«Это случится не завтра»

Это случится не завтра (fb2) - Это случится не завтра (пер. Глеб Л. Григорьев) (Убивая Еву - 2) 2155K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Люк Дженнингс

Люк Дженнингс Убивая Еву Это случится не завтра Киноstory

Luke Jennings

Killing Eve: No Tomorrow

* * *

Печатается с разрешения PEW Literary Agency Limited и литературного агентства Synopsis

Copyright © Luke Jennings, 2014, 2015, 2016.

© Г. Л. Григорьев, перевод, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Глава 1

Деннис Крэйдл на карбоновом велосипеде летит по Масуэлл Хилл, его руки непринужденно лежат на легком руле, в теле – приятная усталость. От службы до дома, а живет он на севере Лондона – путь неблизкий, но Деннис показал хорошее время. Ведь он считает себя – хотя едва ли сознался бы в этом коллегам или родным – поборником определенных ценностей. Велосипедный пробег через весь город радует его внутреннего спартанца. Благодаря таким поездкам он сохраняет прекрасную форму, да и в своих облегающих лайкровых шортах и камуфляжной футболке выглядит чертовски sportif, притом что следующий день рождения будет уже сорок восьмым.

На посту директора департамента МИ-5 по контршпионажу против России и Китая Деннис может себе позволить машину с водителем – неприметную, среднего уровня, из автопарка Службы. Да, соблазнительно, статусно, но этот путь – скользкая дорожка. Откажись от физической нагрузки – и тебе кранты. Не успеешь глазом моргнуть, как пополнишь ряды старых пузатых бакланов, которые, подпирая стойку служебного бара в Темз-хаусе, посасывают скотч и жалуются, насколько лучше жилось, пока отдел по работе с персоналом не захватили роботы в юбках.

Велосипед помогает Деннису быть в тренде. Он дает ему связь с реальностью и разгоняет по венам кровь. А последнее ему ох как нужно, ведь либидо у Габи просто бешеное. Боже, как он хотел бы сейчас ехать к ней, а не к Пенни с ее засушенным диетами телом и бесконечными придирками.

Когда до конца пути остается сотня метров, в беспроводном плеере шлема, словно по сигналу, врубается «Глаз тигра», тема из «Рокки-3». В мыслях он видит, как Габи ждет его на двуспальной кровати в капитанской каюте супер-яхты. На ней ничего, кроме белых мягких теннисных носков, а тренированные ножки маняще раздвинуты.

Вдруг, не пойми откуда, чья-то железная рука рывком хватает Денниса за запястье, и велосипед грохается на землю. Деннис не успевает даже открыть рот, как его затыкает жесткий короткий удар под дых.

– Извини, старина. Хотел привлечь внимание.

Напавший – человек около сорока с лицом холеной крысы и запахом застоявшегося табачного дыма – свободной рукой снимает с Денниса шлем и отбрасывает к валяющемуся велосипеду. Деннис корчится, пытаясь высвободиться, но рука на его запястье не ослабевает.

– Не дергайся, ладно? Я не хочу делать тебе больно.

– Что за херня?.. – стонет Деннис.

– Я тут по поручению, старина. С тобой хотят поболтать. О «Куколке».

С лица Денниса сходят последние остатки краски. Глаза выпучены от шока.

– Суй свой велик назад, сам полезай вперед. Пошевеливайся. – Напавший отпускает Денниса, и тот, оторопело озираясь, замечает престарелый белый «Форд Транзит». За рулем – какой-то одутловатый пацан с пирсингом в губе.

Денниса бьет дрожь. Он открывает заднюю дверь фургона, подбирает шлем и отключает беспроводной плеер – к тому времени в нем заиграла песня «Сейчас засуну» группы «Уайтснейк». Повесив шлем на руль, Деннис загружает велосипед в машину.

– Мобильный, – говорит крысомордый, сопровождая требование хлесткой оплеухой, от которой у Денниса звенит в ушах. Он трясущейся рукой протягивает телефон. – Отлично. Давай, вперед.

Фургон вливается в дорожное движение. Деннис пытается припомнить протоколы Службы: что там насчет захвата в плен и допроса? А если эта шайка – сама из чертовой МИ-5, из какой-нибудь группы внутренних расследований? Но сотрудника его ранга нельзя схватить вот так запросто, без санкции генерального директора. Тогда кто это такие, черт их дери? Кто-то не из наших? Русская СВР? Или даже ЦРУ? Так, нужно просто молчать. Пусть все идет, как идет. Нужно молчать.

Они постоянно маневрируют в плотном потоке машин, и не проходит и десяти минут, как «Форд» пересекает Северную кольцевую магистраль и заезжает на парковку супермаркета «Теско». Водитель спокойно встает на самое удаленное от входа место и глушит двигатель.

Лицо у Денниса цвета сырого теста; он сидит, уставившись сквозь ветровое стекло на ограду парковки. Над Северной кольцевой висит легкая дымка.

– И что теперь? – спрашивает он.

– Теперь подождем, – отвечает крысомордый.

Проходит несколько минут, и тут раздается звонок. Рингтон совсем не к месту – мультяшный утиный смех.

– Тебя, старина. – Крысомордый с заднего сиденья протягивает Деннису дешевый пластиковый телефон.

– Деннис Крэйдл? – Голос тихий, с жестяным электронным призвуком. «Преобразователь речи», – автоматически отмечает про себя Деннис.

– С кем я говорю?

– Тебе бы не этим поинтересоваться, а тем, что у нас есть кое-какая информация. Пойду сразу с козырей, не против? За предательство Службы ты получил без малого пятнадцать миллионов фунтов и перевел их на офшорный счет на Британских Виргинских островах. Не хочешь как-то прокомментировать?

Весь мир Крэйдла в эту секунду съеживается до лобового стекла перед глазами. Сердце будто обложили льдом. Он не в состоянии не то что говорить – думать.

– Полагаю, не хочешь. Тогда продолжим. В этом году ты стал обладателем трехкомнатных апартаментов в комплексе «Асфодель» на мысе Антиб, Французская Ривьера, а в прошлом месяце приобрел 42-футовую яхту «Куколка», пришвартованную сейчас в марине Порт Вобан. Мы также в курсе о твоей связи с двадцативосьмилетней Габриэлой Вукович, которая работает в фитнес-спа-клубе отеля «Дю Литтораль». Пока что об этом не знают ни МИ-5, ни твоя семья, ни полиция с налоговой. Будет ли так и дальше – зависит только от тебя. Хочешь, чтобы эта информация осталась между нами, хочешь сохранить свободу, работу и репутацию, расскажи нам всё – в буквальном смысле всё – об организации, которая тебе платит. Утаишь хоть что-то, хотя бы один ничтожный факт – из тюрьмы выйдешь минимум через четверть века. Если доживешь, разумеется. Ну как?

Издалека сквозь гул трассы доносится сирена «Скорой».

– Кем бы вы ни были, идите на хрен. – Голос Денниса тих и нетверд. – Похищение и насильственное удержание – это уголовные преступления. Рассказывайте что угодно кому хотите. Мне насрать.

– Понимаешь, Деннис, тут-то и начинается главная проблема, – продолжает жестяной голос. – Причем не у нас, а у тебя. Если мы отправим эту информацию в Темз-хаус, там начнется дознание, расследование, вот это вот всё, и тогда твои спонсоры (а пятнадцать лямов – очень неплохие бабки) заподозрят, что мы с тобой побеседовали, и накажут тебя в назидание остальным. С тобой разберутся, Деннис, и разберутся по-взрослому. Сам знаешь, что это за люди. Так что вряд ли у тебя есть выбор. Тут не на чем блефовать.

– Но ведь на самом деле вы понятия не имеете, о чем говорите. Ну да, я, возможно, утаил кое-что от жены и работодателей, но роман на стороне в Уголовном кодексе не значится. По крайней мере, когда я в последний раз туда заглядывал.

– Да, не значится. В отличие от государственной измены.

– У вас ничего нет, чтобы выдвигать такие обвинения, и вы это прекрасно знаете. Просто дешевая попытка шантажа. Так что, как я уже сказал, идите на хрен.

– Ладно, Деннис, вот как мы поступим. Через пять минут ты выйдешь из этой машины и поедешь на велосипеде домой. Если захочешь купить жене букетик, здесь, на заправке, очень недорогие розы. Завтра в семь утра тебя у дома будет ждать машина, на которой ты поедешь в Хэмпшир на Исследовательскую станцию Девер. Твоему заместителю в Темз-хаусе уже сообщили, что ты проведешь там три дня на семинаре по противодействию терроризму. В свободное от семинара время – в отдельном здании – с тобой частным образом поговорят на темы, которые мы сейчас тут обсуждали. Никто другой на станции об этом знать не будет, и ни один человек не заподозрит отклонения от твоей обычной профессиональной деятельности. Как тебе наверняка известно, Девер – секретный правительственный объект, и там гарантирована полная безопасность. Если эти беседы пройдут хорошо – а мы уверены, что именно так и случится, – ты свободно оттуда уедешь.

– А если я отвечу «нет»?

– Деннис, давай не будем пытаться представить себе последствия. Я серьезно. Это кромешное говно. Взять хоть Пенни. Ты только вообрази. А дети? Папочку судят за государственную измену. Не стоит даже думать об этом.

Долгая пауза.

– Говорите, в семь утра?

– Да. Позже через пробки не пробраться.

Деннис, не мигая, смотрит в дымку сумерек.

– Ладно, – отвечает он.

Положив телефон на стол, Ева Поластри выдыхает и закрывает глаза. Жесткий, авторитарный персонаж, которого она только что сыграла для Крэйдла, ничем не похож на нее саму. Окажись она с Деннисом лицом к лицу, едва ли ей удалась бы такая язвительная интонация – не в последнюю очередь потому, что во времена ее службы в МИ-5 его уровень казался ей недоступно высоким, как стратосфера. Но своим финальным «ладно» он фактически признал вину, и теперь – хотя завтра сам он наверняка будет шокирован, увидев ее сидящей напротив, – она сможет с этим справиться.

– Четко сыграно, – говорит Ричард Эдвардс, снимая наушники, через которые он слушал разговор Денниса и Евы, и откидывается на спинку наименее неудобного стула в офисе на Гудж-стрит.

– Коллективная работа, – отвечает Ева. – Ланс его до чертиков напугал, а Билли вел машину, как ангел.

Ричард кивает. Он возглавляет отдел МИ-6 по российским делам и формально является шефом Евы, хотя посещает ее офис нечасто, а сама Поластри не значится ни в одном из официальных списков персонала обеих секретных служб.

– Сегодня у него целый вечер, чтобы обдумать ситуацию, и в идеале придется делать это в присутствии вздорной супруги. А завтра можешь приступать к его полному и окончательному разоблачению.

– Как думаешь, он завтра в семь выйдет? А вдруг сегодня смотает удочки?

– Нет. Деннис Крэйдл, может, и предатель, но отнюдь не дурак. Если он сбежит, ему крышка. Мы – его единственный шанс, и ему это известно.

– А вдруг он…

– Застрелится? Деннис? Нет, он не из таких. Я знаю его с Оксфорда, это изворотливый страус. Он из тех, кто считает, что любую проблему, даже самую хитрую, можно утрясти за бутылочкой доброго вина в приличном ресторане и желательно за чужой счет. Он все нам выложит и будет держать язык за зубами. Наших Деннис, конечно, тоже побаивается, но это все равно несопоставимо с ужасом от шайки, которой он нас продал. Малейший намек, что он скомпрометирован, и его тут же шлепнут.

– Со смаком.

– Еще с каким. Скорее всего, отправят эту твою подружку.

Ева улыбается, и в ее сумке вибрирует телефон. Эсэмэска от Нико: когда ее ждать дома? «В восемь», – отвечает она, хоть и знает, что едва ли вернется раньше половины девятого.

Ричард смотрит в единственное тут никогда никем не мытое окно.

– Ева, я знаю, что ты замышляешь. И мой ответ – «нет».

– А что я замышляю?

– Выжать из Крэйдла все, что можно, а потом превратить его в приманку. Поглядеть, что вынырнет из глубин.

– Не самая плохая идея.

– Смерть – всегда плохая идея, поверь, а именно ею все и закончится.

– Не волнуйся, я не стану отклоняться от плана. Ты не успеешь произнести «ох уж этот кризис среднего возраста», как Деннис вернется в объятия красотки Габи.

Главарь одесской криминальной группировки «Золотое братство» Ринат Евтух разочарован. Его уверяли, что Венеция – больше чем просто город. Что это одна из главных цитаделей западной культуры и что шикарнее места во всем свете не сыщешь. Но сейчас, когда он в гостиничных тапочках и халате стоит у окна апартаментов в отеле «Даниэли», это место ему совсем не по душе.

Отчасти тут виноват стресс. Похищение того русского в Одессе было ошибкой, и сейчас Ринат это понимает. Он предполагал, и не без причин, что все пройдет как обычно. Сначала – забегают, потом – кулуарно перетерли, забили цену, разошлись без обидок. Но какой-то псих принял все близко к сердцу, и Ринат остался с восемью трупами на руках, включая самого похищенного, и с решетом от пуль вместо дома в Фонтанке. Понятно, у него есть и другие дома, а заменить охрану ничего не стоит. Но все это лишняя работа, да и вообще, рано или поздно наступает период, когда такие вещи отражаются на твоей жизни не лучшим образом.

Апартаменты дожа в «Даниэли» умиротворяюще роскошны. Среди похожих на сахарную вату облаков на потолочных росписях резвятся крылатые херувимы, портреты венецианских аристократов на стенах отливают золотом дамаста, полы покрыты коврами в античном стиле. На прикроватном столике – метровая разноцветная статуэтка рыдающего клоуна, которую Ринат утром купил в мастерской муранского стекла для своей киевской квартиры.

В шезлонге стиля рококо, раскинув в стороны босые ноги, развалилась подруга Рината, двадцатипятилетняя линжери-модель Катя Горная в топике от Диора и навороченных джинсах «Дюссо». Уставившись в телефон и жуя резинку, она кивает в такт песне Леди Гаги. Порой подпевает – насколько позволяют жвачка и ее скромный английский. Когда-то это казалось Ринату очаровательным, а сейчас раздражает.

– Bad romance[1], – говорит он.

Ажурная ткань Катиного топика натягивается, еле сдерживая увеличенные за немалую сумму груди, а сама Катя неторопливо вынимает наушники-вкладыши.

– Она поет «bad romance», – повторяет Ринат. – А не «bedroom ants»[2].

Катя поднимает на него пустой взгляд и хмурится.

– Надо вернуться в «Гуччи». Я передумала. Хочу ту розовую сумку из змеиной кожи.

Это последнее, чем Ринату сейчас хотелось бы заняться. Все эти высокомерные продавцы в магазинах на Сан-Марко. Сама улыбчивость, пока не выложишь бабки, а потом ты для них как дерьмо собачье.

– Надо идти прямо сейчас, Ринат. Пока они не закрылись.

– Сходи сама. Возьми Славу.

Катя надувает губы. Ринат знает: он нужен ей в компаньоны, потому что тогда расплачиваться ему. Если же с ней пойдет телохранитель, то она будет платить за сумку из своих денег. Которые дает тоже он.

– Хочешь заняться любовью? – Катин взгляд смягчается. – Когда вернемся из магазина, я трахну тебя со страпоном.

Ринат делает вид, что не слышит. Больше всего ему сейчас хочется в другое место. Затеряться в мире, открывающемся за золотистыми шелковыми занавесками, где на свет дня наплывает тень вечера, а гондолы и катера-такси чертят бледные линии на воде лагуны.

– Ринат?

Он закрывает за собой дверь спальни. За десять минут принимает душ и одевается. Вернувшись в гостиную, застает Катю в той же позе.

– Ты просто бросаешь меня здесь одну? – спрашивает она, не веря глазам.

Нахмурившись, Ринат окидывает взглядом свое отражение в посеребренном восьмиугольном зеркале. Покидая апартаменты, он слышит, как двадцатикилограммовый клоун вдребезги разлетается на антично-мозаичном полу – да уж, звук, прямо скажем, не для слабонервных.

В баре на верхнем этаже – блаженная тишина. Позднее сюда набьются постояльцы, но сейчас – лишь две пары, да и те сидят молча. Устроившись на террасе, Ринат откидывается на спинку и, полуприкрыв глаза, наблюдает за плавным колебанием причаленных гондол. Скоро, – размышляет он, – пора будет валить из Одессы. Выводить свои средства из Украины в какую-нибудь менее нестабильную юрисдикцию. В последнее десятилетие секс, наркотики и продажа девочек за границу были тройной курицей с золотыми яйцами, но сейчас стали появляться турецкие бандиты, русские тоже жмут неслабо, и все эти новые игроки меняют правила. Мудрый, – говорит себе Ринат, – всегда знает, когда время делать ноги.

Катя положила глаз на майамский Голден-Бич, где меньше чем за двенадцать лимонов баксов, включая взятки американской иммиграционной службе, можно прикупить шикарный домик на берегу с личной пристанью. Однако Ринат все больше склоняется к тому, что без Кати с ее бесконечными капризами его жизнь станет проще, и в последние несколько дней стал всерьез подумывать о Западной Европе. В частности об Италии, где, похоже, не так строго с преступлениями против нравственности. Классное место: спортивные тачки, шмотки, все эти гребаные старые дома, а итальянские телки вообще бесподобны. Даже у продавщиц внешность кинозвезд.

Рядом материализуется серьезный молодой человек в темном костюме, и Ринат заказывает односолодовый виски.

– Нет-нет. Сделайте лучше джентльмену «Негрони Сбальято». И мне тоже принесите.

Обернувшись, Ринат встречает ироничный взгляд женщины в черном шифоновом коктейльном платье.

– Вы же, в конце концов, в Венеции.

– И впрямь, – несколько ошеломленно соглашается он и кивает официанту; тот без слов удаляется.

Ее взгляд устремляется на лагуну, которая в сумерках искрится белым золотом.

– Увидеть Венецию и умереть – так, кажется, говорят?

– Умирать я пока не собираюсь. Да и Венеции еще не видел, если не считать магазинов.

– Жаль, ведь здешние магазины или битком набиты туристским сбродом, или ничем не отличаются от магазинов сотен других городов. Разве что цены повыше. Главное в Венеции – не ее настоящее, а ее прошлое.

Ринат изумленно смотрит на нее. Женщина потрясающе красива. Янтарные глаза, легкая ускользающая улыбка, да и весь ее искусно-дорогой стиль. Он наконец догадывается пригласить ее сесть.

– Sei gentile[3]. Но я, кажется, вторгаюсь в ваш вечер.

– Нет-нет. Мне теперь не терпится попробовать. Как, говорите, это называется?

Она усаживается в кресло и, прошелестев шелком чулок – Ринат отмечает этот звук, – кладет ногу на ногу.

– «Негрони Сбальято». Это как просто «Негрони», только вместо джина добавляют игристое вино. А в «Даниэли», naturalmente[4], его делают с шампанским. На мой вкус, идеальный напиток для заката.

– Лучше односолодового виски?

Легкая улыбка.

– Полагаю, да.

И она права. Ринат, конечно, не писаный красавец. Его бритая голова напоминает крымскую картофелину, а шитый на заказ шелковый костюм не может скрыть брутального телосложения. Но у бабок – неважно, как они заработаны, – есть свойство привлекать внимание, и Ринату не привыкать к компании соблазнительных женщин. А Марина Фальери (вот как ее зовут) более чем соблазнительна.

Он не может оторвать глаз от ее губ. На верхней – еле заметный шрам, и эта асимметрия придает ее улыбке некую двусмысленность и беззащитность, которая тихо, но неуклонно будит в нем хищника. Ему льстит, что ей интересно все, о чем бы он ни говорил, и он не успевает опомниться, как уже разглагольствует обо всем подряд. Он рассказывает об Одессе, об историческом Спасо-Преображенском соборе, чьи службы он регулярно посещает, о великолепном театре оперы и балета, куда он в качестве мецената перевел миллионы гривен. Пусть в этой автобиографии нет ни доли истины, но рассказ столь богат колоритными и правдоподобными деталями, что Марина слушает с горящими глазами. Она даже настаивает, чтобы он научил ее каким-нибудь русским выражениям, и повторяет их с очаровательными ошибками.

Но всему прекрасному приходит конец. Ей – объясняет, извиняясь, Марина – пора идти на официальный ужин в Сант-Анджело. Это будет скучища, и она бы с удовольствием осталась, но она член оргкомитета Венецианской биеннале и поэтому…

– Per favore, Marina. Capisco[5], – говорит Ринат, вываливая весь свой запас итальянского с галантной, как ему представляется, улыбкой.

– Твой акцент, Ринат! Perfezione![6] – Она замолкает и заговорщически улыбается. – Слушай, а вдруг ты совершенно случайно завтра в обед свободен?

– Совершенно случайно – да.

– Превосходно. Давай встретимся в одиннадцать на выходе из отеля к реке. Я с удовольствием покажу тебе, что такое… настоящая Венеция.

Они поднимаются из-за стола, и она уходит. На белой льняной скатерти – четыре пустых коктейльных бокала. Три – его, один – ее. Солнце уже почти село и еле выглядывает из-за устрично-розовых перистых облаков. Ринат оборачивается подозвать официанта, но тот уже здесь – невозмутимый и неприметный, словно гробовщик.

Автобус ползет улиткой. Еву никто не удостаивает вниманием, кроме одного пассажира с явными отклонениями – тот упорно ей подмигивает. Вечер выдался теплым, и в салоне стоит тяжелый дух сырых волос и несвежего дезодоранта. Ева быстро пролистывает «Ивнинг Стандард»: новости, вечерние приемы и серийные адюльтеры в Примроуз-Хилл, и, добравшись наконец до объявлений о недвижимости, предается их изучению.

Разумеется, они с Нико не могут позволить себе столь соблазнительно представленное там жилье – об этом нет и речи. Все эти викторианские промышленные и складские помещения, переосмысленные в виде светлых сказочных квартир. Все эти панорамные виды на реку сквозь огромные окна, обрамленные сталью и зеркальным стеклом. В то же время Ева отнюдь не вожделеет их в смысле желания обладать. Она, скорее, заворожена их безлюдностью и неправдоподобием. Они притягивают ее как своего рода декорации к другим, воображаемым, жизням, которыми Ева могла бы жить.

Без четверти девять (ну, может, чуть позже) вместо обещанных восьми она добирается до их съемной однокомнатной квартиры и, продираясь сквозь горы обуви, велосипедных принадлежностей, «амазоновских» упаковок, сваленной одежды, идет на манящий аромат еды с кухни. Обеденный стол накрыт на двоих, здесь же – бутылка испанского вина и грозящая вот-вот рухнуть стопка математических учебников. Немузыкальное насвистывание и шум воды в ванной указывают на то, что Нико принимает душ.

– Извини, что опоздала, – кричит она. – Вкусно пахнет. Что это?

– Гуляш. Откроешь вино?

Ева даже не успевает достать из ящика стола штопор – сзади раздается лихорадочное цоканье по полу, и мимо нее по воздуху пролетают две фигуры явно нечеловеческого вида и приземляются прямо на стол, обрушивая стопку книг. От шока Ева застывает как вкопанная. Бутылка катится по столу и вдребезги разлетается на кафеле. Еву с любопытством разглядывают две пары серовато-зеленых глаз.

– Нико!

Тот неторопливо выходит из ванной в шлепанцах и с повязанным вокруг талии полотенцем.

– Любовь моя. Вижу, ты уже познакомилась с Тельмой и Луизой.

Он переступает через растущее винное озеро и целует Еву. Та не реагирует, только сверлит Нико взглядом.

– Луиза неуклюжа. Думаю, именно она…

– Нико. Пока я тебя, б…, не убила…

– Это нигерийские карликовые козы. Нам больше никогда не придется покупать молоко, сливки, сыр и мыло.

– Нико, слушай внимательно. У меня был жуткий день, а все наше бухло до последней капли – эта лужа на полу, так что сейчас я иду за вином. Когда вернусь, мне хотелось бы сесть за стол, попробовать твой гуляш, выпить бутылочку-другую красного и расслабиться. А об этих двух животных на столе мы больше не говорим ни слова, поскольку к тому времени они растают в воздухе, словно их никогда не существовало, ладно?

– Э-э… Ладно.

– Ну вот и славно. Вернусь через десять минут.

Когда она возвращается с двумя бутылками, кухня наспех, но более-менее пристойно прибрана, в поле зрения – никаких коз, а Нико полностью одет. Сердце Евы замирает и в то же время готово выскочить из груди, когда она замечает, что Нико надушился одеколоном «Аква ди Парма» и натянул джинсы «Дизель». Они никогда не произносили этого вслух, но Еве известно: именно эти джинсы с именно этим одеколоном после шести часов означают, что Нико настроен романтически и что вечер закончится в постели.

Ева называет эти штаны «секс-джинсами», а у нее самой нет никакого эквивалента. Никаких туфель типа «трахни меня», кокетливых платьев или атласно-кружевных трусиков с лифчиками. Ее рабочий гардероб безлик и утилитарен, и в другой одежде она чувствует себя глупо и неловко. Нико не устает повторять, как она прекрасна, но Ева не слишком ему верит. Она допускает, что Нико и впрямь ее любит (он повторяет это так часто, что трудно усомниться), но вот за что – это остается для Евы полной загадкой.

Они беседуют о его работе. Он преподает в местной школе, и согласно его теории подростки из семей победнее, которые в магазинах расплачиваются наличными, гораздо успешнее справляются с задачами на устный счет, чем ребята более обеспеченные, которым родители дают банковские карты.

– Они называют меня Боратом[7], – говорит он. – Как думаешь, это комплимент?

– Высокий, восточноевропейский акцент, усы… Никуда не денешься. Но им с тобой просто повезло, ты же знаешь.

– Неплохие ребята. Они мне нравятся. А как прошел день у тебя?

– Жутко. Говорила по телефону через преобразователь речи.

– Маскировала голос или просто для прикола?

– Маскировала. Нужно было, чтобы чувак не понял, что с ним говорит женщина. Я хотела звучать как Дарт Вейдер.

– Не буду даже пытаться это представить… – Он смотрит на нее. – Думаю, ты подружишься с девочками. Честное слово.

– Какими девочками?

– С Тельмой и Луизой. С козочками. Они очень милые.

Она закрывает глаза.

– Где они сейчас?

– В своем домике. В садике.

– У них есть домик?

– Он продавался вместе с ними.

– То есть ты их и впрямь купил? И они у нас навсегда?

– Любовь моя, я всё подсчитал. Нигерийские карлики – самая богатая на удой порода, а весят они всего тридцать с лишним кило – это когда вырастут, а значит, сена им нужно очень мало. Молочными продуктами мы обеспечим себя полностью.

– Нико, эта жопа мира называется Финчли-роуд, а не сраный Котсуолдс[8].

– Кроме того, нигерийские карлики…

– Прошу, не называй их так. Это козы, точка. И если ты думаешь, что я каждое утро – или пусть не каждое, а хотя бы одно – буду вставать и их доить, то ты рехнулся.

Вместо ответа Нико поднимается из-за стола и идет в крошечную, вымощенную плиткой зону, которую они называют садиком. Еще мгновение, и Тельма с Луизой радостно и резво вбегают в кухню.

– Боже мой, – вздыхает Ева, и ее рука тянется к бокалу.

После ужина Нико моет посуду, затем отправляется в ванную, где освежает парфюм, споласкивает руки и мокрыми пальцами поправляет прическу. Вернувшись, он обнаруживает Еву уснувшей на диване – чайная ложка в одной руке, а другая свисает, сжав креманку с мороженым. Тельма удовлетворенно улеглась рядом, а Луиза, упершись передними копытцами в диван, длинным розовым язычком подчищает остатки тающего лакомства.

Обдумывая, как одеться для утреннего рандеву, Ринат Евтух останавливает выбор на спортивной рубашке от Версаче, шелковых слаксах и мокасинах из страусовой кожи от «Сантони». Часы «Ролекс Субмаринер» из чистого золота – завершающий штрих к образу человека, который обладает хорошим сдержанным вкусом, но которому лучше ни в коем случае не трахать мозги.

Марина Фальери заставляет его ждать полчаса, ждать, стоя под железным навесом на выходе из отеля к воде. Лениво прогуливающиеся сзади двое охранников в обтягивающих мускулы костюмах скучающе наблюдают за узким каналом. Мстительный Катин настрой полностью унять не удалось, но ее гнев слегка поутих после обещания, что ее фото будет на развороте, а то и на обложке русского «Плейбоя». Подобные вопросы отнюдь не в компетенции Рината, но с этим он разберется позже – каждому овощу свое время. В настоящий же момент Катя надежно пристроена в салоне красоты отеля «Даниэли», где ее волосы подвергаются восстанавливающим процедурам с участием алмазного аэрозоля и экстракта белого трюфеля.

Примерно в половине двенадцатого элегантный белый мотоскафо[9], покачиваясь на волнах, появляется из-под низкого мостика и причаливает у гостиничной пристани. За штурвалом – Марина в полосатой футболке и джинсах, ее темные волосы колышутся у плеч. На руках – и Ринату это безотчетно кажется очень сексуальным – водительские перчатки из мягкой кожи.

– Итак. – Она поднимает солнцезащитные очки. – Ты готов узнать la vera Venezia?[10]

– Еще как. – Шагнув в своих новых мокасинах на лакированную палубу красного дерева, Ринат на мгновение теряет равновесие. Телохранители рефлекторно подаются вперед, но он, балансируя, ступает к Марине и на миг опирается тяжелой рукой о ее плечо.

– Прошу прощения.

– Ничего страшного. Это твои ребята?

– Да, из моей службы безопасности.

– Ну, со мной ты и так в безопасности. – Она улыбается. – Но если хочешь, можешь пригласить их с собой.

– Конечно нет. – Ринат на быстром разговорном русском приказывает телохранителям приглядывать за Катей и сказать ей, что он обедает с деловым партнером. С мужчиной, разумеется. А не с этой devushka.

Телохранители ухмыляются и отступают.

– Мне определенно надо выучить русский, – говорит Марина, совершая маневры под мостом. – На слух – весьма выразительный язык.

Она искусно прокладывает путь между речными судами и, сбавив скорость, держит курс на юг – мимо Сан-Джорджо-Маджоре и восточного изгиба Джудекки. Мотоскафо с двигателем в 150 лошадиных сил скользит по зеркальной глади лагуны, оставляя позади бледный кильватерный след, а Марина тем временем рассказывает Ринату о дворцах и соборах, мимо которых они проплывают.

– А где именно ты живешь? – спрашивает Ринат.

– У нашей семьи квартира у Палаццо Чиконья, – отвечает она. – У Фальери венецианские корни, но сейчас наша главная резиденция – в Милане.

Он бросает взгляд на ее левую руку в перчатке, легко удерживающую обод штурвала.

– И ты не замужем?

– Я была близка с одним человеком, но он умер.

– Извини. Мои соболезнования.

Марина открывает дроссель.

– Это очень грустно. Я была рядом, когда он ушел. Убитая горем. Но жизнь продолжается.

– Конечно, продолжается.

Она поворачивает к нему голову, приподнимает пальцем солнцезащитные очки, и Ринат успевает поймать мимолетный взгляд янтарных глаз.

– Сзади холодильник, там шейкер и бокалы. Плеснешь себе выпить?

Он вытаскивает покрытый инеем шейкер и высокий бокал.

– А ты?

– Подожду до острова. Не стесняйся.

Он наливает, пьет и одобрительно кивает.

– Это… превосходно.

– Лимончелло. На мой вкус, лучший напиток для такого утра, как сегодня.

– Очень вкусно. Расскажи об острове, куда мы плывем.

– Он называется Оттагоне Фальери[11]. Когда-то это был форт, защищавший Венецию от вторжений. Один из моих предков купил его в девятнадцатом веке. Он до сих пор нам принадлежит, но сейчас туда никто не ездит, и это место больше похоже на руину.

– Звучит весьма романтично.

Марина одаривает его таинственной улыбкой.

– Посмотрим. Место определенно любопытное.

Они держат твердый курс. Джудекка уже далеко позади, но Ринат видит перед собой лишь серо-зеленую воду. Лимончелло медленно растекается по его венам, словно лед по реке. Он уже забыл, когда в последний раз ощущал такой покой.

Абсолютно неожиданно в дымке вырисовывается форт. Стены из тесаного камня, над ними – верхушки редких деревьев. Вскоре в поле зрения появляется пристань. К ней причален катер – поменьше, с черным корпусом.

– Мы не одни?

– Я попросила подругу приплыть пораньше и подготовить обед, – спокойно говорит Марина, словно это само собой разумеется.

Ринат кивает. Конечно же. Все в этой женщине его чарует и впечатляет. Ее необычная красота – последние два часа предоставили ему превосходную возможность оценить ее вблизи. Ее непринужденно легкие отношения с большими деньгами. И это старые деньги, это то, что не нуждается в специальном представлении, а само с недвусмысленной мощью заявляет о себе. Просто обладать богатством недостаточно, и Ринату это известно. Нужно иметь связи, нужно знать тайные знаки, по которым подлинные члены сообщества распознают своих. И Марина Фальери – одна из этих «своих».

Уже почти очевидно, что Кате пора уходить.

Марина пришвартовывает мотоскафо, и, пока они идут по выцветшим на солнце доскам причала, до Рината доносятся какие-то металлические звуки. В стене форта выдолблены ступени, а сам он – это восьмиугольное огороженное пространство метров сто в ширину. Сбоку в тени чахлых сосенок – руины кирпичного, покрытого черепицей строения. Вся площадка поросла сухим кустарником и разделена дорожками на четыре части. В самом дальнем от лестницы углу форта спортивно сложенная, коротко стриженная молодая женщина орудует киркой, монотонно долбит каменистый грунт. В лифчике от бикини, военных шортах и полевых ботинках она смотрится весьма необычно. Обернувшись, женщина ловит взгляд Рината, бросает кирку на землю и неторопливо шагает к руине.

Не обращая на нее внимания, Марина ведет Рината к накрытому белой скатертью столу в центре площадки. У обоих торцов стола – железные садовые стулья.

– Приступим? – спрашивает она.

Они садятся. За каменной стеной не видно ни кусочка суши – лишь безбрежная безмятежность лагуны. Ринат слышит сзади позвякивание подноса. Это «женщина с киркой» несет охлажденное вино, минеральную воду, закусочное ассорти и изысканные крошечные печенья. Ее мускулистое тело поблескивает от легкого налета пота, а лодыжки и ботинки покрыты пылью.

Марина по-прежнему ее игнорирует и улыбается Ринату.

– Угощайся. Buono appetito.

Ринат пытается съесть мортаделлу, но аппетит куда-то делся, его подташнивает. Он все же заставляет себя прожевать и проглотить ломтик. Монотонные железные звуки кирки вскоре возобновляются.

– А что она делает? – Его голос звучит словно издали, отдельно от него самого.

– Так, кое-что по саду. Лучше, когда она при деле. Позволь угостить тебя вином. Это местный сорт «Бьянко ди Кустоза», но ты наверняка оценишь.

Вино – хоть местное, хоть какое – последнее, чего сейчас хотелось бы Ринату, но вежливость понуждает его протянуть бокал. Он с трудом удерживает его, пока Марина наливает вино. По лицу и спине градом бежит пот, горизонт мерцает и покачивается. Та часть Рината, которая еще способна функционировать, отмечает, что звон кирки сменился ровным ритмичным стуком лопаты. Он делает попытку глотнуть воды, но давится, и вино вместе с мортаделлой выворачивается на скатерть.

– Я… – начинает было Ринат, тяжело откидываясь на спинку. Сердце колотится, руки и грудную клетку колет и жжет, по телу словно бегут огненные мурашки. Он сжимает кулаки, так что ногтями впивается в кожу; нарастает паника.

– Это ощущение называется парестезией, – объясняет Марина по-русски, отпивая вино. – Симптом отравления аконитином.

Ринат смотрит на нее, вытаращив глаза.

– Лимончелло. Ты умрешь меньше чем через час – от остановки сердца или дыхания. Судя по твоему виду, я бы поставила на остановку сердца. Но сначала…

Ринат судорожно извивается на железном стуле, его снова рвет, а следом, отнюдь не беззвучно, опорожняется кишечник прямо в шелковые слаксы цвета слоновой кости.

– Да, именно вот это. Что до остального, я не стану портить сюрприз. – Она поворачивается и машет рукой второй женщине. – Лара, detka, иди сюда.

Лара опускает лопату и неторопливо подходит к ним.

– Могила почти готова, – говорит она и после секундного раздумья выбирает себе печенье из коробки. – О господи, kotik, печенье прекрасно.

– И впрямь божественно, скажи? Я купила его в той пастицерии на Сан-Марко, где мы ели кремовые пирожные.

– Надо еще раз туда наведаться. – Лара бросает взгляд на Рината, который теперь корчится на земле, а вокруг его грязных слаксов роятся мясные мухи. – Как думаешь, сколько ему еще осталось?

Марина морщит нос.

– Может, полчаса или около того. Нужно будет все же уложить его в землю. При таком аромате как-то не обедается.

– Да, запашок тот еще.

– С другой стороны, его еще можно спасти, если он кое-что нам расскажет. Для аконитина у меня есть противоядие.

Ринат таращит глаза.

– Pozhaluysta, – шепчет он. Его лицо покрыто полосами слез и рвоты. – Умоляю. Все что хотите.

– Сейчас я хочу вот что, – задумчиво произносит Лара, доставая из коробки очередное печенье. – С самого утра в голове крутится одна и та же песня, она уже буквально свела меня с ума. Дада дада дада дада да дададада…

– Posledniy raz, – шепчет Ринат, в агонии сворачиваясь в позу зародыша.

– Боже мой, точно! Стыдно, что я забыла. Мама всегда ей подпевала. И твоя мама, kotik, наверняка тоже.

– Честно говоря, моей матери не особо было о чем петь. Если не считать рака в терминальной стадии. – Кончик языка бегло скользит по шраму на верхней губе. – Но мы впустую тратим последние драгоценные минуты Рината. – Лже-Марина приседает, чтобы смотреть ему прямо в глаза. – Мне, ublyudok, нужны от тебя ответы, и нужны прямо сейчас. Малейшая ложь, малейшее, б…, колебание, и ты обосрешься здесь до смерти.

– Только правда. Клянусь.

– Ну тогда ладно. Тот человек, которого ты похитил в Одессе, – зачем ты это сделал?

– Нам приказали из СВР, это русская служба…

– Я знаю, что такое, блин, СВР. Зачем?

– Меня вызвали в один из их центров. Велели…

Его скручивает очередной спазм, и на губах выдувается пузырь желтоватой слюны.

– Часики тикают, Ринат. Что тебе велели?

– За… захватить этого Константина. Отвезти на виллу в Фонтанке.

– А почему ты подчинился?

– Потому что они… Боже, прошу… – Он ногтями царапает плечи и грудь – парестезия вновь дает о себе знать.

– Потому что они – что?

– Они… знают разное. Знают о «Золотом братстве». Знают, что мы пересылали девочек из Украины в Турцию, Венгрию, Чехию.

У них были документы, записи наших переговоров, они могли меня уничтожить. Все, что я…

– Когда Константин сидел в Фонтанке, СВР его допрашивала?

– Да.

– Они получили ответы на свои вопросы?

– Не знаю. Его допрашивали, но они… О боже… – Его рвет желчью, опорожняется мочевой пузырь. Вонь, жужжание мясных мух – все становится еще гуще. У противоположного края стола Лара угощается третьим печеньем.

– Но они?..

– Меня убрали из комнаты. Я слышал только, как они орали, повторяя один и тот же вопрос: «Кто такие „Двенадцать“?»

– И он ответил?

– Не знаю, они… Они ужасно его избивали.

– Так он рассказал или нет?

– Не знаю. Они все время повторяли один и тот же вопрос.

– И кто же такие «Двенадцать»?

– Не знаю. Клянусь.

– Govno. Херня.

Его снова скручивает, по щекам текут слезы.

– Прошу! – скулит он.

– Прошу – что?

– Вы говорили…

– Мало ли что я говорила, mudak. Расскажи о «Двенадцати».

– Я знаю только слухи.

– И какие именно слухи?

– Это что-то типа… тайной организации. Очень могущественной и беспощадной. Больше ничего не знаю, клянусь.

– Чего они хотят?

– Откуда я, б…, знаю?

Она задумчиво кивает.

– Сколько было тем девочкам? Которых «Золотое братство» отправляло в Европу?

– Шестнадцать, не младше. Мы же не…

– «Мы же не работаем с детьми»? Ты что, феминист?

Ринат открывает рот, но не успевает ответить – его сводит очередная судорога, он выгибается грудью вверх и несколько секунд стоит как паук – на руках и ногах. В следующее мгновение на грудь ему, корчащемуся в агонии, опускается ступня, придавливая к земле, и женщина, известная Ринату под именем Марина Фальери, снимает парик цвета воронова крыла и достает из глаз янтарные линзы.

– Сожги, – приказывает она Ларе.

Теперь, без грима, у нее совсем иной вид. Темно-русые волосы, морозно-серые глаза и бездонно-пустой взгляд, не говоря уже о «чизетте» с глушителем в ее руке. Ринат понимает, что это конец, и оттого боль каким-то образом немного, на градус-другой, утихает.

– Кто вы такие? – шепчет он. – Кто вы, б…, такие?

– Меня зовут Вилланель. – Она направляет «чизетту» ему в сердце. – Я киллер у «Двенадцати».

Под его взглядом она дважды спускает курок. В дневном душном воздухе звуки выстрелов через глушитель – словно треск сухого хвороста.

Перетащить труп Рината и похоронить его в вырытой могиле – дело недолгое, но хлопотное и неприятное, так что Вилланель предоставляет это Ларе. Сама же тем временем погружает на мотоскафо стол, стулья и остатки обеда. Возвращается с канистрой. Пропитывает бензином футболку с джинсами и бросает их в разведенный Ларой костер поверх тлеющего парика.

Ринат уже закопан, и Вилланель приказывает Ларе снять шорты и лифчик от купальника. Зачистка занимает почти час, но в итоге вся одежда сожжена, пепел развеян, а все, что не сгорело – кнопки, застежки, пуговицы, – отправлено в воды лагуны.

– На катере есть ведро, – бормочет Вилланель, глядя на воду.

– Зачем?

– Угадай. – Она указывает на благоухающие Ринатовы выделения.

Наконец Вилланель удовлетворена, они спускаются к пристани, переодеваются в одежду, которую привезла с собой Лара, отшвартовывают катера и отчаливают на северо-восток. Венецианская лагуна мелководна, средняя глубина – около десяти метров, но есть в ней ямы и гораздо глубже. Неподалеку от острова Повелья глубиномер на мотоскафо обнаруживает одно такое место, и Вилланель отправляет туда стулья, кирку и лопату.

В XVIII и XIX веках Повелья служила карантинным изолятором, куда приставали суда, зараженные чумой. В начале  ХХ века здесь была психиатрическая клиника, где согласно венецианским легендам пациентов подвергали жутким опытам. Сегодня остров заброшен, имеет необитаемый вид и репутацию места с привидениями, так что туристические катера тут нечастые гости.

Повелья разделена надвое узким каналом, который скрыт свисающими ветвями деревьев. Именно здесь, вдали от судоходных маршрутов, девушки пришвартовываются. Под придирчивым взглядом Вилланель Лара обрабатывает все поверхности мотоскафо спреем, удаляющим ДНК, затем выдергивает пробку отливного отверстия и перепрыгивает на второй катер. Мотоскафо тихо погружается под воду и через двадцать минут уже покоится на дне канала.

– Его, конечно, найдут, – говорит Вилланель. – Но не сразу. Нам пора в гостиницу. Мы же по сценарию сестры?

– Да. Я там сказала, что еду тебя встречать в аэропорт Марко Поло.

– А мой багаж?

– В ящике.

Вилланель изучает сумки из телячьей кожи от Феррагамо.

– Кто мы такие?

– Юлия и Алена Пинчук, совладельцы киевского агентства знакомств MySugarBaby.com.

– Прекрасно. Кто из них я?

– Юлия.

Вилланель откидывается на кремового цвета кожаную спинку пассажирского сиденья.

– Поехали. Тут работа выполнена.

Сидя в ресторане отеля «Эксельсиор» на Лидо, Вилланель и Лара попивают розовое шампанское «Мерсье», закусывая охлажденными frutti di mare[12] с серебряной этажерки. В зале, украшенном колоннами в мавританском стиле, преобладают оттенки белого и слоновой кости и не слишком людно: уже конец сезона, и летняя публика почти разъехалась, хотя фоном все равно слышен оживленный гул голосов, прерываемый вспышками хохота. За террасой – плохо различимая в сумерках лагуна, ее поверхность темнее неба буквально на один тон. В воздухе ни дуновения.

– Ты сегодня прекрасно справилась, – говорит Вилланель, накалывая на вилку лангустина.

Лара тыльной стороной ладони касается ее теплого плеча.

– Я благодарна тебе за учебу. Этот опыт невероятно ценен. Я столько узнала. Серьезно.

– По крайней мере, у тебя появляется стиль в одежде. Не вот это вот lesbiyskoe porno.

Лара улыбается. Платье из шелкового шифона, короткая стрижка, оголенные мускулистые руки – она смотрится мифологической богиней войны.

– Как думаешь, тебя скоро пошлют на самостоятельное задание? – спрашивает Вилланель.

– Может быть. У меня проблема с языками. Я до сих пор говорю по-английски с ужасным русским акцентом, поэтому меня на время пристраивают в один дом прислугой.

– В Англии?

– Да. Какой-то городок, Чиппинг-Нортон. Ты там бывала?

– Нет, но слышала. Один из пригородов с грязными денежками, вроде Рублевки. Куча скучающих домохозяек нюхают кокаин и трахают тренеров по теннису. Тебе понравится. А чем занимается муж?

– Он politik. Член парламента.

– Тогда тебе, скорее всего, придется заставить его лизнуть твою киску, чтобы получить kompromat.

– Мне бы больше хотелось лизнуть твою.

– Знаю, detka, но работа есть работа. Сколько у них детей?

– Девочки-двойняшки. Пятнадцать лет.

– Веди себя с ними осторожно. Не распускай руки, чтобы даже ни намека. Англичане относятся к этому крайне трепетно.

Лара разглядывает раскрытую устрицу, капает в нее соусом табаско, а потом наблюдает за мини-конвульсиями моллюска.

– Я хотела тебя кое о чем спросить. Про сегодня.

– Давай.

– Зачем ты затеяла отравление? Ведь у тебя был пистолет.

– Полагаешь, следовало просто пригрозить пушкой, чтобы он заговорил?

– А почему нет? Так гораздо проще.

– Подумай сама. Прокрути в голове весь сценарий.

Лара выливает устрицу в рот и направляет взгляд в нежные сумерки.

– Потому что была бы патовая ситуация?

– Именно. Эти vory старой закалки – даже такой мешок дерьма, как Евтух, – ребята крепкие, и в их мире лицо – это всё. Такому чуваку пригрозишь пристрелить, если не заговорит, а он тебе ответит: «Иди на х…» – и что? Убьешь его – информации не получишь.

– А если выстрелить в руку или в ногу, или еще куда-нибудь, где больно, но не смертельно, и пригрозить, что продолжишь в том же духе, если он не заговорит?

– Это умнее, но если тебе нужна правда, человек с болевым шоком и огнестрельным ранением – не лучший источник. Травмированные люди порой несут всякую хрень. Главная фишка игры с ядом и противоядием в том, что он вынужден в нее играть. И суровый выбор делает он, а не ты. Неважно, верят тебе или нет – кстати, от смертельной дозы аконитина не существует антидота, – но он все равно знает: единственный шанс выжить – заговорить. А будет молчать – стопроцентный труп.

– Шах и мат.

– Именно. И важно рассчитать время. Нужно, чтобы яд начал действовать, чтобы давление исходило от яда, а не от тебя. Яд доведет его до такого отчаяния, что он не просто запоет – ты ему рот не сможешь заткнуть.

Ночью того же дня они лежат в постели. Занавески колышет легкий бриз.

– Я благодарна тебе, что ты меня сегодня не убила, – шепчет Лара, уткнувшись губами в волосы Вилланель. – Знаю, у тебя был такой план.

– Ты о чем?

– Просто я начинаю понимать, как ты работаешь. Как ты мыслишь.

– И как же я мыслю?

– Ну вот давай представим, чисто теоретически: ты убиваешь Рината именно так, как и убила, а потом стреляешь в меня, затем бросаешь оба трупа в катер и взрываешь его…

– И дальше что?

– Полиция расследует взрыв и находит останки Рината и некоей женщины. Потом беседуют с людьми в Ринатовом отеле и выясняют, что утром он уплыл с женщиной.

– Ну да.

– Из чего делают вывод, что мой труп – та самая женщина. Мы с Ринатом погибли в катастрофе.

– И на что мне, detka, устраивать весь этот геморрой?

– Полиция не станет искать тебя, ведь ты труп. И я тоже труп. Единственный человек на свете, который знает, кто ты. Единственный, кто знает, что ты – Оксана Воронцова из Перми.

– Лара, я не собираюсь тебя убивать. Честное слово.

– Но ты об этом думала.

– Ну, может, секунду-другую. – Она поворачивает лицо к Ларе, чтобы смотреть ей глаза в глаза, чтобы губы почти касались губ, чтобы они дышали дыханием друг друга. – Но всерьез не думала. Ведь ты вскоре станешь полноправным солдатом «Двенадцати». Вряд ли им понравится, если я разнесу тебя на кусочки, правда?

– Это единственная причина?

– М-м-м… И еще я бы стала скучать по этому. – Ее рука скользит по твердому животу Лары, пальцы ласкают теплую кожу.

– Ты прекрасна, – спустя пару мгновений произносит Лара. – Настолько совершенна, даже не верится. Но ты делаешь такие…

– Такие что?

– Такие жуткие вещи.

– Тебе тоже придется, поверь.

– Я солдат. Ты сама говоришь. Война – моя стихия. Но ты можешь жить любой жизнью. Можешь уйти.

– Из этого нельзя уйти. Да я бы и не захотела. Мне нравится моя жизнь.

– Но ведь иначе ты погибнешь. Рано или поздно эта англичанка тебя найдет.

– Ева Поластри? Мне хочется, чтобы она меня нашла. Хочется с ней порезвиться. Хочется, чтобы она, как мышка, покаталась под моей кошачьей лапой. Хочу подцепить ее коготками.

– Ты ненормальная.

– Я нормальная. Просто я люблю играть в эту игру. И выигрывать. Поластри тоже игрок, и поэтому она мне нравится.

– Только поэтому?

– Не знаю. Может, и нет.

– Мне стоит ревновать?

– Ревнуй, если хочешь. Мне без разницы.

Лара некоторое время молчит.

– И ты никогда не сомневаешься? Ни в чем?

– А почему я должна сомневаться?

– Этот миг, когда ты спускаешь курок. Когда цель уже практически мертва, но еще не знает об этом. И ночью, когда ты закрываешь глаза, они все являются. Все эти мертвецы, они ждут тебя…

Вилланель улыбается, целует Лару в губы, ее рука проскальзывает между Лариных ног.

– Они мертвы, detka. Все до единого. – Ее пальцы начинают нежный танец. – Единственный, кто тебя ждет, это я.

– И ты их никогда не видишь? – шепчет Лара.

– Никогда, – отвечает Вилланель, входя пальцами внутрь.

– И ты… ничего потом не чувствуешь? – спрашивает Лара, сопротивляясь пальцам Вилланель.

– Дорогая, прошу. Просто заткнись.

Спустя полчаса они уже почти спят, и тут на ночном столике начинает вибрировать телефон.

– Что случилось? – сонно спрашивает Лара, когда Вилланель тянет через нее руку.

– Работа.

– Ты, блин, шутишь?

Вилланель целует ее в кончик носа.

– Злодеям не до сна, detka. Тебе пора бы уже это уяснить.

Глава 2

Если Деннис Крэйдл и удивлен, обнаружив в машине Еву, ему хорошо удается это скрыть. В салоне восьмилетнего «Фольксвагена Гольф» из автопарка МИ-6 пахнет старым освежителем; Крэйдл молча садится на пассажирское место. Трогаясь, Ева включает «Радио 4 Тудэй», и они оба притворяются, будто слушают.

На протяжении всего пути до Девера он не произносит ни слова. Поначалу Ева истолковывает его молчание как отчаянную попытку продемонстрировать власть, учитывая, что во время службы Евы в МИ-5 он стоял на много рангов выше. Позднее ей в голову приходит более зловещее объяснение: Крэйдл ничего не говорит, потому что прекрасно знает, зачем она здесь, и знает не только он, но и организация, которая ему платит. Но если так – что еще им известно о Еве Поластри? А если уж на то пошло, и о Нико? При мысли, что ее муж мог оказаться в поле зрения врага, а то и чего похуже, Еву скручивает мучительное чувство вины. И не выходит отмахнуться от того факта, что она же сама и создала эту ситуацию. Ричард понял бы ее, реши она уйти после гибели Саймона Мортимера в Шанхае; более того, он настоятельно рекомендовал ей именно так и сделать. Но она не может отступить – и не отступит.

На выезде из Лондона движение плотное, но на трассе Ева нагоняет время и без четверти девять уже сворачивает на боковой съезд со знаком «Только для служебного транспорта». Дорога ведет через жидкий лесок к стальным воротам в ограде из рабицы с колючей проволокой. У ворот – караульная будка, где вооруженный капрал военной полиции проверяет Евин пропуск и разрешает проехать в сторону низких кирпичных домов неопределенного цвета, где раньше находилась правительственная исследовательская станция. Паркуя машину на стоянке, она видит полдюжины солдат в спортивных костюмах, совершающих забег вдоль ограды по периметру территории. Другие с автоматами расхаживают между облезлыми домами.

На проходной Еву и Крэйдла встречает солдат из Отряда Е, спецназовского подразделения, которое здесь базируется. Бросив взгляд на Евин пропуск, он кивком приглашает следовать за ним. Комната для допросов расположена в конце подземного коридора, освещенного линейными светильниками. Обстановка минимальная, и никаких камер наблюдения не видно. На раскладном столе – электрочайник, початая бутылка минеральной воды, две покрытых налетом кружки, пачка печенья и коробка с чайными пакетиками, сахаром и сухим молоком. В комнате чересчур свежо; кондиционер издает слабое вибрирующее жужжание.

– Можно я тут немного похозяйничаю? – как ни в чем не бывало спрашивает Крэйдл, подходя к столу.

– Ради бога, – отвечает Ева, усаживаясь на пыльный пластиковый стул. – Мне неохота тратить здесь лишнее время; вам, думаю, тоже.

– За нами наблюдают? Нас слушают? Записывают?

– Уверена, что нет.

– Полагаю, речь пойдет… Господи, этому печенью уже, наверное, год.

– Главное правило, – говорит Ева. – Если соврете, станете увиливать или динамить, сделка отменяется.

– Справедливо. – Он наливает воду в чайник. – Молоко и один сахар?

– Вы слышали, что я только что сказала?

– Миссис Поластри. Ева. Я уже десять с лишним лет провожу тактические допросы. Мне известны правила.

– Прекрасно. Тогда начнем с самого начала. Как они вышли на вас?

Крэйдл зевает, неторопливо прикрывая рот рукой.

– Мы были в отпуске, года три назад. Теннисный лагерь под Малагой. Там жила еще одна пара, из Голландии, и мы с Пенни стали регулярно с ними играть. Они сказали, что их зовут Рем и Гайте Баккер и что приехали они из Делфта, где он занимается консалтингом в области ИТ, а она – рентгенолог. Сейчас я сомневаюсь, что это правда, но в то время у меня не было оснований им не верить, и мы стали квазидрузьями, как это бывает в отпуске. Вместе ходили обедать и все такое. Как-то раз вечером Гайте, Пенни и еще несколько жен устроили девичник – фламенко, сангрия и вот это вот всё, а мы с Ремом отправились в город посидеть в баре. Немного поболтали о спорте – Рем был большим фаном Федерера[13], а потом заговорили о политике.

– Кем вы назвались по профессии?

– Я выдал ему стандартную, без конкретики байку о Хоум-офисе. Ну и, конечно же, после этого мы некоторое время обсуждали иммиграционные проблемы[14]. Впрочем, с разговорами о политике он не особо давил. Кажется, вечер закончился беседой о винах, а в этом он оказался просто экспертом. В общем, это был один из тех приятных жизнеутверждающих вечеров, которые порой случаются на отдыхе.

– А потом?

– А потом – через месяц после нашего возвращения – Рем прислал мне имейл. Он приехал на пару дней в Лондон и хотел познакомить меня со своим другом. Идея состояла в том, что мы втроем встретимся в одном винном клубе на Пэлл-Мэлле, где состоит его друг, и продегустируем редкие коллекционные вина. Помнится, он упомянул «Ришбур» и «Эшезо», от которых я со своим жалованьем в Темз-хаусе (хоть я и замначальника секции) обычно держусь на солидном расстоянии. Так что вы сказали добавить – молоко и сахар?

– Просто чай. И как же вы отнеслись к тому, что он вновь хочет общаться, да еще в подобном формате?

– Помню, я еще подумал, что для англичанина это несколько выходит за границы приличий. Одно дело – выпить в баре на отдыхе и совсем другое – искать продолжения знакомства, пусть мы и дежурно обменялись электронными адресами. В то же время, надо сознаться, мне пришло в голову, что я рискую упустить шанс хоть раз в жизни попробовать настоящее классическое бургундское, и я ответил, что приду.

– Другими словами, они вами безупречно сманипулировали.

– Типа того, – ответил Крэйдл, протягивая Еве кружку. – Но должен сказать, я не пожалел, что пошел.

– Что там оказался за друг?

– Русский, Сергей. Молодой парень, около тридцати, невероятно элегантный. Костюм от «Бриони», безупречный английский, превосходное французское произношение в разговоре с сомелье, само обаяние. А на столе – я не поверил глазам – три бокала и бутылка «ДРК».

– А если человеческим языком?

– «Домен Романе Конти». Самое тонкое, редкое и, несомненно, самое дорогое в мире из красных бургундских вин. Та бутылка была урожая 1988 года, в розницу стоит двенадцать штук. Я чуть в обморок не упал.

– Значит, это ваша цена? Шанс угоститься дорогим вином?

– Не судите столь категорично, Ева, вам не идет. Нет, это не моя цена. Это просто дружеский жест. И пусть вино и было хорошим (а если я говорю «хорошим», это значит реально высокий класс), я не чувствовал себя скомпрометированным ни на йоту. При обычном раскладе я бы сердечно поблагодарил Рема и Сергея, пожал бы им руки, и мы бы больше не встретились.

– Стало быть, расклад оказался необычным. Чем же?

– Нашей беседой. Ту глубину, с которой Сергей – если это, конечно, его настоящее имя – владел вопросами международной стратегии, редко встретишь за пределами лучших аналитических центров и высших правительственных кругов. Когда перед тобой раскладывают по полочкам сложнейшие проблемы, ты поневоле слушаешь.

– Похоже, он прекрасно знал, кто вы такой.

– Мне это стало очевидно уже через пару минут после начала разговора. Я не сомневался, что они с Ремом – крупные фигуры в мире разведки. Все шло очень гладко, и мне было любопытно, что именно они предложат.

– Вы знали, что последует предложение?

– То или иное. Но они не акцентировались на деньгах, и… в общем, хотите верьте, хотите нет, дело вообще было не в этом. То есть не в деньгах. Дело было в идее.

– В идее, как же, – отрезала Ева. – Вы хотите сказать, что апартаменты на юге Франции или яхты с загорающими двадцатилетними сербскими инструкторшами по фитнесу – все это не имеет отношения к деньгам? Что речь идет об убеждениях?

– Как я уже сказал – хотите верьте, хотите нет.

– А кто такой Тони Кент?

– Понятия не имею.

– Закулисный посредник. В сущности, он вам и платил, хотя следы заметал весьма старательно.

– Вам виднее.

– Вы уверены? Подумайте еще раз. Тони Кент.

– Абсолютно уверен. Меня не посвящали ни в какие детали. Не называли никаких имен, даю вам слово.

– И вы хотите сказать, что поверили в это самое их дело? Серьезно?

– Ева, выслушайте меня, прошу. И вы знаете, и я знаю, что мир катится к чертям. Европа рушится, Штатами руководит имбецил, а исламский юг в поясе шахида движется на север. Центр не справляется. На сегодняшний день мы облажались.

– Это вы так видите.

– Это то, как обстоят дела, точка. Мне можно возразить: мол, проигрыш Запада – выигрыш Востока, мол, пока мы тут горим, они греют руки. Но в долгосрочной перспективе все иначе. Наши проблемы рано или поздно становятся их проблемами. Единственный способ добиться хоть какой-то стабильности, единственный способ выжить – сотрудничество главных держав. Речь не просто о торговых соглашениях или политических альянсах, а о том, чтобы все они дружно и энергично взялись за утверждение и защиту наших ценностей.

– А если конкретнее, что это за ценности?

Он подается вперед. Твердо глядит ей в глаза.

– Ева, послушайте. Мы здесь одни. Никто за нами не следит, никто не подслушивает, всем по фиг, о чем мы тут беседуем. Поэтому я прошу: одумайтесь. Вы можете встать на сторону будущего, а можете зациклиться на сгоревших обломках прошлого.

– Вы хотели рассказать о ценностях.

– Я расскажу о том, что перестало работать. Это мультикультурализм и демократия, построенная на правиле наименьшего общего знаменателя. Их дни сочтены.

– И что же придет на смену?

– Новый мировой порядок.

– Созданный предателями и наемными убийцами?

– Я не считаю себя предателем. А что касается убийц – чем, по вашему, занимается Отряд Е? Вооруженное крыло необходимо любой системе, и да, у нас есть свое.

– А зачем вы убили Виктора Кедрина? Его политическая философия, кажется, вполне в вашем духе.

– Так и есть. Но Виктор был еще и пьяница со слабостью к малолеткам. Рано или поздно это вылезло бы наружу и запятнало бы идею. А так он мученик, трагически погибший за убеждения. Не знаю, приходилось ли вам бывать в последнее время в России, но Виктор Кедрин там повсюду. Плакаты, газеты, блоги… Такая популярность ему при жизни и не снилась.

– Назовите мне имя этой женщины.

– Какой?

– Той, что у меня под носом убила Кедрина, а также Саймона Мортимера и бог знает скольких еще.

– Понятия не имею. Вам лучше поговорить с кем-то из отдела по клинингу.

В ту же секунду, не сознавая, что делает, Ева выхватывает из кобуры пистолет и направляет его Крэйдлу в лицо.

– Я же, блин, сказала со мной не играть. Как? Ее? Зовут?

– Говорю же, не знаю. – Он пристально смотрит на нее. – Еще, полагаю, вам лучше убрать эту штуку, пока она не натворила бед. Живой я для вас гораздо ценнее, чем мертвый. Только вообразите, как вам придется все это объяснять.

Злясь на себя, Ева опускает пистолет.

– А вам не мешало бы помнить, на каких условиях вы сидите здесь, беседуя со мной, а не под арестом за измену. Вы сейчас назовете мне все свои контакты и расскажете, как выходите с ними на связь. Какие услуги оказали и какую информацию успели передать. Кто и как вам платит. И сообщите мне имена всех до единого офицеров секретных служб, да и любых других людей, которые продали свою страну этой организации.

– «Двенадцать».

– Что?

– Это ее название. «Двенадцать». Le Douze. Dvenadsat.

Раздается решительный стук в дверь, и в комнату заглядывает солдат, который их сюда провожал.

– У шефа для вас сообщение, мадам. Вы можете выйти наверх?

– Ждите здесь, – приказывает она Крэйдлу и вслед за солдатом поднимается на первый этаж, где ее ожидает плотно сбитый усатый офицер.

– Звонил ваш муж, – сообщает он. – Говорит, вам нужно срочно ехать домой. К вам кто-то проник.

Ева изумленно глядит на него.

– Он больше ничего не сказал? С ним все в порядке?

– Боюсь, у меня нет такой информации. Извините.

Она кивает и ощупывает карманы в поисках телефона. Сначала – автоответчик, но через пару секунд Нико перезванивает сам.

– Я дома. Здесь полиция.

– Так что случилось?

– Все довольно странно. Миссис Хан через дорогу увидела, как из окна нашей гостиной вылезает какая-то женщина, по всей видимости, совсем обнаглевшая – она даже не пыталась прятаться, и миссис Хан набрала 999. Я узнал об этом от копов, они приехали за мной в школу и повезли домой. Насколько я могу судить, ничего не пропало, но…

– Но что?

– Просто приезжай, ладно?

– Как я полагаю, женщины и след простыл?

– Да.

– Есть описание?

– Молодая, стройная…

Ева уже и так знает. Знает наверняка. Как знает и то, что Нико, судя по его голосу, что-то недоговаривает. Через несколько минут она мчится на юг по трассе А303, Крэйдл – на пассажирском сиденье. Ей физически отвратительно подобное соседство, отвратителен легкий, но уже приевшийся запах его туалетной воды. Однако чувствовать его за спиной было бы еще хуже.

– Я уполномочен сделать вам предложение, – обращается он к ней, когда они проезжают мичелдеверский автосервис.

– Предложение? Вы, блин, издеваетесь?

– Слушайте, Ева, я не знаю точно, каков ваш теперешний статус и в каком именно отделе вы сейчас работаете, но мне известно, что еще недавно вы занимали один из младших постов в Темз-хаусе, занимались вопросами взаимодействия и получали мизерное жалование. «Государственная служба – награда сама по себе», бла-бла-бла, прочая подобная фигня. И готов спорить, все примерно так и осталось. По крайней мере, в финансовом плане.

– Черт! – Ева резко жмет на тормоз, чтобы не врезаться в «Порш», который решил обогнать ее по левой, медленной, полосе. – Куда прешь, козел!

– Однако представьте: у вас в банке лежат несколько миллионов, и, когда настанет подходящий момент, вы с мужем сможете бросить работу и свалить куда-нибудь на солнышко. Провести остаток жизни, путешествуя первым классом. Больше никаких тесных квартирок и давок в метро. Никаких бесконечных зим.

– И у вас уже все это блестяще вышло.

– В итоге выйдет. Поскольку я знаю, что вы достаточно умны и понимаете, что я вам нужен. Что корабль государства даже не тонет, а уже пошел ко дну.

– Вы правда в это верите?

– Ева, то, что я предлагаю, – не измена, а здравый смысл. Если действительно хотите служить своей стране, вступайте в наши ряды и помогите построить новый мир. Мы везде. Имя нам легион. И мы вознаградим вас…

– О боже, только этого не хватало.

В зеркале заднего вида приближается, неуклонно увеличиваясь, полицейский мотоцикл с мигающими синими маячками. В надежде, что он промчится мимо, Ева сбавляет скорость, но тот, обогнав, едет прямо перед ней, а патрульный машет рукой, указывая на обочину.

Ева подчиняется. Патрульный останавливается напротив машины, ставит свой мощный «БМВ» на опору, неторопливо подходит и заглядывает в салон со стороны водителя.

Ева опускает стекло.

– Какая-то проблема?

– Можно взглянуть на права? – Голос женский. В щитке белого шлема отражается солнце.

Ева протягивает ей права вместе с пропуском Секретной службы.

– Выйдите из машины, пожалуйста. Оба.

– Вы серьезно? Я еду в Лондон, у меня взломали квартиру. Можете справиться в полиции. И я особенно рекомендую обратить внимание на этот пропуск.

– Побыстрее, пожалуйста.

– Ради бога. – Ева медленно, не пытаясь скрыть раздражения, вылезает наружу. Мимо в пугающей близости от них проносятся машины.

– Руки на капот. Ноги врозь.

У нее необычный для полицейского выговор. В душу Евы начинают закрадываться сомнения. Опытные руки обхлопывают ее сверху вниз, забирают телефон, вынимают из кобуры ее «глок». Она слышит легкий щелчок фиксатора магазина, затем пистолет возвращается на место. Это не полицейский, Ева уже точно знает.

– Повернитесь.

Ева подчиняется. Окидывает взглядом стройное женское тело в светоотражающей куртке, кожаных штанах и ботинках. Наблюдает, как женщина подносит руки к шлему и поднимает щиток, видит пустой взгляд морозно-серых глаз. Взгляд, который она уже раньше встречала. На шанхайской оживленной улице в ту ночь, когда нашли тело Саймона Мортимера с почти отсеченной головой.

– Ты, – произносит Ева. Ей с трудом удается дышать. Сердце сейчас выпрыгнет из груди.

– Я. – Она снимает шлем. Под ним балаклава, скрывающая все лицо, кроме ледяных серых глаз. Опустив шлем на землю, женщина знаком подзывает Крэйдла, и тот, выйдя из машины, подходит к мотоциклу. – Сдуй у «Фольксвагена» шины, Деннис, и забери ключи. Потом жди у мотоцикла.

Крэйдл смотрит на Еву, улыбается и пожимает плечами.

– Извините, – говорит он. – Боюсь, этот раунд вы проиграли. Видите, как у нас заботятся о своих?

– Вижу, – отвечает Ева, стараясь сохранять спокойствие.

Женщина берет ее за плечо, отводит на пару шагов в сторону и внимательно разглядывает, словно стараясь навеки запечатлеть в памяти.

– Я скучала по тебе, Ева. Скучала по твоему лицу.

– Жаль, я не могу сказать то же самое.

– Ева, ну не будь такой злюкой.

– Ты собираешься убить Крэйдла?

– Почему? Думаешь, стоит?

– Ведь обычно ты именно этим занимаешься.

– Прошу, давай не будем. Мы так редко видимся. – Она поднимает руку, касается пальцем ее лица, и Ева едва не лишается дара речи: у этой женщины на запястье браслет, который она потеряла в Шанхае.

– Это… это мой. Где ты его взяла?

– У тебя в номере, в гостинице «Морская птица». Как-то ночью залезла посмотреть на тебя спящую. Не смогла устоять.

Ева ошарашенно глядит в ее непроницаемые глаза.

– Ты… смотрела, как я сплю?

– Ты была восхитительна. Волосы разметались по подушке. Такая беззащитная. – Она поправляет выбившуюся у Евы за ухом прядь волос. – Но вообще-то тебе лучше быть поосторожнее. Ты напоминаешь одну мою бывшую знакомую. Те же милые глаза, та же грустная улыбка.

– Как ее звали? И как зовут тебя?

– О Ева, у меня столько имен…

– Ты знаешь мое имя, а свое назвать не хочешь?

– Это все испортит.

– Испортит? Ты утром вломилась, б…, в мой дом, а теперь боишься что-то там испортить?

– Я хотела что-нибудь тебе оставить. Как сувенир. – Она встряхивает запястьем с браслетом. – Взамен этого. Но мне уже пора идти, хоть и нравится с тобой болтать.

– Ты его забираешь? – Ева кивком указывает на Крэйдла, который топчется у мотоцикла в двадцати шагах от них.

– Я должна. Но нам обязательно нужно снова встретиться, у меня к тебе столько вопросов. И я столько хочу рассказать… А пока что – à bientôt, Ева. Пока.

Мотоцикл мчится по сельским дорогам. Ранняя осень, деревья и придорожные кусты еще не утратили своей свежести, и у Крэйдла легко на душе. Они всегда обещали, что придут на выручку, если он попадет в беду, – и вот пришли и теперь укроют его в безопасном месте. Там, где слово «Двенадцати» – закон. Правда, он больше никогда не увидит семью, но порой приходится идти на жертвы. Пенни… эта жертва не столь уж огромна. А вот дети – ну что ж, он обеспечил им первоклассный жизненный старт: платные школы на севере Лондона, лыжный отдых в Труа Валле, крестные на высоких постах в Сити.

Деннис не ожидал, что пришлют женщину, но, разумеется, не собирается жаловаться – учитывая, что видел ее в деле. Она однозначно поставила сучку Поластри на место. А как гениально придумано – переодеться копом!

Спустя час они останавливаются в Суррее у моста через реку неподалеку от Уэйбриджа. Женщина ставит мотоцикл на опору, снимает шлем и куртку, стягивает балаклаву и встряхивает волосами. Крэйдл тоже снимает шлем и разглядывает ее глазами ценителя.

Он считает себя практически экспертом по части женской внешности, и в данном случае его оценка весьма высока. Темно-русые волосы намокли от пота, но это ерунда. Взгляд несколько холодный и своеобразный, но зато рот сулит целое море сексуальных перспектив. Груди? Сладкие, словно яблочки под обтягивающей футболкой. А какой мужчина не почувствует шевеление в джинсах при виде девушки в кожаных штанах и байкерских ботинках? В таком наряде она сама наверняка готова. К тому же он, по сути, уже снова холостой.

– Пошли, – говорит она, бросив взгляд на навигатор. – Там у нас рандеву – обсудим, куда ты поедешь дальше.

От дороги отходит тропа в сторону реки Уэй. Вода темно-оливкового цвета, а течение столь медленное, что река кажется неподвижной. Деревья отбрасывают тень на заросший бутенем берег. Вдоль него застыли заякоренные баржи и моторные лодки.

– А куда я поеду?

– Не могу сказать.

– Может, если мы снова встретимся… – начинает он.

– То?

– Небольшой ужин? Или что-нибудь вроде того?

– Не исключено.

Тропой, испещренной солнечными пятнами, они идут к широкой запруде в зарослях камыша и касатика. По пути им не попадается ни единой живой души.

– Вот и рандеву, – говорит она.

Крэйдл оглядывается. Река плавно течет к кипящему водосливу, и он чувствует отчетливый, не имеющий четкого определения запах подобных мест. Грязь, растительность, гниение. Время здесь словно остановилось, и Деннис вспоминает детство: «Ветер в ивах», дядюшку Крысси, господина Крота и мистера Жабба. И ту главу, которую он никогда не понимал до конца, – «Свирель у врат зари». Крэйдл размышляет над неожиданной загадкой, и тут полицейский жезл с неимоверной силой опускается на основание его черепа. Головой вперед, почти бесшумно Деннис падает в реку. Вилланель наблюдает, как некоторое время полупогрузившееся тело еще виднеется над водой, но потом начинает неумолимо дрейфовать к гребню плотины, а там его мгновенно утягивает вниз. Она стоит, воображая, как труп Крэйдла без конца кружится в водовороте, глубоко под зеркальной поверхностью. Затем убирает жезл и не спеша отправляется назад по тропе.

К моменту, когда Ланс высаживает Еву у ее дома, она измотана до предела. А также разъярена, встревожена и от запаха табачного дыма в машине коллеги ее подташнивает. Впереди еще кошмарная беседа с Ричардом – он приедет в офис к шести. Однако самое постыдное то, в чем приходится признаваться самой себе. С какой легкостью ее обвели вокруг пальца, этак непринужденно и насмешливо! И как же наивно – и чудовищно непрофессионально – она себя повела.

По самоуверенному виду Крэйдла стоило бы понять, что он успел подать сигнал тревоги и ждал, что его вытащат. Чем поздравлять себя с ловко раскрытой изменой, лучше было бы предвидеть, что против нее готовится дерзкий маневр. Как она умудрилась так облажаться? А уж в переполнявших ее эмоциях – по поводу совершенно сюрреалистической встречи на шоссе – Ева даже не рискует разбираться.

Так что, когда Нико открывает дверь, у нее нет никакого настроения воевать еще и с ним.

– Я звонил тебе четыре с половиной часа назад. – Его лицо побледнело от сдерживаемого гнева. – Ты сказала, что приедешь к полудню, а сейчас уже почти три.

Она заставляет себя выдохнуть.

– Нико, извини, но давай выясним отношения потом. Каким бы плохим ни был твой день, поверь мне на слово, мой еще хуже. После нашего разговора у меня сперли ключи вместе с телефоном, и я битый час голосовала на обочине трассы, кишащей машинами. Но это только часть истории. Поэтому просто расскажи мне, что случилось.

Нико сжимает губы и кивает.

– Я уже сказал, что примерно в пол-одиннадцатого миссис Хан увидела, как из нашего окна вылезает молодая женщина, и вызвала полицию. Два офицера забрали меня из школы и привезли сюда. По всей видимости, они отнеслись к делу очень серьезно: когда мы приехали, на улице нас уже поджидала криминалистка. Возможно, у них в картотеке есть наш адрес, поскольку ты работаешь в МИ-5, не знаю. Короче, мы обошли всю квартиру, комната за комнатой, а криминалистка занималась своими делами: дверные ручки, окно гостиной, разные другие поверхности, но никаких отпечатков не нашла. Потом сказала, что непрошеная гостья, скорее всего, орудовала в перчатках. Сломала оконный замок, но все прочее осталось, как было, насколько я могу судить, и ничего не пропало.

– Как Тельма с Луизой?

– В порядке, прохлаждаются в саду. Они произвели на полицейских огромное впечатление.

– А копы уже уехали?

– Сто лет назад.

– И что они говорят? Как она к нам влезла?

– Через дверь. Они внимательно изучили замок – похоже, она пользовалась отмычкой. То есть это профессионалка, а не подростки на охоте за телефонами и ноутами.

– Наверно.

– И… у тебя никаких мыслей, кто бы это мог быть?

– Я не знаю ни одного профессионального взломщика.

– Ева, умоляю, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Это имеет какое-то отношение к твоей работе? У нас искали что-то конкретное? Что-то… – Нико вдруг умолкает на полуслове, и Ева буквально видит, как его озаряет еще более темное подозрение. – А это случайно не… та женщина? За которой ты гонялась. А может, и до сих пор гоняешься. Потому что, если это так…

Она спокойно выдерживает его взгляд.

– Ева, скажи правду. Серьезно, я должен знать. Мне надо, чтобы ты хотя бы сейчас не лгала.

– Нико, я, вот честно, не имею ни малейшего представления о том, кто это был. И не вижу тут никакой связи с моей работой или с расследованием, о котором ты говоришь. Знаешь, сколько взломов зарегистрировано в Лондоне в прошлом году? Почти шестьдесят тысяч. Шестьдесят тысяч. То есть статистически…

Он закрывает глаза.

– Еще о статистике ты мне не рассказывала, ага.

– Нико, прошу. Мне жаль, что ты думаешь, будто я вру, мне жаль, что к нам влезла какая-то взломщица, мне жаль, что у нас нет ничего, достойного ее внимания. Но это просто рядовое случайное сраное лондонское событие, и все. И нет никаких других объяснений. Просто… так случилось.

Он смотрит в стенку.

– Может, полиция сможет…

– Не сможет. Особенно если ничего не пропало. Дело внесут в картотеку, и оно уйдет в архив. Дай-ка я сама похожу посмотрю, правда ли всё на месте.

Нико не двигается с места, Ева слышит его дыхание. Наконец он медленно опускает голову.

– Я сделаю чай.

– О да, пожалуйста. И пирог, если он там еще остался – я умираю с голоду. – Она подходит к Нико сзади, обхватывает за талию и утыкается головой в спину. – Прости. У меня был кошмарнейший день. А это просто последняя капля. Спасибо, что разобрался с полицией и со всем прочим. Честно говоря, не думаю, что я бы справилась.

Открыв заднюю дверь, она улыбается скачущим ей навстречу Тельме и Луизе, и козочки принимаются пытливо обнюхивать ее руки. Устоять перед ними и впрямь невозможно. В двадцати метрах от дальней стенки их крошечного дворика проходит наземная линия метро. Из-за близости к железной дороге – как объяснил риелтор, когда они искали жилье, – эта квартира дешевле, чем аналогичные в том же районе. Со временем Ева перестала слышать поезда; их грохот и скрежет давно уже влились в общий естественный шум под названием Лондон. Порой она даже сидит тут и наблюдает, как они прибывают и отбывают, – постоянство их ритма действует на нее успокаивающе.

– Когда мы в последний раз были вместе после обеда в будний день? – спрашивает Нико, протягивая ей чашку чая с куском пирога, положенным строго посередине блюдца. – Наверное, лет сто назад.

– Так и есть, – откликается Ева, рассеянно разглядывая дымчатый городской горизонт. – Можно спросить тебя кое о чем?

– Валяй.

– О России. – Она откусывает пирог.

– И что ты хочешь знать?

– Ты когда-нибудь слышал о чем-нибудь под названием «Двенадцать»?

– Ты про поэму?

– Что за поэма?

– Dvenadsat. «Двенадцать» – поэма Александра Блока. Это поэт начала прошлого века, он верил в священное предназначение России. «Двенадцать» – крышесносные стихи. Я читал их в университете, когда увлекался революционной поэзией.

Холод щекочет Еву по затылку.

– А о чем они?

– Двенадцать большевиков шагают по улицам Петрограда с некоей мистической целью. Насколько помню, шагают среди ночи и сквозь вьюгу. А что?

– Сегодня на работе один человек упомянул организацию, которая называется «Двенадцать». Какая-то политическая группировка. То ли российская, то ли как-то связанная с Россией. Я раньше о ней не слышала.

Нико пожимает плечами.

– В России эту поэму почти любой образованный человек знает. Ностальгия по советской эпохе жива на обоих концах политического спектра.

– В смысле?

– Группировка, назвавшая себя в честь блоковской полуночной процессии, может иметь любую окраску, от неокоммунистов до откровенных фашистов. Название тебе ничего не даст.

– А где я могу… Нико!

Но Тельма и Луиза уже блеют и бодают его колени, требуя внимания.

Ева с чашкой в руке обходит квартиру. Пространство совсем небольшое, и, хотя оно набито всяким барахлом, в основном хламом Нико, похоже, все осталось на своих местах и ничего не пропало. До спальни она добирается в последнюю очередь, смотрит под подушками и в ящиках, особое внимание уделив своему скромному запасу украшений. Ева просто озверела, узнав, что браслет украли, но у нее все равно не укладывается в голове, что, пока она спала в шанхайской гостинице, туда проникла безбашенная серийная убийца. Ева чуть не падает в обморок, стоит только представить, как эта женщина разглядывает ее своими пустыми, лишенными эмоций глазами и даже, может быть, трогает ее.

«Ты была восхитительна, волосы разметались по подушке…»

Ева открывает шкаф, принимается перебирать вешалки с платьями, топиками и юбками и застывает на месте, не веря глазам. На полке с поясами, перчатками и купленной прошлым летом соломенной шляпой – маленький сверток в китайской шелковой бумаге. Ева уверена, что видит его впервые в жизни. Натянув первые попавшиеся на полке перчатки, она осторожно кладет сверток на ладонь, а другой рукой снимает бумагу. Голубовато-серая коробочка с надписью «Ван Дист». Внутри на серой бархатной подушечке лежит изящный браслет из розового золота с застежкой, украшенной двумя бриллиантами-близнецами.

Несколько ударов пульса Ева изумленно смотрит на него. Затем срывает левую перчатку, надевает украшение на запястье и защелкивает застежку. Размер идеален, и она, томно вытянув руку, некоторое время разглядывает браслет, ощущая волнение от его вида и нежного веса. В скомканной оберточной бумаге виднеется уголок записки. Несколько слов:

Будь осторожнее, Ева.

В.

Ева целую минуту неподвижно стоит с браслетом на запястье и с запиской в другой руке. Что она означает? Кокетливую заботу или откровенную угрозу? Ева инстинктивно подносит нос к записке и улавливает аромат дорогих духов. Дрожащей рукой возвращает записку в коробочку, чувствуя, как ею овладевают эмоции, определить которые не получается. Разумеется, присутствует страх, но вместе с тем и сдавливающее грудь волнение. Та, что выбирала этот прекрасный, женственный предмет, – убийца. Отмороженная киллерша, чье каждое слово – ложь, и любой шаг – просчитанная манипуляция с целью выбить из колеи. Встретить ее взгляд – как Ева сама убедилась несколько часов назад – все равно что смотреть в леденящую бездну: ни страха, ни жалости, ни человеческого тепла…

Всего в паре метров отсюда, во внутреннем дворике восхищенно бормочет козам – козам! – какую-то белиберду лучший и добрейший из всех известных Еве людей. Человек, с чьим теплым телом – знакомым, но остающимся тайной – она полностью сливается по ночам. Человек, чья непостижимая любовь к ней не имеет горизонтов. Человек, которому она сейчас, не моргнув глазом, врет так гладко, словно это ее вторая натура.

Почему же Еву так взволновала эта смертельно опасная женщина? Почему ее слова так сильно задевают? Таинственная буква «В» – не случайный знак. Это имя, пусть и всего лишь его часть. Подарок, такой же как браслет. Жест интимный и чувственный, но в то же время глубоко недружественный. Спроси, и я отвечу. Позови, и я приду за тобой.

Как вышло, что они оказались столь фатально сплетены? А вдруг В. пытается – в некоем экстравагантном смысле – установить контакт? Ева подносит скользящее золото к щеке. Интересно, сколько эта милая шикарная вещица стоит? Пять тысяч фунтов? Шесть? Господи, как же хочется иметь такую! А может, просто никому ничего не говорить? Раз уж она ступила на дорожку вопиюще непрофессионального поведения (начать с того, что зачем-то распаковала коробочку, хотя не имела права) и, вполне вероятно, испортила улику – не проще ли… оставить браслет себе?

Вспыхнув от стыда и раскаяния, она снимает украшение и возвращает его на место. Вот черт! Именно такой реакции соперница от нее и ждет. Поддаться ослепляющему искушению, абсолютно иррационально перевести ситуацию на личный уровень. Какой эгоизм, какое заблуждение думать, будто она, Ева, может вызывать у В. симпатию и желание! Эта женщина – со всей очевидностью социопатка и нарцисс. Своими пассивно-агрессивными уколами она пытается негативно повлиять на Еву. Хоть на миг усомниться в этом – значит пойти наперекор всему, чему ее учили как криминолога и как офицера разведки. Ева достает из шкафа хозяйственный бумажный пакет и, не снимая перчатки, складывает в него коробочку, записку и обертку.

– Ну что там? – кричит Нико с кухни.

– Ничего, – отвечает она.

В вагоне «Евростара» никто не обращает особого внимания на девушку в черном худи. У нее жирные волосы, нездоровая бледность, во всем облике что-то необъяснимо грязное. На ногах поношенные байкерские ботинки, а надменная поза намекает, что с этими ботинками познакомится любой, кто легкомысленно решит к ней подкатить. Для сидящей напротив пары средних лет, занятой кроссвордом из «Дэйли телеграф», она олицетворяет тот тип людей, из-за которых столь неприятно ездить в поездах. Немытая. Никакого уважения к окружающим. Сидит, уткнувшись в телефон.

– Давай следующее, – бормочет муж.

– Тринадцать по горизонтали. «Ликвидация стаи ворон», – читает жена, и оба хмурятся.

Тем временем Вилланель, отключив на Евином телефоне геолокацию и уже ознакомившись с ее разочаровывающе скучными эсэмэсками и электронной перепиской, листает фотографии. Вот polskiy придурок Нико на кухне. Вот селфи Евы в оптике, где она примеряет новые очки (умоляю, ангелок, только не эта оправа!). Вот опять Нико с козами (чё у них вообще за фигня с этими козами? Они их съесть, что ли, собираются?). Потом целая серия знаменитостей, которых, догадывается Вилланель, Ева перефотографировала из журналов, чтобы показать в парикмахерской. А это кто? Асма аль-Асад? Реально, зайка, это совсем не ты.

Вилланель отрывает взгляд от телефона и видит многоэтажные дома и исписанные граффити стены – судя по всему, поезд уже пересекает дальние пригороды Парижа. Убрав Евин телефон в карман, она достает другой и набирает номер своей подруги Анны-Лауры.

– Где ты пропадала? – спрашивает Анна-Лаура. – Я не видела тебя целую вечность.

– Работа. Разъезды. Ничего интересного.

– Чем занимаешься вечером?

– Вот ты мне и скажешь.

– Показы прет-а-порте начнутся только завтра, а сегодня компания молодых дизайнеров собирает народ на катере моей подруги Марго у набережной Вольтера. Будет весело, туда придут все. Думаю, мы можем одеться и поужинать – просто вдвоем – в «Ле Гран Вефур», а потом уже туда.

– Прекрасно. Марго милая.

– Ну как, ты «за»?

– Конечно.

Поезд въезжает на Северный вокзал. Осмелевшая в силу скорого прибытия чета теперь смотрит на Вилланель с откровенной неприязнью.

– Тот вопрос в кроссворде, – обращается она к ним. – «Ликвидация стаи ворон». Вы отгадали?

– Э-э, – отвечает муж. – Если честно, нет.

– Отстрел. – Она шевелит пальцами в знак прощания. – Наслаждайтесь Парижем!

– Давай еще раз вкратце, – говорит Ричард Эдвардс. Он разведчик старой школы, и в нем угадывается аристократ: волосы уже начали редеть, а плащ с вельветовым воротником явно знавал лучшие времена. – Значит, говоришь, тебя остановила некая мотоциклистка, которую ты приняла за офицера полиции.

Ричард, Ева, Билли и Ланс сидят в офисе на Гудж-стрит с тошнотворным линейным светильником над головой. Периодически от проходящей где-то под ними линии метро доносится приглушенный грохот.

– Всё так, – отвечает Ева. – На А303 у Мичелдевера. И я абсолютно уверена, что форма и мотоцикл у нее были настоящие. Ее личный номер и номера на мотоцикле подтвердились. Принадлежат дорожному подразделению полиции графства Хэмпшир.

– Такие вещи спереть непросто, никогда бы не подумал, – замечает Билли, откидываясь в компьютерном кресле, с которым он, кажется, сросся, и рассеянно теребя пирсинг на губе.

– Если у тебя нет своего человека в этом подразделении.

– Ланс прав, – говорит Ричард. – Если они смогли проникнуть в МИ-5, то и в полиции у них наверняка есть люди.

Они переглядываются. Сегодняшнее Евино наваждение с браслетом уже превратилось в воспоминания. «Что на меня нашло? – удивляется она. – Да вся эта ситуация просто катастрофа».

– Значит, эта женщина тебя обыскивает, забирает телефон, обойму «глока», приказывает Деннису Крэйдлу забрать ключи от машины и спустить колеса. Потом беседа, которую ты пересказала, и по ходу разговора на ее руке обнаруживается твой браслет.

– Этот браслет когда-то принадлежал моей матери; она говорит, что украла его из моего номера в Шанхае.

– И ты при ней ни разу не упоминала о Шанхае.

– Разумеется, нет.

Ричард кивает.

– Потом она дает Крэйдлу шлем и увозит его на мотоцикле.

– Да, в общих чертах все так.

– Потом ты ловишь машину, просишь у водителя телефон, звонишь Лансу, он приезжает и отвозит тебя домой. Ты прибываешь туда в три часа и узнаешь, что примерно в пол-одиннадцатого кто-то проник в твою квартиру.

– Нет. Я уже знала об этом. Муж рассказал по телефону. Именно поэтому я с Деннисом Крэйдлом уехала из Девера раньше.

– Да, конечно. И дома все осталось нетронутым и на своих местах?

– Да, всё на месте. Но в моем шкафу лежал браслет «Ван Дист» с этой запиской.

– Если я правильно понимаю, установить место его покупки невозможно?

– Я проверила, что это за компания, – говорит Ева. – В мире есть шестьдесят восемь бутиков и торговых точек «Ван Дист». Браслет могли купить в любом из них. Или вообще заказать по телефону или интернету. Эту версию можно проработать, но…

– Значит, ты на все сто уверена, что женщина, которая проникла к тебе домой, и женщина, которая остановила тебя на А330 и похитила Крэйдла, – одно и то же лицо?

– Да. Вся эта история с браслетами абсолютно в ее духе. Рассчитать, что если кто-то увидит ее вылезающей из окна моей квартиры и позвонит в полицию, то с большой вероятностью примерно через час эта новость дойдет до меня, и, скорее всего, я сразу же отправлюсь вместе с Крэйдлом назад в Лондон, а тогда она успевает перехватить нас на А330. Уложиться сложно, но реально – особенно на полицейском мотоцикле.

– Ладно, допустим, ты права и женщина, которая подписывается буквой «В», – именно та, кем мы все это время занимаемся. Та, что убила Кедрина, Саймона Мортимера и остальных. Также допустим, что она работает на организацию, о которой говорил Крэйдл и которая, по его словам, называется «Двенадцать». У нас по-прежнему нет ответов на два ключевых вопроса. Первое: откуда она узнала, что мы вышли на Крэйдла? Второе: как она с ним поступила?

– По первому вопросу у меня сложилось четкое впечатление, что Крэйдл сам им сообщил. Вероятно, у него был номер для экстренной связи и он рассчитывал, что если окажется под угрозой, то его вытащат, как оперативного сотрудника. А по второму вопросу – она его прикончила. У меня ни малейших сомнений. Именно в этом состоит ее работа.

– И значит… – начинает Ричард.

– Да. Мы имеем мертвого старшего офицера МИ-5, перспективы серьезных объяснений и ни единой зацепки для дальнейшей работы. Мы вернулись туда же, где были после убийства Кедрина, и это все из-за меня.

– Я не согласен, что из-за тебя.

– Зато я согласна. Я слишком гнала лошадей, когда позвонила ему. Мне и в голову не пришло, что он сообщит своим. Чего он от них ожидал? Неужто всерьез верил, что будет жить-поживать да добра наживать?

– Я слышал твой разговор с Крэйдлом. Мы все слышали. Ты прекрасно его обработала. Правда в том, что серьезные проблемы со своими у него начались в тот самый момент, когда мы его раскрыли, и от нашей дальнейшей игры тут уже ничего не зависело.

Светильник неожиданно гаснет, погружая комнату в полумрак. Ланс достает из кладовки за принтером швабру, резко стукает по флуоресцентной трубке, и та, немного помигав, возвращается к жизни. Никто это никак не комментирует.

– Как быть с МИ-5? – спрашивает Ева.

– С ними я улажу. Сообщу о недвижимости на юге Франции, о яхте и обо всем остальном. Скажу, что нам неизвестно, кто ему платил, но что это явно крутые люди. Объясню, что мы его допрашивали – они все равно рано или поздно узнают – и что он просто смылся. В таком свете вся эта ситуация становится их проблемой. И когда он обнаружится живым или мертвым (вероятнее всего, мертвым, если ты права), они прикроют эту историю в своей обычной манере.

– Так мы продолжаем? – спрашивает Ева.

– Мы продолжаем. У меня есть криминалистка, которой я могу доверять, она займется браслетом и запиской; в твоей квартире никаких следов не найти, в этом можно не сомневаться, но я все равно пошлю людей, чтобы следили за домом круглосуточно до особых распоряжений, если, конечно, вы с мужем не хотите на время перебраться в безопасное место.

– Умоляю, только не это. Нико озвереет.

– Ладно. Пока оставайтесь у себя. Что у нас есть еще?

– Я продолжаю идти по следу бабок Крэйдла, – говорит Билли. – И он ведет в реально странные места. Я в постоянном контакте с Центром правительственной связи насчет «Двенадцати» и надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь чего-нибудь сболтнет. Не может быть, чтобы это название было известно одному только Крэйдлу.

– Ланс?

Черты хорькового лица еще больше заостряются.

– Могу поразнюхивать в штаб-квартире хэмпширской полиции в Истли. Угощу пару копов пивком. Попробую узнать, кто мог брать напрокат форму и мотоцикл.

– Мне хотелось бы прояснить одну вещь. – Ева подходит к окну и смотрит на Тоттенхэм-Корт-Роуд. – Нашей целью остается поимка киллерши? Или мы сейчас собираем разведданные о деле, которое, похоже, оборачивается международным заговором? Потому что я начинаю ощущать некое смещение цели.

– В самую первую очередь я хочу найти киллершу, – отвечает Ричард. – Кедрин ликвидирован на нашей территории, и мне нужен скальп для Москвы. Кроме того, эта женщина убила Саймона Мортимера, одного из наших, и этого я ей не забуду. Но становится все более ясно, что, если мы хотим поймать ее, придется больше разузнать об организации, на которую она работает. И чем больше мы узнаем, тем более могущественной представляется эта организация. Но должна быть какая-то лазейка. Крошечная петелька, которую можно поддеть. Как, например, интерес этой женщины к тебе.

Ланс с жуткой ухмылкой пялится в пространство.

Ева утомленно смотрит на него.

– Умоляю, только не высказывай свои мысли вслух.

– Ну ты сама посуди: в этой истории слова «женщина-наживка» написаны везде, причем жирным шрифтом!

– Ланс, ты превосходный оперативник, но как человек ты достоин глубокого сострадания.

– Ева, ты же знаешь поговорку. Старая собака. Новые трюки.

– Так, народ, если серьезно, – прерывает их Ричард. – Что она хочет сказать этим браслетом? В чем ее послание?

– Хочет сказать, что командует здесь она. Что может ввалиться в мою жизнь, когда ей заблагорассудится. Она говорит: я сняла с тебя мерку и в сравнении со мной ты лузер. Она говорит: я могу дать тебе все, что ты желаешь, но не можешь себе позволить, – интимное, женское, супердорогое. Это послание женщины женщине.

– А дамочка тот еще манипулятор, – бормочет Билли с интонацией продвинутого в этом деле человека, ежась в своем худи с надписью Megadeth[15].

– Мягко сказано, – говорит Ева. – Но я тоже за ней наблюдала. Она теряет осторожность и позволяет себе авантюры, особенно если дело касается меня. Взять хотя бы эту выходку с копом на байке. Рано или поздно она зайдет слишком далеко. И тут-то мы ее и возьмем.

Ланс кивком указывает на бумажный пакет с браслетом.

– Может, нам не имеет смысла за ней бегать? Может, если мы просто не будем рыпаться, она придет к нам сама?

Ричард кивает.

– Мне это не нравится, но, боюсь, ты прав. Тем не менее следует понимать, что мы пересекли опасную черту. Поэтому прошу вас использовать весь комплекс мер противодействия слежке. Не забывайте о профессиональных навыках. Ева и Билли, слушайтесь Ланса, полагайтесь на его советы. Если он говорит, что дело дрянь, значит, так оно и есть и надо немедленно сваливать.

Ева бросает взгляд на Ланса. Вид у него весьма сосредоточенный и бдительный, как у хорька, которого сейчас запустят в кроличью нору.

– А я, Ева, тем временем свяжусь с командиром в Девере. Попрошу его выделить людей для наблюдения за твоей квартирой. Ты, скорее всего, их и не заметишь, но, если понадобится, они будут рядом. Мы можем сделать фоторобот этой В.?

– Трудно сказать. Я в Шанхае мельком, долю секунды видела одну женщину и теперь думаю, что это была она, а сегодня у нее под шлемом была балаклава, так что я разглядела только глаза. Но попробовать можно.

– Превосходно. Понаблюдаем, подождем и, когда она появится, будем готовы встретить.

Глава 3

В резном дубовом кресле, обшитом изумрудным крепом, скрестив лодыжки, сидит мужчина. На нем темно-серый костюм и кроваво-красный галстук от «Шарве», добавляющий сдержанному интерьеру гостиничных апартаментов нотку драматизма. Задумчиво хмурясь, он снимает очки в черепаховой оправе, протирает их шелковым платком и водружает обратно на нос.

Вилланель бросает на него взгляд, делает глоток винтажного «Моэ Шандона» и переключает внимание на женщину, сидящую подле мужа. У нее темные глаза и волосы цвета яровой пшеницы. На вид ей где-то под сорок. Вилланель ставит бокал на столик возле букета белых роз, берет женщину за тонкие запястья и поднимает на ноги. Сначала они немного танцуют, хотя в комнате звучит лишь отголосок вечернего движения с площади Согласия.

Губы Вилланель легко касаются губ женщины; ее муж с довольным видом ценителя ерзает в кресле. Затем одна за другой расстегиваются полдюжины пуговиц плиссированного платья-халата, и оно бесшумно падает на пол. Руки женщины тянутся к лицу Вилланель, но та мягким усилием опускает их: ей нужен абсолютный контроль.

Вскоре женщина, полностью обнаженная, стоит в робком ожидании. Закрыв глаза, Вилланель проводит рукой по ее волосам, вдыхает аромат, исследует нежные изгибы тела. Когда ее пальцы начинают опускаться вниз, она слышит свой голос, нашептывающий имя, которое она не произносила уже много лет, и полузабытые ласковые русские слова. Все прошедшие с тех пор годы и все ее теперешнее окружение отступают прочь, и она вновь в квартирке на Комсомольском проспекте, и Анна Ивановна улыбается своей грустной улыбкой.

– Скажи ей, что она грязная шлюха, – говорит мужчина. – Une vraie salope.

Вилланель открывает глаза. Мельком видит свое отражение в зеркале над камином. Зачесанные назад волосы, скошенные скулы, глаза цвета вечной мерзлоты. Она хмурится. Нет, это не для нее. Женщина, чьи ноги она раздвигает, – незнакомка, а желания ее мужа омерзительны. Вилланель резко высвобождается, вытирает пальцы о розы, усеивая пол белыми лепестками. И выходит прочь.

В такси она смотрит на проплывающие мимо освещенные витрины Рю де Риволи. Вилланель словно в немом кино – отделена от окружающего мира, оторвана от опыта и чувств. В таком настроении она пребывает уже несколько недель, с тех пор как вернулась из Англии, и это тревожит, хотя сама тревога не имеет четких очертаний и на нее никак не получается навести резкость.

Возможно, это отсроченная реакция на убийство Константина. Вилланель не склонна жалеть себя, но когда тебе приказывают убить собственного куратора, который не только обнаружил твой талант и обучил тебя, но и стал твоим другом – в той мере, в какой тут можно говорить о дружбе, – это сбивает с толку. Она, в конце концов, живой человек. Теперь его больше нет рядом, и она скучает. Оценки Константина порой бывали суровы, он постоянно ругал ее за безрассудство, но ему хотя бы было не наплевать, раз он вообще делал ей замечания. Он сумел оценить, насколько редкое она существо, ее спокойную жестокость и неспособность испытывать вину.

Вилланель убивала по приказу «Двенадцати», мирясь с тем, что ее никогда не посвятят в великие планы организации, никогда не скажут больше положенного. Но она также знала – Константин всегда говорил, – что ее роль жизненно необходима. Что она не просто обученный киллер, а орудие судьбы.

Заменивший Константина Антон пока не производил впечатления человека, для которого она – нечто большее, чем обычный работник. Приказы убить Евтуха и Крэйдла он передал обычным путем, через невинные с виду зашифрованные электронные письма, но, в отличие от Константина, ни разу не сказал спасибо, а с точки зрения Вилланель, это откровенное хамство. Даже удовольствие от игр с Евой не компенсирует того, что Антон – куратор в высшей степени неудовлетворительный.

Такси подъезжает к тротуару на авеню Виктора Гюго. Скутер Вилланель припаркован у клуба, где она познакомилась с той парой. Клуб еще открыт, тускло горят лампочки вокруг входа, но ей не хочется туда возвращаться. Сняв скутер с опоры, она толчком заводит двигатель и неторопливо, плавно вливается в поток машин.

Прежде чем ехать домой, Вилланель отправляется в район станции метро «Ля-Мюэт». Минут десять она лавирует по узким улочкам, постоянно переключая взгляд от зеркал заднего вида к машинам впереди и обратно; все ее чувства – в режиме боевой готовности. Она едет с разной скоростью, один раз делает вид, будто остановилась на красный, а сама вдруг резко срывается с места и мчится обратно по крошечному одностороннему тупику Лабиша. И наконец, убедившись, что за ней никто не следит, поворачивает на запад к Порт-де-Пасси.

Поставив «Веспу» на подземной парковке рядом с серебристо-серым «Ауди», Вилланель поднимается в лифте на шестой этаж и преодолевает короткий пролет до мансардной квартиры. Не успевает она отключить сигнализацию, как слышит с лестницы слабенькое жалобное мяуканье. Это один из котят консьержки Марты с пятого этажа. Бережно взяв в ладони крошечное создание, Вилланель гладит, успокаивает его и звонит в дверь Марты.

Та рассыпается в благодарностях. Ей всегда была симпатична эта спокойная молодая женщина с sixième étage[16]. Судя по тому, что ее часто не бывает дома, она очень занятой человек, но у нее всегда находится для Марты улыбка. Она очень внимательная, не то что большая часть ее поколения.

Наконец ритуалы и любезности соблюдены, ласковые воркования над кошкой с остальными котятами завершены, и Вилланель возвращается к себе на шестой. Запирает дверь и оказывается в объятиях полной тишины. Квартира оклеена выцветшими обоями цвета морской волны и парижской лазури, она просторная и умиротворяющая. Видавшая виды, но стильная мебель середины ХХ века, причем некоторые предметы – от Эйлин Грей[17]. На стенах тут и там висят картины неизвестных постимпрессионистов – Вилланель спокойно относится к их присутствию, хотя никогда внимательно не разглядывала.

Гостей она здесь не принимает. Анна-Лаура считает, что она живет в Версале и зарабатывает валютным трейдингом. Для соседей она – учтивая, но сдержанная особа, которой часто не бывает дома. Ее расходы на жизнь, включая налоги, оплачиваются с корпоративного счета в Женеве, и если кому-нибудь в голову придет расследовать эти выплаты, что маловероятно, он столкнется со сложнейшей, практически непроницаемой сетью подставных фирм и посредников. Но пока никто и не пытался.

На кухне Вилланель берет себе сашими из желтохвоста, делает тост с маслом и наливает двойную порцию водки «Грей Гус» из морозильника. Садится за стол у выходящего на восток окна, устремляет взгляд на переливающийся внизу город и задумывается о своих играх с Евой. Именно за такие авантюры и ругал ее Константин. Они ведут к ошибкам, а те – к смерти. Но что ж это за игра, если ставки недостаточно высоки? Вилланель хочет расколоть Евину защитную оболочку и поманипулировать спрятавшейся внутри личностью. Хочет, чтобы преследовательница увидела, что ее перехитрили и обыграли, хочет стать свидетелем ее капитуляции. Хочет владеть ею.

Чего Вилланель хочет не меньше – так это новое задание. Что-нибудь реально серьезное, а не детские игрушки вроде ликвидации Евтуха и Крэйдла. Ей нужна хорошо охраняемая, высокопоставленная цель. По-настоящему нетривиальная. Пора продемонстрировать Антону свои способности.

В ноутбуке, лежащем на кухонной стойке, она открывает страницу невинного с виду аккаунта в одной из социальных сетей и постит картинку с котом в солнцезащитных очках. Антоновы условные сигналы, как Вилланель успела заметить, нередко удивительно сентиментальны.

Через три дня после похищения Денниса Крэйдла на трассе А330 его труп обнаружили волонтеры Национального фонда, убиравшие упавшее дерево из запруды на реке Уэй. Дело ограничилось краткими заметками в местных газетах и вердиктом Коронерского суда Уэйбриджа: смерть в результате несчастного случая. Сообщалось, что жертвой стал чиновник из Хоум-офиса, который, возможно, страдал амнезией. Судя по всему, он свалился в реку, стукнулся головой о камень или иную твердую поверхность, потерял сознание и утонул.

– Наша киллерша, очевидно, позаботилась, чтобы происшествие не слишком сильно напоминало убийство, – говорит Ричард Эдвардс, сидя в офисе на Гудж-стрит вечером после коронерского расследования. – Но, полагаю, Темз-хаусу все равно пришлось прибегнуть к просьбам об одолжении, чтобы решение коронеров оказалось именно таким.

– Я знала, что она его убьет, – говорит Ева.

– Да, это было весьма вероятным, – соглашается Ричард.

– Крэйдл, кажется, сказал, что ему разрешили тебя завербовать? – спрашивает Ланс. – Разве «Двенадцати» не хотелось посмотреть, что получится?

– Неважно, что ему сказали, вряд ли они верили, что у него выгорит, – отвечает Ева. – Судя по скорости, с которой прислали В., его решили убить в тот же момент, как он сообщил о провале.

– Бедолага, – произносит Билли, протягивая руку к остатку корнуэльского пирожка.

– Бедолага? Ну-ну, – отзывается Ева. – Наверняка именно он заблокировал мой запрос о полицейской защите для Виктора Кедрина. Именно он сделал это убийство возможным.

– Давайте я вкратце пройдусь по нашему делу, – говорит Ричард, бросая плащ на Евин стол и, как всегда, усаживаясь на наименее неудобном с виду стуле. – Перебейте меня, если какие-то версии покажутся вам сомнительными или захотите что-нибудь добавить.

Остальные тоже устраиваются на стульях в загробной иллюминации ламп дневного света. Билли откусывает от пирожка и, закашлявшись, плюет крошками на колени.

– Ну и херня! – морща нос, бормочет Ланс. – Что там внутри? Собачье дерьмо?

Ричард подается вперед и складывает руки домиком.

– Во время службы в МИ-5 Ева обнаруживает серию убийств видных фигур, связанных с политикой или организованной преступностью, и убийства эти совершила, по всей видимости, женщина. Мотив до конца неясен. Одиозный московский деятель Виктор Кедрин приезжает выступить в Лондоне, Ева запрашивает защиту для него, но ее запрос блокируется вышестоящим офицером, и у нас есть основания полагать, что имя офицера – Деннис Крэйдл. Кедрина соответственно убивают, и Еву из-за этого увольняют. Это, вероятно, устроил тот же Крэйдл.

Хакер из Народно-освободительной армии Китая убит в Шанхае, и убийца, по имеющейся информации, – женщина. Ева и Саймон Мортимер отправляются в Шанхай, где делятся нашими разведданными с Цзинь Цианом, который в знак благодарности сообщает о многомиллионном платеже, проведенном из одного ближневосточного банка в пользу некоего Тони Кента. Цзинь наверняка знает больше, чем говорит, но когда мы начинаем копать в сторону Кента, то обнаруживаем, – кто бы мог подумать! – что Кент связан с Деннисом Крэйдлом. Во время шанхайской поездки Саймона убивают. Почему – мы точно не знаем, но думаем, что цель – припугнуть Еву. Известно, что одновременно с ними в Шанхае находилась женщина, которая подписывается буквой «В», поскольку позднее она показывает браслет, пропавший из Евиного гостиничного номера.

Расследование делишек Крэйдла выводит на огромные суммы, поступающие из неустановленного источника. Мы уличаем его, он рассказывает Еве о существовании тайной, но быстро растущей организации под названием «Двенадцать» и пытается ее завербовать, получив, по всей видимости, карт-бланш. Другими словами, он связался с «Двенадцатью» и сообщил о своем провале. Однако их истинное намерение – убить его, что они соответственно и делают.

– Вопрос, – говорит Ланс, насыпая табак в сигаретную бумагу. – Почему эти самые «Двенадцать» позволяют Крэйдлу заняться вербовкой Евы? Ведь так они выдают информацию об организации. – Он проводит языком по бумаге и вставляет готовую самокрутку за ухо. – Почему они не приказали ему тянуть время? Затягивать допрос?

– Я тоже об этом думала, – отвечает Ева. – Скорее всего, они понимают, что Крэйдл не дурак. Если ему приказать тянуть время, он заподозрит, что его хотят убить, и быстренько смоется. А если дать конкретное поручение – повернуть ситуацию на 180 градусов и завербовать меня, – то он будет думать, что ему доверяют. Так они выигрывают время, чтобы отправить киллершу В. Да и если уж на то пошло – а что он мне, собственно, рассказал о «Двенадцати»? Что ему было известно самому? Пара имен – причем наверняка фальшивых. Мутная фигня про новый мировой порядок?

– Полагаю, Ева права, – говорит Ричард. – Деннис всегда был прагматик, а не идеалист. Его завербовали, потому что им требовался высокий чин в МИ-5, и что бы он там Еве ни наговорил, он продался за деньги, а не за идею. Такие люди, как Деннис, на этой стадии карьеры лошадей не меняют.

– А вот что реально щелкнуло у меня в голове, – продолжает Ева, – это слова Крэйдла о Кедрине: мол, того убили, дабы из типа, совершающего ошибки, сделать мученика. Это не только подтверждает наше представление о бесчеловечности их методов, но и говорит, что идеи Кедрина в целом совпадают с их видением. Мир во власти альянса крайне правых – или, как они это называют, «традиционалистов», – и европейские державы с Россией во главе.

– Согласен, – говорит Ричард. – И это соответствует тому, что мы знаем о росте национализма и о политике идентичности в Европе. Эту политику искусно мобилизуют и щедро спонсируют неустановленные силы – мы подозреваем, русские.

– Мы говорим об официальной политике Кремля? – спрашивает Билли, вытирая пальцы о джинсы и засовывая в карман обертку от пирожка.

– Вряд ли. В сегодняшней России люди, которых ты видишь в газетах и по телевизору, большей частью номинальные фигуры. Главные тяжеловесы действуют в тени.

Вилланель, горбясь, кутается в пуховик на борту вертолета «Супер Пума», который кружит над морской платформой. Дождь порывами хлещет по лобовому стеклу, а в море под ними вздымаются и опускаются тяжелые волны.

– Начинаю спуск, – кричит пилот, и она, показав поднятый большой палец, снимает наушники и хватает рюкзак.

Раскачиваясь под штормовым ветром, вертолет приземляется, и Вилланель, закинув за спину рюкзак, выпрыгивает наружу. Дождь хлещет в лицо; опустив голову против ветра, она бежит через платформу. Антон, худощавый человек в бушлате и свитере подводника, бегло оглядев ее, кивком приглашает пройти в стальную дверь, выкрашенную белым. Когда дверь за ними захлопывается, рев ветра становится тише на градус-другой. Вилланель останавливается в ожидании, с ее носа капает вода.

Платформа «Нок Том» – одна из пяти подобных сооружений; ее построили во время Второй мировой в десяти милях к востоку от эссекского побережья для защиты судоходных путей Северного моря. В те годы здесь размещалась противовоздушная установка, укрепленная железобетонными башнями. После войны все платформы обветшали. Три из пяти сооружений демонтировали, но «Нок Том» перешел в частные руки. Сегодня им владеет зарегистрированная в Москве компания «Свердловск Футура Груп». Сейчас после масштабной реконструкции вместо артиллерийской установки на платформе стоят три грузовых контейнера, переоборудованные под офисы и кафетерий. В башнях сделали перегородки и жилые помещения, куда попадают по вертикальной стальной лестнице. Вилланель спускается вслед за Антоном, проходит мимо жужжащего генераторного отсека и оказывается в бетонной комнате с двухъярусной кроватью и единственным стулом.

– В офисе в десять, – говорит Антон.

Вилланель кивает, бросает рюкзак и слышит, как сзади закрывается дверь. В комнате пахнет ржавчиной, постельное белье отсырело, но со стороны моря, лежащего за бетонными стенами без окон, не доносится ни звука. «Нок Том» Антону почти идеально подходит. Это в точности та самая обстановка – на отшибе, сурово функциональная, – в какой Вилланель его всегда представляла, и теперь она немного жалеет, что не купила себе какую-нибудь дико неуместную одежку, например ярко-розовое тюлевое платье от Диора, просто чтобы его позлить.

Он ждет ее наверху у лестницы. По пути через платформу к контейнерам Вилланель смотрит на вскипающее серое море. Унылый морской пейзаж неожиданно вызывает у нее в памяти Анну Леонову. Вилланель уже десять лет не видела свою бывшую учительницу и не слышала ничего о ней, но при этом воспоминании ею овладевает такая печаль, какой не может внушить ей больше никто и ничто на свете.

– Мне нравится вид, – говорит Антон. – Морю абсолютно нет дела до того, чем занимается человек.

– Мы одни?

– Здесь никого, кроме меня и тебя, если ты об этом.

На офисном контейнере установлена управляемая СВЧ-антенна. Единственная связь, как предполагает Вилланель, с миром, лежащим за километрами воды. В офисе все скромно, но вполне благоустроено. На металлическом столе – ноутбук, спутниковый телефон и шарнирный светильник. Прикрепленный к стене блок состоит из отделения для электроники и нескольких полок с морскими и сухопутными картами.

Антон жестом указывает Вилланель на кожаное кресло, наливает им обоим кофе и усаживается нога на ногу за столом.

– Итак, Вилланель.

– Итак, Антон.

– Значит, тебе надоела скучная рутина вроде Евтуха и Крэйдла. И ты чувствуешь, что пора переходить на следующий уровень.

Вилланель кивает.

– Ты обратилась ко мне с просьбой о более сложном и ответственном задании. Поскольку полагаешь, что заслужила это.

– Именно.

– Что ж, браво твоему энтузиазму, но я не спешу с тобой согласиться. У тебя замечательные технические навыки, оружием владеешь превосходно, но ты легкомысленна, и твои решения порой вызывают вопросы. Ты сексуально распущенна – мне на это насрать, но ты неосторожна, а на это я насрать не могу. В частности, из-за фиксации на агенте МИ-6 Еве Поластри ты игнорируешь реальные проблемы, которые она со своей командой может создать. И нам, и тебе.

– Она не создаст нам никаких проблем. Я приглядываю за ней – надо же быть в курсе того, что ей известно, – но у нее нет ни малейшего представления о происходящем.

– Она разнюхала о Деннисе Крэйдле. И отступать не собирается. Мне знаком такой тип. Снаружи безалаберна, но внутри все собрано. И она терпелива. Как кошка, подстерегающая птичку.

– Кошка – это я.

– Это ты так думаешь. А я не столь уверен.

– Она уязвима из-за придурка мужа. Я могу ею манипулировать.

– Вилланель, предупреждаю тебя. Ты уже убила ее зама. Станешь угрожать мужу – она спустит с цепи всех своих чертей. Не успокоится, пока ты не окажешься на столе в морге.

Вилланель поднимает глаза, обдумывая остроумный ответ, но, встретив ровный взгляд Антона, решает обойтись без шуток.

– Как скажешь.

– Вот именно что скажу. Как ты и рассчитывала, я привез тебя сюда не ради приятной компании. У меня есть для тебя дело, если ты не против.

– Ладно.

– Это важное дело. Но очень опасное. Нельзя позволить себе ни единой ошибки.

Кончик ее языка касается шрама на верхней губе.

– Я же сказала «ладно».

Он смотрит на нее с брезгливой неприязнью.

– Просто к сведению: меня не привлекают распутные женщины.

Вилланель хмурится.

– А это должно меня волновать?

У Евы звонит телефон, когда она выходит из офиса, чтобы купить сэндвич на обед. Это Эбби, контакт Ричарда из криминалистической лаборатории лондонской полиции. По просьбе Ричарда она вне очереди провела анализ браслета «Ван Дист».

– Начать с хорошего или плохого? – спрашивает Эбби.

– С плохого.

– Ладно. С помощью специальной ленты мы проверили браслет и записку, но выделяемых следов ДНК не обнаружили. Ни волос, ни клеток эпителия, ничего, что можно использовать.

– Хреново.

– Не то слово. Очень жаль.

– А записка?

– Тоже ничего. Скорее всего, писали в перчатках. Я отправила копию графологу.

– Может, что-нибудь утешительное с духами?

– Мы попытались. Газовая хроматография и масс-спектрометрия позволяют анализировать смеси в серийной парфюмерии, но для этого нужна репрезентативная проба, а у нас ее нет. Так что и здесь ничего утешительного.

– Мне показалось, ты намекнула на что-то хорошее.

– Ну… – Эбби делает паузу. – Я обнаружила одну любопытную вещь.

– Так-так.

– Еле заметная крошка, застрявшая в складке обертки.

– И что за крошка?

– Я решила, что это просто печенье. И анализ поначалу подтвердил. Следы растительного масла, ванильной эссенции, сахарной пудры. Но там было еще кое-что. Граппа.

– Итальянская огненная вода? Типа бренди?

– Именно. В общем, я сложила все ингредиенты вместе и провела поиск. В итоге нашла одну штуку, называется галани. Это жареное печенье, ароматизированное граппой и обсыпанное сахарной пудрой. Фирменное печенье Венеции.

– Господи, спасибо! Благодарю тебя!

– И еще кое-что. Ювелирный бутик «Ван Дист» в Венеции расположен на улице Калле-Валларессо, восточная часть площади Сан-Марко. Через три двери от него – дорогущая пастицерия под названием «Цуккетти», и она специализируется, угадай на чем.

– Эбби, ты, блин, реальный гений! Я перед тобой в неоплатном долгу.

– А то! Привези мне из Венеции коробочку галани от «Цуккетти», и мы квиты.

– По рукам.

– Наша новая цель, – говорит Антон, – Макс Линдер. Слыхала про такого?

– Да. Читала пару справок.

– Франко-голландский политический деятель и медийная персона, двадцать девять лет. Гей, но при этом один из номинальных лидеров ультраправых, имеет массу последователей в Европе, особенно среди молодежи. Внешность поп-звезды; кроме всего прочего, считает, что всех страдающих ожирением нужно отправить в трудовые лагеря, а сексуальных преступников – на гильотину.

– А почему вы хотите его убить?

– Кое-что в его выступлениях кажется разумным. В целом его мировоззрение не сильно отличается от нашего. Но при этом Линдер – нацист, а нацизм – бренд весьма проблематичный, дискредитированный на очень многих уровнях, и подобные ассоциации нам не нужны. Более того, они способны нанести серьезнейший ущерб.

– Говоришь, задание будет опасным?

– Линдеру известно, что у него есть враги. Куда бы он ни шел, его везде сопровождает преторианская гвардия бывших военных. Меры безопасности чрезвычайно строги, а на всех мероприятиях, где он присутствует, всегда полно полиции. Я не говорю, что убить его невозможно. Нет ничего невозможного, всегда найдется способ. Главная проблема – самому потом выбраться.

– А у тебя есть идеи? Полагаю, вы об этом уже поразмышляли.

– Да, поразмышляли. В следующем месяце Линдер едет в австрийский горный отель под названием «Фельснадель», это в Высоком Тауэрне, он стоит выше снеговой границы. Линдер ездит туда каждый год с группой друзей и политических сподвижников. Роскошное место, его построил какой-то знаменитый архитектор; добраться туда и вернуться оттуда можно только на вертолете. Линдер считает этот отель достаточно безопасным и телохранителей с собой не берет. Для своих гостей он забронировал здание целиком на несколько дней.

– Как же я туда попаду?

– Через неделю девушка из гостиничной обслуги подцепит вирус, ей потребуется госпитализация. Агентство в Инсбруке, которое набирает для них штат, пришлет человека на замену.

– Меня.

– Точно.

– Вы хотите, чтобы я перебила там всех или только Линдера?

– Одного Линдера вполне хватит. Это культ личности. Ликвидируй Линдера, и все движение сойдет на нет само собой.

– Как я буду оттуда выбираться, какой план?

– Тут тебе придется импровизировать. Мы можем помочь там оказаться, но не можем гарантировать отход.

– Мило.

– Думал, тебе понравится. В другом офисе у меня есть карты, поэтажный план отеля и подробные материалы по Линдеру, а также по всем остальным, кто, по нашему мнению, там будет. Как ты его убьешь – дело твое, но пока ты здесь, нужно составить полный список снаряжения и оружия, которое понадобится. Имей в виду, что на вертолетную станцию тебе можно будет явиться только с одним чемоданом или сумкой не тяжелее десяти кило, и все вещи наверняка будут досматривать и просвечивать.

– Понятно. Я проголодалась. Есть тут какая-нибудь еда?

– Ждет в другом офисе. Полагаю, ты не вегетарианка?

По дороге домой Ева покупает в «Сэнсбериз» на Тоттенхэм-Корт-Роуд дюжину утиных грудок, фенхель и большую порцию тирамису. В дом через дорогу въехали новые соседи, и Ева, сказав Нико, что они «с виду очень симпатичные», довольно опрометчиво пригласила их на ужин. Заявленная «симпатичность» на деле сводится к тому, что муж – Марк – довольно привлекателен, а у жены – как же ее зовут? Мэйв? Мэвис? Мэйси? – имеется объект Евиных желаний – черное пальто «Уистлз». Для ровного счета Ева пригласила друзей Нико Збига и Лейлу. Вечер обещает быть интересным и светским, говорит она себе. Шестеро молодых (ну хорошо, моложавых) профессионалов в разных областях – у каждого свой жизненный путь – обменяются просвещенными мнениями по поводу домашней еды и грамотного выбора вин.

Когда Ева уже едет в автобусе, в голове вдруг вспыхивает опасение: а вдруг эта Мэйв-Мэвис-Мэйси – вегетарианка? С виду не похожа. Когда они познакомились, на ней были туфли-лодочки с тоненькими позолоченными ремешками – владелица таких туфель никак не может быть вегетарианкой. А ее муж? Он чем-то занимается в Сити, так что уж точно мясоед.

Нико уже дома, в кои-то веки вовремя. Обычно он задерживается после уроков – ведет неофициальный кружок кодинга и хакинга и показывает членам научного клуба, как делать вулкан из уксуса и соды. Но сегодня он деловито чистит над раковиной картошку и, когда Ева входит, отклоняется назад и поворачивает голову для приветственного поцелуя.

– Девочек я покормил, – говорит он. – Дал лишнюю порцию сена, чтобы им было чем заняться.

– Может, отдать им очистки?

– Нет, картофельные очистки содержат соланин, это им вредно.

Она обнимает его обеими руками за талию.

– Откуда ты все это знаешь?

– Форум «Городская коза».

– Похоже на название порносайта.

– Ты еще не видела LondonPigOwners.com[18].

– Извращенец.

– Я их не искал. Они сами выскочили на экране.

– Ну разумеется. Вино купил?

– Да. Белое – в холодильнике. Красное – на столе.

Отправив картошку с фенхелем в духовку, Ева выходит во дворик, где Тельма и Луиза в гаснущих сумерках принимаются нежно покусывать ей пальцы. Несмотря на свои прошлые опасения, она успела к ним привязаться.

Збиг и Лейла приходят ровно в восемь. Збиг – товарищ Нико по Краковскому университету, а Лейла – подруга Збига, они вместе уже семь лет.

– Что новенького? – спрашивает Збиг. – Чем собираешься заняться на следующей неделе, каникулы ведь?

– Думаем выбраться на побережье в Саффолк на пару дней, – отвечает Нико. – В это время года там чудесно. Никаких толп. Мы даже нашли человека, который присмотрит за Тельмой и Луизой.

– А чем вы там занимаетесь? – спрашивает Лейла.

– Гуляем. Смотрим на чаек. Едим жареную рыбу с картошкой фри.

– Наверстываете упущенное время любви? – предполагает Збиг.

– Может, даже и так.

– О боже, – произносит вдруг Ева, ее сердце падает. – Картошка.

Нико идет за ней на кухню.

– С картошкой все в порядке, – говорит он, заглянув в духовку. – Что случилось на самом деле?

– Следующая неделя. Ужасно жаль, Нико, но мне нужно ехать в Венецию.

Он изумленно смотрит на нее.

– Ты шутишь.

– Я серьезно. Все уже забронировано.

Он отворачивается.

– Господи, Ева. Неужели ты не можешь хотя бы раз, один, блин, раз…

Она закрывает глаза.

– Обещаю, я…

– А можно мне тоже поехать?

– Э-э… наверное. – Она чувствует, что веки начинают дрожать. – В смысле, будет еще Ланс, но мы все равно можем…

– Ланс? Человек-таракан?

– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Это работа, Нико. У меня нет выбора.

– Выбор, Ева, у тебя есть. – Его голос еле слышен. – Один вариант – потратить все свое время на погоню за призраками, а другой – жить реальной жизнью здесь, со мной.

Они молча смотрят друг на друга, понимая все без слов, и тут раздается звонок в дверь. Марк пришел раньше жены. На нем клубничного цвета штаны и морской трикотажный свитер, в руках – огромная бутылка вина. Литра два, не меньше.

– Привет, ребята, извините, заблудился, переходя дорогу. – Он протягивает Нико бутылку. – Ритуальное приношение. Думаю, вы найдете его вполне приличным.

Ева приходит в себя первой.

– Марк! Как мило. Спасибо. А Мэйв… Мэйси… Я ужасно извиняюсь, забыла, как…

– Фиона, – говорит жена Марка с холодной вспышкой белых зубов, избавляясь от пальто «Уистлз».

Нико представляет гостей друг другу, а Еву, не переставая, грызет неприятное чувство, что что-то осталось недоговоренным. Лейла, заметив неладное, поднимает бровь, и Ева кивком зовет ее на кухню, где, вынимая из маринада и выкладывая на шипящую сковородку утиные грудки, излагает сокращенную версию событий.

– Мне приказали ехать в Венецию, – объясняет она, кривя душой. – Это очень важно, но стало известно лишь в последний момент, и я не могу отказаться – хоть каникулы, хоть не каникулы. Нико, кажется, думает, что я могу послать свое начальство к черту, но он ошибается.

– А то я не знаю! – откликается Лейла. Она в курсе, чем занимается Ева, правда, лишь в самых общих чертах. – Меня постоянно тянут в противоположные стороны. Оправдываться за свою работу перед Збигом – еще больший стресс, чем сама работа.

– В точности моя ситуация, – говорит Ева, раздраженно встряхивая сковородку.

Вернувшись к остальным, они узнают, что Марк работает комплаенс-менеджером.

– Самый молодой в этом банке за всю его историю, – вставляет Фиона. – Лучший в своем выпуске.

– О боже, – еле слышно произносит Лейла.

– Анфан террибль регуляторного комплаенса. – Марк оборачивается к Лейле. – А вы сами откуда?

– Из Тоттериджа, – отвечает Лейла. – Правда, выросла в Уэмбли.

– Нет, я имею в виду, откуда происходите?

– Бабушка с дедушкой родились на Ямайке, если вы об этом.

– Ух ты! Мы ездили туда в отпуск два года назад, правда, дорогая?

– Да, дорогой. – Новая вспышка белых зубов.

– Курорт назывался Сандалс. Вы знаете это место?

– Нет, – отвечает Лейла.

Ева в ужасе от происходящего почти силком представляет Фионе Збига.

– Збиг читает лекции в Королевском колледже, – замечает она.

– Это мило. А о чем?

– Римская история, – говорит Збиг. – В основном период от Августа до Нерона.

– Вы смотрели «Гладиатора»? У нас дома он есть на DVD. Марку нравится момент, где Рассел Кроу отсекает тому парню голову двумя мечами.

– Да, – отвечает Збиг. – Очень хороший момент.

– А вас приглашают на телевидение или еще куда-нибудь?

– Да, время от времени. Когда хотят сравнить американского президента с Нероном или потолковать об императоре Севере.

– О ком?

– О Септимии Севере, первом афро-римском императоре. Среди прочих его заслуг – вторжение в Шотландию.

– Вы меня троллите.

– Отнюдь. Септимий был настоящий мужик. Расскажите лучше о себе.

– Пиар. В основном политика.

– Интересно. Кто ваши клиенты?

– Обычно я работаю полный день на члена парламента Гарета Вулфа.

– Я впечатлен. Нелегкая, должно быть, работенка.

– Что вы имеете в виду?

Нико, нахмурившись, берет бокал и подходит к окну.

– Он имеет в виду постоянное вулфовское вранье, ненасытное корыстолюбие, неприкрытое презрение к тем, кто не столь удачлив, и абсолютную бессодержательность его выступлений.

– Это слишком пессимистический взгляд, – говорит Фиона.

– А что там со скандалом о расходах? – спрашивает Збиг.

– О, просто раздули из мухи слона.

– Да, как и в том деле с его подружкой, когда после увеличения ее сисек Вулф утверждал, что эта операция – законные парламентские издержки, – говорит Лейла под смех Нико.

– Он столько полезного делает для торговли с Саудовской Аравией, – говорит Фиона, бросая сумочку на диван и наливая себе еще вина.

– Уверена, вы прекрасно справляетесь со своей работой, – улыбается Ева.

– Так и есть, – отвечает Фиона. – Еще как справляюсь.

Ева окидывает взглядом комнату. Зачем мы подвергли себя этой пытке? – мучается она. Званые ужины вытаскивают на свет худшее в людях. Нико – в обычной ситуации добрейший человек – сейчас кажется ужасно злым, хотя это, по всей видимости, больше связано с тем, что она едет в Венецию, вместо того чтобы провести каникулы с ним на продуваемом всеми ветрами саффолкском побережье. Марк тем временем чрезвычайно подробно разъясняет Лейле, чья челюсть уже онемела от скуки, в чем именно состоят обязанности комплаенс-менеджера.

– К вам же недавно кто-то залезал, да? – спрашивает Фиона. – Что-нибудь украли?

– Ничего, насколько можно судить.

– Их поймали?

– Это была женщина. Нет, не поймали.

– Женщина белая? – спрашивает Марк.

Ева краем глаза замечает, что Збиг положил руку Лейле на плечо.

– Если верить миссис Хан… вы знакомы с семьей Хан?

– Это азиатское семейство? Нет, не знакомы.

– Так вот, она говорит, что это была спортивно сложенная молодая женщина с темно-русыми волосами.

Марк ухмыляется.

– В таком случае буду держать окно открытым.

Невольно почувствовав сочувствие к Фионе, Ева собирается было с ней заговорить, но видит, что Лейла делает ей тревожные знаки. Она протискивается на кухню, хватает дымящуюся сковородку с утиными грудками и под нарастающее шипение ставит на край раковины.

– Все в порядке? – спрашивает Лейла.

– Утка вся на фиг сгорела, – отвечает Ева, подковыривая почерневшую грудку лопаткой.

– Съедобно?

– Сомневаюсь.

– Не волнуйся. Мы со Збигом и Нико знаем, какой из тебя повар, а эту жуткую парочку ты все равно больше не увидишь. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Я тоже надеюсь и, честное слово, понятия не имею, зачем позвала их. Как-то утром увидела, что они выходят из дома – они тогда только вселились, и решила сказать что-нибудь добрососедское. Но у меня вдруг перестали работать мозги, я запаниковала и не успела опомниться, как услышала свой голос, приглашающий их на ужин.

– Ева, ради бога.

– Знаю. Но сейчас мне нужна твоя помощь, чтобы придать этой утке презентабельный вид. Полагаю, лучше углями вниз и обложить овощами.

– Есть подливка?

– В сковородке только какой-то креозот.

– Не годится. А джем? Повидло?

– Наверняка.

– Отлично. Разогрей и полей. Утка останется башмак башмаком, но, по крайней мере, у нее появится какой-то вкус.

С тарелками в руках Ева и Лейла заходят в комнату и застают там классический стоп-кадр. Все застыли в своих позах; в дверном проеме, ведущем во двор, виден крошечный силуэт Тельмы. А на диване – прекрасно понимая, что на нее устремлены все взгляды, – Луиза нервно опорожняет мочевой пузырь в сумку Фионы.

– Ну что, все прошло нормально, – говорит Нико пару часов спустя, выливая в бокал и залпом заглатывая остатки румынского красного.

– Прости, – произносит Ева. – Из меня ужасная жена. А повариха совсем никакая.

– Верно по всем пунктам, – отвечает он, обнимая ее за плечи и притягивая к себе. – Твои волосы пахнут утиными угольками.

– Не напоминай.

– А мне даже понравилось. – Несколько секунд он просто молча обнимает ее. – Поезжай в Венецию, если это действительно нужно.

– Очень нужно. У меня нет выбора.

– Знаю. И Ланс наверняка будет идеальным компаньоном.

– Нико, умоляю. Ты же не думаешь…

– Я ничего не думаю. Но когда ты вернешься, этому нужно положить конец.

– Чему?

– Всему этому. Теориям заговора, погоням за воображаемыми убийцами и прочим фантазиям.

– Это не фантазии, Нико, это реальность. Людей продолжают убивать.

Он опускает руку.

– Если это правда, то тем более нужно передать это дело специально обученным людям. А ты, по твоим же собственным словам, к ним не относишься.

– Я нужна им. Эта убийца, которую мы ищем… Эта женщина… Единственный, кому удалось подобраться к разгадке, – это я. Потребуется время, но я ее достану.

– В смысле – достану? Убьешь, что ли?

– Если потребуется.

– Ева, ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты сейчас очень похожа на ненормальную.

– Мне жаль, но таково реальное положение дел.

– Реальное положение дел состоит в том, что в сумке у тебя – заряженный пистолет, а в машине у дома – двое в штатском. Это не та жизнь, какой я хотел бы. В той жизни мы бы все делали вместе, как нормальные супруги. Мы бы говорили друг с другом, говорили по-настоящему. Мы бы доверяли друг другу. Я больше так не могу.

– О чем ты?

– О том, что ты едешь в Венецию, а потом подводишь под всей этой историей черту. Увольняешься, подаешь в отставку или что там делают. И мы начинаем все сначала.

Она обводит взглядом комнату. Смотрит на руины ужина, на недопитые бокалы, на остатки тирамису. С дивана ободряюще блеет Луиза.

– Ладно, – говорит Ева, и ее голова падает на грудь Нико. Он обхватывает ее обеими руками и крепко прижимает к себе.

– Ты же знаешь, я люблю тебя, – говорит он.

– Да, – откликается она. – Знаю.

Глава 4

Вот уже сутки Вилланель изучает очередного своего «подопечного» и думает, как его убить. Она начинает понимать свою цель, невзирая на выращенную вокруг Линдера живую изгородь лжи. Все его интервью – одна и та же легенда. Скромные первые шаги, горячая поддержка классических идей о доблести и долге, самостоятельное изучение политической философии, страстная солидаризация с «подлинной» Европой. Эта мифология мастерски наполняется вымышленными подробностями и забавными историями из жизни. Детская одержимость спартанским царем Леонидом, который погиб при Фермопилах перед лицом значительно превосходящих сил противника. Триумфы в кулачных боях со школьными хулиганами. Преследования за убеждения со стороны левых интеллектуалов, а за сексуальную ориентацию – со стороны консерваторов-гомофобов и религиозных фанатиков. На самом же деле – и это бесстрастно изложено в прилагающейся к досье справке – Линдер рос в безбедной либеральной среде, а после того как актерская карьера не задалась, обратился к фашизму, дававшему выход его экстремистским, расистским и женоненавистническим наклонностям.

– Удачи, – говорит Антон, протягивая руку. – И счастливой охоты.

– Спасибо. Увидимся, когда закончу.

Вновь оказавшись в игре, Вилланель ощущает обычное умиротворение. Чувство, что все встало на свои места, словно под действием естественного магнитного поля, которое ведет ее к убийству, моменту абсолютной власти. Этот темный восторг проникает в каждую частичку ее существа, наполняет, овладевает ею.

Антон сидит в своем офисе перед списком необходимых покупок для Вилланель и смотрит на нее, стоящую на платформе, – изящная фигура на фоне лилово-серого, словно кровоподтек, неба. В воздухе материализуется вертолет, приземляется и почти сразу улетает, покачиваясь на ветру. Антон глядит ему вслед. Он до сих пор чувствует на ладони ее рукопожатие и потому вынимает из ящика стола дезинфицирующий гель. Бог знает, где успели побывать ее пальцы.

Ева и Ланс под дождем пересекают венецианскую площадь Сан-Марко. У Евы в руке пластиковый пакет из «Сэнсбериз» с браслетом «Ван Дист» и оберткой. Булыжники мостовой сияют во влажном свете. Беспорядочные стаи голубей взлетают и вновь опускаются на землю.

– Похоже, мы привезли погоду с собой, – говорит Ланс. – Как завтрак?

– Нормально. Ведро крепкого кофе и бутерброд с абрикосовым джемом. А у тебя?

– То же самое.

Ева в Венеции впервые, поэтому в семь утра выходила посмотреть на город. Он показался ей прекрасным, но меланхоличным. Просторная, омытая дождем площадь, покрытая рябью лагуна, плеск волн у каменных причалов.

Бутик «Ван Дист» расположен на первом этаже бывшей герцогской резиденции между «Баленсиагой» и «Миссони». Это изысканно обставленное помещение с голубовато-серым напольным покрытием, стены облицованы кремовым шелком. Застекленные витрины для ювелирных изделий, подчеркнутых неяркой узконаправленной подсветкой. Перед выходом Ева попыталась что-то сделать с одеждой и прической, но все равно сникает перед безучастными взглядами продавщиц. А тут еще Ланс! В некоем подобии повседневного прикида и, как никогда, похожий на хорька, он сейчас озирается с открытым ртом, словно трепеща от благоговения перед золотом и камнями. Чтобы еще хоть раз! – мысленно зарекается Ева. Это не человек, а сплошная помеха. Она подходит к одной из продавщиц, просит позвать direttrice, и в помещении появляется элегантная женщина неопределенного возраста.

– Buongiorno signora, чем могу помочь?

– Этот браслет, – говорит Ева, вынимая его из пакета. – Он из вашего магазина? Вы можете определить?

– Без чека нет, синьора. – Она оценивающе его разглядывает. – Вы хотите вернуть?

– Нет, мне просто нужно знать, когда он куплен и может ли кто-нибудь вспомнить, как его покупали.

Управляющая улыбается.

– Полицейские дела?

Ланс делает шаг вперед и предъявляет удостоверение Интерпола.

– Prego. Одну минутку. – Она изучает браслет и касается терминала на прилавке. Танец пальцами, и директор поднимает взгляд.

– Да, синьора, браслет такого же дизайна купили у нас в прошлом месяце. Но не могу гарантировать, что это именно он.

– Вы можете вспомнить покупателя?

Управляющая хмурится. Ева боковым зрением видит, как Ланс рассматривает сапфировое ожерелье и серьги-подвески. Продавщицы не сводят с него скептических взглядов, и он подмигивает одной из них. Господи Иисусе! – думает Ева.

– Да, я запомнила ее, – отвечает женщина. – Лет двадцать семь или двадцать восемь. Темные волосы. Весьма привлекательная. Платила наличными, для русских – обычное дело.

– Сколько стоил браслет?

– Шесть тысяч двести пятьдесят евро, синьора. – Управляющая снова хмурится. – Она вела себя немного странно. Была… come se dice, insistente…[19]

– Настойчивая?

– Она не хотела прикасаться к браслету. А когда я завернула его и положила в пакет, она попросила, чтобы я убрала его в еще один пакет.

– Вы уверены, что она русская?

– Со своей спутницей она говорила по-русски.

– Точно?

– Да, синьора. Я слышу этот язык ежедневно.

– Можете описать спутницу?

– Ее возраста. Немного выше. Короткие светлые волосы. Физически сильная. Похожа на пловчиху или теннисистку.

– У вас сохранилась запись с камер?

– Я обязательно посмотрю и, если оставите электронный адрес, вышлю все, что у нас есть. Но с момента покупки прошел уже месяц, и я не уверена, что записи сохранились.

– Понимаю. Но будем надеяться.

Ева беседует с управляющей еще минут пять, потом оставляет ей один из имейлов офиса на Гудж-стрит и благодарит.

– Этот браслет, синьора, – он бы вам очень пошел.

Ева улыбается.

– До свидания.

– Arrivederci, signora.

Когда они выходят на улицу под проливной дождь, Ева поворачивается к Лансу.

– Что за херню ты там изображал? Боже! Вот стою я, пытаюсь получить от этой женщины ответы, а тут же рядом стоишь ты и канаешь под Бенни Хилла… Блин, Ланс, ты вправду думал, что это поможет делу?

Он поднимает воротник.

– Вот и «Цуккетти». Пойдем перехватим по кофе и этих печенек.

Пастицерия – одурманивающее место, где воздух теплый от аромата выпечки, а прилавок ломится от обсыпанного сахарной пылью печенья, золотых рулетов и бриошей, меренг, макарони и кусков мильфея.

– Итак, – произносит Ева через пять минут. Настроение у нее несколько поднялось после тарелочки печенья галани и лучшего капучино в ее жизни.

Ланс наклоняется над крошечным столиком.

– Женщина, которая была с В. в ювелирном, почти наверняка ее любовница. Или по меньшей мере одна из.

Ева смотрит на него с изумлением.

– Откуда ты знаешь?

– Когда мне удалось убедить продавщиц, что я безмозглый идиот, который ни слова не понимает по-итальянски, они стали болтать между собой. Они все запомнили В. и ее подругу. Одна из них, по имени Бьянка, говорит по-русски и обычно обслуживает русских клиентов, но В. тогда обслуживала не она, поскольку В. превосходно говорит и по-английски, поэтому ею занималась твоя подруга Джованна.

– Так-так, продолжай.

– По словам Бьянки, у этих двух женщин вышла небольшая любовная перепалка. В. просила подружку не есть в магазине, а выйти на улицу, а та на нее злилась за то, что В. покупает милый браслет для angliyskoy suki, и не могла взять в толк почему.

– Что, прямо вот так? «Для английской суки»?

– Если верить Бьянке.

– Значит, ты свободно болтаешь по-итальянски? Мог бы сказать.

– Ты не спрашивала. Но это еще не все. Продавщицы решили, что мы расследуем пропажу какого-то украинского богача.

– Нам же об этом ничего не известно?

– Впервые слышу.

– А у нас есть его имя?

– Нет.

Ева смотрит на затуманенное дождем пространство площади.

– Давай предположим, – она слизывает с пальца остатки сахарной пудры, – что В. была в Венеции в то самое время, когда пропал этот безымянный украинец…

– Уже предполагаю.

– Ланс, я должна извиниться. Правда. Я…

– Забудь. Давай спросим здешний штат, не помнят ли они двух русских женщин, которые месяц назад покупали печенье; они, разумеется, ничего не вспомнят, и мы пойдем уже отсюда. Мне надо покурить.

На улице пáрит, а небо цвета синяка. Когда они идут через площадь, Ева чувствует, что ее с каждым шагом охватывает раздражение. Очевидно, дело в покупательницах браслета. Что это за женщина, которая назвала ее сукой, и какова ее роль? Правда ли, что она – любовница В.?

Ева вспыхивает от стыда. Неужели это ревность? Она не решается даже спросить себя об этом. Она любит Нико и скучает по нему. Он любит ее.

Спать под взглядом чужого человека – ну надо же!

И этот браслет. Полнейшая, ошеломляющая наглость.

Венецианская квестура – центральное городское полицейское управление – расположена в районе Санта-Кроче на Понте-делла-Либерта. У нее два входа: один – со стороны воды, где на причале стоят синие полицейские катера, и другой, куда менее живописный, – с улицы; он укреплен стальными защитными барьерами и охраняется агентами полиции.

В половине шестого Ева и Ланс сидят в ожидании аудиенции у квестора, местного шефа. Для организации встречи потребовалась масса телефонных звонков, но сейчас, когда все уже улажено, выяснилось, что квестор Армандо Тревисан «на совещании». Сгорбившись на скамье из узких реек, Ева глядит через бронированное стекло на уличное движение. Дождь кончился еще в полдень, но в воздухе по-прежнему ощущается сырость.

Из коридора появляется худощавая фигура в темном костюме, и ее целеустремленный вид оживляет общую сонливость. Фигура по-английски представляется квестором Тревисаном и ведет их в свой кабинет – монохромное помещение, где доминируют шкафы для бумаг.

– Прошу вас, миссис Поластри и мистер…

– Эдмондс, – говорит Ланс. – Ноэль Эдмондс[20].

Они садятся у стола. Тревисан открывает папку, берет из нее ксерокопию фотопортрета и протягивает Еве.

– Значит, вы хотели бы знать об исчезнувшем украинце? Мы бы тоже хотели. Его зовут Ринат Евтух, в прошлом месяце он останавливался в отеле «Даниэли» с молодой женщиной по имени Катерина Горная и телохранителями. Наши коллеги из Службы внешней безопасности оповестили нас о его приезде и сообщили подробности биографии.

– То есть они его знали? – спрашивает Ева.

– Еще как! В Одессе он возглавлял банду: наркотики, проституция, контрабанда людей и прочая подобная деятельность. Очень богат, могущественные связи в верхах.

Тревисан берет из папки второй документ. Его движения экономны, он как сжатая пружина, и Ева распознает в нем союзника, такого же, как она, человека, который не успокоится, пока не докопается до истины.

– Это хроника пребывания Евтуха в Венеции. Как видите, обычные туристические дела и всегда в сопровождении мисс Горной. Прогулка на гондоле, поездка в Мурано, магазины на Сан-Марко и так далее. Но вот тут утром без ведома мисс Горной он отбывает на мотоскафо с женщиной, с которой познакомился накануне вечером в баре отеля.

Ева и Ланс переглядываются.

– По словам официанта, женщина заказывала напитки по-итальянски, но с Евтухом они беседовали по-английски. На обоих языках она говорит свободно. Официант сказал, что она похожа на кинозвезду.

– Какую-то конкретную?

– Нет, думаю, имелась в виду кинозвезда вообще, но он помог нам составить фоторобот.

Тревисан достает из стола еще одну ксерокопию. Ева с трудом сдерживается, чтобы не вырвать листок у него из рук, но от изображения мало толку. Лицо сердечком, волосы до плеч, широко расставленные глаза и пустой, без характерных особенностей взгляд. Нарисованная женщина может быть любого возраста – от двадцати до сорока.

– Мы делали этот портрет через три дня после того, как официант обслуживал ее в баре. Это максимум, что ему удалось воспроизвести. Телохранители тоже недолго видели ее в день исчезновения босса, но смогли припомнить еще меньше. На ней были большие солнцезащитные очки, и даже по поводу цвета волос телохранители разошлись во мнениях.小

– Свидетели, – бормочет Ланс.

– Да уж, мистер Эдмондс, свидетели. Дальше эта женщина встретилась с Евтухом у гостиничного выхода к воде, и они вместе уплыли на мотоскафо. Когда Евтух вечером не явился, телохранители решили, что у босса романтические дела, и ничего не сказали мисс Горной, но на следующее утро она пошла к менеджеру, устроила большой furore, и менеджер позвонил нам. На этот раз телохранители врать не стали.

Поначалу, рассказывает Тревисан, вероятность того, что Евтух в самом деле исчез, сочли низкой, и расследование проводилось формально. Но потом кто-то из офицеров квестуры обнаружил, что описание мотоскафо, украденного в марине на острове Святой Елены, совпадает с описанием судна, которое видели у отеля, и тогда этим делом занялись как следует. При осмотре территории с вертолета искомый мотоскафо обнаружили на дне канала Повелья – но никаких следов Евтуха. И тут следствие зашло в тупик.

– И что же случилось, как вы считаете? – спрашивает Ева.

– Сперва я подумал, что это история про богача и его любовниц. Но, узнав о краже мотоскафо и о том, что его умышленно затопили, я изменил мнение. А сейчас, миссис Поластри, сам визит людей из МИ-6 подтверждает, что это не простое исчезновение.

– Можно я вам кое-что предложу, синьор Тревисан?

– Пожалуйста, конечно.

– Я могу помочь вам сдвинуть дело с мертвой точки. Взамен попрошу вас держать нашу беседу в строгом секрете. Ни словом не упоминать о ней ни единой живой душе – ни среди ваших коллег, ни среди наших.

– Принято. Рассказывайте.

– Евтух мертв, у меня нет по этому поводу ни малейших сомнений. Женщина, с которой он познакомился в баре и которая приплыла за ним на следующее утро на катере, почти наверняка профессиональная убийца. Она говорит на многих языках, но, по всей вероятности, русская. Ее имя нам неизвестно. В Венеции она была с другой женщиной – возможно, своей любовницей и тоже, скорее всего, русской. За два дня до исчезновения Евтуха они ходили по магазинам на Сан-Марко, заглядывали в бутик «Ван Дист», пастицерию «Цуккетти» и другие места в том районе. У обеих есть навык избегать попадания под камеры наблюдения, а сама убийца умеет чрезвычайно искусно менять внешность. Мы полагаем, что она худощава, среднего роста, широкоскулая, темно-русая. Глаза серые или серо-зеленые, но есть основания думать, что она часто прибегает к цветным контактным линзам. Как и к парикам. У второй женщины спортивное телосложение и короткие светлые волосы.

– Вы уверены?

– Мы уверены. И эта пара наверняка останавливалась где-то в Венеции, вместе или порознь, учитывая, что Евтух исчез через два дня после их шопинга на Сан-Марко.

– Мы обязательно поищем хоть какие-то записи. – Тревисан пристально смотрит на нее, и Ева вдруг начинает остро осознавать свою внешность, особенно уродливые нейлоновые подследники, торчащие из туфель. Годами она стремилась заслужить похвалу своей профессиональной компетентности, при этом почти или даже совсем не задумываясь, как она выглядит со стороны. Но здесь, в Венеции, наблюдая, как держатся итальянки, с каким наслаждением они воспринимают свою элегантность и чувственность, она тоже хочет, чтобы ее ценили не только за остроту ума. Ей хочется идти по Сан-Марко, ощущая колыхание прекрасно скроенной юбки и морской бриз в волосах. Взять сегодняшних женщин в «Ван Дисте» – их одежда, казалось, служит исключительно для наслаждения. Нашептывает тайны, которые наделяют их уверенностью и властью. А Ева в своем влажном дождевике и джинсах не чувствует в себе ни того ни другого. Висящие сосульками волосы и липкие подмышки.

Беседа подходит к завершению.

– Скажите, – спрашивает Ева, когда Тревисан провожает их к выходу, – где вы так хорошо научились английскому?

– В Танбрилд-Уэллсе. Мать была англичанка, и в детстве меня возили туда каждое лето. По утрам я любил смотреть на Би-би-си «Разноцветный магазинчик»[21], так что для меня большая честь познакомиться с Ноэлем Эдмондсом лично.

– Э-э, – вздрагивает Ланс.

– Ничего, мне понятна ваша профессиональная осмотрительность. Миссис Поластри, я рад, что мы смогли помочь друг другу. Мне очень приятно. Официально – как вы и просили – нашей встречи никогда не было.

После рукопожатий он их оставляет.

– Что за херня! – говорит Ева, когда они, выйдя из квестуры, погружаются во влажные сумерки. – Ноэль Эдмондс?

– Да знаю, знаю, – бормочет Ланс.

На обратном пути они садятся на вапоретто, водный трамвай. Он набит битком, но у Евы ноют ноги, и не идти пешком для нее огромное облегчение. Вапоретто проходит весь Гранд-канал. Некоторые здания вдоль воды подсвечены, и их отражения расписывают золотом неровную поверхность канала, а другие стоят в темноте с захлопнутыми ставнями, словно на страже древних тайн. В полумраке среди красоты этого города начинает звучать зловещая нота.

Ланс остается на вапоретто до самой Сан-Марко, а Ева выходит на остановку раньше и идет в направлении театра Ла Фениче к крошечному бутику, который заприметила еще днем. В витрине выставлено прекрасное алое с белым креповое платье-туника от Лауры Фраччи, и она не может устоять перед соблазном взглянуть на него поближе. Бутик выглядит жутко дорогим, и в глубине души Ева надеется, что платье окажется ей не по размеру, но, примерив, видит, что оно сидит как влитое. Мельком глянув на цену, она спешно, пока не передумала, протягивает кредитку.

Потом ей приходит в голову наведаться в «Ван Дист» и узнать, не нашлись ли какие-нибудь интересные записи с камер. Но нет, не нашлись: записи с той даты удалили два дня назад. Управляющая замечает, что Ева расстроена, и задумывается.

– Мне запомнилась еще одна деталь про женщину, которая купила браслет, – говорит она. – Ее духи. Я всегда замечаю парфюм, это моя страсть. Мать работала в палаццо Мочениго в Музее парфюмерии и научила меня распознавать… ingredienti. Сандаловое дерево, кедр, амбра, фиалка, роза, bergamotto…

– И вы запомнили запах духов той женщины?

– Я его не распознала. Это точно не один из расхожих авторских брендов. Начальная нота – фрезия, базовая нота – амбра и белый кедр. Весьма необычно. Я спросила ее.

– И?

– Она сказала название, но у меня вылетело из головы. Извините, похоже, из меня плохой помощник.

– Ну что вы! Вы очень помогли. Серьезно. Если вы, мало ли, вспомните название духов или что-нибудь о тех двух женщинах, можете рассказать об этом квестору Армандо Тревисану в полицейском отделении в Санта-Кроче, и он обязательно передаст мне.

– Непременно. Можете сказать, как вас зовут? Номер мобильного?

Ева диктует, с любопытством разглядывая витринные столики с украшениями. Колье из ослепительных сапфиров и бриллиантов. Изумрудное ожерелье – словно каскад зеленых огней.

Ручка в пальцах управляющей застывает.

– Вижу, вы любите тонкие украшения, синьора Поластри.

– Я никогда не видела таких вещей. Так близко, что можно потрогать. Понимаю, почему люди так к ним стремятся. Даже влюбляются в них.

– Можно мне вам кое-что предложить? Я сегодня иду на прием в палаццо Форлани. Умберто Дзени открывает новую ювелирную коллекцию. Я собиралась взять с собой сестру, но у нее заболела дочь. Если вы свободны, можете пойти со мной.

– Весьма любезно. – Ева застигнута врасплох. – А вы уверены?

– Разумеется. Мне будет очень приятно.

– Ну тогда… Да. Боже. Ужасно интересно. Мне никогда не доводилось бывать на приеме во дворце.

– Можете надеть свой браслет.

– И впрямь могу.

– В таком случае è deciso[22]. Палаццо Форлани – это в районе Дорсодуро. Перейдете через мост Академии, а потом метров сто налево. Скажете, что вы с Джованной Бьянки из «Ван Диста». Я приеду в девять.

– М-м… конечно. Почему бы нет? Благодарю, Джованна. Очень мило с вашей стороны.

Джованна протягивает руку.

– Allora a dopo[23], синьора Поластри.

– Просто Ева.

– A dopo, Ева.

В хостеле она берет ноутбук и, усевшись на кровати, шифрует сообщение о Ринате Евтухе и о том, что в его исчезновении, возможно, замешана В. вместе со своей русской подругой, любовницей или кто она там. Сообщение отправляется к Билли на Гудж-стрит, а Ева звонит в номер Ланса. Трубку никто не берет, но через пару минут он сам стучит в дверь с пивом и чудовищных размеров пиццей.

– В окрýге только дорогущие кабаки для туристов. Поэтому я решил найти что-нибудь навынос.

– Отлично. Я жутко проголодалась.

Следующие полчаса они сидят у двери на маленький балкончик, попивая холодное «Настро Адзуро» и закусывая ломтями пиццы с картошкой, розмарином и сыром таледжио.

– Реально вкусно, – произносит Ева, когда в нее больше не лезет.

– Если ты шпион, приходится со многим мириться, – говорит Ланс. – Но до говенной еды я не опускаюсь.

– Не думала, что тебе не все равно.

– А вот. Я покурю на балконе, ты не против?

– Валяй. Мне надо позвонить мужу.

Найдя наконец в сумке телефон, Ева понимает, что он весь день лежал выключенный. К своему ужасу, она обнаруживает шесть пропущенных звонков и три сообщения от Нико.

– Черт! Б…!

Оказывается, с Нико произошел несчастный случай. Почти весь день он провел в Королевском бесплатном госпитале Лондона, но сейчас уже дома на костылях.

– Нико, мне ужасно, ужасно жаль, – говорит Ева, когда удается дозвониться. – Я только сейчас увидела, что телефон был весь день выключен. Что произошло?

– Одна из родительниц высаживала сына у школы. Сзади на него ехала машина. Я рванул и успел его оттащить. Ба-бах!

– Боже мой, милый. Мне так жаль. И как ты?

– Главное – перелом лодыжки. Еще трещина в берцовой кости, порванные связки.

– Сильно болит?

– Скажем так, готовить тебе придется чаще.

– Боже мой, бедный. Я имею в виду переломы. Хотя новость про готовку тоже так себе… Извини, был тяжелый день.

– Да уж, нелегкий. Как там Венеция?

– Чудесный город, несмотря на то что все время лил дождь.

– А Ланс? В добром здравии?

– Нико, умоляю. С Лансом все в порядке, с работой тоже, и я вернусь уже завтра вечером. Сможешь пока справиться сам?

– Мои предки сражались с османами при Варне. Так что переживу.

– У Тельмы с Луизой хватает сена?

– Можешь немного прикупить в дьюти-фри.

– Нико, прекрати. Извини меня, ладно? За то, что забыла включить телефон, за то, что я в Венеции, за твой несчастный случай. Мне жаль, что все так вышло. Тебе в больнице прописали болеутоляющее?

– Да. Кодеин.

– Принимай его. Только запивай водой, а не виски. И ляг в постель. Надеюсь, родители мальчика благодарны.

– Родительница. Она одна. И – да, благодарна.

– Я горжусь тобой, любимый. Правда.

– Чем займешься вечером?

– Попозже нужно будет сходить поговорить с одним человеком о записях с камер. – Вранье льется непринужденно, словно само собой. – Потом лягу почитаю.

– Что читаешь?

– Роман Елены Ферранте.

– О чем?

– Сложные отношения между двумя женщинами.

– А бывают не сложные?

– Из своего опыта такого не припомню.

Когда Ланс возвращается в комнату, сопровождаемый колечком табачного дыма, Ева все еще сидит, уставившись в телефон.

– Какие планы? – спрашивает она.

– Звонил одному человеку. Я работал с этим парнем в Риме, а потом он перевелся сюда. Подумал, перекинусь с ним парой слов о пропавшем украинце.

– Когда встречаетесь?

– Через полчаса. Бар возле полиции, куда мы сегодня ходили. А у тебя что?

– Иду на какой-то прием с Джованной из ювелирного магазина. Записи с камер стерли, но у нее наверняка найдется, что рассказать.

– Да уж, наверняка.

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что.

– Ты ухмыльнулся.

– Это не ухмылка, а лицевой тик. Для меня и самого это больной вопрос.

– Слушай, ты прекрасно сработал утром. Просто отлично. И пицца была вкуснейшая. Но если ты собираешься ухмыляться всякий раз, как я упоминаю другую женщину, это не прокатит.

– Да, понимаю.

– Иди ты, Ланс, к черту.

– Именно. Сию секунду.

За десять минут Ева переодевается в платье от Лауры Фраччи, закалывает волосы в относительно приличный пучок и выходит в сумерки; на ее запястье – браслет розового золота. Дневной дождь обострил запахи – воздух теперь влажно благоухает сточными водами. Она переходит площадь и направляется на запад, мимо групп запоздалых туристов к мосту Академии. На середине моста она останавливается, зачарованная видом. Темнеющий канал, освещенные дома вдоль воды и у далекого выхода в лагуну – купол Санта-Мария-делла-Салюте. Столько красоты, почти невыносимой, и вся она постепенно умирает. Как и мы все, шепчет голос у Евы в голове. Завтра нет, есть лишь сегодня[24].

Балансируя в точке, разделившей поток ее жизни на «ниже» и «выше по течению», Ева смотрит на мерцающий канал и размышляет о сопернице. Она видела лишь ее глаза, но этого достаточно. Я смерть, – говорил, казалось, ее взгляд, – а не познав смерть, можешь ли ты ощущать себя живой?

Перед лицом такого вызова – и Ева теперь это ясно осознаёт – нельзя ни отступить, ни уклониться. Куда бы он ни звал, ей придется следовать за ним, и если для этого нужно солгать Нико – что ж, так тому и быть. Прибрежный бриз волнует поверхность канала, разглаживает мягкие складки платья на бедрах Евы, а в сумке начинает вибрировать телефон.

Это Джованна. Будет через десять минут.

В узенькой комнате на втором этаже инсбрукской гостиницы «Гастгоф Лили» Вилланель сидит, скрестив ноги, на кровати перед лэптопом и листает архитектурные планы «Фельснаделя». Это самый высокогорный отель в Австрии, футуристический ломоть из стекла и стали. Он стоит на одном из выступов восточного склона горы Тойфельскамп на высоте две с половиной тысячи метров над уровнем моря, обвившись вокруг обледеневшей тирольской скалы.

Вилланель в своем воображении уже несколько часов бродит по этому зданию, проверяя возможные входы и выходы, запоминая расположение жилых секторов и кухонь, складских и подсобных помещений. Последние полчаса она изучает фурнитуру и замки на окнах с тройными стеклами. Внимание к подобным деталям – всегда твердил ей Константин – определяет границу, проходящую между победой и поражением, между жизнью и смертью. Вилланель с грустью думает, что сам же Константин где-то по ходу дела какой-то деталью, видимо, пренебрег.

Она зевает, скалясь как кошка. Подготовка к операции ей всегда нравится, но порой организм все-таки слишком нагружается – в тот момент, когда планы начинают расплываться перед глазами, а буквы на экране – сливаться. Кроме аналитической подготовки, она учит немецкий, которым раньше никогда не занималась. В «Фельснаделе» ей не нужно будет изображать из себя немку – по легенде она француженка. Но умение говорить все же потребуется, а умение понимать все, что слышишь, – тем более оперативная необходимость.

Эти предварительные занятия весьма утомительны. Вилланель меньше подвержена стрессу, чем большинство людей, но, сталкиваясь с долгими периодами ожидания, и она ощущает знакомую потребность. Заблокировав лэптоп (теперь любая попытка ввести логин приведет к полному уничтожению данных), она встает на ноги и потягивается. На ней дешевый черный тренировочный костюм, душ она не принимала уже тридцать шесть часов, грязные волосы собраны сзади в неопрятный хвост. Вид одичавший, запах соответствующий.

В увядающем свете Герцог-Фридрихштрассе смотрится симпатично, ее освещенные здания словно театральная декорация на фоне виднеющихся вдали гор. Но там холодно. Упорный ветер свищет в узких улочках и, пока Вилланель торопливо шагает к Шлоссергассе, к золотым огням пивного бара «Браухаус Адлер», сквозь скудную одежку ее пробирает до самых костей. Внутри бара очень шумно, теплый воздух насыщен пивными парами. Оказавшись в людном зале, Вилланель замечает ряд сидящих спиной к стойке парней – те с насмешливым и хищным видом разглядывают толпу, порой обмениваясь комментариями и улыбками знатоков.

Пару минут она наблюдает за ними, а затем неторопливо направляется к стойке. Проходит вдоль сидящих, оценивая их взглядом и как бы между прочим отнимая узурпированное ими пространство, и останавливается напротив спортивного вида парня. Ему немного за двадцать, он хорош собой, знает это и отвечает на ее взгляд самоуверенной ухмылкой.

Ответной улыбки он не получает. Вместо этого Вилланель берет его кружку, осушает ее и, не оглядываясь, идет прочь. Через мгновение он уже расталкивает толпу, следуя за ней. Не говоря ни слова, она выходит через главный вход, сворачивает в боковой переулок, а затем – в узкий проход за баром. В темном закутке посередине прохода стоят два переполненных мусорных бака. Над дальним из них грязная решетка вентилятора выводит наружу кухонный выхлоп.

Упершись спиной в кирпичную стену, Вилланель приказывает парню встать перед ней на колени. Он было начинает колебаться, но она хватает его за светлые волосы и вжимает вниз. Потом свободной рукой стягивает до лодыжек свои спортивные штаны, расставляет ноги и сдвигает в сторону трусы.

– Никаких пальцев, – приказывает она. – Только язык. Поехали.

Он неуверенно смотрит на нее снизу вверх, и она тогда сильнее тянет его за волосы, пока он не ахает от боли.

– Я сказала, поехали, dummkopf![25] Лижи мою киску. – Она расставляет ноги еще шире, чувствуя ягодицами холод стены. – Жестче! Это, б…, не мороженое. И выше. Да, вот так.

По телу проносятся вспышки возбуждения, но они слишком нерегулярны, а ее новый знакомый слишком неопытен, чтобы дать ей то, чего она хочет. Сквозь полузакрытые веки Вилланель замечает, как из задней двери выходит кухонный работник в тюбетейке и засаленном фартуке и, увидев ее, останавливается, разинув рот. Она не обращает на него никакого внимания, а блондин внизу настолько поглощен поисками клитора, что просто не в состоянии почувствовать присутствие зрителя.

Работник не меньше минуты стоит, положив руку на пах, но тут его зовут с кухни, щедро разбавляя окрик турецкой матерщинкой. Вилланель к тому моменту уже ясно понимает, что если ей хочется кончить, то придется возвращаться в гостиницу и завершать дело самой. Ее мысли блуждают, дробятся на фрагменты, которые неожиданно сливаются в фигуру Евы Поластри. Евы с ее skuchnoy одеждой и английской благопристойностью, которую Вилланель столь отчаянно хочет разбить. Только представь: опускаешь глаза, а там внизу, между бедер, – ее лицо. Ева смотрит на нее вверх. Евин язык скребет ее плоть.

Вилланель некоторое время удерживает в голове этот образ, потом ее бедра конвульсивно вздрагивают, и она кончает. В тот самый миг Ева вдруг трансформируется в Анну Леонову. В Анну, к которой ведут все кровавые следы. В Анну, которая в предыдущей жизни показала Оксане Воронцовой, что такое любовь, а потом отобрала эту любовь навсегда. Вилланель открывает глаза и возвращается в грязный проулок. Ее лица касается ветерок, и она ощущает на своих щеках слезы.

Блондин ухмыляется.

– Неплохо получилось, ja? – Встав на ноги, он пальцем выуживает изо рта лобковый волос. – Ну что, теперь отсосешь у меня?

Вилланель поправляет трусы и натягивает штаны.

– Умоляю, – произносит она. – Уходи.

– Эй, ну что же ты, schatz…[26]

– Ты что, не слышал? Уё…й!

Он смотрит ей в глаза, и ухмылка гаснет. Блондин уходит, но на полпути оборачивается.

– Сказать тебе кое-что? – говорит он. – От тебя воняет.

– Ладно, дам совет. В следующий раз, когда соберешься залезть девушке в трусы, не забудь захватить карту.

Палаццо Форлани расположено на востоке района Дорсодуро. Ева заходит, и этот уличный подъезд ничем не примечателен. Тускло освещенная гардеробная, где под руководством совершенно неулыбчивого персонажа – похоже, ему доводилось зарабатывать на жизнь профессиональным боксом – трудятся слуги в темных костюмах. В дальнем конце помещения две молодые женщины в одинаковых черных муаровых платьях за старинным столом сверяют имена прибывших с распечатанным списком.

Ева подходит к ним.

– Sono con Giovanna Bianchi[27].

Они улыбаются.

– Все в порядке, – говорит одна из них. – Но моя подруга хотела бы поправить вам прическу.

Ева поднимает руку, под которую тут же попадается выбившаяся прядь со свисающей заколкой.

– О господи! А вы правда можете помочь?

– Идемте, – говорит девушка, указывая на стул, и ловко, со знанием дела приводит в порядок Евины волосы. Джованна появляется как раз в тот момент, когда закреплена финальная шпилька.

– Ева! Выглядишь потрясающе… Ciao, ragazze[28].

– Ciao, Джованна. Тут одна прическа вызывала скорую помощь.

– Размотался французский хвост, – объясняет Ева.

Джованна улыбается.

– Именно поэтому лучше придерживаться итальянской моды.

Портьеры раздвигаются, и после полумрака фойе они окунаются в яркий теплый свет. Подъезд с улицы, как теперь понимает Ева, – нечто вроде черной лестницы, служебного входа. Сейчас они оказываются в просторном атриуме с каменным полом, где полно гостей, а в центре – прямоугольное пространство, прикрытое свисающими занавесями с логотипом Умберто Дзени. Перед глазами Евы и Джованны – вход с канала. Он куда более величественен и богато декорирован, его доминанта – арочные ворота, за которыми виднеются блики на воде. Ева наблюдает, как к воротам подплывает катер, на причал сходят двое гостей, и швейцар провожает их внутрь.

Окружающая Еву толпа то растет, то убывает. Она чувствует запахи духов, пудры, парафина с еле заметной ноткой грязной воды канала. Сцена опьяняюще странная – смесь древности и ослепительной современной моды. Ева чувствует себя вполне уверенно, даже кажется себе элегантной, но ей и в голову не приходит с кем-нибудь заговорить. Ядро здешнего общества – мужчины неопределенного возраста в темных костюмах и тяжелых шелковых галстуках и дамы с лакированными прическами и в нарядных дизайнерских платьях, чье назначение – явно не привлечь, а, скорее, установить дистанцию. Вокруг этого ядра вьется, словно стая прилипал рядом с акулами, свита светских звезд и тусовщиков. Похожие на ящериц дизайнеры с невообразимым загаром, подтянутые фитнесом юноши в рваных джинсах, стройные модели с широко распахнутыми пустыми глазами.

– А вон и Умберто, – говорит Джованна, умыкнув с проплывающего мимо подноса два бокала шампанского и кивком указывая на миниатюрную фигуру, с головы до пят выряженную в кожаную фетиш-одежду. – Интересная публика, не находишь?

– Невероятная. И это настолько не мой мир…

– А что такое твой мир, Ева? Извини, что спрашиваю, но ты приходишь ко мне в магазин с человеком, который предъявляет удостоверение Интерпола, а потом прикидывается un cretino, чтобы подслушать разговор моих продавщиц, – о, не волнуйся, я заметила. И тут ты задаешь мне вопросы о браслете, который купила женщина в сопровождении своей любовницы и который ты не носишь? Per favore, что происходит?

Ева делает большой глоток шампанского и поворачивает кисть руки так, чтобы засверкали бриллианты.

– Длинная история.

– Так расскажи.

– Мы разыскиваем эту женщину за серию преступлений. Она знает, что я за ней гоняюсь, а этот браслет мне прислала, чтобы оскорбить и запугать.

– Как это?

– Потому что он из разряда шикарных вещей, которые я никогда не смогла бы себе позволить, и даже вообразить не могу, чтобы стала его носить.

– Тем не менее, Ева, он на твоей руке.

Затемнение в зале обрывает их беседу. Затем – оглушительный взрыв индастриал-метала, занавес в центре поднимается, и под возгласы и аплодисменты аудитории прожекторы освещают открывшуюся живую картину. На подиуме стоит массивная бетонная колонна, в которую на большой скорости врезалась белая «Альфа-Ромео». Смятая об колонну машина разбита почти вдребезги. Сидевших в ней мужчину и женщину выбросило через ветровое стекло, и их тела лежат, распластавшись на искореженной крышке капота.

Поначалу Еве кажется, что это кошмарная, очень близкая к жизни (или, скорее, к смерти) инсталляция из манекенов. Но тут она замечает, что они дышат, что это реальные люди. И только теперь она узнает вокалиста из одного популярного бойз-бэнда и его подругу-супермодель. Шейн Рафик в белой футболке и джинсах лежит лицом вниз. Джасмин Вэйн-Партингтон – на спине, рука отброшена в сторону, из-под порванной блузки торчат груди.

Но везде вместо пятен крови и разодранной плоти – драгоценные камни. Вместо застрявших осколков ветрового стекла лоб Джасмин украшен тиарой из бриллиантов и кроваво-красного граната. Вниз по животу – словно смертельная глубокая рана – вьется змейка бирманских рубинов. В волосах Шейна сверкает изумруд, а изо рта струится топазовое ожерелье. Весь кузов машины усеян алыми камнями.

Вспыхивают камеры, играет музыка, волнами накатывают аплодисменты, а Ева, разинув рот, разглядывает эту tableau mort[29].

Джованна улыбается.

– Ну как тебе?

– Довольно экстремальный способ продавать драгоценности.

– Здешнему народу нужен экстрим, им очень быстро становится скучно. И модные журналы будут в восторге. Особенно от Джасмин и Шейна.

Через десять минут, когда каскад фотовспышек улегся, а Умберто Дзени завершил краткую речь, из которой Ева не поняла ни слова, на битую «Альфа-Ромео» и трупы звезд вновь опускается занавес. Гости неторопливо перемещаются на второй этаж по обветшалой каменной лестнице мимо выцветших гобеленов. Ева и Джованна присоединяются к ним, по пути захватив по новому бокалу.

– Ну что, весело? – спрашивает Джованна.

– Еще бы! Не знаю, как тебя благодарить.

– Дорасскажи свою историю.

Ева смеется.

– Когда-нибудь дорасскажу.

Впервые за несколько месяцев, если не лет, у нее выдался фантастический вечер, за который не надо ни перед кем отчитываться. Она ощущает легкомысленный прилив эйфории и словно плывет в невесомости.

Галереи вокруг лестничного проема быстро наполняются шумом и людьми. Похоже, с Джованной здесь знаком каждый, и вскоре ее окружает компания возбужденных людей, на скорострельном итальянском обменивающихся впечатлениями. Слегка помахав пальцами в жесте «скоро увидимся», Ева отходит в сторону. Она берет с подноса третий бокал и целеустремленно лавирует среди публики, улыбаясь, будто приметила знакомого. На вечеринках она всегда чувствует себя аутсайдером, ее разрывает между желанием влиться в поток бесед и хохота и мечтой остаться наконец в покое. Главное, как она поняла, – это постоянно двигаться. Остановиться хоть на миг означает подставить уязвимую сторону. Объявить себя потенциальной жертвой любой из фланирующих акул.

Ева с видом знатока разглядывает картины на стенах. Аллегорические сцены из греческой мифологии соседствуют с масштабными современными изображениями черепов; венецианские аристократы XVIII века бросают неодобрительные взгляды на откровенные полноразмерные фотографии пары, занимающейся любовью. Неплохо бы узнать имена художников, но любопытство Евы не настолько сильно, чтобы тратить на это время. Что поражает ее больше всего – неприкрытая, агрессивная демонстрация богатства. Арт-объекты выставлены здесь не из-за своей красоты или глубокого содержания, а потому что стоят миллионы евро. Это валюта, и ничего более.

Она проходит дальше и оказывается перед позолоченной фарфоровой статуей – полноразмерной, разумеется, – покойного Майкла Джексона, ласкающего обезьяну. Один толчок, размышляет Ева. Один хороший, сильный пинок. А потом – грохот, изумленно разинутые рты, потрясенное молчание.

– La condizione umana[30], – произносит голос рядом.

Она переводит взгляд. Темные волосы и орлиные черты лица.

– Прошу прощения?

– Вы англичанка. А с виду не скажешь.

– Правда? А в чем это выражается?

– Ваш наряд, прическа, ваша sprezzatura[31].

– Моя… что?

– Ваша… манера себя держать.

– Буду считать это комплиментом. – Она поворачивается и встречает веселый взгляд карих глаз. Отмечает перебитый нос и чувственный, глубоко очерченный рот. – А вы, наоборот, стопроцентный итальянец.

Он улыбается.

– Буду считать это комплиментом. Меня зовут Клаудио.

– А я Ева. Так о чем вы говорили?

– Я говорил, что эта скульптура отражает человеческую природу.

– Серьезно?

– Разумеется. Взгляните на нее. Что вы видите?

– Поп-певца с обезьяной. Гигантская версия фарфоровых статуэток, которые когда-то покупала моя бабушка.

– Да, Ева, теперь я не сомневаюсь, что вы англичанка. Хотите знать, что вижу я?

– Уверена, вам не терпится рассказать.

– Dio mio[32]. Вы смотрите на меня этими прекрасными глазами и подкалываете.

– Те же милые глаза, та же грустная улыбка…

– Приношу извинения, – говорит он. – Я вас задел.

– Нет-нет, вовсе нет. – Она касается рукава его рубашки, чувствует через ткань тепло руки. – Правда. Я просто… вспомнила одного человека.

– Важного для вас?

– В некотором смысле. Но продолжайте. Рассказывайте, что вы видите.

– Что ж, я вижу человека, ужасно одинокого, отчужденного от других, его единственный товарищ – обезьянка Бабблз. Но в итоге даже Бабблз движется к новой жизни. И он не может оставаться в этой фантазии.

– Понимаю. – Ева подносит бокал к губам, но тот оказывается пустым. Она сознает, что уже захмелела, но… наплевать. Возможно, даже к лучшему.

– Эта скульптура говорит о мечте Майкла Джексона. Золотая вечность. Но она возвращает нас назад, к его реальной жизни – гротескной и грустной.

Некоторое время они молчат.

– Возможно, ваша бабушка была права с этими фарфоровыми статуэтками. Возможно, она понимала, что вещи, которые жаждешь по-настоящему, купить нельзя.

На Еву накатывает волна меланхолии, кружится голова, она пошатывается на каблуках, и по ее носу скатывается одинокая слеза.

– Теперь вы меня растрогали, – говорит она. – Вы невозможный человек.

– А у вас пустой бокал.

– Наверное, ему лучше таким и оставаться.

– Как пожелаете. Пойдемте полюбуемся видом с балкона. – Он берет Еву за руку – у нее екает сердце – и ведет через галерею к широкому пространству с мраморными полами и барочными зеркалами. На одной из стен висит проекционный экран, где по кругу транслируется видеоприквел к инсталляции Умберто Дзени: Шейн Рафик и Джасмин Вэйн-Партингтон выскакивают из банковского хранилища, нагруженные похищенными драгоценностями, прыгают в белую «Альфа-Ромео», и машина с ревом уносится прочь.

Клаудио, как и Джованну, здесь знают, кажется, все, и потому они шагают величественно: Клаудио то приветственно взмахнет рукой, то поклонится, то пошлет воздушный поцелуй. Вокруг Умберто Дзени собралась оживленная группа, и тот объясняет, на сей раз по-английски, что гибель в автокатастрофе – это современный аналог католического мученичества. Официант, словно иллюстрируя его слова, обносит гостей блюдом с птифурами в форме сакральных предметов. Там есть глазированные розовые пресвятые сердца, терновые венцы из сахарной ваты, засахаренные стебли ангелики в форме гвоздей с распятия. Самые изысканные – крошечные марципановые кисти рук с красными стигматами из желе.

– Божественно, не правда ли? – спрашивает Клаудио.

– Несомненно, – отвечает Ева, обкусывая марципановые пальцы.

Наконец они доходят до громадного балкона, огороженного резной балюстрадой; несколько гостей курят, облокотившись на нее. Обычно Ева терпеть не может табачный дым, но сейчас, когда вокруг сгущающаяся над Гранд-каналом ночь, а на ее плече лежит рука Клаудио – и как она только успела там оказаться? – Еве нет до дыма никакого дела.

– Я замужем, – говорит она.

– Меня бы сильно удивило, будь это не так. Взгляните наверх.

Она поворачивается и опирается спиной о балюстраду. Над ними на стене висит вырезанный из камня герб, состаренный вековыми ветрами.

– Герб семьи Форлани. Шесть звезд на щите, увенчанном короной дожа. Этот дворец построен в 1770 году.

– Потрясающе. А семья так здесь и живет?

– Да, – отвечает он, поворачиваясь обратно к каналу. – Мы так здесь и живем.

Ева изумленно смотрит на него.

– Вы? Это… ваше?

– Моего отца.

Она качает головой.

– Это, наверно… с ума сойти можно!

Повернувшись к ней вполоборота, он проводит пальцем по ее щеке.

– Что есть, то есть.

Она отвечает на его взгляд. Точеное лицо; перебитый нос нарушает гармонию, но в то же время подчеркивает совершенные черты. Хрустящая белизна рубашки на фоне его кожи, манжеты закатаны на загорелых предплечьях ровно настолько, насколько нужно. Накачанная задница обтянута джинсами, с виду вполне обычными, но стоящими небось бог знает сколько сотен евро. Небрежное отсутствие носков и черные замшевые мокасины с вышивкой, которая при внимательном рассмотрении оказывается гербом семьи Форлани.

Она улыбается.

– Вы как бы чуточку слишком хороши, чтобы быть правдой. Да и не так молоды, как хотите казаться. – Она копирует жест Клаудио, проводя пальцем по его скуле. – Скольких женщин вы приглашали сюда? Полагаю, немало.

– Вы пугливы, Ева. Я ведь еще даже не поцеловал вас.

Желание пульсирует в ней с неожиданной силой.

– Звучит заманчиво, но этого не будет.

– Серьезно?

Она качает головой.

– Очень жаль, Ева. Думаю, вам тоже.

– Думаю, мы оба так или иначе это переживем. А мне пора найти свою приятельницу. – Выглянув в зал, она видит, что Джованна сама к ним направляется. – Вот и она. Клаудио, позвольте представить…

– Мы знакомы. Buona sera, Джованна.

– Buona sera, Клаудио.

Некоторое время все молчат.

– Мне пора, – говорит Клаудио и с едва заметной иронией кланяется обеим женщинам. – Arrivederci.

– Что ж, – говорит Джованна, наблюдая, как он исчезает в толпе. – Ты не теряешь времени даром. Но и я провела его не зря. И у меня есть для тебя новости.

– Рассказывай.

– Я беседовала с графиней ди Фаэнца, это моя крупная клиентка. И тут поняла, что у женщины рядом с ней те же самые духи, о которых я тебе говорила. Как у той русской, купившей браслет.

– О боже! Так-так.

– Графиня, значит, рассказывает о каком-то миланском показе прет-а-порте, куда она недавно ездила, и тут я смотрю, эта другая женщина уходит. Разумеется, я не могла просто побежать за ней, но проследила взглядом, запомнила, во что она одета, и через пять минут, когда графиня меня наконец отпустила, отправилась на поиски.

– И?

– Не могла найти. Искала везде, на обоих этажах, но она как сквозь землю провалилась. Тогда я отправилась в уборную, а она – там, стоит у зеркал и как раз душится. Я подошла к ней сзади и убедилась, что духи те самые.

– Уверена?

– Абсолютно. Фрезия, амбра, белый кедр… В общем, я сказала, что мне очень нравится этот запах. Мы разговорились – как выяснилось, ее зовут синьора Валли, – и я спросила, как называются духи. – Она протягивает Еве сложенный листок бумаги. – На этот раз я записала, чтобы точно не забыть.

Ева разворачивает листок и смотрит на единственное написанное слово. Миг нестерпимой ясности, словно по венам вдруг побежала ледяная вода.

– Спасибо, Джованна, – шепчет она. – Огромное тебе спасибо!

Оксана лежит на стальной полке русского «столыпинского» вагона в окружении серых, плохо различимых силуэтов. В вагоне нет окон, и она понятия не имеет ни по какой местности едет поезд, ни сколько времени она уже в пути. Не меньше нескольких дней, а может, недель. Весь ее мир сейчас заключен в обшитом сталью купе. Там воняет дерьмом, мочой и грязными телами, но холод еще более невыносим. Холод, как в могиле, и его ледяная рука сжимает сердце.

На полке напротив шевелится фигура.

– На твоей руке мой браслет, Вилланель.

Она пытается оправдаться перед Евой, показывает голое запястье с синяками от наручников.

– Меня зовут Оксана Воронцова, – произносит она.

– А где Вилланель?

– Умерла. Вместе с остальными.

Вилланель, вздрогнув, просыпается. Сердце бешено колотится, и она постепенно различает свой номер в гостинице «Гастгоф Лили». Самое начало четвертого. В комнате холодно, она лежит обнаженная, а одеяло сползло с узкой кровати на пол.

– Черт бы тебя побрал, Поластри, – бормочет она, натягивая спортивный костюм и кутаясь в одеяло. – Убирайся к черту из моей башки.

В четырехстах милях оттуда Еве тоже не спится, она сидит на краю гостиничной кровати в своей пижаме с кроликами, опустив ноги на бетонно-мозаичный пол и обхватив голову руками. Ее сейчас вырвет. Она закрывает глаза. Тут же накатывает ощущение свободного падения, к горлу подступает желчь, и Ева, пошатываясь, бредет к окну. Отчаянно возится со ставнями, мельком замечает отблеск темного грязного канала, плещущегося внизу, и, вцепившись руками в перила балкончика за окном, извергает рвоту – отнюдь не бесшумно – в причаленную гондолу.

Глава 5

День идет к вечеру. Гости Макса Линдера беседуют, посмеиваясь, и пьют шампанское «Поль Роже». Зал вылета в инсбрукском вертодроме Флюгреттунсцентрум полнится гомоном голосов и позвякиванием бокалов. Собрались не все, некоторые уже улетели в «Фельснадель», а некоторые прибудут завтра, но все равно здесь царит атмосфера возбужденного предвкушения. В ультраправых кругах Линдер известен как остроумный, щедрый и изобретательный хозяин. Приглашение в одно из его горных пристанищ приятно не только потому, что тебя тем самым причисляют к элите, но и потому, что гарантировано незабываемое времяпрепровождение. С Максом – это знают все – не соскучишься.

Никто не обращает внимания на стоящую у стеклянной двери худенькую девушку с неопрятно собранными в хвост волосами. Покорная манера себя держать и дешевая одежда ясно указывают, что она не из важных персон, да и она сама ни с кем не заговаривает. Приехав час назад, она назвалась Виолеттой Дюрок, временной горничной, которую прислало местное агентство по найму. Представитель отеля глянул на планшет со списком, вычеркнул ее имя и предупредил: хоть она и летит в «Фельснадель» вместе с гостями, общение с ними категорически verboten.

Попутчики не видят Вилланель, но это не значит, что она не видит их. За последние две недели она довольно глубоко изучила бóльшую их часть. Самая статусная персона в зале – это, пожалуй, Магали Ле Мёр. Сторонница панъевропейского национализма, недавно избранный лидер французской партии «Новые правые» она олицетворяет собой будущее ультраправого крыла. В жизни ее грубоватое тощее лицо выглядит старше, чем на плакатах, которыми увешаны все автомобильные мосты и бесхозные стены во Франции. Вряд ли она нацепила бы это пальто «Манклер» за тысячу евро для встречи с рядовыми членами партии, размышляет Вилланель. Или эти часы «Картье» с бриллиантами. Хороша ли она в постели? Сомнительно. Глаза приятные, но тонкие нетерпимые губы выдают ее истинное «я».

Ле Мёр чокается с Тоддом Стэнтоном, бывшим офицером отдела психологических операций ЦРУ, а ныне специалистом по сбору и обработке персональных данных в интернете. Стэнтона нередко называют серым кардиналом американских ультраправых, и многие считают его архитектором недавних побед республиканцев на выборах. Волчья шуба, в которую он одет сегодня, не способна спрятать тучность его фигуры или отвлечь внимание от красных прожилок на лице.

Позади у стойки трое мужчин и женщина осторожно приглядываются друг к другу. Леонардо Вентури, миниатюрный человечек с растрепанной шевелюрой и моноклем, – итальянский политик-теоретик, основатель организации Lapsit Exillis[33], которая на своем сайте именуется «основополагающим союзом аристократов духа». Вентури беседует с величественной, как статуя, руководительницей финского движения «Дочери Одина» Инкой Ярви, а точнее, он детальнейше излагает ей миссию своего союза. Рядом с ними два британца, они практически не участвуют в беседе: Ричард Баггот, пузатый персонаж с крокодильей ухмылкой, возглавляет партию «Патриоты Великобритании», а тощий, как карандаш, Сайлас Орр-Хадоу – из высшей касты тори, Англия обязана его семье несколькими поколениями апологетов фашизма.

Еще троих Вилланель не узнаёт. Их не было в ее списке потенциальных гостей Линдера, иначе она бы их запомнила: властную, похожую на пантеру темноволосую женщину со строгой короткой стрижкой (она бросила на Вилланель краткий любопытный взгляд) и два невообразимых красавца. Всем троим где-то под тридцать, все трое облачены в черную униформу отчетливо военного типа.

– Ты Виолетта? – интересуется чей-то голос.

– Да.

– Привет, я Иоганна. Меня тоже прислало агентство. – У нее близко поставленные глаза, веснушки и внушительный бюст, упакованный в стеганую куртку на молнии. Она похожа на поросенка Хрюшу из программы «Спокойной ночи, малыши», которую Вилланель девочкой смотрела в Перми. – Ты раньше работала в этом отеле?

– Нет, – отвечает Вилланель. – И как там?

– Чудесное место, только денег с гулькин нос, как ты уже, наверное, поняла. И управляющая Биргит – реальная arschfotze[34]. Или ты вкалываешь, как раб, или она от твоей задницы не отстанет.

– А постояльцы?

– Реально прикольные. А некоторые вполне… – Она хихикает. – Я работала там в прошлом году, когда Макс собирал гостей. В последний вечер устроили маскарад, и это был вообще реальный улет.

– Ты сюда надолго в этот раз?

– На пару недель. Я тут временно вместо одной африканки. При таких гостях им иммигранты не нужны, поэтому ее пока отстранили.

– Без оплаты?

– Natürlich. Зачем ей платить, если она не работает?

– В самом деле.

– Понимаешь, Виолетта, фишка в том, что гостям Макса Линдера нравится обслуга с традиционными взглядами. Девочки, с которыми можно иметь дело. Некоторые мужчины ведут себя довольно игриво. – Она с самодовольной улыбкой опускает взгляд на свою грудь. – Но тебя, пожалуй, оставят в покое.

– А кто эти трое? С виду моложе, чем большинство здешней публики.

– Это музыканты, группа Panzerdämmerung. Они играли в прошлом году. Стремная музыка, супермрачняк, грохот, не совсем мое. Но эти два брата, Клаус и Петер Лоренцы, – total geil[35].

– А женщина?

– Их певица Петра Фосс. Кажется… – Иоганна понижает голос до шепота, – она лесбиянка.

– Да ты что!

Объявляют посадку, и через стеклянные двери гости выходят на взлетную площадку, где ожидает вертолет «аэробус». Вилланель с Иоганной идут последними и потому в салоне вынуждены пробираться мимо остальных пассажиров к своим местам в хвосте.

– Я могу помнить тебя с прошлого года? – спрашивает Ричард Баггот Иоганну, когда та проходит мимо, и, увидев ее кивок и улыбку, протягивает руку и шлепает ее по заднице. – Похоже, мне понадобится обслуживание номера. – Он поворачивается к Вилланель. – Извини, дорогуша, я люблю, когда на косточке побольше мяска, если понимаешь, о чем я.

Тодд Стэнтон ухмыляется, Сайлас Орр-Хадоу глядит с отвращением, а остальные не обращают на Баггота внимания. Уже пристегнувшись, Вилланель тешит себя мимолетной фантазией, как она наклоняется вперед и душит этого англичанина его гольф-клубным галстуком. Ничего, мой день еще наступит, обещает она себе и кидает взгляд на Иоганну, чье розовое лицо теперь украшает самодовольная ухмылка с ямочками.

Вертолет, рыча и дрожа, отрывается от земли. За плексигласовым иллюминатором – голубовато-серое небо. Вскоре снеговая граница остается внизу, но они продолжают набирать высоту. Вилланель разглядывает склон Тойфельскампа, отвесные скалы, бело-синие ледяные поля; ее царапает предвкушением. Для присутствующих она просто прислуга, недостойная внимания и даже, наверное, нетрахабельная. Но сама Вилланель чувствует, как внутри нее свивается и вновь раскручивается демон ярости. Кончиком языка она касается шрама на верхней губе и ощущает, как пульсация шрама эхом отдается в груди, в желудке, в паху.

Вертолет поднимается еще выше, огибает вертикальный склон. И тут словно хрусталь, вставленный в черную горную породу, появляется отель, а перед ним горизонтальный выступ, отмеченный огнями, – посадочная площадка. Пассажиры аплодируют, ахают и тянут головы к иллюминаторам.

– Ну как тебе? – спрашивает Иоганна. – Потрясающе, правда?

– Да.

Они приземляются; сквозь открывшуюся дверь в салон врывается морозный воздух. Вилланель следом за Иоганной вылезает наружу в метель, и, прихватив свой компактный чемоданчик, шагает вместе со всеми в отель.

Вестибюль великолепен: за его стеклянными стенами – вид на темнеющий горный массив, от которого захватывает дух. В сотне футов внизу проплывают облака, гонимые быстрым ветром. Сверху – силуэты вершин и сияние звезд.

– Иоганна, пойдем. Ты, наверное, Виолетта. Живо, обе.

Голос принадлежит строго одетой женщине за сорок. Не представившись, она быстро ведет их через боковую дверь и служебный коридор в сектор для персонала в задней части отеля. Сперва она разбирается с Вилланель, резким толчком распахивая дверь в комнатушку с низким потолком и одноместными койками. На одной из них спит бледная молодая женщина в спортивном костюме и вязаной шапочке.

– Мария, вставай!

Женщина жмурится и нервно вскакивает на ноги, стягивая шапочку с головы.

– Виолетта, будешь жить здесь с Марией. Вы обе сегодня обслуживаете ужин; Мария посвятит тебя в правила внутреннего распорядка и скажет, где взять форму. Еще она объяснит завтрашние обязанности по обслуживанию номеров. Мария, поняла?

– Да, Биргит.

– Виолетта?

– Да.

– Да, Биргит. – Она пристально разглядывает Вилланель. – С тобой же у нас не будет неприятностей, да? Клянусь, только попробуй у меня что-нибудь выкинуть – только попробуй, – и ты пожалеешь. Правда, Мария?

– Да, Биргит, – отвечает Мария. – Пожалеет.

– Хорошо. Жду обеих через час. – Она поворачивается было уходить, но передумывает. – Виолетта, покажи ногти.

Вилланель протягивает ей руки. Биргит хмуро их изучает.

– Зубы.

Вилланель подчиняется.

– Откуда у тебя шрам?

– Укусила собака. Биргит.

Биргит сверлит Вилланель подозрительным взглядом. Потом наклоняется к ней, морщит нос.

– И твои волосы. От них воняет.

– Да, Биргит.

Вилланель и Мария наблюдают, как управляющая выходит из комнаты, следом за ней – Иоганна все с той же ухмылкой на лице.

– Добро пожаловать в дурдом. – Мария устало улыбается.

– Она всегда такая?

– Иногда хуже. Я не шучу.

– Вот блин!

– Tak. И теперь тебе отсюда никуда не деться. Вот твоя койка. Два нижних ящика – твои.

Мария – полька. Она рассказывает Вилланель, что в «Фельснаделе» работают мужчины и женщины из десятка стран и что, хотя разговорный немецкий обязателен, между собой все обычно общаются по-английски.

– Осторожнее с Иоганной. Она притворяется дружелюбной и что она якобы на твоей стороне, но что бы ты ей ни сказала, все будет передано Биргит. Она стукачка.

– Ясно, буду иметь в виду. И что тут с внутренним распорядком?

Мария скучным голосом перечисляет по-фетишистски педантичные правила.

– Волосы всегда должны быть заплетены в косу и заколоты обычными железными шпильками, – говорит она в заключение. – Никакой косметики, ни капли. Макс Линдер терпеть не может женщин с макияжем, так что никакого тонального крема, никакой губной помады, ничего. И никакого парфюма. Единственное, чем можно пахнуть, это дезинфицирующее мыло, им надо пользоваться регулярно. Биргит контролирует.

– Она работает на отель?

– Господи, нет. Она работает на Линдера. Ее задача – обеспечить, чтобы все прошло так, как ему нравится. В сущности, она такая же сраная нацистка.

– Что будет, если нарушишь правила?

– На первый раз – срежут зарплату. А дальше – не знаю, и не хочется знать. Говорят, она однажды выпорола девушку за тушь на ресницах.

– Ух ты! Как сексуально.

Мария изумленно смотрит на нее.

– Ты серьезно?

– Шучу. Где здесь душ?

– В конце коридора. Горячая вода обычно еле идет, особенно в это время. Твое мыло в верхнем ящике. Когда вернешься, расскажу, что делать вечером. И, Виолетта…

– Да?

– Не нужно неприятностей. Прошу.

Вечером, в начале седьмого, Ева и Ланс входят в офис на Гудж-стрит с дорожными сумками в руках. Из Хитроу они добирались на метро – хоть и долго, но все равно быстрее, чем в час пик прорываться сквозь дорожное движение на такси.

Билли в офисном кресле разворачивается к ним лицом. На полу – башенка упаковок от фастфуда. Он сонно потягивается и зевает, как плохо воспитанный кот.

– Хорошо долетели?

– Бывало и хуже. – Ланс бросает сумки и втягивает носом воздух. – Тут что-то сдохло, пока нас не было?

– Как дела, Билли? – спрашивает Ева.

– Нормально. Чаю?

– О да, пожалуйста.

– А тебе, Ланс?

– Да, валяй.

Ева еле сдерживается, чтобы не распахнуть покрытое струями дождя окно и хоть немного не разбавить духоту, пропахшую карри. Ей не терпится узнать, получилось ли у Билли сделать две вещи: раскопать все, что возможно, о Ринате Евтухе, украинце, пропавшем в Венеции, и провести глобальный поиск недавнего интернет-трафика, связанного с именем – или оперативным псевдонимом – Вилланель.

Обе задачи, вероятно, весьма непросты, а Ева по опыту знает, что наилучших результатов от Билли можно добиться, если его не подгонять.

– Ну как тут? – спрашивает она.

– Все то же, – отвечает Билли, неторопливо подходя к раковине и забрасывая по чайному пакетику в чашки на сушилке.

– Леди хочет спросить, не скучал ли ты по нас, – говорит Ланс.

– Если честно, даже не заметил, что вас нет.

Ланс расстегивает дорожную сумку, достает сверток и бросает его Билли.

– Что это?

– Сувенир из Венеции, приятель. Просто показать, что мы думали о тебе, пока ты тут, как на галерах, а мы там, словно в сказке.

– Симпатично.

Это гондольерская футболка в красно-белую полоску. Ева кидает на Ланса благодарный взгляд: ей даже в голову не пришло захватить подарок для Билли.

– Итак, что у нас есть? – спрашивает она Билли, когда чашки уже у всех в руках.

– Я занимался Тони Кентом.

– Нашел что-нибудь новенькое?

– Так, всяко-разно.

– Колись.

Билли поворачивает кресло назад к экрану.

– Значит, что у нас было. Кент – не то партнер, не то друг, не то что-то еще Денниса Крэйдла, ныне покойного. Выплаты Крэйдлу от «Двенадцати» проходили через Кента, нам эта информация известна из документа, полученного Евой в Шанхае от Цзинь Циана, офицера китайского министерства государственной безопасности. Все верно?

Ева кивает.

– В открытых источниках данные о Кенте найти нелегко. Все следы его присутствия в онлайне вычищены. Ни слова в соцсетях, в высшей степени выборочные биографические данные. Какие-то детали сохранены, чтобы не возникало ощущения, будто все нарочно выхолощено, но они никуда не ведут.

В кармане у Евы вибрирует телефон. Она, и не глядя, знает, что это Нико. Билли кидает на нее взгляд – ответит или нет; Ева игнорирует звонок.

– Но я все же соединил линиями пару точек. Кенту пятьдесят один год. Детей нет, два развода.

– Контакты бывших жен?

– Одна живет в Марбелье, это Испания, а другая руководит центром по спасению стаффордширских бультерьеров в Стелленбосе, ЮАР. Я звонил обеим – мол, пытаюсь найти Тони. Первая, Летиция, еле ворочала языком, хотя было только одиннадцать утра.

Сказала, что не видела Кента уже сто лет, понятия не имеет, где его можно найти, и что если я его найду, то должен передать ему, цитирую: «Удавись на х…». Ланс, ничего не напоминает?

– А то! Когда я последний раз видел бывшую – почти слово в слово.

– Ржунимагу. А Кайла – которая в ЮАР – вела себя вполне дружелюбно, но сказала, что закон запрещает ей разговаривать о муже с другими людьми – как я понимаю, она, видимо, при разводе и разделе имущества подписала соглашение о конфиденциальности. В общем, звонки мало что дали. Но вернемся к Кенту. Он вырос в Лаймингтоне, графство Хэмпшир, потом учился в Итоне. Как выяснилось, там же учился и Деннис Крэйдл.

– В одно время? – спрашивает Ева.

– Да, Кент был у Крэйдла в «сынках». Типа личного слуги: чистил туфли, готовил чай, грел стульчак зимой.

– Серьезно?

– Абсолютно.

– Вот черт! Я, конечно, знала, что это стремные места, но… – Она прищуривает глаза. – А как ты все это раскопал?

– Попросил Ричарда поискать их имена в кадровых архивах секретных служб, и оба нашлись.

– Ну Крэйдл-то понятно. А откуда там Кент?

– После Итона Крэйдл поехал в Оксфорд, сдал экзамены по госслужбе, и его взяли в МИ-5. А Кент через четыре года поступил в Дарем и после окончания попытался присоединиться к Крэйдлу в Темз-хаусе, но не прошел отбор.

– Есть соображения почему? – спрашивает Ева.

– Если коротко, один из членов комиссии вынес заключение: «Ушлый, манипулятор, ненадежный».

– Да это же идеальный кандидат, – вставляет Ланс.

– Комиссия МИ-5 так не думала. Его отсеяли, и на следующий год он отправился в Сандхерст[36], где получил погоны младшего лейтенанта в Королевских войсках тылового обеспечения. Кента дважды отправляли в Ирак, он вышел в отставку, когда ему еще не было тридцати, начиная с этого места все покрыто туманом. Я обнаружил лишь два кратких упоминания в прессе, касавшихся его деятельности в следующие десять лет. В одной публикации его называют венчурным инвестором, а в другой – международным консультантом по безопасности.

– И это может означать все что угодно, – говорит Ева.

– Вот-вот. Выяснилось, что у Кента нет ни жилой, ни коммерческой недвижимости в Лондоне, а в записях Регистрационной палаты он не значится в числе аффилированных лиц ни в одной британской компании. Так что, учитывая его связи с «Двенадцатью», я стал искать русский след. Я не силен в русском, но у многих международных реестров есть английские версии, включая базу данных российской Федеральной службы государственной статистики. В общем, я нашел имя Кента среди партнеров в московской охранной фирме под названием «Свердловск Футура Груп», или СФГ. Кроме того, он партнер в СФ12, дочерней компании СФГ, зарегистрированной на Британских Виргинских островах.

– Известно, чем эти компании занимаются?

– Вот тут-то моего русского и не хватило. Я учу его по интернет-курсу МИ-6, но до нормального уровня еще очень далеко. Поэтому Ричард свел меня с парнем по имени Сим Хендерсон, он знает русский и служит следователем в отделе по борьбе с экономической преступностью Лондонского Сити. И Сим рассказал, что в России для ведения военных действий за рубежом прибегают к услугам chastnyh voennih companiy, или ЧВК. Они работают официально, но благодаря им всегда можно отрицать собственную причастность. По российской конституции, привлечение ЧВК возможно только с одобрения верхней палаты парламента. Но есть один интересный момент. Если компания зарегистрирована за границей, то Россия, ее парламент юридически как бы не при делах.

– А ты говоришь, что та «дочка» – как она там называется – зарегистрирована на Британских Виргинских островах? – уточняет Ева.

– Именно.

– То есть, с одной стороны, у тебя есть официальная компания с оборотом…

– Сто семьдесят миллионов долларов плюс-минус. Эта СФГ чем только ни занимается – от охраны больниц, аэропортов и газопроводов до военного инструктажа.

– Все прозрачно и открыто?

– В целом – да. В смысле, надо понимать, что мы говорим о России, поэтому они почти наверняка, чтобы оставаться в бизнесе, платят жирный процент Кремлю, но… да.

– А тем временем не вполне официальная, зарегистрированная за рубежом «дочка»…

– СФ12.

– СФ12, да, идет, насвистывая, своей дорожкой и обделывает свои делишки.

– Именно. И неважно, что за теневое дерьмо эти делишки.

Макс Линдер распорядился, чтобы женский персонал, обслуживающий столики, в течение всего мероприятия носил форму бунд дойчер медель, организации типа гитлерюгенда, но для девушек. Поэтому на Вилланель сейчас синяя юбка, белая блузка с короткими рукавами и черный галстук-платок с кожаным фиксатором. Ее волосы, не успевшие высохнуть после чуть теплого душа, собраны в короткую тонкую косичку. Она держит круглый поднос с коктейлями.

В обеденном зале за единственным длинным столом сидят около двадцати гостей. Кроме тех, с кем Вилланель сюда летела, она узнает еще нескольких видных деятелей из Скандинавии, Сербии, Словении и России. Большинство из них вполне прониклись духом мероприятия. Начищенные до блеска сапоги, поперечные ремни, кинжалы на поясе. К светлым волосам Магали Ле Мёр, уложенным в высокую прическу, пришпилена пилотка, а на Сайласе Орр-Хадоу – ледерхозе[37] и белые гольфы.

– Что у нас здесь, фрейлейн?

Ее улыбка становится напряженной. Это Ричард Баггот в броском твидовом костюме.

– Коктейли, сэр. «Сионист», «Снежинка»[38], а это «Злобная феминистка».

– Какой у него состав?

– В основном мятный ликер и «Фернет-Бранка»[39].

– А почему называется «Злобная феминистка»?

– Наверное, потому что его с трудом перевариваешь.

Он заходится в хохоте.

– А ты, гляжу, острая штучка. Как тебя зовут?

– Виолетта, сэр.

– Надо полагать, ты не феминистка, Виолетта?

– Нет, сэр.

– Рад слышать. А теперь покажи мне, пожалуйста, где здесь можно взять приличного пива. Ведь мы же, в конце концов, в долбаной Германии.

– Вон там, сэр. И для справки, сэр: пока не наступил Четвертый рейх, мы в долбаной Австрии.

Баггот с озадаченной улыбкой удаляется, и в этот момент под громкие возгласы и аплодисменты в обеденный зал входит Макс Линдер. Вилланель впервые живьем видит человека, которого предстоит убить, и потому вглядывается в него долго и пристально. Элегантный вид: баварский традиционный жакет с высокой застежкой, платиново-светлая челка, блестящая в направленном свете люстр, – он больше похож не на политика, а, скорее, на члена профашистского бойз-бэнда. Улыбка обнажает ортодонтически безупречные зубы, но все-таки в ней заметна некая патология. Что-то в форме губ наводит на мысль о жажде экстрима.

Гости рассаживаются, Линдер занимает место во главе стола. По мере того как сменяются блюда: омары «термидор», жареный кабан с можжевельником, блинчики «Сюзетт Фламбе», сыры дахштейнер и бергкезе, – Вилланель вместе с другими женщинами из прислуги разливает вина и напитки покрепче. По ходу дела она ловит обрывки разговоров. Макс Линдер сидит рядом с Инкой Ярви, но в основном беседует не с ней, а через ее голову с Тоддом Стэнтоном.

– Можете гарантировать результат? – спрашивает он у Стэнтона.

У американца горят щеки, он допивает из гравированного хрустального бокала рислинг «Шлосс Гобельсбург» и жестом велит Вилланель подлить еще.

– Слушай, Макс, в Австрии живет восемь и три четверти миллиона человек. Из них четыре и три четверти миллиона пользуются одной и той же социальной медиаплатформой. Проанализируйте ее и узнаете об этих тупых ублюдках больше, чем знают они сами.

– А стоимость? – вмешивается Инка Ярви, когда Вилланель подливает Стэнтону.

– Ну… – начинает Стэнтон, но тут с другого конца комнаты Вилланель подзывает Биргит и приказывает ей работать на церемонии, которая состоится перед отелем после ужина.

– Что мне нужно будет делать?

– Ты к кому обращаешься, Виолетта?

– Извините. Что мне нужно будет делать, Биргит?

– Увидишь. Жди в вестибюле после ужина.

– Конечно, Биргит. А где тут служебный туалет? Мне надо…

– Надо было думать об этом заранее. Возвращайся к гостям.

– Биргит, я терплю уже полтора часа.

– Мне это не интересно. Прояви выдержку.

Вилланель окидывает ее внимательным взглядом, потом медленно поворачивается и возвращается на свое место. Щеки Стэнтона к этому моменту уже полыхают лиловым, а сам он по-прежнему беседует с Линдером через голову Инки Ярви.

– …Я говорю, чувак, подумай об этом. Мюзикл по «Протоколам сионских мудрецов». Назови мне хоть одну гребаную причину, почему это плохо.

Ева едет домой и пытается собраться с мыслями, но из-за жирного мужика, благоухающего мокрыми волосами и пивом, ей приходится буквально вдавливаться в окно автобуса. За ним в полосках дождя и подсвеченной дымке проплывают пейзажи – метро Уоррен-стрит, перекресток на Юстон-роуд, они настолько хорошо знакомы, что Ева их почти не видит. Она оставила Билли инструкции раскопать все, что можно, о Ринате Евтухе и поискать в самых темных закутках киберпространства любые упоминания о Вилланель. Настроение у нее приподнятое. Какое счастье вернуться! Венеция уже превратилась в сон, а сейчас она едет домой к Нико. И к козам.

Ева потрясена, когда муж встречает ее на костылях и в ортопедическом ботинке. Она совсем забыла про перелом. Мальчик на дороге, несчастный случай, телефонный разговор – всё напрочь вылетело из головы. Осознав это, она застывает на мгновение, а когда бросается обнять Нико, то чуть не сбивает его с ног.

– Прости, – произносит она, обхватив его руками. – Мне ужасно, ужасно жаль.

– Простить за что?

– Не знаю. За то, что я дерьмовая жена. За то, что не была здесь с тобой. За все.

– Но сейчас ты здесь. Проголодалась?

Он приготовил рагу. Свиная рулька, польская колбаса, белые грибы и ягоды можжевельника. Рядом с блюдом – две бутылки холодной «Балтики». Это в сто раз лучше, чем все, что она ела в Венеции.

– Я полдня проторчала в главном полицейском управлении и, когда уже вышла оттуда, поняла, что зря не спросила у них, где можно поесть. Копы всегда знают.

– Как там Ланс?

– А что – Ланс? Ты имеешь в виду, как мне с ним работалось?

– Работалось, гулялось…

– Лучше, чем я ожидала. Отличные навыки уличной работы, но проблемы с социализацией, как у большинства старых агентов-оперативников. – Она пересказывает эпизод в ювелирном магазине и про «Ноэля Эдмондса».

– Ловко.

– Да, но я просто хотела… – Она качает головой. – Расскажи про свою ступню.

– Лодыжку.

– То есть лодыжку. Что сказали в больнице?

Нико пожимает плечами.

– Что она сломана.

– И всё?

Он кисло улыбается.

– Еще сказали делать упражнения, чтобы кость быстрее срослась.

– Делаешь?

– Нет, для них нужна ты.

– Так вот какие упражнения! – Она касается его лица. – Может, что-нибудь придумаем на завтрашний вечер?

– Начать можно и сегодня.

– Я абсолютно выжата. Да и у тебя усталый вид. Почему бы нам просто не посмотреть в постели какой-нибудь фильм? На твой выбор. А я пока приберусь.

– Полагаю, это можно устроить. Уложишь девочек спать?

Тельма с Луизой блеют и фыркают, когда Ева сгоняет их с дивана и отправляет на место. Она слышит стук ортопедического ботинка в спальне и вспоминает точеные загорелые ступни Клаудио в замшевых мокасинах с вышитым на них гербом семьи Форлани. Клаудио, размышляет она, ничегошеньки бы в этих козах не понял.

Она достает из сумки телефон, вводит в поисковую строку «„Вилланель“, духи» и попадает на сайт парижского бутика «Мезон Жолио» на улице Фобур-Сен-Оноре. Много поколений этой семьи владеют парфюмерной фабрикой, и их самая дорогая линия под названием «Поэзи» включает в себя четыре аромата – «Кириель», «Рондина», «Триоле» и «Вилланель». У всех одинаковые флаконы, но у первых трех лента на горлышке белая, а у «Вилланель» – алая.

Ева вглядывается в экран, и ее охватывает неожиданное вожделение. Она всегда считала себя абсолютно рациональным, чуждым излишеств человеком. Но рассматривая эту крошечную картинку, она ощущает, как основы начинают пошатываться. Последние события показали, что ее иммунитет к роскоши и чисто чувственным сторонам жизни не так силен, как казалось. Сумерки в Венеции, невесомая ласка платья от Лауры Фраччи, браслет за шесть тысяч евро на запястье. Все это так соблазнительно, но в то же время, в некоем фундаментальном смысле, ужасно развратно и жестоко. Духи «Вилланель», читает она, были любимым ароматом графини Дюбарри. Производители добавили к флакону красную ленту в 1793 году, когда графиню отправили на гильотину.

– Нико, милый! – кричит Ева. – Слушай, ты говорил, что любишь меня.

– Да, я вполне мог высказаться в этом духе.

– Просто я очень, очень сильно хочу одну вещь. Духи.

В отеле «Фельснадель» ужин подошел к финальному этапу: начинается циркуляция бутылок коньяка, самбуки, егермейстера и прочих крепких напитков. Нежно согревая в крошечной ладони рюмку бренди «Бисквит Интерлюд Резерв», Леонардо Вентури излагает Магали Ле Мёр личную философию.

– Мы – потомки рыцарей Грааля, – говорит он, не сводя оснащенных моноклем глаз с ее груди. – Новые сыны, вне добра и зла.

– И, наверное, новые дочери?

– Когда я говорю «сыны», то, естественно, имею в виду и женщин.

– Естественно.

В вестибюле Биргит раздает прислуге черные накидки в пол и длинные незажженные факелы. Вилланель делает еще одну попытку отпроситься в туалет, но получает очередной отказ. По сочувственным взглядам коллег понятно, что им тоже приходилось бывать жертвами этого маниакального контроля. Биргит приказывает всем выйти на заснеженное пространство перед отелем и выстраивает их в две шеренги по шесть человек по обеим сторонам вертолетной площадки, очищенной от снега и превращенной в музыкальную сцену между двумя башнями колонок. Спереди – стойка микрофона, сзади – ударная установка с эмблемой группы Panzerdämmerung.

Все двенадцать женщин встали на свои места, и Биргит обходит их, поднося к каждому факелу зажигалку.

– Когда появятся гости, поднимите факелы перед собой и держите их как можно выше, – распоряжается она. – Кто шевельнется – уволю.

Стоит пронизывающий холод, и Вилланель кутается в накидку. Горящее масло слегка поплевывает языками огня в морозный воздух. На ветру кружатся иголочки льда. Из отеля наконец неторопливо вываливаются закутанные в пальто и меха гости, и Вилланель поднимает пылающий факел. Гости устраиваются по бокам сцены, и в свете прожектора появляется Линдер, шагающий к микрофону.

– Друзья! – начинает он, поднимая руки, чтобы погасить аплодисменты. – Добро пожаловать в «Фельснадель»! Видеть всех вас здесь – источник непередаваемого вдохновения. Через минуту начнется концерт, но пока не заиграла музыка, я хочу сказать вот что. Наше движение набирает обороты. Темная европейская душа пробуждается. Мы создаем новую реальность. И это немалой частью ваша заслуга. У нас ежедневно появляются новые сторонники, и знаете почему? Потому что мы чертовски сексуальны.

Сделав паузу, Линдер жестами благодарит гостей за возгласы одобрения.

– Какая женщина или какой здравомыслящий мужчина не мечтает о плохише-националисте? Нами хотят быть все, но многие просто не смеют. И я скажу всем этим тоскливым либеральным снежинкам: берегитесь, суки! Если вы не сидите с нами за столом для высших, вкушая триумф, то вы – в меню.

На этот раз вопли и выкрики просто оглушительны. Когда они, наконец, затихают, Линдер отшагивает в сторону, и на сцене появляются три члена Panzerdämmerung. Клаус Лоренц продевает руку в ремень бас-гитары, Петер Лоренц усаживается за ударные, а Петра Фосс подходит к микрофону. На ней белая блузка, юбка до середины икр и ботинки. Наперевес, словно штурмовую винтовку, она несет кроваво-красный «Фендер Стратокастер».

Она начинает петь, мягко перебирая струны. В песне говорится об утрате, о забытых ритуалах, о потухшем пламени и смерти традиций. Ее голос крепнет, а в гитаре, к которой теперь присоединился бас Клауса Лоренца, появляются стальные резонирующие нотки. Она не приплясывает, не раскачивается, а просто стоит, не шевелясь, если не считать танца ее пальцев на грифе. Некоторое время Петра смотрит пустыми глазами прямо на Вилланель.

Вилланель отвечает на ее взгляд, но почти сразу же переключает внимание на восхищенных гостей. Макс Линдер тоже бесстрастно наблюдает за собравшимися в дрожащем свете факелов, отмечая их реакцию на зрелище, которое он тут создал.

Ударные Петера Лоренца поначалу мерно потикивали, но сейчас их энергия нарастает. Фоном включается запись эмоциональной и неразборчивой политической речи – словно контрапункт к резкой, навязчивой гитаре Петры. Барабаны наращивают громкость и в итоге полностью заглушают остальные звуки. Это ритм батальонов, марширующих сквозь ночь, тембр опустошенных земель; когда крещендо достигает высшей точки, все резко обрывается, и вспыхивают прожекторы, пронзая тьму и освещая горные пики. Фантастическое зрелище – потустороннее и обесчеловеченное в звенящем безмолвии. Гости взрываются аплодисментами, и Вилланель, воспользовавшись всеобщей завороженностью, щедро и от души мочится в трусы.

Почти весь фильм Ева и Нико продремали. Открыв глаза и обнаружив на экране титры, Ева тянется к пульту. Несколько минут она лежит в полумраке, пытаясь справиться с туманными мыслями в голове, пока рядом не начинает ворочаться Нико. Всякий раз, как он двигается, сломанная лодыжка будит его, но усталость и кодеин в итоге берут свое – он вновь засыпает.

Клаудио… А если бы она позволила себя поцеловать? Как все было бы потом?

Сам поцелуй оказался бы кратким, но умелым. Формальное заявление его намерений и ее согласия. Он повел бы ее вглубь дворца, в какие-нибудь специально отведенные под эти цели покои, ключ от которых у него всегда с собой. Всё без лишних слов и траты времени. Он вел бы себя как серийный Казанова с наработанной методикой, отточенной в ходе десятков, если не сотен подобных рутинных свиданий. Хореография была бы гладкой, а развитие действия – традиционным, с апогеем в виде парадной эякуляции на лицо и тело, которой, как от нее ожидается, она должна была бы удивляться с разинутым ртом и не верящим в такое чудо взглядом. Через пару минут он бы уже оделся, обулся в свои мокасины, едва ли успевшие остыть с тех пор, как их сбросили с ног. А она осталась бы там с помятым платьем, мускусным душком его одеколона и липкими грудями.

Тем не менее, когда дыхание Нико замедляется до ровного чередования вдоха и выдоха, ее рука крадется к низу живота, и Ева потрясенно обнаруживает, что готова. Но в темноте под опущенными веками ее поджидает не Клаудио и даже не Нико, а куда более неопределенная фигура, вся состоящая из противоречий. Натянутая пружина мышц под мягкой кожей, пальцы убийцы, шероховатый язык, серые глаза цвета сумерек.

Я как-то ночью залезла посмотреть на тебя спящую.

Ева ложится вниз лицом на свою ладонь с мокрыми пальцами. Страх и желание волнами чередуются в ней, сплетаются, а потом – шея и плечи подняты, лоб прижат к простыне – дыхание долгим нисходящим выдохом покидает ее тело.

Через некоторое время она поворачивается на бок. Нико наблюдает за ней немигающим взглядом.

Глава 6

Ева смывается из постели, пока Нико не проснулся. Когда она выходит из метро Гудж-стрит, мостовая еще блестит после ночного дождя, но по небу уже струятся неуверенные лучи утреннего солнца. Удивительно, но дверь в офис не заперта; Ева нерешительно входит.

– Привет, Билли. Еще восьми нет. Давно приехал?

– М-м, да я и не уезжал.

– Черт. Это выходит за рамки служебного долга.

Он жмурится и пробегает рукой по крашеным черным волосам.

– Ну, типа да. Стал рыться в этом Евтухе, а потом – пошла цепочка, одно к другому.

– Есть что-нибудь полезное?

– Да. Можно сказать и так.

– Отлично. Вернемся к этому позже, когда я возвращусь из кафе.

– У нас есть растворимый кофе. И чайные пакеты.

– И этот кошмарный чайник… Тебе что взять?

– Ладно, если покупаешь ты, то миндальный круассан и латте. И, пожалуй, песочное печенье.

Она возвращается через пять минут. Билли явно в упадке. Глаза потускнели от усталости. Даже колечко в губе больше не сияет.

– Ешь, – говорит она, ставя перед ним заказанное.

Билли жадно откусывает от круассана, засыпая клавиатуру крошками, и запивает большим глотком кофе.

– Итак, Евтух. В целом этот чувак – типичный гангстерский босс из страны советского блока. То есть был им. Возглавлял одесскую организованную группу «Золотое братство». Обычный репертуар: секс-торговля, контрабанда людей, наркотики. Украинская полиция считает, что он совершил не меньше десятка убийств, но им не удалось найти никого, кто согласился бы выступить свидетелем.

– Мы все это знаем.

– Да, но тебе, скорее всего, неизвестно, что случилось в этом году. В одном докладе из базы данных Европола говорится, что на роскошной вилле Евтуха – это в деревне Фонтанка, километров пятнадцать от Одессы – произошла серьезная перестрелка. Когда приехали местные копы, они обнаружили полуразгромленную виллу и полдюжины трупов. Поскольку дело, по всей видимости, было связано с бандитскими разборками, его передали в криминальную полицию, которая занимается серьезными и насильственными преступлениями.

– Евтух был как-то замешан?

– Не впрямую. Он в тот момент находился в Киеве, навещал родных, но погибшие в Фонтанке – его люди.

– Известно, кто организовал нападение?

– А вот тут начинается интересное. Один из трупов в доме не имел к Евтуху никакого отношения. Его держали в заложниках. Жестоко избили, а потом застрелили. Полиция не смогла его идентифицировать, поэтому фото, отпечатки и образец ДНК отправили в киевскую службу внутренней безопасности, где сразу же установили личность. Его звали Константин Орлов, когда-то он возглавлял оперативный отдел Управления С в Москве.

– Это не просто интересное. Знаешь, что такое Управление С?

– Теперь знаю. Подразделение СВР по шпионажу и работе с агентами.

– Именно. А его оперативный отдел – аналог нашего Отряда Е. Группа особого назначения для проведения зарубежных операций под глубоким прикрытием, ответственность за которые официально можно отрицать.

– Убийства, например.

– Как вариант.

Взгляд Билли расфокусирован, из круассана выдавливается миндальная начинка.

– Что еще есть в докладе Европола?

Билли качает головой.

– Боюсь, больше ничего. Похоже, никому не удалось установить, как бывший советский шеф-шпион очутился в одесском доме украинского бандита. В этом нет никакой логики. По крайней мере, я ее не вижу. Нужно спросить у Ричарда. Он наверняка знал Орлова.

Они оборачиваются на звук открывающейся двери. Это Ланс с незажженной самокруткой во рту.

– Ева, Билли, доброе утро. У тебя видок, словно ты не берег себя, приятель, если позволишь мне так выразиться.

Как следует глотнув кофе, Билли с песочным печеньем в руке жестом отправляет Ланса в задницу.

– Он не спал всю ночь, – объясняет Ева. – И обнаружил кое-что чертовски примечательное. Смотри. – Она вкратце обрисовывает Лансу картинку.

– Но если Орлов из СВР, зачем такой швали, как Евтух, даже близко к нему подходить, не говоря уже о том, чтобы держать взаперти и пытать? Мне всегда казалось, что иметь врагов в русских спецслужбах – последнее, чего хотят подобные персонажи.

– Орлов давно не в СВР, – говорит Билли. – Десять лет как ушел.

– И чем потом занимался, известно? – спрашивает Ланс.

– Стоп, – перебивает Ева. – Вы оба. Извините, но мне кажется, мы начинаем не с того конца.

– …Сказала актриса… и далее по тексту.

– Заткнись, Ланс! Билли, мой кофе. Вы оба… помолчите минутку. – Она поднимается и какое-то время стоит не шевелясь. – Ладно. Давайте на минутку забудем о том, что Орлов делал или чего не делал в доме Евтуха. Давайте поразмыслим о нашей киллерше и, возможно, ее подруге, из-за которых Евтух пропал в Венеции. Почему она это сделала? Или они.

– Заказ? – предполагает Ланс.

– Почти наверняка. Но зачем? Какой мотив?

Ланс и Билли качают головами.

– Возможно, месть.

– Месть за что? – спрашивает Билли.

– За убийство Орлова.

Пару секунд все молчат.

– Черт побери! – бормочет Ланс. – Вижу, куда ты клонишь.

– Погодите, не торопитесь. – Билли трет глаза. – Я за вами не поспеваю.

– Давайте начнем с главного, – говорит Ева. – Орлов возглавляет оперативный отдел Управления С – организации, существование которой официально отрицается, но которая тем не менее существует.

Он руководит всемирной сетью оперативников, завербованных в секретных подразделениях русской армии, обученных работать под глубоким прикрытием и убивать. Теперь представим, какими качествами должен обладать Орлов, если дослужился до такой должности. Представим, какой у него опыт. А потом представим, что происходит, когда он покидает СВР, а он ушел оттуда десять лет назад, с такими знаниями и таким опытом.

– Идет в частный сектор, – говорит Ланс.

– Я бы тоже так предположила. Его нанимает организация, где востребованы его особые – возможно, уникальные – навыки.

– Например, «Двенадцать»?

Ева пожимает плечами.

– Это объясняет связь между ним и нашей киллершей. Кстати, не исключено, что она называет себя Вилланель, так что нам надо вести поиски по этому имени и взять его на заметку. – Она рассказывает о духах и о букве «В» на открытке.

– Хоть что-нибудь да должно найтись. Предоставьте это мне.

– Спасибо, Билли.

– Возвращаясь к Орлову, – говорит Ланс. – А ты уверена, что мы не строим ложных связей? Не соединяем воображаемые точки, чтобы убедить себя, будто продвигаемся вперед.

– Вряд ли, – отвечает Ева. – Но надо поговорить с Ричардом. Если кто-то и может пролить свет на фигуру вроде Орлова, то только он. И нам уже никуда не деться от того факта, что все указывает на Россию. Рано или поздно придется туда ехать.

Ланс усмехается.

– Совсем другой разговор. Настоящая разведработа, старая школа.

– В это время года там холодно, – говорит Билли. – У меня от снега разыграется астма.

– Тебе понравится в Москве, приятель. Это как раз для тебя.

– В смысле?

– Она битком набита гиками и металлистами.

– Я на самом деле никогда не был за границей. Мама не пускает.

– Ни разу? – спрашивает Ева.

– Ну, однажды меня хотели отправить в американскую тюрьму, но не сложилось.

– А что там случилось? – спрашивает Ева. – Я читала материалы дела, но…

Вместо ответа Билли закатывает рукав футболки. На пухлом плече – татуировка: пять черных точек, выстроенных в виде решетки.

– Чё за херня? – спрашивает Ланс.

– Конфигурация «Планер» из игры «Жизнь»[40].

Ева всматривается в тату.

– Вообще не представляю, что это такое.

– Это хакерская эмблема. В семнадцать лет я входил в одну группу. Мы никогда не встречались лично, общались только в Сети. У нас были довольно продвинутые программные средства, и мы взламывали все, что могли, особенно любили американские правительственные и корпоративные сайты. Но занимались этим не потому, что мы анархисты там или еще кто-нибудь в этом роде, а просто тащились от риска. У нас был неформальный лидер под ником La-Z-boi, который указывал, какие сайты ломать – в основном иностранных правительственных контор. До сих пор не пойму, как мы его не вычислили, ведь это было так очевидно. В общем, La-Z-boi работал на ФБР и в итоге нас сдал. Все отправились за решетку, кроме меня.

– А ты почему не попал?

– Несовершеннолетний.

– И что было дальше?

– Отпустили на поруки. Обязали жить дома с мамой (я и без того там жил), ввели комендантский час, запретили выходить в интернет.

– И тут заявляются люди из МИ-6? – спрашивает Ева.

– В целом – да.

Она кивает.

– Свяжись с Ричардом. Организуй нам встречу в надежном месте. Надо узнать об Орлове как можно больше.

Работа прислугой, конечно, лишь средство для достижения цели, но Вилланель от этого не легче. Они с Марией и Иоганной должны вставать в полседьмого утра, потом на кухне на скорую руку завтракать кофе и бутербродами с сыром, потом чистить пылесосом общие помещения отеля. После этого – утренняя уборка.

В «Фельснаделе» двадцать четыре номера, и восемь из них лежат на Вилланель. Уборку надо начинать с самого дальнего от двери угла комнаты, чтобы ни единая деталь не оказалась упущенной. Каждая поверхность – туалетные столики, письменные столы, телевизоры, спинки кроватей, дверцы шкафов – должна быть протерта сухой или мокрой тряпкой. Корзины для бумаг опустошены, все лежащее на столиках и столах приведено в порядок. Потом кровати аккуратно перестилаются свежими простынями и наволочками. В ванных – там уборщицы должны всегда надевать резиновые перчатки – следует мыть всё, сверху донизу, начиная с зеркал. Ванны, душевые стойки и унитазы после мойки дезинфицируются, полотенца и гигиенические средства заменяются на свежие. После этого – чистка пылесосом ковровых покрытий.

В некоторых комнатах работы оказывается больше, чем в других, и они способны многое рассказать о жильцах. В номере Магали Ле Мёр царит хаос с разбросанными повсюду полотенцами, покрывалами и грязным нижним бельем. На туалетном столике – блок ментоловых сигарет и початая бутылка персикового шнапса. На полу в ванной мокро, унитаз не смыт.

Номер Сайласа Орр-Хадоу, напротив, выглядит так, будто туда никто не заходит. Он сам заправляет кровать, аккуратно складывает и убирает всю одежду и оставляет комнату в первозданном виде. На письменном столе все книги, бумаги, карандаши лежат ровненько, по линеечке. На ночном столике – фото тревожного мальчика в очках, в чертах которого безошибочно узнается сам Орр-Хадоу; он держит за руку одетую в форму няню. Рядом с фотографией – две замусоленные книги в твердых переплетах: «Винни-Пух» и «Майн кампф».

К восьмой, и последней, комнате, где живет Ричард Баггот, Вилланель подходит в мстительном настроении. В номере воняет одеколоном, и, сняв с кровати белье, она обнаруживает скомканные стринги – наверняка Иоганны – и завязанный узлом использованный презерватив. Когда комната приобретает наконец приличный вид, Вилланель позволяет себе опуститься в обшитое телячьей кожей кресло. Пусть работа неприятна, а порой даже тошнотворна, Вилланель все же сознает, что обязанности горничной дают ей хоть немного столь нужного уединения. Мария – дружелюбная соседка, но Вилланель раздражает ее депрессивность, и к тому же она храпит.

На проведенном Биргит утреннем инструктаже Вилланель узнает единственный, но чрезвычайно важный факт – расположение номера Линдера. Он живет в просторных апартаментах на втором этаже, их окна смотрят на площадку перед отелем. У Вилланель нет ни одного номера на втором этаже, так что для убийства требуется тщательнейший хронометраж.

Для гостей Линдера жизнь в «Фельснаделе» протекает весьма неспешно. До одиннадцати утра – долгий завтрак в обеденном зале. После этого напитки подаются на открытой террасе, где установлены кресла с откидными спинками и инфракрасным подогревом, чтобы ничто не мешало наслаждаться видами Высокого Тауэрна. Заснеженный хребет Гранатшпитце лезвием сверкает на фоне густой и чистой небесной синевы.

А внутри здания тем временем текут неформальные беседы. Когда Вилланель входит в холл, чтобы отчитаться Биргит о завершении уборки, она застает там миниатюрного итальянского фашиста Леонардо Вентури, ораторствующего перед небольшой группой поклонников.

– Старый порядок наконец рухнет, – витийствует он. – И наступит новый золотой век. Но этот процесс не будет безболезненным. Ибо для рождения новой Империи должны быть безжалостно истреблены все старые призраки.

– Старые что, старина? – просит уточнить Орр-Хадоу.

– Призраки. Фантомы.

– Прошу прощения, мне послышалось «старые физруки».

– Что такое физруки?

– Учителя физкультуры. В школе мы ходили на физкультуру каждый день. Физруком был бывший офицер из военной полиции, и, если ты не мог как следует отжаться, он отправлял тебя под холодный душ и непременно следил, чтобы ты простоял там не меньше пяти минут. Славный был старик. Извини, я перебил.

Но Вентури уже потерял ход мысли, и в возникшей краткой паузе Вилланель проскальзывает через холл к административной стойке.

Биргит поднимает на нее ледяной взгляд.

– Седьмой номер. Жалоба. Сейчас же ступай туда и все исправь.

– Да, Биргит.

Комната семь – это Петра Фосс. Когда Вилланель, постучавшись, открывает дверь ключом-карточкой, Петра с сигаретой лежит на кровати. На ней джинсы и отутюженная белая рубашка.

– Иди сюда, Виолетта. Ведь тебя, кажется, так зовут?

– Да.

Петра разглядывает ее.

– А в этой форме ты милая штучка. Вполне арийская куколка.

– Как скажете.

– Так и скажу. Принеси мне что-нибудь, куда стряхивать пепел.

Вилланель в ответ наклоняется и вынимает сигарету изо рта Петры. Подходит к окну, открывает его, впуская волну холодного воздуха, и выбрасывает окурок в снег.

– Так. Значит, ты меня не одобряешь.

– Вы гость. Подчиняйтесь правилам.

Петра улыбается.

– Я тут никакой, б…, не гость. Мне заплатили, чтобы я сюда приехала. И неплохо заплатили.

– Это не имеет значения.

– Хм, надо же, что позволяет себе прислуга! Какое высокомерие. – Петра томно свешивает ноги с кровати и встает перед Вилланель, глядя ей прямо в глаза. Очень медленно и демонстративно она вынимает черный галстук-платок Вилланель из кожаного фиксатора. – Тогда я, наверное, в твоем вкусе.

Вилланель прикидывает. В сегодняшнем послеобеденном расписании – часовая вертолетная экскурсия над пиками Тироля и Каринтии, которую будет вести лично Линдер. Отправляются в два. То есть часик у нее, пожалуй, найдется.

– Все может быть, – отвечает она.

– Значит, Константин Орлов, – говорит Ричард. – Не ожидал услышать это имя столько лет спустя.

Они сидят у окна, выходящего на Оксфорд-стрит, за столиком в кафе на пятом этаже универмага. Ева пьет чай, а Ричард без энтузиазма разглядывает тарелку с разогретой картофельной запеканкой.

Ева улыбается.

– Жалеешь, что заказал?

– Потерял голову. Embarras de choix[41]. Значит, говоришь, Орлов мертв.

– Судя по всему, да. Убит под Одессой при невыясненных обстоятельствах.

– Грустно, но закономерно. Вся его жизнь была чередой невыясненных обстоятельств. – Он на пару секунд переводит взгляд на крыши за окном, затем берет вилку и решительно приступает к еде. – Какое отношение его смерть имеет к нашему расследованию?

– Его убили в доме украинского бандита Рината Евтуха. Тошнотворный тип.

– Они обычно такие и есть, да. Продолжай.

– В прошлом месяце на отдыхе в Венеции Евтух исчез с лица земли, отчалив от отеля на катере вместе с неизвестной эффектной, по словам очевидцев, молодой женщиной. Нам стало известно, что наша киллерша была в Венеции в то самое время, и теперь я думаю, не стала ли смерть Евтуха наказанием за смерть Орлова.

– Это предполагает наличие связи между ней и Орловым. Есть основания считать, что такая связь существует?

Ева отпивает чай и ставит чашку на блюдце.

– Пока нет. Но дослушай. Мы знаем, что наша киллерша – ее, кстати, зовут Вилланель, я потом объясню, – была в Венеции. Мы знаем, что она работает на «Двенадцать», организацию, о которой говорил Крэйдл.

– И о которой нам толком ничего не известно.

– Да. Теперь предположим – просто как гипотезу, что Орлов тоже работал на них.

– Да, мне ясно, что если исходить из этого предположения, то можно выстроить мотив мести. Но из того, что эта женщина и Орлов были как-то связаны с этим… э-э…

– Евтухом.

– Точно, с Евтухом. Из этого отнюдь не следует, что они были знакомы друг с другом. И аналогичным образом – из того, что она и Евтух одновременно находились в Венеции, отнюдь не следует…

Они замолкают, увидев старушку, медленно везущую мимо их столика магазинную тележку.

– Я взяла цветную капусту в сырном соусе, – доверительно сообщает она Еве. – Вообще никакого вкуса.

– Да уж. А моему другу нравится запеканка.

– Мило. – Она разглядывает Ричарда. – Кажется, он простоват.

Они смотрят ей вслед. Ева делает последний глоток чая и подается вперед.

– Ричард, разумеется, это она его убила. Он уехал с ней и не вернулся. В этом деле из каждой дырки торчит ее имя.

– Как, говоришь, ее зовут?

– Я почти уверена, что имя, которым она пользуется по работе или в качестве оперативной клички, – Вилланель.

– Как ты пришла к такому выводу?

Ева объясняет.

Ричард откладывает вилку.

– Ну вот, снова.

– Что?

– Эта женщина оставляет тебе записку, опрысканную парфюмом и подписанную «В». Ты обнаруживаешь, что она пользуется духами «Вилланель», и отсюда заключаешь, что она так себя и называет. Это все гадание на кофейной гуще, а не логические следствия из известных фактов. И то же самое касается связи между этой женщиной… как там…

– Вилланель.

– Хорошо, если тебе так нравится, между Вилланель и Орловым. Ты хочешь, чтобы было так, поэтому делаешь соответствующие выводы. Лично мне кажется, что нам надо разрабатывать линию со «Свердловск Футурой», которую ты наметила в отчете. Следить за деньгами, иными словами.

– Разумеется. Нам необходимо этим заняться. Но, при всем уважении, мне нужно, чтобы ты мне поверил, потому что я постепенно начинаю понимать Вилланель, понимать, как она действует. Она совершает вроде бы легкомысленные поступки, например дарит мне этот браслет, но на самом деле тщательно просчитывает риски. Она догадалась, что я рано или поздно отправлюсь следом за ней в Венецию и узнаю об убийстве Евтуха. Это часть ее плана. Ведь когда она знает, что я рядом, всего в паре шагов позади, это придает ее игре остроту. Нужно помнить, что она психопатка. В эмоциональном и эмпатическом плане ее жизнь сдувается. И больше всего на свете ей хочется чувствовать. Она ловит кайф от убийства, но лишь на время. Она опытна, убийства даются ей легко, и острые ощущения с каждым разом все больше притупляются. Ей хочется подстегнуть возбуждение. Хочется знать, что ее ум, ее артистизм, весь чистый ужас ее деяний – все это будет оценено по достоинству. Вот зачем она втягивает меня.

– Допустим, ты права, но почему именно тебя?

– Потому что на хвосте у нее я. Я для нее – самый серьезный источник опасности, и это ее возбуждает. Отсюда и провокации. Все эти эротические обманки.

– Что ж, по всей видимости, это работает.

– И что именно ты имеешь в виду?

– Имею в виду, что всем заправляет она.

– Я это признаю. Мы постоянно бежим сзади, отчаянно пытаясь нагнать ее. И я предлагаю перехватить инициативу. Давай я съезжу в Россию. Да, очень даже может оказаться, что Вилланель и Орлов между собой никак не связаны, что их жизни никак не пересекаются, но давай сделаем попытку и посмотрим, что получится. Прошу. Положись на меня.

Ричард сидит с отсутствующим лицом. Полминуты, если не дольше, он молча смотрит на оживленную улицу внизу за окном.

– Мы празднуем свое рождение в один день. То есть праздновали.

– Ты и Константин Орлов?

– Да.

– Вы одногодки?

– Нет, он на пару лет старше. Он по призыву воевал в Афганистане. Служил под командованием Востротина, был довольно тяжело ранен в боях при Хосте. Его наградили медалью, очень высокой, и он, видимо, привлек чье-то внимание в верхах, поскольку через пару лет уже учился в Академии имени Андропова. Это высшая шпионская школа под Москвой. Раньше она находилась в ведомстве КГБ, а к моменту выпуска Орлова перешла к СВР.

– И это все было… когда?

– Хост – это восемьдесят восьмой, а Орлов окончил академию, наверное, в девяносто втором. Один из умнейших и во всех отношениях лучших учеников Евгения Примакова. Его направили в Карачи, затем – в Кабул, где мы с ним и познакомились. Очень талантливый, очень обаятельный и, полагаю, абсолютно безжалостный.

– Он работал там легально?

– Да, дипломатическое прикрытие. В штате посольства. Но у него на лице было написано «СВР». И он тоже прекрасно знал, кто я такой.

К их столику подошла девушка. На бейджике значилось: Агнешка.

– Можно уносить? – спрашивает она, кивая на недоеденную запеканку.

– Да, спасибо.

– Не понравилось?

– Нет. Да. То есть… Просто наелся.

– Хотите, дам форму для обратной связи?

– Нет, благодарю.

– Все равно оставлю. На здоровье.

– Зачем в свободном мире протыкать себе язык? – спрашивает Ричард, когда Агнешка уходит.

– Понятия не имею.

– Это как-то связано с сексом?

– Я честно не знаю. Спрошу у Билли. Продолжай про Орлова.

– Расскажу одну историю. Мы познакомились в приемной русского посольства – дело было в Кабуле, он пригласил меня попробовать лучшей водки и познакомил со своей коллегой, которую представил секретарем, хотя мы оба прекрасно знали, что никакой она не секретарь. В любом случае она привлекательна, явно умна, смеется моим шуткам, хотя мой русский, прямо скажем, далек от идеального, и когда она уходит, то оборачивается, задерживая на мне взгляд капельку дольше, чем нужно. Все это с огромным тактом, и когда я сказал Константину, что с радостью встретился бы с ней еще раз, если бы меня не тошнило от делопроизводства, он рассмеялся и налил мне еще рюмку «Адмиралтейской».

Как бы то ни было, я в обычном порядке написал рапорт об этой встрече, а на следующий день получил с курьером записку от Константина. Он запомнил мои слова, что я люблю наблюдать за птицами, и теперь спрашивал, не желаю ли я прокатиться с ним за город. Я сообщаю о попытке контакта и через пару дней прихожу на встречу с Константином у его посольства на Дар-уль-Аман-роуд, а там – два грузовика с водителями-афганцами и еще десяток дикого вида местных с автоматами Калашникова. Мы выруливаем за город на баграмскую дорогу, проезжаем аэропорт и через полчаса оказываемся в чистом поле, огибаем какой-то холмик, и тут видим припаркованные машины, палатки, дым от костров. Там было где-то человек тридцать или сорок. Арабы, афганцы, люди из местных племен и группа хорошо вооруженных телохранителей. Я довольно нервно спрашиваю Константина: что это, черт побери, за место? А он отвечает: не волнуйся, все в порядке, присмотрись внимательнее.

И тут я вижу шесты, а на них – превосходнейшие хищные птицы. Балобаны, соколы, сапсаны. Это был лагерь соколиной охоты. Я вслед за Константином захожу в одну из палаток и вижу полдюжины кречетов, самых прекрасных и дорогих в мире ловчих птиц, на них надеты колпачки, и они готовы к полету. Еще там сидел какой-то седобородый мужчина ужасно свирепого вида – Константин сказал, что это вождь местного племени. Он представляет нас друг другу, какой-то человек приносит обед – мясо на шампурах и кока-колу, а потом мы едем вглубь пустыни, где сокольники запускают своих птиц на дроф и рябчиков. Впечатляющее зрелище.

– Никогда бы не приняла тебя за любителя орнитологии.

– А я им и не был, пока не стал работать в Службе. Выяснилось, что некоторые главные игроки из русских увлекаются птицами и что Пушкина с Ахматовой теперь недостаточно, а надо еще понимать разницу между свиристелем и трясогузкой. Я этим занялся – и подцепил эту заразу.

– Значит, день с Орловым удался?

– Это был выдающийся день, и мне, честно сказать, было наплевать, что я, вполне вероятно, нахожусь в компании торговцев оружием, опиумных дельцов или верхушки Талибана. Я бы не удивился, встреть меня там Усама бен Ладен, у которого, как я узнал позже, было несколько кречетов.

– И Орлов не делал тебе заманчивых предложений?

– Боже, нет. Он для этого слишком умен. Мы вообще мало о чем говорили – в основном о птицах и о том, насколько сама эта ситуация странная и дикая. Конечно, у него имелись профессиональные резоны окучивать меня, но я чувствовал, что ему весьма приятно видеть, какое удовольствие я получаю.

Мне он очень понравился, и я собирался отблагодарить его, тоже что-нибудь устроить. Чувствовал, что оставаться у него в долгу нехорошо. Но случая так и не представилось. Вскоре его отозвали в Москву и, как позднее стало известно, поставили во главе Управления С.

– Вы встречались после этого?

– Лишь однажды, почти мельком. В Москве на приеме в честь Юрия Модина, который за пятьдесят лет до того был связным КГБ у кембриджских шпионов – Филби, Берджеса, Маклина и Бланта. Модин – к тому времени уже в летах – только что выпустил тогда книжку о тех событиях, а Константина можно считать его учеником.

Думаю, они познакомились в андроповской академии, куда Модина приглашали читать лекции. Его предмет назывался «Активные меры», речь там шла о диверсиях, дезинформации и убийствах важных фигур, и, судя по тому, как Константин руководил Управлением, он, по всей видимости, полностью проникся философией Модина.

– Но в 2008 году Константин покинул СВР насовсем. Сам ушел или его попросили?

– Я бы сформулировал так: если ты стоишь во главе управления в СВР, то или растешь, или надо сваливать. А его не повышали.

– То есть он мог затаить обиду на прежнее начальство?

– Судя по тому немногому, что я знаю, на него это не похоже. Орлов был русский фаталист старой школы. Он воспринял это философски, собрал чемоданы и стал двигаться дальше.

– Куда двигаться? Об этом что-нибудь известно?

– Нет. С тех пор и вплоть до момента, когда его труп обнаружили в Одессе, мы понятия не имели ни где он находится, ни чем занимается. Он просто исчез.

– Ты не находишь это странным?

– Нахожу. И это действительно странно, но никак не связывает его с нашей киллершей.

– И чем, по-твоему, он занимался эти десять лет?

– Копал огород на даче. Руководил ночным клубом. Ловил лосося на Камчатке. Кто знает?

– А почему бы ему не предоставить весь свой богатый опыт спецопераций в распоряжение «Двенадцати»?

– Ева, нет ни единого логического аргумента в пользу этого. Ни единого.

– Ричард, ты взял меня на работу не за логическое мышление. Ты нанял меня за способность к скачкам интуиции, которых требует это расследование. Возможно, Вилланель и играет с идеей подманить нас – меня – поближе, но, когда доходит до дела, она заметает следы как профессионал. Как профессионал, который учился у лучших. У людей вроде Константина Орлова.

Он хмурится, складывает пальцы домиком и уже открывает рот, но ничего не говорит.

– Серьезно, Ричард, нам не от чего больше оттолкнуться. Я согласна с твоими словами о денежном следе, о линии Тони Кента, но сколько времени нам потребуется, чтобы все это распутать? Месяцы? Годы? Наша троица на Гудж-стрит не располагает такими ресурсами. И опытом такой работы.

– Ева…

– Нет, выслушай. Я знаю, что связь между Орловым и «Двенадцатью» – это не факт. Но если есть шанс, хоть мизерный, что она существует, мы непременно должны это расследовать. Должны же?

– Ева, мой ответ – нет. Ты можешь расследовать про Орлова хоть черта в ступе, но здесь. В Москву я тебя не пущу.

– Ричард, прошу.

– Смотри. Допустим, ты ошибаешься, и никакой связи нет – тогда это пустая трата твоего времени и моих ресурсов. Допустим, ты права, но тогда выходит, что я безответственнейшим из всех вообразимых способов поощряю тебя встать на смертельно опасную дорогу. Ты появляешься в России и начинаешь задавать вопросы о политических убийствах и карьере таких людей, как Константин Орлов…

Чем это закончится – мне не хочется даже думать. И если уж на то пошло, что я скажу твоему мужу, если с тобой что-то случится? Речь идет о стране, прошедшей через такие травмы, такой произвол со стороны своих руководителей, такое тотальное разграбление со стороны своих бизнес-элит, что вообще неясно, как она продолжает функционировать. Если у тебя в Москве появятся враги, тебя по цене айфона пристрелит в упор какой-нибудь подросток. Правил больше нет. Жалости тоже. Остался лишь хаос.

– Может, ты и прав (пропущу мимо ушей твои слова про мужа), но ответы есть только там.

– С некоторой вероятностью. Но ты же сама говоришь: на кого мы можем положиться? Если верить Крэйдлу, а в свете всех событий у нас нет иного выбора, кроме как поверить ему, «Двенадцать» скупают ровно тот класс людей, от которых нам нужна помощь.

– Об этом я и хотела тебя попросить. Наверняка у тебя там есть какие-нибудь знакомые, не замазанные во всем этом. Какой-нибудь человек принципов, которого нельзя купить.

– Иными словами, ты сдаваться не намерена.

– Да, не намерена. Будь я мужчиной, ты бы меня отпустил. И сам это знаешь.

Он кивает.

– Ева, прошу. Мы продолжим этот разговор, если хочешь, но сейчас вон та пара не сводит с нас глаз – думаю, они хотят за наш столик. И потом, мне пора возвращаться в офис.

Петра Фосс зевает и потягивается.

– Что ж, было недурно. Хорошо, что я тебя вызвала.

– Всегда рада услужить. – Вилланель высвобождает обнаженное бедро, зажатое между ног Петры. – Только не забывай, кто на самом деле тут главный.

– Напомни.

– Опять?

– У меня ужасная память. – Петра берет руку Вилланель и тянет ее к паху.

– Расскажи мне о Максе Линдере, – говорит Вилланель.

– Ты серьезно?

– Мне любопытно.

Петра слегка насаживается на пальцы Вилланель.

– Он немного того.

– В каком смысле?

– У него эта… – Она страстно ахает и засовывает пальцы Вилланель глубже.

– У него эта – что?

– Эта тема про… М-м-м, да. Так.

– Тема про что?

– По ходу, про Еву Браун. Умоляю, не останавливайся.

– Это кто? – Вилланель приподнимается на локте. – Это, в смысле, гитлеровская…

– Конь в пальто. Scheisse!

– Что за тема?

– Типа, он ее реинкарнация. Так ты трахнешь меня еще раз или как?

– Я бы с удовольствием, – говорит Вилланель, убирая руку. – Но мне надо работать.

– Серьезно?

– Да. Только хочу, если можно, принять у тебя душ.

– То есть на душ у тебя время есть?

– Если я не приму душ, с Биргит дерьма не оберешься. А мне это не нужно.

– Кто такая Биргит?

– Максова бешеная сучка-управляющая. Она обнюхивает нас, чистые мы или нет. Если я явлюсь с ароматом киски, меня уволят.

– Нет, мы этого не хотим. Можно мне с тобой в душ?

– Давай, ни в чем себе не отказывай.

– Уже даю.

В служебном секторе температура, как всегда, на несколько градусов ниже, чем в остальном отеле. Вилланель застает в комнате Марию, которая, закутавшись в одеяло, сидит на кровати и читает польскую книжку в мягкой обложке.

– Ты прозевала обед, – говорит Мария. – Где пропадала?

Вилланель достает из комода свой чемодан и, загородив его спиной от Марии, находит связку ключей.

– Кое-кто из гостей захотел, чтобы я убрала повторно.

– Вот дерьмо. А кто?

– Певичка. Петра Фосс.

– Это несправедливо, не в обеденный же перерыв. Я припасла для тебя немного еды с кухни. – Она протягивает Вилланель яблоко, треугольничек сыра эмменталь и порцию торта «Захер» на блюдце. – Торт нам не полагается, но я взяла из холодильника для обслуживания номеров.

– Спасибо, Мария. Ты умница.

– Люди не знают, как это тяжело – все дерьмо, которое мы делаем.

– Да, – мямлит Вилланель с набитым «Захером» ртом. – Даже не догадываются.

– Значит, в Москву мы в итоге не едем, – говорит Ланс. – Очень жаль. Я так мечтал о чем-нибудь подобном.

– Ричард решил, что посылать меня туда слишком опасно. Типа, женщина и все такое.

– Если честно, у тебя нет полевых навыков. И тебя порой несет не в ту степь.

– Правда?

– Взять хотя бы последний вечер в Венеции. Ты должна была сообщить мне, где тот ювелир устраивает свой прием.

– Откуда ты знаешь про ювелира?

– Потому что я там был.

– Как это? Я тебя не видела.

– Ну, тебе и не полагалось.

Она пристально смотрит на него.

– Ты за мной следил? Ты серьезно, блин, за мной следил?

Он пожимает плечами.

– Да.

– Я… даже не знаю, что сказать.

– Я делал свою работу. Обеспечивал твою безопасность.

– Мне не нужен бебиситтер, Ланс. Я взрослая женщина. Хотя с этим, видимо, здесь проблема.

– У тебя нет полевых навыков, Ева. Проблема в этом, и я здесь именно затем. – Он смотрит на нее. – Слушай, ты прекрасно справляешься. У тебя замечательный ум. Не будь здесь тебя, не было бы и нас. Но когда дело доходит до спецподготовки и техники… в общем, ты должна на меня положиться. Никаких одиночных полетов. Мы должны прикрывать друг другу спину.

Вилланель натягивает резиновые перчатки для уборки и при помощи ключа-карточки попадает в номер Линдера, где Мария сегодня уже прибралась. Она работает быстро. Осмотр шкафчиков в ванной не выявляет ничего интересного, разве что пристрастие к омолаживающим кремам. Одежда в шкафу хорошего качества, но не слишком броская и дорогая, дабы не оттолкнуть сторонников из рабочего класса и поддерживать миф о его якобы спартанском образе жизни.

Внизу шкафа – алюминиевый кейс, запертый на замок. В связке у Вилланель есть обычные дверные ключи, чтобы не вызвать подозрений при сканировании в аэропорту, но есть и отмычки – автомобильные и одна обычная.

Изящный поворот автомобильной отмычки, и пружина замка открывается. Внутри – макбук, несколько неподписанных DVD-дисков, плетеный кнут из телячьей кожи, часы «Одемар Пиге Ройял Оук», футляр с парой запонок «Каррера и Каррера» в форме головы пумы, церемониальный кинжал войск СС, перстень с черепом, тяжелый стальной фаллоимитатор «Обергруппенфюрер» в фирменном футляре и несколько тысяч евро в новеньких банкнотах.

Оставив кейс открытым, Вилланель наспех изучает номер. На прикроватном столике – портативный проектор, айпад, твердообложечное издание книги Юлиуса Эволы[42] «Оседлай тигра» и авторучка «Монблан». На полу у столика стоит компактный саквояж с замком на пятизначном коде. Взглянув на часы, Вилланель решает не возиться – просто поднимает его и встряхивает. Внутри что-то очень легкое; судя по еле слышному шуршанию, скорее всего, одежда. Вилланель ставит саквояж на место и расстегивает молнию на объемистом чемодане из дубленой кожи. Он пуст.

Присев на край кровати, Вилланель закрывает глаза. Полдюжины ударов пульса, и на ее лице появляется улыбка. Теперь она точно знает, как убьет Макса Линдера.

Билли разворачивается на кресле и снимает наушники.

– Пришел видеофайл. Отправитель – Армандо Тревисан. Тема сообщения – «Для Ноэля Эдмондса». Это что, кто-то стебется?

Ева отрывается от сайта «Свердловск-Футура Груп».

– Нет, включи. Сделай максимальное качество.

– Секундочку.

На экране – людная улица, снятая с высоты метров трех. Около дюжины пешеходов появляются и выходят из кадра, двое задерживаются у витрины магазина одежды. Ролик в очень низком разрешении и в серой палитре. Через семь с половиной секунд он обрывается.

– Там есть какое-нибудь сообщение? – спрашивает Ланс.

Билли качает головой.

– Только видео.

– Это бутик «Ван Дист», – говорит Ева. – Включи еще раз на замедленной скорости. Поставишь на паузу, когда скажу.

Билли прокручивает ролик еще дважды, прежде чем Ева просит остановить.

– Так, снизь скорость еще. Смотрите на женщин в шляпах.

Обе женщины появляются в кадре одновременно. Та, что ближе к камере, одета в элегантное ситцевое платье, лицо закрыто широкополой шляпой. Ее спутница выше и крупнее, на ней джинсы, футболка и тоже шляпа – соломенная, вроде ковбойской. В следующий момент между ними и камерой возникает высокая полная фигура.

– Сдрисни, жирдяй, – бормочет Ланс.

Толстяк остается в кадре целых пять секунд, потом оглядывается в направлении камеры, и в этот момент ковбойская шляпа соскальзывает на затылок женщины, на миг приоткрывая ее лицо.

– Русская подруга? – спрашивает Ланс.

– Очень может быть, если время соответствует их визиту в магазин. А оно, скорее всего, соответствует, иначе Тревисан не прислал бы запись. Посмотрим покадрово, вдруг получится разглядеть.

Билли включает этот фрагмент на бесконечно медленной скорости.

– Лучше, чем здесь, не получится, – произносит он в итоге, переключаясь взад-вперед между двумя идущими подряд кадрами. – Или полный профиль, но размыто, или три четверти, но мешает ее рука.

– Распечатай оба кадра, вместе с предыдущим и следующим.

– Сейчас. Погодите-ка, еще письмо из Венеции.

– Читай.

– «Уважаемая миссис Поластри, надеюсь, съемка с камеры на улице Калле-Валларессо окажется вам полезной. Она соответствует времени визита этих женщин в магазин „Ван Дист“, которое указали вы сами и которое подтверждается словами управляющей Джованны Бьянки.

В этой связи нам также известно, что две русскоговорящие женщины останавливались на одну ночь в отеле „Эксельсиор“ на Лидо через два дня после этой съемки, зарегистрировавшись под именами Юлия и Алена Пинчук. Сотрудники отеля подтвердили, что две женщины на записи, возможно, похожи на сестер Пинчук. С наилучшими пожеланиями, Армандо Тревисан».

– Билли, проверь эти два имени. Юлия и – как там зовут вторую – Пинчук. – Ева хватает первую распечатку, извергнутую сиплым принтером. – В платье – наверняка Вилланель. Смотрите, как она поддерживает край шляпы, та полностью скрывает ее от камер.

– Может, совпадение.

– Не думаю. Она постоянно контролирует возможное наблюдение за собой. А это явно ее подружка. Помнишь, что сказала Джованна в ювелирном? Того же возраста, но повыше. Короткие светлые волосы. Сложение пловчихи или теннисистки.

Ланс кивает.

– Подходит под описание. Широкие плечи, так и есть. Трудно сказать, насколько волосы светлые, но стрижка короткая, это точно. Вот если бы лицо не было таким размытым…

Ева вглядывается в распечатку. Черты стриженой женщины почти неразличимы при таком низком разрешении, но образ вполне складывается.

– Я узнаю тебя, если встречу, ковбойша, – свирепо бормочет она. – Можешь не сомневаться.

– Вот. Юлия и Алена Пинчук, – говорит Билли. – Кажется, они совладелицы онлайн-агентства знакомств и эскорт-услуг MySugarBaby.com, зарегистрировано в Киеве, Украина. В контактах указан абонентский ящик в Оболонском районе Киева.

– Можешь копнуть глубже? Посмотри, нет ли каких-нибудь фото или биографических данных. Имена наверняка фальшивые, но надо убедиться.

Билли кивает. Вид у него одурелый от усталости, и Ева чувствует укол вины.

– Давай завтра, – говорит она. – Сейчас иди домой.

– Точно? – спрашивает он.

– Абсолютно. Ты за эти сутки сделал больше чем достаточно. Ланс, какие у тебя планы на вечер?

– У меня встреча. С тем самым чуваком из хэмпширской полиции, чей мотоцикл стырила твоя… э-э…

– Она никакая не моя, Ланс. Называй ее Вилланель.

– Ладно. Стырила Вилланель.

– Этот чувак приедет в Лондон?

– Нет, я сяду на электричку на вокзале Ватерлоо и доеду до Витчерча, он там работает. У них в пабе наверняка наливают неплохое пивко.

– Но ты сможешь нормально вернуться?

– Да, без проблем. Последний поезд – около одиннадцати.

Ева хмурится.

– Спасибо вам обоим. Серьезно.

За час до начала приготовлений к ужину Вилланель стучится в дверь Иоганны. У той – в отличие от других временных работников – отдельная комната. К тому же она единственная из двенадцати ее коллег, кому не надо обслуживать ужин. Вылизывание задницы Биргит приносит свои плоды.

Дверь медленно открывается. На Иоганне тренировочные штаны и мятый свитер. Вид заспанный.

– Ja. Чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты подменила меня сегодня на ужине.

Иоганна жмурится и трет глаза.

– Извини, но по вечерам я не работаю; только если нужно подготовить номер на верхнем этаже. Спроси Биргит.

Вилланель демонстрирует чистый пластиковый пакет с несвежими стрингами, изъятыми из постели Роджера Баггота.

– Послушай, schatz[43]. Если не выйдешь сегодня вместо меня, я расскажу Биргит, где я это нашла. Не думаю, что она будет в восторге, узнав, что ты трахаешься с гостями.

– Я отопрусь. Тебе не доказать, что это мои.

– Хорошо, пойдем поговорим с Биргит прямо сейчас. Посмотрим, кому она поверит.

Вилланель уже начинает казаться, что ее блеф не сработал. Но Иоганна нехотя кивает.

– Ладно, сделаю, – говорит она. – А зачем тебе вдруг понадобилось?

Вилланель пожимает плечами.

– Гости Линдера у меня уже поперек горла. Я не вынесу еще один вечер их дурацких разговоров.

– А что я скажу Биргит? Она удивится, увидев меня не в свою смену.

– Что хочешь, то и скажи. Скажи, что меня рвет и я не выхожу из комнаты. Или что у меня понос. Неважно.

Она угрюмо кивает.

– Отдашь мои трусы?

– Потом.

– Scheisse, Виолетта. Я думала, ты хорошая. А ты сучка. Реальная сраная сучка.

– Приятно познакомиться. Главное, будь на ужине, ладно?

Вернувшись в комнату, Вилланель слышит, как шумит душ. Когда Мария выходит, дрожа и кутаясь в маленькое полотенце, Вилланель говорит ей, что приболела и что на ужине ее подменит Иоганна. Если Марию и удивляет подобный поворот событий, то виду она не подает.

Запершись в ванной, Вилланель наносит на лицо тонкий слой бледного макияжа и припудривается кукурузным крахмалом. Затем – по легкому мазку теней под глазами, и вот оно – воплощенное нездоровье. Она проходит мимо Марии, прикрыв рот ладонью и изображая позывы к рвоте, и отправляется на поиски Биргит.

Та на кухне распекает помощника шеф-повара. Вилланель сбивчиво сообщает о расстройстве желудка и о договоренности с Иоганной. Узнав, что Вилланель сегодня не будет работать в ресторане, Биргит впадает в ярость, называет Вилланель абсолютно ненадежной, наглой и обещает урезать оплату.

В их комнате Мария уже переоделась в униформу и собирается в ресторан.

– У тебя очень больной вид, – говорит она. – Укутайся потеплее. Если хочешь, возьми мое одеяло.

После ее ухода Вилланель выжидает десять минут. К этому моменту все уже, наверное, собрались в главном здании за аперитивом. Она открывает дверь и осторожно выглядывает в служебный коридор, но там ни звука. Она здесь одна.

Отступив назад в комнату, Вилланель достает из комода свой телефон и шариковую ручку в стальном корпусе и запирается в ванной. Там на кафельном полу она опускается на колени, снимает с телефона крышку и, вынув аккумулятор, извлекает крошечный фольговый пакетик с медным детонатором. Потом достает из косметички маленький овал фиалкового мыла и, аккуратно стукнув им снизу по керамической раковине, расщепляет его внешнюю оболочку. Внутри спрятан завернутый в пластик 25-граммовый диск взрывчатки ФОКС-7 – Вилланель возвращает его в косметичку вместе с микродетонатором, ручкой, а также щипчиками для ногтей, «копытцем» для удаления кутикул и ножницами из ее маникюрного набора.

Несмотря на неприязнь к Антону, следует признать, что он снабдил ее всем, что она просила. Детонатор и взрывчатка – последнее слово техники, маникюрный набор – предметы из конструкционной стали, которыми можно пользоваться как профессиональными инструментами домашнего мастера, а ручка легким движением превращается в 110-вольтовый паяльник.

Теперь надо сделать кое-что еще.

В метро на Гудж-стрит – толпы людей. В вечерний час пик здесь всегда так, и это одна из причин, почему Ева предпочитает автобус. Нельзя сказать, что она страдает клаустрофобией, но когда тебя стискивают чужие тела, пока ты несешься сквозь подземный туннель, когда свет в вагоне в любую секунду может замигать и погаснуть, а поезд без видимых причин остановиться, словно все его функции внезапно и полностью отказали, – это внушает ей глубокую тревогу. Слишком много параллелей со смертью.

Первым прибывает поезд Северной линии, идущий через Эджвер. Он уже набит до отказа, и, пока масса пассажиров на платформе штурмует его, пытаясь вдавиться внутрь, Ева отходит в сторону к лавке.

– Дурдом, да? – раздается рядом лишенный интонаций голос.

Ему хорошо за тридцать, но не больше сорока. Месяцами не видавшая солнца кожа. Ева холодно смотрит вперед.

– У меня для вас кое-что есть. – Он передает ей коричневый канцелярский конверт. – Прочтите, пожалуйста.

На листке бумаги написано от руки:

Ты победила. Человека зовут Сергей. Делай все, что он скажет. Р.

Хмурясь как можно сильнее, чтобы скрыть ликование, Ева убирает конверт вместе с запиской в сумку.

– Ладно, Сергей, говорите.

– Значит, так. Завтра в восемь утра – это очень важно – мы встречаемся здесь, на платформе, и вы отдаете мне свой паспорт. Завтра в шесть вечера мы снова встречаемся здесь, и я вам его возвращаю. В среду вы летите из Хитроу в Шереметьево, в Москве остановитесь в гостинице «Космос». Надеюсь, вы говорите по-русски? Хоть чуть-чуть?

– Немного. Проходила в школе. Сдала на отлично.

– Сдала на отлично. Eto khorosho. Вы бывали в России?

– Один раз. Лет десять назад.

– Нормально. – Он открывает кейс и вынимает два хлипких листочка. Текст на них напечатан мелким, смазанным шрифтом: так выглядит форма заявления на визу в любой стране мира. – Подпишите, пожалуйста. Остальное я заполню сам.

Она возвращает ему листки.

– И еще. В Москве сейчас холодно. Дождь со снегом. Захватите теплое пальто и шапку. Ботинки.

– Я лечу одна?

– Нет, будет еще ваш коллега Линз.

То, что имеется в виду Ланс, до нее доходит не сразу.

– Ладно, Сергей. Do zavtra.

– Do zavtra.

И только тут Ева задумывается: черт побери! Что же, блин, она скажет Нико?

Пятьдесят пять минут спокойной сосредоточенной работы, и взрывное устройство для Макса Линдера готово. Вилланель переодевается в форму бунд дойчер медель, кладет устройство в карман вместе с ключом-карточкой и выходит из комнаты.

В гостевом крыле она останавливается. Все еще на ужине, и в коридоре тихо. Вилланель неторопливо подходит к номеру Роджера Баггота, негромко стучится и, не получив ответа, отпирает дверь. Надев резиновые перчатки, она достает из кармана конверт. В нем – маникюрные ножницы и пластиковая пленка из-под взрывчатки ФОКС-7. В ванной она находит несессер Баггота, делает ножницами небольшой надрез в подкладке и засовывает туда пленку. Пустой конверт отправляется в урну под раковиной, а ножницы – в ванный шкафчик.

Потом Вилланель отправляется на второй этаж к номеру Линдера. Там снова стучится в дверь – изнутри не доносится ни звука. Стараясь дышать ровно, она входит в номер и аккуратно устанавливает бомбу. Потом, замерев посреди комнаты, некоторое время мысленно оценивает направление взрыва и векторы ударной волны. И тут ее тело фиксирует сигнал тревоги – из-за двери доносятся еле слышные шаги по лестнице. Это может быть и не Линдер, но кто знает?

Сначала Вилланель собирается выйти как ни в чем не бывало из номера, притворившись, будто заправляла постель. Но постель не заправлена, и времени заниматься этим нет. Кроме того, ее могут заметить и запомнить. Поэтому в точном соответствии с планом, который не раз проигрывала в голове, она подбегает к чемодану из дубленой кожи. Забирается внутрь, становится на колени, втягивает голову в плечи и сжимается. Затем, высунув руку наружу, застегивает молнию над собой, оставив десятисантиметровую щель для дыхания и обзора. Уложиться в таком зверски тесном пространстве – задача, невообразимая для любого, кто не занимался регулярными упражнениями на растяжку, но Вилланель не обращает внимания на напряжение в связках, сосредоточившись на дыхании. В чемодане затхло воняет свиной кожей. Она чувствует ровный ритм своего пульса.

Дверь отворяется, и входит Макс Линдер. Повесив снаружи табличку «Не беспокоить», он запирается на засов. Огибает кровать, наклоняется за саквояжем, кладет его на постель и открывает, набрав код. Затем вынимает оттуда рыжеватый наряд и вешает его на спинку кровати.

Потом проходит через комнату. Кровать мешает Вилланель видеть гардероб, но скрип двойной дверцы и щелчок кейса она хорошо слышит. Прильнув глазом к узкой щели, она чувствует, как из подмышек по ребрам струится холодный пот. Спустя несколько мгновений хозяин номера вновь оказывается в поле зрения, у него в руках – компакт-диск и ноутбук, который он ставит на ночной столик рядом с портативным проектором. Линдер подсоединяет устройства, и на стене появляется тусклое изображение, но почти сразу он нажимает на паузу. Вилланель видит картинку только под острым углом, но ей ясно, что это обратный отсчет времени из старых черно-белых фильмов.

Линдер выключает люстру; комнату теперь освещают лишь прикроватная лампа и луч проектора. Затем он неторопливо обнажается и, сняв со спинки кровати странный наряд, облачается в него. Это дирндль (традиционное альпийское платье с лифом на шнуровке), белая блузка с буфами на рукавах и передник с оборками. Образ завершают белые гольфы. Вилланель не может разглядеть Линдера целиком, но и того, что видно, достаточно, чтобы оценить, насколько этот костюм ему не идет. Пригнувшись, он вынимает из саквояжа женский парик и пристраивает на голову. Волосы на парике аккуратно завиты и уложены в строгом стиле середины двадцатого века.

Спина и икры пронзительно ноют, но Вилланель продолжает наблюдение, вспоминая слова Петры Фосс.

Он наряжается Евой, б…, Браун.

Линдер возвращается к кейсу в шкафу и достает прямоугольный футляр с фаллоимитатором. Это очень плохая новость, учитывая, что меньше часа назад Вилланель снабдила «Обергруппенфюрер» детонатором с убойным зарядом взрывчатки ФОКС-7. Она собирается было выскочить из чемодана, придушить Линдера голыми руками и вышвырнуть в заснеженную тьму за окном, но тут же отказывается от этой идеи. Ведь тело непременно обнаружат, пусть и не сразу. И потом, каким бы непостижимым и нелогичным это ни казалось, в чемодане она чувствует себя в безопасности. Ей здесь даже нравится.

Линдер вновь включает проектор и, когда на стене начинают мелькать черно-белые кадры, ложится на кровать и надевает наушники-затычки. Несмотря на искажающий картинку угол обзора, Вилланель видит, что показывают Гитлера, пафосно выкрикивающего какие-то слова перед огромной толпой – возможно, в Нюрнберге. Его речь доносится до нее лишь в виде еле слышного шепота из наушников, но она замечает, что кружевной передник на Линдере вскоре начинает подергиваться, как палатка на ветру.

– Oh mein sexy Wolf[44], – бормочет Линдер, тиская себя. – Oh mein Führer. Трахни меня своим большим волчьим schwanz[45]. Мне нужен anschluss[46].

Вилланель зажмуривается, прижимает лоб к коленям, закрывает ладонями уши и открывает рот. Ее шея и плечи трясутся, а сердце бешено колотится.

– Войди в меня, mein Führer!

Воздух лопается, разрывается словно ткань, на стены обрушивается грохот, его мертвая хватка пережимает Вилланель дыхание, поднимает в воздух, переворачивая вверх тормашками. Несколько бесконечных мгновений она чувствует себя в невесомости, но потом – жесткий удар, и чемодан распахивается. Вилланель выкатывается в морозное, звенящее безмолвие, ее легкие напряженно вздымаются, она почти в обмороке от шока. В комнате полумрак; окна во всю стену больше нет, на его месте – лишь пустое черное пространство. Вокруг полно перьев, они кружатся в нахлынувшем горном воздухе. Те, что забрызганы красным, быстро оседают на пол. Одно мягко опускается на щеку Вилланель.

Она с огромным усилием приподнимается на локте. Макс Линдер теперь повсюду. Голова и торс в зашнурованном лифе дирндля отброшены к спинке кровати. Ноги, отдельно от туловища, – с противоположной стороны. Посередине на разодранном пуховом одеяле – переливающееся месиво из крови, кишок и битого стекла от люстры. С потолка на голову Вилланель что-то шлепается. Она рассеянно сбрасывает это с волос; на ощупь похоже на печень. Потолок и стены покрыты глазурью кровавых брызг и кишечно-фекальных крапинок. Правая рука Линдера ладонью вниз лежит в вазе для фруктов.

Вилланель медленно поднимается на ноги и делает пару нетвердых шагов. Смутно ощущая голод, она тянется к банану, но его кожура липкая от крови, и она роняет фрукт на ковер. Глаза ломит от боли, и ей отчаянно, смертельно холодно. Поэтому она вновь ложится, свернувшись, как ребенок, в изножье кровати, а отовсюду падают и капают, сгущаясь, компоненты тела только что убитого ею человека. Она не слышит ни взлома двери, ни воплей и криков. Ей снится, что она лежит, уткнувшись в колени Анны Леоновой. Что она в безопасности, в покое, и Анна гладит ее по волосам.

Глава 7

Мокрый снег бьется в иллюминатор «аэробуса», выруливающего к взлетной полосе. Стюардесса с бесцветными от перекиси водорода волосами вяло проводит инструктаж по безопасности. Жестяные звуки музыки то наплывают, то отступают.

– Я знаю этот отель, – говорит Ланс. – Он на проспекте Мира и просто капец какой огромный. Может, самый большой в России.

– Как думаешь, у них на борту есть алкоголь?

– Ева, это «Аэрофлот». Расслабься.

– Прости, Ланс. У меня были жутко дерьмовые дни. Нико, может, уже ушел.

– Все настолько плохо?

– Да, настолько. И с Венецией уже возник напряг, а в этот раз я даже не могла сказать, куда еду. Он бы слетел с катушек. И хотя ему прекрасно известно, что у нас с тобой ничего… ну, понимаешь…

– Что мы не спим?

– Да, и хотя ему это известно, но все равно то, что я куда-то с кем-то еду…

– Ты сказала, что едешь со мной?

– Знаю, не стоило. Но это лучше, чем ничего не говорить или чем врать, а он потом узнает.

Ланс бросает взгляд на соседа слева, круглоголового персонажа в мешковатой куртке спартаковской красно-белой расцветки, и пожимает плечами.

– Тут нет правильного ответа. Мою бывшую бесило, что я никогда не говорю с ней о работе, а что я мог? Она любила почесать языком с подругами, а после пары рюмок рот у нее вообще не закрывался. У некоторых пар получается так жить, но лишь в какой-то мере.

Ева кивает, но лучше бы она этого не делала. С похмелья и после бессонной ночи она чувствует себя эмоционально раздавленной. Они с Нико не ложились до трех, пили вино, не пьянея, и говорили необратимые слова. В итоге она объявила, что идет спать, а Нико с уязвленной решимостью настоял, что ляжет на диване.

– Не удивляйся, если вернешься оттуда, куда ты там, блин, едешь, а меня не будет, – сказал он, мрачно опираясь на костыли.

– Куда же ты пойдешь?

– А что? Какая разница?

– Просто спрашиваю.

– Не надо спрашивать. Если у меня нет права знать о твоих перемещениях, то и у тебя нет права знать о моих. Так?

– Так.

Она принесла ему одеяла. Он сидел на диване, склонив голову и положив рядом костыли, с видом человека, изгнанного из собственного дома. У Евы сердце кровью обливалось видеть его в таком состоянии, таким погруженным в свою боль, но холодная здравомыслящая часть ее души понимала, что этот бой нужно принять и выиграть. Об отступлении не было и мысли.

– Сколько лететь? – спрашивает она у Ланса.

– Около трех с половиной часов.

– Водка же помогает от похмелья, да?

– Испытано на практике.

– Когда взлетим, позови стюардессу.

Как Ланс и говорил, отель огромен. Вестибюль размером с вокзал; украшенное колоннами пространство и монументальное величие навевают воспоминания о расцвете советского строя. Их номера на двадцать втором этаже грязноваты, но вид из окна впечатляет. На другой стороне проспекта Мира – комплекс пышно украшенных павильонов, фонтанов, дорожек и садов, бывший всесоюзный выставочный центр. Если смотреть издалека, особенно под синей эмалью октябрьского неба, он даже не лишен увядающего очарования.

– Какие у нас планы? – спрашивает Ланс утром, когда они пьют уже по второму кофе в гостиничном ресторане «Калинка».

Ева размышляет. Ночной сон придал сил, и она настроена неожиданно оптимистично. Ссора с Нико и все сопутствующие проблемы сейчас кажутся фоновым шумом, далеким мерцанием. Она готова ко всему, что ждет ее в этот день и в этом городе.

– Я бы пошла пройтись, – говорит она. – Набрать в легкие немного русского воздуха. Можно прогуляться в парке напротив, я бы взглянула поближе на скульптуру с ракетой.

– Сергей сказал, что с нами свяжутся в отеле в одиннадцать.

– Тогда у нас еще два с половиной часа. Могу пойти одна.

– Если ты идешь, то я с тобой.

– Ты серьезно думаешь, что я чем-то рискую? Или, точнее, мы.

– Это Москва. Мы приехали сюда под настоящими именами и не должны сбрасывать со счетов вероятность, что они внесены в какой-нибудь шпионский список. Поверь мне, наш приезд не остался незамеченным. По меньшей мере о том, что мы здесь, знает наш контакт.

– Кто этот человек? Тебе что-нибудь известно?

– Никаких имен. Знаю только, что он знакомый Ричарда еще со времен его работы здесь. Я бы предположил, какой-нибудь офицер ФСБ. Не исключено, что большая шишка.

– Ведь Ричард руководил резидентурой?

– Да.

– И часто так бывает? Чтобы старшие офицеры поддерживали открытые линии связи с другой стороной?

– Нечасто. Но он всегда умел ладить с людьми, даже когда на дипломатическом уровне отношения охладились.

– Помню, Цзинь Циан говорил мне в Шанхае почти то же самое.

– Думаю, Ричард рассматривал эти отношения как своего рода страховку. На случай, если у них – или у нас – наверху кто-нибудь слетит с катушек…

– Победу одержат те, кто был мудрее?

– Типа того.

Через пятнадцать минут они стоят у основания монумента «Покорителям космоса». Стометровая сверкающая ракета стремится вверх на шлейфе выходящих газов. Рядом с ними расставляет свой ларек торговец шаурмой.

– Мне всегда было ужасно жаль Лайку, собаку, которую отправили в космос, – говорит Ева, засовывая руки поглубже в карманы парки. – Я читала о ней в детстве, и мне порой снилось, как она одиноко летит в далеком космосе в капсуле и не ведает, что никогда не вернется на Землю. Я знаю, в ходе космической программы погибали и люди, но мое сердце разрывалось именно из-за Лайки. А у тебя?

– Я всегда хотел собаку. Мой дядя Дэйв управлял свалкой под Реддитчем и частенько звал нас, пацанов, натравливать его терьеров на крыс. Они убивали чуть не сотню зараз. Полный кровавый беспредел, и вонь стояла адская.

– Какие милые детские воспоминания.

– Типа да. Отец всегда говорил, что Дэйв сколотил себе там состояние. Большей частью на том, что закрывал глаза, когда по ночам появлялись ребята с продолговато-округлыми предметами, завернутыми в ковер.

– Серьезно?

– Говорю тебе. Он уволился в сорок лет, переехал на Кипр и с тех пор шевелит пальцем, лишь когда играет в гольф. – Ланс втягивает голову в воротник пальто. – Нам надо двигаться.

– Для этого есть особые причины?

– Если за нами следят, а такую возможность я оцениваю где-то между «очень может быть» и «весьма вероятно», мы об этом не узнаем, если будем стоять.

– Ладно, тогда пройдемся.

Парк разбит в середине двадцатого века в честь экономических достижений советского государства, он огромен и меланхоличен. Триумфальные арки с облупленными и обветренными колоннами обрамляют пустой воздух. Неоклассические павильоны заперты и заброшены. Люди ежатся на лавочках, туманно глядя в пространство словно в бесплодных попытках понять смысл новейшей истории своего народа. А над всем этим – чуть ли не искусственно подсиненное небо и несущиеся по нему облака.

– Слушай, Ланс, когда ты приезжал сюда раньше…

– Продолжай.

– Чем именно ты занимался?

Он пожимает плечами. Мимо них с шумом проносится одинокий роллер.

– В основном всякими практическими вопросами. Приглядывал за людьми, за которыми следовало приглядывать. Наблюдал, кто приходит, кто уходит.

– Координировал агентов?

– Скорее, искал таланты. Если кто-то из их людей, по моим оценкам, обладал потенциалом, а с нами еще не был знаком, я давал знать наверх, и появлялся вербовщик. А если кто-то приходил к нам сам, я помогал отсеивать откровенных психов.

Они идут вокруг декоративного пруда, подернутого рябью от ветра.

– Только резко не оборачивайся, – говорит Ланс. – В сотне метров сзади. Мужик в сером пальто и круглой шляпе. Уткнулся в карту.

– Следит?

– Во всяком случае, присматривает.

– Когда ты заметил?

– Он подхватил нас, когда мы отошли от ракеты.

– Что предлагаешь?

– Заниматься своими делами. Сходим полюбоваться на станцию метро, как полагается добропорядочным туристам, а потом вернемся в гостиницу. Постарайся преодолеть искушение, не стоит оборачиваться и таращиться на нашего коллегу из ФСБ.

– Ланс, я не настолько наивна.

– Знаю. Но на всякий случай.

Вход в метро – круглый атриум с колоннами. Внутри многолюдно, но просторно, и они, купив по билету, спускаются на эскалаторе в роскошный подземный зал. Засмотревшись, Ева останавливается и тут же получает сзади удар магазинной тележкой. Везущая ее женщина без всяких извинений продолжает свой путь, но Ева все так же завороженно стоит на месте. Громадный центральный вестибюль освещен богато украшенными люстрами. Стены и сводчатые потолки из белого мрамора, арочные проходы, ведущие к платформам, облицованы зеленой мозаикой. У вагонов входящие и выходящие в спешке пассажиры образуют вихри перекрестных потоков; молодой человек с видавшей виды гитарой играет смутно знакомую Еве песню; попрошайка с военными наградами стоит на коленях, опустив голову и протянув руки.

Ланс и Ева отдаются на милость людского потока, несущего их по вестибюлю.

– Что это за песня? – спрашивает она. – Я уверена, что слышала ее.

– Все уверены, что слышали. Это Posledniy Raz. Русский аналог «Макарены».

– Ланс, ну у тебя и кругозор, серьезно… – Она останавливается. – О боже мой. Смотри.

На каменной лавке сидит старик. У его ног – картонная коробка с новорожденными котятами. Старик обращает к Еве беззубую улыбку. Глаза у него бледные, водянисто-голубые.

Ева приседает на колено, чтобы дотронуться пальцем до невообразимо мягкой головки котенка, и тут по ее волосам пробегает воздушная волна, раздается резкий шмякающий звук. Лицо старика словно складывается внутрь, его улыбка еще не успела уйти, когда череп вдруг опорожняется кровью на мраморную стену. Руки Ланса поднимают Еву на ноги и с силой тащат к выходу. Все вокруг повинуются тому же инстинкту, и толпа, стиснувшая Еву плечами и локтями, поднимает ее над землей. Она чувствует, что с ноги упала туфля, пытается нагнуться, но ее несет вперед. Окружающие тела сжимают ее грудную клетку с такой силой, что она начинает задыхаться. Хватка каменеет, перед глазами лопаются световые точки, чей-то голос вопит в самое ухо: «Seryozha, Seryozha!», ноги подкашиваются, на нее начинает наползать тьма, и последнее, что она слышит, – навязчивая, сводящая с ума песня, которая продолжает и продолжает звучать непонятно откуда.

Ланс подхватывает Еву, ее голова падает ему на плечо, и он несет ее к эскалатору, тоже битком набитому людьми. Наконец они добираются до вестибюля, и Ланс усаживает ее к колонне. Ева открывает глаза, моргает и глотает воздух, чувствуя наплывающие и спадающие волны дурноты.

– Можешь идти? – Ланс тревожно оглядывается по сторонам. – Нам очень, очень нужно смыться отсюда.

Тяжело дыша, Ева сбрасывает оставшуюся туфлю, и Ланс тянет ее, поднимая на ноги. Она покачивается, ощущая, как пол холодит босые ступни, и пытается собраться с мыслями. Кто-то только что пытался убить ее выстрелом в затылок. У старика с котятами вышибло мозги. Стрелок может догнать их в любую минуту.

Ева понимает, что необходимо действовать решительно, но у нее кружится голова, ее тошнит, и она не может заставить себя даже пошевелиться. «Это шок», – говорит ей внутренний голос. Но осознание шока не может прогнать из памяти мясистый шлепок пули, складывающееся внутрь лицо, вылетающие из черепа мозги, похожие на бисквит с ягодами. Posledniy Raz. Котята, смутно соображает она. Кто теперь за ними присмотрит? Потом она наклоняется вперед, и ее громко выворачивает прямо на босые ноги.

У выхода из метро их поджидают четверо крепких мужчин. За ними на тротуаре припаркован черный фургон с эмблемой ФСБ. Пятый – в круглой плоской шляпе – стоит немного в стороне, даже не пытаясь скрыть, что тщательно рассматривает валящую на улицу толпу пассажиров.

Все, кто проходят мимо, шарахаются от блюющей Евы, и это привлекает внимание мужчин. Не успевает она разогнуться, дрожа и вытирая глаза, как они уже решительно направляются к ней.

– Идемте, – говорит один из них, кладя руку ей на локоть. На нем кожаная кепка и стеганая зимняя куртка, вид не дружелюбный, но и не враждебный. У всех четверых на поясе по кобуре с большим пистолетом.

– Kogo-to zastrelili, – сообщает им Ланс, указывая на метро.

Человек в кожаной кепке игнорирует его слова.

– Прошу, – произносит он, махнув рукой в сторону черного фургона. – Садитесь.

Ева глядит на него с несчастным видом. Ее ступни сейчас отвалятся от холода.

– Не думаю, что у нас есть выбор, – поясняет ей Ланс. Мимо снова течет поток пассажиров. – Там, пожалуй, безопаснее, чем в любом другом месте.

Фургон на огромной скорости движется по проспекту Мира на юг, агрессивно перестраиваясь из полосы в полосу. Они едут молча, и Ева пытается собраться с мыслями, но от тряски и нестерпимых запахов – бензин, пот, одеколон, собственная рвота – ее тошнит, и максимум, на что она сейчас способна, – постараться, чтобы ее вновь не вывернуло. Сосредоточившись на дороге перед лобовым стеклом, она проводит рукой по волосам. Лоб липкий и холодный.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Ланс.

– Дерьмово, – отвечает она, не оборачиваясь.

– Не волнуйся.

– Не волнуйся? – Ее голос срывается. – Ланс, кто-то только что пытался меня на хрен пристрелить. У меня блевотина на ногах. И нас схватили.

– Знаю, ситуация не идеальна. Но, думаю, с этими ребятами нам безопаснее, чем на улице.

– Надеюсь. Я, блин, надеюсь.

Они въезжают на широкую площадь, где доминирует огромное мрачное здание из бледно-желтого кирпича.

– Лубянка, – говорит Ланс. – Бывшая штаб-квартира КГБ.

– Прекрасно.

– Сейчас здесь ФСБ, почти то же самое, что КГБ, только стоматология получше.

Водитель подъезжает к зданию сбоку, поворачивает и паркуется. Задняя часть Лубянки – заваленный мусором пустырь с какой-то стройкой. Непрозрачные от въевшейся грязи окна затянуты сеткой. Человек в кожаной кепке, сидевший на переднем пассажирском сиденье, выходит и отодвигает дверь фургона.

– Идемте, – обращается он к Еве.

С круглыми от мрачных предчувствий глазами она поворачивается к Лансу. Он пытается встать, но его настойчиво усаживают назад.

– Идет только она, вы остаетесь.

Еву подталкивают к выходу. На улице с непроницаемым лицом ждет Кожаная кепка.

– Возможно, мы именно за этим и приехали, – говорит Ланс. – Удачи.

Ева не чувствует ничего, даже страха.

– Спасибо, – шепчет она и ставит ногу на холодный рассыпанный строительный песок. Ее торопливо проводят через покрытое гофрированным железом крыльцо к низкому дверному проему, увенчанному вырезанными в камне серпом и молотом. Кожаная кепка нажимает на кнопку, и дверь издает еле слышный предсмертный щелчок. Он толчком открывает ее. Внутри ничего не видно, сплошная тьма.

Оксана Воронцова идет по городу, похожему и в то же время непохожему на Пермь. Вечер, падает снег. Вдоль дороги стоят высокие здания с плоскими фасадами, между ними виднеется темный простор реки, по ней плывут льдины, покрытые снегом, словно краской. Ландшафт впереди оформляется по мере ее движения, как в компьютерных играх девяностых годов. Вырастают стены, разворачивается дорога. Все вокруг состоит из градиентных черных, белых и серых крапинок, как на крыльях мотылька.

Осознание того, что она живет внутри симуляции, успокаивает: ведь, следовательно, как она всегда и подозревала, все вокруг нереально, и любые ее действия останутся без последствий, она может делать, что ей вздумается. Но это не объясняет всего. Что толкает ее на этот непрерывный поиск, что заставляет бесконечно идти по этой сумеречной дороге? Что там, под поверхностью этих домов, высящихся по обе стороны, словно театральные декорации? Почему все здесь лишено глубины или звука? Почему внутри нее – жуткая, тяжкая тоска?

Далеко впереди – плохо различимая фигура. Оксана решительным шагом направляется к ней. Это женщина, она смотрит вперед, в затуманенную снегом бесконечность. Похоже, она не знает, что к ней кто-то идет, но в последний миг оборачивается и пронзает Оксану ледяным взглядом.

Вилланель резко просыпается: глаза вытаращены, сердце колотится. Все вокруг белое от солнца. Она лежит на узкой кровати, под головой – подушки. Почти все ее лицо закрыто повязками. В направлении взгляда – свет, струящийся сквозь тюлевые занавески, чугунный радиатор, стул и ночной столик с бутылкой минеральной воды и «Вольтареном» в таблетках. Впервые очнувшись здесь сорок восемь часов назад, Вилланель чувствовала себя отвратительнее некуда. Мучительно ломило уши, при каждом глотательном движении к горлу подступала желчь, а малейшая попытка пошевелиться отзывалась резкой болью в шее и плечах. Сейчас, если не считать слабого остаточного звона в ушах, она просто выжата, как лимон.

В поле зрения появляется Антон. После юноши, который, почти всегда молча, приносил ей еду, Антон – второй человек, которого она видит с тех пор, как оказалась тут. Он одет в пуховик, в руках – дорожная сумка на молнии.

– Итак, Вилланель. Как ты себя чувствуешь?

– Устала.

Он кивает.

– У тебя контузия от взрывной волны и хлыстовая травма шеи. Тебе дают сильные седативные.

– Где мы?

– Частная клиника в Райхенау, неподалеку от Инсбрука. – Он подходит к окну, раздвигает занавески и смотрит наружу. – Ты помнишь, что произошло?

– Обрывочно.

– Макс Линдер? Отель «Фельснадель»?

– Да, это помню.

– Тогда расскажи. Что там за херня случилась? Почему ты оказалась на месте взрыва?

Она хмурится.

– Я… я отправилась в номер Линдера и подготовила устройство. Потом вошел он. Наверное, я спряталась. Дальше не помню.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– Расскажи об устройстве.

– Я проработала кучу вариантов. Телефон, цифровой будильник, ноутбук…

– Говори громче. Ты глотаешь слова.

– Я обдумала разные методы. Но ни один из них меня не устроил. Потом я нашла у Линдера вибратор.

– И начинила его микродетонатором и ФОКС-7?

– Да, но сначала подбросила улики в номер одного из гостей.

– Кого именно? Какие улики?

– Баггот, англичанин. Я спрятала пластиковую упаковку из-под взрывчатки в подкладку его несессера.

– Нормально. Он кретин. Продолжай.

Вилланель колеблется.

– Как я выбралась? – спрашивает она. – В смысле, после взрыва.

– Мне сообщила Мария. Сказала, что Линдер мертв, а тебя нашли без сознания на месте происшествия и необходима экстренная эвакуация.

– Мария? – Вилланель приподнимает голову с подушки. – Мария работает на тебя? Так почему же ты, блин…

– Потому что тебе не надо было этого знать. В ту ночь в горах прошла снежная буря, и эвакуационные вертолеты не могли летать. Поэтому гостям пришлось заночевать в отеле, и это, понятное дело, вызвало некоторый стресс, если не панику. Но хотя бы тело Линдера хранилось должным образом. После того как взрывом высадило окно, температура в комнате упала до минус двадцати.

– А я?

– Мария присматривала за тобой всю ночь. Как только рассвело, я зафрахтовал вертолет и забрал тебя, пока не примчалась полиция.

– И никому в отеле это не показалось странным?

– Гости спали, а штат решил, что все официально, и потом, при твоем состоянии они были рады, что тебя увозят. Второй труп на руках – последнее, чего им хотелось.

– Я ничего этого не помню.

– Вполне объяснимо.

– Какова ситуация?

– В «Фельснаделе»? Тебе не стоит об этом волноваться. Ты свою роль сыграла.

– Нет, что будет со мной? Приедет полиция?

– Нет. Я лично привез тебя сюда и зарегистрировал. В клинике считают, что ты французская туристка, приходящая в себя после аварии. Они не болтливы, как им и полагается, учитывая расценки. Судя по всему, у них много постоперационных пациентов косметической хирургии. Твое лицо приведут в порядок.

Вилланель подносит руку к повязкам. Покрытые корочкой раны начинают зудеть.

– Линдер мертв, как вы и заказывали. Я стою денег, которые вы платите, и даже больше.

Антон садится на стул у кровати и наклоняется к ней.

– Он мертв, ты права, и мы это ценим. Но сейчас пора разобраться в твоем бардаке и сделать это побыстрее. Из-за ваших с Ларой Фарманьянц венецианских похождений и твоей манеры убивать в стиле журнала «Хеллоу!» мы огребли неслабую проблему. Ева Поластри сидит сейчас в Москве и беседует с фээсбэшниками о Константине Орлове.

– Ясно.

– Ясно? Это все, что ты можешь сказать? Твою мать, Вилланель! Когда ты работаешь хорошо, тебе нет равных, но зачем вести себя как ребенок, как нарцисс? Такое впечатление, что ты чуть ли не хочешь, чтобы Поластри поймала тебя и убила.

– Ага. – Она тянется за «Вольтареном», но Антон выхватывает таблетки.

– Хватит колес. Если тебе больно, то вспомни, что боль мы внушаем себе сами. Вся эта созданная тобою драма: скоростные катера, фальшивые титулы, взрывающиеся вибраторы… Ты, блин, не в гребаном телесериале.

– Правда? А мне казалось, что я именно там.

Он бросает на кровать сумку.

– Новая одежда, паспорт, документы. Я хочу, чтобы ты отправилась в Лондон и к концу недели была готова.

– К чему?

– Прекратить все это дерьмо раз и навсегда.

– И для этого я должна буду?..

– Убить Еву.

В сопровождении мужчин, которые ехали с ней в фургоне, Ева входит в здание. Внутри не так темно, как могло показаться при взгляде снаружи. Сбоку – потрепанный железный стол, за ним офицер в форме при свете настольной лампы ест бутерброд с котлетой. Он поднимает взгляд и откладывает бутерброд.

– Angliyskaya shpionka, – говорит Кожаная кепка, бросая на стол мятый документ.

Офицер смотрит на Еву, неторопливо тянется за резиновым штампом и прикладывает его сначала к чернильной губке в жестяной коробке, а потом – к документу.

– Tak, – произносит он. – Dobro pozhalovat’ na Lubyanku.

Кожаная кепка переводит.

– Скажите ему, что я всегда мечтала как-нибудь зайти.

Никто из присутствующих не улыбается. Офицер снимает трубку с допотопного настольного телефона и набирает трехзначный номер. Через минуту появляются двое крепко сложенных парней в армейских штанах и футболках; они оглядывают Еву с ног до головы и знаком показывают следовать за ними.

– У меня нет обуви, – обращается Ева к Кожаной кепке, кивая на свои грязные босые ноги, но тот лишь пожимает плечами. Офицер за столом уже вернулся к бутерброду. Они идут по длинному коридору, где пахнет чем-то кислым, проходят через двойные двери и оказываются во внутреннем дворе, усеянном окурками. Со всех сторон нависают высокие здания: часть из желтоватого кирпича, часть из облезлого бетона. Здешние служащие – кто в форме, кто в штатском – курят, прислонясь к стенке и, когда она проходит мимо, провожают ее пустыми взглядами.

Ева с провожатыми подходят к низкой двери.

В зале с кафельными стенами за складным столом, развалясь, сидят два бритоголовых офицера в игриво сдвинутых набекрень фуражках с кокардами. Один коротко смотрит на них и возвращается к журналу по бодибилдингу, а второй неторопливо встает и шагает к Еве, жестами приказывая выложить всё на пластиковый поднос на столе. Она повинуется и выкладывает часы, телефон, паспорт, ключи от номера и бумажник. Потом ей велят снять парку и сканируют ручным металлодетектором. Она просит, чтобы ей вернули куртку, но получает отказ и остается дрожать в тонком свитере, жилете и джинсах.

Из зала они поднимаются на один пролет до маленькой лестничной площадки и заходят в тускло освещенный коридор с бетонными стенами. Парни идут молча, нарочито быстро. У них толстые шеи и покрытые щетиной затылки. Свинолюди, думает Ева. Судя по нарастающей колющей боли в правой пятке, она успела наступить на что-то острое. Свинолюди не могут не видеть, что она хромает, но шаг не замедляют.

– Pozhaluysta, – говорит она. – Прошу.

Они не обращают на нее внимания, и Евины надежды на то, что это инсценировка и что ее в итоге доставят к контакту Ричарда, начинают гаснуть. Коридор несколько раз поворачивает, но после каждого поворота перед глазами один и тот же вид – голые лампочки и бетонные стены. Наконец они попадают в холл с большим служебным лифтом. Вонь отходов и гниения висит в воздухе, лезет Еве в горло. Все это окончательно перестает ей нравиться. Она под арестом? Они и впрямь думают, что она shpionka?

Ты и есть шпионка, нашептывает ей внутренний голос. Это то, чего ты всегда хотела. Ты здесь, потому что сама сделала выбор. Потому что, когда мудрые люди тебя отговаривали, ты настаивала на своем. Ты этого хотела.

– Прошу, – запинаясь, умоляет она по-русски. – Куда мы идем?

Но свинолюди вновь ее игнорируют. Пятка разболелась по-настоящему, боль пронзает всю ногу. Но это ничто в сравнении со страхом. Один из парней жмет на кнопку лифта, и издали доносится лязгающий звук. Еву трясет. Мысли о том, что ей удастся взять ситуацию в свои руки, улетучились. Она чувствует себя совершенно, безоговорочно беспомощной.

Дверь лифта открывается с металлическим скрипом, они входят внутрь, и лифт медленно, со скрежетом ползет вниз. Свинолюди стоят с пустыми лицами, скрестив на груди руки и опершись спиной о помятую стенку кабины. Откуда-то из глубины здания до Евы доносится механическая пульсация. Поначалу она еле слышна, но нарастает по мере того, как они спускаются все ниже. А потом пульсация превращается в грохот, от которого сотрясается лифт. Ева вцепляется ногтями в ладонь. Это двадцать первый век, говорит она себе. Я англичанка, у меня есть муж, карточка универмагов «Дебенхамс» и кило свежей тальятелле в морозилке. Все образуется.

Нет, нашептывает голос. Ни хрена не образуется. Ты жалкая шпионка-дилетантка, которая полезла на чужое поле и теперь расплачивается за свои выдумки. Этот кошмар – реальность. Он происходит наяву.

Лифт, наконец, открывается. Они выходят в холл, точно такой же, как тот, где были пару минут назад. Серно-горчичный свет и пронизывающий все вокруг неослабный ужасающий грохот. Свинолюди ведут Еву по очередному коридору, и она изо всех сил старается за ними поспеть. Мрачный маршрут, думает Ева, но в пункте назначения наверняка окажется еще хуже.

Они идут уже минут десять, и Ева полностью дезориентирована. Они где-то под землей – это единственное, что она понимает. Грохот по-прежнему слышен, но уже стихает, и, похоже, здесь находится кто-то еще. До нее доносится скрип и стук двери, а потом – еле слышный далекий звук, возможно, чей-то крик. Они поворачивают за угол. Под ногами кафельный пол, вокруг – облупившиеся стены, пронизанные все тем же жутким серно-горчичным светом. В конце коридора открытая дверь, и конвоиры задерживаются рядом с ней, давая Еве возможность заглянуть внутрь. С первого взгляда похоже на душевую: наклонный бетонный пол, сточное отверстие, свернутый кольцами шланг. Но на трех стенах здесь мягкая обивка, а из четвертой торчат деревянные чурбаны.

Едва Ева успевает догадаться о назначении этой комнаты, как ее подводят к ряду камер с глазками на бронированных дверях. Свинолюди останавливаются у первой двери и открывают ее. Внутри – фаянсовая раковина, ведро и низкая лавка у стены. На лавке – замусоленный тюфяк. Камеру освещает тусклая лампочка, мигающая за проволочной сеткой. С открытым ртом, не веря в происходящее, Ева не сопротивляется, когда ее вводят внутрь. Сзади захлопывается дверь.

Добравшись до своей парижской квартиры, Вилланель запирается на замок и засов, бросает сумку и по-кошачьи сворачивается в сером кожаном кресле. Полуприкрыв глаза, оглядывается по сторонам. Она успела сильно привязаться к этим умиротворяющим стенам цвета морской волны, к безымянным картинам, к некогда дорогущей мебели. За панорамным окном, обрамленным тяжелыми шелковыми шторами, лежит притихший в сумерках город. Она некоторое время смотрит на тусклое мерцание подсветки Эйфелевой башни, но наконец отрывается от этого зрелища и лезет в сумку за телефоном. Эсэмэска все еще там – ну да, куда она денется? Одноразовый код, отправленный единственным нажатием кнопки.

Они вместе лежали в постели в Венеции, когда Лара показала ей свой телефон. «Если ты когда-нибудь получишь это сообщение, значит, меня взяли и все кончено».

«Этого никогда не случится», – ответила Вилланель.

Но это случилось – и вот она, та эсэмэска. «Я тебя люблю».

Лара и правда любила ее, Вилланель это знает. И по-прежнему любит, если жива. Вилланель даже начинает завидовать этой ее способности. Радоваться вместе с другим человеком, делить его боль, лететь на крыльях истинного чувства, вместо того чтобы вечно играть роли. Но ведь это ужасно опасная, ужасно неконтролируемая и в итоге ужасно банальная вещь. Не в пример лучше обитать в чистой, ледяной цитадели своего «я».

И все-таки то, что Лару взяли, – плохо. Очень плохо. Покинув серое кожаное кресло, Вилланель отправляется на кухню и достает из холодильника бутылку розового шампанского «Мерсье» и охлажденный бокал. Через тридцать шесть часов она вылетает в Лондон. Надо продумать разные планы, и все они довольно сложны.

Лампочка в камере совсем потухла. Ева утратила представление о времени и даже не знает, день сейчас или ночь. Никто не принес еды, но, с другой стороны, хоть ее голод и мучителен, не менее сильно ее нежелание позорно справлять нужду в ведро. Жажда заставляет Еву сделать пару глотков из-под крана. Коричневатая вода отдает ржавчиной, но ей наплевать.

Кажется, она уже много часов провела на жесткой лавке. Рассудок то пускается вскачь по бешеным виражам, то погружается в мрачный туман отчаяния. Ее периодически охватывают приступы дрожи, но не от холода, хотя в камере прохладно, а на ней лишь тонкий свитер, а от бесконечного мысленного прокручивания событий в метро. В ее жизненном опыте нет ничего, что подготовило бы к вибрации пули, в полете задевающей волосы на голове. К виду складывающегося внутрь лица и вытекающих мозгов. Кем он был, тот старик с бледными глазами, который улыбнулся незнакомой женщине, и эта улыбка стоила ему жизни? Кем был человек, которого она убила? Ведь его убила именно я, говорит она себе. Его убила моя глупая, неуместная вера в свои силы, и это все равно что застрелить своими руками.

В темноте она поднимается, выдерживает очередной приступ дрожи и, прихрамывая, обходит камеру, стараясь не думать о возможном заражении крови. Заснуть не получается. Желудок выкручивается от голода, лавка жесткая, а тюфяк воняет блевотиной и дерьмом. Она подходит к двери – там, где глазок. Раньше казалось, что беспорядочные выкрики доносятся откуда-то издалека, но сейчас они приблизились. Кричит мужской голос – повторяет одну и ту же плохо различимую фразу. Ему отвечает другой голос, в нем слышен гнев. Затем – низкий стон, который внезапно обрывается.

Ева осторожно отодвигает небольшую деревянную планку, закрывающую окошко для передачи еды, и пытается выглянуть в коридор. В дальнем конце, там, откуда ее привели, мерцает тусклый свет. Крики возобновляются – скрипучий, свирепый, отвратительный голос и все та же неразборчивая фраза. Затем – тот же ответ и тот же резко обрывающийся стон. Еве кажется, что она слушает запись на склеенной кольцом пленке. Если это так, то не ясно – зачем? Какой в этом смысл? Запугать ее? Вряд ли в этом есть необходимость.

Пригнувшись к отверстию, Ева боковым зрением замечает фигуру, шагающую по коридору в ее сторону, и ее вновь начинает трясти. Это мужчина лет сорока с редеющими каштановыми волосами, одетый в комбинезон, длинный кожаный фартук и резиновые сапоги.

Когда он приближается к ее двери, Ева прикрывает «кормушку», оставив лишь узкую щель. Она не может оторваться и не смотреть и не может унять дрожь. Двигаясь неторопливо, словно врач на обходе, мужчина исчезает за дверью той комнаты со шлангом, стоком и покатым полом. Примерно через минуту на противоположном конце коридора возникает пара свинолюдей. Они отпирают одну из камер, выводят оттуда худощавую фигуру в костюме и рубашке и шагают мимо Евы – все к той же комнате. У человека в их руках – непонимающий, беспомощный взгляд.

Через несколько мгновений они вновь появляются, но уже без него, и Ева оседает на пол, зажмурившись как можно сильнее и прижав руки к ушам. Это не помогает – она слышит выстрелы. Два, с интервалом в несколько секунд. От ужаса она больше не может ни думать, ни дышать, ни контролировать какую бы то ни было часть тела – просто лежит, трясясь во мраке.

Каким-то образом – возможно, из-за полного изнеможения – Ева засыпает и пробуждается от стука в дверь. Свет снова горит, а в воздухе висит легкий запах приготовленного мяса. Жутко хочется жрать – это единственное, что ей сейчас известно наверняка. Она хромает к двери; во рту сухо, внутри все перекручено от голода.

– Da?

– Zavtrak! – рычит чей-то голос.

Щель открывается, и огромная волосатая рука просовывает в камеру красную упаковку. Это детский набор «Хэппи Мил» из «Макдоналдса» – причем, кажется, еще теплый. За ним следует банка энергетического напитка «Рашн Пауэр». Ева смотрит на эту роскошь, не веря глазам, вскрывает коробку и дрожащими пальцами жадно отправляет ее содержимое в рот. Вместе с гамбургером и картошкой фри в коробку вложена игрушка в целлофане. Крошечный пластиковый чайничек с изображением кошачьей морды.

Вытерев жирные соленые пальцы о джинсы, Ева рывком вскрывает банку с напитком и заглатывает максимум, на который способна, а потом, тяжело дыша, опускается на лавку. Все остальное не имеет никакого значения. Никакого. Подтолкнув ведро к двери, чтобы нельзя было разглядеть в глазок, Ева мочится, потом выливает мочу в раковину и ржавой, еле текущей водой моет руки и ведро. В животе предупреждающее ворчание, но опорожнять кишечник в ведро – к такому унижению она еще не готова, хоть и смирилась с фактом, что такой момент наступит. Вывернув наизнанку пакет из-под картошки, Ева слизывает остатки соли и делает размеренный глоток напитка. Может, она ест в последний раз, прежде чем ее поволокут в комнату с бетонным полом, шлангом и стоком? Нико, любовь моя, прости, – мне ужасно, ужасно жаль.

Дверь резко распахивается. Это пара свинолюдей. Ее кивком подзывают, и она хромает к ним, крепко сжимая чайничек в кармане. Когда они проходят мимо комнаты смерти, сердце Евы готово выскочить из груди. Но почему-то дальше по коридору они не идут, а вместо этого открывают дверь в одну из камер; за ней обнаруживается лифт. Не грязная служебная клетушка, в которой она опускалась сюда, а похожая на гостиничную кабина, до блеска начищенная, со стальной фурнитурой внутри. Лифт гладко и тихо везет их до какой-то лестничной площадки, откуда они поднимаются еще на один короткий пролет и оказываются в том самом кафельном холле, где за складным столом сидят все те же два офицера в непомерно больших фуражках. На столе Еву ждут ее парка и поднос с вещами.

Бросив нервный взгляд на офицеров, которые делают вид, что ее здесь нет, Ева натягивает куртку, радуясь, что теперь согреется и прикроет наконец свой грязный свитер. Затем торопливо рассовывает по карманам телефон, ключи и деньги.

– Obuv, – произносит один из свинолюдей, ногой указывая на пару невысоких зимних ботинок, отороченных кроликом.

Ева с благодарностью натягивает их на ноги. Ботинки подходят ей идеально.

– Ладно, – говорит второй свиночеловек, двигаясь назад к лестнице и лифту. – Пойдемте.

Они поднимаются еще на несколько этажей и выходят. Здесь паркетный пол и неновый ковер цвета сырой печени. В конце коридора приотворена темная деревянная дверь, за которой угадывается полумрак кабинета. Высокие окна занавешены невзрачными шторами. За столом красного дерева сидит, слегка наклонившись к ноутбуку, широкоплечий седовласый человек.

– Представляете? Ким Кардашьян, – произносит он, жестом отпуская свинолюдей. – Такой фигуры больше ни у кого нет.

Ева разглядывает его. Где-то около пятидесяти пяти, короткая стрижка, ироничная учтивая улыбка. Костюм с виду шит на заказ.

Он захлопывает ноутбук.

– Присаживайтесь, миссис Поластри. Меня зовут Вадим Тихомиров. Кофе?

Ева опускается в предложенное кресло, смущенно бормоча слова благодарности.

– Латте? Американо?

– Все равно.

Он нажимает на кнопку внутренней связи на телефоне.

– Masha, dva kofe s molokom… Вы любите розы, миссис Поластри? – Он поднимается, подходит к журнальному столику, где стоит ваза с темно-красными розами, берет один цветок и протягивает ей. – Этот сорт называется «уссурочка», его выращивают во Владивостоке. В вашем офисе на Гудж-стрит есть цветы?

Ева вдыхает богатый, маслянистый аромат.

– Пожалуй, стоит завести. Я выступлю с таким предложением.

– Настаивайте на этом. Ричард Эдвардс наверняка одобрит такую статью бюджета. Но позвольте спросить. Как вам понравилась прошедшая ночь?

– П… понравилась?

– Это мой проект: иммерсивное шоу с эффектом присутствия в аутентичных интерьерах. «Почувствуй Лубянку». Ночь политзаключенного сталинской эпохи. – Заметив, что она лишилась дара речи, он разводит руками. – Пожалуй, стоило заранее объяснить концепцию, но я решил воспользоваться уникальной возможностью получить ценный отзыв, поэтому… что вы об этом думаете?

– Попросту говоря, эта была самая жуткая ночь в моей жизни.

– Вы имеете в виду, в плохом смысле?

– Я имею в виду – мне казалось, что я теряю рассудок. Или что меня сейчас убьют.

– Да, это был полный пакет. «Казнь в НКВД». То есть, полагаете, надо немного подправить? Слишком страшно?

– Да, наверное, немного надо.

Он кивает.

– Тут свои проблемы, поскольку основная часть территории – это все же секретный полицейский объект. Но при этом мы располагаем изумительным историческим наследием. Все эти подземные пыточные камеры, помещения для казни… мы были бы идиотами, если бы не придумали, как их использовать. И у нас, конечно, есть актеры. В этой организации никогда не было дефицита людей, которые любят нарядиться в форму и кого-нибудь попугать.

– Полагаю, так все и есть.

– По крайней мере, утром вы проснулись, – усмехается он. – В старые добрые времена ваш пепел добавили бы в удобрения.

Ева вертит в пальцах стебель розы.

– Я неподдельно перепугалась, особенно после того, как вчера меня всерьез пытались прикончить. Вам это наверняка известно.

Он кивает.

– Да, известно, и мы сейчас об этом поговорим. Как там Ричард?

– В порядке. Шлет вам привет.

– Превосходно. Надеюсь, мы не даем его «русскому отделу» заскучать.

– Да уж. Он объяснил, зачем я решила сюда приехать?

– Объяснил. Вы хотите, кроме всего прочего, расспросить меня о Константине Орлове.

– Да. Особенно о его занятиях после увольнения.

– Помогу чем смогу. – Тихомиров поднимается и идет к окну. Он стоит спиной – силуэт в косых лучах бледного света. Раздается стук в дверь, входит мускулистый молодой человек в армейских штанах и футболке и ставит на журнальный столик поднос.

– Spasibo, Dima, – говорит Тихомиров.

Дико крепкий кофе бежит по ее жилам, и она ощущает легкий разряд оптимизма. Рассеивается туман беспомощности и унижения, который обволакивал Еву последние двадцать четыре часа.

– Расскажите, – просит она.

Он кивком отмечает перемену в ее настроении. Возвращается за стол – его движения медлительны, но взгляд сосредоточен.

– Вы слышали о «Двенадцати»?

– Не очень много.

– Мы полагаем, что изначально они были одним из тайных обществ, возникших при Брежневе, в позднесоветские годы. Заговор закулисных игроков, которые предвидели крах коммунизма и хотели построить новую Россию, свободную от старых порочных идеологий. По крайней мере, они так думали.

– Звучит вполне разумно.

Тихомиров пожимает плечами.

– Возможно. Но у истории, как это нередко бывает, свои планы. Политика Ельцина в начале девяностых привела к обогащению горстки олигархов, а всю страну ослабила и разорила. Похоже, именно в то время «Двенадцать» ушли в подполье и стали преобразовываться в организацию совсем иного типа. В организацию, которая сама пишет правила, сама отправляет правосудие и преследует собственные цели.

– И в чем они состоят?

– Вы знакомы с теорией организаций?

Ева качает головой.

– Есть такое философское учение, согласно которому основной задачей любой организации вне зависимости от ее изначальных идей рано или поздно становится собственное выживание. Поэтому она начинает занимать агрессивную, экспансионистскую позицию, и это в итоге изменяет ее саму.

Ева улыбается.

– Как…

– Да, если угодно, как и сама Россия. Как любая корпорация и любое национальное государство, которое считает, что оно в кольце врагов. Думаю, именно на той стадии «Двенадцать» и завербовали Константина Орлова. И это было совершенно логично, поскольку к тому времени они уже создали свое Управление С или нечто подобное и для руководства им нуждались в человеке с весьма специфичными навыками, которыми Орлов владел превосходно.

– То есть получается, что «Двенадцать» – это вроде как теневое российское государство?

– Не совсем. Полагаю, это новый тип государства, криптогосударство без границ, с собственной экономикой, стратегией и политикой.

– А какие у него цели?

Тихомиров пожимает плечами.

– Защищать и продвигать свои интересы.

– Ну а как вступить в эту организацию? Как стать ее частью?

– Сделать членский взнос – смотря что ты можешь предложить. Деньги, влияние, свой пост…

– Какая-то безумная идея.

– Так и времена безумные, миссис Поластри. И я утвердился в этой мысли, когда говорил с Орловым буквально несколько месяцев назад.

– Вы с ним встречались? Где?

– В Фонтанке, это под Одессой. СВР провела операцию, которая, как ни прискорбно, завершилась его гибелью.

– В доме у Рината Евтуха?

– Именно так. ФСБ поучаствовала в операции, предоставив информацию и личный состав, а взамен мне позволили допросить Орлова. Разумеется, он ничего не сказал, да я и не рассчитывал. Он принадлежал к старой школе. Человек, который скорее умрет, чем назовет своих нанимателей или обученных им киллеров. Но ирония состоит в том, что эти же киллеры его и убили.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Вероятно, «Двенадцать» сразу врубились, что похищение Орлова – это вовсе не местные гангстеры, которые хотят выкуп. Они увидели повсюду отпечатки СВР. И ликвидировали Орлова, чтобы тот не заговорил.

– Тогда зачем убили Евтуха?

– Вероятно затем, что он – по своей воле или нет – сотрудничал с СВР.

– А ваша служба вообще заинтересована в деле Евтуха? Вы хотите узнать, кто именно его убил?

– Разумеется, мы следим за развитием событий.

– Ричард говорил вам, что у нас есть кое-какие соображения по этому поводу?

– Нет, не говорил. – Он на мгновение задумался. – Позвольте задать один вопрос, миссис Поластри. Вам известно выражение «канарейка в шахте»?

– Что-то слышала.

– В давние времена русские шахтеры, когда шли разрабатывать новый пласт, брали с собой канарейку в клетке. Эти птички весьма чувствительны к метану и угарному газу, и поэтому шахтеры знали: пока канарейка поет, они в безопасности. Но если канарейка замолкла, значит, пора сматываться.

– Это занятный факт, господин Тихомиров, но к чему вы о нем вспомнили?

– Вы никогда не задавали себе вопрос, миссис Поластри, почему МИ-6 назначило именно вас для расследования серьезного международного заговора? Простите, конечно, но едва ли вы достаточно опытны в этой области.

– Меня попросили найти конкретного киллера. Женщину. И у меня есть ряд версий, разработка которых может на нее вывести. Я подобралась к ней ближе всех.

– Но именно поэтому вас вчера хотели убить.

– Пожалуй, да.

– Тут нет никаких «пожалуй», миссис Поластри. К счастью, наши люди за вами присматривали.

– Да, я их видела.

– Вы видели только тех, кого вам позволили увидеть. Но были и другие, и они задержали женщину, которая на вас покушалась.

– То есть вы ее поймали?

– Да, она у нас под арестом.

– Прямо здесь? На Лубянке?

– Нет, в Бутырке, это в нескольких километрах отсюда.

– Боже мой. А с ней можно встретиться? Допросить?

– Боюсь, это невозможно. Ее, скорее всего, еще не успели даже оформить. – Он берет серебряный разрезной нож в форме кинжала и начинает вертеть его между пальцев. – Поэтому я и побеспокоился о том, чтобы вас привезли сюда и чтобы вы переночевали здесь как гость.

– А имя этой женщины известно?

Тихомиров открывает папку, лежащую на столе.

– Ее зовут Лариса Фарманьянц. Мы называем таких торпедами, это профессиональные стрелки. Из Бутырки нам пришлют фото поновее, но пока я распечатал для вас старый снимок из газет.

На стадионе стоят на помосте три девушки. Застегнутые до подбородка спортивные куртки, в руках – букеты, на шеях – ленты с медалями. Если верить информационному агентству ТАСС, это победительницы соревнований по пистолетной стрельбе на Универсиаде шесть лет назад. Лариса Фарманьянц представляла Казанское военное училище и взяла бронзу. У нее светлые волосы, широкие скулы, на фото она смотрит перед собой отсутствующим взглядом.

Ева изумленно изучает фотографию. Эта молодая женщина, с которой они незнакомы, хотела ее убить. Всадить ей пулю в затылок.

– Но почему? – бормочет она. – Почему именно здесь? Именно сейчас? И именно меня?

Взгляд Тихомирова спокоен.

– Вы пересекли черту. Сделали то, чего от вас никто не ожидал. Слишком близко подобрались к «Двенадцати».

Ева берет в руки распечатку тассовской фотографии.

– А эта Лариса не из той ли парочки, что устранила Евтуха в Венеции? Есть запись с видеокамер.

Вместо ответа Тихомиров достает из папки второй листок и протягивает его Еве. На нем в точности такой же скриншот видеозаписи, какой сделал Билли на Гудж-стрит.

– Мы видели эту запись, – говорит он. – И мы согласны с вашими выводами.

– А вторая женщина?

– Мы не знаем, хотя очень хотели бы узнать.

– И мне хотелось бы вам в этом помочь.

– Миссис Поластри, вы даже не представляете, сколько уже для нас сделали. Мы вам очень благодарны.

– И что теперь будет?

– Для начала мы отправим вас домой, но посадим на самолет под другим именем, как отправили вчера вашего коллегу. – Он протягивает ей папку. – Это вам. Просмотрите, пока летите. А на выходе отдайте стюардессе.

Ева вновь берет фото победительниц и уже почти возвращает его на место, но что-то удерживает ее руку. Она вглядывается в снимок и не верит глазам.

– Золотая медалистка, – говорит она, пытаясь разобрать подпись под фотографией. – Пермский университет, Оксана Воронцова. Что вам о ней известно?

Тихомиров, хмурясь, открывает ноутбук. Пальцы пробегают по клавиатуре.

– Она мертва, – отвечает он.

– Вы уверены? – У Евы перехватило дыхание. – Уверены на сто процентов?

Тихомиров держит слово. Он угощает Еву обедом в столовой Лубянки, сажает в «Мерседес» с тонированными стеклами, поджидающий их со стороны Фуркасовского переулка. На переднем сиденье стоит ее чемодан, который забрали из отеля. Не проходит и часа, как она уже в аэропорту Остафьево и с помощью водителя, молодого человека в деловом костюме, чье удостоверение сразу внушает пиетет, мгновенно проходит все таможенные и паспортные процедуры. Он провожает ее в зал бизнес-класса, с бдительной ненавязчивостью садится рядом и остается с ней до объявления вылета. Когда вместе с дюжиной людей из «Газпрома» Ева отправляется к выходу на посадку, ей вручают конверт.

– От Тихомирова, – объясняет он.

Внутри «Дассо Фалькона» – сплошная красота, и Ева с наслаждением усаживается в свое кресло. Вылет задерживается, и к тому времени, когда самолет, наконец, трогается с места, делает круг над блестками Москвы и берет курс на Лондон, уже спускаются сумерки. Около часа Ева дремлет, но потом стюард расталкивает ее и предлагает замороженную рюмку водки «Черная сабля».

Ева делает большой глоток, чувствует, как по венам катится леденящий алкоголь, и прислоняется головой к иллюминатору, к расстилающейся за ним тьме. Всего сорок восемь часов назад – размышляет она – я летела в другую сторону. Я была тогда другим человеком. Тем, кто не слышал шепота пролетающей сквозь волосы пули. Тем, кто не видел, как складывается внутрь человеческое лицо.

Я больше этого не хочу. Мне нужно вернуть свою жизнь. Вернуть мужа. Мне нужна знакомая рутина, знакомые вещи, знакомые места, нужна рука, за которую можно держаться на морозе, теплое тело, дышащее рядом ночью. Нико, я все это улажу, обещаю! Не будет больше этих вечеров, когда я шепчу что-то в телефон или тупо сижу перед лэптопом. Никаких тайн, никакой лжи, – только любовь, которой я тебе недодавала.

Она тянется в сумку за телефоном, чтобы отправить Нико эсэмэску, но вместо этого рука натыкается на конверт, о котором она совсем забыла. В нем огромный лист бумаги. Никакого текста, лишь черно-белая картинка: канарейка в клетке.

Что имеет в виду Тихомиров? Что он хочет ей сказать? Почему канарейка, что она означает?

И эта женщина на фотографии. Не та, что Лариса Фарманьянц, а другая – Оксана Воронцова, золотая медалистка из Пермского университета. Да, согласно записям ФСБ она мертва, но при этом она полный двойник женщины, которую Ева заметила в Шанхае в тот вечер, когда убили Саймона Мортимера. Или это все ей приснилось, и она лишь проводит несуществующие связи? Ведь, в конце концов, она видела ту женщину лишь мельком. Ева разочарованно моргает. Всё как-то не складывается. Слишком мало информации и слишком много возможных выводов.

В этом нет никакого смысла. В понедельник она попросту встретится с Ричардом Эдвардсом и сознается в том, в чем уже созналась себе самой, – эта работа ей не по зубам. Скажет, что уходит из офиса на Гудж-стрит, из МИ-6, что ей надоел весь этот жуткий токсичный бардак и что она хочет вернуть назад свою жизнь.

В аэропорту Лондон-Сити Ева отправляет Ричарду зашифрованную эсэмэску, что она вернулась, садится в метро и едет домой. Батарейка в телефоне сдыхает, сама Ева тоже еле жива – от голода. Как будет прекрасно, если Нико сейчас дома, а еще лучше, если он что-нибудь готовит, предварительно откупорив бутылочку. На станции Финчли-роуд она волочет свой чемодан к выходу. Асфальт блестит от дождя, и Ева, наклонив голову, почти бежит сквозь подсвеченную тьму. Сворачивает на свою улицу – колеса чемодана жужжат и скользят – и в паре машин от дома видит припаркованный фургон без опознавательных знаков: пожалуй, впервые она по-настоящему признательна за слежку.

Заметив, что свет в квартире не горит, Ева замедляет шаг. Внутри воздух прохладен и неподвижен, словно здесь уже давно никого не было. На кухонном столе придавленная вазой с вянущими белыми розами лежит записка – слова еле различимы под опавшими лепестками.

Надеюсь, ты хорошо съездила; впрочем, о деталях даже не расспрашиваю. Я взял машину и коз, пока поживу у Збига с Лейлой. Как долго – не знаю. Видимо, ровно столько, сколько тебе понадобится, чтобы решить, хочешь ли ты сохранить наш брак.

Ева, я больше так не могу. Проблема известна нам обоим. Либо ты живешь в моем мире, где у людей нормальная работа, где женатые пары вместе спят, вместе едят, встречаются с друзьями – пусть даже порой это бывает скучновато, но, по крайней мере, никто никому не перерезает глотку. Либо ты живешь так, как живешь, ни о чем мне не рассказываешь, проводишь на работе дни и ночи, за кем-то гоняясь, и в этом случае – извини, но без меня. Боюсь, вот так все просто. Решать тебе. Н.

Ева пробегает глазами записку, потом возвращается к двери и запирает ее на два оборота. Оперативный обыск кухни выявляет банку томатного супа, три раскисшие самсы в промасленном пакете и просроченный черничный йогурт. Пока суп разогревается в микроволновке, она схомячивает йогурт с самсой. Словно в упрек Евиной обычной неряшливости Нико оставил квартиру в безупречном порядке. В спальне кровать заправлена, жалюзи опущены. Ева было движется к ванной, но передумывает: от усталости отказывают даже мозги, какие уж там гигиенические процедуры. Она ставит телефон на зарядку, вынимает из прикроватного столика свой «глок» и кладет его под подушку. Затем стаскивает с себя одежду, бросает ее грудой на пол, забирается в кровать и отключается.

Просыпается она примерно в половине десятого от жужжания факса, который завела себе по настоянию Ричарда – это, мол, безопаснее, чем шифрованная электронная почта. Из факса выползает наспех написанное от руки приглашение на частный просмотр в арт-галерее (Чисвик, запад Лондона), где начиная с полудня жена Ричарда Аманда будет выставлять свои картины и рисунки. «Если есть время, приходи, поболтаем», – написано в конце.

До Чисвика добираться не меньше часа, и нельзя сказать, чтобы у Евы было настроение путешествовать через весь город, но это возможность сообщить Ричарду о своем решении на нейтральной территории. «Там и увидимся», – пишет она в ответ, лезет обратно в кровать и зарывается в простыни, чтобы поспать еще хоть часок. Страх, как она теперь понимает, – вещь не постоянная. Он приходит и уходит, он в любой момент может лягнуть тебя с парализующей внезапностью, а затем отступить, словно отлив, к той точке, где ты его еще не ощущаешь. В постели он принимает форму нервозной дрожи – в достаточной степени, чтобы прогнать сон.

Голод пересиливает всё, и Ева натягивает на себя спортивный костюм, бросает в сумку «глок» и отправляется завтракать в кафе «Торино» на Финчли-роуд. А Ричардовы наблюдатели точно знают свое дело? А если не знают и Еве суждено погибнуть от рук какой-нибудь торпеды, то пусть лучше это случится, когда внутри нее будет большой капучино и cornetto alla Nutella.

Слегка утолив аппетит, Ева набирает номер Нико. Трубку не берут, и она расстроена, хоть и не без примеси облегчения. Ей и хочется сказать, что между ними все улажено, и напрягает предстоящий тяжелый разговор. Из кафе Ева неторопливо идет к метро. На улице идеальная субботняя погода, воздух прозрачен и прохладен, и она воображает, что след в след за ней шагают невидимые соглядатаи. В полупустом вагоне она пролистывает оставленный кем-то «Гардиан», читает обзоры книг, которые никогда не купит.

Галерею в Чисвике найти непросто, на двери – лишь скромная серебряная табличка. Залитый солнцем кирпичный фасад, эркер, глядящий на Темзу, первый этаж георгианского дома. Ступив внутрь, Ева сразу чувствует себя не в своей тарелке. Друзья Ричарда хоть и не подчеркивают своей избранности, но всем видом тактично намекают, что чужим здесь не место. Поскольку с Евой никто не заговаривает, она принимает серьезный вид знатока, поглощенного произведениями искусства. Акварели и рисунки вполне приятные и безобидные. Котсуолдские пейзажи, лодки на якоре в Олдебурге, девочки в соломенных шляпках на каникулах во Франции. Есть даже портрет Ричарда, весьма неплохой. Ева с удовольствием разглядывает эти работы, когда к ней сбоку подходит худощавая женщина с глазами прозрачными словно морское стекло.

– Ну и как вам? – спрашивает она.

– По духу очень похоже на него, – отвечает Ева. – Мягкий, но непроницаемый. А вы, наверное, Аманда?

– Да. А вы, наверное, Ева? Которая не подлежит обсуждению.

– В смысле?

– Ричард очень часто вас упоминает. Даже чаще, чем сам отдает себе в этом отчет. Понятное дело – секретность, то-сё. Я его и не расспрашиваю. Но мне всегда было любопытно.

– Поверьте, я кто угодно, только не таинственный персонаж.

Аманда дарит ей бледную улыбку.

– Позвольте вас чем-нибудь угостить. – Она кивает Ричарду, который с добродушным лицом ходит между гостями с обернутой в салфетку бутылкой просекко. Абсолютно неожиданно – учитывая его обычный стиль серой мыши – на нем лихо расстегнутая розовая сорочка и слаксы.

– Ага! – произносит он. – Вы уже познакомились. Прекрасно. Сейчас принесу Еве бокал.

Ричард отправляется за шампанским, а Аманда протягивает руку, будто собирается поправить раму у картины. Она едва касается рамы, но Ева успевает заметить у нее на пальцах платиновое обручальное кольцо и мерцающий бриллиант помолвочного.

– Я не сплю с вашим мужем, – говорит Ева. – Если, мало ли, вы подумали.

Аманда поднимает бровь.

– Рада слышать. Вы совсем не в его вкусе, но вы же знаете, как ленивы мужчины. Все, что под руку попадется.

Ева улыбается:

– Картины, похоже, неплохо продаются. Много красных этикеток.

– В основном рисунки. Они дешевле. Рассчитываю на Ричарда: если он будет вливать побольше белого вина, то и живопись, возможно, пойдет лучше.

– А вы не скучаете? По всем этим воспоминаниям?

– Картины как дети. Хорошо, когда они в доме есть, но чтобы не всегда.

Ричард возвращается с бокалом, наполняет его и протягивает Еве.

– Можно тебя на пару слов? Пять минут.

Ева кивает. Делает полуоборот, но Аманда уже ушла.

– Позволь представить тебе нашу дочь, – говорит Ричард.

У Хлои Эдвардс длинные ресницы и материнская фигура.

– Ты работаешь с папой? – спрашивает она, когда ее отец отходит в сторону. – Круто! Мы с мамой ни разу не встречались с его шпионами, так что прости, если я выгляжу немного как фанат. И у тебя наверняка в сумке пистолет.

– Наверняка, – улыбается Ева.

– Хотя, кстати, одного я видела. В смысле, одного шпиона.

– Я его знаю?

– Если знаешь, тебе повезло. Мы тогда жили в своем доме в Сен-Реми-де-Прованс. Мама не то писала этюды, не то занималась шопингом, не то еще что-то, и он пришел к нам на обед. Такой, довольно немолодой. Русский. Убийственно крутой. Боже мой. Я о нем мечтала.

– Сколько тебе было лет?

– Лет пятнадцать. Не помню, как его звали. Да и потом, наверняка имя было фейковым, да?

– Не обязательно. А на картине – это ты? В соломенной шляпе?

– Боюсь, да. Вот бы ее кто-нибудь купил и увез отсюда.

– Правда?

– Ну это, сама видишь. Типа, белая девочка на каникулах.

– Но иметь дом в Провансе совсем неплохо.

– В общем, да. Жара, запах лаванды. Вот это вот всё. Но я не слишком гожусь для богатеньких парижских мальчиков в шортах «Вильбрекен».

– Предпочитаешь крутых русских?

– Еще бы!

– Тогда нужно идти по стопам отца. Там таких до фига.

– Он говорит, для шпионки я слишком гламурная. Типа, нужно выглядеть простецки. Идешь по улице, а тебя никто не замечает.

Ева улыбается.

– Вроде меня?

– Нет, нет, нет. Я не хотела сказать…

– Да неважно. Я просто поддразниваю. Но твой отец прав. У тебя потрясающая внешность, и тебе следует этим пользоваться.

Хлоя отвечает ухмылкой.

– Ты хорошая. Мы можем с тобой и дальше общаться? Папа всегда твердит, что надо поддерживать связи с правильными людьми. – Она протягивает Еве визитку с именем, телефоном и черепом с костями.

– Не уверена, что я из правильных людей, но спасибо. Ты учишься?

– Хочу поступить в драматическую школу. Перед Новым годом прослушивание.

– Тогда удачи!

Сквозь толпу гостей продирается Ричард и хлопает дочь по заднице.

– Вали отсюда, дорогуша. Мне надо сказать Еве пару слов.

Хлоя закатывает глаза, а Ева вслед за Ричардом выходит из дома.

Магазин медицинских товаров фирмы «Уитлок и Джонс» – один из старейших на Уэлбек-стрит в центре Лондона. Фирма известна своим тактом по отношению к клиентам, даже если их запросы весьма деликатны. Для продавца по имени Колин Дай этот день выдался длинным. Магазин обслуживает многих частных специалистов, владеющих собственными хорошо оборудованными кабинетами по Харли-стрит и Уимпоул-стрит, и Колин узнает в лицо многих медсестер, заглядывающих к ним в магазин, чтобы пополнить запасы своих работодателей. Со многими из них за два года, что здесь работает, он успел познакомиться, и они всегда рады поприкалываться вместе с ним. Одной его фамилии[47] уже хватает, чтобы поржать.

Женщина, которая сейчас подошла к прилавку и глазеет на манекены с бандажом и поясничными опорами, Колину не знакома, но вот ее тип – очень знакомый. Консервативный макияж, практичная обувь, не то чтобы красотка, но в целом – живой, нормальный вид.

– Чем могу помочь? – интересуется он. В ответ она подает ему листок, исписанный от руки. Комплект для забора крови, кровоостанавливающий зажим, контейнер для использованных острых предметов, упаковка крупных презервативов.

– Планируете вечеринку?

– Простите? – Она внимательно смотрит на него. Тяжелые очки не в силах скрыть небольшое косоглазие, но в остальном, заключает Дай, не ужас-ужас.

– Сами знаете, что в таких случаях говорят, – он указывает на бейджик, – Live and Let Die[48].

– У вас есть всё, что в списке?

– Дайте мне пару минут.

Когда он возвращается, она стоит точно в той же позе.

– Боюсь, презервативы только в стандартном исполнении. Это проблема?

– Они растягиваются?

Он улыбается.

– Насколько подсказывает мой опыт, да.

Она награждает Колина взглядом одного глаза – другой в это время смотрит через его плечо – и расплачивается наличными.

Он опускает чек в фирменный пакет «Уитлок и Джонс».

– Возможно, еще увидимся. Ведь знаете, как говорят? Умрем, но не сейчас[49].

– На самом деле никто так не говорит. Козел.

Ева вслед за Ричардом выходит из галереи на берег, и они спускаются к причалу, где пришвартованы шлюпки и катера. Сейчас отлив, и пристань под ногами слегка покачивается. Легкий запах тины и водорослей. Медленный скрип причальных цепей – они то поднимаются из воды, то погружаются обратно. На улице довольно прохладно, но Ричард, похоже, не обращает на это никакого внимания.

– Твоя дочь великолепна.

– Правда? Рад, что она тебе понравилась.

– Да, понравилась. – Река рябит от бриза. – В московском метро меня хотел убить профессиональный киллер. Если бы не ФСБ, я была бы уже мертва.

– Я слышал об этом от Ланса. Он говорит, тебя забрали на Лубянку.

– Это так.

– Мне жаль, Ева. Представляю, какого ужаса ты натерпелась.

– Да, это был кошмар. Но виновата целиком и полностью я сама, ведь именно я настояла на том, чтобы ехать в Москву.

Ричард отводит глаза.

– Сейчас это уже неважно. Расскажи подробнее, что именно произошло.

Ева рассказывает. Метро, Лубянка, беседа с Тихомировым.

Она заканчивает историю, но Ричард никак не комментирует услышанное. Кажется, будто его внезапно очень заинтересовала одна из пришвартованных у причала лодок.

– То есть эту самую Фарманьянц арестовали? – в конце концов произносит он.

– Да, она в Бутырке. Насколько понимаю, это не лучшее место на свете.

– Правильно понимаешь. Это мрачное Средневековье.

– И я уверена, что она – одна из двух женщин, что убили Евтуха в Венеции. Тихомиров тоже так думает.

– Правда?

– Ричард, ты нанял меня, чтобы найти убийцу Виктора Кедрина. Так вот. Это молодая женщина. Зовут ее Оксана Воронцова, оперативный псевдоним – Вилланель. Бывшая студентка лингвистического отделения Пермского университета, получила приз по стрельбе, в двадцать три года ее обвинили в тройном убийстве. Завербовал и обучил ее Константин Орлов, бывший глава Управления С из СВР; под его руководством она стала киллером у «Двенадцати». Он вытащил ее из тюрьмы, сфабриковал ее смерть и создал для нее несколько личностей, а потом его самого убили, и вполне вероятно, что это дело рук самой Вилланель. Я отправлю тебе отчет по факсу в течение сорока восьми часов, если доживу.

– Ты всерьез считаешь…

– Взгляни на это с точки зрения Вилланель. Она скомпрометирована тем, что я столько на нее нарыла, ее подружка в Бутырке, и тоже в основном из-за меня. Кто, по-твоему, следующий у нее в списке?

– Люди, которые присматривают за тобой, – настоящие профессионалы. Ева, я тебе обещаю, это так. Ты, возможно, их не видишь, но они всегда рядом.

– Ричард, я на это надеюсь. Я чертовски надеюсь, поскольку эта женщина – реальная машина для убийства. Я стараюсь сохранять спокойствие, и мне более-менее это удается. Но я боюсь до чертиков. То есть я реально, б…, напугана. Я настолько напугана, что не могу даже думать о грозящей опасности и не могу принять необходимые меры, поскольку боюсь, что, если окажусь лицом к лицу с этой проблемой или начну всерьез ее обдумывать, меня просто разорвет. Ничего не попишешь.

Он разглядывает ее спокойно, как врач.

– Я не вернусь на Гудж-стрит, – добавляет она. – Никогда.

– Ладно.

– Ричард, я вне игры. Говорю серьезно.

– Я тебя слышу. Но один вопрос можно задать?

– Сколько хочешь.

– Где ты собираешься провести следующие десять лет?

– Я хочу быть живой. А если у меня при этом будет еще и муж, то это типа бонуса.

– Ева, в этой жизни нет никаких гарантий, но внутри цитадели безопаснее, чем снаружи, – во всех смыслах. Давай снизим нагрузку. Тайная жизнь – твое призвание. Ты живешь этой работой, ты дышишь ею. Вознаграждение… будет огромным.

– Ричард, я попросту не могу. У меня не получится. Я ухожу.

Он кивает.

– Понимаю.

– Не думаю, что понимаешь. Но как бы то ни было. – Она протягивает руку. – Спасибо, что пригласил. И привет Аманде.

Хмурясь, он смотрит ей вслед.

Прикупив в «Уитлоке и Джонсе» медицинские принадлежности и сложив их в рюкзак, Вилланель встречается с Антоном у билетных касс на станции Финчли-роуд. Он выглядит раздраженным – они не успевают обменяться и парой слов, как он резко поворачивается и шагает к итальянской кофейне рядом с метро.

Заказывает кофе для обоих и жестом указывает ей сесть за столик с краю.

– В идеале я хочу, чтобы это случилось сегодня, – говорит он. – Мужа не будет. Он сейчас живет у друзей в паре миль от дома, и я только что получил подтверждение, что он по-прежнему там. Оружие, амуниция, документы, все, что ты заказывала, – в сумке под столом. Ты еще хотела машину. Полагаю, чтобы избавиться от тела?

– Да.

– Белый «Ситроен» будет ждать тебя у дома Поластри. Ключи – в той же сумке, что и пистолет. Когда все сделаешь, дай мне знать, как обычно, и увидимся в Париже.

– Ладно. Net problem.

Он смотрит на нее раздраженно.

– Говори по-английски. И почему на тебе эти жуткие очки? Выглядишь как чокнутая.

– А я и есть чокнутая. Ты видел психопат-тест профессора Хаэра? Я зашкаливаю.

– Только не облажайся, ладно?

– Можно подумать…

– Вилланель, давай серьезно. Ведь Фарманьянц в Москве облажалась.

Взгляд Вилланель остается пустым.

– А что пошло не так?

– Неважно. Главное – сейчас сделать все нормально.

Глава 8

Возвращаясь домой на метро, Ева тайком разглядывает окружающих. Кто из них за ней следит? Их, наверное, двое, оба вооружены. Пара гóтов со стаффордширским бультерьером? Серьезные парни в арсеналовских футболках? Молодые женщины, уткнувшиеся в телефоны?

Она могла бы попросить, чтобы ее отправили в безопасное место, но это лишь отсрочило бы решение проблемы. Невысказанная истина – и они с Ричардом оба это знают – состоит в том, что ей надо заставить киллера раскрыться, но проще всего это сделать, оставаясь жить в своей квартире. Ее дом и окружающие улицы тем временем будут под незримой охраной. Окажись рядом Вилланель, бригада арестует ее на месте, а в случае сопротивления вырубит или даже прикончит без лишних слов. Так или иначе Ева, с тех пор как начала работать на Ричарда, не чувствовала себя более защищенной.

Она достает из сумки ключи и входит в подъезд. Отперев дверь своей квартиры на первом этаже, некоторое время стоит не шевелясь, прислушиваясь к тишине и к шипению просекко в собственных ушах. Затем вынимает «глок», стараясь не замечать, как в груди колотится сердце, прикрывает за собой дверь и подвергает помещение профессиональному экспресс-осмотру.

Ничего подозрительного. Рухнув на диван, она включает пультом телевизор – Нико оставил его на канале «История». Там идет документальный фильм о холодной войне, и голос за кадром рассказывает о расстреле тринадцати поэтов в Москве 1952 года. Ева начинает смотреть, но глаза закрываются сами, и фильм превращается в мелькание разрозненных черно-белых кадров и полупонятного русского. Несколько минут спустя – или прошел уже целый час – по экрану бегут титры в сопровождении шипящей старой записи советского гимна. Ева вполголоса подпевает:

Soyuz nerushimy respublik svobodnykh Splotila naveki velikaya Rus!

Ужасные стихи, вся эта лабуда про нерушимый союз республик, но мелодия воодушевляющая.

Da zdravstvuet sozdanny voley narodov…

Воля народов. Да, конечно… Зевая, Ева тянется к пульту и выключает телевизор.

Yediny, moguchy Sovetsky Soyuz!

На половине зевка она замирает. Что за хрень? Это голос у нее в голове? Или он звучит здесь, в квартире?

Slav’sya, Otechestvo nashe svobodnoye…

От ужаса у Евы перехватывает дыханье. Этот ужас реален. Он здесь. Он с ней.

Пение продолжается – отчетливо и спокойно, Ева пытается встать на ноги, но ее суставы словно склеились от страха, координация движений пропала, и она вновь падает на диван. «Глок» каким-то образом остается в руке. Пение замолкает.

– Ева, ты не могла бы подойти?

Судя по еле заметному, но характерному эху, она в ванной, и Евин ужас на мгновение приглушается внезапно охватившим ее любопытством. Двигаясь с «глоком» через гостиную в заднюю часть квартиры, она открывает дверь, и в лицо ей ударяет волна теплого ароматного пара. Вилланель лежит в ванне, из одежды на ней – лишь латексные перчатки. Глаза полуприкрыты, волосы на голове – словно клубок колючек, кожа розовеет в горячей мыльной воде. Между кранами над ее ногами лежит пистолет «ЗИГ Зауэр».

– Поможешь справиться с волосами? В этих перчатках у меня не получается.

Ева с дрожащими коленями таращится на нее, разинув рот. Отмечает про себя кошачьи черты с лишенными эмоций серыми глазами, не успевшие зажить порезы на лице и небольшой странный шрам на губе.

– Вилланель, – шепчет она.

– Ева.

– Что… зачем ты здесь?

– Хотела повидаться. С последнего раза прошло уже столько недель.

Ева не двигается. Она стоит, застыв на месте, с оттягивающим руку «глоком».

– Умоляю. – Вилланель тянется за Евиным жасминовым шампунем. – Успокойся. И положи свой пистолет рядом с моим.

– Зачем на тебе эти перчатки?

– Криминалистика.

– Значит, ты пришла меня убить?

– А ты хочешь?

– Нет, Вилланель. Прошу…

– Ну что ж. – Она поднимает взгляд на Еву. – Ведь у тебя сегодня на вечер нет планов?

– Нет, я… Мой муж… – Ева дико озирается. Запотевшее окно, раковина, пистолет у нее в руках. Она понимает, что надо взять ситуацию под контроль, но само присутствие Вилланель действует на нее парализующе. Мокрые волосы, сероватые синяки и порезы, бледное тело в окутанной паром воде, облупившийся лак на пальцах ног. Все слишком концентрированно.

– Нико оставил тебе записку. Он просит не волноваться за коз, он забрал их с собой. – Вилланель качает головой. – Вы держите коз, бред какой-то.

– Они маленькие. Я… Мне не верится, что ты здесь. У меня дома.

– Ты спала перед телевизором, когда я пришла. Кстати, храпела. Не хотелось тебя будить.

– На входной двери – замок с восемью цилиндрами.

– Я заметила. Довольно хороший. У тебя славно. Здесь настолько… похоже на тебя. Все в точности как я представляла.

– Ты вломилась. Явилась с пистолетом. Отсюда я делаю вывод, что ты на самом деле собираешься меня убить.

– Ева, умоляю, ты все портишь. – Вилланель игриво наклоняет голову к краю ванны. – А как ты меня представляла?

Ева отворачивается.

– А я и не пыталась. Мне сложно представить человека, который делает такие вещи, как ты.

– Правда?

– Ты хоть считала, сколько на твоей совести трупов, Оксана?

Вилланель смеется.

– Алё, Поластри! А ты и впрямь неплохо поработала. Высший класс. Но давай не будем обо мне. Давай лучше о тебе.

– Просто ответь на один простой вопрос. Ты пришла меня убить?

– Дорогая, ты все о своем. При этом пистолет в руках у тебя.

– Мне хотелось бы знать.

– Ладно. Если я пообещаю тебя не убивать, поможешь с волосами?

– Серьезно?

– Вполне.

– Ты ненормальная.

– Я в курсе. Так мы договорились?

Ева хмурится. Но в итоге кивает, откладывает в сторону «глок», закатывает рукава, кидает в карман часы и берет шампунь.

– Сполосни еще раз. Сделай воду потеплее. И не вздумай хватать пистолет.

Касаться ее – это так странно. А пробегать пальцами по ее скользким, мокрым распущенным волосам – еще страннее. Ева моет голову Вилланель, словно свою, – гладит медленными круговыми движениями, ощупывает, мнет, вдыхает ее ванильный, с привкусом жасмина запах. Да и сам факт, что Вилланель обнажена. Маленькие бледные груди, поджарое мускулистое тело, темная полоска лобковых волос.

Проверив температуру воды тыльной стороной ладони, Ева из душа ополаскивает волосы Вилланель. Если ты понимаешь, что тобой манипулируют, говорит она себе, это уже не манипуляция. Но внутри нее что-то сместилось. Какая-то сила накренила ось ее мира.

Когда с мытьем покончено, она оборачивает голову Вилланель полотенцем, скручивает его в чалму и берет «глок».

– Что тебе на самом деле от меня нужно? – спрашивает она, ткнув дулом ей в основание черепа.

– Я положила в холодильник шампанское. Откроешь его для нас? – Вилланель зевает, обнажая зубы. – Я, кстати, разрядила эту штуку. Свой – тоже.

Ева проверяет оба пистолета. Все так и есть.

Вилланель резко поднимается и потягивается, обнаруживая небритые подмышки. Потом достает из аптечного шкафчика ножницы и принимается стричь ногти на руках прямо в серую воду в ванне.

– Мне казалось, тебя волновала криминалистика.

– Я разберусь. И кстати о криминалистике: мне не помешало бы что-нибудь чистое.

– В смысле, трусы?

– Да.

– А с собой принести не могла?

– Я забыла. Извини.

– Боже мой, Вилланель!

Когда Ева возвращается, Вилланель стоит закутанная в полотенце и разглядывает себя в зеркале. Ева бросает ей трусы, но та поглощена созерцанием своего отражения, и трусы приземляются ей на мокрые волосы. Она берет их и хмурится.

– Как-то они не очень.

– Обломись. Других нет.

– У тебя всего одни трусы?

– У меня до фига трусов, но все одинаковые.

Судя по лицу Вилланель, она пытается переварить эту информацию, но наконец кивает.

– Так что, откроешь, наконец, шампанское?

– Если скажешь, зачем ты на самом деле пришла.

Ей отвечает ледяной взгляд.

– Затем, что я нужна тебе, Ева. Потому что все изменилось.

Прислонясь к стене гостиной с бокалом розового «Теттенже» в руке, Вилланель выглядит эффектно, излучая достоинство и женственность. Темно-русые волосы аккуратно зачесаны назад. Одежда – черный кашемировый свитер, джинсы, кроссовки – подобрана со вкусом, но в глаза не бросается. Ее можно принять за обычную молодую элегантную женщину, занимающуюся чем угодно. Но Ева чувствует ее дикую сторону. Готовность к жестокости, которая бьется, пульсирует за этой сдержанной внешностью. Сейчас этот пульс – лишь едва различимый шорох, но он все равно есть.

– У тебя в холодильнике найдется десерт? – спрашивает Вилланель. – Что-нибудь к шампанскому?

– В морозилке – торт-мороженое.

– Можешь принести?

– Иди, блин, сама и принеси.

– Ева, kotik, я же твой гость. – Она вытаскивает из-за пояса джинсов «зиг». – И на этот раз он заряжен.

Не произнося ни слова, Ева делает, что велели, но, обернувшись от холодильника, видит, что Вилланель поднимает пистолет и направляет на нее. В голове становится пусто, Ева падает на колени и изо всех сил зажмуривается. В ушах гремит тишина. Она медленно приоткрывает глаза и обнаруживает лицо Вилланель всего в паре дюймов от своего. Чувствует запах ее кожи, винное дыхание, шампунь. Трясущимися руками она протягивает Вилланель торт.

– Ева, послушай. Мне нужно, чтобы ты мне доверяла, ладно?

– Доверяла? Тебе? – Ева поднимается на ноги. Пистолет Вилланель теперь лежит на столе. Дотянуться до него ничего не стоит. Один хороший рывок, и… эта мысль еще даже не успевает оформиться в голове, как Вилланель наотмашь больно бьет ее по лицу тыльной стороной ладони. У Евы от шока перехватывает дыхание, она, пошатываясь, идет к дивану и садится.

– Я сказала. Нужно. Чтобы ты. Мне. Доверяла.

– Иди на хрен, – мямлит Ева, в ее щеке пульсирует боль.

– Сама иди на хрен, suka.

Вилланель смотрит Еве в лицо, потом протягивает руку и касается щеки.

– Извини. Я не хотела делать тебе больно.

Ева пожимает плечами, чувствуя на зубах вкус крови.

Вилланель берет бокалы с бутылкой и присаживается на диван рядом с ней.

– Ну же, давай поговорим. Я могу начать. Скажи, как тебе браслет? Понравился?

– Очень.

– Так… теперь ты.

Ева смотрит на Вилланель. И видит, что та зеркально повторяет ее позу, ее осанку, ее манеру держать бокал. Если она мигает, то мигает и Вилланель. Если она шевелит рукой или подносит ее к лицу, Вилланель тут же зеркалит. Словно она пытается выучить Еву наизусть. Словно завладевает ею, украдкой, дюйм за дюймом, змеей заползая в ее сознание.

– Ты убила Саймона Мортимера, – произносит Ева. – Практически отрезала ему голову.

– Саймон… Это тот парень в Шанхае?

– Ты даже не помнишь?

Вилланель пожимает плечами.

– Что я могу сказать? Наверное, в тот момент это показалось хорошей идеей.

– Ты ненормальная.

– Нет, Ева, это не так. Я такая же, как ты, только без чувства вины. Ну что, по торту?

Несколько минут они сидят молча, отправляя ложкой в рот мороженое, шоколадную крошку и ледяные вишни.

– Это было божественно, – полушепотом произносит Вилланель, ставя тарелку на пол. – А сейчас тебе надо очень внимательно меня послушать. Да, пока не забыла… – она достает из кармана джинсов дюжину девятимиллиметровых патронов и протягивает их Еве, – это твои.

Ева заряжает «глок» и, не зная толком, куда его деть, засовывает за пояс джинсов на спине, где он ощущается как-то неловко.

– Возможно, не лучшая идея, – говорит Вилланель. – Ну да ладно. – Она достает из кармана телефон, находит фотографию и показывает Еве. – Тебе знаком этот человек?

Ева внимательно смотрит. Ему около тридцати, худощавый, загорелый, футболка хаки и песочного цвета берет десантника. Фотограф поймал его вполоборота, в прищуренных глазах – раздражение, одна рука приподнята, вероятно, чтобы прикрыть лицо. Позади – нечеткие силуэты военной автотехники.

– Нет. Кто это?

– Мне он известен под именем Антон. Раньше командовал Отрядом Е, который выполняет черные операции для МИ-6, а сейчас он мой куратор. В четверг он приказал мне тебя убрать.

– Почему?

– Потому что ты подобралась к нам слишком близко – под «нами» я имею в виду Dvenadsat. Когда Антон отдавал мне этот приказ, я лежала в частной австрийской клинике. Он пришел в палату навестить меня, а когда уезжал, в машине с ним сидел этот человек. Антон – слева.

Снимок обрезан и плохо кадрирован, но изображение вполне различимо. Он сделан из окна здания, под которым – присыпанная снегом парковка. У пассажирской двери серебристо-серого «БМВ» – двое мужчин. Фигура слева одета в мешковатую черную куртку и стоит спиной. Лицом к камере в плаще и шарфе – вне всяких сомнений Ричард Эдвардс.

Ева долго смотрит на снимок, не произнося ни слова. Чувствует, как внутри нее рушится все, во что она верила, словно айсберг схлопнулся и ушел под воду. Человек, который всего пару часов назад, одетый в розовую льняную сорочку, угощал Еву просекко, говорил, что тайная жизнь – ее призвание, этот человек согласился на ее убийство, а может, даже и сам отдал приказ.

Тихомиров догадался. В тот момент, когда она спросила, не говорил ли Ричард об их подозрениях по поводу исчезновения Евтуха. И глаза офицера ФСБ расширились – всего на миг, словно он вдруг понял нечто, ускользавшее от него долгие годы. Вот тогда он и спросил ее о канарейке. Птичка, поющая в клетке глубоко под землей. Сквозь щели начинает поступать лишенный запаха смертоносный газ, и птичка замолкает – тугой маленький комок перьев.

– Мне надо позвонить, – говорит Ева и, разыскав в завалах своей сумки карточку Хлои Эдвардс, набирает номер. Хлоя отвечает секунд десять спустя. По голосу похоже, что звонок ее разбудил.

– Хлоя, это Ева. У меня один вопрос к сегодняшнему разговору. Но только строго между нами.

– О, привет, Ева. Да, м-м…

– Тот русский, о котором ты говорила.

– Да-да.

– Его, случайно, звали не Константин?

– Э-э-э… Да! Думаю, да. Ух ты! Кто он?

– Старый приятель. Как-нибудь познакомлю.

– Было бы круто.

– Только не говори папе, что я звонила, ладно?

– Ладно.

Ева дает отбой и мягко кладет телефон на стол.

– Господи, – произносит она. – Боже мой.

– Ева, мне жаль.

Она смотрит на Вилланель.

– Я думала, что охочусь за тобой для МИ-6, а на самом деле Ричард меня использовал, чтобы я протестировала неуязвимость «Двенадцати». Я была канарейкой в их шахте.

Вилланель ничего не говорит.

– О каждой своей находке я докладывала Ричарду, а он передавал эту информацию «Двенадцати», чтобы они залатали прореху. Вся моя работа в эти недели и месяцы делала их сильнее. Боже мой! Ты знала?

– Нет, меня в такие дела не посвящают. Мне, разумеется, было известно, что ты работаешь на Эдвардса, но я поняла, каким образом тебя подставили, лишь когда увидела его в Австрии с Антоном.

Ева кивает, полная холодного бешенства к себе. Она купилась на провокацию, классическую операцию под ложным прикрытием, построенную на ее собственном тщеславии. Считала себя умной, способной на скачки интуиции, склонной к выстраиванию нетрадиционных теорий, тогда как на практике оказалась просто кретинкой, которой искусно манипулировали. «Как я могла быть такой тупицей? – удивляется она. – Как не разглядела, что творится перед моими собственными гребаными глазами?»

– Но ведь тебе все равно понравилось? – говорит Вилланель. – Играть в секретного агента в секретном офисе на Гудж-стрит с секретными шифрами, которые вовсе не были секретом.

– Ричард льстил мне, и это сработало. Мне хотелось быть игроком, а не канцелярской крысой в конторе.

– Ты и есть игрок, милочка. Всякий раз, стоило мне заскучать, я залогинивалась и читала твою электронную переписку. Мне ужасно нравится, что ты столько думала обо мне.

Кинув взгляд на недопитое вино, Ева вдруг чувствует безграничную усталость.

– И что теперь? Знаю, звучит идиотски, но почему ты меня не пристрелила или что там еще, как велел Антон?

– Тому есть две причины. В какой-то момент я поняла, что, если мне когда-нибудь прикажут тебя убить, учитывая то, какую пользу ты нам приносишь, значит, ты нарыла обо мне слишком много. И значит, следующий труп – я.

– Из-за того, что ты скомпрометирована?

– Да. «Двенадцать» никогда не станут рисковать. Я поняла это на примере с Константином, о котором ты, очевидно, знаешь. Он был моим куратором до Антона. Решив, что он раскололся на допросе ФСБ, что, конечно, полная херня, они… с ним покончили.

– В Фонтанке?

– Да, в Фонтанке. – Ее взгляд становится задумчивым. – А теперь в Москве арестовали одного из моих людей.

– Ларису Фарманьянц? Твою любовницу?

– Лару, да, хотя я не назвала бы нас любовницами в смысле прогулок за ручки или поцелуев. Нас объединяли только секс и убийства.

– Лара сейчас у ФСБ, в Бутырке.

– Putain[50]. Это плохо. Они наверняка ее допросят, так что, с точки зрения Антона, я скомпрометирована вдвойне.

– И что это значит?

– Это значит, что он избавится от меня как можно скорее. Насколько я представляю, он дождется, пока я покончу с тобой, а потом моя очередь.

– Ты уверена?

– Да. И скажу тебе почему. Что Лару взяли, я знаю из экстренного сообщения, которое она успела мне отправить. А когда я сегодня встречалась с Антоном и он говорил о Ларе, то ни словом не упомянул о ее аресте. Он знал: я сразу пойму, что это значит.

– Ты упомянула о двух причинах. Какая вторая?

Вилланель смотрит на нее.

– Серьезно? Ты еще не просекла?

Ева качает головой.

– Вторая причина, Ева, – это ты.

Ева с изумлением смотрит на Вилланель. Ситуация – вся эта запутанность, безумность и полнейшая чудовищность – вдруг ложится на нее всем своим весом.

– И что теперь будет? В смысле, что…

– Что нам делать? Как выпутаться из этого живыми?

– Да.

Вилланель принимается шагать по комнате, ее движения по-кошачьи грациозны. Она то и дело бросает взгляд на какую-нибудь книгу или фотографию. Увидев свое отражение в зеркале над камином, она застывает на месте.

– Тебе нужно врубиться в две вещи. Во-первых, единственный способ выжить – это работать вместе. Ты должна отдать свою жизнь в мои руки и в точности – в точности – выполнять все, что я скажу. Если этого не будет, «Двенадцать» тебя прикончат и меня заодно. Тебе негде укрыться и не у кого просить защиты, кроме меня. Придется поверить на слово, что все обстоит именно так.

– А во-вторых?

– Ты должна смириться с тем фактом, что твоей теперешней жизни больше нет. Ни мужа, ни квартиры, ни работы. По большому счету больше никакой Евы Поластри.

– И…

– Она умерла. И ты обо всем этом забудешь. Я заберу тебя в свой мир.

Ева, не мигая, смотрит на Вилланель. Она чувствует себя словно в свободном падении, в невесомости.

Вилланель задирает рукава свитера. Руки – сильные и умелые, ногти коротко острижены. Сосредоточенный, деловитый взгляд направлен на Еву.

– Первым делом нам надо убедить Антона, что я тебя убила. Как только он решит, что ты мертва, у нас будет лишь короткая передышка, прежде чем придут за мной. Его, или кого он там пришлет, нужно будет направить не в ту сторону. И мы успеем исчезнуть.

Ева закрывает глаза. А открыв их, видит, что Вилланель сидит в той же позе.

– Слушай, – произносит она с отчаянием в голосе. – Давай свяжемся с одним моим знакомым полицейским. Это главный инспектор Гари Херст. Он участвовал в расследовании по Кедрину. Он нормальный мужик, абсолютно надежный. Он обеспечит нам полную защиту, и я уверена, ты сможешь заключить типа сделку – показания против «Двенадцати» в обмен на иммунитет. По мне, такой план лучше.

– Ева, ты по-прежнему не врубаешься. У них люди везде. Нет такого полицейского обезьянника, такой тюремной камеры или безопасной квартиры, куда они не могут проникнуть. Если мы хотим прожить дольше суток, то должны испариться.

– Куда?

– Как я уже сказала, в другой мир. В мой мир.

– И что это значит?

– Он вокруг, но невидим, если ты в нем не живешь. По-русски это называется tenevoy mir.

– Но ведь это же как раз территория «Двенадцати»?

– Уже нет. «Двенадцать» – это теперь истеблишмент. Знаешь, как у них называется убойное подразделение? Отдел клининга.

Ева встает и принимается кругами ходить по комнате, сужая их с каждым шагом. Она по-прежнему пребывает в состоянии свободного падения, словно несется вниз в шахте бесконечного лифта. Дуло «глока» натирает вспотевшие ягодицы. Она вынимает пистолет из-за пояса и безвольно держит его в правой руке. Вилланель не двигается.

– Нико будет думать, что я погибла?

– Все будут так думать.

– И никакой альтернативы?

– Если хочешь остаться в живых, то – нет.

Ева кивает и продолжает расхаживать по комнате. Потом вдруг снова резко садится.

– Дай-ка сюда. – Вилланель мягко отбирает у нее «глок».

Ева прищуривается.

– Откуда это у тебя? – спрашивает она, протягивая руку и прикасаясь к шраму на губе у Вилланель.

– Потом расскажу. Я все тебе расскажу. Но не сейчас.

Ева кивает. Она почти слышит, как мимо ушей мчится время. На свете есть знакомый ей мир – мир работы, экстренных вызовов, электронной почты, автостраховки и скидочных карточек супермаркетов, – и есть tenevoy mir. Есть Нико, самый добрый и приличный человек из всех, кого она встречала, и есть Вилланель, убийца ради удовольствия.

Она смотрит в ожидающие серые глаза.

– Ладно, – говорит она. – Что мы сейчас делаем?

Вилланель раскладывает на обеденном столе медицинские принадлежности из «Уитлока и Джонса» и достает из рюкзака мусорный пакет, банку собачьих консервов, белую фарфоровую чашку, пластиковый жгут, пластилин, склянку с театральным клеем, чернильную ручку, упаковку заколок, компактную пудру, набор теней для век, щетку для волос, презервативы, свой «зиг» с глушителем и Евин «глок».

– Так, сначала мне нужны несколько твоих волосков. Я сейчас их выдеру. – Она дергает и улыбается, когда Ева вздрагивает. – Теперь мне понадобится темная простыня. Самая темная, какая у тебя есть. Давай живо, пока я тут все приготовлю.

Сбегав в спальню, Ева возвращается со сложенной темно-синей простыней, и Вилланель кладет ее на стол рядом с другими предметами. По телевизору, который она включила, идет шумный японский боевик.

– Садись, – приказывает она, кивнув на диван. – Закатывай рукав.

Ева с некоторой опаской подчиняется. Вилланель берет со стола полую иглу для забора крови с гибким штуцером. К игле присоединена чистая поливинилхлоридная трубка. Свободный ее конец Вилланель опускает в презерватив, закрепляет соединение эластичной заколкой и принимается стягивать Евин бицепс жгутом. Дождавшись, чтобы вздулась вена, она на удивление нежно вводит иглу и открывает штуцер.

– Сожми кулак, – просит она, и по трубке начинает течь кровь, наполняя презерватив. Через пару минут, когда Евиной крови набирается где-то со стакан, Вилланель закрывает штуцер, отсоединяет презерватив и перевязывает его.

Потом с «зигом» в руке она выходит на середину комнаты, берет презерватив и, держа над ковром, стреляет в его темное раздутое чрево, направив дуло под углом вниз. Мокрый шлепок, и кровь вырывается наружу. От центра ковра разлетаются красные брызги – мириады крошечных капелек, поблескивающих на полу, мебели и стенах.

Окинув свою работу критическим взором, Вилланель возвращается к Еве. Берет щепотку пластилина, скатывает шарик размером с бисерину, сплющивает и прикрепляет театральным клеем к Евиному лбу. Затем снимает колпачок с чернильной ручки, вжимает круглый конец в пластилиновую лепешку и проделывает в ней аккуратную дырку. Потом пудрой добивается однотонности пластилина и лба, заполняет дырку черными тенями для век, а выпуклую часть окружает лиловыми под цвет синяка.

– У тебя будет изящненькое входное отверстие, – рассказывает она Еве. – Но сейчас мне понадобится еще кровь. Ты почувствуешь себя не очень, потерпи.

На этот раз она набирает кровь в два презерватива – в общей сложности пол-литра.

Ева ужасно бледнеет.

– Я, наверное, сейчас отрублюсь, – шепчет она.

– Я здесь, – отвечает Вилланель.

Обхватив Еву за плечи, а другой рукой взяв ее под колени, она перекладывает девушку на ковер головой к эпицентру кровавых брызг и переворачивает на бок. Затем осторожно раздвигает в стороны ее руки и ноги и в одну руку вставляет «глок».

– Не шевелись, – говорит она. – Надо все делать быстро, пока кровь не свернулась.

Евины веки слегка дрожат в ответ. Она плавает где-то на границах сознания. Комната перед глазами – как в тумане, словно мираж; голос Вилланель приглушен и доносится откуда-то издалека.

Вилланель тем временем кидает фарфоровую чашку в пакет и разбивает ее ударом о стену. Затем открывает собачьи консервы, опорожняет банку Еве в волосы и на затылок, а в желеобразной массе выкладывает композицию из нескольких крупных осколков фарфора. Удовлетворенная результатом, она заливает композицию кровью из презерватива и ставит алым пальцем точку на искусственном входном отверстии. Из содержимого второго презерватива она формирует темную лужу у Евы за головой.

– Так. Притворись мертвой.

Еве и притворяться особенно не нужно.

Вилланель берет телефон и фотографирует ее, меняя расстояние и угол съемки, пока не остается довольна результатом.

– Готово, – говорит наконец она и исполняет небольшой радостный танец. – Смотрится потрясающе. Желе из консервов вообще идеально. Сейчас я тебя почищу. Не двигайся.

Она берет щетку и вычесывает из волос Евы уже начавшую застывать кровь с требухой. Затем, оперев ее о диван и положив на голову пакет из-под разбитой чашки, она столовой ложкой удаляет с ковра фарфоровые осколки и остатки корма, помещает все это в пустую банку, а банку – в мусорный пакет. Туда же отправляются игла с трубкой, использованные презервативы, щетка, тени с пудрой, коробка с пластилином, жгут, ручка и заколки.

Вилланель берет волоски, которые выдернула из Евиной головы, и всаживает их в застывшую кровь, а потом рукой размазывает все это по ковру. Снимает латексные перчатки и, бросив их в мусорный мешок, натягивает новые.

– Теперь твоя очередь в ванну, – объявляет она, беря Еву в охапку.

Вилланель промывает Евины волосы, а та в полубессознательном состоянии лежит в теплой воде. Ею владеет безграничное умиротворение, словно Ева застыла между двумя жизнями. Через полчаса, вытертая и переодетая в чистое, она сидит на диване, попивая сладкий чай и грызя черствоватое шоколадное печенье. Она устала до смерти, у нее влажная кожа, а в ноздри намертво въелся запах крови.

– В моей жизни такая жесть впервые, – полушепотом произносит она.

– Знаю. Я взяла у тебя много крови. Но ты только глянь, что я отправлю Антону!

Вилланель протягивает Еве телефон. И та с ужасом рассматривает свое мертвенно-бледное лицо, полузакрытые глаза и полуоткрытый рот. Над спинкой носа – лиловатый обод вокруг почерневшего входного отверстия девятимиллиметровой пули. А на затылке – хаотический ужас из обломков черепа: сквозь мозговое вещество просвечивает белизна кости в чем-то красном.

– Блин, я, кажется, и впрямь померла.

– Ранения в голову я видела вблизи, – тактично произносит Вилланель. – Это очень похоже.

– Знаю. Твоя подруга Лара, целясь в меня, вышибла в метро мозги какому-то старику.

– То, что она промазала, для меня шок. Да еще позволить себя схватить и бросить в Бутырку! Какой-то хреновый у нее выдался день.

– Ты скучаешь по ней?

– Нет. А что?

– Просто спрашиваю.

– Забей. Для тебя сейчас главное – восстановить силы. А я пока приберусь и отнесу вещи в машину.

– У тебя здесь машина?

– Даже целый фургон. Дай-ка мне кружку и упаковку от печенья.

– Можно я возьму что-нибудь с собой?

– Нет. Ты умерла, в этом вся фишка.

– Наверное, так.

Через пять минут Вилланель производит финальный осмотр квартиры. Все осталось как было, когда она пришла, не считая кровавой живописи в гостиной, и эта картина – в точности как она планировала. Особенно она довольна размытым красно-коричневым пятном на ковре – оно наводит на мысли об истекающем кровью теле, которое волокут за ноги. А какую вокруг этого выстроят версию – наплевать. Ей просто нужно время. Двое суток вполне хватит.

– Ладно, – произносит она. – Теперь уходим. Сейчас я закутаю тебя в простыню, потом заверну в коврик и перекину через плечо.

– Но люди могут увидеть.

– Неважно, они просто решат, что соседи выносят вещи. Когда сюда налетят мигалки, до них дойдет, но к тому времени… – Вилланель пожимает плечами.

Все проделывается молниеносно, и Еве остается только удивляться физической силе Вилланель, которая легко укладывает ее на пол грузового фургона. Под голову Евы заткнут рюкзак, она завернута, словно мумия, в синюю простыню и вскоре слышит, как захлопывается передняя дверь.

Поездку нельзя назвать комфортной, особенно первые полчаса с постоянными толчками от переключения скорости, но потом дорога становится ровнее, и машина набирает темп. Еве достаточно уже и того, что она просто тут лежит – пусть даже ничего не видя, – в полудреме, но не в полной отключке. Проходит час, а может, два; фургон останавливается. Дверь открывается, и с лица Евы убирают простыню. Снаружи темно, видны лишь легкий фон уличного освещения да Вилланель с рюкзаком за плечами, стоящая на приступке задней двери. Она наклоняется в салон и полностью освобождает Еву. На улице холодно, пахнет дождем. Они на парковке у шоссе, вокруг – силуэты огромных фур. На неоновой вывеске – «КАФЕ 24».

Вилланель помогает Еве выбраться из фургона, и, преодолев полосу грязи, они входят в кафе. Там, в мертвенно-бледном свете за пластиковыми столами угрюмо сидят у своих тарелок какие-то мужчины, а из допотопных колонок на стенах льется голос Элвиса Пресли: «Как тебе сегодня без меня?» За стойкой женщина в рок-н-ролльной бандане жарит лук.

Пять минут, и перед ними – две пышущие паром чашки чая и огромные жирнейшие гамбургеры; Ева никогда таких не видела.

– Ешь, – приказывает Вилланель. – До последней крошки.

– Тут уж можешь не волноваться. Я проголодалась как черт.

После кафе Ева чувствует себя другим человеком, которого, правда, еще подташнивает. Они пересекают парковку и, пройдя по неосвещенной дорожке, мистическим образом оказываются в жилом квартале, где почти не видно огней. Поравнявшись с одной из многоэтажек, Вилланель подходит к стальной двери и вставляет ключ. Потом они карабкаются по темной лестнице до четвертого этажа, и там Вилланель, открыв очередную бронированную дверь, наконец включает свет. Это студия без отопления, обстановка – мрачный аскетизм. Стол, единственный стул, раскладушка военного образца, спальник цвета хаки, платяной шкаф, набитый плечиками с одеждой, и штабель металлических контейнеров. Светонепроницаемые шторы, чтобы ни один лучик наружу не просочился.

– Где мы? – спрашивает Ева, озираясь.

– У меня. Каждой женщине необходимо свое маленькое личное пространство.

– Но где именно?

– Хватит вопросов. Ванная – туда. Все, что там найдешь, в твоем распоряжении.

«Ванная» оказывается бетонной клетушкой с унитазом и раковиной, в кране – только холодная вода. В пластиковом мешке на полу – набор гигиенических средств, тампоны, вата, бинты, всё для наложения швов, болеутоляющие. Когда Ева возвращается в комнату, на койке уже разложен спальник, а Вилланель за столом занимается разборкой и чисткой «зига».

– Ложись спать, – говорит она, не поднимая взгляда. – Завтра тебе надо быть в наилучшей форме.

– А ты?

– Я в порядке. Иди спать.

Когда Ева просыпается, в комнате холодно, а за окном сумерки – то ли утро, то ли вечер. Вилланель сидит за столом в прежней позе, но в другой одежде и неторопливо листает в ноутбуке какие-то карты. Постепенно, шаг за шагом и с огромным недоумением в памяти Евы воссоздаются вчерашние события.

– Сколько времени? – спрашивает она.

– Пять вечера. Ты проспала пятнадцать часов.

– Боже мой. – Она расстегивает молнию на спальнике. – Жутко хочу жрать.

– Отлично. Приводи себя в порядок и пойдем что-нибудь съедим. Я там положила тебе новую одежду.

На улице безлюдные сумерки. Ева осматривается. Это одно из тех мест, мимо которых она запросто могла хоть сто раз проезжать, даже не вглядываясь. Здание, откуда они только что вышли, – жилой дом, выселенный под снос. На дверях и окнах – металлические ставни, вокруг – таблички о том, что территория охраняется собаками, а сквозь засыпанный мусором асфальт уже успели прорасти кусты дикой сирени. Preispodnaya, mir teney, tenevoy mir.

Когда они покидают кафе, изморось переходит в дождь. Машины на шоссе летят непрерывной чередой, шипя в серой пелене тумана. Вместо того чтобы вернуться к дому, Вилланель ведет Еву к покрытым граффити гаражам. Последний в ряду закрыт роллетом из оцинкованной стали и усиленным кодовым замком, который Вилланель и открывает. Внутри сухо, чисто и на удивление просторно. Вдоль одной из стен стоит ремонтный стенд для мотоциклов, у другой стены на полках лежат шлемы, бронированные кожаные жилеты, штаны, перчатки и ботинки. А посередине на стойке ожидает вулканически серый мотоцикл «Дукати Мультистрада 1260» с багажником и закрепленными кофрами.

– Все уложено, – говорит Вилланель. – Одеваемся.

Через пять минут она выкатывает «Дукати» из гаража и ждет, пока Ева опустит и запрет роллет. Дождь перестал, и две женщины некоторое время стоят и смотрят друг другу в глаза.

– Ну что, готова? – спрашивает Вилланель, застегивая молнию на куртке.

Ева кивает.

Они надевают шлемы и садятся на мотоцикл. Шепот двигателя переходит в бормотанье, луч передней фары разгоняет мрак впереди. Вилланель медленно едет по боковой дороге, давая Еве время поймать равновесие и усесться, плотно к ней прижавшись. Она дожидается паузы между машинами, бормотанье двигателя перерастает в рев, и они уносятся прочь.

Примечания

1

«Порочный роман» (англ.) – название песни Леди Гаги.

(обратно)

2

Муравьи из спальни (англ.). Фразы bad romance и bedroom ants похожи на слух. Причем Катя, очевидно, смотрит в «Ютьюбе» ролик вокальной группы The Kinsey Sicks под названием, собственно, Bedroom Ants, пародию на песню Леди Гаги Bad Romance.

(обратно)

3

Это весьма любезно (ит.).

(обратно)

4

Разумеется (ит.).

(обратно)

5

Пожалуйста, Марина. Я понимаю (ит.).

(обратно)

6

Бесподобно! (ит.)

(обратно)

7

Персонаж псевдодокументальной кинокомедии, где роль главного героя исполняет британский комик Саша Барон Коэн. Его персонаж – казахстанский журналист, путешествующий по США.

(обратно)

8

Живописный скотоводческий район в центральной Англии.

(обратно)

9

Узкий быстроходный катер.

(обратно)

10

Настоящую Венецию (ит.).

(обратно)

11

Восьмиугольник Фальери (ит.).

(обратно)

12

Дары моря, морепродукты (ит.).

(обратно)

13

Роджер Федерер – швейцарский теннисист.

(обратно)

14

Вопросы иммиграции входят в сферу ведения Хоум-офиса.

(обратно)

15

Американская рок-метал-группа.

(обратно)

16

С шестого этажа (фр.).

(обратно)

17

Эйлин Грей (1878–1976) – известная французская дизайнер и архитектор, работавшая в стиле модерн.

(обратно)

18

Лондонские свиновладельцы (англ.).

(обратно)

19

Как это называется? Настойчивая (ит.).

(обратно)

20

Известный английский телеведущий.

(обратно)

21

Популярная развлекательная телепрограмма для детей.

(обратно)

22

Решено (ит.).

(обратно)

23

Тогда до встречи (ит.).

(обратно)

24

«There’s no tomorrow, there’s only today» – строчка из песни Элтона Джона и Леона Рассела.

(обратно)

25

Бестолочь (нем.).

(обратно)

26

Дорогуша (нем.).

(обратно)

27

Я с Джованной Бьянки (ит.).

(обратно)

28

Привет, девочки! (ит.)

(обратно)

29

Мертвая картина (фр.) – в противовес tableau vivant (живой картине).

(обратно)

30

Удел человека, человеческая природа (ит.).

(обратно)

31

Деланая аристократическая беспечность (ит.).

(обратно)

32

Боже мой! (ит.)

(обратно)

33

Название драгоценного камня, один из образов, символизирующих Грааль. Введен германским средневековым поэтом Вольфрамом фон Эшенбахом. Нет единого мнения по поводу того, как следует точно понимать и переводить это название.

(обратно)

34

Сука (нем.).

(обратно)

35

Вообще офигенные (нем.).

(обратно)

36

Королевская военная академия в Сандхерсте.

(обратно)

37

Короткие кожаные штаны на подтяжках, национальная одежда баварцев и тирольцев.

(обратно)

38

«Снежинки» – представители поколения, вошедшего в студенческий возраст в 2000–2010-е годы. Характеризуя их, социологи отмечают повышенную впечатлительность, пониженную толерантность к мнениям, отличным от их собственных, и т. д. В большинстве контекстов слово считается уничижительным. Порой употребляется в адрес политических оппонентов вне зависимости от платформы.

(обратно)

39

Итальянский крепкий травяной бальзам.

(обратно)

40

Клеточный автомат (дискретная модель из решетки ячеек), предложенный английским математиком Джоном Конвеем в 1970 году.

(обратно)

41

Разбежались глаза (фр.).

(обратно)

42

Юлиус Эвола (1898–1974) – итальянский философ, культуролог. Считается одним из идеологов неофашизма.

(обратно)

43

Дорогуша (нем.).

(обратно)

44

О мой сексуальный волк (нем.).

(обратно)

45

Член (нем.).

(обратно)

46

Присоединение, подключение. Также – аннексия (нем.).

(обратно)

47

Фамилия Колина созвучна слову die – «умирать».

(обратно)

48

«Живи и дай умереть другим» (англ.). Название романа Яна Флеминга и фильма из цикла о Джеймсе Бонде.

(обратно)

49

Имеется в виду еще один фильм из цикла о Бонде – Die Another Day («Умри, но не сейчас»).

(обратно)

50

Б…! (фр.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg