«До белого каления»

А.Дж.Квиннел До белого каления Роман

Пошли мне, Господь, что имеешь,

Того, что не взял бы никто.

На почести я не надеюсь.

Успех и здоровье – не то.

Тебя уже все утомили,

Моля каждый день об одном –

Удаче, богатстве и силе.

На всех Ты найдешь их с трудом.

Прошу Тебя, Боже мой, дай мне

Того, что других не манит –

Пошли мне опасностей тайных,

Скандалов, невзгод и обид.

Но, если Ты дашь мне все это,

Прошу Тебя, дай поскорей,

Иначе не дам я обета,

Что смелости хватит моей

Просить Тебя снова об этом.

Андре Зирнель.

«Молитва десантников»

ПРОЛОГ

В Милане стояла зима. Дорогие машины утюжили окраинный проспект. В большом доме, фасад которого частично заслоняли деревья, резко зазвонил звонок. Через пару минут из здания высыпали укутанные от пронизывающего ветра дети. Они быстро сбегали по ступеням и тут же ныряли в тепло терпеливо ждавших их автомобилей.

Подняв воротник куртки, восьмилетний Пепино Мачетти свернул за угол, где водитель его отца всегда парковал синий «мерседес». Заметив мальчика в зеркальце заднего обзора, шофер открыл заднюю дверцу машины. Пепино скользнул в теплый, пахнущий кожей салон автомобиля, замок автоматически защелкнулся, и машина тронулась с места.

Пока мальчик стягивал с себя куртку, «мерседес» отъехал от школы уже на приличное расстояние, и лишь тогда Пепино заметил, что за рулем сидит не Анджело, а другой шофер. Пепино собрался было уже спросить, в чем дело, но машина, сделав еще один поворот, притормозила у обочины. Задняя дверца снова распахнулась, и рядом с Пепино на сиденье плюхнулся другой незнакомый грузный мужчина. Водитель ждал, пока в сплошном потоке машин, спешивших в центр города, не образуется просвет, потом, мягко тронувшись с места, плавно вывел «мерседес» на трассу.

Еще не кончился январь, а Пепино Мачетти стал уже третьей с начала года жертвой похищения в Италии.

* * *

Погода в корсиканском порту Бастия была для января настолько теплой, что владелец одного из баров решил вынести столики на мощенный булыжником тротуар. За одним из столиков в одиночестве сидел мужчина и потягивал виски, поглядывая время от времени на пристань. Там стоял паром, готовившийся отплыть в Ливорно.

Мужчина сидел уже часа два, то и дело заглядывая в бар, чтобы вновь наполнить стакан. Когда хозяину это надоело, он принес ему всю бутылку и тарелку с крупными черными маслинами.

Через дорогу от мужчины сидел мальчик и пристально наблюдал за тем, как тот сначала макает маслины в виски, а потом отправляет их в рот.

Вокруг ничего не происходило, туристический сезон начинался только через пару месяцев, поэтому все внимание мальчугана было целиком сосредоточено на незнакомце. Мужчина вызывал у него жгучее любопытство. Исходившее от него спокойствие создавало впечатление, что он немного не от мира сего. Изредка проезжавшие мимо машины он, казалось, даже не замечал, взгляд его был прикован лишь к пристани и парому. Несколько раз его глаза без особого интереса скользнули по пареньку. Один вертикальный шрам пересекал лоб незнакомца, другой – подбородок. Но больше всего мальчика интриговали его глаза – широко расставленные, глубоко сидящие на квадратном лице, прикрытые тяжелыми веками. Человек прищурил их, словно боялся, что в них попадет дым от сигареты. Но он не курил.

Парнишка слышал, как незнакомец заказывал виски на беглом французском, но почему-то был уверен, что он не француз. Его одежда – вельветовые брюки, джинсовая куртка и черная водолазка – была дорогой, но уже не новой. Такое же впечатление производил кожаный чемодан, стоявший у его ног. Мальчик мог довольно точно оценивать незнакомых людей, особенно их финансовые возможности – опыта у него было достаточно, но этот человек приводил его в некоторое замешательство.

Он посмотрел на часы и вылил из бутылки остатки виски. Залпом осушив стакан, встал, взял чемодан и пересек улицу.

Мальчик тихо сидел, наблюдая за подходившим мужчиной. Тело его было таким же квадратным, как и лицо. Лишь когда он подошел совсем близко, паренек понял, что он очень высокий. Кроме того, мальчик обратил внимание на то, что походка мужчины была довольно странной для его массивной фигуры – ступал он очень легко, причем сначала земли касались внешние стороны его ступней.

Проходя мимо, человек смотрел себе под ноги. Повернувшись, парнишка заметил, что, несмотря на выпитое виски, походка его была совершенно прямой и уверенной. Как только незнакомец отошел на достаточное расстояние, мальчик вскочил на ноги, перебежал улицу и подобрал оставшиеся после него в тарелке маслины.

Спустя полчаса паренек глядел на отплывавший от пристани паром. Пассажиров было немного, и он сразу же увидел стоявшего в одиночестве на корме незнакомца. Паром набирал скорость, и, поддавшись какому-то внутреннему импульсу, мальчик махнул рукой. Расстояние между ними было уже достаточно большим, и выражение глаз мужчины он разглядеть не мог, но чувствовал на себе его взгляд. Вдруг он увидел, как странный человек отнял руку от перил кормы и махнул ему в ответ.

* * *

В Палермо было еще теплее. На окруженной каменной стеной вилле, расположенной среди невысоких холмов в окрестностях города, в кабинете на втором этаже были распахнуты окна и ставни, поэтому свежий южный ветерок свободно гулял по комнате. Деловое совещание было в самом разгаре. Всего в кабинете присутствовало три человека – один сидел за массивным полированным письменным столом, двое других внимательно смотрели на него.

Врывавшийся в окна легкий ветер рассеивал сигарный дым. Текущие проблемы собравшиеся уже обсудили. Сидевший за столом человек выслушал отчеты о деятельности предприятий Италии – от Альп на севере до самой южной окраины Сицилии. Во время доклада тот, что сидел за письменным столом, время от времени прерывал говорящих, чтобы уточнить или прояснить какой-нибудь вопрос. Потом он дал несколько указаний, и оба мужчины одновременно кивнули. Никаких записей во время беседы никто не делал.

Покончив с текущими проблемами, они перешли к обсуждению ситуации в Южной Калабрии. Несколько лет назад правительство приняло решение о строительстве в этом районе Италии, известном своей нищетой, крупного сталелитейного комбината. Мужчина, сидевший за столом, неофициально, но тесно сотрудничал с некоторыми членами правительственного кабинета. После длительных и весьма непростых переговоров с землевладельцами были приобретены тысячи акров земли, но в составе правительства произошли существенные перемены. Министры часто менялись, а компартия ставила под сомнение целесообразность всего проекта. Человек за столом был раздражен. Деловые люди повсюду обоснованно высказывали недовольство политикой правительства. Однако в проект уже были вложены немалые деньги. Возникала необходимость наладить более действенный контроль за ходом начатых работ.

Двое других высказали на этот счет свои соображения и ждали реакции хозяина.

Поскольку босс был небольшого роста, чуть ниже пяти футов, на сиденье его кресла с высокой спинкой лежала подушка. Ему было уже за шестьдесят, но, несмотря на это, лицо у него было гладким и слегка одутловатым. Босс пристально смотрел на свои неподвижно лежавшие на столе холеные руки. Одет он был в прекрасно сшитый костюм-тройку темно-синего цвета. Мастерский покрой скрывал его хилое телосложение. Губы, казавшиеся на этом лице слишком большими, чуть заметно двигались в такт его мыслям. Весь он был какой-то очень уж маленький и чересчур прилизанный.

Наконец хозяин принял решение.

– С этим делом мы пока повременим. Я предвижу слишком много проблем. Всю ответственность за него должен взять на себя дон Моммо.

Двое других кивнули. Совещание завершилось, все встали и подошли к большому серванту с полным баром. Маленький человечек налил в три стакана виски «Чивас Ригэл».

– Будьте здоровы, – сказал человечек.

– За ваше здоровье, дон Кантарелла, – хором ответили двое.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Сквозь высокое французское окно женщина смотрела на озеро. В спокойной воде отражались огни гостиницы «Вилла д'Эсте», расположенной вдали, на другом берегу.

Незнакомка вполне соответствовала классическому неаполитанскому идеалу женской красоты, хотя линия рта выдавала немного вздорный и капризный характер. На лице прежде всего бросались в глаза полные губы. Высокие скулы, большие, чуть косившие глаза и подбородок с ямочкой точно уравновешивались круглым лбом. Густые черные прямые волосы ниспадали на плечи. Фигура вторила изящным чертам лица – точеная линия шеи, высокая и полная грудь, тонкая талия, крутые бедра, длинные ноги.

На женщине было прямое платье простого покроя перехваченное поясом в талии, с квадратным вырезом. Оно было дорогим, о чем свидетельствовала тонкая выделка шелка и темно-синий набивной рисунок. Ее холеная кожа матово светилась, словно бархат под стеклом.

Разум женщины подчинялся ее красоте. С самого раннего возраста красота позволяла ей добиваться своих целей путями, отличными от тех, которые выбирали многие другие представительницы ее попа. Для нее это было и оружие, и средство продвижения по жизни – своего рода бронированный автомобиль, который защищал ее и от неудобств, и от унижений. Она была не глупа, и если бы не столь совершенная внешность, ей хватило бы ума не давать собственной красоте затмевать разум, чтобы иногда замечать отбрасываемую ею тень.

Такие женщины по природе своей не могут не быть эгоцентричными. Они всегда находятся в центре всеобщего внимания. Если у них сильный характер, чтобы достойно вступить в пору увядания, дальше они могут развиваться независимо и самостоятельно; однако такие переходы, как правило, происходят достаточно редко. В большинстве случаев пора увядания сопровождается у красавиц постоянными переживаниями по поводу того, что природа со временем отнимает то, чем раньше так щедро их наградила.

За спиной женщины открылась дверь, она обернулась и увидела входившую в комнату девочку. В том, что это были мать и дочь, не могло быть ни малейшего сомнения – ребенок являл собой несомненную копию матери. Личико девочки было бледным и оживленным, невинные глаза смотрели прямо и открыто. Капризулей назвать ее было нельзя, хотя выражение лица – плотно сжатые губы, насупленные брови – было сердитым.

– Я ненавижу ее, мама! Я ее просто ненавижу!

– Почему?

– Я занималась алгеброй. Старалась изо всех сил, но она все равно всегда недовольна. Теперь еще говорит, что завтра я целый час должна снова зубрить эту проклятую алгебру.

Женщина обняла ребенка.

– Значит, Пинта, тебе нужно еще больше стараться, иначе, когда ты вернешься в школу, будешь отставать от всех в классе.

Девочка с надеждой подняла глаза.

– Когда, мамочка? Когда я вернусь в школу? Мне так надоели эти гувернантки!

Женщина отстранилась от девочки и снова стала смотреть на противоположный берег озера.

– Скоро, Пинта. Сегодня вечером, когда папа приедет, я поговорю с ним об этом. Потерпи, дорогая, еще немножко, долго это не продлится. – Она с улыбкой повернулась к девочке. – Но в школе тебе все равно придется учить алгебру.

– Я совсем не против, – улыбнулась девочка. – В школе учительница задает вопросы всем девочкам в классе, а здесь гувернантка спрашивает только меня. Это совсем не смешно, мамочка. Пожалуйста, постарайся, чтобы я вернулась в школу как можно скорее!

Девочка подошла к матери и крепко ее обняла.

– Подожди еще чуть-чуть, – ответила женщина. – Обещаю тебе, что скоро ты снова будешь ходить в свой класс.

* * *

Этторе Балетто вел машину из Милана в Комо. Его обуревали смешанные чувства: за неделю отсутствия он очень соскучился по Рике и Пинте, однако возвращение домой сулило серьезные неприятные разговоры. Надо было принимать решения, которые Рике наверняка не понравятся. Поступить иначе он не мог, а идти с женой на конфликт ему совсем не хотелось. Этторе быстро и уверенно вел большую «ланчию» в оживленном потоке вечернего движения, машинально поглядывая на дорогу.

За тринадцать лет супружеской жизни он хорошо усвоил, что ее трудности нельзя недооценивать. Вспоминая эти годы, он задавал себе вопрос, жалеет он о них или нет; но однозначного ответа не находил. Все это время он постоянно чувствовал себя как наркоман. Поскольку целых тринадцать лет он находился под непрестанным воздействием наркотика, объективно оценить его воздействие на себя он не мог.

Слабым человеком Этторе себя не считал, не думали о нем так и его друзья. Ситуация выглядела до смешного простой. У него была потрясающе красивая, волевая и самовлюбленная жена. Он прекрасно понимал, что измениться она не способна, поэтому ее надо либо принимать такой, какая она есть, либо расстаться с ней. Он уже давно смирился с мыслью, что на самом деле выход давно найден: смириться с существующим положением вещей он мог, оставить жену – нет. От этого наркотика не существовало лекарства.

В начале их брака плотская страсть затмевала рассудок. Однако пресыщение плотью неизбежно должно было привести к сознательному расставанию. Теперь Этторе скорее владело чувство собственника, гордость от обладания женщиной, которая, как правило, вызывала дружную мужскую зависть, а иногда и уважение тех, кто ею обладать не мог. Он, несомненно, был наркоманом по собственной воле, причем наркоманом, вполне довольным своей участью.

На развилке «ланчия» повернула направо и поехала по дороге, которая вела к озеру. Теперь мысли Этторе перенеслись к Пинте. Дочку он любил, но скорее умозрительно. Все самые сильные его чувства были давно и безвозвратно отданы Рике. Он никогда не воспринимал девочку как нечто самостоятельное, в отрыве от матери. Дочка, естественно, вызывала в Этторе отцовские чувства, он болел за нее душой, но любовь к Пинте всегда оставалась для него на втором плане.

* * *

Они ужинали. За широким столом из красного дерева Этторе сидел напротив Рики, место Пинты было сбоку. Подавала прислуга. Трапеза была церемонной и достаточно формальной – семейного тепла за столом не чувствовалось. Рика всегда воспринимала еду как своего рода ритуал, а на этот раз напряжение, царившее за столом, таило угрозу открытого конфликта.

Рика встретила мужа тепло, приготовила ему большую порцию мартини и с должным интересом выслушала его рассказ о поездке в Рим. Но, когда Пинта ненадолго вышла из комнаты, она сказала, что девочка в последнее время сама не своя и что-то надо с этим делать.

Этторе с пониманием кивнул:

– Мы все обсудим после ужина, когда она уйдет спать. Я уже думал об этом.

Теперь Рика знала, что конфликта не избежать, и на протяжении ужина готовила веские аргументы, чтобы убедить мужа в собственной правоте. Чувствуя, что атмосфера сгустилась, и догадываясь о причинах неловкости, Пинта молчала. Сразу после ужина девочка поцеловала родителей и придумала предлог, чтобы поскорее уйти к себе.

– От этой алгебры у меня голова разболелась. Пойду в постель.

Когда она вышла, в комнате воцарилось молчание. Нарушила его Рика.

– Гувернантка ей не нравится.

Этторе пожал плечами.

– Ничего удивительного. Кроме того, без школьных друзей она чувствует себя одиноко.

Он встал, подошел к бару, налил себе коньяка и медленно его потягивал, пока служанка убирала со стола. Когда она закрыла за собой дверь, Этторе сказал:

– Рика, нам надо поговорить и все обсудить. Во-первых, Пинта должна вернуться в школу, а во-вторых, в некоторых вопросах тебе следовало бы себя вести более сдержанно.

Она улыбнулась ему, но радостью ее улыбка не светилась.

– В каких вопросах?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Когда тебе что-то хочется, ты никогда не думаешь о цене. – Он показал на картину. – Когда меня в прошлом месяце не было, ты решила купить этот шедевр за девять миллионов лир.

– Но ведь это Клее, – ответила она, – я считаю, что совершила прекрасную сделку. Неужели картина тебе не нравится?

– Дело совсем не в этом. Мы просто не можем сейчас себе этого позволить. Ты ведь знаешь, что дела в последнее время идут неважно. А если говорить точнее, из рук вон плохо. Из-за этого никчемного правительства, которое не в состоянии принять ни одного серьезного решения, и конкуренции с Дальним Востоком в этом году у нас будут огромные потери, и я еще больше задолжаю банкам.

– Сколько?

– Порядка четырехсот миллионов лир.

Ее слегка передернуло.

– Отец мой любил говорить: «Цена мужчины определяется не столько его наличностью, сколько собственностью».

Этторе не смог сдержать гнев.

– Твой отец жил в ином мире. Если бы он не умер в собственной постели, забавляясь с двумя сопливыми потаскушками, то стал бы самым подлым банкротом из всех, которых знала эта страна.

На губах Рики заиграла саркастическая усмешка.

– Манеры отца вполне соответствовали духу времени! Несмотря на безукоризненное воспитание, тебе порой очень этого недостает.

Он взял себя в руки.

– Рика, посмотри правде в глаза. Ты не можешь сейчас бросать деньги на ветер. Если в следующем месяце мне не удастся договориться с банками, меня ждут крупные неприятности.

Какое-то время она напряженно соображала, потом спросила:

– И что же ты собираешься предпринять?

Отвечая жене, Этторе взвешивал каждое слово – ему очень хотелось, чтобы Рика наконец осознала всю сложность положения семьи.

– У этой проблемы есть две стороны. Во-первых, мы теряем монополию на производство крученого шелка. Китайцы в Гонконге уже усовершенствовали свою технологию. Кроме того, они закупают сырье у себя под боком, и оно им обходится на двадцать процентов дешевле, чем нам. Поэтому к концу года мы запросто можем потерять рынок шелковых тканей. Мы в состоянии конкурировать с ними, только расширяя ассортимент тканей и готовых изделий. Мы должны ориентироваться на продажу модных, дорогих моделей, оставляя им самый дешевый сегмент рынка.

Рика, внимательно слушавшая мужа, перебила его:

– Что же тебе мешает это сделать?

– Оборудование, – ответил он. – Наши машины работают уже по двадцать лет. Их производительность по сравнению с современными очень невелика, они годятся лишь для изготовления самых примитивных тканей. Нам необходимо закупить два новых современных производственных комплекса, а каждый из них стоит как минимум тридцать миллионов лир.

– А разве банк не может тебе дать ссуду? – спросила она.

Прежде чем ответить, Этторе снова подошел к бару и налил себе коньяка.

– Тут мы переходим ко второй проблеме. Фабрика уже заложена и перезаложена, как и этот дом, и квартира в Риме. Поэтому мне нужен сейчас новый заем. Но чтобы его получить, кто-то со стороны должен выступить гарантом этих денег. Именно в этом направлении я сейчас и работаю.

– С Вико ты уже говорил?

Этторе приглушил нарастающее раздражение.

– Конечно. И на следующей неделе я снова пригласил его на обед, чтобы еще раз обсудить этот вопрос. Дорогая, единственное, о чем я тебя прошу, – не забывай, пожалуйста, об этих проблемах. Не сори деньгами направо и налево.

– Значит, по-твоему, я должна изменить весь уклад жизни из-за того, что ты не можешь как следует разобраться с какими-то китайцами? – Улыбка вновь заиграла на ее губах. – Будь добр, Этторе, налей и мне тоже коньяка.

Он выполнил просьбу, подошел к Рике сзади и поставил перед ней рюмку. Рика сидела совершенно неподвижно. Он коснулся ее шеи под шелковистыми волосами. Рика перехватила его руку, слегка сжав пальцы. После этого запрокинула голову назад и стала медленно поводить ею, разметав волосы по его рубашке. Потом встала, нежно поцеловала мужа в глаза, в губы и мягко произнесла:

– Не волнуйся, дорогой. Я уверена, что Вико что-нибудь придумает.

В постели она снова поцеловала сомкнутые веки Этторе, приняла его в себя, успокоив его тело и – на некоторое время – разум.

Чуть позже он откинулся на подушку на массивной, богато украшенной кровати. Рика, обнаженная, встала и спустилась вниз за коньяком и сигаретами. Этторе подумал, что жена так балует его только после утоления страсти. Во время любовных утех активной стороной неизменно выступала она, ведя его и направляя, но всегда при этом оставаясь женщиной. Так прекрасный танцор ведет чуткого партнера. Потом он всегда чувствовал себя не истощенным, но усталым. Если переиграть на скрипке, у нее растянутся струны.

Она вернулась в спальню, держа в одной руке пузатую рюмку с коньяком, а в другой – сигареты. Передав ему коньяк, Рика прикурила сразу две длинные сигареты. Она казалась Этторе розой на длинном черенке с нетронутыми шипами и острым, пряным запахом любви. Ему стоило немалого труда мысленно вернуться к действительности.

– Пинта, – без особого энтузиазма сказал Этторе, – должна снова ходить в школу. Гувернантки эти ее до добра не доведут. Ей уже одиннадцать, а по многим предметам она отстает.

Жена легла в постель и протянула ему зажженную сигарету.

– Я с тобой согласна, – к немалому его удивлению сказала она. – Только вчера я говорила на эту тему с Джиной. Ты ведь знаешь, что они собираются послать Альдо и Мариэллу в Швейцарию. Недалеко от Женевы есть очень хорошая школа, где преподают на итальянском. Там учится много детей из Италии.

Он сел в кровати.

– Но, Рика, это же совершенно бессмысленно. Ей будет только хуже вдали от дома, а сколько такая школа стоит, ты сама прекрасно знаешь. Вико – преуспевающий адвокат, он зарабатывает бешеные деньги, причем немалую их часть – за границей. Кроме того, они с Джиной много времени сами проводят в Женеве. Она для них уже стала чуть ли не вторым домом.

Рика поправила под головой подушки и настроилась на серьезный разговор с мужем.

– Этторе, я уже подумала о том, что нам надо сделать. Мы продадим квартиру в Риме – цены сейчас хорошие, а Рим в последнее время становится все более скучным. На эти деньги мы сможем купить какую-нибудь квартиру в Женеве. Лететь туда из Милана всего полчаса, да и на машине ехать не долго.

Он вздохнул, но она продолжала гнуть свою линию.

– Кроме того, зимой здесь очень скучно. Ты все время в разъездах или в Милане. А если бы мы сделали, как я предлагаю, мне можно было бы много времени проводить в Женеве с Пинтой. Ты бы тогда приезжал к нам на субботу и воскресенье так же, как сюда.

Последнюю фразу она произнесла чуть громче, чтобы подчеркнуть логичность и убедительность своих доводов.

Этторе нетерпеливо сказал:

– Дорогая, я же тебе говорил, что квартира в Риме заложена. Если я ее продам, все деньги получит банк, причем новую ссуду они мне не выдадут, особенно если узнают, что я собираюсь на эти средства приобрести собственность за границей. Кроме того, Женева – один из самых дорогих городов мира. Цены на недвижимость там в два раза выше, чем в Риме. Если я сделаю по-твоему, мы сможем там купить совсем маленькую квартирку, которая тебя все равно не устроит. Даже чтобы приезжать туда на субботу и воскресенье.

Повисла длинная холодная пауза. Рика обдумывала слова мужа. В конце концов она устроилась на кровати поудобнее, до самого подбородка натянула на себя простыню и проговорила:

– Ну что ж, тогда тебе придется придумать что-нибудь другое. Речь сейчас идет о безопасности моего ребенка. Я не допущу в отношении Пинты никакого риска. Ты же сам прекрасно знаешь, что случилось с мальчиком Мачетти. Его похитили прямо из школы. – Голос ее зазвучал громче. – Сразу же после занятий, средь бела дня. В Милане! Или тебя вообще не волнует судьба твоей дочери? Ты просто обязан найти какой-нибудь выход.

Теперь он заговорил спокойно и терпеливо.

– Рика, такое уже случалось и раньше. Мачетти – одно из самых богатых миланских семейств. Пинту никто не собирается похищать. Господь свидетель – мы небогаты. Люди, занимающиеся похищениями, прекрасно об этом осведомлены.

В голосе Этторе звучала горечь, потому что он знал, что в финансовых кругах города его проблемы уже не составляли большого секрета.

Однако довод его не возымел ожидаемого действия.

– Откуда им об этом знать? Мы живем так же, как Мачетти, если не лучше. Они – люди жадные, только копят деньги и складывают их в чулок. Сам видишь, до чего это их довело.

Муж продолжал стоять на своем.

– Да нет, Рика, ты не понимаешь. Люди, организующие эти похищения, не любители, а профессионалы. Для них такие операции – крупный и прибыльный бизнес. Они располагают собственными источниками информации и не тратят времени на то, чтобы красть детей, отцы которых балансируют на грани банкротства.

– Хорошо. Что же, в таком случае, ты скажешь о ребенке Венуччи?

Вопрос ее попал в цель. Восьмилетнего Валерио Венуччи похитили полгода назад. Семья Венуччи занималась строительным бизнесом и переживала не лучшие времена. Мальчика держали в заточении два месяца, и за это время похитители снизили свои требования с миллиарда лир до двухсот миллионов, которые с трудом наскребли члены семьи.

– Это – совсем другое дело, – сказал Этторе. – Его похитили чужаки – французы из Марселя. Им негде было получить информацию о том, как идут дела у Венуччи, и действовали они просто глупо. Через пару недель после того, как им передали деньги, их поймали.

– Может быть, – признала она. – Но тем не менее мальчик лишился пальца и с тех пор слегка повредился в рассудке. Или тебе хочется, чтоб и с Пинтой такое случилось? Ты представляешь себе, что могут сделать похитители с нашей девочкой?

Такого рода доводам было нелегко что-то противопоставить, и он почувствовал, как снова стал нарастать гнев.

Этторе повернулся и взглянул на жену. Заметив его взгляд, Рика повернулась на бок, спиной к мужу.

– Как бы то ни было, – выразительно сказала она, – я не допущу, чтобы моя дочь вернулась в школу в Милан, не имея защиты.

– О чем ты говоришь? – спросил он. – Какую защиту ты имеешь в виду?

– Телохранителя.

– Что-что? – он повернул ее лицом к себе.

– Телохранителя, – повторила она, и по выражению ее лица он понял, что жена приняла решение окончательно и бесповоротно. – Кто-то должен с ней быть все время и защищать ее. Хотя бы от тех же французов.

Этторе поднял руку. Разговор пошел совсем не в том направлении, в каком хотелось бы ему.

– Рика, это же лишено всякой логики! Телохранитель обойдется нам в целое состояние и только привлечет к девочке лишнее внимание. В Италии в школу ходят тысячи детей, родители которых богаче нас, но телохранителей они не нанимают.

– Меня это не касается, – сказала она без всяких эмоций. – Это не мои дети. Или, может быть, тебя теперь только деньги интересуют? Ты считаешь, что безопасность Пинты можно оценить в лирах?

Он пытался собраться с мыслями, найти доводы, которые могли бы убедить жену. В этом странном разговоре было что-то, чего он не понимал.

Этторе заговорил спокойно и рассудительно.

– Рика, финансовую сторону вопроса мы уже с тобой обсудили. Дела идут – хуже некуда. Как ты думаешь, смогу я осилить еще одну твою нелепую и расточительную затею?

Она уставилась на него с таким выражением, будто смотрела на ненормального.

– Благополучие Пинты – не нелепая расточительность, не картина на стене, не званый ужин и не новое платье. Кроме того, должна тебе заметить, что и Арредо, и Каролине, и даже Турелла уже наняли телохранителей своим детям.

Вот, оказывается, в чем дело! Теперь ситуация прояснилась. Речь шла не только о безопасности Пинты, но и о важном показателе социального статуса. Жена не могла смириться с мыслью, что кто-то подумает, будто они не могут или не хотят быть на уровне со своими конкурентами в обществе. Когда сознательные или подсознательные мотивы желания супруги стали ему понятны, Этторе на миг задумался о том, сколько итальянских промышленников оказались на грани банкротства из-за нелепых предрассудков, которыми было насквозь пропитано итальянское высшее общество.

Рика смотрела на него в упор, и он понял, что наступил критический момент разговора.

– Мы поговорим об этом позже.

Она тут же расслабилась.

– Дорогой, я знаю, как тебе тяжело из-за этих финансовых проблем. Не волнуйся, все так или иначе утрясется, просто я сейчас очень переживаю из-за Пинты.

Он закрыл глаза.

– Так ты поговоришь с Вико? – продолжала Рика. – Он в этих вопросах неплохо разбирается, многим дает полезные советы.

Этторе открыл глаза и резко спросил:

– Ты с ним на эту тему уже говорила?

– Нет, милый, но вчера за обедом Джина сказала мне, что Вико помогал в этом вопросе Арредо. Ведь у него такие обширные связи. Кроме того, Этторе, не забывай, что Мансутти – самые близкие наши друзья. Ты сам мне всегда говорил, что Вико – прекрасный адвокат.

Этторе задумался над словами жены. Может быть, действительно можно найти какой-нибудь выход. Если бы, скажем, Вико дал ей понять, что она носится с совершенно сумасбродной идеей, к его словам она, наверное, отнеслась бы внимательнее, чем к мнению мужа.

Он повернулся и выключил свет. Рика уютно прижалась к нему спиной.

– Так ты поговоришь с Вико, дорогой?

– Поговорю.

Она прижалась к нему еще теснее, довольная одержанной победой и тем, что нашла убедительные доводы. Ей все-таки удалось обдурить его с этой Женевой и сломать его оборону. Надо быть законченным кретином, чтобы согласиться жить среди этих холодных швейцарцев.

Она повернулась к мужу лицом и провела рукой по его телу. Но он уже спал.

Глава 2

Гвидо Арелио неторопливо прошел на террасу пансиона «Сплендид». В свете занимавшейся зари он различал смутные очертания человека, сидевшего на стуле. Солнце уже выглянуло из-за холмов, но здесь, рядом с заливом, должно было пройти еще несколько минут, чтобы стало достаточно светло и гостя было бы хорошо видно. Гвидо хотелось рассмотреть его получше.

Пьетро позвонил домой к его матери в Позитано сразу после полуночи и сказал, что пришел какой-то человек. Его звали Кризи.

Гвидо вглядывался в знакомые черты гостя. Пять лет прошло, думал он, и время не могло не оставить на нем свой отпечаток. Примерно год назад кто-то – он даже не помнил кто – заглянув ненадолго в пансион, сказал, что Кризи запил и катится вниз по наклонной. Действительно, в свете рождавшегося дня Гвидо увидел на столе пустую бутылку.

Мужчина развалясь сидел на стуле, тело его обмякло, он дремал, но не спал. Глубоко сидевшие на квадратном лице глаза, прикрытые тяжелыми веками, следили за тем, как солнечные лучи постепенно спускаются по склону ближайшего холма, освещая все больше нависавших один над другим домов. Потом человек обернулся, и Гвидо вышел из тени.

– Привет, Кризи.

– Привет, Гвидо.

Кризи встал, протянул руки. Мужчины обнялись, прижались друг к другу щеками и долго так стояли.

– Хочешь кофе? – спросил Гвидо.

Кризи кивнул, но прежде чем отпустить приятеля, он отодвинул Гвидо, который был моложе и меньше его, на расстояние вытянутой руки и долго вглядывался в его лицо. После этого он убрал руки и снова сел на стул.

Гвидо пошел на кухню, на душе у него кошки скребли. Кризи действительно позволил себе распуститься, а это было верным признаком того, что дела у него обстоят неважно, ведь такой человек, как он, в любой ситуации старается поддерживать хорошую форму. В последний раз они виделись после гибели Джулии.

Воспоминание об этом совсем испортило настроение Гвидо. Тогда у Кризи вроде все было в порядке и выглядел он почти так же, как во время их первой встречи. Пока варился кофе, Гвидо подсчитывал: это случилось двадцать три года назад. Все эти годы казалось, что Кризи навечно законсервировался на своих сорока с небольшим. Хозяин пансиона снова пустился в подсчеты. Сейчас Кризи должно было быть максимум пятьдесят, но выглядел он старше. Что же с ним случилось за эти пять лет?

В последний раз Кризи гостил у него недели две. Тогда, впрочем, говорил он, как всегда, немного. Однако само по себе его спокойное присутствие поддерживало Гвидо, именно когда он так нуждался в дружеском участии. В те тяжелые дни Кризи стал для него тем единственным звеном, что связало воедино его прошлое и будущее.

Когда Гвидо вернулся на террасу, солнце уже взошло над холмами, Неаполь понемногу просыпался, издали доносился шум уличного движения. Военный корабль бросил якорь в заливе, за ним виднелся большой океанский лайнер. Гвидо поставил поднос на стол, разлил по чашкам кофе. Мужчины спокойно сидели, потягивая ароматный напиток и глядя на расстилавшуюся перед ними панораму.

Первым молчание нарушил Кризи.

– Я ничем тебя не побеспокоил?

Гвидо криво усмехнулся.

– У мамаши моей очередная таинственная болезнь появилась.

– Тебе, наверное, надо было с ней остаться.

Гвидо покачал головой.

– Сегодня утром Элио приедет из Милана. У нее такие приступы всегда случаются, когда ей кажется, что мы начинаем о ней забывать. Мне это проблем не составляет, потому что ехать к ней отсюда всего сорок минут. А вот для Элио это каждый раз действительно головная боль.

– Как у него дела?

– Неплохо. В прошлом году его сделали партнером в фирме, где он работает, и у него еще один ребенок родился – сын.

Снова на несколько минут воцарилось молчание. Но тягостным оно не было. Добрым друзьям, долгие годы прожившим бок о бок, не нужна пустая болтовня, чтобы поддерживать видимость общения. Даже молчание их было красноречивым. Лайнер доплыл уже почти до линии горизонта, когда Гвидо заговорил снова.

– Ты устал. Давай-ка я тебе постелю.

Кризи немного встряхнулся.

– А ты как же? Сам ведь всю ночь глаз не сомкнул.

– Я после обеда подремлю. На сколько ты можешь остаться?

Кризи пожал плечами.

– У меня нет никаких определенных планов, Гвидо. Дел никаких не предвидится. Просто захотелось на тебя посмотреть, узнать, как ты поживаешь.

Гвидо кивнул.

– Это хорошо. А то уж очень долго мы не виделись. Ты работал?

– Последние полгода – нет. Я только что с Корсики.

Они уже направлялись к двери, но, услышав ответ Кризи, Гвидо остановился и вопросительно взглянул на друга.

– Не спрашивай почему. Я там даже ни с кем не повидался. Просто меня каким-то ветром занесло в Марсель, там что-то подтолкнуло сесть на паром.

Гвидо улыбнулся.

– Раньше вроде ты таким не был.

Кризи тоже ему улыбнулся – устало и опустошенно.

– Давай-ка мы вечером обо всем как следует потолкуем. А сейчас покажи мне, где кровать.

* * *

Гвидо сидел на кухне и ждал, пока Пьетро вернется с рынка. Все шесть комнат в пансионе были заняты постояльцами. На обед и на ужин всегда собиралось много народу из ближайшей округи, и это приносило вполне сносный доход. Дело это поставила еще Джулия, и пансион быстро завоевал хорошую репутацию простыми, но вкусными и сытными блюдами. Сначала на весь район разнеслась молва о том, что Джулия прекрасно готовит на мальтийский манер жаркое из кролика, а вскоре она освоила и все премудрости местной кухни. После смерти жены Гвидо сам попытался продолжить начатое ими вместе дело и, к большому своему удивлению, обнаружил, что ему это удалось. Завсегдатаи сначала продолжали обедать и ужинать в пансионе по привычке и потому, что жалели Гвидо, а потом – оценив достоинства его кухни.

Гвидо размышлял о том, что могло случиться с Кризи. Его всегда было нелегко понять, но Гвидо знал Кризи лучше, чем кто бы то ни было другой. В том, что повинна в его нынешнем состоянии была женщина, он сильно сомневался. За все годы их знакомства женщины были случайными эпизодами в его жизни. Даже двадцать лет назад, когда у Кризи завязался роман с одной французской медсестрой в Алжире. Гвидо тогда решил, что она составила счастливое исключение, но спустя три месяца они расстались.

– С ним жить – все равно что пытаться открыть дверь не тем ключом, – как-то призналась она Гвидо. – Он входит в замочную скважину, но не поворачивается.

Когда Гвидо рассказал об этом Кризи, тот только сказал:

– Замок, должно быть, заржавел.

Сомневался Гвидо и в том, что Кризи влип в какую-то историю, которая могла бы выбить его из колеи. Слишком многое он повидал в своей жизни, полной событиями. Кризи всегда оставался Кризи.

Сейчас он спал в комнате Гвидо. Через десять минут после того, как он лег, хозяин пансиона зашел на него посмотреть. Кризи лежал на боку, накрывшись простыней по пояс, так как в комнате было жарко. Гвидо внимательно оглядел его тело. Оно стало немного дряблым, загар был не таким сильным, как раньше, к старым боевым отметинам новых не прибавилось. На спине с двух сторон бледнели шрамы, извивавшиеся на боках и заканчивавшиеся на животе. Слева под ребрами остались следы колотой раны. На кистях рук пятна давнишних ожогов. Он знал, что по одной ноге Кризи, спрятанной сейчас под простыней, от колена до паха был еще один страшный шрам с бледными поперечными полосками от стежков кетгута. Остались отметины былых сражений и на лице – тонкий шрам шел вертикально от правой брови через лоб до самых волос, второй, чуть меньшего размера, наискосок пересекал левую челюсть.

Все эти отметины были хорошо известны Гвидо, он знал историю каждой из них. Ничего нового не прибавилось. Спавший человек много выстрадал, но никогда раньше эти страдания не зависели от него самого.

Раздумья Гвидо прервал Пьетро, вошедший на кухню с двумя корзинами в руках. Увидев там хозяина, он от удивления остановился, как вкопанный.

– Я думал, ты сегодня позже приедешь, – сказал паренек, ставя корзины на стол.

– Старый друг объявился, – объяснил Гвидо, поднимаясь со стула и заглядывая в корзины.

Пьетро стал вынимать оттуда и раскладывать на столе перед Гвидо фрукты и овощи.

– Быстро же этому другу удалось оторвать тебя от постели больной матери.

– Это мой очень близкий друг. Сейчас он спит.

* * *

Пьетро был любопытен. Он работал на Гвидо уже четыре года, с тех самых пор, как тот поймал его, когда Пьетро пытался снять колпаки с колес его автомобиля. Отдубасив паренька, Гвидо стал его расспрашивать. Потом, узнав, что Пьетро – бездомный, Гвидо взял его с собой в пансион, накормил и оставил жить в каморке под лестницей.

Пьетро тогда понятия не имел, – впрочем, как и теперь, – что он напомнил Гвидо самого себя в таком же возрасте.

Гвидо всегда обращался с парнишкой так же, как в день их знакомства – грубовато, резко, словно не испытывал ни малейшей привязанности к нему. Пьетро, подыгрывая ему, в свою очередь, вел себя так же нахально и непочтительно, как при первой встрече. Они оба чувствовали взаимную симпатию, но никогда не проявляли ее открыто. Такого типа отношения для эмоциональных итальянцев были большой редкостью. С годами Пьетро стал правой рукой Гвидо, и вместе с двумя пожилыми официантами, которые обслуживали клиентов за обедом и за ужином, они вели в небольшом пансионе практически все дела.

Несмотря на то что они уже долго жили вместе, Пьетро мало что знал о прошлом Гвидо. Когда в пансион изредка наведывалась его мать, она без умолку болтала о чем угодно – об Элио и его семье в Милане, о Джулии, которая умерла пять лет назад, – но о прошлом старшего сына почему-то никогда не распространялась. Пьетро знал, что Гвидо прекрасно говорил по-французски, сносно владел английским и арабским. Поэтому он решил, что прежде хозяину доводилось немало путешествовать. Вопросов парнишка не задавал никогда. Сдержанность Гвидо отчасти передалась и ему.

Внезапно объявившийся друг хозяина серьезно озадачил Пьетро. Когда около полуночи раздался звонок в дверь, Пьетро решил, что Гвидо вернулся раньше, чем собирался. Увидев в дверном проеме огромного незнакомого мужчину, Пьетро поначалу слегка струхнул.

– Гвидо у себя? – спросил незнакомец.

Обратив внимание на его неаполитанский выговор, Пьетро покачал головой.

– Когда он вернется?

Пьетро лишь пожал плечами. Мужчину, казалось, нисколько не удивила необщительность паренька.

– Ну что ж, – сказал он, – я подожду.

Он прошел мимо Пьетро и поднялся по ступеням на террасу. Какое-то время паренек постоял в нерешительности, потом проследовал за незнакомцем. Пьетро подумал, что ему надо было бы вспылить и потребовать объяснений, но страх перед незваным гостем внезапно исчез. Человек уселся на один из плетеных стульев, стоявших на террасе, и стал смотреть вниз, на огни раскинувшегося на холмах города. Его манеры чем-то напоминали Гвидо.

Пьетро спросил, не хочет ли незнакомец что-нибудь выпить.

– Виски, – последовал ответ. – Бутылку, если у вас найдется.

Пьетро принес непочатую бутылку виски и стакан, а потом, после некоторого раздумья, спросил, как человека зовут.

– Кризи, – ответил тот. – А тебя?

– Пьетро. Я здесь помогаю Гвидо.

Мужчина налил себе виски, пригубил и смерил паренька из-под опущенных век тяжелым взглядом.

– Иди спать, – сказал он. – Я ничего не украду.

Тогда Пьетро спустился вниз и, несмотря на поздний час, решил позвонить Гвидо.

– Все в порядке, – успокоил его Гвидо, когда он рассказал о визите странного незнакомца, – иди спать. Завтра я вернусь.

* * *

Они готовили обед, когда Гвидо ошарашил паренька внезапным откровением:

– Он американец.

– Кто?

Гвидо указал пальцем в потолок.

– Мой друг. Кризи.

– Но он отлично говорит по-итальянски, как настоящий неаполитанец.

Гвидо кивнул.

– Это я его научил.

Следующей фразой Гвидо еще больше удивил Пьетро.

– Мы вместе служили в Легионе и потом еще довольно долго, пока я не женился восемь лет назад.

– В Легионе?

– В Иностранном легионе, – пояснил Гвидо, – во французском.

Теперь паренек был совсем заинтригован. Для него, как и для большинства, эти слова имели особый смысл. И то, что они подразумевали, сильно отличалось от действительности. В его голове сразу же засверкали яркие картины: песчаные барханы, затерянные в оазисах крепости и неразделенная любовь.

– Я вступил в него в 1955 году в Марселе. – Увидев на лице Пьетро неподдельный интерес, Гвидо улыбнулся. – Прослужил там шесть лет. – Он перестал резать овощи, и обычно ничего не выражавшее лицо его как-то смягчилось от нахлынувших воспоминаний. – Все было совсем не так, как ты думаешь. Там все было по-другому. Хорошее было время – лучшие мои годы.

* * *

Мысленно Гвидо перенесся в далекое прошлое, в 1945 год, – так на него подействовали приезд Кризи и явное любопытство Пьетро. Тогда ему было одиннадцать лет. Отец его погиб в Северной Африке. На руках мальчика был вечно голодный шестилетний брат, да и сам он постоянно хотел есть. От всех несчастий у их матери было одно оружие – молитва, причем чем тяжелее им было, тем дольше и упорнее она молилась в церкви Позитано.

Гвидо ее верой в фатальную неизбежность происходящего не обладал. Он прошел пешком пятьдесят километров до Неаполя, зная, что там – американцы, а значит, и пища.

В городе он пополнил армию малолетних воришек и попрошаек и вскоре оказался одним из наиболее одаренных ее бойцов. Парнишка был смышленым, что не мог выпросить, то попросту крал. В подвале, где на ночь собиралась шпана, он устроился в удобном углу, и очень скоро стал предводителем полудюжины таких же сорванцов, ночевавших в том же подвале. Вскоре Гвидо прекрасно изучил американцев, узнал и их слабости, и их щедрость.

Он наперечет мог назвать все рестораны, в которых они ели, бары, где они пили, публичные дома, которые они посещали, и женщин, с которыми они встречались. Парнишка прекрасно понимал, что клянчить деньги надо тогда, когда они выходят в подпитии из баров и винные пары распаляют их щедрость. А лучшее время для воровства наступало, когда они были с женщинами и зов плоти отвлекал их от всего остального. Гвидо до тонкостей изучил все повороты узеньких, мощенных булыжником улочек и выжил. Раз в неделю он ходил по прибрежной дороге в Позитано и нес с собой шоколад, банки с мясными консервами и деньги. Элио больше не голодал, а мать продолжала молиться и ставить в церкви свечи, довольная, что вера ее принесла плоды и молитвы ее были услышаны Господом.

Голод и нужда – не лучшие советчики в вопросах морали. Общество, которое не в состоянии обеспечить своим гражданам достойный образ жизни, не может требовать от них соблюдения законов. Гвидо так и не вернулся больше в Позитано. Неаполь стал его школой, кормушкой и надеждой на будущее. После того как положение его достаточно упрочилось, он дальше продвигался по жизни благодаря природной смекалке.

К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, Гвидо стал признанным вожаком дюжины таких же сорванцов, как он сам, организованных в банду, которая могла украсть все, что плохо лежало. Детство обошло его стороной. Ни ребячьи игры, ни нежные чувства не были ему известны. «Хорошо» – означало для него сначала выживание, потом обладание. «Плохо» – слабость и арест. Он рано узнал, что ключ к главенству над другими – дерзость. Остальные смотрели на него и выжидали, а когда он совершал очередной дерзкий поступок, признавали его лидерство.

* * *

Освободив город, американцы одновременно развязали руки криминальной братии. При фашистах – сначала итальянских, потом немецких – ворам и бандитам приходилось туго. Чтобы вернуть утраченное могущество, им нужна была защита гуманного демократического, а потому поддающегося нажиму и давлению правосудия. В предыдущие годы многие из крупных главарей организованной преступности были расстреляны и брошены в тюрьмы, не говоря уже о рядовых бандитах и многих ни в чем не повинных людях. Американцы освободили невиновных, а вместе с ними и бандитов. Таким образом, в стране возродились и справедливость, и организованная преступность.

К началу пятидесятых годов все мало-помалу стало возвращаться на круги своя. Проститутки, многих из которых выйти на панель заставил голод, были взяты под контроль. Главари мафиозных кланов делили между собой кварталы, назначали сутенеров и драли с них свой процент. Раны войны постепенно залечивались. Заправилы мафии получали свою долю и от средств, выделенных в соответствии с «планом Маршалла» на реконструкцию страны. Владельцы ресторанов, магазинов, такси, недвижимости постепенно стали снова получать прибыль, часть которой под предлогом защиты от случайных бандитов перетекала в карманы организованной преступности.

Гвидо со своими ребятами очень удачно вписался в новую жизнь. Со своей слаженной бандой подростков он стал орудием возрождавшихся мафиозных структур. Сам он добился определенного признания в кругах себе подобных, на него смотрели как на молодого, но перспективного предводителя. Больше всего он полагался на насилие – рассчитанное до мелочей, но производившее впечатление сумбурной импровизации. Гвидо хорошо усвоил полученные раньше уроки, сводившиеся к тому, что неожиданная боль – лучшее средство привлечь к себе чье-то внимание. Поэтому он часто повторял своим приспешникам:

– Не робейте, сначала всегда берите клиента на пушку и действуйте нахальнее.

Ему был передан район сразу за доками, и главная его работа состояла в том, чтобы убедить местных хозяйчиков в необходимости иметь надежную крышу. Сначала он наглядно доказывал им свою правоту, потом брался обеспечивать защиту. Поскольку дела у него шли успешно, через некоторое время его поощрили тем, что позволили действовать и в самих доках. Его банда занималась там воровством в довольно крупных размерах. Поскольку в основном материалы и оборудование, необходимые для восстановления страны, шли морским путем и разгружались в доках, немалая доля этого добра исчезала, а потом перепродавалась именно тем, кому изначально направлялась бесплатно. Скопив немалые деньги, Гвидо купил здание, в котором теперь располагался пансион.

Дом этот, раньше принадлежавший торговцу средней руки, был просторным, добротным, с чудесной большой террасой, выходившей прямо на залив. Торговец умер, два его сына-фашиста тоже погибли во время хаоса, царившего в конце войны. Права собственности на строение перешли к племяннику торговца, тоже фашисту. Он не растерялся и решил на вырученные за дом деньги сбежать в Америку – их вполне хватало, чтобы купить все нужные документы.

Гвидо оформил дом на имя матери, поскольку сам в то время был еще несовершеннолетним. Потом он сделал неплохой ремонт, разгородил большие комнаты и открыл публичный дом исключительно для офицеров американской армии. Дела там шли бойко, и скоро в округе его заведение стали называть «Сплендид». Мать Гвидо, пребывавшая в блаженном неведении, радостно носила прибыли в банк и ставила в церкви свечи.

К 1954 году Гвидо занял в мафиозной структуре города прочное положение, которое открывало ему самые радужные перспективы. Однако, как это часто случается, растущие доходы обострили противоречия среди бандитских заправил города, что вылилось в открытую вражду. На национальном уровне мафиозные структуры еще не успели стать столь же слаженными и дисциплинированными, как до войны. Старые хозяева с юга пока не были в состоянии распространить свое господство на Центральную и Северную Италию. В то время они пытались подчинить себе Рим и промышленно развитый север страны. Поэтому Неаполь их особенно не волновал. Так уж сложилось, что преступный мир этого города традиционно был своевольным и несговорчивым.

В самом Неаполе за власть тогда боролись две группировки. Гвидо, оказавшись перед выбором, допустил первую ошибку в своей многообещавшей криминальной карьере. Он взял сторону босса, которого звали Ваньино. Для Гвидо это было вполне естественно, поскольку Ваньино контролировал проституцию и доки. Однако он был уже далеко не молод, много лет провел в тюрьме и не обладал достаточной силой воли. В результате для Гвидо и его банды война между кланами закончилась поражением. В мафиозной иерархии они занимали невысокое положение, поэтому оказались в самой заварухе. В течение месяца половина молодцов Гвидо была перебита или бежала, а сам он очутился в больнице с продырявленной из дробовика спиной. Ему тем не менее очень повезло – все эти разборки могли кончиться для него гораздо хуже.

Пока Гвидо валялся на больничной койке, его утомленный жизнью и беспечный покровитель Ваньино однажды поужинал не в том ресторане – он был застрелен там, не доев жаркое.

После этого события полиция, как обычно, с опозданием стала демонстрировать свою власть. Газеты и политики громогласно требовали решительных действий. В итоге прокурор пошел на сделку с главарем одержавшей верх банды – неким Флориано Конти.

В результате была доказана вина дюжины специально отобранных рядовых преступников, которых осудили и бросили за решетку. В их числе оказался и Гвидо. Злой и обиженный сидел он в зале суда и слушал приговор – два года тюремного заключения. Тогда ему было восемнадцать лет.

Тюрьма оказалась для него страшным ударом. Дело было не в лишениях и не в оскорбленном чувстве собственного достоинства – он привык и к более тяжким испытаниям. В камере Гвидо обнаружил, что страдает острой клаустрофобией – боязнью замкнутого пространства, и болезнь привела его в состояние глубокой депрессии. В то время итальянская тюремная система не признавала этого заболевания, которое приносило Гвидо нестерпимые страдания.

После освобождения он два месяца провел в Позитано, причем не в доме матери, а на холмах, за чертой городка, где он спал под открытым небом. Прямо перед ним открывалась безбрежная даль Средиземного моря, а позади, насколько хватало взгляда, тянулись бесконечные холмы. Он медленно приходил в себя и тогда же дал себе слово, что больше ничего подобного с ним в жизни не случится. Нельзя сказать, что полученный печальный опыт сильно его изменил, просто он решил впредь исключить перспективу ареста. Там же он много размышлял над своим будущим.

После суда полиция закрыла публичный дом «Сплендид»; здание опустело и никакого дохода не приносило. За прошедшие два года Конти усилил в городе свои позиции, укрепил отношения с влиятельными чиновниками как в полиции, так и в органах местной власти. Гвидо прекрасно понимал, что для открытия публичного дома вновь ему потребуется молчаливое согласие Конти, поэтому сразу же после возвращения в Неаполь стал искать встречи с главой местной мафии.

Конти, тогда еще сравнительно молодой человек – ему было около тридцати пяти, – принадлежал к новому поколению мафиозных «капо». Силой упрочив свое положение, он стал действовать как практичный делец. Конти осознавал, что только договоренность с другими главарями мафии сулит ему наибольшую выгоду. Главным в то время было наладить сотрудничество в национальном масштабе, и, когда к нему прибыли эмиссары из Палермо, он согласился провести ряд встреч для раздела сфер влияния и создания иерархических структур власти.

Эти встречи, проходившие в 1953-1954 годах, на удивление напоминали процедуру выборов папы римского: они проходили в обстановке полной секретности, а их результаты непосвященным казались эфемернее струйки дыма. В борьбе за власть, как известно, все средства хороши. Заскорузлые традиционалисты из Калабрии не хотели, чтобы нынешние искушенные «капо» Милана и Турина получили больше власти, чем в прежние времена. Вместе с тем заправилы Центральной Италии, прежде всего Рима и Неаполя, стремились к тому, чтобы их слово стало теперь более веским, чем в предвоенные годы. Все единодушно признавали, что необходимо структурно упорядочить всю организацию, а для этого нужен своего рода верховный арбитр. На эту роль следовало найти самого влиятельного человека.

Боссы с севера не хотели, чтобы это место досталось кому-то из Калабрии, а южане и помыслить не могли, что его займет кто-то из северян. Моретти, римского «капо», считали слишком слабым, о Конти говорили, что он еще очень молод.

Естественно, необходим был компромисс. Идея встречи для обсуждения этого вопроса исходила из Палермо. Во главе заправлявшего там мафиозного клана стоял Кантарелла – щуплый человечек, известный щеголь и дипломат. Он стремился во что бы то ни стало сохранить за Палермо роль общенационального центра мафии и делал все возможное для достижения поставленной цели. Своего он добился – его признали верховным арбитром, но никто не мог в полной мере оценить его изворотливый ум политика и понять, что благодаря принятому решению в последующие двадцать лет он существенно улучшит свои позиции.

Именно тогда создавались условия для долгого периода относительного спокойствия и стабильности, что было самым главным условием для увеличения доходов мафии.

Гвидо был приятно удивлен теплому приему, который оказал ему Конти, и немало озадачен новым деловым стилем его организации. Дикость двухлетней давности действительно осталась в прошлом. Что было, то прошло, заверил его Конти. Теперь все станет по-другому. Конечно, Гвидо нужно снова открыть «Сплендид». Они обязательно будут сотрудничать. Все финансовые проблемы будут мирно улажены.

Гвидо вышел из кабинета вполне довольный результатами беседы. Однако он заблуждался – Конти его не простил. Гвидо и его банда два года назад были самыми опасными его врагами, и Конти вовсе не желал, чтобы тот снова встал на ноги.

Тем не менее одно из первых решений, принятых в Палермо, призывало всех мафиози прекратить междоусобные распри. Конти еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы вступать в конфликт с новым арбитром из Палермо. Он просто решил, что позволит Гвидо снова открыть публичный дом, а когда настанет подходящий момент, сдаст парня полиции. Таким образом, власти сделают за него работу, а благодаря своим связям с судьями он добьется, чтобы Гвидо надолго упрятали куда-нибудь подальше. Такое решение представлялось Конти вполне современным и прогрессивным.

* * *

Обо всем этом Гвидо не стал рассказывать Пьетро. Он начал историю с того момента, когда получил по телефону анонимное сообщение о том, что собственный покровитель сдал его полиции, и его со дня на день арестуют. В его жизни наступил один из самых ужасных моментов. Гвидо понял, что Конти так его и не простил, и решил пересмотреть свои возможности и перспективы. Они казались достаточно мрачными. Конечно, первой мыслью было спрятаться, но раньше или позже либо полиция, либо люди Конти его все равно разыщут. Он мог бороться, но о победе нечего было и думать. Оставалась третья возможность – бегство из страны. Обращаться в суд он не собирался, в тюрьму возвращаться не хотел ни в коем случае.

Гвидо написал матери, упомянув в письме имя честного юриста в Неаполе, которого она должна была попросить сдать дом в аренду, чтобы доход с него обеспечил ей нормальное существование и дал возможность Элио продолжить образование. В конце он сообщал, что уезжает и не знает, когда вернется. Потом Гвидо отправился в доки, где у него еще оставались друзья, которые на несколько дней могли его приютить и обогреть.

Получив на следующий день письмо сына, мать пошла в церковь молиться. В ту же ночь Гвидо тайком посадили на старый грузовоз и через пару дней в обход иммиграционных служб высадили в Марселе. Ему было двадцать лет, денег – кот наплакал, перспектив – никаких. На следующий же день он записался в Иностранный легион и уже через неделю был в алжирском подготовительно-тренировочном лагере Сиди-бель-Аббес.

– Неужели тебе не было страшно? – спросил Пьетро. – Или ты знал, что тебя ждет?

Гвидо покачал головой и едва заметно улыбнулся собственным воспоминаниям.

– Я слышал все обычные россказни о Легионе и был уверен, что там со мной случится что-то жуткое, но выбора мне все равно не оставалось – я при себе не имел никаких документов. Говорил только по-итальянски, денег почти не осталось. Где-то в глубине души у меня теплилась надежда, что через год-два мне удастся дезертировать и вернуться в Неаполь.

Конечно, в Легионе ему приходилось нелегко, особенно первые недели – дисциплина была палочная. Но Гвидо был крепким парнем, учеба его интересовала, в нем открылись скрытые прежде таланты. С порядками, царившими в Легионе, он вынужден был смириться – иначе быть не могло, поскольку за неподчинение там карали либо сроком в штрафном батальоне, что сравнимо лишь с пребыванием в аду, либо карцером, что пугало его еще больше, чем штрафбат. Поэтому Гвидо старался неукоснительно выполнять все приказы и скоро стал образцовым новобранцем. Если бы об этом услышали в Неаполе, многие его знакомые очень удивились бы.

Его тоже многое поражало. Прежде всего еда – разнообразная и вкусная, с хорошим вином из собственных виноградников Легиона. Его ошибочное представление о Легионе как о старомодной романтической армии пустыни рассеялось очень быстро. Войска были оснащены самым совершенным оружием и техникой. Все офицеры составляли гордость французской армии, а сержантский состав формировался из офицеров всех видов европейских вооруженных сил, прошедших Вторую мировую войну и закаленных во многих локальных конфликтах. В Легионе служило много немцев, память которых, казалось, ограничивалась лишь 1945 годом; ветеранов из стран Восточной Европы, которые не хотели или не могли возвращаться за «железный занавес»; испанцев, принимавших участие еще в Гражданской войне. Кроме того, среди бойцов Легиона числилось несколько голландцев, выходцев из скандинавских стран и бельгийцев, среди которых, по всей вероятности, были и французы, юридически имевшие право служить в Легионе не иначе как в качестве офицеров. Англичан было совсем немного, а американец – один.

После поражения под Дьенбьенфу во Вьетнаме Легион практически был воссоздан заново. В той битве несколько тысяч легионеров попали в плен, больше полутора тысяч человек погибло. По составу, по самой сути своей войска Легиона всегда использовались как последняя возможность, как крайнее средство. Вся его история была историей проигранных сражений и бессмысленных битв. Для правительства страны, неумолимо терявшей свои заморские владения, финансирование и содержание Легиона было не более чем расточительной попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре.

Такую армию в подобных обстоятельствах вполне можно было извинить за отсутствие цели и морали, но, к немалому удивлению Гвидо, Легион оправдывал свое существование. Отсутствие националистических предрассудков выковало некую специфическую общность людей. Легионер по природе своей был сиротой, а Легион – сиротским приютом. Гвидо как-то поразился, узнав, что это была единственная в мире армия, солдатам и офицерам которой не обязательно уходить в отставку. Когда легионер становился слишком старым, чтобы участвовать в боевых действиях, он имел право – если, конечно, сам того хотел – остаться в Легионе и работать на винограднике или заниматься каким-нибудь другим делом. Его никто никогда не гнал в тот мир, который он отверг.

Французы гордились Легионом. Они считали, что он сражается за Францию. На самом деле они заблуждались. Легион сражался сам за себя. А то, что французское правительство использовало его как инструмент для проведения своей политики, было лишь случайным стечением обстоятельств. Даже офицеры-французы сильнее были преданы Легиону, чем своей стране.

Период подготовки новобранцев занимал шесть месяцев. За это время благодаря большим физическим нагрузкам и хорошей еде Гвидо обрел отличную форму. Он по-новому взглянул на себя, поскольку раньше, как и большинство молодых людей, никогда полностью не осознавал своих физических возможностей.

В Легионе традиционно гордились тем, что марш-броски здесь были более протяженными, чем в любой другой армии мира. Уже через месяц тренировок Гвидо прошел свой первый марш-бросок в двадцать одну милю с выкладкой в пятьдесят фунтов. Гордился он и тем, что неплохо научился владеть разными видами оружия. Больше всего по душе ему пришелся легкий пулемет. Ему нравились его мощь и мобильность. Инструкторы не оставили без внимания это обстоятельство.

Вместе с тем в тот период в душе Гвидо происходил непростой процесс переоценки ценностей. Он всегда был молчалив и в определенном смысле самодостаточен, и эти черты стали проявляться в нем еще отчетливее. Среди других новобранцев друзей у него не было. В том наборе, в который он попал, Гвидо был единственным итальянцем. Он пытался осилить французский язык, но это давалось ему с трудом, и молодой солдат чувствовал себя поэтому не в своей тарелке. В самом начале службы другие новички пытались проверить его на прочность. Однако реакция его была однозначной – жестокой и бескомпромиссной. Как-то раз здоровый крепкий голландец поддел его слишком сильно. Гвидо отреагировал незамедлительно и сильно избил голландца. Дисциплину он при этом не нарушил. Сержанты-инструкторы допускали такого рода выяснение отношений между подопечными. При этом они проверяли, кто из новобранцев как себя будет вести.

После того случая Гвидо оставили в покое, а инструкторы пришли к выводу, что из итальянца может получиться неплохой легионер. Когда период подготовки подошел к концу, он пошел добровольцем в Первый воздушно-десантный полк, базировавшийся в городке Зеральда, в двадцати милях к западу от Алжира. Война в Алжире в то время набирала силу, и, естественно, Легион был на линии огня. Первый воздушно-десантный полк считался самым удачливым подразделением французской армии, внушавшим противнику особый страх. Гвидо получил назначение в роту «Б». Сержант, командовавший ротой, только что вернулся к активной службе, отсидев девять месяцев в концлагере у вьетнамцев. Его взяли в плен после битвы под Дьенбьенфу. Он был американцем, звали его Кризи.

Прошло несколько месяцев, прежде чем эти двое почувствовали привязанность друг к другу. Поначалу казалось, что необстрелянного рядового легионера Гвидо и Кризи, старшего сержанта, награжденного многими знаками отличия ветерана войны во Вьетнаме, разделяет пропасть. Однако их объединяло многое: оба по природе своей были немногословны, углублены в себя, избегали тесных контактов с сослуживцами и очень ценили уединение в той непростой обстановке, где оно было большой редкостью.

Впервые, если не считать распоряжений и команд, Кризи заговорил с Гвидо после сражения у городка Палестро. На французский патруль, состоявший в основном из новобранцев, напал отряд Фронта национального освобождения Алжира, и несколько французов были убиты. Погоню за алжирцами поручили легионерам из Первого воздушно-десантного полка. Рота «Б» должна была перерезать повстанцам путь к отступлению. В этом сражении Гвидо получил боевое крещение. Сначала он немного растерялся от грохота и суматохи битвы, однако вскоре освоился и не без успеха воспользовался своим легким пулеметом. Отряд Фронта национального освобождения был разбит и понес тяжелые потери.

В тот вечер рота расположилась на ночлег на холме близ Палестро. Пока Гвидо поглощал походный ужин, к нему подошел Кризи, сел рядом и недолго побеседовал с ним. Это был обычный разговор ротного с рядовым; сержант указал ему на сильные и слабые стороны его поведения в первом бою, но после этой неуставной беседы у Гвидо стало теплее на душе. Он сразу же проникся к Кризи глубоким уважением. Ничего особенного в этом не было: в Легионе к нему все так относились, справедливо считая американца заслуженным ветераном, блестящим специалистом в вопросах тактики, прекрасно владеющим всеми видами оружия. Гвидо было известно, что Кризи шесть лет воевал во Вьетнаме, а до этого служил в армии США морским десантником, причем сколько времени он там прослужил, не знал никто. Его излюбленным оружием были гранаты и автомат. Казалось, у сержанта всегда было при себе больше гранат и запасных магазинов к автомату, чем у кого бы то ни было другого.

Вскоре после стычки под Палестро роту снова послали преследовать отступавший отряд Фронта национального освобождения. На этот раз повстанцам удалось скрыться. Во время ужина Кризи взял свой паек и опять устроился рядом с Гвидо. Разговор зашел о легком стрелковом оружии. Гвидо всегда имел при себе пистолет и четыре запасные обоймы к нему. Кризи сказал, что он зря с собой лишний вес таскает. Пистолет хорош только в том случае, если его никто не видит, а в открытом сражении прятать оружие просто нелепо. Для ближнего боя, по мнению Кризи, больше всего подходит легкий автомат. Кризи посоветовал забыть про пистолет и носить с собой больше обойм для автомата.

Гвидо оказался способным учеником. Решив, что жизнь ему еще не надоела, он понял, что должен только побеждать, и признал в Кризи отличного наставника. Ему как-то рассказали, что, когда Кризи отвоевал у вьетнамцев захваченную ими раньше позицию под Дьенбьенфу, легендарный полковник Бижер заметил:

– Самый замечательный воин из всех, кого мне доводилось видеть.

Итак, Гвидо решил последовать совету Кризи и стал во всем брать пример со своего сержанта. К тому времени, как в январе 1957 года началась битва под Алжиром, он уже обратил на себя внимание начальства и стал легионером первого класса. Год спустя его произвели в сержанты. Дружба между двумя мужчинами уже прошла через многие испытания. Отношения их развивались постепенно, поскольку оба привыкли действовать обстоятельно, не торопясь, особенно в такой деликатной области, как эмоциональные отношения.

Поначалу они сами не отдавали себе отчета в том, что между ними развивались неуставные отношения. Говорили они немного, да и то все больше на военные темы. Но по мере того как Гвидо набирался опыта, их разговоры все меньше напоминали диалоги ученика и учителя, приобретая характер беседы на равных. Оба они стали замечать, что паузы в разговорах никогда на них не давили и не создавали ненужного напряжения. Именно тогда каждый не без некоторой доли удивления осознал, что нашел себе друга.

В то время полком командовал полковник Дюфур. Он все больше внимания обращал на уникальные способности двух своих подопечных и на постепенно крепнувшую между ними дружбу. Первый воздушно-десантный полк всегда бросали в самое пекло, и при любой возможности роты Кризи и Гвидо посылали на задания вместе. Их партнерство, как правило, приводило к блестящим результатам, и слухи об этом вскоре пошли по всему Легиону.

Когда стало очевидно, что де Голль решил искать политические пути выхода из войны, «пье нуар» – французы, постоянно жившие в Северной Африке, в частности, в Алжире, – восприняли его затею с негодованием. Начав возводить баррикады в Алжире, они тем самым бросили открытый вызов армии. Многие профессиональные военные им симпатизировали, особенно закаленные в боях десантники, которым часто доводилось принимать на себя в сражениях основной удар врага.

Жандармы получили приказ очистить улицы от баррикад, а в помощь им были направлены два подразделения Первого воздушно-десантного полка Легиона. Бойцы-десантники участвовали в этой операции практически против своей воли, поэтому в завязавшемся сражении жандармы понесли большие потери. Полковник Дюфур был отстранен от командования полком, но вместо того, чтобы назначить на его место политически благонадежного офицера, командование временно поставило во главе полка Эли Денуа де Сен-Марка.

Сен-Марк для многих олицетворял идеал офицера Легиона. Рядовые бойцы боготворили этого отчаянно храброго, лихого вояку, сохранившего в себе искру юношеского идеализма, и готовы были за ним идти хоть на край света. В 1961 году он решил повести их на «бунт генералов» против де Голля, причем основной силой восстания, по замыслу возглавивших его высших армейских чинов, должен был стать Первый воздушно-десантный полк. Руководители заговора рассчитывали на то, что за ним последует весь Легион, но этим планам не было суждено осуществиться: только воинская часть Сен-Марка выступила против правительства и даже арестовала Гамбье, который в то время занимал пост главнокомандующего армии.

Восстание захлебнулось, и 27 апреля 1961 года тысяча двести легионеров из Первого воздушно-десантного полка взорвали свои казармы и склады с амуницией и боеприпасами. Когда десантники строем покидали городок Зеральда, где был размещен их полк, с песней Эдит Пиаф «Я ни о чем не жалею», вдоль дороги, по которой они шли, стояли «пье нуар» и плакали, провожая своих защитников.

Несмотря на то что в боях за Францию полк потерял триста человек, де Голль не простил десантникам участия в мятеже. Полк был расформирован. Те, кто в нем служил, попали в немилость и были переведены в другие части Легиона. Многие офицеры стали членами ОАС – подпольной экстремистской военной организации, или сдались, после чего предстали перед военно-полевым судом по обвинению в мятеже. Весь сержантский состав был полностью разжалован в рядовые, включая Кризи и Гвидо.

Однако вины их в этом не было: они делали лишь то, чему их долго учили, – беспрекословно подчинялись всем приказам своих офицеров.

* * *

– Значит, они просто так взяли тебя и вышибли? – недоумевал Пьетро. – Хотя ты только выполнял приказы своих начальников?

Гвидо пожал плечами.

– Тогда кипели политические страсти. В какой-то момент мы даже ждали приказ о том, чтобы высадить десант в Париже и взять под стражу де Голля. Французы пришли в ужас, и у них были на то веские основания. В Легионе тогда служило больше тридцати тысяч человек, и если бы все легионеры действовали заодно, нас ничто не остановило бы.

Какое-то время Гвидо молча продолжал работу, потом сказал:

– Тогда французы впервые осознали, какую потенциальную опасность Легион представляет для самой Франции. Вот почему даже теперь бывшие легионеры в основном живут на Корсике и в других заморских территориях, но не в самой Франции.

– И куда же ты решил податься после всех этих событий? – спросил парнишка.

– Мы так с Кризи закорешились, что решили держаться друг друга и дальше. Единственное, что мы умели, так это воевать. Меня здесь все еще полиция искала, Кризи просто деваться было некуда. Так что стали мы прикидывать, в какой войне еще можно было бы поучаствовать, и решили дернуть в Катангу.

– В Катангу?

Гвидо улыбнулся.

– Все время забываю, какой ты у нас еще зеленый. Катанга была провинцией Бельгийского Конго. Сейчас ее называют Шаба. Когда в шестьдесят первом году бельгийцы оттуда убрались, Катанга попыталась отколоться от Конго. Там живет другое племя, и провинция эта очень богата полезными ископаемыми. Многие наемники отправились тогда воевать в Катангу.

Они присоединились к французскому полковнику, служившему раньше в десантных войсках. Звали его Транкье. Он знал их всех еще по Алжиру и был очень рад, что в его отряде появятся такие опытные воины. Так они стали наемниками. В их жизни это событие мало что изменило, разве что по Легиону они скучали. Общее чувство утраты сблизило Кризи и Гвидо еще сильнее, и дружба их переросла в нечто большее – глубокую привязанность, которая довольно редко возникает между людьми одного пола. Скоро среди наемников об их боевом мастерстве стали ходить легенды.

Они были настолько близки по духу, что во время сражений действовали как единое целое, причем для этого им не надо было никак между собой общаться. С особым мастерством они сражались в городах, когда надо было очищать здания от противника. У них выработалась собственная техника операций такого рода: прикрывая друг друга, они двигались от комнаты к комнате или от здания к зданию в таком четком и быстром ритме, что другие наемники нередко останавливались и с восхищением наблюдали за ними. Использование гранат в сочетании с автоматами они довели до уровня, сопоставимого с искусством.

Когда попытка Катанги отделиться закончилась крахом, Гвидо и Кризи вместе с другими наемниками под командованием Денара перебрались в Йемен, однако после возвращения Чомбе из изгнания снова оказались в Конго. Денар возглавлял Шестой французский диверсионно-десантный отряд, и под его руководством оба друга принимали участие в этой грязной кровавой войне, пока победу не одержал Мобуту. Потом вместе с сотнями других наемников они отступили в Букаву. Кончилась эта эпопея тем, что они попали в лагерь для интернированных лиц в Руанде, находившийся под покровительством Красного Креста.

Им пришлось сложить оружие, и для Гвидо следующие пять месяцев снова стали страшным испытанием. Хоть места в лагере было вполне достаточно, сам факт того, что им запрещалось его покидать, вызвал у Гвидо очередной приступ клаустрофобии. Чтобы чем-то его занять, Кризи решил обучить друга английскому языку, а Гвидо стал учить Кризи итальянскому. У Гвидо английский шел с трудом, а Кризи оказался очень способным к языкам и скоро стал прекрасно говорить по-итальянски. Они все больше и больше общались между собой на родном языке Гвидо, пока примерно через год не перешли на него полностью.

Пять месяцев они торчали в Кигали, потом их доставили в Париж. Две недели, проведенные в барах и борделях на Пигаль, помогли друзьям забыть все невзгоды, и вскоре они снова искали работу. В Черной Африке наемников не очень-то жаловали. Кроме того, им просто хотелось изменить обстановку. Если не вспоминать месяцев в лагере для военнопленных, Кризи нравился Индокитай, и, когда некий майор Гарри Оуэнз, демобилизованный из армии США, стал делать им весьма недвусмысленные намеки, они внимательно к ним прислушались.

К тому времени американцы уже по уши погрязли во вьетнамской авантюре. С каждым днем становилось все яснее, что превосходство в технике и живой силе отнюдь не является непременным условием победы в войне.

Естественно, у ЦРУ были собственные соображения о том, что надо делать для достижения победы. Используя свои колоссальные бюджетные возможности, ЦРУ поспешно набирало и обучало дополнительные отряды солдат как в Южном Вьетнаме, так и в соседнем Лаосе. Для тренировочных лагерей в Лаосе позарез нужны были инструкторы, и два бывших сержанта Иностранного легиона прекрасно подошли на эту роль. Дополнительным их преимуществом был опыт, приобретенный Кризи во время войны, которую вели во Вьетнаме еще французы.

Итак, они оказались в Лаосе, формально работая в должности контролеров на погрузках авиакомпании «Эйр Америка», полностью находившейся в ведении ЦРУ. Самолеты этой компании совершали чартерные грузовые рейсы по всей Юго-Восточной Азии. На самом деле основной функцией «Эйр Америка» была доставка продовольствия, снаряжения, боеприпасов и многого другого вооруженным отрядам, действовавшим с ведома и по указаниям ЦРУ.

Кризи и Гвидо провели в Долине Кувшинов восемнадцать месяцев, занимаясь военной подготовкой выходцев из местных племен.

Когда дела у американцев стали идти совсем плохо, ЦРУ приняло решение готовить специальные военные отряды, получившие название «группы вторжения». В их состав входили наемники, проникавшие на территорию Северного Вьетнама и Камбоджи для нанесения ударов по источникам, снабжавшим Вьетконг оружием и снаряжением. Кризи и Гвидо были «переведены» в одну из таких групп. В компьютере ЦРУ, находившемся в Лэнгли, штат Вирджиния, она значилась как ГВСКНВАКЧ-40, то есть «группа вторжения, в состав которой не входят американцы, в количестве 40 человек». С самого начала предполагалось постепенное уменьшение численного состава группы.

К концу 1971 года ГВСКНВАКЧ-40 сократилась до тридцати человек. Кризи и Гвидо решили сделать длительный перерыв или вообще выйти из этой опасной игры. К тому времени они уже совершили двенадцать рейдов в тыл противника, и каждый из них получил по несколько ранений. Вместе с тем на их счетах в банке скопились весьма приличные суммы – в жадности компьютер упрекнуть было никак нельзя.

Гвидо к тому же получил обрадовавшее его известие. Он узнал, что с полицией Неаполя можно договориться, и тогда по возвращении его не будут преследовать, потому что Конти, дела которого процветали, перебрался в Рим, оставив Неаполь на попечение своего человека, понятия не имевшего о событиях 1953 года.

Оба друга задумали вернуться в Европу, чтобы Гвидо мог навестить родных и разузнать, что творится с его собственностью. После этого, решили они, надо посмотреть, как сложатся обстоятельства, и выбрать что-нибудь из того, что им предложит жизнь.

Гвидо нашел свой дом в Неаполе в хорошем состоянии – недавно его снова отремонтировали. Дом сдали в аренду церкви, которая использовала его в качестве общежития для матерей-одиночек, что в связи с его прошлым навевало окрестным жителям определенные ассоциации.

Остановились друзья в Позитано у матери Гвидо. Элио уже учился на последнем курсе экономического факультета римского университета. Мать Гвидо, заметно состарившаяся, как всегда, отправилась в церковь, воздала хвалу Господу за счастливое возвращение сына и поставила дюжину свечей. Она знала, что такая щедрость окупится сторицей.

* * *

– Вот так закончилась моя жизнь наемника, – сказал Гвидо пареньку, который слушал его с неослабевавшим вниманием.

– Как же так? Почему все так закончилось?

– Мы поехали на Мальту, – лаконично ответил Гвидо, – я там женился и вернулся сюда.

Пьетро понял, что задавать вопросы бесполезно – сейчас он все равно ничего больше от Гвидо не добьется. Они продолжали работать в молчании. Через полчаса должны были прийти первые посетители.

Глава 3

Этторе и его юрист обедали у Гранелли. Они сидели за столиком, стоявшим в нише. После закусок им подали телятину и бутылку отличного бароло. Телятина была немного тяжеловата, но Вико питал к ней особую слабость, а бароло замечательно сочеталось с этим мясом.

Они обсуждали финансовые проблемы Этторе. Вико его убеждал, что из любого положения всегда можно найти выход и поправить дела. Он сам обещал поговорить с управляющими банков. У Этторе нет никаких причин мрачно смотреть на жизнь.

При общении с Вико Этторе всегда чувствовал некоторую неуверенность в себе. Он почему-то пасовал перед своим юристом. Вико Мансутти был мужчиной светским, красивым и достаточно циничным, одевался он всегда с шиком. В этот раз на нем был шелковый костюм в тонкую полоску, сшитый, как было известно Этторе, Хантсманом из «Сэлив Роу». На рубашке швейцарского муслина красовался шелковый галстук из Комо, туфли были от «Гуччи». Никакой синтетики Вико не признавал – по крайней мере снаружи. Волосы он носил по моде длинные, черные усы придавали чертам его вытянутого загорелого лица соразмерность. Пока они ели, его глаза постоянно бегали по залу, и время от времени он приветствовал знакомых улыбкой, открывавшей два ряда ровных белых зубов. Вико был на два года моложе Этторе – ему недавно исполнилось тридцать шесть, но его считали самым удачливым адвокатом в Милане с очень сильными связями во всех сферах.

Слова Вико слегка успокоили Этторе, но ощущение некоторой подавленности от мнимого или действительного превосходства Вико не проходило.

Подошел официант и долил им в бокалы бароло. Этторе перешел к следующей своей проблеме. Он рассказал другу о беспокойстве Рики за безопасность Пинты и, учитывая близкие отношения между их семьями, поделился соображениями по поводу общественного престижа, на который Рика обращала преувеличенное, по его мнению, внимание. Вико внимательно слушал его.

– Этторе, – сказал он, с улыбкой глядя в печальные глаза друга, – я тебе страшно завидую. Из небольших проблем ты делаешь трагедию и совершенно забываешь при этом о подлинных, огромных и неоспоримых преимуществах твоей ситуации.

– Каких? – спросил Этторе. – Не понимаю, к чему ты клонишь.

Вико положил вилку на стол и поднял левую руку с растопыренными пальцами.

– Во-первых, – сказал он, загибая палец, – твоя репутация такова, что, несмотря на все твои немалые долги, банкиры будут тебя поддерживать, пока твое положение не исправится.

– Ты, наверное, говоришь о репутации моей семьи, – перебил его Этторе, – прежде всего, моего отца.

Вико пожал плечами – для него это было одно и то же. Он загнул следующий палец.

– Во-вторых, – твой дом на озере Комо, который восемь лет назад ты купил за восемьдесят миллионов лир, на сегодняшний день стоит никак не меньше двухсот пятидесяти миллионов, причем цена его все время поднимается.

– Он заложен в банке за двести миллионов, – сказал Этторе.

Вико снова пожал плечами и загнул третий палец.

– В-третьих, у тебя есть дочь, красота и очарование которой еще раскроются во всем блеске. – Подошла очередь следующего пальца. – В-четвертых, твоя жена – Рика. И тем не менее ты сидишь здесь с таким видом, как будто вчера стал импотентом. – Он сделал жест официанту, чтобы тот подавал кофе, и снова повернулся к Этторе. – Смотри на вещи шире, старайся разглядеть перспективу. Такого рода проблемы у тебя возникают потому, что ты слишком много позволяешь Рике. Но это вполне можно понять – любой мужчина, который женился бы на ней, делал бы на твоем месте то же самое. И я, поверь, не составил бы исключения. – Он сделал паузу, отпил глоток вина и продолжил: – На мой взгляд, твоя ошибка, которую ты допустил, состояла в том, что ты позволил Рике забрать Пинту из школы после похищения Кармелиты.

– Погоди, погоди! – запротестовал Этторе. – Я об этом тогда вообще ничего не знал, потому что был в Нью-Йорке. Когда я вернулся, она уже наняла гувернантку. Все произошло вообще без моего ведома.

Вико улыбнулся.

– Ну да, Рика, конечно, импульсивна, но из того события она раздула целую драму. Если теперь она согласится просто так послать Пинту обратно в школу, то тем самым признает, что поступила неправильно. – Он задумался. – Интересно, когда в последний раз Рика тебе говорила, что была не права?

В ответ на этот риторический вопрос Этторе лишь печально улыбнулся.

– Так что, – продолжал Вико, – теперь ты никак не можешь позволить Рике ударить в грязь лицом.

– Как же мне в таком случае поступить? – спросил Этторе.

Вико пожал плечами.

– Найми телохранителя.

Этторе начал тихо выходить из себя.

– Вико, я всегда считал, что ты способен рассуждать логически. Мы только что полчаса обсуждали мое финансовое положение, точнее, его отсутствие. Я пригласил тебя сюда пообедать как своего друга и юриста, равно как и друга Рики, в частности, потому, что хотел тебя просить, чтобы ты объяснил ей ситуацию, в которой я оказался.

Вико накрыл ладонью руку Этторе.

– Мой разговор с Рикой ни в коей мере не поможет ей отстоять свою правоту, и суть проблемы состоит сейчас именно в этом. Кроме того, когда я предложил тебе нанять телохранителя, я не сказал, какого именно телохранителя имею в виду.

Официант, поставивший на стол чашечки с кофе, ненадолго прервал их беседу.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Этторе, когда они вновь остались наедине.

Вико подался вперед и стал теперь говорить более спокойным тоном.

– Видишь ли, Этторе, эти истории с похищениями на самом деле не такие простые, как кажутся. Ты прекрасно знаешь, что выполняются они с ведома и согласия организованной преступности. Это весьма прибыльное дело – только в прошлом году оно принесло кое-кому восемнадцать миллиардов лир. Его контролируют большие боссы.

Этторе кивнул.

– Понятно, мафия.

Вико вздрогнул.

– Это слово отдает дешевой мелодрамой. У меня оно ассоциируется с бандой сицилийских крестьян, ворующих оливковое масло.

Он снова поймал взгляд официанта, подал ему знак принести два коньяка, потом вынул из внутреннего кармана пиджака обтянутый кожей портсигар и достал из него две сигары. Из кармашка для часов Вико вытащил золотую гильотинку, которой аккуратно обрезал сигары. Одну он передал Этторе. В этот момент официант принес коньяк и дал им прикурить. Адвокат улыбнулся ему в знак благодарности, с удовольствием затянулся и продолжил прерванную беседу.

– Те семьи, которые чувствуют угрозу, либо посылают своих детей за границу – как правило, в Швейцарию, либо организуют им надежную защиту здесь – отдают в хорошо охраняемые школы, возят в машинах с пуленепробиваемыми стеклами и, конечно, нанимают высококвалифицированных телохранителей.

– И очень дорогих, – добавил Этторе.

Вико согласился.

– Со всеми расходами они обходятся в год миллионов в тридцать лир.

Этторе выразительно вскинул брови, но юрист как ни в чем не бывало продолжал:

– Таких телохранителей рекомендуют специальные агентства. Лучшие из них имеют отделения в нескольких итальянских городах, в частности, в Милане и Риме. Но, должен тебе сказать, хороших телохранителей всегда недостает из-за усиления терроризма в Европе – всех этих «Красных бригад», «Красной армии», баскских националистов и им подобных. Так что действительно хороших телохранителей найти очень нелегко, и стоят их услуги совсем недешево.

– Я тебя понял, – прервал поток его красноречия Этторе. – Все это никак не решает моих проблем. Скорее даже, наоборот.

Вико поднял руку.

– Терпение, друг мой, терпение. В этом деле, как и в любом другом, есть свои тонкости. В качестве дополнительного, чисто финансового аспекта проблемы многие богатые семьи идут на то, чтобы вместо выкупа выплачивать похитителям страховую премию в том случае, если похищение все-таки состоялось. Наше правительство запрещает национальным страховым компаниям заключать такого рода контракты. И в этом, на мой взгляд, оно право – в противном случае это только стимулировало бы рост числа похищений. Что же касается зарубежных страховых компаний, они проводят более либеральную политику. Лидирует в такого рода страховых сделках лондонский «Ллойд». В прошлом году только на том, что им не пришлось выплачивать страховки, они заработали более ста миллионов фунтов. На этих операциях специализируются два отделения, причем одно из них имеет особую службу, которая занимается исключительно переговорами с похитителями. Все происходит в высшей степени цивилизованно, чисто по-английски. При заключении договора они выдвигают только два условия. Первое состоит в том, что страховая премия должна быть выплачена за пределами Италии. В соответствии со вторым – застрахованный никогда не должен никому сообщать о том, что он застрахован.

Этторе этот разговор уже немного наскучил.

– Все это очень интересно, Вико, только я никак в толк не возьму, какое отношение все, о чем ты говоришь, имеет к моим проблемам.

– Твоя фабрика застрахована?

– Конечно, и если что-нибудь с ней случится, все деньги получит банк.

– Правильно, – сказал Вико, – но когда ты обсуждал сумму страховой премии, величина взноса определялась теми мерами предосторожности, которые ты принимал для обеспечения безопасности фабрики, верно?

Этторе кивнул, и Вико продолжил:

– В страховой компании, конечно, настаивали на том, чтобы ты поставил охранную сигнализацию и так далее. Но если бы ты пошел на дополнительные расходы, скажем, нанял бы охранников, а еще лучше – охранников с собаками, взнос, который тебе пришлось бы платить, снизился бы. Точно то же самое происходит и со страховой премией, выплачиваемой за похищение. Учитывая, что ставки здесь очень высокие, суммы колоссальные, любая, даже самая небольшая экономия оборачивается немалыми деньгами. – После этого отступления адвокат вернулся к проблеме, которую они обсуждали раньше. – Давай рассмотрим типичный случай. Некий промышленник заключает на случай похищения страховой договор на сумму в один миллиард лир. Если взнос составляет пять процентов, он будет равняться пятидесяти миллионам. Однако в случае найма телохранителя, который будет постоянно находиться у охраняемого объекта, взнос может быть снижен до трех процентов, или тридцати миллионов лир. Таким образом, экономится двадцать миллионов лир.

Этторе в недоумении покачал головой.

– Но ты же только что мне сказал, что телохранитель обходится в тридцать миллионов лир в год. О какой экономии можно вообще говорить?

Вико улыбнулся.

– На эти случаи существуют так называемые страховочные телохранители, а попросту говоря, подставные. Если похищение действительно произойдет, вряд ли они смогут его предотвратить, но и стоят они значительно дешевле – около семи миллионов лир в год.

– Но, Вико, – сказал Этторе, – пойми меня правильно: я вовсе не собираюсь заключать страховку от похищения, которое никогда не состоится.

Тут до него дошел скрытый смысл того, что имел в виду Вико, который, увидев, как у друга вытянулась физиономия, весело рассмеялся.

– Надо же, какой ты понятливый! Ты действительно нанимаешь одного из таких подставных, «страховочных» телохранителей, а через пару-тройку месяцев увольняешь его под предлогом некомпетентности или несоответствия предъявляемым требованиям. К тому времени Пинта уже будет регулярно ходить в школу, и Рика никак не уронит своего достоинства.

Этторе несколько минут сидел, обдумывая слова друга, потом спросил:

– А где же мне найти такого человека?

Вико удовлетворенно усмехнулся.

– Сначала тебе придется заплатить за этот восхитительный обед, а потом мы пройдемся до моего кабинета, где у меня записано название агентства, находящегося здесь, в Милане.

Этторе давно уже понял, что счет в любом случае придется оплачивать ему.

* * *

Гвидо свернул с шоссе, которое тянулось вдоль побережья до самого Неаполя, на узкую пыльную проселочную дорогу. Она вела к оливковой роще, раскинувшейся на склоне Везувия. Недалеко от рощи дорога заканчивалась поросшей травой поляной, с которой открывался потрясающий вид на Неаполь и огромный залив, уходивший за линию горизонта. Гвидо выключил зажигание. Уже был вечер, кроваво-красное солнце медленно тонуло в море.

Он снова ездил к матери. Присутствие сыновей излечило ее странное заболевание. Теперь она не меньше месяца будет в добром здравии, а потом симптомы болезни снова могут повториться. Гвидо рассказал Элио о том, что три дня назад приехал расстроенный чем-то Кризи. Элио поделился с ним своими соображениями о том, как временно решить проблемы Кризи. Гвидо пообещал брату подумать над его словами.

Все дело было в том, что Кризи утратил интерес к жизни. Он находился сейчас в том состоянии, когда рассвет каждого следующего дня не сулил ему ничего хорошего.

На следующий вечер после приезда он долго говорил с Гвидо в присущей ему манере – сдержанно и не всегда связно. То и дело он надолго замолкал. Казалось, Кризи подыскивает слова для следующей фразы. Гвидо почти совсем не открывал рта. Он лишь сидел, побалтывая в стакане свой напиток, и давал другу возможность излить свои мысли. Суть своего длинного и не вполне членораздельного монолога Кризи лаконично изложил в самом конце.

– У меня такое чувство, что я достаточно прожил, даже, наверное, слишком долго… столько всего произошло на моем веку. Я ведь солдат, никем другим никогда не был, и быть не хотел, и знать ничего другого не знал. Но от всего этого я слишком устал. И последние пять лет эта усталость во мне только накапливалась.

Кризи оказался в трудном положении. Говорить о своих чувствах даже с единственным другом ему было непривычно. Гвидо положил ему руку на плечо, давая понять, что понимает его состояние.

Он и в самом деле его понимал, понимал полностью. Такое же состояние Гвидо сам испытал после смерти Джулии. Это случилось два года тому назад, и до сих пор он не привык жить без нее. Однако между двумя мужчинами была большая разница. Гвидо познал любовь и счастье, которые резко изменили его взгляды на жизнь. Он сражался и убивал, пил и блудил, отвоевывая себе место под солнцем, и редко задумывался над тем, какое влияние оказывает на окружающих. Он слишком долго был уверен в том, что такие чувства, как любовь, сострадание, ревность или одержимость не имеют к нему никакого отношения. Единственным человеком, к которому он испытывал привязанность, был Кризи; в гораздо меньшей степени его заботили мать и брат.

Прожив около недели с матерью Гвидо, оба наемника уехали на Мальту повидаться с соратником по войне в Конго. Он как раз набирал людей на службу к одному шейху в Персидском заливе, но условия и перспективы предложенной им работы особого восторга у друзей не вызвали. Они решили остаться на Мальте еще несколько дней, оглядеться и немного развеяться. Судьба завела их в маленькую гостиницу в рыбачьем поселке на небольшом островке Гоцо, расположенном рядом с Мальтой. Обстановка там была приятной, люди относились к ним дружелюбно.

Джулия работала в гостинице на регистрации постояльцев. Гвидо всегда легко знакомился с девушками, даже с самыми застенчивыми или набожными. Через несколько дней она согласилась встретиться с ним после работы и пойти куда-нибудь развлечься. Джулия была очень хрупкой и красивой, говорила она все как есть, напрямую. Его откровенные заигрывания она сразу же отвергла: без обиняков сказала ему, что она – порядочная девушка и ни с одним мужчиной еще не спала. Гвидо был очень заинтригован: с девственницами ему встретиться никогда не доводилось.

Кризи следил за развитием событий с благожелательным интересом и с готовностью согласился побыть на Гоцо еще какое-то время, пока Гвидо будет говорить девушке красивые слова, очаровывать и завоевывать ее.

На покорение неприступной крепости ушло три недели, и все случилось совсем не так, как Гвидо себе это представлял. Как-то поздно вечером они пошли с Джулией купаться в заливе Рамла, а потом долго сидели на красноватом песке и беседовали. Она рассказала ему про свою незамысловатую жизнь, в которой не происходило ничего из ряда вон выходящего. Семья ее многие поколения занималась тяжелым крестьянским трудом. Он тоже стал рассказывать ей о себе, но это было нелегко, потому что она все время спрашивала, почему он поступал именно так, а не иначе, и ответить на все эти вопросы порой было не так-то просто. Они проболтали почти до восхода солнца, и он уже забыл о своих намерениях. Тогда Джулия сказала, что родители ее будут сильно опечалены. Если девушка на Гоцо не приходит домой ночевать, это считается самым тяжким смертным грехом.

– Но ведь между нами ничего не было, – запротестовал Гвидо, но, заметив в ее взгляде загадочный огонек, подумал о том, что, скорее всего, сам превратился из охотника в дичь.

Когда они оказались в объятиях друг друга, Гвидо обнаружил, что Джулия и в самом деле была девственницей. На него напала оторопь, но она сама втянула его в себя, закричала, а потом прижалась к нему еще с большей силой. Гвидо знал, что это мгновение он запомнит до самой своей смерти. Все женщины, с которыми он был раньше, тут же перестали для него существовать.

В лучах разгоравшегося рассвета он увидел на внутренней стороне ее бедер кровь – единственную кровь в его жизни, пролитую от любви. Он смотрел, как Джулия вытерла бедра, потом взглянула ему прямо в глаза и улыбнулась, застенчиво и вместе с тем гордо. Гвидо отчетливо понял, что вся его жизнь с этого мгновения резко изменилась.

Они вместе взобрались на холм и через селение Надур пошли на ферму к ее родителям. Отец ее, уже работавший в поле, смотрел, как они приближались.

– Это – Гвидо, – просто сказала она. – Мы собираемся пожениться.

Отец лишь кивнул и снова принялся за работу. Он хорошо знал свою дочь: ночь, проведенная ею вне дома, означала, что теперь у него появился еще один сын.

Они венчались в церкви Святых Петра и Павла в Надуре. Службу вел молодой священник. Он был крупный и сильный и немного напоминал Кризи. Святой отец совсем не походил на служителя церкви, его слова и жесты были неловкими и грубоватыми, но в Надуре его любили. Он много работал и обладал недюжинной практической сметкой. Фермеры высоко ценили эти качества в людях. Гоцианцы всем давали прозвища, а священника этого непонятно почему называли Ковбоем.

Гвидо очень беспокоился о том, как Кризи отнесется к его женитьбе. Дружба их продолжалась уже больше пятнадцати лет, и за все это время они почти никогда не разлучались. Но Кризи был очень доволен и не особенно удивлен случившимся. Он видел, что девушка полюбила Гвидо, ощущал ее душевную силу.

За свадебным столом он сидел на самом почетном месте, молчаливый и почти такой же неуклюжий, как Ковбой. Он немного перебрал крепкого гоцианского вина и радовался счастью друга.

Джулия инстинктивно понимала, что двух друзей связывают крепкие дружеские чувства, и никогда не пыталась вбить между ними клин. Она смотрела на Кризи как на неотъемлемую часть Гвидо.

Когда они уезжали в Неаполь, Кризи проводил их до аэропорта. Перед отлетом он поцеловал Джулию в щеку, а она крепко обняла его и долго не отпускала. Он видел в глазах у нее слезы.

– Наш дом всегда будет твоим, – со свойственной ей прямотой сказала она.

Кризи ответил:

– Если он будет храпеть по ночам, свистни тихонько, и он тут же проснется.

Она улыбнулась в ответ, потом тут же отвернулась и пошла в самолет – у нее от избытка чувств перехватило дыхание. В самолете Джулия спросила Гвидо, что теперь будет делать Кризи. Муж ответил ей, что друг его найдет для себя какую-нибудь очередную войну.

Вот так Гвидо вернулся в Неаполь с женой, восстановил свои права на собственность и превратил принадлежавший ему дом в пансион «Сплендид». Мать его была счастлива, и своды церкви в Позитано озарил свет многочисленных свечей, поставленных ею в благодарность за то, что Господь снова внял ее молитвам.

* * *

По дороге с войны или на войну Кризи несколько раз останавливался у них в Неаполе. Он никогда им не писал и не звонил – просто приезжал. Каждый раз он привозил Джулии какой-нибудь экзотический подарок. Однажды это была картина на батике из Индонезии – красочная и тонко выполненная; в другой раз из Японии он привез ей нитку настоящего аквамаринового жемчуга. Подарки он всегда выбирал тщательно и с любовью. Джулия знала об этом, и внимание Кризи было для нее гораздо дороже красоты или немалой стоимости самих подарков.

Обычно он оставался у них на несколько дней, наслаждаясь уютом и комфортом. Потом внезапно заявлял, что утром должен будет уехать. Только в последний свой визит он задержался дольше, чем на месяц. Кризи никогда не сидел в пансионе без дела, всегда находя себе какое-нибудь занятие. Он любил работать руками.

Когда после ужина посетители уходили, все трое садились за большой кухонный стол, смотрели телевизор, читали или просто разговаривали. Джулия часто улыбалась, наблюдая за беседой двух мужчин: они так понимали друг друга, что урезали предложения до одного-двух слов. Гвидо, как правило, начинал беседу с вопросов об их общих друзьях из прошлого.

– Миллер?

– В Анголе.

– Все так же по бабам шастает?

– Как обычно.

– Глаз тот же?

– Как у орла.

– С «узи»?

– Сросся с ним.

В их разговорах Джулия понимала далеко не все, особенно когда речь заходила об оружии. После того как Кризи уезжал, Гвидо обычно с головой уходил в работу по дому, но она ничего ему не говорила.

В тот последний приезд Кризи все были довольны, спокойны и счастливы. Когда вечером Кризи заявил, что следующим утром уедет, Джулия сказала, что он всегда может оставаться с ними столько, сколько сочтет нужным, и чувствовать себя как дома. Гвидо не говорил ничего – все и так было ясно. Кризи улыбнулся ей одной из своих редких улыбок.

– Мне надо будет сделать вам в доме новую проводку и раз в месяц красить все здание.

Гвидо с Джулией поняли, что сказал он это не для красного словца. В один прекрасный день он должен вернуться и больше никогда не сообщать им, что утром ему надо уезжать. Это было бы правильно.

Однажды Джулия, как всегда, пошла за покупками. В тот день местная футбольная команда выиграла матч, и счастливые болельщики длинной цепью ехали по городу на автомобилях. Гудели клаксоны, развевались флаги. Одна машина с восемью пьяными отморозками потеряла управление и врезалась в стену здания, вдавив в нее Джулию.

Кризи приехал через неделю, обессилевший от долгого путешествия. Гвидо так и не спросил у него, откуда он узнал о смерти Джулии. Кризи пробыл тогда в пансионе две недели, и, если бы не присутствие ближайшего друга – кто знает? – может быть, Гвидо и не пережил бы обрушившегося на него несчастья.

* * *

Теперь Гвидо сидел в машине и смотрел, как над заливом сгущаются сумерки. Солнце уже зашло, но лучи его еще озаряли горизонт. Гвидо пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы он так и не встретил Джулию. Не без некоторого напряжения ему это удалось вообразить, и он решил, что теперь лучше может понять нынешнее состояние Кризи.

Ему нужно было, наверное, хоть на время заняться чем-нибудь другим, как-то отвлечься, заполнить свое время и разум. Сделать хоть что-то, чтобы окончательно не съехать с катушек.

* * *

Кризи уехал в Родезию и попытался там вновь обрести себя. Он занимался подготовкой белых новобранцев. Здесь был совершенно особый мир, приспособиться к которому оказалось нелегко. Он никогда не задавался вопросом о том, кто прав в этой войне, а кто виноват, просто симпатии его были на стороне белых. Многие из них были совсем не плохими людьми. Просто время им выпало не то. Они жили не в своем столетии. Придя в те края как открыватели новых земель и первопроходцы, они сами считали себя чем-то вроде первых американских поселенцев эпохи освоения Дикого Запада. Но эпоха изменилась. Они не могли изгнать с этих земель исконных чернокожих обитателей, как это удалось американцам с индейцами или австралийцам с аборигенами. Основная часть белых к этому вообще не стремилась, а те, кто ставил перед собой такую цель, очень скоро обнаружили, что некоторые черные отлично научились ставить мины, бросать гранаты, пользоваться ракетными установками и метко стрелять из автоматов Калашникова.

Это был иной мир. Бессмысленность порой становится страшной вещью. Насколько нелепа и бесперспективна эта война, Кризи понял раньше многих. Они еще не осознали этого, а богатый жизненный опыт Кризи подсказывал ему, что все их усилия вернуть былое тщетны. Дьенбьенфу, Алжир, Катанга, снова Вьетнам – замкнутый круг безысходности. Война в Родезии заставила его переосмыслить все свое прошлое. Бессмысленные потуги выигрывать битвы для людей, разглагольствующих о патриотизме и высоких целях, никогда не говорящих о смерти, но всегда призывающих защищать их интересы до последней капли крови. Пытаясь заглянуть в свое будущее, Кризи отчетливо видел, что раньше или позже последним человеком окажется он – если не в Родезии, так где-нибудь еще. Тщетность – таков был итог его прошлого и самое подходящее определение для будущего.

Мало-помалу он утратил ко всему интерес, стал много пить, все меньше следил за собой, все чаще впадал в состояние, напоминавшее летаргический транс. Через какое-то время его отстранили от боевых операций, оставив за ним лишь функции советника.

Те, кто ему платил, может быть, и решили выкинуть его за борт, но не сделали этого – то ли в память о его былых заслугах, то ли из чувства благодарности. Тем не менее вскоре он понял, что держали его лишь из милости. Оставаться на таких условиях ему не позволяла гордость, и он из Африки уехал.

Сначала Кризи отправился в Брюссель, где хотел навестить одну знакомую, но она куда-то переехала и не оставила адреса. Тогда он на поезде приехал в Марсель, а там, повинуясь внезапному импульсу, сел на паром и уплыл на Корсику. Его вел туда инстинкт, наверное, потому, что на острове осела большая часть бывших легионеров. Со времени восстания Первого воздушно-десантного полка прошло уже много лет. Участники его давно были прощены, и многие из них нашли на Корсике пристанище – бездомные сироты обрели наконец приют.

Кризи прибыл в Кальви в полдень и в кафе на площади заказал выпить. Казармы находились выше на холме, и он никак не мог решить, стоит ему туда подниматься или нет. Тут он услышал звуки песни – маршевого гимна Легиона. Вскоре те, кто его пел, вышли из-за угла, медленно шагая по площади – двадцать пять шагов в минуту. Это был небольшой отряд новобранцев, аккуратных и опрятных, в новеньких формах, впервые демонстрировавших свою строевую выучку. Кризи вглядывался в их молодые, гладко выбритые лица, и ему казалось, что он прожил тысячу лет.

Когда новобранцы скрылись из виду, а последние звуки гимна легионеров стихли вдали, он допил все, что оставалось в стакане, и медленно пошел на вокзал. На следующий день Кризи уже был в Бастии, сидел в кафе недалеко от причала, снова пил и ждал паром на Ливорно. Он собрался проведать Гвидо. Кто знает, может, они снова сойдутся и будут вместе. Может быть, не так уж все и бессмысленно.

Когда на паром уже поднимались немногочисленные пассажиры, Кризи перешел улицу, чтобы присоединиться к ним. Он заметил мальчугана, который внимательно за ним наблюдал. Стоя на корме парома, он увидел, что мальчуган трогательно машет ему на прощание. Он махнул в ответ. Прощай, Корсика! Прощай, паренек!

* * *

– Нужен телохранитель, – сказал Гвидо.

Кризи взглянул на него непонимающим взглядом.

Они сидели на кухне, Гвидо кратко пересказывал содержание разговора с братом.

Элио процветал. Прекрасно закончив учебу, целиком оплаченную Гвидо, он стал дипломированным бухгалтером. Теперь он работал в какой-то аудиторской фирме в Милане, и дела его шли очень неплохо. Элио рассказал Гвидо, что он консультирует охранное агентство, которое поставляет телохранителей промышленникам. Сейчас на охранников большой спрос, потому что квалифицированных специалистов в этом деле оказалось совсем немного. И платили им по высшему разряду. Гвидо поделился с братом сомнениями, сказав, что Кризи в неважной форме и слишком много пьет. Это означало, что Кризи заведомо не в состоянии выполнять подобную работу. Тогда Элио рассказал ему о «страховочных» телохранителях, и Гвидо это заинтересовало.

– Но платят им, конечно, гораздо меньше, – заметил Элио.

Гвидо подумал, что особого значения это не имеет. Он знал, что денег у его друга хватает. За долгие годы он заработал много, а потратил мало.

Теперь неаполитанец рассказывал Кризи о предложении Элио, а тот смотрел на него, не очень понимая, о чем, собственно, идет речь.

– Так что можешь стать телохранителем, – повторил Гвидо.

– Да ты с ума сошел, – ответил Кризи. – В том состоянии, в котором я теперь, мне и труп доверить нельзя.

Гвидо рассказал ему о «страховочных» телохранителях, но Кризи это не убедило.

– Ты считаешь, что кто-то захочет нанять человека, у которого все в прошлом, спившегося алкаша?

Гвидо пожал плечами.

– Пойми, это делается только для того, чтобы уменьшить страховой взнос.

– Но я же пью не просыхая.

Гвидо вздохнул.

– Пей по ночам. Здесь ты так и делаешь, а днем выглядишь вполне нормально.

– А если действительно будет сделана попытка похищения?

– Действуй по обстоятельствам. Это не те деньги, чтобы ты, рискуя жизнью, совершал чудеса храбрости.

Кризи на какое-то время задумался, но сомнения его не рассеивались. Всю свою жизнь он прослужил в армии, а какая это была армия, в данном случае не имело никакого значения.

– Телохранитель должен постоянно находиться рядом с тем, кого он охраняет. Ты же знаешь, что я на такое не способен.

Гвидо улыбнулся.

– Значит, ты будешь молчаливым и незаметным телохранителем. Уверен, что некоторым это могло бы даже понравиться.

Кризи обдумывал другие доводы против предложения Гвидо, но тот стал на него легонько давить, сказав, что Элио приглашает его пожить к себе в Милан на несколько дней.

– Почему бы тебе туда не съездить? В любом случае, отдохнешь там и проветришься.

В конце концов Кризи согласился посмотреть, что за работу ему могут предложить. Прежде чем отправиться спать, он покачал головой и скептически пробормотал:

– Черт бы драл этих телохранителей!

Гвидо взял бумагу и ручку и сел писать письмо Элио. Он знал, что для разговора в агентстве главное – представить полный послужной список Кризи. Дальше останется лишь уточнить детали. Писал он долго: сначала о службе Кризи в Легионе, потом о его участии во многих войнах в Африке, на Ближнем Востоке и в Азии. После этого он перечислил те виды оружия, которыми Кризи мастерски владел, – список получился внушительный. В заключение Гвидо написал обо всех орденах и медалях, которыми был награжден его друг. Итальянцы, как известно, всегда падки на награды.

Заклеив письмо, он оставил его на столе вместе с запиской, в которой просил Пьетро отправить его пораньше утром. Когда он встал из-за стола, впервые со времени приезда друга у него было легко на душе.

Глава 4

– Они выдали вам оружие?

– Да.

– Покажите, пожалуйста.

Кризи снял правую руку с руля и вынул пистолет из-под пиджака.

Этторе осторожно взял его. Раньше он никогда не держал оружия, поэтому завороженно его разглядывал.

– Что это?

– «Беретта» восемьдесят четвертого калибра.

– Раньше вы пользовались этим оружием?

– Да, неплохая пушка.

– Он заряжен?

Кризи оторвал взгляд от дороги и взглянул на сидевшего рядом итальянца.

– Заряжен, – сухо ответил он.

Этторе вернул оружие, и они продолжили путь в направлении Комо.

Он попросил Кризи вести «ланчию», чтобы проверить, умеет ли тот обращаться с машиной. Этторе убедился в том, что американец водит легко и уверенно.

* * *

Найти телохранителя оказалось легче, чем думал Вико. По крайней мере, такого, который соответствовал бы требованиям Рики.

Она была в восторге от результатов его беседы с Вико и тут же стала строить планы на будущее. Рика решила, что телохранитель будет жить в большой комнате на верхнем этаже. Они с Пинтой сами сделали все, чтобы придать комнате более уютный вид: внесли небольшой столик, глубокое плетеное кресло и разложили коврики. В комнате уже стояли большая кровать, комод с многочисленными ящиками и вместительный платяной шкаф. Есть охранник должен был на кухне с Марией – экономкой и Бруно – садовником.

Она составила список его обязанностей. Главной его задачей было сопровождать Пинту в школу и из школы. Пока девочка сидела на уроках, он мог бы возить Рику за покупками и на встречи, которые обычно проходили в ресторанах.

Естественно, он должен иметь соответствующий вид, быть вежливым и относиться к ним и их друзьям с подобающим уважением. Рика торопила Этторе, потому что скоро начинались занятия в школе, а ей самой хотелось сопровождать мужа в его предстоящем вояже в Париж.

Все это создавало определенные проблемы. Первые два претендента оказались совершенно неприемлемы – они были слишком похожи на уличных бандитов. Рика таких даже на порог не пустила бы. Третий, несомненно, был гомосексуалистом, а Этторе имел против голубых предубеждение. Он позвонил в агентство и посетовал на качество претендентов, однако ему ответили, что на телохранителей большой спрос. Кроме того, ему вежливо намекнули, что претенденты, которых посылали в его контору на собеседование, соответствовали той цене, которую он был готов заплатить. Тем не менее на следующий день ему перезвонили и назначили встречу с четвертым кандидатом – американцем.

Этторе это не особенно обрадовало. Он никак не ожидал, что ему предложат иностранца, тем более американца. У него никогда не вызывали восторга жующие резинку гангстеры с короткой стрижкой.

Когда Кризи вошел в его кабинет, Этторе был приятно удивлен. Этот человек выглядел весьма внушительно – шрамы на лице, тяжелый взгляд, но одет аккуратно, в темно-синий костюм и бежевую рубашку. Четвертый кандидат в телохранители стоял в дверях, держа в руке большой конверт с красной сургучной печатью, и смотрел на Этторе без всякого выражения на лице.

Хозяин кабинета жестом пригласил Кризи сесть в кресло, стоявшее по другую сторону письменного стола. Американец протянул конверт.

– В агентстве меня попросили передать вам это.

Говорил он по-итальянски чисто, с чуть заметным неаполитанским выговором.

Этторе взял конверт и спросил:

– Хотите кофе? – Посетитель произвел на него такое приятное впечатление, что он повел себя с ним совсем не так, как с его предшественниками.

Кризи отрицательно покачал головой. Этторе вскрыл печать, вынул документы и стал читать. Это были сведения о квалификации Кризи и его послужной список, составленный на основе письма Гвидо.

Этторе читал, храня молчание, а потом внимательно посмотрел на сидевшего перед ним человека. Кризи выдержал его взгляд с полнейшим равнодушием.

– В чем ваш недостаток?

– Я пью.

Какое-то время Этторе размышлял над этим ответом, потом снова заглянул в документы и спросил:

– Как это сказывается на ваших профессиональных качествах?

Глаза Кризи сузились. Он раздумывал, как лучше объяснить суть проблемы, и Этторе понял, что ответ будет совершенно искренним.

– Ну, прежде всего это сказывается на координации движений и быстроте реакции. А от этого, конечно, зависит скорость и точность стрельбы. Если бы я был богатым человеком и у меня были бы основания полагать, что на меня или моих близких будет совершено нападение, я не стал бы нанимать человека в такой форме, как я сейчас.

Этторе спросил:

– Вы пьете так, что не в состоянии нести охранную службу, или это лишь создает для вас некоторого рода неудобства?

Кризи покачал головой.

– Вы ничего не заметите. Я пью только по ночам. Утром я могу себя неважно чувствовать, но выгляжу вполне нормально.

Этторе еще раз заглянул в сопроводительные бумаги. Если только Рика не узнает о том, что он пьет, никаких проблем не возникнет.

– Оплата невысока, – заметил он.

Кризи пожал плечами.

– Если вашу дочь попытаются похитить мастера своего дела, качество ее охраны будет соответствовать оплате.

– А если ее попытаются похитить любители?

– Если это действительно будут любители, возможно, мне удастся их напугать или кого-нибудь убить – вы ведь не исключаете такую вероятность?

Этторе покачал головой.

– В этом я сильно сомневаюсь. Честно говоря, этой проблемой больше озабочена моя жена. Она слишком близко к сердцу приняла известия обо всех этих похищениях, происшедших в последнее время. Кстати, кроме основных обязанностей, вам придется иногда сопровождать ее в поездках в город. У нее своя машина.

Этторе снова заглянул в бумаги и пробежал глазами перечень войн и сражений, в которых Кризи принимал участие, а также видов оружия, которыми он владел.

– Вам, наверное, придется свыкаться с новым образом жизни?

– С этим проблем не будет, – ответил Кризи. – Однако сразу должен вас предупредить, что светское общение и пустая болтовня меня утомляют. Я буду делать свою работу настолько добросовестно, насколько смогу, но на этом мои функции ограничатся.

Впервые с начала разговора Этторе улыбнулся.

– Отлично. Вы могли бы прямо сейчас приступить к вашим новым обязанностям? – У него в голове мелькнула мысль. – Пистолет у вас есть?

Кризи кивнул.

– Мне выдали его в агентстве. Вы должны будете отослать им письмо. Они организуют мне через полицию разрешение на ношение и использование оружия. Стоимость разрешения будет включена в счет, который вам пришлют. – Американец поднялся. – Начать я могу в любое время.

Они пошли к двери. Этторе сказал:

– Завтра после работы я собираюсь в Комо, проведу там выходные. Прошу вас приехать сюда завтра к шести с вещами. О том, что вы пьете, не должен знать никто, включая мою жену.

Мужчины обменялись рукопожатиями. На прощанье Этторе произнес:

– Точно сказать вам, сколько времени продлится ваша работа, я сейчас не могу. Во многом это будет зависеть от обстоятельств, но в контракте с агентством будет предусмотрен трехмесячный испытательный срок. После этого мы можем по-новому оговорить наши взаимные обязательства. Кроме того, я вовсе не исключаю, что эта работа вам не понравится.

* * *

Когда они вошли в холл, Рика стояла у высокого, доходящего до самого пола окна. На ней было черное платье простого покроя. Белый овал лица оттеняли черные как смоль волосы.

Этторе представил их друг другу.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила Рика.

– Спасибо, если можно, виски и немного воды.

Она отошла к бару, а мужчины подошли к окну, из которого открывался великолепный вид на озеро. Кризи чувствовал скованность Этторе, но не мог понять ее причину. Рика принесла ему виски, а мужу – мартини.

– Простите, я не расслышала, как вас зовут, – сказала она.

– Кризи.

– Вы не итальянец?

– Американец.

Она взглянула на мужа, слегка нахмурив брови.

– Но он отлично говорит по-итальянски, – быстро проговорил он.

Рика была немного смущена.

– Вы раньше занимались такого рода работой?

Кризи покачал головой.

– Никогда.

Она еще сильнее нахмурилась, но Этторе снова быстро вмешался в разговор.

– У мистера Кризи большой опыт в аналогичного рода службе. Просто колоссальный опыт.

Кризи с интересом изучал женщину. Он не сразу справился со смущением, которое на него произвела ее красота. Ему было абсолютно безразлично, как она восприняла известие о том, что он – американец, но ее отношения с мужем заинтересовали его.

Этторе казался человеком благожелательным и уверенным в себе, но его слабость становилась все более явственной. Либо красота этой женщины, либо сила ее духа – а возможно, и то, и другое – поставили его в полную зависимость от жены. Вместе с тем она сама находилась сейчас в растерянности. У нее, конечно, заранее сложился образ человека, которого возьмет на службу Этторе. Телохранитель, естественно, должен быть итальянцем, вежливым и почтительным, молодым и атлетически сложенным и, кроме всего прочего, профессионалом в своем деле.

Человек, стоявший перед ней, не соответствовал этому образу прежде всего потому, что был американцем, а она, как и многие другие представители ее круга, относилась к американцам с некоторым высокомерием. Несмотря на внушительную внешность, ни молодым, ни атлетически сложенным назвать его было никак нельзя.

Рика обратила внимание на его одежду – вещи были дорогими, но небрежно подобранными: легкие бежевые брюки, желтовато-коричневая вязаная рубашка с открытым воротом и темно-коричневый пиджак. Еще она заметила, что на тыльной стороне руки, державшей стакан, были шрамы от ожогов, а на мизинце недоставало одной фаланги. Потом женщина взглянула ему в лицо и только тогда поняла, насколько он высокий. Она посмотрела на шрамы, пересекавшие его лоб и подбородок, на глаза, которые с безразличием смотрели на нее из-под тяжелых век, и ей стало ясно, какое чувство он в ней вызывал: она его боялась. Осознание этого факта вызвало у Рики легкий шок. Никогда раньше мужчины ее не пугали, она и мысли не могла допустить, что при виде мужчины сможет испытывать страх.

Затянувшееся молчание нарушил Этторе.

– Дорогая, где Пинта? – спросил он.

Рика пришла в себя.

– Наверху. Сейчас она спустится.

Этторе заметил, что раздражение жены прошло, но его почему-то сменила растерянность. С легкой улыбкой она обратилась к Кризи:

– Девочка просто в восторге от того, что у нее будет телохранитель.

– Я первый? – спросил Кризи.

– Да. Вы говорите по-итальянски, как неаполитанец.

– Меня именно неаполитанец обучил языку.

– Вы жили в Неаполе?

– Нет, я там бывал только наездами.

Услышав стук двери, Кризи обернулся.

Девочка была одета в белую майку с короткими рукавами и джинсы. Она стояла в дверях и с интересом смотрела на Кризи. Мать сказала:

– Детка, это – мистер Кризи.

Пинта прошла через комнату и, как положено, протянула руку. Когда он ее пожал, девочка застенчиво улыбнулась и нагнула голову. Ее маленькая ручонка утонула в его огромной лапе.

– Ты не хочешь показать мистеру Кризи его комнату? – спросила Рика. – Он, наверное, хотел бы распаковать свои вещи.

Кризи допил виски, и девочка с серьезным видом повела его на верхний этаж.

* * *

Когда дверь закрылась, Этторе ожидал взрыва. Однако Рика в задумчивости потягивала свой напиток.

– У этого человека огромный опыт, – сказал Этторе. – Знаешь, сейчас хороших телохранителей днем с огнем не найдешь.

Она ничего не ответила, и муж продолжил ее убеждать, что сделал правильный выбор.

– Досадно, конечно, что он американец. Но ты ведь сама слышала, что по-итальянски он говорит прекрасно.

– В Италии он раньше работал? – спросила Рика.

– Нет. – Этторе открыл портфель и вынул сопроводительные документы, присланные из агентства. – Здесь информация о его прошлом.

Рика села и стала читать бумаги, а Этторе подошел к бару и налил себе еще мартини.

Она изучила послужной список Кризи, закрыла папку и положила ее на журнальный столик.

Этторе стоял со стаканом в руке и ждал. Рика напряженно о чем-то размышляла. Через какое-то время она произнесла:

– Я боюсь его.

– Он тебя пугает? – удивился Этторе.

Она улыбнулась.

– То, что он американец, даже немного забавно. Для разнообразия это неплохо.

– Но почему ты его боишься?

Она немного подумала.

– Не знаю. – Рика снова заглянула в лежавшую перед ней папку. – Может быть, ответ здесь. Ты отдаешь себе отчет в том, что привел в дом наемного убийцу? Одному Богу известно, сколько людей он отправил на тот свет.

Этторе снова начал было оправдываться, но она улыбнулась ему и сказала:

– Одевается он неплохо – как европеец.

Этторе одновременно ощутил облегчение и некоторую озадаченность. Кризи, очевидно, оказался подходящей кандидатурой.

Рика встала, подошла к мужу и чмокнула его в щеку.

– Спасибо тебе, милый. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.

Она произнесла это так, как будто благодарила его за очередной подарок – новую ювелирную безделушку или букет роз.

* * *

После ужина Кризи чистил и смазывал пистолет. Делал он это машинально – пальцы от долгой практики двигались сами по себе, а в голове мелькали события прошедшего вечера. Когда раньше он менял место службы, всем, кто его окружал, он отводил свое место в соответствии с его собственной табелью о рангах – в зависимости от того, какое влияние они могли бы оказать на его новую работу. Вот и теперь, несмотря на то что он взялся за совершенно новое, непривычное для себя дело, он стал раскладывать все по своим полкам.

Этторе, решил он, чем-то явно озабочен. Вероятно, проблемами, связанными с бизнесом. Когда Кризи назвал Элио имя своего работодателя, тот его сразу вспомнил. Балетто были основными производителями шелка в Италии и во всем мире. Этторе унаследовал дело от отца, который пользовался большим уважением в деловом сообществе Милана. Самого Этторе считали неплохим бизнесменом, но, как и у многих других производителей текстильной продукции, сейчас у него появились сильнейшие конкуренты с Дальнего Востока. Этторе был известен еще и потому, что его жена славилась своей красотой на весь Неаполь.

Мысли Кризи перенеслись к Рике. Совершенно трезво он оценил то эмоциональное воздействие, которое она на него оказала. Она была из тех женщин, которые ему особенно нравились. Рика не злоупотребляла украшениями, взгляд ее был прямым и открытым, косметикой она пользовалась очень умело, волосы не красила и не уродовала химией, ее длинные, ухоженные ногти не были накрашены. Она вообще старалась не прибегать к каким бы то ни было искусственным средствам, чтобы подчеркнуть или оттенить свое женское естество, даже – как он заметил – не пользовалась духами. По мнению Кризи, она была просто воплощением женственности.

Физическое совершенство Рики его просто потрясло, что, конечно, не могло остаться незамеченным. Кризи внимательно наблюдал за ее реакцией на него. Первоначальная враждебность и раздражение вскоре сменились озадаченностью. Судя по всему, его прошлое изрядно ее заинтриговало. Женщинам подобного типа, несомненно, нравится повелевать, постоянно выясняя пределы своего господства – прежде всего морального и, возможно, физического. Он хорошо понимал, что должен вести себя осмотрительно.

Кризи закончил чистить пистолет, смазал машинным маслом спусковой механизм и устройство, закрепляющее обойму. Теперь он думал о Марии и Бруно. Во время ужина в большой, удобно обставленной кухне они молчали, а он и не пытался их разговорить. Кризи полагал, что со временем, привыкнув к нему, они станут вести себя в его присутствии совершенно естественно.

Мария, которой было уже за тридцать, показалась ему женщиной крепкой и жизнерадостной. Очевидно, Кризи вызвал в ней интерес. Бруно, видимо, шел седьмой десяток. Кризи показалось, что настроен он явно миролюбиво.

Пища была хорошей, домашней. После зеленой фасоли подали курицу, маринованную в оливковом масле и лимонном соке. Хотя в последнее время Кризи ел обычно без особого аппетита, итальянскую кухню он любил и неплохо в ней разбирался. Готовила Мария как истинная флорентийка, и он спросил ее, не из Тосканы ли она родом.

Своим вопросом Кризи доставил ей явное удовольствие. Да, родилась она в Тоскане, но лет пять назад в поисках работы перебралась в Милан. Он попросил Бруно утром показать ему прилегающую к дому территорию – нужно подумать, как действовать в случае неожиданного происшествия, – потом, поблагодарив за ужин, поднялся к себе.

Кризи вынул из рукоятки пистолета обойму с короткими девятимиллиметровыми пулями и проверил пружину, поочередно вставив два запасных магазина. Потом открыл коробочку с пулями и заполнил ими обоймы. Решив, что с пистолетом все в порядке, он взял новую наплечную кобуру и смоченной в масле тряпочкой стал протирать ее, чтобы кожа стала мягче.

Пинта – именно в ней заключалась основная проблема. С подростками ему всегда было сложно иметь дело, и девочка, как он полагал, не составляла исключения. Никакого опыта общения с детьми раньше у него не было. Сам бездетный, он если и обращал на них внимание, то, как правило, испытывал к ним жалость.

Во всех войнах, в которых ему довелось участвовать, больше всего страдали именно дети – растерянные, очень часто оторванные от родителей и почти всегда голодные. Он видел их раздувшиеся животы и бессмысленные глаза в Конго, кукольные личики детей, погибших от пуль, разрывов снарядов и мин во Вьетнаме. Кто-то сказал ему, что в Южном Вьетнаме осталось больше миллиона сирот, и порой ему казалось, что все эти несчастные ребятишки стоят у него перед глазами.

Для того он и отгородился от жизни скорлупой, защитившей его внутренний мир, что не мог переносить и не хотел замечать их страданий. Потому что, если бы он принимал близко к сердцу весь ужас того, что творила с детьми война, он наверняка сошел бы с ума. Он замкнулся в своей искусственной оболочке очень давно, и даже когда смотрел в глаза этим маленьким страдальцам, их отчаяние и боль не доходили до глубины его сознания.

Из всех ужасов войны самым страшным для него было бессловесное сострадание. Теперь же – впервые в жизни – он вынужден непосредственно общаться с ребенком. Конечно, девочка не голодала, не мучилась от боли, жила в прекрасном доме, и тем не менее она представляла для него большую проблему.

Войдя с ним в его комнату, Пинта остановилась на пороге и, пока он распаковывал вещи, что-то щебетала. Конечно, его приезд стал для нее большим событием. Будучи единственным ребенком в семье, она часто скучала. Поэтому, вполне естественно, она восприняла Кризи не только как некий инструмент для ее защиты.

Первый вопрос она ему задала об Америке. Он объяснил ей, что много лет там не был, но ее энтузиазма это не убавило. На вопрос о том, откуда он родом, Кризи ответил, что с юга – из штата Теннесси.

Закончив смазывать кобуру, он вложил в нее «беретту» и повесил ее на одну из бронзовых ножек в изголовье кровати. Дуло пистолета оказалось почти на подушке. Вернувшись к столу, он раскрыл карту дорог, ведущих от Милана к Комо, и погрузился в технические детали предстоящей работы. Хоть раньше Кризи никогда не служил телохранителем, он рассматривал свои новые обязанности с точки зрения обычного воинского задания.

Ему было поручено защищать «объект», который потенциальный противник мог попытаться захватить. Богатый жизненный опыт подсказал ему, что нужно представить себя на месте предполагаемого врага. Можно было попробовать захватить «объект» на «базе», то есть дома, или вне «базы» – либо в другом месте, где «объект» часто бывает, либо на пути туда или оттуда – иначе говоря, в школе или по дороге к ней.

Утром он решил проверить, насколько обеспечена безопасность самой «базы» – дома и прилегающей территории, а потом, как он договорился с Пинтой, девочка должна была съездить с ним в школу, чтобы он смог получить представление о степени защищенности здания и школьного участка. Он решил, что, если похитители действительно собрались бы ее украсть, легче и проще всего им было бы это сделать по дороге в школу или домой. Поэтому необходимо по возможности чаще менять маршруты от постоянной до временной «базы». Вот почему Кризи так внимательно изучал дорожную сеть, делая время от времени пометки на полях карты.

Когда с этим было покончено, он подошел к гардеробу и вынул чемодан. В нем лежало несколько обернутых в газету бутылок виски. Он достал одну из них, открыл и налил в стакан первую порцию. Потом вновь мысленно вернулся к главной своей проблеме – девочке. Очень важно было, считал Кризи, с самого начала поставить их отношения таким образом, чтобы каждый хорошо знал свое место. Они должны соответствовать поставленной задаче и не выходить за ее рамки. Ему платили не за то, чтобы он развлекал девочку, а за то, чтобы он ее охранял. Она должна это четко себе уяснить, даже если ему для этого придется быть с ней резким и грубым. Родители ее тоже должны это понять. Он собирался поставить этот вопрос ребром, и, если их такой подход не устроит, пусть ищут дочери другого телохранителя.

Пока он не приступил к работе, эта проблема Кризи не волновала, но после встречи с девочкой ему пришлось серьезно над ней задуматься. Пинту нужно как можно скорее поставить на место.

Кризи пил не торопясь, пока бутылка не опустела, а потом лег в постель – большой, потрепанный жизнью человек, привыкший держать все в себе, еще не решивший, нравится ему новая работа или нет.

Но в одном Гвидо оказался прав: его мысли были теперь чем-то заняты.

* * *

Этажом ниже, в просторной спальне, Рика и Этторе занимались любовью. Она была очень требовательна, часто и прерывисто дышала, до боли сжимая пальцами его плечи. Рика всегда умела держать ритм, двигаясь в такт с партнером, постепенно наращивая при этом темп, до тех пор, пока не доводила Этторе до конца – уверенно и со знанием дела.

Но сегодня она заботилась только о себе, полностью отдаваясь собственному наслаждению и не заботясь об ощущениях мужа. Он попытался было приспособиться к ее ритму, но Рика уже была близка к высшей точке блаженства, и через какое-то мгновение Этторе почувствовал, как тело жены напряглось и задрожало от сладостной муки. Он не поспел за ней, а продолжать дальше она не хотела и отстранилась от мужа.

Этторе не настаивал, зная, что позже жена снова затеет с ним любовную игру, восстановит его силы, даст ему возможность полностью удовлетворить разожженную в нем ею же страсть. Рика очень гордилась собой, что так умело манипулировала его телом и могла без труда контролировать его состояние. Она никогда не дразнила его, возбуждая ради забавы, но, если начинала любовную игру, всегда действовала с воображением и разнообразием, которые полностью отражали ее искусство любить.

Дыхание Рики стало ровным, она провела рукой ему по спине и удовлетворенно вздохнула. Обычно в таких случаях, немного передохнув, она начинала его нежно ласкать и целовать. А потом, перекатив на спину, искусно и не торопясь дарила мужу ответное наслаждение, глядя ему сверху вниз в глаза с лукавой улыбкой, как будто делилась с ним тайной, известной лишь им двоим.

– Он ей понравился.

Этторе вздрогнул.

– Кто?

– Кризи. Пинте он пришелся по душе.

Он покачал головой.

– Ей просто осточертела гувернантка, и Пинта страшно рада, что теперь с ней наконец можно распрощаться. Пинте любой телохранитель понравился бы, будь он хоть граф Дракула.

– Нет, – возразила Рика. – Когда я ее укладывала, она сказала мне, что он похож на медведя. Пинта про себя называет его «медвежонок Кризи».

Этторе тихо рассмеялся.

– Она, наверное, думает, что все медведи похожи на ту игрушку, с которой она спит ночью. Но медведи могут быть очень опасными.

– С чего это он решил пойти в телохранители? – спросила Рика, как будто говорила сама с собой. – После того, чем он занимался всю жизнь, для него это – детские игры.

– Может быть, ему просто все надоело, – высказал предположение Этторе. – Кроме того, он уже совсем не так молод.

Вспомнив сведения, содержавшиеся в присланных агентством документах, она сказала:

– Ему сорок девять. Ни семьи, ни детей у него нет. Интересно, а дом свой у него есть?

– Не знаю, но сильно сомневаюсь. Такого рода люди глубоких корней не пускают.

Этторе задумался о причине пьянства Кризи. Может быть, он потому и спивался. Прожив жизнь, полную борьбы и приключений, он скоро должен был выйти в тираж и не знал, что ему делать с собой дальше.

– Что-то мне во всем этом непонятно, – сказала Рика.

– В чем именно?

– В этом человеке. Мне показалось, что совсем недавно он перенес тяжелую болезнь. Хоть держится бодро и очень уверен в себе, что-то здесь не так. Может быть, причина в женщине?

Этторе улыбнулся.

– Это типично женская логика.

Рика покачала головой.

– Нет, скорее всего, женщина здесь ни при чем. Тут что-то другое. Чего-то в нем недостает… Он интересует меня, этот Кризи. С ним по крайней мере не скучно.

Этторе был доволен. Ему в голову даже прийти не могло, что интерес его жены к Кризи мог иметь не только платонический характер. О такого рода банальных коллизиях он давно перестал беспокоиться. Вместе с тем Этторе хорошо знал, как его жена любит анализировать поведение других людей, раскладывая их на отдельные категории. Естественно, она попыталась и Кризи как-то классифицировать, налепить на него ярлык, пронумеровать и поставить на четко определенное место в той картине мира, которая существовала в ее голове.

Этторе подумал, что с человеком, поселившимся наверху, сделать это, наверное, будет не так-то просто, прежде всего потому, что он вообще в мир Рики не вписывался. Точнее говоря, он был совсем из другого мира. Ее ценности были совершенно чуждыми для американца. И тем не менее Этторе был доволен. Жена этого человека приняла, Пинта в понедельник пойдет в школу, а он может спокойно заняться своими проблемами. Потом он вспомнил фразу жены, которая очень его удивила.

– Ты сказала, что Кризи тебя пугает.

– Да. Но, возможно, это слово не совсем точно отражает то, что я почувствовала. От него, скорее, исходит какая-то скрытая угроза. Он чем-то похож на прирученного дикого зверя, но на самом деле никогда не знаешь, чего от него ожидать. Помнишь ту немецкую овчарку, которая была у Арредо? Она прожила в семье пять лет и вдруг бросилась на него и покусала.

– Рика, но ведь он – не собака!

– Это я просто так сказала, для примера. Мне кажется, его что-то мучает, бередит ему душу. Это лишь мое ощущение, оно совсем меня не беспокоит, скорее разжигает интерес. Мне бы хотелось больше о нем узнать – о его прошлом. Просто любопытно, как он воспринимает мир.

Она зевнула и улеглась поудобнее. Ее слова заставили Этторе подумать о том, как мало ему на самом деле известно о Кризи. Надо бы, наверное, поглубже под него копнуть. Но ведь если его рекомендовало агентство, и там-то должны знать, тянется ли за ним что-либо противозаконное или нет. В любом случае, дело сделано.

Рика придвинулась к нему, дыхание ее стало ровным. Она спала.

Только утром Этторе вспомнил, что она так и оставила его неудовлетворенным.

Глава 5

Пинта чинно сидела на переднем сиденье рядом с Кризи. Он предупредил, что по дороге его отвлекать нельзя. Ей, правда, это было не совсем понятно, потому что ехали они по широкой автостраде, соединяющей Комо с Миланом, и, как ей казалось, вести машину на такой трассе совсем не трудно. Однако Кризи хотел определить потенциально опасные участки дороги. Это прежде всего крутые повороты, где надо снижать скорость, и пустынные участки пути, вдоль которых нет никаких строений. Он мысленно соотносил чисто военную ситуацию устройства засады с попыткой похищения, опытным глазом подмечая и фиксируя те участки дороги, где организовать нападение удобнее всего.

Через полчаса Пинта показала ему поворот, и несколько минут спустя они остановились у ворот школы. Девочка выпрыгнула из машины и надавила на железную ручку в стене. Кризи остался в машине, фиксируя в уме наличие заостренных шипов на прутьях ограды и отсутствие каких бы то ни было заградительных сооружений перед воротами.

На уровне глаз открылось маленькое смотровое окошко, Пинта что-то в него сказала старому привратнику, и ворота медленно распахнулись. Девочка прошла на территорию школы и махнула рукой Кризи, который последовал за ней на машине. Внутри, на большом участке земли, стояло громоздкое здание, увитое плющом. Кризи припарковал автомобиль во дворе и подошел к Пинте. Она показала ему площадку для игр и беговую дорожку слева от школы, и небольшую рощу справа, которая тянулась до самой стены. Они немного прошлись по участку, и Кризи решил, что в самой школе и на примыкавшей к ней территории девочка находится в достаточной безопасности.

Из двери вышла немолодая седая женщина, Пинта подбежала к ней, расцеловала ее в обе щеки и подвела к Кризи.

– Это – синьора Делюка, наш завуч. – Потом девочка обернулась к учительнице и с гордостью в голосе произнесла: – А это – Кризи, мой телохранитель.

– Мистер Кризи, детка, – поправила Пинту синьора Делюка.

– Нет, синьора, он сказал, чтобы я называла его просто Кризи.

После обмена рукопожатиями завуч пригласила его на чашку кофе. Все прошли в ее комнату, на верхнем этаже школы. Небольшое помещение было заставлено мебелью, всюду, где только можно, стояли фотографии. Женщина заметила, что Кризи внимательно их рассматривает.

– Все это – мои воспитанники, – улыбнулась хозяйка, – мои дети. Их сотни, и многие из них уже давно стали взрослыми. Но для старой учительницы они навсегда останутся детьми.

Ситуация показалась Кризи странной, он и не думал, что есть школы, обстановка в которых так располагает к дружескому общению. Его собственный недолгий опыт учебы в школе был совершенно иным. Теперь ему стало ясно, почему Пинте хотелось сюда вернуться.

Прислуга принесла серебряный поднос с кофе. Когда она разлила его по чашкам, учительница заговорила с Пинтой о школе. Потом, видимо почувствовав некоторое смущение от того, что оставила Кризи без внимания, обернулась к нему.

– Вы давно занимаетесь такого рода работой, мистер Кризи?

– Нет, – ответил он. – Этим делом я занялся недавно, но подобные виды службы мне хорошо знакомы.

Женщина вздохнула.

– Да, страшные дела сейчас творятся. У меня похитили двоих детей из школы. Не здесь, конечно, и вреда им никакого не причинили, но для них это оказалось страшной травмой, и еще не скоро они оправятся. – Она положила руку на колено девочки. – Так что присматривайте, пожалуйста, за нашей Пинтой. Мы очень рады, что она снова к нам вернется.

– Все равно, я рада еще больше, – улыбнулась девочка и стала рассказывать обо всех своих обидах на гувернантку.

Через несколько минут Кризи поймал взгляд девочки, и они встали, собираясь уходить.

– Вы, наверное, не итальянец? – спросила женщина, провожая их к машине.

– Нет, он американец, – бросила Пинта, – из штата Теннесси.

Обратив внимание на восторг, с которым девочка это произнесла, женщина улыбнулась.

– В таком случае, мистер Кризи, не могу не сделать вам комплимент по поводу вашего итальянского языка. Вы, видимо, учили его в Неаполе?

– Меня обучал неаполитанец.

– Я так и поняла по вашему выговору. – Она указала на дверь с задней стороны здания. – Здесь у нас кухня. После занятий мы стараемся не задерживать девочек и вовремя отправлять их домой, но если вдруг придется ждать, вам приготовят кофе. – Женщина печально улыбнулась. – Сейчас, к сожалению, такое время, что у многих девочек есть телохранители.

Кризи поблагодарил пожилую учительницу, Пинта ее поцеловала в щеку, и они уехали.

Обратно он решил поехать другим путем. Девочка удивилась, но он объяснил, что хочет изучить и эту дорогу, посмотреть ее опасные участки и дома, стоявшие на обочинах, в которых могут спрятаться похитители.

Какое-то время Пинта вела себя спокойно, но визит в школу и встреча с синьорой Делюкой слишком взволновали ее. Она не сводила глаз с большого молчаливого человека, сидевшего рядом, и в конце концов спросила:

– Кризи, тебе нравилось учиться в школе?

– Нет.

– Совсем не нравилось?

– Нет.

Его лаконичные ответы не обескуражили Пинту, и она как ни в чем не бывало задала очередной вопрос:

– Но почему?

– Школа, где я учился, очень отличалась от твоей, и там не было ни одного учителя, похожего на синьору Делюку.

Еще какое-то время они ехали молча, пока Пинта размышляла над его ответом, потом снова спросила:

– Значит, ты не был там счастлив?

Кризи вздохнул, чтобы сдержать нараставшее раздражение, и проговорил:

– Счастье – это состояние ума. Я никогда не думал о том, был я в школе счастлив или нет.

Девочка почувствовала его недовольство, но она еще была не настолько взрослой и осмотрительной, чтобы сделать соответствующие выводы. Поскольку его приезд совпал с радостными для нее событиями, точнее говоря, стал их причиной, она хотела поделиться с Кризи своим счастьем. Однако его настроение смущало девочку. Она не знала, что он по натуре своей человек молчаливый и замкнутый. А ей так хотелось узнать его поближе! Пинта посмотрела на его сжимавшие руль руки со следами ожогов и коснулась одной из них.

– Что случилось с твоими руками?

Он резко отдернул руку и раздраженно ответил:

– Никогда меня не трогай, когда я веду машину! И не задавай мне все время вопросы. Я здесь совсем не для того, чтобы болтать с тобой обо всякой ерунде. Ничего тебе обо мне знать не надо. Я только тебя охраняю.

Говорил он не громко, но очень жестко, его слова звучали, как удары бича. Девочка отдернула ручонку и, оскорбленная в лучших чувствах, забилась в самый дальний угол кресла.

Кризи бросил на нее взгляд. Она сидела неподвижно, поджав губы и уставившись на дорогу прямо перед собой, подбородок ее нервно подрагивал.

– И не вздумай реветь, – раздраженно добавил он. Отняв одну руку от руля, Кризи даже начал жестикулировать от избытка чувств. Он был не на шутку рассержен. – Мир большой, в нем разное случается. Всякое. На самом деле все гораздо сложнее, чем просто быть счастливым или не очень счастливым. Могут произойти очень страшные вещи. Ты узнаешь об этом, когда вырастешь.

– Я вовсе не ребенок, – с вызовом сказала Пинта. – Я знаю, что случаются всякие несчастья. У меня был друг, которого похитили и отрезали ему палец. Мне пришлось потом несколько месяцев сидеть дома взаперти. А теперь, когда мы все время вместе и ты только молчишь и хмуришься, я все равно не плачу.

Но хоть взгляд Пинты и был сердитым, в глазах ее стояли слезы. Кризи вывел машину на обочину и остановился. Тишину нарушало лишь обиженное сопение Пинты.

– Послушай меня внимательно, – в конце концов проговорил он. – Я такой, какой есть. С детьми я ладить не умею. Мне не нравится, когда задают много вопросов. Или ты это правильно поймешь и сделаешь соответствующие выводы, или твоему отцу придется подыскать тебе другого телохранителя. Ты меня поняла?

Сопение прекратилось. Пинта сидела неподвижно и смотрела перед собой. Внезапно она раскрыла дверцу, вышла из машины и пересела на заднее сиденье.

– Теперь, мистер Кризи, будьте добры, отвезите меня домой. – На слове «мистер» она сделала особое ударение.

Он оглянулся. Девочка на него не смотрела. Она сидела очень прямо с сердитым и неприступным видом.

Кризи поехал дальше с двойственным ощущением: с одной стороны, он совсем не хотел ее обидеть; с другой – его не в сиделки нанимали. Поступить по-другому было никак нельзя. Так или иначе, все нужно расставить по своим местам. О том, чтобы у девочки были друзья-приятели, надо было беспокоиться ее родителям. Это не его забота.

* * *

В воскресенье, когда после ужина Кризи удобно устроился у себя с книжкой, раздался стук в дверь. Чувствовал он себя неважно. Прошлой ночью он слегка перебрал и из комнаты выходил, только чтобы поесть. Кризи решил, что стучать могут либо Рика, либо Этторе.

Это была Рика.

– Я хотела спросить вас, все ли в порядке, удобно ли вам здесь, может быть, вам что-нибудь еще нужно? – проговорила она, стоя в дверях.

Он отложил книгу в сторону.

– Спасибо, у меня есть все, что мне необходимо.

Женщина окинула взглядом комнату.

– Еда наша вас устраивает? Мария сказала мне, что вы очень мало ели сегодня.

– Еда отличная. Замечательная. Мне просто было немного не по себе. Теперь все в порядке.

Рика прошлась по комнате.

– Вы не против, если мы с вами немного поговорим?

Он пригласил ее сесть, жестом указав на стул, а сам остался сидеть на кровати.

Кризи восхищенно смотрел на ее фигуру. Она напоминала ему балерину – движения Рики были плавные, неторопливые и очень точные. Она закинула ногу на ногу. Кризи с удивлением заметил, что на ней чулки со швом сзади. Он таких не видел уже много лет.

– Как вы ладите с Пинтой? – спросила она.

Ответил он довольно резко:

– Когда она отдает себе отчет в том, что я – не очередная ее новая игрушка, у нас все в порядке.

Женщина улыбнулась.

– Ее радость вполне естественна: наконец-то у девочки появился телохранитель, и теперь она снова может ездить в школу. Ей было очень тоскливо. Постарайтесь быть с ней терпеливы, Кризи.

– Мне платят за то, чтобы я ее защищал, а не за то, чтобы я ее развлекал.

Рика чуть склонила голову, признавая его правоту.

– Вы с ней повздорили? Сама она мне ничего не говорила, но вчера вечером мне показалось, что она чем-то расстроена.

Кризи встал и подошел к окну, повернувшись спиной к женщине.

– Знаете, – сказал он, – наверное, ничего у меня с этой работой не получится. Раньше я об этом как-то не задумывался, но общительного компаньона из меня, пожалуй, не выйдет. Вам бы лучше попросить мужа подыскать кого-нибудь другого, кто помоложе.

Он обернулся. Рика качала головой.

– Нет-нет, вы правы. Вас наняли ее защищать. Ни о чем другом речь не шла. Я совершенно уверена, что со своими обязанностями вы отлично справитесь.

Она взглянула на постель. Ее внимание привлек пистолет, свисавший в кобуре с одной из ножек кровати в изголовье.

– Я и не знала, что у вас есть оружие. – Рика улыбнулась. – Наверное, я скажу сейчас глупость, но это делает все гораздо более серьезным, чем мне представлялось поначалу.

Он ничего не ответил, и Рика продолжила:

– Мне казалось, что вы скорее специалист по карате или кто-то в этом роде. – Потом ей вспомнились документы, полученные в агентстве. – Самооборона без оружия – так это, кажется, называется? Вы ведь, если память мне не изменяет, были в свое время инструктором по рукопашному бою без оружия?

– Да, – произнес Кризи. – Но вооруженный бой гораздо эффективнее. Как бы то ни было, пистолетом обычно пользуются лишь для устрашения. Не думаю, что мне придется применить его в деле.

– Но если Пинте будет угрожать опасность, вы пустите его в ход?

– Естественно.

Он чувствовал ее возраставший интерес к нему и гадал, как будет развиваться ситуация.

– Вы, должно быть, немало людей на своем веку перебили?

Кризи пожал плечами. Женщина смотрела на него, как будто оценивая.

– Мне как-то трудно себе это представить. Я, конечно, понимаю, на войне, издали – это одно дело. Но стоя рядом, лицом к лицу, кого-то убить – это должно быть просто ужасно.

– Люди ко всему привыкают. Но тот, кому пришлось с этим столкнуться, вряд ли подходит на роль воспитателя или сиделки для ребенка.

Рика рассмеялась.

– Да, полагаю, такого рода подготовка не способствует общению с детьми. Но мы и не рассчитывали на вас в качестве няньки. – Она резко изменила тему разговора. – У нас внизу есть радиоприемник, которым мы не пользуемся. Я, пожалуй, передам его вам через Марию. Вы любите слушать музыку?

Он медленно кивнул, раздумывая, почему разговор так быстро свернул в другое русло.

– Иногда.

– Что именно?

– Кантри, музыку в западном стиле, в общем – песни.

Она поднялась и сказала:

– Ах, да – Теннесси, Пинта мне говорила. Знаете, этот приемник с магнитофоном, но кассет с такой музыкой, как вам нравится, у нас, к сожалению, нет. Но я уверена, в Милане вы найдете то, что вам по душе. Мы туда завтра вместе поедем – я приглашена на обед с друзьями. – Рика пристально посмотрела на Кризи и внезапно продолжила: – Нам, конечно, лучше было бы иметь не одного ребенка, а нескольких. Иногда Пинта чувствует себя такой одинокой, но…

Не закончив фразу, она открыла дверь и вышла.

Кризи сел на кровать, взял в руки книгу, но читать не смог – визит Рики выбил его из колеи. Он никак не мог понять, зачем она приходила. Поразмышляв об этом, Кризи вынул из шкафа чемодан и достал очередную бутылку виски.

Было бы совсем неплохо иметь возможность иногда послушать музыку. Песни в стиле кантри – это то немногое, что связывало его с юностью. Завтра в Милане он пошатается по музыкальным магазинчикам, посмотрит, какие там есть записи. Наверное, только новые песни, хотя он знал, что итальянцам нравился Джонни Кэш, а по радио он как-то слышал музыкальные композиции группы «Доктор Хук» и мелодии Линды Ронстадт, в том числе свою любимую – «Голубой залив». Он налил себе еще и снова взял книгу, но слова в предложения не складывались. Эта загадочная женщина никак не выходила у него из головы.

* * *

– Я освобожусь около половины третьего. – Она указала на небольшую боковую улочку рядом с рестораном. – Можно поставить машину здесь.

Кризи кивнул.

– Если полиция попросит меня убраться отсюда, я буду ждать вас за углом.

Рика вышла из автомобиля и перешла улицу. Кризи не отрывал от нее взгляда. На ней была прямая юбка из тонкой ткани, какую решились бы надеть немногие итальянки, разменявшие четвертый десяток. Весь ее облик излучал чувственность. Когда Рика вошла в ресторан и скрылась из виду, Кризи тронулся с места, нырнул в поток движения и взглянул на часы. У него было полно времени.

Пожалуй, это можно было считать его первым рабочим днем. Они выехали из дому еще до восьми. Мать и дочь сидели на заднем сиденье. Рика сказала, что оставила приемник с магнитофоном у Марии. Пинта совершенно игнорировала его присутствие.

Около школьных ворот стоял охранник в форме. Он заглянул в машину, и Рика представила ему Кризи. Охранник внимательно посмотрел ему в лицо, стараясь получше запомнить. Ворота были приоткрыты, и Пинта собралась уже выйти из машины, как Кризи остановил ее.

– Оставайся, где сидишь, – сказал он.

Выйдя из машины, он прошел мимо охранника и посмотрел в ворота. Все спокойно. Он вернулся к машине, открыл заднюю дверцу и сделал девочке знак выйти. Она чмокнула мать, выскользнула из автомобиля и прошла мимо Кризи, как мимо пустого места. Охранник наградил его тяжелым взглядом и проследил за тем, как отъезжает машина.

– Вы очень осторожны, – заметила Рика.

– Привычка – вторая натура, – ответил он.

– Я поговорила с Пинтой, объяснила ей, что, когда вы на работе, беспокоить вас нельзя.

– Ваш намек она, кажется, приняла к сведению, – сказал Кризи.

– Да, но о нашем вчерашнем разговоре я ей ничего не сказала. Только объяснила ей, что вы не привыкли иметь дело с детьми. Я совсем не хочу, чтобы девочка вас возненавидела.

Он поехал к железнодорожному вокзалу, оставил там машину и прошелся по книжным лавкам. Купив несколько развлекательных книжек в бумажных переплетах, зашел в телефонную будку и набрал номер Гвидо.

Кризи сообщил другу, что приступил к работе. Он не уверен, что она ему по душе, но он сделает все, что от него зависит. Кормят его, в любом случае, как на убой. Потом Кризи позвонил Элио и поблагодарил его за гостеприимство. Через пару недель, в выходные, он хотел бы пригласить Элио и Феличию в хороший ресторан.

За несколько дней, проведенных в их доме, он чувствовал неизменное внимание и заботу. Феличия, высокая, привлекательная женщина, была родом из Рима. Они с Элио познакомились в университете. Жили супруги счастливо, в доме их царили спокойствие и уют. Она относилась к Кризи как к богатому дядюшке и иногда беззлобно подтрунивала над ним, понимая, что он ничего против этого не имеет.

Потом Кризи немного побродил около вокзала. Вокзалы вообще ему нравились – много шума, движения, снующих взад и вперед людей. Любил он и поезда. Поездки на поезде, особенно долгие, всегда доставляли ему удовольствие – из окон все видно, наблюдая за сменяющими друг друга картинами, ощущаешь движение, а еще можно пройтись по составу до вагона-ресторана.

Заметив небольшой музыкальный магазинчик, он зашел и купил пару кассет с записями Джонни Кэша и одну «Доктора Хука». Песен Линды Ронстадт он найти не смог, но продавщица, когда он спросил, нет ли у них записей этой певицы, откуда-то принесла ему кассету с «Голубым заливом». Так что днем этим он остался вполне доволен.

Ровно в два тридцать он стоял на небольшой улочке около ресторана. Без четверти три подошел полицейский и попросил переставить машину. Кризи вынул из кармана удостоверение телохранителя и объяснил стражу порядка, что ждет клиента.

– Платят небось прилично? – спросил полицейский.

– Не жалуюсь. Только слишком часто штаны от безделья протирать приходится.

– Все лучше, чем мостовую топтать.

Взаимопонимание было найдено, и полицейский отправился штрафовать какого-то менее удачливого водителя.

Вскоре после трех в дверях ресторана появилась Рика в компании мужчины и женщины. Все трое были явно в приподнятом настроении. Кризи вышел из машины, и Рика представила их друг другу.

– Это – Джина и Вико Мансутти, а это – Кризи.

Супруги были красивы. Не стой рядом Рика, Джина показалась бы просто очаровательной. Мужчина был загорелым, одетым с иголочки и очень опрятным. Слишком уж лощеный, подумал Кризи. Такой даже мастурбировать будет только в чистый носовой платок.

Оба изучали его с интересом, потом Вико сказал:

– Мне говорили, вы служили в Легионе.

Кризи кивнул.

– И попали в плен во Вьетнаме.

Он снова кивнул.

– Должно быть, приятного в этом было мало.

Последовал очередной кивок. Джина хохотнула и громким шепотом спросила у Рики:

– Он вообще-то разговаривать умеет?

– Конечно, – резко ответила Рика, повернулась к Вико и поцеловала его в щеку.

– Спасибо за прекрасный обед. Обещаю, что не позволю Джине тратить слишком много.

Женщины сели в машину. Вико остался стоять на углу, глядя, как машина вливается в поток движения. Кризи следил за ним в зеркальце заднего обзора. Мужчина выглядел слегка озабоченным.

Следующие полтора часа Кризи возил женщин по магазинам, открывая и закрывая багажник, куда они складывали коробки и свертки. Потом он напомнил Рике, что в пять ему надо забирать Пинту из школы. Она удивленно взглянула на часы.

– Уже так поздно? Не беспокойтесь, сейчас вы за ней поедете. Я позвоню Этторе, он отвезет нас домой.

На школьном дворе стояло несколько машин, девочки уже спускались к ним и рассаживались по местам. Кризи ждал, не выходя наружу.

В конце концов показалась Пинта еще с двумя девочками. Какое-то время они стояли и болтали, часто бросая взгляды в его направлении. Потом девочки пошли к синему «мерседесу» и сели в машину. Пинта вернулась в школу. «Мерседес» уехал. Через двадцать минут Пинта снова появилась с пачкой книг, перевязанных тесемкой. Кризи вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверцу. Проходя мимо него, девочка протянула ему книги. Он взял их за тесемку.

– Твоя мать вернется домой с отцом, – сказал он.

Девочка кивнула, и он захлопнул дверцу.

Домой они ехали в молчании.

На ужин Мария великолепно приготовила курицу. Трапеза прошла без разговоров. Когда был подан кофе, Кризи вынул из кармана одну из книжиц, купленных днем, и начал читать. Потом внезапно оторвался, как будто вспомнил что-то важное.

– У вас, Мария, талант к кулинарии – ужин был просто великолепный.

Женщина от удовольствия расплылась в улыбке, а Кризи снова взялся за книгу. Мария и Бруно стали обсуждать последнюю проповедь папы. Кризи с его молчанием они приняли как данность. Обстановка на кухне разрядилась.

Позже, поднявшись к себе, Кризи вставил кассету в магнитофон и стал слушать песни «Доктора Хука» о любви и ушедших днях. Он вынул из чемодана очередную бутылку и налил себе порцию в стакан. Слова разобрать он не пытался, но мелодии были знакомыми.

Он вспомнил минувший день. День, который он прожил телохранителем. В целом, все прошло неплохо. По крайней мере стали устанавливаться чисто деловые отношения. Каждый знал свое место – для начала все складывалось нормально.

Этажом ниже в постели лежала Пинта, но заснуть она не могла. Рядом с ней на подушке устроился старый-престарый коричневый медвежонок с глазками-пуговками и множеством заплаток. Окно спальни было открыто, и девочка слышала тихие звуки музыки. Вдруг она оборвалась и вскоре заиграла снова. Теперь пела женщина. Песню эту Пинта раньше никогда не слышала. Она быстро закончилась, но спустя несколько секунд раздалась снова. Ее тягучие звуки навевали сон. Линда Ронстадт пела о голубом заливе.

Глава 6

После появления в их доме Кризи Рика поняла, что может снова путешествовать вместе с мужем. Одним из непредвиденных последствий ее решения забрать Пинту из школы было то, что она сама оказалась привязанной к дому. Рика не могла держать дочь на замке ради ее же безопасности, оставляя ее при этом на попечение слуг, и уезжать с мужем в командировки.

Они продолжались, как правило, от недели до десяти дней. Обычно Этторе посещал европейские столицы, реже бывал в Нью-Йорке и Торонто. Ей нравились эти путешествия, и она иногда очень помогала мужу. Обычно он ездил для заключения договоров о сбыте продукции. Неотразимый шарм жены, покорявшей всех его деловых партнеров, порой приносил переговорам больше успеха, чем все его дипломатические усилия.

Этторе забыл обсудить с Кризи вопрос о выходных. Безусловно, в их отсутствие Кризи должен оставаться с девочкой. Этторе попросил Рику сказать ему об этом. Кризи не очень волновал вопрос о выходных. Он сказал, что иногда хотел бы ездить в город поужинать с друзьями, но вполне мог бы это делать тогда, когда они дома. Рика поняла, что телохранитель, у которого практически не было ни родных, ни близких, имеет определенные преимущества, и со спокойным сердцем уехала с мужем в Париж, надеясь там немного развеяться.

Этторе должен был провести во Франции переговоры о закупке партии новых вязальных машин на общую сумму свыше четырехсот миллионов лир. Сделка стала бы возможной лишь в том случае, если бы французы согласились предоставить очень льготные условия погашения кредита. Однако в такого рода переговорах Этторе с его силой убеждения имел большой опыт, а присутствие на светских приемах Рики с ее удивительным шармом еще больше настраивало его на оптимистический лад.

Когда родители находились в отъезде, Пинта ела с прислугой на кухне. Кризи был вполне доволен тем, что между ними – с его точки зрения – установились разумные отношения. Попросту говоря, девочка его игнорировала. Она не позволяла себе с ним никакой грубости, не пыталась нарочито его задеть или оскорбить его чувство собственного достоинства. Пинта относилась к нему как к необходимому, но совсем не интересному обстоятельству своей жизни.

Во время еды девочка разговаривала только с Бруно и Марией. К пожилому садовнику она относилась уважительно и серьезно, а женщину немного поддразнивала, особенно когда речь заходила о каком-то ее поклоннике в Комо. Кризи видел, что они в девочке души не чают и очень довольны, когда она ест с ними за одним столом.

Как и ее мать, Пинта была прирожденной актрисой. Такое ее отношение к Кризи было искусственным и нарочитым.

Дети бывают очень упорными. Пинта решила добиться дружбы Кризи. Препятствия лишь усиливали ее желание. Когда мать сказала, что нельзя беспокоить Кризи, она согласилась, но потом, основательно обдумав ситуацию, выработала линию поведения.

Пинта была смышленым ребенком и, в отличие от матери, имела доброе сердце. Ее характер складывался под воздействием двух основных факторов. Во-первых, стиль жизни ее родителей и отсутствие братьев и сестер привели к тому, что по уровню развития она была гораздо старше своих одиннадцати лет, потому что привыкла к компании взрослых и старалась им подражать. Во-вторых, она была необычайно любознательна и жадно стремилась к новым открытиям. Огорчения и неудачи не могли отбить у нее охоту ко всему новому. Пинта была в чем-то похожа на любопытного щенка, который отскакивает назад, натыкаясь на что-то незнакомое, но потом шаг за шагом, принюхиваясь черным носиком, снова осторожно приближается к предмету, который вызвал его жгучий интерес.

Когда Кризи резко оборвал ее расспросы в машине, она наткнулась именно на такое препятствие. Теперь снова стала потихоньку, обдумывая каждый свой шаг, пытаться приблизиться к Кризи с той стороны, с которой он меньше всего ждал подвоха.

Девочка правильно рассчитала свои действия и верно рассудила, что лобовая атака ни к чему не приведет.

Поэтому Пинта решила терпеливо выжидать и выискивать слабые места в линии обороны Кризи. Она была совершенно уверена в том, что изъяны в ней есть, ведь не может же нормального человека совсем не волновать его собственная судьба и окружающий мир. Поэтому она спокойно выжидала, болтала о пустяках с Бруно и Марией и делала вид, что совсем не обращает внимания на Кризи.

Постепенно он начал свыкаться со своей новой жизнью и ее размеренным укладом. Обстановка мало-помалу поглощала его, притупляя реакцию на происходившее вокруг. Никаких решений принимать не надо, строить планы бессмысленно. Работа его совершенно не обременяла, условия жизни вполне устраивали. Над тем, сколько времени он так протянет, Кризи не задумывался. Он был вполне доволен своим положением, осознавая, что смущавшее и расстраивавшее его скатывание по наклонной если и не остановилось, то, по крайней мере, сильно замедлилось. Каждый день он воспринимал таким, каким он был, ничего не ожидая от него, но и не отвергая того, что он мог ему принести.

Пить он стал меньше. Болезнь продолжалась, опустошая его и высасывая соки из его тела, однако теперь по утрам иногда в бутылке оставалось недопитое виски. Пьянство из насущной потребности превратилось в затянувшуюся привычку. Он тем не менее понимал, что, если резко и быстро в самом ближайшем будущем не бросит пить, остановить процесс физической деградации уже будет невозможно.

* * *

В его повседневной жизни установился порядок. Утром Кризи отвозил Пинту в школу, а в пять часов привозил ее обратно. Пока девочка сидела на уроках, он был свободен. Иногда оставался в Милане, покупал новые книги и кассеты, но чаще возвращался на это время домой. Там он помогал Бруно по хозяйству. Кризи всегда любил работать руками – чинить, ремонтировать, строить. Гвидо как-то пошутил, что в этом проявлялся его комплекс вины за то, что раньше он все только взрывал и разрушал.

Легион предоставлял возможность не только разрушать, но и созидать. Легионеры нередко принимали участие в строительстве гражданских объектов, прежде всего в прокладке дорог. В самом начале пребывания в Алжире они, как римляне в древности, тянули по стране дороги, чтобы потом использовать их для усмирения местного населения. Так же было и в других частях Африки, а также во Вьетнаме. К такого рода работе легионеры были привычны, и Кризи в этом отношении не составлял исключения – она доставляла ему удовольствие.

Бруно уже было трудно постоянно поддерживать дом и участок в порядке. Он ухаживал лишь за садом перед домом и лужайкой с газоном, которая тянулась до самой дороги. За домом до скалистого холма с редкими соснами почти неухоженная земля. Земля поросла сорняками и бурьяном. Вся территория имения Балетто была огорожена деревянным забором, но местами он почти развалился от ветхости. Бруно не раз просил у Этторе денег на стройматериалы и ремонт ограды, но хозяин каждый раз обещал подумать, и этим все кончалось. Кризи стал понемногу сам восстанавливать забор. Он съездил в Комо и на свои деньги купил доски. Он хотел сказать Этторе, что сделал это в целях обеспечения безопасности, хотя, конечно, даже новый забор не защитил бы от непрошеных гостей.

Каждый день Кризи работал по нескольку часов, но на весь ремонт требовалось еще несколько недель. Это занятие отвлекало его мысли, заставляло на время забыть о спиртном, которое вместе с потом выходило из организма, несмотря на то что стояла ранняя весна и на дворе было довольно прохладно.

По вечерам все рано ужинали, потом Кризи оставался на кухне часок-другой, читал или смотрел телевизор и вполуха слушал разговоры остальных.

Именно в один из таких вечеров, когда до приезда родителей оставалось еще несколько дней, Пинта впервые решила провести разведку боем. Если по телевизору не передавали ничего интересного, она, как правило, просматривала свежие газеты и журналы.

Ее неуемная любознательность постоянно озадачивала Марию и Бруно, которые не всегда знали ответ на тот или иной вопрос девочки.

Кризи специально не прислушивался к беседам, проходившим на кухне, голоса доносились до него как будто издалека, но в тот вечер слух его резануло слово «Вьетнам».

Пинта читала какую-то статью о массовом исходе беженцев, которые покидали родину на лодках. Она спросила Бруно, почему это происходило. Тот лишь недоуменно пожал плечами и стал говорить что-то неопределенное о коммунизме.

Кризи этот разговор заинтересовал, и впервые за все время, проведенное в доме, он принял участие в общей беседе. Девочка, вытаращив от удивления глаза, слушала его рассказ о том, что в основном уезжали из Вьетнама китайцы, которые во всех странах китайской диаспоры жили обособленными общинами. Вьетнамцы их не любили и всегда относились к ним с недоверием.

После окончания войны новые власти решили от них избавиться. Поскольку члены китайских общин, как правило, были весьма состоятельными, они могли позволить себе нанять перевозчиков – китайцев из Гонконга, которые и вывозили их из Вьетнама. Исход китайцев незаконным назвать было нельзя, поскольку вьетнамские власти попросту закрывали на это глаза, нередко даже поощряя китайцев к эмиграции. Таким образом, с коммунизмом эта проблема не имела ничего общего, она была обусловлена только глубоко укоренившимися национальными различиями.

Пинта очень неглупо провела параллель с миграцией рабочей силы в Европе из бедных стран в богатые. Недавно она читала о плохом отношении к итальянским рабочим в Швейцарии и Германии.

Сравнение, приведенное девочкой, было настолько уместным, что Кризи с удовольствием стал рассказывать дальше о той роли, которую играли китайские общины в Малайзии и Индонезии, где они контролировали большую часть экономики. Точно так же, как и во Вьетнаме, это вызывало недовольство местного населения. Он не забыл сказать девочке и о том, что после провала коммунистического путча в Индонезии там погибло более ста тысяч китайцев.

Пинта спросила, как там оказались китайцы, и он рассказал ей, что колониальные державы поначалу поощряли миграцию рабочей силы. Китайцы зарекомендовали себя как хорошие работники на плантациях при расчистке джунглей и строительстве дорог. Местное население подобным трудолюбием не отличалось.

Можно привести множество примеров такого рода политики перемещения рабочей силы, сказал Кризи. Азиатов ввозили в страны Восточной Африки для строительства железных дорог, и многие из них там оставались жить, постепенно налаживая и подчиняя себе оптовую и розничную торговлю; в Шри Ланку из Южной Индии ввозили тамилов для работы на чайных плантациях. Однако со временем из-за расовой и национальной розни происходили кровопролития между исконным населением и вновь прибывшим.

Внезапно он оборвал рассказ и снова взялся за книгу. Такой продолжительный монолог Кризи был большой редкостью. Девочка не просила его продолжать и, когда он остановился, не сказала ни слова. Наоборот, она завела разговор совсем на другую тему с Марией. Через несколько минут Кризи встал, пожелал всем спокойной ночи и поднялся к себе.

Когда дверь за ним закрылась, Пинта сама себе улыбнулась.

– Первый шаг сделан, медведь Кризи, – тихо проговорила она.

На следующий день по дороге в школу и обратно девочка, как повелось, не сказала ему ни слова, а вечером после ужина уткнулась в телевизор. Кризи для нее снова не существовал. Он же почувствовал некоторое облегчение. Когда прошлым вечером он вернулся к себе в комнату, его что-то беспокоило, саднило душу, как всегда, когда он делал что-то для себя противоестественное. Однако, если бы он дал себе труд немного задуматься над стратегией девочки, беспокойство его могло бы значительно возрасти. Хотя вместе с тем он вынужден был бы признать, что с военной точки зрения маневр она провела безукоризненно: Пинта самым тщательным образом изучала противника, подмечала его слабые стороны, совершала ложные нападения, заставляя его открывать огонь и засвечивать огневые точки, а потом тихо и незаметно отступала на заранее подготовленные позиции, создавая ложное впечатление собственного поражения. Из Пинты наверняка мог бы получиться отличный предводитель партизанского движения.

* * *

Кризи пригласил Элио и Феличию на ужин в ресторан «Загон» в Милане. Это заведение ему рекомендовала Мария. Когда она только приехала с севера, то устроилась туда официанткой. Хозяин ресторана тоже был родом из Флоренции, и за качество блюд она ручалась. Хотя, сказала она так, будто просила прощения, поужинать там стоит недешево.

Для Феличии визит в ресторан был целым событием. Дома оставались двое малышей, но она заранее договорилась с соседкой, которую хорошо знала, что та посидит с ними вечерок и даст ей возможность отдохнуть и развеяться.

Мария заранее позвонила в ресторан и заказала им столик. Как оказалось, за время работы в ресторане она себя отлично зарекомендовала и там ее любили. Потому хозяин зарезервировал для них один из лучших столиков и лично уделил им внимание. Он сказал Кризи, что Мария была очень скромной – работая официанткой, она часто помогала на кухне и готовила, как заправский повар. В этом ресторане любили бывать Балетто. Именно здесь они с ней познакомились и предложили работать у них. Хозяин даже пошутил, что после блюд, приготовленных Марией, кухня их ресторана может показаться пресной.

Однако, как выяснилось, когда подали еду, он сказал это ради красного словца. Сначала они съели по небольшой порции фирменных спагетти, потом – барашка, тушенного в вине с горошком и розмарином. Все трое чувствовали себя прекрасно. По сути дела, с самого начала новой работы это был первый свободный вечер Кризи, а радость, которую визит в ресторан доставил Феличии, была просто заразительной.

Элио настроение Кризи немного удивило. Происшедшая с ним за месяц перемена казалась невероятной. Болтливым он, конечно, не стал и рот до ушей в улыбке не растягивал – тогда бы он перестал быть Кризи. Но добродушные подколки Феличии американец воспринимал с юмором и сам даже рассказал пару анекдотов. Феличия хотела как можно больше узнать о доме Балетто, особенно о Рике, которая славилась не только красотой, но и своими светскими приемами. Она что, действительно так красива, как о ней говорят? Кризи подтвердил слухи.

– А тебе она нравится? – с обезоруживающей улыбкой спросила Феличия.

Ни секунды не раздумывая, Кризи кивнул. Она не могла не понравиться любому нормальному мужчине. Двух мнений на этот счет просто быть не может. Он сделал жест в сторону тарелки Феличии, с которой очень быстро исчезали кусочки барашка.

– Это так же верно, как то, что любому нравится хорошая еда и изысканное вино.

– А девочка? Она похожа на мать?

Он задумался, и его друзьям стало ясно, что ответ на этот вопрос занимает его самого.

Кризи был уверен, что, когда девочка вырастет, красотой и изяществом она не будет уступать матери. Но характер у нее, как ему казалось, будет другим. Она гораздо более открыта, очень любознательна, впитывает как губка. Хотя – кто знает? – когда она достигнет поры расцвета, все может измениться. Нередко красота затмевает многое другое в женщине.

Кризи поймал себя на том, что постоянно думает о девочке. С того самого вечера, когда он рассказывал ей об исходе китайцев из Вьетнама, она задала ему только один или два вопроса. Как раз накануне, когда он вез ее в школу, Пинта, сидевшая на заднем сиденье, спросила, что такое права человека. Об этом в то время много писали в газетах.

Он ответил, что это выражение подразумевает свободу личности и право каждого члена общества на все необходимое для поддержания своего существования.

Девочка снова стала задавать толковые вопросы. Он не смог ограничиться одной фразой, и уже почти у школы они обсуждали специфические черты политических режимов правого и левого толка и смысл демократии.

Кризи думал, что они продолжат этот разговор по дороге домой, но девочка всю дорогу молчала.

Мысли его были прерваны подошедшим к столу мужчиной. Это был Вико Мансутти – в том же ресторане он ужинал с двумя друзьями.

– Мистер Кризи, если не ошибаюсь?

Кризи представил его Элио и Феличии, наблюдая, как тот, обнажив в улыбке ровные белые зубы под полоской черных усов, расточает свой шарм.

– У вас отменный вкус, – сказал он, обратившись к Кризи. – Это один из лучших миланских ресторанов. Как вам понравилась кухня?

Все согласились, что блюда великолепны, и Вико, еще раз блеснув на прощанье зубами, вернулся к своим приятелям.

Через несколько минут к ним подошел хозяин и принес бутылку ликера, присланную синьором Мансутти.

– Он просто очарователен, – сказала Феличия после того, как они заказали коньяк.

Кризи взглянул на Элио, который пожал плечами с чисто итальянской экспрессией, и понял, что их мнения о Мансутти сходятся.

– Акула, – произнес Элио. – Но очень умная. Он создал себе отличную репутацию. У этого малого очень крепкие связи в правительстве и в деловых кругах. Ходят слухи и о том, что он свой человек в мафии. – На миг лицо его исказила выразительная гримаса. – Хотя ничего необычного в этом нет. В наше время бывает очень трудно провести границу между преступниками, правительством и дельцами. Кстати, поговаривают, что у него роман с женой твоего босса.

Кризи удивился. Не столько тому, что Рика может завести роман, сколько тому, что его героем может стать такой человек, как Мансутти. Отчасти объяснение этому содержалось в словах Элио.

– Он, по всей видимости, помогает сейчас Балетто получить банковские гарантии под заем, необходимый для переоборудования его основной фабрики. Говорят, Мансутти собирается дать свои личные гарантии. Он очень богат, а Балетто сейчас сильно не хватает наличности.

Не исключено, что разгадка кроется именно в этом, подумал Кризи. Он не был уверен в стойкости добродетели Рики, тем более когда что-то создает угрозу ее привычному образу жизни.

– Если у Балетто туго с деньгами, – сказал он, – не думаю, чтобы кто-то решил избрать его дочь в качестве потенциальной жертвы похищения.

Элио согласился и высказал соображение, что в данном случае телохранитель нужен лишь как некий атрибут социального положения и престижа.

– Многие приятели Рики нанимают сейчас детям телохранителей.

– Ты хочешь сказать, что я выполняю функцию показателя социального статуса? – сухо спросил Кризи, а Феличия даже громко рассмеялась от нелепости самой этой мысли.

Однако, вспомнив непродолжительный разговор с Этторе, американец решил, что в предположении Элио есть доля здравого смысла. Этторе вполне мог пойти на то, чтобы по дешевке исполнить светскую прихоть жены. Кроме того, это соображение объясняло и его нежелание тратить деньги на обеспечение безопасности собственного дома. Вернувшись из Парижа, Этторе очень обрадовался тому, что Кризи сам починил ограду, и тут же возместил ему небольшую сумму, потраченную на доски и другие стройматериалы. Однако когда Кризи предложил Этторе установить современную систему охранной сигнализации и принять другие необходимые меры, тот был явно не в восторге.

– Документацию его предприятий проверяет ваша фирма? – спросил Кризи.

Элио покачал головой.

– Нет, но кое-какие сведения доходят и до нас.

Феличия даже фыркнула от негодования.

– Сведения доходят, надо же! Да бухгалтеры – самые большие в мире сплетники. Они даже хуже домохозяек. – Женщина улыбнулась мужу. – Эти счетоводы мне иногда кажутся еще одной мафией, только вместо пистолетов они пользуются калькуляторами.

Элио без всякой обиды кивнул в знак согласия и сказал, обратившись к Кризи:

– Может быть, в чем-то Феличия и права. Мы, конечно, обмениваемся между собой информацией более вольно, чем было бы нужно, но делается это для нашей же собственной защиты. Итальянские дельцы очень скрытны, особенно когда речь идет об уплате налогов. Оружие бухгалтера – информация, поэтому мы стараемся с ее помощью прикрывать друг друга. Кроме того, это нас немного отвлекает от колонок цифр, которые мы подсчитываем с утра до вечера.

К ним снова подошел хозяин ресторана и предложил выпивку теперь уже за его счет. К тому времени, как они стали собираться, Феличия, непрочно стоявшая на ногах, шла между двух мужчин, держа их под руки.

У столика, за которым сидел Мансутти, они на минуту задержались. Все трое мужчин встали, и адвокат представил своих приятелей. Один из них был англичанин, одетый, как типичный британский банкир, в костюм с жилеткой из дорогого сукна в легкую полоску. Вико особенно напирал на тот факт, что Кризи был телохранителем девочки Балетто.

– У него огромный опыт, – сказал он с улыбкой.

Кризи почувствовал раздражение: визит в ресторан не имел ровным счетом ничего общего с его службой, и ему совсем не нравилось, что его обсуждают малознакомые люди.

Когда они вышли из ресторана, Феличия расцеловала Кризи в обе щеки, поблагодарила за отличный ужин и заставила пообещать, что в ближайшее воскресенье он придет к ним на обед.

* * *

– Да, он стал гораздо спокойнее, – сказал Элио в трубку. – Признаться, я был удивлен. По-моему, он начинает понемногу приходить в себя. Рассказал нам даже пару анекдотов.

Гвидо тоже удивился. Он не ожидал, что дело так быстро пойдет на лад. Брат его успокоил – последнее время проблемы Кризи не выходили у Гвидо из головы.

– С девочкой у него все в порядке?

– Говорит, она очень любознательная, – ответил Элио. – Мне кажется, он ее терпит, иначе Кризи там так долго не продержался бы.

Гвидо выразил сомнение:

– Никак не могу понять, как он ее терпит, если она все время докучает ему вопросами.

– Ну, дело, наверное, обстоит не совсем так, – задумчиво проговорил Элио. – Просто он сказал, что ее все интересует.

Гвидо поблагодарил брата за звонок и за помощь Кризи. Элио ответил, что ради старшего брата готов на все.

Гвидо был озадачен. Любознательный ребенок и спокойный Кризи – такое сочетание казалось явным противоречием.

Наверное, Кризи стареет. Размяк он как-то. А может быть, это виски ему мозги размягчило. Как бы то ни было, что ни делается – все к лучшему.

* * *

Пинта не знала, что делать. Она прекрасно понимала: чтобы перейти к следующему этапу в установлении дружеских отношений с Кризи, нужно придумать что-нибудь новое. Задавать ему вопросы о том, в чем он разбирался и что его интересовало, было явно недостаточно – диалога здесь не получалось. Хотелось больше узнать о нем самом, о его жизни. Ей и так почти каждый день удавалось раскрутить его на разговор – о политике, о странах, где он побывал, о разных людях. Но сам он при этом всегда оставался в тени, а задавать ему вопросы личного характера девочка побаивалась.

Она уже замучила мать, расспрашивая о его прошлом, и выучила наизусть все сведения из его послужного списка. Сначала Рика не хотела говорить с дочерью о Кризи, справедливо полагая, что в его жизни было слишком много насилия. Однако девочка умела добиваться от родителей того, чего хотела. Кроме того, Рика сама гордилась телохранителем дочери и не раз повторяла Этторе, что ни у одного их знакомого нет охранника, который даже отдаленно мог бы сравниться с Кризи. Он ведь был награжден Боевым крестом, многими медалями за участие в сражениях, тело его покрыто шрамами, к тому же он служил в десантных войсках. Вне всякого сомнения, Кризи стал блестящим подтверждением их высокого социального статуса, и ей не стыдно рассказывать приятелям о его былых боевых заслугах.

Такого рода разговоры Вико обсуждал с Этторе во время их очередного обеда.

– Как тебе удалось его так дешево получить?

– Он пьет, почти спился.

Вико понимающе кивнул.

– Значит, здорово умеет это скрывать.

– Да. Он пьет только по ночам, но как-то сам мне признался, что пьянство сильно на него действует. Хотя машину он водит отлично и со стороны выглядит вполне компетентным в своем деле. – Этторе с довольным видом усмехнулся. – Это капиталовложение оказалось весьма удачным. Помимо прочего, он очень неплохо умеет работать руками – любит возиться с ремонтом и всякими починками.

Он рассказал Вико, что Кризи починил забор и кое-что еще в доме и в саду.

Вико усмехнулся.

– Да, плотнику ты точно заплатил бы больше, чем ему. Видишь, и Рика успокоилась. Мы на днях встречались с ней у Гранелли, а потом я пригласил ее на коктейль. Теперь она довольна жизнью гораздо больше, чем раньше.

– Да, – согласился Этторе, – это проявляется во всем. Она стала меньше тратить. Когда она не в духе, то способна на всякие глупости, чтобы исправить дурное настроение. Хоть Рика, как и раньше, часто ходит по магазинам, много она не покупает.

Вико с умным видом кивнул.

– Все больше витрины разглядывает.

Когда мужчины перешли к обсуждению деловых проблем, говорил в основном Вико.

* * *

Узнав о прошлом Кризи, Пинта стала пытаться разговорить его о том, что он пережил.

По вечерам она находила время заскочить на кухню даже тогда, когда родители были дома, и как-то раз спросила его об Иностранном легионе. В какой-то газете девочка прочла статью о том, что Легион был направлен в провинцию Шаба в Заире.

Кризи рассказал ей о создании Легиона и немного о его истории. Она решила пойти немного дальше.

– Ты ведь тоже раньше служил в Легионе?

Он мрачно взглянул на девочку.

– Откуда ты знаешь?

С невинным видом она ответила:

– Как-то сразу же после твоего приезда мама рассказывала об этом по телефону кому-то из своих знакомых – я слышала.

Бруно оторвал взгляд от телевизора.

– Во время войны я тоже служил в армии. Нашу часть, когда мы были в Северной Африке, взял в плен Монтгомери, – произнес он.

Это было сказано не без гордости, как будто его брал в плен лично американский генерал. Кризи уткнулся в газету.

– Если ты служил в Легионе, – продолжил садовник, – значит, мы оба – солдаты.

Кризи поднял на Бруно взгляд, и на губах его мелькнула легкая усмешка.

– Да, – в тон ему сказал Кризи, – получается, что мы оба старые вояки.

После этого он встал и пошел в свою комнату.

Позже, уже лежа в постели, Пинта решила, что впрямую заставить Кризи поделиться воспоминаниями не удастся. До нее доносились приглушенные звуки музыки с верхнего этажа, она знала, что скоро услышит мелодию, которую он всегда ставил перед сном. Теперь Пинта уже знала, как называется песня. Однажды днем, когда Кризи чинил забор, она зашла к нему в комнату и взглянула на кассету, вставленную в магнитофон. Он всегда слушал ее перед сном. Это был «Голубой залив» в исполнении Линды Ронстадт.

Их отношения изменились после самого настоящего несчастного случая. Родители Пинты уехали на неделю в Лондон. Девочка была в кухне, когда вошел Бруно и сказал, что в кустах за домом свил гнездо соловей. В гнезде вывелись два птенца. Уже почти стемнело, но Пинта попросила показать ей гнездо. Оно было расположено довольно высоко на крутом склоне холма. Пинта стала быстро карабкаться по крутому склону холма, но, неудачно поставив ногу на камень, подвернула ее и рухнула вниз, сильно ударившись о выступ скалы. Кризи, работавший неподалеку, уже собирал инструменты, когда услышал ее крик.

Пинта лежала на спине, прижимая руку к боку, лицо ее было перекошено от боли. Бруно подложил ей руку под голову.

Сначала Кризи ощупал ее разбитую коленку. Прикосновения его сильных толстых пальцев оказались на удивление нежными. Коленка опухла, но он решил, что вывиха нет – девочка только потянула связки. Потом Кризи чуть приподнял ее майку. Чуть ниже ребер краснела ссадина. Кризи аккуратно коснулся пальцами ребер и слегка нажал. Пинта сморщилась.

– Очень сильно болит? – спросил он.

– Терпеть можно. Внизу болит сильнее. – Она сделала выразительный жест подбородком. – Я здесь ударилась о скалу. – По тому, как дрожал ее голос, чувствовалось, что она сдерживается из последних сил, чтобы не разреветься.

– Похоже, ты отделалась синяками да царапинами, – сказал он. – Ребра по крайней мере целы.

Прибежала до смерти перепуганная Мария и стала карабкаться по склону холма. Кризи сказал, чтобы она успокоилась, не суетилась и шла обратно. Он решил отвезти девочку в Комо, чтобы для полной уверенности сделать ей рентген. Мария должна остаться дома на случай, если позвонят родители. Бруно он тоже велел остаться: старик слишком нервничал, и это его состояние передавалось Пинте. Расставив все по своим местам, он осторожно поднял ее на руки и отнес в машину.

Позже Мария вспоминала, как Кризи был нежен с девочкой, с какой уверенностью действовал. Ведь он совсем не такой бесчувственный, каким хочет казаться, подумала Мария. Однако Кризи делал все чисто автоматически. В жизни ему много довелось общаться с ранеными, иногда смертельно. Первое, что требовалось в таких случаях, успокоить людей, ободрить и внушить веру в собственные силы.

Рентген подтвердил, что переломов нет. Врач забинтовал коленку и дал девочке обезболивающее. Он согласился с Кризи, что, скорее всего, у нее под ребрами произошло внутреннее кровоизлияние, но это не опасно.

Вернувшись домой, Кризи успокоил Бруно и Марию, отнес Пинту в спальню и оставил ее с Марией, чтобы та уложила девочку в постель. После этого Кризи решил позвонить в Лондон, в гостиницу «Савой». Если Рика или Этторе звонили в его отсутствие, Мария наверняка слишком сгустила краски.

Ответила Рика, и он ей рассказал, что произошло. Нет, тут же вылетать домой нет никакой нужды. У девочки только синяки и царапины. Утром в школу она, скорее всего, не пойдет. Конечно, он передаст ей их самые сердечные пожелания. Повесив трубку, он поднялся в спальню к Пинте, чтобы проверить, как она.

Все было в порядке – Пинта полусидела в постели, опираясь о две подушки. Рядом с ней лежал ее любимый коричневый медвежонок, набитый опилками. Кризи сел в ногах кровати.

– Ты нормально себя чувствуешь?

Она застенчиво кивнула.

Кризи взглянул на медвежонка.

– Ты с ним всегда вместе спишь?

Пинта снова кивнула.

– Как ты его зовешь?

– У него нет имени, – ответила девочка.

Ее иссиня-черные волосы разметались по подушке, личико было бледным, как наволочка. Огромные глаза смотрели на него в упор. Он резко поднялся.

– После этих таблеток ты скоро крепко уснешь. Если проснешься посреди ночи от боли, прими еще парочку.

Он пошел к двери, но, не дойдя до нее, обернулся.

– Я говорил по телефону с твоей мамой. Она просила передать, что они с папой тебя очень любят.

– Спасибо. Спокойной ночи, Кризи.

– Спокойной ночи, Пинта, – чуть хрипло сказал он.

Таблетки действительно подействовали, и она уже почти засыпала. Девочка выключила свет, прижала к себе медведя и очень скоро забылась сном. Она ему соврала – имя у медведя было.

* * *

Когда в Лондоне Этторе вернулся в гостиницу, Рика рассказала ему о звонке Кризи. Он очень торопился, чтобы не опоздать на ужин со своим агентом, и принимал душ, а жена стояла около двери в ванную комнату.

– Ты не хочешь вернуться домой? – спросил он. – Есть ночной рейс до Милана.

Она покачала головой.

– Кризи сказал, что с ней все в порядке.

Его рука на ощупь искала шампунь. Она вошла и подала ему флакон.

– Вообще-то это совсем неплохо, правда? – спросила Рика.

– Что – неплохо? – отозвался Этторе, намыливая шампунем волосы.

– Иметь в доме такого человека, пока мы в отъезде. Без него Мария ударилась бы в панику, и мне пришлось бы немедленно вылетать обратно. А если я правильно поняла, сегодняшний ужин имеет для тебя важное значение, или я не права?

Он подставил лицо под мощные струи воды, бившей из большого старомодного душа. Он любил «Савой» именно за консерватизм – ванные комнаты здесь были больше, чем спальни в некоторых ультрасовременных гостиницах, и все оборудование номеров соответствовало их внушительным размерам.

– Да, – согласился он, выходя из душа и обматываясь большой теплой махровой простыней. – Очень важное. Рой Хэйнз просто в восторге от открывающихся здесь перспектив, и, если он решит двигать на этом рынке наш товар, уже в этом сезоне мы сможем получить неплохую прибыль.

Этторе подошел к раковине и стал бриться. Рика приблизилась к нему сзади.

– Каким образом он собирается двигать наш товар?

– Через рекламу в прессе и по телевидению. Они здесь очень неплохо умеют это делать. Но стоит это недешево, и ему надо быть уверенным в том, что все затраты окупятся. За ужином попытаюсь на него надавить.

Этторе поймал в зеркале ее задорный взгляд и лукавую улыбку.

– Предоставь эту задачу мне. Надеюсь, у меня это получится лучше, чем у тебя, и с большим эффектом.

Продолжая бриться, он улыбнулся жене в ответ. Да, Кризи, несомненно, стоит потраченных денег.

Ужинали они в ресторане «Паркиз» на площади Бошам. В Лондоне Этторе из принципа не ходил в итальянские рестораны. Делал он это вовсе не потому, что в английской столице не было хорошей итальянской кухни, – во время путешествий он привык разнообразить свой стол местными блюдами.

Рой Хэйнз, крупный грубовато-добродушный мужчина, относился к тому типу англичан, который очень нравился Рике. Ей было совсем не трудно проявить в отношениях с ним всю силу убеждения, которой она обладала. Англичанин сидел за столиком напротив них, ел и улыбался – побудительные мотивы женщины были ему вполне понятны. Он уже принял решение оказать Этторе максимальную поддержку в установке новой производственной линии, а завтра хотел дать Этторе большой заказ на его продукцию, который почти в два раза превышал закупки прошлого сезона.

Он оживленно поддерживал застольную беседу, позволяя восхитительно красивой женщине, сидевшей напротив, говорить ему комплименты и очаровывать его. После ужина он собирался пригласить их в один из самых престижных лондонских клубов, известных своим казино. А прежде чем рано утром они уедут обратно в гостиницу, Рой, выиграв у Этторе приличную сумму, сообщит им хорошую новость.

Такие вечера были для Рики смыслом жизни. Она чувствовала себя нужной и оцененной по достоинству.

Когда рано утром она наконец нырнула в постель, уютно устроившись между хрустящими белоснежными полотняными простынями, она вспомнила вчерашний день. Утром она делала покупки у Хэррода, после обеда – на Бонд-стрит. Потом у Сассуна она сделала прическу, на полдник выпила в гостинице чай со смехотворно тонким бутербродом с огурцом. После этого позвонил Кризи, рассказал о случившемся с Пинтой и заверил ее, что в присутствии родителей нет никакой нужды. После восхитительного ужина в приятной компании они поехали в казино. Даже там ей везло, когда в рулетку она ставила на свои любимые номера – 17 и 20. Когда уже под утро они прощались с Роем Хэйнзом, он как бы невзначай сказал Этторе, что на очередной встрече, которая должна состояться сегодня после обеда, он значительно увеличит свой заказ на этот сезон и сделает все возможное, чтобы решительно поддержать Этторе в его намерении переоборудовать фабрику.

Пытаясь расслабить уставшее тело, Рика слегка потянулась. Да, что и говорить, день прошел удачно. Единственным облачком, омрачившим ее воспоминания, было то, что Этторе выпил немного больше, чем ему было положено, и, только что закончив заниматься любовью, так и не смог ее удовлетворить. Страшного, конечно, в этом ничего нет. Как только они проснутся, он исправит свою оплошность. Подумав о том, что предстояло сделать завтра, точнее, уже сегодня, она внезапно вспомнила одну мелочь, которая после звонка Кризи и всего остального совершенно вылетела у нее из головы. Она повернулась к Этторе, который уже почти заснул, и потрясла его за плечо.

– Дорогой, я забыла тебе сказать, что звонил один человек по поводу завтрашней встречи. Он сказал, что вы должны увидеться у него в кабинете в одиннадцать часов. – Она прижалась к нему теснее. – О чем вы собираетесь с ним говорить?

– Да так, ерунда, финансовые проблемы, – сонно пробурчал он. – Это один приятель Вико.

– Значит, встреча эта важная?

Этторе пробормотал что-то нечленораздельное и тут же снова заснул.

* * *

Пинта, прихрамывая, спустилась по ступеням к машине. Кризи открыл ей заднюю дверцу. Она остановилась в нерешительности и сказала:

– Мне, наверное, лучше сесть сегодня впереди – там больше места, и я со своей ногой смогу там устроиться поудобнее.

Когда они выехали за ворота, Кризи спросил:

– Ты сегодня хорошо спала?

– Да, я только один раз просыпалась, когда на другой бок надо было перевернуться.

– Нога болит? Ты можешь на нее опираться?

– Побаливает, но вполне терпимо, – ответила она. – А когда у меня все совсем заживет? Через месяц у нас в школе будут ежегодные спортивные соревнования, и я хочу хорошо пробежать стометровку.

– Времени хватит, – ответил он. – Только больную ногу надо все время разрабатывать, поблажки ей давать нельзя. Опирайся на нее всем телом. Через неделю-две ты и думать о ней забудешь.

Когда они выехали на автостраду, ведущую в Милан, Кризи спросил:

– Ты быстро бегаешь?

Девочка кивнула.

– Только я никак не могу вовремя научиться стартовать – всегда последней со старта убегаю.

– Тебе надо больше тренироваться.

Она кивнула.

– Придется.

Кризи понятия не имел о технике тренировок в беге на спринтерские дистанции, но знал, как отрабатывать координацию движений и добиваться мгновенной реакции. Он бы, конечно, мог ее немного потренировать, но, поймав себя на этой мысли, решил, что все хорошо в меру.

– Ну а пока тебе нужно побольше тренировать больную ногу. Даже если будет чуть-чуть больно.

На этом разговор закончился.

Отношение к нему девочки изменилось. Теперь дружба Кризи уже не была для нее блажью, которую она во что бы то ни стало хотела удовлетворить. Добиться его дружбы стало для нее жизненной потребностью. Она чувствовала что в душе Кризи таятся бездонные глубины. Ей хотелось, чтобы он немного раскрыл перед ней свой внутренний мир, и была готова поделиться с ним тем, что имела сама.

Пинта ни разу не видела, чтобы Кризи улыбался, он всегда был мрачен и погружен в себя. Ей казалось, что стоит ему рассказать ей о своих переживаниях, как произойдет что-то чудесное. Теперь ею двигало отнюдь не праздное любопытство. Девочка чувствовала внутреннюю связь с этим человеком – неуловимую, но в то же время вполне определенную, и ей страшно хотелось, чтобы эта связь укрепилась.

В их отношениях произошел явный сдвиг. Кризи уже не сопротивлялся их сближению, сам ощущая эту тонкую, едва уловимую духовную связь. Она его немного беспокоила, потому что понять, как она возникла, Кризи не мог. Мысль о том, чтобы подружиться с одиннадцатилетней девочкой, он воспринимал примерно так же, как идею о дружбе волка с ягненком. И, поскольку такие отношения никак не укладывались у него в голове, он старался об этом вообще не думать. Но заставить себя забыть о девочке он не мог, да и не хотел.

В тот день, когда они ехали из школы домой. Пинта расспрашивала его об открытии Америки. Им рассказывали на уроке об этом историческом событии, и девочка пришла в полный восторг от того, что Новый мир был открыт итальянцем.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – сказал ей Кризи. – По некоторым источникам Америку первыми открыли викинги, а кое-кто считает, что один ирландский монах.

Так завязался разговор о первооткрывателях и землепроходцах, и Кризи поведал Пинте о путешествиях Марко Поло в Китай. Девочка уже краем уха слышала об этом, но ей очень хотелось узнать больше, и, вынудив телохранителя рассказывать о Марко Поло, она добилась от замкнутого, неразговорчивого человека того, что было совершенно противоестественно его натуре.

Пару дней спустя, когда Кризи пришел на ужин, в руках у него был сверток, а в нем – книга о путешествиях Марко Поло.

– Она попалась мне на глаза в одной книжной лавке в Милане, – сказал американец.

На самом деле он ее искал целый час.

– Это мне? В подарок? – в глазах Пинты светился восторг.

– Да, это тебе. – Он чувствовал себя неловко, и это было заметно. – Мне показалось, что эта история тебя заинтересовала. Марко Поло – самый известный путешественник Италии эпохи Великих географических открытий. Тебе нужно о нем знать.

– Спасибо, Кризи, – расчувствовавшись, сказала девочка. Она поняла, что лед сломан.

Но окончательно она убедилась в этом только в следующее воскресенье.

* * *

– Он привел ее к нам на обед.

– Что он сделал?

– Привел девочку на обед. Сегодня, к нам домой. Они только что ушли.

Гвидо отнял трубку от уха, взглянул на Пьетро, стоявшего в другом конце кухни, и недоверчиво покачал головой.

– В чем дело? – спросил паренек, рассмеявшийся при виде полной растерянности на лице хозяина.

Гвидо пропустил его вопрос мимо ушей и произнес в трубку:

– Что, вот так просто взял и привел ее на обед?

На другом конце провода Элио тоже рассмеялся.

– Нет, мы заранее пригласили его к нам в воскресенье на обед. Но сегодня утром он позвонил и сказал, что родители девочки задерживаются в Лондоне, поэтому он не сможет прийти. Тогда Феличия предложила привезти девочку с собой, и он согласился. С женой чуть плохо не стало.

– Ну и что она собой представляет? – с интересом спросил Гвидо.

Телефон какое-то время молчал, и Гвидо понял, что Элио размышляет над ответом.

– Она полна жизни, – ответил он, – очаровательная, вежливая и смышленая. Она просто души не чает в этом твоем огромном, покрытом шрамами неуклюжем друге.

– А он – как он с ней себя ведет?

Снова воцарилось молчание, потом Элио проговорил:

– Знаешь, мне это показалось странным – он с ней грубоват и строг. Чувства свои он проявлять не привык – ты ведь его хорошо знаешь, – но я бы не сказал, что он ее только терпит. А Феличии показалось, что Кризи видит в ней ребенка, которого у него самого никогда не было.

– Он с ней разговаривает? – сгорая от любопытства, спросил Гвидо.

Элио опять рассмеялся.

– Конечно, он ей объясняет массу разных вещей. Она его буквально обо всем расспрашивает. Девочка смотрит на него как на какого-то оракула. Подожди секунду, с тобой Феличия хочет поговорить, она только что уложила детей.

Женщина долго говорила с Гвидо.

Кризи изменился, сказала она. Конечно, он привязался к девочке. Это его смущает, он, скорее всего, сам не понимает, что с ним творится, но, как ей показалось, Пинта ему очень нравится. Как бы то ни было, девчушка просто очаровательная. Ее любой полюбил бы, но что такое случилось с Кризи, немного странно.

Гвидо с ней согласился. Такой поворот событий был совершенно неожиданным. После всех лет, что они провели с Кризи вместе, ему с трудом верилось, что ребенку удалось пробить панцирь его одиночества. Раньше он такое и представить бы себе не мог. Может, Кризи просто позволил себе немного расслабиться?

Неаполитанец был счастлив за своего друга, но думал он и о том, чем все может закончиться. Интересно, сколько продлится такое состояние Кризи.

Глава 7

– Кризи, что такое наложница?

Он перевел взгляд с дороги на девочку, давно уже не удивляясь самым неожиданным ее вопросам.

– Это что-то вроде жены.

Пинта была очень удивлена.

– Ничего себе жена! У китайского императора их было больше тысячи. Разве такое возможно?

Неловкости от такого рода бесед Кризи не испытывал. Несмотря на возраст, девочка была не по годам развита. Книга о Марко Поло, которую он ей подарил, вызвала немало похожих вопросов. Когда он отвечал на них, девочка не хихикала по-детски, а вполне серьезно слушала его пояснения о том, что не всем народам была присуща моногамия. Он рассказывал ей об исламе, о мормонах и не без некоторого удовлетворения видел, что симпатии Пинты склонялись на сторону мужчин.

– Столько жен иметь, должно быть, нелегко, – задумчиво сказала девочка.

Наверное, на этот вывод ее навели мысли о матери. Одной такой жены, как Рика, для любого мужчины было бы более чем достаточно.

Кризи всегда старался отвечать на ее вопросы очень обстоятельно, как будто говорил со взрослым человеком. Никаких скидок на ее возраст и пол он не делал. Нередко ему казалось, что Пинта специально задает провокационные вопросы – все потому, как он понял позже, что ее ум и любознательность были открыты и еще не обременены никакими предрассудками и догмами. Иногда он ловил себя на мысли о том, что многие сложные проблемы воспринимает столь же непредвзято, как Пинта, и это ему нравилось.

Девочка не любила смотреть по телевизору передачи о политике, потому что политические деятели слишком много говорят и неестественно улыбаются. С религией дело обстояло немного лучше, но священники всегда считают себя правыми, и им это очень нравится. Школу Пинта любила, но успевала она только по предметам, которые вели симпатичные ей учителя. К Марии с Бруно она относилась очень уважительно, только никак не могла взять в толк, почему они почти ничем не интересуются.

Короче говоря, весь мир представлялся ей огромным чистым листом бумаги, который она лишь начала заполнять, и ее первым учителем письма стал Кризи. Мать жила в собственном уютном и замкнутом мире, отец относился к ней как к малому ребенку, и это отчетливо выражалось в манере его поведения с дочерью.

Именно поэтому общение с Кризи стало для нее своего рода откровением. Очень скоро она поняла, что важно не просто его слушать, но и высказывать собственные соображения по поводу сказанного им. Поэтому девочка всегда старалась отвечать ему, и очень скоро в их беседах стало проявляться различие как в общественном положении, так и в возрасте.

Важным этапом установления взаимопонимания между ними стал воскресный визит к Элио и Феличии. Девочка поняла, что Кризи приоткрыл перед ней дверь в свою жизнь, и она благодарно в нее проскользнула.

То, что Кризи взял ее на обед к своим друзьям, можно было сравнить со своего рода признанием, и она была одновременно и очень счастлива, и очень осторожна, и не спешила поначалу раскрываться перед Элио и Феличией, постоянно следя за реакцией Кризи. Однако он вел себя просто и совершенно естественно, совсем не так, как обычно ведут себя с детьми родители. Он, скорее, держался так, будто привел к друзьям своего товарища. Поэтому Пинта тоже скоро почувствовала себя просто, играла с детьми, помогала Феличии на кухне и вместе с ней беззлобно подтрунивала над мужчинами.

День прошел чудесно, и с тех пор ей стало с Кризи совсем легко. Она начала лучше его понимать, ей теперь было гораздо легче общаться с ним, сколь бы ни были деликатны проблемы, которые они обсуждали. Он даже стал отвечать ей на некоторые вопросы, касавшиеся его личной жизни. Сначала Пинта расспрашивала его о Гвидо – мужчины много говорили о нем за обедом. Кризи рассказал об их дружбе, выдержавшей многие испытания. Девочка обратила внимание, что, когда Кризи говорил о Гвидо, его лицо смягчалось. Она подумала, что очень хотела бы встретиться с этим человеком.

Что же касается Кризи, для него общение с девочкой стало своего рода очищением. Ему все легче давались беседы с Пинтой. Может быть, это происходило от ее жизненной неискушенности и чистосердечия, может быть, от непредвзятости. Как бы то ни было, когда он говорил с ней, на душе становилось легче. Даже когда речь заходила о таких тяжелых и страшных вещах, как жестокость и боль войны. Тон беседы, как и тему, обычно, задавала она, постепенно, как бы на ощупь, подводя его к основной проблеме. Когда в воскресенье они ехали домой с обеда, девочка коснулась его покрытой шрамами от ожогов руки.

– Кризи, что случилось с твоими руками?

На этот раз он не дернулся, как раньше, а мысленно перенесся в 1954 год, ко времени поражения под Дьенбьенфу. Плен, унижение, трехнедельный переход до лагеря военнопленных. С каждым днем переставлять ноги становилось все труднее. Еды давали в обрез, зато смертей было хоть отбавляй. Когда кто-то падал, обессилев, охранники его пристреливали. Погибли многие, но Кризи удалось выжить. Он даже умудрился донести на плечах до самого лагеря молодого раненого офицера. Потом последовал допрос за допросом.

Через стол от огромного изможденного легионера сидел маленький, обходительный, в безупречной форме, капитан, окончивший Сорбонну. Вопросы сыпались один за другим, и на каждый Кризи отвечал, лишь отрицательно мотая головой. Капитан вьетнамской армии прикуривал одну сигарету от другой, а каждый окурок гасил о привязанные к столу руки Кризи.

– Как-то раз один человек задавал мне много вопросов. При этом он много курил, а пепельницы под рукой не оказалось.

Пинта тут же все поняла и надолго смолкла. В ее глазах стояли слезы.

Кризи взглянул на девочку.

– В мире случается очень много гадостей. Я уже тебе об этом говорил.

Она сквозь слезы улыбнулась.

– Но и хорошие вещи тоже происходят.

После этого разговора девочке стало немножко легче задавать ему вопросы личного характера, но о юности Кризи она узнала совсем немного. Родители его были небогаты, а экономический кризис конца двадцатых – начала тридцатых годов их и вовсе подкосил. Небольшой участок земли, который они арендовали в Теннесси, едва позволял семье сводить концы с концами. Как только он достиг призывного возраста, Кризи сразу же пошел служить в морскую пехоту. Талант воина впервые проявился у него во время войны в Корее. За то, что он избил упрямого и недалекого офицера, отправившего хороших парней на верную гибель, Кризи уволили из армии. Идти ему было совершенно некуда. Так он попал в Легион, где прослужил потом долгие годы.

Если не считать Гвидо, этот одиннадцатилетний ребенок знал о Кризи больше, чем кто бы то ни было другой.

* * *

Рика сияла от счастья. Пришла весна и озарила ее жизнь радостью. Одной из причин ее чудесного настроения был Кризи. Она много говорила с друзьями о «драгоценном приобретении», которое сделал ее муж, рассказывала им о том, как он привязался к Пинте. Большой неуклюжий медведь с радостно скачущим сзади котенком. Перемен, произошедших в нем, она не замечала – для Рики он оставался таким же молчаливым, далеким и таинственным.

Пинте удалось его приручить, сказала она мужу, и Этторе нехотя согласился с женой. Он воспринимал Кризи не иначе как случайное обстоятельство своей жизни. Телохранитель приносил пользу хотя бы тем, что Пинта и Рика – последнее было для него особенно важно – были счастливы. И тем не менее охранник Пинты был для Этторе лишь одним из многочисленных его служащих, невысоко оплачиваемым и одолеваемым склонностью к пьянству.

Однако выпивка уже не была для Кризи такой неодолимой потребностью, как раньше. Теперь по ночам он редко выпивал больше половины бутылки. В клиническом смысле алкоголиком он никогда не был. Пристрастия к пьянству он не ощущал, и, хотя тело его еще испытывало на себе воздействие длительного запоя, разум его прояснился. Теперь он внутренне готовил себя к тому, чтобы привести в обычную форму тело.

Причиной такого решения тоже стала Пинта и ее предстоящие спортивные соревнования в школе. Как только нога девочки зажила, он соорудил на лужайке перед домом некое подобие беговой дорожки. Там они начали отрабатывать старт забега на сто метров. Кризи учил ее, как первой уйти со старта.

– Ты слышишь выстрел стартового пистолета, от ушей сигнал идет в мозг, который посылает приказ рукам и ногам. Это приказ «марш». Весь секрет состоит в том, чтобы до минимума сократить время, за которое нервы через мозг передают команды.

Он научил ее концентрироваться на самом звуке. Не надо напряженно ждать выстрела – реакция ее должна быть автоматической.

Он подражал пистолетному выстрелу, хлопая в ладоши, и вскоре после тренировок она стала срываться со старта, как вспугнутая лань.

– Если каждый день мы будем работать хотя бы час, – говорил он Пинте, – на соревнованиях ты обязательно придешь к финишу первой.

В ту ночь он лежал в постели, слушал Джонни Кэша и думал о девочке. Она была такой живой, такой подвижной и гибкой, ее тело было таким складным и подтянутым. Это заставило его подумать о себе. Кризи решил, что по истечении трехмесячного испытательного срока, если контракт будет продлен, в Комо или в Милане он найдет какой-нибудь спортивный зал и пару вечеров в неделю будет приводить там себя в форму. Если он и дальше будет с этим тянуть, потом уже станет слишком поздно. Он понимал, что все эти перемены произошли в нем благодаря Пинте. Вакуум, в котором он оказался после Родезии, теперь заполнился. В каком-то смысле его жизненная траектория кардинально изменилась. У девочки еще вся жизнь впереди. А он мог бы со стороны наблюдать за ней и по мере сил помогать, оказывать влияние на ее образ мыслей. В том мире, в котором она жила, не должно быть места смертям, увечьям, разрушениям – значит, усилия его на этот раз не остались бы тщетными.

Кассета Джонни Кэша кончилась, и он протянул руку, чтобы поменять ее.

Линда Ронстадт запела о «Голубом заливе». Услышав звуки песни, Пинта на нижнем этаже улыбнулась и вскоре заснула.

* * *

Рика вышла из парикмахерской и поискала глазами машину. День в Милане выдался пасмурный, небо заволокли тучи, движение на улице было очень оживленным. Свой автомобиль она заметила метрах в тридцати, рядом с ним стоял Кризи. Не успела она пройти и нескольких шагов, как на противоположной стороне улицы двое мужчин выпрыгнули из микроавтобуса «фольксваген» и побежали к человеку, открывавшему дверцу белого «фиата». Когда прозвучали первые выстрелы, она увидела в их руках оружие и остановилась как вкопанная.

Мужчина, стоявший около «фиата», обернулся, сунул руку под пиджак. В этот момент Кризи оказался рядом с Рикой, обхватил рукой за талию и опустил на землю рядом с входом в какой-то магазинчик. Она вдруг поняла, что лежит на тротуаре, а он навалился на нее всем своим весом. Раздалось еще несколько выстрелов, кто-то истошно завопил, сверху на них посыпались осколки разбитого стекла. В руке Кризи, прижатой к боку, Рика заметила пистолет. Потом она услышала звук захлопнувшейся дверцы «фольксвагена», визг шин об асфальт и рев двигателя. После этого наступила странная тишина.

– Не двигайтесь.

Его голос прозвучал заурядно, буднично и потому успокаивающе. Когда телохранитель аккуратно поднялся, чтобы не обсыпать ее осколками стекла, Рике стало легче дышать. Она неподвижно лежала, наблюдая за тем, как он шел обратно к машине. Пистолета в его руке уже не было.

Кризи остановился около их автомобиля, глядя через улицу. Она посмотрела в том же направлении. На капоте «фиата» лежал человек, красная кровь текла по белой эмали. Рика не поняла, скорее почувствовала, что человек мертв – в такой позе он лежал. Кризи отворил заднюю дверцу машины и вернулся к ней. Он протянул Рике руку и помог встать. Женщина держалась на ногах неуверенно, Кризи обнял ее за талию и без спешки довел до машины. Люди снова приходили в движение. От пережитого потрясения Рика нервно всхлипывала. Истошно выла сирена полицейской машины. Кризи посадил Рику на заднее сиденье.

– Оставайтесь здесь. Я скоро вернусь. Полиция все равно заблокирует дороги и будет опрашивать свидетелей.

Рику била нервная дрожь, на фоне черных волос ее лицо казалось совсем бледным. Вытянув руку, Кризи дотронулся до ее щеки. Щека была холодной. Тогда Кризи приподнял ей за подбородок лицо и заглянул в глаза – взгляд ее был отсутствующим и, казалось, остекленелым.

– С вами все в порядке? Рика, посмотрите на меня!

Глаза женщины приняли осмысленное выражение, она медленно кивнула. Полицейская машина подъехала и остановилась, проблесковые маячки продолжали ритмично вращаться, сирена стихла. Рика еще раз кивнула и стала приходить в себя.

– Оставайтесь здесь, – сказал Кризи. – С полицией я разберусь сам. Уедем, как только сможем.

Он еще раз пристально на нее посмотрел, потом удовлетворенно кивнул, закрыл дверцу и перешел на противоположную сторону улицы.

Убийство взяла на себя «Красная бригада». Жертвой стал преуспевающий адвокат. Такими происшествиями в Милане трудно было кого-нибудь удивить. Кризи показал полицейскому удостоверение телохранителя и рассказал обо всем, что видел. Описание убийц, которое он дал полицейским, могло подойти к сотням тысяч молодых людей, живущих в городе. Кроме того, он заметил номер «фольксвагена», и полицейский его занес в протокол опроса свидетелей. Фургончик, несомненно, был краденым.

Через полчаса он вывел машину на трассу, ведущую в Комо. Рика молча сидела на заднем сиденье. Они были уже на полпути к дому, когда внезапно ее прорвало:

– Звери проклятые! Людей стреляют прямо на улицах! Животные!

Кризи только пожал плечами.

– У вас ведь был в руках пистолет, – сказала она. – Я видела. Почему вы их не застрелили?

– Ни к вам, ни ко мне это не имело никакого отношения, – кратко объяснил он. – Кроме водителя перед микроавтобусом стоял еще один бандит с мощным обрезом. Если бы я стал палить в его друзей, он разнес бы нас в клочья. Мы и так, можно сказать, счастливо отделались. Убитый тоже успел выстрелить – это его пуля прошла в нескольких футах над нами.

После этих слов Рика минут десять сидела в молчании. Он следил за ней, время от времени поглядывая в зеркальце заднего обзора. Происшедшее нарушило порядок в созданном ею уютном мирке. Насилие сошло с телевизионного экрана в реальный мир и свершилось у нее на глазах. Она испытала такое ощущение, словно получила пощечину. Кризи видел, что она старается собраться с духом и вернуться в собственный замкнутый и удобный мир. Рика чуть подалась вперед и вынула у него из волос кусочек стекла.

– Кризи, вы действовали очень быстро. Я даже не успела заметить, как вы оказались рядом. Слава Богу, вы были там со мной.

Он въехал в ворота и остановил машину около входной двери.

– Мне нужно выпить что-нибудь крепкое, – сказала Рика, выходя из автомобиля, – и приличную порцию. Вы будете со мной пить?

– Пинта, – произнес Кризи, не выходя из машины.

– Пинта?

– Уже без четверти пять.

– Ах да, из-за этого ужаса у меня все из головы вылетело. Конечно, поезжайте. Выпить мы еще успеем.

Она стояла на ступенях и смотрела, как Кризи развернул автомобиль и уехал. Потом Рика вошла в дом и налила себе полную рюмку бренди. Потрясение прошло, она попыталась восстановить в памяти то, что случилось. Внезапная суматоха на улице, выстрелы, звон разбитого стекла, тяжесть навалившегося на нее тела Кризи. Его неподвижность. Медный привкус страха во рту. И Кризи – такой спокойный, такой уверенный в себе.

Позже она позвонит Этторе в Рим и обо всем ему расскажет. И, естественно, многим своим друзьям. Это было целое событие – телохранитель себя оправдал. Однако при этом все его действия, все его поведение было проникнуто странным безразличием, удивительной самоотстраненностью от происходящего. Словно все это не имело к нему никакого отношения. На убитого он смотрел без всяких эмоций.

Должно быть, ему действительно часто доводилось такое видеть. Она вспомнила прикосновение его руки к своей щеке, то ощущение, которое она испытала, когда он взял ее за подбородок и приподнял голову. Рука, обезображенная шрамами, – Пинта ей рассказала, как он их получил. Изучающий взгляд из-под тяжелых век, взгляд, который вернул ей силы и привел в себя. Она налила в рюмку еще бренди и стала пить его небольшими глотками.

Нет, сегодня вечером звонить Этторе она не будет.

* * *

Действовал Кризи очень медленно, по крайней мере по его собственным стандартам. Он лежал в постели и думал о том, что произошло днем. Музыку перед сном он не слушал и ничего не пил. Он ждал и размышлял, еще раз анализировал ситуацию. Если бы целью нападения была Рика, она была бы уже мертва. Раньше он легко уложил бы наповал и человека с обрезом, и двоих других, не дав им сделать и пяти шагов. Они были новичками и наверняка любителями. То, что жертва была поражена первым же выстрелом – чистая случайность. Профессионалы справились бы с заданием не вылезая из автобуса и стреляя только из двух стволов обреза. Не оставалось сомнений – убийцы были дилетантами.

И все равно сам он действовал очень медленно. Реакция была вялой.

Рику вполне могли убить.

Эта мысль определила его решение. Всю жизнь он воспринимал собственное тело как самое эффективное оружие. Он заботился о нем, холил его и лелеял, как и всякое другое оружие, которым пользовался. После каждой полученной раны он делал все, чтобы поскорее залечить ее и полностью поправиться. Тренировал все части тела и следил за тем, чтобы они мгновенно реагировали на те приказы, которые посылал им мозг. Теперь привести себя в порядок ему будет не просто, ведь тело его – это не ружье и не пистолет, которые достаточно протереть промасленной ветошью и тщательно смазать все трущиеся части.

Восстанавливать надо все, причем постепенно. Процесс этот будет долгим и болезненным. Внешне он выглядел совсем неплохо, разве что вес его чуть превышал норму. Лишь Гвидо, знавший его в былые времена, мог бы безошибочно определить, что мышцы стали слишком вялыми, тонус их был уже совсем не тот, что раньше. Великолепный боевой механизм от небрежности и отсутствия должного внимания стал ржаветь и выходить из строя. На его отладку могли уйти месяцы. Делать это надо не рывками, а регулярно и целенаправленно, начав с ежеутренних десятиминутных тренировок в комнате, а потом постепенно наращивая темп. Надо обязательно ходить в какой-нибудь спортивный зал и работать там со штангой, гантелями и другими спортивными снарядами. Все должно встать на свое место. Пока еще не поздно. Он решил исправить положение.

* * *

Уже после полуночи раздался легкий стук в дверь. На ней была длинная белая ночная рубашка, в руке она держала большой бокал с коньяком. Когда она шла через комнату, шелк сорочки переливался. Рика предложила ему коньяк, он взял бокал, слегка коснувшись ее пальцев. Она села на край кровати и смотрела, как он небольшими глотками неспешно пьет напиток.

Простыня спустилась ему до талии. Ночная гостья протянула руку и провела пальцем по шраму на его плече, другой рукой подняла его руку, прижала ее к своей щеке и стала медленно вертеть головой из стороны в сторону, так, что ее волосы рассыпались по плечам. Он поставил бокал на тумбочку возле кровати, обнял ее рукой за шею и привлек к себе. Поцелуй был долгим, ищущим.

Рика встала, и белый шелк скользнул на пол. Она показывала себя ему, стоя от него на таком расстоянии, что он не мог дотянуться до нее рукой. Она не напрашивалась на комплименты, не позировала, просто показывала ему себя. Вот оно, мое тело, казалось, говорила она. Я хочу отдать его тебе – как подарок, такой подарок, который могу сделать только я одна.

Из окна на нее падал мягкий отсвет ночи, неясно освещавший удлиненные, округлые, рельефные извивы поразительно соразмерных очертаний ее точеной фигуры, черный колокол волос, искры, мерцавшие в глазах, полные губы широкого, чувственного рта, чуть вздернутый подбородок и гибкую шею. Потом глаза его неторопливо и оценивающе скользнули ниже. Глубокие тени под двумя высокими грудями с напрягшимися сосками, талия юной девушки и крутой размах бедер. Темный треугольник в низу живота и длинные, стройные ноги.

Женщина стояла совершенно спокойно. Пока он внимательно ее рассматривал, она не сводила взгляда с его лица.

Именно в это мгновение он сразу все понял. Понял, как любой мужчина мог быть совращен этой женщиной и покорен ее красотой, способной свести с ума даже самого стойкого представителя его пола.

Кризи взглянул прямо в глаза Рике, и она снова приблизилась к нему. Женщина все еще стояла, но теперь совсем рядом. Он медленно провел рукой по ее коже – от талии до колена. Когда он к ней прикоснулся, она чуть заметно вздрогнула.

Рика опять села на кровать и откинула рукой простыню – теперь настала ее очередь смотреть на него. Палец ее скользнул по другому шраму, который от колена шел почти в самый пах. Дальше тело его было покрыто жесткими, вьющимися, черными волосами. Она склонилась над ним, приблизив рот и язык к своим пальцам, медленно взбиравшимся вверх. Этого он не ожидал никак. Когда влажная теплота поглотила его, у него от восторга перехватило дыхание.

Рука коснулась его груди, потом лица и рта. Длинные пальцы гладили его губы, стараясь их разнять и проникнуть между ними.

Когда она резко подняла голову и скользнула в постель, Кризи почувствовал прохладную волну, пробежавшую по телу. Ее губы коснулись пальцев, язык стал двигаться в такт с их движениями. Потом она чуть подняла голову и взглянула ему прямо в глаза, волосы ее спадали на подушку, закрывали лицо и ей, и ему. Она изменила позу и стала медленно спускаться, не отрывая от него пристального взгляда и снова погрузив его во влажный жар своего тела. Но теперь это было по-другому.

Сначала очень медленно – сразу же после первого соприкосновения она застыла; потом жар начал поглощать, сжимать его сильнее. Мягкий живот прижимался к его животу, он чувствовал ее дыхание и нараставшую страсть, ее соски скользили по его груди, от напряжения она слегка дрожала.

Какое-то время Кризи просто лежал, позволяя ей себя вести. Потом он крепко обнял ее одной рукой за плечи, а другую протянул вниз, к ее плавно и ритмично двигавшимся бедрам, нежно поглаживая их и одновременно замедляя ритм их движений. После этого он крепко прижал Рику к себе и вместе с ней аккуратно перевернулся так, что женщина оказалась снизу.

Теперь она закрыла глаза. Все чувства ее были в смятении. Ей хотелось направлять его, вести за собой, контролировать его состояние, но она не могла. Рика чувствовала прикосновения его губ к сомкнутым векам, приоткрытому рту. Движение ее тела ускорялось, в такт с ним учащалось дыхание. Он сильнее сжимал ее в объятиях. Инстинкт подсказывал ей, что ему уже осталось не долго. Ей хотелось кончить одновременно, и она старалась приноровиться к такту его движений. Иначе ей было не успеть. Она почувствовала, как все его тело конвульсивно вздрогнуло. Тогда женщина выгнула спину, раскрыла глаза и в нескольких дюймах от своей головы увидела матовую, иссиня-черную сталь рукоятки пистолета, дуло которого было спрятано в кобуре. Внезапно она почувствовала, что кончает, сильнее прижалась к нему, и они вместе с одинаковой силой испытали то чувство, которое заставило их тела содрогнуться в едином порыве страсти.

Потом они долго лежали рядом и молчали – слова были не нужны. Вполне хватало чувств. Его руки, время от времени скользившие по ее телу, говорили красноречивее слов. Ощущение было такое, будто ее касается слепец, глаза которого были на кончиках пальцев. Иногда он целовал ее, ощупывая лицо губами, как тело – пальцами.

С первыми лучами зари Рика поднялась, взяла с пола шелковую ночную рубашку. Взглянув в лицо спавшего мужчины, она чуть поежилась. Больше она к нему не придет. Ночью она чувствовала себя как дитя, лишенное воли и чувств, и ей до сих пор было от этого страшно.

Вместе с тем Рика прекрасно знала, что сам он никогда ее не позовет – ему это просто не будет нужно. С того момента, как она вошла в комнату, они не произнесли ни слова.

* * *

– А почему, когда мы тренируемся, ты не стреляешь из своего пистолета?

– Потому что мой пистолет предназначен не для этого.

Они ехали в Комо. Кризи решил, что тренировки должны проходить более правдоподобно. Хлопки в ладоши не могли заменить выстрела стартового пистолета. Надо заехать как-нибудь в спортивный магазин и купить его. На худой конец, мог бы сойти и игрушечный пистолет с пистонами.

– Но ведь его выстрел должен быть громким, – не унималась девочка.

– Да, – ответил он. – Кроме того, он стреляет настоящими пулями.

– Но ты мог бы стрелять в воздух.

– То, что взлетает вверх, Пинта, потом неизбежно падает вниз. А пуля, даже если через милю упадет, может быть опасна.

Кризи убедил девочку, и она стала внимательно просматривать местную газету. Там она искала объявления спортивных магазинов, но неожиданно для себя наткнулась на гороскоп.

– Кризи, какой у тебя знак?

Он выглядел озадаченным.

– Я имею в виду знак зодиака. Кто ты по гороскопу? Когда у тебя день рождения?

– Пятнадцатого апреля.

– Пятнадцатого апреля! Но ведь это же будет всего через несколько дней! – Девочка стала считать. – В воскресенье!

Он передернул плечами, давая ей понять, что такого рода события его совершенно не интересуют. Однако Пинта была в таком возрасте, когда день рождения сулит много радости.

– Значит, это будет на следующий день после соревнований. Я попрошу Марию, чтобы она испекла пирог. Сколько тебе исполнится?

Он обернулся и сурово взглянул на девочку.

– Ничего ты Марии говорить не будешь. Никакой суматохи по этому поводу поднимать не надо. Я уже совсем не в том возрасте, когда дни рождения дают повод для праздника.

– Все равно мы должны это как-то отметить. Мамы с папой не будет. – В голове у девочки мелькнула блестящая мысль. – А что, если мы устроим пикник? Можно было бы поехать куда-нибудь в Альпы.

– Согласен. Но только в том случае, если в субботу ты победишь на соревнованиях.

– Нет, Кризи, так не честно.

– Считай, что у тебя появился дополнительный стимул. Не будет победы – не будет и пикника.

Пинта улыбнулась.

– Ладно. Тогда я обязательно выиграю.

– Да уж, после всех наших стараний тебе лучше бы победить, – пробурчал он.

* * *

Родители ее были в Нью-Йорке, и девочка очень тосковала по ним. Рика, если говорить честно, чувствовала свою вину, но остаться все равно не могла, так как знала, что нужна Этторе в этой важной для него поездке. А спортивных праздников в школе дочери будет еще много.

Когда Кризи припарковал машину в школьном дворе, Пинта сказала:

– Ты будешь смотреть, как я пробегу? Ну, пожалуйста, очень тебя прошу.

Какое-то время он пребывал в нерешительности. Там, наверное, полно родителей, и его присутствие, скорее всего, будет неуместным. Вряд ли им доставит удовольствие компания телохранителя одной из девочек.

– Все будет в порядке, – не отставала она. – Никто не станет возражать, если ты пойдешь со мной.

Он взглянул в лицо ребенка, полное напряженного ожидания, и вышел из машины.

По всей видимости, спортивный праздник был событием большой социальной значимости. Под огромным полосатым тентом стояли разряженные родители с бокалами в руках.

Пинта побежала переодеваться, а Кризи остался немного в стороне от остальных, чувствуя себя не в своей тарелке. Он заметил, что к нему направилась синьора Делюка, и напряжение его возросло.

– Мистер Кризи, очень рада вас видеть, – произнесла она с улыбкой.

Кризи кивнул ей в ответ и объяснил, что Этторе и Рика в отъезде. Она посочувствовала девочке.

– Вполне естественно, что в такой день, как сегодня, ребенку хочется быть вместе с ними. – Пожилая учительница взяла его под руку. – Но вы не принимайте это близко к сердцу. Сегодня вы в какай-то степени замените ей отца. Пойдемте, выпьете что-нибудь. Забег на сто метров будет не раньше, чем через полчаса.

Она провела Кризи под тент, дала ему баночку холодного пива и представила нескольким родителям. Он чувствовал себя неловко, и когда все пошли смотреть на начавшиеся соревнования, ему стало немного легче.

Стоял теплый весенний день, девочки, формы которых начали уже округляться, в легких спортивных костюмах смотрелись замечательно. Однако когда появилась его воспитанница и стала готовиться к забегу на сто метров, на фоне остальных девчушек она выглядела уже совсем по-другому. Кризи обратил внимание на то, что к ней были прикованы взгляды многих взрослых. Она казалась самой красивой и живой из всех девочек на поле, но для Кризи Пинта была лишь ребенком и другом.

Он наблюдал, как участницы забега готовились к старту, чувствуя нараставшее волнение за исход состязания. Ему очень хотелось, чтобы Пинта хорошо пробежала стометровку.

Беспокоился Кризи зря. Они с Пинтой тренировались не напрасно. Со старта она рванулась первой, сильно опередив остальных своих соперниц, а когда сорвала ленточку, до следующей бегуньи оставалось по меньшей мере еще добрых пять ярдов.

Не останавливаясь, она подбежала к нему и от избытка чувств обвила его шею руками.

– Я победила, Кризи! Я выиграла!

Он с гордостью ей улыбнулся.

– Ты неплохо пробежала. Тебя никто не мог догнать.

День для Пинты выдался просто отличный – она впервые увидела, как Кризи улыбнулся.

* * *

– С днем рождения, Кризи.

Он лежал на клетчатом пледе, разложенном на траве, и с удивлением смотрел на девочку.

Она вынула небольшую коробочку.

– Что это?

– Подарок к дню рождения.

– Я же тебе говорил, это не повод для праздника.

Она плюхнулась на плед.

– Тогда считай, что это – подарок за помощь в подготовке к соревнованиям.

Он положил коробочку на землю и пошел к машине за корзиной с продуктами. Жест девочки его немного смутил – он не привык благодарить за подарки. Теперь ему припомнилось, что в начале недели он возил Пинту с матерью в Милан за покупками. Тогда, должно быть, девочка и купила ему подарок. Кризи очень надеялся, что вещь была недорогой и никчемной. Ему трудно было себе представить, как принято реагировать на такого рода жесты.

Пока Кризи распаковывал корзину, коробочка так и лежала закрытой. Пинта прекрасно чувствовала его настроение. Мария уже получила от него взбучку за обед, который приготовила для пикника, но, вынимая из корзины и разворачивая свертки с продуктами, Пинта была в полном восторге. Чего только там не было: холодная жареная курица, завитки из ветчины с яйцом по-флорентийски, небольшая тонкая пицца «гарденера» – хрустящая корочка хлеба с острым сыром, разные фрукты и две бутылки белого сухого вина, плотно обернутые в несколько газет и все еще хранившие прохладу.

Они выбрали место для пикника на склоне горы как раз над озером Маджоре. Здесь раскинулись летние высокогорные пастбища, поросшие небольшими сосновыми рощами. На севере и западе, в сторону швейцарской границы, виднелись высокие горные вершины, покрытые искрившимся на солнце снегом. К югу, прямо перед ними, далеко внизу до самого горизонта простиралась долина реки По.

Скоро плед был уставлен пластиковыми тарелками и свертками с обернутой в фольгу снедью. Кризи разлил вино по стаканчикам.

– За твое здоровье, – сказал Кризи по-французски.

– Что это значит?

– Это по-французски. Значит: «Будь здорова».

– Ямсинь, – ответила она и рассмеялась, увидев полное недоумение на лице Кризи. – А это – по-китайски.

– Я-то знаю, а как ты?.. – Тут он вспомнил о книге про путешествия Марко Поло. Девочка впитывала в себя все, как губка.

Какое-то время они говорили про разные языки, и Кризи рассказал ей на эту тему анекдот.

Как-то раз один техасец отправился в Европу на пароходе «Франция». В первый вечер плавания официант посадил его в ресторане за столик вместе с французом, который ни слова не понимал по-английски. Когда подали ужин, француз сказал:

– Бон аппети.

Техасец подумал, что он представился, и ответил:

– Гарвей Грэнджер.

На следующее утро за завтраком француз снова сказал:

– Бон аппети.

Удивленный техасец снова ответил:

– Гарвей Грэнджер.

Так продолжалось за каждой трапезой на протяжении пяти дней путешествия.

В последний вечер перед ужином техасец решил пропустить стаканчик в баре и разговорился там с одним своим соотечественником.

– Странные люди эти французы, – заметил техасец.

– Почему?

Он объяснил, что встречался за столом с французом много раз, и тот перед каждой трапезой представлялся.

– А как его зовут?

– Бон Аппети.

Американец разразился взрывом хохота и объяснил техасцу, что это вовсе не имя француза. Он просто желал своему соседу по столу приятного аппетита.

Техасец очень смутился и, усевшись за стол ужинать, дружески улыбнулся французу и произнес:

– Бон аппети.

Француз просиял от удовольствия и ответил ему:

– Гарвей Грэнджер.

Девочка весело рассмеялась и захлопала от удовольствия в ладоши. Кризи протянул руку, взял коробочку с подарком. Когда он стал разворачивать нарядную обертку, смех девочки стих. Пинта внимательно следила за его реакцией на свой подарок.

В коробочке оказалось небольшое золотое распятие на золотой цепочке тонкой работы. Кризи понял, почему Пинта выбрала для него именно эту вещь. Как-то у них зашел разговор о религии. Для Кризи эта материя была туманной и противоречивой. Родители его, католики, воспитали сына в своей вере. Его мать, как и мать Гвидо, была очень набожной, она верила, что все в руках Божиих. «Бог дал – Бог взял», – часто повторяла она. Ничего, кроме жалкой нищеты, в конце жизни ей самой Господь не послал.

Умерла она от воспаления легких, потому что не было денег на лечение и нормальное питание. Через год за ней последовал и отец, которому в чем-то было, наверное, легче, потому что он пристрастился к бутылке. Кризи тогда исполнилось четырнадцать. Мальчика взяли соседи-фермеры – не отказываться ведь от дармовой рабочей силы. В шестнадцать он сбежал от утомительной и однообразной работы и год спустя пошел служить в морскую пехоту.

Воспоминания детства и отрочества, как и вся жизнь, проведенная в сражениях, не приблизили Кризи к Богу. Он не мог себе вообразить некое высшее существо, которое допускает, чтобы миллионы ни в чем не повинных людей гибли в войнах, в которых ему довелось участвовать.

Ребенок, сожженный напалмом, не мог быть наказан за грехи. Он как-то видел девушку, почти девочку, которую насиловала солдатня – она взывала к Богу, но Бог ее не слышал. Садист мог до смерти замучить священника и спокойно после этого дожить до преклонных лет. А что потом? Его душа попадала в ад? После того ада, в который на протяжении всей своей жизни он отправлял ни в чем не повинные жертвы? С точки зрения Кризи, все это было лишено здравого смысла.

Видел он и церковных иерархов, пользовавшихся всеобщим почитанием и купавшихся в богатстве. Однажды судьба занесла его в самую большую католическую страну Азии – и, возможно, самую нищую, – на Филиппины, как раз когда туда прибыл с визитом папа римский. Великолепные храмы были возведены посреди безысходной нужды. Все епископы региона собрались в Маниле, чтобы приветствовать верховного католического иерарха. Через несколько дней Кризи вылетел по делам службы в Гонконг. С тем же самолетом домой возвращалась часть епископов. Все они сидели в первом классе и пили шампанское. В этом тоже не было никакой логики.

Но логики не было и у противной стороны. В Конго и во Вьетнаме он видел миссионеров, всю жизнь проработавших без всякого материального вознаграждения – эти люди ни разу в жизни вообще не пробовали шампанское. Ему вспомнилось, как они с Гвидо вместе оказались в больнице католической миссии, расположенной неподалеку от Леопольдвилля. Там работали бельгийские монахини, и они им сказали, что необходимо срочно оттуда бежать – симба должны были подойти не позже, чем через сутки. Защитить монахинь было некому. Но женщины отказались покинуть миссию. Их долг – оставаться с больными. Кризи уговаривал их, пытался даже на них давить, расписывая те ужасы, которые могут с ними случиться, если они не уедут. Но монахини остались. Одна из них была молода и очень привлекательна. С тяжелым сердцем сев в «лэндровер», он жестом подозвал ее и сказал, что на ее долю выпадут самые тяжкие страдания и перед смертью ее будут долго мучить. Кризи видел в ее глазах одновременно и страх, и непреклонную решимость остаться.

– Езжайте с Богом, – тихо отвечала монахиня на все его уговоры.

Подразделение их было разбито, и прежде чем они сумели перегруппировать силы и с боями вернуться обратно, прошла неделя. Они с Гвидо первыми ворвались в больницу католической миссии. Несмотря на долгие годы участия в войнах, которые, казалось, должны были бы выработать у них иммунитет к варварству, мужчины не могли без содрогания смотреть на то, что увидели.

Саперными лопатками они вырыли могилу и погребли в ней останки трех монахинь. В ту ночь наемники вступили в бой с симба, и Кризи перебил их несчетно. Гвидо вел «лэндровер», а Кризи десятками косил их из пулемета. Наверное, он убил даже больше негров, чем насиловали, мучили и калечили молодую монахиню. Узнать об этом ему не было дано. Что это было – Божья воля? Кара Господня?

Разве можно найти во всем этом хоть намек на логику и справедливость? Он слышал разговоры о том, что вера должна пройти испытания. Но кто имел право их проводить? Епископы, смакующие шампанское? Или чинуши из Ватикана?

Но ведь прошли же некоторые через эти испытания. Не были же все они идиотами. В жизни он встречал достаточно людей и знал, что вера и разум нередко идут рука об руку, однако понять, как и почему это происходит, он не мог.

Кризи попытался рассказать Пинте о некоторых мыслях, которые роились у него в голове, о тех противоречиях, которые он сам не всегда мог объяснить. Девочка его удивила, ответив, что до конца никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Если бы такое было возможно, вера стала бы не нужна.

Да, именно здесь, по всей видимости, и было заложено основное противоречие: вера не нуждалась в знании.

У самой Пинты взгляд на вещи был гораздо проще. Она верила во что-то до тех пор, пока кто-нибудь не доказывал обратное.

– А откуда ты узнаешь, что то, во что ты верила, на самом деле оказалось ерундой? – спросил он.

Девочка лукаво улыбнулась и ответила:

– Об этом говорят по телевизору.

* * *

– Я купила это на свои деньги, – сказала Пинта. – Я их скопила.

Он ничего не ответил, только пристально на нее посмотрел.

– Если ты его наденешь, больно ведь от этого не будет, – уговаривала она его с улыбкой. – Поноси его хотя бы до того, как по телевизору скажут, что носить распятия не нужно.

Кризи не смог сдержать улыбки. Он надел цепочку на шею, крестик повис на груди.

– Спасибо тебе. – Он протянул руку, коснулся плеча девочки и с самым серьезным видом произнес: – Я сразу же ощутил благодать Господню.

Она весело рассмеялась и вскочила на ноги.

– Кризи, если тебе как-нибудь встретится черт, не забудь, что надо будет ткнуть ему этим распятием прямо в нос.

Он усмехнулся. Теперь, должно быть, работать ему будет немного легче – раньше он полагался только на автомат.

Раздался звон колокольчиков, и на склоне показалось стадо коров, которых перегоняли на высокогорные пастбища. Они шли прямо на Пинту и Кризи. Вперед выбежала пастушья собака, чтобы выяснить, не представляют ли они опасности для коров.

Пинта дружески предложила ей кусок ветчины, который тут же был с благодарностью принят. Девочка пошла поиграть с умным животным, а Кризи тем временем налил пастуху стаканчик винца.

Такие дни запоминаются на всю жизнь. Двое мужчин сидели и степенно говорили о жизни, время от времени на них косились щипавшие траву коровы, а девочка с собакой весело гонялись друг за другом между ними.

– У тебя отличная девчушка, – заметил пастух, но, уловив тяжелый взгляд Кризи, тут же осекся.

На заходе солнца они стали собираться домой – сложили плед, запаковали вещи в корзину и выехали, когда начали сгущаться сумерки.

Полный впечатлений день на свежем воздухе утомил Пинту, и девочка решила вздремнуть. Она зевнула и, когда машина тронулась, немножко съехала вниз на сиденье, но удобно устроиться ей так и не удалось. Тогда она подобрала под себя ноги, легла поперек сиденья и положила голову на колено Кризи. Очень скоро она заснула и проспала все время, пока машина спускалась по холмам к Комо.

Кризи ехал очень медленно, иногда поглядывая на спавшего ребенка. В неясном свете сгущавшихся сумерек покрытое шрамами лицо телохранителя выглядело на удивление спокойным. Он чувствовал себя совершенно умиротворенным.

Глава 8

Настал день, когда нужно было ехать на урок фортепьяно.

В миланском обществе стало модным развивать в детях музыкальные способности – если, конечно, таковые у них имелись. Представить себе, чтобы Пинта играла на флейте или на трубе, Рика не могла. Поэтому она решила, что дочери нужно учиться играть на пианино.

Кризи отвез девочку на прослушивание к известному преподавателю музыки. Музыкальное светило дало положительное заключение, заявив, что у Пинты есть искра таланта. Теперь надо было купить инструмент и начинать регулярно заниматься.

Особой страстью к урокам музыки Пинта не горела. Кризи тоже – его не прельщала перспектива все время слушать, как она будет терзать рояль гаммами.

Однако даже это обстоятельство было не более чем легким облачком на горизонте. Пить он почти бросил – только за столом во время еды пропускал стаканчик-другой вина. Он стал делать по утрам зарядку, нашел в Комо небольшую спортивную школу, которая работала до позднего вечера. Ремонт ограды был завершен, и теперь он мог тратить время только на восстановление своей былой формы.

Правда, если бы ему довелось подслушать разговор между Рикой и Этторе вскоре после их возвращения из Нью-Йорка, настроение его, вполне возможно, стало бы не таким радужным.

– Ему надо убираться отсюда, Этторе, и поскорее. Я настаиваю на этом!

– Но почему же, дорогая? Ведь он так тебе раньше нравился.

На это было две причины и обе достаточно веские, однако Рика могла говорить только об одной.

– Она к нему слишком сильно привязалась, не говоря уже обо всем остальном.

– Ты ведь не считаешь, что в этом есть какая-то тайная подоплека?

Она покачала головой.

– Нет, я совсем другое имею в виду. Это вещи чисто морального порядка – он смотрит на нее как на своего друга. – Для пущей выразительности своих слов она выдержала почти театральную паузу. – Пинта начинает относиться к нему как к отцу.

– Ну это просто смешно.

– Вовсе нет. Все идет именно к этому. Я, конечно, и раньше замечала, что девочка от него без ума, но когда мы сейчас вернулись из Нью-Йорка, это стало совершенно очевидно.

Этторе подумал немного над словами жены и сказал:

– Ты преувеличиваешь. Она, конечно, относится к нему неплохо, проводит с ним много времени, в чем, кстати говоря, мы сами виноваты, потому что в последние недели нас слишком часто не бывало дома. Но даже говорить о том, что она относится к нему как к отцу, абсурдно.

Рика вздохнула.

– Этторе, ты всегда был далек от нее. Слишком далек. Ты с ней толком-то ни разу не говорил. Я бы сама никогда не поверила, но Кризи беседует с ней обо всем, а она ему отвечает тем же. Пинта старается брать с него пример, очень его уважает. Ей все время хочется быть с ним. Господи! Да она не может спокойно досидеть до конца ужина, ей обязательно надо поскорее умчаться к нему на кухню.

Этторе не мог не признать справедливости слов жены. Он чувствовал ее правоту и хотел сказать что-то в свое оправдание.

– Ты же знаешь, Рика, как я всегда занят на работе, а когда возвращаюсь домой, мне хочется покоя. Детская болтовня меня утомляет.

Она снова вздохнула. Муж действительно совсем не знал собственную дочь.

– Я тебя понимаю, милый, но если бы ты сделал над собой усилие и послушал, как и о чем она говорит, ты бы понял, что это уже совсем не детская болтовня. Она стала очень смышленой девочкой, развитой не по годам.

Рика вспомнила, что впервые задумалась об этом, когда Пинта купила в подарок Кризи на день рождения золотое распятие. Она водила мать с собой из одного ювелирного магазина в другой, пока не нашла наконец именно то, что искала. Рике показалось, что дарить распятие такому человеку, как Кризи, по меньшей мере странно. Она так и сказала об этом дочери. Тогда Пинта только рассмеялась.

– Я знаю, мамочка, распятие – совсем не то, что он мог бы ждать в качестве подарка на день рождения. Но медведь Кризи – странный человек. Он поймет.

Именно тогда Рика впервые увидела в Кризи угрозу Этторе. Причем угрозу двойную – с одной стороны, через Пинту, с другой – через нее самое. Потому что та ночь, которую она провела с Кризи, зажгла фитиль бомбы замедленного действия, способной взорвать всю ее устроенную и налаженную жизнь. Несколько дней после того, как она сделала ему свой экстравагантный подарок, Рика часто вспоминала, что она чувствовала, стоя в лучах занимавшейся зари и глядя в лицо этого большого спавшего мужчины. И дело было не только в ощущении глубокой физической радости, которую он дал ей. Она получала ее и раньше – и с Этторе, и с другими мужчинами.

С Кризи Рика испытала другое чувство: она вся в нем словно растворилась, утратила над собой контроль. Бывая с Этторе и с другими, она сама дарила и получала наслаждение, даже иногда отмеривала его теми порциями, которые считала нужными. Кризи в ту ночь она отдала нечто большее. С каждым днем воспоминания о том, что и как тогда случилось, становились все более навязчивыми и возбуждающими. Его тело, его руки, ласкавшие ее, полное подчинение его воле. Тот миг, когда она открыла глаза и увидела свисавший в кобуре со спинки кровати пистолет, чувствуя в себе твердую плоть Кризи. Вид пистолета и чувство, которое она испытала, как-то удивительно перемешались между собой, помутив на миг ее рассудок и начисто лишив воли. И потом, после этого, когда он так долго обнимал и ласкал ее на удивление чуткими руками, владел ее телом, а она лежала растерянная и удивленная, не понимая, как с ней могло такое случиться.

Все это и в Нью-Йорке не выходило у нее из головы, а когда они вернулись и Рика снова увидела Кризи, ей стало ясно, что угроза ее благополучию, которую он в себе нес, была более чем реальной. Когда в ту ночь Этторе обладал ею, в душе Рики был лишь мужчина, тот, что спал на верхнем этаже. Чувствительные, зрячие пальцы слепца, страшные шрамы на теле и иссиня-черная сталь рукоятки пистолета рядом с ее лицом.

Но об этом она даже думать боялась, не то что говорить. Речь могла идти только о Пинте. Раньше она никогда всерьез не задумывалась над чувствами девочки к Этторе, потому что рядом не было никого, с кем можно было его сравнить. Но увидев, как дочь ведет себя с Кризи, Рика поняла, какие глубокие чувства скрываются в ее маленькой девочке. Если в ближайшее время эти чувства не будут направлены на отца, потом станет уже поздно.

– Так что, милый, он должен уйти, причем как можно скорее.

– Ну что ж, – задумчиво сказал Этторе, – через неделю заканчивается его испытательный срок. Я не стану продлевать контракт – вот и весь разговор. Такая вероятность нами оговаривалась, когда я его нанимал.

Настойчивость жены удивила его.

– Нет, Этторе, не надо ждать. Завтра же скажи ему об этом. Конечно, заплатить надо за полный срок и премию приличную выдать – в том, что так неожиданно произошло, его вины нет.

– Ну, неделя погоды не сделает, – обоснованно заметил Этторе. – Кроме того, я не хочу, чтобы у него остался неприятный осадок.

Рика продолжала настаивать. Она даже предложила отправить Пинту на несколько дней в Рим и тем самым найти уважительный повод для расчета Кризи до истечения испытательного срока.

Однако на этот раз Этторе проявил твердость. Если девочке снова придется пропускать занятия в школе, это ей на пользу совсем не пойдет.

Спор был жарким. Этторе напомнил жене, что вся эта ситуация ее рук дело. В конце концов, наверное, в первый раз в жизни Рике пришлось уступить. Этторе скажет Кризи о своем решении в конце недели.

– Должно быть, это будет тяжелым ударом, – заметил Этторе.

Рика пожала плечами.

– Она еще маленькая, успеет оправиться.

Ответ мужа ее несколько озадачил.

– Я думал не о Пинте, – сказал Этторе.

* * *

Ни о чем не подозревая, Кризи вез Пинту на урок музыки. Они говорили о следующем воскресенье. Кризи снова собирался на обед к Элио, а Пинта хотела пойти вместе с ним.

– Родители сейчас дома. Тебе нужно остаться с ними.

– Но мне снова хочется встретиться с Элио, Феличией и их детьми.

Он попытался ее отговорить. Будет еще много возможностей к ним поехать. Родители ведь теперь часто уезжают из дома.

Дом преподавателя музыки оказалось не так-то просто найти, поэтому девочка развернула карту и помогла ему выехать на проспект Буэнос-Айреса. За полосками газонов на обочинах высились многоквартирные жилые дома. Кризи остановил машину около тротуара и прошел с девочкой по траве к подъезду. Рядом с дверью находилось переговорное устройство. Позвонив, Кризи сказал, что привез Пинту, и дверь распахнулась.

– Я не долго, Кризи, не больше часа.

– Играй там похуже.

Она ему улыбнулась.

– Постараюсь.

Он вернулся в машину и стал читать газету. Из открытого окна верхнего этажа доносились слабые звуки рояля.

Через час он увидел, как входная дверь отворилась. Девочка приветливо помахала ему рукой и направилась к машине. Она была еще примерно в сорока метрах от Кризи, когда из-за угла вынырнул черный автомобиль и, въехав на обочину, оказался на газоне. Кризи увидел, что в нем сидят четверо мужчин, и тут же понял, что происходит. Быстро выскочив из машины, он выхватил пистолет. Пинта в удивлении остановилась.

– Беги, Пинта, беги! – закричал Кризи.

Автомобиль резко затормозил, перекрывая девочке путь. Задние дверцы его распахнулись, и на газон выскочили двое мужчин. Но Пинта отреагировала мгновенно – она нырнула под протянутую руку одного из них, обежала сзади черный лимузин и со всех ног бросилась бежать к своему телохранителю. Двое похитителей, вынув пистолеты, погнались за девочкой. Кризи навел пистолет, но стрелять не мог: Пинта была как раз между ними. Один из преследователей догнал Пинту, схватил ее и поволок в машину. Второй обернулся и выстрелил в Кризи, но пуля прошла выше. Кризи всадил две пули ему в грудь.

Тот, который схватил Пинту, пытался втиснуть ее на заднее сиденье, но девочка отбивалась изо всех сил, кричала и пиналась ногами. К тому времени, когда ему удалось справиться с ребенком, Кризи уже был рядом с черной машиной. Бандит повернулся и стал наводить на него свой пистолет. Кризи выстрелил ему в голову, целясь как можно выше, чтобы пуля не отрикошетила в машину. Пуля попала чуть ниже носа, выбила мозги и отбросила тело назад, прямо на распахнутую дверцу, которая под весом тела захлопнулась. Потом с переднего сиденья раздались три выстрела, и Кризи упал на землю. Колеса, провернувшись на траве, быстро уносили черный автомобиль прочь. Когда он съехал с газона на широкую ленту шоссе, Кризи услышал, как девочка выкрикнула его имя.

Он почти не мог двигаться – пули задели какой-то важный нервный узел. Было очень спокойно. Он лежал и ждал, что кто-нибудь ему поможет. Отгоняя боль, он думал только об одном: надо выжить. Он слышал, как Пинта прокричала его имя. Она не звала Кризи на помощь, увидев, что он упал, девочка кричала от боли.

Глава 9

Рядом с постелью сидела сиделка и читала книгу. После того количества наркотических и успокаивающих средств, которым его напичкали, Кризи никак не мог прийти в себя, все было, как в тумане. Над ним с двух сторон были укреплены капельницы с питательным раствором, ритмично стекавшим по прозрачным трубочкам – одна тянулась к его носу, другая уходила под повязку на правой руке.

Дверь в палату отворилась, и полицейский в форме обратился к сиделке.

– Посетитель пришел. Врач разрешил впустить только на одну минуту.

Гвидо пересек комнату, приблизился к постели.

– Кризи, ты меня слышишь?

Кивок был почти незаметен.

– Худшее уже позади. Теперь ты точно оклемаешься.

Снова чуть заметный кивок.

– Я останусь в Милане. Зайду к тебе попозже, когда ты сможешь говорить. – Гвидо повернулся к сиделке. – Вы будете с ним все время?

– Кто-нибудь будет с ним постоянно, – ответила женщина.

Гвидо поблагодарил ее и вышел из палаты.

Элио и Феличия ждали в коридоре.

– Он пришел в себя, но говорить сможет только через день-два. Пошли домой, завтра я сюда вернусь.

Врач сказал им, что, когда Кризи доставили в больницу, он был при смерти. Операцию ему сделали сразу же, быстро залатали его и заштопали. Как объяснил врач, операция эта была промежуточной. Если Кризи оправится от послеоперационного шока и восстановит силы, ему сделают еще одну, более серьезную операцию. Строить сейчас какие бы то ни было прогнозы нет смысла – доктор красноречиво пожал плечами. Они распрощались и ушли.

* * *

Два дня Кризи находился между жизнью и смертью, потом стал понемногу приходить в себя. У него, должно быть, железная воля, сказал врач Гвидо. Огромная воля к жизни.

На следующий день Кризи уже мог говорить.

Первый вопрос, который он задал, был крайне лаконичным:

– Пинта?

– Сейчас ведутся переговоры, – ответил Гвидо. – Такие дела быстро не решаются.

– Мое состояние?

Гвидо подробно, со знанием дела все ему объяснил.

– Тебя ранило дважды – в живот и в правое легкое. К счастью, пули были тридцать второго калибра, иначе мы здесь не разговаривали бы. Легкое они тебе залатали, с ним скоро будет все в порядке. Рана в живот гораздо опаснее. Нужна еще одна операция, и хирург надеется, что она пройдет удачно, а он – человек опытный. В этой больнице операции после огнестрельных ранений – дело привычное.

Кризи внимательно выслушал друга и спросил:

– Двое, в которых я стрелял, умерли?

Гвидо кивнул.

– Одному ты попал в сердце. Обе пули всадил. Второму мозги вышиб. Отличные выстрелы.

Кризи покачал головой.

– Я действовал медленно, чертовски медленно!

– Они были профессионалы, – без всякого выражения сказал Гвидо.

– Да, я знаю. Кроме того, они не ожидали сопротивления. Первый сначала выстрелил в воздух, чтобы меня напугать. Если бы я действовал быстрее, можно было бы всех их прикончить. Они действовали очень небрежно.

Кризи устал, и Гвидо поднялся, чтобы уйти.

– Я съезжу в Комо, проведаю Балетто. Посмотрю, может быть, смогу им как-то помочь.

Что-то привлекло его внимание. Некоторое время он стоял и с удивлением смотрел на распятие, висевшее на шее Кризи. Заметив взгляд Гвидо, Кризи устало проговорил:

– Я расскажу тебе об этом позже.

Визит в Комо успеха не имел. Гвидо ездил туда вместе с Элио. В доме были Вико Мансутти с женой. Казалось, адвокат взял на себя все дела. Этторе был ошеломлен и подавлен случившимся. А Рика, когда они вошли в комнату, просто дрожала от ярости. К этому времени все раскрылось. Она уже знала, что Кризи был нанят за гроши, только для того, чтобы ее утихомирить. Знала она и о его пьянстве.

– Пьянь подзаборная! – прокричала она Гвидо. – Паршивый алкаш был нанят защищать мою дочь. – Она бросила презрительный взгляд на мужа. – Какой-нибудь зеленый мальчишка и тот справился бы с этой работой лучше.

Элио начал было возражать, но Гвидо велел ему замолчать. Они забрали вещи Кризи и покинули дом.

– Когда дочь к ней вернется, она успокоится, – заметил Гвидо.

Об этой встрече он ничего Кризи рассказывать не стал. Неделю спустя врачи сделали еще одну операцию, которая прошла успешно.

* * *

Гвидо вошел в комнату, взял стул и подвинул его к самой кровати. Кризи выглядел лучше, его лицо даже немного порозовело. Он заметил подавленное состояние Гвидо, и в глазах его застыл немой вопрос.

– Кризи, она умерла.

Больной отвернулся и упер взгляд в потолок. Лицо его ничего не выражало, глаза были пусты.

Какое-то время Гвидо сидел молча, потом продолжил.

– Это произошло случайно. Выкуп заплатили два дня назад. Девочку должны были освободить той же ночью. Но в условленное время в назначенном месте ее не оказалось, а утром полиция нашла ее тело в кабине украденной машины. В то время наводили шорох среди бандитов из «Красных бригад». Считают, что из-за этого похитители перепугались и на несколько часов залегли на дно. Руки и рот девочки были замотаны липкой лентой, а ее рвало, возможно, от выхлопных газов. Что в таких обстоятельствах может случиться, тебе прекрасно известно. Было произведено вскрытие. Она умерла от удушья.

Гвидо смолк, и воцарилось долгое молчание. Потом Кризи спросил:

– Что-нибудь еще?

Гвидо подошел к окну. Сзади раздался резкий вопрос:

– Ну так что еще случилось?

Неаполитанец обернулся и тихо сказал:

– Девочку насиловали. Часто. Руки и плечи ее были в синяках и кровоподтеках.

Снова в комнате надолго повисла тишина. Издали доносился негромкий звук церковного колокола.

Гвидо подошел к спинке кровати и взглянул в лицо Кризи. Оно было бледным и лишенным всякого выражения. Глаза по-прежнему смотрели в потолок, но пустыми они уже не были – в них горела неукротимая ярость.

* * *

Ночной поезд, шедший из Милана в Неаполь, мерно стучал колесами по рельсам, без остановок минуя небольшие полустанки. Стояла середина июня, поезд вез отпускников к южному солнцу. На последнем вагоне состава стоял фирменный знак Международной компании спальных вагонов. В третьем купе на нижней полке сидел Кризи и читал пометки в блокноте. Проспав четыре часа, он проснулся в Риме и собрался принять холодный душ и попросить у проводника крепкого кофе. Выспался он отлично – в поездах он всегда крепко спал.

Его бледное, осунувшееся лицо освещал еще неяркий свет нового дня. На Кризи были лишь потрепанные джинсы. Его обнаженный торс пересекали два недавних длинных, еще красноватых шрама. Он закончил читать, взял с небольшого углового столика шариковую ручку и сделал какие-то пометки на последней, еще не до конца заполненной странице блокнота. По лицу Кризи скользнула чуть заметная усмешка – память, слава богу, его не подвела.

Когда он завершил работу, стало уже совсем светло. Он вырвал из блокнота только что заполненный листок бумаги и сунул его в карман пиджака, висевшего на двери.

Потом взял полотенце, бритву и вышел в коридор. Проводник не спал – в малюсенькой кухоньке он готовил пассажирам завтраки и аккуратно расставлял их на подносы. Он был маленьким, опрятным человечком с маленькими, опрятными усиками и приветливой улыбкой на лице.

– С добрым утром, – сказал проводник. – Через час прибываем в Неаполь.

Кризи тоже ему улыбнулся.

– У вас пахнет хорошим кофе. Душевая свободна?

Проводник кивнул.

– Еще никто не вставал.

Кризи прошел в душевую, принял душ и не спеша побрился. Путешествие на поезде по комфорту нельзя было сравнить ни с автомобилем, ни даже с самолетом.

* * *

Кризи уверенно шел на поправку. Он был послушным пациентом, внимательно прислушивался к советам врача и скрупулезно выполнял все его указания. Неделю спустя после второй операции он уже мог вставать и передвигаться в инвалидной коляске. Через несколько дней он сам, без посторонней помощи, ходил.

Себя он не торопил. Он знал, что телу нужно время. Любая попытка ускорить выздоровление была заранее обречена на неудачу.

Ему помогали спускаться в тенистый больничный сад, где он каждый день совершал небольшую прогулку. Рубашки на нем не было, и солнце золотило кожу спины в просветах между повязками.

Сестры, сиделки и фельдшеры относились к пациенту уважительно. Он никого зря не тревожил, перенося все страдания стойко, с достоинством и без всякой суетливости. Кроме того, его практически вытащили с того света, и это обстоятельство выделяло его из основной массы остальных пациентов больницы.

Он дал одной сиделке немного денег, и она регулярно приносила ему все газеты, вышедшие после похищения девочки. Позже он попросил ее достать газеты за несколько прошлых месяцев. Кроме того, она купила ему блокнот, который он стал постепенно заполнять какими-то выписками.

За все время, пока он лежал в больнице, у него был лишь один неожиданный посетитель. Как-то поздно вечером Кризи навестила синьора Делюка, которая принесла ему корзину фруктов. Она просидела с ним около часа, поговорила о Пинте и немного всплакнула. Он стал ее утешать. Надо же было так случиться, чтобы из всех детей они такое сделали именно с Пинтой, горевала она. Потом пожилая учительница осушила слезы и по-доброму взглянула на него. Она слышала, что Кризи был не настоящий телохранитель, а лишь своего рода обманка. Но женщина хорошо знала, как он был привязан к девочке.

Она спросила его, что он собирается делать дальше. Кризи пожал плечами и ответил, что никаких определенных планов у него нет. Синьора Делюка удивилась: он был слишком уверен в себе и казался совсем не таким печальным, каким она рассчитывала его застать. Потом она поцеловала его в щеку, распрощалась и ушла.

Вскоре он стал ходить на физиотерапию, делать легкую зарядку и плавать в бассейне с теплой водой. Ему дали резиновые мячики для тренировки пальцев, и, совершая каждый день все более длительные прогулки по саду, он то и дело сжимал мячики, ощущая, как пальцы и кисти рук постепенно возвращают свою силу.

Через месяц врач сказал, что поправка идет просто великолепно – никто такого не мог ожидать. По его мнению, до окончательного выздоровления осталось не больше недели.

Большую часть этого времени Кризи провел в отделении физиотерапии, занимаясь в меру сил на всех снарядах, какие там только были.

Когда Кризи вышел из больницы, он был еще очень слаб. Тем не менее тело ему уже во всем повиновалось.

Врач, старшая сестра и несколько сиделок тепло с ним распрощались и пожелали удачи. Он от всего сердца поблагодарил их за заботу. Пока бывший пациент шел к воротам больницы с чемоданом в руке, все провожали его взглядом.

– Странный мужчина, – заметила старшая сестра.

Врач с ней согласился.

– Да, этому человеку довелось повидать на своем веку немало больниц.

* * *

Поезд прибыл на центральный вокзал Неаполя. Кризи дал хорошие чаевые проводнику, смешался с толпой приехавших и вышел с ними на площадь Гарибальди. Там он быстро нашел такси.

– Пансион «Сплендид», – сказал он водителю, который включил счетчик, чертыхаясь про себя. Стояла уже середина июня, а он все никак не мог подцепить приличного туриста.

Такси подъехало к пансиону почти одновременно с фургончиком Пьетро, который возвращался с рынка. Он оглядел Кризи снизу доверху, и они обменялись рукопожатиями.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Давай помогу тебе оттащить корзины.

Когда они вошли, Гвидо сидел за кухонным столом и потягивал кофе.

– Привет, Гвидо, – сказал Кризи, ставя корзину на стол.

– Привет, Кризи.

Гвидо внимательно посмотрел на друга, встал со стула, и они крепко обнялись.

– Выглядишь ты совсем неплохо. Здорово, видно, они тебя залатали.

– Да, там хорошие механики работают, – ответил Кризи, и оба улыбнулись старой присказке былых времен.

После ужина, когда спустился теплый вечер, друзья удобно расположились на террасе, и завязался долгий, обстоятельный разговор. Кризи казалось, что с того момента, когда он сидел здесь в последний раз, прошла целая вечность.

Он не торопясь объяснил Гвидо, что собирается делать. Моральные проблемы его не волновали и вопрос о правосудии не беспокоил. Было совершено преступление, и оставить его безнаказанным Кризи не мог и не хотел.

Гвидо слишком хорошо его знал и прекрасно понимал, что решение Кризи бесповоротно. Это было не просто местью – убит близкий Кризи человек. Он должен убить убийц.

– Око за око? – спокойно спросил Гвидо.

Кризи медленно покачал головой и сказал так, что было отчетливо слышно каждое слово:

– Нет, гораздо больше. Больше, чем око. Мне нужна каждая их жила проклятая.

– Да, ты действительно очень привязался к этой девчушке! – Фраза прозвучала наполовину утверждением, наполовину вопросом.

Кризи тщательно взвесил каждое слово, чтобы предельно точно сформулировать свою мысль. Ему было очень важно, чтобы Гвидо понял. Понял все, до конца.

– Гвидо, ты меня хорошо знаешь. Пять месяцев тому назад я здесь сидел на том же самом месте, и мне тогда в жизни больше ничего не светило. Я согласился на эту работу, которую Элио мне подыскал, только для того, чтобы не вышибить себе мозги. – Увидев удивленное выражение лица Гвидо, он мрачно усмехнулся. – Да, Гвидо, так оно и было. Я и в самом деле собирался это сделать. Мне казалось, что все уже в прошлом – продолжать эту канитель не имело смысла. Девочка все изменила. Как ей это удалось – до сих пор не пойму. Она как-то смогла влезть ко мне в душу. День за днем она все больше меняла мою жизнь.

На некоторое время он погрузился в воспоминания. Гвидо молчал, не желая прерывать откровения друга.

– Ты же знаешь меня, как никто другой, – повторил Кризи. – Никогда в жизни у меня не было ничего общего ни с одним ребенком. Для меня дети всегда были только обузой. Потом вдруг появилась она – такая маленькая, и так много в ней было жизни. А моя жизнь уже вся была позади, в прошлом. Потом мало-помалу я стал смотреть на вещи ее глазами. Ведь в ее жизни раньше ничего не было. Она ко всему относилась так, будто весь мир возник внезапно, только вчера и специально для нее. – Слова его пресеклись. Он сидел и смотрел вдаль – на огни города и темневшее до самого горизонта море. Потом тихо произнес: – Она любила меня, Гвидо, – меня! – он взглянул в лицо друга. – Не так, конечно, ты же понимаешь, не физически. И это было гораздо лучше и больше.

Гвидо ничего не ответил, и Кризи продолжил:

– Я бросил пить – мне это больше не было нужно. По утрам я привозил ее к школе, и она взлетала вверх по ступеням. Господи, Гвидо, ты даже представить себе не можешь, – мне казалось, что она солнце несет на плече. В ней не было ничего темного – ни зла, ни жадности, ни ненависти, ни корысти. – Он никак не мог подобрать нужные слова, чтобы передать состояние своей души. Непривычные для него слова. Внезапно он спросил: – Ты вслушивался когда-нибудь в слова группы «Доктор Хук»?

Гвидо отрицательно покачал головой.

– Они поют в стиле кантри. Солист обращается к женщине, которая старше его, говорит ей, что не может коснуться солнца, не может дотянуться до облаков и не может вернуть ей молодость. Но, Гвидо, все это смогла сделать для меня маленькая, хрупкая девочка – ради меня она коснулась солнца.

В устах такого человека, как Кризи, эти слова звучали нелепо, даже смешно. Но Гвидо понимал их истинный, хотя и трагический смысл. Он чувствовал, что переживал его друг. То же самое произошло и с ним самим, когда в его жизнь вторглась Джулия.

Он о чем-то вспомнил.

– Распятие?

– Да, это она мне его подарила – к дню рождения. – Кризи улыбнулся. – Сказала, что если мне доведется встретиться с чертом, надо будет ему под нос его ткнуть. – Улыбка погасла, голос его стал резким и жестким. – А эти подонки ее украли, надругались над ней и оставили задыхаться в собственной блевотине! Я это вижу, как наяву. Ей и глаза, наверное, этой лентой липкой заклеили. Привязывали к какой-то грязной кровати. Насиловали ее от скуки – мразь проклятая! – Его душили ненависть и гнев. – Теперь ты понимаешь, Гвидо, почему я не оставлю их жить?

Гвидо поднялся со стула и подошел к перилам. Он был просто потрясен глубиной тех чувств, которые обуревали Кризи. В конце концов кому-то все-таки удалось провернуть ключ, хоть замок и заржавел.

– Да, Кризи, я тебя понимаю. Со мной такое же случилось, когда я полюбил Джулию. Все было по-другому, но на деле – то же самое. В каком-то смысле я тебе даже завидую. Когда она умерла, я тоже хотел отомстить. Но кому? За рулем машины сидел почти ребенок. После несчастного случая он слегка сдвинулся. – Гвидо пожал плечами. – Бессмысленно было с ним что-нибудь делать. Да и она этого не хотела бы. Но то, что в тебе накипело, я хорошо понимаю.

Кризи подошел к нему и тоже облокотился о перила.

– Мне нужна помощь, Гвидо.

Гвидо кивнул и положил руку на плечо Кризи.

– Считай, ты ее уже получил. Все, что я в состоянии сделать. Только убивать я больше не буду. С этими играми я завязал. Ей обещал. А в остальном – только скажи, что тебе надо.

– Убивать снова я тебя никогда не попросил бы, ты же знаешь. С этим я и сам справлюсь. Но если ты согласишься мне помочь, это может быть для тебя опасно.

Гвидо только улыбнулся.

– Мне к опасностям не привыкать. – Он пристально взглянул на Кризи. – Ты знаешь, кто это сделал?

Кризи кивнул.

– Да, и знаю совершенно точно. Мне удалось их хорошо разглядеть, а потом я специально наводил о них справки. Человека, который стрелял, зовут Сандри. За рулем машины сидел бандит по имени Раббиа. Они работают на своего босса – Фосселлу. – Он мрачно усмехнулся. – Держатся они очень уверенно. Говорят, что в то время были в Турине, и это подтверждает дюжина свидетелей.

– Как тебе удалось выяснить их имена?

– Полицейские показали мне альбом с харями всех известных им бандитов, и я без труда узнал тех, кто мне был нужен.

– А полицейским ты ничего не сказал?

Кризи отрицательно покачал головой.

– Рассуди сам: что бы с этими подонками сделали, даже если бы я на них и указал? Ну давай, Гвидо, сам пошевели мозгами.

Вопрос, естественно, носил чисто риторический характер, но тем не менее Гвидо на него ответил.

– Самое большое, что им бы грозило, – несколько лет тюрьмы, которые они провели бы со всеми удобствами. Они ходили бы за решеткой с высоко поднятой головой, и их досрочно выпустили бы. Ты же сам знаешь, как это делается.

– Вот именно. Но на этот раз так просто и дешево отделаться им не удастся.

Гвидо подумал немного над его словами и сказал:

– Да, разделаться с ними не будет трудно. Ты сможешь их убрать, не оставив следов, и тихо исчезнуть. К верхушке они, скорее всего, не принадлежат.

– Нет, Гвидо, все будет не так, – произнес Кризи спокойно, но очень уверенно.

Гвидо озадаченно на него взглянул.

– Как же тогда ты собираешься действовать?

– Расплачиваться будут не только эти двое. Я разделаюсь со всеми, кто имел какое бы то ни было отношение к похищению и хоть как-то погрел на нем руки. До самого верха. Я разворошу все вонючее гнездо этой мрази.

Гвидо слушал его с удивлением, а когда Кризи закончил, звонко рассмеялся. Дело не в том, что он не верил другу – в веселое настроение его привел размах того предприятия, на которое тот решился. Кризи усмехнулся в ответ.

– Теперь ты понимаешь, почему мне будет необходима твоя помощь.

– Еще как понимаю! А ты-то сам отдаешь себе отчет в том, что задумал? Ты понимаешь, с кем тебе придется столкнуться?

– В общем, да. Я, конечно, пока не все знаю, но расклад себе представляю. В Милане власть поделена между двумя боссами мафии – Фосселлой и Абратой. Похищение было сделано с ведома и по поручению Фосселлы, значит, распоряжение Раббии и Сандри давал он. Свою долю от этого получил Конти в Риме, поэтому я и с ним разберусь. И, наконец, самый жирный кот в Палермо – Кантарелла. Он наложил лапу на все – теперь вместе со всеми придется и ему по счетам платить.

Гвидо снова улыбнулся.

– Конти я знаю и жалеть о нем совсем не буду. Как-нибудь потом расскажу тебе историю нашего знакомства. А как тебе удалось обо всем этом узнать?

Кризи пожал плечами.

– Читал старые газеты. Времени у меня было в избытке. Эти скоты так в себе уверены, что не стесняются сами себя рекламировать. Кроме того, я прочел книгу одного журналиста по имени Андато – «Другая страна». Ему действительно удалось глубоко копнуть. Никак в толк не возьму, почему он до сих пор еще жив.

Гвидо покачал головой.

– Когда книга опубликована, убивать автора уже нет никакого смысла. Они разделываются с людьми со стороны только для того, чтобы сохранить в тайне свои секреты. А если книга вышла – секретов не осталось. – Какое-то время он размышлял. – Но в любом случае я смогу тебе помочь. У меня сохранились кое-какие старые связи. Думаю, выяснить их внутренний расклад и систему отношений в организации мне удастся.

– Связи, говоришь, у тебя сохранились?

Гвидо ухмыльнулся.

– Да. Я никогда тебе не рассказывал, чем занимался до того, как вступил в Легион. Надо же, как иногда в жизни все забавно складывается! Ну да ладно, я тебе об этом как-нибудь в другой раз расскажу. Чем еще я могу быть тебе полезен?

Они прошли в кухню, чтобы налить кофе, потом сели за стол и стали обсуждать детали.

Кризи уже отработал стратегию операции. Он так тщательно продумал отдельные звенья операции, что Гвидо был просто поражен. Ему только оставалось делать в блокноте пометки, касавшиеся транспорта и конспиративных квартир. Записав все, что было необходимо, он откинулся на спинку стула и глотнул немного кофе, пристально глядя на друга.

– Это неплохо, Кризи, очень неплохо. Я прекрасно понимаю, что после того, что ты собираешься сделать в Милане, иногда тебе придется действовать по обстоятельствам, но к тому времени у тебя уже будет надежная информация. Скажи, ты в самом деле понимаешь, против каких сил собираешься выступить?

– Если у тебя есть что сказать, я внимательно тебя выслушаю.

Гвидо попытался упорядочить свои мысли.

– На самом деле они еще могущественнее, чем считает или хочет считать большинство. На полицию они, как правило, вообще не обращают внимания, а в некоторых случаях даже контролируют ее. Они не раз расправлялись с неугодными им судьями. Политиков они подкупают на всех уровнях – от сельских чиновников до министров. В некоторых районах страны, особенно на юге и в Сицилии, они в прямом смысле слова олицетворяют закон, карая и награждая по собственному усмотрению. Многие тюрьмы управляются ими изнутри. За последние несколько лет власти не раз пытались принять против мафии какие-то меры. В Калабрии они и сейчас хотят вывести этих бандитов на чистую воду. В Реджо, например, идет большое судебное разбирательство о коррупции и насильственном выкупе участков у мелких землевладельцев для строительства нового сталелитейного комбината, но… что правительство может противопоставить бандитам? Полиция, суды и тюрьмы либо коррумпированы, либо наводнены их же людьми. Есть, конечно, среди полицейских, судебных исполнителей и судей честные и смелые люди, но система в целом слишком слаба. Только Муссолини в тридцатые годы удалось их немного прижать к ногтю, но это произошло лишь потому, что боролся с ними фашистскими методами. Вместе с бандитами из мафии от репрессий государства в те годы погибли многие ни в чем не повинные люди. Но после Муссолини мафия стала еще сильнее, чем раньше. На них работают тысячи информаторов, включая служащих полицейских. Они имеют собственные группы боевиков в каждом городе, а дальше к югу – и в каждом селе. Так что эти подонки опираются на целую армию хорошо вооруженных людей по всей Италии.

Налив себе и Кризи еще кофе, Гвидо рассказал другу, чем в молодости занимался в Неаполе, особое внимание уделив отношениям с Конти.

– Да, жарковато мне, должно быть, придется, – признал Кризи. – Но кое-что складывается и в мою пользу. Во-первых, я, как и Муссолини, могу бороться против них теми методами, которые полиция применять не имеет права, в частности, террором. Эти люди сами часто им пользуются, но не испытали его на своей шкуре. Во-вторых, я буду получать информацию по мере реализации своего плана – перед тем как воздать должное каждому из тех, кто это заслужил. Такого рода сведения полиция тоже получить не может, потому что не пользуется теми методами, которые мне никто не помешает применить.

Гвидо представил себе, о каких методах идет речь, и понял, что Кризи действительно сможет получить любую информацию.

– В-третьих, – продолжил Кризи, – в отличие от полиции, моя цель состоит совсем не в том, чтобы собирать доказательства и улики, а потом передавать их в суд. Моя задача – их убить. – Он заговорил спокойнее. – В-четвертых, мое стремление расправиться с ними сильнее, чем у полицейских, потому что, когда полицейские или судьи борются против мафии, они просто выполняют свою работу. У них жены, семьи, им надо думать о карьере. Меня все это не волнует, а, кроме того, я к ним с того конца подберусь, о котором они никогда и не слышали.

Гвидо задумался. Преимущества эти действительно были немалые.

– Оружие? – спросил он.

Кризи сунул руку в карман пиджака и вынул сложенную страничку.

– Леклерк в Марселе все еще крутит свои дела?

– Думаю, да, – ответил Гвидо. – Могу позвонить ему, справиться.

Он взял у Кризи листок бумаги и пробежал глазами список. Ознакомившись с ним, он даже присвистнул.

– Кризи, черт тебя дери, да ты и в самом деле собираешься объявить им войну! И ты думаешь, у Леклерка все это будет?

– Если и не будет, достать он сможет все, – ответил Кризи. – Большую часть того, что перечислено в списке, пару лет назад он поставлял родезийцам. Меня тогда советником туда пригласили. Это дело принесло ему крупный барыш. Как ты думаешь, он никакой финт отколоть не сможет? Ведь для него это плевое дело.

– Думаю, с ним все будет в порядке, – сказал Гвидо. – Вспомни, из какой мясорубки ты его тогда под Букаву вытащил. Он тебе по гроб жизни должен быть благодарен.

– Может, ты и прав. Но он – малый сообразительный и много денег сделал с тех пор, как стал торговать оружием, вместо того чтобы самому им пользоваться. Часто богатство сильно меняет людей. Так что, если возникнут проблемы, можешь на него слегка надавить.

– Как именно?

– Намекни ему на похороны, как в цветном кино.

Гвидо улыбнулся старым воспоминаниям об обычаях наемников и легионеров.

– Годится. – Он взмахнул листком. – Когда тебе все это понадобится?

– Через два месяца. Раньше мне полностью в форму не прийти. Я сам в Марсель приеду забирать товар – как его сюда доставить, я уже продумал. – Необходимость восстановить силы была еще одним важным вопросом, волновавшим Кризи. – Мне бы на это время надо было бы уехать в какое-нибудь тихое местечко. У тебя по этому поводу никаких соображений нет?

Гвидо задумался лишь на мгновение.

– Почему бы тебе не поехать на Мальту? Поживешь на Гоцо с семьей Джулии. Ферма у них большая, а спокойнее места все равно не найдешь. Тебе там все будут рады. Я это точно знаю – сам к ним каждый год на пару недель отдыхать езжу. Я им позвоню.

Кризи подумал какое-то время.

– Звучит вроде убедительно. Ты уверен, что я там никому в тягость не буду?

Гвидо улыбнулся.

– Ты сможешь помогать Полу на ферме. Работа там тяжелая, она тебя только укрепит – тебе же всегда нравилось руками работать. Какой бы отличный фермер из тебя вышел!

Так еще одна проблема была улажена. После этого они перешли к обсуждению финансовой стороны вопроса. Гвидо предложил заплатить за оружие и те покупки, которые надо будет делать в Италии. У него все еще был банковский счет в Брюсселе, и ему было легче, чем Кризи, переводить с него деньги в Италию. Он предложил Кризи рассчитаться, когда все будет кончено.

– А если я не дойду до конца? – серьезно спросил Кризи.

Гвидо усмехнулся.

– Упомянешь меня в завещании.

Кризи улыбнулся, но ничего не сказал – слова здесь были лишними.

Друзья проговорили всю ночь. Было решено, что через пару дней Кризи на пароме переправится в Палермо. Он хотел в спокойной обстановке взглянуть на главную базу Кантареллы – виллу Колаччи. Оттуда на поезде он должен будет доехать до Реджо-ди-Калабрия и там пересесть на прямой паром до Мальты.

Когда они закончили разговор, уже почти рассвело, но на время друзья внимания не обращали. Им было хорошо от того, что все шло так, как во времена их давнишней службы. Когда в конце концов они встали из за стола, Гвидо взял свой блокнот и пробежал взглядом по страницам, чтобы проверить, все ли он отметил, что было нужно. Потом поднял глаза и сказал:

– Сейчас самое главное для тебя – поскорее прийти в форму.

Кризи потянулся, зевнул и мрачно усмехнулся.

– Да, в полную, боевую.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 10

«Мелиталэнд» вряд ли был шедевром кораблестроения. На воде паром сидел неуклюже и воинственно – прямые линии мачт и наклонные трубы выглядели довольно нелепо. Паром перевозил легковые автомобили, грузовики и людей на расстояние в две мили, разделявшие Мальту и небольшой остров Гоцо.

Кризи стоял на верхней палубе, поставив чемодан у ног. Отплытие итальянского парома из Реджо задержалось на двенадцать часов из-за забастовки портовиков, поэтому он прибыл в Большую гавань Мальты только рано утром. Это обстоятельство позволило Кризи избежать ночевки в гостинице большого острова, что его вовсе не опечалило – ему хотелось как можно скорее добраться до места и сразу же начать программу по восстановлению прежней формы.

Паром обогнул маленький островок Комино, из скал которого возносилась старинная сторожевая башня. Голубая вода внизу казалась живой – сквозь нее было видно песчаное дно Голубой лагуны. Кризи вспомнил, как восемь лет назад он здесь плавал с Гвидо и Джулией.

Он взглянул на Гоцо, холмы и скалы которого были круче и зеленее, чем на Мальте, на их склонах гнездились многочисленные селения. На острове жили в основном земледельцы, возделанные поля террасами спускались к самой воде.

Гоцо ему понравился еще во время прошлого визита. Место это было уникальным – другого такого он за всю свою богатую событиями и путешествиями жизнь не встречал: местное общество не признавало классового деления. Самый нищий рыбак знал, что он ничем не хуже самого богатого землевладельца. Человеку, который считал себя лучше других, надо было бежать с Гоцо. Ему вспомнились жители острова – шумные, жизнерадостные и дружелюбные, когда они узнавали чужака поближе. Вот и теперь поднялся шум – они вошли в залив Мджарр, и пассажиры старались оказаться поближе к трапу, чтобы поскорее сойти на землю.

Кризи поднялся немного в гору и дошел до бара со странным названием «Глиниглз», который расположился в старом вытянутом здании с узким балконом, глядящим на залив. Гвидо сказал, чтобы он прямо из бара позвонил родителям Джулии – они спустятся на машине и отвезут его на ферму. В баре, просторном с высоким потолком, было прохладно, на стенах висели картины с живописными видами острова, за стойкой стояли местные жители.

Кризи оставил чемодан у входа. При виде кружек, вмещавших пинту холодного пива, ему страшно захотелось пить, и он жестом указал бармену в сторону бочки с краном. Бармен – невысокий лысеющий мужчина с круглым лицом – спросил:

– Вам пинту или половину?

– Пинту, пожалуйста.

Кризи взгромоздился на высокую табуретку у стойки и положил перед собой мальтийский фунт. Пиво было холодным, янтарного цвета, он пил его большими глотками. Когда бармен отсчитал сдачу, Кризи спросил:

– У вас есть телефон Пола Шкембри?

Тот посмотрел на него пустым взглядом.

– Пол Шкембри, – повторил Кризи. – У него рядом с Надуром ферма, вы должны его знать.

Бармен пожал плечами и сказал:

– Шкембри – имя у нас распространенное, и фермеров на Гоцо – хоть пруд пруди.

Он отошел к дальнему концу стойки обслуживать другого посетителя.

Кризи скрытность бармена не вывела из равновесия. Наоборот, такой ответ ему понравился. Конечно же, бармен не мог не знать Пола Шкембри – островок ведь совсем небольшой. Но островитяне ревниво оберегали свое уединение. Эту традицию не нарушило даже массированное вторжение туристов. С чужаками они держались дружески, но ни о чем серьезном с ними не говорили, не узнав предварительно, кто они такие и что им надо. Гоцианец мог поклясться, что с родным братом не знаком, если не знал, кто о нем наводит справки.

Поэтому Кризи спокойно тянул свое пиво и ждал удобного случая задать тот же вопрос, но в другой форме. Через какое-то время он попросил еще кружку пива и, когда бармен принес ее, объяснил:

– Меня сюда прислал Гвидо Арелио. Остановиться я должен у Пола Шкембри.

Выражение лица бармена сразу прояснилось.

– Так, значит, вам нужен тот самый Шкембри? У которого ферма рядом с Надуром?

Кризи кивнул.

– Тот самый.

Бармен внимательно взглянул на него, потом улыбнулся и протянул руку.

– Меня зовут Тони. Теперь я вас вспомнил. Вы здесь были на свадьбе Гвидо и Джулии. – Он сделал жест в сторону дальнего конца стойки, указав на сравнительно молодого мужчину. – Мой брат Сэм. – Потом кивнул на мужчину в промасленной одежде. – Это Шрейк, – и еще на двоих, – Микеле и Виктор. Если они здесь не пьют, значит, управляют паромом.

Кризи вспомнил, как эта пара сначала следила за погрузкой на паром легковушек и грузовиков, а потом собирала плату за переправу. Теперь он уже не был чужаком. Тони вынул из-под стойки телефонный аппарат, набрал номер и сказал несколько слов по-мальтийски. Потом снова улыбнулся.

– Через несколько минут приедет Джойи и отвезет вас на ферму.

Сэм поставил перед Кризи еще пинту пива и показал в сторону промасленного Шрейка. Кризи вспомнил, как сильны пить гоцианцы. Если они начинали ставить по кругу на всех, это могло продолжаться целый день, а иногда и до следующего утра.

Чувствовал он себя хорошо и спокойно. На этих людей вполне можно положиться. Их вопросов ему опасаться нечего. Здесь никто ни кости ему перемывать, ни в дела его лезть не собирается, не пытается определить, что он за человек, и дружбу свою не навязывает. На острове все привыкли называть своими именами, каждый мог рассчитывать лишь на то, что он на самом деле заслужил, и делать то, что он может и умеет делать.

Не нужно только пытаться прыгнуть выше головы, круглое выдавать за квадратное и «гордиться», ибо не было на Гоцо более страшного греха, чем «гордыня». Быть «гордым» значило у гоцианцев быть заносчивым и высокомерным. И преступника, и содомита здесь еще как-то могли понять, но любой «гордец» неизбежно становился изгоем – с ним просто прекращали общение.

Кризи допил пиво и поймал взгляд Тони. Он явно принадлежал к той редкой породе барменов, которые подмечают каждую мелочь вне зависимости от того, заняты они или нет. Он двигался вдоль стойки бара, наполнял стаканы и кружки, потом подошел к Кризи и взял немного из тех денег, что лежали перед ним.

– Себе налить не хочешь? – спросил Кризи.

Тони покачал головой.

– Еще не вечер, – ответил он. Прошло минут десять, прежде чем он снова расплылся в улыбке, взял у Кризи еще десять центов и сказал: – А почему бы и нет? – и налил себе кружку пива.

Скоро Кризи узнал, что у Тони такая привычка: он всегда сначала отказывается от предложенного напитка, а потом, когда проходит минут десять, а то и полчаса, спрашивает себя, зачем он это сделал. Размышления его всегда заканчиваются широкой улыбкой и неизменным вопросом: «А почему бы и нет?»

У каждого гоцианца было прозвище. Не удивительно, что этого бармена все звали Почему Нет.

Перед входом в бар остановился видавший виды «лэндровер». Из него вышел длинноногий молодой человек с открытым лицом и волнистыми черными волосами. Он протянул Кризи мозолистую руку.

– Привет. Меня зовут Джойи. Добро пожаловать на Гоцо.

Кризи с трудом припомнил младшего брата Джулии, которому во время свадьбы сестры было только десять лет. Джойи выразительно посмотрел на Тони и получил кружку холодного пива.

– Ты ведь не очень торопишься? – с улыбкой спросил он Кризи.

Тот улыбнулся в ответ и покачал головой.

Джойи осушил сразу полкружки.

– Теперь можно жить. Я все утро собирал лук, а после такой работы очень пить хочется.

Разговор за кружкой пива был полон добродушного юмора. Английский на Мальте и Гоцо – второй язык, и по-мальтийски собравшиеся говорили редко, лишь чтобы подчеркнуть особенно важную мысль. В мальтийском языке много заимствований из арабского и итальянского, интонации и мелодика для непривычного уха могут показаться странными. Кризи знал и арабский, и итальянский, поэтому улавливал значение многих мальтийских слов.

Скоро в бар стали заходить рыбаки, которых после напряженного рабочего дня, проведенного в море, под открытым солнцем, мучила жажда. Виктор и Микеле отправились на паром – подходило время последнего рейса на Мальту.

Когда Джойи взглянул на часы, почти все мужчины в баре уже переключились с пива на более крепкие напитки.

– Аль Мадонна! Уже шесть! Кризи, нам пора. Мать, наверное, из себя выходит.

Машина сначала взбиралась вверх по склону крутого холма, потом, миновав небольшое селение Куала, спустилась на боковую дорогу к Надуру.

Дом фермеров с небольшим внутренним двориком представлял собой старинное внушительное каменное здание. На втором этаже одного из крыльев дома совсем недавно была сделана пристройка, в которую со двора вела лестница.

Из кухни вышла высокая дородная женщина с приятным и очень выразительным лицом. Она радушно улыбнулась Кризи, обняла и поцеловала в щеку.

– Добро пожаловать, Кризи. Давненько мы не виделись. – Она взглянула на сына.

– Мам, Кризи жажда замучила, – Джойи подмигнул Кризи и чуть виновато улыбнулся.

Женщина негромко сообщила сыну, что думает по поводу его жажды, потом велела отнести чемодан гостя наверх, а Кризи предложила пройти на кухню.

Он помнил это большое помещение со сводчатым потолком еще со времени свадьбы Гвидо. Именно здесь был центр жизни семьи – столовой и гостиной пользовались реже и только в особых случаях.

Кризи сразу почувствовал, что попал в семью. Лаура уже суетилась у плиты – поставила на огонь большой кофейник и принялась расспрашивать Кризи о Гвидо. Одновременно она что-то помешивала в трех кастрюлях. Его приняли, как близкого человека, и это ощущение только усилилось, когда с работы в поле вернулся хозяин дома. Пол Шкембри был меньше жены по габаритам и на первый взгляд казался худым. Но посмотрев на его жилистые мозолистые руки, Кризи решил, что этот небольшой мужчина очень силен. Глава семейства приветливо кивнул Кризи и спросил:

– Все в порядке?

На Мальте это был самый распространенный вопрос, причем, даже если разговор шел по-мальтийски, задавали его всегда только на английском языке. Он имел множество оттенков и значений – от вопроса до утверждения, от приветствия до прощания. Его можно было сравнить разве что с французским «Как дела?», хотя иногда смысл его был еще шире.

– Все в порядке, – ответил Кризи.

Пол сел за стол, и Лаура дала ему чашку кофе. Он обращался с Кризи так, будто они расстались с ним только вчера, а не восемь лет назад, и американец от этого почувствовал себя совсем как дома.

* * *

В Неаполе Кризи купил небольшой магнитофон. Он вставил в него одну из кассет, которые Гвидо забрал из дома в Комо вместе с другими его вещами. Потом лег на кровать и под звуки любовной элегии «Доктора Хука» стал размышлять о той ситуации, в которой оказался, и о людях, которые его окружали. Предложение Гвидо погостить на Гоцо и восстановить там силы оказалось удачным. Неаполитанец прекрасно знал, что в семье Шкембри Кризи найдет теплый и радушный прием. Знал он и о том, что Шкембри недавно арендовали у церкви несколько дополнительных террасных полей, а чтобы подготовить новые земли к посеву и должным образом их оградить, требовался немалый труд.

Работа такого рода всегда доставляла Кризи истинное удовольствие, а в его нынешнем состоянии могла еще принести неоценимую пользу его здоровью. Гвидо долго говорил с Полом по телефону и подробно рассказал ему о происшедшем в Милане. О планах друга на будущее он не упоминал.

Кризи поселили в новой пристройке. Там был отдельный вход, к которому со двора вела лестница. За обедом Пол сказал, что это помещение раньше использовалось как сеновал и склад для всякого хлама. С тех пор как Гвидо женился на Джулии, он каждый год присылал им приличную сумму денег. Продолжал он это делать и после ее смерти. Поначалу Пола это раздражало – в конце концов, они люди не бедные, и в милостыне не нуждаются. Он даже как-то пригрозил зятю, что будет отсылать его деньги обратно. Гвидо удалось переубедить Пола: он объяснил, что ему выгодно посылать деньги на Гоцо, чтобы избежать слишком высоких налогов.

– Ты же сам Гвидо хорошо знаешь, – со вздохом заметил Пол, обернувшись к Кризи.

Часть денег Гвидо было решено использовать для перестройки крыла, служившего раньше сеновалом. Теперь, когда Гвидо каждый год приезжал летом погостить у Шкембри, у него было свое удобное и отдельное от других помещение.

Новая пристройка состояла из двух просторных комнат и небольшой ванной с такими же сводчатыми потолками и арками, как в других помещениях дома. Внушительные камни, из которых были сложены массивные стены цвета охры, были не покрашены, а покрыты лаком или олифой. Комнаты были обставлены без претензий, однако незамысловатая мебель оказалась вполне удобной. В спальне стояли широкая старая кровать и комод со множеством отделений и ящиков, на стене висели деревянные плечики для одежды. Во второй комнате размещалось несколько удобных невысоких стульев, журнальный столик и очень неплохо укомплектованный бар. Здесь Кризи предстояло прожить по меньшей мере пару месяцев, но, расположившись в своем новом жилище, он сразу же почувствовал себя уютно и обустроенно.

Шкембри были простыми фермерами, но, как и большинство жителей Гоцо с их консерватизмом и приземленностью, всегда интересовались происходящим в мире и много читали. Из-за перенаселенности и отсутствия работы гоцианцы нередко в молодости разъезжались по другим странам, предпочитая Северную Америку и Австралию. Многие к старости возвращались обратно и покупали себе дома в родных селениях. Так что среди островитян все время шел обмен новостями и идеями, круговерчение населения вносило оживление в будни повседневности.

Жизнь Пола Шкембри проходила в тяжком труде и зависела от земледельческих циклов. Свое мнение он, как правило, держал при себе и не спешил его выкладывать кому ни попадя. В банке на его счету хранилась приличная сумма, и ничего ему не мешало смотреть прямо в глаза любому человеку. В нем было что-то общее с невысокой каменной оградой, окружавшей его поля, – он казался таким же суховатым и немного запыленным, но крепко сложенным, как камни, пригнанные друг к другу без цемента, но способные выдержать порывы сильного ветра, который дул зимой с севера, со стороны Европы, постепенно разрушая скальные породы невысоких холмов.

Лаура по сравнению с ним выглядела более ухоженной. Сторонний наблюдатель мог бы сделать вывод о том, что именно она является главой семьи, но на самом деле это впечатление было обманчивым. У этой крупной умной женщины, даже позволь ей Пол собою руководить, хватило бы мудрости не пытаться воспользоваться кажущейся простотой мужа. Она, конечно, была более разносторонним и ярким человеком, чем Пол.

Джойи пошел в мать. Его ищущий бесхитростный ум был открыт добру. Кризи решил, что молодой человек должен нравиться женщинам. Их не мог не привлекать его томный, добрый взгляд, наверняка вызывавший в представительницах прекрасного пола материнский инстинкт.

Их вторая дочь – Надя – работала в гостинице на Мальте, но на выходные всегда возвращалась домой, помогала матери по хозяйству и отцу в поле.

Гвидо рассказывал Кризи, что она вышла замуж за одного англичанина, морского офицера, и уехала в Англию. Но год назад их брак распался. Кризи смутно ее помнил – они встречались лишь на свадьбе Гвидо. Тогда Надя еще только выходила из детского возраста, так же спокойно и по-доброму, как Джулия, глядя на мир из-под длинных ресниц. Кризи надеялся, что никаких осложнений в отношениях с ней не будет. Так что в целом все пока складывалось вполне приемлемо. Утром он должен был начать тренировки. Кризи не имел обыкновения откладывать исполнение своих замыслов на потом.

Он перевернул кассету. «Доктор Хук» пел о старом бруклинском пьянице, которому хотелось выпить чуть-чуть еще – самую малость.

* * *

Он добежал до длинной гряды холмов, с которых открывался прекрасный вид на залив, и остановился чтобы перевести дыхание. На спортивном костюме выступили влажные темные пятна пота. Солнце стояло еще совсем низко, и вода залива, окруженного скалистыми холмами, была совсем темной. Пытаясь восстановить дыхание, он сел на невысокую каменную ограду. Все тело сильно ломило и ныло – мышцы отвечали резкой болью на нагрузку. Кризи знал, что сейчас самое главное – не перестараться. Если он потянет связки, восстановительную программу придется отложить на несколько дней или даже недель.

В то утро он встал до рассвета, сделал зарядку, как в былые времена в Легионе, но занимался ею не так долго, как раньше, и в щадящем режиме.

Потом принял холодный душ и спустился во двор. Увидев на кухне Лауру, он удивился, что она так рано поднялась.

– Я сегодня иду к пятичасовой мессе, – с улыбкой ответила она. – Надо же хоть кому-то замаливать грехи этой семейки.

– Помолитесь тогда и за меня, Лаура, – негромко произнес он. – На мою долю тоже пришлось немало грехов.

Она кивнула и, взглянув на небольшое золотое распятие, висевшее у него на груди, спросила:

– Вы католик?

Кризи пожал плечами.

– Да нет. Скорее, я ни то ни се.

Она налила ему большую чашку черного кофе. Пока он потягивал горячий ароматный напиток, в кухню вошли одетые для полевых работ Пол с Джойи.

– Хочу сделать небольшую пробежку, – сказал Кризи, – и поплавать. А потом помогу вам ограждать новые поля.

Пол кивнул и направился к двери, по дороге сказав Кризи:

– Когда соберешься плавать, спускайся к морю по этой тропинке. Там, внизу, маленькая бухточка, через которую можно проплыть к скалам. Бухта довольно глубокая и уединенная. К ней можно подобраться только через нашу землю или подплыть на лодке.

Лаура сказала, что после купания ждет его к завтраку. Мысль о прохладной воде и вкусной еде подняла Кризи на ноги, и он отправился делать пробежку.

Маленькая бухта действительно была уединенной и глубокой, вода – чистой и прозрачной. Известняк берега был снизу подмыт водой, плоский выступ скалы спускался прямо в море. Кризи разделся и нырнул. Он проплыл метров сто по проливу, отделявшему Гоцо от Комино. Небольшой островок казался близким, но Кризи знал, что до него не меньше мили. Позже, когда состояние его существенно улучшится, он сможет туда доплыть; а если он полностью восстановит форму, можно будет делать заплыв туда и обратно.

Дома Лаура приготовила ему обильный завтрак – яичницу с ветчиной и свежий, с хрустящей корочкой хлеб, политый прозрачным и душистым медом. Сама она сидела напротив, пила кофе и с одобрением наблюдала, как он молча опустошает тарелку.

Когда восемь лет назад Кризи приехал вместе с Гвидо, он был таким же молчаливым. Теперь он выглядел старше, в нем чувствовалась усталость. Гвидо сказал им по телефону, что совсем недавно Кризи был на волосок от смерти.

Лаура любила зятя, как родного сына, и, когда Джулия погибла, горевала не только по дочери, но и по Гвидо.

Ночью накануне свадьбы у будущего зятя состоялся с ней и Полом серьезный и долгий разговор. Гвидо рассказал родителям невесты немного о своем прошлом, о том, что будущее видится ему совсем в другом свете. Он сказал им, как любит их дочь, об их планах и видах на пансион в Неаполе. В конце беседы Гвидо предупредил их, что если с ним что-нибудь, не дай Бог, случится, а Джулии понадобится помощь, Кризи сделает все за него.

На следующий день Лаура следила за тем, как большой молчаливый американец пытается соответствовать атмосфере веселья, всегда царившего на свадьбах гоцианцев. Она видела, как он искренне радуется за друга, и чувствовала, что ночью Гвидо сказал им чистую правду. Зять дал ей адрес в Брюсселе, по которому с Кризи всегда можно было связаться.

Когда Джулия погибла, именно Лаура послала по этому адресу телеграмму. И тогда через неделю Кризи приехал из Африки к Гвидо в Неаполь. Теперь она решила сделать все возможное, чтобы помочь ему побыстрее восстановить силы. Без физических упражнений и тяжелой работы, конечно, ничего не получится, но здоровая обильная еда, приготовленная ею, тоже сыграет не последнюю роль.

Позавтракав, Кризи пошел в поле, нашел там Пола и, сняв рубашку, взялся за работу. Чтобы строить каменные стены без цемента, надо обладать немалым мастерством. Камни должны быть тщательно подобраны и плотно пригнаны друг к другу, чтобы стена не развалилась. Пол лишь удивился, с какой скоростью Кризи набирается сноровки. Но у бывшего легионера в строительных работах такого рода опыт был неплохой.

И тем не менее через час спина его ныла от непрерывных наклонов, а руки, отвыкшие в больнице от труда, покрылись царапинами. В полдень Пол объявил перерыв на обед. Кризи спустился в бухту и выкупался, чтобы промыть ссадины в соленой морской воде.

На обед Лаура приготовила холодное мясо с салатом. Потом, в самую жару, все пошли немного вздремнуть. Высокие потолки и толстые каменные стены хранили в комнате прохладу, и Кризи, несмотря на боль в теле, отлично поспал. В три он встал. Тело не гнулось, разбитые руки его не слушались. Как было бы хорошо отдохнуть еще немного! Но, вспомнив о цели своего приезда на Гоцо, он не поддался искушению, а снова отправился в поле помогать Полу возводить ограду. Когда Кризи совсем приноровился до автоматизма, работа у них пошла очень быстро. Через пару часов Лаура принесла им холодного пива и льда в маленьком ведерке.

Она пожурила Кризи за обгоревшую спину и с откровенным любопытством оглядела его шрамы – как старые, так и новые.

– Да, – проговорила она, – кромсали вас, Кризи, прилично. Так долго работать в поле вам сейчас нельзя.

Увидев его руки, она обернулась к Полу чуть ли не в ярости.

– Как же ты позволяешь ему работать с такими руками? Ты только взгляни на них!

Пол пожал плечами.

– Сама попробуй ему не позволить.

– Все в порядке, – сказал ей Кризи. – Позже я еще искупаюсь, морская вода – лучшее лекарство. Через несколько дней все заживет и кожа огрубеет.

Женщина перевернула его руки тыльной стороной, внимательно посмотрела на следы ожогов и покачала головой.

– Лучше землю пахать, – твердо сказала она. – По крайней мере безопаснее.

Самыми трудными были следующие три дня. Каждый вечер Кризи валился в постель совершенно без сил.

Тем не менее он выдержал строгий распорядок дня, установленный им самим: с утра пораньше делал пробежку, а потом плавал, причем с каждым днем все дальше. После этого он работал в поле на самом солнцепеке без рубашки. Вечером снова плавал и сразу же после ужина ложился спать. Утром и перед сном обязательно делал зарядку. В первые дни ему казалось, что он не выдержит такую нагрузку. Особенно тяжело было по утрам, когда тело не хотело его слушаться. Потребуется не меньше двух недель, думал он, чтобы более-менее прийти в норму. Но боль не давала ни на секунду забыть о его цели, все время напоминала о девочке и о том, что с ней сделали бандиты. Тогда злость его становилась под стать боли.

Пол и Джойи обратили внимание на его состояние как-то вечером, когда после ужина все сидели во внешнем дворике, пили кофе с коньяком и смотрели на темное море и смутные контуры Комино, за которым сияли огни Мальты.

Эти огни напомнили Кризи о том, как несколько месяцев назад он приехал в Неаполь, об изменениях, происшедших с ним за эти долгие месяцы. Он снова подумал о Пинте, об их дружбе, которая последние недели делала его счастливым.

Мысли его вернулись к последнему дню, потом к тому страшному мигу, когда Гвидо сообщил ему в больнице, что девочки больше нет.

Пол обернулся, чтобы что-то сказать, но, когда заметил он выражение на лице Кризи, слова замерли у него на губах. Ему показалось, что Кризи всем своим существом излучает лютую ненависть.

Кризи резко поднялся, пожелал им спокойной ночи и пошел спать.

Джойи взглянул на отца.

– Он весь горит изнутри, в нем пожар бушует. Я никогда не видел человека, который был бы так печален и так зол одновременно.

Пол кивнул.

– Он себя, конечно, контролирует, но так оно и есть. Кто-то сгорит в огне этого пожара.

Джойи постарался отогнать от себя мрачные мысли, улыбнулся и встал.

– Во мне тоже пожар горит, только по другой причине. Я собираюсь в Барбареллу. Сегодня пятница – там соберется масса симпатичных одиноких туристочек, которые будут мне очень благодарны, если я им составлю компанию.

Отец добродушно покачал головой.

– Смотри, возвращайся не поздно, иначе от тебя завтра никакого толку в поле не будет. А тебе еще с трех больших грядок лук собрать надо.

Джойи прошел через внутренний дворик к калитке, чтобы не наткнуться на мать, которая обязательно прочитала бы ему нотацию о моральных качествах девушек-иностранок. Из распахнутого окна спальни Кризи доносилась негромкая музыка, он остановился и прислушался. Песня была ему знакома, года два назад на Мальте все напевали «Голубой залив». Джойи удивился. Он не ожидал, что странному американцу нравится эта песня. Потом сел на мотоцикл «судзуки» и крутанул педаль. Рокот двигателя заглушил музыку. Джойи стрелой понесся вниз, по дороге в Шару.

* * *

Надя приехала домой в субботу. Когда мужчины вошли в кухню, она сидела за столом.

– Кризи, – сказала Лаура, жестом указав на Надю, – это моя дочь. Вы встречались уже с ней на свадьбе Гвидо и Джулии.

– Не могу сказать, что я хорошо ее запомнил, – ответил Кризи и, обратившись к Наде, добавил: – Вы тогда были еще совсем девочкой с косичками.

Улыбка немного смягчила жесткие черты ее привлекательного лица, молодая женщина встала и поцеловала Кризи в щеку.

Она была высокой и стройной, но манера ходить казалась странной: ее красивые длинные ноги при ходьбе почти не сгибались – больше двигались бедра.

За обедом он исподтишка наблюдал за ней. Ее присутствие внесло в их небольшую компанию некоторое оживление. Надя беззлобно шутила над Джойи за то, что ночью он перебрал, но стала защищать брата, когда Лаура ругала его позднее за возвращение домой.

Назвать ее красавицей Кризи бы не смог, слишком жестким было выражение ее лица, но высокие скулы и полные губы, несомненно, делали ее интересной. Были в ней ум и какая-то изюминка, заставлявшая мужчин чувствовать в ее присутствии возбуждение. Она подняла глаза на Кризи и поймала на себе его взгляд.

– Как Гвидо поживает? – спросила она.

Голос у нее был глубоким, под стать взгляду, и необычным, он как будто чуть вибрировал или резонировал.

– У него все в порядке, просил вам кланяться.

– Не говорил, когда приедет?

Кризи покачал головой. Интересно, было ли что-нибудь между Гвидо и Надей? Она очень похожа на Джулию, только выше и стройнее. Те же глубокие глаза, загадочный и проницательный взгляд которых странно контрастировал с открытой улыбкой. Было бы вполне естественно, если бы молодая женщина пять лет спустя после смерти Джулии привлекла внимание Гвидо. Тут он вспомнил, что она вернулась на Мальту меньше года назад, и если бы между ними что-то было, Гвидо бы ему наверняка об этом сказал. Такие уж сложились у них отношения.

После обеда, когда мужчины разошлись по своим спальням, Надя осталась на кухне помочь матери мыть посуду.

Они молча работали, как вдруг Надя неожиданно сказала:

– А я уж и забыла его совсем… какой он. Встретишь такого вечером в тихом месте – испугаешься.

– Да, он – крепкий орешек. Говорит совсем мало, но прижился у нас и очень помогает твоему отцу. – Лаура немного подумала и добавила: – А мне он нравится. Сдается мне, я понимаю, что с ним творится. Отец твой думает, что он себя к какому-то делу специальному готовит, а когда пойдет на него – много крови может пролиться. Он человек удивительной силы, и врагам его я не позавидую. Но мы все его полюбили.

Какое-то время Надя молча вытирала тарелки, потом спросила:

– Сколько ему лет?

– Должно быть, под пятьдесят. Он на несколько лет старше Гвидо. Ему очень повезло, что он остался жив. Шрамы у него просто кошмарные.

Надя сложила тарелки одну на другую и поставила их в сервант.

– На него взглянешь – сразу поймешь: настоящий мужчина. – Она на миг задумалась, потом улыбнулась матери, глядевшей на нее с любопытством, смешанным с печалью. – По крайней мере он – мужчина, – повторила Надя. – Уж в этом никто не усомнится.

Такой, на первый взгляд, странный отзыв о госте в устах молодой женщины был вполне естественным. На всех мужчин она смотрела со своей колокольни. И виной тому был грустный и трагический жизненный опыт.

Ее муж был красив, умен, наделен тонким чувством юмора. Она выходила за него замуж с радостью и надеждой. Ухаживал он за ней прямо как в сказке. Они много танцевали, ходили на всякие вечеринки, он очаровывал ее перспективами дальних заморских путешествий, расписывал яркими красками их будущую жизнь. Однако потом мало-помалу она стала осознавать, что происходит что-то не то, и вскоре все ее мечты и надежды на счастливое будущее с этим человеком рухнули.

У него были скрытые, давно подавляемые склонности к гомосексуализму, и брак стал для мужа Нади одной из попыток перебороть их. Он вполне осознавал свои пристрастия и пытался им противостоять. Но войну с самим собой он проиграл, причем последним, решающим ее сражением оказался брак с Надей.

Они не раз вместе обсуждали эту больную проблему, пытались справиться с ней совместными усилиями. Наде это было непереносимо трудно. Надя совершенно не могла его понять, ее женское достоинство было глубоко оскорблено. Если бы ее соперницей оказалась другая женщина, она, наверное, восприняла это по-другому, по крайней мере отдавала бы себе отчет в том, что происходит. Но против такого врага, с каким ей пришлось столкнуться, Надя чувствовала себя безоружной и бессильной.

Полный крах их отношений наступил внезапно и болезненно. На военно-морской базе в Портсмуте по какому-то случаю состоялась вечеринка. Выпито было слишком много. В какой-то момент она его потеряла из виду, пошла искать и нашла – с молодым гардемарином. Ему уже все равно, он больше не пытался обуздать себя.

На следующий день Надя вернулась на Мальту.

Она обо всем без утайки рассказала Лауре и Полу, которые стойко восприняли ее беду. Оба печалились и горевали и за нее, и за себя – одна дочь погибла, другая вернулась к родному очагу с истерзанной душой.

Надя подала на развод, но дело ее могло продолжаться до бесконечности. Венчал их Ковбой, он же направил все бракоразводные бумаги в Ватикан. В своей грубовато-резкой манере он пытался ее как-то утешить, объяснял, почему все тянется так долго, какие трудности стоят на этом пути. Нужно найти и опросить свидетелей, разобраться с финансовыми проблемами, а потом неизвестные и безликие судьи должны вынести свое решение. Почему? Потому что узы брака священны. Они что, не видели страданий? Сам Ковбой видел и очень за нее переживал, когда она приходила к нему в исповедальню и просила простить ей ее прегрешения с мужчинами, с которыми она время от времени спала. Первым из них был молодой рыбак из Мджарра.

– Он – мужчина, отец мой, а мне надо было познать мужчину.

Потом это были случайные туристы, с которыми она встречалась в гостинице, где работала. Они для нее тоже все были безликими, как и судьи, решавшие ее дело. Эти люди приезжали на пару недель в отпуск, купались, загорали и были совсем не прочь провести несколько ночей с местной девушкой.

Смириться с такой жизнью она не могла. Надя знала, что о ней всякое болтают. Некоторые ее даже жалели, но ей было невыносимо. Ей хотелось нормальной жизни. Она так была воспитана, что иного и представить себе не могла. Главными жизненными ценностями для нее были семья, дети и уважение людей, которые ее окружали.

Даже если судьи в Ватикане дадут ей развод, решив, что перед Господом брак ее так и не свершился, что она могла ждать от жизни? Ей было двадцать шесть лет. Разве женится на ней кто-нибудь из местных, когда всем в их небольшом замкнутом мирке все про каждого известно? Так что же, в другую страну теперь уезжать? Такая перспектива ее совсем не прельщала.

Наде нужна была своя семья, которая стала бы ей защитой и опорой. Дом, в котором она родилась и выросла. Сама эта земля. Родной остров не таил в себе обмана, не изменял, не рядился в одежды с чужого плеча. Вот почему она всегда возвращалась домой – даже с Мальты.

Ближе к вечеру она взяла купальный костюм и спустилась по тропинке к небольшой бухте. На плоской, спускавшейся к воде скале она увидела вещи Кризи, который плыл по проливу. Надя села на теплый камень и стала смотреть, как он, проплыв метров двести, повернулся и стал возвращаться.

– Я думала, вы до Комино собрались доплыть, – сказала Надя, когда Кризи вылез из воды.

– На следующей неделе, когда я буду в лучшей форме, так и сделаю, – ответил он, усаживаясь рядом и тяжело дыша от усталости.

Она взглянула на свежие шрамы на его животе и боках.

– Вы будете плавать? – спросил он.

– Да. Отвернитесь, я переоденусь.

Минуту спустя, одетая в черный сплошной купальник, Надя почти бесшумно нырнула со скалы в воду.

Потом они бок о бок лежали на гладкой скале в лучах заходящего солнца. Она снова расспрашивала его о Гвидо и пансионе. Ни о похищении девочки, ни о перестрелке речь не заходила, хотя Надя читала об этом в итальянских газетах. Ее, конечно, так и подмывало узнать от него подробности печального события, но она предпочла отложить этот разговор на потом.

Глава 11

Кризи вел потрепанный «лэндровер» по пыльной дороге, спускавшейся в Чиркевву. Он уже видел, как на борт «Мелиталэнд» въезжали последние автомобили. Если он опоздает на паром, пришлось бы ночевать на Мальте. Съехав на боковую дорожку, ведущую к причалу, он увидел, что паром поднимает сходни. Тогда Кризи нажал на гудок. Виктор заметил его и махнул рукой.

– Еще чуть-чуть, и мы бы отплыли, – сказал он Кризи, когда тот въехал на борт.

Кризи улыбнулся.

– Мне говорили, что вы всегда запаздываете. – Он взглянул на часы. – На самом деле паром отплыл на две минуты раньше, чем по расписанию.

– Сегодня день особый, – ответил Виктор. – У Тони будет вечеринка, и я хочу там слегка промочить глотку, чтоб настроение немного поправить.

Кризи уже знал, что «промочить глотку» значит просидеть в «Глиниглз» пару часов, не отрываясь от кружки пива. Ну что ж, сегодня и он вполне может себе это позволить, имеет на это полное право. Шла третья неделя его тренировок, самое тяжелое осталось позади. Мышцы его наконец смирились с тем, что долгий период отдыха завершился, и стали его слушаться, как прежде. К нему возвращалась прежняя сила. Координация движений и реакция тоже улучшалась.

Кризи прекрасно провел день в замке Святого Эльма – огромной старинной крепости, защищавшей вход в Большой залив. Отправился из-за статьи в газете, которую Джойи прочел пару дней назад. Там рассказывалось, как отряд специального назначения по борьбе с терроризмом предотвратил в Западной Германии попытку угона самолета. Пол тогда заметил, что на Мальте такой отряд тоже существует и возглавляет его племянник Пола, инспектор местной полиции Джордж Заммит.

Замечание Пола заставило Кризи задуматься. На следующий день он попросил Пола узнать у племянника, не позволит ли он ему тренироваться вместе с бойцами его отряда. Пол позвонил Джорджу Заммиту и обо всем договорился.

День действительно выдался очень удачный. Члены отряда пользовались оружием, полученным в дар от британской армии, – автоматами «стерлинг» и еще кое-чем. В подвалах крепости был хороший стрелковый полигон с движущимися мишенями, и Кризи, стреляя по целям, вновь ощущал себя воином. По своим меркам он действовал неловко и медлительно, однако это его особенно не опечалило: он знал, что через пару недель все вернется в норму. После стрельбы в тире все пятнадцать бойцов отряда и Кризи занимались рукопашным боем в спортивном зале. Недавно сформированный отряд оказался очень неплохим – опыта ребятам не хватало, но энтузиазма и трудолюбия было хоть отбавляй. Джордж Заммит, крупный мужчина, сердечно встретивший Кризи, следил за тем, как он обращается с оружием.

Когда Кризи пересекал на пароме пролив, отделяющий Мальту от Гоцо, Джордж набрал номер дяди.

– Пол, ты знаешь, что за человек живет в твоем доме? – спросил полицейский.

– Он друг Гвидо, – ответил Пол. – А что, с ним какая-нибудь неприятность стряслась?

– Нет, Пол, с ним все в порядке. Но должен тебе сказать, что этот малый не просто высочайший профессионал, он – эксперт. Что он делает на Мальте?

Пол рассказал племяннику о похищении девочки и ранении Кризи, о том, что он приехал к ним, чтобы поправить здоровье после больницы.

– Он не собирается у нас себе работу подыскивать? – спросил Джордж.

– Нет, таких планов у него точно нет. Я, конечно, знаю, что он – наемник. Гвидо им тоже был. Не думаю, чтобы для человека такой профессии у нас нашлась бы работа.

Джордж рассмеялся.

– Ну, значит, государственный переворот ты устраивать не собираешься.

Пол усмехнулся в ответ.

– Так ты что, решил, что мой гость на это способен? Он и вправду крутой мужик?

Прежде чем ответить, Джордж выдержал паузу.

– Он лучший из всех, кого я видел, а ты знаешь, мне и в Англии доводилось тренироваться, и в Италии. Оружием он владеет так, будто с ним вместе на свет появился. Знаешь, Пол, пригласи-ка ты меня как-нибудь на обед, только не тяни особенно, ладно? Здесь мне не хотелось ему всякие вопросы задавать. Но я очень хочу побольше о нем узнать. Нам сейчас позарез инструкторы нужны, вот я и подумал, нельзя ли его попросить этим заняться. Естественно, неофициально.

Слова племянника очень порадовали Пола. Он пригласил его на обед в субботу и повесил трубку.

Кризи сошел с парома последним, и они вместе с Виктором отправились на машине в «Глиниглз». Бар был набит битком, гвалт стоял невообразимый. Всем пиво ставил Шрейк. Это было самое время для выпивки – дневные труды завершены. Из глубины бара им помахал рукой Джойи, а за тем столиком, где сидела жена Виктора, Кризи заметил Надю. Она ему улыбнулась и подняла кружку с пивом. Кризи почувствовал себя немного неловко. В отношениях между ними стало намечаться что-то неуловимое, но неизбежное.

Почти каждый день они вместе ходили плавать. Она всегда была очень спокойна и не мешала ему, занятая своими мыслями. Однако Кризи все время ощущал ее присутствие.

Он сам понимал, как изменился за последнее время: стал внимательнее к окружавшим его людям и их проблемам. Эта женщина с ее странной походкой и серьезным выражением лица явно его привлекала.

Он снова взглянул на Надю и заметил, что она пристально за ним наблюдает. Часто так смотрела на него мать, будто прикидывала, что из него может вырасти.

Кризи отвернулся и сделал знак Тони, чтобы он всем в баре снова наполнил кружки.

– И себя не забудь.

– Спасибо, Кризи, но мне еще рановато.

Кризи положил деньги на стойку и стал терпеливо ждать. Все вокруг оживленно болтали, и он уже почти сдался, но Тони расплылся в улыбке.

– А почему бы и нет?

* * *

В субботу утром, еще до восхода солнца, Кризи решил доплыть до Комино. Неторопливо взмахивая руками, он плыл в ту сторону, где была расположена бело-голубая гостиница. Слабый бриз гнал небольшие волны, ускоряя и без того мощное течение. Кризи не выяснил время прилива и отлива, не проверил скорость течения, понадеявшись на собственные силы. Однако, доплыв примерно до середины пролива, он понял, что его сильно сносит на восток.

Он сменил угол и принялся грести быстрее и резче, но его все равно сносило течением. Тогда Кризи решил плыть не к гостинице, а чуть восточнее, к небольшому заливу, но стихия не оставила ему и этого шанса. Кризи клял себя на все лады за самонадеянность и беспечность. До берега еще далеко, а он уже устал. За тем участком берега, к которому он первоначально направлялся, высились отвесные, неприступные скалы.

Теперь нужно было сохранить силы для решающего рывка. После того как его вынесет в открытое море, течение должно ослабить свою мертвую хватку. Перед ним открывалась юго-восточная часть побережья Гоцо, он мог уже различить красный песок пляжа Рамлы. Но до него было очень далеко – больше мили. Он снова поплыл, но теперь гораздо медленнее, потому что усталость нарастала.

У Кризи уже не осталось сил, когда он услышал перестук дизельного мотора – это шумел ярко раскрашенный рыбачий баркас братьев Мицци. Надя и Джойи, склонившись, вглядывались в воду. Кризи попытался крикнуть и махнуть им рукой, но лишь ушел под воду и совсем сбил дыхание. Однако на катере его уже заметили. Баркас развернулся и быстро подплыл к нему. Кризи настолько ослаб, что подняться на палубу сам не мог. Тогда Джойи нырнул, подставил ему плечо, двое рыбаков взяли его за руки и втащили наверх.

Он лежал на палубе и жадно ловил ртом воздух, пока его не вырвало несколькими литрами морской воды.

По дороге в Мджарр Кризи молча сидел на корме и глубоко дышал. Надя исподволь посматривала на его злое лицо. Когда взошло солнце, она из окна спальни увидела, что он пытается доплыть до Комино. Поняв, что его сносит течением и он уже не в состоянии доплыть ни до Гоцо, ни до Комино, она позвала на помощь Джойи. Они же сели на «лэндровер» и помчались в Мджарр.

Почти все рыбаки уже вышли в море, и только на одном баркасе еще не были закончены приготовления к отплытию. К счастью, рыбаки, которым он принадлежал, два брата Мицци, с вечера перебрали в «Глиниглз» и утром с трудом продрали глаза. Надя и Джойи взбежали на баркас и объяснили им, в чем дело.

– Вам повезло, Кризи, – сказала она. – Мы могли не найти вас.

– Я знаю, – признал он. – Просто чертовски глупо получилось. Мне надо было сначала справиться о приливах, отливах и силе течения.

Кризи злобно смотрел на Комино, потом перевел взгляд на Гоцо. Он возненавидел эту полоску воды. Надя поняла, что он наверняка снова попытается переплыть пролив – и скоро.

Когда они добрались до гавани, Кризи попросил у Джойи пять фунтов, чтобы заплатить рыбакам. Выходить им в море уже не имело смысла. Те, улыбаясь, отказались от денег.

– Ты – самая большая рыбина, которую нам довелось выловить этим летом, – сказал один из братьев.

Второй кивнул.

– Вот я и думаю: как тебя лучше приготовить – на вертеле над костром или поджарить на сковородке.

Потом все пошли в «Глиниглз». Угощал Кризи, стоя посреди бара в одних плавках.

Это приключение оказалось для островитян целым событием, внесшим разнообразие в рутину их повседневной жизни. Тони приготовил Кризи свое коронное средство – большую кружку горячего сладкого чая, сдобренного бренди и виски. Он так гордился рецептом, что налил такой же напиток себе самому. Когда после первого рейса парома в бар пришли Виктор с Микеле и им рассказали о том, что произошло, они тоже захотели отведать фирменного напитка для утопленников.

– Но этот напиток, – объяснил Тони, – выдается либо барменам, либо тем, кто чуть не утонул.

– Вот и отлично, – отозвался Виктор. – Вчера вечером мы здесь у тебя тоже чуть не потонули – только не снаружи, а изнутри.

Явился Шрейк – чтобы пропустить перед завтраком обычную порцию, и пошло-поехало веселье.

– Как они вам благодарны, Кризи! – с горькой усмешкой сказала Надя. – Для них хорош любой предлог, лишь бы еще до завтрака промочить горло.

Шрейк с серьезным видом кивнул.

– Да, Уомо, какая жалость, что ты не утонул на самом деле – вот был бы повод в стельку надраться! – Он улыбнулся. – Мы бы так выразили друг другу свои искренние соболезнования по поводу твоей кончины.

Когда они втроем возвращались домой, Кризи спросил:

– С чего бы это Шрейк назвал меня Уомо?

– Это прозвище у тебя теперь такое, – объяснил ему Джойи. – На Гоцо у каждого должно быть прозвище.

Кризи молчаливо осмысливал его слова. «Уомо» по-итальянски значит «человек». Это прозвище говорило об уважении тех, кто его придумал. После неудавшейся утренней попытки добраться до Комино Кризи больше бы подошло прозвище Болван.

Как бы то ни было, прозвище, которым его нарекли, свидетельствовало о том, что на острове его приняли за своего. Чужакам прозвища не дают.

* * *

Кризи с Джорджем остались во дворе одни. Ужин был великолепный. Лаура с Надей готовили его весь день. После густого супа минестра и запеченных макарон тимпан последовал стуфато – кролик на пару, а на десерт были поданы фрукты и острый козий сыр. После утренней неудачи Кризи провел день спокойно. Он съездил в полицейский участок в Рабате и взял там сводку о времени приливов и отливов.

После ужина Пол и Джойи, как смекнул Кризи, специально оставили его наедине с Джорджем. Надя принесла им кофе и коньяк и ушла обратно на кухню.

Джордж набил большую трубку и стал ее раскуривать. Кризи налил себе и гостю кофе с коньяком. Он знал, какого рода беседа им предстоит, – Пол вкратце рассказал ему о телефонном разговоре с племянником.

Довольный, что ему наконец удалось запалить трубку, Джордж откинулся на спинку стула и спросил:

– Ты знаешь, что я отвечаю за безопасность на этих островах?

Кризи кивнул и передал ему чашку кофе.

– Хочешь выяснить, представляю ли я угрозу безопасности вверенной тебе территории?

– Нет, Пол мне рассказал, зачем ты сюда приехал. В любом случае, я уже навел справки и знаю о тебе достаточно много. Сегодня утром я послал о тебе запрос в Париж.

Кризи был озадачен.

– В Париж?

– Да, в Интерпол. Это совсем не то, о чем ты думаешь. Дело в том, что за последние несколько лет во многих странах были заведены досье на всех известных наемников, которые там находятся, со времени поражения в Анголе. Для удобства пользования этими сведениями все они были собраны в Интерполе. Так что, как ты понимаешь, о сведениях криминального характера речь здесь вовсе не идет.

Кризи хранил молчание, и после непродолжительной паузы Джордж продолжил:

– В четверг я позволил тебе присоединиться к тренировкам нашего отряда потому, что ты друг моего дяди. Но если ты будешь тренироваться с нами регулярно, я обязан все проверить, чтобы позже ни у кого не возникло никаких вопросов.

– Это мне понятно, – сказал Кризи. – А что, вопросы уже возникли?

Джордж протянул Кризи листок бумаги.

– Вот ответ на мой запрос, который я получил сегодня днем. Вообще-то я не должен был бы тебе его показывать.

Кризи читал, а Джордж тем временем попыхивал трубкой. После длительного молчания Кризи сказал:

– А что значит этот последний абзац?

Джордж наклонился к нему поближе и расшифровал кодовые выражения:

– Политическая мотивация отсутствует. Об участии в преступной деятельности данных не имеется. О членстве в каких-либо организациях сведения отсутствуют. Для предоставления более детальной информации требуется дополнительный запрос.

Кризи сложил листок и вернул его Джорджу. Снова воцарилось натянутое молчание.

– Здесь правильно все написано?

Кризи кивнул и впервые за весь вечер улыбнулся.

– Кроме того, что теперь я уже не телохранитель. А что это за более детальная информация?

– Я послал запрос второй степени, – объяснил Джордж. – Это дешевле – большими средствами наше ведомство не располагает. Поэтому они прислали только самые важные сведения. В ответ на запрос первой степени они бы прислали все данные о тебе, которые у них собраны.

– Откуда они получают эту информацию?

– Главным образом от организаций, связанных с разведкой, – ответил Джордж. – Кое-какими сведениями снабжаем их мы. Мир сейчас стал очень чувствительным, а наемники иногда могут доставлять властям немалое беспокойство. Они, например, подчинили себе острова Коморо в Индийском океане и распоряжаются там, как в собственной вотчине. Есть в твоем ремесле свои черные овцы.

– Ты прав, – согласился Кризи. – Бывает, что они доставляют много хлопот. – Он пристально взглянул Джорджу в лицо. – Так ты боишься, что и здесь такое может произойти?

– Нет, это меня как раз не волнует. Но мы – нейтральная страна. У нас больше нет иностранных военных баз. Мы сами можем поддерживать у себя порядок, хотя кое-кому это и портит настроение. Однако из-за своего географического положения Мальта часто оказывается в центре разных событий. Поэтому мы не хотим, чтобы здесь оседали люди, которые занимались бы противозаконными делами в других странах нашего региона.

– Ты ведь знаешь, что я здесь один, – сказал Кризи с легкой усмешкой. – Как сказано в твоем отчете, ни с какими организациями я не связан и планов причинять здесь кому бы то ни было беспокойство у меня нет. Я сюда приехал только для того, чтобы прийти в себя после ранений.

– Вот и хорошо, – ответил Джордж. – Можешь пользоваться всем, чем мы располагаем, естественно, неофициально.

– Очень тебе за это признателен.

Джордж улыбнулся.

– Но есть одно условие, оно тебя особенно не обременит. – Он похлопал по карману пиджака. – Человек ты очень опытный. Мне бы хотелось твой опыт использовать в наших целях.

– Как?

Трубка Джорджа погасла, и, снова разжигая ее, он собрался с мыслями. Потом разразился длинным монологом.

– Отряд, которым я руковожу, был создан как своего рода подразделение быстрого реагирования на всякие бандитские вылазки вроде попыток угона самолетов, похищения людей, террористических акций и тому подобных действий. Сейчас такие спецподразделения существуют практически в каждой стране. Но опыта у нас нет. В прошлом Мальта всегда была оккупирована иностранцами, и они здесь имели свои службы безопасности. Теперь у нас появилась собственная небольшая армия – Вооруженные силы Мальты. Страна у нас небогатая, и мы не можем себе позволить содержать армию, которая занималась бы исключительно военными проблемами. Поэтому наших солдат привлекают и к гражданским проектам, например прокладке дорог. Это снижает затраты на армию, что вполне одобрено. Так вот, дело в том, что мы не можем нанимать опытных инструкторов, которые готовили бы наших солдат. Прежде чем уйти, нам немного помогли англичане, кое-какое оборудование передали ливийцы – вертолеты, катера пограничного патрулирования и тому подобное. Они же научили наших людей обращаться с этим оборудованием. Что же касается спецподготовки, то здесь у нас нет ни опыта, ни толковых инструкторов. Возьми, к примеру, мой отряд. Сам я проходил подготовку в других странах, а сейчас передаю все, чему научился, своим людям. Однако я никогда не участвовал в боевых действиях. Нам приходится работать, опираясь лишь на теорию. А в сегодняшнем мире – я имею в виду реальные столкновения с бандитами и террористами – могут возникнуть самые разные непредвиденные обстоятельства. – Джордж откинулся на спинку стула и, попыхивая трубкой, вопросительно смотрел на Кризи. – А ты много раз бывал во всяких ситуациях.

– Хорошо, – согласился Кризи. – Сделаю, что смогу. Кроме того вооружения и оснащения, что я видел, чем вы еще располагаете?

Мужчины стали обсуждать технические детали и закончили разговор уже за полночь. Между ними установилось полное взаимопонимание. Оба были людьми практическими, не привыкшими афишировать свои дела. Они стоили друг друга, и каждый был рад более близкому знакомству.

* * *

На этот раз он нырнул с плоской скалы в воду за пятнадцать минут до того, как отлив сменился приливом. Снова с запада дул слабый бриз, но течение было почти незаметным, и Кризи упорно приближался к цели. Надя стояла у окна спальни и следила за ним в бинокль отца. Она видела, как он доплыл до небольшого залива, а потом продолжал плыть вдоль берега до пристани около гостиницы. Тогда она спустилась в кухню и позвонила Джойи. Три дня подряд каждое утро она посылала его в «Глиниглз» – Кризи ничего не говорил о том, что собирается переплыть пролив, но она уже знала его достаточно хорошо и была уверена, что он обязательно повторит попытку. Потом она позвонила подруге, работавшей в гостинице на Комино.

Босой и мокрый Кризи проходил мимо гостиницы, когда его кто-то окликнул по имени. По ступеням в его направлении спускалась девушка. В одной руке она несла пластиковый пакет, а в другой – запотевший стакан холодного пива.

– Я хочу передать вам поздравления от Нади, – сказала она с улыбкой.

Кризи не мог не улыбнуться в ответ. Он обернулся и взглянул через пролив на дом Пола, стоявший высоко на холме. В окне верхнего этажа сверкнули наведенные на него линзы бинокля. Он помахал рукой и поднял стакан, желая показать, что пьет за здоровье Нади.

В пакете лежали джинсы, белая майка с коротким рукавом и резиновые шлепанцы – все новое, из магазина, а еще – полотенце и листок бумаги, на котором было написано: «У нас католическая страна. Полуголыми здесь ходить не принято!»

Девушка из гостиницы сказала ему:

– Переодеться можно за углом в кабинке, а эта тропинка ведет к Голубой лагуне. – Потом она взглянула на часы. – Паром отходит через сорок минут.

Он поблагодарил ее и вернул пустой стакан.

Джинсы и майка были ему точно по размеру. Надя наблюдательная, подумал он.

Тропинка вела на вершину невысокого холма, а потом спускалась вниз к прозрачной воде лагуны. Солнце стояло уже высоко. От сухой, местами растрескавшейся земли шел жар. Наверху, слева от себя, он увидел человека в поношенных брюках на широком кожаном поясе. С пояса свисал наполненный чем-то мешок и пластиковый пакет. На мужчине была серая рубашка с длинными рукавами и плоская кепка на голове – обычная одежда фермера с Гоцо.

Однако действия его обычными назвать было трудно. В руках он держал по длинной ветке с листьями, и, двигаясь по склону холма, он хлестал ими по земле. При этом время от времени он наклонялся, что-то подбирал из-под ног и клал в пластиковый пакет. Кризи продолжал спускаться к небольшому причалу. Вдалеке он видел небольшой желтый паром, который только что отошел от пристани Мджарра. Дойдя до причала, он присел на выступ скалы и стал пристально наблюдать за человеком, без спешки приближавшимся к нему.

Когда паром подошел, странный человек взошел на него, кивнув Кризи, который смотрел на его пластиковый полупрозрачный пакет. Кузнечики! В нем были живые кузнечики. Пожилой мужчина залез в большой мешок и вынул из него рыболовные снасти. Теперь все стало ясно: кузнечики, должно быть, служили наживкой для рыбы. Но Кризи оказался не прав – на крючок мужчина посадил вовсе не кузнечика, а старую резиновую искусственную наживку и спустил леску в воду.

Любопытство одержало верх.

– Зачем вам столько кузнечиков?

Старик оторвал глаза от лески.

– У меня дома в клетке живет соловей. Я его кормлю кузнечиками.

– Но ведь и на Гоцо полно кузнечиков. Я сам их там видел.

– Кузнечики с Комино вкуснее.

На это заявление Кризи ничего не мог возразить, и оба они какое-то время в молчании следили за резиновой наживкой.

– И что, хорошо на эту приманку рыба клюет?

– Да нет, паршиво.

Кризи подумал, что приманка, наверное, от времени поизносилась и не так привлекала рыбу, как новая, но тут случилось то, чего он меньше всего ожидал. Вода была такая прозрачная, что он заметил серебристый отблеск большущей рыбины, подплывавшей сбоку. На палубе тут же возникло столпотворение. Все засуетились, раздались крики, паром остановился, и трое молодых ребят, составлявших его команду, высыпали из рубки на корму, забрасывая старика советами. Тот тянул за леску – спокойно и неторопливо.

Рыбина действительно была крупная. Старик наклонился, чтобы подсечь ее. Рыба была уже в воздухе, но внезапно сорвалась с крючка и плюхнулась обратно в воду. Все столпившиеся на палубе услышали шлепок, увидели прощальный серебристый изгиб ее тела, и рыбина скрылась в морской глубине.

Моряки и некоторые пассажиры закричали от досады, призывая в свидетели случившегося Святую Деву, но сам старик сохранял полное спокойствие и, казалось, совсем не был опечален.

– Мы все очень огорчены, – высказал ему соболезнования Кризи.

Старик покачал головой.

– Не все, – ответил он. – Думаю, у рыбы на этот счет другое мнение.

* * *

– Почему кузнечики с Комино вкуснее, чем на Гоцо? – спросил за ужином Кризи у Пола.

В ответ на недоумевающий взгляд хозяина дома он рассказал ему о беседе с неудачливым рыболовом.

– Это старик Салву, – рассмеялся Пол. – У него небольшая ферма неподалеку от Рамлы. Для этого чудака любой предлог сойдет, лишь бы только каждый день проехаться на пароме туда-сюда да рыбу поудить.

– Он забавный тип, этот Салву, – заметила Лаура. – Пять лет назад потерял жену. Теперь каждое воскресенье ходит в церковь, что в Надуре, и кается Ковбою в своих высосанных из пальца прегрешениях – плетет ему всякие невероятные истории, чтобы тот отпустил ему эти несуществующие грехи.

– А я думал, Ковбой соблюдает тайну исповеди, – произнес Кризи.

– Так оно и есть, – ответила Лаура. – Ковбой никому ничего не говорит. Салву сам об этом кричит на каждом углу. Говорит, объясняя, что так поступает, чтобы помочь Ковбою лучше понять жизнь, чтоб он знал то, чего сам лишен.

– Ну что ж, – сказал Кризи, – теперь ясно. Он, кстати, пригласил меня с ним поужинать, когда ему удастся поймать хорошую рыбину.

Пол удивился.

– На Салву это совсем не похоже. Обычно он избегает компании, этот старик. Но ты к нему сходи. Он делает самое крепкое вино на Гоцо да и накормит отлично.

Беседу прервал телефонный звонок – из Неаполя звонил Гвидо. Между ним и Кризи состоялся мало понятный остальным разговор. Гвидо сообщил, что связался в Марселе с Леклерком и тот готов к сотрудничеству. Все остальные приготовления шли нормально, как и было запланировано. Кризи сказал, что будет вполне в форме через четыре-шесть недель, и попросил Гвидо, когда все будет готово, написать ему.

Ночью, перед тем как заснуть, Кризи лежал в постели, слушал Джонни Кэша и обдумывал свое положение. Тем, как шли дела, он был вполне доволен. Тело стало его слушаться, вялость исчезла. Еще через месяц или около того он полностью обретет силы. Ему очень повезло, что удалось познакомиться с Джорджем Заммитом и тренироваться вместе с его отрядом. К тому времени, как он покинет Мальту, все будет готово к выполнению задачи, которую он перед собой поставил.

В моральном плане вроде тоже жаловаться было не на что. Жизнь теперь виделась ему в более ярких красках и отчетливее, чем раньше. У него даже стало проявляться чувство сострадания к людям. Раньше он рассматривал всех окружающих лишь как случайных и временных попутчиков. Он никогда не стремился их понять, не придавал никакого значения их чувствам, держал всех на расстоянии вытянутой руки, не подпуская их близко.

Все это изменила Пинта – ей до всего было дело. Он представил себе, как девочка чувствовала бы себя на Гоцо – встреча со стариком Салву привела бы ее в восторг. Кризи задумался над тем, как бы она реагировала на людей, с которыми ему довелось здесь встретиться, на их нелегкую жизнь. Он на многое стал смотреть глазами Пинты.

Год назад он увидел бы в Салву лишь никчемного старика, державшего в клетке дурацкую птицу и собиравшего для нее кузнечиков, и решил бы, что старик не в своем уме. Теперь же Кризи с нетерпением ждал ужина с ним и застольной беседы, потому что ему было интересно получше его узнать. Это именно Пинта сделала так, что он смог приехать на Гоцо и местные жители приняли его в свой круг, надежно и прочно оберегаемый от посторонних. И его искренне радовало то, что они приняли его.

Кризи задумался о несправедливом повороте судьбы, которая так рано отняла у нее жизнь. Нет, это сделала не судьба. На самом деле она ничего не могла предрешить. Любое событие, любой случай, происходящий с людьми, – результат их собственных действий или действий других. Удачу нельзя назвать случайной. Судьбу определяют те, кому она предначертана.

Потом мысли его перенеслись к Наде. Кризи чувствовал, что между ними что-то происходит, ощущал силу, которая влекла его к этой женщине. Однако он будет противостоять этой силе, насколько это возможно. Слишком тяжелыми могут быть последствия, слишком мало было времени и слишком много ему предстоит сделать.

Нет, что ни говори, судьба все же что-то определяет. Встреча в другом месте и в другое время могла бы привести к совершенно иному результату. Он подумал о том, как часто это случается. Сколько людей сходится просто по ошибке? Нет, судьба здесь ни при чем. Скорее все решает умение и желание подчинить свою жизнь, свой опыт единым целям и надеждам.

Ну что ж, собственный опыт Кризи был незамысловат и понятен. Будущее его – или отсутствие такового – уже начинало проясняться.

* * *

В другой части дома, в своей спальне, Надя тоже не спала. Она думала примерно о том же, о чем и Кризи. Жизнь сделала ее немного циничной. Будущее вырисовывалось слишком однозначно. Если девушка с острова выходит замуж, то один раз и на всю жизнь, как бы она потом ни сложилась. Даже если Ватикан признает брак недействительным, таких перспектив, как до замужества, у нее уже не будет никогда. Ни одна мать не допустит, чтобы ее сын женился на женщине, вынесшей столько, сколько выпало на ее долю, а сами эти сыновья в лучшем случае будут смотреть на нее лишь как на женщину, но не как на жену. По неписаным моральным законам острова желать ее было можно, но жениться на ней – нельзя.

Ей же хотелось только найти собственный угол, забиться в него и спокойно смотреть оттуда на весь остальной мир.

Но одно страстное желание у нее было. Не все будут ее отвергать. Пусть у других будут мужья, положение в небольшом обществе островка, на которые они претендуют, но и она должна получить то, на что может рассчитывать. Пусть люди говорят, что им в голову взбредет, пусть даже порицают ее. Ей все равно. Главное, чтобы в семье ее понимали. Это самое важное. Тогда она сможет любому смотреть в лицо не отводя глаз.

Только времени оставалось совсем немного – от четырех до шести недель, сказал он по телефону. Так что особенно откладывать нельзя.

* * *

Утром Пол с Джойи работали в поле. Кризи пустился в очередной заплыв. Надя различала в море малюсенькую точку, уже подплывавшую к Комино. Мать пошла на рынок в Надур. Надя спустилась вниз и позвонила Гвидо. С мужем сестры у нее всегда были теплые и доверительные отношения. Она спрашивала его о Кризи, о том, что его ждет впереди. Она хотела знать, что его мучает, что он собирается делать и почему.

Гвидо понял, что произошло. Ему стало очень жаль Надю. Неаполитанец попытался объяснить бесперспективность ее надежд и тщетность усилий – будущего с этим человеком у нее быть не может. Но на вопросы ее отвечать не стал – она должна задать их Кризи сама.

По тону разговора, теплоте и сочувствию, с которыми он с ней говорил, равно как и по отказу ответить на ее вопросы, Надя и так все поняла. Тем не менее с Гвидо она не согласилась. Ей надо знать, что шансов на будущее у Кризи почти нет. С одной стороны, это подтверждает тщетность ее мечтаний, с другой – ни в коей мере не меняет ее намерений, наоборот, лишь усиливает ее решимость.

Когда спустился вечер, она вышла в поле. Отец и Кризи заканчивали последние несколько метров ограды. Надя знала, что, прежде чем вернуться в дом, Кризи пойдет искупаться. Она сидела на невысокой стене и наблюдала за двумя мужчинами. Огромный американец выглядел еще внушительнее по сравнению с ее невысоким жилистым отцом. За эти несколько недель Кризи изменился – стал коричневым от загара, мышцы его окрепли, руки загрубели от тяжелой ежедневной работы.

– Ты что сюда пришла? Тебе делать больше нечего? – грубовато спросил ее отец, но в голосе его все равно звучала глубокая привязанность к дочери.

– Я все закончила, – ответила она. – Теперь хочу искупаться. Кризи вот жду.

Кризи поднял с земли большой камень и положил его на стену.

– Все еще беспокоитесь, что я могу утонуть? – насмешливо спросил он.

– Нет. Мне надо с вами поговорить.

– О чем?

– Это я вам скажу, когда мы искупаемся.

– Давай, Кризи, иди, – сказал Пол. – Плавай, пока солнце не зашло. Здесь совсем ерунда осталась, через несколько минут я все закончу.

Они плавали в проливе. В лучах заходящего солнца казалось, что Комино стал цвета меди. На совершенно спокойном море не было даже легкой ряби, только изредка по водной глади расходились круги, когда рыба выскакивала из глубины на поверхность. Надя развернулась и поплыла обратно в бухту. Кризи же, чувствуя ее напряжение, плыл вперед. Ее состояние тревожило его.

Когда он вернулся, Надя лежала на полотенце, расстеленном на плоской скале. Он лег рядом с ней, подставив тело последним лучам солнца. Прежде чем Надя заговорила, прошло несколько минут.

– Кризи, я вас люблю. – Она подняла руку. – Пожалуйста, не надо меня перебивать. – Ей стоило большого труда подобрать слова. – Я знаю, вы тоже что-то ко мне испытываете, но не хотите дать волю своим чувствам. Знаю, что вы на двадцать лет старше меня и что через месяц уедете и, возможно, больше никогда сюда не вернетесь. – Она повернула голову, пристально взглянула ему в лицо и очень спокойно произнесла: – Но я точно знаю, что люблю вас и, пока вы здесь, я буду вашей женщиной.

Какое-то время он лежал неподвижно, глядя в небо.

– Надя, вы с ума сошли. Все так и есть, как вы сказали, особенно верно то, что я, скорее всего, не вернусь. У нас нет будущего. Что же до вашей влюбленности, то слова эти затерлись от частого использования.

– Я знаю, – ответила она. – Но я их говорила в жизни только один раз, а потом они превратились в печальную шутку, в издевательство над самыми высокими моими чувствами.

Она рассказала ему о замужестве. Лицо его скривилось, он встал и посмотрел на нее сверху вниз.

– Значит, теперь вы тем более должны избегать безысходных ситуаций.

Она лежала, закинув руки за голову. На фоне черного купального костюма ее кожа казалась оливковой. Надя смотрела на него без всякого выражения на лице.

– Я вам нравлюсь?

– Вы же сами знаете, что нравитесь. Но так быть не должно. У этого чувства нет будущего. – Он нагнулся, чтобы взять со скалы одежду. – Вы еще очень молоды. А по сравнению со мной – просто ребенок. Перед вами – вечность. Вы еще успеете найти себе нормального мужа. И разделите с ним жизнь.

Он пытался говорить будничным тоном, без эмоций. Тем самым Кризи хотел придать ее словам смысл случайного нервного срыва. Надя тоже встала.

– Может быть, – таким же ровным тоном сказала она. – Как знать? Но сейчас я разделю ее с вами. – Последняя фраза прозвучала так же буднично, как и слова Кризи.

Он пришел в отчаяние.

– Надя, послушайте, это же просто смешно! Вы говорите об этом так спокойно, словно приглашаете меня в кино. – Внезапно ему в голову пришла новая мысль. – Кроме того, подумайте, что станет с вашими родителями? Я – гость в их доме. Ведь для них это будет страшным оскорблением.

– Они меня поймут. Я поговорю с ними сегодня же после ужина.

– Зачем?

Надя улыбнулась.

– Кризи, хотя мои родители старомодные фермеры, они все равно мои родители, и я их прекрасно понимаю. Мне отлично известно, как с ними надо разговаривать и что им надо объяснять. Если я не буду с ними лукавить, а скажу все как есть, они меня обязательно поймут.

Кризи потерял дар речи. Надя подняла с камня платье и надела его.

– Подождите минуту! – окликнул он ее.

Она обернулась и посмотрела на него, заметив, что удивление на его лице сменяется каким-то странным оцепенением, граничившим чуть ли не с испугом.

– Да что это здесь, черт возьми, происходит такое? Здесь что, рынок какой-то скотный? Мне что ж теперь, только молчать остается, как быку какому-нибудь или бессловесному барану? Сейчас же выкиньте из головы все ваши выдумки. Я в этом безумии участвовать не собираюсь. Ясно вам это?

Надя улыбнулась задумчиво и загадочно.

– Но вы же мне сами сказали, что я вам нравлюсь.

– Вот именно, – выпалил он и тут же спохватился, словно перед ним раскрылся истинный смысл происходившего. – Я сказал, что вы мне нравитесь, но не говорил, что люблю вас. А это, как вам отлично известно, далеко не одно и то же.

– Пока меня и это вполне устраивает, – бросила она через плечо, продолжая подниматься по тропинке.

Кризи так и остался стоять на камне, кляня весь белый свет и совершенно не понимая, что с ним творится.

* * *

Стука в дверь в ту ночь он не услышал. Сначала Кризи решил было запереть дверь хотя бы стулом, чтоб ее нельзя было открыть, но потом счел это глупым мальчишеством.

Но она не пришла, и он лежал в постели, размышляя о том, действительно ли Надя решится обсуждать свои чувства к нему с родителями. Еще Кризи думал, как лучше поступить – просто найти какое-нибудь другое место, где можно было бы закончить свою подготовку, или напрямую, по-мужски поговорить с Полом и попросить его разубедить дочь. Но как он объяснит Полу, к которому относится с глубоким уважением, что его дочь в прямом смысле слова бросается к нему на шею? Кризи от всей души выругал про себя Надю за то, что она впутала его в историю, и забылся беспокойным сном.

На следующее утро он проснулся очень рано и вышел из дому на обычную пробежку. Близ Надура он увидел, как Лаура спускается по тропинке после ранней мессы. Она приветливо помахала ему рукой. Наверное, это был добрый знак, подумал Кризи. Камень в него она по крайней мере не бросила.

Свежий утренний воздух немного развеял его тягостные мысли. Надя, скорее всего, просто решила взять его на испуг – посмотреть на его реакцию. Жесткий отпор, который он ей дал, по логике вещей, должен вернуть ее на землю. Пробежав еще немного, Кризи признался себе, что действительно поддался искушению. Это же надо – молодая, привлекательная женщина, по которой, должно быть, не один мужик сохнет, вот так, просто, взяла и предложила себя ему! А ведь он в отцы ей годится. Наверное, он ей приглянулся потому, что он уже почти пришел в форму. Кризи довольно хлопнул себя по плоскому животу. В его возрасте лишь один мужчина на сотню был таким подтянутым, а то и один на тысячу. Кризи имел все основания быть собой довольным.

Добежав до залива Рамла, он услышал, что кто-то позвал его, выкрикнув прозвище, данное островитянами, – Уомо. Он поднял взгляд и увидел Салву. Старик работал на своем поле, и Кризи остановился, чтобы перекинуться с ним словечком.

– Что-то я тебя последние пару дней не видел на Комино, – сказал Салву.

– Завтра, – сказал Кризи, – я завтра туда поплыву. Рыбу еще не поймал?

– Нет, но скоро поймаю, Уомо. Я ведь твой должник. Так что, как поймаю, тут же тебе доложу.

Кризи отправился в обратный путь.

Когда он добежал до маленькой бухты, на лице его блестели капли пота. Он стянул с себя спортивный костюм и с наслаждением нырнул в прохладную воду.

Потом, наплававшись до изнеможения, он лежал на плоской скале и снова думал о Наде. Ей, наверное, неловко станет за свои слова, когда она его снова увидит. Он очень надеялся, что та непринужденная атмосфера, которая сложилась в доме, сохранится. Если же сейчас ему придется менять жилье, это будет чертовски неудобно и доставит уйму ненужных хлопот. Он постарается вести себя с ней, как будто ровным счетом ничего не произошло. Будет ко всему относиться как к неудачной шутке. Так всем станет легче. Он знал, что Надя – человек легко ранимый. Да разве могло быть иначе после этого безумного брака? Это, наверное, кошмар неудачного супружества сделал ее такой безрассудной. Если она снова попытается затронуть вчерашнюю тему, он будет держаться спокойно, но твердо. Такого рода отношениям в его жизни нет места.

Он встал, кожа уже обсохла. Одевшись, Кризи направился к дому по тропинке в скалах.

Нади видно не было, в кухне сидела Лаура.

– Завтракать будете, Кризи? – с ясной улыбкой спросила она. – Уж больно рано вы сегодня встали.

Кризи уже подготовил себя к тяжелому разговору, но от ее улыбки почувствовал облегчение. Лаура вела себя совершенно нормально – значит, никакого разговора вчера не было. Он сел за стол, внезапно почувствовав зверский голод. Лаура разбила на сковородку четыре яйца и положила туда несколько ломтиков ветчины.

– Это правда, что американцы едят на завтрак блины? – спросила она через плечо.

– Да. Заливают их сиропом. Но я блинов не ел с детства.

Она поставила перед ним тарелку с яичницей и хлебницу с теплым, только что испеченным хлебом. Потом налила ему большую кружку кофе и насыпала туда три полные ложки сахарного песка. Себе она тоже налила кофе и села напротив. Ей больше всего нравилось готовить тем, кто по достоинству оценивал ее труды. Сейчас она отчетливо видела происшедшие в нем перемены. Хорошая пища и физические упражнения сделали свое дело.

Как ни в чем не бывало она сказала:

– Вчера вечером Надя говорила со мной и с Полом.

Кризи поперхнулся.

– Не волнуйтесь, – успокоила она его. – Семья наша небольшая, живем мы дружно, и за спиной у нас Надя ничего делать не станет. Она девочка честная.

– Она глупая девочка! – вырвалось у Кризи. – Все эти разговоры – чистейшей воды безумие.

Лаура улыбнулась.

– Любовь всегда немножко безумна. Влюбленные, как правило, все усложняют. Хотя на самом деле это естественно, вы так не считаете?

– Любовь! – хмыкнул он. – Я так понимаю, она хороша, когда взаимна. Как Надя вообще может говорить о любви? Я, по крайней мере, никогда ей для этого повода не давал. Никак в толк не возьму, с чего она вдруг решила обсуждать это.

– Я знаю, что вам это трудно понять, как, впрочем, и Полу. Именно поэтому я и завела этот разговор. Хочу только, чтобы вы знали: зла на вас никто в доме не держит и ни в чем вас не винит.

Кризи заговорил очень откровенно и убедительно.

– Одно вам могу сказать, Лаура, – Надя мне очень нравится. Вот и все. Но даже если бы у меня были к ней более серьезные чувства, это все равно ничего не могло бы изменить. А она, сдается мне, никак не хочет этого понять. Через несколько недель я уеду. Мне обязательно надо завершить одно дело. Скорее всего, так случится, что я больше никогда сюда не вернусь. Все ее мечты и надежды рухнут снова – это же лишено какой бы то ни было логики!

Лаура снова улыбнулась ему.

– Логика! Надо же, какие слова. Разве может быть логика в любви? – Она подняла руку. – Подождите – и послушайте. Вы знаете, что вышло из ее брака. Ее эта история задела гораздо сильнее, чем вы можете себе представить. Не то, что с ней произошло, – на ней самой это никак не отразилось. Это отразилось на том положении, которое она может занимать на Гоцо. Она никуда не хочет отсюда уезжать, и это ее решение непреклонно. Но у нас живут, наверное, не по таким законам, которые действуют в других местах. Как все остальные женщины на Гоцо, она жить уже не сможет. Начать все снова ей у нас не удастся. Но девочка она сердечная. Ей хочется отдать кому-нибудь тепло своей души, не пряча этого от людей, не стыдясь за то, что она делает. Вот почему Надя решила с нами вчера вечером поговорить.

– Лаура, но я-то здесь при чем? Слишком уж много всего складывается не в мою пользу. Во-первых, я гораздо старше ее, и, во-вторых, я скоро уезжаю – уезжаю в любом случае. Может быть, она надеется, что заставит меня передумать, убедит меня остаться. – Он посмотрел Лауре прямо в глаза и очень выразительно произнес: – Это невозможно. Вы должны убедить в этом свою дочь. Ей нужно все забыть, поскорее избавиться от этого дурацкого наваждения.

Лаура на какое-то время задумалась. Такой поворот слегка ее озадачил. Она знала, что дочь ее не витает в облаках. Значит, она чего-то не договорила. Прошлой ночью она объяснила родителям все просто и прямо, и они тут же сказали, что у всей затеи нет никакого будущего. Отец так ей и заявил:

– Он уедет и бросит тебя. Его ничего не остановит. Это я точно знаю.

Но Надя ответила, что сама на это идет, прекрасно понимая, что изменить ничего нельзя. Она все равно его любит. При этом добавила, что уже вышла из детского возраста и не ищет постоянства, зная, что оно невозможно. Но ей хочется счастья, пусть даже временного.

Теперь, вспомнив обо всем этом, Лаура сказала:

– Не думаю, что она будет убеждать вас остаться. – Она заметила, что после этих слов выражение его лица изменилось – на нем отразились замешательство и вызов одновременно. Голос ее смягчился. – Кризи, женщин влечет к вам, и вы должны это знать. Вы не можете всю жизнь прожить в одиночестве. Люди не безразличны к вам и к вашей судьбе. Здесь все к вам хорошо относятся, вы у всех вызываете добрые чувства. Не рассчитывайте прожить жизнь, оставаясь безразличным для других. Возьмите хотя бы нашу семью. Джойи, например, вас чуть ли не боготворит. И это вполне понятно. Он еще очень молод. Глядя на вас, он видит отражение огромного, не известного ему мира. Надя – еще один пример. Она вас полюбила. Это, наверное, тоже естественно. После ее кошмарного брака теперь ее в другую сторону заносит. Может быть, она увидела в вас все то, что не смогла найти в своем муже. – Мысль эта показалась ей забавной, когда она взглянула на Кризи, на его огромные ручищи, лежавшие на столе, изуродованные, как и лицо, страшными шрамами. – А ведь подарком вас никак не назовешь.

Он как будто не слышал ее слов. Что-то сказанное ею раньше, видимо, крепко засело у него в голове, отбросило назад, в его прошлое.

«Вы не можете прожить всю жизнь в одиночестве».

Да, это была правда. Он так долго был один. Но теперь все изменилось.

Кризи встал из-за стола.

– Все равно это должно касаться двоих. Что бы она ни навыдумывала, ей надо все забыть. – Он повернулся, чтобы уйти, но у двери замешкался, взглянул на Лауру и сказал: – Мне очень жаль, что все так произошло. Я совсем не хочу, чтобы из-за меня у вас возникали лишние проблемы. Может быть, мне уехать?

Она пожала плечами.

– Если о нас говорить, проблем у нас с вами никаких нет – и никогда не будет. Мы только рады, что вы с нами живете. И Полу вы очень помогаете, а этим летом ему помощь ой как нужна была. Все проблемы вы с Надей сами должны решить. Я больше на эту тему ничего говорить не буду. И обсуждать эти вопросы не буду – ни с вами, ни с ней. – Она улыбнулась. – И потом, вы совсем не похожи на человека, который привык сбегать… даже от женщин.

Он не отрывал от нее взгляда и, когда увидел, что улыбка на лице Лауры стала шире, повернулся и вышел, от досады хлопнув дверью.

* * *

Надя пришла к нему два дня спустя, сразу после полуночи.

Дверь тихо распахнулась, и Кризи услышал шлепанье босых ног по каменному полу. Лунный свет, пробивавшийся в небольшое оконце, осветил ее, когда она подошла к постели.

– Иди в свою комнату, – сказал он.

Она откинула простыню и скользнула к нему под бок.

– Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась. Вернись в свою комнату.

Теплая рука обняла его, мягкие губы стали целовать в плечо.

Он лежал неподвижно, никак не отвечая на ее ласки.

– Пойми, Надя, я не хочу тебя.

Она чуть приподнялась. Маленькие, мягкие груди уперлись в его грудь. Ее губы поднялись от шеи к подбородку и двинулись дальше – к его губам. Он снова попытался сказать ей, чтоб она уходила к себе, но у него перехватило дыхание.

Глава 12

Приземистый, коренастый мужчина был одет в хорошо сидевшую форму защитного цвета. На многочисленных зажимах и в кармашках его десантного жилета были укреплены гранаты, запасные обоймы и небольшое приемно-передающее устройство. В руках он крепко сжимал автомат «стерлинг». Тяжело дыша и оглядываясь по сторонам, человек прислонился к каменной стене, готовясь к броску через открытое пространство двухэтажного здания.

Через пару минут он чуть ближе придвинулся к углу. За ним тянулся длинный коридор без окон, в конце которого была лестница на верхний этаж. Он сгруппировался и, как отпущенная пружина, низко пригибаясь, побежал по коридору, держа указательный палец на спусковом крючке автомата. Сухие раскаты автоматной очереди громыхнули по зданию.

На ступенях лестницы стоял Кризи и внимательно наблюдал за бегущим человеком.

У противоположной стены мужчина остановился так резко, что взвизгнули резиновые подошвы его высоких шнурованных ботинок, и снова вжался в стену. Пустая обойма упала на пол, ее место заняла полная. Он поднял руку к груди и включил передатчик.

– Поднимаюсь на второй этаж, – сказал он и, бросив взгляд на Кризи, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, помчался вверх по лестнице.

Кризи последовал за ним, услышал треск еще одной очереди.

* * *

Оживленно разговаривая, все пятнадцать мужчин, одетых в маскировочную форму, вошли в небольшой сад, разбитый среди скал. Последним был Джордж. Он попросил всех сесть на стоявшую у стены скамью.

Само учение продолжалось пять минут, его разбор занял около часа. Джордж проанализировал каждую стадию операции, кого-то похвалил, кого-то раскритиковал. Он стоял перед отрядом рядом с Кризи. Настроение у бойцов было приподнятое – только что закончились их первые учения, максимально приближенные к боевой обстановке. Оживление и напряжение тренировки сказывалось на их поведении.

Джордж обернулся к Кризи.

– Хочешь что-нибудь добавить?

Кризи сделал шаг вперед, отряд затих.

– В целом все прошло неплохо, – сказал он, и лица бойцов осветились улыбками. – Но в реальных обстоятельствах половины из вас уже не было бы в живых.

Улыбки разом погасли. Кризи указал на приземистого, коренастого бойца.

– Грацио, ты бежал по коридору, стараясь держаться ближе к стене – к каменной стене. А это опасно, потому что в тебя запросто могла отрикошетить пуля. Тебе же говорили – в коридоре всегда держись по центру. Тебе кажется, что попасть в тебя легче, но на самом деле там ты будешь в большей безопасности. Выскочил ты из-за угла согнувшись, но тут же распрямился и целился на уровне пояса возможного противника. Всегда целься ниже – враг может распластаться на полу, но в воздух ему никак не взлететь. В помещении с кирпичными или каменными стенами, как здесь, старайся максимально использовать рикошет в собственных целях.

Совсем поникший Грацио кивнул головой, но Кризи еще не закончил.

– Если бы я был на месте террориста, ты уже был бы мертв. И еще одна деталь: обойму ты менял медленно, очень медленно. А это самый опасный момент, когда в тебя проще всего попасть. Тебе надо постоянно в этом практиковаться, пока пальцы не заболят, пока движение это не станет у тебя автоматическим. – Он окинул взглядом бойцов. – В этом всем вам надо практиковаться! Есть же какая-то разница между живым и мертвым. В бою нет времени на раздумья. – Он обратился к высокому мужчине с большими черными усами. – Доми, ты пошел следом за Чарли во вторую комнату, а тебе надо было остаться в коридоре и следить за дверьми третьей и четвертой комнаты. В том, чтобы вы вместе внутрь заходили, никакой нужды не было. Это же не спальня, где вас девочки ждут!

Раздался дружный взрыв хохота – Доми был известным на острове сердцеедом.

Кризи разобрал действия почти каждого бойца отряда. Джордж был просто поражен объемом и разнообразием замечаний, которые Кризи сделал его людям. Он обратил внимание и на то, что манера поведения Кризи в роли инструктора резко отличалась от обычной. Сдержанность его исчезла – он говорил четкими, рублеными фразами. Начальник отряда отметил, с каким напряженным вниманием люди слушали Кризи.

Потом он увидел, как Кризи заменяет пустой магазин «стерлинга» на полный – движений его рук он заметить не успел, настолько они были быстрыми, стрельба пресеклась лишь на мгновение. Все видели, как он стреляет из пистолетов, автоматов и карабинов, как собирает и разбирает их, почти не глядя. Он обращался с оружием так, как не каждый умел орудовать ножом и вилкой. Когда они занимались с Кризи рукопашным боем, их не меньше поражала скорость его реакции и четкость движений. Все они были в отличной физической форме, все были сильными, молодыми парнями немного за двадцать, и все они прекрасно знали, что, несмотря на свой возраст, в бою Кризи без труда мог справиться с любым из них. Поэтому теперь они так внимательно его слушали.

В заключение он сказал, что для первых учений такого рода каждый справился с поставленной задачей неплохо. Он похвалил их за скорость, с которой они захватили здание, и за то, что внутри действовали решительно.

– Только ни в коем случае нельзя останавливаться. Все время надо двигаться. Двигаться и наблюдать. Вы сами прекрасно знаете, как легко поразить неподвижную мишень. Поэтому держитесь пониже, не прекращайте движения и все время поглядывайте вокруг.

Он отступил немного назад, вперед вышел Джордж, сказал еще пару слов и распустил отряд.

Кризи специально не говорили о плане учений. Джордж хотел, чтобы мнение его о том, как они прошли, не было предвзятым. Теперь он отвел Кризи в сторонку и спросил:

– Что ты можешь сказать о тактическом замысле?

Кризи смотрел на здание и размышлял. Замысел операции состоял в том, что четверым террористам без заложников удалось проникнуть на верхний этаж и там занять оборону. Попытки пойти с ними на переговоры закончились провалом, и тогда отряд получил приказ захватить здание.

– Расстановка людей была не совсем правильной, – сказал Кризи подумав. – Снаружи ты оставил пятерых, а внутрь послал десять человек. Лучше было бы сделать наоборот. Во-первых, потому, что когда в группе захвата, ворвавшейся в здание, слишком много людей, они начинают путаться друг у друга под ногами. А во-вторых, когда начался захват, террористы вполне могли бы выскочить наружу и попытаться разбежаться в разных направлениях. – Он указал на окна верхнего этажа. – Они запросто могли бы просто повыпрыгивать из окон – здесь не очень высоко. – Он несколько смягчил критику. – В целом спланирована операция с воображением, но, думаю, меньше надо полагаться на передатчики. Они хороши, когда ведешь за кем-нибудь наблюдение, но группе захвата они не нужны, если только ей не придется самой отсиживаться внутри здания. Отчет о каждом движении только отвлекает. Каждый солдат хорошо знает свою задачу, все они тренируются с таким расчетом, чтобы во время операции принимать самостоятельные решения – и это правильно. – Он улыбнулся. – Но в общих чертах, Джордж, считаю, что учения прошли вполне успешно. Особенно – начало операции.

Джордж был доволен оценкой Кризи.

– Спасибо, – сказал он. – Это здание будет в моем распоряжении еще месяц. Мы собираемся еще раза два провести здесь такие же учебные операции. Кроме того, «Эйр Мальта» на следующей неделе на пару часов одолжит нам один из своих «боингов», и мы попробуем отработать операцию по пресечению попытки угона самолета.

Отряд в полном составе собрался около полицейского «лэндровера». У каждого бойца в руке была баночка холодного пива. Кризи с Джорджем направились к ребятам. Когда они со всеми потягивали пиво, Джордж внезапно с наигранной суровостью сказал:

– Кстати, я никак не думал, что ты собираешься работать на Мальте.

Кризи был слегка ошарашен, но тут же уловил намек. Лицо его стало невинным, как у ребенка.

– Господь с тобой, Джордж, я только дяде твоему на ферме по хозяйству помогаю.

Все пятнадцать молодых полицейских дружно и весело рассмеялись. Джордж – вместе с ними.

– Ты же знаешь, Кризи, я совсем не это имел в виду. Но в любом случае, что ни делается – все к лучшему. Твоя помощь оказалась очень кстати.

Он имел в виду инцидент, который случился несколько дней назад.

Только что начался сезон лова лампуки, которую на Мальте считают самой вкусной. Как-то вечером Кризи отвез Надю в Мджарр, чтобы она там купила рыбы из первого улова. Через пролив между Гоцо и Комино в гавань шли яркие разноцветные рыбачьи баркасы. Он оставил Надю на набережной выбирать рыбу, а сам пошел в «Глиниглз» промочить горло.

Народу в баре было немного – Микеле с Виктором, Тони с Сэмом и Шрейк. Сэм налил ему пива, и возобновился прерванный разговор.

Речь шла об одном гоцианце – Бенни по прозвищу Татуировка, так его окрестили потому, что его могучие ручищи были покрыты замысловатыми наколками. Хоть он был гоцианцем, но много лет жил на Мальте. Кризи уже слышал несколько историй об этом великане.

Одна из них была связана с предыдущими выборами. Некий политик пообещал Бенни, что если он поддержит его, то после выборов, когда к власти придет новое правительство, он даст Бенни прибыльную работу. Доверчивый Бенни трудился до седьмого пота, а когда политик в результате выборов одержал победу и занял не последний пост в правительстве, явился к нему в приемную, чтобы получить обещанную службу. Бенни заставили часа два томиться в ожидании, после чего секретарь сообщил, что политик не припоминает, чтобы он кому-то обещал работу, а принять его не может по причине большой занятости.

Бенни рассвирепел и, отбросив в сторону секретаря, стал ломиться в дверь кабинета. Предвидя такой поворот событий, политик предусмотрительно запер дверь на ключ. Разозлившись еще сильнее. Бенни выломал дверь. Политик выскочил в окно, благодаря Бога за то, что комната его расположена на первом этаже. Кабинет только что заново обставили и со вкусом отделали. На нем-то Бенни и выместил весь свой гнев. Когда подоспела полиция, из кабинета еще доносился треск дерева и звон стекла.

Никто из полицейских не хотел арестовывать Бенни – к чему это могло привести, знали все. У блюстителей порядка были с собой две натасканные немецкие овчарки, и по мегафону Бенни предупредили, что, если он сам по-хорошему не выйдет из помещения, на него натравят собак. После непродолжительного затишья в кабинете вновь раздался грохот. Тогда в комнату загнали собак. Через полминуты их трупы с переломанными шеями вылетели в окно.

Бенни повезло – судья не был особым любителем животных и не относился к числу почитателей недавно победившего на выборах политика. Бенни получил только три месяца.

Последнее его столкновение с законом произошло около шести месяцев назад. Он тогда временно работал вышибалой в одном из баров на Прямой улице Валетты. На эту улицу, известную своими притонами, всегда стекались моряки с кораблей, которые заходили на остров. Однако после закрытия британской военно-морской базы здесь настали трудные времена. Работало лишь несколько баров, да и те облюбовали немногочисленные, но хорошо организованные банды мальтийских преступников. Как-то ночью Бенни, выполняя свои прямые обязанности вышибалы, надолго отправил пару разбуянившихся клиентов из их числа в больницу и таким образом нажил себе опасных врагов.

Тот же самый судья на этот раз приговорил его к году тюремного заключения с шестимесячным испытательным сроком. Если в течение этого времени на него не поступит никаких жалоб, приговор будет отменен. Чтобы не искушать судьбу, Бенни уехал на Гоцо, решив переждать там полгода.

Он часто наведывался в «Глиниглз» и несколько раз выпивал с Кризи. Местные жители относились к нему с симпатией. Держался он со всеми дружелюбно, любому был готов помочь – вытащить лодку на берег, покрасить дом или припугнуть не в меру надоедливого туриста.

Кризи он нравился. Как-то раз Бенни пришел в бар с девушкой – нетвердо стоявшей на ногах туристкой с обесцвеченными перекисью волосами. Она дважды нарочно опрокинула стакан Кризи, причем второй раз это случилось, когда Бенни отлучился в туалет. Кризи сказал ей что-то резкое.

– Я это сделала случайно, – с вызовом ответила она, – и нечего здесь на меня цыкать.

Когда Бенни вернулся, она пожаловалась ему, что Кризи ее оскорбил.

В баре стало очень тихо.

– Ей ужасно хочется столкнуть нас лбами, – сказал Кризи и объяснил, что произошло.

Бенни кивнул, взглянул на Тони, и на стойке перед Кризи тут же появились два полных стакана.

– Ты что же, испугался его? – с издевкой спросила девица.

– Нет. И он меня не боится. А теперь – или заткнись, или вали отсюда.

С тех пор Кризи проникся к нему уважением и теперь хотел понять, о чем толкуют мужчины в баре.

Оказалось, что через несколько дней испытательный срок Бенни подходит к концу. Если до его завершения он снова ввяжется в какую-нибудь неприятную историю, ему придется провести еще целый год в тюрьме. Такой исход дела пришелся бы очень по душе некоторым его врагам на Мальте. На Кануже, отплывая на пароме от причала в Чиркевве, Виктор заметил двоих недругов Бенни. Они стояли в очереди на предыдущий рейс. Виктор так расставил машины, чтобы те двое не смогли попасть на паром.

Но теперь они были в очереди первыми и не въехать на паром не могли никак. Мужчины в баре решали, что следует предпринять, чтобы не допустить столкновения. Они знали, что Бенни выпивал в Марсалфорне, но просто пойти туда и попросить его держаться подальше от бандитов значило обидеть его, задеть его чувство собственного достоинства. Заявлять в полицию, что назревает потасовка, не имело никакого смысла. Ведь враги Бенни во что бы то ни стало хотели бы спровоцировать драку, а время для этого они могли выбрать любое. Навязать же драку Бенни было легче легкого.

Пока все обсуждали разные варианты, Кризи молчал, размышляя, как правильнее поступить. С одной стороны, ему не хотелось ввязываться в передряги – в чужие разборки он не лез никогда. Отношения Бенни с бандитами его не касались. Но он жил бок о бок с этими людьми уже полтора месяца, они приняли его, он стал для них своим. Все относились к нему с уважением и по-доброму. Значит, их проблемы не могли его не трогать. Кроме того, Бенни ему нравился чисто по-человечески.

Поэтому, когда Виктор взглянул на часы и сказал, что пора отплывать на Мальту, Кризи попросил Тони, чтобы кто-нибудь подкинул Надю домой.

– Я хочу с Виктором на пароме прокатиться, свежим воздухом подышать.

Когда «Мелиталэнд» подходил к причалу Чиркеввы, он стоял рядом с Виктором у штурвала.

– Вон их машина, – указал Виктор, – самая первая в очереди.

Это был большой, видавший виды красный «додж» с белой крышей и кучей хромированных прибамбасов. Внимание Кризи привлекла фигурка жеребца с поднятой вверх мордой, явно выполнявшая функцию талисмана.

– У этих парней все тачки такими цацками утыканы, – сказал Виктор. – Будь с ними осторожен, Уомо. Они на все способны.

Кризи кивнул.

– Ты когда обратно отплываешь?

– Через полчаса.

Кризи открыл дверь рубки.

– Если меня через полчаса не будет, не жди. Значит, я вернусь со следующим рейсом.

Автомобили начали съезжать с парома на пристань. Виктор наблюдал за Кризи, который, улучив подходящий момент, быстро спустился с парома. Неторопливой походкой он подошел к очереди. Проходя мимо «доджа», он внезапно остановился, быстрым рывком распахнул заднюю дверь, забрался внутрь и тут же захлопнул дверцу за собой.

Машина закачалась на мягких амортизаторах. С высоты рубки Виктор не мог видеть, что происходит в «додже». Через какое-то время качка прекратилась. Виктор услышал, как завелся двигатель машины, и она очень медленно развернулась и стала удаляться от причала. Вскоре «додж» исчез за поворотом.

Через полчаса все машины, ожидавшие в очереди, заехали на паром. Члены команды смотрели на капитанский мостик, ожидая приказ отдать концы.

– Подождите, – крикнул Виктор.

Немного спустя он увидел, что «додж» возвращается. Машина подъехала к сходням. Кризи вышел из нее и поднялся на паром. «Додж» снова развернулся и направился в сторону Валетты.

– Что произошло? – с нетерпением спросил Виктор, как только Кризи появился в рулевой рубке.

– Они решили, что этим летом на Гоцо им ездить не надо.

* * *

– Ты в курсе всего, что происходит на островах, знаешь про каждую мелочь? – спросил Кризи.

Джордж кивнул.

– Кстати, удовлетвори, пожалуйста, мое любопытство – что ты сделал с этими парнями?

– Мы просто побеседовали с ними по душам. – Кризи попытался сменить тему разговора. – Когда ты назначил ближайшие занятия?

Джордж усмехнулся.

– На следующей неделе в то же время. Беседа ваша, должно быть, прошла в такой теплой и дружественной обстановке, что те двое парней три дня носа из дому потом не высовывали.

– Наверное, работали над собой, – пробурчал Кризи. Потом, обернувшись к одному из ухмылявшихся солдат, спросил: – Грацио, ты готов ехать?

«Лэндровер» Пола был в ремонте. Утром Кризи подвезли от парома до Валетты, а Грацио пообещал подкинуть его обратно в Чиркевву после окончания учений.

* * *

Когда они ехали вдоль берега по открытой всем ветрам дороге, Грацио попытался разговорить Кризи, но скоро понял, что все его попытки обречены на провал.

Кризи пребывал в задумчивости. Он размышлял о предстоявшем отъезде. Через две недели, решил он, подготовка будет закончена. Мысль об отъезде вызывала в нем двойственные чувства. С одной стороны, теперь, когда он почти полностью восстановил силы, ему не терпелось побыстрее взяться за дело. Он был уже почти готов и уже множество раз тщательно отрабатывал в уме весь ход операции. Его мысли опережали тело, а сам он ждал, пока возможности их сравняются. Это должно было произойти примерно через две недели.

С другой стороны, его глубоко волновала Надя. Надя и его жизнь на Гоцо. Отъезд его означал расставание навсегда – такое у него было предчувствие. Он любил эту женщину. Осознав это, он был потрясен и до глубины души взволнован.

После первой ночи, проведенной в его спальне, она перенесла свои вещи к нему. Он не возражал – ему предстояло пробыть тут только месяц. Он ее честно обо всем предупредил, дальше пусть решает сама, она уже не девочка. Но как-то рано утром он проснулся – и понял, что любит ее.

Она сказала ему раньше, что будет его женщиной, и за эти несколько коротких дней он понял, что это значит. Надя постоянно была с ним, но никогда не была навязчивой. У нее оказался природный дар строить свою жизнь так, чтобы она стала естественным продолжением его жизни. После их первого разговора Надя никогда больше не говорила о любви, не досаждала пустыми разговорами.

Ничем его не обременяя, она смогла установить жесткий распорядок их жизни.

На рассвете Надя выскальзывала из постели, спускалась на кухню и готовила ему кофе. Когда она возвращалась в спальню, Кризи уже делал зарядку. Она садилась на кровать и с серьезным видом следила за тем, как он заставляет свое тело работать подобно четко отлаженному механизму. Закончив, он садился рядом с ней на кровать и пил кофе. Ранним утром было очень спокойно. Они почти ни о чем не говорили.

Потом он бегал – теперь миль на пять, причем заканчивалась пробежка неизменно в небольшом заливчике, где его уже поджидала Надя с холодным пивом и полотенцем. Он плавал до Комино и обратно. Теперь ни течение, ни приливы, ни отливы его не волновали. После заплыва они с полчаса загорали на плоской скале, потом возвращались домой. По какому-то молчаливому согласию Лаура больше не готовила ему завтрак. Надя жарила яичницу с ветчиной и подавала ему с таким видом, будто всю жизнь только этим по утрам и занималась. Подкрепившись, он шел в поле и помогал Полу и Джойи.

Вечера для Нади были временем особенным. Она снова встречала его в заливчике, они вместе плавали, потом болтали. Ни о чем важном и серьезном они, как правило, не говорили, но беседа уже сама по себе укрепляла их чувства. Это было общение, не налагавшее никаких обязательств и именно потому создававшее ощущение легкости и теплоты от пребывания друг с другом. Возникал некий замкнутый мир, в котором они оба чувствовали себя уютно и счастливо. В нем не было места посторонним. Надя с радостью замечала, что он часто улыбается, даже иногда шутит, причем его юмор нередко сочетается с изрядной долей цинизма.

Он же, в свою очередь, нашел в Наде женщину незаурядного ума, притягивавшую его помимо прочего непостижимой для него эротичностью. Эта женщина могла заполнить его жизнь, не обременяя и не отягощая ее. После ужина они часто вместе куда-нибудь выходили. Сначала он приглашал ее, чтобы сделать ей приятное: он видел, что ей этого хочется. Для нее действительно было важно, чтобы люди видели их вместе, ей нужно было утвердить себя в обществе. Надя словно доказывала всем, что она – его женщина и совершенно этого не стесняется. Обычно сначала они шли в «Глиниглз», куда многие приходили после работы. Кризи как завсегдатай садился на крайний табурет у стойки бара. Он больше прислушивался к разговорам, чем участвовал в них, но время от времени делал замечания, не лишенные тонкости и остроумия. Надя устраивалась с ним рядом и обнимала его рукой за талию, как бы демонстрируя свое право на этого мужчину. Ни сплетен, ни пересудов их связь ни у кого не вызывала. Для Шрейка, Бенни, Тони, Сэма и всех остальных то, что произошло между ними, было в порядке вещей: дочка Шкембри с Уомо. Никаких вопросов это не вызывало, потому что в них видели достойную друг друга пару.

Как ни странно, единственным человеком, который вообще как-то отреагировал на их отношения, был Джойи. В тот день, когда Надя перенесла свои вещи в комнату Кризи, он помогал Джойи грузить мешки с луком в машину. Сначала Джойи молчал, потом внезапно сказал:

– Мне надо поговорить с тобой о Наде. Я – ее брат, и… в общем, я в курсе того, что происходит. Не хочу, чтобы ты заблуждался.

– В чем заблуждался? – мягко спросил Кризи.

Джойи пытался подобрать правильные слова.

– Ну… обычно, если кто-то совращает сестру своего приятеля в его же собственном доме, брат предпринимает соответствующие ответные действия.

– Я не совращал твою сестру.

– Знаю. – Джойи закинул в кузов мешок с луком, повернулся к Кризи и сказал: – Именно поэтому мне бы не хотелось, чтобы ты думал, что я не вступился за честь своей сестры. Если бы ты ее соблазнил или хоть как-то ее обидел, я нашел бы способ тебя проучить.

Кризи улыбнулся.

– Я в этом ни минуты не сомневаюсь. Надю я никогда и ничем не обижу… по крайней мере умышленно. Если только это будет в моей власти.

Еще какое-то время они работали молча, потом Джойи улыбнулся пришедшей ему на ум мысли и сказал:

– Вообще-то, если бы я даже и попытался вмешаться, Надя бы мне мозги сковородкой вышибла.

* * *

После «Глиниглз» они иногда ходили куда-нибудь поужинать – в Иль-Ктелль, Марсалфорн или в Та Сенк – в небольшой, но роскошный ресторанчик гостиницы, принадлежавшей одному итальянцу. Цены там были действительно высокие, но еда того стоила. Иногда они коротали вечер в «Барбарелле» – дискотеке, угнездившейся на склоне холма у Марсалфорна. Кризи это место очень нравилось – дискотека находилась в перестроенном специально для этой цели фермерском доме, танцплощадкой там служил внутренний дворик. На крыше под открытым небом был оборудован бар, где всегда хорошо дышалось, а до звезд, казалось, можно было дотянуться рукой. Кризи очень полюбил хозяина бара – Ченсу, застенчивого и улыбчивого скромного человека, который всегда был в курсе всех последних событий. Как правило, Кризи сидел с бокалом коньяка в руке и слушал музыку, а Надя тем временем болтала с приятельницами. Когда во время их первого визита Кризи грубовато пригласил ее на танец, она удивилась. Ей в голову не могло прийти, что он еще и танцует. Но Кризи оказался прирожденным танцором – он гибко двигался в такт музыке, почти закрыв тяжелыми веками глаза и словно купаясь в мелодичных звуках.

– Он движется с такой же неуклюжей элегантностью, как медведь, – рассказывал как-то Джойи матери. – Такое ощущение, что у него есть невидимая штепсельная вилка, которую он подключает к музыкальной системе.

Домой они всегда возвращались до полуночи. Надя никогда не просила его задерживаться позднее, прекрасно зная, какое физическое напряжение ждет его на следующее утро.

День они завершали в широкой кровати. Им всегда было хорошо вместе. Они постепенно открывали для себя тела друг друга, одаривая и получая наслаждение взаимного обладания. Он был ведущей силой, но силой нежной и заботливой. Она подчинялась, но делала это как равная с равным.

Потом, перед самым сном, наступал короткий блаженный промежуток времени – это были для нее лучшие минуты дня. Она всегда лежала чуть ниже, чем он, так, что голова ее покоилась на его груди. Он обнимал ее мускулистой рукой, и Надя чувствовала себя в его объятиях спокойно и безмятежно, как будто эта рука ограждала ее от всех несчастий и горестей жизни. Тела их были тесно прижаты друг к другу, ноги переплетены. В эти блаженные мгновения ее счастье было безмерным.

Лаура оказалась права: Надя ни разу не обмолвилась о его предстоящем отъезде. По молчаливой договоренности о будущем они не говорили вообще.

* * *

Кризи вышел из глубокой задумчивости, лишь когда они спустились с холма к Чиркевве и подъехали к пристани. Он вылез из машины и обернулся к водителю.

– Спасибо, Грацио. Увидимся на следующей неделе. Не забывай все время тренироваться, чтобы как можно быстрее менять обойму.

Грацио улыбнулся.

– Помню. Пока пальцы не заболят.

Кризи поднялся на паром и зашел в рулевую рубку. На этот раз за штурвалом стоял Микеле. Он сказал Кризи, что Салву наконец поймал свою рыбину – огромного серебристого леща.

– Он тебя весь день ждет в «Глиниглз». Если старик в ближайшее время оттуда не уйдет, он не то что приготовить эту рыбину как следует не сможет, он вообще забудет о ее существовании.

Но против всяких ожиданий Салву держался молодцом, на ногах старик стоял твердо. Бар был полон народу, шум голосов не стихал, Тони и Сэм работали не покладая рук. В углу стояли Джойи с Надей. Увидев Кризи, они крикнули:

– Мы приехали за тобой. «Лэндровер» уже починили.

Пробираясь к ним сквозь толпу, Кризи внезапно осознал, как ему будет не хватать всех этих людей. Шрейк о чем-то оживленно спорил с Бенни. Увидев Кризи, оба приветствовали его на традиционный манер:

– Как дела, Уомо?

– Как дела, Шрейк? Как дела, Бенни?

– Все в порядке!

Салву махнул рукой и передал ему кружку пива.

– Уомо, сегодня вечером ужинаем у меня. Наконец-то я ее поймал.

– Это та самая рыбина, Салву?

Старик усмехнулся.

– Да, та самая, что сорвалась с крючка в прошлом месяце.

– Откуда ты знаешь? – серьезно спросил Кризи.

Салву еще шире расплылся в улыбке.

– Потому что, когда я на этот раз снял ее с крючка, она взглянула на меня и сказала: «Господи! Неужели это снова ты?»

– Какой же этот лещ богохульник, – сказал Кризи с серьезным выражением лица.

– Не переживай, я за него исповедаюсь в воскресенье. А наказание свое он получит уже сегодня, в аду печи. Ты со своей девушкой приходи часам к восьми. Она тебе потом очень понадобится, боюсь, ночью ты один не доберешься до дома.

Вечером они сидели на кухне с высокими сводчатыми потолками в старом фермерском доме Салву, потягивали его крепкое вино и смотрели, как он готовит рыбу. Его дом был построен в шестнадцатом веке, и железная печь, скорее всего, относилась к тому же времени. Еще утром Салву почистил рыбу и весь день мариновал ее в вине с лимонным соком. Потом добавил в нее разных трав из многочисленных банок, на которых ничего не было написано, предварительно понюхав каждую и одобрительно хмыкнув. После этого он поставил рыбу в печь, подсел к ним за стол и налил себе кружку вина.

– Через сорок минут все будет готово, – сказал он и подмигнул Наде. – А пока есть время немного промочить горло.

С крюка, вбитого в потолок, свисала клетка с птицей.

– Птица твоя слегка разжирела, – сказал Кризи. – Ты своему соловью, наверное, слишком много кузнечиков даешь.

– Ты прав, – согласился хозяин. – Ему надо больше двигаться, делать зарядку. Когда в следующий раз будешь бегать, возьми его с собой.

– Или когда поплывешь до Комино, – предложила Надя. – Там он сам сможет себе кузнечиков ловить.

Салву печально покачал головой.

– Нет, если он начнет плавать, то решит, что стал уткой, и вместо кузнечиков будет каждый день свежую рыбу требовать.

Лещ оказался великолепным. Рыба была очень нежной, необычайно ароматной. Салву подал ее с овощами из своего огорода и подогретым в печи хлебом с хрустящей корочкой.

Разомлев от вина, Салву пустился в воспоминания о жизни на Гоцо в дни его молодости. Он рассказал гостям несколько старых скандальных историй.

– Ты очень удивишься, если узнаешь, что стоит за многими событиями, – подмигнув, сказал он Кризи. – Возьми, например, деда Нади с отцовской стороны. Это был тот еще мужик!

– А ты, оказывается, старый сплетник, – сказала Надя. – Нечего деда моего поливать. Он уже больше двадцати лет как умер!

– И то правда, – согласился хозяин. – Много в тот день слез женских пролилось. Так что ты уж присматривай за ней – в ее жилах та же кровь течет.

Ужин они закончили острым перченым сыром.

– Под него лучше пьется, – сказал Салву, выливая остатки вина из кувшина в стакан Кризи. Потом он ненадолго вышел и вернулся с полным кувшином.

Домой они ушли далеко за полночь.

– Есть одна китайская поговорка, – сказал Кризи прощаясь, – «Управляй страной так, как готовишь маленькую рыбку». Если следовать этой пословице, ты, Салву, должен был бы быть премьер-министром.

– Это ты правильно говоришь. Вот только времени на рыбалку у меня тогда не хватало бы.

Старик усмехнулся, прислонившись к дверному косяку. После того количества вина, которое он выпил, было совершенно непонятно, как он вообще умудрялся держаться на ногах.

Кризи тоже чувствовал, что слегка перебрал, и Наде пришлось не раз его поддерживать, чтобы он не упал, спотыкаясь о камни на тропинках.

Наутро, впервые за несколько месяцев, Кризи проснулся с тяжелой головой.

– На сегодня тренировки отменяются, – сказала Надя, ставя на постель поднос с кофе.

Он взглянул на нее мутными глазами, встал и пошел в ванную. Она услышала звук душа, через несколько минут он вышел, обернутый вокруг пояса полотенцем, и стал делать свою обычную зарядку. «Ничто не может изменить его планов, – думала Надя. – Я ему готовлю, сплю с ним, вчера даже укладывала его в постель, но остановить его, отговорить от намеченного им самим – не в моих силах».

Вскоре ее мысли подтвердил сам Кризи.

– Надя, я уезжаю дней через десять. – Он старался говорить мягко, избегая ее пристального взгляда. – Я должен ехать в Марсель. Сегодня мне надо узнать расписание пароходов.

– Не надо, – сказала она так, как будто речь шла о погоде, – я сама это сделаю. У меня в туристическом агентстве в Валлетте работает подруга, я ей позвоню. Мне кажется, в Марсель есть один рейс раз в неделю. Корабль называется «Толетела».

* * *

На следующий день пришло письмо от Гвидо. Кризи взял его с собой наверх и внимательно осмотрел конверт. Оно было распечатано и вновь заклеено – слой старого клея чуть выступал из-под линии, где он был заклеен во второй раз. В конверте лежали четыре странички, исписанные бисерным почерком Гвидо, к одной скрепкой была прикреплена багажная квитанция железнодорожного вокзала в Марселе.

Вечером Кризи написал два письма. Одно было адресовано генералу французской армии. Под Дьенбьенфу он был еще младшим офицером и получил там тяжелое ранение. После поражения и сдачи в плен Кризи три недели нес его на плечах до лагеря военнопленных и тем самым спас ему жизнь.

Теперь он просил генерала об одолжении: ему нужно было кое-что из специального снаряжения, имевшегося только во французской армии. Он обращался к генералу с просьбой прислать это до востребования в Марсель на главпочтамт.

Второе письмо он написал хозяину небольшого бара в Брюсселе, тоже бывшему наемнику. Его он также попросил выслать в Марсель посылку.

Глава 13

Бег времени ускорялся.

Через два дня Кризи отплывал в Марсель, а завтра должна была состояться последняя тренировка с отрядом Джорджа.

Ночью он заработался допоздна. Через открытую дверь в спальню он видел спящую Надю, ее длинные черные волосы, разметавшиеся по белой подушке.

Кризи привык всегда доводить дело до конца, и теперь он трудился, чтобы за все отблагодарить Джорджа. Они уже обсуждали вопрос о том, чтобы разбить отряд на пары, – это Кризи ему посоветовал. По своему многолетнему военному опыту он знал, что два человека, хорошо знающие привычки, образ мыслей и навыки владения оружием друг друга, действовали в бою гораздо эффективнее, чем отдельные бойцы, даже превосходящие их численностью. Поэтому теперь он писал краткие характеристики на каждого бойца отряда и давал профессиональные советы, как сформировать пары.

Для каждой пары он рекомендовал специальные тренировки, учитывая, в чем бойцы, по наблюдениям Кризи, особенно преуспели за последние несколько недель.

После этого он подготовил список дополнительного оборудования и вооружения, которое пригодилось бы отряду в ходе боевых операций.

И в заключение он набросал замечания тактического характера. Это могло бы пригодиться Джорджу при разработке плана той или иной операции.

Он начал писать около девяти, а закончил далеко за полночь – стол был завален листами бумаги. Потом Кризи встал, потянулся, несколько раз сжал и разжал руки, чтобы кровь прилила к затекшим пальцам, и пошел в спальню.

* * *

Прогресс в подготовке членов отряда был заметен невооруженным глазом. Прошли уже третьи учения, и навыки спецназовцев значительно окрепли, и бойцы об этом знали. Когда они на этот раз столь же откровенно обсуждали результаты тренировки, похвал со стороны Кризи и Джорджа было больше, чем критики.

Поскольку все знали, что Кризи занимается с ними в последний раз, его решили пригласить выпить на прощанье. Сначала Кризи хотел было отговориться под предлогом, что не успеет на последний рейс парома, но ребята все организовали заранее. Вечером специальный патрульный катер береговой охраны должен был доставить его от таможни на пристань Мджарра.

– Наде я уже позвонил, – сказал Джордж. – В восемь она будет тебя ждать в «Глиниглз».

В баре ему подарили галстук с вышитым гербом – черный орел на красно-белых полосах, символизировавших цвета Мальты. Такие галстуки имели право носить лишь бойцы полицейского отряда, и подарок этот свидетельствовал о неофициальной причастности Кризи к подразделению. Джордж произнес небольшую речь, в которой благодарил его за помощь в подготовке молодых полицейских и желал ему в будущем всяческих успехов. После этого стражи порядка позволили себе пропустить по рюмке.

Кризи передал Джорджу записи, сделанные прошлой ночью. Особое внимание он уделил списку оборудования и оружия.

– Вот это производится в России и зависимых от нее странах – приобрести это можно в Ливане.

Джордж усмехнулся.

– Я завтра же приглашу ливанского военного атташе на обед. – Он задумчиво взглянул на Кризи и сказал: – Ты оказал нам неоценимую помощь. Скажи мне, может быть, я тоже могу тебе в чем-нибудь помочь?

Лицо Кризи стало серьезным, хотя голос практически не изменился.

– Да, Джордж, – сказал он без всяких вступлений. – Мне надо знать, вскрывал ли ты мою почту.

Джордж был человеком честным и бесхитростным, ответ сам собой отразился на его смущенном лице. Кризи расслабился, откинулся на спинку стула и отхлебнул пива.

– Ты же сам все знаешь, Кризи, – смущаясь сказал полицейский. – Дело совсем не в личном моем любопытстве, сам понимаешь, просто работа у меня такая. Да и тебя обычным туристом назвать никак нельзя.

– Все в порядке, Джордж. Претензий к тебе у меня нет, но мне очень важно было узнать, кто именно вскрывал это письмо. – Что-то щелкнуло у него в мозгу. – Кто еще из людей в твоем департаменте видел письмо?

– Только я его прочел, – откровенно сказал он, – копий с него сделано не было. Я даже сам его расклеивал и заклеивал.

Кризи улыбнулся.

– Тебе не мешало бы на досуге побольше в этом попрактиковаться.

Джордж улыбнулся ему в ответ, довольный, что Кризи воспринял эту историю с легкой душой, а потом снова стал серьезен.

– Гвидо писал, употребляя очень осторожные выражения, но я все равно понял, что ты затеял. Ты, конечно, знаешь, на какой смертельный риск идешь. Очень хотел бы тебе помочь, но в такого рода делах я участвовать никак не могу.

Кризи кивнул.

– Тем не менее ты возглавляешь разведывательную организацию. Я так понимаю, по роду службы ты обязан доложить в центральное бюро Интерпола о моих планах, или я не прав?

Джордж непонимающе на него посмотрел и спросил:

– О каких планах? – Потом он взглянул на часы. – Давай допивай, а то заставишь моряков ждать. А если к восьми тебя не будет в «Глиниглз», Надя на меня обидится. И правильно сделает.

Мужчины встали, но прежде чем присоединиться к остальным, Джордж добавил:

– У тебя за это время появилось много друзей, Кризи, особенно на Гоцо. Каков бы ни был итог твоего путешествия, не забывай об этом.

– Не забуду, – ответил Кризи. – Спасибо тебе за все.

Это была ночь прощаний. Кризи собирался отвести Надю на ужин в Та Сенк, но, когда он вошел в «Глиниглз», сразу же понял, что здесь им придется задержаться как минимум на час.

Раньше он никогда не заводил себе друзей, и теперь, войдя в бар и увидев шумную толпу, Кризи испытал странное чувство. Здесь собрались все, кого он знал, – рыбаки и фермеры, Шрейк и Бенни, братья Мицци, Пол, Лаура и Джойи. Виктор передал ему кружку пива, а Надя – полученную утром от генерала из Парижа телеграмму. Его просьба была незамедлительно выполнена.

Кризи ощущал не только искреннее тепло окружавших его людей, но и свою принадлежность к ним, причастность к их судьбам. Печали не было, как не было и сомнений в том, уезжать завтра утром или нет. Хотя он и нашел здесь свое счастье, у него ни на миг не возникло желания пересмотреть свое решение. Он слишком долго жил и слишком много повидал на своем веку и потому хорошо понимал: стоит ему забыть о своем решении, как счастью тут же придет конец. Жить здесь дальше с мыслью о том, что задуманное осталось невыполненным, он просто не смог бы.

Его решимость отомстить хранилась в нем, как в запертом на ключ ящике, а утром этот ящик предстояло отпереть. На протяжении нескольких предстоящих недель желание отомстить будет господствовать над всеми его чувствами.

Но в этот последний вечер с друзьями ящик еще был заперт. Печали Кризи не ощущал. Даже Надя была весела. Он решил, что поговорит с ней позже, попытается ей объяснить свои чувства и намерения. Он обязан сделать для нее хотя бы это. Ни разу за последнее время она не пыталась отговорить Кризи от его замыслов. Ни разу – ни единым намеком, ни единым жестом. Его это немного удивляло, но он уже изучил несгибаемую твердость ее характера. Если она принимала какое-то решение, его уже ничто не могло изменить.

Бенни принес еще одну кружку свежего пива и, обратившись к Наде, сказал:

– Позволь мне на минуточку его у тебя увести.

Они вышли на балкон, и большой сильный гоцианец с самым серьезным видом произнес:

– Уомо, если тебе понадобится помощь и первому ты позвонишь не мне, я приду в бешенство.

Кризи улыбнулся.

– Позвоню тебе первому – обещаю.

Бенни удовлетворенно кивнул.

– Ты только пошли сюда, в «Глиниглз», телеграмму, Тони меня в любое время найдет.

Они вернулись в бар, и на этот раз Кризи отвел в сторонку Пола.

– Я тебе денег должен, Пол, – сказал он.

– За что?

– Ты сам отлично знаешь, – ответил Кризи. – Я жил в твоем доме больше двух месяцев и съел гору еды, а она стоит денег.

Пол улыбнулся.

– Хорошо, – ответил он. – Значит, я тебе был должен платить пятнадцать фунтов в неделю – именно столько получает у нас батрак на ферме. Так что, думаю, мы квиты. – Он поднял руку, чтобы прекратить все дальнейшие разговоры на эту тему. – Кризи, мне ни за что не удалось бы этим летом найти другого такого работника. Это я серьезно тебе говорю. Так что давай замнем эту проблему для большей ясности.

Пол вернулся к остальным, и Кризи ничего не оставалось делать, как только последовать за ним.

Через несколько минут он со всеми распрощался и вышел с Надей из бара.

Они чувствовали себя как молодые влюбленные на первом свидании. Ни ощущения разлуки, ни горечи предстоявшего расставания не было.

В ресторане они сели за столиком на террасе и заказали рыбу. Несмотря на великолепно приготовленное блюдо, Надя с Кризи решили, что лещ, которого запек для них Салву, был лучше. Выпив бутылку холодного вина, они заказали еще одну. Для Кризи этот ужин имел особое значение. Он знал, что уже утром его мысли будут заняты совсем другим. Надя же всем своим поведением старалась его поддержать и ободрить. Он думал о том, что оставляет на Гоцо. Ему бы очень не хотелось вспоминать о печальном, а она не давала ему к этому никаких поводов. Каждым своим жестом Надя как бы подчеркивала собственную независимость и силу. Это было лучшим средством облегчить то чувство вины, которое подспудно отягощало совесть Кризи.

После ужина они отправились в «Барбареллу» – Кризи хотел попрощаться с Ченсу. Заплатить за напитки тот ему не позволил.

– Сегодня вечером вы с Надей – мои гости.

Кризи пригласил Надю на танец, но она отрицательно покачала головой.

– Сейчас почти полная луна. Пойдем искупаемся вместе напоследок.

Они допили, что оставалось в стаканах, вернулись на ферму и по тропинке прошли через скалы к заливчику. В холодной воде Кризи обнял Надю – кожа ее была гладкая и скользкая, как мокрое стекло.

Она отдалась ему на плоской скале. Кризи лежал на спине, чтобы твердость скалы доставляла неудобства только ему. Но, когда Надя склонилась над ним, он не ощущал ничего, кроме ее жаркой и податливой плоти. Как всегда, они любили друг друга медленно, их страсть нарастала постепенно и равномерно. Он смотрел на ее небольшие, еще не обсохшие и блестевшие в лунном свете груди, на овал лица и бездонные глаза, прищуренные от блаженства. Они одновременно достигли пика наслаждения, она застонала и сильнее обвила его тело.

Потом он говорил, а она сидела, обнаженная, обхватив колени руками, и слушала его, не отводя пристального взгляда от его лица.

Он рассказывал ей о том, что собирается сделать и почему, описывал свое духовное и физическое состояние, когда приехал в Неаполь, говорил, как Гвидо и Элио помогли ему подыскать подходящую работу. Рассказывал, как складывались его отношения с Пинтой в самые первые дни, как он накричал на девочку и как потом медленно, но неуклонно их отношения развивались по восходящей и превращались в нечто большее, чем дружба.

Кризи был странно красноречив. Наверное, впервые в своей жизни он смог подобрать правильные слова для того, чтобы полностью выразить бушевавшие в нем чувства. Может, так на него подействовала эта волшебная ночь и то, что они только что выпустили друг друга из объятий, а может, просто потому, что он любил эту женщину, которая с таким вниманием его слушала. Он нашел самые точные выражения, чтобы передать всю горечь непоправимой трагедии случившегося.

Кризи рассказал Наде о том дне, когда девочка подарила ему на день рождения золотое распятие, сознавшись, что это, наверное, был самый счастливый день в его жизни. Его слова возвращали Пинту к жизни, и Надя понимающе кивала, когда он говорил, как девочка была весела, как много она знала и хотела узнать, о ее любви к жизни.

И последний день он описал ей до мельчайших подробностей, как ее похитили и как она кричала из машины бандитов, когда он, тяжело раненный, ничком лежал в траве и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом рассказал, как очнулся в больнице, еще не зная, удастся ему выжить или нет, но страстно желая этого, потому что все время в ушах его стоял тот последний крик ребенка, полный боли.

После этого он рассказал, как Гвидо сообщил ему о смерти Пинты.

Когда Кризи смолк, заливчик, казалось, окутала гулкая тишина. Надя подняла лицо, и в неясном лунном свете Кризи увидел слезы у нее на щеках.

– Я не потому плачу, Кризи, что ты уезжаешь. Я сказала себе, что не сделаю этого, по крайней мере пока ты еще здесь. – Голос ее дрожал и срывался. – Я плачу по Пинте. Мне сейчас кажется, что я знала ее так же близко, как ты. Пока ты говорил о ней, девочка предстала передо мной, как живая. Я видела ее так, будто это был мой собственный ребенок, и, когда ты говорил о ее смерти, мне отчетливо, как наяву, представилось, как это произошло, потому я по ней и плачу.

Слова Нади принесли ему утешение. Она смогла понять, почему ему было так необходимо уехать, несмотря на всю свою любовь к ней.

Он лишь произнес:

– Я люблю тебя.

– Я знаю. Только не думала, что ты мне скажешь об этом.

– Я и не собирался.

– А почему все-таки сказал?

– Не знаю. Может быть, из-за того, что честно рассказал тебе о Пинте и хотел, чтобы ты знала все, до конца, потому что завтра я уезжаю. Хотя на самом деле, скорее всего, это уже никакой роли не играет.

– Ты ошибаешься, Кризи, это имеет очень большое значение.

Ей хотелось сказать что-то еще, но она дала себе зарок до его отъезда не плакать и не говорить ему об этом. Надя встала со скалы и повернулась лицом к освещенному луной морю.

– У тебя есть хоть какой-нибудь шанс выйти из этой операции живым? – спросила она.

– Очень небольшой, – честно ответил Кризи.

– Но если все же случится так, что ты уцелеешь, ты вернешься сюда ко мне?

Надя повернулась к нему, и он встал на ноги.

– Да, но ты меня не жди. Кончать жизнь самоубийством я не собираюсь. И если есть хоть один шанс из ста, что выживешь, это уже не самоубийство – но, Надя, в данном случае расклад именно такой. – Он шагнул вперед и обнял ее. – Поэтому не надо меня ждать.

– Я только хотела знать, – произнесла она. Потом крепко и страстно его поцеловала и с большим внутренним напряжением сказала: – Сделай это, Кризи! Убей их всех, они это заслужили. Я ненавижу их, ненавижу их так же, как и ты. – Потом крепко его обняла, ощущая силу его тела, гладя руками мускулы его спины и плеч. Голова ее уперлась ему в подбородок. – Обо мне не беспокойся. Не думай обо мне. Помни только о них и о том, что они сделали с девочкой. – Голос ее был полон ненависти, которую он ощущал почти физически, и эта ненависть укрепляла его решимость. – Я каждое утро буду ходить с матерью в церковь и молиться, молиться о том, чтобы ты их убил. Исповедоваться не стану – только буду просить Господа о том, чтобы ты убил этих подонков. А когда ты умрешь – или вернешься обратно, – тогда я исповедаюсь.

Они взяли одежду и пошли к дому. То, что Надя ему сказала, и то, что она чувствовала, глубоко тронуло Кризи.

Больше она не хотела заниматься любовью. Спать тоже не хотела. До рассвета оставалось всего несколько часов. Она лежала рядом, голова ее покоилась на его груди, он ровно дышал.

С первыми лучами зари Надя освободилась из его объятий, встала и пошла в соседнюю комнату паковать его вещи. Сверху она положила в сумку магнитофон. Полдюжины кассет вошли в боковое отделение. Потом, чуть заметно улыбнувшись, она их вынула, выбрала одну и вставила внутрь, чтобы, нажав на кнопку, ее можно было сразу же прослушать.

После этого спустилась на кухню, приготовила завтрак, сварила кофе, все поставила на поднос и поднялась обратно в спальню.

* * *

Сначала ему надо было на пароме добраться до Мальты. Джойи положил сумку Кризи в «лэндровер» и сел за руль. Лаура его обняла, поцеловала в щеку и пожелала удачи. Он прижал ее к себе и поблагодарил за то, что она помогла ему вернуть былую силу.

Потом он пожал руку Полу.

– Все в порядке, Пол?

– Нормально, Кризи.

Надя решила до парома его не провожать. Она обняла его, крепко поцеловала в губы и пожелала удачи. Потом вернулась к родителям, и «лэндровер» выехал на дорогу. На лице не отражалось ровным счетом никаких чувств.

Полчаса спустя она смотрела, как «Мелиталэнд» отплывал от пристани. Надя знала, что Кризи был в рулевой рубке вместе с Виктором и Микеле. Когда паром отчалил из бухты, она увидела, что Кризи вышел из рубки на капитанский мостик, обернулся в сторону дома и помахал ей рукой. Она махнула в ответ и стояла, пока паром не обогнул Комино и не скрылся из виду. Лишь тогда она спустилась на кухню, чтобы помочь по хозяйству матери. Лаура не понимала, что творится с ее дочерью – ведь гоцианцы по натуре своей очень эмоциональны, а лицо Нади было совершенно бесстрастно.

Вечером Надя пошла прогуляться по тропинке в направлении Рамлы, взобралась на вершину холма и увидела вдали белый пароход, он вышел из большого залива и направлялся на север.

Салву, еще работавший на своем поле, заметил Надю. Он собрался было ее окликнуть, но, увидев корабль, передумал.

Лишь когда в сгущавшихся сумерках корабль скрылся за линией горизонта, Надя спустилась с холма и медленно побрела домой. В комнате, где они жили с Кризи, она разделась и легла в постель. Потом взяла его подушку и прижала ее к животу.

Она плакала всю ночь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 14

Двое арабов торговались настойчиво и упрямо: или все, или ничего. Без ракетных установок они отказывались покупать пятьдесят автоматов и пятьсот гранат. Тем самым они загоняли Леклерка в угол.

Как и многие другие торговцы оружием, он имел полуофициальное прикрытие. Его обеспечивали структуры, курировавшие национальную оборонную промышленность. Человек, с которым Леклерк был связан в министерстве, откровенно сказал, что этим арабам продавать ракетные установки нельзя. Это условие чисто политического характера. Хотя специальный сертификат удостоверял, что конечным пользователем установок будет небольшое государство Персидского залива, в соответствии с условиями отгрузки товар должен быть доставлен в Бейрут. А это означало, что грузополучателем мог оказаться кто угодно – левые или правые экстремисты, фалангисты. Организация освобождения Палестины или четвертый отряд ливанских бойскаутов.

Леклерк вздохнул: предстоял еще один неприятный разговор с его человеком из министерства.

– Возможно, пару установок я смог бы вам достать, – сказал он арабу с лицом хищной птицы, который выглядел постарше.

– Но нам нужно как минимум шесть, мсье Леклерк, – сказал он на прекрасном французском языке. – В противном случае мы передадим наш заказ в другую фирму, возможно, в Монте-Карло.

Леклерк снова вздохнул и мысленно выругался. Этот проклятый американец из Монте-Карло хотел весь бизнес под себя подмять. Уж он-то точно продаст им ракетные установки, причем в таком количестве, что хоть третью мировую войну развязывай.

– Хорошо, я выясню, что можно сделать. – Он встал из-за стола. – Позвоните мне завтра в одиннадцать утра.

Они обменялись рукопожатиями, и Леклерк проводил их до дверей кабинета.

Кризи сидел в приемной и листал какой-то журнал.

– Проходи, – сказал Леклерк. – Я сейчас приду.

Когда хозяин кабинета вернулся, Кризи рассматривал фотографии различных видов оружия, которыми были увешаны все стены. Француз указал ему на стул, а сам сел на свое место за письменным столом. Они долго и пристально смотрели друг на друга. Первым нарушил неловкое молчание Леклерк.

– Выглядишь ты отлично. Не сравнить с нашей последней встречей.

– Тогда я был просто опустившимся алкашом, – коротко ответил Кризи.

Леклерк первым решил выяснить отношения.

– Зря ты сказал Гвидо, чтобы он на меня надавил и припугнул.

Леклерк был высоким, цветущим мужчиной, постриженным по последней моде, с ухоженными руками. Он начал немного полнеть, и этого уже не мог скрыть даже прекрасно сшитый темно-серый костюм. Теперь Леклерк был похож на удачливого биржевого дельца, но Кризи знал его еще в те годы, когда он был безжалостным наемником. Торговец оружием вздохнул и пожал плечами.

– Кризи, друзьями мы не были никогда. Но так сложилось не по моей вине. К тому же я – твой должник, и с меня причитается по двум счетам: ты спас мне жизнь в Катанге, и одного этого уже вполне достаточно. Но я тебе обязан еще и за Родезию, где ты помог мне получить очень выгодный заказ – я на нем тогда прилично подзаработал. Так что я тебе с радостью помогу и без разговоров Гвидо о похоронах, как в цветном кино.

– За Родезию ты мне ничего не должен, – ответил Кризи. – Мне платили там как советнику. Просто так случилось, что ты смог предложить моему руководству то, в чем у него была тогда нужда.

– Хорошо, – согласился Леклерк, – но Катанга – совсем другое дело. Попытайся наконец смириться с тем фактом, что кроме Гвидо есть и другие люди, считающие тебя своим другом, вне зависимости от того, что ты сам по этому поводу думаешь.

В наступившей тишине Леклерк вдруг испытал чувство, близкое к потрясению: Кризи улыбнулся, улыбнулся широко и открыто.

– Ладно. Спасибо тебе, – сказал он. – Считай, что я твой намек понял.

Леклерк медленно приходил в себя, осознавая, что сидевший перед ним человек действительно сильно изменился. И дело было не только в его физической форме – француз знал Кризи в те годы, когда его тело было настолько отлаженным и совершенным механизмом, насколько это вообще можно себе представить. От него все еще исходила скрытая угроза, но такой искренней и открытой улыбки Леклерк никогда раньше на его лице не видел.

– Из того, о чем я тебя просил, у тебя есть все? – спросил Кризи.

– Да. Учитывая, что ты дал мне некоторую свободу действий, а оружие и оснащение тебе нужно самое разное, я подготовил несколько вариантов. Сам выберешь, что тебе больше подойдет. – Он взглянул на часы. – Давай сейчас пообедаем, а потом пойдем ко мне на склад. Мои люди тем временем все подготовят.

Кризи кивнул, но со стула не поднялся. Казалось, он о чем-то размышляет. Потом он принял решение.

– Скажи, Леклерк, у тебя есть связи, через которые можно достать липовые документы – паспорт, водительское удостоверение и тому подобное?

– Да, я могу это устроить. Какой страны?

– Французские, бельгийские, канадские, американские. В принципе, значения не имеет, важен только язык. Я сносно говорю по-французски, а по-английски – с сильным американским акцентом. Проблема в том, что мне эти документы понадобятся очень скоро – через четыре-пять дней, не позже.

Загибая пальцы, Леклерк стал считать.

– Самое простое – французские документы, – в конце концов ответил он, – но только при том условии, что во Франции ты ими пользоваться не будешь.

– Не буду, как и оружием. Даю тебе слово.

Леклерк кивнул.

– Гвидо уже говорил мне об этом. Фотографии у тебя с собой есть?

Кризи сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул конверт и положил его на стол.

– Здесь двенадцать карточек. Мне нужны все документы, которые есть у любого француза в зарубежной поездке.

Леклерк взял конверт и, не раскрывая, бросил в ящик стола.

– Хорошо, сегодня вечером я узнаю, что и когда можно будет придумать. – Он слегка засмущался. – Это будет недешево, Кризи. Дело не во мне, пойми меня правильно. Я с тебя никаких комиссионных брать не собираюсь. Но придется платить еще и за срочность.

Кризи снова улыбнулся.

– Ладно, пойдем обедать.

Пока они шли к двери, Леклерк подумал, что, если Кризи ему еще раз улыбнется, он либо напьется до потери пульса, либо просто концы отдаст.

* * *

«Толетела» причалила в марсельской гавани прошлой ночью. Сойдя на берег, Кризи взял такси до железнодорожного вокзала, где в камере хранения забрал черный кожаный портфель. В привокзальном ресторане он нашел свободный столик, заказал кофе и вынул из кармана письмо Гвидо. Нашел там цифры кода числового замка и открыл портфель. Сверху в нем лежал большой конверт из толстой вощеной бумаги. В пакете был ключ, подробная карта Марселя и документы – паспорт и другие бумаги на имя Луиджи Ракки, импортера овощей из Амальфи, а также документы на фургончик «тойоту».

Кризи разложил перед собой карту Марселя, нашел на ней небольшой кружок, обведенный чернилами, и прочел инструкции, написанные на полях. После этого убрал все обратно в портфель и закрыл замок. Потягивая ароматный кофе, он внимательно оглядывал ресторанчик и перрон вокзала, который был хорошо виден сквозь стеклянные стены.

Но думал он в это время о Гвидо. Без помощи друга провести операцию было бы несравнимо труднее. Кризи знал, что Луиджи Ракка действительно существует и импортирует овощи, хотя и не подозревал о том, что имя его на время позаимствовали. Известно ему было и то, что фальшивый паспорт и другие документы изготовил самый известный неаполитанский специалист по подделкам, а такого рода мастерами Неаполь всегда славился. Кризи знал, что, когда окажется в Италии, все уже будет полностью подготовлено к проведению операции. Через неделю он начнет убивать своих врагов.

Должно быть, подумал Кризи, фургончик перегнал в Марсель Пьетро. Они с Гвидо, скорее всего, уже обсудили вопросы, связанные с их личной безопасностью, и все предусмотрели на то время, когда начнут разворачиваться события.

Он допил кофе и взял такси до центрального телеграфа. Там он получил две посылки, присланные из Парижа и Брюсселя. После этого нашел небольшую гостиницу и поселился там под именем Луиджи Ракки.

* * *

Их шаги по каменному полу гулким эхом отдавались в огромном помещении склада. Вдоль стен, опутанных лабиринтом труб, проводов, противопожарных приспособлений и устройств охранной сигнализации, стояли упакованные ящики разной величины. Кризи вдыхал знакомые запахи арсенала с медным привкусом смазки оружия. Вход в ту секцию, куда они направлялись, был закрыт тяжелыми металлическими шторами и стальными дверями на висячем замке.

Леклерк отпер ее и щелкнул выключателем. Замигали трубки люминесцентных лампочек над головой, осветив два длинных металлических стола – один пустой, а другой заваленный самым разным оружием и боевым снаряжением.

Леклерк остался стоять у двери, а Кризи прошел ко второму столу, разглядывая разложенное по типам и моделям оружие. Потом вернулся назад и остановился перед первой группой образцов – это были пистолеты. Леклерк тоже подошел к столу.

– Ты просил один сорок пятого калибра, а второй – поменьше и полегче. – Он сделал рукой широкий жест. – Выбирай, все перед тобой.

На столе лежало с дюжину моделей производства разных стран. Некоторые были с глушителями. Кризи выбрал «Кольт-1911» и английский «веблей» тридцать второго калибра. Леклерк с недоумением посмотрел на Кризи, когда тот остановил свой выбор на «веблее».

– Я тебя понимаю, – ответил на немой вопрос француза Кризи. – Он, конечно, немного устарел, зато надежный. Кроме того, я к нему привык. – Кризи повернулся и переложил оба пистолета на пустой стол, потом взял к ним два навинчивающихся глушителя и положил рядом. – Мне нужно по пятьсот патронов к каждому.

Леклерк сделал соответствующие пометки в блокноте. Они пошли дальше – к автоматам. Их было четыре образца – израильский «узи», английский «стерлинг», датский «мадсен» и тот, к которому у Кризи сразу же сама собой потянулась рука, – «ингрэм» десятой модели. Его металлический приклад находился в сложенном состоянии. Длина самого автомата составляла всего десять с половиной дюймов, он выглядел скорее как большого размера пистолет, а не как автомат, при том что скорострельность его превышала тысячу выстрелов в минуту.

– Ты им раньше когда-нибудь пользовался? – спросил Леклерк.

– Да, во Вьетнаме. Самое его главное преимущество – размер. Скорострельность у него великовата, но эта игрушка – именно то, что сейчас мне нужно. У тебя нет к нему глушителя?

– Через пару дней смогу достать.

– Отлично, – сказал Кризи и переложил автомат на второй стол. – К нему мне нужно восемь обойм и две тысячи патронов.

Дальше лежали снайперские винтовки – модифицированная М-14 с виверовским прицелом и английская Л-4 А-1 со стандартным прицелом тридцать второго номера. Кризи выбрал М-14.

– У нее двойная подача, – заметил он. – Я возьму к ней пару магазинов и обычную упаковку патронов.

Они перешли к ручным ракетным установкам.

– Здесь думать не о чем, – сказал Кризи. – Я могу взять только РПГ-7.

Леклерк усмехнулся и поднял со стола толстый цилиндр.

– Я бы миллион их мог продать, если б только смог столько достать.

Он взял цилиндр за оба конца и согнул – крепление посредине было отвинчено. Взглянув на устройство, Кризи удовлетворенно кивнул.

– Поражение «Д», – сказал он. – Тем лучше. Какая у ракет стандартная упаковка?

– Ящики по восемь или двенадцать штук, – ответил Леклерк, свинтив обе половины установки и положив ее рядом с «ингрэмом».

– Тогда – ящик с восемью ракетами, – проговорил Кризи, переходя к гранатам.

Он выбрал английские осколочные гранаты тридцать шестого номера и фосфорные восемьдесят седьмого.

– Твои ребята смогут смастерить упаковки по пятнадцать штук в каждой?

– За этим дело не станет, – ответил Леклерк.

Потом Кризи взял со стола двуствольное ружье, походившее на обрез, потому что стволы и приклад у него были укорочены. Он сломал его, заглянул в стволы на просвет, потом закрыл и положил вместе с гранатами.

– Мне надо к ней пару коробок патронов с дробью, – сказал он Леклерку, который тут же сделал в блокноте еще одну пометку.

После этого Кризи отобрал прибор ночного видения «трилукс», кинжал военного образца в ножнах и десантный жилет с массой карманов и креплений.

В самом конце стола на небольшом металлическом подносе лежало несколько странных небольших предметов.

– Самые последние модели, – сказал Леклерк. – Тебе, наверное, раньше с такого рода устройствами сталкиваться не доводилось.

Кризи вертел в руке небольшой продолговатый металлический цилиндр. С одного его конца на полдюйма выступала тоненькая иголочка.

– С таким типом детонатора я уже имел дело, только без таймера.

Леклерк взял с подноса металлический цилиндрик несколько другой конфигурации. Сбоку на нем выступали два зубчика, чем-то напоминавшие электрический штепсель. Развинтив цилиндрик, он показал Кризи кадмиевую сотовую батарейку и два небольших циферблата с делениями. Потом подключил таймер к детонатору. Длина устройства в собранном виде составляла меньше двух дюймов, а диаметр не превышал трех четвертей дюйма. На лице француза мелькнула легкая усмешка.

– Электроника очень все упростила. Гвидо просил меня достать килограмм пластиковой взрывчатки. Она уже тебя ждет, только хранится в другом месте.

– Хорошо, – сказал Кризи, внимательно оглядывая стол. – Это, пожалуй, все, что мне нужно.

Леклерк тоже смотрел на отобранное Кризи оружие. Снаряжать Кризи доставляло ему чисто профессиональное удовольствие. Он не знал, зачем старому знакомому понадобился весь этот арсенал, и не собирался расспрашивать его, ни минуты не сомневаясь, что узнает обо всем из итальянских газет в ближайшее время.

– Ты сможешь достать мне хорошую легкую наплечную кобуру для «веблея» и поясную – для «кольта»?

Леклерк кивнул.

– К «кольту» будет прилагаться обычная брезентовая.

– Прекрасно. – Кризи вынул сантиметр и блокнот. – У тебя здесь нет, случайно, под рукой складного метра? – спросил он.

– Конечно, есть.

Леклерк прошел в основное помещение хранилища за складной линейкой, а Кризи, пока он не вернулся, стал действовать с помощью гибкой полоски сантиметра.

* * *

– Куда тебя подбросить?

– Куда-нибудь поближе к бухте, где ловят рыбу.

Называть гостиницу Кризи не хотел. Хотя он и решил, что на Леклерка можно положиться, но старые привычки оказались сильнее.

Француз спросил:

– Чем-нибудь еще я могу тебе помочь в Марселе? Может быть, ты по женской ласке истосковался?

Кризи усмехнулся и покачал головой.

– Мне казалось, что ты оружием больше привык торговать.

– Брось, ты же сам прекрасно знаешь, как это бывает, – ответил Леклерк. – Когда тебе нужно что-то продать, ты из кожи вон вылезешь, чтобы заманить клиента и ублажить его. Хуже всего иметь дело с арабами – у них дома такая скука!

– Зато, думаю, они лучшие твои покупатели, – заметил Кризи. – Арабы столько воюют, что могут обеспечить заказами половину европейских военных заводов.

– Так оно и есть, – пробурчал Леклерк. – А дальше будет еще лучше – или хуже, это зависит от точки зрения. Исламское возрождение означает не что иное, как новые войны. Это вера неистовая, призывающая к насилию. – Он взглянул на Кризи. – Там кроме торговцев оружием могут пригодиться люди твоего склада. Для воинов вроде тебя работы там – непочатый край.

Кризи пожал плечами.

– Может быть.

Они затормозили у причала, и Кризи распахнул дверцу автомобиля.

– Значит, до десяти вечера в четверг, – сказал он на прощанье.

Леклерк кивнул.

– Я буду ждать.

* * *

Взглянув на карту Марселя, Кризи попросил водителя такси подбросить его до угла улицы Сент-Оноре. В гостинице он переоделся и теперь – в джинсах и джинсовой рубашке – больше походил на рабочего человека. Американец смотрел по сторонам, пока машина везла его на восток. Марсель ему нравился. В этом городе было легко затеряться. Каждый здесь занимался только своими делами. Город был настоящим раем для торговцев наркотиками и оружием и просто для тех, кому хотелось, чтобы по той или иной причине их оставили в покое.

Машина остановилась, Кризи расплатился с водителем и минут десять шел до перекрестка с улицей Катина. Там он несколько минут стоял, наблюдая за прохожими.

Это была самая окраина города, где жили в основном рабочие. Обшарпанные жилые дома, небольшие мастерские и фабрики. Неподалеку в ряд стояло несколько запертых гаражей. Он подошел к гаражу под номером 11, не оглядываясь, сунул ключ в замочную скважину, отпер дверь и вошел внутрь. Потом включил свет и закрыл дверь.

Почти все пространство гаража занимал темно-серый микроавтобус «тойота». С одного бока шла надпись, сделанная черными буквами: «Луиджи Ракка – торговля овощами».

Фургончик выглядел изрядно потрепанным, но Кризи знал, что его двигатель и подвеска в идеальном состоянии. Он отворил заднюю дверцу. На полу лежал смотанный электрический провод с штепсельной вилкой на конце. Он чуть улыбнулся предусмотрительности Гвидо, взял вилку и воткнул ее в розетку, вмонтированную в стену гаража. В машине ярко вспыхнула лампочка, осветив все, что там лежало: длинные доски, несколько мешков с обрезками ситца, большой рулон толстого войлока, деревянная скамья с прикрученными к ней тисками и большой набор инструментов. Кризи вынул все это из кузова и сложил позади машины, потом внимательно осмотрел переборку, отделявшую кузов от кабины. Достав из ящика с инструментами отвертку, он осторожно, чтобы не поцарапать краску, отвинтил шурупы, которыми крепилась фальшивая панель. Она легко отошла, открыв пустое пространство. По ширине и высоте оно соответствовало габаритам кузова. Кризи довольно хмыкнул, аккуратно снял ложную переборку и прислонил к стене гаража. После этого он вынул из кармана сантиметр и блокнот и измерил точный объем секретного отсека.

Сравнив полученные результаты с записями, сделанными на складе Леклерка, Кризи набросал приблизительный план размещения своего груза в отсеке и приклеил листок к внутренней стороне двери гаража.

Следующие два часа он измерял доски и распиливал их небольшой ручной пилой.

Время от времени он делал перерыв, и так как уже стемнело, он минут по десять прогуливался около гаража, чтобы подышать прохладным ночным воздухом и слегка проветрить мозги. Закончив все дела в гараже, он поужинал в небольшом уютном бистро.

В восемь утра на следующий день Кризи снова был в гараже. Там он проработал до полудня, потом пошел обедать в то же самое бистро. Блюда в нем были незамысловатые, но приготовленные из свежих продуктов. Его рабочая одежда и разговорный французский язык оказались очень к месту, делая Кризи похожим на большинство обычных завсегдатаев бистро.

К середине дня он закончил возиться с досками и стал устанавливать распиленные куски в секретном отсеке. Сначала он вставил тяжелую раму, потом принялся за перегородки, точно их укрепляя в намеченных местах. После этого он отошел на пару шагов назад и критическим взглядом окинул результаты своего труда. Отсек напоминал гигантскую детскую головоломку. В четверг Кризи должен заполнить все образовавшиеся ячейки.

Вернувшись в гостиницу, он нашел в адресной книге телефон агентства по аренде автомобилей и договорился о найме на сутки грузового фургончика «фиат» на имя Луиджи Ракки.

* * *

Леклерк ждал его вместе с одним из своих людей. Больше на улице никого не было. В самом начале одиннадцатого из-за угла выехал темно-синий «фиат» и остановился в сотне метров от них. Кризи дважды мигнул фарами и выключил ближний свет.

– Иди к другому углу и жди там, – сказал Леклерк своему малому. – Обратно не возвращайся, пока «фиат» не уедет.

Когда часовой исчез в сгущавшихся сумерках, фургончик подъехал ближе.

– Как дела? – спросил Кризи, вылезая из кабины.

– Все в порядке, – ответил Леклерк и стал отпирать склад.

Сразу же за дверью, на автопогрузчике стояли три деревянных ящика, каждый из которых был, соответственно, помечен буквами «А», «Б» и «В». Леклерк пояснил:

– Здесь – амуниция, здесь – оружие, а здесь – остальное снаряжение.

Через пару минут все три ящика были погружены в фургончик, и Кризи снова сел за руль. Леклерк сказал:

– Завтра днем приезжай ко мне в контору. Все твои бумаги будут готовы.

Минут сорок Кризи петлял по городу. Потом, убедившись, что за ним никто не следит, он доехал до улицы Катина и припарковался метрах в пятидесяти от гаража. Заглушив двигатель и выключив подфарники, он сидел в машине минут тридцать, прислушиваясь и наблюдая за тем, что происходит вокруг. Потом снова завел машину и поставил ее так, что дверца фургончика уперлась в ворота гаража. Он быстро перенес три ящика из грузового отсека «фиата» в гараж. Потом запер ворота и поехал к себе в гостиницу, не забывая все время поглядывать в зеркальце заднего обзора.

Рано утром на следующий день он вернул арендованный фургончик и к девяти часам снова был в гараже. Сняв крышки со всех трех ящиков, Кризи по очереди положил оружие, коробки с амуницией, боеприпасами и гранатами на заранее подготовленные места в секретном отсеке. Потом лоскутными обрезками заложил все оставшиеся пустоты между грузом и стенками переборок и укрыл весь отсек толстым слоем войлока. Аккуратно прислонил к нему фальшивую металлическую панель и осторожно, чтобы не повредить краску, завинтил все винты так, что перегородка встала на прежнее место. Кризи постучал по ней. Звук всюду был одинаково глухим. После этого он, перемещая вес тела, стал раскачивать фургончик на подвеске, проверяя, не сместился ли у него центр тяжести.

Все в порядке, решил он: оружие тщательно запаковано и готово к транспортировке.

* * *

Леклерк перебросил через стол конверт. Кризи взял его документы и пристально их осмотрел.

– Неплохо сделано, – сказал он. – Лучше, чем я ожидал. Сколько с меня?

– Фирма веников не вяжет, – как бы оправдываясь, сказал он. – Одиннадцать тысяч франков.

– Документы того стоят, – заметил Кризи и вынул из кармана толстую пачку денег. – Ты уже договорился с Гвидо о форме и сроках оплаты за весь остальной товар?

Леклерк кивнул.

– Он переведет деньги на мой счет в Брюсселе. – После небольшой паузы он добавил: – Я тебе все по себестоимости отдал – мне с тебя гроша лишнего не надо.

– Спасибо, – сказал Кризи и слегка улыбнулся. – Теперь мы квиты.

Леклерк тоже улыбнулся в ответ и встал.

– Неужели ты так дешево ценишь мою жизнь? Я бы за нее дал дороже.

Кризи поднял руку.

– Когда речь идет о том, чтобы добром расплатиться за добро, дело в жесте, а не в цене. Я, кстати, в курсе того, что ты сотрудничаешь с правительством. Мне бы не хотелось, чтобы о нашей сделке стало кому-нибудь известно. Если все-таки кто-нибудь на тебя надавит, придумай что-нибудь о моей работе на родезийцев. Что касается документов, о них не говори никому, даже Гвидо.

Леклерк усмехнулся.

– Понял. Когда надо, я могу выглядеть невинно, как агнец Божий. Удачи тебе, Кризи.

В дверях американец сказал:

– У тебя со мной было много хлопот. Я тебе за это очень признателен. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, дай мне знать через Гвидо.

Леклерк собрался было сесть в свое кресло, но, выслушав Кризи, так и застыл, чуть согнув ноги и открыв рот. Потом медленно сел, откинулся на спинку и осенил себя крестным знамением. Все-таки случаются иногда на свете чудеса.

Глава 15

Гвидо стоял на террасе и смотрел в бинокль, как бело-голубой паром входит в гавань. Он нисколько не сомневался в том, что с документами все будет в порядке, но таможенники всегда осматривают автомобили, прибывающие на пароме из Марселя, самым тщательным образом.

С парома спустили сходни. На пристань хлынул поток частных машин, выстроенных полицией в три ряда. За ними съехало несколько грузовиков и трейлеров. Последним на пристани появился серый фургончик. Гвидо заметил, как Кризи вышел из кабины и со скучающим видом прислонился к микроавтобусу. Одет он был в джинсовый комбинезон, в руке держал большой конверт из плотной коричневатой бумаги, время от времени равнодушно похлопывая им себя по коленке.

Таможенник подошел к Кризи только минут через двадцать. К этому времени на террасу пансиона вышел Пьетро.

– Он приехал?

– Да, – буркнул Гвидо, не отрывая пристального взгляда от причала.

Таможенник внимательно просмотрел бумаги Кризи, потом обошел фургончик и остановился у его задней дверцы. Кризи открыл ее, чиновник вернул ему конверт с документами и влез в кузов. Казалось, прошла целая вечность, пока он не вынырнул из машины, держа что-то в руках. Гвидо напрягся и подался вперед, регулируя бинокль, чтобы четче видеть происходившее. В конце концов ему удалось разглядеть, что прихватил таможенник. Кризи с безразличным видом кивнул блюстителю закона, и Гвидо перевел дух.

– Что это у него? – спросил Пьетро.

– Арбуз! – ответил Гвидо. – Этот мерзавец выклянчил у Кризи арбуз.

Пьетро рассмеялся.

– Да, цену он запросил небольшую.

Серый фургончик медленно двинулся в направлении ворот. Там ждать пришлось недолго, через пару минут он выехал за территорию порта и влился в поток движения. Гвидо отнял бинокль от глаз и взглянул на часы.

– Он позвонит сюда в течение часа, и мы где-нибудь с ним пообедаем. Ты сам сможешь здесь по хозяйству управиться?

– Конечно, – ответил Пьетро. – Пожелай ему от меня удачи.

– Обязательно. Скоро она ему очень понадобится.

* * *

Гвидо вошел в ресторан, держа в руках брезентовую сумку. В дверях он на минуту остановился, чтобы глаза привыкли к полумраку. Был полдень, и кроме Кризи, сидевшего за угловым столиком, и скучающего официанта, в зале никого не было. Кризи встал, Гвидо подошел к нему, и они тепло обнялись.

– Пребывание на Гоцо пошло тебе на пользу, – сказал Гвидо, критически оглядев друга. – Ты лет десять там скинул.

Кризи улыбнулся.

– Тебе все приветы передают.

Они сели за столик и заказали легкий обед – салат и витые спагетти с рубленым мясом.

– В Марселе все прошло нормально? – спросил Гвидо, как только официант отошел.

– Все отлично, – ответил Кризи. – Леклерк очень мне помог. Сказал, что не надо было ему угрожать.

Гвидо ухмыльнулся.

– Ничего страшного, особого вреда это не принесло. Как там Надя?

Вопрос немного смутил Кризи.

– С ней все в порядке. А откуда ты знаешь?

– Птичка на хвосте принесла.

Гвидо рассказал другу о Надином телефонном звонке, о том, как он напрасно пытался убедить ее оставить свои замыслы и намерения.

– Да, это ее не остановило.

– Как она восприняла твой отъезд?

Кризи пожал плечами – реакция Нади озадачивала его самого.

– Как самое обычное дело. Никаких слез, никаких эмоций – странная она.

Подошел официант, поставил перед ними тарелки с едой и бутылку вина, потом вернулся в свой закуток.

– В Марсель я посылал Пьетро, – сказал Гвидо. – В основном это он по твоим делам бегал – и здесь, и в Риме, и в Милане.

– Хороший он парнишка, – с благодарностью заметил Кризи.

Какое-то время они ели в молчании. Кризи не надо было спрашивать Гвидо о том, насколько можно полагаться на Пьетро, но что-то сказать было необходимо.

– Ему, возможно, будет угрожать опасность.

Гвидо кивнул.

– Когда все начнется, я отошлю его на Гоцо, он там побудет, пока эта заваруха не кончится. Как-никак, отпуск свой он давно уже заработал.

– Да, ты прав, – согласился Кризи и повторил: – Он – очень неплохой паренек. Ты без него сможешь один управиться?

– На это время я закрою пансион, буду готовить только обеды и ужины для постоянных посетителей. Это легко.

Гвидо расстегнул сумку и вынул из нее пять связок ключей, две карты и тоненькую папку с бумагами. К каждой связке был прикреплен аккуратный ярлычок.

– Это – ключи от квартиры в Милане, – сказал он, – от коттеджа в Виджентино, расположенного сразу же за городом, от «Альфетты-ЖТ», от квартиры в Риме и «Рено-20», которое там для тебя арендовано.

Кризи взял ключи.

– Я теперь себя чувствую прямо как владелец недвижимости!

– Нет, ты всего лишь арендатор, – улыбнулся ему Гвидо. – Все это снято на три месяца. Срок действия договоров начался десять дней тому назад.

– Остались какие-нибудь концы, по которым можно было бы выйти на тебя?

Гвидо покачал головой.

– Это практически невозможно. Квартиры и коттедж снял Ремарк из Брюсселя. Действовал он под другим именем, причем между мною и им стоял еще один человек. Машины я арендовал от имени Луиджи Ракки. Он, кстати говоря, вдовец и сейчас гостит у дочери в Австралии. Раньше, чем через несколько месяцев, в Италию он не вернется.

Гвидо развернул карту и показал на ней обведенные кружочками квартиру в Милане и загородный коттедж.

– Дом стоит на отшибе, гараж запирается, «альфетта» – в гараже.

Потом он раскрыл карту Рима и показал Кризи, где находились квартира и гараж, расположенный в двух кварталах от нее. Там для Кризи был снят «рено».

– И в квартирах, и в загородном доме есть запасы консервов и все необходимое, чтобы прожить там какое-то время, а в случае нужды и спокойно отсидеться. – Он щелкнул пальцем по папке. – Все адреса ты найдешь здесь.

– Хорошо, – удовлетворенно сказал Кризи. – О зарядах не забыл?

Гвидо улыбнулся, сунул руку в сумку и вынул два небольших блестящих цилиндра. Кризи взял у него один и внимательно осмотрел.

Сделан он был из анодированного алюминия, длина его составляла около трех с половиной дюймов, диаметр – три четверти дюйма, концы скруглены. Кризи чуть надавил на концы, и цилиндр раскрылся посредине. Внутренняя его поверхность была такой же гладкой, как внешняя.

– Мне их здесь в одной мастерской выточили, – сказал Гвидо, взял цилиндрики у Кризи и положил их обратно в сумку. – Они чуть больше обычных, думаю, это будет не очень удобно.

Кризи едва заметно усмехнулся.

– Если он станет жаловаться, я ему искренне посочувствую.

Гвидо отложил в сторону ключи и карты, оставив перед собой лишь тонкую папку.

– Ты помнишь Верруа? – спросил он. – Из Легиона.

– Да, – сказал Кризи, – из Второго воздушно-десантного полка. Он участвовал в двух стычках, а потом ушел. Староват стал.

– Точно, – сказал Гвидо. – Так вот, он теперь здесь живет в Неаполе. После Легиона Верруа оказался на Сицилии и десять лет протрубил там на Кантареллу. Был одним из его мордоворотов. Пару лет назад его вышвырнули вон, он приехал сюда и стал жить в Неаполе со своей замужней дочерью. Он частенько заходит ко мне в пансион поесть. Любит вспоминать о прошлом. Я его поначалу с трудом узнал – он ушел вскоре после того, как я начал там службу. А тебя он помнит отлично. Мы часто о тебе говорили, он много рассказывал о войне во Вьетнаме.

Кризи кивнул.

– Он всегда был болтлив, даже в те годы. Надеюсь, о предстоящей операции ты ему ничего не сказал?

– Ничего. Но он сильно обижен на Кантареллу. Считает, что тот обошелся с ним по-свински. Хотя, откровенно говоря, мне кажется, что он вообще нытик. Когда я его слегка раскрутил, он мне много чего понарассказывал о вилле Колаччи и о том, как там все устроено. – Гвидо подвинул бумаги к Кризи. – Здесь все, что мне удалось узнать от него и из других источников.

Кризи раскрыл папку. Там была схема виллы, прилегавшей к ней территории и пояснения к плану.

Кризи взглянул на друга и сказал:

– Спасибо, Гвидо, ты мне этим очень помог.

Гвидо пожал плечами, подозвал официанта и велел принести им кофе.

– Я знаю, ты собираешься получать информацию по ходу дела, – сказал он. – Но, думаю, это тебе сэкономит немного времени.

– Ты прав, – не мог не признать Кризи, разглядывая схему виллы. – Вилла Колаччи – крепкий орешек, а выбирается Кантарелла из нее редко.

Гвидо усмехнулся.

– Когда он узнает, что ты начал на него охоту, он вообще носа наружу не высунет. У тебя есть уже какие-нибудь соображения о том, как его там взять?

– Кое-какие наметки есть, – уклончиво сказал Кризи, – но окончательно я все решу, только когда у меня будет достаточно информации.

На самом деле он уже точно знал, как проникнет на виллу. Он принял это решение после поездки в Палермо три месяца назад. Ему, конечно, надо было обсудить бы свой план с Гвидо, но у Кризи имелись основания для того, чтобы этого не делать.

– После того как я разделаюсь в Риме с Конти, действовать мне придется целиком на свой страх и риск. У меня не будет ни постоянной базы, ни каких бы то ни было контактов. Я не буду пользоваться ни легковушками, ни микроавтобусом. Тебе понятно почему?

– Вполне. Скорее всего, к тому времени и полиция, и Кантарелла уже будут знать, кто стоит за всеми убийствами. Они легко вычислят твои связи со мной и тогда, вполне вероятно, захотят задать мне несколько вполне конкретных вопросов. А рассказать им о том, что мне не известно, я не смогу никак.

Кризи кивнул.

– Если ты ничего не будешь знать, они это поймут. В таких ситуациях это всегда очень скоро становится ясно – у нас обоих достаточно опыта по части такого рода допросов. Так что, меньше будешь знать, спокойней будешь жить.

– Но себе этим ты жизнь очень осложнишь, – заметил Гвидо. – Господь свидетель – тебе и без того туго придется.

Американец усмехнулся.

– Ничего не поделаешь – надо будет импровизировать, мне это не впервой. Кстати, как мы с тобой сможем в случае чего связываться? Телефоном пользоваться мне бы не хотелось.

Гвидо указал на папку.

– Посмотришь на первой странице. Там я написал тебе номер почтового отделения в Неаполе, где я буду регулярно справляться о письмах до востребования. Пошли мне телеграмму с номером телефона и укажи время – я тебе перезвоню из города.

Кризи раскрыл папку и взглянул на указанный на обороте номер.

– Хорошо. Но если все пойдет гладко, я с тобой вообще связываться не буду, пока все не завершится.

Наступила долгая пауза.

– Ты настроен все так же решительно?

– Да. Ничего не изменилось. Мне так хочется их достать – аж руки чешутся.

– Мне казалось, Надя что-нибудь изменит, может быть, хоть ненависть твою сможет слегка притупить.

Кризи долго думал над словами Гвидо и над тем, как лучше ему ответить.

– Я люблю ее, Гвидо, а она – меня. Но это ровным счетом ничего не изменило. Все стало возможным только благодаря этому ребенку. Девочка как-то сумела мне показать, какими глазами нужно смотреть на жизнь. – Голос его звучал глухо. – Я обо всем рассказал Наде, и, как ни странно, она возненавидела этих людей так же сильно, как ненавижу их я. Никак не могу понять, что произошло – как будто мы вместе с ней должны это сделать, как будто я должен это сделать ради нее… – Кризи откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул, пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами. – Я прекрасно понимаю, что это – какое-то противоречие. Сейчас я вообще стараюсь о Наде не думать. – Он усмехнулся уголками губ. – Ты мне можешь поверить, Гвидо? Это же надо, как меня угораздило! Полтинник разменял, а влюбился, как мальчишка.

Гвидо лишь слегка покачал головой – ему стало очень грустно.

– Когда ты собираешься начинать?

– Сегодня я еду в Милан. Думаю, завтра рано утром доберусь до коттеджа. Прежде всего, мне надо разделаться с Раббиа и Сандри, но перед этим с одним из них надо будет немного потолковать, скорее всего с Раббиа. Он берет в основном физической силой, а соображает медленно. Расколется он скорее, чем Сандри. – Он слегка пожал плечами. – Несколько дней я за ним понаблюдаю, а потом возьму.

Кризи положил папку в сумку и застегнул «молнию». Оба мужчины встали.

– Иди первым, – сказал Гвидо.

– Ладно. Пожелай от меня Пьетро весело провести отпуск и за все его поблагодари.

– Обязательно, – ответил Гвидо. – Он просил пожелать тебе удачи.

Они обнялись. Кризи взял сумку и вышел из ресторана.

Глава 16

Джорджио Раббиа занимался своим делом. Работа у него была не пыльная. За последние два часа он обошел несколько баров в восточной части Милана. Вечерами по четвергам Раббиа всегда приходил за деньгами – у его хозяина четверг был днем сбора платежей.

Когда Раббиа начинал злиться, движения его становились быстрыми и точными. В такие моменты ему доставляло большое удовольствие задирать людей и потом избивать их. Он вполне годился для той работы, которую ему поручили, выполнял ее добросовестно и неторопливо, всегда следуя одним и тем же маршрутом.

Было уже за полночь. Он закончил обирать бары и теперь намеревался заняться клубами. Одет Раббиа был в кургузый пиджак, который придавал его и без того массивной фигуре еще большую внушительность. Под пиджаком с левого бока у него в заплечной кобуре болтался пистолет «беретта». С правой стороны была прикреплена мягкая замшевая сумка с клапаном, застегнутым специальным ремешком. Она была уже наполовину полной.

Раббиа припарковал свою «ланчию» перед ночным клубом «Папагайо» в том месте, где стоянка запрещена, и вышел из машины.

«Ланчия» составляла предмет его особой гордости – она была покрашена в серебристый металлик, оборудована стереосистемой фирмы «Браун» и музыкальным клаксоном. За задним сиденьем, прямо под стеклом была укреплена игрушечная такса – ее голова покачивалась в такт движению автомобиля. Это был подарок его любимой подружки.

Несмотря на то что в машине были дорогие и милые его сердцу вещи, он и не думал запирать дверцу или хотя бы вынимать ключ из замка зажигания – каждый автомобильный воришка в Милане отлично знал, кому принадлежит эта машина, и прекрасно представлял себе, что его ждет, если он на нее посягнет.

Бандит неспешно вошел в клуб, хотя и ощущал легкое нетерпение, поскольку всегда в соответствии с давно заведенным распорядком он именно здесь пропускал вечером первую рюмку.

Хозяин заметил Раббиа и немедленно подал знак бармену. К тому моменту, когда Раббиа подошел к стойке, его уже ожидала двойная порция виски. Он, смакуя, выпил напиток, внимательно оглядывая зал.

Несколько пар танцевали под аккомпанемент тапера, сидевшего за роялем. Мужчины в основном среднего возраста, до жути деловые. Их партнерши – молоденькие девушки из клуба. Хоть заведение это было не из дешевых, но пользовалось успехом. Взгляд его следил за девушкой, которая вышла из дамской комнаты и направлялась к столику. Высокая блондинка с пышной грудью. Раньше он ее не видел, значит, девушка работает здесь совсем недавно. Он завязал узелок на память – надо будет сказать хозяину клуба, чтобы тот как-нибудь днем прислал девушку к нему.

Раббиа допил виски, хозяин подошел к нему и передал внушительную пачку банкнот. Раббиа пересчитал деньги, засунул левую руку под пиджак, расстегнул ремешок и убрал их в замшевую сумку. Потом кивнул улыбавшемуся хозяину и указал подбородком в сторону девушки.

– Вот эта, новенькая. Пришлешь ее ко мне домой в понедельник к трем.

– Конечно, синьор Раббиа.

Выйдя на улицу, он полной грудью вдохнул свежий, прохладный воздух и пошел к «ланчии». Будь немного светлее, и будь он человеком более осмотрительным, он заметил бы, что такса под задним стеклом чуть кивала головой.

Он сел в машину и уже собрался повернуть ключ в замке зажигания, когда почувствовал на шее холодок металла и услышал ледяной голос:

– Замри и не двигайся.

Он опешил от удивления.

– Да ты знаешь, кто я такой?

– Ты – Джорджио Раббиа, и если еще вякнешь хоть слово, оно в твоей жизни станет последним.

Человек запустил левую руку ему под пиджак. Раббиа почувствовал, как он вынул его пистолет, но даже не пошевелился – его сковал страх. Сидевший на заднем сиденье человек хотя и знает, кто он такой, его деньгами не интересуется. Значит, грабить его не собирается. Наверное, опять начались разборки с группировкой Абраты.

Его сумбурные размышления были прерваны раздавшимся сзади голосом.

– Заводи мотор. Езжай медленно, не привлекая к себе внимания. Начнешь финтить – сразу сдохнешь.

Раббиа вел машину аккуратно, он чувствовал, что человек на заднем сиденье зря слов на ветер не бросает.

Они ехали из города на юг. Когда машина миновала окраины, Раббиа стал судорожнее соображать. Если начались военные действия с группировкой Абраты, он был бы уже мертв, его убили бы либо когда он выходил из клуба, либо возле с какого-нибудь глухого склада, мимо которых они проезжали. Голос незнакомца его озадачил. В нем явно звучал неаполитанский выговор, но, кроме этого, в его словах была еще какая-то странность, которую Раббиа никак не мог четко определить. Решив, что этот человек иностранец, Раббиа кое-что вспомнил. Несколько месяцев тому назад у его босса – Фосселлы, произошло столкновение с марсельской бандой «Юнион Корс» по поводу перевозки наркотиков. Может быть, их разногласия оказались серьезнее, чем он думал? Но откуда же тогда у незнакомца неаполитанский выговор?

Уже почти у Виджентино ему было велено свернуть на боковую дорогу. Оттуда он еще раз повернул на узкий и пыльный боковой проезд. Раббиа подумал, что, когда машина остановится и им надо будет выходить, у него может появиться шанс спастись – так или иначе, человек, сидевший сзади, на какое-то время должен будет убрать пистолет от его шеи. Несмотря на грузность и кажущуюся неловкость, в случае опасности Раббиа мог действовать быстро.

Фары осветили небольшой коттедж. Как правило, такого типа загородные дома покупали себе богатые миланцы, чтобы в конце недели отдохнуть на природе. Человек, сидевший сзади, приказал ему обогнуть дом и остановиться с другой его стороны. Под шинами автомобиля зашуршал гравий.

– Тормози здесь, поставь машину на ручник и вынь ключ из зажигания.

Раббиа наклонился чуть вперед, холодный металл все так же прижимался к его шее. Он медленно откинулся обратно на сиденье. Внезапно дуло пистолета перестало упираться в шею. Он весь напрягся и тут же ощутил удар в голову, от которого потерял сознание.

* * *

Он приходил в себя постепенно – сначала почувствовал сильнейшую боль в затылке. Раббиа попытался ощупать голову, но не смог пошевелить рукой. Подбородок его упирался в грудь. Оказалось, что запястье его левой руки примотано липкой лентой к деревянному подлокотнику кресла. Преодолевая сильную боль, он слегка повернул голову – с правой рукой было проделано то же самое.

Память вернулась к нему резким ударом, мысль лихорадочно заработала. Раббиа увидел перед собой деревянный стол. На нем разложены разные предметы: молоток и два острых стальных гвоздя с большими шляпками, большой тяжелый нож, металлический прут длиной около фута. Один конец прута был присоединен к электрическому проводу. Напротив за столом сидел человек с широким, обезображенным шрамами лицом и в упор смотрел на него из-под тяжелых полуопущенных век. Где-то, мельком, он уже, кажется, видел эту физиономию. Точно – лицо это явно было ему знакомо.

Перед человеком на столе лежали раскрытый блокнот, ручка и большой рулон клейкой ленты.

– Ты меня слышишь?

Скривившись от боли, Раббиа кивнул.

– Кем бы ты ни был, тебе дорого придется заплатить за эту выходку.

Человек не обратил на его слова никакого внимания.

– Внимательно посмотри на то, что перед тобой лежит, и хорошенько меня выслушай. Я тебе буду задавать вопросы – меня интересует многое из того, что тебе известно. Если ты не будешь мне отвечать полно и правдиво, я развяжу твою левую руку, положу ее на стол и прибью к нему этим вот гвоздем. – Холодный, бесстрастный голос продолжал: – Потом я возьму этот нож и начну отрезать тебе пальцы – один за другим.

Бандит уставился на нож.

– Но от потери крови я тебе умереть не дам. – Говоривший указал на металлический прут. – Вот это – электрический паяльник. Я им буду прижигать твои раны, чтобы остановить кровотечение.

На мертвенно-бледном лице Раббиа проступили капли пота. Во взгляде его похитителя сквозило полнейшее безразличие к его судьбе.

– Если ты все-таки будешь молчать, то же самое я сделаю с твоей правой рукой, а уже потом – с обеими ногами.

Как многие жестокие люди, Раббиа был трусом. Глядя в глаза, бесстрастно смотревшие на него из-за стола, он понимал: этот человек сделает именно то, о чем говорит. Но почему? Кто он такой? Где Раббиа мог его видеть?

Он попытался вызвать в себе ярость – чтобы забыть о сковывавшем его страхе.

– Пошел бы ты к черту! – зарычал он.

За этой фразой последовала витиеватая непристойная тирада, которая оборвалась, как только мужчина поднялся со стула. Он взял со стола рулон клейкой ленты, отмотал кусок, оторвал его и обошел вокруг стола.

Раббиа попытался еще что-то сказать, но лента быстро и крепко заклеила ему рот, не дав словам вырваться наружу. Потом он только успел заметить молниеносное движение и согнулся пополам от страшного удара в живот. В следующее мгновение голова его отлетела обратно от тяжелого удара в висок.

Он был почти без сознания, тело парализовано, нервы ничего не чувствовали. Раббиа не увидел, что его левая рука отвязана от кресла и вытянута вперед. Через секунду он завопил от нестерпимой боли и потерял сознание.

Когда он пришел в себя во второй раз, боли в голове не чувствовалось, но левая рука, распластанная на столе, горела как в огне. Из нее торчала шляпка гвоздя. По растопыренным пальцам на стол медленно стекала кровь.

Мозг напрочь отказывался верить глазам, но слабое движение рукой послало ему новые волны непереносимой боли. Бандит издал слабый стон, в глазах застыл ужас. Самое страшное, что человек, сделавший с ним такое, вогнал в его руку гвоздь с таким безразличием, словно прибивал к стене книжную полку.

Раббиа снова взглянул в эти глаза – в них вообще ничего не отражалось. Потом, когда человек снова встал со стула и обошел вокруг стола, бандит застыл, сжался в комок, стал качать головой и стонать. Мужчина схватил его за волосы и крепко держал, пока отдирал ему с губ липкую ленту. После этого он сел на свое место, спокойно наблюдая за тем, как Раббиа трясется от страха и боли.

Повидавшему на своем веку немало мерзостей итальянцу потребовалось немало времени, чтобы совладать со своими чувствами. Глаза его бегали от пригвожденной к столу руки к ножу, паяльнику, потом обратно. Он поднял глаза и сломленным, едва слышным голосом проговорил:

– Что тебе надо?

Мужчина подвинул к себе блокнот и снял с ручки колпачок.

– Начнем с похищения дочери Балетто.

В тот же момент Раббиа вспомнил, где и при каких обстоятельствах он уже видел этого человека.

* * *

Кризи задавал ему вопросы немногим больше часа. Лишь однажды, когда речь зашла о Фосселле, Раббиа почувствовал некоторую нерешительность, но, как только человек напротив снова начал было подниматься из-за стола, его сомнения как рукой сняло, и исчерпывающие ответы снова последовали один за другим.

Начали они с похищения. За рулем машины сидел тогда сам Раббиа. Он с готовностью сообщил, что в телохранителя девочки стрелял Сандри. Остальных двоих, тех, кого он убил, звали Дориго и Кремаско.

О том, что стало с выкупом, он ничего не знает. Им только приказали схватить девочку, а потом держать ее в доме в Нигуаде.

Все это дело с самого начала пошло наперекосяк. Фосселла сказал им, что при девочке будет телохранитель, с которым особых проблем не возникнет. Дориго было приказано пару раз выстрелить в воздух, чтобы его припугнуть. Все они действовали крайне небрежно.

– Кто насиловал девочку?

– Сандри, – раздался немедленный ответ. – Он очень разозлился, потому что Дориго был его близким другом. Он вообще большой любитель молоденьких девочек, а та, которую мы взяли, дралась и расцарапала ему рожу.

Раббиа нервно облизнул пересохшие губы.

– А ты? – последовал бесстрастный вопрос. – Ты ее тоже насиловал?

После продолжительной паузы Раббиа чуть заметно кивнул. Когда он заговорил, голос его дрожал.

– Да… но уже после Сандри.

Он бросил взгляд через стол. Человек сидел совершенно неподвижно, думал он, казалось, совсем о другом. Последовали новые вопросы.

– Кто-нибудь еще вам в этом помогал?

Раббиа покачал головой.

– С ней только мы вдвоем оставались. От скуки мы готовы были на стену лезть. По нашим прикидкам все должно было продлиться несколько дней, но из-за проволочек с выкупом нам пришлось проторчать в том доме больше двух недель.

– Значит, ты насиловал ее несколько раз?

Раббиа уперся в грудь подбородком. На лбу его выступили крупные капли пота. Запинаясь, он ответил хриплым шепотом:

– Да… делать там все равно было нечего… она была очень красива…

Он смолк, поднял глаза и увидел, что через стол на него смотрит смерть.

– И как на это отреагировал Фосселла?

– Он был в бешенстве. Девочка умерла случайно. Фосселла страшно психанул. Он обещал по десять миллионов лир каждому, но ничего не заплатил ни мне, ни Сандри.

Человек по другую сторону стола вкрадчиво спросил:

– Значит, не заплатив вам за работу, он решил вас этим наказать?

Раббиа кивнул, капли пота стекали по его лицу и капали с подбородка.

– Нам еще очень повезло: ведь Сандри – племянник Фосселлы, сын его сестры.

Мужчина взял ручку.

– Хорошо, – мягко сказал он. – Вам тогда действительно здорово повезло. Теперь давай-ка потолкуем о Сандри.

Он вытащил из Раббиа каждую мелочь: с кем Сандри общается, где проводит время, какие у него привычки. После этого разговор перешел на Фосселлу, и Раббиа так же подробно рассказал все, что знал о боссе.

В какой-то момент он пожаловался на боль в руке.

– Не переживай, – сказал человек. – Долго тебя эта боль мучить не будет. Расскажи мне теперь о Конти и Кантарелле.

Но об этих мафиозных авторитетах первой величины Раббиа знал немного. Кантарелла, насколько ему было известно, вообще редко покидал виллу Колаччи, он сам никогда с ним лично не встречался.

– А вот Фосселла часто туда ездит, – сказал он, – и с Конти в Риме встречается не реже раза в месяц.

Больше вопросов не было. Человек закрыл блокнот, надел на перо авторучки колпачок.

Раббиа охватил панический ужас. Он снова начал что-то бормотать о Сандри и Фосселле, но человека за столом это уже не интересовало. Он медленно поднялся со стула и засунул руку под пиджак. Раббиа увидел пистолет, и поток его красноречия иссяк. Больше он боли не чувствовал. Словно загипнотизированный, бандит смотрел, как человек привинчивает к дулу пистолета глушитель. Он не отводил взгляд от оружия, видел, как пистолет поднялся до уровня его лица и приблизился к нему. Чуть ниже левого глаза он ощутил холод стали и услышал негромкий голос мужчины в последний раз:

– Теперь, Раббиа, я отправлю тебя в ад. Скучать ты там долго не будешь – скоро встретишься с остальными.

* * *

У Гранелли, как всегда в пятницу вечером, было полно народа.

В глубине ресторана за уютно расположенным в небольшой нише столиком в одиночестве обедал Марио Сатта. Он целиком и полностью разделял известное мнение о том, что обедать в ресторане лучше всего вдвоем – вместе с официантом.

Сатта принадлежал к тому типу мужчин, которые привлекают к себе внимание. Вот и теперь, когда он разделывался с великолепно приготовленной курицей, несколько эффектных дам, сидевших за разными столиками, время от времени бросали в его сторону весьма откровенные взгляды. Даже в стране, диктующей моду на мужскую одежду, он выглядел необычайно элегантно: на нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм и небесно-голубая сорочка с широким шелковым галстуком коричневатых оттенков. Свет, искрясь и играя, отражался от браслета его плоских часов марки «Патек Филипп».

У Сатты было удлиненное, загорелое лицо, орлиный – с небольшой горбинкой – нос.

Сатту можно было принять за удачливого актера, известного кутюрье или пилота сверхзвукового реактивного лайнера.

На самом деле он был полицейским, хотя его мать, уже далеко не молодая светская дама из древнего аристократического рода, услышав такое определение, сморщилась бы и обязательно поправила бы того, кто так его назвал.

– Полковник карабинеров, – ледяным тоном сказала бы она.

Так оно и было в действительности. Несмотря на свою относительную молодость – тридцать восемь лет, – Марио Сатта уже имел этот высокий чин. Злые языки поговаривали, что быстрому повышению по службе он обязан необычайно широким связям матери, хотя нередко даже враги – а их у него было немало – признавали его высокие профессиональные качества.

Но что ни говори, он был полицейским, и мать его не переставала удивляться, почему он выбрал такую странную профессию, когда она могла распахнуть перед ним все двери – как в политику, так и в бизнес.

Старший сын в свое время поразил ее тем, что стал хирургом, уважаемым коллегами и пациентами. В принципе, ее мнение о профессии врача было высоким, но синьора Сатта считала это ремесло удручающе скучным. И тем не менее оно стояло в ее табеле о рангах неизмеримо выше, чем работа полицейского. Марио сам часто думал о том, что определило его выбор. Может быть, изрядная доля цинизма, составлявшего одну из главных черт его характера. Действительно, откуда, как не из кабинета полицейского так хорошо видны недостатки, глупость и чванство коррумпированного общества его страны?

Тем не менее, несмотря на его цинизм – а может быть, именно благодаря ему, – Сатта был хорошим полицейским. Честным, порядочным, неподкупным, чему, конечно, способствовало и его крупное состояние. Кроме того, он обладал аналитическим умом и неуемной энергией, поэтому всегда успешно расследовал те дела, за которые брался.

Работа составляла одну из четырех ведомых ему страстей. Остальными тремя были изысканные блюда, молодые женщины и игра в триктрак. Марио Сатта был искренне доволен прожитым днем, если выполнялось несколько условий: ему удавалось удачно поработать утром, пообедать в одном из лучших миланских ресторанов; днем повозиться с обширной картотекой на преступников, которую он вел уже несколько лет; после службы в элегантно обставленной квартире приготовить потрясающий ужин для себя и очаровательной дамы, умной настолько, чтобы после еды сыграть с ним в триктрак и не поддаться. Однако позже она обязательно должна была ему уступить в постели, где от нее требовалось существенно меньше умственного напряжения, чем от игры в триктрак.

Последние четыре года службы – после того, как он обратился с прошением о переводе в отдел по борьбе с организованной преступностью, и просьба его была удовлетворена – доставили полковнику глубокое удовлетворение. Сатте всегда хотелось проникнуть под покров тайны, окутывающей преступный мир, и он нередко ночами просиживал долгие часы, пытаясь вникнуть в его секреты и взаимосвязи.

Первые три года полковник собирал информацию, сравнивал, оценивал, взвешивал, из разрозненных имен и событий пытался создать истинную картину того, что в действительности происходило в этом скрытом от посторонних взоров мире. Он отслеживал связи между городами севера и юга Италии, между организацией проституции в Милане, изготовлением и незаконной торговлей спиртным в Калабрии и транзитом наркотиков через Неаполь.

Через три года он знал о мафии больше, чем любой другой посторонний, равно как и подавляющая масса тех, кто имел к ней непосредственное отношение. Его помощник Беллу часто шутил, что, если бы Сатта решил переметнуться на противоположную сторону, он мог бы сразу же включаться в новую работу – в предварительной стажировке не было никакой необходимости.

В течение последнего года Сатта стремился применить свои теоретические знания на практике. Именно он стал инициатором расследования о широко нашумевшем скандале вокруг огромного сталелитейного комплекса в Реджо и даже смог засадить за решетку одного из заправил мафии – самого дона Моммо. Жаль только, что всего на пару лет.

Последнее время его внимание было сосредоточено на двух основных кланах – Абраты и Фосселлы, которые орудовали в Милане. Сатта терпеливо собирал доказательства их причастности к проституции, коррупции и торговле наркотиками.

Для этой цели полковник организовал специальную, тщательно отлаженную и продуманную структуру, в которую стекались сведения от прослушивания телефонных разговоров, службы внешнего наблюдения и осведомителей, как внедренных в преступный мир, так и принадлежавших к нему, но тайно сотрудничавших с карабинерами. Он очень надеялся на то, что вскоре ему удастся собрать достаточно улик, чтобы разделаться с некоторыми главарями миланской мафии, а если очень повезет, даже с самими Фосселлой и Абратой.

За последний год работу его в определенной степени облегчала все более усиливавшаяся неприязнь к преступникам со стороны общественного мнения. Людям наконец надоели наглость и безнаказанность бандитов. Как ни странно, немалую роль в этом сыграли коммунисты. Участвуя в правительстве, им удалось ужесточить некоторые законы, хотя и недостаточно. Сроки тюремного заключения за отдельные преступления никак не соответствовали степени их тяжести, найти свидетелей было очень непросто, а защитить их – еще сложнее. Тем не менее мало-помалу ситуация изменялась в лучшую сторону. Каждый раз, когда мафия совершала особенно дерзкие и жестокие преступления, общественное мнение все сильнее и напористее выступало против засилья бандитов.

После обеда Сатта договорился о встрече с одной молодой актрисой – миниатюрной, хрупкой, деликатной, невероятно красивой, которая к тому же обожала играть в триктрак. Она пригласила его к себе – наверное, чтобы сыграть несколько партий. По этому поводу полковник решил заказать на десерт свое любимое фруктовое мороженое.

Сатта вообще был неравнодушен к сладостям, особенно к мороженому с цукатами, но позволял себе это удовольствие лишь раз в неделю – по выходным. Поэтому, если быть до конца честным, он слегка передергивал – сегодня была пятница. Однако, предвкушая удовольствие от игры в триктрак, он не хотел портить себе настроение, отказываясь от фруктового мороженого. Подошел официант, но вместо десерта принес телефонный аппарат. Вставив шнур в розетку, он произнес:

– Вам с работы звонят, полковник.

Говорил Беллу. Сатта несколько минут слушал.

– Я там буду через полчаса, – сказал он и повесил трубку.

Подозвав официанта, полковник с досадой отменил фруктовое мороженое. Потом набрал номер молодой актрисы и перенес запланированную встречу на другое время. Ей это совсем не понравилось. Сатта утешил обворожительную женщину, пообещав, что вечером в воскресенье сам приготовит ей изысканный ужин у себя в квартире.

Расплатившись, он сказал официанту:

– Передай повару, что в курице было чуть больше розмарина, чем нужно.

Сатта был уверен, что мастерство повара растет пропорционально количеству жалоб и замечаний клиентов.

* * *

Тело Джорджио Раббиа лежало лицом вниз на решетке сточной канавы у дороги, прилегающей к автостраде между Миланом и Турином. На обочине припарковалась машина «скорой помощи» и несколько полицейских автомобилей. На стоявших рядом носилках валялся большой черный сложенный пластиковый мешок. Полицейский фотограф вертелся вокруг трупа, ослепляя светом вспышки официальных лиц.

Сатта стоял рядом со своим помощником Массимо Беллу и смотрел на труп.

– Похоже, что и на самого сборщика дани кто-то дань наложил, – суховато попытался пошутить он.

– Да, – согласился Беллу, – это произошло вчера ночью. Тело нашли час назад.

– Одна пуля в голову?

– Да, с очень близкого расстояния. – Он указал на лицо трупа. – Повсюду вокруг входного пулевого отверстия остались следы ожогов.

– Что случилось с его рукой?

Беллу покачал головой.

– Она была пробита насквозь. Чем – не знаю.

Фотограф свою работу закончил и отошел. К ним приблизился полицейский.

– Теперь нам можно его забрать, полковник?

– Да, – ответил Сатта. – И передайте патологоанатому, что мне его отчет нужен как можно скорее.

Сотрудники «скорой помощи» стали запихивать тело в пластиковый мешок. Сатта пошел к своей машине, за ним следовал Беллу.

– Думаешь, началась война? – спросил он.

Сатта облокотился на автомобиль и начал быстро анализировать ситуацию. Чтобы Беллу был понятен ход его рассуждений, он излагал их вслух.

– Этому происшествию можно придумать три объяснения. Первое: Абрата и Фосселла начали войну за передел Милана. Это маловероятно: город между ними разделен ровно пополам и они неплохо между собой ладят. Кроме того, Конти и, конечно же, Кантарелла должны были бы это санкционировать, а я уверен, что именно сейчас такая война им нужна меньше всего. Второе: Раббиа мог запустить коготки в копилку босса, а его на этом накрыли.

Какое-то время он молчал, потом отрицательно покачал головой.

– Это предположение вообще лишено всякого смысла. Раббиа занимался сбором денег пятнадцать лет и никогда не позволял себе такого, он всегда был туп, но по-своему честен. Третье: убил его кто-то со стороны.

Беллу перебил начальника.

– Но кто это мог быть и почему его убили?

Сатта пожал плечами, сел в машину и через открытое окно сказал:

– Мне срочно нужно досье на Раббиа и распечатки всех его телефонных разговоров за последние трое суток – все без исключения, ты меня понял?

Беллу взглянул на часы и вздохнул.

– Обо всех планах, которые у тебя были на сегодняшний вечер, можешь забыть, – сказал он. По лицу его пробежала тень раздражения. – Я и сам отменил одну очень важную и интересную встречу. – Он снова ненадолго задумался. – Кроме того, распорядись усилить надзор за всеми, кто проходит у нас по черному списку.

Полковник завел машину.

– Увидимся в конторе.

Беллу смотрел на удалявшийся автомобиль. Он работал помощником Сатты вот уже три года. Весь первый год Беллу искал подходящий предлог для подачи прошения о переводе в другое подразделение. Сатта ему не просто не нравился – он его ненавидел. На то было много причин. Он ненавидел и цинизм полковника, и его черный юмор, и экстравагантную манеру себя держать, привлекавшую к нему столь пристальное внимание окружающих, и многое другое. И дело было не в его аристократическом происхождении и пренебрежительном высокомерии: Сатта воплощал в себе все то, что, по мнению Беллу, совершенно недопустимо для старшего офицера, занимающего столь ответственный пост в войсках карабинеров. Хотя – кто знает? – может быть, он просто завидовал в глубине души блистательному аристократу.

Его отношение к начальнику изменили два обстоятельства. Во-первых, проработав с ним год, он по достоинству оценил упорство и гибкий ум Сатты. Во-вторых, он был глубоко тронут тем, как Сатта повел себя по отношению к его младшей сестре. Она подала документы на медицинское отделение университета Катансаро. Девушка была прекрасно подготовлена, но связями их семья не располагала, и поэтому приемная комиссия отклонила ее кандидатуру. Он, должно быть, как-то случайно обмолвился об этом в присутствии полковника – деталей Беллу уже не помнил, – но факт оставался фактом: неделю спустя сестра его получила из университета письмо, в котором говорилось, что решение приемной комиссии пересмотрено и девушка зачислена на первый курс. Позже сестра случайно узнала, что дело здесь не обошлось без вмешательства некоего профессора Сатты – главного хирурга больницы Кордарелли в Неаполе.

Беллу прямо спросил об этом шефа. Тот лишь слегка пожал плечами.

– Ты же со мной работаешь, – сказал он. – Естественно, я не мог сидеть сложа руки.

Больше о переводе Беллу не думал. Его не столько удивило участие Сатты в судьбе его сестры, сколько оброненная им фраза: полковник сказал, что Белла работает «с ним», а не «на него».

За последние два года из них получилась слаженная команда. Сатта нисколько не изменился – ни внешне, ни внутренне. Но теперь Беллу начал его гораздо лучше понимать и даже кое в чем подражать ему: больше интересовался хорошей кухней, покупал более дорогие костюмы, обращался с женщинами чуть более снисходительно, и им это почему-то нравилось. Но в триктрак с начальником играть не садился.

* * *

Сатта вслух читал отчет патологоанатома:

– «Смерть наступила между полуночью и шестью часами утра тринадцатого числа». – Он взглянул на Беллу и сказал: – Из «Папагайо» он вышел сразу после полуночи, так?

Беллу кивнул.

– Так нам сказали. А в «Блюноте», который был следующим его пунктом, он не объявился.

Сатта вернулся к тексту отчета:

– «Причиной смерти явились обширные повреждения в области мозга, вызванные, по всей вероятности, прохождением сквозь него на большой скорости продолговатого металлического снаряда». – Он мрачно хмыкнул. – Почему бы этому идиоту было просто не написать, что ему мозги пулей вышибло?

Беллу усмехнулся.

– Тогда бы он стал выражаться, как все остальные.

Сатта пробормотал что-то нечленораздельное и продолжил читать отчет.

– «Следы ожогов под правым глазом объекта вокруг входного отверстия снаряда свидетельствуют о том, что выстрел данным снарядом был произведен с очень небольшого расстояния». – Сатта закатил глаза, но тут же стал читать дальше. – «Большое выходное отверстие на задней стороне черепа, составляющее в диаметре около пятнадцати сантиметров, указывает на то, что данный снаряд представлял собой пулю крупного калибра с тупой конфигурацией передней части». – Полковник бросил на Беллу торжествующий взгляд. – Ура! Наконец-то снаряд превратился в пулю.

«На левой руке объекта имеется резаное отверстие. Форма данного отверстия, равно как и оставшиеся на коже рубцы, указывают на то, что это отверстие было образовано в результате прохождения сквозь ткани руки острого предмета, вошедшего с ее тыльной стороны и вышедшего со стороны ладони. Небольшие деревянные занозы в коже ладони дают основание предположить, что рука была прибита к деревянной поверхности (образцы заноз переданы в лабораторию на экспертизу). Исходя из скорости свертывания крови, можно сделать вывод о том, что рана была нанесена за два часа до смерти объекта».

Сатта откинулся на спинку стула, на его губах играла легкая улыбка.

– Складывается впечатление, – сказал он, – что наш друг Раббиа был наполовину распят.

Беллу улыбнулся в ответ.

– Я, правда, не уверен, что через три дня он воскреснет из мертвых.

Шеф покачал головой.

– После прохождения данного металлического снаряда через вышеупомянутый мозг на это особенно рассчитывать не приходится. «На запястьях, коленях и вокруг рта объекта были обнаружены следы клейкой ленты».

Сатта закрыл папку с документом и немного подался вперед, глубоко задумавшись. Беллу терпеливо ждал.

– Раббиа взяли, когда он вышел из «Папагайо», – через некоторое время сказал Сатта, – отвезли в какое-то укромное местечко и прикрутили ему клейкой лентой руки и ноги к креслу. Потом ему стали задавать вопросы. – Он снова чуть усмехнулся уголками губ. – Раббиа, видимо, не хотел на них отвечать, поэтому, чтобы как-то его стимулировать, ему в руку всадили нож. После того как у него выяснили все, что их интересовало, ему прострелили голову, вывезли на дорогу и выкинули на обочине. – Он снова взял в руки папку с отчетом и еще раз его просмотрел. – Машина Раббиа была обнаружена сегодня в два часа дня на небольшой боковой улочке, примыкающей к Центральному вокзалу. В ней не нашли ничего интересного, – он ухмыльнулся, – кроме пластмассовой таксы, кивающей головой.

Потом полковник углубился в распечатку телефонных переговоров. Он не ждал, что они прольют свет на происшедшее, поскольку те, кого прослушивали, как правило, были всегда об этом осведомлены.

Беллу заметил:

– Там нет ничего интересного, за исключением множества звонков ему в квартиру сегодня утром – многие пытались его найти.

Сатта положил папку на стол.

– Это – «Юнион Корс», – уверенно сказал он. – Я могу придумать только такое объяснение. Во время последней операции с переправой наркотиков там пролилась кровь. – Он задумчиво посмотрел на Беллу. – Если я прав, в ближайшее время нам надо ждать неприятностей. Дело может развиваться по известной схеме: сначала они хватают какую-нибудь пешку и вышибают из нее нужную им информацию, и уже потом планируют полномасштабную операцию.

– Да, здесь, пожалуй, все сходится, – согласился Беллу. – Служба внешнего наблюдения доложила, что сегодня с утра Фосселла и его парни предприняли дополнительные меры предосторожности – усилили охрану и без нужды носа из своих дыр не высовывают.

Сатта принял решение.

– Соедини меня с Монпелье в Марселе – он должен быть в курсе дела.

Главные силы «Юнион Корс» – французского аналога итальянской мафии, были сосредоточены в Марселе, а Монпелье, занимавший высокий пост в полиции, был партнером и коллегой Сатты по ту сторону французской границы. У них сложились прочные деловые отношения, несколько раз им доводилось встречаться на конференциях по борьбе с преступностью.

Однако француз ничем помочь не смог. Никакой информацией по интересовавшему итальянских полицейских вопросу он не располагал. Монпелье считал, что, если за этим убийством действительно стояла «Юнион Корс», ее заправилы, скорее всего, направили в Милан наемного убийцу с Корсики. Французский страж порядка пообещал незамедлительно извещать Сатту о новостях, если они у него появятся.

Полковник повесил трубку и убежденно сказал:

– И все-таки же это должна быть «Юнион Корс».

* * *

В Палермо Кантарелла пришел к тому же выводу.

– Скорее всего, это сделали парни из «Юнион Корс», – сказал он, обращаясь к троим мужчинам, сидевшим за столом в его кабинете.

Одного из них звали Флориано Конти. Он приехал из Рима. Двое других – Гравелли и Дикандиа уже много лет состояли при нем ближайшими советниками. Конти был слегка раздражен: Милан непосредственно подчинялся Риму.

– В последнее время Фосселла принял несколько неверных решений, – сказал он. – Я говорил ему, что глупо было обманывать французов в той сделке. Иногда он слишком начинает мудрить. Та отгрузка была последней перед переходом на поставки из Бангкока, вот он и решил урвать себе лишний кусок.

Дикандиа решил высказать свое мнение.

– Складывается впечатление, что у него нюх притупился. И то похищение было организовано из рук вон плохо. – Он оглядел присутствовавших. – Помните историю с дочкой Балетто? Ее сначала изнасиловали, а потом бросили помирать в машине. Людям такие вещи не нравятся, да и нас это выставляет в самом невыгодном свете. После таких проколов нас потом по нескольку недель, а то и месяцев травят.

Настала очередь Гравелли.

– Да, именно это дело следовало провести так, чтобы комар носа не подточил. А всех, кто им занимался непосредственно, надо было так наказать, чтобы другим впредь неповадно было самовольничать. Однако один из парней, которые уцелели, – племянник Фосселлы, поэтому оба они отделались легким испугом: Фосселла не заплатил им то, что обещал. – Он мрачно покачал головой. – В нашем деле дисциплина крайне важна, а в этом случае, на мой взгляд, Фосселла проявил непростительную мягкость.

Конти одобрительно кивнул.

– Раббиа как раз был вторым из тех, кто, кроме племянника Фосселлы, участвовал в похищении и остался в живых. Откровенно говоря, я всегда считал его настоящим дегенератом.

Все высказались и теперь смотрели на Кантареллу. Небольшой человечек, сидевший в кресле на подушке, какое-то время размышлял. Взвесив все «за» и «против», он принял решение. Когда Кантарелла повернул голову к Гравелли и заговорил, голос его был мягким и вежливым – именно так он всегда отдавал приказы.

– Чезаре, ты сделал бы мне большое одолжение, если бы съездил в Марсель и поговорил там с Делори. Если начали эту заваруху они, мне бы очень хотелось, чтобы ты прямо там, на месте, уладил все проблемы. Объясни им, что у нас совсем другие взгляды на то, как надо делать дела, и скажи, что Фосселла в тот раз был не прав. Пообещай от моего имени, что больше он так делать не будет. – Голос его стал немного более резким. – Только ни в чем перед ними не извиняйся – дай им понять, что мы приняли такое решение не из слабости, а потому, что считаем себя людьми чести и поступаем по совести.

– Я завтра же вылечу туда через Рим, – сказал Гравелли, но босс неодобрительно покачал головой.

– Подожди денька два-три. А то подумают, что, как только что-то случается, мы сразу начинаем бегать и суетиться. – Он обернулся к Дикандиа. – Маурицио, пожалуйста, отправляйся в Милан и переговори там с Фосселлой. Вырази ему наше недовольство и скажи, что мы рассчитываем, что в будущем он сможет лучше контролировать ситуацию. Кроме того, пусть он в самое ближайшее время урегулирует отношения с Делори. – Теперь Кантарелла обратился к Конти: – Я прекрасно помню, что Фосселла непосредственно подчиняется тебе, но думаю, лучше будет, если это внушение ему сделаю я сам.

Конти слегка склонил голову в знак согласия. Кантарелла обратился к Дикандиа:

– Поговори с Фосселлой без свидетелей, с глазу на глаз. Не нужно, чтобы Абрата узнал о том, что мы на Фосселлу имеем зуб. А то, чего доброго, ему еще взбредет в голову попытаться весь Милан прибрать к своим рукам.

Он взглянул на Конти.

– Они неплохо дополняют друг друга, – сказал Конти. – Самым мудрым решением было бы оставить в Милане все как есть.

Кантарелла остался доволен проведенной встречей. Он поднялся с кресла и прошел к бару – маленький и элегантный в своем темно-синем костюме.

Остальные последовали за ним. Босс всем налил в хрустальные стаканы «Чивас Ригэл», плеснув в виски немного содовой.

Конти бы, конечно, предпочел свой любимый «самбуко», но когда сам дон Кантарелла наливает вам виски – вы пьете виски.

* * *

Субботним утром в Неаполе Гвидо сидел на террасе своего пансиона и потягивал кофе – до обеда можно немного побездельничать, а там начнется работа. Он услышал, как сзади скрипнула дверь, обернулся и увидел Пьетро, вошедшего с газетой в руках. Паренек положил газету перед ним на стол и указал на небольшую заметку. В ней говорилось, что некий Джорджио Раббиа, подозреваемый в связях с организованной преступностью, был найден с простреленной головой на дороге недалеко от Милана. Этому событию было посвящено всего несколько строк. В Милане насилие было не в новинку, и заметка еще об одном убийстве особенно никого заинтересовать не могла. Гвидо оторвал взгляд от газеты и посмотрел на Пьетро.

– Маховик начал раскручиваться, теперь его ничего не остановит, – сказал он. – Складывай вещи. Завтра ты уезжаешь на Гоцо.

Глава 17

Джакомо Сандри встал с постели и с наслаждением потянулся, расслабляя нагруженные мышцы. С тумбочки, стоявшей около кровати, он взял часы, надел на руку и посмотрел, который час – было начало одиннадцатого. Как был нагишом, он подошел к окну, отдернул штору и выглянул на улицу. Начинало смеркаться. Его черная «альфа ромео» стояла прямо внизу, из окна водителя высовывался локоть Виоленте. Сандри задернул штору и вернулся к кровати. Из постели на него смотрела совсем молоденькая девчушка. Он ей улыбнулся.

– Ну как ты там, малышка? Мне удалось сделать тебя счастливой?

Девчушка кивнула, не отрывая от него глаз.

– Тебе что, снова уходить пора? – мрачно спросила она. – Ты только час со мной побыл, а одна я здесь со скуки помираю.

Сандри одновременно почувствовал удовольствие и раздражение. Ему было приятно, что в его возрасте он все еще мог удовлетворить пятнадцатилетнюю девочку, но совсем не понравилось, что она начала выдвигать какие-то претензии.

Однако, натянув брюки, он подумал о том, что если мужчине нравятся совсем молоденькие девочки, он должен мириться с их детскими капризами. Сандри подошел ближе к кровати, сел и протянул руку к ее груди, но девочка отстранилась в сторону, лишь усилив тем самым его раздражение.

– Значит, так, – сказал он, встав с постели и потянувшись за рубашкой. – Здесь ты живешь на всем готовом в отличной квартире и к тому же можешь тратить на себя столько, сколько захочешь. Тебе что, не терпится вернуться обратно в Беттолу?

Она ничего не ответила, и Сандри продолжал одеваться, любуясь своим отражением в огромном зеркале. Он решил, что пора ее заменить. Единственное, что его волновало в жизни, – это девочки. Дядя отдал ему контроль над проституцией. Когда молоденькие девушки приезжали в большой город из сельской глубинки в поисках денег и развлечений, Сандри и его молодцы их находили и начинали ими заниматься, готовя к тому, чтобы потом пополнить ими бары, клубы и публичные дома, контролируемые кланом Фосселлы. Если Сандри замечал какую-нибудь особенно молоденькую и привлекательную девчушку, он на какое-то время оставлял ее и использовал лично для себя, а натешившись, быстро заменял следующей.

Они никогда не возвращались обратно ни в Беттолу, ни в другие городки и деревушки, из которых пришли в Милан. Дальше их путь лежал только в публичный дом. Сандри решил, что завтра он передаст эту девочку Пецутто, который быстро посадит ее на иглу и полностью подчинит организации.

Он был очень доволен собой. Важно уметь принимать ответственные решения, не поддаваясь эмоциям. Сандри быстро найдет ей замену, может быть, подвернется еще более юное создание. Чем старше он становился, тем более молоденькие девочки ему нравились. Он вспомнил того ребенка, которого они похитили: девочка была просто восхитительна, тело ее лишь начинало обретать женские формы. Ему захотелось снова лечь в постель, но он тут же отогнал от себя эту мысль. Фосселла велел быть под рукой не позже одиннадцати: из Палермо приехал Гравелли, очевидно, чтобы обсудить убийство Раббиа и те осложнения, которые могут возникнуть из-за французов.

Теперь надо быть гораздо осмотрительнее и все время иметь рядом с собой надежного телохранителя. Это создавало некоторые дополнительные неудобства. Но ему и здесь повезло: Виоленте не был ему в тягость, и уже сам по себе тот факт, что в качестве телохранителя к нему приставили именно этого громилу, свидетельствовал о его авторитете в организации.

Он не мог не сделать себе комплимент, решив, что такое продвижение было обусловлено исключительно его сообразительностью. Сандри и в самом деле очень собою гордился, он схватывал все куда быстрее, чем тугодум Раббиа. При воспоминании о том, что ему пришлось провести в его обществе целых две недели, у Сандри перекосило физиономию. Лишь девочка помогла ему тогда справиться с безысходной скукой.

Он встал, надел наплечную кобуру, вставил в нее пистолет и накинул пиджак. Девочка сидела в постели и пристально за ним наблюдала.

– Когда я тебя снова увижу? – капризным тоном спросила она.

Сандри склонился к ней и чмокнул в губы.

– Завтра, – с улыбкой ответил он. – Я отвезу тебя куда-нибудь пообедать, чтобы доставить тебе особое удовольствие, а потом мы съездим к одному моему хорошему приятелю.

Он отпер дверь квартиры и вышел на лестничную клетку. Незнакомый голос произнес:

– Сандри.

Он обернулся, одновременно запуская руку под полу пиджака. Сандри действительно соображал быстро – он тут же смекнул, что на него в упор смотрит двойное черное дуло обреза. В тот же миг черный цвет сменился ослепительным желто-белым взрывом.

* * *

Сатта начинал терять терпение. Удача в этот вечер сопутствовала очаровательной актрисе. Исход каждой игры, конечно, решало не только везение, но также умение и опыт. Однако тот факт, что ей удалось его обставить в трех из пяти партий, не мог означать ничего другого, кроме исключительного везения. Он взял кубики и хорошенько потряс их в зеленом стаканчике – выпала двойка с единицей. Черт! Актриса улыбнулась ему чуть ли не с состраданием – она действительно неплохо играла. Миниатюрная красавица протянула руку к кубикам, вопросительно изогнув изящно очерченную бровь.

Сатта кивнул, обнажив в улыбке ослепительные зубы. И думать было нечего идти с ней в постель до тех пор, пока он по крайней мере не сравняет счет. На кону стояла его честь – полковник считал себя чуть ли не профессиональным игроком. Он посмотрел на часы и выругался про себя. Почти одиннадцать.

А ведь вечер начался так славно! Она приехала в ярко-красном платье с глубоким декольте. Красота ее была так нежна, так хрупка, она так нравилась Сатте. А грудь! Какая грудь – такая высокая и упругая. Это все из-за нее, из-за этой восхитительной груди – каждый раз, когда актриса наклонялась, он просто не мог отвести глаз от ее груди и именно поэтому сначала никак не мог взять себя в руки и сосредоточиться. Именно поэтому в первых партиях он неизменно проигрывал.

Ужин был похож на парад кулинарного искусства. Начали они с паштета, приготовленного по собственному рецепту Сатты. Его пикантность особенно усиливало шампанское. Потом был артишок, приготовленный с петрушкой и майораном, как обычно его делают в Риме. Она продолжала пить шампанское, а полковник перешел на сухое белое «колли альбани».

Главным украшением стола стало его коронное блюдо – телятина под яично-лимонным соусом. К ней удивительно подходило розовое «чекуба». Ужин завершился, естественно, фруктовым мороженым. Актриса была приятно удивлена, а Сатта уже предвкушал то удовольствие, которое ему доставят несколько удачных партий в триктрак и долгое совместное завершение приятно проведенного вечера в его со вкусом обставленной спальне.

Сердце его учащенно забилось – кубики у нее плохо легли. Ему достаточно было выкинуть одну шестерку, чтобы выиграть партию – тогда через десять минут они уже могли бы оказаться в постели. Сатта оторвал взгляд от ложбинки между ее грудей, помешал кубики и выкинул двойную шестерку!

Как раз в этот момент зазвонил телефон.

* * *

Беллу стоял рядом с «альфа ромео». Тут же был припаркован полицейский микроавтобус с мощным генератором, прожектор которого освещал место происшествия. Сатта вышел из машины. Вид у него был свирепый. Он выглядел сейчас точно так же, как пятнадцать минут назад, когда в его квартире раздался телефонный звонок.

Вместо приветствия Сатта буркнул Беллу что-то неразборчивое и заглянул в машину.

– Это Виоленте, – сказал Беллу. – Сандри наверху.

– Его так и нашли? – спросил Сатта.

– Нет, – ответил Беллу. – Он был зажат между рулевым колесом и спинкой кресла так, чтобы локоть высовывался из окна. Полицейский, первым прибывший на место преступления, окликнул его и сказал, чтоб он отсюда убирался. Виоленте даже не шевельнулся, тогда полицейский открыл дверцу машины. Тело вывалилось прямо на него, и он от потрясения инстинктивно попытался оттолкнуть его обратно.

Сатта снова заглянул в машину. Тело лежало на переднем сиденье, голова была уперта в противоположную дверцу. Кровью было забрызгано буквально все – панель управления, сиденье, пол. Она и теперь еще сочилась из глубокой раны на перерезанной глотке Виоленте.

Сатта засопел и отвернулся от ужасного зрелища.

– Помер он действительно насильственной смертью – под стать своему имени[1], – попытался сострить полковник. – Пойдем, поднимемся наверх.

Беллу жестом подозвал полицейского, который должен был снять с трупа отпечатки пальцев, и пошел вслед за начальником.

Сандри лежал на площадке третьего этажа. Некогда белое полотенце покрывало его голову и плечи. Полицейский фотограф укладывал видеокамеру в футляр.

Дверь в квартиру была распахнута, Сатта видел с порога спальню. На кровати, завернувшись в простыню, сидела девочка. Рядом с ней – молодой полицейский, что-то записывавший в блокноте и явно отводивший от девчушки взгляд.

Беллу указал на постель.

– Он как раз выходил из квартиры, навестив здесь свою маленькую подружку.

Сатта взглянул на тело и пробормотал:

– Значит, ему повезло больше, чем мне. – Он нагнулся и откинул красное от крови полотенце. – А может быть, и нет, – спокойно добавил он и вернул полотенце в прежнее положение. Несмотря на сильный загар, лицо полковника было очень бледным.

– Скорее всего, стреляли крупной дробью из охотничьего ружья с очень близкого расстояния, – сказал Беллу.

Сатта кивнул и еще раз взглянул на залитое кровью полотенце. Губы его перекосила легкая усмешка.

– Да, могу тебе прямо сейчас сказать, что на этот раз будет написано в отчете патологоанатома: «Значительные повреждения мозга в результате прохождения сквозь него большого числа небольших снарядов, предположительно круглой формы». – Он снова заглянул в квартиру. – Расскажи мне все, что об этом известно.

– Это любовное гнездышко Сандри, – ответил Беллу. – Он держал эту квартирку, чтобы регулярно менять в ней девочек. Сюда Сандри наведывался почти каждый вечер. В последнее время, после убийства Раббиа, у входа в здание его всегда ждал телохранитель. Убийца перерезал Виоленте горло от уха до уха и оставил его в машине, прижав креслом к рулю. Здесь внизу всегда мало света, и случайный прохожий не обратил бы на него никакого внимания. После этого убийца поднялся наверх и стал ждать. Вполне возможно, что на нем была широкая куртка или плащ, под которым он прятал ружье. Как только Сандри вышел из квартиры, он разрядил оба ствола ему прямо в лицо.

– Девочка что-нибудь видела? – спросил Сатта.

– Ничего, – ответил Беллу. – Хоть она и совсем молоденькая, дурочкой ее не назовешь. Услышав выстрелы, она тут же спрятала голову под подушку и лежала так, пока не пришла полиция. – Он показал большим пальцем наверх. – Женщина, которая живет этажом выше, услышав грохот, спустилась по лестнице на несколько ступенек. Увидев Сандри, у которого половина головы была отстрелена, женщина стала громко кричать. Смолкла она только несколько минут назад. С ней там есть кто-то, кто пытается ее привести в чувство и снять с нее показания.

– Любопытно, – заметил Сатта.

– Что именно?

– Ты сказал «убийца» в единственном числе. Откуда тебе известно, что он был один?

Беллу пожал плечами.

– Не знаю, это у меня само собой вырвалось. Мне почему-то кажется, что Раббиа и этих двоих прикончил один человек.

– Логично, – пробурчал Сатта и вошел в квартиру.

При виде полковника молодой полицейский тут же поднялся с кровати, подошел к нему и стал читать записи в блокноте:

– Амелия Самбон, пятнадцати лет, из Беттолы. Скорее всего, сбежала из дому. Кажется, месяца полтора назад на нее поступил запрос из отдела пропавших без вести. Почти все это время она жила с Сандри.

Сатта смотрел мимо него на девочку – маленькую, до смерти напуганную и совершенно беззащитную.

– Скажи ей, чтоб оделась и уложила свои вещи, а потом доставь ее в полицейский участок. Выясни все, что можно, о ее связи с Сандри, потом передай в отдел пропавших без вести. Пока она будет в Милане, ей необходимо обеспечить круглосуточную охрану.

Сатта вышел из спальни. Пройдя несколько шагов, он остановился, вернулся и распахнул дверь.

– Ты можешь и в коридоре подождать, пока она оденется, – сухо сказал полковник.

Подошел Беллу.

– Все это выглядит, как начало настоящей войны, – сказал он. – За три дня – три убийства.

Погруженный в глубокие раздумья, Сатта кивнул.

– Это – «Юнион Корс», – уверенно сказал он. – Они любят использовать ножи и охотничьи ружья. Мне все это совсем не нравится – очень уж они резво за дело взялись. Скоро в перестрелках начнут гибнуть невинные люди. – Он взглянул вниз, на тело Сандри. – Это наверняка Раббиа сказал им, где его можно найти. Очень мне интересно, что он еще понарассказывал.

– Я так полагаю, все, о чем они его спрашивали, – проговорил Беллу.

– Да, – согласился Сатта. – Но о чем именно его спрашивали, вот в чем вопрос.

Они стояли и смотрели, как сотрудники «скорой помощи» упаковывали то, что осталось от Сандри, в пластиковый мешок. Потом Сатта отвернулся и бросил через плечо:

– Поезжай за мной в управление. Нам предстоит нелегкая ночь и тяжелая неделя.

* * *

Теперь интерес проявили и газетчики: три убийства за три дня – это уже достаточно серьезное событие даже по миланским масштабам. Редакторы вытащили криминальных репортеров из баров и постелей и дали им задание срочно подготовить заметки с правдоподобным объяснением случившегося. Почти все журналисты пришли к тем же выводам, что Сатта и Кантарелла. На следующее утро газетные заголовки пестрели прогнозами о ходе военных действий с «Юнион Корс». Передовицы были полны назидательных фраз о разгуле международной преступности и требований о восстановлении порядка и соблюдении законности.

На Сатту стали давить сверху. Его начальник – генерал – заявил, что необходимо срочно предпринять какие-то шаги. Плохо, конечно, когда итальянские преступники убивают друг друга, сводя между собой счеты, но если итальянских бандитов начинают убивать французские, – это уже просто национальный позор.

На Гоцо Шрейк вошел в «Глиниглз» и положил на стойку бара экземпляр итальянской «Иль Темпо». Завсегдатаи собрались вокруг него и стали оживленно обсуждать последние новости. Они наперебой высказывали свои суждения о том, кончится ли все на этих трех убийствах или Кризи свою миссию выполнил еще не до конца.

Гвидо в Неаполе и Леклерк в Марселе тоже прочли передовицу «Иль Темпо». Они знали, что война только начинается.

* * *

Джино Фосселла был обеспокоен и зол. Причиной беспокойства стали убийства его людей, поводом для злости – внушение, которое ему сделал Кантарелла. Он был возмущен до глубины души. Кантарелла вообще никогда ему не нравился. Долгие годы этот щеголеватый арбитр-недомерок сиднем сидел на своей вилле под Палермо, носа из нее почти никогда не высовывал, никогда ни в чем рук не замарал, но получал жирный кусок с каждого дела. Прямо как политик какой-то занюханный, черт бы его побрал!

Фосселла сидел в машине и от ярости скрипел зубами, вспоминая текст краткого послания, переданного ему Дикандиа: «Мы вами недовольны».

Напыщенный маленький ублюдок! Если бы Кантарелла не был заодно с Конти, он ему доходчиво разъяснил бы, куда ему надо заткнуть свое недовольство. Но этот хорек хамоватый – от горшка два вершка – сумел снюхаться с каждым боссом по всей Италии и впрямь как заправский политикан.

Была среда, и, как каждую среду, вечером он ехал в небольшой городишко Бианко, чтобы поужинать там со своей матерью. Он был примерным сыном и старался никогда не пропускать эти визиты. Иначе он всегда чувствовал себя виноватым, мать начинала переживать и сердиться на него, а даже Кантарелла не смог бы унять его старушку, когда она выходила из себя.

Его машину спереди и сзади сопровождали два автомобиля с телохранителями.

Будь он неладен, этот треклятый «Юнион Корс»! Такую возню подняли из-за каких-то несчастных двадцати миллионов лир! Да и черт бы с ними – скоро его собственный человек отвезет им эти занюханные бабки в Марсель, и он тогда сможет наконец вздохнуть с облегчением.

Все три автомобиля проехали по зеленым улицам Бианко прямо к дому его матери. Высыпали охранники, державшие руки с левого бока под расстегнутыми пиджаками. Просто мелодрама какая-то, мелькнуло в голове у Фосселлы, – из-за этих животных из «Юнион Корс» он даже свои семейные дела должен в какой-то дурацкий спектакль превращать.

– Ждите меня здесь, – раздраженным тоном сказал он замершим телохранителям. – Я пробуду у матери не больше двух часов.

Он был невысоким, лысеющим, начавшим толстеть мужчиной. Поднявшись в небольшой дом по каменным ступеням, он сбил дыхание – вот уже несколько лет его мучила одышка.

Мать смотрела на сына сердито, но ничего не могла сказать, потому что рот ее был заклеен полоской белого пластыря. Ее запястья и колени были прикручены липкой лентой к подлокотникам и ножкам кресла. Позади нее стоял высокий, очень крупный мужчина, державший в руке двуствольный обрез. Оба его ствола, нацеленные в левое ухо пожилой женщины, лежали на ее плече.

– Если ты только пикнешь, – спокойно сказал мужчина, – тут же останешься сиротой.

Фосселле было велено повернуться лицом к стене, положить на нее руки и расставить ноги. Как мужчина к нему подошел, он не услышал, судорожно пытаясь понять, кто он такой и как смог здесь оказаться. Его безуспешные потуги сообразить, что к чему, были прерваны сильным ударом, от которого Фосселла потерял сознание.

Удар был рассчитан очень точно. Когда Фосселла стал приходить в себя, его лодыжки, колени и запястья были накрепко скручены клейкой лентой, которой был заклеен и рот. Потом его подняли и понесли в заднюю часть дома. Фосселла на все лады клял себя.

На небольшой улочке, проходившей с противоположной стороны здания, стоял серый фургончик с открытой боковой дверцей. Фосселлу быстро запихнули внутрь и заперли. Он почувствовал, как машина бесшумно покатилась вниз по дороге, и подумал о своих опереточных телохранителях, находившихся всего в каких-то тридцати метрах на параллельной улице.

Он снова выругался в сердцах, но теперь его злость сменилась страхом. Глаза ему не завязали – он успел прочесть надпись на боку фургончика: «Луиджи Ракка – торговля овощами». Сама по себе эта надпись ему ровным счетом ни о чем не говорила, однако то обстоятельство, что ему позволили ее прочесть, свидетельствовало лишь об одном – путешествие это только в одну сторону.

За два часа пути его руки и ноги затекли и онемели. Мысль его продолжала лихорадочно работать, но когда фургончик остановился и мотор заглох, ответы на мучившие Фосселлу вопросы так и не были найдены. Боковая дверца распахнулась, и его с необычайной легкостью вынули из машины. Уже совсем стемнело, но он смог различить контуры высоких деревьев и очертания белого коттеджа. Его похититель подошел к двери и открыл ее ударом ноги. Он не очень аккуратно положил Фосселлу на холодный каменный пол и включил свет.

Мафиози лежал спокойно, прислушиваясь к шагам мужчины. Через несколько минут незнакомец подошел к нему и перевернул его на спину. Глядя на человека из того положения, в котором он лежал на полу, Фосселла подумал, что он просто невероятных размеров – казалось, он головой упирается в потолок. Внезапно его похититель опустился на корточки и стал снимать с него ботинки. Потом он освободил от клейкой ленты его лодыжки и колени. Фосселла стал неторопливо сгибать и разгибать затекшие мышцы, стараясь не делать резких движений. Он понимал, что любая попытка оказать этому гиганту физическое сопротивление заранее обречена на неудачу – шансов у него не было никаких.

Он так и лежал на спине, выгибая тело на связанных руках, когда почувствовал дикий испуг, который тут же сменился сильным удивлением. Незнакомец расстегнул ему ремень и молнию на брюках, потом запустил ему руку за спину и слегка приподнял, стянув другой рукой сначала брюки, а потом – трусы. Когда его перевернули на живот и грубо раздвинули в стороны ноги, его удивление снова сменилось испугом, который перешел в панический ужас. Почувствовав, что руки незнакомца раздвигают ему ягодицы, Фосселла что было сил замычал и стал изо всех сил дергаться и вертеться. Ему совсем не хотелось, чтоб над ним свершили содомский грех.

Борьба была краткой. Руки перестали возиться с его задницей, Фосселла получил удар по голове и снова впал в беспамятство.

* * *

Придя в себя, резкой боли он не почувствовал, ощущалось лишь некоторое неудобство, и все тело ныло.

Прямо перед ним стоял грубый деревянный стол. Чуть левее центра на нем темнело пятно с небольшим отверстием посередине. Фосселла поднял глаза на сидевшего по другую сторону стола человека. Перед ним лежал раскрытый блокнот и несколько других предметов, в том числе старый будильник, повернутый циферблатом прямо к нему. Часы показывали 9:02.

– Ты меня слышишь?

Фосселла кивнул со страдальческим выражением на лице. Его запястья и колени были прикручены липкой лентой к креслу, но рот закрыт не был. Мафиози молчал – он был старше, чем Раббиа, и гораздо умнее.

Мужчина немного наклонился к столу и взял один из разложенных на нем предметов – небольшой металлический цилиндр, скругленный с концов. Развинтив его посредине, он показал Фосселле две пустые его половинки.

– Это – «тайник». Им, как правило, пользуются заключенные или преступники, чтобы переносить ценности – деньги, иногда наркотики. Его прячут внутри тела – в прямой кишке.

Фосселла заерзал на стуле, вспомнив о том, что с ним было сделано, и вновь ощутил некоторое неудобство. Человек напротив него взял со стола комок какого-то вещества, выглядевшего, как серый пластилин, и продолжил ему втолковывать свою информацию:

– Это – довольно мощная пластиковая взрывчатка.

Он заполнил серой массой половинку развинченного цилиндра и прижал ее большим пальцем, чтобы она плотнее заполнила его внутреннее пространство.

– Вот это – детонатор.

Незнакомец взял со стола маленький круглый металлический предмет с небольшим выступом с одной стороны. Этим выступом он аккуратно вставил детонатор в половинку цилиндра, заполненного взрывчаткой.

– А это – таймер.

В руке у него оказался другой круглый металлический предмет с двумя маленькими зубчиками. Он вставил их в два узеньких отверстия в детонаторе, после чего свинтил обе половинки цилиндра вместе и зажал его большим и указательным пальцами, поднеся чуть ближе к глазам Фосселлы.

– Вот так «тайник» превратился в бомбу. Она очень небольшая, но мощная. – Тон, которым он все это говорил, напоминал спокойную беседу двух приятелей за чашкой чая. – Вот каких высот достигла современная наука. Лет десять назад бомба такой мощности весила около килограмма.

Холодные глаза уставились прямо в лицо бандита, голос оставался совершенно бесстрастным.

– Точно такая же бомба торчит в твоей заднице. Взорвется она ровно в десять часов.

Фосселла быстро взглянул на стрелки будильника – они показывали 9:07.

Ситуация прояснилась. Фосселла должен был ответить на вопросы, которые интересовали этого человека. Если он откровенно, без утайки удовлетворит его любопытство до десяти часов, можно будет вынуть бомбу.

Фосселла колебался: нет, решил он, его убьют в любом случае.

Может быть, в отличие от остальных, Фосселла был ему нужен живым? Поверить в это трудно. Человек напротив молчал, лицо его оставалось бесстрастным.

Минуты уходили одна за другой, единственным звуком, раздававшимся в помещении, было громкое тиканье будильника, Фосселла дышал нервно и быстро. Он чувствовал только давление, распиравшее его прямую кишку. В 9:22 он начал говорить. Терять ему все равно уже было нечего.

– Что ты хочешь знать?

Мужчина взял в руки ручку и снял с нее колпачок.

– Меня интересует все о Конти и Кантарелле. Но сначала объясни мне, почему ты, при всем твоем уме, отдал приказ похитить девочку, заведомо зная, что ее отец в долгу, как в шелку.

В 9:53 допрос закончился. Мужчина надел на ручку колпачок, взял блокнот и встал со стула. Некоторое время он смотрел на Фосселлу, потом подошел к двери и вышел из помещения. Фосселла услышал, как заработал двигатель фургончика. Вскоре он затих вдали, и единственным раздававшимся в помещении звуком по-прежнему оставалось тиканье часов. Он не кричал, не пытался бороться за свою жизнь, просто напряженно сидел и смотрел на циферблат будильника. В 9:58 будильник внезапно резко зазвонил, и Фосселла лишился рассудка. Ровно через две минуты бомба, заложенная в его тело, взорвалась.

* * *

Сатта сверху вниз смотрел на актрису. Изгибы ее великолепного обнаженного тела слегка лоснились от пота; чуть раздвинутые красные губы были полны томительного желания.

Он ждал, пока она ему сама об этом скажет.

Полчаса Сатта мастерски вел ее к пику желания, искусно разжигая в ней пламя страсти. Каждый дюйм ее тела томительно трепетал от прикосновения его губ и пальцев. Теперь он ждал лишь того, чтобы она сама попросила его об этом.

Вечер удался на славу. Он снова приготовил изысканные яства, потом выиграл три решающие партии в триктрак. Правда, в какой-то момент у него закралось подозрение, что она специально ему подставилась, но на самом деле значения это не имело. Для полного блаженства оставалось только во всем блеске показать ей иные свои достоинства.

Наконец она взмолилась:

– Милый, прошу тебя! Ну давай же, пожалуйста!

Сердце его наполнилось счастьем. Он перекинул одну ногу через ее бедра, чуть приподнялся, взглянул в глядевшие на него с мольбой глаза и тоном, не допускавшим возражений, произнес:

– Введи его сама.

Точеная, изящная рука скользнула между ног, нетерпеливые пальчики искали – и нашли, настойчиво подталкивая его к влажным, зовущим, шелковистым волосам. Он застонал от восхитительно острого чувства и вошел на дюйм. Господи, до чего же она была хороша! Полковник склонился к очаровательному личику женщины и с игривой нежностью чмокнул ее в кончик носа, чуть выгнувшись для нанесения первого решительного удара – и в это сладостное мгновение зазвонил телефон.

Глава 18

– Это не «Юнион Корс».

Эту фразу Сатта произнес очень выразительно после того, как прочел очередной отчет патологоанатома. Напротив него, по другую сторону стола сидел Беллу.

– Почему ты так в этом уверен?

Сатта коснулся лежавшего на столе документа.

– На такое у них воображения не хватит, – с улыбкой ответил он. – Ножи – да, обрезы – пожалуйста, пистолеты – само собой разумеется. Бомбы – тоже, но только не в прямой кишке. – Он покачал головой. – Чтоб до такого додуматься, нужен совсем иной склад ума.

Со смерти Фосселлы прошло два дня. Начальство оказывало на полковника все более сильное давление, торопя его с ответами. Газеты пестрели заметками о последнем убийстве во всех его кровавых подробностях.

Консультации с Монпелье в Марселе лишь усиливали уверенность Сатты в правильности его выводов. Люди из «Юнион Корс» сделали все, чтобы убедить как Гравелли, так и марсельскую полицию в том, что они не только не причастны к этим убийствам, но – более того – сами основательно ими озабочены.

У боссов мафии развивалась маниакальная подозрительность. Озабоченный Кантарелла выходил из себя. Кто-то разрушал его тридцатилетние усилия по созданию монолитной организации, которые можно было сравнить разве что с гигантской работой выдающегося государственного деятеля.

Казалось бы, первым должен был разгадать эту загадку Сатта с его глубоким, гибким, аналитическим умом. Двое суток он почти не выходил из кабинета. Его роман с актрисой все равно уже закончился.

– Все хорошо в меру, – справедливо заявила она ему после последнего убийства.

Актриса была права – такие неожиданности любую женщину могли довести до нервного срыва. Сама ее карьера была поставлена под угрозу.

Так что теперь у Сатты было достаточно времени, чтобы заниматься только этим делом. Он бесконечно, во всех мыслимых и немыслимых сочетаниях и комбинациях перебирал в уме имена убитых: Раббиа, Виоленте, Сандри и Фосселла. Связь между ними ему удалось найти лишь тогда, когда он убрал из этого незамысловатого уравнения Виоленте. За собственную тупость полковник клял себя на все лады – ведь с самого начала было совершенно очевидно, что Виоленте перерезали горло по чистой случайности, лишь потому, что он был телохранителем Сандри.

– Похищение дочери Балетто!

Беллу вопросительно поднял бровь.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вот ведь где собака зарыта! Раббиа и Сандри – оставшиеся в живых исполнители похищения, а Фосселла его организовал.

Следующий час полицейские были очень заняты. Они сразу же решили, что сам Балетто участия в этом деле не принимал, хотя мог финансировать тех, кто совершал возмездие. Телохранитель девочки тоже привлек их внимание, хотя поначалу к его кандидатуре они отнеслись весьма скептически. Им было известно, что этот человек был своего рода обманкой и много пил.

Однако звонок в больницу сильно разжег интерес Сатты к его телохранителю. Полковник переговорил с главным хирургом, который оказался приятелем его брата, и тот рассказал о чудесном исцелении телохранителя и его стремлении любой ценой восстановить силы. Следующий звонок полковник сделал в агентство, рекомендовавшее его на работу по охране девочки, и там узнал, что раньше телохранитель был наемником. Тут же в Париж послали запрос первой степени, и пока ждали ответ, проследили связь телохранителя с неким Гвидо Арелио, хозяином пансиона «Сплендид» в Неаполе.

Наведение справок много времени не заняло. Не последнюю роль в этом сыграли незапятнанная репутация Сатты, равно как его высокое служебное положение и обширные связи. Он лично позвонил директору иммиграционной службы в Риме, и тот, подключившись к центральному компьютеру, тут же узнал, что из Реджо-ди-Калабрия телохранитель отплыл паромом на Мальту шесть дней спустя после того, как выписался из больницы. О его возвращении в Италию никакой информации не поступало.

После этого Сатта сделал международный звонок на Мальту своему коллеге Джорджу Заммиту. Год назад они встречались в Риме на курсах повышения квалификации, и Заммит произвел на него приятное впечатление. После беседы полковник повесил трубку и, задумчиво глядя на Беллу, произнес:

– Очень любопытно, но совершенно непонятно.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Беллу.

– Он подтвердил мне, что интересующий нас человек прибыл на Мальту именно с тем паромом, но три недели назад отбыл морем в Марсель.

– И все?

Сатта кивнул.

– И все.

– Тогда мне совершенно неясно, что тебе кажется любопытным и непонятным.

Сатта слегка усмехнулся.

– Мальтийская полиция работает очень четко – эту манеру они унаследовали от англичан. Но все же, учитывая тот факт, что полицейское управление на Мальте еще не компьютеризировано, настолько оперативно они работать просто физически не могут. Заммит ответил на мои вопросы тут же, причем ни у кого ни о чем не спрашивал. Значит, у него в этом деле есть собственный интерес. Однако когда я спросил, располагает ли он об этом человеке какой-нибудь дополнительной информацией, он ответил мне, что на Мальту ежегодно приезжает до полумиллиона человек, а у него не хватает штатов и он загружен работой выше головы. У меня нет никаких сомнений в том, что он здесь что-то крутит. Интересно, почему ему надо от меня что-то скрывать.

Их беседу прервал ответ из Парижа. Машина стучала долго, и вышедший из нее рулон бумаги составил около трех футов в длину. Сатта просматривал информацию по мере того, как она выходила из чрева аппарата. Пока он молча читал, Беллу терпеливо ждал. Когда телекс смолк, Сатта скатал сообщение в трубочку, зажал ее двумя руками и откинулся на спинку кресла.

– Этот подставной телохранитель, – спокойно сказал он, – был и, скорее всего, продолжает оставаться одним из самых опасных людей на Земле.

Полковник резким движением поднялся с кресла.

– Собирайся, мы сейчас же едем в Комо. Нам предстоит побеседовать там с Балетто и его очаровательной супругой.

* * *

В доме на озере Балетто обедали, сидя напротив друг друга за большим полированным столом. Рика похудела, но красоты своей не утратила. Этторе совсем не изменился. Если она перенесла тяжелую утрату, у него все оставалось на своих местах.

Дверь распахнулась. Оба обернулись, ожидая увидеть Марию с десертом. В дверном проеме неподвижно, переводя глаза с мужчины на женщину и обратно, стоял Кризи. Супруги смотрели на него, как загипнотизированные.

Этторе оправился первым.

– Что вам здесь надо? – резко спросил он.

Кризи прошел в комнату, подвинул себе стул, поставил его спинкой вперед и сел, выложив руки на стол. После этого он взглянул на Этторе.

– Говорить я собираюсь только с вашей женой. Если вы двинетесь с места или скажете еще хоть одно слово, я вас не раздумывая убью. – Он сунул руку под пиджак, вынул внушительный пистолет и положил его перед собой. – Он заряжен.

Этторе взглянул на оружие, сразу весь обмяк и как-то сник на стуле. Кризи обернулся к Рике. Жесткие черты его лица смягчились, резкость в голосе пропала.

– Я сейчас расскажу вам одну историю.

Он поведал ей обо всем, что узнал от Фосселлы: о том, что Пинта была похищена только ради того, чтобы получить страховку. Этторе застраховал ее на два миллиарда лир у «Ллойда» в Лондоне. Смысл сделки заключался в том, что после уплаты выкупа Фосселла должен был вернуть Этторе половину всей суммы. Контакт между ними осуществлял Вико Мансутти. У него были связи в мире организованной преступности, и он получил за эту сделку свои комиссионные. Рика слушала Кризи, не сводя с него глаз. Лишь когда он закончил, она обернулась и посмотрела на мужа. Казалось, что над столом повисла физически ощутимая, невероятная ненависть. Этторе еще ниже поник на стуле, его рот раскрылся и снова закрылся, взгляд скользнул куда-то в сторону.

– А что с остальными? С теми, кто это сотворил? Вы их уже убили?

Кризи кивнул.

– Я собираюсь убить всех, кто хоть как-то нагрел на этом руки. Мне остались еще два главаря бандитов – один заправляет всем в Риме, второй руководит из Палермо.

В большой, элегантно обставленной комнате снова воцарилось молчание. Его нарушила Рика, говорившая как бы сама с собой.

– А ведь он еще пытался как-то меня утешать. Говорил, что мы остались друг у друга и поэтому жизнь должна продолжаться.

Она взглянула на Кризи, воспоминания, отражавшиеся в ее глазах, погасли, теперь она смотрела перед собой жестко и сурово.

– Вы сказали, что собираетесь разделаться со всеми участниками этого преступления?

Он взял со стола пистолет и кивнул.

– Я приехал сюда, чтобы убить вашего мужа.

Этторе взглянул не на Кризи, а на свою жену. Его красивое лицо утратило все свое обаяние, глаза глядели, как два окна в пустоту.

Кризи убрал пистолет и встал.

– Не знаю, может быть, лучше будет, если я его вам оставлю.

– Да! – почти прошипела она. – Оставьте его, пожалуйста, мне.

Кризи двинулся было к двери, но голос Рики остановил его.

– А что будет с Мансутти?

Он обернулся.

– О Мансутти я уже позаботился.

Дверь за Кризи закрылась.

* * *

Когда Сатта и Беллу ехали по живописной дороге вдоль озера, навстречу им пронеслась в противоположном направлении голубая «альфетта».

* * *

В своей роскошной квартире на последнем этаже престижного жилого дома Вико Мансутти говорил по телефону. Этторе бился в истерике, понять, что он говорил, было почти невозможно.

– Подожди меня, – резко сказал Вико. – Я буду у вас через час. Постарайся взять себя в руки.

Он надел пиджак и сказал немного взвинченной жене, что у Этторе снова неважное настроение – очередной психологический кризис. Вернется он сегодня, скорее всего, поздно.

Спустившись в подземный гараж под домом, он сел в свой «мерседес», включил зажигание, и в тот же момент раздался страшный грохот – взорвалось полкилограмма пластиковой взрывчатки.

* * *

Сатта был поражен. Откинувшись на спинку стула, он с искренним восхищением произнес:

– Никогда, повторяю – никогда в жизни я не пробовал лучшего жаркого.

Гвидо равнодушно пожал плечами.

– Мы здесь в Неаполе не все крестьяне.

– Это вполне очевидно, – согласился Сатта, вытирая губы салфеткой. – Для бывшего преступника, бывшего заключенного, отставного легионера и отошедшего от дел наемника, я бы сказал, вы обладаете поистине экзотическими талантами и дарованиями. Кстати говоря, вы в триктрак не играете?

Гвидо этот вопрос слегка озадачил.

– Вообще-то играю, только не понимаю, какое отношение это имеет к вашему визиту?

Сатта усмехнулся.

– Это просто замечательно. Значит, мое пребывание здесь будет еще более приятным.

– Я сказал вам уже, – хмуро проговорил Гвидо, – пансион сейчас закрыт. Вам лучше было бы остановиться в гостинице.

Сатта налил себе еще немного холодной «лакрима Кристи» и, смакуя, выпил. Когда он заговорил снова, в его словах не было и намека на вальяжность.

– Вы, как никто другой, понимаете всю сложность ситуации. Теперь Кантарелла знает, кто нагоняет страх на всю его организацию. Его источники информации не хуже моих, а кое в чем, может быть, даже лучше. Очень скоро мафия проследит связь Кризи с вами. Как только это произойдет, сюда завалятся ребятишки с покатыми плечами и узкими лбами, которым очень захочется с вами потолковать по душам. Вы сами прекрасно понимаете, что они будут гораздо менее вежливы, чем я.

Гвидо снова пожал плечами.

– Я сумею за себя постоять.

Однако на этот раз он отнесся к словам Сатты с большим вниманием. Только час назад ему из Милана позвонил Элио и сказал, что двое хорошо одетых, но явно подозрительных мужчин заходили в его контору и наводили справки о том, кто рекомендовал Кризи в охранное агентство. Действуя в полном соответствии с инструкциями, полученными от брата, Элио просто ответил им, что выполнял просьбу Гвидо. Ясно, что очень скоро в пансион наведаются местные бандиты. Однако, зная, что здесь находится полковник карабинеров, они, конечно, будут держаться подальше, откладывая свой визит до его отъезда.

– Хорошо, – лаконично ответил Гвидо, – я приготовлю для вас комнату. Только не рассчитывайте, что завтрак я буду носить вам в постель.

Сатта протестующе замахал руками.

– Не беспокойтесь, никаких хлопот я вам не причиню. И поверьте мне на слово, так будет лучше – нам с вами многое надо обсудить.

Сатта приехал вечером, весь день проведя за рулем – путь от Милана до Неаполя был не близким. Тем не менее он предпочел вести машину сам: в дороге было время подумать, еще раз осмыслить события последней недели, свыкнуться с мыслью о том, что один человек без чьей бы то ни было посторонней помощи смог расправиться с одним из самых могущественных бандитов страны.

Потом он вернулся к странному разговору с четой Балетто в их доме на берегу озера.

Сам Балетто, человек светский, всегда умевший держать себя в руках, был пепельно бледен, его в прямом смысле слова трясло, как в лихорадке. Его жена была пренебрежительно надменна, холодна, как лед, и необычайно красива. Сатта помнил, какой она была раньше. Теперь Рика стала еще привлекательнее – ее женственное очарование совершенно неотразимо, возможно, так на ней сказались потрясения и переживания последних месяцев.

Этторе сначала отказывался говорить – с минуты на минуту должен был приехать его адвокат. Но узнав о внезапной гибели Мансутти, он сломался и в отчаянии обратился к Сатте – как к священнику, к отцу, к единственному защитнику.

Этторе стал бессвязно рассказывать о том, что произошло, путая слова, перескакивая с пятого на десятое, умоляя Сатту понять его и войти в его положение. Полковник почти не прерывал его беспорядочный лепет, лишь изредка уточняя какие-то моменты, которые были совершенно непонятны. При этом он старался изобразить на лице симпатию и сострадание.

Беллу записывал эти отрывочные сведения в блокнот, а Рика сидела, излучая холод, не сводя взгляда с мужа. Она смотрела на него уже не столько с ненавистью, сколько с непередаваемым отвращением.

Особенно Сатту поразило то обстоятельство, что теперь Кризи начал охоту на Конти и Кантареллу. Он полагал, что после расправы над Фосселлой телохранитель удовлетворил свое стремление к мести и теперь попытается как можно скорее пересечь границу Италии и затаиться в какой-нибудь далекой стране.

Полковник оставил у Балетто Беллу, чтобы тот официально завел дело и приступил к формальному расследованию преступления, а сам отправился домой – ему надо было о многом подумать в спокойной обстановке.

Ситуация представлялась ему в высшей степени двойственной. С одной стороны, действия Кризи наносили удар в самое сердце мафии, задевая ее гордость. Подумать только – все это сделал лишь один человек! Если, паче чаяния, ему удастся выследить и прикончить еще и Конти, этот удар станет для мафии катастрофическим. А если случится невероятное и он убьет Кантареллу, эта рана сможет стать для организованной преступности просто смертельной.

Союз между Кантареллой и Конти был краеугольным камнем всей этой системы. Теперь мог воцариться хаос, в котором он, Сатта, сможет выступить против любого из оставшихся в живых боссов, и вся организация будет отброшена назад лет на десять, а то и больше. Однако он не тешил себя иллюзиями. Его служба в полиции могла способствовать лишь сдерживанию роста организованной преступности. Навсегда покончить с этим монстром не было никакой возможности, оставалось рассчитывать лишь на то, чтобы на какое-то время затормозить его развитие. Но какая теперь для этого представилась блестящая возможность!

С другой стороны, его работа заключалась в том, чтобы ловить убийц, вне зависимости от того, кого и почему они убивали. Хотя сказать, что Сатту мучили угрызения совести, было нельзя – полковник гордился тем, что совесть его была накрепко заперта в прочной шкатулочке. В один прекрасный день он, может быть, достанет эту шкатулочку из укромного местечка, отопрет ее и очень удивится тому, что в ней обнаружит.

Сатта, скорее, переживал нечто похожее на ревность – этот телохранитель посягнул на его права. По глубокому убеждению полковника, закон можно и нужно обходить. Однако неписаное право нарушать закон могли иметь лишь избранные. Именно поэтому история с Кризи вызывала в нем двойственные чувства, открывая удивительные возможности для деятельности Сатты, он в то же время присваивал себе те полномочия, которыми, по мнению полковника, мог обладать лишь он сам. Тем самым Кризи как бы покушался на права, принадлежавшие лишь избранным, к числу которых Сатта, естественно, в первую очередь относил себя самого.

До поздней ночи полковник напряженно размышлял над парадоксальностью сложившегося положения, взвешивал все «за» и «против», пока в конце концов не нашел достойный компромисс. Рано утром он доложил обо всем генералу – своему непосредственному начальнику. Генерал одобрил мнение полковника – он вообще ему доверял – и передал своему подчиненному полный контроль за ведением этого дела. С представителями прессы было решено не делиться никакой информацией – через пару дней репортеры сами все разнюхают.

Когда картина немного прояснилась, Беллу было поручено остаться в Милане, чтобы завершить все необходимые формальности по делу Балетто, а потом отправиться в Рим, поближе к Конти. Сам Сатта выехал на машине в Неаполь.

Он считал, что Гвидо как ближайший друг Кризи, который не мог ему не помогать, был своего рода ключом. Спецслужбам уже было отдано распоряжение прослушивать все телефонные разговоры в пансионе «Сплендид» и перлюстрировать почту Гвидо. Сатта хотел как можно больше узнать о Кризи – его характере, взглядах на жизнь.

В тот же день, когда Сатта ехал в Неаполь, офицер, работавший в канцелярии управления карабинеров в Милане, сделал копию документа, предназначенного исключительно для служебного пользования. Он сделал ее, самым внимательным образом изучив документ. Вечером того дня этот офицер ужинал в ресторане с одним из своих приятелей. После ужина уровень материального благосостояния карабинера существенно возрос. Как раз в тот момент, когда Сатта лакомился жарким в пансионе Гвидо, Конти говорил из Рима по телефону с Абратой, который теперь остался единственным и бесспорным боссом мафии во всем Милане.

Информация Абраты была полной, он знал все о прошлом Кризи. В голосе миланского капо звучало беспокойство, хотя сам он и не был в списке смертников.

Конти дал ему исчерпывающие инструкции, повесил трубку и несколько минут просидел в глубокой задумчивости. Потом набрал почти никому не известный номер персонального телефона Кантареллы в Палермо и какое-то время беседовал с боссом. Разговор шел не столько об опознанном убийце, сколько о том весьма странном факте, что полиция и карабинеры практически ничего не делают, чтобы как можно скорее с ним разделаться. Как сообщил Абрата, по этому поводу даже общей тревоги объявлено не было.

Все нити следствия по этому делу были в руках полковника Сатты, выехавшего в то утро из Милана в неизвестном направлении.

После разговора с Кантареллой Конти погрузился в еще более глубокую задумчивость, потому что в голосе босса явно звучал страх. Вместо того чтобы дать четкие и однозначные инструкции, арбитр говорил как-то неуверенно, даже спрашивал мнение Конти о том, как им следовало поступить.

Как это ни было смешно, ему самому пришлось успокаивать Кантареллу. Он заверил босса в том, что, даже если полиция не пошевелит пальцем, Кризи в самом скором времени все равно будет ликвидирован. Теперь, когда личность его установлена, он попадется в ближайшие часы. Соответствующие указания уже разосланы по всем звеньям организации.

И тем не менее реакция Кантареллы на это сообщение оставалась для Конти совершенно непонятной. Конечно, убийца с таким прошлым, к тому же имевший достаточно веские основания для того, чтобы им мстить, был серьезной угрозой. Однако если раньше он имел неоспоримые преимущества, поскольку его личность оставалась неизвестной, теперь он их лишился и стал гораздо уязвимее. Поэтому очень скоро этот смельчак поплатится жизнью за свое безрассудство.

Почему же все-таки Кантарелла был в таком гнетущем состоянии духа? Конти пришел к выводу, что такая реакция была типичной для политика. Сам он, в отличие от босса из Палермо, достиг своего нынешнего положения лишь за счет насилия. Ему часто доводилось видеть смерть.

Кантарелла же поднимался к тем высотам, которых достиг, с помощью дипломатии. Он нередко отдавал приказы о принятии насильственных мер, однако сам никогда не участвовал в их исполнении. Конти прошел большой боевой путь от солдата до генерала. Кантарелла же всегда оставался политиком. Кроме того, ему никогда не угрожала непосредственная физическая опасность. Это обстоятельство тоже объясняло то смятенное состояние духа, в котором теперь пребывал босс.

Прежде чем отправиться в постель, Конти велел своим людям усилить его охрану. Ему принадлежало одиннадцатиэтажное здание, последний этаж которого занимала его просторная квартира. От подземного гаража до крыши в дом или из дома и мышь не должна прошмыгнуть. То же самое касается здания, в котором располагается его контора. Оно, кстати, тоже ему принадлежало.

Проблема передвижения между двумя зданиями его не волновала. Несколько лет назад он сделал одолжение одному своему соотечественнику из Нью-Йорка. Тот в благодарность подарил ему «кадиллак». Автомобиль был не серийный, а сделанный на заказ – с корпусом из бронированной стали и пуленепробиваемыми толстыми стеклами. Конти очень гордился своей машиной. За то время, что она у него была, произошло два покушения на его жизнь, первый раз в него стреляли из крупнокалиберного пистолета, второй – из автомата. В обоих случаях его даже не поцарапало. Тем не менее он распорядился, чтобы до специального указания его «кадиллак» во всех поездках сопровождала машина с телохранителями. А еще он решил какое-то время питаться только дома. Конти знал, что чаще всего боссы мафии умирают в ресторанах, причем совсем не от пищевых отравлений.

* * *

Кантарелла и в самом деле был напуган. Чувство это было для него новым. Мысль о том, что он стал мишенью для профессионального убийцы высшей квалификации, просто сводила его с ума. Он уже прошел через те стадии, когда им поочередно владели гнев и возмущение, однако страх не покидал его ни на минуту.

Конти пытался успокоить его по телефону, говорил, что ликвидация убийцы – дело нескольких часов. Тем не менее Кантареллу, сидевшего за письменным столом в своем кабинете, не покидали тяжелые чувства. Он перекрестился, положил перед собой блокнот и задумался, как усовершенствовать систему безопасности виллы Колаччи. Ей предстояло превратиться в неприступную крепость.

Он еще не успел набросать мысли на бумагу, как зазвонил телефон. Босс из Неаполя докладывал ему, что допросить владельца пансиона «Сплендид» абсолютно невозможно. Оказалось, что он там не один, а с этим треклятым полковником Саттой из карабинеров. Кантарелла совсем упал духом.

* * *

Гвидо выкинул двойную четверку, убрал три остававшиеся фишки с поля и взглянул на кубики. Потом взял ручку, быстро подсчитал результат и объявил полковнику:

– С тебя восемьдесят пять тысяч лир.

Сатта улыбнулся. Этот проигрыш был не самым крупным.

– Надо мне было тебя послушаться и остановиться в гостинице.

Шел третий день его пребывания в пансионе. Питался он прекрасно и даже как-то помогал Гвидо на кухне. Завсегдатаи, обедавшие в пансионе, и представить себе не могли, что ели салат, который приготовил сам полковник карабинеров.

Если не считать трехсот тысяч лир, проигранных в триктрак, жизнь в пансионе была Сатте по душе. Даже финансовые потери в определенном смысле компенсировались удовольствием, которое ему доставляла игра со специалистом такого класса.

Однако дело было не только в уважении к мастерству Гвидо – с каждым днем между двумя мужчинами устанавливались все более дружеские отношения. Отчасти это определялось тем взаимным притяжением, которое часто возникает между очень непохожими людьми. Во многом, по крайней мере на первый взгляд, они казались прямыми противоположностями: молчаливый и коренастый Гвидо с перебитым носом и Сатта – высокий, элегантный, разговорчивый, лощеный. Тем не менее у полковника было много оснований восхищаться неаполитанцем. Когда он изредка расслаблялся и начинал говорить, оказывалось, что он глубоко понимает не только общество, в котором живет, но и процессы, происходящие в мире. Сатта очень ценил в нем тонкое чувство юмора. Он, естественно, многое знал о прошлом Гвидо. Однажды полковник спросил Гвидо, не тяготится ли он немного своим нынешним положением, не считает ли его слишком уж заурядным.

Гвидо улыбнулся и ответил, что, когда ему хочется острых ощущений, он возвращается в свое прошлое и находит там все, чего ему недостает. Нет, будничные дела он не считает скучными, наоборот, управлять пансионом доставляет ему радость. Он прекрасно знает проблемы своих постоянных клиентов, радуется с ними или горюет, когда есть повод. По вечерам в субботу ему нравится смотреть футбольные матчи. Изредка, бывая в городе, он находит себе на часок-другой случайную подружку. В общем, на жизнь ему грех жаловаться, потому что иногда она балует его такими удовольствиями, как, например, выигрыш в триктрак у высокообразованных полковников карабинеров.

Сатта, со своей стороны, поначалу немало озадачил Гвидо. Поначалу он смотрел на полковника как на случайно попавшего в полицию светского щеголя, который добился там высот благодаря семейным связям. Однако очень скоро под оболочкой циника он разглядел преданного своему делу честного человека. Во второй вечер пребывания Сатты в пансионе к ним зашел его брат, и после ужина они втроем допоздна засиделись на террасе, выпивая под дружескую беседу.

Братья были искренне привязаны друг к другу. Они впустили Гвидо в атмосферу семейных отношений так естественно и непринужденно, что он тут же ощутил и дружеское взаимопонимание, которое раньше находил только в компании Кризи.

О Кризи они говорили очень часто. Хоть Сатта и был уверен, что Гвидо имеет возможность связаться с Кризи, он на него не давил. Несколько раз в день полковник звонил в Рим и говорил с Беллу, который каждый раз докладывал, что ни прослушивание телефонных разговоров, ни просмотр почты ничего нового пока не дали.

– По телефону только мы с тобой разговариваем, – как-то раз заметил Беллу. – Зато какие это содержательные беседы!

Сатта настроился на долгое ожидание. Хотя к этому времени газетчики уже были очень близки к раскрытию подоплеки серии убийств, о Кризи пока нигде не упоминали. В основном на все лады обсасывались подробности скандальной истории похищения Пинты Балетто, устроенного ее же отцом, крупным промышленником, при поддержке известного адвоката, разорванного взрывом на куски, а также о зверских убийствах нескольких мафиози. Скоро какой-нибудь журналист должен был увязать одно с другим, и Сатта пытался себе представить реакцию общественного мнения на эту из ряда вон выходящую историю.

Сатта часто думал о Кризи. Со слов Гвидо он уже составил психологический портрет его друга. Он прекрасно понимал, какие чувства двигали им, ощущал глубокую симпатию к человеку, в одиночку вступившему в борьбу со страшной силой ради восстановления попранной справедливости и свершения возмездия.

Гвидо много говорил о прошлом, но никогда – о настоящем. В последний раз он видел Кризи, когда тот лежал в больнице. Сатта, как и раньше, не давил на Гвидо. Он ждал. Все тузы были у него на руках. Пусть беспокоятся Конти и Кантарелла.

Однако с Гвидо они играли не в карты, а в триктрак, и полковник постоянно проигрывал.

– Все, – сказал он как-то раз, когда Гвидо разложил доску и расставлял фишки, – я завязал. Я ведь в конце концов просто служащий и не могу каждый день проигрывать свою недельную зарплату.

Они сидели на террасе, вечернее солнце медленно опускалось в море, уходя за линию горизонта. Скоро Гвидо надо будет готовить ужин, но пока еще оставалось немного времени, они молча наблюдали за тем, как постепенно меняется цвет воды. Уже смеркалось, когда резко зазвонил телефон. Из Милана снова просили полковника Сатту.

Гвидо отправился на кухню резать овощи. После продолжительной беседы к нему пришел его непрошеный постоялец.

– Балетто покончил с собой, – сказал он.

– Ты уверен, что это было самоубийство? – спросил Гвидо.

Сатта кивнул.

– Сомнений никаких нет. Прежде чем отважиться, он полчаса сидел на подоконнике в своем кабинете на девятом этаже. – Он сделал руками выразительный жест. – Балетто никогда не был решительным человеком.

Гвидо продолжал свое занятие, Сатта стал ему помогать. Потом он спросил:

– Ты знаешь его жену?

– Видел однажды, – ответил Гвидо. – Встреча была не из приятных.

Когда он рассказал об обстоятельствах их встречи, Сатта печально кивнул.

– Ты выбрал не лучшее время для знакомства. Но я уверен, что теперь ее мнение изменилось, да и сама она тоже.

Какое-то время они работали молча, потом Сатта произнес:

– Пока Балетто сидел на подоконнике и решал, быть или не быть, ей позвонили из полиции и попросили приехать, чтобы отговорить его от этого шага. Знаешь, что она ему сказала, когда приехала?

– Что?

– Ничего, совсем ничего – она только рассмеялась. Странная женщина, и очень красивая…

Гвидо озадаченно посмотрел на него, хотел было что-то сказать, но лишь пожал плечами.

Глава 19

Во всех европейских столицах есть австралийские посольства. На боковых улочках, расположенных неподалеку от них, долгими летними днями стоят автомобили, оборудованные специальными прицепами, в которых помещается что-то вроде жилых комнат. Все эти машины – побольше и поменьше – выставлены на продажу. Хотя почему они стоят именно у австралийских посольств – не знает никто.

Рим не был исключением. Однако лето уже кончалось, поэтому около посольства стояла только одна большая грузовая машина – «мёбекс» на шасси «бедфорд».

Уолли Уайтмен и его подружка Пэдди Коллинз сидели на высоком бордюре тротуара и безнадежно ждали серьезного клиента.

Уолли было около тридцати, роста он был невысокого, но обращал на себя внимание густыми и длинными волосами. Сквозь немыслимую шевелюру на мир смотрели умные живые глаза. Одет он был в джинсовый комбинезон, который вполне мог получить первый приз на конкурсе самых старых и поношенных джинсовых комбинезонов, если бы, конечно, кому-нибудь пришло в голову провести такое состязание.

Пэдди уже разменяла четвертый десяток. Она была очень крупной, не то чтобы толстой, нет, просто все части ее тела были слишком большими – от пальцев на ногах до носа. Сказать, что она начисто лишена привлекательности, было бы несправедливо, однако ее габариты находились в вопиющем противоречии с общепринятыми представлениями о женской красоте. Крестьянское платье сидело на ней в высшей степени нелепо.

Оба они были уроженцами Австралии. История их пребывания в Европе была и типична, и необычна. Они, как и многие другие, путешествовали по Европе ради расширения своего кругозора, а необычность состояла в том, что они встретили друг друга. Уолли, вечный студент, еще давно нашедший временную работу в вечерней школе в Турине, где преподавал итальянцам английский язык, познакомился с Пэдди, которая двенадцать лет работала исполнительным секретарем в Брисбене. В один прекрасный день она послала свою работу к чертовой матери и решила покорить Европу.

Закончила она свои путешествия тоже в Турине, где тоже преподавала английский язык. В результате несколько поколений туринских итальянцев говорили по-английски с сильным австралийским выговором. Вместо того чтобы покорить Европу, Пэдди покорила Уолли. Хотя, если уж говорить начистоту, это она влюбилась в него, пораженная тем, с каким наплевательством смотрит Уолли на общепринятые стандарты женской красоты. Величина Пэдди совсем его не смущала. Ему нравился ход ее мысли, тонкое чувство юмора, некоторая грубоватость манер, стремление господствовать днем и полная покорность ночью. В постели господином был он; за ее пределами всем занималась она, заботясь о его удобствах. Союз этот, совсем нетипичный для австралийцев, оказался на удивление прочным и удачным.

Они провели вместе зиму, а к началу лета скопили денег и купили «мёбекс», чтобы добраться как можно дальше на восток, по крайней мере до Бомбея. Потом они собирались морем доплыть до Перта, а дальше самим проехать через Северный Квинсленд. Там правительство бесплатно раздавало землю и предоставляло льготные кредиты всем желающим осваивать невозделанные земли и засаживать их деревьями. Правительству почему-то нужны были эти деревья, и Уолли резонно рассудил, что деревья растут долго, поэтому, пока они вырастут, они с Пэдди заодно вырастят и своих детей, а получив субсидии, которые за это полагались от правительства, внесут тем самым свой вклад в проблему платежного баланса страны.

Но, к сожалению, этот прекрасный план остался неосуществленным. В связи с событиями в Иране о далеком путешествии на восток можно было забыть. К тому же Пэдди заболела желтухой, пришлось оплачивать больничные счета, и, в конце концов, им не осталось ничего другого, как продать «мёбекс» и возвращаться на родину самым дешевым способом. Именно поэтому они сидели на бордюре тротуара и ждали покупателя.

Они так сидели и ждали вот уже третий день, но единственным человеком, которого заинтересовало их предложение, оказался турок, у которого денег не было, зато был прекрасный план наладить нелегальную перевозку пакистанских эмигрантов в Англию. Они уже ни на что не надеялись, поэтому даже не посмотрели в сторону крупного мужчины со шрамами на лице, который не спеша подошел к их дому на колесах и внимательно стал осматривать его со всех сторон.

– Вы его продаете? – спросил он по-итальянски.

Уолли покачал головой и на том же языке ответил:

– Нет, мы его здесь исключительно для красоты поставили.

Пэдди встала, отряхивая сзади пыль с мощных бедер.

– Вас действительно интересует наша машина?

Человек обернулся и кивнул. На Уолли он больше не обращал внимания.

– Я могу посмотреть двигатель?

Уолли пошел за ними. Пэдди стала расписывать незнакомцу достоинства автомобиля, потом предложила зайти внутрь выпить холодного пива.

«Мёбекс» был почти новым, он проехал меньше десяти тысяч километров, и Пэдди отчаянно боролась за хорошую цену. Уолли помалкивал, потягивая пиво и восхищаясь ее настойчивостью.

В конце концов они сговорились на десяти миллионах лир, и мужчина спросил:

– Документы купли-продажи у вас готовы?

Пэдди кивнула.

– Осталось только вписать ваше имя и дату сделки, зарегистрировать это в полиции и поставить на бумаги печать.

Они вписали в документ имя покупателя, который назвался французским гражданином Патрисом Дювалье.

– Нашу сделку я бы хотел оформить через три дня, – сказал мужчина, проверив правильность заполнения документа и положив его на небольшой откидной столик.

Пэдди насторожилась.

– Вы оставите нам залог?

Незнакомец не стал отвечать на вопрос. Вместо этого, чем он потряс обоих, сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул толстую пачку банкнот достоинством в сто тысяч лир. Отсчитав сто банковских билетов, мужчина положил их на стол.

– Но сделку мы зарегистрируем через три дня, – сказал этот странный человек.

Тут впервые в разговор вступил Уолли:

– Что-то, мужик, больно уж ты доверчивый! А если мы возьмем и свалим с твоими деньгами?

Кризи мягко сказал:

– Я бы себя доверчивым никак не назвал.

Уолли взглянул в щелочки его глаз, прикрытых тяжелыми веками. Потом, чтобы разрядить неловкость, он вынул из холодильника еще три бутылочки пива. Напряжение рассеялось, и Пэдди спросила:

– Вы хотите взять машину прямо сейчас?

Кризи отрицательно мотнул головой и вынул из кармана карту Рима с подробным планом автомобильных магистралей. Он указал на помеченную крестиком точку, расположенную сразу же за выездом из города около восточной автострады.

– Здесь, около Монте Антенне, есть лагерь для автотуристов. Я бы хотел взять машину там в первой половине дня, если, конечно, вас это устроит.

Пэдди кивнула.

– Нам так будет даже удобнее, потому что за это время мы успеем сдать свои вещи в камеру хранения на вокзале.

– Куда вы потом собираетесь ехать? – спросил Кризи.

– В Бриндизи, – ответила Пэдди. – Оттуда отходит паром в Грецию.

Кризи выпил глоток пива и задумчиво оглядел небольшое, но удобно обустроенное помещение. Потом внимательно посмотрел на австралийцев и сказал:

– Я сам собираюсь на юг. Если хотите, я бы мог вас подбросить – так было бы меньше лишних хлопот.

Обсудив это предложение, они сочли, что в нем есть свой смысл. Кризи сказал им, что особой спешки у него нет, он планирует растянуть эту поездку дня на три-четыре. После того как вопрос о совместном путешествии был решен положительно, Кризи предложил оформить сделку купли-продажи в Бриндизи.

Чтобы отпраздновать покупку машины и подкрепиться – уже подошло время обеда – Пэдди открыла несколько банок с консервами и приготовила еду, а Уолли откупорил еще три бутылочки пива.

Когда Кризи ушел, Пэдди заметила:

– Он не француз, а американец.

– Откуда ты знаешь? – спросил Уолли.

– Я поняла это по тому, как он ест. Так едят только американцы.

Уолли недоверчиво на нее посмотрел, но она твердо стояла на своем.

– Они держат нож и вилку, как все нормальные люди, но, разрезав мясо на куски, кладут нож на стол, а вилку берут в правую руку. Это очень неудобно. И тем не менее все они так поступают.

– Ну и что из этого?

– Ничего, просто он не француз.

– Думаешь, с ним все в порядке? Он нам совершенно ничего не оставил – ни адреса, ни телефона. Просто попрощался и ушел.

Пэдди пожала плечами.

– Но деньги ведь он оставил. – Она, задумавшись, замолчала. – Он, конечно, не тот, за кого себя выдает, но сейчас многие так делают.

– Крутой малый, – сказал Уолли с улыбкой. – Господи, да он даже больше тебя!

Пэдди усмехнулась в ответ и снова задумалась.

– А мне он ведь понравился, – сказала она после паузы. – Не суетится по-пустому, зря слов на ветер не бросает. Поживем – увидим.

* * *

Ковбой сел на твердую скамью. Когда он еще только начинал работу священника, ему нравилось исповедовать – конечно, ему рассказывали совсем не то, что епископу, но это тем не менее вносило некоторое разнообразие в монотонность его будней. Теперь он стал старше, и эта процедура все больше его утомляла. Может быть, в крупных городах грехи интереснее, но здесь, в селении Надур на острове Гоцо, он без труда мог предсказать любое прегрешение почти каждого прихожанина его церкви. Конечно, у старика Салву изобретательное и живое воображение, но со временем и его выдумки стали предсказуемыми.

Мягко прошуршала штора, и сквозь мелкое сито решетки исповедальни донесся голос Лауры Шкембри.

– Прости меня, отец, ибо я согрешила.

Ковбой подался вперед.

– В чем твой проступок?

Последовал список незначительных прегрешений, которые он, как обычно, отпустил и откинулся на спинку стула в ожидании следующего посетителя.

Однако женщина из исповедальни не вышла – шороха шторы он не услышал, вместо него донесся ее вздох.

– Ты еще в чем-то хотела покаяться?

– Прости ей, отец мой. Моя дочь согрешила.

– Тогда она должна прийти ко мне и исповедаться.

Заведенный порядок был нарушен.

Дочь Шкембри оставалась для Ковбоя загадкой. Она каждое утро приходила к ранней мессе, чего никогда раньше не делала, но ни разу не вошла в исповедальню. И тем не менее молилась она последнее время в храме каждый день.

– Ты не можешь получить отпущение чужих грехов.

По другую сторону решетки снова раздался тихий голос:

– Я не прошу тебя отпустить мне ее грехи – мне нужен твой совет.

Дело приняло совсем странный оборот.

За все годы, что он был священником приходской церкви Надура, Лаура Шкембри никогда не обращалась к нему за советом, наоборот, нередко сама подсказывала ему, как лучше поступить в деликатной или сложной ситуации, особенно когда он только начинал свою работу. Лаура была совсем не из тех людей, которые испытывают перед рясой священника благоговейный трепет. Вопрос ее озадачил Ковбоя: дать совет в отношении Нади, скорее всего, будет нелегко.

– Она беременна.

Опасения его оправдались. Теперь вздохнул священник. Вот уж поистине путь этой женщины по жизни усеян терниями!

– От американца?

– Больше не от кого. Легкомысленной и неразборчивой в связях ее никак не назовешь.

Он почувствовал в ответе Лауры вызов, хотя прозвучал он скорее как извинение. Уняв звучавшее в голосе раздражение, Ковбой спокойным тоном спросил:

– Какого же совета ты ждешь от меня?

Он почувствовал, что напряжение женщины спало.

– Надя ничего не сказала об этом Кризи и нам с Полом запретила ему говорить. В этом часть ее греха. Она хотела зачать от него дитя, но использовала его для этого лишь как производителя.

– Она его не любит?

– Не знаю, мне трудно об этом судить, – в голосе Лауры снова звучала неуверенность.

– Как же так – ты же ее мать?

– Я только знаю, что с самого начала, когда она с ним сошлась, она решила от него забеременеть. Как она теперь к нему относится, я не знаю. Надя мне только сказала, что у нее будет ребенок. Она теперь сама не своя.

– Так какой же все-таки совет ты хотела бы от меня получить?

– Говорить мне ему об этом или нет?

Ковбой снова откинулся на спинку стула и глубоко задумался. Как и многие другие на Гоцо, он знал, что Кризи сейчас занят делом, которое многим людям несет смерть. Дочка Шкембри никогда ничего просто сделать не могла – вечно впутывалась в какие-то истории, которые, как правило, приводили потом к тяжелым последствиям.

– Ты знаешь, что сейчас делает американец?

– Да.

– То, что он делает, – грех пред Господом.

– У него есть на то серьезные основания.

– Возмездие в руках Господа.

– Неисповедимы пути Господни.

Ковбой снова глубоко вздохнул. Из этой женщины мог бы получиться неплохой священник.

– Если даже ты и решишь сообщить ему об этом, ты сможешь это сделать?

– Думаю, да.

– С мужем своим ты говорила об этом?

– Нет, я знаю, что он мне ответит, и не хочу этого слышать.

Ковбой заерзал на жесткой деревянной скамье. Как всегда, его угораздило оказаться в самом центре событий. Очень неловкое получалось положение. Но как-никак он был священником, и положение его к этому обязывало. Святой отец напряженно и всесторонне обдумывал сложившуюся ситуацию, прекрасно осознавая ту ответственность, которая на нем лежала: ответ его должен быть обоснованным. Большинство жителей его прихода были земледельцами, закоренелыми прагматиками, мало чем отличавшимися от Лауры Шкембри. Ошибиться он просто не имел права.

Наконец Ковбой принял решение:

– Мужчина должен об этом знать.

– Благодарю тебя, святой отец.

* * *

Когда Гвидо вошел на террасу, Сатта почувствовал, что с ним что-то произошло. Неаполитанец подвинул себе стул и потянулся к кофейнику. На лице его выражалась нерешительность. Телефонный звонок раздался около часа назад, а с тех пор, как Гвидо повесил трубку, прошло уже больше сорока минут. Сатта был терпелив. Он знал, что, если произошло что-то важное, Беллу перезвонит ему в течение часа.

Выпив кофе, Гвидо, видимо, принял решение.

– Что будет, если Кризи сам добровольно сдастся – лично тебе?

У Сатты учащенно забилось сердце. Звонок и вправду оказался важным. Полковник сделал выразительный жест руками.

– Он, конечно, сядет в тюрьму. Однако, учитывая, каких людей он убивал, а также причину его поступков, судья, скорее всего, приговорит его к пяти годам заключения. Это, наверное, можно будет устроить, а если рассчитывать потом на амнистию, то всего он отсидит, должно быть, года три.

– А в тюрьме он сможет выжить?

Сатта многозначительно улыбнулся.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, но этого можешь не опасаться. Мы только что закончили в Риме строительство новой тюрьмы для особо опасных преступников. Всю охранную и административную службу там несут исключительно карабинеры. Там я смогу гарантировать его безопасность. Но когда он оттуда выйдет, спастись ему будет непросто.

Гвидо задумчиво посмотрел на полковника, как бы оценивая его возможную реакцию и то решение, которое он примет. Сатта сохранял спокойствие. Был не самый подходящий момент задавать вопросы.

– Хорошо, – наконец сказал Гвидо, – мы поедем в Рим, и там я с ним поговорю.

– Почему? Скажи мне, что случилось?

Гвидо встал.

– Поехали, я тебе в машине все расскажу, времени у нас в обрез.

Сатта поднял руку.

– В таком случае, дай мне позвонить Беллу. Он – хороший человек, я ему доверяю. Уже через десять минут мой помощник сможет связаться с Кризи.

Гвидо решительно покачал головой.

– Как ты думаешь, сколько лет ему припаяют, если он прикончит твоего друга Беллу, а к нему в придачу еще дюжину полицейских?

Сатта намек понял.

– А позвонить ты ему не можешь?

– У него там нет телефона. Поехали.

Когда они подошли к машине Сатты, к ним подъехал полицейский на мотоцикле и вручил полковнику запечатанный конверт.

– Примите телекс, полковник, – сказал он.

Сатта предложил Гвидо сесть за руль, и они через город направились к автостраде, которая вела в Рим. Через какое-то время Гвидо в двух словах объяснил Сатте, в чем было дело:

– Скоро он станет отцом.

Сатта был настолько поражен, что сначала даже не нашелся что ответить. Взглянув на его удивленное лицо, Гвидо широко улыбнулся, потом рассказал полковнику о Гоцо и о Наде. Рассказывал он подробно, ему хотелось, чтобы Сатта все понял.

– Ты думаешь, твое сообщение на него как-то подействует? Заставит изменить решение? – с сомнением спросил он.

Гвидо выразительно кивнул.

– Да. Если его вообще что-то может остановить, так это – новость, которую я ему везу. Я уверен в этом, хотя объяснить почему не сумею.

Сатта прокрутил в голове все, что знал об этом человеке. Он тоже склонялся к мысли, что новость могла как-то подействовать на Кризи. Вдруг он резко наклонился вперед и взял микрофон автомобильного радиопередатчика. Гвидо жестко на него посмотрел, но Сатта поднял руку, желая его успокоить. Через две минуты его соединили с Беллу в Риме. Полковник велел Беллу лично уничтожить магнитофонную ленту с записью последнего телефонного разговора из пансиона. То же самое надо было сделать с распечаткой той беседы, если таковая уже была готова. Он еще раз напомнил, что никто не должен касаться ни пленки, ни распечатки. Полковник просил Беллу ждать его в управлении, никуда не отлучаясь, – в Рим они должны приехать к обеду.

Гвидо его поблагодарил, но Сатта лишь безразлично пожал плечами.

– Ты же знаешь, как иногда случается. У этих людей повсюду есть стукачи и информаторы, а Беллу я доверяю полностью.

Вдруг полковник вспомнил о пакете, переданном мотоциклистом. Он вскрыл печать и долго читал текст телекса.

– Матерь Божья, пресвятая Богородица, Дева Мария! – произнес он, как в бреду, кончив читать донесение.

– В чем дело? – спросил Гвидо.

Сатта объяснил. Размышляя над тем, зачем Кризи ездил в Марсель, он пришел к выводу, что там было закуплено вооружение. Он попросил своего марсельского коллегу выяснить, кто мог бы продать Кризи это оружие и что именно он купил. Тот, не без труда и лишь после применения жесткого давления, получил требуемую информацию. В донесении, которое Сатта только что получил, содержался полный перечень вооружения, находящегося у Кризи.

– Что такое РПГ-7, поражение «Д»? – спросил он.

– Противотанковая ракетная установка, – ответил Гвидо с невеселой ухмылкой. – Наемники их называют «еврейскими базуками».

– Их что, в Израиле производят?

Гвидо покачал головой.

– Нет, в России. Но когда в них вставлен ракетный заряд, они выглядят, как обрезанный половой член.

Сатте было не до смеха.

– Кризи знает, как ими пользоваться? – поинтересовался полковник.

Видимо, Гвидо понравилось выражаться образным языком.

– Он с ними обращается так же, как ты со своим членом, когда идешь справлять малую нужду.

Теперь Сатта улыбнулся, однако выглядел он все так же озадаченно.

– Мафия много чем располагает, но танков у них нет наверняка.

Гвидо пояснил:

– Эти ракеты применяются и для других целей – с их помощью можно пробивать каменные стены, взрывать стальные ворота. Они могут пробить броню толщиной до двенадцати дюймов.

Сатта тщательно обдумывал полученную информацию. Когда он снова заговорил, в голосе его звучало искреннее сожаление.

– Получается, их пробойная сила чуть больше, чем у моего члена.

Гвидо, улыбнувшись, не смог с ним не согласиться.

* * *

В это время ракетная установка РПГ-7, поражение «Д», с двумя боевыми ракетами перемещалась по улицам вечного города в небольшой брезентовой сумке. Сама ракетная установка представляла собой цилиндр тридцати семи дюймов в длину, развинченный посередине и согнутый пополам. Весила она около пятнадцати фунтов, а одна ракета – меньше пяти фунтов.

* * *

Джузеппе и Тереза Бенетти заканчивали обед, когда раздался стук в дверь. Им обоим было уже под семьдесят. У Терезы болели ноги, поэтому открывать дверь пошел Джузеппе. Первое, что он увидел за дверью, был пистолет с глушителем. Это было так неожиданно, что Джузеппе даже не успел испугаться. Но взглянув в лицо мужчины, который держал пистолет, он почувствовал почти панический страх. Джузеппе застыл на месте. Голос мужчины был спокойным, внушавшим доверие.

– Никакая опасность вам не угрожает. Я не собираюсь причинять вам зла, я не вор.

Он прошел в комнату, легонько подталкивая перед собой старика.

Через несколько минут Джузеппе и Тереза были накрепко примотаны липкой лентой за запястья и лодыжки к креслам. Мужчина обращался с ними очень бережно, почти ласково, спокойно о чем-то болтая на неаполитанском наречии. Ему просто нужно было на некоторое время воспользоваться их домом. Им от этого не будет никакого вреда.

Страх их понемногу рассеялся, они с интересом наблюдали за тем, как мужчина вынул из сумки два цилиндра. Потом он привинтил их друг к другу и скрепил специальной защелкой, легко скользнувшей в пазу неглубокого желобка. В юности Джузеппе служил в армии и теперь угадал, что цилиндр – сложное современное оружие с приспособлением, похожим на оптический прицел. Догадка его подтвердилась, когда из той же сумки мужчина вынул конической формы снаряд со скругленной передней частью. Он отогнул стабилизаторы снаряда и аккуратно втолкнул его внутрь цилиндра, так что снаружи остался лишь тупой его конец.

После этого незнакомец вынул из сумки второй снаряд и пару темных очков, какими обыкновенно пользуются сварщики, и неторопливо вышел на задний дворик. Джузеппе видел, как он через невысокую стену дворика внимательно оглядывает расположенный за ней широкий проспект.

* * *

На последнем этаже здания напротив Конти тоже только что закончил обед.

Ровно в половине третьего в подземном гараже раскрылись дверцы лифта, и он вышел из кабины в сопровождении личного телохранителя. «Кадиллак» с прогревавшимся двигателем уже его ждал. Рядом стояла черная «ланчия» еще с четырьмя телохранителями. Конти влез на заднее сиденье «кадиллака», его телохранитель захлопнул дверцу и сел рядом с водителем. Обе машины по наклонному проезду двинулись к распахнутым воротам гаража. Выезжая на улицу, мужчины зажмурились от яркого солнечного света.

Тем не менее они успели заметить, как из-за невысокой ограды небольшого домика, стоявшего на противоположной стороне проспекта, показался крупный мужчина. Черты его лица нельзя было разглядеть из-за больших темных очков. На его правом плече лежал довольно длинный цилиндр. Прежде чем они успели понять, что происходит, из задней части цилиндра вырвался яркий столб пламени, а от передней отделился какой-то черный предмет, быстро увеличивавшийся по мере приближения. Конти вскрикнул, водитель ударил по тормозам. Тяжелый автомобиль, резко остановившись, припал на передние колеса, и тут же усиленные амортизаторы подбросили его вверх. В этот момент ракета попала точно посредине радиатора, до основания разворотила весь двигатель и мгновенно обратила в пепел все, что могло в машине гореть. На какой-то миг передняя часть «кадиллака» задралась вверх так, что он почти встал на задний бампер, и именно тогда в передний мост попала вторая ракета. Она отбросила остов пятитонной бронированной машины назад, прямо на черную «ланчию».

Мгновенной смерти удалось избежать лишь одному человеку. Когда «кадиллак», отлетев на крышу «ланчии», смял ее, одна из задних дверей машины распахнулась и телохранитель выпал из нее, приземлившись на четвереньки. Он отполз от скрежетавшей покореженной груды металла, поднялся на ноги и инстинктивным движением выхватил пистолет. Тот же инстинкт заставил его пригнуться и искать укрытие. Однако внезапно он остановился, выпрямился во весь рост и оглянулся. Рассудок возобладал над инстинктом: что бы ни было причиной этой кровавой бойни, оно попало в помещение гаража снаружи, а не изнутри.

Как сомнамбула, телохранитель шел вперед, пока не наткнулся на стену гаража. Там он медленно опустился на корточки. Пистолет выпал из его руки и стукнулся о бетонный пол. Когда приехала первая полицейская машина, он так и сидел у стены на корточках.

* * *

Сатта оставался ждать в машине. Когда Гвидо вернулся один, он почувствовал почему-то некоторое удовлетворение.

– Его здесь нет?

Гвидо покачал головой.

– Думаю, нам надо его подождать.

Ждать пришлось совсем недолго. Радиотелефон загудел уже через три минуты. Капитан Беллу срочно вызывал полковника Сатту.

* * *

Сатта и Беллу стояли около круто спускавшегося вниз выезда из гаража и смотрели на ужасающую картину разрушения. Такого в своей жизни они еще не видели никогда. В конце концов Сатта обернулся и взглянул на Гвидо. Тот стоял спиной к ним и внимательно смотрел на противоположную сторону проспекта. Сатта проследил за направлением его взгляда и на белой стене небольшого аккуратного одноэтажного домика увидел оставленную пламенем черную круглую отметину.

– РПГ-7, поражение «Д»?

Гвидо кивнул.

– Я же говорил тебе, эти установки применяются не только против танков.

Сатта, злорадно улыбнувшись, сказал Беллу:

– На этот раз Конти отмазаться не удалось.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 20

Кантарелла прекрасно знал расхожее выражение, что власть держится на штыках, и не однажды убеждался в том, что эта немудреная истина слишком часто оказывается верной. Однако при этом штыки должны быть направлены в четко определенную цель. Кантарелла чувствовал себя так, словно он был подъемным краном без груза или Микеланджело без Сикстинской капеллы.

Конти был его правой рукой, безотказным инструментом при проведении его дипломатического курса. Его смерть стала для Кантареллы особенно сильным ударом потому, что теперь сдерживать его страх больше было некому. Как ни пытался он скрывать тревогу от Дикандиа и Гравелли, провести их Кантарелле не удавалось. Сидя за столом его кабинета, они кожей чувствовали исходивший от босса страх. Такое состояние Кантареллы удивляло и пугало их.

Но как бы то ни было, дон Кантарелла оставался их хозяином. Все, что они имели – власть, богатство, положение, надежды, – было связано с его именем. Вся их жизнь была неразрывно переплетена с его судьбой.

Они внимательно слушали приказания босса по поводу усиления безопасности виллы Колаччи. Еще пару дней назад слова Кантареллы их просто поразили бы и они бы, конечно, отговорили его от этих планов. Однако смерть Конти и, главное, способ, которым он был убит, произвели на них сильное впечатление. Не меньше потрясла их информация из лежавшего перед ними досье. В нем содержались подробные сведения о человеке, способном творить насилие в таких масштабах, которые даже им не снились.

Поэтому они молча, без возражений слушали указания босса об установлении прожекторов на стенах ограды, которые на двести метров освещали бы прилегавшую к вилле территорию. После этого Кантарелла распорядился скупить все строения в радиусе километра от виллы и разрушить их до основания, приобрести специально обученных собак, которые круглосуточно охраняли бы территорию виллы, и вызвать восемнадцать дополнительных охранников, чтобы они постоянно, в три смены, несли караульную службу. В пятистах метрах от ворот виллы следует установить дорожный пост, где производился бы тщательный досмотр всех приезжающих на виллу машин. На территорию виллы не допускать ни один автомобиль. Другие боссы или их представители могут попасть на территорию лишь поодиночке и только после самого серьезного обыска. А еще Кантарелла велел спилить пятнадцать фруктовых деревьев, которые росли у ограды.

Двадцать лет назад, когда босс Палермо еще только приобрел эту виллу, он лично следил за тем, как разбивали фруктовый сад. Позже этот сад стал составлять предмет его особой гордости. Люди из его ближайшего окружения даже подтрунивали над ним, хотя, конечно, только в своем кругу и очень сдержанно. Жена Кантареллы умерла тридцать лет назад, не оставив ему наследников, а больше он никогда не женился. Поэтому посаженные при его непосредственном участии деревья иногда в шутку называли его детьми. Его приказ спилить несколько этих деревьев красноречивее всего свидетельствовал о глубине его отчаяния.

После обсуждения мер безопасности Кантарелла перешел к общей ситуации. Необходимо установить постоянный контроль над всеми въезжающими на Сицилию. Следить повсюду, вплоть до рыбачьих лодок в самых маленьких деревнях, вплоть до каждой взлетной полосы во всех аэропортах, вагона каждого поезда, каждого автомобиля, прибывающего паромом из Реджо.

– Что там полиция, карабинеры? – спросил Кантарелла с перекошенным от злости лицом. – Все так же сидят сложа руки?

– Да, вроде они и не чешутся, – ответил Дикандиа. – Через несколько часов после убийства Конти они расставили на всех выездах из Рима дорожные посты, разослали приметы американца и объявили его розыск по всей стране. Но имени его не объявили, фотографии тоже до сих пор обнародовали.

– Подонки! – проворчал Кантарелла. – И первая сволочь из них – Сатта. Как же он, должно быть, наслаждается всей этой заварухой! Ну и скотина!

– Сегодня утром он приехал в Палермо, – сказал Гравелли.

– Вместе со своим помощником Беллу и этим неаполитанцем, – гнев Кантареллы нарастал. – Сволочи! Для них это веселый спектакль. Как считаете, есть хоть какой-нибудь шанс достать неаполитанца? – Босс ткнул пальцем в лежавшее на столе досье. – Он должен быть как-то связан с этим маньяком.

Гравелли покачал головой.

– Они остановились в двухместном номере в «Гранде» и не оставляют его одного ни на минуту. Если нам не удастся куда-нибудь вытащить Сатту и Беллу, подобраться к неаполитанцу мы не сможем никак.

В разговор вмешался Дикандиа.

– А если мы попробуем, потом хлопот не оберешься – этой бодяге тогда конца-края не будет.

Кантарелла рассеянно кивнул.

– Сатта об этом знает. В один прекрасный день я из этого перекормленного стервятника отбивную сделаю.

Гравелли пожал плечами.

– Да, но пока что он нам много крови попортил. Хоть он здесь, в Палермо, сидит, его люди повсюду шастают, во все нос суют. Даже Абрату на допрос таскали. Спокойнее он себя от этого чувствовать не стал – им многое что известно.

– Сатта использует ситуацию в своих целях, – сказал Дикандиа. – На севере и в Риме все в смятении, а Сатта, как заклинатель, над чем-то колдует и лишь усугубляет этот сумбур.

Кантарелла подался вперед и раскрыл досье. На внутренней стороне обложки была прикреплена копия старой паспортной фотографии Кризи. Несколько минут Кантарелла внимательно изучал изображенное на ней лицо.

– Пока он будет жив, ничего, кроме неприятностей, у нас не предвидится. – Он отвел взгляд от снимка и выразительно сказал: – Для человека, который его убьет, я ни за чем не постою! Вам ясно?

Гравелли и Дикандиа молча кивнули. В следующий момент оба они были ошарашены – Кантарелла оторвал фотографию от обложки и бросил ее через стол.

– Я хочу, чтобы завтра в утреннем выпуске всех газет страны на первой полосе была крупным планом напечатана эта фотография.

Дикандиа опомнился первым.

– Дон Кантарелла! Но ведь тогда газетчикам придется выкладывать всю эту историю. Разумно ли это?

– Раньше или позже они все равно до всего докопаются, – ответил босс. – Им и так уже почти все известно. Это только Сатта зажимает информацию в своем департаменте, чтоб в мутной воде рыбу ловить. Рожа эта запоминающаяся – посмотрите на его шрамы и глаза. Его же для нас ищут тысячи людей. Чтобы нам самим распространить этот снимок, потребуется несколько дней. А газеты это сделают вместо нас за день.

– Как бы нам из него героя не сотворить, – предупредил Гравелли.

– Тогда это будет мертвый герой, – резко сказал Кантарелла. – А о мертвых скоро забывают.

* * *

Пэдди вышла из «мёбекса» и потянулась всем своим большим телом. Ее рост создавал свои неудобства, например, во время путешествия часто затекали руки и ноги. Уолли вышел вслед за ней, обернулся к раскрытой двери и спросил:

– Тебе что-нибудь нужно?

Кризи покачал головой.

– Обедайте себе на здоровье. Вы точно не хотите, чтобы я вас подхватил после ресторана?

– Нет, прогулка пешком нам совсем не повредит, – сказала Пэдди. – Мы после обеда хотим здесь немного послоняться, по магазинам пройтись. Не беспокойся, мы не потеряемся.

По восточному побережью страны они проехали от Пескары до Бари. Пэдди думала, что через три дня Кризи надоест ее более чем простая кухня. Кроме того, ей хотелось слегка размяться и купить пару шерстяных свитеров – зима уже не за горами.

Кризи, однако, отказался с ними идти. Он сказал, что поедет на специальную стоянку для автотуристов, расположенную у южного выезда из города. Пэдди заметила, что он старался как можно реже выходить из «мёбекса», даже на стоянках. Это еще больше разжигало ее любопытство. Она немного говорила по-французски и в первый вечер путешествия попыталась слегка разговорить его. Он улыбнулся и что-то ответил. Потом она перешла на английский. Он снова улыбнулся и спросил, не хочет ли Пэдди устроить ему экзамен. Она обратила внимание на его американский выговор.

– Нет, – ответила Пэдди. – Просто не очень-то ты на француза смахиваешь.

В разговор вмешался Уолли, сказал, чтоб она не приставала к человеку и дала ему уснуть. Так что свое любопытство она не удовлетворила.

На автостоянку в Риме, где они условились о встрече, Кризи пришел с двумя большими кожаными чемоданами и брезентовой сумкой. Уолли помог ему затащить багаж в узкую дверь фургона. Как-то, спустя время, в разговоре с Пэдди он заметил, что сказать об этом малом, будто он путешествует налегке, никак нельзя.

Болтливым их попутчика назвать тоже было трудно. Он лишь ткнул на карту в какое-то местечко неподалеку от Авеццано и предложил там остановиться. Они провели там две ночи. Почти пустая автостоянка была расположена в очень живописной, поросшей лесом долине. Он объяснил, что устал и торопиться ему некуда.

* * *

– Вот магазин, – Уолли указал на противоположную сторону оживленной улицы.

– А там – ресторан, – сказала Пэдди, указывая чуть дальше, за магазин. – Давай сначала поедим, а то я помру с голода. – Она усмехнулась. – Знаешь, может быть, как я наемся, мне на размер больше свитер покупать надо будет.

– Больших размеров не существует, – съязвил Уолли и проворно отскочил в сторону, по опыту зная, что игривый шлепок ее огромной ручищи мог свалить его на мостовую.

Однако она пропустила его замечание мимо ушей. Они как раз проходили газетный киоск, и Пэдди остановилась около него как вкопанная. Уолли проследил за направлением ее взгляда.

С первых полос газет на них в упор смотрел Кризи.

Часом позже они оживленно спорили. Уолли насмерть стоял на своем.

– Деньги и паспорта у тебя с собой в сумке. Мы сейчас пойдем прямо на эту чертову железнодорожную станцию и возьмем билеты на этот чертов поезд. Все, что нам нужно, купим в Бриндизи. А завтра утром сядем на этот чертов паром, который идет в Грецию.

Она покачала головой.

– Я поездом не поеду.

Уолли вздохнул и отодвинул от себя тарелку.

– Пэдди, не сентиментальничай – тебе это не идет. Он – самый настоящий убийца. Мы ему ничем не обязаны – «мёбекс» у него. Он нас хочет использовать в качестве прикрытия.

Она снова покачала головой. Тогда он взял газету и сунул ее Пэдди под нос.

– Его повсюду разыскивают – сотни, может быть, тысячи людей. А когда его найдут, мы будем вместе с ним.

– Ладно, Уолли Уайтмен, отваливай тогда лучше сам по-хорошему.

В ресторане было много народу, и Пэдди произнесла эту фразу тихо, однако ее слова как будто пригвоздили Уолли к спинке стула. Она приблизила к нему искаженное злостью лицо и сказала:

– Так оно и есть – он нас использует. А почему бы и нет? Он один. Все это он сделал в одиночку. Сотни, говоришь? Тысячи? А про всю полицию страны забыл? Ему надо помочь. И я ему помогу. А ты можешь делать все, что хочешь.

– Но объясни мне почему? – безнадежно спросил он. – Нас это все вообще никаким боком не касается. Что ты лезешь не в свое дело?

Она презрительно фыркнула.

– Где это ты, интересно, слышал, чтобы австралийцу нужен был повод в драку лезть? – Она слегка стукнула пальцем по газете. – Они убили девочку. Эти сволочи изнасиловали ее и убили. Ей только одиннадцать лет было! Теперь они за преступление свое расплачиваются – это он их платить заставляет. И если ему нужна совсем небольшая помощь, он получит ее от Пэдди Коллинз. Я его в этом деле одного бросать не собираюсь.

Внезапно Уолли усмехнулся.

– Ладно, корова глупая, успокойся.

На какой-то миг она потеряла дар речи, но миг этот был очень кратким.

– Так ты согласен?

– Да, согласен.

– С чего бы это ты так быстро решение свое поменял?

Он пожал плечами.

– И вовсе не быстро. Мне так мой внутренний голос подсказал, хоть это и чертовски опасная затея. Хрен бы с этим малым, да вот девчушку – ты права – жалко.

Пэдди улыбнулась, протянула к нему огромную руку и потрепала по волосам.

– Мне очень нравится, когда ты таким рыцарем становишься. Пошли.

Когда они оказались на улице, он вдруг пробормотал:

– Как думаешь, что он отмочит, когда узнает, что нам все известно? Может, психанет и решит, что мы сдать его решили, или еще чего? Пэдди, имей в виду, этот малый совсем не промах.

Женщина покачала головой и взяла Уолли за руку.

– Я в этом очень сомневаюсь. Теперь, когда его физиономия во всех газетах красуется, ему любая помощь сгодится. Он это отлично понимает. А что до того, какой он крутой, так я тоже не из пугливых.

– Правда?

Пэдди усмехнулась, глянув на него сверху вниз, и сказала:

– Уолли, когда ты со мной и я уверена в твоей защите, мне ничего не страшно.

* * *

Сатта повернулся к Гвидо и Беллу.

– Почти наверняка это сделал Кантарелла, – сказал он. – Все газеты получили информацию приблизительно в одно и то же время.

– Зачем ему это? – спросил Гвидо.

Ответил на вопрос Беллу.

– Это еще один показатель нынешнего состояния Кантареллы. Он попытался самым быстрым способом раскрыть личность Кризи, чтобы его как можно скорее убрали. – Он вопросительно взглянул на Сатту и спросил: – Что теперь, полковник?

Сатта как-то загадочно посмотрел на помощника, и Гвидо внезапно почувствовал в воздухе напряжение. Беллу снова задал вопрос:

– Может быть, полковник, нам стоит поговорить с глазу на глаз?

Сатта вздохнул.

– Нет, не стоит.

Он снова набрал номер управления карабинеров в Риме. Довольно долго Сатта давал точные инструкции, потом повесил трубку.

– Какая же ты циничная сволочь! – сказал ему Гвидо.

Сатта сделал протестующий жест руками.

– На самом деле все это не имеет ровным счетом никакого значения: если его до сих пор не нашел Кантарелла, нашим людям и подавно его не найти. – Полковник окинул взглядом разбросанные на журнальном столике газеты. – Теперь у него уже почти не осталось шансов. Лицо это узнать очень легко. Остается надеяться, что мы его найдем первыми.

Гвидо поднялся со стула, подошел к окну и стал смотреть на оживленную улицу. Моросил мелкий дождик. Грибы зонтиков скрывали очертания движущихся людей.

– Поверь мне, Гвидо, шансов действительно почти не осталось. Теперь мы должны сделать все, что в наших силах. Ты же слышал, о чем я беседовал по телефону.

Сатта говорил, будто извинялся. Никогда раньше Беллу не доводилось слышать, чтобы начальник обращался к кому-нибудь таким тоном.

Не оборачиваясь, Гвидо с горечью спросил:

– Теперь он свою миссию выполнил? Тебя, небось, скоро в генералы произведут?

Тон Сатты резко изменился.

– Я его на это дело не посылал! Ни оружия, ни снаряжения, ни квартир, ни машин я ему не доставал и фальшивых документов тоже. Не я ему наводки на главарей мафии давал. Давай-ка не будем попусту друг с другом лицемерить.

Гвидо отвернулся от окна и взглянул на полковника. Впервые за время разговора на его лице отразились чувства, которые он испытывал.

– Ладно! – выпалил он. – Да, я действительно ему помогал, и мне не стыдно в этом признаться. Но теперь все изменилось. Я тебе поверил, думал, в тебе хоть капля совести осталась. В этом я, как видно, здорово ошибся.

Теперь заговорил Беллу.

– Ты, Гвидо, заблуждаешься, причем очень сильно. Полковник за Кризи личной ответственности не несет. Но я знаю, с какой симпатией он к нему относится. Теперь он сделает все, что в его силах. Все.

– Так что, получается, и вам от него прок был?

Сатта кивнул.

– Да, и еще какой! Имей в виду, больше я этого никому не скажу. Все началось с убийства Конти. Я бы никогда не подумал, что Кантарелла начнет после этого так паниковать. Даже если Кризи не достанет его, с властью Кантареллы будет покончено навсегда. Уже и теперь мафия на континенте переживает полный разброд. Кантарелле никогда больше не восстановить былое могущество по всей стране. Его влияние пока сохраняется на Сицилии, да и то с каждым днем оно становится все слабее. Иди сюда, Гвидо, садись. Сейчас самое главное – найти Кризи. Только ты знаешь образ его мыслей. Ты можешь напрячься и представить себе, что он сейчас думает. Как он попытается напасть на Кантареллу? С какого края возьмется за это дело?

Гвидо пожал плечами и подошел к ним.

– Дай-ка мне еще раз взглянуть на план.

Беллу убрал со столика газеты и разложил крупномасштабную схему виллы Колаччи и ее окрестностей. Все трое согнулись над ней. Сатта указал на план.

– Сегодня утром нам стало известно, что Кантарелла приказал вырубить фруктовые деревья, чтобы между садом и стеной было открытое пространство. Работают прожектора. По ночам вокруг стен виллы освещается вся территория на несколько сотен метров.

– А внутри ограды? – спросил Гвидо.

Сатта покачал головой.

– Нет. Очевидно, саму виллу Кантарелла освещать не хочет. Внутри по ночам темно, хотя, конечно, это вовсе не значит, что вилла не охраняется. Вчера туда привезли двух охранно-сторожевых собак – доберман-пинчеров. Их собак специально натаскивали на убийство людей.

В разговор вмешался Беллу.

– Одному человеку туда не проникнуть. Охранники у ворот и с наружной стороны стен вооружены автоматами, а внутри еще небольшая армия. Ни один автомобиль не может даже близко к ее стенам подъехать.

Гвидо печально усмехнулся.

– Все это он уже предусмотрел. Ему прекрасно известно расположение виллы и всех ее окрестностей. Кризи – воин, а Кантарелла – дурак. Он был бы в гораздо большей безопасности, если бы скрывался и постоянно менял укрытия, а не пытался защитить себя высокими стенами и своими головорезами. Самая неприступная крепость становится смертельной ловушкой, когда стены ее разрушены. Если Кризи удастся попасть внутрь, Кантареллу там никакая армия не спасет.

– Но как же он туда проберется? – спросил Сатта.

– Не знаю, – ответил Гвидо. – Но уверен, что у него уже есть план, в котором все предусмотрено до мелочей.

– Да, в этом деле пока что все идет по восходящей, – заметил Беллу. – Способы убийства постоянно все больше усложняются: Раббиа был застрелен из пистолета, Сандри – из ружья, Фосселла – подорван бомбой, Конти – противотанковой ракетой. – Он развел руками. – Интересно, какое оружие Кризи собирается применить против Кантареллы?

Наступило непродолжительное молчание, потом Сатта улыбнулся.

– Уж не знаю, что там на вилле происходит, но не удивлюсь, если завтра мне доложат, что главарь всех боссов роет себе укрытие против атомной бомбы.

* * *

– Вон там – еще один!

Пэдди указала на «альфа ромео», которая их только что обогнала. К ее заднему стеклу был приклеен прозрачный транспарант, на котором печатными буквами были написаны те же два слова: «Кризи – давай!».

С тех пор, как они выехали из Бриндизи, это был уже пятый. Уолли довольно кивнул головой и проговорил:

– Это же надо – какую мы знаменитость везем!

С тех пор как они оставили «мёбекс» в окрестностях Бари и вернулись из города с газетой, которую показали Кризи, прошло три дня. Он тогда посмотрел на свою огромную фотографию и медленно поднял глаза.

– Это напечатано во всех газетах, – сказал Уолли. – И вся история этого дела. Так что если ты где-нибудь в Италии высунешь на улицу эту мерзкую рожу, ее узнают ровно в тот же момент. По телевизору ее тоже наверняка уже не раз показывали.

Говорил он шутливым тоном, стараясь ничем не выдать своего напряжения.

Кризи не произнес ни слова. Только переводил взгляд с него на нее.

Обстановку разрядила Пэдди.

– Француз занюханный! – сказала она. – Я с самого начала поняла, что ты – янки.

– Как?

– По тому, как ты ешь.

Кризи улыбнулся, Уолли перевел дыхание и с облегчением вздохнул.

Они предложили ему свою помощь, но Кризи стал отказываться. Ситуация резко изменилась. Опасность слишком очевидна. Он просил австралийцев сесть на поезд до Бриндизи и дальше путешествовать самостоятельно. Их это дело не касалось.

Тем не менее логика все же взяла верх – логика и упрямство. Они спорили около часа. Если он сам поведет «мёбекс», далеко ему не уехать – его тут же вычислят. Если же вести машину будет Пэдди или Уолли, а Кризи останется в фургоне, он запросто проедет хоть через всю Италию. Им пришлось уламывать и убеждать его целый час. В конце концов Кризи сдался. Ему нужно доехать только до Реджо, причем особенно он не торопится. После этого они могут оставить себе «мёбекс» – ему эта машина не нужна.

Пэдди попыталась чуть ли не насильно вернуть ему деньги, но здесь заупрямился Кризи. Они могут на эти деньги переправить «мёбекс» в Грецию и дальше – до самой Австралии. Это было его непременное условие.

Два дня они провели в уединенном лагере около Бари. Кризи выходил из фургона только по ночам, чтобы размяться и сделать зарядку, да и то лишь тогда, когда Пэдди и Уолли следили, чтоб никого постороннего поблизости не было. Как Кризи собирался переправиться на Сицилию, он им не говорил, хотя план у него уже был. Он хотел все объяснить им в Реджо. Может быть, Уолли перед отплытием поможет ему там в одном деле.

– Интересно, как он будет выглядеть, если его наголо обрить? – спросил Кризи как-то у Пэдди.

Она лишь покачала головой.

– Представления не имею. Никогда его таким не видела. Наверное, и взглянуть бы на него побоялась.

– Я чертовски красив, – заявил Уолли. – Эту бороду я отрастил только для того, чтобы отгонять прочь толпы похотливых баб. О чем речь-то идет?

Кризи только улыбнулся и сказал, что расскажет, когда они приедут в Реджо.

Как-то вечером Пэдди попыталась отговорить его от задуманного. Все газеты писали, с каким сопротивлением ему придется столкнуться, что шансов у него практически нет. Ее так и подмывало сказать: «Вот еще, новый Дон Кихот отыскался с мельницами ветряными сражаться!» – однако, взглянув ему в глаза, тут же осеклась.

Теперь, когда они выехали на автостраду, ведущую к востоку от Таранто, ей припомнился тот разговор.

– Уолли, – спросила она, – а ты бы мог чувствовать то же самое, что и он? Испытывать такую же ненависть, чтобы совершить то, что он совершает?

– Многие на это способны, – ответил Уолли. – Но здесь вся штука в том, чтобы иметь не только ненависть, но и средства совершить задуманное. Ты же читала историю этого малого в газетах. Как думаешь, сколько таких, как он, ходят по земле?

– Ты считаешь, он действительно решится пробраться на эту виллу и сможет разделаться там с бандитами?

Размышляя над этим вопросом, он даже губы от напряжения поджал.

– Исключать такой исход дела я бы не стал. Он уже прошел большой путь, но ему для этого еще нужна удача – даже, я бы сказал, дьявольское везение. Но ему фартит – встретился же он с нами.

Пэдди улыбнулась, и на какое-то время в кабине воцарилось молчание.

– О чем ты задумалась? – спросил Уолли.

Она снова улыбнулась.

– О том, как ты будешь выглядеть, если тебя наголо побрить.

Глава 21

Стены эти простояли века, но противиться натиску бульдозера им было не под силу. Чтобы сровнять фермерский домик с землей, потребовалось лишь полчаса.

Франко Мази стоял рядом с тележкой, доверху груженной его пожитками. И жена его сидела на той же тележке. Она смотрела в другую сторону, не в силах вынести это зрелище. Глаза ее были красными от слез.

Но Франко смотрел вдаль, на стены виллы Колаччи, во взгляде его светилась жгучая ненависть. Многие поколения здесь жили его предки, из года в год обрабатывая несколько акров каменистой земли на склоне холма. Хозяева виллы раньше всегда были их благодетелями, Франко жил и работал под их защитой и покровительством. Кое-что, например сыр, который делала его жена, всегда отдавали на виллу в качестве благодарности и признательности.

Когда ему сказали, что дом будет снесен, сначала он не поверил. Такого просто быть не могло. Защитники и благодетели на такое не способны. Он просил о встрече с хозяином виллы, но ему сказали, что это невозможно. Дон Кантарелла не встречается ни с кем. В течение суток Франко должен выехать из своего домика в новый, который ему подыскали в Палермо. И дали какие-то бумаги, чтоб он их подписал.

Бульдозер закончил свою разрушительную работу, развернулся, скрежеща гусеницами, и медленно пополз к узкой дороге.

Франко не мог сдержаться – из самых глубин его души вырвалась глухая мольба:

– Господи, помоги Кризи!

* * *

Уолли даже возмутился: платить семь тысяч лир за бритье и стрижку – безумная расточительность. Но пронять парикмахера не могло ничего. Он красноречиво указал на лохмы волос, упавшие на пол. Работа большая – не меньше часа. Так что оставалось либо соглашаться, либо уходить ни с чем.

Уолли согласился. Ему предстоял непростой день, и времени, чтобы ходить по парикмахерским и искать, где бы его постригли подешевле, уже не оставалось. По крайней мере, терять все волосы он не собирался. Кризи ему перед уходом сказал:

– Постригись коротко, аккуратно, так, чтобы стрижка в глаза никому не бросалась. А бороду сбрей.

Уолли все еще не понимал, что к чему. На эту стоянку они приехали прошлым вечером, и за ужином Кризи подробно объяснил, что ему нужно от Уолли. Но для чего, не сказал. Слишком много знать будете – скоро состаритесь, сказал он и пообещал вводить их в курс дела по мере надобности.

Сначала Уолли надо побриться и постричься. Потом – купить хороший дорогой кожаный чемодан и портфель, деловой костюм, белую рубашку, неяркий однотонный галстук и ботинки на шнурках. Переодевшись в новый наряд, он должен на трое суток снять себе лучший номер в гостинице «Эксельсиор». После этого ему надо пойти в контору фирмы «Авис» и на три дня взять напрокат машину – лучшую модель из тех, что у них свободны. Обедать он будет в ресторане гостиницы, причем заказывать очень дорогое вино, а к кофе – марочный коньяк. Кризи посоветовал ему «Аннесси-экстра».

– Ты хочешь, чтобы он походил на богатого дельца? – спросила Пэдди.

– Вот именно, – ответил Кризи.

Пэдди скептически взглянула на Уолли.

– Прямо как в сказке про Царевну-лягушку.

– Ты, Пэдди, лучше помолчала бы, – осклабившись, сказал Уолли. – Ты и представить себе не можешь, какой красавец из меня получится – я же не всю свою жизнь ходил, как оборванец.

После роскошного обеда Уолли должен подняться к себе в номер и позвонить в Австралию какому-нибудь старому приятелю – какому именно, не имеет значения, – но говорить с ним надо не меньше двадцати минут. Ночь он проведет в номере, а рано утром вернется к ним на стоянку.

* * *

Как раз в то время, когда в Реджо Уолли лакомился фаршированным перцем, Сатта, Беллу и Гвидо наслаждались жаренной на гриле рыбой в ресторане «Гранда» в Палермо.

– А ты что по этому поводу думаешь? – спросил Сатта своего помощника.

– Он сюда на лодке приплывет, – ответил Беллу. – Скорее всего, на рыбачьем баркасе. Реквизирует его у кого-нибудь в Калабрии.

Сатта указал себе в тарелку.

– Я совсем не об этом. Что ты думаешь по поводу этой рыбы?

Беллу улыбнулся. Иногда ему доставляло удовольствие злить шефа.

– Чуть передержана.

Сатта согласно кивнул и повернулся к Гвидо.

– Есть вероятность, хотя и очень маленькая, что в один прекрасный день наш бравый капитан все-таки будет произведен в полковники.

– Для этого что, необходимо быть экспертом по приготовлению рыбы? – спросил Гвидо. – Или у полковников, в отличие от всех нормальных людей, есть вкусовые рецепторы и на небе?

– Да, Гвидо, к сожалению, ты в кадровых вопросах слабоват, – ответил Сатта. – Мы просто обязаны выдерживать определенные стандарты, иначе, чего доброго, по службе начнут продвигать только умных и преданных своему делу людей. Это стало бы настоящей катастрофой.

– Ты хочешь сказать, что, если бы так и было на самом деле, ты и теперь еще ходил бы в капралах?

Сатта ухмыльнулся и, обратившись к Беллу, заметил:

– Тебе не кажется, что, если неаполитанцы пытаются острить, у них это всегда получается с какой-то издевкой? Так почему же тебе кажется, что он переправится на рыбачьей лодке?

Беллу пожал плечами.

– А как еще? Обычными видами транспорта он воспользоваться не сможет. За каждым прибывающим самолетом, паромом и поездом ведется наблюдение. А он не из тех, кому легко загримироваться.

– Может быть, – согласился полковник. – Гвидо, а ты что думаешь по этому поводу?

– Не знаю, – сказал Гвидо. – Что бы мы сейчас ни говорили, это только пустая игра ума. Я немало над этим ломал голову, и все зря – ответа у меня нет. Очевидно лишь то, что лицо его теперь так хорошо всем известно, что он нигде и носа не сможет на людях высунуть.

Сатта согласился.

– Да, сегодня, пожалуй, его физиономия в Италии самая популярная. Это же надо, как люди реагируют на его подвиги! Если бы мне раньше кто-то сказал, что такое в наши дни возможно, я бы не поверил. – Он удивленно покачал головой. – В Риме и дальше к северу все молоденькие девушки щеголяют в майках по последнему писку моды – с его портретом и надписью: «Кризи – давай!» Общественное мнение целиком на его стороне, газеты идут нарасхват. Уж и не знаю, нормально ли это.

– Такая реакция людей вполне понятна, – высказался Беллу. – Они по горло сыты засильем боссов мафии и их наглостью. Правительство не в состоянии принять достаточно эффективные меры, поэтому они сотворили себе кумира из этого человека, сделали храбреца-одиночку своим героем. Это вполне естественная реакция.

– Для меня, – сказал Сатта, – самой большой загадкой остается вопрос о том, где он скрывается. Ведь чтобы его никто не видел, он должен находиться в полнейшей изоляции. Как он до сих пор умудряется скрываться и от полиции, и от бандитов? – Он тяжелым взглядом посмотрел на Гвидо. – Ты уверен, что после Рима у него не осталось ни одного надежного укрытия?

– Мне по крайней мере об этом ничего не известно, – ответил Гвидо. – Он ни разу не говорил со мной о своих планах после Рима, и ты прекрасно знаешь почему.

– Очень жаль, – сказал Сатта. – И по почте с тобой никто больше не связывался. Мы следим за этим круглосуточно.

– Жаль? – сухо спросил Гвидо. – Теперь тебе и в самом деле хочется его найти?

Выражение лица Сатты изменилось.

– Гвидо, поверь мне, пожалуйста. Я совсем не собираюсь спокойно смотреть на то, как его будут убивать. Он уже достаточно много сделал.

Полковник жестом подозвал официанта, и они заказали десерт. Когда официант отошел, Сатта положил руку на плечо Гвидо и мягко сказал:

– Это – чистая правда. Я многим ему обязан. У меня такое чувство, как будто я его давно и хорошо знаю. Мне очень хотелось бы с ним встретиться. Должен признаться, я испытываю к этому человеку глубокую симпатию. Если бы мне раньше сказали, что все это сможет сделать только один малый, я бы рассмеялся. Я и сейчас еще не все могу понять, особенно как ему удалось убить Конти.

Гвидо печально усмехнулся.

– Да, он ему устроил похороны, как в цветном кино.

Двое мужчин непонимающе на него посмотрели, и Гвидо пояснил:

– Эта фраза стала крылатой в Лаосе много лет назад. Как-то раз в одном из глухих уголков страны мы стояли неподалеку от взлетной полосы и наблюдали за посадкой самолета ДС-6 из «Эйр Америка». На его борту была взрывчатка, бензин и кое-что из боеприпасов. Почему-то он не смог выпустить шасси и сел на брюхо. Он долго бороздил землю, но потом зацепился за что-то концом крыла и его перевернуло.

Гвидо смолк, видимо погрузившись в воспоминания.

– Ну и что? – вернул его к действительности Беллу. – Что дальше-то было?

– Он взорвался, – ответил Гвидо. – Причем это происходило, как в замедленном цветном фильме. Сначала взорвался бензин, потом – взрывчатка, а после этого – боеприпасы. Мы все были знакомы с его пилотами – двумя канадцами, отличными мужиками. Когда грохот стих, воцарилось долгое молчание, а потом австралиец Фрэнк Миллер вроде как прощальное слово произнес. Он сказал: «По крайней мере похороны у них были, как в цветном кино». – Гвидо передернул плечами. – Так с тех пор это выражение стало одной из наших крылатых фраз. Если потом наемник хотел кого-нибудь припугнуть, он намекал на «похороны, как в цветном кино».

– Интересно, – спросил Беллу, – что может заставить человека идти в наемники?

Гвидо улыбнулся наивности вопроса.

– Тысячи причин. Там были люди всех сортов – неудачники, идеалисты, желавшие изменить мир к лучшему, просто полные идиоты. – Он снова пожал плечами. – Очень часто люди становились наемниками просто в силу стечения обстоятельств – без всякого специального умысла.

Официант принес десерт. Они молча стали с ним расправляться.

Беллу, однако, разбирало любопытство. Для него это был совсем другой мир, и он снова пустился в расспросы.

– Кризи, должно быть, – особый случай. Как он смог стать тем, кем стал? В нем ведь есть что-то особенное. Что отличает его от других?

– Ты же читал его личное дело, – вмешался Сатта. – Все дело в его опыте. Опыте и тренировке. Хотя, наверное, есть здесь и что-то еще. – Полковник вопросительно посмотрел на Гвидо. – Как тебе кажется?

– Да, есть и кое-что еще, – согласился неаполитанец. – Это – как сексуальное влечение, нечто сильное, но неуловимое. У солдата все может быть на месте, но отсутствие этого неуловимого качества не дает ему стать воином, несмотря на всю его техническую подготовку. Иногда – совсем редко – такие люди встречаются. Этот дар, превращающий солдата в воина, сразу же чем-то выделяет его из общей массы. Может быть, это особое сочетание удачи и силы воли. Ведь нередко бывает, что взвод солдат не может взять какую-то позицию, а одному воину, обладающему таким даром, это удается.

– Как ты считаешь, в тебе тоже есть этот дар? – мягко спросил Сатта.

– Да, – ответил Гвидо. – Но Кризи наделен им в избытке. Именно поэтому он настолько выше всех других людей его профессии. Скорее всего, этот его дар приведет его на виллу Колаччи.

– А вывести его оттуда он сможет? – серьезно спросил Сатта.

– Кто знает?

Этот вопрос уже давно беспокоил Гвидо. Конечно, у Кризи давно созрел план, как пробраться на виллу. Но знает ли он так же хорошо, как выбраться оттуда?

* * *

Уолли припарковал взятую напрокат «ланчию» рядом с «мёбексом». Пэдди сидела на ступеньке фургона и смотрела, как он выходит из машины. Уолли захлопнул дверцу «ланчии» и молча стоял, глядя на нее. Пэдди очень долго сидела не двигаясь. Потом скрестила руки на груди и стала раскачиваться взад и вперед. Лишь после этого она расхохоталась.

За ее спиной появился Кризи и оценивающе уставился на Уолли. Через какое-то время он кивнул и улыбнулся. Пэдди соскользнула со ступеньки, упала на траву и стала по ней кататься. Ее просто душил хохот.

– Вот баба чертова! – в сердцах проговорил Уолли.

Кризи не мог с ним не согласиться.

– Трудновато ей, видно, оценить истинную красоту.

Пэдди уже пришла в себя и снова села на ступеньку, обхватив руками колени.

– Уолли Уайтмен, – сказала она торжественно, обнажив в широкой улыбке белые зубы, – выглядишь ты прямо как расфуфыренный индюк!

Уолли стоял рядом с черной «ланчией» в темно-синем костюме в чуть заметную полоску и держал в руке дорогой черный портфель. На замечание подруги он никак не отреагировал.

– Ну что, нормально я выгляжу? – не без гордости спросил он Кризи.

– Отлично, – ответил тот, потом обернулся к Пэдди. – Ты просто в хороших вещах не разбираешься. А если он лишь индюк расфуфыренный, что же ты тогда всю ночь в подушку проревела?

– Чушь собачья! – фыркнула Пэдди, рывком поднимаясь с земли. – Я по нему и год не соскучусь, не то что одну паршивую ночь!

Тем не менее она подошла к Уолли и прижала его к себе.

– Потише, девонька, – сказал он с улыбкой. – Так ты мне новый костюм помнешь.

Они зашли в фургон и расселись вокруг небольшого стола. Уолли подробно рассказал, как он выполнил все указания Кризи.

– Что теперь делать будем? – с нетерпением спросил Уолли.

Кризи разложил на столе карту и показал на расположенный неподалеку небольшой аэродром.

– Здесь находится авиационный клуб Реджо-ди-Калабрия. Я хочу, чтобы ты прямо сейчас туда отправился и зафрахтовал небольшой самолет до Трапани на западном побережье Сицилии.

Уолли и Пэдди обменялись взглядами.

– Вот, значит, как, – сказала Пэдди. – Ты туда на самолете залететь собрался.

– Не совсем так, – ответил Кризи.

Он объяснил, что сначала планировал договориться по телефону о ночном полете, а при необходимости угнать самолет вместе с летчиком. Однако помощь Уолли упростила дело.

Загадка, которую он им загадал вчера, была разгадана. Уолли должен сказать пилоту, что он – бизнесмен, у которого каждая минута расписана. Ему предстоит провести несколько деловых встреч в Реджо, а как только они закончатся, надо срочно вылетать в Трапани. Если в авиационном клубе кто-нибудь заинтересуется его персоной, то сразу же выяснит, что он остановился в самом дорогом номере самой дорогой гостиницы в городе, сорит деньгами направо и налево, заказывая самые изысканные блюда и вина в ресторане, арендует самую дорогую машину и подолгу говорит по телефону с заграницей. Короче говоря, такой клиент должен сразу же внушить доверие.

Кризи попросил Уолли объяснить пилоту, что он точно не знает, когда сможет вылететь, и предупредит его о времени полета не меньше чем за шесть часов. Может быть, придется лететь даже ночью, но полет обязательно состоится в ближайшие три дня.

– Почему ты не можешь заранее назначить время? – спросил Уолли.

– Это зависит от погоды.

– Тогда почему же ты так уверен, что полетишь в ближайшие три дня?

– Потому что как раз в это время будет новолуние – месяца либо вообще не будет, либо свет его будет очень слабым.

Хоть любопытство Уолли и не было удовлетворено до конца, он попридержал свои вопросы, пока Кризи говорил о том, что в авиационном клубе есть четыре небольшие самолета: две «чессны», «пайпер комманч» и «коммандер». Важно зафрахтовать «чессну». Если настойчивость Уолли в этом вопросе вызовет какие-то подозрения, пусть скажет, что уже летал на этом самолете и хорошо с ним знаком. Оплатить рейс ему надо полностью и наличными.

– А почему так важно, чтобы это была именно «чессна»? – спросил Уолли.

– Потому, что у нее высокое расположение крыльев на фюзеляже.

– Ну и что из этого?

– Из нее легче прыгать.

Теперь любопытство Уолли было полностью удовлетворено.

* * *

Гравелли и Дикандиа сами делали обходы. Они проверяли все посты самым тщательным образом.

После беседы с часовыми, охраняющими подходы к стене виллы со стороны главных ворот, они по саду возвращались обратно в дом.

– Еще одна такая неделя, и уже ничего нельзя будет поправить, – сказал Дикандиа.

– И теперь может быть слишком поздно, – ответил Гравелли. – В Турине уже идет война. В Риме три семьи стали сводить давние счеты. Даже в Калабрии неспокойно. Дону Моммо было обещано, что пока он будет сидеть в тюрьме, все будет тихо. Но пару дней назад на него было совершено покушение. Кантарелла уже вообще ничего не делает. Он с каждым днем все больше подрывает к себе уважение, сидя здесь, как мышь в норе. Абрата завтра приедет пошептаться с Кантареллой. Он в ужас придет, застав его в таком состоянии.

Дикандиа подумал, что Гравелли немного сгущает краски. Он работал на Кантареллу вот уже двадцать лет, и его преданность боссу стала притчей во языцех. Поколебать его уверенность в непогрешимости Кантареллы было не так-то просто.

Внезапно Гравелли схватил его за руку, и двое мужчин застыли на посыпанной гравием дорожке как вкопанные.

Из темноты беззвучно вынырнули две длинные черные тени. Собаки подошли к людям, обнюхали их и так же бесшумно исчезли.

– От этих проклятых псов у меня мороз по коже продирает, – злобно процедил Дикандиа сквозь зубы.

– Брось, – усмехнулся Гравелли. – Когда эти собаки чуют знакомый запах, они совершенно безопасны.

– Лучше бы память их не подвела, – ответил Дикандиа, и они пошли по дорожке дальше.

На виллу мужчины вошли через заднюю дверь. Попали они сразу в кухню – просторное помещение с большой плитой, которое временно было переоборудовано в столовую для недавно прибывшего пополнения телохранителей. Человек шесть, лениво развалившись на стульях, смотрели телевизор. На деревянном столе в беспорядке стояли тарелки с остатками трапезы. Автоматы и пара ружей все время были у них под рукой.

В центральную часть виллы из кухни вел коридор. В ближайшей к кухне комнате, мимо которой он проходил, на деревянных скамейках перед выходом на ночное дежурство спали или просто отдыхали остальные телохранители.

В конце коридора шла лестница на второй этаж, там находились кабинет и спальня Кантареллы. К ним примыкали комнаты Гравелли и Дикандиа.

Боссы обменялись парой слов с охранниками и поднялись к себе.

Перед дверью в кабинет сидел личный телохранитель Кантареллы. Когда советники приблизились, он встал, два раза стукнул в дверь и отворил ее. Они вошли, чтобы доложить, что все в порядке.

* * *

Через два дня промозглый северный ветер утих. На ближайшие сутки прогноз был удовлетворительным: над Северной Сицилией синоптики обещали облачность и слабый восточный ветер.

Кризи готовился к вылету.

Ранним вечером он раскрыл большой широкий чемодан и вынул из него посылку, полученную в Марселе от французского генерала. Пэдди и Уолли с интересом наблюдали, как он на траве разворачивает и аккуратно раскладывает большие куски черной ткани.

– Это совсем не похоже на парашют, – заметил Уолли.

– Да, – согласился Кризи, – скорее на крыло. Времена, когда парашютист полагался лишь на удачу и везение, давно ушли в прошлое. Это – французский «мистраль». Хорошо подготовленный десантник может на нем лететь даже против ветра и приземлиться всего в нескольких ярдах от цели.

Они помогли ему распутать и разложить стропы, потом отошли в сторону, наблюдая за тем, как ловко он раскладывает их и размещает на куполе парашюта.

– А запасного у тебя нет? – спросил Уолли.

Он часто видел в кино парашютистов, у которых на всякий случай к груди был прикреплен небольшой запасной парашют.

Кризи покачал головой.

– Я не могу брать с собой столько лишнего веса.

Он объяснил, что, как правило, десантник, прыгая с парашютом, привязывает сумку со всем необходимым на пятиметровом тросе, и она свободно свисает в воздухе. Тяжелая сумка, первой упав на землю, смягчает ему приземление. Но, развязывая сумку на земле и доставая из нее оружие, он теряет драгоценные секунды. Кризи собирался прыгать, держа все оружие в полной боевой готовности. Поэтому он немного рисковал, зная, что его приземление будет жестким.

Он закончил сворачивать парашют и прислонил его к фургону «мёбекса». Потом обернулся к Уолли.

– Я буду готов через полчаса.

– Тебе еще понадобится моя помощь? – спросил Уолли.

– Нет. Я все сделаю сам. Подождите меня, пожалуйста, снаружи.

В фургоне Кризи достал вторую посылку – из Брюсселя. Когда он ее распаковал, почувствовался запах одежды, которой долго никто не пользовался. Это была его старая боевая камуфляжная форма. На рукаве красовалась нашитая разноцветная эмблема Первого воздушно-десантного полка Иностранного легиона.

Он долго держал форму в руках, погрузившись в воспоминания двадцатилетней давности. Потом резко бросил на скамью и стал переодеваться.

Когда он вышел из «мёбекса», уже почти стемнело. Пэдди и Уолли стояли рядом, опершись на «ланчию». Пэдди, взглянув на Кризи, застывшего в дверном проеме, тихо всхлипнула.

Они знали, кем он был и что он собирался делать. Но лишь теперь, когда американец стоял перед ними в боевой экипировке, они отчетливо представили себе, на что он идет.

В этом одеянии он напоминал слишком сильно накачанную автомобильную шину. Брюки камуфляжного комбинезона были заправлены в высокие ботинки на шнуровке. Грудь прикрывал десантный жилет с массой разнообразных приспособлений для боеприпасов и амуниции – с каждой его стороны свешивалось вниз по несколько гранат, между ними – объемная сумка. С правой стороны на ремне крепилась брезентовая кобура. Кроме нее, на поясе – спереди и сзади – было пристегнуто несколько небольших подсумков. С шеи на кожаном ремешке свисал короткий тупорылый автомат «ингрэм», плотно прижатый к правому предплечью специальным ремешком. В левой руке он держал черную вязаную шапочку.

Кризи поднял с земли парашют и двинулся к «ланчии», бросив на ходу:

– Ты готов?

Уолли хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он молча открыл дверцу машины. Кризи аккуратно положил парашют и обернулся к Пэдди.

– Со словами у меня, Пэдди, сама знаешь – плоховато. Но я так думаю, и без них все ясно.

Она хмыкнула, сглотнув слезы, затрясла большой головой и произнесла:

– Ты, Кризи, просто тупой болван. Даже представить себе не могу, что будет, если тебя не станет.

Он улыбнулся и обнял Пэдди за плечи.

– Со мной все будет в порядке. Мне к этому не привыкать – такая уж у меня профессия.

Она вытерла слезы с щек и крепко его обняла. Жесткий металл больно вжался в ее тело, но Пэдди на это было наплевать. Потом она пошла к фургону, забралась внутрь и с силой захлопнула за собой дверь.

* * *

Дорога до небольшого аэродрома заняла всего двадцать минут. Кризи лежал на заднем сиденье, и снаружи его не было видно. Минут через пять, как они отъехали, Уолли спросил:

– Как ты оттуда выберешься?

– Дверца «чессны» открывается против ветра, – ответил Кризи.

– Да нет, – сказал Уолли, – я имею в виду виллу Колаччи. Теперь я знаю, как ты туда попадешь, но не могу себе представить, как ты оттуда сматываться будешь.

Ответ был крайне лаконичным, он начисто исключал дальнейшие расспросы.

– Если туда можно пробраться, значит, есть и обратный путь.

Еще несколько минут они проехали в молчании. Потом Кризи спросил:

– Уолли, ты ничего не забыл? Точно помнишь очередность всех действий?

– Абсолютно, – ответил Уолли. – Не переживай, никаких неувязок не будет.

– А потом?

– Все пройдет как по маслу – уже вечером мы будем в дороге.

– Не откладывайте ни секунды, – проговорил Кризи. – Здесь большой переполох поднимется, но утром во что бы то ни стало вам нужно быть уже на пароме.

Уолли уверенно сказал:

– Кризи, можешь ни о чем не беспокоиться – мы там будем. Приезжай потом к нам в Австралию.

С заднего сиденья донесся приглушенный смешок.

– Приеду. Ты там за ней присматривай. Она у тебя женщина путевая.

– Я знаю, – отозвался Уолли. – Подъезжаем к аэродрому. На стоянке всего пара машин. Вроде все чисто.

Уолли поставил «ланчию» рядом с ангаром, взял портфель и открыл дверцу. Голову он назад не поворачивал.

– Удачи тебе, Кризи.

– Спасибо, Уолли. Чао!

* * *

Чезаре Нери посмотрел на бортовые приборы. Ему хотелось как можно скорее завершить этот чартерный рейс. Пилотом он был добросовестным, обучение и подготовку проходил в военно-воздушных силах и строго соблюдал все предписания. То обстоятельство, что о времени вылета его должны были уведомить за шесть часов, слегка выбило его из колеи – он не мог выпить. А он это любил. Ночь летчик собрался провести в Трапани – там у него жили хорошие приятели.

Он взглянул на австралийца, удобно расположившегося на сиденье справа. Мужчина, казалось, немного нервничал. Чезаре к этому давно привык. Люди, как правило, спокойно себя чувствуют в больших реактивных машинах, но стоит кому-нибудь оказаться в маленьком самолете рядом с пилотом, как все начинает казаться хлипким и ненадежным.

– Мы готовы к взлету.

Пассажир кивнул.

– Отлично.

Затарахтел двигатель. Чезаре следил за датчиком давления масла. Пассажир коснулся его руки и, перекрывая шум мотора, громко спросил:

– Сколько нам лететь до Трапани?

– Около часа, – ответил Чезаре, не сводя глаз со стрелок приборов.

– Туалета здесь нет?

Чезаре отрицательно покачал головой. Тогда пассажир сказал:

– Если вы не возражаете, я здесь схожу, чтоб по пути неприятности не случилось.

Чезаре слегка усмехнулся. Да, на этот раз ему действительно нервный клиент попался. Он протянул руку и открыл правую дверцу.

– Давайте, действуйте, только держитесь подальше от винта.

Пассажир отстегнул привязной ремень и выбрался из кабины. Чезаре снова стал внимательно следить за показаниями датчиков.

Через пару минут в раскрытой дверце появился человек. Чезаре скосил глаза и неподвижно застыл. Потом повернул голову вправо, внимательно взглянул на пистолет и на человека, который держал его в руке.

– Делайте свое дело, – сказал незнакомец, с трудом влезая в тесную кабину. – Вам ничего не угрожает, можете быть спокойны.

Пристегиваться ремнем он и не думал. Только немного склонился вперед в небольшом кресле, правую руку положил на приборную панель и слегка развернул корпус к пилоту. Пистолет был направлен чуть вниз, прямо под ребра Чезаре.

– Проверьте, как работают датчики, – сказал он. – Делайте все, что положено по инструкции. На этой машине летать я умею, как пользоваться радиопередатчиком, знаю. Так что не делайте глупостей.

Чезаре сидел совершенно неподвижно, сложив руки на коленях. Голова его напряженно работала. Новый пассажир не стал мешать ему думать, он просто сидел и ждал. В конце концов Чезаре принял единственно возможное решение. Он продолжил обычную подготовку самолета к полету.

Через десять минут они уже летели над Мессинским проливом на высоте четырех тысяч футов. Впереди горели огни Сицилии.

* * *

– Можете убрать вашу пушку. Я знаю, кто вы такой.

Думал Кризи недолго, потом вложил «кольт» в брезентовую кобуру и застегнул ее. После этого чуть развернулся, поудобнее пристроив на кресле парашют, протянул руку и взял карту Чезаре. Карандашом на ней был нанесен маршрут до Трапани. Он проходил в трех милях к югу от виллы Колаччи. Кризи взглянул на летчика.

– После того как вы минуете маяк в Термини Имерезе, я вас попрошу сделать совсем небольшой крюк.

Чезаре невесело усмехнулся.

– Надо мне было больше взять за этот рейс.

Кризи улыбнулся ему в ответ.

– Меньше: пассажир пролетит с вами только часть оплаченного пути.

– Хоть то хорошо, что вперед заплатили, – сказал Чезаре. – Вам бы лучше рассказать мне все, как есть.

Держа в руках карту, Кризи наклонился к летчику и ткнул пальцем в какую-то точку.

– Пропустить это место вы никак не сможете. Оно находится в пяти километрах к югу от Палермо и в трех – к востоку от Монреаля. Освещено оно, как настоящая рождественская елка.

Он взглянул на приборную панель. Самолет летел на высоте пяти тысяч футов.

– На какой высоте вы обычно летите?

– Семь тысяч футов.

– Отлично. Оставайтесь на этой высоте, пока не пролетите маяк. Потом поднимайтесь до двенадцати тысяч футов.

Чезаре удивленно на него взглянул, и Кризи пояснил:

– Я сделаю затяжной прыжок – прыгну с большой высоты, а парашют раскрою как можно ниже над землей.

Чезаре кивнул.

– На какой высоте вы собираетесь раскрывать парашют?

– Около двух тысяч футов. Все зависит от того, как далеко отнесет в сторону. Сейчас дует восточный ветер со скоростью десять узлов, так что я смогу выйти прямо на цель.

Чезаре взглянул на уложенный парашют.

– Что это за модель?

– Крыло – французский «мистраль».

Чезаре бросил взгляд на вооружение, которым был увешан Кризи.

– Я, конечно, знаю, что вы – мастер своего дела, – сказал он. – Вам по-другому нельзя. Действовать там придется быстро и решительно. – Чезаре немного подумал, затем продолжил: – С этими местами я неплохо знаком. Вас будет немного сносить воздушным потоком, который дует со стороны гор. В свободном полете вы этого не почувствуете, потому что сдувать начинает ниже двух тысяч футов. Поэтому я бы вам посоветовал прыгать чуть дальше к югу.

Об этом Кризи раньше не задумывался. Слова летчика, без всякого сомнения, были искренними.

– Спасибо, я так и сделаю. У вас, надо полагать, приличный опыт.

Чезаре кивнул.

– Я пять лет прослужил в ВВС, летал на транспортных самолетах. Сколько в те годы парашютистов сбросил, и сосчитать не смогу. А потом – любителей сбрасывал из парашютного клуба.

– Хорошо, – сказал Кризи. – Дальше по дороге сможете их всех пересчитать. Извините меня. Это дело чревато серьезными осложнениями. Мне придется вырубить ваш передатчик.

Какое-то время Чезаре молчал, глядя сквозь стекло. Когда он снова заговорил, в голосе его слышалось волнение.

– Я рад, что вы летите в моем самолете. Многие вас поддерживают, подавляющее большинство. Поколения моих предков жили в Калабрии. Мы знаем, насколько эти люди могущественны. Все мы потрясены тем, что вы смогли сделать в одиночку. Мы вами восхищаемся. Я очень рад, что именно мне посчастливилось вам помочь. Сброшу я вас так, что вы приземлитесь точно туда, куда рассчитываете.

Через некоторое время Кризи спросил:

– Вы потом продолжите полет до Трапани?

– Я вернусь обратно в Реджо – так будет безопаснее. А что это был за австралиец?

В неясном свете красной лампочки, освещавшей кабину, черты Кризи казались мягче, чем на самом деле. Он просто сказал:

– Такой же человек, как вы.

* * *

В Палермо стояла теплая погода, окна в баре гостиницы «Гранд» были распахнуты настежь. Сатта, Гвидо и Беллу стояли у стойки и потягивали перед ужином аперитив. Настроение у Сатты было неплохое, а все благодаря двум молодым американкам, сидевшим за угловым столиком. У одной были восхитительные рыжие волосы. Рыженьких Сатта просто обожал. Вторая была тоже ничего – блондинка.

– Прилипалой ее вроде не назовешь, – заметил Сатта и, увидев на лице Беллу озадаченное выражение, пояснил: – Красивая девица, как правило, по вечерам выходит вместе с безобразной подругой. В выигрыше остается и та, и другая. Красотка по сравнению с подружкой выглядит еще привлекательнее, а дурнушке достается приятель того, который снимает красотку. Прилипала – это рыба такая, она присасывается к акуле, и ей достаются объедки хищницы. – Он взглянул на блондинку и улыбнулся ей. – Но эту ласточку прилипалой назвать было бы совсем несправедливо – она и сама себя прокормит. Как считаешь, Гвидо, она тебе подойдет?

Гвидо глянул через столик. Блондинка действительно была хороша. Если попытаться перевести на обычный язык то, что она сообщила Гвидо на извечном языке взглядов, опустив вниз длинные ресницы и изобразив на лице полное безразличие, то можно было бы сказать, что Гвидо, без сомнения, имел шанс заслужить ее благосклонность. По всей видимости, девушки уже поделили претендентов на их сердца на ближайшую ночь. Гвидо, однако, был не в настроении. Он все время думал о Кризи, ни на минуту не мог отключиться. Внутренний голос подсказывал ему, что его друг на подходе, где-то совсем недалеко. Провести эту ночь с девушкой он не мог себе позволить. Поэтому он пожал плечами, улыбнулся и ответил Сатте:

– Эту честь я готов уступить карабинерам, у вас ведь такая тяжелая служба, – он окинул взглядом просторное помещение бара. – Жизнь ваша полна неудобств, поэтому благодарные почитатели с удовольствием дадут вам возможность хоть немного развлечься.

– Слушай, ты обратил внимание на то, – сказал Сатта, обращаясь к Беллу, – что неаполитанцы всегда язвят? Ну да ладно, так тому и быть. Капитан Беллу, в ходе дальнейшего прохождения службы и в связи с ожидающим вас повышением в чине вам предписывается разработать стратегический план покорения двух девушек, сидящих за угловым столиком. Очевидно, первым маневром при проведении данной операции должно стать приглашение их с нами поужинать. Как вы собираетесь провести маневр тактически?

– Подойду к ним с бутылкой шампанского и скажу, чтобы шли с нами ужинать.

– Так прямо и отдашь распоряжение? – спросил Сатта с явной насмешкой. – Может быть, все-таки пригласишь их на ужин?

– Полковник, – возразил Беллу, – ты же сам говорил, что с женщинами нужно обращаться, как с официантами, – вежливо, но твердо.

Сатта радостно взглянул на Гвидо.

– Ну разве это не убедительный аргумент в пользу повышения его по службе?

Гвидо ничего не ответил. Он сжал руку Сатты и произнес:

– Слушай!

Из распахнутого окна чуть слышно доносился монотонный рокот самолета.

– Кризи!

Сатта и Беллу непонимающе на него уставились.

– Я так думаю, это Кризи летит.

Гвидо поставил стакан на стол, встал и направился к двери.

– Он же десантник, – бросил неаполитанец через плечо. – Как еще, по-вашему, он сможет пробраться на виллу? Давайте, надо идти.

Сатта взглянул сначала на Беллу, потом через стол с сожалением посмотрел на рыженькую.

– Пойдем, – процедил он сквозь зубы. – Кризи с его расписанием всегда остается верен себе.

* * *

Дверца кабины скользнула назад. Кризи застыл в дверном проеме. Резиновые подошвы его высоких ботинок упирались в подпорку шасси. Черная вязаная шапочка плотно обтягивала голову, на лице лежали черные полосы маскировочной раскраски. Глаза напряженно следили за Чезаре.

Летчик делал плавный вираж, поглядывая то вправо, то влево, чтобы сличить рельеф местности с показаниями приборов. Левая коленка подпирала колонку руля – он готов был удерживать штурвал, чтобы выровнять самолет, когда вес его уменьшится.

Правой рукой Чезаре рубанул воздух.

– Кризи – давай!

Летчик повернул голову – дверной проем был пуст.

* * *

Окна на вилле Колаччи были закрыты. Все, до единого. Кантарелла слегка отодвинул штору в кабинете и выглянул в сад. Густая тьма рассеивалась за стеной, окружавшей виллу, лишь лучами прожекторов. За последние несколько дней страх его немного притупился, вытесненный растерянностью и гневом. Люди, поколениями безропотно подчинявшиеся ему, теперь ставили под сомнение его власть над ними. Даже кое-кто из его ближайшего окружения. Он видел это по выражению их лиц. Лишь несколько минут назад в этой самой комнате Абрата вел себя просто вызывающе. Скоро этого психа прикончат, тогда он сможет спокойно вернуться к своим делам и все опять почувствуют его власть. Они скоро уяснят себе, что к чему. От этих мыслей черты его тонкого лица заострились и стали жестче. Полные губы решительно сжались. Он плотно задернул штору и сел за письменный стол.

Через несколько секунд Кризи упал с неба прямо в сад виллы Колаччи, как огромная черная беременная летучая мышь.

Глава 22

Спустился Кризи на траву, как раз на расчищенное от деревьев пространство между стеной и садом. Приземление прошло удачно: поджав ноги, он легко откатился вбок, отстегнул парашютные стропы и оттащил купол в гущу фруктовых деревьев.

В руке его был «кольт». Он быстрым движением вынул из подсумка на ремне глушитель и навинтил его на ствол, вынул из одного из кармашков прибор ночного видения «трилукс».

Кризи пристально осмотрел весь сад. Стелясь по земле, к нему быстро неслись две черные, зловещие тени. «Трилукс» и дуло «кольта» были направлены в одну сторону. Американец набрал полные легкие воздуха и приготовился. Доберманы были обучены беззвучно нападать и беззвучно убивать.

Сдохли обе собаки тоже беззвучно. Первая – в десяти метрах от него с пулей, пробившей голову и глотку, вторая – в пяти метрах с пулей в сердце.

Отдыхавшие в кухне охранники смотрели по телевизору футбол – «Ювентус» играл против «Неаполя». Когда стукнула оконная рама, все, как по команде, обернулись. В комнату влетела круглая граната.

Трое были убиты наповал, двое – выведены из строя осколочными ранениями. Еще двоих, не задетых взрывом, оглушило взрывной волной. Они еще не успели потянуться за оружием, как дверь была вышиблена сильным ударом снаружи.

Кризи стоял в дверном проеме с автоматом на уровне груди. Глаза его обшаривали комнату. Когда он обнаружил оставшихся в живых, дуло «ингрэма» стало ослепительно белым, и признаков жизни на кухне не осталось.

Без спешки, но быстро он пересек помещение и затаился у двери в коридор. Пустая автоматная обойма со стуком упала на каменный пол; полная, щелкнув, встала на свое место – «ингрэм» снова был готов сеять смерть. Прижавшись спиной к стене около самой двери, Кризи замер, напряженно прислушиваясь к звукам, доносившимся из других помещений виллы.

Раздавались близкие возгласы растерявшихся людей и приглушенный шум суматохи. Хлопали двери. Кризи присел на корточки, нырнул в дверь и снова нажал на курок, держа автомат чуть ли не у самого пола.

По коридору шли трое мужчин – одному посчастливилось заскочить обратно в комнату, двое отлетели назад, как будто их смыло мощной струей водяной пушки.

Кризи снова устремился вперед, мгновенно перезарядив автомат. Его действия напоминали странный танец, все движения которого были подчинены жестко обусловленному ритму. Музыкальным сопровождением этого смертоносного балета были вопли и стоны, перемежавшиеся треском автоматных очередей, а в следовавших за этим паузах раздавался стук об пол очередной пустой обоймы.

Кризи плавно скользнул мимо комнаты, временно приспособленной под спальню телохранителей, правой рукой бросил в дверь еще одну гранату и тут же отвернулся. Едва прогремел взрыв, Кризи повернулся обратно и увидел на полу коридора обезображенную фигуру вопившего от боли человека, пытавшегося навести на него ружье. Нажав на курок, Кризи выпустил в него короткую очередь, потом сделал несколько быстрых шагов и оказался у самой лестницы.

* * *

Прямо над ним, на лестничной площадке второго этажа, стоял Кантарелла. В правой руке к него был зажат пистолет, левой он вцепился в рукав телохранителя.

– Оставайся здесь! – прокричал он, лицо его было перекошено от страха.

Дикандиа, Гравелли и Абрата стояли у самой лестницы с пистолетами, направленными вниз. Дикандиа был без рубашки, его грудь и спину покрывали густые, черные волосы.

– Спускайтесь вниз! – приказал босс.

Все они обернулись и в нерешительности уставились на Кантареллу – на его лице одновременно выражались страх и ярость.

– Быстро спускайтесь вниз! – снова крикнул он и поднял пистолет.

Дикандиа сделал шаг вперед и поставил ногу на первую ступеньку. Кантарелле была видна лишь верхняя часть его тела, когда снизу снова раздалась автоматная очередь. Он увидел, как Дикандиа резко подскочил вверх, в покрывавших его грудь волосах открылся ряд красных дыр, потом его обмякшее тело обрушилось на ступени лестницы и покатилось вниз.

Гравелли и Абрата отпрянули назад. Они посмотрели на стоявшего в десяти метрах от них Кантареллу, которого прикрывал собой телохранитель. Когда они обернулись в другую сторону, было уже поздно: граната разорвалась ровно между ними. Кантареллу и его охранника от верной смерти спас угол стены.

Отчаянный ужас сковал Кантареллу. Он оттолкнул от себя охранника и, тяжело волоча ноги, укрылся в своем кабинете. Запер дверь, подошел к окну и отдернул шторы. Окно Кантарелла открывать не стал, просто выбил стекло рукоятью пистолета и закричал:

– Куда вы там все подевались? Идите быстро сюда! Поднимайтесь наверх!

* * *

Кризи поднялся на второй этаж, взглянул на останки растерзанных тел и бесшумно прошел несколько шагов по коридору до угла. Он услышал истошные вопли Кантареллы.

«Ингрэм» он зажал в правой руке, а левой отстегнул с крепления на жилете еще одну гранату. Поднеся ее к «ингрэму», он мизинцем правой руки вынул чеку и ослабил пружину. Потом аккуратно положил гранату на пол у самого угла стены, посчитал до двух, разжал пальцы и носком правого ботинка легонько подтолкнул ее вбок по коридору.

Когда раздался взрыв, Кантарелла резко отвернулся от окна. Он увидел, как взрывной волной дверь сорвало с петель, и вслед за ней в комнату влетел его охранник, вернее, то, что от него осталось.

Босс боссов застыл как вкопанный, уставившись на останки исковерканного человеческого тела. Челюсть у него отвисла, он не мог выдавить из себя ни единого звука. Разум отказывался ему повиноваться.

Снизу до него донеслись чьи-то крики. Наконец-то они подоспели к нему на помощь! Не отрывая взгляд от пустого дверного проема, он сел на корточки, спрятавшись за тяжелым письменным столом с зажатым в руке пистолетом. Дышал он быстро и прерывисто.

Кризи вкатился в кабинет, перекувырнувшись через голову, и встал на колени в центре комнаты. Кантарелла выстрелил дважды. Стрелял он не целясь, но один выстрел оказался удачным. Он увидел, как Кризи отбросило назад и немного вбок, поднялся из-за письменного стола и с победным криком еще два раза выстрелил наугад. Опыта у него в стрельбе особого не было, и на этот раз удача ему не улыбнулась. Правое плечо Кризи было прострелено, и его рука повисла, как плеть. Он перехватил автомат в левую руку и очередью прошил Кантареллу градом пуль.

Потом Кризи медленно встал на ноги, боль в плече была очень сильной. Держа «ингрэм» наготове, он обошел письменный стол. Кантарелла лежал на спине, сжимая руками живот. Сквозь пальцы его сочилась кровь. Он взглянул в лицо Кризи. В глазах его застыли страх, ненависть и мольба. Стоя над ним, Кризи увидел, что раны смертельные. Он приподнял правую ногу, блестящим черным мыском ботинка запрокинул голову Кантареллы назад и слегка нажал тяжелой подошвой ему на шею. Очень спокойно он проговорил:

– Как и она, Кантарелла. Как и она, ты помрешь от удушья.

Он перенес на ногу всю тяжесть своего тела.

* * *

Двое охранников, стоявших у ворот, двигались очень осторожно и осмотрительно. Они прошли через кухню, миновали коридор и поднялись по лестнице. То, что они увидели, было ужасно. Проходя мимо тел Абраты и Гравелли, они немного замешкались, потом двинулись дальше по коридору. У двери кабинета Кантареллы охранники остановились, разглядывая, что происходит внутри. Сначала они увидели разорванное в клочья тело личного телохранителя Кантареллы. Потом до них донесся негромкий хрип, и все стихло.

Никто из них не хотел заходить в кабинет первым, поэтому они вошли вместе, крепко сжимая автоматы. Они увидели Кризи – он стоял за письменным столом и смотрел вниз. Не сговариваясь, они стали стрелять одновременно. Охранники видели, как его отбросило к стене, как он сполз вниз и затих. В следующее мгновение дуло «ингрэма» дернулось, из него вырвался столб белого пламени, и больше они уже не видели ничего.

* * *

Машина резко затормозила перед воротами. Из нее выскочили Сатта и Беллу. Ворота были заперты изнутри. Небольшая калитка тоже была закрыта. Пока Сатта нетерпеливо в нее стучал, Беллу нажимал на резную ручку звонка.

Внезапно сзади них раздался автомобильный гудок и взревел мотор. Когда тяжелая полицейская машина рванулась вперед, они едва успели отскочить в сторону. Гвидо направил машину не по центру, а немного вбок, чтобы сбить ворота с массивных петель. Удар был мощным. Хотя ворота остались стоять, но верхняя петля оторвалась от стены. В образовавшуюся щель вполне можно было попасть на территорию виллы.

В следующий момент Гвидо уже бежал по дорожке в сторону дома.

Сатта осматривал исковерканный передний бампер и крыло автомобиля, а Беллу уже протискивался в щель между воротами и стеной. Полковник последовал за помощником.

Они видели, как Гвидо остановился перед главным входом в виллу, а потом побежал к углу здания.

Когда они дошли до кухни, его уже нигде не было видно. Они стояли в дверях и смотрели. Первым отреагировал Беллу – он отвернулся, и его вырвало. Сатта терпеливо ждал, пока капитан придет в себя, потом они вместе пошли по залитому кровью каменному полу. Глядя на обезображенные тела в коридоре и в следующей комнате, они молчали. Подойдя к лестнице, полковник указал на распростертое на полу тело.

– Дикандиа, – сказал он Беллу. – Правая рука Кантареллы.

Поднявшись по лестнице, они снова остановились.

– От этих мало что осталось, но, сдается мне, это – Гравелли и Абрата. Чистая работа, ничего не скажешь.

Они пошли дальше, переступая через мертвые тела. В кабинете позади большого письменного стола склонился Гвидо. Услышав их шаги, он обернулся.

– Скорее, – сказал он. – Помогите мне.

Они подошли. Сатта наклонился и взглянул в лицо Кризи. Глаза его были открыты, он внимательно смотрел на Сатту. Кризи крепко стиснул зубы от нестерпимой боли. Полковник опустил глаза вниз и увидел кровь и клочья растерзанной плоти. Гвидо крепко сжимал руку Кризи.

– Дай сюда правую руку! – требовательно сказал Сатте. – Положи ее рядом с моей.

Сатта опустился на колени и протянул руку.

– Здесь проходит артерия. Крепко зажми ее большим пальцем.

Сатта сделал, что ему было сказано, и опустил глаза чуть ниже, на раздробленное запястье, откуда хлестала кровь.

– Держи крепче, – резко сказал Гвидо.

Сатта нажал сильнее, его пальцы глубоко впились в мускулистую руку. Ток крови замедлился.

– А я что могу сделать? – спросил стоявший сзади Беллу.

Сатта повернул к нему голову и подбородком указал на письменный стол.

– Позвони в управление. Они и так скоро приедут, но ты предупреди их, чтобы взяли с собой все необходимое. Скажи им, что мне нужен вертолет – и быстро!

Беллу набрал номер и стал что-то настойчиво говорить в трубку. Сатта отвернулся от него, наблюдая, как Гвидо накладывает шину на рану, перекрывая кровотечение. Кровь перестала капать на ковер. Полковник взглянул налево, туда, где лежал Кантарелла, на его лицо – выкатившиеся из орбит глаза, вывалившийся язык, землистый оттенок кожи. Сатта обернулся к Кризи. На груди он увидел у него залитое кровью распятие. Снова взглянул в лицо раненому – теперь веки были плотно сомкнуты.

Пальцы Сатты уставали все больше, но он изо всех сил сжимал артерию. Жизнь лежавшего перед ним Кризи в прямом смысле слова была в его руках. Его немного отвлекал шум – вой сирен и всхлипывания Гвидо, продолжавшего отчаянно бороться за жизнь друга.

Глава 23

На похороны собралось немного людей. День был по-зимнему холодным, на холме, возвышавшемся над Неаполем, ветер пронизывал до костей. Однако репортеров это не отпугнуло. С того дня, как месяц назад произошло событие, окрещенное газетчиками «Битвой при Палермо», их пристальное внимание к победителю не иссякало, и они следили за тем, как шла битва за его жизнь, и описывали ее в газетах.

Битва продолжалась с переменным успехом – победы чередовались с поражениями. Сначала, когда Кризи лежал в реанимации, им говорили, что шансов у него практически нет. Но, к удивлению врачей, он упорно боролся за жизнь. Через две недели на специальном самолете, принадлежавшем карабинерам, его доставили из Палермо в Неаполь. Сделано это было по личному распоряжению полковника Сатты. Больница Кордарелли в Неаполе была лучше оборудована, чем больница в Палермо, кроме того, там было безопаснее.

Группу врачей, боровшихся за жизнь Кризи, возглавлял брат Сатты.

Борьба эта была долгой и упорной. Сначала они надеялись на победу. Тем не менее раны Кризи оказались слишком тяжелыми даже для такого сильного и живучего человека, как он.

Теперь репортеры присутствовали на заключительном акте этой драмы. Они с интересом рассматривали кучку людей, окружавших недавно вырытую могилу. Кого-то они знали, кого-то нет. Гвидо стоял между матерью и Элио. Мать, пожилая, сутулая, одетая в черное, нервно и безостановочно перебирала четки. Рядом с ними стояли Пьетро и Феличия с красными, заплаканными глазами. По другую сторону могилы – Сатта и Беллу и между ними Рика. Она тоже плакала, не отводя взгляда от гроба, подвешенного над могилой. Рядом с Саттой стоял немолодой уже мужчина в форме французского генерала. Вся грудь его была увешана медалями и орденскими планками.

Священник закончил молитву и отошел на шаг назад. Гвидо кивнул могильщикам, и гроб стал медленно опускаться в землю. Священник осенил его крестным знамением. Гвидо наклонился, взял горсть земли и бросил на крышку гроба. Генерал вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. Церемония была окончена, люди стали расходиться.

Подойдя к машинам, они обменялись несколькими словами и разъехались в разные стороны. Последними с кладбища уезжали Беллу и Гвидо. Они видели, как Сатта заботливо проводил Рику к своему автомобилю, помахал им на прощанье рукой и уехал.

– Теперь, когда все сказано и сделано, – пробормотал Гвидо с чуть заметной улыбкой на губах, – он остается все таким же циничным подонком.

ЭПИЛОГ

Было самое начало нового года, стояла глубокая ночь. Холодный северный ветер дул через море от Европы, выветривая скалы лысых холмов Гоцо.

Городок Мджарр был погружен во тьму и тишину, но спали там в этот поздний час далеко не все.

На балкон бара «Глиниглз» вышел мужчина. Он положил тяжелую, покрытую татуировкой руку на перила ограды. Взгляд Бенни скользнул по заливу и поднимавшимся уступами холмам. За его спиной отворилась дверь, на балкон высунулся Тони, передал ему рюмку бренди и остался там с ним.

«Мелиталэнд» был пришвартован к пристани и слегка покачивался при каждом порыве ветра. На капитанском мостике Виктор и Микеле тоже потягивали бренди.

Высоко на холме братья Мицци вместе со Шрейком сидели во дворе своего дома. Сверху им было видно дальше, поэтому они первыми разглядели вдалеке узкую серую тень, несущуюся по волнам прямо к пристани.

Джордж Заммит стоял в небольшой рулевой рубке полицейского катера береговой охраны, когда, после болтанки открытого моря, судно вошло в спокойные воды гавани. Он отдал приказ, и двое моряков с баграми в руках вышли на мокрую палубу.

Водитель «лэндровера», стоявшего неподалеку от «Глиниглз», снял машину с ручного тормоза. Она покатилась до самого причала. Там было темно – единственный фонарь, освещавший пристань, в ту ночь перегорел.

Катер быстро пришвартовался, и Джордж вышел из рулевой рубки на узкую палубу. «Лэндровер» стоял всего в десятке метров от судна. В машине сидели два человека. Дверца автомобиля распахнулась, из него неуклюже вышла женщина в длинном плаще.

Джордж сделал жест рукой и чуть отступил в сторону. Из рулевой рубки вышел человек и прошел мимо него на пристань. Он неторопливо шел прямо к женщине. Это был крупный мужчина со странной походкой – земли касались сначала внешние стороны его ступней.

Женщина сделала несколько шагов по направлению к мужчине и упала в его объятия.

Джордж подал сигнал команде, двигатель взвыл, набирая обороты, и катер отплыл от пристани. Пока судно не вышло из гавани, полицейский стоял на корме, не отрывая глаз от обнявшейся пары.

Об авторе

Имя нашего автора окружено тайной. Точнее говоря, нам оно вообще не известно, поскольку А.Дж.Квиннел – это псевдоним.

Тем не менее некоторыми сведениями об А.Дж.Квиннеле мы располагаем, хотя они противоречивы. Так, например, в 144-м томе справочника «Современные авторы» говорится, что родился он в Англии 29 июня 1939 г. (хотя в других источниках сказано, что родился он в 1940 г. в США или на Мальте). Из аннотаций на обложках его книг известно, что он живет на острове в Средиземном море (хотя некоторые оспаривают это). По одним версиям Квиннел – бизнесмен, глава какой-то компании, по другим – профессор университета. Словом, слухов о нашем авторе ходит предостаточно, и мы не станем их множить, поскольку в нашем распоряжении достоверная информация: точно известно, что он написал десять книг.

Над первым романом, «До белого каления» («Man on Fire»), Квиннел работал полтора года, и книга была издана в 1980 г. Она сразу получила признание, а автор – престижную американскую литературную премию имени Эдгара Алана По. В 1987 г. по роману был снят фильм.

Квиннел написал еще несколько детективов, сюжеты которых не связаны между собой: «Махди», «Навскидку» (Англия), или «Моментальный снимок» (США), «Кровные связи», «Осада молчания» и «Во имя отца». Все они посвящены в основном «шпионским страстям», где вымысел часто переплетается с реальными событиями недавнего прошлого.

К любимому своему герою – Кризи – автор вернулся спустя двенадцать лет после опубликования «До белого каления». Один за другим выходят еще три романа этой серии – «Пока летит пуля» («The Perfect Kill») в 1992 г., «Тени „красных фонарей“ („Blue Ring“) в 1993 г., „Эта черная, черная смерть“ („Black Horn“) в 1994 г., „Весть из ада“ („Message from Hell“) в 1996 г.

Примечания

[1]

Violente (итал.) – неистовый, насильственный, яростный. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

.

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

ЭПИЛОГ

Об авторе . .

Реклама на сайте