себя ваша тетя?.." — передразнил он кого-то вежливого. — Так что вы придумали?

— Я полагаю, — покорился обстоятельствам старший, — завтра-послезавтра мы попробуем связаться с твоим другом.

— Как? Каким способом?

— Сначала поблагодари Кламу, — предложил ученый, — это она сделала последний — и самый красивый — шаг в нашей работе.

— Клама, — тут же повернулся Питя к женщине, — я больше не буду!

— Не будешь — чего? — удивилась и не поверила та.

— Еще не знаю, — признался Питя. — Чего-нибудь не буду. Если, конечно, получится. Просто мне известно, что мамы больше всего любят именно эти слова, и я тебе их сказал, хоть ты и не моя мама. Так что за способ?

Женщина решила все-таки Питю приструнить и суховато проронила:

— Узнаешь, когда все будет готово. — И все-таки объяснилась, кивнув на нетерпеливо мигающие огоньки: — Я еще не уверена в успехе.

— А вот я уверен, — вмешался старший. — Клама умеет мыслить неординарно, парадоксально, но когда ее мысль до тебя доходит, понимаешь: мыслить можно только так!

— Начинается, — проворчал Питя. — неординарно-парадоксально. Вы бы лучше побыстрей соединили меня со Славиком!

Кроме того, что нам известно о Пите, нужно сказать еще: чуть что, чуть кто-то говорил дольше, чем полминуты, чуть он начинал употреблять научные термины, как на Питю нападала скука, а для него не было во Вселенной ничего страшнее, чем скука.

— А ты подумал, о чем ты ему будешь рассказывать? — вел свою линию старший ученый. — Он ведь наверняка будет спрашивать о Кукурбите и Нырехе.

— Как будто я с другой планеты! Здесь, на Кукурбите, — тараторил Питя, — скоро все будет в порядке: города почти восстановлены, роботы-разбойники превращены в мирных строителей, ученые придумали средство против железноголовых завоевателей — правильно я говорю? Ну а что ему сказать о Нырехе? Кстати, как здоровье вашей тети?

Старший оставил последний вопрос без внимания.

— Запоминай. Наг Тусс смещен. К власти — с помощью роботов-разбойников, как ты их назвал, — пришел заместитель Бар Коса, Сед Лисс. Самого Бар Коса больше не существует, ему хотели поставить памятник, но передумали. Сторонники Наг Тусса сдаваться не собираются, и на Нырехе уже начались военные действия…

— Славик обязательно спросит, не нападут ли они на нас снова?

— Скажешь: им пока не до нас…

Питя немедленно вставил:

— Ну да! Они сперва должны начистить рожи друг другу!

— Пусть будет по-твоему: начистить рожи…[1] А Кукукбита на этот раз будет готова встретить любое вторжение.

— Ну ладно, так и передам, — нехотя согласился Питя. — А сколько минут я могу с ним разговаривать?

— Недолго, — ответила Клама, — минуты три-четыре.

— Ага! Значит, о чем-то своем мы все-таки сможем потолковать. Я его спрошу, как им там, на Земле, играется с нашей невидяйкой? Весело ли?.. Так когда вы меня позовете?

— Я же сказал, — ответил старший, — завтра-послезавтра.

— Лучше завтра, — бросил Питя. — Возятся с какой-то чепухой целых два месяца! — И вышел из радиолаборатории. Хорошо, что не хлопнул дверью.

Славик

А на другой планете, далеко-далеко от Кукурбиты, Питин друг уже в который раз подошел к окну и повел подзорной трубой по двору. И на этот раз увидел: пошел снег. Медленный, крупный, похожий на парашютный десант, от которого никуда не деться. Снег на глазах густел, Славик едва успел посмотреть на скамейку под названием "Харчевня трех пескарей". Она, как и вчера, была пуста и белела прямо на глазах. Выполнить Кубиково странное задание снова было нельзя. И его невидяйка, которая как-то там, наверно, зависела от этого задания, оказывалась все такой же недостижимой.

На следующий день подул теплый ветер, снег стал таять. Когда они с папой въезжали после уроков во двор, Славик первым делом глянул на скамейку. Конечно, пуста! Кто на нее сегодня сядет, мокрая, как половая тряпка.

И все же, оказавшись дома, он тут же схватился за подзорную трубу. Никого, никого! Только пара воробьев уселась на спинку "харчевни", да и те слетели через минуту. И несмотря на то, что на улице уже пахло весной, настроение у Славика было хуже некуда. Зачем весна, когда у него нет невидяйки!

И вместо того, чтобы взяться за уроки, младший Стрельцов уселся перед компьютером, сунул диск с игрой в дисковод, положил руку на джойстик и — пошло-поехало! Увлекся было полетом на истребителе, сеющем смерть всему живому на земле, но странно — ненадолго. В голове у него было приключение покруче компьютерной игры. Тогда он набрал пароль (Gripa, никто не догадается) и вышел на свой сайт.

Что записано на сайте пятиклассника? Переписка, например, с другими владельцами компьютеров. Там и сообщения о погоде где-нибудь в Сыктывкаре ("А у нас дощщщ… А у вас?" — "А у нас снег-гыхы-гыхы…"), мнения все о том же рэпе, короткие, короче некуда, рассказы о занудах-учителях, вопросы о том, что сейчас носят в центре… Потом на сайте начинаются картинки: мотоциклы, автомобили, качки, рок — и рэп-группы…

Славик просмотрел картинки — нового ничего: жуткого вида качки, американские супер-герои на этот раз зависти не вызвали. У него сейчас в голове другие герои. Славик, невнимательно глядя на фотографии и рисунки, перебрал в памяти своих. И когда на экране появился Питя (качки в одно мгновение улетели за рамки), он ему нисколько не удивился. Может, это воображение воплотило инопланетянина на экране компика.

Питя кого-то ищет, крутит головой, а руками будто от кого-то приставучего отмахивается…

Постойте, постойте — да ведь он же не фантом! Питя настоящий! Лицо, правда, еще какое-то размытое и непонятно, что за выражение на нем… Что за фокусы?!.

Мальчишка на экране вырисовался наконец, стал всамделишным. Он почесал обеими руками взлохмаченную голову, на кого-то, не видного Славику, оглянулся. Что-то спросил и стал всматриваться в… Славика?

Вдруг Славик вскочил.

— Питя!!! — заорал он. — Ты меня слышишь?!

Питя не слышал.

Он заговорил, все так же вглядываясь в предполагаемого зрителя:

— Слава, я уже в третий раз к тебе стучусь! Наши придумали, кажется, как с вами связаться. Но я не знаю, видишь ты меня или нет. Привет, Слава!

— Привет! — прошептал землянин и глаза его сами собой наполнились слезами. — Я тебя вижу…

— У нас все в порядке, — перешел на скороговорку Питя. — Ну, налаживается. На Нырехе кутерьма, но нам она пока не опасна. Все наши по тебе скучают. Я — больше всех. Как там Кубик? — Питя снова почесал голову. — У вас все еще зима? Из роботов получились классные строители. На Нырехе воюют. Вот бы глянуть! Слышь, Слава, а невидяйку ты не потерял? Играете с нею? Наша команда иногда собирается и мы говорим о Земле. Когда кому-то рассказываем про козу — как она, рогатая и бородатая, на нас летела, — никто не верит. Слав, ты меня слышишь? Увидеться хочется! Значит так: Наг Тусс смещен, а Бар Коса больше не существует. Наши ученые уже могут показывать меня по твоему компику, но тебя пока мы видеть не можем. Они долго мне говорили про какие-то волны, но я пока в них не разобрался. Что еще тебе сказать? Я бы даже на Нинку сейчас с удовольствием посмотрел. Если б, конечно, она в меня пальцем не тыкала… Ой, Слава, конец связи. Мне уже машут руками. На Нырехе появился какой-то Сед Лисс… Пока, Слава. Так у вас зима или лето? А тебя я когда-нибудь увижу на наших экранах? Пока!.. До скорой встр-р-р…

Питя с экрана исчез, как будто его и не было, на экран стали выползать из-за рамок идиоты-качки — Славик немедленно выключил компьютер и пересел на диван. Плюхнулся, вернее.

Теперь он сидел на диване и не верил, что только что видел Питю. Ему казалось моментами, что Питя ему просто померещился. Ведь он у него так часто перед глазами… Да нет, это же был настоящий Питя! Уж Питю-то он узнает. Кто еще во Вселенной так лохматит обеими руками голову! Значит, кукурбитцы нашли способ связаться с Землей! И самым логичным способом — через компьютер.

Славик протянул руку к телефону.

Телефон зазвонил, чуть он к нему притронулся.

— Ты дома? — спрашивала мама. — Ты обедал? Сидишь за уроками? Тебе никто не звонил?

— Я дома, — прилежно отвечал Славик. — Я обедал. Я сижу за уроками. Мне никто не звонил. И вообще я самый лучший сын на све…

— Не издевайся надо мной! — немедленно вскипела мама. — Я и так на одних нервах! Сиди дома и никому не открывай дверь. И окно тоже. И вообще. Я скоро буду.

Славик набрал номер художника.

— Да, — раздалось бархатное, и колючки бороды затрещали, уткнувшись в микрофон.

— Дядя Витя, догадайтесь, с кем я сейчас разговаривал?

— С мамой — раз, с папой — два.

— А кто третий?

— Э-э…

— Ну, дядя Витя! Ну подумайте — ну кто мог со мной говорить, а я не мог ему отвечать?

Кубик потер трубкой колючую бороду.

— Это может быть только Нинка.

— Дядя Витя!!

— Тогда… телевизионный диктор.

— А еще кто? Теплее, теплее, почти тепло… Ну кто, дядя Витя? Если догадаетесь — будете гений.

— Ох! — простонал Кубик. — До гения — я знаю — один шаг, но как его сделать? И главное — куда?.. Я не догадаюсь, Слава, я поднимаю руки…

Славик больше выдержать не мог.

— Я, — сказал он раздельно, — десять… минут… назад… разговаривал… с Питей!

Кубик чуть помолчал и потом ответил так:

— Когда я толкую о чем-то с тобой, то должен, во-первых, не стоять, а сидеть, чтобы не упасть после какого-то твоего сообщения. Второе: держать рядом стакан с водой или таблетку валидола. Повтори, может, я ослышался?

— Я — десять — минут — назад — разговаривал — с Питей! — отчеканил Славик.

— Как?!!

— Они придумали самое-самое простое — связались со мной через интернет. Я открыл свой сайт — и в нем появился Питя. И все, что нужно, мне рассказал. Что ж тут сложного!

— Действительно… — согласился художник, — ничего сложного… Ты включаешь инет — и вдруг на экране появляется лицо инопланетянина… И что он тебе сказал?

Славик постарался вспомнить все, что спешно и сбивчиво говорил ему его маленький друг. У него получилось так же, конечно, как у Пити.

— Ух! — подвел итог Кубик. — Фантастика продолжается! А я-то надеялся пожить хоть какое-то время спокойно и закончить парочку холстов. Но тут самым таинственным образом пропадает невидяйка, а через два дня компьютер вживую показывает инопланетного мальчика по имени Питя! И мне говорят, что в этом нет ничего такого… Признаться, я все больше чувствую, что живу уже не в своем привычном мире, а в чьем-то. Знаешь, в чьем, Слава?

— Нет. На Нырехе?

— В твоем, астронавт Стрельцов! В твоем мире компьютеры, интернет, плееры, мобильники, жостики, компьютерные игры, жокейки задом наперед, рэп, гребень на голове и мозги набекрень. Ну, это мне, старику, так кажется… А еще — пришельцы ростом с карандаш, планета Кукурбита, молстар, снолуч, неви… — тут Кубик осекся. Прокашлялся и продолжил: — Меня из-за всего этого, если сказать честно, все чаще теперь тянет во времена, когда лязгали шпагами и пуляли друг в дружку свинцовыми шариками из кремневых пистолетов… В общем, Славик, мысли мои снова всполошились, как муравьи в муравейнике, куда бросили зажженную спичку.

— Ой, дядя Витя, ну что вы в самом деле! То мозг у вас пирамидальный, то он как муравейник!

— Это я просто выговариваюсь, Слава. Выборматываюсь. Б-б-б! — Кубик, кажется, потряс головой. — А сам я себе на уме. За болтовней я вырабатываю решение. Вот оно: твои алкашики никак еще не проявлялись?

— Их у нас знаете как зовут?

— Как же?

— Дворянами. В хорошую погоду они чаще всего во дворе околачиваются.

— А в плохую?

— Где-то находят место. А чаще всего в пивняке, он почти рядом. До обеда шастают по району, то ящики в магазине таскают, то бутылки собирают, то просто мелочь клянчат, в общем, зарабатывают на поллитра… Дядь Вить, а здорово, что Питя мне в компике показался? Я сначала не верил…

Кубик вместо ответа вежливо кашлянул.

— Я и сейчас… — он недоговорил.

Только Славик положил трубку, как раздался звонок в дверь. Это пришла, как и грозилась, мама. Она каким-то образом смогла уйти с работы.

Труднее всего было после того, что произошло, взяться за уроки. Какие (а + в)2, когда с ним только что разговаривала неизмеримо далекая Кукурбита! Какие префиксы, суффиксы и окончания, когда в ушах звучат еще слова Бар Кос, Наг Тусс и Сед Лисс!

Но уже раздается в их квартире мамино непреклонное:

— Что вам на сегодня задали?

Славик достал дневник и уставился в него. Кот Брысик лежал рядом на диване, время от времени он поднимал на ученика строгий взгляд желтых глаз. Мама гремела на кухне посудой.

Запахло чем-то вкусным, кот спрыгнул с дивана и направился в кухню, к своей кормушке. Мама заглянула в сынову комнату.

— Куда это ты торопишься? — задала она неожиданный вопрос.

— Я? — оторопел Славик. На столе перед ним была раскрыта алгебра. — Никуда. Сижу и читаю.

— Думаешь, я не вижу? Ты глянь на свои ноги!

Только тут младший Стрельцов понял, что ноги его выдают. Они выбивают под столом дробь. Ноги его сбегали в эту минуту по лестнице и спешили на улицу, где, может быть, стояли недалеко от булочной Петруха и Гоша-Егор и о чем-то таинственном переговаривались.

На Следующий День

— Послушай-ка, Стрельцов! — сказала Елена Матвеевна, русачка, посередине урока. — Ты сидишь у меня, а такое впечатление, что летаешь. (Славик вздрогнул). Спустись на землю! Напомню тебе на всякий случай адрес: Солодкина, четыре, средняя школа номер 53! Пятая парта в первом ряду! Честное слово, говоришь, как в пустоту!..

Елена Матвеевна, пожилая статная женщина, похожая породистым лицом на российскую императрицу, знала пятиклассников, как свои пять пальцев. Она и тут, конечно, угадала, насчет полета Стрельцова, но еще не ведала, насколько.

На перемене к нему подошел Стас Гусляков.

— Слышь, Слав, у тебя дома ничего не случилось? — спросил он. — У Семечка такая же репа была, когда его предки разбегались. Ему крикнешь: "Боб!" — а он будто с луны свалился — лупится на тебя и не узнаёт. Потом они развелись, и он сразу пришел в себя. Только, говорит, к отцу далеко ехать. Зато каждый раз пять а то и десять баксов в покете. Пятеру его новая жена добавляет.

— Да нет, все в порядке. Это мне сон страшнючий приснился, до сих пор его вижу.

— Бывает, — согласился Стас, — особенно когда американских ужастиков насмотришься. А Елена — у нее все летают.

Все, что происходило в школе, интересным, конечно, не было, но так или иначе касалось главного, чем жил Славик. Произнесла Елена Матвеевна слово "летаешь", и он на мгновение провалился в бездонную пустоту, как совсем недавно в космическом корабле. Сказал Стас об ужастиках — и тут Славику было что вспомнить.

Этот день, где все-все так или иначе касалось его огромной тайны, в конце концов наградил его — и как!

Папа, подвозя сына к дому, несколько раз сказал, что сегодня спешит. Он высадил Славика у арки и потребовал, чтобы тот немедленно поднялся домой, не то… Он недоговорил, развернулся и "мазда" тут же слилась со стаей таких же грязных машин, несущихся по улице.

В природе творилось то, что мама называла дряпней, то есть опять под ногами хлюпала слякоть, а к небу незачем было поднимать голову.

Славик спешить домой не собирался. Проводив глазами папину "мазду", он с редким удовольствием начал оглядывать людный тротуар. Он просто-напросто соскучился по толпе возле их дома. Все спешат. Туда, сюда. Чвак, чвак, чвак… Исчезают в магазине. Встречи, короткие разговоры. "Привет!.. Пока". Пожимание рук. Поцелуи. "Ой! Ай! Что вы говорите?! Не может этого быть!" Замызганные по брюхо собаки на поводках тянут хозяев к углам дома. Мокрые воробьи на асфальте скок, скок. Голуби под самыми ногами, еле уворачиваются от сапог…

А вот переминаются разбитые вдрызг некогда абрикосового цвета американские ботинки. Рядом с ними постукивают друг об дружку черные ботинки, без шнурков, языки вывалились. Забрызганные грязью джинсы поднимаются вверх…

— Не скажи, — узнал Славик простуженный голос Петрухи. — Он требует огня камина, тепла собственной руки, ноги на ногу и неспешных слов. А ты потрогай мою руку — ледышка! А собеседник из тебя! Тот ли это, кому поэт предложил: "Давай ронять слова…"? — Судя по красноречию, Петруха уже принял дозу спиртного.

— Костер у помойки, — отвечал ему такой же простуженный голос, — и одно поломанное кресло на двоих — это я тебе, точно, обещаю!

— А еще — шпроты, лимон и сыр, — гнул свое, маловразумительное, Петруха. Он был в том самом широченном пиджаке, поверх которого был накинут старенький плащ с поднятым воротом. Правое плечо у него было поднято до самого уха и этим, видимо, озябшим ухом он все время терся о воротник. Левую руку он держал на сердце.

— Крыша у тебя не протекла? — предполагал Гоги. — Шпроты и сыр! Ну и память у тебя!.. — На нем была незастегивающаяся куртка в сальных пятнах, с оторванным левым карманом и очень коротким воротом. Он часто поднимал плечи чтобы согреть этим куцым воротом затылок.

— Да пойми же ты! — рубил воздух красной иззябшей ручкой бывший кандидат наук. — Не уважать его — не уважать себя! Хоть что-то все равно должно оставаться на пьедестале!

— Ты бы о пьедестале раньше думал, — охоложивал его вдобавок к дрянной погоде Гоги-Егор-Кондрат. — Раньше — понял? Совсем ты меня заморочил!

Славик ничего не понимал в этом разговоре; "дворяне" стояли на разных позициях и говорили на разных языках.

— Вожжа тебе под хвост не попала? — интересовался Гоги. — Вдруг вспомнил черт-те о чем! Лимон, шпроты… Ты еще устриц закажи! А бычки в томате уже не про тебя? Я знаешь что сейчас сделаю? Выпью свою половину, а ты со своей иди искать камин и неспешного собеседника. Нога на ногу… Дай сюда бутылку!

Петруха снова схватился за сердце.

— Не ломай кайфа, Игорь, — неожиданно мягко сказал он. — Я в самом деле, кажется, заехал не туда. Пошли куда скажешь. — Он проглотил слюну.

Оба собеседника, все еще переговариваясь, повернулись к арке и пошлепали во двор. Славик стал протискиваться сквозь людскую толчею за ними. На всякий случай он прятался за спинами прохожих, а под аркой прижался к стене.

Двор парочка пересекла быстро, Славик не рискнул выйти из-под арки и следил за собутыльниками из-за угла. Они подошли к подъезду в таком же семиэтажном доме напротив его квартиры и скрылись в нем. Куда они могли пойти там, он знать не мог, но предположил, что, скорее всего, поехали на седьмой этаж; за ним, если подняться чуть, был вход на чердак. Подвал был кем-то занят под склад.

Ничего интересного из разговора двух пьянчуг Славик не выяснил. Обыкновенная перебранка алкашей, правда, чувствуется их "происхождение". Он поплелся к своему подъезду; сначала поплелся, потом вспомнил вдруг, что дома его ждет компьютер, и понесся к дверям стрелой.

А в лифте, в лифте до него дошло, он понял, из-за чего спорили-ссорились Петруха с Гошей, упоминая то шпроты, то лимон, то сыр… Они ведь говорили о коньяке! О том, чем полагается его закусывать! Примерно то же перечислял как-то папин приятель, который всегда приходил в гости с диковинной бутылкой. "К хорошему коньяку — лимон, сыр, сыр — и только! — настаивал он. — Нажираться в этом случае просто преступление!"…

Коньяк наверняка был у Петрухи, недаром он все время держал руку на сердце. Славик подумал даже, что ему неможется. Просто там была заветная бутылка!

Точно, коньяк! Он как-то связан с его невидяйкой. Как?..

Приятели сейчас уже, наверно, на чердаке, устроились на чем-то удобном и при свете свечи потихоньку дудлят дорогое спиртное, роняя соответствующие напитку слова. А вокруг них пыль, хлам…

Вбежав домой, Славик сразу же набрал номер телефона художника.

Знакомое потрескивание бороды.

— Дядя Витя, откуда вы знали про коньяк?

— А что — пьют?

— Сейчас на чердак, наверно, пошли. Я о нем по закуске догадался. Они про нее говорили. Петруха выступал: лимон, мол, к такому напитку, шпроты… а Гоша крыл его. Потом договорились и пошли.

— На чем же они, интересно, остановились?

— На бычках в томате.

— Так, так, — ответил, размышляя, Кубик, — Значит, все-таки коньяк… Это, конечно, ничего еще не доказывает, но дает повод для… Ты говоришь, на чердак?

— Там больше некуда. В подвале теперь склад, а знакомых у них в том подъезде нет.

— Послушай… а ты сможешь мне их показать?

— Сейчас?

— Да нет, завтра, послезавтра.

— Смогу, наверно. Увижу и сразу позвоню. Только ведь надо будет быстро приехать.

— Я приеду, — пообещал Кубик. — Когда такое дело…

— А какое дело, дядя Витя?

— Слава, я не Настя Каменская, я могу ошибаться. И вообще я больше художник, чем следователь. Звони, — и положил трубку.

Хотя Кубик ничего не пообещал, но в Славике начала благотворно растворяться крупинка надежды, оставшаяся после разговора.

Воробьиная Капель

Один очень хороший писатель сказал как-то, что у слов тоже бывают приключения. Как и у людей, бродячих собак (домашние о них только мечтают), у дворовых кошек (у этих приключений хоть отбавляй), ворон, голубей и воробьев. Не так уж давно была написана интересная строчка: "…палое небо с дорог не подобрано…"

О чем она? Как случилось, что небо упало?! Почему оно на дорогах?! Какой Атлант поможет людям поднять небо туда, где оно недавно было?!

Это приключения слов. Добавлю: приключения глаз. Еще добавлю: приключения ума. Ума поэта.

Догадались теперь, о чем он написал? Ну, конечно! Поэт писал всего-навсего… о лужах на дорогах после дождя. В них отразилось (упало) голубое небо с облачком посредине.

Интересно жить поэтам. У них что ни день — приключения…

Или вот еще строчка: "Хитрой змейкой из сугроба выбирается зима…".

А эта о чем? Что за змейка? И что она, не носящая, как известно, шубы, как медведь или енот, делала в сугробе? И почему змейка — зима?

Славик стоял и смотрел на тонкий извилистый ручеек, выбегающий из сугроба на внешней стороне тротуара. Ручеек спешил пересечь тротуар, чтобы нырнуть в быструю мартовскую воду на мостовой. На маленькой головке змеи-ручейка сверкали два глаза.

На последнем уроке Славика вызвали вдруг в учительскую. Он испугался лишь слегка, потому что больших грехов за собой в этот день не чувствовал. На всякий случай перебрал все. Ну, толкался, ну, бегал на перемене, ну, Светке Чебукиани сказал, что она дура… Может, пожаловалась?

Но в учительской его направили движением руки к телефону.

Он взял трубку и услышал папин голос:

— Значит, так. Мы с мамой оба в жуткой запарке. Пойдешь домой своими ногами. Но смотри…

— Я понял, пап. Я буду смотреть.

И Славик, впервые за долгое время оказавшись после уроков один на улице, один, уточним, наедине с весной, смотрел во все глаза.

С невысоких крыш старых домов возле школы свисали сосульки. Они исходили каплями, а некоторые уже обломились и упали на асфальт кусками хрусталя.

Иные же карнизы скалились целым рядом ледяных острых зубов… это была последняя угроза Зимы; все ее белое воинство удирало сегодня отовсюду, превращаясь ради собственного спасения в обыкновенную воду. А ведь совсем недавно эта вода была снегом, сугробом, метелью, завирухой, скользким льдом, снежным небом, узорчатой снежинкой, севшей на ладонь…

Под каждым карнизом слышалась звонкая капель. Под иными она была похожа на золотую ширму, которую, кажется, можно отодвинуть рукой и войти в дом.

Солнце светило так, что слепило, вчера выпавший снег, собранный поутру в сугробы, был ярок — глаза слезились, капель сверкала, била в барабаны, а воробьи — те прямо-таки сходили с ума: сбивались в стайки, летали, тут же садились, тут же снова взлетали, кричали без умолку, суетились… и в этом была виновата, конечно, капель, которую так и хочется назвать воробьиной, воробьиной капелью…

Попробуй-ка в такой день не смотреть по сторонам, попробуй-ка спешить домой…

Но дома уже, наверно, звонит телефон. А может, Питя ждет-пождет его на экране компа. И Славик ускорил шаг.

Как пятиклассник, у которого не сидят на голове ни родители, ни бабушка, а только ходит около ленивый кот, готовит уроки? Он готовит их так-сяк, кое-как, с грехом пополам, как говорили про пятиклассников еще сто лет назад. Он делает их зевая, потягиваясь, постанывая даже и покряхтывая, как седой дед, что натягивает на ноги внуковы вышедшие из моды кроссовки; он сидит за столом, в окно поглядывая, и на часы, и на телефон, замолчавший вдруг, словно его отключили… Мы об этом Славикином времени рассказывать не будем, чтобы не вызвать чью-то зевоту, а сразу перейдем в следующий день. Да, еще к тому же: Кубик не позвонил, Питя на экране не показался; в общем, ничего, кроме развеселой весны, звонившей за окном во все свои колокольчики, бившей во все барабаны, ничегошеньки интересного не было. Поэтому перейдемте-ка в следующий день, когда…

Кубик Идет По Следу

Папа довез сына до ворот, круто развернулся и умчал, успев бросить только: "Чтобы все было в порядке!" Славик дошел до подъезда, постоял чуть, развернулся и пошел по двору, где весна довершала разгром зимы. Нужно было убедиться в полной ее победе. И еще была мысль: увидеть алкашей, понаблюдать за ними и доложить Кубику об их намерениях. Художник что-то задумал, но пока замысла своего не открывает. Видно, он себе как расследователю не особенно доверяет.

У Славика было минут 15–20, потом дома раздастся телефонный звонок.

От зимы во дворе оставался только грязный снег под деревцами и великое множество луж и лужиц на асфальте. В лужах растягивал веселую рябь-гармошку весенний ветерок. Примерно из пяти из ста окон в домах сыпалась во двор музыка. Три из пяти — рэп, что в переводе означает — выкрики. Под гармошку в лужах выходило неплохо.

Славик обошел двор, глянул на часы: у него оставалось еще семь минут. Можно выглянуть на улицу. Под аркой сохранялась зимняя сырость. Улица же сразу пахнула теплом. Лица прохожих были улыбчиво-растерянны, многие уже распахнули зимние одежды, подставляя шею и грудь первому солнцу… И вдруг среди улыбчиво-растерянных лиц он увидел два озабоченных. Нет, не озабоченных — скорее, целеустремленных. Весна им была по-боку. Двое мужчин шли навстречу потоку прохожих. Дядя Петя и Гоги-Егор. Так спешить можно только в одно место. Славик проверил на всякий случай их направление: да, "дворяне" держали курс на пивняк. Они где-то раздобыли деньги. А уж там они застрянут надолго. Чтобы не терять времени, Славик бросился к телефону-автомату.

— Дядь Вить! Они идут в стекляшку! Это уж точно, что часа на два, если не больше. Успеете?

— Бегу! — ответил Кубик. — Лечу! Заскочить к тебе или ты выйдешь во двор?

— Лучше ко мне, а то мне, наверно, уже звонят. Я пока на улице.

— Лечу! — повторил Кубик.

Художник и в самом деле был у Славика через двадцать минут. За это время послушный сын успел ответить на оба звонка: он дома, обедает, сейчас сядет за уроки. Ничего нигде не случилось, никто не звонил, и он никому, в окошко никто не стучал. О Кукурбите можно забыть. Пока.

Кубик был в кожаной куртке и в кожаной же кепке.

— Я должен с ними подружиться, — с порога сказал он, — я их новый друг и собутыльник. Кореш, кент, и керя. И еще кто-нибудь, но об этом должны мне сказать они. У них свой язык.

— Дядь Вить, — охладил пыл художника Славик, — они вас за своего не признают. А если не признают, вся затея впустую. Во-первых, снимите кепку. Если вы алкаш, вы бы давно ее пропили.

— Вот так да! — удивился художник. — Откуда ты знаешь их повадки?

— Вы же сами просили понаблюдать за ними.

— Может, еще что-то не подходит?

— Конечно. Давайте я вас приведу в кентовский вид.

— Давай.

Славик начал с того, что оторвал верхнюю пуговицу на красивой красной рубашке живописца.

— Хорошо, что вы не бриты, — заметил он, оглядывая щеки гостя. — Теперь еще… — Нужно оборвать наполовину карман на куртке. Я его осторожно распорю, вы после пришьете. Чистый платок спрячьте в брюки и не вынимайте. Хорошо бы еще бандану на голову. Тогда был бы точняк, что вас за своего примут.

— Что такое бандана? — поинтересовался Кубик.

— Головной платок. Черный. Но у меня его пока нет. — После операции с ножом и карманом Славик бросил взгляд и на брюки. — Когда выйдете во двор, нужно будет их хорошенько забрызгать. Ну, кажется, все… Нет, вот еще чего не хватает. — Он влетел в ванную и вышел оттуда с тюбиком зубной пасты. Сделал щедрый мазок на Кубикову туфлю и размазал. — Вот теперь у вас подходящий вид, дядя Витя!

Тот неуверенно посмотрелся в зеркало в прихожей. Хмыкнул. Скорчил непонятную рожу.

— У тебя талант гримера. — И пожаловался: — А ты знаешь, что мне придется сегодня пьянствовать?

— Человеку, который обхитрил Наг Тусса, — ответил Славик, — и который ходил в латах робота, ничего не стоит справиться с двумя отечественными алкашами.

— Ну да, — Кубик все же сомневался, он потирал шею, словно разминался, шевелил плечами и продолжал гримасничать, — ты не знаешь, что это за сила. И бульдозер свалят с ног.

— Дядя Витя, они же уйдут!

— Никуда не денутся. Ладно, я пошел. Если выйду оттуда живым, позвоню тебе. Встреча во дворе.

— Скамейка алкашей как раз напротив клумбы. Называется: "Харчевня трех пескарей". А алкаши выглядят так… — Славик довольно точно обрисовал известную нам парочку.

— Дай мне хоть кусочек сыра на закусь! — взмолился Кубик после того, как понял, с кем будет иметь дело. — Там же, наверно, будет только вяленая рыба.

Откусив от куска сыра, Кубик, еще раз встряхнув головой, вышел. Славик послушал шум лифта, стук двери внизу и пошел в кухню Должен же он в конце концов пообедать. Да и уроки впереди. Что там, интересно, выведает Кубик?

Тары-бары-растабары

Кубик, предварительно забрызгав брюки в луже, вошел в пивную. Пивная походила на заводской цех в середине рабочего дня. За столами трудились изо всех сил мужики и редкие женщины. Они часто поднимали тяжелые кружки, — как, может быть, токарь очередную заготовку, — отпивали глоток-другой и… говорили. Говорили наклонившись друг к дружке, как заговорщики, возили в ажиотаже кружками по мокрой столешнице, размахивая другой рукой, в которой была зажата таранька… говорили. Гул в помещении был как от работы десятков станков.

— Значит так: я завтра посылаю к тебе машину…

— Я ей говорю: что же ты, понимаешь, со мной так?..

— Он тебе заплатил? Заплатил!..

— Сижу, представь себе, один: ни тебе звонка, ни тебе гудка…

— Не может быть! Мои ребята…

— Как другу говорю! Как другу!..

Кубик шел от стола к столику, разыскивая Петю и Гоги-Егора-брата Кондрата. Нашел быстро — Славик описал их точно. Эта пара отличалась от остальных обитателей пивняка бомжеским видом. Но сегодня лицами они выглядели барами, у них, видно, случились деньги. Петруха и Гоги свысока поглядывали на озабоченных соседей, переговаривались скупо и по делу:

— Пиво сегодня не то, что вчера.

— Не то, не то… Чехи его варят на родниковой воде, а немцы — что с них взять, с немцев…

— Взяли однажды…

— Привет, отцы! — лихо сказал Кубик, подходя с столу. — Вижу — хорошие люди, думаю: с кем же еще времечко скоротать…

— Ну, скоротай… — ответил Гоги, внимательно и подозрительно оглядывая подошедшего. Оторванная пуговица на хорошей рубашке и висящий карман его успокоили. У мужика, должно быть, загул.

Художник добыл из внутреннего кармана куртки плоскую бутылочку Bacardi Gold.

— Кудревато живешь, — отметил тот же Гоги. — И с этой граммулей ты собираешься провести день? — На физиономии Гоги-Егора была трехдневная рыжая щетина.

— Во-первых, я уже, — ответил Кубик. — А во-вторых, день зависит и от того, с кем его проведешь. Думаешь, за мной заржавеет?

— Он очень правильно говорит, — закивал Петруха. — Тоже видно хорошего человека. Давай, браток, присоединяйся… — Петруха был уже пьяноват, дневные хлопоты оставляли его с каждым новым глотком.

Шел уже пятый час этого весеннего дня, а Кубик во дворе не показывался. На спинке "Харчевни" неподвижно сидел понурый голубь, наверно, приболел. Уроки, несмотря на беготню к окну, были сделаны, Славик теперь то просматривал мультяшки, то снова взглядывал на двор. Для верности он смотрел на скамейку в папину подзорную трубу. "Сколько можно пить?! — возмущенно думал он, видя все того же понурого голубя на ее спинке. Но через минуту оправдывал художника: — Кубик выведывает тайну!" Будь на его месте какой-нибудь взрослый, он сказал бы сочувственно: "Помоги ему, бедному, бог!"

Угнаться за профессиональными алкашами нормальному человек очень трудно. Кубик уже не вязал лыка, но сумел сохранить свою сверхзадачу в целости, и завел с новыми "друзьями" разговор о хоть каких-то способах заработать. О себе он сказал, что у него, художника, был в мастерской пожар, все сгорело к чертовой матери, теперь у него ни кола, ни двора, а в голове тоже будто бы все выгорело. И это — пепелище в голове — самое страшное. Для Петрухи эти "выгорело" и "пепелище" были бальзамом на его раны, он в знак солидарности крепко пожал Кубикову руку и они выпили еще по глотку из второй по счету бутылки водки, купленной уже Кубиком.

— Чтобы з-заработать, — с трудом повел рассказ-совет бывший кандидат наук, — нужно не терять б-б-бдительности, — последнее слово он еле одолел. — Б-б-дительности, п-понял?

— Но-но, — попытался остановить его Егор, — т-ты ее т-тоже не т-теряй.

— Мне ч-чужих с-секретов не надо! — рубанул воздух свободной рукой Кубик. — М-можете н-не р-рассказывать. А я п-пойду п-посыпать п-пеплом г-голову.

— М-мне говорят, ч-чтобы я м-молчал, — гоняя желваки по лицу, сказал Петруха, — я б-буду м-молчать. Всё! Я т-тоже м-могу уйти. Д-домой! У м-меня т-тоже п-пепелище!

— Об-биделись, — проворчал рыжебородый Егор. — И зря! К-какие секреты?! От него у нас нет секретов! Он — наш! Говори, Петр! Ты у нас к-к-к… к-к-к… к-краснобай.

Его товарищ послушно поднял голову.

— Значит так…

Гоша вдруг забеспокоился.

— Т-ты ему н-не верь, — предостерег он Кубика. — Ни единому с-слову. Он у н-нас ф-фантазер. С-сейчас т-такое т-тебе р-раскажет!

— А б-бабки н-на н-нас с н-неба уп-пали? — возразил его приятель.

Через несколько минут Кубик, стоящий на ногах только благодаря своей сверхзадаче, понял: правило "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке", на которое он рассчитывал, делая шаг в логово русского пивняка, срабатывает безукоризненно. Хотя информация была пренеожиданная.

Славик наконец-то увидел в окно Кубика. Тот шел неестественно прямо — было похоже, что бывший матрос и комендор марширует на параде в день военно-морского флота. Однако же повороты его на асфальте двора были широки и округленны, как у боевого корабля в открытом море. С поворотами он все же не справлялся и залетал одной ногой на клумбу. Скамейку-"харчевню" художник пролетел, попытался круто развернуться, но чуть не упал. Неуверенными шагами дошел до нее и плюхнулся…

Славик схватил Кубикову кепку. В лифт он влетел как бомба. И выскочил из него со скоростью снаряда.

— Дядь Вить! — крикнул он, примчав к Кубику. — Ну что?

— Равняйсь! — скомандовал чему-то в себе художник. — Смирно! Извилины, в шеренгу стройсь! Раз-два! Слушай мою команду-у!..

Если бы Славик не знал Кубика, он подумал бы, что тот съехал с ума. Но младший участник полета на Кукурбиту видел своего друга в ситуациях покруче, и просто стал дожидаться, когда бывший моряк остановит на нем непослушные, как у робота при битве на Игаре глаза.

— С-садись рядом, — сказал Кубик. — Н-не з-засти свет, я и т-так н-ничего не в-вижу. И учти: я всего лишь жжж… жжж…жертва эксперимента. П-подопытный к-кролик. Я б-был п-под н-наркозом и сейчас с т-трудом п-прихожу в себя. Т-так что…

— Ну, дядь Вить, я, что, не понимаю! — Славик все равно не смог сдержать ужаса в глазах.

— Т-тогда с-слушай. Т-твои алкаши п-продали т-тебя с п-потрохами б-браткам. — Кубик опустил голову, и Славик испугался, что он так и не поднимет ее сегодня. Нет, поднял. — Б-братки п-пируют р-рядом с п-пивняком. В "Ч-ч-чарочной". Т-там п-подают о… о… ом-маров и г-гигантских к-креветок. З-за б-баксы. Алкаши р-рассказали п-про т-твои ф-ф-фокусы б-браткам, а б-братки, д-должно б-быть, д-доложили об этой ффф-фантастике шшш… шшш… к-короче, ш-шефу. И т-тот в-взял т-тебя за жжж…жабры. В-вот и всё. — Кубик прикрыл на минутку глаза, а Славик испугался, что тот сейчас заснет. Но нет. Кубик погримасничал и продолжил: — П-повторяю с-ситуацию. К-когда т-ты исп-пытывал н-невидяйку, Г-гоша это з-заметил. Он с-сукин с-сын. И ррр… рыжий. И они ввв… вдвоем т-тебя в-вычислили. П-петюня к-кандидат н-наук. Б-бывший. Н-но м-мозги у н-него еще есть. П-понял?

— Дядя Витя, а что дальше? — чуть не плача, спросил Славик.

Но Кубик опять опустил голову и, кажется, теперь в самом деле уснул.

— Дядь Вить! — тормошил его Славик. — Ну, дядь Вить! Что дальше?!

Художник поднял на него страдальческие глаза. Еле выговорил:

— У м-меня б-была м-мысль, но я ее… п-пропил. Из-звини. Я б-был в-вынужден п-пить. Иначе б-бы они н-не открыли т-т-тайны. Т-тайны они открывают т-только с-своим. Т-тем, к-которые уже л-лежат. М-может б-быть, м-мысль еще в-вернется. Х-хотя я в этом ссс… с-сильно с-с-сомневаюсь. — Кубик снова прикрыл глаза. — А с-сейчас ух-ходи. Н-нас н-не д-должны в-видеть в-вдвоем.

— А где Петруха и Гоги?

— Они р-растворились. К-как с-соль в п-пиве… Р-раз — и их нету! — Художник махнул рукой. — Н-нет, — поправился вдруг он, — их ув-вели. Т-точняк, ув-вели. Пришел ч-человек в к-коже и ув-вел. Сказал: от г-г-г… греха. — Кубик опять опустил голову.

Славик встрепенулся.

— Дядь Вить, а может, то был браток?

— К-кто?

— Этот, в коже?

— Б-б-б?… — Пьяный художник поднял голову и заморгал. — Б-браток? Д-д-д…

— Что, дядя Витя, что "д-д-д"?! — дергая друга за рукав, почти кричал Славик.

Кубик напрягся изо всех сил.

— Д-д-действительно. Он-ни его п-послушались. Он б-был им от-тец и б-брат. Б-браток.

— Вы его запомнили?

— Я х-художник. Х-хочешь, нарисую? Н-нос такой, — Кубик нарисовал прямо перед собой кривую носа. — Г-губы — такие, — еще один рисунок.

— Дядя Витя, только вы не забудьте!

— Я! З-забуду? Н-никогда!

— Дядя Витя, хотите, я вас провожу?

— Я сам!

— Но вы же…

— С-сам! В-вот увидишь. — Кубик встал, шатнулся. — З-земля н-не Н-нырех. З-здесь я з-знаю к-куда идти. — Шатнулся, но ухватился рукой за что-то невидимое в воздухе. Скомандовал себе: — Смирно! — Застыл. Лицо у него стало до смешного деревянным. Губы, правда, были вкось. — Ша-ам марш!

И Кубик зашагал, как полчаса назад, — прямо, как матрос на параде военно-морского флота. Только вот левый карман у него был оторванный. И кепка набекрень. И после поворота его слегка заносило.

Все-таки обернулся.

— В-видишь, что значит в-выучка? Ффф… ффф… флот! З-завтра я б-буду к-как ог-гурчик! М-малосольный. К-кривой и м-морщинистый. — Кубик явно "ехал". — П-пока! — Пошел было, но снова обернулся: — Да, шшш… шеф передал ч-через б-братков нашим друзьям: "Н-надо к этому п-пацану п-присмотреться". Отсюда их з-заработок — Кубик поднял палец. — Они п-присматриваются. С-следят! Шшш… шпионят. Так что…

Пошел было, но еще раз остановился.

— С-скажу т-тебе как д-другу: п-пить — п-потруднее, ч-чем осваивать д-другие п-планеты. П-пока!

Славик все-таки прошелся за своим другом под арку, увидел, как тот остановил — прямой, как палка или, скорее, метроном, потому что Кубика качало, — остановил такси и плюхнулся на заднее сидение. Такси влилось в грязный поток машин. Славик поспешил домой — вот-вот должны были вернуться один за другим родители.

Славик пришел домой вовремя, успел навести кой-какой порядок на кухне и в своей комнате, но совсем забыл о лице. На нем, видать, был записан какими-то иероглифами рассказ Кубика о тайне пропажи невидяйки. Мама, чуть бросив взгляд на сына, вскрикнула:

— Славик, что случилось? Опять они?

Тут началось то вранье, в котором прекрасно разбираются почти все взрослые, особенно учителя и родители.

— Ну, мам, ну что могло случиться?!

— Я все-все вижу! Что произошло за последние два часа? — Она вбежала в кухню, потом в гостиную, скрылась в комнате сына. Следов пришельцев нигде не было.

— Что все-таки приключилось, почему у тебя такое лицо?

— Ну ничего, мам, ну честное же слово!

— Все последнее время я сижу на работе, как на иголках! У меня и дома нет покоя! Вот увидишь, скоро я попаду в психушку! Ты от меня что-то скрываешь! Ты должен мне все рассказать!

Рассказать про невидяйку?! Про братков? Про их шефа-робота? Про пьяного в хлам Кубика? Про комп, в который неизвестно какими силами пробился Питя? Уж тогда-то мама точно сойдет с ума! Нет, некоторые теперешние ситуации не для взрослых. С ними могут справиться только школьники, пятого примерно класса.

Мама обессиленно рухнула на диван и закрыла лицо руками.

— Нет, нет, я определенно закончу свою жизнь в дурдоме!

Раздался телефонный звонок, мама сняла трубку и спросила спокойным голосом:

— Да? Ну говорите же! Я слушаю, слушаю вас. Не понимаю. Говорите, ради бога, членораздельно! — Послушала еще и бросила трубку. — Совершенно пьяный тип. Наверно, перепутал номера. Спрашивал какого-то С-с… С-с… Степу, скорее всего. Так что ты мне все-таки скажешь, сын?

А Славик снова переполошился. Звонить и спрашивать С-с… мог ведь Кубик! Он что-то хотел ему сообщить! Что?!

Очередную смену иероглифов на лице Славика мама, конечно, заметила.

— Ты мне совсем-совсем не нравишься! После этой дурацкой планеты ты сам не свой. Может, Кубик тебе днем звонил? И наговорил всякой ерунды?

— Этот пьяный, кажется, полчаса назад звонил, — нашелся Славик. — Угрожал. Вы, говорит, у меня все на примете, я, говорит, до вас еще доберусь! Слежу за вами…

— Безумное время! — поверила на этот раз вранью мама. — Безумный город! Убийства, ограбления, аресты, эстрада беснуется, мобильники звонят, пьяницы на каждом шагу! Дома — и здесь они тебя достают!..

Слава богу, в прихожей скрежетнул замок, там зажегся свет, это пришел папа. Мама поспешила в ванную, потом на кухню; Славик шажок за шажком перекочевал в свою комнату и здесь сперва вздохнул, а после рухнул, как пять минут назад мама, на диван.

Так. Его невидяйка в неведомых руках. Она далеко. Что с нею будут делать, неизвестно. Но уж, наверно, не играть в догонялки. И все-таки зачем она кому-то понадобилась? Братки, шеф… что это за организация? Как разыскать кого-то из них в огромном городе? Ну, хорошо: эти парни выйдут завтра-послезавтра из "Чарочной", сядут в машину, я запомню номер. А дальше? Дальше — ничего. Если дежурить у ресторана сутками, то, может, можно увидеть и шефа. Но кто мне позволит околачиваться там хотя бы час в день?

Теперь Кубик. Вдруг это он звонил пятнадцать минут назад? Что, что, что он хотел сказать пьяным языком?! Нашел-таки выход из положения? Какой? Позвонить бы ему! Нельзя: мама в ту же секунду будет в его комнате.

С кем посоветоваться?

Питю бы сюда! Питю!

С горя Славик включил телевизор. Нашел мультяшный канал. Ну да, что они еще могут показывать! Кое-как нарисованная черепаха взбирается на кое-как нарисованную гору. Спросили бы у него, из чего делать мульты, он бы столько нарассказал!

Славик поднял телефонную трубку.

— Слышь, Стас?

Дверь открылась, в комнату заглянула мама.

— Слышь, Стас, я только что такой мульт видел!

— Про что? — деловито ответил Стас.

— Ну, будто один мальчик побывал… побывал… — Славик подождал, пока не скроется мамина голова, и лишь тогда продолжил: — Будто один мальчик побывал на другой планете — про это в предыдущей серии было — и вернулся с кучей подарков. А подарки все — отпад! Главный — невидяйка.

— Что-что?

— Невидяйка. Ее направишь на кого-то, нажмешь кнопку — и тот становится невидимым.

— Ух ты!

— Ну и вот: он выходит во двор и давай на всех пробовать. На собаке, на кошке…

— Я бы на себе попробовал. Такой бы улет устроил!

— Слушай. Он направил невидяйку на алкаша…

— Это в мульте? Алкаш?

— Ну, на старика. Я не разглядел. Обыкновенный старик, их на скамейках полно. И он исчез. Мальчик думал, что старик ничего не заметит, спит он, плевать ему уже, видят его или нет, — а старик оказался хитрый. Заметил. И просек, что с ним творят, понял? Он бедный, конечно, этот старик, и вот он придумал: нашел в пивняке братков…

— В пивняке? В наших мультах пивняков не бывает.

— Ну, я не разобрался. А то, что братки, было видно. Стриженые наголо, шеи что столбы, и в коже все. И он за лавешники им свое наблюдение продал. Сказал им, что, мол, у одного пацана есть любопытный аппаратик, может, вам пригодится?.. А они доложили своему шефу: вот, мол, какое дело, появилась на примете интересная игрушка. Пацан, мол, неизвестно где пропадал, — это им дед рассказал, — перенсы чуть с ума не посходили, а когда вернулся, в руках у него оказалась очень занятная штука. Не заинтересуетесь ли? Шеф приходит во двор, видит того пацана и к нему. А сам — ну чистый робот! Аж скрипит. И он у того мальчика невидяйку забрал…

— Может, робот и был?

— Неизвестно.

— А дальше?

— Не знаю, что будет дальше. Продолжение через неделю.

— А там точно братки были?

— Кто их знает. Сейчас все под них косят. Все в косухах и в джопсах. Стрижка — сам знаешь какая. Вдруг контрразведка? Невидяйка для них — это ж…

— Если на себя ее направить, такого можно наколбасить!

— Я как-то до этого не додумался, — сказал Славик.

— А на каком канале этот мульт?

— Долго нужно искать.

— Расскажешь потом?

— Через неделю. А что у тебя?

— Черепаха на гору ползет. Вот вниз летит. Мура страшная. Мультики пошли какие-то плюшевые. А то вообще из серии "Раскрась сам" Твои шнурки в стакане?.

— Где ж им быть.

— Ну пока.

— Пока.

Вошла мама.

— О чем ты с ним разговаривал?

— О мультиках.

— Не врешь?

— Нет.

— Иди ужинать. И все равно ты мне не нравишься.

— Я в папу.

— Не дерзи мне, пожалуйста, у меня и без тебя один день сумасшедшее другого.

Славик поплелся в кухню, размышляя по дороге, во-первых, о том, что он и не думал дерзить, а во-вторых, гадая, что же такое срочное хотел сообщить ему Кубик, если это звонил он.

Странное Ограбление

После ужина старший Стрельцов уселся на диване напротив телевизора, мама осталась на кухне с сигаретами и телефонной трубкой. Славик отправился к себе, вставил в компьютер кассету с играми и нажал на джойстик. Кубик, наверно, уже спит, созвонятся они завтра. Папа, отслуживший в армии свои два года и вынесший оттуда кое-какую терминологию, называл этот час семьи "глубоко личным временем". Примерно с восьми до полдесятого никто никого не трогал.

Славик четыре раза "разбил" машину, выиграл одно карате и два проиграл, захотел пить и пошел на кухню. В кухне сидела с телефоном и сигаретой мама, туда же направился папа.

— Представляешь, — прервал папа мамин разговор по телефону, — что ни день, то новости! "Странное, сказали, ограбление".

Мама отняла трубку от уха, предупредив собеседницу о паузе.

— Ну, что там опять?

— Странное ограбление, — повторил папа. — Инкассатор шел к машине с мешком денег, было еще светло, и вдруг упал, хотя никакого выстрела никто не слышал. А мешок с деньгами из его рук, сказано, просто испарился! Ну, к охраннику, конечно, кинулись, он жив-здоров, только, предположительно, в нокауте, здоровенная шишка на лбу. А мешок тю-тю. А в мешке — слава богу. И никаких следов…

— Глупости все это, — сказала мама, прикрыв трубку ладонью. — Разберутся, и увидишь, что будут и следы, и свидетели, и шишку он набил, когда брякнулся на асфальт. Мало ли, от чего человек может упасть! Споткнулся или голова закружилась. А мешок свистнул кто-то из прохожих. Или сама милиция. Тоже мне — "испарился"! Журналисты сейчас такое мелют! Им лишь бы напугать.

Папа внимательно посмотрел на маму. У мамы всегда на все находился ответ, и ничего странного в этом мире для нее не было. Она нарисовала папе истинную картину "странного ограбления" и уже продолжала разговор по телефону. Телефонный разговор был поважнее любой телевизионной новости; которые мама называла "дребеденью, от которой прямо жить не хочется".

— Ладно… — Старший Стрельцов пожал плечами и направился к себе. Но не скрылся в гостиной, а дождался Славика.

— Вот ты говоришь: Кукурбита, Кукурбита… — сказал папа. Ему явно не с кем было переброситься словцом. — У нас тут своя Кукурбита. А, сын?

— Ничего я не говорю, — буркнул Славик.

Папа был прав, но даже не знал, насколько. Славик прошел в свою комнату и плотно закрыл дверь. Сел… Если бы волосы на человеческой голове передавали то, что творится под ними, прическа нашего скромного пятиклассника ходила бы ходуном, волосы стояли бы дыбом, а не то их мотало бы, как сильным ветром. Но, слава богу, до этого еще не дошло, папа ничего не заметил.

А в голове Славика царила настоящая кутерьма. Повторим ради дела: невидяйка… ее потеря… дворовые алкаши с их учеными открытиями… братки… шеф-робот… пивняк… пьяный Кубик — и все это теперь связано с ним, со Славиком! Дыбом волосы, волосы дыбом! И еще одна отчаянная мысль пришла в голову: что если "странное ограбление" вплетено в этот клубок? Ведь сказано было: мешок испарился. Как это? Куда?. Уж не невидяйка ли вступила в дело?

Славик на диване чуть не подпрыгнул. Что если инкассаторов грабят с помощью его невидяйки?! Что если?.. Ух, как все закрутилось!

Прав папа: здесь тоже Кукурбита!

Поговорить, поговорить бы с кем-то! С кем? Ясно, что не с мамой. И папе такого не доверишь. Они, кажется, и Кукурбиту до сих пор считают чем-то нереальным, выдумкой, фантазией пятиклассника, которого компьютерные игры свели с ума.

Надеются, наверно, что однажды утром их сын войдет в комнату, где папа торчит у телевизора, а мама читает, и признается в обмане. И все будет хорошо. И все будет как прежде…

А Кубик, должно быть, спит. Дрыхнет, сказала бы Нинка, без задних ног. Девчонка на мгновение предстала перед глазами, она качала головой. Губы ее были поджаты. "Ох уж эти мужики!". Это она про пьяного в зюзю Кубика. Видела бы она его… Славик вздохнул. Нинка была вроде пригоршни холодной воды в лицо. Может, все-таки ограбление самое обыкновенное? А все "странное" наворотили журналисты, как это они делают сейчас по каждому поводу?

Разобраться во всем было невозможно. Для этого нужно иметь ум совершенно особый. Как, предположим, у писательницы Марининой, в которой мама души не чает. Той бы эту ситуацию на стол, она бы через пять минут предложила выход из положения. Устами этой… как ее… Насти Каменской, о которой, чуть что, вспоминает Кубик. Та приняла бы контрастный душ, попила бы черного кофе, подумала бы…

Ничего не придумал Славик в этот вечер и уснул с трудом. Поскорей бы проснуться, думал он перед засыпанием, завтра позвонит Кубик! Впрочем, позвонит он, если позвонит, только после школы.

Письмо Нинки

Интересно, что Нинка не зря привиделась Славику вчера. От Нинки пришло письмо — его Славик прочитал на ходу, в лифте, когда вернулся из школы.

"Славка привет!!!

У нас никаких новостей нет. Только у нас лисица украла двух курей и бабка говорит хоть вешайся. Бабка Настася Евдокимовна говорит что скоро умрет а сама неумирает, а наоборот ругаица начем свет стоит. Говорит что всех лисиц она бы со свету сжила а я говорю что зделала бы воротник. А она говорит сначала сопли подотри. И ище новсти. Юрчик и Генка про всех говорят что все жо… ну ты знаиш это слово авот они лбы. А сами получают одни двойки и колы. И мамки их лупят так что черес всю древню слышно. И еще они ругаются разными словами у вас в городе таких неслышали. А других новстей нет. А у тибя какии новости. Есть у вас куры или нет. У нас весна а у вас. У нас был лидоход, лед вылизал на берег. Все были на берегу и смотрели я тоже. Вот и все. Извени если что не так.

Привет из Егровки. Пиши мне. Нина Петровна Полухина".

В Школе

В первую половину дня ничего интересного не было. Кроме того, что Елена Матвеевна, русачка, вдруг, вроде ни с того, ни с сего, снова напустилась на Славика:

— Вот что, Стрельцов! — Она оборвала свой рассказ о спряжении глаголов на середине. — Хоть бы ты вертелся! Хоть бы язык кому-то показывал! Хоть бы Свету щипал — извини, Света, за такое дикое предложение! Но я бы тогда знала, что ты ведешь себя нормально для пятиклассника, и стерпела бы! Но ты ведь сидишь как засватанный! Как закукленный! Что с тобой происходит? ГДЕ ТЫ?! Где витают твои мысли? Я ведь знаю, что ты меня не слушаешь!

Класс уставился на Стрельцова.

— Ну прямо фантом! Ну, привидение — и то мало сказать! — Видимо, Елена Матвеевна забыла на минуточку, что она педагог, и дала волю женским чувствам. — Заморозили тебя, что ли? Прямо, честное слово, сидит в классе какой-то пришелец и лупает глазами на все!

Русачка передохнула.

— Ты хоть слышал, что я только что сказала? Ну-как повтори!

— Вы спросили: "Где ты?" Я тут, вот он. — Славик встал. И представился: — Пришелец.

Класс тихо радовался. Он, можно сказать, тихо сиял.

— Слышать-то ты слышишь, — горько продолжала учительница, — да ведь у тебя в одно ухо влетает, а из другого вылетает. А я говорю для чего? Чтобы у вас в головах хоть что-то оставалось! А, Стрельцов? Хоть капелька-а! Ну все в пустую, все в пустую!

— Останется, — буркнул Славик. И все-таки съязвил: — А щипаться-то я зачем буду?

— Щипаться действительно незачем, — опомнилась учительница. — Но если ты так и будешь сиднем сидеть, честное слово, вызову в школу родителей и спрошу, что с тобой происходит или что приключилось. Участвуй! — призвала она. — Присутствуй!

Во двор на перемене Славик вышел со Стасом.

— Чего она на тебя наехала? — сочувствовал Стас. — Сидит человек — и пусть сидит. Нет, ей нужно, чтобы он вертелся! А в самом деле, Слав, чего ты такой отстойный? Прямо крезанутый. Я понимаю, если человеку все стало в лом…

Стас был уверен, что разговаривать нужно на языке понятном, на языке своем, а не на том, скучном и чужом, на котором говорят учителя, родители и вообще большинство взрослых. Их, ребят, язык точен, смел и ярок! Стас был ярым поклонником этого языка, будь его воля, заставил бы разговаривать на нем всех.

Чтобы добиться Стасова расположения или просто заставить слушать себя, надо было знать его язык. Впрочем, кто из пятиклассников его не знал! Разве что Леха Афанасьев, сын дипломата, который жаргона — так он называл новояз — чурался. Он многого чурался. На большую перемену он выходил в наушниках плеера, но слушал не рэп, как все люди, а только классический рок. Про рэперов же говорил, что "это обезьяны, которые бьют в барабаны, но думают, что пишут стихи".

Кажется, он сам писал стихи, но пока это скрывал, независимый Леха Афанасьев, которого звали даже не Лехой, а, конечно, Афоней.

— Какой крезанутый! Со мной нормалек… У меня кабина болит, и все. Слышь — я вчера тот мульт смотрел — там такое!

— Колись.

— Ну, дяпан, который забрал у пацана невидяйку, был не робот. Бандитский шеф. Утюг. И теперь невидяйка в руках бандитов.

— Мечта! — Стас даже остановился. — И что дальше?

— Они уже начали грабить…

— Полный улет!.. А кто-то за это дело уже зацепился? Ну, в смысле, сыщик? Он землю носом уже роет?

— Роют… Славик отвечал с запинкой. — Но там, понимаешь, так завернуто, что про невидяйку никто-никто не догадывается. Милиция, конечно, уже чешется, но о невидяйке ей узнать слабо. Они туда, сюда — везде ботва. Да и им фиолетово, у них ограблений сейчас… — Стас слыша прекрасные эти слова, кивал и кивал, как учитель, который слышит правильные ответы ученика.

— И тогда за дело взялся тот пацан и его друг, художник, они вместе на другой планете были..

— Класс! А ты не грузишь?

— Я гружу?! Я такого и выдумать не смог бы!

— Ну и что тот пацан? Я бы тоже…

На этот раз остановился Славик.

— А что бы ты для начала сделал? — спросил он как можно осторожнее.

— Я? — Стас помолчал. — Я ведь мультика того не видел.

— Ты что — еж? Я же тебе все скинул!

— Слышь, — всерьез задумался Стас, — а у того пацана ничего больше с другой планеты не было? Никаких аппаратов? Таких же, как невидяйка?

Славик хотел было ответить, но запнулся. Только неожиданно заморгал.

Мимо них проходил, шаркая подошвами, всегда понурый, всегда сутулый Боб Скотовод (Вова Коровин). Повернул к ним голову. Спросил уныло и едко:

— Стрелец! Так ты у нас, оказывается, пришелец?

— Отзынь! — прикрикнул на него Стас.

Боб потащился дальше, а Славик подумал: "Спасибо вам, Елена Матвеевна, за словечко "пришелец", сейчас мне от него не отвязаться". И чуть вернулся к мысли, подкинутой Стасом, как зазвонил звонок, и весь двор стал послушно втягиваться в двери школы.

Кирпичик к Кирпичику — Будет стена

Кубик словно дожидался Славика. Только Славик вошел к себе домой, как услышал телефонный звонок. Телефон звонил, верно, когда Славик был еще в лифте.

— Слава, — был торопливый голос, — я вчера был очень противен?

— Да нет, дядя Витя. Только смешной.

— Что поделаешь! Это был мой дебют в качестве детектива, — торопливо высказывался Кубик. — Ради дела мне пришлось надрызгаться, а это для меня не самое желательное состояние. Вид был, должно, омерзительный. Таким я не хотел бы показываться друзь…

— Дядь Вить! — вскричал Славик. — Да вы что! Шерлок Холмс и тот бы в этом случае напился. Вот интересно было бы на него посмотреть!

— Ну, спасибо, дружище. — Кубик, чувствовалось, вздохнул. — Для меня сегодня каждое доброе слово — лекарство. Вроде таблетки анальгина. А про Шерлока Холмса — ты вообще гениально вспомнил. И мне сейчас тоже интересно — как бы он выглядел рядом с Петрухой и Гоги-Егором… Но звоню я не только по сему горестному поводу. "Странное, говорят и говорят по телевизору, ограбление!"…

— Еще вчера об этом говорили!

— Да, да. Идет, понимаешь, инкассатор, — на всякий случай повторял художник, — вдруг хлоп — падает. А мешок с деньгами испаряется. И — ни выстрела, никаких людей в масках. Тебя это не наводит на кое-какую мысль?

— Наводит. Еще вчера навело. Моя невидяйка!

— Вот какие мы с тобой умные! Невидяйка! Новое слово в ограблении инкассаторов. Бандюгам не хватало только невидяйки — и вот она у них есть! Такая, понимаешь, получается здесь Кукурбита!

Кубик по-прежнему был многословен.

— И ведь все сейчас на нас с тобой! Ведь мы с тобой в ответе за это "новое слово"… Понимаешь, — рассуждал Кубик, — они могут на ограблениях не остановиться. Невидяйка в условиях нашей Земли это… — он недоговорил. — В общем, невидяйка в руках негодяев… Черт знает что! Голова-то у меня, между прочим, болит… Как, кстати, на вашем языке голова?

— Чайник… Кочан, кабина… Еще дыня… Дядь Вить!..

— …меня больше всего устраивает "дыня", — успел вставить художник. — Чайник, впрочем, тоже… Нет, дыня лучше всего.

— Дядь Вить… А вы не забыли — у меня еще и молстар есть! И снолуч.

Трубка замолчала, словно отключилась.

— Дядь Вить! Дядь Вить! Алло! Алло!

— Это меня твоя мысль сокрушила, — раздался наконец ответ. — Я опять чуть не сел. И ведь правда: у нас есть еще молстар и снолуч. А я и забыл про них. Ты, кажется, думаешь, что их можно задействовать? И, может, знаешь уже как?

— Еще нет. Я только-только о них вспомнил. — О Стасе, о его нежданной подсказке, Славик решил не говорить.

— И я пока не врубился… Но… у меня уже будет, чем манипулировать, когда моя бедная голова придет в порядок. Чем жонглировать. Молстар, снолуч. Снолуч — молстар — снолуч… Но кого старить, кого омолаживать? Кого укладывать в сон — вот в чем вопрос! Братков? Какой смысл? Шефа? Если его омолодить — он только порадуется этому. Если состарить — он может умереть. Да и где его найти?..

Кубик помолчал.

— Какая-то острая мысль насчет этой ситуации, конечно, существует в природе, в Космосе, говорят, или в Информационном поле, которое окружает нашу планету, но в мою проспиртованную голову она не приходит… Ты минута как из школы?

— Еще даже не разделся.

— Давай раздевайся и обедай. Дома один?

— Один.

— Питя не показывался?

— Ох, если бы!

— Вот кто решил бы нашу задачу в одну минуту! Молстар — снолуч — снолуч — молстар… — зачем-то повторил Кубик.

Оба вспомнили Питю и оба помолчали.

— Обедай, — повторил художник и положил трубку.

Чтобы обрисовать сегодняшнее настроение Славика, нужно было бы произнести слова старой доброй игры: "Теплее… Теплее…". И где-то неподалеку, чувствовал он — может быть совсем близко, под подушкой, например, — находилось "Горячо!". Решение их задачи спрятано где-то неподалеку.

Обедал Славик, сидя перед компьютером. Он придвинул к дивану напротив монитора низенький кофейный столик, расставил на нем тарелки и ел, не сводя глаз с экрана. Будь он на месте Пити, давно бы показался на сайте.

Шеф

Человеческих мыслей не может пока что считать с мозга ни один прибор. Самые хитроумные из приборов регистрируют электрическую активность мозга, решающего заданную экспериментатором задачу, всяческие импульсы, альфа-ритмы, еще что-то… но вот мыслей, повторим, не читает еще ни одна аппаратура, будь она величиной хоть с комнату, хоть с дом. Мысли — удивительнейшее изобретение природы, их можно даже назвать причудливыми цветами мозга-клумбы — скрыты за стенками черепа. Они возникают, расцветают, множатся, мелькают, вспугнуто разбегаются, рассыпаются, развиваются, растут в длину и в ширину, продвигаются все дальше и дальше в толще серого вещества мозга, которое отвечает за мышление, или гаснут на полпути, или, не в силах преодолеть препятствия, садятся передохнуть, а то и возвращаются назад…

Мысли до сих пор пользуются тайной неприкосновенности.

Мы совершенно не знаем, о чем думает человек, которому мы что-то говорим или рассказываем. Не знаем, что творится за его лбом; мы смотрим на его его лицо — оно улыбается, глаза внимательны, сама голова то и дело кивает… но что думает о нас этот человек, мы, может быть, не узнаем никогда.

Не узнаем, но, бывает, частично догадываемся — по случайным словам или фразам либо же по тому выражению лица, которое как-то пропустит мимо своего контроля наш собеседник.

Шеф (мы описали его чуть раньше) сидел в своей гостиной, служившей одновременно комнатой-музеем для коллекции морских раковин, курил сигарету и молчал. Он был неподвижен, если не считать редких движений его руки с сигаретой. Правда, над его крупной головой с коротким по-армейски ежиком седых волос время от времени поднимались клубы табачного дыма. Человек, хорошо знающий сидящего в кресле, мог бы уверенно сравнить их с… клубами дыма от разрывов снарядов на поле битвы. Потому что молчание шефа и его неподвижность говорили как раз о том, что внутри его черепа, на обоих полушариях мозга, идет сражение. Там движутся войска, там слышится пальба, рвутся бомбы и снаряды, там однорукий военный с седыми висками, видными из-под фуражки, отдает в своем штабе короткие распоряжения, и офицеры, получив их, рубнув рукой воздух у козырька, тут же исчезают…

Шеф был неподвижен, он молчал, и мыслей его никто-никто не знал — не знал ни их направлений, ни как далеко они заходят, каких пределов или, может, запределов достигают…

Вот он шевельнулся, стряхнул в пепельницу на столике красного дерева серую колбаску пепла с сигареты, позвал:

— Борис!

В комнату-музей немедленно вошел небольшого роста мужчина, с черными волосами, но с седыми уже висками, одетый в серый, ладно, как мундир, сидящий на нем костюм.

— Вот что. — Первые слова простучали, как кончик карандаша по столешнице. — Вот что, Боря… — чуть снизил шеф жесткость голоса. — Мы, кажется, не используем тех возможностей, что предоставил нам Его Величество Случай. Нужно, — он поднял блеклые, в красных прожилках (еще одно доказательство, что шеф в данный момент воюет), глаза на подчиненного, — нужно узнать, что за молодой человек в кожаной куртке и красной рубашке приходит к пацану и встречается с ним… Раз. Два: узнать, что все-таки говорят соседи об исчезновении мальчишки неизвестно куда на две недели. Соседи иногда знают очень много… Есть и третье. Не скрывается ли за скромным названием фирмы, где работает старший Стрельцов, что-то другое, какой-то исследовательский центрик? В общем, мне нужны ее связи.

— Понимаешь, Боря, — опять потеплев голосом, сказал он, — тот приборчик, что попал к нам в руки, очень уж странен. Наши ребята не рискуют даже в него забраться: там, они говорят, неизвестный источник питания, неизвестный преобразователь и неизвестное поле или луч, что делают объект невидимым. Там, понимаешь, все неизвестное! Кто до этого додумался?! Кто на нашей планете, полной сюрпризов?

— Мои сегодняшние заботы вот какие, — продолжал он, — на сколько хватит той "батарейки" в приборе? Вдруг она откажет в самый ответственный момент, и мы предстанем перед честным народом во всей своей красе? Или, точнее, как облупленные? С мешком, понимаешь, денег на плече?..

Вот только часть моих вопросов. А всего их — не счесть. Но тебе и этих достаточно. Работай. Иди, Боря…

Человек в сером костюме кивнул и, не сказав в свою очередь ничего, вышел. Видно, он привык понимать шефа с полуслова и подчиняться по-военному. Шеф же встал, подошел к шкафу, чьи три полки были наполнены бело-розовыми раковинами, и стал осматривать их, хотя по его виду было понятно, что раковины сейчас интересуют его меньше всего. И дальнейших его мыслей снова никто-никто не знал.

Снова Питя!

— Давайте, давайте! — командовал Питя. — Вот я., а Славик не так уж далеко от нас. Он ждет, я знаю. Давайте!

Питя был в лаборатории ученых, где уже в который уже раз пытались связать Кукурбиту с Землей. Расстояние от Кукурбиты до Земли было огромно, но проницаемо для радиосигналов. Дело, однако, пока не ладилось, и Питя сердился и подгонял троих ученых, напряженно сидящих перед экранами сложной аппаратуры.

— Ну что же вы! Давайте, давайте!

Ксей, старший здесь по возрасту, специалист по связям с другими планетами, тоже наконец рассердился:

— Земля прямо-таки надела на себя шлем — из болтовни! Там болтают все: политики, священники, актеры, спортсмены, женщины, мужчины, подростки. Только дети там все еще смотрят в свои телевизоры и помалкивают… Там, — он потряс головой, — отовсюду несется музыка (сплошные барабаны), песни, выкрики, которые сейчас заменяют землянам песни, просто крики, споры, молитвы, плач, пальба из всех видов оружия — но больше всего пустых разговоров. Обо всем и на двухстах языках — представляете? — Ксей сделал паузу и обвел слушавших его чуть вытаращенными (это его примета) глазами.

— По-моему, — заключил он, — это самая болтливая планета во Вселенной! — Еще одна пауза, во время которой Ксей искал поддержки у слышателей. — Самая болтливая, и пробиться к ней сквозь этот щит так же невозможно, как, к примеру, втесаться в разговор трех женщин, вышедших перекусить! Извини, Клама…

— Уж я-то, кажется, не болтлива, — сухо ответила женщина с волосами семи цветов. Она, как все, не отрывала взгляда от экрана, но успела возмущенно взглянуть на Ксея.

Питя свой ответ обдумывал не долго:

— Ты, наверно, плохо учился в школе, — сказал он, обращаясь к Ксею. — Сколько можно возиться с такой простой задачкой — показать меня в земном компике! Конечно, теперь во всем виновата Земля!

— Кха, кха! — Обиженный ученый встряхивал совершенно лысой головой, словно на макушку его села муха. — Я учился как раз хорошо… Но я действительно не могу найти ни одной дырки в этой "защите" Земли!

— Питя, как тебе не стыдно! — вступалась за коллегу Клама. — Ксей, во-первых, взрослый, а во-вторых, знает в тысячу раз больше тебя. И если у него что-то не ладится, значит на то есть веские причины.

— Кстати. Если у нас сегодня получится, — прилипнув уже, как все, к экрану, сказал Ксей, — тебя, Питя, ожидает сюрприз. И благодарить опять нужно Кламу…

— Клама, — немедленно отозвался Питя, — ты в этой компании самая умная!

Третий сотрудник, молодой мужчина по имени Стаз, прыснул в кулак, но Клама так посмотрела на него, что лицо Стаза вмиг стало серьезным.

— Питя, — крикнула вдруг женщина, — быстрей в кабину! В "защите" Земли открылось окно! Сейчас Славик — если он за компьютером — тебя увидит!

Питя в одну секунду оказался в кабине.

— А я когда-нибудь его увижу? — раздался оттуда приглушенный его голос.

— Прямо перед тобой экран, — командовала теперь женщина, — включи его!

Питя включил и увидел перед собой светлую пустоту.

— Готов спорить на что угодно, что у вас ничего с этим не получится, — на всякий случай проворчал он.

Славик ел жаркое с картошкой (тарелка была на коленях) и смотрел на экран, где каждую минуту может показаться Питя.

Ну что же ты, Питя, ну где ты там, во Вселенной, затерялся?!

Экран сотрясся, погас, потом на нем промелькнул зигзаг, другой и, перекошенный третьим зигзагом, появился Питя. Это было похоже на кинотрюк и Славик не поверил своим глазам — он подумал, что принял желаемое за действительное. Но Питя постепенно становился четче, последний зигзаг, расколов его наискосок, ушел и Славик увидел наконец, что его друг зыркает по углам гостиной — казалось, он ищет в ней землянина… Уставился наконец на эстамп над диваном и над головой нашего пятиклассника и заговорил:

— Это опять Клама устроила. Умница, хоть и красится, как молодая. Привет, Славик! Ты меня слышишь?

— Слышу! — закричал Славик и вскочил, чуть не уронив тарелку с едой. — Привет, Питя!

— У меня перед глазами пустой экран — а так хотелось бы тебя увидеть! У нас опять все в порядке. На Нырехе — кутерьма. Да ну их! Надоели! Ребята все передают тебе привет. Всем хотелось бы еще раз побывать на Земле. А мне знаешь как хочется! Слав, Слав, ты меня слышишь?

— Слышу, слышу, — прошептал Славик.

Землянин стоял перед телевизором и боялся пропустить хоть словечко.

Питя чуть опустил глаза — теперь они смотрели прямо на Славика — и вдруг заорал:

— Славка, я тебя вижу!!! Ты прямо передо мной! У тебя за спиной диван, а в руках тарелка с картошкой! Дай кусочек! Я тебя вижу, Славка, вижу, у тебя в руке вилка! Это Клама устроила, Клама! Ксей, учись, как нужно работать! Славик, как дела?! Ну говори, говори!

А Славик говорить не мог — у него вдруг перехватило горло. Он еле с этим справился и сдавленным голосом ответил:

— Питя! Я тоже тебя вижу! Ура! Есть связь! Знаешь, как я по вас соскучился! Ты кукурузу помнишь? А остров Пасхи? Как мы вместе летели, помнишь?!

— Я все-все-все помню! — кричал Питя. — У вас зима?

— У нас весна! Уже тепло, но мы все еще учимся!..

Питя опомнился первым:

— Слава, как дела? У нас-то все хорошо, но мы о тебе беспокоимся. Ваша планета — ты извини — немного похожа на Нырех. Вы, наверно, никогда не знаете, что случится завтра.

Славик ответил не сразу. Он замялся и отвел даже глаза в сторону.

— Ну, что ты вдруг замолчал? — забеспокоился Питя. — Что-то случилось?

— У меня невидяйку забрали, — еле выговорил он.

"Забрали" было чисто земное слово, и инопланетянин переспросил:

— Как это "забрали"?

— Так. Совсем чужой дядька, он как-то узнал про нее, пришел к нам во двор и забрал. Кажется, он бандит. (Еще одно земное слово.) Бандит это… ну, вроде нырехца. Бандиты здесь воруют и грабят. Ну, берут не свое и без спроса. — Славику все труднее было объясняться, да и не очень-то хотелось открывать Пите земные передряги. — В общем, забрали, и я теперь… — Славик тут недоговорил. — Но бандиты, кажется, уже начали ее использовать в своих делах. И это уже не ловитки…

Теперь замолчал Питя, что было на него непохоже.

— Слава… а ты пока ничего не придумал? А твой бородатый Кубик на что?

— Мы оба думаем…

Впервые Славик видел такое озабоченное лицо своего друга. Как всегда в минуты забот, Питя лохматил и без того взлохмаченные волосы. Тут экран вдруг перечеркнули разноцветные зигзаги помех — Питю снова перекосило. Раз, другой — словно он так воспринял Славикину беду.

— Слав, мне кричат, что сейчас связь кончится. — Питя перешел на скороговорку. — Мы все будем думать, как тебе помочь — всей нашей командой! Как только придумаем, скажем! Включай почаще компик! Славик, меня отключают! Пока, Славик! Не унывай, все будет хорошо! Пока-а-а!

Весь экран заняли зигзаги. Компьютер потрескивал. Сквозь треск землянин услышал последние слова Пити:

— Ксей говорит, что вашу планету населяют болтуны. Они никому не дают сказать ни сло…

Но Славику было ни до Ксея, ни до того, что он сказал про Землю. Пятиклассник просто-напросто плакал. И из-за потери невидяйки, и из-за того, что их с Питей разделяет неизмеримо огромное расстояние, и еще из-за чего-то, что точным словом не назовешь, но если оно нахлынет вдруг, то сдавит горло и наполнит глаза слезами.

Славик поставил тарелку на стол и бросился к телефону. Набрал номер Кубика. Художник не ответил. Событие же так переполняло Славика, что еще минута — и он взорвется. Туда, сюда по комнате, к окну, на кухню — но за чем? Да, он хочет пить… Питя, Питя, Питя, они все скучают по Земле, они все будут думать над его бедой, на Нырехе тарарам, какая-то Клама, которая все устроила, а что за Ксей? Теперь Питя будет видеть его, а он — Питю! А можно ли еще раз увидеться? Неужели они что-то придумают насчет невидяйки? Куда, скажите пожалуйста, подевался этот бородатый, этот Кубик?

Славик еще раз набрал номер телефона художника, но никто не поднял трубку.

Питя, Питя, Питя…

Еще один номер телефона.

— Слышь, Стас, тот мультик только что по ящику показывали!

— Ну? — Стас что-то жевал.

— В это дело, ну, про невидяйку, вмешаются инопланетяне! Они его тоже будут расследовать — представляешь?

— Цивильно, — оценил киношный ход Стас и проглотил кусок. — Вот только как они вмешаются?

— Там, ты же знаешь, на самом интересном обрывают. В общем, продолжение следует.

— А как выглядят твои инопланетяне? Зеленые? Рогатые?

Славик обиделся за Питю.

— Такие же, как мы! Только маленькие. Чуть больше авторучки.

— А у американцев они всегда чем страшнее, тем кондеистей. Глянешь — чистый кондратий на экране! Лапы, как у динозавра, пасть, как у крокодила, и с клыков слюна течет. Зачем так? Интересно бы узнать, на кого они похожи, инопланетяне?

— Думаю, что есть и на нас похожие. Мои, — Славик с удовольствием произнес это слово, — как раз такие. Увидим когда-нибудь.

— Ты не забывай, что это всего-навсего мульты.

— Не забываю. Конечно, только мульты. — Славик вспомнил, как он летел в грузовом отсеке на остров Пасхи.

— Ну, давай. Меня бабка в кухню не дозовется.

— А мне кто-то в дверь звонит. Жму клешню.

— Культяпку, чайник!

Шпионы

В дверь в самом деле звонили. И хотя Славику было сказано не раз, чтобы никому не открывал, он, будучи мыслями еще и с Питей ("Пока-а-а!"), и со Стасом ("Культяпку, чайник!"), повернул ключ и нажал на ручку. И — страх пронизал его от пяток до макушки. Перед ним стояла неразлучная пара Гоша-Егор и Петюня. Они успели надышать на площадке перегаром и свежевыпитым пивом. Обы были небриты, на Петюне был пиджак-наискосок, а Гошу украшал светлый плащ с прошлогодними наверняка пятнами на груди и полах. В сознании Славика эти люди были уже крепко связаны с братками и их страшным шефом…

— Здравствуй, мальчик, — вежливо сказал Петюня. — Мы здесь на предмет сбора стеклотары.

— Спрашиваем, значит, про пустые бутылки, — перевел Гоша-Егор.

— Они должны быть, по нашим понятиям, в каждом доме, а выносить их, бывает, некогда. Время, видишь ли, сумасшедшей всеобщей занятости. К тому же…

— Короче, пацан, — снова перевел Гоша, — все лишнее — на помойку! Бутылки есть? — Глаза грузного дядьки шарили за спиной Славика, обшарили они и его руки. — Полные оставь — ха-ха — родителям, а пустые — еще одно ха-ха — нам. — Это, по его мнению, была шутка, потому что он показал вдобавок к ха-ха желтые зубы.

— Ты ведь нас видишь во дворе, — сладкоголосо и на редкость фальшиво пел бывший кандидат наук (с детьми он разговаривать явно не умел). — Мы не какие-нибудь пришлые, мы свои. Так что ты не беспокойся.

— Я и не беспокоюсь. Чего мне беспокоиться… — ответил Славик, чуть приходя в себя. — Вы подождите минутку… — Он не знал, удобно закрывать дверь перед носом непрошенных гостей или нет. В конце концов оставил ее открытой и поспешил в кухню. Бутылки — две из-под минералки, одна пивная и одна винная (память о недавнем визите папиного приятеля) — стояли в углу за плитой. Славик уложил их в кулек и понес в прихожую. "Гости" стояли уже там — и он испугался во второй раз.

— Топчемся, понимаешь, перед дверьми, — объяснил вторжение Гоша, — перед людьми стыдно. Подумают, попрошайки или еще кто. Мы и вошли. Мы свои ведь…

Бутылки принял Петюня и уложил их в старый рюкзак.

Казалось — все. Но сборщики бутылок не уходили. Они топтались в прихожей, оглядывая стены, вешалку и одежду на ней. Взгляд Гоши заныривал и в гостиную. Он искал какие-то слова к Славику, но все не находил.

— Тебя во дворе никто не обижает? — нашел он подходящий, по его мнению, вопрос.

— Вроде нет… — Славик пожал плечом. — А что?

— Если обидят, — уже увереннее сказал Гоша, — ты нам скажи. У тебя ведь другой защиты нет? Если нет, — повторил он, — другой защиты, ты сразу к нам.

— У меня папа есть, — ответил Славик.

— Ну, пока папа на работе, мало ли что может случиться. А мы, временно, понимаешь, безработные, мы всегда тут. Если, значит, нет другой защиты…

Славик вдруг понял, чего ждут от него эти двое, отчего так топчутся в прихожей. Чтобы он, пацан, школьник, чайник, чайничек, почувствовал к ним доверие! Почувствовал доверие и, может, в чем-то проговорился. Это им-то доверился, "аликам", ханыгам, докатившимся до услужения браткам!

Дудки вам!

Но как выставить их за дверь?

Славик нашелся. Он повернул вдруг голову к гостиной и громко спросил:

— Да? Я сейчас, Стаська! — Во дворе сигналила машина, так что "Стаськин" голос мог быть и не расслышан.

И объяснил "гостям":

— Там меня ребята ждут. Вы извините…

— Спасибо за бутылки, — вежливо пропел Петюня. — А насчет помощи — это мой коллега прав: к нам, к нам. Мы всегда… И вот еще что: у тебя с математикой все в порядке? Потому что ежели нелады — опять-таки к нам. Ко мне, скорее, я в ней, скажем так, дока, то есть я ее знаю. Знаю… — Бывший кандидат наук на целых полминуты закрыл глаза и так и постоял. Потом открыл, увидел перед собой Славика. — Ну, ладно, — повернулся он к приятелю, — пошли, Игорь. Нам еще нужно три этажа обойти… — Петюня, уходя, даже покланялся Славику, отчего у того мурашки побежали по коже от стыда за бывшего кандидата.

Как облегченно вздохнул Славик, когда за ханыгами закрылась дверь и лязгнул, отчаливая от его этажа, лифт!

Вздохнул и бросился к телефону, чтобы набрать номер Кубика. Звонки. Звонки в пустой квартире. Кубик куда-то пропал. На целый день. Куда? Что с ним? Чем он таким неотложным занят?..

Славик заставил себя подойти к письменному столу и открыл "Грамматику русского языка".

Родители не устают удивляться, если их "ребенок" так и не сделал за полдня домашнее задание, хотя ему ну ничто-ничто не мешало! Ну что может помешать ребенку, если он сыт, одет (модно!), в доме тепло, у него есть компьютер, телевизор, плеер, игры… ну все-все! Так учись! Учись! А после играй, сколько душе угодно!

Родители не знают, что у мальчишки-пятиклассника могут быть свои проблемы. Какие? О них-то мы и рассказали. О тех волнениях и треволнениях, которые мешают Славику делать "домашку". О том, как все закружилось-завертелось в его жизни с того момента, когда дядька, похожий на робота, отнял у него невидяйку.

И если какой-нибудь другой пятиклассник упорно отмалчивается, когда родители наседают на него с вопросом "Ну почему? Почему?!", если он набычился и слова от него не добьешься, — не значит ли это, что у него есть тайна, которую не доверишь даже отцу? Тайна, сходная, может быть, со Славикиной?

Славик отодвинул "Грамматику", которая сегодня написана была на китайском, и положил перед собой "Алгебру". Но цифры и буквы в алгебраической задаче стали ни с того, ни с сего прыгать друг через дружку, бегать, сбиваться в кучу, скакать, кружить в карусели и никак не хотели даже выстроиться в ряд.

Незачем, незачем браться за домашку, когда ты полчаса назад говорил с другой планетой! Когда десять минут назад пара дворовых алкашей, посланников страшноватых "братков", пыталась втереться в твое доверие. Вернись сначала на землю. Походи по комнате, посмотри в окно, окинь взглядом двор, где все знакомо: деревья, клумба, скамейки, скучный старик, что всегда в это время сидит на одной и той же скамье в одном и том же положении… Тебе, конечно, станет обидно, что ты на Земле, а не на другой планете, где все-все иначе, зато ты успокоишься.

Может быть, успокоишься, а может быть, и нет.

— Как дела? — спросил, чуть войдя в прихожую, папа.

— Ты ел? — спросила, чуть войдя, мама. — Никто не звонил? Как уроки?

— Сижу… — был ответ Славика на оба вопроса.

Переодевшись, мама вошла в комнату сына.

— Покажи, что ты сделал… Боже мой, чистые страницы! Чем ты целый день занимался?!

Вечером мама "села на телефон", пробиться к ним кому-либо было невозможно. Дневных новостей и соображений по поводу новостей, а также советов у мамы была тьма, у ее подруг — тоже, их было не переговорить ни за вечер, ни за сутки, ни за неделю.

Папа заглядывал в спальню, где уединилась с телефоном мама, заглядывал ради хотя бы минутного общения, но, постояв и чуть послушав, пожимал плечами и уходил. По дороге в гостиную, к телевизору, столкнувшись с сыном, бросал мимоходом:

— Наверно, это у них (имелись в виду женщины всей планеты) отдых. Активный отдых. Я бы от него изнемог через пять минут. Прямо сдох бы. А, сын?

Но Славик тоже пожимал плечами и скрывался в своей комнате. Там, как мамин телефон в спальне, и как папин телевизор в гостиной, помещались его тайны. Они были невидимы и не слышимы никому, но стоило Славику очутиться в своей комнате, как они сразу оживали, становились видимыми и обретали голос.

Скажем так: Кукурбита и все, что они там с Кубиком пережили, все это вселилось в сознание Славика и теперь находилось в нем чудесным островком, заглянуть на него — было тем, что взрослые называют счастьем. У кого еще на нашей планете есть такой островок? Может быть, и существуют еще счастливцы, но где они? Вот с кем бы поговорить! Да и откроются ли они кому-то еще, боясь, что их сочтут сумасшедшими? Так и ходят, так и живут, наверное, зная про островок в своем сознании, время от времени навещая его и никому о нем не говоря…

Ювелирная Работа

Кубик позвонил на следующий день, через полчаса после прихода Славика домой.

— Ну, Слава, — начал он, едва младший Стрельцов произнес "Да?". — Ну, Слава, теперь ты держись за что-нибудь!

— Что, дядя Витя? — Он хотел тут же сказать о Пите, но Кубик был настолько взбудоражен, что нужно было сначала выслушать его.

— Короче. Я выехал из дома на своем драндулете (нужно было смотаться в наш, художников, магазин), только завернул за угол — красный свет. Я торможу, дожидаюсь зеленого. И от нечего делать разглядываю соседей. Справа от меня "мерс". А в ней, Слава, тот браток, которого я срисовал в пивняке! За рулем. Узнал по носу, таких больше нет. С ним еще четверо, тоже в коже, тоже крепенькие, вроде… сборной по боксу. Я понял: бригада в полном составе, выезжает на какое-то "дело". Куда, думаю, и по какому делу? И — на зеленый свет — пристраиваюсь им в корму. Они хвоста не замечают, на моем старом "жигуле" можно ехать только на свалку. Да и я один в машине, слежка такой не бывает. Братки крутят лихо, им все на дороге, как у вас говорят, фиолетово, а я боюсь, что моя старушка сейчас закашляет и остановится. Однако вытерпела гонку; "мерс" подъехал к старому особняку. Двое из бригады пошли к дому… Я смотрю, жду…Ты меня слушаешь, Славик?

— Слушаю. Дядя Витя, я с Питей разговаривал! На Кукурбите научились и меня видеть!

— Какие у них новости?

— Пока все в порядке… — О том, что он пожаловался Пите насчет невидяйки и об обещании того "думать всей командой", Славик сказать не успел.

— Тогда продолжай слушать меня. Через, примерно, минут 15 выходят: шеф (я узнал его по твоему описанию) и те двое. Все трое садятся в "бээмвуху" шефа, один из братков — за баранку. Стекла в ней тонированные. Машины разворачиваются и проезжают мимо меня. Я "роюсь" в зажигании, какая-то неполадка в моей тачке — нормальное для нее состояние. Потом включаю стартер и качу за ними…

А дальше, Славик, разворачивается удивительная картина…

Полчаса или чуть больше езды, потом их две машины останавливаются неподалеку от… ювелирного магазина. Вижу: водитель "бээмвэ" выходит, отворяет зачем-то переднюю и заднюю дверцы и начинает усиленно протирать стекла, хотя они и чистые. Но я-то знаю про невидяйку — и предполагаю, что в эти минуты два бандита, успевшие стать по дороге невидимыми, покинули машину и идут к магазину… Вот — слежу не переставая — вошли вместе с кем-то, не подозревающим, что за ним проследовали двое невидимок…

Это все мои предположения, Славик, но я жду подтверждения догадке. Чтобы лучше все рассмотреть, я вышел из машины и присоседился к группке парней и одной девушке, что курили и разговаривали о сегодняшнем эстрадном кумире, кажется, о Земфире или о Диме Билане, забыл…

Идут минуты, вот уже 10 минут прошло, 20… 35… Я жду чего угодно — стрельбы, криков, сирены…

Нет, все тихо. Тихо-тихо… В магазин заходят, выходят оттуда — посетителей немного, потому что он дорогой. Я не свожу глаз с дверей, поглядываю и на разбойничьи "тачки"…

Вот водитель "бээмвэ" засуетился, словно услышал чей-то голос, выскочил из машины, снова открыл обе дверцы и давай протирать чистые стекла белой тряпицей. Я гляжу на машину — осела, качнулась. Значит, приняла людей!! Невидимок, Славик, невидимок!

И вот обе отъезжают, первой — "тойота". Я чуть было не кинулся за ними на своей, но вовремя опомнился. Результата "акции" нужно было дожидаться у магазина. И я дождался! Не прошло и 10 минут после того, как отъехали флагман и "мерс", как в магазине раздались крики и вой сирены. Два продавца (или охранника) — мужчины в хорошо сшитых черных костюмах — выбежали на улицу и стали нервно оглядывать машины и прохожих. Но улица была как всегда многолюдна, суетна, шумна, никто никуда не убегал, не расталкивал прохожих, ни стрельбы, ни топота, ни свиста…

Через пять минут к магазину подъехали, голося на весь свет, милицейские машины…

Для меня все стало ясно. В ход, Славик, пущена твоя невидяйка, предназначенная на Кукурбите для детских ловиток, а здесь используемая для особо крупных, нераскрываемых грабежей! Ну кто, скажи, из людей, кто из даже многоопытных ментов подумает о невидяйке?..

А что делать нам с тобой, посвященым в тайну? Раскрывать ее перед всем миром, рискуя после этого угодить в сумасшедший дом? Или попытаться справиться самим? Вот где задача!

Славик был уже подготовлен к этому вопросу, Он ответил — идея созрела еще вчера — ответил твердо:

— Самим! Нужно задействовать молстар и снолуч!

— Как? — немедленно спросил Кубик.

— Пока не знаю…

Замолчал и художник. Славику было слышно его дыхание и потрескивание бороды о телефонную трубку, Кубик задумчиво водил ею по лицу.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Будем считать, что этой твоей фразой: "нужно задействовать" мои мозги тоже пущены в ход. Тик-так… Слышишь?

— Пока нет.

— Ну все равно; время пошло… — И опять замолчал, словно слушая ход мысли. — А что говорил твой Питя? — спросил он через минуту.

— Питя пообещал, что они там, у себя, тоже будут думать.

— Так ты ему сказал о своей беде?

— Сказал…

— Никогда не думал, что знакомство с тобой в Егоровке обернется для меня, мирного художника, правда, бывшего комендора, такой катавасией!

— Вы жалеете об этом, дядя Витя? — перебил его Славик.

— Да что ты! Разве без тебя я увидел бы чужую планету? Кто еще на земле может этим похвастаться! А мои приключения на Нырехе!.. — Кубик, кажется, помотал головой. — Значит, ты говоришь, молстар и снолуч? Тик-так, тик-так… Ладно Славик, мы с тобой оказались втянуты в очень увлекательную игру. Названия ее я еще не придумал…

— Ко мне сегодня ваши крестники приходили!

— Это кто? Неужели Гоша с Петюней?

— Вроде бутылки собирали, а на уме у них совсем другое было.

— Что же?

— Предлагали опеку: ты, мол, во дворе совсем беззащитный, а мы всегда под рукой. Ты ведь беззащитный, да? Уж так они хотели со мной подружиться! А сами глазами по всей квартире так и шнырят, будто молстар у меня на тумбочке лежит.

— Наверно, ты под колпаком, Славик… Должно быть, и мне скоро принимать каких-нибудь гостей… Дело усложняется… — Снова потрескивание бороды о телефонную трубку. — Насколько я понял, сегодняшние грабители ювелирного магазина — очень серьезные люди. Вот что: никому больше не открывай дверь!

— Дядь Вить, папа с мамой точно так же говорят!

— Осторожность — мать мудрости, не грех о ней напомнить. В общем, так: я засел дома, у меня хорошая работа. После скажу о ней. В любом случае звони. Ну… а сейчас кто-то ко мне звонит!

— Дядя Витя, не открывайте! — крикнул Славик, но трубка Кубика уже лежала на базе.

Крепись, Перец!

Елена Матвеевна нашла все-таки формулу состояния Славика. Она сказала: странное отсутствие. Стас тоже заметил в друге это "странное отсутствие".

— Ты запал на что-то, братиша? — спросил он на перемене после русского. — У тебя с кабиной все в порядке? Все читы на тебя кнацают, как на крезанутого. Запал, да?

— Переходный возраст, — брякнул Славик, чтобы уйти от вопроса.

— Это мы знаем, — ответил Стас. — Это мы слыхали — про переходный возраст. Из пятого в шестой, из шестого в седьмой. Мне бы ты мог сказать. Родоки тебя не заели?

— Да нет. Это у меня так, настроение.

— Крепись, перец! — посоветовал Стас. — Настроение — это понятно каждому. Сегодня это, завтра — то. Зашли в тубзик перед гео? А то диря не выпустит на уроке.

Географию преподавал директор школы, Дмитрий Дмитриевич. Но его хобби были морские путешественники, чуть что, он переходил в рассказах о континентах, океанах и островах на них. И тут его так разбирало, так он так увлекался, что когда кто-то просился выйти, он прямо-таки умолял "о хоть какой-то выдержанности", словно готовил из своих школьников будущих Туров Хейердалов или Конюховых.

Стоит ли повторять, что Славик на его уроке думал о том, куда вчера так неожиданно пропал Кубик? И о том, конечно, КАК можно использовать молстар и снолуч против банды, возглавляемой дядькой-роботом?

Но вот он услышал слова, которые пробили его "защитную оболочку"; он заморгал, вытянул шею…

— А чуть западнее Южной Америки, то есть, напоминаю, в Тихом, Безухов, океане, а не в бабушкином ридикюле, лежит в океане одинокий остров Пасхи, может быть, самый удивительный остров Земли…

— Рапа Нуи, — вырвалось у Славика.

— Правильно, Стрельцов, мы с тобой как-нибудь одолеем и географию. Остров — загадка, остров-мечта каждого путешественника… Ты тоже, кажется, хочешь на нем побывать, Вячеслав?

Славик закивал. Ни одного слова он произнести не мог.

— Замечателен он тем, что на нем стоят каменные великаны происхождения почти непонятного: не верится, что они, 200-тонные гиганты, перенесенные из далеких каменоломен, — дело человеческих слабых рук. Шляпы на них тоже каменные и весят иные до 30 тонн… У тебя такой вид, Стрельцов, что ты хочешь что-то мне подсказать?

— Н-нет. Я книгу читал.

— Вот вам, ребята, пример уважительного отношения к географии… Итак, в восточной части Тихого океана, в 24 тысячах километров от нас лежит остров… Куда ты снова подевался, Стрельцов?

Сказать Алексею Дмитриевичу, что он сейчас стоит перед каменным великаном и тянется к его длинному, покрытому золотистыми лишайниками подбородку? А потом еще рассказать, как он из последних сил бежал по песку на берегу с двумя маленькими пришельцами в руках?

Славик только опустил голову.

Эврика!

Вечером, дома, после ужина, за которым мама сидела напротив сына, следя за тем, как он ужинает, после ужина, короче, Славик скрылся наконец в своей комнате. Ткнулся там в один угол, в другой… Хотел было свалиться на диван и включить игру, как в комнату вошла мама.

— Только что кто-то звонил и сказал то ли "Эрика", то ли "эврика". И повесил трубку. Ты не можешь мне объяснить, что это значит?

Над маминой головой показалась голова папы.

— Если "Эрика", — вставил он, — значит, начинается… А, сын? У вас в классе есть такая девочка?

— Уж лучше Эрика, чем Кукурбита! — отрезала мама. — Голос, Славик, был мужской. Это не твой сумасшедший Кубик?

В последнее время Славик перешел на вранье, но не ври он, жизнь была бы еще хуже.

— Кубика ты так напугала, — ответил он, — что он, наверно, в другой город уехал. Нету больше Кубика. А что такое "эврика"?

— "Я нашел!" — с охотой откликнулся папа. — Когда-то древний греческий ученый Архимед выскочил из ванны именно с таким воплем. Он только что, в ванне, понял, что можно вычислить объем любого тела, погруженного в воду… После это стало основным законом гидродинамики. Но, может, — обратился он к маме, — это была всего лишь Эрика?

— Кубик точно уехал? — перешла на допрос мама. — Вы ничего с ним больше не затеваете? Я ведь не могу контролировать тебя после обеда — хоть с работы уходи!

— Мам, ну что ты пристала ко мне со своим Кубиком! — закричал Славик. — Нет его нигде, молчит он, это ты ему рот заткнула!

Папа же продолжал рассуждать вслух:

— Если "эврика", что это может означать? Кто-то что-то открыл, не исключено, что в ванне, выскочил, хотел, еще мокрый, об открытии сообщить, но когда услышал твой голос, немедленно положил трубку. Сейчас он сидит, чешет голову и думает — кому бы еще позвонить, кому не наплевать на божью искру?

— Ты мне надоел, — сказала мама, — вечные твои шуточки…

Тут снова зазвонил телефон, мама поспешила в спальню. Оттуда послышался спокойный разговор. Папа остался в дверях.

— Вот так, сын… — сказал он в надежде еще поговорить. Эрика, эврика… "Эрикой", кстати, называется еще и пишущая машинка. Может, кто-то хотел или продать ее, или купить. К нам она не имеет никакого отношения…

— Не имеет, — чтобы отвязаться, повторил Славик.

Папа понял, что беседы не получится, еще с минуту постоял в дверях (голова под притолокой), потом крякнул и ушел к себе.

А Славик, вышибленный из своего относительного покоя маминым налетом, принялся гадать, кто звонил и что хотел сказать двояко прозвучавшим словом. Неужели Кубик снова дома и он решил задачку? Ждать следующего его звонка придется еще чуть ли не сутки. Но, может, кто-то говорил всего лишь о пишущей машинке?

Эх, мобилу бы ему, мобилу!

Нежданный Гость

Разговор был для Кубика утомительный, таких разговоров Кубик не любил.

— Очень необычный пейзаж… А краски! Знаете, я знаком с живописью (мне в последнее время стал нравиться 15 век), но я никогда еще не видел таких красок! Ни у Босха, ни у Эль Греко, ни у Ван Гога… — Так говорил гость Кубика, пожилой мужчина с сеткой морщин на впалых желтых щеках, блеклыми серыми глазами и красными, как от хронического недосыпа, веками. Роман Савельевич, так он представился, был одет в дорогой костюм, который не мог скрыть костлявых плечей. Гость сидел в кресле, ровно в семи шагах от кресла стоял на треноге холст, над которым работал Кубик.

— Где вы их достаете, такие краски?

— Ну, — улыбнулся Кубик, — у художников — всегда и особенно сейчас — есть свои секреты. Иначе просто не выжить в условиях конкуренции. Так что на ваш вопрос я не отвечу, надеюсь, вы простите меня за это.

— Понимаю, понимаю! — быстро согласился гость. — Хотя краски действительно необычны. Вы, кажется, единственный владелец такой палитры в нашем городе… И когда вы собираетесь закончить холст?

— Главное мною поймано, — ответил Кубик. — остается прописать. Я думаю, недели через две я помещу его в рамку. Вы в самом деле им заинтересовались?

— Иначе было невозможно. Она напомнила мне югославских примитивистов — помните их выставку?

— Я знаю о ком вы говорите. Но я шел, разумеется, не от них. У меня — впрочем, как и у всех художников, — Кубик кивнул на другие холсты, висящие на стенах, — другие дороги.

— И полеты? — вставил гость.

Кубик вопросительно посмотрел на гостя. Потом снова улыбнулся.

— Ну да. Без полетов у нас нельзя. Полетов во сне, как сказано в одной кинокартине, и наяву. Я не успел у вас спросить: как вам стало обо мне известно? Кто, так сказать, навел вас на меня?

— Ну, это самое легкое. Вы известны в среде художников и ценителей живописи. И еще, мне сказали, у вас начался некий новый период — помните Пикассо с его голубым и розовым периодами? Мне очень любопытно было бы узнать — как вообще появляется в сознании живописца тот или иной период? Как он зарождается? Что служит толчком? — Взгляд блеклых глаз прилип к Кубику. Тот вспомнил наконец, на что они похожи цветом. На медуз.

— Глядя на вас, — сказал Кубик, — я думаю о роли меценатов в обществе. Что бы мы делали без вас? Ведь только благодаря меценатам, их прозорливости, их уму, вкусу, интуиции, люди могут видеть сегодня картины Гойи, Рембрандта, Ван Дейка. Меценат это тоже талант.

У хозяина квартиры все время было ощущение, что гость хочет задать какой-то прямой вопрос, но не может на это решиться. Не может подобрать для него обтекаемых слов. Глаза у него время от времени щурились и художнику казалось, что гость сейчас прервет светскую многословную и утомительную беседу и рявкнет по генеральски:

— А ну-ка говори, сукин ты сын, откуда у тебя эти идиотские краски?!

Но нет, гость держал себя в рамках роли, которую он сейчас играл. Гость — бандитский шеф, невидимка, еще позавчера грабивший ювелирный магазин, играл сегодня роль мецената…

— Но краски, краски! — не переставал восхищаться он. — Где, в каком уголке вселенной, — он провел ладонью по седому ежику на голове, — в каком уголке этой вселенной вы их увидели? Да и сам пейзаж совершенно необычный, неземной, фантастический.

— Эта холстина, — не ответил на вопрос гостя художник, — будет стоить недешево.

— Талантливая работа и должна стоить денег. Вы назовете сумму сейчас?

— Я думаю, не меньше пяти.

— Я тоже так подумал, — кивнул гость. — Что поделаешь — полеты художников нужно оплачивать.

— Но на выставки, это обычное условие художников, я смогу ее забирать?

— Ну, разумеется. Даже без указания имени владельца, а я, надеюсь, им стану. Это будет не единственный холст из открытой вами темы? — гость шевельнул рукой в сторону картины, — вы, наверно, продолжите ее? Ведь это только начало темы, да?

— Думаю, продолжу. Этой вещью — а ведь я открыл ею, можно сказать, целую страну — только положил начало серии.

— Страну? — ухватился за слово гость.

Кубик почувствовал, что проговорился.

— Ну да, страну. То есть тему. Тема для художника все равно, что для другого, для путешественника, скажем, страна.

— Да, да, конечно… страна… Если я буду первым ее ценителем — это страны — вы не будете возражать?

Кубик рассмеялся.

— Если у вас хватит денег.

— Знаете, — переменил неожиданно направление разговора гость, — я интересуюсь не только живописью. Мне интересно все необычное. Так, в моей коллекции есть, например, кусочек лунного камня — всего лишь кусочек. Он мне стоил годичной гонки за ним и некоторой хорошей суммы. Ха-рошей, — повторил он. Затем — некая престранного вида диковинка (словами ее описать трудно), добытая в развалинах ацтекского древнего города. Мне сказали, что она раз в году издает странный звук и обладает уникальным воздействием на человека. Я жду от нее этих проявлений.

— А моя волшебная лампа Аладдина только здесь, — Кубик показал на свой лоб, — но приходится тереть ее основательно, чтобы она выкинула какой-нибудь фокус.

Теперь рассмеялся гость.

— Я тоже иногда боюсь за прочность кожи на лбу. Ну ладно… — Он встал. — давайте будем считать, что мы договорились о картине. — Еще раз обвел глазами комнату-мастерскую. — Все здесь как у других художников — всё! Но ваши краски! Но ваша фантазия! Но работа! У вас нет еще учеников? Вы могли бы давать бесценные уроки. И вообще — что говорят ваши друзья о последнем холсте?

— То же, что и вы. Всем нравятся мои новые краски. Но мы уже договорились с вами — это секрет фирмы.

— Запомните: я всегда готов сотрудничать с вашей фирмой. И еще. Вы пишете портреты?

— Конечно.

— Но не в стиле, надеюсь, "Плачущей женщины" Пикассо?

— Да нет. Портреты — спокойная, благожелательная работа. Это особая статья, здесь не нужны полеты.

— Тогда и об этом мы договорились. Мне будет лестно позировать такому художнику, как вы. — Роман Савельевич протянул руку. Кубик еще раз подивился сетке морщинок на его лице.

Когда гость вошел в лифт и тот, падая вниз, загудел, Кубик закрыл свою дверь, прислонился к ней спиной и шумно-шумно вздохнул. Прехитрый разговор с бандитским шефом, который оказался всамделишным ценителем живописи, очень его утомил.

Он увидел чудесные краски Кукурбиты и понял, кажется, что на земле таких еще не бывало. Ну да, он ведь знает мировую живопись с 15 века, ему известны Босх, Эль Греко, Сарьян, Матисс, Ван Гог…Даже югославские примитивисты! И если в его руках невидяйка, чей эффект трудно объяснить земными научными достижениями… И если он умен и прозорлив, этот бандит и меценат, разве он не может предположить… Точно, сказал же он про полеты! Какие полеты на самом деле он имел в виду? Уж не их ли со Славиком бросок на Кукурбиту?

Кубик почувствовал, что ему не хватает собеседника. Человека, с которым он мог бы и поговорить, и поразмышлять вслух. Ах, если бы Славка был рядом! Но нет, Славик сейчас под маминым надзором, звонить ему Кубику запрещено.

Кубик впервые видел бандитского шефа так близко, впервые слышал, как хитро тот может вести разговор. И уж никому, конечно, неведомо, что за замыслы таятся в его мозгу. Кажется, он хочет все-таки выйти на их со Славиком главную тайну. Зачем? Скорее всего, он догадывается, что они владеют не одной только невидяйкой. И ему, бандиту, до смерти хочется применить что-то еще в его грабежах, да и вообще знать, что может находиться в домах этих людей, неизвестно куда исчезнувших в начале января…Теперь же, увидев Кукурбиту на холсте, написанную еще и тамошними красками, он утвердится в мысли, что идет правильным путем… И что он еще тогда предпримет? И как его остановить?

Кубик оторвался от двери, прошел в комнату и рухнул в кресло.

Как?

Размышляя — вернее, копошась мыслью почти что на одном месте (улитка! улитка!) — Кубик смотрел на кукурбитский пейзаж, автоматически ища в нем место для какого-то верного мазка. И моментами, добавим, видя не холст, а живую Кукурбиту, по которой они со Славиком не так уж давно шли, с которой прощались.

Так как же остановить бандитского шефа, а ведь он-то, понял сегодня Кубик, не заставит себя ждать. С ним наверняка придется схватиться. Схватиться? С его кожаными братками? Перед глазами художника вдруг встали те три робота, что вышли из клубов пыли и дыма на Кукурбите.

Схватиться…

Тут ко всему примешалась мысль о Славике — не грозит ли ему чем-то эта заваруха? Ведь против них — так вышло, так получилось — стоит бандитская шайка, организованная, судя по их шефу, круто. В прошлом он — ну откуда еще эта малая подвижность лица, скупые движения рук — был, наверно, офицером высокого ранга. Или еще какой-нибудь шишкой. И его шайка сбита по примеру армейского подразделения, к примеру, полка или даже корпуса: там и штаб, и связь, и транспорт, и разведка, проверенные бойцы… Послушание сверху донизу. Не грозит ли эта сила Славику, за которым Кубик в ответе уже чуть ле не год?

Надо что-то делать, надо что-то делать… и ответ на этот вопрос не в отдании приказа подчиненным (подчиненных у него нет, нету штаба, разведки нет, а связь нарушена), ответ лежит в его голове. И она уже подсказывает кое-что, она выбросила на поверхность мозга (как выбрасывает затонувшая подлодка красный буй), выбросила слово "ловушка".

Ловушка? Ты откуда взялось, слово? Может, ты случайное?

Ну-ка, ну-ка, "ловушка", что за тобой?

Славик сказал недавно: нужно использовать снолуч и молстар. Действительно. Больше-то у них ничего нет. Нужно использовать…

Так-так… Тик-так…

Кубик сидел, Кубик вставал и ходил, он упирался лбом в холодное стекло окна, смотря на вечерние огни улицы внизу, на бесчисленные фары, несущиеся друг дружке навстречу. Смотрел, ничуть не отвлекаясь от работы мысли, которая пробиралась в его мозге, как мышь, а может, как крот под землей, куда-то двигалась, к чему-то приближалась…

Так-так… Тик-так…

Роман Савельевич крепкий орешек. Стань он старше, стань он моложе — ничуть не изменится. Такие, как он, уже в школе видят себя командирами, и к цели идут неудержимо.

И ведь придется, видимо, писать его портрет. До чего жесткое лицо! И медузьи глаза. Нужно будет работать хитрой кистью. А что делать с сеткой морщинок на желтых щеках?

Кубик снова сел было, но вдруг вскочил. Крикнул:

— Эврика!

Побежал по комнате, подскочил к телефону. Забыв о запрете, набрал номер Славика.

— Эврика! — крикнул, не дождавшись ответа, в трубку. И… осторожно положил ее назад, услышав женский голос.

Сел. Тик-так… Постарался успокоиться. Ловушка — если это была она — захлопнулась. Она готова. Милости просим, Роман Савельевич! Ну, где вы там? Я ведь знаю теперь, вы придете. Жду, жду…

Кубик перевел дух. Вздохнул раз и другой. Теперь у него впереди ночь, чтобы как следует "прописать" идею, основные фигуры и краски которой уже лежат на "холсте". Добавить туда необходимые мазки…

Пешком

"Так эврика или Эрика? — думал Славик, выходя из школы. Сегодня он снова пойдет домой пешком. — Эврика, Эрика или "Эрика", пишущая машинка?

— Совершенно жуткая замотка, — сказал старший Стрельцов, выпроваживая сына из машины возле школы. — Дойдешь на своих двоих. По сторонам не глазей и маме не говори, что я бросил тебя на произвол судьбы. Надеюсь, что инопланетян ты по дороге ты не встретишь. Пока! — Колеса папиной "Мазды" засвистели, задымили, машина рванулась и во мгновение ока исчезла за поворотом.

"Хорошо бы как раз их встретить, — сказал про себя Славик, — хоть одного из семи. А лучше — всех семерых. — С этими, не произнесенными вслух словами, он вошел утром в школьный вестибюль.

А пять часов спустя он из него вышел и произнес, тоже не вслух, другие слова:

— "Так эврика или "Эрика"?

Эрика, девочка, за пять часов отпала. Славик на спускал с нее глаз (джинсы, хвост волос, как у теннисистки Шараповой, тонкие руки, длинная шея, глаза… Большие, серые. Можно сказать, огромные, они больше чем нужно для того, чтобы что-то разглядеть, — для чего у девчонок такие большие глаза?). Славик на Эрике "заторчал", надеясь, что она хоть раз повернет голову к нему, но Эрика на него за полдня не посмотрела ни разу. Она смотрела куда-то через него, если он попадался ей на пути (и через любого в их классе), туда, где через несколько лет она будет идти по блестящему паркету в длинном шелковом платье и ловить не себе восхищенные взгляды фрачных мужчин, собравшихся на кинофестиваль или на другую какую фрачную тусовку.

"Если не Эрика, с некоторой горечью думал Славик, тогда, может, "Эрика", пишущая машинка? Может быть, может быть… но какая в наше время "Эрика", когда все перешли на компьютеры?

Лучше всего думалось об эврике. Точно, точно, Кубик что-то нашел! И его "эврика!" наткнулась на маму. Что придумал Кубик? О чем он хотел срочно сказать ему? Так срочно, что осмелился звонить вечером, когда телефонная трубка горяча от маминых рук и слов?

С этой загадкой Славик пошел по улице. Лоб его был наморщен, губы шевелились, глаза не видели ни прохожих, ни витрин. Со стороны можно было подумать, что он решает математическую задачу, которую недорешил на уроке. Такой прилежный мальчик.

(Но что-то еще вдруг начало беспокоить его. Что-то, отчего он повел головой влево, вправо и вверх, к балконам и окнам, словно услышал свое имя кем-то сказанное. Он даже оглянулся. Никто из людей не смотрел на него, никто не махал ему рукой.)

— Слав! — услышал он. — Славик!

Рядом с ним остановилась машина. Наш пятиклассник повернулся к ней и увидел за рулем Кубика! Тот открывал уже правую дверцу.

— Дядь Вить! — бросился он к нему. — Как вы здесь оказались?

— Проезжал неподалеку, — ответил художник. — Подумал: вдруг Славка пойдет сегодня пешком? И угадал, как видишь. На ловца и зверь…

Машина неспешно двинулась по улице.

— Дядь Вить, вы вчера звонили вечером?

— Звонил, — признался виновато Кубик. — Но успел сказать одно только слово…

— Эврика?

— Так его расслышали? Я думал, нет.

— Расслышали. И сразу ко мне: что, мол, за эврика? Может, Эрика? Может, вообще пишущая машинка? Неужели это опять Кубик? Очень, сказали, на него похоже.

— И Кубик, Славик, и эврика…

— Дядь Вить, вы придумали? Или что-то произошло?

— Уф! Буду по порядку. Значит, так… Вчера у меня был в гостях твой шеф-робот…

— Ух ты! — Славик быстро потер лоб, словно готовя его к большой работе.

— У него оказалось обыкновенное и даже приятное человеческое имя: Роман Савельевич. И сам он был приятнейшим человеком, ценителем живописи и меценатом. Ты знал его как предводителя банды, я видел, как банда под его руководством грабила ювелирный магазин. У таких, как он, должна быть кликуха, погоняло, что-то вроде Ювелира, Генерала, Тихони, Невидимки… а он — Роман Савельевич.

— Роман Савельевич… — Славик не верил мирному звучанию этих слов.

— Хитрющий тип, — продолжал Кубик, — негде, как говорится, ставить клейма… Он меня прощупывал так и этак, рассыпал приманки…

— Так вы об этом хотели позвонить? — Славик сгорал от нетерпения.

— Я вчера сказал: "Эврика!", но это была не пишущая машинка, а… — Кубик затормозил перед красным светом, — а идея. — Он оторвал правую руку от баранки и поднял указательный палец.

— Какая? — Славику казалось, что светофор остановил и идею. — Какая, дядя Витя?

Вот зеленый. Кубик двинул машину и сказал так же важно, как только что поднял палец:

— Думать в наше время, нужно хитро и сложно. Этому учат нас миллионы детективов, которые начали писать дамы, сменив губную помаду и щипалку для бровей на авторучку. Шеф-робот рассыпал передо мной всяческие приманки и я в конце концов подумал: почему бы не показать приманку и ему? Мы сделаем так…

Кубик рассказывал, а Славик время от времени то просто соглашался, то одобрительно ухал, то все же переспрашивал:

— Ну да?

— Вы уверены, дядя Витя?

— Это точно…

— И?..

— Ждать?

— Я могу, конечно…

— Появится. Появится!

— Ух ты! Прямо отпад!..

— А потом?

— Это все вы за ночь придумали?

Машину художник остановил за полквартала от дома Славика.

— Не нужно, чтобы нас видели вместе: никто не должен знать, что и мы с тобой — организация. Организация, — повторил он внушительно. — Славик, Кубик и…

— …Питя, — закончил Славик. — Он ведь тоже обещал думать. Когда начнем нашу операцию?

— После того, как сделаем все уроки, — твердо заявил Кубик. — Самый первый этап операции — будем называть ее "Эврика" — твой. Если хочешь, я буду околачиваться неподалеку.

— Лучше не засвечиваться раньше времени, — на профессиональном языке разведчиков и грабителей ответил Славик.

— И — держи меня на кончике телефонного провода, — закончил Кубик.

Стимул — великое дело. Когда он есть, человек может свернуть горы. Славик быстро пообедал, четко и коротко ответил на два телефонных звонка: "Да. Все в порядке. Двоек нет. Кто мне может звонить! Сижу за уроками. Ну да, я очень хороший. Я и не думал дерзить. Я знаю: никуда ни ногой. Пока".

Славик поместил телефонную трубку на базу, повторил: "Ни ногой", пошел в свою комнату к книжной этажерке и полез за книги на нижней полке (родители не очень-то любят наклоняться). В руке его оказался знакомый нам молстар. Он поставил молстар экраном к себе на письменном столе. Перед молстаром разложил учебники и тетради. Все-таки проверил прибор — повключал одну за другой три кнопки, отвернув молстар от себя. Экранчик послушно засветился. Работает. Теперь можно браться за уроки. Ура. Сейчас я вам покажу.

Конечно, операцию он начнет сегодня же. Вот только разделается с домашкой.

Операция "Эврика!"

И Славик взялся было уже листать дневник, как понял вдруг, что к немедленному штурму алгебры еще не готов. Что-то ему еще мешает. От этого "чего-то" нужно избавиться.

Он встал и подошел к телефону. Стас будто дожидался его звонка.

— Pronto, — ответил он. Наверно, вчера смотрел итальянский фильм.

— Слышь, Стас, у меня тут такое!

— Ну?

— Короче, операция "Э".

— Везет человеку. Идет уже?

— Только-только посмотрел.

— Грузи.

Славик рассказал Кубикову идею — словно она уже осуществлена, словно операция "Э" уже завершилась.

— Мой фазе, он рыбак, про такую ситуэйшен говорит: "ловля на живца". А "грины"[2] к ней еще не подключились?

— Пока нет. Они пока ничего не знают.

— А если они ее раздолбают? Они ж шурупят, наверно, совсем иначе.

— Подожду до завтра.

— Пудово зажигают твои фантасты. А что завтра "геморрой"[3], ты не забыл?

— Сейчас сяду. Хотел тебе позвонить.

— И то. Давай.

— Даю.

После разговора со Стасом стало немного легче. Сейчас можно вернуться к алгебре. "Геморрой" не шутка. И алгебра было пошла, пошла, но Славик вспомнил кое-что еще. Питя! Вдруг он на экране! И подскочил к компьютеру..

Теперь он сидел, что называется, одним глазом упершись в страницу учебника, а другим, кося на экран монитора… На экране ничего интересного не было: то есть, там не было Пити. Если бы Славик поговорил еще и с ним, уроки сделались бы сами собой. Раз-два — и их нету.

Славик встал и подошел, чтобы получше сосредоточиться, к окну. На скамейке, известной под названием "Харчевни трех пескарей" сидели Гера-Егор и Петюня! Рядом с Петюней сидела та самая худая кошка, участница эксперимента, и он ее гладил. Видно, только что чем-то угостил.

Славик бросился в прихожую, спеша, как на пожар, натянул куртку, вернулся в свою комнату, сунул в карман куртки молстар. Выскочил уже на площадку, но вспомнил что-то. Забежал в кухню, выхватил из холодильника три кружочка колбасы и сунул в другой карман. Вызвал лифт… Лифт, как никогда, шел медленно. Так же медленно он съезжал вниз.

Во дворе Славик в одно мгновение переменился. Чуть выйдя, он посмотрел на небо (было очень голубое). Осмотрелся по сторонам. Зевнул. И не торопясь, вразвалочку, хотя ноги его дрожали от нетерпения, пошел по направлению к "харчевне". Там рядом была еще одна скамейка, на нее-то Славик и сел. Достал из кармана кружок колбасы.

Кошка, которую гладил Петюня, колбасу в семи метрах сразу же учуяла и вырвалась из рук мужчины, от которого уже ничем, кроме пива, не пахло. Гера спал, откинув голову к спинке скамейки и открыв рот. Хорошо живут наши алкашики, подумал Славик, контрольная над ними не висит.

Кошка села у его ног и стала умильно на мальчика смотреть. Она мяукнула. тот отдал ей пахучий кружок. Кошки обычно жуют долго, но эта справилась с колбасой быстро. Славик скормил ей второй и третий кусочки. Она все съела и стала облизываться, что, наверно, так же вкусно, как и жевать копченую колбасу. Потом она сделала то, чего от нее и хотел кормильщик, — отошла на полтора метра и разлегалась, благодарно мурлыча, на нагревшемся на солнце куске картона со скамейки.

Славик вытащил коробочку молстара… Он покосился в сторону "харчевни" — да, Петюня не спускал с него глаз. Петюня, соглядатай, посланник братков и самого шефа.

Славик делал сейчас то, что Кубик назвал идеей. Шел самый первый этап проведения операции "Э".

Он это проделал когда-то в Егоровке с бабушкиным котом, но то был просто эксперимент, игра, сейчас же дело было очень серьезное, и бывший астронавт даже разволновался.

Кошка на куске картона стала уменьшаться. Остроглазый кандидат наук тоже, кажется, это заметил, на скамейке выпрямился и вытянул шею. Догадался толкнуть локтем приятеля. Тот, проснувшись, сперва ничего не понял, но сосед указал ему головой на пацана по соседству и кошку. Что-то прошипел — Гера встряхнул головой, протер глаза и тоже уставился на Славикин фокус.

Кошка на куске картона превратилась в котенка, а ее хвост в прутик. Котенок встал и жалобно-жалобно замяукал. Чего-то ему не хватало. Может быть, кошки-мамы рядом.

Оба соглядатая следили за экспериментом вытаращив глаза. Они бы и прервали его, отняв у мальчонки чудо-прибор, да нельзя было: мимо них время от времени проходили люди и вообще двор в этот теплый весенний день был полон народа и треть окон была открыта.

Славик перенажал кнопки и стал выращивать котенка в кошку. Этот процесс нам известен, не будем о нем рассказывать. Котенок перестал мяукать, начал под лучом молстара расти — и глаза у "дворян" тоже вырастали. Они моргали, глазам не веря, брови у них прыгали, они перебрасывались какими-то словами, даже не словами, а первобытными какими-то звуками, толкали друг дружку локтями… Экспериментатор же будто бы никого не замечал, занятый умопомрачительной этой игрой… Но краем глаза он видел, что делается на соседней скамье. Все было там так, как и предсказывал Кубик.

Котенок минут за пять вырос во взрослую кошку, ту происшедшее с ней встревожило — чуть вернув свой рост и возраст, она на Славика жутко зашипела. Но едва ли она поняла, что с ней сотворили. Кошка, пошипев, села и стала мяукать, жалуясь неизвестно кому и неизвестно на что, как это умеют делать только кошки. А Славик пожалел, что не захватил еще колбасы — мурку нужно было за сотрудничество поблагодарить.

Приятели на соседней скамейке дружно вскочили и так же дружно потрусили к выходу со двора, будто напуганные тем, чему были свидетелями. Славик, в свою очередь, удовлетворенно встал, сунул в карман молстар (проверил, там ли) и потопал домой. К учебникам и тетрадям, с которыми нужно все-таки сегодня разделаться.

Пожелаем ему удачи…

Питя в остаток этого дня на экране телевизора так и не появился.

Кубик позвонил через полчаса после возвращения Славика домой, выслушал его отчет. Слышно было, как он тяжко вздохнул.

— Возможно, уже завтра, Славик, будет и второй этап. Рискованное дело мы затеяли. Вернее, не мы, а я — я пустил огонек по бикфордову шнуру… И вся беда в том, что я-то здесь должен играть вторую роль, а главную — ты… — Кубик снова тяжелейше вздохнул. — Если б знала твоя мама, во что я тебя втравливаю… Ну, ладно, надеюсь, на людях ничего страшного не произойдет. Да и я буду рядом, бывший комендор и фехтовальщик. Да ведь и дело я, кажется, продумал и неплохо, и до конца…

Питин совет

Питя на экране так и не появился. А Славик так его ждал! И главное, он нужен был сейчас, именно сейчас, в этот день, в эти часы. Ведь завтра, возможно, будет и второй этап операции "Э". Славик хотел рассказать и об их с Кубиком идее, и спросить, не решила ли как-то команда космолета их задачки. Не предложит ли она своего варианта. Он ведь может быть таким неожиданным.

И мама, и папа несколько раз заходили в его комнату, внимательно смотрели на сына, сидевшего то за учебниками, то за компьютером, — заметили, конечно, его озабоченность, — мама качала головой, а папа потирал лоб, стоял, высокий, в проеме двери (столько укора было в его силуэте!) и других действий не предпринимал.

Не звонил Кубик (одного только заполошного слова "Эврика!" Славику хватило бы, чтобы успокоиться или хотя бы направить мысли другим курсом (сказал бы бывший моряк и комендор). И Питя, что называется, не казал носа. Так вечер и прошел. Славик спать все не хотел, в постель его уложила мама.

— С ребенком творится что-то непонятное, — услышал он мамин голос в коридоре, — боюсь, что придется показывать его врачу.

— Если ты расскажешь ему все как на духу, — ответил папа, — есть опасность, что тебя не выпустят из поликлиники.

— Но что мне делать, что?! Может, ты тоже выскажешься наконец?

— Я думаю, это пройдет. Жаль, что он ничем с нами после Кукурбиты не делится. После Кукурбиты или после черт знает чего. Даже со мной, с мужиком и отцом.

— Потому что Кубик оказался мужиком попритягательней, чем ты. Я знаю, что мне делать. Я должна поговорить с этим человеком!

— После того, как ты его отшила?

— Я мать, и имею право на все!

Над Славиком и над их с Кубиком тайнами нависла новая опасность. Скорей бы рассчитаться с шефом-роботом, тогда, может, жить станет полегче. На одну заботу станет поменьше. Итак, завтрашний день. Каким он будет, если огонек по бикфордову шнуру Кубика дойдет до тола?

Перед самым засыпанием Славик видел обычно ярко-ярко какую-то картинку. После нее он проваливался в сон-темноту, летел какое-то время в ней, а потом уже приходило, если приходило, сновидение. На этот раз он увидел — ярко-ярко, — как на поляну, где горел костер и возле него сидел он и маленькие коламбцы, врываются огромины-роботы и начинают хватать всех подряд…

Картинка погасла, он провалился в спасительный сон-темноту. Но скоро увидел экран своего компика, а в нем Питю, а рядом с ним стоял Грипа!

(А может, то был не сон, а явь — Славик, на которого так много свалилось в последнее время, ночью встал вдруг, — лунатик, — подошел к компьютеру и включил его, не зная даже зачем?)

Питя увидел Славика и закричал:

— Слав, а почему у тебя темно?

— У нас ночь, я случайно проснулся, — ответил землянин. — Ребята, у вас все в порядке?

— Привет, Славик! — Грипа помахал рукой. — Я тоже тебя вижу. Питя все рассказал нам о твоей беде.

— Ну уж и беда. Просто невидяйку отняли, вот и все.

— Но она ведь попала в руки грабителей! И они ею не играют в догонялки.

— Не играют… — Славику стало холодно, он подумал об одеяле, которое можно было бы накинуть на себя, но он не рискнул оторваться от экрана.

— И если они…

— Грипа, — не выдержал Питя, — с твоим подходом к делу мы до утра будем шаркать друг перед другом ножками. Давай говори ему о невидяйке! Слав, а что у вас на улице?

Славик не успел ничего сказать, потому что снова открыл рот Грипа.

— Я знаю, что вы решили сделать. В земных условиях этот ход вполне логичен…

Питя, слыша ровный голос командира, схватился за голову. Он бы так никогда не говорил.

— Мы тоже продумали несколько вариантов, — продолжал Грипа, — рассмотрели и этот. И уж коль вы его выбрали — вам ведь виднее, — у нас есть для него окончание. Вы его знать никак не могли. Ты помнишь невидяйку в том виде, в каком ее получил?

— Наконец-то перешел к делу, — вставил Питя.

— Ты заметил, что она состоит из двух частей — верхней, где кнопка, и нижней, где экранчик? Они разделены черной линией.

— Да.

— Верхняя часть цилиндра подвижна: ее можно крутить вперед и назад. Когда ее поворачиваешь, раздается щелчок. Эта невидяйка приспособлена к земной логике. К тем действиям, к которым привыкли земляне. Итак, щелчки…

— Я этого пока не заметил.

— Что нужно сделать. Обе части цилиндра пересекает вертикальная черточка. Так вот: невидяйку не нужно насовсем забирать у вашего земного шефа-робота, как ты его называешь…

— Слава, теперь держись! Самое главное! — крикнул Питя.

— Когда она очутится у вас в руках, нужно будет повернуть верхнюю часть цилиндра от черточки вправо, то есть от себя, на три щелчка, и на себя — на семь. И вернуть ее вашему грабителю. Все остальное произойдет само собой.

— Вернуть?! И что произойдет? Он не умрет? Так я останусь без невидяйки?

— Вернуть, — терпеливо ответил Грипа. — Он не умрет. А с невидяйкой придется распрощаться. После этой операции, после того, как ее пустят в ход в новом режиме, она потеряет энергию и превратится в хлам. В простую иссякшую батарейку. Не жалей о ней…

— Славик, мы же еще встретимся! — крикнул тут Питя. — И я привезу тебе сто невидяек! Зато ваш шеф-робот получит то, чего хотел!

— Питя, а что все-таки будет?

— Все будет о…

Но тут в коридоре послышались шаги.

— Слава, с кем ты там разговариваешь?

— Я? Приснилось что-то, а потом я проснулся.

— Я уже испугалась… Ложись в постель. — Голос у мамы был совсем сонный.

Землянин показал друзьям пальцем на коридор, прижал палец к губам. Кукурбитцы кивнули. Питя хотел что-то еще сказать, но две фигуры на экране стали вдруг таять и через несколько секунд исчезли.

Проснувшись утром, Славик не знал, приснился ему ночной визит или он в самом деле включал ночью компьютер. Кажется все-таки, приснилось. Нет, нет — там же говорилось про щелчки! Три вперед, семь назад…

Кубик идет на абордаж

В любом человеческом деле (и в преступном, понятно) есть профессионалы и любители. И первые от вторых, вернее, от последних, сильно-сильно отличаются. Как, скажем, цифры 36 или 45 от 2 или 3.

Профессионалов зовут еще и спецами, мастерами (своего дела), доками, профессорами и академиками, старыми воробьями (которых на мякине не проведешь), жуками, старыми лисами, волками (и не просто волками, а еще и волчинами, волчарами), зубрами, тертыми калачами, съевшими (в этом деле) собаку, стершими (опять-таки в этом деле) зубы. Баснописец И.А. Крылов добавил к этому списку: "Ты сер, а я, приятель, сед"…

Любителей зовут — новичками, новобранцами, зелеными, сырыми, желторотыми, младенцами, жидкими (жидок, мол, еще против меня), непропечеными, молокососами, салагами, пеленочниками. Детсадиком. Щенками. Серостью непроцарапанной. Сопли еще под носом не вытершими. Можно еще сказать — простофилями, если иметь в виду наш случай.

К Кубику и Славику, подходило любое из второго набора слов, не знаю, какое выбрать.

К шефу-роботу — любое из первого набора. Скорее всего — волчара.

Утром Славик был задумчив. Сон или не сон? Сон или не сон, а он уже чуть-чуть от всего пережитого и переживаемого стал лунатиком? Улучив момент, когда родители толкались на кухне, он достал из-за книг невидяйку. Да, черта и риска поперек. Славик крутнул верхушку "батарейки" — раздался щелчок. Не сон! Ну и черт с ним, что он лунатик! Тут дело поважнее.

— Дядь Вить!!

— Опять новость?

— Еще какая!

И Славик, еще не успев даже раздеться после школы, рассказал Кубику о ночном разговоре с кукурбитцами. И про их предложение, как поступить с невидяйкой в случае удачи с ловлей "на живца". Про то, что это мог быть сон, он не сказал.

— Любопытно… — отозвался художник. — Знаешь, в моей идее как раз концовки и не хватало. Моя идея не завершалась ударно, а расплывалась… Как вовремя они с тобой связались!

— Дядя Витя, это ж друзья!

— Ты говоришь: три вперед, семь назад?

— Да.

— Не перепутай щелчки, когда будешь держать в руках невидяйку.

— А я точно буду ее держать?

— Ох, Славик! Между идеей и ее воплощением столько может встать неожиданного!.. Ты уже обедал?

— Нет еще.

— Давай-ка пообедай сперва, потом сядь за уроки. Дела подождут.

Славик от нетерпения стучал ногой по стене прихожей. Кубик почувствовал его волнение и повторил:

— Обед и уроки, Славик, обед и уроки! И не забудь вымыть руки.

— Ну, дядя Витя…

— А потом позвонишь. Вот еще что: операция не обязательно пройдет сегодня. Она может случиться и завтра, и послезавтра, и через неделю. Мы ведь не можем учитывать действий противника, а у него — вспомни своего шефа-робота — могут быть совсем другие планы в отношении нас. В голову его не заглянешь…

И Славику пришлось раздеваться, мыть руки, подогревать в макровейке обед… Потом он подвел себя к письменному столу в своей комнате… Открыл дневник… Глянул в окно, за которым во дворе творил чудеса весенний день… Хорошо на Кукурбите — там в хорошие дни не учатся, Учатся там в плохие…

— Дядь Вить, я готов!

— Я зависел от твоего звонка. Сейчас и я приготовлюсь. Мне нужно полчаса.

— Вы как моя мама. Но ей и полчаса мало.

— Камуфляж, — коротко объяснился Кубик. — У нас сегодня возможны боевые действия. Будет — дай бог, чтобы было так, как я придумал — ну так вот, будет так: ты идешь по двору, я тебя окликаю (я на себя не похож).

Потом позвонила мама.

— Ты какой-то взбудораженный, — сразу уловила она. — Ты никуда не спешишь?

— Ну, мам, ну у меня задача еще не решена! Вот-вот решится.

— Решай, решай. Смотри, какой ты у нас Перельман.

Брякнув трубкой по телефону, Славик полетел к этажерке. Достал из-за книг снолуч. Это, напомним, была с виду обыкновенная черная пластмассовая авторучка, стержень — сам снолуч — включался от нажатия сзади длинной кнопки. Нужно проверить, действует ли еще "авторучка".

Кроме Брысика, других подопытных живых существ в квартире не было. Не опасно ли пробовать на нем снолуч? Не уснет ли кот навсегда? Не должен: ребята в Егоровке поднялись от него скоро…

Кот спал на диване. Славик стащил его на пол. Брысик стал потягиваться и зевнул, открыв жуткую пасть хищника, притворявшегося домашним животным. Славик глянул на часы и нажал на кнопку. Стержень выскочил — кот повернулся на еле слышный щелчок. И стал заваливаться на бок, как корабль, получивший в борт торпеду. Славик выключил прибор и бросился к коту. Брысик дышал ровно, он спал. Стрелка на часах двигалась очень медленно. Прошло, наверно, полчаса, прежде чем она одолела одну минуту. Славик тормошил котищу, тянул за усы, дергал за хвост, щекотал живот — Брысик ни на что не реагировал.

Всего часы отстукали ровнехонько пять минут, после чего кот поднял голову. Неожиданный сон его нисколько не удивил, сон для домашнего кастрированного кота — основной, как выразился однажды папа, род занятий.

Снолуч действует.

Кот снова потянулся, словно не был пять минут назад намертво сражен инопланетным снотворным лучом, и отправился на кухню, к своей кормушке.

Все в порядке. Славик подошел к окну. По двору сновали люди. В "харчевне" сидела молодая мама с детской коляской. На дорожке перед ней кормились чем-то с десяток голубей, между них шмыгали воробьи. Другая скамья была пока пуста. На нее-то он и сядет…

Позвонил папа.

— Ты окей, сын?

— Да.

— Ну, давай.

На этом их мужской разговор кончился.

И вот звонок Кубика.

— Я готов. Выезжаю. Буду минут через 25. Ты меня не узнаешь — я нынче маскараден. Так что не ищи — вдруг за тобой наблюдают, — просто сделай круг-другой по двору, вроде прогуливаешься, в нужный момент я обозначусь. Прибор с тобой?

— Со мной.

— Действует?

— Проверил на коте.

— Жив? — Кубиковы отрывистые вопросы были, верно, из его флотского прошлого, когда он, комендор, наводил ствол 130-миллиметровой пушки на цель.

— Жив.

— Ну, давай.

Славик выждал, глядя на часы и выбивая дробь башмаками,15 минут, натянул прошлогоднюю "осенне-весеннюю" куртку, сунул снолуч во внутренний карман (похлопал по карману)и вышел из квартиры. Он успел глянуть перед выходом на часы — 16 40.

Это было начало операции "Э".

Славик ступил во двор и, не сделав следующего шага, зажмурился — так много было во дворе солнца и особого, весеннего, тепла. А еще — так пахло уже набухшими и кое-где раскрытыми почками деревьев и кустов сирени и жасмина, что он вдобавок чуть не задохнулся.

Хоть и предстоит тебе суровая операция, схватка с бандитами, весны не заметить нельзя. У нее особые права на людское внимание

"Три щелчка вперед, семь назад", прозвучал голос Грипы в голове Славика, и он двинулся в обход двора.

Хоть и предупредил его Кубик насчет поведения участника операции — иди, вроде никого не замечая — Славик бросал все же осторожные взгляды направо и налево, в надежде узнать закамуфлированного художника. Но не было во дворе ничего, что привлекло бы его внимание даже на три секунды. Все было обычно. Двор пересекался в разных направлениях озабоченными мужчинами и женщинами, На скамейках грелись старики и старухи. Голуби, скворцы и воробьи искали крошки на земле. На верхушке столба, поворачиваясь, как флюгер в сторону каждого людского движения, сидела ворона. Молодые мамы, читая книжки, не забывали покатывать коляски, в которых лежали толстощекие младенцы. Никого, похожего на Кубика — высокого, стройного, рыжебородого…

Двое джинсовых парней вошли в первый подъезд дома напротив Славикиного, в руках у них три бутылки пива. Старик-мерзляк сидит на скамейке возле этой двери. Тепло — а у него и воротник пальто поднят, и руки в рукавах. Снаружи только седая бородка и кончик носа, видный из-под старого кепаря со сломанным посредине козырьком.

"Три щелчка вперед, семь назад"…

Славик глянул на старика-мерзляка и, проходя мимо, из одного только сопротивления его укутанности расстегнул до конца и без того расстегнутую куртку.

— Слава! — услышал он знакомый голос и оглянулся. Никого, только старик. Может, кто из окна?

Но старик выпростал вдруг руку из рукава и чуть помахал ею. Кубик?! С седой бородой?!

— Ты чуть постой, — сказал негромко старик Кубиковым голосом, — покрутись, разыгрывая бездельника, а потом сядь ко мне. И передай незаметно прибор.

Славик так и сделал. Постоял, вроде глазея на весну во дворе, почесал голову, не зная, что еще можно предпринять, потом оглянулся на скамейку, где застыл, греясь на солнышке, какой-то старикашка, и сел — но не рядом, конечно, с ним, а поодаль, сохраняя свою от него независимость. И закинул даже ногу на ногу.

— Прибор, — голосом то ли комендора, то ли хирурга во время операции сказал Кубик.

— Здесь. — Славик вроде бы лениво полез во внутренний карман.

— Когда не будет никто смотреть, передай мне. А потом иди на свободную скамейку и разыгрывай там такого же оболтуса. У тебя хорошо получается.

Славик послушно повел глазами по двору.

Никто в их сторону не смотрел, у всех в этот весенний день были свои-свои дела. Он нащупал в кармане "авторучку" и только начал вытаскивать ее, как открылась дверь подъезда и у скамейки в одно мгновение оказались два джинсовых парня.

— Спокойно, господа шпионы! — сказал один из них. — Больше ни одного движения! Пацан, руку из кармана! Вот так… А теперь — замри!

— Не бздо, отец, — высказался и второй. — Пацан, тс-с-с! — и приложил палец к губам. Пивом от них не пахло.

— Вставайте и идите потихоньку к выходу со двора, — командовал первый. Он был постарше и повыше ростом. — Первым — старик, вторым — будто не за ним, а так, — ты, мальчик. Не то-ро-пясь!

— И чтоб — ни-ни! — добавил второй, ростом поменьше, в плечах пошире, круглолицый. Он повертел кулаками, как бы разминая запястья.

Оба парня были мускулисты. Кубик, боясь прежде всего за Славика — мало ли что подчиненные шефа могут с ним сотворить, — поплелся, сохраняя стариковскую понурость, к выходу. Славик тронулся за ним. Братки, а это были, конечно, они, шли сзади, изображая легковесную молодежную беседу.

На улице, у выхода со двора, их посадили в машину.

— Сегодня катаемся бесплатно, — сказал, садясь за руль, высокий. Второй, крепыш, сел с пленниками на заднее сидение. "заперев" собою выход из машины.

— Вынимайте все из карманов. — скомандовал водитель. — Только без дури. Костик, проследи.

Крепыш достал с полки позади сидений черную сумку.

— Вынай все, господа шпионы. Так сказать, до крошечки. И не советую…

В сумку перекочевали носовые платки, бумажник и записная книжка Кубика, его авторучка и карандаш с розовым ластиком на тупее карандаша, "авторучка", ключи от обоих домов, две пачки жвачки, пара рублей и с пяток монеток Славика…

— Все? — строго спросил Крепыш. — Дай-ка я вас все-таки обшмонаю.

Здоровенная его лапа пролезала в карманы мальчика с трудом. Последнее, что он вытащил, была пустая "чернильница"-картридж от принтера, для чего-то оставленная Славиком еще в прошлом году в кармане. Он о ней и думать забыл.

— Это что? — спросил Костик.

— Картридж.

— Глянь, Сева, говорит, картридж.

Сева обернулся.

— Всё проверят…

"Мерс" двинулся от дома, влился в поток машин, идущих на одной скорости.

Старший обернулся к художнику.

— Кубик — это твоя кликуха или фамилия?

— Фамилия.

— Возьми другую. Назовись Шариком, сейчас тебя катать будут.

Крепыш хихикнул. А водитель покачал головой и сказал:

— Думал нас перехитрить? Ты до сих пор не знаешь, с кем имеешь дело. Да он на десять ходов вперед продумывает каждую акцию!

— Куда вы нас везете? — буркнул в ответ Кубик.

— Отчет будете давать, — не выдержал и снова хихикнул крепыш, — о проделанной работе. — И помотал осуждающе головой. — Прямо зеленый ты, Кубик! Тягаться с нашим шефом!

Старший достал мобильник что-то негромко и коротко проговорил. Доложил, судя по тону. Ему неслышно ответили.

Художник думал, что их везут к тому особняку, в котором неделю назад он увидел впервые шефа, но машина взяла совсем другое направление, оказалась в районе, которого он не знал, поплутала в узеньких улочках и остановилась у малоприметного ресторанчика, видно, не так давно отремонтированного, с новой богатой дверью, украшенной медью и медным же кольцом.

Кубик, вылезши из машины, сгорбился было, войдя, должно быть, в роль старикашки, заложил даже руки за спину, но старший на него прикрикнул:

— Да не иди ты, как зэк! Нормально иди, ты у нас гость.

Крепыш снова хихикнул. Слово "гость" ему понравилось, как раньше погоняло "Шарик".

Старший браток шел впереди, Костик шествие замыкал, неся в руке черную сумку.

Абордаж

В зале ресторана с невысоким потолком и огромной дорогущей люстрой стояли столы, накрытые тоже дорогими — сразу бросалось в глаза — скатертями, стулья были дубовые, коричневые, с резными спинками. Но зал они прошли, чтобы оказаться в кабинете, предназначенном, должно быть, для особых гостей. За квадратным столом у задрапированного окна Кубик и Славик увидели шефа-мецената. Художник настроился на худшее, но на свете не было человека, гостепримнее любителя живописи 15 века..

— Вот и вы! — воскликнул он, приветствуя седобородого Кубика в кепаре и мальчика. — Присаживайтесь! Нет, сначала разденьтесь, здесь у нас тепло. Борода у вас, Виктор Александрович, конечно, крашенная? Может, приведете ее в божеский вид? А то будет вам неловко… Вы уж извините, что я принимаю вас здесь, а не в своем офисе — но не показывать же людям вашу бороду!

Костик поставил сумку у стола.

— Отдыхайте, ребята, — сказал шеф браткам. — Я вас позову.

Те, как по команде, развернулись и пошли к выходу.

Кубик стащил с себя картуз и старенькое пальто, оказался в синем свитере, в вельветовых, какие любят художники и поэты, брюках. Славик освободился от куртки. Одежда была повешена на рогатую вешалку в самом углу недалеко от стола. Роман Савельевич смотрел, как раздеваются "гости", не меняя приветливого выражения лица.

— А теперь присаживайтесь, присаживайтесь, — по-голубиному заворковал он, — у нас, как видите, все почти по-домашнему: тихо, спокойно, никто-никто нам не помешает…

Подошел строголицый пожилой официант, чуть присогнул прямую спину, кладя перед Кубиком и Славиком кожаные папки с меню. Он не знал "статуса" гостей шефа.

— Мы сыты, — сказал Кубик. — Давайте к делу, Роман Савельевич. — С крашеной в седину бородой, с переодеванием, то есть застигнутый в нелепом маскараде, в игре, скажем, в казаки-разбойники, он чувствовал себя в ресторане неуютно. Славик — тот вообще не знал, как себя вести. Он очень надеялся, что верный тон общения с шефом-роботом найдет Кубик, а уж он будет ему поддакивать.

— Тогда, — сказал шеф, — я позволю себе посмотреть, что за игрушки были у вас в карманах. Согласитесь, после того занятного приборчика, который я реквизировал для пользы общества у Славика, вы меня заинтересовали не на шутку.

Он нагнулся за сумкой, поставил ее на колени, вжикнул молнией и стал выкладывать на стол одно за другим изъятое из карманов пленников. Носовые платки, бумажник, две связки ключей, две ручки и карандаш, блокнот… Открыв бумажник, шеф скользнул пальцем по тонюсенькой пачке денег.

— Могло быть и побольше… — проворчал он.

Кубик на это ничем не ответил.

Последним на столе оказался картридж. Картридж шеф задумчиво покрутил в руке. Отложил в сторону от добытого из карманов пленников. Потом поднял глаза на Кубика.

— Это все? Все, что у вас было на момент, так сказать, задержания?

Больше всего художника смущала его дурацкая седая борода. Он привык во время любого разговора касаться ее, поглаживать, а теперь рука его, направившись было к бороде, отдергивалась на полпути. Шеф заметил это.

— Гуашь? — участливо спросил он.

— Не масло же! — позволил себе рассердиться художник.

— Не будет ли лучше вам смыть ее? Я думаю, это поможет и нашей беседе.

Кубик мрачно кивнул шефу и встал.

— Туалет в глубине зала, направо. А ты, Славик, посиди здесь, сходишь после.

В туалете Кубик немедленно подошел к крану и стал смывать белую краску с бороды. Потом вытерся полотенцем, которое подал ему прислуживающий в туалете мужчина в черном костюме, при галстуке. Лицо его было невозмутимым, как будто каждый день он видел здесь, как смывают с бород ту или иную краску. Может быть, так оно и было. Вытерев насухо лицо и глянув на себя в зеркало, Кубик удовлетворенно крякнул. Борода его снова горела весело и беззаботно.

— Ну вот, — по-домашнему тепло сказал шеф, увидев рыжебородого Кубика, — теперь совсем другой коленкор. А то вздумали сыграть со мной в бог весть какую игру. Прямо мальчишка вы, Виктор Александрович! Такой театр! Кстати, зачем вообще была эта маскировка?

Кубик промолчал, а Славик про себя заметил, что молчал он в точности как школьник, которого приперли к стенке.

— Тогда давайте, дорогой мой, перейдем к следующей теме, — все так же дружелюбно предложил шеф.

— Какой? — шевельнулся Кубик.

— Уж будто вы не знаете. Откуда, как, почему, зачем? Откуда ваши игрушки — вот мой главный вопрос. Какая организация их сделала? Какой гений претворил, так сказать, сказку в быль?

— Может, вы бы представились? — заговорил наконец художник. — Я ведь знаю вас только как мецената, а вы… — Кубик недоговорил.

Шеф вздохнул.

— Не хочу нагружать вас лишними знаниями. Считайте, что я тот человек, с которым лучше поделиться тайной, чем скрыть ее от него. Давайте лучше перейдем к моему делу. — Слово "моему" он подчеркнул, как бы отрезав все остальные дела как несущественные. — Так как?

Теперь вздохнул Кубик. Помолчал. Славик напрягся — как-то он начнет отвечать?

— Ладно… Тогда я для вас — человек, который рассказывает необыкновенные вещи. История очень непростая, — предупредил он. — И главное — вам придется в нее поверить. Иначе ничего не получится.

Шеф чуть заметно поморщился.

— Грузите, — сказал он, — так, кажется, говорят в некоторых кругах?

— Мы со Славиком побывали на другой планете…

Славик обомлел: Кубик раскрывает их самую большую тайну?! Зачем?!

Славик обомлел, а шеф сморщился еще больше, словно у него что-то внезапно сильно заболело.

— Вы считаете, что лапша на ушах мне не помешает? — не переставая морщиться, спросил он.

— Вы сами, Роман Савельевич, сказали, что та вещичка скорее из области фантастики.

Шеф покрутил головой, словно галстук его был сильно затянут.

— Но ведь это было только к слову!.. Ну ладно, продолжайте.

— Сперва пришельцы побывали у нас, — недовольным почему-то голосом докладывал Кубик, — потом они прилетели за нами: им понадобилась помощь. Подробности я опускаю, они вас не должны интересовать.

Славик не знал, что и думать. Его старший друг, участник полета на Кукурбиту, "раскололся"? Он все-все рассказывает?! Почему?!! Ведь он говорил про ловушку! В чем она?

Шеф кивал Кубиковым признаниям.

— Правильно. Хотя кое-что я как-нибудь послушаю. Потом.

— Эту помощь мы им оказали, в благодарность они одарили нас…

— Чем же?

— Меня — красками; вы их видели…

— Ну, краски…

— А тот пейзаж? Вы думаете, такое может присниться?

Шеф помолчал, все еще морщась.

— Хорошо. А что получил Славик?

— Невидяйку.

— Ах, она так называется? Занятно. Но она в самом деле либо из фантастики, либо из старой русской сказки. Шапка, так сказать, невидимка… Либо… Нет, не знаю.

Славик, исподлобья взглядывающий на шефа-робота, заметил, что у него дернулась одна щека, другая, а руки, потирающие друг дружку, чем дальше, тем становились подвижнее, тем сильнее сжимали то один, то другой палец. Честный рассказ Кубика ему явно не нравился.

— Так вы говорите, что невидяйка, краски, пейзаж… это все оттуда?

— Откуда же еще, — уверенно ответил художник. — Там нам подарили еще одну вещичку, — Кубик не давал теперь шефу передышки. — Некий прибор…

Славик решил замкнуться. Пусть будет как будет. Может, и Кубик плетет паутину?

— Да-да? — Шеф забарабанил пальцами по столу, словно куда-то заспешил.

— Очень интересный…

— Вы изо всех сил хотите заставить меня поверить в фантастику. Смотрите-ка, что вы нагородили: другая планета, пришельцы, вы на другой планете…

— А невидяйка? — спросил Кубик.

Шеф откинулся в кресле и внимательно, словно только увидел, стал смотреть на художника.

— Никак не пойму, что вы за человек… Эта крашеная борода, жуткая кепка, старое пальто… Расскажите наконец, ради чего вы сегодня маскировались?

— Нам со Славиком после нашей отлучки на другую планету запрещено видеться, — снова сказал чистую правду Кубик.

— Запрещено видеться… — машинально повторил шеф — руки его брались теперь то за блокнот, то за ключи, то за картридж… — Запрещено видеться… Но где же ваш последний прибор? И как вы его-то объясните? Так же? Или есть и другой автор этих чудес, кроме инопланетян?

Он перебрал предметы, лежащие перед ним на столе, и взял две ручки. Пальцы его, заметил по кончикам ручек Славик, дрожали.

— Это чья? — спросил про черную.

— Моя, — смиренно ответил Кубик. — В ней черная паста. Художники, как вы знаете, любят тушь.

— А эта, значит, Славика, — он поднял фанфаронистую бордовую ручку с резиновым пояском. — Сейчас я проверю. — Шеф взял обе, вгляделся в отверстия в острие ручки, в одно и другое.

Сердце Славика перестало биться.

— Сейчас я проверю, где тут тушь…

Шеф одновременно нажал на кнопки. Обе ручки негромко щелкнули. Шеф уронил голову на стол.

— Полундра, Славик! — негромко рявкнул Кубик. Он подскочил к шефу, рука его мгновенно оказалась во внутреннем кармане его пиджака, в следующее мгновение он протягивал Славику невидяйку. — Делай свое дело!

Не помня себя, но помня формулу "три щелчка вперед, семь назад", Славик совершил эту операцию. Кубик так же быстро вложил невидяйку в карман старика и заорал на весь ресторан:

— Сева! Костик! Шефу плохо!

Сева прибежал через минуту.

— Это ты его? — Он не знал, что делать.

— Он у тебя совсем больной человек, Видать, перегрузка.

— Помер?

— Не похоже. Сосуды… Возраст… Я подниму его голову, а ты дай воды. Или брызни в лицо.

— Черт, одни соки.

— Дай попить.

Вбежал и официант.

— Чистой воды! — крикнул ему Сева. — Холодной!

Сева приподнял голову шефа. Лицо у того было безжизненное. Славик испугался: неужели снолуч уложил старика насмерть?

Сева попытался напоить шефа апельсиновым соком, но только разлил липкую жидкость по подбородку и на галстук.

— Слушай, он жив? — спросил у Кубика.

Тот пощупал пульс.

— Жив, но еле-еле.

Вбежал официант со стаканом воды. Налил в ладонь, брызнул в безжизненное лицо хозяина. Шеф открыл глаза.

— М-м-м…

— Поищи у него в карманах валидол, — продолжал командовать Кубик.

— Сам поищи, не видишь, я голову держу.

Но шеф уже выпрямился. Первое движение его руки было направлено во внутренний карман пиджака. Он нащупал там невидяйку и поднял голову к художнику.

— Что со мной было? Это ты меня?

Кубик ответил очень спокойно:

— У вас, насколько я понимаю, был сосудистый спазм. Элементарная перегрузка, Роман Савельевич. Вы просто уронили вдруг голову…

— Уже третий раз… — шеф провел обеими руками по голове спереди назад. Потер макушку. Взял протянутый ему стакан воды, отпил глоток. — Паша, принеси коньяку, — сказал он официанту. Тряхнул головой. Попытался, шевеля бровями, рассмотреть все предметы, лежащие перед ним на столе. Сморщился. Поднял совсем уже мутные глаза на художника. — На чем мы остановились? Ты нес какую-то ахинею, — перешел "на ты" шеф, — принуждая меня поверить в нее, и тут у меня некстати закружилась голова…

Кубик оглянулся на Севу:

— Я говорил о моих красках, вы их видели. И о том, что такие пейзажи, в общем-то, невидаль…

— М-м-м…

Шеф снова прикрыл глаза.

Официант принес коньяк и поставил рюмку на стол. Шеф к ней не притронулся.

Четверо стояли и смотрели на пожилого человека, с трудом удерживавшего голову. Она все время клонилась к столешнице.

— Сева, вызови моего врача. Да, принеси-ка мою аптечку.

— Шеф, а что с гостями? — спросил браток.

Хозяин стола чуть приподнял руку и махнул ею. Говорить у него не было сил.

— Отпусти, — перевел жест Кубик. — На время. Куда они денутся. Опять же пацан…

— Так, шеф?

Тот махнул кистью в сторону двери. Голова его то поникала то снова, с трудом поднималась.

— Можно я заберу наши вещи? — спросил Кубик.

— Всё, к-кроме крт… картррр… — был вялый ответ шефа. Щеки его были серые, сетка морщин под скулами смахивала на паутину. На робота сейчас он не походил ничем, за столом сидел вконец обессилевший старик.

Кубик рассовал по карманам бумажник, ключи и ручки, за пальто и кепкой к вешалке даже не подошел. Взял Славика за руку и направился к выходу. Последнее, что он услышал, было:

— Мне нужно лечь…

К дому Славика они подъехали на такси.

Во двор Кубик заходить не стал, а воровато и быстро в него из-за угла арочного входа заглянул: не стоят ли там готовые к бою Славикины мама и папа. Нет, во дворе их не было. Славик спешил, конечно, домой — там его ждали телефонные звонки. Он спешил, но не задать этот вопрос он не мог.

— Дядя Витя, а зачем вы сказали ему всю нашу правду?

Кубик повернулся к нему.

— Понимаешь, Славик… От этой нашей правды любой "здравомыслящий" человек — а твой шеф-робот именно к таким и относится… в общем, у любого, реалистически, так сказать, мыслящего человека от нашей правды должна поехать крыша. Что, между прочим, и случилось. Ты это заметил?

— Заметил.

— Мне нужен был момент растерянности нашего противника — и я его создал. Когда я сказал ему о другой планете, он, естественно, подумал. что я "гружу". Или что я сумасшедший. Но он видел у меня кукурбитские краски и совершенно необычный пейзаж — это раз. И в его руках, вернее, в кармане была невидяйка, которую он опробовал, — уж точно вещичка фантастическая — это два. Плюс твои фокусы с молстаром — три. "Значит, пришлось ему рассуждать, все-таки другая планета?" — "Какая другая планета! — возмущался его здравый смысл. — Нет никаких "других" планет!" — "Но ведь невидяйка — вот она! И еще та штука, которая молодила и старила кота, если только алкашам это не привиделось с пьяных глаз. Значит…" И тут, Славик, он просто-напросто рас-те-рял-ся — может быть, впервые в жизни! Я так скажу: для него ограбить ювелирный магазин легче, чем поверить в то, что невидяйка с другой планеты. В его мозгах на какое-то время наступил разлад, в этот момент он взял наши ручки и, потеряв бдительность, присущую ему, нажал на кнопки. Он всего на минуточку оплошал! Я не был, понятно, уверен, что так и случится, но надежда была… Да и что мне оставалось в той обстановке делать? Только идти на абордаж!

— А я, дядя Витя, ничего тогда не понимал. Думал, вы струсили или еще что. Ведь это же главная наша тайна!

— Она никуда не денется. Шеф слишком "серьезный" человек, чтобы говорить кому-нибудь о Кукурбите. Кукурбита — слишком далека от его здравого смысла.

— А я, значит, мыслю ненормально, дядя Витя, раз я только и думаю. что о Кукурбите? Нездраво?

— Слава, покажи ты невидяйку своему другу Стасу и объясни, что она с другой планеты, он немедленно в это поверит. Скажет только: "Ух ты!" Потому что мозги вашего прекрасного возраста открыты, так сказать, всем ветрам, всё приемлют, все приветствуют — любые открытия, любую фантастику. Даже в сказки иные счастливцы могут верить…

А потом, позже, "форточки" в наших черепах, — Кубик скорчил грустную гримасу и постучал пальцем по голове тут и там, — через которые и проникает в них свежий воздух, одна за другой закрываются, закрываются и в голове остается один только "здравый смысл", который с порога отметает все новое, все небывалое, все интересное…

— Дядя Витя, а ваши мозги?

Кубик усмехнулся.

— Ты, Славик, должен знать, что большинство художников, и поэтов — народ, честно говоря, свихнутый. С ветром, как говорят, в голове и так далее. Чокнутый, в общем, крезанутый.

— А не крезанутые есть среди художников?

— Есть, но они пишут портреты. Точные, как фотографии. За большие, надо сказать, деньги. Сейчас в нашем обществе появились основатели будущих дворянских родов, им позарез нужно оставить потомкам свои светлые лики…

— Дядя Витя, мне пора. Там, дома, наверно, такое!..

Кубик вздохнул.

— И опять ведь я во всем виноват!

— Не вы, дядя Витя. Такие получились пироги. Я придумаю, что сказать по дороге. — Славик уже повернулся было, чтобы бежать домой, но задал еще вопрос:

— А что мы теперь должны еще делать?

— Ни-че-го, — раздельно произнес Кубик. — Ждать развития событий. Ты не вспомнишь, что сказал тогда Питя? Хоть полсловечка, можно было б тогда подумать.

Художнику и самому до смерти хотелось знать, как именно подействует невидяйка в режиме "три щелчка вперед, семь назад"..

— Ни даже полсловечка, — ответил Славик. — "Все будет о…" и тут меня позвала мама.

— Ох уж эти мамы, — только и сказал Кубик. — Они всегда и вовремя, и не вовремя. Может, Питя еще появится и все разъяснит?

— Вот бы придумали такую мобилу, чтобы разговаривать с другой планетой!

— Звони, ежели что, — сказал Кубик. Он вытянул руку вперед ладонью, Славик вытянул свою, ладони шлепнулись друг об дружку. Художник повернулся и пошел по направлению к улице. Оглянулся. — Ни пуха! "Все будет о…".

— К черту, — как и полагается, ответил Славик и припустил к своему подъезду.

Дома, чуть он вошел, пришлось нестись к телефону.

— Где ты был?!!!!! — кричала мама. — Где-где-где?! Я-я-я…

Ответ пришел сам собой.

— Ну, мам, ну скажи, ну я имею право на весну?! Имею или нет?! Ходил по двору разиня рот, как ты бы сказала. Сидел на скамейке. Считал ворон… Весна ведь, мам, все во дворе, а меня заперли дома!

Ответ, конечно, ничего не решил, мама нашла, что сказать сыну, но Славик как уперся на весне, на которую он, как всё живое на земле, имеет право, так с нее и не слезал. Другого-то у него все равно не было. Во всяком случае, ничего другого он не успел придумать, а весна — вот она, за окном!

Вечер — утро

Остаток дня прошел тихо, если не считать того, что еще наговорила Славику мама, когда пришла с работы. Папа к ее нагоняю ничего добавлять не стал, он видел, что Славик и так перегружен правильными словами. Как бы из него не вырвалось неправильное.

Потом мама перешла к телефону и плотно за него села, папа устроился перед телевизором, Славик посидел у себя, но сидел недолго, потому что… потому что был он в эти минуты, честно говоря, не у себя дома, а находился в ресторане, а рядом с ним Кубик "грузил" шефа-робота, рассказывая тому про Кукурбиту и зорко на него поглядывая. Славик сунулся в кухню, потом поглядел на папу на диване… вот бы кому рассказать про сегодняшние приключения! Он постоял в дверях, ожидая, что папа к нему обернется. Тот не обернулся, а сын подумал, что рассказывать ему про все нельзя. Тогда ему за последние деньги наймут телохранителя и уж Кубика он не только не увидит, но и не позвонит ему. А ведь их обоих ожидает "развитие событий". Развитие событий после "трех щелчков вперед и семи назад".

Что Произойдет?

Аннигиляция?

Шеф-робот превратится в статую?

Или просто умрет?

А остался ли он вообще жив после сегодняшней катавасии? Уж так плохо выглядел!

Славик вернулся в свою комнату, плюхнулся на диван. Ох! Мысли в голове кружились в карусели, ни за одну не ухватишься.

В коридоре послышался громкий папин голос:

— Опять "странное ограбление"! И снова инкассаторы! Что-то слишком часто они стали падать в обморок!

Славик выскочил в коридор.

— Та же картина, — рассказывал папа, сунув голову в спальню — Идет, несет мешок с деньгами. Вдруг бац — упал. И — мешок испарился. Другие инкассаторы вертят головами, пистолеты наготове — никого вокруг. Только зеваки рты пораскрывали…

Значит, шеф жив-здоров. И невидяйка действует по-старому. В чем же тогда фокус со щелчками? Может, он неправильно их посчитал? Ведь была такая спешка…

Только этого не хватало Славику. И так в голове кавардак. Да, наверно, неправильно посчитал щелчки, и невидяйка действует в прежнем режиме. И ничего не изменилось. И шеф-робот скоро пришлет братков и потребует молстар. Он ему, старику, необходим. И придется распрощаться и с молстаром. Куда денешься от банды?! Останется только снолуч. Валить им всех братков подряд? Как Сталлоне или Шварценеггер? Бандюги найдут другие способы подобраться. Хоть в школу не ходи. А родители? А Кубик?..

Питя, где ты? Где ты, Питя?..

Сон пришел так неожиданно, что Славик не успел раздеться. Он привалился было к подушке, чтобы удобнее было думать, и тут же уснул. Потом, сквозь сон, услышал негромкие голоса папы и мамы, которые его разували и раздевали, но что они говорили, он, конечно, не разобрал.

Утром, во время завтрака, в то время, когда сын жевал бутерброд, мама допытывалась:

— Что за слово ты бормотал ночью? Какой-то снолуч… И что за шеф-робот? Откуда взялись еще и невидимки? Это все твоя Кукурбита! Вот что такое другие планеты для землян! Может, ты сегодня останешься дома?

Славик не ответил ни на один вопрос.

— У него два последних школьных дня, — подал голос папа, который до сих пор не вмешивался в мамин допрос, — пусть пойдет. Я его отвезу и привезу. Он там отвлечется.

— Я позвоню в школу и спрошу, как дела, — решила мама. — Попытаюсь поговорить с Еленой Матвеевной. Но чтоб ты проводил его до самых дверей. И у дверей же и встретил. Если он останется дома, наверняка будет звонить Кубику. А в школе, слава богу, собираются нормальные люди. Относительно, конечно. И я отпрошусь, наверно, с работы и буду дома к обеду.

Папина голова была под самой притолокой. Он ею кивал.

— До самых дверей…

Славик запивал бутерброд кофе с молоком и думал, что мама отрезала сейчас последнюю возможность как-то размотать клубок.

— Ты посмотри, какой он стал бледный! — с трудом доходили до него мамины слова. — Честное слово, я прямо не знаю, что мне с ним делать! Прямо не знаю!..

Самым нормальным человеком в школе был Стас. Он и понимал Славика с полуслова, и все в нем примечал.

— С тобой будто чирик приключился, — сказал он, чуть увидев друга. — Ты чего такой вставленный? Глюкануло тебя с твоими гринами? Давай толкай телегу.

Славик не знал, с чего начать — так все сегодня перепуталось в его голове.

— А что я тебе в последний раз рассказывал?

— Про живца. Клюнули они?

Славику пришлось вспоминать "про живца".

— Стопудово, — наконец ответил он. — Клюнули…

Рассказывая про ресторанный эпизод, Славик забывал иногда, о ком говорит — то ли о героях мультика, то ли о себе. Стас это заметил.

— Ты, братиша, зашился, я вижу. Тебе на Канары пора, отдыхать. А то еще день-два, и ты совсем уедешь. Глючишь, братиша, глючишь…

День второй

До телефона. он добрался, когда маме — а она отпросилась все же с работы — пришлось выйти в магазин

— Дядь Вить! Как дела?!

— Никак. Еще одно "странное ограбление", а после — молчок. Но раз так — значит, все в порядке..

— Что "в порядке"? Ограбление — и в порядке?

— Ну да. Шеф жив. Я беспокоился, что снолуч уложил его насмерть. Убийств, кроме комаров, на моем счету за всю жизнь не было, я бы не хотел, чтобы у меня на шее повис этот тяжелый камень.

— Дядь Вить, значит, невидяйка работает по-старому? И ничего, значит, не изменилось?

— Вроде так… Ты все сделал тогда, в ресторане, как надо?

— Три вперед, семь назад.

— Ну, не знаю, Слава. Могло быть, что ты ошибся.

— Дядь Вить, и что теперь будет?

— А Питя не появлялся? — ответил вопросом на вопрос художник.

— Нет… Так что будет? — повторил главный вопрос Славик.

— Не знаю, коллега, и гадать не буду. — Кубик был сегодня озадачен не меньше его. — В конце концов мы имеем дело с инопланетной техникой. С их, так сказать, фокусами. Прежде чем вручить тебе невидяйку, они, наверно, хорошо о ней подумали. О ее возможностях Тем более после Ныреха. И после моего честного рассказа о Земле и порядках на ней. Может, они кое-что предусмотрели? Не знаю, ничего на этот раз не знаю. Нам остается только ждать… Тебя охраняют? Я имею в виду родителей.

— И день, и ночь.

— Понимаешь, — продолжал свою беспокойную мысль Кубик, — если ничего не случится, то есть если невидяйка работает в прежнем режиме, следующий ход за шефом. И он его не упустит. Ему нужен молстар. Может, он докумекает даже до снолуча — что он тогда брякнулся лбом об стол не просто так, а с нашей помощью. Он башковитый мужик, шахматист по уму, и с большим, если не сказать огромным замахом. На что он замахивается, трудно даже сказать. Я тебе честно признаюсь, Слава, дай бог, чтобы мы с тобой остались целы в этой передряге — вот какая тайная мысль меня тревожит. Может, отдать этому злыдню и молстар? Он ведь нас в покое не оставит. На, мол, только отвяжись!

Кубик передохнул.

— Может, отдать, а, Слав?

— Дядь Вить, — вместо ответа сказал Славик, — а что все-таки он подумал, когда вы его грузили Кукурбитой?

— Скорее всего, что я пудрю ему мозги… Но слишком уж много за нашими спинами всяких тайн — он мог. краем, так сказать, мысли предположить и такой вариант: была, черт ее дери, Кукурбита. Сейчас столько сообщений о летающих тарелках, о похищениях землян, о Шамбале, о других планетах. Вся эта информация так или иначе застревает в мозгах… Может, отдадим ему молстар, а, дружище? — настаивал Кубик.

— Дядя Витя, давайте лучше подождем.

— Понимаешь, ждать в этой ситуации — значит дать противнику полную волю. Тому ли учат нас Маринина, Донцова и Полякова?

Кубик был встревожен и не скрывал этого. После разговора с ним в голове у Славика замаячила смутная картинка, от которой, тем не менее, как холодным ветром, веяло угрозой: где-то там, далеко от его дома, сидит шеф-паук и плетет свою паутину; круг паутины ширится, вот-вот и кто-то из них забарахтается в липкой и упругой сети.

Курс на Егоровку

Всю вторую половину дня, после школы, Славик промаялся вокруг да около телефона. Звонить должны были ему, звонить должен был он. Ведь там, за пределами его дома, такое могло твориться! Мама же строго следила за тем, чтобы не случилось ни того (звонка), ни другого.

Мобилу б ему, мобилу!

Был один звонок, который мама назвала нечеленораздельным — она тут же после него примчалась к сыну спросить, не ему ли звонили. Славик отмахался: звонить ему могли только Стас и Шандор, а они разговаривают на человеческом языке. "Галимо" и "примато" не в счет.

Звонить мог Кубик и сообщить он мог то, без чего дальнейшая жизнь невозможна; услышав же голос Елены Сергеевны, он, понятно, издал нечеленораздельный звук.

В общем, день прошел насмарку, дрянной день, пустой и бессмысленный. Непонятно, зачем солнце светило. Славик шатался из комнаты в комнату, смотрел в окна, подходил к коту, листал учебники, доставал украдкой молстар, трогал кнопки… и быстро прятал его за книги, услышав мамины шаги в коридоре. Ходил пить воду, хотя пить не хотел… Мама как привязанная сидела дома, не вышла даже в магазин, хотя хлеб был только черствый, говорила по телефону, часто заглядывала в комнату сына, возилась на кухне — ну как привязанная, честное слово, как привязаннная! Ну выйди, ну забеги к соседке, ну вспомни, что нужно взять что-то в аптеке… нет, сидит у телефона и не устает следить за каждым движением сына.

У Славика появилась даже злокозненная мысль — уложить маму снолучом минут хоть на десять, но он на этот шаг не решился, вспомнив, как брякнулся лбом в стол шеф. Да и мама не шеф… Зато испробовал снолуч на Брысике — и тот послушно развалился после щелчка "авторучки" на диване. А мама, как назло, тут же вошла в гостиную.

— Что это он так разоспался? — спросила она и подозрительно посмотрела на сына. Мамина выросшая за последнее время настороженность касалась теперь всего, даже поведения лентяя-кота.

— А что ему еще делать!

— Ты бы поиграл с ним.

— Перебьется. — Славик пошел в свою комнату, а мама глядела ему вслед и качала головой. Сын вел себя не так, как всегда. В нем явно была заноза, но попробуй-ка дознаться у пятиклассника, какая!

Они вообще полны секретов, тайн, отвратительных открытий об учителях и родителях — вообще о хрупком мире взрослых, те только делают вид, что их мир прочен и надежен, а их поведение безупречно…

Сепаратисты, сказал как-то один из знакомых Стрельцовых про детей-школьников (начиная с пятого класса), — еще большие сепаратисты, чем националисты и религиозники! У них своя территория, свой язык, своя музыка и песни, своя поэзия (рэп), графика. И чем дальше, тем… Свои законы, одежда, прически, повадки, походка, своя философия, свои властители дум, герои и кумиры — государство! А что мы? Рабы, которые их обстирывают, готовят им еду, подносят, лечат, трясутся за них, выполняют все их прихоти, терпят любую дурь, капризы, смены настроения — лишь бы они продолжали властвовать… Иногда мы, правда, бунтуем, но нас быстро усмиряют, наказывая нас долгим раскаянием…

Вечером Славик вышел в очередной раз попить воды и услышал в спальне громкий голос мамы — не для телефона, а для папы, это разные голоса:

— Что-то происходит, — говорила мама и Славик замер у дверей, остановленный этими словами. — Что-то происходит, но что, я не знаю. Он сам не свой и все-все скрывает. Он научился скрывать! Но ведь я знаю, я чувствую, что что-то не так! Это, конечно, связано с Кукурбитой и с Кубиком! Другого ничего не может быть. Я говорила с Еленой Матвеевной, она тоже видит, что Славик не в себе. Ты как мужчина давно должен был найти с ним общий язык…

— Думаешь, я не пробовал? Он и от меня все скрывает. А я не следователь. Я тоже вижу: что-то происходит, но… Какая-то по-моему, началась заваруха…

— Эта проклятая работа совершенно не дает возможности заняться ребенком! Я чувствую, он уходит от меня все дальше, а я ничего не могу сделать!

— Ну, уход это естественный процесс… — разводил философию папа.

— А потом мы обнаруживаем, что наш сын принимает наркотики или втянут в уличную банду! Как ты, отец, можешь так рассуждать?! Нет, нет, нужно немедленно принять какие-то меры!

— Какие меры? Против чего меры? — Папа пытался, как всякий мужчина, мыслить последовательно и логично.

— Я же сказала, — неожиданно взвилась мама, — я не знаю! Но их нужно принять!

— Это очень интересно, — сказал папа, — предпринять, не знаю что ради неизвестно чего. Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что.

Но маму было уже не остановить.

— Если ты отказываешься делать для ребенка хоть что-то, это сделаю я! Нужно уехать!

— Куда?! Я не смогу, меня не отпустят. Или предложат уволиться.

— Я в этом не сомневалась, что ты ничего не можешь. Вот что: я забираю Славика и уезжаю. — И тут прозвучало самое страшное: — Я оборву все его опасные связи!

Славик, стоя у двери, превратился в камень.

— Куда ты уедешь?!

— Хотя бы в ту же Егоровку! (Славик схватился за голову). Она хоть и недалеко, но это глушь, там тепло и зелено. Там эта балаболка Нинка. Там нет под рукой телефона, которого я уже боюсь как огня! Там не будет Кубика! Славик сможет подготовиться к экзаменам. И я еще помогу твоей маме с огородом. Будем с сыном выдергивать сорняки.

Это был приговор, Егоровка была тюрьма, где в основном выпалывают сорняки.

— А с работой как?

— Я возьму недельный отпуск за свой счет. За счет, между прочим, моего летнего отпуска. Речь идет о ребенке!

— Может, все-таки попробовать его разговорить?

— Вот и попробуй. Но я все уже решила.

— Славка будет против.

Да, Славик против. Он даже затоптался у двери в знак своего несогласия.

— Пусть! — прозвучало последнее жестокое слово.

В этот день Славик решил, во-первых, что никогда-никогда не женится, а что от Егоровки ему не отвертеться, он понял еще раньше, зная мамину непреклонность. Но рёв получился сам собой, как только папа вошел в его комнату. Славик не стал скрывать, что слышал весь их разговор в спальне, и объявил, что ни в какую Егоровку не поедет, что лучше он выбросится с седьмого этажа, перестанет есть и пить, не будет больше учиться, уйдет из дому куда глаза глядят…

В общем, ничего интересного в этой вечерней беседе не было, главное, ничего нового для читателя, которого ведь тоже отрывали иной раз от каких-то горячих дел и зашвыривали в глухомань вроде Егоровки. Читатель тоже, может быть, устраивал рёвы, но могу сказать, они были бесполезной тратой слезной влаги: решения мам, "когда речь идет о ребенке", чаще всего бесповоротны.

В ушах Славика весь этот вечер звучали мамины слова: "оборву все его опасные связи". То есть: связь с Питей, с Кубиком, со Стасом… с шефом… даже со смешным Шандором с его всегдашней торопливостью и дотошным изучением русского языка. Вместо всех этих связей у него будет бабушка, сорняки на ее огороде, Нинка, Евдокимовна и ее куры.

Последний школьный день

Последний школьный день был, как и полагается, суматошный, полный пожеланий отдохнуть, "чтобы со свежими силами начать новый учебный год", наставлениями, как провести лето, просьбами "не забывать, что у них впереди еще целых пять школьных лет", напоминанием о том, что их ждут еще экзамены, напоминанием, звучащим, как угроза.

Ознаменовался он только одним памятным моментом. Елена Матвеевна, русачка, устало повторив все, что говорилось сегодня директором и учителями, все-таки съязвила. Наболело, должно быть, за год. Это было вроде выдоха:

— Как вы, наверное, заметили, я очень уважаю вашу самостоятельность, — сказала она, и треть класса повернула к ней головы. — И даже уважаю ваш язык: взять хотя бы слова "прибамбасы" и "трендель". — Еще треть подключилась к слушанию. — Его нельзя не уважать, ибо это тоже творчество. Словотворчество, которое существовало в народе во все времена. Ведь каждое слово русского языка когда-то было произнесено или написано впервые — и может быть, вызвало чей-то гнев и отрицание. Ну, например, слово "отчуждение". Или "раскаяние"…

Здесь Елена Матвеевна замолчала и оглядела класс. Большинство его смотрело теперь на учительницу, класс понимал, что русачка откровенничает, что с нею случалось нечасто. Как-то она, тоже, видимо, откровенничая, высказалась по поводу известного трехбуквенного слова, которое кто-то написал на спинке парты:

— Не понимаю вашего обостренного интереса к этому слову. В человеческом теле есть сколько угодно частей, обозначенных тремя буквами: "ухо", "нос", "рот", "шея"… Ну вот и напишите, например, на стене крупными буквами слово "шея" и сходите с ума от восторга…

— Я настолько уважаю ваш новояз, — продолжила она наболевшее (напоминаю: Елена Матвевна была высокая, статная женщина с невозмутимым породистым лицом российской императрицы, и народ, сидящий на партах, время от времени раболепно внимал ей), настолько уважаю словотворчество, что предлагаю даже во время каникул… — снова пауза и оглядывание лиц пятиклассников, — предлагаю даже написать на нем какой-нибудь рассказ-сочинение. Тему я не называю, пишите все, что придет в голову. Тому, кто представит мне такое сочинение, кто успешно, говорю специально для Тенянова, "прогонит телегу" (в классе взвизгнули от восторга), я в первый же день поставлю "пятерку" и буду говорить об авторе уважительно целый год. Но постарайтесь, чтобы все сочинение было на новоязе! Чтобы там были и "шнурки", и "самса", и "обломинго", и "бычье", и "чувих", и "глюки", и "натады"…

Могу даже добавить к вашему словарю несколько слов. Вот, пожалуйста: белентрясы, аноха, зубылда, разлемзя, халудора. Еще: шишлять, расцацуривать, тауриться, хабалить. Не правда ли — звучат заманчиво?

После этого Елена Матвеевна села, открыла журнал и стала рассеянно листать его, глядя на оценки, усыпавшие страницы. Годичная усталость взяла свое. А пятиклассники повернулись друг к дружке и расшумелись так, что сказать им что-либо еще было уже невозможно.

На большой перемене Славик выскочил на улицу и схватился за телефонную трубку.

— Дядь Вить, я еду в Егоровку! Меня туда увозят! Что делать?

— Слава святым угодникам! — ответил Кубик. — Я и сам об этом думал — о том, чтобы тебе на время уехать. Никому не говори, куда едешь. Ни слова о Егоровке! Давай, Слава, давай! И не ропщи. — Егоровка не худшее место на земле.

— А вы, дядя Витя, вы туда не приедете?

— Обо мне позаботилось провидение. Меня неожиданно пригласили в Варшаву, поучаствовать в выставке. Я беру пяток холстов и завтра дую в столицу Польши. Тоже примерно на неделю. Тебя ведь в деревню загоняют только до экзаменов?

— Да. Дядь Вить, а новостей никаких?

— Пока полный молчок. И "странные" ограбления" прекратились. Но "молчок", я чую, временный. Там, по-моему, что-то должно происходить, что — не знаю… Ну да черт с ними! Мой привет кузнечикам на лугу и лягушкам на речке. Евдокимовне и Нинке — нижайший. Как и Полине Андреевне. Узнай про козу…

На урок Славик опоздал минуты на три, но упрекать его Алгеброид (еще одно прозвище — Генус, от Геннадия) не стал. Он, как всегда, прямой и насмешливо-важный, просто повел пальцем, длинным, как указка, от двери, где стоял Стрельцов, к парте и держал руку опущенным семафором, пока тот не сел.

Егоровка

И все равно в Егоровку Славик ехал ненавидя ее. Он был хмур и в поезде, и в автобусе. И на мамины вопросы не отвечал, и сам, конечно, ничего не говорил. Смотрел в окно. И думал… о побеге. Но куда? Домой? Там папа. Кубик в Варшаве. Выйти вроде бы в туалет, а на самом деле соскочить с поезда на любой этой сосново-еловой станции и идти, куда глаза глядят. К Бабе Яге. На, мол, ешь меня! Я и сам в твою печь полезу!..

Понятно, что и мысли о том, что творится дома, не оставляли его. Не вышла ли милиция на след шефа-невидимки? Не случилось ли все-таки что-нибудь с ним после ресторанного эпизода? Как там Стас, Шандор? Вдруг Питя сигналит и сигналит ему в компике, а он в это время сидит в поезде и смотрит на бегущие назад зеленые перелески, болота и серенькие случайные домики то тут, то там.

Таким же хмурым и молчаливым он подходил к бабушкиному дому.

Будто почуяв приближение гостя, на крыльцо выскочила Нинка. Она было разулыбалась, но увидев Славкино хмурое лицо, разразилась целой речью. Ее стоит привести:

— Явилси — не запылилси! Гляньте на него — будто корову на бойню ведут! Вдругорядь и не выйду, коли такое увижу. Гляну в щелочку — и дверь на щеколду. Это ж надо! К бабушке, называется, приехал. Да его, как дверь от старого сарая, всего перекосило!

"Дверь от старого сарая", которую легко было представить, была всего обиднее.

— Это ж с какого самолета тебя в Егоровку забросило? — не унималась Нинка. — Небось в Америку летел? Я выхожу на крыльцо и — нате! — Славка навстречу! Тут и собственным глазам не поверишь. Чес-слово, перекрещусь — и нет его. А, Славка? Ты мне гостинца привез, раз уж приехал? — Нинка тараторила не переставая. — А бабка опять умирать собралась. Бок, говорит, болит, хоть возьми, говорит, оторви его да и выбрось, говорит, собакам. А сама чугуном на шестке ворочает — у нас поросенок завелся, мамке на ферме дали, выкармливай, мол, сама… — Нинка болтала и болтала. — Ну, картошка-то у нас есть, дак бабка болтушку ему и варит… Ты тех кукол не привез? Ну, помнишь, тех, что ты с ними в кукурузе игрался, от людей прячась, такие смешные, еще разговаривают…

Славик плюнул, ступил во двор, потерпел бабушкины объятия… бросил сумку на крыльцо и двинулся в огород — кукситься, а может, и плакать со злости. Его догнал голос Нинки:

— А Кубик твой шалопутный где? В его комнате мышей развелось! А я тебе письмо написала. — Нинка, оказывается, шла за ним следом.

— Я не получил, — буркнул Славик.

— Написала, а отправить никак не могу, — продолжала рассказы Нинка. — То-сё, туда-сюда, а до почты-то дойти надо! Да и у нас ведь по весне то дождь, то ветер, а слякоть! А грязь! Один раз с зонтом вышла, сапоги надела — а ветер как дунёт, так я чуть не улетела. Я думаю, нет, подождет Славка моего письма, ничего с ним не случится. Потом собралась и отправила…

— Полкан! Полкан! — позвал собаку Славик.

Пес оскалился в такой улыбке, что хоть фотографируй его. Коты, подумал Славик, никогда не улыбаются.

Вот начался огород.

— У твоей бабки все повылезало, как на свадьбу, а у нас токо-токо из земли кажется. Хоть плачь. Ну прям как наколдовали! А вот тута — ты глянь, глянь! — кукуруза у Андреевны так полезла, будто ее из земли гонит кто. Видишь?

Славик глянул на ростки, образовавшие зеленый круг, и обомлел. Круг был как раз на том месте, где стояла "тарелка" пришельцев!

— Будто кто гонит ее из земли, — повторила Нинка. — Ну будто наколдовал кто!

На сердце городского гостя потеплело. Оказывается, деревня связана с главным в нем! Пришельцы оставили здесь свой след! Может, и еще есть что-то? Бабушкины "вылеченные" им колени, например. Евдокимовна и ее портрет, где она молодая. А ведь молодой-то сделали ее они с Нинкой, когда оставили молстар на тумбочке. Та курица, на которой он провел эксперимент…

И огород с зелеными листочками, вылезшими из черной земли, и балаболка Нинка, и ворчливая Евдокимовна, и Егоровка стали вдруг и ближе и знакомее; Славик неожиданно для себя глубоко-глубоко вздохнул и ощутил необыкновенно свежий и пахнущий весной воздух, какого никогда не вдохнешь в городе.

— А речка, — вспомнил он, — а на речку пойдем?

Нинка в одно мгновение стала неприступной.

— Будто у меня столько времени, сколько у тебя. Если дела позволят, пойдем. Да и что на ней делать: купаться холодно, а загорать по эту пору так только лодырям да еще художникам, вроде твоего Кубика.

Выяснилось на следующий день, что колени у бабушки снова болят. Евдокимовна на свой портрет не смотрит, но чтобы уберечь от мышей, спрятала в сундук. Курицу же, пережившую невиданный эксперимент (от курицы до яйца и обратно), от других не отличишь, чудо, с ней происшедшее, она пропустила мимо глаз и ушей.

Так началась для Славика весенняя Егоровка. Назавтра она навалилась на него не хуже города, где ширил сеть-паутину шеф-робот. Здесь за время с прошлого лета и по сю весну, зацвела пышным цветом злодейка-любовь, о чем и рассказала Славику Нинка, ходя за ним следом. Тоже нашла подружку! Все повлюблялись: Наташка и Тамарка, обе, — в Генчика. Васек — в Тамарку, но та в его сторону даже не посмотрит. Генчик тоже, кажись, полюбил — Наташку. Подружки рассорились, но обе дружат с ней, с Нинкой, и ходят теперь к ней по очереди, а она не знает, как их помирить, потому что любовь в самом разгаре. В нее, в Нинку, влюбился Юрчик, но Юрчику еще расти и расти, пока он не догонит ее в росте. Шибздик! Как такому ответить на любовь?

Генчик, Васек и Юрчик, узнав о приезде горожанина, пришли поздороваться. Пожали друг дружке руки, сели на бревно. Разговор состоялся солидный, мужской:

— Ну как там. в городе?

— Нормально.

— Говорят, убивают часто?

— Случается. Это ведь город. А вы с михайловцами еще деретесь?

— Деремся. Как не драться! — На правой скуле Васька была здоровенная ссадина. — Чего ж еще делать.

— Ну и…

— То они нас, то мы их.

— А Митяй?

— В колонии Митяй. Он по пьяни чужой дом спалил. Ты, если что, поможешь нам?

— Не смогу на этот раз. Я с матерью приехал. Ненадолго. Огород засадить.

— Вечера-то свободные.

— Дали бы им.

— Трусишь, да? — Это, конечно, ерепенистый Юрчик.

И в этот же момент с крыльца раздался голос мамы:

— Славик! Уже поздно, иди домой.

Трое гостей понятливо оглянулись на крыльцо.

— Ну ладно… — Один за другим встали. Пожали горожанину руку.

— Как-нибудь приди. Расскажешь, как там дела. У нас тоже найдется что рассказать.

— Приду…

Утром Славик садился за учебники, потом присоединялся к бабушке и маме, корпевшими над грядками. Следом наступала очередь сорняков в картошке и кукурузе, сорняков на грядках, и черед полосатого, как сбежавший арестант, колорадского жука, который, чуть картошка проклюнулась, сел на листы. Еще надо было навтыкать подпорок к помидорным кустикам, слабым и ломким, и подвязать их.

Евдокимовна и Нинка тоже были на огороде; бабушки перекликались, кляня жуков и жалуясь на боли в спине, а мама выпрямлялась и растирала охая поясницу.

К кукурузному кругу Славик время от времени подходил, вглядываясь в каждый новый листочек, который вылезал из земли: он все надеялся, что явится вдруг незнакомое растение, чье семечко случайно прилипло к днищу корабля еще на Кукурбите. Или неслучайно посаженного кем-то из астронавтов. Но ничего, кроме настырного вьюнка, из земли не показывалось.

Мама держала сына под строгим надзором.

Он, к примеру, со двора — просто пройтись, — она тут же на крыльцо:

— Куда это ты собрался?

Он в огород (к кукурузе):

— Чего тебе там надо?

Он прилег на крыльце и уставился на небо: облака плывут… Мама опять на крыльце и уже намерилась о чем-то спросить, но прикусила язык. Может быть, она хотела сказать:

— Далось тебе это небо. Смотрит и смотрит!

А потом приходил вечер…

Вечер

Вечер в Егоровке, если говорить точнее, не "приходил", не "наставал", а — наваливался, как, может быть, наваливается на оплошавшего охотника медведь. Надвигался, нависал — вот еще ближе и ближе… а после наваливался, и Славику хотелось убежать. Но убежать от вечера в Егоровке некуда, он — везде, он, всевластный, над каждой крышей, в каждом дворе, в каждом углу.

И поэтому Вечер казался нашему горожанину еще и мрачноглазым Повелителем (черный широкий плащ, насупленные густые брови), которому в деревне подчиняются беспрекословно. Взмахнул он своим жезлом, сбросив плащ с правого плеча, — и грянул хор лягушек на речке. Речка, тихая днем, говорила сейчас, кричала, стонала, пела лягушачьими голосами. Еще раз взмахнул — и потянуло по ногам сыростью, холодком. Повел жезлом над крышами — и все собаки начали караульную свою перекличку. Одна где-то залает, и все до единой подают в поддержку голоса, дают знать, что не спят, не дремлют. Полкан с приходом Вечера навастривал уши (вернее, одно, другое у него было неподъемно) и так и сидел — слушая и время от времени гавкая, а то и сладко подвывая.

Бабушка по команде Вечера начинала зевать и натягивать на ноги шерстяные носки.

Калитка скрипнула — это идет с вечерним визитом к маме тетя Аня, а у ее калитки звучат голоса то Тамарки, то Наташки: "Нин, а Нин!"

Девчонки — к ним по дороге присоединялись трое мальчишек — шли в дискотеку. Точнее — к дискотеке, потому что малышню на танцы не допускали. Так они и околачивались возле толкотни в бывшем Доме культуры весь вечер, шушукаясь, кокетничая перед мальчишками, шепча друг дружке на ухо жуткие тайны и хихикая. Славик как-то пошел с ними, но быстро вернулся домой: музыка там была позапрошлогодняя, до рэпа в Егоровке еще не доросли.

Женщины дома сначала сидели на крыльце. Потом становилось прохладнее, и обе — хоть время по ним засекай! — перебирались в "залу", где уже устроилась на стуле прямо перед телевизором бабушка. В теплых носках, в очках, за которыми при желании можно было увидеть закрытые глаза.

Все здесь, все подчиняются непреложным законам Повелителя-вечера! И в сознании Славика рождалось сопротивление, даже злость против этой покорности. И даже против тети Ани, ни в чем не повинной.

Хоть бы раз послушала маму, городскую жительницу, у которой тоже, наверно, есть что сказать или рассказать. А она говорит, говорит, говорит. Так у них весь вечер и проходит, а когда настает время спать (Вечер подал знак), тетя Аня поднимается и подводит итог: "Ну, поболтали и ладно". А мама так и не сказала ни слова, только кивала два часа подряд, и думала, наверно, не в силах остановить соседкин язык, о своем.

О чем неустанно рассказывала тетя Аня, Славик слышал урывками, когда заходил в комнату. В комнату он заходил, чтобы глянуть на будильник, который в полутьме показывал сколько-то без чего-то, или переброситься хоть словцом с мамой. Но тетю Аню перебить было невозможно:

— Туда бутылку идеи, сюда бутылку идеи…

— Это ж надо — пенсионеры на селе самые богатые люди! Живая копейка только у них, а у других шиш…

— В общем так: устали люди от перемен!..

От "бутылки идеи" отдавало далекими Гошей и Петюней. "Живая копейка" — это еще куда ни шло. Но как можно устать от перемен, которые, одни, и есть смысл жизни!

Когда тетя Аня уходила наконец, Славик спрашивал у мамы:

— А что за "бутылка идеи"?

— Я тоже не знала. Спросила — она удивилась. Водку здесь называют так, "Национальной идеей". Ты спать сегодня не собираешься? Глянь, какая на дворе темнота!

А над темнотой двора, где сидел, насторожив одно ухо, Полкан, сияли уже в ночном чистейшем небе звезды, стонала и пела голосами лягушек речка, в кустах на краю огорода верещали сверчки, потом всех заглушал рев чьего-то мотоцикла, на сумасшедшей скорости несшегося через все село. Сейчас самое время посидеть на крыльце, подняв голову к раскрошенным и растолченным в пыль алмазам наверху и вспомнить о далеких друзьях на планете Кукурбита. Поговорить бы, поговорить, откровенничая… но с кем? Не с кем. Не с кем!..

Разговор с Питей

И как раз в это время, когда одиноко сидящего Славика прогоняли с крыльца в постель, папа, тоже маясь от одиночества, зашел в комнату сына, вдохнул знакомый запах, вздохнул и сел к компьютеру. Посмотрел молчаливые новости, пробормотал: "Не планета, а сумасшедший дом" и…набрал Славкин пароль, который случайно увидел как-то и запомнил. Вышел на его сайт.

Грех, грех — влезать в чужой сайт, это все равно, что влезать без спроса в чью-то душу, но старший Стрельцов так затосковал в этот вечер по родным, да и черт, видно, подтолкнул его руку, — он взял да и набрал Славкин пароль.

…и слишком много тайн появилось в последнее время у сына…

Переписка: о погоде, рэпе, конечно, новых электронных играх, об учителях, словечки, словечки… Дальше — машины, мотоциклы, качки-геркулесы, похожие на роботов… И вдруг — живой человек! Взъерошенная голова, мальчишка. Он пристально вглядывается в того, кто сидит перед компьютером. Разглядел — и не обрадовался.

— Я тебя знаю, — сказал непрязненно (старший Стрельцов вздрогнул от неожиданности), — ты Славкин папа. Высокий, как столб для проводов.

Мужчина оторопел настолько, что ничего не сказал в ответ.

— Как ты попал в Славкин компик?

— А ты? — вырвалось у Стрельцова старшего.

— Я — другое дело, — сказал мальчишка таким тоном, что Славикин папа понял: спорить здесь бесполезно. — Где Славик?

— Он сейчас в Егоровке, — послушно ответил папа.

— Егоровка? Так он там? Счастливец!

— А ты кто?

— Я?.. Я его друг.

— Как ты попал в его компьютер?

Опять неприязненная гримаса мальчишки.

— Это наш с ним секрет.

Папа Славика испугался, что дерзкий его собеседник возьмет да и исчезнет с экрана, и решил быть вежливым до конца.

— А как тебя зовут?

— Ну, Питя.

— Витя?

— Нет, Пи-тя.

— А-а… в каком городе ты живешь?

— В Туми.

— Туми? А полное название?

— Это и есть полное.

— Не знаю такого города.

Мальчишке, видимо, надоело отвечать на вопросы и и он спросил сам:

— Когда Славик будет дома?

— Через четыре дня, — снова послушно ответил папа.

— Вот что, — перешел совсем уж на приказной тон наглый мальчишка, — Он, наверно, беспокоится — тебе незачем знать, отчего. Ты поддерживаешь с ним связь?

И еще "на ты"!

— Да. Я жду звонка из Егоровки.

— Передай ему… Нет…

— Что передать?

— Передай ему, что звонил… пусть будет "звонил". Что звонил Питя и сказал, что все будет… все будет… — мальчишка подыскивал нужные слова. — Все будет… почти как с Бар-Косом. Он знает, о чем я. Повтори имя! — снова распорядился пацан.

— Бар-Кос.

— Не забудешь? — Так со Стрельцовым давно уже никто не говорил.

— Нет.

— Ну, будь здоров!

— И ты тоже…

На экране снова воцарился качок-геркулес с горой мышц, которые ему нужны только раз в году, когда он выходит на сцену. Все остальное время он носит на себе эту гору без толку. Она приходит в движение и вздувается, и сотрясается даже тогда, когда качку нужно взять со стола крошечную чайную ложечку.

Этими мыслями Андрей Стрельцов заслонился на время от наглого мальчишки, с которым только что разговаривал. На время. потому что тут же сами собой возникли вопросы: что это за Туми? что это за Бар-Кос?..

А что за фокусы творит компьютер?

Он начал его выключение, и пока на экране менялись картинки, пытался сообразить, что только что с ним было.

И постепенно, постепенно приходила догадка, что… ну, конечно! Ну, конечно, это опять Кукурбита! А этот мальчишка с прической типа "Ужас", Питя, — он ведь на самом деле величиной с карандаш! И что-то важное он хотел передать Славке, а попал на него! Так вот как они связаны — через компьютер! Две планеты — через компьютер! Наверняка это придумали коламбцы. У Славки — он чувствовал, чуял, догадывался — свой мир, о котором они с мамой ничего не знают! И кроме этого, есть, кажется, какая-то "карусель", земная, и о ней им тоже ничего не известно! И эта земная карусель — вот где загадка! — связана с Кукурбитой. Это ж надо!

Пока папа ходил по всем трем комнатам, бормоча слова "Питя, Туми, Бар-Кос… Бар-Кос, Туми, Питя…"…

…Славик думал о том, что выжить в Егоровке можно лишь тогда, когда в ней будет либо Кубик, либо пришельцы. Лучше, если и Кубик, и пришельцы. Кубик, он художник, у него есть лето, краски лета, кисти, мольберт, тюбики, палитра. И то он не обходился без Нинки и еще завел козу, которую брал с собой на луг. А когда увидел Славика, бросился его обнимать как родного. Значит, даже Кубику в Егоровке кто-то нужен…

Холодок поднялся на крыльцо, звезды стали похожи на ледышки, Славик, одетый в полурукавку и джинсы, озяб, обнял руками плечи. И мама, словно узнав об этом, тут же подала голос:

— Хватит, хватит тебе там мерзнуть! Иди спать!

— Ну, Питя, — рассуждал папа, меряя комнаты большими шагами, — Туми, Бар-Кос — это еще можно как-то объяснить, зная о Кукурбите. Но КОМУ здесь грозит участь Бар-Коса? И почему Славик непременно должен о нем знать? Кто этот неведомый? И ЧТО ИМЕННО ему грозит?

Задача была неразрешимой, и старший Стрельцов понял, что завтра же, когда ему позвонят из Егоровки, он попытается хоть что-то узнать у сына. Придется, правда, признаться, что влез в его сайт — тоже замута…

Разговор с Егоровкой

Разговора с Егоровкой Андрей Стрельцов еле дождался. Звонок раздался в одиннадцать в воскресенье.

— Ну как вы там? — был самый первый его вопрос.

Рассказ жены его вполне удовлетворил. Славик — под ее неусыпным наблюдением — занимается около двух часов в день, бабушка относительно здорова, на огороде ей помогаем, сыты, скучно, конечно, погода, слава богу, отличная, хотя дождя огороду не хватает, кое-что поливаем, не все, понятно…

На вопрос жены, не было ли странных звонков, старший Стрельцов ответил, что были, но сказать, странные они или те, что по ошибке, он не может. Кот в порядке, он его кормит, убирает за ним… И тут папа попросил передать трубку Славке: он хочет услышать его голос.

— Сына, — сказал папа, понизив голос, — тебе звонили…

— Кто? — спросил Славик. Кубик был в Варшаве, он, конечно, мог позвонить и оттуда, но вроде бы не должен.

— Некий Питя.

— Пи… — и Славик снова осекся: мама не должна была знать о Пите. — Ты вышел на мой… — слова "сайт" он, оглянувшись на маму, не произнес.

— Да, — сказал папа виновато, — случайно. Так вот Питя, — поскорей назвал он спасительное имя, — просил передать тебе, что…

Тут он услышал голос жены:

— Что там случилось, Славик?

— Да ничего такого, — отмахнулся Славик, — компьютер задурил. Пап, что, что?!

— Он просил передать тебе, что, цитирую: "все будет в порядке, все будет, почти как с Бар-Косом". Слово "почти" он подчеркнул.

— Фу-у-у, — облегченно вздохнул Славик и бросил взгляд на маму, — значит, ты его исправил.

— Кого? — не понял папа.

— Да компьютер же.

— Исправил, исправил, — догадался папа, — куда он денется. Так, значит, Бар — Кос… Я правильно расслышал это слово?

— Правильно.

— Слава, а с кем здесь будет, как с Бар-Косом? — спросил самым невинным тоном папа. Вопрос был осторожен, как лис, крадущийся к курице, отошедшей далеко от дома. Ответь сейчас Славик на него, старший Стрельцов получил бы недостающую деталь, с помощью которой можно было бы собрать весь механизм сыновой тайны. Ведь из-за нее он, в конце концов, оказался в Егоровке!

Но Славик-курица вовремя заметил рыжий хвост, мелькнувший над травой.

— Да это мы со Витькой играем в одну электронную игру.

— А где живет этот твой Витя-Питя? — был еще один крадущийся, как лис, вопрос.

— В… в… Тюмени. Далеко. — Славик не смог бы объяснить, кто подсказал ему это название города.

Старший Стрельцов крякнул.

— Получается, сына, что твой Питя достал тебя даже через папу.

— Подумаешь, какая-то Тюмень, — ответил на это Славик. — Для компика — раз плюнуть.

Папа хотел спросить еще о чем-то, но через паузу задал чисто бытовой вопрос:

— Ты как там, в порядке? Нинка тебя не достает?

— Достает, и еще как.

— Бабушку не обижай…

По дороге домой Славик спросил у мамы:

— Может, мы раньше вернемся? Я и там могу заниматься.

Мама была полна подозрений.

— Что это тебя всего переёжило-перекорежило после разговора с папой? Там ничего другого не случилось? Мне только этого не хватало: чтобы у тебя и с папой были от меня какие-то секреты!

— Я же тебе сказал: компьютер. Не выходил на интернет, хоть тресни. Уж папа там поломал голову! Так, может, вернемся? У меня, наверно, писем!

— Через три дня, — отрезала мама. — Еще помидоры подсадить надо. Да и тебе здесь полезней побыть. В городе опять какая-нибудь кутерьма начнется.

Дома Славик сразу же направился к кукурузному кругу: снова потянуло посмотреть, не взошла ли там какая-нибудь диковина. Но дойти не успел, на него набежала Нинка с событием вселенского масштаба:

— Представляешь?! Генка-то, оказывается, Наташку не любит! Ей всё-всё рассказали. Он за Веркой ходит, его уже два раза с ней видели. Наташке, конечно, на него плевать, да ведь видно, что так-то просто не плюнешь. Ну, Генка! Ну, изменник! Вот у кого ветер в голове! А Верка-то — глядеть не на что. Только ноги, как у цапли, длинные, а на морду, ну, отворотясь не насмотришься!

Тьфу! Сбила с такого хорошего настроения!

Мысли Славика, цепочкой муравьев устремившиеся было к самому интересному, снесло Нинкиным ветром. Он остановился возле круга кукурузы. Круг, что в самом деле был выше остальных ростков, особенным сейчас не показался. Просто выше, и все. Может, посаженные зерна были из другого початка.

А Нинка стояла напротив и трещала, вытаращив голубые глаза до невозможной для глаз нормального человека величины:

— Ну, на Генке свет клином не сошелся. Есть еще ребята в селе, есть! Да и из Михайловки приходят…

Славик повернулся и зашагал домой. Нинка же, не обратив внимания на его крутой разворот, шла за ним след в след. Наташкина обида была близка ее женскому сердцу, и она не переставала костерить изменника Генку.

О тайне

Если ты хочешь чуть-чуть освободиться от тайны, которую тяжело нести одному, выдай ее за чью-то фантазию (за которую ты не отвечаешь) либо за недавний фильм, книгу, мультик — это ведь тоже чьи-то фантазии.

Способ этот старый, известный всем. И первая его фраза давным-давно продумана и проверена временем: "А вот я читал в одной книге (видел вчера по телеку)… И мало кто догадается, что рассказ, что пойдет за этой фразой, — твоя сокровеннейшая тайна, тайна, которую просто-напросто тяжело нести одному.

Поделишься ею, и сбросишь груз с души.

Скажу по секрету, что вся-вся-вся литература, и детская, и взрослая, это способ, (способы, скорее, их много) поделиться собственными сокровенными тайнами. "А вот я знаю одну историю…". И начинается "Снежная королева" (и "Дюймовочка", и "Соловей", и "Гадкий утенок"…), и Буратино, между прочим, из той же волшебной шкатулки, и Чипполлино, и Джельсомино из Страны Лжецов, и Винни-Пух, и Пеппи Длинный чулок, и Алиса из Страны Чудес, и волшебник Изумрудного города… Но это тайна тайн, которую писатели так разукрашивают словами, так под ними прячут, что ее не сразу разглядишь. А дети эту тайну, разукрашенную, как елка игрушками, принимают за сказку.

В общем, так: сказка — это сокровенная тайна взрослого.

На следующий день Славик шел из огорода домой, согнутый в три погибели непосильной ношей. На него, и правда, много свалилось после разговора с папой. Во-первых, тот вышел на его сайт. Обида — не пережить! Во-вторых, Питя вместо него, Славика, увидел физиономию старшего Стрельцова. Вот где было разочарование! В-третьих, Бар-Кос и Питино слово "почти"…

Чуть-чуть бы сбросить пар, чуть-чуть…

А тут Нинка вышла на крыльцо. Наверняка после обеда — облизывается, как кошка. Наверно, доедала прошлогоднее клубничное варенье.

— Слышь, Нин, — позвал слабым голосом Славик, — иди сюда, я тебе что-то расскажу.

— Только если интересное, — предупредила Нинка. Она сошла (потоптавшись все-таки на крыльце: невелик барин Славка, можно и покочевряжиться), проскрипели две калитки, и вот она стоит перед Славиком.

— Интересное? — повторила.

Будто платье в магазине выбирает!

— Сперва послушай.

— Ну, давай.

Ты про другие планеты слыхала?

— Дак кто про них не слыхал!

— А что на них могут быть живые существа, знаешь?

— Ты только не думай, что в Егоровке никому ни про что не известно. Мы здесь все про все знаем, да, вишь, не хвастаемся, как некоторые.

— Ну, Нин, ну что ты в самом деле! — рассердился Славик. — Я и не думал хвастаться.

— Ладно уж, — согласилась послеобеденная Нинка и села рядом, — послушаю капельку.

— Так вот: на других планетах могут быть живые существа. Разные, разные, и даже похожие на нас.

— Лучше, если похожие, — заметила Нинка, — а то вдруг, как черти?

Славик решил не обращать внимания на Нинкины реплики.

— На других планетах цивилизация может быть выше, чем у нас…

— Это как?

— Ну вот смотри: раньше телевизоров не было, а потом их придумали. Раньше были черно-белые, а сейчас о них и забыли.

— У нас черно-белый…

— Раньше были керогазы, а теперь у всех газовые плиты.

— Бабка говорит, что все равно на шестке вкуснее получается.

— Это и называется ци-ви-ли-за-ци-я. А на других планетах о телевизорах и думать забыли. У них, может, дикторы, за стол вместе со всеми садятся и новости попутно рассказывают.

— Придумываешь, наверно?

— Придумываю. Я ведь на других планетах не бывал. Но я совсем не об этом. Мы на другие планеты летать пока не можем, а те живые существа — могут.

— Здесь и про это слыхали.

— И вот представь себе: в твоем дворе появился инопланетянин. Что ты будешь делать?

— А на кого он похож? Уродина, каких по телеку показывают?

— Да нет! На тебя, на меня. Только роста другого — то ли большой, то ли маленький.

— С твоих кукол, что ли?

— Ну, с моих кукол. Так что ты будешь делать?

— А он не вредный?

Вопрос был важный.

— Я же сказал тебе: у них цивилизация выше, и они не могут быть вредными. Это только у американцев все пришельцы злые. Инопланетяне на самом деле добрые.

— Это хорошо, — успокоилась Нинка. — У твоего пришельца попросить что-нибудь можно?

— Наверно… Но я ведь у тебя о другом спросил: что бы ты делала, если б увидела у себя во дворе пришельца?

— Испугалась бы, — призналась Нинка.

— А потом?

— Потом? Дак что потом. Не знаю я… А что с ним делать? Он по-нашему говорит?

— Говорит. Они любой язык сразу выучивают.

— А одет как?

— Ну, он вроде как в спортивном костюме.

— Увидь его бабка, разворчалась бы куда там: опять дачник за солью пришел! Или про молоко спрашивать.

— Нин, а ты, ты что бы делала?

— Ой, да не знаю я, что с пришельцами делают! — Нинка тут всплеснула руками. — Даже и думать об этом не хочу, будто у меня других забот нет. Вот пристал так пристал! — Тут она вскочила. — У меня дел полно, а у него только пришельцы на уме! Сам с ними разбирайся!

Калитку Нинка назло оставила открытой, а свою, наоборот, захлопнула. С крыльца же напоследок бросила:

— Иди лучше жуков пособирай, а то сидит и голову людям морочит! — И еще одной дверью хлопнула.

На Славика после Нинкиных слов навалилась такая обида, такая тоска, что хоть плачь. Ну, один он здесь, один! Хоть сам с собой разговаривай. Хоть придумывай Славика номер 2 и веди с ним беседу, как это делают счастливцы-сумасшедшие. Одна мысль спасала: послезавтра они уезжают.

Как исправить плохое настроение

У дней, как-то раз подумал Славик, тоже бывает разное настроение.

Вот идет июньский День; все, кажется при нем: синее небо, яркое солнце, прозрачные облачка, легкий ветерок приносит запахи зелени с огорода… ну в точности некий ответственный господин шагает утром в свой офис — последний квартал пешочком: голубой костюм на нем, золотистый галстук, сытая репа выбрита до блеска, одеколон от Кардена, кейс в руке тик-так… а внутри у него — черным отчего-то черно, и это почувствует каждый, кто с ними через время встретится-столкнется.

Славик потерянно бродил по двору. Может быть, День наградил его своей потаенной горечью, может быть, у него самого сложилось такое настроение из-за суммы причин, может быть, Нинка вчера отравила его своим "морочит людям голову пришельцами". Яд со вчера растекся по всему организму, Славик еле волочил ноги, ходя по кудрявой траве (спорыш) кругами… и вдруг он вспомнил про то сочинение, которое задала классу до смерти уставшая от пятиклассников Елена Матвеевна. И решил его написать. И вспрыгнул на крыльцо.

Еле-еле нашел в доме старую тетрадь со множеством цифр на половине страницы (пенсия и траты) и набросками рецептов, коротехонький карандашик (его пришлось заново натачивать), сел за стол, положил для вида учебник перед собой… И принялся, оглядываясь на каждый стук на крыльце, писать, держа карандашный огрызок двумя пальцами. Вот что у него получилось:

В нашем микраже наезжают ради кайфа. Лишь бы укнацать, как какого-то перца кандей схватил.

Вот идет чел, в полном прикиде: бандана, кэп козырем на ухо, дыня стриженая, джопсы — трубы всмятку, за стольник, не меньше, косуха в полкосаря, шузняк — за две стольни, застежки откинуты, красные потники. Тату, фенечки. А сам — локатор. Рулит к тебе.

"Братиша, тубаркас далеко?"

"За углом"

"Фаунов ждешь?"

"Сам по себе".

"Самса есть?"

"Есть"

"Кажи мобилу"

"Вот"

"А джорджиков не найдется?"

"Откуда"

"Пазарно себя ведешь, примато. — И сплевывает мне на лапти. — Грузовик ты, а не кент. Как бы гасить тебя не пришлось. Вынай лавешки. А то могу и заплющить. Лыжей по кабине — и ты в ауте. После будешь глюки целыми днями ловить… Это не твоя клюшка с теханой к тебе идет? Которая в копытах?"

"Моя"

"Ну, я не тормоз. Мне чувих западло трогать. Могу и облокотиться. Пока. Лаккий ты, я вижу, братиша!"

Славик это написал, перечитал и неожиданно для себя рассмеялся. То ли в Дне что-то произошло, то ли в нем самом. А может, сочинение помогло? Ежели так — какой прекрасный способ исправлять настроение! И как он об этом раньше не знал!..

Если сказать честно, ничто в этот, последний в Егоровке день не могло сравниться с его утренним сочинением. Ни примирение с Нинкой, ни визит к кругу кукурузы, поднявшейся сантиметров на 15–20, ни вечер со сверчками (в одну минуту Славику показалось, что их голосами запели далекие звезды), ни оладьи, что напекла бабушка напоследок.

За прощальным столом сидели впятером: он, бабушка, мама, Евдокимовна, Нинка. Нинку скоро позвали подружки, он посидел немного и вышел во двор, где звезды пели голосами сверчков.

Завтра он будет дома.

Что ожидает его там?

И теперь круги по двору были совсем не похожи на утренние — каждый из них имел название. Круг-Кубик… Два круга — Питя… Шеф-робот… Братки… Молстар, спрятанный за книгами…

Домой!

Уезжали городские Стрельцовы назавтра, ранним утром. Бабушка провожала их до автобусной остановки. Услышав голоса во дворе, на крыльцо вышла рано встающая Евдокимовна.

— Нинку разбудить, что ли? — спросила она.

— Незачем, — распорядилась мама. — Мы, может, еще приедем. Нине спать до десяти, а сейчас шесть.

Евдокимовна бросила на Славика недружелюбный взгляд.

— Слава те, Господи, на этот раз без фокусов обошлось.

— А что за фокусы, бабушка? — Мама уже взялась за калитку.

— Да цирк они с Кубиком в прошлый раз надо мной устроили.

— Что за цирк? — Мама успела выйти за калитку, мысли ее были далеко уже от деревенских забот.

— А! — махнула рукой Евдокимовна. — Старая для них, что игрушка, можно с ней какие хошь игры играть… — Да вот только… — Но старуха и тут махнула рукой. — Вы лучше поторопитесь, а то здесь пассажиры-то редки, шофер может и не остановиться.

На том они и расстались с Евдокимовной.

Уже в поезде мама вспомнила свой вопрос.

— Так какой цирк?

— Цирк? — прикинулся непонимающим Славик. — А-а… — и тоже махнул рукой, уверовав в силу этого жеста. — Она пришельцев тогда случайно увидела и своим глазам не поверила. Подумала, наверно, что это мы с Кубиком над ней подшутили.

Мама только тяжело вздохнула. Сын врет на каждом шагу, и с этим надо будет что-то делать.

В окне мелькали те же перелески, болота, домики-будки, но, честное слово, они выглядели лучше, чем тогда, когда Стрельцовы ехали в Егоровку. Может оттого, что все-все расцвело.

Развязка

Папа встретил их на перроне. Когда они сели в его машину и захлопнули дверцы, он сказал:

— От вас пахнет молодым укропом, маминым домом, лягушками и закатом.

— А вагоном поезда случайно не пахнет? — сказала уставшая от дороги мама.

Первый звонок был от Стаса:

— Ты где пропадал?

— Бабушку проведать ездили. Какие новости в городе?

— Нужно спросить: "Как дела?", перец! С каких это пор тебя стали интересовать городские новости? О деревне не спрашиваю. Представляю, как тебе там было весело!..

Второй звонок — от неизвестного. Трубку сняла мама, неизвестный прилежно подышал в трубку, на мамины вопросы не ответил и трубку повесил.

Третий — от Шандора.

— Привет Славик скажи пожалуйста что означает выражение "крыша в пути"?..

Потом, разложив вещи, поужинав и вдосталь повздыхав и покачав головой над мужским "порядком", наведенным папой за неделю, за телефон основательно села мама.

— Представляешь — целую неделю провела на огороде!..

Экзамены — после недельной подготовки — оказались не таким уж сложным делом, больше было нервов.

Славик после экзамена по русскому сунулся к Елене Матвеевне с листком, написанным в деревне.

— Какое сочинение? — не сразу включилась русачка. — Новояз? А-а… — Елена Матвеевна мыслями была уже далеко от последнего урока. — Покажешь мне его первого сентября. А вообще — молодец… — На величественном лице русской императрицы появилось что-то вроде одобрения.

Генус, палковидный "матеша", выслушивал ответы снисходительно, чуть иногда кивая и долго после этого не останавливая головы — словно слыша неведомый другим ритм, ритм, в котором он жил. Наверно, это был ритм математики.

Выйдя из класса, где главенствовал Генус, Славик вздохнул было — как полагается вздохнуть после года учебы и последнего экзамена, как полагается вздыхать, почуяв огромный каникулярный простор. Вздохнул было… Но — выстрел из-за угла — вздох перехватила постоянно точившая его мысль о шефе-роботе. Тот ведь не оставит его в покое, пока не заберет молстар! Пока… кто его знает, чего он еще захочет!

— Переэкзаменовка? — обеспокоенно спросил его папа, дежуривший у входа.

— Да нет, четверка. Там Стас зашивается у доски. Пап, может, я пешком до дома дойду?

— Ни в коем разе! — чьей-то фразой ответил папа. — Только что перейти в шестой класс — и топать домой пешком, как какой-нибудь унылый двоечник?

А Славик хотел из уличного автомата позвонить Кубику, мама будет дома еще целых два дня, к телефону не подойдешь.

Вечером после экзаменов. Скамейка

— Мам, — сказал Славик решительным голосом, когда на часах "пробило" полдевятого, — вон скамейка, видишь? — Мама стояла в кухне, у плиты, папа пил чай, Славик подошел к ней.

— Ну и что?

— Я хочу туда пойти.

— Зачем?

— Ну, мам, ну говоришь же ты по телефону!

Папа поднял от чая заинтересованную голову.

— Это совсем другое дело — мои телефонные разговоры. Дался тебе этот… — тут мама стала подыскивать нужный эпитет, и подыскала, но не произнесла его, — …двор! — Эпитет наверняка было слово "дурацкий", но в день сдачи экзаменов говорить его не стоило.

— Они там восполняют пробелы в образовании, — вставил папа.

— Как бы это образование не взяло верх над нормальным, — известной всем школьникам фразой ответила мама. Подумала чуть и сказала: — Ладно. Иди. Только ненадолго.

Уф! Ой-е-ей! Уй! Ура!

— О чем базар? — спросил Славик, подходя к скамейке, нагруженной народом, как шлюпка во время кораблекрушения.

— Есть базар. — Скамейка к нему повернулась: редкий в последнее время гость на вечерних посиделках, он должен быть в курсе ее страстей. — Вот Скряба…

— Момент истины…

— Возмутитель спокойствия…

— …вот Скряба принес в клюве инфу о нашей моде.

— Какая наша? Все моды диктуют Штаты!

— Ну, так: он где-то прочитал или сам допер, что спущенные с задницы трузера и незавязанные шнурки — от американской тюремной "моды", где ремни и шнурки не разрешаются. А кепа козырем назад оттуда ж — с длинным козырьком к решетке не прижмешься. А вынесли эту моду на волю черные, их в тюрьмах больше всего. А мы — правильно Скряба сказал — всего лишь типа попугаи.

— А я слышал другой вариант, — ответили рассказчику, — Эта мода, насчет спущенных штанов, называется "Хочу какать", и тюрьма здесь ни при чем. А шнурки за тобой волочатся — чтобы сказать тому перцу, что наступил на них, то, что у тебя на душе.

— А козырь назад?

— Просто назло ветеранам. А один кент мне сказал: " У меня на затылке третий глаз".

— А майка до колен?

— Есть чем подтереться.

— Версия, — высказался Славик и почувствовал, что он "у себя дома".

— Версия, — согласились с ним, — не хуже других. Где ты пропадал?

— Я не пропадал, я наоборот. Дышал свежим воздухом в одном месте. — О деревенской бабушке Славик во дворе не говорил. Скамейка этим ответом вполне удовлетворилась.

На спинке скамейки было свободных полметра, Славик воссел там, глянул все же на свое окно и вздохнул глубоко-глубоко — как давно ему хотелось. Вечер был его, а шеф-робот отодвинулся… ну хотя бы до завтра. До завтра же было не менее 12 часов.

— Скряба, — слышится очередной вопрос, — а вот что такое совесть?

— Это когда человек познает себя и то, что делает. И еще есть ответ: неумолкаемое будущее.

— Чей ответ?

— Ну… он вообще существует.

Голос

На следующий день, в воскресенье, часов в 11 позвонил Шандор.

— Слышь Славик я так и не успел спросить где ты был я бесплодно звонил тебе здесь столько нестерпимых новостей я тебе все расскажу но есть и последняя невыразимая выходи во двор…

— Мам, Шандор звонил.

— Ну и что?

— Выходи, говорит, во двор, что ты сидишь взаперти.

— Что он сказал вместо слова "взаперти"?

— Что я закрыт на пять беспрекословных ключей.

Мама на целую минуту наморщила лоб. Славик читал, что было на строчках-морщинках. "Шандор — самый неопасный сосед изо всех. Двор в 11 часов как на ладони. В самом деле, держу его дома, как в консервной банке. Пусть идет".

— Иди. Только ненадолго. И учти: я все время буду в окне.

— Когда мама устанет, я ее в окне сменю, — бросил папа из-под притолоки, где он любил находиться. — Так что неусыпный надзор тебе обеспечен.

Шандор налетел на Славика, чуть только он вышел.

— Слышь, Слав, кажется, в нашем дворе появился Голос!

Ко всему, что рассказывал Шандор, нужно было относиться с осторожностью.

— Какой Голос?

— Мужской.

— Может, как говорят, внутренний?

— Понимаешь, я сел на скамейку и вдруг услышал, что кто-то беспрепятственно и длительно ругается. Я бы мог повторить, но я не настолько добротно знаю русский язык. Как ты думаешь, может Голос существовать отдельно от человека?

— Диктик кто-то мог обронить. Ты смотрел под скамейку?

— Смотрел. Там ничего.

— Ну, проходил кто-то мимо…

— Ни одного чела!

— Тогда не знаю. Говорящий попугай над тобой пролетел. Или твои же глюки.

— Глюки? Нет. Глюки бывают у некоторых композиторов, но они слышат не мат, а музыку.

— Ну, не знаю. А какие еще новости были?

— Когда я вчера вышел в магазин — я шел походкой "праул-степ"…

Шандор говорил, но Славик уже не слушал его: шла обычная для Шандора фантазия на тему "Какие-то два подозрительных человека…". Славик зевнул даже и посмотрел на небо, но Шандор, вдруг глянув на часы, прервал рассказ.

— Я потом тебе расскажу, это страшно интересно. Я должен уходить, ко мне сейчас придет учитель. Я должен сгоряча бежать.

— Пока, — с облегчением сказал Славик.

Он остался на скамейке один, и это было не так уж плохо. Теперь к нему могли подсесть те, кого он больше всего хотел видеть, — Питя или Кубик. Но можно и вдвоем — Питя справа, а Кубик слева. И какой разговор бы начался! "Славик!" — слышал бы он справа. "Славик!" — слышал бы слева…

— Славик, — услышал он голос позади себя.

Славик обернулся. СЗАДИ НИКОГО НЕ БЫЛО.

Вот те на! Неужели глюки заразны? Или в самом деле по двору летает говорящий попугай? Он посмотрел и наверх. Голубое чистое небо. Ласточки высоко вверху. К краешку неба прилип тяжелый самолет.

— Я здесь, — сказал Голос, — справа от тебя.

Голос показался Славику знакомым. Может, все-таки под скамейкой лежит диктофон? Славик хотел уже наклониться, но Голос остановил его:

— Меня не видно, но я есть. Вот я, — Славикова рукава что-то коснулось, и он вздрогнул.

— Не бойся. Нам нужно поговорить.

Теперь Славик узнал Голос.

— Да, да, я Роман Савельевич — тот, что недавно принимал вас у себя. — Слово "принимал" прозвучало как бы в кавычках. — У меня к тебе есть еще одно дело. Ты никуда не торопишься?

Славик поднял глаза к своему окну на седьмом этаже. Там светился мамин силуэт. Мама не подавала ему никаких знаков, просто смотрела. Знала бы она, ЧТО СЕЙЧАС ПРОИСХОДИТ на скамейке! Как раз то, чего она опасалась больше всего!

— Никуда не тороплюсь, — сказал Славик, и постарался расслабиться, чтобы мама ничего не заподозрила.

— Есть еще одно дело… — повторил невидимый шеф-робот, — и достаточно серьезное… Неотложное…

Славик забеспокоился: неужели бандитский шеф станет втягивать его в свои махинации?

— Что-то случилось с твоим приборчиком… — Голос прервался, сделал паузу. — Он не возвращает меня из невидимости. Ты знаком с ним больше, может быть, ты знаешь, что нужно делать?

Славик мгновенно вспомнил слова Пити: "…будет почти то же, что с Бар-Косом".

Значит, это произошло? С помощью щелчков "три вперед, семь назад" невидяйка оставила грабителя ювелирных магазинов в невидимости? Временной или…

— Наверно, невидяйка испортилась, — сказал он то, что и полагалось сказать.

— Ах да, приборчик ведь называется невидяйкой. Ты говоришь, испортилась. А как ее починить? КТО В КОНЦЕ КОНЦОВ ЕЕ СДЕЛАЛ — ВОТ ГЛАВНЫЙ ДЛЯ МЕНЯ ВОПРОС! Кто сотворил этот чудо-прибор, шапку, так сказать, невидимку?

— Роман Савельевич…

— Только не врать! — резко предупредил Голос. — Ради бога, только не врать.

— Роман Савельевич, Кубик сказал тогда правду.

— То есть?

— Невидяйка — с другой планеты. И мы с Кубиком там побывали. И привезли… подарки.

На другом конце скамейки наступила тишина. Будто и нет там никого. Но вот послышался вздох и Голос возродился:

— Опять то же самое… Я не верю тебе, малыш. Вернее, мои мозги отказываются верить в ту чепуху, на которой вы с Кубиком настаиваете так упорно. Так необъяснимо… Может статься, я уже стар для таких новинок… — Скамейка снова заскрипела.

Славик постарался вспомнить лицо-шефа-робота. Ну да: желтое, с сеткой мелких морщинок, словно сделанных фабричным способом, тусклые глаза, искусственная улыбка открывает ряд неестественно белых зубов.

А голос живой, надтреснутый, порой срывающийся даже на жалобу.

— Мы у себя пробовали прибор так и этак. Разбирать не решились — тогда исчезает последняя надежда. И я подумал: последняя надежда — ты. И твой друг Кубик. Он все еще в Варшаве, я узнавал. А тебя в Егоровке мы тревожить не стали — да и было недосуг: мы пытались сами справиться с прибором. При том, дорогой друг, что все это время я оставался невидимым!

— Знаешь, — к руке Славика снова притронулись, — быть все время невидимым не так уж хорошо, как, может быть, представляется тебе…

— Оказывается, друг мой, — продолжал откровенничать Голос, — очень важно, чтобы видели тебя, а еще важнее — видеть себя. Но когда вокруг только растерянные лица, ищущие повсюду твою физиономию, когда, подходя к зеркалу, я вижу в нем только холодный кафель ванной комнаты, становится, мягко говоря, не по себе. Закрадывается сумасшедшая мысль — а существую ли я? Может быть, я исчез и присутствую здесь только голосом?

— Так что ты можешь сказать по поводу невидяйки? Что она все-таки с другой планеты?

— С другой… — Славик снова поднял глаза к своему окну. Вместо маминого силуэта стоял папин. Папа смотрел на него в подзорную трубу! Что-то в поведении сына ему не нравилось, и он решил рассмотреть его получше. — На нас смотрят!

— Не на нас, а на тебя. Сиди прямо и расслабься. Ко мне можешь не поворачиваться… все равно ведь ничего не увидишь. — Говоря это, шеф скривил, наверно, губы.

— Так, значит, с другой планеты… — вернулся он к главной теме. — Можно предположить, что у тебя есть с ней связь, — можно?

Славик чувствовал себя как на экзамене — от его ответов зависело так много!

— Ну, Роман Савельевич, ну какая у меня может быть связь с другой планетой! Я ведь не государство, у меня нет ни гигантских локаторов, ни телескопов!

— У тебя все-таки есть кое-что, — вставил Голос. — Значит, связи нет?

— Никакой.

Папа смотрел на него в подзорную трубу. Очевидно, он заметил, что сын открывает рот, словно разговаривает сам с собой… или с кем-то еще? Вот еще не хватало, чтобы он заподозрил невидимку!

— Роман Савельевич, из нашего окна смотрят на нас!

— Тогда развернись на скамейке и гляди назад. Словно ты задумчиво обозреваешь окрестности. Вот так. И продолжим разговор. Итак, связи нет. А твои инопланетяне не навестят нас в ближайшее время? Как вы с ними договаривались?

— Договаривались, что еще встретимся… когда-нибудь.

— Другой невидяйки у тебя точно нет?

— Откуда.

Долгая минута молчания. Потом снова Голос. Скорее, обращенный к самому себе:

— Дурацкая ситуация… Какой-то мальчишка несет свою мальчишечью ахинею, мне бы плюнуть на нее, встать и уйти, но вся штука в том, что из-за этой ахинеи я стал невидимым! Уму непостижимо!

— Роман Савельевич, — сказал Славик, видя перед собой только двор и стену противоположного дома, — вы ведь сами позарились на невидяйку! Я бы играл с нею, и всё! А вы ее как-то по-другому, наверно, использовали!

— Ну да! — рассердился голос. — Я тоже решил поиграть с нею в ловитки, и доигрался, — ты это хотел сказать?

— Ничего я не хотел сказать, — буркнул Славик. Он вспомнил про силуэты в окне и обернулся.

— Роман Савельевич, папа сюда идет!

Скамейка скрипнула.

— Хорошо уходить так, когда никто не видит твоего ухода, — услышал он последнее, затихающее.

— С кем ты разговаривал? — спросил, подходя быстрыми шагами, папа.

— Ни с кем. Я пел. Один рэповский текст, — ответил Славик. — Хочешь, напою?

— Упаси господи! Пошли домой. Напоешь рэп маме, она извелась, пока ты тут дышал воздухом свободы.

Исповедь невидимки

— Так с вами это случилось?

— Как видите… Впрочем, это слово сюда не подходит…

Кубик принимал гостя. Только-только он вернулся из Варшавы, только успел побывать под душем после дороги и взяться варить кофе, как раздался телефонный звонок.

— С приездом, Виктор Александрович! — услышал он голос, слышанный уже дважды. — Надеюсь, у вас успехи? Другого ведь не может быть — я знаю вашу талантливую кисть. В Польше, я слышал, в это время жарко?

Это был Роман Савельевич, шеф-робот.

— Не мог бы я навестить вас сегодня? — продолжал он. — Знаю, знаю, вам не до меня, вы устали, у вас сотня телефонных звонков, но… У меня к вам не-от-лож-но-е дело. Так потерпите меня с полчаса хотя бы? Ну и ладно, тогда через час я буду у вас…

Кубик успел выпить кофе, сжевать высохший кусок сыра, найденный в холодильнике, немного постоять у окна, чтобы с помощью крыш, видных сверху, осмыслить свое возвращение домой.

Потом раздался резкий — так ему показалось — звонок в прихожей. Кубик отворил дверь и увидел… двух парней, стоявших у лифта. Один из них кивнул ему, оба вошли в лифт, лифт загудел и отправился вниз.

— Это мои ребята, — услышал он голос на пустой площадке. — Еще раз здравствуйте, Виктор Александрович. Можно войти?

Кубик машинально посторонился, почувствовал движение возле себя человека, входящего в прихожую, запах сигарного дыма, которым пропах пиджак, и дорогого одеколона.

— Да, да, — услышал он, — от меня остались только запах и голос. И, кажется, это надолго.

Кубик прошел в гостиную, показал рукой на кресло, не зная, где находится его гость. Но тот увидел его жест, кресло примялось.

— Не буду затевать светскую беседу, — раздался вслед за этим надтреснутый голос, — я пришел к вам пооткровенничать. Вы один знаете подноготную моей истории, может быть, вы знаете ВСЕ, но, в силу разных наших позиций, многого мне не расскажете. У вас есть право утаивать от меня секреты…

Кубик, слыша разговаривающую с ним пустоту, не знал, как себя вести, не знал, что происходит сейчас с его лицом, — ему даже хотелось взглянуть на себя в зеркало, чтобы привести лицо в должное выражение. Но каким должно быть лицо, когда разговариваешь с невидимкой?

— Так что с вами случилось? — спросил он.

— Ваш юный друг сказал, что я доигрался. Кажется, он прав. Я заигрался с невидимостью и доигрался. Может быть, виноват я сам, но меня не оставляет мысль, что это подстроено вами. Что скажете?

— Роман Савельевич, нас со Славиком не было поблизости, когда вы "работали" с невидяйкой.

С кресла послышался тяжелый вздох.

— Ваш приборчик больше не действует. Ни туда, как говорится, ни сюда. Он мертв. А я стал безнадежно невидим.

Славик сказал мне, что другого у вас нет и повторил то, что вы говорили мне о его происхождении. Что он с другой планеты. Мои люди — а это, надо вам сказать, классные специалисты — смотрели его и подтвердили: металл оболочки не наш, экран не поддается анализу, начинка, преломитель — далекие, кажется, от наших самых последних находок. Нам до этого еще шагать и шагать.

Другими словами, выхода у меня пока нет. Так?

Кубик только развел руками. Он стоял перед пустым креслом и разговаривал с ним — и моментами художнику казалось, что он еще не пришел в себя после Варшавы, многих встреч там, после дороги.

Голос из пустого кресла только добавлял ощущения нереальности.

— А теперь я, как и обещал, пооткровенничаю с вами… — кресло заскрипело: невидимый гость искал положение поудобнее.

— Когда я был видимым, у меня были кое-какие цели, вам о них знать необязательно… Но став невидимым — может быть, навсегда, — я потерял былую (армейскую, я ведь бывший военный) четкость мышления, мысли мои стали растекаться, я начал вдруг фантазировать — глупейшее, надо сказать, состояние.

Теперь, фантазирую я, я могу осуществлять самые нелепые человеческие желания. Приглашаю вас улыбнуться… Я могу зайти в апартаменты короля Испании Хуана Карлоса… Могу, взяв в объятия Саддама Хусейна, вывести его, ставшего с моей помощью невидимым, на улицу… Представляете их удивление?.. Проникнуть в любую сокровищницу, насладиться видом богатств, выбрать и унести с собой…

Я могу безнаказанно убивать… кого угодно. Но это против моих правил: убийство вне войны не принесет мне ничего, кроме досады. Хотя, разумеется, кое-кого мне хочется иногда грохнуть…

Право, не знаю, что я могу еще…

Я, должно быть, первый человек, попавший в такую заварушку. Мировые писатели пробовали разобраться в психологии невидимок, которых сами изобрели, но каждый решал их судьбу по-своему и тоже, наверно, мучился догадками.

Один из них — помните, наверно? — предложил невидимке обмотать себя бинтами, надеть маску и перчатки… я примерил к себе этот вариант, он мне не подошел: я не хочу превращаться в огородное чучело!

Скажу вам вот что: мое новое мышление, мышление невидимки, в пути — и я не знаю, какая неожиданная мысль придет мне в голову завтра. Я стал растекаться мыслью, прежде четкой и ясной, как стук винтовочного затвора.

Может быть, я отправлюсь в путешествие, возможно, натворю дел — вы узнаете об этом из телевизионных новостей или из газет. Не исключено, что затихну, не исключено, что покончу с собой. Может быть, покуролесив, я засяду за книгу "Приключения невидимки" — видите, сколько у меня всяких откровенно дурацких желаний?

Я, признаться вам, боюсь своей завтрашней мысли: я могу ведь стать и опасным для человечества. Я могу стать очень крупным злодеем, а злодеи… ну, это другая тема…

Кресло снова заскрипело.

— Я закурю, можно? Дым моей сигары поможет вам получше меня представить, а то, я вижу, вам не по себе.

Раздался щелчок, в котором Кубик узнал зажигалку, он увидел огонек. Невидимость "разрешала" существовать огню. И дыму: тот обогнул нос, чуть задержался на бровях, обрисовал уши… Художнику в самом деле стало легче. А Голос продолжил исповедь:

— Вы еще не догадались, зачем я к вам пришел? И не догадаетесь. Я говорил вам о земных сокровищах, которые я могу теперь видеть и обладать любым из них. Но есть один… "предмет", который я хотел бы видеть больше всего. Больше, чем золото инков, чем алмаз Кохинор, который зовут Горой света, он, как известно, находится в английской короне… Еще не догадались, о чем я?

Больше всего на свете — и это желание не проходит в отличие от других — я сейчас хочу видеть… себя. Нет, не оттого, что я так уж себя люблю… совсем не оттого! Просто я, оказывается, настолько привык к утренним встречам с собой в зеркале ванной комнаты, что не могу без них. И проснувшись, я должен убедиться, что я — вот он. Помятый, старый, морщинистый, но живой. Привык я и к мимолетным встречам, опять же в зеркале, в течение дня, когда проверяю, тот ли я, каким представлялся только что другим — подчиненным, соперникам, товарищам по бизнесу: уверенный, жесткий, умный… Короче, друг мой, мое существование подтверждается, как это ни странно, наличием моего лица в зеркале. И если, моя руки, я вижу вместо него холодный белый кафель туалета — я теряюсь, по мне прокатывается волна ужаса: ГДЕ Я?! Это паникует первобытная часть моего сознания. Она не может смириться с отсутствием рук, плеч, лица… Меня вдруг охватывает слабость, с которой даже я, бывший вояка, не могу справиться. А вслед за слабостью приходят вовсе уж странные мысли и ощущения — все-таки человеческое сознание — достаточно хрупкая вещь…

Повторю вам главное — мое существование подтверждается, как это ни странно, наличием моего лица в зеркале…

Знаете, зачем я к вам пришел?

Кубик все так же стоял напротив пустого кресла и не знал, что сейчас творится с его лицом, как он выглядит; исповедь шефа-робота казалась ему временами бредом сумасшедшего.

— Так знаете, зачем я к вам пришел? К талантливому живописцу, к живописцу, который видел меня совсем недавно и, конечно, запечатлел, выразимся так, мое лицо в своей художнической памяти.

— Да? — спросил, моргая, Кубик. Догадка, однако, была почти уже готова.

— Оказалось, что у меня нет ни одной приличной фотографии — мой бизнес, — слово было как бы кавычках, — не нуждался в них, а портрета я за недосугом так никому и не заказал. Все откладывал. Вы не могли бы написать по памяти мой портрет?

На миг перед Кубиком предстало лицо шефа-робота, какое он видел, когда тот представился ему меценатом. Он увидел его сейчас ясно, до последней морщинки, словно гость на мгновение потерял свою невидимость.

— Пожалуй, я могу это сделать, — сказал он и прикрыл глаза, словно щелкая затвором фотоаппарата, дабы оставить в себе снимок.

— Мое лицо мне необходимо, — настойчиво продолжал Голос. — Напишите его, каким видели: с желтой кожей щек, сетью морщин, тусклыми глазами, шрамом на лбу — я знаю себя, лгать мне не надо. И пусть оно будет жестким — это самое привычное для меня выражение. Я вновь его увижу — и воспряну. Пусть частично, пусть портрет действует только на первобытную часть моего сознания, но я знаю, что, видя свое лицо несколько раз в день, мне будет легче верить в то, что я есть… И в голову тогда не будет лезть всякая чушь…

— Хорошо, Роман Савельевич, — сказал Кубик. — Уже завтра — сегодня я буду приходить в себя после поездки — уже завтра я возьмусь за кисть.

— А мне, — с горькой усмешкой бросил Голос, — не надо будет даже присутствовать на сеансах. О гонораре не беспокойтесь, я заплачу хорошо. Итак, мы договорились?

— Завтра я возьмусь за кисть, — повторил Кубик.

На круглом стеклянном столике, заметил он, появилась пачка зеленых купюр.

— Это задаток, — услышал художник. — Да и вы ведь поиздержались в Варшаве.

Судя по тому, как вытянулось сидение кресла, гость встал. Кубик почувствовал в своей руке холодную ладонь, чуть пожавшую ее. Послышались твердые шаги, направлявшиеся в прихожую. Дверь Роман Савельевич отворил сам. На площадке, возле лифта, Кубик увидел двоих парней, оба курили. Один из них нажал на кнопку лифта.

— Желаю вам удачи, — сказал Голос.

— До свидания, Роман Савельевич, — ответил Кубик.

Вернувшись в гостиную, художник первым делом глянул на столик; нет, пачка зеленых банкнот не исчезла; в комнате пахло дымом хорошей сигары. И все равно он подошел к окну и долго-долго смотрел на бесконечные разновысокие крыши пониже его этажа, на вентиляционные трубы и антенны.

Кажется, Что-то стряслось

На следующий день, когда Кубик писал по памяти портрет "мецената", ему позвонил наконец-то Славик.

— Дядь Вить! Я позавчера разговаривал с шефом-роботом! Он стал невидимкой!

— Я тоже с ним разговаривал, Слава, — ответил художник, глядя на проявляющееся с каждым мазком лицо. — И был он у меня вчера. И в том же виде-прикиде, что и с тобой. То есть невидимый. Я пишу сейчас его портрет. По памяти.

— Зачем?

— Он попросил. Он соскучился по своему лицу, а в его доме, как оказалось, нет ни одной приличной его фотографии. Это сейчас его мечта — увидеть свое лицо.

— Дядь, Вить, и что теперь будет?

— Давай надеяться, что для нас с тобой все закончилось благополучно. Кроме того, что у тебя не будет больше занятной игрушки.

— А о молстаре он не спрашивал?

— Ему, должно быть, сейчас не до молстара. Он слишком потрясен своей стойкой невидимостью. Он ведь, Слава, все-таки не робот, а всего лишь человек. Да и зачем молстар невидимке?

Славик помолчал. А художник добавил к сказанному:

— Он человек, но это-то и опасно. "Мышление" робота подвластно его создателю, но вот мышление человека не подвластно никому…

Еще два мазка, и лицо вчерашнего гостя глянуло с холста на художника как живое. Шеф-робот сидел в черном кожаном кресле Кубика, кроме лица, художник выписывал и его кисти — крупные, костистые, вцепившиеся в подлокотники.

— Что вы хотите этим сказать, дядя Витя?

— Он обмолвился: бросил среди других фразу, "что его новая мысль, мысль невидимки, в развитии". И что он даже боится теперь самого себя.

— У нас говорят: "крыша в пути".

— Вот-вот.

Наверно, под влиянием этого разговора лицо на портрете с каждым прикосновением к нему кисти становилось все жестче, даже жесточей. Ну ничего, потом можно будет чуть смягчить выражение. Вот если бы так же легко можно было изменить само лицо…

— Дядь Вить, я тогда еще раз спрошу: что будет? Я на несколько дней исчезаю: мама идет на работу, а папа будет забирать меня с собой — рядом с его офисом библиотека, в ней компьютеры. Так что будет?

Художнику понадобилось время, чтобы ответить на этот вопрос.

— Не знаю… Возможно кое-что прояснит наша следующая с ним встреча, когда он придет за портретом. Не знаю, — повторил он, но с другой уже интонацией. — Я просто не могу представить, что может прийти в голову человеку-невидимке…

И Кубик, глянув на портрет, сделал еще мазок, в который вложил, кажется, только что произнесенные слова.

За три дня портрет был готов. Кубик позвонил по оставленному ему шефом-роботом телефону.

— Его нет, — ответили ему. — Занят. Что-то хотите передать ему?

— Да. Передайте, что звонил художник по фамилии Кубик. Что портрет готов и его можно забрать. Вот и все.

— До свидания. — брякнула трубка.

За весь день ответа Кубик так и не дождался, и позвонил вечером.

— Его нет, — был тот же ответ знакомого по утру голоса. — Не занят, а уехал. Вы художник Кубик?

— Да. Роман Савельевич держит с вами связь? Вы сказали ему насчет портрета?

— Держит, — брякнула трубка. — Сказали.

— И что?

— И ничего. Передать что-то еще?

— Нет, кроме того, что портрет можно забрать.

— До свидания.

Так было и на следующий день, и на следующий.

Портрет стоял на мольберте и, казалось, следил за каждым движением художника. Кубик не выдержал и повернул треножник так, чтобы шеф-робот видел перед собой только стену, после чего с облегчением вздохнул.

Вечером третьего дня Кубик еще раз позвонил по телефону мецената.

— Слушай, мужик, — рявкнули ему на этот раз, — что ты морочишь голову своим портретом? Сказали тебе: уехал. У-е-хал — русский язык ты еще понимаешь? — И стук трубки.

Там, кажется, что-то стряслось. Шеф-робот, четкий во всех своих действиях, как автомат, на этот раз вел себя непонятно И подручные его что-то слишком уж вольно себя ведут…

Теперь нужно во что бы то ни стало переговорить со Славиком: их опасный знакомец мог каким-то образом встретиться с ним — и не случилось ли с мальчишкой, не дай бог, чего-нибудь? Но вечером звонить ему никак нельзя, придется ждать до утра и назавтра попытаться с ним увидеться.

Кубик примерно знал, где находится офис отца Славика, значит, библиотеку там найти будет нетрудно. Завтра он туда отправится. Завтра же.

По дороге к метро художник купил две газеты, в газеты он в последние дни не заглядывал.

Толкучка в вестибюле метро, переполненный эскалатор, снова толпа, в которой люди идут друг другу навстречу, вагон наконец… Все сидячие места заняты, большинство пассажиров стоит, но ухитряется читать. Все книжки малого, карманного, формата.

Кубик для удобства сложил свою газету по высоте втрое и стал читать получившуюся длинную полосу. Первый заголовок, что бросился ему в глаза, был: "Похищен или убит?! Под ним была небольшая заметка:

"Похищен или убит?

По сведениям, полученным от не назвавшего себя источника, бесследно исчез совладелец и руководитель фирмы "Прогресс-3" Р.С. Гренов. Следствие, рассматривая деловые и, естественно, возможные криминальные связи предпринимателя, принимает меры по розыску самого Р.С Гренова или хотя бы его трупа.

После расспросов членов его семьи, стало известно, что бизнесмен не показывался в семье, как и в своем офисе несколько суток, связываясь с родственниками только по по мобильному телефону, отдавая разного рода короткие распоряжения и ровным счетом ничего о себе не сообщая. То ли это была чрезвычайная занятость делового человека, то ли экстремальная ситуация. Р.С. Гренов пожилой человек, родственники подозревают и какое-то его внезапное заболевание. Ваш корреспондент связался с личным врачом руководителя фирмы, Гренов с ним недавно общался, но спрашивал только о седативных[4] средствах.

Полукриминальная, а то и вовсе криминальная обстановка в нашем бизнесе, который лучше всего назвать "первоначальным сколачиванием капиталов", говорит следствию, что не исключен самый трагический исход, тем более, что явно подсудные связи пропавшего бизнесмена прослеживаются все четче.

Обо всем, что будет нам известно об очередном похищении (или убийстве), читатели газеты будут вовремя оповещены".

Ликующий джинн

Рядом с собой Кубик услышал негромкий голос, почти шепот:

— Последнюю новость слышал? — Художник скосил глаза и увидел двух мужчин, прижатых толкучкой нос к носу.

— Какую? Их теперь столько!

— Ну, о ней все говорят.

— О саммите, что ли? Видел, да только начало. Вылетел из дома с бутербродом во рту. А после и забыл, про что там. Расскажи.

— В общем, "Забавные новости". Или очередная журналистская бредятина. Значит, так: саммит в Ватикане. Тема: ислам и как с ним бороться. После саммита ВИПы выходят на люди, к микрофону. И вот вылетает американский ковбой. Только начал говорить, как кто-то — такое впечатление — дергает его сзади за рукав. Президент отмахивается локтем. А сзади снова — дерг! Это президента-то! Но тот снова отмахивается. Опять — дерг! Ситуация — сложнее не придумаешь: кто из смертных рискует дернуть за рукав выступающего с особым мнением президента США?!

— Ну и?

— Задолбали беднягу. Президент обернулся и тихонько спрашивает: "Я опять что-то не то говорю?"

А вся площадь в Ватикане это слышит! По толпе, конечно: у-ух! Кто-то ржет, кто-то хлопает в ладоши.

Дальше. Выходит наш. Вразвалочку, ну ты знаешь. Выступает. И та же история: дерг! Дерг! Дерг! Наш оборачивается и шипит на весь Ватикан: "Отвали, придурок!" В толпе догадываются перевести его слова на уличный итальянский, передают как эстафету. Там — восторг!

— Бред какой-то.

— Слушай дальше. Появляется у микрофона сам Папа. Начинает вещать. Тут площадь видит: папская белая шапочка с его головы сама собой поднимается и какое-то время парит в воздухе. Папа поднял к ней голову, умоляет шепотком — а вся площадь слышит:

— Отдай, Сатана!

Сатана послушался, и шапочка плавно опускается на макушку Папы Римского. И весь мир это видит!

— Это все на ниточках было, ниточками кто-то все это делал! — слышится женский голос. — Про ниточки уже по телевидению сказали! Да и что, ну что, скажите, кроме ниточек может быть? Кто-то, видите ли, шутит так!

Еще один женский голос:

— А про Ширака что ж забыли? Как ему на плешь стакан воды вылили? Стакан сам собой поднялся и полил его водицей…

Кубик осмотрелся. Все вокруг хотели вставить в начавшийся разговор и свое словечко.

— Уж будет этому шутнику, — угрожал все тот же женский голос, что сказал о ниточках, — уж будет!.Уж вы мне поверьте!..

С этой фразой в ушах Кубик вышел из вагона и она еще минуты три дребезжала в голове.

Библиотека неподалеку от офиса Славикиного папы была скромная, найти ее было нелегко, это не Макдональдс. На поиски ее у Кубика ушло с полчаса. Душноватое небольшое помещение читального зала, два компьютера в читальном зале, за одним сидит деваха, тычущая длиннющими, явно наклееными, с картинками ногтями в клавиши кейборда, наверно, библиотекарша, за вторым — благодарение небесам! — сидит Славик. Он увидел художника и вскочил.

— Дядь-Вить!..

Они вышли на каменное крыльцо о трех ступенях и только-только обменялись первыми словами, как подал сигнал Кубиков мобильник. Художник отстегнул коробочку от пояса.

— Да?

— Виктор Александрович, — раздался громкий знакомый голос, — это я. Не заехал за портретом, пусть он побудет у вас, но я непременно его заберу. Он получился? Я на нем "как живой"? Такой, каким вы меня видите? Только не приукрашивайте меня, а то я себя не узнаю.

Лицо Кубика напряглось, Славик озадаченно смотрел на него..

— Я сейчас далеко… Но вы, наверно, обо мне уже слышали. Не обо мне, а о странных событиях, которые произошли в одном крупном городе…

— Шеф-робот, — успел шепнуть Славику художник.

— Да, да, это я, это мой взнос в политику. Я решил некоторое время пошутить — это первое, что подсказало мне мое новое мышление. Не худшее, признаюсь вам, занятие…

Теперь оба не сводили глаз с мобильника, который Кубик держал так, чтобы слышал и Славик.

— Я решил какое-то время пошутить, — повторил Невидимка. — Я начал с тех, до кого мне было не дотянуться — теперь я дотягиваюсь. Видели их? Они все очень смешные на поверку люди.

Не знаю, кого я изберу следующей жертвой…

Славик дотронулся до Кубиковой руки, хотел что-то сказать, но Голос продолжал:

— Скажу вам честно, Виктор Александрович, мышление невидимки — интереснейшая вещь. Возможности открываются передо мной все шире и шире — у меня от них появилась даже эйфория. Жаль, я уже стар. Но у меня есть спасение — вы, вернее, та занятная вещичка, за которой я просто не успел заехать. Берегите ее…

Голос из мобильника продолжал — уверенно, победно:

— У меня, до сих пор видимого и даже иногда слишком (смешок), не могло быть столько возможностей, сколько появилось сейчас, возможностей удовлетворить свое, ну, скажем, любопытство…

Мимо них прошла в библиотеку полная женщина в очках, она обратила, конечно, внимание на напряженные лица взрослого и мальчишки, слушающих один телефон, но, мотнув головой, скрылась за дверью: мало ли что сейчас происходит чуть ли не на каждом шагу.

— Итак, пока что я шучу… Должно быть, до поры. Через время может прийти и новая мысль, но не знаю, какая. Я даже не могу предположить, что взбредет мне в голову, представляете?…

Но вы со Славиком должны знать, что отныне все необъяснимое, о чем вы услышите или прочитаете, исходит от меня. Знайте, что именно вы — наверняка это ваши штучки — выпустили джинна из бутылки, и джинн теперь, ликующий джинн, на свободе…

Я не боюсь, что вы проболтаетесь, — у нас теперь одна общая тайна. Я вошел в вашу, такую, надо сказать, причудливую, что вам выгоднее сохранять ее в неприкосновенности. Я не боюсь… впрочем, чего мне бояться? Мне, невидимке? — тут шеф-робот рассмеялся.

— Ликующий джинн, — повторил он через минуту, — ликующий джинн… Неплохое состояние для человека, а?

И мобильник смолк.

— Аллё? — осторожно спросил Кубик. — Алле!

Но мобильник не сказал больше ни слова.

Не было в эти минуты в этой части огромного города людей, более застывших, более похожих на статуи, чем бородатый художник Кубик и двенадцатилетний мальчик, стоявших на каменных ступенях крыльца, ведущего в скромную районную библиотеку.

Потом Славик шевельнулся.

— Дядя Витя, что такое эйфория?

— Легкое сумасшествие, — ответил Кубик.

На Кукурбите

В Кукурбитских горах, вернее, в одной, самой большой и высокой, в пещерах между небом и землей, живут Пятиглавы. Их в этой горе всего трое, у каждого своя пещера с пятью окнами. Что представляют собой пещеры, что в них находится, никому не известно. Головы же Пятиглавов можно увидеть в окнах, откуда они подолгу смотрят на далекие города; змеи смотрят на города, поднимают время от времени глаза к небу, где бегут безостановочные странники-облака; не упускают из вида и узкую извилистую речку далеко внизу; следят медленные полеты орлов, облюбовавших гору для своих гнезд; не пропускают мимо взгляда и маленькие деревца и кусты, выросшие на уступах горы чуть ли не до самого верха; заинтересованно глядят на круторогих горных коз, сигающих со скалы на скалу.

По вечерам Пятиглавы не спускают глаз с луны и звезд, слыша одновременно хлопотливый шум речки внизу, редкие птичьи вскрики, чуть заметный уху шелест крыльев и писк летучих мышей, вздохи и скрипы горы, их старого-престарого дома…

Переговариваются Пятиглавы негромкими голосами, по очереди, надолго замолкая, чтобы обдумать сказанную кем-то фразу или так и этак повернуть услышанное слово.

Иногда кто-нибудь из них роняет в тишину строчку стихотворения, вдруг пришедшую на ум, — с чем сравнить ее? Может быть, со звуком колокола — с его гулом, плывущим над землей на тяжелых медленных крыльях… С неожиданным всплеском ручья, вдруг вздумавшего нарушить свое беспрерывное движение возгласом, похожим на человеческий голос.

И вот сегодняшную блаженную предвечернюю тишину нарушил еще один звук, звук, не похожий на те, что можно услышать на большой высоте в горах.

— Муха? — спросила, повернувшись к другим, одна голова.

— Пчела? — спросила, встрепенувшись, другая.

— Шмель? — спросила, чуть приподнявшись, третья.

— Жук? — спросила четвертая, всматриваясь во что-то.

— Питя! — уверенно сказала пятая.

И она была права. К их горе приближался на летательном аппарате (он похож, как мы уже говорили, на стул с панелью управления на спинке, антигравитасом под сидением и движителем тоже на спинке, только с другой стороны) приближался не кто иной, как Питя. Головы трех змей повернулись к нему и было их пятнадцать.

— Привет, лежебоки! — крикнул мальчишка издалека и прокрутил восьмерку на своем "стуле" перед всеми головами. — Вас еще не закусали блохи?

— Я была права, — сказала та голова, что узнала гостя, — это Питя. Только он так здоровается. Без таких, как Питя, мир очень скоро усох бы и омертвел. Здравствуй, малыш, — ответила она на приветствие. — Мы давно тебя не видели. С чем ты к нам пожаловал?

Тут надо сказать, как звали змеев. В переводе на русский их имена звучали так: Скородум, Тугодум и Тихоня… Питю приветствовал Пятиглавый по имени Скородум.

Питя остановил "стул", он завис в воздухе, замер, как если бы стоял на полу. Мальчишка повозился на нем и сел "по-турецки".

— В общем, ребята, получилась фигня, — начал он. — Про то, что произошло на Земле, то есть с их бандитом, который навсегда стал невидимкой, вы знаете. Без вашего совета это дело не обошлось. Ну и вот: он стал невидимкой и… начал бедокурить. Так ему захотелось. Старик, а туда же! Я хочу у вас спросить: что вы имели в виду, когда наши колдовали над невидяйкой? Когда были придуманы эти дурацкие "три щелчка вперед, семь назад"? Ведь тот старый шалунишка на Земле сначала пошутит, понасмехается над своими великими, а после может перейти к вещам посерьезнее! К каким, хотел бы я знать! К каким?! Знаете, как он сейчас себя называет? Ликующий джинн! Учтите, это ваша работа! Славка и Кубик помогли нам справиться с неряхами, а вы им за это подсунули джинна — вот что вы сделали! И это при ваших-то хваленых головах!

Питя обвел взглядом пятнадцать окон.

— Только не вздумай отвечать ты, Тугодум, — предупредил он, — а то я усну и свалюсь со своей леталки в пропасть.

Головы в окнах зашевелились. Многоглавые могли общаться и телепатически, и сейчас, видимо, как раз этим и занимались, настраивая телепатические "уши" на прием сигнала от соседа. Непоседа Питя на этот раз сидел неподвижно, наблюдая, как безмолвно переговариваются — шевелясь при этом, ерзая, шелестя и поблескивая чешуей — обитатели самой высокой горы.

И все же начал Тугодум:

— Э-э-э… — прозвучал его голос, усиленный камнем горы, — вот что, Питя…

Мальчишка крутнул стул-леталку вокруг "оси" и еле остановил ее.

— Вот что, Питя… Э-э-э…

— Я же просил! — завопил егоза, — я же просил! Может, лучше ты скажешь, Скородум?

— Дай мне договорить! — взмолился Тугодум. — Ведь при Размышлении всё переливается в конце концов в меня, мнения во мне перемешиваются, образуют раствор, который во мне отстаивается, отслаивается, осадок ложится постепенно на дно, а сама мысль, чистая и ясная поднимается к по…

— Вр-р-р! — подскочил на стуле Питя. — У меня только от твоего предисловия мороз по коже!

— Чистая и ясная… — без всякой надежды повторил Тугодум.

— Ну давай же, давай свою чистую и ясную! — крикнул Питя. — У меня пятки зачесались от нетерпения! А теперь и спина! Ведь я еще должен связаться со Славиком и рассказать ему всё!

— Вот она, — сказал Змей. — Земной невидимка находится в… определенного вида электромагнитном (вибрационном) поле, имеющем вид кокона, никому не видного…

— Ну и?

— Это поле самоконтролируемо и самоподзаряжаемо — другими словами, оно самостоятельно и несколько похоже на организм… Главное в нем то…

— Что, что, что главное?

— Оно имеет интересное свойство…

Все четырнадцать голов внимательно слушали говорящего.

— Э-э-э… — не торопился высказаться Пятиглав.

Скородум не выдержал и перебил его:

— Короче, Питя, — сказала одна из его голов, — их невидимка скоро начнет время от времени терять свою невидимость — в самые, скажем, неподходящие для него моменты. В этом и была наша идея.

— Его защитное поле вдруг, в одно мгновение будет исчезать, — добавил Тихоня, — и земной бандит — трах! — станет всем видимым.

Питя сделал со своим стулом сальто.

— Ж-ж-ж! — крикнул он. — Ж-ж-ж! Так вы решили над ним тоже пошутить?

— А как же! — ответили ему хором сразу пять голов. — Кто сам шутит, должен быть готов, что подшутят и над ним.

— Очччень интересно, — сказал Питя. — Очччень! Вот бы это увидеть! Слушайте, ребята, вы не подскажете нашим, что пора слетать на Землю?

— Э-э-э… — услышал он Тугодумово.

Когда Питя летел по направлению к Туми, на вершину горы уже село облачко, отчего она стала похожа на земную старушку, повязавшую на ночь глядя голову платком.

Славик И Газеты

Такого никогда не было и, наверно, никогда не будет — Славик начал читать отцовы газеты! Старший Стрельцов заметил, что три газеты, вынутые из почтового ящика, листаны, в беспорядке, смяты, кое-где порваны, а дома, кроме сына, никого не было.

— Славка, ты что, газеты, что ли, начал читать? — спросил он, придя с работы.

— Да так… — ответил сын.

Отец всерьез забеспокоился:

— Что это с тобой? Всему миру известно, что дети и женщины газет не читают. Ты нарушаешь всеобщее правило.

— Я рано повзрослел, — ответил Славик.

Старший Стрельцов внимательно посмотрел на сына.

— И что тебя в них интересует? Уж наверно, не политика.

— Па, ну ясно, что приключения!

— Какие, например?

— Да всякие, — уклонился сын. — Бандиты, ограбления, как их ловят…

— Интерес почти нормальный, — проронил старший. — Но все равно ты мне не нравишься. По неписанным правилам, ты должен болтаться во дворе, ссориться с нами по каждому поводу, дерзить на каждом слове, скрывать от нас баллончики и насадки для граффити, клянчить модные джинсы, балдеть от рэпа и только им и интересоваться, играть с котом… а ты вместо всего этого начал читать мои газеты! Это, скажу тебе, ни в какие рамки! Что за прихоть, сын? Это временное? Успокой меня, скажи мне, что это пройдет!

— Пройдет, — успокоил его Славик. — Вот увидишь.

Славик не только читал газеты, но и вырезал из них заголовки заметок, иногда вместе с кусочком текста. Он собирал вырезки в отдельную папку. Когда бумажек накопилось с десяток, он наклеил их на листы бумаги, взятой у отца. Получилось даже интересно:

ЧЬИ ШАГИ В ПУСТЫННОМ ЗАЛЕ?

ХУАН КАРЛОС 1 В РАСТЕРЯННОСТИ.

РАЗБИТА БЕСЦЕННАЯ ВАЗА.

ЧЕЙ ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ЭТО ГОЛОС?

ЛЮДОВИК ПРИШЕЛ ЗА СВОЕЙ ГОЛОВОЙ.

ОПЯТЬ ПРИВИДЕНИЯ?

"СТОЛЬКО ЗЕРКАЛ! СТОЛЬКО ЗЕРКАЛ! А МЕНЯ ВСЕ НЕТ И НЕТ!"

ПРЕЗИДЕНТЫ НЕ ЛЮБЯТ ЩЕКОТКИ.

ЛЕТАЮЩИЙ АЛМАЗ.

ЮМОР ЗАВЕЗЕН К НАМ С СИРИУСА — В?

ЧТО СКАЗАЛА БЫ ВАНГА?

ПОКАЗАЛСЯ ИЛИ ПОКАЗАЛОСЬ — ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС!

"ЭТО ЧЕРТ ЗНАЕТ ЧТО!" — СКАЗАЛ КОМИССАР ПОЛИЦИИ

ПРИШЕЛЕЦ? ПРИВИДЕНИЕ? ДОМОВОЙ? КТО ЕЩЕ?!

"ВОН ОН! ДЕРЖИ ЕГО!"

МИР ТЕРЯЕТСЯ В ДОГАДКАХ

Эту заметку Славик прочитал особенно внимательно:

"ШУТНИК ОБНАРУЖЕН! НО НЕ ПОЙМАН…

На днях в покоях султана Брунея (город Бандар-Сери-Бегаван) в одном из 1788 залов служители Дворца Под Золотыми Куполами увидели неожиданно возникшего прямо перед ними пожилого мужчину европейского облика и европейского же вида. Он буквально налетел на них, поспешно спросил "Где тут у вас зеркало?" (Where is your mirror over here?) и, не дождавшись ответа, скрылся в соседнем зале. Служители, молодые люди, прошедшие специальную подготовку для охраны султана, бросились за незнакомцем, но ни в соседнем зале и ни в одном из ближайших никого не обнаружили. Здесь надо заметить, что дворец брунейского султана открыт для посещения только три дня в году, на праздник "хара-рая" в конце месяца рамадан, все остальное время двери его прочно заперты. Как проник европеец в наглухо закрытый в августе дворец и куда он исчез, остается загадкой, как остается загадкой и то, зачем так срочно понадобилось зеркало пожилому человеку европейского облика".

Славику вся эта абракадабра, от которой у других, может быть, вскипали мозги, была понятна. Читая газетные заметки, он только усмехался, как, наверно, усмехался великий Шерлок Холмс, слушая чьи-то (и даже своего друга, доктора Ватсона) домыслы об очередном громком преступлении.

И конечно, иногда нашему герою хотелось открыть миру тайну последних таинственных происшествий, хотелось открыть, но он вовремя урезонивал себя. Слишком о многом пришлось бы рассказывать дотошным журналистам — слишком о многом! И такого, во что никто в конце концов не поверил бы.

Последний эпизод, описанный "Независимой газетой", поставил точку — и приключениям шефа-робота, и… нашей повести.

Славик пересказал его Кубику, но так сбивчиво, что я, пожалуй, возьму его изложение на себя.

Нестандартный жулик

Недалеко от парижского Лувра есть скверик, где посередине бьет небольшой, почти домашний фонтан, топчутся возле воды дети и суетятся голуби, а вокруг стоят скамейки, где располагаются чаще всего молодые мамы и уставшие от хождения по залам музея туристы.

Здесь освободившуюся вдруг скамью спешно занял журналист, принесший на себе тяжелый кофр, на шее у него висел вдобавок фотоаппарат. Он поставил кофр, вытер с лысеющего лба пот платком, расстегнул еще одну пуговицу рубашки и откинулся к спинке скамейки. День был жаркий, и журналист вдоволь набегался к этому времени, много о чем спрашивая у русской Думской делегации, пришедшей посмотреть сокровища Лувра.

Он откинулся к спинке скамьи, чтобы хотя бы пяток минут ни о чем не думать, видя над собой синее небо и слыша журчание воды в фонтане, как услышал рядом с собой голос:

— Хотите получить самое необычное в вашей жизни интервью?

Журналист отреагировал в то же мгновение:

— Конечно, хочу. — И повернулся к голосу.

Рядом с ним никого не было.

— Этого мне только не хватало, — проворчал он, — голосов. Или начало шизофрении, или просто устал.

Но ему ответили:

— Ни то, ни другое. С вами все в порядке. А я — живой человек. Протяните руку.

Журналист боязливо повиновался. И чья-то рука крепко пожала его вялую руку.

— Не бойтесь, — продолжал тот же голос. — Все куда проще. Я невидим, но это не должно вас пугать. Разве с детства вы не читали о невидимках? Ну так вот: мечта сказочников и фантастов сбылась — на земле появился первый, настоящий. Как это получилось — долгая и путаная история, а я — ее результат.

У меня возникла проблема — я должен высказаться. С вашей помощью — вы ведь журналист, перед всем миром. Поверьте, у меня есть что сказать.

— Ничего себе! — не удержался журналист. — Перед всем миром! Впрочем, почему бы и нет. Только дайте мне очухаться.

— Я помогу вам прийти в себя. Я — то самое таинственное существо, о котором говорят уже месяц все газеты и телевидение. Тот самый шутник… Тот самый пришелец… То самое привидение…

Журналист встряхнулся.

— Можно, я запишу ваш голос?

— Именно этого я и хотел.

— Тогда повторите последние ваши слова, я включаю диктофон.

— Я — то самое таинственное существо… — послушался невидимый собеседник, говорил он негромко, но внятно. — И вот что я хочу вам сказать… В чем исповедаться…

Мимо журналиста с диктофоном в вытянутой руке проходили время от времени люди, но мало кто обращал внимание на его позу — значит, так нужно человеку, он, может быть, записывает стук шагов, дневной шум сквера и плеск воды в фонтане.

— Я невидимка, — слышался неторопливый голос, — и все мне стало доступно. Все, о чем я мечтал всю свою жизнь, — прежде всего, конечно, деньги, потом драгоценные камни, редчайшие украшения… И еще я жаждал власти, возможности стоять рядом с великими мира сего, повиновения…

Журналист, изо всех сил пытавшийся разглядеть в пустоте человека, скосил глаза на диктофон, он работал.

— Ну а что дальше? — продолжил Голос. — Такой простой человеческий вопрос: что дальше? По прошествии некоторого времени я понял, что мне все же кое-чего недостает. Это мне-то, чьи возможности неисчислимы!

Теперь слушайте меня внимательно. Я поведу вас и моих будущих слушателей к моему выводу по ступенькам.

Первая. Великим химикам снятся формулы искомого вещества.

Вторая: поэты порой умирают со строчкой недописанного стихотворения на устах.

Ньютону некоторые его открытия тоже пришли во сне — мысль не оставляла его круглые сутки, как и многих других ученых.

Тяжело заболел знаменитый математик (не помню его имени, но эту историю я почему-то запомнил). Близким, что находились у его постели, временами казалось, что он уже умер. Пришел его друг, тоже математик. И, чтобы удостовериться, что коллега жив, он задал ему вопрос:

— Галуа (предположим), квадрат двенадцати?

— Сто сорок четыре, — прошептал лежащий при смерти математик.

Таких историй, как эта, — множество. И все они об одном — о богатстве, которым наделяет Природа иных людей. Известный писатель сказал об одном из них (и обо всех вместе): "Очарованная душа"… Очарованная душа — как, наверно, это прекрасно! Их богатство всегда с ними — им не нужно воровать его во дворцах королей и султанов, в дворцовых сокровищницах, в подвалах банков, в музеях… Это богатство называется… Талант. Это внутреннее богатство, оно, бывает, безмерно, человеку не хватает жизни, чтобы исчерпать его до дна!

Я им не обладаю.

Знаете, о чем я стал с некоторых пор жалеть? О том, что я не писатель, не ученый, не музыкант, не художник, не математик, не драматург, не скульптор…

Я, оказывается — как горько мне было это осознать! — простой жулик и властолюбец. По сравнению с одаренными людьми я — пустота, ведь я ничего-ничего не могу создать — ни слова, ни холста, ни формулы, ни дворца, ни красивого моста… Я и в пустоту-невидимость обратился из-за своего стяжательства… Я не вижу теперь даже своего лица, тела, рук — все это исчезло; кто-то наказывает, кажется, меня за мою жажду не своих богатств. За то, что я зарюсь на чужое…

Всю жизнь я гнался за богатством, что находится вне меня, за чужим, и, может быть, проглядел свое…

И теперь я, нестандартный жулик, завидую нищему поэту, который, возвращаясь ночью в свою каморку, читает небесам строчки, которые сверкают не хуже бриллиантов. Завидую художнику, кладущему на холст один за другим все лучшие и лучшие. мазки. Физику, что вскочил из-за своего стола, где на листе бумаги им только что написана гениальная формула. Он скачет по комнате, как безумный, — как я завидую ему!

Вы мне не поверите, я знаю. Чтобы поверить мне, нужно мною стать. Побыть мною… но вам ведь не дано стать невидимкой. Вам придется верить мне на слово.

Да, да, ощущение внутреннего богатства — богатства, которое всегда при тебе, оно твое и никто его не отнимет, оно безмерно, неисчерпаемо, оно источник особой радости — это, наверно, не хуже чужого бриллианта, которого ты всего лишь случайный владелец…

— Почему вы столько говорите о бриллиантах? — встрепенулся журналист.

— По очень простой причине, — ответил Голос. — Я вчера украл "Регента". Посмотрите на него — вот он…

Сначала на зеленой скамейке проявился несвежий светлозеленый носовой платок, потом воздух кристаллизовался в большой, квадратный, с закругленными углами бриллиант со множеством плоскостей и граней, сразу заигравший десятками разноцветных огоньков. Журналист не верил своим глазам.

— Да ведь это же знаменитый на весь мир "Регент"!

— Правда, он великолепен? 140 каратов!

— Боже! Я видел его как-то в одном из залов Лувра.

— Я унес его без особого труда. Знаете, какая за ним история?

— Примерно да.

— Когда-то он украшал корону Людовика ХIV, потом им владел сам Наполеон, бриллиант украшал эфес его шпаги… Почти всю эту ночь я не спускал с него глаз, а наутро, когда устали глаза, подумал, что в его истории, может быть, упомянут и меня, авантюриста и жулика, мне будет посвящено полторы строчки, читая их, люди будут только усмехаться… Единственный мой "подвиг", благодаря которому человечество будет знать обо мне, — кража "Регента". Эта мысль пришла ко мне только утром и мне вдруг захотелось вернуть камень на место. Но было поздно: на ноги поднята вся полиция Парижа.

— И что вы все-таки сделаете?

— Пока не знаю. Я только человек, а у человеческой мысли должно быть время, чтобы добраться по множеству извилин до какого-то вывода. Она должна вызреть — вот нужное слово…

Журналист с трудом оторвал взгляд от сверкающего камня и поднял глаза, чтобы вернуться к действительности, чтобы посмотреть на деревья сквера и людей на дорожке, и… увидел на скамейке перед собой пожилого человека с сеткой морщин на давно небритом лице — мужчину в коричневом мятом пиджаке.

— Э-э-э… послушайте… — он не сразу нашел нужные слова, — это с вами я только что разговаривал?

— Неужели?! — вскричал мужчина и поднес руку к лицу, чтобы разглядеть. — Боже! Опять тот же фокус! Это уже третий раз! У вас нет с собой зеркальца?

— Нет.

— Я так давно не видел себя… — Собеседник даже не взглянул на бриллиант. — Как я выгляжу? Мой нос все еще на месте? Он у меня не на лбу?

Журналист не отрывал глаз от него глаз.

— Вы давно не брились…

— Зачем это невидимке? — Незнакомец жадно разглядывал свои крупные кисти. — Хоть это… Черт, ну и ногти! Нет, я в самом деле похож еще на человека?

— Спрячьте камень, на нас обращают внимание.

Но было поздно — возле них остановились двое мужчин.

— Мы вас побеспокоим, — сказал один. — Это ваша вещичка? — Он показывал на "Регента" на несвежем носовом платке.

Журналист почувствовал себя на мгновение соучастником преступления. Он посмотрел на своего собеседника. А тот поднял уже глаза на мужчину, задавшего вопрос. Облизал потрескавшиеся губы. Потрогал щетинистый седой подбородок.

— Нет, конечно, нет. — Голос его внезапно охрип.

— Она упала с неба, не так ли? — спросил второй. — Оба были молоды, по-спортивному ладны, в спортивного же покроя куртках.

— Вам придется пройти с нами, — сказал первый. — Но сначала протяните руки.

— Зачем?

— А вы не догадываетесь? — Он уже вынимал из заднего кармана брюк наручники. — Ваш камешек очень-очень похож на "Регента" из Лувра.

Второй взял со скамейки бриллиант вместе с платочком, завернул в него камень и уложил во внутренний карман куртки.

— Значит, все кончилось этим… — пробормотал незнакомец, вставая, — так банально… — Он протянул руки с отросшими грязными ногтями и потрепанными обшлагами.

И исчез.

— Э-эй! — крикнул первый парень тому месту, где только что стоял пожилой мужчина в коричневом пиджаке, — Эй, где вы? Не шутите с нами! Жан, держи его!

— Но где он? — крикнул второй, расставив руки и присев. — Черт, он испарился!

Оба парня принялись — на удивление прохожим — шарить вокруг себя, приседая, делая фехтовальные выпады и прыжки, потом они стали ширить круг своих странных движений, похожий, может быть, на африканский танец, — вокруг них собирались зеваки, все больше зевак. Журналист стоял возле скамейки неподвижно, на его запястьях были наручники.

Парни скоро поняли, что потеряли возможного грабителя, вызвали по мобильнику полицейскую машину, куда и сопроводили журналиста. Машина отъехала, круг зевак немедленно собрался в небольшую толпу посреди сквера, обсуждавшую приключение. Слово "невидимка" среди множества других не прозвучало ни разу. Превращений шефа-робота никто не заметил.

Из полицейского управления журналиста выпустили в тот же день Его рассказ о невидимке поначалу посчитали бредом, но у него были свидетели — те двое спортивных парней, переодетые, как оказалось, полицейские. Пленку видеокамеры посмотрели, на ней было снято интервью в Лувре, где прохаживалась русская Думская делегация.

Журналист вышел на улицу и впервые после пережитого свободно вздохнул. Но не успел он сделать и трех шагов, как услышал рядом с собой знакомый голос:

— Как вы себя чувствуете? Я виноват перед вами…

— Ничего, такое со мной не впервые, — ответил журналист, не удивляясь уже появлению рядом невидимки. — Я научился разговаривать с полицейскими.

— Вот и хорошо. Можно, я обопрусь на вашу руку? Я страшно устал за последние дни. Я кое-чего вам недосказал…

Невидимка шел, тяжело опираясь на руку журналиста, на чьем другом плече висел кофр с видеокамерой, кассетами, диктофоном, блокнотом, прочей дребеденью и недопитой бутылкой воды.

— Как видите, моя невидимость дала трещину. Кто-то шутит надо мной, и я теперь не знаю, когда я снова обнаружусь, в каком месте. В каком подвале, в каком музее, у чьей короны. И теперь полиции известно, с кем она имеет дело. Боюсь, что она придумает что-то против невидимки… Погодите, дайте мне передохнуть.

Журналист хотел уже что-то сказать, — ответ его вызрел сам собой, — он хотел его произнести, но осекся. Рядом с ним стоял, трудно дыша, пожилой человек с сеткой морщин на небритом сером лице, в коричневом мятом костюме.

— Кто-то пошутил надо мной, — продолжал он. — Я зря пустился на риск, когда…

И снова исчез.

Журналист стоял на тротуаре еще минут пятнадцать, но голоса невидимки больше не услышал, не почувствовал прикосновения его руки. Он перекинул знакомым движением тяжелый кофр на другое плечо и пошел домой. Этот день, впрочем, как и другие его дни, оказался тяжелым. Но в диктофоне его и в цепкой журналистской памяти был сенсационный материал, который сулил ему неплохой гонорар.

Тем талантом, о котором говорил ему невидимка, он тоже не обладал, но, как всякий творческий человек, надеялся, что со временем он прорежется.

* * *

Когда Кубик услышал Славикин сбивчивый рассказ о "Регенте", он долго молчал. Славик даже подумал, что телефон отключился, но Кубик вдруг заговорил:

— Вот, значит, как все окончилось, вот — значит — как… — Снова протянулась долгая минута. — Даже, наверно, хорошо окончилось. Прямо скажем: хэппи энд… Во всяком случае, мы с тобой из этой передряги вышли с малыми потерями. Невидяйка… А знаешь, Слав, — тут художник снова помолчал, — а знаешь, какая мысль — уже не первый раз — пришла мне в голову? Наверно, а может быть, и наверняка, в лабораториях ученых… нет, скорее, в их несгораемых сейфах, лежат вещи похлеще твоих невидяйки и молстара. Но у этих ученых хватает уже ума не выпускать их в мир. Они понимают: слишком рано. Рано, потому что так или иначе их открытия — та же невидимость, тот же молстар — попадут в руки разбойников, и тогда на Земле начнется такая свистопляска, какой еще не бывало…

Еще одна минута молчания. Потрескивание жесткой бороды о пластмассу телефонной трубки. Потом вздох. И грустный голос:

— Мне ведь невидяйки жаль почти как тебе. Потому что я… мне ведь тоже хотелось побыть здесь невидимкой. Мне нужно было кое-что увидеть, да вот не пришлось…

Славик думал-думал после, что хотел бы увидеть Кубик, будучи невидимым, но так ничего и не придумал. А спрашивать не стал: есть у людей секреты, которых они никому и никогда не откроют.

Примечания

1

Питя выразился, конечно, иначе, но автор привел чисто земной оборот.

(обратно)

2

Грины — зеленые (с англ.). Стас имел в виду пришельцев.

(обратно)

3

Геморрой (шк. жаргон) — контрольная.

(обратно)

4

Седативные лекарства — успокаивающие.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Зима, Кот Брысик, Пес "Вполет!", Синяк Петруха и Невидяйка

Брысик И Невидяйка

Клуб вечерних попугаев

Расширитель Проблем

Вполет и Невидяйка

Кубик

Невидяйка И Петруха

А Что Если…

Игры С Невидяйкой

Смятение

Питя

Славик

На Следующий День

Воробьиная Капель

Кубик Идет По Следу

Тары-бары-растабары

Странное Ограбление

Письмо Нинки

В Школе

Кирпичик к Кирпичику — Будет стена

Шеф

Снова Питя!

Шпионы

Ювелирная Работа

Крепись, Перец!

Эврика!

Нежданный Гость

Пешком

Операция "Эврика!"

Питин совет

Кубик идет на абордаж

Абордаж

Что Произойдет?

День второй

Курс на Егоровку

Последний школьный день

Егоровка

Вечер

Разговор с Питей

Разговор с Егоровкой

О тайне

Как исправить плохое настроение

Домой!

Развязка

Вечером после экзаменов. Скамейка

Голос

Исповедь невидимки

Кажется, Что-то стряслось

"Похищен или убит?

Ликующий джинн

На Кукурбите

Славик И Газеты

Нестандартный жулик X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?