«Загнанный зверь»

Маргарет Миллар Загнанный зверь

Глава 1

Голос в трубке звучал спокойно, мягко:

— Мисс Кларво?

— Да.

— Узнаёте, кто говорит?

— Нет.

— Ваша подруга.

— У меня много подруг, — солгала мисс Кларво.

В зеркале, висевшем над телефонным столиком, она увидела, как ее губы с наслаждением произнесли эти лживые слова, как она подтвердила их легким кивком головы: «Да, эта ложь истинна, это истинная ложь». Но глаза не поверили. Смущенно моргнули и стали смотреть в сторону.

— Мы давно не виделись, — продолжал приятный женский голос, — но я так или иначе следила за вами. У меня есть хрустальный шарик.

— Простите — что?

— Хрустальный шарик, с помощью которого можно заглянуть в будущее. У меня есть такой. В нем время от времени показываются мои старые друзья. Например, сегодня я видела вас.

— Меня?

Элен Кларво снова обернулась к зеркалу. Оно было круглое, как хрустальный шарик, и в нем показалось лицо — старый, но нелюбимый друг: тонкие сжатые губы, словно две обтянутые кожей косточки; светло-каштановые волосы, подстриженные очень коротко, по-мужски; постоянно лиловатые, будто от холода, уши; настолько белесые ресницы и брови, что глаза кажутся оголенными и испуганными. Старый друг в стеклянном шарике.

Элен с опаской спросила:

— Все-таки кто же вы?

— Эвелин. Припоминаете? Эвелин Меррик.

— О да.

— Значит, помните?

— Конечно.

Это была еще одна ложь, которая сорвалась с языка даже легче, чем первая. Имя ни о чем ей не говорило. Пустой звук, отождествить который с реальным человеком было так же трудно, как по шуму мотора определить марку машины на бульваре с высоты четвертого этажа. Для Элен было все едино: «форд» или «остин», «кадиллак» или Эвелин Меррик.

— Вы слушаете, мисс Кларво?

— Да.

— Я слышала, ваш старик умер.

— Да.

— Говорят, оставил вам кучу денег.

— Это уж моя забота.

— Деньги налагают большую ответственность. Я могла бы помочь вам.

— Спасибо, я не нуждаюсь в помощи.

— Скоро, возможно, будете нуждаться.

— В любом случае постараюсь решить задачу сама, не прибегая к помощи постороннего человека.

— Постороннего? — В голосе зазвучала досада. — Вы же только что сказали, что вспомнили меня.

— Я сказала это из чистой вежливости.

— Из вежливости. Как истая леди. Ты всегда считала себя настоящей леди, верно, Кларво? Что ж, на днях ты разом меня вспомнишь: сможешь взглянуть на мое тело в любой художественной галерее. Все будут мной восхищаться. Тебе не завидно, Кларво?

— Я думаю, вы не в своем уме.

— Я? О нет. Не я сумасшедшая, а ты, Кларво. Ведь это у тебя память отшибло. Скорей всего, от зависти, ты всегда мне завидовала, потому и вымарала меня из своих воспоминаний.

— Неправда! — взвизгнула мисс Кларво. — Я не знаю вас. Даже понаслышке. Вы ошибаетесь.

— Нет, не ошибаюсь. Тебе нужен всего-навсего хрустальный шарик, чтобы вспомнить старых друзей. Пожалуй, мне надо бы послать тебе свой. Тогда и ты увидела бы в нем себя. Хочешь? Или боишься? Ты всегда была такой трусихой, что мой хрустальный шарик может напугать тебя до полной потери тех малых крох разума, которыми ты располагаешь. У меня шарик под рукой. Сказать, что я в нем вижу?

— Нет… прекратите…

— Я вижу тебя, Кларво.

— Нет…

— Вижу перед собой твое лицо ярко и отчетливо. Но с ним что-то не так. Ах, вот оно что! Несчастный случай. Ты пострадала. У тебя рассечен лоб, изо рта течет кровь, кровь все течет и течет…

Мисс Кларво смахнула телефонный аппарат со столика. Он не разбился, лежал на боку и урчал.

Мисс Кларво сидела, оцепенев от ужаса. В хрустальном шарике зеркала лицо ее оставалось прежним, невредимым. Лоб был гладким, рот — закрытым, вот только лицо побелело, словно в нем не осталось ни капли крови. Мисс Кларво истекла кровью много лет тому назад, незаметно — внутренне.

Когда Элен начала понемногу приходить в себя, она наклонилась, подняла телефон и поставила его обратно на столик.

Услышала в трубке, как телефонистка коммутатора повторяет: «Какой вам номер? Коммутатор слушает. Какой номер? Пожалуйста, назовите номер».

Мисс Кларво хотела бы сказать «соедините меня с полицией» непринужденным тоном, как это делают персонажи пьес, будто им случается звонить в полицию два-три раза в неделю. Но она ни разу в жизни не звонила в полицию, за тридцать лет никогда даже не говорила с полицейским. Не то чтобы она их боялась, просто у нее не было с ними ничего общего. Она не совершала преступлений, не имела дела с преступниками и не была их жертвой.

— Какой вам номер?

— Это… это вы, Джун?

— Да-да, мисс Кларво. Ой, пока вы не отвечали, я уж подумала, не случился ли с вами обморок или еще что.

— Я никогда не падаю в обморок. — Опять ложь. У нее вошло в привычку нанизывать одну ложь на другую, словно бусы на нитку, это превратилось у нее в своего рода хобби. — Который час, Джун?

— Примерно полдесятого.

— Вы очень заняты?

— Ну, я, собственно говоря, одна на коммутаторе. У Доры грипп. Да и я борюсь с ним, как могу.

По жалобным интонациям и слегка заплетающемуся языку собеседницы мисс Кларво заподозрила, что Джун борется с гриппом таким способом, который не одобряют ни дирекция гостиницы, ни сама Элен. И она спросила:

— Вы скоро освободитесь?

— Примерно через полчаса.

— Не могли бы вы… то есть мне очень хотелось бы, чтобы вы зашли ко мне в номер, прежде чем уйти домой.

— Что-нибудь не так, мисс Кларво?

— Да.

— Вот тебе на! Но я же ничего не…

— Я буду ждать вас после десяти, Джун.

— Ну ладно, но я все-таки не понимаю, что я такого…

Мисс Кларво повесила трубку. Она знала, как надо обращаться с Джун и ей подобными. Повесить трубку. Оборвать разговор. Однако она не понимала, что в жизни слишком часто обрывала разговор с очень многими людьми, слишком быстро вешала трубку. И вот в тридцать лет она одна. И телефон ее обычно молчал, а если кто-то стучал в дверь ее номера-люкс, то это означало, что либо официант принес обед, либо посыльный — газету, либо парикмахерша из салона красоты пришла подправить ей прическу. Так что не с кем было обрывать разговор, кроме телефонистки с коммутатора, которая когда-то работала в конторе отца Элен, или сумасшедшей незнакомки, предсказательницы будущего по хрустальному шарику.

Правда, она повесила трубку в разговоре с незнакомкой недостаточно быстро. Похоже, ее собственное одиночество мешало ей оборвать разговор: лучше злые слова, чем совсем никаких.

Мисс Кларво прошла через гостиную и открыла застекленную дверь, которая вела на маленький балкон. Там хватало места только для одного стула. Элен села на него и стала смотреть на бульвар с высоты четвертого этажа. Бульвар был забит машинами и сиял огнями. На тротуарах кишел народ, ночь заполняли звуки городской жизни. Слух мисс Кларво почему-то воспринимал их как шумы, доносившиеся с другой планеты.

На небе появилась первая звездочка, можно бы загадать желание. Но мисс Кларво ничего не загадала. От людей на бульваре ее отделяла такая же бесконечность, как и от звезд.

* * *

Джун задержалась, так как зашла сначала в бар и лишь затем поднялась по лестнице черного хода к двери в небольшую кухню номера-люкс мисс Кларво. Иногда мисс Кларво и сама пользовалась черной лестницей.

Джун не раз видела, как она легкой тенью кралась вверх или вниз, точно призрак, избегающий общения с живыми людьми.

Дверь на кухню была заперта. Мисс Кларво держала под замком все на свете. Среди работников гостиницы ходил слух, будто она держит в номере крупные суммы денег, так как не доверяет банкам. Подобные слухи — обычное дело, их распускают посыльные, которым нравится рассуждать о всякого рода хищениях: ведь они слишком бедны, чтобы позволить себе какое-нибудь более интересное развлечение.

Джун этому слуху не верила. Мисс Кларво все запирала потому, что была из тех, кто вечно оберегает свои вещи независимо от их ценности.

Джун постучала в дверь и подождала, слегка покачиваясь, потому что выпила двойной мартини, да к тому же из радиоприемника в холле доносились звуки вальса, и ее маленькая худая фигурка в полупальто из дешевой шотландки раскачивалась в такт музыке.

Голос мисс Кларво вошел в мелодию, словно нож в масло:

— Кто там?

Джун взялась за косяк двери, чтобы обрести равновесие.

— Это я, Джун.

Хозяйка номера сняла цепочку и отодвинула засов.

— Как вы поздно.

— Мне надо было сначала сделать одно дело.

— Да, понимаю. — Мисс Кларво не стала спрашивать, что за дело: кухню сразу заполнил запах, который говорил сам за себя. — Пройдемте в другую комнату.

— Я только на минутку. А то моя тетя…

— Почему вы пришли с черного хода?

— Ну, я же не знала, для чего я вам нужна, вот я и подумала: если я что-то сделала не так, зачем всем видеть, как я шастаю туда-сюда.

— Вы не сделали ничего плохого, Джун. Я только хотела задать вам несколько вопросов. — Мисс Кларво улыбнулась доброй улыбкой. Она знала, как надо обращаться с Джун и ей подобными. Улыбнуться. Даже если на душе кошки скребут от страха и неизвестности, все равно улыбнуться. — Вы раньше бывали в моем номере, Джун?

— Нет.

— Ни разу?

— А как я могла сюда прийти? Вы никогда раньше меня не звали, а я сюда поступила уже после того, как вы заняли этот номер.

— Может, вам хочется осмотреть его?

— Нет, спасибо, мисс Кларво. Я действительно спешу.

— Тогда выпейте чего-нибудь. Не откажетесь? — Улыбнуться. Задобрить. Предложить выпить. Сделать что угодно, только бы не остаться одной и не ждать, что телефон вот-вот снова зазвонит. — У меня есть хороший херес. Я держу его для… ну, на случай, если кто-нибудь зайдет.

— Пожалуй, глоток хересу мне не повредит, — честно призналась Джун. — Особенно в борьбе с наступающим гриппом.

Мисс Кларво повела гостью через прихожую в гостиную, и Джун теперь, когда оказалась за спиной у хозяйки, с любопытством оглядывалась. Но, собственно, увидеть ничего было нельзя. Все двери были закрыты, как тут догадаешься, куда они ведут: в спальню, ванную или в стенной шкаф. Последняя дверь вела в гостиную. Здесь мисс Кларво проводила дни с утра до вечера, сидя с книгой в глубоком кресле у окна, или лежа на диване, или же сочиняя письма за ореховым бюро: «Дорогая мама, я здорова… прекрасная погода… близится Рождество… привет Дугласу… Дорогой мистер Блэкшир, насчет этих ста акций компании „Атлас“…»

Мать ее жила в шести милях к западу, в Беверли-Хиллз,[1] а контора мистера Блэкшира находилась в десяти кварталах на том же бульваре, но мисс Кларво очень давно не видела ни мать, ни поверенного в делах.

Налила в рюмку хересу из графинчика, стоявшего на кофейном столике:

— Прошу вас, Джун.

— О, спасибо, мисс Кларво.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

— Благодарю вас.

Джун села в кресло у окна, а мисс Кларво наблюдала за ней, думая, как она похожа на птицу с ее быстрой походкой вприпрыжку, яркими жадными глазами и костлявыми кистями рук. Воробей, да и только, несмотря на светлые волосы и аляповатое полупальто из шотландки, — захмелевший воробей, который вместо зерен питается хересом.

Глядя на Джун, мисс Кларво впервые подумала о том, а как же выглядит эта самая Эвелин Меррик. Подумав, сказала:

— Час назад, то есть в половине десятого, мне позвонили. Я буду вам очень благодарна, если вы сообщите мне что-нибудь об этом звонке.

— Вы хотите знать, откуда звонили?

— Да.

— У меня нет возможности установить это, мисс Кларво, если звонок был не по междугородному телефону. Сегодня вечером таких было четыре, но звонили не вам.

— Но вы помните, что кто-то вызывал мой номер?

— Не могу вам сказать.

— Подумайте хорошенько.

— Да, конечно, мисс Кларво, я думаю, как только могу. — И девушка наморщила лоб, чтобы подтвердить свои слова. — Только дело-то вот в чем. Если бы кто-то позвонил и спросил мисс Кларво, я бы это запомнила, но если спрашивают номер 4-25, это совсем другое дело, сами понимаете.

— Значит, тот, кто мне звонил, знал мой телефонный номер в гостинице?

— Наверное.

— Почему вы так думаете, Джун?

Девушка поерзала в кресле, поглядывая то на дверь, то на мисс Кларво, то снова на дверь.

— Я не знаю.

— Но вы же сказали «наверное», Джун.

— Я только хотела сказать… хотела сказать, что не помню, вызывал ли кто-нибудь номер 4-25 сегодня вечером.

— По-вашему, я лгунья?

— О нет, мисс Кларво, я не это хотела сказать, мисс Кларво. Я только…

— Ну?

— Не припомню, только и всего.

На этом разговор и был закончен. Ни изъявлений благодарности, ни благих пожеланий на прощание. Просто мисс Кларво встала и открыла дверь. Джун выскочила в коридор. А мисс Кларво снова осталась одна.

Хохот в соседнем номере сотрясал перегородку, через открытую балконную дверь врывались голоса:

— Ну ты даешь, Джордж, ну даешь!

— Послушайте эту девицу, она дело говорит!

— Черт бы вас побрал, где открывашка?

— А для чего Бог дал тебе зубы?

— Бог дал, Бог взял.

— Долли, куда ты задевала открывашку?

— Не помню.

«Не припомню, только и всего».

Мисс Кларво присела у орехового бюро и взяла золоченую авторучку, подаренную отцом ко дню рождения несколько лет назад.

«Дорогая мама, — писала она. — Я целую вечность ничего о тебе не слышала. Надеюсь, вы с Дугласом по-прежнему живете в гадости».

Элен уставилась на то, что написала, подсознательно подозревая описку. Поначалу все показалось правильно: «…вы с Дугласом по-прежнему живете в гадости».

Я же хотела сказать «в радости». Перо соскочило не на ту букву. Я не желаю зла собственной матери. А все этот шум в соседнем номере, никак не сосредоточиться.

— Бывает, ты ведешь себя как павиан, Гарри.

— Ну так пошли кого-нибудь за бананами, Гарри голоден. Что тут смешного?

— Ладно, я пошутила. Ты что, шуток не понимаешь?

Мисс Кларво закрыла на замок застекленную дверь.

Может, и звонок незнакомки был всего-навсего шуткой? Кто-то из работников гостиницы решил припугнуть ее, потому что она богата и считается немножечко странной. Мисс Кларво понимала, что эти качества делают ее естественной жертвой шутников; она смирилась с этим много лет тому назад, и розыгрыши уже не задевали ее, как раньше, в школе.

Значит, никаких проблем. Девушка с хрустальным шариком пошутила. Эвелин Меррик просто не существует. Однако это имя стало напоминать о чем-то, хоть поначалу мисс Кларво была уверена, что никогда не слыхала его.

Элен отдернула занавески на окнах и вернулась к письму.

«Надеюсь, вы с Дугласом по-прежнему живете в гадости».

Мисс Кларво зачеркнула «в гадости» и написала «в радости».

«Надеюсь, у вас с Дугласом все хорошо. Не могу сказать того же о себе. Я ни на что не надеюсь. Мне все равно».

Мисс Кларво разорвала листок пополам и аккуратно положила в корзину для бумаг рядом с бюро. По сути дела, ей не о чем было писать своей матери, как всегда. Просить у нее совета и утешения казалось совершенно бессмысленным. Ни того ни другого миссис Кларво не даст, даже если бы Элен осмелилась попросить об этом.

Вечеринка в соседнем номере перешла к песням. «Вниз по речке от старой мельницы», «Луна над жнивьем», «Дэйзи, Дэйзи». Иногда пели в лад, иногда — нет.

В груди мисс Кларво поднялась горячая волна гнева. Какое они имеют право поднимать такой шум на ночь глядя? Надо пойти постучать в стену, а если не угомонятся, вызвать администратора.

Поднимаясь со стула, мисс Кларво зацепилась каблуком за нижнюю перекладину бюро и упала вперед, причем ударилась об острый угол выдвижной его части. Немного полежала молча, ощущая металлический привкус крови во рту и слушая, как тревожно стучит пульс в висках.

Немного погодя встала и медленно, негнущимися ногами прошагала к зеркалу над телефонным столиком. На лбу была небольшая царапина, из уголка рта сочилась кровь, там, где выпирающий нижний зуб прорезал губу.

«…У меня есть хрустальный шарик. Я вас вижу. Вполне ярко и отчетливо. С вами произошел несчастный случай. Рассечен лоб, изо рта течет кровь…»

Крик о помощи поднялся к горлу мисс Кларво. Помогите, кто-нибудь! Мама, Дуглас, мистер Блэкшир…

Но крик так и не прорвался наружу. Застрял в глотке, мисс Кларво проглотила его, как и многие другие крики.

Я по-настоящему и не пострадала. Видно, я слишком чувствительна. Отец всегда гордился деликатностью моих чувств. Значит, нечего закатывать истерику. Надо подумать и сделать нечто разумное.

Мисс Кларво вернулась к бюро, взяла ручку и чистый лист бумаги.

«Дорогой мистер Блэкшир, позвольте напомнить Вам, что на похоронах отца Вы предложили мне совет и помощь, если таковые понадобятся. Не знаю, сказали ли Вы это лишь потому, что такие вещи принято говорить на похоронах, или Вы были искренни. Надеюсь на последнее, потому что сейчас у меня возник именно такой случай. Мне кажется, что меня преследует безумная женщина…»

Глава 2

«…Мне очень неприятно сообщать нелепые подробности кому бы то ни было. У меня нет привычки взваливать свою ношу на кого-то еще, но поскольку Вы не раз помогали моему отцу, то мне очень хотелось бы воспользоваться Вашим советом в том положении, в котором я оказалась.

Буду очень благодарна Вам, если по получении этого письма Вы позвоните мне и скажете, что Вы по этому поводу думаете. Разумеется, моя благодарность будет выражена не только словами.

Искренне Ваша Элен Кларво»

Письмо пришло в контору мистера Блэкшира и было переправлено к нему домой, в Лос-Фелис, потому что он уже ушел из конторы. Вообще Блэкшир теперь появлялся на работе нерегулярно. Достигнув пятидесяти лет, он постепенно отходил от дел отчасти потому, что мог себе это позволить, но главным образом из-за того, что на него, подобно ранней зиме, навалилась скука. Все кругом начало для него повторяться: новые ситуации были похожи на старые, люди, которых он встречал впервые, почти ничем не отличались от тех, кого он знал давно. Ничего нового.

Лето прошло. Подступила зимняя скука, и мозговые извилины мистера Блэкшира затянулись ледком. Жена умерла, оба сына женились и жили теперь своей семейной жизнью, а из друзей у него были только партнеры по бизнесу, с которыми он время от времени встречался за ленчем в «Скандии», «Браун Дарби» или в кафе «Рузвельт». Обеды и семейные вечера бывали редко, потому что Блэкширу надо было рано вставать и в шесть утра появляться в конторе к моменту открытия Нью-Йоркской фондовой биржи.

К середине дня он уставал, начинал раздражаться и, когда ему вручили письмо от мисс Кларво, поначалу хотел оставить его нераспечатанным. Через ее отца, который был одним из его клиентов, он много лет знал Элен Кларво, ее натянутая речь и спотыкающаяся мысль угнетали его. Никогда не думал он о ней как о женщине. Она была для него просто мисс Кларво, таких клиенток у него были десятки — одинокие, богатые женщины, старающиеся стать еще богаче, чтобы как-то снять с себя бремя своего одиночества.

— Черт побери эту женщину, — вслух сказал он. — Провались в тартарары все глупые женщины.

Но он все же вскрыл письмо, так как на конверте красивым почерком мисс Кларво, приобретенным в частной школе, было начертано: «Лично. Очень важно».

«…Возможно, Вы думаете, что я преувеличиваю, поэтому спешу заверить Вас в точности моего изложения и телефонного разговора, и последующего разговора с телефонисткой, Джун Салливан. Уверена, Вы поймете, как глубоко я потрясена и смущена. Никому за всю мою жизнь я не причинила зла, во всяком случае умышленно, и теперь просто поражена, что кто-то держит на меня зло…»

Закончив читать письмо, мистер Блэкшир позвонил мисс Кларво в гостиницу скорей из любопытства, чем из желания помочь. Да, мисс Кларво не из тех женщин, которые принимают помощь. Она живет сама по себе, ради себя, отгородившись от остальных стеной банкнот и железной решеткой своего эгоцентризма.

— Мисс Кларво?

— Да.

— Это Пол Блэкшир.

— О-о! — Это было даже не слово, это был вздох облегчения.

— Несколько минут назад я получил ваше письмо.

— Да. Спасибо, что позвонили.

Это больше походило на конец разговора, чем на его начало. Несколько обиженный таким холодным приемом, Блэкшир продолжал:

— Вы просили у меня совета, мисс Кларво.

— Да, конечно.

— У меня мало опыта в подобных делах, но я настоятельно рекомендовал бы вам…

— Пожалуйста, — попросила мисс Кларво. — Пожалуйста, ничего не говорите.

— Но вы же сами попросили меня…

— Нас могут слышать.

— У меня телефон не спаренный.

— А у меня, боюсь, что да.

Должно быть, она имеет в виду эту телефонистку, Джун Салливан, подумал Блэкшир. Действительно, та от нечего делать может подслушивать. Возможно, мисс Кларво общалась с ней свысока или, вполне вероятно, возбудила ее любопытство.

— Были и другие обстоятельства, — осторожно продолжала мисс Кларво. — Но я могу рассказать о них только с глазу на глаз.

— Понимаю.

— Я знаю, как вы заняты, и мне неловко настаивать, но я должна с вами повидаться, мистер Блэкшир, должна.

— Продолжайте, пожалуйста. — За стеной денег и железными прутьями он видел в мисс Кларво девушку в беде, нехотя и неловко взывающую о помощи. Блэкшир сделал кислую мину, представив себя в роли спасителя поневоле, усталого одинокого рыцаря в твидовом пиджаке из мягкой ткани ручной работы, поставляемой фирмой «Гаррис» с Гебридских островов. — Скажите, что я должен сделать, мисс Кларво?

— Если бы вы приехали сюда в гостиницу, мы смогли бы поговорить наедине.

— По-моему, большего уединения, чем в моем доме, нам не найти.

— Я не могу. Я… боюсь выйти на улицу.

— Ладно. Когда мне прийти к вам?

— Как можно быстрее.

— Тогда до скорого свидания, мисс Кларво.

— Спасибо. Большое спасибо. Я просто не могу сказать, как я вам благодарна.

— И не говорите. До встречи.

Блэкшир быстро повесил трубку. Не хотел слышать доносившиеся из нее слова благодарности, жесткие и нескладные, точно монеты, вылетающие из разменного авто. «Большое спасибо» — это верх ее благодарности.

Какая неинтересная женщина, подумал Блэкшир, корпит над своим богатством, точно скряга, тратится только на самое необходимое для жизни.

Хотя они часто обменивались письмами, Блэкшир не видел Элен с похорон ее отца в прошлом году. Высокая, бледная, она стояла в сторонке от остальных, глаза ее были сухи, и единственным выражением чувств были кислые взгляды, которые она время от времени бросала на рыдающую вдову, Верну Кларво, стоявшую рядом с сыном Дугласом. Чем обильнее текли слезы матери, тем прямее становилась спина Элен, тем крепче сжимались ее губы.

Когда обряд был закончен, Блэкшир подошел к мисс Кларво, ему захотелось смягчить ее безмолвное страдание.

— Какое несчастье, Элен.

Она посмотрела в сторону:

— Да. Для меня тоже.

— Я знаю, как вы с отцом любили друг друга.

— Это не совсем так.

— Да?

— Да. Я его любила, мистер Блэкшир, а он меня — нет.

В последний раз он видел ее, когда она чопорно садилась на заднее сиденье черного «кадиллака», увозившего главных участников похорон: миссис Кларво, Элен и Дугласа. Странное получилось трио.

Неделю спустя Блэкшир получил письмо от мисс Кларво, в котором она извещала, что переехала на постоянное жительство в гостиницу «Моника», и поручала ему вести ее денежные дела.

Меньше всего он мог представить себе гостиницу «Моника» как избранное Элен место жительства. Это было небольшое здание на шумном бульваре в центре Голливуда, заведение, подходящее не для тихой, одинокой женщины вроде мисс Кларво, а для проезжих, которые проводили в гостинице день-другой и ехали дальше, для ретивых мелких служащих и их жен, для коммивояжеров, возивших чемоданы с образцами, рекламных агентов, рыскающих в поисках новых контрактов, для осторожных дам, имена которых посыльные знают наперечет, да туристов, путешествующих по городам и интересующихся мастерскими художников или телевизионными шоу. В общем, постояльцы были людьми такого сорта, каких мисс Кларво не любила и избегала. Тем не менее она решила жить среди них словно инопланетянка.

Блэкшир оставил свою машину на стоянке для паркования и перешел на другую сторону улицы, где находилась гостиница «Моника».

Администратор, который на табличке обозначался как Дж. О. Хорнер, был худым пожилым мужчиной с выпученными глазами, придававшими его лицу выражение живого интереса и любознательности. Но это была только видимость. После тридцати лет работы в этой должности люди для него обладали не большей индивидуальностью, чем пчелы для пчеловода. Их отличительные черты тонули в голой статистике, основанной на всякого рода числах. Постояльцы приходили и уходили, ели, пили, бывали веселыми или печальными, тощими или толстыми; воровали полотенца, забывали в номерах зубные щетки, книги, пояса, бижутерию; прожигали дырки в креслах и диванах, принимали ванну, выбрасывались из окон. Все были похожи друг на друга, как пчелы из одного улья, и мистер Хорнер защищался от них покровом безразличия.

Важно было лишь то, чтобы они своевременно оплачивали счета. Блэкшир показался ему платежеспособным, и он встретил его радушной улыбкой:

— Чем могу быть полезен, сэр?

— Полагаю, меня ждет мисс Кларво.

— Простите, ваше имя?

— Пол Блэкшир.

— Минуточку, сэр, я справлюсь.

И Хорнер направился к щиту коммутатора, ступая мягко и осторожно, как будто кто-то из его заклятых врагов разбросал по полу кнопки. Что-то сказал дежурной телефонистке, едва шевеля губами. Девушка оглянулась через плечо на Блэкшира с каким-то мрачным любопытством, и он подумал: не та ли это Джун Салливан, о которой мисс Кларво упоминала в письме.

Блэкшир встретил ее взгляд. Это была тощая блондинка с дрожащими руками и неестественно бледным лицом, словно черные наушники, подобно пиявкам, высосали из нее слишком много крови.

Хорнер наклонился к ней, а она отодвинулась от него, насколько было возможно, и начала зевать. Зевнула три-четыре раза, так что заслезились глаза и покраснели веки. Угадать ее возраст было невозможно. Либо худосочная двадцатилетняя девица, либо недоразвитая сорокалетняя женщина.

Хорнер вернулся к конторке, сердито теребя лацканы черного пиджака.

— Мисс Кларво ничего нам не говорила, сэр, а ее номер не отвечает.

— Я знаю, что она ждет меня.

— Да, конечно, сэр, я не хотел вас обидеть, поверьте. Мисс Кларво часто не подходит к телефону. Затыкает уши ватой. Многие наши постояльцы так поступают из-за уличного шума…

— Какой ее номер?

— Четыре двадцать пять.

— Я поднимусь к ней.

— Конечно, сэр. Лифты направо.

Дожидаясь лифта, Блэкшир оглянулся и увидел, что Хорнер наблюдает за ним; на минутку администратор сбросил защитный покров безразличия и подсматривал за посетителем, точно старуха из-за кисейной занавески.

Блэкшир вошел в лифт, и Хорнер снова опустил вуаль, а кисейную занавеску набросил на свои мысли: «Костюм обошелся ему небось в полторы сотни долларов… мошенники всегда одеваются прилично… Интересно, чем он ее проймет и на сколько надует…»

* * *

Мисс Кларво, должно быть, ждала у двери. Не успел Блэкшир постучать, как дверь распахнулась и Элен быстрым шепотом произнесла:

— Входите, пожалуйста.

Она заперла за ним дверь, и несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Затем мисс Кларво протянула руку, и Блэкшир пожал ее.

Кожа ее ладони была холодная, сухая и жесткая, как пергамент, в рукопожатии не было ни дружелюбия, ни хотя бы интереса. Она пожала ему руку, потому что была приучена соблюдать элементарные правила вежливости. Блэкшир почувствовал, что она не любит физического соприкосновения с кем бы то ни было. Ее оно как будто оскорбляло, настолько она была замкнута в себе. Это личное «я», подумал Блэкшир, все время выглядывает словно через маленькую замочную скважину.

Для ноября день был довольно теплым, и у Блэкшира вспотели руки. Он испытал некоторое удовольствие, оттого что, должно быть, оставил немного своей влаги на руке мисс Кларво.

Блэкшир ожидал, что Элен оботрет ладонь — незаметно или же машинально, — но она этого не сделала. Просто отступила на шаг, и на ее высоких скулах показались два красных пятнышка.

— Очень любезно было с вашей стороны проявить обо мне такое беспокойство, мистер Блэкшир.

— Никакого беспокойства, поверьте.

— Садитесь, пожалуйста. Это кресло с подголовником очень удобное.

Гость сел. Кресло действительно было удобным, но Блэкшир не мог не заметить, что оно, как и остальная мебель в гостиной, было дешевым и грубой работы. И он вспомнил дом Кларво в Беверли-Хиллз: стулья ручной работы в огромной гостиной, ковер, сотканный на заказ, так чтобы его рисунок гармонировал с висевшей над камином картиной Гогена, — и в который раз удивился тому, как неожиданно мисс Кларво покинула этот дом и уединилась в небольшом номере-люкс второразрядной гостиницы.

— Вы почти не изменились, — вежливо солгал Блэкшир.

Элен пристально посмотрела на него:

— Вы хотели сделать мне комплимент?

— Да, конечно.

— Когда мне говорят, что я не изменилась, для меня это не комплимент. Потому что я была бы рада измениться.

Черт бы побрал эту женщину, подумал Блэкшир. С ней невозможно быть любезным. Она просто не может принять комплимент или что-нибудь еще приятное; подобные вещи, похоже, жгут ее, словно горящие стрелы, и ей приходится вырывать их из себя и тотчас бросать обратно, пока они не погасли.

— Как ваша мама? — холодно спросил Блэкшир.

— Она вполне здорова, насколько мне известно.

— А Дуглас?

— Дуглас — как и я, мистер Блэкшир. Все тот же. К сожалению.

Элен подошла к ореховому бюро. На нем не было никаких следов ее долгих занятий за ним. Ни писем, ни бумаг, ни чернильных пятен на промокашке. Мисс Кларво все за собой убирала. Хранила бумаги в выдвижных ящиках, стенных шкафах, наколов их предварительно на штыри в подставках. Все свидетельства о своей жизни держала под замком — записки Дугласа, в которых он просил денег, банковские ордера и погашенные чеки; пахнущие гарденией письма матери, несколько газетных вырезок о ее отце, приглашение на свадьбу, надорванное посередине, флакон снотворных таблеток, поводок и ошейник с серебряной бляшкой, на которой была выгравирована кличка собаки — Живчик, фотография худенькой угловатой девочки в балетной пачке, стопка ассигнаций, схваченная золотой скрепкой.

Мисс Кларво взяла деньги и протянула их Блэкширу:

— Будьте добры, пересчитайте их, мистер Блэкшир.

— Зачем?

— Возможно, я ошиблась. Я иногда становлюсь… слишком возбужденной и не могу сосредоточиться.

Блэкшир пересчитал ассигнации.

— Сто девяносто шесть долларов.

— Значит, я все-таки правильно сосчитала.

— Не понимаю.

— Кто-то меня обкрадывает, мистер Блэкшир. То ли систематически, и уже не первую неделю, то ли это произошло лишь однажды, не знаю. Но только я уверена, что в пачке должно быть около тысячи долларов.

— Когда вы обнаружили нехватку?

— Сегодня утром. Проснулась я рано, было еще темно. Из холла доносились голоса, спорили о чем-то мужчина и женщина. Женский голос был похож на голос этой самой Эвелин Меррик, и я… ну, это меня всполошило. Я не смогла снова заснуть. Начала думать о мисс Меррик и о том, когда она снова позвонит мне — если позвонит — и что она хочет получить от меня. Единственное, что у меня есть, — это деньги.

Элен помолчала, как бы ожидая от собеседника возражения или согласия. Блэкшир ничего не сказал. Он знал, что девушка ошибается, однако не считал, что будет какой-нибудь прок, если он скажет ей об этом: у мисс Кларво кроме денег было кое-что еще, что могло бы заинтересовать женщину вроде Эвелин Меррик, а именно — ее уязвимость.

Мисс Кларво спокойно продолжала:

— Я встала, приняла таблетку и снова легла. И мне приснилась она — Эвелин Меррик. Будто бы у нее оказался ключ от моего номера и она вошла сюда словно к себе домой. Вульгарная блондинка, размалеванная, как девка с панели, — я и сейчас вижу ее перед собой вполне отчетливо и ярко. Она прошла к моему бюро и взяла мои деньги. Все. — Мисс Кларво остановилась и в упор посмотрела на Блэкшира долгим взглядом. — Знаю, что подобные сны не означают ничего, кроме того, что я была взволнована и напугана, но, как только проснулась, я открыла бюро и пересчитала свои деньги.

— Понимаю.

— Про сон я рассказала вам, так как хотела объяснить, что у меня была причина пересчитать деньги. Обычно я этого не делаю. Я не скряга над грудой золота.

Она сказала это как бы в свою защиту, как если бы раньше кто-то обвинил ее в жадности.

— Зачем же вы храните такие большие суммы у себя в номере? — поинтересовался Блэкшир.

— Они нужны мне.

— Для чего?

— Ну, например, на чаевые, на покупку одежды и тому подобное.

Блэкшир не счел нужным указать, что тысячу долларов на чаевые так быстро не изведешь, а черное трикотажное платье мисс Кларво свидетельствовало о том, что покупки она делает редко и на одежду особо не тратится.

Тишина тянулась, как сплошная лента из вальцов, до тех пор пока не стало казаться, что неизвестно, в каком месте ее разрезать.

— Я люблю, чтобы деньги были у меня постоянно под рукой, — сказала Элен, наконец. — С ними я чувствую себя увереннее.

— Вернее было бы предположить обратное.

— Почему?

— Деньги делают вас желанной добычей.

— Вы полагаете, что этой женщине только этого от меня и надо? Только денег?

Она сделала нажим на слове «только», из чего Блэкшир понял, что она тоже подозревает и другие возможные цели.

— Вполне вероятно, — сказал он. — Это очень похоже на вымогательство. Не исключено, что эта женщина хочет запугать вас, смутить, чтобы потом вы рады были заплатить, лишь бы она оставила вас в покое. Но, может быть, она никогда больше не обратится к вам.

Мисс Кларво отвернулась со вздохом, в котором явно слышалось отчаяние.

— Я боюсь. По временам боюсь даже отвечать на телефонный звонок.

Блэкшир принял серьезный вид:

— А не известно ли вам, Элен, еще что-нибудь, о чем вы мне не сказали?

— Нет. В письме к вам я описала все, упомянула каждое произнесенное слово. Она… она сумасшедшая, не так ли, мистер Блэкшир?

— Немного ненормальная, конечно. Я в таких делах не разбираюсь. Я специалист по акциям и облигациям, а не по психозам.

— Значит, вы ничего мне не посоветуете?

— Я думаю, вам хорошо было бы отправиться на время в какое-нибудь путешествие. Покинуть город. Повидать свет. Поезжайте туда, где эта женщина вас не найдет.

— Мне некуда ехать.

— Весь мир для вас открыт, — нетерпеливо заметил Блэкшир.

— Нет… нет.

Мир открыт для тех, кто вдвоем: для супругов, любовников, матерей и дочерей, отцов и сыновей. Повсюду вокруг себя мисс Кларво видела пары — мать и отца, а теперь мать и Дугласа, — и при виде их она ощущала, как сердце ее обрастает ледяной коркой.

— Поезжайте в Англию, — продолжал Блэкшир. — Или в Швейцарию. Я слышал, зимой очень хорошо в Санкт-Морице.

— Что мне делать в таких местах?

— А что делают другие?

— Этого я не знаю, — серьезно сказала она. — Я утратила контакт с людьми.

— Надо наладить его снова.

— А как можно найти то, что потеряно? Вы что-нибудь теряли, мистер Блэкшир?

— Да. — Он подумал о своей жене и о своих бесконечных молитвах про себя, в которых он предлагал Богу: возьми мои глаза, руки, ноги, все что угодно, но оставь мне Дороти.

— Простите, — сказала мисс Кларво. — Я не подумала… я забыла…

Блэкшир закурил сигарету. Руки его дрожали от злости и от горьких воспоминаний, он вдруг почувствовал ненависть к этой нескладной женщине, которая все делала не так, как надо, и вовсе не думала об окружающих, была неспособна на заботу о ком бы то ни было, даже о собаке.

— Вы просили у меня совета, — сказал он совершенно бесстрастно. — Очень хорошо. Насчет недостающих денег вам придется обратиться в полицию. Хотите вы этого или нет, это ваш гражданский долг.

— Долг, — медленно повторила мисс Кларво, будто слово это обладало привкусом, подлежащим анализу, острым ароматом прошлого и вызывало в памяти касторку и алгебру, невыплаканные слезы, заусенцы и чернильные пятна от протекающей авторучки. У мисс Кларво было тонкое обоняние, она улавливала и определяла любые запахи, как бы ни выветрило их время.

— Что же касается этой женщины, Эвелин Меррик, то я уже дал вам хороший совет: устройте себе каникулы. Бывают такие ненормальные люди, которые получают наслаждение от анонимных звонков незнакомым или малознакомым людям.

— Она назвала себя. Звонок не был анонимным.

— Только в отношении вас. Но вы ее не знаете. Никогда не слышали о ней прежде, так ведь?

— Мне так кажется. Но я не уверена.

— А обычно вы хорошо запоминаете людей — имена, лица, речи?

— О да. — И мисс Кларво с горьким удовлетворением кивнула. — Я их запоминаю.

Блэкшир встал и, подойдя к окну, выглянул на улицу. Начался вечерний час пик, люди сновали во всех направлениях, спешили добраться домой: в Вествуд или Тарзану, в Редондо-Бич или Глендейл, в Эскондидо или Хантингтон-парк, в Шерман-Оукс или Линвуд. Как будто поступил заказ эвакуировать Голливуд и всей эвакуацией руководил один-единственный полицейский, регулировщик дорожного движения с пронзительным свистком.

Обернувшись через плечо, Блэкшир сказал:

— Вы не из тех, кто с готовностью следует советам.

— То, что вы предлагаете, невозможно. Я не могу оставить Лос-Анджелес как раз сейчас по причинам личного характера. — И она туманно намекнула: — Моя семья.

— Понимаю. Что ж, я попытаюсь помочь вам, но боюсь, не найду способа оказаться вам полезным.

— Такой способ есть.

— Какой?

— Найти ее.

Нахмурившись, Блэкшир обернулся к собеседнице:

— Зачем?

— Я хочу… я должна увидеться и поговорить с ней. Мне необходимо избавиться от этой… неопределенности.

— Возможно, эта неопределенность сидит у вас внутри, Элен. Встреча с незнакомкой может не спасти вас.

Элен властным жестом подняла руку, как будто хотела заставить собеседника замолчать. Но почти сразу же уронила руку и сказала:

— Может быть, и нет. Но вы могли бы попытаться.

— Для зацепки у меня одно только имя.

— Нет. Есть кое-что еще. Как вы, надеюсь, помните, она сказала, что на днях станет знаменитой, ее… ее тело будет выставлено во всех музеях страны. Это должно означать, что она позирует художникам, она — натурщица.

— В этом городе натурщиц — пруд пруди.

— Но это отправная точка для поиска. Разве нет агентств по найму натурщиц?

— Есть.

— Вот там и можно попытать счастья. Я вам заплачу, конечно. Я заплачу…

— Вы забыли одну вещь.

— Какую?

— Я не нанимаюсь на подобную работу.

Минуту она помолчала.

— Вы обиделись, что я предложила деньги? Извините. Когда я предлагаю заплатить кому-нибудь, я никого не хочу этим оскорбить. Просто деньги — это единственное, что я могу предложить.

— Вы невысокого мнения о себе, Элен.

— Оно у меня не от рождения.

— Откуда же?

— Это слишком долгая история, чтобы ее рассказывать, и слишком скучная, чтобы ее слушать.

— Понимаю.

Но на самом деле Блэкшир ничего не понимал. Он помнил ее отца, высокого, подтянутого, спокойного человека, явно любившего свою немного манерную маленькую жену Верну. Блэкшир не мог себе представить, благодаря каким блуждающим хромосомам или семейным недоразумениям появились на свет такие непохожие дети, как Элен и Дуглас. Блэкшир никогда не был близким другом семьи, хотя знал их всех с тех пор, как Элен училась в колледже, а Дуглас — в военном училище. Время от времени Блэкшира приглашали на обед, в этих случаях тон разговору за столом задавала Верна Кларво, которая могла без конца говорить в координатах «я — мне — мое». Ни одному из детей нечего было сказать, а если и было, им, видимо, велели помалкивать. Они были вроде образцовых арестантов за столом тюремного надзирателя — Дуглас, светловолосый и хрупкий для своего возраста, и Элен, карикатура на отца, с ее мальчишеской прической и костлявыми руками и ногами.

Вскоре после смерти Кларво Блэкшир очень удивился, когда прочел в светской хронике утренней газеты, что Дуглас женился. Он был меньше удивлен, когда через несколько недель прочел в судебной хронике о расторжении брака.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала мисс Кларво. — О том, что мне следовало бы нанять опытного детектива.

Блэкшир был далек от такой мысли, но согласился с Элен:

— По-моему, недурная мысль.

— Вы знаете такого специалиста?

— Сразу сказать не могу. Лучше посмотрите в отделе объявлений.

— Я не могу довериться незнакомому человеку. Я не доверяю даже… — Договорила взглядом: не доверяю даже вам. Даже матери или Дугласу. Даже самой себе. — Мистер Блэкшир, — сказала она вслух, — я…

И вдруг плечи ее начали сотрясаться, как будто она занималась тяжким трудом, а лицо исказилось, словно она заранее узнала, что отпрыск, которого она родит, окажется деформированным уродцем.

— Мистер Блэкшир… я… о Господи…

Отвернувшись, она прижалась лбом к стене и закрыла лицо руками. Блэкширу стало жаль ее не потому, что она заплакала, а потому, что он видел, какой борьбы ей это стоило. Гора потрудилась и родила мышь.

— Ну, ну, не плачьте. Все будет хорошо. Не принимайте к сердцу.

Он говорил ей те же слова, что и своей жене Дороти, когда та плакала, слова, которые сами по себе ничего не значили, но удовлетворяли потребность Дороти во внимании и сострадании. Потребности мисс Кларво были более глубокими и в какой-то мере темными. Словами ее было не пронять.

Блэкшир закурил еще одну сигарету, отошел к окну и сделал вид, будто разглядывает хмурое небо и сочащиеся моросью облака. Если дождь к вечеру разойдется… если так, я завтра утром не пойду в контору… пожалуй, прав мой врач, мне надо совсем отойти от дел… но что я буду делать со своими свободными днями и что они сделают со мной?

И внезапно он с удивлением понял, что его положение на жизненном пути не лучше, чем у мисс Кларво. Оба достигли плоскогорья, ограниченного с одной стороны крутыми скалами, а с другой — пропастями. Блэкшир когда-то лазал по горам и исследовал ущелья. Мисс Кларво не делала ни того ни другого, но все же они находились на одном и том же плоскогорье.

— Элен… — Он обернулся и увидел, что ее в комнате нет.

Через несколько минут она вернулась, лицо ее было вымыто, волосы причесаны.

— Пожалуйста, извините меня, мистер Блэкшир. Я не часто показываю себя дурой на людях, — сказала она, скривив губы. — Во всяком случае, такой набитой дурой.

— Извините, что я огорчил вас.

— Не вы. Кое-что другое. Наверно, я ужасная трусиха.

— Кого вы боитесь: вора или той женщины?

— Думаю, это одно и то же лицо.

— Пожалуй, вы слишком буквально толкуете ваш сон.

— Нет. — Она бессознательно начала тереть лоб, и Блэкшир заметил уже затянувшуюся неглубокую царапину. — Как вы думаете, может один человек воздействовать на другого так, чтобы с тем произошел несчастный случай?

— По-моему, может, если воздействие со стороны первого достаточно сильное и оно совпадает с желанием второго наказать самого себя.

— Есть вещи, которые нельзя объяснить только психологией.

— Видимо, есть.

— Вы верите в экстрасенсорное восприятие?

— Нет.

— Тем не менее оно существует.

— Может быть.

— Я чувствую… я очень ясно чувствую что… что эта женщина намеревается уничтожить меня. Я знаю это. Если угодно, назовите это интуицией.

— Назовите это страхом, — сказал Блэкшир.

Элен грустно посмотрела на него:

— Вы совсем как мой отец. Для вас не существуют вещи, которые вы не можете потрогать или почуять. Отец был лишен музыкального слуха; прожил жизнь, так и не узнав, что такое музыка. Всегда думал, что люди, слушающие музыку, только притворяются, будто слышат нечто такое, чего на самом деле нет.

— Это не очень удачное сравнение.

— Возможно, оно верней, чем вы думаете. Что ж, не смею больше вас задерживать, мистер Блэкшир. Я очень ценю, что вы нашли время прийти повидаться со мной. Я знаю, как вы заняты.

— Я вовсе не занят. Практически я уже отошел от дел.

— О, я не знала. В таком случае надеюсь, вы в полной мере насладитесь вашим досугом.

— Постараюсь. — («Что ты будешь делать со свободными днями? — спросил он себя. — Коллекционировать марки, выращивать розы, смотреть двухсерийные фильмы, дремать на солнышке на задней веранде, а когда наскучит одиночество, пойдешь в парк поговорить с сидящими на скамейках стариками?») — У меня никогда не было столько досуга, чтобы я научился наслаждаться им. Этому придется учиться.

— Да, — мягко сказала мисс Кларво. — Боюсь, придется.

Она подошла к двери и отперла ее. После секундного колебания Блэкшир последовал за ней.

Они пожали друг другу руки на прощание, и Блэкшир сказал:

— Вы не забудете сообщить о пропаже денег в полицию?

— Не забуду, мистер Блэкшир. Я просто этого не сделаю.

— Но почему?

— Деньги сами по себе не имеют для меня большого значения. Я сижу в этой комнате и богатею, не пошевелив пальцем. Часы тикают — и я становлюсь богаче. Что для меня восемь сотен долларов?

— Что ж, прекрасно, но Эвелин Меррик имеет для вас значение. Полиция могла бы отыскать ее для вас.

— Могла бы, но не возьмет на себя такой труд.

Блэкшир знал, что она права. Хищение денег полицию заинтересует, но нет никаких оснований считать воровкой Эвелин Меррик. Что касается телефонного звонка, то полиция получает десятки подобных жалоб каждый день. Заявление мисс Кларво подколют к другим и забудут о нем, — ведь Эвелин Меррик не нанесла мисс Кларво никакого физического ущерба, даже ничем определенным не угрожала. Никто не станет разыскивать эту женщину, если Блэкшир не сделает этого сам.

Я мог бы найти ее, подумал он. Это ведь не расследование тяжкого преступления, для которого требуется профессиональный опыт. Мне же нужно лишь разыскать женщину. Для этого достаточно обычного здравого смысла, настойчивости и в какой-то мере везения. Уж лучше разыскивать женщину, чем собирать марки или болтать со стариками на скамейках парка.

И Блэкшир ощутил возбуждение, а затем ему пришла в голову нелепая мысль о том, что мисс Кларво придумала всю эту историю, что она ухитрилась заставить его изменить свои планы.

— Вы верите в экстрасенсорное восприятие, мистер Блэкшир?

— Нет.

— Нет?

Он посмотрел на мисс Кларво. Та улыбалась.

— Вы передумали, — сказала она, и в ее голосе не было ни нотки сомнения.

Глава 3

На другой день Блэкшир, проведя все утро у телефона, после полудня приехал в заведение, обозначенное в Центральной телефонной книге Лос-Анджелеса как Школа очарования и совершенства под руководством Лидии Хадсон. В книге числилась не одна дюжина подобных школ, отличавшихся одна от другой только по названию, местоположению и степени переоценки своих возможностей: «Мы знаем вас совсем другой», «Наших выпускниц ждут сотни блестящих предложений», «Мы с полной гарантией доведем до совершенства ваш облик, осанку, манеру держаться, вашу фигуру и ваш интеллект», «Мы научим вас красиво ходить и красиво говорить»…

Мисс Хадсон творила чудеса на третьем этаже дома на Вайн-стрит. Холл представлял собой небольшой зал, стиль которого создавали изразцы в сварных стальных рамах и знающие себе цену молодые и в той или иной степени очаровательные женщины. Две из них явно уже прошли курс обучения; свой профессиональный реквизит они носили с собой в коробках из-под шляпок, у обеих было одинаковое выражение лица, наполовину разочарованное, наполовину тревожное, как у пассажирок, которые давно дожидаются поезда и во все глаза глядят на рельсы — не покажется ли спасительный вагон.

Они засекли Блэкшира и тотчас завели оживленную беседу:

— Ты помнишь Джуди Холл? Так вот, она наконец-то обручилась.

— Да ну? Как же ей это удалось?

— Не смею строить догадки. Я хочу этим сказать, что она пользовалась довольно рискованными методами, разве не так?

— Должно быть, так. В прошлом году она пустилась во все тяжкие. Ты обратила внимание, какой у нее цвет лица? И какая манера держаться?

— Ее портит не манера держаться, а фигура.

— Держу пари, мисс Хадсон могла бы делать чудеса…

«Мы научим вас красиво ходить и красиво говорить».

Блэкшир подошел к столику секретарши, и «пассажирки» прекратили болтовню. Еще один поезд прошел без остановки.

— Мисс Хадсон назначила мне встречу. Моя фамилия Блэкшир.

Ресницы секретарши опустились, словно под тяжестью макияжа.

— Мисс Хадсон сейчас на разговорном уроке, мистер Блэкшир. Не угодно ли подождать?

— Хорошо.

— Присядьте сюда, пожалуйста.

И секретарша прошла красивой походкой через всю комнату и исчезла за дверью с филенками из матового стекла и табличкой «Вход воспрещен». Через минуту оттуда вышла коротенькая женщина с волосами цвета японской хурмы и соответственно накрашенным ртом. Она не раскачивала бедра при ходьбе. Шагала быстро, откинув плечи назад и вытянув вперед голову со слегка вызывающим видом, будто шла навстречу сильному ветру или сердитому клиенту.

— Я Лидия Хадсон. — Голос звучал неожиданно мягко и приятно, с легким новоанглийским акцентом. — Извините, что заставила вас ждать, мистер Блэкшир.

— Вы не заставили меня ждать.

— Я была изрядно удивлена вашим телефонным звонком. Вы говорили так загадочно.

— Я бы сказал — озадаченно.

— Очень хорошо. — Она улыбнулась профессиональной улыбкой, не затронувшей ее глаз. — Надеюсь, вы не из полиции, мистер Блэкшир?

— Нет.

— Может, вы нотариус и разыскиваете эту Меррик как затерявшуюся наследницу? Вот было бы забавно.

— Да, действительно.

— Но это не тот случай?

— Нет.

— Такого не бывает. — Мисс Хадсон глянула на двух натурщиц, которые держались благородно и делали вид, что не слушают. — Насчет вас никто не звонил, девушки. Мне очень жаль.

Одна из натурщиц поставила на ковер свою коробку из-под шляпки и подошла поближе:

— Но, мисс Хадсон, вы сами велели прийти к двум, и вот мы…

— Терпение, Стелла. Выдержка и терпение. Один миг несдержанности может так же повредить вашему цвету лица, как два эклера.

— Но…

— Не забывайте, Стелла, что вы теперь наша выпускница. И вам непозволительно вести себя как новенькой, — и, обратившись к Блэкширу, мягко добавила: — Пойдемте в мой кабинет. Здесь, при этих глупышках, разговаривать невозможно.

Кабинет мисс Хадсон был искусно оснащен для заманивания новых учениц. По обе стороны стола, за которым она сидела, стояли лампы с розовым абажуром, выгодно оттенявшие цвет ее лица и создававшие впечатление, что волосы у нее почти естественного цвета. Другая часть комнаты, предназначенная для будущих клиенток, освещалась мертвенно-бледным мерцанием висевших у потолка ламп дневного света, а по обеим боковым стенам стояли зеркала от пола до потолка.

— Это мой кабинет для консультаций, — сказала мисс Хадсон. — Я никогда не критикую недостатки девушек сама. Просто прошу их посмотреть в зеркало и сказать, что в них кажется им не так. Это способствует установлению доверительных отношений и помогает в работе. Прошу вас, садитесь, мистер Блэкшир.

— Спасибо. А чем это помогает в работе?

— Я часто обнаруживаю, что девушки более строги в своих данных, чем я. Они ожидают от себя большего, понимаете?

— Не совсем.

— Ну, иногда приходит очень хорошенькая девушка, и я не вижу, что у нее не так. А она видит, потому что сравнивает себя, возможно, с Авой Гарднер или еще какой-нибудь кинозвездой. И соглашается пройти курс. — Мисс Хадсон сухо улыбнулась. — Результаты мы гарантируем, разумеется. Сигарету?

— Нет, спасибо.

— Ну вот, теперь вы знаете о моем бизнесе не меньше моего. Вернее, — добавила она, метнув на посетителя проницательный взгляд, — столько, сколько вам требуется.

— Это очень интересно.

— Иногда меня мутит от всего этого, но жить как-то надо, у меня трое детей. Младшей дочери четырнадцать. Вот дам ей закончить колледж или выдам замуж за какого-нибудь надежного парня и брошу это занятие. Буду расхаживать по дому весь день в халате и шлепанцах и за всю оставшуюся жизнь ни разу не открою баночку с кремом для лица. Каждое утро буду смотреться в зеркало и хихикать, увидев новую морщинку или седой волос. — Она остановилась, чтобы перевести дух. — Не обращайте на меня внимания. Я все шучу. Или мне так кажется. Но, как бы там ни было, вы пришли сюда не затем, чтобы слушать мою болтовню. Что вы хотите узнать об Эвелин Меррик?

— Все, что вы можете рассказать мне.

— Это немного. Я видела ее только однажды, неделю назад. Она прочла мое объявление в газете «Ньюз», в котором я предлагала короткие разовые консультации, и пришла, села в то самое кресло, в котором вы теперь сидите. Худенькая, бедно одетая брюнетка, размалеванная, как проститутка. С профессиональной точки зрения, такое просто немыслимо. Короткая мальчишеская итальянская стрижка. Такая прическа только кажется небрежной, но на самом деле требует умелого ухода. А уж ее одежда… — Мисс Хадсон внезапно остановилась. — Надеюсь, она не ваша подружка?

— Я никогда ее не видел.

— Тогда зачем вы ее разыскиваете?

— Давайте придерживаться версии о затерявшейся наследнице, — сказал Блэкшир. — Она начинает мне нравиться.

— Мне она всегда нравилась.

— И вы дали ей консультацию?

— Я поступила с ней, как и с остальными: постаралась успокоить, называла по имени и тому подобное. Потом попросила встать, пройтись, посмотреться в зеркало и сказать мне, какой недостаток она хочет исправить. Обычно девушки в этот момент смущаются, хихикают. С ней этого не было. Она повела себя… ну, скажем, странно.

— В чем это выражалось?

— Она просто стояла перед зеркалом, не говоря ни слова. Словно зачарованная самой собой. Так что смутилась-то я…

* * *

— Пройдитесь немного, Эвелин.

Девица не шелохнулась.

— Вы довольны своей осанкой? Цветом лица? А как насчет макияжа?

Она не ответила.

— У нас принято давать будущим ученицам возможность самим себя оценивать. Мы не можем устранять недостатки, которые ученица не признает. Так скажите, вы вполне довольны вашей фигурой? Честно посмотрите на себя спереди и сзади.

Эвелин заморгала и отвернулась.

— Зеркало искажает, и освещение плохое.

— Вовсе не плохое, — возразила задетая мисс Хадсон. — И зеркало, и освещение показывают все, как оно есть. Мы должны отметить те или иные недостатки, прежде чем исправлять их.

— Как вы сочтете нужным, мисс Хадсон.

— Именно так, как я сказала… Сколько вам лет, Эвелин?

— Двадцать один год.

Видно, она считает меня дурой, подумала мисс Хадсон.

— Так вы хотите стать натурщицей?

— Да.

— Какого рода?

— Хочу позировать художникам. Живописцам.

— Сейчас невелик спрос на такого рода…

— У меня хорошие груди, и я не боюсь простуды.

— Дорогая моя девочка, — сказала мисс Хадсон, не скрывая иронии. — А что еще вы можете делать, кроме того, что вы не простужаетесь?

— Вы потешаетесь надо мной. Просто не понимаете.

— Чего не понимаю?

— Я хочу обессмертить себя.

Мисс Хадсон от изумления лишилась дара речи.

— И не знаю другого способа добиться этого, — продолжала девушка. — Когда я увидела ваше объявление, то подумала: пусть кто-нибудь напишет меня, какой-нибудь по-настоящему великий художник. Так что, сами понимаете, в моем желании есть смысл, если вдуматься.

Мисс Хадсон не пожелала вдумываться. Не было у нее времени хлопотать о чьем-то бессмертии: завтрашний день и без того пугал ее.

— Зачем такой молодой женщине, как вы, беспокоиться о смерти?

— У меня есть враг.

— У кого их нет?

— Я имею в виду настоящего врага, — вежливо сказала Эвелин. — Это женщина. Я видела ее. В моем хрустальном шарике.

Мисс Хадсон посмотрела на дешевенькое платье из искусственного шелка с пятнами под мышками.

— Так вы зарабатываете на жизнь, предсказывая судьбы?

— Нет.

— Чем же вы занимаетесь?

— На данный момент я без работы. Но если понадобятся деньги, я смогу добыть их. Достаточно, чтобы заплатить за ваш курс.

— Вы понимаете, что у нас производится запись на очередь? — солгала мисс Хадсон.

— Нет-нет, я думала…

— Я с удовольствием внесу вас в список очередности. — «На этом пока и остановимся. Мне ни к чему частица вашего бессмертия. Да и ваш хрустальный шарик». — Как пишется ваша фамилия?

— Меррик.

— Эвелин Меррик. Двадцать один год. Адрес и номер телефона?

— Не могу сейчас вам сказать. Завтра я съезжаю с квартиры и еще не решила, где буду жить.

Адреса нет, отметила мисс Хадсон в записной книжке. Хорошо. Это послужит прекрасным поводом не звонить ей.

— Я позвоню вам, как только устроюсь на новом месте, — сказала Эвелин. — Тогда вы сможете сообщить мне, когда откроется вакансия.

— Возможно, это случится не так скоро.

— Все равно я попытаюсь.

— Да, — сухо сказала мисс Хадсон. — Я верю, вы попытаетесь.

— Я позвоню вам, скажем, через неделю.

— Послушайте, Эвелин. На вашем месте я бы еще подумала насчет позирования художникам, я…

— Вы не на моем месте. Я позвоню через неделю.

* * *

— Неделя истекла вчера, — сказала мисс Хадсон Блэкширу. — Она не позвонила. Не знаю, радоваться мне или сожалеть.

— По-моему, радоваться, — сказал Блэкшир.

— Пожалуй, я и радуюсь. Она какая-то чокнутая. Видит Бог, мои девицы звезд с неба не хватают, ни одна из них не тянет на коэффициент умственного развития, сравнимый с баскетбольным счетом. Но они не с придурью, как она. Догадываетесь, о чем мне хотелось бы узнать, мистер Блэкшир?

— Нет.

— Я хотела бы знать, что она увидела в зеркале и что ее так загипнотизировало. Что она там увидела?

— Себя.

— Нет, — покачала головой мисс Хадсон. — Это я видела ее. Она же видела кого-то еще. Мороз по коже продирает, верно?

— Нет, не особенно.

— А меня — да. Я ее пожалела. Подумала: допустим, это одна из моих дочерей; так как со мной что-то случилось, пока они еще не выросли, они пустились… Ладно, не будем об этом. Меня подобные мысли угнетают. К тому же я ничем не больна и машину вожу аккуратно. А еще у меня есть сестра, которая вполне могла бы позаботиться о моих детях, если бы со мной что-то случилось. — Внезапно разозлившись, мисс Хадсон потянулась вперед и хлопнула ладонью по изящной сиренево-белой столешнице своего письменного стола. — Черт бы побрал эту девицу! Бьешься, бьешься долгие годы, стараясь, чтобы жизнь была как можно лучше, и не думая о смерти, а тут — на тебе! Приходит какая-то свихнувшаяся с безумными мыслями о смерти, и ты не можешь выбросить их из головы. Несправедливо. Шкуру бы с нее спустить. Я жалею, что попыталась помочь ей.

Блэкшир поднял брови:

— Как именно вы помогли ей, мисс Хадсон?

— Может, и не помогла. Но попыталась. Я видела, что она вот-вот сломается, и назвала ей одного человека. Подумала, он даст ей какую-нибудь работу, чтобы она могла перебиться, пока не придет в чувство, если вообще придет.

— А что за работа?

— Работа натурщицы. Он художник, причем хороший, то есть умеет сводить концы с концами, учит других. На уроках использует натурщиц, необязательно хорошеньких девушек, но всяких, какая бы ни была фигура. Я подумала, что никакой беды не будет, если я пошлю к нему Эвелин. Может, ему приглянутся мочки ее ушей, или ее большие пятки, или еще что. Этот Мур ценит всякие мелкие детали.

— Мур?

— Харли Мур. Его студия — на Палм-авеню, недалеко от Сансета, возле бульвара Санта-Моника.

— Она действительно когда-нибудь позировала, не знаете?

— Она сказала, что да. Выполняла какую-то работу для Джека Теролы. Он держит фотографию кварталах в десяти к югу отсюда. О нем я очень мало знаю, кроме того, что он хорошо платит. Заготавливает иллюстрации для религиозных журналов, — знаете, такие картинки, где жена с ужасом видит, как ее муж целует свою секретаршу, или где молодую учительницу воскресной школы хватают в объятия на хорах церкви, и прочее в том же духе. Моя младшая все время читает эти журналы. Я из кожи лезу вон, чтобы отучить ее от них. Такие журналы создают у подростков неправильное представление о мире: они начинают думать, будто все боссы тискают своих секретарш или на всех учительниц воскресных школ нападают на хорах церкви. А ведь это не так.

— Надеюсь, нет.

— Ну вот, видите, куда мы пришли?

Блэкшир точно не знал, куда он пришел. Зато знал, куда пойдет.

* * *

Очевидно, средства достижения совершенства давали больше прибыли, чем конечные результаты этого процесса: мисс Хадсон могла позволить себе украсить свою резиденцию изразцами и панелями красного дерева; заведение Теролы представляло собой оштукатуренный домишко между улочкой с односторонним движением под пышным названием Джакаранда-лейн и ветхим четырехэтажным каркасным домом, разгороженным на отдельные квартиры. На матовом оконном стекле была сделана по трафарету черная надпись:

ДЖЕК ТЕРОЛА — ФОТОАТЕЛЬЕ

ХОРОШЕНЬКИЕ НАТУРЩИЦЫ

ЖИВАЯ НАТУРА ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЬСКИХ И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СЪЕМОК

СТУДИИ ДЛЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ КОМПОЗИЦИЙ

ЗАХОДИТЕ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ

Блэкшир вошел. Несмотря на ряды картотечных шкафов и образцы работ Теролы, украшавшие стены, приемная ателье выглядела как гостиная чьего-то дома, чем она раньше и была. В одном из концов комнаты был камин красного кирпича, не топившийся и настолько заброшенный, что он казался дырой в стене, которую безалаберный каменщик забыл замуровать. Справа от камина размещалась отделенная занавесками спальня. Занавески не были задернуты, и можно было видеть часть ее обстановки: коричневое кожаное кресло со сморщенным от старости сиденьем, кровать для дневного отдыха, наполовину прикрытая старомодным шерстяным одеялом, а над ней — то самое окно с надписью. Вид спальни напомнил Блэкширу его детство на Среднем Западе — у всех мало-мальски зажиточных людей была «солнечная веранда», где летом было невыносимо жарко, а зимой дьявольски холодно, веранда ни на что не годилась, ее строили только для престижа.

У Теролы эта самая веранда была вовсе не для престижа, она использовалась по назначению. На кровати явно спали: из-под одеяла торчала грязная простыня, а на подушке были следы бриллиантина.

В приемной никого не было, но из-за закрытой двери в другом ее конце доносились звуки какой-то работы — скрип передвигаемых тяжелых предметов и чьи-то голоса.

Слов Блэкшир разобрать не мог, но по тону говорящих все было ясно. Кто-то отдавал распоряжения, и кто-то отказывался их выполнять.

Блэкшир уже собрался было постучать в закрытую дверь, как вдруг увидел табличку с печатными буквами, прислоненную к пишущей машинке на столе Теролы: «Для вызова, пожалуйста, звоните».

Он позвонил, подождал, снова позвонил; наконец дверь открылась, и вышла девушка в купальном халате из штапельного полотна. Лицо ее не было накрашено и лоснилось от жира и воды. Вода капала с коротких прядей, стекала по шее, намокший халатик прилипал к телу.

Вид у нее был беззаботный.

— Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с мистером Теролой.

— Он сейчас занят. Присядьте.

— Благодарю вас.

— Я должна изображать утопающую, но Джек никак не может отрегулировать воду. Он хочет, видите ли, имитировать озеро Мичиган.

Блэкшир вежливо кивнул, выражая понимание.

— Джек очень охоч до сцен с утопающими, — добавила девушка. — Я-то предпочла бы оставаться сухой. На мой взгляд, лучше бы меня закалывали. А то слишком уж много возни с озером Мичиган. Вы не хотите присесть?

— Мне так удобнее.

— Ладно. Вы по делу?

— В известном смысле. Меня зовут Пол Блэкшир.

— Очень приятно. Нола Рат. Что ж, мне пора вернуться. Не хотите ли почитать журнал?

— Нет, спасибо.

— Возможно, вам придется подождать. Если этот снимок у Джека получится, он появится здесь в ноль минут, но уж если нет, то нет.

— Я подожду.

— Лучше бы уж меня закалывали, — повторила девушка. — Я скажу Джеку, что вы его дожидаетесь.

После нее остались лужицы воды и запах мокрых волос.

Нола Рат. Блэкшир повторил про себя ее имя, пытаясь определить, сколько же девушке лет. Должно быть, лет двадцать пять, немного меньше, чем Элен Кларво, но казалось, их разделяет целое поколение. Возраст мисс Кларво мало зависел от хода времени. Она была женщиной средних лет, и ничто в ней давно не говорило о молодости. Поэтому она была легкой добычей не только для Эвелин Меррик, но и для любых жизненных невзгод.

Мысль об этой женщине угнетала Блэкшира. Он хотел бы отделаться от этой мысли, но она стучалась в его мозг, точно нарушенное обещание.

Блэкшир посмотрел на часы. Три десять. Поднялся ветер. Занавески у входа в спальню то втягивались внутрь, то вспучивались, в камине дрожала паутина, а где-то в трубе скреблись мыши.

— Вы хотели видеть меня?

Блэкшир обернулся, удивленный тем, что он не слышал, как открылась дверь и к нему подошел хозяин ателье.

— Мистер Терола?

— Совершенно верно.

— Я — Блэкшир.

Они обменялись рукопожатием. Тероле на вид было немногим больше сорока; высокий и худой, он все время сутулился, словно хотел казаться пониже ростом. Кустистые черные брови нетерпеливо вздрагивали, когда он говорил, как будто молчаливо отрицали слова, вылетавшие из мягкого женского рта. Две тонкие параллельные пряди седоватых волос тянулись по лысой макушке, как железнодорожные рельсы.

— Одну минуту. — Терола прошел к спальне и с раздражением задернул занавески. — У меня здесь беспорядок. Моя секретарша сидит дома, заболела свинкой. В ее-то возрасте. Я думал, свинка — детская болезнь. Так чем я могу быть вам полезен, Блэкшир?

— Насколько мне известно, у вас работает или работала молодая женщина по имени Эвелин Меррик.

— Как вы об этом узнали?

— Мне так сказали.

— Кто именно?

— Мисс Меррик сослалась на вас, когда пошла поступать в школу натурщиц. Заявила, что работала у вас.

— Кем же?

— Выполняла ту работу, которую вы могли ей предложить, — ответил Блэкшир, стараясь не выказать свое нетерпение. — Ведь вы занимаетесь и так называемой художественной композицией?

— Да, и это на самом деле вид искусства.

— Вам видней. Вы помните мисс Меррик?

— Может, да, а может, нет. Я не отвечаю на кучу вопросов, если для этого нет веских причин. Назовите ваши, мистер Блэкшир.

— Блэкшир.

— Не то чтобы я не хотел с вами сотрудничать, только у меня обычай — сначала узнавать, с кем, в чем и для чего. Вы чем занимаетесь, мистер?

— Я консультант по инвестициям.

— И что же?

— Скажем, есть подлежащее разделу имущество и Эвелин Меррик может получить свою часть.

Терола говорил, почти не разжимая губ, словно боялся, что в спальне или в камине притаился человек, умеющий читать по губам.

— Не похоже, чтобы малютка получила часть какого бы ни было имущества, мистер.

— Значит, она заходила к вам?

— Заходила. Рассказала печальную сказку об умирающей матери, и я дал ей работу часа на два. Уважаю умирающих матерей, если они не передумывают и не остаются живехонькими, как моя собственная.

— Меррик причинила вам беспокойство?

— Я не позволяю таким пташкам причинять мне беспокойство. Я беру их за ухо и вышвыриваю вон.

— И ее вышвырнули?

— Пришлось. Она подняла шум.

— Когда это было?

— Недели две тому назад или около того. Тех, которые шумят, я выкидываю. Не то чтобы мне надо было что-то скрывать, — добавил он, подмигнув. — Просто не люблю тех, кто сует нос не в свое дело.

— А что еще она делала, кроме того, что совала нос?

— О, у нее возникла дурацкая мысль, будто я могу ее обессмертить. Сначала я подумал, она шутит, и расхохотался. Есть же у меня чувство юмора, черт побери! А она взъярилась. По правде говоря, у нее, по-моему, не все шарики на месте.

— Какую все же работу выполняла Эвелин Меррик?

— Позировала.

— Лично для вас или для одной из ваших «художественных» композиций?

— Какая вам разница?

— Возможно, большая.

— А именно?

— Если она позировала вам одна для иллюстрации в журнал, вы могли бы дать мне ее фотографию. Если же она работала с группой, едва ли вы сможете это сделать.

Терола погасил окурок сигареты в пепельнице.

— Я никогда не раздаю снимки.

— А что же вы с ними делаете? Торгуете вразнос?

— Плохое слово вы сказали. Лучше вам уйти, пока я не вбил вам его обратно в глотку.

— Я не знал, что вы такой чувствительный, Терола.

— С такими, как вы, я не желаю иметь дела. Мотайте отсюда.

— Спасибо за информацию.

Терола открыл дверь.

— Катитесь ко всем чертям.

Блэкшир прошел по переулку и сел в машину. Впервые за тридцать лет он чуть было не вступил в драку; это пробудило у него старые воспоминания, былые страхи и своего рода первобытное возбуждение. Рука на ключе зажигания дрожала, злость свинцовым грузом давила на глаза. Он хотел бы вернуться и сразиться с Теролой, а если понадобится, то и убить его.

Однако пока он ехал в студию Харли Мура, свежий морской ветерок поохладил его страсти и нейтрализовал разъедавшую мозг кислоту: оказывается, я не такой цивилизованный, каким себя считаю. Я все сделал не так. С Муром поведу дело иначе.

Глава 4

Берта Мур пятнадцать лет ждала ребенка, и, когда наконец родилась девочка, Берта с трудом могла поверить в свое счастье. Ей приходилось все время убеждать себя в этом. В любое время дня и ночи она входила на цыпочках в детскую, желая еще раз убедиться, что девочка здесь и она жива. Берта ни на минуту не могла присесть с книгой или шитьем, она как будто висела в воздухе подобно воздушному шарику на нитке. Нитку прочно держал стоявший обеими ногами на земле ее муж Харли.

У Берты хватило ума не забросить мужа после рождения дочери. Она, можно сказать, была очень добра к нему, но это была преднамеренная и равнодушная доброта; где-то в глубине ее сознания таилась мысль, что не надо жалеть сил, лишь бы Харли был ублаготворен во всем, потому что при хорошем отце девочка будет здоровой и лучше приспособленной к жизни, дружная семья — великое дело.

Все свое свободное время Берта проводила в разговорах с подругами и родственницами о совершенствах своего дитяти; она лихорадочно звонила педиатру, когда девочка отрыгивала пищу, или мужу, когда та плакала без видимой причины. Проживя с мужем почти двадцать лет, Берта научилась не беспокоить Харли в его студии. Однако она без труда и сожалений забыла эту науку в тот день, когда родилась дочь. Теперь она звонила Харли «во имя дочери», что снимало всякую возможность упреков или порицания. Девочка росла себе, не ведая о том, какие обязательства она налагает на своих родителей. Берта звала ее Энджи, это было уменьшительное от Энджел[2] и не имело ничего общего с зарегистрированным именем — Стефани Кэролайн Мур.

В тот день в четыре часа Энджи не пожелала прикладываться к рожку. Берта танцевала с ней туда-сюда по гостиной, когда зазвонил телефон. Она осторожно переложила девочку с левой руки на правую и сняла трубку:

— Алло?

— Алло. Это миссис Мур?

— Да.

— Вы меня не знаете, но я дружна с вашим мужем.

— Да? — оживленно сказала Берта, хотя почти не обращала внимания на разговор. Волосы ребенка так нежно касались ее шеи, а теплое тельце пахло цветами и солнцем.

— Я Эвелин Меррик. Возможно, ваш муж упоминал обо мне?

— Возможно. — Девочка с большим усилием повернула головку, чтобы прислушаться к разговору, и состроила такую смешную гримаску, что Берта расхохоталась.

— Вы одна, миссис Мур?

— Я никогда не бываю одна. У нас родился ребенок, как вы, наверное, знаете.

После короткой паузы собеседница ответила:

— Да, конечно, знаю.

— Вчера девочке исполнилось четыре месяца.

— Они такие милые в этом возрасте.

— Еще бы. Но Энджи выглядит скорей как шестимесячная, даже доктор так говорит.

Это была правда. Врач, настоятельно побуждаемый Бертой, согласился, что девочка «крупная и развивается нормально».

— Какое славное имя — Энджи.

— Разумеется, это прозвище. — («Какой приятный голос у этой женщины, — подумала Берта, — и как она интересуется ребенком».) — Кстати, боюсь, я не запомнила ваше имя.

— Эвелин Меррик. Мисс Меррик.

— Что-то знакомое. Я почти уверена, что Харли говорил о вас. Большую часть времени я занимаюсь с девочкой и не слушаю, что мне говорят… Прекрати, Энджи. Нет, нет, не трогай… Она пробует потянуть на себя телефонный провод.

— Как она, должно быть, очаровательна.

— О да.

Берта столько лет восхищалась чужими детьми, — говоря правду, если ребенок оказывался смышленым, и подвирая, если он таковым не был, — что, по ее мнению, теперь другим женщинам не остается ничего другого, как восхищаться ее дочуркой. Как хорошо, что ни одной из них не придется подвирать, говоря об Энджи. Она — само совершенство. Никакой комплимент не будет преувеличением, никакая лесть не покажется грубой, Берта проглотит ее за милую душу и переварит без малейшей отрыжки.

— Девочка похожа на вас или на Харли?

— О, боюсь, что на меня, — ответила Берта с гордой улыбкой. — Это все говорят.

— Как бы мне хотелось взглянуть на нее. Я совершенно… без ума от детей.

— Так почему бы вам не зайти?

— Когда?

— Да хоть сегодня днем, если это вам удобно. Энджи очень подвижна, она целыми часами не спит. — («Интересно будет показать Энджи кому-то из друзей Харли для разнообразия. Харли скромничает и до сих пор никого не пригласил взглянуть на нее.») — Харли придет домой не раньше шести. Мы можем попить чаю и поболтать, я покажу вам тетрадь со всеми записями об Энджи. Вы, случайно, не художница, мисс Меррик?

— В известном смысле.

— Я так и подумала. Харли говорит, что нашу крошку еще рано писать, но я… Впрочем, неважно. Вы ее увидите сами. Вы знаете наш адрес?

— Да. Буду рада познакомиться с вами, миссис Мур.

Они попрощались, и Берта повесила трубку, заранее упиваясь материнской гордостью.

Берта не была подозрительной ни по характеру, ни по жизненному опыту — у Харли был не один десяток друзей обоего пола, — и ей не показалось странным, что Эвелин Меррик не сообщила о причине своего телефонного звонка.

— Очень милая женщина, — сообщила она Энджи, — придет полюбоваться тобой, и я хочу, чтобы ты была совершенно неотразимой.

Энджи сосала пальцы.

Сменив пеленки и платьице, тщательно причесав жиденькие волосы дочери, Берта снова подошла к телефону, чтобы позвонить Харли.

Ответил сам Харли, как всегда резко и с недоверием, словно опасался, что его утомят или обманут.

— Хар? Это я.

— О! Что-нибудь с девочкой?

— Ничего. Она сияет, как новенький доллар.

— Послушай, Берта, я как раз сейчас очень занят. Здесь у меня посетитель, который…

— Я тебя не задержу, дорогой. Я только хотела сказать тебе, что можешь не спешить домой. У нас будет гостья к чаю. Мисс Меррик придет посмотреть на малышку.

— Кто?

— Эвелин Меррик, твоя добрая знакомая.

— Она придет к нам?

— Ну конечно. А в чем дело, Хар? У тебя такой тон…

— Когда она придет?

— Точно не знаю. О часе мы не договорились.

— Слушай меня внимательно, Берта. Запри двери и сиди дома, пока я не приеду.

— Я не пони…

— Сделай, как я сказал. Мы приедем через пятнадцать минут.

— Мы?

— Сейчас у меня в студии господин, который разыскивает эту женщину. Он говорит, она сумасшедшая.

— Но она говорила так ласково… и она так заинтересовалась Энджи, что захотела взглянуть на нее…

Но Харли уже повесил трубку.

Берта стояла бледная, широко раскрыв глаза и прижимая к груди ребенка. Энджи, почувствовав, как мать напряглась, воспротивилась слишком крепкому объятию и заплакала.

— Ну, будь хорошей девочкой, Энджи, — сказала Берта, и голос ее звучал спокойно. — Ничего не случилось, и бояться нечего.

Но спокойный голос не обманул малышку; она слышала, как часто бьется сердце Берты, как дрожат ее руки, и учуяла опасность.

— Мы просто запрем двери и подождем папу. Не надо плакать. Бог ты мой, что подумают соседи, когда услышат, что такая маленькая девочка поднимает такой большой шум…

Неся на руках ревущую Энджи, Берта заперла все три наружные двери и задернула тяжелые занавеси на окне в эркере гостиной. Затем уселась в качалку, которую Харли купил, так как она сказала, что без такого кресла немыслимо растить ребенка.

Затененная комната и мягкое покачивание успокоили девочку.

— Ну вот и славно. Сейчас ты успокоишься и пойдешь спать. Бог ты мой, не стоит беспокоиться из-за какой-то сумасшедшей…

У дверей раздался звонок.

Даже не оглянувшись на дверь, Берта отнесла заснувшую девочку в детскую, положила в кроватку с сеткой по бокам и укрыла одеялом. Затем медленно вернулась в прихожую, и тут звонок снова зазвонил.

Берта стояла с окаменевшим лицом, ждала и слушала. Не слышно было шума проезжающих автомобилей, криков играющих детей или болтовни возвращающихся из супермаркета женщин. Как будто все, узнав об опасности, покинули эту часть города.

— Миссис Мур! — донесся мягкий, но настойчивый голос через дверную щель. — Впустите меня.

Берта прикрыла рот тыльной стороной ладони, словно боялась, как бы слова не сорвались с ее губ сами по себе.

— Я сразу же поспешила к вам. Страшно хочется посмотреть на ребенка. Впустите меня… Я знаю, вы дома, миссис Мур. В чем дело? Вы меня боитесь? Я никому не причиню зла. Хочу только взглянуть на дочь Харли… Ведь у нас с ним тоже скоро будет ребенок.

Слова просачивались сквозь дверную щель, будто капли яда, прикосновение к которому смертельно.

— Вас это поражает, миссис Мур? Вы не знаете, что там творится у него в студии? Как вы думаете, что происходит после того, как я позирую ему нагая?

«Заставьте ее замолчать, — мысленно взмолилась Берта. — Она лжет. Она безумна. Харли никогда бы… он не такой… он сказал, что натурщицы для него все равно что куски дерева…»

— О, не думайте, что я у него единственная. Просто я последняя. После позирования это случается так естественно, так неизбежно. Неужели он водил вас за нос все эти годы? Неужели в глубине души вы не догадывались? И сейчас не догадываетесь? Я одолжу вам мой хрустальный шарик. О, какие вещи вы увидите!

И она начала медленно и тщательно описывать подробности, словно поучала ребенка, и Берта слушала, как ребенок, не понимая некоторых грубых слов, но словно загипнотизированная соприкосновением со злом. Она не могла сдвинуться с места, уйти за пределы действия яда. Капля за каплей он прожигал ей сердце и вызывал кошмарные видения.

И тут вдруг с улицы донеслась веселая звонкая песня о хорошем настроении: «Бонни мой за океаном… Ах, пусть он вернется ко мне». Песня кончилась и началась снова, а в перерыве Берта услышала стук женских каблуков по бетонному тротуару. Двигаясь механически, точно кукла на пружинах, она прошла в гостиную и отвела в сторону занавеси в эркере.

По улице убегала женщина, ее черные волосы буйно развевались на ветру, полы пальто бились о худые ноги. По-прежнему бегом она завернула за угол по направлению к южной части города.

Берта прошла в детскую. Энджи спала на боку, засунув в рот большой палец.

Берта стояла у кроватки, ошеломленно смотрела на девочку и думала, что же за человек ее отец.

— Берта! Все в порядке, дорогая?

— Конечно.

— Мы добрались сюда так быстро, как только могли. Познакомьтесь: мистер Блэкшир. Моя жена Берта.

— Добрый день, — она подала руку Блэкширу. — Выпьете чего-нибудь?

— Спасибо, не откажусь, — сказал Блэкшир.

— И я тоже. Я собиралась пить чай, но… Я ждала гостью к чаю. Милая дама собиралась полюбоваться ребенком. Я приодела и причесала Энджи. Помнится, заранее испытывала блаженство. Но это было давно.

— Берта, ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

— Да, — сухо ответила она.

Как странно Харли выглядит: стрижка ежиком, загорелое лицо и очки в роговой оправе. Совсем не похож на художника. Может, поэтому он мало пишет в последнее время… другие дела творятся в его студии, более важные…

Харли смешал для Берты бурбон. Коктейль показался ей слабым и кислым; чуть пригубив, она просто держала бокал у губ и через край его смотрела на Блэкшира. Спокойный, респектабельный, держится с достоинством. Но это ни о чем не говорит. Ни о чем не говорит и внешность Харли, как и любого другого мужчины во всем мире.

Рука ее дрогнула, и немного коктейля пролилось на подол платья. Она знала, что оба мужчины это заметили. Они смотрели на нее изумленно, словно понимали: что-то случилось, но из скромности или вежливости не осмеливались спросить, что именно.

— Она была здесь, — сказала Берта. — Просила впустить ее, а когда я этого не сделала, стала говорить в дверную щель. Я не отвечала и не производила никакого шума, но она как-то узнала, что я здесь и слушаю. — Она метнула на Харли быстрый взгляд и снова отвела глаза. — Не могу повторить при постороннем человеке, что она сказала.

— Почему?

— Она говорила о тебе и твоих отношениях с ней.

— Да никаких отношений у меня с ней не было, кроме того, что на прошлой неделе она пришла ко мне в студию и просила работу, а я ее выставил.

— Она сказала, что она — одна из твоих… натурщиц.

— Продолжай, — мрачно сказал Харли. — Что еще?

— Сказала, что ты с ней… она говорила ужасные слова… я не могу их говорить ни при ком…

Кровь отхлынула от загорелого лица Харли, оно стало серым и безжизненным, словно у высеченного из песчаника истукана.

— Она намекнула, что я находился с ней в половой связи?

— Намекнула! — Берта расхохоталась. — Намекнула. Разве это не смешно? Если бы ты слышал эти слова…

— И ты ее слушала, Берта?

— Да.

— Зачем?

— Сама не знаю. Я не хотела слушать, мне было противно, но я не уходила.

— И ты поверила тому, что она сказала?

— Нет.

Харли удовлетворился слабым и неуверенным отрицанием и не стал больше допытываться. Даже попытался изобразить ободряющую улыбку, но, когда он обернулся к Блэкширу, выглядел изможденным и больным.

— Значит, вот каким озорством занимается эта женщина?

— Боюсь, это больше, чем озорство.

— Да, возможно, она безумна, но, по-видимому, хорошо разбирается в человеческих слабостях.

— Да, несомненно.

Блэкшир подумал о том, что Эвелин Меррик сказала мисс Кларво. Она использовала индивидуальный набор страхов Элен, а также миссис Мур и в меньшей степени — Лидии Хадсон, она не нагнетала новых страхов, а использовала те, которые уже существовали. В каждом случае был разный подход, но результаты одинаковые: неуверенность, беспокойство, ужас. У мисс Хадсон хватило силы духа, чтобы управиться со своими проблемами; Элен Кларво, возможно, никогда не успокоится, но миссис Мур нуждалась в помощи и была способна ее принять. И Блэкшир сказал:

— Эвелин Меррик получает удовлетворение от чужого горя, миссис Мур. Сегодня это были вы. Но до этого были и другие.

— Я… Я этого не знала.

— Это правда. Нет никакого предела тому, что она может сказать, чтобы вызвать страдание, а в вашем случае у нее был дополнительный мотив. Мистер Мур рассказал мне, что был очень занят, когда эта женщина зашла к нему в студию, и он быстро ее спровадил.

Берта слабо улыбнулась:

— О, за этим у Харли дело не станет.

— Возможно, эта Меррик хотела отомстить ему. Подобные мелкие неприятности нормальный человек воспринимает легко и быстро о них забывает, но в мозгу неуравновешенной женщины они принимают чудовищные размеры.

— Конечно, я ни на минуту ей не поверила, — заявила Берта твердым, уверенным голосом. — В конце концов, мы с Харли женаты почти двадцать лет… Полагаю, Харли говорил вам о нашей малышке?

— Да.

— Не хотите ли взглянуть на нее?

— Очень хотелось бы.

— Я схожу за ней, — сказал Харли, но Берта уже встала.

— Сейчас я ее принесу, — улыбаясь, сказала она. — Мне надо кое-что ей сказать.

Энджи еще спала. Но проснулась, как только Берта прикоснулась к ней, протестующе запищала, потом зевнула во весь рот.

Берта прошептала ей на ушко:

— Твой папа хороший человек. Мы с тобой не должны забывать об этом. Он хороший человек.

Она принесла девочку в гостиную, шагая быстро, словно убегала от шепота, проникавшего в ее память: «Вы не знаете, что творится у него в студии… Неужели он водил вас за нос все эти годы?.. О, какие вещи вы увидите в хрустальном шарике…»

Берта слушала.

Глава 5

— Элен? Это ты, дорогая?

— Да.

— Это мама.

— Да.

— Я бы сказала, ты как будто не очень рада меня слышать.

— Стараюсь, как могу. — Элен подумала, что мать, как всегда, говорит плаксивым детским тоном.

— Пожалуйста, говори погромче, дорогая. Терпеть не могу, когда по телефону бормочут что-то невнятное. Ты слушаешь, Элен?

— Я слушаю.

— Вот теперь лучше. Мне захотелось поговорить с тобой, потому что минуту назад был загадочный звонок от мистера Блэкшира. Ну, ты помнишь этого друга и поверенного твоего отца, у которого жена умерла от рака?

— Помню.

— Ни с того ни с сего он вдруг позвонил и попросил разрешения прийти повидаться со мной сегодня вечером. Как ты думаешь, речь пойдет о деньгах?

— В каком смысле?

— Может, он откопал какие-нибудь завалявшиеся акции или облигации, принадлежавшие твоему отцу?

— Едва ли.

— Но это возможно, не так ли?

— Да, наверное.

— Вот был бы милый сюрприз, если бы в каком-нибудь ящике стола он обнаружил акции компании Эй-Ти-энд-Ти! Разве это было бы не забавно?

— Да.

Элен не стала говорить матери, что у отца никогда не было акций этой компании, а если бы они и были, то не завалялись бы в ящике стола. Пусть мать сама разбирается; у нее куча несбывшихся мечтаний, одним больше, одним меньше — какая разница.

Возможность появления денег, хотя и весьма проблематичная, предала живости и молодой звонкости голосу Верны.

— Я сто лет тебя не видела, Элен.

— Я это знаю.

— Как ты живешь?

— Спасибо, хорошо.

— Ты питаешься как надо?

На этот вопрос было невозможно ответить, так как взгляды Верны на собственное питание менялись с недели на неделю в зависимости от того, какая диета ей приглянулась. Она соблюдала диету для того, чтобы то похудеть, то набрать вес, то улучшить содержание сахара в крови, то избавиться от аллергии, то ускорить отток желчи от печени. Цель не имела никакого значения. Главное — сам процесс. Диета — благодатная тема для разговоров, Верна воображала, что она кажется собеседникам интересной и оригинальной. Хотя отток желчи оставался прежним. Верна переходила с одной диеты на другую — пусть остальные женщины, которые могут есть и едят что попало, выглядят набитыми дурами.

— Говори же погромче, Элен.

— А я ничего не сказала.

— Да, вот еще что. Завтра мы с Дуги решили позволить себе ленч в «Дарби» на Вейн-стрит. Это так близко от тебя, что я подумала, не присоединишься ли и ты к нам. Придешь?

— Боюсь, что нет. Спасибо за приглашение.

— Но для этого есть повод. Во-первых, Дуги завтра исполнится двадцать шесть. Tempus fugit,[3] не правда ли? Во-вторых, будет еще один человек, с которым тебе неплохо бы познакомиться, некий мистер Терола, руководитель Дуги в искусстве. Говорят, очень интересный человек.

— Я не знала, что Дуглас занимается живописью.

— Нет, не живописью. Фотографией. Дуги говорит, у фотографии большое будущее, а мистер Терола разбирается во всех ее тонкостях.

— Ну и ну!

— Постарайся прийти, дорогая. Мы собираемся в «Дарби» в час дня.

— Я постараюсь.

Элен знала, почему матери так хочется, чтобы она пришла на ленч: мать надеется на чек в качестве подарка Дугласу ко дню рождения.

— Ты слушаешь, Элен?

— Да.

— Твое долгое молчание действует мне на нервы. Не могу догадаться, о чем ты думаешь.

Элен мрачно улыбнулась в телефонную трубку:

— Так спросила бы.

— Я боюсь твоих ответов, — хохотнула Верна. — Значит, договорились? Завтра в час?

— Не обещаю.

— Угощение, конечно, за мой счет. И послушай, Элен. Подкрась хоть немного губы, ладно? И не забудь, что у Дуги день рождения. Ему будет очень приятно, что ты о нем не забыла.

— Да, конечно.

— Итак, до завтра.

— До свидания.

Элен положила трубку. Много долгих месяцев она не говорила с матерью, но ничего не изменилось. Между ними, точно обоюдоострый меч, висела неприязнь; ни одна из них не могла нанести удар другой, не поранив себя.

* * *

— Сотня, — вслух сказала Верна. — А то и две, если повезет. И если еще мистер Блэкшир обнаружил акции Эй-Ти-энд-Ти, мы какое-то время сможем сводить концы с концами.

Верне пришлось пойти на повторную ипотеку дома, ограничиться одной машиной и приходящей прислугой. Она попросила телефонную компанию снять телефоны в ее спальне и во внутреннем дворике, прикрыла плешину на ковре в столовой хлопчатобумажной циновкой и завесила календарем потрескавшуюся штукатурку на стене в кухне. Короче говоря, она сделала все, чтобы сократить расходы и кое-как вести домашние дела. Но дела не шли, а брели, как белый слон, и с каждой неделей все больше отставали от окружающей жизни.

Бывали дни, особенно в начале месяца, когда приходили все счета и Верна подумывала, что неплохо бы Дугласу поискать себе работу. Но чаще она радовалась тому, что он дома, с ней вместе. Будучи спокойным по характеру, он составлял ей компанию, много работал в саду и по дому, когда не занимался учебой. По мнению Верны, сын ее был прирожденным студентом. Он не кончил колледж из-за какого-то нелепого происшествия в раздевалке гимнастического зала, но продолжал учиться самостоятельно и уже освоил керамику, современную поэзию, французских импрессионистов, выращивание авокадо[4] и игру на кларнете. От кларнета пухли губы, саженцы авокадо на заднем дворе завяли, никто не собирался выставлять его поделки из керамики или слушать, как он декламирует Дилана Томаса.

При всем этом Дуглас оставался добродушным. Не ругал открыто почтенную публику за ее тупость или владельца питомника, подсунувшего ему негодные саженцы авокадо, он просто давал понять, что сделал все возможное и ожидать от него большего бессмысленно.

Никто ничего от него и не ожидал, за исключением Верны, которая в тот день, когда Дуглас продал кларнет, хоть терпеть не могла пронзительные звуки, ушла в свою спальню и зарыдала. Расставание с кларнетом — это было совсем не то, что постепенное охлаждение к керамике, к поэзии и ко всему прочему. В продаже кларнета она видела нечто безвозвратное, для нее это был удар кулаком в солнечное сплетение. Горе ее было настолько искренним и сильным, что Дуглас пригласил врача. Однако, когда пришел врач, он как будто больше интересовался Дугласом, чем самой Верной. «Вашему мальчику нужны хорошие укрепляющие средства», — сказал он на прощание.

Завтра «мальчику» исполнится двадцать шесть лет.

— Самое малое две сотни, — сказала Верна. — В конце концов, у него день рождения, а она ему сестра.

Верна на ночь накрыла платком клетку с канарейкой, проверила, хорошо ли прибралась прислуга на кухне, перед тем как уйти, и прошла в кабинет, где Дуглас читал, лежа на кушетке. На нем были расшитые бисером мокасины и ворсистый купальный халат с засученными рукавами, из-под которых выглядывали настолько худые и тонкие кисти, что они казались без костей. Волосы у него, как и у Элен, были темные, а серые глаза, подобно хамелеону, изменяли свой цвет в зависимости от окружающей среды. В мочках маленьких, как у женщины, ушей были проколоты дырочки. И в правом ухе он носил тонкое кольцо из золотой проволоки. Из-за этой крошечной серьги Верна не раз ссорилась с сыном, но Дуглас продолжал ее носить.

Услышав, что в комнату вошла мать, он отложил книгу и встал с кушетки. Верна с удовлетворением подумала: «По крайней мере я воспитала в нем уважение к женщинам».

— Иди переоденься, дорогой.

— Зачем?

— У меня будет гость.

— Но не у меня же.

— Пожалуйста, не спорь со мной. У меня и так начинается приступ головной боли. — В распоряжении Верны был целый батальон приступов. Они накатывали на нее как орды туземных войск; стоило покончить с одним, как уже наготове был другой. — К нам придет мистер Блэкшир. Возможно, насчет денег.

И она рассказала ему о своей версии насчет акций Эй-Ти-энд-Ти, завалявшихся в ящике письменного стола. Дуглас слушал со снисходительной, скептической улыбкой, легонько подергивая золотую сережку.

Этот жест раздражал Верну.

— И ради всего святого, сними эту штуку.

— Почему?

— Я тебе уже говорила, ты с ней выглядишь как дурачок.

— Не согласен. Возможно, я выгляжу не таким, как другие, но не дурачком.

— А почему тебе так хочется казаться не таким, как все?

— Потому что я и есть не такой.

Он протянул руку и ласково погладил мать по щеке. Верна уклонилась.

— Ну, мне это кажется…

— Тебе все только кажется. А для меня все существует.

— Не понимаю я таких твоих речей. И насчет серьги не будем больше спорить. Сейчас же сними ее.

— Ладно. Зачем же кричать?

Вокруг губ Дугласа образовалась тоненькая белая полоска, а вены на висках вздулись от сдерживаемой ярости. Он отцепил серьгу и швырнул ее в угол комнаты. Она отскочила от стены и упала на светлую пластмассовую крышку клавикордов, по которой соскользнула в щель между басовыми клавишами.

Верна отчаянно вскрикнула:

— Ну смотри, что ты наделал!

— Я сыт по горло твоими приказаниями.

— Ты испортил мое пианино. Еще один счет за починку…

— Ничего с ним не сделалось.

— Как бы не так. — Она подбежала к инструменту и левой рукой проиграла гамму. Клавиши «до» и «ре» не заело, но звук стал дребезжащим. — Ты его испортил.

— Ерунда. Я это в два счета исправлю.

— Не вздумай прикасаться к нему. Тут нужен специалист.

Верна встала с вертушки и поджала губы так, словно их схватило цементом.

Глядя на мать, Дуглас подумал, что одни женщины с годами раздаются, другие съеживаются. Его мать съеживалась. С каждой неделей она становилась все меньше и меньше, и когда Дуглас называл ее старушкой, это был не ласкательный эпитет, именно такой он ее и считал. Верна была старушкой.

— Я очень сожалею, старушка.

— В самом деле?

— Ты сама это знаешь.

— Стало быть, ты пойдешь наверх и переоденешься?

— Ладно.

Дуглас пожал плечами, как будто заранее знал, что мать настоит на своем, да это было не так уж и важно, потому что у него были свои способы заставить Верну пожалеть о своем тиранстве.

— И не забудь повязать галстук.

— Для чего?

— Другие мужчины носят галстуки.

— Не все.

— Не возьму в толк, почему ты сегодня такой строптивый.

— На это можно посмотреть и с другой стороны. Приняла бы ты какую-нибудь таблетку.

Проходя мимо пианино, он провел указательным пальцем по клавишам и улыбнулся своим мыслям.

— Дуглас!

Он помедлил в дверях, запахнув халат и придерживая его полы у талии.

— Да?

— Сегодня днем я повстречала в городе Эви с ее матерью.

— Вот как?

— Эви спрашивала о тебе. Была очень любезна, если учесть то, что произошло, — расторжение брака и так далее.

— Я также буду любезен с ней, если доведется встретиться.

— Она очень милая девушка. Всякий скажет, что вы были прекрасной парой.

— Не будем заниматься раскопками.

— Может, есть какой-нибудь шанс, что ты снова захочешь повстречаться с ней? Она не просила меня об этом, но я чувствовала, что она тобой очень интересуется.

— Тебе не хватает хрустального шарика, старушка.

Когда Дуглас ушел, Верна прошлась по комнате, включала лампы и поправляла старомодные керамические фигурки на консоли камина, попутный вклад Дугласа в искусство. Верна не понимала, что эти вещицы представляли собой нечто большее, чем увлечение, равно как и склонность Дугласа к поэзии и музыке. Он как будто мчался по жизни на скоростном автомобиле, время от времени выбрасывая из окна то комки глины, то музыкальные ноты, то строчки стихотворений, которые творил, пока стоял перед красным сигналом светофора. Никогда не успевал ничего закончить, потому что сигнал светофора менялся, и то, что выбрасывалось из окна, всегда было искажено скоростью движения автомобиля и встречным ветром.

Верна Кларво встретила Блэкшира с неожиданной для него сердечностью, которой он не жаждал и не понимал. В прошлом она недвусмысленно давала понять, что считает его скучным человеком, а тут вышла встретить его к машине, протянула к нему обе руки и сообщила, как чудесно видеть его снова и как хорошо он выглядит, ни на день, ни на минутку не постарел.

— Вы ну нистолечко не изменились. Признайтесь, вы не можете сказать того же обо мне!

— Уверяю вас, могу.

Она вспыхнула от удовольствия, приняв его слова за комплимент.

— Вы самый очаровательный льстец, мистер Блэкшир. Впрочем, вы всегда были таким. Входите, пойдемте в кабинет. С тех пор как умер Харрисон, мы практически не пользуемся гостиной. Она такая большая, что мы с Дуги теряемся в ней. Элен с нами теперь не живет.

— Да, я знаю. Это, собственно, одна из причин, почему я решился просить вас о встрече.

— Вы приехали по поводу Элен?

— Да.

— Что ж, — сказала Верна с коротким смешком, — это неожиданность. Я-то думала, вы хотите видеть меня по какому-нибудь денежному делу.

— Я сожалею, если мои слова создали у вас такое впечатление.

— Это было не впечатление, мистер Блэкшир. Это была надежда. Что ж, пойдемте, выпьем чего-нибудь.

Блэкшир прошел за хозяйкой дома через тускло освещенную прихожую в кабинет. В выложенном из булыжника камине пылал огонь, и в комнате было жарко, как в сушильном шкафу. Несмотря на жару, Верна Кларво выглядела бледной и озябшей, этакий несчастный воробышек, вмерзший в лед.

— Садитесь, пожалуйста, мистер Блэкшир.

— Благодарю вас.

Верна приготовила два коктейля, продолжая нервно болтать:

— Пока был жив Харрисон, он всегда занимался этим сам. Удивительно, как долго нам его не хватает, не правда ли? Впрочем, вам это хорошо известно… На камине — это все работа Дугласа. Довольно оригинальные вещички. Вы разбираетесь в искусстве?

— Вовсе нет, — бодро сказал Блэкшир.

— Очень жаль. Я собиралась узнать ваше мнение. Ну ладно, теперь это неважно. У Дугласа новая привязанность. Фотография. Каждый день ездит на занятия в Голливуд. Вы знаете, оказывается, фотография — это не просто снимки.

Для Блэкшира это была новость, и он сказал:

— Расскажите подробнее.

— Обязательно нужно изучать композицию, освещение, фильтры и еще всякую всячину. Дуглас увлечен фотографией до предела. Он прирожденный студент.

Верна принесла бокалы и села рядом с Блэкширом на плетенную из коры кокосовой пальмы кушетку.

— За что мы выпьем, мистер Блэкшир?

— Не имеет значения.

— Прекрасно. Выпьем за миллион вещей в этом мире, которые для нас не имеют никакого значения. За них!

Блэкшир без особого удовольствия пригубил коктейль, думая о том, что он до той поры совсем не знал Верну Кларво. Раньше он видел, что она играет роль, которой от нее ждут, роль хорошенькой и немного легкомысленной жены человека, способного позволить себе роскошь избрать именно такую подругу жизни. Она и сейчас продолжала играть, только текст позабыла, а просцениума и задника не было, да и публика давным-давно ушла.

Верна вдруг сказала:

— Перестаньте смотреть на меня.

— В самом деле? Извините.

— Знаю, я изменилась. Это был ужасный год. Если бы Харрисон знал… Вы верите, что покинувшие нас могут смотреть на нас и видеть, что делается на грешной земле?

— У меня другое представление о Небесах, — сухо сказал Блэкшир.

— У меня тоже. Но все же мне хотелось бы, чтобы он знал. Я понимаю, что он далек от этого, он прекрасный человек, у него нет никаких проблем. Но я-то осталась здесь. Я — как бы это получше сказать — реликт? Да, именно так. Я — реликт. — Верна опрокинула в рот бокал с остатками питья, причмокивая, как ребенок, которого мучает жажда. — Вам это, должно быть, очень скучно.

— Совсем нет.

— О, вы всегда так вежливы. Вам не надоело быть вежливым?

— По правде говоря, надоело.

— Так почему бы вам не стать невежливым? Попробуйте. Я разрешаю вам стать невежливым. Ну, что же вы?

— Очень хорошо, — сказал Блэкшир совершенно спокойно. — Вам нельзя пить, миссис Кларво. Перестаньте, пожалуйста.

— Пожалуйста. Все-таки «пожалуйста». Иначе вы не можете, потому что вы — джентльмен. Прирожденный джентльмен. А Дуглас — прирожденный студент. Изучает фотографию. Я говорила вам?

— Скажите еще раз, если вам так хочется.

— Его наставник — мистер Терола. Очень интересный человек. Не прирожденный джентльмен, как вы, но очень интересный. Нельзя быть одновременно и тем и другим. Трагедия, не правда ли? А почему бы вам и дальше не быть невежливым? Продолжайте. Мне нельзя пить. Что еще?

— Я приехал поговорить об Элен, миссис Кларво, а не о вас.

На щеках Верны появились красные пятна.

— Это вполне невежливо. Хорошо. Продолжайте. Говорите об Элен.

— Как вам, должно быть, известно, я вот уже год занимаюсь ее ценными бумагами.

— Я не знала. Элен не доверяет мне, особенно в денежных делах.

— Вчера она попросила меня оказать ей услугу в другом качестве, в качестве следователя. В городе некая женщина звонит по телефону, угрожает и говорит непристойные вещи; Элен — одна из ее жертв. Из того, что мне удалось узнать об этой женщине сегодня, я могу сказать одно: она опасна.

— А чего вы ждете от меня? Элен достаточно взрослая, чтобы самой о себе позаботиться. Кроме того, для чего у нас полиция?

— Я побывал в полиции. Сержант, с которым я говорил, сказал, что только по их участку подобные жалобы поступают ежедневно дюжинами.

Опьянение понемногу выветривалось. Руки Верны беспокойно теребили одна другую, левое веко начало подергиваться в нервном тике.

— Понятно. Но чем я могу помочь?

— Неплохо было бы, если бы вы пригласили Элен какое-то время пожить у вас.

— У меня? В моем доме?

— Я понимаю, что вы с ней не очень дружны, но…

— Никаких «но», мистер Блэкшир. Это исключено. Когда Элен решила покинуть этот дом, я попросила ее не возвращаться. Она говорила непозволительные вещи о Дуги и обо мне. Такое не прощают. Она, надо думать, не в своем уме, если рассчитывает вернуться сюда.

— Она не имеет об этом ни малейшего представления, это моя инициатива, только моя.

— Я могла бы и сама об этом догадаться. Элен не попросит меня об одолжении, даже если будет на смертном одре.

— Многим людям трудно просить об одолжении. Элен робка, не уверена в себе и напугана.

— Напугана? Это при ее-то деньгах? — Верна засмеялась. — Будь у меня такие деньги, я не убоялась бы самого дьявола.

— Не зарекайтесь.

Возмущенно тряся головой, Верна прошлась по комнате, чтобы приготовить себе еще коктейль. Как и в первый раз, она начала пьянеть прежде, чем откупорила бутылку.

— Миссис Кларво, а хорошо ли для вас…

— Нет, не хорошо. Я очень глупая и невежественная женщина. Это все говорят.

— Кто это вам сказал?

— О, все на свете: Харрисон, Дуги, Элен и еще куча народу. Забавно, что все обвиняют тебя в глупости, но никто не скажет, как от нее избавиться. — Верна подняла бокал: — За куриные мозги.

— Миссис Кларво, вы каждый вечер так?

— Что — так?

— Так пьете?

— Я не брала в рот ни капли с полгода. Как вы правильно сказали, мне нельзя пить. И я воздерживаюсь. Но сегодня день особый. Сегодня что-то решится окончательно.

Она держала бокал обеими руками и покручивала, так что звяканье льдинок как бы подчеркивало значение ее слов.

— Вы думаете о конце чего-то такого определенного, о конце, к которому привели важные катастрофические события. Нет, это не так. Для меня сегодня решающий день, хотя не случилось ничего особенного и в то же время случилось многое. Пришли счета, прислуга грубит по поводу задержки жалованья, я повстречала на улице Эви, девушку, на которой Дуглас женился, сегодня он нацепил серьгу, а я заставила его снять ее, он швырнул ее в угол, и она… Понимаете? Мелочи жизни, не более. — Верна стала смотреть, как в бокале пузырьки поднимаются на поверхность и лопаются. — Эви такая хорошенькая и очень милая. Я подумала, какие славные детки могли бы у них родиться. Мои внуки. Мне наплевать, что я старею, но мне надо было бы предъявить хотя бы внуков. Мистер Блэкшир…

— Да?

— Как вы думаете, что-нибудь неладно с Дугласом?

Капелька пота скатилась по щеке Блэкшира, оставив влажный след, словно улитка.

— Боюсь, мне трудно ответить на этот вопрос.

— Нет. Нет, конечно, — спокойно сказала Верна. — Мне не следовало задавать вам этот вопрос. Вы не знаете Дугласа по-настоящему. Он… очень милый мальчик. У него много прекрасных качеств.

— Уверен, что это так.

— Он очень талантлив, все об этом говорят. Харрисон был слишком строг к нему, я старалась как-то это компенсировать, побуждала его к самовыражению. — Она поставила полупустой бокал на консоль камина и потянулась к огню, ее маленькие костлявые руки чуть ли не коснулись пламени. — Харрисон иногда бывал жесток. Вас это удивляет?

— Не очень. Мы все по временам бываем жестокими.

— Но не так, как Харрисон. Он имел обыкновение… Впрочем, теперь это неважно. По-моему, я нагоняю на вас тоску. — Верна отвернулась от огня, стараясь совладать с волнением. — Вы узнали мои беды. Теперь расскажите о ваших, если хотите.

— В них нет ничего интересного для вас.

— Всякие беды интересны. Может, они для того, чтобы мы не умерли от скуки. Выкладывайте.

— Извините, на это у меня нет времени, миссис Кларво.

— Нет, не уходите. Вы еще не повидали Дуги. Он наверху переодевается. Завтра у него день рождения. Мы решили отметить его в «Браун Дарби».

«А прислуга пусть себе дожидается своего жалованья», — мрачно подумал Блэкшир.

— Поздравьте Дугласа от моего имени.

— Спасибо.

— Еще один вопрос, миссис Кларво. Знаете ли вы молодую женщину по имени Эвелин Меррик?

Верна удивилась:

— Ну да, конечно.

— Конечно?

— Это жена Дугласа. Я хочу сказать — бывшая. Брак был расторгнут, и она вернулась к своей девичьей фамилии.

— И она живет в нашем городе?

— В Вествуде. Со своей матерью.

— Понятно. — Значит, все проще простого. Незачем было допрашивать мисс Хадсон, Теролу и Харли Мура. Эвелин Меррик — не женщина с улицы, она была женой Дугласа, невесткой Элен Кларво. — А Элен ее знала?

— Элен? А как иначе Дуглас познакомился бы с ней? Эви и Элен вместе учились в частной школе в Хоуп-Рэнче, и Элен привозила Эви сюда на уик-энды. По окончании школы они поступили в разные колледжи и перестали часто встречаться, но какое-то время Эви приезжала к нам, главным образом чтобы повидать Дугласа. Он обожал ее, она была такая милая, ласковая девушка. Она все время его поддразнивала, но ему это нравилось. В ее поддразнивании никогда не было зла.

Вон оно что, подумал Блэкшир.

— Расскажите об их свадьбе.

— Ну, она прошла очень скромно, так как недавно умер Харрисон. Только члены семьи и несколько друзей.

— Элен была на ней?

— Элен, — жестко сказала Верна, — к тому времени уже переехала. Ее пригласили, конечно, и она прислала очень милый подарок.

— Но сама не пришла?

— Нет. Она была больна.

— Чем?

— По правде говоря, мистер Блэкшир, я не знаю. И не старалась узнать. Во всяком случае, я не хотела, чтобы она была на свадьбе. Своим мрачным видом она могла бы ее расстроить.

Блэкшир иронически улыбнулся: Элен могла бы расстроить свадьбу, а Верна расстроила брак сына с Эвелин Меррик.

— Кроме того, — продолжала Верна, — она и Эви уже не были такими близкими подругами, почти не встречались. У них было мало общего, даже когда они вместе учились в школе. Эви была намного моложе и представляла собой полную противоположность Элен по темпераменту, она была веселая и смешливая.

— Это ее вы сегодня видели?

— Да.

— Она по-прежнему веселая и смешливая?

— Ну, теперь уже не настолько. Она тяжело пережила расторжение брака. Как и все мы. Мне хотелось иметь внуков.

Вторая порция коктейля вызвала краску на лице Верны, и глаза ее блестели, как бусинки на лице куклы.

— Я хотела внуков. Мне больше нечего предъявить за всю мою жизнь. Нечего.

— У вас есть Элен. Я думаю, вы обе достигли такого периода, когда нуждаетесь друг в друге.

— Давайте не будем об этом говорить.

— Очень хорошо.

— Я не нуждаюсь в советах. Ненавижу советы. Они мне ни к чему.

— В чем же вы нуждаетесь?

— В деньгах. Только в деньгах.

— Похоже, в прошлом деньги не очень вам помогли. И Элен они не помогают. Она сейчас в таком состоянии, что может усугубить свой невроз, вместо того чтобы его подлечить.

— Зачем вы мне это говорите?

— Логичнее всего сказать об этом вам, ведь вы ее мать.

— Я не чувствую себя ее матерью. И никогда не чувствовала, даже когда она была в пеленках. Я никак не могла поверить, что у меня самый безобразный в мире ребенок. Считала себя обманутой.

— Вы навсегда останетесь обманутой, миссис Кларво, если будете уповать на ложные ценности.

Верна встала и, сжав правую руку в кулак, шагнула навстречу Блэкширу, словно собиралась наброситься на него.

Блэкшир поднялся ей навстречу:

— Вы сами просили меня быть невежливым.

— А теперь прошу вас уйти и оставить меня в покое.

— Хорошо. Я ухожу. Извините, что побеспокоил вас.

Внезапно Верна уронила руки и со вздохом отвернулась:

— Это я должна перед вами извиниться. У меня… у меня сегодня дурной день.

— Всего хорошего, миссис Кларво.

— Всего хорошего. Как увидите Элен, передайте ей… передайте привет от меня.

— Обязательно.

— До свидания.

Как только Блэкшир ушел, Верна поднялась в комнату Дугласа, тяжело опираясь на перила. «Я должна проявить твердость, — подумала она. — Надо прийти к какому-то решению».

Дверь комнаты была открыта.

— Дуги, мы с тобой должны… Дуги?

Он переоделся, как она велела, — ворсистый халат и шитые бисером мокасины валялись на полу у кровати, — но опять-таки заставил ее пожалеть об отданном распоряжении. Вместо того чтобы спуститься в кабинет и повстречаться с мистером Блэкширом, он ушел из дома.

Верна еще раз позвала сына, уже без всякой надежды. Знала, что он ушел, даже могла себе представить, как Дуглас спускается по лестнице, останавливается перед дверью, прислушивается и слышит слова: «Как вы думаете, мистер Блэкшир, что-нибудь неладно с Дугласом?»

Она повернулась и, шаркая, вернулась на лестницу. Когда она шла по пустому дому, у нее было такое чувство, будто теперь он всегда будет пустой, что этот день для Дугласа, как и для нее, является решающим, только он не догадывается об этом.

Прижав кулаки к лицу, Верна думала: «Нечего глупить и впадать в истерику. Конечно, Дуглас вернется. Вышел купить сигарет. Или прогуляться. Такой тихий вечер. Он любит гулять в темноте и называть звезды, которые видит».

Зазвонил телефон в прихожей. Верна настолько была уверена, что это Дуглас, что сразу назвала его по имени, как только сняла трубку.

— Дуглас, а где?..

— Это дом Кларво?

Голос был приглушенным и низким, Верна подумала, Дуглас ее разыгрывает, говоря через носовой платок.

— Куда ты запропастился? Мистер Блэкшир был…

— Это не Дуглас, миссис Кларво. Это я, Эви.

— Эви? Какое совпадение. Я только что говорила о вас.

— С кем?

— С нашим другом мистером Блэкширом.

— Вы говорили обо мне хорошо?

— Разумеется. — Верна поколебалась. — Я передала Дугласу привет от вас. Он был очень рад.

— В самом деле?

— Я… я знаю, он хотел бы встретиться с вами.

— Вот как?

— Он сказал, почему бы вам не зайти, мы поболтали бы о прежних временах.

— Я не хочу говорить о прежних временах.

— Вы говорите так странно, Эви. Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего. Я просто позвонила, чтобы рассказать вам кое-что.

— О чем?

— О Дугласе. Я знаю, вам он очень дорог. Но вы понятия не имеете, что с ним творится. Мне хотелось бы вам помочь, миссис Кларво. Вы всегда были добры ко мне; теперь я отплачу вам тем же.

И она начала подробно объяснять, что происходит с Дугласом и какие вещи творятся в задних комнатах ателье мистера Теролы.

Еще до того как она кончила, Верна Кларво упала ничком на пол.

Глава 6

Было полдесятого.

Женщина торчала в телефонной кабине уже полчаса, и Гарри Уоллаби все никак не мог позвонить жене в Энсино,[5] чтобы сказать, что старенький «бьюик» сломался и он переночует у сводного брата.

— Как только у этой бабенки язык не отвалится? — сказал Уоллаби, допивая третью кружку пива.

Владелец бара, итальянец средних лет, щеголявший галстуком-бабочкой, выполненным в цветовой гамме Принстона, понимающе покачал головой:

— Только не у нее. Чем больше ее язык мелет, тем крепче становится. У нее телефономания, вот что у нее такое.

— Первый раз слышу. А что это за штука?

— Понимаете, вроде болезни. Приспичит звонить — и все тут. У нее это серьезно.

— Кто она?

— Просто заходит сюда время от времени. И каждый раз делает одно и то же. Выпьет пару коктейлей — и на нее накатывает. Берет на доллар медяков и устраивается в телефонной кабине, сидит и сидит, и все тарара, тарара. Я не раз удивлялся, о чем это она говорит столько времени.

— А почему бы вам не узнать?

— То есть подойти и подслушать?

— Конечно.

— Мне неудобно, я бармен и владелец заведения, — сказал добродетельный хозяин.

— Но я-то — ни то и ни другое. Разве есть закон, запрещающий стоять себе с самым невинным видом у телефонной кабины?

— Мы в свободной стране.

— Конечно, черт побери, в свободной.

С деланной небрежностью Уоллаби слез с табурета у стойки, пошел к выходу, словно собрался уходить, а затем прокрался к телефонной кабине с левой стороны. Немного послушал, приставив к уху ладонь, и вернулся к стойке, глупо ухмыляясь.

Бармен вопросительно поднял брови.

— Муж Дугласа, — сказал Уоллаби.

— Что?

— Она об этом говорит, о каком-то Дугласе, у которого есть муж.

— Что за ерунда! Должно быть, вы ослышались.

— Нет. Она говорила о муже Дугласа.

— А кто такой Дуглас?

— Откуда мне знать? Я только передаю, что слышал.

Без четверти десять Эвелин Меррик вышла из телефонной кабины, вытянув затекшую левую руку, пригладила юбку на бедрах.

Обычно после ряда телефонных звонков она чувствовала определенное облегчение, но в этот вечер возбуждение ее не утихло. Кровь стучала в два раза быстрей в ушах и в глубине глазных яблок, и она слегка покачивалась, когда шла обратно к стойке. Ее коктейль стоял нетронутым. Она не взялась за бокал, а просто влезла на табурет и подозрительно посмотрела на свой напиток, будто бармен мог подмешать в него чего-нибудь в ее отсутствие.

— О'кей, Уоллаби, — сказал хозяин бара нарочито громко, — теперь вы можете позвонить жене.

Эвелин уловила смысл реплики, по щекам ее разлилась краска.

— Я пользовалась телефоном слишком долго?

— Чуть ли не час, только и всего.

— Это общественный телефон.

— Вот именно — общественный, значит, он для всех. А когда кто-нибудь вроде вас застрянет в кабине, другим уже нельзя им воспользоваться. Если в это было в первый раз, я бы ничего не сказал.

— Вы всегда так разговариваете с посетителями?

— Это мое заведение. И я здесь говорю, как хочу. Кому не нравится, могут больше не приходить. Это относится ко всем.

— Понятно. — Она встала. — Это ваше разрешение на торговлю спиртным вон там, рядом с кассой?

— Конечно, мое. Оплаченное и непросроченное.

— Ваше имя — Флориан Виченте?

— Правильно.

— Что ж, доброй ночи, мистер Виченте.

При виде приятной улыбки и при звуках ласкового голоса у Виченте от удивления отвисла челюсть, и он даже устыдился, что был так груб с этой женщиной. В конце концов, она безобидна.

На улице начался первый дождь этого сезона, но Эвелин Меррик его не заметила. Ей надо было подумать о более важных вещах: мистер Виченте был груб с ней, надо преподать ему урок, поучить хорошим манерам. Она двинулась по улице Хайланд к Голливудскому бульвару, повторяя про себя: Флориан Виченте, Флориан Виченте, итальянец, католик. Скорей всего, женатый, отец кучи детей. Женатые мужчины с детьми — самая легкая добыча. Эвелин подумала о Берте Мур и ее муже Харли, вскинула голову и громко засмеялась. Капли дождя падали ей в открытый рот. Они были свежие и вкусные. Получше коктейлей мистера Виченте. Вот какие напитки надо бы ему подавать в своем баре. «Двойную порцию дождя, мистер Виченте.

Завтра утром я позвоню миссис Виченте и расскажу, что ее муж — сутенер, сводит клиентов с гулящими негритянками».

Эвелин быстро шла по скользкому тротуару, тело ее было легким, оно качалось, точно пробка на взбаламученных волнах ее эмоций.

Люди, толпившиеся в подъездах и под тентами, смотрели на нее с любопытством. Она знала, что они удивляются: не так часто увидишь веселую хорошенькую девушку, бегущую в одиночестве под дождем. Им было невдомек, что дождь не может коснуться ее, потому что она непромокаемая, и лишь немногие умники догадывались, почему она не устает и не сбивается с дыхания. А дело было в том, что ее тело двигалось на новом топливе — на невидимых лучах, рассеянных в ночном воздухе. Случалось, какой-нибудь умник следовал за ней, чтобы открыть ее секрет, увидеть, как она заправляется топливом, но подобных соглядатаев нетрудно было провести, и она всегда от них ускользала. Лишь в величайшей тайне пополняла запасы лучистой энергии, глубоко вдыхая воздух сначала через одну ноздрю, потом через другую, чтобы удалить из себя раздражители.

Она пошла по бульвару на восток, по направлению к Вейн-стрит. Пункт назначения не был определен заранее. Где-нибудь здесь найдется небольшой бар с телефонной кабиной.

Эвелин бросилась было переходить улицу на красный свет, но какая-то женщина крикнула на нее из проезжавшего автомобиля, а стоявший сзади мужчина схватил ее за пальто и втащил обратно на тротуар.

— Смотри, куда идешь, сестренка.

Она обернулась. Лицо мужчины было наполовину скрыто поднятым воротником плаща и опущенными полями широкополой зеленой фетровой шляпы. Вода стекала со шляпы водопадом.

— Спасибо, — сказала Эвелин. — Большое спасибо.

Мужчина прикоснулся кончиками пальцев к полям шляпы.

— Не за что.

— Возможно, вы спасли мне жизнь. Я не знаю, как…

— Забудьте об этом.

Свет сменился на зеленый. Мужчина прошел мимо Эвелин на другую сторону улицы.

Этот эпизод занял не более полуминуты, но в ее сознании он стал шириться, составлявшие его клетки разрастались с быстротой злокачественной опухоли, и вот в мозгу Эвелин для разума уже не осталось места. Полминуты превратились в час, красный свет светофора обернулся Судьбой, прикосновение руки незнакомца к рукаву ее пальто стало объятием. И она вспоминала взгляды, которыми они не обменивались, слова, которые не были сказаны: любимый, дорогая, обожаемый, красавица.

О, дорогой, подожди меня. Я иду. Подожди. Любимый. Дорогой.

И Эвелин, промокшая до костей, выбившаяся из сил, дрожащая от холода, потерянная в ночи, снова побежала.

Люди смотрели на нее. Некоторые думали, она больна, другие — что она пьяна, но никто ничего не делал. Никто не предложил свою помощь.

Она заправилась топливом между гостиницей и кинотеатром. Укрывшись за рядом мусорных ящиков, сделала глубокий вдох через одну ноздрю, выдох — через другую, чтобы вывести из себя раздражители. Единственным свидетелем был тощий серый кот с равнодушными янтарными глазами.

Вдохнуть. Задержать дыхание. Сосчитать до четырех.

Выдохнуть. Задержать дыхание. Сосчитать до трех.

Это нужно проделывать медленно и тщательно. Очень важен счет. Четыре плюс три — семь. Все цифры в итоге должны составлять семь.

Вдохнуть. Задержать дыхание. Сосчитать до четырех.

К тому времени, когда Эвелин закончила заправку, она совершенно забыла о возлюбленном. Последнее, что она помнила, было имя Флориан Виченте, имя хозяина бара, который обозвал ее грубыми словами, из-за того что она открыла его секрет, заключавшийся в том, что он — сутенер чернокожих проституток. Какой удар будет для его жены, когда она об этом узнает. Но бедной женщине необходимо помочь, нужно во что бы то ни стало сказать ей правду, слово правды нельзя держать взаперти.

Качая головой из сострадания к бедной миссис Виченте, Эвелин прошла по аллее к задней двери гостиничного бара. Она бывала здесь раньше.

Заказала мартини, потому что в этом слове семь букв.

Молодой человек, сидевший за стойкой рядом с ней, повернулся и посмотрел на нее:

— Все еще льет дождь, да?

— Да, — вежливо ответила она. — Правда, для меня это неважно.

— Для меня-то еще как важно. Мне надо…

— А для меня — нет. Я водонепроницаемая.

Молодой человек засмеялся. Чем-то его смех и мелкие зубы напомнили ей Дугласа.

— Я не шучу, — сказала она. — Я действительно водонепроницаемая.

— Тем лучше для вас. — Молодой человек подмигнул бармену. — Хотел бы и я быть водонепроницаемым, тогда я смог бы пойти домой. Расскажите нам, леди, как вы этого добились.

— Я ничего не делаю. Это случается само по себе.

— Вот это да!

— Само происходит.

— Ну и ну!

Молодой человек продолжал смеяться. Эвелин отвернулась от него. Не стоит обращать внимание на невежественного дурачка, у которого зубы как у Дугласа. Если бы он пристал к ней, начал грубить, как мистер Виченте, она выведала бы его имя и преподала ему урок. А пока что ей предстояла другая работа.

Эвелин заплатила за мартини и, даже не попробовав его, направилась в телефонную кабину со складывающейся дверью, расположенную в дальнем конце бара.

Ей не надо было листать записную книжку в поисках нужного номера. Другие вещи она иногда забывала, бывали минуты, когда город представлялся ей чужой планетой вроде луны, знакомые люди казались незнакомыми, а незнакомые — возлюбленными, но телефонные номера она помнила. Они пролагали непрерывную тропинку в мучительных зарослях ее мыслей.

Начала набирать первый из номеров, волнуясь, как неистовый проповедник. Она должна выпустить слово на волю. Сказать правду. Преподать урок.

— Гостиница «Моника».

— Будьте добры, соедините меня с мисс Элен Кларво.

— Прошу извинить. В номере мисс Кларво установлен ее личный городской телефон.

— Вы можете сообщить мне его номер?

— В нашем списке его нет. Я сама его не знаю.

— Грязная лгунья, — сказала Эвелин и повесила трубку. Она терпеть не могла лгуний. Слишком их много.

Позвонила Берте Мур, но та, как только узнала ее голос, повесила трубку.

Снова позвонила Верне Кларво. Занято.

Позвонила в ателье Джека Теролы, довольно долго слушала длинные гудки на тот случай, если Терола чем-нибудь занят в одной из задних комнат, но никто так и не ответил.

Тогда Эвелин позвонила в полицию и заявила, что в холле гостиницы «Моника» ножницами заколот человек, истекает кровью.

Все-таки лучше, чем ничего. Но этого было мало. Энергия и возбуждение умирали у нее внутри, как обгорелая плоть, а во рту словно выросла серая шерсть, как у того кота в аллее.

Кот. Это кот все испортил, заразил своими флюидами, потому что смотрел, как она заправлялась лучистой энергией. Вообще она любила животных, была добра к ним, но этому коту она отомстит, преподаст ему урок, не по телефону, конечно, а с помощью ножниц. Как тому человеку, что истекает кровью в холле гостиницы.

Этот человек был уже не частью ее воображения, а крупицей опыта. Она ясно видела, как он лежит в холле, — бледное лицо, алая кровь. Он был похож немного на Дугласа, немного на Теролу. Это был Дуглас-Терола. Воплощенный символ их брачного союза. И он был мертв.

Эвелин вернулась к стойке. Один из барменов и молодой человек, который смеялся над ней, о чем-то разговаривали, подавшись друг к другу. Когда она приблизилась, они прервали беседу, и бармен отошел на другой конец стойки. Молодой человек бросил на нее быстрый неприятный взгляд, затем встал и вышел через заднюю дверь.

Все ее сторонились. Люди не отвечали на телефонные звонки, уходили от нее. Все до одного. И она их всех ненавидела, особенно троих членов семейства Кларво, а из них больше всех — Элен. Та повернулась спиной к давнишней подруге, ушла первая, ушла дальше всех, поэтому она должна страдать. И ей не укрыться за не включенным в список номером телефона. Можно найти и другие пути.

— Я ее еще достану, — шепнула Эвелин стенам. — Достану.

От ненависти шерсть во рту стала длинней и гуще.

Глава 7

Наступил туманный рассвет, небо лишь чуточку посветлело. Непогода за ночь усилилась. Ветер, сопровождаемый потоками дождя, завывал на улицах, точно дух смерти.

Но не ветер и не дождь разбудили мисс Кларво. Она проснулась от внезапного прорыва в памяти.

— Эви, — произнесла она имя, которое долго ни о чем ей не говорило, но оказалось таким же знакомым, как ее собственное.

Заколотилось сердце, на глаза навернулись слезы, но не потому, что она вспомнила это имя, а потому, что перед этим его забыла. А забывать его не было никаких причин, решительно никаких. В школе они с самого начала были ближайшими подругами. Обменивались платьями, делились тайнами и домашними гостинцами, хихикали в спальне после отбоя, держались вместе на переменах, придумали собственный язык, чтобы никто не мог прочесть перехваченную записку, влюбились в одного и того же учителя естествознания, который был женат и имел четверых детей, но у него были такие романтичные карие глаза. И другие влюбленности были у них общими, причем зачинщицей всегда была Эви. Элен просто следовала ее примеру, предоставляя Эви право выбора.

Мы всегда были подругами. Ничего не случилось такого, чтобы я забыла ее. Причин просто не было. Никаких.

Они вместе отправились на первый бал в канун Дня всех святых, одинаково одетые по предложению Эви в цыганские костюмы. Эви взяла маленький аквариум вместо хрустального шарика.

Бал, на который получили приглашение девочки старших классов, состоялся в гимнастическом зале частной школы для мальчиков. Мистер Кларво довез Элен и Эвелин до школы и высадил у входа в гимнастический зал. Девочки нервничали, были возбуждены, полны безумных надежд и отчаянных страхов.

— Я не могу войти туда, Эви.

— Не глупи. Там же всего-навсего мальчики.

— Я боюсь. Хочу домой.

— Не можем же мы шагать десять миль в таких нарядах.

— A ты обещаешь не бросать меня?

— Обещаю.

— Поклянись.

— Ты только послушай музыку, Элен. У них настоящий оркестр!

Девочки вошли, и почти сразу же их разлучили.

Остальная часть вечера была для Элен настоящим кошмаром. Она стояла в уголке зала, застывшая, безмолвная, и смотрела, как окруженная мальчиками Эвелин смеется, подпевает оркестру, грациозно порхает от одного кавалера к другому. Она заложила бы свою душу, чтобы быть такой, как Эви, но никто ей подобной возможности не предоставил.

Элен ушла в уборную, прижалась лбом к стене и заплакала.

Когда танцы подошли к концу, отец уже ждал ее в машине у подъезда.

— А где Эви? — спросил он.

— Один из мальчиков попросил разрешения отвезти ее домой. Она поедет с ним.

— Слишком она еще молода для таких вещей. Будь она моей дочерью, я бы ей этого не разрешил. — Он отъехал от тротуара. — Ты хорошо провела время?

— Да.

— Расскажи поподробней.

— Тут особенно нечего рассказывать. Было весело, и все.

— Не очень яркое описание. Мы с мамой потратили немало сил, чтобы снарядить тебя на этот бал. И хотели бы, чтобы ты о нем хотя бы рассказала.

По тону отца Элен поняла, что он сердится, но не знала, что послужило причиной его гнева и в чем она провинилась.

— Прости, папа, что я заставила тебя ждать.

— Я вовсе не ждал.

Он прождал три четверти часа, но не по ее вине. Нарочно приехал пораньше, потому что это был ее первый бал и он беспокоился о том, как она его проведет. Сидел в машине, слушал какофонию музыки и смеха, доносившуюся из гимнастического зала, воображал Элен в кругу мальчиков, веселую и эффектную в своем цыганском костюме. Когда наконец она вышла, одна, с застывшим мрачным лицом, его охватило ужасное разочарование.

— Ты танцевала с кем-нибудь?

— Да.

— С кем?

Элен не хотела лгать, но пришлось, и она успешно справилась с этой задачей. Без колебаний описала нескольких мальчиков из тех, что танцевали с Эви, придумала им имена, сочинила разговоры и подробности.

Она не умолкала до самого дома, отец лишь улыбался, кивал головой и вставлял короткие замечания: «Этот Джим, похоже, много воображает о себе», «Жаль, что этот Пауэрс ниже тебя ростом», «Ну, теперь ты довольна, что посещала школу танцев?»

Позже, когда Элен поцеловала отца и пожелала ему спокойной ночи, он ласково шлепнул ее по заду:

— За тобой, барышня, отныне нужен глаз да глаз. Того и гляди, и меня подвезет на своей машине какой-нибудь из этих юных идиотов, которые окружают тебя.

— Спокойной ночи, папа.

— Да, я забыл спросить про Эви. Она так же повеселилась, как ты?

— Наверное. Мне некогда было обращать на нее внимание.

Элен улеглась в постель, наполовину поверив собственной лжи, настолько отец был уверен, что она сказала ему правду.

На следующий день директриса школы, где училась Элен, позвонила мистеру Кларво. Хотела осведомиться, как девочка себя чувствует, после того как ей не повезло на танцах.

За обедом, при Верне и Дугласе, отец ничего не сказал, но позже позвал Элен к себе в кабинет и там закрылся с ней.

— Зачем ты солгала, Элен?

— О чем?

— О танцах.

Она молча стояла перед отцом, красная от унижения.

— Почему ты солгала?

— Не знаю.

— Причем это была не одна ложь, а целая цепочка. Этого я не могу понять. Зачем?

Элен помотала головой.

— Значит, ничто из того, что ты мне рассказывала, не было правдой?

— Ничто, — ответила она с каким-то горьким удовлетворением, зная, что отец почти так же опечален, как и она сама. — Ни словечка правды.

— И все мальчики — их на самом деле не было?

— Я их придумала.

— Элен, посмотри на меня. Я хочу знать правду. Я требую правды. Что на самом деле было с тобой на балу?

— Я пряталась в уборной.

Отец отпрянул, словно получил удар в грудь.

— Ты пряталась… в уборной?

— Да.

— Почему? Ради Бога, скажи, почему?

— Я не придумала ничего другого.

— Бог ты мой, почему же ты мне не позвонила? Я бы приехал и забрал тебя домой. Почему не сказала об этом мне?

— Наверно, из гордости.

— Ты называешь это гордостью? Прятаться в уборной? Да это почти что непристойно.

— Я не могла придумать ничего другого, — повторила она.

— А что же Эви? Она была с тобой?

— Нет, она танцевала.

— Весь вечер она танцевала, а ты пряталась в уборной? Господи Боже, но почему?

— Она пользовалась успехом, а я — нет.

— Ты сама себя его лишила, раз ушла и спряталась.

— Все равно успеха не было бы. Я хочу сказать, что я не хорошенькая.

— В свое время ты будешь хорошенькой. Ведь твоя мать — самая красивая женщина нашего штата.

— Говорят, я в тебя.

— Ерунда, ты с каждым днем становишься все больше похожей на маму. Да и кто вбил тебе в голову, что у тебя неудачная внешность?

— Я не нравлюсь мальчикам.

— Это, наверно, потому, что ты слишком сдержанная. Почему бы тебе не постараться быть пообщительней, как Эви?

Элен не сказала отцу о том, что для себя она хорошо знала, — что она отдала бы все на свете, чтобы быть такой, как Эви, и не только на танцах, но всегда и везде.

Гнев отца, поначалу кипевший, как лава, понемногу остывал, покрываясь коркой презрения.

— Ты понимаешь, конечно, что мне придется наказать тебя за ложь?

— Да.

— Ты сожалеешь, что солгала?

— Да.

— Твое раскаяние можно проверить только одним способом: если бы тебе представился случай еще раз безнаказанно солгать, ты бы это сделала?

— Да.

— Почему?

— Это сделало бы нас обоих счастливее.

Элен была права, и отец знал об этом не хуже ее, но он все же покачал головой и сказал:

— Ты меня разочаровала, Элен, сильно разочаровала. Можешь идти к себе.

— Хорошо. — Она уныло побрела к двери. — А как насчет наказания?

— Твое наказание, Элен, в том, что ты — это ты и тебе придется жить наедине с собой.

Позднее вечером Элен услышала разговор в спальне родителей и подкралась по темной передней, чтобы узнать, о чем они говорят.

— Видит Бог, я сделала все, что могла, — говорила Верна. — Из свиного уха шелковый кошелек.

— А как тебе нравится моя мысль устроить вечер с танцами дома, пригласить побольше мальчиков?

— Каких мальчиков?

— Наверное, у кого-нибудь из наших знакомых есть мальчики подходящего возраста.

— Пока что я могу вспомнить только двоих, это сыновья Диллардов и Паттерсонов. А я терпеть не могу Агнес Паттерсон, да и сама идея вечеринки кажется мне бессмысленной.

— Но что-то надо придумать. Если Элен останется такой же, она может не выйти замуж.

— Не понимаю тебя, Харрисон. Год за годом ты обращался с Элен, как будто ей четыре годика, а теперь вдруг задумался о ее замужестве.

— Так ты обвиняешь в создавшемся положении меня?

— Кого-то надо обвинять.

— Но не тебя.

— Меня? — со справедливым негодованием вопросила Верна. — Но я же воспитываю Дуги. А за девочку всегда отвечает отец. К тому же она вся в тебя. Я не понимаю ее даже наполовину. Она не раскроется, не покажет, о чем она думает или что чувствует.

— Девочка застенчива, только и всего. Мы должны заставить ее найти способ преодолеть свою робость.

— Как?

— Ну, во-первых, я думаю, надо поощрять ее дружбу с Эви. Эта девочка оказывает на нее большое влияние.

— Согласна. — Наступило молчание, потом мать вздохнула: — Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви.

Дрожавшая от холода и страха Элен босиком добрела до своей спальни и легла в постель. Стены и потолок как будто съеживались, давили на нее, пока не превратились в гроб. Она знала, что отец прав. Ее наказание в том, чтобы быть самой собой, а от себя никуда не денешься, так на веки вечные и останешься живой девочкой в закрытом гробу.

Элен не спала до утра, и самым сильным чувством в ее душе была не обида на родителей, а внезапно возникшая лютая ненависть к Эви. Эту ненависть она никак не проявила. Хранила вместе с собой в гробу, и никто о ней ничего не знал. У них с Эви все шло по-прежнему или почти по-прежнему. Они все еще обе были неравнодушны к учителю естествознания с романтическими карими глазами, писали друг другу записки на тайном языке, менялись платьями и домашней едой, а также девчоночьими секретами. Разница была только в том, что Элен делилась с подругой тем, чего не было. Она придумывала разные вещи, точь-в-точь как придумывала мальчиков и приглашения на танец для своего отца.

В конце весеннего семестра, когда Эви завела мальчика, Элен завела двоих. Когда родители Эви пообещали дочери лошадку в награду за хорошие отметки, Элен пообещали машину. Эви стало трудно принимать эту ложь, а Элен — придумывать, и девочки начали избегать друг друга.

Дома стали беспокоиться по этому поводу, но Элен это предвидела и была наготове.

— Почему ты не пригласила Эви на уик-энд? — спросил отец.

— Я приглашала ее. Но она не захотела.

— Почему?

Элен поколебалась ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы пробудить любопытство отца:

— Я обещала никому не говорить.

— Но отцу ты можешь сказать.

— Нет, не могу.

— Может быть, мы с мамой сделали что-то не так?

— О нет. Просто она занята, захотела остаться в школе, чтобы подготовиться к экзамену по латинскому языку.

— На Эви это не похоже — оставаться в школе, когда она могла неплохо провести время у нас.

— О, она хорошо проведет… то есть я хочу сказать, что ей нравится заниматься латынью.

— Ты намекаешь, что она не собирается заниматься латынью, так?

— Я обещала не говорить.

— Похоже, мне надо в этом разобраться сейчас же. Где Эви?

— В школе.

— Почему?

— Не могу сказать. Я дала клятву.

— Мне нужен правдивый ответ на мой вопрос. Ты слышишь меня, Элен?

— Да, но…

— Пожалуйста, никаких «но».

— У нее… у нее есть мальчик.

— Вот как? Продолжай.

— Она не хочет, чтобы ее родители узнали о нем, потому что он мексиканец.

— Мексиканец!

— Он работает на ранчо, где выращивают лимоны, недалеко от нашей школы. Когда гасят свет, она вылезает из окна и встречается с ним в лесу. — Элен заплакала. — Я не хотела рассказывать. А ты меня заставил. Теперь я лгунья!

* * *

Мисс Кларво лежала в постели, закрыв лицо локтем правой руки, как будто загораживалась от нахлынувших воспоминаний. Потолок опускался, стены сдвигались, пока не сомкнулись, заключив ее в гроб, крепкий, душный, запечатанный навеки. И с ней в гробу остались памятки о ее жизни: «Твое наказание в том, что ты — это ты и тебе придется жить наедине с собой». «Как жаль, что у нас не получилась такая девочка, как Эви».

Глава 8

Дом стоял посреди окруженного невысокой стеной сада на Казмир-стрит в Вествуде. Гравированная табличка над дверным звонком гласила: «Миссис Аннабель Меррик, мисс Эвелин Меррик».

Дом нуждался в косметике, но женщина, открывшая Блэкширу, в ней не нуждалась. Она выглядела как жена фермера: пухлая, загорелая и румяная, однако одежда на ней была городская — изящный черно-белый полосатый костюм, под которым угадывалось такое же строгое нижнее белье.

— Мистер Блэкшир?

— Да.

— Я — Аннабель Меррик. — Она подала ему руку. — Входите, пожалуйста. Я как раз готовлю завтрак. Если вы не завтракали, могу добавить на сковородку еще одно яйцо.

— Я поел, спасибо.

— Тогда выпейте кофе. — Хозяйка закрыла за гостем входную дверь и провела его через гостиную в кухню. — Должна сказать, я была удивлена таким ранним звонком.

— Простите, если я поднял вас с постели.

— О нет. Видите ли, я работаю. В цветочном киоске гостиницы «Рузвельт». Вы в самом деле не хотите яичницы?

— Нет, спасибо.

— Несколько лет назад я развелась с мужем, а на алименты не прожить, так что я рада работе. Тем более, что это за работа, когда ты окружена цветами! Обожаю живокость. Эти синие цветы просто божественны.

Хозяйка дома поставила тарелку с яичницей и тостом на стол и села напротив Блэкшира. Держалась она совершенно непринужденно, как будто принимать незнакомых мужчин раньше восьми утра для нее самая естественная вещь на свете.

— Блэкшир — неудобная фамилия. Не бывает, что люди ошибаются и называют вас Блэкшипом?[6]

— Довольно часто.

— Пожалуйста, кофе. Вот сливки и сахар. Вы не сказали мне, чем вы занимаетесь.

— Акциями и облигациями.

— Акциями и облигациями? И вы хотите повидаться с Эвелин? О Господи, боюсь, вы ошиблись тропинкой. Ни одна из нас не в состоянии вложить в ценные бумаги ни доллара. Да еще Эвелин сейчас без работы.

— Поговорить со мной ей не помешает.

— Да, конечно. Как я вам сказала по телефону, в данный момент ее нет дома. Она ночует у подруги, муж которой куда-то уехал. Эта подруга боится оставаться одна в доме ночью, и Эвелин составляет ей компанию. Моя дочь из тех, кто для подруги готов на все.

В ее голосе слышалась материнская гордость, и Блэкшир решил, что миссис Меррик так же слепа насчет своей дочери, как миссис Кларво насчет сына. И он сказал:

— Могу я узнать имя и адрес этой подруги?

— Разумеется. Это Клер Лоренс, миссис Джон Лоренс, Неслер-авеню, 1375, это недалеко от университета. Днем Эвелин там не будет, она ищет работу, но к обеду, наверно, появится.

— А какую работу ищет мисс Меррик? Возможно, я ей помогу.

— Боюсь, акции и облигации не по ее части.

— А что по ее части, миссис Меррик? У нее склонность к сценической деятельности? Может, она хочет стать натурщицей или чем-нибудь в этом роде?

— Боже избави, нет! Эвелин здравомыслящая девица. Как это вам могло прийти в голову, что она хочет стать натурщицей?

— Многие хорошенькие девушки стремятся к этому.

— Эвелин достаточно хорошенькая, но она не тщеславна, у нее хватает ума не искать временного занятия. Эвелин заботится о будущем. Еще кофе?

— Нет, спасибо.

Но миссис Меррик как будто не слышала. Налила кофе в чашку Блэкшира, и он заметил, что рука ее дрожит.

Он сказал:

— Надеюсь, я не расстроил вас, миссис Меррик?

— Может быть. Вернее, я была расстроена и до вас.

— Вы беспокоитесь об Эвелин?

— О ком же еще беспокоиться матери, если у нее единственная дочь? Я хочу, чтобы Эвелин была счастлива, вот все, что мне нужно, хочу для нее счастья и уверенности в будущем.

— А она не уверена?

— Была уверена в свое время. Потом она изменилась. После истории с замужеством стала другой. — Миссис Меррик посмотрела на Блэкшира через стол со слабой улыбкой. — Не знаю, зачем я говорю вам об этом. По телефону вы сказали, что никогда не видели Эвелин.

— Нет. Но я слышал о ней от Кларво.

— Они ваши друзья?

— Да.

— Стало быть, вы знаете о браке?

— Да.

— Поэтому вы и пришли? Верна послала вас, чтобы поправить дело?

— Нет.

— Я подумала, что… Впрочем, теперь это неважно. С этой историей покончено. Что с возу упало… — Она взяла пустую тарелку и начала прополаскивать ее под краном. — Мой брак оказался неудачным. Я надеялась, что Эвелин повезет. Какая дура я была, что не видела…

— Чего не видели, миссис Меррик?

— Вы знаете, о чем я говорю. — Она повернулась так резко, что тарелка брякнулась в раковину и разбилась. Миссис Меррик этого даже не заметила. — Моя дочь вышла замуж за гомосексуалиста. И я этому не помешала. Не помешала, потому что не видела, потому что была слепа, была обманута, как и Эвелин, его мягкостью, хорошими манерами и так называемыми идеалами. Я думала, из него получится добрый и рассудительный муж. Вы понимаете, какое представление о нем создалось у Эвелин?

— Да, очень ясно.

— Наверное, и другим девушкам случалось выходить за гомиков, но с Эвелин этого не случилось бы, если бы я перед этим не развелась с мужем, если бы ее отец был с нами. Он-то сразу бы понял, что с Дугласом что-то не так. А без него некому было нам подсказать. После свадьбы молодые поехали в Лас-Вегас проводить медовый месяц. Оттуда Эвелин прислала мне открытку, писала, что здорова и погода великолепная. И больше ничего, но как-то вечером неделю спустя раздался звонок у двери, и я увидела у порога Эвелин с чемоданами. Она не плакала, не суетилась, а просто остановилась у порога и сказала: «Он извращенец». Это был ужасный удар, ужасный. Я стала спрашивать, уверена ли она, рассказала, что некоторые мужчины поначалу просто робеют и нервничают. Она сказала, что уверена, потому что он сам в этом признался. Попросил прощения. Вы можете себе такое представить? Попросил прощения за то, что женился на ней! Эвелин оставила чемоданы на крыльце, не разрешила мне даже внести их в дом, а на другой день отвезла их в Армию спасения — все свое приданое, подвенечное платье и так далее. Когда вернулась домой к ленчу, была такой бледной и истомленной, что сердце мое кровью облилось, и я почувствовала свою вину. Ведь я немало пожила на свете. Значит, я была виновата.

Миссис Меррик вернулась к раковине, подобрала осколки разбитой тарелки и бросила их в мусорное ведро.

— Разобьется тарелка — вы ее выбрасываете. А если разобьется судьба человеческая, единственное, что вы можете сделать, — это собрать осколки и попробовать соединить их тем или другим способом. Вернее сказать, Эвелин не сломалась. Она лишь… ну, в какой-то мере потеряла интерес ко всему. Она всегда была открытой и жизнерадостной девушкой, всегда смело выражала свои мысли и чувства. В тот вечер, когда она вернулась, она могла бы устроить сцену, и мне пришлось бы уговаривать ее выплакать хоть какую-то часть своего горя. Но она ушла в себя, была сдержанной.

* * *

— Эвелин, дорогая, ты пообедала?

— Кажется, да.

— Давай я подогрею тебе немного супа. И еще я приготовила рыбу с гарниром.

— Нет, спасибо.

— Эвелин, детка…

— Пожалуйста, не расстраивайся, мама. Мы должны составить план действий.

— План действий?

— Думаю, я добьюсь расторжения брака. Имею на это право, так как брак не был фактически реализован, кажется, так они это называют.

— По-моему, имеешь право.

— Завтра утром поговорю с адвокатом.

— Стоит ли так спешить? Отдохнула бы прежде.

— От чего отдохнуть? — спросила Эвелин с кислой улыбкой. — Нет. Чем скорей, тем лучше. Мне необходимо сбросить с себя фамилию Кларво. Я ее ненавижу.

— Эвелин. Дорогая моя Эвелин. Послушай меня.

— Я слушаю.

— Он не… обошелся с тобой грубо?

— Каким образом?

— Не подступал ли он к тебе с гнусными предложениями?

— Скорей я к нему подступала.

— Ну, слава Богу!

— За что?

— За то, что Дуглас не обошелся с тобой грубо.

— Ты рисуешь себе, — твердо сказала Эвелин, — совсем не ту картину. Если хочешь, я опишу тебе, как было дело.

— Только если ты сама этого хочешь, дорогая.

— Дело не в моих желаниях. Просто я не хочу, чтобы ты думала, будто я подверглась грубому физическому воздействию. — Пока Эвелин говорила, она терла безымянный палец левой руки, словно хотела стереть след обручального кольца. — Сначала ему сделалось плохо в самолете. Я подумала, это воздушная болезнь, но скоро поняла, что ему дурно от страха, от страха остаться наедине со мной и делать то, к чему он питал отвращение. Когда мы прибыли в гостиницу, я начала распаковывать чемоданы, а он пошел в бар. И просидел в баре всю ночь. Я ждала его, распустив волосы и надев шелковую ночную рубашку. Около шести утра двое посыльных притащили его и уложили в постель. Он храпел. Выглядел таким смешным и в то же время таким торжественным, как маленький мальчик. Как только он начал просыпаться, я подошла, заговорила с ним, погладила по голове. Он открыл глаза и увидел, что я склонилась над ним. И тогда он закричал каким-то животным криком, я такого никогда не слышала. Я все еще не понимала, в чем дело, думала, ему плохо с похмелья. — Рот ее сложился в презрительную и брезгливую гримасу. — Да, у него действительно было похмелье, только пирушка произошла много, много лет тому назад.

— О, Эвелин! Детка…

— Не надо переживаний.

— Но скажи во имя всего святого, зачем, зачем он женился на тебе?

— Хотел доказать окружающим, что он не педераст.

* * *

Блэкшир слушал, и ему было жаль эту женщину, жаль их всех: Эвелин, ожидавшую в ночной рубашке своего молодого мужа, Дугласа с его страхами, Верну, отчаянно пытающуюся скрыть правду от себя самой.

— Вчера, — продолжала миссис Меррик, — мы с Эвелин сговорились встретиться в городе, чтобы сделать кое-какие покупки. Впервые после свадьбы мы увидели Верну Кларво. Я была потрясена. Думала только о том, какие бы горькие слова сказать ей. Но Эвелин прекрасно владела собой. Она даже спросила о Дугласе, как его здоровье, чем он занимается и так далее, и все это было сказано самым естественным тоном. Верна завела свою песню: Дуглас отлично себя чувствует, берет уроки фотографии, делает то, делает се. Мне показалось, что она не прочь бы начать все сначала, потому и пытается пробудить интерес Эвелин. И тут мне впервые стукнуло в голову, что она не знает. Верна до сих пор не знает и питает какие-то надежды, не правда ли?

— Думаю, так оно и есть.

— Бедная Верна, — сказала миссис Меррик. — Сегодня мне ее особенно жалко.

— Почему именно сегодня?

— У него сегодня день рождения. Сегодня у Дугласа день рождения.

Глава 9

Дверь в комнату Дугласа была заперта; только по этому признаку Верна смогла узнать, что он в какой-то час ночи вернулся: то ли ему захотелось домой, то ли больше некуда было пойти.

Она постучала и сказала резким, скучным голосом, который показался ей чужим:

— Дуглас. Ты не спишь, Дуглас?

Изнутри донесся невнятный ответ, мягко стукнули пятки о ковер.

— Я хочу поговорить с тобой, Дуглас. Оденься и спустись в кухню. Прямо сейчас.

В кухне приходящая прислуга, худощавая пожилая женщина по имени Мейбл, сидела, положив ногу на ногу, у кухонного стола, пила кофе и просматривала утренний выпуск «Таймс». Она не встала, когда увидела Верну, которая оставалась ее должницей в отношении как вежливости, так и наличных денег.

— Сдобные булочки в духовке. Вчерашние. Подогретые. Вы сейчас будете пить апельсиновый сок?

— Я возьму сама.

— Я тут составила список продуктов. Кончаются яйца и опять-таки кофе. Мне время от времени просто необходим глоток кофе, чтобы взбодриться, а в банке его осталось на одну чашку.

— Хорошо, поезжайте и купите. Раз уж вы едете в город, купите и еще кое-что. Нужны стоваттные лампочки, да вот еще проверьте, что там в картофельном ларе.

— Вы хотите, чтобы я это сделала прямо сейчас, не перекусив?

— Мы договаривались, что вы будете завтракать до того, как приезжать сюда.

— Мы еще кое о чем договаривались.

— На этой неделе я вам заплачу. Сегодня я ожидаю по почте чек.

Когда прислуга вышла, Верна вынула булочки из плиты и попробовала одну из них. Она была как резиновая, а запеченные ягоды черники казались раздавленными красными мухами.

Верна добавила воды в кофе и подогрела его, затем вынула из холодильника кувшин и налила себе апельсинового сока. У него был затхлый запах, который стоял во всем холодильнике, словно Мейбл прятала и гноила в труднодоступных уголках остатки пищи.

Услышав тарахтение и дребезжание старенького «доджа» на подъездной дорожке, Верна подумала, что хорошо бы рассчитать прислугу, как только появятся деньги, чтобы заплатить ей жалованье. Обидно держать эту женщину только потому, что не можешь ее выгнать.

Дуглас вошел, когда она наливала себе кофе в чашку. Он не оделся, как просила мать. На нем были все тот же ворсистый халат и мокасины, что и накануне вечером, когда заходил Блэкшир. Он выглядел изнуренным. Круги под глазами темнели, как синяки, а от левого виска к уголку губ тянулись параллельные царапины. Он пытался прикрыть царапины рукой, но тем самым лишь привлекал к ним внимание.

— Что у тебя со щекой?

— Я погладил кота.

Дуглас сел слева от Верны, так чтобы она видела только неоцарапанную щеку. Их руки соприкоснулись, и это прикосновение кольнуло Верну, точно игла. Она встала, ощущая легкую дурноту, и прошла к плите.

— Я достану тебе булочек.

— Я не голоден. — Дуглас закурил сигарету.

— Не надо бы тебе курить натощак. Где ты был вчера вечером?

— На улице.

— Ходил по улице и гладил кота. Достойное занятие, а?

Он устало покачал головой.

— Что за кота ты ласкал?

— Обыкновенного уличного кота.

— На четырех ногах? — Верна помедлила. — Но не того, что тебя поцарапал.

— Не понимаю, на что ты намекаешь, ей-богу, не понимаю. — Дуглас обратил на мать взгляд своих сизых невинных глаз. — На что ты сердишься, мама? Я вышел вчера погулять, увидел кота. Подобрал и хотел погладить, а он меня поцарапал. Видит Бог, это правда.

— Да поможет тебе Бог, — сказала Верна. — Больше некому.

— Что вызвало у тебя такое мрачное настроение?

— Ты не можешь догадаться?

— Конечно, могу.

— Ну, давай.

— Ты попыталась занять денег у Элен, а она послала тебя подальше.

— Нет.

— Мейбл потребовала свое жалованье.

— Опять не то.

— Ну, что-нибудь связанное с деньгами, это уж наверняка.

— На этот раз нет.

Он поднялся и пошел к двери.

— Устал я от этих загадок. Пойду-ка лучше наверх…

— Сядь.

Дуглас остановился в дверях:

— Тебе не кажется, что я слишком взрослый, чтобы ты так мной командовала, словно…

— Сядь, Дуглас.

— Хорошо, хорошо.

— Где ты был вчера вечером?

— Опять все сначала?

— Опять.

— Я вышел погулять. Был чудесный вечер.

— Шел дождь.

— Когда я вышел, еще не шел. Дождь начался около десяти.

— А ты продолжал гулять?

— Ну да.

— Пока не пришел к мистеру Тероле?

Дуглас молча, не мигая, уставился на мать.

— Туда ты и шел, не правда ли, если говорить точнее, в одну из задних комнат его ателье?

Дуглас по-прежнему молчал.

— А может, это была задняя комната не Теролы, а еще чья-нибудь? Говорят, ты не особенно разборчив.

Верна слышала слова, которые произносила, но сама еще не верила им. Она ждала, прижав кулаки к бокам, какой-нибудь реакции сына: удивления, гнева, отрицания.

Он не сказал ничего.

— Что происходит в этом ателье, Дуглас? Я имею право знать. Я плачу за эти самые так называемые «уроки фотографии». Ты действительно изучаешь фотографию?

Дуглас неуверенными шагами подошел к кухонному столу и сел.

— Да.

— Ты находишься при этом за фотоаппаратом или перед его объективом?

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Ты должен понимать, остальные-то понимают. Я слышала об этом вчера вечером собственными ушами.

— Что слышала?

— Слышала о том, какие картинки снимает Терола. Не из тех, что можно поместить в семейный альбом, верно?

— Я не знаю.

— Кому лучше знать, как не тебе, Дуглас? Ты позируешь ему, да?

Дуглас покачал головой. Это было то самое отрицание, которого Верна ждала, о котором молилась, но оно было таким слабым, что казалось, вот-вот переломится.

— Кто это с тобой говорил? — спросил он.

— Мне позвонили, после того как ты ушел.

— Кто это был?

— Этого я не могу тебе сказать.

— Если обо мне распускают слухи, я имею право знать, кто это делает.

Верна ухватилась за соломинку:

— Слухи? Значит, это только слухи, Дуглас? И в них нет правды? Ни единого словечка?

— Нет.

— О, слава Богу, слава Богу!

Она бросилась к сыну через все помещение с распростертыми объятиями.

Лицо Дугласа побелело, и все тело напряглось от ее ласки. Верна погладила его по голове, поцеловала в лоб, нежно коснулась губами царапин на щеке, бормоча:

— Дуги. Дорогой Дуги. Прости меня, милый.

Ее руки обвились вокруг него, как змеи. Ему стало дурно от отвращения, все тело ослабело от страха. Из горла рвался крик о помощи, но он подавил его: «Господи. Помоги мне, Господи. Спаси меня».

— Дуги, дорогой, мне очень жаль. Ты простишь меня?

— Да.

— Какая я ужасная мать, поверила наговорам. Да, это были наговоры, и больше ничего.

— Пожалуйста, — прошептал он, — ты меня задушишь.

Но он произнес эти слова так глухо, что мать их не услышала. Она прижалась щекой к его щеке.

— Я не должна была говорить тебе такие ужасные вещи, Дуги. Ты мой сын. Я люблю тебя.

— Прекрати это! Прекрати!

Он вырвался из ее объятий, бросился к двери, и через несколько секунд Верна услышала дробный топот его ног по ступенькам.

Она долго сидела с каменным лицом и остановившимся взглядом, словно глухой среди всеобщей болтовни. Потом пошла вслед за ним наверх.

Дуглас лежал, распластавшись поперек постели, лицом вниз. Она не стала подходить к нему вплотную. Остановилась в дверях:

— Дуглас.

— Уходи. Ну, пожалуйста. Я болен.

— Я знаю, — горестно сказала Верна. — Мы должны… вылечить тебя, пригласить доктора.

Он крутил головой на атласном покрывале.

У нее на языке вертелись вопросы: «Когда ты в первый раз познал это? Почему не пришел и не сказал мне? Кто совратил тебя?»

— Мы пойдем к врачу, — сказала она более твердым голосом. — Это излечимо, ты должен вылечиться. Нынче излечивают все что угодно этими чудесными лекарствами — кортизоном, АКТГ[7] и чем там еще.

— Ты не понимаешь. Ты просто не понимаешь.

— А ты объясни. Скажи, чего? Чего я не понимаю?

— Пожалуйста, оставь меня одного.

— Вот чего ты хочешь!

— Да.

— Очень хорошо, — холодно сказала Верна. — Я оставлю тебя одного. У меня есть важное дело.

Что-то в ее голосе встревожило Дугласа, он повернулся на спину и сел:

— Что за дело? Не поедешь же ты к врачу?

— Нет, это должен сделать ты.

— А ты что должна?

— Я, — сказала Верна, — должна поговорить с Теролой.

— Нет. Не езди туда.

— Я должна. Это мой долг, я твоя мать.

— Не езди.

— Я должна встретиться с этим дурным человеком лицом к лицу.

— Он не дурной человек, — устало сказал Дуглас. — Он такой же, как я.

— Неужели у тебя нет ни стыда ни совести, что ты защищаешь такого человека передо мной, своей матерью?

— Я его не защи…

— Где твое уважение к себе, Дуглас, твоя гордость?

В его груди теснилось так много слов, которые он хотел сказать, что они застряли у него в горле, и он не сказал ничего.

— Я пойду к этому Тероле и выложу ему все, что я о нем думаю. И такому человеку позволяют разгуливать на свободе, это просто уму непостижимо. Возможно, он растлил не только тебя, а еще и других юношей.

— Он меня не растлил.

— Ну что ты говоришь, Дуглас? Конечно, растлил. Это он виноват в твоей беде. Если бы не он, ты был бы совершенно нормальным. Уж он у меня поплатится за…

— Мама! Прекрати это!

Наступило долгое молчание. Глаза матери и сына встретились и разошлись, как двое случайных прохожих на улице.

— Значит, Терола, — сказала она наконец, — был не первым.

— Нет.

— А кто был первым?

— Я забыл.

— Когда это случилось?

— Не помню, слишком давно.

— И все эти годы… все эти годы…

— Все эти годы, — медленно повторил он, используя ее слова как оружие против нее самой и против себя.

Он не слышал, как она вышла, но, когда поднял глаза, в комнате ее не было и дверь была закрыта.

Он вновь лег на кровать, стал слушать стук дождя по крыше, попискивание крапивника, который схоронился под свисающим краем крыши и жаловался на непогоду. Каждый звук был четким и определенным: поскрипывали эвкалипты на ветру, лаяла колли у соседей, протарахтел «додж» на подъездной дорожке — вернулась Мейбл, — хлопнула автомобильная дверца, тикали электрические часы у изголовья.

Дугласу казалось, что раньше он никогда не слышал этих звуков, а теперь, когда познакомился с ними, каждый из них звучал по-особому пророчески. В эту минуту Дуглас сам был и крапивником, и дождем, и стонущим на ветру деревом. Он раздвоился, был одновременно и активным, и пассивным началом, и мужчиной, и женщиной.

«Все эти годы, — бормотали часы, — все эти годы».

Верна снова постучала в дверь и вошла. Она оделась соответственно погоде в красный непромокаемый плащ с островерхим капюшоном.

— Вернулась Мейбл, — сказала она. — Говори потише. — У нее слух, как у лисицы.

— Мне нечего тебе сказать.

— Что ж, может, надумаешь к тому времени, как я вернусь.

— Ты едешь к Тероле?

— Как сказала.

— Пожалуйста, не езди.

— Я должна задать ему несколько вопросов.

— Спроси лучше меня. Я отвечу. Расскажу тебе все, что ты хочешь знать.

— Перестань уговаривать меня, Дуглас. Меня это раздражает. — Верна поколебалась. — Разве ты не понимаешь, что я выполняю свой долг? Делаю то, что сделал бы твой отец, если бы был жив. Этот Терола развращен до мозга костей, а ты стараешься защитить его. Почему? Ты обещал рассказать мне все. Так скажи: почему?

Дуглас лежал на кровати неподвижно, закрыв глаза, лицо его посерело. На мгновение ей показалось, что он умер, и она не испытала при этом ни горя, ни радости, а лишь облегчение, оттого что проблема решена простой остановкой сердца. Но вот его губы шевельнулись.

— Ты хочешь знать почему?

— Да.

— Потому что я его жена.

— Его — что? Как ты сказал?

— Я его жена.

От потрясения рот Верны открылся и медленно закрылся снова.

— Ты — грязный гаденыш, — спокойно сказала она. — Грязный гаденыш.

Дуглас отвернулся. Мать стояла у кровати и смотрела на него, лицо ее было искажено брезгливой и презрительной гримасой.

— Мама. Не езди к нему. Мам!

— Не смей меня так называть. Ты не частица меня. — Она решительно пошла к двери и открыла ее. — Кстати, совсем забыла. С днем рождения!

Оставшись один, Дуглас снова стал слушать часы, крапивника, дождь и деревья; затем «бьюик» взревел соответственно злости Верны. «Она едет, — подумал Дуглас. — Она едет к Джеку. Я не смог остановить ее».

Он встал и прошел в ванную.

Почти год, со времени женитьбы на Эвелин, он копил снотворные таблетки. Теперь их накопилось около пятидесяти в коробке из-под английской соли, стоявшей в аптечке; они были покрыты яркой оболочкой в веселых тонах, что никак не соответствовало их назначению. Пять из них он проглотил без труда, но шестая задержалась в горле на несколько мгновений, а седьмая и вовсе не пошла. Желатин таял во рту, от сухого порошка Дуглас задыхался. Восьмую не стал и пробовать.

Вынул лезвие из безопасной бритвы и, стоя над ванной, вонзил сталь в вены на левом запястье. Лезвие было тупое, рана получилась неглубокая, но от вида сочившейся крови и от страха Дугласу стало дурно. Ноги сделались ватными, а голова раздулась, как воздушный шарик.

Он попытался крикнуть: «Мама, помоги мне!» — но вместо крика с губ его сорвался шепот.

Падая в обморок, он ударился виском об угол ванны. Последнее, что он слышал, был резкий, отчетливый и вполне определенный треск проломившейся кости.

Глава 10

Мисс Кларво спала долго и в десять часов еще только заканчивала завтрак. Когда раздался стук в дверь, она подумала, что пришел уборщик из столовой забрать грязную посуду и получить чаевые. И, подойдя к двери, сказала:

— Я еще не кончила. Пожалуйста, зайдите попозже.

— Элен, это я.

Она отперла дверь, удивленная решительным тоном, каким Блэкшир произнес эти слова.

— Что-нибудь случилось?

— Ваша мать пыталась дозвониться вам. Телефонная компания не открыла ей ваш персональный номер, тогда она позвонила мне и попросила зайти к вам.

— Сообщить о том, что ленч отменяется, как я полагаю?

— Да, ленч отменяется.

— Что ж, она могла не беспокоиться насчет моего подарка Дугласу. Я послала чек вчера вечером, должно быть, он его уже получил.

— Он его не получит.

— Почему?

— Сядьте, Элен.

Она подошла к стоявшему у окна креслу с подголовником, но не села в него. Стала за ним и начала поглаживать обивку спинки, будто хотела согреть руку трением.

— Дурные новости, я полагаю, — равнодушно сказала она. — Вы не мальчик на побегушках, чтобы мать посылала вас сообщить мне о том, что ленч отменяется.

— Дуглас умер.

Ее руки на мгновение застыли.

— Как это случилось?

— Он попытался совершить самоубийство.

— Попытался? Вы, кажется, сказали, что он умер.

— Врач считает, что Дуглас принял несколько снотворных таблеток и перерезал вены на левой руке. Потом, видимо, упал в обморок и проломил висок об угол ванны.

Элен повернулась и посмотрела в окно, но не для того, чтобы скрыть свое горе, а чтобы не показать мрачную улыбку, тронувшую ее губы. Бедный Дуглас, он никогда ничего не мог довести до конца, не смог даже покончить с собой.

— Мне очень жаль, Элен.

— Зачем его жалеть? Если он пожелал покончить с собой, это его дело.

— Я хотел сказать, мне очень жаль вас.

— Почему?

— Потому что вы не испытываете по этому поводу никаких чувств, разве не так?

— Почти.

— Вы вообще испытываете какие-нибудь чувства? К кому бы то ни было?

— Да.

— К кому?

— Я… я не хотела бы переходить на личности, мистер Блэкшир.

— Меня зовут Пол.

— Я не могу вас так называть.

— Почему?

— Просто не могу — и все тут.

— Ладно.

— Я… — Элен отступила от кресла и прислонилась к стене, спрятав руки за спину, как застеснявшаяся школьница. — Как мать это приняла?

— Я не знаю наверняка. Когда она позвонила мне по телефону, она испытывала главным образом злость.

— На кого?

— На Эвелин Меррик.

— Не понимаю. Какое отношение имеет Эвелин к смерти Дугласа?

— Ваша мать считает, что в ней виновата Эвелин.

— Почему?

— Эвелин вчера вечером позвонила вашей матери и кое-что рассказала о Дугласе и Джеке Тероле, который, как предполагалось, давал Дугласу уроки фотографии. Я не стану повторять, что она рассказала. Могу сказать только, что это было мерзко. Сегодня утром ваша мать все это выложила Дугласу, и он признал, что кое-что из этого правда. Ваша мать хотела устроить скандал Тероле и отправилась к нему. Не знаю, повидала она его или нет. Сама она говорит, что нет, что вернулась с полпути. Тем временем прислуга нашла тело Дугласа, когда пошла прибираться, и вызвала врача. И тут вернулась мать. Она попробовала тотчас позвонить вам, а когда это не удалось, позвонила мне и попросила зайти к вам.

— Зачем?

— Телефонная компания…

— Я хотела сказать, почему она захотела сразу известить об этом событии меня? Она могла быть уверена, что я пошлю хороший большой венок, как я послала солидный чек.

— Вы немилосердны, Элен.

— Да, наверное, это так. Извините. Жизнь научила меня быть подозрительной. И я хорошо затвердила этот урок.

— Может, когда-нибудь вам удастся забыть его?

— Возможно. Однако забыть трудней.

— Я могу помочь вам, Элен.

— Как?

— Дав вам то, что было такой редкостью в вашей жизни.

— Что именно?

— Можете назвать это любовью.

— Любовь! — Яркая краска поднялась от ее шеи к скулам. — Нет. Нет. Вы… просто стараетесь быть добрым ко мне.

— Я не пытаюсь, — сказал он с улыбкой. — Я действительно питаю к вам добрые чувства.

— Нет. Не нужна мне ни ваша любовь, ни чья-нибудь еще. Я не могу ее принять. Она… она смущает меня.

— Очень хорошо. Не волнуйтесь. Нет никакой спешки. Я могу подождать.

— Подождать? Чего вы будете ждать?

— Чтобы вы забыли некоторые из затверженных уроков.

— А что, если я не смогу? Что, если я никогда…

— Сможете, Элен. Обещайте мне, что попробуете. Хорошо?

— Хорошо, я попытаюсь, — прошептала она. — Но я не знаю, с чего начать.

— Вы уже начали.

Элен выглядела приятно изумленной:

— Разве? А что я сделала?

— Вы вспомнили Эвелин Меррик.

— Как вы об этом узнали?

— Несколько минут назад вы мимоходом упомянули ее и назвали просто Эвелин. Теперь вы хорошо ее помните?

— Да.

— В тот вечер, когда она сказала вам по телефону, что вы всегда завидовали ей, она была права, Элен?

— Права.

— А теперь это уже не так?

— Не так. Я больше ей не завидую. Ее можно только пожалеть.

— Пожалеть — да, — сказал Блэкшир, — но следить за ней необходимо. Она тем более опасна, что внешне может выглядеть совершенно нормальной.

— Значит, вы повидали ее?

— Нет еще. Увижу ее сегодня вечером. Но вчера я поговорил с вашей матерью, до того как Эвелин ей позвонила, а сегодня рано утром повидался с ее матерью. Ни та, ни другая не подозревают, что девушка психически ненормальна. Видимо, у нее произошло полное раздвоение личности. С одной стороны, она любящая, заботливая дочь, а по мнению вашей матери, была бы прекрасной невесткой, — и последнее весьма важно, так как вашей матери нелегко понравиться.

— Я это знаю.

— С другой стороны, девушка полна ненависти и жажды мести настолько, что хочет уничтожать людей, сталкивая их друг с другом. У нее сильный характер, она и не подумала лишить жизни себя. Она просто бросает кость — и пусть собаки загрызут друг друга. И на этой кости всегда малая толика мяса, то есть правды.

Элен подумала о том, что ее мать и Дуглас много лет дрались не как собаки или боксеры на ринге лицом к лицу, а вели друг против друга партизанскую войну в темном лесу. Эвелин бросила в чащу леса гигантский факел, осветивший деревья и подлесок, и выманила враждующие стороны из их убежищ.

Бедный Дуглас. Он так и остался мальчишкой, не смог стать взрослым в темном лесу.

— Я послала ему чек ко дню рождения, — уныло сказала она. — Может быть, пошли я его раньше…

— Чек ничего не изменил бы, Элен. Врач нашел около пятидесяти снотворных таблеток в домашней аптечке. Дуглас давно это планировал.

— Тогда почему же мать проклинает Эвелин?

— Кого-то надо обвинять. Только не себя.

— Да, — согласилась Элен, а сама подумала: «Мать заплутала в темном лесу точно так же, как Дуглас. Много лет тому назад кто-то должен был вывести их из леса, но не было никого, кроме отца и меня; отец был слишком бесчувственным, а я сама заблудилась».

Она закрыла лицо руками, и меж пальцев потекли слезы.

— Не плачьте, Элен.

— Кто-то должен был помочь им. И это надо было сделать много лет тому назад.

— Я знаю.

— А теперь слишком поздно как для Дугласа, так и для матери. — Элен подняла голову и посмотрела на Блэкшира потеплевшими от слез глазами. — А может, слишком поздно и для меня.

— Не думайте так.

— Да. Я чувствую в душе, что прожила свою жизнь и теперь лишь дожидаюсь какого-то момента, как Дуглас с его таблетками. Возможно, она снова мне позвонит, бросит факел, который подожжет подлесок, и я не вынесу того, что откроется моим глазам.

— Перестаньте.

Он обнял ее, но тело ее напряглось, стало как будто деревянным, а руки сжались в кулаки. Он понял, что не пришло еще время, а может, оно никогда и не придет.

Блэкшир отошел в другой конец комнаты и сел возле бюро, наблюдая, как по мере его отступления расслаблялись ее мускулы, ровней становилось дыхание, возвращалась краска на лицо. Он подумал, что, скорей всего, так они и останутся разделенными комнатой.

— Вы очень добры, — сказала она. — Спасибо, Пол.

— Не за что.

— По-видимому, я должна поехать домой и побыть с матерью. Она этого ждет от меня, не так ли?

— Видимо, она так считает.

— Тогда извините, я пойду оденусь.

— Я отвезу вас, Элен.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я возьму такси. Не хочу мешать вашему расследованию.

— Мое расследование, собственно говоря, почти закончено. Вы просили меня найти Эвелин Меррик. Что ж, я ее нашел.

— Значит, вы думаете, на этом дело кончено? — В ее голосе звучала настойчивость. — И вам больше нечего делать?

— Кое-что нужно сделать, но…

— По-моему, больше, чем раньше.

— Почему больше?

— Потому что вмешалась смерть, — спокойно сказала Элен. — Теперь Эвелин не остановится. Я думаю, смерть Дугласа подстегнет ее, она дала ей ощущение собственной силы.

Блэкшир сам этого опасался, но не хотел тревожить Элен такими мыслями.

— Это возможно, — сказал он.

— Где она получила сведения о Дугласе?

— Видимо, от самого Теролы.

— Вы полагаете, они вместе занимаются вымогательством?

— Возможно, таков был замысел Теролы, но Эвелин нужно более глубокое удовлетворение, чем могут дать деньги.

— Так вы думаете, они были партнерами?

— Да. Когда я зашел к Тероле поговорить о ней, он был очень уклончив. У меня создалось впечатление, что он лучше знает Эвелин, чем хотел мне показать.

— Значит, если нет улик против нее, Терола может их предоставить?

— Каких улик?

— Ну, чего-нибудь, что позволило бы упрятать ее в надежное место. Пока что она не совершила ничего наказуемого. В случае с Дугласом она даже не солгала. Нельзя ее судить или посадить в тюрьму за то, что она позвонила матери и рассказала ей правду. И тем не менее в определенной степени она виновна в смерти Дугласа. Вы должны остановить ее, Пол, прежде чем она продолжит свои действия. — Элен отвернулась так, чтобы он не мог видеть ее лица. — Следующей, возможно, буду я.

— Не говорите глупостей, Элен. Она не может позвонить вам, так как не знает номера вашего телефона. А если она постучится в дверь, не впускайте ее.

— Она придумает какой-нибудь другой способ. Я чувствую, что она… подкарауливает меня.

— Где?

— Не знаю.

— Послушайте, если вы боитесь ехать к матери, я отвезу вас.

Элен покачала головой:

— Лучше поезжайте к Тероле. Расскажите ему о Дугласе, заставьте его говорить и добейтесь сведений, которые можно было бы использовать в суде.

— Это трудная задача, Элен. Даже если Эвелин для него — открытая книга, едва ли он станет читать ее мне вслух. Этим он навлечет обвинение и на себя.

— Но вы можете попытаться?

— Вот именно. Только попытаться.

Элен пошла в спальню переодеваться, а он остался ждать ее. Когда она вышла, на ней было серое шерстяное пальто и старомодная черная фетровая шляпка с закрывающими лоб широкими полями. Казалось, эта женщина явилась из прошлого столетия.

— Элен.

— Да?

— Вы разрешите мне сделать замечание личного характера?

— Вы все время это делаете и без моего разрешения.

— Вам нужна новая одежда.

— Да? — сказала она равнодушно. — Я никогда не обращаю внимания на то, что на мне надето.

— Теперь настала пора заняться одеждой.

— Почему?

— Потому что мы с вами вместе будем появляться в разных местах.

Она слегка улыбнулась, как мать, услышавшая о безумных планах маленького сына.

Они спустились на лифте и прошли через вестибюль. Мистер Хорнер, администратор, и Джун Салливан, худенькая блондинка у коммутатора, посмотрели на них с нескрываемым любопытством и обменялись кривыми улыбками, когда Элен и Блэкшир остановились перед входной вращающейся дверью.

— Моя машина в двух кварталах отсюда. Вы уверены, что не хотите, чтобы я отвез вас к вашей матери?

— В этом нет необходимости.

— Если не возражаете, я заеду туда попозже повидаться с вами.

— Боюсь, в доме невесело. Может, не стоит?

— Вызвать для вас такси?

— Это сделает швейцар.

— Хорошо. Тогда до свидания.

— До свидания.

Снаружи, на многолюдной улице, ее поджидала Эвелин Меррик.

Глава 11

Ветер отогнал непогоду в море, и улицы, полчаса назад тихие, оживились, как будто окончание дождя явилось всеобщим сигналом для возобновления всякого рода деятельности. Люди радостно сновали по тротуарам, точно муравьи, высыпавшие из муравейника после дождя, а вот дорожное движение почти замерло. Автомобили двигались медленно, а то и вовсе стояли из-за своей многочисленности.

Блэкширу понадобилось десять минут, чтобы выехать с площадки для паркования, и еще полчаса, чтобы доехать до длинного оштукатуренного здания на Вейн-стрит, где размещалось заведение Джека Теролы.

Во второй раз Блэкшир прочел выполненную черными буквами по трафарету надпись на матовом стекле, но на этот раз ее слова показались ему зловещими:

ДЖЕК ТЕРОЛА — ФОТОАТЕЛЬЕ

ХОРОШЕНЬКИЕ НАТУРЩИЦЫ

ЖИВАЯ НАТУРА ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЬСКИХ И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СЪЕМОК

СТУДИИ ДЛЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ КОМПОЗИЦИЙ

ЗАХОДИТЕ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ

Приемная была в точности такой же, что и накануне, за исключением того, что кто-то недавно истопил старый заброшенный камин. Угли еще дымились, и в помещении стало слишком жарко.

Тепло вызывало к жизни новые запахи: чад убежавшего кофе и острый мускусный запах духов. Кофейный дух исходил из спальни Теролы, скрытой от глаз задернутыми грязными ситцевыми занавесками. Запах духов исходил от девушки, сидевшей за старомодным бюро с крышкой на роликах. Она сидела, откинувшись на вращающемся стуле, как-то странно повернутом, глаза ее были закрыты. Казалось, она спит.

Блэкшир узнал Нолу Рат, молодую девушку, которая накануне позировала Тероле для иллюстрации в журнал. Тогда у нее были мокрые волосы и ненакрашенное лицо. А теперь волосы были собраны на макушке валиком, на лице лежал такой толстый слой косметики, что оно казалось маской. От этого девушка выглядела на несколько лет старше.

Блэкшир подошел к бюро робко и немного смущенно, из-за того что он разглядывает девушку, когда она спит.

— Мисс Рат?

Она медленно открыла глаза, словно движение век причиняло ей боль. Вроде не узнавала ни Блэкшира, ни всю обстановку. Казалась ошеломленной.

— Извините, если я вас разбудил.

— Я не спала… — Голос ее был под стать глазам: ровный, монотонный, ничего не выражающий. Она держала руку у горла, как если бы говорить ей было так же больно, как и открывать глаза.

— Вы хорошо себя чувствуете, мисс Рат?

— Нормально.

— Позвольте мне принести вам стакан воды.

— Нет. Не надо воды. — Она приподнялась, и стул жалобно заскрипел под ней. — Вам лучше уйти отсюда.

— Я только что вошел.

— Все равно. Лучше уйдите.

— Я хотел бы видеть мистера Теролу, если можно. Он здесь?

— Он никого не примет.

— Если он сейчас занят, я зайду попозже.

— Он не занят.

— Заболел или еще что?

— Не заболел. Кое-что еще. Да еще как! — Она начала раскачиваться взад-вперед. — Вот я сижу здесь. Не знаю, что делать. Сижу. Мне бы надо тоже уйти отсюда. Но я не могу сдвинуться с места.

— Скажите, что случилось.

Она не ответила, а лишь указала глазами на занавески, закрывавшие спальню. Блэкшир прошел через комнату, отвел занавески и вошел внутрь.

Терола лежал в постели на спине, а в горле у него торчали парикмахерские ножницы. Грязная простыня и запачканное кровью одеяло закрывали ноги и живот, одет он был в нижнюю рубашку. На столике у изголовья кровати стояла все еще включенная электроплитка, на ней — выкипевший кофейник. Как будто Терола встал, включил плитку, поставил на нее кофейник и снова на минутку прилег. За эту минутку кто-то его навестил.

Кто бы ни был посетитель, Теролу его появление не встревожило. За исключением крови, других признаков насилия в спальне не было, не было и следов борьбы. Даже волосы Теролы не были растрепаны; те же две тонкие параллельные седые прядки пересекали макушку, точно железнодорожные рельсы. То ли Терола хорошо знал посетителя и был захвачен врасплох, то ли был убит во сне.

Удар был точен, ножницы вонзились глубоко. Ножницы — женское оружие, но рука, нанесшая удар, обладала мужской силой.

При жизни внешность у Теролы была невыразительная, после смерти он стал страшен. Выпученные глаза, точно стеклянные шары, обмякший мясистый рот, розово-серый язык высунут между пожелтевших от никотина зубов. Блэкшир подумал о молодости и приятной внешности Дугласа и подивился, какие темные пути привели его к Тероле.

Ни к чему не притрагиваясь, он вернулся к девушке в приемную:

— Вы позвонили в полицию?

Она заморгала:

— В полицию? Нет.

— Это вы убили Теролу?

— Нет. Ей-богу, нет! Он был моим другом, дал мне работу, когда я оказалась на улице без гроша, обращался со мной хорошо, не лапал, как некоторые.

— Вы нашли его в таком виде, в каком он сейчас?

— Да, когда пришла работать.

— Когда это было?

— Наверно, минут пятнадцать — двадцать тому назад. Он сказан: приходи в полдень. Только я пришла чуточку пораньше, чтобы успеть приготовиться.

— Дверь была заперта, когда вы пришли?

— Нет. Джек не запирает… не запирал двери, если только не… не уходил.

— Он всегда спал в ателье?

— Нет. У него, его матери и брата есть маленькое ранчо за городом, в долине, где они выращивают авокадо, только Джек не очень был привязан к ранчо, да и к родным, как я понимаю, так что часто оставался в городе. — Она поднесла платок к глазам. — О Господи, никак не могу поверить, что он умер. Он собирался так много сделать для меня. Говорил, у меня большое будущее, мне нужна только реклама. И обещал устроить такую рекламу, какую надо.

— Что ж, он сдержал обещание, — мрачно сказал Блэкшир.

— Сдержал? Да нет. Что вы хотите этим сказать?

— Вы получите известность, которая вам нужна. Может быть, даже чуточку побольше.

Реакция девушки оказалась такой, какой Блэкшир не ожидал.

— Бог ты мой, вы правы! Ясно, сюда придут фотографы из газет и все такое прочее. Пойдет работа. Как я выгляжу?

— Великолепно.

— Ого-го, может, я даже напишу статью для воскресных газет о том, каким подонком был Джек для всех, кроме меня. Как вам такой ракурс? Вот, дескать, подлец Терола, которого все ненавидят, вдруг проявил доброту к попавшей в беду сироте. Ну как, звучит?

— Вы — сирота, мисс Рат?

— Могла бы быть и сиротой, — сказала она, холодно улыбнувшись. — Если надо, я могу быть чем угодно.

— В том числе и вруньей.

— Ну да, конечно.

— Так вы не звонили в полицию?

Нола пожала плечами:

— Нет. Но позвоню. Как только вы уйдете.

— Почему я должен уйти?

— Потому что вы мне все испортите. Речь идет о моем будущем. Я должна все сделать как следует, понимаете?

— Нет.

— Ну, скажем так. Допустим, на мне не так много надето, и я выбегаю на улицу с криком, что нашла мертвого человека. Представляете картину?

— Очень живо.

— Тогда вы должны понять, что вы мне подпортите дело. — Она встала и наклонилась к нему через бюро. — Я не убивала Джека, и я ни до чего не дотронусь. Обещаю. Только уходите, мистер. Дайте мне шанс. Настоящий шанс.

— Вы думаете, для вас это хороший шанс?

— Он должен быть таким. Другого у меня не будет. Теперь вы уйдете? Ну, пожалуйста, мистер.

— После того как вы позвоните в полицию.

Она сняла трубку и набрала номер. Дожидаясь, когда ей ответят, начала расстегивать платье.

Блэкшир вышел к машине. Ему хотелось посидеть за рулем несколько минут, чтобы посмотреть, какой спектакль устроит Нола Рат, но у него было дело поважней. В какое-то время утром того же дня Верна Кларво вознамерилась повидать Теролу. Может, в противоположность тому, что она рассказала, она все-таки повидалась и поговорила с ним? Может, она отказалась от мысли сразить его словами и предпочла ножницы? Возможно, и у других людей были мотивы убить Теролу, но мотив Верны был поосновательней, ибо в ней любовь и ненависть слились и взорвались, как две критические массы урана. В этом взрыве погиб Дуглас. Не был ли Терола второй жертвой цепной реакции?

Глава 12

Дверь открыла прислуга, у которой глаза покраснели от слез. Блэкшир сказал:

— Будьте любезны, я хотел бы видеть миссис Кларво.

— Она никого не принимает. Случилось несчастье.

— Я знаю. Но мне необходимо сообщить миссис Кларво нечто срочное.

— Хотела бы я знать, что для нее может быть более необходимо, чем остаться наедине со своим горем.

— Как вас зовут?

— Мейбл.

— Так вот, Мейбл, я прошу вас сказать миссис Кларво, что пришел Пол Блэкшир по неотложному делу.

— Хорошо, только предупреждаю вас, с ней творится что-то ужасное. Когда приехал катафалк забрать тело, она закричала таким криком, какого я отродясь не слыхала. Боялась, не лопнули бы у нее кровеносные сосуды. Она позвонила кому-то по телефону и кричала в трубку разные плохие слова про какую-то девушку по имени Эвелин. Мне было страшно.

— Разве врач не дал ей успокоительного?

— Дал какие-то таблетки. Таблетки! Будто они могут заменить сына. — Мейбл открыла дверь пошире, и Блэкшир вошел в прихожую. — Пойду скажу ей. Но не гарантирую, что она спустится. Чего от нее ждать, когда она в таком состоянии?

— Мисс Кларво еще не приехала?

— Мисс Кларво?

— Сестра Дугласа.

— Я даже не знала, что у него есть сестра. Вы только подумайте, не поминать сестру!

— Она должна приехать с минуты на минуту, — сказал Блэкшир. — Кстати, когда она появится, не надо говорить ей, что про нее здесь не упоминали.

— Как будто я могла бы сказать такое. Она останется? То есть будет здесь спать, есть и так далее?

— В этом я не уверен.

— Да, дом странный, не заблуждайтесь на этот счет.

— Я знаю.

— Подождете в гостиной?

— Лучше в кабинете.

— Я провожу вас…

— Спасибо, я знаю дорогу.

В кабинете пахло истопленным вчера камином и утренним дождем. По всей вероятности, прислуга начала здесь прибираться, да что-то ей помешало: у дивана стоял пылесос, на вертушке у пианино — тряпка для вытирания пыли и невытряхнутые пепельницы. Стеклянная дверь, которая вела в мощенный плиткой внутренний дворик, была открыта, и ноябрьский ветер гулял по полу и шевелил золу в камине.

Верна Кларво вошла медленным натруженным шагом, словно шла по довольно глубокой воде против сильного течения. Глаза ее опухли настолько, что оставались узкие щелочки, у рта были царапины, как будто она от ярости и боли терзала свое лицо. Она заговорила первой.

— Только прошу, не надо соболезнований. Все кругом соболезнуют, но для меня это не имеет никакого значения, мне все равно, соболезнуют или нет. — Она тяжело опустилась на стул. — Не смотрите на меня. У меня глаза всегда становятся такими, когда я плачу. Я забыла, где у меня глазные капли. Здесь холодно, здесь так холодно.

Блэкшир встал и закрыл ведущую во внутренний дворик дверь.

— Я поговорил с Элен. Она предложила приехать сюда.

— Предложила?

— Да, предложила. — Это было правдой. Он ничего не подсказывал Элен. — Она должна была приехать сюда полчаса назад.

— Наверно, передумала.

— Едва ли.

— Почему она не приехала с вами?

— Мне надо было выполнить одно ее поручение. Оно касается и вас, миссис Кларво. Если вы чувствуете в себе достаточно сил, я рассказал бы вам об этом деле прямо сейчас.

— У меня хватит сил.

— Терола умер.

— Хорошо.

— Вы расслышали, что я сказал, миссис Кларво?

— Вы сказали, что Терола умер. Я рада. Очень рада. Чему удивляться, если я рада? Надеюсь, он умер в мучениях, в жуткой агонии?

— Нет. Это случилось мгновенно.

— Как именно?

— Кто-то заколол его ножницами.

— Значит, его убили?

— Да.

Верна сидела спокойно, вполне владела собой и даже улыбалась.

— О, это еще лучше, не правда ли?

— Миссис Кларво…

— Должно быть, он испугался, прежде чем умереть, пришел в ужас. Вы сказали, он не страдал. А должен бы страдать. Страх — это тоже страдание. Ножницами. Как я хотела бы видеть это собственными глазами! О, если бы я была в это время там!

— Я надеюсь, — сказал Блэкшир, — вам удастся доказать, что вас там в это время не было.

— Какие глупости.

— Возможно; но я должен был это сказать.

— Я же говорила вам по телефону, что поехала к Тероле, но передумала и вернулась.

— И как далеко вы доехали? До его ателье?

— Да.

— Но вы не входили?

— Нет. Здание показалось мне таким убогим. И мои нервы не выдержали.

— Вы были у двери?

— Нет, я не выходила из машины. Напротив здания как раз желтая полоса на бордюрном камне, там я и постояла некоторое время.

— Как долго?

— Несколько минут.

— Кто-нибудь видел вас там?

— Люди шли мимо, могли меня видеть.

— Какая у вас машина?

— Черный «бьюик», седан. Таких сотни, если вы это имеете в виду.

— Именно это.

— Что ж, я не подкатила в «феррари» огненного цвета. Так что ни у кого не было причин обращать на меня внимание.

— Будем на это надеяться.

— А если бы кто-нибудь запомнил меня?

— Если так, — терпеливо объяснил Блэкшир, — вас, очевидно, будут допрашивать в полиции. У вас было достаточно оснований ненавидеть Теролу.

— Если бы я убивала каждого, кого ненавижу, в городе было бы полно трупов.

— Я в это не верю, миссис Кларво.

— Ах, оставьте. Не говорите со мной как психиатр детской больницы. Вы меня не знаете. Не понимаете. Во мне кипит ненависть. Что я могу с этим поделать? Меня обманули, надули, одурачили, — чего же вы от меня хотите? Каждый по-своему убивал меня, каждый. Харрисон, Дуглас — они ушли из этой дурацкой жизни. А я, как всегда, осталась, одна я осталась.

С подъездной дорожки донесся скрип отсыревших тормозов. Оба услышали его одновременно, Верна со страхом, Блэкшир — с облегчением. Он не признавался самому себе, что его очень беспокоит задержка Элен.

— На этот раз, наверное, Элен, — сказала Верна. — Не знаю, что ей сказать, как себя вести. Мы так долго не встречались, что стали друг для друга посторонними людьми.

— Вот и ведите себя по отношению друг к другу как посторонние люди, которые, во всяком случае, соблюдают правила вежливости.

Блэкшир подошел к застекленной двери и посмотрел на подъездную дорожку. Какая-то женщина рассчитывалась с шофером такси, пухлая седая женщина в черно-белом костюме. Когда такси уехало, женщина остановилась и посмотрела на дом, как будто не была уверена, туда ли она попала. Увидела Блэкшира и вроде бы узнала его. Вместо того чтобы идти к парадной двери, направилась через внутренний дворик решительными быстрыми шагами и подошла к застекленной двери.

Обеспокоившись, Блэкшир вышел ей навстречу и прикрыл за собой дверь.

— Хелло, миссис Меррик.

Лицо ее было неподвижным, враждебным.

— Она дома?

— Да.

Миссис Меррик попыталась обойти его и проникнуть в дом, но он схватил ее за руку и удержал:

— Одну минуту, миссис Меррик.

— Чем скорее я это сделаю, тем лучше. Отпустите мою руку.

— Отпущу, но только после того, как вы скажете мне, что вы задумали.

— Вы хотите спросить, не собираюсь ли я задушить эту чертову ведьму? Нет. Как бы мне этого ни хотелось.

Блэкшир отпустил ее руку, но миссис Меррик не сразу отошла от него.

— Как бы мне этого ни хотелось, — повторила она. — Эта чертовка говорила об Эвелин такие вещи — немыслимые, ужасные. Я не могу оставить их без ответа и не оставлю. Как всякая мать.

— Когда она с вами говорила?

— Меньше часа тому назад. Она позвонила мне на работу — представляете? Бог знает, может, кто из окружающих ее и слышал, она орала что было мочи. Выдвинула против Эвелин невероятные обвинения. Я не могу даже повторить их, настолько они подлые. Кричала что-то о том, что возвращает Эвелин часть ее собственного яда. Не знаю, что она хотела этим сказать. Эвелин всегда была так добра к ней. Потом сказала, что Эвелин — убийца, что это она убила Дугласа. Я повесила трубку, но она тотчас перезвонила. И мне пришлось ответить ей, кругом были люди. Когда она наконец кончила, я отпросилась у начальника до конца рабочего дня, и вот я здесь. Я должна прояснить это дело до конца.

— Вам не кажется, что время для этого неподходящее?

— Конечно, неподходящее, но и дальше лучше не будет. Я должна выяснить, почему она наговорила таких вещей про Эвелин. Если она тронулась умом после смерти Дугласа, ну, ладно, это я могу понять, сама не раз переживала горе. Но почему она избрала для мести Эвелин, а не кого-нибудь еще? Моя дочь за всю свою жизнь никому не причинила зла. Зачем же так нападать на нее, это несправедливо. Ее здесь нет, чтобы защитить себя, но я-то здесь. Я здесь. И не пытайтесь снова задержать меня. Я намерена поговорить с Верной Кларво.

И Блэкшир увидел, как она вошла в дом.

* * *

Женщины долго смотрели одна на другую, не говоря ни слова.

— Если вы ждете, чтобы я попросила у вас прощения, — сказала наконец Верна, — не дожидайтесь. Никто не обязан просить прощения за то, что сказал правду.

— Мне нужно не извинение, а объяснение.

— Я все вам объяснила.

— Пока что вы не объяснили ничего. Ничего.

— Я вернула Эвелин кое-что из того, что получила от нее. Немного правды. — Верна отвернулась и прижала кончики пальцев к распухшим векам. Они были горячие, словно слезы их обожгли. — Эвелин позвонила мне вчера вечером. Сначала говорила дружеским тоном, сказала, что я всегда была добра к ней, и теперь она хочет отплатить мне тем же. Потом рассказала о Дугласе, о жизни, которую он вел, о его друзьях, — говорила самыми скверными словами о грязных, отвратительных делах. Мне трудно было представить себе, откуда девушка знает такие слова и как осмеливается их произносить. Вот и все объяснение, миссис Меррик.

— Не может быть, чтобы вы говорили об Эвелин. О моей Эвелин.

— Почему же нет? — процедила Верна сквозь зубы. — Она-то говорила о моем сыне.

— Я не верю этому. Эвелин никогда бы так не поступила. Возможно, у нее была жажда мести какое-то время после замужества, но она с этим давно покончила. Сейчас она не держит зла. Вы сами могли в этом убедиться, когда мы повстречались вчера. Она говорила с вами любезно и дружелюбно, разве не так? Разве она не обошлась с вами по-доброму? Вы наверняка сказали себе, что Эвелин злобы на вас не таит.

— Я не собираюсь с вами спорить. Я слишком устала, чтобы препираться. Я сказала вам только о том, что произошло.

— Должно быть, вы ошиблись. — Лицо миссис Меррик пухло, как тесто на дрожжах. — По крайней мере признайте возможность того, что вы могли ошибиться.

— Нет такой возможности.

— В какое время она… в какое время она вам позвонила?

— Около десяти.

— Ну вот видите? Вы ошиблись. Вчера вечером Эви была с друзьями. У них были билеты на какую-то пьесу в театр «Билтмор Боул».

— Со мной говорила Эвелин. Я узнала ее голос. А кто еще, какая еще женщина могла бы знать такие вещи о Дугласе?

— А как вы можете быть уверены, что вам сказали правду?

— Мой сын признал, что это правда. А потом убил себя. — Верна начала раскачиваться взад-вперед, прижав руки к тощей груди. — Дуги. Дуги умер. В свой день рождения. Мы собирались его отметить… О Господи, уходите, оставьте меня одну.

— Миссис Кларво, выслушайте меня.

— Нет, нет, нет.

— Я хотела бы помочь вам.

— Уходите. У меня умер сын.

Миссис Меррик ушла тем же путем, каким пришла, — через внутренний дворик. Блэкшир дожидался ее на подъездной дорожке, подняв воротник от ветра, его губы посинели от холода.

— Я отвезу вас на работу, миссис Меррик, — сказал он.

— Спасибо, не нужно. Лучше идите к ней. — Она начала натягивать замшевые перчатки. — Слава Богу, хоть Эвелин жива. Неважно, что она сделала, но она жива. За что я и благодарю Господа.

Миссис Меррик повернулась и быстрыми шагами пошла навстречу ветру, высоко держа голову.

Глава 13

Мокрые пятна на платье, в тех местах, где она отмывала кровь в уборной публичной библиотеки, теперь уже высохли, и можно было осмелиться снова выйти на улицу. Даже если ветер распахнет полы ее пальто, никто не заметит бледных пятен на лифе платья, а если и заметит, то не поймет, что это такое.

Она закрыла книгу, которую якобы читала почти час, и поставила ее обратно на полку открытого доступа. Она никого не знала в библиотеке, и ее никто не знал. Однако опасно было сидеть долго на одном месте, особенно в тишине читального зала, потому что по временам мозг ее довольно громко тикал, как метроном, и по его ритму какой-нибудь шпион мог узнать, о чем она думает.

Таким шпионом был, например, старик, сидевший за столиком неподалеку от справочного отдела и загораживавшийся номером «Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт». Он делал вид, что углублен в чтение, точно мальчик, уткнувшийся в книжку с картинками, но угол поворота головы выдавал его. Чтобы старик не мог подслушать ее мысли, она начала довольно громко жужжать. Тот опустил журнал и кисло посмотрел на нее, понимая, что его обнаружили.

Проходя мимо его столика, она немного наклонилась и прошептала: «Бесполезно следовать за мной». Потом направилась к двери, запахнув полы пальто.

Она победила, конечно. Однако тиканье ее мозга становилось назойливым. Оно возникало в самые неподходящие моменты, меняясь в зависимости от интенсивности ее мыслей, и страшно было, как бы тиканье не стало оглушительным и не довело бы ее до сумасшествия.

Сумасшествие. Это слово, которым нельзя бросаться. Терола попробовал.

Она быстро спустилась по ступенькам ведущей в библиотеку лестницы и пошла на север, думая о Тероле. Она держалась с ним обходительно, вежливо. У него не было никаких оснований сказать ей то, что он сказал.

Когда он открыл ей дверь, на нем были полосатые пижамные брюки и нижняя рубашка.

— Хелло, мистер Терола.

— Тебе-то чего надо?

— Я просто подумала, что зайду и…

— Слушай, малютка, мотай отсюда. Я с похмелья.

Он начал закрывать дверь у нее перед носом, но она оказалась проворней.

— Я могла бы сварить вам кофе, мистер Терола.

— Я сто лет варю себе кофе сам.

— Значит, самое время попробовать моего. Где у вас плитка?

Зевая, он провел ее в спальню и сел на край кровати, а она включила плитку и налила воды в кофейник.

— Как это ты стала милосердным ангелом, малютка?

— Я рада время от времени постараться для друга.

— А потом, думаешь, друг постарается для тебя?

— Это было бы чудесно.

— В чем закавыка?

— В тех снимках, что вы с меня сделали, — сказала она. — Сожгите их.

— Почему?

— Я на них плохо получилась.

Его брови зашевелились, как черные волосатые гусеницы.

— Вот как?

— Сожгите их и сфотографируйте меня снова. Сделайте такие снимки, чтобы их показывали в музеях.

— Послушай, Элейн, Эйлин или как тебя там…

— Эвелин.

— Послушай, Эвелин, будь пай-девочкой и шагай домой, а я подумаю над твоим предложением.

— Вы этого не сделаете.

— Что ты, конечно, сделаю.

Он лег на кровать и прикрыл одеялом нижнюю часть тела до пояса.

— Вы обещаете, мистер Терола?

— Что?

— Сделать меня бессмертной?

— Рехнулась ты или что? — сердито сказал он, взбивая подушку. — Услышат люди такие слова и упекут тебя в дурдом.

— Мистер Терола…

— Уматывай, я сказал. Сегодня мне не до тебя. Славно провел ночь.

— Мистер Терола, как вы думаете, я хорошенькая?

— Великолепная, — сказал он, закрывая глаза. — Просто милашка.

— Вы смеетесь надо мной.

— Нет, не смеюсь. Зачем мне это надо? А теперь будь пай-девочкой, исчезни, Эйлин.

— Эвелин, — сказала она. — Э-ве-лин.

— Ну да, конечно.

— Скажите: Эвелин.

Терола открыл глаза и увидел, что она склонилась над ним.

— Да что с тобой, малютка? Ты сумасшедшая?

Сумасшедшая. Такими словами не бросаются.

* * *

Заворачивая за угол, она оглянулась на библиотеку. Шпион, загримированный под старика, стоял на лестнице и наблюдал за ней, держа под мышкой «Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт». Она бросилась бежать.

Старик вернулся в библиотеку и остановился у справочного стола, за которым сидела рыжая девица, обложенная телефонными справочниками по всем городам страны.

Девушка улыбнулась и сказала:

— Я уж было подумала, вы опять сбежали с нашим журналом, мистер Хофман.

— На этот раз нет. Вы не обратили внимание на молодую женщину, которая только что вышла? В темном пальто.

— Да нет. А что?

— Последние полчаса я наблюдал за ней. Она показалась мне очень странной.

— У нас здесь бывает немало странных людей, — бодро сказала девушка. — Публичное заведение, сами понимаете.

— Я подумал, что, может быть… В общем, я случайно заметил на груди ее платья пятна.

— Наверно, ела спагетти за ленчем. Знаете, какие они скользкие?

— Все то время, что я за ней наблюдал, она держала перед собой открытую книгу, но не читала. Книга, кажется, о птицах, точно не скажу, глаза уже не те, что прежде. Когда она уходила, то наклонилась ко мне и что-то шепнула. Я не разобрал, что именно. Странно, правда ведь?

— Довольно странно.

— Я и подумал, не позвонить ли в полицию.

— Ну вот, опять вы за свое, мистер Хофман, все выдумываете!

* * *

Из-за тиканья в мозгу и страха перед шпионами она старалась не заходить в один и тот же бар дважды, но было трудно отличить один бар от другого, они были так похожи. Как будто интерьер, неоновые вывески, мебель, завсегдатаи, бармены — все поступило партиями из одного и того же универмага.

Существенным различием было расположение телефонной кабины. В баре «Мекка» она располагалась в дальнем конце зала, рядом с мужской уборной, и была скрыта от взглядов сидящих за стойкой большой кадкой с филодендроном.

Плотно закрыв за собой складывающуюся дверь, она почувствовала себя в безопасности и тепле, вне досягаемости посетителей, как ребенок в игрушечном домике или поэт в башне из слоновой кости.

Она набирала номер, улыбалась, глубоко вдыхая затхлый воздух бара, словно это был чистый кислород. Крествью, 15115. Пока ждала ответа, складывала цифры. Получилось тринадцать. Если, скажем, прибавить один и разделить на два — получится семь. Все должно сводиться к семи. Большинство людей этого не знают, а когда им говоришь, проявляют скептицизм или открытое неверие. После пятого гудка (плюс два) откликнулся женский голос:

— Алло?

— Это дом Кларво?

— Да.

— Миссис Кларво?

— Ее нет дома.

— Но я узнала ваш голос, миссис Кларво.

По проводам донесся резкий звук, будто на пол упал металлический предмет.

— Кто… это вы, Эвелин?

— Вы не ожидали услышать меня так скоро?

— Ожидала. Да, я ожидала.

Короткая пауза на другом конце линии, какая-то суета, звуки шагов, затем низкий мужской голос торопливо, но отчетливо произнес: «Спросите ее об Элен. Спросите, где Элен».

— Кто там с вами? — спросила Эвелин. Как будто она не знала. Бедный старый Блэкшир, неуклюже разыскивающий ее по всему городу, точно слепой, бредущий по лесу. «На днях я выскочу к нему из-за дерева».

— Никого со мной нет, Эвелин. Был, но я его отослала. Подумала, что вам… что нам с вами лучше говорить наедине. Эвелин? Вы слушаете?

Она слушает. В тепле, в безопасности, ребенок в башне из слоновой кости, поэт в игрушечном домике.

Мимо кабины прошел осанистый мужчина, она посмотрела на него сквозь грязное узкое стекло в двери. Но он даже не заметил ее. Думал совсем о другом.

— Эвелин? Отвечайте. Отвечайте.

— Не нужно кричать, — холодно сказала Эвелин. — Знаете, я не глухая. У меня стопроцентный слух.

— Извините, что я… кричала.

— Так-то лучше.

— Послушайте меня, пожалуйста. Вы видели Элен? Говорили с ней?

— Почему… — Она довольно улыбнулась, ибо голос ее звучал серьезно и рассудительно, тогда как ей хотелось прыснуть. Видела ли она Элен? Чудесная игра. Надо ее продолжить. Поддержать. Чтобы она сразу не кончилась. — Почему вы спрашиваете об Элен, миссис Кларво?

— Она должна была приехать сюда много часов тому назад. Сказала, что едет домой.

— Ах вон оно что.

— Что вы хотите этим сказать? Вы ее…

— Она передумала. Во всяком случае, ей по-настоящему домой не хотелось. Она не желала, чтобы вы увидели ее в ее нынешнем положении.

— А в каком она… положении?

— Я обещала ей никому не говорить. В конце концов, мы были когда-то подругами, а слово, данное подруге, надо держать.

— Пожалуйста. Ради Господа Бога…

— Опять вы кричите. Мне это не нравится.

— Хорошо, — прошептала Верна. — Я не буду кричать. Только скажите мне, где Элен и что с ней.

— Ну, это долгая история. — На самом деле это было не так. История была короткая и чудесная. Но надо преподать урок этой миссис Кларво: как грубо с ее стороны кричать в трубку.

— Эвелин, пожалуйста, я прошу вас…

— О правде просить не надо. Я говорю ее по собственной воле. Разве не так?

— Так.

— Что бы там обо мне ни болтали, я не лгунья.

— Нет. Конечно, нет. Вы не лгунья. Так что с Элен? С ней все в порядке?

— Я не знаю.

— Но вы сказали…

— Я не сказала, что у нее все в порядке или все не в порядке. Я сказала, что она передумала возвращаться домой.

— Где она?

Мужчина с богатырской грудью снова прошел мимо кабины, на этот раз в обратном направлении. У него были стеклянные глаза и деревянные губы.

— Она работает в доме для call girls,[8] — сказала Эвелин. И заранее задрожала от возбуждения, ожидая реакции Верны, — шок, неверие, протест. Ничего этого не последовало. — Вы слышали, миссис Кларво? Элен работает в доме для call girls. Он — на Саут-Флауэр-стрит. Не место для леди, доложу я вам. Но Элен никогда и не хотела быть леди. Все, что ей требуется, — немного возбуждения. И она его получит. Еще бы! Она его получит.

Снова молчание, трубку не положили. Возбуждение начало выливаться из Эвелин, как кровь из поврежденной артерии. Она затыкала рану словами, чтобы остановить поток.

— Это я устроила ее на работу. Сегодня утром я повстречала ее возле гостиницы. Она сказала, что ей опротивела праздная жизнь, которую она ведет, и она хотела бы заняться чем-нибудь интересным. «Пойдем со мной», — сказала я. И она пошла.

— Теперь я знаю, что вы лжете, — ровным голосом сказала Верна. — Элен никуда с вами не пошла бы. Она предупреждена.

— Предупреждена? Насчет меня?

— Что вы с ней сделали?

— Я вам сказала: устроила на работу.

— Это нелепо.

— Да?

И она мягко положила трубку.

Конечно, это было нелепо, что может быть нелепее бедной старушки Элен в таком заведении. Тем не менее это была правда.

Она начала смеяться, не обыкновенным смехом, а таким, звуки которого рвали ей грудь и голосовые связки. Чувствуя жгучую боль, она кое-как проковыляла к двери и вышла на улицу.

Глава 14

В университете ее знали как доктора Лоренс, но после пяти она становилась Клер и возвращалась в свой дом возле университетского городка в Вествуде, где она проживала с мужем Джоном и перекормленной собакой, спаниелем по кличке Луиз. Высокая, хорошо сложенная молодая женщина с красивыми длинными ногами и венчиком черных волос на голове. Прическа была старомодной и не очень ей шла, зато позволяла быть ни на кого не похожей, чего она и старалась добиться, не прибегая к экстравагантным нарядам и украшениям.

Умная, простая в обращении и с открытым характером, она пользовалась популярностью у студентов, и у нее была куча друзей, в основном среди преподавателей университета. Однако ближайшая ее подруга с наукой ничего общего не имела.

Она повстречалась с Эвелин Меррик месяцев восемь назад на дне рождения у одного из коллег Джона. На пути домой спросила мужа:

— Ну как, она тебе нравится?

— Кто?

— Эвелин Меррик.

— С ней все в порядке, — сказал Джон.

— Ты, конечно, в восторге от нее.

— Слава Богу, хоть один из нас не судит о людях скоропалительно.

— Скоропалительные суждения — самые верные.

— Почему это?

— Потому что в противном случае люди начинают нравиться не благодаря своим внутренним качествам, а из-за того, что отвечают каким-то твоим запросам.

— А тебе не кажется, что это из тебя выпирает степень доктора философских наук?

— И пусть себе выпирает, — сказала Клер. — Я готова держать пари, что она пережила какое-то горе. И не спрашивай снова — кто. Ты знаешь, о ком я говорю.

— Большинство из нас время от времени переживает какое-нибудь горе.

— Я думаю, у Эвелин это было не время от времени. Мне кажется, она когда-то испытала страшное потрясение.

— Может быть, ее лечили шоковой терапией.

— Ты, видно, считаешь, что это смешно.

— Самую малость смешно.

— Собственно говоря, я встречала людей, прошедших лечение шоковой терапией, и все они одинаково осмотрительны, не более. Если им задают вопрос, они предпочитают, чтобы его повторили. И прочее в таком же духе.

— Так ты думаешь, что твою новоиспеченную подругу выпустили под честное слово из желтого дома?

— Ничего подобного, — живо ответила Клер. — Я считаю, что она испытала потрясение в жизни. Интересно, какое.

— Ну, насколько я тебя знаю, ангел мой, ты вытянешь из нее всю ее историю при вашей следующей встрече.

Джон ошибся. В последующие месяцы эти две женщины встречались довольно часто, иногда даже случайно, так как жили в нескольких кварталах друг от друга, а иногда сговаривались встретиться за ленчем, вместе пообедать или пойти в кино; но каково бы ни было пережитое Эвелин потрясение, она о нем не упоминала, а на намеки или прямые вопросы Клер отвечала молчанием или мягким протестом. Поначалу такая способность Эвелин хранить свою тайну мучила Клер, вызывала ее досаду, но со временем она стала уважать это качество своей подруги.

Когда Джону, преподавателю биологического факультета, требовалось выехать в учебную экспедицию на лоно природы, Эвелин часто приходила в их дом ночевать, так как Клер боялась оставаться одна.

Джон подтрунивал над женой по этому поводу:

— В твоем-то возрасте и при твоей комплекции бояться темноты?

— Я ничего не могу с этим поделать.

— А как же ты жила до замужества?

— До замужества я жила в многоквартирном доме. Подо мной, надо мной, справа и слева жили люди. А переборки такие тонкие, что слышно, как упадет булавка, так что опасность быть убитой в собственной постели совсем невелика. Иное дело — жить в доме вроде нашего. Здесь мы отрезаны от людей.

— Подъездной дорожкой и парой цветочных клумб.

— Нет; ты знаешь, что я хочу сказать.

Он действительно хорошо знал, что имела в виду Клер. Она выросла в большой семье, жила в дортуарах школы-интерната. Всегда кругом были люди: братья и сестры, подруги и дальние родственники. Оставаясь одна в отдельном доме, Клер чувствовала себя неуверенно, и Джон был благодарен Эвелин за то, что она составляет компанию его жене, когда он уезжает. Он давно утратил первоначальное недоверие к Эвелин и теперь считал ее спокойной и уравновешенной девушкой, лучшей подруги для жены не придумаешь.

Во вторник утром Джон выехал с группой студентов первого курса на полевые исследования в Национальный парк возле Лос-Падрес, а к вечеру пришла Эвелин, чтобы пообедать вместе с Клер и заночевать у нее. Они планировали пойти посмотреть спектакль в театре «Билтмор Боул», но это мероприятие пришлось отменить, так как Клер вернулась из университета с сильной простудой. Наглоталась антигистаминов и кодеина, в восемь часов легла в постель и проспала полсуток.

Проснувшись на следующее утро, услышала звяканье тарелок и запах подгоревшей ветчины. Завернувшись в мягкий купальный халат мужа, пошла на кухню и увидела, что Эвелин готовит завтрак.

Клер зевнула и сказала:

— Я бы съела лошадь.

— Возможно, тебе и придется это сделать. Я испортила остатки ветчины.

— Мне нравится, когда она прожаренная.

— Она не прожаренная, она обугленная.

— Что ж, Джонни всегда говорит, что каждый должен съедать какое-то количество угля. Он обладает очищающими свойствами.

— У тебя есть шанс пополнить его запасы.

— Это очень приятно, не правда ли?

— Я вижу, сегодня тебе получше.

— О да, конечно. А как ты?

Эвелин обернулась, лицо ее было бледным и отсутствующим.

— Я? Я никогда ничем не болела.

— А вид у тебя нездоровый. Если бы я не знала тебя так хорошо, то подумала бы, что ты вернулась с попойки.

— Попойки — это не по моей части.

— Я пошутила. Ни в коем случае не хотела тебя обидеть.

— В последнее время я легко обижаюсь.

— Я знаю. Мы с Джоном это заметили и не могли не удивиться.

— Чему?

— Отчего бы тебе не выйти замуж?

Эвелин молчала.

— Я хочу сказать, — заявила Клер с какой-то застенчивой серьезностью, — что замужество — чудесная вещь для женщины.

— О-о!

— В самом деле. Не знаю, что тебя так веселит. Что тут смешного?

— Боюсь, ты меня не поймешь, — улыбаясь, сказала Эвелин.

В четверг днем Клер вернулась с занятий немного раньше обычного, около половины пятого. Уже темнело, и она не заметила стоявшую у тротуара машину, пока не вышла погулять с собакой. Та бросилась через лужайку к автомобилю и начала скрестись лапами в переднюю дверцу.

Мужчина в серой фетровой шляпе высунулся из окна и сказал:

— Это не очень хорошо для окраски автомобиля.

— Понимаю.

Клер подхватила и прижала к себе извивавшуюся собаку.

— Вы — миссис Лоренс?

— Совершенно верно.

— Я — Пол Блэкшир. Я звонил вам в университет сегодня днем.

— Ах да.

— Мисс Меррик у вас?

— Сейчас нет. Но скоро придет. Если хотите зайти и подождать…

— Спасибо, с удовольствием.

Она провела его через лужайку, немного побаиваясь, что впускает в дом незнакомца, но она не могла придумать, как бы вежливо отделаться от него.

В гостиной она зажгла все четыре лампы и оставила занавески незадернутыми, а когда Блэкшир уселся на тахту, она села на стул с прямой спинкой в другом конце комнаты.

— Мой муж, — твердо сказала она, — вернется с минуты на минуту.

Блэкшир бросил на нее лукавый взгляд:

— Очень хорошо. Мне, возможно, понадобится и его помощь.

— В чем?

— Я пытаюсь найти некую женщину. И у меня есть основания полагать, что Эвелин Меррик знает, где она.

— Вы хотите сказать, что Эвелин помогла ей исчезнуть?

— Да, но не совсем в том смысле, какой вы имеете в виду.

— Не понимаю.

— Исчезновение этой женщины не было добровольным.

Клер, упершись кулаками в бедра, обратила к нему бледное удивленное лицо:

— Что вы под этим подразумеваете?

— Но это же очевидно, миссис Лоренс.

— Вовсе не очевидно. Никакой ясности. Вы меня смутили. Я ничего не понимаю.

— Я тоже не понимаю, но стараюсь понять. Вот почему я здесь. Женщина, которая исчезла, — Элен Кларво, мой друг. В свое время она также была подругой Эвелин Меррик.

— В свое время. Значит ли это, что они поссорились?

— Скажем, они утратили контакт. До этого понедельника. Вечером мисс Меррик позвонила Элен Кларво в гостиницу, где та проживает. Не буду вдаваться в подробности, но уверяю вас, это был совсем не обычный звонок подруге. В результате разговора мисс Кларво попросила меня отыскать Эвелин Меррик.

— Зачем?

— Она была взволнована и испугана тем, что сказала ей мисс Меррик. В последующие дни я обнаружил, что необычные телефонные звонки, можно сказать, специальность Эвелин Меррик. Некоторые люди, когда испытывают огорчение, взрываются, другие уходят в себя, третьи пишут странные письма. Эвелин Меррик звонит по телефону.

— Вздор, — резко сказала Клер. — Я не верю этому. Эв не любит телефонных разговоров. Кому это знать, как не мне: я ее ближайшая подруга.

— Послушайте, миссис Лоренс, у этой женщины могут быть особенности, о которых не знает не только ближайшая подруга, но и сама мисс Меррик.

— Это невозможно. Если только она не… вы пытаетесь уверить меня, что она психически нездорова?

— Это разновидность психического недомогания.

— Какая именно?

— Раздвоение личности.

Клер вскочила со стула и заходила по комнате.

— Эв — моя лучшая подруга. Вы — незнакомый мне человек. И вот вы приходите и говорите мне ужасные вещи, надеясь, что я вам поверю. Так вот, я не могу этому поверить. Не могу. Да и какое право вы имеете направо и налево ставить диагнозы вроде раздвоения личности?

— Я не придумал эту версию. Мне подсказал ее как возможную врач мисс Меррик. Я говорил с ним сегодня днем. Мисс Меррик пережила два эмоциональных потрясения, одно — когда развелись ее родители, другое — когда ее брак был расторгнут в прошлом году.

— Брак! — повторила Клер. — Эв никогда не была замужем.

— Это зарегистрировано в актах гражданского состояния.

— Она никогда не говорила мне о своем браке. Я… да вот сегодня утром мы заговорили о том, какое благо для женщины замужество, и она… ну, теперь это неважно.

— Продолжайте, миссис Лоренс. И что же она?

— Ничего. Только улыбнулась, будто нашла в этом нечто смешное.

— Вы действительно ее насмешили.

— Значит, брак был неудачным?

— Да.

— Кто же ее бывший муж?

— Брат Элен Кларво, Дуглас. — Блэкшир поколебался, внезапно почувствовав, как неприятна ему его миссия. — Сегодня утром этот молодой человек умер.

— Почему вы говорите это каким-то особым тоном?

— Я не обратил внимания на тон.

— А я обратила. Ваши слова прозвучали так, будто Эвелин имеет какое-то отношение к смерти этого человека.

— В этом я не сомневаюсь. К тому же была и еще одна смерть.

Клер была потрясена, но не сдавалась:

— Здесь какая-то ужасная ошибка. Эв — добрейшее в мире существо.

— Возможно, та, которую вы знаете. А другая…

— Нет никакой другой! — Но силы покинули Клер. Она опустилась на стул и прижала тыльную сторону ладони к дрожащим губам. — Как… как умер ее муж?

— Он покончил с собой.

— А другой человек?

— Был заколот ножницами, которые воткнули ему в горло сегодня в первой половине дня.

— О Господи! — воскликнула Клер. — Господи! — И рука ее потянулась к горлу, словно для того, чтобы остановить невидимый поток крови. — Она вот-вот должна прийти. Что мне теперь делать?

— Ничего. Ведите себя так, будто ничего не случилось.

— Смогу ли я?

— Вы должны. На карту поставлена жизнь Элен Кларво.

— А не может быть, что вы… что вы ошиблись?

— Такая возможность всегда есть, миссис Лоренс, но она ничтожно мала. Когда Эвелин сегодня днем позвонила миссис Кларво насчет Элен, она не скрывала свое имя; она даже вроде бы гордилась собой.

И Блэкшир передал Клер содержание телефонного разговора; та слушала в напряженном молчании, все время потирая шею под кадыком. Снаружи донесся лай коккер-спаниеля. Блэкшир обернулся и посмотрел в окно. По дорожке шла молодая женщина и смеялась, а собака в восторге прыгала вокруг нее. Дойдя до ступеней крыльца, женщина наклонилась, протянула руки, и собака прыгнула в ее объятия. Обе казались очень довольными этим примечательным событием.

Такой Блэкшир впервые увидел Эвелин Меррик и подумал, какая ирония судьбы, что это случилось в ту минуту, когда она смеялась, играя с собакой, — он увидел добрейшее в мире существо, как выразилась Клер Лоренс.

Отвернувшись от окна, он посмотрел на Клер. У той в глазах стояли слезы. Она отерла их тыльной стороной ладони и пошла отворять дверь.

— Ты видала, Клер? Наконец-то она сама прыгнула мне на руки! Джон сказал, что ему для этого понадобились годы. Ну, как твоя простуда?

— Спасибо, мне гораздо лучше, — сказала Клер. — У нас гость.

— Гость? Очень хорошо.

— Входи и познакомься с мистером Блэкширом.

— Одну минутку, сниму пальто.

Когда Эвелин вошла в гостиную, она улыбалась, но это была настороженная улыбка, как будто девушка уже подозревала, что такому гостю она не обрадуется. У нее были коротко остриженные темные волосы и серые глаза, чуть голубоватые из-за голубой блузки. Когда Блэкшир смотрел, как она играла с коккер-спаниелем, Эвелин показалась ему впечатляюще хорошенькой. Но теперь ее возбуждение прошло, и она представилась ему обыкновенной девушкой, каких много. Она вяло и равнодушно пожала ему руку. Блэкшир сказал:

— Я слышал, как миссис Лоренс назвала меня гостем. Это не совсем точное слово.

Эвелин подняла темные стрельчатые брови:

— Да?

— Если можно, я хотел бы задать вам несколько вопросов, мисс Меррик.

— Пожалуйста. Возможно, я сумею на них ответить.

— Мистер Блэкшир разыскивает исчезнувшую женщину, — сказала Клер. — Я уже ему говорила, что ты вряд ли что-нибудь знаешь о ней. — Тут она поймала на себе предостерегающий взгляд Блэкшира и добавила: — Пойду приготовлю кофе.

Когда хозяйка дома ушла, Эвелин спокойно сказала:

— Это звучит интригующе. Расскажите подробнее. Это кто-нибудь, кого я знаю?

— Элен Кларво.

— Элен! Господи Боже, вот уж о ком я могла бы подумать в последнюю очередь. Вы сказали, она исчезла?

— Да.

— Это странно. Элен не склонна к подобным вещам. Она, скажем так, немного консервативна.

— Да.

— Однако она достаточно взрослая, чтобы поступать, как ей захочется, и если она пожелала исчезнуть, зачем ее разыскивать?

— Я не уверен, что она хотела исчезнуть.

— В самом деле? — Девушку это вроде бы позабавило. — Вы знаете, Элен не из тех, кем можно управлять, как куклой. Должно быть, в этом замешан мужчина.

— В этом я сомневаюсь.

— Во всяком случае, я не вижу, чем могу помочь вам, мистер Блэкшир. Но попытаюсь.

— Благодарю вас.

— Продолжайте.

— Вам знакома Саут-Флауэр-стрит, мисс Меррик?

— Саут-Флауэр? Это на окраине, да?

— Да.

— По-моему, я как-то проезжала по ней. Но этот район я плохо знаю.

— Как давно вы виделись с Элен Кларво?

— Больше года тому назад.

— А по телефону говорили?

— Нет, конечно. Да и зачем? Нам нечего обсуждать.

— Между вами нет недобрых чувств?

— Вообще никаких. Во всяком случае, у меня.

— Вы когда-то были подругами.

— Да, в школе. Но это было, — добавила она, пожав плечами, — давным-давно.

— Вы вышли замуж за брата Элен, Дугласа.

— Не то чтобы вышла замуж. Мы прошли через церемонию бракосочетания. Вы не возражаете, если теперь я задам вам вопрос?

— Нет, конечно.

— Где вы добыли все эти сведения обо мне?

— У вашей матери.

Ее это как будто позабавило.

— Я должна была догадаться. Мать любит поговорить. Изливает свою душу молочнику или посыльному из магазина. К сожалению, и мою душу тоже.

— Вы виделись с Дугласом в последнее время?

— Нет, я его не видела. Но я говорила с ним.

— Когда?

— Он позвонил мне вчера вечером.

— Сюда?

— Да. После того как Клер легла в постель.

— Как он узнал, что вы здесь?

— Думаю, позвонил сначала к нам и мама дала ему этот номер.

— Вы полагаете, это возможно, если учесть, что она держит зло на него?

— Он мог и не назвать себя, — добавила Эвелин чуточку презрительно. — Уверяю вас, я не поддерживала контакта с ним. С семейством Кларво покончено. От них лучше держаться подальше.

— Почему Дуглас позвонил вам, мисс Меррик?

— Не знаю. Я впервые услышала его голос после расторжения брака. Мне показалось, что Дуглас одинок и в растрепанных чувствах. У меня тоже было немножко того и другого, вот мы и поговорили. В основном о былых временах, когда мы с Элен вместе учились в школе и я приезжала к ним на уик-энд или на каникулы. Дуги — так мы его звали тогда — всегда тянулся к нам, хоть мы его и дразнили. Даже Элен была счастлива в те дни. Забавно, как потом все обернулось.

Однако она говорила совершенно непринужденно, как будто Эвелин тех лет не имела к ней никакого отношения. Блэкшир гадал, когда у нее началось раздвоение личности. Возможно, с детства, только никто этого не замечал. Или же оно началось в раннем девичестве, в те самые времена, о которых она вспоминала с Дугласом и которые называла «счастливыми». Может, они и были «счастливыми», потому что она уже начала свой полет за пределы реальности.

Блэкшир был уверен лишь в одном: что теперь это раздвоение стало полным. Женщина, с которой он говорил, не знала о существовании уродливой двойняшки. Она помнила, что говорила с Дугласом накануне вечером, но если он скажет ей, что она говорила также и с миссис Кларво, причем совсем в другом тоне, она ему не поверит и, чего доброго, рассердится. Ничего он не добьется, настраивая ее против себя. Его дело ждать, пока не произойдет переключение и не появится на свет двойняшка. Только та знает, что случилось с Элен Кларво и где она теперь. До Саут-Флауэр-стрит много миль, и на этой улице больше публичных домов, чем ресторанов.

Кроме того, что это было небезопасно, он не знал способа переключить Эвелин Меррик на другую ее ипостась, потому что никто не знал, чем это переключение вызывается. Возможно, каким-нибудь внешним воздействием — словом, звуком, запахом, обрывком музыки или же внутренней причиной — внезапным химическим изменением в ее организме.

— Забавно было, — сказала она, — услышать Дугласа снова. Мне казалось, я держу на него зло, но оказалось, это не так. Странная вещь: люди думают, что они скажут в определенной ситуации то-то и то-то, а когда такая ситуация наступает, они не говорят ничего из того, что задумали.

— А что собирались сказать ему вы?

— Сказать такое, чтобы он почувствовал себя червяком. Но как только я услышала его голос, я поняла, что ничего такого говорить не нужно. Он и без того чувствует себя хуже последнего червяка.

— Мисс Меррик, как вы провели первую половину дня?

— Искала работу.

— Какую-нибудь определенную работу, скажем, работу натурщицы?

— Натурщицы! Господи, как это вам пришло в голову?

— Вы очень хорошенькая девушка.

— Ерунда. Спасибо, конечно, но это ерунда. Я ищу работу с будущим.

— Значит, вы весь день не были дома?

— Нет.

— И не виделись с вашей матерью?

— Нет. Днем я позвонила ей на работу, но мне сказали, что она отпросилась до конца рабочего дня.

— Она ездила к миссис Кларво.

— К Верне? За каким чертом ей это понадобилось?

— Сегодня утром умер Дуглас.

Эвелин осталась сидеть спокойно, опустив глаза и положив руки на колени. Когда наконец она заговорила, голос ее был ясным и внятным:

— Кофе, должно быть, уже готов. Пойду принесу вам чашечку.

— Мисс Меррик…

— А что вы хотите от меня услышать? Что мне очень жаль? Так мне не жаль. Не жаль, что он умер. Так лучше для него. Я сожалею только о том, что он не был счастливее, пока был жив.

Это были самые добрые слова, которые Блэкшир слышал о Дугласе после его смерти. Эвелин спросила:

— Как это случилось?

Блэкшир рассказал про обстоятельства кончины Дугласа, она слушала, слегка отвернув голову, выглядела задумчивой, почти безмятежной, как ребенок, слушающий сказку, которую уже слышал десятки раз.

Когда он кончил, Эвелин сказала со вздохом:

— Бедный Дуглас. В известном смысле он был лучшим из их компании, я имею в виду семейство Кларво. В нем по крайней мере была душевная теплота. Правда, он проявлял ее не к тем людям, но все равно она была.

— Она есть и в Элен.

— Элен холодна до мозга костей.

Предчувствие беды пронзило Блэкшира, как острая боль. Ему показалось, что слова Эвелин надо понимать в буквальном смысле, что она таким образом намекает, будто Элен нет в живых.

— Мисс Меррик, позвольте еще спросить.

— Спрашивайте.

— Вы сегодня видели Элен Кларво?

— Нет.

— Вы знаете, где она?

— Нет.

— Вам известно, что она жива?

— Нет.

— Вы помните, что звонили ей в гостиницу в понедельник около десяти вечера?

— Я не могу помнить о том, чего не было, — мягко сказала Эвелин. — Мне хотелось бы помочь вам, мистер Блэкшир, но боюсь, у меня нет ответов на ваши вопросы.

«Это бесполезно», — подумал он и направился к двери.

— Во всяком случае, спасибо за то, что вы попытались ответить.

— Не за что. Когда найдете Элен, дайте мне знать.

— Зачем?

— Память о добрых старых временах или любопытство — называйте это как хотите.

Злость поднялась в нем, точно поток желчи, оставив зеленую горечь на языке и сухость в горле. Он не решился ничего сказать.

Блэкшир открыл дверь и вышел на улицу. Несмотря на огни в окнах домов и уличные фонари, темнота казалась непроницаемой, как в лесной чаще.

Глава 15

Она открыла глаза и тотчас снова закрыла, свет был слишком яркий, но за это мгновение Элен успела увидеть, что она в маленькой белой комнате вроде больничного бокса, а над ней склонилась огромная женщина тоже в белом, как сестра милосердия.

Женщина сказала сиплым усталым голосом:

— Она как будто продрала глаза. Дай ей еще глоток виски.

— Если она уже надрызгалась, зачем ты хочешь добавить ей еще, Белла?

— Заткнись и делай, что я сказала. Ничто не поднимет перебравшего, кроме запаха выпивки. Дай сюда бутылку, Молли.

— О'кей.

— Теперь подержи ее голову, пока я налью. Ха-ха-ха, это как будто чай на приеме в обществе, а? Мадам Белла налила.

Мисс Кларво пыталась протестовать. Она не хотела виски, оно обжигало рот, как кислота. Она отвернула голову и начала кричать, но чья-то рука зажала ей рот.

— Ты же не хочешь скандала, милая, — мягко сказала женщина по имени Белла. — Может, тебе что-то кажется? Может, вокруг тебя снуют маленькие зверьки, а? Выпей глоток-другой, и они уйдут.

— Нет, нет! Я не хочу…

— В чем дело, милочка? Скажи Белле. Белле все рассказывают о своих горестях. Может, у тебя на горбу сидит обезьяна, а, милочка?

Мисс Кларво покачала головой. Она не понимала, о чем говорит эта женщина. Не было обезьяны у нее на плечах, и маленькие зверьки вокруг не бегали.

— Скажи Белле, дорогая.

— Мне не о чем рассказывать, — сказала мисс Кларво глухим голосом в мясистую ладонь женщины. — Я ничего не знаю. Отпустите меня.

— Конечно, дорогая, если только ты не будешь орать. Приходит к нам мужчина после тяжелой работы в конторе, и ему нужен приятный легкий массаж, а на кой черт ему женский крик, он действует на нервы.

Клиенты. Массаж. Значит, это не больница и эта женщина — не сестра милосердия.

— Ты будешь хорошо себя вести? Обещай Белле.

— Да, обещаю.

Мисс Кларво открыла глаза. Она лежала на топчане, а в ногах возле него стояла очень хорошенькая светловолосая девушка, немного прыщавая, с бутылкой виски в руке. Другая женщина, Белла, была неимоверно толстой; телеса ее тряслись при малейшем движении, подбородок тонул в жировых складках смуглой шеи. Только глаза ее казались нормальными, отчаянные глаза, которые видели так много, а поняли так мало.

Даже от простого разговора у нее возникала одышка, и, отняв руку от губ мисс Кларво, она прижала ее к сердцу, как бы желая удостовериться, что оно все еще бьется.

— Из хорошего материала у нее пальто, — сказала молодая блондинка. — Тут написано, что оно из Шотландии, посмотри на ярлык.

— Ты можешь вернуться к работе, Молли.

— У меня на сегодня нет больше вызовов.

— Тогда ступай домой.

— А если она снова начнет брыкаться?

— Я с ней справлюсь, — сказала женщина. — Белла с кем хочешь поладит. Белла знает, кому чего надо. Белла все понимает.

— Ах вон оно что, — сказала девушка, с презрительной улыбкой. — Что ж, получай ее. Я-то люблю нормальных.

— Заткнись, милочка.

— Я все думаю: а что особенного в материале, привезенном из Шотландии?

— Уваливай, дорогая, и закрой дверь с той стороны.

Блондинка ушла и закрыла за собой дверь. Мисс Кларво прижала подушечки пальцев к глазам. Она никак не могла понять, о чем эти две женщины говорили, их слова казались ей бессмысленными. У нее кружилась голова, ее мутило, а в голове пульсировала боль за левым ухом, будто кто-то ударил ее в это место.

— Голова, — сказала она. — Голова болит.

— У нее все еще болит голова. Вы только послушайте. Конечно, у тебя болит голова, милая. Ты прикончила бутылку.

— Нет. Я не пью… никогда.

— От тебя несло спиртным, когда я нашла тебя, окоченевшую, у моего порога. Я провожала одного из наших постоянных клиентов, который зашел подлечиться, и, когда открыла дверь, увидела, что ты лежишь у порога. Замерзшая. Совсем окоченевшая.

— Это невозможно. Я не пью.

— А только время от времени прополаскиваешь рот, да? — Толстуха засмеялась, затряслось все ее тело: подбородок, губы, живот, груди. Кончив смеяться, отерла пот с лица и шеи носовым платком. — Это моя беда. Я слишком веселая. Слишком много смеюсь. И от смеха потею. О, как я потею, милочка, просто не по-человечески потеет бедная Белла. Как насчет еще глоточка виски, дорогая?

— Нет. Нет! — Мисс Кларво попыталась встать, потеряла равновесие и рухнула на пол. — Я должна… должна попасть домой… Они ждут меня.

Толстуха взяла мисс Кларво под мышки и помогла ей встать на ноги:

— Кто тебя ждет, дорогуша?

— Я… я не знаю.

— Ну, если ты не знаешь, значит, спешить незачем, верно? Приляг на минутку, Белла сделает так, что тебе будет получше.

— Нет, нет. — Толстая женщина горячо дышала ей в шею анисовым перегаром. — Я должна… Они ждут меня. — Кто-то ждет ее, она это знала, но не могла вспомнить кто. Лица смазывались, расплывались в ее памяти, люди были как тени, места тоже все перемешались. Она прислонилась к стене и сказала слабым голосом: — Можно немного воды?

— Конечно, милочка.

Женщина принесла воды в бумажном стаканчике и стала смотреть, как мисс Кларво пьет.

— Тебе получше, дорогая?

— Да.

— У тебя пальто запачкано. Давай я его почищу.

— Нет. Нет. — Она плотно запахнула полы пальто.

— Ах, ты из стеснительных. Белла знает. Белла много-много лет занимается своим ремеслом. Со мной не надо стесняться. Сюда приходят многие дамы. Все, что им нужно, — это чуточку тепла. В этом нет ничего плохого, верно?

— Я не понимаю.

— От кого ты узнала мое имя?

— Я не узнавала. Я не знаю вашего имени.

Толстуха стояла очень спокойно. Ее заплывшие жиром глаза были безжизненные и красные, как виноградины.

— Как ты нашла мой дом?

— Я не искала. Не искала никакого…

— Не рассказывай мне сказки, милочка. Белла не любит сказок, она может и рассердиться. Кто назвал тебе мое имя?

— Никто.

— Значит, тебя привел сюда счастливый случай, так? Это верно, дорогуша?

— Я не помню, — прошептала мисс Кларво. — Не могу вспомнить… Эвелин…

— Это так тебя зовут, милая? Эвелин?

— Нет. Нет! Я была… была с Эвелин. Она привела меня сюда. — Мисс Кларво помедлила, прикрывая руками дрожащие губы.

— Что она тебе сказала, дорогая?

— Она сказала, что здесь мое место.

Толстуха кивнула, улыбнулась и потерла подбородок.

— Разумная девица эта самая Эвелин, сообразительная.

— Я не понимаю, что она хотела этим сказать.

— И не надо, милочка. Ну, ложись и отдохни немного, а Белла кое-что тебе покажет.

— Что именно?

— Как быть счастливой, дорогая. Как быть совсем счастливой. Мужчины — свиньи. Ничего не понимают, ни о чем не заботятся. Белла не такая. Белла знает. Дай я сниму с тебя пальто. Какие у тебя красивые лодыжки. У меня они тоже были соблазнительные в добрые старые времена. А теперь я ем. Я ем и ем, потому что никто меня не любит, Белла стала толстой, как слониха, но она знает всякие штучки. Дай мне твое милое пальтишко, милая.

Мисс Кларво стояла, окаменев от ужаса.

— Я тебе противна, да, милочка? Неважно. Все сначала это говорят, но потом поют уже другие песни. Белла делает их такими счастливыми. Белла и тебя сделает ну такой счастливой, что ты захочешь приходить еще, еще и еще.

— Не приближайтесь ко мне!

— Не стесняйся, дорогая. Белла знает свое дело, Белла будет нежной-нежной.

— Вы — чудовищная старая квашня, — сказала мисс Кларво и устремилась к двери.

Но толстуха ее опередила. Она прислонилась к двери спиной и скрестила руки на необъятной груди.

— Белла не любит, когда ее обзывают, милочка. Она тогда сердится.

— Если вы не выпустите меня отсюда, я буду кричать, кричать до тех пор, пока не явится полиция.

Белла несколько мгновений постояла спокойно, потом с горечью сказала:

— Пожалуй, с тебя станется; ты самая противная из девок, каких я видела. Так вот твоя благодарность за то, что я подобрала тебя, ухаживала за тобой, поила прекрасным виски, говорила тебе приятные вещи, врала, конечно, твои паршивые лодыжки — как тростинки…

— Откройте мне дверь.

Белла не открыла дверь, но отступила в сторону, бормоча как будто про себя:

— Чего только я не делаю для людей, а они чем мне платят? Ругательными словами и косыми взглядами. Белла добра. Может, она и растолстела, как слониха, но она добра, ей хочется время от времени хоть немного благодарности. Паршивый это мир, в нем благодарности ни на грош. Уходи, паршивая девчонка, уходи. Пока Белла не осерчала. Пошла вон, вон!..

Но паршивой девчонки уже и след простыл, Белла говорила стенам пустой комнаты. Она тяжело плюхнулась на топчан и поднесла руку к сердцу. Оно все еще билось, трепетало, точно птичка, зажатая складками жира.

— Нет в людях доброты, черт бы их побрал, — сказала Белла.

* * *

Элен Кларво не могла бежать из-за слабости в ногах, словно мышцы атрофировались от долгого бездействия, да и боль в голове усилилась. Когда она пыталась думать, мысли таяли и расплывались, и лишь одна выделялась совершенно отчетливо: я должна уйти отсюда, ускользнуть, убежать.

Ей было все равно куда бежать. Не было никакого определенного намерения, она даже не знала, где она, пока не добежала до угла и не увидела таблички: «Саут-Флауэр-стрит» и «Эшуорт-авеню». Она повторила про себя эти названия, надеясь, что они запечатлеются в ее мозгу, но ни одно из названий ни о чем не говорило ей, место было незнакомое. Элен знала, что никогда раньше здесь не была, так же как знала, что не пила спиртного. Однако она пришла сюда, приехала или же ее привели, да к тому же, когда она оказалась в этом доме, она была пьяна. «Окоченелая, — сказала Белла, — совсем окоченелая. Конечно, у тебя болит голова, дорогая, ты прикончила бутылку».

— Я никогда не пью, — сказала мисс Кларво. — Не прикасаюсь к спиртному. Отец говорил, что крепкие напитки огрубляют женщину.

Старик, дожидавшийся на углу зеленого сигнала светофора, посмотрел на нее поверх бифокальных очков с интересом и удовольствием. Он часто разговаривал сам с собой. И так приятно было убедиться, что другие делают то же самое.

Мисс Кларво заметила его взгляд, отвернулась, и краска бросилась ей в лицо, как будто старик увидел ее голой.

— Хе-хе-хе, — прохихикал старик и пошел через улицу, плечи его вздрагивали от радости. «Нынче даже молодые разговаривают сами с собой. Что поделаешь, атомный век. Верх взяли сумасшедшие». — Хе-хе-хе.

Мисс Кларво потрогала лицо. Оно горело от унижения. Старик слышал, как она разговаривала сама с собой, а увидел, возможно, еще больше. Может, он шел рядом с ней с того момента, когда она вышла от Беллы, а уж он-то знал, какого рода заведение держит эта женщина. Надо поскорей уйти от старика.

Мисс Кларво повернулась и побежала в противоположном направлении, полы ее пальто развевались, тонкие ноги почти не гнулись, как тростинки.

На следующем углу она остановилась перевести дух и для устойчивости ухватилась за фонарный столб. К столбу была прикреплена табличка: «Фигероа-стрит». «Я не заблудилась, — подумала она. — Я знаю эту улицу, подожду здесь, на углу, пока не подъедет свободное такси». Но в глубине мозга какое-то шестое чувство предупреждало ее, что не надо стоять, и она снова тронулась в путь. Не бежала. Чтобы не привлекать к себе слишком много внимания. Следует выглядеть небрежной, обыденной. Никто не должен узнать, что где-то на этих улицах она потеряла день. Теперь был вечер. День прошел, миновал ее, не прикоснувшись к ней.

И она шла дальше, склонив голову, как будто искала пути и дороги потерянного дня. Мимо проходили пешеходы, проносились машины, ночь была полна шума, света и движения, но мисс Кларво не поднимала головы. «Я должна притворяться, — думала она. — Я должна притворяться, будто не знаю, что меня преследуют».

Если бы она была поумней и могла совладать с паникой, она без труда обнаружила бы, кто ее преследует. Белла? Старик, который слышал, как она разговаривала сама с собой? Кто-то из друзей Беллы? Какой им смысл преследовать ее, ведь при ней нет даже денег. Она потеряла сумочку вместе с днем. На следующем перекрестке из автобуса высыпала толпа пассажиров, мисс Кларво ускорила шаг и смешалась с толпой. На мгновение почувствовав себя в безопасности, оглянулась, скользнула взглядом по мешанине лиц. Только одно лицо выделялось среди других, бледное, сосредоточенное, чуть улыбающееся. Эвелин Меррик. Она стояла в затененном подъезде ателье по ремонту телевизоров, небрежно прислонившись к застекленной двери, как будто отдыхала во время вечерней прогулки. Но мисс Кларво знала, что никакая это не вечерняя прогулка, а охота и она сама — затравленный зверь.

Она повернулась и побежала через улицу, слепая, глухая, одуревшая от паники. Даже не почувствовала удара бампера…

Когда Элен пришла в себя, она лежала у тротуара, вокруг стояли люди и говорили все сразу.

— Я своими глазами видел: она как сиганет…

— На красный свет…

— Наверняка пьяная. За милю несет.

— Ей-богу, я не видел ее!

— Пошли отсюда. Я не хочу, чтобы меня взяли в свидетели.

— Пойдем, Джо, пойдем. Я не выношу крови.

«Кровь, — подумала мисс Кларво. — Значит, я истекаю кровью. Сбылось то, что она сказала мне в первый вечер. Она видела это в хрустальном шарике: со мной произошел несчастный случай, я покалечена, в крови».

— Подумаешь, немножко крови, смотришь же ты соревнования по боксу или нет?

— Должно быть, пьяная…

— Я своими собственными глазами…

— Пусть кто-нибудь вызовет машину «скорой помощи».

— Дама в зеленом пошла звонить своему мужу: он у нее врач.

Молодой человек в форме водителя такси снял свой плащ и пытался подложить его под голову мисс Кларво. Она оттолкнула его и с трудом села:

— Со мной все в порядке. Оставьте меня в покое.

Слова прозвучали глухо и невнятно, но молодой человек их услышал:

— Вам надо бы полежать здесь, пока не придет врач.

— Не нужен мне врач.

— Я прошел курс оказания первой помощи, там так сказано. Держать пострадавшего в тепле и…

— Я не ранена.

Мисс Кларво кое-как поднялась на ноги и принялась вытирать лицо носовым платком, не зная, что она вытирает: кровь или пот от быстрого бега.

Толпа начала расходиться — спектакль окончен, никто не убит, очень жаль, может, в другой раз повезет.

Только молодой человек в форме таксиста остался возле нее и выглядел раздосадованным.

— Я же не виноват. Это каждый может сказать. Вы выскочили прямо под бампер, и я не мог остановить машину мгновенно, безумнее ничего не видал в жизни.

Мисс Кларво оглянулась на вход в ателье, где перед происшествием она видела Эвелин Меррик. Девушки там не было. То ли ушла, то ли притаилась в тени и ждет. Эта игра получается у нее лучше всего: прятаться в тень, бродить в ночи, подстерегая неосторожную жертву.

Таксист все еще говорил, огорченно, но воинственно:

— Каждый видел, я сделал все, что мог. Я остановился, верно? Пытался оказать первую помощь, разве не так?

— О, прекратите это, прекратите. Не время спорить. Не время, говорю я вам.

Он отступил в удивлении:

— Я не понимаю…

— Послушайте, как вас зовут?

— Гарри. Гарри Рейс.

— Послушайте, Гарри, мне надо уехать отсюда. Меня преследуют. Она была… Я видела ее вон в том подъезде несколько минут тому назад. Она хочет убить меня.

— Не говорите так. — Губы шофера покривились в презрительной улыбке. Он даже не посмотрел на тот подъезд, который она указала. — А вы, случайно, не сбежали кое-откуда, а?

— Сбежала?

— Да. Сбежали. Перелезли через колючую проволоку.

Она покачала головой, ничего не понимая. Этот парень говорит загадками, как толстуха Белла. Обезьяна на плечах, маленькие зверьки бегают вокруг, колючая проволока, через которую надо перелезть. Все это говорилось английскими словами, но мисс Кларво их не понимала. Она подумала: может, я иностранка, может, слишком долго ни с кем не общалась, язык изменился, люди тоже. Слово взяли такие, как Белла, Эвелин Меррик и маленький человек Гарри, все они робко, призывно улыбаются. Мне надо вернуться в свой номер и запереть дверь, отгородиться от всякого безобразия.

— Мне нужно…

— Конечно, — сказал Гарри. — Конечно. Я к вашим услугам, леди.

Шофер провел мисс Кларво к своей машине. Она бросила окровавленный платок на тротуар и последовала за ним. Боли она пока что не ощущала, только ужасное оцепенение охватило липким пластырем все ее тело.

Она села на заднее сиденье и запахнула полы пальто. Вспомнила, как молодая блондинка в заведении Беллы спрашивала, что особого в материале, вывозимом из Шотландии. Мисс Кларво этого не знала, и ей казалось важным выяснить для себя, в чем тут дело. Во всем мире полно овец, но, возможно, у шотландских шерсть тоньше. Шерсть. Овцы. Блэкшир. О мистере Блэкшире она позабыла. Он отдалился от нее на много миль и на много лет, она даже не могла вспомнить его лицо, за исключением того, что он чем-то напоминал ей отца.

В такси было темно и тепло, по радио передавали что-то о политике. У всех, кто выступал, были определенные идеи, все они знали, куда подевался день и чего ожидать от вечера.

Гарри сел на водительское место и выключил радио.

— Куда едем?

— Гостиница «Моника».

— Вы там живете?

— Да.

— Давно?

— Да.

— Все время без перерыва?

— Да.

Как видно, он не верил ей. Интересно, что он думал. Через какую это колючую проволоку она должна была перелезть? Она раньше никогда не встречала Гарри, в этом она была уверена. Однако он знал ее тайны, постыдные тайны.

— Я заплачу вам, — сказала она. — У меня в номере есть деньги.

— Да, мэм.

— Я пришлю их с посыльным.

— Да, мэм.

По его тону она поняла, что он не ждет от нее никаких денег, что относится к ней как к любому пьянчуге, мошеннику или сумасшедшему, который оказался его пассажиром. Пассажир всегда прав.

Фары идущего сзади автомобиля высветили в зеркале заднего вида лицо Гарри, которое мисс Кларво с минуту видела вполне отчетливо. Лицо было молодое, приятное и очень, очень честное. Прекрасное открытое лицо. Никто и не заподозрит, что у него на уме. Толстуха в веселом доме всю свою хитрость и свои невзгоды носила на лице, их всем было видно. А мысли Гарри были спрятаны за молодой благообразностью его лица, как червяки в сердцевине яблока, которое снаружи кажется нетронутым.

Однако даже Гарри, как яблочко румяный, но с червоточиной в мозгах, знал, куда ушел его день. А она свой потеряла, обронила где-то, как носовой платок, и подобрала запачканным с грязного пола борделя.

— Гарри.

— Да, мэм. — Тон его был насмешливо-любезным.

— Какой сегодня день?

— Четверг.

«Четверг. Сегодня утром умер Дуглас. Мистер Блэкшир приехал в гостиницу и рассказал об этом. Я обещала поехать домой и побыть с матерью. Мистер Блэкшир предложил отвезти меня туда, но я отказалась. Я не хотела, чтобы он снова ко мне прикасался. Я боялась. Я вышла на улицу и дожидалась такси у подъезда гостиницы. Мимо шли люди, незнакомые, сотни незнакомых людей. Я очень нервничала и волновалась. Люди пугали меня, я не хотела ехать домой и встретиться лицом к лицу с матерью, слушать ее речи о бедном Дугласе, который умер, она так же когда-то горевала по отцу. Я знала, какой тягостный спектакль она устроит, она без этого не может, но все это неискреннее, напускное.

Мимо проносились такси, некоторые из них были свободны, но я не могла заставить себя взять одно из них. Потом кто-то произнес мое имя, я обернулась и увидела Эвелин Меррик. Она стояла рядом со мной, уверенная в себе, и улыбалась. Незнакомые люди и проносившиеся машины не смущали ее, она всегда любила толпу, чем больше народу, тем лучше. Я подняла голову повыше, чтобы показать, будто я такая же уравновешенная и уверенная в себе, как она. Но не получилось. Я никогда не могла провести Эвелин. Она сказала: „Ты боишься, да?“ — и взяла меня за руку. Я не сопротивлялась. Терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, но на этот раз было иначе. Ее прикосновение придало мне уверенности в себе. „Пойдем куда-нибудь выпьем“, — сказала она.

Пойдем выпьем, потеряем день, оброним носовой платок».

— Вы что-то сказали, мэм?

— Нет.

— Как я уже говорил, если вы передумали и хотите вернуться обратно…

— Куда вернуться?

— Туда, откуда вы вышли.

— Не знаю, на что вы намекаете, — сказала она, как могла, спокойно. — Я возвращаюсь именно туда, откуда я вышла. Я живу в гостинице «Моника». У меня постоянный номер-люкс, я живу там уже почти год. Вам ясно?

— Да, мэм.

Но тут же в тоне его звучало: ясно, как на дне болота. Гарри многое повидал, знал одно-другое, а может, и пятое-десятое и был совершенно уверен, что эта женщина забавляется наркотиками, возможно, барбитуратами. Она по виду леди, а леди редко увлекаются героином. Нембутал легче принимать и доставать. Не надо торчать на углу или возле уборной в кафе, ожидая контакта с торговцем, запрещенным товаром. Барбитураты можно получить, сидя в удобном мягком кресле в каком-нибудь умопомрачительном кабинете врача, которому вы заявите, что страдаете нервным расстройством и не можете спать.

Впрочем, они обретают не сон. Иногда лекарство вызывает противоположный эффект, и они совершают безумные поступки, например раздеваются догола в Першинг-парке или гонят машину по бульвару Сансет со скоростью восемьдесят миль в час и дерутся с полицейскими, когда их задерживают. Леди иногда ведут себя хуже простых женщин.

Он оглянулся на мисс Кларво. Она съежилась в правом углу заднего сиденья, прижав руки к груди, а губы ее шевелились, словно в молитве.

«Она взяла меня за руку, я это ясно помню, взяла дружески и сказала: „Годьона гавоч“. На нашем тайном языке это означало: „Я попала в беду, помоги“. „Годьона гавоч“, — повторила я, и вдруг прошедших лет как не бывало, мы снова были школьными подружками, как в те времена, когда мы хихикали в спальне, после того как погасят свет, составляли заговор против учительницы французского и делили пополам домашние гостинцы. „Пойдем выпьем чего-нибудь“, — сказала она. Эвелин всегда была заводилой, это у нее возникали разные мысли. А я плелась за ней в хвосте. Я обожала ее, мне хотелось стать такой, как она, я пошла бы за ней куда угодно, как овца, коза, как жертва. Я была отмечена ее клеймом, с годами эта отметина не стерлась, а стала четче, рельефнее. Даже Гарри это понимает, я слышу в его голосе презрение.

Яблочно-румяный Гарри, я вижу червяков у тебя внутри».

— Вас подвезти к парадному подъезду или к черному ходу, мэм?

— Я не пользуюсь служебным входом.

— Я просто подумал, раз вы в таком состоянии…

— Это неважно. — Это было важно, она не хотела ничего другого, кроме как войти с черного хода и прокрасться в свой номер незамеченной, но это было невозможно. Вместе с сумочкой она потеряла и ключи. — Плату за проезд я вышлю с посыльным. Сколько с меня?

— Три доллара одиннадцать центов.

Гарри остановил машину у входа в гостиницу, но не потрудился выйти и подержать дверцу. Он не надеялся на чаевые, даже на плату за проезд, сейчас для него это было неважно. Сомнительная дамочка, скорей бы от нее отделаться.

Мисс Кларво открыла дверцу сама, вышла на тротуар и подняла воротник, чтобы прикрыть рану чуть пониже уха. Она не могла спрятать порванные чулки и измызганное пальто, надо было только пройти через холл как можно быстрей, чтобы избежать любопытных взглядов.

Мистер Хорнер, старый администратор, записывал новых постояльцев, но, завидев мисс Кларво, бросил все и поспешил к ней, вытаращив глаза и что-то возбужденно бормоча:

— О, мисс Кларво. Господи Боже, что с вами случилось?..

— Я потеряла ключи. Будьте добры, дайте мне дубликат.

— Вас все разыскивают, мисс Кларво. Решительно все. Они…

— Теперь им уже не надо меня разыскивать.

— Но что с вами случилось?

Поколебавшись, она ответила:

— Был такой чудесный день, и я решила выехать за город. — Какой был день, она не помнила. Не знала, какая была погода и чем этот день был заполнен. — За городом в это время года очень хорошо. Знаете ли, цветет люпин. Очень красиво. — Ложь легко срывалась с ее губ. Остановиться она не могла. Любые слова лучше, чем никакие, любое воспоминание, хотя бы надуманное, лучше, чем пустота. — К сожалению, я споткнулась о камень, порвала чулки и запачкала пальто.

По мере того как она говорила, картина прояснялась, становилась четче. Появлялись подробности, форма и цвет камня, о который она споткнулась, холмы, синие от цветущего люпина, с дикими апельсиновыми деревьями и маками, а за холмами — серо-зеленые очертания гор с чахлыми, оголенными деревьями.

— Вам надо было сообщить о себе кому-нибудь, — с легким укором сказал мистер Хорнер. — Все с ног сбились. Здесь уже побывала полиция с мистером Блэкширом.

— Полиция?

— Я был вынужден проводить их в ваш номер. Они этого требовали. Я ничего не мог поделать. — Он склонился над конторкой и добавил доверительным шепотом: — Они думали, вас похитил какой-нибудь маньяк.

Кровь прихлынула и отлила от лица мисс Кларво, оставив ее пепельно-бледной. Похищена маньяком? Нет, это было совсем не так. «Я пошла выпить чего-нибудь со старой подругой. Я была напугана и взволнована толпой незнакомых людей и уличным движением, а она спасла меня. Взяла за руку, и я почувствовала себя увереннее. Сама по себе я была ничто, но, когда шла рядом с Эвелин, замечала, что люди посматривают на нас с интересом и любопытством, даже с восхищением. „Пойдем выпьем“, — сказала она.

Я могла бы простоять целую вечность, если бы на меня смотрели и восхищались мной, это так приятно. Но Эвелин любит шум и сутолоку, она хотела, чтобы мы пошли. Продолжала твердить: „Идем, идем, идем“, — как будто придумала что-то захватывающее и приглашала меня разделить удовольствие с ней. Я сказала: „Я обещала поехать домой и побыть с мамой, потому что умер Дуглас“. Она обозвала обоих нехорошими словами, и маму, и Дугласа, а когда увидела, как меня это шокировало, посмеялась надо мной за мою щепетильность. Я никогда не хотела быть щепетильной, только не знала, как стать иной. „У меня есть друг, — сказала Эвелин. — Он такой потешный, такой шутник. Пойдем посмеемся“. Умер Дуглас, мой брат, я не должна была развлекаться, но я пошла с ней. Спросила, кто такой этот шутник, и помню, что она ответила. Странно, что это имя так запечатлелось в моей памяти, тогда как много других вещей я позабыла. Джек Терола. „Это художник с фотоаппаратом, — сказала Эвелин. — Он меня сфотографирует, и эти снимки будут показывать по всей стране. Он сделает меня бессмертной“. Я почувствовала, как в сердце мне впилось жало зависти. Я тоже хотела стать бессмертной».

— Мне пришлось помогать полиции, — сказал мистер Хорнер. — У меня не было иного выхода. Если бы я не отдал им ключи от вашего номера, они бы сами их взяли.

— Мне не нравится, когда кто-то вмешивается в мои личные дела.

— Все действовали в ваших интересах, мисс Кларво.

— Так-таки в моих?

— В конце концов, могло случиться все что угодно.

— Случилось только то, — холодно сказала она, — что я поехала за город с подругой.

— Ах да. Посмотреть, как цветет люпин.

— Совершенно верно.

Мистер Хорнер отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Был ноябрь. До цветения люпина оставалось три-четыре месяца.

Он взял дубликат ключей и положил их на конторку.

— Вас спрашивали и просили кое-что вам передать, мисс Кларво. Вам нужно немедленно позвонить мистеру Блэкширу, он у вашей матери.

— Благодарю вас.

— И еще попросили положить эту записку в ваш ящик. Какая-то молодая леди.

Записка была написана красивым косым почерком с уклоном влево на гостиничном бланке:

«Жду в вестибюле. Я должна увидеть тебя сразу же. Эвелин Меррик».

Мисс Кларво хотела бежать, но ее ноги ломило от усталости, двигаться было трудно. Слишком долго и слишком быстро она бежала по незнакомым, страшным улицам. Она знала, что убежать невозможно. Завтра, послезавтра или на следующей неделе Эвелин Меррик будет поджидать ее за каким-нибудь углом.

Глава 16

Мисс Кларво обернулась и увидела, что Эвелин Меррик идет по залу к ней, ловко пробираясь сквозь толпу. День, который изменил мисс Кларво, изменил и Эвелин Меррик. Она не улыбалась и не выглядела такой уверенной в себе, как при встрече на улице. Теперь это была хмурая незнакомка с холодными глазами, вся в черном, вроде бы в трауре.

— Я вижу, ты получила мою записку.

— Да, — сказала мисс Кларво. — Она у меня.

— Нам нужно поговорить.

— Да.

«Да, нужно. Я должна теперь выяснить, как я потеряла день, как минуты прошли над моей головой, не задев меня, словно торопливые птицы. Минуты — точно дикие гуси. Помню, отец как-то взял нас на охоту, Эвелин и меня. В тот день отец рассердился за то, что у меня от солнца разболелась голова. Он сказал, что я плакса и всем порчу удовольствие. И еще добавил: „Почему ты не можешь быть такой, как Эвелин?“»

— Все о тебе беспокоились, — сказала незнакомка. — Где ты была?

— Ты же знаешь, ты прекрасно знаешь. Я была с тобой.

— О чем ты говоришь?

— Мы поехали вместе за город… посмотреть, как цветет люпин… мы…

Голос у незнакомки был резкий и неприятный.

— Ты всегда сочиняла умопомрачительные сказки, Элен, но это уж слишком. Я не видела тебя около года.

— Не пытайся отрицать это…

— Я не пытаюсь. Я начисто это отрицаю!

— Пожалуйста, говори потише. На нас смотрят. Не могу, когда на меня глазеют. Я должна защищать свою репутацию, свое имя.

— Да никто не обращает на нас ни малейшего внимания.

— Еще как. Видишь, у меня и чулки разорваны, и пальто. Это случилось за городом. Ты забыла, что мы с тобой поехали за город посмотреть, как цветет люпин. Я споткнулась о камень и упала. — Но ее голос сам собой поднимался до вопросительной интонации, в глазах были неуверенность и страх. — Ты… ты припоминаешь теперь?

— Мне нечего вспоминать.

— Нечего?

— Я не видела тебя больше года, Элен.

— Но сегодня утром… утром ты же повстречала меня у подъезда гостиницы. Пригласила пойти выпить и сказала, что мы пойдем к человеку, который сделает тебя бессмертной, и ты хотела, чтобы я пошла с тобой.

— Это бессмыслица какая-то.

— Никакая не бессмыслица! Я даже помню имя этого человека. Терола. Джек Терола.

Эвелин спокойно, но с нажимом спросила:

— И ты ходила к этому человеку, к Тероле?

— Не знаю. Думаю, мы обе к нему пошли, ты и я. В конце концов, я не пошла бы в такое место одна, да еще Терола был твоим другом, а не моим.

— Я никогда не слышала это имя. Пока не прочла его сегодня в вечерних газетах.

— В газетах?

— Терола был убит сегодня до полудня, — сказала Эвелин. — Важно, чтобы ты вспомнила, Элен. Ходила ты к нему утром?

Мисс Кларво ничего не сказала, лицо ее выглядело равнодушным.

— Ты навестила Теролу сегодня утром, Элен?

— Я должна… я должна подняться наверх.

— Но нам надо поговорить.

— Нет. Нет, я должна подняться наверх и запереть дверь от всего, что есть уродливого.

Она медленно повернулась и пошла к лифту, сутулясь и засунув руки в карманы пальто, как будто хотела избежать физического контакта с кем бы то ни было.

Подождала, пока один из лифтов не освободился, вошла в кабину и приказала лифтеру тотчас закрыть дверцу. Лифтер, усталый старик, был не выше ребенка, словно годы, проведенные в маленькой кабине, задержали его рост. Он привык к причудам мисс Кларво. Например, к тому, что она предпочитала ехать в лифте одна. И в прошлом он получил от нее немало чаевых, чтобы потворствовать ее прихотям.

Он закрыл дверцу, а когда лифт пошел вверх, стал смотреть на указатель этажей.

— Ветреный сегодня денек, мисс Кларво.

— Не знаю. Я свой потеряла.

— Прошу прощения, мэм?

— Я потеряла свой день, — медленно повторила она. — Искала его повсюду, но не нашла.

— Вы… вы хорошо себя чувствуете, мисс Кларво?

— Не называйте меня так.

— Мэм?

— Называйте меня Эвелин.

— Хорошо, мэм.

— Ну давайте, скажите: Эвелин.

— Эвелин, — сказал старик и задрожал всем телом.

Вернувшись к себе в номер, она заперла дверь и, даже не сняв пальто, тотчас прошла к телефону. Когда стала набирать номер, почувствовала, как в ней вскипает возбуждение, точно жидкая лава в кратере вулкана.

— Миссис Кларво?

— Это… это вы, Эвелин?

— Конечно, я. Я оказала вам еще одну услугу.

— Прошу вас, пожалейте меня.

— Не хнычьте. Я этого не люблю. Терпеть не могу, когда хнычут.

— Эвелин…

— Я только хотела сказать, что нашла для вас Элен. Она у меня заперта в своем гостиничном номере, живая и здоровая.

— С ней все в порядке?

— Не беспокойтесь. Я за ней присматриваю. Только я умею с ней обращаться. Она дрянная девчонка и заслуживает наказания. Она, понимаете ли, бессовестно лжет, и ей надо преподать урок, как и другим.

— Дайте мне поговорить с Элен.

— О нет. Сейчас она говорить не может. Не ее очередь. Мы должны говорить по очереди, понимаете? Это очень неудобно, потому что Элен добровольно не уступает мне очередь и мне приходится самой проявлять инициативу. Она плохо себя чувствовала после несчастного случая, у нее ушиблена голова, поэтому я сама взяла слово. Я чувствую себя прекрасно. Я никогда не болею. Это я предоставляю ей. Оставляю ей все противные вещи: болеть, стареть… Мне двадцать один год, а этой старой кляче за тридцать…

* * *

Эвелин Меррик ждала Блэкшира в холле, куда он прибыл через двадцать минут.

— Я ехал так быстро, как только было возможно, — сказал Блэкшир. — Где Элен?

— Заперлась в номере. Я пошла за ней и попыталась поговорить с ней, но она на мой стук не откликалась. Поэтому я постояла у двери и прислушалась. Мне было слышно, что она там делает.

— Что же она делала?

— Вы знаете, что она делала, мистер Блэкшир. Я уже сказала вам, когда звонила по телефону. Она кому-то позвонила и стала разговаривать, пользуясь моим именем и моим голосом, притворялась, будто она — это я.

Блэкшир мрачно сказал:

— Дай Бог, чтобы это была детская игра, когда кто-то выдает себя за другого.

— А что же это еще?

— У нее редкая форма помешательства, мисс Меррик, болезнь, которую я подозревал у вас. Врач назвал ее раздвоением личности. Священник назвал бы такую больную одержимой дьяволом. Элен Кларво одержима дьяволом, которому она присвоила ваше имя.

— Для чего ей так поступать со мной?

— Вы хотите помочь мне выяснить это?

— Не знаю. А что я должна делать?

— Мы поднимемся к ней в номер и поговорим с ней.

— Она нам не откроет.

— Попытаемся, — сказал Блэкшир. — Все, что я могу сделать для Элен, — это попытаться. Пытаться, терпеть неудачу и снова пытаться.

Они поднялись на лифте на четвертый этаж и прошли по ковру длинной прихожей к номеру-люкс мисс Кларво. Дверь была заперта, и в щелях не видно было света, но Блэкшир услышал женский голос. Это был не усталый и равнодушный голос Элен; женщина говорила громко, дерзко и пронзительно, как школьница.

Он резко постучал в дверь костяшками пальцев и позвал:

— Элен! Впустите меня.

— Уходите, старый дурак, и оставьте нас одних.

— Вы дома, Элен?

— Гляди, в какую передрягу ты меня втравила. Он нашел меня. Ты этого хотела, правда? Ты всегда завидовала мне, пыталась отторгнуть меня от своей жизни. Теперь ты добилась своего, вызвав этого самого Блэкшира и полицию, чтобы они охотились за мной, как за обыкновенной преступницей. А я не обыкновенная преступница. Я только кольнула Теролу ножницами, чтобы преподать ему урок. Откуда мне было знать, что у него плоть мягкая, как масло? У нормального человека даже не пошла бы кровь, так легонько я его кольнула. Я не виновата, что этот бедняга умер. Но полиция этому не поверит. Мне придется прятаться здесь вместе с тобой. Только ты и я, ну как? Бог знает, выдержу ли я, но ты должна выдержать. Скучная ты особа, старушка, ты не можешь этого отрицать. Мне придется время от времени удирать, чтобы хоть немного развеселиться.

Блэкшир пытался позвать Элен снова, но слова от отчаяния застревали у него в горле: «Боритесь, Элен. Отвечайте ей. Вы должны устоять перед ней». Он начал дубасить в дверь кулаками.

— Ты слышишь? Он пытается выломать дверь, чтобы проникнуть к своей милашке. Разве это не трогательно? Не знает он, сколько дверей надо взломать для этого; сейчас он ломится только в первую. Их еще сотня, а этот жалкий идиот думает управиться с ними своими кулаками. Забавный мужик. Скажи ему, чтобы он ушел, Элен. Чтоб не беспокоил нас. Скажи, если он не уйдет, то никогда не увидит тебя живой. Ну же, давай говори. Говори, уродливая карга!

Пауза, затем голос Элен, заикающийся шепот:

— Мистер Блэкшир. Пол. Уходите.

— Элен, держитесь. Я вам помогу.

— Уходите, уходите.

— Вы слышали, пылкий любовник? Она говорит, чтобы вы ушли. Любовник. Господи, какая потеха. Ну и роман ты завела, Элен. Неужели ты на самом деле подумала, будто кто-то может тебя полюбить, старая ведьма? Да ты погляди в хрустальный шарик, ворона.

Она рассмеялась. Тон повышался и понижался, точно сирена завывала о несчастье, затем вдруг наступила тишина, будто шумная ночь переводила дух.

Блэкшир прижался ртом к дверной щели и сказал:

— Элен, послушайте меня.

— Уходите.

— Откройте дверь, Элен. Эвелин Меррик здесь, со мной.

— Лжец!

— Отоприте дверь, и вы сами в этом убедитесь. Вы — не Эвелин. Эвелин здесь, за дверью, со мной.

— Лжец, лжец, лжец!

— Пожалуйста, впустите нас, Элен, мы вам поможем… Скажите ей что-нибудь, мисс Меррик.

— Мы не пытаемся обмануть тебя, Элен, — сказала Эвелин. — Это действительно я, Эвелин.

— Вы оба лжете! — Однако замок щелкнул, цепочка скользнула по прорези, дверь медленно отворилась, и из-за нее показалось измученное лицо мисс Кларво. Она обратилась к Блэкширу, с трудом выговаривая слова бескровными губами: — Элен здесь нет. Она ушла. Она старая, больная, несчастная и хочет, чтобы ее оставили в покое.

— Послушайте меня, Элен, — сказал Блэкшир. — Вы не старая и не больная…

— Я-то нет. А вот она — да. Вы нас путаете. Я — Эвелин. Я прекрасно себя чувствую. Мне двадцать один год. Я хорошенькая. Я пользуюсь успехом, веселюсь вовсю. Я никогда не болела и не уставала. Я буду бессмертной. — Вдруг она остановилась, устремила на Эвелин Меррик пристальный взгляд, полный отвращения. — А эта девушка — кто она такая?

— Вы знаете, кто она, Элен. Это Эвелин Меррик.

— Она самозванка. Не надо ее. Скажите ей, чтобы она ушла.

— Хорошо, — устало сказал Блэкшир. — Хорошо. — Он обернулся к Эвелин: — Вам лучше спуститься в холл и вызвать врача.

Мисс Кларво смотрела, как Эвелин идет по прихожей и входит в лифт.

— Зачем ей нужно вызывать врача? Она больна?

— Нет.

— Тогда зачем вызывать врача, если она не больна? — И она добавила раздраженно: — Не очень-то вы мне нравитесь. Вы — хитрый старик. Для меня вы слишком стары. Так что нечего обхаживать меня. Мне двадцать один год. У меня сотня молодых людей…

— Элен, пожалуйста…

— Не называйте меня так, не произносите это имя. Я — не Элен.

— Нет, вы Элен. Вы Элен, и я не хочу, чтобы вы были кем-то еще. Вы мне нравитесь как раз такая, какая вы есть. И другим людям вы будете нравиться, если захотите. Им тоже вы будете нравиться такой, какая вы есть, потому что вы — это вы, Элен.

— Нет, я не Элен, я не хочу быть Элен! Я ее ненавижу!

— Элен — прекрасная молодая женщина, — спокойно сказал Блэкшир. — Она умная и отзывчивая, а еще она хорошенькая.

— Хорошенькая? Эта кляча? Эта безобразная ведьма?

Она начала закрывать дверь, но Блэкшир задержал ее своим весом. Тогда она оставила дверь и отступила в глубь комнаты, пряча руку за спиной, как ребенок прячет какую-нибудь запретную вещь. Но Блэкширу не понадобилось гадать, что она там прячет. Он видел ее отражение в круглом зеркале над телефонным столиком.

— Положите нож для разрезания бумаг, Элен. Положите его на бюро, где ему и место. Вы очень сильная и можете случайно кого-нибудь поранить… Где вы впервые повстречали Теролу, Элен?

— В баре. Он сидел за выпивкой, посмотрел на меня и влюбился с первого взгляда. С мужчинами это бывает. Они с этим ничего не могут поделать. Во мне есть магнетизм. Вы его чувствуете?

— Да. Да, я его чувствую. Положите нож, Элен.

— Я не Элен. Я Эвелин. Повторите. Скажите, что я — Эвелин.

Он уставился на нее, не говоря ни слова, а она вдруг обернулась и подбежала к зеркалу. Но своего лица она в нем не увидела. Там была дюжина лиц, они кружились, сменяя друг друга: Эвелин, Дуглас и Блэкшир, Верна, Терола и ее отец, мисс Хадсон и Харли Мур, администратор и маленький старик лифтер, — все они кружились, как чертово колесо, и, проплывая, шевелили губами и выкрикивали слова: «Что с тобой, крошка, ты с ума спятила?», «Ты всегда сочиняла умопомрачительные сказки», «Как жаль, что у нас нет такой девочки, как Эвелин», «Нельзя сшить шелковый кошелек из свиного уха», «Почему ты не можешь быть такой, как Эвелин?»

Голоса заглохли в тишине, чертово колесо из лиц остановилось, и в зеркале остался только один образ. Это было ее собственное лицо; губы, которые шевелились, были ее собственные, а слова, срывавшиеся с них, произносились ее собственным голосом: «Помоги мне, Господи».

Память стальными шипами вонзилась в ее мозг. Она вспоминала бары, телефонные кабины, бег по незнакомым улицам. Вспомнила Теролу, его странно неправдоподобный вид, перед тем как он умер, чуяла запах убежавшего кофе. Вспомнила, как брала ассигнации из своей собственной пачки, а потом думала, что их украли. Вспомнила кота в аллее, лучи ночного воздуха, вкус дождя, молодого человека, который смеялся тому, что она непромокаемая…

— Отдайте мне нож, Элен.

В зеркало она увидела, как Блэкшир приближается к ней, медленно и осторожно, точно охотник к затравленному зверю.

— Все в порядке, Элен. Не надо волноваться. Все будет хорошо.

Помолчав, он снова заговорил низким голосом, в котором звучали убедительные нотки, о врачах, больницах, отдыхе, лечении и о будущем. Вечно он о будущем, как будто это что-то определенное и осязаемое, розовое и круглое, как яблоко.

Она пристально посмотрела в хрустальный шар зеркала и увидела свое будущее: отравленные воспоминаниями ночи и разъедаемые желанием дни.

— Это только вопрос времени, Элен. Вы скоро поправитесь.

— Стойте, где стоите, — сказала она. — Вы лжете.

Посмотрела на нож в своей руке, и ей показалось, что он один скажет правду, что он ее последний, надежный друг.

Она воткнула нож в мягкую ямку в шее. Боли не почувствовала, лишь немного удивилась, как красиво выглядит кровь — яркие бесконечные ленты, которые не свяжешь в бант.

Примечания

1

Беверли-Хиллз — пригород Лос-Анджелеса.

(обратно)

2

Ангел (англ.).

(обратно)

3

Время бежит (лат.).

(обратно)

4

Авокадо — фруктовое дерево семейства персиковых.

(обратно)

5

Пригород Лос-Анджелеса.

(обратно)

6

Блэкшип (black sheep) — черная овца (англ.).

(обратно)

7

АКТГ — гормон гипофиза, стимулирующий надпочечники.

(обратно)

8

Проститутки, вызываемые по телефону (англ.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16 . . . . . . . . .

Реклама на сайте