«Отродье ночи»

Дин Кунц Отродье ночи (Шорохи)

Часть I Живые и мертвые

Силы, влияющие на нашу жизнь, внешние воздействия, которые формируют и создают человека, зачастую подобны дразняще неразличимым, едва понятным шорохам в отдельной комнате.

Чарлз Диккенс

Глава 1

В четверг вечером содрогался весь Лос-Анджелес: дребезжали стекла в оконных рамах, весело позвякивали, хотя не было ветра, колокольчики во внутренних дворах, в некоторых домах с полок попадали и разбились тарелки.

С началом часа пик основным сообщением программы новостей КФВБ стало известие о землетрясении. По шкале Рихтера колебания составили 4,8 балла. Но уже к концу часа пик КФВБ поместила эту новость после репортажа о серии террористических взрывов в Риме и сообщения о столкновении пяти автомобилей на Санта-Моника Фриуэй. Разрушений в городе не было. К полудню лишь несколько лос-анджелесцев (в основном те, что переехали на запад не раньше прошлого года) сочли вчерашнее событие достойным упоминания за ленчем.

Человек в дымчато-сером фургоне марки «додж» даже не почувствовал, как вздрогнула земля. Он находился на северо-западной окраине города, направляясь на юг по Сан-Диего Фриуэй, когда началось землетрясение. Так как в движущейся машине толчки не ощущаются, он узнал о случившемся в придорожном ресторанчике, куда зашел позавтракать. Он тотчас понял, что землетрясение — это знамение, которое предназначено именно ему. Знак был послан либо уверить его, что миссия будет успешной, либо предупредить о неудаче. Что же в действительности?

Такие мысли занимали его за завтраком. Это был спортивно сложенный — шесть футов четыре дюйма, двести тридцать фунтов (одни мускулы!) — мужчина. Он заказал два яйца, бекон, жаркое, гренки и стакан молока. Процесс еды словно загипнотизировал его: методично двигались челюсти, взгляд сосредоточен на блюде. Мужчина заказал оладьи и еще молока. После оладьев он съел творожный омлет с тремя ломтиками канадского бекона, еще одну порцию гренок и запил все апельсиновым соком.

Когда он заказал третий завтрак, на кухне уже вовсю обсуждали необычного посетителя. Этот столик обслуживала смешливая рыжеволосая официантка Хелен. За это время и другие официантки под разными предлогами проходили мимо, разглядывая сидящего за столиком. Посетитель, казалось, не обращал на них никакого внимания.

Когда, наконец, он попросил у Хелен счет, та сказала:

— Вы, должно быть, лесоруб или кто-нибудь в этом роде.

Он взглянул на нее и изобразил улыбку. Хотя никогда раньше он не бывал в ресторанах и впервые увидел Хелен всего полтора часа назад, он знал, что официантка скажет в следующую минуту.

Та самодовольно захихикала, глядя ему в глаза.

— Ты ел за троих.

— Да.

Хелен стояла, опершись бедром о край стола, подавшись слегка вперед.

— Но все, что ты съел... В тебе ни складки жира.

Все еще улыбаясь, он представил ее в постели. Вот он обнимает ее, пальцы обхватывают шею, сжимаются, сжимаются, пока лицо не начинает наливаться кровью и глаза не лезут из орбит.

Она по-прежнему стояла перед ним, словно пытаясь понять, удовлетворял ли этот человек все свои потребности так же самоотверженно, как он удовлетворял чувство голода.

— Должно быть, физические упражнения?

— Поднимаю тяжести.

— Как Арнольд Шварценеггер?

— Да.

У нее была нежная, тонкая шея. Он мог бы сломать ее, как сухую ветку, и мысль об этом приятно подействовала на него.

— Какие сильные руки, — мягко продолжала Хелен. Рубашка с короткими рукавами не скрывала пары крепких, мускулистых рук. — Железками можно и не так накачаться.

— Что ж, это идея, — сказал он. — Но к тому же у меня хороший обмен веществ.

— Что?

— Калории сгорают из-за нервов.

— Ты? Нервы?

— Да, нервы, как у сиамского кота.

— Мне так не кажется. Вряд ли что-нибудь сможет вывести тебя из равновесия.

Хелен было около тридцати — лет на десять моложе его — и она положительно нравилась ему. За ней можно было поухаживать, но ровно столько, чтобы она потом не винила его, оказавшись с ним в постели. Конечно, в таком случае ее придется убить. Он должен будет перерезать ей горло, но, право же, не хотелось этого делать. Не стоило вообще рисковать.

Он дал ей хорошие чаевые, расплатился и вышел. После прохлады зала, навеваемой кондиционерами, он окунулся в сентябрьскую жару. Направляясь к машине, он чувствовал, что Хелен провожает его взглядом, но не оглянулся.

Затем он остановился на стоянке в тени пальмы у торгового центра, выбрав место подальше от входа. Он пробрался по проходу между сидений в грузовое отделение фургона и, опустив бамбуковую занавеску, отделявшую кабину, растянулся на толстом в дырах матрасе. Всю ночь он ехал не останавливаясь от самой Санта-Хелены. Теперь после плотного завтрака его клонило ко сну.

Спустя четыре часа он проснулся от страшного сна. Обливаясь потом, дрожащей рукой он вцепился в матрас, а другой что-то пытался ударить в воздухе. Крик застрял в горле, губы пересохли, тело бросало то в жар, то в холод.

Он забыл, где находится. Кромешную темноту прорезали три тонкие полоски слабого света, пробивавшегося сквозь щели в бамбуковой шторке. Воздух был теплый и спертый. Он сел, нащупал металлическую стенку, из темноты медленно проступали знакомые очертания. Убедившись, что это фургон, он облегченно вздохнул и откинулся на матрас. Он попытался вспомнить, что же так напугало его во сне, и не мог. Почти каждую ночь его мучили кошмары, он вскакивал с пересохшим горлом и надрывно колотящимся сердцем, но никогда кошмар не оставался в памяти.

Темнота фургона настораживала. Ухо ловило слабые шорохи, а от мягких, приглушенных звуков волосы вставали дыбом, хотя он и понимал, что все это ему только кажется. Он поднял бамбуковую шторку и некоторое время сидел, моргая, пока глаза не привыкли к свету. Из-под матраса он извлек узел, перевязанный темно-коричневой веревкой. Здесь лежала одежда, в которую были спрятаны два больших ножа. Много времени ушло на затачивание узких лезвий. Взяв нож, он пережил странные чувства, словно это был нож колдуна, наделенный магической силой, теперь переходящей к нему.

Полуденная тень пальмы переместилась, и теперь солнечный свет проникал сквозь ветровое стекло и падал на лезвие. Острие ножа холодно поблескивало.

Когда он рассматривал нож, его тонкие губы медленно растягивались в улыбку. Несмотря на кошмар, сон освежил и придал ему сил. Он был абсолютно уверен, что утреннее землетрясение — это добрый знак.

Он найдет эту женщину сегодня же. По крайней мере, в среду. Он представил себе ее нежное теплое тело, безупречно чистую кожу и расплылся в улыбке.

* * *

В четверг после обеда Хилари Томас делала покупки на Беверли-Хиллз. Вернувшись вечером домой, она припарковала свой кофейного цвета «мерседес» на круговой дорожке у входа. Наконец дизайнеры женской одежды позволили женщинам выглядеть женственными, и Хилари удалось купить все то, что отсутствовало в течение последних пяти лет, пока в моде была одежда военного покроя. Трижды Хилари выезжала и возвращалась с полным багажником.

Вынимая последние свертки, она почувствовала на себе чужой взгляд. Она выпрямилась и огляделась. Заходящее солнце клонилось за большие дома, окрашивая все в золотой цвет. На газоне играли двое ребятишек, по тротуару, примерно у следующего квартала, весело шлепал ушастый коккер-спаниель. Но вся округа была погружена в абсолютную, чуть ли не сверхъестественную тишину. На противоположной стороне улицы стояли два автомобиля и фургон «додж», но в них, как она видела, никого не было.

— Лезут в голову разные глупости, — подумала она. Кто мог смотреть? Но отнеся последние свертки и вернувшись, чтобы поставить машину в гараж, она вновь почувствовала на себе чей-то взгляд.

Около полуночи, когда Хилари полулежала в кровати с книгой в руках, ей показалось, что снизу раздаются какие-то звуки. Отложив книгу, она прислушалась.

Шелест. На кухне. У задней двери. Прямо под спальней. Она выскользнула из постели и накинула халат, халат темно-синего цвета, купленный накануне.

В верхнем ящике ночного столика лежал заряженный револьвер 32-го калибра. Она постояла, прислушиваясь к шорохам внизу, затем взяла револьвер.

Может быть, это обычные шорохи, которые время от времени слышны в домах. Однако она живет здесь всего шесть месяцев и ничего подобного еще не слыхала.

Остановившись на площадке, Хилари посмотрела вниз, в темноту, и спросила:

— Кто здесь?

Ответа не последовало.

Выставив вперед правую руку с револьвером, она спустилась вниз, пересекла гостиную, с трудом сдерживая дыхание и безуспешно пытаясь придать руке, держащей оружие, подобающую твердость. Хилари зажигала свет во всех комнатах подряд, приближаясь к задней части дома. Она все еще различала странные звуки, но все стихло, когда Хилари вошла на кухню.

Ничего подозрительного она не заметила. Темный сосновый пол. Шкафчики темного соснового дерева, из-за стекла глянцевито поблескивают приборы. Ярко сияют подвешенные на стене медные кастрюли и прочая утварь. Никаких намеков на то, что кто-то уже побывал здесь до нее. Хилари стояла в дверном проеме и ждала возобновления странных звуков.

Ничего. Лишь мягкое гудение холодильника. Наконец, она пересекла кухню и дернула ручку задней двери. Закрыто. Она включила свет во дворе и подняла жалюзи, закрывавшие окна. Справа притягивающе мерцала водная поверхность бассейна. Слева раскинулся тенистый садик розовых кустов, десяток бутонов рдели сквозь блистающую зелень листвы. Все было тихо и неподвижно.

«То, что я слышала, всего лишь шорохи в стенах», — решила она.

Приготовив сандвич и захватив бутылку холодного пива, она поднялась наверх. Свет остался гореть, это, решила Хилари, отпугнет любого вора, если, действительно, кто-то пытается посягнуть на ее собственность. Хилари знала точно, чего она боится. Раздражительность явилась симптомом более серьезной болезни, название которой «я-не-заслужила-этого-счастья». Эта болезнь захватила ее мысли. Хилари пришла ниоткуда, возникла из ничего, а теперь у нее есть все. Подсознательно она опасалась, что Бог заметит ее и решит, что она не заслужила того, что имеет. Затем обрушится возмездие. Все накопленное ею будет разбито и унесено прочь: дом, машина, счета в банках. Эта новая жизнь, которою она живет, кажется волшебной сказкой, слишком счастливой, чтобы длиться долго.

Нет, черт побери, нет. Довольно унижать себя и думать, что ее благополучие — это лишь результат счастливого случая. Простое везение тут ни при чем. Она родилась в доме, где царило отчаяние, была взращена не с добротой, но в атмосфере угроз: дочь, нелюбимая отцом и ненужная матери, она жила в среде злобы и эгоизма. Конечно, в Хилари и не могло быть при таких тягостных обстоятельствах чувства собственного достоинства. Долгие годы она боролась с комплексом неполноценности. Теперь это позади. Теперь она не позволит старым сомнениям вновь возникнуть в ее душе. Дом, машина и деньги останутся, она заслужила их. Она много работает, и у нее есть талант. Работу она получила не по дружбе или через родственников. В Лос-Анджелесе у нее никого нет. Деньги ей платят не за красоту. Привлеченные рекламой индустрии развлечений и обещанием славы, красивые женщины табунами прибывают в Лос-Анджелес, но с ними здесь обращаются хуже, чем со скотом. Хилари же — хороший писатель, превосходный мастер, знающий, чем привлечь зрителя и заставить его платить. Каждый цент, который она получает, заработан трудом, и у Бога нет оснований быть столь немилосердным.

— Расслабься, — сказала она громко.

Внизу было тихо, никто не ломился в кухонную дверь. Все это лишь показалось ей.

Съев бутерброд, Хилари спустилась вниз и погасила свет. В эту ночь она спала крепко.

* * *

Следующий день был одним из лучших дней в ее жизни. И одним из худших.

Среда началась хорошо. Небо было безоблачно, воздух чист и прозрачен. Утренний свет очаровывал неповторимыми оттенками, какие встречаются только в Южной Калифорнии, да и то очень редко. Кристальный свет струился с небосвода, подобно солнечным лучам на картинках кубистов. Создавалось ощущение, что воздух вот-вот исчезнет, как занавес, и тогда людям откроется новый мир.

Хилари Томас провела утро во дворе. Расположенный позади двухэтажного дома в неоиспанском стиле и окруженный стенами, двор занимал пол-акра. Здесь цвело более двадцати видов роз — клумбы, ажурные решетки, живые изгороди — повсюду глаз замечал разнообразие форм и оттенков. Повсюду сияли белые и красные, оранжевые и желтые, розовые и пурпурные, даже зеленые бутоны. Одни из них были размером с блюдце, другие могли бы свободно пройти сквозь обручальное кольцо. Сорванные ветром лепестки усеивали бархатисто-зеленый газон.

Каждое утро по два-три часа Хилари проводила в саду. Она всегда с удовольствием входила сюда, здесь удавалось отдохнуть и отвлечься. Конечно, она могла позволить себе нанять садовника. На ее имя до сих пор приходили гонорары за первый удачно снятый фильм «Ловкач Пит из Аризоны», вышедший из производства два года назад. Новая картина «Холодное сердце», взятая в прокат два месяца назад, оказалась еще успешнее «Пита». В районе Бел-Эйр и Беверли-Хиллз Хилари купила двенадцатикомнатный дом и уже полностью оплатила стоимость участка. В кругах шоу-бизнеса ее карьеру называли «бешеным богатством». Так оно и было в действительности. Стремительная, как буря, кипящая планами и возможностями, она чувствовала себя на вершине славы. Чертовски удачливый киносценарист, она, если бы захотела, могла бы нанять взвод садовников.

Хилари ухаживала за цветами, потому что сад стал для нее своеобразным святилищем, символом уединения.

Ее детство прошло в ветхом доме в одном из запущенных районов Чикаго. Даже сейчас, даже здесь, в волшебном царстве роз, она закрывала глаза и отчетливо представляла себе тот дом. В фойе разбросаны посылочные ящики. Узкие, скудно освещенные коридоры. Крошечные мрачные комнатки с изорванной, старой мебелью. В маленькой кухне постоянный запах газа из-за неисправного газопровода, грозившего в любой момент взорваться. Ее пугали яркие, стремительно вырывающиеся языки пламени, когда она зажигала плиту. Пожелтевший от старости холодильник гудел и трясся, тепло мотора, по выражению отца, привлекало «местную дикую фауну». Хилари передернуло при воспоминании о той «местной дикой фауне». Хотя они с матерью и содержали четыре комнаты в безупречной чистоте и применяли разнообразные яды, им так и не удалось избавиться от тараканов, эти проклятые твари пробивались сквозь стенки от соседей, которых не волновали вопросы гигиены. Из детских впечатлений память сохранила с особой отчетливостью одно: вид из окна в ее узкой комнатке. Здесь она проводила долгие часы в одиночестве, прячась от родителей, пока те ругались. Спальня казалась убежищем от пронзительных воплей матери и криков отца, от зловещей тишины, наступавшей после скандалов. Из окна открывался унылый вид на дальнюю, покрытую сажей кирпичную стену и узкую хозяйственную дорожку, вьющуюся среди домов. Лишь прижавшись лицом к стеклу и подняв глаза к узкой печной трубе, возможно было увидеть полоску неба.

Потеряв надежду оставить этот ветхий мир, Хилари научилась видеть сквозь кирпичную стену с помощью воображения. Волны фантазии уносили ее к удивительным холмам, безбрежному Тихому океану и горным грядам. Непременным элементом ее идеального мира был сад, очаровательное место, где растут аккуратно подстриженные кусты и колючие стебли роз вплетаются в ажурные решетки.

Силой воображения она повсюду расставляла мягкие, как воздух, садовые столики и стулья. Разноцветные зонты приглашают отдохнуть в своей тени. Женщины в прекрасных платьях и мужчины в летних костюмах потягивают холодные напитки и ведут беседу.

Теперь я живу в своей мечте, подумала она. Мечта стала реальностью, которая мне принадлежит.

Уход за розами, пальмами, папоротниками, кустами доставлял ей наслаждение.

В полдень, убрав садовый инструмент, она приняла душ. Сбегающая вода словно смывала не только пот, но и уносила прочь гнетущие воспоминания о прошлом. В том жутком доме, в ванной со сломанными кранами и облезлыми стенами, горячая вода была редкостью.

Завтракала она на застекленной веранде, выходящей в сад. Отправляя в рот маленькие кусочки сыра и ломтики яблока, Хилари читала газеты индустрии развлечения — «Голливуд Репортер» и «Дейли Вэрайити». Ее имя было напечатано в «Репортере», в колонке именинников. Что ж, в свои двадцать девять она достигла многого.

В этот день в «Уорнер Бразерз» обсуждался новый киносценарий «Час Волка». Хилари напряженно ожидала звонка, в то же время опасаясь неприятных новостей. Последняя работа значила для нее очень многое.

Она написала сценарий, не подписав никакого контракта, на свой страх и риск, рассчитывая продать работу, если будет гарантирован окончательный монтаж. В «Уорнер Бразерз» намекнули на возможность положительного решения, если она согласится пересмотреть условия продажи. Хилари понимала, что запросила много, но ее требования не так уж безосновательны, если учесть ее успех как сценаристки. «Уорнеры» все равно примут ее условия, она в этом уверена. Но камнем преткновения оказался финальный монтаж. Обычно последнее слово остается за сценаристом, утвердившим свою репутацию серией коммерческих фильмов. Он решает, что должно появиться на экране, от него зависит судьба каждой детали и фильма в целом. Редко эта работа предоставляется еще не оперившемуся режиссеру, тем более — женщине.

Ее борьба за право решать все самой может повредить делу Хилари пыталась работать в студии. Здесь стоял большой, изготовленный на заказ, стол с множеством ящиков и различных приспособлений. Хилари во второй раз приступала к написанию статьи для рубрики новых фильмов, но никак не могла сосредоточиться: все мысли кружились вокруг «Часа Волка».

В четыре часа зазвонил телефон. Она вздрогнула, словно звонок был неожиданностью. Звонил ее агент, Уэлли Топелис.

— Это я. Нам нужно поговорить.

— Что же мы сейчас делаем, по-твоему?

— Я хочу сказать, с глазу на глаз.

— А, — нахмурилась она, — значит, дурные вести?

— Я этого не говорил.

— Если бы все было в порядке, ты бы просто сказал мне об этом сейчас.

— Ты типичный пессимист, малыш.

— С глазу на глаз ты хочешь взять меня за руку и отговаривать от самоубийства?

— Интересно, такие мысли никогда не проникали в твои сочинения.

— Если это отказ, скажи сейчас.

— Они еще не решили, мой ягненок. Ты можешь меня выслушать? Там еще не ясно. Я бы хотел посоветоваться с тобой, что мне делать дальше. Вот и все. Можешь через полчаса?

— Где?

— Я в Беверли-Хиллз.

— "Поло Ланж"?

— Да.

Сворачивая с бульвара Сансет, Хилари заметила, что отель расплывается за горячей пеленой летнего воздуха. Здание выступило из-за ряда пальм, как сказочное видение. Яркий цвет стен словно потемнел, казалось, что они вдруг стали прозрачны и какой-то мягкий свет лился изнутри. По-своему отель был первоклассный — немного в декадентском стиле. Но все-таки ничего. У главного входа суетились слуги, открывая дверцы автомобилей и помогая выйти пассажирам.

Два «роллс-ройса», три «мерседеса», «статс» и красный «мазерати».

В «Поло Ланж» Хилари увидела многих знаменитостей кино, в том числе и тех двоих, от которых зависела судьба фильма. Никто из них не сидел за третьим столиком. Дело в том, что это была наивыгоднейшая позиция для наблюдения за всеми входящими внутрь. За этим столиком сейчас сидел Уэлли Топелис — один из самых влиятельных агентов в Голливуде. Это был невысокий, худощавый мужчина за пятьдесят, с роскошными седыми усами. Сейчас он говорил по телефону, услужливо поставленному перед ним слугой. Увидев Хилари, Уэлли торопливо произнес несколько слов в трубку, положил ее на рычаг и встал.

— Хилари, ты очаровательна. Как всегда.

— А ты — в центре внимания. Как всегда.

Он улыбнулся и добавил мягким голосом:

— На нас смотрят.

— Конечно.

— Исподтишка.

— Ну да.

— Не хотят выдать своего любопытства.

— А мы не будем обращать внимания.

— Господи, конечно, нет.

Хилари вздохнула.

— Не понимаю, отчего один столик важнее другого.

— Маркс и Ленин верили, что человеческая природа процветает в классовом обществе, если в основе его лежат денежные отношения и развитие, но не благородство рода. Мы внедрили такую систему повсюду, даже в ресторанах.

Подошел официант и поставил ведерко льда на треножнике. Уэлли все сам заказал еще до ее прихода.

— Маленькое замечание, — продолжал Уэлли. — Людям необходимо классовое общество.

— Почему?

— Во-первых, у людей должны быть желания, которые больше простого удовлетворения естественных потребностей. Должна быть разница. Если есть фешенебельный район, то человек станет работать больше, чтобы купить себе там дом. Если существуют разные марки автомобилей, то люди будут стремиться приобрести лучшую марку. Если есть привилегированные столики в «Поло Ланж», то посетители захотят завоевать право сидеть здесь. Это почти маниакальное желание занять положение, но именно оно создает богатства, увеличивает национальный доход. В конце концов, если бы Генри Форд не захотел подняться в жизни, никогда бы не было компании, давшей работу десяткам тысяч. Классовое общество движет вперед торговлю и предпринимательство, повышает жизненные стандарты. Классовая система дает людям ориентиры.

Хилари покачала головой.

— То, что я сижу за лучшим столиком, еще не значит, что я лучше человека, которому приходится довольствоваться вторым сортом. Какое в этом достоинство?

— Это символ достоинства.

— Все равно не понимаю, почему?

— Это игра по готовым правилам.

— Ты, конечно, знаешь, как в нее играть?

— Да.

— Я никогда не учила этих правил.

— Тебе следует этим заняться, мой ягненок. Это не повредит делу. Никому не хочется работать с неудачником. Всякий желает иметь дело с тем, кто сидит за лучшим столиком в «Поло Ланж».

В устах Уэлли Топелиса эпитет «мой ягненок» звучал естественно. Он произносился без покровительственного тона и без елея.

Уэлли был невысокого роста, но глядя на него, Хилари вспомнила Кэри Гранта из картины «Поймать вора». Те же утонченные манеры, изящество танцора в каждом, даже случайном движении; мягкий взгляд веселых глаз, как будто он смотрел на жизнь, как на шутку. Подошел незнакомец, которого Уэлли называл Юджином. Уэлли стал расспрашивать его о семье. Юджин благоговейно слушал Уэлли, и Хилари поняла, что лучший столик магически действует на других и позволяет сидящим за ним делить всех на друзей и слуг.

Юджин принес с собой шампанское и теперь откручивал проволочку на пробке.

Хилари хмурилась.

— Ты, действительно, принес дурные вести?

— Почему ты так решила?

— Шампанское за сотню долларов... Хочешь прижечь рану?

Хлопнула пробка. Юджин хорошо знал свое дело: лишь несколько капель дорогого напитка растворились на скатерти.

— Ты пессимистка.

— Реалистка.

— Люди могут подумать: «Шампанское! Что они отмечают?».

Юджин разлил шампанское. Уэлли попробовал и одобрительно кивнул.

— Разве мы что-то отмечаем? — удивленно спросила Хилари, и неожиданная догадка поразила ее.

— Конечно, — ответил Уэлли.

Юджин медленно опустил бутылку в ведерко со льдом. Конечно, ему хотелось узнать, что последует дальше. Было очевидно, что Уэлли не делал тайны из разговора.

— Мы заключили сделку с «Уорнер Бразерз», — сказал он.

Хилари не нашлась, что ответить, и пробормотала:

— Не может быть.

— Может.

— Нет.

— Да. Я же говорю, да.

— Они не позволят мне свободно решать.

— Позволят.

— Не дадут сделать окончательный монтаж.

— Дадут.

— Господи!

Юджин поздравил ее и исчез. Уэлли усмехнулся и кивнул в ту сторону, куда ушел Юджин.

— Скоро все узнают новость от Юджина. Впредь держись смелей и уверенней. Пусть никто не видит твоих слабостей. Не показывай страха, плывя в окружении акул.

— Ты не шутишь? Это правда?

Подняв бокал, Уэлли сказал:

— Тост — тебе. Хочу, чтобы ты знала: есть облака со светлыми полосами и не во всех яблоках есть червоточина.

Звонко соединились бокалы. Хилари смотрела, как со дна поднимались пузырьки и лопались на поверхности.

Она чувствовала, что точно такие же пузырьки поднимались у нее в душе, пузырьки радости. Но другая часть ее существа предостерегала от чрезмерного проявления эмоций. Хилари боялась слишком большого счастья. Нельзя искушать судьбу.

— Почему ты смотришь так, словно все провалилось?

— Прости. С детства я привыкла ждать худшего. Меня ничто не расстраивало. Лучше скрывать эмоции, когда живешь в семье неуравновешенных алкоголиков.

Он добро взглянул на нее.

— Они умерли, — сказал он нежно. — Их нет. Больше они не обидят тебя.

— Последние двенадцать лет я пыталась уверить себя в этом.

— Ты проходила психоанализ?

— В течение двух лет.

— Не помогло?

— Не очень.

— Может, другой доктор...

— Все равно. В теорию Фрейда закралась ошибка. Считается, если ты вспомнишь события, подействовавшие на нервную систему, то излечишься. Все кажется просто: найти ключ, и дверь откроется. Но все не так просто.

— Тебе следует захотеть...

— Все не так просто.

Уэлли вращал бокал, зажав его в тонких пальцах.

— Тебе тяжело. Выскажись и станет легче.

— Я не хочу усложнять твою жизнь.

— Чепуха. Ты очень мало рассказывала о себе. Так, в общих чертах.

— Слишком тягостно.

— Вовсе нет, уверяю тебя. Трагическая история семьи: алкоголизм, сумасшествие, убийство, самоубийство и среди этого невинный ребенок. Тебе, как сценаристу, следует знать, что такой материал интересен.

Она принужденно улыбнулась.

— Я хочу все забыть.

— Избавься от этого груза, не держи в себе.

— Я останусь со своим прошлым один на один. Без твоего участия или помощи доктора. — Локон черных волос закрыл глаз. Хилари взмахнула головой, отбрасывая волосы назад. — Рано или поздно я справлюсь сама. Дело времени.

«Сама я верю ли в это», — подумала Хилари.

— Возможно, тебе видней. Давай выпьем. — Он поднял бокал. — Улыбнись, пусть все завидуют твоему успеху.

Ей хотелось пить шампанское и забыться. Но мысль о стерегущей ее тьме, о мучительных кошмарах, готовых поглотить ее, не давали покоя. Родители сунули ее в зловещий сундук страха, захлопнули тяжелую крышку и щелкнули замком; с тех пор она смотрит на мир сквозь замочную скважину. Родители внушили ей неистребимую навязчивую идею, которая отравляла ее существование.

В это мгновение ненависть к родителям, холодная ненависть с новой силой поднялась в ее душе, словно не было нескольких лет жизни и расстояния, отделившего ее от Чикаго.

— Что с тобой? — спросил Уэлли.

— Все в порядке.

— Ты побледнела.

Она с усилием отогнала прочь мрачные воспоминания и положила свою руку на руку Уэлли.

— Прости. Я даже забыла поблагодарить тебя. Я счастлива, Уэлли. Правда.

— Да. Но я здесь ни при чем. Им понравился сценарий, они тотчас согласились на любые условия. Это не случайное везение. Малыш, ты заслужила успех. Твоя работа признана одной из лучших за последнее время. Можешь жить среди теней родителей и ждать худшего, но ведь твои дела идут как нельзя лучше.

Ей хотелось верить его словам, но сомнение черными нитями уводило ее в Чикаго. Она видела зловещие тени чудовищ у врат рая. Она действительно верила, что если сохраняется хоть малейшая возможность дурного исхода, то оно так и случится.

Тем не менее участие Уэлли было столь искренним, а голос дружественным, что Хилари отыскала среди тяжелых мыслей добрую улыбку для друга.

— Вот, — обрадовался он. — Так лучше. У тебя красивая улыбка.

Они пили шампанское, обсуждали «Час Волка», строили планы и смеялись. Хилари не могла припомнить такого счастливого дня в своей жизни. Ей было легко.

Первым остановился у их столика и поинтересовался, что они отмечают, знаменитый киноактер — ледяные глаза, тонкие губы, развязная походка. Последняя картина с его участием собрала пятьдесят миллионов. Скоро половина зала перебывала у них с поздравлениями в успехе. Вскоре весть облетела всех, и каждый думал о том, какую пользу он мог бы извлечь из этого события: ведь фильму нужен продюсер, актеры, композитор... Раздавались похлопывания по спине, звонкие поцелуи и смех.

Хилари знала, что многие знаменитости из «Поло Ланж» начинали, как она. С самого дна жизни, бедными и голодными. Несмотря на целые состояния, надежные вложения, они остались прежними, такими же суетливыми, как и раньше.

Представление о жизни в Голливуде мало соответствует действительности. Секретарши, владельцы магазинов, клерки, таксисты, домохозяйки, официантки — все они, придя домой с работы, усталые, садятся у телевизора и мечтают о жизни, «как в кино». В общественном сознании, от Гавайев до Вашингтона и от Флориды до Аляски, Голливуд рисуется калейдоскопом веселых вечеринок с доступными женщинами, легких денег, моря виски, наркотиков, каникул в Акапулько и непрерывной чередой праздников. Мечты. Иллюзии.

Она подумала, что общество, которым руководят продажные и тупые политики; общество, разлагаемое инфляцией и чрезмерными налогами; общество, которому грозит ядерная смерть, нуждается в сказках. В действительности люди кино и телевидения работают с огромным напряжением, и результат труда не всегда соответствует вложенным в него усилиям.

Звезда знаменитого телесериала работает от восхода до заката, часто по четырнадцать — шестнадцать часов в сутки. Правда, и вознаграждение соответствующее, но, на самом деле, вечеринки не столь веселы, женщины здесь ничуть не распутнее обычных женщин, здесь столько же солнечных дней, но они отнюдь не проходят в ленивом ничегонеделании.

Уэлли нужно было уйти в четверть седьмого, на семь часов он назначил встречу. Подошли двое знакомых и предложили Хилари поужинать с ними. Она отказала, сказав, что ее уже пригласили.

Снаружи лился яркий свет осеннего вечера. По небу ползли редкие облака. Светило ослепительное солнце, и воздух поражал необычайной для Лос-Анджелеса прозрачностью.

Из остановившегося у входа «кадиллака» со смехом выбрались две парочки; с бульвара Сансет доносился шум моторов, скрип тормозов, рев сигналов — в час пик толпа рвалась домой.

Пока они ждали машин, которые подгоняли слуги, Уэлли спросил:

— Правда, что ты приглашена?

— Да. Сама себя пригласила.

— Можешь взять меня.

— Незваный гость...

— Я приглашаю тебя.

— Не хочу обременять тебя своим присутствием.

— Чепуха.

— Но я не одета для ужина.

— Ты прекрасно выглядишь в этом платье.

— Мне хочется побыть одной, — ответила Хилари.

— Ну пожалуйста, поедем поужинаем. Дружеская встреча в «Пальме» с одним клиентом. Он будет с женой. Хорошие люди. В столь счастливый для тебя вечер ты должна отдохнуть. Будет свет свечей, мягкая музыка, прекрасное вино и внимательный друг.

Хилари засмеялась.

— Ты неисправимый романтик.

— Я серьезно, — ответил он.

Она взяла его за руку.

— Мне очень приятно, что ты заботишься обо мне, Уэлли. Но я люблю одиночество. Лучше, если я сама себе составлю компанию. Мы еще будем вместе. Поедем кататься на лыжах в Аспен. Пойдем в «Пальму»... Но только после того, как я закончу «Час Волка».

Уэлли Топелис хмурился.

— Если ты не научишься расслабляться, то напряженная работа скоро раздавит тебя. Года через два тебя оставят силы, ты измотаешься. Поверь мне, малыш, если ты испортишь здоровье, то и творческий дух покинет тебя.

— Если предсказание исполнится, — сказала она, — то жизнь моя изменится.

— Согласен. Но...

— Все это время я напряженно работала, полностью отдавшись замыслу. Я была одержима им. Завоевав репутацию хорошего автора и режиссера, я смогу чувствовать себя в безопасности, смогу забыть злых демонов — родителей, Чикаго, смогу вести нормальный образ жизни. Сейчас — другое дело. Мне нельзя сдаваться. Я должна довести дело до конца.

Он вздохнул.

— Хорошо.

Слуга подъехал на ее машине.

Она обняла Уэлли.

— Я, наверное, тебе завтра позвоню. Просто, чтобы еще раз убедиться, что «Уорнер Бразерз» — это не обман.

— Контракт будет через несколько недель. Я не думаю, что возникнут трудности.

Они поцеловались. Хилари, дав слуге чаевые, уехала. Она направилась в сторону холмов, мимо богатых домов, мимо газонов, зелень которых была ярче, чем на долларах; повернула налево, потом направо. Езда без цели давала ей возможность на некоторое время остаться одной. Кроны деревьев бросали пурпурные тени на тротуары. В небе еще висело солнце, но под арки переплетенных пальм, дубов, тополей, кедров и сосен уже пробралась ночь. Хилари включила фары. Когда ночь опустилась на город, она остановилась у мексиканского ресторана на бульваре Ла-Сьенса. Бежевая штукатурка стен. Снимки мексиканских бандитов. Острые запахи пряностей. Официантки в кофточках с глубоким вырезом и красных плиссированных юбках. Хилари ела сырные лепешки, рис и подогретые бобы. Еда не показалась хуже от того, что рядом не горели свечи, не играла музыка и не сидел друг.

«Надо будет сказать об этом Уэлли», — подумала она, запивая лепешки темным мексиканским пивом. Тотчас же она представила его ответ: «Ягненок, это правда, что одиночество не ухудшает вкуса пищи, качества музыки или света свечей, но это не отменяет того, что одиночество все-таки вредно для души и здоровья». Не удержавшись, он уйдет в пространные рассуждения, но от его слов ей не станет легче.

Сев в машину, она завела мотор, пристегнулась, включила радио и замерла, наблюдая за проезжающими мимо автомобилями. Сегодня день ее рождения, двадцать девять лет. И хотя о ней напечатали в «Репортере», только она помнила об этом дне. Да, она всегда одинока. Разве она не сказала Уэлли, что любит одиночество?

Машины проносились мимо, в них сидели люди. У них, конечно же, есть друзья. Ей не хотелось ехать домой, но больше ей некуда было ехать.

Дом был погружен в темноту. Уличный фонарь бросал голубоватые тени на газон. Хилари поставила машину в гараж и направилась к входной двери. Громко стучали каблуки: тук-тук-тук.

Ночь была теплая. Волны нагретого за день воздуха поднимались от земли; морской ветер еще был по-летнему ласков. В цветах стрекотали кузнечики.

Она вошла, зажгла свет и повернула ключ. Войдя в гостиную и повернув выключатель, вдруг услышала быстрое движение за спиной. Хилари резко обернулась.

Распахнулись дверцы гардероба, и оттуда вышел мужчина. На вид ему было около сорока, высокий, в черных брюках и плотно облегающем свитере. На руках Хилари заметила перчатки. Одежда не могла скрыть хорошо натренированного, мускулистого тела. Он стоял перед ней и широко улыбался.

Хилари растерялась. Это было необычное вторжение да и вторгшегося она знала. Такого Хилари не ожидала от него. Разве что появление Уэлли из шкафа поразило бы ее больше. Неожиданная встреча не столько напугала, сколько смутила ее. Они познакомились три недели назад, когда она ездила в Северную Калифорнию для выбора места съемок. Этот человек работал там, но это не давало ему права врываться в чужой дом и прятаться в гардеробе.

— Мистер Фрай, — наконец проговорила она.

— Привет, Хилари.

Когда они посетили его виноградник, голос Фрая показался ей приятным, теперь же он звучал грубо, с нотками угрозы. Она кашлянула.

— Что вы здесь делаете?

— Пришел увидеть тебя.

— Зачем?

— Захотел увидеть тебя еще раз.

— Зачем?

Зловещая улыбка не сходила с его губ. Так, наверное, скалится волк в последнем броске на зайца.

— Как вы вошли?

— Просто.

— Что?

— Очень просто.

— Замолчите! Мне страшно.

— Ты очень хороша.

Он шагнул к ней. Она знала, зачем он пришел. Но это ужасно! Почему богатый, преуспевающий человек пересекает страну и, охваченный страстным желанием, врывается в дом, рискуя при этом репутацией и пренебрегая личной свободой? Он сделал еще один шаг. Хилари попятилась.

Бесполезно — ловушка. Если он решился, то не остановится и перед убийством. На нем перчатки.

Не останется никаких следов. И никто не поверит, что преуспевающий и всеми уважаемый виноторговец из Санта-Хелены изнасиловал и убил женщину. Никто и не заподозрит его. Он подходил. Медленно. Неумолимо. Тяжелые шаги. Он наслаждался ужасом, отражавшимся в глазах жертвы.

Она шагнула за камин, в надежде схватить что-нибудь тяжелое. Но Фрай очень сильный, и прежде чем она успеет поднять кочергу, он набросится на нее. Фрай сжимал и разжимал кулаки, белыми пятнами обозначились костяшки пальцев.

Она отступала мимо стульев, кофейного столика, длинного дивана, пытаясь встать за него.

— Какие красивые волосы, — бормотал Фрай. Ей казалось, что она сошла с ума. Не может быть, что это тот же самый человек, с которым она познакомилась в Санта-Хелене. Сейчас на его широкое потное лицо легла печать безумия. Злобно горели льдинки голубоватых глаз.

Вдруг она увидела нож, ей стало жарко: сомнений нет, он убьет ее. Нож висел на правом бедре. Ножны были расстегнуты, ему достаточно приподнять полоску кожи и вытащить нож. Секунда — и нож в правой руке, еще секунда — и лезвие вонзится в мягкий живот, разрезая мясо и скользкие внутренние органы, и польется теплая кровь.

— Я хотел тебя еще с первой встречи, — сказал Фрай.

Казалось, время остановилось для нее. Словно она смотрела кино в замедленном виде. Секунды растягивались в минуты. Даже воздух сгустился и налег тяжелой массой на плечи.

Хилари замерла на месте. Нож. Холод сковал сердце, свело живот. Именно обычный кухонный нож до смерти пугает свою жертву. С ним связано представление о нежности плоти, о хрупкости жизни, в том числе и человеческой. Убийца тоже видит в ноже знак своей смерти. Пистолет, яд, веревка — все это используется часто и обычно на расстоянии. Убийца с ножом соприкасается с жертвой, слышит биение сердца и хлюпанье крови. Нужно быть особенно храбрым или безумным, чтобы не чувствовать отвращения, когда кровь заливает руки, держащие нож. Фрай положил руку ей на грудь и больно сдавил кожу под тонкой тканью платья.

Грубое прикосновение вывело Хилари из гипноза. Она сбросила его руку и забежала за кушетку.

Он весело рассмеялся, но глаза, налитые кровью, злобно блеснули. Он наслаждался слабым сопротивлением женщины.

— Убирайся! — закричала Хилари.

— Не хочу, — мягко ответил Фрай. — Я разорву это платье, обнажу это тело, положу его на кушетку, буду наслаждаться им.

На мгновение ужас смерти, сковавший Хилари, сменился ненавистью и яростью. Это не был благородный гнев женщины, на достоинство и честь которой посягнул мужчина; не было это и биологическим отвращением к насилию, это было нечто большее. Он явился незваным гостем и разрушил покой ее современной пещеры, Хилари была охвачена животной яростью, застилавшей ей взор. Она оскалилась, что-то, похожее на рычание, прохрипело в горле; животная ненависть заслонила все мысли.

Рядом с диваном стоял низкий, со стеклянной крышкой столик. На нем красовались две фарфоровые статуэтки. Хилари схватила одну из них и запустила ею во Фрая. Тот инстинктивно пригнулся. Фарфоровые осколки брызнули от стенки камина и усеяли ковер.

— Попробуй еще, — дразнил ее Фрай.

Хилари держала статуэтку и медлила. Рука, занесенная для броска, вдруг замерла. Ей удалось обмануть Фрая: тот резко присел. С криком радости Хилари запустила статуэтку наверняка. Бросок застал его врасплох: удар пришелся по голове. Тот покачнулся, но не упал. Боль исказила его лицо, и улыбка исчезла. Губы сжались в тонкую упрямую складку. Лицо налилось кровью. Ярость распалила Фрая: напряглись мускулы. Подавшись вперед, он приготовился для броска.

Хилари рассчитывала, что кушетка, разделявшая их, позволит протянуть время. Может быть, ей удастся вооружиться чем-нибудь более внушительным, чем фарфоровая статуэтка. Но вопреки ее надежде Фрай набросился на нее, как набрасывается разъяренный бык. Он схватил кушетку и отшвырнул ее в сторону, словно она весила несколько фунтов. Хилари отскочила, и тотчас же кушетка рухнула там, где Хилари только что стояла.

Фрай наверняка настиг бы Хилари, если бы не споткнулся об обломки. Хилари бросилась в фойе, к входной двери. Зная, что ей не успеть открыть замок (Фрай тяжело дышал за спиной), она стрелой помчалась по лестнице, перескакивая через несколько ступенек. Позади грохотали тяжелые шаги.

Она вспомнила: пистолет. В ящике. Если она успеет заскочить в комнату и запереться на ключ, это задержит его на несколько секунд. Этого времени хватит, чтобы достать пистолет.

Уже на площадке она, уверенная, что их разделяет несколько шагов, обернулась, и тотчас была схвачена за правое плечо.

Она закричала, но не попыталась освободиться. Напротив, Хилари резко развернулась и, неожиданно для самого Фрая, прижалась к нему. Стремительный удар коленкой пришелся прямо между ног. Фрая точно молнией поразило. В мгновение лицо из красного превратилось в белое, он разжал кулаки, закачался, поскользнулся на ступеньке и, взмахнув руками, повалился набок, хватаясь за перила.

Видно, он не имел дела с женщинами, умеющими за себя постоять. Он думал, что перед ним хорошенький, пушистенький безобидный кролик, робкая жертва, которую можно расплющить одним ударом. Но жертва показала когти и зубки и даже укусила его дважды.

Хилари надеялась, что Фрай загремит вниз по лестнице и свернет себе шею. Такой удар вывел бы любого из строя, по крайней мере, на несколько минут. Однако все случилось иначе. Едва Хилари довернулась бежать, Фрай оттолкнулся от перил и, моргая от боли, пошел на нее.

— Сука, — простонал он сквозь зубы.

— Нет! Нет! Стой!

Она представила себя одной из героинь в тех старых фильмах ужасов, снятых в «Хаммер Филмз». Она сражалась с вампиром, зомби, всякий раз оживавшим с помощью сверхъестественных сил.

— Сука!

Она пересекла темный холл и заскочила в спальню. В темноте не удавалось нащупать замок. Трясущейся рукой она включила свет и повернула ключ.

Она услышала в комнате странные устрашающие всхлипывания. Это были громкие, исполненные ужаса звуки. Хилари дико озиралась, пытаясь увидеть их источник. Но вдруг поняла, что слышит свое истеричное рыдание.

Ручка повернулась, Фрай всей тяжестью навалился на дверь. Замок не поддался. Но надолго ли сдержит его это препятствие. Она не успеет вызвать полицию.

Сердце бешено колотилось в груди, тело, как замороженное, не слушалось. Хилари пересекла комнату мимо кровати к ночному столику. В высоком зеркале отразилась совершенно незнакомая женщина с расширенными от ужаса глазами и мертвенно-бледной маской вместо лица.

Фрай бил в дверь, дерево трещало, но не поддавалось. Пистолет лежал среди пижам в верхнем ящике. Заряженный магазин находился рядом. Хилари схватила пистолет и дрожащими пальцами несколько раз пыталась затолкнуть магазин. Наконец ей это удалось. Удары в дверь не стихали. Замок был ненадежен. Таким замком закрывать комнату от непослушных детей, но не от Бруно Фрая. Полетели щепки, и дверь широко распахнулась.

Тяжело дыша, он появился в дверном проеме. Приподнятые плечи, сжатые кулаки. Этот человек жаждал крушить и рвать все, что ни попадется на пути. В глазах светилась похоть, его зловещая фигура отражалась в зеркале.

Хилари медленно подняла пистолет.

— Буду стрелять! Клянусь Богом, буду!

Фрай только сейчас увидел пистолет.

— Вон!

Он не двигался.

— Убирайся к черту!

Фрай медленно шагнул вперед. Перед ней стоял уже не самоуверенный, насмешливый, наглый насильник. В его поведении появилось нечто лунатическое. Глаза пылали как горячечные. Пот заливал лицо, бесшумно шевелились губы. Они изгибались, обнажая зубы, потом надувались, как у ребенка. Выражение лица постоянно менялось: кроткая улыбка, дикий оскал, самые невообразимые гримасы. Им двигала уже не примитивная страсть, как несколько минут назад, а что-то новое. Хилари решила, что это новое укроет его от пуль, сделает неуязвимым для свинца.

Он выхватил нож.

— Назад, — выдохнула она.

— Сука!

Он шел на нее.

— Ради Бога, одумайся. Нож не поможет против пистолета.

Их разделяло футов пятнадцать.

— Я раздроблю тебе череп.

Фрай размахивал в воздухе ножом, лезвие сверкало, описывая затейливые круги. Он точно делал заклинания, отгоняя духов, мешающих ему.

Еще шаг. Она поймала его в прицел. Расстояние слишком мало, чтобы промахнуться. Она надавила спусковой крючок. Ничего. Господи! Еще два шага.

Не понимая, она уставилась на пистолет. Предохранитель! Сейчас их разделяло не более восьми футов.

Большим пальцем Хилари сдвинула рычажок. На пластинке открылись две красные точки. Она прицелилась и надавила крючок во второй раз. Ничего. Иисус! Что же такое? Фрай настолько потерял чувство реальности и был одержим единственной мыслью, что не сразу понял, что у Хилари ничего не получается. Осознав наконец свое преимущество, он ступил смело, не боясь сопротивления.

Он встал на кровать и пошел по ней, покачиваясь на мягких пружинах. Она забыла дослать патрон. Упершись спиной в стену, Хилари выстрелила не целясь. Фрай, как зачарованный, направлялся прямо к ней, точно демон из ада.

Звук выстрела гулко раздался в комнате. Загудели стекла. Она увидела, как обломки ножа вылетели из руки Фрая и, сверкнув, исчезли у темной стены.

Фрай взвыл. Он упал и покатился по кровати, но тотчас подскочил, бережно прижав раненую руку.

Следов крови не было. Должно быть, пуля ударила в нож, сломав и вырвав его из рук. Сильный удар больно отозвался в пальцах и парализовал их.

Фрай выл от боли, визжал от ярости. Дикий крик, вой трусливого шакала оглушил ее, Фрай еще надеялся схватить ее.

Хилари выстрелила, он упал и больше не двигался.

С мучительным вздохом Хилари устало оперлась о стену, не сводя глаз с того места. Фрай упал за кроватью, и подушки скрывали его из виду. Тихо. Все недвижно.

Она не выдержала и отошла от стены. Медленно обогнув кровать, она увидела его.

Фрай лежал лицом вниз на шоколадном ковре, подвернув под себя правую руку. Скрюченная левая рука была выброшена вперед, согнутые пальцы указывали на голову. Темный ковер не позволял увидеть отсюда, пролилась ли кровь. Если пуля попала в грудь, то кровь натекла под него. Если в голову, то смерть наступила мгновенно. В обоих случаях крови не должно быть много.

Хилари смотрела на него минуту, другую. Тело оставалось неподвижным. Кажется, Фрай не дышал. Мертв?

Она робко приблизилась.

— Мистер Фрай.

Молчание.

Странно, что она так к нему обратилась: «Мистер Фрай». После случившегося, после того, что он пытался сделать с ней, она оставалась сдержанной и вежливой. Может, потому, что он мертв. О мертвом должно отзываться хорошо, даже если все знали его при жизни как подлеца и последнего негодяя. Мы смертны, и унижать мертвых — это унижать самих себя. Кроме того, дразня и ругая мертвых, человек издевается над великой тайной смерти и, возможно, навлекает на себя гнев богов. Шло время.

— Знаете, мистер Фрай, я не буду рисковать и для верности выстрелю еще раз. Да. Прямо в голову.

Разумеется, она этого не сделала бы. Злоба покинула ее. В первый раз она стреляла, когда выбирала пистолет, с тех пор он лежал в ящике. В своей жизни Хилари никого не убила, кроме отвратительных тараканов в Чикаго. Она стреляла в Бруно, потому что он пришел убить ее. На убийство ее толкнул инстинкт самосохранения. Но теперь, когда Фрай неподвижно лежал у ног, она не смогла бы заставить себя выстрелить. Хилари просто не выдержала бы, когда разлетятся мозги расколотого черепа. При мысли об этом ее передернуло. Но если он притворялся, то не мешало предостеречь его от безумных действий.

— Прямо в голову. Слышишь, сукин сын? — Хилари выстрелила в потолок.

Фрай не двигался. Хилари вздохнула и опустила оружие. Мертв. Она убила человека. Представляя, как сейчас в дом ворвется полиция и табун журналистов, она направилась к выходу.

Вдруг Фрай ожил. Он двигался и дышал. Фрай раскусил ее. Он наблюдал за ней. Железные нервы: он даже не вздрогнул!

Приподнявшись на руку, он оттолкнулся и, как змея, с пола бросился на Хилари. Фрай схватил ее за ногу, свалил, и по ковру покатился клубок сплетенных рук и ног. Фрай рычал. В голове Хилари мелькнула мысль, что он сейчас прокусит ей шею и выпьет всю кровь. Ей удалось освободить руку и упереться ему в подбородок. Они ударились о стену. Фрай, навалившись всем телом, тяжело дышал. Ужасные холодно-голубые глаза были совсем близко. Отвратительный запах лука забивался в ноздри. Грубая рука судорожно поползла под платье. Затрещали трусики. Он пытался схватить то, за чем пришел в этот дом.

Ужаснувшись тому, что он может порвать нежнейшие ткани, ей сперло дыхание. Хилари сделала отчаянную попытку впиться в эти холодные глаза, но Фрай отбросил голову назад. Вдруг одна и та же мысль поразила их и заставила замереть: они одновременно поняли, что Хилари не выронила, падая, пистолет. Сейчас он лежал между ними, внизу живота. Ее палец сжимал курок, и она могла бы вытащить оружие из-под Фрая.

Его рука давила снизу. Отвратительная сцена. Мерзкая, в искусственной коже рука. Хилари чувствовала ее липкую теплоту даже сквозь перчатку. Его рука замерла, мелко подрагивая. Испугался, сукин сын!

Он вперился в нее глазами, словно их взгляды связала невидимая рука и нельзя было разорвать невидимые нити.

— Только двинься, — простонала Хилари. — Я отшибу тебе яйца.

Он моргнул.

— Ясно? — захрипела она, пытаясь твердо произносить слова. От страха сжимало горло, хотелось кричать, но крик застрял в груди.

Он облизнулся. Проклятый.

— Понятно? — медленно произнесла Хилари.

— Да.

— Меня уже не проведешь.

Он загнанно дышал, ничто в его виде уже не напоминало того самоуверенного, спортивного сложения мужчины. Его рука по-прежнему больно давила на бедро.

— Двигайся медленно. Очень медленно. Когда я скажу, ты начнешь переворачиваться, пока я не окажусь сверху, а ты внизу, — сказала она. — Только когда я скажу, не раньше, начинай поворачиваться на правый бок.

— Да.

— Я двигаюсь с тобой.

— Конечно.

— Полегче.

— Конечно.

— Пистолет между нами.

Глаза, как и раньше, тяжело смотрели из-под век, но лихорадочный блеск потух. Мысль о потере дорогих органов отрезвила его, во всяком случае, на некоторое время.

Хилари поставила ствол вертикально, Фрай искривил губы от боли.

— Поворачивайся, полегче.

Он выполнял все ее приказы, с преувеличенной осторожностью лег на бок, не сводя с Хилари глаз. Он вытащил руку из-под платья, пальцы выскользнули, даже не коснувшись пистолета.

Хилари вцепилась ему в грудь, сжимая оружие в правой руке. Дуло давило в мягкий низ живота. Наконец Хилари оказалась сверху.

Пальцы правой руки затекли из-за неудобного положения и еще от того, что она изо всех сил сжимала теплую металлическую рукоятку. Вся рука ныла от боли. Хилари опасалась, как бы Фрай не почувствовал дрожи, да и она сама не была уверена, что, поднимаясь, не уронит пистолет.

— Сейчас я встану. Оружие я не уберу. Не двигайся. Даже не моргай.

Он уставился на нее.

— Ясно?

— Да.

Ткнув ствол в мошонку, Хилари оторвалась от Фрая, словно покинула тягучую вязкость нитроглицерина. Сведенные болью мышцы не слушались ее. В горле пересохло. Ей казалось, что шумное дыхание, как ветер, наполнило комнату, но слух настолько обострился в эту минуту, что Хилари слышала тиканье наручных часов. Она сползла на пол, встала на колени, выпрямилась и резко отскочила в сторону. Фрай сел.

— Нет! — закричала Хилари.

— Что?

— Лечь!

— Я ничего не сделаю.

— Ложись!

Он не подчинился и продолжал сидеть. Размахивая пистолетом, Хилари сказала:

— Я сказала: ложись! На спину. Немедленно!

Отвратительная улыбка исказила губы Фрая, они словно говорили: «Что же теперь будет?»

Он хотел осмотреться и собраться. А какая разница, будет он сидеть или лежать? Так даже легче следить, чтобы он не вскочил и не успел пересечь отделявшее их расстояние, прежде чем Хилари всадит в него пару пуль.

— Ладно. Сиди, если так хочешь. Но если шевельнешься, я выпущу весь магазин. Кишки разлетятся по всей комнате.

Он ухмыльнулся и кивнул. Передернув плечами, Хилари сказала:

— Сейчас я подойду к кровати и наберу номер полиции.

Хилари двинулась вдоль стены короткими шажками. Телефон стоял на ночном столике. Едва она опустилась на кровать и сняла трубку, как Фрай выпрямился во весь рост.

— Эй!

Она швырнула трубку и схватила обеими руками пистолет.

Фрай протянул вперед руки с растопыренными пальцами, закрывая грудь.

— Подожди. Одну секунду. Я не трону тебя.

— Сесть!

— Я не двигаюсь.

— Сядь немедленно.

— Я уйду, — сказал Фрай. — Из комнаты и из дома.

— Нет.

— Ты не убьешь меня, если я просто уйду.

— Только попробуй, и сразу пожалеешь.

— Ты не выстрелишь. Тебе не хватит хладнокровия. Ты не выстрелишь в спину. Никогда. Только не ты. Ты слаба. Тебе не хватит смелости. — Он отвратительно ухмыльнулся и шагнул к двери. — Вызывай полицию, когда я уйду. — Еще шаг. — Если бы ты не знала меня, то другое дело. Я бы мог уйти безнаказанно. А так, ты сможешь назвать мое имя. — Еще шаг. — Видишь, я проиграл. Мне нужно время. Совсем немного.

Он говорил правду. Она никогда не смогла бы выстрелить ему в спину. Чувствуя, что творится в душе Хилари, Фрай повернулся лицом к двери. Его наглая самонадеянность разъярила Хилари, но она не нажала спусковой крючок. Фрай бесшумно скользил по ковру к выходу. Он шел прямо, не оборачиваясь, потом скрылся за дверным проемом. Тяжелые шаги загремели по лестнице.

Только сейчас Хилари поняла, что Фрай мог остаться в доме. Он мог юркнуть в одну из комнат внизу, затаиться в шкафу, терпеливо переждать приход полиции, выскочить и наброситься на нее. Хилари выскочила на площадку в тот момент, когда он спустился в фойе. Через секунду она услышала, как щелкнул замок. Фрай вышел, с силой хлопнув дверью.

Хилари уже почти спустилась вниз, когда ей пришла мысль, что Фрай мог хлопнуть дверью и остаться в фойе. Хилари шла по лестнице, опустив вниз руку с пистолетом, но сейчас, в предчувствии дурного, выставила ствол прямо перед собой. Хилари задержалась на последней ступеньке, прислушалась. Наконец, она медленно вошла в фойе. Пусто. Дверца шкафа распахнута. Фрай действительно ушел. Она закрыла шкаф. Потом заперла входную дверь. Пошатываясь, она пересекла гостиную и вошла в кабинет. В воздухе стоял лимонный запах мебельной полировки: две женщины из службы услуг были здесь вчера. Хилари зажгла свет и подошла к столу, положила пистолет на книгу. В вазе на столике стояли белые и красные розы. Запах цветов причудливо смешивался с запахом лака.

Хилари тяжело опустилась в кресло, притянула телефон и нашла номер полиции.

Не выдержав, она разрыдалась. Хилари пыталась сдержать горячие слезы. Она — Хилари Томас. Хилари Томас не плачет никогда. Пусть весь свет ополчится против нее, она не сдастся. Хилари Томас сдержит себя. Слезы все струились из-под плотно сжатых век. Крупные капли пробегали по щекам, солью пощипывали уголки губ, падали с подбородка. Сначала она сдерживала всхлипывания, но потом ее затрясло и вырвались горькие рыдания. Где-то в горле перекатывался комок, першил, болью отдавался в груди.

Хилари не выдержала. Она рыдала, брызгала слюной, глотала воздух. Вырвался страшный вопль, Хилари обхватила себя руками. Она рыдала не потому, что Фрай причинил ей боль. Физическая боль отошла. Трудно было выразить в словах, что так подействовало на нее. Наверное, от того, что Фрай осквернил ее. Хилари сгорала от злобы и стыда. И хотя он не изнасиловал ее, и даже не сорвал одежду, он разрушил хрупкую оболочку ее частной жизни, сломал стену, которую она с таким трудом воздвигала, скрываясь от людей. Он изгадил уютный мир. Хилари передернулась, вспомнив его липкие теплые руки.

Сегодня вечером за лучшим столиком в «Поло Ланж» Уэлли Топелис пытался убедить ее, чтобы она не отделяла себя наглухо от других. Эта беседа заставила ее задуматься. Впервые за свои двадцать девять лет она допустила возможность сближения с людьми. После хороших новостей от Уэлли ей самой хотелось зажить жизнью, не терзаемой постоянным страхом одиночества. Жить с друзьями. Больше отдыхать. Больше развлечений. Прекрасная мечта, за новую жизнь стоило сразиться. Но Бруно Фрай взял хрупкую мечту за горло и задушил ее. Он напомнил ей о жестокости мира — этого темного подвала со страшными призраками, прячущимися по углам.

Хилари хотела вырваться из тени привидений, перейти на светлую землю, но Фрай сбросил ее туда, откуда она выбиралась, обратно в царство сомнения, страха, обратно в устрашающую безопасность одиночества.

Она рыдала, чувствуя, будто что-то сломалось внутри нее. Она рыдала, потому что была унижена, потому что он вырвал ее мечту и растоптал ее, как здоровый детина ломает игрушку беззащитного ребенка.

Глава 2

Узоры. Они зачаровывали Энтони Клеменсу. На заходе солнца, когда Хилари Томас бесцельно проезжала мимо холмов, Энтони Клеменса и лейтенант Фрэнк Говард допрашивали бармена из Санта-Мо-ники. За огромными окнами западной стены заходящее солнце бросало изменчивые оранжево-пурпурные тени на темнеющую поверхность океана.

Это был бар «Рай» для одиноких людей. Здесь встречались вечные одиночки, представители обоих полов, которые достигли такого возраста, когда традиционные места встреч — ужины в приходе, танцы у соседей, общественные пикники, благотворительные клубы — были сметены не только новыми веяниями жизни, но и настоящими бульдозерами. Земля, на которой они жили, теперь занята небоскребами офисов, пиццериями и пятиэтажными гаражами. В этом баре могли встретиться скромная секретарша из Гласворса и застенчивый программист из Бербанна, иногда — насильник и жертва насилия.

Для Энтони Клеменсы вид посетителей помогал понять место, где он оказался.

Самые красивые женщины и элегантные мужчины сидели прямо на высоких стульях у стойки и за столиками для коктейлей. Нога закинута за ногу, небольшой изгиб плеч, именно на такой угол, чтобы показать чистые линии лица и изящество корпуса. Они составляли симметричную картину бара.

Другие, которые не были столь красивы, но все-таки довольно привлекательны, старались сесть или встать так, чтобы скрыть свои недостатки и выставить в более приятном свете свои достоинства. Их позы словно говорили: «Мне легко, я отдыхаю, мне нет никакого дела до роскошных стройных женщин и самоуверенных мужчин».

Третью и самую многочисленную группу в баре составляли обычные люди, не красавцы, но и не уроды, занимавшие места у стен. Иногда они стремительно проходили от столика к столику, смущенно улыбаясь и произнося несколько слов скороговоркой. Им было тяжело, что они никому не нужны.

Над всем этим царила тоска. Черные полоски нереализованных надежд. Клетчатые поля одиночества. Отчаяние, вышитое в цветную «елочку». Так думал Энтони. Но не для наблюдений за солнцем и посетителями «Рая» пришли сюда Энтони и Фрэнк Говард. Они искали Бобби Вальдеса по кличке «Ангел».

В апреле прошлого года Бобби был выпущен на свободу, отсидев семь лет из пятнадцати за изнасилование и убийство.

Восемь лет назад Бобби изнасиловал шестнадцать женщин. Полиция доказала три из них. Однажды Бобби пристал к женщине в парке, угрожая пистолетом, затащил ее в машину, увез на безлюдную дорогу в Голливуд-Хиллз, сорвал платье, изнасиловал ее, потом вытолкнул из машины и уехал. Женщина скатилась с обочины и упала на заваленный забор — острые деревянные столбики с ржавой колючей проволокой. Проволока изранила тело, острый обломок доски пробил грудь и вышел из спины. Еще в машине, когда Бобби вытаскивал ее, она судорожно схватила какую-то мягкую бумажку, падая, она увидела, что это была кредитная карточка. Карточку нашли в руке трупа. Более того, полиция узнала, что убитая носила трусики одного фасона — подарок друга. На каждой паре было вышито шелковыми нитками: «Собственность Херри». Такие трусики, изорванные и грязные, обнаружили в коллекции нижнего белья в квартире Бобби. На основании двух улик Бобби был арестован.

На беду, обстоятельства сложились так, что Бобби легко отделался. При аресте была допущена небольшая ошибка, слухи дошли до судей, и те благородно вознегодовали по поводу несоблюдения конституционных прав. Прокурор округа, по имени Куперхаузен, в это время отвечал на обвинения в политической коррупции.

Зная, что неосторожное обращение с преступником во время ареста могло ухудшить его положение, решили замять это дело и признать Бобби виновным в трех изнасилованиях и одном убийстве. Некоторые детективы, в том числе Тони Клеменса, считали, что Куперхаузену следовало добавить к списку обвинений еще похищение ребенка, изнасилование, педерастию, вооруженное нападение. Улик было более чем достаточно. Все говорило против него — и вдруг такой неожиданный подарок судьбы. Теперь Бобби на свободе. «Но, возможно, ненадолго», — думал Тони.

В мае, через месяц после освобождения, Бобби «Ангел» не явился в полицию. Он съехал с квартиры, не отметившись в учетной карточке. Он исчез.

В июне он принялся за старое, словно и не было ареста и семи лет тюрьмы. Так заядлый курильщик не в силах побороть старой привычки, инстинктивно тянется к сигарете.

Бобби пристал к двум женщинам в июне. Две в июле. Три в августе. Еще две в начале сентября. Восемьдесят восемь месяцев тюрьмы до крайности распалили Бобби.

В полиции были уверены, что эти преступления — дело рук одного человека, а именно Бобби. Все жертвы примерно одинаково описывали ситуацию. Вечером, в темноте, когда никого не было рядом, к ним подходил незнакомец, и прижав пистолет к ребрам жертвы, говорил: «Я веселый парень, поедем со мной, я ничего плохого тебе не сделаю. Закричишь — убью. Поиграем, и все будет хорошо. Я, правда, парень веселый». Он почти каждый раз произносил один и тот же набор фраз, и женщины запоминали слова «веселый парень», потому что они звучали особенно устрашающе, когда Бобби произносил их высоким, мягким, женским голосом. К тому же все девять пострадавших одинаково описывали внешность преступника: стройный, рост выше среднего, смуглый, на подбородке ямочка, карие глаза, тонкий голос. Друзья называли его «Ангелом» за нежный голос и хорошенькое, почти детское лицо. Бобби было за тридцать, но ему не давали и двадцати. Женщины говорили, что за его полудетской внешностью скрывалась грубая мужская сила.

Бармен отдал распоряжения двум помощникам и сейчас рассматривал три глянцевитых снимка Бобби, которые вынул Фрэнк Говард и положил на стойку. Бармена звали Отто. Это был приятный, смуглый мужчина с темной бородой. На нем были белые брюки и голубая рубашка, расстегнутая на груди. На загорелой груди курчавились рыжеватые волосы и висел зуб акулы на золотой цепочке. Отто взглянул на Фрэнка и нахмурился.

— Я не знал, что в сферу полиции Лос-Анджелеса входит и Санта-Моника.

— Мы здесь с согласия местного участка.

— А-а.

— Полиция Санта-Моники помогает нам в розыске. — Фрэнк добавил недовольно: — Вы его видели?

— Да, конечно. Здесь он был пару раз.

— Когда? — спросил Фрэнк.

— Может, месяц назад. Или раньше.

Бэнд после двадцатиминутного перерыва заиграл мелодию песни Билли Джоэла.

Отто заговорил громче:

— Нет, с месяц его здесь не видел. Я запомнил его, потому что уж больно мал он казался. Я посоветовал ему пойти мультики посмотреть, он раскричался, устроил сцену.

— Что именно?

— Требовал вызвать хозяина.

— И все?

— Обругал меня, — сердито добавил Отто. — Меня никто не называл такими словами.

Чтобы расслышать, что говорит бармен, Тони приложил ладонь к уху. Тони нравились песни Билли Джоэла, но не в исполнении оркестра, музыканты которого пытались компенсировать недостатки исполнения неумеренной громкостью звучания.

— Так, обругал, — продолжал Фрэнк.

— Что потом?

— Потом извинился.

— Как?! Сначала требует хозяина, потом матерится и, наконец, извиняется?

— Да.

— Почему?

— Я попросил его, — ответил Отто.

Фрэнк поморщился от оглушительной музыки и подался вперед.

— Извинился, потому что его попросили?

— Ну... сначала он полез драться.

— Ты избил его? — громко спросил Тони.

— Не-а. Если расподлейший сукин сын начинал буянить в баре, мне никогда не приходилось успокаивать его кулаками.

— Ты, должно быть, действуешь на них обаянием, — крикнул Тони.

Закончилось музыкальное вступление, и грохот сменил визжащую игру инструментов. Солист, отвратительно подражая Билли Джоэлу, гремел, как шторм.

Рядом с Тони за стойкой сидела подвыпившая зеленоглазая блондинка. Она слушала беседу и вдруг сказала:

— Продолжай, Отто. Покажи им фокус.

— Ты фокусник? — спросил Фрэнк. — Что, удаляешь буйных посетителей?

— Он их пугает, — продолжала блондинка. — Это чудесно. Давай, Отто, покажи хозяйство.

Отто извлек из-под бара высокую пивную бутылку. Он поднял ее на всеобщее обозрение и затем отбил от нее кусочек. Вцепившись зубами в горлышко, он сжал челюсти. Хрустнуло, и через секунду обломок звякнул в мусорном ведре.

Наконец прозвучал последний пассаж, и бэнд смилостивился над посетителями, одарив их тишиной.

В наступившей тишине взорвались аплодисменты. Отто сплюнул в ведро еще один осколок бутылочного стекла.

— Господи, — пробормотал Фрэнк.

Блондинка захихикала.

Отто откусывал и выплевывал целые горсти стекла, пока от бутылки не осталось плоского дна с зазубринами, слишком твердым даже для зубов Отто. Вышвырнув донышко в ведро, Отто улыбнулся.

— Я сжевал бутылку на глазах у парня. Потом я злобно взглянул на него и приказал сесть. Я предупредил, что если он не сядет, то же случится и с его носом.

— Что? Откусить нос? Угроза, действительно, убедительная. Здесь часто случаются безобразия? — спросил Фрэнк.

— Не-а. Наш бар образцовый. Не больше одной неприятности в неделю. Не более.

— Как у тебя получается этот фокус? — спросил Тони.

— Грызть стекло? Есть маленький секрет. Но выучиться несложно.

Бэнд разразился очередной композицией, точно шайка разбойников ворвалась в спокойный дом и перевернула его вверх дном.

— И никогда не порезался? — крикнул Тони.

— Изредка. Но язык цел. Главное — узнать, годится твой язык для фокуса или нет.

— Но ты же ранишь себя!

— Конечно. Несколько раз резал губы.

— Но в этом весь эффект, — вмешалась блондинка. — Отто стоял перед сопляком и не подавал виду, что кровь стекает с губ. — Зеленые глаза вспыхнули от восхищения. В них Тони заметил похотливые огоньки и поежился. — Он стоял и кровь струйками сбегала по губам к бороде, а он увещевал сопляка.

— Представляю, — сказал Тони. Ему стало не по себе.

— Да-а, — протянул Фрэнк, не зная, что сказать. — Ладно. Вернемся к Бобби. — Фрэнк постучал пальцем по разложенным карточкам.

— После того как ты успокоил его, он ушел в другое место?

— Нет. Я обслужил его.

— Он показал документы?

— Да.

— Что — водительское удостоверение?

— Да. Ему, оказывается, тридцать. Я думал, что он школьник. Из одиннадцатого класса. А ему — тридцать.

Фрэнк спросил:

— А на чье имя было удостоверение, не помнишь?

Отто потеребил пальцем цепочку.

— Имя? Но ведь вы его знаете.

— Я хочу знать, не фальшивое ли удостоверение он показал тогда.

— Фотография была его.

— Это еще ничего не значит.

— Но ведь нельзя подменить фото на калифорнийском удостоверении. Оно же разрушится, если что-нибудь сделать с ним.

— Я говорю, можно полностью подделать документ.

— Поддельное удостоверение, — заинтересовался Отто. — Поддельное удостоверение... — Ясно, что он насмотрелся старых фильмов о шпионах. — Кто он? Что-то связано со шпионажем?

— Мне кажется, мы поменялись ролями, — нетерпеливо сказал Фрэнк.

— Что?

— Мы задаем вопросы. А ты отвечаешь. Ясно?

Бармен принадлежал к тем людям, которые не переносят заносчивых полицейских. Лицо его потемнело, прорези глаз сузились.

Боясь, что из Отто ничего больше не удастся вытащить, Тони дотронулся рукой до Фрэнка.

— Ты же не хочешь, чтобы Отто начал жевать бутылку, правда?

— Я бы с удовольствием еще посмотрела, — хихикнула блондинка.

— Хочешь, спрашивай сам, — ответил Фрэнк.

— Конечно. — Тони улыбнулся Отто. — Мы оба любопытны. Мы удовлетворим твое любопытство, а ты — наше.

— Это мне нравится, — оттаял бармен. — Что сделал Бобби, что вы ищете его?

— Нарушил поручительства, — сказал Тони.

— Изнасилование, — нехотя добавил Фрэнк.

Бэнд смолк, стихли последние взрывы ударов, словно через зал минуту назад пролетел товарный поезд. Наступила неестественная тишина. Певец весело болтал с посетителями, сидевшими рядом со сценой. Тони показалось, что к дыму сигарет примешивался дым от барабана. Музыканты делали вид, что настраивают инструменты.

— Бобби Вальдес, — продолжал Тони, — избивает женщин пистолетом, чтобы те не упрямились. Пять дней назад он напал на десятую жертву. Женщина оттолкнула его. Бобби пробил ей голову, и женщина умерла в больнице.

— Чего я не могу понять, — сказала блондинка, — так это, почему парни берут кого-то силой, когда есть девчонки, которые сами хотят этого. — Она моргнула Тони.

— Перед смертью, — продолжал Фрэнк, — она описала преступника. Это был Бобби. Если ты что-нибудь знаешь, мы готовы выслушать.

Отто смотрел не только фильмы о шпионах, ему нравились и полицейские сериалы. Он сказал:

— Он обвиняется в убийстве с отягчающими обстоятельствами?

— Да. Именно так.

— Почему вы спрашиваете у меня?

— Все пострадавшие посещали бары для одиноких.

— Но только не наш. У нас приличная публика.

— Это правда, — сказал Тони, — но мы объездили все бары такого рода, расспрашивали барменов и завсегдатаев. Несколько человек сказали, что как будто видели его здесь, но точно не уверены.

— Да, он был здесь.

Теперь, когда Отто успокоился, Фрэнк продолжил допрос.

— Итак, он устроил скандал, ты съел бутылку, и он показал удостоверение. Какое имя там было написано?

Отто наморщил лоб.

— Я точно не помню.

— Роберт Вальдес?

— Вроде бы нет.

— Постарайся вспомнить.

— Имя было мексиканское.

— Вальдес — мексиканское.

— Нет-нет, более мексиканское.

— Как это?

— В имени... было сочетание «Zs».

— "Zs"?

— И «Qs». Что-то вроде Веласкес.

— Точно «Веласкес»?

— Да-а. Наподобие.

— Начиналось с "В"?

— Точно не помню. Я говорю, как оно звучало.

— А имя? Ну?

— Жуан.

— Жу-ан?

— Да. Самое мексиканское имя.

— Ты не запомнил адреса в удостоверении?

— Я не рассмотрел.

— Он что-нибудь рассказывал о себе?

— Нет, выпил молча и ушел.

— И больше его здесь не видели?

— Нет.

— Мы бы хотели показать снимки посетителям, — сказал Фрэнк.

— Конечно. Валяйте.

Блондинка повернулась к Тони:

— Можно взглянуть поближе? Может быть, я была в тот вечер здесь. Может, говорила с ним.

Тони подвинул фото к соседке.

Женщина порывисто повернулась к нему и уперлась в него коленкой. Блондинка пристально изучала Тони. Казалось, ее взгляд пытался просверлить ему голову и выйти с другой стороны.

— Меня зовут Джуди. А тебя?

— Тони Клеменса.

— Ты итальянец, я знаю. У тебя черные глаза.

— Да, они всегда меня выдают.

— А еще черные волосы. Такие вьющиеся.

— И пятна соуса и спагетти на моей рубашке?

— Какие пятна? Нет никаких пятен, — осмотрела его блондинка.

— Шучу... Шутка.

— А-а.

— Ты узнаешь Бобби Вальдеса?

Наконец она обратила внимание на снимок.

— Нет. Должно быть, в тот вечер меня здесь не было. А он ничего, правда?

— Детское лицо.

— Довольно экстравагантно очутиться с ним в постели, — ухмыльнулась Джуди.

Тони собрал снимки.

— На тебе хороший костюм.

— Спасибо.

— Хороший покрой.

— Благодарю.

Это был не совсем тот случай, когда свободная женщина пользуется правом играть роль сексуального агрессора. Тони нравились свободные женщины. Но здесь было еще что-то. Кнуты и цепи. Или что-нибудь похуже. Сейчас он чувствовал себя лакомым кусочком, аппетитным ломтиком икры на серебряном подносе.

— Хорошо, — выдавил из себя Тони. — Спасибо за помощь.

— Мне нравятся красиво одетые мужчины.

В ее глазах вспыхивали голодные огоньки. Если дать увести себя, двери захлопнутся за ними, как челюсти хищника. Она подчинит его своей воле, опутает липкими нитями и высосет все соки. Он, Тони, перестанет существовать и растворится в этой женщине-пауке.

— Нам нужно работать, — сказал Тони, слезая со стула. — Еще увидимся.

— Надеюсь.

Тони и Фрэнк показывали снимки посетителям «Рая». Пока они переходили от столика к столику, бэнд сыграл композицию «Роллинг Стоуна» и что-то из Элтона Джона: у Тони зубы вибрировали под оглушительный грохот инструментов. Никто здесь не встречал убийцы с детским лицом:

Уже покидая бар, Тони остановился у стойки, где Отто готовил коктейли.

— Объясни мне! — крикнул Тони, пытаясь перекрыть шум бэнда.

— Да!

— Люди приходят сюда для новых знакомств?

— Конечно.

— Тогда какого черта в таких барах понатыканы бэнды?

— А что такое?

— Уж очень громко.

— Правда?

— Но здесь невозможно спокойно поговорить.

— Поговорить? Нет, приятель, они не за этим сюда приходят. Их интересует друг или подруга на ночь. Ты только посмотри на них. Им не о чем говорить. Если не будет громкой музыки, посетители будут чувствовать себя неуютно.

— Значит, музыка заполняет пустоту...

— Совершенно верно.

Отто пожал плечами.

— Это знак времени.

— Возможно, мне следовало родиться раньше, — добавил Тони.

Ночь была теплая. С моря надвигался легкий туман, причудливые клубы пара извивались в свете уличных фонарей.

Фрэнк уже сидел в машине. Тони сел рядом и пристегнулся.

Им оставалось проверить еще одно место. Стало известно, что Бобби Вальдеса видели в притоне «Биг Квэйн» на бульваре Сансет.

Ближе к центру их машину задерживали пробки на дороге. Фрэнк часто, не выдержав, лавировал среди автомобилей, резко тормозил, пытаясь вырваться вперед хотя бы на несколько метров. Сегодня он сдерживал себя.

Вдруг Фрэнк сказал:

— Ты мог пойти с ней.

— С кем?

— С той блондинкой. Джуди.

— Я на службе, Фрэнк.

— Мог бы договориться о встрече. Она не сводила с тебя глаз.

— Не в моем вкусе.

— Она роскошная.

— Это убийца.

— Она — кто?!

— Она съела бы меня заживо.

Фрэнк задумался на минуту, потом сердито сказал:

— Дерьмо. Я бы на твоем месте попользовался.

— Ты же знаешь, что это за женщина.

— Я, наверно, смотаюсь туда, когда закончим.

— Как хочешь, — сказал Тони. — Я приду навестить тебя в больницу.

— Черт, что это с тобой?! Такие дела легко делаются.

— Поэтому мне не хочется.

Тони Клеменса очень устал. Он вытирал лицо рукою, словно усталость тяжелой маской сдавила ему голову.

— Ею пользовались и вытирали о нее ноги.

— С каких это пор ты стал пуританином?

— Нет, я не... — сказал Тони, — впрочем, может быть. В чем-то я пуританин. Бог знает. У меня было несколько связей. Я далеко не невинен, но не могу представить себя на месте какого-нибудь посетителя «Рая», ходить по залу, называть женщин «лисками» и выбирать очередную подругу. Я бы не смог подражать их дурацкой беседе: «Привет, это Тони. Как тебя зовут? Твой знак зодиака? Ты веришь в невероятную силу космической энергии? Ты веришь, что предопределенность — это проявление вездесущего и абсолютного космического сознания? Тебе не кажется, что наша встреча предопределена свыше? Ты согласна, что можно избавиться от плохой кармы, накопив светлую энергию через совокупление? Хочешь, пойдем!»

— Я ничего не понял, — отозвался Фрэнк. — Кроме последней фразы.

— Я тоже ничего не понимаю. В местах, подобных «Раю», ведут легкую беседу, весело болтают и затем, с обоюдного согласия, отправляются в постель. В «Раю» невозможно поговорить с женщинами о чем-то серьезном, узнать, что ее интересует, о чем мечтает, на что надеется. Нет же, ты в конце концов оказываешься в постели с чужим тебе человеком. Хуже того, ты занимаешься любовью с вырезкой из эротического журнала; не с женщиной, а с манекеном; с куском мяса, а не с человеком. Это не любовь.

Фрэнк остановился перед красным сигналом светофора.

— Фрэнк, я хочу знать чувства и мысли своей подруги. Совсем иначе получается, если с тобой личность, а не просто гладкое тело, неповторимый характер, живой человек.

— Я не верю тебе, — сказал Фрэнк. — Как банально продажна любовь, если в ней нет чувства.

— Я не говорю о бессмертной любви, — сказал Тони. — Я не говорю о святости клятв хранить непорочность до конца дней своих. Можно любить человека какое-то время, не долго. Я общаюсь со своими бывшими любовницами, потому что это были не только зарубки победы на прикладе, у нас оставалось что-то общее. Прежде чем сблизиться с женщиной, я пытаюсь понять ее, могу ли я довериться ей. Я хочу знать, стоит ли она того, чтобы я был откровенен с ней, чтобы я стал частью ее.

— Какая мерзость, — поморщился Фрэнк. — Я хочу предупредить тебя.

— Давай.

— Другой тебе не скажет того, что я скажу.

— Я слушаю.

— Если ты и вправду веришь, что существует то, что называют любовью, если ты веришь в любовь, такую же сильную, как ненависть, то только причиняешь себе боль, и больше ничего. А это ложь. Ложь. Любовь придумали писатели, чтобы покупали их книжки.

— Ты не можешь так думать.

Фрэнк посмотрел с жалостью на Тони.

— Сколько тебе лет?

— Почти тридцать пять.

Фрэнк обогнал медленно едущий грузовик, груженный листами железа.

— Я на десять лет старше тебя, — сказал Фрэнк, — так что внимай мудрости старшего. Рано или поздно, вообразив, что ты по-настоящему любишь именно эту женщину, и полезешь целовать ей ноги, она все дерьмо выбьет из тебя этой ножкой. Уверен, она доконает тебя. Привязанность? Пожалуйста. И похоть. Похоть — вот нужное слово, мой друг. Но не любовь. Все, что тебе нужно, — это забыть любовную чепуху. Наслаждайся, пока молодой. И все будет в порядке. А если будешь нести любовный бред, то бабы из тебя сделают посмешище.

— Это слишком цинично.

Фрэнк пожал плечами. Шесть месяцев назад он прошел неприятную процедуру развода.

— Я не думаю, что ты сам веришь тому, что говоришь, — сказал Тони.

Фрэнк промолчал. Разговор не возобновлялся. По-видимому, Фрэнк сказал все, что хотел сказать. В этот вечер Фрэнк оказался необычайно разговорчивым, обычно он хранил молчание сфинкса.

Тони и Фрэнк работали вместе уже три месяца, и Тони не был уверен, сработаются ли они.

Они были совсем разные. Тони любил поговорить. Самое большое, на что был способен Фрэнк, — это промычать в ответ.

Помимо работы у Тони была масса увлечений: кино, книги, театр, музыка, искусство. Фрэнка же ничто, кроме работы, не интересовало. Тони считал, что сыщик должен уметь делать многое, если он хочет успешно работать: быть добрым, обходительным, остроумным, внимательным, обаятельным, настойчивым, но главное — неустрашимым. Фрэнк говорил, что достаточно быть настойчивым и смелым. К этому он иногда добавлял, что полицейский должен применять время от времени и силу, но чтобы об этом не знало начальство. Неудивительно, что раза два в неделю Тони приходилось сдерживать напарника, склонного выпучивать глаза и приходить в неописуемую ярость, когда дела не клеились. Напротив, Тони всегда сохранял спокойствие. Фрэнк был коренастый, крепко сбитый, пяти футов, девяти дюймов, Тони, напротив, худой, стройный, с резкими чертами лица. Фрэнк был голубоглазый блондин, а Тони — брюнет. Фрэнк — пессимист, Тони — оптимист. При такой разнице характеров казалось невозможным работать вместе.

И все-таки кое в чем они походили друг на друга. Во-первых, они часто работали и тогда, когда заканчивался восьмичасовой рабочий день полицейского, — иногда по два-три часа. Если дело раскручивалось, появлялись новые улики и разгадка преступления была близка, они прихватывали и выходные. Никто их не заставлял. Они шли сами.

Тони весь отдавался работе, потому что был самолюбив. Он не собирался навечно оставаться в лейтенантах. Он хотел выслужиться, по крайней мере, до капитана, а если удастся, то и выше, может быть, до кресла шефа, жалованье и даже пенсия которого черт знает во сколько раз больше жалованья лейтенанта. Он вырос в итальянской семье, где скупость была вторым вероисповеданием, после римского католицизма. Его отец, Карло, эмигрировал из Италии и работал портным. Он трудился не покладая рук, чтобы дети были одеты и накормлены. Несколько раз он был на грани разорения, дети болели, и расходы на лекарства и лечение съедали почти все, что ему удавалось заработать. Тони еще ребенком, ничего не зная о деньгах и семейном бюджете, о вечном страхе перед грозящей им бедностью, с которым жил отец, выслушал сотни советов своего родителя. Тот говорил, что следует трудиться, не тратить попусту денег, иметь в жизни цель. Отец мог бы работать в ЦРУ, в отделе промывки мозгов. Он передал, внушил сыну свои правила, да так, что Тони, имея к тридцати пяти годам работу, приличный счет в банке, не находил себе места, когда выпадало несколько свободных дней. Редкие отпуски превращались в настоящую пытку. Он перерабатывал каждую неделю, потому что был сыном Карло Клеменсы, а сын Клеменсы не мог поступать иначе.

Фрэнк Говард по другим причинам отдавал себя работе в участке. У него не было определенной цели, да и деньги, казалось, не привлекали его. Насколько видел Тони, Фрэнк по-настоящему жил только на работе. Единственное, что он знал в совершенстве, — это обязанности детектива, и только здесь он находил смысл жизни.

Сейчас, сидя в машине. Тони украдкой поглядывал на Фрэнка. Тот смотрел вперед на дорогу. Зеленоватый свет приборного щитка неясно освещал его лицо. Оно не отвечало классическим стандартам красоты, но было по-своему привлекательно. Густые брови. Глубоко посаженные голубые глаза. Крупноватый прямой нос. Хорошо очерченная линия рта, часто искажаемая кривой улыбкой. Печать непреклонной преданности делу довершала этот портрет. Не трудно было описать и личную жизнь Фрэнка: он приходил домой, сразу же ложился спать и просыпался в восемь, чтобы идти на службу.

Кроме этого, Фрэнк и Тони носили костюмы и галстуки. Другие полицейские являлись на службу в чем угодно: от джинсов до кожаных курток. Фрэнк и Тони считали себя профессионалами, выполняющими ответственную работу, такую же необходимую всем, как труд учителя или социального работника, и поэтому джинсы не соответствовали образу профессионала. Они не курили. Не пили на службе и не сваливали друг на друга письменные отчеты.

«Может быть, — размышлял Тони, — мне удастся смягчить характер Фрэнка. Может быть, я смогу заинтересовать его хотя бы кино, если не книгами или театром. Но Господи, только бы он не сидел как чурбан!»

До седьмого мая прошлого года Тони работал с хорошим парнем, Мишелем Саватино. Оба итальянцы, они легко нашли общий язык. Более того, у них были одинаковые методы работы, и сходные увлечения в свободное время. Мишель читал книги, любил кино и прекрасно готовил. Целыми днями они болтали о чем угодно и никогда не скучали.

В феврале прошлого года Мишель с женой, Паулой, отправился на выходные в Лас-Вегас. Они посмотрели два шоу, два раза поужинали в «Баттиста Хоул», лучшем ресторане города. Проиграли шестьдесят долларов на Блэкджеке. За час до отъезда, Паула опустила серебряную монету в игровой автомат — и выиграла двести двадцать тысяч.

Мишель никогда не рассчитывал сделать карьеру в полиции, но, как и Тони, он хотел обеспечить себе жизнь. Он поступил в академию и довольно быстро прошел служебную лестницу от патрульного до инспектора. Тем не менее, в марте он подал в отставку и ушел из полиции. Всю жизнь он мечтал о ресторане. Месяц назад на бульваре Санта-Моника открылся не большой, но уютный итальянский ресторанчик «Саватино».

Мечта стала реальностью.

«А моя мечта, какая она? Мог ведь и я отправиться в Лас-Вегас, выиграть двести тысяч, уйти из полиции и заняться искусством». Если Мишель всегда мечтал стать хозяином ресторанчика, то Клеменса видел себя художником. У него был талант. Он писал маслом, акварелью, рисовал карандашом. Он не обладал какой-то техникой письма, но природа одарила его уникальным творческим воображением. Если бы он родился в богатой семье, его бы отдали в художественную школу, с ним бы занимались преподаватели. Тони, возможно, выработал бы технику и стал известным мастером. В действительности же Тони самостоятельно читал книги по искусству и провел неимоверное количество времени, экспериментируя с красками, доходя до всего на личном опыте. Тони страдал от комплекса неполноценности. Хотя его картины выставлялись четыре раза и Тони дважды получал первый приз, он никогда не задумывался над тем, чтобы оставить службу и начать творческую жизнь. Мечта оставалась мечтой. Сын Карло Клеменсы не променяет еженедельный чек на неопределенность свободной профессии.

Тони завидовал Мишелю. Конечно, они оставались друзьями, но в их дружбу закралась зависть. В конце концов, Тони — всего лишь человек, и время от времени его мучила одна и та же мысль: «Почему это случилось не со мной?»

Нажав на тормоза так, что Тони бросило вперед, Фрэнк выругался: впереди резко остановился «корвет».

— Осел!

— Тише, Фрэнк.

— Хотел бы я сейчас быть постовым. Штрафануть бы его.

— А если в машине сидит наколотый или просто сумасшедший? Ты подойдешь к машине, покажешь удостоверение, а он тебе — пистолет. Нет уж. Я рад, что ушел из дорожной службы. У нас хоть знаешь, на что идешь, и готовишь себя к худшему, а на дороге столько неожиданных неприятностей.

Фрэнк ничего не ответил, уставился вперед и что-то промычал. Тони вздохнул. Он наблюдал улицу глазом художника, стремясь увидеть и запомнить самое необычное.

Узоры. У каждого ландшафта, у каждой улицы, у каждого дома, у каждой комнаты, у каждого человека, у каждой вещи свой узор. Запечатлев его, можно заглянуть глубже и увидеть то, что находится за ним. Найдя ключ к пониманию внешней стороны объекта, можно постигнуть его глубинное содержание и выразить его на картине.

Без специального анализа предмета изображения получается обычный рисунок, но произведение искусства — никогда. Пока они ехали к бару «Биг Квэйн», Тони наблюдал узоры ночного города. Сначала он увидел отчетливые низкие очертания выходящих к морю домов и неясные силуэты высоких перистых пальм — узоры безмятежности и бедности. В Вествуде господствует прямая линия: нагромождения многоэтажных офисов с прямоугольными пятнами яркого света, ослепительного на фоне темных панелей. Симметричные правильные формы символизируют современную мысль, силу корпорации и достаток. Но уже в районе Беверли-Хиллз, уединенном островке мегаполиса, полиция не имеет никаких полномочий. Здесь рисунок воплощается в лучших домах, парках, оранжереях, дорогих магазинах, роскошных автомобилях.

Они повернули на север, к Догени, поднялись по холму и оказались на бульваре Сансет. Совсем рядом — сердце Голливуда. Справа — «Скандия», лучший ресторан в городе. Дискотеки. Ночной клуб колдунов. Еще один, принадлежащий гипнотизеру. Клубы фанатов рок-н-ролла. Мигающий свет рекламных щитов с названиями фильмов и именами поп-звезд. Огни, огни, огни. Этот район вполне соответствует созданному прессой образу процветающего мегаполиса, но чуть дальше от центра броские цвета тускнеют. Даже Лос-Анджелес стареет. Чувствовалась неизлечимая, как рак, болезнь города. В здоровой плоти Лос-Анджелеса там и сям возникают очаги злокачественной опухоли: дешевые бары, стриптиз-клубы, дома с наглухо закрытыми окнами, подозрительные массажные кабинеты. Старение еще не обратилось в полный упадок, но с каждым днем смертельная болезнь захватывает все новые участки огромного тела.

«Биг Квэйн» был таким знаком разложения. Он находился сразу за поворотом, ослепительно освещенный красными и синими огнями. Изнутри бар напоминал «Рай», только здесь было больше хрома, зеркал и света. Публика сюда заглядывала побогаче, чем в «Рай». Но Тони замечал тот же рисунок, что и в Санта-Монике, рисунок, символизирующий желание и одиночество. Плотоядный узор.

От посетительницы, высокой брюнетки с фиолетовыми глазами, они узнали, что Бобби бывает в «Янусе», дискотеке Вествуда. Она видела его там накануне.

На улице, моргая от сине-красных режущих глаза сполохов, Фрэнк сказал:

— Уже поздно.

— Да.

— Поедем сейчас или завтра?

— Сейчас.

— Хорошо.

Они проехали район, охваченный раковой опухолью упадка, мимо рекламных огней, оставили позади Беверли-Хиллз, воплощение довольства и достатка, и направились мимо бесконечных рядов пальм, обступающих дорогу с обеих сторон.

Обычно Фрэнк, чувствуя, что Тони хочет заговорить с ним, включал спецсвязь и слушал информацию. На этот час в Вествуде, куда они ехали, ничего особенного не случилось. Семейный скандал. Потасовка на углу бульвара Вествуд и Вилшайэр. На одной тихой улице замечен мужчина в припаркованной машине — нужно проверить.

Вествуд был самым спокойным районом в городе. На восточной окраине, в мексиканском районе, действовали несколько бандитских группировок, но из-за них сложилось дурное представление обо всех, в целом законопослушных, мексиканцах. Ночная смена уходит в три часа ночи, новая заступает в шесть. За три часа обязательно что-нибудь случается в этом районе: то панки подерутся, то произойдет перестрелка, и в результате — один-два трупа. В северо-западном районе парни постоянно напиваются до чертиков, курят наркотики, колятся, потом садятся в машины и врезаются друг в друга.

Вдруг по рации передали сообщение. Из отрывистых фраз стало ясно, что это попытка изнасилования с вооруженным нападением. Не ясно, покинул ли насильник дом или нет. И кто стрелял? Жертва или преступник? Также неизвестно, если ли пострадавшие.

— Надо ехать наобум, — сказал Тони.

— Этот дом в двух кварталах.

— Мы там будем через минуту.

— Раньше патрульной машины.

— Сообщить?

— Да.

Тони взял в руки микрофон. Фрэнк свернул влево. Потом еще поворот, Фрэнк надавил педаль газа, и машина понеслась по узкой улице.

У Тони заколотилось сердце и похолодело в животе от предчувствия опасности.

Он вспомнил Паркера Хитчисона, молчаливого и угрюмого напарника, с которым пришлось работать, когда Тони служил патрульным офицером. Каждый раз, когда они ехали по вызову (будь то убийство или просто кот залез на дерево), Паркер мрачно говорил: «Теперь мы помрем». От таких слов становилось не по себе. Опять и опять, поднимаясь по тревоге, с искренним и невозмутимым пессимизмом Хитчисон повторял: «Теперь мы помрем». Тони тогда чуть с ума не сошел. Тони до сих пор в минуту опасности вспоминал замогильный голос Паркера и три зловещих слова: «Теперь мы помрем».

Фрэнк завернул за угол, едва не зацепив черный «БМВ». Взвизгнули тормоза, и Фрэнк сказал:

— Это где-то здесь.

Тони, прищурившись, разглядел полуосвещенные ряды домов. Это был дом в неоиспанском стиле, отстоявший от дороги на некотором расстоянии. Перед домом находился большой газон. Красная черепичная крыша. Стены кремового цвета. Два ажурных фонаря по обе стороны от двери.

Фрэнк затормозил. Они вышли из машины. Тони полез под пиджак и вынул револьвер из наплечной кобуры.

* * *

Хилари, наплакавшись в кабинете, решила, что следует подняться наверх и привести себя в порядок, прежде чем она позвонит в полицию. Волосы были растрепаны, платье разорвано, нижнее белье свисало лоскутьями. Хилари не знала, через сколько минут после звонка прибудет полиция. После выхода на киноэкраны двух нашумевших фильмов Хилари приобрела известность в обществе и теперь предпочла бы избежать огласки в газетах, оказаться жертвой насилия — это унизительно. Конечно, ей будут сочувствовать, но сама она попадет в дурацкое положение. Она смогла защититься от Фрая, но любители сенсаций не обратят на это внимания. Выставленная на свет софитов, запечатленная на серых фото газет, она будет выглядеть слабой. Безжалостная общественность заинтересуется, как Фрай проник в дом? Они подумают, что он изнасиловал ее, а весь рассказ Хилари всего лишь выдумала. Кто-нибудь скажет, что она впустила его в дом и с удовольствием легла сама в постель. К сочувствию неизбежно примешается любопытство. Единственное, что она сможет сделать, — это привести себя в порядок до прихода журналистов. Нельзя, чтобы ее увидели жалкой и растрепанной после ухода Бруно Фрая.

Умываясь, причесываясь и переодеваясь в шелковый халат, Хилари не знала, что аккуратный вид жертвы вызовет подозрения у полиции. Она не подумала, что тем самым ставит себя под огонь оскорбительных насмешек.

Ее не оставляли кошмары пережитого. Ей казалось, что Фрай со страшной улыбкой, выставив нож, идет на нее. Видение таяло, и призрак принимал черты ее отца, Эрла Томас, он, пьяный и разъяренный, изрыгая проклятия, шел и размахивал длинными руками. Хилари встряхнула головой, набрала побольше воздуха — видение исчезло. Ее трясло. Ей показалось, что из соседней комнаты доносятся странные звуки. Внутренний голос говорил ей, что это воспаленное воображение, но еще сильнее пульсировала мысль: «А что если Фрай возвращается?» Набрав номер полиции, Хилари не была в состоянии спокойно и вразумительно рассказать о случившемся.

Повесив трубку, Хилари почувствовала себя лучше, зная о близкой помощи. Спустившись вниз, она громко сказала: «Успокойся. Ты спокойна. Все будет в порядке». Эти слова она научилась повторять долгими ночами в Чикаго. Силы постепенно возвращались к ней. Она стояла в фойе, глядя в зарешеченное окно, когда у входа затормозила машина. Из нее вышли двое. Хотя не было воя сирен и мигания красных огней, она тотчас поняла, что это полиция. Хилари отперла дверь и впустила их внутрь. На пороге появился голубоглазый коренастый блондин с револьвером в правой руке.

— Полиция. Ваше имя? — спросил он строго.

— Томас. Хилари Томас. Звонила я.

— Это ваш дом?

— Да. Мужчина...

Из темноты вынырнул второй, высокий и смуглый, полицейский и, не дав Хилари договорить, спросил:

— Он в доме?

— Что?

— Преступник здесь?

— Нет. Ушел.

— Куда? — спросил блондин.

— Через эту дверь.

— У него машина?

— Не знаю.

— Он был вооружен?

— Нет. То есть, да.

— Точнее.

— У него был нож.

— Не знаю. Я была наверху. Я...

— Когда он ушел?

— Минут пятнадцать — двадцать.

Полицейские обменялись взглядами, Хилари почувствовала недоброе.

— Почему вы раньше не позвонили? — спросил блондин.

В его голосе появились враждебные нотки.

— Сначала я была... как в тумане. В истерике. Мне нужно было прийти в себя.

— Двадцать минут?

— Может быть, прошло пятнадцать.

Они спрятали оружие.

— Опишите его, — сказал смуглый.

— Я могу сообщить больше, — сказала Хилари, отступая от двери и давая им войти в дом. — Я могу назвать имя.

— Имя?

— Его имя. Я знаю его, — сказала Хилари. — Преступника.

Детективы переглянулись. Хилари подумала: «Что же я такого сделала?»

* * *

Тони редко встречал таких красивых женщин, как Хилари. Наверняка в ее жилах текла и индейская кровь. Длинные черные волосы с блестящим отливом. Темные глаза с ослепительными белками. Чистая, с бронзовым загаром кожа. Если лицо и было длинновато, то этот недостаток компенсировался размером глаз — большие, безупречностью линии носа и полнотой губ.

У нее было чувственное и умное лицо, лицо женщины, способной к состраданию. Оно (лицо) выражало боль, боль печатью легла на глаза. Такая боль накапливается исподволь, на пути познания и потерь. Они сидели в библиотеке, Хилари на одном краю софы, Тони — на другом. Фрэнк ушел на кухню и сейчас говорил с участком.

Наверху двое полицейских, Уитлон и Фармер, вытаскивали из стен пули.

— Что он сейчас делает? — спросила Хилари.

— Кто?

— Лейтенант Говард.

— Он звонит в участок, чтобы связались с офисом шерифа в Напа Каунти, где живет Фрай.

— Зачем?

— Может быть, шерифу удастся узнать, как Фрай попал в Лос-Анджелес.

— Причем здесь это? — спросила она. — Главное — он здесь и его нужно поймать.

— Если Фрай приехал на машине, то шериф в Напа Каунти может выяснить номер машины. Зная машину и номер водительского удостоверения у нас прибавится шансов заарканить его здесь, пока он не уехал далеко.

Хилари, помолчав спросила:

— Почему лейтенант Говард пошел звонить на кухню? Разве нельзя было воспользоваться телефоном в библиотеке?

— Думаю, что он не хотел вас беспокоить лишний раз, — нехотя ответил Тони.

— Мне кажется, что он не хочет, чтобы я подслушивала.

— О нет. Он только...

— У меня странное чувство. Словно я не жертва, а подозреваемая.

— У вас просто нервное напряжение.

— Нет, не то. Я чувствую, что вы не верите мне... Особенно он.

— Фрэнк иногда кажется холоден, но он прекрасный детектив.

— Он думает, я лгу.

Тони был поражен ее проницательностью.

— Да, именно так. Я не понимаю, почему, — Хилари внимательно посмотрела на Тони. — Скажите мне, в чем дело.

Тони вздохнул. Какая догадливая женщина.

— Я писательница. Это моя обязанность — обращать пристальное внимание на то, что другие почти не замечают. Я всегда настойчива. Скажите мне, и я отвяжусь.

— Лейтенанту не понравилось, что вы знакомы с преступником.

— Правда?

— Это очень странно, — добавил Тони.

— Все равно, продолжайте.

— Да... — Тони кашлянул. — У нас считается, что если жертва, заявившая об изнасиловании или попытке изнасилования, знает насильника, то вполне возможно, что она сама могла соблазнить обвиняемого.

— О черт!

Она встала, подошла к столу, замерла на минуту, отвернувшись к стене. Его слова разозлили женщину. Когда Хилари повернулась, ее лицо пылало. Она сказала:

— Это ужасно! Возмутительно! Если женщина знает, кто ее изнасиловал, то говорят, что это она сама соблазнила его.

— Нет. Не всегда.

— Но в большинстве случаев именно так!

— Нет.

Она бросила свирепый взгляд на Тони.

— Довольно играть словами! Обо мне вы думаете именно так! Вы уверены, что я его соблазнила.

— Нет. Я просто объяснил общепринятую в полиции точку зрения, но я не говорил, что разделяю ее. Нет. Но лейтенант Говард с ней согласен. Вы меня спросили о Говарде. Вы хотели узнать, что он думает, и я сказал.

Хилари хмурилась.

— А вы... вы мне верите?

— Ничто не противоречит тому, чтобы верить.

— Но все случилось так, как я рассказала.

— Да.

Хилари уставилась на Тони.

— Но почему?

— Что «почему?»

— Почему вы верите, если он не верит?

— Я знаю две причины, когда женщина может умышленно соблазнить знакомого мужчину, а затем заявить об изнасиловании.

Хилари оперлась на стол, скрестила на груди руки и с любопытством посмотрела на Тони.

— Какие же это причины?

— Ситуация № 1: у него есть деньги, у нее нету. Она стремится поставить его в затруднительное положение в надежде получить солидную компенсацию путем шантажа.

— Но у меня есть деньги.

— Очевидно, не мало, — сказал он, восхищенно разглядывая красивую обстановку.

— А вторая причина?

— У них была любовь, но он покидает ее ради другой. Она чувствует себя оскорбленной и униженной. Она любит его и решает наказать: обвиняет в изнасиловании.

— Почему вы уверены, что это не мой случай? — спросила Хилари.

— Я видел оба ваши фильма и немного понял ваш образ мыслей. Вы очень умная женщина, мисс Томас. Я не думаю, что вы настолько глупы или злобны, чтобы отправить человека в тюрьму только за то, что он оскорбил ваши чувства.

Хилари пристально смотрела ему в глаза. Потом она, почувствовав, что Тони не настроен против нее, пересекла комнату и села на софу.

— Простите, я раздражительна.

— О нет. Меня тоже злит эта общепринятая точка зрения.

— Тогда, если дело попадет в суд, защитник Фрая попытается доказать судьям, что это я соблазнила сукина сына.

— Да.

— Они поверят ему?

— Скорее всего.

— Но он не собирался меня насиловать. Он пришел меня убить.

— Нужно это доказать.

— Обломки ножа наверху...

— Могут не иметь к нему никакого отношения. Отпечатков пальцев там нет. К тому же это обыкновенный кухонный нож.

— Но преступник сумасшедший! Суд обязательно заметил бы это. Черт, вы сами убедитесь, когда арестуете его.

— В конце концов, до сегодняшнего дня его знали как честного и порядочного человека. Когда вы гостили у него, разве не заметили, что он не совсем нормальный?

— Нет.

— Суд тоже не заметит.

Хилари закрыла глаза и наморщила нос.

— Значит, он выйдет чистым из этого дела.

— Мне не хочется говорить заранее, но скорее всего, что так оно и случится.

— А потом он придет опять.

— Возможно.

— Господи!

— Вы хотели знать правду.

Она открыла глаза.

— О да. Я благодарна вам.

Хилари вымученно улыбнулась.

— А другие причины?

— Простите?

— Вы сообщили одну причину, почему лейтенант Говард не верит мне. Это то, что я знаю преступника. А еще? Что еще заставляет его мне не верить.

В этот момент в комнату вошел Фрэнк.

— Шериф сейчас наводит справки, когда и на чем этот тип уехал. Мы составили словесный портрет по вашему описанию. А сейчас я хочу, чтобы вы все рассказали сначала и я смог записать с ваших слов. Они прошли в фойе, и Хилари начала подробный рассказ с неожиданного появления Фрая из гардероба. Тони и Фрэнк последовали за ней к перевернутой софе, наверх в спальню. Тони чувствовал дрожь в голосе Хилари, ему стало очень жаль ее. Хотелось привлечь женщину к себе, обнять и успокоить.

Едва она закончила рассказ, как прибыло несколько журналистов. Зазвонил телефон, и Фрэнк снял трубку в спальне: звонили из участка. Тони спустился вниз.

Хилари умела обращаться с газетчиками. Она не пустила их в дом. Хилари вышла на улицу, репортеры остановились на дорожке. Приехала группа с телевидения, здесь выделялся репортер-артист, на эту роль обычно выбирают мужчин с точеными чертами лица, острым взглядом и низким голосом. Ум и специальное образование не играют большой роли, главное — произвести впечатление на телезрителя.

Действительно, избыток ума или чрезмерная образованность могут повредить делу. Если тебя волнует карьера, то следи за тем, чтобы программа была строго рассчитана: части четко разделены на трех-, четырех-, пятиминутки, и упаси Бог забираться глубоко.

Хилари умело отвечала на вопросы, мягко отводя слишком нескромные из них.

Тони поразило то, как Хилари смогла не пустить журналистов в дом и скрыть от них многое, оставаясь вежливой и предупредительной. А это не очень легко сделать. Есть много замечательных журналистов, которые докопаются до правды и все прекрасно опишут, не оскорбив прав и достоинства личности, но среди журналистов немало таких бестий, которые с беспрецедентной наглостью извращают факты. Если вы обвините его во лжи, он выставит вас на посмешище, а сам окажется борцом против зла за просвещение. Конечно, Хилари знала о реальной опасности и поэтому вела себя сдержанно.

Она поразила журналистов, очаровала их и даже несколько раз улыбнулась в камеру. Разумеется, она ни словом не обмолвилась о Бруно Фрае.

Тони уже знал Хилари как талантливую и умную женщину. Теперь он добавил к этому ее проницательность.

Беседа с журналистами подходила к концу, когда в дверном проеме появился Фрэнк Говард. Фрэнк послушал, как Хилари отвечала на вопросы, потом ухмыльнулся:

— Я должен переговорить с нею.

— Что сказали в участке? — спросил Тони.

— Именно об этом я хочу с ней поговорить.

— Они сейчас уедут, — сказал Тони.

— Выделывается. Смотри, с каким удовольствием она это делает.

— Нет. Просто умеет обращаться с журналистами.

— Киношники, — презрительно протянул Фрэнк. — Они жить не могут без общего внимания и рекламы.

Репортеры стояли всего в нескольких шагах, и Тони опасался, как бы они не услышали Фрэнка.

— Не так громко, — сказал он.

— Мне наплевать на них. Я бы дал им интервью о рекламных сучках, устраивающих такие штуки, чтобы попасть на первую страницу газет.

— Ты думаешь, она все подстроила?

— Вот увидишь.

Тони стало не по себе. Хилари пробудила в нем рыцарские чувства, он хотел ее защитить, а у Фрэнка, наверное, информация против Хилари.

— Я должен с ней поговорить, — сердился Фрэнк. — Нечего здесь мерзнуть, пока она лижется с прессой.

Тони положил ему руку на плечо и сказал:

— Подожди, я приведу ее.

Он подошел к репортерам и сказал:

— Простите, леди и джентльмены, но мне кажется, что мисс Томас рассказала вам больше, чем нам. Вы выжали ее, как губку. Наш рабочий день давно закончился, и мы очень устали. Просто с ног сбились хватать невиновных и получать взятки. Мы будем очень благодарны, если вы позволите нам закончить с мисс Томас.

Журналисты оценили шутку и весело посмеялись. Ему задали несколько вопросов. Тони повторил то, что сказала Хилари, не добавив ничего нового. Затем он проводил женщину в дом и запер дверь.

Фрэнк ждал в фойе. Он все еще кипел от злости, разве дым пока еще не валил из ушей.

— Мисс Томас, у меня к вам несколько вопросов.

— Хорошо.

— Это займет немного времени.

Фрэнк Говард пошел впереди.

Хилари спросила у Тони:

— Что происходит?

— Не знаю, — пожал он плечами.

Фрэнк остановился в гостиной и оглянулся.

— Мисс Томас.

Они проследовали в кабинет.

* * *

Хилари опустилась на вельветовую тахту, закинула ногу за ногу и оправила халат. Она нервничала. Почему лейтенант Говард так настроен против нее? Холодная злоба горела в его глазах: два стальных лучика пронизывали ее насквозь. Хилари вспомнила глаза Бруно Фрая и невольно вздрогнула. Она почувствовала себя подсудимой на инквизиторском процессе. Она бы не удивилась, если бы Говард, ткнув в ее сторону пальцем, обвинил ее в колдовстве.

Лейтенант Клеменса сидел в кресле. Свет от торшера с желтым абажуром оттенял его нос, глубоко посаженные глаза, делая лицо еще более привлекательным. Хилари хотела бы, чтобы вопросы задавал он, но, по-видимому, лейтенант Клеменса сейчас был простым наблюдателем. Лейтенант Говард стоял перед ней и смотрел на нее сверху вниз с нескрываемым презрением. Он ждал, что она не выдержит осуждающего взгляда и, сгорая от стыда, отвернется. Чтобы не подвести лейтенанта, Хилари так и сделала.

— Мисс Томас, меня беспокоят некоторые детали из вашего рассказа.

— Понимаю, — ответила она. — Потому что я знаю преступника? Вы думаете, что я его соблазнила. Разве не так думают в полиции?

Он моргнул от удивления, но тут же нашелся.

— Да. Это во-первых. И еще, мы не смогли узнать, как он попал в дом. Полицейские Уитлон и Фармер трижды осматривали дом и не нашли следов проникновения. Стекла целы. Исправны все замки.

— Вы думаете, я впустила его.

— Что мне еще предположить?

— Когда я была в Напа Каунти, я потеряла ключи. От дома, от машины.

— Вы там были на машине?

— Нет. Я летала самолетом. Но все ключи я ношу в одной связке. Даже ключ от машины, взятой напрокат. Он висел на тоненькой цепочке, и, чтобы не потерять, я прицепила его к общей связке. Тогда я их не нашла. Приехав домой, я вызвала слесаря, чтобы попасть внутрь. Он изготовил новые ключи.

— Замки вы не меняли?

— Мне это показалось ненужной тратой денег. На ключах не было никаких пометок. Нашедший не смог бы ими воспользоваться.

— А вам не приходило в голову, что их могли украсть? — спросил Говард.

— Нет.

— А теперь вы думаете, что это сделал Бруно Фрай, чтобы изнасиловать и убить вас?

— Да.

— Он что-то имеет против вас?

— Не знаю.

— Может, был какой-нибудь повод для преследований?

— Не знаю.

— Он проехал огромное расстояние.

— Да.

— Сотни миль.

— Он сумасшедший. Сумасшедшие делают что угодно.

Лейтенант сверкнул глазами.

— Вам не кажется странным, что сумасшедший умело скрывает болезнь дома. Какая воля требуется для этого!

— Да, мне кажется это странным, — сказала она. — Это сверхъестественно, но это правда. Когда Бруно Фрай мог украсть ключи? Рабочий показывал мне хозяйство. Нужно было пробираться между бродильных чанов, винных бочек. Тогда я, конечно, могла оставить сумочку в доме. Зачем она?

— В доме Фрая?

— Да.

Говард едва сдерживал себя от напиравшей изнутри энергии. Он стал мерить шагами кабинет: от окна к тахте, от тахты к книжным полкам, потом обратно к окну. Плечи расправлены, голова чуть закинута.

— Кто-нибудь там знает, что вы потеряли ключи?

— Думаю, что да. Конечно. Я же искала их с полчаса, спрашивала, не видел ли кто ключей.

— Но никто не видел?

— Нет.

— Где вы их оставили в последний раз?

— В сумочке. Я приехала на взятой напрокат машине, положила ключи в сумочку.

— Когда они исчезли вам не пришло в голову, что их кто-то украл?

— Нет. Кто мог взять ключи и не тронуть денег? В бумажнике было двести долларов.

— Почему вы не сразу вызвали полицию?

— Это не долго. Двадцать минут.

— В дом ворвался маньяк, едва не зарезал вас — ждать в такой ситуации двадцать минут — это чертовски долго. Другие всегда звонят сразу же. Они думают, что мы в состоянии приехать за несколько секунд, и приходят в бешенство, если мы появляемся через пару минут.

Хилари взглянула на Тони, на Говарда, выпрямилась.

— Я... Я... не выдержала. — Ей стыдно было говорить. Хилари всегда гордилась силой своего характера. — Я села за этот стол, начала набирать номер полиции и ... потом... я... зарыдала. Я не могла долго успокоиться.

— Двадцать минут?

— Нет. Конечно, нет.

— За какое время вы успокоились?

— Точно не знаю.

— Пятнадцать минут?

— Нет.

— Десять?

— Может быть, за пять.

— Почему же вы после этого не позвонили? Телефон был рядом.

— Я поднялась умыться и переодеться. Я уже говорила.

— Знаю. Прихорашивались для репортеров.

— Нет, — начала злиться Хилари. — Я не прихорашивалась. Я...

— Меня интересует другое. Вас чуть не убили, к тому же в это время Фрай мог вернуться и довершить свое дело. Тем не менее вы находите время переодеться и умыться. Удивительно.

— Прости, Фрэнк, — вмешался Тони, — мне не хочется мешать тебе. Но нельзя делать выводы, основываясь только на том, что мисс Томас позвонила с промедлением. Мы же знаем, что человек, попав в такую ситуацию, часто не отдает себе отчета в том, что делает.

Хилари заметила симптомы назревавшего между детективами конфликта.

— Ты хочешь, чтобы я продолжал задавать вопросы? — спросил Говард.

— Я только говорю, что уже поздно и мы устали, — ответил Клеменса.

— Ты согласен, что в этой истории много неясного?

— Я бы взглянул на это несколько иначе.

Говард скривился, потому кивнул.

— Ладно. Позволь мне продолжать. — Он повернулся к Хилари. — Еще раз опишите преступника.

— Зачем? Вы же знаете его имя.

— Будьте так любезны.

Хилари чувствовала, что Говард завлекает ее в ловушку, но не знала, где ее подстерегает подвох.

— Так. Фрай высокий, выше шести футов.

— Никаких имен.

— Что?

— Не называйте имен.

— Но мне оно известно, — спокойно сказала Хилари.

— Уж уважьте меня, — холодно отрезал он.

Хилари вздохнула. Она старалась не показать, что боится Говарда.

— Нападавший был крепкий, физически сильный мужчина.

— Цвет?

— Белый.

— Цвет лица?

— Белый.

— Шрамы?

— Нет.

— Татуировки?

— Вы шутите?

— Татуировки?

— Нет.

— Особые приметы?

— Нет.

— Какие-нибудь физические недостатки?

— Здоров сукин сын, — резко ответила Хилари.

— Цвет волос?

— Блондин.

— Коротко подстрижены?

— Средней длины.

— Глаза?

— Да.

— Что «да»?

— Глаза были.

— Мисс Томас!

— Хорошо, хорошо.

— Я серьезно.

— Голубые. Необычный сероватый оттенок.

— Возраст?

— Около сорока.

— Что-нибудь еще?

— Например?

— Вы отметили его голос?

— Да. Низкий. Грубый. Хриплый.

— Хорошо. — Лейтенант едва покачивался взад-вперед, довольный собой. — Мы получили хорошее описание насильника. А теперь опишите Бруно Фрая. Для меня.

— Я только что...

— Нет-нет. Мы думаем, вы не знаете того, кто на вас напал. Вы описали насильника, человека без имени. А теперь опишите Бруно Фрая.

Хилари повернулась к Тони.

— Это обязательно? — спросила она в отчаянии.

— Фрэнк, можно побыстрее? — спросил Клеменса.

— Это она тянет время. Я делаю свое дело, — сказал лейтенант Говард.

Хилари почувствовала, что, если бы не лейтенант Клеменса, Говард силой вытряс бы из нее информацию, не важно, правдивую или ложную.

— Мисс Томас, если вы будете отвечать конкретно на мои вопросы, мы закончим через несколько минут. Итак, опишите, пожалуйста, Бруно Фрая.

— Выше шести футов, крупный, атлетического сложения, блондин, серо-голубые глаза, около сорока лет, особых примет нет, низкий хриплый голос.

Фрэнк Говард недружелюбно улыбался.

— Ваши описания насильника и Бруно Фрая совпадают. Ни малейшей разницы. И, конечно, вы утверждаете, что преступник и Бруно Фрай — одно лицо.

Было что-то странное в его манере задавать вопросы. Несомненно, Говард на что-то намекал.

— Не передумали? — спросил Говард. — Не мог ли это оказаться человек, очень похожий на Бруно Фрая?

— Что я, дура? Это был он.

— Никакого несходства не заметили? Ничего?

— Нет.

— Что-нибудь в линии носа или подбородка?

— Нет.

— Вы уверены, что у преступника такие же волосы, щеки?

— Да.

— И вы в этом совершенно уверены?

— Да.

— Вы присягнете об этом на суде?

— Да, да, да! — повторяла Хилари.

— Боюсь, если вы будете так утверждать на суде, вас посадят в тюрьму. За лжесвидетельство.

— Что? Что вы хотите сказать?

Говард ухмыльнулся.

— Я хочу сказать, что вы лжете.

Хилари поразила резкость и наглость обвинения. Она не нашлась, что ответить.

— Вы лжете, мисс Томас.

Лейтенант Клеменса поднялся.

— Пока она беседовала с репортерами и позировала перед камерами, мне сообщили из участка о звонке шерифа из Напа Каунти. Шериф побывал у Бруно Фрая, и знаете, что выяснил? Мистер Бруно Фрай не ездил в Лос-Анджелес. Он все это время оставался дома.

— Невероятно! — воскликнула Хилари, вскочив с тахты.

— Подождите, мисс Томас. Фрай сказал шерифу, что собирался отправиться сегодня в Лос-Анджелес отдохнуть на неделю. Но его задержала работа, и теперь он занят делами.

— Шериф ошибся, — сказала Хилари. — Не может быть, чтобы он видел Бруно Фрая.

— Вы хотите сказать, что шериф лжет? — спросил лейтенант Говард.

— Он... он, должно быть, говорил с кем-то, кто выдает себя за Бруно Фрая, — безнадежно добавила она.

— Нет. Шериф разговаривал лично с Фраем.

— Он, действительно, видел его? — продолжала допытываться Хилари. — Или разговаривал по телефону?

— Не знаю, — ответил Говард, — Но вспомните, вы сказали, что у Фрая низкий хриплый голос. Вы думаете, его легко имитировать, даже по телефону?

— Если шериф знает Фрая плохо, то мог не заметить подвоха.

— У него небольшой участок. Такого человека, как Бруно Фрай, знают все. Шериф знаком с ним более двадцати лет.

Лейтенанту Энтони Клеменса было тяжело слушать. Хилари мучилась, она знала, что Тони ей поверил, а теперь в его глазах появился знак вопроса.

Хилари подошла к зарешеченному окну и выглянула в сад, немного успокоившись, она повернулась к ним. Она заговорила, обращаясь к Говарду, делая ударения на каждом слове:

— Бруно... Фрай... был... здесь. А перевернутая тахта? Обломки фарфора — я разбила о него статуэтку. Пули? Брошенные обломки ножа? Порванное платье?

— Все можно инсценировать, — ответил Говард. — Вы могли подстроить все сами.

— Но это чудовищно!

Клеменса сказал:

— Мисс Томас, может, это был, действительно, кто-нибудь, похожий на Бруно Фрая?

— Это был Фрай. Фрай, и никто другой, — непреклонно повторяла она. — Я ничего не придумала. Я не переворачивала диван и не рвала на себе одежды. Упаси меня Бог, что я ненормальная, что ли? К чему мне устраивать цирк?

— Я, кажется, знаю, — добавил Говард. — Вы давно знакомы с Бруно Фраем?

— Я же сказала. Впервые я увидела его три недели назад.

— Вы уже много наговорили, что оказалось неправдой. Поэтому я полагаю, что вы знакомы с ним давно, между вами была связь.

— Нет!

— И он бросил вас. Не знаю что, там случилось. Поэтому вы ездили на его виноградники не за материалом для нового фильма.

— Неправда!

— Но он вас прогнал. Вы узнали, что он отправляется отдыхать в Лос-Анджелес. Вы решили поехать с ним. Зная, что свидетелей не будет в этот вечер, вы задумали обвинить его в изнасиловании.

— Черт побери, как отвратительно!

— Результат получился обратный, — сказал Говард, — у Фрая изменились планы. Он даже не поехал в Лос-Анджелес. Теперь вы уличены во лжи. Смотрите, мисс Томас, вы сами загнали себя в угол. Вот факты. Вы говорите, сейчас здесь был Фрай. А шериф сообщил, что всего полчаса назад беседовал с Фраем в его доме. До Санта-Хелены пятьсот миль. Он просто не смог бы переместится так быстро из одного места в другое. Он также не мог раздвоиться, ибо, как известно, это противоречит законам природы.

Лейтенант Клеменса обратился к Говарду:

— Фрэнк, можно мне поговорить с мисс Томас?

— О чем говорить? Все и так ясно. — Говард ткнул пальцем в сторону Хилари. — Вам еще чертовски повезло, мисс Томас. Если бы Фрай заявил в суд, вас бы обвинили в лжесвидетельстве. Вам повезло, что мы не имеем прав наказать за ложный вызов. И еще: если Бруно Фрай захочет возбудить дело, я с удовольствием дам показания. Он отвернулся и направился к двери.

Лейтенант Клеменса не двигался. Он чувствовал, что Хилари хочет ему что-то сказать.

— Минутку!

Говард остановился и оглянулся.

— Да.

— Что вы сейчас намерены делать?

— Вычеркну вызов и поеду домой.

— Но вы не оставите меня? Что если он вернется?

— О Боже. Давайте прекратим это.

Хилари шагнула к нему.

— Я не шучу. Оставьте хоть одного полисмена. Всего на один час, пока слесарь заменит дверные замки.

Говард покачал головой.

— Нет. Будь я проклят, если еще задержу здесь людей, обеспечивая не нужную вам охрану. Все.

Он вышел из комнаты. Хилари вернулась и села в кресло. Она устала.

Клеменса сказал:

— Я скажу Уитлону и Фармеру подождать, пока не заменят замки.

Хилари взглянула на него.

— Благодарю вас.

— Простите, это все, чем я могу помочь.

— Я ничего не придумала.

— Я верю вам.

— Фрай был здесь.

— Я не сомневаюсь в том, что здесь кто-то был, но...

— Не кто-то, а Фрай.

Клеменса с любопытством посматривал на нее. Тони был привлекателен: очарование лицу придавала неясность линий и добрый взгляд темных глаз. Хилари почувствовала к нему расположение.

— Я понимаю. Пережить такое. — У вас был шок. В возбужденном состоянии человек воспринимает многое... в искаженном свете. Может быть, через некоторое время вы вспомните... какие-нибудь детали. Я заеду завтра.

— Нет, не вспомню. Спасибо вам за доброе участие.

Казалось, Тони не хотел уходить.

Оставшись одна, Хилари неподвижно сидела в кресле. Тело, словно налитое свинцом, не слушалось. Не было сил подняться и идти наверх.

Наконец сняла трубку телефона. Сначала она решила позвонить на винзавод в Напа Каунти, но тут же вспомнила, что у нее нет дома телефона Фрая, а только номер конторы. Даже если удастся получить его через справочное бюро, что маловероятно, что тогда? Либо никто не ответит, либо трубку поднимет Фрай. Как ей тогда быть? Значит, прав Говард, который говорит, что она приняла за Фрая кого-то другого. Никто не скажет, где грань между безумием и нормой, как сходят с ума. Происходит ли это мгновенно или страшная болезнь постепенно разрушает разум? В семье Томас были сумасшедшие. Она боялась умереть, как отец. Тот, с расширенными от ужаса глазами, невменяемый, размахивал револьвером, отгоняя невидимых бесов.

— Я видела его, — громко сказала Хилари, — Бруно Фрая. В доме. Здесь. Вечером. Это не галлюцинация. Я видела его, черт возьми.

Она открыла телефонный справочник и нашла номер круглосуточной слесарской службы.

* * *

Оставив дом Томас, Бруно Фрай сел в дымчато-серый фургон и направился в сторону тихой гавани Марина Дель Рей. В этом районе находятся прекрасные виллы, дорогие магазины, рестораны с видом на море и в искусственных каналах покачиваются на воде катера.

Вдоль берега стелился туман, словно пламя охватило океан. Фрай поставил машину на стоянке и тихо сидел за рулем. Полиция прекратит поиски, как только им станет известно, что он никуда не выезжал из Напа Каунти. Они не смогут разыскать его даже здесь, в Лос-Анджелесе, потому что не знают марки машины. Хилари Томас, конечно, не видела фургона, Фрай оставил его в трех кварталах от ее дома.

Хилари Томас. Конечно, нет. Ее настоящее имя Кэтрин.

— Вонючая сука, — сказал он громко.

Пять лет он убивал ее более двадцати раз, но она воскресала. Воскресала в другом теле, с другим лицом, другой личностью, но Фрай каждый раз узнавал ее в новом обличье. Он убивал ее снова, но она воскресала. Он смертельно боялся ее возвращений из могилы. И боялся показать свой страх, ибо тогда он знал, Кэтрин уничтожит его.

Все-таки ее можно убить. Сколько раз он убивал ее и сколько тел Кэтрин спрятано в земле! Он убьет ее и на этот раз. Может быть, на этот раз она не восстанет из мертвых.

Он вернется в Вествуд и убьет ее, как только предоставится удобный случай. Он постарается с помощью заклинаний и обрядов лишить Кэтрин сверхъестественной силы. Он читал о живых мертвецах. Не было описано ничего подобного, хотя он думал, что знает, как уничтожить Кэтрин. Вырезать живое сердце, пронзить его деревянным колом. Отрезать голову, набить ее чесноком. Это подействует. Господи, должно подействовать!

Он вышел из фургона и направился к телефону. В это время Хилари звонила в полицию. Фрай набрал свой номер в Напа Каунти и сообщил о неудавшейся попытке убить Хилари. Человек на противоположном конце провода выслушал его и сказал:

— Я столкуюсь с полицией.

Через минуту Фрай повесил трубку. Выйдя из будки, он подозрительно вглядывался в туман. Вряд ли Кэтрин следит за ним, но стало не по себе от зловещей темноты безлюдного места. Не следовало так бояться женщины. Но, господи, он ничего не может поделать с собой: ему страшно. Он боится той, которая теперь носит имя Хилари Томас.

Он вернулся в фургон и сидел там, пока не почувствовал, что голоден. В животе бурчало. Он не ел с утра. Фрай хорошо знал район Марина Дель Рей, здесь не найти подходящего ресторана. Он поехал по бульвару Калвер на Виста Дель Марина. Плотный туман опутал дорогу, свет фар беспомощно шарил в клубах непроницаемого тумана. Казалось, что машина двигалась по мрачному дну моря сквозь толщу фосфоресцирующей воды. Наконец он наткнулся на ресторан в районе Эль Сегундо. Сквозь туман пробивался красно-желтый свет рекламы: «Гарридо». Это был мексиканский ресторан. Фрай съехал с дороги и поставил машину между двух спортивных автомобилей, оборудованных гидравлическими подъемниками. Подходя к дверям, он уже чувствовал пряный запах блюд. Изнутри «Гарридо» более походил на бар, чем на ресторан. В теплом воздухе зала стояли ароматные запахи национальной кухни. Слева вдоль стены находилась деревянная стойка, вся покрытая пятнами. На высоких стульях, опершись на панель, сидели и быстро о чем-то говорили около десятка смуглых мужчин. Середину зала занимали двенадцать покрытых красными скатертями столов, поставленных в ряд, параллельно стойке. Все места были заняты хохочущими мексиканцами. Справа располагались столики, отделенные перегородками. Там Фрай и сел.

К нему уже спешила официантка: полная, как колобок, коротышка с круглым миловидным лицом. Он сделал заказ: двойную порцию «чиливерде» и две бутылки холодного пива «Дос-Эквис».

Фрай только сейчас снял кожаные перчатки и встряхнул кистями. Мексиканцы с любопытством посматривали на него, но Фрай не обращал ни на кого внимания.

Принесли пиво. Фрай приложился к горлышку, закрыл глаза и закинул голову. Жадными глотками бутылка была опустошена через полминуты. За ней последовала вторая, уже не с такой скоростью, но к появлению еды и она спокойно стояла на столе. Фрай заказал еще пару пива.

Бруно Фрай ел жадно, не отрываясь от тарелки, чувствуя на себе любопытные взгляды посетителей, жмурясь от удовольствия, — от приятного чувства в наполняемом желудке, он накалывал большие куски и торопливо отправлял их в рот, глотал. Вздрагивало горло, вверх-вниз двигались скулы. Слева стояла тарелка теплых маисовых лепешек, Фрай отщипывал кусочки и заедал ими острый соус.

Вдруг у его столика остановилась официантка и спросила, нравится ли ему блюдо. Он от рассеянности поднял глаза и заказал еще сыру, рису, бобов и пару пива. От удивления у официантки расширились глаза.

Фрай пил «чиливерде», когда она принесла второй заказ. Фрай окунал куски мяса в горячий соус, целиком пихал их в рот и, чавкая, блаженно глотал. На его бычьей шее крупно пульсировала синеватая жила. На лбу вздулись вены, лицо покрылось крупными каплями пота, они подрагивали на кончиках волос и, срываясь, падали на красную скатерть. Наконец, проглотив последний кусок и хлебнув пива, Фрай отодвинул тарелки и откинулся на спинку стула.

Отдохнув, он допил пиво и огляделся. Только сейчас он обратил пристальное внимание на посетителей. Стол у выхода. Две парочки. Хорошенькие девушки. Красивые парни. Все очень молоды. Лет по двадцати. Ребята старались вовсю: говорили, смеялись, очаровывали маленьких курочек.

Фрай решил немного позабавиться. Прикинул, что сделает, и ухмыльнулся в предвкушении того, что произойдет. Он расплатился крупной купюрой.

— Сдачи не надо.

— Вы очень щедры, — улыбнулась, подходя к кассе, официантка.

Фрай натянул перчатки. Он взял недопитую бутылку пива. Направляясь к выходу, Фрай зацепил ногой стул, на котором сидел один из молодых людей, качнулся в их сторону, как пьяный. Фрай не хотел, чтобы другие посетители заметили скандал. Он легко справится с двумя, но не с целой армией, он не собирается драться. Фрай пьяно уставился на парней и прорычал, оскалившись:

— Убери чертов стул с прохода, придурок!

Незнакомец улыбался, ожидая, что пьяница пустится в бестолковые извинения. Оскорбленный, он помрачнел и сузил глаза. Фрай бросил другому:

— Чего ты не возьмешь блондинку? Что ты хочешь от этих двух грязных сук?

Фрай быстро направился к выходу, боясь, что драка начнется в зале. Хихикнув, он шагнул в туманную ночь и двинулся к стоянке вокруг ресторана.

Он уже находился в нескольких шагах от фургона, когда сзади раздался голос:

— Эй! Минутку!

Фрай качнулся, точно пьяный, и повернулся.

— Что-а? — заплетающимся языком промычал Фрай.

Они остановились, эти двое. Коренастый крикнул:

— Какого ты?

— Нарываетесь, козлы? — прохрипел Фрай.

— Свинья! — сказал коренастый.

— Вонючая свинья! — добавил второй, с сильным мексиканским акцентом.

Коренастый, которого звали Мигуэль, двинулся на Фрая. Тот стоял и спокойно ждал. Мигуэль дважды, изо всех сил, ударил Бруно в твердый, как камень, живот. Не покачнувшись от хлестких ударов, Фрай размахнулся и разбил бутылку о голову нападающего. Брызнули и звонко посыпались на асфальт осколки. Мигуэль упал на колени и страшно закричал:

— Пабло, — позвал он на помощь.

Приподняв упавшего за голову обеими руками, Фрай ударил его коленом снизу в лицо. Клацнули зубы. Фрай отпустил его, тело грузно шлепнулось на асфальт, из ноздрей мексиканца струилась кровь.

Из тумана вынырнул Пабло с ножом в руке. Длинное узкое лезвие, возможно, заточенный обломок косы, опасный, как бритва. Пабло не набросился слепо, как Мигуэль: но осторожно скользил по тротуару, заходя справа, высматривая место, удобное для нападения. В его движениях было что-то змеиное. Мелькнул нож, не отскочи Фрай назад, его кишки оказались бы на земле. Бормоча себе что-то под нос, Пабло наступал, делая длинные выпады вправо и влево. Фрай, отступая, зорко наблюдал за движениями мексиканца и уже у самой машины он знал, как расправится с ним. Пабло неумело обращался с ножом. Он далеко выставлял нож, а затем возвращал назад. Две-три секунды нож двигался в противоположную от Фрая сторону. В это время Пабло был уязвим. Когда мексиканцу показалось, что жертве деваться некуда, Фрай набросился на него. Он схватил Пабло за запястье, сжимая и выворачивая руку. Тот закричал от боли. Нож выскользнул из разжавшихся пальцев. Схватив Пабло за шиворот, он ударил его головой о фургон. Нащупав второй рукой пояс, Фрай приподнял парня и швырнул его на стенку фургона. Еще и еще раз. Тело, мешок с костями, грохнулось рядом.

Мигуэль приподнялся на руках. Он сплюнул: на черном асфальте растекалась лужица крови и белели выбитые зубы.

Фрай подошел к нему.

— Хочешь встать, приятель?

Засмеявшись, он наступил ему на пальцы и носком ботинка толкнул его в голову.

Мигуэль пронзительно закричал и повалился набок. Фрай ударил его в живот. Мигуэль закрыл глаза, в надежде, что Фрай уйдет. Все тело Бруно было словно наэлектризовано: токи огромного напряжения вспыхивали и искрились внутри. Это было дикое возбуждение, как будто Господь Бог наполнил его прекрасной, световой и святой энергией.

Мигуэль открыл опухшие глаза.

— Вся драка из тебя вышла? — спросил Фрай.

— Пожалуйста, — прошепелявил Мигуэль.

Фрай надавил ему на горло.

— Пожалуйста.

Улыбаясь от ощущения силы, Фрай ударил лежавшего в ребра.

Мигуэль задохнулся от боли. Фрай бил и бил, пока что-то не хрустнуло под ногой. Вдруг Мигуэль заплакал. Фрай вернулся к фургону.

Пабло лежал без сознания. Фрай принялся наносить удары в живот, лицо, спину мексиканца. Потом оттащил его и швырнул на Мигуэля. Он не хотел их убивать, потому что его видели в ресторане. Власти не будут искать того, кто оборонялся, но полиция перевернет город в поисках убийцы.

Фрай остановил машину на автозаправочной станции. Пока заправляли бак и подливали масла, он ушел к комнату для путешествующих. Он взял бритвенный прибор и начал приводить себя в порядок.

В дороге он спал в фургоне. Это было удобно: быстро и незаметно для других. К числу недостатков относилось отсутствие горячей воды. Он не мог ночевать в кемпинге, это означало запись имени и адреса в книге. Слишком рискованно. Если его будет искать полиция, то служащие мотелей, пожалуй, припомнят высокого сильного мужчину с голубыми глазами.

Он снял перчатки и желтый свитер, вымылся до пояса, обработал себя дезодорантом и оделся. Он был чистоплотен. Не помывшись вовремя, он чувствовал себя подавленно и неуютно, даже начинал чего-то страшиться. Словно туманные воспоминания о чем-то ужасном и давно позабытом оживали и, оставаясь неясными, терзали рассудок. Несколько ночей в пути, когда не было возможности помыться, он мучился, постоянно просыпаясь от жутких кошмарных снов. Он никогда не мог вспомнить, что же так пугает его почти каждую ночь многие годы подряд. Фрай мылся тщательно, точно хотел смыть невидимую пленку снов с тела. Побрившись электробритвой и втерев в щеки и подбородок лосьон, он почистил зубы. Утром он остановится на другой заправке, умоется и сменит белье.

Он расплатился и поехал к Марина Дель Рей в по-прежнему плотном тумане. Он вернулся на то же место, вышел из фургона и направился к телефонной будке, из которой звонил в Напа Каунти.

— Алло!

— Это я, — сказал Фрай.

— Отбой.

— Полиция звонила?

— Да.

Через минуту Фрай вернулся в машину. Он растянулся на матрасе и включил фонарик. Фрай боялся кромешной тьмы. Он мог спать только при свете: ему было достаточно маленькой полоски света, чтобы чувствовать себя спокойно. Ему представлялось, как в темноте какие-то существа ползут по нему, падают на лицо и забираются под одежду. Во мраке ему чудились зловещие шорохи. Просыпаясь по ночам, он слышал их отчетливо, холодящие кровь шорохи, от которых леденел живот и цепенело сердце.

Если бы ему удалось услышать в таинственных шорохах членораздельные звуки, он, быть может, вспомнил бы страшный сон. Он, наверное, смог бы тогда освободиться от наваждений.

По ночам ему мерещился таинственный шепот, заключавший страшную загадку его жизни, и была лишь одна паническая мысль: только бы шепот стих и оставил его в покое.

Спать ему не давало воспоминание о случившемся накануне. Он шел убивать и потерпел неудачу. Он чувствовал себя опустошенно.

Он пытался едой удовлетворить неудовлетворенное желание. Когда и это не получилось, он избил двух мексиканцев. Так плотный обед и физическая разрядка помогали часто погасить пылающую страсть и отвратить похотливые мысли. Ему был нужен жесткий животный секс, которого нельзя добиться от женщины. Он хотел убивать и поэтому брал тяжести и качался, до изнеможения, подавляя в себе ярость.

Психиатры называют это сублимацией. Теперь и физические истязания почти не помогали.

Женщина. Ее гладкость. Округлость бедер и плеч.

Хилари Томас. Нет. Отвратительно.

Кэтрин. Кэтрин — сука. В другом теле.

Он представил ее в постели обнаженной, с раскинутыми ногами, извивающейся, корчащейся. Одной рукой он ласкает ее грудь, бедра, мягкий живот, а в другой заносит нож, вонзает серебристое лезвие в трепещущий живот, темная кровь вырывается фонтаном из раны. Невыразимый ужас выражают ее глаза. Он раздирает грудь и вырывает дымящееся живое сердце. Липкая кровь стекает с пальцев. Он почувствовал напряжение в яичках, и упругую твердость фаллоса. Он вонзит оба ножа в ее прекрасное тело: выбрасывая свой страх и слабость и забирая у нее силу и жизнь.

Он открыл глаза. Кэтрин. Сука.

Тридцать пять лет он жил в вечном страхе перед ней. Пять лет назад она умерла от сердечной недостаточности и он впервые за свою жизнь вздохнул свободно. Но каждый раз Кэтрин воскресала из мертвых в новом обличье, чтобы мучить его.

Теперь он сильнее и убьет ее. Фрай потянулся к свертку с одеждой и вытащил нож.

Ему сегодня не заснуть. Убить ее. Сейчас. Она не ждет его. Он взглянул на циферблат часов. Полночь. Он решил выехать в два.

Глава 3

Пришел слесарь, поменял дверные замки и ушел. Уехали Фармер и Уитлон. Хилари осталась одна.

Она не могла лечь в кровать. Ее преследовали живые воспоминания о пережитом: вот Фрай ломает дверь, с демоническим хохотом валит Хилари на кровать и заносит нож... Призрак вдруг, как и прежде, принял черты умершего отца, Эрла Томас. Но не только это до смерти пугало Хилари. Выломанная дверь валялась на полу: плотник придет только утром. Вместо прежней двери Хилари решила установить тяжелую, с надежным замком.

Рано или поздно Фрай вернется. На этот счет у нее не осталось никаких сомнений.

Она, конечно, могла переночевать в отеле, но это означало бегство. Хилари же гордилась своей смелостью. Ни от кого она не бежала и не пряталась. Никогда. Не бежала от жестоких родителей, не стремилась забыть кровавых событий ее последних дней в Чикаго, выдержала тяжелые испытания первых шагов в Голливуде, сделала карьеру киноактрисы, затем сценариста. После каждой неудачи она находила в себе силы подняться и идти дальше. Она сражалась и побеждала. Выдержит и победит и на этот раз.

Чертова полиция. Она решила лечь спать в одной из комнат с запирающейся на ключ дверью. Хилари пошла на кухню и перебрала все ножи, какие там только нашлись. Здесь был огромный нож для разделки туш, но он слишком тяжел для ее маленькой руки. Хилари выбрала обычный нож с четырехдюймовым лезвием, легко помещавшимся в кармане халата.

Мысль об убийстве была отвратительна, но Хилари знала, что способна убить, если на нее нападет Фрай. Еще ребенком она часто прятала нож себе под подушку. Неизвестно, что могло взбрести в голову сумасшедшему отцу. Однажды Хилари применила этот нож. В тот день Эрл Томас дошел до исступления: ему казалось, что из всех стен лезут огромные черви, а из окон черные мохнатые крабы. Только нож спас Хилари от слепой ярости невменяемого.

Конечно, пистолет лучше, но полисмены забрали его с собой. Черт бы побрал этих полицейских!

Ну и разговор был у нее с Фармером насчет закона и личном оружии!

— Мисс Томас, ваш пистолет...

— Что?

— У вас есть разрешение на хранение оружия?

— Да.

— Можно взглянуть на документ?

— Он в тумбочке.

— Можно Уитлону пойти его взять?

— Пожалуйста.

Через пару минут:

— Мисс Томас, вы, оказывается, жили в Сан-Франциско?

— Около восьми месяцев. Работала в театре.

— В удостоверении адрес Сан-Франциско.

— Я снимала квартиру в Норт-Бич, тогда я не могла себе позволить жить в лучшем районе. Одинокой женщине необходимо заботиться о личной безопасности.

— Мисс Томас, вы разве не знаете, что при переезде в другой город следует перерегистрировать удостоверение?

— Нет.

— Закон предписывает неукоснительно исполнять это требование.

— Хорошо. Когда у меня будет время, я все сделаю, как вы говорите.

— Конечно, вы придете, если захотите получить пистолет обратно.

— Обратно?

— Да, я должен его забрать.

— Вы что, шутите?

— Это закон, мисс Томас.

— Вы хотите оставить меня безоружной?

— Вам не о чем беспокоиться.

— Кто это сказал?

— Я исполняю долг.

— Вам сказал Говард?

— Детектив Говард посоветовал мне проверить удостоверение. Вам нужно прийти в полицию, заплатить налог, заполнить регистрационную карточку и взять пистолет.

— А если Фрай вернется сегодня?

— Вряд ли, мисс Томас.

— Но если все-таки вернется?

— Позвоните нам. И приедет патрульная машина...

— ... чтобы позвонить в морг.

— Вам нечего бояться, мисс Томас.

— Господи!

— Это мой долг, мисс Томас.

Что ж, она еще в детстве поняла, как трудно найти человека, которому можно верить и на которого можно положиться. Родители, родственники, сторонившиеся их семьи, социальные работники, ушедшие с головой в бумаги, — никто не интересовался жизнью брошенной девочки. Теперь она знала, что рассчитывать следует только на себя. Ладно. Сама справлюсь с Бруно Фраем. Как? Как-нибудь.

Хилари закрыла дверь в спальне и огляделась. Слева у стены стоял громадный комод из черного соснового дерева. Чтобы сдвинуть его с места, Хилари пришлось вынуть все ящики и поставить их на пол. Затем она, упершись спиной о стенку комода, подвинула его плотно к двери и вставила на место ящики. Комод не имел ножек, он покоился всей площадью на полу и потому представлял серьезное препятствие для того, кто попытался бы ворваться в комнату.

Забаррикадировавшись таким образом, она вошла в ванную комнату и наполнила ванну горячей водой. После грязных перчаток Фрая, щупавших ее тело, Хилари чувствовала себя оскверненной. У нее возникло непреодолимое желание смыть эту грязь и скверну. Она, с наслаждением погрузившись в ванну, мылилась пахучим мылом и терлась мочалкой. Почувствовав во всем теле чистоту, Хилари блаженно закрыла глаза.

Человеческое тело нуждается в постоянном уходе. В конце концов, тело — это механизм, состоящий из тканей и жидкости, органических и неорганических элементов, сложная конструкция с центральным двигателем — сердцем и множеством маленьких моторов, венчаемая компьютером — мозгом. Тело нуждается в питании, отдыхе, сне. Хилари не надеялась заснуть в эту ночь после всего, что случилось, но здесь, в ванной, ее начало клонить в сон.

Хилари приняла душ, вытерлась пушистым полотенцем. Она вышла, не выключив света, и оставила дверь в ванную полуоткрытой. Потом потушила свет в комнате. Положив нож на тумбочку, она, сонная, юркнула под одеяло. Было сладко лежать в постели. Хилари повернулась лицом к двери. Баррикада выглядела внушительно. «Бруно Фрай не войдет, — сказала она себе. — Даже с помощью тарана, подумала она, засыпая. — А динозавр?.. Как на картинках... Годзилла...»

Было два часа ночи. Хилари спала.

* * *

В 2.25 Бруно Фрай проехал мимо дома Томас. Туман медленно таял. Дом был погружен во мрак.

Фрай проехал два квартала, развернулся и медленно двинулся в сторону дома Хилари, внимательно рассматривая автомобили, стоящие вдоль дороги. Он опасался полицейских. Все машины были пусты. Никакой засады.

Он поставил фургон между двумя «вольво» в квартале от дома и пошел сквозь туманную мглу, освещаемый тусклым светом фонарей, к цели. Подошвы хлюпали в мокрой траве газона, только эти звуки на несколько секунд нарушили мертвую тишину ночи. Он остановился у олеандра, росшего у самой стены, оглянулся. Никого. Он зашел с задней стороны и перелез через закрытые ворота. Очутившись во дворе, он увидел пятно света, пробивавшегося из окна на втором этаже. Судя по размерам, это было окно ванной. Взглянув на рядом расположенное окно, он увидел, что задернутые шторы были подсвечены изнутри.

Она там. Он почувствовал ее, как зверь чувствует жертву. Сука. Ждет, когда ее убьют. А может, ждет, когда я приду, чтобы убить меня? Он не знал. Он желал ее и боялся.

Раньше ее легко было убить. Женщины, в которых она воплощалась после воскрешения, умирали, не сопротивляясь. На этот раз Кэтрин оказалась настоящей тигрицей, очень сильной, умной и бесстрашной. Что-то случилось с ней, но что, Фрай не понимал.

Тем не менее он вынужден ее преследовать. Если он не будет убивать ее после каждого воскрешения, он не обретет покоя и погибнет. Он не стал открывать кухонную дверь ключами, которые украл у гостившей у него Хилари. Она, должно быть, поменяла замки. Но даже если она и не сделала этого, он все равно не попадет внутрь таким образом. Еще в четверг, безуспешно пытаясь открыть дверь, когда Хилари была дома, он понял, что замок не отпирается снаружи. Поэтому ему пришлось вернуться в отсутствие Хилари, в пятницу, и войти через главный вход. Теперь же она наверняка закрылась на засовы.

Он двинулся вдоль стены к большому окну. Все оно состояло из цветных стекол, соединенных завитками. Окно в кабинет. Он включил фонарик и направил его узкий луч сквозь окно. Прищурившись, он измерил взглядом ширину подоконника и отыскал щеколду. Он вынул специальную пленку и, отрывая кусочки, заклеил ею стекло, за которым находился запор. Один удар кулаком в перчатке — и стекло, хрустнув, провалилось внутрь, не издав звука, скрепленное пленкой. Просунув руку внутрь, он отодвинул щеколду и поднял раму. Подтянувшись на руках, Фрай перевалился через подоконник. Он едва не загремел, когда налетел на невидимый стол в кабинете. Он замер на месте, сердце бешено колотилось. Фрай с минуту прислушивался, но в доме было тихо.

Значит, был предел ее сверхъестественным возможностям. Кэтрин не всевидяща! Он у нее дома, а она даже и не знает об этом!

Он ухмыльнулся и вытащил из чехла нож. С фонариком в левой руке он прошел, крадучись, по комнатам первого этажа. Темно и никого. Вот последняя дверь. Ему показалось, из-под двери пробивается свет. Фрай погасил фонарик. В кромешной тьме коридора серебряной полоской выделялся порог этой комнаты. Он мягко надавил на дверь. Закрыто.

Он нашел ее. Кэтрин. Под именем Хилари Томас. Сука. Мерзкая сука. Он сжал рукоятку ножа и сделал несколько резких выпадов, словно пронзая невидимого врага.

Распластавшись на полу, Фрай заглянул в узкую щель под дверью. Что-то тяжелое было придвинуто изнутри. Свет, лившийся неизвестно откуда, тускло освещал спальню и пробивался из-под двери. Радость охватила Фрая. Она забаррикадировалась изнутри. Значит боится его, сука. Его боится. Зная дорогу из могилы, она боится умирать. А может быть, чувствует, что на этот раз не воскреснет? С этим телом он обойдется не так, как с телами прежних женщин. Вырежет сердце. Проткнет его деревянной палкой. Отрежет голову и набьет в рот чесноку. Он заберет с собой голову и сердце. Он закопает эти мерзкие остатки в разных местах, в освященной земле на церковном кладбище. Возможно, она предчувствует, что Фрай предпримет особенные меры, и поэтому яростно сопротивляется, как никогда прежде.

Тихо. Спит? Нет, решил он. Она не может уснуть от страха и, наверное, сидит в постели с пистолетом в руке.

В нем закипала дикая злоба. Он хотел, чтобы Кэтрин корчилась и извивалась так, как он корчился от боли все эти годы. Он с трудом сдерживался, чтобы не закричать: «Кэтрин, Кэтрин!» Слезы брызнули из глаз, и пот покрыл все лицо.

Он встал и несколько минут неподвижно стоял, решая, что делать. Он мог бы выломать дверь и сдвинуть препятствие, но это была бы верная смерть. Она успеет приготовиться и выпустить в него несколько пуль. Оставалось ждать, когда она сама выйдет из комнаты. Мертвая тишина успокоит Кэтрин. Утром она выйдет, ни о чем не подозревая, и тут Фрай схватит ее, не дав опомниться, и потащит к кровати.

Фрай отошел от двери и сел на пол, прислонившись спиной к стене. Через несколько минут он начал различать шуршание в темноте. Воображение, успокаивал он себя. Старые страхи.

Вдруг что-то поползло по ноге под брюками. Что-то скользнуло в рукав и полезло вверх по руке. Что-то маленькое и противное промчалось на лицо, направляясь ко рту. Он плотно сжал губы. К глазам. Он зажмурился. Судорожно хватая рукой, он не мог поймать невидимое существо. Он включил фонарик. Никого. Никто не ползал по нему. Все исчезло. Он поежился. Фонарик остался гореть.

* * *

В четверг в 9 утра Хилари была разбужена зазвонившим телефоном. Вероятно, уборщица повернула рычажок на полную громкость, пронзительный звонок прорезал утреннюю тишину. Хилари, сонная, села в кровати.

Звонил Уэлли Топелис. Утром он читал газеты, был поражен случившимся.

Она попросила прочитать ей эту рубрику. Хилари облегченно вздохнула, услышав, что ее снимок и несколько строк под ним находились на шестой странице. В газету попало лишь то, что рассказала она и лейтенант Клеменса. Ни слова о Бруно Фрае. Никаких обвинений в лжесвидетельстве.

Хилари рассказала Уэлли все, что не попало в газету. Он пришел в ярость.

— Чертов полицейский! Строит дурацкие заключения, совершенно не зная человека. Я займусь этим. Не волнуйся.

— Каким образом?

— Я обращусь к кое-кому.

— К кому же?

— Например, к шефу полиции, он у меня в долгу. Кто устраивал концерты, весь сбор от которых пошел в фонд полиции?

— Ты?

— Черт побери, конечно!

— Что он сможет сделать?

— Пересмотреть дело.

— Когда один детектив обвинил меня во лжи?

— Этот полицейский просто ненормальный.

— Тебе придется долго доказывать это его шефу.

— Я буду настойчив, ягненок.

— Но как он сможет пересмотреть дело? Нужны новые улики.

— По крайней мере, он побеседует с шерифом из Напа Каунти.

— А шериф повторит то же самое. Он скажет, что Фрай сидел дома и готовил ужин.

— Значит, шериф болван, если принял за Фрая кого-то другого. А может быть, сам шериф лжет.

— Скажи это шефу, и он отправит нас в психиатрическую клинику.

— В таком случае я обращусь в частное сыскное бюро. Я знаю кое-кого. Хорошие ребята. Они найдут способ пересмотреть дело.

— Это будет дорого?

— Пополам со мной.

— Нет.

— Да.

— Ты так щедр, но...

— Никакая это не щедрость. Ты моя собственность, ягненок. И я плачу проценты, потому что хочу защитить свои интересы.

— Вздор. Ты очень щедрый, Уэлли. Но пока не обращайся туда. Второй детектив, лейтенант Клеменса, обещал заехать сегодня. Он еще верит мне, но сообщение шерифа очень смутило его. Я думаю, Клеменса может помочь. Если и с ним ничего не получится, тогда позвоним в сыскное бюро.

— Ну... ладно, — неохотно согласился Уэлли. — Но я пришлю телохранителя.

— Уэлли, не надо.

— Послушай, малыш, это решено. Не спорь с Дядей Уэлли.

— Но...

— Рано или поздно ты поймешь, что нельзя жить все время одной. Никто не может обойтись своими силами. Каждый, хотя бы однажды, нуждается в помощи. Ты должна была позвонить вчера.

— Я не хотела беспокоить тебя.

— Беспокоить?! Ты причинила мне больше беспокойства тем, что не позвонила. Малыш, конечно, хорошо быть независимой, но это становится невыносимым, когда человек не доверяет даже тому, кто принимает непосредственное участие в его судьбе. Ну, как насчет телохранителя?

— Хорошо, — вздохнула Хилари.

— Он будет через час. Позвони мне, когда переговоришь с Клеменса.

— Хорошо.

— Обещай.

— Обещаю.

— Ты спала ночью?

— Как ни странно, да.

— Может быть, я привезу тебе куриного супа. До свидания, дорогая.

— До свидания, Уэлли. Хорошо, что позвонил.

Хилари повесила трубку, взглянула на комод и улыбнулась. Уэлли прав: лучше всего нанять телохранителя и обратиться в частное сыскное бюро. Конечно, опрометчиво рассчитывать на свои силы. Она встала, накинула шелковый халат и подошла к комоду. Потом вынула ящики и отодвинула его в сторону на прежнее место, где ковер был заметно продавлен его тяжестью. Она вернулась к тумбочке, взяла нож и грустно улыбнулась. Вступить в рукопашную с Бруно Фраем? Драться на ножах с маньяком? Неужели она рассчитывала защитить себя таким способом?! Ей просто повезло вчера остаться в живых. К счастью, у нее оказался пистолет.

Чтобы отнести нож на кухню и одеться к приходу телохранителя, она отперла дверь, вышла в коридор и... страшно закричала, когда ее схватил Бруно Фрай и ударил о стену. От сильного удара головой у Хилари поплыли темные круги перед глазами. Фрай схватил ее за горло и прижал к стене. Левой рукой он разорвал халат и схватил ее за грудь.

Фрай, должно быть, слышал ее разговор с Уэлли, знал, что у нее нет пистолета и поэтому совершенно не боялся Хилари. Но он ничего не знал о ноже. Хилари вонзила лезвие в упругий мускулистый живот. Несколько секунд он словно не чувствовал боли. Потом Хилари почувствовала, как пальцы, сжимавшие горло, ослабли. Прямо на Хилари смотрели расширившиеся от страдания глаза, Фрай издал стон. Хилари ударила еще раз, прямо под ребра. Его лицо побледнело, потом стало серым, как пепел. Фрай взвыл, выпустил Хилари и, покачнувшись к противоположной стене, рухнул на пол.

Хилари всю передернуло от отвращения и боли, когда она поняла, что произошло, но она стояла, готовая к новому нападению Фрая, сжимая нож.

А тот с ужасом смотрел на живот. Из ран сочились струйки крови, заливая брюки и свитер.

Хилари опомнилась и бросилась в комнату. Захлопнув дверь, она заперла ее на ключ. С минуту она прислушивалась к стонам и проклятиям, доносившимся из коридора. Хилари боялась, что Фрай еще в состоянии сломать дверь. Ей показалось, что Фрай неуклюже направился к лестнице. Хилари схватила трубку и трясущимися пальцами набрала номер полиции.

* * *

Сука! Мерзкая сука!

Фрай просунул руку под свитер: сильно кровоточила рана, были задеты внутренности. Фрай зажал края раны, не давая жизни покинуть тело. Кровь просочилась сквозь кожу, перчатки, заливала пальцы.

Боли почти не чувствовалось. Жжение в животе. Покалывание в левом боку. Слабая пульсирующая боль.

Он чувствовал, что силы быстро покидают его. Он был беспомощен. Зажимая рану одной рукой, а другой ухватившись за перила, он сполз вниз. Пот градом лился с него. Он выбрался на улицу. Солнце больно ударило в глаза. Огромное безжалостное солнце с полнеба обожгло его. В мозгу словно запылали огоньки. Скрючившись от боли, он, волоча ноги, дошел до дымчато-серого фургона. Фрай взобрался на сиденье и, превозмогая боль, захлопнул дверцу. Управляя одной рукой, он доехал до бульвара Вилшайэр свернул направо, высматривая уединенную телефонную будку. Каждый дорожный ухаб отдавался в солнечном сплетении. Фраю временами казалось, что автомобили вокруг начинали увеличиваться в объеме, как надувные шары, и только усилием воли он возвращал им привычные очертания.

Как он ни зажимал рану, кровь продолжала течь. Жжение в животе усилилось, пульсировавшая боль перешла в режущие толчки.

Ему казалось, что не будет конца поискам. Наконец он обнаружил подходящую телефонную будку, которая находилась за углом автостоянки, в восьмидесяти-ста ярдах от супермаркета.

Он поставил фургон так, что тот закрыл телефон со стороны дороги и супермаркета. За телефоном поднимался высокий цементный забор, окружавший территорию торгового центра. С правой стороны телефон был закрыт густым кустарником. Рядом росли две пальмы. Вряд ли кто-нибудь увидит его здесь. Раненого. Он перебрался на пассажирское сиденье и открыл дверцу. Он почувствовал головокружение, когда посмотрел вниз и увидел струйки сбегающей крови. Фрай резко отвел взгляд. Всего три шага отделяли его от телефона, но для него они показались, как три мили.

Сейчас он не смог вспомнить номера кредитной карточки и поэтому попросил связать с Напа Каунти за счет получателя.

— Говорите, — раздалось в трубке, и что-то щелкнуло.

— Я тяжело ранен... Я умираю, — простонал Фрай.

— О Господи, нет. Нет!

— Я должен... вызвать скорую ... И все... все узнают правду.

Вдруг Фрай почувствовал, как что-то оборвалось у него внутри, он страшно закричал.

Человек на другом конце провода тоже вскрикнул.

— Должен... вызвать скорую, — прохрипел Фрай и повесил трубку.

Кровь залила брюки и расплывалась по полу будки.

Он снял трубку и положил ее на металлическую полку. Он взял десятицентовую монету, но пальцы задрожали, и маленький кружок упал под ноги. Вынул другую монету. Плотно зажал ее в пальцах. С усилием, словно поднимал автомобильную шину, опустил ее в автомат. Нужно набрать "О". Ему не хватило сил сделать это. Сильные, мускулистые руки, широкие плечи, мощная грудь, твердый живот и крепкие ноги — они больше не слушались.

Фрай, покачнувшись, упал на асфальт. Он ничего не видел. Глаза были застланы кромешной тьмой.

Он испугался.

«Я вернусь и отомщу ей, — подумал он. — Я вернусь». Но, в действительности, он не верил в это. Вдруг в короткий момент озарения он подумал: «А что если Кэтрин никогда не воскресала? Он убивал других женщин? Невиновных?»

Новая волна боли накатилась и вновь все потемнело вокруг. Что-то ползло по нему. Ползло по рукам и ногам. Карабкалось на лицо. Он хотел закричать и не мог. Он услышал шорохи и неясный шепот. Нет!

Шепот усилился, заполнил уши, закружил и унес Фрая.

* * *

В четверг утром Тони Клеменса и Фрэнк Говард разыскали старого дружка Бобби «Ангела», Дженкинса. В последний раз Джилли Дженкинс видел его в июле. В то время он работал в прачечной «Ви-Ви-Джи» на Олимпийском бульваре.

Прачечная находилась в большом одноэтажном доме, построенном в начале пятидесятых годов. У архитекторов тех лет возникла безумная идея оживить строгость городских кварталов элементами псевдоиспанского стиля.

На черепичной крыше оранжево-красного цвета торчали кирпичные печные и железные вентиляционные трубы. Темные неотесанные балки обрамляли окна, которые были закрыты железными решетками. Прямые голые стены, острые углы — ничто не напоминало подлинного испанского стиля.

— Зачем они это сделали? — спросил Тони, выходя из машины.

— Что сделали? — отозвался Говард.

— Зачем построили столько отвратительных домов?

— Почему они отвратительные?

— А тебе нравится?

— Это прачечная. Разве нам не нужны прачечные?

Их встретили холодно, когда Тони спросил, нельзя ли видеть хозяина, мистера Винсента Гарамалькиса. Секретарша враждебно посмотрела на вошедших. «Ви-Ви-Джи» за последние четыре года была четырежды оштрафована за прием на работу иностранцев без документов. Секретарша решила, что пришли из Иммиграционной службы. Она немного оттаяла, когда увидела их удостоверения, и совсем успокоилась, когда Тони сказал, что вовсе не интересуется, кто у них работает и из каких стран.

Мистер Гарамалькис был у себя. Секретарша хотела было проводить их, но тут зазвонил телефон, и она, объяснив им, куда идти, сняла трубку. В огромном зале пахло мылом и хлоркой. Было жарко и шумно. Машины гудели, жужжали и брызгали пеной. Огромные сушилки шумели и монотонно вздрагивали. Одни работники выгружали тюки с бельем, другие заталкивали его в машины, женщины паковали чистое белье. В углу прачечной была слышна быстрая испанская речь.

Винсент Гарамалькис сидел за обшарпанным столом в углу зала. Стол находился на трехфутовом подиуме, чтобы хозяин мог наблюдать за работниками, Гарамалькис встал и вышел из-за стола, когда увидел посетителей. Это был маленький толстый человек с круглой лысиной и грубыми чертами лица.

— Полиция, — сказал Фрэнк, показав удостоверение.

— А-а, — отозвался Гарамалькис.

— Не из Иммиграционной службы, — добавил Тони.

— Чего мне бояться Иммиграционной службы, — храбрился Гарамалькис.

— Ваша секретарша боится, — сказал Фрэнк. Гарамалькис ухмыльнулся:

— У меня все чисто. Я нанимаю только граждан США или иностранцев с документами.

— Нас не интересует, откуда ваши рабочие.

— Что же вы хотите?

— Вот этот человек... — Фрэнк подал ему три снимка Бобби Вальдеса.

Гарамалькис взглянул на фотографии.

— Что с ним?

— Вы его знаете? Мы ищем его.

— Зачем?

— Он в розыске.

— Что он натворил?

— Слушай, — сказал Фрэнк, не выдержав, — если будешь ломаться, нам придется привлечь Иммиграционную службу. Не расскажешь, мы найдем способ закрыть эту контору. Ясно?

Тони сказал:

— Мистер Гарамалькис, мой отец эмигрировал из Италии. Документы у него были в порядке, он получил гражданство, но ему все-таки пришлось иметь дело с Иммиграционной службой. Они что-то напутали в записях... пиковое положение. Они протаскали его два месяца: то вызывали к себе, то вдруг являлись к нам домой. Они требовали документы, но когда папа показывал паспорт, говорили, что они подделаны. Были угрозы. Уже составили приказ о высылке из страны, когда, наконец, все уладилось. Как видите, я сам пострадал от Иммиграционной службы.

Толстяк посмотрел на Тони и покачал головой.

— Года два назад иранские студенты переворачивали машины, пытались поджечь дома, но чертова Иммиграционная служба не вышвырнула этих скотов из страны. Она в это время преследовала моих работников. Люди, которые работают у меня, не поджигают домов. Не переворачивают машины и не бросают камней в полицейских, они много работают. Им нужно думать о пропитании. Они приехали сюда работать. Знаете, почему эмиграция преследует их? Нет? Тогда я скажу. Эти мексиканцы безобидны. Это не религиозные фанатики, как иранцы. Можно совершенно безнаказанно унижать безобидных мексиканцев.

— Я понимаю вас, — сочувственно сказал Тони. — Итак, вы видели фото... Но Гарамалькис хотел до конца рассказать все, что накопилось в его душе.

— Четыре года назад меня проверяли в первый раз. У некоторых моих работников вышел срок, указанный на визе. С того самого случая я решил нанимать людей только с действительными визами. Таких оказалось недостаточно. Что делать? Нанимать граждан США? Черта с два! Я не могу много платить своим работникам, а американцев не прельстит такая сумма. Безработный получает больше, чем я плачу. Тогда я два месяца промучался, не зная, что предпринять. Едва не разорился. Услугами моей прачечной пользуются отели, мотели, рестораны, парикмахерские... Им следует доставлять белье в точно назначенный срок. Если я нанял бы опять мексиканцев, прачечная бы закрылась.

Фрэнку надоело выслушивать признания хозяина. Он уже собирался прервать его, когда Тони положил ему руку на плечо, успокаивая раздражительного друга.

— Я понимаю, — продолжал Гарамалькис, — когда иностранцы без документов не получают пособия, но мне совершенно непонятно, зачем высылать тех, которые выполняют здесь низкооплачиваемую работу. — Он вздохнул, еще раз взглянув на снимки Бобби Вальдеса. — Да, я его знаю.

— Мы слышали, он работал здесь?

— Да.

— Когда?

— В начале лета. Кажется, в июне.

— Как раз после исчезновения из-под надзора, — сказал Фрэнк Тони.

— Как он назвался? — спросил Тони у хозяина.

— Жуан.

— Фамилия?

— Не помню. Он работал чуть больше месяца. Посмотрю в книге.

Гарамалькис спустился вниз и повел их через весь зал, окутанный паром, мимо гудящих машин, и нашел нужную книгу. Бобби был записан под именем Жуана Масквези.

— Он объяснил, почему уходит от вас?

— Нет.

В книге был записан адрес: Ла-Бреа авеню.

— Если мы не найдем там Масквези, — сказал Тони, — нам придется вернуться и поговорить с работниками.

— Как хотите, — ответил Гарамалькис, — только это будет не просто сделать.

— Почему?

— Многие из них не знают английского.

Тони улыбнулся и сказал по-испански:

— Я с детства знаю испанский.

— О! — удивился Гарамалькис.

Уже в машине Фрэнк сказал:

— Тебе лучше удалось поговорить с ним, чем мне.

Тони удивил этот комплимент. Впервые за три месяца работы Фрэнк признал себя побежденным.

— Я хотел бы кое-что у тебя перенять, — продолжал Фрэнк. — Не все, конечно. Мой метод все-таки лучше срабатывает. Но время от времени сталкиваешься с такими типами, из которых так просто ничего не вытрясешь, а тебе они все выкладывают в пять минут.

— Этому не сложно научиться.

— Нет. Ты знаешь, как подойти к человеку. У меня не получится.

Фрэнк помолчал. Они остановились перед красным сигналом светофора.

— То, что я тебе скажу, тебе, наверное, не понравится.

— Ну, говори.

— Я насчет той женщины.

— Хилари Томас?

— Да. Она тебе понравилась, правда?

— М-м. Да-а.

— Я так и знал. Ты на нее глаз положил.

— Нет. Она красива, но я не...

— Не виляй. Я заметил, как ты на нее смотрел.

Загорелся зеленый. Минуту они ехали молча. Наконец Тони сказал:

— Ты прав. Но Хилари Томас... не похожа на других. Она роскошная женщина, это правда, но разве ты не почувствовал, как она умна?

— Я обратил внимание только на внешность, — ответил Фрэнк, — но ее ум оставил меня равнодушным.

— Фрэнк, она не лгала.

— Ты слышал, что сказал шериф?

— Ее история — это не выдумка. Конечно, попав в такую ситуацию, напуганная до смерти, она могла принять за Фрая кого-то другого.

Фрэнк прервал его:

— Твое новое увлечение не оправдывает того, что ты сделал вчера.

Тони смутился.

— А что я сделал?

— Следовало бы поддержать напарника в такой ситуации.

— Не понимаю.

Лицо Фрэнка вспыхнуло от злости. Он отвернулся.

— Вчера ты несколько раз становился на ее сторону.

— Фрэнк, я не хотел...

— Ты постоянно мешал мне.

— Мне показалось, ты был грубоват вчера.

— Мог бы хоть иначе это делать. Намекнуть, моргнуть, что ли. Ты же то и дело встревал. Рыцарь выискался.

— Ее следовало поддержать: для нее это была настоящая пытка.

— Черт! — разозлился Фрэнк. — Какая пытка, когда она все сочинила.

— Я не согласен с тобой.

— Конечно, если думать не головой, а задницей.

— Фрэнк, ты не прав.

— Если я так груб, то почему ты не стал вести допрос?

— Я тоже задавал вопросы. Господи! — вышел из себя Тони. — Когда ты звонил. И потом, когда она беседовала с журналистами, почему ты мне ничего не сказал?

— Не думал, что ты станешь слушать. К тому времени ты уже по уши влюбился в нее и стоял с открытым ртом, слушая, что она говорит.

— Но в отличие от тебя я не даю свободы личным чувствам.

— Что?

— Всегда, когда в деле замешана женщина, ты стараешься запугать ее, выложить перед ней самую неприятную информацию. И делаешь это с нескрываемым наслаждением.

— Я выполняю свой долг.

— Говорить с потерпевшими, особенно с женщинами, можно и помягче.

— Как ты, — ухмыльнулся Фрэнк.

— Только что ты признался, что и в нашей работе есть достоинства.

Фрэнк промолчал.

— Фрэнк, если ты не ужился с женой, то это не значит, что все женщины достойны презрения.

— Я их не презираю.

— Может быть, не сознательно, но подсознательно...

— Только не забивай мне голову фрейдистским дерьмом.

— Ладно, — ответил Тони, — но я отвечаю обвинением на обвинение. Если я вел себя непрофессионально, то и ты оказался не на высоте.

Фрэнк свернул на Ла-Бреа авеню.

Несколько минут прошли в молчании.

Наконец, Тони улыбнулся:

— Несмотря на недостатки, ты чертовски хороший полицейский.

Фрэнк удивленно уставился на него.

— Между нами постоянно возникают разногласия, — пояснил Тони. — Возможно, мы не сошлись характерами и нам придется работать отдельно, но, как детектив, ты замечательный парень.

Фрэнк прокашлялся:

— Ты... тоже.

— Спасибо.

— Но иногда в тебе многовато... сахару.

Тони посмотрел на номера пролетавших мимо домов.

— Где-то здесь.

В этом квартале находились станция обслуживания автомобилей, небольшой мотель, овощной магазин. Издалека дом, указанный в книге прачечной, показался новым, но вблизи стали видны следы разрушения и запустения: штукатурка осыпалась, трещины покрывали стены во всех направлениях. Старая краска шелушилась и сползала с дверей, неухоженные кусты сильно разрослись и теперь закрывали нижнюю часть фасада.

Хозяйку дома звали Лана Хаверби. Блондинка со смуглой кожей, лет сорока, она знала, что нравится мужчинам, и поэтому держалась, как на сцене. Ноги у нее, заметил Тони, были красивы, но все остальное оказалось далеким от идеала. Из-за плотно облегающего платья выделялись широкие бедра и полный живот. Огромные белые груди, усеянные голубоватыми прожилками, были полуобнажены глубоким вырезом. Лана Хаверби рассеянно смотрела куда-то в сторону. Ее речь была отрывиста, она начинала фразу и не заканчивала ее. Несколько раз она с удивлением обвела взглядом комнату, словно не понимая, как она здесь оказалась и что происходит.

Лана Хаверби сидела на стуле и рассматривала снимки Бобби Вальдеса.

— Да, — сказала она. — Хорошенький мальчик.

— Он здесь живет? — спросил Фрэнк.

— Жил... да. Квартира... 9.

— Выехал?

— Да-а.

— Когда?

— Летом. Я думаю, это было...

— Когда было?

— Первого августа.

Она откинулась на спинку стула.

— Сколько он здесь жил?

— Месяца три.

— Жил один?

— Один, — ответила Лана. — Хорошенький мальчик.

— Он сказал, куда переезжает?

— Нет. Хотела бы я знать его адрес.

— Почему? Он не заплатил?

— Нет, не поэтому. Я бы хотела знать, где бы я могла...

Она встряхнула головой и замолчала.

— Могли, что? — спросил в недоумении Тони.

Она моргнула.

— А-а. Я хотела бы навестить его. Знаете, я пыталась завлечь его в постель, но он оказался таким робким.

Она не спрашивала, почему их интересует Бобби Вальдес, то есть Жуан Масквези. Интересно, что она сказала бы, узнай, что ее «хорошенький робкий мальчик» в действительности насильник и убийца?

— К нему кто-нибудь приходил?

— К Жуану? Я никого не видела.

— Он не рассказывал о своей работе?

— По-моему, сначала он работал в какой-то прачечной, потом еще где-то.

— Не говорил, где именно?

— Нет. Но деньги у него были.

— Машина? — спросил Фрэнк.

— Не сразу. Купил через некоторое время. «Ягуар». Прекрасная машина.

— И дорогая, — добавил Фрэнк.

— Да-а. Он заплатил кучу денег, и все наличными.

— Как вы думаете, откуда у него были деньги?

— Я же сказала. Он хорошо зарабатывал.

— Вы уверены, что не знаете, где он работал?

— Конечно. Он никогда об этом не говорил. Знаете, когда я увидела машину, я поняла, что в прачечной он больше не работает.

Они еще несколько минут задавали вопросы, но уже было очевидно, что ничего нового они не узнают. Лана мучительно извлекала из памяти несвязные обрывки воспоминаний, словно снимала с полок сильно потраченные молью куски ткани.

Когда Тони и Фрэнк поднялись, чтобы уйти, она вскочила со стула и заторопилась к двери, соблазнительно покачивая студенистыми грудями. Это кокетство сорокалетней молодящейся женщины вызывало сочувствие. Она стояла у дверей, немного откинувшись назад и слегка согнув в колене ногу, — женщину в такой позе она видала в журнале для мужчин.

Фрэнк, стараясь не смотреть на колыхавшуюся прямо перед ним грудь, прошмыгнул боком в дверной проем и побежал вниз по лестнице. Тони улыбнулся и сказал:

— Спасибо за помощь, мисс Хаверби.

Она, впервые за время их беседы, внимательно посмотрела на Тони. Сейчас он заметил живой огонек в ее глазах.

— Я собираюсь бросить это дело. Я ведь когда-то вращалась в богатых кругах общества.

Тони не хотелось выслушивать признания этой женщины, но в ней было что-то притягивающее, и он, словно зачарованный, остановился.

— Когда мне было двадцать три, я бросила работу в ресторане. Тогда только восходила звезда «Битлз», началось повальное увлечение рок-музыкой. Какие возможности представились молодой девчонке: знакомства со звездами, поездки с группами по всей стране! О, какие это были годы! Какая жизнь! Мы все имели. Я переспала со многими знаменитостями. Меня знали и любили.

Она принялась перечислять все известные ей рок-группы шестидесятых годов. Трудно было решить, с какими из них она, действительно, путешествовала по стране, а какие — просто присочинила.

Раньше Тони совершенно не знал, да и не хотел знать, какова судьба многочисленных женщин-детей, следовавших за своими избранниками и отдавших им лучшие годы жизни. Теперь перед ним оказался живой пример. Эти женщины всюду бывали со своими кумирами, поклонялись им, как идолам, делились с ними наркотиками, доставляли телесные наслаждения, совершенно не задумываясь о том, что слава не вечна и завтра они никому не будут нужны. И в один прекрасный день, когда от употребления наркотиков явственно проступали на еще молодом лице морщинки, гас блеск в глазах и грудь теряла упругость, эту женщину изгоняли. Конечно, она еще могла пристроиться к другой группе, но долго это продолжаться не могло. Век «девочки-подружки» недолог, и ее заменяли на свежую, еще не испорченную девчонку. Для таких женщин жизнь семейная была уже немыслима, вернуться назад они не могли, хотя некоторые из них надеялись каким-нибудь образом пристроиться к знаменитостям. К последнему типу относилась и Лана. Свою нынешнюю работу она считала временной, ее не достойной. Скоро, она думала, ей удастся вернуться к «хорошим друзьям».

— Надолго я здесь не задержусь, — продолжала Лана Хаверби. — Я предчувствую, что меня ожидает что-то необычное.

«То, ради чего она жила, уже никогда к ней не вернется», — подумал Тони. И поэтому вид этой храбрящейся женщины был жалок.

— А... да... конечно. Я хочу, чтобы вам повезло, — проговорил, наконец, Тони и направился к выходу.

Ее глаза вновь подернулись пеплом, живой огонек погас, у двери стояла немолодая, несчастная женщина: плечи расправлены, грудь вперед. Она, как ей думалось, соблазнительно улыбалась, качнув полными бедрами:

— Если захочешь выпить или, ну, знаешь, поболтать...

— Спасибо, — поблагодарил Тони.

— Приезжай в гости.

— Хорошо, — солгал он и торопливо добавил: — Да, я обязательно загляну.

Спустившись по ступенькам, он оглянулся и увидел, что она по-прежнему стояла в двери, склонив голову набок и рассеянно глядя в пустоту.

Когда Тони сел в машину, Фрэнк сказал:

— Я думал, она вцепилась в тебя когтями и не отпускает. Хотел уже вызывать спасателей.

Тони не улыбнулся на шутку Фрэнка.

— Это печально.

— Что?

— Лана Хаверби.

— Шутишь?

— Серьезно.

— Она просто дура, — сказал Фрэнк. — Но каков Бобби? Купил «ягуар».

— Если не грабил банки, то мог заниматься наркотиками.

— Круг поисков этого сукина сына расширяется, — сказал Фрэнк. — Мы можем пойти по улицам и взяться за торговцев. Припугнуть их хорошенько, они сами принесут нам Бобби на серебряном блюде.

— А я пока позвоню, — сказал Тони.

Тони хотел узнать, зарегистрирован ли черный «ягуар» на имя Жуана Масквези, если да, то к поискам Бобби можно привлечь и дорожно-патрульную службу.

Но даже в этом случае нельзя рассчитывать на скорую поимку преступника. В любом другом городе опасного преступника вычисляют примерно за месяц. Но в Лос-Анджелесе все иначе: это самый большой город в стране, он занимает более пятисот квадратных милей. Население, включая незарегистрированных, приближается к девяти миллионам. Преступнику нечего бояться, что его обнаружат в этом бесчисленном сплетении улиц, переулков и автострад.

Тони включил служебную связь и сделал запрос на имя Жуана Масквези. В микрофоне раздался приятный женский голос. Телефонистка сообщила, что на имя Фрэнка и Тони был вызов два часа назад. Сейчас было 11.45. Что-то случилось в доме Хилари Томас, другая полицейская машина уже побывала там.

Сжимая в руках микрофон, Тони победно взглянул на Фрэнка.

— Я так и знал! Черт возьми! Я был уверен, она не лжет.

— Погоди радоваться, — недовольно ответил Фрэнк.

Через несколько минут они остановились у дома Томас. У входа уже стояли две машины: с телевидения и лаборатория.

Навстречу Тони и Фрэнку из дома вышел полицейский в форме. Тони знал его — это был Уоррен Превит.

— Ребята, вы приезжали сюда вчера?

— Да, — ответил Фрэнк.

— Вы что, круглые сутки работаете?

— Немного больше, — ответил Фрэнк.

Тони спросил:

— Как женщина?

— В истерике.

— Не ранена?

— Несколько синяков на горле.

— Что случилось? — спросил Фрэнк.

Превит кратко изложил то, что рассказала ему Хилари.

— Какие доказательства, что она не лжет? — спросил Фрэнк.

— Я знаю ваше отношение к этому делу, — ответил Превит, — но доказательство, действительно, есть.

— Что именно? — допытывался Фрэнк.

— Он проник в дом через окно библиотеки. Он выдавил стекло, так что женщина ничего не слышала.

— Она, должно быть, сама это сделала, — сказал Фрэнк.

— Разбила собственное стекло? — удивился Превит.

— Да. Почему бы нет?

— М-да. Но только не она залила весь пол кровью.

— Кровью?! — переспросил Тони.

— Мы обнаружили кровь на полу в коридоре, капли крови на лестнице, кровавый отпечаток руки на стене и дверной ручке.

— Человеческая кровь? — спросил Фрэнк.

Превит уставился на него.

— Что?

— Это могла быть краска.

— О, ради Бога, Фрэнк! — воскликнул, не выдержав, Тони.

— Лаборатория приехала примерно час назад. Они еще не закончили анализы. Но, несомненно, это человеческая кровь. Кроме того, соседи видели, как человек вышел из дома. Он вышел, скрючившись и зажав рукой живот. Описания соседей соответствуют показаниям мисс Томас: она дважды ударила преступника ножом в живот.

— Куда он подевался? — спросил Тони.

— Одна свидетельница видела, как он забрался в серый фургон «додж» и уехал.

— Номер запомнила?

— Нет. Но мы сообщили, и уже ищут этот фургон.

Фрэнк Говард сказал:

— Может быть, это происшествие никак не связано с тем, о котором она рассказала вчера?

— Трудно представить такое странное совпадение, — ответил Превит, — потерпевшая поклялась, что это был тот же самый человек.

Фрэнк и Тони переглянулись. Фрэнк сказал:

— Но это не мог быть Бруно Фрай. Ты знаешь, что сказал шериф из Напа Каунти.

— Но я не утверждаю, — ответил Тони, — что это был Фрай.

— Она утверждает...

— Да, но она очень испугалась, — прервал его Тони, — и приняла за Фрая кого-то другого, очень похожего на него.

В этот момент из дома вышел напарник Превита, Джерни, и подозвал их к себе.

— Его нашли! Человека, которого она ударила ножом. Только что позвонили из участка. Полчаса назад на него натолкнулись двое ребятишек.

— Где?

— Где-то за Сепульведой. На стоянке одного супермаркета. Он лежал на асфальте, рядом с фургоном.

— Мертвый?

— Да.

— При нем были документы? — спросил Тони.

— Да, — ответил Джерни. — Все, как сказала леди: Бруно Фрай.

Мерно гудел кондиционер. Потоки холодного воздуха изливались из двух вентиляционных отверстий под потолком.

На Хилари было осеннее платье цвета морской волны. Она стояла, поеживаясь от холода. Перед ней стояли лейтенант Говард и лейтенант Клеменса.

Трудно было представить, что она сейчас в морге. Комната больше напоминала отсек космического корабля. Хилари представила себе леденящий холод космоса за серыми стенами, гудение кондиционера походило на приглушенный шум двигателей. Хилари стояла рядом с окном, которое выходило в другую комнату, ей казалось, что бездонная тьма налегла на толстое стекло и глядит на нее тысячами глаз — искрами далеких звезд. Эта мысль сверлила мозг, наполняла душу инфернальным ужасом.

Хилари взглянула на часы: 3.18.

— Это не долго, — успокаивал ее Клеменса.

В этот момент служащий морга подвез к окошку с другой стороны каталку, на которой находилось тело, укрытое простыней. Служащий открыл лицо мертвеца.

Хилари взглянула на труп и почувствовала головокружение. Она увидела белое застывшее лицо Фрая, но вдруг с ужасом подумала, что он сейчас откроет глаза и посмотрит на нее.

— Он? — спросил лейтенант Клеменса.

— Да, Бруно Фрай, — прошептала она.

— В ваш дом ворвался этот человек? — спросил Говард.

— Пожалуйста, не задавайте мне таких вопросов.

— Нет, нет, — вмешался Клеменса. — Лейтенант Говард не сомневается в истинности ваших слов, мисс Томас. Мы установили, что это Бруно Фрай, по найденным у него документам. Нам нужно услышать ваше подтверждение.

На лице мертвеца застыла холодная маска смерти, но перед глазами Хилари стояло то, живое, хищно ухмылявшееся лицо.

— Да, он, — ответила Хилари. — Конечно.

Говард кивнул служащему, тот закрыл труп.

Хилари вдруг представила, как мертвец сбрасывает простыню и встает.

— Мы отвезем вас домой, — сказал Тони.

Хилари вышла первая. Оказавшись на улице, она почувствовала облегчение.

* * *

Машину вел Фрэнк, Тони сидел рядом с ним, Хилари — на заднем сиденье. Тони хотелось все время видеть ее и разговаривать с ней. Хилари отвечала неохотно, жалобно улыбаясь. Тони понял, что выбрал не самый лучший момент для беседы. Она думала о чем-то своем, рассеянно глядя в окно.

Когда машина остановилась у дома, Фрэнк Говард повернулся к Хилари и сказал:

— Мисс Томас... я... приношу извинения.

Тони удивился не поступку Фрэнка, но искренности, с которой он обратился, и просительному выражению его лица.

Хилари удивилась не менее Тони.

— О... конечно... вы выполняли свой долг.

— Нет, — ответил Фрэнк. — Не в этом дело. Я плохо выполнял свой долг.

— Все уже позади.

— Но вы примете мои извинения?

— Да... конечно.

— Мне очень стыдно, что я так относился к вам.

— Фрай больше не придет, поэтому остальное уже не важно.

Тони вышел из машины и помог Хилари выйти, потому что задние дверцы не открывались изнутри — предохраняющее средство от резвых преступников. К тому же Тони хотел проводить ее.

Хилари отперла дверь и повернулась, улыбаясь, к Тони.

— Спасибо, что вы поддерживали меня в эти дни, даже после звонка шерифа.

— Мы с ним будем разбираться. Он должен дать объяснения. Я сообщу вам, как только станет что-нибудь известно.

— Хорошо. Я любопытная.

Хилари шагнула в фойе. Тони не уходил и глупо улыбался.

— Что-нибудь еще? — спросила она.

— В общем, да.

— Что?

— Один вопрос.

— Пожалуйста.

Никогда он так не терялся перед женщиной.

— Вы не поужинаете со мной в субботу?

— Хорошо... Я не знаю, смогу ли.

— Понимаю.

— Мне было бы приятно.

— Правда?

— Но у меня вряд ли найдется сейчас время для отдыха.

— Я вижу.

— У меня работа с «Уорнер Бразерз», мне придется бывать там с утра до ночи.

— Понимаю.

Тони чувствовал себя мальчишкой, получившим резкий отказ.

— Хорошо. Удачи вам.

— Спасибо.

— Я сообщу вам о шерифе.

— Спасибо.

Они улыбнулись.

Тони пошел к машине, он слышал, как за спиной захлопнулась дверь. Он остановился и посмотрел назад. Из кустов выскочил маленький лягушонок и замер на дорожке недалеко от ног Тони. Лягушонок поднял мордочку и, сверкая бусинками глаз, уставился на человека. Быстро надувалась и опадала кожица на грудке малыша.

Тони взглянул на лягушонка и спросил:

— Разве я сдался без борьбы?

Лягушонок пискнул в ответ.

— Что я теряю? — спросил Тони.

Лягушонок пискнул во второй раз.

— Вот именно, я так же думаю. Ничего.

Он осторожно обошел лягушонка и позвонил в дверь. Он почувствовал, что Хилари видит его в глазок, и когда дверь распахнулась, Тони не сразу нашелся, что сказать.

— Я ужасно противный?

— Что?

— Похож я на Квазимодо?

— Но...

— Это потому, что я полицейский?

— Что?

— Знаете, как некоторые рассуждают?

— Как?

— Полицейских нельзя пускать в хорошее общество.

— Я не принадлежу к числу этих людей.

— Может быть, я не подхожу, потому что не богат и живу не в Вествуде?

— Лейтенант, большую часть жизни я прожила без денег и не в Вествуде.

— Тогда я не понимаю, что во мне не так, — насмешливо сказал Тони.

Она улыбнулась.

— Все так, лейтенант.

— Благодарение Богу.

— Действительно, я так ответила потому, что очень занята на этой неделе.

— Мисс Томас, даже президент США находит время для отдыха. Даже глава «Дженерал Моторс» имеет выходной. Даже Папа. Даже Господь Бог отдыхал в седьмой день.

— Лейтенант...

— Зовите меня Тони.

— Тони, после двух дней кошмара я не скоро научусь смеяться. Прости, но мне хотелось побыть несколько дней одной.

— Вот чего не следует делать, так это оставаться одной, наедине со своими мыслями. Не только я так считаю.

Тони повернулся и указал пальцем на дорожку. Лягушонок по-прежнему сидел на старом месте.

— Пусть мистер Лягушонок скажет.

— Мистер Лягушонок?

— Мой новый знакомый. Очень мудрая личность.

Тони склонился над лягушонком.

— Скажите, мистер Лягушонок, ей следует отдохнуть?

Лягушонок моргнул и издал забавный тонкий звук.

— Вы совершенно правы, — добавил Тони. — А вы не думаете, что именно мне следует пригласить ее поужинать.

Скрип-квак — квакнул лягушонок.

— А что вы сделаете с ней, если она откажет мне?

— Скрип-квак, скрип-квак.

— Итак, что он сказал? — улыбаясь, спросила Хилари. — Что он сделает, если я откажусь? Наградит меня бородавками?

Тони серьезно посмотрел на нее.

— Еще хуже. Он заберется в дом, спрячется в спальне и будет громко квакать, не давая спать, пока вы не сдадитесь.

Она улыбнулась.

— Я сдаюсь.

— В субботу.

— Да.

— Я заеду в семь.

— Увидимся в субботу.

Тони повернулся к лягушонку и сказал:

— Спасибо, приятель.

Лягушонок поскакал по дорожке и скрылся в высокой траве.

— Он смущается, когда его благодарят. Хилари засмеялась и закрыла дверь. Тони, весело посвистывая, направился к машине. Когда они отъехали от дома, Фрэнк спросил:

— О чем вы болтали?

— Я назначил ей свидание.

— Ей?

— Да.

— Благодари мертвеца.

— Благодари лягушонка.

— Что?

— Шутка.

Фрэнк переменил тему разговора:

— Уже четыре. Пока все сдадим, будет пять.

— Ты хочешь уйти домой вовремя?

— Все равно сегодня поздно заниматься делом Бобби.

— Да.

Помолчав, Фрэнк добавил:

— Хочешь выпить потом?

Тони не узнавал своего напарника. Впервые за три месяца совместной работы Фрэнк предложил вместе провести свободное время.

— Пару стаканчиков, — добавил Фрэнк. — Конечно, если у тебя нет других планов.

— Я свободен.

— Знаешь какое-нибудь местечко?

— "Болт-Хоул".

— Это не рядом с участком? Наши туда не ходят?

— Насколько мне известно, более отдаленного от участка бара не может быть. Это рядом с моим домом. На бульваре Санта-Моника.

— Хорошо. Там и встретимся.

Всю остальную дорогу до гаражей они молчали. «Что он хочет? — думал Тони. — Куда подевалась известная всем скрытность Фрэнка?»

* * *

В 4.30 медследователь приказал произвести вскрытие трупа Бруно Фрая. Следовало вскрыть тело в области живота, чтобы убедиться, что причиной смерти явились именно ножевые ранения.

Медследователь не мог вскрыть лично, потому что опаздывал на пятичасовой самолет до Сан-Франциско. Дело было поручено патологоанатому.

Мертвец неподвижно лежал в холодной комнате, на холодной каталке, накрытый белой простыней.

* * *

Хилари Томас чувствовала себя измученной. Силы оставили ее. Организм был истощен вследствие эмоционального напряжения.

Нервное возбуждение не покидало ее: любой шорох в доме она принимала за скрип половицы под ногами неизвестного. Когда ветер царапался о стекло веткой сосны, ей казалось, что кто-то открывает окно. Но и абсолютная тишина таила в себе нечто зловещее.

Чтобы расслабиться, Хилари всегда брала в руки книгу. Она окинула взглядом полки и взяла последний роман Джеймса Клэвелла. Хилари удобно устроилась в кресле и раскрыла книгу.

Примерно через полчаса пронзительный телефонный звонок заставил Хилари вздрогнуть. Она подняла трубку.

— Я слушаю.

В ответ молчание.

— Алло!

Через несколько секунд в трубке послышались гудки. Хилари положила трубку. Перепутали номер? Наверное. Но почему молчание? А если не номер? Если... что-нибудь другое?

Хватит заниматься ерундой! Рассердилась Хилари сама на себя. Фрай мертв и все позади. Тебе следует отдохнуть пару дней и успокоиться. Иначе закончишь свои дни в психушке.

Хилари устроилась в кресле читать дальше, но, почувствовав холод, от которого мурашки побежали по телу, она встала и вынула из шкафа шерстяной платок, села в кресло, поджала ноги и укрылась пледом. Через несколько минут она забыла о звонке.

* * *

Тони, придя домой, умылся, переоделся в джинсы и синюю клетчатую рубашку, сверху надел пиджак и отправился за два квартала к «Болт-Хоулу».

Фрэнк был уже там и сидел у задней стенки за перегородкой, потягивал виски. На нем был надет костюм и галстук: Фрэнк, по-видимому, не заезжал домой.

«Болт-Хоул», или просто «Хоул», как называли его завсегдатаи, представлял из себя резкое и уже исчезающее явление. На протяжении двух десятилетий в этой области наметилась тенденция к специализации баров. В крупных городах эта безумная идея была поддержана: возникали бары для голубых, для одиноких, появилась масса баров для фанатов всех разрядов. «Болт-Хоул» успешно отбивался от нововведений и смело шел против течения. Публика сюда заглядывала самая разнообразная. Слава Богу, здесь не было огромных шестифутовых телеэкранов, как в спортбарах. «Хоул» встречал посетителей мягким светом, чистотой, тихой музыкой, льющейся из музыкального автомата. Здесь можно было закусить и недорого выпить.

Тони сел напротив Фрэнка. У столика остановилась рыжеволосая официантка, знакомая Тони. Она взъерошила Тони волосы.

— Что хочешь, Ренуар?

— Миллион, «роллс-ройс» и вечную жизнь, — пошутил Тони.

— А еще?

— Бутылочку «Корз».

— Это в наших силах.

— Принесите мне еще виски, — попросил Фрэнк. Когда официантка ушла, Фрэнк спросил:

— Почему она назвала тебя Ренуаром?

— Так звали знаменитого французского художника.

— Да?

— Я художник, хотя не знаменитый и не француз. Пенни так дразнит меня.

— Ты рисуешь картины? — спросил Фрэнк. — Почему раньше об этом не говорил?

— Я пару раз было заводил разговор об искусстве, но тебя, я видел, это не интересовало. С таким же успехом я мог бы обсуждать с тобой вопросы грамматики языка суахили.

— Ты пишешь маслом?

— Да. Еще акварелью. Карандашом. Но в основном маслом.

— Сколько ты этим занимаешься?

— С детства.

— Что-нибудь продал?

— Я не пишу для продажи.

— А для чего?

— Для собственного удовольствия.

— Я бы хотел посмотреть.

— Мой музей работает в разное время, но я уверен, что визит состоится.

— Музей?

— Так я называю свою квартиру, она вся уставлена картинами.

* * *

Пенни принесла напитки. Фрэнк и Тони поговорили о Бобби Вальдесе. Затем повисло тягостное молчание.

В баре находилось около двух десятков посетителей. Аппетитно пахло жареным луком и готовящимся на кухне мясом. Наконец, Фрэнк сказал:

— Ты, наверное, хочешь знать, почему я пригласил тебя?

— Чтобы выпить.

— А еще, — Фрэнк помешал в стакане трубочкой. Кусочки льда застучали о край бокала. — Я тебе должен кое-что рассказать.

— Я думал, ты уже все сказал утром, в машине.

— Я вел себя как дерьмо.

— Но...

— Я говорю тебе, я вел себя, как дерьмо.

— Ну, ладно, ладно. Согласен.

Фрэнк улыбнулся.

— Мог бы еще поспорить со мной. Я ошибался насчет той женщины, Томас.

— Ты уже извинился перед ней, Фрэнк.

— Я должен и перед тобой извиниться.

— Не обязательно.

— Ты был прав, поверив ей. Я пошел по ложному следу. Ты совал меня носом в нужный след, а я упирался.

Тони улыбнулся и, чтобы развеселить Фрэнка, сказал:

— Ты потерял нюх.

Фрэнк мрачно кивнул.

— Все из-за Вильмы. Нюх потерял из-за Вильмы.

— Твоя бывшая жена?

— Да. Ты точно сказал, что я женоненавистник.

— Должно быть, тебе здорово насолила жена.

— Не важно. Все равно это не оправдывает моего поведения.

— Ты прав.

— Боже, ты знаешь, я не спал ни с одной женщиной после ухода Вильмы. Прошло десять месяцев.

Тони не знал, что сказать Фрэнку. Они не были достаточно знакомы, чтобы обсуждать интимную сторону его жизни, но он видел, что Фрэнку нужна поддержка.

— Да, десять месяцев — это большой срок.

Фрэнк молчал. Он смотрел в бокал, словно в магический кристалл, пытаясь узнать будущее. Конечно, ему хотелось рассказать о Вильме, о разводе, спросить совета, но он не мог сделать этого. Он был слишком горд.

— У Вильмы другой мужчина? — спросил Тони и тотчас же почувствовал, что дотронулся невольно до самой раны.

Фрэнк поморщился и сделал вид, что не расслышал вопрос.

— Меня беспокоит то, что я заставляю себя работать. До развода этого не было. Теперь я злюсь на женщин и на работу. — Фрэнк отхлебнул виски. — И что там с этим чертовым шерифом из Напа Каунти? Почему он солгал?

— Рано или поздно узнаем.

— Хочешь еще выпить?

— Хорошо.

Тони чувствовал, что Фрэнк надолго задержался в «Хоуле». Фрэнк надеялся, что в беседе он может освободиться от тягостного гнета горьких воспоминаний. Единственный человек, который готов выслушать его, — это Тони.

* * *

В этот день у Смерти было много работы: как и всегда, люди умирали по естественным причинам, но еще больше работы выпало медицинскому судебному эксперту: два трупа в результате дорожно-транспортного происшествия; два убитых из револьвера; ребенок, избитый до смерти сумасшедшим отцом; женщина, обнаруженная в ванне; двое юношей, умерших от высокой дозы наркотиков, и, наконец, Бруно Фрай.

В четверг в 19.10 патологоанатом, торопясь закончить работу, быстро произвел вскрытие в области живота. Было очевидно, что Фрай скончался от полученных ножевых ранений, и поэтому нет необходимости исследовать другие органы. Верхняя рана не могла быть причиной смерти: нож порвал ткани и зацепил легкое. Но нижняя рана была ужасна: лезвие разворотило желудок и разрушило поджелудочную железу. Человек погиб от внутреннего кровоизлияния.

Патологоанатом зашил раны и надрез. Губкой он стер с тела кровь, желчь и кусочки мышц, вынутых для исследования.

Мертвеца переложили со стола на каталку, носившую следы кровоподтеков, и увезли в холодильник, где другие трупы, вскрытые и вновь зашитые, спокойно дожидались отправления в последний дом.

Бруно Фрай лежал смирно, словно был доволен компанией мертвецов, чего он не мог сказать о себе при жизни, находясь среди живых.

* * *

Фрэнк был уже пьян. Он снял пиджак и галстук и расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Волосы в беспорядке спадали на лоб, и Фрэнк постоянно отбрасывал их пятерней назад. Глаза налились кровью, бледное лицо покрылось испариной. Фрэнк бормотал что-то, постоянно повторял одно и то же, и Тони приходилось понукать его, точно подталкивать пальцем заедающую иглу проигрывателя.

Фрэнк говорил о своих женах. На втором году службы в полиции Фрэнк познакомился с Барбарой Энн. Она работала продавщицей в одном из ювелирных магазинов на окраине города. Она помогла Фрэнку выбрать подарок для его матери. Барбара была такая привлекательная темноволосая девушка, что Фрэнк не удержался и, не надеясь на успех, назначил ей свидание. Она пришла. Через семь месяцев они поженились. Барбара Энн еще до свадьбы составила план будущей жизни. Она останется пока работать в магазине, но из ее денег она не истратит ни пенни. Все эти деньги пойдут на счет, чтобы затем можно было купить дом. Они будут жить экономно, на зарплату Фрэнка, и снимут недорогую квартиру. Они продадут его старый «понтиак», потому что Барбара может ходить на работу пешком, а Фрэнк будет ездить в участок на ее «фольксвагене». Барбара умудрилась составить меню на месяц вперед с учетом их скромного семейного бюджета. Фрэнку нравилась в его жене практичность. Когда дело не касалось материальной стороны жизни, это была беззаботная, смешливая женщина и прекрасная любовница. В любви она забывала все и страстно отдавалась мужу. Барбара Энн решила покупать дом в рассрочку, когда они наконец накопят сорок процентов от стоимости дома. Она уже знала, сколько там будет комнат и какие: Барбара нарисовала план и часто вынимала его из ящика, чтобы еще раз рассмотреть его и помечтать о счастливом будущем с Фрэнком. Она хотела иметь детей, много детей, но потом, в своем доме. Барбара Энн предусмотрела все, почти все, но кто мог предвидеть то, что случилось потом? Она заболела раком, болезнь установили через два года после свадьбы, а еще через три месяца Барбары не стало.

Тони смотрел на Фрэнка и, чем дольше он слушал, тем отчетливее понимал, что этот человек впервые делится горем с посторонним. Барбара умерла в 1958-м, двадцать два года назад, и двадцать два года Фрэнк носил в себе эту боль. Боль не успокоилась и не могла успокоиться за столько лет: она жгла изнутри ровным огнем, как и прежде. Фрэнк пил виски, но это не помогало найти нужных слов, чтобы выразить всю тоску, накопившуюся в душе; и Тони поразился бездне, которую так умело скрывал от других Фрэнк.

Смерть жены ошеломила его, но он сумел загнать боль внутрь, чтобы люди не видели его слабости. У него появились мысли о самоубийстве; теперь ему хотелось опасных приключений, дисциплинированный водитель, он стал превышать скорость. Фрэнк хотел забыться в работе. Смерть жены пробила брешь в его жизни, и лишь на время, полностью выкладываясь на службе, ему удавалось притупить боль. Так он просуществовал девятнадцать лет, находя забвение в монотонной работе. Будучи патрульным, он не мог оставаться на службе дольше определенного времени, поэтому пошел учиться на вечернее отделение — пять раз в неделю — и через какое-то время получил степень бакалавра криминологии. За этим последовало повышение. Так Фрэнк стал детективом. Он добился своего: теперь можно было задерживаться на работе сколько угодно. По четырнадцать часов в сутки он проводил на службе, но даже и дома, принимал ли он душ, завтракал ли рано утром или ужинал ночью, он постоянно обдумывал очередное дело, размышлял над уликами. Читал он только книги по криминологии и изучал снимки преступников.

За все это время он ни разу не подумал о возможности жениться во второй раз. Он не хотел оскорбить память Барбары Энн. Неделями он жил затворником, потом неожиданно окунался в жуткий разврат. Здесь другое дело, думал он, я плачу за услугу, но мое сердце при этом остается верным Барбаре. Потом он встретил Вильму Комптон.

Откинувшись назад, Фрэнк, как показалось Тони, хихикнул, произнеся имя. Он вытер рукой вспотевшее лицо и, откинув со лба мокрую прядь волос, пробормотал:

— Я хочу еще двойное виски.

Язык у него заплетался, и каждое слово ему удавалось произнести с трудом.

— Конечно, — согласился Тони. — Но нам следует при этом и закусывать.

— Я не голоден.

— Здесь делают замечательные чизбургеры.

— Нет. Мне только виски.

Тони все-таки настоял на своем, и Фрэнк согласился на бутерброды. Пенни приняла заказ, но, услышав о двойном виски, засомневалась.

— Я не за рулем, — ответил Фрэнк, старательно выговаривая каждое слово. — Я приехал на такси, потому что знал, что напьюсь. Обратно я тоже поеду на такси. Пожалуйста, дорогая, принеси мне еще замечательного двойного виски.

Она поставила заказ на столик и ушла.

Итак, Вильма Комптон. Вильма была на двадцать лет моложе Фрэнка, она вышла за него в тридцать один год. Она тоже была привлекательна и темноглаза. Стройные ноги, прекрасное тело. Полная грудь. Конечно, она не была так красива, как Барбара. Вильма не отличалась остротой ума и деятельной любовью к семейному уюту. Но Фрэнка поразило внешнее сходство Вильмы с давно умершей женой, и он очнулся после двадцати лет забытья.

Вильма работала официанткой в кафе, куда часто заходили перекусить полисмены. Их участок находился неподалеку. Придя в кафе в шестой раз, Фрэнк предложил ей встретиться с ним, и она согласилась. Через месяц они оказались в постели. Вильма была такой же страстной любовницей, как и Барбара. Временами он замечал, что любовь его новой подруги эгоистична, но говорил себе, что это пройдет. Ему казалось, что сейчас он заново переживает те чувства, которые ему посчастливилось испытать много лет назад с Барбарой. Через два месяца он сделал Вильме предложение. Она отказала, с того дня прекратились их встречи. Единственным местом, где он мог видеть ее, было кафе.

Вильма знала, что делает. Она, действительно, хотела выйти замуж. Но не за Фрэнка. Ей нужен был богатый, с хорошей работой. Полицейский, сказала она, никогда не обеспечит меня тем, что я хочу. Она развелась с первым мужем главным образом из-за денег. Тогда она поняла, что недостаток средств убивает любовь и оставляет от нее лишь горку пепла и горечь на губах. Вильма после первой неудачной попытки решила действовать осторожнее. Не только любовь, но и деньги — вот каким правилом она руководствовалась в дальнейшем. Она не могла без слез и дрожи в голосе рассказывать о первом замужестве. Как ни странно, это не охладило любовного пыла Фрэнка. Он, во что бы то ни стало, даже если бы пришлось надеть розовые очки, чтобы не видеть правды, хотел встречаться с ней: так он устал от одиночества. Фрэнк предложил ей заглянуть в его сберкнижку и показал депозитные сертификаты, всего на сумму тридцать две тысячи долларов. Он сказал, сколько получает, и объяснил, что имеет право уйти в отставку, чтобы завести свое дело и к тому же получать приличную пенсию. Тридцати двух тысяч долларов и пенсии было мало для Вильмы Комптон.

— Это мелочь, — сказала она ему. — У тебя нет ни дома, ни вообще никакой независимости. — Вильма некоторое время водила пальцем по записям в сберкнижке, потом вернула ее Фрэнку. — Прости, Фрэнк. Я хочу зацепить кого-нибудь побогаче. Я еще молода, да еще выгляжу лет на пять моложе своего возраста. У меня еще есть время осмотреться. В наше время тридцать две тысячи — это не деньги. Боюсь, что этого будет недостаточно, если разразится кризис. Я не хочу опять оказаться... в отвратительной... ужасной ситуации.

Он был уничтожен.

— Боже, какой я был дурак! — взвыл Фрэнк и ударил кулаком по столу, словно подчеркивая тем самым свою безграничную глупость. — Я вбил себе в голову, что она, как Барбара. Как бы она ни оскорбила меня, как бы ни унизила, я готов был все простить. Ослепленный любовью. Дурак, дурак! Господи!

— Твое поведение вполне понятно, — сказал Тони.

— Это была глупость.

— Ты столько лет жил один. У тебя были два таких прекрасных года с Барбарой Энн, что ты не верил, что подобное может когда-нибудь повториться, а на меньшее ты бы не согласился. Поэтому ты отгородился от мира. Ты сказал себе, что тебе никто не нужен. Но так не прожить, Фрэнк. Без человека, который всегда думает о тебе. Человеческому роду не прожить без любви. Потребность любить накапливалась в тебе долгие двадцать лет, и когда ты встретил женщину, похожую на Барбару, то уже не смог удержать в себе силы нерастраченной любви. Только очень жаль, что Вильма Комптон оказалась совсем не той, о которой ты мечтал.

— Какой остолоп!

— Нет!

— Идиот!

— Нет. Ты просто человек. Вот и все. Такой же, как и я.

Пенни принесла чизбургеры. Фрэнк заказал еще виски.

— Хочешь знать, почему все-таки Вильма сдалась? — спросил Фрэнк. — Хочешь знать, почему она согласилась выйти за меня замуж?

— Конечно, — согласился Тони. — Но почему ты не ешь?

— Мой отец, умирая, оставил мне тридцать тысяч и еще кучу страховых полисов на пять и десять тысяч. После выплаты налогов у меня было девяносто тысяч.

— Черт побери!

— Этой суммы было достаточно для Вильмы.

— Может быть, все бы образовалось, если бы твой отец ничего не оставил.

Красные глаза Фрэнка повлажнели, казалось, он сейчас заплачет, но, сморгнув, Фрэнк сдержал слезы. С отчаянием он сказал:

— Мне страшно признаться, но, получив деньги, я тотчас же забыл об умиравшем отце. Полисы я нашел через неделю после его смерти. Первая мысль была о Вильме. От радости я не находил себе места. Я вдруг подумал: «О, если бы папаша умер лет на двадцать раньше!» Сейчас мне стыдно об этом вспоминать. Господи, какой же я сукин сын!

— Все позади, Фрэнк, — успокаивал его Тони.

Фрэнк закрыл лицо руками и несколько минут сидел неподвижно, лишь плечи слегка подрагивали. Наконец он опустил руки и взглянул на Тони.

— Когда она узнала, что у меня сто двадцать пять тысяч, то сразу же согласилась выйти за меня.

За восемь месяцев Вильма обчистила меня до нитки.

— Но ведь по закону она имела право не более чем на половину суммы.

— О, при разводе она ничего не взяла.

— Что?

— Ни пенни.

— Почему?

— К этому времени денег не осталось.

— Не осталось? Она их потратила?

— Украла, — промычал Фрэнк.

Тони положил недоеденный бутерброд и вытер салфеткой губы.

— Украла? Как?

Вдруг голос Фрэнка приобрел твердость и уверенность. Фрэнк словно протрезвел, приблизившись к самой важной части рассказа. Негодование с новой силой проснулось в нем.

— Когда мы вернулись из свадебного путешествия, она заявила, что берет на себя труд следить за семейным бюджетом. Вильма даже записалась на курсы в бизнес-школу и разработала детальную картину доходов и расходов в доме. Она деятельно принялась следить за материальной стороной нашей жизни, и я только радовался, все больше узнавая в Вильме черты Барбары.

— Ты рассказывал ей о Барбаре?

— Да. Да. Я сам виноват в том, что случилось потом.

Фрэнк трясущейся рукой отбросил со лба прилипшую прядь волос.

— Разве я мог ее в чем-то заподозрить. Я так ее любил. Она научилась готовить мои любимые блюда. Когда я приходил домой, Вильма встречала меня и расспрашивала о работе. Она никогда не требовала покупать ей много одежды или украшений. Время от времени мы ходили в ресторан и в кино, каждый такой поход она считала пустой тратой денег. С ней было... очень легко. Если бы я знал, что, пока она готовит мне обеды или пока мы занимаемся любовью, мои деньги...

— Потихоньку уплывали.

— Да. Все, кроме одного долгосрочного сертификата на десять тысяч.

— И потом ушла.

Фрэнк передернул плечами.

— Однажды я пришел с работы и нашел на столе записку: «Если хочешь узнать, где я, позвони по этому номеру и спроси мистера Фрейборна». Фрейборн был судья. Ему она поручила вести бракоразводное дело. Меня как громом поразило. Вильма умело скрывала свои истинные намерения. Во всяком случае, Фрейборн отказался сообщить, куда уехала Вильма. Свой отказ он объяснил тем, что у Вильмы нет ко мне претензий и она хочет поскорее получить развод. Я был ошеломлен. Первое, о чем я подумал, это вернуть ее. Наверное, казалось мне тогда, я сам виноват, что она ушла. Но когда мне понадобились деньги и я пошел в банк, то обнаружил, что на счете оставалось всего три доллара. Денег, полученных после продажи полисов, тоже не оказалось. Тогда я понял, почему Вильма не имела ко мне претензий.

— Ты дал ей скрыться с твоими деньгами?

Фрэнк отхлебнул виски. Пот стекал по его щекам. Лицо было бледно как полотно.

— Вначале я оторопел... потом мне пришла в голову мысль о самоубийстве... Не то, чтобы я хотел убить себя, но жизнь не представляла для меня никакого интереса.

— Но ты вышел из этого состояния?

— Наполовину. Я до сих пор пребываю в каком-то оцепенении. Боже, какой я был олух! Я никого не хотел видеть, даже не обратился к адвокату.

— Тут уж ты точно сглупил, — сказал Тони. — Остальное еще понятно, но это...

— Я боялся, что люди, узнав о случившемся, скажут, что и Барбара была такая же. Я бы не позволил дурно отзываться о Барбаре.

Тони молчал.

— Поэтому развод прошел гладко и быстро. Без происшествий. Вильму я видел всего несколько минут, в суде, но не разговаривал с нею.

— А где она сейчас? Ты знаешь?

Фрэнк допил виски. Голос его теперь изменился: Фрэнк говорил негромко, почти шепотом, не потому, что рядом находились посетители, а потому, как показалось Тони, что последние силы оставили его.

— После развода мне захотелось узнать, где она живет, что с ней. Я снял часть денег с депозитного сертификата и нанял частного детектива. Вот что он мне сообщил. Она вышла замуж через неделю после завершения разводного процесса. Какой-то Чак Позли из Оранж Каунти. У него зал электронных игр в одном из торговых центров в Коста-Месе. Вероятно, Вильма решила выйти за него замуж, когда увидела мои сто двадцать пять тысяч. Поэтому она подоила меня, а потом бросила. Они открыли на мои деньги еще два зала игровых автоматов.

До этого дня Тони почти не знал Фрэнка, а сейчас узнал почти все. Тони был хорошим слушателем. Когда-то Мишель Саватино сказал ему, что он легко находит общий язык с людьми, потому что умеет слушать и слышать других. И сейчас, говорил Мишель, среди тысяч себялюбцев и эгоистов почти невозможно встретить человека, который внимательно выслушает тебя и поможет добрым советом. К тому же Тони был художник: люди интересовали его как материал и сущность его творчества, именно в конкретных судьбах он стремился увидеть общие законы нашего бытия. Сейчас ему на память пришла цитата из Эмерсона, которого он читал несколько лет назад: «Сфинкс должен сам разрешить свою загадку. Если история человечества повторяется в каждом из нас, то ее можно объяснить исходя из личного опыта одного человека».

Жизнь людей — это удивительные загадки, великие таинства, и все они уникальны и универсальны в одно и то же время.

— Позли с самого начала знал, почему Вильма согласилась выйти за меня. Они, наверное, встречались и позже. Все это время Вильма притворялась доброй женой, а сама тащила деньги и спала с этим Позли. Чем больше я об этом думал, тем сильнее во мне разгоралась злоба. Наконец, я сделал то, что следовало сделать в самом начале, — я обратился к адвокату.

— Но было поздно?

— Да, так оно и случилось. Я ведь мог раньше обратиться в суд! Но задержка была явно не в мою пользу. Я только потратил почти все деньги на судей. Поэтому прекратил бессмысленную борьбу. Тогда я решил забыться в работе так же, как я поступил после смерти Барбары. Но я еще не знал, насколько были подорваны мои силы и расстроен рассудок. Началось неприятное. Ты знаешь, я не могу вести нормально дело, если там замешана женщина. Мне кажется, они все похожи на Вильму. Но если бы только с женщинами! Вскоре я стал груб с каждым свидетелем, будь то женщина или мужчина. Начал ошибаться в самых простых случаях. Переругался к черту с напарником. — В горле у Фрэнка запершило, и он, прокашлявшись, понес совершенную чепуху:

— После Барбары у меня хоть работа осталась. Что-то осталось. Но Вильма забрала все. Она отняла деньги, надежду, достоинство. Мне теперь наплевать на все. — Фрэнк поднялся и стоял у столика, покачиваясь и дергая головой, словно марионетка, которую удерживают невидимые нити. — П-прошу прощения. Хочу пи-пи. Он, шатаясь, пошел через зал к туалету, старательно обходя столики.

Тони вздохнул и закрыл глаза. Он очень устал и душой и телом.

Тони заплатил по счету и подождал Фрэнка. Взяв его пиджак и галстук, он пошел искать Фрэнка.

Туалет был маленький: писсуар и унитаз. В воздухе стоял сильный запах соснового дезодоранта.

Фрэнк стоял, отвернувшись к стене, и бился ладонями о гладкую поверхность плитки: звук шлепков усиливался в пустоте помещения: бам-бам-бам-бам.

— Фрэнк!

— Бам-бам-бам-бам.

Тони подошел, положил руку на плечо и осторожно повернул к себе. Фрэнк плакал. Налитые кровью глаза были полны слез. Они струйками стекали по лицу, опухшие губы мелко дрожали. Фрэнк плакал беззвучно, загоняя вырывающиеся рыдания внутрь.

— Все будет хорошо, — успокаивал его Тони. — Зачем тебе Вильма? Без нее будет легче. У тебя есть друзья. Мы поможем тебе, если ты, конечно, согласишься принять помощь. Я помогу. Обязательно, Фрэнк. Фрэнк закрыл глаза. Уголки рта опустились, Фрэнк всхлипнул, судорожно глотнув воздуха. Он оттолкнулся от стены, ища опоры. Тони обхватил его рукой.

— Хочу домой, — пробормотал Фрэнк. — Хочу домой.

— Да, я отвезу тебя. Держись.

Обнявшись, как двое закадычных друзей, они покинули «Болт-Хоул». Тони довел его до своего дома, где стоял на обочине его «джип». Уже в машине Фрэнк, глубоко вздохнув, сказал:

— Тони, я боюсь.

Тони взглянул на него.

Фрэнк сидел сгорбившись. Он казался маленьким и слабым: одежда мешком сидела на его скорченном теле. На щеках блестели слезы.

— Чего ты боишься?

— Я не хочу оставаться один, — тонким голосом, дрожащим от ужаса, ответил Фрэнк.

— Ты не один.

— Я боюсь умереть... в одиночестве.

— Ты не один, ты не умираешь, Фрэнк.

— Мы все стареем... так быстро. А потом... я хочу, чтобы кто-нибудь был со мной.

— Ты встретишь человека.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь думал и заботился обо мне.

— Не волнуйся, Фрэнк.

— Мне страшно.

— Ты встретишь человека.

— Никогда.

— Обязательно найдешь.

— Никогда. Никогда, — упрямо повторял Фрэнк, прижимаясь виском к стеклу.

Когда машина остановилась, Фрэнк спал, как ребенок. Тони разбудил его, почти донес полусонного, что-то бормочущего Фрэнка до дверей. Тони прислонил его к стене и, придерживая одной рукой сползающего вниз Фрэнка, другой нащупал в кармане ключ и отпер дверь. Дотащив Фрэнка до спальни, Тони опустил его на кровать, и Фрэнк, как был в одежде, свалился на матрас и захрапел.

Тони раздел его до трусов, вытянул одеяло и накрыл им Фрэнка. На кухне в столе Тони нашел карандаш, листок бумаги и моток липкой ленты. Написав записку, он приклеил ее к дверце холодильника.

Дорогой Фрэнк.

Утром ты вспомнишь, что рассказал мне все, и, возможно, почувствуешь смущение. Не надо. Все останется между нами. Завтра ты узнаешь кое-что из моей жизни, так что мы будем на равных. В конце концов, кому выскажешь душу, как не другу.

Тони.

Уходя, он закрыл двери.

Тони невольно сравнивал свою жизнь с жизнью Фрэнка и видел, что она ненамного лучше, чем у Фрэнка. Отец тяжело болел. Братья и сестры жили далеко, они почти не встречались и не звонили друг другу. У него не было друзей, так, только приятели, которым нет дела, жив ты или мертв. Тони сердцем почувствовал то, что говорил Фрэнк. Когда придет смерть, только самые близкие люди смогут поддержать тебя: жена, дети или родители. Тони понял, что все эти годы он жил не так, возводя безжизненный храм одиночества. Ему уже тридцать пять, а он еще ни разу серьезно не задумывался о женитьбе. Вдруг он с поразительной отчетливостью представил себе, как время, словно вода, безвозвратно уходит сквозь пальцы в никуда. Кажется, еще вчера было двадцать пять, а сегодня — четвертый десяток.

Может быть, Хилари — та единственная? Она не такая, как все. Я знаю. Возможно, она почувствует что-нибудь особенное во мне. Разве не может так случиться?

Он сидел неподвижно, опершись о руль, и смотрел на ночное небо. Мысли его были о Хилари, старости и смерти.

* * *

В 22.30 зазвонил телефон. Хилари вздрогнула и отложила книгу.

— Алло!

Молчание.

— Кто это?

Тишина. Она бросила трубку. Так и следует поступать в подобных случаях. Повесить трубку и ничего не спрашивать.

Хилари знала, что это не случайный звонок. Два раза за один вечер, и в обоих случаях — молчание. Зловещее молчание.

Даже сейчас, получив премию от Академии, Хилари не скрывала номер своего телефона. Писатели не так известны, как актеры или даже режиссеры. Публике не интересно, кто написал сценарий к такому интересному фильму. Отсутствие номера в телефонном справочнике — это знак престижа. Многие сценаристы именно так и поступали из тщеславия. Номер отсутствует — значит, человек трудится день и ночь, ему некогда отвечать на глупые звонки.

Конечно, теперь после опубликования материала о ее двух схватках с Фраем, она могла стать объектом всеобщего внимания. История женщины, убившей насильника, возможно, запала в голову какому-нибудь ненормальному, и он решится сделать то, что не получилось у Фрая. Хилари решила завтра же сменить номер телефона.

* * *

В полночь в городском морге было, по выражению одного из патологоанатомов, тихо, как в могиле. Тишина царила в полуосвещенном коридоре и темной лаборатории. В холодильнике, где лежали трупы, мерно гудели вентиляторы, нагнетавшие ледяной воздух.

В ту ночь в морге дежурил один человек. Он сидел за обшарпанным фанерным столом в смежной с кабинетом медсудэксперта комнате. Этого человека звали Альберт Вольвич. Ему было тридцать девять, разведенный, он жил с дочерью Ребеккой. Альберт спокойно работал в ночную смену в морге. Он уже подшил несколько дел, послушал радио и теперь читал роман Стефана Кинга о вампирах.

В десять минут первого зазвонил телефон.

— Морг.

Молчание.

— Алло! — повторил Альберт.

Человек на другом конце провода издал стон и заплакал.

— Кто это?

Человек продолжал всхлипывать.

Казалось, что звонивший издевается над ним: очень уж искусственными и преувеличенно громкими стали рыдания.

— Да скажите хоть слово.

В трубке раздались гудки.

Альберт пожал плечами и положил трубку.

Когда он вновь раскрыл книгу, ему почудилось шарканье ног за дверью. Но сколько он потом ни прислушивался, ничего уже расслышать не мог.

Глава 4

Пятница. Девять часов утра.

К моргу подъехала машина, и из нее вышли двое, чтобы перевезти тело Бруно Гюнтера Фрая в морг на Энджелз Хилл. Эти люди сотрудничали с похоронным бюро из Санта-Хелены, где жил Фрай. Расписавшись в документах, они вынесли тело из мертвецкой, положили в гроб и, открыв заднюю дверцу фургона, установили его на специальной подставке.

* * *

Фрэнк Говард легко переносил похмелье. На утро он чувствовал себя отдохнувшим и набравшимся сил.

Уже в участке, а потом в машине Фрэнку было неловко в присутствии Тони, но Клеменса, предвидя это, постарался поддержать друга. Они, ничего не говоря, почувствовали, что отношения между ними изменились. Они начали понимать друг друга, и это сблизило их. Фрэнк и Тони увидели, что смогут вместе работать. После вчерашнего разговора препятствий к этому больше не существовало. В пятницу с утра они занялись делом Бобби Вальдеса. На этом пути их ожидало два разочарования подряд.

В управлении автотранспортом выяснилось, как они и предполагали, что Бобби Вальдес получил водительские права, представив поддельные документы на имя Жуана Масквези. В картотеке управления нашли карточки еще двоих Жуанов Масквези. Один из них оказался девятнадцатилетним юношей из Фресно, а второй — стариком, семидесяти лет. Ни у одного из них не было автомобиля марки «ягуар». Очевидно, Бобби купил машину совсем по другому документу. Вероятно, у него было несколько поддельных паспортов. Тупик.

Тони и Фрэнк вернулись в прачечную и допросили работников, которые помнили Жуана Масквези. Оставалась слабая надежда, что кто-нибудь из них видел Бобби после ухода из прачечной.

Все напрасно. Жуан ни с кем из них не общался, и куда он девался, никто не знал. Тупик.

После они отправились в закусочную. Они сели на открытой террасе и заказали сырный омлет с салатами.

— Завтра вечером свободен? — спросил Тони.

— Я?

— Да.

— Свободен.

— Хорошо. У меня есть предложение.

— Какое?

— Свидание с незнакомкой.

— Для меня?

— Не совсем.

— Я звонил ей утром.

— Забудь об этом.

— Она идеально подойдет для тебя.

— Я ненавижу смотрины.

— Это роскошная женщина.

— Ну и что?

— Свеженькая.

— Я не ребенок. Мне не надо, чтобы ты меня с кем-то знакомил.

— Разве друг не может помочь другу?

— Я сам в состоянии назначать свидания.

— Только дурак откажется от такой женщины.

— Значит, я дурак.

Тони вздохнул.

— Ну, как хочешь.

— Вспомни, что я говорил в «Болт-Хоул». Я не просил жалеть меня. Я хотел, чтобы ты понял, почему мне было так плохо.

— Я понял.

— Ты, наверно, подумал, что я люблю плакаться и распускать сопли.

— Ничего подобного.

— Мне никогда не было так плохо, как вчера.

— Я верю.

— Я никогда... не плакал. Мне кажется, я тогда очень устал.

— Конечно.

— Может быть, меня развезло.

— Может быть.

— Я много выпил.

— Достаточно много.

— Тони, я сам могу решить, с кем мне знакомиться.

— Конечно.

Они вернулись к сырному омлету.

Неподалеку располагались здания офисов, и сейчас стройные секретарши в темных юбках спешили на обед. В воздухе пахло цветами. Доносился шум улицы, свой для каждого города. В Нью-Йорке или Чикаго — это скрежет тормозов и визг сигналов. В Лос-Анджелесе — монотонное урчание моторов. Шуршание шин по асфальту. Мягкие гипнотические звуки. Как шум прибоя. Нечто нежное и невыразимо эротическое. Что-то подсознательное чувствовалось за живым дыханием города.

Фрэнк вдруг спросил:

— Как ее зовут?

— Кого?

— Не придуривайся.

— Жанет Ямада.

— Японка?

— Ну не итальянка же.

— Какая она из себя?

— Умная, приятной внешности.

— Сколько ей лет?

— Тридцать пять — тридцать семь.

— Откуда ты ее знаешь?

— Встречались с ней.

— Что же случилось?

— Ничего. Мы поняли, что нам лучше остаться друзьями.

— Ты думаешь, она мне понравится?

— Конечно.

— Хорошо. Я приду.

— Если не хочешь, давай забудем об этом.

— Нет. Я приду.

— Только не делай этого ради меня.

— Дай мне ее телефон.

— Даже не знаю, — промямлил Тони. — Мне кажется, я заставляю тебя.

— Ничего не заставляешь.

— Мне нужно позвонить ей и отменить встречу.

— Нет, послушай...

— Не хочу быть сводником.

— Черт возьми, я хочу увидеть ее! — рассердился Фрэнк.

Тони улыбнулся.

— Я знаю.

Фрэнк засмеялся.

— Будет две парочки?

— Решай сам, мой друг.

— Боишься соперника?

— Вот именно.

— У тебя виды на Томас?

— Ну, ты хватил. Это ведь просто ужин.

— Но она богатая.

— Почему мужчина должен обходить стороной женщин, у которых денег больше, чем у него?

— Я не о том.

— Когда король женится на простой девушке, это кажется романтичным. Но когда принцесса выходит замуж за простого человека, то все считают ее сумасшедшей. Двойная мораль.

— Ну что ж... удачи.

— И тебе тоже.

* * *

Пятница. Час дня. На столе в морге лежит тело, приготовленное для бальзамирования. К большому пальцу ноги привязана бирка: «Бруно Гюнтер Фрай».

Тело приготовили к отправке в Напа Каунти. Служащий обработал тело дезинфектором. Кишки и другие внутренние органы вынуты через заднепроходное отверстие и выброшены. В трупе почти не осталось крови после двух ножевых ран и вскрытия, но и то небольшое количество было удалено. Обрабатывая труп, служащий насвистывал мелодию песни Донни и Мэри Осмонд.

Он закрыл незрячие глаза и несколькими стежками зашил рот: на лице замерла вечная улыбка.

Работа была сделана аккуратно: те, кто придут на похороны, не заметят швов, если, конечно, придут.

Затем труп завернули в непрозрачный белый саван и положили в дешевый алюминиевый гроб, специально предназначенный для перевозки тел в любом виде транспорта дальнего следования. В Санта-Хелене труп положат во внушительный гроб, который выберут сами родственники или друзья умершего.

В 16.00 тело привезли в Международный Аэропорт и поставили в грузовой отсек небольшого самолета, совершавшего рейсы до Санта-Розы. В 18.30 самолет приземлился в Санта-Розе. Родственники не встречали гроб с телом Бруно Фрая. У него не было близких. У дедушки родилась единственная дочь, ее звали Кэтрин. У нее не было детей. Она усыновила Бруно. Своей семьи у Фрая не было.

За стеной небольшого здания местного аэровокзала стояли трое. Двое из них приехали от похоронного бюро. Здесь стоял его владелец, мистер Эврил Томас Таннертон, сорока трех лет, приятный, полноватый мужчина с рыжеватой шевелюрой и веснушчатым лицом. С его губ не сходила добрая улыбка. Он приехал с помощником, Хари Олмстедом, худощавым молодым человеком, который был столь же разговорчив, как и те покойники, с которыми он имел дело. Таннертон походил на мальчика из церковного хора, притворное благочестие шалуна, Олмстед же был само воплощение своей профессии: длинное, угрюмое лицо и холодный взгляд.

Третьим был Джошуа Райнхарт, местный адвокат и душеприказчик. Он имел внешность дипломата: шестьдесят один год, густые серебристые волосы зачесаны назад, широкий лоб, прямой нос, волевой подбородок.

Тело Бруно Фрая поместили на катафалк и повезли в Санта-Хелену. Джошуа Райнхарт ехал сзади на своей машине. Ничто не заставляло его сопровождать в поездке Таннертона. Долгие годы Джошуа работал с винодельческой компанией, принадлежавшей семье Фраев, и уже давно перестал получать доход, но продолжал вести дела семьи, помня, как тридцать пять лет назад он приехал в Напа Каунти устраиваться и Кэтрин очень помогла, познакомив его с отцом. Известие о смерти Бруно не взволновало его. При жизни Фрай не внушал симпатии. Джошуа поехал вместе с Таннертоном только потому, что рассчитывал на появление прессы, которая неизбежно обратит внимание на него, Джошуа Райнхарта. Хотя Бруно и был неуравновешенным, даже очень злым человеком, Джошуа твердо решил, что похороны должны пройти достойно. Он чувствовал свой долг перед мертвецом. Джошуа был столько лет верным защитником интересов семьи, что не мог позволить, чтобы преступления одного покрыли несмываемым позором имя компании.

Вечерело. Они уже проехали Соному, миновали долину Напа. Джошуа любил открывавшийся из окон вид. Неясно вырисовывались склоны гор, поросшие соснами и елями. Последние лучи заходящего солнца высвечивали верхушки темных деревьев. У основания гор росли развесистые дубы. Высокая трава, укрывавшая землю, не была видна: днем она казалась светлым волнистым ковром. А дальше бесчисленные виноградники усеивали склоны холмов и занимали почти всю равнину. В 1880 году здесь проводил свой медовый месяц Роберт Льюис Стивенсон. Местное вино он назвал поэтическим напитком. В то время виноградники размещались на сорока тысячах акров земли. С введением в 1920 году сухого закона виноградники были оставлены на десяти тысячах акров. На сегодняшний день площади расширились до тридцати тысяч акров. Местное вино славится богатым вкусовым букетом. Среди виноградников прятались винные заводики и дома. Часть зданий была старой постройки: бывшие аббатства, монастыри, католические миссии. Другие появились совсем недавно. Слава Богу, подумал Джошуа, что только на двух новых заводах используют современную технологию. Это был позор для обитателей долины. Виноград здесь давили по старинке и не любили нововведений, которые, по мнению местных жителей, могут разрушить царящую здесь идиллию. В окнах домов уже загорался свет, мягкий желтоватый свет, который так и манит укрыться от надвигающейся тьмы. Вино — поэтический напиток, думал Джошуа, сидя за рулем автомобиля, эта земля поистине дар Божий. Здесь я живу, здесь мой дом. А сколько на земле отвратительных мест, где возможно закончить свои дни. Например, в алюминиевом гробу.

Похоронное бюро находилось в большом белом доме, построенном в колониальном стиле, с полукруглой дорожкой, ведущей к главному входу. Над дверью горел фонарь, на столбах, стоящих вдоль дорожки, зажглись автоматически лампы под молочными плафонами. Таннертон подогнал фургон к заднему входу. Вдвоем с Олмстедом они поставили гроб на каталку и открыли дверь. Джошуа последовал за ними.

Человеческая фантазия попыталась придать этой комнате веселый беззаботный вид. Потолок был выложен красивой плиткой. Стены выкрашены в голубой цвет, цвет новой жизни. Таннертон повернул на стене выключатель, и из стереоколонок полилась нежная, немного торжественная музыка.

Но для Джошуа, несмотря на все ухищрения Таннертона, это было зловещее место. В воздухе стоял едкий запах бальзама, сладковато пахло аэрозолем, ноги скользили по чисто вымытому кафельному полу, поэтому Таннертон и Хари Олмстед носили обувь на резиновой подошве. Поначалу кафель производил впечатление чистоты и большого пространства, но потом Джошуа понял, в чем дело. Такой пол было очень легко отмыть от пятен крови, внутренностей и прочих ужасных веществ.

Сюда не пускали родственников, потому что все здесь напоминало о смерти. Находясь в залах для прощания, с тяжелыми темно-красными портьерами, дорогими коврами, панелями темного дерева и бронзовыми светильниками, человек чувствовал, что здесь совершается великое таинство, душа прощается с землей и отлетает к небесам. Но здесь, в рабочей комнате, где невыносимый запах и взгляд невольно задерживался на разложенных по стальным подносам инструментах, смерть выступала во всей своей неизбежности.

Олмстед открыл алюминиевый гроб. Таннертон свернул саван, обнажая труп. Джошуа взглянул на казавшийся восковым труп и вздрогнул:

— Отвратительно.

— Я знаю, для вас тяжело это видеть, — ответил Таннертон печально. Этот печальный тон он выработал на протяжении всей своей работы в бюро.

— Не совсем. Я не лицемер и не хочу притворяться. Этого человека я не очень хорошо знал, но и по тому, что я о нем знал, у меня сложилось нелестное мнение. С его семьей у меня чисто деловые отношения.

— Тогда, — запнулся Таннертон, — возможно, лучше передать устройство похорон одному из его друзей?

— Я не думаю, что у него найдется хотя бы один друг.

Минуту они смотрели на труп.

— Отвратительно, — повторил Джошуа.

— Конечно, с ним ничего не сделали. Если бы он попал ко мне сразу после смерти, то выглядел бы получше.

— Вы можете... что-нибудь сделать?

— О, да. Но это будет нелегко. Прошло уже полтора дня и, хотя его держали в холодильнике...

— А эти раны, — с отвращением сказал Джошуа, указывая на страшные шрамы, пересекавшие живот.

— Мой Бог, неужели она его так порезала?

— Нет, его еще вскрывал коронер. Видите порез? Это рана. И вот еще. Патологоанатом неплохо зашил рот, — признался Олмстед.

— Правда? — удивился Таннертон, касаясь плотно сжатых губ. — Редко встретишь коронера с эстетическим чувством.

— Очень редко, — повторил Олмстед.

— Пять лет назад, — вдруг сказал Таннертон, — умерла его мать. Тогда я и познакомился с ним. Он показался мне немного... странным. Но я подумал, что это из-за горя. Он был важный человек в Напа Каунти.

— Бессердечный, — сказал Джошуа, — холодный и замкнутый. И злой в делах. Особенное удовольствие ему доставляло разбивать конкурентов. Мне всегда казалось, он был способен на жестокость и насилие.

— Мистер Райнхарт, я знаю, что вы любите говорить прямо, без обиняков. И все знают вас как честного и смелого человека... но...

— Что «но»?

— Но сейчас вы говорите о мертвом.

Джошуа улыбнулся.

— Я совсем не так идеален, как вы только что описали. Отнюдь! Но поскольку правда — это мое оружие, и я не боюсь задеть чувств живых, живых негодяев и мерзавцев, то почему я должен уважать их после смерти?

— Мне непривычно...

— О да, я понимаю. Работа обязывает почтительно отзываться о каждом умершем, независимо от того, что он вытворял при жизни.

Таннертон не нашелся, что ответить. Закрыли крышку гроба.

— Давайте закончим с условиями, — сказал Джошуа. — Я хочу еще поужинать, если, конечно, будет аппетит.

Он сел на высокий стул, рядом со стеклянным шкафом, в котором поблескивали инструменты.

— Вам обязательно выставлять тело на обозрение?

— Обозрение?

— Да. Что если не выставлять тело в открытом гробу?

— Я не думал об этом.

— Видите ли, я не знаю... как оно будет смотреться, — сказал Таннертон. — В Лос-Анджелесе тело неправильно обработали. Кожа на лице опала. Мне это не нравится. Очень не нравится. Я попробую подтянуть кожу... слишком много времени прошло. Вероятно, он несколько часов после смерти пробыл на солнце, пока его подобрали. Потом еще почти сутки пролежал в холодильнике. Теперь грим будет плохо держаться. Я думаю...

Не выдержав, Джошуа прервал его:

— Пусть будет закрытый гроб.

— Закрытый?

— Закрытый.

— В каком костюме будем хоронить?

— Разве это важно?

— Мне было бы легче надеть одежду из нашего бюро.

— Хорошо.

— Белую или темно-синюю?

— У вас есть что-нибудь «в горошек»?

— Или желтую полоску?

Таннертон не удержался и улыбнулся, но тут же принял строгий вид, приличествующий его занятию. Жизнерадостная натура Эврила противоречила тому образу мрачного и угрюмого, который существовал в представлении людей.

— Пусть будет белая, — сказал Джошуа.

— Теперь гроб. Какой именно...

— Я полагаюсь на вас.

— В каких пределах?

— Я думаю, можно самый дорогой. Состояние позволяет.

— Говорят, у него два-три миллиона.

— Возможно, в два раза больше.

— Его образ жизни не соответствовал такому состоянию.

Таннертон подумал и спросил:

— Отпевание?

— Он не посещал церковь.

— Тогда я исполню обязанности священника.

— Как угодно.

— Проведем короткую службу у могилы. Я прочитаю что-нибудь из Библии.

Они условились о времени: воскресенье, в два часа. Его похоронят на кладбище рядом с приемной матерью Кэтрин.

Когда Джошуа встал, чтобы идти, Таннертон добавил:

— Я уверен, что вы останетесь довольны работой. Я сделаю все, что в моих силах.

— Сегодня я убедился в одном. Завтра я изменю свое завещание. Когда умру, пусть мое тело сожгут.

Таннертон кивнул.

— Мы это можем устроить.

— Не торопите меня. Не торопите.

Таннертон покраснел.

— Я не имел в виду...

— Знаю, знаю. Забыл.

Таннертон кашлянул от смущения.

— Я... провожу вас до выхода.

— Спасибо. Я сам.

На улице царила кромешная тьма. Над дверью был зажжен единственный фонарь, но его свет не мог рассеять темноты. В двух шагах от дома ничего не было видно.

Подул сильный ветер. Зашумело и завыло в верхушках деревьев. Джошуа обогнул дом и пошел по дорожке, слабо освещенной электрическими лампами в молочных плафонах. Открывая дверцу, Джошуа вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он оглянулся, дом был погружен во мрак.

Что-то мелькнуло в темноте. У гаража. Джошуа скорее ощутил, чем заметил это. Он прищурился, но ничего не смог рассмотреть. Все было неподвижно.

«Это ветер, — подумал он. — Ветер гуляет среди кустов и ломает сухие ветки».

Но вот опять. Что-то ползло вдоль кустов от гаража. Невозможно было понять, что это. Какое-то пурпурное пятно на фоне ночи, беззвучно перемещавшееся на глазах.

«Наверное, собака, — подумал Джошуа. — Бродячая. А может, ребенок балуется».

— Кто там?

Молчание.

Он сделал несколько шагов от машины.

Пятно переместилось дальше, уходя от Джошуа, и замерло в ожидании.

«Это не собака, — решил Джошуа. — Собака была бы поменьше. Мальчишка. Какой-то хулиган».

— Кто там?

Тишина.

— Иди сюда.

В ответ — завывание ветра.

Джошуа хотел было настигнуть неизвестного, но вдруг чего-то испугался, неизвестность внушала страх. Джошуа невольно вздрогнул: сердце бешено заколотилось, во рту пересохло, пальцы судорожно сжались. Джошуа напряг слух и втянул голову в плечи, словно боясь неожиданного удара.

— Кто там? — повторил он.

Тень метнулась в сторону и бросилась через кусты прочь. Джошуа услышал треск веток и шум удалявшихся ног: топ-топ-топ. Потом все стихло.

Постоянно оглядываясь, он вернулся к машине, сел за руль и замкнул дверцу. Джошуа уже сомневался, действительно ли там был кто-то или всего лишь почудилось ему? После посещения жуткого дома и не такое могло привидеться. Джошуа понемногу успокоился.

Он завел мотор и поехал домой.

* * *

В субботу вечером Энтони Клеменса подъехал на синем «джипе» к дому Хилари Томас.

Она вышла навстречу. На Хилари было изящное дорогое платье изумрудного цвета с длинными рукавами и глубоким вырезом. Хилари уже больше года не назначали свиданий, и она уже подзабыла, как следует одеваться в таких случаях. Хилари два часа перебирала гардероб, не зная, что выбрать. Она приняла приглашение Тони потому, что он понравился ей, и еще потому, что она боролась с одиночеством. Верно сказал Уэлли Топелис: «Ты оправдываешь свою замкнутость уверенностью в собственных силах».

Хилари не искала друзей и любовников, она боялась крепкой привязанности, которая, как она знала, ничего, кроме боли и разочарования, не могла принести. Однако в своем стремлении избежать страданий она полностью отделяла себя от всех людей без исключения. Так Хилари твердо помнила все то, что она пережила с родителями, когда нежность пьяной матери неожиданно сменялась грубой бранью и побоями.

Тони вышел из машины и открыл перед Хилари дверцу. Почтительно склонившись, он сказал:

— Карета подана.

— О, вы, должно быть, ошиблись. Я не королева.

— Для меня вы королева.

— Я простая служанка.

— Вы прекраснее любой королевы.

— Смотрите, будьте осторожны. Если бы вас услышала королева, то не сносить вам головы.

— Я не боюсь.

— Почему?

— Потому что уже потерял голову из-за вас.

Хилари застонала.

— Я сахару пересыпал?

— Да, хочется заесть долькой лимона.

Хилари, подобрав платье, села в машину.

Тони вдруг спросил:

— Тебя не оскорбляет?

— Кто?

— Эта машина.

— "Джип"? А разве он разговаривает? И что он имеет против меня?

— Ведь это не «мерседес».

— Если ты считаешь меня снобом, то зачем спрашивать?

— Я не считаю тебя снобом, — ответил он. — Но Фрэнк говорит, что как-то неудобно приглашать женщину, которая богаче тебя.

— Насколько я знаю Фрэнка, я могу сказать, что его суждения не заслуживают доверия.

— В Лос-Анджелесе говорят, что человека можно узнать по его машине.

— Правда? Тогда ты «джип», а я — «мерседес». Мы не люди, а машины. Нам следует направиться не в ресторан, а в гараж, чтобы заправиться. Так?

— Нет. Я купил «джип», потому что люблю зимой кататься на лыжах. А на этой развалине можно ездить в горы при любой погоде.

— Я всегда хотела научиться кататься на лыжах.

— Я научу тебя. Придется только подождать месяц, пока не выпадет снег.

— А ты очень самоуверенный, думая, что мы останемся друзьями и через месяц.

— А почему бы нет?

— Может быть, мы сегодня же поссоримся.

— Из-за чего?

— Из-за политики.

— Я считаю всех политиков тупыми ублюдками, которые рвутся к власти, а сами шнурков не умеют завязать.

— Я тоже так думаю.

— Я сторонник предоставления широких гражданских прав.

— Я, в общем, тоже.

— Тогда мы разойдемся в вопросах религии.

— Я католик. Но вера для меня не имеет большого значения.

— И для меня.

— Да, нам вряд ли удастся поссориться.

— Тогда, быть может, мы поругаемся из-за какой-нибудь ерунды?

— Например?

— Поскольку мы направляемся в итальянский ресторан, ты, наверное, закажешь хлеб с чесноком, а я его терпеть не могу.

— И из-за этого мы поссоримся? В этом ресторане тебе все понравится.

Тони решил повести Хилари на бульвар Санта-Моника, к Мишелю Саватино. Это был уютный тихий ресторанчик, где можно, не замечая времени, просидеть и шесть часов. В неярко освещенном зале мягко звучала оперная музыка и голоса знаменитых итальянцев: Карузо, Паваротти. Внутреннее убранство показалось Хилари слишком пышным, но она осталась в восторге от фресок. Здесь были изображены сценки из итальянской жизни: темноглазые женщины, смуглые красавцы мужчины, группа танцующих под аккордеон людей, пикник под оливой. Хилари не видела ничего подобного: фрески нельзя было назвать ни реалистическими, ни импрессионистическими. Но это не была и обычная стилизация. Хилари разглядела здесь черты наивного сюрреализма, было здесь что-то даже от Сальвадора Дали.

К ним подлетел хозяин, Мишель Саватино, как выяснилось, бывший инспектор. Он обнял Тони, потом стал целовать руку Хилари, затем принялся хлопать Тони по животу и, заливаясь веселым смехом, говорил, что ему следует больше есть. Вскоре подошла жена Мишеля, Паула, яркая блондинка. Объятия и звонкие поцелуи возобновились с новой силой. Наконец, Мишель, взяв Хилари под руку, проводил ее и Тони к столику за перегородкой. Он тут же приказал принести две бутылки «Бьонди-Сантис ди Монтельчино» и сам откупорил их. Провозгласив тост и выпив бокал вина, он ушел, одобрительно мигнув Тони, но, заметив, что Хилари увидела этот знак, засмеялся и подмигнул ей.

— Какой приятный человек, — сказала Хилари, когда Мишель ушел.

— Очень веселый.

— Вы друзья?

— Конечно. Мы очень хорошо вместе работали.

Они поговорили о работе в полиции, потом о кино. Хилари чувствовала себя легко, словно они были знакомы несколько лет. Тони обратил внимание на то, что Хилари иногда посматривает на фрески.

— Нравится?

— Это превосходно.

— Правда?

— А тебе не нравится?

— Ну так себе.

— Ты не знаешь, кто это нарисовал?

— Какой-то бедный художник за пятьдесят обедов.

— Только пятьдесят? Мишелю повезло.

Они поговорили о фильмах и книгах, о музыке и театре. Подали легкую закуску: пирожки с начинкой из сыра и грибов и салат. Тони заказал телятину под горчичным соусом и жареный зучини. Хилари очень удивилась, когда увидела, что уже десять минут двенадцатого.

Подошел Мишель и спросил у Тони:

— Двадцать первый?

— Двадцать третий.

— Но у меня записано двадцать один.

— Неправильно записано. Сегодня двадцать третий и двадцать четвертый.

— Нет, нет. Мы считаем не количество заказов, а число посещений.

Ничего не понимая, Хилари сказала:

— Я, наверное, с ума сошла: ничего не понимаю.

Мишель раздраженно махнул рукой:

— Тони расписал мне стены. Я хотел расплатиться с ним, но он не взял деньги. Он согласился получать за работу обедами. Я предложил сто. Он — двадцать пять. Наконец, мы сошлись на пятидесяти. Он совершенно не ценит своей работы: вот что меня злит.

— Эту стену расписал Тони? — спросила Хилари.

— Он разве не говорил?

— Нет.

Тони смущенно улыбался.

— Вот почему он купил «джип», — продолжал Мишель. — Тони уезжает в горы и рисует.

— Он мне сказал, что ездит в горы кататься на лыжах.

— И это тоже. Но в основном он отправляется туда, чтобы работать. Но легче вырвать зуб у крокодила, чем заставить Тони рассказать о своих картинах.

— Я дилетант, — ответил Тони. — Что может быть скучнее глупых рассуждений дилетанта об искусстве?

— Но фрески — не дилетантская работа, — сказал Мишель.

— Конечно, нет, — добавила Хилари.

— Вы хвалите меня, потому что вы мои друзья, но у вас нет специальной подготовки, чтобы профессионально разбирать мою работу.

— Он получил две премии, — сказал Мишель Хилари.

— Премии? — взглянула Хилари на Тони.

— Ничего особенного.

— Первые премии, — добавил Мишель.

— На каких выставках? — допытывалась Хилари.

— Не очень важных.

— Он мечтает о свободной жизни художника, — вставил Мишель, — но ничего не делает, чтобы мечта осуществилась.

— Потому что это только мечта, — ответил Тони. — Нужно быть дураком, чтобы серьезно рассчитывать на это. Художник не получает зарплаты. И пенсии тоже.

— Но если бы ты продавал картины две в месяц, даже в половину их реальной стоимости, то имел бы намного больше, чем в полиции, — рассуждал Мишель.

— А если не удастся продать ни одной картины, — ответил Тони, — чем заплатить за квартиру?

Мишель обратился к Хилари:

— У него все комнаты забиты картинами. Он сидит на мешке денег, но даже пальцем о палец не ударит.

— Он преувеличивает, — сказал Тони Хилари.

— Я сдаюсь, — воскликнул Мишель. — Может быть, вам удастся его переубедить? — потянулся Мишель к Хилари и, уже уходя, добавил: — Двадцать один.

— Двадцать три, — повторил Тони.

По дороге домой Хилари спросила:

— Почему не попробовать предложить картины какой-нибудь галерее?

— Не возьмут.

— Но ты даже не обращался никуда.

— Хилари, картины не так хороши...

— Но фрески замечательны.

— Существует разница между искусством и размалевыванием ресторанов.

— Те фрески — настоящее искусство.

— Я повторяю, ты не специалист и не можешь судить об этом.

— У меня есть знакомый владелец галереи, Стивенс. Почему бы не показать работы ему?

— Мне тяжелы отказы.

— Могу поспорить, он не откажет.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

— Но почему?

— Мне надоел этот разговор.

— Ты тяжелый человек. О чем же поговорить?

— Давай поговорим о погоде или выясним, не хочешь ли ты меня пригласить на стаканчик бренди?

— Не согласишься ли ты зайти на стаканчик бренди?

— С удовольствием. А какая марка?

— "Реми Мартин".

— Самая лучшая, — улыбнулся Тони. — Но не поздно?

— Если не зайдешь, мне придется выпить одной.

— Я не могу этого позволить. Никогда не прощу себе, что так обидел тебя.

Они сидели на тахте у камина и смотрели на огонь, потягивая «Реми Мартин».

У Хилари слегка кружилась голова от выпитого и от близкого присутствия Тони. Ей было легко с ним. Привлекательный мужчина. Высокий. Смуглый. Сильный. Основательность и самоуверенность полицейского. Очень нежный и чуткий. Она уже представляла себя в его объятиях, когда приятное течение мыслей было прервано телефонным звонком.

— Черт! — воскликнула Хилари.

— Неприятный звонок?

Хилари упорно смотрела на телефонный аппарат, который звонил не переставая.

— Хилари.

— Я уверена, это он.

— Кто он?

— Мне звонят...

Телефон не умолкал.

— Мне постоянно звонят и молчат в трубку. Я думаю, это какой-нибудь маньяк, прочитавший в газете о Фрае.

Звонки не прекращались. Хилари поднялась и неуверенно подошла к аппарату. Тони встал рядом.

— Это он. Кто бы еще звонил так долго, — сказала Хилари.

Тони поднял трубку.

— Алло!

В ответ — молчание.

— Дом Томас. Говорит инспектор Клеменса.

Раздались частые гудки.

— Повесил трубку. Наверное, не ожидал. Следует сменить номер.

— Да, я уже решила сделать это.

— Я позвоню утром в понедельник в телефонную службу и скажу, чтобы поставили другой номер — так решили в полиции.

— Это возможно?

— Конечно.

— Спасибо, Тони.

— Не волнуйся. Считается, что по телефону пугают людей мелкие хулиганы. На преступление они обычно не идут.

— Обычно?

— Почти никогда.

— Не очень утешительно.

— Может быть, я еще останусь не надолго? Вдруг позвонят?

— Спасибо. Но я верю тебе. Это не опасно. Если бы он что-то задумал, то не стал бы звонить, а пришел бы сюда. Тем более ты отпугнул его: он подумал, что у меня дома дежурит полиция.

— Тебе вернули пистолет?

Она кивнула.

— Я сделала все так, как мне сказали: зарегистрировала оружие и заплатила штраф — теперь все в порядке.

— Сегодня он тебе вряд ли позвонит.

— Да, конечно.

Им стало неловко.

— Ну... я лучше пойду.

— Да, уже поздно, — согласилась Хилари.

— Спасибо за угощение.

— Спасибо за ужин.

Уже в дверях Тони спросил:

— Что ты делаешь завтра?

Хилари улыбнулась.

— Ничего.

— Прекрасно. А что бы ты хотела?

— Полагаюсь на тебя.

Он задумался.

— Проведем вместе день?

— Почему нет?

— Хорошо, я заеду в 12 часов.

— Я буду ждать...

Он поцеловал ее в губы.

— До завтра.

— До завтра.

Она проводила его и закрыла дверь.

* * *

Всю субботу тело Бруно Фрая пролежало в похоронном бюро. После ухода Джошуа Райнхарта Эврил Таннертон и Хари Олмстед переложили мертвеца в красивый, отделанный снаружи бронзовыми пластинками и шелком изнутри, гроб. Они надели на труп белый саван, положили руки вдоль тела и накрыли его по грудь бархатным покрывалом. Таннертон уже не рассчитывал как-то приукрасить мертвеца. Хари Олмстед считал, что нехорошо предавать тело земле, не загримировав и не попудрив его, но Таннертон, наконец, убедил его, что косметика уже не поможет серо-желтому лицу Фрая.

— Кроме того, — закончил Таннертон, — мы последние, кто видит его на этой земле. Гроб закроется и больше не будет открываться.

В 10 часов вечера они накрыли гроб крышкой и защелкнули замки. Олмстед ушел домой к жене, болезненной маленькой женщине, и сыну, тихому, задумчивому мальчику. Таннертон поднялся наверх: он жил в этом же доме, над мертвецами.

Ранним субботним утром Таннертон отправился на сером «линкольне» в Санта-Розу. Он собирался вернуться к 10 часам в воскресенье. Поскольку не предполагалось никаких прощаний с покойником, то не было необходимости оставаться в бюро: его присутствие потребуется только во время похорон.

У него была женщина в Санта-Розе. Последнее увлечение в длинной цепи похождений. Таннертон гордился количеством побед.

Ее звали Хелен Виртиллион. Красивая тридцатилетняя женщина, худая, с крупной упругой грудью, доставляющей немалое удовольствие Таннертону.

Одни любовницы переставали с ним встречаться, когда узнавали, чем он занимается, другие, наоборот, бывали заинтригованы его необычной работой.

Таннертон знал, почему он нравится женщинам. Если мужчина имеет дело с покойниками, то его окружает подобие некоего ореола таинственной связи со смертью. Он, несмотря на веснушчатое мальчишеское лицо и веселый характер, оставался загадкой для любовниц. Они бессознательно ощущали себя бессмертными в его объятиях, словно Таннертон получал от мертвых этот сверхъестественный дар. Так некоторые женщины выходят замуж за врачей, думая, что таким образом смогут избежать многих болезней.

Ранним утром в воскресенье в похоронном бюро поднялся шум, но ничего этого Таннертон не слышал.

В комнате, где стоял гроб, зажегся свет, но Таннертон ничего этого не видел.

Крышка гроба была снята и отброшена прочь. Комнату наполнили крики ярости, боли, но Таннертон ничего об этом не мог знать.

* * *

Утомленный после бессонной ночи с Хелен Виртиллион, Эврил Таннертон приехал из Санта-Розы почти в 10 часов.

Он не стал заглядывать в гроб.

Вместе с Хари Олмстедом он отправился на кладбище и подготовил все к двухчасовой церемонии: они разложили канаты для опускания гроба и украсили все вокруг цветами.

Вернувшись, Таннертон протер бархаткой блестящие поверхности гроба. Водя рукой по его углам, он вспоминал упругость груди своей любовницы.

Он не заглянул в гроб.

В час Олмстед и Таннертон поставили его на катафалк.

В час тридцать они приехали на кладбище. Вскоре появился Джошуа Райнхарт и несколько местных жителей. Учитывая богатство и общественный вес покойного, присутствующих было до неприличного мало.

День был теплый. Высокие деревья бросали прямые тени через дорогу, катафалк медленно двигался в меняющихся полосах солнечного света и тени.

Гроб был поставлен на канаты рядом с могилой, и пятнадцать человек собрались вокруг для короткой службы. Хари Олмстед встал за укрытый цветами пульт, с помощью которого гроб опускался в могилу. Эврил читал духовные стихи. Пришедшие были в основном те владельцы виноградников, что имели деловые отношения с Бруно Фраем, поэтому они считали своим долгом присутствовать на похоронах. Никто не плакал. И ни у кого не было ни желания, ни возможности заглянуть в гроб.

Таннертон закрыл маленькую черную книжку. Он взглянул на Хари Олмстеда и кивнул.

Олмстед нажал на кнопку. Зажужжал электрический мотор. Гроб медленно начал опускаться и вскоре был поглощен землей.

* * *

Воскресным утром Тони приехал в Вествуд. Хилари ждала его. Когда он подъезжал к дому, Хилари вышла на порог. На ней были надеты черные джинсы, голубая блузка и яркая спортивная куртка. Сев в машину, Хилари чмокнула Тони в щеку. Он почувствовал приятный аромат лимона.

День начался многообещающе. На ленч они отправились на Голливуд-Хиллз, в японский ресторан «Ямаширо Скайрум». Еда оказалась не очень вкусной, но этот недостаток был с лихвой возмещен приятной беседой и прекрасным видом, открывавшимся из окна. Ресторан стоял на высоком холме, окруженном чудесными японскими садиками, а внизу расстилался на многие мили вокруг Лос-Анджелес. Воздух был необычайно чист: на горизонте блестела гладь океана.

Затем Тони повез ее в Гриффит-парк. Они ходили по зоопарку, кормили медведей, и Тони смешно изображал животных.

Целый час они провели на Мелроз авеню, что между Догени Драйв и бульваром Ла-Сьенега: Тони и Хилари бродили по антикварным магазинам, небрежно разглядывая вещи и ничего не покупая. Чтобы выпить коктейль, они поехали в Малибу. Здесь Тони и Хилари полюбовались на солнце, медленно погружающееся в океан, и отдохнули, слушая монотонный шум волн.

Жизнь Хилари проходила в замкнутом кругу вещей, событий и лиц: работа, дом, сад с розами, работа, киностудия, вновь работа, несколько модных ресторанов, куда приходили дельцы индустрии развлечений обсудить дела. Она никогда не бывала в «Ямаширо Скайрум», зоопарке, антикварных магазинах Молроз. Все было ей внове. Она чувствовала себя туристом в чужой стране, даже заключенным, которого только что выпустили на свободу после долгих лет тюрьмы. Но дело не в том, куда они ездили. Для Хилари важнее всего оказалось не то, что она узнала, а тот, кто помог ей это узнать. Очаровательный Тони был так предупредителен, весел и забавен, что от его оптимизма яркий день стал еще ярче.

Им захотелось есть, и они вернулись на Сепульведу, оттуда повернули на север, в Сан-Фернандо Вэлли. Они выбрали ресторан «Мелз», где предлагают самые свежие и вкусные блюда из морских даров. Сейчас они ели печеных моллюсков, и Тони что-то интересное рассказывал. За этот день Хилари поняла, что Тони раз в десять занят больше, чем она.

Они съели слишком много моллюсков и малайских креветок. Они выпили слишком много белого вина. Сколько они поглотили еды в этот вечер — трудно представить. И при этом они говорили не переставая. Хилари обычно уже при втором свидании мужчина надоедал, но с Тони невозможно было скучать. Ей хотелось знать его мнение обо всем: от последней книги до драм Шекспира, о политике и искусстве. Люди, собаки, религия, архитектура, спорт, Бах, мода, еда, эмансипация — все это было интересно им обоим, и Хилари хотела услышать его мысли по каждому из этих предметов. Ей не терпелось сказать Тони, что она думает по этому поводу, и узнать его мнение. Через минуту они болтали и не могли наболтаться, точно спешили, потому что на заре все вдруг станут глухонемыми. Хилари была пьяна, но не от вина, а от дурманящей бесконечности их беседы. Она чувствовала возбуждение после долгого разговора с Тони — это длительное затворничество приготовило колдовской напиток волшебной встречи.

Когда Тони привез ее домой и зашел на чашку кофе, Хилари была уверена, что в эту ночь он не уйдет. Она хотела Тони. При мысли об этом становилось тепло и покалывало под кожей. Хилари чувствовала, что Тони хочет ее. Она видела желание в его глазах. Следовало отдохнуть после плотного обеда, и Хилари приготовила кофе. Едва они сели в кресла, как зазвонил телефон.

— О, нет! — воскликнула Хилари.

— Он беспокоил тебя вчера, после моего ухода?

— Нет.

— А сегодня утром?

— Нет.

— Может быть, это не он?

Вдвоем они подошли к телефону. Хилари, помедлив, сняла трубку.

— Алло!

Молчание.

— Черт тебя побери! — вскричала Хилари и с такой силой швырнула трубку на рычаг, что удивительно, как она не разбилась.

— Не горячись.

— Я не могу уже сдерживать себя.

— Это просто гнусный подонок, который не знает, как подобраться к женщине. Я знал таких. Если ему выпадет случай остаться наедине с женщиной или сама женщина предложит себя ему, он в страхе убежит от нее.

— Он продолжает запугивать меня.

— Он не опасен. Сядь в кресло. Успокойся. Постарайся забыть.

Тони и Хилари опустились в кресла и взяли недопитый кофе. Минуты две они молчали. Наконец, Хилари тихо сказала:

— Черт!

— Завтра тебе сменят номер телефона. Он больше не сможет беспокоить тебя.

— Он испортил сегодняшний вечер. Мне так было хорошо.

— А мне и сейчас хорошо.

— Я думала о большем... чем простое сидение перед камином.

Тони удивленно посмотрел на нее.

— Правда?

— А ты разве нет?

Лицо Тони просияло: улыбались не только губы, но и глаза Тони. «Ни у кого нет такой привлекательной улыбки», — подумала Хилари.

— Должен признаться, что мечтал попробовать не только кофе.

— К черту телефон.

Тони поцеловал ее. Она приоткрыла рот, и на короткий сладостный миг их языки сомкнулись. Тони отстранился и любовно посмотрел на Хилари, потом нежно коснулся ладонью ее щеки.

— Но если зазвонит телефон?

— Нет.

Он поцеловал ее в глаза, потом в губы, положил руку на грудь. Покрыв поцелуями лицо, Тони нежно провел рукой по щеке и начал расстегивать кофточку.

Хилари коснулась его бедра и ощутила дрожь упругого тела. Такой стройный сильный мужчина. Ее рука скользнула на пах, и Хилари почувствовала твердый горячий член. Она представила, как Тони войдет в нее и будет жарко двигаться, и вздрогнула в предвкушении этого.

Тони почувствовал ее возбуждение, расстегнул пуговицу и кончиками пальцев провел между смуглых чашей ее груди. Пальцы оставили холодный след на теплой коже, она чувствовала его и когда Тони убрал руку.

Вдруг зазвонил телефон.

— Не обращай внимание, — шепнул Тони.

Хилари послушно обняла его и увлекла за собой на кушетку. Она целовала Тони, прижималась к нему все сильнее и сильнее.

Телефон не умолкал.

— Черт!

Они сели. Звонки, звонки, звонки. Хилари поднялась.

— Нет, — сказал Тони. — Дай-ка я попробую сам.

Он встал с тахты и подошел к столу. Тони снял трубку и замер, ничего не говоря. По выражению его лица было ясно, что и на другом конце молчат. Тони хотел перемолчать его.

Прошла минута. Две. Битва нервов между двумя взрослыми людьми странным образом напоминала детскую игру «слепой ковбой», хоть ничего детского здесь не было. Страшно. Руки Хилари покрылись пупырышками.

Три минуты. Они показались часом. Наконец Тони повесил трубку.

— Он повесил первый.

— Ничего не сказал?

— Ни слова. Но мне удалось его перемолчать. Он надеялся запугать тебя, но ты спокойно отнеслась к его угрозам. Сначала он, возможно, подумал, что ты собираешься с мыслями и сейчас что-то скажешь, но потом, когда прошла минута, потом вторая, он сам заподозрил неладное. Не тянешь ли ты время, чтобы полиция могла установить номер, откуда звонят. Не выдержал, испугался и бросил трубку.

— Испугался? Хорошая мысль, — сказала Хилари.

— Сомневаюсь, чтобы он собрался с духом и еще когда-нибудь позвонил. Во всяком случае, до завтра, пока тебе не изменят номер, он не объявится. А потом будет поздно.

— Все-таки я не успокоюсь до тех пор, пока человек из телефонной компании не сделает работу.

Тони обнял Хилари. Они поцеловались. Поцелуи были сладки, но накопившаяся страсть, не найдя выхода, утихла.

Они вернулись к тахте, но только чтобы допить кофе и поговорить. В половину первого, когда Тони должен был уходить, они договорились о том, как проведут следующий уик-энд. Было решено, что в субботу они посетят музей Нортон Симон, что в Пасадене, и посмотрят картины немецких экспрессионистов и гобелены эпохи Ренессанса, а в воскресенье проведут полдня в музее Дж. Поля Гетти, славящемся одной из самых крупных коллекций произведений искусства в мире. Конечно, в промежутках между посещениями музеев они побывают в ресторанах и вдоволь наговорятся и (этого им больше всего хотелось) продолжат то, что им не удалось в этот вечер. Уже в двери Хилари, подумав, что не выдержит пятидневной разлуки, вдруг спросила:

— Как насчет среды?

— Что именно?

— Где будешь обедать?

— О, я, наверное, просто поджарю несколько яиц, а то они залежались в холодильнике.

— Холестерин вреден для тебя.

— Счищу плесень с булки и сделаю гренки. И допью фруктовый сок, который купил две недели назад.

— Бедняжка.

— Холостяцкая жизнь.

— Я не могу тебе позволить питаться старыми яйцами и покрытыми плесенью гренками. Особенно если я приготовлю жуткий салат и жаркое из подошвы.

— Чудесный легкий ужин?

— Да, нам нельзя переедать.

Она засмеялась.

— Конечно.

— Увидимся в среду.

— В семь?

— Ровно в семь.

Они поцеловались, и Тони ушел в темноту. Налетел холодный ночной ветер, Хилари поежилась и захлопнула дверь.

Через полчаса Хилари лежала в постели, тело ломило от неудовлетворенного желания. Груди налились упругостью, они ждали ласковых прикосновений пальцев Тони. Хилари закрывала глаза и чувствовала, как губы Тони прижимаются к тугим соскам. Живот подрагивал, когда она представляла себя в объятиях Тони. Хилари промучилась, ворочаясь, с час, потом встала и приняла снотворное. Уже засыпая, Хилари подумала: «Неужели это любовь? Нет, конечно, нет. А может быть, да? Нет. Любовь — это зло». Вспомни родителей, — говорил внутренний голос.

— Тони совсем другой.

Она уснула и видела сны. Одни из них были прекрасны и светлы. Ей снилось, что они с Тони лежат в густой траве, нежной, как пух, на лугу, высоко над землей. Дует теплый ветер, он прозрачнее солнечного света, самый необычный ветер в этом мире.

Ее мучили кошмары. Ей снилось, что она в старой квартире, в своей спальне, стены которой глухо надвигаются на нее. Хилари смотрит наверх и не видит потолка, вместо него — огромные лица родителей. Хилари не выдерживает их злобного взгляда, бросается из комнаты и натыкается на чудовищного паука.

* * *

Джошуа Райнхарт, сонно мыча и путаясь в простынях, открыл глаза. Было три часа ночи. Накануне он выпил слишком много вина и объелся, чего с ним почти никогда не случалось. Сейчас он увидел страшный сон о зловещей комнате в похоронном бюро Таннертона: несколько мертвецов — двойники Бруно Фрая — поднялись из гробов и встали со стальных столов. Он бросился прочь — в темноту ночи, ужасные живые мертвецы направились за ним, шаря впотьмах и окликая его по имени.

Джошуа замер в постели, уставясь неподвижным взглядом широко открытых глаз в невидимый потолок. Глубокую тишину ночи нарушало едва слышное мурлыканье электронного цифрового будильника, стоящего на тумбочке.

До смерти жены Джошуа почти никогда не видел снов. Ни одного кошмара за пятьдесят восемь лет. Но когда не стало Коры, все изменилось. Каждую неделю одну-две ночи он не мог спать, постоянно просыпаясь от страшных снов. Часто ему снилось, что он что-то потерял, что, он и сам не знает, за этим следовали отчаянные и безуспешные поиски. Покой Джошуа потерял с Корой. Он никак не мог привыкнуть к жизни без нее. Возможно, никогда не сможет. Иногда ему снились мертвецы, ищущие его, — безжалостные напоминания о смерти, но в эту ночь мертвецы поразительно походили на Фрая.

Джошуа встал, потянулся и зевнул. Потом прошаркал в ванную, не зажигая свет.

Возвращаясь в спальню, он вдруг задержался у окна. Коснулся рамы — холодная. С другой стороны в окно стучался сильный ветер, завывал, точно собачонка, просящаяся в дом. Долина была погружена во мрак, только в некоторых отдаленных домах горел свет.

Вдруг Джошуа заметил тусклое пятно света точно в том месте, где стоял невидимый дом Фрая. Свет в доме Фрая? Там никого не должно быть. Бруно всегда жил один. Джошуа прищурился, но без очков, чем сильнее он напрягал глаза, тем больше расплывалось пятно света. Джошуа не мог понять, горит ли свет в доме или в одной из хозяйственных построек, находящихся поблизости. Через минуту Джошуа уже не знал, точно ли это был свет лампы или только неверное лунное отражение на стекле.

Джошуа подошел к тумбочке и, не зажигая лампы, нащупал в темноте очки, прежде опрокинув пустой стакан.

Когда он вернулся к окну и посмотрел, то загадочного свечения уже не обнаружил. Джошуа простоял несколько минут, вглядываясь в темноту. Он был душеприказчик имения Фрая и нес ответственность за сохранность имущества до окончательного решения о судьбе владения. Свет больше не появлялся в окне.

Наконец, убедившись, что это был обман зрения, он вернулся в спальню и лег в постель.

* * *

В понедельник утром Тони и Фрэнк возобновили розыск Бобби Вальдеса. Фрэнк восхищенно рассказывал о Жанет Ямаде. Жанет очаровательна. Жанет умна. Жанет все понимает. Жанет — то, Жанет — се. Тони надоело выслушивать это, но он молчал, давая Фрэнку высказаться. Ему было приятно видеть, что Фрэнк, наконец, оттаял. Перед выездом на линию Тони и Фрэнк поговорили с детективами, Эдди Квеведо и Карлом Хаммерштейном, из отдела борьбы с наркобизнесом. Они предположили, что Бобби, скорее всего, торгует кокаином или ПСП, чтобы заработать и наверстать упущенное из-за тюрьмы. Рынок наркотиков, хотя и запрещенный, но самый доходный в Лос-Анджелесе. Если Бобби занялся этим делом, то его могли взять только «толкачом», продавцом на улице, а это самая низкая и опасная работа. Бобби вышел из тюрьмы без денег, и, чтобы занять на лестнице наркобизнеса ступеньку повыше — стать производителем наркотиков, например, он должен был покрутиться на улицах.

— Поговорите с такими «толкачами», — посоветовал Хаммерштейн. — Я дам вам имена и адреса. Все эти ребята попались в свое время. Конечно, некоторые вновь взялись за старое, так что надавите на них. Кто-нибудь из них наверняка знает Бобби и встречал его на улице. В списке, предложенном Хаммерштейном, было двадцать четыре фамилии.

Троих они застали дома. Еще трое поклялись, что в глаза не видели Бобби Вальдеса, или Жуана Масквези, или как этого типа, что на фото.

Седьмым в списке стояло имя Юджина Такера. Именно он и помог им. Фрэнку даже не пришлось давить на него.

Такер был черен, как ночь. На широком черном лице блестели темно-карие глаза. У него была смолянистая курчавая борода, с редкими колечками седых волос. Эти серебристые волосы да белки глаз — вот и все, что выделялось на черном, как деготь, лице. Такер носил черные брюки и черную рубашку. Он был коренастый, с мощной грудью и крепкими руками и шеей, толстой, как телеграфный столб. Такер снимал дом на Голливуд-Хиллз. В большой комнате стояла тахта, два кресла и кофейный столик. Не было ни дорогой мебели, ни магнитофона, ни телевизора. Но и то, что находилось в комнате, было высокого качества и гармонировало одно с другим. Такер разбирался в китайских вещах. Тахта и кресла палисандрового дерева, ручной работы, недавно обитые зеленым бархатом, насчитывали не менее полутора сот лет. Столик, тоже палисандрового дерева, был инкрустирован слоновой костью.

Тони и Фрэнк сели на тахту, а Юджин Такер опустился на краешек кресла.

Тони провел пальцем по резной ручке и сказал:

— Мистер Такер, это изумительно.

Такер удивленно вскинул бровь.

— Вы знаете, что это?

— Не знаю, к какому времени отнести, но я знаком с китайским искусством и могу точно сказать, что это не подделка с распродажи в Серз.

Такер довольно засмеялся.

— Я представляю, что вы сейчас подумали, — сказал он добродушно. — «Откуда у этого бывшего жулика, выпущенного два года назад из кутузки, такие редкие вещи? Дом за 1200 в месяц. Не продолжает ли он торговать героином или заниматься чем-нибудь в этом роде?»

— На самом деле, — ответил Тони, — меня интересует совсем не это. Я не понимаю, как тебе удалось, черт побери, собрать это. Но точно уверен, что это не от продажи наркотиков.

Такер улыбнулся.

— Откуда такая уверенность?

— Торговец наркотиками, увлекающийся китайскими вещами, набил бы дом всем, что попало, особенно не волнуясь, подойдет ли один предмет к другому. Здесь же явно другой источник доходов, может быть, не такой большой, но зато постоянный, позволяющий спокойно выбирать нужную вещь.

Такер засмеялся и захлопал в ладоши. Он повернулся к Фрэнку:

— Ваш напарник наблюдателен.

Фрэнк улыбнулся.

— Настоящий Шерлок Холмс.

Тони попросил Такера:

— Удовлетворите мое любопытство. Чем вы занимаетесь?

Такер подался вперед, вдруг нахмурился, и подняв руку, потряс огромным страшным кулаком.

— Я модельер женской одежды.

Тони удивленно моргнул.

Откинувшись на спинку кресла, Такер захохотал.

— Я модельер женской одежды, — повторил он, успокаиваясь. — Правда. Мое имя приобретает известность среди дизайнеров Калифорнии. Когда-нибудь его услышит весь мир. Обещаю вам.

Фрэнк спросил:

— За торговлю героином и кокаином вы отсидели четыре года. Как это вам удалось переключиться на женскую одежду?

— Попав в тюрьму, я проклинал общество за то, что оно сделало со мной. Я проклинал власть белых. Я ненавидел весь мир, но никогда — себя. «Ты, грубый пижон, — говорил я себе, — еще даже не стал взрослым. Ведь взрослый — это тот, кто в состоянии отвечать за свою жизнь, поэтому многие люди навсегда остаются детьми».

— Что же так повлияло на вас? — спросил Фрэнк.

— Сущая ерунда. Человеческую судьбу часто меняет какой-нибудь мелкий случай, и это всегда изумляло меня. Я посмотрел телевизор. Шли шестичасовые новости, программа о преуспевающих черных. Замечательная вещь. Пять серий. Поначалу мы подумали, что это будет один смех. Репортер все время будет задавать глупые вопросы типа: «Почему же эти бедняги не могут хорошо трудиться и стать такими же богатыми, как Сэмми Дэвис?» Слава Богу, в передаче не оказалось спортивных звезд.

Тони знал, как проходит интервью с черными миллионерами. Журналисты выбирали преуспевающих бизнесменов, которые начинали с нуля и теперь сказочно разбогатели. Один — крупный собственник, другой — владелец ресторанов, у третьего — несколько магазинов. Обычно приглашали человек десять-двенадцать. Они сходились в том, что черному труднее сколотить состояние, чем белому, но тут же признавали, что на деле все оказалось проще, чем они ожидали, и соглашались, что в Лос-Анджелесе шансов разбогатеть всегда больше, чем в Алабаме или Миссисипи, даже чем в Бостоне или Нью-Йорке. Действительно, в Лос-Анджелесе черных миллионеров много, больше, чем в остальных, вместе взятых сорока девяти штатах. В Лос-Анджелесе жизнь постоянно меняется. Обычный южный калифорниец не приспосабливается к ритму перемен, а включается в него и получает от этого удовольствие. Это состояние непрерывного изменения привлекает двинутых и просто сумасшедших, но также манит к себе умных, предприимчивых и изобретательных. Вот почему многие научные и технические идеи зародились и были воплощены именно здесь.

Конечно, в Лос-Анджелесе тоже царили расовые предрассудки, но если белая семья где-нибудь в Джорджии изживала их только в шестом — восьмом поколении, то среди калифорнийцев метаморфоза отношения к черным происходила в несколько раз быстрее. В жизнь Калифорнии органично вошла испанская культура, получившая второе дыхание на новой родине. Несколько человек, выступавших по телевидению, примерно в одних словах объясняли необычную текучесть общественного устройства Южной Калифорнии и пыл, с которым люди ожидали перемен. Дело здесь, говорили они, еще и в геологии. Когда живешь на изломе земной коры и почва без предупреждения уходит из-под ног, не воздействует ли это на подсознание человека? Условия жизни можно изменить, конечно, но не такими разрушительными средствами.

— В этой программе выступили чернокожие миллионеры, — продолжал Юджин. — Парни в камере улюлюкали и называли их «Дядями Томами». Но я призадумался. Если они смогли, почему мне не попробовать? Я не глуп и не урод, даже красивее многих из них. Эта мысль поразила меня, точно яркий фонарь осветил мне мозги. Лос-Анджелес — моя родина, и если она даст шанс, то зачем отказываться от него. Конечно, некоторым из них пришлось действовать, как Дяде Тому, но главное — результат: получить миллион и зажить самостоятельно. — Такер засмеялся. — Так я решил разбогатеть.

— Вот она, сила рационального мышления, — сказал Тони.

— Почему моделирование женской одежды? — спросил Фрэнк.

— Я проверил себя на тесте и узнал, что это подходит мне. У меня есть вкус. Своим подругам я помогаю выбрать в магазинах одежду, они всегда остаются в восторге, выслушивая комплименты знакомых. Так я записался на университетскую программу дизайна и несколько бизнес-курсов. Выйдя на свободу, я подрабатывал в закусочной некоторое время, снимал дешевую комнату и на всем экономил. Я придумал несколько моделей, заплатил швеям за работу и начал продавать готовые вещи. Это было чертовски непросто. Мне приходилось идти в банк, брать ссуды, однако я решил не сдаваться и вцепился зубами в свою мечту. Постепенно дела пошли лучше и лучше. Я встал на ноги. Через год я хочу открыть магазин. Вы обязательно увидите вывеску «Юджин Такер» на Беверли-Хиллз. Обещаю вам. Тони встряхнул головой.

— Вы замечательный человек.

— Нет. Главное — я живу в замечательном городе и в замечательное время.

Фрэнк держал в руке плотный конверт со снимками Бобби Вальдеса.

Он постучал конвертом по колену и сказал Тони:

— Мне кажется, мы пришли не туда.

— Похоже, что так.

Такер подался вперед.

— А что вы хотели?

Тони рассказал ему о Бобби Вальдесе.

— Хотя я давно порвал со старым занятием, но в некотором смысле связан с тем миром. Пятнадцать — двадцать часов в неделю я уделяю работе в «Селф-Прайд». Вы знаете, это общегородская компания по борьбе с наркотиками. Я чувствую, что часть долгов еще не оплачена, понимаете? Добровольцы работают с детьми, собирают информацию, оказывают анонимную материальную помощь. Мы знаем, где живут «толкачи» наркотиков. Мы ходим по домам, беседуем с родителями и детьми, выведываем все, что им известно. Потом составляем досье на торговцев и передаем в полицию. Если Вальдес сейчас занимается уличной торговлей, то, возможно, я смогу помочь вам.

Фрэнк сказал:

— Я должен согласиться с Тони. Вы действительно замечательный человек.

— Стоп, я не заслужил похлопываний по спине за работу в «Селф-Прайд». В свое время из-за меня много хороших мальчиков стало уличными «толкачами». Долго, долго придется мне работать, чтобы сравнять неприятный счет.

Фрэнк подал ему фото.

Такер внимательно рассмотрел их.

— Я знаю этого паршивца. Он один из тех, на которых мы собираем материал.

В предчувствии близкой развязки тревожно забилось сердце у Тони.

— Но он не называет себя Вальдесом.

— Жуан Масквези?

— Нет. Кажется, Ортис.

— Вы знаете, где он?

Такер поднялся.

— Я позвоню в информационный центр «Селф-Прайда». У них, возможно, есть адрес.

Такер направился на кухню, задержался в дверях и, повернувшись, сказал:

— Если хотите, посмотрите модели в кабинете. — И показал на двустворчатую дверь в большой комнате.

— С огромным удовольствием, — поблагодарил Тони.

Они вошли в кабинет. Мебели здесь оказалось еще меньше, чем в большой комнате. Посредине дорогой чертежный стол с лампой. Рядом — обитый кожей высокий стул с узкой спинкой, за ним — шкаф с выдвижными ящиками на колесиках. У окна стоял, наклонив голову, манекен с широко распростертыми объятиями. Куски яркой ткани валялись у его гладких блестящих ног, кипы рисунков и чертежные принадлежности лежали на полу у стены. Очевидно, Юджин Такер был уверен, что скоро подберет соответствующую мебель для своего дома и, пока довольствовался тем, что имеет, не желая тратить деньги на временную обстановку.

«Вот он, калифорнийский оптимум», — подумал Тони.

К стене были приколоты несколько набросков и законченных рисунков. Такер, по замечанию Тони, чувствовал цвет и тонко подчеркивал детали своих моделей. Каждый дизайн был неповторим: без сомнения, над ним работал талант.

Тони было трудно до сих пор поверить, что этот крепко сбитый человек с мускулистыми руками — дизайнер женской одежды. Но так уж ли он сам отличается от Такера? Днем Тони — хладнокровный инспектор, но ночами он — художник, склонившийся над холстом в квартире-студии и пишущий, пишущий, пишущий. В чем-то они с Такером — братья. Вскоре вернулся Такер.

— Ну как? — тут же спросил Фрэнк.

— Да, мне сообщили его имя — Ортис. Как я и говорил. Джимми Ортис. Он продает ПСП. Конечно, не мне судить других, но насколько мне известно, те, кто занимается ПСП, последние подонки. Вы знаете, ПСП — это яд, который очень быстро разрушает мозги. У нас пока мало информации об Ортисе, поэтому досье еще не передано полиции.

— Адрес? — спросил Тони.

Такер протянул небольшой листок бумаги, исписанный красивым почерком.

— Это недалеко от бульвара Сансет, в двух кварталах от Ла-Сьенеги.

— Мы найдем, — сказал Тони.

— Судя по вашему рассказу, — добавил Такер, — и нашей информации, этого парня вряд ли удастся уговорить и переубедить.

— Мы попробуем, — пообещал Фрэнк.

Такер провел их до входной двери и вышел вместе с ними. Отсюда открывался прекрасный вид на расстилавшийся внизу город.

— Великолепно, не правда ли? — воскликнул Такер.

— Обыкновенный вид, — ответил Фрэнк.

— Какой большой, чудесный город, — все больше воодушевлялся Такер, словно это он — творец мегаполиса. Его лицо просияло от удовольствия, Такер счастливо размахивал руками. — Никто не понимает, что Лос-Анджелес — это все... движение, свобода. Простор! Свобода тела и духа. В Лос-Анджелесе — тысячи возможностей! Ты сам распоряжаешься судьбой и лепишь из нее все, что хочешь. Это невероятно. Я люблю тебя, город! Господи, как я тебя люблю!

Тони был настолько поражен искренностью чувств этого человека, что признался в своей мечте.

— У меня мечта — стать художником, жить свободно. Я пишу картины.

— Зачем тогда работаешь в полиции?

— Это постоянное жалованье.

— К черту постоянное жалованье! Хватайся за эту возможность! Человек, ты живешь на самом краю западного мира. Бросайся в него с головой. От страха захватывает дух, но так далеко до дна и нет никаких препятствий в полете. Никогда не разобьешься. Это особенное падение. Вверх!

Тони и Фрэнк завернули за угол дома, прошли мимо живой изгороди с зеленовато-желтыми мясистыми колючками. Автомобиль стоял в тени большой пальмы.

Открывая дверцу, Тони услышал возглас Такера:

— Прыгай! Прыгай и лети!

— Вот это человек! — озадаченно пробормотал Фрэнк.

— Да-а, — задумчиво ответил Тони.

Через 15 минут они прибыли по указанному адресу.

Гараж находился под домом, за железными, автоматически открывающимися воротами. Поэтому пока было неясно, находится ли там разыскиваемый «ягуар».

Это было длинное здание, в левом и правом крыле сдавались комнаты. За огромными стеклами были видны широкие лестницы с просторными площадками. Перед домом находился огромный бассейн, обсаженный густым кустарником. Рядом бил фонтан и на мокрых камнях сидели две девушки в бикини и волосатый молодой человек.

Они пили мартини и весело смеялись, когда холодные капли освежали разгоряченное солнцем тело и кто-нибудь, не выдержав, вздрагивал.

Фрэнк подошел к ним и спросил, не знают ли они, где живет Джимми Ортис.

Одна девушка спросила:

— Такой маленький паренек с усиками?

— С детским лицом, — подсказал Фрэнк.

— Да, это он, — отвечала девушка.

— Он носится на «ягуаре», — добавила другая.

— Точно, он, — сказал Тони.

— Кажется, он живет в четвертом корпусе, на втором этаже.

— Он дома? — спросил Фрэнк.

Девушки пожали плечами.

Фрэнк и Тони поднялись на второй этаж. Вдоль него шла открытая галерея, вся уставленная кадками с плющом.

Дверь была приоткрыта.

Тони и Фрэнк переглянулись. Что их ждет там? Почему дверь приоткрыта? Бобби Вальдес узнал об их приходе? Они прижались к стене по обе стороны от двери. Замерли в ожидании. Доносился приглушенный смех у фонтана. Фрэнк задумчиво нахмурился. Тони показал пальцем на звонок. Фрэнк медленно поднес руку и нажал на кнопку. Изнутри донесся мягкий звон. Бом-бим-бом. Они замерли, уставившись на дверь. Воздух вдруг застыл и тяжело налег на плечи, сковал движения. Тони судорожно глотнул, и словно тягучий сироп наполнил его легкие.

Тишина. Фрэнк позвонил еще раз. Через минуту, когда ответа так и не последовало, Тони просунул руку под пиджак и вынул из наплечной кобуры револьвер. Ноги задрожали и свело живот в ожидании опасности. Фрэнк тоже вытащил револьвер и одним ударом распахнул дверь. В фойе никого. Тони, согнувшись, заглянул в комнату. Та часть комнаты, которую он успел заметить, была погружена в темноту и молчание. Задернутые гардины не пропускали солнечного света.

Тони крикнул:

— Полиция!

Его голос отразился в галерее.

С дерева вспорхнула птица.

— Выходи, руки за голову, Бобби!

На улице просигналил автомобиль. Где-то зазвонил телефон: его трель глухо доносилась из-за стены.

— Бобби! — крикнул Фрэнк. — Слышишь, что тебе говорят? Полиция. Все кончено. Выходи. Выходи! Немедленно!

Во дворе стих смех у фонтана. Тони показалось, что он слышит шарканье ног во всем доме: как будто любопытные жильцы робко крадутся к окнам.

Фрэнк медленно повторил:

— Мы не хотим стрелять, Бобби!

— Послушай! — продолжал Тони. — Не заставляй нас применять силу. Выходи.

В ответ — молчание.

— Если бы он был здесь, — сказал Фрэнк, — то не выдержал бы и послал нас куда подальше.

— Что же делать?

— Мне кажется, мы вляпались.

— Может быть, вызвать спецподразделение?

— Он, скорее всего, не вооружен, — сказал Фрэнк.

— Ты шутишь.

— Раньше он никогда не попадался с оружием. Только с женщинами. Бобби смелый.

— Он убийца.

— Женщин. Он опасен только для женщин.

Тони закричал:

— Бобби, последний твой шанс! Черт побери, выходи!

Тишина. Сердце бешено колотилось в груди.

— Пора кончать, — прошептал Фрэнк.

— Если мне не изменяет память, в прошлый раз первым шел ты, — сказал Тони.

— Да.

— Сейчас моя очередь, — сказал Тони.

— Я знаю, ты ждал этого.

— Да.

— Всем сердцем.

— Которое сейчас скачет в горле.

— Иди, он твой, тигр.

— Прикрой меня.

— Коридор слишком узок, когда ты войдешь, я сразу потеряю тебя из виду.

— Я согнусь в три погибели.

— Давай, как утка. Мне нужно видеть над тобой.

Живот похолодел. Тони сделал два глубоких вдоха, пытаясь успокоиться, но от этого легче не стало: сердце забилось еще чаще и сильнее, чем прежде. Пригнувшись, Тони проник в фойе, выставив вперед руку с револьвером. Он торопливо прошел по скользкому кафельному полу и замер у порога комнаты, вглядываясь в темноту и каждое мгновение ожидая получить пулю в лоб.

Комната была освещена узкими полосками света, проникавшими сквозь неплотно задернутые гардины. Тони рассмотрел неподвижные тени: стулья, столы. Комната, кажется, была набита громоздкой и дорогой мебелью. Полоса света падала на красную бархатную обивку софы и освещала геральдическую лилию ажурной конструкции на боковой панели.

— Бобби!

Нет ответа.

Где-то тикали часы.

— Мы не будем стрелять, Бобби!

Тишина. Тони замер. Он слышал, как дышит Фрэнк. Медленно, осторожно Тони выпрямился. Он нашарил на стене выключатель и повернул его. На потолке вспыхнула люстра, на абажуре были изображены сценки корриды. В комнате никого не было.

Сзади подошел Фрэнк и молча указал на закрытый шкаф в фойе. Тони отступил в глубину комнаты. Фрэнк, держа револьвер у живота, резко распахнул дверцы шкафа. Внутри валялись пустые коробки из-под обуви и висели два пиджака.

Стараясь не подходить близко друг к другу, чтобы не представлять для Бобби легкой мишени, они пересекли комнату. У стены располагался застекленный шкафчик со странно большими железными петлями: внутри желтели грязные рюмки. Посередине находился громадный восьмиугольный стол с бронзовой инкрустацией. Софа и стулья были обтянуты ярко-красным плюшем и украшены золотой бахромой с черными кистями. На окнах висели оранжевые парчовые гардины. Ноги утопали в ядовито-зеленом ковре.

Тони и Фрэнк прошли на кухню. Здесь царил хаос. Холодильник был раскрыт настежь. Консервы, кастрюли, коробки — все было сметено с полок и валялось на полу. Кто-то в ярости топтал их: осколки стеклянной посуды хрустели под ногами Тони и Фрэнка. На желтом кафеле, как розовая амеба, расплылась и застыла лужа вишневого сока. Повсюду поблескивали кроваво-красные вишенки. Печь была залита шоколадом и усеяна кукурузными хлопьями. На столе лежали соленые огурцы, сухие спагетти. На беленой стене горчицей было выведено слово:

КОКОДРИЛОС.

Фрэнк шепотом спросил:

— Что это?

— Испанское слово.

— Что оно значит?

— Крокодилы.

— При чем здесь крокодилы?

— Не знаю.

Они не понимали, что делать дальше. Тони чувствовал, что опасность сгущается над ними. Хотел бы он знать, из какой двери она возникнет. Они заглянули в кабинет, набитый мебелью. Бобби там тоже не оказалось. Тони и Фрэнк пошли обратно в фойе, откуда двери вели в две спальни и ванную. Подошвы беззвучно касались пола.

Первая спальня и ванная были пусты.

В другой спальне они вновь оказались среди беспорядка: одежда была выброшена из шкафа и разбросана по всей комнате. Белье валялось на полу, висело на спинке кровати, громоздилось на столике. Почти все было изорвано и выпачкано. Рукава и воротники разлетелись далеко от рубашек, пуговицы от пиджаков рассыпались по всей комнате. Последняя деталь свидетельствовала о том, что разъяренный человек действовал с разрушительной методичностью.

Но кто же это делал? Тот, кто имеет зуб на Бобби? Сам Бобби? Но зачем ему рвать собственную одежду? При чем здесь крокодилы? Тони подумал, что они слишком поверхностно осмотрели квартиру и поэтому что-то наверняка не заметили. То, что могло дать ключ к пониманию всего хаоса.

Из спальни дверь вела во вторую ванную комнату, которую они еще не проверяли. Дверь была закрыта.

Фрэнк направил в ее сторону револьвер и, не сводя с нее глаз, прошептал:

— Если он не ушел раньше, то он там. Больше ему негде прятаться.

— Кому?

Фрэнк удивленно посмотрел на Тони.

— Бобби, разумеется, кому же еще.

— Ты думаешь, он сам перевернул все вверх дном?

— А-а... ты что думаешь?

— Мы что-то пропустили.

— Да? Например?

— Не знаю.

Фрэнк двинулся к двери в ванную. Тони, не двигаясь, прислушивался. Было тихо, как в могиле.

— Кто-нибудь обязательно там есть, — шепнул Фрэнк.

Они встали по обе стороны от двери.

— Бобби! Ты слышишь меня? — крикнул Фрэнк. — Хватит там торчать! Выходи с поднятыми руками.

10 секунд, 20, 30. Фрэнк взялся за ручку и медленно повернул ее вниз: тихо щелкнул язычок замка. Фрэнк толкнул дверь и отскочил к стене, укрываясь от возможной пули или ножа. Но никакой стрельбы, никаких бросков не последовало. Единственное, что они почувствовали, это была невыносимая вонь, отвратительный запах мочи и кала. Тони сморщился.

— Господи!

Они зажали носы.

В ванной никого не было. Лужи мочи покрывали кафельный пол. Стульчак, унитаз, даже стекла двери душа — все было измазано калом.

— Господи, что здесь произошло? — промычал сквозь зажатый ладонью рот Фрэнк.

На стене темнела надпись, выведенная калом:

КОКОДРИЛОС.

Тони и Фрэнк, путаясь в разбросанной одежде, поспешно вернулись на середину комнаты, но так как дверь в ванную осталась открытой, в комнате было невозможно находиться из-за мерзкого запаха, и Тони с Фрэнком вышли в фойе.

— Тот, кто это сделал, действительно ненавидит Бобби, — сказал Фрэнк.

— А теперь ты согласен, что это не Бобби сделал?

— Конечно, не он. Зачем бы он так изгадил в собственном доме? Волосы встают дыбом при воспоминании.

— Мерзко, — согласился Тони.

Живот, сведенный судорогой, болел, и сердце лишь понемногу начало успокаиваться. Фрэнк убрал оружие, вынул носовой платок и вытер градом кативший с лица пот.

Тони положил в кобуру пистолет и сказал:

— Нельзя сейчас уходить отсюда. Слишком многое неясно и в этом следует разобраться на месте.

— Согласен. Надо вызвать помощника судьи и получить ордер на обыск.

— И все обыскать: метр за метром.

— Что ты рассчитываешь найти?

— Еще не знаю.

— Я видел телефон на кухне, — сказал Фрэнк.

Фрэнк пересек комнату и вошел на кухню. Едва Тони занес ногу на порог кухни, как оттуда возник Фрэнк.

— Господи! — Он попытался броситься обратно, в комнату.

— В чем дело?

Только Тони произнес это, что-то громко треснуло. Фрэнк закричал, начал заваливаться набок, ухватился за край шкафа, пытаясь удержаться на ногах. Треск раздался еще раз, эхом отзываясь в квартире, и Тони вдруг понял, что это — выстрелы. Но ведь на кухне никого не было! Тони потянулся к револьверу: ему показалось, что делает это он ненатурально медленно, в то время когда все вокруг понеслось с удвоенной скоростью. Вторая пуля ударила в плечо, Фрэнк, развернувшись, рухнул на залитый соком и усыпанный стеклом кафельный пол.

Когда Фрэнк упал, Тони увидел в глубине человека. Сомнений не оставалось — Бобби Вальдес. Он, изгибаясь, вылезал из-за посудного шкафа. Этот шкаф был неплотно придвинут к стене, и туда сумел втиснуться Вальдес. Им и в голову не пришло заглянуть в эту узкую щель. Бобби извивался всем телом, выбираясь из укрытия, как змея выползает из узкой норы. Он уже высвободил половину тела, держа в руке револьвер 32-го калибра. Вальдес был обнажен. У него был вид сумасшедшего. Дико сверкали расширенные зрачки, вокруг запавших глаз чернели страшные круги. Лицо поражало бледностью, губы совершенно побелели. Все это Тони успел заметить в долю секунды, когда все чувства были напряжены до предела.

Фрэнк еще падал, а Тони только потянулся к револьверу, когда грянул третий выстрел. Пуля ударила в дверной косяк. В щеку Тони воткнулась острая щепка. Он отпрянул и бросился в сторону на пол, больно ударился плечом и, задыхаясь от боли, покатился в глубину комнаты, прочь от кухни. Он спрятался за креслом и, наконец, смог вынуть револьвер. Между первым выстрелом и отчаянным броском Тони прошло не более пяти секунд.

Он услышал, как высокий голос с дрожью повторял:

— Господи, Господи, Господи.

Вдруг Тони понял, что это его собственные слова, и испугался. Он облизнул губы и попытался успокоиться.

Теперь он знал, что насторожило его тогда: он понял, что они упустили. Бобби Вальдес продавал ПСП, и этот факт должен был объяснить им то, что предстало перед их глазами. Тони и Фрэнк знали, что некоторые торговцы настолько тупы, что сами начинают применять то, что продают другим. ПСП, который используют как успокаивающее для коней и быков. Но на людей этот препарат производит самый непредсказуемый эффект, в том числе может вызвать припадок ярости. Юджин Такер назвал ПСП ядом, он буквально разъедает мозги и затемняет рассудок. Приняв ПСП, Бобби потерял над собой контроль, разворотил кухню, растерзал вещи. Преследуемый страшными призраками, напуганный воображаемыми крокодилами, Вальдес забился за шкаф, спасаясь от чудовищных зубов рептилий. Тони тогда не догадался заглянуть за шкаф. Ему и в голову не пришло, что Вальдес мог принять ПСП. Тони и Фрэнк обыскали дом, готовые отразить нападение хладнокровного насильника и убийцы, но были захвачены врасплох сумасшедшим.

Слепая ярость, оставившая следы на кухне, в спальне, в ванной в виде бессмысленных надписей и мерзостей, была результатом наркотического отравления. Тони никогда не служил в подразделении по борьбе с наркотиками, но сейчас винил себя, что не понял сразу, кто все перевернул вверх дном. Ему следовало заглянуть в каждый угол, в каждый ящик, где только можно было вообразить себе человека: обычно принимающего ПСП преследуют страшные призраки, он ищет укромного места, чтобы спрятаться от враждебного мира, и часто забирается в самые темные, очень неудобные замкнутые пространства, куда нормальный человек вряд ли пролезет. Но Тони с Фрэнком сделали ошибку, и вот теперь вляпались.

Фрэнк получил две пули. Тяжело ранен. Может быть, умирает. Или уже умер. «Нет!» Тони прочь гнал эту мысль и лихорадочно думал, как взять Бобби. На кухне раздались пронзительные вопли:

— Сколько их! Крокодилы! Крокодилы! Крокодилы! А-а-а!

Крики ужаса перешли в дикий вой. Он кричал так, словно его рвали на клочья настоящие крокодилы. Тони стало не по себе. С жуткими воплями Бобби выбежал из кухни. Он выстрелил в пол, метя в призрачную рептилию.

Тони скорчился за креслом. Он боялся, что если выпрямится, то, не успев сориентироваться, тут же получит пулю в лоб.

Бобби пришел в исступление: он скакал по комнате, натыкаясь на мебель, дергался всем телом, лягался босыми ногами, словно они каждое мгновение касались страшных зубов. Бобби пальнул раз, потом еще.

Шесть выстрелов, подумал Тони. Три на кухне, три здесь. Сколько у него в обойме? Восемь? Может, десять?

Бобби выстрелил еще три раза подряд. Девять. Еще один.

— Крокодилы!

Последний выстрел глухо бухнул в комнате, эхом отдаваясь в стенах.

Тони выпрямился. Бобби находился в нескольких футах от его укрытия. Тони, держа револьвер обеими руками, целился прямо в голую грудь Бобби.

— Спокойно, Бобби. Все кончено. Спокойно.

Бобби изумленно смотрел на неизвестно откуда взявшегося человека. Очевидно, Бобби настолько потерял над собой контроль под действием ПСП, что как только Тони пропал из виду, он тотчас забыл о его существовании.

— Крокодилы! — всхлипнул Бобби.

— Нет здесь никаких крокодилов, — сказал Тони.

— Огромные.

— Нет. Здесь их нету.

Бобби взвизгнул, высоко подпрыгнул, закрутился волчком, нажал на гашетку, но выстрела не последовало. Обойма кончилась.

— Бобби!

Хныкая, тот замер и взглянул на Тони.

— Бобби, я хочу, чтобы ты лег на живот, лицом вниз.

— Они достанут меня, — ныл Бобби. Он дико таращил глаза: в глубоко запавших черных глазницах сверкали белки. Бобби весь трясся от ужаса. — Они сожрут меня.

— Послушай, Бобби. Слушай внимательно. Нет никаких крокодилов. У тебя галлюцинации. Слышишь?

— Они лезут из ванной, — дрожащим голосом сказал Бобби. — Из кранов, из унитаза. Боже, какие большие. Они хотят откусить мой член.

Страх перешел в ярость: лицо, до этого бледное, вспыхнуло и зубы обнажились в зверином оскале.

— Я не дамся. Я не позволю им откусить член. Я всех их убью!

То, что ничего нельзя было растолковать Бобби, когда, возможно, Фрэнк слабел, истекая кровью, с каждой секундой и нуждался в срочной помощи, разозлило Тони. Решив во что бы то ни стало воздействовать на расстроенный рассудок Бобби, Тони мягко и вкрадчиво обратился к нему:

— Послушай. Все крокодилы уже уползли в ванную и навсегда ушли через краны. Разве ты не видел этого? Разве ты не слышал, как они забрались в водосточные трубы и по ним спустились на землю? Они увидели, что мы пришли к тебе на помощь, поняли, что они в меньшинстве, и убежали.

Бобби уставился на Тони безумными глазами.

— Они все ушли, — спокойно повторил Тони.

— Ушли?

— Тебе ничто не грозит.

— Врешь.

— Нет. Я говорю правду. Все крокодилы ушли из...

Бобби швырнул пистолет, метя в Тони.

Тони пригнулся, и револьвер ударился в стену.

— Ты, вонючий полицейский, сукин сын.

— Спокойно, Бобби.

Бобби пошел на него. Тони попятился. Бобби не стал обходить кресло. Он злобно ударил его ногой, и тяжелое кресло грохнулось набок.

Тони вспомнил, что человек под воздействием ПСП демонстрирует сверхъестественную силу. Нередко такого наркомана приходится уламывать четырем-пяти крепким полицейским. Существует несколько медицинских объяснений, почему происходит странный прилив сил, но все они вряд ли помогли бы тому, кто столкнется с сумасшедшим, с которым и пятерым не справиться. Тони понял, что он бессилен против Бобби и вся надежда теперь на револьвер.

— Я убью тебя, — прорычал Бобби. Он растопырил пальцы с длинными грязными ногтями, лицо налилось кровью, в уголках рта выступила слюна.

Тони встал за восьмиугольный стол.

— Стой! Черт бы тебя побрал!

Он не хотел стрелять в Вальдеса. За все годы службы в полиции Тони только три раза применял оружие — и только в самых крайних случаях, защищаясь от нападения, никто из пострадавших не погиб.

Бобби начал обходить стол. Тони направился в противоположную сторону, огибая восьмиугольник.

— Сейчас я крокодил, — оскалился Бобби.

Он замер, потом схватился за край стола и одним толчком отшвырнул его в сторону. Тони отскочил к стене. И когда Бобби с нечленораздельными воплями бросился на него, Тони нажал спусковой крючок. Пуля ударила Бобби в левое плечо, развернула его и свалила на пол. Упав на колени, Бобби неожиданно вскочил и бросился к камину. Его левая рука, залитая кровью, безжизненно болталась, как плеть. С воплем, в котором смешались боль и ярость, он схватил медный совок и запустил им в Тони. Тони, еще не успев выпрямиться, получил страшный удар железной кочергой по бедру. Тони едва не задохнулся от боли: ногу как топором разрубило. Но удар пришелся не точно по кости, Тони не потерял сознания. Когда Бобби, распалившись, замахнулся, чтобы раскроить врагу череп, Тони, изогнувшись, выстрелил в упор, целясь в обнаженную грудь сумасшедшего. Бобби, получив удар в грудь, завопил, попятился, свалился на перевернутое кресло, а с него соскользнул на пол. Кровь фонтаном ударила из раны, забулькала, растекаясь по ковру, Бобби вцепился в зеленый ворс, вырвал клок и, наконец, замер.

Тяжело дыша, Тони дрожащими руками затолкал револьвер в кобуру и, шатаясь, направился к телефону.

Он набрал "О" и сказал оператору, кто он, где находится и что нужно.

— Сначала «скорую», потом полицию.

— Да, сэр.

Он повесил трубку и, прихрамывая, вошел на кухню.

Фрэнк Говард сумел повернуться набок, но силы оставили его, и он неподвижно лежал на грязном полу.

Тони опустился перед ним на колени. Фрэнк открыл глаза:

— Ты ранен?

— Нет, — ответил Тони.

— С ним все?

— Да.

— Мертвый?

— Да.

Вид Фрэнка был ужасен. Лицо, влажное от пота, побледнело как полотно. Вокруг глаз легли желтые круги, каких раньше у него не было, правый глаз налился кровью, губы посинели. Кровь промочила плечо и правый рукав пиджака. Левая рука судорожно сжимала живот: струйки крови сочились между пальцев и растекались по кафелю, рубашка и брюки намокли и прилипли к телу.

— Больно?

— Вначале очень. Я кричал не переставая. Сейчас немного лучше. Немного жжет, и что-то пульсирует внутри.

Как же он испугался, что не слышал криков Фрэнка?

— Может, жгут наложить?

— Не надо. Рана высоко. В плече. Не получится.

— Через минуту будет «скорая». Я звонил.

Издалека донесся вой сирен. Слишком быстро для «скорой», которую только что вызвал Тони. Наверное, в доме услышали выстрелы и позвонили в полицию.

— Это полицейские, — сказал Тони. — Я пойду вниз, встречу их.

— Не бросай меня, — жалобно попросил Фрэнк.

— Хорошо, я никуда не ухожу.

— Пожалуйста.

— Да, я с тобой.

Их обоих трясло.

— Я не хочу оставаться один.

— Я никуда не ухожу.

— Я пробовал сесть, — сказал Фрэнк.

— Не двигайся, Фрэнк, лежи тихо.

— Я не смог сесть.

— Все будет хорошо.

— Меня, наверное, парализовало.

— У тебя шок, вот и все. Ты потерял много крови. Поэтому ты ослаб.

Сирены выли уже где-то у ворот дома.

— Скоро будут врачи.

Фрэнк застонал и закрыл глаза.

— Все будет в порядке, дружище.

Фрэнк посмотрел на Тони.

— Поедь со мной в больницу.

— Конечно.

— Рядом со мной, на «скорой».

— Если мне разрешат.

— Заставь их.

— Хорошо.

— Я не хочу быть один.

— Я заставлю их пустить меня в чертову машину, если для этого придется даже припугнуть врачей пистолетом.

Фрэнк вымученно улыбнулся, но тут же боль исказила его лицо.

— Тони.

— Да, Фрэнк.

— Возьми... меня за руку.

Тони взял правую руку Фрэнка. Пуля угодила в это плечо, и Тони подумал, что Фрэнк не владеет ею, но холодные пальцы плотно сжали ладонь Тони.

— Знаешь что?

— Что?

— Сделай так, как он говорит.

— Кто?

— Юджин Такер. Брось это. Используй шанс. Делай то, что тебе хочется.

— Не беспокойся обо мне. Тебе нельзя сейчас волноваться.

Фрэнк вдруг разволновался. Он покачал головой.

— Нет, нет, нет. Ты должен выслушать меня. Это важно... то, что я пытаюсь сказать тебе. Чертовски важно.

— Хорошо, — быстро согласился Тони. — Расслабься. Не напрягайся.

Фрэнк зашелся в кашле, несколько кровяных пузырей вздулись и опали на синих губах.

Сердце Тони тяжело билось в груди. Где же эта чертова «скорая»? Куда подевались эти скоты?

Фрэнк говорил хрипло, останавливаясь после каждого слова, чтобы набрать в пробитые легкие воздуха.

— Если хочешь стать художником... тогда сделай так. Ты еще достаточно молод... у тебя есть возможность.

— Фрэнк, пожалуйста, ради Бога, не разговаривай.

— Нет, ты послушай! Не трать... времени. Жизнь... чертовски коротка... Чтобы разбазаривать ее.

— Не говори так, Фрэнк. У нас с тобой еще полжизни впереди.

— Годы... так быстро уходят. Слишком быстро.

Фрэнк глотнул воздуха. Его пальцы еще сильнее сжимали ладонь Тони.

— Фрэнк! Что с тобой?

Фрэнк молчал. Плечи его вдруг задрожали, и он зарыдал.

— Боже.

— Тебе очень больно?

— Это не боль.

— Тогда что? Что с тобой?

— Мне стыдно... Я не хочу... об этом говорить.

— О чем?

— Я потерял над собой контроль. Я... я... уписался.

Тони не знал, что сказать.

— Я не хочу быть посмешищем, — сказал Фрэнк.

— Никто не собирается над тобой смеяться.

— Господи... я уписался... как малыш.

— Пол такой грязный, что никто не заметит.

Фрэнк засмеялся, сморщился от боли, которую вызвал смех, и сдавил Тони ладонь.

Еще сирена. Быстро нарастающий звук.

— "Скорая", — сказал Тони. — Сейчас будет.

С каждой секундой голос Фрэнка слабел.

— Я боюсь, Тони.

— Фрэнк, не надо. Не надо. Я с тобой. Все будет хорошо.

— Я хочу... чтобы хоть кто-нибудь помнил обо мне.

— Что?

— Мне хочется, чтобы кто-нибудь помнил меня живого, когда я умру.

— Ты еще долго будешь жить.

— Кто будет вспоминать меня?

— Я. Я буду.

— Знаешь что? Я наверное... Боль совсем утихла.

— Правда?

— Это хорошо, да?

— Конечно.

Под окнами завизжали тормоза, донесся торопливый топот ног.

Тони уже едва мог расслышать слабый шепот, срывавшийся с губ Фрэнка.

— Тони... держи меня. — Он выпустил руку Тони. — Держи меня Тони. Господи. Слышишь, Тони?

Тони хотел было сказать, что боится потревожить раны, но вдруг понял, что Фрэнку больше не будет больно. Он опустился на пол, в грязь, смешавшуюся с кровью. Тони подсунул руку под Фрэнка и приподнял его. Фрэнк слабо кашлянул, рука, зажимавшая живот, скользнула вдоль тела. Тони увидел страшную смертельную рану: огромная дыра с вывалившимися из нее кишками. Первым же выстрелом Бобби убил Говарда: у Фрэнка не было никаких шансов выжить.

— Держи меня.

Тони поднял ставшее вдруг легким тело Фрэнка, как отец берет напуганное дитя, и начал тихо качать, словно успокаивая его. Тони качал его и тогда, когда стало ясно, что Фрэнк не дышит, и что-то напевал вполголоса, напевал и качал.

* * *

В понедельник, в четыре часа дня пришел работник телефонной службы. Хилари показала, где подключен телефон, и человек принялся уже было за работу, как тот зазвонил.

Хилари испугалась, подумав, что это вновь анонимный звонок. Она не хотела поднимать трубку, но работник смотрел на нее выжидающе, так что ей пришлось после пятого звонка подойти к телефону.

— Алло!

— Хилари Томас?

— Да.

— Это Мишель Саватино. Из ресторана «Саватино».

— О, я прекрасно вас помню. И ваш замечательный ресторан. Мы тогда прекрасно отдохнули.

— Спасибо. Послушайте, мисс Томас...

— Зовите меня Хилари.

— Хорошо, Хилари. Ты что-нибудь слышала о Тони?

Она почувствовала в его голосе напряжение. Она поняла, что-то ужасное случилось с Тони. У нее перехватило дыхание, и перед глазами поплыли оранжевые круги.

— Хилари! Ты меня слышишь?

— Я его видела вчера вечером.

— Что-то случилось...

— О Боже.

— Но с Тони все в порядке.

— Правда?

— Так, пара синяков.

— Он в больнице?

— Нет, нет. С ним, правда, все в порядке.

В груди немного отпустило.

— Что случилось?

Мишель коротко рассказал о перестрелке. Ведь Тони мог быть убит. Хилари стало плохо. Тони тяжело переживает. Очень тяжело. В последнее время Тони и Фрэнк очень сблизились, стали друзьями.

— Где сейчас Тони?

— У себя дома. Все кончилось в 11.30 утра. Дома он с двух. Я только что от него. Я хотел остаться, но Тони выпроводил меня, говоря, что я должен идти в ресторан. Со мной идти он отказался. Ему сейчас тяжело, хотя он и не говорит об этом.

— Я пойду к Тони.

— Именно это я и хотел от тебя услышать.

Хилари переоделась и привела себя в порядок. Она хотела тотчас уехать, но работник задержал ее еще на полчаса.

В машине, направляясь к Тони, она еще раз пережила те чувства, которые были испытаны ею во время рассказа Мишеля. Тогда ее наполняла невыносимая боль утраты.

Накануне, засыпая, она не могла решить, любит она Тони или нет. Сможет ли она вообще кого-нибудь полюбить после душевных и телесных пыток, пережитых в детстве, после того, как она узнала двойственность человеческой природы? Может ли она любить мужчину, с которым знакома несколько дней? Хилари пока не знала. Одно стало ясно — никто не был так дорог на земле, как Тони Клеменса. Хилари боялась потерять его.

Хилари поставила машину за голубым «джипом». Тони жил на втором этаже двухэтажного дома. Увидев Хилари на пороге, он не удивился.

— Я догадывался, что Мишель позвонит.

— Да? А почему не ты?

— Он, наверное, сказал, что я стал развалиной. — Как видишь, он преувеличивает.

— Мишель очень беспокоится за тебя.

— Я возьму себя в руки, — принужденно улыбаясь, сказал Тони. — Все в порядке.

Как он ни пытался спрятать горе и казаться спокойным, его глаза тускло глядели на Хилари. Ей стало больно. Она не знала, как следует поступить, что сказать. А может, просто помолчать.

— Я оправлюсь, — повторил Тони.

— Мне можно войти?

— Конечно. Прости.

У Тони была двухкомнатная квартира: спальня и большая светлая гостиная с высоким потолком и тремя окнами на северной стене.

— Хорошее освещение для работы.

— Я специально искал такую квартиру.

Комната больше походила на студию, чем на гостиную. На стенах были развешены картины. Незаконченные холсты стояли вдоль стен, лежали, сложенные один на другой, на полу, громоздились по углам. Посередине комнаты высились два мольберта. Книжные полки, до потолка, ломились от книг. Правда, некоторые уступки были сделаны и обычной мебели: два диванчика, торшер и столик для кофе составляли уютный уголок для отдыха.

— Я решил напиться, — сказал Тони, закрывая дверь. — Здорово напиться. И тут позвонила ты. Хочешь что-нибудь?

— Что ты пьешь? — спросила Хилари.

— Виски со льдом.

— Мне то же самое.

Пока он на кухне готовил напитки, Хилари внимательно осмотрела картины. Некоторые работы поражали предельной реалистичностью изображения: тщательно выписанные детали, точность пропорций придавали этим картинам сходство с фотографией. В совсем другой манере были выдержаны тут же стоящие холсты, чем-то напоминавшие сюрреалистические полотна Дали и Миро. И эти работы, где была запечатлена действительность, преломленная сквозь сознание художника, казались более реальными, чем те, где детали воспроизводились с фотографической точностью.

Тони вернулся, держа в руках бокалы с напитком.

— Твои работы очень свежи и удивительны.

— Правда?

— Мишель прав. Картины будут покупать, если ты их выставишь.

— Приятно так думать.

— Если бы попробовал.

— Я уже говорил: ты очень добра, но не можешь судить о произведениях.

Тони был сам не свой. Равнодушный голос. Механические движения. Пустой взгляд. Хилари попробовала растормошить Тони.

— Ты, всегда такой умный, начинаешь упираться, когда речь идет об искусстве. Ты закапываешь талант.

— Я дилетант.

— Фу.

— Довольно сносный дилетант.

— Который умеет вывести из себя другого человека.

— Я не хочу говорить об искусстве.

Он включил радио: передавали Бетховена. Потом пошел в угол и сел на диванчик. За ним поднялась Хилари, села рядом.

— А о чем ты хочешь поговорить?

— О фильмах.

— Правда?

— Может, о книгах.

— Точно?

— Или театре.

— Единственное, о чем ты хочешь ^поговорить, — это о случившемся сегодня.

— Об этом мне хочется говорить в последнюю очередь. Я надеюсь все забыть.

— Ты думаешь, забиться под панцирь, спрятаться — это выход?

— Именно так.

— Когда мне не хотелось никого видеть, помнишь, ты сказал, что нельзя человеку уйти в себя, в горе, порвать связь с внешним миром. Тогда ты спас меня.

— Я ошибался.

— Нет.

Он закрыл глаза и ничего не сказал в ответ.

— Мне уйти?

— Нет.

— Если хочешь, я уйду. Ничего страшного.

— Пожалуйста, останься.

Они молча сидели с закрытыми глазами, потягивая виски и слушая музыку. Оранжевые лучи заходящего солнца медленно тускнели, и тени неслышно расположились по углам комнаты.

* * *

В понедельник вечером Эврил Таннертон обнаружил, что кто-то побывал в похоронном бюро. Он узнал об этом, когда спустился в подвал, где находилась хорошо оборудованная столярная мастерская. Он увидел, что одна из рам оклеена липкой лентой и выбито стекло. Окно располагалось на уровне земли и закрывалось на щеколду; чтобы открыть ее, неизвестный использовал ленту. Окно было небольшое, и нужно постараться, чтобы пролезть в него, но это как раз кому-то удалось сделать.

Не может быть, чтобы кто-то забрался сюда в пятницу вечером. В тот день Таннертон работал в мастерской, заканчивая один заказ: шлифовал шкафчик для охотничьих ружей. Да и в светлое время суток, когда он был дома, вряд ли кто-то осмелился бы выдавить стекло. Следовательно, это произошло в субботу, ночью, когда он уехал в Санта-Розу к Хелен Виртиллион. Дом был пуст, конечно, если не считать мертвого Бруно Фрая. Очевидно, грабитель знал, что бюро не охраняется, и проник внутрь.

Грабитель? С какой стати? Грабитель? Но ничего не было тронуто ни на первом этаже, в похоронном бюро, ни на втором, в его собственных комнатах. Он, конечно, заметил бы пропажу сразу, еще в воскресенье утром. Кроме того, оружие оставалось на месте, не прикоснулись и к богатой коллекции монет. Грабитель в первую очередь набросился бы на них. А в столярной мастерской, справа от выбитого стекла, лежали очень дорогие, ручной работы, инструменты стоимостью в несколько тысяч, но и они были там, где Таннертон оставил их в пятницу.

Ничего не украдено. Ничего не разбито. Что это за грабитель, разбивает стекло только для того, чтобы посмотреть на вещи?

Эврил в недоумении посмотрел на куски стекла с налепленной лентой, потом на разбитое окно, обвел взглядом подвал и только тут понял, что именно пропало. Исчезли три мешка извести по пятьдесят фунтов каждый. Прошлой весной они с Хари Олмстедом разрушили старую деревянную веранду перед домом, купили два грузовика земли, утрамбовали ее и построили новую кирпичную веранду. Они разломали потрескавшиеся бетонированные дорожки и кирпичом выстелили новые. Тогда остались три мешка извести. В этом году Эврил собирался устроить площадку с задней стороны дома. Теперь мешки исчезли. Почему грабитель предпочел дорогим винтовкам, ценным монетам эти три мешка извести?

Это обстоятельство, ничего не прояснив, только еще больше запутало Таннертона. Он глупо уставился в пустой угол, где раньше стояли эти мешки.

Таннертон почесал затылок.

— Странно.

* * *

Сидя в сгущавшихся сумерках, рядом с Хилари, Тони вдруг понял, что говорит о Фрэнке. Он услышал самого себя где-то посередине фразы, и потом слова безудержным потоком полились из него. Он говорил, прерывая речь только, чтобы отхлебнуть виски. Тони вспоминал, как познакомился с Фрэнком, как было сложно поначалу понять друг друга, вспомнил вечер в «Болт-Хоул» и их, к сожалению, слишком короткую запоздалую дружбу. Наконец, когда Тони перешел к событиям последнего дня, голос его начал дрожать. Он закрывал глаза и видел грязный кафельный пол на кухне Бобби Вальдеса, где кровь Фрэнка смешалась с ярко-красным студенистым соком. Он начал говорить о том, как взял Фрэнка на руки и начал его баюкать, и задрожал, затих. Ему было холодно, лед сковал сердце, выстудил тело. Скорчившись на диванчике, почти невидимый в темноте, Тони зарыдал: горячие слезы побежали по мраморно-безжизненным щекам и закапали на пол.

Хилари взяла его за руку, платком принялась вытирать лицо, потом обняла Тони и поцеловала в щеки, в глаза.

Хилари обняла его, чтобы утешить, и не более того, но против их воли смысл объятий начал меняться. Тони положил руки на плечи и стало не ясно, кто же утешаем и кто утешает. Его руки гладили спину Хилари, вверх-вниз; Тони почувствовал упругость тела Хилари, очертания фигуры под блузкой. Руки Хилари блуждали по плечам Тони, гладили лицо. Она поцеловала Тони в уголок рта, и Тони ответил ей страстными поцелуями. Их языки встретились, и поцелуи стали горячими и влажными. Дыхание участилось, и сердца забились в ожидании.

Одновременно они поняли, что происходит, и замерли, вспомнив убитого Фрэнка. Если отдаться своим желаниям, то это одно и то же, что хихикать на похоронах. Им вдруг пришло в голову, что они бездумно и страшно богохульствуют. Но желание оказалось столь сильно, что преодолело все сомнения о праве на любовь в эту ночь.

Они целовались так жадно, как никогда в своей жизни не целовались. Руки Хилари требовательно двигались по телу Тони, и тот отвечал на ее прикосновения. Тони понял, что их любовь — это хорошо. Любовь — не богохульство над мертвым, а вызов самой смерти. Их любовь — это огромная животная потребность доказать, что они живы, и причащаются к великим таинствам жизни.

Ничего не говоря друг другу, Тони и Хилари встали и пошли в спальню. Уходя из гостиной, Тони зажег в ней лампу, ее свет лился в дверной проем и неясно освещал кровать. Мягкий полусвет. Теплый и золотой. Свет ласкал Хилари, подчеркивая загар нежной кожи, добавляя блеску ее черным как смоль волосам и мерцая в ее больших глазах.

Они стояли у кровати и целовались. Тони начал раздевать ее. Тони расстегнул блузку и снял ее, разъединил крючки на бюстгальтере. Хилари дернула плечами и он бесшумно упал на пол. У нее была красивая грудь — высокая и полная. Крупные, плотные соски. Тони склонился и поцеловал их. Хилари взяла его голову в ладони, привлекла и прижалась ртом к губам. Тони отбросил пояс и расстегнул молнию на джинсах. Они скользнули по длинным ногам, Хилари сделала шаг, освобождаясь от одежды и туфель.

Тони опустился перед ней на колени и вдруг увидел на животе рубец от шрама. Он начинался на животе и, изгибаясь, шел к бедру.

Однако это не был операционный след — едва заметный аккуратный шов хирурга. Тони приходилось видеть зажившие пулевые и ножевые раны и, хотя свет был тускл, он понял, что это след либо от револьвера, либо от лезвия. Мысль, что Хилари когда-то очень страдала, пробудила в Тони жалость, желание укрыть и обласкать ее. Он, ничего не говоря, нежно коснулся губами рубца и почувствовал, как живот Хилари напрягся. Он понял, что Хилари стесняется. Ему хотелось сказать, что от этого ее красота не меньше, а наоборот, для него она становится больше и дороже.

Тони снял с нее трусики, и Хилари шагнула через них. Медленно, медленно он провел рукой по длинным роскошным ногам, вдоль упругих изгибов икр, вверх к гладким бедрам. Тони поцеловал блестяще-черный треугольник, волосы пощекотали лицо. Выпрямившись, Тони сжал ладонями ее ягодицы, губы вновь встретились. Поцелуй длился несколько минут.

Хилари, отбросив простыню, легла в постель. Тони быстро разделся. Голый, он лег рядом и обнял Хилари. Их руки переплелись и изучающе двигались по телам, касаясь рук, плеч, ног. Тони чувствовал напряжение в членах, когда их касалась Хилари.

Вдруг Тони пережил странное чувство: словно он начал таять, сливаться с Хилари; еще не физически, их тела подверглись духовному, чудесному осмосису. Пораженный ее теплотой, возбужденный видом роскошного тела, но главное — ее вздохами и стонами, движениями и поцелуями, Тони чувствовал себя так, словно был одурманен небывалым наркотиком.

Тони смотрел глазами Хилари, чувствовал ее телом, целовал ее губами, но ощущал и свои. Мысли спутались. Сердца забились вместе. От ее горячих поцелуев Тони захотелось прижаться губами к каждому уголку восхитительного тела. Он изучал его, спустился ниже, коснулся мягких бедер. Тони раздвинул ее ноги, начал лизать влажную середину ее тела, языком раскрывая тайные складки. Хилари задыхалась от удовольствия. Она стонала и изгибалась.

— Тони!

Он коснулся ее языком и губами.

Хилари выгибалась, сжимая пальцами скомканные простыни, прижалась к нему.

— О, Тони!

Она загнанно дышала. Когда наслаждение стало слишком сильным, она попыталась вырваться из объятий, но тут же с удвоенной энергией стала ласкать Тони. Дрожь пробежала по телу, потом эти вздрагивания перешли в сильные толчки удовольствия. Она глотала воздух, металась, вскрикивала, внутри нее одна волна катилась за другой. Наконец, изможденная, она затихла.

Тони поднял голову, поцеловал трепещущий живот, потом прижался губами и языком к плотным соскам.

Она скользнула вниз рукой и ощутила его железную твердость. Прежде, чем слиться в соитии, Хилари испытала новое желание.

Он раскрыл ее и вошел.

— Да, да, да, — задыхаясь, повторяла Хилари. — Любимый Тони. Любимый, любимый, любимый Тони.

— Ты прекрасна.

Никогда ему не было так хорошо. Он нависал над ней, выпрямившись на руках, и видел внизу красивое лицо. Глаза их встретились: Тони показалось, что он смотрит не на Хилари, а сквозь нее, в тайну души Хилари Томас. Она закрыла глаза, Тони тоже сомкнул веки и тут узнал, что чувство друг к другу не исчезло во мраке.

У Тони раньше были женщины, но ни с одной из них он не испытывал такой близости, как с Хилари. Ему хотелось продлить ее, дойти до исступления, слиться в блаженстве. На этот раз он потерял контроль над рассудком, чего раньше с ним никогда не случалось. Тони, ослепленный любовью, рвался к краю пропасти и не мог остановиться. Не объятия и горячий шепот, не гладкость и влажность тела, не красивая грудь и шелковистая кожа распалили Тони. У него были любовницы — красивые роскошные женщины. Но в Хилари оказалось что-то необычное, что-то, чему он еще не мог дать названия, но оно придавало любви невыносимую легкость и чувственность.

Она почувствовала его возбуждение, положила руки на спину, прижала к себе. Тони боялся налечь всей массой, но Хилари словно не почувствовала тяжести. Ее грудь плотно прижалась к его и они слились. Хилари подняла бедра, коснулась его таза, движения Тони были сильны и быстры. Она задрожала, когда Тони начал бить струей. Она держала его плотно, крепко, повторяя имя, а Тони извергался и извергался в нее. В глубокие темные тайны ее тела. Опустошенный, он вдруг испытал прилив чувственной нежности к Хилари и понял, что не сможет никогда расстаться с этой женщиной.

* * *

Они лежали рядом, не разжимая объятий.

Люди, думала Хилари, назвали бы это «любовью», но сама она еще не могла принять подобного определения для своего чувства. Долгие, долгие годы, еще с детских лет слова «любовь» и «боль» стали для нее абсолютными синонимами. Она не верила, что любит Тони Клеменсу или что он любит ее, боялась в это поверить, ибо, в противном случае, она сделает себя уязвимой, беззащитной перед безжалостным миром.

С другой стороны, Хилари не могла представить себе, чтобы Тони сознательно обидел ее. Он не такой, как Эрл, ее отец. Он не похож ни на одного из знакомых людей. В нем Хилари нашла нежность и сострадание и теперь чувствовала себя в безопасности, находясь рядом с Тони. Возможно, с ним ее шанс. Возможно, ради него стоит рискнуть.

Но потом она подумала, какой болью и разочарованием может обернуться их любовь, когда Хилари откроется ему. Это будет страшный удар. Вряд ли она оправится после подобного потрясения.

Дилемма. И никакого решения. Но ей не хотелось думать об этом сейчас. Ей приятно было лежать с ним рядом и наслаждаться разлившейся по всему телу теплотой. Она припомнила детали, эротические переживания, ослабившие тело и сделавшие его почти невесомо-легким.

Тони повернулся набок, их взгляды встретились. Тони поцеловал ее в шею, щеки.

— О чем задумалась?

— Это не думы.

— А что?

— Воспоминания.

— О чем?

— О том, что мы делали сейчас.

— Знаешь, ты меня удивила. Ты такая чистая, как ангел, но в постели — опытная и искусная любовница.

— Я могу быть развратной?!

Тони засмеялся.

— Ты любишь мое тело?

— Прекрасное тело.

Они несли чушь — обыкновенное воркование любовников — тихо смеялись и обнимались. Все вокруг вызывало веселый смех, казалось праздничным и новым.

Вдруг Тони посерьезнел и тихо сказал:

— Ты, конечно понимаешь, я хочу всегда быть с тобой.

Она почувствовала в голосе Тони напряженное ожидание: он надеялся услышать в ответ обещание любить, ее признание. Но в том-то и беда, что Хилари не была готова на решительный шаг. Она не знала, сделает ли она его когда-нибудь. О, Господи, как она хотела его! Больше всего она мечтала и восхищалась мечтой, когда она и Тони будут жить вместе, обогащая друг друга своими талантами и интересами, но Хилари приходила в ужас при мысли о разочаровании и боли, которая последует при расставании, если окажется, что это не любовь. Хилари давно оставила за спиной страшные годы жизни в Чикаго, но память о жестоких уроках жизни не отпускала ее. Она боялась давать обещания.

Чтобы избежать прямого ответа, она попыталась продолжить разговор в шутливом тоне.

— Никогда не отпустишь меня?

— Никогда.

— Странно, как? Ты будешь работать, не выпуская меня из объятий?

Он пытливо смотрел ей в глаза, не зная, поняла ли она его ожидание. В отчаянии Хилари сказала:

— Не торопи меня, Тони. Мне нужно время. Немного подумать.

— Хорошо, я буду ждать.

— Сейчас я очень счастлива, мне не хочется думать ни о чем серьезном. Сегодня я буду глупой и веселой.

— Я тоже.

— О чем поговорим?

— Мне интересно все о тебе.

— Но это серьезная тема.

— Тогда вот что. Ты будешь наполовину серьезной, а я наполовину глупым. Мы дополним друг друга.

— Хорошо. Первый вопрос.

— Что ты больше всего любишь на завтрак?

— Кукурузные хлопья, — ответила она.

— На обед?

— Кукурузные хлопья.

— На ужин?

— Кукурузные хлопья.

— Минутку.

— Что такое?

— Первый ответ был честный. А потом ты дважды меня обманула.

— Я, правда, люблю хлопья, — сказала Хилари.

— За тобой два честных ответа.

— Давай.

— Где ты родилась?

— В Чикаго.

— Выросла там же?

— Да.

— Родители?

— Я не знаю своих родителей. Меня нашли в яйце. Утином яйце. Чудесное рождение. Не может быть, чтобы ты об этом не читал. В Чикаго еще есть католическая церковь, названная в честь божественного чуда. Божья Матерь Утиного Яйца.

— Очень глупо.

— Спасибо.

— Родители? — повторил он.

— Так не честно. Ты два раза задаешь один и тот же вопрос.

— Кто говорит?

— Я. — Это очень страшно?

— Что?

— То, что сделали твои родители?

Она попыталась перевести разговор в шутливый тон.

— Откуда ты взял, что они сделали нечто страшное?

— Я несколько раз задавал тебе вопросы. О прошлой жизни, о детстве. Ты постоянно уходишь от ответа. Тонко умалчиваешь то, о чем не хочется говорить. Ты думаешь, я не замечаю?

Он пристально смотрел ей в глаза пронизывающим взглядом. Хилари не выдержала, ей стало страшно.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть его испытывающего взора.

— Скажи мне.

— Они были алкоголики.

— Оба?

— Да.

— Злые?

— Да.

— Жестоки?

— Да.

— И?

— Не хочется вспоминать сейчас об этом.

— Может, тебе легче станет?

— Нет, пожалуйста, Тони, мне так хорошо. Если ты заставишь говорить о... них... тогда все исчезнет. У нас такая прекрасная ночь. Не будем ее портить.

— Рано или поздно я хочу все узнать.

— Хорошо, но не сегодня. Он вздохнул.

— Ладно. Тогда... Кто твой любимый киноактер.

— Лягушонок Кермит.

— А кто любимый герой из людей?

— Лягушонок Кермит, — ответила Хилари.

— Я спросил о человеке.

— Мне он кажется самым человечным из всех киногероев.

— Прекрасно. А шрам?

— Разве у Кермита есть шрам?

— Я говорю о твоем шраме.

— Я противна из-за него? — спросила Хилари, подавляя волнение.

— Нет. Ты кажешься еще прекраснее.

— Правда?

— Конечно.

* * *

В полночь они пошли на кухню и поужинали сыром, оставшимся с обеда цыпленком, запивая его холодным белым вином. Они смеялись, кормили друг друга, как маленьких детей, потом вернулись в спальню.

Тони и Хилари были как юные любовники, молодые цветущие тела которых жаждали любви и чувственность искала выхода. Наслаждаясь друг другом, они ощущали не только физическое удовольствие, но и нечто большее. Так для Хилари эта любовь стала священнодейством, в процессе которого она изгоняла мучившие ее страхи. Она отдалась полностью и без остатка другому человеку, неделю назад Хилари и подумать о таком не могла. Она забыла гордость и неприступность, подавляя себя, предлагая себя, рискуя быть униженной и отвергнутой, имея хрупкую надежду на ответное чувство. Тони ощущал ее беспокойство и понял все без слов. Хилари не могла сказать о любви вслух, словами, но то же она выражала в постели, когда полностью отдавалась любимому, всем существом.

Ненависть к Эрлу и Эмме усилилась в ее душе, так как Хилари поняла, что это из-за них ей так трудно теперь признаваться в любви. Она не знала, что нужно сделать, чтобы спали оковы, которые родители наложили на нее.

В половине первого Хилари сказала:

— Мне пора домой.

— Останься.

— Ты хочешь еще?

— О, нет, я выпотрошен. Я хочу, чтобы ты осталась, и мы уснули.

— Если я останусь, мы не уснем.

— Ты хочешь еще?

— К сожалению, дорогой, нет. Но сегодня у меня, кстати, как и у тебя, дела. Мы возбуждены и слишком счастливы, чтобы успокоиться, находясь рядом.

— Хорошо, — сказал он, — в дальнейшем мы успокоимся. Я хотел сказать, впереди у нас много ночей, правда?

— Много-много. Когда любовь уйдет, мы привыкнем друг к другу. Я буду ложиться спать в бигуди...

— А я буду курить в постели и смотреть телевизор.

— Бр-р-р.

— Конечно, пройдет некоторое время, пока чувство потеряет свежесть.

— Совсем немного времени.

— Лет пятьдесят.

— Или шестьдесят.

Им не хотелось расставаться, но Хилари пересилила себя, поднялась и оделась.

Тони надел джинсы и рубашку.

Проходя по гостиной, Хилари остановилась и, взглянув на одну из картин, сказала:

— Я хочу взять несколько лучших работ и показать их Стивенсу на Беверли-Хиллз.

— Он не возьмет их.

— Я хочу попробовать.

— Это одна из лучших галерей.

— Зачем начинать с плохих?

Он пристально смотрел на нее и думал о чем-то.

Наконец, Тони сказал:

— Может, я брошусь.

— Бросишься?

Он рассказал ей о встрече с эмоциональным Юджином Такером, бывшем торговце наркотиками, а теперь — дизайнере женской одежды.

— Такер прав, — сказала она. — Но тебе не надо никуда бросаться. Достаточно слегка подпрыгнуть. Ты ведь не оставляешь ни работу, ничего. Все остается с тобой.

Тони пожал плечами.

— Стивенс, конечно, поставит меня на место, но я, точно, ничего не потеряю, разве что он посмеется надо мной.

— Перестань, Тони. Отбери несколько лучших, на твой взгляд, картин, и я встречусь со Стивенсом либо сегодня вечером, либо завтра.

— Выбери сама. И покажи Стивенсу, когда увидишься с ним.

— Но я думаю, он захочет встретиться с тобой.

— Если картины ему понравятся, тогда и встретимся. В таком случае я сам буду рад встрече.

— Тони...

— Я не хочу присутствовать, когда он скажет, что картины, конечно, хороши, но это дилетантизм.

— Ты невыносим.

— Осторожен.

— Пессимист.

— Реалист.

На рассматривание всех холстов ей не хватило бы времени. Она удивилась, узнав, что еще полсотни картин лежали в шкафу, вместе с рисунками и карандашными набросками. Хилари выбрала шесть картин из висевших на стенах. Они завернули их в старую простыню. Тони обулся, помог снести полотна вниз и положить в багажник. Хилари закрыла багажник на замок. Они стояли, глядя друг другу в глаза, не хотелось прощаться. Свет от фонаря падал на асфальт: Тони и Хилари стояли на грани света и тьмы. В ночном небе сияли звезды. Тони нежно поцеловал Хилари. Ночь была холодна и тиха.

— Скоро рассветет, — сказал он.

Они еще раз поцеловались, потом Тони открыл для нее дверцу.

— Ты сегодня идешь на работу?

— Нет... после Фрэнка. Я должен только написать отчет, но это займет не более часа. Я взял несколько дней. Теперь у меня много свободного времени.

— Я тебе позвоню днем.

— Я буду ждать, — ответил Тони.

Она ехала по пустынным тенистым улицам. Хилари почувствовала голод и вдруг вспомнила, что дома у нее ничего нет, чтобы приготовить завтрак. Она повернула налево и поехала к ночному магазину, купить молока и яиц.

* * *

Тони подумал, что Хилари доберется до дома минут за десять, и, чтобы убедиться в этом, он снял трубку. Хилари не отвечала. Раздались мерные гудки, потом что-то щелкнуло, зашуршало и связь отключилась. Он нажал на рычаг и еще раз позвонил, тщательно набирая каждую цифру, но и на этот раз повторилось примерно то же. Тони не мог ошибиться в номере. Хилари дважды продиктовала его, сначала по телефону, потом при встрече.

Он позвонил на телефонную станцию. Телефонистка попробовала дозвониться для него, но тоже не смогла этого сделать.

— Может, трубка снята с рычага? — предположил Тони.

— Кажется, нет.

— Что вы можете сделать?

— Я сообщу, что номер неисправен. Его проверят.

— Когда?

— Этот номер принадлежит пожилому человеку или инвалиду?

— Нет.

— Тогда это сделают в обычном порядке. Один из наших работников зайдет по адресу часов после восьми.

— Спасибо.

Он положил трубку на рычаг. Тони сидел на краю постели и смотрел на скомканные простыни, где лежала Хилари, потом вновь перечитал запись в телефонной книжке, где был записан номер Хилари.

— Неисправен?

Конечно, при переключении телефонов могла произойти ошибка. Могла. Но вряд ли: это почти исключено. Вдруг он вспомнил об анонимных звонках, продолжавшихся целую неделю. Обычно такие люди имеют сложности в общении с женщинами; почти все, что звонят таким образом, трусливые подлецы, им и в голову не придет мысль о насилии. Обычно. Почти без исключения. Как правило. А вдруг этот мерзавец — исключение из общего правила — один из тысячи, который действительно опасен.

За окном еще царила ночь. Вдруг запищала какая-то птица. Это был пронзительный писк, сжимающий сердце: птица порхала с ветки на ветку, точно кто-то, безжалостный и голодный, преследовал ее. Лоб Тони покрылся испариной. Он вскочил с постели. Что-то случилось с Хилари. Что-то случилось. Очень страшное.

* * *

Хилари задержалась в магазине, покупая продукты, и поэтому приехала домой через полчаса после прощания с Тони. Она проголодалась и почувствовала приятную усталость. Хилари уже мечтала о сырном омлете, украшенном мелконарезанной петрушкой, и о нескольких часах сна. Хилари поставила «мерседес» у дверей дома, не стала загонять его в гараж.

Автоматическая поливальная установка с шипением распыляла воду по глянцевитой траве газона. Вверху, среди пальмовых крон, шелестел ветер.

Она вошла через главный вход. Гостиная была погружена во мрак. Еще вчера, предвидя позднее возвращение, Хилари оставила в фойе гореть лампу. Прижимая к боку сумку с продуктами, она заперла дверь на ключ.

Хилари повернула выключатель и, сделав два шага, вдруг замерла, пораженная представившейся картиной. Все было перевернуто вверх дном. Настольные лампы с изорванными абажурами валялись на полу. Сваленный стеклянный шкафчик разбился вдребезги, побилась дорогая коллекция фарфоровой посуды. Мелкие осколки блестели на ковре, столе, каминной доске. Была изрезана обивка на софе и креслах: выдранная вата клочьями разлетелась по комнате. От деревянных стульев остались обломки, годные, разве что, топить камин. Кто-то, видимо, колотил ими о стену: покрытие было изуродовано ударами. У антикварного столика сломали ножки; из шкафа были вытянуты ящики и тут же брошены. Картины, изрезанные в лоскутья, криво висели на стенах. Зола из камина усеивала дорогой ковер. Ни одна вещь не избежала горькой участи; даже каминный экран был отброшен в сторону и разломан на части.

Хилари опешила, но потом смущение сменилось ненавистью к хулигану.

— Сукин сын, — процедила она.

Она столько потратила времени, тщательно подбирая мебель для дома. Приличная сумма ушла на приобретение этих вещей, но не материальный ущерб разозлил ее — обстановка была застрахована. Хилари привыкла к этим вещам, полюбила их, ибо это были ее первые самостоятельные приобретения. Ей невыносимо было видеть, что эти вещи безвозвратно погибли. Глаза Хилари наполнились слезами.

Ошеломленная и расстроенная, она сделала несколько шагов, когда осознала, что ей может грозить опасность. Хилари замерла, прислушиваясь. Все было тихо. По телу пробежал холод, и Хилари показалось, что она чувствует чье-то дыхание за спиной. Она резко развернулась. Никого. Гардероб в фойе, который она, уходя замкнула на ключ, по-прежнему был закрыт. Несколько секунд Хилари расширившимися от ужаса глазами смотрела на дверцу, боясь, что она вот-вот распахнется. Но если бы там кто-то прятался, поджидая ее, он уже давно бы вышел из шкафа. «Глупости, — подумала Хилари. — Это не может повториться. Никак. Не надо об этом вспоминать». Вдруг она услышала шорох за спиной. Вскрикнув от страха, Хилари резко развернулась, выставив руки, инстинктивно защищаясь от нападавшего. Но никого не было. Она одна в гостиной. Тем не менее Хилари точно слышала странный звук, непохожий на обычные шорохи в садящихся стенах. Она знала, что не одна в доме. Она чувствовала чужое присутствие. Звук повторился. В гостиной.

Треск и звяканье, точно кто-то, шагнув, наступил на битое стекло. Еще шаг. Гостиная была в двадцати шагах от Хилари. Там ничего нельзя было разглядеть. Темно, как в могиле. Еще шаг: Хилари услышала хруст раздавливаемого стекла.

Хилари попятилась, отступая от гостиной, направляясь к входной двери, которая теперь казалась почти недостижимой. О, если бы она не запирала двери.

Из кромешной темноты гостиной в тускло освещенный проход, соединяющий фойе с комнатой, вышел высокий, широкоплечий мужчина. Он на мгновение замер, а потом решительно шагнул на свет.

— Нет! — закричала Хилари.

Ошеломленная, она остановилась на месте. Сердце вздрогнуло, во рту пересохло, она истерично замотала головой: нет, нет, нет. В руках у него был огромный нож. Мужчина ухмылялся. Это был Бруно Фрай.

* * *

Улицы были пустынны в столь ранний час, и Тони мог ехать не останавливаясь. Он боялся, что приедет слишком поздно. Он миновал Санта-Монику, Свернул на Уилмайэр, выжимая из «джипа» семьдесят миль в час. Мотор ревел, дребезжали стекла и плохо закрытая дверца. Впереди загорелся красный свет. Тони, не замедляя хода, нажал на сигнал и проскочил перекресток. Не вписавшись в поворот, машина на большой скорости пересекла водосточную канавку. Тони ощутил короткий, но сильный толчок в днище автомобиля. Тони подбросило, несмотря на ремни, и он ударился головой о крышку. «Джип» выскочил на тротуар, прогрохотал всем корпусом, завизжал по асфальту шинами. Машину начало заносить влево, со скрежетом по дуге пошла задняя часть. У Тони перехватило дыхание, он тут же отпустил тормоза, машина выскочила на дорогу и выровняла движение. Скорость упала до сорока миль, Тони прибавил еще двадцать. И решил больше не рисковать, так как до дома Хилари было уже недалеко. Не хватало еще налететь на фонарный столб и убиться.

Тони несколько раз нарушил правила дорожного движения. Он превышал скорость, и на крутых поворотах его машину выносило на встречную полосу. Хорошо, что еще улицы были пустынны. Как назло, Тони подъезжал к перекресткам, когда загорался красный — и это происходило каждый раз, словно дорожные знаки ополчились против него. «Если остановят, — подумал Тони, — покажу удостоверение и возьму с собой этого полицейского. Но все-таки лучше не встречаться с ними, так как это лишняя задержка и ненужные объяснения, когда дорога каждая минута».

Тони чувствовал, что сейчас даже одна минута может стоить жизни Хилари.

* * *

Когда Хилари увидела, как в проходе возник Бруно Фрай, она подумала, что сходит с ума. Человек уже умер. Умер! Она дважды ударила его ножом, видела, как, он истекает кровью. Видела его в морге, холодный желто-серый труп. Было подписано свидетельство о смерти. Мертвые не ходят. Тем не менее он встал из гроба и теперь здесь, в ее доме, пришел, чтобы закончить свое дело. Перед ней незваный гость, с ножом в руке. Рассудок отказывался верить глазам. Хилари закрыла глаза, мысленно прогоняя призрак. Но когда, пересилив себя, открыла их вновь, призрак не исчез.

Хилари не могла сдвинуться с места. Она хотела бежать, но тело не подчинялось ей, ноги налились свинцом, словно приросли к полу. Она чувствовала себя старухой, развалиной; толкни ее кто-нибудь, и она рассыплется на мелкие части.

Она не могла закричать, но внутри нее все надрывно кричало. Фрай замер в пятнадцати шагах от Хилари. Большой кусок ваты, из разодранной мягкой мебели, пристал к его башмаку. На свету Хилари разглядела одутловатое лицо; весь он трясся, едва сдерживаясь перед истерикой. Разве у мертвеца может быть истерика? Она, конечно, сошла с ума. Сошла с ума. Но нет, это невозможно! Призрак? Но она не верила в призраков. К тому же известно, что призраки — это бесплотные духи. Разве может привидение быть таким внушительным, как этот мертвец, таким ужасающе реальным и осязаемым?

— Сука, — вдруг выкрикнул он. — Ты, вонючая сука!

Хилари тотчас узнала этот низкий хриплый голос.

Но его голосовые связки должны были сгнить, лихорадочно ухватилась за единственное объяснение Хилари.

Она почувствовала, что сейчас истерично захохочет, но сдержала себя. Если это начнется, тогда она не остановится.

— Ты убила меня, — зловеще сказал Фрай, трясясь всем телом.

— Нет, нет, нет!

— Да! — взвизгнул он, размахивая ножом. — Ты убила меня. Я знаю. Думаешь, я не знаю? О, Господи. Я так странно себя чувствую: одиноким, одиноким и опустошенным. И это все из-за тебя.

Он сделал несколько осторожных шагов навстречу Хилари. Обломки стекла жалобно захрустели под его ногами.

— Я опустошен и мне страшно, — в его голосе ярость смешалась с безысходным отчаянием.

Хилари боялась увидеть на его лице пустые глазницы или белую пелену вместо глаз. Но на нее смотрели живые серо-голубые глаза, полные жестокой и холодной ненависти.

— Сейчас ты умрешь в последний раз, — сказал Фрай, приближаясь. — Больше ты не воскреснешь.

Она попыталась отступить, но ноги подогнулись, и она едва не упала.

— На этот раз я все предусмотрел. Не оставил тебе ни малейшего шанса. Я вырежу тебе сердце.

Хилари попятилась, уже не надеясь спастись.

Ей не успеть добежать до двери и отпереть два замка. Даже если она попытается это сделать, Фрай настигнет ее тут же и всадит в спину нож.

— Насажу на палку твое сердце.

Броситься по лестнице наверх, за пистолетом, как она сделала в прошлый раз, — тоже никаких шансов. Он догонит ее на лестнице.

— Я отрежу тебе проклятую голову.

Фрай был совсем рядом, достаточно протянуть руку. Некуда бежать, негде спрятаться.

— Вырежу язык. Набью рот чесноком. Он так будет вонять, что ты уже не улестишь сладкими речами стражей ада.

Хилари слышала, как бьется ее сердце. От страха перехватило дыхание.

— Расковыряю глаза.

Хилари застыла, не смея пошевелиться.

— Ты больше не увидишь дороги назад.

Фрай занес нож над ее головой.

— Отрублю руки, чтобы ты ощупью не вышла из преисподней.

Время остановилось для Хилари: казалось, что нож висит над ней уже целую вечность. Страшные очертания лезвия приковали к себе ее взгляд, сковали волю.

— Нет!

На острие лезвия вспыхивали серебристые отражения света.

— Сука.

И нож начал опускаться, прямо к лицу, блики света на лезвии потухли, оно почернело и плавно, по дуге, направилось к жертве.

Хилари по-прежнему держала в руке сумку с продуктами. Сейчас она, не задумываясь, подчиняясь инстинкту, схватила ее обеими руками, размахнулась и отчаянно ударила по ножу. Лезвие разрезало сумку и пробило пакет молока. Фрай зарычал. Хилари, сильно размахнувшись, не удержала сумки в руках: она полетела на пол, из нее высыпались яйца, пачки с маслом, разлилось молоко. Хилари удалось выбить нож из рук мертвеца. Он наклонился, чтобы поднять его. Хилари бросилась к лестнице. Она ясно представляла себе, что тем самым только отдаляет то, что неизбежно должно случиться. Хилари выиграла две-три секунды, не более, слишком мало, чтобы добежать до комнаты. В дверь позвонили.

Пораженная, Хилари остановилась на первой ступеньке и оглянулась. Фрай уже поднял нож и тоже замер на месте.

Их взгляды встретились; Хилари заметила нерешительность в его глазах. Фрай неуверенно направился к Хилари, постоянно оглядываясь на входную дверь. В дверь позвонили еще раз. Схватившись за перила, Хилари, не сводя глаз с Фрая, начала медленно подниматься наверх. Она срывающимся голосом стала звать на помощь.

С улицы донесся мужской крик.

— Полиция!

Это был Тони.

— Полиция! Откройте дверь!

Хилари не могла поверить, что Тони пришел ей на помощь. Никогда еще в жизни не вслушивалась с такой радостью в голос другого человека.

Фрай, услышав слово «полиция», остановился, взглянул на Хилари, потом на дверь, потом опять на нее, оценивая обстановку. Хилари продолжала звать на помощь. Разлетелось стекло, и осколки звонко посыпались на кафельный пол. От неожиданности Фрай подпрыгнул на месте.

Хотя Хилари и не видела с лестницы фойе, она поняла, что Тони выбил маленькое стекло рядом с дверью.

— Полиция!

Фрай не сводил глаз с Хилари. Она не могла себе представить, чтобы ярость могла так исказить человеческое лицо.

— Хилари! — крикнул Тони.

— Я вернусь, — процедил Фрай.

Мертвец развернулся, пересек гостиную и побежал в столовую, по-видимому, намереваясь покинуть дом через заднюю дверь на кухне. Рыдая, Хилари перепрыгнула через несколько ступенек и бросилась открывать дверь.

* * *

Тони, спрятав кобуру, вернулся с заднего двора и вошел в ярко освещенную кухню. Хилари стояла посередине, опершись на стул. Рядом, на столе, лежал нож. Закрыв дверь, Тони сказал:

— В саду — никого.

— Запри ее.

— Кого?

— Дверь.

Тони повернул ключ.

— Ты везде посмотрел?

— Да. Каждый уголок.

— Обошел дом?

— Да.

— Кустарник?

— Осмотрел каждый куст.

— Что теперь делать?

— Позвоню в участок, пусть пришлют двоих полицейских, надо написать докладную.

— Зачем?

— Хилари, может быть, соседи видели, как кто-то крался к дому, или заметили, как кто-то убегал.

— Разве мертвец бегает? Призраки растворяются в воздухе. Ты не веришь в призраки?

— Возможно, это не призрак.

— Может, это ходячий труп. Обычный ходячий труп.

— Разве ты веришь в зомби?

— Почему нет?

Хилари закрыла глаза и покачала головой.

— Я больше не знаю, во что верить.

Голос ее задрожал. Тони почувствовал, что нервы Хилари на пределе.

— Хилари... ты точно видела это?

— Да. Да. Это был он.

— Но разве это возможно?

— Это был Фрэнк, — настаивала Хилари.

— Ты сама видела его в морге в прошлый четверг.

— Он был мертв?

— Конечно.

— Кто это сказал?

— Врачи. Патологоанатом.

— Известно, что врачи иногда ошибаются.

— Даже в таком вопросе?

— Ты сам читал о подобных случаях в газетах. Они устанавливают, что человек протянул ноги, и подписывают свидетельство о смерти; а «умерший» потом садится на стол гробовщика. Такое случается. Не часто. Я допускаю, что это происходит не каждый день. Может, один на миллион смертей.

— Скорее, один на десять миллионов.

— Но все-таки случается.

— Однако не в данной ситуации.

— Я видела его! Здесь. Вот здесь.

Тони подошел, взял Хилари за руку, поцеловал ее в похолодевшие щеки.

— Послушай, Хилари, он мертв. Фрай потерял очень много крови, когда ты его ранила ножом. Его нашли в луже крови. Фрай, обескровленный, несколько часов пролежал под палящим солнцем. Неужели человек останется в живых после этого?

— Может, и останется.

Тони поднес ее руку к губам, поцеловал бледные пальцы.

— Нет, — твердо сказал Тони. — Фрай умер от большой потери крови.

Тони решил, что Хилари очень испугалась, и в ее голове события недельной давности и этого дня перемешались. Память о прошлом нападении проснулась в ее расстроенном рассудке. Через несколько минут она придет в себя и, наконец, вспомнит, что на этот раз это был, конечно, не Бруно Фрай, а кто-то другой. Все, что сейчас следует сделать, это погладить ее руку, ласково успокоить словами и мягко отвести все ее безумные предположения.

— Может, Фрай не был мертв, когда его подобрали на стоянке. А если это была кома?

— Коронер сразу бы обнаружил это, приступая к вскрытию.

— Может, он не делал никакого вскрытия?

— Тогда труп был вскрыт другим патологоанатомом.

— А если они были очень заняты в тот день. Ну, много трупов поступило в морг, и решили сразу заполнить документы без вскрытия?

— Исключено. В медсудэкспертизе очень строгие правила.

— На них тоже можно сделать поправку.

Тони кивнул.

— Конечно. Но ты забываешь, что Фрай, безусловно, прошел через руки по крайней мере одного владельца похоронного бюро. Скорее всего, двоих. Даже та кровь, что еще оставалась в теле, была выкачана и вместо нее введен жидкий бальзам.

— Ты уверен?

— Он был либо набальзамирован, либо кремирован. Иначе его бы не повезли в Санта-Хелену. Это закон.

Хилари подумала над его словами, потом сказала:

— Но все-таки, а если это тот самый случай, один из десяти миллионов? Что если смерть констатирована ошибочно? Что если коронер не выполнил своих обязанностей? И что если Фрай поднялся на столе гробовщика, когда тот приготовился бальзамировать труп?

— Ты хватаешься за соломинку, Хилари. Подумай, если бы все случилось так, как ты говоришь, нам бы уже все стало известно. Если бы гробовщик обнаружил, что мертвец на самом деле живой человек, — случай фантастический для обескровленного тела, — нуждающийся в срочной медицинской помощи, он бы тотчас повез его в ближайшую больницу. Он бы обязательно позвонил коронеру. Или из больницы обязательно позвонили в Лос-Анджелес. Мы бы тотчас об этом узнали.

Хилари поежилась. Хилари задумалась. Она, опустив голову, смотрела на пол и нервно покусывала нижнюю губу. Наконец, она сказала:

— А что известно о шерифе из Напа Каунти?

— Я узнал его имя — шериф Лавренски. Но пока никакой информации не поступало.

— Почему?

— Он не отвечает. Избегает разговоров. Не отвечает на звонки.

— Разве вам не стало ясно, что здесь какая-то загадка? Шериф что-то знает. Он наверняка заодно с...

— О каком сговоре ты говоришь?

— Я... я не знаю.

Тони, надеясь переубедить Хилари, мягко, настойчиво продолжал. Он верил, что Хилари не устоит против убедительных доказательств.

— Сговор Фрая и Лавренски с самим Сатаной? Сговор с целью обмануть самое Смерть? Сговор, чтобы выйти из могилы и жить вечно? Бред какой-то! Чепуха! Тебе так не кажется?

— Нет, — злобно ответила Хилари. — Мне так не кажется.

— О черт возьми, я не понимаю, что здесь происходит! Черт знает что такое.

— Тони! Здесь замешан шериф. Когда Фрай был жив, он солгал, чтобы оправдать его. А сейчас он избегает вас, потому что не может объяснить свое странное поведение. Тебе не кажется это подозрительным?

— Нет. Он просто здорово опростоволосился. Как офицер, отдавший много лет службе, шериф допустил очень серьезную ошибку. Он просто поверил в безупречную репутацию Фрая, который, по его мнению, не мог совершить убийство. И позвонив ему домой и не получив ответ, Лавренски успокоился. Правда, он солгал нам, думая что полиция чего-то там напутала. Не могли в Лос-Анджелесе интересоваться Фраем, подумал он. Но Лавренски ошибся и ему совестно за допущенную ошибку.

— Ты так думаешь?

— Все так считают в участке.

— У меня другое мнение.

— Хилари...

— Я видела Бруно Фрая.

Вопреки ожиданиям Тони, Хилари не успокоилась, но еще больше разволновалась, чуть ли не бредя мертвецами и тайными заговорами. Тони перешел к более решительным действиям.

— Хилари, ты не видела Бруно Фрая. Его здесь не было. Он мертв. Мертв и в могиле. В дом забрался другой. Ты очень испугалась. Ведь этого не может быть.

Хилари вырвала руку из его ладоней и шагнула назад.

— Я ничего не перепутала. Фрай был здесь. Он сказал, что вернется.

— Поверь, мне, я знаю, что может прийти в голову человеку, которого сильно напугали. Искажается восприятие, память...

— Ты мне хочешь помочь или нет?

— Конечно, я помогу тебе.

— Как? Что нам делать?

— Для начала я доложу о проникновении в дом неизвестного и нападении.

— Тебе не кажется это, по крайней мере, странным? — резко спросила Хилари. — Когда я скажу им, что на меня напал мертвец и пытался убить, меня тотчас изолируют и отправят на медицинское обследование. Ты знаешь меня лучше других, но даже ты сейчас думаешь, что я сошла с ума.

— Я так не думаю, — поспешил с ответом Тони, чувствуя в ее голосе нарастающее раздражение. — Ты просто потеряла над собой контроль.

— Черт! Дьявол!

— Хилари, послушай. Когда придут полицейские, ни слова не говори им о Бруно Фрае. Успокойся и возьми себя в руки.

— Я уже успокоилась!

— И постарайся вспомнить внешность нападавшего. Вспомни детали. Ты сама удивишься, когда поймешь, что это было на самом деле. Остынь, соберись и ты осознаешь, что это был не Фрай.

— Нет, это был он.

— Большая степень сходства и...

— Ты говоришь, как тогда Фрэнк Говард, — злобно ответила Хилари.

Тони не сдавался.

— Тогда ты, по крайней мере, обвиняла живого.

— Ты такой же, как все! — голос Хилари дрогнул.

— Я хочу помочь тебе.

— Дерьмо!

— Хилари, не оставляй меня.

— Ты это сделал первый.

— Ты не справедлива.

— Докажи.

— Я здесь. Что еще нужно?

Хилари была очень нездорова: у нее горький опыт предательства и лжи со стороны тех, кого она любила и кому доверяла. Как же надо настрадаться, думал Тони, чтобы вот так переживать. Мучаясь старыми душевными ранами, Хилари требовала безоговорочной веры и снисхождения. Как только он начал высказывать сомнения по поводу ее рассказа, Хилари тотчас ушла в себя и не слушала его доводов. Но, черт возьми, Тони точно знал, что нельзя оставить Хилари в таком состоянии, и единственное, что он может сделать, — это мягко повернуть ее к действительности.

— Фрай был здесь, — настаивала Хилари. — Фрай, и никто другой. Но я не скажу об этом полиции.

— Хорошо, — спокойно согласился Тони.

— Потому что не собираюсь ее вызывать.

— Что?

Он последовал за Хилари через разгромленную столовую.

— Ты должна об этом сделать заявление.

— Я ничего не должна.

— Тогда страховая компания выплатит страховку.

— Меня это меньше всего волнует, — сказала Хилари, входя в гостиную.

Хилари, осторожно ступая, прошла по хрустящим осколкам и направилась к лестнице. Тони шел за ней.

— Ты кое-что забыла.

— Что же?

— Я детектив.

— Неужели?

— Я должен сообщить о случившемся.

— Сообщай.

— Тебе тоже придется говорить.

— Ты не можешь меня заставить. Я не буду.

Хилари уже было поставила ногу на первую ступеньку, когда Тони схватил ее за руки.

— Минуточку. Пожалуйста, подожди.

Она резко обернулась и злобно сверкнула глазами. На смену страха пришла ненависть.

— Отпусти.

— Куда ты идешь?

— Наверх.

— Что ты надумала?

— Собрать чемодан и поехать в гостиницу.

— Ты можешь остановиться у меня.

— Зачем тебе сумасшедшая женщина в доме, — язвительно ответила Хилари.

— Хилари, не говори так.

— А если я сойду с ума и зарежу тебя ночью?

— Хилари...

— Ах да, ты не считаешь меня сумасшедшей. Только немножечко свихнутой дурочкой.

— Я хочу помочь тебе.

— Но для этого ты избрал странный путь.

— Ты же не поселишься в гостинице навсегда.

— Я вернусь домой, когда его поймают.

— Но кто же будет искать его, если ты не хочешь сообщить в полицию?

— Я сама его найду.

— Ты?

— Я.

Тони не выдержал.

— Что ты выдумываешь?

— Я могу нанять частных детективов.

— Правда? — презрительно сказал Тони, уже не в силах терпеть ее упорство.

— Правда. Частных сыщиков.

— Кого? Филипа Марло? Дисима Рокфорда?

— А ты любишь поиздеваться, сукин сын.

— С тобой иначе невозможно. Может, хоть так я вытяну из тебя глупые фантазии.

— У меня есть знакомый, который наймет людей из сыскного агентства.

— Это не их работа.

— А чья?

— Уголовного отдела.

— Полиция занимается только известными ворами, насильниками, известными...

— Хилари.

— Но сейчас она бессильна.

— Потому что у нападавшего была уже зарегистрирована смерть?

— Да.

— Ты думаешь, что полиции следует ловить известных мертвых воров и насильников?

Хилари наградила его взглядом, в котором смешались злоба и отвращение.

— Чтобы с этим покончить, надо узнать, каким образом холодный как камень Фрай вдруг оказался сегодня жив.

Тони пугало упорство Хилари.

— Я знаю, что говорю, что видела. Я слышала его голос. Я ни с каким другим его не спутаю. Хриплый, низкий голос. Это был он. И никто другой. Он, уходя, сказал, что отрежет мне голову и набьет ее чесноком, точно думает, что я вампир.

Вампир. Услышав это слово, Тони аж подпрыгнул. Он вдруг связал его с теми вещами, которые несколько дней назад были обнаружены в сером фургоне Фрая. Вещи, о которых Хилари, конечно, не могла знать, и о которых Тони уже начал забывать. Тони стало не по себе.

— Чеснок? Вампир? О чем ты, Хилари? Хилари вырвалась и побежала наверх. Он бросился за ней.

— Какие вампиры, Хилари?

Взбегая по ступенькам, Хилари, не оборачиваясь, бросила:

— Что еще? На меня напал мертвец, для которого я вампир. О, Господи! Теперь ты уверен, что я ненормальная. Вызывай психушку. Пусть наденут на эту женщину смирительную рубашку, пока она ничего не сделала над собой. Посадите ее скорее в обитую войлоком комнату. Закройте на замок и забросьте ключ!

На верхней площадке Тони настиг Хилари.

— Отпусти.

— Повтори, что он сказал.

— Я уезжаю в отель и постараюсь там обо всем забыть.

— Повтори, что он сказал.

— Ты не имеешь права останавливать меня. Убери руки!

Тони прикрикнул на нее:

— Я должен знать, что он сказал о вампирах!

Их взгляды встретились. Хилари почувствовала волнение в голосе Тони и перестала вырываться из его рук.

— Что, это так важно?

— Да.

— Почему?

— Фраем, очевидно, завладели темные силы.

— Откуда ты знаешь?

— Мы кое-что нашли в фургоне.

— Что же?

— Всего я не помню. Колода странных карт, черная доска, дюжина распятий.

— Газеты об этом не писали.

— Мы скрыли от прессы. Но дай мне досказать. Это еще не все, что мы нашли в фургоне. На крючках висели маленькие полотняные мешочки, набитые чесноком. Две остро заточенные палки. Штук шесть книжек о вампирах, зомби и прочих так называемых «живых мертвецах».

Хилари поежилась.

— Он повторял, что вырежет мне сердце и проткнет его палкой.

— Господи!

— Он собирался расковырять глаза, чтобы я не смогла найти дорогу из преисподней. Вот так. Он боялся, что я воскресну из мертвых после того, как убьет меня. Он говорил бессвязно, как невменяемый. Но все-таки он ведь вернулся из могилы, правда? — Хилари захохотала и сверкнула расширившимися от ужаса зрачками. — Он хотел отрезать мне руки, чтобы я не смогла нащупать дороги к живым. Это был он. Разве ты не понимаешь? Фрай.

— Может это был грим?

— Что?

— Неужели не мог кто-нибудь загримироваться под Фрая?

— Кому это нужно?

— Не знаю.

— Зачем?

— Не знаю.

— Ты сказал, что я хватаюсь за соломинку. Ну а ты за что хватаешься? Это даже не соломинка. Выдумка. И больше ничего.

— Но разве не мог кто-то другой загримироваться под Фрая? — настаивал Тони.

— Исключено. Я видела его слишком близко. Никакой грим не помог бы. Более того, того же роста и сложения.

— Но если это был кто-то другой, с голосом, как у Фрая...

— Так, конечно, проще. Легче поверить в двойника, чем в ожившего мертвеца. Вот ты вспомнил о его голосе. А под голос нельзя подделаться. Наверное, возможно имитировать тон и произношение, но никто не воспроизведет его хрип, у Фрая был какой-то родовой дефект речевого аппарата. Или травма, несчастный случай. Не знаю. Все равно, это был Фрай, а никакой не двойник.

«Что же это такое? Оживший мертвец? — думал Тони — Странно, связаны ли угрозы нападавшего с тем, что было найдено в фургоне Бруно Фрая?»

Наконец, Тони сказал:

— Хорошо.

— Что «хорошо»?

— Хорошо, может, это был Фрай.

— Это был он.

— Как-то... каким образом... Бог знает как... но, может, он не умер от ран. Предположение, безусловно, наверное, но я не могу не учитывать и такой возможности.

— Как это смело с твоей стороны, — язвительно уколола его Хилари. Она еще не простила Тони и коготки держала выпущенными. Хилари вырвала руку из его руки и вошла в спальню. Тони направился вслед. Хилари вынула из шкафа чемодан, положила его на кровать и стала складывать вещи. Тони подошел к телефону, стоявшему на тумбочке, и снял трубку.

— Не работает. Он, должно быть, перерезал снаружи провода. Нужно позвонить от соседей.

— Я не звоню в полицию.

— Не волнуйся, — сказал Тони. — Все поменялось. Я повторю твой рассказ.

— Уже поздно, — резко ответила Хилари.

— Что ты имеешь в виду?

Хилари молчала. Она рванула с плечиков блузку так, что вешалка сорвалась и стукнулась о дно шкафа.

Он сказал:

— Надеюсь, ты не собираешься нанимать частных сыщиков и жить в гостинице.

— Нет. Как раз наоборот, — сказала она, укладывая блузку в чемодан.

— Но я же сказал, что верю тебе.

— А я говорю, слишком поздно. Слишком поздно.

— Зачем ты упорствуешь?

Хилари ничего не отвечала. Она подошла к шкафу и начала вынимать белье.

— Послушай, — сказал Тони. — Я только высказал некоторые сомнения. Любой бы человек постарался в подобной ситуации. Окажись ты на моем месте, сделала бы тоже самое. Почему тебе ничего нельзя сказать?

Хилари вернулась с двумя юбками и укладывала их в чемодан. Она избегала взгляда Тони.

— Я доверяла тебе... во всем.

— Я ни в чем не оскорбил твое доверие.

— То, что было между нами, не важно?

Хилари молчала.

— Не хочешь ли ты мне сказать, что испытанное тобою — не телом, конечно, а сердцем и умом — самое обычное чувство, какое испытываешь с любым мужчиной?

Хилари приняла холодный неприступный вид. Она не поднимала глаз, возилась с чемоданом, запихивая в него вещи. Ее руки слегка дрожали.

— Да, а для меня это важно и необычно, — продолжал Тони, решивший добиться примирения. — Я нашел идеал. Это было лучше, чем я мог представить. Не одна чувствительность. Но слияние. В раздельности. Ни одна женщина еще не понимала меня так, как ты. Уходя вчера ночью, ты унесла часть моего существа, часть души, часть сердца, часть жизни. Отныне я не могу жить один, мне нужна ты. Так что не думай убежать от меня. Я не отпущу вас, моя леди.

Хилари замерла над чемоданом. В руках она нервно мяла юбку, не поднимая глаз. Как Тони желал сейчас знать, о чем она думает!

— Я люблю тебя, — сказал он.

Не сводя глаз с чемодана, она спросила дрожащим голосом:

— Разве можно верить обещаниям? Клятвам двух людей? Таким клятвам, когда человек говорит «Я люблю тебя», правда ли, что он так думает? Если родители расточали мне ласки, а через минуту избивали так, что тело покрывалось синяками и ссадинами, то кому черт побери мне верить? Тебе? С чего бы? Не приведет ли это вновь к разочарованию и боли? Лучше уж оставаться одной. Я сама позабочусь о себе. Не пропаду. Я не хочу больше унижений. Меня слишком долго унижали. Мне этого хватит до смерти! Я не собираюсь давать обещание и становиться на колени. Не могу. Просто не могу.

Тони подошел, крепко взял ее за плечи и встряхнул, чтобы она посмотрела ему в глаза. Нижняя губа у нее тряслась. Глаза наполнились слезами, но Хилари сдержала рвущиеся из груди рыдания.

— Мы слишком хорошо знаем свои чувства друг к другу. Я знаю. Я чувствую это. Ты отворачиваешься от меня не потому, что я высказал некоторые сомнения по поводу происшедшего. Дело совсем не в этом. Ты гонишь меня, потому что чувствуешь в себе любовь и боишься ее. Боишься потому, что вспоминаешь родителей. Из-за того зла, которое они причинили. Из-за перенесенных страданий. И еще из-за того, о чем ты молчишь, и чего я не знаю. Ты стараешься подавить в себе любовь, потому что в детстве осквернили твою душу. Но ты любишь меня. И знаешь об этом.

Хилари ничего не говорила и только качала головой: нет, нет, нет.

— Только не говори, что это не правда, — продолжал Тони. — Мы нужны друг другу, Хилари. Ты нужна мне, потому что всю жизнь я боялся довериться неодушевленным вещам-деньгам, карьере, искусству. Открытый для людей, для новых знакомств, я всегда страшился изменить обстоятельства жизни. С тобой, только с тобой, в первый раз, я желаю одолеть свою слабость-зависимость от обстоятельств. И теперь, когда я думаю стать художником, я чувствую в себе силы и решительность сделать главный шаг в жизни. Отныне представляя будущее, я уже не вспоминаю со страхом бедное детство, когда в доме часто нечего было есть, когда семья едва не оказывалась на улице, без денег и надежд. Наконец я простился с прошлым. Правда, я пока не могу решиться оставить работу в полиции. Нет. Сейчас нет. Но рядом с тобой я представляю себя художником, полностью посвятившим жизнь искусству, я чувствую, что смогу. Об этом еще неделю я не смел подумать.

По лицу Хилари скатились слезы.

— Ты очень хороший. Ты прекрасный художник.

— Я же знаю, что нужен тебе. Без меня ты забьешься еще дальше в раковину и затаишься там. Одиночество убьет тебя. Ты всегда доверялась неодушевленному — деньгам, карьере. Но боялась поверить людям. Понимаешь? В этом смысле мы разные, но мы и дополняем друг друга. Мы можем помочь друг другу. Мы точно две половинки одной судьбы, которые, наконец, встретились. Я твоя половинка. Ты — моя. Долгие годы мы беспомощно скитались во мраке, сталкивались и расходились, надеясь найти друг друга.

Хилари уронила скомканную юбку в чемодан и порывисто обняла Тони. Тони поцеловал ее в соленые губы. Они долго стояли, обнявшись, и молчали.

Наконец Тони сказал:

— Посмотри мне в глаза.

Хилари подняла лицо.

— У тебя такие темные глаза. Скажи мне.

— Что сказать? — спросила Хилари.

— Что я хочу услышать.

Хилари поцеловала его в уголок рта.

— Скажи.

— Я люблю тебя.

— Еще раз.

— Я люблю тебя, Тони. Люблю.

— Это было очень трудно?

— Да. Для меня — да.

Хилари улыбнулась сквозь слезы. Тони чувствовал, как сжало в груди от переполнявшей его радости. Хилари замерла в объятиях, он ощущал тепло тела, его упругую мягкость и вдыхал тонкий запах духов, смешивавшийся с ароматом волос и нежной кожи.

Он сказал:

— Теперь, когда мы вместе, все будет хорошо.

— Нет. Только когда узнаем о Бруно Фрае. Кто он. Или что он такое. Я успокоюсь, когда буду точно знать, что он мертв и в могиле. Раз и навсегда.

— Вместе мы пройдем через любые испытания. Он не осмелится явиться, когда мы рядом. Обещаю тебе.

— Я верю... Но... опять же... я боюсь его.

— Не бойся.

— Я не могу.

Тони вспомнил о развале, царившем на первом этаже, об острых палках и мешочках чеснока, обнаруженных в фургоне Фрая, и почувствовал правоту в словах Хилари.

— Оживший мертвец?

Хилари поежилась в объятиях Тони.

Часть II Зомби

ДОБРО ШЕПЧЕТ.

ЗЛО КРИЧИТ.

Тибетская пословица

ЗЛО ШЕПЧЕТ.

ДОБРО КРИЧИТ.

Индонезийская пословица

Глава 1

В четверг утром, во второй раз за неделю, в Лос-Анджелесе произошло землетрясение. Были зарегистрированы колебания силой в 4,6 балла по шкале Рихтера. Толчки продолжались двадцать три секунды. Разрушений не было и горожане только шутили по поводу землетрясения. Так, говорили, что это арабы пытались отомстить за неуплату нефтяных долгов. А вечером диктор телевидения Джонни Карсон сказал, что это Долли Партон порядком потревожила землю, поспешно спрыгнув с кровати. Как бы то ни было, для недавно переселившихся в Лос-Анджелес эти двадцать три секунды не показались такими уже невинными, все они порядочно перепугались. Если бы им сказали, что через год и они привыкнут к подобным встряскам, никто бы не поверил. Но, в действительности, так оно и случается: и вчерашние «новички» через год-другой шутят по поводу очередных колебаний. До настоящего потрясения.

За шутками калифорнийцы скрывают страх, о котором, конечно, никто не говорит вслух, перед настоящим землетрясением. Нельзя человеку задумываться о возможности катаклизмов и постоянно помнить о том, что земля может преподать, в таком случае попросту с ума сойдешь. К жизни следует относиться проще. В конце концов, большие землетрясения случаются очень редко. Раз в сто лет... А то и реже. В морозные, снежные зимы на востоке страны умирает больше, чем в Калифорнии от землетрясений. Разве безопаснее поселиться во Флориде, где часто бушуют ураганы, или на Среднем Западе, равнины которого посещает торнадо? И как любая другая нация, обладающая ядерным оружием, американцы склонны видеть источник опасности не в стихийной силе природы, а в целенаправленной злобе людей.

Но в тот четверг, в отличие от подобных дней, когда фиксировались подземные толчки, было зарегистрировано значительное "количество нарушений на автобанах: люди торопились с работы и на работу, домой и к друзьям, к любовникам и любовницам. И никто из них не осознал, что жизнь в зтот день ускорила бег. Больше семейных скандалов, чем в обычный день. Больше, чем в среду, уходов из дома. Больше свадеб. Прибавится работы у проституток. Повысится половая активность супругов, любовников и неопытных подростков, делающих первые неуклюжие движения. Прежде не существовало доказательства прямо пропорциональной связи между сейсмической активностью и активностью полов. Но в течение нескольких лет зоологи наблюдали, как приматы-гориллы, шимпанзе и орангутанги в зоопарках — почти все без исключения проявляли исключительное влечение друг к другу. И как стало ясно, в этом отношении человек не далеко ушел от своих меньших братьев. Большая часть калифорнийцев верит, что можно жить здесь, не обращая внимания на происходящее. Однако бессознательно человек поддается изменению. Страх перед стихией формирует характер, направляет работу сознания и тяжелым прессом давит на психику. Страх, как таинственный шепот, доводящий до исступления.

Конечно, это только один шепот среди множества других.

* * *

Через пять минут после звонка Тони, и примерно за тридцать пять минут до толчков, к дому с мигающей сигнализацией, но с выключенной сиреной подъехала полицейская машина. Из нее вышли двое, в форме. С обычной профессиональной быстротой и вежливостью они выслушали и записали рассказ Хилари, осмотрели место проникновения в дом (преступник вновь забрался через окно в библиотеке) и зафиксировали на бумаге все, что было сломано и перебито в гостиной и столовой. Они хотели вызвать лабораторию, но Хилари сказала, что нападавший носил перчатки.

Полицейские заинтересовались, узнав, что преступник — тот же мужчина, которого, как думала Хилари, она убила в прошлый четверг. Конечно, им и в голову не могла прийти мысль о том, чтобы проверить это странное убеждение. Разумеется, Бруно Фрай здесь не при чем. Они попросили ее несколько раз повторить рассказ, расспрашивали о деталях только для того, чтобы уяснить для себя, ошибается ли она вследствие испуга или лжет? Наконец они решили, что у этой женщины что-то перепуталось в голове из-за шока и она приняла другого за Бруно Фрая.

— Мы будем искать согласно вашему описанию, — сказал один из них.

— Разумеется, не мертвеца, — добавил другой.

Тони и Хилари стояли на пороге и смотрели, как черно-белый автомобиль выехал на дорогу и направился к перекрестку дорог.

Хилари устало спросила:

— Что теперь?

— Теперь ты закончишь сборы, и мы поедем ко мне. Я позвоню в полицию и поговорю с Гарри Лаббоком.

— Кто это?

— Мой босс. Капитан Лаббок. Он меня хорошо знает, и мы на короткой ноге. Я попрошу его заняться делом Бруно Фрая, пусть покопается в его прошлом, может, что-нибудь найдет. Еще скажу, чтобы надавил на шерифа Лавренски. Не волнуйся. Будем действовать.

Но примерно через час, уже находясь дома, Тони был несколько разочарован. Капитан внимательно выслушал все, что хотел сказать Тони, не вызвало у него возражений и утверждение Хилари, что это был Фрай, но не счел логичным продолжать дело именно в связи с Фраем, когда прошла неделя со дня смерти этого человека. Капитан, видимо, не был готов поверить в тот самый десятимиллионный случай: коронер ошибся, Фрай выжил, несмотря на огромную потерю крови, вскрытие и пребывание в холодильнике. Гарри сочувственно отнесся к горю Хилари, но было ясно: он также считает, что воображение сыграло над женщиной нехорошую шутку.

Тони сел рядом с Хилари и передал ей разговор с капитаном.

— Истерика! — горестно воскликнула Хилари. — Боже, я устала от этого слова! Все думают, что я была напугана. Каждый уверен, что я ни черта не могла соображать.

— Я понимаю тебя. Я лишь пересказал тебе слова Лаббока.

— Черт!

— Вот именно.

— А твое мнение не подействовало?

Тони скорчил гримасу.

— Он думает, что после смерти Фрэнка я не совсем в порядке.

— Значит, он сказал, что у тебя истерика?

— Нет, расстройство нервов. Временное помрачение.

— Он, правда, так сказал?

— Да.

Помня, что Тони в тех же самых словах говорил о ней, когда услышал об ожившем мертвеце, Хилари съязвила:

— Возможно, ты этого заслужил.

— Возможно.

— А что он сказал, когда узнал об угрозах — палку в сердце; рот, набитый чесноком; и все такое?

— Он согласился, что это странное совпадение.

— И только? Только совпадение?

— Да.

— Черт побери!

— Так теперь будут думать все.

— Но я думала, что это правда. То, что вы с Лаббоком близко знакомы.

— Это действительно так. Но, как я уже сказал, Гарри думает, что я еще не пришел в себя после смерти Фрэнка. Он думает, что через недельку я успокоюсь и уже не буду держать твоей стороны в этом деле. Но он ошибается, потому что я знаю одно: тебе ничего не было известно о книгах по оккультизму и прочих штучках из машины Фрая. И теперь я сам склонен подозревать, что Фрай каким-то образом вернулся оттуда. Бог знает как. Мне пока неизвестно, как я буду убеждать Гарри, но нельзя его упрекать за скептическое отношение.

— А тем временем?

— А тем временем отдел по расследованию убийств отдохнет. Это не входит в нашу компетенцию. Дело попадает в разряд «глухих».

Хилари нахмурилась.

— Это значит, что ничего предпринято не будет.

— К сожалению, да. Полиция не может заниматься расследованием подобного случая.

Хилари поднялась со стула и торопливо заходила по комнате.

— Происходит нечто странное и страшное. Я не могу ждать, пока ты убедишь Лаббока. Фрай сказал, что вернется. Он не успокоится, пока кто-нибудь из нас не заснет навеки. Он может появиться в любом месте и в любое время.

— Ты будешь в безопасности, если останешься у меня, пока мы не разгадаем этой загадки или хотя бы пока мне не удастся привлечь на нашу сторону Лаббока. Здесь ты в безопасности. А Фрай — если это Фрай — не узнает, где ты.

— Ты уверен?

— Он же не всеведущ.

— Да?

Тони улыбнулся.

— Подожди. Не хочешь ли ты сказать, что он обладает сверхъестественной способностью к предвидению?

— Нет, я хочу сказать, что готова исключить такую возможность. Послушай, если ты поверил в возвращение Фрая, то разве можешь теперь отрицать что-либо, связанное с ним? Но я имела в виду другое: может, он просто выследил нас?

Тони удивленно вскинул бровь.

— Выследил от твоего дома?

— Может быть.

— Нет. Что ты...

— Ты уверен?

— Когда я приехал к тебе, он убежал.

Хилари остановилась на середине комнаты, обхватив себя руками.

— Может, он не убежал, а где-нибудь спрятался поблизости, высматривая, когда мы выйдем и куда направимся.

— Вряд ли. Если он не убежал, когда я приехал, то уж наверняка приезд полицейской машины спугнул его.

— С чего ты так подумал? — ответила Хилари. — В лучшем случае мы имеем дело с сумасшедшим. В худшем — нам противостоит неизвестная, лежащая за гранью понимания сила, которая грозит обрушиться в любой момент. Как бы то ни было, от Фрая можно ждать чего угодно.

Тони внимательно выслушал Хилари, потом устало провел рукой по лицу.

— Ты права.

— Теперь ты не будешь утверждать, что Фрай убежал?

— Не знаю, я не думал о хвосте. Мне даже мысль об этом не могла прийти в голову.

— Мне тоже. Только сейчас я подумала, что Фрай, возможно, следит уже за твоим домом.

Тони вздрогнул. Он встал.

— Но ведь Это рискованно для него! Как он не понимает?

— А он не знает, что такое опасность.

Тони кивнул.

— Ты и здесь права.

Он поднялся и пошел к входной двери, Хилари направилась вслед.

— Куда ты?

— Оставайся в квартире, а я пойду посмотрю.

— Нет. Я с тобой.

Тони замер, положив руку на дверную ручку.

— Если Фрай, действительно, следит за домом, то тебе лучше посидеть здесь.

— А если я буду ждать — и вместо тебя придет другой?

— Сейчас день. Со мной ничего не случится.

— Как будто ярость выбирает: день или ночь? Днем убивают не меньше, чем ночью. Ты полисмен, и должен знать об этом.

— У меня оружие. Я смогу защититься.

Хилари покачала головой. Она не соглашалась.

— Я не собираюсь здесь сидеть и грызть ногти.

Пошли.

У дома стояло несколько машин. Почти все жильцы разъехались по делам в город. Кроме синего «джипа» Тони здесь было еще семь автомобилей. Хромированные детали сверкали на солнце, лучи падали на стекла, превращая их в зеркала.

— Эти машины мне знакомы, — сказал Тони. — Они постоянно здесь стоят.

Они заглянули внутрь через стекла — никого.

— Конечно, как бы он не презирал опасности, все-таки не будет вертеться у порога. Поскольку здесь только один въезд, ему проще следить за нами где-нибудь за домом.

Они покинули двор, прошли вверх, потом вниз по улице.

— Бесполезная трата времени. Если у него бинокль, то он может находиться за пару кварталов. Увидев нас, он просто скроется.

Хилари казалось, что воздух насыщен свинцом; стало больно дышать. День для второй половины сентября обещал быть жарким и влажным, особенно для сухого климата Лос-Анджелеса, Небо было чистым и голубым. Зной поднимался от асфальта горячими языками воздуха. Издалека доносился тонкий заразительный смех: в бассейне, напротив, плескались и визжали дети.

В такой день в голове не укладывались мысли о каком-то ожившем мертвеце.

Хилари вздохнула.

— Как же нам узнать, здесь он или нет?

— Наверное, никак.

— Мне страшно от твоих слов.

Хилари взглянула на улицу: воздух был пронизан светом и тенью. Повсюду царил ужас, он скрывался в густых кронах пальм, в темных углах и за блистающими на солнце крышами.

Хилари и Тони пошли назад мимо автостоянки к своему дому.

— Что теперь? — спросила Хилари.

— Я думаю, нам нужно немного отдохнуть.

Никогда Хилари не чувствовала такой усталости, как сейчас. Солнце беспощадно жгло глаза, и они слезились. Во рту она ощущала неприятный металлический привкус. Болела каждая косточка, каждый сустав. Все это было следствием не столько физического, сколько эмоционального напряжения последних часов.

— Я знаю, что нужно отдохнуть. Но ты уверен, что уснешь?

— Да, я чертовски вымотался, но голова просто разламывается от мыслей. Мне не удастся сомкнуть глаз.

— У меня пара вопросов к коронеру, — сказала она. — К тому, кто проводил вскрытие. Только когда я получу ответы на вопросы, тогда, может, засну.

— Хорошо. Я закрою квартиру и мы поедем в морг, прямо сейчас.

По дороге они часто оглядывались, опасаясь преследования. Конечно, если Фрай выследил их раньше, он не станет ехать за ними.

— А что если во время нашего отсутствия Фрай залезет в квартиру? — спросила Хилари. — И спрячется там, поджидая нас.

— На двери два замка, — ответил Тони. — Один из них — новейшей модели, я заплатил за него большие деньги. Фраю пришлось бы рубить дверь. Единственный способ — это разбить окно, выходящее на балкон. Если Фрай поступит именно так, то мы, вернувшись, сразу же это обнаружим.

— А если он придумает что-нибудь еще?

— Исключено. В противном случае, он был бы вынужден лезть на второй этаж на виду у целого дома. Его же сразу заметят! Нет, исключено.

— Может, он пройдет сквозь двери, — дрожа, сказала Хилари. — Знаешь, как призрак, или, может, он обратится в дым и просочится сквозь замочную скважину.

— Хилари, пожалуйста, успокойся.

— Да, ты прав. Я очень взволнована.

— Не обладает он никакой сверхъестественной силой. В ту ночь он выбил стекло, чтобы проникнуть в твой дом.

Машина медленно текла в потоке транспорта. Смертельная усталость сковала волю Хилари, в душу закралось сомнение: сейчас она уже не могла с уверенностью сказать, что это был именно Фрай, а не кто-то другой, очень похожий на него.

— Послушай... оживший мертвец. Это, правда, нечто невообразимое?

— Невообразимее может показаться другое: два совершенно разных маньяка страдают от одинаковых галлюцинаций, оба страшатся вампиров и выбирают одну и ту же жертву. Тут поневоле скорее поверишь в воскрешение Фрая.

— Это передалось от меня? — спросила Хилари.

— Что передалось?

— Умопомрачение.

Тони улыбнулся.

— Такое не передается, как обычная простуда. Ни через воздух, ни через поцелуй.

— А ты не слышал о «коллективном психозе»?

Остановившись перед красным сигналом светофора, Тони сказал:

— Коллективный психоз? Так, кажется, называется социальная программа для малообеспеченных лунатиков, которые не могут себе позволить «собственного психоза».

— Ты еще шутишь. В такое время.

— Да, именно в такое и шучу.

— А как насчет массовой истерии?

— Очень неприятное времяпрепровождение.

— Я говорю о том, что здесь происходит.

— Невозможно. Нет. Нас только двое. Этого недостаточно для массы.

Хилари улыбнулась.

— Боже, как я рада, что ты со мной. Чтобы я делала одна?

— Ты больше никогда не будешь одна.

Она положила ему руку на плечо.

В пятнадцать минут двенадцатого они приехали в морг.

* * *

В кабинете коронера секретарша объяснила им, что главный медсудэксперт лично не вскрывал труп Бруно Фрая. В четверг и пятницу он отсутствовал:

ездил в Сан-Франциско на конференцию. Уезжая, он поручил провести вскрытие одному из своих ассистентов. Эта новость дала Хилари маленькую надежду на скорое выяснение загадки Фрая и его таинственного возвращения к жизни. Может, этот ассистент, которому было передано дело, ленивый бездельник, решил не утруждать себя и заполнить сразу свидетельство, как только избавился от контроля начальника.

Но эта надежда тотчас растаяла, как только Хилари познакомилась с Голдфилдом, молодым доктором. Это был голубоглазый, с пронзительным взглядом и курчавыми волосами мужчина лет тридцати. Энергичный и веселый, он, безусловно, был предан работе и не мог пренебречь никаким поручением.

Голдфилд провел их в небольшую комнату, где в воздухе смешивались запахи соснового освежителя и сигаретного дыма. Они сели за квадратный стол, заваленный медицинскими книгами, служебными листами и ксерокопиями.

— Конечно, — сказал Голдфилд. — Я помню его. Бруно Грэм... нет... Гюнтер. Бруно Гюнтер Фрай. Две ножевые раны: одна — небольшой укол, а вторая очень глубокая, смертельная. Такого мускулистого, натренированного живота я еще не видел. — Он взглянул на Хилари. — О да... Это вы... кто ударил его?

— Самооборона, — сказал Тони.

— Я ни секунды в этом не сомневался, — заверил его Голдфилд. — Я как специалист сразу понял, что мисс Томас никак не могла рассчитывать на благополучный исход в столкновении с Фраем. Это был мощный человек. Он бы легко отшвырнул мисс Томас, как детскую куклу. — Голдфилд еще раз взглянул на Хилари. — Согласно уголовному делу и газетным материалам, которые я прочитал, Фрай напал на вас, не зная о ноже.

— Совершенно верно. Он думал, что я невооружена.

Голдфилд кивнул.

— Так оно и должно быть. Имея в виду его силу, это единственное объяснение, почему вы так счастливо избежали смерти. Я видел, у него потрясающие мускулы. Лет десять-пятнадцать назад он мог бы участвовать в соревнованиях по боди-билдингу и рассчитывать на успех. Вам чертовски повезло, мисс Томас. Если бы не нож, он вас бы запросто мог переломить надвое. Буквально переломить. Без особого труда.

Голдфилд покачал головой, все еще под впечатлением от тела Фрая.

— Так о чем же вы хотели меня спросить?

Тони взглянул на Хилари, та поежилась.

— Теперь нам кажется, что мы зря сюда приехали.

Голдфилд перевел взгляд с Хилари на Тони, едва заметная улыбка играла на его губах.

Тони кашлянул.

— Я согласен с Хилари. Думаю, что нам пора.

— Вы вошли такие загадочные, — мягко сказал Голдфилд. — И возбудили во мне любопытство. Не оставляйте меня в неведении.

— Хорошо, — ответил Тони. — Мы приехали сюда, потому что нас интересовало одно: было вскрытие или нет.

Голдфилд не понял.

— Но вы узнали об этом, поговорив с секретарем. Агнес не могла не сказать вам о том, что вскрытие производили.

— Мы хотели услышать из ваших уст.

— Не понимаю.

— Мы знали, что свидетельство подписано, — сказал Тони. — Но не были уверены, что работа сделана.

— Но теперь, — быстро добавила Хилари, — у нас не осталось никаких сомнений на этот счет.

Голдфилд дернул головой.

— Вы хотите сказать... что думали, я заполнил свидетельство, вообще не взглянув на тело?

Казалось, Голдфилд был настолько удивлен, что даже не обиделся на их слова.

— Такого у нас не случается, — продолжал он. — Наш шеф очень строг и все у него ходят по струнке. Если кто-нибудь решится на подобное, старик распнет его на кресте. — Голдфилд восторженно говорил о своем начальстве, было ясно, что он в восхищении от этого человека.

Хилари сказала:

— Значит, у вас нет никаких сомнений по поводу... смерти Фрая.

Голдфилд так посмотрел на Хилари, точно она, стоя на голове, прочитала стихотворение.

— Смерти?! Конечно, он был мертв!

— Это было полное вскрытие? — спросил Тони.

— Да. Я разрезал его... — Голдфилд вдруг замолчал, задумался на пару секунд, потом добавил. — Нет. В вашем смысле это вскрытие не было полным. Конечно, я не иссекал каждый орган, как это принято в медицинских университетах. Был очень напряженный день. Много работы, понимаете? А врачей мало. Да и не было необходимости проводить полное вскрытие. Все становилось ясным при рассмотрении ран. Зачем разрезать грудь и исследовать сердце. Я тщательно изучил тело, потом рассек живот в области ран и установил, что смерть наступила из-за внутреннего кровоизлияния и повреждения брюшных органов. Никаких сомнений по этому поводу у меня не возникло.

— Возможно, что это была кома? — спросила Хилари.

— Кома? Господи, конечно, нет! — Голдфилд вскочил со стула и зашагал по комнате. — Его же проверяли: на пульс: дыхание и даже снимали волны мозга. Этот человек был несомненно мертв, мисс Томас, — он подошел к столу, за которым сидели Хилари и Тони, и сказал: — Мертв. В теле оставалось очень мало крови, слишком мало, чтобы поддерживать жизнь. Тело его посинело, а это значит, что кровь перетекла вниз, к ногам, и застыла в жилах. Нижняя часть побагровела от притока крови. Вот так.

Тони отодвинул стул и поднялся.

— Просим прощения за длительный визит, мистер Голдфилд.

— Простите меня, что я заподозрила вас в пренебрежении служебными обязанностями, — сказала Хилари.

— Погодите, — попросил Голдфилд. — Не оставляйте меня в неведении. В чем же, собственно, дело?

Хилари и Тони переглянулись. Им не хотелось говорить с посторонним человеком об ожившем мертвеце.

— Смелее, — ободрял их Голдфилд. — Я чувствую, у вас были основания познакомиться со мной.

Тони сказал:

— Вчера ночью еще один человек ворвался в дом Хилари и попытался убить ее. Мужчина как две капли воды был похож на Бруно Фрая.

— Вы серьезно? — спросил доктор.

— Да, — ответила Хилари. — Очень серьезно.

— И вы подумали...

— Да.

— Боже, я представляю, что значит увидеть его и подумать, что он вернулся. Но я уверяю вас, что сходство оказалось случайным. Потому что Фрай мертв.

Они поблагодарили Голдфилда за помощь, и он проводил их до выхода. Тони задержался у стола и попросил Агнес узнать, какое похоронное бюро забрало Фрая.

Она просмотрела книги.

— Это морг с Энджелз-Хиллз.

Хилари записала адрес.

Голдфилд спросил:

— Вы еще думаете...

— Нет. Но с другой стороны: мы должны проверить все варианты.

Хмурясь, Голдфилд смотрел, как Хилари и Тони садились в машину.

* * *

Подъехав к месту, Тони отправился переговорить с теми, кто работал над телом Фрая, а Хилари осталась ждать в «джипе». Она согласилась, что Тони быстрее выяснит все сам, предъявив удостоверение.

Энджелз-Хиллз — это двенадцать комнат для прощания, большим парком катафалков и внушительным штатом специальных работников. Тони вошел в кабинет. По комнате рассеивался мягкий свет, преобладали угрюмые тона, огромный глубокий ковер скрадывал шум шагов. Предполагалось, что обстановка будет настраивать людей на возвышенный лад, напоминая о таинстве смерти, но Тони видел только вещи, а вещи свидетельствовали о выгодности этого занятия.

Его встретила привлекательная блондинка в серой юбке и темно-бордовой блузке. Она говорила тихим, нежным голосом, специально натренированным, чтобы соответствовать мрачному месту.

Она нашла запись на Бруно Фрая и фамилию специалиста, который обрабатывал тело.

— Сэм Хардести. Сэм сейчас в одной из лабораторий. У нас несколько поступлений. — Это было сказано так, точно разговор происходил не в морге, а в больнице. — Пойду узнаю. А вы пока подождите в холле.

Это было небольшое, но уютное помещение. Вдоль стен стояли мягкие стулья. Множество журналов на столиках. Кофе. Рекламные листки. Тони перелистывал номер «Энджелз-Хиллз Имплойе Ньюс», когда вошел Сэм Хардести. Одежда на нем напоминала униформу автомеханика: белый комбинезон с молнией на груди и торчащими из накладных карманов инструментами (о их назначении Тони не хотелось думать). Это был молодой, лет двадцати восьми, мужчина с резкими чертами лица и длинными каштановыми волосами.

— Детектив Клеменса?

— Да.

Хардести протянул руку, и Тони с ужасом пожал ее, представив себе, где могла путешествовать эта рука несколько минут назад.

— Сюзи сказала, что вы интересуетесь одним случаем, — раздался такой же, приглушенный, как у женщины, голос.

Тони сказал:

— Я знаю, что вы готовили тело Бруно Фрая для отправки в Санта-Розу, в прошлый четверг.

— Совершенно верно. Мы сотрудничаем с похоронным бюро из Санта-Хелены.

— Будьте добры, расскажите мне подробно, что вы делали с телом, когда его привезли из морга.

Хардести с любопытством посмотрел на Тони.

— Хорошо, мы взяли мертвеца и провели необходимую обработку.

— По дороге сюда нигде не останавливались?

— Нет.

— С тех пор как вам передали тело и до отправки его на самолете, оно оставалось без присмотра?

— Без присмотра? Минуту или две. Мы торопились закончить побыстрее, потому что нужно было успеть отвезти тело в аэропорт на рейс до Санта-Розы. Вы не скажете мне, почему вас это интересует? Чего вы хотите?

— Не знаю. Но, может, ваш рассказ позволит мне разобраться. Труп был набальзамирован?

— Конечно. Мы обязаны бальзамировать трупы, которые перевозят пассажирским транспортом. Закон предписывает перед отправкой извлекать внутренние органы и бальзамировать тело.

— Извлекать?

— Боюсь, что вам неприятно будет услышать. Дело в том, что внутренности представляют для нас большие трудности. Наполненные разлагающимися остатками пищи, эти органы разрушаются значительно быстрее остальных тканей. Чтобы неприятные запахи и громкие звуки от выходящих газов не будоражили прощающихся и чтобы сохранить тело, необходимо вытаскивать органы, чем больше — тем лучше. Мы используем телескопическое приспособление с крючком на конце. Мы вставляем его в анальное отверстие и...

Тони почувствовал, как кровь отхлынула от лица, и он махнул рукой, чтобы Хардести замолчал.

— Спасибо. Я получил представление.

— Я предупреждал, что это неприятно.

— Не очень, — согласился Тони, выдавливая из себя слова. Он закрыл рот ладонью и кашлянул. Комок не исчезал. Возможно, он не уйдет, пока я здесь, подумал Тони.

— Хорошо, — сказал он вслух. — Я услышал все, что хотел услышать.

Нахмурившись, Хардести о чем-то задумался, потом сказал:

— Не знаю, что вы ищете, но есть одна деталь, связанная с Фраем.

— Что именно?

— Это случилось через два дня, как мы отправили мертвеца в Санта-Розу. В субботу после полудня. Позавчера. Позвонил какой-то парень и сказал, что хочет поговорить с тем, кто бальзамировал тело Фрая. В субботу я работаю — выходные в среду и четверг — и поэтому взял трубку. Этот человек ругался за то, что я сделал работу кое-как. Но это неправда. Я старался, как только можно стараться при таких обстоятельствах. До того как труп попал на стол, он уже пролежал несколько часов на солнце, потом — ночь в холодильнике. А еще эти раны, да и коронер вскрывал труп. Позвольте сказать, мистер Клеменса, тело к этому времени находилось в дурном состоянии. Я имею в виду, что уже невозможно было поправить внешний вид умершего. Кроме того, я не отвечаю за косметическую часть работы. Это должны были сделать в Санта-Хелене, в похоронном бюро. Я пытался объяснить звонившему, что это не моя вина, но он мне и слова не дал вставить.

— Он не назвался?

— Нет. Он все более и более раздражался. Кричал и визжал, как сумасшедший. Я подумал, что это, наверное, родственник умершего, обезумевший от горя. Поэтому я старался спокойно слушать его вопли. Но потом, когда он зашелся в истерике, он назвался Бруно Фраем.

— Что-что?

— Да. Сказал, что он — Бруно Фрай, и предупредил, что, возможно, в один прекрасный день придет сюда и разорвет меня на части за то, что я с ним сделал.

— Что он еще сказал?

— Все. Когда он начал нести несусветную чепуху, я понял, что звонит ненормальный, и повесил трубку.

Тони после слов Хардести точно ледяной водой окатили. Он похолодел изнутри и снаружи. Сэм Хардести заметил состояние Тони.

— Что случилось?

— Я просто подумал, достаточно ли трех человек, чтобы назвать это массовой истерией?

— Что?

— Вы не обратили внимание на голос звонившего?

— Почему бы об этом спрашиваете?

— Очень низкий голос?

— Прямо грохотал.

— Такой хриплый, грубый?

— Совершенно верно. Вы знаете его?

— Боюсь, что да.

— Кто он?

— Если я скажу, вы не поверите.

— Попробуем, — сказал Хардести.

Тони покачал головой.

— Простите. Это служебная тайна.

Хардести был разочарован, выжидательная улыбка покинула его лицо.

— Мистер Хардести, вы нам очень помогли. Спасибо, что вы уделили время и любезно ответили на вопросы.

Хардести пожал плечами.

— Ничего особенного.

«Кое-что особенное как раз и есть, — подумал Тони. — Действительно, кое-что. Но, черт побери, я не понимаю, что это все значит».

Тони вышел из здания и направился к машине. Хлопнув дверцей «джипа», он повернулся к Хилари. Она нетерпеливо спросила:

— Ну? Он бальзамировал тело Фрая?

— Еще хуже.

— Что? Еще хуже?

— Лучше бы тебе не знать об этом.

Он рассказал о телефонном звонке в похоронное бюро; о человеке, говорившем с Хардести, о том, что этот человек назвался Бруно Фраем.

— А-а-а-а, — тихо протянула Хилари. — Забудь теперь о коллективном психозе. Вот доказательство!

— Доказательство чего? Что Фрай жив? Но это невозможно! Я не буду упоминать отвратительные действия, совершенные над телом Фрая, достаточно знать, что он был набальзамирован. Какая уж тут кома, если вместо крови в жилы напускают консервирующую жидкость.

— Но, по крайней мере, звонок доказывает, что кое-что необычное все-таки случилось.

— Да-а, — задумчиво сказал Тони.

— Об этом можно сообщить твоему капитану?

— Нет, ни в коем случае. Гарри Лаббок скажет, что это был розыгрыш, и только.

— Но голос!

— Этого недостаточно, чтобы убедить Гарри.

Она вздохнула.

— Что ж дальше?

— Нам следует хорошенько обдумать дело со всех сторон. Может, мы что-то упустили.

— Давай обдумаем за ленчем. Я проголодалась.

— Где ты хочешь остановиться?

— Поскольку мы оба очень устали, я бы хотела посидеть в уединенном местечке.

— Отдельная кабинка в «Кейзи»?

— Прекрасно, — ответила Хилари.

* * *

Бруно Фрай вытянулся на полу фургона-"додж" и попытался заснуть. Это был не тот фургон, на котором он приехал в Лос-Анджелес неделю назад. Ту машину конфисковала полиция. Но Джошуа Райнхарт, душеприказчик Бруно Фрая, обратился в Лос-Анджелес с заявлением вернуть автомобиль домой. Этот фургон был темно-синего цвета с тонкими белыми полосками вдоль корпуса. Вчера Фрай расплатился за машину наличными в автомагазине на окраине Сан-Франциско. Это была красивая модель.

Почти весь день он был в пути и только к ночи приехал в Лос-Анджелес. И сразу направился в Вествуд, прямо к дому Кэтрин.

На этот раз она носила имя Хилари Томас, но он-то знал, что это Кэтрин. Кэтрин. Опять вернулась из могилы. Вонючая сука.

Он ворвался в дом, но ее там не оказалось. Наконец, перед рассветом Кэтрин вошла в дом, и ему уже почти удалось наложить на нее руки, как вдруг появилась полиция. Он до сих пор не мог понять, каким образом полицейские пронюхали о нем.

Прежде чем влезть в дом, Фрай пять раз медленно проехал мимо него, но ничего подозрительного не заметил.

Сегодня он никак не мог узнать, дома она или нет. Это его смутило. Запутало. И напугало. Он не знал, что делать дальше, как искать ее. Мысли становились бессмысленнее и туманнее. Он чувствовал возбуждение и головокружение, хотя ничего и не пил.

Он устал. Очень устал. Не сомкнул глаз с воскресной ночи. Если бы он смог хотя бы задремать, голова бы отдохнула и соображала лучше.

Потом он будет в состоянии продолжить поиски. Отрезать ее голову. Вырезать сердце и проткнуть его палкой. Убить ее. Раз и навсегда. Но сначала — уснуть.

Он вытянулся в грузовом отделении фургона. Луч света падал сквозь лобовое стекло, проходил над передними сиденьями и разгонял темноту вокруг Фрая. Он боялся спать в темноте.

Рядом лежало распятие. И пара остро отточенных палок. Он наполнил холщовые мешочки чесноком и повесил их в ряд над задней дверью.

Эти вещи, возможно, помогут от Кэтрин, но они бессильны прогнать ночные кошмары.

Они будут мучить его, когда он закроет глаза: так было всю жизнь, так продолжается и сейчас. Он проснется с застрявшим в горле криком. И как всегда, ему не удастся вспомнить, о чем же сон. Но он услышит ясный, но непонятный шепот, какофонию голосов, почувствует, как что-то бегает по телу, по лицу, пытаясь залезть в рот или нос, что-то ужасное; и только спустя минуту после пробуждения шепот смолкнет и существа исчезнут, в такие минуты Фрай желал себе смерти. Он боялся снов, но не мог не спать. Он закрыл глаза.

* * *

Как обычно, в это время главный зал в «Кейзи» был переполнен. Но в другой части ресторана, за овальным баром, находились отдельные кабинки, закрытые с трех сторон, они напоминали исповедальни в церкви. Сюда почти не долетал шум из большого зала: отдаленный гул голосов действовал успокаивающе и подчеркивал уединенность кабинки.

Уже за столом Хилари вдруг положила вилку и сказала:

— Я поняла.

Тони положил сандвич.

— Что?

— У Фрая должен быть брат.

— Брат?

— Это все объясняет.

— Ты думаешь, что в тот четверг убила Фрая, а вчера на тебя напал его брат?

— Такое сходство возможно только между братьями.

— А голос?

— Они могли унаследовать одинаковые голоса.

— Наверное, так бывает, — ответил Тони. — Но особенная хрипота, о которой ты говорила... Разве ее можно унаследовать?

— Почему нет?

— Вчера ты сказала, что такой голос — это следствие либо травмы, либо родового дефекта в голосовом аппарате.

— Значит, я ошибалась. А может, оба брата родились с одинаковым дефектом.

— Один шанс против миллиона.

— Но все-таки возможно.

Тони отхлебнул пива, потом сказал:

— Хорошо, пусть братья, пусть — очень похожие: одинаковые черты, глаза, голос. Но разве может так случиться, чтобы они страдали одной манией?

Хилари в задумчивости пригубила пива.

— Причиной умственного расстройства часто является среда.

— Так думали раньше. Это устаревшее представление.

— Хорошо, но все-таки для начала предположим, что это так — среда определяет поведение. Братья выросли в одном доме, были воспитаны одними родителями. Разве невозможно предположить, что у них развились сходные заболевания?

Тони почесал подбородок.

— Может, и так. Я помню...

— Что?

— Я слушал курс по психологии, когда учился в университете криминологии. Нам показывали много фильмов о сумасшедших. В одном фильме речь шла о шизофрении. От этого заболевания страдали мать и дочь.

— Вот видишь! — воскликнула Хилари.

— Но это был очень редкий случай.

— Все-таки был!

— Кажется, нам сказали, что это единственный пример подобного рода.

— Но он был!

— Что ж, об этом стоит подумать.

— Брат...

Они вернулись к еде и задумчиво жевали, не глядя друг на друга. Вдруг Тони сказал:

— Черт! Я вспомнил такое, что основательно потрясет теорию «братьев».

— Что?

— Я думал, ты читала об этом в субботних номерах газет.

— Не все газеты я читала. Это... я не знаю... неприятно читать о себе как о жертве. Я просмотрела одну статью и этого оказалось достаточно.

— А ты не помнишь, о чем она?

Хилари нахмурилась, не понимая, к чему клонит Тони, потом сказала.

— Ах, да. У Фрая не было брата.

— Ни брата, ни сестры. После смерти матери он остался единственным наследником дома и завода. С ним кончился род.

Хилари нечем было возразить, хотя и пришлось расстаться со своей теорией.

Они закончили ленч в молчании.

Наконец Тони сказал:

— Ты не можешь вечно сидеть взаперти. Но мы и не должны сидеть сложа руки и ждать его.

— Мне не хочется быть приманкой для хищника.

— Ответ на загадку следует искать не в Лос-Анджелесе.

Она кивнула.

— Я подумала о том же.

— Нам необходимо попасть в Санта-Хелену.

— И поговорить с шерифом Лавренски.

— И со всеми, кто знал Фрая.

— На это потребуется несколько дней, — сказала Хилари.

— У меня сейчас несколько выходных. И я беру отпуск. Впервые в жизни я не рвусь назад, на работу.

— Когда отправляемся?

— Чем раньше, тем лучше.

— Только не сегодня. Мы оба чертовски устали. Нужно отдохнуть. Кроме того, я хочу завести картины Стивенсу. Теперь еще необходимо позвонить в страховую компанию, чтобы определить размеры ущерба, и в бюро обслуживания, чтобы до моего возвращения навели в доме порядок.

— Сегодня утром я должен был написать отчет о перестрелке. Потом еще допрос. Но это примерно будет на следующей неделе, а если раньше, я смогу перенести сроки.

— Так когда мы отправляемся в Санта-Хелену?

— Завтра, — сказал он. — В девять — похороны Фрэнка. Я буду присутствовать. А потом сядем на ближайший самолет.

— Еще одно. Я не хочу оставаться у тебя на ночь.

Он взял ее за руку.

— Я уверен, он не придет. А если попробует, то у меня есть револьвер.

Хилари покачала головой.

— Нет. Я все равно не засну, Тони. Я буду не спать, а прислушиваться к каждому шороху за окном.

— Где же ты хочешь остановиться?

— Закончив свои дела, давай соберем вещи, уедем из твоей квартиры и снимем номер в гостинице, рядом с аэропортом.

Он пожал ей руку.

— Да, так тебе, наверное, будет лучше.

— Да.

* * *

Санта-Хелена. Вторник. 16.30. Джошуа Райнхарт положил трубку и со вздохом удовлетворения откинулся на спинку кресла. Он хорошо поработал в эти два дня.

Почти весь понедельник Райнхарт просидел на телефоне, созваниваясь с банкирами, биржевиками и торговыми посредниками Бруно Фрая. Он подолгу обсуждал с ними вопросы, связанные с ведением дел фирмы, до ее полной ликвидации. Возникли небольшие разногласия о том, куда лучше всего вложить средства, когда наступит срок. Джошуа очень устал от монотонной работы: Фрай вкладывал деньги в разные банки, плюс вложения в недвижимость, плюс большое количество акций и многое-многое другое.

Полвторника Джошуа беседовал с оценщиками художественных произведений, лучшими специалистами в Калифорнии, чтобы они приехали в Санта-Хелену для составления каталога и оценки нескольких дорогих коллекций, собранных семьей за семьдесят лет. Основатель фирмы и отец Кэтрин, Лео, умерший сорок лет назад, сначала увлекся деревянными кранами ручной работы, в прошлом использовавшимися на пивных и винных бочках в Европе. Как правило, кран выполнялся в форме головы: здесь были черти с открытыми ртами, смеющиеся, плачущие, воющие, рычащие рыла нечистого; ангелы, клоуны, волки, эльфы, волшебницы, ведьмы, гномы. Лео собрал более двух тысяч таких кранов. Кэтрин тоже увлекалась собиранием при жизни отца, а после его смерти коллекционирование стало единственной страстью. Страсть оказалась настолько сильна, что вскоре перешла в манию. Джошуа вспомнил, как загорались ее глаза и речь становилась бессвязной, когда она показывала ему новые приобретения. Было что-то болезненное в ее отчаянном стремлении набить шкафы, столики и ящики красивыми вещами; но в конце концов, богатым можно иметь причуды и быть странными, если, конечно, это не грозит ничем окружающим. Кэтрин покупала старинную живопись, хрусталь, мозаичные стекла, медальоны и тысячу других вещей, не столько оттого, что это лучшее вложение денег, но потому что они нужны ей так же, как наркоману нужна очередная инъекция наркотика. Кэтрин набивала огромный дом бесчисленными экспонатами, целыми днями протирая и полируя их. Бруно продолжил традицию безумного накопительства, так что на этот день оба дома — тот, что построил Лео в 1918 году, и построенный Фраем пять лет назад — ломились от сокровищ. Во вторник Джошуа обзвонил художественные галереи и престижные аукционы в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, и все владельцы сразу же предлагали прислать своих людей, так как выставка коллекций Фрая, безусловно, принесла бы солидный комиссионный сбор. Джошуа уже договорился, что двое из Сан-Франциско и двое из Лос-Анджелеса приедут в субботу и проведут несколько дней за составлением каталога. Он заказал номера в местной гостинице.

Джошуа Райнхарт чувствовал, что ситуация в его руках, и только сейчас впервые со дня смерти Фрая понял, сколько времени займет исполнение обязанностей душеприказчика. Поначалу ему показалось, что дела настолько запутаны, что невозможно в них разобраться и за несколько лет, но, прочитав завещание, написанное пять лет назад, он успокоился: исполнить свой долг он сможет за несколько недель. Три фактора, редко встречающиеся в подобной практике, значительно облегчили его задачу. Во-первых, не обнаружилось никаких родственников, которые любили оспаривать завещания и устраивать всякие неприятности. Во-вторых, в завещании был указан единственный получатель наследства — какое-то благотворительное учреждение. В-третьих, Бруно Фрай великолепно вел дела и оставил четко составленные отчеты о доходах и расходах фирмы.

Со смертью жены Коры Джошуа почувствовал, что жизнь очень коротка, и теперь старался занять делами каждый день. Ему было неприятно сознавать, что каждая минута, проведенная в заботах о делах Фрая, — это потерянная минута. Конечно, ему очень хорошо заплатят за работу, но зачем эти деньги, когда он и так достаточно обеспечен? У него большое владение в долине; несколько сот акров лучших виноградников, делами хозяйства занимается управляющий; виноград охотно покупается заводами. Ему вдруг пришла мысль обратиться к суду и сказать, что он отказывается от обязанностей, любой банк Фрая с удовольствием взял бы их на себя. Но чувство долга удержало Джошуа от этого шага. Когда-то, тридцать пять лет назад, именно Кэтрин Фрай взяла на работу молодого Райнхарта, и Джошуа знал, что только он мог довести дела достойно и поставить точку в истории семьи Фраев.

Недели три. А потом он полностью сможет распоряжаться своим временем: читать книги, плавать, летать на недавно купленном самолете, готовить новые блюда. Кроме того, делами фирмы занимались двое молодых юристов — Кен Гэйвинс и Рой Женелли — и чертовски хорошо со всем справлялись. Джошуа еще не окунулся с головой в покой, но уже сидел на краю, болтая ногами в бассейне беззаботности и отдыха. Как бы он хотел, чтобы именно сейчас, когда появилось столько свободного времени, с ним была Кора.

Умиротворенный прекрасным видом осенней долины, открывающимся за окном, он встал из кресла и вышел в приемную. Карен Фарр изо всех сил трясла телефонный аппарат и нажимала непослушные кнопки, которые, согласно инструкции, должны были слушаться малейшего прикосновения. Откуда столько энергии в этой хрупкой голубоглазой девушке с мягким голосом.

— Если меня будут спрашивать, пожалуйста, скажите, что я пьян и не в состоянии никого принять.

— А они спросят: «Что? Опять?»

Джошуа засмеялся.

— Вы очаровательны, мисс Фарр. Какая сообразительность и острый язычок у тоненькой девушки!

Карен Фарр улыбнулась.

— Идите уж и пейте свое виски. Я сдержу орды разъяренных посетителей.

Джошуа, закрыв дверь, открыл бар, положил в бокал льда и наполнил его до краев виски.

Едва он успел сделать пару глотков, как в дверь постучали.

— Войдите.

Через порог переступила Карен.

— Звонят...

— Я думал, что мне можно хоть выпить спокойно.

— Не сердитесь.

— Это мой имидж.

— Сначала я сказала, что вас нет на месте. Но когда я узнала, в чем дело, то подумала, что это важный звонок. Что-то странное.

— Кто звонит?

— Некий мистер Престон из «Пасифик Юнайтед Бэнк». Из Сан-Франциско. По поводу имущества Фрая.

— Что же странного?

— Вам лучше узнать об этом самому.

Джошуа вздохнул:

— Хорошо.

— Он на втором телефоне.

Джошуа подошел к столу, опустился в кресло и снял трубку.

— Добрый день, мистер Престон.

— Мистер Райнхарт?

— Да. Чем могу быть полезен?

— Мне сказали, что вы — душеприказчик Фрая.

— Совершенно верно.

— Вам известно, что на имя мистера Бруно Фрая в нашем банке открыт счет?

— "Пасифик Юнайтед"? Нет, я не знал об этом. У него был полный список банков, в которых хранились его деньги, но ваш банк там отсутствует.

— Этого-то я и боялся.

Джошуа нахмурился.

— Не понимаю. Что, какие-то затруднения?

Престон помолчал, потом спросил:

— Мистер Райнхарт, у мистера Фрая был брат?

— Нет. А почему вы об этом спросили?

— У него был двойник?

— Простите, кто?

— Ну, понимаете, иногда... в некоторых случаях удобно иметь человека, очень похожего на тебя.

— Вы что, шутите, мистер Престон?

— Я понимаю, что это странный вопрос. Но мистер Фрай был богатый человек. А в наши дни, когда преступность на подъеме и вообще жить стало небезопасно, богатые часто вынуждены нанимать телохранителей, и иногда — не часто, думаю, они находят двойника, в целях личной безопасности.

— Не хочу дурно говорить о вашем прекрасном городе, — начал Джошуа, — но позвольте заметить, что мистер Фрай жил не в Сан-Франциско, а в Напа Каунти. У нас не бывает подобных преступлений. И у нас свой стиль жизни, отличный от того, каким вы... наслаждаетесь. Мистеру Фраю незачем было иметь двойника. Мистер Престон, объясните, в чем же дело.

— Мы только сейчас узнали, что мистер Фрай был убит в прошлый четверг.

— Правда?

— Мнение нашего руководства таково, что банк не несет никакой ответственности.

— За что? — уже не выдержал Джошуа.

— Вы, как душеприказчик, должны были нам сообщить о смерти вкладчика.

— Так. — Джошуа заерзал в кресле, жадно поглядывая на стакан виски, предчувствуя, что Престон сообщит сейчас такое, что разрушит его спокойствие.

— В прошлый четверг, за полчаса до закрытия банка, через несколько часов после смерти в Лос-Анджелесе Бруно Фрая вошел некто и предъявил чековую книжку на имя Бруно Фрая. Внешность не вызвала подозрений, потому что мы знаем мистера Фрая. Он выписал чек, и на его счете осталась сотня долларов.

Джошуа выпрямился в кресле.

— Сколько он взял?

— Шесть тысяч чеками. Потом он предъявил расчетную книжку и снял пять тысяч со сберегательного счета.

— А сколько там всего было?

— Двенадцать тысяч.

— Вместе восемнадцать тысяч?

Джошуа был поражен.

— Как ваш банк выдает такие суммы, не требуя предъявить документы?

— Он показал их. Поймите. Мы знаем мистера Фрая в лицо. Последние пять лет он каждый месяц заходил к нам и каждый раз оставлял на счетах од-ну-две тысячи долларов. Вот служащие и запомнили его. В прошлый четверг его узнал кассир, у нее не возникло никаких подозрений, более того, он предъявил расчетную книжку и...

— Это не удостоверение личности.

— Кассир, несмотря на то что перед ней знакомый человек, попросила предъявить документы. Вы знаете, у нас с этим очень строго. Человек предъявил ей действительные водительские права с фотографией и именем. Уверяю вас, мистер Райнхарт, в «Пасифик Юнайтед» строго соблюдают закон.

— Вы не догадались расспросить кассира?

— Уже начато расследование.

— Приятно слышать.

— Но я уверен, оно ни к чему не приведет, — ответил Престон. — Женщина работает уже шестнадцать лет в нашем банке.

— Это очень серьезно.

— Конечно, — сказал с горечью Престон. — За все годы работы в банковской сфере ничего подобного со мной не случалось. Прежде чем позвонить вам, я оповестил власти и руководство финансами штата.

— Завтра я приеду к вам и переговорю со служащими.

— Очень хорошо.

— Тогда завтра в десять утра.

— Как вам удобнее. Я в вашем распоряжении на целый день.

— Договорились, в десять. Увидимся завтра, мистер Престон.

Джошуа повесил трубку и уставился на телефон. Наконец он смог допить виски. Двойник Бруно Фрая? Вылитый Бруно Фрай?

Вдруг он вспомнил, как в понедельник ночью ему показалось, что в доме Фрая горит свет. Он заметил его по пути из ванной, но, взяв очки и подойдя к окну, ничего не увидел: свет потух. Тогда он решил, что подвели близорукие глаза. А ведь, может быть, свет, действительно, горел. Возможно, что человек, ограбивший счета «Пасифик Юнайтед», побывал в понедельник в доме Фрая. Что же он искал?

Джошуа только вчера обошел все комнаты, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Правда, он находился там минут пять, но ничего подозрительного не заметил.

Почему Бруно Фрай держал в секрете счет из «Пасифик Юнайтед»? Был ли, вообще, двойник? Кто? Почему? О черт!

Очевидно, не так просто будет выполнить обязанности душеприказчика, как думалось несколько минут назад.

* * *

Во вторник, в шесть часов вечера, когда Тони свернул на улицу, где стоял его дом, Хилари почувствовала себя бодрее, чем днем. Словно второе дыхание открылось: после бессонной ночи и беспокойного дня обострилась зоркость воспаленных глаз. Исчезли багровые пятна, застилавшие все, что ни попадало в поле зрения. Казалось, что тело и рассудок подчинились волевому усилию Хилари, и в результате какого-то химического фокуса и дух, и плоть обновились. Хилари перестала зевать. Пропала свинцовая тяжесть в ногах. Но она знала, что бодрость не долго продлится и через пару часов наступит внезапный и неизбежный крах, и тогда ей не хватит сил даже устоять на ногах.

Она с Тони успешно совершила все деловые поездки: побывала в страховой компании, договорилась о ремонте комнат, заявила в полицию. Не очень удачной оказалась поездка на Беверли-Хиллз, в галерею к Стивенсу. Его не оказалось на месте, а замещавшая его полная молодая женщина отказалась брать картины Тони. Она не хотела отвечать за них, но Хилари успокоила ее, сказав, что ничего страшного, если заляпают или порвут какой-нибудь из холстов. Хилари написала записку Стивенсу, и они отправились к Топелису. Хилари попросила его извиниться перед «Уорнер Бразерз». Теперь груз обязанностей был сброшен, а завтра, после похорон Фрэнка Говарда, они поспешат на двенадцатичасовой самолет до Сан-Франциско, чтобы успеть там сделать пересадку на местную линию до Напа Каунти.

Потом на взятом напрокат автомобиле — в Сан-та-Хелену. Они окажутся на земле Бруно Фрая. А дальше что?

Тони поставил «джип» и выключил мотор.

— Забыла спросить, ты заказал номера в гостинице? А то пока вы с Уэлли беседовали в офисе, я попросила это сделать секретаря Топелиса.

— В аэропорту.

— Надеюсь, на две кровати.

— Одна, королевских размеров.

— Хорошо, — ответила она, — будешь обнимать меня, пока я не усну.

Тони наклонился и поцеловал ее.

Понадобилось двадцать минут, чтобы собрать два чемодана для Тони и снести их в машину вместе с четырьмя сумками Хилари. Эти минуты оказались настоящей мукой для Хилари, каждое мгновение она ожидала, что Фрай выскочит из темноты или выйдет из-за угла со страшной улыбкой на губах. Но ничего не произошло.

Они поехали в аэропорт, кружа по улицам, сворачивая в переулки и пересекая перекрестки. Хилари постоянно оглядывалась. За ними не следили.

В половине восьмого они были в гостинице. Хилари изумил рыцарский поступок Тони, когда он записал их обоих как мужа и жену. Комната была на восьмом этаже. Когда ушла горничная, они с минуту стояли у кровати, поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Идти на ужин уже не было сил.

Тони заказал еду в номер, ему сказали, что ужин будет доставлен через полчаса.

Они вместе приняли душ. Тони и Хилари с удовольствием мылили и терли друг друга мочалками. Они слишком устали, чтобы найти силы для страсти, и просто сидели в воде, наслаждаясь теплом и покоем.

Они съели сандвичи и жаркое. Выпили полбутылки французского вина. Потом обернули полотенцем абажур торшера, потому что во второй раз в жизни Хилари побоялась спать в темноте. Они уснули.

Рано утром, когда часы показывали половину шестого, Хилари очнулась после кошмарного сна. Ей приснилось, что Эрл и Эмма воскресли, как Бруно Фрай. Она убегала от них по коридору, который становился все уже и уже.

Хилари уже не могла уснуть. Она лежала, освещаемая мягким светом самодельного ночника, и смотрела на Тони. Когда он проснулся, Хилари стало спокойнее, но, собираясь на похороны Фрэнка Говарда, она вдруг сказала:

— Думаешь, нам следует ехать в Санта-Хелену?

— Мы должны туда поехать.

— Но если с нами что случится?

— Все будет хорошо.

— Я так не уверена.

— Мы все там узнаем.

— Вот именно, — напряженно сказала Хилари. — У меня предчувствие, что нам лучше ничего не знать.

* * *

Кэтрин исчезла. Сука, исчезла. Сука, где-то прячется.

В 18.30 во вторник Бруно был разбужен в темно-синем «додже», вырван из сна кошмаром, содержания которого он никогда не мог вспомнить, напуган шорохами. Что-то ползало по нему, по рукам, лицу, в волосах, даже под одеждой, пытаясь проникнуть внутрь тела, забраться в уши, забиться в рот и нос; что-то невообразимо мерзкое и злое. Он кричал и хватал себя, пока наконец не понял, где он и кто он; тогда неясные шорохи стихли вдали, а существа оставили в покое измученное тело. Несколько минут Фрай лежал на боку, поджав ноги к животу и плакал от облегчения.

А через час, перекусив в «Макдональдсе», он направился в Вествуд. Он проехал раз шесть мимо дома, оставил машину на соседней улице, в тени, подальше от столбов света, падавших с уличных фонарей. Он наблюдал за домом всю ночь.

Исчезла. Он приготовил холщовые мешочки с чесноком, острые деревянные палки, распятие и бутылочку святой воды. У него были два очень острых ножа и небольшой топор, которым он хотел отрубить голову Кэтрин. Он решился действовать и был намерен довести дело до конца.

Она исчезла. Сначала, когда он понял, что она исчезла и вернется, может, через несколько недель, он пришел в ярость. Фрай проклинал ее и рыдал от бессилия. Постепенно он успокоился и взял себя в руки. Он сказал себе, что еще не все потеряно. Он найдет ее. Сколько раз он находил ее прежде.

Глава 2

В среду утром Джошуа Райнхарт отправился в Сан-Франциско на собственном «Сессне Турбо РГ». Как приятно было промчаться тысячу миль со скоростью в сто семьдесят три мили в час.

Он начал брать уроки по вождению самолета три года назад, вскоре после смерти Коры. Всю жизнь он мечтал летать, но осуществить мечту удалось лишь к пятидесяти восьми годам. Когда Кора так неожиданно покинула его, Джошуа вдруг понял, как он был глуп, думая, что смерть существует для других людей, всех, кроме него. До этого он жил так, словно у него впереди была целая вечность, словно он мог жить и жить бесконечно. Он надеялся не торопясь полетать над Европой, побывать в Азии; ведь у него столько времени для отдыха, путешествий и наслаждений! Поэтому Джошуа отказывал себе в круизах и отпусках, твердо решив сначала получить практику. Потом оказалось, что надо выплачивать долги после постройки дома, потом закружили дела по виноградникам, потом... И вдруг внезапная смерть Коры. Ему стало страшно не хватать жены, и он с горечью вспоминал годы, потраченные не совсем так, как ему хотелось бы. Они с Корой были счастливы вдвоем; жизнь шла налаженно и хорошо, не хуже, чем у других. Они вполне довольствовались тем, что имели. У них всегда было достаточно денег, но никогда — времени. Нельзя вернуть Кору, думал Джошуа, но еще возможно извлечь максимум удовольствий из остатка, отпущенного ему жизнью. Джошуа никогда не был общительным человеком и имел убеждение, что девять человек из десяти — безнадежно глупы или злы, и поэтому не искал приятных развлечений среди людей. Однако он чувствовал, что и уединение не приносит большого счастья, как если бы рядом была Кора. Полеты оказались исключением из этого правила. В «Сессне», не высоко над землей, Джошуа наслаждался свободой, конечно, не от законов притяжения, но от горя и сожаления о тяжелой потере.

Ободренный перелетом, Джошуа в девять часов утра приземлился в Сан-Франциско. И меньше чем через час он уже вошел в здание банка и пожимал руку мистера Престона, звонившего накануне.

Престон был вице-президентом «Пасифик Юнайтед» и занимал роскошный кабинет. Взгляд натыкался на кожаную обивку полированной мебели из тикового дерева. Плюшевый, самодовольный, как толстяк, офис. Престон же был высокий, худой мужчина со смуглым лицом, которое украшали аккуратно подстриженные усы. Говорил он быстро, оживленно жестикулируя руками, точно резал что-то в воздухе. Престон нервничал.

Он уже подготовил список счетов Фрая, отдельные листы на все пять лет, в течение которых Фрай вкладывал деньги в «Пасифик Юнайтед»: список по вкладам и выдачам; список дат, когда приходил Фрай; фотокопии всех выписанных чеков.

— Чеков не очень много, — сказал Престон. — В первые три с половиной года мистер Фрай выписывал только по два чека в месяц. В последние полтора года — по три чека в месяц.

Джошуа даже не заглянул в папку.

— Я посмотрю списки потом. А сейчас я хотел бы задать несколько вопросов кассиру, который выдал деньги.

В углу комнаты стоял круглый стол, окруженный шестью обитыми кожей стульями. Сюда для разговора пригласили кассира.

Сесил Виллис оказалась привлекательной темноволосой женщиной под сорок. На ней была синяя юбка и белоснежная кофточка. Джошуа обратил внимание на ухоженные отполированные ногти красивых пальцев. Она грациозно вошла в офис и, гордо вскинув голову, опустилась на стул.

Престон, с трудом сдерживая волнение стоял рядом.

Джошуа вынул конверт и разложил на столе пятнадцать снимков жителей Санта-Хелены.

— Мисс Виллис...

— Миссис Виллис, — поправила она его.

— Простите, миссис Виллис, взгляните, пожалуйста, на эти фотографии и скажите мне, кто из них Бруно Фрай. Но сначала хорошенько просмотрите все снимки.

Через минуту она выбрала две из них.

— Обе фотографии — его.

— Вы уверены?

— Конечно. Разве не видно, что те тринадцать — совершенно другие люди?

Она замечательно справилась с задачей, которую поставил перед ней Джошуа, даже лучше, чем он предполагал. Снимки были сделаны при плохом освещении, от этого лица расплылись и угадывались не сразу. Виллис без труда отделила только две фотографии, хотя Джошуа подобрал несколько снимков, на которых изображенные люди походили на Фрая. Но это не смутило Виллис, ее не смутило даже то, что снимки Фрая были сделаны в разное время и отличались друг от друга.

Постукивая пальцем по двум фотографиям, она сказала:

— Вот человек, который приходил днем, в четверг.

— В четверг утром, — ответил Джошуа, — этот человек был убит в Лос-Анджелесе.

— Я не верю, — сказала она твердо. — Здесь, должно быть, какое-то недоразумение.

— Я видел тело и присутствовал на похоронах в прошлую субботу.

Она покачала головой.

— Значит, вы, наверное, похоронили другого.

— Я знал Бруно Фрая, когда ему было еще пять лет. Я не мог ошибиться.

— Я тоже знаю, кто приходил в четверг, — вежливо парировала Виллис.

Она не смотрела на Престона, из гордости не собираясь угождать ему. Она хорошо выполняла работу, и ей нечего бояться босса. Еще стройнее выпрямившись на стуле, она продолжала.

— Я знаю. Это был мистер Фрай. Последние пять лет он постоянно приходил в банк два-три раза в месяц. Он делал чековые вклады по две тысячи и всегда наличными. Наличными. Это необычно. И поэтому его все запомнили. К тому же его внешность: спортивная фигура и...

— Но ведь он не всегда останавливался у вашего окошка?

— Не всегда, — согласилась Сесил. — Но очень часто. Я клянусь, что это он приходил за деньгами в прошлый четверг. Если вы его хорошо знаете, то должны согласиться, что даже с закрытыми глазами можно узнать мистера Фрая, если услышать его голос. Очень странный голос.

— Голос можно имитировать, — вставил в разговор свою реплику мистер Престон.

— Только не такой, — ответила Виллис. — А глаза. Они тоже были странные.

Заинтригованный последней деталью, Джошуа наклонился к Виллис.

— Какие глаза?

— Холодные. Холодный тяжелый взгляд. Все время он старался не смотреть прямо и отводил взгляд, словно боялся или стыдился чего-то. Но когда он, наконец, посмотрел мне в глаза, я почувствовала, что... да... что перед мной не совсем нормальный человек.

Джошуа вздрогнул при словах Виллис, так как он сам замечал странное выражение глаз Фрая. У него был взгляд загнанного зверя, и в то же время Джошуа ощущал какую-то мертвящую холодность, исходившую от Бруно Фрая. То, о чем сейчас говорила Виллис.

Следующие полчаса Джошуа расспрашивал ее о многом: о выданной сумме, о документах, которые предъявил самозванец, о семейной жизни, муже, детях, и с каждой минутой все более раздражался. И предчувствуя, что теперь не скоро удастся освободиться от дел, связанных с имуществом Фрая, Джошуа сначала попытался запутать Виллис, чтобы затем обвинить ее в краже со счетов Фрая, но к концу беседы убедился в ее невиновности и успокоился. Теперь эта женщина даже нравилась ему. Невероятно, но он извинился перед ней за небрежный тон, что с ним бывало исключительно редко.

Когда миссис Виллис ушла, Престон спросил:

— Что вы теперь думаете?

— Не похоже, чтобы она была замешана в мошенничестве.

Престон вздохнул, стараясь скрыть облегчение.

— Мы так же считаем.

— Но тот, кто выдал себя за Фрая, должен чертовски походить на оригинал.

Престон кашлянул.

— Хорошо... что сейчас?

— Я хочу увидеть содержимое личного сейфа мистера Фрая.

— Не думаю, чтобы у вас оказался ключ.

— Нет. Мистер Фрай еще не вернулся из могилы, чтобы вручить его мне.

— Я думал, что ключ в доме мистера Фрая.

— Нет. Если самозванец использовал ключ, то он и сейчас у него.

— Но если ключ дал ему мистер Фрай, — размышлял вслух Престон, — то его дело меняется. Если мистер Фрай сговорился в двойником забрать деньги...

— Мистер Фрай не мог ни с кем сговориться, — отрезал Джошуа. — Он был мертв. Заглянем же мы в сейф?

— Не имея ключей, придется ломать.

— Так пусть ломают, — сказал Престон.

Через полчаса они стояли у сейфа Фрая. Ровными рядами тускло поблескивали металлические дверцы вмурованных в стены ящиков. Банковский техник быстро сломал замок, вытащил металлическую коробку и подал ее Рональду Престону, а тот, в свою очередь, вручил ее Райнхарту.

— По закону, — строго сказал Престон, — вас следовало проводить под охраной в одну из внутренних комнат, потому что в противном случае вы можете заявить о пропаже содержимого и банку придется участвовать в судебном процессе. Чтобы этого не случилось, я настаиваю на том, чтобы сейф был вскрыт в моем присутствии.

— Вы не имеете никаких законных прав настаивать, — ответил, раздражаясь, Джошуа. — И так как мне не хочется вовлекать ваш банк в судебные тяжбы, я удовлетворю ваше любопытство на месте.

Джошуа открыл дверцу. Внутри лежал белый конверт и больше ничего, он вынул его. Вручив пустую железную коробку Престону, Джошуа разорвал конверт и вынул лист бумаги. Послание было напечатано на машинке, были проставлены имена и число.

Джошуа впервые читал такое странное письмо. Ничего подобного он прежде не встречал: казалось, что оно написано сумасшедшим.

Четверг, 25 сентября.

Всем, кого это может коснуться:

Моя мать, Кэтрин Энн Фрай, скончалась пять лет назад, но продолжает возвращаться, воплощаясь в новые тела. Она нашла дорогу к живым и теперь пытается убить меня. В настоящее время она проживает в Лос-Анджелесе, под именем Хилари Томас.

Сегодня утром она заколола меня в Лос-Анджелесе, и я умер. Я вернусь и убью ее прежде, чем она убьет меня во второй раз. Потому что если она убьет меня вновь, я не воскресну. Она сильнее. Я не смогу вернуться из могилы. Не смогу, если она убьет меня дважды.

Я чувствую себя таким опустошенным. С моей смертью умерла часть меня.

Я оставляю эту записку на тот случай, если она вновь победит. Это моя собственная война до смерти, моя, и больше ничья. Я могу открыться и обратиться за помощью в полицию. Если я это сделаю, то все узнают, что я такое и кто такой. Если узнают, почему я прятался всю жизнь, то забросают камнями до смерти. А если она меня убьет, тогда уже все равно, что все обо мне станет известно, я-то буду мертв. Если она меня убьет, пусть тот, кто прочтет это письмо, продолжит борьбу.

Вы должны отрезать ей голову, набить в рот чесноку. Вырезать сердце и проткнуть его палкой. Похоронить сердце и голову в разных церковных дворах. Она не вампир. Но думаю, что эти вещи помогут. Если ее убить таким образом, возможно, она умрет навеки.

Она возвращается из могилы.

Внизу листа красовалась поддельная подпись Бруно Фрая. В том, что это подделка, не было никаких сомнений. Фрай умер раньше, чем были написаны эти строки.

Джошуа вдруг вздрогнул, вспомнив вечер прошлой пятницы: выйдя из похоронного бюро Эврила Таннертона в кромешную тьму, он кожей почувствовал неясную опасность, ощутил в воздухе злое присутствие, заметил неясную мрачную тень, которая перемещалась в тени.

— Что это? — спросил Престон.

Джошуа отдал ему письмо.

Престон жадно просмотрел его и изумленно спросил:

— Что же такое?

— Должно быть, вор, вычистив сейф, оставил его на память.

— Но зачем?

— Может, пошутил. Кто бы он ни был, он явно увлекается книгами о привидениях. По-видимому, вор решил посмеяться над нами.

— Но... таким странным образом, — пробормотал Престон. — Я хочу сказать, грабитель скорее написал бы записку, откровенно издеваясь над нами и превознося свою искусность. Но это совсем не похоже на шутку. Наоборот, все очень странно, не все понятно, но, кажется, очень откровенно.

— Если это не розыгрыш, то что нее, по-вашему? — спросил Джошуа. — Не хотите ли вы сказать, что Бруно Фрай написал письмо и положил его в сейф уже после смерти?

— О... нет... Конечно, нет.

— Тогда что?

Престон разглядывал письмо.

— Тогда я скажу следующее. Этот человек, поразительно похожий на мистера Фрая, человек, пользующийся водительскими правами на имя мистера Фрая, человек, который знает о банковских вложениях мистера Фрая в «Пасифик Юнайтед», считает, что он мистер Фрай. — Престон посмотрел на Райнхарта. — Я не верю, чтобы обычный вор, любитель откалывать шутки, сочинил подобное письмо. Здесь признак душевного заболевания.

Джошуа кивнул.

— Боюсь, что должен согласиться с вами. Но откуда он взялся? Кто он? Знал ли Бруно о его существовании? Почему двойник так же, как и Фрай, боится и ненавидит Кэтрин Фрай? Тысяча вопросов. От них голова кругом идет.

— Вот именно, — отозвался Престон. — И я не знаю ответов. Только предположения и догадки. Однако следует сообщить этой Хилари Томас, что она в смертельной опасности.

* * *

Похороны Фрэнка Говарда прошли со всеми почестями. С кладбища Тони и Хилари поехали в аэропорт и сели на самолет. Хилари, заметив подавленное состояние Тони, который вновь переживал смерть Фрэнка, старалась растормошить и немного развеселить его. Он тяжело опустился в кресло и замер, не отвечая на вопросы Хилари. Но потом, поняв ее намерения и не желая ее обижать, Тони несколько раз улыбнулся и даже рассказал какую-то историю. В Сан-Франциско они поспешили на двухчасовой самолет до Напа, но им сообщили, что вылет задерживается на час по техническим причинам.

Они поели в ресторане аэропорта. Прекрасный кофе — вот единственное, что могли здесь предложить; бутерброды оказались резиновыми, а жаркое — сырым.

Чем ближе было время посадки, тем больше волновалась Хилари. Сейчас она бы с удовольствием вернулась домой.

Тони заметил выражение тревоги на ее лице.

— Что такое, Хилари?

— Не знаю... Я чувствую... точно, может, я и ошибаюсь. Мне кажется, мы бросаемся в логово льва.

— Фрай остался в Лос-Анджелесе. Он никак не может знать, что мы уехали в Санта-Хелену.

— Правда?

— Неужели ты до сих пор думаешь, что он наделен сверхъестественной силой, как призраки, вампиры и прочая мерзость?

— Я ничего не исключаю.

— Мы найдем логическое объяснение случившемуся.

— Найдем или нет... но я не могу освободиться от дурного предчувствия.

* * *

После скорого, но очень вкусного обеда в столовой «Пасифик Юнайтед» Джошуа Райнхарт и Рональд Престон отправились в офис, где их ждал агент ФБР Уоррен Сакетт. Поскольку деньги были похищены из федерального финансового учреждения, преступлением занялось ФБР. Сакетт — высокий, крепко сбитый мужчина с точеными чертами лица — сидел за столом, когда вошли Райнхарт и Престон. Он сообщил Джошуа, что расследование займет много времени и Райнхарту придется давать показания. Сакетт согласился, что Хилари Томас действительно грозит опасность, и он берет на себя труд позвонить в полицию Лос-Анджелеса и сообщить о необычном случае.

Хотя Сакетт был вежлив и осведомлен об обстоятельствах дела, Джошуа понял, что ФБР торопиться не будет — пока двойник Бруно Фрая не придет к ним и не признается в содеянном. Для ФБР — это мелкое происшествие. В стране, напичканной бандами наркоманов, преступными кланами, коррумпированными политиками, ФБР вряд ли займется делом на десять с лишним тысяч. Скорее всего, в «Пасифик Юнайтед» направили только Сакетта. Ему незачем торопиться: он не спеша допросит свидетелей, потом побывает в Северной Калифорнии, нет ли там тайных счетов Бруно Фрая. Ясно, что он в ближайшие дни не поедет в Санта-Хелену, а с каждым днем надежда на поимку преступника будет неизбежно таять.

— Очень необычный случай, — сказал Сакетт.

— Но сколько же нам ждать. Я должен закончить дела по имуществу мистера Фрая, — ответил Джошуа.

— Все в рамках разумного. Дольше мы вас не будем задерживать, — сказал Сакетт. — Ну, максимум, три месяца.

Джошуа вздохнул.

— Я надеялся пораньше освободиться.

Сакетт пожал плечами.

— Может, и не три. Возможно, все разрешится быстрее. Неизвестно. Может, мне удастся через пару дней разыскать парня, ограбившего банк.

— Но сами-то вы не верите в это?

— Дело, действительно, неясное, и я не могу ручаться, — ответил Сакетт.

— Проклятие, — устало произнес Джошуа.

Проходя по холодному мраморному холлу, Джошуа услышал голос миссис Виллис. Она сидела за стеклянной перегородкой и приглашала Джошуа подойти к ней.

— Знаете, что я сделала бы на вашем месте?

— Что же? — спросил Джошуа.

— Выкопала бы его. Человека, которого вы похоронили.

— Бруно Фрая?

— Вы похоронили не мистера Фрая, — нетерпеливо сказала Виллис, упрямо сжав губы и покачав головой.

— Нет. Если и был двойник, то это не он приходил в банк. Двойник сейчас под гранитной плитой на глубине шести футов. В четверг здесь побывал настоящий мистер Фрай. Я готова поклясться в этом в суде.

— Но если в Лос-Анджелесе убили не Фрая, то где же сейчас настоящий мистер Фрай? Почему он скрывается? Что же в конце концов происходит?

— Я не знаю, — ответила Виллис. — Но я видела его собственными глазами. Раскопайте могилу, и я уверена, что вы обнаружите там совсем другого.

* * *

В среду в 15.30 самолет Джошуа приземлился в аэропорту Напа Каунти. Население города составляло сорок пять тысяч жителей. Благодаря раскинувшимся вокруг виноградникам Напа Каунти казался еще меньше и уютнее. Но Джошуа, привыкшему к сельской жизни в крошечной Санта-Хелене, Напа Каунти казался таким же шумным, как Сан-Франциско, поэтому он поторопился домой.

Машина стояла на общей автостоянке у аэропорта, где он припарковал ее утром. Джошуа решил, не заезжая домой, сразу же отправиться к дому Фрая.

Обычно во время автомобильных поездок Райнхарт наслаждался красотой долины, но сегодня ему было не до этого. Он гнал машину, пока впереди не показались владения Фрая.

Имение семьи Фраев занимало плодородные низменные земли и значительную часть западного склона долины. Винный завод, контора, погреба и прочие хозяйственные постройки — все из камня и дуба, прочное, точно выросло из земли — располагались на плоском возвышении в отдаленной части имения. Все здания были обращены фасадом на восток с видом на долину, разлинованную прямыми штрихами виноградников. С западной стороны возвышалась скалистая гряда высотой примерно в сто шестьдесят футов.

А над скалистой грядой, на самой вершине стоял дом, построенный Лео Фраем в 1918 году. Лео, замкнутый немец, больше всего в жизни ценил уединение. Это место, откуда открывался прекрасный вид на долину, как нельзя лучше отвечало требованиям Лео Фрая, отца Кэтрин. В 1918 году Лео овдовел и, хотя у него был единственный ребенок и в будущем новой семьи не предвиделось, тем не менее построил большой дом в викторианском стиле с «фонарями», двускатной крышей и разными архитектурными завитушками. Дом стоял над плоской возвышенностью, на которой позднее появились строения винного завода, и вели к нему только два пути. Во-первых, система проводов электродвигателей и канатов соединяла нижнюю станцию — второй этаж винного завода — с верхней — вершина скалистой гряды, где двигалась четырехместная гондола, в которой можно было попасть к дому. Во-вторых, огромная лестница, закрепленная на отвесной скале, ею пользовались, когда не работал по каким-то причинам электроподъемник. Дом, таким образом, оказывался не только уединенным, но и недосягаемым для посторонних.

Свернув с трассы на дорогу, ведущую к владениям Фрая, Джошуа попытался вспомнить все, что ему было известно о Лео Фрае. Старик был необщительный, не имел друзей, а Кэтрин редко говорила об отце.

Джошуа приехал сюда в 1945 году, уже после смерти Лео, и хотя он никогда не видел его, но слышал множество историй, из которых он сделал заключение, что старый Фрай был суровый, строгий, несколько эгоистичный властолюбец. Он напоминал феодала из прошлых веков, жил подобно средневековым аристократам, предпочитавшим жить за крепкими стенами и не видеть презренной черни.

Кэтрин осталась одна с приемным сыном. Бруно рос вне общения со сверстниками, в мире комнат с обшитыми деревом стенами и цветными обоями, среди напольных часов и крахмальных скатертей. Так и жили они вместе, мать и сын, пока Кэтрин не умерла от сердечной болезни. К этому времени Фраю исполнилось тридцать пять.

То, что взрослый человек живет в одном доме с матерью, послужило источником для слухов и сплетен. Говорили, что Бруно имеет тайное влечение к мальчикам и мужчинам, но эти подозрения, не основанные на фактах, не разрослись в скандал. Вскоре местные люди потеряли интерес к этой стороне личной жизни Фрая.

Тотчас после похорон Кэтрин, потрясенный ее смертью, Бруно выехал из дома на вершине. Он забрал с собой одежду, свои коллекции картин, металлических фигурок и книги, но ничего не тронул из того, что принадлежало Кэтрин: старинную мебель, хрусталь, фарфор, музыкальные шкатулки — все это могло принести немалые деньги на аукционе. Но Бруно настоял, чтобы вещи Кэтрин оставались на своих местах и никто к ним не прикасался. Он закрыл окна, опустил жалюзи и задернул гардины, запер на ключ все двери. Все делалось так, словно Фрай хотел всегда сохранить память о своей приемной матери.

Бруно снял квартиру и уже стал подумывать о строительстве нового дома, когда Джошуа попытался ему доказать, что глупо все бросать в доме на вершине. Бруно не изменил своего решения: имущество Кэтрин останется на месте. Джошуа ничего не оставалось, как согласиться.

Насколько ему было известно, ни один посторонний не посещал дом за последние пять лет, с тех пор как умерла Кэтрин. Подъемник содержался в исправном состоянии, хотя им пользовался только электромеханик Гилберт Ульман, который два раза в месяц проверял работу моторов и прочность тро: сов. Завтра или в пятницу Джошуа отправится наверх, откроет окна и двери, чтобы проветрить дом до приезда оценщиков из Лос-Анджелеса и Сан-Франциско.

Но сейчас Джошуа интересовал не уединенный викторианский особняк, а современный дом, в котором жил Бруно.

Он свернул налево и поехал по узкой дороге, протянувшейся между рядами винограда. Машина спустилась вниз, пересекла низменность и вскарабкалась по отлогому склону холма, здесь дорога кончалась и открывалась равнина. Дом Фрая стоял у самой границы имения. Это был большой, одноэтажный дом, сложенный из камня и красного кирпича. Рядом рос огромный развесистый дуб, бросавший тень на полкрыши — Фраю нравилось место, он давно мечтал о собственном жилье под кроной древнего дерева.

Джошуа оставил машину и направился к входу. Небо было безоблачно, и дул легкий свежий ветерок.

Джошуа отпер дверь, вошел внутрь и замер в фойе, прислушиваясь. Он не знал, чего здесь можно услышать.

Может, шаги. Или голос Бруно Фрая. Только тишина.

Он пошел через весь дом, направляясь к кабинету Фрая. Обстановка кабинета свидетельствовала о том, что Бруно перенял у Кэтрин всепоглощающую страсть к собирательству. Стены были так увешаны картинами, что они соприкасались рамами — не оставалось места для их свободного размещения. Повсюду стояли, как в музее, стеклянные кубы, в которых красовались экспонаты. Чего здесь только не было! Бронзовые статуэтки, фигурки дутого стекла, деревянные божки индейцев. Комнаты были заставлены разнокалиберной мебелью, здесь смешалось старое и новое, большое и малое, вычурное и строгое. В кабинете в книжном шкафу рядами выстроились сотни старинных книг в кожаных переплетах с золотым тиснением. Вдоль стены стояли на высоких ножках декоративные подставки для хрустальных шаров. Всего их было шесть — самый маленький размером с апельсин, а самый большой был с баскетбольный мяч.

Джошуа отдернул гардины, впуская в темную комнату луч солнца, и включил бронзовую настольную лампу, потом опустился на соломенный стул и сел за громадный кабинетный стол восемнадцатого века. Он вынул из кармана пиджака странное письмо, которое было обнаружено в сейфе «Пасифик Юнайтед». В руках у него была только ксерокопия: Уоррен Сакетт, агент ФБР, настоял на том, чтобы оригинал остался у него. Джошуа развернул лист и положил его на свет. Потом подвинул к себе пишущую машинку, вставил чистую бумагу и быстро отстучал первое предложение.

«Моя мать, Кэтрин Фрай, умерла пять лет назад, но продолжает возвращаться, воплощаясь в новые тела».

Джошуа вынул лист и положил его рядом с ксерокопией. Печать совпала. В обоих вариантах нижний хвостик "е" оказался жирно пропечатанным, так как давно не чистились ключи в машинке. Буква "а" была в обоих случаях смазана, а верхушка у "д" отсутствовала. Значит, письмо напечатали в кабинете Бруно Фрая, на его же машинке.

Очевидно, что двойник, выдавший себя за Фрая в Сан-Франциско на прошлой неделе, имеет ключ от дома. Но как? Скорее всего, что сам Фрай дал ему ключ, это означает, что, действительно, у него был наемник.

Джошуа откинулся на спинку стула и бессмысленно переводил взгляд с ксерокопии на свой листок с отпечатанной первой фразой: новые вопросы стремительно проносились в его голове: зачем Бруно понадобился наемный двойник? Где он отыскал так поразительно похожего на него человека? Как долго он работает на Фрая? И чем он занимается? И сколько раз он, Джошуа, беседовал со лже-Фра-ем, ничуть о том не подозревая? Как узнаешь? Посетил ли этот человек дом в четверг, когда Бруно умер в Лос-Анджелесе? Скорее всего, посетил. Ведь это он напечатал письмо и подсунул его в сейф. Но каким образом весть о смерти так быстро настигла его двойника?.. Бруно Фрая нашли бездыханным у телефонного автомата. Возможно ли, чтобы Фрай позвонил домой и сообщил о ранении двойнику? Да, возможно. Вероятно, что так и было. Но о чем они говорили, когда один из них умирал? Неужели их объединила одна мания, вера в то, что Кэтрин воскресает?

Джошуа вздрогнул. Он сложил листок и сунул его в карман. И тут он, впервые в жизни, по-настоящему ощутил мрачность дома. Комнаты, набитые мебелью и дорогими вещами, с тяжелыми гардинами на окнах и темными коврами на полу, внушали страх и непонятную тревогу.

Шорох. В соседней комнате. Джошуа услышал его, выходя из-за стола. Он замер, прислушиваясь.

— Показалось, — сказал он, чтобы успокоиться.

Он быстро прошел по смежным комнатам к выходу. Нет, показалось. Кто там мог быть? Закрыв на ключ дверь, он вздохнул с облегчением.

И в машине, по пути в офис, его не покидали сомнения. Кто же умер в Лос-Анджелесе — сам Фрай или его двойник? В «Пасифик Юнайтед» пришел двойник или Фрай? Чертовски много вопросов, а ответов — почти никаких.

Припарковав машину у здания офиса, он вспомнил, что ему сказала миссис Виллис. Что ж, дела могут принять такой оборот, что придется вскрывать гроб, чтобы узнать, что же на самом деле произошло.

* * *

Тони и Хилари, прилетев в Напа Каунти, взяли машину и в половине пятого уже были в местном управлении полиции. Двое молодых помощников шерифа и двое усердных работников разбирали бумаги. За большим металлическим столом сидела секретарша шерифа, на табличке, прикрепленной к пишущей машинке, было выбито имя: Марша Пелетрино.

Когда она открыла дверь в кабинет шерифа и сказала, что к нему посетители, тот уже понял, что от него хотят, тут же вышел из кабинета и неловко пожал им руки. Хилари и Тони были несколько удивлены, они скорее ожидали, что шериф откажет во встрече. Он, казалось, был очень смущен.

Хилари представляла себе шерифа другим. Она ожидала увидеть коротышку толстяка с сигарой во рту. Лавренски же оказался высокорослым блондином, лет тридцати, с точеными чертами лица и добрыми улыбающимися глазами.

Через несколько минут разговора Хилари поняла, что нескоро им удастся разгадать тайну Фрая.

Они с Тони сидели на старом кожаном диване, облокотившись на жесткие потертые валики. Лавренски развернул стул задом наперед и оседлал его. Он сидел напротив Хилари, обхватив руками спинку стула.

Лавренски сразу же начал с сути дела и тем самым обезоружил Хилари и Тони.

— Боюсь, что я вел себя в этом случае крайне непрофессионально. — Я не отвечал на звонки из вашего управления.

— Вот именно поэтому мы здесь, — ответил Тони.

— Это... официальный визит или что-то другое? — смущенно спросил шериф.

— Нет, — ответил Тони. — Здесь я не как полицейский, а как частное лицо.

— Невероятные события произошли в последние два дня, — вступила в разговор Хилари. — Случилось невероятное, и мы надеемся, что вы нам сможете помочь.

Лавренски удивленно повел бровями.

— Что, еще что-то стряслось? После нападения Фрая?

— Мы все расскажем по порядку, — сказал Тони, — но сначала объясните нам, почему вы не отвечали на звонки?

Лавренски кивнул, потом покраснел.

— Я не знал, что говорить. Мне очень хотелось, чтобы ничего этого не было. То, что я поручился за Фрая...

— А почему вы за него поручились? — спросила Хилари.

— Только... видите ли... я, действительно, думал, что он дома.

— Вы говорили с ним? — спросила Хилари.

— Нет. — Он кашлянул. — Видите ли, звонили вечером, и трубку снял дежурный. Тим Ларссон. Отличный полисмен. Мы с ним работаем седьмой год. Так... Тим, узнав, что интересуются Бруно Фраем, решил лучше позвонить мне и посоветоваться, ведь речь шла о достойном жителе Санта-Хелены. В тот вечер я был дома. Мы всей семьей отмечали день рождения дочери. Сами понимаете, что мне не хотелось еще и дома заниматься делами. Я очень мало уделяю детишкам времени...

— Понимаю, — подхватил Тони. — Я прекрасно знаю, как часто приходится оставаться на службе сверх положенных восьми часов.

— И вот, Тим позвонил мне, и я сказал, чтобы он сам разбирался. Звонок поразил меня. Мистера Фрая, известного человека, миллионера, вдруг обвиняют в попытке изнасилования. Я попросил Тима сообщить мне, когда прояснится недоразумение. Как я вам уже сказал, на Тима можно положиться. Более того, он знал Фрая лучше, чем я. До прихода в полицию Тим работал в конторе фирмы Фрая и видел его практически каждый день.

— Значит, Ларссон, — задумчиво сказал Тони.

— Да. Потом он позвонил мне и объяснил, что Фрай дома, а не в Лос-Анджелесе. И я сам набрал номер полиции в Лос-Анджелесе и — в итоге опростоволосился .

Хилари нахмурилась.

— Не понимаю. Что же, по-вашему, этот Тим Ларссон вам солгал?

Лавренски не хотелось отвечать на этот вопрос. Он поднялся и зашагал по комнате, глядя в пол. Наконец, он сказал:

— Я верю Тиму. Я всегда верил ему. Он хороший человек. Но не могу объяснить.

— У него были причины выгораживать Фрая? — спросил Тони.

— Были ли они приятелями? Нет. Конечно, нет. Тим только работал у него. И даже недолюбливал Фрая.

— Он сказал, что встречался в тот вечер с Фраем? — спросила Хилари.

— Вообще, из его слов мне стало ясно, что они виделись, — ответил Лавренски. Но потом Тим рассказал все, как было. Он решил, что незачем гнать патрульную машину, а достаточно снять трубку и набрать номер. Тим решил, что и так узнает Бруно Фрая, по голосу. Вы, должно быть, знаете, что Фрай обладал очень странным голосом.

— Значит, Ларссон мог говорить с кем-то другим, у кого такой же голос.

Лавренски взглянул на Тони.

— Тим так же считает. Но если другой, то кто? И зачем ему оправдываться за Фрая? И где он сейчас? К тому же голос Фрая очень нелегко имитировать.

— А каково ваше мнение? — спросила Хилари.

Лавренски покачал головой.

— Не знаю, что и думать. Всю неделю я не могу найти себе покоя. Я хочу верить помощнику. Но на каких основаниях? Я отстранил Тима от работы до выяснения обстоятельств.

Тони перевел взгляд с Хилари на шерифа.

— Я думаю, вы поверите, что Ларссон говорит правду, когда услышите о случившемся совсем недавно.

И Хилари рассказала о появлении Бруно Фрая в ее доме через пять дней после смерти.

* * *

Джошуа Райнхарт сидел за столом и, держа в руке стакан виски, просматривал списки, предоставленные ему в Сан-Франциско Рональдом Престоном. Кроме всего прочего, здесь находились фотокопии месячных отчетов, увеличенные с микропленки, плюс копии всех чеков, отснятые с обеих сторон. Поскольку Фрай держал счет в секрете, Джошуа был убежден, что тщательное изучение этих материалов даст ответ, кто же двойник.

Первые три с половиной года Фрай выписывал по два чека в месяц, не больше и не меньше, и все они предназначались двоим — Рите Янси и Лэтаму Хаторну. Эти имена ни о чем не говорили Райнхарту.

По причинам, здесь не объясненным, Рита Янси получала по пятьсот долларов в месяц. На фотокопии было обозначено: «Холлистер Бэнк». Значит, эта Рита Янси из Калифорнии, города Холлистера.

Зато суммы на чеках для Лэтама Хаторна все были разные: от двух сотен до шести тысяч. «Очевидно, Хаторн живет в Сан-Франциско», — подумал Джошуа, прочитав название банка, куда направлялись деньги: «Уэллс Фаргоу». На всех чеках стояла печать.

Только на сберегательный счет:

Лэтам Хаторн

Продавец книг

Оккультист

Джошуа остановился на последнем слове. Оккультист. Очевидно, это слово происходит от слова «оккультный», то есть «таинственный», но Джошуа, плохо зная латынь, не был уверен, что правильно понял значение слова. Что же, «оккультист» — это профессия? Колдун, что ли?

Две стены в офисе занимали полки с книгами законов. У него было три словаря, и Джошуа решил посмотреть на слово «оккультист». В двух «оккультист» отсутствовал, зато в третьем Джошуа нашел исчерпывающее объяснение. Оккультист — это человек, который верит в сверхъестественную силу «оккультных наук» — и среди них: астрология, хиромантия, белая и черная магия, демонизм и сатанизм. Согласно определению, оккультистом является еще и тот, кто продает принадлежности, необходимые для занятия «науками», а именно: книги, одежды, карты, святые мощи, травы, свечи из свиного сала и еще массу предметов в том же духе.

За пять лет после смерти Кэтрин Бруно Фрай заплатил этому Хаторну более ста тридцати тысяч. Не ясно только, за что Хаторн получал такие деньги.

Джошуа наполнил стакан виски и вернулся за стол.

Последние полтора года Фрай выписывал уже по три чека в месяц. Так же, один Рите Янси, а другой Лэтаму Хаторну. А вот третий направлялся еще одному неизвестному, доктору Николасу Раджу. Все эти чеки имели печать сан-францисского отделения «Бэнк оф Америка», и Джошуа сделал вывод, что доктор из этого города.

Он запросил информацию в телефонном агентстве, и уже через пять минут Джошуа знал номера Риты, Хаторна и Раджа.

Сначала он позвонил Янси.

— Алло!

— Миссис Янси?

— Да.

— Рита Янси?

— Да. — В трубке зазвучал мягкий, мелодичный голос. — Кто это?

— Меня зовут Джошуа Райнхарт. Из Санта-Хелены. Я душеприказчик по имению Бруно Фрая.

Молчание.

— Миссис Янси?

— Он умер? — спросила она.

— А вы не знали?

— Откуда мне знать?

— Об этом писали газеты.

— Я не читаю газет. — Голос ее изменился. В нем появилась холодность и строгость.

— Он умер в прошлый четверг, — сказал Джошуа.

Женщина молчала.

— Вы меня слышите?

— Что вам нужно?

— Как душеприказчик, я обязан убедиться, что все долги мистера Фрая погашены и имущество можно передавать наследникам.

— Правда?

— Я узнал, что мистер Фрай выплачивал каждый месяц по пять сотен, и подумал, что он рассчитывался по каким-то, неизвестным мне, долгам.

Она не отвечала. Джошуа слышал в трубке напряженное дыхание.

— Миссис Янси?

— Он не должен мне ни пенни.

— Значит, это не долг?

— Нет.

— Вы... что, работали на него?

Последовал щелчок и короткие гудки. Джошуа вновь набрал ее номер.

— Алло!

— Это я, миссис Янси. Очевидно, нас разъединили.

Щелчок. Было бессмысленно набирать номер в третий раз: Янси не желала говорить с ним. Вероятно, какая-то тайна соединяла ее с Фраем, о которой не следовало знать другим. Своим молчанием Янси возбудила в Райнхарте любопытство. Он чувствовал, что от разговора с теми людьми, которым Фрай направлял чеки, будет зависеть разгадка запутанной истории двойника. Только бы заставить их говорить!

Положив трубку на рычаг, он сказал:

— Ты так легко не уйдешь от ответа, Рита. Завтра он полетит на «Сессне» в Холлистер и встретится с ней лично.

У доктора Николаса Раджа никто не ответил на звонок. Райнхарт оставил послание, записав его на автоответчик.

На третий раз ему повезло больше: трубку снял Лэтам Хаторн. Он говорил несколько в нос, с отчетливым британским акцентом.

— Я продал ему довольно много книг, — сказал в ответ на вопрос Джошуа Лэтам.

— Только книги?

— Да.

— Слишком большая для книг сумма.

— Он щедро расплачивался.

— Но сто тридцать тысяч...

— Учтите, за пять лет.

— Тем не менее...

— Ведь многие из купленных им книг — очень редкие издания, понимаете?

— Не хотите ли вы выкупить их обратно? — продолжал Джошуа, проверяя, не лжет ли Хаторн.

— Обратно? О да, конечно. Конечно, хочу.

— Сколько?

— Сейчас не могу точно сказать. Я должен их увидеть.

— Ну, а примерно. Сколько?

— Видите ли, тома могут быть повреждены... выпачканы или порваны... тогда другое дело.

— Допустим, они все в сохранности. Тогда сколько вы за них дадите?

— Если книги в таком же состоянии, в каком они были у меня, тогда я готов заплатить больше, чем получил от мистера Фрая.

— Сколько?

— Вы настойчивы.

— Это черта характера. Смелее, мистер Хаторн. Я не требую, чтобы вы немедленно купили книги. Просто дайте им примерную цену.

— Если книги в прежнем состоянии, если они все сохранились... тогда... примерно двести тысяч.

— Вы хотите выкупить книги назад на семьдесят тысяч дороже, чем продали их?

— Да.

— Какое повышение цен!

— Это связано с ростом интереса к данным предметам.

— Каким предметам? — спросил Джошуа. — Какие книги он собирал?

— Разве вы их не видели?

— Я думал, что эти книги всегда стоят в книжном шкафу. Старинные фолианты в кожаных переплетах. Мне и в голову не пришло в них заглянуть. Я не предполагал, что это какие-то необычные книги.

— Я продаю литературу по оккультным наукам, значительная часть которой запрещена церковью или государством. Некоторые книги были изданы в прошлом веке и больше не переиздавались. У меня более двухсот постоянных покупателей. Один джентльмен собирает библиотеку по восточному мистицизму. Другая, женщина из Мэрии Каунти, покупает книги по сатанизму, многие на латыни. Я в состоянии удовлетворить любые интересы. Без самодовольства скажу, что более надежного человека в торговле такой литературой вы не найдете в наших краях.

— Но, наверное, никто не платит такие деньги, какие платил мистер Фрай?

— Конечно, нет. Таких богатых покупателей у меня, кроме мистера Фрая, двое. Еще десятка два человек выкладывают в год по десять тысяч.

— Невероятно.

— Почему же. Эти люди думают, что вот-вот сделают важнейшее открытие, ответят на важнейшие вопросы, раскроют тайну жизни. Некоторые из них ищут бессмертия. Другие, и их больше, надеются с помощью обрядов получить богатства и бесконечную власть над другими. Если они верят, что запретное знание поможет им, то платят какие угодно суммы, только чтобы овладеть этим знанием.

— А что именно интересовало мистера Фрая? — спросил Джошуа.

— Он собирал литературу двух родов, связанных с одним предметом. Его увлекала возможность общения с потусторонним миром. Сеансы, столоверчение, вызов духов, эктоплазменные видения и так далее, в том же духе. Но больше всего он интересовался литературой о живых мертвецах.

— Вампирах? — спросил Джошуа, вспомнив о письме, обнаруженном в сейфе.

— Да. О вампирах, зомби. Я не думаю, чтобы он читал книги ужасов из дешевой библиотеки. Мистер Фрай собирал серьезную литературу, главным образом эзотерическую.

— Например?

— Например... за рукописный журнал Марсдена он выложил шесть тысяч.

— А кто такой Марсден?

— Четырнадцать лет назад Кристиан Марсден был обвинен в убийстве девяти человек в Сан-Франциско. На следствии выяснилось, что он выпивал кровь своих жертв.

— А, припоминаю, — сказал Джошуа.

— Он еще расчленял жертвы.

— Да.

— Отрезал руки, ноги, голову.

— Да, я вспомнил. Ужасная история.

Джошуа посмотрел в окно. Низкие грязные облака наползали на долину, переваливая через острые вершины дальних гор.

— Марсден вел журнал в камере смертника. Целый год. Любопытное произведение. Он верил, что некий Адриан Тренч, покойник, преследовал его, чтобы завладеть телом и в облике Марсдена вернуться к живым. Марсден испытывал страшные муки, отчаянно отстаивая собственную плоть.

— Значит, когда он убивал, то выходило, что убийца не Марсден, а Тренч?

— Как раз об этом он писал в своем журнале. Злой дух Адриана Тренча постоянно требовал человечьей крови.

— Прекрасное объяснение, чтобы избежать суда, — язвительно усмехнулся Джошуа.

— Его отправили в сумасшедший дом, где он и умер шесть лет спустя. Марсден не сочинял и не придумывал ничего, чтобы остаться безнаказанным. Он действительно верил, что дух Тренча пытается убить его душу и завладеть телом Марсдена.

— Шизофрения.

— Может быть, — согласился Хаторн. — Но мы не должны исключать и такой возможности. Марсден был здоров, но представлял неизвестный науке случай.

— Что?

— Я думаю, что Кристиан Марсден был одержим какой-то непонятной силой. Перефразирую Шекспира — на земле и в небе тысячи вещей, смысл которых нам неподвластен.

За окном тускнело солнце, а лохматые тучи медленно заполняли долину. Смеркалось.

— Зачем мистеру Фраю понадобился этот журнал?

— Ему казалось, что его переживания сходны с переживаниями Марсдена.

— Бруно был уверен, что некий дух пытается завладеть его телом?

— Нет. Мистер Фрай говорил, что его мать — ее звали, кажется, Кэтрин — воскресла, воплотившись в чужом теле, и теперь замышляла убить его. Он надеялся найти в журнале Марсдена ответ на свой вопрос: как бороться с покойником.

Джошуа точно ледяной водой окатили.

— Бруно никогда не говорил об этом.

— Разумеется, он держал это в секрете. Вероятно, только мне он открылся. Мистер Фрай страшно боялся своей матери, это чувствовалось в его сбивчивом рассказе. Позднее, он жалел, что посвятил меня в тайну.

Джошуа выпрямился в кресле, рука, державшая трубку, дрожала.

— Мистер Хаторн, на прошлой неделе мистер Фрай совершил попытку убийства в Лос-Анджелесе.

— Я знаю.

— Он пытался убить женщину, потому что в ее тело, как он думал, вселился дух Кэтрин.

— Вот это да!

— Позвольте. Почему же вы, зная о мании Фрая, ничего не предприняли, чтобы остановить его?!

Хаторн спокойно, как и прежде, спросил:

— Что, по-вашему, я должен был делать?

— Вы могли хотя бы в полицию позвонить! Его бы обследовали психологи...

— Мистер Фрай не совершал преступления. При этом за данное вы принимаете его душевную болезнь, а я не думаю, что он был сумасшедший.

— Вы шутите?

— Вовсе нет, — ответил Хаторн. — Возможно, что мать Фрая действительно вернулась из могилы.

— Но ради Бога, та женщина, из Лос-Анджелеса! Она ведь не его мать!

— Может быть... А может, нет.

Хотя Джошуа сидел по-прежнему в тяжелом кресле и кресло неколебимо стояло на крепких ножках, он вдруг почувствовал, что валится в бездну. Он представлял себе Хаторна образованным, скромным книжником, который занялся необычной торговлей ради солидного заработка, который она обещала дать. Теперь Джошуа засомневался в верности сложившегося было представления. Мистер Лэтам Хаторн оказался не менее таинственным, чем его книги.

— Мистер Хаторн, вы преуспеваете в своем деле. Вы образованный человек. Поэтому мне трудно поверить в то, что вы серьезно относитесь к спиритическим сеансам, мистицизму, живым мертвецам и прочей чепухе.

— Я никогда не отношусь пренебрежительно к тому, чего не знаю. Я не понимаю, почему умному человеку трудно понять простую вещь: есть множество миров, кроме нашего, и все не ограничивается только той действительностью, в которой мы живем.

— О, я верю, что мир загадочен и человеку пока известно немного, — ответил Джошуа. — В этом я полностью с вами согласен. Но я также верю в то, что наука поможет человеку найти ответы на все загадки природы, а не суеверие с дурацким пением и курением фимиама.

— Я не верю в науку, — ответил Хаторн. — Я сатанист.

— Поклонение дьяволу?! — воскликнул Джошуа. Что ж, Хаторн не переставал его удивлять.

— Ну, это довольно резкое определение. Я верю в иного Бога, Князя Тьмы, мистер Райнхарт.

Хаторн говорил спокойно и рассудительно, словно речь шла о таком безобидном предмете, как погода.

— Я предвижу день, когда Он свергнет Христа и других божков и займет Земной трон. Что за прекрасный день это будет! Все, кто не поклонялся ему, будут порабощены или уничтожены. Их священники будут обезглавлены и брошены диким псам на съедение. Монахинь будут насиловать прямо на улицах. В церквах, мечетях, синагогах и храмах будут служить черные мессы, и все, живущие на Земле, поклонятся Ему, и Вельзевул будет править миром до скончания света. Скоро, мистер Райнхарт. Уже появляются предзнаменования. Теперь уже скоро. Я это чувствую.

Джошуа не знал, что сказать. Высказывая сумасшедшие идеи, Хаторн был спокоен, говорил с расстановкой и с легким нажимом на слове «будут». Не кричал. Голос сохранял постоянную твердость. Джошуа больше беспокоила сдержанность Хаторна, чем если бы он рычал и вопил в трубку с пеной у рта. За маской обычного человека пряталась сама Смерть. Кошмары из рассказов По оживали сейчас перед глазами Райнхарта. Джошуа поежился.

Хаторн спросил:

— Мы можем договориться о встрече? Я все-таки хочу как-нибудь осмотреть библиотеку, которую приобрел у меня мистер Фрай. Я готов приехать в любое время. А какой день устроит вас?

Джошуа уже не хотелось лично встречаться, а тем более иметь дело с этим человеком. Он решил, что пусть сначала в доме Фрая побывают другие букинисты. Может, кто-нибудь из них оценит библиотеку и купит ее. Тогда незачем будет вызывать Лэтама Хаторна.

— Придется пока отложить нашу встречу, — с трудом скрывая радость, сказал Джошуа. — У меня сейчас столько забот. Дела по имуществу страшно запутаны, и пока разберешься, пройдет уйма времени. Может, я немного освобожусь через пару недель.

— Я буду ждать вашего звонка.

— У меня к вам еще два вопроса.

— Я слушаю.

— Мистер Фрай никогда не говорил вам, откуда такой страх перед матерью?

— Нет, он не говорил мне об этом, но я видел, что ненавидит он ее сильно. При упоминании ее имени он приходил в ярость.

— Я знал их обоих, — сказал Джошуа. — Но никогда не замечал подобного. Мне казалось, что Фрай боготворит Кэтрин.

— Значит, была какая-то скрытая враждебность, — сказал Хаторн. — Вы еще о чем-то хотели спросить? О чем же?

— Бруно когда-нибудь упоминал о двойнике?

— О двойнике?

— Да. О человеке, который был очень похож на него.

— Учитывая его комплекцию и необычный голос, я думаю, что найти мистеру Фраю двойника было бы нелегким делом.

— Скорее всего, он нашел его. Мне нужно знать, зачем Фраю понадобился двойник.

— А сам он вам разве не может сказать? Он наверняка знает, зачем его нанимали.

— Я не могу его разыскать.

— Понятно. Нет, мистер Фрай никогда не говорил мне про двойника. Хотя я сейчас подумал...

— Что?

— ... что мистеру Фраю, действительно, мог понадобиться двойник.

— Почему?

— Если бы он решил запутать свою воскресшую мать, которая хотела его убить.

— Конечно, — саркастически заметил Джошуа. — Как же мне раньше не пришло это в голову!

— Вы неправильно меня поняли, — ответил Хаторн. — Теперь точно вижу, что вы скептик. Я не имею в виду, что она, действительно, ожила. Но мистер Фрай был твердо в этом уверен, понимаете? Он мог подумать, что, найдя двойника, обеспечит себе безопасность.

Джошуа вынужден был согласиться с тем, что в предположении Хаторна все-таки было немного смысла.

— Насколько я понял, чтобы разобраться в этом деле, надо представить себя Фраем и попытаться понять ход его мыслей, если, конечно, они могут быть у шизофреника.

— Если только мистер Фрай был шизофреником, — спокойно возразил Хаторн, — я уже говорил, что не люблю рассуждать о том, чего не знаю.

— А я люблю рассуждать, — не выдержал Джошуа и тотчас подавил в себе вспыхнувшую ярость. — Спасибо... спасибо вам за помощь и извините за беспокойство, мистер Хаторн.

— Не стоит благодарности. Я буду ждать вашего звонка.

Положив трубку на рычаг, Джошуа встал и подошел к большому окну. Тень от серых туч медленно закрывала землю. Тьма, как ледник, вползала в долину, зловеще играя багряно-синими переливами по краям. День точно спешил уступить место ночи, и, когда в окно задул холодный ветер, подумалось, что и осень торопится уйти перед надвигающейся зимой. Вид за стеклом напоминал мрачный, дождливый пейзаж зимы.

В голове у Джошуа дрожали слова Хаторна, как нити паутины, сплетенной чудовищным пауком.

«Приходит Его время, мистер Райнхарт. Уже появляются предзнаменования. Теперь уже скоро. Очень скоро».

Впервые Джошуа подумал о том, что мир катится по наклонной. В бездну. Без тормозов. А сколько на Земле странных людей! Как Хаторн. И еще хуже. Намного хуже. Многие из них являются политиками, так как эти шакалы лезут в политику и грызутся за власть. Именно от них зависит судьба планеты, от этих рулевых, которые с дьявольской ухмылкой толкают человечество в бездну.

Неужели мы доживаем последние дни? Джошуа не знал. Уже близок Армагеддон?

«Дерьмо, — подумал он. — Просто ты, старик, думаешь, что если самому пора помирать, то с тобой и весь мир погибнет. Ты потерял Кору, остался один и вдруг почувствовал, как быстро стареешь. Но пока точно известно о приближении твоего страшного суда, а не всего человечества. А Земля останется и после тебя, — говорил он себе, и будет вертеться еще долго-долго».

Вдруг постучали в дверь. Вошла Карен Фарр, его трудолюбивая молодая секретарша.

— Я думал, ты уже ушла. — Он посмотрел на часы. — Рабочее время закончилось час назад.

— Я задержалась в обеденный перерыв. И теперь нужно кое-что доделать.

— Работа, конечно, важная часть жизни. Но не вся жизнь, моя дорогая. Иди домой, завтра утром доделаешь.

— Еще десять минут. Как раз пришли двое. Хотят встретиться с вами.

— Я не назначал никаких встреч.

— Они прямо из Лос-Анджелеса. Его зовут Энтони Клеменса, а имя женщины — Хилари Томас. Это она...

— Да, да, понял, — прервал ее Джошуа. — Скажите, пусть войдут.

Джошуа вышел из-за стола и встретил посетителей посередине комнаты. После неловких рукопожатий Джошуа усадил их на диван, налил им виски, а сам сел напротив, поставив стул.

Минуту они сидели молча, не зная, с чего начать. Они переглядывались и потихоньку потягивали виски.

Первым заговорил Джошуа.

— Я всегда с презрением относился к тем, кто верит в дар предвидения, но сейчас сам чувствую, что во мне появляется нечто подобное. Вы, конечно, приехали не для того, чтобы рассказывать о событиях недельной давности, не так ли? Я уверен, что-то случилось еще.

— И очень многое, — сказал Тони. — Но ни черта из этого понять невозможно.

— Нас послал к вам шериф Лавренски.

— Мы надеемся на вашу помощь.

— Кто бы мне самому помог, — сказал Джошуа.

Хилари покачала головой и с любопытством посмотрела на Джошуа.

— У меня тоже появился дар ясновидения, — сказала она. — Здесь что-то произошло, не так ли?

Джошуа отхлебнул виски.

— Если бы я был суеверен, возможно, я бы прямо так и сказал, что... где-то поблизости... разгуливает оживший мертвец.

За окном тьма поглотила последний луч света. Черная, как уголь, ночь накрыла долину. Слабо позвякивали оконные стекла — это холодный ветер стучался в дом, чтобы его пустили погреться; он тонко свистел и всхлипывал. Но людям, сидевшим в залитой светом комнате, становилось теплее, когда они думали о холоде, царившем за крепкими кирпичными стенами дома.

* * *

Бруно Фрай спал в фургоне, припаркованном на автостоянке супермаркета, до одиннадцати часов. Он проснулся от кошмара, наполненного жуткими, но по-прежнему неразличимыми шорохами и звуками. Несколько минут Фрай сидел скорчившись и обхватив руками колени, в полуосвещенном салоне «доджа». Он чувствовал себя одиноким и брошенным. Ему было страшно.

«Я умер, — подумал он. — Мертв. Эта сука убила меня. Умер. Гнилая, вонючая сука распорола мне кишки».

Слезы брызнули из его глаз.

Немного успокоившись, он вдруг подумал: «Но если я умер... разве возможно, чтобы я сейчас сидел здесь? Разве можно быть одновременно и живым, и мертвым?»

Он ощупал живот. Никаких шрамов, никаких ножевых ранений. Гладкая упругая кожа.

Вдруг мысли прояснились. Точно спала серая пелена, застилавшая глаза, и все осветилось чистым, пронзительным светом. Фраю пришло в голову, что, может, Кэтрин и не возвращалась из могилы. А Хилари Томас? Они лишь Хилари Томас или Кэтрин Энн Фрай? Не сходит ли он с ума, преследуя ее? А все женщины, которых он убил за последние пять лет, были ли они именно теми, в кого вселился дух Кэтрин? Или они — невинные жертвы?

Бруно сидел, не смея шевельнуться, пораженный и ошеломленный новыми мыслями.

Но шорохи и звуки, врывающиеся в сон каждую ночь, зловещие звуки, пугающие его...

Ему вдруг стало ясно: если он хорошо сосредоточится, если старательно восстановит все детские воспоминания, то поймет, что это за шорохи, постигнет их значение. Он вспомнил, как Кэтрин открывает тяжелые деревянные двери и толкает его туда, в темноту. Дверь захлопывается и поворачивается ключ. Впереди земля исчезает и резко вниз уходят невидимые ступени. Вниз. Вниз.

Нет!

Он зажал уши ладонями, как будто от неприятных мыслей можно спастись, как от надоевших звуков. Пот катился крупными каплями по лицу. Его трясло. Нет! Нет, нет, нет!

Сколько он помнил себя, ему всегда хотелось найти источник шорохов, того, кто произносил невнятные звуки. Он жаждал понять смысл этого бормотания, надеясь, что тогда ему удастся выбраться из тягучего плена кошмаров. Но сейчас, вплотную подойдя к разгадке тайны, он понял, что знание еще ужаснее неведения, и, испугавшись, свернул с пути, ведущего к объяснению его страхов.

Фургон вновь наполнился свистящими звуками и легкими шорохами. Бруно в ужасе закричал и начал раскачиваться взад и вперед, сидя на полу машины.

По телу поползли странные существа. Они, цепляясь за одежду, пытались взобраться на грудь, спину, руки. Лезли к лицу. Толкались в зубы. Забивались в ноздри.

Визжа и извиваясь всем телом, Бруно сбивал их руками, отрывал от одежды и швырял прочь от себя.

Но вот тонкий луч света, проникший сквозь лобовое стекло, прогнал темноту и вместе с ней исчезли и существа. Фрай мало-помалу пришел в себя.

Бессильный, он сидел несколько минут неподвижно, прислонившись к стенке, и вытирал платком вспотевшее лицо.

Наконец, он решился продолжить поиски этой суки. Она где-то в городе — ждет его, прячется. Он должен опередить ее, обнаружить первым и убить — иначе смерть.

Краткий миг озарения, посетивший его мысли, бесследно исчез, словно и не было его. Он забыл о вспыхнувших вопросах и сомнениях. Как и прежде, он был абсолютно уверен, что Кэтрин ожила и должна быть остановлена.

Наспех пообедав, он поехал в Вествуд и остановился за два дома до особняка Хилари Томас. Фрай перебрался в грузовое отделение и принялся наблюдать из маленького окошечка «доджа».

У дверей дома Хилари Томас стоял большой фургон. На его боках сине-белыми буквами было написано:

Уборка комнат.

Мытье окон.

В доме работали три женщины в белых комбинезонах. Они то и дело выносили мусорные пакеты, куски разбитой Фраем мебели, а в дом забирали из фургона швабры, метелки, вакуумные пылесосы и еще кучу каких-то мешков и ведер.

Хотя Фрай просидел так несколько часов, ему не удалось заметить Хилари Томас, и он окончательно убедился, что она исчезла. «Значит, — подумал он, — женщина не вернется в дом, пока не убедится, что он мертв».

— Но я не такой, чтобы умирать, — произнес он вслух, не спуская глаз с дома. — Слышишь, сука? Я опережу тебя. Я отрежу тебе вонючую голову.

Наконец, около пяти пополудни, женщины сложили в фургон все принадлежности, закрыли дом и уехали.

Фрай последовал на ними.

Только от них можно узнать, где Хилари Томас. Эта сука нанимала их. Они должны знать, куда она подевалась. Главное — заставить кого-нибудь из них заговорить.

Компания занимала одноэтажный особняк на грязной боковой улочке, в квартале от Пико. Фургон, за которым ехал Фрай, свернул на автостоянку и замер в ряду таких же машин с бело-синими буквами по бокам.

Фрай медленно проехал мимо выстроившихся в линию одинаковых, как близнецы, фургонов, свернул на другую улицу, развернулся на пустыре и направился обратно.

Он вернулся как раз в тот момент, когда эти женщины входили в дом. Никто из них не заметил, что этот «додж» простоял полдня у особняка Хилари Томас, а теперь проезжал мимо них. Фрай остановился в тени огромных пальм, на противоположной от компании стороне улицы, и стал ждать, когда кто-нибудь из этой тройки появится на пороге.

В течение следующих десяти минут из дверей компании выходило множество женщин в белых комбинезонах, но среди них не было тех, кто в этот день убирал в доме Хилари Томас.

Вдруг он узнал ее. Женщина направлялась к стоявшему на обочине светло-желтому «датсуну». Ей было лет двадцать, прямые каштановые волосы спадали на плечи. Она шла, распрямив плечи, гордо откинув голову, мелкими шагами. Ветер плотно облеплял юбку вокруг стройных ног и надувал ее впереди колен. Сев в машину, женщина выехала на улицу и направилась в сторону Пико.

Фрай медлил: он не знал, следовать ли за этой или дождаться двух других. Но что-то подсказало ему ехать именно сейчас. Он завел мотор и вырулил на дорогу.

Чтобы быть незамеченным, он пропустил несколько машин вперед, при этом не упуская из виду маячивший впереди «датсун» желтого цвета.

Она жила в Калвер Сити. «Датсун» замер у старинного красивого особняка. Вся улица состояла из таких особняков: среди них выделялось несколько ветхих, нуждающихся в ремонте домов, но в основном это были свежевыбеленные, ухоженные особняки с изящными верандами, витражами, новенькими дверьми из стекла и цинка, фонарями и черепичными крышами.

В доме было темно. Она вошла и зажгла свет.

Фрай остановился напротив дома в сгущающихся сумерках. Он погасил фары, заглушил мотор и опустил стекло. Вокруг было тихо, лишь ветер шуршал листвой деревьев да изредка проезжала машина. Где-то из стерео доносилась музыка. Фрай расслышал мелодию сороковых. Бенни Гудман. Но он не мог вспомнить названия. Только порывы ветра доносили обрывки музыки. Фрай сидел за рулем фургона и ждал, ждал, ждал.

К 18.40 Фрай решил, что у женщины нет ни мужа, ни приятеля. В противном случае, он давно уже пришел бы домой с работы.

Фрай подождал еще пять минут. Мелодия Бенни Гудмана смолкла. В 18.45 он вышел из машины и направился к дому.

Особняк располагался на маленьком участке, с обеих сторон теснились дома соседей. Это было не очень хорошо. Только деревья и густой кустарник обрамляли жилище и укрывали веранду от любопытных глаз прохожих и соседей. Ему следовало быстро пересечь открытое пространство и войти в дверь прежде, чем женщина поднимет крик и сбегутся люди.

Фрай поднялся по ступенькам. Под ногами жалобно скрипнули доски. Он позвонил. Дверь приоткрылась.

— Кто там?

Над замком, в проеме натянулась цепочка. Хорошая стальная цепочка, но, видимо, она слишком полагалась на ее крепость. Любой мужчина, даже намного слабее Фрая, смог бы за пару резких рывков выдернуть ее вместе с шурупами. Бруно тотчас навалился телом на дверь, дерево затрещало, брызнули щепки, и на пол упали обрывки цепочки.

Фрай бросился внутрь, ударом ноги распахивая настежь дверь. Женщина лежала на полу. Дверь сбила ее вниз. На ней была та же юбка, она задралась кверху, обнажив стройные ноги.

Фрай опустился перед ней. У женщины был обморок. Она разлепила веки и еще несколько секунд водила в разные стороны невидящими глазами.

Фрай поднес к голу нож.

— Если закричишь, я зарежу тебя. Понятно?

Растерянность в карих глазах женщины сменилась ужасом. Ее затрясло. Глаза наполнились слезами, капельки дрожали в уголках век, но не скатывались вниз.

Не дождавшись ответа, Фрай уколол ее концом лезвия. На шее выступила капля крови. Женщина вздрогнула.

— Молчать! Слышишь?

С усилием она произнесла:

— Да.

— Ты будешь хорошо себя вести?

— Пожалуйста, пожалуйста, не трогайте меня.

— Я не хочу тебе причинить боль. Если ты будешь послушной девочкой, я не трону тебя. Но если закричишь и попробуешь удрать, я разорву тебя на куски. Понятно?

Одними губами она шепнула:

— Да.

— Ты живешь одна?

— Да.

— Без мужа?

— Без.

— Приятель?

— Он живет не здесь.

— Ты его сегодня ждешь?

— Нет.

— Лжешь.

— Это правда. Клянусь.

Под смуглой кожей проступила бледность.

— Если лжешь, я порежу это прекрасное личико на полоски кожи. Фрай уткнул лезвие в щеку. Женщина закрыла глаза и содрогнулась.

— Ждешь кого-нибудь?

— Нет.

— Как тебя зовут?

— Салли.

— Салли, у меня к тебе несколько вопросов. Но задам я тебе их не здесь.

Она открыла глаза. Слезы на ресницах. Одна сорвалась и покатилась по щеке. Она загнанно дышала.

— Что?

— Я хочу кое-что узнать о Кэтрин.

Она поморщилась.

— Не знаю я никакой Кэтрин.

— Она известна тебе под именем Хилари Томас.

Морщинка обозначилась на лбу Салли.

— Это та, что живет в Вествуде?

— Ты убирала сегодня в ее доме.

— Но... Я незнакома с ней. Никогда ее не видела.

— Сейчас узнаем.

— Это правда. Я совершенно не знаю ее.

— Возможно, тебе известно больше, чем ты думаешь.

— Нет. Это правда.

— Пойдем, — сказал он, пытаясь придать веселость голосу. — Пошли в спальню, там продолжим разговор со всеми удобствами.

Слезы душили ее.

— Ты хочешь изнасиловать меня?

— Нет, нет.

— Да, ты изнасилуешь меня.

Фрай с трудом сдерживал гнев. Она еще будет спорить! Он разозлился, что она медлит. Если бы сведения были у нее в животе, он, не задумываясь, распорол бы его и узнал все, что его интересует. Ему нужно было знать, где прячется Хилари Томас. Он надеялся выудить из нее информацию, чередуя угрозы с ласковым тоном, злобу с сочувствием. Ему и в голову не могло прийти, что, если бы Салли знала Хилари, она сейчас же рассказала бы ему все. Он был уверен: поскольку Хилари Томас (Кэтрин) наняла убирать ее в доме, тем самым она вовлекла ее в заговор против него. Эта женщина не просто посторонний наблюдатель. Она — служанка Кэтрин, следовательно, помощница, быть может, даже оживший мертвец.

— Обещаю, что не изнасилую тебя, — сказал он мягко. — Просто для безопасности я хочу, чтобы ты лежала на спине и не смогла вскочить и убежать. Так будет спокойнее. Я думаю, тебе удобнее будет лежать не на твердом полу, а на мягком матрасе. Я забочусь только о тебе, Салли.

— Мне и здесь хорошо, — нервничала она.

— Не глупи. А если кто-нибудь позвонит в дверь... он, может, услышит нас и подумает, что тут что-то неладное. А в спальне спокойнее. Пойдем. Пойдем.

Она поднялась на ноги. Фрай прижимал к спине нож. Они вошли в спальню.

* * *

Хилари и Тони узнали о происшествии в банке Сан-Франциско, о похищении денег и о письме, оставленном в сейфе двойником Фрая. Джошуа поделился своими сомнениями по поводу одного вопроса деликатного свойства: кого все-таки похоронили?

— Вы намерены вскрыть могилу? — спросил Тони.

— Пока нет. Еще есть надежда на то, что все выяснится и без этого.

Он рассказал о существовании Риты Янси из Холлистера, доктора Раджа из Сан-Франциско и в деталях воспроизвел телефонный разговор с Лэтамом Хаторном.

Хотя ее согревало тепло снаружи и виски изнутри, Хилари похолодела до костей.

— Этот Хаторн сам сумасшедший, его следует запереть в психушку.

Джошуа вздохнул.

— Иногда я думаю, что если всех сумасшедших изолировать, то сколько же останется на свободе?

Тони нагнулся вперед.

— Вы уверены, что Хаторн не знает о существовании двойника?

— Да. И, как ни странно, я ему верю. Чем бы он там не занимался, какие бы мысли не высказывал, он не производит впечатления сумасшедшего. Может, это не хорошо, но мне кажется, он заслуживает доверия. Он умный человек, много знает. Возможно, доктор Радж и Рита Янси имеют сообщить нечто для нас важное, но об этом после. Теперь вы рассказывайте. Что случилось? Что вас привело в Санта-Хелену?

Хилари и Тони, чередуясь, изложили все, что произошло в последние дни.

Когда они кончили, Джошуа пристально посмотрел на Хилари, покачал головой и сказал:

— Вы чертовски смелая леди.

— Нет. Я трусиха. Напугана до смерти. Страшно боялась все это время.

— Бояться — не значит быть трусом. Любая храбрость держится на страхе. Одним и тем же инстинктам подчиняются и трус, и герой. Разница лишь в том, что трус сдается, а герой сражается со страхом. Вы могли бы уехать в Европу или на Гавайи, но вместо этого направились сюда, где, возможно, находиться еще опаснее, чем в Лос-Анджелесе.

Хилари покраснела. Она украдкой поглядывала на Тони и опускала взгляд на пол.

— Если бы я была смелой, — сказала она, — я бы осталась в городе, наняла сыщиков, а сама бы играла роль приманки. А здесь какая опасность? Он, наверное, ищет меня в Лос-Анджелесе. Откуда ему знать, где я?

* * *

Спальня. Салли смотрела на него полными ужаса и напряжения глазами, лежа на кровати.

Фрай обошел все углы, заглянул в ящики шкафа. Потом вернулся к ней. Гладкая упругая шея. Капля крови скатилась по изящному изгибу на обнаженное плечо Салли.

Она почувствовала это и коснулась пальцами кожи. Они были в крови.

— Ничего страшного, — сказал Фрай. — Царапина.

Салли лежала на спине, сжав ноги и положив руки вдоль тела. Юбка была поправлена. На подушке веером легли прекрасные каштановые волосы. Салли оказалась довольно красивой.

Бруно опустился на край кровати.

— Где Кэтрин?

Она моргнула. Слезы побежали по смуглым щекам. Она плакала беззвучно, без стонов и всхлипываний, боясь, что он убьет ее.

Фрай повторил вопрос.

— Где Кэтрин?

— Я же сказала, что не знаю никакой Кэтрин. — Голос ее дрожал, каждое слово давалось с трудом. Когда она говорила, нижняя губа у нее тряслась.

— Ты знаешь, о ком идет речь, — резко сказал он, — не надо играть со мной. Она называет себя Хилари Томас.

— Пожалуйста, пожалуйста... отпустите меня. Он поднес нож к ее глазам.

— Где Хилари Томас?

— Господи! — руки ее судорожно сжимались в кулаки. — Мистер, здесь какое-то недоразумение. Ошибка. Вы ошибаетесь.

— Хочешь остаться без глаза?

Ее лоб покрылся потом.

— Хочешь наполовину ослепнуть?

— Я не знаю, где она, — жалко сказала Салли.

— Не лги.

— Я не лгу. Клянусь, я не лгу.

Он уставился на нее. Пот уже покрывал верхнюю губу Салли. Маленькие капельки влаги. Фрай убрал нож. Она была запугана до полусмерти. Фрай дал ей пощечину, удар был так силен, что он услышал, как лязгнули зубы. Салли закатила глаза.

— Сука.

Слезы ручьем покатились из глаз Салли. В горле у нее заклокотало.

— Ты должна знать, где она, — сказал Фрай. — Она наняла тебя.

— Мы постоянно убираем в ее доме. Но она не сказала, куда едет.

— Она вчера была дома?

— Нет.

— Как же вы попали внутрь?

— Что?

— Кто вам дал ключ?

— А, да. Ее агент. Литератор. Мы заезжали к нему за ключом.

— Где это?

— Беверли-Хиллз. Если хотите знать, где женщина, отправляйтесь туда. Он должен сказать.

— Его имя?

Она помолчала.

— Какое-то забавное имя. Я видела его на бумаге, но точно не помню, как оно произносится.

Он вновь поднес нож.

— Топелис.

— Произнеси по буквам.

Она произнесла.

— Я не знаю, где сейчас мисс Томас. Может, мистер Топелис знает. Он знает наверняка.

Фрай убрал нож. Он пристально смотрел на Салли. Какая-то мысль мелькнула у него в голове.

— Твои волосы. Они такие темные. И глаза. Какие черные глаза.

— Что такое? — заволновалась она, почувствовав, что еще не пришел конец ее мучениям.

— У тебя такие же глаза и волосы, такой же цвет кожи, как у нее.

— Не понимаю. Что вам нужно? Мне страшно.

— Надеешься обмануть меня? — ухмыльнулся Фрай, довольный тем, что раскусил ее замысел.

Он знал. Знал.

— Ты надеялась, что я уеду искать этого Топелиса, — сказал Бруно, — а сама хотела удрать.

— Топелис знает, где она. Он знает. А я нет. Я, правда, ничего не знаю.

— А я знаю, где она сейчас, — сказал Бруно.

— Если знаете, то отпустите меня, — попросила Салли.

Он засмеялся.

— Поменялись телами, не так ли?

Салли уставилась на него.

— Что?

— Ты каким-то образом вышла из Томас и вселилась в эту женщину, правда?

Салли уже не плакала. Ужас высушил все ее слезы.

— Сука. Вонючая сука. Ты точно думала, что обманешь меня?

Он засмеялся.

— Что ж, после всего, что ты мне сделала, ты еще хотела остаться неузнанной?

В ее голосе был ужас.

— Я вам ничего не сделала. Господи! Что вам нужно от меня?

Бруно склонился над ней. Взгляд его был невыносим.

— Ты там, да? Там, глубоко, прячешься, правда? Да, мать? Я вижу тебя, мать.

* * *

В зарешеченные стекла ударились первые тяжелые капли дождя. Выл ночной ветер.

— Я до сих пор не могу понять, почему Фрай выбрал именно меня? — сказала Хилари. — Когда я приехала сюда для киносъемок, он вел себя вполне дружелюбно. Ответил на все мои вопросы о виноделии. Мы пробеседовали часа три, но никаких странностей я за ним не заметила. А через несколько недель он объявился у меня в доме, с ножом в руках. Теперь же, как следует из письма, я оказалась его матерью. Почему я?

Джошуа поерзал на стуле.

— Я смотрю на вас и думаю.

— Что?

— Может, он преследует вас... потому, что вы похожи на Кэтрин.

— Не хотите ли вы сказать, что у нас появилась новая пара двойников? — спросил Тони.

— Нет, — ответил Джошуа. — Сходство незначительное.

Джошуа встал, подошел к Хилари, взял ее за подбородок и, повернув к себе лицо, внимательно рассмотрел его.

— Волосы, глаза, цвет кожи, — задумчиво сказал он. — Да, все похоже. Есть какое-то неуловимое сходство в выражении лица. Только Кэтрин была не столь красива, как вы.

Джошуа опустил руку. Хилари поднялась и подошла к столу Райнхарта. В задумчивости она принялась разглядывать аккуратно разложенные принадлежности: книги записей, коробочка скрепок, пресс-папье.

— Что случилось? — спросил Тони.

Ветер за окном усилился. Стекло задрожало под градом дождевых капель.

Хилари обернулась.

— Дайте мне подвести итоги. Может, тогда удастся распутать клубок.

— Клубок слишком запутался, чтобы в нем разобраться, — Джошуа сел на стул.

— Насколько нам известно, — начала Хилари, — после смерти Кэтрин Бруно заподозрил, что она не умерла в действительности. Почти пять лет он покупал книги о живых мертвецах у Лэтама Хаторна. В конце концов, встретив меня, он решил, что в меня в очередной раз вселился дух его матери. Пять лет он жил в страхе перед Кэтрин. Что заставило его так долго ждать?

— Я не совсем понимаю, — сказал Джошуа.

— Почему пять лет он выбирал жертву? Пять долгих лет искал плоть и кровь, чтобы дать выход страху.

Джошуа пожал плечами.

— Он сумасшедший. Разве можно от него ждать рациональных поступков и объяснять их логически?

Но Тони почувствовал, что имела в виду Хилари. В волнении он подвинулся на краешек дивана и сказал:

— Мне кажется, я понял твой вопрос. Боже, у меня мурашки по телу забегали.

Джошуа перевел взгляд с Хилари на Тони.

— Наверное, на старости лет я начинаю плохо соображать. Объясните же старикашке.

— Возможно, я не первая, кого он принял за свою мать. Может, он убивал женщин и прежде.

Джошуа вытаращил глаза.

— Невероятно!

— Почему?

— Да неужели его не поймали бы, случись такое!

— Необязательно, — сказал Тони. — Маньяки, как правило, очень осторожны. Обычно они не рискуют и не бросаются безрассудно, как может показаться на первый взгляд. Легче поймать опытного мошенника, чем маньяка.

Джошуа провел пальцами по густой шевелюре.

— Но если Бруно убивал, то где тела?

— Конечно же, не в Санта-Хелене, — сказала Хилари. — Он, естественно, понимал, что нельзя набрасываться на местных жительниц. Наверняка выбирал жертв где-то за городом.

— Например, в Сан-Франциско, — предположил Тони. — Он часто там бывал.

— Любой город за пределами долины мог стать мишенью для поисков Фрая.

— Постойте-ка, — вмешался Джошуа. — Минутку. Даже если он действительно ездил куда-то, находил жертв, похожих на его мать... даже если он где-то их убивал — должны же оставаться трупы. У каждого убийцы свой почерк, и власти не могли не установить связи между преступлениями. Если бы это было именно так, мы узнали бы из газет.

— Учтите, пять лет. К тому же если преступления были совершены в разных местах, маловероятно, чтобы полиция усмотрела между ними связь. Огромный штат. Сотни тысяч квадратных миль. Для того чтобы вычислить преступника в данном случае, надо, во-первых, чтобы за сравнительно короткий период в пределах одного полицейского округа было совершено, по крайней мере, два, или три убийства с совпадающими уликами.

Хилари вернулась и села на диван.

— Значит, такое возможно. Возможно, что "он убил... две, шесть, десять, пятнадцать... сколько?.. Я не знаю.

— Не только возможно, но вероятнее всего так оно и было. — Ксерокопия письма, обнаруженного в сейфе, лежала перед ним на столике. Тони взял листок и громко прочитал первое предложение:

«Моя мать, Кэтрин Энн Фрай, умерла пять лет назад, но продолжает возвращаться, воплощаясь в новые тела».

— Тела, — повторила Хилари.

— Вот ключевое слово, — сказал Тони. — Не «тело», а «тела», множественное число. Отсюда заключаем, что Фрай убивал Кэтрин несколько раз, то есть каждый раз, как она оживала.

Лицо Джошуа стало пепельно-серым.

— Если это так... значит, я... все мы в Санта-Хелене жили бок о бок с чудовищем! И даже не подозревали об этом.

За окном неистовствовал ветер.

* * *

Фрай положил нож на тумбочку, чтобы Салли не могла до него дотянуться. Потом он смял пятерней кофточку и рванул ее вниз. На пол посыпались пуговицы. Женщина онемела от ужаса. Она не смела шевельнуться. Фрай ухмыльнулся.

— Сейчас. Сейчас, мать.

Он разорвал ей юбку. На Салли были белые трусики и бюстгальтер. Красивое, стройное тело. Он сжал бюстгальтер и сдернул его. Резинки больно вдавились в тело и звонко лопнули.

У нее оказалась большая, полная грудь с очень темными твердыми сосками. Фрай сжал их пальцами.

Фрай сбросил с нее туфли, сначала правую, потом левую. Одной из них он запустил в зеркало: осколки звонко посыпались на столик.

Этот звук вернул женщину к действительности. Она попыталась вырваться, но страх сковал ее силы, она только изгибалась и вскрикивала.

Фрай легко удерживал ее. Он дал ей две пощечины. Голова Салли моталась в разные стороны, глаза закатились. В уголке рта появилась кровь, потом тонкая алая струйка побежала по подбородку.

— Ты, сука! — злобно кричал Фрай. — Никакого секса, а? Ты говорила, я не смогу любить. Никогда. Мать, теперь ты знаешь, на что я способен. Я не должен от тебя ничего прятать, мать. Знаешь, я не такой, как другие мужчины. Ты знаешь, мой член особенный. Ты знаешь, кто мой отец. Знаешь. Ты знаешь, что мой член — как у него. Я не прячу его от тебя, мать. Я буду вонзать его в тебя. Полностью. Ты меня слышишь? Слышишь?

Женщина кричала, безнадежно порываясь освободиться.

— Нет, нет, нет! О Боже!

Салли сейчас пришла в себя и пристально всматривалась в глаза Фрая, а в ее глазах Фрай видел Кэтрин.

— Послушайте меня. Пожалуйста, послушайте! Вы больны. Вы очень больны.

— Заткнись, заткнись1

Фрай размахнулся и изо всех сил ударил ее по лицу.

Сопротивление жертвы возбуждало его. Он наслаждался, прислушиваясь к звонким ударам, загнанному дыханию и взвизгиванию Салли. Его возбуждал вид раскрасневшегося от пощечин и опухшего от слез лица. Фрая обжигало невыносимо горячее пламя похоти, когда он смотрел на искаженный болью рот и расширившиеся от ужаса глаза.

Он весь содрогался и покрывался испариной, мучимый желанием. Фрай дышал, как бык. Глаза его налились кровью. Рот наполнился слюной, и Фрай постоянно сглатывал ее, чтобы не обслюнявить постель. Он терзал ее грудь, сжимал пальцами и проводил по нежной коже ногтями. Салли лежала, как в забытьи.

С одной стороны, Бруно ненавидел ее и желал причинять только боль. Он хотел, чтобы она страдала за все, что сделала с ним — даже за то, что родила его.

С другой стороны, было страшно касаться грудей матери и желать с ней совокупляться. Поэтому, изучая ее тело руками, он вслух пытался оправдать себя:

— Ты пугала меня, что первая женщина, с которой я захочу спать, сразу же узнает, что я не человек. Она увидит разницу и поймет. Она вызовет полицию, меня заберут и сожгут на костре, когда люди узнают, кто мой отец. А ты знаешь. Поэтому я не буду прятать свой член. Я воткну его прямо сейчас, мать. И никто не сожжет меня заживо.

При жизни Кэтрин он никогда бы не решился сделать это. Фрай смертельно боялся ее. Но к тому времени, как она воскресла, Фрай уже вкусил свободы, раскрепостился и поверил в себя. Он тотчас понял, что должен немедленно убить ее, если не хочет снова стать ее рабом. Он также понял, что только одно спасет его — если он раскроет свою тайну. Кэтрин тысячу раз говорила ему, что Бруно рожден демоном, отвратительным и мерзким существом. Она была изнасилована нечеловеком и забеременела от него. Во время беременности Кэтрин носила просторные платья, чтобы люди ничего не знали о случившемся. Когда пришло время рожать, она уехала в Сан-Франциско к молчаливой повивальной бабке. Вернувшись в Санта-Хелену, Кэтрин рассказала местным жителям, что Бруно — незаконнорожденный сын ее приятеля по колледжу, который попал в беду, а его мать якобы умерла после родов, успев попросить Кэтрин взять Бруно.

Кэтрин жила в постоянном страхе, боясь, что люди узнают правду.

Одним из знаков демонического происхождения был его член. Кэтрин говорила, чтобы Бруно был осторожен, пугала его костром. Эти угрозы не прекращались и тогда, когда Фрай стал достаточно взрослым, чтобы понять назначение этого органа. Таким образом, для него Кэтрин была одновременно и величайшим благословением и величайшим проклятием, потому что постоянно воскресала, чтобы убить его. Благословением, потому что только в ее чрево он мог извергать лавы горячей спермы, скапливавшейся в его теле. Не будь ее, он был бы обречен сохранять невинность. Часть Фрая всегда с ужасом ожидала возвращения Кэтрин, а другая часть страстно желала столкновения с очередным телом, в который вселялся ее дух.

Теперь, склонившись над ней, он видел полную грудь и черный треугольник, просвечивающий сквозь тонкое белье, и чувствовал, как наливается силой член. Бруно чувствовал в себе демоническое начало. Звериные инстинкты всегда брали верх над человеческим разумом Фрая.

Он вцепился в трусики Салли (Кэтрин), смял их в кулаке и потянул вниз, вдоль стройных ног. Фрай сжал в руках ее ноги и раздвинул их, потом неуклюже взобрался на матрас и опустился между ног.

В этот момент женщина очнулась. Отпихиваясь, вырываясь и лягаясь, она попыталась приподняться, но Фрай без труда придавил ее к кровати. Женщина отчаянно колотила его кулаками по широкой груди, потом вдруг разжала пальцы и вцепилась ногтями ему в лицо, пытаясь выцарапать глаза.

Фрай приподнялся, убирая голову, отбил в сторону ее руку и всей массой повалился на нее. Зажав горло рукой, он начал душить ее.

Женщина извивалась, задыхаясь. Лицо ее, искаженное болью, почернело.

Она возбуждала его.

— Не сопротивляйся, мать. Не надо. Ты же знаешь, что это бесполезно. Ты же знаешь, что уступишь мне.

Женщина корчилась под ним. Она попыталась выгнуться и перевернуться на бок, чтобы сбросить его, но не смогла. Сильная судорога прошла по ее телу, в помутившемся рассудке мелькнула последняя мысль о том, что спастись не удастся и лучше уж было сразу сдаться. Тело ее сразу же обмякло и замерло.

Убедившись, что женщина подавлена и физически и морально, Фрай снял руку с посиневшего горла Салли. Он привстал на колени, Салли поднесла руку к горлу и зашлась в приступе кашля. В ушах у Фрая шумела кровь и сердце бешено стучало в груди. Он слез с кровати и, сорвав с себя одежду, побросал ее на пол, подальше, к шкафу.

Фрай посмотрел на член и пришел в восторг от его вида. Крепкий, как сталь. Большой. Побагровевший.

Фрай лег рядом с Салли.

Она уже покорилась ему. Глаза ее смотрели куда-то в пространство. Фрай лег между ее стройных ног. Изо рта у него потекла слюна. Упала на грудь.

Фрай вонзил в нее свое оружие. Полностью ввел посох демона, рыча, как зверь, — проткнул ее демоническим членом. Фрай наносил удар за ударом, пока сперма не изверглась в ее чрево.

Фрай представил себе молочный поток. Представил его движение туда, в глубь ее тела.

Фрай представил себе, как из раны фонтаном бьет кровь. Красные лепестки, вырывающиеся из отверстия.

Мысли о сперме и крови еще больше его возбудили.

Потея и урча, Фрай вонзал и вонзал в тело Кэтрин свой нож. Туда. Туда. Глубже.

Потом он возьмется за другой.

* * *

Хилари и Тони собрались было уходить, когда на столе зазвонил телефон. Джошуа снял трубку. Звонил доктор Николас Радж из Сан-Франциско.

Джошуа переключил телефон на внешний динамик, чтобы Хилари и Тони могли слышать их разговор.

— Я звонил вам домой, — сказал Радж. — Я не ожидал, что вы в офисе в столь поздний час.

— Я работаю запоем, доктор.

— Постарайтесь изменить образ жизни, — вполне серьезно отреагировал на его шутку доктор Радж. — Так жить нельзя. В своей практике я имел дело с людьми, для которых работа была единственным интересом. Работа на износ разрушает организм.

— Доктор Радж, вы кто по специальности?

— Психиатр. А вы? Душеприказчик?

— Совершенно верно. Думаю, что вы уже в курсе последних событий?

— Да, прочитал в газете.

— Разбираясь в бумагах покойного, я наткнулся на ваше имя. Насколько мне стало известно, мистер Фрай регулярно посещал вас последние полтора года.

— Да, он бывал у меня раз в месяц.

— Вы знали, что он одержим мыслью об убийстве?

— Конечно, нет, — ответил Радж.

— За такое время вы не поняли, что он душевно больной?!

— Я установил глубокое психическое потрясение. Но я не думал, что он опасен для окружающих. Вы должны правильно меня понять: у меня не было возможности тщательно его обследовать. Я же сказал, что он бывал у меня раз в месяц. Ему следовало бы появляться каждую неделю, но когда я об этом сказал, мистер Фрай отказался. С одной стороны, он искал у меня помощи и в то же время боялся узнать о себе что-то страшное. Этот страх постоянно сковывал его. Наконец, я решил не нажимать на пациента, опасаясь, что тот и вовсе откажется от какой бы то ни было помощи.

— Что привело его к вам?

— Вы хотите знать, на что он жаловался?

— Именно это я и хочу знать.

— Не вам, мистер Райнхарт, объяснять, что я не имею права об этом говорить.

— Но ваш пациент мертв, доктор Радж.

— Это не меняет сути дела.

— Но все меняет для пациента.

— Он доверился мне.

— После смерти пациента сохранение тайны не имеет никаких законных обоснований.

— Законных, может, и не имеет, — твердо сказал Радж. — Но моральная сторона остается. Я несу определенную ответственность, не позволяя запятнать репутацию независимо от того, жив пациент или нет.

— Похвально, — одобрил Джошуа. — Но в данном случае, что бы вы ни сказали мне, ничто уже не сможет так повредить этой репутации, как повредил сам ее обладатель. Доктор, мы столкнулись с непредвиденным. Сегодня я узнал, что за последние пять лет мистер Фрай убил много женщин. Сколько, пока никто не может доказать. А если он унес эту тайну в могилу?

— Вы шутите.

— Не знаю, что вам показалось смешным, доктор Радж, но я не могу шутить, рассказывая о массовом убийстве.

Радж молчал.

Джошуа продолжил:

— Далее, у меня есть основания считать, что Фрай действовал не один. У него, возможно, был сообщник. И этот сообщник, наверное, где-то сейчас бродит, живой и невредимый.

— Невероятно!

— Я согласен с вами.

— Вы сообщили в полицию?

— Нет. Во-первых, недостаточно улик. Но то, что уже известно, вполне меня убедило — и не только меня, а еще двух молодых людей, вовлеченных в это дело. Но для полиции материала пока недостаточно. Во-вторых, я не знаю, куда обратиться. Скорее всего, что убийства происходили в разных городах. Видите ли, я подумал, что, может, Фрай сказал вам что-нибудь такое, что само по себе и неважно, но станет важным в цепи раскопанных нами фактов.

— М-да...

— Доктор Радж, если вы по-прежнему будете защищать репутацию пациента, то череда убийств может тянуться дальше. Пострадают другие женщины. Разве вы хотите, чтобы новые смерти легли на вашу совесть?

— Ладно, — согласился Радж. — Однако это не телефонный разговор.

— Завтра утром я буду в Сан-Франциско, — сказал Джошуа.

— Хорошо, утро у меня свободно.

— Давайте встретимся у вас, в десять.

— Прекрасно, договорились. Только хочу вас предупредить. Сначала вы расскажете мне о своих фактах.

— Конечно.

— И если они окажутся неубедительными, то, извините.

— Не сомневаюсь, что удастся вас убедить, — ответил Джошуа. — У вас волосы встанут дыбом от того, что вы услышите. Итак, до завтра, доктор.

Джошуа повесил трубку и посмотрел на Тони и Хилари.

— Завтра тяжелый день. Сначала Сан-Франциско и доктор Радж, затем Холлистер и таинственная Рита Янси.

Хилари поднялась с дивана.

— Я согласна объехать весь свет, только хоть бы что-нибудь прояснилось.

Тони улыбнулся.

— Знаете... как вы обработали доктора... У вас большие способности к ведению допроса... Из вас получился бы отличный детектив.

— Я добавлю это к надписи на могильном камне, — сказал Джошуа. — Здесь лежит Джошуа Райнхарт, сварливый старик, который мог бы быть хорошим сыщиком. — Он встал. — Я голоден. Дома у меня в холодильнике бифштексы и большой выбор напитков. Чего же мы ждем?

* * *

Кровь пропитала матрас и забрызгала всю стену.

Фрай положил окровавленный нож на тумбочку и вышел из комнаты.

Дом погрузился в неземную тишину.

Демонические силы покинули Фрая. Он чувствовал тяжесть в теле и пресыщение.

В ванной он включил душ, постоянно вертя ручки, пока вода не стала такой горячей, что едва выдерживала кожа. Фрай встал под поток, смывая кровь с волос, лица, рук. Он намылился, потом начал тереться мочалкой. Фрай был как в полусне. Он думал только о том, как тщательнее вымыться. Он смотрел, как кровь струится по его ногам показалось, не понимал, что это кровь.

Фрай хотел одного: освежить тело и выспаться в фургоне. Он был истощен. Руки, точно налитые свинцом, почти не слушались, ноги мелко дрожали и подгибались. Фрай держался за край ванны, чтобы не упасть.

Он выключил душ и вытерся большим полотенцем. Оно пахло женщиной, но Фрай не обращал на это внимания.

Он долго простоял у раковины, натирая руки щеткой, которую он нашел на полу. Кровь запеклась на костяшках пальцев и свернулась под длинными ногтями. Следовало смыть все до последней точки, чтобы ничего не осталось.

Закрывая дверь, чтобы идти за одеждой, брошенной в спальне, он увидел большое, в человеческий рост зеркало. Почему-то направляясь сюда, он его не заметил. Фрай остановился, разглядывая себя, не осталось ли где-нибудь следов крови, не упустил ли он какое-нибудь пятнышко. Нет, тело сияло свежестью и чистотой и, было розово, как у ребенка.

Он уставился на отражение вялого члена и свисающих под ним яичек, пытаясь обнаружить демонические знаки. Фрай знал, что у него не так, как у других мужчин. В этом он никогда не сомневался. Мать жила в вечном страхе от того, что кто-нибудь узнает и тогда люди поймут, что он рожден нечистой силой, что он ребенок женщины и чешуйчатого, мерзкого зверя. Ее страх передался маленькому Бруно. Фрай и сейчас боялся, что его увидят и сожгут на костре. Он никогда не обнажался на виду у других. В школе он не занимался спортом, чтобы избежать посещений душа. Кэтрин объяснила преподавателю, что это исключено в силу религиозных убеждений их семьи. При посещении доктора Фрай тоже никогда не раздевался донага. Фрай навсегда остался подавлен тем ужасом, который испытывала Кэтрин, больше смерти боявшейся разглашения тайны.

Но пристально разглядывая себя в зеркало, Фрай не мог сказать, что именно отличало его от других. Вскоре после смерти матери он пошел в кино и посмотрел порнографический фильм, желая узнать, как выглядит нормальный член. Тогда он с Удивлением понял, что устроен так же, как и другие мужчины. Это открытие поразило его. Фрай пересмотрел еще с дюжину подобных фильмов, но только еще больше утвердился в убеждении, что между ним и обычными мужчинами нет особой разницы. Он видел длинные члены и покороче, толстые и потоньше, обрезанные и нет, слегка изогнутые и прямые. Но той разницы, которую он подозревал, не было.

Пораженный и обеспокоенный, он вернулся в Санта-Хелену, чтобы спокойно обсудить с собой и обдумать то новое, что открылось ему. Первой его мыслью было то, что мать обманула его. Но Фрай тотчас прогнал это подозрение. Кэтрин повторяла историю его рождения из года в год и каждый раз, описывая отвратительного демона, изнасиловавшего ее, она корчилась и рыдала. Но сидя в тот день в пустом зале, Фраю не приходило на ум ни одно разумное объяснение, как только то, что мать лгала ему. Наконец Фрай сам поверил в обман.

На следующий день Фрай был вновь в Сан-Франциско. Возбужденный, как в горячке, он решил впервые в тридцать пять лет попробовать себя с женщиной.

Фрай нашел публичный дом с вывеской массажного кабинета и выбрал в качестве массажистки привлекательную блондинку. Ее звали Тамми. Если бы не слегка выступающие верхние зубы и длинноватая шея, Тамми можно было бы назвать красавицей. Во всяком случае, она показалась ему таковой, пока Фрай рассматривал ее. Они вошли в комнатку, где пахло сосновым дезодорантом и засохшей спермой. Фрай заплатил и стал смотреть, как Тамми снимает свитер и брюки. Женское тело, гладкое и белое, так и притягивало к себе, но Фрай стоял как столб и не смел шевельнуться, пораженный мыслью о том, что сейчас случится. Тамми опустилась на край постели и улыбалась, приглашая его раздеться. Фрай снял брюки, но когда наступил решающий момент, он вдруг представил столб ослепительного огня и себя, сгорающего в этом пламени. Фрай замер. Он глупо уставился на стройные ноги, черное пятно внизу живота, перевел взгляд на полную грудь, но, сгорая от желания, не смел сделать и шага. Заметив замешательство клиента, Тамми положила руку ему на промежность, щупая сквозь ткань длинными пальцами. Тамми пощекотала его и сказала:

— О, я хочу его. Какой большой. Такого я еще не пробовала. Покажи-ка. Мне хочется посмотреть.

Ее слова Фрай понял по-своему: другие замечают то, что сам он не видит. Тамми попыталась стянуть с него трусы, но он ударил ее по лицу и толкнул Томми на кровать. Падая, женщина ударилась головой о стену. Тамми, выставив вперед руки, пронзительно завизжала. Бруно уже хотел убить ее. Не видя его члена, она могла почувствовать сквозь белье нечеловеческую природу детородного органа. Прежде чем Фрай смог что-либо предпринять, дверь распахнулась и на пороге возникла мужская фигура с дубинкой в руке. Вышибала не уступал Фраю в телосложении, но палка давала ему большое преимущество. Бруно уже был уверен, что сейчас произойдет роковое разоблачение, последуют унижения и пытки, которые закончатся на костре; но к величайшему своему удивлению, Фрай услышал лишь приказание одеться и убраться вон. Тамми ни словом не обмолвилась о необычном члене Фрая. Почувствовав облегчение, Фрай торопливо оделся и почти бегом покинул массажный кабинет. Красный от стыда, он прошел коридор, еще не веря в чудесное спасение. Он смог успокоиться только в Санта-Хелене. Фрай теперь окончательно убедился в правоте Кэтрин, предупреждавшей его не спать с женщинами.

Потом Кэтрин стала возвращаться к живым, поселяясь в тела живых женщин. У Фрая все получалось только с ними, только в них он мог извергать огромное количество скопившейся в воздержании спермы. Конечно, ему приходилось любить самого себя, но разве такая любовь могла сравниться с теми моментами, когда он плотью входил в теплый, влажный центр женского тела.

Сейчас он стоял перед зеркалом, вставленным в дверь ванной, и удивленно разглядывал член.

Потом Фрай перевел взгляд на плоский, мускулистый живот, на мощную грудь, пока не столкнулся с направленным на него взором зеркального отражения. Фрай смотрел в глаза двойника, в этот момент весь остальной мир перестал для него существовать.

Фрай протянул руку и коснулся зеркальной поверхности, пальцы другого Бруно дотронулись до его пальцев с обратной стороны невидимой грани. Как во сне, Фрай сделал шаг вперед и прижался носом к носу отражения. Фрай пристально всматривался в его глаза и отражение испытующе глядело на него. На какое-то время Фрай принял условное за реальное: для него зазеркальный Бруно ожил. Фрай поцеловал его, поцелуй был холодным. Он отстранился, его действия повторил и двойник. Он облизал его губы, так же поступило отражение. Поцелуи стали теплее, но были по-прежнему тверды. Его член напрягся, Фрай, почувствовав боль от приятного напряжения, прижался всем телом к зеркалу и, раскачивая бедрами, начал тереться о гладкую поверхность зеркала, не переставая покрывать поцелуями отраженное лицо.

Вдруг галлюцинации покинули его и обрушилась безжалостная действительность. Фрай понял, что перед ним всего лишь отражение. Любить некого. При мысли об этом Фрай скорчился и задрожал. Мечты не было, но взамен нее какая-то электрическая сила заполнила его мозг и мускулы.

Он вспомнил, что мертв. Половина его мертва. Сука заколола его на прошлой неделе. Сейчас он наполовину жив и наполовину мертв.

Ему стало страшно. В глазах потемнело от наплывших слез. Он понял, что больше не сможет забыться. Никогда. Он уже не сможет ласкать себя, как делал это прежде. Никогда.

Теперь у него только две руки, а не четыре; один член, а не два; один рот, а не два.

Больше он не будет целовать себя, не почувствует возбуждающее соприкосновение языков.

Половина его мертва. Он зарыдал. Кончено. Теперь он в состоянии любить себя одной рукой; жалкое удовольствие мастурбации!

Он остался один. Навеки.

Так он рыдал, согнувшись под тяжким бременем отчаяния и отвернувшись от зеркала.

Постепенно горе и жалость к себе сменились дикой злобой. Это она сделала так, чтобы я страдал. Кэтрин. Сука.

Она убила половину его существа, так чтобы он чувствовал себя опустошенным и вечно неудовлетворенным.

Мерзкая сука!

Накопившаяся злоба требовала выхода. Ему захотелось крушить и ломать. Обнаженный, он как дьявол помчался по всем комнатам, с громкими проклятиями разбивая мебель, раздирая занавески и сбивая посуду. Фрай проклинал мать, дьявола-отца, проклинал весь непонятный ему мир.

* * *

На кухне у Джошуа Райнхарта Хилари почистила три картофелины и положила их на доску, чтобы положить их в микроволновую печь, как только будет готово мясо. Приготовление пищи давало Хилари отдых. Сейчас все ее мысли были здесь, на кухне, а страхи на время покинули ее.

Тони готовил салат. Он стоял у раковины и, засучив рукава рубашки, мыл и резал овощи.

В это время Джошуа позвонил с кухонного телефона шерифу. Он рассказал Лавренски о похищении денег со счета Фрая в Сан-Франциско и о том, что двойник Фрая сейчас где-то в Лос-Анджелесе: ищет Хилари. Он также изложил версию Тони о возможном коллективном убийстве, когда жертвы выбираются в разных местах с тем, чтобы у полиции не возникло подозрений о связи нескольких преступлений. Конечно, Лавренски почти ничем не мог помочь, поскольку в его округе последнее время было спокойно. Но поскольку шериф имел отношение к личности Фрая, опрометчиво поручившись за него, то Райнхарт счел необходимым посвящать его в курс дела. Со смертью Бруно Фрая преступления могли продолжиться, так как на свободе разгуливал его двойник.

Хотя Хилари и не слышала, что именно говорит Лавренски, но из ответов Джошуа было ясно, что шериф предлагает эксгумировать тело из могилы Фрая и узнать, кого же похоронили в действительности. Джошуа сказал, что прежде следует встретиться с Ритой Янси и доктором Раджем, если же и они ничего толкового не сообщат, тогда будет произведена эксгумация.

Переговорив с шерифом, Джошуа посмотрел на салат, сказал, что латук не первой свежести, рассердился на то, что редис был перегрет или недогрет, тщательно, чуть ли не касаясь носом, осмотрел дымящееся мясо, сказал Хилари, что пора закладывать картофель, быстро нарезал чесноку для приправы и открыл две бутылки вина, сухого красного вина с завода Роберта Мондави, находившегося в долине. Джошуа много суетился, создавая видимость работы. Забавно было на него смотреть, и Хилари, отвернувшись к печи, улыбалась.

Джошуа очень понравился ей. Очень редко она встречала таких людей, которые привлекали к себе с первого взгляда. Его отеческая внешность, напускная грубоватость, его ум, чувство юмора и небрежные манеры — все нравилось Хилари в этом человеке.

Они ужинали в уютной гостиной, стилизованной под старинный английский зал. Одна стена была выложена красным кирпичом. Пол был набран из дубовых досок, потолок поддерживали открытые балки.

Время от времени порывами ветра бросало в стекла крупные капли дождя.

Уже за столом Джошуа сказал:

— Чур, не будем говорить о Бруно Фрае, пока не исчезнет последний кусочек мяса, последний глоток этого чудесного вина и кофе.

— Согласна, — сказала Хилари.

— Я тоже, — ответил Тони. — Мне кажется, мы слишком уж забили себе головы этим Фраем. Есть много предметов, о которых намного приятнее поговорить.

Джошуа кивнул.

— Да. Но на деле они оказываются не менее гнетущими, чем история Фрая.

С полчаса они беседовали о политике, медицине, спорте и не заметили, как вновь заговорили о Бруно Фрае. Уговор был нарушен: его имя прозвучало раньше, чем они перешли к кофе.

Хилари спросила:

— Что же такое с ним сделала Кэтрин, что так запугала его и заставила себя ненавидеть?

— Об этом я и спрашивал у Лэтама Хаторна, — ответил Джошуа.

— И что он сказал?

— Он не знает. Да и я не могу поверить, чтобы их объединяла подобная злоба друг к другу. Я знал их столько лет и могу утверждать только обратное. Кэтрин обожала его, и Бруно боготворил свою мать. Конечно, все ее считали святой за то, что она взяла ребенка, но теперь, после всего случившегося, неизвестно, что и думать.

— Минутку, — прервал его Тони. — Она его взяла? Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Она вполне могла сдать ребенка в приют, но Кэтрин этого не сделала. Она взяла Бруно в свой дом и полюбила его всем сердцем.

— Но, — вмешалась Хилари, — мы думали, он ее сын.

— Приемный, — подсказал Джошуа.

— В газетах про это не писали.

— Очень давняя история. Бруно только первые месяцы своей жизни не был Фраем. Кэтрин усыновила его еще младенцем. Иногда мне казалось, что приемыш похож на Кэтрин так, как если бы он в действительности был ее сыном. У них были одинакового цвета глаза. Да и характером он походил на Кэтрин, такой же холодный, задумчивый молчун. Кровь Фраев. Говорили, что старый Лео был тоже очень замкнутым человеком.

— Если он был приемыш, — сказала Хилари, — значит, мог быть и родной сын.

— Нет, — ответил Джошуа. — Родного не было.

— Почему вы так уверены? А если у него был брат-близнец! — воскликнула пораженная подвернувшейся догадкой Хилари.

Джошуа нахмурился.

— По-вашему, Кэтрин усыновила Бруно, не зная, что у того есть брат?

— Вот именно. Это объясняет, откуда взялся двойник.

На лбу у Джошуа еще глубже обозначились морщины.

— Но где же был этот загадочный брат в течение тридцати пяти лет?

— Возможно, что его воспитала какая-нибудь пара. — Хилари настойчиво развивала свою версию. — В другом городе, в другом конце штата.

— А может, и в другом штате, — поддержал ее Тони.

— Может быть, — кивнула Хилари.

Джошуа покачал головой.

— В нашем случае — это исключено. Бруно был единственный ребенок.

— Вы уверены?

— Безусловно. Известны обстоятельства его появления на свет.

— Но близнецы... какая хорошая версия, — жалобно сказала Хилари.

Джошуа кивнул.

— Понимаю. Это простое решение, и мне очень хочется найти такое решение, которое позволит как можно быстрее со всем этим покончить. Поверьте, мне неприятно разочаровывать вас.

— А если вам не удастся? — защищалась Хилари.

— Удастся.

— Попробуйте, — сказал Тони. — Расскажите нам о Бруно Фрае, откуда он, кто его настоящая мать. Тогда увидим, кто из нас ближе к истине.

* * *

Бруно овладел собой, только когда почти все в доме было разбито, изорвано и расколото на куски. Темная животная ярость постепенно улеглась. Некоторое время Фрай стоял посреди устроенного им погрома. Он тяжело дышал, пот стекал по разгоряченному лицу, блестел на обнаженном теле. Потом Фрай направился в спальню и оделся.

Фрай остановился у окровавленной кровати и посмотрел на зверски изуродованное тело женщины, которая носила имя Салли. Теперь он понял, хотя слишком поздно, что это не Кэтрин. Старая сука не вышла из Хилари Томас. Она переселится в другое тело, если Томас умрет. Странно, что он не подумал об этом раньше.

Как бы то ни было, Фрай не жалел о том, что сделал. Если она и не была Кэтрин, то уж наверняка ей служила. Сам Ад послал ее Кэтрин. Салли помогала Кэтрин, замышляла вместе с ней убийство. Бруно это знал наверняка. Возможно, он убил зомби. Да. Конечно. Именно зомби. Да. Как и Кэтрин, Салли восстала из могилы, где ей следовало покоиться, и ее дух вселился в чужое тело, в чужую плоть и кровь. Салли из таких.

Фрай поежился.

Она знала, где Кэтрин, но так и не сказала. Она заслужила смерть за непоколебимую верность Кэтрин.

К тому же она, конечно, не умерла навеки. Она непременно вернется и захватит чье-нибудь молодое, здоровое тело.

Все! Забыть о Салли и продолжить поиски Хилари-Кэтрин.

Сейчас она где-то его поджидала.

Он должен первым найти и убить ее.

В конце концов, кое-что Салли ему сообщила. Имя. Этот Топелис. Агент Хилари Томас. Вероятно, Топелис знает, где она прячется.

* * *

Убрав посуду, Джошуа подлил всем вина и начал рассказ о том, как круглый сирота стал единственным наследником имения Фраев. Все это Джошуа узнал от Кэтрин и от местных жителей, владельцев виноградников и виноделов.

В 1940 году, когда Бруно был год, а Кэтрин — 26, она жила в уединенном доме на вершине гряды, вместе с отцом, Лео, который еще в 1918 году переехал в эти места. Кэтрин почти не отлучалась из дому. Одно время она находилась в Сан-Франциско, в колледже, но потом неожиданно вернулась, объяснив свой поступок тем, что знания, которые дает школа, ей не пригодятся, а только ради пустой траты времени жить вдали от дома она не может. Кэтрин любила долину и их большой, в викторианском стиле особняк на горе. Это была красивая женщина, вокруг которой, если бы она только захотела, вились бы бесчисленные поклонники. Но любовь не привлекала ее. Хотя Кэтрин была еще молода, люди, из-за ее замкнутого характера и нескрываемого презрения к мужскому полу, говорили, что она останется девой и, скорее всего, останется довольна своим положением.

В январе 1940 года Кэтрин позвонила ее подруга по колледжу, Мэри Гюнтер, Мэри была в затруднении: ее муж попал в автомобильную катастрофу и погиб, когда Мэри уже находилась на шестом месяце. Мэри оказалась в отчаянном положении: родителей у нее не было, только одна подруга — Кэтрин. Она попросила Кэтрин приехать к ней к рождению ребенка; ей хотелось, чтобы в этот момент кто-нибудь близкий был рядом. Она также обратилась с просьбой к Кэтрин, чтобы та позаботилась о малыше, пока она, Мэри, не устроится на работу и не заработает немного денег для его воспитания. Кэтрин с удовольствием согласилась помочь и вскоре местные жители узнали, что она стала приемной матерью. Говорили, что Кэтрин была счастлива и с нетерпением ожидала появления чужого младенца. Как же, думали люди, Кэтрин будет любить собственных детей? Если, конечно, встретит подходящего ей человека и решится выйти за него замуж.

Примерно через полтора месяца после звонка Мэри Гюнтер и за полтора месяца до назначенной поездки в Сан-Франциско у Лео случилось кровоизлияние в мозг. Смерть застала старика среди бочек вина, его нашли лежавшим на холодном цементном полу погреба. Несмотря на обрушившееся на нее горе и свалившийся на плечи груз забот по делам имения, Кэтрин сдержала обещание. Получив в апреле от Мэри Гюнтер телеграмму о том, что ребенок появился на свет, она тотчас улетела в Сан-Франциско. Кэтрин вернулась через две недели и привезла с собой Бруно Гюнтера, новорожденного сына Мэри. Ребенок оказался щуплым и слабеньким.

Кэтрин рассчитывала, что Бруно проживет у нее год, за это время Мэри встанет на ноги и начнет работать, чтобы обеспечить себя и сына. Через полгода из Сан-Франциско долетела страшная весть — у Мэри обнаружили рак. Она умирала. Сообщили, что Мэри проживет недели две, в лучшем случае месяц. Кэтрин взяла малыша и поспешила в Сан-Франциско, чтобы мать провела свои последние дни рядом с сыном. Чувствуя близкую смерть, Мэри оформила все документы, чтобы Кэтрин смогла усыновить Бруно. Родители Мэри давно умерли, не осталось никаких родственников, которые могли бы взять на воспитание ее сына. Если бы не Кэтрин, мальчик попал бы либо в приют, либо в чужую семью, и неизвестно, как к нему там отнеслись бы. Мэри умерла. Кэтрин оплатила похороны и с Бруно вернулась в Санта-Хелену.

Она любила его как родного сына и посвящала ему все свое нерастраченное материнское чувство. Кэтрин вполне могла пригласить нянек и нанять домашнюю прислугу, но не делала этого, она не хотела, чтобы кто-то еще, кроме нее самой, заботился о ребенке. Дух независимости, которым обладал Лео, передался и дочери. Кэтрин вполне справлялась сама с воспитанием Бруно и домашними делами.

Хилари и Тони внимательнейшим образом слушали рассказ Джошуа, пытаясь обнаружить малейшую неточность, хоть какую-нибудь зацепку, которая могла бы дать ключ к разгадке тайны. Тони подался вперед, уставившись на Джошуа и положив руки на стол. Сейчас он выпрямился и взял в ладони бокал вина.

Джошуа сказал:

— Многие в Санта-Хелене запомнили Кэтрин за ее любовь к приемному сыну. Местные жители считают Кэтрин святой.

— Значит, близнецов не было, — задумчиво сказал Тони.

— Не было.

Хилари вздохнула.

— А это значит, что меня положили на лопатки.

— Кое-что мне осталось непонятным, — добавил Тони.

Джошуа вскинул бровь.

— Например?

— Даже в наше время, когда законы становятся менее строгими, одинокой женщине чертовски сложно усыновить чужого ребенка. А что говорить о сороковых годах. Тогда это было практически невозможно сделать.

— Думаю, что я смогу отвести данное подозрение, — ответил Джошуа. — Если память мне не изменяет, когда-то Кэтрин рассказала мне, что они с Мэри предвидели затруднения судебного порядка. Поэтому они обманули судью, сказав, что Кэтрин — кузина Мэри и единственная ее родственница. В то время закон допускал усыновление родственниками.

— И что же, в суде поверили на слово? — не унимался Тони.

— Лет сорок назад, в отличие от наших дней, как-то меньше интересовались внутрисемейными отношениями и степенью родственных связей. По-моему, это было правильно.

Хилари обратилась к Тони:

— Я вижу, ты еще что-то хочешь спросить? Тони потер лоб рукой.

— Мне сложно выразить это в словах... Как сказать... Но... вся история кажется слишком уж складная.

— То есть выдуманная? — спросил Джошуа.

— Не знаю. Не знаю, что это на самом деле. Но когда столько лет полицейский, то уже чувствуешь носом что-то неладное.

— Чем-то пахнет? — спросила Хилари.

— Думаю, да.

— Чем? — поинтересовался Джошуа.

— Да ничего особенного. Я же говорю, история слишком гладко звучит. — Тони отхлебнул вина. — А что если Бруно был родным сыном Кэтрин?

Джошуа вытаращил глаза и сидел, не в силах произнести ни слова. Наконец, вновь обретя дар речи, он пробормотал:

— Ты серьезно?

— Да.

— Не думаешь ли ты, что Кэтрин выдумала всю историю с Мэри Гюнтер, а сама уехала в Сан-Франциско, чтобы родить незаконного ребенка?

— Примерно так я и думаю.

— Нет, — покачал головой Джошуа. — Она не была беременна.

— Вы уверены?

— Вполне. Хотя и не брал у нее анализы. Даже не жил в долине в 1940 году. Но я думаю, много раз слышал об этом от людей, которые знали Кэтрин и в сороковом году, и раньше. Вы можете сказать, что они, как попугаи, повторяли историю, которую выдумала, а потом распространила сама Кэтрин. Однако слышанное подтверждалось, так сказать, визуально. Будь она беременна, неужто никто этого не заметил, тем более в таком городке, как Санта-Хелена.

— Большинство женщин во время беременности носят бандаж — сказала Хилари. — Он практически делает незаметным округлившийся живот.

— Вы забываете о презрении, которое Кэтрин питала к мужчинам, — возразил Джошуа. — Она ни с кем не встречалась. Трудно вообразить, каким образом она забеременела.

— Не обязательно же она должна встречаться с местным, — сказал Тони. — Во время уборки винограда разве здесь не появляются сезонные работники? И разве среди них не встречаются молодые, красивые мужчины?

— Стоп, стоп, — остановил его Джошуа. — Кэтрин, которая презирала мужской пол, могла спутаться с каким-то бродягой?!

— Почему бы и нет?

— Несерьезно, Тони. Куда ж, по-твоему, подевалась беременность? Нет. Слишком много «может».

— Вы правы, — согласилась Хилари. — Итак, очередная версия потерпела крах.

* * *

Кухня в доме Салли. Стоя на обломках посуды, Бруно Фрай искал в телефонной книжке номер фирмы Топелиса.

Беверли-Хиллз.

Он набрал номер приемной.

— Извините, помогите мне, пожалуйста, — сказал он, — у меня несчастье.

— Несчастье?

— Да. Видите ли, моя сестра — клиент Топелиса. У нас в семье несчастье: умер родственник, я должен разыскать ее.

— О, простите, — ответила женщина.

— Дело в том, что моя сестра уехала на выходные, а куда именно, я не знаю.

— Понимаю.

— Мне необходимо узнать, где она.

— Да не беспокойтесь, я оставлю записку мистеру Топелису. Но дело в том, что его сегодня нет, он уехал, не оставив своих координат.

— А, может, сестра звонила ему и сообщила, где находится?

— Как имя вашей сестры?

— Хилари Томас.

— О, да. Теперь я знаю, о ком вы спрашиваете.

— Прекрасно.

— Кто-то звонил мне недавно и просил передать записку Хилари Томас. Подождите минутку. Хорошо?

— Да.

— Где-то у меня эта записка?

— А вот она. Звонил некий мистер Стивенс. Он просил передать, когда приедет мистер Топелис, что с нетерпением ждет звонка от мисс Томас, как только она вернется из Санта-Хелены. Значит, она, должно быть, в Санта-Хелене.

Бруно был ошеломлен. Он не мог промолвить ни слова.

— Только неизвестно, в каком отеле или мотеле она остановилась, — извиняющимся голосом продолжала женщина. — Но Напа Уэлли — небольшое местечко и не составит труда разыскать ее там.

— Не составит, — как эхо, повторил Бруно.

— У нее есть знакомые в Санта-Хелене?

— Что?

— Может, ваша сестра остановилась у друзей?

— Да, — сказал Бруно. — Мне кажется, я знаю, где ее найти.

— Еще раз мои соболезнования.

— А? Да, спасибо... За последние пять лет я потерял много родственников. Благодарю вас за помощь.

Он повесил трубку.

Она в Санта-Хелене. Вонючая сука вернулась домой. Почему? Господи, зачем она это сделала? Что ей нужно? Что она задумала? Что бы она там не замышляла, ему от этого будет только хуже. Фрай был в этом уверен.

Разъяренный и напуганный тем, что Кэтрин готовила ему смерть, Фрай позвонил в аэропорт, чтобы заказать место на северное направление. Первый самолет улетал только утром, а на вечерние рейсы все билеты были проданы. Таким образом, он доберется до цели не раньше полудня. Будет уже слишком поздно. Он знал, предчувствовал это. Нужно спешить. Фрай решил ехать на машине. Был еще вечер. Если гнать всю ночь не останавливаясь, вдавив акселератор в пол, то в долину он въедет на заре.

Фрай знал, что от его решительности зависит его жизнь.

Он бросился из дому, спотыкаясь о обломки мебели, широко распахнул дверь и, забыв о том, что его могут заметить, в открытую перебежал через дорогу к стоявшему на обочине фургону.

* * *

Выпив кофе с брэнди, Джошуа показал гостям комнату со смежной ванной в дальнем от его спальни крыле дома. Комната была большая и уютная, с широкими окнами и ажурными решетками на стеклах. Кровать королевских размеров, стоявшая в противоположной к двери стене, привела Хилари в восхищение.

Пожелав Джошуа спокойной ночи, они закрылись на ключ, задернули гардины, чтобы тысячезвездная ночь не подсматривала за ними, и отправились в ванную.

Тони и Хилари очень устали за день. Им хотелось принять душ, чтобы восстановить силы, отдохнуть, расслабиться и насладиться созерцанием своих тел. Они и не ожидали, что при совместном омовении их охватит страсть. Нежными, ритмичными, круговыми движениями тони натирал губкой груди Хилари. Белая кожа, как в истоме, подрагивала, посылая теплые токи, разливавшиеся по всему телу. Тони положил ладони на полные чаши грудей и мягко сжал их, твердые соски упруго вдавились и вышли между его пальцев. Тони встал на колени, вымыл ее упругий живот, стройные ноги и округлые ягодицы. Внешний мир практически перестал существовать для Хилари: она ощущала только запах фиалкового мыла, слышала шум сбегающей воды и видела перед собой лишь худощавое мускулистое тело Тони, блистающее под струями, которые обрушивались на них сверху. Когда наступил ее черед мыть это прекрасное тело, она увидела налившуюся мощь мужской плоти и почувствовала сильное желание ею насладиться.

Хилари и Тони позабыли усталость. Боль ушла. Осталась лишь сильная страсть.

На кровати, в мягком полусвете торшера, Тони обнимал Хилари и целовал ее в глаза, губы, подбородок, шею, упругие соски.

— О, Тони!

— Сейчас, — шепнул он.

Хилари раздвинула ноги и Тони вошел в нее.

— Хилари. Моя сладкая Хилари.

Он вошел в нее с силой и нежностью, наполнившими все существо Хилари.

Она двигалась в ритм с движениями Тони. Ее руки двигались по спине, ощупывали мускулистые руки Тони. Никогда еще она не чувствовала в себе столько жизни и энергии.

Они стали одним телом и душой. Ничего подобного Хилари не ощущала с другими мужчинами. Необычная, удивительно глубокая связь. Они соединились физически, психологически и духовно, растворились в едином существе, которое не равнялось простой сумме двух тел, и в высший момент этого энергетического соединения Хилари почувствовала, что происходящее сейчас очень серьезно и важно и продлится столько, сколько они, Хилари и Тони, будут жить на Земле. Когда она прошептала его имя и, приподнимая бедра навстречу ударам, испытала величайшее удовлетворение, как только Тони начал извергаться внутрь ее, Хилари поняла, что может доверять Тони, как никому в жизни не доверяла. Но главное — она больше не чувствовала себя одинокой.

Позднее, когда они уютно устроились под одеялом, Тони спросил:

— Ты мне не расскажешь о шраме?

— Расскажу. Теперь расскажу.

— Это похоже на пулевое ранение.

— Это и есть пулевое ранение. Мне было девятнадцать, когда я жила в Чикаго. В восемнадцать я закончила школу и стала работать машинисткой, хотела самостоятельно подкопить денег и снять квартиру. Эрл и Эмма брали с меня за комнату.

— Эрл и Эмма?

— Мои родители.

— Почему ты называешь их по именам?

— Я их никогда не могла назвать папой и мамой.

— Должно быть, они жестоко обращались с тобой? — сочувственно сказал Тони.

— Да.

— Я вырос в бедной семье, — сказал Тони. — Но мы любили друг друга.

— Вам повезло.

— Мне очень жаль тебя, Хилари.

— Теперь все позади. Их уже нет много лет. Мне следовало давно забыть об этом.

— Расскажи.

— Каждую неделю я отдавала им по нескольку долларов, которые они тотчас же пропивали. Все остальное я старательно от них прятала. Каждую монетку. Потихоньку, но счет все-таки рос в банке. Я экономила на всем. Не ходила в перерыв на обед. Я твердо решила иметь собственную квартиру. Пусть старую, с темными комнатами и тараканами, но только без Эрла и Эммы.

Тони поцеловал Хилари в уголок рта.

Она сказала.

— Наконец, необходимая сумма была собрана. Я собиралась к отъезду. Заплачу им еще раз, и все.

Хилари задрожала. Тони плотно прижал ее к себе.

— В тот день, вернувшись с работы, — продолжала она, — я пошла на кухню... Эрл прижимал Эмму к холодильнику. У него был пистолет. Стволом он упирался Эмме в зубы.

— Боже!

— У Эрла был... Ты знаешь, что такое белая горячка?

— Конечно. Галлюцинации. Немотивированный страх. Как правило, это случается с хроническими алкоголиками. Я имел дело с больными белой горячкой. Их поступки часто ужасны и непредсказуемы.

— Эмма плотно сжимала зубы, Эрл давил, уставив в них ствол, вопил как сумасшедший, что изо всех стен на него лезут черви. Он проклинал Эмму за то, что она пустила их, и требовал, чтобы Эмма остановила страшных червей. Я попыталась с ним заговорить, но он не слушал. Черви не переставали падать со стен, вот они у его ног, Эрл разъярился и нажал спусковой крючок.

— Господи!

— Я видела, как разнесло ее лицо.

— Хилари!

— Я должна говорить.

— Ладно.

— Я никому об этом не рассказывала.

— Я слушаю.

— Когда он выстрелил, я побежала прочь. Я знала, что прежде чем добегу до входной двери, он убьет меня: поэтому я бросилась в свою комнату. Я захлопнула дверь и заперлась на ключ, но Эрл выстрелом вышиб его. Теперь всю злобу он решил выместить на мне. Эрл тотчас забыл о Эмме. Он выстрелил в меня. Рана оказалась неопасной, но крови натекло много и потом долго жгло так, словно в живот ткнули раскаленной кочергой.

— Он выстрелил только раз? Что спасло тебя?

— Я его зарезала.

— Зарезала? Откуда ты взяла нож?

— Я хранила его в комнате. С восьми лет. Слава Богу, до этого не приходилось пускать его в ход, но я всегда чувствовала, что когда-нибудь моя жизнь в их доме кончится плохо, поэтому на всякий случай держала нож. Как только Эрл выстрелил, я сразу ударила его ножом. Как и моя, его рана оказалась не страшной, но Эрл очень испугался, увидев кровь. Он выскочил из комнаты и помчался обратно, на кухню. Он стал кричать, чтобы Эмма сделала что-нибудь, чтобы прогнала червей, пока они не почуяли запах его крови. Но Эмма не двигалась, и Эрл выпустил в нее всю обойму. Рана страшно пекла, в голове мутилось, но я сосчитала все выстрелы. Поняв, что пистолет разряжен, я, держась за стену, направилась к входной двери. Но у Эрла были еще патроны. Он вставил полную обойму. Он увидел меня и выстрелил, но промахнулся. Я из последних сил добежала до комнаты, захлопнула дверь и придвинула к ней тумбу. С кухни по-прежнему доносились вопли Эрла, он что-то кричал о червях, об огромных пауках на окнах. Выстрелы не прекращались. Эрл, наверное, сотни полторы пуль всадил в тело Эммы. Оно превратилось в кровавую кашу. Потом, когда я заглянула туда, кухня напоминала бойню.

Тони кашлянул.

— А что с ним?

— Когда приехала полиция, он застрелился.

— А ты?

— Неделю пролежала в больнице. Вот, шрам на память.

Они некоторое время молчали. За плотными шторами и стеклами кашлял ночной ветер.

— Не знаю, что и сказать, — первым нарушил молчание Тони.

— Скажи, что любишь меня.

— Да.

— Скажи.

— Я тебя люблю.

— Я люблю тебя, Тони.

Они поцеловались.

— Я не представляла себе, что смогу так полюбить. Всего за неделю ты изменил меня.

— Ты очень сильная.

— Силу мне дал ты. Даже больше. Каждый раз, вспоминая о случившемся, я каждый раз переживаю весь ужас заново, как если бы это случилось вчера. Но сейчас мне не было страшно. Я говорила, а сама была спокойна, как будто все случилось не со мной. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что все происшедшее в Чикаго, стрельба и прочее, все теперь позади. Меня это уже не беспокоит. У меня есть ты, ты обновил мою жизнь. Ты уравновесил чаши весов. И даже склонил их в мою пользу.

— Ты же знаешь, что мне тоже не обойтись без тебя.

— Знаю. Нам хорошо вместе.

Они помолчали. Потом Хилари сказала:

— Есть еще одно объяснение, почему воспоминания о жизни в Чикаго утратили для меня значение.

— Какое?

— Это связано с Бруно Фраем. Сегодня я поняла, что мы с ним в чем-то похожи. Кажется, он, как и я, много натерпелся от своей матери. Но он сломался, а я — нет. Сломался такой сильный мужчина, а я выдержала.

— Я же говорю, что ты сильная и твердая, как гвоздь, — сказал Тони.

— Разве я твердая? Попробуй. Что, твердая?

— Не здесь, — сказал он.

— А здесь?

— Нет. Ты очень нежная.

— Это совсем другое.

— Какое оно теплое и нежное.

Хилари сжала в руках член Тони.

— Вот это твердое, как гвоздь, — улыбнулась она.

— Показать?

— Да, да, покажи.

Они занялись любовью.

Когда Тони входил в нее сильными, нежными движениями тепло разливалось волнами наслаждения по всему телу. Хилари знала, что отныне все будет хорошо. Любовный акт давал ей уверенность в будущем. Бруно Фрай не возвращался из могилы. На нее не нападал ходячий труп. Завтра доктор Радж и Рита Янси встретят их и все расскажут, загадка Бруно Фрая перестанет существовать. Двойника арестуют. Все закончится благополучно. Она навсегда останется с Тони, и ничто их не разлучит.

Потом, уже засыпая, они услышали громкий раскат грома, прокатившийся по долине, который гулким эхом отразился в горах. В голове у Хилари вспыхнула странная мысль: гром — это предупреждение. Знак, чтобы я была осторожнее и не слишком полагалась на свои силы.

Хилари, не обдумав этой мысли, не заметила, как заснула.

* * *

Фрай оставил Лос-Анджелес, повернул на север, проехал дорогой, вдоль моря и выскочил на автобан.

Темноту впереди разрезали, как скальпели, два острых луча света. Всю дорогу Бруно Фрай думал о Кэтрин.

Сука. Что она делает в Санта-Хелене? Неужели она вернулась в дом на вершине? Если да, то это значит, что она вновь заправляет всем хозяйством. Попробует ли она заставить его остаться? Остаться и подчиняться ей во всем, как и прежде?

Мысли его путались. Он не мог думать логически, как бы ни заставлял себя. Рассудок не подчинялся, и это пугало его.

Может, стоило где-нибудь остановиться и немного поспать? Отдохнув, он, возможно, будет лучше соображать.

Но потом Фрай вспомнил, что Кэтрин сейчас в Санта-Хелене, и мысль о том, что она сейчас строит ему какую-нибудь ловушку, пугала его больше, чем временное помутнение в голове.

Фрай не знал, кому теперь принадлежит дом. В конце концов он мертв (или мертв наполовину). И его похоронили (или думают, что похоронили). Скорее всего, имение уже ликвидировано.

Бруно перечислял утраты, пришел в ярость из-за Кэтрин, которая отняла у него почти все и почти ничего не оставила. Она убила его, забрала его от него, оставила его одного, без него, которого можно было коснуться и с которым можно было поговорить. И теперь она еще вернулась в его дом.

Он надавил акселератор, пока стрелка спидометра не дошла до девяноста миль в час.

Если какой-нибудь полицейский попробует его задержать, он убьет его. Ножом. Разрежет пополам. Разорвет. Никто не помешает Бруно Фраю добраться до восхода солнца домой.

Глава 3

Опасаясь, что его заметят на заводе рабочие ночной смены, которые, конечно же, знали о его смерти, Бруно Фрай не решился въехать на фургоне на территорию своих владений. Он оставил машину на главной дороге и примерно милю шел через виноградники к дому, который построил пять лет назад.

Сквозь рваные края черных туч выглядывала белая холодная луна. Ее серебристого свечения было вполне достаточно, чтобы найти верный путь среди черных рядов виноградных лоз.

Склоны холмов были безмолвны. В воздухе стоял слабый запах медного купороса, которым летом обрызгивали лозу, чтобы не болела, но сильнее пахло свежим озоном, как это всегда бывает после сильного дождя. Сейчас уже дождь перестал. Грязи под ногами не было, земля только размягчилась и повлажнела.

Ночное небо понемногу прояснялось. Заря еще не поднялась со своего восточного ложа, но момент пробуждения был уже близок. Подойдя поближе, Бруно спрятался за густым кустарником и стал внимательно всматриваться в тени, окружающие дом. Окна глядели темнотой, как пустые глазницы слепого. Никакого движения. Никаких звуков, кроме мягкого шелеста ветра.

Бруно несколько минут сидел, скрючившись и не шевелясь, в своем укрытии. Он боялся двинуться, боялся, что Кэтрин ждет его там. Наконец, с бешено колотящимся сердцем Фрай покинул успокаивающую темноту кустарника. Выпрямившись, он пошел к входной двери. В левой руке Фрай держал незажженный фонарик, а в правой сжимал нож. Он был готов броситься и вонзить лезвие в любую движущуюся тень, но пока, кроме его собственной, никакой тени не было. Остановившись у двери, Фрай нащупал в кармане брюк ключ и отпер замок. Потом ударом ноги распахнул дверь и, включив фонарик, решительно шагнул, подавшись вперед, в темную прихожую. Все это время Фрай держал нож в вытянутой руке.

Здесь ее не было. Бруно переходил из одной мрачной, заставленной мебелью комнаты в другую. Он заглядывал в шкафы, смотрел за диванами и под столами с экспонатами. Ее не было в доме.

Возможно, он вернулся как раз вовремя, чтобы разрушить ее замыслы. Фрай стоял посредине гостиной, держа в опущенных руках нож и фонарик. От усталости Фрай покачивался на дрожащих ногах, перед глазами плыли красные круги.

Именно сейчас, как никогда, ему требовалось поговорить с собой, поделиться с собой своими чувствами, решить с собой, что делать дальше. Но никогда больше он не услышит голоса своей половины, потому что она умерла. Умерла. Бруно начало трясти. Он зарыдал. Он был один, напуганный и растерявшийся.

Сорок лет он играл роль обыкновенного человека, и это ему вполне удавалось. Но отныне он не сможет жить по-прежнему. Половина его мертва. Потеря слишком велика, чтобы вернуться к прошлому. Нет больше уверенности в себе. Не имея возможности советоваться со своим вторым существом, лишившись его поддержки, он больше не мог играть старой роли.

Но сука где-то в Санта-Хелене. Где-то. Фрай никак не мог сосредоточиться и привести мысли в порядок, но одна, самая резкая из них, терзала постоянно его мозг: он должен ее найти и убить. Он должен избавиться от Кэтрин раз и навсегда.

* * *

Маленький походный будильник был заведен на семь. Тони проснулся на час раньше. Он сел в кровати, сонно огляделся и, поняв, где находится, облегченно повалился на подушку. Тони лежал на спине, уставившись глазами в невидимый в темноте потолок, и прислушивался к ровному дыханию спящей Хилари.

Его напугал кошмар. Это был страшный сон, где беспорядочно громоздились морги, могилы, гробы. Голова как свинцом налилась, ноги похолодели и дрожали. Ножи. Пули. Кровь. Из глаз трупов лезли мерзкие черви и шлепались на что-то гнусное и скользкое. Мертвецы, кричащие о крокодилах. Во сне его жизни угрожали раз десять, но каждый раз между ним и убийцей вставала Хилари и умирала за него.

Чертовски нехороший сон. Тони боялся потерять ее. Он любил Хилари. Он любил ее так, как нельзя выразить в словах. Умеющий красиво говорить, сейчас Тони не находил подходящих слов, чтобы описать свои чувства и глубину любви к Хилари. А может таких слов и не существовало. А те, что он знал, были неточны и слишком конкретны. Конечно, если Хилари не станет, жизнь от этого не остановится, но счастье умрет навеки и с Тони останется лишь боль и горе.

Глядя в потолок, Тони убеждал себя в том, что сон — это только сон, а не знак или предсказание. Лишь сон. Дурной сон. Не более чем сон.

Издалека донеслись гудки поезда. Эти звуки были так холодны и зловещи, что Тони натянул одеяло до подбородка.

* * *

Бруно подумал, что Кэтрин может поджидать его в доме, который построил Лео. Он вышел из дому и пошел через виноградники. В руках он сжимал фонарик и нож.

Фрэнк направился к дому на вершине. На востоке появилась розовая полоска, но почти все небо еще было затянуто иссиня-черной пеленой, и долину окутывала сереющая мгла. Фрай не мог воспользоваться подъемником, потому что для этого пришлось бы входить в здание, подниматься на второй этаж и включать электродвигатель. Он ни за что не осмелился бы туда пойти, ибо знал, что его повсюду караулят шпионы Кэтрин. Он хотел незамеченным подобраться к дому, и поэтому оставался единственный путь — по лестнице.

Фрай начал быстро, через две перекладины, карабкаться наверх, но тут же понял, что следует быть осторожнее. Лестница была очень ветхая. Ее, в отличие от подъемника, никогда не ремонтировали. Годами дожди, ветры и летняя жара разрушали бетон, в который были вмурованы железные штыри, удерживающие лестницу. Куски бетона отваливались, когда Фрай наступал на очередную ступеньку, и со стуком летели по камням вниз. Несколько раз Фрай едва не срывался, но успевал схватиться за поручни. В некоторых местах отсутствовали и сами поручни. Мало-помалу Фрай добрался до площадки, устроенной посередине подъема, а оттуда уже вскарабкался на вершину.

Он пересек газон. Розовые кусты, некогда ухоженные и аккуратно подстриженные, пустив во все стороны молодые побеги, теперь разрослись и переплелись в колючие заросли. Нигде не видно было на них цветов. Бруно проник в безжизненный викторианский дом и прошел по пыльным, с паутиной по углам комнатам. Воняло плесенью, покрывавшей шторы и ковры.

Ничего подозрительного Фрай здесь не увидел. Кэтрин нигде не было.

Он не знал, радоваться ему или нет. С одной стороны, Кэтрин отсутствовала и, значит, сейчас он в безопасности. Но с другой стороны, где она? Черт побери!

Страх постепенно овладевал им. Несколько часов назад он уже не мог ясно соображать, а теперь и чувства изменяли ему. Однажды ему послышались какие-то голоса, и он носился по всему дому, преследуя их, пока не понял, что это его собственное бормотание. Вдруг плесень, точно она и не была плесенью, напомнила запах любимых духов Кэтрин, но и этот обман быстро растворился в воздухе. И когда Фрай рассматривал знакомые с детства картины, развешенные на стенах, он никак не мог понять, что на них изображено. Цвета и контуры плыли перед глазами, постоянно то исчезая, то появляясь на полотне. Он стоял перед картиной, на которой, он это помнил, был пейзаж: деревья, цветы. Смотрел на нее, но ничего не видел. Он только по памяти мог восстановить расположение предметов на холсте. На месте, где висел холст, кружились пятна, разорванные линии и бессмысленные формы.

Фрай попытался успокоиться. Он сказал себе, что все эти чудеса — результат бессонной ночи. Он проехал такое расстояние. Понятно, что очень устал и вымотался.

Глаза, налитые кровью, слепила резь, точно их песком засыпали. Болью сводило все тело. Затекла и одеревенела шея. Ему нужно было выспаться. Сон освежит его. Так говорил себе Фрай. В это он хотел верить.

— Фрай обыскал снизу доверху весь дом и сейчас находился под самой крышей в комнате с покатым потолком. Здесь он провел большую часть жизни.

Белый сноп света от фонаря высветил кровать, на которой Фрай спал все годы. Он лежал в постели. Лежал с закрытыми глазами, точно спал. Еще бы, ведь глаза были зашиты. И белая одежда была не обычная одежда, а похоронный костюм, в который его облачил Эврил Таннертон. Потому что он мертв. Его зарезала сука, и он умер. С прошлой недели он холоден, как камень. Он подошел к большой кровати и вытянулся рядом с ним. Бруно слишком обессилел, чтобы взорваться в приступе ярости.

От него воняло чем-то омерзительным. Едкий запах. Простыни вокруг намокли и потемнели от черной жидкости, вытекающей из тела.

Бруно не обращал на это внимания. Его половина кровати была суха. И хотя он умер и больше никогда не заговорит и не засмеется, все равно Фраю рядом с ним стало спокойнее.

Бруно протянул руку и коснулся его. Он коснулся холодной жесткой руки и сжал ее пальцами. Боль одиночества немного утихла.

Конечно, Бруно не чувствовал прежней цельности. И никогда не почувствует ее, потому что половина его существа умерла. Но, лежа рядом с трупом, он все-таки не ощущал себя одиноким.

Оставив фонарик включенным, Фрай уснул.

* * *

Доктор Николас Радж занимал помещение на двенадцатом этаже большого небоскреба в самом сердце Фриско. Очевидно, подумала Хилари, архитектор либо никогда не слышал о такой неприятной мелочи, как землетрясение, либо состоял в сговоре с самим Сатаной. Одна стена была полностью из стекла. Это огромное окно разделяли на три секции две тоненькие стальные стойки.

Отсюда открывался живописный вид на залив и великолепный мост «Золотые врата». Усиливающийся с Тихого океана ветер разорвал черную пелену туч, и в провалы выглянуло глубокое голубое небо. В дальнем от стеклянной стены углу стоял круглый стол в окружении шести стульев, очевидно, здесь проводил лечение больных доктор Радж. Сейчас доктор пригласил гостей за этот стол.

Радж держался приветливо и, как опытный психолог, умел сделать так, чтобы люди, приходящие к нему, чувствовали себя естественно. Он был лыс, как... бильярдный шар, как попка ребенка, как золотой доллар, но имел аккуратно подстриженные усы и бороду. Костюм-тройка и галстук, по-видимому, вовсе его не стесняли. Доктор вел себя легко и непринужденно, точно на нем была футболка и теннисные трусы.

Джошуа кратко изложил доктору все, что тот хотел услышать, а затем прочитал короткую лекцию, которая понравилась Раджу, о том, что обязанностью психиатра является защита общества от тех пациентов, которые проявляют склонности криминального характера. Через пятнадцать минут доктор Радж вполне убедился в том, что дальнейшее сохранение тайны будет неразумным и даже опасным для его гостей.

— Признаюсь, — сказал Радж, — что если бы кто-нибудь из вас пришел и все это рассказал раньше, я бы не поверил и принял бы рассказчика за потенциального пациента.

— Мы уже думали о том, что не сошли ли мы все трое с ума, — улыбнулся Джошуа.

— И решили, что нет, — добавил Тони.

— Да, если вы... того, — сказал Радж, — то я из вашей компании, так как поверил вам.

Последние полтора года, так сказал Радж, Фрай приходил раз в месяц на пятиминутные частные сеансы. После первого приема Радж, поняв, что человек этот чем-то очень напуган, предложил ему появляться каждую неделю, так как счел столь редкие сеансы малоэффективными в данном случае. Однако Фрай не согласился с предложением доктора.

— Что у него было? — спросил Тони.

— Причина заболевания коренилась глубоко в подсознании человека. Если бы мистер Фрай согласился на более частые посещения, то, возможно, я узнал бы ее и смог ему помочь. Однако этого не произошло. И я даже точно не знаю, что у него было. Но вы, вероятно, интересуетесь, что привело Фрая ко мне? Что заставило его обратиться за помощью к психологу?

— Да, — сказала Хилари. — В конце концов, отсюда и следует начать. Каковы были симптомы?

— Больше всего его беспокоил, как признался мистер Фрай, один и тот же, из ночи в ночь повторявшийся кошмар.

На столе стоял магнитофон, рядом лежали две стопки кассет, в одной — четырнадцать, в другой — четыре. Радж потянулся и взял одну из четырех. Все наши беседы записаны здесь. Вчера, после разговора с мистером Райнхартом, я решил еще раз прослушать записи и выбрать из них самые существенные.

— Прекрасно, — одобрил его Джошуа.

— Вот здесь записан самый первый сеанс. Первые сорок минут мистер Фрай почти ничего не говорил. Это было странно. Он казался спокойным и уверенным в себе, но я-то видел, какого труда ему стоило скрывать истинные чувства. Он просто боялся со мной разговаривать. Но я продолжал работать. Наконец, мистер Фрай объяснил цель своего прихода, хотя и это пришлось вытягивать из него клещами. Вот часть нашей беседы.

Радж вставил кассету и нажал кнопку. Хилари похолодела, услышав знакомый низкий голос. Первая фраза принадлежала Фраю.

— У меня проблемы.

— Какие проблемы?

— По ночам.

— Да?

— Каждую ночь.

— Что, во сне?

— Почти так.

— Можете подробнее объяснить?

— О, этот сон.

— Какой сон?

— Кошмары.

— Одни и те же каждую ночь?

— Да.

— И сколько это продолжается?

— Сколько я помню себя.

— И сколько же?

— Лет тридцать. Может, больше.

— У вас одни и те же кошмары уже тридцать лет?

— Совершенно верно.

— О чем же сон?

— Не знаю.

— Ничего не скрывайте.

— А я ничего и не скрываю.

— Вы хотите рассказать все?

— Да.

— Вы за этим и пришли сюда. Говорите.

— Я сам хочу этого. Но я не знаю, о чем сон.

— Разве это возможно: мучиться одним и тем же кошмаром и не помнить его?

— Я постоянно вскакиваю с криками. Я знаю, что это страшный сон, но никогда не могу запомнить его.

— Откуда же вы взяли, что это один и тот же сон?

— Знаю.

— Но этого недостаточно.

— Недостаточно для чего?

— Для того, чтобы убедить меня, что это один и тот же сон.

— Если я скажу вам...

— Да?

— Вы решите, что я ненормальный.

— Правда?

— Да.

— Каждый раз я просыпаюсь, чувствуя, что по мне кто-то ползает.

— Кто именно?

— Не знаю. Просыпаясь, я все забываю. Но кто-то пытается залезть мне в нос, забиться в рот. Что-то отвратительное. Оно лезет мне в глаза, пытаясь открыть веки. Чувствую, как оно ползает под одеждой. В волосах. Повсюду.

Все напряженно слушали запись. В голосе Фрая слышались нотки ужаса. Хилари представила себе искаженное страхом лицо: расширившиеся глаза, бледную кожу, холодный пот, покрывающий лоб.

— По вас ползает одно существо?

— Не знаю.

— Или их много?

— Не знаю.

— На что оно похоже?

— Мерзкое.

— Зачем оно хочет влезть в вас?

— Не знаю.

— И это происходит всякий раз, когда вы просыпаетесь?

— Да. Примерно через минуту.

— Какие еще ощущения вы испытываете?

— Это не ощущения. Это звук.

— Какой звук?

— Шепот.

— То есть вы просыпаетесь и слышите шепот людей?

— Да. Шепот, шепот, шепот. Вокруг меня.

— Кто эти люди?

— Не знаю.

— О чем они шепчутся?

— Не знаю.

— Может, они хотят вам что-то сказать?

— Да. Но я не могу их понять.

— Но хотя бы какой-нибудь намек? Предположение?

— Я не могу расслышать слова, но знаю что они злые.

— Злые? В каком смысле?

— Они угрожают мне. Они ненавидят меня.

— Зловещий шепот?

— Да.

— Сколько он длится?

— Столько же... сколько оно ползает по мне.

— Минуту или больше?

— Да. Правда, я сумасшедший?

— Поверьте, мистер Фрай, я слышал и более странные вещи.

— Мне кажется, если я пойму этот шепот, если я узнаю, что по мне ползает, я вспомню сон. А вспомнив его, возможно, я от него избавлюсь.

— Этим мы и займемся.

— Вы мне сможете помочь?

— Это будет в основном зависеть от вас.

— О, как я хочу избавиться от этого.

— Тогда все получится.

— Это так долго продолжается, но к этому невозможно привыкнуть. Мне страшно ложиться в постель. Каждую ночь.

— Вы раньше лечились?

— Нет.

— Почему?

— Боялся.

— Чего?

— Того... о чем вы скоро узнаете.

Доктор Радж вынул кассету и сказал:

— Постоянный ночной кошмар. Это довольно часто встречается в моей практике. Но то, что он сопровождается слуховыми галлюцинациями, — сравнительно редкий случай.

— Вам не показалось странным его появление? — спросил Джошуа.

— Конечно, нет. Он был очень напуган галлюцинациями. И его состояние вполне объяснимо. А то, что неприятные ощущения продолжались и после пробуждения, значит, причина заболевания коренится в подсознании больного. Знаете, кошмары могут быть и полезны. Они как бы выпускают пар нервного напряжения. Он мне не показался сумасшедшим, так как пациент вполне различал сон и действительность. Это было ясно из нашего разговора.

Тони подался вперед:

— Вы в этом уверены?

— Вы хотите сказать, что он обманул меня?

— А разве это невозможно?

Радж кивнул:

— Конечно, психология не очень точная наука. Вполне я допускаю обман, так как мистер Фрай посещал меня всего лишь раз в месяц.

Он взял следующую кассету и вставил ее в магнитофон:

— Вы никогда не упоминали свою мать.

— А что?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Вы слишком много задаете вопросов.

— Не всем. Многие посетители сами стремятся все рассказать.

— Правда? И о чем же они говорят?

— Например, о своих родителях.

— Должно быть, это скучно.

— Нет. Расскажите мне о своей матери.

— Ее звали Кэтрин.

— И...

— Мне нечего о ней сказать.

— Обычно людям есть что рассказать о своих родителях.

Целую минуту длилось молчание. Было слышно, как вертится пленка и из динамика доносится шум.

— Доктор Радж.

— Да?

— Вы думаете?..

— О том, что это...

— Вы верите, что мертвые остаются мертвыми?

— Вы интересуетесь моими религиозными убеждениями?

— Нет. Как вы думаете... тот, кто умер... может вернуться из могилы?

— Как привидение?

— Да. Вы верите в привидения?

— а вы?

— Я первым задал вопрос.

— Нет. Я не верю в них, Бруно. А вы?

— Никогда не думал об этом.

— Вы когда-нибудь видели привидения?

— Не знаю.

— Какое отношение это имеет к вашей матери?

— Она сказала, что... вернется из могилы.

— Когда она это сказала?

— О, тысячу раз. Постоянно. Она сказала, что знает, как это делается. Она сказала, что будет следить за мной и после смерти. И если я буду жить не так, как ей хочется, она вернется и сделает мне больно.

— Вы поверили ей?

— Вы поверили ей?

— Бруно!

— Давайте поговорим о чем-то другом.

— Господи! — воскликнул Тони. Вот откуда он узнал, что Кэтрин оживает. Она вбивала в него эту мысль годами.

Джошуа спросил у Раджа:

— Какие отношения существовали между матерью и сыном?

— В это-то все и дело, — сказал Радж. Но их отношения так и остались загадкой. Я вытягивал из него информацию, но он упрямо молчал.

— Вы еще говорили о привидениях? — спросила Хилари.

— Да, — ответил доктор. Когда он пришел в следующий раз, то именно с них он и начал. Он сказал, что мертвые остаются мертвыми, и только дети и дураки могут думать иначе. Привидений и зомби не существует. Он хотел убедить меня, что сам никогда не верил словам Кэтрин.

— Он лгал вам, — сказала Хилари.

— Очевидно, да, — вздохнул Радж.

Он вставил третью кассету.

— Доктор, какого вы вероисповедания?

— Я по крещению католик.

— Вы до сих пор верите?

— Да.

— Ходите в церковь?

— Да. А вы?"

— Нет. Посещаете мессу каждую неделю?

— Почти каждую.

— Вы верите в рай?

— Да. А вы?

— Да. А в ад?

— Что вы хотите, Бруно?

— Значит, если есть рай, должен быть ад.

— Многие думают, что ад — это наша Земля.

— Нет. Есть такое место, с пламенем, и всяким таким. А если есть ангелы...

— Так.

— Должны быть демоны. Об этом говорит библия. Вы не знаете, как можно отличить демонов от людей?

— Отличить?

— Да. Дьявол метит тех людей, которые общаются с ним.

— Неужели вы верите в общение с дьяволом?

— Я?! Конечно, нет. Но есть люди, которые верят. Много людей. Я читал о них. Мне хочется понять этих людей.

— Но ведь вас интересуют знаки дьявола?

— Да. Я недавно читал об этом. Чушь какая-то.

— Расскажите.

— Видите ли, говорят, что в аду сотни и сотни демонов и у каждого из них собственное клеймо, которым они метят людей. Так, в средние века верили, что родимое пятно — знак дьявола. Так же, как и косоглазие... Номер 666 — это знак Сатаны. Его люди носят, это число, выжженным на коже, там, где видно... а также двойняшки... Вот еще один знак дьявола.

— Близнецы?!

— Конечно, сам я в это не верю. Я только рассказываю то, о чем читал. Но ведь кто-то верит в это.

— Понимаю.

— Если я вам надоел...

— Нет. Мне очень интересно.

Радж выключил магнитофон.

— Мне хотелось, чтобы он подробнее рассказал об оккультизме. Признаюсь, я поверил ему. Я чувствовал, что ему сложно начать с самого главного и хотел дать ему возможность высказаться. Мне казалось, что так будет лучше.

Радж включил магнитофон:

— Значит, близнецы — это творение дьявола?

— Да. Конечно, не все. Есть определенные отличия.

— Например?

— Сиамские близнецы точно исчадие ада. Некоторые рождаются с отметкой. Это очень редкое явление. Считают, что они уж точно дьяволята.

Радж вынул кассету. Как видите, этот намек на близнецов может иметь отношение к двойнику, которого вы упоминали.

Джошуа переглянулся с Тони и Хилари.

— Если у Кэтрин была двойня, то почему она привезла только одного? Зачем она лгала?

Хилари спросила:

— Вы видели его свидетельство о рождении?

— Нет. Я его не обнаружил ни в одном из сейфов.

Радж взял четвертую кассету.

— Здесь запись последнего сеанса. Это случилось три недели назад. Наконец-то он согласился на гипноз. Для того, чтобы вспомнить сон.

— Что ты видишь, Бруно?

— Мать. И себя.

— Дальше.

— Она толкает меня.

— Где вы?

— Не знаю. Я маленький.

— Маленький?

— Да. Мальчик. Она тащит меня за руку.

— Куда?

— К двери. Дверь. Не давайте ей открыть дверь1

— Тише. Тише. Что за дверь? Куда она ведет?

— В ад.

— Откуда вы взяли?

— Она в земле.

— Дверь в земле?!

— Господи! Не дайте ей открыть дверь! Держите меня! Нет! Нет! Я не хочу туда.

— Расслабьтесь. Спокойнее. Бояться нечего. Успокойтесь, Бруно. Вы спокойны?

— Д-да.

— Хорошо. Теперь говорите медленно и не волнуйтесь. Что было дальше? Итак, вы с матерью стоите перед дверью.

— Она... открывает дверь.

— Продолжайте.

— Толкает меня.

— Дальше.

— Толкает меня... за дверь.

— Дальше, Бруно.

— Захлопывает и запирает на ключ.

— Что вы видите?

— Темнота.

— Что еще?

— Кромешная тьма.

— Вы должны еще что-то видеть.

— Нет.

— Что дальше?

— Я пытаюсь выбраться.

— И?

— Дверь не поддается.

— Бруно, это только кажется.

— Это только галлюцинация?

— Да.

— Может, воспоминания?

— В детстве вас мать запирала в темной комнате?

— Д-да.

— В подвале?

— В комнате под землей.

— Как часто?

— Постоянно.

— Это было наказанием?

— Да.

— За что?

— За то... что я вел себя странно.

— Что это значит?

— Во мне было как бы два человека. Нет. Один.

Один. Один.

— Вернемся назад.

— Она заперла вас в комнате. Вы не можете выйти. Что дальше?

— М-мне страшно.

— Нет. Вы расслабились и успокоились. Не так ли?

— Да.

— И так, что же дальше?

— Я стою на верхней ступеньке и смотрю вниз, в темноту.

— Там ступеньки? Куда они ведут?

— В ад.

— Вы идете вниз?

— Нет! Я стою и слушаю.

— Что слышите?

— Голоса.

— О чем они говорят?

— Это шепот. Я ничего не могу разобрать. Они... приближаются... Становятся громче. Громче. Они поднимаются наверх.

— Что вы слышите?

— Они окружают меня.

— Что они говорят?

— Это что-то бессмысленное.

— Слушайте внимательно.

— Это не слова.

— Кто они?

— О, Господи!

— Кто они?

— Не люди. Нет. Нет. Уберите их. Они прыгают на меня.

— Там никого нет.

— Они облепили меня.

— Не поднимайтесь, Бруно.

— О, Господи!

— Бруно, лежите.

— Уберите их! Уберите!

— Бруно, все хорошо.

— Нет!

— Ты ничего не слышишь.

— Они становятся громче. Мне больно!

Хилари поежилась. Ей стало холодно.

Радж сказал:

— Он вскочил с кушетки и забегал по комнате. Его корчило, он закрывал лицо руками.

В динамике послышался пронзительный вой.

— Но вы вывели его из гипноза? — спросил Тони.

Радж был бледен.

— Я не ожидал, что это случится. Раньше ничего подобного не случалось с моими пациентами. Меня считают лучшим гипнотизером. На время я потерял над ним контроль, но потом он продолжил говорить. Скрежет по-прежнему доносился из динамика.

— Вы слышите крики Фрая. Он просто обезумел от ужаса. У него перехватило дыхание.

Джошуа встал и выключил магнитофон. Рука его дрожала.

— Вы верите, что его закрывали в темной комнате?

— Да, — сказал Радж.

— И в то, что там еще кто-то был?

— Да.

Джошуа провел рукой по волосам.

— Но что же это могло быть? В той комнате?

— Я надеялся это выяснить на следующем сеансе. Однако мистера Фрая больше не видел.

* * *

Когда они летели в самолете, направляясь в Холлистер, у них состоялся разговор:

— Раньше мне казалось все проще. Хилари — жертва. А Фрай — убийца. Теперь же я думаю, что и Фрай, в некоторой степени, жертва, — сказал Тони.

— Да, когда я слушала пленку, мне было его очень жаль.

— Хорошо жалеть, когда он далеко, — усмехнулся Джошуа.

* * *

Холлистер напоминал тысячи других городов Калифорнии. Такой же красивый центр и такие же отвратительные окраины. Особняки и трущобы. Пальмы и дубы. Разве что пыли на улицах больше, это было особенно заметно, когда дул сильный ветер. В отличие от других городов Холлистер находился в опасной сейсмической зоне.

Холлистер — это город в движении. Здесь почти каждый день случаются землетрясения. В основном это почти незаметные колебания, но они никогда не прекращаются и кажется, что весь город дрожит и не может успокоиться. Тротуары потрескались и разрушаются. Их ремонтируют в понедельник, а во вторник нужно начинать все сначала. Местные жители, как правило, не замечают этих ежедневных встрясок. За долгие десятилетия даже улицы в Холлистере изменили свое направление: некогда прямые авеню изогнулись, как ноги карлика. В магазинах устраивают полки с барьерчиками, чтобы товар не полетел на пол при очередном землетрясении. Некоторые люди живут в домах, которые медленно погружаются под землю. Но так как это погружение происходит очень медленно, они не торопятся приискать новое место. Они лишь заделывают трещины в стенах и поднимают дверной проем. Иногда пристраивают к дому комнату, не зная, что она может оказаться по другую сторону от трещины в земле; и в результате через некоторое время эта комната медленно, но верно отъезжает в сторону, в то время как дом стоит на месте или даже ползет совсем в другую сторону. В конце концов вся конструкция заваливается. Земля таит в себе бесчисленные провалы, которые когда-нибудь поглотят помещения, в которых живут и работают люди. Другие бы ужаснулись, если бы им предложили жить в городе, где «спишь и слышишь шепот земли». Однако жители Холлистера переносят все с завидным спокойствием.

Вот он настоящий калифорнийский оптимизм.

Рита Янси жила в угловом доме на тихой улице. Перед домом были разбиты клумбы с цветами.

Джошуа позвонил.

Дверь открыла пожилая женщина. Ее седые волосы были уложены на затылке. Морщинистое лицо улыбалось. Ее голубые глаза смотрели на незнакомцев пронзительно. На ней был белый передник и тапочки. Вытерев руки о полотенце, она спросила:

— Вам кого?

— Миссис Янси? — спросил Джошуа.

— Да.

— Меня зовут Джошуа Райнхарт.

Она кивнула:

— Я знала, что вы приедете.

— Я должен был с вами поговорить.

— Я сразу поняла, что вы не отстанете от меня. Я очень много думала о нашем разговоре. Вы ничего мне не сделаете. Ничего. Мне семьдесят пять и меня не бросят в тюрьму. Мне нечего бояться, я все расскажу. Она отступила в глубину прихожей, приглашая их войти.

* * *

Комната под крышей огласилась воплем Фрая. Он вскочил, тяжело дыша.

Кромешная тьма. Фонарик, который он оставил зажженным, потух. Бормотание. Вокруг него. Обволакивающее, зловещее бормотание. Хлопая себя по лицу, груди, шее, пытаясь сбить отвратительных существ, которые ползали по нему, Бруно упал с кровати. Но на полу этих существ оказалось еще больше: они шуршали, скреблись, от них исходил непонятный шепот. Фрай взвыл, зажал нос и рот руками, чтобы они не лезли ему в голову.

Свет. Полоски света. Тонкие полоски света робко пробивались сквозь мрак комнаты. Их было немного, но они были. Все-таки лучше, чем кромешная тьма. Фрай бросился к свету, сбрасывая с себя существ, и наткнулся на окно. Оно было закрыто жалюзи. Свет просачивался сквозь тонкие щели.

Бруно, покачиваясь, дрожащей рукой искал задвижку. Наконец он ухватился за нее, но она не поддалась: окно давно не открывали и она заржавела.

С воплями, размахивая руками, он ринулся к кровати, нашел лампу, стоявшую на тумбочке, вернулся и ударил подставкой по задвижке. Стекла задрожали. Отшвырнув лампу, он изо всех сил надавил на замок. Из-под ногтей выступила кровь. Рама поползла вверх, и в комнату полился лунный свет.

Фрай облегченно вздохнул. Шепот стих.

* * *

Гостиная Риты Янси — или то, что она называла гостиной, — не отвечало истинному значению этого слова. Это была обычная комната, которую старые люди видят своим тихим пристанищем на закате лет. Тяжелые гардины. Салфетки с вышитыми на них цветочками и птичками — свидетельства доброго характера и отсутствия вкуса. Плетеные стулья. Корзинка с клубками шерсти и спицами для вязания. Цветастый ковер на стене. Глухое тиканье напольных часов.

Хилари и Тони присели на краешек дивана, точно боялись, прислонившись к чехлам, запачкать их. Все в комнате сияло чистотой, и царил абсолютный порядок. Хилари представила себе, как Рита, заметив пылинку, торопится стереть ее. Что бы с ней случилось, если бы кто-нибудь из посетителей осмелился прикоснуться к ее вещам!

Джошуа развалился в кресле. Миссис Янси опустилась на свой любимый стул. Они в чем-то были похожи, она и стул. Хилари представила себе, как миссис Янси срастается со стулом в одно существо с шестью ногами и шелковой обивкой. Женщина накрыла ноги пледом.

Минуту они молчали. Было слышно глухое тиканье часов. Люди в комнате точно замерли, как экспонаты в музее.

Наконец Рита Янси заговорила. Ее виду совсем не соответствовали те слова, которые она произнесла.

— Какого черта нам тянуть кота за хвост. Мне не хочется тратить время на этот дурацкий разговор. Давайте напрямую. Вы хотите знать, почему Фрай платил мне пять сотен в месяц. Он платил, чтобы я молчала. Почти тридцать пять лет его мать платила мне ту же самую сумму. А после ее смерти чеки стал присылать Бруно. Черт возьми, странное дело! Редко встретишь такого сына, который ради материнской репутации будет платить, особенно после того, как она сыграла в ящик.

— Что же, вы шантажировали Кэтрин, а потом и Бруно? — спросил Тони.

— Называй это, как хочешь.

— На основании ваших слов, — сказал Тони, — японял, что закон называет это шантажом, и никак иначе.

Рита Янси улыбнулась.

— Думаешь, я испугалась? Вся дрожу? Сынок, меня не раз обвиняли в худшем. Шантаж? Да, пусть будет так. Шантаж, Мне незачем лгать. Но только не пытайтесь засадить меня в тюрьму, на суде я произнесу совсем другие слова. Я скажу, что очень давно оказала большую услугу Кэтрин Фрай и что она сама решила присылать мне эти чеки. Ведь у вас нет никаких доказательств. Все шантажисты хватают сразу много денег и затыкаются. Но кто же поверит, что шантажист согласится на скромные ежемесячные выплаты?

— Мы вовсе вас ни в чем не обвиняем, — успокоил ее Джошуа. — Ваши деньги нас не интересуют.

— Хорошо, — сказала миссис Янси, — я выцарапаю глаза всякому, кто сунется в мои дела.

Миссис Янси сурово посмотрела на него, потом перевела взгляд на Тони. Наконец, она кивнула удовлетворенно, словно убедилась в истинности его слов, и сказала:

— Я верю вам. Задавайте вопросы.

— Сначала хотелось бы узнать, почему Кэтрин Фрай выплатила вам за последние сорок лет почти четверть миллиона? — спросил Джошуа.

— Для этого, — сказала Янси, — нам следует вернуться в прошлое. Моя молодость пришлась на годы великой депрессии, поэтому я искала любую возможность, чтобы заработать на хлеб. Я едва сводила концы с концами. Мне была уготована судьба нищей. Оставался последний шанс: заняться древнейшей профессией. Тогда мне было восемнадцать. В то время нас называли «женщинами легкого поведения». Сейчас не церемонятся и употребляют самые грубые слова. Странно, как быстро все меняется. Я чертовски была красивой девчонкой. Я не работала ни на улицах, ни в барах, а состояла в штате одного из лучших домов в Сан-Франциско. Самые состоятельные мужчины. Нас было не много, но все мы были как на подбор. Я хорошо зарабатывала. Но к двадцати четырем годам я решила, что теперь пора заняться чем-нибудь другим. Я нашла чудесный дом и потратила почти все свои деньги на его благоустройство. Потом набрала табунок юных девиц. Так я стала мадам, хозяйкой чертовски хорошего заведения. Пятнадцать лет назад, когда мне было шестьдесят, я оставила эту работу, так как хотела переехать в Холлистер, где живет моя дочь с мужем. Хотелось быть поближе к внукам.

Хилари спокойно откинулась на спинку дивана, ничуть не беспокоясь о белизне чехлов.

Джошуа сказал:

— Все это очень интересно, но какое это отношение имеет к Кэтрин?

— Ее отец постоянно навещал мое заведение в Сан-Франциско.

— Лео Фрай?

— Да. Очень странный мужчина. Правда, я никогда его не обслуживала. Став мадам, я почти этим не занималась: у меня появились новые заботы. Но о нем мне рассказывали мои девочки. Ну и сукин же сын он был! Как он любил оскорблять их и грязно обзывать. Он вытворял самые отвратительные вещи, но платил хорошо. В апреле 1940 года Кэтрин, его дочь, пришла ко мне. Я даже не знала, что у Лео есть дочь. Он прислал ее, чтобы она родила у меня и об этом никто не узнал в их городе.

Джошуа удивился.

— Она была беременна?

— Да.

— А Мэри Гюнтер? — спросила Хилари.

— Не было никакой Мэри Гюнтер. Эту историю выдумали Кэтрин и Лео. В Санта-Хелене ничего не знали, так как она носила бандаж. Бедняжка, как она стягивала себя. Она голодала, чтобы скрыть живот.

— И вы ее взяли? — спросил Тони.

— Конечно, не из доброго сердца. Ненавижу этих набожных старух, рассуждающих о христианском долге. История Кэтрин оставила меня равнодушной. Я приняла ее, но не из уважения к ее отцу. Я впустила ее совсем по другой причине. У нее было три тысячи баксов. По тем временам это были большие деньги.

Джошуа покачал головой.

— Кэтрин была холодна, как рыба. Она терпеть не могла мужчин. Кто же отец ребенка?

— Лео, — ответила Янси.

— Господи! — воскликнула Хилари.

— Вы уверены? — спросил Джошуа.

— Конечно. Он развратил свою дочь. Когда она повзрослела, он делал с ней все, что угодно. Что угодно.

* * *

Бруно надеялся, что сон освежит его, прогонит усталость и вернет силы. Но сейчас, стоя перед открытым окном и всматриваясь вдаль, он пребывал в еще худшем положении, чем вечером. Мысли в голове путались. Отвратительные воспоминания, как черви, сплетались в клубок, в уме проносились странные образы.

Он был один. Абсолютно один. Разорван пополам. Часть его умерла, а другая мучилась и страдала. С утратой своей половины его существо лишилось источника силы. Как он ни старался, у него ничего не выходило.

Он отошел от окна и, спотыкаясь, приблизился к кровати, потом опустился на колени и положил голову на грудь трупа.

— Скажи что-нибудь. Скажи, что мне делать?

Но мертвый Бруно ничего не мог сказать живому.

* * *

Гостиная миссис Янси. Тиканье часов. В комнату вошел белый кот и прыгнул хозяйке на колени.

— Откуда вы взяли, что Лео совратил Кэтрин? — спросил Джошуа. — Сам же он об этом не говорил?

— Нет. Все рассказала Кэтрин. Она была в ужасном состоянии. Ее должен был привезти отец, но он внезапно умер. Она здорово себе навредила, стягивая себе живот. Я вызвала доктора. Он сказал, что она родит мертвого ребенка. Эти ужасные роды продолжались четырнадцать часов. Страшно себе представить, как она мучилась. Кэтрин пролежала несколько дней в горячке, а когда пришла в себя, сразу же рассказала мне об отце. Она боялась умереть и унести с собой в могилу эту тайну. Кэтрин говорила, точно исповедовалась священнику. Вскоре после смерти матери, еще девочкой, она была совращена отцом. Он полностью подчинил ее своей воле. Когда она подросла, Лео был очень осторожен, но все-таки сделал ошибку: она забеременела.

Миссис Янси погладила кота, и тот довольно замурлыкал.

— Кое-что мне не ясно, — сказал Джошуа. — Почему Лео не послал Кэтрин к вам, как только узнал о беременности? Ведь можно было сделать аборт?

— Да. По роду занятий я была знакома с некоторыми врачами. Не знаю, почему Лео не обратился ко мне. Думаю, он надеялся, что у Кэтрин родится хорошенькая девочка.

— Не понимаю, — сказал Джошуа.

— Разве не ясно? — спросила миссис Янси. Через несколько лет он мог бы сделать с ней то же, что сделал с Кэтрин. Маленький домашний гарем.

* * *

Не получив ответа, Бруно встал, бесцельно прошел по комнате, поднимая ногами толстый слой пыли. Вдруг он заметил пару пятидесятифунтовых гирь. У него был целый набор гимнастических снарядов, с которыми он занимался в продолжение десяти лет. Сейчас все они были свалены в подвале. Но пару гирь он всегда держал в своей комнате, чтобы физическим напряжением снимать эмоциональное.

Сейчас он поднял гири и стал накачиваться. Широкие плечи и мощные руки задвигались в привычном ритме. Очень давно он мечтал заниматься атлетизмом. Матери понравилась его затея. Изнурительные упражнения сжигали половую энергию, которую начал вырабатывать его молодой организм. Он уходил в физические занятия и обо всем забывал. Кэтрин была довольна.

Позднее, когда Бруно превратился в сильного мощного мужчину, Кэтрин пожалела о том, что позволила ему заниматься. Она испугалась его и попыталась отнять у него гири. Но когда он разрыдался и стал ее умолять, чтобы она не делала этого, Кэтрин поняла, что ей нечего бояться Бруно.

А разве могло быть иначе? В конце концов у нее был ключ от двери в земле. Она запросто могла затолкать его в темную дыру.

Все равно, имея ключ, она была сильнее его. Несмотря на бицепсы и трицепсы. Именно тогда, когда он начал заниматься атлетизмом, Кэтрин сказала ему, что знает, как вернуться из могилы. Пусть он знает, что и после смерти она будет следить за ним; она поклялась, что вернется и накажет его, если он будет себя плохо вести, если не убережется и люди узнают о его демоническом происхождении. Тысячу раз она предупреждала его, что вернется, бросит его в яму, запрет дверь и оставит его там навеки.

Вдруг, опустив на пол гири, он подумал, а если она лгала ему? Обладала ли она сверхъестественной силой? Действительно ли она верила тому, что говорила? Или боялась его? Боялась, что он станет сильным — и свернет ей шею?

Эти вопросы лавиной обрушились на него, но Фрай был не в состоянии разобраться с собственными мыслями. Одно подозрение сменялось другим. И тотчас забывалось.

Наоборот, неизменным оставался только страх: он сковал его тело, волю и ум. Фрай вспомнил о последнем воплощении Кэтрин и понял, что должен найти Хилари. Пока она не нашла его. Фрая затрясло.

* * *

Кот лизнул миссис Янси в руку.

— Лео и Кэтрин выдумали целую историю о ребенке. Нельзя было признаться, что это сын Кэтрин. В противном случае пришлось бы указать пальцем на некоего молодого соблазнителя. Но никаких соблазнителей и в помине не было. Каким же надо быть мерзавцем, чтобы развращать собственную дочь. Этот скот начал, когда Кэтрин не было и шести лет. Девочка даже не понимала, что с ней делают. — Миссис Янси покачала головой. — Если бы я утверждала законы, то обязательно был бы принят такой, по которому этих подонков следовало бы кастрировать. Как отвратительно!

Джошуа спросил:

— Разве они не могли сказать, что Кэтрин была изнасилована сезонным рабочим или еще кем-нибудь? При этом никакой моральной ответственности Кэтрин не понесла бы. Ей было бы достаточно сочинить историю и описание внешности «насильника». Если вдруг, по невероятному стечению вещей, нашелся бы какой-нибудь несчастный, который бы подошел под описание, Кэтрин опять же могла сказать, что это не тот человек.

Миссис Янси погладила кота.

— Заявление об изнасиловании означало бы вмешательство полиции, — сказала миссис Янси. — Лео боялся, что полицейские обязательно что-нибудь пронюхают, найдут какую-нибудь лазейку в состряпанной истории. Лео не хотел рисковать свободой, если вдруг откроется вся правда.

— Это рассказала Кэтрин? — спросила Хилари.

— Она. Когда Кэтрин почувствовала, что может умереть во время родов, она испугалась, что унесет с собой в могилу тайну их семьи. Хилари начала проникаться сочувствием к Кэтрин, сочувствием, которого она не знала, отправляясь в Холлистер.

— Отец прикрыл себя страданиями дочери, — сказала она.

Миссис Янси продолжала:

— Она никогда не смела слова сказать против него. Делала все, что он хотел. Это Лео придумал — диету и бандажи. Как она, бедняжка, страдала! Однако послушалась Лео. Кэтрин его очень боялась. Дух ее был сломлен. Она стала настоящей рабыней.

Часы ударили один раз. Тихий звон разнесся по комнате и затих. Джошуа, сидевший на краешке кресла, откинулся назад на широкую спинку. Его лицо побледнело, под глазами резко обозначились голубоватые круги. Только сейчас Хилари увидела, как стар был Джошуа. Рассказ ошеломил Райнхарта.

В коротком разговоре ему открылась чудовищная подноготная человека, которого все знали как порядочного и почтенного жителя Санта-Хелены. Так часто страшная правда скрывается за искусственным фасадом благопристойности.

Обращаясь, скорее, к самому себе, Джошуа едва слышно сказал:

— Они допустили оплошность, и Кэтрин забеременела, а в Санта-Хелене ничего не заподозрили.

Тони воскликнул:

— Невероятно. Обычно чем откровеннее ложь, тем она надежнее, то есть можно быть уверенным, что все останется в тайне. Как искусно была сделана утка насчет Мэри Гюнтер. У Лео и Кэтрин все прошло без сучка и задоринки!

— Я бы так не сказала, — вмешалась миссис Янси, — кое-какие трения все-таки были.

— Например?

— Например, в тот день, собираясь ко мне, Кэтрин объявила всем в Санта-Хелена о том, что ее воображаемая Мэри Гюнтер прислала ей телеграмму с вестью о рождении ребенка. Какая глупость. Кэтрин сказала, что едет за малышом в Сан-Франциско, но не сказала, был ли это мальчик или девочка. Видите, Кэтрин, конечно, не могла знать заранее, кто у нее родится. Здесь она сделала главную ошибку, объявив о рождении ребенка до отъезда из Санта-Хелены.

— Не понимаю, — озадаченно сказал Джошуа, — где же здесь ошибка? Ну и что, если сказала?

Поглаживая кота, миссис Янси пояснила:

— Ей следовало быть осторожней и сказать, что ребенок вот-вот родится и она едет к Мэри Гюнтер в Сан-Франциско, чтобы поддержать ее морально. Кэтрин сама заявила, что отправляется за одним ребенком. Она не подумала, какие из этого могут последовать неблагоприятные для нее вещи. В действительности, Кэтрин родила двойню.

— Двойню? — переспросила Хилари.

— О черт, — вытаращил глаза Тони.

Джошуа вскочил с кресла.

Всеобщее напряжение передалось коту. Он поднял голову и с любопытством принялся разглядывать людей. Его желтые глаза светились странным внутренним светом.

Джошуа никак не мог успокоиться. Он мерил шагами тихую гостиную миссис Янси.

Она продолжала.

— Когда Кэтрин родила двойню, она поняла, что выдумка с Мэри Гюнтер ей не поможет. В Санта-Хелене знали о том, что Кэтрин вернется с одним ребенком. Если же она привезет и второго, то, что бы Кэтрин не объясняла, подозрения все равно возникнут на этот счет. Мысль о том, что все узнают об отношениях в их семье... Это уже было бы слишком к тому, что Кэтрин уже пришлось перенести в своей жизни.

Кэтрин сломалась. Три дня после родов она провела в горячке. Доктор давал ей успокоительное, но лекарство не помогало. Она громко кричала, говорила несвязно и неистовствовала. Конечно, я могла бы вызвать полицейских, и они увезли бы ее в обитую войлоком комнату. Однако я не хотела этого. Не хотела, черт побери.

— Ей нужна была медицинская помощь, — сказала Хилари. — Не хорошо было оставлять ее так, кричащей в истерике. Не хорошо.

— Может, и не хорошо, — ответила миссис Янси. — Но что я еще могла сделать? Когда у тебя бордель, тебе не очень приятно видеться с полицией. Мне и так приходилось их встречать у себя, когда приходило время платить налоги. А если бы я отправила Хилари в больницу, то тут уж газеты наверняка все пронюхали бы, и тогда конец моему заведению. После огласки мое дело тотчас бы прикрыли. Как видите, другого выхода, как молчать, не было. Более того, из-за Кэтрин мог бы пострадать доктор, если бы его пациенты узнали, что он тайно следит за здоровьем проституток, его карьера бы быстро закончилась. Как видите, мне приходилось думать не только о себе, но и о докторе, а также о девочках.

Джошуа остановился перед ней. Он напряженно всматривался в лицо пожилой женщины, пытаясь за добродушной внешностью образцовой бабушки разглядеть ту женщину, которая знала Кэтрин.

— Разве вы не взяли ответственность за судьбу Кэтрин, когда получили от нее три тысячи?

— Я не просила ее заявляться ко мне и рожать в моем доме. Мое дело приносило намного больше, чем эти тысячи. Что же, по-вашему, я должна была делать? Отказаться от них? — Она покачала седой головой. — Если вы думаете, что именно так я должна была поступить, то вы, мой дорогой, наверное, живете по каким-то придуманным принципам.

Джошуа стоял, не сводя глаз с миссис Янси. Он молчал, боясь, что если откроет рот, то из него вырвутся проклятия. Следовало успокоиться и сдержать себя, иначе они никогда не узнают всей правды об Энн Фрай и ее детях.

Близнецы!

Тони сказал:

— Миссис Янси, взяв Кэтрин к себе, вы тотчас узнали, что она немилосердно стягивала свой живот бандажом, и поняли, что у Кэтрин может быть выкидыш. Вы сказали, что доктор был того же мнения.

— Да.

— Он предупредил, что Кэтрин грозит летальный исход?

— Да.

— Смерть ребенка или смерть роженицы — это также повод для немедленного вмешательства полиции и закрытия вашего заведения, как и обращение в больницу. Однако вы не прогнали Кэтрин, пока еще было для этого время. Наоборот, вы позволили ей остаться, получив деньги и зная о риске для себя. Но случись что-нибудь с Кэтрин, вам бы пришлось отвечать перед законом.

— Никаких проблем, — спокойно ответила миссис Янси. — Если бы дети родились мертвыми, их просто унесли бы в сумке. Их закопали бы на уединенном склоне любого из холмов в Марин-Каунти. Или сбросили бы сумку с моста Голден-Гэйт.

Джошуа едва сдерживался, чтобы не схватить эту старуху за волосы и стащить со стула, чтобы выбить из нее это деревянное самодовольство. Вместо этого он отвернулся и, глубоко вздохнув, вновь зашагал по комнате, потупив взгляд и стремясь не смотреть на миссис Янси.

— А Кэтрин? — спросила Хилари. — Что бы вы сделали, если бы она умерла?

— То же самое, что и с детьми, родись они мертвыми, — невозмутимо ответила миссис Янси, — вот разве что в сумке она вряд ли бы поместилась.

Джошуа, как только услышал это, так и замер в дальнем углу, бросив на нее полный отвращения взгляд. Миссис Янси, казалось, не понимала, что своими словами возбуждает в этих людях не самые лучшие к ней отношения. Она просто констатировала факт.

— Если бы что-нибудь случилось, тело убрали бы, — сказала она, отвечая на вопрос Хилари. — Все было бы сделано так, что никто бы и не узнал, что Кэтрин приезжала ко мне. Только, моя дорогая, не смотрите так осуждающе на меня. Я не убийца. Мы говорим только о том, что я могла бы сделать, что вообще следовало сделать любому разумному человеку, окажись он в такой ситуации. В том случае, если бы Кэтрин или ее дети умерли бы собственной смертью. Заметьте, естественной. Я не собиралась никого убивать. Напротив, я сидела с ней рядом, пока она бредила, успокаивала, как могла, пока опасность не миновала.

Тони сказал:

— Вы говорили, что Кэтрин была в тяжелом состоянии.

— Только три дня. Но, что это были за дни. Кэтрин пришлось привязать к кровати, чтобы она ничего с собой не сделала. Это продолжалось три дня. Наверное, у Кэтрин просто нервы не выдержали. Через три дня она пришла в себя и успокоилась.

— Близнецы, — сказал Джошуа. — Вернемся к ним. Именно это нас и интересует больше всего.

— Мне кажется, я вам все рассказала.

— Дети были абсолютно одинаковы? — спросил Джошуа.

— Разве это можно сказать о новорожденных? Они все красные и сморщенные.

— А доктор не сделал...

— Мы находились в первоклассном борделе, а не в госпитале. — Она пощекотала коту шею, тот блаженно закрыл глаза. — Некогда было доктору проводить какие-то там тесты. Да и зачем нам было знать: одинаковые они или нет.

Хилари сказала:

— Одного из них Кэтрин назвала Бруно?

— Да, — кивнула миссис Янси. — Я узнала его имя, когда он стал присылать на мое имя чеки.

— Как она назвала второго?

— Ни малейшего представления. Пока Кэтрин была у меня, дети еще не имели имен.

— А свидетельства о рождении? — спросил Тони.

— Их не было, — отвечала миссис Янси.

— Разве такое возможно?

— Дети не были записаны.

— Но закон...

— Кэтрин не хотела, чтобы их записали. Она хорошо оплачивала свои желания, и потому мы сделали все согласно ее воле.

— И доктор тоже на это согласился?

— Доктор получил кусок за то, что принял роды, и за обещание держать рот на замке. В то время тысяча стоила побольше, чем сейчас. В общем, доктора не обидели.

— Дети были здоровы? — спросила Хилари.

— Очень худые. Скрюченные. Такие жалкие. Это, вероятно, из-за того, что Кэтрин соблюдала диету. И еще из-за бандажа. Но кричали они так же, как и другие дети. Да и ели они хорошо. Вполне нормальные младенцы, только худенькие.

— Кэтрин долго у вас оставалась?

— Почти две недели. Ей нужно было оправиться и набраться сил после таких тяжелых родов. Да и близнецам не мешало нарастить мяса на косточки.

— Кэтрин забрала с собой обоих?

— Конечно. У меня же не приют. Я была рада, что она ушла.

— Вы знали, что Кэтрин собиралась забрать в Санта-Хелену только одного ребенка? — спросила Хилари.

— В общем, да.

— А она не говорила, куда определит второго? — спросил Джошуа, перенимая эстафету вопросов у Хилари.

— Думаю, она решила отдать его другим людям.

— Вы «думаете»? — не выдержал Джошуа. — И вас ни капельки не беспокоила судьба этих беззащитных детишек? Что могло с ними случиться, если мать их была больная женщина?

— Она выздоровела.

— Чушь!

— Если бы вы встретили Кэтрин на улице, то ничего бы не заметили. Она нормально выглядела.

Как все.

— Господи, а что творилось у нее внутри!

— Это ее дети, — твердо сказала миссис Янси. — Никакая мать не причинит вреда своим детям.

Помолчав, она добавила:

— Я высоко ценю материнство и материнскую любовь. Она способна творить чудеса.

Джошуа вновь пришлось отойти в другой угол комнаты: слишком велико было искушение вцепиться в это чудовище по имени Янси.

— Кэтрин вряд ли могла бы осуществить свое намерение со вторым ребенком, так как у него не было свидетельства о рождении, — сказал Тони.

— Честное слово, вы убиваете меня, — качнув головой, заметила миссис Янси. — Постоянно видите во мне самое плохое. Вы, конечно, решили, что Кэтрин бросила ребенка где-нибудь на улице или под дверь. Мать скорее отнесет дитя в приют или церковь, где о нем позаботятся и будут ухаживать. Мне представляется, что малыш попал в хорошую семью, получил прекрасное воспитание и образование и постоянно был окружен любовью приемных родителей.

* * *

Одинокий, полный дурных предчувствий и усталый, Бруно Фрай, дожидаясь темноты, провел весь четверг, разговаривая с мертвецом. Бруно надеялся, что сможет успокоиться и привести свои мысли в порядок, но ему это никак не удавалось. Тогда он решил, что будет смотреть в глаза своей половины, как они это делали вместе: садились друг против друга и смотрелись, не отводя взглядов целыми часами. Им незачем были слова, они и так прекрасно понимали друг друга, сливаясь в одно существо.

Фрай вспомнил, как накануне в доме Салли был введен в заблуждение обычным зеркальным отражением. Вглядываясь в глаза того, кого он принял за свою половину, Фрай почувствовал себя на вершине блаженства. Теперь он отчаянно искал способ вернуться в прежнее состояние равновесия и покоя. Насколько все-таки лучше видеть перед собой настоящие глаза, даже если они плотно закрыты и не смотрят.

Бруно дотронулся до глаз мертвого Бруно: веки были холодны, как лед, и не поднимались, когда он пошевелил их кончиком пальца. Бруно провел по глазнице и в уголках нащупал швы, крошечные узелки нитей, которыми были пришиты веки. Обрадовавшись, что сможет увидеть его глаза, Бруно выпрямился и помчался вниз по лестнице, чтобы найти лезвие, маникюрные ножницы, иголку или вязальную спицу, — словом, все то, чем можно было открыть глаза мертвого Бруно.

* * *

Даже если Рита Янси и знала еще что-то о близнецах, все равно ни Хилари, ни Джошуа не смогли бы вытащить из нее нужные им сведения. Еще мгновение, и любой из них скажет какое-нибудь грубое слово, оскорбит ее, да так, что старуха обидится и заставит их убираться из ее дома.

Тони чувствовал, как Хилари была потрясена сходством ее судьбы и судьбы Кэтрин: сколько мук они обе приняли от своих жестоких родителей. Хилари было все противно в поведении миссис Янси: и ее попытки выступить в роли морализатора, и краткие погружения в приторное сентиментальничанье, и постоянные грубые комментарии в адрес Кэтрин Фрай.

Джошуа страдал от того, что было уязвлено его самолюбие: двадцать пять лет он работал на Кэтрин и ничего не заметил. Не разглядел того, что бурлило и кипело под холодной маской, которую так искусно носила всю свою жизнь Кэтрин.

Тони, почувствовав, что назревает скандал, поднялся с дивана, на котором сидел, и перешел на стул, стоявший напротив миссис Янси. Свое перемещение он объяснил желанием погладить кота. В действительности, он сделал это, чтобы оградить миссис Янси от Джошуа, который того и гляди, вцепится ей в волосы. А сидя напротив миссис Янси, можно было продолжать расспросы, не опасаясь нежелательных выходок со стороны Райнхарта или Хилари.

Тони поглаживал кота и без остановки болтал с женщиной, используя весь запас своих излюбленных шуток, которыми он пользовался на работе.

Как бы случайно, он спросил, а не было ли чего-нибудь необычного в связи с рождением близнецов.

— Необычное? — переспросила миссис Янси. — Что вы имеете в виду: двойня — это необычно.

— Вы правы, я не ясно поставил вопрос. Меня интересует вот что: не случилось ли чего-нибудь во время родов, чего-нибудь странного или необычного с матерью или детьми.

Тони очень удивился, заметив вопрос в глазах миссис Янси. Она точно что-то вспомнила.

— А ведь правда, — сказала она, — кое-что необычное было.

— Попробую угадать — прервал ее Тони. — Младенцы родились в «сорочке».

— Совершенно верно! Как вы догадались?

— Случайно.

— Черт побери! — Она ткнула в него пальцем. — Ты не так прост, как кажешься.

Тони заставил себя улыбнуться в ответ. Заставил, потому что ничто в облике и поведении миссис Янси не могло возбудить в нем доброй улыбки.

— Близнецы родились в «сорочках», — сказала она. — Доктор, конечно же, имел дело с подобными случаями, но объявил, что подобное встречается исключительно редко.

— Кэтрин об этом знала?

— О «сорочках»? Не сразу. У нее была родильная горячка. Три дня она ничего не соображала.

— А потом?

— Я уверена, что ей сказали. Такое всегда говорят матери. Стоп... я ведь сама ей об этом сказала. Да, да, сказала. Сейчас я это точно вспомнила. Кэтрин была поражена. Ведь считается, что родившийся в «сорочке» будет в жизни счастлив.

— А Кэтрин верила в это?

Рита Янси нахмурилась.

— Нет. Она сказала, что это дурной знак. Лео интересовался оккультизмом, и Кэтрин прочла несколько книг из его библиотеки. В одной из них было сказано, что если близнецы рождаются в «сорочках», то значит... Точно не помню, как говорила Кэтрин, но уверена, что там было сказано что-то нехорошее.

— Знак дьявола? — подсказал Тони.

— Да! Да! Именно так она и сказала, — обрадовалась миссис Янси. Она уставилась в стену невидящим взглядом, вспоминая события далекого прошлого.

Хилари и Джошуа сидели спокойно. Тони с удовольствием подумал о том, что они признали про себя, что Тони больше их смог выпытать из миссис Янси.

Вдруг та заговорила:

— Сказав мне о знаках дьявола, Кэтрин замолчала и больше ничего не говорила. Пару дней она молчала, как мышь. Кэтрин лежала в кровати, уставившись в потолок, и почти не шевелилась. Какая мысль преследовала ее в эти дни — она ничего не замечала. И вдруг она так расходилась, что я уже подумывала, не послать ли за психушкой.

— Она прыгала и бегала как сумасшедшая? — спросил Тони.

— Нет, нет. На этот раз она кричала. Какая-то дикая, ни на что не похожая речь. Она кричала, что это дети дьявола, что ее изнасиловало адское существо, зеленое и чешуйчатое с раздвоенным языком и когтями на лапах. Оно овладело Кэтрин. Сумасшедшая, правда? Однако она клялась, что именно так и было. А когда она рассказывала, как все происходило, меня мороз по коже пробрал, хотя я и не верила ей. Уж очень история оказалась живописной. Я упомянула было о Лео, но как она закричала! Это был нечеловеческий крик. Стекла задрожали в рамах. Она не могла слышать этого имени. Она так разозлилась на меня за то, что я неосторожно произнесла имя отца. Она продолжала настаивать на том, что эти дети дьявола, а не Лео, хотя, конечно, знала, что это сделал ее отец, и никто другой. Я не могла не посмеяться над ней. Еще бы, молоть такую чепуху! Но бедняжка, похоже, вбила себе в голову этот бред и, действительно, искренне в него верила. Она сказала, что боится попасть на костер вместе с детьми, если вдруг церковь узнает о ее связи с дьяволом. Она умоляла меня, чтобы никому ничего не говорила. Потом она призналась в том, что оба сына имеют знак дьявола между ног.

— Между ног? — спросил Тони.

— Тут уж Кэтрин понесла несусветную чуть. Она уверяла меня, что у детей половые органы их отца. Кэтрин сказала, что я сама прекрасно об этом знаю, потому что видела их. Она только просила меня молчать. Ну и смех! У мальчиков были самые обычные пи-пи.

Но Кэтрин не успокаивалась и требовала, чтобы я поклялась верно хранить тайну. Она спрашивала, сколько мне заплатить за молчание. Я ответила, что не возьму ни пенни, но согласилась на пять сотен в месяц, имея в виду только то, что произошло в действительности. Вы меня понимаете? Такое условие ее устроило, однако полностью она не могла успокоиться, вбив себе в голову каких-то демонов. Когда я уже хотела вызвать доктора, Кэтрин вдруг перестала нести околесицу. Кэтрин все-таки смогла взять себя в руки. А через неделю, забрав детей, она уехала.

Тони молчал.

Миссис Янси поглаживала мурлыкающего кота.

— Что если... — сказал Тони, — что если, что если...

— Что, если «что»? — спросила Хилари.

— Не знаю. Кажется, разрозненные кубики складываются в картинку... но она... так ужасна. Может, я не прав? Я должен еще подумать.

— У вас еще есть ко мне вопросы? — спросила миссис Янси.

— Нет.

Тони встал со стула.

— Больше нет.

— Кажется, мы получили то, что хотели, — добавил Джошуа.

— И даже больше, — сказала Хилари.

Миссис Янси сняла кота с колен, опустила его на пол и встала.

— Я потратила на эти глупые воспоминания слишком много времени. Мне давно пора быть на кухне и готовить пирог. Скоро придут внуки, и я хочу их угостить вкусненьким. Не дети, а сущее наказание, но я их так люблю.

Вдруг кот перепрыгнул через стул, стрелой пересек комнату и шмыгнул под стол в углу.

В тот же самый момент дом затрясло. С полки полетели две стеклянные фигурки лебедей, но не разбились, мягко опустившись на пушистый ковер. Задребезжали стекла.

— Землетрясение, — спокойно пояснила миссис Янси.

Пол закачался, как палуба корабля.

— Ничего страшного, — сказала она.

Дрожь под ногами улеглась. Возмущенная земля затихла. Дом замер.

— Видите, — сказала миссис Янси, — все кончилось.

* * *

Бруно, наконец, удалось открыть глаза мертвого.

Он был поражен тем, что увидел. Это уже не были те чистые, полные энергии, голубоватые глаза, которые он помнил и любил. Это были глаза какого-то чудовища: опухшие и вылезающие из орбит. Белки потускнели и были испещрены точками застывшей крови. Прежде голубоватые, зрачки замутились, как у слепца.

И все-таки чем дольше Бруно смотрел в них, тем менее отвратительными они казались ему. Ведь это были глаза того, кто был его собственной частью, по-прежнему ею оставался; глаза, которые он узнал бы среди миллионов чужих глаз; глаза, которые он любил и которые его любили. Бруно смотрел на них и внутрь их, как делал много раз до этого, чтобы достичь ошеломляющего чувства единения с самим собой.

На этот раз ничего не выходило, потому что эти глаза не смотрели на него. Тем не менее сам акт всматривания в мертвые глаза напоминал те слияния, которые происходили в прошлом. Тогда он испытывал невыразимое блаженство освобождения от страха и внешнего мира и замыкания в самом себе. Бруно отчаянно хватался за воспоминания, так как ничего, кроме воспоминаний, у него не оставалось. Так он сидел на кровати и смотрел вниз, на глаза трупа.

* * *

«Сессна» Джошуа Райнхарта взяла курс на Напа Каунти.

Хилари посмотрела вниз на редкие белоснежные облака и желтые осенние холмы, до которых было несколько тысяч футов. Над головой ничего не было, кроме прозрачно-голубого неба и длинной полосы, прочерченной военным самолетом. Далеко на западе у горизонта собиралась черная масса облаков. К вечеру они наверняка затянут всю долину.

Первые десять минут после взлета Хилари, Тони и Джошуа молчали, занятые своими невеселыми думами.

Наконец, Джошуа сказал:

— Близнец — это и есть тот двойник, которого мы ищем.

— Очевидно, да, — ответил Тони.

— Значит, Кэтрин не стала избавляться от второго ребенка.

— Очевидно, нет, — сказал Тони.

— Но кого же я убила? Бруно или его брата?

— Узнаем, когда эксгумируем труп, — сказал Джошуа.

Самолет попал в воздушную яму, резко пошел вниз, да так, что перехватило дыхание.

Когда подкативший к горлу комок растаял, Хилари сказала:

— Мы сидим и пережевываем одно и то же. Так мы ничего не узнаем. Если Кэтрин не убила второго ребенка, чтобы вернуться домой с одним, что она и обещала, тогда где он? Что она с ним сделала?

— Не будем забывать то, что сказала миссис Ян-си. — Джошуа с таким отвращением произнес ее имя, точно оно оставляло после себя дурной запах во рту. — Возможно, Кэтрин оставила одного из них на пороге приюта или церкви.

— Не знаю... — покачала головой Хилари. — Мне это не нравится. Слишком уж банально... избито... и романтично. Черт, не это я имею в виду! Слишком...

— Просто, — подсказал Тони. — Подбросить ребенка — это самый легкий, быстрый и простой, хотя и не самый гуманный выход для нее. Но, как правило, люди действуют выбирая путь потруднее, путаются сами и других путают. Тем более вы помните, в каком состоянии уехала Кэтрин от Янси.

— Ну и что, — сказал Джошуа.

Тони продолжал:

— Если принять за данное, что второй ребенок был усыновлен кем-то, то придется объяснить, как он и Бруно встретились. Поскольку он не был зарегистрирован, следовательно, не мог узнать, кто его отец. Единственное, что могло случиться, — это их случайная встреча. Если согласиться с фактом их встречи, то остается неясным, почему второй брат, воспитанный в другой семье, совсем в другой среде, ничего не знал о Кэтрин, боялся ее и ненавидел не меньше, чем Бруно.

— Да, действительно, — задумчиво повторил Джошуа.

«Сессна» плыла на север. Ветер бился о корпус самолета. Он мчался со скоростью двести сорок миль в час, этот белоснежный самолет Джошуа.

— Что же ты хочешь сказать? — спросила Хилари. — Что Бруно и его брат всегда были вместе?

— Она увезла их обоих в Санта-Хелену, — сказал Тони.

— Где же они сидели все эти годы? — недоверчиво произнес Джошуа. — Были заперты в шкафу?

— Нет, — ответил Тони. — Вероятно, вы часто встречались с ними.

— Что? Я? Нет. Никогда. Только Бруно.

— А что если... если они оба жили, как Бруно? Что если, они... менялись?

Джошуа обернулся и странно посмотрел на Тони.

— Вот это да. И что же, они скрывали правду в течение сорока лет?! Ты меня совсем запутал.

— Хорошо, сейчас все поясню. Для этого нужно вернуться к началу. Чтобы понять Бруно, следует разобраться в поведении Кэтрин. Мы имеем дело с семьей, в которой умственные расстройства прогрессировали из поколения в поколение. — Тони поерзал в кресле. — Начнем с Лео. Властный тип. Он подчинил всех, кто окружал его. Вот поэтому ему сопутствовал успех в делах, но абсолютно не было друзей. Он всегда непримиримо шел к своей цели и добивался всего, что хотел. Такие агрессивные люди, как Лео, ведут себя агрессивно в сексе. Он всегда был во всем главным. Ему доставляло наслаждение обижать и унижать женщин, называть их грязными именами, заставлять делать разные штучки. Это называется садизмом.

— Вместо того, чтобы дорого платить проституткам за удовлетворение его извращенных желаний, он развращал малолетнюю дочь, — сказал Джошуа.

— Должно быть, Лео обладал сильным чувством собственности, но само слово «собственность» трактовал по-своему. С помощью этого слова он мог бы оправдать в собственных глазах отношение к дочери. Для этого человека ребенок — вещь. Кэтрин была такой вещью, объектом его грязных вожделений, — сказал Тони.

— Хорошо, что мне не довелось с ним встретиться, — продолжал Джошуа. — Если бы я пожал ему руку, то никогда не смылась бы грязь от его прикосновения.

— На мой взгляд, — сказал Тони, — еще ребенком Кэтрин была заперта в доме, как в клетке, наедине с животным, а не человеком, который был способен на все; у нее практически не было никакой возможности сохранить ясность рассудка в подобных обстоятельствах. Лео же, холодный, как рыба, одинокий эгоист, как мы узнали, был сдвинут сексом. Возможно, скорее, так оно и было, что он не испытывал никаких угрызений совести. Есть такие психопаты, что умеют скрывать свои завихрения, тратят ненормальную энергию в работе и в общем сходят за обычных людей. Такие психи выражают свое сумасшествие в какой-то одной сфере. У Лео — это был секс, он выпускал пар, находясь с проститутками или дочерью. Он унижал Кэтрин не только физически. Его желание было больше простого чувственного удовлетворения. Он жаждал полной власти. Однажды сломав ее физически, Лео не мог успокоиться, пока не разрушил ее психику и разум. Ко времени поездки к Янси, чтобы родить от отца, она была так же больна, как и Лео. Однако Кэтрин, подобно отцу, умела искусно скрывать истинное лицо. Надлом произошел в те три дня, о которых говорила Янси. Но потом Кэтрин вновь смогла взять себя в руки.

— Надломов было два, — уточнила Хилари.

— Да, — согласился Джошуа, — когда Кэтрин сказала, что ее изнасиловал демон. — Если моя версия верна, то Кэтрин сильно изменилась после рождения двойни. Один нервный припадок сменил другой. Кэтрин уже была готова вынести то, что ее ожидало: душевные и телесные страдания, рождение ребенка, отцом которого являлся ее собственный отец. Она спокойно несла груз, взваленный на нее судьбой. Однако такого Кэтрин не предвидела: родилась двойня, версия о Мэри Гюнтер пошла прахом, это было слишком. Она потеряла над собой контроль и каким-то образом в ее воспаленный рассудок вошла мысль о дьяволе. Нам же сказала Янси, что Лео интересовался оккультизмом, а Кэтрин читала его книги. И вот где-то наткнулась на фразу, что близнецы, родившиеся в «сорочке», считаются исчадием ада. И вот они родились у нее. Возникли ассоциации. И мысль о том, что она — невинная жертва страшного чудовища, показалась ей привлекательной. Это как бы снимало вину за то, что она понесла от отца. Кэтрин, конечно, ни за что бы не открылась другим, но очень нуждалась быть оправданной в собственных глазах. Однажды поверив в то, что ее изнасиловал монстр, Кэтрин могла спокойнее жить дальше.

— Но ведь так и было на самом деле. Кэтрин — жертва, — сказала Хилари.

— Правда, — ответил Тони. — Но ведь он постоянно пудрил ей мозги, доказывая, что именно она — причина их извращенных отношений. Перенести вину на дочь — это самый простой способ для больного очистить свою совесть.

— Я согласен с тобой, — сказал Джошуа. — Твоя версия вносит смысл в эту запутанную историю. Кэтрин смогла забыть о случившемся и вернуть себе уверенность в будущем.

— Вот именно, — сказал Тони.

Хилари сказала:

— Только миссис Янси она рассказала правду, а потом, когда ей пришла мысль о дьяволе, она попыталась ее переубедить. Она боялась, что миссис Янси будет о ней плохо думать, а ей хотелось быть в ее глазах жертвой. Потом, когда она увидела, что Янси ей не верит, она замолчала и ушла в себя. Главное, что она сама знала и верила в дьявольское происхождение своих детей, а поверят ли в это другие — ей было не важно. Более того, к этому времени Лео уже был мертв.

Джошуа на минуту снял руки с руля и вытер влажные ладони о рубашку.

— Я до сих пор не могу прийти в себя. Вот о чем я подумал: Лео уже умер, но ведь дети по-прежнему оставались горьким напоминанием о прошлом. Пока они были рядом, она постоянно помнила о своем грехопадении. Но ведь мы знаем, что она не отдала детей в приют.

— Да, — ответил Тони, — я согласен с тобой. Вихрь мыслей закружился в голове у Хилари.

Она сразу же почувствовала, к чему клонит в своих рассуждениях Тони.

— Итак, Кэтрин привезла детей в дом на вершине, но вынуждена была поддерживать ею же пущенный слух о Мэри Гюнтер. В противном случае ей пришлось бы объяснять появление второго ребенка. Бредовые выдумки о дьяволе неизбежно противоречили действительности. Ей пришлось пойти на компромисс. Поэтому мне кажется, что она дала одинаковые имена своим детям, назвав их Бруно, и позволяла появляться на людях только одному. Она заставляла их жить одной жизнью.

— И, наверное, — добавил Тони, — стали они ощущать себя одной личностью.

— Стоп, стоп, — остановил их Джошуа, — как близнецы, они, конечно, могли дублировать друг друга в обществе. Это я еще могу понять. Но я ни за что не поверю, что каждый из них утратил свою индивидуальность.

— Возможно, — сказал Тони, — этого и не случилось. Они могли ощущать себя одной личностью, но в двух раздельных телах. И есть доказательство.

— Какое доказательство? — спросил Джошуа.

— А письмо, которое обнаружили в сейфе банка. Бруно писал, что был в Лос-Анджелесе. Он не сказал ничего о брате. Он сказал: «Я умер».

— Какое же это доказательство, — сказал Джошуа. — Нельзя полагаться на этот бред, письмо написано сумасшедшим.

— Не так уж это письмо и бессмысленно. Так мог написать Бруно, если он действительно чувствовал себя одной личностью с братом.

Джошуа покачал головой.

— Но никак не могу поверить в такое.

— Джошуа, вы, конечно, читали о раздвоении личности. Помните историю доктора Джекила и мистера Хайда? А еще несколько лет назад вышла книга «Сивилла». Женщина идентифицировала себя с шестнадцатью другими людьми. А в случае с близнецами мы, возможно, имеем дело с явлением обратного порядка. Под сильным психологическим влиянием матери дети морально превратились в одно существо.

— Но как? — спросил Джошуа. — Что она делала с ними?

— Мы, возможно, никогда об этом не узнаем, — ответила Хилари.

* * *

После полудня солнце покинуло восточную сторону дома и в комнате наверху стало темнее. Исчезли солнечные зайчики, бегавшие до этого по потолку. По углам спальни собирались тени.

С приближением вечера нарастало волнение в душе Бруно. Он боялся быть захваченным врасплох в сумерках. Освещение в доме вышло из строя: ведь здесь никто не жил уже более пяти лет. На полу валялся его фонарик, кончился заряд в батарейках. Бруно с ужасом наблюдал, как комната погружается в багряно-серый полумрак. По ночам он не боялся находиться на улице: там свет реклам, автомобилей, домов, луны, звезд. Однако в абсолютно темной комнате его окружит бормотание и появятся отвратительные существа.

Свечи. Его мать всегда хранила пару пачек длинных свечей в кладовой за кухней. Их всегда держали на случай, если погаснет свет. Бруно был уверен, что найдет в кладовой и спички, в круглой коробке с плотно закрывающейся крышкой. Он точно помнил о том, что, покидая дом, он ничего не взял в кладовой.

Он склонился над лицом мертвого Бруно и сказал:

— Я схожу на минутку вниз.

На него смотрели мутные, с точками застывшей крови глаза.

— Я не надолго.

Тот ничего не ответил.

— Я возьму несколько свечей, а то меня поймают в темноте. Я буду хорошо себя чувствовать во время моего отсутствия?

В ответ — молчание.

Бруно вышел на лестничную площадку. Ступеньки вели в спальню на втором этаже. На лестницу еще падал свет из окна наверху, и поэтому Бруно спокойно направился вниз. Но, распахнув дверь, он замер от ужаса. Спальня была погружена в темноту.

Жалюзи. Он поднял их наверху, когда проснулся утром, но все остальные окна в доме оставались закрытыми. Он не осмелился их открыть. Конечно, шпионы Хилари-Кэтрин вряд ли заметят то, что наверху подняли жалюзи; однако если сделать это во всем доме, то, вероятно, они сразу же примчатся сюда.

Он стоял у порога, напряженно всматриваясь в мрачную комнату и вслушиваясь в мертвую тишину. Ни звука. Все неподвижно. Он подумал было вернуться наверх. Однако это не выход. Через несколько часов на дом опустится ночь, и он останется без спасительного света. Он должен пойти в кладовую и найти свечи.

Дрожа, он двинулся вперед, оставив на случай бегства открытой дверь. Но слабый свет, падавший из проема, не мог разогнать кромешной темноты.

Два шага. Он остановился. Подождал. Послушал. Голосов не было слышно. Он торопливо пересек комнату, руками нащупывая дорогу среди нагромождений мебели.

Тихо. Он открыл следующую дверь и вошел в гостиную. Шепота не было слышно.

На мгновение, окруженный чернильной темнотой, Фрай забыл, куда идти дальше: лестница направо или налево? Но потом, сообразив, бросился направо, широко открыв глаза и выставив вперед руки, как слепой.

Тихо. Он едва не полетел вниз, оступившись на лестничной площадке. Пол внезапно ушел из-под ног, но Фрай успел схватиться за невидимые перила и, ударившись о ступеньку, удержался наверху.

Шепот. Шорохи. Он едва не разжал руку, когда услышал их. Он весь сжался, втянул голову в плечи и затаил дыхание.

Шепот. Ближе. Еще ближе. Он вскрикнул и стрелой помчался вниз, размахивая руками. Уже на площадке он споткнулся о ступеньку и растянулся на полу, уткнувшись лицом в пыльный ковер.

Неясное бормотание окружило его. Фрай вскочил и кинулся по следующему пролету на первый этаж. Внизу он на мгновение задержался, оглянулся и посмотрел наверх. Голоса настигали его. Они переросли в оглушительное шипение и свист.

Нет! Нет!

Он побежал по коридору к кухне. Волны голосов накрыли его с головой, они звучали снизу и сверху, слева и справа. Здесь же были и существа — или существо? Одно или несколько? Он не знал. Шарахаясь в ужасе от стены к стене, Фрай бежал, направляясь к задней части дома. Он неистово бил себя по телу, рукам, лицу, срывая существ, которые забивались под одежду, путались в волосах и скреблись по коже.

Ударом ноги он широко распахнул кухонную дверь и, держась за стену, обошел кухню по периметру. Газовая плита, холодильник, шкаф с посудой... Вот, наконец, дверь кладовки.

Оглушающий свист не умолкал, мерзкие существа по-прежнему обволакивали все тело.

Фрай кричал и кричал. Его голос, сорвавшийся в крик, вдруг охрип. Наконец, дверь была открыта.

Он вступил внутрь, морщась от нестерпимой вони, пахнувшей ему навстречу. Тут он понял, что не сможет без света отыскать свечи. Фрай развернулся и, размахивая руками, ринулся обратно, на кухню. Он нащупал заднюю дверь, замешкался, открывая задвижки, но наконец ему удалось распахнуть ее, и внутрь полился дневной свет.

Свет. Серый свет проник сквозь дверной проем и осветил кухню. Свет. Минуту Фрай стоял на пороге, купаясь в нежных волнах дневного света. Бруно был мокрым с ног до головы от пота. Из груди вырывалось сиплое дыхание.

Немного успокоившись, он вернулся в кладовую. Вонь исходила от старых консервов, они раздулись и полопались. Все вокруг было заляпано бурыми пятнами, покрытыми ядовито-зеленой плесенью. Стараясь не наступать на мерзкие лужи, Фрай отыскал свечи и спички.

Спички оказались сухими и легко загорались. Он чиркал одну за другой. Вспышки яркого пламени прогнали его страхи.

* * *

Приземлившись в Напа Каунти, они тотчас же поехали к шерифу и обо всем ему рассказали.

Сначала Питер Лавренски смотрел на них, как на сумасшедших, но постепенно нехотя согласился с их доводами.

Уже вечерело. Лавренски позвонил в полицейское управление Лос-Анджелеса. Он узнал, что ФБР уже получило сведения о двойнике Бруно Фрая. Лавренски сообщил все то, что ему стало известно в этот день. Следовало искать скрывающегося близнеца Бруно Фрая. Он информировал полицейское управление о том, что эти два Бруно по очереди убивали женщин в разных городах. Правда, пока он не может точно перечислить имена жертв. Конечно, главным образом все подозрения базируются на письме, найденном в сейфе банка, и на ставших явными отношениях между Лео и Кэтрин. В свете рассказов Янси и доктора прояснились запутанные события последних дней: на Хилари нападали два разных человека; один из братьев находился в Санта-Хелене, пока другой выслеживал Хилари в Лос-Анджелесе, а после его смерти возобновил преследование женщины.

По-видимому, сыновья так ненавидели свою мать, что перенесли маниакальную боязнь матери и злость на нее на других женщин. Последнее предположение имело подтверждение все в том же письме. Пока Хилари и Джошуа сидели на диване в кабинете шерифа и потягивали кофе, приготовленный секретаршей, Тони взял у Лавренски трубку и лично поговорил с начальством из Лос-Анджелеса. Его поддержка Лавренски, весомость доказательств и наличие свидетелей — все это, по-видимому, возымело действие. Во всяком случае разговор закончился тем, что власти Лос-Анджелеса пообещали со своей стороны помощь в расследовании. Согласившись с подозрением Тони о том, что этот человек мог находиться где-то неподалеку от дома Хилари Томас, они сказали, что будет установлено круглосуточное наблюдение за домом в Вествуде.

Воодушевленный одобрением управления, шериф быстро составил сводку с описанием преступления и внешности разыскиваемого для того, чтобы распространить информацию по всем участкам в Северной Калифорнии. В сводке была сделана заявка на немедленное предоставление сведений обо всех нераскрытых убийствах, жертвами которых стали молодые кареглазые брюнетки, за последние пять лет. Особое внимание обращалось на преступления, совершенные с особой жестокостью: обезглавливанием или расчленением трупов.

Хилари смотрела, как шериф раздает приказы помощникам, а сама удивлялась, вспоминая события последних суток. Она чувствовала, как быстро завертелось время, как в вихре, и как этот вихрь, составленный из неожиданных открытий и мерзких тайн, подобно торнадо, несущему вперемешку сорванную землю и поднятый хлам, несет ее к какой-то бездне, которая пока еще не открылась ее взгляду. Ей хотелось руками удержать бешено крутящиеся стрелки часов, чтобы они замедлили свой неистовый бег и дали Хилари время, чтобы она могла успокоиться, а потом уже, разобравшись в событиях этого дня, найти окончательную разгадку тайны Бруно Фрая. Хилари чувствовала, что это мчащееся вперед время грозит ей смертельной опасностью. Однако колеса полицейского механизма были заведены и их нельзя уже было остановить, как бы того не хотелось.

В 17.30, отдав все распоряжения, Лавренски и Джошуа разыскали по телефону судью. Ее звали Джулиан Харви. Судья оказалась понятливой, и ей не пришлось долго объяснять, зачем нужно вскрывать могилу и подвергать идентификационному анализу извлеченный труп. И если второй брат будет схвачен, то этот анализ понадобится для установления факта родства между ними. Харви тотчас согласилась подписать ордер на эксгумацию трупа.

К 18.30 шериф имел ордер на руках.

— Конечно, могильщики не станут вынимать гроб в темноте, — сказал Лавренски. — Но они у меня отправятся копать с первой же зарей. — Шериф сделал еще несколько звонков. Позвонил директору кладбища в Напа Каунти, где был похоронен Бруно Фрай, потом коронеру, с которым договорился об эксгумации трупа, и еще Эврилу Таннертону, владельцу похоронного бюро, чтобы тот свозил труп в лабораторию патологоанатома.

Когда, наконец, Лавренски оторвался от телефона, Джошуа сказал:

— Я думаю, вы хотите осмотреть дом Фрая?

— Конечно. Следует найти доказательства того, что в доме жил не один мужчина. Возможно, мы обнаружим свидетельства прежних убийств, в которых подозревается Фрай. Я думаю, что неплохо заглянуть и в дом на горе.

— В новый дом мы можем пойти прямо сейчас, — сказал Джошуа. — Но в старом доме нет света. Поэтому с этим домом нужно погодить до утра.

— Хорошо, — согласился шериф. — Но в другой мы сходим сегодня.

— Прямо сейчас?

Джошуа поднялся со стула.

— Никто из нас еще не обедал, — сказал Лавренски. Еще днем он позвонил жене и сказал, что будет поздно. — Давайте перекусим в кафе. Это рядом. А потом отправимся осматривать дом Фрая.

Уходя из кабинета, Лавренски попросил дежурного дать ему знать, если вдруг позвонят из Лос-Анджелеса с сообщением о поимке второго Бруно Фрая.

— Это не так-то просто, — сказала Хилари.

— Думаю, что она права, — обратился Тони к Лавренски. — Бруно скрывал правду сорок лет. Он не такой уж ненормальный. И я не уверен, что полиция сможет найти его за один день. Придется долго поиграть в кошки-мышки, прежде чем мышка покажет коготок.

* * *

Ближе к ночи Бруно опустил жалюзи в спальне.

На тумбочках уже были расставлены свечи. Две свечи стояли у зеркала. Желтые язычки трепещущего пламени бросали пляшущие тени на стены и потолок комнаты.

Бруно никак не мог решиться на поиски Кэтрин-Хилари. Он понимал, что это следовало сделать немедленно, но, не находя в себе сил, все откладывал и откладывал.

Он хотел есть. Он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. В животе урчало.

Некоторое время он сидел на кровати, рядом с трупом, уставившимся невидящими глазами в потолок, и никак не мог придумать, где раздобыть еды. Несколько банок в кладовой не вздулись, не взорвались, однако он был уверен, что все полки и банки пропитаны ядом. Целый час он ломал голову над тем, где же найти продукты и не попасться шпионам Кэтрин. Они прятались повсюду. Сука и ее шпионы. Повсюду.

В воспаленном рассудке путались мысли; Фрай постоянно забывал, о чем думал всего минуту назад, и, чтобы вспомнить, приходилось прилагать огромные усилия.

Наконец, он вспомнил, что еда была в новом доме. Конечно, за неделю молоко прокисло и хлеб зачерствел. Но зато в его кладовой хранились консервы, а холодильник был набит сыром и фруктами, а в морозильнике лежало мороженое. Вспомнив о мороженом, он улыбнулся. Надеясь, что хороший ужин вернет ему силы и уверенность для борьбы с Кэтрин-Хилари, он покинул комнату и с парой свечей прошел по всему дому. Выйдя на улицу, он задул огонь и положил свечи в карман пиджака. Он спустился по обветшалым ступенькам вниз и зашагал через виноградники.

Спустя десять минут, уже в собственном доме, Фрай чиркнул спичкой и зажег свечи. Он боялся, что, включив электрическое освещение, привлечет чье-нибудь внимание, что было крайне нежелательно. Он взял в столе ложку и вынул из холодильника большую банку шоколадного мороженого. Он сидел и, улыбаясь, отправлял в рот ложку за ложкой, пока не наелся так, что едва переводил дух. Фрай бросил ложку в наполовину опустошенную банку, поставил ее в холодильник и теперь решил набрать еды, чтобы унести ее с собой наверх. Возможно, он еще несколько дней потратит на поиски Кэтрин-Хилари и ему совсем не хотелось каждый раз сюда красться, боясь быть замеченным. Рано или поздно сука догадается оставить своих помощников в этом доме, и тогда он пропал.

Он прошел в спальню и вытащил из гардероба большую сумку, вынес ее на кухню и начал набивать банками с персиками, грушами, мандариновыми дольками, консервированными оливками, пачками орехового масла и упаковками венских колбасок.

Закончив сборы, он посмотрел на сумку: она внушительно раздулась и казалась неподъемной. Однако у Фрая хватит сил ее донести. Он не мылся со вчерашнего дня, как оставил дом Салли в Калвер Сити, и нехорошо чувствовал себя. Он терпеть не мог грязи на теле: несвежесть кожи постоянно напоминала ему о скользких существах, которые не давали покоя по ночам, и о каком-то черном провале в земле. Фрай решил рискнуть и принять душ, прежде чем он уйдет в особняк на вершине, даже если придется на несколько минут стать беззащитным перед Кэтрин.

Но когда он уже направился через гостиную к ванной, то услышал нарастающий шум моторов. Он был необычайно громким в мертвой тишине полей.

Бруно подбежал к переднему окну и чуть-чуть раздвинул гардины. Две машины — четыре снопа света — поднимаются по склону к дому.

Кэтрин. Сука! Она и ее друзья. Ее мертвецы. Напуганный, он бросился на кухню, схватил сумку, потушил свечу и сунул ее в карман.

Фрай выбежал через заднюю дверь и помчался по газону, под прикрытие виноградников.

Он слышал, как автомобили замерли у дома.

Пригибаясь к земле, волоча сумку, Бруно шел через виноградник, пугаясь каждого шороха. Он обошел дом и увидел две машины. Он оставил сумку, а сам растянулся рядом, прижимаясь всем телом к влажной земле. Он видел, как люди вышли из машины. Его сердце бешено заколотилось, когда он узнал, кто это.

Шериф Лавренски с помощником. Значит, и полиция заодно с живыми мертвецами! Такого он не ожидал.

Джошуа Райнхарт. Старый судья тоже с ними! Друг Кэтрин. А вот и она. Сука. В молодом красивом теле. И с ней тот, из Лос-Анджелеса. Все они вошли в дом. В окнах стал загораться свет.

Бруно стал вспоминать, не оставил ли он каких-либо следов своего присутствия в доме. Может, несколько стеариновых капель со свечи, но они быстро остыли и затвердели. Они никоим образом не смогут узнать, когда горела свеча: только что или месяц назад. Он оставил ложку в банке с мороженым, но это могло быть сделано тоже очень давно. Благодарение Богу, что он так и не успел принять душ. Его бы выдала вода на полу и мокрое полотенце: по нему Кэтрин бы тотчас поняла, что Бруно вернулся в Санта-Хелену, и бросилась бы на поиски.

Фрай встал, поднял сумку и поспешил через виноградники прочь от опасного места. Сначала он побежал в сторону погребов, потом свернул к черному силуэту особняка, вырисовывавшегося на темном небе.

Они никогда не будут искать его здесь. Никогда. В доме наверху он будет в полной безопасности. Кэтрин ни за что не догадается, что он здесь: ведь Бруно так боялся ее дома. Спрятавшись в своей комнате, он что-нибудь придумает, решит, как действовать дальше. Отныне он не имеет права ошибаться. Он уже не так сообразителен, как прежде, поэтому ему нужно время, чтобы просчитать каждый последующий шаг. Теперь он знает, где Кэтрин. Он наложит на нее руки, когда захочет.

Но сначала — все тщательно обдумать.

* * *

Лавренски, его помощник, Тим Ларссон, Джошуа, Тони и Хилари разошлись по дому и занялись осматриванием ящиков, шкафов, полок и столов. Поначалу ничего такого, что могло свидетельствовать о том, что в доме жили двое мужчин, они не обнаружили. Правда, все гардеробы были заняты мужской одеждой да кладовая ломилась от продуктов, однако это еще ни о чем не говорило.

Хилари, осматривая письменный стол в кабинете, наткнулась на пачку свежих, еще не оплаченных счетов. Два счета были от разных зубных врачей из Напа Каунти и Сан-Франциско.

— Конечно, — сказал Тони, когда все подошли взглянуть на счета. — Близнецы никак не могли бы посещать одного и того же врача. Бруно Номер Два, естественно, не пошел бы к стоматологу, если неделю назад у него был Бруно Номер Один.

— Верно, — согласился Лавренски. — Это нам поможет. Даже у близнецов дырки в зубах располагаются по-разному. Чтобы убедиться, что их двое, достаточно заглянуть в их медицинские карты.

Некоторое время спустя, копаясь в шкафу, Ларссон сделал открытие, которое всех взбудоражило. В одной из обувных коробок лежала дюжина фотографий с изображениями молодых женщин, к шести из них были прикреплены водительские удостоверения и еще одиннадцать удостоверений с женскими именами лежали рядом. Сразу же бросалось в глаза внешнее сходство, все лица имели между собой общее: темные глаза, такие же волосы и везде — необъяснимое словами выражение.

— Все двадцать три женщины отдаленно напоминают Хилари, — сказал Джошуа. — Мой Бог. Двадцать три.

— Галерея смерти, — вздрогнула Хилари.

— Теперь мы знаем, кто они, — добавил Тони. — На удостоверениях указаны имена и адреса.

— Сейчас все о них выясним, — сказал Лавренски и отправил Ларссона к машине передать сообщение в управление. — Мы нашли то, что искали.

— Двадцать три неразгаданных убийства. За пять лет, — сказал Тони.

— Или двадцать три исчезновения, — предположил Лавренски.

Они еще два часа пробыли в доме, но ничего важного, такого, как фотографии и права, они не обнаружили. Хилари стало дурно, когда она представила себе, что ее водительские права едва не оказались в этой же обувной коробке. Каждый раз, когда Хилари открывала следующий ящик или шкаф, ей казалось, что вот-вот оттуда вывалится гнилая женская голова с воткнутой в нее острой палкой. Хилари облегченно вздохнула, когда обыск закончился.

На улице Лавренски спросил:

— Вы втроем отправляетесь завтра к коронеру?

— Меня не считать, — сказала Хилари.

— Нет уж, спасибо, — был ответ Тони.

Джошуа сказал:

— Нам там нечего делать.

— Когда мы встретимся, чтобы осмотреть второй дом? — спросил Лавренски.

Джошуа ответил:

— Мы втроем отправимся туда с утра и откроем все окна. Дом простоял закрытым пять лет. Его необходимо проветрить, если мы хотим провести там несколько часов. Почему бы вам не присоединиться, как только вы вернетесь от коронера?

— Хорошо, — ответил Лавренски. — Увидимся завтра. Может, лос-анджелесская полиция схватит в эту ночь мерзавца.

— Может, — сказала с надеждой Хилари.

Далеко в горах прогремел гром.

* * *

Бруно Фрай проговорил вслух полночи, решая, как ему расправиться с Хилари-Кэтрин.

Уже под утро он уснул при зажженных свечах. Тонкие струйки дыма поднимались от горящих фитилей, язычки пламени бросали на стены резкие зловещие тени, отражавшиеся в неподвижных глазах мертвеца.

* * *

Джошуа Райнхарт никак не мог заснуть в эту ночь. Он переворачивался с боку на бок, крутился, сбивая ногами простыни. В три часа ночи он поднялся и налил себе двойное виски и залпом осушил бокал. Но и это не помогло ему. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким после смерти Коры.

Хилари несколько раз просыпалась за ночь. Однако для нее время мчалось стрелой и не стояло на месте. Хилари никак не могла избавиться от чувства, что где-то совсем рядом пропасть, и она, как слепая, ходит по краю бездны.

* * *

Перед рассветом, когда Тони открыл глаза, Хилари повернулась к нему:

— Люби меня.

На полчаса они растворились друг в друге, позабыв обо всем. Сладкое, нежное, мягкое слияние. Она сказала потом:

— Я люблю тебя.

— Я тебя люблю.

— Что бы ни случилось, — сказала Хилари, — но в эти дни мы были вместе.

— Нет, не говори так.

— Но... нельзя ничего знать наперед.

— Впереди у нас долгие годы. Годы, годы и годы вместе. Никто не отнимет их у нас.

— Ты так спокоен и уверен в себе. Почему мы не встретились раньше?

— Все дурное уже позади. Теперь мы знаем правду.

— Но Фрая еще не поймали, — сказала Хилари.

— Поймают. Он думает, что Кэтрин — это ты, и поэтому крутится возле Вествуда. Он обязательно приближается к дому, чтобы узнать, не вернулась ли ты домой. Рано или поздно наблюдатели его засекут. И все будет кончено.

— Обними меня. Как хорошо.

— Да. Когда ты в объятиях.

— Да. Мне уже лучше.

— Все будет прекрасно.

— Пока ты рядом.

— Нет, всегда.

* * *

Небо низко опустилось к земле темными облаками. Вершины гор были невидимы за пеленой утреннего тумана.

У могилы, засунув руки в карманы брюк и спасаясь от утреннего холода, стоял Питер Лавренски.

Разрыхлив землю, могильщики стали раскапывать могилу Бруно Фрая. Копая, они ворчали, недовольные тем, что их разбудили ни свет ни заря, не дали позавтракать и пригнали сюда, даже не накинув ничего за все перечисленные неудобства. Однако шерифа им не удалось разжалобить; он только и знал, что поторапливал их.

В 7.45 Эврил Таннертон приехал с Хари Олмстедом в специально оборудованном фургоне. Они пошли по зеленому склону. Хари Олмстед по своему обыкновению был мрачен, но Эврил Таннертон добродушно улыбался, вдыхая полной грудью свежий воздух, словно совершал обычный моцион.

— Доброе утро, Питер.

— Доброе утро, Эврил, Хари.

— Сколько еще они будут копать? — спросил Таннертон.

— Сказали, минут пятнадцать.

Вскоре один могильщик вылез из могилы и сказал:

— Готово.

Гроб был прикреплен к цепям, и тот же самый механизм, который опустил его в землю, теперь вознес на поверхность гроб Бруно Фрая. К бронзовым пластинкам и ручкам прилипла влажная глина, однако весь корпус еще блестел, не успев потемнеть от времени.

Таннертон и Олмстед погрузили гроб в фургон.

— Я поеду за вами к коронеру, — сказал шериф.

Таннертон засмеялся:

— Питер, обещаю тебе, что мы не собираемся похищать останки мистера Фрая.

* * *

В то время как на кладбище выкапывали гроб, в доме Райнхарта завтракали. Наскоро перекусив, Тони и Хилари сложили посуду в раковину.

— Потом помою, — сказал Джошуа. — Сейчас поднимаемся наверх и проветриваем дом. Должно быть, там черт знает какая вонь. Надеюсь, что коллекции Кэтрин не пострадали от плесени. Тысячу раз я предупреждал об этом Бруно, но ему, казалось, было все равно... — Джошуа умолк. — Вы слушаете меня? Конечно, если бы все сгнило, он и минуты не жалел бы о случившемся. Именно от того, что вещи принадлежали Кэтрин, он вовсе не заботился о них.

Они поехали на машине. День был пасмурный и с неба лился серый свет.

Гилберт Ульман еще не приходил. Ульман был механик в компании Фрая и в его обязанности входило обслуживание подъемника.

Ключ от него висел на крючке в гараже. Ночной сторож по имени Януччи, узнав Джошуа, быстро сбегал и вернулся с ключом.

Джошуа провел Хилари и Тони на второй этаж большого корпуса винзавода: они прошли по коридору, мимо кабинетов администрации, свернули налево, пересекли просторное помещение лаборатории и оказались перед массивной дубовой дверью на железных петлях. Открыв ее, они вошли в маленькую комнату без стены. Вместо нее был приделан металлический навес, чтобы дождь не попадал внутрь помещения. У самого края стояла четырехместная кабинка фуникулера.

* * *

В патологоанатомической лаборатории стоял слабый неприятный запах.

Здесь собрались пять человек: Лавренски, Ларссон, Гарнет, Таннертон и Олмстед. Все, кроме вечно улыбавшегося Таннертона, мрачно посматривали на гроб.

— Открывайте, — сказал Лавренски. — Я должен спешить, у меня встреча с Джошуа Райнхартом.

Таннертон и Олмстед открыли защелки. На предусмотрительно постеленный Ганертом брезент упало несколько комков глины. Они сняли крышку. Тела не было. В обитом шелком и бархатом гробу лежали три пакета сухой извести, пропажу которых из столярной мастерской обнаружил неделю назад Эврил Таннертон.

* * *

Первыми в кабину сели Хилари и Тони. Джошуа опустился в сиденье напротив: колени судьи касались колен Тони.

Хилари взяла Тони за руку итак держала ее, пока они медленно-медленно поднимались по кабелю наверх. Хилари не боялась высоты, но этот фуникулер казался таким ненадежным, что Хилари от страха только плотнее сжимала зубы.

Джошуа заметил, что Хилари стало не по себе, и улыбнулся:

— Не бойся, кабинка только кажется маленькой, но сделана прочно. Да и Гилберт постоянно следит за состоянием механизмов.

Чем выше они поднимались, тем ощутимее их раскачивали налетавшие порывы ветра.

Наконец кабина достигла вершины и замерла после щелчка замка. Джошуа открыл дверцу. Едва они покинули площадку фуникулера, как в небе ослепительной дугой вспыхнула молния и прогремел оглушительный раскат грома. Начал моросить холодный дождь.

Джошуа, Хилари и Тони побежали к дому. Гулко прогремели под ногами деревянные ступеньки. Они остановились у парадной двери.

— А что, дом никак не отапливается? — спросила Хилари.

— Печь закрыта пять лет назад, — ответил Джошуа. — Поэтому я говорил, чтобы вы надели свитера. Хотя на улице не холодно, но во влажных комнатах промерзнешь, как зимой.

Джошуа отпер дверь, они вошли внутрь, включив захваченные с собой фонарики.

— Как здесь воняет, — сказала Хилари.

— Плесень, — ответил Джошуа.

Из прихожей они попали в гостиную, потом в просторный зал. Лучи фонариков выхватывали из темноты нагромождения мебели. На минуту Хилари и Тони показалось, что они попали в антикварный магазин.

— Мой Бог! — воскликнул Тони. — Тут покруче, чем в доме Фрая. Не пройти.

— У Кэтрин была страсть к собиранию красивых вещиц, — сказал Джошуа. — Но это было не вложение средств и не чувство прекрасного, а именно страсть, мания. Вы еще не видели, что огромное количество вещей спрятано по углам, запихнуто в шкафы и ящики. Картины сложены штабелями. Видите, даже в зале полотна висят так близко друг к другу, что просто не воспринимаются глазом.

— Если все комнаты забиты антиквариатом, как эта, — сказала Хилари, — представляю, на какую сумму их здесь.

— Да, — согласился Джошуа. Он по очереди осветил все углы. — Я никогда не понимал ее страсти ко всем этим неодушевленным предметам. До последнего времени. Теперь я думаю... Когда я смотрю на все это и вспоминаю рассказ Янси...

Хилари прервала его:

— Что коллекционирование было отдушиной в той мерзости, от которой она страдала, пока был жив Лео?

— Да. Лео сломал ее. Разрушил и растоптал душу, унизил ее. Она, должно быть, ненавидела себя за то, что он сделал с ней, хотя и не была виновата в происходившем. Так, чувствуя себя ничтожной и отвратительной, она, наверное, надеялась, что выпрямится душой, живя среди изящных красивых вещей.

Минуту они стояли молча, озираясь на обступившую их со всех сторон мебель.

Джошуа встрепенулся.

— Давайте откроем окна и впустим свет.

— Ужасный запах, — Хилари поморщилась, зажимая ладонью нос. — Но если мы откроем окна, то дождь ворвется внутрь и испортит дорогие вещи.

— А мы только приоткроем их на пять-шесть дюймов. Несколько капель дождя не причинят вреда, когда все и так давно покрылось плесенью.

— Удивительно, что здесь не растут грибы, — сказал Тони.

Они отправились по комнатам первого этажа, по пути открывая защелки и приподнимая оконные рамы, дом стал наполняться серым светом пасмурного дня и свежим запахом дождя.

Джошуа сказал:

— Хилари, здесь остались запертыми окна в столовой и на кухне. Пойди, открой их, а мы с Тони пока поднимемся на второй этаж.

— Хорошо, — согласилась она, — я быстренько справлюсь и присоединюсь к вам.

Хилари направилась вслед за светом фонарика и вошла в погруженную во мрак столовую.

* * *

Джошуа и Тони поднялись наверх и оказались в коридоре.

— Фу! Здесь еще сильнее вонь! — воскликнул Тони.

Удар грома сотряс весь старый дом. Стекла мелко задрожали.

— Ты иди направо, — сказал Джошуа. — А я пойду налево.

Тони прошел в первую комнату. В углу стояла громоздкая старинная швейная машина, современная модель электрической машинки покоилась на столе в другом конце комнаты. Все было затянуто густой паутиной и покрыто толстым слоем пыли. У окна стояли два манекена и стол для кройки.

Тони подошел к окну, положил фонарик на стол и попытался повернуть защелку, но она не поддалась. Заржавела. Тони дергал изо всех сил рычажок. По подоконнику неумолчно стучали капли дождя.

* * *

Джошуа осветил по очереди кровать, шкаф и внушительных размеров комод. На противоположной стене было два окна.

Он переступил порог, сделал два шага вперед и вдруг почувствовал за спиной движение. Джошуа стал поворачиваться, и тут холодом обожгло бок, потом стало нестерпимо жарко; и боль, как от прикосновения раскаленным металлом, пронзила его с головы до пят. В голове мелькнула мысль: ударили ножом.

Райнхарт почувствовал, как лезвие резко вышло из тела. Он повернулся. Свет выхватил из темноты лицо Бруно Фрая, искаженное страшной гримасой, как у сумасшедшего. Лезвие мелькнуло перед глазами. Джошуа вновь стало нестерпимо холодно от накатившейся волны боли. Бруно несколько раз повернул ручку ножа, чтобы вытащить застрявшее в кости лезвие. Джошуа инстинктивно заслонялся левой рукой. Острым концом стали Бруно распорол ему ладонь. У Джошуа подкосились ноги и он повалился вниз. Падая, он ударился о кровать, сполз на пол, прямо в лужу истекавшей из тела крови. Бруно быстро отскочил от него и исчез во мраке соседнего зала. Тут Джошуа понял, что даже не закричал, не предупредил Тони о грозящей опасности, он хотел кричать, но, наверное, рана в боку оказалась такой глубокой, что, как только Джошуа открыл рот, боль сжала ему грудь и из горла вырвалось лишь гусиное шипение.

* * *

Рыча от злости, Тони изо всех сил налег на упрямую задвижку, и вдруг она с громким щелчком оторвалась и упала на пол. Тони поднял раму, и в комнату ворвался шум дождя. Сквозь тонкие щели в жалюзи прилетели капли дождя и приятно освежили лицо. Внутренний болт тоже заржавел, но Тони в конце концов отвернул и его, раздвинул жалюзи, перегнулся через подоконник и закрепил их, чтобы железные ставни не бились на ветру.

Тони промок и замерз.

С гор долетел мощный удар грома, его раскаты, отдаваясь гулким эхом о склоны холмов, прокатились по долине. Тони вышел из комнаты прямо на нож Бруно Фрая.

* * *

Хилари открыла кухонное окно, что выходило на заднюю веранду. Она на минуту остановилась, глядя на мокрую траву и гнущиеся под сильным ветром деревья. У края газона, в двадцати ярдах от дома, Хилари увидела двери в земле.

Хилари была так поражена увиденным, что несколько секунд ей казалось, что это мираж, обман зрения. Хилари прищурилась, пристально вглядываясь сквозь пелену дождя.

У края газона земля крутым склоном поднималась вверх. Двери покоились на этом склоне. Они были обрамлены деревянными балками и выложены крупным булыжником.

Хилари отвернулась от окна и выбежала из кухни, чтобы поскорее рассказать о двери Тони и Джошуа.

* * *

Тони знал приемы защиты против нападающего с ножом. Он изучал самооборону и не один раз оказывался в подобных ситуациях. Однако сейчас Тони был захвачен врасплох.

Перед ним внезапно возникло раскрасневшееся, искаженное дикой злобой лицо. Фрай размахнулся, метя прямо в голову. Тони успел ослабить силу удара, но лезвие все-таки достигло цели, разорвав кожу на лбу. Болью опалило все лицо. Тони уронил фонарик; он покатился по полу, бросая снопы света по стенам и углам комнаты.

Фрай нанес еще удар. Тони не успел стать в позицию, как лезвие разорвало пиджак, затрещал свитер и рубашка, сталь рванула живую плоть мускулов и сухожилий. Силы оставили Тони, он упал на колени. Тони собрал силы и, сжав пальцы правой руки в кулак, ударил Фрая в промежность. Тот задохнулся и, шатаясь, отступил назад, выхватив из раны нож.

А Хилари, не зная о том, что происходит наверху, позвала снизу:

— Тони! Джошуа! Сюда, смотрите, что я нашла!

Фрай резко развернулся, услышав голос Хилари. Он бросился к площадке, тотчас забыв, что за спиной у него остался, хотя и раненный, но живой противник.

Тони поднялся, но руку так прострелило болью, что он зашатался. Свело живот. Он бессильно припал к стене. Последнее, что он мог сделать, это предупредить Хилари.

— Хилари, беги! Беги! Фрай идет!

* * *

Хилари уже собиралась крикнуть во второй раз, когда сверху донесся хриплый голос Тони. Она едва успела вникнуть в смысл услышанного, как по лестнице загремели тяжелые шаги. Человека еще не было видно, но Хилари поняла, что это Фрай.

Тот, не переставая, вопил:

— Сука! Сука! Сука!

Хилари сбросила с себя оцепенение, сделала шаг назад, резко развернулась и со всех ног бросилась бежать, завидев Фрая. Слишком поздно Хилари поняла, что ей следовало направиться к входной двери, потом на улицу к фуникулеру. Вместо этого Хилари выскочила на кухню. Дороги назад уже не было.

Когда Хилари открыла кухонную дверь, Фрай уже спустился вниз по лестнице. Если бы найти нож. Нет. Времени нет.

Хилари подбежала к двери, отперла ее. И только она выскочила на улицу, как в кухню ворвался Фрай. В руках у Хилари ничего не было, кроме фонарика. Она пересекла веранду, сбежала по ступенькам на землю. Ветер брызнул ей в лицо холодным дождем.

Фрай был уже близко.

— Сука! Сука!

Она уже не успеет обежать вокруг дома. Прежде чем она достигнет фуникулера, Фрай перехватит ее. Все ближе и ближе шаги за спиной. Мокрая трава была скользкой. Хилари боялась упасть. Умереть.

Что с Тони?

Хилари помчалась к единственному представившемуся укрытию: дверям в земле. Вспыхнула молния и прогремел гром. Хилари слышала за спиной тяжелое дыхание Фрая. Как близко. Хилари закричала от ужаса.

Она увидела, что двери были закрыты на задвижки сверху и снизу. Хилари потянулась и отодвинула верхнюю, отступив назад и нагнувшись, она отодвинула нижнюю задвижку, каждое мгновение ожидая удара в спину. Удара так и не последовало. Хилари распахнула двери и ее глазам открылась кромешная тьма подземного хода.

Хилари развернулась. Дождь хлестал ее по лицу. Фрай замер на месте. Их разделяло не более пяти футов. Хилари стояла на пороге, чувствуя спиной холод мрака.

— Сука! — прорычал Фрай.

Но теперь на его лице застыл ужас.

— Брось нож, — сказала она, не надеясь, что он подчинится, но используя последнюю возможность. — Послушайся свою мать, Бруно. Положи нож.

Он сделал шаг вперед. Хилари не двигалась. Сердце рвалось из груди. Фрай еще шагнул ей навстречу. Дрожа, Хилари отступила и встала на первую ступеньку за дверью.

Когда Тони, держась одной рукой за стену, привстал, он услышал за собой какой-то шум. Он оглянулся.

Из спальни выполз Джошуа. Весь он был залит кровью, а лицо стало белым, как седина на голове. Взглядом он бессмысленно блуждал по коридору.

— Что он сделал? — спросил Тони.

Джошуа облизнул бескровные губы.

— Я буду жить... — вырвалось у него из горла странное шипение, потом что-то заклокотало и забулькало.

«Хилари. Господи... Хилари!» — Тони оттолкнулся от стены и, шатаясь, побрел вниз по лестнице. Он, спотыкаясь, направился к задней двери, услышав доносившиеся оттуда крики Фрая.

На кухне Тони вытащил один ящик, потом другой в поисках какого-нибудь оружия.

— Быстрее, черт побери!

В третьем ящике лежали ножи. Он выбрал самый большой. Лезвие, хотя и покрытое пятнами ржавчины, было острым на ощупь.

Левая рука ужасно болела. Он хотел поддержать ее правой, чтобы боль немного утихла, но времени не было. Правая рука должна держать нож.

Сжав зубы и собравшись в комок, Тони, как пьяный, вышел на веранду и тотчас увидел Фрая. Тот стоял перед дверью. Дверью в земле. Хилари не было нигде видно.

* * *

Хилари стояла на шестой ступеньке. Оставалась еще одна, последняя. Бруно Фрай замер на пороге, вглядываясь во мрак и не решаясь войти. Он то выкрикивал проклятия, то начинал всхлипывать, как ребенок. Его разрывали два противоречивых чувства: необходимость расправиться с женщиной и животный ужас перед этим местом.

Шепот. Вдруг Хилари услышала непонятное бормотание, и волосы зашевелились у нее на голове. Это было какое-то бессловесное шипение, с каждым мгновением становившееся все более и более громким. Вдруг Хилари почувствовала, как что-то поползло у нее по ноге.

Хилари закричала и сделала шаг наверх, навстречу Фраю. Она наклонилась и ударила себя рукой по ноге, пальцы коснулись чего-то живого и сбросили его прочь.

Дрожа всем телом, Хилари включила фонарик, повернулась и осветила за спиной подземную комнату.

Тараканы. Тысячи и тысячи тараканов кишели в этой комнате, устилая живым ковром пол, стены и низкий потолок. Это были какие-то необычные тараканы: огромные, более двух дюймов в длину и одного в ширину, с очень длинными и черными усиками.

Их ядовито-зеленые панцири были изломанными на вид и издавали нестерпимый запах.

То, что Хилари приняла за шепот, было звуком их непрерывного движения: насекомые сплетались, скреблись ножками и усиками друг о друга, падали вниз и взбирались по стенам.

Хилари закричала, единственной мыслью было бежать, но в дверном проеме выжидательно маячила фигура Фрая.

Тараканы разбегались оттуда, куда Хилари направляла свет фонарика. По-видимому, это были подземные насекомые, живущие только в темноте.

— Только бы не сели батарейки, — думала Хилари.

Звуки становились громче. В комнате прибавилось тараканов. Они выползали из трещины в полу. Их становилось все больше и больше. Они все скапливались в огромную шевелящуюся кучу у противоположной стены.

Хилари вспомнила энтомологическое название этих насекомых. Жуки. Подземные жуки, живущие в норах. Конечно, существует какое-нибудь красивое латинское слово, которое обозначает их, но Хилари от этого не будет легче. Хилари посмотрела на Бруно.

Лео Фрай выкопал в 1918 году яму под холодильник. Но оказалось, что здесь проходит земная расселина. Хилари видела под ногами следы разрушившегося цемента, Фрай пытался заделать щель, но у него так ничего и не получилось. При каждом землетрясении, при малейшем толчке вновь возникала трещина. И оттуда хлынули тараканы. Земля по-прежнему извергала из себя матовые массы шевелящихся клубков. Шепот их движений перерос в мягкий гул.

Наказывая, Кэтрин запирала здесь Бруно. В темноте. По нескольку часов.

Вдруг вся шевелящаяся куча поползла на Хилари. Пирамида из тараканов стала так высока, что не удержалась и волной поплыла к ногам Хилари.

Хилари пронзительно закричала и бросилась наверх, предпочитая смерть от ножа Фрая, чем задохнуться облепленной зеленой зловонной массой.

Ухмыляясь, Фрай прорычал:

— Как, нравится, сука?

Дверь захлопнулась.

* * *

Их разделяло не более двадцати ярдов, но Тони весь путь до места, где стоял Фрай, показался не меньше мили. Один раз Тони поскользнулся на мокрой траве и упал прямо на раненое плечо. На мгновение все перед глазами закрыла ослепительная вспышка света, и потом стало темно, но Тони усилием воли открыл глаза и поднялся.

Он увидел, как Фрай запер дверь. Должно быть, Хилари осталась там, внутри.

Последние несколько шагов Тони сделал, ожидая каждое мгновение, что Фрай обернется и увидит его. Но тот, не отводя взгляда, смотрел на дверь. Он слушал, как кричит Хилари. Тони шагнул вперед и всадил Фраю нож между лопаток.

Фрай закричал от боли и развернулся. Тони отступил назад, думая, что нанес Бруно смертельную рану. Он понимал, что не выдержит рукопашной с Фраем. Что он мог сделать с бессильно повисшей левой рукой?

Фрай отчаянно заломил руку, чтобы схватить торчащий в спине нож, но не смог достать до ручки. В уголке рта показалась тонкая струйка крови. Тони сделал шаг назад. Потом еще. Фрай пошел на него.

* * *

Хилари стояла на верхней ступеньке, колотя в запертую дверь. С каждым толчком сердца в груди шелест за спиной становился все громче.

Хилари решилась оглянуться и осветить фонариком нижние ступеньки. Вид гудящей массы насекомых заставил ее содрогнуться. Все пространство внизу было заполнено тараканами. Все это вздувалось буграми и опадало, точно какое-то чудовище выползло из-под земли и теперь тяжело переводило дух. Чудовище шевелилось бесчисленными лапками и усиками.

Хилари кричала не переставая. Она уже зашлась в крике, но никак не могла остановиться, какая-то неведомая сила исторгала из ее груди вопли.

Тараканы ползли вверх, на ступеньки, уже ничуть не боясь света. Несколько насекомых добрались до ее ног, но Хилари успела их раздавить.

Хилари повернулась к двери и стала изо всех сил колотить в толстое дерево.

Вдруг погас фонарик. Хилари не знала, что в припадке истерики она ударила фонариком о дверь. Стекло разбилось. Свет потух.

Ей показалось, что шепот начал стихать, но через секунду он стал оглушительнее, чем прежде.

Хилари прислонилась спиной к стене.

Она вспомнила о записи, которую они слушали вчера у Николаса Раджа. Она представила себе, как близнецы, детьми, бывали здесь заперты: они, наверное, кричали и отчаянно отмахивались от ползающих повсюду тараканов. Именно тогда они и надорвали свои детские голоса.

Обезумев от ужаса, она широко раскрытыми глазами всматривалась в темноту, ожидая, что зловонная волна насекомых накроет ее с головой.

Хилари почувствовала, как несколько тараканов поползли у нее по ногам. Она резко наклонилась и сбросила их рукой. Еще один таракан оказался на руке, она хлопнула ладонью, на коже осталось влажное, вонючее пятно. Зловещий шелест был ужасен. Она зажала уши. С потолка прямо на голову свалилось еще одно насекомое. Завизжав, Хилари встряхнула головой, сбрасывая его.

Вдруг двери широко распахнулись, и в подземелье ворвался яркий свет. Хилари увидела, что всего одна ступенька отделяла ее от копошащейся массы насекомых. Эта волна отхлынула, когда на нее упал луч солнца. Тони схватил Хилари за руку и вытащил ее на поверхность, под дождь и неистовый ветер.

Тони стряхнул несколько тараканов, которые прицепились к одежде Хилари.

— Боже мой, — повторял он. — Боже мой, Боже мой.

Хилари, обессилев, оперлась на него. Она никак не могла избавиться от неприятного чувства присутствия на коже отвратительных существ. Ее вдруг затрясло, но Тони крепко обнял ее. Он говорил что-то, пытаясь успокоить ее.

Понемногу Хилари перестала плакать и пришла в себя.

— Ты ранен.

— Ничего страшного.

Она увидела Фрая. Он лежал на земле, уткнувшись лицом вниз, и не шевелился. Из спины торчал нож, вся рубашка была пропитана кровью.

— У меня не было выбора, — сказал Тони. Я, действительно, не хотел его убивать. Мне очень жаль его... после того, что ему пришлось вынести в своей жизни от Кэтрин. Но у меня не было выбора. Они пошли прочь от дверей подвала.

У Хилари подгибались ноги.

— Она закрывала детей в подземелье, — сказала Хилари. — Сколько раз? Сто? Тысячу?

— Не надо об этом думать, — сказал Тони. — Мы остались живы. Ты лучше подумай о том, что пришло время выйти замуж за бывшего полицейского, который решил стать художником.

— Этот вопрос для меня давно решен.

Вдруг из кухни выбежал шериф Лавренски.

— Что произошло? С вами все в порядке?

Тони даже не посмотрел на него.

— Впереди у нас долгие годы, — сказал Тони. — С сегодняшнего дня все будет хорошо. Мы преодолели память о прошлом. Будущее будет прекрасно.

Обнявшись, они медленно брели к дому. Осенний ветер шуршал в высокой траве.

Оглавление

Часть I Живые и мертвые

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть II Зомби

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

Реклама на сайте