«Страх - это ключ»

Алистер Маклин Страх — это ключ

Пролог

3 мая 1958 года.

Если деревянную будку — десять на шесть футов, установленную на четырехколесном трейлере, можно назвать офисом, то тогда я сидел в своем офисе. Сидел уже четыре часа — наушники начали причинять боль; темнота наползала с болот и моря. Но если мне суждено сидеть здесь всю ночь, то я буду сидеть, потому что эти наушники — самая важная вещь в мире, только они теперь связывали меня с остальным миром.

Питер должен был оказаться в пределах досягаемости радиостанции уже три часа назад. Это был длинный рейс на север от Барранкильи, но мы летали по этому маршруту уже много раз, да и наши три самолета «ДиСи» были хотя и старыми, но превосходными машинами. Пит — хороший пилот, Барри — отличный штурман, прогноз обещал хорошую погоду в западной части Карибского бассейна, а сезон ураганов еще не наступил.

Я не мог понять, почему они не вышли на связь еще несколько часов назад, ведь они должны были уже пролететь неподалеку от меня, следуя на север к Тампа — месту своего назначения. Могли ли они нарушить мои инструкции и вместо того, чтобы сделать большой крюк и пролететь над Юкатанским проливом, следовать напрямую через Кубу? Маловероятно, а учитывая, какой груз у них на борту, — просто невозможно. Когда речь шла о каком-либо, пусть даже малейшем риске. Пит проявлял большую осторожность и предусмотрительность, чем я. Однако любые неприятности могли случиться в эти дни с самолетами над охваченной войной Кубой.

В углу моего офиса на колесах тихо играло радио. Оно было настроено на какую-то станцию, передававшую программы на английском языке, и уже второй раз за этот вечер какой-то гитарист пел нежно в стиле «кантри» о смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой — я так и не понял, кто же умер. «Моя красная роза стала белой» — так называлась эта песня. Красное жизнь, белое — смерть. Красное и белое — цвета трех самолетов нашей «Транскарибской чартерной службы». Я обрадовался, когда песня закончилась.

В офисе было мало мебели: стол, два стула, картотечный шкафчик и большой передатчик, от которого через отверстие в двери змеился по траве и грязи через самолетную стоянку к главным зданиям терминала тяжелый кабель питания. Было еще зеркало — Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда побывала в моем офисе, а у меня так и не дошли руки снять его.

Я глянул в зеркало, и напрасно: черные волосы, черные брови, синие глаза, а лицо — бледное, усталое и очень встревоженное. Как будто я этого не знал!

Я отвернулся и посмотрел в окно, но лучше от этого не стало.

Единственное преимущество — больше не мог видеть себя. Я вообще ничего не мог видеть. Даже в отличную погоду через это окно было видно лишь десять миль пустынных болот, протянувшихся от аэропорта Стенли-Филд до Белиза. Но теперь, когда в Гондурасе с сегодняшнего утра начался сезон дождей, струи воды, непрерывно стекавшие по стеклу, и рваные, низко и быстро летящие тучи, обрушившие проливной дождь на иссушенную, а теперь парившую землю, превратили мир за окном в серое и туманное ничто. Я послал в эфир наш позывной, но результат был таким же, как и за последние несколько сот раз, — тишина. Я изменил диапазон частот для проверки приема, услышал быстро сменявшие друг друга голоса, помехи, пение, музыку и снова настроился на нашу частоту.

Это был самый важный рейс, который когда-либо выполняла наша чартерная служба, а я был вынужден сидеть здесь в бесконечном ожидании запасного карбюратора. И наш красно-белый «ДиСи», стоявший в ста пятидесяти футах от меня, был столь же полезен мне, как солнцезащитные очки в дождливую погоду.

Они вылетели из Барранкильи — в этом я был уверен. Первое сообщение я получил три дня назад, когда приехал сюда, и в шифрованной телеграмме не содержалось и намека на возможные неприятности. Все держалось в большой тайне, и лишь трое постоянных гражданских служащих знали кое-что об операции. «Ллойд» согласился на риск, даже несмотря на очень высокую страховку. Даже переданные по радио новости о вчерашней попытке государственного переворота продиктаторскими элементами, которые хотели предотвратить избрание либерала Льераса, не очень беспокоили меня: хотя вылеты всех военных самолетов и самолетов внутренних авиалиний были запрещены, на самолеты иностранных авиакомпаний это не распространялось.

Колумбийцы, находившиеся в тяжелом экономическом положении, не могли позволить себе обидеть даже беднейшего иностранца, а мы как раз подпадали под эту категорию.

Но я все же решил не рисковать: телеграммой попросил Пита прихватить Элизабет и Джона с собой. Если завтра, 4 мая, к власти придут не те, кто надо, и пронюхают про наши дела, то «Транскарибскую чартерную службу» будут ждать неприятности. И очень скоро. Кроме того, невероятное вознаграждение, которое нам предложили за этот один рейс в Тампа...

В наушниках раздалось потрескивание, перебиваемое помехами, слабое, но на нашей частоте. Как будто кто-то пытался настроиться на волну. Я нащупал регулятор громкости, вывернул его на максимум, точно подстроился по частоте и замер, прислушиваясь. Ничего! Никаких голосов, никаких переданных азбукой Морзе позывных. Тишина. Я сдвинул один наушник и взял сигарету.

Радио все еще продолжало играть. Уже третий раз за вечер кто-то пел о красной розе, превратившейся в белую.

Терпение мое лопнуло. Я сорвал наушники, подскочил к приемнику и выключил его с такой силой, что чуть не сломал ручку. Затем достал из-под стола бутылку, налил виски и снова надел наушники.

— CQR вызывает CQS, CQR вызывает CQS. Как слышите? Как слышите?

Прием.

Виски выплеснулось на стол, а стакан упал на пол и со звоном разбился — я схватился за переключатель передатчика и микрофон.

— Я CQS, я CQS! — закричал я. — Пит, это ты? Пит, прием!

— Я. Следуем по курсу, по графику. Извини за задержку. Слышно было плохо, но даже металлический отзвук мембраны наушника не помешал мне почувствовать напряжение и раздраженность в голосе Пита.

— Я сижу здесь уже черт знает сколько! — ответил я раздраженно и в то же время с облегчением. — Что-нибудь не так. Пит?

— Все пошло не так! Какой-то шутник знал, что у нас на борту, или мы ему просто не понравились. Он заложил за радиостанцией пиропатрон.

Детонатор сработал, но заряд — тринитротолуол или что там было — не взорвался. Радиостанция чуть било не вышла из строя. К счастью, у Барри с собой целый ящик запасных частей, он только что закончил ремонт.

Лицо мое покрылось потом, руки дрожали. Когда я снова заговорил, задрожал и мой голос:

— Ты хочешь сказать, что кто-то заложил бомбу?

Кто-то пытался взорвать самолет?

— Вот именно.

— Кто-нибудь пострадал? — Я со страхом ждал ответа.

— Расслабься, братишка. Только радиостанция.

— Слава богу! Будем надеяться, что неприятности на этом закончились.

— Не о чем волноваться. К тому же, у нас теперь есть «сторожевой пес»

— последние тридцать минут с нами летит самолет армейской авиации США. Из Барранкильи, должно быть, вызвали по радио эскорт, чтобы встретить нас, невесело хохотнул Питер. — Ты же знаешь, как американцы заинтересованы в нашем грузе.

— Что за самолет? — удивился я, зная, что лишь очень хороший летчик мог пролететь двести-триста миль в глубь Мексиканского залива и найти самолет, не используя при этом радиопеленгатор. — Вас предупредили о нем?

— Нет, но не беспокойся, он действительно свой, все в порядке. Мы только что разговаривали с ним. Знает все о нас и нашем грузе. У него старый «Мустанг» с подвесными топливными баками. Реактивный истребитель не смог бы так долго сопровождать нас.

— Понимаю... — очевидно, я, как всегда, волновался по пустякам. Курс?

— Точно 040.

— Местоположение? Питер ответил, но я не разобрал — помехи усиливались.

— Повтори, пожалуйста.

— Барри сейчас пытается выяснить это. Он был слишком занят ремонтом радиостанции... Подожди две минуты.

— Дай мне поговорить с Элизабет.

— Пожалуйста. И в наушниках послышался голос, который значил для меня больше всего в этом мире:

— Здравствуй, дорогой. Извини, что мы заставили тебя поволноваться.

Да, в этом была вся Элизабет. Извиняется за то, что она заставила меня поволноваться, — и ни слова о себе.

— С тобой все в порядке? Я имею в виду — ты уверена, что ты...

— Да, конечно. Ее я тоже слышал плохо, но даже если бы она находилась в десяти тысячах миль от меня, я все равно распознал бы в ее голосе веселые нотки и хорошее настроение.

— Мы уже почти прибыли, я уже различаю огни на земле. — И после секундной паузы она нежно прошептала:

— Я люблю тебя, дорогой.

— Правда?

— Всегда, всегда, всегда. Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и тут же вскочил на ноги, услышав вдруг вскрик Элизабет и хриплый голос Питера:

— Он пикирует на нас! Эта сволочь пикирует на нас, открыла огонь! Из всех стволов! Он летит прямо...

Крик перешел в захлебывающийся стон, заглушенный женским пронзительным криком боли, и в то же мгновение я услышал стаккато рвущихся снарядов, которое заставило дребезжать мембраны наушников. Это длилось две секунды, может, меньше, а потом не стало слышно ни пушечных очередей, ни стона, ни крика. Ничего.

Две секунды, всего две секунды, но они отняли у меня самое дорогое в жизни. Эти две секунды оставили меня одиноким в пустынном и теперь бессмысленном мире. Моя красная роза стала белой.

3 мая 1958 года.

Глава 1

Я не совсем представляю, как должен был выглядеть этот человек, сидевший за высоким полированным столом красного дерева. Думаю, подсознательно я считал, что он будет соответствовать тем превратным представлениям, которые сформировались у меня благодаря случайным книгам и фильмам — в далекие уже дни, когда я находил для них время. Единственно допустимым различием во внешности судей графств юго-восточной части США я считал вес: одни судьи — худые и жилистые, другие имеют тройные подбородки и сложением подходят под мои представления. Но всегда судья в моем представлении — пожилой человек, одетый в мятый белый костюм, не совсем белую рубашку, галстук, напоминающий шнурок для ботинок, и портрет этот дополняла сдвинутая на затылок панама с цветной лентой. Лицо у судьи обычно красное, с сизоватым носом, свисающие концы седых марктвеновских усов испачканы бурбоном, или мятным джулепом, или тем, что пьют в том месте, где живет судья. Выражение лица судьи обычно — равнодушное, манеры — аристократические, моральные принципы — высокие, а умственное развитие лишь среднее.

Судья Моллисон сильно разочаровал меня. У него отсутствовали все эти, как мне казалось, характерные черты, за исключением, возможно, моральных принципов, но их нельзя видеть. Молодой, чисто выбритый человек, одетый в безукоризненный, отлично сшитый светло-серый шерстяной костюм в тропическом стиле с ультраконсервативным галстуком, а что касается мятного джулепа, то, думаю, он заходил в бар только за тем, чтобы прикинуть, как его закрыть. Он казался милосердным человеком, но только казался; казался умным — так оно и было. Ум у него был острым, как иголка. И теперь он покалывал меня этой острой иголкой и с незаинтересованным видом наблюдал, как я корчусь.

— Итак, — сказал он. — Мы ждем ответа, мистер... э-э... Крайслер.

Он не сказал прямо, что считает эту фамилию вымышленной, но если кто-то из находившихся в зале не понял, что он имел в виду, то ему нечего было сюда приходить. Школьницы с круглыми от любопытства глазами, храбро пытавшиеся посещением этого места греха, порока и зла заработать хорошие отметки по курсу гражданского права, явно уловили смысл этого «э-э»; уловила его и тихо сидевшая на первом ряду блондинка с печальными глазами; понял его, похоже, даже громадный гориллоподобный тип, который сидел за блондинкой тремя рядами далее.

Я повернулся к судье:

— Вот уже третий раз вы с трудом вспоминаете мою фамилию, — укоризненно произнес я. — Скоро самые умные из присутствующих здесь поймут, что вы имеете в виду. Вам надо быть осторожнее, друг мой.

— Я вам не друг. И это не судебное заседание. И здесь нет присяжных, на которых надо оказывать влияние. Это всего лишь слушание дела, мистер... э-э... Крайслер.

— Крайслер, а не «э-э... Крайслер». И вы же чертовски постараетесь, чтобы суд состоялся, не так ли, судья?

— Я рекомендую вам следить за своими манерами и речью, — резко ответил судья. — Не забывайте, что я могу содержать вас под стражей неограниченное время. Итак, еще раз: где ваш паспорт?

— Не знаю. Наверное, потерял.

— Где?

— Если бы я знал где, я бы его не потерял.

— Мы это понимаем, — сухо сказал судья. — Но если бы мы могли определить район, где вы потеряли паспорт, то могли бы оповестить соответствующие полицейские участки, в которые его могут сдать. Когда вы впервые заметили, что у вас больше нет паспорта, и где вы находились в это время?

— Три дня назад. И вы прекрасно знаете, где я находился в то время.

Сидел в ресторане мотеля «Ла Коптесса», ужинал и размышлял о своих делах, когда этот «Дикий Билл» Хикок" и его орда набросились на меня. — Я показал на тщедушного шерифа, сидевшего в пальто из «альпаги» в плетеном кресле напротив судьи, и подумал, что в Марбл-Спрингз на полицейских не распространяются ограничения по росту — шериф даже в ботинках на высокой платформе едва ли был выше пяти футов четырех дюймов. Шериф тоже сильно разочаровал меня. Хотя я отнюдь не считал, что полицейский на Диком Западе обязательно должен носить огромный кольт, все же поискал что-либо похожее на значок шерифа или пистолет, но ни того, ни другого не обнаружил.

Единственное оружие, которое я мог видеть в зале суда, — короткоствольный кольт, торчавший из кобуры стоявшего справа и чуть позади меня полицейского.

— Они не набрасывались на вас, — терпеливо сказал судья Моллисон. Они разыскивали заключенного, который бежал из находящегося неподалеку лагеря. Марбл-Спрингз — небольшой городок, и чужие люди сразу бросаются в глаза. Вы чужой в этом городе, и естественно...

— Естественно? — прервал его я. — Послушайте, судья, я говорил с тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный бежал в шесть часов вечера, а сидящий здесь «Одинокий рейнджер» сцапал меня в восемь. Вы считаете, что я спилил наручники, принял ванну, сделал маникюр, побрился, сшил костюм, купил нижнее белье, рубашку и ботинки...

— Такое случалось раньше, — перебил меня судья. — Отчаявшийся человек с пистолетом или дубинкой...

— Отрастил волосы, и все это за два часа? — закончил я.

— Там было темно, судья, — начал было шериф, но Моллисон жестом приказал ему замолчать.

— Вы протестовали против допроса и обыска. Почему?

— Как я уже сказал, я размышлял о своих делах. Я сидел в респектабельном ресторане, никого не оскорблял, а там, откуда я приехал, не требуется разрешения штата на то, чтобы дышать или гулять.

— У нас тоже его не требуется, — терпеливо заметил судья. — Они всего лишь хотели, чтобы вы предъявили водительскую лицензию, страховку или карточку социального обеспечения, старые письма — в общем, любые документы, удостоверяющие личность. Вы должны были подчиниться их требованиям.

— Я хотел подчиниться.

— Тогда как вы объясните это? — Судья кивнул на шерифа. Я тоже взглянул на него. Даже в первый раз, когда я увидел его в «Ла Контессе», он не показался мне красавчиком, а большие куски пластыря на лбу, щеке и в уголке рта, должен признать, и вовсе не украшали его.

— А чего бы вы хотели? — пожал я плечами. — Когда взрослые ребята начинают играть, маленьким детям надо оставаться дома с мамой.

Шериф привстал, "лаза его сузились, он вцепился в подлокотники кресла так, что костяшки пальцев побелели, но судья жестом приказал ему сесть.

— Эти две гориллы, что пришли с ним, начали бить меня. Я защищался.

— Если они начали бить вас, — едко сказал судья, — то как вы можете объяснить тот факт, что один из полицейских до сих пор находится в больнице с поврежденным коленом, у другого сломана челюсть, а на вас нет ни царапинки?

— Тренировка, судья. Властям штата Флорида надо, наверное, больше тратить денег, чтобы научить сотрудников правоохранительных органов постоять за себя. Может, если бы они ели меньше «гамбургеров» и пили меньше пива...

— Замолчите!

Возникла небольшая пауза. Судья пытался взять себя в руки, а я оглядел зал. Блондинка в первом ряду глядела на меня с полуозадаченным видом, как будто старалась что-то понять; за ней сидел с отсутствующим взором мужчина со сломанным носом и жевал кончик потухшей стары; судебный репортер, казалось, спал. Через открытую дверь зала суда я видел освещенную закатным солнцем улицу, а за ней вдалеке блестели зеленые воды Мексиканского залива... Судья, похоже, взял себя в руки.

— Мы установили, — с трудом произнес он, — что вы — дерзкий, грубый, жестокий и не идущий на компромиссы человек. Кроме того, у вас был пистолет — малокалиберный «лилипут», так, кажется, он называется. Уже сейчас я могу предъявить вам обвинение в неуважении к суду, нападении на полицейских при исполнении ими служебных обязанностей и незаконном хранении огнестрельного оружия. Но не стану делать этого, — он помолчал немного и продолжил:

— Мы выдвинем против вас более тяжкие обвинения.

Судебный репортер на мгновение приоткрыл один глаз, слегка подумал и, похоже, снова погрузился в сон. Человек со сломанным носом вынул сигару изо рта, посмотрел на нее и, снова сунув в рот, продолжил методично жевать ее. Я ничего не сказал в ответ на слова судьи.

— Где вы были до того, как приехали сюда? — внезапно спросил судья.

— В Сент-Кэтрин.

— Я не это имел в виду, но ладно. Как вы приехали сюда из Сент-Кэтрин?

— На машине.

— Опишите ее и водителя.

— Зеленый автомобиль с закрытым кузовом типа «седан», в нем ехали среднего возраста бизнесмен и его жена. Он седой, а она блондинка.

— Это все, что вы помните? — вежливо осведомился Моллисон.

— Да.

— Я думаю, вы понимаете, что под это описание подойдет миллион супружеских пар и их машин.

— Видите ли, — пожал я плечами, — когда не ожидаешь, что тебя будут допрашивать о том, что ты видел, то и не обращаешь внимания...

— Ладно, ладно. — Он мог быть весьма ехидным, этот судья. — Машина, конечно, с номерными знаками другого штата?

— Да, но не «конечно».

— Вы только что прибыли в наши края и уже знаете, как выглядят номерные знаки нашего...

— Он сказал, что он из Филадельфии, а мне кажется, что это другой штат. — Судебный репортер кашлянул. Судья смерил его ледяным взглядом и снова повернулся ко мне.

— И вы приехали в Сент-Кэтрин из...

— Майами.

— На той же машине, конечно?

— Нет, на автобусе. Судья посмотрел на судебного секретаря, который слегка покачал головой, и снова повернулся ко мне. Выражение его лица было отнюдь не дружелюбным.

— Вы не просто беззастенчивый лжец, Крайслер. — Он опустил слово «мистер», и я понял, что время для вежливостей кончилось. — Вы очень плохой лжец. Между Майами и Сент-Кэтрин нет автобусного сообщения. Вы провели ночь перед приездом в Сент-Кэтрин в Майами?

Я кивнул.

— В отеле, — продолжил судья. — Но вы, конечно, забыли его название?

— Видите ли...

— Избавьте нас от своей лжи, — подняв руку, прервал меня судья. Ваша наглость не знает границ, и суду это уже надоело. Вы наврали тут уже достаточно — машины, автобусы, Сент-Кэтрин, отели, Майами — ложь, все ложь. Вы никогда не были в Майами. Как вы думаете, зачем мы держали вас под замком трое суток?

— Ну, скажите мне, — подбодрил я его.

— И скажу. Чтобы сделать запросы. Мы послали запросы в иммиграционную службу и в каждую авиакомпанию, самолеты которой летают в Майами. Вашей фамилии нег в списках пассажиров и в списках лиц, въехавших в страну. И никто в тот день не видел человека, похожего на вас. А на вас трудно не обратить внимания.

Я знал, что он имеет в виду: я сам пока не встречал человека с ярко-рыжими волосами и черными бровями. Сам-то я привык к своему виду, но должен признать, что для этого требуется время. А если добавить к этому мою хромоту и шрам от правой брови к уху, то о таких приметах для опознания молят бога все полицейские.

— Как мы смогли установить, — холодно продолжил судья, — один раз вы сказали правду, но лишь один раз. — Он вопросительно посмотрел на юношу, заглянувшего в дверь:

— Только что получено для вас, сэр, — с нервозностью произнес юноша и протянул конверт. — Радиограмма. Я думал...

— Положи на стол. — Судья посмотрел на конверт, кивнул и повернулся ко мне:

— Как я уже сказал, один раз вы не соврали — сообщили, что приехали из Гаваны. Так оно и есть. Вы забыли это там, в полицейском участке, где вас арестовали, чтобы допросить и отдать под суд, — он сунул руку в ящик стола и вытащил маленькую бело-голубую с золотом книжечку. Узнаете?

— Британский паспорт, — спокойно ответил я. — У меня глаза не телескопы, но допускаю, что это мой паспорт, в противном случае вы бы не стали так приплясывать. Если все это время он был у вас, то зачем...

— Мы просто хотели установить, насколько вам можно верить, и установили, что вы законченный лжец и верить вам нельзя. — Он с любопытством посмотрел на меня. — Вы, естественно, должны знать, что это означает: раз у нас есть паспорт, то у нас есть и еще кое-что на вас.

Кажется, вас это не взволновало. Вы либо очень хладнокровны, Крайслер, либо очень опасны. А может быть, вы просто глупы?

— А чего бы вы хотели от меня? — спросил я. — Чтобы я упал в обморок?

— Наши полиция и иммиграционная служба находятся, по крайней мере сейчас, в хороших отношениях со своими кубинскими коллегами. — Он, казалось, не слышал моих слов. — В ответ на нашу телеграмму в Гавану мы получили не только этот паспорт. Мы получили много интересной информации.

Ваша фамилия не Крайслер, а Форд, вы провели два с половиной года на островах Вест-Индии и хорошо известны властям всех основных островов.

— Слава, судья. Когда имеешь столько друзей...

— Дурная слава. За два года три тюремных заключения на небольшой срок, — читал судья Моллисон по бумаге, которую держал в руке. — Никаких определенных средств к существованию, за исключением трехмесячной службы в качестве консультанта в гаванской спасательной фирме. — Он посмотрел на меня. — И чем вы занимались в этой фирме?

— Я сообщал им глубину.

Судья задумчиво посмотрел на меня и снова обратился к бумаге: Пособник уголовников и контрабандистов. Главным образом уголовников, которые, по имеющимся данным, занимались хищением и контрабандой драгоценных камней и металлов. Разжигал или пытался разжечь беспорядки среди рабочих в Нассау и Мансанильо в целях, не имеющих, как подозревается, ничего общего с политическими. Депортирован из Сан-Хуана, Пуэрто-Рико, Гаити и Венесуэлы. Объявлен персоной нон грата на Ямайке.

Отказано в разрешении на въезд в Нассау, Багамские острова. — Он прервал чтение и глянул на меня. — Британский подданный, а как-то не приветствуетесь на британских территориях.

— Сущая предубежденность, судья.

— Вы, конечно, нелегально въехали в Соединенные Штаты. — Судью Моллисона трудно было сбить с толку. — Каким образом — я не знаю.

Возможно, через Ки-Уэст, высадившись ночью где-нибудь между Порт-Шарлотт и Марбл-Спрингз, но это не имеет значения. Так что сейчас в дополнение к обвинению в нападении на полицейских и ношении огнестрельного оружия без заполнения декларации на него и без лицензии на право владения оружием можно добавить обвинение в нелегальном въезде. Человек с таким «послужным списком» может получить хороший срок. Форд. Однако вам это не грозит — по крайней мере здесь. Я проконсультировался с иммиграционными властями штата, и они согласились, что лучше всего депортировать вас. Нам подобные люди ни под каким видом не нужны. Кубинские власти сообщили нам, что вы бежали из-под стражи, когда вам предъявили обвинение в разжигании беспорядков среди докеров и, возможно, попытке застрелить полицейского, который арестовал вас. За такие преступления на Кубе дают большой срок.

Человек, против которого выдвинуто первое обвинение, подлежит экстрадиции, а что касается второго обвинения, то мы не получили от компетентных властей никакого требования о вашей выдаче. Однако, как я уже сказал, мы намереваемся действовать не по закону об экстрадиции, а по законам о депортации и депортируем вас в Гавану. Представители соответствующих властей встретят ваш самолет, когда он приземлится в Гаване завтра утром.

Я стоял и молчал. В зале суда было очень тихо. Наконец я откашлялся и сказал:

— Судья, это просто жестоко с вашей стороны.

— А это смотря с чьей точки зрения, — произнес он равнодушно и встал уже, чтобы уйти. Но тут обратил внимание на переданный ему конверт и, сказав «минуточку», сел и распечатал его. Доставая несколько листочков папиросной бумаги, он печально улыбнулся:

— Мы подумали, что следует поинтересоваться у Интерпола, что им известно о вас, хотя сейчас, я считаю, здесь вряд ли содержится какая-нибудь полезная информация. Мы знаем все, что нам надо... Хотя минутку! — спокойный, с ленцой, голос внезапно сорвался на крик, от которого дремавший репортер подпрыгнул и полез подбирать упавшие на пол блокнот и ручку.

Судья начал быстро читать первый лист радиограммы:

«Париж, рю Поль-Валери-376. Ваш запрос получен»... и так далее и тому подобное... «К сожалению, мы поможем сообщить вам никакой информации об уголовном прошлом Джона Крайслера. Идентификация невозможна без черепного индекса и отпечатков пальцев, но по вашему описанию он сильно напоминает покойного Джона Монтегю Толбота. Причины вашего запроса и его срочности нам неизвестны, но пересылаем вам все, что мы знаем о Толботе. Сожалеем, что больше ничем поможем помочь вам»... и так далее и тому подобное...

«...Джон Монтегю Толбот. Рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто восемьдесят пять фунтов, ярко-рыжие волосы с пробором слева, синие глаза, густые черные брови, ножевой шрам около правого глаза, орлиный нос, исключительно ровные зубы. Левое плечо значительно выше правого из-за сильной хромоты...»

Судья посмотрел на меня, а я — на дверь. Должен признать, что описание было не таким уж плохим.

"..Дата рождения неизвестна, возможно, начало 20-х годов. Место рождения также неизвестно. Данных о службе в армии во время войны нет. В 1948 году закончил Манчестерский университет со степенью бакалавра-инженера. Три года работал в фирме «Сибе, Гормон и компания». Судья внимательно посмотрел на меня и поинтересовался:

— Кто такие «Сибе, Герман и компания»?

— Никогда не слышал о них.

— Конечно, не слышали. Но я слышал. Очень известная европейская фирма, специализирующаяся, помимо всего прочего, на производстве всех видов оборудования для подводных работ. Весьма тесно связано с вашей работой в спасательной фирме в Гаване, не так ли? — Он явно не рассчитывал на ответ, потому что сразу продолжил читать сообщение дальше:

"...Специализировался по спасательным работам на большой глубине.

Уволился из «Сибе, Герман и компания» и устроился в датскую спасательную фирму, из которой уволился через полгода — после того как начались розыски двух пропавших слитков весом в двадцать восемь фунтов каждый и общей стоимостью шестьдесят тысяч долларов, поднятых фирмой в Бомбейской бухте с затонувшего там 14 апреля 1944 года в результате взрыва судна «Форт-Страйкин», перевозившего боеприпасы и ценности. Вернулся в Великобританию, устроился в портсмутскую спасательную фирму. Во время спасательных работ на «Нантакет-Лайт», перевозившем из Амстердама в Нью-Йорк бриллианты и затонувшем в июне 1955 года около мыса Лизард, вступил в контакт с «Корнерзом» Мораном, известным вором, работавшим по драгоценностям. Поднятые драгоценности стоимостью восемьдесят тысяч долларов исчезли. Толбота и Морана выследили в Лондоне и арестовали. Оба бежали из полицейского фургона, когда Толбот застрелил полицейского из припрятанного маленького пистолета. Полицейский впоследствии умер..."

Я сильно подался вперед, крепко вцепившись руками в барьер. Все смотрели на меня, а я смотрел только на судью. Единственными звуками, нарушавшими тишину в этом душном зале, были назойливое жужжание мух и тихий шорох большого вентилятора на потолке.

«...В конечном счете Толбота и Морана выследили на складе резиновых изделий на берегу реки, — судья Моллисон теперь читал медленно, как будто ему требовалось время, чтобы оценить значение того, что он читал. — Их окружили, на предложение сдаться они ответили отказом. На протяжении двух часов отбивали все попытки полицейских, вооруженных пистолетами и гранатами со слезоточивым газам, захватить их. В результате взрыва на складе вспыхнул сильный пожар. Все выходы охранялись, Толбот и Моран не предпринимали никаких попыток бежать. Оба сгорели в огне. Останки Морана обнаружить не удалось, считается, что он сгорел полностью. Обугленные останки Толбота опознаны по кольцу с рубином, которое он носил на левой руке, медным пряжкам ботинок и немецкому автоматическому пистолету калибра 4,25 миллиметра, который он, как известно, обычно носил при себе...»

Судья на несколько секунд замолчал. Он озадаченно посмотрел на меня, как будто не мог поверить в то, что он прочитал, моргнул и медленно повел взглядом, пока не уперся им в маленького человечка в плетеном кресле: Пистолет калибра 4,25 миллиметра, шериф? Имеете ли вы представление...

— Да, — сурово и со злобой ответил шериф. — Это то, что мы называем автоматическим пистолетом 21-го калибра, и, насколько мне известно, существует лишь один подобный пистолет — немецкий «лилипут»...

— ...Который обнаружили у заключенного при аресте, — констатировал судья. — И у него кольцо с рубином на левой руке. — Покачав головой, судья пристально посмотрел на меня: неверие медленно уступало место на его лице убеждению. — Пятна на шкуре леопарда никогда не меняются. Разыскивается за убийство, возможно, за два — кто знает, что вы сделали со своим сообщником на складе? Это же его тело нашли, не ваше?

По залу прокатился гул голосов, и снова наступила мертвая тишина звук упавшей иголки показался бы громом.

— Убийца полицейских. — Шериф облизнул губы, посмотрел на Моллисона и шепотом повторил:

— Убийца полицейских. Его вздернут за это в Англии, да, судья?

Судья снова взял себя в руки:

— В юрисдикцию настоящего суда не входит...

— Воды! — это был мой голос, и даже мне он показался хриплым. Я сильно наклонился над барьером скамьи подсудимых, слегка покачиваясь и держась за него одной рукой, а другой промокая носовым платком лицо. У меня было достаточно времени, чтобы придумать это, и, думаю, выглядело все так, как мне хотелось, — по крайней мере, я надеялся на это.

— Мне... кажется, я сейчас упаду в обморок. Нет ли... нет ли воды?

— Воды? — в голосе судьи слышалось полунетерпение — полусочувствие. Боюсь, что нет.

— Там, — проговорил я, задыхаясь, и слегка махнул рукой вправо от охранявшего меня полицейского. — Пожалуйста!

Полицейский отвернулся — я бы сильно удивился, не сделай он этого, и я с поворотом ударил его левой рукой в низ живота. Тремя дюймами выше и удар пришелся бы по тяжелой медной пряжке его ремня; в этом случае мне пришлось бы заказывать где-нибудь новые костяшки пальцев. Его крик еще не успел затихнуть, а я уже развернул его, выхватил из кобуры тяжелый кольт и наставил его на зал еще до того, как полицейский ударился о барьер и сполз по нему на пол, кашляя и задыхаясь от боли.

Одним взглядом окинул я все помещение. Человек с перебитым носом уставился на меня почти в изумлении, челюсть его отвисла и изжеванный окурок сигары прилип к нижней губе. Блондинка вся подалась вперед, широко раскрыв глаза и прикрыв ладонью рот. Судья больше не был судьей — он напоминал восковую фигуру: застыл в своем кресле, как будто только что вышел из-под руки ваятеля. Секретарь, репортер и человек у двери также напоминали статуи. Школьницы и присматривавшая за ними старая дева все также смотрели на происходящее круглыми глазами, но любопытство на их лицах сменилось страхом. Губы у ближайшей ко мне школьницы дрожали казалось, она сейчас заплачет или закричит. Я смутно надеялся, что она не закричит, но мгновение спустя понял, что это не имеет значения — очень скоро здесь будет более шумно.

Шериф не был безоружным, как мне раньше показалось, он тянулся за пистолетом. Но делал это не так резко и стремительно, как шерифы в фильмах моей юности. Длинные свисающие полы его пальто и подлокотник плетеного кресла мешали, и ему понадобилось целых четыре секунды, чтобы дотянуться до рукоятки пистолета.

— Не делайте этого, шериф, — быстро проговорил я. — Пушка в моей руке направлена прямо на вас.

Но его храбрость или безрассудство, казалось, были обратно пропорциональны его росту. По его глазам и крепко стиснутым пожелтевшим от табака зубам было видно, что его ничто не остановит, за исключением одного. Вытянув руку, я поднял револьвер на уровень глаз, — в точную стрельбу от бедра верят только дураки, — и когда шериф вытащил руку из-под пальто, я нажал на курок. Раскатистый грохот выстрела тяжелого кольта, многократно отраженный и усиленный стенами небольшого зала суда, заглушил все остальные звуки. Кричал ли шериф, попала пуля в руку или пистолет этого никто не мог сказать. Верить можно было только тому, что увидел своими глазами: как правая рука и вся правая сторона тела шерифа конвульсивно дернулись, пистолет, крутясь, полетел назад и упал на стол рядом с блокнотом перепуганного репортера.

Я же в это время уже наставил кольт на человека у дверей.

— Присоединяйся к нам, приятель, — позвал я его. — Похоже, тебе в голову пришла мысль позвать на помощь. — Я подождал, пока он дошел до середины прохода, затем быстро развернулся, услышав шум за спиной.

Торопиться не было нужды. Полицейский поднялся на ноги, но это все, что можно было о нем сказать. Согнувшись почти пополам, он одну руку прижал к солнечному сплетению, вторая же свисала почти до пола. Он закатывался в кашле, судорожно пытаясь вздохнуть, чтобы унять боль. Затем почти выпрямился — на лице его не было страха, только боль, злоба, стыд и решимость сделать что-нибудь или умереть.

— Отзови своего цепного пса, шериф, — грубовато потребовал я. — В следующий раз он может действительно сильно пострадать.

Шериф злобно посмотрел на меня и процедил сквозь стиснутые зубы одно-единственное непечатное слово. Он сгорбился в кресле, крепко сжимая левой рукой правое запястье — все свидетельствовало о том, что его больше заботила собственная рана, а не возможные страдания других.

— Отдай мне пистолет, — хрипло потребовал полицейский. Казалось, что-то перехватило ему горло, и ему было трудно выдавить из себя даже эти несколько слов. Пошатываясь, он шагнул вперед и теперь находился менее чем в шести футах от меня. Он был очень молод — не более года.

— Судья! — требовательно сказал я.

— Не делайте этого, Доннелли! — Судья Моллисон оправился от первоначального шока, заставившего его оцепенеть. — Не делайте этого! Этот человек — убийца. Ему нечего терять, он убьет еще раз. Оставайтесь на месте.

— Отдай мне пистолет. — Слова судьи не оказали на полицейского никакого воздействия. Доннелли говорил деревянным голосом без эмоций голосом человека, чье решение уже настолько вне его, что это уже не решение, а единственная всепоглощающая цель его существования.

— Оставайся на месте, сынок, — тихо попросил я. — Судья правильно заметил — мне нечего терять. Еще один шаг, и я прострелю тебе бедро.

Доннелли, ты представляешь, что может сделать свинцовая пуля с мягкой головкой, летящая с небольшой скоростью? Если она попадет в бедренную кость, то разнесет ее вдребезги, и ты будешь всю оставшуюся жизнь хромать, как я. Если же она разорвет бедренную артерию, ты истечешь кровью. Дурень!

Второй раз зал суда потряс выстрел кольта. Доннелли упал на пол, схватившись обеими руками за бедро, и смотрел на меня с непониманием, изумлением и неверием.

— Ну что же, всем когда-нибудь приходится учиться, — проронил я и посмотрел на дверь — выстрелы должны были привлечь внимание, но пока там никого не было. Правда, меня это и не тревожило — кроме набросившихся на меня в «Ла Контессе» двух констеблей, временно непригодных к несению службы, шериф и Доннелли составляли всю полицию Марбл-Спрингз. И все же промедление было бы глупым и опасным.

— Далеко ты не уйдешь, Толбот, — процедил сквозь зубы шериф. — Через пять минут после твоего ухода каждый слуга закона в графстве будет разыскивать тебя, а через пятнадцать тебя начнут разыскивать по всему штату. — Гримаса боли исказила его лицо. — Разыскивать будут убийцу, Толбот, вооруженного убийцу, поэтому у них будет приказ убить тебя.

— Послушайте, шериф... — начал было судья, но шериф не дал ему продолжить.

— Извините, судья, он мой. — Шериф посмотрел на стонущего полицейского. — С того момента, как он взял пистолет, он — мой... Далеко тебе не уйти, Толбот.

— Приказ убить, да? — произнес я задумчиво и оглядел зал. — Нет-нет, о мужчинах и речи не может быть — у них может возникнуть тщеславное желание заработать медаль...

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — требовательно спросил шериф.

— И не школьницы-истерички... — пробормотал я, покачал головой и посмотрел на блондинку. — Простите, мисс, но это будете вы.

— Что... что вы имеете в виду? — Возможно, она испугалась, а может, лишь притворилась. — Чего вы хотите?

— Вы же слышали, что сказал «Одинокий рейнджер»: как только полицейские увидят меня, они начнут стрелять во все, что движется. Но они не станут стрелять в женщину, а особенно в такую хорошенькую. Я в тяжелом положении, мисс, и мне нужен страховой полис. Вы им и будете. Пойдемте.

— Черт возьми, Толбот, вы не можете сделать этого! — испуганно прохрипел судья Моллисон. — Невинная девушка, а вы собираетесь подвергать ее жизнь опасности.

— Не я. Если кто-то и собирается подвергать ее жизнь опасности, так это только друзья шерифа.

— Но мисс Рутвен моя гостья. Я пригласил ее сюда сегодня...

— Нарушение древних законов южного гостеприимства. Понимаю. У Эмили Пост найдется что сказать по этому поводу. — Я схватил девушку за руку и не слишком вежливо заставил ее встать и выйти в проход. — Поторопитесь, мисс, у нас нет...

Но тут же отпустил ее руку и, взяв револьвер за ствол, как дубинку, шагнул по проходу. Я уже наблюдал некоторое время за типом с перебитым носом, который сидел в трех рядах за девушкой, и гамма чувств, пробегавших по его лицу неандертальца, пока он пытался принять и, наконец, принял решение, сказала мне больше, чем это могли бы сделать тревожные звонки и лампы сигнализации.

Он почти встал и вышел в проход, сунув правую руку за лацкан пальто, и в этот момент я ударил его рукояткой кольта по правому локтю. Удар заставил заныть даже мою руку — могу только догадываться, что стало с его локтем. Ему это явно не понравилось, судя по его безумному воплю и падению на скамью. Может быть, я неправильно расценил его действия и он собирался просто достать еще одну сигару, но это научит его не носить сигары под мышкой.

Он все еще сильно шумел, когда я вытащил девушку за руку на крыльцо, захлопнул дверь и запер ее. Это могло дать мне десять, в лучшем случае пятнадцать минут, но больше мне и не требовалось. Таща девушку за собой, я побежал по тропинке к дороге.

На обочине стояли две машины. Одна из них, открытый «шевроле» без каких-либо надписей, была полицейской машиной, на которой шериф, Доннелли и я приехали в суд. Другая, предположительно принадлежавшая судье Моллисону, — низкорамный «студебекер-хок». Он казался более быстрым, по большинство американских машин такого типа оснащено автоматическим управлением, с которым я был плохо знаком. Я не умел водить «студебекер», и потеря времени на обучение могла сыграть роковую роль. С другой стороны, я умел пользоваться автоматической коробкой передач на «шевроле». По дороге к зданию суда я сидел рядом с Шерифом, который вел машину, и не пропустил ни одного его движения.

— Забирайтесь, — кивнул я на полицейскую машину. — Быстро!

Возясь со «студебекером», я краем глаза заметил, как она открыла дверцу. Самый быстрый и эффективный способ вывести машину из строя разбить распределитель зажигания. Три или четыре секунды я пытался открыть капот, затем бросил это занятие и обратил свое внимание на ближайшее ко мне переднее колесо. Будь это бескамерная шина, а у меня в руках мой автоматический пистолет малокалиберная пуля со стальной оболочкой сделала бы в колесе лишь маленькую дырочку, которую так же легко заклеить, как и сделать. Но выпущенная из кольта нуля с мягкой головкой проделала в колесе огромную дыру, и «студебекер» тяжело осел.

Девушка уже сидела в машине. Не утруждая себя открыванием двери, я перепрыгнул через нее на сиденье водителя, бросил быстрый взгляд на приборную доску, схватил белый пластиковый пакет, лежавший на коленях у девушки, второпях немного порвал его, открывая, и вывалил его содержимое на соседнее сиденье. Ключи от машины оказались на самом верху этой кучи вещей — значит, она засунула их на самое дно пакета. Я мог побиться об заклад, что она испугана, но еще больше я мог поставить на то, что испугана она не до ужаса.

— Похоже, вы считаете это весьма умным ходом? — Я даже не посмотрел в ее сторону — запустил двигатель, нажал на кнопку автоматической коробки передач, снял машину с ручного тормоза и так газанул, что задние колеса несколько раз вхолостую прокрутились по гравию. — Попробуйте еще раз выкинуть что-нибудь подобное, и вы пожалеете об этом. Я вам это обещаю.

Вообще-то я довольно опытный водитель, но не люблю американских машин, если по дороге надо делать много поворотов, однако когда требуется ехать с большой скоростью по прямой, средние английские и европейские спортивные модели выглядят жалкими по сравнению с американскими машинами с огромными восьмицилиндровыми двигателями. «Шевроле» рванул вперед так, будто его оснастили ракетными ускорителями, — подозреваю, что на эту полицейскую машину поставили форсированный двигатель. И, когда я выпрямился и взглянул в зеркало, мы находились уже в ста ярдах от здания суда. Я увидел выбежавших на дорогу судью и шерифа, и тут мы подлетели к крутому правому повороту. Быстрый поворот рулевого колеса вправо, занос, поворот руля влево — и, набирая скорость, мы выскочили из города.

Глава 2

Ехали мы почти точно на север по узкому пыльному шоссе, немного возвышавшемуся над остальной местностью. Слева, переливчато, как изумруд, ярко блестели под палящими лучами солнца воды Мексиканского залива. Между дорогой и морем лежала полоска низкого покрытого мангровыми зарослями берега, справа — заболоченные леса, но в них росли не пальмы и пальметто, как я ожидал увидеть в этих местах, а сосны, и к тому же унылые.

Я не наслаждался ездой — гнал «шевроле», насколько хватало смелости.

У меня не было солнцезащитных очков и, хотя солнце не светило мне прямо в лицо, от ярких бликов, отражавшихся от шоссе, болели глаза. Это была открытая машина, но лобовое стекло было настолько большим и изогнутым, что даже на скорости свыше восьмидесяти миль в час набегавший поток воздуха почти не обдувал нас. В зале суда температура достигала почти ста градусов по Фаренгейту, а какая температура была здесь, на солнце, я даже представить не мог, — было жарко, как в печке, и я не наслаждался ездой.

Не наслаждалась ею и девушка. Она даже не удосужилась убрать то, что я вытряхнул из пакета, а просто сидела, сцепив руки. И ни разу не взглянула на меня — я не знал даже, какого цвета у нее глаза, — и, естественно, не разговаривала со мной. Раз или два я взглянул на нее: она сидела, уставившись прямо перед собой, губы сжаты, лицо бледное, на левой щеке горело красное пятнышко — она все еще боялась, может, даже больше, чем раньше. Очевидно, она думала о том, что может случиться с ней. Меня и самого это волновало.

В восьми милях от Марбл-Спрингз и через восемь минут после нашего отъезда случилось то, чего я ожидал, — похоже, кто-то думал и действовал явно быстрее, чем я рассчитывал. На дороге было заграждение. Его установили там, где какая-то предприимчивая фирма засыпала землю справа от дороги битым камнем и кораллом, положила асфальт и построила заправочную станцию и закусочную. Прямо поперек дороги стояла большая полицейская машина черного цвета — если две «мигалки» и большая красная надпись «СТОП» не убеждали кого-либо в этом, то сделанная белыми восьмидюймовыми буквами надпись «ПОЛИЦИЯ» не оставляла сомнений. Слева, у передка машины, дорога переходила в кювет около пяти футов глубиной и прорваться было невозможно.

Справа — там, где дорога расширялась и переходила во дворик заправочной станции, ряд вертикально поставленных черныхгофрированных пятидесятигаллонных бочек из-под бензина полностью перегораживал пространство между полицейской машиной и первым рядом заправочных колонок, тянувшихся вдоль дороги.

Все это я разглядел за четыре-пять секунд, которые потребовались мне, чтобы резко сбавить скорость с семидесяти до тридцати миль в час, тормоза взвизгнули, и на шоссе остались дымящиеся черные следы шин. Увидел я и полицейских. Один из них полуприсел за капотом полицейской машины, голова и плечо другого возвышались над багажником. Оба были вооружены револьверами. Третий почти спрятался за ближайшей заправочной колонкой, но он не прятал своего оружия — самого грозного из всех средств ближнего боя: ружья двадцатого калибра с обрезанным стволом.

Мы ехали уже со скоростью двадцать миль в час и находились ярдах в сорока от заграждения. Полицейские, нацелив револьверы мне в голову, встали и начали выходить из укрытий. Тут я краешком глаза заметил, что девушка взялась за дверную ручку и приготовилась выпрыгнуть из машины. Я ничего не сказал, лишь наклонился, схватил ее за руку и так сильно рванул к себе, что она закричала от боли. В то же самое мгновение я схватил ее за плечи, прикрылся ею, чтобы полицейские не осмелились стрелять, и выжал до отказа педаль газа.

— Сумасшедший, мы разобьемся! — Долю секунды она смотрела на быстро приближавшийся ряд пятидесятигаллонных бочек, а затем с криком уткнулась лицом в мою грудь, впившись ногтями мне в плечи.

Мы врезались во вторую слева бочку. Подсознательно я еще крепче прижал девушку к себе, уперся в руль и приготовился к страшному удару, который бросит меня на руль или выбросит через лобовое стекло, когда пятисотфунтовая бочка срежет болты крепления и двигатель окажется в салоне. Но страшного удара не последовало, раздался лишь скрежет металла, и бочка взлетела в воздух. На мгновение я оцепенел, решив, что она перелетит через капот, пробьет лобовое стекло и размажет нас по сиденьям.

Свободной рукой я резко вывернул руль влево; бочка прокатилась но правому крылу и пропала из виду. Вывернув руль вправо, я выехал на дорогу. Бочка оказалась пустой, и никто не стрелял.

Девушка медленно подняла голову, посмотрела через мое плечо на оставшееся позади заграждение, затем уставилась на меня. Руки ее все так же сильно сжимали мои плечи, но она не осознавала этого.

— Вы — сумасшедший. — Из-за нараставшего рева двигателя я едва слышал ее хриплый шепот. — Вы — сумасшедший, точно сумасшедший, самый сумасшедший из всех сумасшедших.

Может, раньше она и не боялась, но теперь она точно испытывала ужас.

— Отодвиньтесь, леди, — попросил я. — Вы загораживаете мне обзор.

Она немного отодвинулась, может, дюймов на шесть, но все еще продолжала с ужасом смотреть на меня. Ее всю колотило. — Вы — сумасшедший, — повторила она. — Пожалуйста... пожалуйста, отпустите меня.

— Я не сумасшедший. — Я попеременно смотрел то вперед, то в зеркало заднего вида. — Я соображаю, мисс Рутвен, и я наблюдателен. У них было всего несколько минут на подготовку заграждения, а чтобы принести со склада шесть полных бочек и вручную установить их на дороге, требуется намного больше времени. Бочка, в которую я врезался, была повернута горловиной к нам и пробки не было, значит — пустая. А что касается того, чтобы отпустить вас... боюсь, не могу терять времени. Посмотрите назад.

Она посмотрела:

— Они... они гонятся за нами.

— А вы думали, они пойдут в ресторан пить кофе?

* * *

Дорога приблизилась к морю и стала извилистой, повторяя очертания береговой линии. Встречных машин попадалось мало, но все же достаточно, чтобы удержать меня от срезания некоторых слепых поворотов, и полицейская машина медленно, но уверенно догоняла нас — водитель знал свою машину лучше, чем я свою, а дорогу он знал явно как свои пять пальцев. Через десять минут после нашего прорыва через заграждение он отставал от нас всего лишь на 150 ярдов.

Последние несколько минут девушка неотрывно следила за догонявшей нас машиной, но теперь она повернулась и уставилась на меня. Она старалась заставить свой голос звучать ровно, и это ей почти удалось:

— И что теперь?

— Все, что угодно, — коротко ответил я. — Скорее всего, они будут действовать решительно. Думаю, они не очень довольны случившимся у заграждения.

И только я это проговорил, сквозь рев двигателя донеслись два или три хлопка, похожие на удары бича. Бросив взгляд на лицо девушки, я решил, что нет необходимости объяснять ей, что происходит — она все прекрасно поняла сама.

— Ложитесь, — приказал я. — Да-да, прямо на пол, и голову тоже на пол. Пуля или авария — там у вас больше шансов выжить.

Когда она, скорчившись, устроилась на полу так, что видны были лишь ее плечи и часть головы, я вытащил из кармана револьвер, резко сбросил газ и рванул ручной тормоз на себя.

Поскольку тормозные огни при этом не вспыхнули, то резкий сброс скорости был неожиданным, и визг шин и занос полицейской машины подсказали мне, что ее водителя я застал врасплох. Я быстро выстрелил, и лобовое стекло моей машины покрылось сеточкой трещин, когда пуля прошла сквозь него прямо по центру. Я выпустил еще одну пулю. В результате сильного заноса полицейская машина слетела в правый кювет. Такой неуправляемый занос возникает только при проколе переднего колеса.

С полицейскими явно ничего не случилось — уже через пару секунд все трое выскочили на дорогу, бешено стреляя нам вслед. Мы находились уже в 100 — 150 ярдах, и эффект от этой стрельбы был таким же, как если бы они бросали в нас камни. Через несколько секунд дорога сделала поворот, и они пропали из виду.

— Прекрасно, — сказал я, — войне конец. Вы можете подняться, мисс Рутвен.

Она поднялась и села на сиденье. Прядь волос у нее выбилась — она сняла свою пеструю косынку и поправила волосы.

«Женщины... — подумал я. — Даже упав со скалы, они постараются привести в порядок прическу, если посчитают, что внизу есть мужчины».

Повязав снова косынку, она приглушенно сказала, не глядя на меня: Спасибо, что заставили меня сесть на пол. Меня могли убить.

— Могли, — согласился я равнодушно. — Но думал я о себе, леди, а не о вас. Если у меня не будет хорошего живого и здорового страхового полиса, то они используют все, чтобы остановить меня — от ручных гранат до четырнадцатидюймового морского орудия.

— Они пытались убить нас. — Ее голос снова задрожал, когда она кивнула на пулевую пробоину в лобовом стекле. — Я как раз здесь сидела.

— Да, один шанс из тысячи. У них, должно быть, имелся приказ не стрелять без разбора, но, возможно, они настолько осатанели от того, что случилось у заграждения, что забыли о приказе. Скорее всего, они хотели прострелить нам заднее колесо, но стрелять точно из мчащейся машины очень сложно, а может, они просто плохие стрелки.

Встречных машин попадалось все так же мало — одна-две на милю, но даже это лишало меня спокойствия духа. В большинстве ехали целые семьи, решившие провести отпуск в другом штате. И как всех отпускников, их не только интересовало все, что они видели, но у них явно хватало времени и желания потакать своему любопытству. Каждая вторая машина притормаживала при приближении к нам, а три или четыре, как я видел в зеркало, вообще остановились, и их пассажиры сразу прилипли к задним стеклам. Голливуд и тысячи телевизионных фильмов постарались, чтобы миллионы людей сразу определяли, что лобовое стекло пробито пулей.

Это сильно беспокоило меня, но еще хуже было то, что в любую минуту каждая местная радиостанция в радиусе сотни миль может сообщить в программе новостей о том, что произошло в здании суда в Марбл-Спрингз, и дать полное описание «шевроле», меня и блондинки. Радиоприемники по меньшей мере половины встречных машин скорее всего были настроены на одну из этих радиостанций с их бесконечными записями программ диск-жокеев, помешанных на гитарах и музыке в стиле «кантри». Сообщение, конечно же, передадут, и тогда достаточно, чтобы одну из этих машин вел какой-нибудь дурачок, готовый доказать жене и детям, что они все это время жили бок о бок с героем, даже не подозревая об этом.

Я взял у девушки все еще пустой пакет, сунул в него правую руку и выбил середину безосколочного лобового стекла. Теперь отверстие стало в сотню раз больше и не столь подозрительным. Лобовые стекла в те дни делали из напряженного и неровного стекла, поэтому на разбитые непонятным образом лобовые стекла не обращали большого внимания. Стекло мог разбить камешек, внезапное изменение температуры, даже достаточно громкий звук на резонансной частоте.

Но этого было недостаточно, и когда диктор ворвался в очередную «мыльную оперу» и возбужденным голосом дал краткое, но красочное сообщение о моем побеге и попросил всех водителей докладывать о «шевроле», я понял: машину придется бросить, и как можно быстрее. На этой единственной протянувшейся с севера на юг дороге шансов остаться незамеченным не было.

Нужна была новая машина, и срочно.

Найти ее удалось почти сразу. Мы проезжали через один из новых городов, которые, как грибы, расплодились по всему побережью Флориды, когда я снова услышал экстренное сообщение о себе, и сразу же за чертой города мы наткнулись на стоянку на левой стороне шоссе. Здесь находилось три машины, владельцы которых, очевидно, путешествовали вместе, поскольку ярдах в трехстах от нас между деревьями я заметил семь или восемь человек, направлявшихся к морю. Они несли мангал, плитку и корзинки для ленча похоже, собирались остановиться надолго.

Я выпрыгнул из «шевроле», потянув девушку за собой, и быстро осмотрел все три машины. Две из них были с открывающимся верхом, а третья оказалась спортивной моделью, и все — открыты. Ключей зажигания не было, но владелец спортивной машины, как и многие другие, хранил запасные ключи в тайничке у руля, прикрытом лишь смятой замшевой тряпкой.

Я мог уехать, бросив полицейскую машину на стоянке, но это было бы глупостью. До тех пор, пока местонахождение «шевроле» неизвестно, искать будут исключительно его и уделят мало внимания обычному угонщику. Но если «шевроле» обнаружат на этой стоянке, то по всему штату немедленно начнут искать спортивную машину.

Через полминуты я вернулся на «шевроле» в город и притормозил у первого же почти достроенного дома с квартирами на разных уровнях. Никого не было вокруг, и я, не раздумывая, свернул на ведущую к дому бетонную дорожку, въехал в открытые ворота гаража, выключил двигатель и, выйдя, быстро закрыл ворота.

Когда две-три минуты спустя мы вышли из гаража, тем, кто разыскивал нас, пришлось бы повнимательней приглядеться к нам, прежде чем у них зародились бы подозрения. По случайному совпадению девушка была одета в зеленую блузку с коротким рукавом точно такого же оттенка, что и мой костюм, о чем дважды повторили по радио. Любая проверка, и — конец. Теперь же блузки не было, а в белых купальниках в этот жаркий вечер ходило столько женщин, что она не выделялась из этой массы. Блузку я засунул в пальто, пальто свернул и повесил на руку так, что была видна только серая подкладка, а галстук спрятал в карман. К тому же я забрал у девушки косынку и повязал себе на голову так, чтобы свободные концы закрывали шрам. Но рыжие волосы на висках могли выдать меня, и я намазал их тушью для ресниц, которую тоже взял у девушки. Посмотрев на себя в зеркало, я убедился, что таких волос ни у кого не видел, но зато теперь они не казались рыжими.

Под блузкой и пальто я сжимал в руке револьвер.

Шли мы медленно, чтобы не так заметна была моя хромота, и через три минуты добрались до спортивной машины. Это был «шевроле-корвет» с таким же двигателем, как у моей прежней машины, но на этом сходство кончалось. Это была двухместная машина с пластиковым кузовом. Я водил такую в Европе и знал, что реклама не обманывала — она действительно могла развивать скорость до 120 миль в час.

Подождав, пока мимо нас поедет тяжелый грузовик с гравием, я завел под рев его двигателя «шевроле» — владельцы машин уже расположились на берегу, но они могли услышать характерный звук двигателя и у них могли возникнуть подозрения. Быстро развернувшись, я поехал вслед за грузовиком.

И девушку весьма удивило, что мы едем в том направлении, откуда только что приехали.

— Знаю, скажете, что я сумасшедший. Только я не сумасшедший. Если ехать на север, то вскоре мы наткнемся на новое заграждение на дороге, и оно уже будет сделано не наспех и сможет остановить пятидесятитонный танк.

Они, возможно, догадываются, что я понимаю это, и считают, что я сверну с дороги на какую-нибудь грунтовку и поеду на восток. Я бы на их месте так и подумал. Поэтому-то мы едем на юг — они не догадаются об этом. И там спрячемся на несколько часов.

— Спрячемся? Где? Где вы можете спрятаться? — И, не получив ответа, попросила:

— Пожалуйста, отпустите меня. Вы теперь в безопасности, вы уверены в себе, иначе не поехали бы на юг.

— Не будьте глупой, — сказал я устало. — Отпущу вас, а через десять минут каждый полицейский штата будет знать, в какой машине еду и куда. Вы, должно быть, действительно считаете меня сумасшедшим.

— Но вы не можете доверять мне, — настаивала она.

За последние двадцать минут я никого не застрелил, и поэтому она больше не боялась, по крайней мере боялась не настолько, чтобы не попытаться что-нибудь предпринять.

— Откуда вы знаете, что я не стану подавать людям знаки, кричать или, скажем, не ударю вас, когда вы отвернетесь? Откуда вы знаете?

— Этот полицейский, Доннелли, — ни с того, ни с сего спросил я. Успели ли врачи?

Она поняла, что я имел в виду. Румянец, который было вернулся на ее лицо, снова исчез. Ее храбрость была лучшим видом храбрости, а может, наоборот — худшим, тем, который ввергает вас в неприятности.

— Мой папа — больной человек, мистер Толбот, — она первый раз назвала меня по фамилии, и мне понравилось это «мистер». — Я ужасно боюсь, что с ним будет плохо, когда до него дойдет известие обо всем этом. У него очень плохое сердце, и...

— А у меня жена и четверо голодных детей, — прервал ее я. — Мы можем утереть друг другу слезы. Сидите тихо.

Она ничего не ответила и вела себя тихо даже тогда, когда я остановился у аптеки на несколько минут, чтобы быстро позвонить по телефону. Ее я захватил с собой, но она находилась достаточно далеко, чтобы подслушать мой разговор, и достаточно близко, чтобы видеть очертания револьвера под сложенным пальто. Затем я купил сигарет. Продавец посмотрел на меня, затем на «корвет», припаркованный у аптеки.

— Слишком жарко, чтобы ездить на машине, мистер. Издалека приехали?

— С озера Чиликут. — В трех или четырех милях к северу я видел указатель. Я старался говорить с американским акцентом, но это удавалось мне с трудом. — Рыбачили.

— Рыбачили? Да?

Это было сказано достаточно нейтральным тоном, но в глазах его читалась хитринка, поскольку он видел девушку за моей спиной.

— Поймали что-нибудь?

— Немного. Я понятия не имел, какая рыба водилась в местных озерах и водилась ли вообще. И когда я стал размышлять над этим, мне показалось маловероятным, чтобы кто-нибудь поехал на эти мелкие заболоченные озера, когда перед ним — весь Мексиканский залив.

— Однако мы остались без рыбы, — в моем голосе зазвучало раздражение.

— Поставили ведро с рыбой на дороге, а какой-то идиот пролетел со скоростью не менее восьмидесяти миль в час — тут и пришел конец и ведру, и рыбе, а вместе с ней и завтраку. А эти боковые дороги такие грязные, что я не смог разобрать его номера.

— Идиоты встречаются везде. — Внезапно он задумался, а потом быстро спросил:

— А что за машина, мистер?

— Голубой «шевроле» с разбитым лобовым стеклом. А в чем дело-то?

— "В чем дело", он спрашивает. Хотите сказать, что не знаете?... Вы разглядели водителя?

— Нет, он ехал слишком быстро. Я видел только копну рыжих волос, но...

— Рыжие волосы, озеро Чиликут. Боже!

Он бросился к телефону, а мы вышли на улицу.

— А вы ничего не упускаете, — удивилась девушка. — Как вы можете вести себя так хладнокровно? Он мог опознать...

— Садитесь в машину. Опознать меня? Да он разглядывал только вас. Мне кажется, когда шили ваш купальник, кончился материал, но они все равно решили дошить его.

И мы поехали дальше. Через четыре мили подъехали к тому месту, которое я приметил раньше, — затененной пальмами стоянке между дорогой и берегом с временной деревянной аркой, на которой было написано «Коделл Констракшн Компани», а ниже более крупно: «Добро пожаловать».

Здесь уже находилось десять — пятнадцать машин, несколько человек сидело на скамейках, но большинство — в машинах. Все наблюдали за строительством площадки в море для нового города. Четыре мощных драглайна медленно отламывали глыбы кораллов и укладывали их на широкую площадку.

Один занимался строительством широкой полосы, уходившей далеко в море, это будет новая улица нового города. Два других строили молы поменьше, отходившие под прямым углом от основного, — они предназначались для домов.

Четвертый возводил большой мел, дугой уходивший на север и вновь возвращавшийся к берегу, — возможно, гавань для яхт. Возведение города на дне морском приводило в восхищение, но у меня не было настроения восхищаться.

Я припарковал машину, распечатал пачку только что купленных сигарет и закурил. Девушка повернулась и недоверчиво посмотрела на меня:

— Это место вы имели в виду, когда говорили, что вам надо где-нибудь спрятаться?

— Да, это.

— Вы намерены остаться здесь?

— А вам как кажется?

— Здесь, где многие могут видеть вас? В двадцати ярдах от дороги, где любой проезжающий мимо полицейский патруль...

— Теперь понимаете, что я имею в виду? Все будут думать так же, как вы. Об этом месте любой здравомыслящий человек, за которым идет охота, подумает в последнюю очередь. Именно поэтому это идеальное место и поэтому мы здесь останемся.

— Вы не можете остаться здесь навсегда, — упрямо сказала она.

— Не могу, — согласился я. — Останемся до тех пор, пока не стемнеет.

Придвиньтесь поближе ко мне, мисс Рутвен. Все считают сейчас, что я с диким взором ломлюсь с треском через леса или пробираюсь по уши в грязи по одному из флоридских болот, но уж никак не загораю в обнимку с хорошенькой девушкой. Это не вызовет подозрений, не так ли? Так что придвиньтесь, леди.

— Как бы мне хотелось, чтобы этот револьвер был у меня, — тихо сказала она.

— Не сомневаюсь. Придвиньтесь. Она придвинулась. Я вздрогнул, когда ее голое плечо соприкоснулось с моим. Я попытался представить, что бы чувствовал, будь я красивой молоденькой девушкой и окажись в компании убийцы, но быстро бросил это занятие — я не был ни девушкой, ни даже молодым и красивым. Я продемонстрировал девушке револьвер под пальто, лежавшем на моих коленях, и откинулся на сиденье, чтобы насладиться легким ветерком с моря, который смягчал жаркие лучи солнца, просачивавшиеся сквозь пожелтевшие кроны пальм. Но чувствовалось, что солнце недолго будет припекать, поскольку легкий ветерок, притянутый с моря иссушенной землей, был чуть влажным, а белые облачка над морем уже сгущались в серые тучи.

Это мне не очень-то нравилось — нужно было оправдание, чтобы продолжать носить на голове платок.

Минут через десять с юга подъехала черная полицейская машина. Я наблюдал в зеркало, как она притормозила, двое полицейских выглянули и быстро осмотрели стоянку. Видно было, что они не ожидали наткнуться здесь на что-либо интересное, и машина рванула дальше, едва успев притормозить.

Надежда в серых ясных глазах девушки угасла, как пламя задутой свечи, но через полчаса снова вернулась к ней — двое казавшихся крутыми ребятами полицейских на мотоциклах одновременно въехали под арку, одновременно остановились и одновременно заглушили двигатели. Через несколько секунд они слезли с мотоциклов, поставили их на подножки и двинулись к машинам.

Один из них держал револьвер наготове.

Они начали свой обход с ближайшей к выезду машины и, бегло осмотрев ее, долго молча пронизывали взглядами пассажиров. Они ничего не объясняли и не извинялись — выглядели так, как могут выглядеть полицейские, узнавшие о том, что кто-то стрелял в полицейского и тот умирает или уже умер.

Внезапно они пропустили две или три машины и пошли прямо к нам, по крайней мере мне так показалось. Но они обошли нашу машину и направились к «форду», который стоял слева впереди. Когда они проходили мимо, я почувствовал, что девушка напряглась и набрала воздуха в грудь.

— Не делайте этого! — Я обхватил ее рукой и сильно прижал к себе. Она вскрикнула от боли. Один из полицейских оглянулся, увидел прижавшуюся ко мне девушку и отвернулся, прокомментировав то, что, как ему показалось, он видел, отнюдь не шепотом. В обычной ситуации это побудило бы меня к действию, но сейчас я пропустил его замечание мимо ушей.

Отпустив девушку, я увидел, что она покраснела почти до ключиц.

Прижатая к моей груди, она не могла дышать, но, думаю, покраснела она из-за замечания полицейского. Дикими глазами смотрела она на меня, впервые перестав бояться и решив драться.

— Я собираюсь выдать вас, — сказала она мягко, но решительно. Сдайтесь.

Полицейский уже проверил «форд». Его хозяин носил зеленую куртку такого же как у меня оттенка и глубоко надвинутую на глаза шляпу. Я разглядел его, когда он въехал на стоянку, — у него были темные волосы и усы. Полицейские дальше не пошли. Они стояли ярдах в пяти от нас, но рев драглайнов заглушал наши голоса.

— Не будьте дурой, — тихо сказал я. — У меня револьвер.

— Ага, и в нем всего один патрон. Она не ошибалась. Две пули остались в здании суда, одна — в колесе «студебекера» судьи, и две я выпустил по гнавшейся за нами полицейской машине.

— Хорошо считаете, да? — пробормотал я. — У вас будет много времени, чтобы попрактиковаться в счете в больнице после того, как хирурги спасут вам жизнь. Если смогут.

Она посмотрела на меня, открыла было рот, но ничего не сказала.

— Одна маленькая пулька, но какую огромную рану она может сделать. Вы же слышали, как я объяснял этому дураку Доннелли, что может сделать пуля с мягкой головкой. Я выстрелю вам в тазовую кость. Вы понимаете, что это означает? — В моем голосе звучала сильная угроза. — Пуля разнесет эту кость вдребезги, ее невозможно будет собрать. Это означает, что вы никогда не сможете ходить, мисс Рутвен. Вы никогда не сможете бегать, танцевать, плавать или кататься на лошади. Всю оставшуюся жизнь вам придется волочить ваше прекрасное тело на паре костылей или в инвалидном кресле. И все время вы будете чувствовать боль, всю оставшуюся жизнь. Вам все еще хочется позвать полицейских?

Она ничего не ответила. Ее лицо и даже губы побледнели.

— Вы верите мне? — мягко спросил я.

— Верю.

— И что?

— Ничего, я собираюсь позвать полицейских, — ответила она просто. Может, вы и сделаете меня калекой, но они точно достанут вас. И тогда вы больше никогда не сможете убивать. Я должна это сделать.

— Ваши благородные побуждения делают вам честь, мисс Рутвен.

Насмешка, звучавшая в моем голосе, никак не отражала моих мыслей. Она намеревалась сделать то, чего я делать не стал бы.

— Давайте, зовите их Посмотрите, как они будут умирать.

Она непонимающе уставилась на меня.

— О чем вы? У вас всего один патрон.

— И он больше не предназначается вам. Как только вы вякнете, леди, тот полицейский с револьвером в руке получит пулю. Точно в грудь. Я хорошо стреляю из этих кольтов. Вы видели, как я выстрелом выбил пистолет из руки шерифа. Но я не собираюсь рисковать, поэтому только в грудь. Затем я наставлю револьвер на другого полицейского. С ним не будет проблем. Его револьвер все еще в кобуре, а кобура застегнута. Но он знает, что я убийца, и не знает, что у меня больше нет патронов. Отберу у него револьвер, шлепну его и уеду. — Я улыбнулся. — Не думаю, что кто-нибудь попытается остановить меня.

— Но я скажу, что у вас нет патронов. Я скажу...

— Вам достанется первой, леди. Один удар локтем в солнечное сплетение, и минут пять вы будете не в состоянии что-либо сказать.

Она помолчала, затем тихо спросила:

— Вы ведь не сделаете этого? Ведь правда же?

— Есть только один способ узнать ответ на этот вопрос.

— Я ненавижу вас, — сказала она безжизненным голосом. Ее ясные серые глаза потемнели от безысходности и поражения. — Никогда не думала, что возненавижу кого-нибудь так сильно. Это пугает меня.

— Продолжайте бояться и останетесь живы.

Я следил за тем, как полицейские закончили обход стоянки, медленно подошли к мотоциклам и уехали. Вечерело. Драглайны неутомимо прокладывали дорогу в море. Машины приезжали и уезжали, но больше уезжали, и вскоре на стоянке осталось лишь две машины — наша и «форд», принадлежавший человеку в зеленом пальто. Небо стало сине-фиолетовым, и хлынул дождь. Он хлынул с неистовством субтропических дождей. И пока мне удалось установить на место откидной верх кузова, я промок так, будто искупался в море. Я поднял боковые стекла и посмотрел в зеркало. Все мое лицо покрылось темными полосами — тушь с волос смыло почти полностью. Как можно тщательней я обтерся носовым платком и посмотрел на часы. Из-за затянувших все небо туч вечер наступил раньше. Машины уже ехали по шоссе с включенными фарами, хотя ночь еще не наступила. Я завел двигатель.

— Вы же собирались ждать, пока не стемнеет, — с удивлением сказала девушка. Может, она надеялась, что снова приедут полицейские, и поумнее.

— Собирался, — согласился я. — Но к этому времени мистер Брукс должен уже танцевать и петь на шоссе в нескольких милях отсюда. Его язык будет очень выразительным.

— Мистер Брукс? — По ее тону я понял, что она действительно посчитала меня сумасшедшим.

— Из Питсбурга, штат Калифорния, — ответил я и постучал пальцем по табличке на рулевой колонке. — Издалека же надо приехать, чтобы твою машину угнали. — Дождь выбивал по брезентовой крыше машины пулеметную дробь. — Вы же не думаете, что он все еще жарит мясо на пляже?

Я выехал на шоссе и свернул направо. Когда она снова заговорила, я уже точно знал, что она считает меня спятившим.

— В Марбл-Спрингз? — Она замолчала. — Вы что, намерены вернуться туда?

Это был и вопрос и утверждение.

— Ага, в мотель «Ла Контесса». Туда, где полиция схватила меня. Я оставил там кое-какие вещи и хочу забрать их.

На этот раз она ничего не сказала. Возможно, подумала, что «спятил» совершенно неподходящее слово. Я стащил косынку с головы. В сгущавшейся темноте белое пятно на моей голове было более подозрительным, чем рыжие волосы.

— Там они будут искать меня в самую последнюю очередь. И я собираюсь провести там эту ночь, возможно, несколько ночей — до тех пор, пока не найду лодку, на которой смогу уплыть отсюда. И вы будете со мной. — Ее невольное восклицание я проигнорировал. — Тогда, из аптеки, я звонил в мотель и поинтересовался, свободен ли четырнадцатый номер; они ответили, что свободен, и я попросил забронировать его, поскольку мои друзья, которые останавливались в мотеле, сказали, что из этого номера открывается отличный вид на окрестности. Из этого номера действительно открывается самый красивый вид. К тому же это самый уединенный номер, в самом торце здания со стороны моря, а рядом — кладовка, куда положили мои вещи, когда полицейские заграбастали меня. Плюс там есть маленький гараж, в который я могу поставить машину, и никто не станет задавать мне вопросы.

Мы проехали милю, две, три, а она все молчала. Она надела свою зеленую блузку, но блузка эта представляла собой всего лишь кружевную полоску ткани, а девушка промокла так же, как и я, и теперь вся дрожала от холода. Из-за дождя посвежело. Мы уже подъезжали к Марбл-Спрингз, когда она заговорила.

— Вы не сможете остановиться в мотеле. Как вам это удастся? Вам придется зарегистрироваться, или взять ключ, или пойти в ресторан, вы же не можете просто...

— Могу. Я попросил их приготовить для нас номер, оставить ключи в воротах гаража и двери номера. Я сказал, что мы зарегистрируемся позже. И еще я сообщил им, что мы проделали за сегодня долгий путь, очень устали и хотели бы, чтобы нам накрыли стол в номере и не мешали. Я сказал администратору, что у нас медовый месяц. Мне кажется, она поняла, почему мы просим не мешать нам.

К мотелю мы подъехали раньше, чем она нашла ответ. Я въехал в красивые покрашенные в сиреневый цвет ворота, подъехал к центральному корпусу и остановил машину прямо под ярким фонарем, который создавал столь резкие тени, что мои рыжие волосы невозможно было разглядеть. У входа стоял негр, одетый в сиреневую с голубым униформу с золотыми пуговицами, которую мог создать только дальтоник, никогда не снимающий дымчатых очков.

— Как добраться до четырнадцатого номера?

— Мистер Брукс? — Я кивнул. — Все ключи в дверях, езжайте прямо, пожалуйста.

— Спасибо. — Я поглядел на него. Седой, согнутый временем, худой. Его выцветшие старые глаза были затуманенными зеркалами, в которых отражались тысячи горечей и несбывшихся надежд. — Как вас зовут?

— Чарльз, сэр.

— Я хочу виски, Чарльз. — Я протянул ему деньги. — Скотч, пожалуйста, не бурбон, и бренди. Вы можете это сделать?

— Конечно, сэр.

— Спасибо. Я включил скорость и покатил вдоль корпуса к четырнадцатому номеру — в конце узкого полуострова между заливом слева и неправильной формы бассейном справа. Гараж был открыт. Я въехал, выключил фары, прикрыл ворота и зажег свет.

В дальнем конце гаража находилась дверь в уютную и прекрасно оборудованную кухню. Дверь из кухни вела в спальню, которая служила одновременно и гостиной. Сиреневый ковер, сиреневые драпировки, сиреневые покрывала на кровати, сиреневые покрывала на креслах — все мучительно сиреневое. Кто-то просто обожал сиреневый цвет. В этой комнате было две двери: левая вела в ванную, а в дальнем конце комнаты — в коридор.

Я сразу выскочил в этот коридор, таща девушку за собой. Кладовка, футах в шести от нашей двери, была не заперта. Мой чемодан лежал там, где его оставили. Я притащил его в комнату, открыл и собирался уже вывалить его содержимое на кровать, когда в дверь постучали.

— Это, должно быть, Чарльз, — прошептал я. — Откройте дверь, отойдите назад, возьмите бутылки и скажите, что сдачу он может оставить себе. Не пытайтесь шепнуть ему что-нибудь, подать знаки или выскочить в коридор. Я буду следить за вами из ванной и, если что — выстрелю в спину.

Она и не пыталась что-либо предпринять — слишком замерзла и вымоталась за этот день. Старик передал ей бутылки, взял сдачу, удивленно поблагодарил и мягко закрыл за собой дверь.

— Вы замерзли, дрожите — я не хочу, чтобы мой страховой полис заработал пневмонию. — Я достал пару стаканов. — Немного бренди, мисс Рутвен, затем горячая ванна. В моем чемодане вы, может быть, найдете что-нибудь сухое.

— Вы очень любезны, но я только выпью.

— А ванну принимать не будете?

— Нет. — Она немного помолчала, и по появившемуся в ее глазах блеску я понял, что ошибся, посчитав ее слишком уставшей. — Хотя, пожалуй, приму.

Я подождал, пока она выпьет бренди, поставил чемодан на пол в ванной и пропустил ее.

— Только, пожалуйста, не всю ночь. Я голоден.

Она закрыла дверь на замок. Послышался шум наполнявшей ванну воды.

Затем плеск. Все это должно было убаюкать мои подозрения. Потом я услышал, как она вытирается, а минутой позже до меня донесся шум спускаемой из ванны воды. Я тихонько отошел от двери, прошел через две кухонные двери и вошел в гараж как раз тогда, когда она открыла окно ванной. Я схватил ее за руку, как только она опустилась на пол, свободной рукой зажал ей рот, чтобы она не закричала, и повел обратно в номер.

Закрыв кухонную дверь, я посмотрел на девушку. Она надела одну из моих белых рубашек, заправив ее в широкую юбку в сборку. В глазах ее стояли слезы, на лице ясно читалась досада от неудачи, но все равно лицо ее дышало красотой. Хотя мы провели вместе много часов, я рассмотрел ее только сейчас.

У нее были чудесные густые волосы, заплетенные в косы, но она никогда не победила бы в конкурсе красоты на звание «Мисс Америка». Она даже не смогла бы участвовать в конкурсе «Мисс Марбл-Спрингз». В ее лице просматривались славянские черты. Слишком скуластое лицо со слишком большим ртом, слишком широко расставленными глазами и курносым носом. У нее было подвижное и умное лицо, и досада на нем, думаю, легко сменилась бы приветливостью, исчезни усталость и страх. В те дни, когда я мечтал об уюте в собственном доме с камином, она могла бы прекрасно вписаться в мои мечты.

Я стоял, испытывая легкую жалость к ней и к себе, и внезапно почувствовал холодный сквознячок. Тянуло из двери ванной, которая еще десять секунд назад была закрыта на ключ. Сейчас она была открыта.

Глава 3

Мне не надо было видеть широко раскрывшихся глаз девушки, чтобы понять, что сквозняк мне не померещился. Клуб пара, выкатившийся из ванной, был слишком большим, чтобы просочиться через замочную скважину. Я медленно повернулся, держа руки подальше от револьвера. Потом я, может, и попытаюсь сделать что-нибудь умное, а сейчас не стоило умничать.

Сначала я увидел пистолет. И не такой, какой носят новички, а большой черный маузер калибра 7,63 миллиметра. Весьма экономичное оружие — пуля насквозь прошивает сразу троих.

Потом я увидел, что дверной проем, казалось, стал уже, чем раньше.

Его плечи были лишь чуть-чуть уже, чем проем, и только потому, что проем был очень широким. Шляпой он касался притолоки.

Затем я разглядел: это он был за рулем «форда», стоявшего рядом с нашей машиной на обзорной площадке. Левой рукой он закрыл за собой дверь в ванную.

— Не надо оставлять открытыми окна. Дай-ка мне свой револьвер. — Он говорил тихим глубоким голосом, в котором не чувствовалось угрозы.

— Револьвер? — я постарался показать, что озадачен.

— Послушай, Толбот, — произнес он любезным тоном. — Я думаю, мы оба профессионалы. И оставим эти ненужные разговоры. Револьвер. Эта та штучка, которая лежит у тебя в правом кармане пальто. Вытащи его большим и указательным пальцами левой руки. Вот так. Теперь брось его на ковер.

Спасибо.

Не дожидаясь подсказки, я ногой откинул револьвер к нему. Мне не хотелось, чтобы он посчитал меня непрофессионалом.

— А теперь сядь, — приказал он.

Он улыбнулся мне, и я убедился, что его лицо нельзя было назвать полным, оно было просто широким. Узкие усики и тонкий, почти греческий нос казались не к месту на этом лице, так же как и веселые морщинки около глаз и рта. Я не придал большого значения этим морщинкам, поскольку он, быть может, любил улыбаться, когда бил кого-нибудь пистолетом по голове.

— Ты опознал меня на стоянке? — поинтересовался я.

— Нет. Левой рукой он вытащил из кольта оставшийся патрон и небрежно бросил револьвер точно в находившуюся в десяти футах корзину для мусора.

Он проделал это так, будто мог повторить это с той же точностью десять раз из десяти. Все, что этот человек ни захочет сделать, получится. Если он мог сделать подобное левой рукой, что же он может правой?

— До того как заметил тебя на стоянке, я никогда не видел тебя и не слышал о тебе, — продолжил он. — Но я видел эту молодую леди и слышал о ней сто раз. Ты — англичанин, иначе бы тоже слышал о ней. Ты не первый, кого она обвела вокруг пальца. Никакой косметики, волосы заплетены в косы... Так выглядят и ведут себя только тогда, когда отказываются от борьбы или когда уже не с кем бороться. — Он посмотрел на девушку и снова улыбнулся. — А Мери Блэр Рутвен не с кем бороться. Когда ты признан в обществе и у тебя такой отец, то ты можешь обойтись без прически, сделанной у лучших мастеров, потому что это — для тех, кто нуждается в этом.

— А кто ее старик?

— Какое невежество! Блэр Рутвен, генерал Блэр Рутвен. Ты слышал о четырехстах семействах? Так вот, он возглавляет этот список. Ты слышал о «Мейфлауэр»? Так вот, это его предки дали английским колонистам разрешение высадиться. И он самый богатый нефтепромышленник в США. Богаче его, быть может, только Пол Гетти.

Я никак не прокомментировал его слова — не мог подобрать ничего подходящего к случаю. Интересно, что он сказал бы, поделись я с ним своими мечтами о доме, уюте, жене — наследнице мультимиллионера. Вместо этого я сказал:

— Там, на стоянке, в твоей машине работал радиоприемник передавали новости...

— Именно так, — весело согласился он.

— Кто вы? — Впервые после его появления заговорила Мери Блэр Рутвен, и сразу стало видно: она принадлежит к семье, возглавляющей первую десятку из списка четырехсот семей. Она не падала в обморок, не шептала ломающимся голосом: «Слава богу!», не ударилась в слезы и не повисла на шее своего спасителя. Она просто, как равному, улыбнулась ему и спросила:

— Кто вы?

— Яблонски, мисс. Герман Яблонски.

— Твои предки тоже прибыли на «Мейфлауэр»? — произнес я с мрачным видом, затем оценивающе посмотрел на девушку. — Миллионы и миллионы долларов, да? Большая куча денег. Этим-то и объясняется присутствие Валентино.

— Валентино? — Было видно, что она все еще считает меня сумасшедшим.

— Горилла с кривым лицом, которая сидела за вами в зале суда. Если ваш старик так же хорошо разбирается в нефтяных скважинах, как в телохранителях, то скоро вы будете нищей.

— Обычно не он... — Она прикусила губу, и что-то похожее на боль мелькнуло в ее ясных серых глазах. — Мистер Яблонски, я ваша должница.

Яблонски снова улыбнулся, но ничего не сказал. Он выудил пачку сигарет, щелкнул по донышку, прихватил зубами сигарету, прикурил и бросил пачку и спички мне. Вот так работают первоклассные ребята сегодня цивилизованные, вежливые, обращающие внимание на любые мелочи. Они могли бы заставить громил 30-х годов почувствовать себя немного несчастными и обиженными богом людьми. Все это делало человека, подобного Яблонски, намного более опасным. Такой человек похож на айсберг. Семь восьмых его смертельно опасных возможностей не видны. Громилам прошлых времен не стоило бы даже и пытаться справиться с ним.

— Насколько я понимаю, вы в любой момент готовы стрелять, продолжила Мери Блэр. — Я имею в виду — может ли этот человек со мной что-нибудь сделать сейчас?

— Ничего он не сможет сделать, — заверил ее Яблонски.

— Спасибо. — Она облегченно вздохнула, как будто только сейчас поверила, что все ее страхи кончились, и пошла к телефону. — Я позвоню в полицию.

— Нет, — спокойно ответил Яблонски.

Она застыла на месте:

— Простите?

— Я сказал — нет. Никаких телефонов, никакой полиции. Я думаю, мы не станем вмешивать сюда закон.

— Что все это значит?

Я снова увидел два красных пятнышка на ее щеках. До этого их появление обусловливалось страхом, но сейчас их, похоже, вызвал гнев.

Когда у твоего старика столько нефтяных скважин, что он сбился со счета, люди редко перечат тебе.

— Мы должны вызвать полицию, — начала она медленно и терпеливо, как человек, объясняющий что-то ребенку. — Этот человек — уголовник, разыскиваемый уголовник, и убийца. Он убил человека в Лондоне.

— И в Марбл-Спрингз, — спокойно добавил Яблонски. — Патрульный Доннелли умер сегодня в пять сорок вечера.

— Доннелли умер? — Ее голос сорвался на шепот. — Вы уверены в этом?

— Это передали в шестичасовых новостях. Передали до того, как я увидел вас на стоянке. Хирурги, переливание крови и прочее там — в общем, он умер.

— Ужасно. — Она посмотрела на меня, но мельком, потому что больше не могла видеть меня. — И вы говорите не вызывать полицию? Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал, — ответил Яблонски. — Никаких слуг закона.

— У мистера Яблонски есть свои соображения на этот счет, мисс Рутвен, — сухо сказал я.

— Твой приговор предрешен, — ответил Яблонски без эмоций. — Для человека, которому осталось жить три недели, ты воспринимаешь вещи весьма хладнокровно. Не трогайте телефон, мисс.

— Вы же не будете стрелять в меня? — Она уже подошла к телефону. — Вы же не убийца?

— Я не буду стрелять в вас, — согласился он. — Да мне и не надо.

Он вдруг оказался рядом с ней, сделав всего три шага. Он мог двигаться быстро и тихо, как кот. Отняв у нее телефонную трубку, он усадил ее в кресло рядом со мной. Она попыталась вырвать руку, но Яблонски даже не заметил этого.

— Ты не хочешь впутывать закон, да? — задумчиво произнес я. — Это весьма странно, дружок.

— Считаешь, что мне не нужна их компания? — вкрадчиво произнес он. Думаешь, что мне не очень хочется воспользоваться этим пистолетом?

— Вот именно.

— Я бы не ставил на это, — улыбнулся он. Но я поставил. Мои ноги были поджаты, а руки лежали на подлокотниках кресла. Спинка кресла упиралась в стену, и я прыгнул к нему, решив врезать ему под ложечку.

Но не достал его. Меня интересовало, что он может сделать своей правой рукой, и теперь я знал что. Правой рукой он может перебросить пистолет в левую и врезать летящему к нему человеку по голове быстрее, чем кто-либо, кого я встречал. Он явно ждал от меня чего-нибудь подобного, но все равно это смотрелось красиво.

На меня снова и снова брызгали холодной водой. Я со стоном сел и попытался дотронуться до головы, но когда руки у вас связаны, сделать это невозможно, а посему я оставил свою голову в покое, с большим трудом поднялся на ноги, опираясь связанными руками на стену, и доковылял до ближайшего кресла. Глянув на Яблонски, я увидел, что он накручивает на ствол маузера черный металлический цилиндр. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Он всегда улыбался.

— В следующий раз мне может не повезти, — сказал он застенчиво.

Я бросил на него злой взгляд.

— Мисс Рутвен, — продолжил он. — Я собираюсь воспользоваться телефоном.

— А зачем вы мне говорите об этом?

Она воспользовалась моими манерами, но ей они не подходили.

— Я собираюсь позвонить вашему отцу и хочу, чтобы вы дали мне номер телефона. В телефонной книге его явно не будет.

— А зачем вам звонить ему?

— За нашего друга назначили награду, — уклончиво ответил Яблонски. Об этом сообщили сразу же после сообщения о смерти Доннелли. Власти штата заплатят пять тысяч долларов за любую информацию, которая может привести к аресту Джона Монтегю Толбота, — он улыбнулся мне. — Монтегю, да? Думаю, мне это нравится больше, чем Сесл.

— Давай, продолжай, — холодно сказал я.

— Они, должно быть, открыли охотничий сезон на мистера Толбота, продолжал Яблонски. — И хотят заполучить его живым или мертвым — все равно в каком виде. А генерал Рутвен удвоил награду.

— Десять тысяч долларов? — спросил я.

— Десять тысяч.

— Скряга, — проворчал я.

— По последним подсчетам, старик Рутвен стоит двести восемьдесят пять миллионов долларов. Он мог бы предложить и больше, — рассудительно согласился Яблонски. — Итого, пятнадцать тысяч. А что такое пятнадцать тысяч?

— Продолжайте, — потребовала девушка.

— Он сможет получить свою дочку обратно за пятьдесят тысяч баков", невозмутимо сказал Яблонски.

— Пятьдесят тысяч! — Девушка задохнулась от изумления. Будь она такой же бедной, как я, то я еще понял бы ее изумление.

Яблонски кивнул:

— Плюс, конечно, еще пятнадцать тысяч, которые я как примерный гражданин получу за выдачу Толбота.

— Кто вы? — вопросила девушка дрожащим голосом. Казалось, она не может больше выносить этого. — Кто вы?

— Я парень, который хочет... дайте сообразить... Да, шестьдесят пять тысяч баков.

— Но это же вымогательство!

— Вымогательство? — удивленно переспросил Яблонски. — Вам надо получше ознакомиться с законами, девушка. С точки зрения закона деньги, полученные в результате вымогательства, — это взятка за молчание, это деньги, полученные путем угрозы рассказать всем, каким негодяем является лицо, подвергшееся вымогательству. Генералу Рутвену есть что скрывать?

Сомневаюсь. Вы также можете сказать, что вымогательство — это требование денег путем угрозы. А где здесь угроза? Я не угрожаю вам. Если ваш старик не заплатит, я просто уйду и оставлю вас здесь с Толботом. Кто сможет упрекнуть меня? Я боюсь Толбота. Он — опасный человек, он — убийца.

— Но тогда вы не получите ничего.

— Получу, — чувствовалось, что Яблонски доволен. Я пытался представить себе ситуацию, в которой этот человек суетился бы или чувствовал бы себя неуверенно, но не мог. — Это была всего лишь угроза.

Ваш старик не осмелится поставить на то, что я не поступлю таким образом.

Он заплатит в лучшем виде.

— Похищение преследуется по федеральным законам, — медленно начала девушка.

— Да, — весело согласился Яблонски, — электрический стул или газовая камера, но это — для Толбота: он похитил вас, а я говорю лишь о том, что уйду, оставив вас с ним. Никакого похищения. — Его голос зазвучал твердо.

— В каком отеле остановился ваш отец?

— Он не в отеле, — ровным и безжизненным голосом ответила девушка. Он на Х-13.

— Изъясняйтесь попонятней, — отрывисто потребовал Яблонски.

— Х-13 — это одна из его нефтяных вышек, она расположена в заливе, двадцать, может, пятнадцать миль отсюда.

— В заливе? Вы имеете в виду одну из этих плавучих платформ для бурения на нефть? Я думал, что они стоят в дельтах рек в Луизиане.

— Они теперь везде — в Миссисипи, Алабаме и Флориде. У папы есть одна около Ки-Уэста. И они не плавают, они... Да какая разница! Он на Х-13. — И телефонной связи с ним нет?

— Есть, подводный кабель и радиосвязь из офиса на берегу.

— О радиосвязи не может быть и речи. Слишком многие могут подслушать.

Позвоним по телефону. Просто попросим оператора соединить нас с Х-13.

Ладно?

Она молча кивнула. Яблонски подошел к телефону, попросил оператора коммутатора мотеля соединить его с телефонной станцией, затем попросил соединить его с Х-13 и стал, насвистывая, ждать ответа. Внезапно в голову ему пришла какая-то мысль.

— На чем ваш отец добирается до вышки?

— На катере или вертолете. Обычно на вертолете.

— А в каком отеле он останавливается на берегу?

— Он не останавливается в отеле. Он останавливается в обычном фамильном доме. Он постоянно арендует участок земли в двух милях к югу от Марбл-Спрингз.

Яблонски кивнул и снова засвистел. Отсутствующим взглядом он смотрел куда-то в потолок, но когда я в порядке эксперимента чуть двинул ногой, он моментально глянул на меня. Мери Рутвен заметила мое движение и моментальное переключение внимания Яблонски, и на какое-то мгновение наши глаза встретились. В ее глазах не было симпатии, по я немного поиграл воображением, и мне показалось, что я заметил в ее глазах проблеск симпатии. Мы находились в одной лодке и быстро тонули.

Свист прекратился. На звонок ответили, и Яблонски сказал:

— Я хочу поговорить с генералом Рутвеном. Срочно. Речь идет о... Понимаю, понимаю.

— Он положил трубку и посмотрел на Мери Рутвен. — Ваш отец уехал с Х-13 в четыре часа вечера и пока не вернулся. Они сказали, что он не вернется, пока не найдут вас. Похоже, голос крови нефтью не заглушить. Это облегчает мне жизнь.

Он набрал номер, который ему дали люди с нефтяной вышки, и снова попросил подозвать генерала. Его соединили с генералом Рутвеном почти сразу, и он, не теряя времени, взял быка за рога.

— Генерал Блэр Рутвен? У меня есть для вас новости, генерал. Хорошие и плохие. Рядом со мной ваша дочь — это хорошие новости. Плохие же заключаются в том, что ее возвращение обойдется вам в пятьдесят тысяч баков, — Яблонски замолчал и стал слушать, покачивая маузером на указательном пальце и, как всегда, улыбаясь.

— Нет, генерал, я не Толбот, но Толбот со мной. Я убедил его, что весьма бесчеловечно далее разлучать отца и дочь. Вы знаете Толбота, генерал, или слышали о нем. Мне стоило трудов уговорить его. Трудов на пятьдесят тысяч долларов.

Внезапно улыбка исчезла с его лица, и оно сделалось мрачным, неприветливым и суровым. Настоящим лицом Яблонски. Он снова заговорил еще более снисходительным и низким голосом. Складывалось впечатление, что он выговаривает нашалившему ребенку:

— Знаете что, генерал, я только что услышал странный легкий щелчок, такой, какой можно слышать на линии, когда какой-нибудь самоуверенный и любопытный наглец снимает трубку спаренного телефона и подслушивает или когда кто-нибудь включает магнитофон. Я не желаю, чтобы нас подслушивали, и никаких записей частных разговоров. Вам это тоже не нужно, если вы хотите снова увидеть вашу дочь... Вот так лучше. Не вздумайте приказывать связаться с полицией по другому телефону и попросить их проследить, откуда звонят. Нас не будет здесь уже через две минуты. Так каков ваш ответ?

Только побыстрее.

Яблонски немного помолчал, а потом весело рассмеялся:

— Угрозы, генерал? Вымогательство? Похищение? Не будьте столь глупым, генерал. Нет такого закона, в котором записано, что человек не может убежать от жестокого убийцы, даже если этот жестокий убийца похитил человека. Я просто уйду и оставлю их вдвоем. Послушайте, вы что — торгуетесь за жизнь вашей дочери? Она что — не стоит одной пятнадцатой процента того, что вы имеете? Так-то ее ценит любящий отец. Она слушает все это, генерал.

Интересно, что она думает о вас, а? Вы хотите пожертвовать ею ради пистона от старого ботинка — именно столько для вас значат пятьдесят тысяч...

Конечно, конечно, вы можете поговорить с ней. — Он кивнул девушке, которая подбежала к нему и вырвала трубку.

— Папа? Папа! Да, да, конечно, это я. О, папа, я никогда не думала...

— Хватит.

Яблонски закрыл своей лапищей микрофон и отнял у нее трубку: Удовлетворены, генерал Блэр? — Он немного помолчал, затем широко улыбнулся. — Спасибо, генерал Блэр. Мне не нужны никакие гарантии — слово генерала Рутвена всегда было достаточной гарантией.

Он выслушал своего собеседника, и, когда снова заговорил, сардоническая насмешка в его взгляде на Мери Рутвен уступила место искренности в его голосе:

— К тому же вы прекрасно знаете, что если попытаетесь надуть меня с деньгами или вызовете полицию, вы больше никогда не услышите голоса своей дочери. Не волнуйтесь, я приеду, у меня масса причин сделать это, а именно пятьдесят тысяч.

Он повесил трубку:

— Вставай, Толбот, мы приглашены в высший свет.

— Ага. — Я и не думал вставать. — А затем ты передашь меня полиции и получишь свои пятьдесят тысяч.

— Конечно, а почему бы и нет?

— Я мог бы привести тебе двадцать тысяч доводов против.

— Да? — Он оценивающе посмотрел на меня. — Не может быть.

— Не дури, дай мне неделю или, скажем...

— Я отношусь к той категории людей, парень, которые предпочитают синицу в руке. Давай, пошли. Похоже, ночью нам предстоит хорошенькая работа.

Он разрезал мои путы, и мы вышли в гараж. Яблонски держал девушку за запястье, а ствол его пистолета находился в полуметре от моей спины. Я не видел его, но мне и не надо было видеть — я знал, что дело обстоит именно так.

Уже наступила ночь. Северо-западный ветер усилился и принес с собой резкий запах моря и холодный ливень, громко стучавший по кронам пальм и поливавший асфальтовую дорожку, по которой мы шли. Яблонски поставил свой «форд» менее чем в ста ярдах от нас, за углом основного корпуса мотеля, но пока мы прошли эти ярды, промокли до нитки. Из-за ливня на стоянке не было никого, но, несмотря на это, Яблонски загнал свою машину в самый темный угол. Он открыл обе правые дверцы и встал у задней.

— Залезайте первой, леди, с другой стороны. Ты, Толбот, поведешь машину.

Он захлопнул мою дверь, когда я сел за руль, и, усевшись на заднее сиденье, приставил ствол своего маузера к моему затылку:

— На шоссе поворачивай на юг.

Мне удалось нажать именно те кнопки, которые требовалось, проехать по пустынному двору мотеля и повернуть направо.

— Дом вашего старика стоит далеко от основного шоссе, не так ли? спросил Яблонски девушку.

— Да.

— Как-нибудь по-другому можно подъехать к нему? По второстепенным улицам, боковым дорогам?

— Да, можно объехать город и...

— Ладно, мы поедем прямо через город. Я рассуждаю так же, как Толбот, когда он приехал в «Ла Контессу», — никто не будет искать его ближе пятидесяти миль от Марбл-Спрингз.

Мы проехали через город молча. На улицах никого не было, лишь несколько пешеходов встретилось нам. В городе оказалось всего два светофора, и оба раза я попадал на красный, и оба раза маузер упирался мне в затылок. Вскоре мы выехали из города. Проливной дождь яростно барабанил по капоту и крыше машины. Это напоминало езду под водопадом, а дворники не были рассчитаны на это. Мне пришлось снизить скорость до 20 миль, но все равно я становился слепым всякий раз, когда встречные машины освещали рассеянным светом своих фар наше лобовое стекло. Эта слепота становилась полной из-за струй воды, которые мощным потоком били по лобовому стеклу и борту машины, когда встречные машины проносились мимо, поднимая волну, которой гордился бы и командир эсминца.

Мери Рутвен уперлась головой в лобовое стекло, пытаясь рассмотреть дорогу. Возможно, она хорошо знала ее, но сегодня ночью не узнавала. В неподходящий момент мимо нас пролетел направлявшийся на север грузовик, и она почти прозевала съезд с дороги.

— Вот он! — Она схватила меня за предплечье так сильно, что «форд» выскочил на обочину. Я остановил машину в пятидесяти ярдах за съездом.

Слишком узкая дорога не позволяла развернуться, поэтому, прежде чем удалось это сделать, мне пришлось поелозить по шоссе взад-вперед. Мы подползли к повороту и медленно съехали с шоссе. Быстро поворачивать не рекомендовалось. Как бы то ни было, мне удалось остановиться всего в нескольких футах от покрашенных белой краской решетчатых ворот, которые могли бы остановить и бульдозер. Ворота, как оказалось, находились почти в конце тоннеля с почти плоской крышей. Слева от нас была примерно семифутовая стена из известняка футов двадцати длиной, а справа — белая будка с дубовой дверью и закрытыми ситцевыми занавесками окнами, выходящими в тоннель. Будка и стена соединялись слегка выпуклой крышей. Я не видел, из чего сделана крыша, да меня это и не интересовало. Я разглядывал человека, который вышел из будки еще до того, как я остановил машину.

Престарелые дамы с аристократическими манерами мечтают о таком шофере. Он был великолепен, он был безупречен, он был поэмой в темно-бордовых тонах. Даже его высокие ботинки для верховой езды казались темно-бордовыми. Бриджи, застегнутый на все пуговицы китель, перчатки, засунутые под эполет, даже кепи — все было того же оттенка. Он снял кепи.

Волосы его оказались не темно-бордовыми. Они были густыми, черными, блестящими и разделялись пробором справа. Смугловатое лицо и широко расставленные темные глаза, широкие плечи... — поэма. Такой же здоровый, как и я, но выглядел он намного лучше.

Мери Рутвен опустила стекло, и шофер наклонился, чтобы посмотреть на нее. Когда он разглядел, кто сидит в машине, его губы растянулись в широкой белозубой улыбке. И если облегчение и радость в его глазах были поддельными, то он был лучшим актером, которого я когда-либо встречал.

— Это действительно вы, мисс Мери. — Он обладал глубоким голосом и говорил, несомненно, как истинный англичанин. Когда у вас 285 миллионов долларов, то вам ничего не стоит нанять пастуха-англичанина, чтобы он приглядывал за вашим стадом импортных «роллс-ройсов». Шоферы-англичане великолепны. — Я счастлив, что вы вернулись, мэм. С вами все в порядке?

— Я тоже счастлива, что вернулась, Саймон. — Она положила свою руку на его и слегка пожала. — Со мной все в порядке. Как папа?

— Генерал очень волновался, мисс Мери, но теперь все будет хорошо.

Мне сказали, чтобы я ждал вас. Сейчас я сообщу, что вы прибыли.

Он начал поворачиваться, а затем снова наклонился и уставился на заднее сиденье. Было видно, как он напрягся.

— Да, это — пистолет, — спокойно произнес Яблонски. — Просто держу его, сынок, — чертовски неудобно сидеть с пистолетом в кармане брюк. Ты сам-то этого не замечал?

Я посмотрел на шофера, и точно — правый карман его брюк слегка оттопыривался.

— Немного портит покрой костюмчика, не так ли? — продолжил Яблонски.

— И не вздумай воспользоваться своим пистолетом — опоздал. Кроме того, ты можешь поранить Толбота. Это он сидит за рулем — живые пятнадцать тысяч, и я хочу доставить его в превосходном состоянии.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, сэр. — Лицо его потемнело, он с трудом сохранял вежливость. — Я позвоню в дом.

Он зашел в будку, снял телефонную трубку и нажал на кнопку. Тяжелые ворота медленно и беззвучно раскрылись.

— Осталось только встретить ров и опускную решетку, — пробормотал Яблонски, когда мы медленно двинулись вперед. — Приглядывает за двумястами восемьюдесятью пятью миллионами этот старый генерал — электрические заборы, патрули, собаки и прочее. Да, леди?

Она промолчала. Мы проезжали мимо большого гаража на четыре машины, построенного в виде навеса без дверей, и я увидел, что не ошибался насчет автомобилей — в гараже стояло два «роллс-ройса»: один песочного цвета, а другой цвета вороненой стали. Кроме них в гараже стоял еще «кадиллак», наверное, для поездок по магазинам.

Яблонски снова заговорил:

— Старый идиот в маскарадном костюме, англичанишка. Где вы подобрали этого маменькиного сынка?

— Хотела бы я посмотреть, как бы вы сказали ему это без пистолета в руке, — тихо ответила девушка. — Он работает у нас уже три года. Девять месяцев назад трое в масках устроили нам аварию. В машине находились только Кеннеди и я. Эти в масках были вооружены. Один мертв, а двое других до сих пор в тюрьме.

— Удачливый маменькин сынок, — пробурчал Яблонски и надолго замолчал.

Узкая и длинная, с массой поворотов асфальтированная подъездная дорога была с обеих сторон густо засажена деревьями. Небольшие ветви вечнозеленых виргинских дубов и свисающие пучки испанского бородатого мха царапали крышу и борта машины. Внезапно деревья расступились, и в свете фар мы увидели за построенной уступами гранитной балюстрадой и усыпанной гравием террасой дом генерала.

«Обычный фамильный дом», — сказала девушка. Только на семью человек из пятидесяти. Он был выстроен в колониальном стиле еще до Гражданской войны, с огромным двухэтажным портиком на колоннах, интересной ломаной крышей и таким количеством окон, что мойщику, похоже, приходилось работать, не покладая рук, круглый год. Над входом висели два старомодных каретных фонаря с мощными электрическими лампами. Под ними стояли члены комитета по организации торжественной встречи.

Я не думал, что нас будут встречать подобным образом, подсознательно ожидал, что нас встретит дворецкий и с почтением и церемониями проводит в библиотеку, где перед потрескивающим огнем камина будет сидеть и потягивать скотч генерал. Что, если хорошенько поразмыслить, довольно глупо. Когда с нетерпением ждете возвращения попавшей в беду дочери и зазвенит дверной звонок, вы не станете потягивать виски, если вы хотя бы наполовину человек. Шофер предупредил их — отсюда и комитет по организации торжественной встречи.

Дворецкий тоже присутствовал. Он спустился по ступеням портика с огромным зонтом в руках. Он вовсе не напоминал дворецкого — пальто слишком тесно облегало его, как это было популярно у гангстеров времен запрета на продажу спиртных напитков, а лицо его никоим образом не портило этого впечатления. Он казался двоюродным братом Валентино — телохранителя из зала суда, — а может, и более близким родственником. У пего был даже такой же сломанный нос. Странный вкус у генерала в отношении дворецких, особенно по сравнению с его выбором шофера.

Но дворецкий оказался достаточно вежливым, по крайней мере до тех пор пока не увидел, кто сидит за рулем, а когда увидел, он обошел машину спереди и довел Мери Рутвен под зонтом до портика, где она бросилась в объятия своего отца и повисла у него на шее. Яблонски и мне пришлось идти под дождем. Мы вымокли, но никого это, похоже, не волновало.

К тому времени девушка уже оставила папину шею в покое, и я хорошенько рассмотрел его. Это был чрезвычайно высокий, худой, но не слишком, человек в серебристо-белом льняном костюме. Цвет костюма хорошо сочетался с цветом его волос. Вытянутое худощавое лицо похоже на лицо Авраама Линкольна. Почти половину лица закрывали пышные усы и борода. Блэр Рутвен не производил впечатления крупного бизнесмена, но с его 285 миллионами долларов он в этом и не нуждался.

— Прошу вас, джентльмены, — вежливо пригласил генерал. Мне стало интересно, включил ли он меня в число трех мужчин, стоявших в тени портика. Это казалось маловероятным, но я все равно двинулся внутрь дома.

У меня не было другого выбора, и не только потому, что ствол маузера Яблонски упирался мне в поясницу, но и потому, что другой мужчина, который только что вышел из тени, тоже держал в руке пистолет. Толпой мы пошли по огромному залитому светом канделябров холлу с мозаичным паркетным полом, по широкому коридору и вошли в большую комнату. Как бы то ни было, насчет комнаты я не ошибся: это была библиотека с ярко горевшим камином. Слегка маслянистый запах переплетов тонко выделанной кожи приятно смешивался с ароматом дорогих сигар «Корона» и первоклассного шотландского виски. Я заметил, что здесь не было никого, кто курил бы сигары. Стены, не занятые книжными полками, были выложены панелями из полированного вяза. Кресло и канапе, обитые темной золотистой кожей и плюшем «мокет», шторы из переливчатой золотистой ткани, ковер бронзового цвета во весь пол... Его ворсинки при сильном сквозняке будут колыхаться и перекатываться волнами, как пшеница летом под ветерком. Колесики кресел настолько глубоко погрузились в ковер, что их почти не было видно.

— Виски, мистер... Как вас? — спросил генерал Яблонски.

— Яблонски. Ничего не имею против, генерал, выпью, пока я здесь жду.

— Ждете чего, мистер Яблонски? — генерал Рутвен тихо задал свой вопрос приятным голосом. Когда на вашем счету 285 миллионов долларов, то необязательно орать, чтобы вас услышали.

— Шутить изволите? — Яблонски сказал это таким же спокойным и тихим голосом, как и генерал. — Небольшую бумажку, генерал, с вашей подписью внизу, на пятьдесят тысяч зелененьких.

— Да, конечно.

Генерал, казалось, был удивлен тем, что Яблонски подумал, будто ему необходимо напомнить о соглашении. Он подошел к каминной доске и достал из-под пресс-папье желтый банковский чек.

— Вот он, осталось только вписать имя получателя. — Мне показалось, что он слегка улыбнулся, — утверждать это наверняка мешала его пышная растительность. — Вы не волнуйтесь, я не позвоню в банк и не попрошу не принимать этот чек. Это не мой способ ведения дел.

— Я знаю, генерал.

— И моя дочь мне много дороже этой суммы денег. Я должен поблагодарить вас, сэр, что вы привезли ее сюда.

— Ага.

Яблонски взял чек, внимательно изучил его и посмотрел на Рутвена: Вы ошиблись, генерал, — протяжно произнес он. — Я просил пятьдесят тысяч, а здесь написано «семьдесят».

— Все правильно, — Рутвен наклонил голову и посмотрел на меня. — Я предложил премию в десять тысяч долларов за информацию об этом человеке. Я также считаю себя морально обязанным выплатить пять тысяч, обещанных властями, и намного проще выписать один чек на всю сумму сразу. Вы не согласны с этим?

— А еще пять тысяч?

— А это за ваше беспокойство и то удовольствие, которое я получу, когда лично передам этого человека властям. — И снова я не был уверен: улыбался он или нет. — Как вы понимаете, мне позволительны прихоти.

— Ваши удовольствия — мои удовольствия, генерал. В таком случае я поеду. Вы уверены, что сможете справиться с ним? Он — крутой парень, быстрый и хитрый.

— У меня есть люди, которые справятся с ним.

Ясно, что генерал не имел в виду дворецкого и другого слугу в форме.

Он нажал на кнопку звонка и, когда в двери показался человек, похожий на лакея, сказал:

— Попросите мистера Вайленда и мистера Ройала зайти.

Хорошо, Флетчер?

— А почему бы вам самому не позвать их, генерал? — Я считал себя центральной фигурой в этой маленькой компании, но они не обращали на меня никакого внимания, поэтому я решил сам заявить о себе. Я наклонился к стоявшей на столике около камина вазе с искусственными цветами и вытащил из нее хорошо спрятанный микрофон.

— В этой комнате есть «клопы». Сто против одного, что ваши друзья слышали каждое слово. Для миллионера и человека высшего общества у вас, Рутвен, странные привычки. — Я замолчал и устало посмотрел на троицу, которая только что появилась в дверях. — И еще более странные друзья.

Я выразился не совсем точно. Первый человек из этой троицы отлично смотрелся среди этой роскоши. Среднего роста, среднего телосложения, одетый в прекрасно сшитый смокинг, он курил сигару в руку длиной. Это был тот запах дорогой сигары, который я почуял, как только вошел в библиотеку.

Ему было слегка за пятьдесят, черные волосы на висках чуть тронуты сединой. В глаза бросались аккуратно подстриженные черные, как смоль, усы на гладком, без морщин, сильно загорелом лице. Идеальный для Голливуда актер на роль высокопоставленного чиновника с учтивыми манерами и до ужаса компетентного. И только когда появлялась возможность рассмотреть его глаза и черты лица вблизи, становилось ясно, что он крепок и физически и психически и что это жесткий человек, чего вы никогда не увидите на экране. С ним следовало быть поосторожней.

Второй был более оригинален. Трудно сказать, что сделало его таким.

Он носил красивый серый фланелевый костюм, белую рубашку и серый галстук.

Рост — чуть ниже среднего, плотное телосложение, бледное лицо и прилизанные волосы почти такого же цвета, что и у Мери Рутвен. Только внимательно приглядевшись, начинаешь понимать, что оригинальным его делало не то, чем он располагал, а то, чего у него не было. Я еще не встречал таких ничего не выражающих лиц и таких пустых глаз.

О третьем нельзя было сказать, что он оригинален. Он смотрелся в этой библиотеке так, как Моцарт — в рок-клубе. Это был молодой человек лет двадцати-двадцати двух, высокий, тощий, с лицом бледным, как у покойника, и угольно-черными глазами. Взгляд его беспокойно перебегал с одного лица на другое, подобно тому, как осенним вечером мечется блуждающий огонек. Я не заметил, в чем он был одет, видел лишь его лицо — лицо законченного наркомана. Отнимите у него белый порошок хотя бы на сутки, и он будет корчиться так, будто его поджаривают сто чертей.

— Входите, мистер Вайленд, — обратился генерал к человеку с сигарой, и я в который раз пожалел, что так сложно разобраться в выражении лица старого Рутвена. Он кивнул на меня:

— Это — Толбот, которого разыскивают, а это — мистер Яблонски, который привез его сюда.

— Рад познакомиться с вами, мистер Яблонски. — Вайленд дружелюбно улыбнулся и протянул руку. — Я главный инженер по организации добычи нефти.

Как же, он такой же инженер, как я — президент Соединенных Штатов.

Вайленд кивнул на человека в сером костюме:

— Это мистер Ройал.

— Мистер Яблонски! Мистер Яблонски! — не произнес, а прошипел человек с остановившимся взглядом. Его рука скользнула под пиджак, и, должен признать, сделал он это быстро. Пистолет дрожал в его руке. Одно за другим он произнес несколько непечатных слов, а глаза его стали безумными. — Я ждал этого момента два долгих года. Черт побери, Ройал! Зачем...

— Здесь молодая леди, Ларри.

Могу поклясться, что он не засовывал руку под пиджак или в карман брюк, но в его руке тускло блеснул металл — он ударил стволом по запястью Ларри и тот выронил свой пистолет на стол. Никогда я не видел такой ловкости рук.

— Мы знаем мистера Яблонски, — голос Ройала был на удивление певучим и нежным. — По крайней мере Ларри и я, не так ли, Ларри? Когда-то Ларри отсидел шесть месяцев по обвинению в употреблении наркотиков, и посадил его Яблонски.

— Яблонски? Посадил?... — начал было генерал.

— Яблонски, — улыбнулся Ройал, — лейтенант Герман Яблонски из отдела по расследованию убийств нью-йоркской полиции.

Глава 4

Да, вот это была тишина. Мертвая тишина. Первым нарушил ее генерал.

Холодно посмотрев на человека в смокинге, он потребовал объяснений:

— Это возмутительно, Вайленд. Вы приводите в мой дом человека, который не только наркоман и вооружен, но и отсидел в тюрьме. А что касается присутствия здесь полицейского, то следовало проинформировать меня...

— Успокойтесь, генерал, — тихо и без всякого удивления произнес Ройал. — Я был не совсем точен, следовало сказать: бывший лейтенант. В свое время самый способный парень в ФБР — сначала занимался наркотиками, затем — убийствами. Больше арестов и убежденности в их необходимости, чем у любого другого полицейского в восточной части Штатов. Но ты поскользнулся, Яблонски, не так ли?

Яблонски ничего не ответил, и на его лице ничего не отразилось, но это не означало, что он сейчас не прокручивал в голове различные варианты.

На моем лице тоже ничего не отразилось, но я напряженно думал. Думал, как бы сбежать. Слуг генерал отпустил, а все присутствующие, казалось, потеряли ко мне интерес. Как бы невзначай я огляделся: я ошибся — в комнате находился еще кое-кто, не потерявший интереса ко мне. В коридоре с внешней стороны двери стоял Валентино, мой знакомый по залу суда, и его интерес ко мне более чем восполнял отсутствие интереса ко мне у находившихся в библиотеке. Меня порадовало, что он носил правую руку на повязке. Большой палец руки он засунул в карман пальто, но как ни огромен мог быть этот палец, вряд ли он бы так оттопыривал карман. Ему просто безумно хотелось посмотреть, как я попытаюсь сбежать.

— Яблонски был центральной фигурой самого крупного после войны полицейского скандала, который разразился в Нью-Йорке, — продолжал Ройал.

— Ни с того, ни с сего в его округе случилось множество убийств, и важных убийств, а Яблонски хлопал ушами. Все знали, что за убийствами стояла банда, которая платила полиции. Все знали, кроме Яблонски. Все, что Яблонски знал, — это то, что он получает десять штук, чтобы смотреть куда угодно, но только не в нужную сторону. Но врагов в полиции у него было больше, чем вне ее, и они накрыли его. Полтора года назад. Целую неделю тогда его имя не сходило со страниц газет. Помните, мистер Вайленд?

— Теперь вспомнил, — кивнул Вайленд. — Шестьдесят тысяч уплыли, а полиции не удалось и цента заполучить. Кажется, он получил три года.

— И через полтора года уже на свободе, — закончил Ройал. Перепрыгнули через стену, Яблонски?

— Выпущен досрочно за примерное поведение, — невозмутимо ответил Яблонски. — И снова добропорядочный гражданин, чего нельзя сказать о вас, Ройал. И вы наняли этого человека, генерал?

— Я не понимаю...

— Если бы вы поняли, это обошлось бы вам в лишние сто долларов. Сто долларов обычно берет Ройал со своих работодателей на венок для своих жертв. Очень красивый венок. Или цены уже поднялись, Ройал? Кого ты теперь щупаешь?

Никто ничего не сказал.

— На Ройала заведены учетные карточки в половине штатов, генерал.

Никто не схватил его за руку, но все о нем все знают. Наемный убийца номер один в Штатах. Он берет много, но никогда еще никто из его клиентов обратно не возвращался. Действует на свой страх и риск, но его услуги пользуются бешеным спросом среди разного рода людей, и не только потому, что он еще никогда не подводил, но и потому, что в его кодексе поведения есть пункт о том, что он никогда не трогает того, кто когда-либо пользовался его услугами. Куча людей спит спокойно лишь потому, что знают: они занесены в список неприкасаемых. — Ладонью, больше смахивающей на лопату, Яблонски потер щетину на щеке. — Интересно, за кем он сейчас охотится? Не за вами ли, генерал?

Впервые генерал проявил свои эмоции. Даже борода и усы не смогли скрыть того, как сузились его глаза, сжались губы и слегка побледнели щеки. Медленно облизнул он пересохшие губы и посмотрел на Вайленда:

— Вы знали что-нибудь об этом? Что здесь правда?

— Яблонски просто плетет, что на ум придет, — заметил Вайленд. Отправьте их в другую комнату, генерал. Нам надо поговорить.

Рутвен кивнул, и Вайленд глянул на Ройала. Тот улыбнулся и сказал: Пошли. Оставь пистолет здесь, Яблонски.

— А если не оставлю?

— Ты еще не получил деньги по чеку, — уклончиво ответил Ройал.

Я был прав — они все слышали.

Яблонски положил свой пистолет на стол. У Ройала пистолета в руке не было. При той скорости, с какой он выхватывал пистолет, это было бы излишним. Наркоман Ларри подошел ко мне сзади и ткнул стволом пистолета по почкам с такой силой, что я застонал от боли. Никто ничего не сказал, поэтому пришлось сказать мне:

— Попробуй это сделать еще раз, «наркота», и врачам придется целый день чинить твое лицо.

Он снова, и вдвое сильнее, ткнул мне по почкам, и, когда я повернулся к нему, он оказался слишком быстрым — стволом ударил меня по лицу, разорвав щеку, затем отскочил фута на четыре и направил пистолет мне в пах. Его бегающие сумасшедшие глаза и отвратительная улыбка приглашали меня броситься на него. Я стер со щеки выступившую кровь, повернулся и вышел из библиотеки.

Валентино ждал меня с пистолетом в руке. К тому времени, когда Ройал лениво вышел из библиотеки, закрыл за собой дверь и остановил Валентино единственным произнесенным словом, я не мог двигаться. Бедро у меня нормальное, оно служило мне верой и правдой долгие годы, но сделано оно не из дуба, а тяжелые ботинки у Валентино были с накладками на мысках. Мне очень не везло в эту ночь. Яблонски помог мне доковылять до соседней комнаты. Я остановился в дверях, оглянулся на ухмылявшегося Валентино и на Ларри и занес их обоих в свой маленький черный список.

Мы провели в этой комнате около десяти минут. Яблонски и я сидели, наркоман прохаживался с пистолетом в руке, надеясь, что я пошевелю хотя бы бровью. Ройал небрежно облокотился на стол. Все молчали. Потом пришел дворецкий и сообщил, что генерал хочет видеть нас. Мы все пошли обратно.

Валентино снова стоял там же, но мне удалось войти в библиотеку, не получив пинка. Возможно, он отбил ногу, но я знал, что это не так — Ройал приказал ему отдохнуть, а Ройал своих приказаний дважды не повторял.

С того времени, как мы покинули библиотеку, обстановка несколько изменилась. Девушка все так же сидела на стуле у камина, наклонив голову, и огонь бросал блики на ее косы цвета спелой ржи, но Вайленд и генерал вели себя непринужденно, спокойно, с доверием друг к другу, а генерал даже улыбался. На столе лежало несколько газет, и я подумал, не имеют ли эти газеты с крупными заголовками на первых полосах «Разыскиваемый убийца убил констебля и ранил шерифа» и моими портретами, на которых я был красивее, чем в жизни, отношения к возникшему между ними доверию. Как бы подчеркивая изменения в обстановке, в библиотеку вошел лакей, неся поднос со стаканами, графином и сифоном с содовой. Это был молодой человек, но двигался он волоча ноги так, будто они налиты свинцом, и поставил поднос на стол с таким трудом, что, казалось, можно было слышать скрип его суставов. У него был плохой цвет лица. Я глянул в сторону, затем снова посмотрел на него и равнодушно отвернулся, надеясь, что на моем лице не отразилось то, что я внезапно понял.

Они явно читали книги по этикету: лакей и дворецкий точно знали, что делать. Лакей принес напитки, а дворецкий обнес ими присутствовавших. Он предложил девушке «шерри», каждому из четырех мужчин, подчеркнуто обойдя «наркоту», виски и остановился передо мной. Я посмотрел на его волосатые запястья, затем на его перебитый нос, затем на генерала. Генерал кивнул, поэтому я посмотрел на серебряный поднос. Гордость говорила «нет», а великолепный аромат янтарной жидкости, налитой из треугольной бутылки, говорил «да», но гордости пришлось выдержать голод, мокрую одежду и побои, поэтому аромат победил. Я взял стакан и глянул через него на генерала: Последний стаканчик для осужденного, да, генерал?

— Пока не осужденного. — Он поднял свой стакан. — Ваше здоровье, Толбот.

— Очень остроумно, — насмешливо произнес я. — Как это делается во Флориде, генерал? Травят цианидом или поджаривают на стульчике?

— Ваше здоровье, — повторил он. — Вы не осуждены и, может быть, никогда не будете осуждены. У меня к вам предложение, Толбот.

Я осторожно опустился на стул. Ботинок Валентино, должно быть, повредил какой-то нерв, и мышца бедра непроизвольно дергалась. Я показал на газеты:

— Я так понимаю, что вы читали газеты, генерал, в курсе всего, что случилось сегодня, и знаете обо мне все. Какое предложение может сделать такой человек, как вы, такому человеку, как я?

— Весьма привлекательное. В обмен на маленькую услугу, которую, я надеюсь, вы мне окажете, предлагаю вам жизнь.

— Достаточно хорошее предложение. А что это за маленькая услуга, генерал?

— Сейчас я не могу сказать вам об этом — сообщу, скажем, через тридцать шесть часов. Как вы считаете, Вайленд?

— Думаю, к тому времени мы все узнаем, — огласился Вайленд.

Всякий раз, когда я смотрел на него, он все меньше и меньше напоминал инженера. Затянувшись своей «Короной», он глянул на меня:

— Ты принимаешь предложение генерала?

— Не придуривайтссь. Что еще мне остается?! А что будет после работы, какой бы она ни была?

— Вам дадут все бумаги и паспорт и отправят в какую-нибудь латиноамериканскую страну, где вам нечего будет бояться, — ответил генерал. — У меня есть связи.

Черта с два получу я бумаги и отправлюсь в Латинскую Америку. Я получу пару бетонных блоков и отправлюсь прямиком на дно Мексиканского залива.

— А если я не соглашусь, то тогда, конечно...

— Если ты не согласишься, то всех присутствующих здесь обуяет высокое чувство гражданской ответственности, и они передадут тебя копам", язвительно прервал меня Яблонски. — Все попахивает царством небесным.

Зачем ты нужен генералу? Он может нанять практически любого человека. И главное, зачем ему убийца в бегах? Чем, черт возьми, ты можешь быть ему полезен? Зачем ему помогать разыскиваемому убийце избежать наказания? — Он задумчиво отхлебнул виски. — Генерал Блэр Рутвен, высоконравственный столп общества Новой Англии, самый известный после Рокфеллеров благотворитель с высочайшими помыслами. Нет, это воняет. Вы плывете по какой-то темной и грязной воде, генерал. Очень темной и очень грязной. И гребете, утонув в пей по уши. Бог знает, какова ваша ставка в этой игре. Она должна быть фантастической. — Он покачал головой. — Никогда в это не поверил бы.

— Я еще ни разу в жизни сознательно и без принуждения не совершил ничего дурного, — твердо заявил генерал.

— Боже! — воскликнул Яблонски. Он помолчал несколько секунд, а затем вдруг сказал:

— Ну что же, спасибо за выпивку, генерал. Будьте осторожны.

Я же возьму свою шляпу и чек и, пожалуй, отправлюсь восвояси. В вашем чеке моя пенсия.

Я не заметил, кто дал сигнал, — возможно, Вайленд. И снова не заметил, как пистолет оказался в руке Ройала. Но я увидел сам пистолет.

Заметил его и Яблонски. Это был маленький плоский автоматический пистолет с коротким стволом, по размерам даже меньше отобранного у меня шерифом «лилипута». Но, возможно, у Ройала был глаз и точность охотника на белок и в более мощном пистолете он не нуждался — огромная дырка в груди от пули тяжелого кольта не делает человека более мертвым, чем маленькая от пули 22-го калибра.

Яблонски задумчиво посмотрел на пистолет:

— Вы предпочли бы, генерал, чтобы я остался?

— Уберите этот чертов пистолет, — рявкнул генерал. — Яблонски на нашей стороне. По крайней мере я надеюсь, что это так. Да, я предпочел бы, чтобы вы остались. Но никто не заставит вас остаться, если вы сами этого не захотите.

— А что может заставить меня захотеть? — вопросил Яблонски всю компанию. — Возможно, то, что генерал, который еще ни разу в своей жизни сознательно не совершил ничего дурного, собирается отложить выплаты по чеку? Или, может быть, собирается вообще порвать его?

Генерал вдруг отвел глаза, и это подтвердило догадку Яблонски. В разговор мягко вступил Вайленд:

— Это займет два дня, самое большое — три, Яблонски. Кроме того, ты получаешь большую кучу денег почти ни за что.

Все, что мы просим тебя сделать, — это приглядеть за Толботом, пока он не сделает того, чего мы от него хотим.

Яблонски кивнул:

— Понимаю, Ройал не опустится до того, чтобы стать телохранителем. Он заботится о людях как-то раз и навсегда. Тот головорез в дверях, дворецкий и наш маленький друг Ларри с ним не справятся. Толбот сделает их всех сразу. Вам Толбот, должно быть, позарез нужен, да?

— Он нужен нам, — спокойно ответил Вайленд. — А из того, что нам сообщила мисс Рутвен и что знает о тебе Ройал, мы делаем вывод, что ты можешь справиться с ним. И твои деньги в безопасности.

— Угу. А скажите-ка мне, кто я — пленник, присматривающий за пленником, или вольный человек?

— Ты же слышал, что сказал генерал, — ответил Вайленд. — Ты свободный человек. Но если ты решишь отлучиться, то запри его или свяжи так, чтобы он не смог удрать.

— Семьдесят тысяч долларов за то, чтобы покараулить? — мрачно произнес Яблонски. — Да он в таком же надежном месте, как золото в Форт-Ноксе. — Я заметил, как Ройал и Вайленд быстро переглянулись, а Яблонски тем временем продолжал:

— Но я весьма беспокоюсь о семидесяти тысячах: если кто-нибудь узнает, что Толбот находится здесь, то я не получу этих денег. С моим-то прошлым я получу лишь десять лет тюрьмы за то, что препятствовал отправлению правосудия и оказал помощь разыскиваемому убийце. — Он внимательно посмотрел на Вайленда и генерала и вкрадчиво поинтересовался:

— Какие у меня гарантии, что в этом доме никто не заговорит?

— Никто не заговорит, — решительно заявил Вайленд.

— Шофер живет в том домике, да? — спросил Яблонски.

— Да, — задумчиво ответил Вайленд. — А неплохая идея — избавиться...

— Нет! — с яростью прервала его девушка. Она вскочила, сжав руки в кулачки.

— Ни в коем случае, — тихо сказал генерал Рутвен. — Кеннеди будет жить. Мы слишком многим ему обязаны.

Темные глаза Вайленда на мгновение сузились, и он посмотрел на генерала. Но на его немой вопрос ответила девушка:

— Саймон не проболтается, — невыразительным голосом сказала она и направилась к двери.

— Я пойду к нему.

— Саймон, да? — Вайленд потрогал пальцем кончик уса и оценивающе оглядел ее. — Саймон Кеннеди, шофер и мастер на все руки.

Девушка вернулась, остановилась перед Вайлендом и посмотрела на него твердо и устало. Во всем ее облике проглядывались все пятнадцать поколений, начиная с ее предков, сошедших с «Мейфлауэр», и каждый из 285 миллионов долларов.

— Вы самый ненавистный мне человек, которого я только встречала, отчеканила она и вышла из библиотеки, закрыв за собой дверь.

— Моя дочь слишком устала, — поспешно сказал генерал. — Она...

— Не обращайте внимания, генерал, — Вайленд оставался вежливым, но выглядел так, будто сам сильно устал. — Ройал, покажи Яблонски и Толботу их комнаты на сегодняшнюю ночь. Восточная часть нового крыла, комнаты уже готовы.

Ройал кивнул, но Яблонски поднял руку:

— Нужную вам работу Толбот должен выполнить в этом доме?

Генерал Рутвен бросил взгляд на Вайленда и покачал головой.

— Тогда где? — потребовал ответа Яблонски. — Если где-то в другом месте и если кто-нибудь в радиусе ста миль от этого места засечет его, нам конец. И денежкам моим привет. Мне кажется, я заслуживаю хоть каких-то гарантий, генерал.

Рутвен и Вайленд снова быстро переглянулись, и Вайленд едва заметно кивнул.

— Я думаю, мы можем сказать вам, — начал генерал. — Работать предстоит на Х-13 — моей буровой платформе в заливе. — Он слегка улыбнулся. — Пятнадцать миль отсюда и далеко в заливе. Никто из посторонних не увидит его там, мистер Яблонски.

Яблонски кивнул, как бы удовлетворенный на время, и больше вопросов задавать не стал. Я уставился в пол, не осмеливаясь поднять глаза. Ройал мягко предложил:

— Пойдемте.

Я допил виски и встал. Тяжелая дверь библиотеки открылась, и Ройал с пистолетом в руке пропустил меня первым. Ему следовало бы быть попрозорливей. А может, моя хромота обманула его. Люди считают, что хромота делает человека неповоротливым, но они ошибаются.

Валентино исчез. Я вышел в коридор, остановился и слегка отодвинулся в сторону, как бы ожидая, пока выйдет Ройал и покажет мне дорогу. Затем резко развернулся и пяткой левой ноги изо всех сил врезал по двери.

Ройала прищемило дверью, и попади между дверью и косяком его голова все, тушите свечи. Но его ударило по плечам, однако даже этого было достаточно, чтобы он завопил от боли, а пистолет выпал из его руки и отлетел ярда на два. Я нырнул за пистолетом, схватил его за ствол и развернулся еще в полуприсяде, скорее почувствовав, чем услышав, за спиной шум прыжка. Рукоятка пистолета попала Ройалу по лицу. Я не заметил, куда именно, но звук походил на удар топора по сосновому полену. Теряя сознание, он все же успел ударить меня — топор не может остановить падающее дерево. Лишь пара секунд понадобилась мне, чтобы отбросить его и перехватить пистолет, но для такого человека, как Яблонски, двух секунд более чем достаточно.

Он ударил ногой по моей руке, и пистолет отлетел футов на двадцать. Я вскочил на ноги, но он отпрыгнул в сторону с резвостью боксера легкого веса и ударом колена вмял меня в дверь. Далее было поздно что-либо предпринимать, поскольку в руке он уже держал маузер, нацеленный мне в переносицу.

Я медленно поднялся на ноги, не пытаясь что-либо сделать. Генерал и Вайленд, вооруженный пистолетом, вывалились в дверь и облегченно вздохнули, увидев меня на прицеле у Яблонски. Вайленд наклонился и помог стонущему Ройалу сесть. У Ройала была длинная и сильно кровоточащая рана над левым глазом — на следующий день у него там будет синяк с утиное яйцо.

Он помотал головой, тыльной частью кисти стер кровь и медленно повел глазами, пока его взгляд не натолкнулся на меня. Я посмотрел ему в глаза и почти явственно почувствовал влажный запах свежевырытой могилы.

— Вижу, джентльмены, что я вам действительно нужен, — весело произнес Яблонски. — Никогда не думал, что кто-нибудь попытается сотворить такую штуку с Ройалом и проживет достаточно долго, чтобы успеть рассказать об этом. Но все мы учимся.

Он сунул руку в карман, достал пару аккуратных наручников и со знанием дела защелкнул на моих запястьях.

— Сувенир от старых плохих времен, — оправдываясь, произнес он. — Нет ли в доме еще пары наручников, проволоки или цепи?

— Достанем, — почти механически ответил Вайленд. Он все еще не мог поверить в то, что случилось с его надежным головорезом.

— Отлично, — Яблонски с усмешкой посмотрел на Ройала. — Можешь не запирать сегодня ночью свою спальню — я позабочусь, чтобы Толбот не добрался до тебя.

Ройал перенес свой мрачный и полный злобы взгляд с моего лица на лицо Яблонски, и я заметил, что выражение его лица не изменилось. Полагаю, что в этот момент у Ройала, возможно, закопошились мысли о могиле на двоих.

Дворецкий провел нас вверх по лестнице и по узкому коридору в заднюю часть огромного дома, вытащил из кармана ключ, открыл дверь и пригласил войти. Это была спальня с дорогой мебелью, раковиной в углу и современной кроватью красного дерева у правой стены. Дверь слева вела в другую спальню. Дворецкий достал второй ключ и открыл и эту дверь — комната была почти точной копией первой, за исключением старомодной железной кровати.

Она, казалось, была сделана из мостовых балок и, похоже, предназначалась для меня.

Мы вернулись в первую комнату, и Яблонски потребовал, протянув руку:

— Ключи, пожалуйста.

Дворецкий заколебался, с неуверенностью посмотрел на него, затем, пожав плечами, отдал ключи и направился к двери.

— У меня в руке маузер, приятель, хочешь, чтобы я пару раз врезал им тебе по башке? — весело спросил его Яблонски.

— Боюсь, что не понимаю вас, сэр.

— Сэр? Это хорошо. Не ожидал, что в библиотеке тюрьмы «Алькатрас» есть книги о манерах дворецких. Третий ключ, приятель, — от двери из комнаты Толбота в коридор.

Дворецкий сердито посмотрел на него, отдал третий ключ и вышел. Не знаю, какую книгу о манерах дворецких он читал, но он явно пропустил в ней главу о закрывании дверей, хотя такую массивную дверь нелегко закрыть.

Яблонски, ухмыльнувшись, захлопнул дверь, задернул шторы, быстро проверил, нет ли в стенах глазков, и подошел ко мне. Пять или шесть раз он ударил своим здоровенным кулаком по толстенной пальме, пнул ногой по стене и постучал по креслу так, что звуки ударов потрясли комнату, затем произнес не очень нежно и не очень громко:

— Это всего-навсего маленькое предупреждение, скажем так, чтобы ты даже не пытался повторить со мной таких штучек, как с Ройалом. Только пошевели пальцем, и тебе покажется, что на тебя обрушилось здание «Крайслер». Ну, пришел в себя?!

Я замер, замер и Яблонски — в комнате наступила тишина. Мы напряженно прислушивались. Из-за своего плоскостопия и сопения, которое издавал перебитый нос, дворецкий не подошел бы на роль последнего из Могикан, и лишь когда он отошел футов на двадцать от двери, ковер заглушил его тяжелые шаги по коридору.

Яблонски достал ключ, бесшумно открыл наручники, положил их в карман и пожал мне руку так, как будто хотел сломать мне все пальцы. По крайней мере мне так показалось, но моя улыбка была такой же широкой, как у Яблонски. Мы закурили и с зубочистками в руках начали обшаривать обе комнаты в поисках подслушивающих устройств.

Их было полно.

Ровно через сутки я забрался в спортивную машину, в которой оставили ключи от зажигания. Машина стояла ярдах в 400 от ворот виллы генерала. Это был «шевроле-корвет». Такую же машину я угнал днем раньше, когда захватил Мери Рутвен в заложницы.

От вчерашнего дождя не осталось и следа — на голубом небе весь день не появилось ни облачка. А для меня это был очень длинный день. Я лежал в одежде, прикованный наручниками к железной кровати целых двенадцать часов, а температура в выходящей на юг комнате с закрытым окном поднималась до ста градусов но Фаренгейту в тени. Жара и дремотное бездействие — это как раз то, что нужно галапагосской черепахе. Это сделало меня таким же вялым, каким становится подстреленный кролик. Меня продержали в комнате весь день. Яблонски приносил мне пищу, а сразу после обеда он привел меня к генералу, Вайленду и Ройалу, чтобы они могли убедиться в том, какой он хороший сторож и что я относительно здоров. Именно относительно: для усиления эффекта я в два раза сильнее хромал и залепил пластырем подбородок и щеку.

Ройал не нуждался в таких средствах, чтобы показать, что побывал в переделке. Сомневаюсь, что промышленность выпускает пластырь такой ширины, чтобы закрыть им синяк на его лбу. Его левый глаз отливал таким же сине-фиолетовым цветом, что и синяк, и полностью закрылся. Да, хорошо я поработал, но так же хорошо я знал, что, хотя его взгляд снова стал пустым и отрешенным, он не успокоится, пока не поработает надо мной еще лучше. И навсегда.

Ночной воздух отдавал прохладой и морем. Я опустил складной верх и поехал на юг, откинувшись на сиденье и подставив для прочистки мозгов лицо под набегающий поток воздуха. Не только жара затуманила мне голову — я так много спал в этот влажный и жаркий денек, что теперь расплачивался за это.

Но, с другой стороны, мне не придется много спать этой ночью. Раз или два я вспомнил о Яблонски, этом огромном улыбчивом человеке с желтовато-смуглым лицом и обаятельной широкой улыбкой, сидевшем в своей комнате и усердно и торжественно охранявшем мою пустую спальню со всеми тремя ключами в кармане; Я нащупал в своем кармане дубликаты ключей, которые Яблонски сделал утром, прогулявшись в Марбл-Спрингз. Да, сегодня утром у него было много дел.

Но я выбросил мысли о Яблонски из головы — он может позаботиться о себе лучше, чем кто-либо другой. Меня самого сегодня ночью ждало много неприятностей.

Последние лучи ярко-красного заката исчезли с напоминавших красное вино вод Мексиканского залива на западе, и на высоком небе высыпали звезды, когда я увидел зеленый огонек справа от шоссе. Я проехал мимо него, затем мимо второго, а около третьего резко повернул направо к маленькому каменному причалу, потушив фары еще до того, как подъехал к стоявшему неподвижно около причала крупному мужчине с крохотным фонариком в руке.

Он взял меня за руку — ему пришлось сделать это, поскольку я ничего не видел, ослепленный фарами «корвета», — и, не говоря ни слова, повел вниз по деревянной лестнице через плавучий причал к чему-то темному, длинному, что мягко покачивалось на волнах. Теперь я видел уже лучше, поэтому смог ухватиться за опору и спрыгнуть на суденышко без посторонней помощи. Меня встретил маленький коренастый мужчина:

— Мистер Толбот?

— Да. А вы капитан Займис?

— Джон, — маленький человечек хихикнул и пояснил с мелодичным акцентом:

— Мои ребята смеются надо мной. «Капитан Займис, — говорят они, — как поживает сегодня „Куин Мери“ или „Юнайтед Стейтс“?...» Типичные современные дети. — Он вздохнул с притворной печалью. — Думаю, Джона вполне достаточно для капитана маленького «Матапана».

Я глянул через его плечо на «детей». Они казались лишь темными пятнами на фоне чуть более светлого неба, но все же я смог разобрать, что каждый из них был ростом около шести футов и имел соответствующее телосложение. Да и «Матапан» был не таким уж маленьким — футов сорока длиной, с двумя мачтами с необычными поперечными и продольными реями на высоте чуть выше человеческого роста. Команду составляли греки, и если «Матапан» не был полностью греческим судном, то уж построили его греческие мастера, осевшие во Флориде с явным намерением строить такие посудины для ловли губок. По красивым мягким линиям и задранному носу Гомер без труда узнал бы в нем прямого потомка галер, которые в незапамятные времена бороздили залитые солнцем просторы Эгейского моря. Меня внезапно наполнило чувство безопасности и признательности за то, что я нахожусь на борту такого суденышка в компании таких людей.

— Хорошая ночка для предстоящей работы, — сказал я.

— Может, хорошая, а может, и нет, — в голосе капитана Займиса уже не чувствовалось юмора. — Я не считаю ее хорошей. Это не та ночь, которую выбрал бы капитан Займис.

Я не стал говорить ему, что у нас не было выбора, а просто спросил: Слишком ясно, да?

— Да нет, не в этом дело. — Он отвернулся на мгновение, отдал какое-то распоряжение на непонятном языке, который мог быть только греческим, и команда забегала по палубе, отдавая швартовы. И снова повернулся ко мне:

— Извините, что разговариваю с ними на нашем старом языке. Эти трое парней и полугода не прожили в этой стране. Мои сыновья не хотят нырять. Слишком тяжелая эта жизнь говорят. Поэтому приходится нанимать молодых ребят в Греции... Мне не нравится погода, мистер Толбот, — слишком хорошая ночь.

— Именно это я и сказал.

— Нет, — он энергично покачал головой, — слишком хорошая. Воздух слишком неподвижен. А легкий бриз? Он же дует с норд-веста. Это плохо.

Сегодня вечером солнце просто пылало на небе. Это тоже плохо. Чувствуете, как маленькие волны раскачивают «Матапан»? Когда погода хорошая, маленькие волны плещут о корпус каждые три секунды, может, четыре. А сегодня? — он пожал плечами. — Двадцать секунд, ну, может, пятнадцать. Сорок лет я выходил в море из Тарпон-Спрингз. Знаю здешние воды, мистер Толбот, и не совру, если скажу, что знаю их лучше, чем кто-либо другой. Сильный шторм идет.

— Сильный шторм? — Когда речь заходит о сильном шторме, я не больно-то воображаю из себя. — Передали предупреждение об урагане?

— Нет.

— Такие признаки всегда появляются перед ураганом?

— Не всегда, мистер Толбот. Однажды, лет пятнадцать назад, передали штормовое предупреждение, но на море не было никаких признаков. Ни одного.

Рыбаки с Саут-Кайкоса вышли в море. Пятьдесят человек утонуло. Но когда такие признаки налицо в сентябре, то ясно: надвигается сильный шторм.

Всякий раз так случалось.

Да, сегодня ночью никто не собирался подбадривать меня.

— Когда разразится шторм? — спросил я.

— Может, через восемь часов, а может, и через сорок восемь — я не знаю. — Капитан указал на запад, откуда медленно катились длинные маслянистые волны. — Но придет он оттуда... Вы найдете свой резиновый костюм внизу, мистер Толбот.

Через два часа мы на тридцать миль приблизились ко все еще далекому шторму. Шли мы полным ходом, но это только так говорится. Месяц назад два гражданских инженера, с которых взяли клятву молчать, с помощью интересной системы дефлекторов вывели выхлоп двигателя «Матапана» в подводный цилиндр, и двигатель теперь работал очень тихо, но противодавление вдвое снизило его мощность. И все же «Матапан» двигался достаточно быстро, даже слишком быстро для меня. И чем дальше мы уходили в глубь освещенного звездами залива, тем глубже становились впадины между волнами и тем больше я убеждался в безнадежности своей затеи. Но кто-то должен был сделать это, и «джокера» вытянул я.

Этой ночью луна так и не появилась. Постепенно начали пропадать и звезды. Перистые облака серыми простынями обкладывали небо. Затем пошел дождь, не сильный, но холодный, и Джон Займис дал мне кусок просмоленной парусины. На «Матапане» имелась каютка, но я не испытывал ни малейшего желания спускаться вниз.

Я, должно быть, задремал, убаюканный покачиванием суденышка, и как-то неожиданно почувствовал, что дождь перестал барабанить по куску парусины и кто-то — оказалось, это шкипер трясет меня за плечо.

— Вот она, мистер Толбот, Х-13.

Схватившись за мачту, я поднялся, — качка уже стала неприятной — и посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Он мог бы и не показывать даже на расстоянии мили платформа, казалось, занимает все небо. Я посмотрел на нее, затем в сторону и снова на нее. Платформа не пропала. Я потерял почти все, ради чего стоило бы жить, но все же кое-что у меня оставалось, поэтому я страстно желал оказаться в десяти тысячах миль отсюда.

Я боялся. Если это конец моего жизненного пути, то я молил бога, чтобы никогда не дойти до этого конца.

Глава 5

Об этих морских платформах я слышал и раньше — одну из них мне даже описал человек, который проектировал их, но никогда не видел ничего подобного и теперь понял, что описание и мое воображение не могли облечь плотью голые кости фактов и статистических данных.

Я смотрел на Х-13 и глазам не верил. Она была громадной, угловатой и нескладной и казалась нереальной, причудливой конструкцией из романов Жюля Верна и фантастических фильмов о космических полетах.

При слабом свете звезд она, на первый взгляд, напоминала лес огромных заводских труб, торчащих из моря. Примерно посередине эти трубы соединялись массивной платформой, через стороны которой эти трубы проходили. Справа на самой платформе устремлялась в небо собственно буровая вышка, непостижимая и хрупкая в паутинном переплетении тонких балок, четко вырисовывавшаяся на фоне ночного неба благодаря усыпавшим ее белым и цветным рабочим и предупредительным огням.

Я не отношусь к тем людям, которые щиплют себя, чтобы убедиться в реальности происходящего, а то бы мне сейчас предоставилась прекрасная возможность для этого. Привидься такое фантастическое марсианское сооружение, поднявшееся из моря, самому отъявленному пьянчуге, он в ужасе дал бы зарок пить только воду.

Я знал, что эти трубы представляют собой массивные полые металлические опоры почти невероятной прочности — каждая способна выдержать нагрузку в несколько сот тонн. И таких опор я насчитал не менее четырнадцати — по семь с каждой стороны, а между крайними опорами было не менее четырехсот футов. И самое удивительное — платформа была подвижной. С поднятыми опорами, погруженную в воду, ее буксируют в нужное место. Там опоры опускаются на морское дно, и приводимая в движение мощными двигателями платформа поднимается над морем на такую высоту, что становится недосягаемой для самых высоких волн во время урагана.

Все это я знал, но знать и видеть своими глазами — не одно и то же.

Кто-то тронул меня за руку, и от неожиданности я подпрыгнул. Я совсем забыл, где находился.

— Что вы думаете о ней, мистер Толбот? — поинтересовался шкипер. Нравится, а?

— Да, красиво. А сколько, интересно, стоила эта игрушка?

— Четыре миллиона долларов, — Займис пожал плечами. — Возможно, четыре с половиной.

— Хорошенькое капиталовложение — четыре миллиона долларов.

— Восемь, — поправил меня капитан. — Нельзя просто так прийти и начать бурить, мистер Толбот. Сначала надо купить участок морского дна, пять тысяч акров, — это три миллиона долларов. Затем надо пробурить скважину около двух миль глубиной. Это обойдется в три четверти миллиона если повезет.

Восемь миллионов долларов. И это еще не вложение капитала, это рискованное предприятие. Геологи могут ошибиться — они чаще ошибаются, чем дают точный прогноз. Какой же выигрыш надеялся получить генерал Блэр Рутвен человек, выбросивший восемь миллионов долларов, человек с его репутацией, решив преступить закон? Существовал лишь один способ установить это. Я содрогнулся и повернулся к Займису:

— Вы можете подойти поближе? Вплотную?

— Сделаем, — он показал рукой на ближнюю к нам сторону огромной конструкции, — видите пришвартованное судно?

Теперь я тоже увидел темные очертания судна около футов длиной, но почти крошечного по сравнению с массивной опорой. Его мачты должны были бы быть вдвое длиннее, чтобы достать до палубы платформы.

Я взглянул на Займиса:

— У нас будут неприятности из-за него, Джон?

— Вас интересует, не помешает ли оно нам? Нет. Мы зайдем с юга.

Он тронул штурвал, и «Матапан» покатился влево, чтобы обогнуть Х-13 с юга. Пойди мы направо, на север, судно оказалось бы в лучах прожекторов, освещавших платформу. Даже с расстояния мили мы не только ясно видели людей, сновавших по платформе, но и слышали приглушенный гул мощных моторов, скорее всего дизельных компрессоров. И это играло нам на руку; мне, правда, не приходило в голову, что на этих мобильных платформах работают круглые сутки, но шум на платформе будет заглушать еле слышный гул двигателей «Матапана».

Наше суденышко начало сильно качать. Мы шли полным бак-штагом на зюйд-вест, волны били нам в правый борт и начали перекатываться через палубу. Чтобы не промокнуть, я забрался под кусок парусины, лежавший возле штурвала, закурил последнюю сигарету и глянул на шкипера:

— Каковы шансы, что это судно уйдет, Джон?

— Не знаю. Небольшие, думаю. На нем привозят пищу, воду, промывочную жидкость для буровых и тысячи галлонов нефти. Присмотритесь, мистер Толбот. Это маленький танкер. Сейчас на нем доставляют горючее для двигателей, и, возможно, оно вырабатывает своими динамомашинами электроэнергию. А когда пойдет нефть, ее на нем будут отвозить.

Высунувшись из-под парусины, я вгляделся в темноту. Джон был прав судно действительно напоминало маленький танкер. Я видел подобные суда много лет назад во время войны: высокая приподнятая центральная палуба без всяких надстроек, служебные помещения и машинное отделение — в корме.

Типичный танкер для прибрежного плавания. Но больше меня сейчас привлекало то, что это судно, по словам Джона, находилось здесь практически постоянно.

— Я хочу попасть на судно, Джон. Можно это сделать? На самом деле мне не хотелось этого, но я знал, что это необходимо. Раньше мне не приходило в голову, что здесь на якоре болтается какое-нибудь судно, но теперь это внезапно стало самым важным фактором в моих рассуждениях.

— Но... но мне сказали, что вы хотите попасть на саму платформу, мистер Толбот.

— Да, возможно, но позднее. Можете подойти к нему?

— Могу попробовать, — мрачно ответил капитан Займис. — Плохая ночь, мистер Толбот.

Кому он это рассказывал?! Я считал эту ночь ужасной, но отвечать ему не стал. Мы шли вдоль длинной стороны платформы, и я видел, что поддерживающие ее массивные стальные опоры расположены не столь симметрично, как мне казалось. Между четвертой и пятой опорами имелся промежуток футов в 150 шириной и платформа спускалась к воде ближе, чем основная часть. Здесь стоял огромный подъемный кран. Судно бросило якорь между двумя стальными колоннами, расположенными по обеим сторонам этого прохода.

Через пять минут шкипер повел «Матапан» на восток, встав на курс, который должен был вывести нас к южной стороне платформы. Однако недолго мы наслаждались относительным комфортом, идя вразрез волне, — он снова натянул капюшон и направил судно на норд-вест. Мы прошли футах в сорока от носа стоявшего на якоре танкера, проскользнули буквально в футе от опоры и оказались под массивной платформой.

Один из молодых греков — бронзоволикий черноволосый парень по имени Эндрю — возился на носу «Матапана». И когда мы поравнялись со второй колонной со стороны моря, он что-то тихо крикнул Джону и одновременно как можно дальше кинул спасательный пояс, привязанный к бухте тонкой веревкой.

Джон до минимума уменьшил обороты двигателя, и наше судно, подталкиваемое волной, медленно продрейфовало обратно мимо колонны, с одной ее стороны, а спасательный пояс выплыл с другой, так что веревка опоясала колонну. Эндрю багром выудил пояс и начал тянуть веревку, состыкованную с более толстым манильским тросом. Через минуту «Матапан» оказался надежно пришвартованным к колонне, и Джон слегка подрабатывал винтами, чтобы натяжение троса под ударами волн не было столь сильным. Никто не слышал нас, никто не видел по крайней мере нам так казалось.

— Мы должны поторопиться, — тихо и тревожно сказал Джон. — Не знаю, сколько мы сможем ждать. Я просто чую шторм.

Он волновался, я волновался, мы все волновались. Но ему-то что — сиди и жди на суденышке. Никто не собирался вбивать ему голову в плечи или, привязав к ногам обломок скалы, бросать в воды Мексиканского залива.

— Вам нечего волноваться, — успокоил я его. Ему действительно не о чем было волноваться, чего нельзя было сказать обо мне. — Вернусь через полчаса.

Я сбросил плащ, затянул ворот и манжеты надетого под ним резинового костюма, приспособил на спине акваланг, затянул ремни, взял в одну руку маску, под мышкой второй зажал пальто, брюки и шляпу и осторожно ступил в резиновую лодку, спущенную командой на воду.

Эндрю сидел на корме этой непрочной штуковины и, когда я устроился поудобнее, отпустил планшир «Матапана». Волны быстро погнали нас под темной массой платформы, а Эндрю по мере нашего продвижения травил веревку — грести на резиновой лодке в такую волну достаточно трудно, а против волны — почти невозможно. В сто раз легче будет добраться до «Матапана», подтягивая лодку за веревку.

По моей команде, произнесенной шепотом, Эндрю закрепил веревку и развернул лодку. Мы подошли вплотную к борту танкера, но все еще находились в глубокой тени — танкер покачивался рядом с массивными опорами, но платформа нависала над ним и соответственно над нами на добрый десяток футов, и потому падавший под углом свет прожектора крана на колодезной палубе лишь слегка освещал дальнюю часть верхней палубы танкера. Все остальное судно находилось в тени, за исключением части полубака, освещаемой узкой полоской света, падавшей через прямоугольное отверстие в платформе. Через это отверстие были спущены вертикальные сходни в виде нескольких пролетов металлических ступеней, эти сходни, как я предположил, могли опускаться и подниматься при отливе и приливе.

Казалось, все это сделано специально для меня.

Судно сидело низко, и его планшир находился на уровне моей груди. Я достал из кармана пальто фонарик, забрался на борт и двинулся вперед в полной темноте. Не горели даже навигационные и якорные огни — их заменяли елочные гирлянды огней на нефтяной вышке. Легкий свет был только на корме, где располагались каюты и надстройки.

На приподнятый полубак село несколько скользящих дверей. Я отдраил одну и, дождавшись, когда судно, качнувшись, поможет мне, слегка приоткрыл ее так, чтобы пролезли рука, голова и фонарик. Бочки, банки с краской, канаты, доски, тяжелые цепи... — что-то вроде каптерки боцмана. Для меня здесь ничего интересного не было. Я закрыл дверь и задраил ее.

Тогда я двинулся мимо нефтяных танков на корму. Здесь была масса приподнятых люков с огромными задвижками, торчавшими в разные стороны, вдоль и поперек шли трубы различных размеров и на разной высоте, вентили, огромные механизмы для их открывания и отвратительные вентиляторы — мне кажется, я их все пересчитал своей головой, коленями и голенями. Это было все равно что пробивать путь в девственных джунглях. Металлических девственных джунглях.

На корме тоже не оказалось ничего интересного для меня. Большую часть палубы и надстройки занимали каюты. Один огромный люк был застеклен, и я посветил внутрь фонариком. Двигатели. Итак, этот люк исключался, да и вся верхняя палуба тоже.

Эндрю терпеливо ждал меня в лодке. Я скорее почувствовал, нежели увидел его вопрошающий взгляд и отрицательно покачал головой. В общем-то не было необходимости отвечать ему. Когда он увидел, что я натягиваю капюшон своего резинового костюма и кислородную маску, то все понял. Он помог мне обвязать вокруг пояса страховочный конец, и это заняло у нас целую минуту — лодка ходила ходуном и приходилось одной рукой держаться.

С кислородными баллонами я мог погрузиться всего футов на двадцать пять. Осадка танкера составляла скорее всего футов пятнадцать, поэтому я располагал достаточно хорошим запасом. Поиск под водой провода или чего-нибудь, висящего на проводе, оказался более простым делом, чем я предполагал, ибо уже на глубине порядка пятнадцати футов волнение моря почти не ощущалось. Эндрю подтягивал и ослаблял страховочный конец в зависимости от моих перемещений под водой так, будто занимался этим всю жизнь. Да, очевидно, так оно и было. Я дважды осмотрел всю подводную часть танкера, держась поближе к боковым килям и освещая каждый фут днища мощным подводным фонарем. Осматривая днище во второй раз, я увидел огромную мурену, которая выплыла из темноты и ткнулась головой с дьявольскими немигающими глазами и ужасными ядовитыми зубами прямо в стекло фонаря. Я несколько раз мигнул фонарем, и мурена уплыла. Но это все, что увидел.

Я почувствовал усталость, когда подплыл к лодке и забрался в нее, акваланг за пятнадцать минут пребывания под водой вымотает любого. Но я точно знал: найди я то, что искал, усталости бы как ни бывало. А я очень сильно рассчитывал на то, что пытался найти на судне и под ним, и был разочарован.

Я устал, был подавлен и вял и к тому же замерз. Очень хотелось курить. Я мечтал о потрескивающем огне камина, чашечке дымящегося кофе и хорошем стаканчике спиртного на ночь. Я думал о Германе Яблонски, мирно спавшем в большой кровати красного дерева в доме генерала. Сорвав маску и акваланг и стряхнув ласты, я онемевшими, непослушными пальцами надел ботинки, забросил брюки, пальто и шляпу на палубу танкера и сам забрался вслед за ними. Через три минуты, одетый в верхнюю одежду, с которой вода стекала, как с только что вынутой из стиральной машины простыни, я взбирался по сходням на колодезную палубу в ста футах надо мной.

Серые тучи закрыли последние звезды, но это меня не спасало. Я считал, что освещавшая сходни лампа была слабой, но ошибся — она казалась слабой только на расстоянии. В десяти футах от платформы лампа оказалась прожектором. А если они охраняют сходни? Что тогда? Врать, что я второй инженер с танкера и страдаю бессонницей? Стоять и придумывать какую-нибудь правдоподобную историю, пока под моими ногами не образуется лужа воды, стекающей с водолазного костюма, и пока мой визави будет рассматривать с интересом блестящую резину там, где должен быть воротничок и галстук? У меня не было пистолета, а я готов был верить, что любой человек, который каким-либо образом связан с генералом Рутвеном и Вайлендом, встав утром с кровати, надевает сначала плечевую кобуру, а потом уж носки. Почти каждый, с кем я встречался, представлял собой ходячий арсенал. А если меня возьмут на мушку? Мчаться по 135 ступеням вниз, пока кто-нибудь из них не снимет меня пулей? Конечно, можно и не бежать — сходни были ограждены только с трех сторон, а четвертая открывалась в сторону моря, но мне не удастся избежать падения на это месиво вентилей и труб на палубе танкера. Я пришел к выводу, что любой хотя бы чуть-чуть мыслящий человек после таких мыслей сразу спустился бы вниз.

Но я полез вверх.

К счастью, наверху никого не оказалось. Сходни выходили в нишу, закрытую с трех сторон: с одной — краем платформы, а с двух других высокими стальными стенами. Открытая сторона выходила прямо на колодезную палубу, где стоял кран. Тот маленький кусочек палубы, который я видел, был ярко освещен, и я слышал работу механизмов и голоса людей, находившихся футах в тридцати от меня. Мысль о том, чтобы подойти к ним, казалась малопривлекательной, и я поискал другой выход. Нашел его сразу: несколько стальных скоб, приваренных к одной из стальных стен высотой двадцать футов.

Я полез вверх. Распластался, перебравшись через стену, прополз несколько ярдов и укрылся в тени одной из массивных колонн. Теперь нефтяная вышка была как на ладони. В ста футах к северу от меня на большой приподнятой платформе стояла сама бурильная установка, вокруг которой суетились люди. Я предположил, что под этой платформой находились двигатели и помещения для жилья. Маленькая платформа на южной стороне, на которой стоял я, была почти пуста и имела полукруглую площадку, нависавшую над морем с юга. Предназначение этой большой и пустой площадки несколько озадачило меня, но затем что-то щелкнуло в моей памяти: Мери Рутвен сказала, что генерал обычно использовал для сообщения между платформой и берегом вертолет. А вертолету необходима посадочная площадка. Эта платформа ею и была.

На колодезной палубе между двумя платформами, почти у меня под ногами, с помощью гусеничного крана передвигали огромные бочки. Нефть на танкер, скорее всего, перекачивали по трубам, поэтому эти бочки явно предназначались для промывочного раствора — смеси баритов, используемой для закачки под давлением цемента, который образует внешние стенки скважины. По всей ширине вышки тянулся целый ряд больших складов, в основном открытых. Там, а может, и не там должно было находиться то, что я искал.

Я перешел на дальнюю сторону южной платформы, нашел еще одну лестницу из скоб и спустился на колодезную палубу. Теперь не было необходимости осторожничать или таиться, это могло лишь вызвать подозрения. Главное сейчас было — время, так как погода ухудшалась, ветер теперь, казалось, и не потому, что я находился на большой высоте, — дул в два раза сильнее, чем полчаса назад. Капитан Займис, наверное, уже на мачту лез от волнения.

Возможно, ему даже придется уйти без меня. Но в этой мысли не было будущего, особенно для меня, и я выбросил ее из головы.

Дверь первого склада была закрыта на тяжелую стальную задвижку, но без замка. Я отодвинул задвижку, открыл дверь и вошел. Внутри было темно, хоть глаз коли, но с помощью фонарика я быстро нашел выключатель, зажег свет и осмотрелся.

Склад был около ста футов длиной. На почти пустых стеллажах, сооруженных по обеим сторонам, лежало тридцать или сорок таких же длинных, как и склад, труб. На концах трубы были повреждены, словно какие-то металлические челюсти грызли их. Секции буровых штанг, и больше ничего. Я выключил свет, вышел и закрыл дверь. И тут тяжелая рука легла мне на плечо.

— Похоже, ищешь что-то, приятель? — в грубом голосе явно чувствовался ирландский акцент.

Не очень быстро, но и не совсем медленно я повернулся к нему, обеими руками стягивая полы моего пальто, будто закрываясь от ветра и мелкого холодного дождя, который сыпался на палубу, слегка поблескивая в лучах лампы и снова пропадая в темноте. У окликнувшего меня коренастого мужчины среднего возраста было морщинистое лицо, которое в зависимости от ситуации могло быть приветливым или свирепым. Сейчас его лицо было скорее свирепым, нежели доброжелательным, но не совсем уж свирепым, и я решил рискнуть.

— Да, ищу. — Я не пытался скрыть свой британский акцент, наоборот, усилил его. Четкий британский акцент в Соединенных Штатах вызывал не подозрения, а лишь снисхождение к его владельцу как к человеку, у которого не все дома.

— Буровой мастер направил меня к бригадиру. Вы — это он?

— Боже! — воскликнул он. Он явно должен был, на мой взгляд, употребить другое славящее бога ирландское выражение, но мой грамматический шедевр сбил его с толку. Было видно, как он пытается прийти в себя.

— Мистер Джерролд послал тебя найти меня?

— Да, именно так. Ужасная ночь, не правда ли? — сказал я, натянув шляпу поглубже. — Я не завидую вам, ребята.

— Если ты искал меня, — удивился он, — то зачем совал нос на склад?

— Я видел, что вы заняты, а поскольку он думает, что потерял это здесь, я подумал, что я, может быть...

— Кто, что потерял и где? — Он дышал глубоко и являл собой воплощенное терпение.

— Генерал. Генерал Рутвен. Портфель с очень важными личными бумагами, которые нужны ему очень срочно. Он был с проверкой вчера... дайте вспомнить... да, до полудня, когда получил это гнусное известие.

— Он — что?

— Ну, когда узнал, что его дочь похитили. Он бросился к своему вертолету и забыл портфель, и...

— Понял. Важно, да?

— Очень. Генерал Рутвен говорит, что оставил его за какой-то дверью.

Это большой портфель из сафьяна с золотыми буквами К. С. Ф.

— К. С. Ф.? Кажется, ты сказал, что это генеральский портфель?

— Бумаги генерала. Он взял на время мой портфель. Я — Фарнборо, его личный секретарь. — Маловероятно, что один из многочисленных бригадиров, нанятых генералом, знал фамилию настоящего секретаря. — К. С. Фарнборо.

— К. С.? — Вся его подозрительность и свирепость испарились. Он широко улыбнулся. — Случайно не Клод Сесл?

— Одно из моих имен действительно Клод, — тихо ответил я. — Не думаю, что это смешно. — Я правильно раскусил ирландца, он через минуту раскаялся.

— Извините, мистер Фарнборо, болтаю, не подумав. Я не хотел вас обидеть. Хотите, я и мои ребята поможем вам искать?

— Был бы очень признателен. Если портфель здесь, мы найдем его через пять минут.

Он пошел и отдал приказание своей бригаде. Но меня не интересовали результаты их поисков; меня больше интересовало, как побыстрее смыться с этой платформы. Никакого портфеля здесь не было. Да и ничего другого тоже.

Я даже не стал заглядывать внутрь складов, ибо тот факт, что на дверях не было никаких замков и открывали их перед первым встречным, служил достаточным доказательством, что скрывать им нечего. Кроме того, генералу пришлось бы брать клятву молчать с очень большого числа людей, а за милю. было видно, что приветливый ирландец не станет влезать в уголовщину. Таких людей узнаешь с первого взгляда, и бригадир относился к этой категории людей.

Я мог бы ускользнуть и спуститься по сходням, пока продолжался поиск, но это было бы глупо. Поиски потерянного портфеля ничто по сравнению с повальным поиском пропавшего К. С. Фарнборо. Они могут предположить, что я упал с платформы, и мощные прожекторы сразу же нащупают «Матапан». И даже если бы я уже находился на его борту, мне не хотелось бы отходить далеко от платформы, по крайней мере сейчас. И уж никак не хотелось бы, чтобы до берега дошло известие, будто какой-то человек, назвавшийся секретарем генерала, шатался по Х-13.

Что же делать, когда закончатся поиски? Бригадир будет ожидать, что я доложу мистеру Джерролду о том, что поиски не увенчались успехом. А если я пойду к мистеру Джерролду, то обратный путь по сходням будет мне отрезан.

Пока что бригадиру не пришло в голову поинтересоваться, как я попал на платформу. Хотя он должен был знать, что уже несколько часов к платформе не подлетал вертолет и не подходило судно, а значит, я должен был находиться на платформе уже несколько часов. Но тогда возникает вопрос: почему я так поздно приступил к поискам пропавшего портфеля?

Поиски, насколько я понял, закончились. Двери закрыли, и бригадир пошел ко мне, но тут зазвонил висевший на стене телефон, и бригадир снял трубку. Я отошел подальше в темноту и застегнул пальто на все пуговицы до самого подбородка. Это не вызовет подозрений — дул сильный ветер и шел косой холодный дождь.

Бригадир повесил трубку и подошел ко мне:

— Извините, мистер Фарнборо, ничего не нашли. Вы уверены, что генерал оставил портфель здесь?

— Уверен, мистер... Как вас?

— Курран. Джо Курран. Портфеля здесь нет. А у нас сейчас нет времени продолжать поиски. — Он еще больше сгорбился под своим черным блестящим плащом. — Надо идти и — раз-два взяли эту проклятую трубу.

— Да, конечно, — вежливо ответил я.

Он ухмыльнулся и пояснил:

— Буровую коронку. Надо извлечь ее и заменить.

— В такую ночь, при таком ветре? Потребуется время.

— Да, шесть часов, если нам повезет. Эта проклятая коронка забурилась на две с половиной мили, мистер Фарнборо.

Я издал подходящие к случаю звуки — якобы удивление, хотя больше мне хотелось вздохнуть с облегчением. У мистера Куррана, который будет работать последующие шесть часов при такой погоде, будет масса других забот и не будет времени интересоваться шатающимся по платформе секретарем.

Курран собрался уходить. Его люди уже прошли мимо нас и взобрались по сходному трапу на северную платформу.

— Идете, мистер Фарнборо?

— Пока нет, — с трудом улыбнулся я. — Пойду посижу несколько минут в закутке у сходен и подумаю, что сказать генералу. — На меня сошло вдохновение. — Видите ли, он звонил пять минут назад. Вы же знаете, каков он. Бог его знает, что ему сказать.

— Да, у него крутой нрав. — Слова Куррана ничего не значили — все его мысли были уже заняты предстоящим извлечением буровой коронки. — Увидимся еще.

— Да, спасибо вам.

Я посмотрел ему вслед и через две минуты уже сидел в резиновой лодке, а еще через две мы находились на борту «Матапана».

— Вы очень задержались, мистер Толбот, — пожурил меня капитан Займис.

Его подвижность наводила на мысль, что он тут прыгал в темноте по всей палубе от нетерпения, хотя надо быть обезьяной, чтобы не вылететь за борт этого ходившего ходуном суденышка при первом же прыжке. Двигатель сейчас гудел сильнее и не только потому, что шкипер был вынужден увеличить обороты, чтобы уменьшить натяжение швартовых, но и потому, что суденышко раскачивалось так сильно, что каждый раз, когда оно зарывалось носом в волну, корма поднималась и подводный выхлоп превращался в надводный.

— Удачно или нет? — прокричал капитан Займис мне в ухо.

— Нет.

— Ну что ж, печально. Но это не имеет значения. Надо немедленно уходить.

— Еще десять минут, Джон. Всего десять минут. Это очень важно.

— Нет, надо уходить немедленно. — И он начал отдавать приказы молодым парням, сидевшим на носу. Я схватил его за руку.

— Вы что, боитесь, капитан? — Это было несправедливо, но я был в отчаянии.

— Я начинаю бояться, — ответил он с достоинством. — Все умные люди понимают, когда стоит бояться, а когда — нет, а я думаю, что я не дурак, мистер Толбот. Бывают времена, когда человек эгоистичен, если не боится. У меня шестеро детей, мистер Толбот.

— А у меня трое. На самом деле у меня не было ни одного — больше не было. Я даже не был женат — больше не был.

Долгое время мы стояли, держась за мачту бешено раскачивавшегося в почти непроглядной тьме «Матапана», и лишь свист ветра нарушал тишину. Я изменил тактику:

— От этого зависят жизни многих людей, капитан Займис. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Вы хотите, чтобы пошли разговоры, что капитан Займис не захотел подождать десять минут и из-за этого погибли люди?

Он помолчал некоторое время и потом сказал:

— Десять минут. Не больше.

Я сбросил ботинки и одежду, убедился, что страховочная веревка надежно обвязана вокруг талии чуть выше грузил, надел кислородную маску и заковылял на нос, снова почему-то вспомнив Германа Яблонски, спящего сном праведника на своей кровати красного дерева. Я подождал, пока подойдет самая большая волна, и, когда нос «Матапана» зарылся в воду, спрыгнул за борт и ухватился за канат, которым судно было пришвартовано к колонне.

Перебирая руками по канату, я двинулся к колонне, находившейся футах в двадцати от меня, но, даже держась за канат, получал весьма чувствительные удары от волн и, не будь у меня кислородной, маски, не знаю, сколько воды заглотнул бы. Ударившись о колонну, я отпустил канат и попытался ухватиться за нее. Зачем я это сделал — не знаю. С таким же успехом я мог бы попробовать обхватить железнодорожную цистерну — колонна имела почти такой же диаметр. Я успел зацепиться за канат до того, как меня унесло волной, и начал пробираться вокруг колонны. Это было непросто.

Каждый раз, когда волна приподнимала нос «Матапана», канат натягивался и сильно прижимал мою руку к колонне, но пока мне не оторвало пальцы, меня это не волновало.

Повернувшись спиной к волне, я отпустил канат, расставил руки и ноги и начал спускаться под воду по колонне, как какой-нибудь сингалец спускается с высоченной пальмы. Эндрю все так же искусно травил веревку.

Десять футов, двадцать — ничего; тридцать, тридцать пять... Сердце начало давать перебои, голова закружилась — я спустился глубже, чем допускалось при работе в кислородном оборудовании замкнутого цикла. Быстро начал я всплывать, полуплывя, полукарабкаясь по колонне, и остановился на глубине около пятнадцати футов, вцепившись в колонну, как кот, который забрался на дерево и не может слезть.

Пять минут из десяти, отпущенных капитаном Займисом, прошло. Мое время почти истекло. Но это была именно та платформа, которая мне нужна.

Сам генерал сообщил мне об этом, а человеку, у которого нет шансов сбежать, нет необходимости врать. К тому же воспоминания о неуклюжем человеке с шаркающей походкой, который внес поднос с напитками в комнату генерала, подсказали это со всей определенностью.

Но ни на судне, ни под ним ничего не было. Я мог поклясться в этом.

Ничего не было и на самой нефтяной платформе — в этом я тоже мог поклясться. Но тогда это должно быть под ней — привязано к проволоке или цепи, а они в свою очередь прикреплены под водой к одной из опор.

Я старался соображать побыстрее. Какую из четырнадцати опор они могли использовать? Почти с полной уверенностью можно исключить восемь опор, поддерживающих буровую платформу, — там слишком много света, чужих глаз в общем, там слишком опасно. Поэтому это должна быть вертолетная площадка, под которой болтался на канате «Матапан». Чтобы еще сузить район поисков у меня оставались считанные минуты — я решил: то, что ищу, спрятано со стороны моря, где я сейчас находился, а не со стороны берега, где швартующиеся суда всегда представляя ли собой опасность.

Среднюю колонну из трех, к которой был привязан «Матапан», я уже обследовал. Какую из оставшихся двух колонн осмотреть? Решение пришло само: моя страховочная веревка проходила с левой стороны колонны, и попытка проплыть вокруг колонны отнимет слишком много времени. Я поднялся на поверхность, дважды дернул за веревку, требуя ослабить ее, и, сильно оттолкнувшись обеими ногами от колонны, рванул к угловой колонне.

С огромным трудом пробился я к ней. Теперь я понял, почему так волновался капитан Займис, а ведь у него было сорокафутовое судно с сорокасильным двигателем, чтобы бороться с ветром и с усиливающимися волнами, у которых уже появились белые гребни. Я же мог рассчитывать только на себя. Тяжелые грузила на поясе никак не помогали мне. Проплыв, безумно колотя руками и ногами по воде и дыша, как паровоз, те пятьдесят футов, которые разделяли колонны, я чувствовал себя так, будто проплыл сотню ярдов. Кислородная маска не была рассчитана на такое дыхание, но я все же добрался до колонны.

И снова, раскорячившись, как краб, и прижатый волнами к колонне, пополз вниз. На этот раз мне было легче, поскольку случайно я наткнулся рукой на широкие и глубокие желоба, шедшие вниз. Я не инженер, но знал, что это должен быть червячный винт, соединенный с приводимым в движение мотором ведущим колесом, необходимым для подъема и спуска этих колонн.

Такой же винт должен быть и на первой колонне, но я его не нашел.

Это было похоже на спуск по скале, по выбитым в ней ступеням. Каждые два фута я останавливался и обшаривал колонну руками в поисках выступа или проволоки, но не находил ничего, кроме гладкой и очень скользкой поверхности колонны. Но упорно лез вниз, все больше ощущая возрастающее давление воды и затрудненность дыхания. На глубине около сорока футов я решил, что на сегодня достаточно. Повреждение барабанных перепонок или легких или появление азота в крови не помогут в поисках. Я сдался и начал всплывать.

Почти у поверхности я задержался, чтобы отдохнуть и прийти в себя.

Горько было разочарование — я рассчитывал на эту попытку. Устало прислонив голову к колонне, я с тоскливой безысходностью подумал, что придется начать все сначала, а у меня нет ни малейшего представления, с чего начать. Устал. Смертельно устал! И вдруг усталость как рукой сняло.

Из огромной стальной колонны доносились звуки. В этом не было сомнений, вместо того чтобы «молчать», колонна «звучала».

Я сорвал резиновый шлем — при этом под маску попала вода, заставив меня закашляться и глотнуть воды, — и прижался ухом к холодной стали.

Колонна вибрировала от сильного звука так, что вызывала сотрясение у меня в голове. Наполненные водой колонны не вибрируют от звука. Но эта, без сомнения, вибрировала. Внутри колонны — воздух. Воздух! Я сразу же узнал этот своеобразный звук. Этот звук, ритмически усиливающийся и стихающий по мере увеличения и уменьшения оборотов мотора, был многие годы тесно связан с моей работой. Внутри колонны работал компрессор, и очень большой. Большой компрессор внутри опоры нефтяной платформы, находящейся далеко в Мексиканском заливе. Это не имело никакого смысла. Я прислонился к металлу лбом, и казалось, что отдававшаяся у меня в голове вибрация была настойчивым, требовательным голосом, пытавшимся сообщить мне что-то срочное и очень важное. Я прислушался и внезапно уловил смысл во всем этом. Но мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может быть ответом, а потом — понять, что это и есть ответ. И тогда у меня пропали все сомнения.

Я трижды резко дернул за веревку и через минуту оказался на борту «Матапана». Меня подняли на борт так быстро и так бесцеремонно, как будто я был мешком с углем, и я еще снимал кислородные баллоны и маску, а капитан Займис уже отрывисто приказал отвязать швартовочный канат, дал полный ход, провел судно вплотную к колонне и положил руль круто на борт.

«Матапан» стал сильно крепиться, встав бортом к волне, брызги обрушились на нас через правый борт, а затем, встав на курс кормой к ветру, направился к берегу.

Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся, переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он был прав — идя кормой к волне, «Матапан» почти не испытывал качки. Капитан плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на борт, спросил:

— Успешно?

— Успешно. — Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я добавил:

— Благодаря вам, капитан.

Он поклонился:

— Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. — Он зажег спичку и поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой Святого Николая.

Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше.

Глава 6

Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил «Матапан» к деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни звездочки — ночь была настолько темной, что практически невозможно было отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты, но мне надо было идти, и идти немедленно. Я должен незаметно пробраться в дом, поговорить с Яблонски и до утра просушить одежду. Мои вещи все еще находились в «Ла Контессе», поэтому я располагал лишь одним костюмом, и его нужно было до утра просушить. Я не мог надеяться на то, что никто не захочет повидать меня до вечера, как, например, вчера. Генерал сказал, что расскажет мне о работе через тридцать шесть часов, а они истекают в восемь утра. Я позаимствовал у капитана Займиса длинный плащ и натянул его поверх моего дождевика. Плащ был мне немного маловат — казалось, что на мне смирительная рубашка. Пожал всем руки, поблагодарил за все, что они сделали для меня, и ушел.

В два пятнадцать, после короткой остановки у телефона-автомата, я припарковал «корвет» в том месте, где нашел его, и пошел пешком. И брел по обочине дороги в направлении съезда к дому генерала. Тротуара на обочине не было — люди, живущие здесь, не нуждались в нем. Кюветы превратились в реки грязной воды глубиной по щиколотки. Я сомневался, сумею ли к утру высушить свои ботинки.

Я проскользнул мимо домика, в котором жил, или, возможно, жил шофер.

Тоннель ярко освещался, и перебираться через ворота было не очень умно. К тому же опыт подсказывал мне: если сильно нажать на верхнюю перекладину, то может включиться электрический звонок.

В тридцати ярдах от подъездной дороги я пробрался сквозь великолепную живую изгородь высотой восемь футов, окружавшую имение генерала. Менее чем в двух ярдах за этой изгородью возвышалась не менее великолепная стена высотой восемь футов, гостеприимно усаженная кусками битого стекла. Как я узнал от Яблонски, ни живая изгородь, скрывавшая стену, ни стена, предназначенная для отпугивания людей слишком стеснительных, чтобы пройти через главные ворота, не были характерны только для имения генерала. У всех его соседей хватало денег, чтобы защищать себя таким же образом.

Веревка, свисавшая с ветви росшего за стеной толстого виргинского дуба, была на месте. Плащ страшно мешал мне, и я с трудом перебрался через стену, отвязал веревку и закопал ее под корнями дуба. Я не думал, что мне еще раз придется воспользоваться веревкой, но кто знает. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей Вайленда нашел ее.

Если что и было характерно для имения генерала, так это забор в двадцати футах за стеной. Он состоял из пяти ниток проволоки, три верхние — из колючей проволоки. Любой здравомыслящий человек приподнял бы второй снизу провод, опустил бы самый нижний и пролез бы внутрь. Но благодаря Яблонски я знал то, чего не знал любой здравомыслящий человек: эти провода приводили в действие звонок, поэтому я перебрался через верх, изодрав весь плащ. Эндрю больше не удастся поносить его, даже если он получит его назад.

Под тесно посаженными деревьями темнота была почти полной. У меня был фонарик, но я не осмеливался воспользоваться им. И вынужден был положиться на удачу и свою интуицию, чтобы добраться через сад к пожарной лестнице.

Мне требовалось пройти около двухсот ярдов — это займет не более четверти часа.

Я шел, вытянув руки вперед, и, лишь наткнувшись лицом на ствол дерева, понял, что бесполезно как расставлять руки, так и вытягивать их вперед. Я ничего не мог поделать с бородатым испанским мхом, на который постоянно натыкался лицом, зато прекрасно справлялся с сотнями сухих сучков и веток, усыпавшими землю. Я не шел — я скользил. Не поднимал ноги, а медленно и осторожно вытягивал их вперед, отодвигая в сторону все, что встречалось на пути. И не переносил вес на ногу, не убедившись в том, что ничто не треснет и не заскрипит под ногой.

Через десять минут я начал всерьез думать, не заблудился ли. Вдруг мне показалось, что за деревьями мелькнул крошечный огонек — вспыхнул и погас. Он мог померещиться мне, но у меня не столь развитое воображение.

Поэтому я пошел еще медленнее, натянув поглубже шляпу, подняв воротник, чтобы бледное пятно моего лица не выдало меня. В трех футах от меня вы не услышали бы шуршания моего плаща — так я был осторожен.

Вовсю ругал я испанский мох: его свисавшие пучки попадали в лицо и заставляли закрывать глаза именно тогда, когда этого нельзя было делать.

Мне хотелось упасть на четвереньки и дальше пробираться в таком положении.

Я бы так и сделал, но знал, что шорох плаща выдаст меня.

Затем я снова увидел этот огонек — футах в тридцати от меня, но светил он не в мою сторону, а освещал что-то на земле. Я сделал два быстрых шага вперед, желая посмотреть на источник света, и обнаружил, что моя способность ориентироваться в темноте не подвела меня. Огород был окружен деревянным забором, и я наткнулся прямо на него. Верхняя планка скрипнула, как дверь заброшенной темницы.

Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его, но теперь он освещал не землю, а обшаривал огород. Человек с фонариком был пуглив, как котенок. Он ведь должен был сориентироваться, откуда донесся скрип, и, осветив это место фонариком, моментально обнаружить меня, а вместо этого он беспорядочно водил фонариком туда-сюда, и у меня было время, чтобы сделать один длинный шаг назад. Лишь один, но его хватило, чтобы слиться с ближайшим дубом. Я прижался к дубу так сильно, будто пытался свалить его и страстно желал лишь одного — чтобы у меня был пистолет.

— Дай мне фонарик, — холодный, невыразительный голос, без сомнения, принадлежал Ройалу. Свет фонарика метнулся в сторону, а затем снова осветил землю. — Давай, продолжай.

— Но я слышал шум, мистер Ройал, — дрожащий шепот принадлежал Ларри.

— Там, точно там, я точно слышал.

— Я тоже слышал. — С таким голосом, как у Ройала, в котором столько же тепла, сколько в ведерке со льдом для шампанского, трудно успокоить кого-либо, но Ройал очень старался. — Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести?

— Послушайте, мистер Ройал, — с отчаянием прошептал Ларри, — я не ошибся, правда, я слышал...

— Что, забыл нанюхаться на ночь своего белого порошка? — оборвал его Ройал. Даже секунда доброжелательного отношения к другим была для него слишком долгой. — Боже, зачем я связался с таким наркоманом, как ты?

Заткнись и работай.

Ларри заткнулся. Меня заинтересовало то, что сказал Ройал, поскольку интересовали, с тех пор как я увидел Ларри, его поведение, тот факт, что ему позволили общаться с Вайлендом и генералом, та свобода, которой он пользовался, и само его присутствие здесь. Крупная преступная организация, старающаяся загрести большие деньги, — а я не мог представить, что такая банда не стремится заработать большие деньги, — обычно подбирает своих членов с большой осторожностью и предусмотрительностью, как крупные корпорации подбирают крупных администраторов. Более того, ошибка по недосмотру, опрометчивость администратора не развалят крупную корпорацию, но они могут развалить преступную организацию. Крупные преступления являются большим бизнесом, а крупные преступники — крупными бизнесменами, и они занимаются своей незаконной деятельностью с той же тщательностью и аккуратностью, что и их законопослушные коллеги. Если возникает — что, правда, очень нежелательно — необходимость убрать соперников или человека, угрожающего их безопасности, то это поручалось тихим, вежливым людям типа Ройала, но Ларри им нужен был так же, как зажженная спичка на пороховом складе.

Их было трое в этом углу огорода — Ройал, Ларри и дворецкий, круг обязанностей которого, казалось, был шире, чем можно было ждать от человека его профессии в лучших загородных домах, принадлежащих представителям высших слоев английского общества. Ларри и дворецкий что-то делали лопатами. Сначала я подумал, что они копают яму. Ройал прикрывал фонарик, но при таком дожде даже в десяти футах было сложно что-либо разглядеть. Однако постепенно, скорее по звукам, я понял, что они закапывали какую-то яму. Я улыбнулся — мог побиться об заклад: они закапывали что-то очень ценное, что не пролежит здесь долго. Огород — не очень подходящее место для сокрытия клада.

Через три минуты они закончили работу. Кто-то из них обработал землю граблями. Я предположил, что они копали на недавно вскопанной грядке и хотели скрыть следы своей работы. Затем все пошли к стоявшему в нескольких ярдах навесу и бросили там лопаты и грабли.

Тихо разговаривая, они вышли из-под навеса. Ройал с фонариком в руке шел впереди. Они прошли через калитку футах в пятнадцати от меня, но к этому времени я отошел на несколько ярдов в лес и спрятался за толстым дубом. Они все вместе двинулись по тропинке, которая вела к входу в дом, и постепенно голоса их затихли. Полоска света упала на крыльцо, до меня донесся звук закрываемой двери, и наступила тишина.

Я застыл на месте, не сдвинувшись ни на дюйм. Дождь лил теперь в два раза сильнее, и плотная крона дуба совсем не защищала меня, но я не двигался. Струи дождя затекали мне за шиворот и текли по спине, но я не двигался, затекали мне в ботинки, но я не двигался. Вода поднялась уже выше щиколоток, но я не двигался. Стоял подобно скульптуре, высеченной изо льда, но холоднее льда. Руки мои онемели, ноги замерзли, и каждые десять секунд тело сотрясала дрожь. Я все на свете отдал бы, лишь бы иметь возможность двигаться, но не двигался, двигались только мои глаза.

Слух теперь мало помогал мне. При таком завывании все усиливающегося ветра в верхушках деревьев и шуме ливня невозможно услышать шаги человека и на расстоянии десяти футов. Но если вы простоите три четверти часа неподвижно, то ваши глаза привыкнут к темноте, и вы заметите движение и в десяти ярдах от вас. И я заметил движение.

Осторожные движения. Думаю, внезапный порыв ветра и дождя заставил лопнуть терпение у тени, которая вышла из-под ближайшего дерева и тихо направилась к дому. Если бы я не столь внимательно оглядывался вокруг, то не заметил бы этого человека, поскольку ничего не слышал. Но я заметил его — тень, двигавшуюся беззвучно. Тихий, смертельно опасный человек — Ройал.

Сказанные им Ларри слова явно предназначались для того, чтобы обмануть любою возможного слушателя. Ройал слышал шум. И шум достаточно странный, чтобы заставить его поинтересоваться, нет ли здесь кого. Но лишь поинтересоваться. Если бы Ройал был уверен в присутствии постороннего, то он провел бы здесь всю ночь, чтобы нанести удар, смертельный удар. Я представил себе, что сразу после их ухода иду в огород, беру лопату и начинаю искать — и мне стало еще холоднее. Я представил, как наклоняюсь над ямой, сзади неслышимый и невидимый подходит Ройал и выпускает пулю, всего одну медно-никелевую пулю 22-го калибра, мне в затылок.

Но я должен был посмотреть, что они закопали, и лучшего для этого времени, чем сейчас, не найти. Дождь лил как из ведра, и было темно, как в могиле. Маловероятно, что Ройал вернется, хотя... Хотя я не мог поручиться, что этот коварный дьявольский ум не придумает еще что-нибудь.

Но даже если он вернется, то прежде чем сможет двигаться, ему понадобится по меньшей мере минут десять, чтобы после яркого света привыкнуть к полной темноте. А он явно не станет ходить здесь с фонариком. Уж если он не пошевелился, когда понял, что в поместье — чужой и чужой этот видел возню на огороде, то, посчитав такого чужака осторожным и опасным человеком, не станет искать его с фонарем — напрашиваться на пулю в спину, ведь Ройал не мог знать, что чужак не вооружен.

Я подумал, что десяти минут мне хватит: закапывать на огороде что-либо надолго нелепо, а так как ни Ларри, ни дворецкий не были похожи на людей, которым работа лопатой доставляет удовольствие, то они не станут копать даже на дюйм глубже необходимого. И оказался прав. Я нашел под навесом лопату, с помощью точечного луча фонарика обнаружил свежераспаханную землю, и с того момента, как я прошел через калитку, до того, как я снял два или три дюйма земли, покрывавшей что-то вроде белого соснового ящика, прошло не более пяти минут.

Одна сторона ящика была чуть выше другой, и поэтому сильный дождь через минуту смыл с его поверхности всю землю. Я аккуратно включил фонарик. Никаких пометок, ничего, что позволило бы мне узнать о содержимом ящика.

С обоих торцов его имелись ручки. Обеими руками я взялся за одну из них и попытался приподнять ящик, но он был пяти футов в длину и, казалось, набит кирпичами. Я смог бы передвинуть его, но земля вокруг ямы настолько пропиталась водой и стала такой мягкой, что я по щиколотки погрузился в нее.

Я снова достал фонарик, отрегулировал его, чтобы пятно света было не более самой мелкой монеты, и начал осматривать поверхность ящика. Никаких металлических щеколд, никаких болтов. Насколько я понял, крышка была просто прибита гвоздями. Я подсунул под крышку лопату. Гвозди заскрипели, когда я начал выдирать их из дерева, но я не обращал на это внимания, и мне удалось оторвать один конец крышки. Я приподнял ее на пару футов и посветил внутрь.

Даже мертвый, Яблонски улыбался. Улыбка была кривой, такой же кривой, каким стал сам Яблонски, силой запихнутый в этот тесный ящик, но все же это была улыбка. Его лицо было спокойным и безмятежным. Концом карандаша можно было закрыть эту крохотную дырочку между его глаз. Такую дырочку оставляет медно-никелевая пуля 22-го калибра.

Там, в заливе, я дважды вспоминал о мирно спящем Яблонски, и он действительно спал, вот уже много часов, холодный, как мрамор.

Обшаривать его карманы я не стал — Ройал и Вайленд сделали это до меня. Кроме того, я знал, что у Яблонски при себе не было ничего изобличающего, ничего указывающего на истинную причину его пребывания в этом доме, ничего, что могло выдать меня.

Я стер капли дождя с лица Яблонски, опустил крышку и аккуратно забил гвозди концом лопаты. Я рыл яму, а закапывал могилу. Ройалу повезло, что я тогда не встретил его.

Поставив лопату и грабли под навес, я покинул огород.

Домик у входа не был освещен. Я нашел дверь и два окна невысоко от земли — домик был одноэтажным, — но все запертые. В таком месте так и должно было быть — все всегда заперто.

Но гараж не был заперт. Не найдется идиота, который попытался бы увести парочку «роллс-ройсов», даже если бы он мог прорваться через ворота. Гараж был под стать машинам: о таких верстаках и инструментах мечтал каждый любитель делать все своими руками.

Я испортил пару стамесок по дереву, но мне все же удалось отодвинуть щеколду на одном окне. Казалось маловероятным, что в домике установлена охранная сигнализация, так как на подъемных окнах не было шпингалетов. Но я не стал рисковать, опустил верхнюю половинку окна и пробрался внутрь.

Обычно специалисты считают, что домушник — раб привычки, которая заставляет его поднимать нижнюю половинку окна и пробираться под ней, и не утруждая себя, натягивают провод на уровне пояса, а не над головой. В этом домике я обнаружил, что средней руки специалист все же работал здесь: сигнализация была установлена.

Я не свалился никому на голову и не побил горшки и чашки на кухне только потому, что выбрал помещение с матовыми стеклами, и мог побиться об заклад, что это ванная. Так оно и оказалось.

В коридоре я включил фонарик. Архитектура домика, если это можно было назвать архитектурой, была незатейливой. Коридор напрямую соединял парадную и заднюю двери. По обе стороны коридора располагались две небольшие комнатки.

Комнатка напротив ванной оказалась кухней — ничего интересного в ней не оказалось. Я двинулся по коридору так тихо, как позволяли мне скрипевшие ботинки, добрался до двери слева, осторожно нажал на ручку и бесшумно вошел.

Именно сюда-то мне и нужно было попасть. Закрыв за собой дверь, я прислушался: от левой стены доносилось глубокое, равномерное дыхание, и я тихо двинулся в ту сторону. А когда оказался футах в четырех, зажег фонарик и направил луч прямо в глаза спящему человеку.

Он проснулся моментально и приподнялся на кровати на локте, другой рукой прикрывая глаза от слепящего света. Я обратил внимание, что даже разбуженный посреди ночи он выглядел так, будто причесал свои блестящие черные волосы лишь десять минут назад. Я же всегда просыпался с копной всклокоченных волос — точной копией современной женской прически «а ля Гаврош» — произведением близорукого идиота с садовыми ножницами в руках.

Он не стал ничего предпринимать. Это был здоровенный здравомыслящий человек, который знал, когда можно что-либо предпринять, а когда — нельзя.

И он знал, что сейчас не время для этого, особенно когда почти ничего не видишь.

— За фонариком пистолет тридцать второго калибра, Кеннеди, — сказал я. — Где твой пистолет?

— Какой пистолет? — В его голосе не слышалось страха — он не испугался.

— Вставай! — приказал я.

Пижама была не темно-бордовой, что меня очень удивило и обрадовало.

— Отойди к двери.

Он отошел. Я сунул руку под подушку.

— Вот этот пистолет, — сказал я, доставая маленький пистолет серого цвета. — Вернись к кровати и сядь.

Взяв фонарик в левую руку, а пистолет — в правую, я быстро осмотрел комнату. В ней было только одно окно, наглухо зашторенное занавеской. Я подошел к двери, включил свет, посмотрел на пистолет и снял его с предохранителя.

— Так у тебя не было пистолета, — сказал Кеннеди.

— Теперь есть.

— Он не заряжен, друг.

— Рассказывай сказки, — сказал я устало. — Ты что, держишь его под подушкой, только чтобы пачкать наволочки? Если бы пистолет не был заряжен, ты набросился бы на меня, как экспресс «Чатануга».

Я оглядел комнату. Приятное мужское жилище с хорошим ковром, парой кресел, столом со скатертью, небольшим диванчиком и посудным шкафчиком. Я достал из шкафчика бутылку виски и пару стаканчиков.

— С твоего позволения, конечно, — я посмотрел на Кеннеди.

— Веселый парень, — холодно ответил он. Я налил себе виски, и много я нуждался в этом. Выпив, я уставился на Кеннеди, а он на меня.

— Кто ты, приятель? — спросил он.

Я забыл, что он видит лишь незначительную часть моего лица, и опустил воротник штормовки.

— Толбот, — медленно сказал Кеннеди. — Джон Толбот, убийца.

— Да, это я, — согласился я. — Убийца. Он сидел неподвижно, глядя на меня. Наверное, десятки мыслей кружились в его голове, но ни одна из них не отразилась на лице. Оно было столь же выразительно, как лицо деревянной статуи индейца. Но его карие умные глаза выдали его. Он не смог скрыть враждебности и холодной злобы, таившихся в их глубине.

— Чего ты хочешь, Толбот? Что ты делаешь здесь?

— Иными словами, почему я не уношу ноги?

— Почему ты вернулся? Они держали тебя взаперти в доме, бог его знает — почему, с вечера вторника. Ты бежал, тебе не потребовалось кого-нибудь при побеге пришить, иначе я бы об этом знал. Возможно, они даже не догадываются о твоем побеге, иначе я бы об этом тоже знал. Но ты отсутствовал, ты выходил в море — я чувствую его запах и вижу, на тебе рыбацкая штормовка. И бежал ты давно — не смог бы так промокнуть за полчаса, даже если бы стоял под водопадом. И после этого ты возвращаешься.

Убийца, человек, которого разыскивают. Все это чертовски странно.

— Действительно, странно, — согласился я. Виски было хорошим, и впервые за многие часы я почувствовал себя почти человеком. — Слушай, а что это за странная компания, на которую ты здесь работаешь? — спросил я, отметив про себя, что этот шофер — умный парень, соображает быстро.

Он ничего не ответил. Но, думаю, если бы я работал в этом доме, то тоже не стал бы обсуждать своих хозяев с первым попавшимся убийцей. Я сделал вторую попытку.

— Дочь генерала — мисс Мери — хорошенькая шлюшка, не правда ли?

Это достало его. Он вскочил с кровати, в глазах его засветилось бешенство. Руки сжались в кулаки, и он был на полпути ко мне, прежде чем вспомнил, что пистолет направлен ему в грудь.

— Хотел бы я, чтобы ты, Толбот, повторил все это, но без пистолета в руке.

— Вот так-то лучше, — одобрительно произнес я. — Наконец-то появились первые признаки жизни. Вырабатывая определенное мнение, вспоминай старую добрую поговорку, что не по словам судят, а по делам. Если бы я просто поинтересовался у тебя, что представляет собой Мери Рутвен, ты не стал бы отвечать или послал бы меня к черту. Я, как и ты, не считаю ее шлюшкой и знаю, что она не такая. Я считаю ее хорошей крошкой и очень красивой.

— Не сомневаюсь в этом, — в голосе его слышалась злоба, но в глазах появилось некоторое замешательство. — Именно поэтому ты в тот день напугал ее до смерти.

— Сожалею об этом, искренне сожалею. Но я был вынужден сделать это, Кеннеди, хотя и не по тем соображениям, о которых думаешь ты и эта компания убийц в доме. — Я допил виски и, пристально посмотрев на него, бросил ему пистолет. — Может, поговорим?

Я застал его врасплох, но он быстро, очень быстро пришел в себя.

Ловко поймал пистолет, посмотрел на него, потом на меня, помедлил, пожал плечами и слабо улыбнулся:

— Думаю, лишние масляные пятна простыням не повредят, — он засунул пистолет под подушку, подошел к столу, налил виски себе и мне и с ожиданием посмотрел на меня.

— Я действую не наобум, как ты мог подумать. — Я слышал, как Вайленд пытался убедить генерала и Мери избавиться от тебя, и понял, что ты представляешь потенциальную опасность для Вайленда, генерала и других, кого я могу не знать. И еще я понял, что ты не имеешь никакого отношения к тому, что происходит. А ты должен знать: здесь происходит что-то странное.

Он кивнул:

— Но я только шофер. А что они ответили Вайленду?

По тому, как он это спросил, я заключил, что он питает к Вайленду отнюдь не нежные чувства.

— Они встали на дыбы и наотрез отказались.

Мои слова доставили ему удовольствие, хоть он и пытался не показать этого.

— Ты, кажется, не так давно оказал семье Рутвен великую услугу, продолжил я. — Пристрелил парочку головорезов, пытавшихся похитить Мери Рутвен.

— Мне повезло. И я подумал, что там, где требовались быстрота и жестокость, ему всегда везло.

— Я прежде всего телохранитель, а не шофер. Мисс Мери — лакомый кусочек для любого громилы в этой стране, который стремится по быстрому заработать миллион. Но я больше не телохранитель, — неожиданно закончил он.

— Я встречался с твоим преемником, — кивнул я. — Валентино. Он не способен охранять и пустую детскую.

— Валентино? — ухмыльнулся он. — Эл Гантер. Но Валентино подходит ему лучше. Ты, я слышал, повредил ему руку?

— Он повредил мне ногу. Она вся сплошной синяк. — Я посмотрел на него с интересом. — Забыл, что разговариваешь с убийцей, Кеннеди?

— Ты не убийца, — заявил он решительно. Последовала долгая пауза, потом он отвел взгляд и уставился в пол.

— Патрульный Доннелли, да? — спросил я.

Он молча кивнул.

— Доннелли жив и здоров. — Может, ему и потребовалось какое-то время, чтобы смыть пороховую гарь с брюк, но это все его страдания.

— Все подтасовано, да? — спросил он тихо.

— Ты читал обо мне в газетах, — я махнул рукой на журнальный столик.

Я все еще красовался на первой полосе, и фотография была еще хуже, чем предыдущая. — Остальное ты слышал от Мери. Кое-что из того, что ты прочитал или слышал, — правда, кое-что — ложь. Меня действительно зовут Джон Толбот, и я действительно, как они сказали в суде, специалист по спасательным работам. Я работал во всех тех местах, что они назвали, кроме Бомбея. Но я никогда не занимался никакой преступной деятельностью. Однако по Вайленду, или генералу, или скорее по им обоим действительно тюрьма плачет. Они послали телеграммы своим посредникам в Голландии, Великобритании и Венесуэле — у генерала, конечно, есть нефтяные интересы во всех трех странах, — с приказом проверить меня. Они останутся довольны.

Мы долго готовились.

— Откуда ты знаешь, что они послали телеграммы?

— Все телеграммы, посланные из Марбл-Спрингз за границу за последние два месяца, просматривались. Генерал, — а все телеграммы отправлены от его имени, — конечно, пользуется шифрами, что вполне законно. В квартале от почтового отделения живет один старичок из Вашингтона, он — гений по шифрам. Так вот, он говорит, что шифр у генерала детский. С его точки зрения, конечно.

Я встал и начал прохаживаться по комнате. Действие виски прекратилось. Я казался себе холодной мокрой камбалой.

— Я должен был влезть в это дело. До сих пор мы действовали впотьмах, но по причинам, которые сейчас долго объяснять, мы знали, что генерал ухватится за возможность заполучить специалиста по спасательным работам. И он ухватился.

— Мы? — Кеннеди все еще сомневался.

— Мои друзья и я. Не волнуйся, Кеннеди, за моей спиной — закон. Я в этом деле участвую не по своей инициативе. Чтобы заставить генерала заглотнуть наживку, мы должны были использовать его дочь. Она абсолютно не в курсе того, что происходит. Судья Моллисон находится в дружеских отношениях с семьей генерала, и 'я попросил его пригласить ее пообедать, а до обеда — посидеть в зале суда, пока он рассмотрит последние дела.

— Судья Моллисон участвует в этом.

— Да. У тебя здесь есть телефон и справочник, можешь позвонить ему.

Он покачал головой.

— Моллисон в курсе, — продолжал я. — И с десяток полицейских, но все они поклялись молчать: стоит проговориться — и им придется искать другую работу. Единственный человек, который не служит закону и находится в курсе этого дела, — хирург, который якобы оперировал Доннелли и подписал свидетельство о его смерти. Он очень совестливый человек, но мне удалось уговорить его.

— Все обман, — пробормотал Кеннеди, — а я клюнул на него.

— Все клюнули. На это мы и рассчитывали. Ложные сообщения Интерпола и с Кубы при полной поддержке полиции, два холостых патрона в барабане кольта Доннелли, ложные заслоны на дорогах, обманные погони полиции, обманные...

— Но пулевая пробоина в лобовом стекле?

— Я приказал Мери пригнуться и сам сделал ее. Машина и пустой гараж подставлены, Яблонски — тоже.

— Мери говорила мне о Яблонски, — медленно сказал он. «Мери», отметил я, а не «мисс Мери», но, может, это ничего и не значило, может, он просто называл ее так за глаза. — «Падший полицейский», — сказала она. Еще одна подстава?

— Да, еще одна подстава. Мы разрабатывали все это два года. Сначала нам потребовался человек, который досконально знает Карибский бассейн. Мы нашли Яблонски, который родился и вырос на Кубе. Два года назад он работал в нью-йоркском отделе по расследованию убийств. Именно Яблонски пришла в голову идея о привлечении его к суду. Умно придумано — не только объясняло внезапное исчезновение одного из лучших в стране полицейских, но и открыло перед ним двери в преступный мир, когда в этом возникла необходимость. Он работал со мной в странах Карибского бассейна последние полтора года.

— Рискуя, да? Я хочу сказать, что Куба — второй дом для всех преступников в Штатах, и шансы...

— Он изменил внешность, — терпеливо пояснил я. — Отрастил усы, бороду, перекрасил волосы, надел очки — родная мать не узнала бы.

Наступила долгая тишина, затем Кеннеди поставил свой стакан и посмотрел мне в глаза:

— Что происходит, Толбот?

— Извини. Ты должен верить мне. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Моллисон ничего не знает, полицейские ничего не знают — они лишь исполняют приказы.

— Это крупное дело? — медленно спросил он.

— Достаточно крупное. Послушай, Кеннеди, не задавай вопросов. Я прошу тебя помочь мне. Если ты еще не боишься за жизнь Мери, то сейчас самое время начать бояться. Я не думаю, что ей известно о делах Вайленда и генерала больше, чем тебе, но уверен: ей грозит опасность. Большая опасность. Смертельная. Я работаю против крутых ребят, играющих по-крупному. В этой игре они уже убили восьмерых — это я знаю точно. Если ты влезешь в это дело, то, вполне вероятно, получишь пулю в спину. Но я прошу тебя влезть в это дело. Не имею на это права и все же прошу. Что ты на это ответишь?

Его смугловатое лицо несколько побледнело. Ему не понравилось то, что он услышал, но если руки у него и задрожали, я не заметил этого.

— Ты умный человек, Толбот, — медленно произнес он. — Может быть, слишком умный, я не знаю. Но ты достаточно умен и не рассказал бы мне всего этого, если бы не был уверен, что я пойду за тобой. «Играют по-крупному», — сказал ты. Ну что же, и я поучаствую в игре.

Я не стал тратить время на благодарности — если человек сует голову в затягивающуюся петлю, его не стоит поздравлять, и вместо этого сказал:

— Я хочу, чтобы ты ходил с Мери. Везде. Почти уверен, что завтра утром, то есть уже сегодня утром, мы отправимся на нефтяную платформу. Мери почти наверняка отправится с нами. У нее не будет выбора. Ты поедешь с ней.

Он попытался было прервать меня, но я жестом остановил его:

— Я знаю, что тебя сняли с этой работы. Придумай какой-нибудь повод, чтобы сегодня рано утром попасть в дом. Постарайся увидеться с Мери и скажи ей, что с Валентино утром произойдет небольшой несчастный случай, и она...

— О чем ты? Какой несчастный случай?

— Не волнуйся, — зловеще ответил я. — Несчастный случай в лучшем виде. Он некоторое время будет неспособен присматривать даже за самим собой, чего уж говорить о присмотре за другими. Скажи ей, чтобы она настояла на твоем возвращении в телохранители. Если она упрется, генерал не станет возражать, и я больше чем уверен, что Вайленд — тоже: все займет всего один день, а завтра его не очень-то будет волновать вопрос, кто ее охраняет. Не спрашивай, откуда я это знаю, — я этого не знаю, — но могу побиться об заклад, что это так. — И, помолчав немного, продолжил:

— В любом случае Вайленд просто подумает, что она настаивает на этом потому, что, как он считает, ты... как бы это сказать... — ее слабость.

Его лицо оставалось бесстрастным, как у индейца, поэтому я продолжил:

— Не знаю, так ли это, да это и не моя забота. Просто рассказываю тебе, что, по-моему, думает Вайленд и почему это заставит его уступить ей. Это и еще то, что он не доверяет тебе и предпочтет иметь тебя перед глазами.

— Хорошо, — ответил он так, будто я пригласил его на увеселительную прогулку. Он действительно был очень хладнокровным человеком. — Я поговорю с ней и сделаю так, как ты хочешь. — Он задумался на секунду:

— Ты говоришь, что я подставляю голову. Возможно. Но делаю это по собственной воле. И все же мне кажется, мое согласие заняться этим делом позволяет мне надеяться на большую откровенность с твоей стороны.

— А я не откровенен? — я не был раздражен, просто почувствовал смертельную усталость.

— Только в том, чего ты не сказал. Ты хочешь, чтобы я присматривал за генеральской дочкой. Судя по тому, за чем ты охотишься, Толбот, безопасность Мери тебе до лампочки. Если бы тебя это заботило, ты бы спрятал ее, когда она позавчера была в твоих руках. Но ты этого не сделал — привез ее обратно. Говоришь, что ей грозит большая опасность, но именно ты, Толбот, привез ее туда, где она этой опасности подвергается. Ладно, ты хочешь, чтобы я присматривал за ней, но тебе еще что-то от меня надо.

Я кивнул:

— Да. Я лезу в эту кашу со связанными руками. Не преувеличиваю: лезу в эту кашу, как пленник. Мне нужен человек, которому я могу доверять. Тебе я доверяю.

— Ты можешь доверять Яблонски, — тихо произнес он.

— Яблонски мертв. Он молча уставился на меня, затем потянулся за бутылкой и плеснул нам обоим виски. Его губы превратились в тонкую белую полоску на смугловатом лице.

— Видишь это? — показал я на свои промокшие и грязные ботинки. — Это земля с могилы Яблонски. Я закопал его перед тем, как прийти сюда, не более пятнадцати минут назад. Они прострелили ему голову из малокалиберного автоматического пистолета. Прямо в переносицу. Он улыбался, Кеннеди. Человек не улыбается, видя", как к нему приближается смерть. Он не видел ее приближения. Они убили его во сне.

Я кратко рассказал ему о том, что произошло после моего ухода, начиная с моей поездки на Х-13 и кончая моим возвращением сюда.

— Ройал? — спросил он, когда я замолчал.

— Ройал.

— Ты никогда не сможешь доказать этого.

— А мне и не придется, — ответил я почти автоматически. — Ройал не предстанет перед судом, Яблонски был моим другом.

Он понял меня:

— Я бы охотно согласился, чтобы тебе не пришлось рассчитываться за меня, Толбот.

Я выпил. Теперь виски на меня не действовало. Я чувствовал себя усталым, опустошенным и чуть живым стариком.

— Что ты собираешься делать теперь? — поинтересовался Кеннеди.

— Что? Собираюсь попросить у тебя на время сухие ботинки, носки и нижнее белье. Затем вернусь в дом, проберусь в свою комнату, просушу одежду, прикую себя наручниками к кровати и выброшу ключи. Утром они придут за мной.

— Ты с ума сошел, — прошептал Кеннеди. — Почему они убили Яблонски?

— Не знаю, — устало ответил я.

— Ты должен знать, — настойчиво сказал Кеннеди. — С чего бы им убивать Яблонски, если они не знали, кто он на самом деле и чем занимается? Они убили его потому, что почувствовали обман. А если они узнали, что он их обманывает, то они могли узнать это и про тебя. Они будут ждать тебя в твоей комнате, Толбот. Они уверены, что ты вернешься, потому что им неизвестно, что ты нашел тело Яблонски. Ты подучишь пулю в голову, как только переступишь порог. Ты что, не понимаешь этого? Да пойми же ты это, ради бога, наконец!

— Я понял это очень давно. Может быть, они знают обо мне все, а может, — не все. Я сам многого не знаю, Кеннеди. Но, возможно, они не убьют меня, по крайней мере сейчас. — Я поднялся. — Я возвращаюсь.

На мгновение мне показалось, что он попытается силой остановить меня, но, видимо, на моем лице было написано нечто такое, что заставило его изменить решение.

Он взял меня за руку:

— Сколько тебе за это платят. Толбот?

— Гроши.

— Награда?

— Никакой.

— Так что же может заставить человека пойти на такое безумие? — его приятное лицо исказили тревога и недоумение — он не мог понять меня.

Я и сам не мог понять себя:

— Не знаю... Нет, знаю. И скажу тебе в один прекрасный день.

— Ты не доживешь до этого дня, — мрачно произнес он.

Я взял сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Глава 7

Я открыл дверь из коридора дубликатом ключа, который дал мне Яблонски, бесшумно вошел в комнату. Никто не размазал мои мозги по стене.

В комнате никого не было.

Тяжелые шторы были задернуты, но я не стал включать свет. А вдруг они не знают, что я покидал комнату этой ночью? Но если кто-нибудь заметит, что в комнате прикованного к кровати человека зажегся свет, то сразу явятся с проверкой. Только Яблонски мог бы зажечь свет, а он — мертв.

Я осмотрел каждый квадратный фут пола и стен, подсвечивая себе фонариком. Ничего не пропало, ничего не изменилось. Если кто-то и побывал в комнате, то не оставил никаких следов. Но, с другой стороны, я и не ожидал, что они, побывав в комнате, оставят следы.

В стену, рядом с дверью в комнату Яблонски, был встроен большой электрический камин. Я включил его на полную мощность, разделся, вытерся насухо и повесил брюки и пальто на спинку стула сушиться. Натянул на себя белье и носки, которые позаимствовал у Кеннеди, засунул свои промокшие носки и белье в промокшие ботинки и, открыв окно, забросил их подальше в кусты — туда же, куда, воспользовавшись пожарной лестницей, уже запрятал раньше штормовку и дождевик. Прислушался, но не услышал звука падения ботинок и был уверен, что никто ничего не услышал бы — вой ветра и шум ливня заглушали любой звук.

Я достал из кармана уже парившего пиджака ключи и подошел к двери в комнату Яблонски. Может быть, они ждали меня там, но меня это не очень волновало.

Комната оказалась пуста. Я подошел к двери в коридор и потрогал дверную ручку. Заперто.

Было очевидно, что на кровати, как я и ожидал, спали: простыни и одеяло свисали на пол. Следов борьбы не было. Не было заметно даже следов насилия. Я нашел их, только перевернув подушку.

Подушка была испачкана в крови, но не так, как бывает, если смерть не мгновенная. Пуля, должно быть, прошла сквозь череп навылет, чего нельзя ожидать от пистолета 22-го калибра, но, с другой стороны, Ройал использовал не простые патроны. Я нашел пулю внутри подушки.

Медно-никелевая. Какая неосторожность. Непохоже на Ройала. Я буду лелеять этот кусочек металла, хранить и беречь его, как алмаз «Куллинан». Я нашел в ящике кусочек липкой ленты, снял носок и прилепил пулю под вторым и третьим пальцами — там она не будет мешать при ходьбе. Там она — в надежном месте. Там ее не найдут даже при самом тщательном обыске.

Встав на четвереньки, я осветил ковер и увидел две параллельные полоски, оставленные ногами Яблонски, когда его волокли. Затем еще раз осмотрел кровать, взял подушечку, лежавшую на кресле, и осмотрел ее. Я ничего не увидел, но когда понюхал ее, то все понял — едкий запах сгоревшего пороха надолго впитывается в ткань.

Подойдя к маленькому столику в углу, я налил в стакан виски на три пальца и сел, чтобы обдумать ситуацию.

Я все еще не видел во всем этом смысла. Ничего не стыковалось.

Во-первых, как могли Ройал и тот, кто был с ним, — никто в одиночку не смог бы вытащить тело Яблонски из комнаты, — попасть внутрь? Яблонски чувствовал себя в этом доме в такой же безопасности, как заблудившаяся овечка в стае оголодавших волков, и я знал, что он запер бы дверь.

Конечно, мог быть еще один ключ, но все дело в том, что Яблонски всегда оставлял ключ в замке, причем так, чтобы его нельзя было вытолкнуть из замочной скважины или повернуть снаружи, не наделав столько шума, чтобы раз десять не разбудить Яблонски.

Яблонски застрелили во сне. Он, я знал, спал в пижаме, но когда я нашел его в огороде, он был полностью одет. Зачем было одевать его? Я не видел в этом никакого смысла, особенно если речь идет о том, чтобы одеть мертвого человека весом в 240 фунтов. И почему не воспользовались глушителем? А это было очевидно: глушитель поглощает часть энергии, и даже такие специальные пули не пройдут сквозь череп навылет, да еще к тому же убийца использовал подушечку, чтобы приглушить звук выстрела. Это как раз понятно: комнаты расположены в удаленном крыле дома, и при реве надвигающегося шторма можно с помощью подушечки сделать так, что выстрел никто не услышит. Но я-то в соседней комнате должен был бы услышать выстрел, если не оглох или не помер, а Ройал знал — по крайней мере так я считал, — что я сплю в соседней комнате. Или Ройал знал, что меня там нет?

Может, он пришел проверить, увидел, что меня нет, и, зная, что отпустить меня мог только Яблонски, тут же убил его? Я сопоставил факты, но они не вязались с улыбкой на лице мертвого Яблонски.

Я сходил в свою комнату, перевесил одежду на спинке стула у камина и вернулся в комнату Яблонски. Снова взяв свой стакан, посмотрел на бутылку — виски в ней было на две трети. Отпитая треть совершенно не подействовала бы на настороженного Яблонски. Однажды я видел, как он за вечер выпил целую бутылку рома — виски он не любил — и только чаще, чем обычно, улыбался.

Но больше Яблонски никогда не улыбнется.

Сидя почти в полной темноте, я поднял стакан в прощальном тосте.

Набрал виски в рот и задержал его, чтобы насладиться букетом отличного старого скотча, и тут же вскочил, быстро пересек комнату, выплюнул виски в раковину и очень тщательно прополоскал рот.

Вот оно. Виски дал Вайленд. После того, как Яблонски сводил меня к генералу прошлым вечером, Вайленд дал Яблонски запечатанную бутылку и стаканы. Когда мы вернулись в наши комнаты, Яблонски налил пару стаканчиков, и я уже хотел было выпить свой, да подумал, что пить перед работой в кислородном аппарате на большой глубине не стоит. Яблонски тогда выпил оба стаканчика, а может, и еще парочку после моего ухода.

У Ройала и его друзей не было необходимости взламывать дверь в комнату Яблонски, поскольку у них был ключ, но даже если бы им пришлось взламывать дверь, Яблонски все равно ничего не услышал бы. Наркотика в бутылке хватило бы, чтобы свалить слона. У Яблонски, должно быть, еще хватило сил добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но все же горько казнил себя за то, что не попробовал виски. Хотя это была смесь двух сортов — «Микки Финна» и скотча, я бы сразу почувствовал добавку. Но Яблонски почти не пил виски и, наверное, посчитал, что скотч таким и должен быть.

Ройал, конечно, нашел два стакана с остатками виски и решил, что я тоже лежу без сознания, но в их планы не входило убивать меня.

Теперь я нашел ответы на все вопросы, кроме одного, самого важного почему они убили Яблонски? У меня не было на этот счет никаких соображений. И Потом, не заглянули ли они в мою комнату? Я считал, что не заглянули, но не поставил бы на это и пары старых шнурков.

Не было никакого толка сидеть и размышлять об этом, но я просидел еще пару часов. К тому времени одежда моя почти высохла. Брюки измялись так, что были похожи на кожу ног слона, но нельзя ожидать безукоризненной одежды от человека, приговоренного спать в костюме. Я оделся, открыл окно и уже собрался забросить подальше дубликаты ключей от комнат и ключи от наручников, когда услыхал легкий стук в дверь комнаты Яблонски.

Вздрогнув от неожиданности, я замер. Полагаю, я должен был лихорадочно просчитывать в уме варианты действий, но после всего, что произошло этой ночью, и после двухчасовых бесплодных размышлений мой мозг был вообще не в состоянии работать. Я просто застыл. Застыл неподвижнее жены Лота. За эти долгие десять секунд мне в голову не пришло ни одной умной мысли, кроме стремления бежать. Но бежать было некуда.

Это был Ройал, тихий хладнокровный убийца с маленьким пистолетом. Он ждал за дверью с пистолетом наготове. Он знал, что я выходил. Он это проверил. Он знал, что я вернусь, потому что я в сговоре с Яблонски. И он знал, что я пошел на все это не ради того, чтобы, попав в этот дом, смыться при первом удобном случае. И он догадывался, что я уже вернулся. А может быть, видел, как я вернулся, но тогда почему он так долго выжидал?

Впрочем, мне было ясно — почему. Вернувшись, я должен был найти Яблонски в комнате и, не застав его, — посчитать, что тот отправился по своему делу. А поскольку я запер дверь и оставил ключ в замке, Яблонски не сможет воспользоваться своим ключом и поэтому постучит. Прождав партнера несколько часов, я буду настолько встревожен его отсутствием, что при стуке брошусь открывать дверь, и тут Ройал всадит мне медно-никелевую пулю между глаз. Ведь если они точно знали, что мы с Яблонски работаем на пару, то они также должны были знать, что я никогда не сделаю того, чего они от меня хотят, поэтому я им больше не нужен, а отсюда и пуля между глаз, как Яблонски.

И тут я вспомнил о Яблонски. Вспомнил, как он лежит, втиснутый в ящик, — и страх мой улетучился. Я видел, что у меня мало шансов, но больше не боялся. Я прокрался в комнату Яблонски, взял бутылку за горлышко, тихо вернулся в свою комнату и вставил ключ в замок двери в коридор. Замок открылся бесшумно, и тут в дверь постучали посильнее и подольше. Под этот звук я приоткрыл свою дверь, поднял бутылку и осторожно выглянул в коридор.

Коридор освещался лишь тусклым ночничком в дальнем конце, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть: в руке человека в коридоре нет пистолета и это не Ройал, а Мери Рутвен. Я опустил бутылку и тихо отступил в свою комнату.

Через пять секунд я уже стоял перед дверью в комнате Яблонски.

Имитируя глубокий и хриплый голос Яблонски, я спросил:

— Кто там?

— Мери Рутвен. Впустите меня. Быстро. Пожалуйста. Я впустил ее быстро — тоже не хотел, чтобы ее увидели в коридоре. Спрятался за дверью, а затем быстро закрыл ее, пока она не узнала меня в тусклом свете, падавшем из коридора.

— Мистер Яблонски, — она говорила быстрым, задыхающимся и испуганным шепотом. — Я пришла поговорить с вами. Мне это просто необходимо. Я думала, что не смогу выбраться, но Гантер уснул, однако он может в любой момент проснуться и обнаружить, что я...

— Спокойнее, — тоже шепотом произнес я, поскольку так было легче имитировать голос Яблонски, но мне все равно это плохо удавалось. — Почему вы хотите поговорить со мной?

— Мне не к кому больше обратиться. Вы не убийца, не проходимец, что бы они там ни говорили о вас, вы — хороший человек. — Она была сообразительной девушкой, женская интуиция позволила ей увидеть больше Вайленда и генерала.

— Вы должны помочь мне... нам... вы просто обязаны. Мы попали в большую неприятность.

— Мы?

— Мы с папой. Правда, про отца я не знаю. Может, у него и нет неприятностей. Может, он работает с этими... этими плохими людьми потому, что хочет этого. Но это так на него непохоже. Может, он вынужден работать с ними, не знаю, я ничего не знаю. Возможно, у них есть власть над ним, чем-то они его держат, возможно... Он всегда был таким хорошим, честным, прямым, но сейчас...

— Спокойнее, — снова прервал ее я. Я уже не имитировал голос Яблонски, и, не будь она столь встревоженной и испуганной, она сразу все поняла бы. — Факты, мисс, пожалуйста.

В моей комнате был включен электрический камин, дверь в комнату была открыта, и я был уверен: скоро она разглядит меня и поймет, что перед ней не Яблонски — копна рыжих волос выдавала меня. Я повернулся к камину спиной.

— С чего бы мне начать? Похоже, мы потеряли свободу или, скорее, папа потерял. Не свободу передвижений, нет, он не пленник, но мы не можем самостоятельно принимать решения: папа принимает решения за меня, а свои решения, мне кажется, тоже принимает не он. Нам не разрешают разлучаться.

Папа запретил мне отсылать письма, пока не ознакомится с ними. Мне нельзя звонить по телефону или уходить куда-нибудь без этого ужасного Гантера.

Даже когда я еду к друзьям, например, к судье Моллисону, это животное сопровождает меня. Папа говорит, что недавно угрожали меня похитить. Не верю этому, но даже если бы это было правдой, то Саймон Кеннеди, шофер, лучше Гантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда нахожусь на Х-13, я не пленница — просто не могу уехать. Но здесь окна моей комнаты забиты, а Гантер проводит ночь в передней, следя...

Последние три слова замерли в наступившей тишине. В своем возбуждении, в своем желании поделиться с кем-нибудь тем, что тревожило ее несколько недель, она вплотную подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся задрожала, ее правая рука начала медленно подниматься ко рту, глаза широко раскрылись, она судорожно вздохнула — это была прелюдия к крику.

Но прелюдией все и закончилось. В нашем деле не приходится медлить: я закрыл ей рог ладонью, а другой рукой обхватил ее до того, как она собралась закричать. Несколько секунд она с удивительной силой яростно боролась со мной, затем обмякла в моих руках, как подстреленный кролик.

Это застало меня врасплох — я думал, что времена, когда молодые леди падали в обморок в стрессовой ситуации, давно прошли. Но, возможно, я недооценил ужасную репутацию, которую создал себе, недооценил тот шок, который она испытала после долгой нервной ночи, когда решила прибегнуть к последнему, оказавшемуся напрасным, шагу после недель бесконечного напряжения. Что бы там ни было, она не прикидывалась — это действительно был обморок. Я положил ее на кровать, но потом перенес в свою комнату мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонски.

Я обладал большим опытом оказания первой помощи, но не знал, как выводить из обморока молодых леди. У меня было смутное подозрение, что любые мои действия могут оказаться опасными, и подозрение это очень гармонировало с моим невежеством в данном вопросе, поэтому я пришел к выводу, что лучше всего — дать ей возможность очнуться самой. Я не хотел, чтобы она очнулась в мое отсутствие и подняла на ноги весь дом, поэтому присел на краешек кровати и стал освещать фонариком ее лицо ниже глаз, чтобы не ослепить ее.

На ней поверх голубой шелковой пижамы был надет голубой стеганый шелковый халат. Туфли на высоких каблуках тоже были голубыми, даже ленточка в волосах была того же цвета. Ее лицо было сейчас бледным, как старая слоновая кость. Ничто не могло сделать ее лицо прекрасным, но мое сердце впервые за последние долгие три с половиной года одиночества внезапно бешено забилось. Нас разделяли лишь 285 миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один взгляд на которого заставлял ее от страха терять сознание.

Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что трюк с Кеннеди — пистолет за фонариком — будет в данном случае иметь негативные последствия, так что просто взял ее за руку, наклонился к ней и сказал мягко с укоризной:

— Молоденькая глупенькая дурочка, зачем ты пришла и выкинула такую плохую шутку?

Удача или инстинкт подсказали мне правильный ход. К страху, который еще метался в ее широко раскрытых глазах, добавилось замешательство.

Убийцы определенного сорта не берут вас за руку и не говорят с вами успокаивающе. Отравители, убийцы ножом в спину, возможно, делают так, но убийцы с моей репутацией — убийцы из любви к насилию — так не поступают.

— Вы не собираетесь больше кричать? — осведомился я.

— Нет, — хрипло ответила она. — Извините, это так глупо.

— Все в порядке, — с воодушевлением произнес я. — Если вы чувствуете себя хорошо, давайте поговорим. Нам надо поговорить, и у нас мало времени.

— Не могли бы вы зажечь свет? — попросила она.

— Никакого света. Просвечивает сквозь шторы. Сейчас нам не нужны посетители...

— Там есть ставни, — перебила она. — Деревянные ставни. На каждом окне в доме.

Толбот — «Соколиный Глаз». Я весь день смотрел в окно, а ставней не заметил. Я встал, закрыл ставни и дверь в комнату Яблонски и зажег свет.

Она сидела на краю кровати, спрятав руки под мышки, будто замерзла.

— Я обижен, — заявил я. — Вы только взглянули на Яблонски и сразу поняли, что он — не проходимец. Но чем больше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я — убийца. — Она хотела сказать что-то, но я жестом руки остановил ее. — Конечно, у вас есть на это причины. Веские причины. Но они обманывают вас. — Я задрал штанину и показал ей ногу в элегантном темно-бордовом носке и черном ботинке. — Видели их раньше?

— Это Саймона, — прошептала она.

— Вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Естественно, по собственной воле. Мне потребовалось пять минут, чтобы убедить его, что я не убийца и далеко не тот, за кого меня принимают. Вы дадите мне столько же времени?

Она медленно молча кивнула.

Мне потребовалось даже меньше трех минут, но я опустил эпизод с обнаружением тела Яблонски — она пока не была готова к таким ударам.

Когда я закончил свой рассказ, она недоверчиво спросила:

— Так вы все это время знали о нас? О папе, обо мне и о наших неприятностях и...

— Мы узнали о вас несколько месяцев назад. Не конкретно о ваших неприятностях, какими бы они ни были, нет, мы узнали лишь, что генерал Блэр Рутвен впутался во что-то, во что не имел права впутываться. И не спрашивайте меня, кто это «мы» или кто я такой, потому что я не люблю отказываться отвечать на вопросы, да и для вас так будет лучше. Чего боится ваш отец. Мери?

— Я не знаю. Знаю, что он боится Ройала, но...

— Он боится Ройала. Я боюсь Ройала. Мы все боимся Ройала. Держу пари, что Вайленд рассказывает генералу массу историй про Ройала, чтобы генерал был паинькой и боялся. Но не в этом дело. Не столько в этом. Он боится за вас, но мне кажется, что его страхи только выросли, когда он понял, с какой компанией связался. То есть когда он понял, что они из себя представляют на самом деле. Думаю, он влез во все это с открытыми глазами, преследуя свои собственные цели, даже если он и не знал, во что ввязался.

Как долго Вайленд и ваш отец являются, скажем так, компаньонами?

Подумав немного, она ответила:

— Могу сказать вам точно. Все началось, когда мы отдыхали на нашей яхте «Темптрисс» у Вест-Индских островов в конце апреля прошлого года. Мы стояли в Кингстоне, на Ямайке, когда мамины адвокаты сообщили папе, что она хочет официального развода.

Вы, должно быть, слышали об этом, — продолжила она печально. — Похоже, все газеты Северной Америки писали об этом, а некоторые дали просто отвратительные статьи.

— Вы имеете в виду, что генерала слишком долгое время выдавали за образцового гражданина этой страны, а его брак с вашей матерью — за идеальный?

— Да, вроде того. Они сделались излюбленной мишенью «желтой» прессы, — горько произнесла она. — Я не знаю, что нашло на маму — нам всем было так хорошо друг с другом, — но это лишь говорит о том, что дети никогда точно не знают, что происходит между родителями.

— Дети?

— Я образно говорю. — В ее голосе слышались усталость и подавленность, она и выглядела усталой и разбитой да и была такой, иначе никогда не стала бы рассказывать об этом постороннему человеку. — Дело в том, что у меня есть сестра, Джин, которая на десять лет младше. Папа женился поздно. Джин живет с мамой. Похоже, она и останется с мамой.

Адвокаты все еще улаживают дела. Развода не будет, конечно. Вы не знаете Рутвенов из Новой Англии, мистер Толбот, но если бы вы знали их, то знали бы и то, что некоторые слова отсутствуют в их языке. «Развод» — одно из этих слов.

— А ваш отец не делал попыток примириться?

— Он дважды ездил к ней, но без толку. Она даже не хочет повидать меня: уехала куда-то, и никто, кроме отца, точно не знает, куда. Когда есть деньги, это нетрудно организовать. — Упоминание о деньгах, наверное, направило ее мысли в новое русло, ибо в ее голосе снова зазвучали эти 285 миллионов долларов. — Но я не совсем понимаю, какое отношение к нашему частному семейному делу имеете вы, мистер Толбот.

— Я тоже не понимаю, — согласился я, чуть ли не извиняясь. — Может, я тоже читал «желтую» прессу. Меня в этом деле интересует только связь с Вайлендом. Именно тогда он и появился на сцене?

— Примерно тогда. Неделю или две спустя. Папа был в то время в очень подавленном состоянии и, полагаю, готов был выслушать любое предложение, которое отвлекло бы его от проблем, и...

— И его рассудительность бизнесмена, конечно, подводила его в то время. Хотя дружище Вайленд кого угодно проведет. От усов до носового платка в кармане пиджака Вайленд выглядит как промышленник высокого полета. Он прочитал все книги об Уолл-стрите, за долгие годы ни разу не пропустил субботнего выхода в кино, у него все отточено до мастерства.

Полагаю, Ройал появился позднее.

Мери молча кивнула — казалось, она вот-вот расплачется. Слезы действуют на меня, но не тогда, когда у меня времени в обрез. А сейчас мне страшно не хватало времени. Потушив свет, я подошел к окну, открыл одну ставню и посмотрел в темноту. Ветер еще больше усилился, дождь бил в окно и ручьями стекал по стеклу. Но важнее всего было то, что небо на востоке посерело — приближался рассвет. Я закрыл ставню, зажег свет и посмотрел на уставшую девушку:

— Как вы считаете, смогут ли они сегодня полететь на Х-13?

— "Вертушки" могут летать практически в любую погоду. — Внезапно она встрепенулась:

— А кто сказал, что сегодня кто-то собирается лететь?

— Я говорю, — развивать свою мысль дальше я не стал. — Ну, а сейчас вы, может, скажете правду, почему вы пришли поговорить с Яблонски?

— "Скажете правду"?...

— Вы сказали, что у него доброе лицо. Может, и так, но это — чушь, а не причина.

— Понимаю. Я ничего не скрываю, правда. Это потому, что я очень тревожусь. Я слышала о нем кое-что, что позволило мне считать...

— Переходите к делу, — грубо перебил ее я.

— Вы знаете, что в библиотеке установлены подслушивающие устройства в...

— Я знаю о них, — терпеливо произнес я. — Схема установки мне не нужна.

На ее бледных щеках появился румянец:

— Извините. Я находилась в соседней комнате, где есть наушники, и, не знаю почему, надела их.

Я ухмыльнулся: попался, который кусался.

— В библиотеке Вайленд и Ройал говорили о Яблонски. Мне стало не до ухмылок.

— Они следили за ним в то утро, когда он поехал в Марбл-Спрингз.

Похоже, он пошел в магазин скобяных изделий, но они не знают — зачем.

Я мог бы рассказать — зачем: ему надо было купить веревку, изготовить дубликаты ключей и позвонить по телефону, но промолчал.

— Кажется, он провел в магазине полчаса, и тогда «хвост» пошел в магазин. Яблонски вышел, а «хвост» — нет. Он исчез. — Она слабо улыбнулась. — Похоже, Яблонски обслужил его.

Не улыбнувшись, я тихо спросил:

— Откуда они знают об этом? «Хвост» же не объявился?

— За ним послали три «хвоста». Двоих он не заметил.

Я устало кивнул:

— И что дальше?

— Яблонски пошел на почту. Я сама видела, как он входил туда. Мы в это время ехали с папой в полицию рассказать историю, на которой он настаивал: вы выбросили меня из машины, и я на попутных добралась до дома.

Кажется, он взял книжку бланков телеграмм, зашел в будку, а потом отправил телеграмму. Один из людей Вайленда дождался его ухода, взял книжку, оторвал верхний бланк и доставил его Вайленду. Насколько я поняла, Вайленд работал с ним каким-то порошком и лампами.

Даже Яблонски поскользнулся. Но будь я на его месте, я бы тоже поскользнулся — тоже подумал бы, что от «хвоста» избавился. Вайленд умный человек, может быть, даже слишком умный для меня.

— Еще что-нибудь слышали?

— Очень мало. Насколько я поняла, они проявили большую часть текста, но не поняли его. Думаю, он был зашифрован, — она замолчала и, облизнув губы, продолжила:

— Но адрес был написан нормальным языком, конечно.

— Конечно, — я подошел к ней поближе и посмотрел на нее. Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был задать его:

— И какой адрес?

— Некоему мистеру Дж. К. Кертину, Федеральное бюро расследований. Вот почему я пришла. Я должна была предупредить мистера Яблонски. Больше я ничего не слышала — кто-то шел по коридору, и я выскользнула через боковую дверь, но мне кажется, что мистер Яблонски в опасности. В большой опасности, мистер Толбот.

— Вы опоздали, — сказал я хрипло и холодно, хотя не хотел этого. Яблонски мертв. Убит.

Они пришли за мной в восемь утра. Ройал и Валентино.

На мне было надето все, кроме пальто, и я был прикован к спинке кровати наручниками — ключи от них я выбросил вместе с тремя дубликатами Яблонски, когда запер все двери.

Они не имели оснований обыскивать меня, и я очень надеялся, что они не станут делать этого. После того как Мери ушла — вся в слезах, несчастная, с неохотой пообещавшая не говорить ни слова о том, что произошло, никому, даже своему отцу, я сел на кровать и стал думать. Мои мысли шли по кругу, но когда и они иссякли, мрак внезапно прорезала первая за все время пребывания в этом доме вспышка — ослепительная вспышка интуиции или здравого смысла. Я поразмышлял еще с полчаса, затем взял лист тонкой бумаги, написал длинное послание, сложил листок так, что он стал не более двух дюймов в ширину, заклеил его и написал сверху домашний адрес судьи Моллисона. Затем сложил его вдвое в длину и засунул между воротничком рубашки и галстуком.

Когда они пришли за мной, я провел в постели не более часа и совсем не поспал. Но прикинулся спящим без задних ног. Кто-то грубо потряс меня за плечо. Я не «проснулся». Он снова потряс меня. Я пошевелился. Он счел предыдущие свои действия бесполезными и довольно сильно ударил меня по лицу тыльной стороной ладони. Вот сейчас точно настала пора «просыпаться».

Я заворчал, поморгал и приподнялся, потирая рукой лоб.

— Давай, поживее вставай, Толбот. — Если не считать левой стороны его лица, напоминавшей своим цветом закат в миниатюре, то Ройал выглядел, как всегда, спокойным, приятным и отлично выспавшимся — еще один убитый человек на его совести не очень-то помешал ему спать. Я рад был увидеть, что рука Валентино все еще болтается на перевязи — это облегчало мою задачу превратить его в бывшего телохранителя.

— Поживее вставай, — повторил Ройал. — А почему только одни наручники?

— А? — я поводил головой по сторонам, вовсю делая вид, что еще не совсем пришел в себя. — Черт возьми, что я съел вчера на ужин?

— Ужин? — Ройал слабо улыбнулся. — Ты и твой тюремщик разожрали бутылочку, вот и весь твой ужин.

Я медленно кивнул. Он будет говорить уверенно до тех пор, пока уверен, что если я принял наркотик, то у меня будут лишь весьма смутные воспоминания о том, что происходило до того, как я отключился. Я мрачно посмотрел на него и кивнул на наручники:

— Сними эту хреновину, а?

— Почему только одни наручники? — спокойно повторил Ройал.

— Какая разница — одни наручники или двадцать? — раздраженно ответил я. — Не помню. Кажется, Яблонски засунул меня сюда в большой спешке и нашел только одни. Думаю, ему тоже было нехорошо. — Я сильно потер ладонями лицо, словно пытаясь привести себя в чувство, и сквозь пальцы увидел, как Ройал медленно понимающе кивнул. Я понял, что попал в точку: именно так и поступил бы Яблонски — он почувствовал, что с ним что-то не в порядке, и поспешил приковать меня, пока не отключился.

Проходя через комнату Яблонски, я, как бы между прочим, посмотрел на стол. Бутылка из-под виски все еще стояла на столе. Пустая. Ройал или Вайленд ничего не упускали.

Мы вышли в коридор. Первым шел Ройал, за ним — я, за мной Валентино. Внезапно я замедлил шаг, и Валентино ткнул мне пистолетом в поясницу. Валентино ничего не делал нежно, но сейчас он ткнул меня сравнительно легко, однако я заорал так, как будто он сделал это в десять раз сильнее. Я остановился, Валентино наткнулся на меня, а Ройал развернулся. Он повторил свой фокус — его маленькая игрушка уже уютно покоилась в руке.

— В чем дело? — спросил он холодно. Никакого изменения интонации, никакого повышения голоса. Я очень хотел надеяться, что доживу до того времени, когда увижу Ройала встревоженным.

— В нем, — ответил я. — Держи свою дрессированную обезьяну подальше от меня, Ройал, иначе я разорву его на части, ему и пистолет не поможет.

— Отстань от него, Гантер, — тихо приказал Ройал.

— Боже, босс, я его почти не трогал. Если отбросить надбровные дуги антропоида, перебитый нос, оспины и шрамы, то на лице Валентино оставалось мало места для игры чувств, но, как бы то ни было, сейчас оно выражало изумление и острое недоумение несправедливо обиженного:

— Я лишь слегка...

— Конечно, — Ройал уже отвернулся и пошел вперед. — Просто отстань от него.

Ройал подошел к лестнице и уже спустился ступеней на десять. И снова я внезапно замедлил шаг, и снова Валентино наткнулся на меня. Я развернулся и ударил его ребром ладони по запястью, выбив пистолет.

Валентино наклонился, потянувшись за пистолетом левой рукой, и закричал от боли, когда я изо всех сил врезал ему каблуком но пальцам. Я не слышал, затрещали ли кости, но этого и не требовалось — теперь обе его руки повреждены, и Мери Рутвен понадобится новый телохранитель.

Я не стал подбирать пистолет. Даже не двинулся с места. Слышал, как Ройал медленно поднимается по лестнице.

— Подальше от пистолета, — приказал он. — Оба.

Мы отошли. Ройал подобрал пистолет, отошел в сторону и жестом приказал мне спускаться по лестнице впереди него. Я не могу сказать, о чем он думал: с таким же выражением лица он наблюдал бы и за падением листа с ветки. Он больше ничего не сказал, даже не взглянул на руку Валентино.

Генерал, Вайленд и наркоман Ларри ждали нас в библиотеке. Как и раньше, усы и борода скрывали выражение лица генерала, но глаза его слегка покраснели, а лицо казалось более серым, чем тридцать шесть часов назад.

Но, может быть, мне это только показалось — в то утро мне все виделось в плохом свете. Вайленд был, как всегда, вежлив, элегантен, улыбчив, чисто выбрит и одет в прекрасно сшитый серый костюм, белую рубашку с красным галстуком. Ларри был просто Ларри — белое лицо, невидящий взгляд наркомана. Он тоже улыбался, и я пришел к выводу, что он плотно позавтракал, главным образом, героином.

— Доброе утро, Толбот, — сказал Вайленд: крупным проходимцам сегодня так же легко удается быть вежливыми с вами, как и бить по голове. — Что там был за шум, Ройал?

— Гантер, — Ройал равнодушно кивнул на Валентино, который только что вошел, сильно прижав левую руку больной правой и постанывая от боли. — Он слишком терроризировал Толбота, и тому это не понравилось.

— Убирайся и скули где-нибудь в другом месте, — холодно приказал Вайленд. Манеры доброго самаритянина! — Чувствуешь себя крутым и обиженным сегодня, да, Толбот? — Он больше не делал попыток показать, что босс здесь — якобы генерал. Тот стоял на втором плане гордой и в некотором смысле трагической фигурой. Но я мог ошибаться в отношении генерала. Очень ошибаться. Фатально.

— Где Яблонски? — поинтересовался я.

— Яблонски? — Вайленд лениво приподнял брови. — Кто тебе Яблонски, Толбот?

— Мой тюремщик, где он?

— Тебе, похоже, очень хочется знать это, Толбот? — он окинул меня долгим оценивающим взглядом, и мне это не понравилось. — Я видел тебя раньше. И генерал тоже. Никак не могу припомнить, кого ты мне напоминаешь?

— Утенка Дональда. Где Яблонски? — Я повел очень опасную игру.

— Он уехал. Смылся со своими семьюдесятью тысячами.

Сказав «смылся», он совершил ошибку, но я не стал заострять на ней внимание.

— Где он?

— Ты начинаешь повторяться и утомлять, — он щелкнул пальцами. Ларри, телеграммы.

Ларри взял какие-то бумаги со стола, передал их Вайленду и плотоядно улыбнулся мне.

— Генерал и я — очень осторожные люди, Толбот, — продолжил Вайленд. Можно сказать — очень недоверчивые, что одно и то же. Мы проверили тебя.

Мы провели проверку в Великобритании, Голландии и Венесуэле, — он помахал бумажками. — Это мы получили сегодня утром. Здесь говорится, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь — один из лучших в Европе специалистов по спасательным работам. Поэтому мы можем использовать тебя, поэтому Яблонски нам стал больше не нужен, и мы отпустили его сегодня утром. Вместе с чеком. Он сказал, что предвкушает поездку в Европу.

Вайленд говорил тихо, убедительно, очень искренне и смог бы уговорить даже апостола Петра пропустить его в рай. Я напустил на себя такой вид, какой был бы у апостола Петра, затем произнес много такого, чего никогда не сказал бы апостол Петр, и закончил свою речь словами: «Грязный, лживый обманщик!».

— Яблонски?

— Да, Яблонски. Подумать только: я слушал этого лживого двуличного человека! Я верил ему! Он обещал мне...

— Что он обещал тебе? — мягко поинтересовался Вайленд.

— Он считал, что я кончу на виселице и что обвинения, по которым его выгнали из нью-йоркской полиции, подстроены. Он думал, что сможет доказать это, если ему представится шанс расследовать деятельность некоторых полицейских и покопаться в некоторых полицейских досье. — Я снова выругался. — Подумать только: я верил...

— Ты говоришь бессвязно, Толбот, — резко перебил меня Вайленд. Он очень пристально наблюдал за мной. — Давай к делу.

— Он думал, что сможет купить свой шанс, при этом я помогу ему, а он — мне. Часа два он вспоминал старый федеральный закон, а затем написал телеграмму в какое-то агентство, предложив им какую-то очень интересную информацию о генерале Рутвене в обмен на предоставление ему возможности ознакомиться с определенными досье. И я, дурак, поверил, что все это всерьез!

— Ты, случайно, не помнишь фамилии человека, которому была адресована телеграмма?

— Нет, забыл.

— Лучше припомни, Толбот. Ты можешь купить этим кое-что очень важное для тебя. Жизнь!

Я посмотрел на него без всякого выражения и уставился в пол. Наконец сказал, не поднимая головы:

— Кейтин... Картин... Кертин... Да, Кертин, Дж. К. Кертин.

— И он предлагал только информацию, если его условия будут приняты?

Так?

— Так.

— Толбот, ты только что купил себе жизнь. Конечно, я купил себе жизнь. Но Вайленд не конкретизировал, на сколько я ее купил. На сутки, а то и меньше. Все зависело от того, как пойдет работа. Но меня это не волновало. Удовольствие, которое я получил, наступив Валентино на руку, было ничем по сравнению с тем счастьем, которое я испытывал сейчас. Они заглотнули мою историю. При таких обстоятельствах, если разыграть карты правильно, они неизбежно должны были ее заглотнуть. А я разыграл свои карты правильно. Если судить с их точки зрения — Толбот ничего не знает, то придумать такую историю просто невозможно. Они не знали и не могли знать, что мне известно о гибели Яблонски, что они проследили за ним вчера и прочитали адрес на телеграмме, потому что они не знали, что я побывал ночью на огороде, что Мери подслушала их разговоры в библиотеке и побывала у меня. Если бы они считали меня соучастником Яблонски, они застрелили бы меня сразу. А так они некоторое время не станут меня убивать. Некоторое время, но, может, мне его и хватит.

Я заметил, что Вайленд и Ройал обменялись быстрыми взглядами и Вайленд слегка пожал плечами. Они были крутыми ребятами, эти двое, крутыми, хладнокровными, безжалостными, расчетливыми и очень опасными.

Последние двенадцать часов они знали, что агенты ФБР в любую минуту могут взять их за горло, но не было заметно, что они напряжены. Мне стало интересно, что бы они думали и как бы действовали, если бы знали, что агенты ФБР следят за ними вот уже три месяца. Но время сообщать им об этом еще не пришло.

— Джентльмены, есть ли необходимость в дальнейших задержках? — в первый раз заговорил генерал, и, несмотря на все внешнее спокойствие, в голосе его звучало напряжение. — Давайте приступим к делу. Погода быстро ухудшается, передали предупреждение об урагане. Мы должны вылететь как можно быстрее.

Про погоду он сказал правильно, но не в том времени — она уже ухудшилась. Ветер больше не стонал — он выл в кронах раскачивавшихся дубов. Небо затянуло облаками. В холле я посмотрел на барометр: он упал до отметки 27, что предвещало неприятности. Я не знал, попадем ли мы в центр шторма или он пройдет мимо, но прийти шторм должен был часов через двенадцать, а может, и раньше.

— Мы уже вылетаем, генерал. Все подготовлено. Петерсен ждет нас в заливе. — Петерсен — видимо, пилот вертолета. — Где-нибудь через час все мы будем на месте, и тогда Толбот сможет приступить к работе.

— Все? — переспросил генерал. — Кто это «все»?

— Вы, я, Ройал, Толбот, Ларри и, конечно, ваша дочь.

— Мери? А это необходимо? Вайленд ничего не ответил, он просто посмотрел на генерала. Секунд через пять руки генерала расцепились, а плечи дрогнули. Этой картине не требовалась подпись.

По коридору быстро простучали каблучки, и вошла Мери. На ней был костюм и зеленая блузка с открытым воротом. Под глазами у нее лежали тени, она была бледна и выглядела усталой, и я подумал, что она — прекрасна. За ней шел Кеннеди, но он воспитанно остался в коридоре. Он как бы ничего не видел и не слышал — типичный хорошо выдрессированный семейный шофер. Без всякой цели я двинулся к двери в ожидании, когда Мери сделает то, о чем я ее попросил менее двух часов назад перед тем, как она ушла к себе.

— Папа, я с Кеннеди отправляюсь в Марбл-Спрингз, — начала Мери без всяких предисловий. Это прозвучало как констатация факта, но на самом деле она испрашивала разрешения.

— Но... Но мы отправляемся на Х-13, моя дорогая, — безрадостно сообщил ей отец. — Вчера вечером ты сказала...

— Да, я еду, — с легким нетерпением в голосе сказала она. — Но мы не можем полететь все сразу. Я отправлюсь вторым рейсом. Мы ненадолго, минут на двадцать. Вы не против, мистер Вайленд? — мило осведомилась она.

— Боюсь, это трудно сделать, мисс Рутвен, — вежливо ответил Вайленд.

— Видите ли, Гантер поранился...

— Очень хорошо!

Брови его от удивления приподнялись:

— Не так уж и хорошо для вас, мисс Рутвен. Вы знаете, что ваш отец хочет, чтобы вас охраняли, когда...

— Лучшей защиты, которую обеспечивает Кеннеди, мне и не надо, холодно отпарировала она. — Более того, я не поеду на платформу с вами, Ройалом и этим... этим животным, — она не оставила никаких сомнений в том, что имеет в виду Ларри, — если Кеннеди не поедет со мной. Это мое последнее слово. И я должна поехать в Марбл-Спрингз, и немедленно.

— Зачем вам туда нужно, мисс Рутвен?

— Есть вопросы, которых джентльмен не задает, — ледяным тоном отрезала она.

Это сразило его. Он не знал, что она имеет в виду, и это поставило его в затруднительное положение. Все смотрели на них, кроме меня и Кеннеди — мы смотрели друг на друга. Я уже стоял у двери спиной ко всем. Мне легко удалось достать записку из-под воротничка, и теперь я держал ее перед грудью так, чтобы Кеннеди мог видеть написанную на ней фамилию судьи Моллисона. Выражение его лица не изменилось, а его кивок измерялся долями миллиметра. Он был со мной. Все шло прекрасно, но оставался шанс, что Ройал выстрелит в меня навскидку прежде, чем я выскочу в дверь.

Именно Ройал разрядил обстановку в комнате и помог Вайленду выйти из трудного положения:

— Я бы с удовольствием подышал свежим воздухом, мистер Вайленд. Я могу прокатиться вместе с ними.

Я рванул в дверь, как торпеда из торпедного аппарата. Кеннеди расставил руки, и я врезался в него. Мы рухнули на пол и в обнимку покатились по коридору. В первые же секунды я засунул записку глубоко под его одежду, и мы продолжали небольно колотить друг друга по плечам и спине, когда услышали сухой щелчок предохранителя:

— Эй вы, прекратите!

Мы прекратили, и я поднялся на ноги под дулом пистолета Ройала. Ларри прыгал за его спиной, размахивая пистолетом. Будь я Вайлендом, я не дал бы ему в руки и рогатку.

— Отлично сделано, Кеннеди, — тепло произнес Вайленд. — Я не забуду этого.

— Спасибо, сэр, — без всякого выражения в голосе поблагодарил Кеннеди. — Я не люблю убийц.

— Я тоже, мой мальчик, я тоже, — одобрительно сказал Вайленд. Он ведь нанимал убийц только для того, чтобы исправить их.

— Хорошо, мисс Рутвен. Мистер Ройал поедет с вами. Но возвращайтесь как можно скорее.

Она прошла мимо, не ответив ему и не посмотрев на меня. Прошла с высоко поднятой головой. Я все еще считал, что она — прекрасна.

Глава 8

Полет на нефтяную платформу на вертолете мне не понравился.

К самолету я привык — сам пилотировал их и когда-то даже владел частью небольшой чартерной компании, но вертолеты — не для меня. Даже в отличную погоду. А погоду в то утро даже описать невозможно. Нас бросало из стороны в сторону вверх-вниз, и большую часть пути мы просто не видели, куда летим, поскольку «дворники» не справлялись с потоками воды, обрушивавшимися на лобовое стекло. Однако Петерсен оказался отличным пилотом, и долетели мы благополучно — в десять с минутами утра были на Х-13.

Шесть человек с трудом удерживали машину, пока генерал, Вайленд, Ларри и я спускались по трапу. Петерсен дал полный газ и взлетел, как только последний из нас коснулся посадочной площадки, и уже через десять секунд пропал из виду за нелепой дождя. Увижу ли его еще когда-нибудь, подумал я.

На открытой палубе ветер был намного сильнее и порывистее, чем на суше, и мы изо всех сил пытались удержаться на ногах на скользкой металлической поверхности. Но у меня-то было не так много шансов упасть, особенно на спину, — Ларри все время поддерживал меня, уперев свою пушку мне в поясницу. На нем было пальто с высоким воротником, большими отворотами, погончиками и поясом, и пистолет он держал в одном из глубоких карманов. Я нервничал. Ларри не любил меня и мог посчитать дырочку в споем прекрасном пальто не очень большой платой за привилегию нажать на спуск. Я досаждал Ларри, как досаждает лошади попавшая под седло колючка, и не собирался завязывать с этим. Я редко говорил с ним, а если приходилось, не упускал случая назвать его «наркотой» и выразить надежду, что он вовремя получает «снежок». По пути к вертолету сегодня утром я заботливо поинтересовался, не забыл ли он захватить свой «штуцер», и, когда он с подозрением осведомился, что имеется в виду под этим непечатным словом, пояснил: волнуюсь, мол, не забыл ли он шприц. Потребовались совместные усилия генерала и Вайленда, чтобы оторвать его от меня. Нет ничего более опасного и непредсказуемого, а равно и вызывающего жалость, чем наркоман.

Но тогда в моем сердце не было жалости, поскольку Ларри был самым слабым звеном в этой цепи, а я намеревался пилить эту цепь до тех пор, пока она не порвется.

С трудом мы дошли против ветра до укрытия, из которого широкий трап вел на нижнюю палубу. Там нас ждала группка людей, и я поднял воротник пальто, поглубже надвинул шляпу и постоянно вытирал лицо носовым платком.

Но я мог не волноваться — Джо Куррана, с которым я общался десять часов назад, среди этих людей не оказалось. Я попытался представить, что было бы, окажись он здесь или поинтересуйся у генерала, нашел ли К. С.

Фарнборо, его личный секретарь, пропавший портфель, но быстро сдался: это требовало слишком большой работы воображения. Мне, наверное, просто пришлось бы взять у Ларри взаймы пистолет и застрелиться.

Два человека вышли нам навстречу, и генерал Рутвен представил их: Мартин Джерролд, буровой мастер, и Тон Харрисон, инженер-нефтяник.

Джентльмены, познакомьтесь с Джоном Смитом, инженером по специальной технике, который прилетел из Великобритании, чтобы помочь мистеру Вайленду в его исследованиях.

Джоном Смитом, насколько я понял, был я. Они небрежно поздоровались со мной. А Ларри ткнул меня в спину, поэтому я тоже сказал, что рад познакомиться с ними, хотя они явно не представляли для меня никакого интереса. Выглядели они оба встревоженными и изо всех сил старались скрыть это. Но генерал заметил их встревоженность:

— Что-то беспокоит вас, Харрисон? — Здесь, на платформе, Вайленд явно предпочитал держаться на вторых ролях.

— Да, сэр. — Харрисон, стриженный под «ежика» юноша в очках в массивной роговой оправе, казался мне студентом колледжа, но он, должно быть, хорошо знал свое дело, раз занимал столь ответственный пост. Он достал небольшую карту, развернул ее и ткнул в нее плотницким карандашом.

— Эта карта хороша, генерал Рутвен, лучше быть не может, а Прайд и Ханейуэлл — лучшие геологи-нефтяники. Но мы уже пробурили на тысячу двести футов глубже и должны были встретить нефть по меньшей мере на пятьсот футов ближе к поверхности. Но даже газом еще не пахнет. Я не знаю, чем объяснить это, сэр.

Я мог бы объяснить, но вряд ли для этого пришло время.

— Такое случается, мой мальчик, — спокойно ответил генерал. Старик был достоин восхищения — я начал понимать, какое нечеловеческое напряжение он испытывал, и его выдержка и самообладание вызывали восхищение.

— Нам повезет, если мы наткнемся на нефть в двух скважинах из пяти.

Ни один геолог не может дать стопроцентной гарантии. Пробурите еще тысячу футов, под мою ответственность.

— Спасибо, сэр. — Харрисон почувствовал облегчение, но все же что-то еще беспокоило его, и генерал это быстро заметил.

— У вас еще что-нибудь, Харрисон?

— Нет, сэр, конечно, нет, — слишком быстро и слишком воодушевленно ответил Харрисон. Но он был никудышным актером, в отличие от старика. Совершенно ничего.

— Гм... — Генерал внимательно посмотрел на него, затем взглянул на Джерролда:

— А вы что скажете?

— Погода, сэр.

— Конечно, — понимающе кивнул генерал. — В последних сводках говорится, что тайфун «Диана» обрушится прямо на Марбл-Спрингз, а значит, и на Х-13. Вам не надо спрашивать меня, вы и сами знаете это, Джерролд. Вы — капитан на этом судне, а я только пассажир. Мне не хочется терять по десять тысяч долларов в день, но вы должны остановить бурение, когда сочтете необходимым.

— Не в этом дело, сэр, — грустно произнес Джерролд. Он показал пальцем куда-то за спину. — Не следует ли, сэр, опустить для большей устойчивости ту экспериментальную опору, над которой вы работаете?

Получалось, что буровая бригада знала: что-то делается внутри той опоры, которую я обследовал ночью. Когда я поразмышлял над этим, то пришел к выводу, что знать им про это было необязательно, но желательно. Намного проще правдоподобно рассказать людям о ведущихся работах, чем выставлять охрану и вызвать подозрения и нежелательные, а возможно, и опасные разговоры. Мне стало интересно, каких небылиц наговорили им. И узнал я это сразу.

— Вайленд? — генерал повернулся и вопросительно посмотрел на него.

— Я беру всю ответственность на себя, генерал Рутвен.

Вайленд говорил лаконичным и уверенным языком высококлассного инженера, хотя я очень удивился бы, если бы он смог отличить гайку от болта. Но ему все же надо было дать объяснение, и он сказал:

— Шторм придет с запада, и максимальная нагрузка придется на обращенную к берегу сторону платформы, а эту сторону просто приподнимет.

Не кажется ли вам весьма бессмысленным опускать дополнительную опору, когда остальным опорам на этой стороне придется выдержать нагрузку меньше нормальной? Кроме того, генерал, мы уже настолько близки к завершению разработки этого метода, который преобразит подводное бурение, что будет просто преступлением отбросить работы на несколько месяцев назад, опустив опору и, возможно, уничтожив все наше оборудование.

Вот, оказывается, как они все обставили! Должен признать, все было сделано отлично: в его голосе звучал неподдельный энтузиазм.

— Тогда я спокоен, — с облегчением сказал Джерролд и повернулся к генералу:

— Пойдете к себе, сэр?

— Позднее, чтобы перекусить. Но вы поешьте без нас. Распорядитесь, чтобы ленч доставили в мою каюту. Мистер Смит желает приступить к работе немедленно.

Черта с два я этого желал!

Мы спустились по широкому проходу. Внутри платформы воя ветра и грохота разбивающихся об опоры волн совершенно не было слышно. Может, и донеслись бы до нас какие-нибудь слабые звуки, не будь этот ярко освещенный коридор наполнен шумом работающих мощных генераторов по-видимому, мы проходили мимо машинного отделения.

В дальнем конце коридора мы повернули налево, дошли почти до тупика и остановились перед дверью справа. На двери висела написанная крупными белыми буквами табличка «Исследовательский проект по бурению», а ниже почти такими же буквами было написано: "Частные владения. Секретно.

Посторонним вход воспрещен".

Вайленд постучал в дверь условным стуком — я запомнил последовательность: четыре с маленьким интервалом, два с большим и снова четыре с маленьким, — подождал, пока изнутри ответят тремя ударами с большими интервалами, и снова быстро постучал четыре раза. Через десять секунд мы все вошли, и дверь закрыли за нами на два замка и засов. Да, надпись «Посторонним вход воспрещен» была совершенно излишней.

Стальной пол, стальные переборки, стальной потолок... помещение казалось черной мрачной коробкой. По крайней мере три стены делали его коробкой — переборка, через которую мы прошли, переборка слева и переборка справа с высокой решетчатой дверью в центре. Четвертая стена почти правильным полукругом вдавалась в помещение, в ее центре располагался люк с винтами-барашками — лаз внутрь колонны, опущенной на морское дно. По обе стороны от люка висели большие барабаны с резиновыми шлангами, армированными сталью. Под каждым барабаном стоял привинченный к полу большой мотор: справа — компрессор, ночью я слышал, как он работал, а слева — наверное, водяной насос. Что же касается обстановки, то даже спартанцы нашли бы ее скудной: стол из сосновых досок, две лавки и полка на стене.

В помещении находились двое мужчин — один из них открыл нам дверь, а второй сидел с потухшей сигарой в зубах за столом с разбросанными замусоленными картами. Казалось, их обоих вылили в одной форме. И дело было не в том, что они оба были одеты в рубашки с засученными рукавами и у каждого на левом боку под мышкой висела кожаная кобура, и даже не в их одинаковых росте и телосложении. Похожими делали их лица — суровые, ничего не выражающие, с холодным, неподвижным и внимательным взглядом. Раньше я встречал людей, вылитых в одной форме, — первоклассных профессионалов преступного мира. Чтобы стать похожим на них, Ларри отдал бы жизнь, но он не мог и мечтать стать таким. Именно таких парней, я предполагал, и найдет Вайленд, и присутствие здесь Ларри стало для меня совершенной загадкой.

Вайленд буркнул приветствие и не стал больше терять времени зря. Он подошел к полке, достал длинный рулон наклеенной на холст бумаги, развернул его на столе и прижал концы. Это был сложный и большой чертеж шестьдесят на тридцать дюймов. Вайленд отошел от стола и посмотрел на меня:

— Когда-нибудь видел это, Толбот?

Я склонился над столом. На чертеже был представлен странный предмет нечто среднее между цилиндром и сигарой, длина которого в четыре раза превышала толщину. Плоский сверху, центр нижней части тоже плоский, а нижняя часть закруглялась. Не меньше восьмидесяти процентов было отведено под какие-то баки-хранилища. Я видел топливопроводы, которые шли от похожей на мостик конструкции, приделанной сверху. На том же мостике начиналась вертикальная цилиндрическая камера, проходившая сквозь корпус машины, дно, резко уходившая влево и соединявшаяся с овальной камерой, подвешенной под корпусом сигары. По обеим сторонам этой овальной камеры располагались прикрепленные к нижней поверхности сигары прямоугольные контейнеры. Слева, у более узкого и наиболее скошенного края, было закреплено что-то похожее на прожекторы и длинные тонкие дистанционно управляемые захваты.

Я внимательно рассмотрел все это, выпрямился и покачал головой: Извините, в жизни не видел подобного.

Но мог бы и не выпрямляться, потому что уже в следующий миг я лежал на полу. Секунд через пять я сумел встать на четвереньки и помотать головой, чтобы прийти в себя. Я взглянул вверх, застонал от боли за ухом и попробовал сфокусировать взгляд. Мне удалось убрать пелену только с одного глаза, и я увидел Вайленда, стоявшего надо мной и державшего пистолет за ствол.

— Я знал, что ты ответишь именно так, — произнес он приятным голосом, как будто мы сидели у викария за чаем и он просил передать ему булочку. Тебя подводит память, Толбот. Может, попробуешь припомнить, а?

— Это было необходимо делать? — Генерал, казалось, был потрясен случившимся. — Вайленд, мы же...

— Заткнитесь, — рявкнул Вайленд. Чаепитие у викария закончилось. Он повернулся ко мне:

— Ну что?

— Какая польза бить меня по голове? — гневно спросил я, с трудом поднявшись. — Как это может помочь мне вспомнить то, чего я никогда...

На этот раз я принял удар на ладонь, мгновенно опустил руку, пошатнулся и отлетел к переборке. Для большего эффекта я обмяк и сполз по переборке на пол. Никто ничего не сказал. Вайленд и двое его громил смотрели на меня с некоторым интересом, генерал сильно побледнел и закусил нижнюю губу, Ларри откровенно злорадствовал.

— Ну а сейчас припомнил?

Я обозвал его непечатно и поднялся на дрожащие ноги.

— Прекрасно, — пожал Вайленд плечами. — Думаю, что Ларри хочет убедить тебя.

— Можно, да? Правда? — Написанное на лице Ларри рвение вызывало отвращение и пугало. — Вы хотите, чтобы я заставил его заговорить?

Вайленд улыбнулся и кивнул:

— Только помни, что ему еще надо будет поработать.

— Постараюсь.

Для Ларри настал звездный час. Оказаться в центре внимания, лично отомстить за все мои насмешки и колкости, а главное — потрафить своим садистским наклонностям — все это должно было стать одним из главных событий в его жизни. Он приближался ко мне, слегка помахивая пистолетом, поминутно облизывая губы и хихикая высоким и ужасным фальцетом:

— Во внутреннюю часть правого бедра, повыше. Он завизжит, как... как свинья под ножом. Потом в левое бедро. И он все равно будет в состоянии работать.

Глаза его расширились, в них светилось безумие. Впервые в жизни я столкнулся с полным идиотом.

Вайленд был хорошим психологом: он знал, что меня в десять раз сильнее напугает злоба Ларри, его психическая неуравновешенность, нежели расчетливая жестокость его самого и его подручных. И я действительно испугался. Кроме того, я уже оказал достаточное сопротивление, именно столько, сколько от меня могли ожидать, и переигрывать было нельзя.

— Это модификация одного из первых французских батискафов, — быстро заговорил я. — Совместная англо-французская разработка. Предназначена для работы на глубинах, раз в пять меньших, чем его предшественники. Глубина погружения до двух с половиной тысяч футов, но он быстрее, маневреннее и, в отличие от своих предшественников, оснащен для проведения спасательных работ.

Никто никогда ненавидел меня так, как Ларри в этот момент. Он был маленьким ребенком, я пообещал ему самую красивую игрушку, и ее отняли у него, как только он ее получил. Казалось, он сейчас расплачется от ярости, разочарования и крушения надежд. Он все еще гарцевал передо мной, размахивая пистолетом.

— Он лжет! — завопил он. — Он пытается...

— Он не лжет, — холодно оборвал его Вайленд. В его голосе не слышалось торжества и удовлетворения — цель достигнута, и все в прошлом. Убери пистолет.

— Но я говорю тебе...

Закончить ему не удалось. Он закричал от боли, потому что один из молчаливых парней схватил его за запястье и заставил опустить пистолет: Убери пушку, сопляк, или я отниму ее!

Вайленд мельком глянул на них и отвернулся.

— Ты не только знаешь, что это такое, — обратился он ко мне, — ты даже работал с таким батискафом. У генерала есть надежный источник информации во Франции, и сегодня утром он сообщил нам об этом. Работал ты с ним и позднее. Совсем недавно. Наши источники информации на Кубе даже лучше европейских.

— Я не работал с ним недавно. — Я поднял руку, увидев, что Вайленд сжал губы. — Когда этот батискаф доставили на грузовом судне, чтобы провести предварительные погружения без людей на борту окало Нассау, англичане и французы решили, что дешевле и разумнее нанять местное судно, пригодное для подобных работ, чем вызывать из Европы. В то время я работал в спасательной фирме в Гаване, и у фирмы имелось судно с мощным краном и стрелой справа по корме. Оно идеально подходило для работы. Я был на этом судне, но не работал с самим батискафом. Какой смысл отрицать то, чего не было, — я слегка усмехнулся. Кроме того, я провел на судне около недели.

Они узнали об этом, а я знал, что они идут по пятам, и был вынужден побыстрее смотаться.

— Кто «они»?

— Какая разница сейчас? — неожиданно даже для меня самого в моем голосе прозвучала усталость.

— Конечно, конечно, — улыбнулся Вайленд. — Насколько можно судить по твоей биографии, тебя могла преследовать полиция нескольких стран. Кстати, генерал, вот почему мы могли видеть лицо Толбота раньше.

Рутвен промолчал. Если бы я нуждался в доказательстве того, что генерал — орудие в руках Вайленда, то сейчас я получил его. Генерал был жалок, несчастен и явно хотел бы не принимать во всем этом участия.

Делая вид, что на меня только что сошло озарение, я спросил:

— Так это вы виноваты в пропаже батискафа?! Боже мой, это точно вы! Как же...

— Уж не думаешь ли ты, что тебя доставили сюда только для того, чтобы обсудить чертеж батискафа? — Вайленд позволил себе рассмеяться. — Конечно, это были мы, это было легко сделать. Эти дурни подвесили его на стальном тросе на глубине шестьдесят футов. Мы отцепили его, заменили трос на перетертый, чтобы они подумали, будто батискаф оторвался, и течение утащило его, а потом взяли его на буксир. Большую часть работы мы проделали в темноте, и поэтому нас мало кто видел. Никто не ожидал, что частная яхта будет буксировать батискаф.

— Частная яхта? Вы говорите о... — и почувствовал, что волосы у меня на голове зашевелились — я чуть было не сделал грубой ошибки, которая положила бы конец всему. С моего языка чуть не сорвалось название яхты «Темптрисс», а ведь никто не знал, что мне известно ее название — от Мери.

— Вы говорите о частной яхте генерала? — договорил я, прервав наконец неприятную паузу. — А разве у него есть яхта?

— У Ларри и у меня точно нет яхты, — ухмыльнулся Вайленд. — Так что это, конечно, яхта генерала.

Я кивнул:

— И, конечно же, батискаф где-то неподалеку. Скажите, зачем он вам нужен?

— Ты все равно узнал бы. Мы охотимся за сокровищем, Толбот.

— Уж не думаете ли вы, что я поверю в эти сказки о пиратских кладах?

— усмехнулся я.

— К тебе вернулась твоя смелость, Толбот? Нет, этот клад появился не так давно и лежит неподалеку отсюда.

— Как вы узнали о нем?

— Как мы узнали о нем? — Вайленд, казалось, забыл о том, что спешил.

Как любой уголовник, он любил лицедействовать и не упускал возможности искупаться в лучах собственной славы.

— Мы лишь примерно знали, где он находится. Пытались тралить, но безуспешно. Это было до нашей встречи с генералом. Ты этого не знаешь, но генерал дает свою яхту геологам, когда они забрасывают дно своими маленькими бомбочками и с помощью сейсмографов ищут нефтеносные слои. А пока они занимались этим, мы обследовали дно с помощью очень чувствительного эхолота. И нашли клад.

— Неподалеку отсюда?

— Да.

— Тогда почему вы не подняли его? — я делал вид, что как специалист настолько поглощен данной проблемой, что забыл о своем положении.

— Как бы ты поднял его?

— Спустился под воду, конечно. В этих водах это не так сложно. Прежде всего здесь континентальный шельф, и лишь отойдя от западного побережья Флориды на сотню миль, можно найти глубины свыше пятисот футов. Берег здесь недалеко, значит, глубина здесь — сто-сто пятьдесят футов.

— На какой глубине стоит Х-13, генерал?

— Сто тридцать при отливе, — механически ответил генерал.

— Ну вот и все, — пожал я плечами.

— Не все, — покачал головой Вайленд. — На какой глубине, по-твоему, могут работать водолазы?

— Футов триста, — немного подумав, ответил я. — Глубже всех, насколько мне известно, спускались американские водолазы в Гонолулу, когда поднимали американскую подводную лодку Ф-4, — двести семьдесят пять футов.

— Ты действительно специалист в своем деле, Толбот.

— Любой толковый водолаз и специалист по спасательным работам знает подобные вещи.

— Двести семьдесят пять футов? К сожалению, то, за чем мы охотимся, лежит на дне впадины. Геологи генерала очень заинтересовались ею, когда мы на нее наткнулись. Они сказали, что она похожа... На что она похожа, генерал?

— На впадину Херда.

— Точно. На впадину Херда в проливе Ла-Манш. Глубокая котловина, в которой англичане топят свою старую взрывчатку. Наша впадина имеет глубину четыреста восемьдесят футов.

— Это меняет дело, — медленно произнес я.

— И как бы ты забрался на такую глубину?

— Это зависит от того, насколько трудно подобраться к кладу.

Наверное, подошел бы новейший жесткий скафандр Нойфельдта и Кунке, бронированный листами литой стали. Но я сомневаюсь, что какой-нибудь водолаз смог бы работать на такой глубине. Там давление двести фунтов на квадратный дюйм, и он сможет делать лишь самые простые движения. Лучше всего использовать обсервационную батисферу — лучшие производят «Галеацци» и старая добрая фирма «Сибе-Горман». Батисфера может погружаться на полторы тысячи футов. Можно сесть в батисферу и по телефону руководить применением взрывчатки, землечерпалкой, дреком или захватами. Так подняли золото на сумму свыше десяти миллионов долларов с «Ниагары» у Новой Зеландии — примерно с такой же глубины и на сумму около четырех миллионов долларов с «Египта», лежавшего на глубине четырехсот футов у Ашанта. Это два классических примера, именно так я и сделал бы.

— И при этом, конечно, потребуется парочка судов и куча специального оборудования? Ты что, думаешь, мы можем купить обсервационные батисферы, если они и продаются в этой стране, и землечерпалки и сидеть на якоре на одном месте, не вызвав подозрений?

— Вы правы, — согласился я.

— Поэтому остается батискаф, — улыбнулся Вайленд. — Впадина находится на расстоянии не более шестисот ярдов отсюда. К батискафу прикреплены захваты, которые мы закрепим на грузе. Потом вернемся на Х-13, разматывая но пути трос, а затем, уже с Х-13, смотаем его.

— Вот так просто, да?

— Да, так просто. Умно придумано, как ты считаешь?

— Очень. Я отнюдь не считал, что все это умно придумано. Вайленд еще не осознавал, какие трудности ожидали нас; сколько бесконечных неудачных попыток придется сделать, каковы масштабы подготовительных работ и сколько требуется мастерства и опыта. Я попытался вспомнить, сколько времени заняло извлечение золота и серебра на два с половиной миллиона долларов с «Лорентика», затонувшего на глубине всего сто с небольшим футов. Около шести лет, если мне не изменяла память. А Вайленд говорил так, будто собирался сделать это за несколько часов.

— А где именно находится батискаф? — поинтересовался я.

Вайленд показал на полукруглую стенку:

— Это одна из опор платформы, но она поднята на двадцать футов от дна. Батискаф под ней.

— Под ней?! — вытаращился я на него. — Что вы хотите сказать? Что он под этой опорой? Как вы засунули его туда? Как вы попадете в батискаф?

Как, черт вас возьми...

— Очень просто, — оборвал он меня. — Как ты уже понял, я не инженер, но у меня есть... э-э... друг — инженер. Он изобрел способ крепления усиленного и абсолютно водонепроницаемого стального пола в нижней части этой опоры; вниз от пола идет стальной цилиндр около шести футов длиной и чуть менее трех в диаметре. Этот цилиндр открыт сверху и снизу, но сверху он может закрываться люком. В углублении, примерно в двух футах от верха цилиндра, имеется армированная резиновая трубка. Я думаю, ты начинаешь понимать, что к чему, Толбот?

— Да, я понял. Каким-то образом, и явно ночью, вам удалось уговорить работающих здесь инженеров помочь опустить эту опору, — наверное, вы рассказали им эту чепуху о совершенно секретных исследованиях, настолько секретных, что никому не разрешили посмотреть, что тут делают. Батискаф плавал на поверхности, вы медленно опускали опору, пока этот цилиндр не соединился с входным люком батискафа, закачали сжатый воздух в это резиновое кольцо, чтобы получить прекрасное уплотнение, затем опустили опору, заставив батискаф погрузиться. В это время кто-то, возможно, ваш друг-инженер, отрегулировал гидростатический клапан одной из балластных цистерн так, чтобы батискаф легко погрузился, но не потерял небольшой положительной плавучести, необходимой для того, чтобы входная камера плотно входила в цилиндр в нижней части опоры. Теперь, чтобы воспользоваться батискафом, достаточно залезть внутрь, задраить люк в цилиндре и входной люк, выпустить воздух из резинового уплотнения, обхватывающего входную камеру батискафа, заполнить балластные цистерны для получения отрицательной плавучести, чтобы оторваться от опоры, — и вперед.

Возвращение в обратном порядке, но нужен только насос, чтобы откачать воду из цилиндра. Правильно?

— Абсолютно верно, — Вайленд снова изволил улыбнуться, что делал нечасто. — Блестяще, не так ли?

— Не так. Единственное, что вы сделали блестяще — это украли батискаф. Все остальное может придумать мало-мальски компетентный специалист по подводным работам. Возьмите двухкамерный колокол для спасения экипажей подводных лодок — он таким же образом подсоединяется к люку рубки практически любой подводной лодки. И точно такой же способ используется при кессонных работах. Но все же это довольно толково. Ваш друг-инженер был неглупым человеком. Жаль его, не правда ли?

— Жаль? — Вайленд больше не улыбался.

— Да. Ведь он же умер? В помещении стало очень тихо. Секунд через десять Вайленд очень тихо спросил:

— Что ты сказал?

— Я сказал, что он умер. Когда кто-либо, работающий на вас, внезапно умирает, Вайленд, то я сказал бы, что он больше не был нужен. Но сокровища вы еще не достали, а поэтому он еще был нужен вам. Так что произошел несчастный случай.

Снова наступила тишина.

— С чего ты взял, что произошел несчастный случай?

— Он же был уже в возрасте, Вайленд?

— С чего ты взял, что произошел несчастный случай? — В каждом его слове сквозила угроза. Ларри снова начал облизываться.

— Водонепроницаемый пол, который вы установили в опоре, оказался не таким уж водонепроницаемым, как вам думалось. Он пропускал. Точно, Вайленд? Возможно, маленькая дырочка там, где пол соединялся с корпусом опоры. Плохая сварка. Но вам повезло. В опоре должно быть еще одно поперечное уплотнение — для прочности, в этом я не сомневаюсь. Вы воспользовались одним из стоящих здесь генераторов, чтобы под давлением накачать туда воздух после того, как послали кого-то внутрь опоры, и загерметизировали дверь. Когда вы закачали туда воздух, вода ушла, и этот человек, или несколько человек, смог заварить дырку. Правильно, Вайленд?

— Правильно. — Он снова взял себя в руки. Почему бы и не подтвердить что-либо человеку, который умрет раньше, чем сможет кому-нибудь передать разговор. — Откуда тебе все это известно, Толбот?

— Вспомните лакея генерала. Я видел много подобных случаев. У него то, что называют кессонной болезнью, и он никогда не оправится от нее.

Кессонка, Вайленд. Когда человек работает под высоким давлением воздуха или воды и это давление слишком быстро снимают, в его крови появляются пузырьки азота. Эти люди работали внутри опоры под давлением примерно в четыре атмосферы — около шестидесяти футов на квадратный дюйм. Если они работали более получаса, то и декомпрессия должна была занять по меньшей мере полчаса. Но какой-то безмозглый идиот слишком резко снял давление.

Кессонными или аналогичными работами должны заниматься молодые здоровые парни. Ваш друг-инженер уже не был молодым и здоровым. А у вас, конечно, не оказалось декомпрессионной камеры, поэтому он умер. Лакей может прожить долго, но он больше никогда не узнает, что такое жизнь без боли. Но, думаю, вас это не волнует, Вайленд.

— Мы попусту теряем время, — с облегчением сказал Вайленд — он начал подозревать, что мне, а возможно, и другим слишком много известно о делах на Х-13. Теперь он был удовлетворен и чувствовал огромное облегчение. Но меня интересовал не он, а генерал Рутвен.

Генерал смотрел на меня весьма странно: он явно был озадачен какая-то мысль не давала ему покоя, видно, он начал кое-что понимать.

Мне это очень не понравилось. Я быстренько припомнил все, что говорил и что оставил недосказанным, но не смог припомнить ни единого слова, которое могло бы вызвать такое выражение на его лице. А раз он заметил что-то... Но Вайленд, похоже, ничего не подозревал, ведь вовсе не обязательно, что какое-нибудь слово или обстоятельство, замеченное генералом, будет замечено и Вайлендом. Генерал все же был очень умным человеком — дураки не зарабатывают почти триста миллионов, начав на голом месте.

Но я не собирался давать Вайленду возможность увидеть выражение лица генерала и спросил:

— Итак, ваш инженер помер, и вам нужен, скажем, водитель для батискафа?

— Ошибаешься. Мы и сами умеем управлять батискафом. Уж не считаешь ли ты, что мы такие безнадежные идиоты, чтобы спереть батискаф, не зная, что с ним делать? В Нассау мы достали все инструкции по ремонту и эксплуатации на французском и английском языках. Не волнуйся, мы умеем управлять им.

— В самом деле? Очень интересно.

Не спрашивая разрешения, я уселся на скамью и закурил — они должны были ожидать от меня чего-нибудь подобного:

— Тогда зачем я вам нужен?

Впервые за наше недолгое знакомство Вайленд пришел в замешательство.

Затем нахмурился и бросил:

— Мы не можем запустить эти проклятые двигатели.

Я глубоко затянулся и попробовал выпустить дым колечком, но из этого ничего не получилось — я никогда не умел этого делать.

— Так, так, так, — пробормотал я. — Очень неудачно. Для вас, конечно, а для меня это очень удобно. Вам нужно лишь запустить два маленьких моторчика и — гопля! — сокровища у вас в руках. Ведь не за грошами же вы охотитесь. А запустить эти моторчики без моей помощи не можете, что очень удобно для меня.

— Ты знаешь, как запустить моторы? — холодно спросил Вайленд.

— Возможно. Это несложно, это всего лишь электрические моторы, работающие от аккумуляторов, — улыбнулся я. — Но электрические цепи, переключатели и предохранители — весьма сложные. В инструкциях они, конечно, указаны?

— Указаны, — ответил Вайленд. Внешний лоск начал понемногу слезать с него, и он почти рычал. — Они закодированы ключом, которого у нас нет.

— Прекрасно, просто прекрасно, — я лениво поднялся на ноги и встал перед Вайлендом. — Без меня вы проиграли, не так ли?

Он не ответил.

— В таком случае я требую награды, Вайленд. Гарантию моей жизни.

В действительности это не волновало меня, но я знал, что должен потребовать этого, иначе он станет чертовски подозрительным.

— Какую гарантию вы можете предложить, Вайленд?

— Боже мой, Толбот, вам не нужны никакие гарантии, — с негодованием и изумлением сказал генерал. — Зачем кому-нибудь убивать вас?

— Послушайте, генерал, — терпеливо разъяснил я. — В джунглях Уолл-стрита вы, возможно, и крупный хищник, но когда речь идет о преступном мире, то здесь вас нельзя отнести даже к котятам. Любого человека, который не работает на вашего друга Вайленда и знает слишком много, всегда ждет один конец, когда он, конечно, ему больше не нужен.

Вайленд знает цену деньгам, даже когда они ему ничего не стоят.

— Вы подразумеваете, что меня тоже ждет такой же конец? поинтересовался генерал.

— Вас — нет, генерал. Вы в безопасности. Я не знаю да и не хочу знать, что связывает вас с Вайлендом. Возможно, он держит вас на крючке, возможно, вы по уши завязли и работаете с ним, но в любом случае это не имеет значения. Вы в безопасности. Исчезновение самого богатого в стране человека приведет к самой крупной за последние десять лет полицейской охоте. Извините за цинизм, генерал, но так обстоит дело. Огромные деньги вызывают огромную активность полиции. Полиция будет оказывать сильный нажим на всех, генерал, а кокаинисты, подобные нашему ошалелому другу, показал я на Ларри, — имеют обыкновение легко раскалываться под нажимом.

Вайленд знает об этом. Так что вы в безопасности, и если не являетесь надежным партнером Вайленда, он найдет способ заставить вас держать язык за зубами, когда все это кончится. Вы ничего не сможете доказать — вы один, а их — много, и, думаю, даже ваша дочь не в курсе того, что происходит. К тому же есть Ройал, а знать, что вокруг рыщет Ройал, ожидая, когда кто-нибудь сделает хоть малейшую ошибку, — достаточная гарантия, что человек не станет поднимать шума. — Я отвернулся от генерала и улыбнулся Вайленду. — Но меня-то можно пустить в расход. — Я щелкнул пальцами. Гарантии, Вайленд, гарантии.

— Я гарантирую вам жизнь, Толбот, — спокойно сказал генерал Рутвен. Я знаю, кто вы, вы — убийца. Но я не позволю просто так убить даже убийцу.

Если с вами что-нибудь случится, я заговорю, невзирая на последствия.

Вайленд прежде всего — человек дела. Ваше убийство не компенсирует тех миллионов, которые он потеряет, так что вам нечего бояться.

Миллионы. Впервые они назвали сумму, за которой охотились. Миллионы.

И добыть их для них должен был я.

— Спасибо, генерал, вы очень добры, — ответил я, потушил сигарету, и с улыбкой повернулся к Вайленду:

— Принесите инструменты, дружок, и пойдем посмотрим на вашу новую игрушку.

Глава 9

Склепы, как правило, не делают в виде металлических цилиндров высотой двести футов, но если бы их делали, эта опора Х-13 стала бы сенсацией. Как склеп, конечно. Здесь было холодно, сыро и темно; мрак не рассеивался, а лишь подчеркивался тремя слабыми светильниками вверху, посередине и внизу; все выглядело жутковато и зловеще и вселяло ужас; многократное эхо голосов наполняло темную, похожую на пещеру, конструкцию — все это напоминало апокалипсическую картину, когда ангел выкликает твое имя в день Страшного Суда. По такому месту, должно быть, проходят после смерти, мрачно подумал я, а не при жизни.

В качестве склепа это место прекрасно, а когда через него предстоит пройти, — ужасно. Единственно, что связывало верх с низом, — несколько железных лестниц, приваренных к клепаным стенам опоры. Лестниц было двенадцать — в каждой по пятнадцать ступеней, и никаких площадок для отдыха. На плече у меня висел тяжелый мегометр, а ступени были мокрыми и скользкими, и, чтобы не сорваться с лестницы, мне приходилось цепляться за ступени изо всех сил, отчего мышцы рук и плеч страшно болели. Второй раз подряд я этот путь не прошел бы.

Обычно в незнакомом месте хозяин показывает дорогу, но Вайленд пренебрег своими обязанностями. Пожалуй, он боялся, что, если пойдет первым, я исхитрюсь врезать ему по голове ногой и он упадет и разобьется.

Как бы то ни было, я полез первым, а Вайленд и двое его парней с холодными глазами, ждавшие нас в помещении наверху, полезли вслед за мной. Ларри и генерал остались наверху, но ни у кого не сложилось впечатления, что Ларри способен укараулить кого-нибудь. Генерал был волен делать что угодно, но Вайленд, похоже, не боялся, что генерал воспользуется свободой, чтобы подложить ему свинью. Это казалось необъяснимым, но сейчас я знал ответ на эту загадку. Или мне казалось, что знал, и если я ошибался, то погибнут невинные люди. Я выбросил эту мысль из головы.

— Отлично. Открой люк, Сибэтти, — распорядился Вайленд.

Более мощный из двух парней наклонился, отдраил и поднял крышку люка.

Я уставился на узкий стальной цилиндр, который вел к стальной кабине под батискафом, и сказал Вайленду:

— Полагаю, вы знаете о необходимости заполнить эту входную камеру водой, когда отправитесь искать сокровища Черной Бороды?

— Это что еще за новости? — Он пристально, с подозрением посмотрел на меня. — Зачем это?

— Вы что, собирались оставить ее незаполненной водой? — недоверчиво спросил я. — Но входная камера обычно заполняется водой, как только начинаешь погружение. И это на поверхности, а не на глубине в сто тридцать футов, на которой мы сейчас находимся. Конечно, она выглядит прочной, возможно, даже выдержит давление и на вдвое большей глубине, я этого не знаю. Но знаю, что для плавучести она окружена баками с бензином, в которых около восьми тысяч галлонов бензина, и внизу эти баки выходят в море. Давление в этих баках точно соответствует давлению воды, поэтому они изготовлены из тонкого металла. Но если внутри входной камеры будет воздух, на ее стенки извне будет оказываться давление по меньшей мере в двести фунтов на квадратный дюйм. Такого давления камера не выдержит. Ее стенки продавятся, бензин вытечет, положительная плавучесть исчезнет, и вы останетесь на глубине четырехсот восьмидесяти футов. Навсегда.

Из-за царившего мрака трудно сказать что-либо определенно, но я мог поклясться, что Вайленд сильно побледнел.

— Брайсон не сказал мне об этом, — дрожащим голосом прошептал он.

— Брайсон? Это ваш друг-инженер? — Вайленд не ответил, и я продолжил:

— Думаю, он и не сказал бы. Ведь он не был вашим другом, Вайленд, не так ли? Он работал под дулом пистолета и знал, что кто-нибудь нажмет на курок, когда в нем перестанут нуждаться. Так на черта ему было говорить вам об этом? — Я отвернулся и поправил висевший на плече мегометр. — Я пойду вниз один. Чье-либо присутствие будет только нервировать меня.

— Ты надеешься, что я отпущу тебя одного? — холодно спросил Вайленд.

— Чтобы ты надул меня?

— Не глупите, — устало отмахнулся я. — Я могу встать перед электрическим распределительным щитком или предохранительной коробкой и сделать так, что этот батискаф больше никогда не двинется с места, и никто из ваших друзей ничего не заметит. В моих же собственных интересах заставить этот аппарат работать, и как можно быстрее. Чем быстрее, тем лучше для меня, — я посмотрел на часы. — Без двадцати одиннадцать. Чтобы найти неисправность, мне потребуется по меньшей мере три часа. В два я сделаю перерыв. Постучу в люк, и вы выпустите меня.

— В этом нет необходимости, — Вайленда явно не радовало мое предложение, но он не мог сказать, что я обманываю его, и не мог отказаться от моих услуг. — Внутри кабины установлен микрофон, а приемная аппаратура в помещении наверху. В кабине есть кнопка вызова. Дай знать, когда закончишь.

Я кивнул и начал спускаться по ступенькам, приваренным к стенке цилиндра. Отдраил верхний люк входной камеры батискафа и протиснулся через него — нижняя часть цилиндра, охватывавшая верх входной камеры, была шире лишь на несколько дюймов и не позволяла открыть люк полностью, — нащупал ступеньки, захлопнул и задраил люк и начал пробираться к находившейся под камерой кабине. Последние несколько футов пришлось пробираться под острым углом. Я открыл тяжелую стальную дверь кабины, протиснулся через узкий проход и задраил за собой дверь.

В кабине ничего не изменилось. Она была просторней, чем на более ранних батискафах этой серии, и слегка овальной, а не круглой, но потеря в конструктивной прочности с лихвой компенсировалась большей свободой действий в кабине. Кроме того, батискаф предназначался для спасательных работ на глубинах до 2500 футов, и относительная потеря прочности не имела значения. В кабине было три иллюминатора конической формы, сужавшихся вовнутрь, так что давление воды только вдавливало их поплотнее. Один иллюминатор был в полу. Иллюминаторы казались хрупкими, но я знал, что самый большой из них — внешний диаметр его составлял не более фута выполнен из специально разработанного плексигласа и мог выдержать давление в 250 тонн, что намного превышает давление воды на тех глубинах, на которых должен работать батискаф.

Сама кабина была шедевром. Одна стена — если примерно шестую часть сферы можно назвать стеной — была полностью занята приборами, круговыми шкалами, предохранительными коробками, переключателями и различной научной аппаратурой, которая нам не понадобится. На одной стороне этой стены находились устройства запуска двигателей, управления режимами их работы, управления прожекторами, захватами, свободно свисавшим гайдропом, который устойчиво удерживал батискаф около дна за счет того, что часть его свободно лежала на дне, чуть облегчив батискаф и позволяя ему удерживаться в равновесии. И наконец, здесь были ручки точной настройки устройства поглощения выдыхаемого углекислого газа и регенерации воздуха.

С одним рычагом управления я раньше не сталкивался, и это несколько озадачило меня. Он представлял собой реостат с маркировкой по обеим сторонам от центральной ручки, и под ним крепилась табличка с надписью «Буксирный трос». Я понятия не имел, что бы это могло означать, но через несколько минут догадался. Вайленд или, скорее, Брайсон по приказу Вайленда установил на батискафе барабан с электрическим мотором и прикрепил конец троса к нижней части опоры, когда она была еще поднята.

Идея заключалась не в том, что они могли бы теперь подтащить батискаф, если бы что-то сломалось — это потребовало бы намного большей мощности, чем могли развивать двигатели батискафа. Нет, это решало очень сложную навигационную задачу — найти дорогу обратно к опоре. Я включил прожектор, отрегулировал луч и посмотрел в иллюминатор под ногами: на дне виднелся глубокий кольцеобразный след от когда-то стоявшей здесь опоры. Если пользоваться им для ориентирования, совмещение верхней части входной камеры с цилиндром внутри опоры станет не очень сложным делом.

Теперь мне хотя бы стало ясно, почему Вайленд не очень сильно возражал против моего пребывания в батискафе в одиночку. Если бы я сумел, заполнив водой входную камеру и раскачав батискаф, запустить двигатели, то смог бы оторваться от резинового уплотнения и уплыть в батискафе на свободу, но с тяжелым тросом, крепившим батискаф к опоре Х-13, я далеко бы не ушел. Вайленд мог быть пустозвоном в одежде, манерах и речах, но в делах он был весьма неглуп.

Кроме приборов в кабине имелось три обтянутых брезентом стула и полка с различной фотоаппаратурой и лампами заливающего света.

Первый осмотр кабины не занял много времени. Прежде всего мое внимание привлек микрофон около одного из стульев. Вайленду явно хотелось знать, работаю ли я на самом деле. Ему ничего не стоило перебросить концы так, чтобы при выключенном микрофоне он работал. Но я переоценил Вайленда: с проводкой все было в порядке.

В следующие пять минут я проверил все оборудование, кроме рычагов управления двигателями — сумей я запустить их, любой человек, ждущий внутри опоры, сразу же почувствует это по вибрации.

После этого я открыл корпус самой большой распределительной коробки, выдернул около двадцати разноцветных проводов из гнезд и оставил их висеть в страшном беспорядке. К одному проводу я подсоединил вывод мегометра, затем снял крышки с двух других распределительных и предохранительных коробок и высыпал почти все инструменты на маленькую рабочую скамейку.

Получилась весьма убедительная картина напряженного труда.

Я не мог вытянуться во весь рост на узком дощатом настиле, но это было неважно. Я не спал всю ночь, через многое прошел за последние двенадцать часов и очень устал, так что в любом случае должен был заснуть.

И заснул. Последнее, о чем я подумал, прежде чем вырубился: море и ветер не на шутку разгулялись. На глубине свыше ста футов волнения моря почти или совсем не чувствуется, но батискаф явно покачивался, хотя и слабо. Это покачивание и усыпило меня.

Когда я проснулся, часы показывали половину третьего. На меня это не было похоже — обычно мой внутренний будильник поднимал меня точно в назначенное время. На этот раз он подвел меня — и неудивительно: голова страшно болела, а в кабине нечем было дышать. Я допустил ошибку, проявив небрежность, и поспешил исправить ее, включив на максимальную мощность поглотитель углекислого газа. Минут через пять, когда в голове начало проясняться, я включил микрофон и попросил открыть люк в полу опоры.

Сибэтти спустился, помог мне выбраться из батискафа, и через три минуты я уже стоял в маленьком стальном помещении наверху.

— Припозднился ты, — раздраженно бросил мне Вайленд. Кроме него и Сибэтти, который закрыл за мной дверь, здесь уже был и Ройал — второй рейс вертолета закончился удачно.

— Вы же хотите, чтобы эта проклятая штука когда-нибудь заработала? так же раздраженно ответил я. — Я здесь не забавы ради, Вайленд.

— Это точно. — Матерый уголовник, он не любил настраивать против себя без надобности. Он пристально посмотрел на меня:

— С тобой что-то случилось?

— Случилось то, что я четыре часа кряду работал в тесном гробу, кисло ответил я. — Да еще очиститель воздуха был плохо отрегулирован. Но сейчас все в порядке.

— Есть какой-нибудь прогресс?

— Очень небольшой, черт возьми. — Я поднял руку, заметив, что его брови поползли вверх, а лицо потемнело от злости. — Это не из-за недостатка прилежания. Я проверил каждый контакт и каждую электрическую цепь и лишь двадцать минут назад начал понимать, в чем дело.

— Ну и в чем же дело?

— В вашем покойном инженере Брайсоне, вот в чем. — Я внимательно посмотрел на него. — Вы намеревались взять с собой Брайсона или отправиться одни?

— Мы собирались сделать это вдвоем с Ройалом. Мы считали...

— Правильно. Какой смысл брать его с собой? Мертвый человек может сделать немного. Вы, видимо, намекнули, что не возьмете его с собой, и он понял — почему. И тогда решил отомстить вам хотя бы после своей смерти.

Или он так ненавидел вас, что собирался прихватить вас с собой. На тот свет, конечно. Ваш друг изобрел очень умную штуку, но не успел закончить ее — «кессонка» скрутила, — вот почему двигатели не работают. Он сделал так, что батискаф прекрасно работал бы — двигался бы вперед, назад, вверх, вниз — куда угодно, но только до глубины триста футов. На большей глубине сработали бы гидростатические выключатели. Прекрасная работа! — Я мало чем рисковал, рассказывая все это: я знал, что в этих вещах они глубоко невежественны.

— И что тогда? — напрягся Вайленд.

— А ничего. Батискаф не смог бы подняться выше трехсот футов. А через несколько часов истощились бы аккумуляторы или вышло бы из строя устройство регенерации воздуха — и вы задохнулись бы. Но до этого вы сошли бы с ума.

Я внимательно посмотрел на пего. Если раньше мне могло показаться, что Вайленд несколько побледнел, то сейчас в этом не было сомнений — он побледнел и, чтобы скрыть свое смятение, достал из кармана пачку сигарет и дрожащими руками прикурил. Сидевший на столе Ройал лишь улыбнулся загадочно и продолжал равнодушно покачивать ногой. Не то чтобы Ройал был храбрее Вайленда, возможно, у него просто было более скудное воображение.

Профессиональный убийца не может себе позволить иметь богатое воображение, ведь ему приходится жить наедине с призраками своих жертв. Я посмотрел на Ройала еще раз и поклялся: добьюсь, чтобы это лицо исказил страх — такой же, какой искажал лица многих людей, когда они в последний момент, перед тем как он нажимал на курок своего маленького пистолета, понимали все.

— Славненько, да? — хрипло сказал Вайленд, к которому вернулось некоторое самообладание.

— Неплохо, — согласился я. — По крайней мере мне нравятся его виды на будущее, цель, которую он преследовал.

— Забавно, действительно забавно, — иногда Вайленд забывал, что хорошо воспитанный магнат никогда не сердится. Он посмотрел на меня с внезапным интересом в глазах.

— у тебя самого, Толбот, надеюсь, нет подобных мыслей? Или желания надуть меня, как Брайсон?

— Это, конечно, привлекательная идея, — усмехнулся я, — но вы считаете меня глупым?! Если бы у меня были такие же намерения, стал бы я рассказывать вам о них? Ну, а кроме того, я собираюсь вместе с вами отправиться в это путешествие. По крайней мере надеюсь.

— Да? — Вайленд снова взял себя в руки. — Что-то уж больно внезапно ты начал сотрудничать ("нами, Толбот. Это — подозрительно.

— Если бы я сказал, что не хочу идти с вами, вы бы начали подозревать меня еще больше. Не будьте ребенком, Вайленд. За последние несколько часов положение изменилось. Вспомните слова генерала о гарантиях моей жизни. Он не шутил. Попробуйте избавиться от меня, и он избавится от вас. А вы слишком деловой человек, чтобы пойти на такую невыгодную сделку. Ройалу придется лишиться удовольствия пристрелить меня.

— Убийство не доставляет мне удовольствия, — тихо произнес Ройал. Это прозвучало как констатация факта, и я вылупился на него, временно выбитый из колеи абсурдностью его заявления.

— Ты действительно сказал это или мне показалось? — медленно спросил я.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы землекоп копал из удовольствия?

— Кажется, я понял тебя. — Я окинул его долгим взглядом: оказалось, он даже более бесчеловечен, чем я думал.

— Во всяком случае, Вайленд, теперь, когда мне не грозит смерть, у меня появился иной взгляд на вещи. Чем раньше мы закончим это дельце, тем раньше я окажусь подальше от вас и ваших ребяток. И тогда, думаю, я смогу попросить у генерала несколько тысчонок. Вряд ли он захочет, чтобы стало известно о его соучастии в преступной деятельности крупных масштабов.

— Ты собираешься шантажировать человека, спасшего тебе жизнь? Некоторые вещи все еще могли изумлять Вайленда, — Да ты хуже любого из нас.

— А я и не утверждал, что лучше вас, — равнодушно ответил я. Наступили тяжелые времена, Вайленд. Человек должен как-то жить. И я спешу.

Вот почему и предлагаю вам взять меня с собой. Да, я согласен, что и ребенок сможет управлять батискафом, прочитав инструкции, но спасательные работы — не для любителей, поверьте мне, Вайленд. Вы — любители. Я же специалист. Это единственное, чем я хорош. Итак, я отправляюсь с вами, да?

Вайленд окинул меня долгим внимательным взглядом и мягко произнес: Да мне и во сне не могло присниться отправиться без тебя, Толбот.

Он повернулся, открыл дверь и жестом приказал мне идти впереди. А сам с Ройалом двинулся за мной, и, проходя по коридору, мы услышали, как Сибэтти захлопнул дверь, задвинул тяжелый засов и повернул ключ в замке.

Все надежно, как в «Бэнк оф Ингланд», за одним лишь исключением: в том банке условный стук не открывает автоматически дверь к сейфам. А здесь открывал, и я запомнил этот стук, а если бы даже и забыл, то мне его тут же напомнили, ибо Вайленд таким же образом постучал в дверь в пятнадцати ярдах по коридору.

Дверь открыл близнец Сибэтти. Это помещение было обставлено не так плохо, как то, из которого мы только что вышли, но все же мало отличалось от него. На стенах не было обоев, на полу — ковриков, не было даже стола; зато вдоль стены стояла мягкая скамья, на которой сидели генерал и Мери.

Кеннеди очень прямо сидел на стуле в углу, а Ларри с пистолетом в руке и бегающими, как всегда, глазами расхаживал взад-вперед с важным видом, сторожа их. Я мрачно окинул их всех одним взглядом.

Генерал был все таким же бесстрастным и все так же безупречно контролировал свои мысли и чувства, но под глазами у него появились темные круги, которых я не замечал еще день назад. И на бледном, но спокойном лице его дочери тоже выделялись темные круги под глазами. Однако в отличие от отца в ней отсутствовала твердость, правда, мне никогда не нравились женщины с железной волей. И больше всего мне хотелось обнять ее чуть поникшие плечи, но не здесь и не сейчас, ибо реакцию присутствующих нельзя было предсказать. Кеннеди сидел с отсутствующим видом, его ничто не волновало. Я заметил, что темно-бордовая униформа сидит на нем лучше: ничего не выпирало подозрительно — кто-то забрал у него пистолет.

Когда мы вошли. Мери встала. В глазах ее горел гнев — возможно, у нее более сильная воля, чем мне казалось. Рукой она показала на Ларри:

— Это действительно было необходимо, мистер Вайленд? — холодно спросила она. Нас что же, считают преступниками, находящимися под стражей?

— Не стоит обращать внимания на этого мальчонку, — попытался я ее успокоить. — «Пушка» в его руке ничего не значит. Это он со страху.

Кокаинисты — нервные люди, и один взгляд на оружие успокаивает их; он просрочил прием очередной дозы, но как только примет ее, сам себе будет казаться на десять футов выше.

Ларри быстро подскочил ко мне и ткнул ствол пистолета в живот. Нельзя сказать, что он сделал это нежно. Глаза его остекленели, лицо горело, воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы.

— Я предупреждал тебя, Толбот, — прошептал он. — Я предупреждал тебя, чтобы ты не смел больше издеваться надо мной. Это было последний раз...

Я посмотрел через его плечо и улыбнулся:

— Посмотри за спину, сосунок, — нежно сказал я, снова посмотрев череп его плечо и слегка кивнув.

Он был слишком возбужден и неуравновешен, чтобы не попасться на мою уловку. Я же был настолько убежден, что он клюнет, что моя правая рука потянулась к его пистолету еще до того, как он начал поворачивать голову, и к тому моменту, когда он отвернулся, я уже схватил его за руку и отвел пистолет в сторону вниз, чтобы никого не ранило, если пистолет выстрелит.

То есть чтобы не ранило напрямую — я не мог сказать, каков будет рикошет от стальных стен и пола.

Ларри повернулся ко мне, лицо его перекосилось от ярости и ненависти, он тихо, но гнусно ругался. Свободной рукой он попытался оторвать мою руку, но поскольку самый тяжелый труд, которым он когда-либо занимался, заключался в нажатии на поршень шприца, он попусту терял время. Я вырвал пистолет, шагнул назад, ладонью ткнул его в лицо, вынул из пистолета обойму и бросил ее в один угол, а пистолет — в другой. Ларри полускорчился у дальней стены, к которой я отбросил его, из его носа текла кровь, а по щекам струями бежали слезы ярости, разочарования и боли. Один его вид вызывал у меня тошноту.

— Все в порядке, Ройал, — сказал я, не поворачивая головы. — Можешь спрятать пистолет, концерт окончен.

Но концерт продолжался. Кто-то жестко сказал:

— Подними пистолет, Толбот, и обойму. Вставь обойму на место и отдай пистолет Ларри.

Я медленно повернулся: Вайленд держал в руке пистолет, но я не придавал большого значения побелевшим костяшкам пальца на спусковом крючке. Казалось, он, как всегда, держит себя в руках, но то напряжение, с которым он держал пистолет, и чуть участившееся дыхание выдавали ею. Это удивило меня. Люди, подобные Вайленду, никогда не срываются эмоционально, особенно из-за таких дурней, как Ларри.

— А не пошел бы ты...

— Считаю до пяти.

— А потом?

— Потом стреляю.

— Не посмеешь, — презрительно бросил я. — Ты не относишься к людям, нажимающим на курок, Вайленд. Именно поэтому ты нанимаешь этих здоровенных головорезов. И кроме того, кто тогда займется батискафом?

— Начинаю считать, Толбот. Раз... Два...

— Хорошо, хорошо, — оборвал его я, — считать ты умеешь. Ты отлично считаешь. Бьюсь об заклад, что ты даже умеешь считать до десяти. Но бьюсь также об заклад, что ты не сможешь сосчитать те миллионы, которые потеряешь только из-за того, что мне не хочется поднимать пистолет.

— Я найду других людей, чтобы отладить батискаф.

— Но не по эту сторону Атлантики. И у тебя нет столько времени, Вайленд. Ты уверен, что целый самолет агентов ФБР не направляется сейчас в Марбл-Спрингз, чтобы расследовать случай со странной телеграммой, отправленной Яблонски? Ты уверен, что они не стучат в двери виллы и не спрашивают: «Где генерал?», а дворецкий не отвечает: «Генерал только что отправился на Х-13», а агенты ФБР на это не говорят: «Нам надо срочно связаться с генералом, необходимо обсудить с ним важные вопросы»? И они появятся, Вайленд, как только кончится шторм.

— Боюсь, что он прав, мистер Вайленд, — неожиданно помог мне Ройал. У нас нет столько времени. Вайленд долго раздумывал, затем опустил пистолет и вышел.

Ройал, как всегда, не испытывал никакого напряжения или эмоций. Он с улыбкой сообщил:

— Мистер Вайленд пошел на ту сторону платформы, перекусить. Ленч рассчитан на всех. — Произнеся это, он посторонился и пропустил всех в дверь.

Странный и непонятный случай. Размышляя, я пытался найти хоть какое-нибудь объяснение, пока Ларри подбирал пистолет и обойму, но не мог.

Кроме того, я внезапно понял, что проголодался.

Я посторонился и пропустил мимо себя всех, кроме Ройала. Но не из вежливости, а для того, чтобы Ларри не выстрелил мне в спину, а затем чуть убыстрил шаги, чтобы догнать Мери и Кеннеди.

По пути на другую сторону платформы мы должны были перейти буровую палубу шириной сто футов, на которой я сегодня ночью беседовал с Джо Курраном. Клянусь — это были самые длинные, самые мокрые и самые продуваемые ветром сто футов за всю мою жизнь.

Поперек палубы протянули пару проволочных штормовых лееров; нам же требовалось минимум пять. Ветер дул с фантастической силой, и теперь я знал, что до конца шторма до Х-13 не сможет добраться ни судно, ни вертолет. Мы были полностью отрезаны от мира.

В половине третьего дня было темно, как в сумерках, и из черных туч, стеной окружавших нас, ветер обрушивался на Х-13 так, словно хотел вырвать ее с корнем, опрокинуть и похоронить в пучине. Ветер визжал в переплетении металлических конструкций. Чтобы удержаться на ногах, нам пришлось сгибаться почти пополам и прямо-таки повисать на штормовых леерах. Стоило только упасть, и ветер тут же сдул бы пас в море. Он не позволял дышать, и брызги дождя под его напором секли незащищенные участки кожи, как мелкие свинцовые дробинки.

Первой шла Мери, вплотную за ней, одной рукой держась за леер, а другой обхватив Мери, — Кеннеди. В другое время я поразмышлял бы на тему о том, как везет некоторым и как они умеют устраиваться, но сейчас меня одолевали более важные проблемы. Я приблизился к Кеннеди и прокричал ему в ухо, перекрывая рев шторма:

— Есть новости?

Он был умен, этот шофер — не остановился, не повернул головы, а просто легонько покачал ею.

— Черт возьми! — выругался я. Нескладно получалось. — Ты позвонил?!

Он снова покачал головой. Поразмыслив, я не стал винить его. Много ли он мог услышать или узнать, когда Ларри всю дорогу хвастался своим пистолетом, возможно, прямо с того момента, как они прибыли на Х-13.

— Мне надо поговорить с тобой, Кеннеди! — проорал я.

И на этот раз он услышал меня — едва заметно кивнул головой, но я заметил этот кивок.

Мы перебрались на другую сторону, прошли в тяжелую дверь и сразу очутились в другом мире. И дело было не только в наступившей тишине, охватившем нас тепле и отсутствии ветра и дождя, нет — по сравнению с той стороной платформы эта напоминала роскошный отель.

Стены здесь не были мрачными стальными переборками — их облицевали пластиковыми панелями приятных пастельных тонов. Пол покрывала толстая звукопоглощающая резина, и по всему коридору тянулась дорожка. Вместо резкого света редких ничем не закрытых ламп коридор освещался мягким, рассеянным светом скрытых светильников. По обеим сторонам коридора располагались двери; одна или две были открыты, и я заметил, что комнаты так же отлично обставлены, как каюты старших офицеров на линейных кораблях. Добыча нефти предполагает суровую жизнь бурильщиков, и такой комфорт, почти роскошь, на марсианской металлической конструкции в десятке миль от берега казался несколько неестественным и совсем неподходящим.

Но больше всего меня порадовало наличие скрытых динамиков, из которых лилась спокойная, но достаточно громкая для моих целей музыка. Когда мы вошли, Кеннеди повернулся и спросил у Ройала:

— Куда мы идем, сэр? — Да, он был отличным шофером. Любой, кто называет Ройала «сэром», заслуживает медали.

— В каюту генерала. Показывай дорогу.

— Обычно я ем в рабочей столовой, сэр, — сказал Кеннеди.

— Но не сегодня. Давай побыстрее. Кеннеди поймал его на слове. Вскоре все, кроме меня, отстали на десять футов, но я знал, что у меня мало времени. Я зашептал, наклонив голову и не глядя на него:

— Отсюда можно позвонить?

— Нет, без разрешения нельзя. Один из людей Вайленда сидит с оператором коммутатора. Он проверяет все поступающие и исходящие сообщения.

— С шерифом виделся?

— С заместителем. Он взял сообщение.

— Как они дадут нам знать?

— Сообщением. Генералу. О том, что ты или человек, похожий на тебя, арестован в Джексонвилле, по пути на север.

Мне захотелось громко выругаться, но я удовольствовался тем, что выругался про себя. Возможно, лучшего за столь короткое время они придумать не могли, но это был весьма ненадежный способ оповещения.

Обычный оператор коммутатора действительно мог передать сообщение генералу, и я мог бы оказаться в это время рядом; но ставленник Вайленда, надзирающий за оператором, поймет, что сообщение ложное, и доложит о нем, возможно, через несколько часов в виде шутки. И не было никакой уверенности, что новости дойдут до моих ушей. Все, абсолютно все могло пойти насмарку, и могли погибнуть люди только из-за того, что я не получу нужного мне известия. Неприятно. Я был глубоко разочарован и раздосадован.

Музыка внезапно прекратилась, но мы как раз повернули за угол, который скрыл нас от остальных, и я воспользовался предоставившейся мне возможностью:

— Оператор радиостанции дежурит постоянно?

Кеннеди призадумался:

— Не знаю. Думаю, что установлен вызывной звонок.

Я понял, что он имел в виду. Там, где по каким-либо причинам невозможно установить постоянное дежурство у радиостанции, монтируют устройство, которое при получении сигнала вызова на требуемой частоте включает вызывной звонок.

— С коротковолновым передатчиком работать умеешь? — прошептал я.

Он покачал головой.

— Ты должен помочь мне. Важно, чтобы...

— Толбот! — раздался голос Ройала. Он слышал мои слова, в этом я был уверен. Если у него зародились хоть малейшие подозрения, то это были наши последние с Кеннеди слова, и со мной кончено. Но я не рванул вперед и не остановился на полушаге, а постепенно замедлил шаги, не спеша повернул голову и вопросительно посмотрел на него. Ройал находился футах в восьми сзади, и на его лице я не заметил подозрительности или враждебности, но это ничего не значило — уже давно Ройал научился сохранять бесстрастность.

— Подожди здесь, — коротко приказал он. Прошел вперед, открыл какую-то дверь, заглянул, затем огляделся по сторонам и кивком подозвал нас:

— Нормально. Входите.

Комната была большая — более двадцати футов в длину и прекрасно обставлена. Красный ковер от стены до стены, красные шторы на окнах, обитые красным и зеленым мебельным ситцем кресла, стойка для коктейлей с обтянутыми красной кожей стульями в одном углу, облицованный пластиком стол на восемь персон около двери, в противоположном от стойки для коктейлей углу закрытый занавеской альков. Слева и справа находились две двери. Это была столовая — здесь компенсировались неудобства, которые испытывал генерал, когда приезжал на Х-13.

Вайленд ждал нас. Похоже, самообладание вернулось к нему, и должен признать — он хорошо смотрелся в этой комнате.

— Закрой дверь, — приказал он Ларри, повернулся ко мне и кивком указал на альков:

— Ты поешь там.

— Естественно, — согласился я, — наемная рабочая сила питается на кухне.

— Ты будешь есть там по той же причине, по какой не встретил никого, когда шел сюда. Нам не надо, чтобы рабочие бегали по Х-13 и кричали, что видели Толбота — разыскиваемого убийцу. Не забывай, что здесь есть радио, а вертолет ежедневно доставляет свежие газеты... Думаю, что теперь мы можем позвать стюарда, генерал.

Я быстро сел за небольшой столик за занавеской. Меня трясло. Я должен был почувствовать облегчение от того, что Ройал ничего не заподозрил, а просто проверял, нет ли кого на нашем пути, но меня тревожила моя ошибка.

Мое внимание так поглотили неотложные проблемы, что я забыл о своей роли убийцы. Будь я настоящим и разыскиваемым убийцей, прятал бы лицо, шел бы в середине группы и со страхом заглядывал бы в каждый угол. Я же ничего этого не делал, а если у Ройала возникнет вопрос, почему я ничего этого не делал?

Дверь открылась, и кто-то, думаю, стюард, вошел. Снова генерал был хозяином, главным, а Вайленд — его сотрудником и гостем; способность генерала менять маски, его безупречное самообладание в любых обстоятельствах поражали меня все больше. Я начал надеяться, что сделаю правильный ход, если посвящу генерала в кое-что происходящее здесь и попрошу его помощи — теперь я точно знал: он умеет вводить в заблуждение и проявлять двуличие, если того требует обстановка. Но мои надежды вступить с ним в контакт были столь же несбыточными, как если бы генерал находился в тысячах миль отсюда.

Генерал отдал распоряжения, стюард вышел, и с минуту в комнате стояла полная тишина. Затем кто-то встал, прошел по комнате, и я услышал звон бутылок и стаканов. Такие пустяки, как убийство, принуждение и погружение за миллионами на дно морское, не могло помешать соблюдению правил старого доброго южного гостеприимства. Я мог побиться об заклад, что в роли бармена выступал сам генерал, и оказался прав; я мог поставить еще большие деньги, что генерал обойдет своим вниманием Толбота-убийцу, и ошибся.

Занавеску отдернули, и генерал лично поставил передо мной стаканчик.

Секунды на две он склонился над моим столиком и посмотрел на меня, но не так, как смотрят на известного убийцу, который похитил дочь и угрожал убить ее. Он смотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, в котором светился интерес. Затем неожиданно улыбнулся мне краешком рта и подмигнул.

Мгновение — и он отошел, задернув занавеску.

Все это мне не померещилось. Генерал видел меня насквозь. Когда он раскусил меня — я не знал, как не знал и обстоятельств, которые позволили ему сделать это. Но был уверен в том, что узнал он все не от дочери, которую я убедил хранить тайну.

В комнате громко заговорили, и я узнал голос генерала:

— Чертовски оскорбительно и возмутительно, — такого тона — сухого, ледяного — я раньше от него не слышал, наверное, он давал эффект, когда генерал подавлял сопротивление непокорного совета директоров. — Я не виню Толбота, он все же убийца. Но запугивание пистолетами, сторожа — это должно прекратиться.

Я настаиваю на этом, Вайленд. Боже мой, все это не нужно. Никогда не думал, что такой человек, как вы, может пойти на такие мелодраматические действия. Посмотрите, какая погода! Никто не сможет выбраться отсюда, по меньшей мере в ближайшие двенадцать часов. Мы не причиним никаких неприятностей, и вы же знаете: я сам меньше всего хочу неприятностей.

Лично могу поручиться за свою дочь и Кеннеди.

Генерал был хитрый человек, более хитрый, чем Вайленд или Ройал. Он несколько запоздал с протестом против наблюдения, но мне кажется, что на самом деле он стремился получить свободу передвижения, возможно, для себя, но более вероятно, для своего шофера. Однако более важно то, что он получил ее. Вайленд согласился, но с условием, что генерал, его шофер и Мери останутся в помещении в опоре вместе с остальными людьми Вайленда, когда сам он и Ройал отправятся в батискафе за миллионами. Я все еще не имел представления о том, сколько людей Вайленда находится на X-13, но, вероятно, кроме Ларри, Сибэтти и его друга, здесь было еще трое. И телосложением они не должны были уступать Сибэтти.

В дверь постучали, и разговор прервался. Стюард расставил приборы и хотел было начать носить еду, но генерал отпустил его. Когда дверь за стюардом закрылась, генерал предложил:

— Мери, не отнесешь ли чего-нибудь Толботу?

Послышался звук отодвигаемого кресла, а затем голос Кеннеди: Разрешите мне, генерал?

— Спасибо, Кеннеди. Минутку, сейчас дочь соберет.

Занавеска отодвинулась, и Кеннеди аккуратно поставил передо мной блюдо. Рядом с ним он положил маленькую книжечку в голубом переплете, посмотрел на меня без всякого выражения и ушел.

Он ушел прежде, чем до меня дошло значение того, что он сделал. Он прекрасно знал, что любые уступки относительно свободы передвижения, которые выбил генерал, на меня не распространялись: я буду под наблюдением каждую секунду, и поговорить нам не удастся. Но пообщаться мы сможем — с помощью этой маленькой книжечки.

Собственно, это была не книжечка, а нечто среднее между дневником и тетрадью расходов. В специальном кармашке торчал небольшой карандаш. Такие книжечки владельцы гаражей и автомобильные маклеры раздают сотнями тысяч, обычно под Рождество, наиболее кредитоспособным клиентам. Почти каждый шофер имел такую книжицу для записи в соответствующей графе стоимости бензина, масла, обслуживания и ремонта, пробега автомобиля и расхода топлива. Подобные вещи не интересовали меня. Меня интересовали лишь чистые странички и маленький синий карандаш.

Глядя одним глазом в книжечку, другим — на занавеску и прислушиваясь к голосам и звукам, я добрые пять минут писал, вслепую тыкая вилкой в блюдо. Я пытался быстро и кратко написать все, что мне хотелось сказать Кеннеди. Закончив, я почувствовал законное удовлетворение.

Минут через десять Кеннеди принес мне чашку кофе. Книжечки не было видно, но он, не раздумывая, сунул руку под лежавшую на столе скомканную салфетку и, достав книжечку, незаметно спрятал ее. Я почувствовал большое доверие к Саймону Кеннеди.

Минут пять спустя Вайленд и Ройал отвели меня обратно на другую сторону платформы. За прошедшие полчаса ураган не утих, а темнота сгустилась.

В двадцать минут четвертого я снова очутился в батискафе и задраил за собой люк.

Глава 10

В половине седьмого вечера я выбрался из батискафа и сделал это с радостью. Когда вам нечем заняться — а кроме минутного дела я за этот день не сделал ничего, — то внутри батискафа нет ничего, что помогло бы вам развлечься и отдохнуть. Я оставил Сибэтти задраивать люк в полу опоры и поднялся по 180 ступенькам в помещение наверху, где в одиночестве коротал время Ройал.

— Закончил? — полюбопытствовал он.

— Сделал все, что мог. Мне нужна бумага, карандаш, инструкции, и мне кажется: я смогу запустить эти двигатели через пять минут. Где Вайленд?

— Пять минут назад его вызвал генерал, и они куда-то ушли.

— Ладно, неважно. Мне понадобится самое большее полчаса. Скажи ему, что мы сможем отправиться в семь с минутами. А теперь мне нужна бумага и несколько минут, чтобы спокойно сделать расчеты. Куда идти?

— А это место не подойдет? — без эмоций поинтересовался Ройал. — Я пошлю Сибэтти за бумагой.

— Если ты думаешь, что я стану работать, когда Сибэтти будет таращить на меня свои рыбьи глаза, то ошибаешься. — Я на минуту задумался. — По пути сюда мы прошли мимо какого-то кабинета. Дверь его была незаперта, и я видел там стол, бумагу и нужные мне линейки.

— Так в чем дело? — пожал Ройал плечами и показал мне на дверь. Тут в люке появился Сибэтти, и не успели мы отойти и на десять футов, как я услышал звуки задвигаемого засова и поворота ключа в замке — Сибэтти очень ревностно относился к своим обязанностям хранителя замка.

Нужная нам дверь находилась в середине коридора. Обернувшись, я посмотрел на Ройала и, увидев его разрешающий кивок, вошел. Из-за нескольких кульманов небольшая хорошо обставленная комната походила на кабинет архитектора. Я прошел к большому обитому кожей столу и удобному креслу.

Ройал осмотрел комнату именно так, как он должен всегда осматривать комнаты. Просто невозможно представить себе его сидящим спиной к двери и лицом к окну или источнику света. Он вел бы себя так же и в детской спальне. Однако в данном случае Ройал осматривал комнату, чтобы определить ее пригодность в качестве тюрьмы, и то, что он увидел, удовлетворило его: кроме двери, из комнаты был лишь один выход — окно с зеркальным стеклом с видом на море. Он уселся на стул прямо под люстрой и закурил. Сидел он не более чем в шести футах от меня, и оружия в его руке не было, но он успел бы выхватить свой маленький пистолет и просверлить во мне пару дырочек прежде, чем я добрался бы до него. Кроме того, именно сейчас насилие не входило в мои расчеты.

Минут десять я заполнял лист бумаги цифрами, «считал» на логарифмической линейке, изучал схему проводки, и у меня «ничего не получалось». Я не скрывал этого: прищелкивал языком в нетерпении, кончиком карандаша чесал затылок, сжимал губы и с нараставшим раздражением смотрел на стены, дверь, окно. Но главным образом я раздраженно смотрел на Ройала.

Наконец до него дошло:

— Я мешаю тебе, Толбот?

— Что? А... нет, не очень, у меня просто не получается...

— Все не так просто, как казалось? Я раздраженно уставился на него.

Если сам не предложит, то это придется сделать мне, но он выручил меня: Мне так же, как и тебе, не терпится закончить все это. Мне кажется, ты относишься к людям, которые не любят, когда их отвлекают. А я, похоже, отвлекаю тебя.

Он легко поднялся, посмотрел на лежавший передо мной лист бумаги, взял стул и направился к двери:

— Подожду в коридоре.

Вместо ответа я лишь слегка кивнул головой. Он вытащил из замка ключ, вышел в коридор, закрыл и запер дверь. Я встал, на цыпочках подкрался к двери и стал ждать.

Долго ждать не пришлось. Через минуту я услышал в коридоре быстрые шаги, кто-то с резко выраженным и явно американским акцентом сказал «Извини, Мак», а затем донесся звук тяжелого удара, который заставил меня вздрогнуть. В замке повернулся ключ, дверь открылась, и я помог втащить в комнату тяжелую ношу.

Ройал был в полной отключке. Пока я тащил его, фигура в дождевике закрывала дверь на замок. Затем фигура начала освобождаться от зюйдвестки, пальто и сапог, и оказавшаяся под одеждой темно-бордовая униформа была, как всегда, безукоризненной.

— Неплохо, — прошептал я. — Этот американский акцент обманул бы и меня.

— И Ройала он обманул. — Кеннеди наклонился и посмотрел на синяк, который уже появился на виске Ройала. — Кажется, я стукнул его слишком сильно. — Это заботило его столь же сильно, как заботило бы меня, раздави я тарантула. — Ничего, выживет.

— Выживет. Ты, похоже, долго ждал этого момента и получил удовольствие. — Я сбросил пальто и старался как можно скорее влезть в штормовку. — Все готово? Ты все доставил в мастерскую?

— Послушай, Толбот, — с укоризной сказал Кеннеди, — у меня было целых три часа.

— Ну извини. А если этот друг начнет приходить в себя?

— Я снова слегка стукну его, — мечтательно ответил Кеннеди.

Усмехнувшись, я вышел. Я не знал, на сколько генералу удастся задержать Вайленда, но подозревал, что ненадолго — Вайленд спешил.

Возможно, я сделал себе же хуже, сказав, что правительственные агенты ждут лишь малейшего улучшения погоды, чтобы добраться сюда и расспросить генерала, но Вайленд наставил на меня пистолет и грозился пристрелить, и я был вынужден схватиться за соломинку.

Направление шквалистого ветра изменилось, и мне пришлось идти против ветра. Теперь он дул с севера, и я понял, что ураган прошел севернее и направился к Тампа. Через несколько часов ветер поутихнет, а море немного успокоится. Но сейчас-то ветер был очень сильным, и, отворачиваясь от него, я шел почти спиной вперед. Мне показалось, что впереди кто-то пробирается, держась за спасательный леер, но я не стал присматриваться.

Время осмотрительности и тщательного разведывания подстерегающей меня опасности прошло — настало время действовать по принципу «пан или пропал».

Перебравшись на другую сторону, я быстро пошел по коридору, в котором несколько часов назад мне удалось переброситься парой слов с Кеннеди, но повернул направо, а не налево, как тогда, остановился, чтобы сориентироваться, и поспешил к широкому трапу, который, по словам Мери, вел на буровую палубу. Навстречу мне попалось несколько человек, но я шел как ни в чем не бывало. Дверь в одну из комнат была открыта — и я увидел сквозь табачный дым, что там полно народу. Явно все работы на буровой и верхней палубах были прекращены, но буровиков это не волновало — их десятидневная вахта оплачивалась с момента отъезда на буровую до возвращения на берег; меня это тоже не волновало — я направлялся именно на рабочую палубу, и прекращение работ лишь облегчало мою задачу.

Повернув за угол, я наткнулся на двух мужчин, которые, казалось, весьма горячо спорили о чем-то. Это были Вайленд и генерал. Вайленд прервал свою речь, чтобы посмотреть на меня, когда я, извинившись за толчок, пошел по коридору дальше. Уверен, что он не мог опознать меня почти на глаза натянул я зюйдвестку, поднял высокий воротник, но лучшей маскировкой стало то, что я перестал хромать. Однако, несмотря на все это, я прямо-таки спиной ощущал его буравящий взгляд, пока не свернул за угол.

Я не знал, шел ли мне на пользу этот явный спор между генералом и Вайлендом. Если генералу удалось заинтересовать Вайленда каким-либо спорным вопросом, имеющим жизненное значение для них обоих, то это шло мне на пользу; если же Вайленд спорил о чем-то, что считал ненужной задержкой, то все могло обернуться очень плохо. Если он окажется на той стороне платформы раньше меня, то последствий я даже представить себе не мог. А посему не стал думать о последствиях, а бросился бежать, не обращая внимания на редких встречных, не понимавших причины такой бешеной активности в этот хорошо оплачиваемый выходной, добежал до трапа и бросился наверх, прыгая через две ступеньки.

Мери в пластиковом дождевике с капюшоном ждала меня наверху перед закрытыми дверями. Она отшатнулась, когда я внезапно появился перед ней.

На мгновение я опустил воротник, чтобы она могла узнать меня.

— Вы?! Она внимательно посмотрела на меня. — Ваша нога... Куда делась ваша хромота?

— Я никогда не хромал. Просто колоритная деталь.

Этого оказалось достаточно, чтобы отбросить меня в сторону. В следующее мгновение мы катались по полу, нанося друг другу удары руками и ногами, царапаясь и пытаясь выколоть друг другу глаза.

Тяжелая штормовка сковывала мои движения, и хотя она несколько ослабляла его удары, но и мои удары делала слабыми. Он очень стремился превратить радиостанцию в груду обломков, мне же этого совершенно не хотелось — от нее зависело буквально все. Мы возились у стойки, и одна ножка стойки уже едва держалась.

К этому времени я уже не очень хорошо чувствовал себя. Я успел убедиться, что у этого парня простые кулаки, а не кувалды, как мне сначала показалось, но вид шатающейся стойки с радиостанцией приводил меня в отчаяние. После одного очень сильного удара по ребрам нетрудно было вскрикнуть от боли и обмякнуть. Пока он готовился ударом правой вбить меня в пол, я врезал ему коленом в пах и одновременно ребром правой ладони по незащищенной шее так сильно, как позволяла сковывавшая меня штормовка.

По всем правилам он должен был моментально вырубиться, но он этих правил, похоже, не знал. Однако я, видимо, достал его: он застонал от боли, но, в отличие от меня, не прикидывался и на некоторое время впал в прострацию. Этого мне хватило, чтобы выбраться из-под него и откатиться к двери. Я мог бы добить его, но мне совершенно не хотелось задеть при этом поврежденные ножки стойки, которые пока еще удерживали радиостанцию от падения на пол.

Парень действительно оказался крепким. Мы поднялись на ноги одновременно, хотя он и пошатывался. На мгновение мне показалось, что он потерял интерес к кулачному бою, ибо он схватил и бросил в меня тяжелый деревянный стул, но, уклонившись от него и услыхав, как стул разлетелся за моей спиной на куски, я понял, что это всего лишь тяжелая артподготовка, а штурм начнется позже. В данном случае «позже» наступило сразу же, но мне удалось увернуться от его бычьего броска и развернуться, чтобы встретить следующий удар.

Но следующего удара не последовало. Он стоял лицом ко мне, готовый оттолкнуться от стены и броситься на меня, и тут я увидел, как в дверном проеме за его спиной появилась занесенная для удара тонкая рука в белой перчатке, сжимавшая ножку стула.

Мери ударила его именно так, как я и предполагал, — нерешительный пробный ударчик ее не отключил бы и таракана, но он имел эффект электрошока. Парень дернул головой, чтобы посмотреть на новый источник опасности, я сделал два шага вперед и вложил все свои силы в удар по шее под левое ухо.

Это один из самых страшных ударов в боксе. Этот удар может сломать челюсть или шею, и так оно и случилось бы, окажись передо мной нормальный человек. Но этот был феноменально крепким парнем. Он ударился головой о стальную стену и начал падать вперед, делая отчаянную попытку схватить меня в падении за ноги и бросить на пол. Но он уже не мог координировать и рассчитывать свои движения. Я отступил на шаг, и его лицо оказалось перед моей правой ногой. Я не видел причины, почему бы не позволить своей ноге и его лицу прийти в соприкосновение, но зато видел достаточно оснований сделать это.

Он распластался на полу и затих. Я дышал так, как будто пробежал милю, а я уже давно не бегал и по сотне ярдов. Пот лил с меня ручьем, и это заставило меня достать носовой платок и обтереть лицо. Крови не было, и я чувствовал, что избежал синяков. Трудно было бы объяснить Вайленду, откуда у меня синяк или почему из носа идет кровь. Я спрятал платок и посмотрел на Мери. Ее рука, все еще державшая ножку стула, дрожала, глаза широко раскрылись, губы побледнели, а выражение на ее лице нельзя было принять за преклонение и восхищение.

— А... а ногой бить было обязательно? — дрожащим голосом спросила она.

— А чего бы вы хотели от меня? — рассвирепел я. — Чтобы я вытер кровь с его рассеченной брови? Не будьте ребенком, леди. Да он разорвал бы меня на куски и скормил барракудам, появись у него такая возможность. А сейчас просто стойте со своей дубинкой здесь и бейте его, если он очнется, но на этот раз посильнее. Да, — быстро добавил я, не желая, чтобы она посчитала меня неблагодарным, — признателен вам за то, что вы сделали.

Я повернулся и сразу нашел то, что мне было нужно. На стене на крючках висели катушки проволоки и гибкого антенного шнура. Минутой позже я спеленал «радиста», надел ему на шею удавку и привязал ее конец к шкафу.

Он может попробовать дотянуться до каких-нибудь звонков, кнопок или телефона, но бросит эту затею, когда поймет, что просто удавится. О кляпе я подумал лишь мимоходом — может, кому-то и известна золотая середина между тем, как засунуть кляп плотно и в то же время дать жертве возможность дышать, лишив ее возможности кричать, но я не относился к таким знатокам. Кроме того, под вой урагана он мог кричать до посинения все равно его никто не услышит.

Я взял уцелевший стул и сел перед радиостанцией. Это была стандартная самолетная радиостанция, и я умел пользоваться ею. Включил ее, настроился на волну, которую через Кеннеди сообщил шериф, и надел наушники. Долго ждать не пришлось: полиция установила круглосуточное дежурство в эфире. Я передал свой позывной, и через три секунды в наушниках потрещало: Полиция. Шериф Прендергаст. Слушаем вас.

Я переключил радиостанцию с ключа на микрофон:

— Докладывает машина девятнадцать. — Этот обговоренный пароль вообще-то не требовался: всем полицейским машинам графства приказали в эфир не выходить, и шериф знал, что разговаривать с ним мог только я, но в век энтузиастов радиосвязи развелось слишком много любителей перехватывать переговоры, да и возможности постоянного прослушивания организацией Вайленда полицейских переговоров я тоже не мог не учитывать.

— Человек, приметы которого совпадают с переданными, задержан около Вентуры, — продолжил я. — Доставить его к вам?

— Нет, — прохрипело в наушниках. — Мы схватили разыскиваемого.

Отпустите, пожалуйста, задержанного.

Я чувствовал себя так, как будто получил миллион долларов. Почти не осознавая этого, я тяжело откинулся на спинку стула — напряжение последних двух суток было большим, чем казалось мне. И сейчас я испытывал огромное облегчение и удовлетворение.

— Я — машина девятнадцать, — снова сказал я. — Повторите, пожалуйста.

— Отпустите задержанного, — медленно и отчетливо сказал Пендергаст. Мы задержали разыскиваемого. Повторяю, мы задержали...

Передатчик отъехал к стене, в центре шкалы настройки появилась огромная дыра, а в моих ушах, казалось, что-то взорвалось — настолько оглушающим был эффект выстрела из тяжелого пистолета в тесном помещении.

Я подпрыгнул на пару футов и приземлился обратно на стул. А затем медленно встал — мне не хотелось, чтобы стрелявший, зря разбив передатчик и предупредив полицию, что что-то случилось, слишком разнервничался бы. А он, похоже, был очень нервным человеком. Но когда я повернулся и увидел, кто пришел в гости, то тоже занервничал.

Это был Ларри, и дымящийся ствол его кольта смотрел мне в лицо. Дырка в стволе была огромной, как дуло гаубицы. Прямые мокрые волосы Ларри прилипли ко лбу, его угольно-черный глаз горел сумасшедшим огнем. Один глаз. Я не мог видеть второго, я не мог видеть ничего, кроме половины лица, руки с пистолетом и левой руки, обхватившей Мери Рутвен за шею. Все остальное было скрыто за девушкой. Я с укоризной посмотрел на нее.

— Хороший же из вас сторож, — мягко сказал я.

— Заткнись! — рявкнул Ларри. — Полицейский, значит? — И он несколько раз непечатно обозвал меня свистящим от ненависти шепотом.

— Здесь молодая леди, дружок.

— Леди? Шлюха! — Он чуть сильнее придавил ее шею, как будто это доставляло ему удовольствие, и я догадался, что когда-то он явно попытался приставать к ней и получил по заслугам.

— Ты считал себя очень умным, Толбот? Думал, что знаешь ответы на все вопросы, что обвел всех вокруг пальца, да, коп? Но тебе не удалось провести меня, Толбот. Я наблюдал за тобой, следил все это время, что мы находимся на буровой.

Он был возбужден, трясся и подпрыгивал, как в пляске святого Витта, в голосе его чувствовался злобный и мстительный триумф постоянно игнорируемого и осмеиваемого ничтожества.

— Тебе и в голову не приходило, что я знаю: ты с Кеннеди в сговоре, не так ли, коп? — продолжил он заниматься пустословием. — И с этой шлюхой.

Я следил за тобой, когда ты десять минут назад вылез из батискафа, я видел, как этот льстивый шофер ударил Ройала по голове и...

— С чего ты взял, что это был Кеннеди? — перебил я. — Он был одет...

— Я подслушивал под дверью, рожа! Я мог прикончить тебя еще тогда, но мне хотелось узнать, чего ты добиваешься. Думаешь, меня волнует, что Ройал получил по башке? — Он оборвал свою речь и выругался, поскольку девушка обмякла в его руках. Он попытался удержать ее, но героин плохая замена протеину при развитии мускулатуры, и даже ее небольшой вес оказался для него чрезмерным. Он мог бы аккуратно положить ее на пол, но не сделал этого, а резко отступил назад, и она тяжело упала на пол.

Я шагнул вперед, сжав кулаки. Ларри оскалился, как волк.

— Ну, давай, коп, давай, — прошептал он. Я посмотрел на него, на пол, снова на него, и кулаки мои разжались.

— Боишься, да? Струсил, да? Влюблен в нее, да? Как этот гомик Кеннеди. — Он визгливо засмеялся. — Боюсь, что с Кеннеди произойдет несчастный случай, когда я вернусь на ту сторону платформы. Кто будет ругать меня за то, что я застрелил его, увидев, как он бьет Ройала по голове?

— Хорошо, — устало сказал я. — Ты — герой и великий детектив. Пойдем к Вайленду и кончим с этим.

— Да, мы кончим с этим, — кивнул он. — Но ты больше не увидишь Вайленда, коп, ты больше никого не увидишь. Я убью тебя, Толбот. Сейчас.

У меня внезапно пересохло во рту. Я почувствовал, как тяжело забилось сердце и вспотели ладони. Он говорил серьезно. Он собирался нажать на курок своего тяжелого кольта — и большего удовольствия не испытает до самой смерти. Конец. Но мне удалось сказать спокойным голосом:

— Ты собираешься убить меня. За что?

— Ненавижу тебя, вонючка! Вот за что. Ты с самого начала стал издеваться надо мной — наркоман, мол, «ширяла», постоянно спрашивал о шприце. За то, что ты влюблен в Мери, а раз я не могу получить ее, то никто не получит. За то, что я не люблю полицейских.

Он говорил мне то, чего никогда не сказал бы другому, и я знал почему. Мертвые молчат, а я в любую секунду стану мертвым. Как Герман Яблонски. Яблонски — на глубине два фута под землей, Толбот — на глубине 130 футов под водой. Хотя какая разница — где лежать.

— Ты застрелишь меня сейчас? — Я не отрывал взгляда от пляшущего на спусковом крючке пальца.

— Точно — хихикнул он. — В живот, чтобы посмотреть, как ты корчишься.

Ты будешь орать, орать и орать, и никто не услышит тебя. Нравится, коп?

— "Ширяла", — мягко сказал я. Терять мне было нечего.

— Что? — не поверил он своим ушам. — Что ты сказал?

— "Наркота", — отчетливо произнес я. — Ты так накачался, что не соображаешь, что делаешь. Что ты собираешься делать с телом? Двое таких, как ты, не смогли бы вынести мое тело отсюда, а если меня найдут в этой комнате застреленным, то сразу поймут, что это — твоих рук дело, и вздернут тебя, потому что они нуждаются во мне, и сейчас — еще больше, чем ранее. Ты не станешь любимцем, Ларри.

Он кивнул с хитрым видом, как будто продумал все это раньше.

— Это правильно, коп, — пробормотал он. — Я не могу застрелить тебя здесь, правда? А мы выйдем наверх. Подойдем поближе к краю, там я застрелю тебя и сброшу в море.

— Вот это — другое дело, — согласился я. Мрачноватым было это соглашение об избавлении от моего трупа, но я не был сумасшедшим, как Ларри, и питал последнюю надежду.

— А потом они начнут бегать и искать тебя, и я буду бегать и искать тебя вместе с ними и все время смеяться про себя, думая о тебе и барракудах и зная, что я — умнее их всех.

— У тебя чудесный ум, — сказал я.

— Как ты теперь заговорил! — Он снова визгливо захихикал, и я почувствовал, как зашевелились волосы у меня на голове. Он ткнул Мери ногой, но она не пошевелилась. — Дама подождет, пока я вернусь. Я же скоро вернусь, а, коп? Пошли. Ты первым. И не забудь, что у меня есть фонарик и пистолет.

— Да уж не забуду.

Ни Мери, ни радист не шевелились. Я был уверен, что радист начнет шевелиться еще не скоро — кулак и нога мои все еще болели от удара. Но я не был столь же уверен в отношении Мери. Более того, я не был даже уверен, что она в обмороке — для человека в обмороке она дышала слишком быстро и неравномерно.

— Ну, пошли, — нетерпеливо сказал Ларри, ткнув меня стволом в поясницу. — Давай!

Я вышел из радиорубки и пошел по коридору к двери, которая вела на продуваемую ветром и поливаемую дождем палубу. Выходная дверь находилась с подветренной стороны, но через мгновение мы очутимся на ветру, и я знал, что именно тогда я должен что-нибудь предпринять.

Подталкиваемый в спину револьвером, я повернул за угол и чуть присел, наклонившись вперед. Ларри оказался не готовым к столь сильному ветру, и дело не в том, что он легче меня, — он шел в полный рост. Луч фонарика забегал по палубе у моих ног, и я понял, что Ларри потерял равновесие, и ветер, возможно, даже отбросил его назад на несколько футов. Я наклонился еще ниже и бросился бежать против ветра.

И почти сразу понял, что просчитался. Недооценил силу ветра; бежать во время такого урагана — все равно что в бассейне с патокой. И я забыл, что ветер, дующий со скоростью 70 миль в час, сильно сдерживает человека и практически не сдерживает тяжелый кусочек свинца, летящий из ствола кольта со скоростью 600 миль в час.

Я отбежал всего ярдов на восемь, когда луч фонарика настиг меня, и, возможно, ярдов на десять, когда Ларри начал стрелять.

Известно, что гангстеры и громилы — самые плохие стрелки в мире.

Обычно они стреляют с двух ярдов или усеивают все вокруг пулями в надежде, что одна да попадет. Я знал массу случаев, когда эти парни не могли попасть с десяти шагов в ворота амбара. Но, может, Ларри не знал об этом, а может, это правило распространялось только на ворота амбаров.

Удар копыта — ничто по сравнению с останавливающей силой пули 45-го калибра. Она попала мне в левое плечо и развернула меня на 360 градусов, прежде чем бросить на палубу. Но именно это спасло мне жизнь — падая, я почувствовал, как вторая пуля рванула воротник штормовки. Ларри стрелял не в воздух — он стрелял, чтобы убить.

И он убил бы меня, пролежи я еще пару секунд. Снова я услышал приглушенный грохот кольта — даже с расстояния десяти ярдов из-за рева ветра я практически не слышал выстрелов, — и увидел, как пули высекают искры всего в нескольких дюймах от моей головы, услышал визг пуль, уходящих рикошетом куда-то в ночь. Но искры дали мне надежду — значит, Ларри стреляет пулями в стальной оболочке, которыми полицейские стреляют по машинам и закрытым дверям. Такие пули оставляют намного более чистую рану, чем разрывные пули с мягкой головкой. Возможно, попавшая в меня пуля прошла навылет.

Я вскочил на ноги и побежал. Не видел, куда бежал, но меня это и не волновало — надо было просто убежать. Капли дождя неслись над палубой со скоростью пули и заставляли меня закрыть глаза, что радовало меня — раз я был вынужден закрыть глаза, то это придется сделать и Ларри.

Все еще с закрытыми глазами я налетел на металлическую лестницу, ухватился за нее и, прежде чем осознал, что делаю, взобрался по ней футов на десять, продолжая карабкаться еще выше. Возможно, древний инстинкт забираться повыше от опасности бросил меня вверх по лестнице, но к тому же я надеялся, что лестница ведет на какую-нибудь платформу, где я смогу отбиться от Ларри.

Это был изматывающий подъем. В обычных условиях, даже при столь сильном ветре, такой подъем не составил бы для меня труда, но сейчас я лез с одной действующей рукой. Левое плечо болело несильно: оно онемело, а настоящая боль придет позже, но рука казалась парализованной, и каждый раз, когда я отпускал ступеньку правой рукой, чтобы схватиться за следующую, ветер сталкивал меня с лестницы, и я еле дотягивался кончиками пальцев до следующей ступеньки. Затем я должен был подтянуться на одной руке, и весь процесс повторялся. Ступенек через сорок правая рука и плечо начали гореть.

Остановившись передохнуть, я посмотрел вниз — и, забыв о боли и усталости, как огромный коала, полез вверх быстрее, чем раньше. Внизу, у лестницы стоял Ларри и водил фонариком во всех направлениях. Даже с его куриными мозгами догадаться посветить фонариком вверх было только делом времени.

Эта лестница стала самой длинной в моей жизни. Она казалась бесконечной, и только теперь я понял, что она — часть буровой вышки и ведет к площадке, с которой управляют укладкой в стеллажи для хранения полутонных секций извлекаемых из скважины бурильных труб. Единственное, что я помнил об этой площадке, — и на ней нет ограждения, которое только мешало бы рабочему управляться с трубами.

Ударом, заставившим лестницу задрожать, будто по железной ступеньке врезали кувалдой, Ларри дал понять, что заметил меня. Пуля ударилась в ступеньку, на которой я стоял, и на мгновение мне показалось, что она прошила мне ногу. Поняв, что этого не случилось, я еще раз глянул вниз.

Ларри лез по лестнице. Я не видел его, но видел порывистые движения фонарика, когда сжимавшая его рука хваталась за очередную ступеньку. Ларри лез в три раза быстрее меня. На него это не было похоже — его никогда нельзя было обвинить в избытке смелости, значит, он либо накачался наркотиками по уши, либо его гнал страх — я убегу, и Вайленд узнает, что он пытался убить меня. Но существовало еще одно объяснение: у Ларри должен был остаться в пистолете один или два патрона, и он не мог не считаться с этим.

Вокруг меня посветлело. Сначала я подумал, что тьму рассеивает свет предупредительных огней, установленных наверху, но сразу же понял, что ошибся — огни находились футах в ста над моей головой. Я сделал еще одну короткую передышку, почти полностью зажмурил глаза от секущих лицо струй дождя и начал пристально всматриваться в темноту.

Не больше чем в десяти футах надо мной находилась платформа, на которой светил вправо прожектор. Света было мало. Но я разглядел что-то похожее на кабинку. Тут Ларри посветил вверх, и я увидел, что платформа сделана не из цельного стального листа, а представляет собой решетку, сквозь которую видны все движения. И я распрощался с надеждой дождаться на платформе момента, когда над ней появится голова Ларри и я смогу ногой снести ее с плеч.

Посмотрел вниз: Ларри находился футах в десяти с направленными на меня фонариком и пистолетом. Я видел слабые отблески света на стволе и темное отверстие, из которого вылетает смерть. Легкое движение лежащего на спусковом крючке пальца, и это темное отверстие выплюнет в ночь тонкий и длинный язычок пламени. И Толботу конец. Хоть это и глупо, но мне стало интересно, увижу ли я это пламя, прежде чем пуля и небытие закроют мне глаза навсегда... Но потом до меня дошло, что Ларри не собирается стрелять — даже он не свихнулся настолько, чтобы стрелять в таком положении. Мое 185-фунтовое тело смахнет его с лестницы, как муху, и, спланировав с высоты десятиэтажного дома, наши тела лягут рядышком.

Я снова полез вверх и добрался до площадки. Окажись она из цельного стального листа, мне вряд ли удалось бы вскарабкаться на нее при таком ветре — моя единственная здоровая рука скользила бы по гладкой поверхности до тех пор, пока меня не одолела усталость и я не свалился бы с лестницы.

Но как бы то ни было, мне удалось уцепиться кончиками пальцев за решетку и заползти на площадку.

Ларри был уже близко. Он махнул фонариком, и я понял его: отошел к краю, пройдя мимо маленькой кабинки в углу, и стал ждать.

Медленно и аккуратно, не спуская с меня глаз, Ларри забрался на площадку и выпрямился. Я медленно попятился. Справа едва различался огромный стеллаж для труб, слева — край площадки без какого-либо ограждения. Я остановился. Площадка, похоже, шла вокруг всей буровой вышки, и Ларри устроило бы спихнуть меня или свалить пулей 45-го калибра с северной стороны с высоты 150 футов прямо в море.

Ларри подошел поближе. Фонарик он выключил. Неподвижно закрепленный около кабинки фонарь не освещал нижнюю часть тела, но его света хватало, а Ларри не хотел, чтобы кто-нибудь заметил свет фонарика, хотя это было маловероятным, и задался вопросом — что делает какой-то сумасшедший на площадке при таком ураганном ветре и остановленных работах.

Ларри остановился в трех футах от меня. Он тяжело дышал и по-волчьи скалил зубы:

— Иди дальше, Толбот!

Я покачал головой:

— Дальше не пойду! — Я почти не слышал его и ответил чисто автоматически, потому что увидел то, что заставило меня похолодеть. Еще в радиорубке я подумал, что Мери Рутвен прикидывается, и сейчас точно знал, что не ошибся. Она не теряла сознания и пошла вслед за нами — показавшаяся над краем площадки голова с тяжелыми косами снимала все сомнения.

«Дурочка, — подумал я, — чокнутая маленькая дурочка». Я не думал о том, какой смелости требовал этот подъем в такую кошмарную ночь, не думал о той надежде, которую дарил мне ее поступок. Я чувствовал лишь горечь, обиду, отчаяние, но более всего — растущее убеждение, что Мери — конец.

— Иди дальше! — снова прокричал Ларри.

— Чтобы ты столкнул меня в море? Нет уж!

— Повернись спиной!

— Чтобы ты врезал мне пистолетом по голове, и меня потом нашли на палубе и даже не подумали о нечестной игре?

Мери была уже в двух футах от него.

— Не выйдет, Ларри. Посвети мне на плечо, на левое плечо. — Вспыхнул фонарик, и я снова услышал хихиканье маньяка:

— Значит, я все-таки попал в тебя, Толбот?

— Попал.

Теперь Мери стояла прямо за его спиной. Раньше я наблюдал за ней краешком глаза, но теперь посмотрел через плечо Ларри прямо на нее с надеждой.

— Попробуй еще раз, полицейская собака, — засмеялся Ларри. Второй раз у тебя это не получится.

Схвати его за шею или за ноги, молил я. Или набрось ему пальто на голову, но не надо, не надо, не надо хватать его за руку.

Она схватила его руку, державшую пистолет. Она зашла справа и схватила его за запястье.

Некоторое время Ларри стоял как вкопанный. Отпрыгни, повернись или двинься он, и я налетел бы на него, как товарняк, но от неожиданности он окаменел. Рука с пистолетом тоже окаменела — пистолет смотрел прямо на меня. И целился он мне в сердце.

Затем Ларри свирепо схватился за запястье правой руки Мери левой рукой, дернул левую руку вверх, правую — вниз и освободил свою руку с пистолетом. Он немного сместился влево, прижал Мери к стеллажу для труб и начал выкручивать ей руку — он уже знал, с кем борется. Волчий оскал вновь появился на его лице. Все это время он не сводил с меня своих угольно-черных глаз и держал на прицеле.

Они боролись секунд пять, может, десять. Страх и отчаяние придали Мери силы, которых она не нашла бы в себе в обычной обстановке, но Ларри тоже был в отчаянии, и у него было больше сил. Мери полузадушенно закричала от боли и упала — сначала на колени, а потом завалилась на бок.

Помогая себе левой ногой, я начал незаметно вытаскивать правую ногу из ботинка.

— Подойди сюда, коп, — холодно позвал Ларри. — Подойди сюда или еще немного, и я выверну твоей подруге кисть — тогда тебе придется помахать ей ручкой.

И он сделал бы это, потому что теперь понимал: девушку все равно придется убить — она слишком много знала.

Я сделал два шага вперед. Ботинок я почти уже снял. Он ткнул ствол кольта мне в зубы, один зуб сломался, и я почувствовал во рту соленый вкус крови из разбитой верхней губы. Я отвернул голову, сплюнул кровь, но он засунул мне пистолет еще глубже в рот.

— Боишься, коп? — тихо спросил он. Но я услышал его, несмотря на рев ветра. Может, и правда: у людей, которые вот-вот умрут, сверх обостряется восприятие. А я вот-вот умру.

Я действительно боялся, боялся, как никогда раньше. Плечо начало болеть, и сильно; ствол этого проклятого пистолета в моем горле вызывал волны тошноты. Я отвел правую ногу подальше назад, стараясь не потерять равновесия.

— Ты не можешь сделать этого, Ларри, — прохрипел я. Ствол больно давил на гортань, мушка рвала щеку. — Убьешь меня, и они никогда не достанут сокровища.

— Мне смешно. Слышишь, коп, мне смешно. Мне все равно ничего из него не досталось бы. «Ширяле» Ларри никогда ничего не достается. Белый порошок — это все, что дает мой старик своему горячо любимому сыну.

— Вайленд? — Я давно уже знал это.

— Мой отец, черт бы его побрал. — Вытащив пистолет из моего рта, он упер его мне в живот. — Прощай, коп.

Я уже выбросил вперед правую ногу, но Ларри не видел этого. — Я передам ему твое «прощай», — сказал я. Ботинок в это время ударился о стену кабинки.

Ларри дернул головой посмотреть через плечо на новый источник угрозы.

На долю секунды его левая челюсть открылась для удара. И я ударил. Ударил его так, как будто он был искусственным спутником Земли, и мне надо было вывести его на окололунную орбиту. Ударил его так, как будто от этого зависела жизнь всех людей на Земле. Ударил его так, как никогда еще никого не бил, и знал, что больше никого не смогу так ударить.

Раздался глухой хруст, и кольт упал на решетку у моих ног. Ларри постоял две или три секунды, а затем невероятно медленно, но с бесповоротностью падающей заводской трубы, упал вниз.

Не было ни душераздирающего крика, ни раскидывания рук и ног при падении на стальную палубу в ста футах ниже: я свернул ему шею еще до того, как он начал падать.

Глава 11

Ровно через восемь минут после смерти Ларри и точно через двадцать минут после того, как я оставил Кеннеди и Ройала в кабинете, я вернулся и торопливо постучал в дверь условным стуком. Дверь открылась, и я быстро вошел внутрь. Кеннеди моментально запер дверь, а я посмотрел на Ройала, распластавшегося на полу без сознания.

— Как самочувствие пациента? — поинтересовался я, прерывисто дыша напряжение последних двадцати минут и то, что я бежал весь обратный путь, не способствовало сохранению ровного дыхания.

— Отдыхает, — усмехнулся Кеннеди. — Мне пришлось дать ему успокоительного еще раз. — Тут его глаза остановились на мне, и улыбка медленно сползла с его лица, когда он сначала увидел кровь, которая текла из моей губы, а затем — дыру в штормовке.

— Плохо выглядишь. И ранен. Проблемы?

Я кивнул.

— Но теперь все в порядке, я обо всем позаботился. — Я старался как можно быстрее снять штормовку, и процесс этот мне совсем не нравился. — Я связался с ними по радио. Все идет хорошо. Пока, по крайней мере.

— Прекрасно, просто замечательно. — Слова у Кеннеди вылетали автоматически: его радовали мои слова, но ему совсем не нравился мой вид.

Осторожно и бережно он помог мне снять штормовку и вдруг испуганно охнул, увидев сквозь разорванную рубашку пропитавшиеся кровью марлевые тампоны, которыми Мери заткнула рану с обеих сторон, когда, спустившись с технической площадки, мы на минуту зашли в радиорубку. Пуля прошла навылет, не задев кости, но вырвала половину дельтовидной мышцы. — Боже мой! Это должно сильно болеть.

— Не очень. — Но рана болела сильно: словно пара маленьких человечков, работавших сдельно, двуручной пилой пилили плечо так, будто от этого зависела их жизнь. Рот болел не меньше — сломанный зуб оставил обнаженным нерв, который каждые две секунды заставлял мое лицо дергаться от невыносимой боли, отдававшей в голову. В обычных условиях от всего этого я полез бы на стену, по сегодня день не был обычным.

— Ты не можешь работать в таком состоянии, — настойчивым тоном сказал Кеннеди. — Ты истекаешь кровью и...

— Заметно, что мне врезали по зубам? — внезапно спросил я.

Он подошел к раковине, намочил носовой платок и стер кровь с моего лица.

— Думаю, что нет, — задумчиво произнес он. — Завтра губа будет в два раза толще, но в ближайшее время она не распухнет. — Он невесело улыбнулся. — И до тех пор, пока рана в плече не заставит тебя захохотать, никто не увидит, что зуб сломан.

— Отлично. Это то, что мне надо. Ты же понимаешь, что я должен был сделать это. — Я стаскивал резиновые сапоги и вынужден был поправить пистолет за поясом. Кеннеди, начавший натягивать штормовку, увидел его.

— Ларри?

Я кивнул.

— Это он тебя так отделал? Снова кивок.

— И что с ним?

— Там, куда он отправился, героин ему больше не потребуется. Болезненно морщась, я влезал в пальто, более чем когда-либо довольный, что оставил его здесь. — Я свернул ему шею.

Кеннеди посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом.

— Не слишком ли жестоко, Толбот?

— Посмотрел бы я на тебя, — ответил я мрачно. — Он заставил Мери стоять на коленях на технической площадке в ста футах над палубой и предложил ей спуститься без помощи лестницы.

Он перестал застегивать последнюю пуговицу штормовки, двумя быстрыми шагами пересек комнату и схватил меня за плечо, но тут же отпустил, когда я вскрикнул от боли.

— Извини, Толбот, чертовски глупо с моей стороны. — Его лицо не было таким смуглым, как обычно, а в глазах билась тревога. — Как... С ней все в порядке?

— Она в порядке, — ответил я устало, — будет здесь через десять минут, и ты убедишься в этом сам. Тебе лучше уйти, Кеннеди. Они могут вернуться в любую минуту.

— Это верно, — пробормотал он. — Полчаса, сказал генерал, а они почти истекли. Ты уверен, что с ней все в порядке?

— Уверен, уверен, — ответил я раздраженно и моментально пожалел об этом. Этого человека я должен был очень любить. Я, усмехнулся. — Никогда еще не встречал шофера, так беспокоящегося о своем хозяине.

— Я пошел, — сказал он. Ему было не до смеха. Взяв лежавшую на столе рядом с моими бумагами записную книжку в кожаном переплете, он засунул ее во внутренний карман. — Это нельзя оставлять. Будь добр, открой дверь и посмотри: нет ли кого в коридоре.

Открыв дверь, я убедился, что все в порядке, и кивнул ему. Он взял Ройала под мышки, протащил его в дверь и бросил, не церемонясь, в коридоре возле перевернутого стула. Ройал зашевелился и застонал. В любую секунду он мог очнуться. Несколько секунд Кеннеди смотрел на меня, словно обдумывая, что сказать, затем протянул руку и легонько хлопнул меня по здоровому плечу:

— Удачи тебе, Толбот. Боже, как я хочу пойти с тобой!

— Я тоже хочу этого, — ответил я прочувствованно. — Не беспокойся, все будет нормально. — Я не мог обмануть даже себя, и Кеннеди знал это. Я кивнул ему, вернулся в комнату, закрыл дверь и услышал, как Кеннеди, повернув ключ, оставил его в замке. И, сколько ни прислушивался, я не смог уловить звука его шагов: для такого крупного человека он был столь же бесшумен, сколь и быстр.

Теперь, когда я остался один и мне нечем было заняться, боль дала о себе знать с удвоенной силой. Чередуясь с тошнотой, она накатывалась на меня волнами. Проще простого было потерять сознание, но позволить себе этого я не мог, по крайней мере сейчас. Слишком поздно. Я бы отдал что угодно за обезболивающий укол, за то, что помогло бы мне продержаться следующий час или около того. И почти обрадовался, когда минуты через две после ухода Кеннеди раздались приближающиеся шаги. Мы успели закончить все вовремя. Услышав восклицание и перешедшие в бег шаги, я сел за стол и взял карандаш. Выключил верхний свет и отрегулировал настенную лампу так, чтобы она светила над головой, оставляя мое лицо в глубокой тени. Возможно, как сказал Кеннеди, внешне и не было заметно, что мне врезали по зубам, но я не собирался рисковать.

Ключ со скрипом повернулся в замке, дверь распахнулась, ударилась о переборку, и в комнату влетел похожий телосложением на Сибэтти головорез, которого я раньше не встречал. Голливуд научил его, как открывать двери в подобных ситуациях. Если повредишь панели, сорвешь дверь с петель, отобьешь штукатурку со стены — это пустяки: платить за все придется несчастному владельцу. Однако здесь дверь сделана из стали, и он только разбил пальцы на ноге. И не обязательно было быть тонким знатоком человеческой натуры, чтобы понять: больше всего ему хотелось начать палить из автоматического пистолета, которым он размахивал. Но он увидел лишь меня, сидящего с карандашом в руке и с выражением легкого изумления на лице, и все равно бросил на меня грозный взгляд, повернулся и кивнул кому-то в коридоре.

В комнату вошли Вайленд и генерал, почти неся уже пришедшего в сознание Ройала. Мне доставило удовольствие просто видеть, как он тяжело рухнул на стул. Пару ночей назад я, а сегодня вечером и Кеннеди отлично отделали его — синяк на лице обещал стать самым большим синяком, который я когда-либо видел. Уже сейчас он был самым ярким. Я сидел и размышлял несколько отрешенно, — по-другому думать о Ройале я не мог, — останется ли синяк у него на лице, когда его посадят на электрический стул. Похоже было, что останется.

— Ты выходил из этой комнаты сегодня, Толбот? — Вайленд был вне себя и, видимо, решил отдохнуть от вежливых манер высокопоставленного чиновника.

— Конечно, дематериализовался и просочился сквозь замочную скважину.

— Я с интересом посмотрел на Ройала. — Что случилось с нашим другом? На него рухнула вышка?

— Это был не Толбот. — Ройал оттолкнул руку Вайленда, которой тот пытался его поддерживать, пошарил под пальто и вытащил пистолет. Свой маленький смертоносный пистолет, мысль о котором всегда приходила ему в голову первой. Он было сунул его обратно, но передумал и выщелкнул магазин. Нет, магазин никто не трогал — все патроны с маленькими медно-никелевыми пульками были на месте. Ройал вставил магазин обратно, вложил пистолет в кобуру и почти машинально ощупал внутренний нагрудный карман. Его здоровый глаз несколько раз моргнул. Человек с очень развитым воображением счел бы это сначала проявлением тревоги, затем — облегчения.

Обращаясь к Вайленду, Ройал сказал:

— Бумажник пропал.

— Бумажник? — ошибиться в чувствах Вайленда было невозможно — он испытывал явное облегчение. — Значит, это был вор! Ударил, вытащил бумажник и удрал.

— Ваш бумажник? На моей платформе? Возмутительно, весьма возмутительно! — Усы старика встопорщились. В любой день он мог бы пойти преподавать в театральном училище систему Станиславского. — Бог свидетель — мне не хочется защищать вас, Ройал, но на моей платформе! Я сейчас же распоряжусь о розыске, и преступник...

— Напрасно беспокоитесь, генерал, — прервал я его сухо. — Преступник спокойненько положил деньги в карман, а бумажник уже лежит на дне морском.

Кроме того, любой, кто отнял деньги у Ройала, заслуживает медали.

— Ты слишком много болтаешь, приятель, — холодно сказал Вайленд. Он внимательно посмотрел на меня, что мне весьма не понравилось, и более мягко продолжил:

— Это могли сделать для отвода глаз. Ройалу, возможно, врезали и по какой-то другой причине. Причине, о которой ты можешь что-то знать, Толбот.

Мурашки побежали по моему телу. Вайленд никогда не был дураком, а я этого не учел. Если у них возникнут подозрения и они обыщут меня, то либо найдут пистолет Ларри, либо обнаружат рану — а они обязательно найдут и то и другое, — и это будет моя прощальная гастроль. Мне стало совсем не по себе.

— Возможно, это надувательство, — сказал Ройал, встал, пошатываясь, пересек комнату, подошел к моему столу и стал рассматривать лежавшие передо мной листы бумаги.

Это был конец. Я сразу вспомнил его слишком внимательный взгляд на бумаги, когда он выходил из комнаты. Тогда я исписал около половины листа и с тех пор не добавил ни единой буквы или цифры. Это станет тем доказательством, о котором Ройал мог только мечтать. Я продолжал смотреть на Ройала, не осмеливаясь взглянуть на бумаги и задаваясь вопросом сколько пуль он всадит в меня, пока я успею хотя бы дотянуться до торчавшей за поясом пушки Ларри. И вдруг услышал разочарованный голос Ройала:

— Мы не там ищем. Толбот чист: все это время он работал, мистер Вайленд, и, я бы сказал, практически без передышки.

Я взглянул на лежавшие передо мной бумаги: вместо испещренной цифрами и буквами полстраницы лежало два с половиной исписанных листа, причем той же ручкой. Лишь при достаточно внимательном рассмотрении можно было бы заметить, что писал другой человек. Однако по отношению к Ройалу листы лежали вверх ногами. Написанные цифры и буквы были такой же бессмыслицей, что и моя собственная писанина, но этого было более чем достаточно — это был пропуск в жизнь, выданный мне Кеннеди, его предусмотрительность превзошла мою собственную. Эх, встретить бы мне его несколькими месяцами раньше!

— Ладно! Видимо, у кого-то мало денег. — Вайленд был явно удовлетворен и, очевидно, выбросил из головы происшествие с Ройалом. — Как дела, Толбот? — обратился он ко мне. — Время поджимает.

— Не беспокойтесь, — успокоил я его, — все сделано, успех гарантирую.

Пять минут работы внутри батискафа, и все будет в порядке.

— Великолепно, — Вайленд выглядел довольным. Он повернулся к головорезу, который несколько минут назад ворвался в комнату:

— Дочь генерала и его шофер — найдешь их в каюте генерала — должны немедленно прийти сюда. Готов, Толбот?

— Готов.

Я встал, слегка шатаясь, но по сравнению с Ройалом я выглядел достаточно здоровым, и никто моих пошатываний не заметил.

— У меня был тяжелый день, Вайленд. Мне необходимо чем-нибудь подкрепиться перед спуском.

— Я бы удивился, если Сибэтти и его дружок не пополнили запасы спиртного в баре. — Вайленд уже видел конец пути и был в хорошем настроении. — Пошли.

Мы вышли в коридор и направились к двери, которая вела к кессону.

Вайленд постучал условным стуком, — я с удовлетворением отметил, что он не изменился, — и мы вошли внутрь.

Вайленд оказался прав — Сибэтти и его дружок действительно имели богатый выбор спиртных напитков, и, когда я влил в себя большую дозу скотча, два маленьких человечка, пиливших поперечной пилой мое плечо, перестали работать сдельно и сели на оклад, и мне больше не хотелось биться головой о стену. Было логично ожидать, что хорошее самочувствие можно поддержать, если налить себе еще стаканчик «анестезирующего», и я почти уже так и поступил, когда дверь открылась, и головорез, которого Вайленд послал на другой конец платформы, втолкнул в комнату Мери и Кеннеди. На мое сердце выпала этой ночью большая нагрузка, к такой тяжелой сверхурочной работе оно не привыкло, но хватило всего одного взгляда на Мери, чтобы оно снова начало усиленно биться. Однако моя голова работала четко, так что я глядел на ее лицо, а в голове крутились различные приятные мысли о том, что я сделал бы с Вайлендом и Ройалом. Под ее глазами лежали глубокие темно-синие тени, она была бледна, напряженна и больна. Я мог побиться о любой заклад, что последние полчаса со мной напугали и потрясли ее больше, чем любые события раньше. Все случившееся достаточно испугало и потрясло даже меня. Но ни Вайленд, ни Ройал, похоже, не увидели в этом ничего необычного — люди, вынужденные иметь с ними дело и не испытавшие испуга и потрясения, были, скорее, исключением, чем правилом.

Кеннеди не казался напуганным и потрясенным, он напоминал лишь вышколенного шофера. Но Ройал, как и я, не был дураком. Он повернулся к Сибэтти и его напарнику и сказал:

— Обыщите-ка эту птицу и посмотрите, нет ли у него чего-нибудь такого, чего ему иметь не следует.

Вайленд удивленно глянул на него.

— Он, может, действительно столь же безвреден, каким кажется, но я сомневаюсь в этом, — пояснил Ройал. — Сегодня днем, улетая с платформы, он мог прихватить оружие, а если это так, то может неожиданно напасть на Сибэтти и других. — Ройал кивнул в сторону люка в выпуклой стене. — У меня нет желания карабкаться сто футов вверх по железной лестнице на прицеле у Кеннеди.

Они обыскали Кеннеди, но ничего не нашли. Ройал был достаточно проницателен и практически ничего не упустил. Но он, однако, не был достаточно умен и проницателен, чтобы обыскать меня.

— Нам не хотелось бы торопить тебя, Толбот, — с сарказмом сказал Вайленд.

— Я сейчас, — ответил я и, проглотив последнюю порцию «обезболивающего», хмуро, по-совиному посмотрел на записи, которые держал в руке, засунул их в карман и повернулся к люку в колонне, стараясь не смотреть на Мери, генерала или Кеннеди.

Вайленд дотронулся до моего раненого плеча, и если бы не принятое мною «обезболивающее», я бы пробил головой потолок. Как бы то ни было, я подпрыгнул на несколько дюймов, и два человечка в моем плече принялись за работу с еще большим рвением, чем раньше.

— Нервничаешь, да? — усмехнулся Вайленд. Он показал на деталь, лежавшую на столе, — простейший соленоидный переключатель, который я принес из батискафа. — По-моему, ты кое-что забыл.

— Нет, он нам больше не понадобится.

— Хорошо, будь по-твоему. Иди первым. Следи за ними хорошенько, Сибэтти.

— Все будет нормально, босс, — заверил охранник.

Конечно, Сибэтти будет присматривать за ними. Он опустит свой пистолет на голову первого же, кто слишком глубоко вздохнет. Генерал и Кеннеди не станут ничего предпринимать, пока Вайленд и Ройал будут вместе со мной в батискафе. Они останутся здесь под дулом пистолета до тех пор, пока мы не вернемся. Я был уверен, что Вайленд предпочел бы прихватить генерала вместе с нами, чтобы иметь дополнительную гарантию безопасности.

Но батискаф был рассчитан только на троих, а Вайленд никогда не рискнул бы идти без своего телохранителя. Спуск в 180 ступенек был слишком длинным, чтобы приглядывать в том числе еще и за старым генералом.

Спуск оказался слишком долгим и для меня. Не пройдя и половины пути, я почувствовал себя так, словно мое плечо, руку и шею погрузили в расплавленный свинец, и волны страшной боли отдавались у меня в голове, а там огонь превращался в темноту, спускался в желудок и вызывал тошноту.

Несколько раз боль, темнота перед глазами и тошнота почти полностью охватывали меня, и я был вынужден судорожно цепляться здоровой рукой за лестницу и ждать, пока не вернется сознание. С каждой ступенькой периоды помрачения становились все длиннее, а просветления — все короче. Последние тридцать — сорок ступенек я спускался, как автомат, — на инстинктах, мышечной памяти и силе воли. Одно было хорошо: «вежливые», как обычно, они послали меня первым, так что мне не пришлось подавлять желание сбросить им на головы что-нибудь тяжелое. А второе преимущество — они не могли видеть моих страданий.

Я спустился на дно опоры, и к тому времени, когда последний из них приятель Сибэтти, который должен был задраить за нами люк, — спустился по лестнице, я уже мог стоять не шатаясь. Мое лицо покрылось испариной и, думаю, было белее листа бумаги, но освещение в этом цилиндрическом склепе было очень слабым, и опасность, что Ройал или Вайленд заметят это, была ничтожной. Я подозревал, что Ройал также чувствовал себя недостаточно хорошо после спуска. Любой человек, получивший удар, лишивший его чувств на добрых полчаса, не обретет отличную форму через пятнадцать минут после того, как придет в сознание. Что же касается Вайленда, то у меня было подозрение, что он слегка боится и основное беспокойство в этот момент у него вызывало предстоящее подводное путешествие.

Люк в дне опоры был открыт, и через затопляемую камеру батискафа мы спустились в металлический шар. Я принял все меры предосторожности, чтобы обезопасить свое больное плечо, когда пролезал по изгибавшемуся почти под прямым углом проходу, ведущему в обсервационную камеру. Это путешествие оказалось сущим адом. Я включил верхний свет и отошел к распределительным электрическим коробкам, предоставив Вайленду возможность тщательно задраить люк затопляемой камеры. Через полминуты он вполз в обсервационную камеру, захлопнув за собой тяжелую круглую дверь.

Вайленд и Ройал были поражены обилием и переплетением проводов, идущих из распределительных коробок. Их также должна была поразить скорость, с которой я, едва сверяясь с записями, снова поставил все на свои места. К счастью, коробки располагались как раз на уровне пояса, а выше моя левая рука подниматься не могла и сгибалась только в локте.

Закрепив последний провод и закрыв крышки распределительных коробок, я начал проверять цепи. Вайленд наблюдал за мной с безразличным видом.

Ройал также смотрел на меня. Его лицо, обычно ничего не выражавшее, ничем не отличалось от лица сфинкса из Гизы. Меня не трогало нетерпение Вайленда — я тоже сидел в этом батискафе и у меня не было желания испытывать судьбу. Включив реостаты управления электродвигателями, я повернулся к Вайленду и показал на пару светящихся циферблатов:

— Двигатели. Здесь их не услышишь, но работают они нормально. Готовы к путешествию?

— Да, — он облизнул губы, — готовы.

Я кивнул, открыл клапан, чтобы затопить входную камеру, и указал на микрофон, который лежал на небольшой полочке на уровне головы между Ройалом и мной, после чего повернул настенный выключатель в положение «Включено»:

— Не желаете дать команду выпустить воздух из удерживающего кольца?

Он кивнул, дал необходимые указания и положил микрофон на полочку. Я повернул выключатель и стал ждать.

Батискаф, плавно покачиваясь, опускался под углом три-четыре градуса.

— Мы оторвались от опоры, — сказал я Вайленду. Включив прожектор, я направил луч света вниз. Через иллюминатор в полу было видно, что песчаное дно находится примерно в одной морской сажени под нами. — Быстро давайте направление. Я не хочу зарыться здесь.

— Прямо вперед.

Я дал электродвигателям средний ход и установил рули глубины на всплытие. Это мало что дало — дифферент на корму был не более двух градусов. В отличие от рулей направления рули глубины на батискафе выполняли второстепенные функции и лишь очень незначительно влияли на направление движения. Они использовались только при погружении и всплытии.

Я медленно дал полный ход.

— Идем строго на зюйд-вест, — сказал Вайленд, сверяясь с клочком бумаги, который достал из кармана. — Курс двести двадцать два.

— Истинный?

— Что ты имеешь в виду под «истинным»? — сердито спросил он. Теперь, когда он находился в батискафе, который являлся для него постоянным источником опасности, мой вопрос Вайленду совсем не понравился. Возможно, клаустрофобия, подумал я.

— Это истинное направление или по этому компасу? — переспросил я спокойно.

— По этому компасу.

— Поправка на девиацию сделана? Он снова посмотрел на листок.

— Да. И Брайсон сказал, что если мы пойдем этим курсом, металл опор не будет влиять на нас.

Я ничего не ответил. Брайсон, умерший от кессонной болезни, — где он сейчас? Наверное, менее чем в сотне футов от нас. В этом я был уверен.

Чтобы пробурить скважину в две с половиной мили глубиной, необходимо по меньшей мере шесть тысяч мешков цемента, а двух ведер его вполне достаточно, чтобы быть полностью уверенным в том, что Брайсон останется на дне до тех пор, пока его скелет невозможно будет идентифицировать.

— Пятьсот двадцать метров от опоры до самолета, — сообщил Вайленд.

Это было первое упоминание о самолете. — Это по горизонтали. С учетом понижения дна около шестисот двадцати метров. Так Брайсон сказал.

— Где начинается впадина?

— Примерно в ста семидесяти метрах отсюда. Сначала идет ровное дно, глубина примерно такая же, на какой стоит платформа. Затем резкий спуск под углом около тридцати градусов до четырехсот восьмидесяти футов.

Я молча кивнул. Говорят, человек не может чувствовать две сильные боли одновременно, но это неправда. Моя рука, плечо и спина разламывались от боли. Боль от сломанного зуба пульсировала во рту. Я не склонен был разговаривать и вообще не склонен был что-либо делать — попытался забыть о боли, сосредоточившись на работе.

Буксирный трос, связывавший нас с платформой, был, как я заметил, намотан вокруг барабана, приводящегося во вращение электродвигателем. Но вращался он только в одну сторону — для наматывания троса при возвращении.

При движении вперед он разматывался, таща за собой изолированный телефонный кабель. Количество оборотов, сделанных барабаном, указывалось на счетчике в обсервационной камере — это позволяло определять пройденное расстояние и скорость движения. Максимальная скорость батискафа составляла два узла, но даже легкое сопротивление буксирного троса снижало ее до одного. Но все равно двигались мы достаточно быстро, тем более что плыть нам было недалеко.

Вайленд, казалось, был более чем доволен тем, что переложил управление батискафом на меня. Большую часть времени он с опаской смотрел в боковой иллюминатор. Здоровый глаз Ройала холодно и немигающе следил за мной. Он фиксировал каждое мое движение, но это была лишь дань привычке.

Уверен: он не имел никакого представления о работе батискафа и о том, как им управлять. Даже когда я практически до минимума сократил поглощение углекислого газа, он ничего не понял.

Мы медленно плыли примерно в десяти футах от дна моря. Нос батискафа был слегка задран вверх из-за троса, тянувшегося за нами. Гайдроп свободно болтался, периодически задевая скалы, колонии кораллов или скопления губок. Темнота была абсолютной, но свет наших двух прожекторов и внутреннее освещение обсервационной камеры давали возможность кое-что видеть. Несколько морских окуней лениво слонялись около иллюминаторов, занимаясь своими делами. Змееобразная барракуда изогнула свое серое тощее тело, уперлась злой мордой в боковое стекло и с минуту рассматривала нас.

Некоторое время компанию нам составляла стайка рыб, похожих на макрель, затем она исчезла, поскольку появилась акула, величественно проплывшая у нас перед глазами, едва заметно шевеля мощным хвостом. Но большую часть времени море было пустынным. Возможно, шторм, бушевавший на поверхности, распугал всю рыбу и заставил ее уйти в глубину.

Ровно через десять минут после отплытия дно моря резко пошло вниз, и наши прожекторы не смогли пробить черную зияющую черноту. Я знал, что это только иллюзия. Если Вайленд сказал, что угол понижения дна только тридцать градусов, то так оно и было. Но тем не менее впечатление бездонности провала было ошеломляющим.

— Вот она, — голос Вайленда был сдавленным, на его лице выступили капельки пота. — Теперь вниз, Толбот!

— Позже, — отрицательно покачал я головой, — если начнем погружаться сейчас, буксирный трос, который мы тянем за собой, наверняка задерет корму вверх. Наши прожекторы не могут светить вперед — только вниз. Хотите, чтобы мы разбили нос о какой-нибудь выступ или скалу, которую не заметим?

Хотите пробить носовой бензобак? Не забывайте, что баки сделаны из очень тонкого металлического листа. Достаточно пробить один бак, и создавшаяся отрицательная плавучесть не позволит нам подняться на поверхность. Вас устраивает это, Вайленд?

Его лицо обильно покрылось потом, и он облизнул губы:

— Делай, как знаешь, Толбот.

Я поступил так, как считал нужным: сохранял курс до тех пор, пока счетчик буксирного троса не показал метров, затем застопорил двигатели и, используя нашу отрицательную плавучесть, которая при движении компенсировалась поставленными под углом рулями глубины, начал медленно погружаться. Стрелка глубиномера едва двигалась. Трос старался задрать нам корму, поэтому каждые десять саженей я ненадолго включал двигатель и вытравливал трос.

На глубине 76 морских саженей наши прожекторы осветили дно. Здесь не было ни скал, ни кораллов, ни колоний морских губок, только небольшие кучки сероватого песка и длинные черные гряды ила. Я вновь запустил двигатели и вывел их на половинную мощность, компенсировал рулями отрицательную плавучесть и очень медленно начал продвигаться вперед. Нам потребовалось проплыть только пять ярдов. Брайсон рассчитал все точно.

Когда указатель длины буксирного троса показал 625 метров, я уловил с левой стороны отблеск чего-то, выступавшего над дном. Это было хвостовое оперение самолета. Его носовая часть была направлена туда, откуда мы приплыли... Я дал задний ход, включил барабан, наматывавший трос, отвел батискаф ярдов на двадцать назад, затем снова дал передний ход, забирая влево. Добравшись до нужного, по моим расчетам, места, дал задний ход и тут же выключил двигатели совсем. Батискаф начал медленно опускаться.

Свободно свисавший гайдроп коснулся дна, но это не компенсировало отрицательной плавучести батискафа, как должно было произойти, и основание обсервационной камеры тяжело плюхнулось в черный ил.

Прошло только пятнадцать минут с того момента, как я уменьшил поглощение углекислого газа, но воздух в камере уже стал тяжелым. Ни Вайленд, ни Ройал, казалось, не чувствовали этого — возможно, они считали, что так и должно быть, а может, просто не обратили на это внимания — оба были поглощены тем, что можно было увидеть через передний иллюминатор.

Я и сам был поглощен этим. Сотни раз задумывался я над тем, что буду чувствовать, как буду реагировать, когда наконец увижу то, что лежит сейчас полузахороненным в иле рядом с нами. Предполагал все: злость и ярость, ужас и сердечные боли и, может быть, некоторый страх. Но ничего этого не было, больше не было. Я испытывал только сожаление, печаль и жесточайшую меланхолию. Возможно, я реагировал не так, как предполагал, потому, что мой мозг был затуманен болью, но я знал, что не в этом дело.

Сожаление и меланхолия относились только ко мне. Меланхолия была вызвана воспоминаниями, которые у меня только и остались; сожаление было сожалением человека о себе, безвозвратно потерянном в своем одиночестве.

Самолет зарылся в ил почти на четыре фута. Правое крыло отсутствовало — скорее всего, оно отломилось при падении самолета в воду. Конца левого крыла также не было, но хвостовое оперение и фюзеляж были в полном порядке, за исключением изрешеченного носа и разбитых стекол кабины, которые показывали, как погиб самолет «ДиСи». Мы находились рядом с фюзеляжем. Нос батискафа висел над кабиной, и обсервационная камера была не далее чем в шести футах от разбитых стекол и практически на том же самом уровне. В кабине самолета я смог различить два скелета — один, в командирском кресле, сидел прямо, чуть наклонясь в сторону разбитого бокового стекла, и удерживался в этом положении пристяжным ремнем, другой, в кресле второго пилота, сильно наклонился вперед, и его практически не было видно.

— Красиво, Толбот? Не правда ли — это нечто. — Вайленд, клаустрофобия которого моментально испарилась, нервно потирал руки. — Все не напрасно!

Все не напрасно! И даже не тронут! Я боялся, что он будет разбросан по всему дну. Для такого опытного спасателя, как ты, Толбот, думаю, это не составит труда? — и не дождавшись ответа, он отвернулся, чтобы насладиться видом из иллюминатора. — Великолепно! — повторил он снова. — Просто великолепно!

— Прекрасно, — согласился я. Меня даже удивило, насколько спокойным и безразличным оказался мой голос. — За исключением английского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма около берегов Делавэра в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, это, вероятно, самый большой подводный клад в Западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и необработанных алмазах.

— Да, сэр, — Вайленд позабыл о своих манерах высокопоставленного чиновника и снова начал потирать руки. — Десять миллионов двести... — его голос звучал все тише и тише, и наконец он замолчал. — Откуда?.. Откуда ты знаешь это, Толбот? — прошептал он.

— Я знал это еще до того, как вы услышали об этом, Вайленд, спокойно ответил я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня: Вайленд — в замешательстве, с подозрительностью и зачатками страха, а здоровый глаз Ройала был шире, чем я когда-либо видел. — Боюсь, что вы, Вайленд, не так сообразительны, как генерал, да и я сам в общем-то. Он расшифровал меня сегодня утром. И я понял — почему. Хотите знать — почему, Вайленд?

— О чем ты говоришь? — прохрипел он.

— Он умный, этот генерал, — продолжал я, будто не слыша его вопроса.

— Увидел, когда мы прилетели этим утром к платформе, что я прятал лицо только до тех пор, пока не убедился, что среди встречавших нет некоего лица, а потом уже ни о чем не беспокоился. Небрежность с моей стороны, признаю. Но это навело его на мысль, что я не убийца, ведь убийца должен был скрывать свое лицо от любого. Он также пришел к выводу, что раньше я бывал на платформе и опасаюсь кого-то, кто может узнать меня. И в обоих случаях оказался прав: я не убийца и раньше бывал на платформе, например, — сегодня рано утром.

Вайленд молчал — шок от моих слов и грозящие громадные неприятности полностью вывели его из равновесия. Он был слишком поражен, чтобы перевести свои противоречивые мысли в слова.

— Генерал заметил и еще кое-что, — продолжал я. — Когда вы говорили мне о предстоящей работе, я ни разу не задал вам самых естественных вопросов: что за сокровище надо достать и на каком судне или самолете оно находится, если вообще существует. Я никогда не задавал этих вопросов, Вайленд. Снова небрежность с моей стороны, не так ли, Вайленд? Но ты не заметил этого. А генерал Рутвен заметил и понял, что есть только один ответ на эти вопросы: я уже знал обо всем.

Пауза затянулась секунд на десять. Затем Вайленд прошептал:

— Кто ты, Толбот?

— Да уж не друг вам, Вайленд, — я усмехнулся, насколько позволила мне больная верхняя челюсть. — Вы умрете, Вайленд, оба. Вы умрете мучительно и проклянете меня и тот день и час, когда встретили меня.

Снова пауза. Еще более длинная, чем раньше. Мне хотелось закурить, но это было невозможно — одному Богу было известно, насколько воздух уже отравлен. Мы дышали неестественно часто, и пот начал струиться по нашим лицам.

— Разрешите мне рассказать вам небольшую историю, — продолжил я. Это не сказка, но мы начнем со слов «жили-были».

— Жила-была одна страна, у которой был очень маленький военно-морской флот — парочка эсминцев, фрегат и канонерка. Маленький флот, правда, Вайленд? Поэтому правители решили удвоить его. Они располагали хорошими рынками экспорта нефти и кофе. Дела с экспортом шли хорошо, и они посчитали, что могут себе позволить увеличить флот. Заметь, они могли вложить деньги гораздо более выгодно, но страна была подвержена революциям, и сила любого правительства во многом зависела от мощи преданных ему вооруженных сил. «Давайте удвоим наш флот», — сказали они.

Кто это сказал, Вайленд?

Он попытался ответить, но у него только хрип вырвался. Он облизнул губы и выдавил:

— Колумбия.

— Как это ты догадался? Я поражен. Действительно, это Колумбия. Они договорились о поставке нескольких эсминцев из Великобритании, фрегатов, минных тральщиков и канонерок из США. Эти корабли были практически новыми, а обошлись им чрезвычайно дешево — в десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов. Но потом возникло неожиданное затруднение: в Колумбии назревали революция, гражданская война и анархия. Курс песо за границей сильно упал. В результате США и Великобритания отказались поставлять корабли за песо. Ни один международный банк не поддержал Колумбию. В результате решили, что платежи будут осуществлены другим способом. Одно из предыдущих правительств импортировало для промышленных нужд на сумму более двух миллионов долларов необработанные алмазы из Бразилии, которые не были использованы, к этому было добавлено колумбийское золото на два с половиной миллиона долларов — около двух тонн в двадцативосьмифунтовых слитках, а основную часть платежей составили обработанные изумруды. Думаю, тебе не надо напоминать, Вайленд, что шахты Мусо в восточных Андах основной и наиболее известный источник изумрудов в мире.

Вайленд ничего не ответил. Он достал носовой платок и промокнул лицо.

Выглядел он совершенно больным.

— Затем встал вопрос о перевозке. Предполагалось, что груз доставят сначала в Тамна самолетами компаний «Авьянка» или «Ланса», но в начале мая пятьдесят восьмого года накануне выборов всем внутренним авиакомпаниям временно запретили осуществлять перевозки. Кое-кто из государственных служащих захотели избавиться от этих денег, дабы они не попали в чужие руки. Они поискали иностранную авиакомпанию, самолеты которой не летали бы на внутренних линиях, и остановились на «Транскарибской чартерной службе».

Ллойд согласился застраховать переброску груза. На самолет заполнили фальшивый полетный лист, и он вылетел из Барранкильи в Тампа через Юкатанский пролив.

В этом самолете летело всего четыре человека, Вайленд: пилот брат-близнец владельца «Транскарибской чартерной службы», второй пилот, выполнявший обязанности штурмана, а также женщина и маленький ребенок, которых решили не оставлять в стране на случай, если во время выборов победят не те, на кого ставили, и выяснится, какую роль сыграла в вывозе денег из страны авиакомпания.

Они заполнили фальшивый полетный лист, Вайленд, но это не принесло им удачи, так как один из этих гордых высокопоставленных гражданских служащих оказался подлецом и твоим человеком. Он узнал истинный маршрут полета и радировал тебе. Ты находился в Гаване и все организовал, не так ли, Вайленд?

— Как ты узнал все это? — прохрипел Вайленд.

— Я... был владельцем «Транскарибской чартерной службы». — Я почувствовал непреодолимую усталость, не знаю, была ли виновата в этом боль, или спертый воздух, или просто переполнявшее меня ощущение бессмысленности жизни. — Я находился в это время в Белизе в Британском Гондурасе, но мне удалось связаться с ними по радио — после того, как они починили передатчик. Они сообщили, что кто-то хотел взорвать самолет, но теперь я знаю, что это не совсем так — пытались вывести из строя радиопередатчик, чтобы изолировать «ДиСи» от внешнего мира. И вам почти удалось это. Ты же не знал, Вайленд, что с самолетом, непосредственно перед тем, как он был сбит, вышли на связь. Всего на две минуты. — Я медленно поднял глаза и внимательно посмотрел на него. — Две коротенькие минуты, которые означают, что сегодня ты умрешь.

Вайленд уставился на меня. В его глазах застыл ужас. Он хорошо знал, что будет дальше, или ему казалось, что знал. Теперь ему было известно, кто я; он знал, что значит — встретиться с человеком, который потерял все, с человеком, который больше не знал значения слов «жалость» и «сочувствие». Медленно, словно это стоило ему огромных усилий и как бы превозмогая страшную боль, он повернул голову и посмотрел на Ройала и, возможно, впервые не нашел у него поддержки: наконец-то случилось невероятное — Ройал испугался.

Я повернулся и показал на изрешеченную кабину «ДиСи»:

— Посмотри хорошенько, Вайленд, — сказал я спокойно, — посмотри хорошенько на свою работу и гордись собой. Вот командирское кресло: этот скелет был когда-то Питером Толботом, моим братом-близнецом. Второй скелет — Элизабет Толбот, моя жена. В хвосте самолета находится то, что осталось от очень маленького мальчика, моего сына — Джона Толбота. Ему было три с половиной года.

Тысячи раз я представлял себе, как умирал мой маленький сын, Вайленд.

Пули, убившие моего брата и жену, не должны были задеть его. Он был жив, пока самолет не врезался в воду. Возможно, две или три минуты самолет, кувыркаясь, падал, и мой мальчик плакал, кричал, звал маму — он был напуган, — а мама не приходила, и он снова и снова звал ее. Она и не могла прийти, правда, Вайленд? Она сидела в своем кресле мертвая. Затем самолет упал в воду. И даже тогда, возможно, Джонни был еще жив. Потребовалось, быть может, несколько минут, чтобы самолет затонул — это часто случается, ты знаешь это, Вайленд, — или в фюзеляже мог остаться воздух, когда самолет тонул. Сколько прошло времени, пока вода сомкнулась над ним?

Можешь ли ты представить себе, Вайленд, трехлетнего малыша, плачущего, борющегося за жизнь, — и никого рядом с ним. А потом плач и борьба прекратились — мой маленький сынишка утонул.

Я долго смотрел на разбитую кабину самолета или мне так показалось, что долго. Когда я повернулся, Вайленд схватил меня за правую руку. Я оттолкнул его, и он упал на дощатый пол и уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых стоял панический страх. Его рот был открыт, дышал он быстро и прерывисто, а тело его сотрясала дрожь. Ройал держал себя в руках, но было заметно, что он на пределе: его кулаки, сжатые так, что побелели костяшки пальцев, лежали на коленях, а взгляд перебегал с предмета на предмет — загнанный зверь в поисках пути к спасению.

— Я долго ждал этого момента, Вайленд, — вновь заговорил я. — Ждал два года и четыре месяца. За это время не было и пяти минут, чтобы я не думал об этом. Мне незачем жить, Вайленд, и ты это понимаешь. С меня достаточно. Возможно, это ужасно, но я хочу остаться здесь, рядом с ними.

Я перестал обманывать себя, что есть смысл жить дальше. Теперь уже нет смысла, ибо единственное, что заставляло меня действовать, — это клятва, которую я дал себе третьего мая пятьдесят восьмого года: не успокоюсь, пока не найду и не уничтожу человека, который сломал мне жизнь. Я сдержал слово, и с меня достаточно. Возможно, мысль о том, что вы также будете здесь, отравит мое торжество, но, с другой стороны, это неплохо: убийцы и их жертвы собрались вместе.

— Ты — сумасшедший, — прошептал Вайленд. — Сумасшедший! Что ты говоришь?!

— Только то, что ты слышал. Помнишь тот электрический выключатель, который остался на столе? Тот, о котором я сказал, что он нам больше не понадобится. Он действительно нам не понадобится. Больше не понадобится.

Это был основной выключатель цепи сброса балласта, и без него сброс балласта абсолютно невозможен. А если мы не освободимся от балласта, мы никогда не сможем всплыть. Здесь мы и останемся. Навсегда, Вайленд.

Глава 12

Пот ручьями катился по нашим лицам. Температура воздуха повысилась примерно до 120ь по Фаренгейту, воздух был влажен и неописуемо насыщен углекислотой. Единственным звуком в этом небольшом металлическом шаре, лежавшем на дне Мексиканского залива в 480 футах от поверхности океана, было наше тяжелое прерывистое дыхание.

— Ты испортил его? — прошептал Вайленд, его глаза были полусумасшедшими от страха. — Мы останемся здесь? Здесь, в этом... — его голос прервался, он повернул голову и стал озираться с отчаянием загнанной в угол крысы, которой предстояло умереть. Да он и был крысой.

— Отсюда нет выхода, — мрачно заверил я его. — Только через этот выходной люк. Может, у тебя есть желание попытаться открыть его? На этой глубине давление примерно пятьдесят тонн. Даже если тебе удастся открыть люк, тебя раскатает по противоположной стенке в лепешку толщиной не более полдюйма. Не принимай все так близко к сердцу, Вайленд. Последние несколько минут твоей жизни будут такой агонией, которой ты себе и представить не можешь. Ты увидишь, как посинеют твои лицо и руки, потом они станут пунцовыми, перед тем как начнут лопаться сосуды в легких, и вскоре после этого...

— Прекрати, прекрати! — закричал Вайленд. — Ради Бога, прекрати!

Вытащи нас отсюда, Толбот, вытащи нас отсюда! Я дам тебе все, что ты захочешь: миллион, два, пять! Ты получишь все, Толбот, ты получишь все! Его губы, все лицо дергалось, как у маньяка, глаза вылезали из орбит.

— Я устал от тебя, — равнодушно ответил я. — Я не смог бы вытащить тебя отсюда, даже если бы и захотел. Я же сказал именно тебе, что специально оставил выключатель наверху. Нам осталось жить минут пятнадцать — двадцать, если можно назвать жизнью агонию, которая ждет нас... Или, скорее, ждет вас. — Я опустил руку, оторвал от пальто пуговицу и сунул ее в рот. — Не хочу ничего знать. Много месяцев я готовился к этому. Это не пуговица, Вайленд. Это капсула с цианистым калием. Раскушу ее и умру еще до того, как пойму, что умираю.

Это доконало его. Брызгая слюной и бормоча что-то бессвязное, он, непонятно зачем, бросился на меня. Он был слишком невменяем, чтобы давать себе отчет в своих поступках. Однако я предвидел это и держал наготове тяжелый разводной ключ. И ударил Вайленда раньше, чем он смог коснуться меня. Ударил несильно, но этого оказалось достаточно — он откинулся назад, ударился головой о стену и тяжело рухнул на пол.

Оставался Ройал. Он полусидел, полулежал на маленьком раскладном стульчике, его самоконтроль почти испарился. Он знал, что жить ему осталось всего несколько минут, и по его лицу пробегало столько эмоций, сколько он, видимо, не испытал за всю жизнь. Он чувствовал, как к нему приближалось то, на что он обрекал свои многочисленные жертвы, и страх проникал в него все глубже и глубже, достигая самых отдаленных уголков его мозга. Он еще не паниковал, как Вайленд, но его способность размышлять и анализировать была уже утрачена. Он мог думать только о том, о чем всегда думал в критических ситуациях — как воспользоваться своим пистолетом. Он держал его в руке, наставив на меня, но я знал, что это чисто рефлекторный поступок — у него не было намерения воспользоваться им. Впервые Ройал столкнулся с ситуацией, из которой нельзя выйти, нажав на спусковой крючок.

— Ты испуган, Ройал. Правда? — мягко сказал я. Даже разговор уже требовал больших усилий. Нормальная частота дыхания — около шестнадцати вдохов в минуту — подскочила у меня до пятидесяти, и требовалось приложить большие усилия, чтобы выдавливать из себя каждое слово.

Он ничего не ответил, только посмотрел на меня, и все черти преисподней были в глубине его черных глаз. Второй раз за эти двое суток, и не из-за влажности и отравленного углекислотой воздуха, я почувствовал запах свежевырытой могилы.

— Отвратительный бандюга, — прошептал я. — Ройал — убийца.

Вспоминаешь ли ты обо всех тех людях, которые трепетали да и сейчас трепещут, когда слышат твое имя? Не хочешь, чтобы они увидели тебя сейчас?

Увидели трепещущим? Не хочешь, Ройал? Дрожишь? Ты испуган так, как еще никогда в жизни. Правда, Ройал?

Он молчал. Черти все еще прыгали в его глазах, но они больше не смотрели на меня, они набросились на Ройала, проникая все глубже и глубже в тайники его черного ума. Изменившееся выражение его лица свидетельствовало о том, что черти раздирали его на части, в то же время все вместе тащили к краю пропасти, к полному развалу личности, к безумию.

— Нравится, Ройал? — язвительно поинтересовался я. — Ты уже чувствуешь, как начали болеть горло и легкие. Я чувствую боль у себя и вижу, что твое лицо начало синеть. Пока еще не все. Пока только под глазами. Ты же знаешь, Ройал, что все начинается с глаз и носа. — Я сунул руку в нагрудный карман и вытащил маленький блестящий прямоугольник. Зеркало, Ройал. Хочешь посмотреться в него? Хочешь увидеть?..

— Пошел к черту, Толбот! — Он выбил у меня зеркало. Его голос был чем-то средним между криком и всхлипыванием. — Я не хочу умирать! Не хочу умирать!

— А твои жертвы хотели, Ройал? — Я больше не мог разговаривать спокойно. Мне потребовалось четыре или пять вдохов, чтобы произнести одно это предложение. — Они ведь все собирались покончить с собой, и ты только помог им, ибо в глубине души ты очень добрый человек. Так, Ройал?

— Ты умрешь, Толбот! — выкрикнул он в бешенстве и трясущимися руками направил пистолет мне в сердце. — Сейчас же.

— Мне смешно. Я покатываюсь со смеху. У меня во рту цианистый калий.

— Грудь моя горела, обсервационная камера плыла перед глазами. Я понял, что долго не продержусь. — Давай, — сказал я. — Давай, жми на спусковой крючок.

Он посмотрел на меня сумасшедшим отсутствующим взглядом и сунул свой пистолет обратно в кобуру. Начали сказываться полученные им удары по голове. Он был даже в худшем состоянии, чем я. Он начал наклоняться и вдруг упал на четвереньки, мотая головой, как бы пытаясь разогнать туман.

Я перегнулся через него и, едва не теряя сознания, включил на максимальную мощность поглотитель углекислоты.

Потребуется, возможно, две-три минуты, чтобы произошло заметное улучшение, и минут десять, чтобы воздух внутри камеры стал хоть чуть-чуть похож на нормальный. Я склонился над Ройалом.

— Ты умираешь, Ройал, — сказал я. — Тебе нравится умирать? Скажи, пожалуйста, что ты ощущаешь? Как тебе нравится быть погребенным в могиле глубиной пятьсот футов? Каково чувствовать и знать, что никогда больше не вдохнешь прекрасного свежего воздуха? Каково чувствовать и знать, что больше никогда не увидишь солнца? Как тебе нравится умирать? Скажи мне, Ройал, что ты чувствуешь? — Я наклонился к нему еще ближе. — Скажи мне, Ройал, хотел бы ты жить?

Он не понял вопроса — был слишком погружен в себя.

— Хотел бы ты жить, Ройал? — Я был вынужден почти кричать.

— Я хочу жить. — Его голос был полон боли, сжатая в кулак правая рука слабо била по полу. — О Боже, я хочу жить!

— Возможно, я смогу подарить тебе жизнь. Возможно. Ты стоишь на четвереньках, Ройал, и умоляешь оставить тебе жизнь, правда, Ройал? Я поклялся, что доживу до того дня, когда ты будешь, стоя на коленях, молить о пощаде. Сейчас ты делаешь это, не так ли, Ройал?

— Будь ты проклят, Толбот! — с отчаянием воскликнул он. Он стоял на четвереньках и раскачивался из стороны в сторону, голова его болталась, глаза были плотно сомкнуты. Внизу, около пола, воздух должен был быть еще более насыщен углекислотой и в нем должен был практически полностью отсутствовать кислород. Лицо Ройала начало синеть. Он дышал, как загнанный пес, и каждый вздох давался ему с болью.

— Вытащи меня отсюда! Ради Бога, вытащи меня отсюда!

— Ты еще не умер, Ройал, — сказал я ему на ухо. — Возможно, ты снова увидишь солнце, а может, и не увидишь. Я соврал Вайленду, Ройал. Основной выключатель сброса балласта находится на своем месте. Я просто перепутал несколько проводов, вот и все. Вам потребуется несколько часов, чтобы выяснить — какие два. Я же могу исправить все за тридцать секунд.

Он перестал мотать головой, поднял на меня посиневшее лицо с налитыми кровью глазами, в которых затеплилась искра надежды.

— Вытащи меня отсюда, Толбот, — шепотом попросил он.

Он не понял: то ли я действительно даю ему шанс, то ли это было утонченным продолжением пытки.

— Я могу сделать это, Ройал. Смотри, вот у меня отвертка. — Я показал ее ему и улыбнулся без сочувствия. — Но капсула с цианистым калием до сих пор у меня во рту. — Я показал ему пуговицу, зажатую между зубами.

— Не надо! — заорал он. — Не раскусывай! Ты сумасшедший, Толбот! Ты не человек!

— Кто убил Яблонски? — спокойно спросил я. Дышать теперь стало легче, но не там, внизу, где находился Ройал.

— Я, я убил его, — простонал он.

— Как?

— Выстрелом в голову. Когда он спал.

— А затем?

— Мы похоронили его на огороде, — Ройал продолжал стонать и раскачиваться, но он собрал все свои силы, чтобы правильно излагать свои мысли. Его нервы были напряжены, и он знал, что говорит во спасение своей жизни.

— Кто стоит за Вайлендом?

— Никто.

— Кто стоит за Вайлендом? — повторил я вопрос.

— Никто, — он почти кричал — так страстно хотел убедить меня. — Были два человека: кубинский министр и Оурас, государственный служащий из Колумбии. Но их больше нет.

— Что случилось с ними?

— Их устранили, — ответил Ройал. — Я устранил.

— Кого еще ты устранил, работая на Вайленда?

— Больше никого. Я показал ему пуговицу между зубами, и его передернуло.

— Пилота. Пилота истребителя, сбившего этот самолет. Он... он слишком много знал.

— Так вот почему мы никак не могли найти его, — кивнул я. — Боже мой, хорошая же у вас компашка, Ройал. Но вы допустили одну ошибку, не так ли?

Вы слишком рано убрали его, до того, как он сообщил вам точное место падения «ДиСи»... Приказ об устранении пилота дал Вайленд?

Он кивнул.

— Ты слышал мой вопрос?

— Вайленд приказал мне сделать все это. Наступила тишина. Я глянул в иллюминатор и увидел в свете прожекторов странное, похожее на акулу существо, плавающее и глядящее безразлично на батискаф и самолет, затем оно исчезло в темноте, лениво вильнув хвостом. Я повернулся и схватил Ройала за плечо:

— Постарайся привести Вайленда в чувство.

Когда Ройал наклонился над своим хозяином, я дотянулся до выключателя регенерации воздуха. Я не хотел, чтобы воздух в батискафе слишком быстро стал нормальным.

Ройалу потребовалось около минуты, чтобы привести Вайленда в чувство.

Его уже охватила первая стадия нехватки кислорода, но все-таки он дышал.

Он открыл глаза и окинул все вокруг бессмысленным диким взглядом. Увидев меня со все еще зажатой между зубами пуговицей, он начал кричать ужасным, страшно действующим на нервы в этом замкнутом металлическом пространстве голосом. Я сделал шаг вперед, чтобы дать ему оплеуху и привести в чувство, но Ройал опередил меня. У него появилась призрачная надежда, и он не хотел терять ее. Он замахнулся и был не очень-то деликатен с Вайлендом.

— Прекрати! — Ройал хлестко ударил Вайленда по лицу. — Прекрати!

Прекрати!! Прекрати!!! Толбот сказал, что может починить аппарат! Ты слышишь меня? Толбот сказал, что может починить его!

Постепенно крик прекратился, и Вайленд уставился на Ройала взглядом, в котором появились проблески понимания, а страх и безумие начали отступать.

— Что ты сказал? — хрипло прошептал он. — Что, Ройал?

— Толбот сказал, что может починить аппарат, — повторил тот. — Он обманул нас. Он сказал, что выключатель, который остался наверху, не самый важный. Он может починить батискаф. Он может починить его!

— Ты... ты можешь это, Толбот? — Вайленд не смел надеяться, его разум слишком далеко ушел в Долину смерти.

— Может быть, могу, может — нет, — мой голос, несмотря на всю хрипоту, нес оттенок безразличия. — Я сказал, что скорее останусь здесь, значит, останусь. Все зависит от вас. Подойди ко мне, Вайленд.

Дрожа, он поднялся на ноги и подошел ко мне. Его ноги, все его тело сотрясала такая сильная дрожь, что он с трудом мог стоять. Здоровой рукой я схватил его за лацканы и притянул к себе.

— Воздуха осталось минут на пять, Вайленд. МОЖЕТ, меньше. Быстро отвечай мне: какую роль ты играл во всем этом деле, пока не встретил генерала? Быстро!

— Вытащи нас, — простонал он, — здесь нечем дышать, нечем дышать! Мои легкие лопаются! Мне нечем дышать. — Он вряд ли преувеличивал. — Я не могу говорить, не могу!

— Отвечай, черт побери! Отвечай! — Ройал схватил его за глотку и начал трясти так, что голова Вайленда моталась, как у сломанной куклы. Отвечай! Ты что, хочешь умереть, Вайленд? Ты думаешь, что я хочу умереть из-за тебя? Отвечай!

И Вайленд заговорил. Менее чем за три минуты, кашляя и задыхаясь, он рассказал мне все, что я хотел узнать: как он заключил сделку с кубинским министром, как заполучил самолет, как подкупил дежурного офицера радиолокационной станции слежения в западной части Кубы, как подкупил ответственного государственного служащего в Колумбии, как был выслежен и сбит самолет и как он заставил Ройала избавиться от тех, кто помог ему во всем. Он начал рассказывать о генерале, но я поднял руку:

— Все!

Достаточно, Вайленд. Отправляйся на свое место. — Я дотянулся до устройства поглощения углекислоты и включил его на максимум.

— Что ты делаешь? — прошептал Вайленд.

— Добавляю немного свежего воздуха. Вам не кажется, что здесь стало слегка душновато?

Они переглянулись, посмотрели на меня, но промолчали. Я ждал вспышки ярости и бешенства, но не дождался. Страх подавлял все — они знали, что полностью зависят от моей милости.

— Кто... кто ты, Толбот? — срывающимся голосом спросил Вайленд.

— Думаю, что вы можете называть меня полицейским. — Я сел на раскладной стул. Я не собирался начинать сложную работу по всплытию до тех пор, пока не очистится воздух и не прояснится мое сознание. — Раньше я на пару с братом работал спасателем и имел хорошую репутацию. Мой брат, или, вернее, то, что осталось от него, находится здесь, в командирском кресле, Вайленд. Мы были хорошей командой: мы перевезли золото с побережья Туниса и использовали капитал на создание собственной авиакомпании. Во время войны мы оба летали на бомбардировщиках и оба имели гражданские лицензии на право пилотирования самолетов. Дела у нас шли прекрасно, Вайленд, пока мы не встретили тебя.

— После того, как ты сделал это, — большим пальцем я ткнул в сторону разбитого самолета, — я вернулся в Лондон. Меня арестовали, поскольку посчитали, что я имею какое-то отношение к этому. Не потребовалось много времени, чтобы выяснить, что я чист, и компания Ллойда в Лондоне, которая потеряла страховку, наняла меня в качестве специального следователя. Они были готовы истратить неограниченную сумму, чтобы вернуть хотя бы один процент от пропавших денег. Поскольку США и Великобритания также потеряли на этом деньги, правительства этих стран поддерживали меня. Никто никогда не имел такой мощной поддержки. Американцы пошли даже на то, что выделили для работы со мной своего самого лучшего полицейского — Яблонски.

Это сильно потрясло их. Страх перед смертью уже несколько отпустил их, и они могли оценить происходящее, то, что я сообщил им и что вытекало из моих слов. Они переглянулись и снова уставились на меня. Мне не пришлось просить их внимания.

— Убийство Яблонски было ошибкой, не так ли, джентльмены? — продолжил я. — Этого достаточно, чтобы отправить вас на электрический стул. Судьи не любят людей, которые убивают полицейских. Возможно, это не совсем справедливо, но это так. Убейте обыкновенного гражданина — и вы сможете избежать смертной казни. Убейте полицейского — и вы никогда не избежите электрического стула. Но не в этом дело. Мы знаем достаточно, чтобы раз шесть посадить вас на электрический стул.

Я рассказал им, как мы с Яблонски провели целый год, в основном на Кубе, в поисках пропавших сокровищ; как пришли к выводу, что их еще не нашли — ни один изумруд не появился на рынках мира. Интерпол сразу же узнал бы об этом.

— И мы твердо знали, почему их еще не достали. Только по одной причине: самолет упал в море, и кто-то очень поторопился убить единственного человека, который точно знал, где они, — пилота истребителя.

Район наших поисков сузился до западного побережья Флориды.

Кто-нибудь ведь должен был искать сокровища в море. Для этого ему потребовалось бы судно. Генеральская «Темптрисс» идеально подходила для этого. Но для поисков вам также был необходим чувствительный глубиномер. И здесь вы допустили единственную, но фатальную ошибку, Вайленд. Мы попросили каждую занимающуюся производством морского оборудования крупную фирму в Европе и Северной Америке немедленно уведомлять нас о продаже любого оборудования для измерения глубины любому судну, кроме кораблей ВМС, торговых и рыболовных судов. Полагаю, вы слушаете меня внимательно?

Они слушали очень внимательно. Они почти уже вернулись в нормальное состояние, и в их глазах я читал огромное желание прикончить меня.

— За четыре месяца, — продолжил я, — только шесть таких сверхчувствительных приборов было продано частным лицам: все — владельцам больших яхт. Две яхты находились в кругосветном плавании, третья — в Рио-де-Жанейро, четвертая — в проливе Лонг-Айленд, пятая — в Тихом океане, а шестая курсировала вдоль западного побережья Флориды. Это была яхта «Темптрисс» генерала Блэра Рутвена. Все было сделано блестяще. Признаю это. Лучшего прикрытия, чтобы обшарить каждый квадратный ярд морского дна у побережья Флориды, не вызвав подозрений, не найти. Пока геологи генерала, разбрасывая свои бомбочки, составляли сейсмические карты залегающих горных пород, вы были заняты составлением с помощью глубиномера точнейшей контурной карты морского дна. Вам потребовалось почти шесть недель, поскольку вы начали слишком далеко на севере. Уже с тех пор мы следили за каждым вашим шагом и даже использовали специальное судно для ночного патрулирования. На нем я сегодня ночью подобрался к платформе. Вы нашли самолет. Вы даже потратили три ночи на то, чтобы попытаться вытащить его тралами. Но вам удалось поднять лишь небольшой обломок левого крыла. Я ткнул в иллюминатор. — Видно, что оно сломано недавно.

— Как вам удалось узнать все это? — шепотом спросил Вайленд.

— Дело в том, что я работал на «Темптрисс» сменным инженером. — Я проигнорировал ругательство и непроизвольно сжавшиеся кулаки Вайленда. Вы с генералом думали, что видели меня на борту того гаванского спасательного судна, но вы не могли видеть меня там, хотя я работал на эту фирму. Пять недель я провел на «Темптрисс», а покинув яхту, перекрасил волосы в этот дурацкий цвет, сделал пластическую операцию, в результате которой у меня появился шрам, и симулировал хромоту. Но ты был не очень-то наблюдателен, Вайленд, — даже несмотря на этот маскарад, ты должен был узнать меня.

Итак, вы нашли сокровище, но не могли достать его. Любой, кто стал бы использовать водолазные колокола и все эти сложные подъемные механизмы, необходимые для работ такого рода, сразу же накинул бы себе петлю на шею.

Затем кому-то в голову пришла другая — великолепная — идея. Держу пари, она пришла в голову нашему утонувшему другу — инженеру Брайсону. Он прочитал об испытаниях батискафов, которые проводились в Вест-Индии, и пришел к выводу о необходимости использовать батискаф в сочетании с платформой.

Воздух в обсервационной камере стал почти нормальным. И хотя было еще довольно душно и жарко, кислорода уже хватало, и дышать было легко.

Бодрость и храбрость возвращались к Ройалу и Вайленду.

— Итак, как вы видите, каждому приходили в голову великолепные идеи, — продолжал я. — Но самая блестящая — та, что привела вас к концу пути, возникла у Яблонски. Именно он предложил, что было бы весьма благородно и полезно для нас предоставить вам батискаф.

Вайленд гнусно выругался, посмотрел на Ройала, а потом опять на меня:

— Значит...

— Все было подстроено, — сказал я устало. Все это не доставляло мне удовольствия. — ВМС Франции и Великобритании проводили испытания этого батискафа в Лионском заливе, но охотно согласились продолжить испытания здесь. Мы добились, чтобы пресса подробно освещала испытания, регулярно писала о достоинствах батискафов, так чтобы даже самый большой идиот смог понять, насколько хорош батискаф для тайного извлечения сокровища со дна морского. Мы были уверены, что вы клюнете, — это лишь дело времени. И вы клюнули. Мы оставили батискаф в прекрасном уединенном месте. Но до этого я испортил его так основательно, что никто, кроме специалиста-электрика, который принимал участие в его разработке, и меня, не смог бы заставить его двигаться. Вам потребовался человек, который смог бы привести его в порядок, верно, Вайленд? Разве не счастливое совпадение, что в нужное время появился я? Кстати, интересно, что скажут наши друзья — буровой мастер и инженер-нефтяник, когда узнают, что почти три месяца они бурили скважину в нескольких милях от того места, которое рекомендовали геологи?

Думаю, что это ты и Брайсон исправили навигационные отметки на карте, чтобы приблизиться к сокровищу на кратчайшее расстояние и на многие мили уйти в сторону от нефтеносного пласта. При теперешних темпах они добурятся до Индийского океана, но нефти не найдут.

— Тебе не удастся уйти со всем этим, — сказал Вайленд. — Боже мой, ты не...

— Заткнись! — грубо прервал его я. — Заткнись, или я нажму на эту кнопку, поверну этот выключатель, и вы оба на четвереньках будете умолять сохранить вам жизнь, как это было пять минут назад.

Если бы они могли убить меня, увидеть бьющимся в агонии, то слезы радости покатились бы по их щекам. Никто и никогда не говорил с ними подобным образом, и они не знали, что ответить, не знали, что делать — их жизнь все еще находилась в моих руках. Но через некоторое время Вайленд, облокотясь на спинку стула, улыбнулся — он снова обрел способность думать.

— Полагаю, Толбот, ты обдумал план выдачи нас властям? Я не ошибаюсь?

— он ждал ответа и, не дождавшись, продолжил:

— Если так, я изменю свою точку зрения на происходящее. Для такого сообразительного полицейского, Толбот, ты оказался слепым в одном вопросе. Я уверен, что тебе не хотелось бы брать на себя ответственность за смерть двух невинных людей, Толбот?

— Что ты хочешь этим сказать? — медленно спросил я.

— Я говорю о генерале, Толбот, — Вайленд посмотрел на Ройала, и теперь в его взгляде не было страха, только торжество. — Генерале Блэре Рутвене, его жене и младшей дочери. Понял, о чем я?

— Какое отношение имеет жена генерала?..

— Боже мой! А я подумал уже было, что ты поймал нас! — На лице Вайленда было ясно написано облегчение. — Ты дурак, Толбот! Ты слепой дурак! Генерал! Ты когда-нибудь пытался понять, как нам удалось заставить его работать с нами? Тебя никогда не удивляло, почему такой человек, как он, позволил нам воспользоваться его яхтой, платформой и всем, что мы захотим? Никогда, Толбот? Никогда?

— Ну, я думал...

— Он думал! — ухмыльнулся он. — Ты дурак. Старик Рутвен вынужден помогать нам, хочет он этого или нет. Он помогал нам, ибо знал, что жизнь его жены и младшей дочери зависит от нас.

— Его жены и младшей дочери? Но... но они же официально разведены, разве нет? Генерал и его жена, я имею в виду... Я читал об этом...

— Естественно, ты читал об этом, — Вайленд, когда страх улетучился, почти развеселился. — И миллионы других тоже читали. Генерал постарался, чтобы эта история получила широкую огласку. Было бы очень плохо, если бы этого не случилось. Они заложники, Толбот, и находятся в надежном месте, где и пробудут до тех пор, пока мы не закончим наши дела здесь.

— Вы... похитили их?

— Наконец-то до тебя дошло, — Вайленд усмехнулся, — да, мы их похитили.

— Ты и Ройал?

— Я и Ройал.

— Ты признаешься в этом? Похищение — тяжкое преступление по федеральному законодательству, и ты сам признаешься в нем? Так?

— Так! Почему бы нам и не признаться?! — заорал Вайленд. Но вдруг ему стало несколько не по себе. — Так что тебе лучше забыть о полиции и своих намерениях сдать нас. Кроме того, как ты собираешься доставить нас в кессон и вообще увезти с платформы? Тебя же разорвут на мелкие кусочки.

Мне кажется, ты просто свихнулся, Толбот.

— Жена и дочь генерала, — бормотал я, будто и не слыша его, — это была неплохая идея. По окончании дела ты отпустил бы их, вынужден был бы, иначе все было бы, как в деле с Линдбергами, только в десять раз хуже. С другой стороны, вы знали, что генерал не стал бы ничего предпринимать против вас, даже потом. Доказательств никаких, а у тебя, Вайленд, в рукаве всегда припрятана козырная карта — Ройал. И пока Ройал колесит по Америке, генерал будет молчать. Вся эта операция обошлась генералу в добрый миллион. Но что для генерала миллион по сравнению с жизнью жены и ребенка.

Прекрасный замысел.

— Ты прав, Толбот. Козыри у меня.

— Да, — сказал я рассеянно, — и каждый день, ровно в полдень, ты отправлял телеграмму, зашифрованную кодом компании генерала, своим «сторожевым псам», которые охраняли миссис Рутвен и Джин. Вот видишь, Вайленд, я даже знаю имя дочери генерала. Если телеграмма не поступает в течение суток, они имели указания переправить их в более надежное место.

Боюсь, что Атланта оказалась не слишком надежным местом.

Лицо Вайленда посерело, руки снова задрожали, и он сдавленно прошептал:

— О чем ты?

— Я все понял только сутки назад, — ответил я. — Мы оказались слепцами: на протяжении многих недель проверяли каждую телеграмму, отправляемую из Марбл-Спрингз за границу, и совсем упустили из виду телеграммы, посылаемые по адресам в США. Когда я сообразил, то передал через Кеннеди записку судье Моллисону. Помнишь нашу с ним драку? Тогда-то я и сунул ему записку. Была проведена самая тщательная и безжалостная за многие годы полицейская облава. ФБР ни перед чем не остановилось, ибо погиб Яблонски. Миссис Рутвен и Джин спасены, а твои друзья, Вайленд, арестованы и сейчас выкладывают все, спасая свои шкуры. Последнее — только предположение, но думаю, оно недалеко от истины.

— Это ты выдумываешь, — просипел Вайленд. Лицо его исказил страх. Он пытался ухватиться за соломинку. — Тебя сторожили весь день и...

— Если бы ты мог подняться в радиорубку и увидеть, что сталось с твоим парнем, который пытался помешать мне связаться с шерифом, ты не говорил бы так. Кеннеди дал Ройалу по голове, именно он втащил его в комнату и исписал расчетами бумаги, лежавшие на столе, а я в это время решал свои проблемы. Видишь ли, я не осмеливался предпринимать что-либо до тех пор, пока не освободят миссис Рутвен и Джин. Но теперь они уже на свободе.

Я посмотрел на серое лицо этого измученного и загнанного в угол существа и снова отвернулся — зрелище было не из приятных.

Настало время возвращаться. Я узнал все, что хотел, получил все доказательства, которые хотел иметь. Я открыл распределительную коробку, поменял местами четыре провода, закрыл коробку и включил первый из электромагнитных механизмов сброса балласта — свинцовой дроби.

Он сработал. Два облака серой дроби промелькнули за иллюминаторами обсервационной камеры и исчезли в черном иле на дне. Механизм сработал, но уменьшение веса не дало никакого результата: батискаф не сдвинулся с места.

Я потянул второй рубильник и сбросил вторую пару контейнеров никакого эффекта. Батискаф слишком глубоко погрузился в ил, но насколько глубоко — я не знал, такого никогда не случалось раньше, во время испытаний. Я сел и начал прикидывать, не упустил ли чего. И теперь, когда напряжение исчезло, боль снова пронзила плечо и рот, не позволяя мне мыслить так же ясно, как раньше. Я выплюнул пуговицу и рассеянно сунул ее в карман.

— Это действительно цианистый калий? — лицо Вайленда все еще было серым.

— Не будь дураком. Олений рог лучшего качества. — Я поднялся и включил еще два рубильника одновременно. Механизмы сработали — но снова никакого результата. Я посмотрел на Вайленда и Ройала и увидел, как на их лицах отразился тот страх, который начал охватывать и меня. «Боже, подумал я, — как нелепо будет, если после того, что я сказал и сделал, мы действительно погибнем здесь». Я включил оба двигателя, установил рули глубины так, чтобы они обеспечивали максимальную подъемную силу, включил двигатель барабана буксирного троса и одновременно нажал кнопку аварийного сброса двух больших электрических батарей, установленных с внешней стороны батискафа. Они упали одновременно с глухим стуком, который заставил батискаф задрожать, и подняли черное облако ила. В течение двух показавшихся вечностью секунд ничего не происходило. Я делал все что мог, последняя надежда улетучилась, но еще через секунду батискаф дернулся, вырвался из засосавшего его ила и начал медленно всплывать. И услышал, как Ройал облегченно всхлипнул.

Я выключил двигатели. Мы поднимались медленно, спокойно, на ровном киле. Периодически я включал электродвигатель барабана троса, чтобы выбрать слабину. Мы всплыли примерно на сотню футов, когда заговорил Ройал:

— Значит, все это было надувательством, Толбот? У тебя никогда не было намерения оставить нас внизу? — злобно прошептал он. Здоровая часть его лица вновь обрела свое обычное выражение, то есть отсутствие всякого выражения.

— Именно так, — согласился я.

— Зачем тебе все это было надо, Толбот?

— Чтобы точно узнать, где находится сокровище, хотя на самом деле это было второстепенным. Я знал, что оно недалеко. Государственное спасательное судно нашло бы его за день.

— Зачем тебе все это было надо, Толбот? — повторил он тем же монотонным голосом.

— Мне надо было получить доказательства. Я должен был получить их, чтобы отправить вас обоих на электрический стул. До сих пор у нас не имелось никаких прямых улик. Все это время ваш след представлял собой ряд водонепроницаемых отсеков с задраенными дверями. Ройал убивал каждого, кто мог проболтаться. К сожалению, не было ни одного прямого доказательства, которым мы могли бы пригвоздить вас, не было ни одного человека, который мог бы свидетельствовать против вас, ибо все, кто мог бы это сделать, мертвы. Закрытые двери. Но вы открыли их все сегодня. Страх открывает все двери.

— У тебя нет никаких доказательств, Толбот, — сказал Ройал. — Только твои слова против наших, а тебе не жить и не свидетельствовать против нас.

— Я ожидал чего-нибудь в этом роде, — кивнул я. — Осмелел, Ройал, да?

Но ты ничего не сделаешь: без меня вы не сможете довести батискаф до платформы. Ты прекрасно знаешь это. А кроме того, у меня есть и прямые улики. В ботинке у меня пуля, которой был убит Яблонски. — Они быстро переглянулись. — Затрясло тебя? Я все знаю. Я даже нашел тело Яблонски на огороде. Пуля выпущена из твоего пистолета, Ройал. Одного этого хватит, чтобы посадить тебя на электрический стул.

— Дай ее сюда, Толбот. Сейчас же дай ее мне! — В его глазах появился блеск, рука потянулась за пистолетом.

— Не дури! Что ты будешь делать с ней? Выбросишь в иллюминатор? Ты же не сможешь избавиться от нее, ты же знаешь это. А даже если бы и смог, есть кое-что еще, от чего тебе никогда не удастся избавиться. Истинная причина нашего сегодняшнего путешествия, причина, которая приведет к вашей смерти.

Что-то в моем тоне достало их. Ройал застыл. Вайленд посерел еще больше и продолжал трястись. Они почувствовали, — не поняв почему, — что им пришел конец.

— Буксирный трос, — сказал я. — Там провод микрофона тянется обратно на платформу. Видите переключатель микрофона? Видите, он стоит в положении «Выключено»? Сегодня я изменил схему. Он включен постоянно. Вот почему я заставил вас говорить. Вот почему я заставлял вас повторять, вот почему я подтащил тебя, Вайленд, поближе к микрофону, когда ты делал признания.

Каждое слово, произнесенное здесь сегодня, каждое слово нашего нынешнего разговора дошло до того, кто слушал. Каждое слово фиксируется трижды: магнитофоном, гражданским стенографистом и полицейским стенографистом из Майами. Возвращаясь сегодня утром с платформы, я позвонил в полицию. Они прибыли на платформу еще до рассвета, что, возможно, и заставило бурового мастера и инженера-нефтяника так нервничать утром, когда мы прилетели на платформу. Двенадцать часов полицейские прятались, но Кеннеди знал — где.

А во время обеда я сообщил Кеннеди твой условный стук. Сибэтти и его люди должны были попасться на него, просто обязаны. Теперь-то уже все кончено.

Они молчали, им нечего было сказать, по крайней мере сейчас. Им нечего сказать до тех пор, пока все сказанное мной не дойдет до них полностью.

— Теперь о записи наших разговоров на магнитную ленту, — продолжил я.

— Обычно магнитофонные записи не принимаются судом в качестве доказательства, но эти записи примут. Каждое заявление, сделанное вами, добровольное. Подумайте, и вы согласитесь, что это действительно так.

Наверху, в кессоне, найдется по меньшей мере десять свидетелей, которые присягнут, что запись — подлинная, что записан именно разговор в батискафе. Любой прокурор в Соединенных Штатах потребует признать вас виновными, и присяжные наверняка вынесут этот вердикт, даже не уходя на совещание. Ты знаешь, что это значит.

— Так, — Ройал вытащил свой пистолет. Похоже, у него возникла безумная идея попытаться оборвать трос и уплыть в батискафе на свободу. Ну что же, мы ошибались насчет тебя, Толбот. Ты оказался умнее нас. Я признаю это. Ты достиг, чего хотел, но тебе не удастся дожить до того момента, когда суд вынесет нам свой приговор. Семь бед — один ответ. — Его палец на спусковом крючке напрягся. — Прощай, Толбот.

— Я бы не стал этого делать, — сказал я. — Не стал бы на твоем месте.

Разве тебе не хотелось бы ухватиться за подлокотники электрического стула обеими руками?

— Слова не помогут тебе, Толбот. Я сказал...

— Загляни в ствол, — посоветовал я. — Если у тебя есть желание остаться без руки, то ты знаешь, что делать. Когда сегодня вечером ты лежал без сознания, Кеннеди взял молоток и кернер и забил в ствол свинцовый цилиндрик. Неужели ты считаешь, что я такой идиот, чтобы пойти с вами в батискафе, зная, что у тебя заряженный пистолет? Не бери мои слова на веру, Ройал, просто нажми на спусковой крючок.

Он украдкой заглянул в ствол, и лицо его перекосила гримаса ненависти. За один сегодняшний день он использовал десятилетний запас эмоций. Его лицо выдало его намерения. Я понял, что он бросит в меня пистолет, еще до того, как он сделал это. Я увернулся, пистолет попал в иллюминатор за моей спиной и упал мне под ноги, не причинив никакого вреда.

— Но никто не испортил моего пистолета, — жестко сказал Вайленд.

Сейчас никто не увидел бы в нем элегантного, слегка напыщенного высокопоставленного чиновника. Его лицо, изможденное, удивительно постаревшее, было покрыто потом. — И ты, Толбот, в конце ошибся. — Он часто и прерывисто дышал. — Тебе не удастся...

Полузасунув руку под пальто, он выпучил глаза на дуло тяжелого кольта, нацеленного ему в переносицу.

— Где... где ты взял его? Это ведь пистолет Ларри?

— Когда-то был. Вам следовало обыскать меня, а не Кеннеди, идиоты.

Естественно, это пистолет Ларри, этого наркомана, который заявил, что он твой сын. — Я внимательно следил за Вайлендом. У меня не было никакого желания затевать перестрелку на глубине 150 футов; неизвестно, что может случиться в результате. — Я забрал у него пистолет сегодня вечером, Вайленд, окало часа назад. Перед тем, как убил его.

— Перед чем?!

— Перед тем, как убил его. Я свернул ему шею. Издав какой-то непонятный звук — нечто среднее между всхлипом и стоном, — Вайленд бросился на меня. Однако его реакция была замедленной, а движения еще более медленными, и он без звука упал на пол, получив стволом кольта Ларри по темечку.

— Свяжи его, — приказал я Ройалу. В кабине имелся большой запас гибкого шнура, а Ройал не был таким дураком, чтобы спорить в этой ситуации. Пока он занимался Вайлендом, я выпустил через клапан бензин и на глубине порядка 120 футов замедлил скорость всплытия. И не успел он связать Вайленда и выпрямиться, как я ударил его рукояткой пистолета чуть пониже уха. Если раньше можно было вести себя с ними по-джентльменски, то теперь это время прошло — я настолько ослаб, настолько растворился в этом море боли, что знал: не смогу одновременно вести батискаф и следить за Ройалом. Я вообще сомневался, смогу ли довести батискаф.

Мне едва удалось добраться до платформы. Я помнил, как отдраил люк батискафа в кессоне, как отдал в микрофон нечетким, прерывающимся и чужим голосом команду закачать воздух в резиновое кольцо, как дополз и открыл замок входного люка. Больше я ничего не помню. Потом мне рассказали, что нашли нас всех без сознания.

Эпилог

Тихим теплым и солнечным октябрьским днем я спускался по ступенькам здания суда. Ройала только что приговорили к смертной казни, и все знали, что апелляции или пересмотра дела не будет. Присяжные, как я и предсказывал, признали его виновным, не покидая зала суда. Процесс занял всего один день. И в течение всего этого дня Ройал сидел, как каменный истукан. Его глаза были уставлены в одну точку. Этой точкой был я. Эти пустые, тусклые, холодные глаза, как всегда, ничего не выражали. Они ни на йоту не изменились даже тогда, когда обвинитель включил сделанную в батискафе запись мольбы Ройала сохранить ему жизнь. Они не изменились даже тогда, когда вынесли смертный приговор. Но, несмотря на всю их безучастность, даже слепой мог бы понять, что они говорили:

— "Вечность это много времени, Толбот. Вечность — это навсегда. Но я буду ждать".

Пусть ждет. Вечность — слишком долгий срок, чтобы беспокоить меня.

Суд не смог осудить Вайленда, ибо он не дал ему такой возможности. По пути вверх, из батискафа в кессон, на 170-й ступеньке он просто разжал руки и полетел вниз. И даже ни разу не крикнул.

Я прошел мимо генерала и его жены. Впервые я встретил миссис Рутвен вчера, в первый день после выписки из госпиталя. Она оказалась очень обаятельной и приятной женщиной и была бесконечно признательна мне. Они предлагали мне все, начиная от поста на верхушке пирамиды в нефтяной компании Рутвена и кончая деньгами, которых хватило бы человеку на полдюжины жизней. Но я только улыбался, благодарил их и от всего отказался. В их предложениях не было ничего, что подошло бы мне. Вся власть и все деньги мира не могли вернуть мне ушедшие дни. К тому же за деньги нельзя было купить того, чего я желал больше всего на свете.

Мери Рутвен стояла на тротуаре подле бежевого «роллс-ройса» отца. На ней было изящное простое белое платьице, которое стоило не более тысячи долларов. Ее заплетенные в косы волосы были уложены в высокую прическу. Я никогда не видел ее такой очаровательной. Позади нее стоял Кеннеди.

Впервые я увидел его в выходном безукоризненно сшитом темно-синем костюме.

Увидев его таким хотя бы раз, трудно представить его в другом виде. Он больше не был шофером. Генерал знал, что его семья многим обязана Кеннеди и что невозможно расплатиться с ним зарплатой шофера. И я пожелал ему мысленно всего лучшего в этом мире — он был прекрасным парнем.

Я остановился у подножия лестницы. Легкий ветер, прилетевший с голубого Мексиканского залива, крутил по тротуару маленькие грязные смерчи, заставляя плясать обрывки бумаги.

Мери заметила меня и, поколебавшись секунду, подошла ко мне. Ее глаза были темными и затуманенными, но, возможно, мне это только показалось. Она прошептала что-то, чего я не смог разобрать. Затем неожиданно, стараясь не потревожить мою левую руку, которая все еще висела на повязке, обняла меня за шею, притянула мою голову и поцеловала. В следующий момент она уже шла к «роллс-ройсу» походкой плохо видящего человека. Кеннеди наблюдал за ней, затем поднял глаза на меня. Его лицо было, как обычно, спокойным и ничего не выражало. Я улыбнулся ему, и он улыбнулся в ответ. Прекрасный парень!

Я спустился по улице к берегу моря и завернул в бар. Выпивка мне не требовалась — просто подвернулся бар, я и зашел. Выпил несколько двойных порций Скотча, но, увы, это было только переводом добра. Вышел и направился к стоявшей на берегу скамейке.

Час или два, уж не знаю сколько, просидел я на берегу. Солнце почти полностью погрузилось в воды залива, и они стали оранжево-золотистыми. На горизонте мне удалось разглядеть едва различимые на фоне пылающего неба фантастические очертания массивной угловатой Х-13.

Х-13... Я подумал, что она навсегда станет частью меня. Она и «ДиСи» с обломанными крыльями, погребенный в 580 ярдах к юго-западу от нее под 480 футами воды. К лучшему или худшему, но они навсегда станут частью меня. К худшему, подумал я, конечно, к худшему. Все осталось позади. Все прошло. Пустота... Только прошлое и осталось...

Солнце остановилось на краю залива, и вся западная часть стала пламенем, которое скоро потухнет и исчезнет как будто его никогда и не было. Как это случилось с моей красной розой до того, как она стала белой.

Солнце зашло, и ночь быстро опустилась на море. Вместе с нею пришел холод — я встал и отправился в отель.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Эпилог

Реклама на сайте