«Фальшивомонетчик. Дюссельдорфский убийца. У трех дубов. Бандит»

Фальшивомонетчик. Дюссельдорфский убийца. У трех дубов. Бандит (fb2) - Фальшивомонетчик. Дюссельдорфский убийца. У трех дубов. Бандит 2031K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдгар Уоллес

Эдгар Уоллес Том 11. Фальшивомонетчик

Фальшивомонетчик

Глава 1

Большой кабинет Дональда Уэллса представлял нечто среднее между гостиной и библиотекой. Подержанная, но не потрепанная мебель была удобна и уютна, особенно кожаный диван, стоявший перед камином.

Две стены были заняты полками с книгами странного формата в старинных переплетах. На столе были разбросаны книги, на полу валялась кем–то уроненная газета.

В углу комнаты, около окна, через которое потоками лились солнечные лучи, виднелась дверь. За ней помещалась выложенная белыми изразцами ванная комната, в которой ванны, однако, не было. На стенах было множество стеклянных полочек, и стол, стоявший посреди комнаты, был также покрыт стеклом. В запертых шкафах помещалось огромное количество склянок и реторт.

Питер Клифтон в течение последних четырех лет постоянно бывал в этом кабинете, но никогда не видел таинственную дверь открытой.

Питер сидел на ручке массивного кресла и смотрел в окно, хотя его не интересовали ни автомобиль, стоявший на улице, ни дом напротив. Он отвернулся, чтобы Дональд Уэллс не мог видеть выражения его лица.

Вдруг он повернул голову и встретил взгляд темных глаз человека, стоявшего спиной к камину, с папиросой в зубах. Уэллс был очень худощав и благодаря этому казался гораздо выше ростом, чем на самом деле. Его лицо с темной, почти оливковой кожей и маленькими черными усами, было скорее неприятным, когда оставалось серьезным. Но его необычайно смягчала улыбка. И сейчас Уэллс улыбался.

Питер встал во весь свой богатырский рост и потянулся.

— Для меня, — сказал он, — был счастливым тот день, когда я по ошибке принял вас за дантиста.

И он нервно рассмеялся, что не ускользнуло от внимательного Уэллса.

— Мой друг, это был счастливый день для нас обоих, ибо вы оказались самым щедрым пациентом, которого я когда–либо знал. И я благословляю телефонную администрацию за то, что она установила аппарат в доме 90 на Харлей–стрит для жильца, который выехал за неделю до моего переезда сюда…

Питер снова засмеялся.

— И вы оказались прекрасным врачом, — сказал он.

Доктор перестал улыбаться.

— Вы можете вполне доверять такому авторитету, как сэр Уильям Клуэрс… Я не посмел бы высказаться так категорически, как он… Опасность миновала, но вы все же подвержены еще тем припадкам, о которых мы с вами только что говорили…

Питер энергично покачал головой.

— В будущем я буду тщательно избегать Харлей–стрит, — сказал он шутя и затем добавил: — Хотя это в высшей степени неблагодарно с моей стороны…

Доктор улыбнулся.

— Я вполне вас понимаю, — заметил он и сказал, меняя тему разговора: — Когда же состоится венчание?

Уэллс заметил, что брови его пациента слегка дрогнули. Странно было видеть озабоченное выражение на лице очень богатого и довольно привлекательного молодого человека, который должен был жениться на самой красивой девушке, когда–либо встречавшейся Дональду Уэллсу.

— В половине первого, — ответил Питер. — Вы придете, не правда ли? Прием состоится в «Рипе», а после этого мы уедем в Лонгфорд–Манор.

Наступило молчание, прерываемое лишь легким тиканием швейцарских часов на камине.

— Почему вы стали вдруг таким озабоченным? — спросил доктор своего пациента.

Питер сделал неопределенный жест рукой.

— Я сам не знаю почему, — ответил он после некоторого раздумья. — Мне иногда кажется, что Джейн такая холодная… или, вернее, равнодушная… Я так мало знаю ее, а она ведь необычайно скрытная… Она иногда становится мне как бы совсем чужой… и это пугает меня.

Снова на лице доктора заиграла улыбка.

— Я ведь познакомил вас с ней и, значит, сделал ошибку!

— Не говорите чепухи, — закричал Питер, — это было самым лучшим вашим поступком. Ведь я обожаю Джейн. Мне кажется, что нет ничего, чего бы я не сделал для нее. И мне страшно именно потому, что она не питает ко мне тех же чувств. Я вполне понимаю ее. Ведь она почти не знает меня… Обручение произошло так быстро, после нашего первого знакомства.

Он стиснул зубы и на лице его появилось страдальческое выражение.

— Дональд, ведь я купил ее.

На этот раз доктор громко рассмеялся.

— Вот чепуха! — воскликнул он. — У вас просто разыгралось воображение.

Питер грустно покачал головой:

— Конечно, я не сказал прямо ее отцу: «Я люблю вашу дочь и согласен заплатить за нее сто тысяч фунтов». Вероятно, меня просто выгнали бы из дому, если бы я позволил себе это. Однако, мне показалось, что, когда я назвал ее отцу эту сумму, которую хотел передать ему в случае женитьбы на его дочери, он сразу согласился. А ведь я тогда только два раза видел эту девушку. Будучи женихом Джейн, я ни разу не поцеловал ее.

— В таком случае, я на вашем месте сегодня же исправил бы эту оплошность! — весело воскликнул доктор. — Быть может, она недовольна вашим холодным отношением к ней.

Питер провел рукой по своим густым каштановым волосам.

— У меня появляются разные мрачные мысли. Может быть, Джейн что–нибудь слышала обо мне — вы, конечно, понимаете, на что я намекаю. Или, быть может, она кого–нибудь любила, и я расстроил ее мечты. Иногда мне кажется, что это был Хель.

— Но почему же?

В это время кто–то тихо постучал в дверь.

— Это моя жена, — сказал доктор. — Вы не против, если она войдет? Или вы хотите продолжить разговор с глазу на глаз?

— Мы уже наговорились, — ответил Питер и пошел навстречу молодой стройной женщине.

Марджори Уэллс было тридцать пять лет, но выглядела она лет на десять моложе. Цвет лица и волосы у нее были еще темнее, чем у мужа.

— Я слышала, что вы здесь, — она улыбнулась, показав ряд блестящих белых зубов. — Приветствую счастливого жениха! Между прочим, должна сказать, что видела сегодня утром вашу невесту в прекрасном настроении в обществе молодого человека.

В ее глазах забегали веселые огоньки.

— Вероятно, она была с Базилем Хелем, — сказал Питер.

Его большие серые глаза были устремлены на молодую женщину.

— Конечно, это был Базиль. Бедный Базиль. Воображаю, как он опечален. Однако, я разболталась, как старая сплетница!

Питер протянул руку за шляпой.

— Да, — заметил он, — вы часто заставляете меня волноваться. — Затем сказал, обращаясь к доктору: — Приходите ко мне завтра обедать, Уэллс.

Доктор поблагодарил за приглашение и, проводив Питера до двери, стоял на крыльце до тех пор, пока большой роллс–ройс не скрылся из виду. Затем он вернулся в свой кабинет.

— Скажи, чем действительно болен Питер? — спросила Марджори у своего мужа. — Ведь у него такой здоровый вид.

Она поинтересовалась этим как бы совершенно случайно, словно не замечала раньше частых посещений Питера.

— Сколько раз я повторял тебе, что никогда и ни с кем не говорю о моих пациентах! — недовольным голосом ответил Дональд.

В это время вошла горничная и принесла на подносе письмо. На конверте не было адреса, но Дональд распечатал конверт и вынул из него карточку.

— Хорошо. Попросите господина Рупера войти. А ты иди, — сказал он, обращаясь к своей жене. — Потом мы поговорим с тобой о Питере и обо всем остальном.

Вошедший был высоким и широкоплечим мужчиной. Хотя его голова была совершенно седа, он держался прямо, как солдат.

Уэллс закрыл дверь и указал посетителю на стул.

— Присядьте, прошу вас, инспектор.

Инспектор Рупер положил свою шляпу на стол, снял перчатки и вынул из бокового кармана объемистый бумажник.

— Простите, что я беспокою вас, доктор. Знаю, что вы очень занятой человек. Но мне непременно нужно было вас увидеть.

Уэллс с удивлением уставился на него.

— Дело вот в чем, — продолжал инспектор, вынимая из бумажника пятидесятифунтовую банкноту. — На ней стоит штемпель с вашим именем и адресом. — Он надел пенсне и прочел: «Дональд Уэллс, 90, Харлей–стрит».

Он протянул купюру доктору, тот внимательно рассмотрел ее и заметил:

— Да, это мой штемпель. Хотя я не помню, чтобы ставил его именно на эту банкноту.

— А вы не помните, случайно, откуда получили эту пятидесятифунтовую купюру? — спросил инспектор.

Уэллс задумался.

— Постараюсь припомнить. Ведь такие крупные банкноты не часто проходят через мои руки… По–моему, я получил ее от одного из моих пациентов, господина Клифтона. Затем я разменял ее, когда играл на скачках в Кемптон–парке. Я иногда не прочь попытать счастья.

Инспектор Рупер что–то быстро записывал карандашом.

— Господин Клифтон. Думаю, что я его знаю. Он живет на Чарльтон–Хаус–Террас, не так ли?

— Но в чем же дело? — с любопытством спросил Уэллс. — Мне уже чуется что–то таинственное! Не думаете же вы, что он украл эти деньги?

Сыщик закончил писать и ответил:

— Конечно, нет. Но эта пятидесятифунтовая банкнота — поддельная. На этот раз Ловкач выбрал недостаточно хорошую бумагу — это обстоятельство и выдало его.

Уэллсу не нужно было расспрашивать инспектора о том, кого он подразумевал под кличкой «Ловкач». Уже пять лет, как полиция и банкиры ломали себе головы и тщетно искали мастера искусно подделанных денег. В точности никто не знал, кто первый дал фальшивомонетчику эту кличку.

— До сих пор он никогда не подделывал английских денег, — заметил инспектор.

Уэллс подошел к маленькому сейфу, открыл его и вынул из него небольшую счетную книгу.

— Постойте, я хочу окончательно убедиться в том, что получил эту купюру именно от этого пациента. — Он стал быстро перелистывать страницы. — Нашел: Питер Клифтон, 52 фунта 10 шиллингов наличными. Он никогда не платил мне чеками.

— У вас, случайно, не записан номер этой банкноты? — спросил инспектор.

Уэллс покачал головой.

— Я никогда не записываю номера кредитных билетов. Подумайте, какая это была бы работа! Большинство моих пациентов платит мне наличными!

Инспектор посмотрел в приходную книгу доктора — его интересовало число, когда был получен этот гонорар.

— Да. Скачки на Кемптоне были именно в этот день. Благодарю вас, доктор.

Уэллс проводил посетителя до дверей.

В раздумьи он вернулся обратно в свой кабинет. Его мучила мысль: кто поставил штемпель с его именем на этой поддельной банкноте. Он твердо помнил, что сам он не делал этого.

Глава 2

— Ты видела сегодня Питера? — спросил Джон Лейт свою дочь, взглянув на нее из–за газеты.

Джейн сидела на диване, поджав под себя ноги, и с нежностью смотрела на отца.

— Нет, папа.

Лейт был добродушным на вид человеком с большой бородой, когда–то золотистого цвета, а теперь совершенно седой.

Девушка долго молча смотрела на отца и, наконец, спросила:

— Ведь мы живем, ни в чем не нуждаясь, не так ли, папа?

— Конечно, дитя мое.

— В таком случае, почему же мне обязательно нужно выходить замуж за Питера? Иногда мне кажется, что я могла бы действительно полюбить его, если бы не было этой страшной спешки со свадьбой. К чему это?

— Моя дорогая Джейн, пойми, я хочу видеть тебя как можно скорее устроенной… замужем за хорошим и порядочным человеком.

— Ты ведь не хочешь этим сказать, что болен? — со страхом воскликнула девушка.

Джон Лейт громко рассмеялся.

— Нет, успокойся, моя милая дочурка. Я вполне здоров, и тебе нечего волноваться! Мне кажется, что ты с Питером будешь счастлива.

Немного погодя девушка спросила:

— Ты, случайно, не знаешь, папа, где Питер нажил такое громадное состояние? Ведь он никогда не говорил о своих родственниках. Если бы он унаследовал крупное состояние, то об этом было бы известно. А Базиль говорит…

— Базиль много говорит такого, чего ему не следовало бы говорить, — проворчал старик.

Девушка почувствовала, что не следует продолжать разговор о Базиле.

— Мне звонил Питер, — сказала она. — У него сегодня был полицейский офицер и наводил справки по поводу фальшивой пятидесятифунтовой банкноты, на которой стоит штемпель Дональда Уэллса. Питер был очень взволнован, я это слышала по его голосу.

— Поддельная пятидссятифунтовая банкнота? — повторил Лейт. — Я уже читал об этом в газете, и там снова упоминалось имя этого Ловкача.

Он опять принялся за чтение, прерывая его частыми замечаниями:

— Питер — очень талантливый человек. У него прямо выдающиеся способности к живописи. Помнишь прелестные гравюры, которые он сделал для тебя?

— И которые ты потерял, — прибавила Джейн.

— Да вот никак не могу припомнить, где я мог их потерять! Я куда–то торопился и положил их в карман. Вероятно, забыл в поезде.

Девушка слушала его, но мысли ее были далеко.

— Представь, папа: через сорок восемь часов я уже буду замужем. Разве ты не жалеешь, что я навсегда покину твой дом?

Лейт отложил в сторону газету.

— Очень редко жених и невеста бывают безумно влюблены друг в друга, — сказал он. — Однако большинство, за очень редким исключением, с надеждой смотрит в будущее и не пугается предстоящей самостоятельной жизни. И я недоумеваю, почему ты…

В это время дверь открылась, и Джейн поспешно приняла, как ей казалось, более грациозную позу.

Старик строгим взглядом окинул вошедшего.

— Мне нужно поговорить с вами, Базиль.

— В чем же я провинился? — спросил вошедший молодой человек.

Бывали моменты, когда Джейн казалось, что она ненавидит Базиля. И, как это ни странно, как раз тогда, когда молодой человек особенно хотел понравиться ей.

Такова уж женская психология.

У Базиля было круглое, добродушное и всегда улыбающееся лицо, волосы с рыжеватым отливом. Внешне его нельзя было назвать ни красивым, ни даже привлекательным. И, однако, несмотря на это, он пользовался у женщин очень большим успехом.

Базиль стоял в дверях с добродушной улыбкой на круглом лице, ничуть не смущенный строгим тоном старика.

Он весь был воплощением элегантности: на его белом жилете сверкали ониксовые пуговицы с бриллиантами, две бриллиантовые запонки украшали манишку, и даже гвоздика как–то особенно нарядно была вдета в петлицу.

— Так в чем же дело? — снова спросил он. — Я собираюсь идти на бал художников. Что вы на это скажете, Джейн?

— Джейн не пойдет сегодня ни на бал художников, ни вообще на какой–либо другой бал, — строго заметил старик. — Мне нужно сказать вам несколько слов, Базиль.

И он указал на дверь своего рабочего кабинета.

— О Боже! Вы, кажется, собираетесь мне делать выговор! — с комическим ужасом воскликнул молодой человек. — Джейн, я готов отдать все на свете, если вы поедете сегодня со мной на бал. Наденьте поскорее бальное платье. Вы сегодня такая интересная! Как жаль, что вы выходите замуж за эту воплощенную добродетель!

— Хель! — воскликнул старик.

Когда Лейт называл его по фамилии, молодой человек тотчас же становился покорным.

Как только дверь кабинета закрылась, Джейн услышала звонок в передней и, взглянув в окно, увидела перед подъездом большой роллс–ройс.

Девушка не могла до конца разобраться в своих чувствах, но должна была сознаться, что человек, за которого она должна была выйти замуж, уже теперь нагонял на нее страшную скуку и тоску.

Тем не менее, Джейн постаралась как можно любезнее встретить и приветствовать своего жениха. Это поразило и обрадовало его.

Питер в этот день был еще молчаливее, чем обычно. Джейн вспомнила их телефонный разговор и вполне поняла его настроение.

— Я не ожидала, что вы сегодня придете, — сказала она.

— Я и сам не думал, что приеду сегодня. Но мне нужно было поговорить с вами.

— Да? О чем же!

— Я думал о том, имею ли я право жениться на вас, если… если вы питаете ко мне только дружеские чувства.

Джейн колебалась: она готова была уже сказать ему правду, откровенно сознаться, что ее также страшил этот брак.

— Итак, вы думаете, что было бы лучше, если бы наша свадьба не состоялась? — спросила она.

Джейн удивилась сама, как могла сказать такую ложь: она ведь знала, как сильно ее любит Питер и чувствовала, что он не мог этого желать.

— О нет! — запротестовал Питер. — Я только хотел еще раз сказать, что я готов вам возвратить ваше слово, если вы этого пожелаете…

Джейн подумала, что внезапный приход ее отца может помешать их разговору и превратить размолвку в полный разрыв. Поэтому она быстро сказала:

— Нет, я никогда не сделаю такой…

Тут она остановилась, подыскивая подходящее слово. Но, не найдя его, только глубоко вздохнула.

— Простите меня, Джейн. Я сегодня очень взволнован. Я уже говорил вам по телефону, что ко мне приходил полицейский из Скотленд–Ярда. Я всегда был восторженным поклонником Скотленд–Ярда. Ведь я сам служил в полиции в Родезии.

— И, вероятно, там вы натолкнулись на золотые россыпи?

Джейн задала этот вопрос совершенно необдуманно, но смущение Питера поразило ее.

— Нет. Я получил наследство от отца.

Он провел рукой по волосам, и Джейн показалось, что она у него дрожала.

Девушка смотрела на своего жениха и думала, что большинство девушек позавидовали бы такому счастью.

Питер был высок ростом, атлетического телосложения. Слегка выдающийся подбородок и прямой правильный нос свидетельствовали о его сильном характере.

«Если бы только он побольше и свободнее говорил. И был бы так же забавен, как Базиль», — подумала Джейн.

Питер производил впечатление очень застенчивого человека. Он сидел напротив своей невесты и, совершенно не зная, о чем с ней заговорить, старался делать какие–то банальные замечания о погоде.

Питер невольно обрадовался, когда, наконец, дверь кабинета открылась и вошел Джон Лейт. За ним следовал смущенный Базиль. Однако не настолько, чтобы не подмигнуть Джейн, когда он увидел ее в обществе Питера.

— Еще раз прошу вас, Джейн, поедемте со мной на этот бал художников, — попросил молодой человек. — Ведь вы можете быстро одеться. А Питер ничего не будет иметь против этого выезда. Я уверен, что ему захочется поговорить с вашим отцом о делах.

Девушка вопросительно взглянула на жениха. Он недовольно нахмурился — впервые со времени их знакомства. Это обстоятельство заставило ее решиться.

— Мне хочется поехать на этот бал, папа.

Лейт только пожал плечами и ничего не ответил.

Когда Джейн снова появилась в воздушном светло–зеленом платье, Питер уже ушел.

Глава 3

Питер вышел из своего автомобиля перед церковью и увидел по крайней мере пятьдесят фотоаппаратов, направленных на него.

Его попросили постоять, не двигаясь. Защелкали затворы.

— Благодарю вас! — раздалось со всех сторон.

— Благодарю вас! — ответил Питер, хотя, конечно, не сумел бы сказать, за что.

Он недоумевал, почему здесь собралась такая громадная толпа. Церковь была переполнена людьми, многие из которых были едва знакомы ему. Казалось, весь город собрался посмотреть на бракосочетание красоты с двумя миллионами фунтов. Среди присутствующих Питер заметил Марджори Уэллс. Она дружески улыбнулась ему.

Однако Питеру показалось, что она чем–то расстроена: быть может, ей неприятно было, что ее муж будет шафером. Ведь традиция требует, чтобы шаферами были холостые молодые люди.

Когда же он внимательнее всмотрелся в ее лицо, то заметил на нем следы слез. Интересно, почему могла плакать эта далеко не сентиментальная женщина?

— Сколько же можно ждать? — с нетерпением спросил Питер.

Уэллс посмотрел на часы.

— Вы ждете ровно пятьдесят секунд. Вероятно, вы очень нервничаете?

— Да, немного. Жаль, что я вчера не видел Джейн. Мне так хотелось извиниться перед ней за то, что я как бы не одобрил ее поездку на бал с Базилем.

Уэллс прикусил губу; весь город уже говорил о том, что за два дня до свадьбы Джейн была на балу и ужинала с Базилем Хелем.

Наконец, показалась Джейн под руку со своим отцом. В подвенечном наряде она была прекрасна, как никогда.

Во время обряда венчания Джейн ни разу не взглянула на жениха. Когда Питер взял ее за руку, то заметил, что она не была холодной, как он ожидал, и подумал, что она, вероятно, волнуется меньше него.

Наконец, они оказались в автомобиле одни. У Питера было такое чувство, что он везет девушку домой из театра. Он не мог еще освоиться с происшедшей в его жизни переменой.

Питер долго думал, что бы сказать своей молодой жене.

— Я приложу все старания к тому, чтобы вы были счастливы, — сказал он, наконец, первую пришедшую ему в голову фразу. Джейн ничего не ответила и только отодвинулась от него подальше в угол.

Питер благословлял небо за то, что Джейн в последний момент отменила прием в «Рипе» и что они должны были принимать поздравления у нее в доме. Эта перемена повлекла за собой сотни телеграмм, но народу собралось гораздо меньше, и Питер был этому искренне рад.

Джейн поднялась в свою комнату, села за туалетный столик и задумалась. Происшедшая в ее жизни перемена не радовала ее.

— Вас ждут внизу, миссис, — сказала горничная.

«Миссис»… как странно прозвучало это слово! Да, она с сегодняшнего дня миссис Клифтон.

— Портер, который поставлял цветы для дома, сказал, что господин Клифтон заплатил ему поддельной пятифунтовой банкнотой, — заметила горничная. — Я же объяснила Портеру, что это ничего не значит и что он не потерял своих денег.

— Поддельной банкнотой? — переспросила Джейн.

— Да, мисс, — продолжала горничная, в волнении забывая называть Джейн «миссис». — Портер понес ее на почту, и его долго расспрашивали, где он взял эту купюру. Не может же Портер потерять такие большие деньги!

«Еще поддельная банкнота, — подумала Джейн. — Ведь только вчера говорили о поддельной пятидесятифунтовой ассигнации».

Открыв ящик туалетного столика, она вынула сумочку и протянула горничной пятифунтовую купюру.

— Отдайте это Портеру. Ведь каждому могут подсунуть фальшивые деньги.

И миссис Клифтон спустилась вниз к гостям.

Джейн искренне обрадовалась, когда дверь закрылась за последним гостем. Теперь она могла, наконец, снять вуаль, подвенечное платье и одеться в простой дорожный костюм.

Ей вспомнилось, что Базиль Хель был одним из последних, кто подошел поздравить ее. В его глазах бегали веселые огоньки.

— Я получил приказание не докучать вам, — с улыбкой сказал он, обращаясь к Джейн, и подал руку Питеру, не глядя на него. — Желаю вам счастья, как это всегда говорится в подобных случаях. Приезжайте как можно скорее, на радость всем вашим друзьям.

Питер все еще держал его руку в своей. И вдруг он так крепко сжал ее, что молодой человек чуть не вскрикнул.

— Поздравьте же меня! — воскликнул Питер.

— Вот так рукопожатие! — не сдержался Базиль.

Джейн посмотрела на своего мужа, и он показался ей в этот момент совсем другим…

Все это она припомнила, уже сидя в машине по дороге в Лонгфорд–Манор.

Автомобиль бесшумно скользил по улицам. Джейн взглянула на мужа. Он задумчиво глядел в окно, облокотившись на мягкие подушки сиденья.

Джейн хотела сказать ему что–нибудь нежное, но ее прямой натуре было противно такое лицемерие.

Вдруг она вспомнила рассказ горничной о пятифунтовой фальшивой банкноте и спросила Питера, что он думает об этом.

— Да, я, действительно, дал Портеру пятифунтовку… как странно…

И он замолчал.

— Джейн, вам хотелось поехать в Лонгфорд–Манор? — спросил Питер немного погодя.

— А это ваше собственное имение?

— Нет. Я нанимал его однажды на три месяца, когда мне надоела городская жизнь. Владелец имения постоянно живет за границей и потому сдает его. Дом окружен чудесным парком. Мне понравилось, что имение расположено вдали от городского шума.

— Надеюсь, мне оно тоже придется по душе, — сказала она несколько смягченным тоном. — Не сердитесь, что я так нервничаю сегодня, Питер! Вы видели Марджори? Правда, что она влюблена в вас?

Он был слишком изумлен, чтобы протестовать.

— Я это заметила по взгляду, который она бросила на меня, — добавила Джейн.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — резко оборвал ее Питер.

— Но она ненавидит меня!

— Почему же?

Питер решил поменять тему и стал говорить о возможной поездке за границу. Он начал рассказывать ей о Соединенных Штатах Америки, куда несколько раз ездил и где у него есть много друзей.

Остаток дороги они молчали.

Вскоре вдали показалась крыша Лонгфорд–Манора, и прежде, чем Джейн могла опомниться, автомобиль уже остановился перед входом.

Два старых лакея проводили их в маленькую гостиную. Будуаром эту комнату нельзя было назвать — для этого ее обстановка была слишком строгой.

Из маленькой гостиной одна дверь вела в комнату Джейн, другая — в комнату ее мужа.

Она поднялась в свою комнату. Одеваться ей помогала пожилая горничная Анна.

— Господин Клифтон сказал, что вы проведете здесь остаток медового месяца, до возвращения в Лондон, — заметила она. — Нужно сказать, что сюда редко приезжают новобрачные.

Джейн была искренне признательна своему мужу за эту маленькую невинную ложь и за обедом сказала ему об этом.

— Анна не читает газет, — усмехнулся он. — Иначе она убедилась бы, что я сказал ей неправду, уверив ее, что мы уже женаты целый месяц.

Казалось, что он рад был любой возможности, чтобы поменять тему разговора.

Вечер, показавшийся обоим бесконечным, они провели в огромной библиотеке, которая занимала флигель старинного здания.

Питер попробовал заговорить с женой о некоторых нюансах ведения хозяйства.

— Я приготовил для вас чековую книжку, которой вы можете пользоваться, когда хотите. В суммах вы не ограничены, — заметил он. — Впрочем, деньги — не очень подходящая тема для разговора.

— Вы очень щедры, Питер.

По его лицу пробежала тень.

— Я иногда думаю: не поступил ли я слишком неделикатно — я имею в виду те сто тысяч.

— Но ведь это дало вам то, чего вы добивались?

— Это дало мне вас… то есть я хочу сказать…

Питер попытался неловким жестом завладеть ее рукой. Джейн вскочила на ноги и посмотрела на него сверкающими от гнева глазами:

— За эти деньги вы купили меня, вот что вы хотите этим сказать!

— Ничего подобного! — пробовал он оправдаться.

— Но вы поступили именно так. Ведь не думаете же вы, что я люблю вас?

Лицо Питера побледнело, как полотно.

— Нет. Но я надеялся…

— Конечно, я должна была сказать об этом раньше — в тот вечер, когда вы пришли к нам и прямо спросили меня об этом. Но я не намерена обманывать вас… Я буду вашей женой, но знайте, что я не люблю вас.

Питер смотрел на нее остановившимися от ужаса глазами.

— Я понимаю, — прошептал он. — Во всяком случае, я не принимаю от вас этой жертвы.

В это время раздался сильный стук у входной двери, затем послышались быстрые шаги. В комнату вошел инспектор Рупер.

— Я к вам по очень важному делу, — сообщил он и положил на стол объемистый портфель. Открыв его, вынул связку банкнот.

— Эти деньги были найдены в чемодане, который вы оставили вчера утром в конторе, — сказал инспектор спокойным голосом. — По поводу этих банкнот я желал бы получить от вас некоторые разъяснения.

— В чем же дело? — недоумевая, спросил Питер.

— Дело в том, что все эти банкноты поддельные.

Питер с удивлением посмотрел на связку банкнот.

— Но я ведь не оставлял никакого чемодана в конторе.

— А я говорю вам… — начал инспектор, плохо сдерживая раздражение.

— Пожалуйста, не повышайте голос, — строго оборвал его Питер.

Его властный тон заставил Джейн с удивлением посмотреть на мужа.

— Ведь я сказал вам, что не оставлял чемодан в конторе, — сказал Питер.

— Но, однако, на чемодане была ваша карточка.

Эти слова вызвали у Питера саркастическую улыбку.

— Поверьте, никто не будет оставлять фальшивых денег в чемодане со своей карточкой в людном месте. Вероятно, ваше начальство лучше меня разъяснит вам, что такое предположение абсурдно. Вы захватили с собой этот чемодан?

Рупер сделал знак одному из полицейских, стоявших в дверях, и тот внес в комнату чемодан из великолепной свиной кожи. К его ручке была прикреплена визитная карточка:

Питер Клифтон.

175, Чарлтон–Хаус–Террас.

Глава 4

— Я никогда в жизни не видел этого чемодана! — воскликнул Питер. — Скажите, не будет ли нарушением служебной тайны, если вы объясните мне: каким образом стало известно, что этот чемодан находится в конторе?

— Это уже совершенно другое дело… — в замешательстве ответил Рупер. — Ведь я приехал сюда, чтобы получить некоторые сведения.

— Сегодня утром я дал одному из поставщиков фальшивую пятифунтовку. А несколько дней тому назад меня уже расспрашивали о фальшивой пятидесятифунтовой банкноте! — с нетерпением воскликнул Питер. — И…

Он достал из кармана кожаный бумажник, открыл его и стал вынимать из него один за другим кредитные билеты. Некоторые из них оказались поддельными.

— Откуда вы получили эти деньги? Из бывшего банка? — с любопытством спросил сыщик.

Питер покачал головой.

— Я очень редко хожу в банк сам. Например, мой портной получил деньги на прошлой неделе по чеку в сто фунтов.

Джейн с удивлением слушала весь этот разговор.

Рупер был тоже невероятно поражен.

— Ведь вы не могли получить эти деньги в магазине? — с жаром воскликнул он, возвращаясь к разговору о связке банкнот, найденной в чемодане.

Питер взглянул на него с некоторым презрением.

— Я уже говорил вам, что никогда раньше не видел этого чемодана и что он не принадлежит мне, — спокойно ответил он. В его голосе чувствовалась усталость. — Наверное, это сделал кто–нибудь из моих врагов, чтобы доставить мне неприятности.

— А у вас есть враги?

Питер улыбнулся.

— Только вы, Рупер.

Глаза сыщика гневно сверкнули.

— Я поражаюсь, что такой джентльмен, как вы, может говорить подобные вещи. Ведь я исполняю свои служебные обязанности.

К удивлению Джейн, Питер покачал головой.

— Ведь вы следили за мной, по крайней мере, месяц. Вернее, я все время находился под вашим надзором.

— Вот в чем вы меня обвиняете? В таком случае, может, вы сообщите мне еще некоторые сведения: кто была та женщина, которая ежедневно посещала вас, входя через боковую дверь и выходя неизвестно когда?

— Что за выдумки!

Джейн сама не узнала своего голоса, когда она произнесла эти слова.

— Это абсолютная правда, — ответил Питер спокойным голосом. — Меня посещала дама, которая обычно оставалась не более часа и которой около шестидесяти пяти лет. Однако я не намерен называть вам ни ее адреса, ни имени.

— Это ваша старая знакомая? — спросил инспектор.

Питер улыбнулся.

— О нет. Эта женщина ненавидит меня; прежде она была кухаркой и, должен заметить, очень плохой кухаркой. Кажется, это все, что я вам могу сообщить о ней.

Рупер в волнении потер подбородок.

— Я должен буду доложить об этом начальству.

— Я сам сообщу об этом, — заметил Питер, указывая на телефонный аппарат.

Инспектор, видимо, колебался.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном?

— Нет, — вежливым, но твердым голосом сказал Питер. — Не существует такого закона, который разрешал бы вам пользоваться моим телефоном.

Удивление Рупера было несколько комическим.

— Хорошо, сэр. Простите, что я побеспокоил вас. Смею уверить, что я не буду докладывать об этом начальству.

Питер улыбнулся.

— Из всех здесь присутствующих вы находитесь в самом неприятном положении. Вы проникли ко мне без ордера и находитесь здесь без разрешения местного констебля. Вы привели с собой несколько полицейских и просите меня не сообщать об этом вашему начальству, не так ли?

Рупер бросил на него подозрительный взгляд.

— Не будете же вы утверждать, что вы сами полицейский? — спросил он Питера.

Питер покачал головой.

— Я только достаточно сообразительный наблюдатель, — с улыбкой ответил он.

И тут Питер вспомнил о присутствии своей жены.

— Джейн, простите меня. Мне бы хотелось с глазу на глаз переговорить с инспектором.

Джейн вышла в гостиную и зажгла свет.

Комната показалась ей настолько сырой и холодной даже в этот теплый день, что она зажгла стоявшую в углу электрическую печку.

Из соседней комнаты к ней доносились приглушенные голоса.

Джейн устало опустилась в кресло. На какое–то время ее личная драма отошла для нее на второй план перед этим ужасным обвинением, выдвинутым против мужа. Она разделяла его презрение к тем людям, которые прибегли к таким способам обвинения.

Как изменился Питер во время этого разговора! Молчаливый и неловкий молодой человек, которого она знала до сих пор, уступил место смелому и энергичному мужчине.

Ее размышления были прерваны стуком входной двери. Джейн поняла, что сыщик уехал. А вскоре в комнату вошел Питер.

— Эти мерзавцы убрались, — сказал он.

— Кто этот Рупер?

— Очень умный сыщик. Таких много в Скотленд–Ярде; получают они очень мало, но выше всяких подозрений. Я думаю, что они часто прирабатывают на стороне.

— Мне показалось, что он уже пожилой человек.

— Да, он выходит в этом году в отставку. Я очень хорошо знаю Скотленд–Ярд, хотя и не представляю из себя сыщика, разыгрывающего роль миллионера, как одно время думал Рупер.

— Но ведь этот человек следит за вами?

Питер рассмеялся.

— Я вывел его из себя, и таким образом это обнаружилось. Однако, — добавил он, посмотрев на часы, — уже поздно. Советую вам запереться в своей комнате на ключ, чтобы никто не положил вам под подушку поддельных пятифунтовых банкнот.

Джейн впервые за весь день непринужденно улыбнулась.

Старая служанка помогла ей раздеться.

Джейн уже почти заснула, когда вдруг вспомнила, что не заперла дверь на ключ. Однако ей так хотелось спать, что она поленилась встать. Кроме того, это казалось ей излишней предосторожностью и даже признаком трусости с ее стороны.

Утром ее разбудила Анна. Быстро накинув халат и надев туфли, Джейн подбежала к окну и выглянула в сад. Прямо под ее окном был чудесный газон с пестрыми клумбами цветов. Вдали виднелись освещенные солнцем высокие липы.

И тут Джейн увидела Питера в сопровождении довольно странного человека. Ей показалось, что муж был в хорошем настроении: она услышала его смех и восклицание:

— Бедный Рупер!

Джейн выпила чашку чая, приняла ванну и стала, вынимая вещи из чемодана, раскладывать их.

Когда она спустилась в сад, ей показалось, что Питер был чем–то сильно встревожен и озабочен. Прежняя застенчивость снова вернулась к нему.

— Джейн, позвольте вам представить господина Бурка из Скотленд–Ярда, — сказал он.

Молодая женщина с любопытством посмотрела на него: это был добродушный человек весьма плотного телосложения.

Ей показалось, что Бурк менее, чем кто–либо из ее знакомых, похож на сыщика, и только тогда, когда она взглянула ему прямо в глаза — пронизывающие и острые — поняла, что он действительно способен разоблачать преступников.

Глава 5

— Надеюсь, что старик Рупер не очень напугал вас вчера вечером, миссис Клифтон? — улыбаясь, спросил сыщик. — Он славный малый, но слишком поспешно делает заключения, не правда ли?

Вдруг он повернулся к Питеру.

— Быть может, это был садовник, господин Клифтон? — спросил он.

Питер покачал головой.

— Вряд ли садовник стал бы портить клумбы, — ответил он, — и, кроме того, насколько мне известно, у него нет автомобиля…

Джейн с удивлением слушала весь разговор.

— А что случилось? — спросила она.

Питер казался смущенным. Он густо покраснел и пробормотал:

— Кто–то вчера ночью был в саду… Мы не знаем, кто это был, но один из слуг видел его…

Он указал на одну из клумб.

— На земле ясно обозначились его следы… Однако не стоит над этим задумываться. Бурк ведь не из–за этого приехал сюда: мы просто случайно заговорили об этом происшествии.

Джейн видела, что Питер не хотел продолжать этот разговор, и потому оставила его одного с сыщиком.

Она думала, что Бурк останется завтракать с ними, но, к ее удивлению, он исчез, и Джейн оказалась одна с Питером за длинным столом.

Казалось, что Питер не хотел обсуждать вопрос о таинственном ночном посетителе.

— Быть может, это просто был бродяга, знавший, что дом полгода пустует… Вероятно, он думал, что одно из окон может быть незапертым…

Затем Питер с жаром стал восхвалять достоинства Бурка как сыщика и его необыкновенное умение разоблачать преступников.

— А как вы познакомились со всеми этими сыщиками из Скотленд–Ярда, Питер? — спросила Джейн, когда они вышли после завтрака на освещенную солнцем лужайку.

Ее вопрос произвел на Питера впечатление, которого она никак не ожидала: он как будто потерял все свое самообладание и пробормотал совершенно несвязно:

— Дело в том, что все они были очень милы по отношению ко мне и во многом помогали… В особенности Бурк! Вы не представляете себе, что это за необыкновенный человек! Всегда нужно быть в хороших отношениях со Скотленд–Ярдом.

После завтрака они пошли играть в гольф на миниатюрной лужайке недалеко от дома. Игра вскоре наскучила им, но они все же продолжали ее: по крайней мере, оба были заняты, и не нужно было придумывать темы для разговора.

Джейн искренне обрадовалась, когда пришло время обеда…

Затем они пошли в гостиную. Время тянулось бесконечно долго, и обоим было невероятно скучно и тягостно.

Если бы кто–нибудь со стороны посмотрел на них, когда они пили послеобеденный кофе, — она в нарядном светлосером открытом вечернем платье, а он — в элегантном смокинге, — то принял бы их за скучающих гостей, а никак не за мужа и жену.

Наконец, Питер встал и сказал:

— Я пойду в библиотеку.

По его тону она поняла, насколько тяжело ему было ее присутствие и как он хотел остаться один.

Однако, в десять часов она заглянула в библиотеку. Питер сидел за большим письменным столом. Перед ним лежал чистый лист бумаги. Он держал в руках перо, о чем–то, видимо, задумавшись.

При виде жены Питер обернулся, и Джейн показалось, будто ему неприятно, что она застала его в таком раздумье.

— Спокойной ночи… — сказала она и тихо закрыла дверь.

Джейн долго не могла заснуть. Она невольно вспомнила таинственного ночного посетителя, испуганно вскочила с кровати и, подбежав к окну, выглянула в сад. Луна еще не всходила, и он был погружен в полнейшую темноту. Вершины деревьев качались от сильного ветра, издалека доносились раскаты грома.

Джейн плотнее закрыла занавески, но оставила окно открытым. Затем легла в постель и попыталась заснуть. Однако, прошло больше часа, прежде чем ей удалось задремать.

И вдруг она в ужасе проснулась: чья–то рука притронулась к обнаженному плечу. Страстные губы коснулись щеки.

С диким криком она оттолкнула схватившую ее руку. Завязалась борьба. Джейн коснулась чьего–то подбородка и вдруг, вспомнив один из самых простых приемов джиу–джитсу, изо всей силы ударила по нему. Она тотчас же почувствовала, что тактика правильна: рука соскользнула с ее плеча.

Вскочив с кровати, Джейн распахнула дверь и очутилась на пороге маленькой гостиной. Она ничего не видела, потому что окна были завешены тяжелыми портьерами.

Позади ясно слышались чьи–то приглушенные шаги. В ужасе Джейн бросилась бежать, но споткнулась об стул. Падая, она схватилась за ручку двери, и та с шумом распахнулась. Свет из соседней комнаты ослепил ее.

— Кто там? — послышался голос ее мужа.

Питер, дремавший в кресле, проснулся от шума открывшейся двери. На нем была шелковая пижама.

Итак, муж не был тем таинственным ночным посетителем. Она ясно чувствовала прикосновение шерстяного костюма и крахмального воротничка.

— Джейн… Что случилось? — взволнованно спросил он.

Она указала ему на открытую дверь своей комнаты и попыталась рассказать о ночном происшествии.

Питер бросился в комнату жены.

Джейн все еще дрожала: впервые в жизни она испытала настоящий страх.

Питер вернулся бледный и взволнованный.

— Ваше окно открыто настежь, и к стене приставлена лестница, — прошептал он. — Расскажите же мне, что произошло.

Он присел на ручку кресла и внимательно выслушал ее рассказ. Джейн была даже немного разочарована тем спокойствием, с которым он начал расспрашивать ее.

— Вы говорите, что ясно почувствовали прикосновение крахмального воротника…

— Да, и в галстуке была булавка, которая больно уколола мне палец… Вот смотрите!

Питер сидел некоторое время молча, о чем–то размышляя. Однако она была уверена, что он и не думает о ее оцарапанном пальце, на который едва взглянул.

— Вы совершенно уверены, что он ничего не говорил? — вдруг спросил Питер. — Вероятно, я очень крепко спал, потому что не слышал, как вы закричали…

— Но я ведь не кричала, — запротестовала она. — У меня даже не было для этого сил. Я думала, что это были… вы…

Вдруг послышался шум удалявшегося автомобиля.

— Это он, — сказал Питер и после некоторого раздумья добавил: — Я сейчас спущусь по лестнице из окна вашей комнаты.

Взяв карманный фонарик, он стал спускаться по лестнице. Джейн выглянула из окна.

— На земле свежие следы, — сказал Питер, освещая газон.

Джейн казалось совершенно загадочным то необычайное спокойствие, которое он проявлял во время этого таинственного приключения. Больше того, временами ей даже казалось, что он как бы ожидал этого происшествия.

Прошло несколько минут, и Питер тем же путем вернулся в комнату. Джейн последовала за ним в гостиную. Как бы читая ее мысли, он сказал ей:

— Вероятно, вам кажется странным, что я так спокойно отнесся к этому происшествию. В действительности я только теперь понял, что произошло. Поверьте, я искренне жалею, что не бросился вслед за этим негодяем и не сломал ему шею. Вы не заметили, не исчезло ли у вас что–нибудь из ценных вещей? — спросил он после некоторого молчания.

Джейн покачала головой: мысль, что это мог быть грабитель, даже не приходила ей в голову.

— Я оставила все кольца и браслеты на туалетном столике, и ни одна вещь не исчезла, — ответила она. — Если бы это был грабитель…

Она была уверена, что это не мог быть грабитель, и потому даже не окончила начатой фразы.

Джейн очень хотелось подробнее узнать о таинственной даме, которая так часто навещала ее мужа. Она спросила его о ней, но тут же пожалела о своей опрометчивости: Питер долго молчал, как бы обдумывая свой ответ.

— Да, эта дама часто бывает у меня, — сказал он, наконец. — И, как я уже говорил Руперу, она — бывшая кухарка. Ее фамилия Энтерсон — шведского происхождения…

Когда солнце уже взошло высоко, осветив весь сад и парк, Джейн почувствовала ужасную усталость от бессонной ночи и решила поспать.

Проснулась она от звука гонга, звавшего к завтраку. Выглянув в окно, Джейн снова увидела Питера, разгуливающего по лужайке под ее окнами в обществе Бурка.

— Я ведь говорил, чтобы не звонили в этот гонг! — возмутился Питер. — И чтобы не будили вас…

— Вы снова вызвали сюда господина Бурка? — с удивлением спросила Джейн.

Питер объяснил ей, что он, действительно, просил сыщика приехать и выяснить некоторые подробности о таинственном ночном посетителе. У Бурка не было никаких сомнений в том, что этот посетитель — тот же человек, следы которого обнаружены в саду накануне утром.

— Кстати, — добавил он, — я пригласил Дональда Уэллса, и надеюсь, что вы ничего не будете иметь против этого. Мне нужно повидать его, а я не хотел уезжать один и оставлять вас здесь.

— Разве вы больны?

— Конечно, нет, — рассмеялся он.

— А… Марджори тоже приедет с ним? — спросила она после некоторого молчания.

Питер покачал головой.

— Нет, — коротко ответил он.

— Но почему же вы пригласили его приехать, если чувствуете себя вполне здоровым? — настаивала Джейн.

Питер ничего не сказал.

После завтрака он читал и писал письма в библиотеке, а Джейн попыталась поговорить со старым садовником. Но он оказался чрезвычайно несловоохотливым, и Джейн скоро вернулась в дом. Ее приводило в отчаяние то, что до вечера оставалось еще много времени.

Когда она вошла в библиотеку, Питер неспешно спрятал книгу, которую читал.

— Сколько нам предстоит еще прожить в Лонгфорд–Маноре? — спросила Джейн. — Здесь невероятно скучно и тоскливо.

Питер добродушно улыбнулся.

— Представьте себе, я как раз думал о том же самом — воскликнул он. — И, не посоветовавшись с вами, заказал комнаты в Риц–Чарльтоне. По крайней мере, там мы можем проводить вечера в театре.

— Только отец не должен ничего знать, — заметила она. — Так когда же мы уезжаем отсюда?

Питер сказал ей, что им могут дать те комнаты, которые ему нравились, только через два дня.

— А что вы читали, когда я вошла? — спросила Джейн после некоторого молчания.

Питер вынул из ящика и показал ей французскую книгу о гравюрах.

Джейн вспомнила, что у него была страсть к гравюрам.

— Ведь мы с вами, быть может, никогда бы не познакомились, если бы не встретились на выставке гравюр на Бонд–стрит… — помните? — спросил он.

— Бедный папа! Как он горевал, когда потерял ваши гравюры! — воскликнула она.

Питер действительно одолжил своему будущему тестю несколько гравюр очень тонкой работы, величиной не больше открытки, которые тот где–то забыл или потерял.

— Да, какая жалость, — согласился с ней Питер. — Наверное, мне никогда уже больше не удастся так хорошо нарисовать что–либо.

Джейн села у камина, подперев голову рукой.

— Мне кажется, что Ловкач, как его называют, тоже должен быть искусным гравером. Отец говорил мне, что только артист может достичь такой высокой степени совершенства.

— Думаю, что да, — ответил Питер.

Он сказал это совершенно равнодушным тоном: по–видимому, его нисколько не интересовали артистические наклонности Ловкача.

Вскоре Джейн вышла из библиотеки и неспешно направилась к выходу. Внезапно ее внимание привлекло странное зрелище: к дому подъехал большой старомодный автомобиль, выкрашенный в ярко–красный цвет. Сидевшие на переднем сиденье шофер и лакей были одеты в ливреи того же цвета с золотыми кантами.

Лакей спрыгнул с сиденья и открыл дверцу. Из автомобиля вышла пожилая и очень полная, скорее даже расплывшаяся женщина. Под густым слоем белил и румян на лице можно было разглядеть следы былой красоты. На каждом пальце ее полных рук блестели кольца. В ушах висело по крупному бриллианту, а на платье модного покроя красовалась громадная бриллиантовая брошь.

Тяжелыми шагами она взошла на крыльцо и уставилась на молодую женщину.

— Вы — его жена? — спросила она. — Я — миссис Энтерсон.

Джейн от удивления застыла: перед ней стояла женщина, навещавшая почти ежедневно ее мужа. Голос ее был так же вульгарен, как и внешность.

— Да, я — миссис Клифтон, — ответила Джейн.

Миссис Энтерсон взволнованно и тяжело дышала.

— Он пользуется тем, что не принадлежит ему по праву! — воскликнула она. — Тем, что крадет у настоящего и законного наследника…

От слов старухи так и веяло дешевой мелодрамой.

— А кто же законный наследник? — спросила Джейн, немного придя в себя от изумления.

— Брат Питера Клифтона — мой сын! — ответила старуха.

Глава 6

Брат Питера…

Как странно прозвучали для Джейн эти слова. Ведь Питер был единственным сыном — это было то немногое, что он когда–либо рассказывал Джейн о своей семье.

— Я думаю, что вы ошибаетесь, — начала Джейн, обращаясь к старухе.

— Позвольте, пожалуйста, — послышался за ней голос Питера.

Он, по–видимому, вслед за ней вышел из библиотеки, но она не слышала его шагов.

— Позвольте — что? — передразнила его женщина и усмехнулась накрашенными губами. — Все ваши речи не приведут ни к чему и не заставят вашего брата отказаться от своих прав.

Джейн заметила перемену в интонации ее голоса: в нем уже звучали просительные ноты.

— Я приехала к вам, чтобы, наконец, выяснить это дело, — снова заговорила женщина. — И не думайте, что вы меня запугаете — я буду стрелять первой, если вы вздумаете напасть.

И, открыв вышитую бисером сумочку, она вынула из нее миниатюрный револьвер.

— Я ищу правосудия, — не унималась старуха, — и вам не запугать меня.

Питер побледнел.

— Войдите, миссис Энтерсон, — сказал он и, повернувшись, пошел в библиотеку.

Джейн казалось, что она видит во сне эту странную сцену, которой не могла придумать никакого объяснения. Она проводила глазами женщину, которая все еще бросала на Питера злобные взгляды и трясущимися руками держала оружие.

Что же должны были означать угрозы этой женщины и ее намеки на права брата Питера? Размышляя об этом, Джейн, незаметно для себя, оказалась въезду, недалеко от ворот парка.

Вдруг из–за поворота показался синий автомобиль, который она сразу же узнала. Никогда еще она так не радовалась появлению Дональда Уэллса. Джейн побежала ему навстречу через лужайку и приветливо замахала рукой.

Дональд увидел ее и улыбнулся.

— Я страшно рада вас видеть! — воскликнула Джейн.

Хотя она никогда не была раньше особенно откровенна с этим человеком, но тут, сама не зная почему, с первых же слов рассказала ему обо всех происшествиях этой ночи.

По–видимому, ее рассказ произвел на Дональда ошеломляющее впечатление, потому что он некоторое время не мог вымолвить ни слова и только с удивлением смотрел на нее.

— Боже мой! — воскликнул он. — Но вы узнали, кто это был?

И вдруг его глаза расширились от изумления: он увидел автомобиль миссис Энтерсон, стоявший около входа в дом.

— Как, миссис Энтерсон… здесь? — пробормотал он едва слышно.

Лицо его стало бледным, как полотно.

Теперь Джейн, в свою очередь, с удивлением уставилась на Дональда.

— Разве вы ее знаете? — спросила она. — Кто же эта женщина?

Однако, не дослушав ее, Дональд повернулся и быстро зашагал к дому. В это время показалась миссис Энтерсон. Лицо ее было пунцовым. Она сделала величественный жест своему лакею, и автомобиль подъехал ближе.

Увидев ее, Уэллс остановился как вкопанный и не двигался до тех пор, пока машина не уехала.

— Она уже давно здесь? — наконец спросил он.

— Приехала всего несколько минут назад, — ответила Джейн. — Но кто она такая?

Дональд облегченно вздохнул и заговорил уже спокойнее:

— Она причиняет Питеру очень много неприятностей.

И вдруг торопливо спросил:

— А вы встретились с ней? Что же она вам сказала?

Джейн рассмеялась.

— К чему эта таинственность, Дональд? — заметила она. — Да, если вас это интересует, у меня был небольшой разговор с этой… дамой, и она успела поведать мне, что ее сын — законный наследник и что он — брат Питера…

По смуглому лицу Дональда пробежала тень, а глаза его сузились, как бы ослепленные внезапным светом.

— Как!.. Она вам это сказала? — воскликнул он. — Но она, очевидно, не в своем уме? Ведь никто, кроме сумасшедшей, не стал бы разъезжать в этой ярко–красной карете! Надеюсь, что вы не поверили ее словам?

Джейн покачала головой.

— У меня еще не было времени подумать об этом, — ответила она.

Дональд прервал ее.

— У Питера никогда не было брата! — воскликнул он. — Эта женщина — не совсем нормальная. Она помешалась на мысли, что ее сын имеет право на состояние Питера.

— Но мне кажется, что она сама не может пожаловаться на бедность, — заметила Джейн, вспомнив сверкающие кольца, серьги и брошь.

— Да, она богатая женщина, — согласился Дональд, — и это обстоятельство делает ее поведение еще более странным.

Джейн казалось, что он слишком уж старательно хотел убедить ее в ненормальности миссис Энтерсон.

— Питер должен был настоять на том, чтобы ее арестовали, уже много лет тому назад, — сказал Дональд. — Но он слишком добр. А вот и Питер!

Он вышел из дома. На его лице блуждала улыбка, руки были глубоко засунуты в карманы, он, по–видимому, над чем–то размышлял.

Не сказав ей больше ни слова, Дональд бросился к Питеру, схватил его за рукав и, казалось, насильно потащил обратно в дом.

— Все таинственнее и таинственнее! — подумала Джейн, оставшись одна в своей неуютной маленькой гостиной.

И вдруг через какие–то четверть часа она услышала шум отъезжавшего автомобиля Дональда. Джейн едва верила своим ушам.

Итак, он уехал, даже не простившись с ней, по–видимому, не желая продолжать начатый на лужайке разговор. Она была поражена и немного обижена.

Питер объяснил, что его друг торопился обратно в город, и просил прощения за такой быстрый отъезд.

— А каково ваше мнение о даме в красном автомобиле? — спросил он.

Питер пододвинул ей кресло, но Джейн продолжала стоять возле стола.

— Что должны были означать ее слова о вашем брате?

Питер неловко усмехнулся.

— О, это старая семейная история, — заметил он. — Быть может, я недостаточно нежный сын, но это легкомыслие моего отца ничуть не смущает меня…

— Значит, в самом деле… — начала Джейн.

— Миссис Энтерсон на самом деле — мисс Энтерсон, и она воображает, что ее сын имеет право на часть состояния отца.

Он посмотрел на жену, казалось, желая выяснить, вполне ли убедил ее.

— Все же это неприятная история, — заметила Джейн и тотчас же пожалела, что сказала так. Ведь на самом деле она рада была услышать от Питера хоть какое–то объяснение всего происходящего.

— Да, конечно, — согласился он. — Да, кстати, я пригласил Бурка к нам на обед. Надеюсь, вы ничего не имеете против его общества?

— Бурка? Этого сыщика? — переспросила она. — Почему вы так любите окружать себя людьми из Скотленд–Ярда?

— Бурк всегда хорошо относился ко мне, — объяснил Питер. — Он много сделал для меня. Но, быть может, вам неприятно обедать в его обществе? Я могу написать ему и отменить приглашение.

Джейн не возражала, напротив, ей казалось, что им обоим будет приятно еще чье–то присутствие во время томительно длинного обеда.

— Бурк останется и на ночь? — спросила она.

— Нет, он уедет в Лондон вскоре после обеда.

Когда уже почти совсем стемнело, Джейн села у окна спальни и стала размышлять о своем замужестве — временами оно казалось ей не явью, а сном.

Ее мысли были прерваны приходом Питера. Он принес ей вместе с газетами письмо, на конверте которого она сразу узнала почерк Базиля Хеля.

— Как странно! Я и не видела почтальона, — заметила Джейн.

— Он принес это письмо час назад, — ответил Питер. — Я просто забыл вам передать его.

Джейн открыла конверт, недоумевая: что же мог Базиль писать ей. Он извещал ее, что только недавно вернулся в Лондон.

«Я не знаю, когда можно будет навестить Вас, не нарушая приличий, — писал он. — Ваш отец был такой мрачный в день вашего отъезда, что я предпочел на некоторое время уехать из Лондона».

Почему–то письмо Базиля рассердило Джейн: оно показалось ей излишне фамильярным. Она машинально перечитала его и только тут заметила «постскриптум», который поразил ее:

«Должен Вам совершенно искренне признаться, что я страшно мучаюсь из–за Вас… Правильно ли я поступил? Правильно ли мы оба поступили? Эта страсть к деньгам, из–за которой мы готовы все принести в жертву…»

На этом фраза обрывалась. Джейн, тщательно осмотрев внутренность конверта, сделала еще одно открытие: клей был еще сырой. Значит, кто–то совсем недавно открывал ее письмо…

И это, очевидно, сделал ее муж.

Глава 7

Джейн нашла Питера в библиотеке. Он что–то увлеченно читал. Совершенно вне себя от гнева, Джейн обрушились на мужа с обвинениями.

— Вероятно, с моей стороны будет несправедливым подозревать вас в низости, на которую способна только прислуга… — начала она.

— Не обвиняйте прислугу, — совершенно спокойно возразил Питер. — Да, это я вскрыл письмо…

По лицу ее пробежала тень. Она некоторое время не могла выговорить ни слова от волнения.

— Вы вскрыли мое письмо? Но почему же? Разве наш брак дает вам на это право?

— Пока еще я не пользовался никакими правами, которые дает брак, — сказал Питер с полуулыбкой, за которую она готова была поколотить его.

— Я прошу вас объяснить мне, почему вы это сделали!? Ведь если это вышло случайно, то вы бы, наверное, сказали мне об этом раньше…

— Нет, это не случайность, — тем же спокойным и уверенным голосом продолжал Питер. — Но мне кажется странным это письмо Базиля Хеля тотчас же после вашей свадьбы.

Это замечание поразило ее. Ведь она всегда считала, что Питер и Базиль большие друзья.

Питер, словно прочитав ее мысли, продолжал:

— Не думайте, что я ревную его к вам. Хель и я — совершенные противоположности. Но я не доверяю ему, и потому он недолюбливает меня.

— Почему же вы ему не доверяете? — быстро спросила Джейн.

Питер пожал плечами.

— Иногда сам не знаешь, почему не любишь человека и не доверяешь ему. Я признаю, что сделал непростительную оплошность, но, поверьте, Джейн, что все это только ради вашего благополучия и счастья.

Разговор был неприятен им обоим, и Джейн была искренне рада приезду Бурка. Он был в самом веселом настроении, которое мало–помалу передалось и Джейн. Под конец обеда она уже с большим интересом слушала его рассказы о преступниках.

Больше всего он говорил о Ловкаче.

— Я — небогатый человек, но, уверяю вас, охотно дал бы тысячу фунтов за поимку этого Ловкача.

Он крепко сжал кулак.

— Представьте себе, что у этого человека есть сообщники, — продолжал сыщик. — И ни один из них ни разу не предал его. А почему? Да потому, что ни один из них не знает его!

— А чем же он отличается от других фальшивомонетчиков? — спросила Джейн.

Бурк вынул из кармана объемистый кожаный бумажник и открыл его. В одном из его многочисленных отделений находилась стодолларовая купюра.

— Посмотрите на эту банкноту, — сказал он. — Хотя вы и не эксперт, но если бы вы им и были, то сказали бы то же самое: ее невозможно отличить от настоящей. Ведь существует много других — «дешевых» — подделок. В Гамбурге есть даже «лавочка», где вы можете купить пятифунтовики по цене в восемнадцать пенсов. Но тот, кто покупает произведения Ловкача, платит дорого и не ошибается в расчете; он платит за свою безопасность.

Питер, который не особенно заинтересовался разговором, вдруг спросил:

— Как вы думаете, что стоит такая стодолларовая банкнота непосредственно из рук самого Ловкача?

Он даже наклонился вперед и, не спуская глаз с сыщика, ожидал ответа.

— Двадцать долларов, — ответил Бурк. — Или, скорее, за эту цену вы могли бы купить ее у агента, который, конечно, нажил бы сам пять долларов на этой сделке. Этим–то Ловкач отличается от всех остальных фальшивомонетчиков: он заставляет платить за безопасность. Вы могли бы совершить путешествие по всем Соединенным Штатам с пачкой этих банкнот в кармане, не опасаясь быть пойманным. Я знал одного банкира, через руки которого прошли три тысячи таких купюр в течение года и который был вполне добропорядочным человеком.

Но вот как организован сбыт денег у Ловкача, рассказать не мог даже Бурк… Он знал лишь, что агенты Ловкача были арестованы в Париже, в Берлине и в Чикаго. Единственно, что они могли сообщить, так это способ передачи им банкнот: обычно для этого выбиралось открытое место, где исключалась возможность слежки, вечерний или ночной час, и фальшивые банкноты передавались им в обмен на наличные, по условленной цене. При пачке банкнот всегда бывал написанный на машинке адрес, куда можно было обратиться за получением следующей партии.

Адреса всегда бывали разными. За письмами посылался первый попавшийся мальчик. Вероятно, они проходили через несколько рук, прежде чем их получал сам фальшивомонетчик.

— Ловкач никогда не наводняет рынок своими купюрами, Иногда он по девять месяцев не выпускает их. Единственно, что нам достоверно известно, — сказал Бурк, — так это то, что агенты его весьма малочисленны, и никогда еще не случалось, чтобы банкноты были переданы одновременно в Париже и в Берлине.

— Но доходы его в таком случае должны быть огромными? — спросила Джейн.

Бурк кивнул головой.

— Шестьдесят тысяч в год. Только раз он выпустил массу банкнот — это было во время падения франка. Вероятно, он этим способствовал дальнейшему падению французской валюты. Ловкач выпустил тридцать миллионов франков на французский рынок!

Во время разговора Питер заметно скучал, и Джейн была поражена: неужели человек, так интересующийся сыскным делом, мог быть настолько безучастным, когда дело касалось выдающегося преступника? Питер не проронил больше ни слова. Его взгляд, казалось, был прикован к единственной находившейся в комнате картине в широкой золотой раме, написанной маслом: на ней был изображен мужчина в костюме эпохи Возрождения с широким лицом, большим ртом, с холодными и злыми глазами. Казалось, эта картина всецело завладела его вниманием.

Как только обед закончился, Джейн встала и оставила мужчин одних. По природе она не была любопытна, и потому с удивлением поймала себя на мысли, что ее интересует разговор мужчин, оставшихся в столовой. Казалось бы, ей не должно было быть до этого никакого дела! Из большой гостиной она поднялась в свою маленькую гостиную и, не зная чем заняться от скуки, принялась искать на полке какую–нибудь книгу. Она нашла несколько романов, книгу по археологии, изданную в 1863 году, учебник и, к своему удивлению, напала на совершенно новую книгу на немецком языке.

Хотя Джейн и не знала немецкого языка, но по картинам сразу догадалась, что она была о гравировальном искусстве. Вероятно, ее читали внимательно: многие непонятные для Джейн фразы были тщательно подчеркнуты. Значит, Питер говорил или читал по–немецки! Положительно, каждый день она открывала в нем новые таланты. А ведь в глубине души Джейн слегка насмешливо относилась к Питеру, хотя для этого не было никаких причин. Наоборот, многое в нем вызывало уважение и даже одобрение.

Было уже десять часов, когда Питер позвал ее вниз проститься с Бурком. Муж и жена стояли рядом у входа в дом до тех пор, пока не исчез из виду красный задний огонек машины. Затем они вернулись в библиотеку, чувствуя опять некоторую неловкость при мысли, что остались вдвоем.

— Вы довольны разговором с Бурком? — спросила Джейн.

Питер пробормотал в ответ что–то едва слышное. Затем последовало неловкое молчание. Джейн первой сказала «спокойной ночи» и поднялась к себе в комнату.

На этот раз она заперла дверь на ключ, закрыла окно на засов и сдвинула занавески. Джейн совершенно не чувствовала себя уставшей, но на душе у нее было необыкновенно тоскливо.

Почти час она лежала в кровати, переворачиваясь с боку на бок и тщетно стараясь заснуть. Наконец, она впала в какое–то полузабытье — нечто среднее между сном и бодрствованием.

Что заставило Джейн окончательно очнуться, она и сама не знала… Это был звук шагов по гравию. Быть может, и в забытьи она продолжала прислушиваться ко всем звукам внешнего мира.

Джейн вскочила с кровати, быстро накинув на себя халат, подошла к окну и выглянула в сад. Некоторое время она ничего не могла различить, но затем… Это не могло быть игрой воображения: на темном фоне травы она ясно различила движущуюся мужскую фигуру. Джейн должна была поднести руку к губам, чтобы сдержать готовый сорваться крик ужаса.

Дрожащими руками она открыла дверь, ведущую в маленькую гостиную, и, пройдя через комнату, открыла дверь в комнату мужа.

Комната была пуста. Питер еще не ложился. У изголовья горела лампочка. Маленькие часики, стоявшие на ночном столике, показывали два часа.

Джейн прошла через комнаты и спустилась вниз. Дверь библиотеки оказалась открытой. Здесь было темно, но она заметила полоску света под дверью столовой и вошла. Столовая тоже была пуста. Но как только она открыла дверь, тотчас же услышала мерный звук какой–то машины.

Она поискала глазами большую картину, которая так приковывала внимание Питера во время обеда, но она исчезла. На ее месте зияло отверстие: картина и часть стены, находившаяся под ней, образовали потайную дверь.

Джейн неслышно подкралась к открытой двери и заглянула в комнату.

Глазам ее предстало ужасное зрелище. Она увидела узкую грязноватую комнату без всякой мебели, если не считать большого простого стола посредине и стола несколько меньших размеров около стены, на котором были разбросаны принадлежности для гравировки.

На среднем же столе стояла небольшая машина, шум которой и привлек ее внимание. Это был печатный станок.

Сердце ее почти перестало биться, когда она увидела длинные ленты банкнот, выходящие из печатного станка, а рядом с ним — Питера.

Вот, значит, в чем заключалась тайна Ловкача… И Ловкач был не кто иной, как…

Джейн готова была закричать от отчаяния: она была женой фальшивомонетчика, самого известного в мире, в поисках которого тщетно ломала себе головы вся полиция Европы и Америки. Ей казалось, что она переживает тяжелый кошмар.

Джейн осторожно отошла от двери, чтобы муж не заметил ее. Она уже было собралась подняться вверх, как вдруг вспомнила таинственного мужчину на газоне под своим окном. Под влиянием только что пережитого ужаса Джейн забыла о нем, и это происшествие показалось теперь совершенно незначительным.

Вся дрожа, она поднялась по ступенькам и, уже стоя на верхней площадке, позвала мужа.

— В чем дело, Джейн? — послышался, наконец, его голос.

— Внизу, под моим окном, на газоне, стоит человек, — прошептала она.

Она старалась говорить твердым голосом, но Питер уловил в нем тревогу.

Джейн слышала, как он торопливо возвратился в столовую и закрыл дверь. Она даже уловила щелканье замка.

Затем Питер выбежал в переднюю и отворил входную дверь.

Из окна своей комнаты Джейн увидела мужа в саду, но таинственный ночной посетитель уже исчез.

Она задернула занавески и зажгла свет.

Казалось, что молодая женщина уже совершенно успокоилась после перенесенного потрясения. Ей припомнились различные незначительные эпизоды происшествия, которые раньше поражали ее, но теперь объяснялись совершенно просто. Теперь она окончательно поняла источник богатства Питера и его ложь по поводу «наследства». Он был Ловкачом, а дом, в котором они жили, служил ему мастерской.

— Я никого не увидел в саду, — сказал, запыхавшись от быстрой ходьбы, Питер. И вдруг в его глазах засветился ужас.

Джейн понимала, что у нее должен был быть страшный вид, но все же не представляла себе, насколько она была бледна.

— Как вы ужасно выглядите, дорогая! — воскликнул он. — Если я найду этого таинственного человека, то непременно убью его. Мы завтра же вернемся в город!

Джейн покачала головой.

— Вы не хотите? — с удивлением спросил он ее. — Почему же?

— Не знаю… Я скажу вам завтра… Я так устала сегодня, — прошептала она.

И действительно, силы окончательно покинули ее. Когда Джейн снова легла в кровать, то уснула не сразу — она перебирала в памяти все события сегодняшнего дня.

Вдруг новая догадка пришла ей в голову: быть может, таинственным ночным посетителем был сыщик из Скотленд–Ярда, наблюдавший за фальшивомонетчиком…

Наверное, желание дружить с сыщиками показалось подозрительным Бурку, и он, разгадав тайну Питера, теперь выслеживал его.

Наконец, Джейн забылась глубоким сном. Когда она проснулась, солнце весело освещало ее комнату. Горничная, как обычно, принесла ей чашку горячего чая.

— Анна, кому в сущности принадлежит этот дом? — спросила у нее Джейн.

— Не знаю, миссис, — ответила горничная. — Раньше он принадлежал какому–то старику, который всегда жил за границей. Быть может, он теперь уже скончался. Агент его — господин Блонберг — имеет контору в Уэст–Энде в Лондоне. Я никогда его не видела. Иногда он приезжает сюда и с месяц живет здесь.

Джейн с удивлением посмотрела на Анну:

— И несмотря на то, что он по месяцу живет здесь, вы никогда не видели его?

— Нет, миссис! Когда господин Блонберг приезжает сюда, то привозит свой штат прислуги, и, осмелюсь заметить, очень плохой прислуги. В каком запущенном виде они оставляют дом после своего отъезда! Пыль никогда и нигде не вытирается, сад не чистится и не подметается.

— А… куда же вы уезжаете в то время, когда он бывает здесь?

Анна улыбнулась беззубым ртом.

— Мы все получаем отпуск с сохранением содержания. Я уезжаю к брату в Лондон. Из прислуги никто не остается, кроме садовника, но и его не пускают в дом.

Джейн недоумевала: кто же был этот таинственный господин Блонберг? Вероятно, особа, которая не хотела, чтобы ее узнали?..

Ей казалось, что она, наконец, разгадала тайну этого дома. Она уже не сомневалась в том, что настоящим владельцем был не кто иной, как сам Питер.

«Блонберг» — это просто вымышленное имя, под которым он работал. И прав был Бурк, когда утверждал, что никто из агентов не знает Ловкача: он скрывался под этим псевдонимом.

Джейн думала, что все это не должно было особенно трогать ее.

Однако сердце подсказывало ей, что она не может равнодушно отнестись к этому открытию, потому что… искренне привязалась к Питеру.

Джейн чувствовала, что ему грозит опасность. Что же она может предпринять? Написать отцу и все ему рассказать? Но тотчас же отбросила эту мысль. Нет, это должно остаться их тайной: ее и Питера. Она же обязана предотвратить его неминуемую гибель.

Джейн принадлежала к тем натурам, которым несчастья придают силы. Через несколько минут она стояла под холодным душем и с наслаждением подставляла свое стройное тело ледяным струйкам воды; страх, испытанный ночью, совершенно исчез.

Когда Джейн спустилась вниз, то увидела, что муж прогуливается по лужайке; он был бледен и казался очень измученным.

— Я почти совсем не спал, — сказал Питер. — Мне кажется, что следовало бы как можно скорее уехать из этого неуютного дома, который и мне как–то не по душе… Однако, к несчастью, вам придется примириться с мыслью провести здесь еще ночь, потому что в Риц–Чарльтоне нас не могут принять раньше.

В его голосе слышалась нервозность, которой она никогда раньше в нем не замечала.

— Мне бы хотелось остаться тут целую неделю, разве это сложно устроить? — спросила Джейн.

Ей казалось, что нельзя выехать из этого дома без того, чтобы тайна его не сделалась достоянием гласности.

Питеру, чувствовалось, было приятно ее предложение.

Джейн взяла мужа под руку и пошла с ним рядом.

— Питер, быть может, я большая эгоистка, и вы должны были бы за это ненавидеть меня… Но… мне так хотелось бы… помочь вам… как и чем я могу…

Питер рассмеялся.

— Вы не можете себе представить, как вы уже помогаете мне в эту самую минуту, — воскликнул он и, после некоторого размышления, добавил:

— И я надеюсь, что вы никогда этого не узнаете!

Если бы он сказал это вчера, то, конечно, Джейн тотчас же забросала бы его вопросами. Теперь же она промолчала, и Питер был ей искренне признателен за это.

— Не думайте, что, предлагая вам уехать одной, я имел в виду разрыв… Я не считаю, что наш брак был ошибкой… — продолжал Питер. — Необычным было лишь то, что у нас не было того, что в обществе называют «ухаживанием» молодого человека за девушкой, которой он желает сделать предложение…

Джейн молча кивнула головой. Питер был совершенно прав. Свадьба произошла так быстро после их знакомства, что они до этого времени даже не могли узнать как следует друг друга… Питер в первый раз поцеловал ее после венчания, и это был единственный их поцелуй.

— Однако вы, благодаря этому, избежали многих разочарований, — продолжал Питер. — Ведь обычно во время «ухаживания» молодой человек старается казаться своей будущей жене гораздо лучше, чем он есть на самом деле. Он знакомится с ее семьей, сопровождает ее в театр и на танцевальные вечера, старается понравиться ей, и в большинстве случаев ему это удается. На самом же деле молодая девушка совершенно не знает настоящего характера своего будущего мужа, который обнаруживается уже после свадьбы и часто приносит много огорчений.

Джейн внимательно слушала своего мужа. Она забыла в этот момент, что человек, с которым шла под руку, — Ловкач, и что его разыскивает вся полиция Европы и Америки.

А Питер продолжал ровным и спокойным голосом:

— Мне кажется, что в ближайшем же будущем нам во многом придется поддерживать друг друга. Я молю Бога, чтобы у вас не было больших потрясений. Однако, если это случится, я хочу, чтобы вы все время верили, что под грязью и тиной, через которые нам, быть может, предстоит пройти, есть твердая земля…

Так в чудесный теплый день, среди благоухания цветов Питер впервые заговорил с ней о катастрофе, которая должна была обрушиться на нее.

Глава 8

— Что вы подразумеваете под словом «тина»? — спросила Джейн.

Ее голос прерывался от волнения: быть может, он расскажет ей всю правду и попросит о помощи.

— Я имел в виду… непривлекательные, тяжелые стороны жизни. Мне трудно точно объяснить.

Джейн показалось, что ему не хотелось говорить об этом, обнажать свою душу.

В доме зазвенел гонг; пришло время завтракать.

В столовой Питер все время мрачно молчал. Раз или два она поймала его взгляд, устремленный на таинственную картину, и невольно вздрагивала. По счастью, муж этого не заметил.

Джейн старалась поддерживать разговор, но тщетно, и пробудила его интерес только тогда, когда спросила о миссис Энтерсон.

— Очень странная женщина, — заметил с улыбкой Питер. — Она довольно состоятельная, но сын ее ужасный мот. Я много раз помогал ей и, в общей сложности, за последние четыре года передал не менее десяти тысяч фунтов.

После завтрака Питер ушел в деревню, сказав, что ему нужно отправить срочную телеграмму, и тогда Джейн сделала еще важное открытие.

Произошло это совершенно случайно: Анна выложила все ее вещи из чемодана и разместила их в ящиках старинного комода. Джейн не могла найти носовых платков и позвонила.

— Куда же они делись, миссис?

Анна задумалась.

— А! Вспомнила! Я положила все платки в ящик туалетного столика в комнате господина. Сейчас принесу их сюда.

— Я сама пойду за ними, — сказала Джейн.

Лишь через полчаса она снова вспомнила о платках и пошла в комнату мужа.

Единственный ящик его туалетного столика был заперт, но ключ лежал тут же, сверху.

Джейн открыла ящик, и первое, что ей бросилось в глаза, — это стопочка медных пластинок. Среди них она с удивлением узнала одну из тех, которые, по словам Питера, были утеряны ее отцом.

Значит, на самом деле они не были потеряны? Вероятно, Питер, по своей рассеянности, просто забыл о них, и они пролежали все время здесь, в этом ящике!

Она припомнила, что гравюры были потеряны первого апреля: ее отец даже пробовал шутить и говорил, что Питер нарочно выдумал эту историю для первоапрельской шутки.

Когда Анна снова появилась, Джейн как бы невзначай спросила у нее:

— Вы не помните, когда здесь в последний раз был господин Блонберг?

— В начале апреля, миссис, — не задумываясь, ответила старая служанка.

Сомнений не было. Джейн припомнила, что в начале апреля Питер почему–то ездил, якобы в Париж, по делам.

— Господин Блонберг часто даже не остается здесь ночевать, — продолжала Анна. — Иногда приезжает в автомобиле, проводит здесь целый день и вечером снова уезжает. Он всегда сам управляет маленькой закрытой машиной.

Джейн вздохнула.

— Как интересно и таинственно! — прошептала она.

После завтрака приехал Дональд.

Джейн спросила его о здоровье Питера. Доктор поспешил успокоить ее:

— Вам не следует тревожиться, — сказал он. — Я просто нахожу, что у него неважный вид. Когда он уезжал из Лондона, то был совершенно здоров. Быть может, эта ужасная миссис Энтерсон привела его в нервное состояние.

Джейн из любезности поинтересовалась и здоровьем его жены. Но ей показалось, что он не хотел говорить о ней. Она догадывалась, что их отношения были не особенно дружелюбными. Джейн припомнилось даже, что Базиль Хель говорил ей о скверном характере Марджори. Но она тут же подумала, что Базилю нельзя слишком доверять, зная его страсть к сплетням.

Дональд не успел пробыть в доме и часа, как Джейн уже стала тяготиться его присутствием: ей казалось, что он помешал развитию новых, более доверчивых отношений между ней и Питером. Ведь она только ждала случая, чтобы сказать мужу о своих открытиях и опасениях.

Перед пятичасовым чаем Джейн вспомнила о найденных ею гравюрах и подумала, что Питеру приятно будет узнать об этой находке.

— Совершенно забыла рассказать вам, Питер, что я нашла в ящике вашего туалетного столика гравюры… те гравюры, которые вы считали потерянными по вине отца.

Она остановилась, пораженная происшедшей в нем переменой: он побледнел, как полотно.

— Каким образом вы это узнали? Почему вы открывали мой ящик? — пробормотал Питер.

Несмотря на то, что он старался сдерживаться, в голосе его слышалась досада.

— Я искала носовые платки. Но почему же вы сердитесь? Я думала, что вам приятно будет узнать!..

Питер сделал над собой усилие и уже более спокойным тоном сказал:

— Да! Простите меня! Я так забывчив! Вероятно, я забыл ключ на столе. Наверное, ко мне следует приставить няньку.

Румянец понемногу снова проступал на его щеках, но видно было, что он в отчаянии от ее находки. Джейн поняла, что он лгал, когда утверждал, что ничего не знает о гравюрах, и лгал очень неумело.

— Как это неловко, — продолжал Питер. — Джейн, я был бы вам страшно благодарен, если бы вы никому не говорили об этой находке. Я не хотел бы, чтобы ваш отец знал, что я могу быть до такой степени забывчив.

— Но, я уверена, что он поймет, — начала Джейн.

— Нет, — перебил он ее. — Лучше не говорите ему ничего об этом.

Она пообещала и сделала попытку улыбнуться.

Джейн никак не могла объяснить себе смущения Питера. Она была совершенно сбита с толку: едва ей показалось, что она, наконец, поняла его, как это случайное событие снова спутало все ее мысли.

Джейн написала отцу шаблонное письмо и не обмолвилась ни единым словом о найденных ею гравюрах. Затем написала Базилю. Интересно, что он сказал бы, если бы узнал, что его письмо к ней было вскрыто? Этот поступок Питера она также никак не могла себе объяснить.

Обед был назначен на восемь часов. В семь Питер и Дональд Уэллс все еще беседовали в библиотеке. Джейн оделась и спустилась вниз, но, увидев, что они все еще заняты разговором, вышла в сад. Там стояла тишина, только изредка слышалось полусонное щебетанье птиц. К Джейн вернулось душевное спокойствие. Когда она проходила мимо изгороди, ей показалось, что кто–то тихо позвал ее.

— Кто там? — вскрикнула Джейн.

Она испуганно оглянулась, но, не увидев никого, подумала, что это игра ее воображения и хотела быстро убежать в дом. Однако, на этот раз совершенно явно услышала почти рядом с собой:

— Джейн!

Это был Базиль Хель. Он сидел в низком садовом кресле. Его с трудом можно было разглядеть под тенью развесистой ивы.

— Базиль! Почему вы тут? — удивилась Джейн.

Базиль медленно приблизился к ней. На его лице блуждала улыбка.

— Я напугал вас! А где же ваш повелитель? С Дональдом?

В его тоне сквозила развязность, которая не понравилась Джейн. Быть может, она просто уже отвыкла от его самоуверенности и нагловатости.

— Да, они беседуют в библиотеке, — ответила Джейн. — Вы останетесь к обеду?

Он покачал головой.

— Нет. Я просто проезжал мимо и хотел посмотреть на счастливых молодоженов. Мой автомобиль там, на дороге.

Джейн уже улыбалась: положительно, нельзя было долго сердиться на этого Базиля.

— Я был на процессе Борта — сумасшедшего фермера, убившего жену топором, — сказал он.

Базиль числился адвокатом, хотя никогда не занимался практикой.

— Но ведь дело отложено? — с удивлением заметила Джейн.

— Как странно, что вам уже это известно! Вы, положительно, скоро станете экспертом по зверским убийствам. Да, дело было действительно отложено, и я потерял, таким образом, целый день. А не помните ли вы дело Александра Уэллерсона?

Джейн в полном недоумении уставилась на него.

— Что с вами, Базиль? — воскликнула она. — Вы…

— Не выпил ли я лишнего? О нет! — торопливо заговорил он. — Уэллерсон был очень состоятельным человеком. Он убил двух ни в чем не повинных слуг. Конечно, Уэллерсон был ненормален. Этот недуг был наследственным в семье: отец его скончался в доме для душевнобольных, а он сам умер в тюрьме. Все члены этой семьи отличались странностями…

— Но какое это отношение имеет ко мне? — с недоумением спросила Джейн.

Базиль хитро улыбнулся.

— Дональд Уэллс сейчас здесь, у вас, не правда ли? А знаете ли вы, что Дональд уже годами лечит Питера? Почему же его снова вызвали сюда? Просто потому, что Питер чувствует приближение нового припадка. И это — после того, как Дональд уверил его перед свадьбой, что он совершенно здоров.

Джейн была потрясена этим известием.

— Вы хотите сказать, что Питер…

По ее глазам он увидел, что она поняла, и сказал:

— Питер — ненормален… Я слишком хорошо отношусь к вам, чтобы скрывать от вас этот грустный факт. Питер — сын Александра Уэллерсона — этого сумасшедшего убийцы, о котором я вам только что рассказал. И самое ужасное то, что отец ваш позволил вам выйти замуж за этого человека.

Джейн стояла, будто парализованная услышанным. Она смогла только пробормотать:

— Это неправда… Этого не может быть…

Базиль продолжал совершенно серьезным тоном:

— Быть может, не следует слишком осуждать вашего отца — ведь Уэллс уверил его, что Питер совершенно поправился. Но мне жаль вас. Вы — игрушка в их руках.

Тут он услышал шаги по гравию и стремительно обернулся. Джейн успела заметить выражение страха на его самодовольном лице.

— Что вы здесь делаете? — послышался громкий и строгий голос Питера.

— Я проезжал мимо… — пробормотал Базиль. — Я надеялся, что вы не будете против моего посещения…

Питер перевел взгляд с Базиля на жену. Он заметил, что у нее был растерянный и смущенный вид.

— О чем вы только что говорили с Джейн? — спросил он ровным голосом.

Базиль старался казаться равнодушным.

— Я рассказывал си городские сплетни.

Питер повернулся к жене.

— В чем дело, Джейн? Что он говорил вам?

— Ничего, — тихо ответила она и хотела уйти.

Питер схватил ее за плечи и посмотрел ей прямо в глаза.

— Скажите же мне, что он говорил вам!

Джейн ничего не ответила, и Питер снова повернулся к Базилю.

— Мне нужно свести с вами счеты по двум делам, Хель, — медленно проговорил он. — Вы позволили себе вернуться в мой дом ночью, в комнату моей жены… За этот поступок я готов был убить вас. Если мои догадки относительно того, что вы сказали Джейн, правильны, то — берегитесь, Хель!

— Вы угрожаете мне? — вскричал Базиль.

— Я только предупредил вас, — спокойно сказал Питер.

То, что произошло после этого, было настолько неожиданно, что Джейн не сразу поняла, что случилось. Резким ударом Питер свалил Базиля на землю, и тот скорчился от боли в клумбе карликовых роз.

Питер обернулся к Джейн.

— Вам лучше пойти домой, — сказал он.

Глава 9

Миссис Энтерсон жила в старом маленьком домике в Хэмпстеде. Двухэтажное низкое здание едва можно было разглядеть через стволы окружавших его деревьев. Полы в нем были неровные и местами прогнувшиеся, потолки низкие. В нижнем этаже постоянно стоял земляной запах.

Дом этот вполне соответствовал вкусам хозяйки. Обставила она его тоже согласно своим представлениям и привычкам.

Миссис Энтерсон сидела в гостиной за модным, но очень неудобным письменным столом и, старательно проверяя счета, записывала приход и расход в счетную книгу. Она постоянно делала ошибки в сложении и вычитании, и поэтому ей не раз приходилось начинать работу сначала.

Наконец, она с тяжелым вздохом откинулась на спинку стула. Как трудно было сводить концы с концами!

У миссис Энтерсон был постоянный доход, вполне достаточный для того, чтобы жить безбедно. Но и расходы у нее были большие.

Она посмотрела на маленькие часики, осыпанные бриллиантами, которые всегда носила на руке, и, проворчав что–то себе под нос, встала, поднялась наверх, в свою спальную.

Вскоре снова спустилась вниз, на этот раз одетая очень просто: на ней были самые обыкновенные пальто и шляпа, что придавало ей гораздо более приличный вид. Однако, миссис Энтерсон очень бы обиделась, если бы кто–нибудь сказал ей об этом.

Не предупредив прислугу, она вышла из дому и направилась к автобусной остановке.

Было девять часов, когда она доехала до Нольби–стрит и вошла в большое здание, сплошь занятое конторами.

У ворот, среди прочих дощечек с надписями, можно было прочесть: «Блонберг, финансовые операции».

Входная дверь была закрыта. Миссис Энтерсон нажала кнопку звонка. Почти тотчас же дверь распахнулась. Войдя в дом, она закрыла за собой дверь и стала подниматься по лестнице.

На втором этаже она открыла одну из выходивших на площадку дверей и очутилась в небольшой грязноватой передней, скудно освещенной маленькой лампочкой.

Мужской голос предложил миссис Энтерсон войти в комнату. Ее не смутило то, что в ней никого не было. Она знала: человек, к которому она пришла, находился в соседней комнате и был скрыт от нее драпировкой.

— Я получил вашу записку, — послышался тот же голос, который приглашал ее войти. — Вы просите очень большую сумму.

— Но я имею право на эту сумму, — ответила миссис Энтерсон резким тоном. — Мои права…

— Меня не интересуют ваши права, — прервал ее голос из соседней комнаты. — Меня интересует нечто другое. Вы пришли вовремя, миссис Энтерсон: я хотел предупредить вас, что, если сын ваш дорожит жизнью, то не должен повторять своих ночных посещений Лонгфорд–Манора.

— Что? — изумилась дама.

— Сын ваш был в Лонгфорд–Маноре прошлой ночью и вломился в комнату миссис Клифтон. Предупредите его, чтобы не вздумал повторять своего безумного поступка. Он должен был бы на коленях благодарить за то, что ему дается. Сколько вам нужно?

Последний вопрос был задан резким тоном.

— Тысячу фунтов, — сказала она.

— Вы получите лишь пятьсот. Дайте мне вексель!

Миссис Энтерсон порылась в своей сумочке, вынула из нее вексель и просунула его в щелочку, похожую на те, что обычно бывают в почтовых ящиках. В ответ она услышала шелест отсчитываемых купюр и увидела перед собой на столе пачку кредитных билетов.

— Ждите, как всегда, в соседней комнате, пока не услышите моего звонка, — послышался голос господина Блонберга — И не забудьте закрыть за собой входную дверь.

Миссис Энтерсон вышла. А через некоторое время раздался звонок — это был сигнал, после которого можно было покинуть таинственный дом.

На этот раз она не поехала в автобусе, а остановила первое попавшееся такси и велела шоферу везти себя домой. В пути миссис Энтерсон так была поглощена заботами о единственном существе на свете, к которому она действительно была привязана, что не заметила, как все время сжимала в руке полученную пачку банкнот. Она боялась этого Блонберга; никогда его не видела, но во время первого же ее посещения он рассказал ей тайны, в которые никто, кроме нее, не был посвящен. Женщина утешала себя лишь той мыслью, что никто не может желать зла ее мальчику, казавшемуся ей воплощением всех совершенств.

На следующее утро прислуга принесла ей утренний кофе и газету. Миссис Энтерсон отхлебывала горячий напиток, с удовольствием думая о том, что сможет, наконец, уплатить надоедавшим ей кредиторам. Горничная раздвинула занавески и подала своей госпоже большие очки в роговой оправе. Укрепив их на большом носу, старуха принялась читать газету.

Она пролистала несколько страниц. Внезапно ей в глаза бросился заголовок, напечатанный крупными буквами.

«Таинственное убийство в Хертфордшире.

Господин Базиль Холь убит в историческом поместье».

Горничная услышала дикий крик и увидела, как старуха вскочила с кровати, потрясая газетой:

— Мой сын! Мой мальчик убит!

Глава 10

Джейн казалось странным, что она после всего пережитого могла спокойно сидеть за обеденным столом, вести непринужденную светскую беседу с мужем и Дональдом Уэллсом.

Она думала, что сведения, сообщенные ей Базилем, должны были бы наполнить ее душу ужасом: она была женой сумасшедшего, сына убийцы, фальшивомонетчика, быть может, не отдающего себе полного отчета о своих ужасных поступках.

Внешне Питер ничем не отличался от других людей, и его нельзя было принять за ненормального человека. Взгляд его больших серых глаз был прямо устремлен на собеседника. В них светился интерес к шедшей за столом беседе. Руки его — большие, но очень красивой формы — спокойно лежали на скатерти. Складка рта свидетельствовала о сильном, энергичном характере и большой настойчивости.

Джейн казалось странным, что она так спокойно разглядывает своего мужа, в то время как должна была бы возмущаться его поступком: как мог он, зная о своей ужасной болезни, жениться на ней?

Ни слова больше не было сказано о происшествии в цветнике. Хотя Джейн и видела Питера перед обедом с глазу на глаз, она даже не спросила его о том, чем закончилась их ссора с Базилем. Сам он тоже не заговаривал об этом.

У Питера был перевязан палец. Он сказал Дональду, что его укусила собака, и просил осмотреть рану, хотя она была и не опасна.

Было совершенно очевидно, что Дональд не только ничего не знал о столкновении Питера с Базилем в цветнике, но даже не подозревал о присутствии Базиля в Лонгфорд–Маноре.

Однако, как только Джейн вышла из комнаты, Дональд сразу же спросил у своего пациента:

— Что произошло, Питер?

— Ничего, — ответил он.

— Однако вы чем–то расстроены? — не унимался Дональд.

Питер вкратце рассказал об инциденте в цветнике.

При упоминании имени Базиля Дональд привскочил на стуле.

— Базиль? — переспросил он. — Почему он был здесь? И что он мог рассказать вашей жене?

Питер пожал плечами.

— Разве вы не догадываетесь? Ведь этот негодяй знает…

— Неужели же вы думаете, что он рассказал Джейн?

— А разве вы не наблюдали за ней во время обеда? — перебил его Питер. — Ведь совершенно очевидно, что она все знает.

— А как же он сам узнал об этом? — воскликнул Дональд.

— Я не могу вам ответить на этот вопрос! Я только знаю, что он во все вмешивается. Одно время я даже подумал, что вы…

— Я? Что за чушь! — рассмеялся Дональд. — Ведь это было бы разоблачением профессиональной тайны и вообще непростительным поступком с моей стороны, даже в том случае, если бы Хель был моим лучшим другом, хотя это и не так.

Питер спросил упавшим голосом:

— Как вы думаете, действительно есть опасность? Этот негодяй испугал меня.

Дональд взял руку своего пациента и послушал пульс.

— Ваши нервы сильно возбуждены, мой друг, — сказал он с озабоченным видом. — Я не думал, что это на вас так сильно подействует. Какая свинья этот Хель! Я спрошу у вашей жены — не разрешит ли она мне провести здесь ночь.

— Не пугайте ее! — воскликнул Питер. — Видит Бог, что я отдал бы все свое состояние, чтобы этого только не произошло. Я был безумцем… безумцем… Я доверился вам. Не думайте, что я осуждаю вас. Ведь вы, в свою очередь, полагались на мнение крупного авторитета.

В это время вдали послышался шум автомобиля, и Дональд с удивлением взглянул на своего пациента.

— Вы ожидаете еще кого–нибудь сегодня вечером? — спросил он.

Питер покачал головой:

— Нет. Разве что господин Хель еще раз решил посетить мой дом. Я теперь в таком настроении, что искренне желал бы этого.

Джейн тоже услышала шум приближающегося автомобиля и первая вышла в переднюю в тот момент, когда старый слуга открывал дверь.

Она попятилась назад от удивления, когда увидела, кто так поздно вечером явился к ней в дом: это была Марджори Уэллс. На красивом лице женщины блуждала улыбка, словно просящая не осуждать ее за такое позднее посещение.

— Я приехала за Дональдом, — проговорила она. — Вы не очень рассердитесь на меня за то, что я врываюсь в ваш дом во время медового месяца?

Джейн невольно рассмеялась: настолько си показалось странным услышать эту фразу.

— Все как бы сговорились приезжать сюда во время медового месяца, — добродушно ответила она.

— Почему вы приехали? — послышался голос Дональда, задрожавший от сдержанного гнева.

— Здравствуйте, мой дорогой, — совершенно спокойно ответила Марджори. — Видите, какая я нежная и заботливая жена. Я знаю, как вы не любите ездить по ночам, и потому приехала за вами.

Дональд ничего не ответил, но Джейн заметила, что он с трудом сдерживался, чтобы не ответить резкостью.

Ссора мужа и жены не была для нее неожиданностью: уже давно ходили слухи о неладах между Дональдом и Марджори. Главным распространителем этих сплетен был, конечно, Базиль.

— Я останусь здесь ночевать, — ответил Дональд после того, как ему удалось, наконец, взять себя в руки. — Питер не совсем хорошо себя чувствует, и я не хочу оставлять его одного.

Марджори не смутилась, несмотря на явное неудовольствие мужа.

— Какая я, однако, догадливая, — воскликнула молодая женщина. — Я как будто предчувствовала, что Дональд останется здесь ночевать и захватила с собой его пижаму. Питер, не будете ли вы так добры расплатиться с шофером? Я не решаюсь просить у Дональда денег!

Джейн со вздохом повела свою гостью наверх в ту комнату, которую она мысленно предназначала своей неожиданной посетительнице.

— Обычно я не прощаю людям, которые ненавидят меня, — сказала Марджори, бросая на кресло свое пальто. — Но в данную минуту я сознаю, что вы имеете право ненавидеть меня. Где же комната Дональда? — вдруг спросила она.

Джейн была смущена.

— Я, право, не знаю, — ответила она. — Ведь я даже не знала, что он останется здесь на ночь. Но в этом доме несколько спален для гостей, и я сейчас прикажу Анне приготовить комнату.

— Я спросила это просто потому, что хотела бы быть как можно дальше от него, — неожиданно заявила Марджори. — Он сегодня в очень плохом настроении, и я чувствую, что всю ночь наставлял бы меня на путь истины и бранил за необдуманный поступок. Вы еще слишком мало замужем, чтобы знать отрицательные стороны семейной жизни.

— Знаете ли вы, что Базиль был сегодня здесь? — неожиданно для самой себя сказала Джейн.

Она много бы дала за то, чтобы вернуть эти слова обратно, увидев впечатление, произведенное ими на Марджори.

— Базиль — здесь? — переспросила она. — Почему же он приезжал сюда? Ведь вы его, вероятно, не приглашали?

Джейн ничего не сказала на это и решилась, наконец, спросить:

— Вы что–нибудь знаете о Питере? — начала она. — Ведь вы знакомы с ним дольше, чем я. Неужели же правда то, что мне рассказал о нем Базиль? Я уже хотела спросить об этом Дональда, но просто не решилась задать ему прямо этот вопрос.

Джейн дрожала всем телом от волнения. Марджори взяла ее за плечи и силой усадила в кресло.

— В чем дело, Джейн? Что я могу знать о Питере? Быть может, это известие связано с посещением Базиля?

— Да, — ответила Джейн.

— Базиль рассказал вам что–то о Питере, не так ли?

Джейн кивнула головой и стала рассказывать прерывающимся от волнения голосом:

— Он сообщил мне, что отец Питера был сумасшедший… точно так же, как и его дед… И что вообще все члены его семьи ненормальные. Но есть еще что–то другое, Марджори, чего я не могу рассказать вам. Мне до сих пор казалось, что я совершенно равнодушна к Питеру, а теперь мне страшно…

— Вы боитесь Питера? — прервала ее Марджори.

— Нет, мне страшно за него, — промолвила Джейн, дрожа от волнения. — Не думаю, чтобы я действительно любила его, но… но мне так безумно его жаль!

Марджори ничего не сказала на это.

— Питер — сын сумасшедшего? — переспросила она после некоторого молчания. И затем добавила, — Быть может, он и есть Ловкач?

Эти слова заставили Джейн вздрогнуть от ужаса.

— Нет! Нет! Нет! — воскликнула она. — Неужели вы говорите о фальшивомонетчике?

— Ну да, именно о нем, — спокойно заметила Марджори.

Лишь теперь Джейн поняла, какую она сделала непростительную оплошность: она посвятила в свою тайну женщину, которая была ей глубоко несимпатична и которой она совсем не доверяла.

— Какое нелепое предположение! — она старалась говорить совершенно спокойным голосом. — Я лишь рассказала вам то, что мне поведал Базиль и что, несомненно, было вам уже известно.

Марджори обняла Джейн:

— Видите ли, я утешаю вас, хотя, в сущности, никогда не любила вас и чувствовала, что вы ненавидите меня. Вероятно, вам известно, что я давно уже безнадежно влюблена в вашего Питера?

Джейн послышались насмешливые интонации в ее голосе. Одно время ей даже показалось, что Марджори просто шутит.

— Вы искренне привязались к нему и жалеете его, а это первый шаг к любви, — продолжала Марджори. Она тяжело вздохнула, подошла к зеркалу и принялась подкрашивать губы.

— Значит, Базиль рассказал вам, — продолжала она резко. — Что ж, мне очень жаль бедного Базиля. Он такой забавный.

— Почему же вы жалеете его? — спросила Джейн.

— Потому что, — сказала Марджори медленно, с расстановкой, без малейшего волнения, — я думаю, что ему осталось недолго жить.

Джейн испуганно уставилась на нее.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что, если он рассказал Питеру и если Питер знает…

Джейн приготовилась услышать что–то необычайное, но Марджори не окончила фразу и громко рассмеялась. Вдруг она внезапно оборвала смех и наклонила голову, как бы к чему–то прислушиваясь.

— Я слышу внизу, в передней, шаги Дональда, — заметила она. — Вероятно, он думает, что я раскрываю вам тайны его пациентов. Пойдемте вниз, я хочу взглянуть на Питера. И не забудьте, что я безумно влюблена в него.

Хотя она сказала это шутливым тоном, но Джейн было не до смеха.

— Я вам не соперница! — сказала она.

Марджори окинула ее странным взглядом, значение которого ускользнуло от Джейн.

Ночью Джейн решилась написать отцу и рассказать ему всю правду. К счастью, в комнате ее оказалось много писчей бумаги, и она могла испортить с десяток листов, прежде чем написать обстоятельное, толковое письмо. Джейн была абсолютно уверена, что отец ее, возмущенный всем происшедшим, немедленно приедет и увезет ее с собой: ведь муж ее оказался фальшивомонетчиком, ему, быть может, грозит пожизненная каторга.

Глава 11

Был уже час ночи, когда Джейн, наконец, окончила письмо к отцу. Но, перечитав его, тотчас же сожгла в камине.

Она почувствовала невероятную усталость и, потушив свет, в ту же минуту уснула.

Сквозь сон она услышала стук в дверь — тихий, но настойчивый.

Джейн проснулась. Сердце ее учащенно билось.

— Кто там? — дрожа от волнения, спросила она.

— Я, Марджори, впустите меня.

В голосе молодой женщины слышался страх.

Джейн соскочила с кровати, открыла дверь и впустила ее.

— Закройте дверь. Заприте ее на ключ, — прошептала Марджори и ухватилась за Джейн. Руки ее были холодны, как лед.

— Что случилось? Чего вы так испугались? — спросила Джейн.

При свете лампы Марджори показалась Джейн необыкновенно бледной.

— Где вы разместили Дональда?

— Ему отвели комнату в другом конце дома, — ответила озадаченная этими вопросами Джейн.

Ей показалось, что Марджори вздохнула с облегчением.

— Если бы он услышал, что я здесь и мешаю вам спать своей болтовней, он непременно пришел бы сюда, а я не желаю видеть его, — объяснила она.

Джейн стало зябко, и она подбросила дров в камин. Она не знала, долго ли Марджори пробудет еще в ее комнате, но должна была сознаться, что в эту минуту, когда ей было почему–то жутко, она рада была даже ее обществу.

Марджори пододвинула к камину большое кресло и уселась, грея у огня озябшие руки.

— Вероятно, вы подумали, что я сошла с ума, когда спросила вас о Ловкаче? — неожиданно спросила она. — Надеюсь, что вы не рассказали об этом Питеру.

— Я мельком увидела Питера после нашего разговора, — ответила Джейн, стараясь говорить спокойно. — А у вас есть какие–нибудь догадки насчет Ловкача?

Марджори пожала плечами и ответила совершенно равнодушным тоном:

— Меня он просто интересует, потому что все только о нем и говорят. Во всяком случае, — добавила она, метнув быстрый взгляд на Джейн, — скоро его упрячут в тюрьму, и все тогда вздохнут свободно.

Джейн заметила, что молодая женщина произнесла последние слова с какой–то особенной ненавистью, как будто она лично была заинтересована в поимке преступника.

Марджори, со свойственной ей болтливостью, уже перешла на другую тему.

— Какой, однако, болтун этот Базиль! — воскликнула она.

— А вы давно его знаете? — спросила Джейн, скорее просто для того, чтобы поддержать разговор.

— О да, уже много лет, — ответила Марджори. — Ведь мы не всегда жили на Харлей–стрит. Вероятно, вы и не знаете, что когда–то у Дональда была лишь грошовая практика в южной части Лондона.

Джейн с удивлением слушала свою собеседницу, а та как будто находила удовольствие в разоблачении тайн прошлой жизни своего мужа.

— Дональд был замешан в каком–то темном деле, которое грозило окончательно погубить его карьеру, — продолжала она. — И тут вдруг ему улыбнулось счастье, и он нашел своего первого богатого пациента. О, не думайте, что это был Питер. Нет, это был некий таинственный господин Лукер, который страдал ипохондрией и всецело доверился Дональду. Отсюда и пошло наше благополучие. Я, конечно, не отрицаю достоинств Дональда как врача, но считаю, что он, главным образом, действует путем убеждения на психологию пациента. А это именно то, что требуется в богатом Уэст–Энде. Старые дамы теперь не могут обходиться без его медицинских советов, которые действительно замечательны. Он посылает всех пациентов в известные ему курорты. Раньше отправлял некоторых из них в Висбаден, но там они попали, к несчастью, на местного доктора, который вылечил их, и мы, таким образом, лишились части нашей практики. С тех пор Дональд никогда не посылает своих пациентов за границу.

Джейн все с большим и большим недоумением слушала болтовню своей гостьи. Казалось, Марджори разрушала один из столпов, на котором покоилось ее благополучие.

— Ведь Дональд — специалист по нервным болезням, не правда ли? — спросила, наконец, Джейн.

— Как я вам только что уже говорила, Дональд умеет говорить и убеждать, а это то, что требуется при нервных заболеваниях. Я подрываю вашу веру в Дональда, не правда ли? — усмехнулась она. — Однако…

Резкий пронзительный крик прервал ее. Обе женщины в ужасе переглянулись. Марджори вскочила на ноги. На лице ее был написан испуг.

— Что это за крик? — прошептала она.

Джейн бросилась к окну. Вечером прошел сильный дождь, но теперь небо было совершенно чистым и звездным. Кроме шелеста листьев, не было слышно ни звука. Вдали просвистел локомотив.

— Что это был за крик? — повторила Марджори, хватая Джейн за руку.

— Вероятно, это просто сова, — спокойно ответила Джейн.

Она снова сдвинула занавески и, поддерживая плачущую женщину, повела ее к кровати. Марджори забилась в истерике, и Джейн пришлось провозиться с ней около получаса, прежде чем та пришла в себя.

Внезапно Джейн показалось, что она услышала треск половицы на площадке лестницы. Тихонько подойдя к двери, она прислушалась; скрип не повторился.

— Как мне стыдно, что я напугала вас! — прошептала Марджори, придя в себя. — Я сама не понимаю, почему мне вдруг сделалось так жутко. Однако, как вы думаете, что это был за крик?

И, прежде чем Джейн смогла что–либо ответить, сказала:

— Несомненно, это был крик не совы, а сумасшедшего. Я припоминаю посещение дома умалишенных. Меня как–то повез туда Дональд.

В глазах молодой женщины засветился ужас.

Джейн подошла к окну и выглянула в сад. Уже начинал брезжить рассвет.

Казалось, постепенно ночные страхи Марджори исчезли.

— Я ужасно виновата перед вами. Из–за меня вы провели бессонную ночь. Однако я не согласилась бы еще раз ночевать в этом доме, даже если бы мне за это предложили все сокровища мира. Когда вы возвращаетесь в Лондон?

Джейн ответила в нерешительности:

— Кажется, сегодня Питер нанял комнаты в Рице.

Марджори взволнованно заговорила, не глядя на нее:

— Мне нужно будет обо многом переговорить с вами. Однако Дональд не должен знать о нашей встрече. Он не хочет почему–то, чтобы я дружила с вами. Иначе мы встречались бы с вами гораздо чаше. А теперь мне пора идти. Не можете ли вы проводить меня до двери моей комнаты?

— Неужели вы все еще боитесь? — с невольной улыбкой спросила Джейн.

— Вы не можете даже себе представить, как я испугалась, — промолвила Марджори.

Проводив ночную гостью, Джейн вернулась в свою комнату. Невеселые думы тревожили ее. Марджори показала ей Дональда совершенно в другом свете: исчезло все его обаяние как врача–специалиста, казалось, что речь шла о каком–то шарлатане. Ей страшно было думать, что здоровье Питера находилось в таких руках. Джейн уже не хотелось спать, и она села перед разгоревшимся ярким пламенем камином.

Неужели тот страшный крик, который они услышали среди ночи, был действительно криком умалишенного, как утверждала Марджори? А это значит, что…

Под влиянием мучившей ее мысли Джейн встала, неслышными шагами подошла к двери маленькой гостиной и тихо открыла ее. Пройдя через комнату, она вошла в спальню мужа: окно было открыто настежь, тяжелые портьеры, обычно закрывавшие его на ночь, раздвинуты; виднелась прислоненная садовая лестница.

Взглянув на кровать, Джейн увидела, что Питер лежал совершенно одетый — на нем был еще смокинг, в который он обычно переодевался к обеду. Осторожно, на цыпочках, она подошла вплотную к кровати и замерла от ужаса: его белая рубашка на груди была испачкана кровью. Рука, свисавшая с кровати, тоже была окровавлена. Такие же зловещие пятна виднелись и на его лице, крахмальный воротник весь был смят, а развязанный черный галстук висел на боку. Легкие лакированные туфли, которые Питер обычно одевал вечером, покрывал толстый слой еще не успевшей высохнуть грязи.

Джейн пришлось схватиться за кровать, чтобы не упасть при виде этой ужасной картины. И тут она заметила, что рядом, на ковре, валялся большой молоток. Машинально нагнувшись, Джейн подняла его. Он был весь в крови, вплоть до рукоятки. Джейн едва не выронила его, но сдержалась и машинально положила его на ночной столик.

— Питер! — в ужасе прошептала она. — Питер!

И стала с силой трясти его, но муж не просыпался. Он напоминал человека, усыпленного снотворным. Джейн решилась было, позвать кого–нибудь на помощь. Однако какая–то инстинктивная сила удержала ее: ведь человек, лежавший перед ней в таком ужасном виде, был ее муж, и их жизни были соединены неразрывными узами.

Теперь ей становился ясен смысл ужасного крика, который они слышали посреди ночи. Итак, в доме было совершено убийство. В этот страшный момент она увидела Питера в совершенно новом свете: она поняла его одиночество и беспомощность. Ведь у него не было ни одного настоящего друга, а женщина, которая только что говорила о своей безумной любви к нему, конечно, первая предала бы его. У нее перехватило дыхание при одной лишь мысли, что Питер был преступником. Теперь ничто не могло уже спасти его от законной кары.

Джейн закрыла дверь на задвижку. Затем снова попыталась разбудить спящего. Питер что–то пробормотал, но так и не открыл глаза.

Джейн боялась, что скоро уже вся прислуга будет на ногах. Тогда невозможно будет скрыть всего происшедшего. Чувство долга придало ей сил: дрожащими руками она сняла воротник и галстук. Убедившись в том, что кровавые пятна были только на смокинге и на рубашке, Джейн с невероятными усилиями удалось стянуть с него запачканную одежду. Затем она сняла с него туфли и унесла все это к себе в комнату.

Вскипятив воду в чайнике, всегда стоявшем у нее в комнате, и прихватив губку, она вернулась в спальню мужа. Дрожащими руками Джейн вымыла в тазу его испачканные кровью руки. Питер все это время лежал неподвижно и лишь один раз что–то пробормотал. Она нагнулась и услышала:

— Базиль! Свинья!

После этого он снова впал в беспамятство. Джейн, осторожно завернув молоток в бумагу, понесла его в свою комнату и бросила в камин. Она простояла около него до тех пор, пока деревянная ручка не сгорела дотла.

Теперь нужно было спрятать в надежное место испачканную одежду. Джейн поймала себя на мысли, что она действует так, как будто сама совершила преступление и хочет уничтожить его следы. Смокинг и рубашку она не смогла сжечь и потому, свернув их в узел, положила на дно своего чемодана.

Вернувшись в спальню мужа, Джейн вынула из шкафа другой смокинг и повесила его на спинке стула. Затем взяла из комода чистую фрачную рубашку и вдела в манжеты запонки, которые сняла с окровавленного белья. И тут Джейн вспомнила о лестнице, прислоненной к окну. Она с силой оттолкнула ее, и та упала на лужайку. Затем, задернув занавески и закрыв окно, она возвратилась в свою комнату и машинально опустилась на кресло возле камина.

Через полчаса вошла Анна и принесла ей чашку горячего чая.

— Как, миссис!.. Вы уже встали? — с удивлением сказала горничная.

Джейн заставила себя улыбнуться.

— Было бы грешно долго спать в такое чудесное утро, — заметила она.

Анна уже собралась уйти, но у двери обернулась и спросила:

— Простите меня, миссис… Вы ничего не слышали ночью?

Джейн готова была вскрикнуть. Сердце ее учащенно забилось. Однако она сделала над собой усилие и спокойным голосом сказала:

— Нет, ничего… А что случилось?

— Я слышала крик. Он напоминал вой большой дворовой собаки. Персон тоже слышал.

При этом сравнении дрожь пробежала по телу Джейн.

— И садовник тоже слышал, — продолжала Анна.

— Вероятно, это и был вой собаки, — заметила Джейн.

Она поспешно приняла ванну, оделась и спустилась вниз.

Делая вид, что прогуливается, Джейн дошла до лужайки, на которую выходили окна спален, и, увидев лестницу, оттащила ее подальше, на довольно большое расстояние. Это была нелегкая работа: лестница была большой и тяжелой. Она уже хотела возвратиться, как вдруг увидела садовника, который торопливо шел к ней. Вид у него был совершенно растерянный.

— Миссис!.. Миссис!.. — Закричал он прерывающимся от волнения голосом. — Там… лежит…

Джейн, хотя и догадывалась, что он скажет, но все же в ужасе отшатнулась.

— Рыжий господин, который был здесь вчера… Убит… — продолжал садовник.

Чтобы не упасть, Джейн прислонилась к дереву. Теперь ей все было ясно: Питер убил Базиля Хеля. Она вошла в дом и в передней встретила Дональда.

— Что случилось? — спросил он, увидев бледную Джейн.

Она не в силах была произнести ни слова, а только указала на садовника, стоявшего с растерянным видом в дверях.

Дональд позвал жену. Через несколько секунд Марджори спустилась вниз, кутаясь в халат.

— Побудьте с Джейн, — сказал Дональд и принялся расспрашивать садовника.

Но тот смог лишь рассказать, что по дороге к будке, расположенной около садовой стены, в которой хранились его инструменты, он натолкнулся на человеческую ногу, видневшуюся из–за куста, и что затем сделал ужасное открытие.

— Погодите! — вдруг воскликнул Дональд и бросился к Джейн. — Питер все еще у себя наверху?

Джейн покачала головой.

— Не знаю… Я не видела его…

— Пойдемте со мной, — сказал он и потащил ее наверх. — Вы идите в свою комнату, Марджори, — добавил он, обращаясь к жене.

— Я не желаю возвращаться в свою комнату, — упрямо ответила Марджори, — Я хочу знать, что произошло.

— Кто–то убит… в саду.

— Боже… Значит, тот крик… — начала Марджори.

— Какой крик? — перебил ее Дональд. — Разве вы тоже его слышали? Я думал, что вы спали. Этот крик разбудил меня. Право, вам лучше было бы вернуться в свою комнату.

Дональд произнес эти слова более мягким тоном. Это уже не было похоже на приказ.

— А я не хочу, — спокойным, но твердым голосом возразила она. — Почему я должна идти в свою комнату?

Дональд постучался в спальню Питера и, не получив ответа, хотел открыть ее. Однако дверь была заперта изнутри.

— Есть другой вход в его комнату? — спросил он Джейн.

Тут только она вспомнила, что сама заперла его дверь на задвижку. Джейн хотела было рассказать ему всю правду, но вовремя опомнилась.

— Да, можно войти через маленькую гостиную, — сказала она.

— Вчера вечером я дал Питеру успокоительное лекарство — он был в таком возбужденном состоянии… Но почему же он до сих пор спит? Вы не слышали, просыпался он ночью или нет?

Джейн покачала головой и последовала за доктором в спальню. Питер лежал все в том же положении, в котором ока оставила его. Одеяло закрывало его всего, до головы.

— Откройте занавески, — сказал Дональд и нагнулся над спящим.

Джейн услышала, как доктор вскрикнул.

— В чем дело? — спросила стоя в дверях Марджори.

— Ничего, — пробормотал Дональд.

А затем спросил, обращаясь к Джейн.

— Что с вашим мужем? Почему он так крепко спит?

Глава 12

Дональд тщетно старался разбудить спящего. И вдруг Питер пробормотал во сне:

— Какая страшная головная боль…

Дональд смотрел вокруг, казалось, обшаривая глазами всю комнату:

— Но ведь Питер полуодет, — прошептал он. — Где же его остальная одежда?

Джейн указала на спинку стула.

— Вот — здесь.

— Одежда… Почему вы говорите о моей одежде? — пробормотал Питер и сел на кровати, закрыв лицо руками.

— Однако от вашего успокоительного лекарства я чуть не умер, Дональд, — сказал он.

Дональд попросил свою жену, которая все еще стояла в дверях:

— Принесите мне ящичек с лекарствами и стакан воды.

Марджори кинулась выполнять его указание, а он подошел к окну и выглянул в сад. Джейн заметила, что у Дональда был очень расстроенный вид. Ее поразило, что он не спешил расспрашивать садовника, не интересовался подробностями убийства и даже не осмотрел труп убитого.

— Ведь убитый — Базиль Хель! — сказала, наконец, Джейн.

Дональд удивленно посмотрел на нее.

— Боже! Как же вы узнали об этом?

— Мне сказал садовник, — ответила Джейн. — Как ужасно, Дональд, как ужасно!

— Да, — вымолвил наконец он. — По правде сказать, я как–то предчувствовал это. Питер ненавидел его.

Дональд не спускал глаз с молодой женщины.

— Питер ни к кому не питает ненависти, — резко заметила Джейн.

Казалось, Дональда очень удивило, что Джейн так горячо стала защищать своего мужа.

— Конечно, быть может, я и ошибаюсь, — согласился он.

— Так в чем же, наконец, дело? — послышался голос Питера. — У меня так трещит голова, что я ничего не могу сообразить.

Дональд взял стакан воды, который принесла ему жена, налил туда несколько капель жидкости из двух склянок и дал Питеру.

— Выпейте это залпом, — сказал он.

Питер повиновался.

— Теперь полежите спокойно, — продолжал доктор и опять уложил его в кровать.

— А теперь я должен пойти посмотреть…

Он, видимо, не хотел оставлять жену наедине с Джейн и снова посоветовал ей вернуться в свою комнату. На этот раз, к удивлению Джейн, молодая женщина повиновалась. Однако не успел Дональд скрыться из виду, как Марджори опять очутилась около нее.

— Кто убит? — шепотом спросила она. — Неужели Базиль?

— Да, — прошептала в ответ Джейн.

— Так вот что означал крик, который мы слышали среди ночи! — пробормотала Марджори, закрыв лицо руками. — Но пойдемте же скорее к Питеру.

Она открыла дверь и вошла в его спальню. Питер лежал с открытыми глазами.

— Мне немного лучше. Голова не так сильно болит, — сказал он. — Но все–таки, что произошло?

И, обращаясь к жене, спросил с надеждой в голосе:

— Ведь я не был болен, не правда ли?

Вероятно, его испугал встревоженный вид жены, и он тотчас же вскочил с кровати:

— Скажите же скорее, что случилось?

— Кто–то найден убитым в саду… — начала Джейн.

Она увидела, что Питер смертельно побледнел.

— Кто же? — прошептал он.

Джейн тяжело и часто дышала: ведь ей предстояло сообщить мужу ужасную весть.

Марджори стояла в стороне и молчала.

— Убит Базиль, — едва слышно проговорила Джейн.

Питер ухватился за спинку кровати.

— Базиль Хель! Убит?

Джейн кивнула головой. Марджори схватила Питера за руку.

— Присядьте, — сказала она.

Питер высвободил руку и воскликнул:

— Но этого не может быть! Кто убил его?

Джейн удивленно смотрела на него: было совершенно очевидно, что он абсолютно ничего не знал о том, что произошло ночью. И это не было притворством.

— Бедный малый! — с горечью произнес Питер. — Кто же мог убить его?

И тут Джейн заметила, что в его глазах появился страх. Как будто перед ним воскрес призрак его сумасшедшего отца. Питер взглянул на свои руки, и Джейн показалось, что он с облегчением вздохнул, не увидев на них того, что опасался увидеть.

— Какой ужас! — едва слышно прошептал Питер, а затем, уже громче, сказал:

— Я хочу принять ванну и одеться…

Никогда еще Джейн не видела своего мужа таким потрясенным. Она пошла в свою спальню вместе с Марджори — та тщательно закрыла за собой дверь и таинственно зашептала:

— Ведь Питер подумал, что это он совершил убийство. Разве вы не заметили, как он осматривал свои руки? Неужели же действительно это сделал он?

Джейн вспылила: как могла эта женщина, которая только что говорила о своей пламенной любви к Питеру, подозревать его в преступлении, не имея для этого никаких доказательств!

— Почему вы удивляетесь? — сказала она ледяным голосом. — Ведь вы знаете Питера лучше, чем я. Вы действительно думаете, что Питер способен убить человека?

Марджори не была ни смущена, ни обижена этим тоном.

— Ведь Питер не совсем нормальный. Вы сами мне об этом говорили. А ваше желание защитить его заслуживает высшей похвалы. Берегитесь, Джейн. Вам грозит опасность влюбиться в собственного мужа.

Марджори вышла из комнаты, и Джейн, оставшись одна, предалась невеселым мыслям. Как ей нужно было поступить? Она вдруг вспомнила толстого сыщика Бурка. Что–то подсказывало ей, что она может всецело довериться этому человеку. Ведь он действительно дружески расположен к Питеру. Джейн решила позвонить в Скотленд–Ярд, а если не найдет Бурка там, то отыскать его частный адрес. Она знала, что ей нужно было сделать это раньше, чем будет поставлена на ноги местная полиция.

Было еще только половина восьмого, и Джейн, конечно, не надеялась застать Бурка в Скотленд–Ярде в такой ранний час. Однако, когда она позвонила, он сам ей ответил:

— Да, это я, миссис Клифтон (как странно было Джейн слышать свою новую фамилию). Что случилось?

Джейн в двух словах рассказала ему происшедшие за ночь события. Она слышала, как при упоминании имени Базиля Хеля он присвистнул.

— Хорошо. Я сейчас приеду. Знает ли ваш муж, что вы меня вызвали?

— Нет, нет.

Вернувшись к себе в комнату, Джейн застала там Марджори: она взволнованно ходила взад и вперед.

— Сейчас сюда приедет Бурк, — сказала ей Джейн.

Марджори сдвинула брови, как бы стараясь что–то припомнить.

— Бурк — полицейский офицер, друг Питера? — спросила она. И, не дождавшись ответа, продолжила: — Оказывается, Базиля видели здесь с самого первого дня вашего приезда. Дональд только что совершенно случайно узнал об этом. Не думаю, чтобы Базиль действительно был влюблен в вас до вашего замужества. Но… таков уж он был! Его привлекало именно все недостижимое и запретное.

— Вы ошибаетесь. Мы были только друзьями, — возразила Джейн! — Он никогда даже не ухаживал за мной. И относился ко мне, как старший брат к сестре.

Лукавая улыбка заиграла на губах Марджори.

— Я именно это и хочу сказать. Он не был влюблен в вас до вашего замужества. Когда же вы сделались миссис Клифтон… — Она вдруг умолкла и покачала своей хорошенькой головкой. — Мне бы хотелось знать… — снова начала Марджори. И вдруг совершенно неожиданно спросила резким тоном: — Ведь Питер лежал полуодетый. Это вы сняли с него верхнюю одежду?

Она пристально посмотрела на Джейн, и молодея женщина должна была сделать большое усилие, чтобы солгать.

— Нет, — спокойно ответила она.

Глава 13

— Почему вы решили, что я сняла с Питера одежду? — спросила Джейн.

Она старалась думать о самых незначительных вещах, чтобы не выдать собеседнице своего волнения. Вероятно, ей это удалось, потому что Марджори перестала на нее смотреть и взглянула в сад. По лужайке не спеша шел Дональд. Руки его были в карманах, голова опущена. Марджори по его виду сразу догадалась, что садовник не ошибся, и, рискуя снова навлечь на себя его гнев, сбежала ему навстречу.

— Да, это действительно несчастный Базиль, — сказал он таким спокойным тоном, что Марджори с удивлением взглянула на него. — Бедный! Его, по всей вероятности, ударили по голове молотком или каким–нибудь тяжелым предметом.

Джейн, стоя наверху, на лестничной площадке, слышала этот разговор.

Забежав в свою комнату, она заперла дверь на ключ, схватила железную часть молотка и спрятала его в чемодан. Прежде, чем Марджори снова поднялась к ней наверх, Джейн успела открыть дверь.

— Я рассказала Дональду, что вы вызвали Бурка, — заметно волнуясь, сказала женщина. — Он страшно рассержен на вас и говорит, что этим вы можете очень навредить Питеру.

Кто–то постучал в дверь, и Джейн открыла. На пороге стоял Питер в купальном халате.

— Что случилось? — спросил он. Кто–то рассказал мне о каком–то необычайном событии, но я никак не мог вспомнить, в чем дело.

Его била нервная дрожь.

— Прошу вас, войдите, — сказала Джейн. Она была в ужасе от того, что Питер уже забыл все происшедшее и ее рассказ об убийстве Базиля.

— Разве вы не помните? — начала она тихим и мягким голосом. — В саду был найден человек… убитый.

Питер вздрогнул.

— Убитый! Кто же это?

— Базиль Хель, — ответила Марджори.

Питер часто заморгал, словно внезапно ослепленный ярким светом.

— Боже мой, Хель убит! — прошептал он.

— Питер, вы не сердитесь на меня за то, что я вызвала Бурка? — спросила Джейн.

Он покачал головой.

— Нет, наоборот. Я вам очень благодарен.

Некоторое время супруги стояли молча и смотрели друг на друга.

— Я оденусь и спущусь вниз, — сказал, наконец, Питер.

Джейн подождала, пока за ним закроется дверь комнаты, и тогда только повернулась к Марджори, которая пристально смотрела на нее.

— Питер, кажется, очень потрясен всем происшедшим, — заметила Марджори.

— А разве причина для этого недостаточно веская? — с негодованием воскликнула Джейн.

Ее собеседница улыбнулась. В это мгновение Джейн просто ненавидела ее…

В комнату ворвался Дональд. Он выглядел очень расстроенным.

— Кто–то, кажется, уже рассказал Питеру? — начал он.

— Да, я все ему рассказала, — спокойно ответила Джейн.

— И вы послали за Бурком? Как неразумно! Ведь это даст пищу газетам, и потом не будет конца толкам и пересудам.

— Вряд ли можно будет избегнуть этого, — сухо заметила Джейн. — Произошло большое несчастье, но я не вижу, какое отношение оно может иметь к нам.

— Вы забываете о вчерашнем происшествии в цветнике, — резко возразил Дональд. — Неужели вы думаете, что прислуга не разболтает обо всем? Ведь всем известно, что Питер и Базиль ненавидели друг друга. Я уже вызвал сюда Рупера. К счастью, он оказался здесь поблизости, и я просил его приехать немедленно. Бурк будет нам только помехой.

— Господин Рупер недолюбливает Питера, — спокойным, но твердым голосом заметила Джейн. — Я полагаю, что вы должны были посоветоваться со мной, прежде чем пригласить его.

Слова Джейн и тон, которым они были сказаны, поразили Дональда. До сих пор он вообще как–то не считался с ней и не думал, что она будет играть какую–нибудь активную роль в надвигавшихся событиях.

— Конечно, я должен был бы посоветоваться с вами, — после некоторого раздумья согласился он. — Однако Рупер неплохой малый, и я не думаю, чтобы он действительно был враждебно настроен против Питера. Хотя, конечно, все полицейские становятся подозрительными, расследуя преступление.

Джейн встретила Рупера у входа в дом.

— Доброе утро, миссис Клифтон! — приветствовал он ее.

Джейн поразило, что он был в очень веселом настроении.

— Жаль, что я не мог приехать раньше, — продолжал он. — Произошла маленькая ссора, не правда ли? Не думаю, чтобы это было чревато особенными последствиями.

Из передней послышался резкий голос Дональда:

— Это вы, Рупер? Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.

Джейн недоумевала: почему сыщик заговорил о ссоре в цветнике. И вдруг она поняла, что Дональд вызвал сыщика именно по поводу этого столкновения и что Рупер еще ничего не знал об убийстве.

Она решила рассказать Марджори о приезде сыщика и о своем разговоре с ним. Молодая женщина одевалась, когда Джейн вошла к ней. Она спокойно и не перебивая выслушала ее рассказ и затем, к большому удивлению Джейн, холодно и зло рассмеялась. Но еще больше ее поразило то, что Марджори побежала к ней в комнату и выглянула в окно. Она сделала это как раз вовремя, потому что ей удалось увидеть Дональда и сыщика, которые тут же исчезли в кустах, скрывавших труп.

— В чем дело? К чему эта таинственность? — спросила Джейн.

Она сама была поражена тоном своего голоса: в нем звучала не просьба, а приказ рассказать все, что ей известно.

— Когда–нибудь… впоследствии… вы все узнаете, — загадочно ответила Марджори.

Однако Джейн не так легко было провести.

— Мне показалось после нашего разговора, что вы хотите мне помочь, Марджори, — продолжала Джейн. — Теперь наступил момент, когда я действительно нуждаюсь в вашей помощи. Расскажите же мне все, что вам известно.

— Я ничего не знаю.

Ответ этот прозвучал решительно и резко, и Джейн почувствовала, как она, в сущности, одинока.

Она сознавала теперь, что единственный человек, который мог ей помочь, был Питер. Через несколько минут она постучалась к нему и вошла в его комнату. Питер стоял у окна без пиджака и смотрел на кусты, за которыми исчезли Дональд и сыщик.

— Питер! — окликнула она его.

Он не слышал, когда она вошла, и только теперь повернулся к ней.

— Я пришла, чтобы помочь вам, — нерешительно начала она.

Эти слова, по–видимому, застали его врасплох.

— Кто же может мне помочь? — спросил он и тут только заметил, что выдал себя. — Вы имеете в виду мою головную боль?

— Я имела в виду Базиля Хеля и все, что он говорил. А, кроме того… — тут она сделала над собой невероятное усилие, чтобы закончить фразу, — кроме того, комнату, где находится печатный станок.

Питер слегка побледнел, но не отвернулся.

— Как? Вы это знаете? Но откуда? Я представляю, какое это ужасное для вас открытие!

— Ночью я случайно спустилась вниз и увидела вас в этой комнате как раз в то время, как работал пресс.

Ей казалось, что ее вопросы или упреки были бы слишком неуместны. Он сам должен был бы догадаться о том, что происходит в ее душе. Однако Питер не продолжал начатый разговор. Видно было, что он думал о чем–то другом.

— Кто–то взял мою одежду вчера вечером или ночью, — после некоторого раздумья заметил Питер и добавил, указывая на смокинг, висевший на спинке стула: — Это не тот, который я надевал вчера, и рубашка не та.

— Я взяла сегодня рано утром вашу одежду, — стараясь говорить спокойно, сказала Джейн.

Питер продолжал смотреть в окно.

— Почему вы это сделали? — спросил он, немного помолчав. — Разве на нем были…

Он повернулся и посмотрел на нее: на его лице был написан ужас от предчувствия того, что она скажет.

— На нем были пятна крови, — спокойно ответила Джейн.

Питер глубоко вздохнул.

— Так я и думал, — прошептал он. — Я заметил пятна крови в ванной на тазу. А руки мои тоже…

— Я вымыла их, — так же спокойно сказала Джейн.

Последовала пауза.

— Питер, я прошу вас посмотреть мне прямо в глаза, — попросила Джейн.

Он повиновался.

— Вероятно, я убил его, — сказал он упавшим голосом. — Но я ничего решительно не помню и чувствую страшную усталость. Каким же образом я вылез из окна? Вы не нашли лестницу?

— Да, к окну была приставлена лестница. Быть может, он даже вошел в комнату, — продолжала Джейн.

Питер покачал головой. Он был теперь совершенно спокоен. Волнение его улеглось.

— Я чувствовал какое–то странное возбуждение вчера вечером, — сказал он. — Поэтому и пригласил Дональда. Ведь припадок мог повториться. Он предупреждал меня об этом, так же, как и сэр Уильям Клуэрс.

— Этот специалист?

— Да. И он уверял меня, что я уже совершенно здоров, — Питер сделал усилие, чтобы улыбнуться. — Единственным моим сумасшедшим поступком была женитьба на вас, Джейн. Простите меня. Какая вы добрая: пожалели меня и вымыли мои руки и лицо.

Он говорил таким нежным голосом, что у Джейн на глазах показались слезы.

— Что же вы советуете мне теперь делать? — с беспомощностью ребенка спросил он. — Мне хотелось бы, чтобы вы руководили мною. И, наверное, нужно все рассказать Бурку.

— Ничего не рассказывайте ему, кроме вашей ссоры с Базилем, — быстро и решительно ответила Джейн. — Подумайте обо мне, Питер. Избавьтесь поскорее от Дональда, и, как только полиция побывает здесь и проведет расследование, уедемте тотчас же в Лондон.

Он кивнул головой в знак согласия.

— Хорошо, я ничего не расскажу, Я поступлю так, как вы мне советуете. Но, если подозрение падет на кого–нибудь другого, то я не смогу молчать. Должен сознаться, что, если бы вы меня не предупредили, то я бы обо всем рассказал Бурку. Во всяком случае, теперь я уже не сомневаюсь в том, что нам придется разойтись. Вы видите, что за мной нужен глаз да глаз. Я забываюсь и могу натворить всяких бед.

И он неторопливо спустился вниз. Джейн последовала за ним.

Вдруг послышался сигнал автомобиля — это была дорожная машина Бурка. Тучный сыщик был мрачен.

— В котором часу это произошло? — спросил он без всяких предисловий. — Мне известно, что, во всяком случае, после часа ночи.

— Каким же образом вы это узнали? — спросил Питер.

Бурк в упор посмотрел на него.

— Потому что в час Базиль позвонил в Скотленд–Ярд и сказал дежурному полицейскому, что в Лонгфорд–Маноре находится мастерская Ловкача, и точно объяснил нам, где она.

Глава 14

Джейн побледнела и едва не лишилась чувств. Ей казалось, что она откуда–то издалека и словно сквозь сон слышит голос сыщика.

— Он подробно рассказал о том, как проникнуть Б эту тайную мастерскую: на стене висит большая картина, написанная масляными красками. Вдоль рамы следует нащупать скрытую пружину, нажав на которую, можно открыть дверь в мастерскую. Вот эта картина, не так ли?

Теперь только Джейн поняла, что они все время шли по направлению к таинственной картине.

В голосе Питера она не услышала ни страха, ни удивления:

— Совершенно верно: за этой картиной помещается скрытая комната, Я совершенно случайно обнаружил это на днях.

Он подошел к стене, нажал скрытую пружину. Послышалось щелканье замка, и потайная дверь открылась. Питер зажег свет и ввел их в таинственную комнату.

Джейн в изумлении остановилась: комната была пуста. Куда могли исчезнуть печатный станок и все принадлежности для гравировки, которые она видела в ту ужасную ночь? Посредине по–прежнему находился простой деревянный стол. Бурк подошел к нему и стал внимательно его осматривать.

— Гм… Судя по меткам, оставшимся на дереве, что–то было привинчено к этому столу еще совсем недавно, — проворчал он. — По–моему, это мог быть именно печатный станок.

— А я думал, что эта комната служила просто чуланом для склада ненужных вещей, — послышался спокойный голос Питера.

Уверенность и спокойствие мужа передались и Джейн; она постепенно стала приходить в себя.

Между тем, Бурк, продолжая осмотр, потер пальцем поверхность стола.

— Кислота, — заметил он и, круто повернувшись, вышел из комнаты. — Однако это может подождать…

— Как! Рупер здесь? — удивился он. — Кто же пригласил его сюда?

— Доктор Уэллс, — ответила Джейн и сама удивилась, что нашла в себе достаточно сил, чтобы, наконец, заговорить.

— Вот как! Какая распорядительность. Здравствуйте, Рупер.

Рупер без особого удовольствия поздоровался со своим начальником.

— Доктор вызвал меня для осмотра трупа, — начал он.

— Ведь вы сказали мне, что доктор вызвал вас по поводу ссоры, происшедшей между мужем и господином Хелем, — вмешалась Джейн. — Мне казалось, что вы ничего не знали об убийстве, когда приехали сюда.

Рупер был явно смутен.

— Простите, но я не имею права говорить с вами об этом, миссис, — сказал он.

— В таком случае, поговорим об этом деле со мной, — послышался спокойный голос Бурка. — Вы уже знали об убийстве, когда приехали сюда?

Сыщик, видимо, колебался.

— Нет, сэр, — ответил он.

— Хорошо. Теперь я пойду и осмотрю труп.

Как только полицейские вышли из дома, Дональд спросил:

— Почему вы так смутили Рупера, Джейн?

— Я просто хотела, чтобы он перестал лгать, — ответила она.

Дональд никак не мог найти объяснение враждебному настроению Джейн. Питер захотел сопровождать сыщиков, Марджори скрылась в свою комнату, и они, таким образом, очутились одни в библиотеке.

— Джейн, вам придется свыкнуться с мыслью, что муж ваш ненормальный. Поверьте, что мне очень неприятно говорить с вами об этом, но, когда я сегодня утром вошел в его комнату, то я ожидал… Бог знает, что я ожидал увидеть.

Глаза их встретились, и Джейн, не дрогнув, выдержала его пристальный взгляд.

— Я не представляю себе, что вы ожидали увидеть? — спокойным и тихим голосом заметила она. — Быть может, Питера — всего в крови и лежащий рядом молоток?

Дональд онемел от удивления и в течение нескольких секунд молча смотрел на нее.

— Да, — наконец, сказал он тихим голосом, почти шепотом. — Как странно, что вы подумали именно это.

Джейн презрительно улыбнулась.

— Вероятно, это был для вас приятный сюрприз? — сказала она и пошла в парк навстречу мужу и двум сыщикам.

Питер был бледен и казался страшно уставшим. Бурк же выглядел загадочно, как сфинкс. И лишь только один Рупер, казалось, был в очень веселом настроении. Питер что–то с жаром объяснял сыщику, Джейн услышала только фамилию Редлоу; при виде жены он замолчал и поспешно направился к ней.

— Прошу вас сейчас же уехать в город и подождать меня там. Я сообщу вашему отцу и попрошу его навещать вас. Мне кажется, что вам лучше было бы поселиться в моей прежней квартире, на Чарльтон–Хаус–Террас, чем в отеле.

Джейн спросила дрогнувшим голосом:

— Это действительно Базиль?

— Да, — коротко ответил он и продолжал прерванный разговор. — Бурк отвезет в город вас и Марджори. Пусть Анна уложит ваши вещи. Я потом отошлю ваш багаж или же привезу его с собой. Я думал вызвать сюда вашего отца, чтобы вы уехали вместе с ним, но не хочу, чтобы вы оставались здесь хотя бы лишний час. Дональд останется со мной.

— Разве мне нельзя тоже остаться?

Ее вопрос звучал просьбой, даже мольбой.

Он покачал головой.

— Нет, я вас очень прошу уехать немедленно.

Джейн неспешно вернулась в дом и увидела, что Марджори сидит в библиотеке. Она передала ей распоряжения Питера, но, к ее удивлению, Марджори ответила:

— Я предпочитаю подождать Дональда, если, конечно, вы не будете очень настаивать на том, чтобы я ехала вместе с вами. Джейн, очень прошу вас забыть весь тот вздор, который я вам ночью рассказала о Дональде. Я была страшно сердита на него и боюсь, что наболтала много лишнего… Так вы говорите, что это действительно Базиль? Я думаю, что нам лучше уйти из этой комнаты. По всей вероятности, им понадобится телефон. Ведь нужно будет известить его родственников, если они у него, конечно, есть.

Джейн показалось странным, что эта мысль до сих пор ни разу не пришла ей в голову: быть может, где–нибудь были старики, которых известие о его смерти повергнет в отчаяние. Она вздрогнула и мысленно помолилась о том, чтобы у него не было родных.

Собирая вещи, Джейн удивлялась своему душевному спокойствию: ведь она была привязана к Базилю, хотя и любила его просто как друга. Почему же она не чувствовала той скорби, которую должна была бы вызвать в ней смерть близкого и дорогого человека?

Стоя на коленях около чемодана и машинально перебирая вещи, она не переставала думать об этом. И вдруг поняла: ведь Базиль и был тем таинственным ночным посетителем, который вломился к ней в комнату в первую же ночь после свадьбы… И она знала это, но с каких пор?..

За дверью послышался голос Питера:

— Вы готовы? Бурк сейчас уезжает.

Ей оставалось уложить всего несколько вещей. Джейн поспешно положила их в чемодан и захлопнула крышку. На самом дне лежали окровавленные вещи ее мужа.

— Войдите, Питер!

Он посмотрел на объемистый чемодан.

— Быть может, лучше я привезу его потом, — промолвил он. — Чемодан такой большой…

— Нет… Я должна взять его с собой.

Питер вышел на площадку лестницы и позвал Бурка. Однако сыщика не испугал большой размер чемодана.

— Он отлично поместится в моем автомобиле, — заметил он. — Простите, миссис Клифтон, что я так тороплю вас, но мы должны будем внести в дом тело убитого.

Этого было достаточно, чтобы заставить Джейн поторопиться. Пока она укладывала вещи, пришла почта. На столе в передней лежали газеты.

Бурк взял в руки первую попавшуюся газету, и в это время увидел Джейн, опускавшуюся с лестницы.

— Вы готовы? — спросил он, но глаза его все еще были устремлены на газету. — О боже! — воскликнул он.

Его внимание привлек заголовок, напечатанный большими буквами посреди страницы:

«Таинственное убийство в Хертфорде.

Преступление в историческом замке.

Господин Базиль Хель, известный знаток и ценитель искусства, найден мертвым в саду Лонгфорд–Манора сегодня рано утром. В Лонгфорд–Маноре господин Питер Клифтон и его молодая жена проводят медовый месяц. Они были большими друзьями почившего. Не подлежит никакому сомнению, что господин Хель сделался жертвой преступления. Хертфордширская полиция производит расследование».

— Прочтите это! — сказал Бурк и, передав газету Питеру, бросился в библиотеку. Джейн услышала, как он с кем–то говорил по телефону.

Заглядывая мужу через плечо, она прочла газетную заметку.

— Какая досада, — проворчал Питер. — Конечно, не было никаких сомнений в том, что сам факт попадет в газеты, но я все же надеялся, что ваше имя не будет упомянуто.

Через несколько минут показался Бурк.

— Странно!.. Это — лондонское издание, и заметка была сдана в печать в четыре часа утра… Убийство же было совершено в три часа и не было обнаружено до семи утра… Кто же мог быть таким быстрым осведомителем? Я уверен, что осведомитель и есть сам убийца…

Он смотрел то на Джейн, то на автомобиль, стоявший у входа. Отъезд был отложен из–за совершенно неожиданного события: когда они выходили из дома, подъехал запыленный автомобиль, и из него вышла миссис Энтерсон.

Она не успела как следует одеться и накраситься. Ее лицо при ярком солнечном освещении было ужасно.

— Где он? — закричала женщина.

Взгляд ее упал на Питера, и она воскликнула, указывая на него дрожащей рукой:

— Убийца! Убийца! Это вы убили его!

Она бросилась к нему, и Бурк едва успел удержать ее.

— Оставьте меня… я убью его… Питер Клифтон… Питер Уэллерсон. Знаете ли вы, что сделали… Вы убили моего сына… вашего брата…

Джейн в ужасе отшатнулась, как будто кто–то с силой ее ударил.

Глава 15

Базиль Хель был братом Питера…

Уже сидя в огромном дорожном автомобиле Бурка, Джейн все еще повторяла про себя эти слова обезумевшей миссис Энтерсон.

Несчастная женщина, которую в полубессознательном состоянии внесли в дом и положили на кровать Джейн, была мать Базиля Хеля.

— Не думайте об этом, — заметил Бурк, когда Джейн попыталась его расспрашивать.

Ей казалось, что они отлично понимают друг друга. Еще вчера этот толстяк был совершенно чужим для нее человеком, а сегодня ей стало ясно, почему Питер так доверялся ему.

— Пожалуйста, скажите мне, господин Бурк, что требуется от хорошего сыщика?

Бурк был поражен ее вопросом.

— Вот уж не знаю, что вам на это сказать, — ответил он. — Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Питер нуждается в помощи, — начала Джейн, — и в помощи, которой вы не можете ему оказать, потому что вам нельзя всего рассказать. Я совершенно несведуща в делах Скотленд–Ярда, но слышала и читала, что в случае, если полиции известны подозрительные обстоятельства, она должна действовать даже тогда, когда искренне убеждена в невиновности подозреваемых лиц.

Бурк кивнул головой, с пониманием взглянул на сидевшую рядом с ним молодую женщину.

— Вероятно, вы подумаете, что я шучу или сошла с ума, если скажу вам, что сама хочу быть сыщиком… Да… Не улыбайтесь. Я хочу узнать тайну убийства и обо всем, что связано с миссис Энтерсон. И, мне кажется, что тогда я смогу с уверенностью указать полиции на преступника…

— Разве… вам что–нибудь известно? — спросил Бурк.

Она покачала головой.

— Нет, я только догадываюсь. Мне кажется, что у вас есть свои догадки. Я еще не могу объяснить себе некоторые странные совпадения. Кроме того, мне страшно хочется рассказать вам о двух вещах, но я никогда не простила бы себе, если бы сделала это…

Бурк, держа руль одной рукой, вынул из кармана коробку с сигарами. Не торопясь, он откусил кончик одной из них и зажег сигару серебряной зажигалкой, которую всегда носил с собой.

— Не знаю, в каком направлении вы намерены теперь проводить расследование, — сказал он, наконец. — Могу вам только сказать, что больше всех знал Питера именно Базиль Хель.

Джейн с изумлением посмотрела на сыщика.

— Почему вы так думаете? — быстро спросила она.

— Он больше года провел около Эльмвуда — деревни, в которой жил отец Питера. Он пытался многое выведать и у поверенного Питера — Редлоу — главы фирмы «Редлоу и Больф».

При упоминании имени Редлоу Джейн вспомнила слова, сказанные Питером на лужайке.

— Хель пробовал втереться к нему в доверие, но старика не так легко провести. Хотя ему и восемьдесят лет, но душа у него, как у сорокалетнего. Не знаю, что именно он хотел выведать у этого поверенного.

Джейн никогда не видела старика–поверенного, но вспомнила его имя. Кроме того, она припомнила, что молодой Редлоу составлял и читал их брачный контракт в доме ее отца. Она вспомнила, как он машинально читал контракт, все время посматривая на часы и, очевидно, торопясь успеть еще куда–то.

Бурк снова перевел разговор на события дня.

— Миссис Клифтон, догадываетесь ли вы, кто мог вломиться к вам в комнату?

— Да… Мне кажется, что я знаю, кто это был… Но я не могу понять, почему он оказался в Лонгфорд–Маноре…

— Он был влюблен или воображал, что так оно было… этот поступок именно в его духе. Ведь он совершенно ненормальный человек.

Джейн поняла: ведь Базиль был сыном Александра Уэллерсона и тоже был болен наследственным недугом.

— Простите, что навел вас на такие невеселые мысли, — продолжал Бурк. — Да, Хель был совершенно ненормален, и мать его много из–за этого страдала. Ведь Уэллерсон женился на ней, несмотря на то, что уже был женат. Она сказала об этом, но он уверил ее в том, что первый брак недействителен — жена была его двоюродной сестрой: один Редлоу мог бы рассказать все подробности, но не хочет. Я советовал Питеру телеграфировать ему, но не думаю, чтобы этот старик так легко рассказал известные ему семейные тайны.

Автомобиль остановился перед подъездом дома Питера. Джейн только один раз была в его роскошной лондонской квартире. Пожилой дворецкий вышел ей навстречу.

— Простите, если вы найдете все в большом беспорядке, миссис, — произнес он. — Но мы не ожидали господина Клифтона так рано и принялись за уборку всей квартиры.

Однако, ее комната была готова, так как Питер позвонил рано утром и известил о приезде жены.

— Простите, миссис, вас дожидается там господин.

— Да, я знаю, — мой отец, — быстро сказала она и пошла в гостиную.

Однако, когда она вошла в огромную комнату, окна которой выходили в Грин–парк, то очень удивилась: спиной к камину, заложив руки за спину, стоял совершенно незнакомый ей пожилой господин. Он был абсолютно лысый, а все его лицо было изборождено мелкими морщинами.

— Миссис Клифтон? — вопросительно произнес он при виде Джейн.

— Да, — сказала она, все еще недоумевая.

— Позвольте вам представиться: Редлоу — поверенный господина Клифтона. Я получил его телеграмму… прочел газеты… какой ужас… Хель должен пенять лишь на себя…

Он говорил быстро, короткими отрывистыми фразами. Вероятно, профессия приучила его экономить время.

Он вытащил сложенную газету из кармана своего старомодного сюртука и крючковатым пальцем указал на один из столбцов.

— Ужасное происшествие. Мой сын ведет расследование.

Джейн тотчас же сообразили, что тот молодой человек, который составлял их брачный контракт, был его сыном.

— Все эти газетные заметки очень вредят Питеру. Питеру Клифтону–Уэллерсону, сыну покойного Александра Уэллерсона… Если бы они только тщательно ознакомились с завещанием…

Лишь после всего сказанного, он, вспомнив о цели своего посещения, спросил, когда она ждет Питера. Вероятно, ему известно было уже от прислуги, что Джейн приехала одна.

— Он поступил очень опрометчиво, оставшись там, — прошептал старик. — Скажите ему, чтобы позвонил мне…

После этого он крепко пожал ей руку, надел свою старомодную шелковую шляпу и торопливо вышел из комнаты.

Джейн не успела опомниться, как в дверях появился дворецкий.

— Господин Лейт, — доложил он.

Джейн выбежала навстречу отцу.

Ей казалось, что прошли годы с тех пор, как она уехала от него. Она привыкла, что он всегда спокоен, и потому его встревоженный вид поразил ее.

— Какой ужас… — воскликнул он. — Бедная моя девочка… — Отец обнял дочь, и она почувствовала, что руки его дрожат.

Лишь теперь Джейн задумалась о том, может ли она рассказать ему обо всем, что ее волнует. Ей казалось, что тайна Питера принадлежала ему одному и что не следует доверять ее даже отцу, которого она так нежно любила. Но, оказалось, что Питер уже звонил ее отцу и совершенно откровенно рассказал ему о своем здоровье.

— С виду можно было принять Питера за самого здорового человека на свете, — заметил он.

Лейт окинул дочь тревожным взглядом.

— Дай мне посмотреть на тебя, — сказал он. — Какое ужасное испытание… Да, какое горе могут иногда причинять деньги!

Джейн с усилием улыбнулась.

— Вы хотите сказать, что мне не нужно было выходить замуж за Питера, и что я сделала это только из–за его богатства?

— Да, я выдал тебя за него из–за богатства, — с горечью сказал Лейт. — Мне думалось, что это положит конец неуверенности и всем тяготам жизни. Ведь я не такой состоятельный человек, как ты думаешь, — добавил он, увидев ее недоумение. — И я, правда, думал только о твоем счастье. Когда мы познакомились с Питером, я буквально ухватился за него.

После некоторого молчания он спросил:

— Кто же остался с Питером? Бурк?

— Бурк привез меня сюда, — ответила Джейн. — С Питером остались Дональд и Марджори.

При упоминании имени Марджори он удивленно поднял голову.

— Марджори? Каким же образом она попала туда?

Джейн рассказала ему о приезде молодой женщины. Ей показалось, что отец облегченно вздохнул.

— Я не ошибся — это был старик Редлоу? Именно его я встретил, когда входил в дом? — сказал он. — Почему он приходил сюда?

Джейн, насколько смогла, передала смысл отрывистых фраз старика.

— Как бы я хотел увезти тебя к себе, — сказал, наконец, Лейт. — Но я думаю, что это было бы нехорошо по отношению к Питеру.

Он остался завтракать, и дважды она чуть не рассказала ему о таинственной комнате и о внезапном исчезновении всех принадлежностей для гравирования и печатного станка. Но оба раза вовремя останавливалась, хотя и должна была придумать, как закончить начатые уже фразы.

Завтрак был для Джейн пыткой. Она и сама удивлялась этому, потому что искренне любила отца и ждала этой встречи с ним. Но Джейн была рада, когда он ушел, и она могла остаться одна — наедине со своими мыслями.

Встреча со стариком–поверенным поставила перед ней новую задачу: часть ее прежних догадок оказалась несостоятельной. Она думала до сих пор, что тайну богатства Питера она разгадала в ту ночь, когда увидела его у печатного станка. Джейн не сомневалась в том, что наследство, полученное им от отца, было просто мифом, придуманным для объяснения его богатства. Однако поверенный упомянул о завещании… Почему же, если Питер действительно получил состояние от отца, он занимался преступным добыванием средств? Быть может, это было одним из проявлений его наследственной ненормальности?

Лишь после ухода отца Джейн вспомнила, что хотела рассказать ему о найденных ею гравюрах. Она мысленно пообещала себе сообщить ему об этом при первой же встрече.

После завтрака Джейн позвонила в Лонгфорд–Манор и узнала, что Бурк уже вернулся туда, а Дональд Уэллс уехал в Лондон вместе со своей женой.

Голос человека, давший эти сведения, показался ей очень странным. По его уверенному тону Джейн предположила, что это был сыщик, которому, по всей вероятности, были даны соответствующие распоряжения, если она позвонит.

— Господин Клифтон вернется сегодня вечером в город вместе с господином Бурком, — сказал он.

Когда же Джейн спросила о миссис Энтерсон, то ей сообщили, что старуху увезли. Но кто увез ее и куда — об этом не было сказано ни слова.

Глава 16

До приезда Питера оставалось по крайней мере два часа. Джейн послала за вечерней газетой.

«Если бы только они ознакомились с содержанием завещания», — вспоминала она все время слова старика–поверенного. Что он хотел этим сказать и что было в этом завещании? Джейн решила при первой же возможности постараться получить копию этого документа.

В газете она нашла заголовок: «Убийство в историческом замке» и уже приготовилась прочитать заметку, но ей доложили о приходе журналиста.

Джейн приходилось часто встречаться с журналистами в доме своего отца, и потому ее не смутил приход представителей прессы.

— Простите, что беспокою вас, миссис Клифтон, — начал журналист. — Быть может, вы разрешите мне задать вам несколько вопросов. Насколько я знаю, вы ведь слышали крик господина Хеля?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Потому что я прочитал это в вечерних газетах. Там сказано, что вы проснулись ночью, хотели разбудить вашего мужа, но, войдя в комнату, увидели ее пустой.

Джейн удивленно посмотрела на него.

— Кто же мог дать эти сведения?

Журналист улыбнулся.

— В газетном деле очень трудно проследить, кто даст те или иные сведения, — заметил он. — Факт тот, что сведения тем или иным путем были получены. Вероятно, вы найдете все вот в этой газете.

Джейн быстро просмотрела лежавшую перед ней публикацию.

«Миссис Клифтон была разбужена страшным криком, донесшимся из сада. Она так испугалась, что пошла в комнату мужа, но, не найдя его там, попросила миссис Уэллс, жену знаменитого доктора, которая также была разбужена этим криком, пойти поискать его. По всей вероятности, господин Клифтон сам услышал этот крик и спустился в сад, хотя он и не припоминает, что выходил из своей комнаты».

Джейн недоумевала, кто же мог сообщить эти сведения, и решила, что единственными осведомителями могли быть Марджори или ее муж.

— Вся эта заметка — чистейшая выдумка, — сказала она, обращаясь к журналисту. — Действительно, я пошла в комнату мужа, но он принял на ночь успокаивающее лекарство, и я не смогла разбудить его.

Просматривая газету, она увидела еще одну заметку:

«Сэр Уильям Клуэрс, знаменитый специалист по душевным заболеваниям, который посетил сегодня утром Лонгфорд–Манор, утверждает, что убийство, несомненно, совершено умалишенным».

Джейн не проявила ни малейшего волнения, когда отдавала газету журналисту.

Итак, сэр Уильям Клоуэрс был там… Кто же мог вызвать его туда?.. Джейн уже больше не удивлялась: одна из туч, скрывавших от нее истину, начинала рассеиваться.

Голос журналиста возвратил ее к действительности.

— Прошу вас сообщить мне частным образом некоторые сведения. Я никак не могу себе уяснить: убийство было совершено между тремя часами ночи и четвертью четвертого. Мы уже навели справки в агентстве, получившем эти сведения, и нам сообщили, что они были получены в десять минут четвертого. Другие же сведения, исходящие из Лонгфорд–Манора, гласят, что тело убитого Хеля было обнаружено лишь около семи часов утра. Представляете ли вы себе, кто мог сообщить агентству подобные сведения в десять минут четвертого?

Джейн ответила словами Бурка:

— Если бы вы знали, кто сообщил агентству эти сведения, то вы знали бы, кто совершил убийство.

После ухода журналиста Джейн пошла в свою комнату и стала раскладывать вещи. Она вынимала их одну за другой из чемодана и, наконец, дошла до пакета, в котором была окровавленная одежда Питера, завернутая в толстую оберточную бумагу. Поборов чувство отвращения, которое внушали ей эти вещи, она бросила пакет на пол. К счастью, они не оставили пятен на дне чемодана.

Джейн сознавала, что нужно было прежде всего отделаться от этих вещей. Но каким образом? Она тщательно свернула их, добавив к ним металлическую часть молотка; теперь все вещи вмещались в небольшом пакете.

Темза! Казалось, проще всего было бросить этот пакет в реку! Однако, ей тут же показалось, что женщина, бросающая пакет в Темзу, должна была привлечь внимание прохожих и полиции.

«Нужно будет сделать это поздно вечером», — рассудила Джейн и решила тщательно обдумать этот план.

— Господин Бурк спрашивает, можете ли вы принять его, — послышался голос дворецкого.

Джейн так была погружена в свои мысли, что не слышала как он пришел.

— Господин Бурк, — пробормотала она. — Да, попросите его пройти в гостиную.

Глава 17

Она поспешно спрятала пакет в пустом ящике письменного стола и поспешила навстречу сыщику.

— Нет, Питер не приехал со мной, — ответил Бурк на ее вопрос. — Он непременно хотел переночевать в Лонгфорд–Маноре, и мне кажется, что он вполне прав: завтра будет следствие. Но не тревожьтесь за него, — прибавил толстяк, увидев озабоченное лицо молодой женщины. — Я оставил в Лонгфорд–Маноре троих лучших моих людей… и… среди них нет Рупера, — добавил он с усмешкой.

Прежде чем она смогла что–то сказать, Бурк поинтересовался :

— Вы уже прочли вечерние газеты? Хитро, не правда ли? Господин «X»… во что бы то ни стало хочет впутать Питера в это дело, даже, если бы это стоило ему жизни…

— А кто же этот господин «X»? — удивленно спросила она.

— Вот в этом–то и заключается загадка, — ответил Бурк, удобно располагаясь в кресле, — Несомненно, это самый странный случай во всей моей полицейской практике. Убийства мне приходилось расследовать часто. Но обычно прежде всего я старался выяснить, кто имел особенную неприязнь к убитому или кто находился с ним в последний раз, когда его видели живым. Здесь же, в деле убийства Хеля, преступник всеми силами старается не сохранить собственную шкуру, а свалить вину на Питера… Между прочим, я выяснил точное время, когда агентство получило телефонное сообщение об убийстве: это было в двенадцать минут четвертого…

— А откуда поступили эти сведения? — спросила Джейн.

— Из Лонгфорд–Манора, — ответил Бурк, внимательно разглядывая ковер и как бы разыскивая на нем утерянную им вещь. — Странно, не правда ли?

Бурк с недовольным видом потер подбородок.

— Телефонист, которому известно, что Лонгфорд–Манор часто сдается странным жильцам, спросил имя человека, желающего получить соединение.

— Кто же это был? — едва дыша прошептала Джейн.

Бурк, наконец, поднял голову и перестал разглядывать ковер.

— Как вы думаете, миссис Клифтон, кто это был? — в свою очередь спросил сыщик. — Питер рассказал все подробности убийства, и телефонист уверяет, что он узнал даже его голос…

В разговоре наступила пауза.

— Странно, — заметил, наконец, сыщик, — не правда ли?

И он сказал нечто, от чего Джейн пришла в ужас.

— Мне необходимо выяснить некоторые подробности, миссис Клифтон. Во–первых, я хотел бы знать, где находится смокинг Питера, который был на нем в ночь убийства, и его рубашка. А во–вторых, — где молоток для угля, который всегда лежал в кабинете. Старичок, прислуживавший Питеру в Лонгфорд–Маноре, сказал мне, что у Питера было два смокинга, и один из них исчез. Он также не мог найти рубашку, которую подал Питеру в тот вечер. Он заметил ее исчезновение, потому что это была единственная рубашка с закругленными углами манжет. Старичок этот заметил еще, что рубашка, которую он нашел утром на стуле в спальне Питера, по всей вероятности, не была им надета, потому что один из рукавов ее был заколот, как это обычно делается прачками.

Джейн была бледна, как полотно, но, к счастью, Бурк не заметил этого: он снова принялся разглядывать ковер.

Джейн хотела ему, ответить, но он остановил ее:

— Не говорите мне ничего, пока я не выскажу всего. Вам известно, миссис Клифтон, что я занимаю очень ответственную должность в Скотленд–Ярде. Но, хотя и существует мнение, что мы, сыщики, находимся на службе двадцать четыре часа в сутки, тем не менее, есть и у нас часы отдыха, когда мы бываем обычными гражданами. И тогда я забываю, что служу в полиции, иначе можно сойти с ума.

Бурк посмотрел на часы.

— Вот уже три минуты, как я — просто гражданин. Быть может, я буду им до семи часов вечера. Помните, что в течение этого времени я самый преданный друг Питера.

Джейн поняла и посмотрела на него с благодарностью.

— Что же вы скажете мне теперь по поводу этих вещей? — спросил сыщик.

Он вытащил портсигар и попросил разрешения закурить.

— Я бы очень огорчился, — продолжил Бурк, если бы узнал, что все эти вещи могут попасть в руки врагов Питера.

Он выпустил колечком дым и с интересом наблюдал, как он поднимается к потолку.

— Но если бы эти вещи находились в руках друга Питера, то я был бы более спокоен, — продолжал сыщик.

— В таком случае, вы можете не горевать, — ответила Джейн.

— Вы избавили меня от больших хлопот, — сказал он и глубоко вздохнул. — Быть может, около семи часов мне придется снова говорить с вами и задавать вам всякие скучные вопросы. Но… могу я попросить у вас чашку чая?

Джейн вскочила и торопливо позвонила.

Бурк какое–то время сидел молча, как бы что–то обдумывая.

— У меня слабость — помогать бедным: я часто дарю им ненужные мне вещи, и старую одежду. Если бы у вас была старая ненужная одежда, скажем смокинг и белье, то я нашел бы, куда их пристроить. Различные инструменты, вроде молотков тоже меня интересуют: я могу снабдить ими людей, которые учатся какому–нибудь ремеслу.

Пока он говорил, внимание его, казалось, было всецело поглощено чаем, в котором он ложечкой размешивал сахар.

— Представьте себе, миссис Клифтон, что у вас есть вещи, от которых вы желали бы избавиться… Ведь не можете же вы сжечь их так, чтобы это осталось незамеченным. Бросить их в реку было бы еще более рискованным. Вы видите, я хочу убедить вас последовать моему примеру и пожертвовать некоторые вещи в пользу бедных.

Джейн, наконец, пришла в себя и смогла ответить.

— Мне кажется, у вас эти вещи будут в наибольшей безопасности, — сказала она.

— Я рад, что вы так думаете, — заметил он. — Ведь когда Рупер придет с ордером на обыск, то он, вероятно, возьмет одежду для «своих» друзей…

Бурк поставил на стол чашку чая, в которой так старательно размешивал сахар.

— Вы когда–нибудь присутствовали при обыске, миссис Клифтон? — вдруг совершенно неожиданно спросил он, снова принимаясь за сигару, которую оставил на краю пепельницы.

Джейн удивленно посмотрела на него и покачала головой.

— Быть может, вам интересно было бы знать, как это происходит? — продолжал сыщик. — Давайте, сделаем репетицию.

— Неужели вы думаете, что они намереваются произвести обыск здесь, в этой квартире? — со страхом спросила Джейн.

Бурк кивнул.

— Сегодня? В какое же время?

— Мне думается, что около шести часов, — тихо проговорил Бурк. — Мне хотелось бы указать вам на то, что они будут искать. Конечно, совершенно неофициально.

Джейн вскочила на ноги.

— С какой же комнаты, вы думаете, они начнут обыск?

— С комнаты Питера, — не задумываясь, ответил Бурк. — Ведь у него есть рабочий кабинет, не так ли?

— Разве вы никогда не были в его рабочем кабинете? — удивленно спросила молодая женщина.

— Много раз, — улыбаясь, сказал сыщик. — Однако я теперь разыгрываю роль человека, который совершенно не знаком с расположением комнат. Не забудьте, что меня во время этого обыска зовут Рупером.

Рабочий кабинет Питера размещался наверху — его квартира занимала два этажа. Эта была большая просторная комната, как раз над большой гостиной.

Бурк остановился на пороге и бегло осмотрел ее.

— Вряд ли они станут обыскивать полки с книгами, — тихо проговорил он. — Что же касается письменного стола, то, по всей вероятности, он заперт, не так ли?

Он подошел к изящному столику «ампир» и выдвинул все четыре ящика. Они оказались незапертыми, и в них не было ничего, кроме письменных принадлежностей.

— В этой комнате, по–видимому, есть сейф? — заметил Бурк.

Он действительно вскоре нашел сейф, вделанный в стену, и, быстро справившись с секретным замком, открыл дверцу.

— Да, я знаю секрет этого замка, — сказал сыщик, заметив изумление молодой женщины. — Питер сам рассказал мне его.

Он тщательно осмотрел содержимое сейфа. В нем оказалось несколько туго набитых и запечатанных конвертов. Бурк вынул их один за другим, посмотрел на надписи, но не показал их Джейн. Затем снова запустил руку в сейф и воскликнул:

— Вот он!

Сыщик вытащил толстую тетрадь в красном сафьяновом переплете, на котором золотом были выгравированы цифры текущего года, и торжествующе посмотрел на молодую женщину.

— Скажу вам совершенно откровенно, что я — Рупер — искал именно эту тетрадь.

— Что же это за тетрадь? — удивленно спросила Джейн.

— Это дневник Питера.

Бурк не открывал тетрадь, а положил ее на стол и закрыл своей пухлой рукой.

— Вы хотите ознакомиться с содержанием? — спросил он.

— Я не знала, что Питер ведет дневник… Он никогда не говорил мне об этом…

И Джейн подумала о том, как мало она в сущности знает своего мужа.

Бурк раскрыл тетрадь и перевернул несколько чистых листов, прежде чем дошел до первой исписанной страницы. Это была четвертая страница дневника, и на ней написано было характерным почерком Питера:

«240 банкнот США 100. Все превосходные. Посланы в Балтимор».

— Что это значит? — спросила Джейн.

— Двести сорок банкнот Соединенных Штатов Америки по сто долларов, — ответил Бурк. — Они, согласно этой записи, были посланы одному из агентов.

У Джейн закружилась голова, и ей показалось, что она лишится чувств.

— Неужели это правда? — дрожащим голосом спросила она.

Сыщик с озабоченным видом нагнулся к ней.

— Не забудьте, что я — Рупер, — сказал он. — Через некоторое время я снова превращусь в Бурка.

Он перевернул еще несколько листов и снова остановился.

Здесь, как объяснил ей Бурк, шла речь о тысячефранковых швейцарских банкнотах. Запись была помечена третьим мая, и Бурк припомнил, что действительно в конце этого месяца появилось много поддельных швейцарских денег.

— Какой ужас! — воскликнула Джейн. — Я не хочу читать дальше! Неужели и это правда, господин Бурк?

— Рупер, — поправил ее сыщик. — Не стоит спрашивать его, правда ли это, потому что он, несомненно, ответит утвердительно. Во всяком случае, Рупер и не подозревает истины.

— Я не хочу больше рассматривать эти записи, — сказала она, когда сыщик стал снова листать страницы.

Бурк рассмеялся и встал из–за стола.

— Я заверну это вместе с пожертвованными вами вещами, — заметил он. — Я знаю многих людей, которые рады будут получить такую красивую тетрадь, даже если придется вырвать несколько страниц.

Джейн вдруг подумала, что этот толстяк потешается над ней и хочет выведать от нее все, что ей известно.

— Кому–нибудь вам придется доверять, миссис Клифтон.

И она поняла неосновательность своих подозрений.

Сыщик снова подошел к сейфу, запер его и прикинул на глаз расстояние до окна. Затем подошел к окну и выглянул на улицу.

— «Работали» внутри, — заметил он, однако не объяснил Джейн значения своих слов.

Глава 18

— Нет, я не буду осматривать другие комнаты, миссис Клифтон, — сказал Бурк. — Вероятно, мой чай уже остыл, но это не важно. Я пойду теперь в гостиную.

Хотя он говорил небрежным тоном, но Джейн чувствовала, что каждое его слово имело значение.

— Буду вам весьма признателен, если теперь вы принесете мне те вещи, которые решили пожертвовать в пользу бедных.

Он прошел в гостиную и уселся на свое прежнее место у камина. Через несколько минут в комнату вошла Джейн. В руках у нее был пакет, завернутый в коричневую бумагу.

— Вот вещи, господин Бурк, — сказала она и сделала над собой усилие, чтобы улыбнуться. — Или, быть может, вас все еще зовут Рупер?

— Бурк, — ответил сыщик. — Ведь Рупер…

Дверь широко отворилась, и, прежде чем дворецкий успел доложить о нем, на пороге показался Рупер, Он бесцеремонно вошел в гостиную и знаком руки приказал дворецкому удалиться.

— Простите меня, миссис Клифтон, но мне предстоит исполнить весьма неприятную для меня обязанность, — сказал Рупер.

Лишь после этого он, казалось, заметил присутствие в гостиной своего начальника — Бурка.

— Вы пришли немного раньше меня, сэр? — саркастически заметил он.

— Я только что пришел, Рупер, — сказал тот. — Продолжайте, пожалуйста.

Рупер вынул из кармана какую–то бумагу.

— У меня ордер на обыск, миссис Клифтон, — торжественным тоном произнес он. — Мне нужно будет произвести обыск вашей квартиры.

— Это его обязанность, миссис Клифтон, — как бы извиняясь за него, произнес Бурк мягким тоном.

Он взял шляпу и сунул подмышку пакет, завернутый в коричневую бумагу.

Затем, кивнув головой своему подчиненному, вышел из комнаты и дал Руперу возможность обыскать квартиру.

Прежде всего тот направился к сейфу в стене.

— Вам известен секрет этого замка? — спросил он Джейн.

— Нет, — ответила она совершенно правдиво.

Очевидно, Рупер не поверил ей.

Но вопрос этот был совершенно излишним, потому что сыщик тотчас же вынул из кармана клочок бумаги, посмотрел на буквы, написанные на нем, и через минуту сейф уже был открыт.

Рупер вскрыл один за другим запечатанные конверты и внимательно осмотрел их содержимое.

Видимо, бумаги эти не представляли особого интереса для него: тут была пачка писем, относящаяся к тому периоду, когда Питер путешествовал по Южной Африке. Лишь один документ привлек внимание сыщика. Джейн посмотрела через его плечо, когда он разложил его на столе, и поняла, что это было завещание. В этот момент она вспомнила слова старика Редлоу: «Если бы они ознакомились с содержанием завещания»…

По–видимому, Рупер был сильно разочарован обыском: он что–то проворчал и с силой захлопнул дверцу сейфа.

— Вы уже вынули из чемодана вещи, которые привезли из Лонгфорд–Манора? — спросил он.

Джейн вспомнила, что, после того, как вынула вещи Питера со дна чемодана, она снова машинально положила в чемодан все свои вещи.

Рупер тщательно пересмотрел все это и, видимо, был еще более разочарован. Тут он сделал непростительную для сыщика ошибку и опрометчиво спросил Джейн:

— Что это был за пакет, который Бурк унес отсюда подмышкой?

— Мне кажется, что вы должны были спросить об этом самого господина Бурка, — слегка улыбнувшись, ответила Джейн.

— Ведь я только пошутил, миссис Клифтон, — заметил сыщик.

Джейн поняла, что он боится Бурка.

Рупер после этого сразу же уехал, и Джейн с ужасом подумала о предстоящем томительном и одиноком вечере.

Незадолго до обеда позвонил Питер. По тону его голоса она поняла, что он сильно волнуется.

— Простите, что я не позвонил раньше, — сказал он. — Но все это время я был страшно занят. Мне так жаль вас что вы там одна. Быть может, ваш отец согласился бы переночевать в моей квартире?

Джейн и раньше задумывалась об этом, но почему–то не решилась.

— Я непременно приеду завтра, — продолжал Питер. — Между прочим, был у вас Бурк? А Рупер?

Джейн в нескольких словах рассказала ему о посещении Рупера, но решила ничего не говорить о странном поведении Бурка.

— Мне приходится все больше и больше удивляться, — продолжал Питер. — Оказывается, что я звонил в агентство и передал сведения об убийстве, хотя я не знаю ни его адреса, ни телефонного номера.

— Что?.. — удивленно спросила Джейн — Вы абсолютно уверены в том, что не знали номера телефона?

— Еще бы… Конечно я в этом совершенно уверен. Никогда в жизни мне не приходилось иметь дело с этим агентством. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

Джейн не сразу ответила, и Питеру пришлось еще раз повторить вопрос.

— Потому что я теперь припоминаю, что в Лонгфорд–Маноре нет телефонной книги.

Она подумала, что не следует рассказывать Питеру о посещении Редлоу, раз он сам об этом ничего не спрашивал.

— Питер, — наконец, сказала Джейн очень тихим голосом, — мне нужно будет с вами завтра поговорить… по поводу… вашего дневника…

— По поводу чего? — раздался удивленный голос.

— По поводу вашего дневника…

Последовало довольно продолжительное молчание.

— Но я ведь никогда не вел дневник, — послышался, наконец, его ответ.

— Я и не думала, что вы ведете дневник.

В голосе ее звучало торжество.

Едва Джейн успела повесить телефонную трубку, как снова раздался звонок, и она подумала, что их просто не успели разъединить.

Однако, как только она взяла трубку, послышался грубый голос:

— Питер Клифтон?.. — Вы — Питер Клифтон?.. Убийца!..

Это был голос миссис Энтерсон.

— Я знаю, что вы — Блонберг! Я знаю…

Она услышала, как кто–то уговаривал сумасшедшую женщину, и, в конце–концов, ее вероятно, оттащили от телефона.

Затем спокойный голос спросил Джейн:

— Я сиделка… Что — она очень докучала вам?

И сиделка стала пространно рассказывать, как все произошло, но Джейн невнимательно слушали ее. Мысли ее были заняты совсем другим. Она вспомнила, что Блонберг был агентом Лонгфорд–Манора и что он сдавал это имение Питеру. Какой же была его роль во всей происшедшей драме? Вот в этом и заключалась новая загадка.

В девять часов Джейн надела пальто, шляпу и велела дворецкому вызвать такси.

Еще не прошло и недели с тех пор, как она покинула родительский дом, но ей казалось, что со дня ее свадьбы минула целая вечность… Горничная открыла ей дверь и долго не могла прийти в себя от изумления.

— Слава Богу, что вы вернулись, мисс… Я день и ночь плакала, думая о том, как вам ужасно жить в этом заброшенном доме… — начала причитать она.

— Где отец? — спросила Джейн. Ее раздражал этот разговор.

— У себя, мисс… миссис… — бормотала горничная.

Не найдя отца в кабинете, Джейн решила пойти в его спальню.

— Кто там? — спросил Джон Лейт.

— Это я — Джейн.

Послышалось изумленное восклицание, затем — шум отодвигаемого стула. Через некоторое время дверь открылась. Вероятно, он работал над акварелью. Неоконченный рисунок виднелся на его письменном столе.

— В чем дело, дорогая моя девочка? — ласково и немного тревожно спросил он.

— Мне так скучно… — простонала Джейн и попыталась улыбнуться.

— А… Питер уже вернулся в город? — спросил Лейт.

— Он возвращается завтра.

Она была поражена видом отца: под глазами легли темные тени, морщины на лице стали глубже.

— Да, какие ужасные события, — продолжал он, усаживаясь в свое любимое кресло и поглаживая бороду. — Должен сознаться, что мне не особенно жаль Хеля. Уж очень он был нагл. Ведь мне пришлось довольно серьезно поговорить с ним за день до твоей свадьбы… помнишь?

— Вы знаете, что Питера подозревают? — начала Джейн.

Он кивнул.

— Да. Я читал газеты.

Лейт удобнее расположился в кресле, вытянул ноги и глубоко вздохнул.

— Я благодарю Бога, что ты не любишь его, — добавил он. — Вероятно, тебе мое рассуждение покажется странным, но…

— Но я люблю его, — спокойным и твердым голосом сказала Джейн.

Он привскочил на кресле и удивленно посмотрел на дочь.

— Ты сама не знаешь, что говоришь, — начал Лейт прерывающимся от волнения голосом. — Конечно, я заметил, что ты привязалась к нему и надеялся, что рано или поздно ты его полюбишь…

Он остановился, и Джейн поняла, как сильно он надеялся, что она не любит Питера.

— Конечно, это было бы большим счастьем, если бы не произошел этот ужасный случай…

Тут только Джейн вспомнила свое намерение рассказать ему о найденных гравюрах.

— Я хотела вас обрадовать: ведь Питер нашел те гравюры, которые вы считали потерянными.

Ей показалось, что отец побледнел. Однако он быстро справился со своим волнением, и Джейн подумала, что ошиблась.

— А Питер рассказал тебе, где нашел гравюры?

И снова Джейн показалось, что отец изменился в лице, а руки, гладившие седую бороду, задрожали. Она не могла понять, почему это простое и, казалось бы, радостное известие произвело на него такое впечатление.

— Я рад, что Питер нашел эти гравюры, — продолжал он. — Конечно, они были далеки от совершенства, но должен признать, что у Питера недюжинные способности. Он очень дорожил ими…

Джейн показалось, что отец хочет вернуться к прерванной работе. Во всяком случае у него не было особого желания обсуждать события прошедшей недели. Но через некоторое время Лейт снова заговорил о Джейн и Питере.

— Дорогая моя, мне кажется, что тебе не следует слишком много думать о Питере… Я говорил о нем с Уэллсом. Он сказал, что сегодня консультировался с известным специалистом по душевным болезням, и оба они сильно встревожены… Не знаю, к чему приведет следствие… Во всяком случае тебе нужно быть готовой к худшему…

— Короче говоря, вы просто хотите сказать, что Питер ненормальный? — переспросила Джейн.

Он пожал плечами.

— Не знаю… Ведь Уэллс очень опытный врач, к тому же он глубоко предан Питеру.

— А он давно уже известный и знающий врач, папочка? — спокойным тоном спросила молодая женщина.

— С каким сарказмом ты о нем говоришь! Я думал, что ты очень дружна с Дональдом и ценишь его как врача.

— Я только спрашиваю вас, давно ли он поселился в Уэст–Энде и имеет там многочисленную практику среди богатых людей? Ведь еще недавно он жил в Нэнхеде…

При слове «Нэнхед» отец ее подскочил в кресле.

— Кто тебе рассказал? — начал он и продолжил, не ожидая ответа: — Наверное, ты слышала об этом неудачном деле… Мне все доподлинно известно. Дональд ни в чем не виноват: обвинение возникло просто на почве профессиональной зависти. Старуха умерла естественной смертью, и при вскрытии не было обнаружено отравления. Дональду не досталось ни гроша по ее завещанию. Все это старые сплетни, дорогая.

Лейт встал и, нежно погладив дочь по голове, сказал:

— А теперь, я думаю, тебе пора екать домой. Ведь Питер может снова позвонить.

Джейн заметила, что все время, пока разговор шел о Дональде, отец сильно нервничал. Однако ей некогда было размышлять об этом: ее мысли занимали новые факты, о которых сообщил ей отец.

Она простилась с отцом на пороге его кабинета и вышла в переднюю.

Глава 19

Пока Джейн отсутствовала, никто к ней не заходил и не звонил. Она надеялась, что заглянет Дональд или же его болтливая жена.

В этот вечер она заснула крепким сном и, к своему удивлению, хорошо проспала всю ночь. Было уже девять часов утра, когда Джейн проснулась. Молоденькая горничная, которой она не видела до этого, принесла ей чай. Оказалось, что ее вернули из отпуска, когда дворецкий узнал о приезде молодой хозяйки из Лонгфорд–Манора.

Джейн получила два письма и открытку. Одно письмо от Питера на простой бумаге, в нем было всего несколько незначительных строчек. Другое, длинное письмо, от отца:

«Дорогая Джейн!

Вероятно, я показался тебе мрачным, но дело в том, что меня очень расстроило сообщение Дональда Уэллса, и я не в состоянии был говорить с тобой о твоем муже и о вашем будущем. Все складывается очень неблагоприятно для Питера. Дональд сказал мне, что сыщик, проводящий расследование дела, считает себя вправе арестовать Питера и что он несомненно так бы и поступил, если бы не влияние свыше.

После того, как ты уехала, ко мне зашел Дональд. У его жены был нервный припадок, и он хочет послать ее за границу, чтобы перемена климата подлечила ее. Она уезжает с поездом, отходящим завтра в восемь часов утра. Пишу тебе это на тот случай, если ты захочешь позвонить ей утром. Я рад был услышать от Дональда, что ты подружилась с ней. Однако должен заметить, что она любит вмешиваться в чужие дела и часто болтает всякий вздор. Дональд даже сказал мне, что это она рассказала тебе про дело в Нэнхеде. Мы с Дональдом считаем, что тебе следовало бы обратиться к хорошему адвокату. Я искренне рекомендую тебе сэра Джона Лэфа — это один из самых лучших адвокатов Лондона.

Дональд Уэллс рассказал мне о своих догадках, но я считаю их плодом фантазии. Он думает, что Питер и есть Ловкач, о котором все говорят. Дональд уверяет, что мания у ненормального человека вполне может вылиться в такую странную форму. Кроме того, он напомнил мне, что Питер исключительный мастер в гравировальном искусстве. Затем Дональд рассказал, что полиция обнаружила существование в Лонгфорд–Маноре потайной комнаты. Инспектор Рупер считает, что не может быть никаких сомнений в том, что эта комната служила мастерской для печатания и гравировки банкнот.

Странно еще то, что Питер, оказывается, временами посещал Лонгфорд–Манор уже в течение многих лет. Существует даже предположение, что дом принадлежит ему».

Джейн дважды перечитала письмо, разорвала его и бросила в камин. Затем посмотрела на открытку: она была от Марджори.

«Хотите позавтракать со мной во вторник в «Чарльтоне“, в час дня?».

Письмо это не говорило о ее нервном состоянии и намерении совершить путешествие за границу.

Джейн с сомнением покачала головой. Во всяком случае она твердо решила выяснить в это же утро очень важный для нее вопрос и приказала подать автомобиль. Джейн велела шоферу ехать на Нольби–стрит. Она довольно легко нашла дом и увидела среди прочих дощечек на воротах надпись:

Блонберг.

Финансовые операции.

Справки — 3–й этаж.

Джейн быстро взбежала по узкой и темной лестнице и остановилась перед стеклянной дверью с надписью; «Справки».

Она постучала и услышала резкий голос: «Войдите».

Джейн очутилась в маленькой грязноватой комнате. Две машинистки были заняты печатанием, а третья пудрилась перед небольшим зеркалом, висевшим над камином.

— Я бы хотела видеть господина Блонберга.

— Господин Блонберг вам назначил прийти сегодня? — небрежным тоном поинтересовалась девица, захлопывая крышку пудреницы.

— Пожалуйста, доложите ему, что его желает видеть миссис Клифтон, — сказала Джейн.

Девица исчезла, минуты через две вернулась и пригласила Джейн войти в соседнюю комнату. Она была еще меньше предыдущей. За обшарпанным письменным столом сидел маленький неопрятный человек. Воротник его рубашки был не первой свежести, а манжеты, видневшиеся из рукавов пиджака, — рваные. Даже руки у него были грязные.

— Входите, миссис, прошу вас, — пригласил он ее. — Что вам угодно?

Волосы у него были спутаны, и он, вероятно, уже много дней не брился.

— Чем могу быть вам полезен, миссис? — спросил Блонберг.

— Вы — агент Лонгфорд–Манора?

Он закивал головой.

— Когда мне назвали ваше имя, то я тотчас же подумал: вероятно, это та молодая дама, которая была в доме во время этого страшного убийства. Какой ужасный случай, миссис!

Однако Джейн не была расположена к беседе.

— Мне хотелось бы знать, кто владелец Лонгфорд–Манора? — спросила она.

Маленький человечек покачал головой.

— Владелец Лонгфорд–Манора живет во Флоренции — в Италии, — объяснил он, — Мы не имеем дело с ним непосредственно и пересылаем деньги его агенту в Париж.

— Вы знаете миссис Энтерсон? — продолжала свои расспросы Джейн.

Он снова покачал головой.

— Это имя мне совершенно незнакомо. Если вы желаете, я спрошу моего клерка.

— Вы уверены в том, что не знаете ее? — переспросила она.

— Я никогда в жизни не видел ее. Ведь сюда приходит так много женщин, желающих занять деньги. Я не могу всех запомнить.

— Вы действительно господин Блонберг? — спросила молодая женщина.

— Да, я — Блонберг.

— И это вы сдали Лонгфорд–Манор моему мужу?

— Конечно. Господин Клифтон — наш старый клиент — лет пять–шесть. Лонгфорд–Манор почти всегда сдается одним и тем же лицам. Есть, например, биржевой маклер, который снимает дом регулярно каждый год на Рождество, хотя, откровенно говоря, там, должно быть, ужасно тоскливо зимой. Господин Клифтон тоже часто снимал дом.

Джейн почувствовала, что здесь ей ничего не удастся выведать. Он отрицал всякое знакомство с миссис Энтерсон, а эта странная старуха уверила ее, что Блонберг владеет ключом, который раскроет всю тайну.

— Разрешите проводить вас, миссис, — сказал он, когда Джейн собралась уходить.

Он вскочил со стула, и тут Джейн заметила, что на ногах у Блонберга были красные ночные туфли. Она невольно улыбнулась и подумала, что этот неопрятный человек, вероятно, спит тоже одетым.

— Благодарю вас, я сама найду дорогу, — ответила она. — Не могли бы вы все же назвать мне имя владельца Лонгфорд–Манора?

— Конечно, могу, миссис — заметил он, — но это профессиональная тайна.

Провожая ее, он добавил:

— Вероятно, теперь Лонгфорд–Манор будет стоять пустым многие годы. Ведь есть люди, верящие в привидения.

Блонберг все еще продолжал говорить, пока она спускалась с лестницы. Джейн была сильно разочарована своим свиданием с этим незначительным неопрятным человеком. Она, в сущности, ничего не узнала.

— Доброе утро, миссис Клифтон, — услышала она вдруг голос Бурка.

Джейн уже открыла дверцу автомобиля и удивленно посмотрела на сыщика. Он стоял в нескольких шагах от нее.

— Вероятно, вы хотели получить ссуду? — сказал он, добродушно улыбаясь. — Блонберг не особенно жаден.

— О! — воскликнула она. — Как вы узнали?

— Я был внизу, когда вы вошли, и видел, как вы выходили. По–видимому, вы хотели узнать что–нибудь относительно Лонгфорд–Манора, не так ли? У вас действительно есть способности сыщика. Это была первая справка, которую я навел. Владелец Лонгфорд–Манора — некий господин Бренс, который круглый год живет в Монтекатини. Вероятно — большой оригинал. Блонберг — его агент.

— Но кто же этот Блонберг? — с любопытством спросила Джейн.

— Бывший каторжник. Он был трижды осужден. Теперь же решил вести честную трудовую жизнь, но мне кажется, что он сначала давал взаймы ворованные деньги. Я не знаю всех подробностей относительно Лонгфорд–Манора, но думаю, что имение заложено, и что Блонберг является владельцем закладной. Вот почему он как бы владелец имения. Но, быть может, вы будете так любезны, миссис Клифтон, и разрешите мне проехаться с вами. Мне нужно извиниться перед вами.

— Почему же? — удивленно спросила Джейн.

Сыщик уселся рядом с ней в автомобиле.

— Помните — тряпье, которое вы пожертвовали в пользу бедных? — продолжал он. — Вы не можете себе представить, что с ним случилось. Я нес его домой ночью. Это было около двух часов. Посредине Уэстминстерского моста я остановился, чтобы зажечь сигару. По непростительной неосторожности я положил пакет на парапет и… как вы думаете, что произошло?

У Джейн перехватило дыхание.

— Пакет упал в реку. Я не думал, что могу сделать такую оплошность в моем возрасте. Пакет был тяжёлый и сразу же пошел ко дну. Разрешите дать вам один совет.

— Конечно. Я внимательно слушаю, — с улыбкой сказала Джейн.

— Когда вы дарите старые вещи, в особенности мужскую одежду, то имейте в виду, что хорошие портные всегда помещают в кармане ярлычок с именем и адресом клиента. Советую вам всегда отпарывать эти ярлычки, когда вы жертвуете вещи, иначе бедняки могут явиться к вам с новыми требованиями.

Говоря это, сыщик все время рассеянно смотрел в окно. Джейн с ужасом слушала его: как неосторожно она поступила! Молодая женщина была так потрясена, что не подумала даже поблагодарить его.

Бурк переменил тему и снова заговорил о Блонберге. Он рассказывал много и долго, а затем неожиданно спросил:

— Ведь миссис Уэллс слышала крик в саду, не правда ли? Мне хотелось бы поговорить с ней.

— Миссис Уэллс уехала за границу, — ответила Джейн.

— Что? — В тоне его голоса уже не было прежнего добродушия. Вопрос этот прозвучал довольно резко.

— Вы абсолютно уверены в том, что миссис Уэллс действительно уехала за границу? — спросил Бурк. — От кого вы это узнали?

Джейн рассказала сыщику о письме, полученном от отца.

Бурк внимательно выслушал ее и заметил:

— Вчера вечером она не показалась мне нервной или взволнованной. Вы не знаете, куда Дональд намерен ее отправить?

— Я могу позвонить Дональду, — предложила Джейн.

Бурк согласился, и как только они зашли в квартиру, она набрала номер Уэллса.

— Да, Марджори уехала сегодня утром за границу, — объяснил он. — Мне хотелось отослать ее куда–нибудь и тем самым избавить от воспоминаний об этом ужасном преступлении. Она уехала в Германию, где и пробудет несколько месяцев. А как вы себя чувствуете? Я поеду сегодня навестить Питера и буду присутствовать при следствии. Не знаете ли вы, где Бурк? Я думал, что он позвонит мне сегодня.

Последний вопрос был задан таким громким голосом, что сыщик, стоявший возле телефона, услышал его. На вопросительный взгляд Джейн он прошептал: «Лонгфорд–Манор».

— Он в Лонгфорд–Маноре, — ответила Джейн.

— Будьте очень осторожны с ним, миссис Клифтон, — продолжал Дональд. — Под предлогом дружеского участия этот человек может войти к вам в доверие, и вы невольно расскажете ему вещи, которые могут повредить Питеру.

— Я буду осторожна, — сказала Джейн и невольно улыбнулась.

По всей вероятности, Дональд решил, что разговор закончен, и повесил трубку.

— Уэллс меня недолюбливает, — заметил сыщик.

Джейн решила, что наконец–то представился случай задать Бурку вопрос, который ее давно мучил.

— Не знаете ли вы, что произошло в Нэнхеде?

— О, это произошло много лет назад, — ответил он. — У Дональда там была очень богатая пациентка — старая дева, которая рассорилась со всей своей родней. Однажды она сказала Дональду или кому–то из общих друзей, что так довольна своим врачом, что хочет завещать ему все свое состояние. Вскоре после этого она скончалась настолько внезапно, что коронер не удовлетворился врачебным свидетельством Уэллса, а распорядился провести дознание. Ходили слухи, что она была отравлена, но среди экспертов возникло разногласие. Во всяком случае, когда обнаружилось, что по завещанию она не оставила Уэллсу ни гроша, то мотив преступления отпал сам собой. Я же думаю, что для него завещание явилось такой же неожиданностью, как и дознание. Главной причиной проведения дознания послужило то, что Дональд был специалистом в области растительных ядов. Во всяком случае, дело это замяли, и через полгода Дональд покинул Нэнхед. Не знаю, как он очутился на Харлей–стрит, потому что всем кругом был должен. Во всяком случае, мне снова пришлось услышать о нем уже тогда, когда он занимал свою роскошную квартиру, в которой живет и сейчас.

Бурк посмотрел на часы.

— Я думаю, что мне лучше всего будет сейчас же поехать в Лонгфорд–Манор. Не думаю, чтобы за мое отсутствие произошло новое убийство, потому что я оставил там двух моих лучших людей. Единственный, кто мог бы пострадать, так это Рупер, которого вообще недолюбливают в Скотленд–Ярде. Он долго оставался вчера вечером?

— Нет, не очень, — ответила Джейн.

— Вероятно, он произвел очень тщательный обыск, не так ли? — продолжал Бурк. — Между прочим, вы не заметили: знал ли он секрет замка сейфа?

Джейн ответила утвердительно.

— Я так и думал, — усмехнулся Бурк. — Вероятно, это единственный замок сейфа, в секрет которого посвящено столько людей. Думаю, что и вам он известен: «Дженет» — это имя матери Питера.

Едва дверь успела закрыться за сыщиком, как Джейн была уже возле сейфа. Она без труда открыла его. Ее интересовало завещание. Дрожащими руками Джейн развернула документ и стала читать:

«Все имущество я завещаю упомянутому Питеру Клифтону–Уэллерсону, родившемуся в Эльмгаузе 4–го мая 1902 года, и советую ему всю жизнь свою следовать примеру благочестия, скромности, милосердия, преподанного ему матерью, и продолжать трудовую жизнь своего знаменитого отца».

Джейн невольно улыбнулась, прочтя последнюю строчку.

Затем она решила посмотреть книги, стоявшие на полках. Джейн еще раз убедилась в разносторонности интересов покойного Уэллерсона. Ее внимание привлекла книга, на корешке которой была фамилия Уэллерсона. Она просмотрела заглавную страницу. Вероятно, это было частное издание, не предназначавшееся для массового читателя: Александр Уэллерсон. «История бумажных денег».

Текст сопровождался многочисленными иллюстрациями, и Джейн поняла, почему это было частное издание. Книга содержала около полдюжины репродукций знаменитых подделок денежных знаков, причем ошибки фальшивомонетчиков были помечены красной чертой.

Она хотела уже поставить книгу обратно на место, когда вдруг обнаружила надпись на первом листе: «Моей дорогой жене Дженет Уэллерсон». Дальше мелкими буквами было примечание; «Эта книга вышла из печати в день рождения нашего дорогого Питера». Джейн со вздохом положила книгу на полку; она надеялась получить письмо от старика Редлоу, но оно не пришло ни с первой, ни со второй почтой.

Днем позвонил Питер и сообщил, что следствие отложено на неделю и он возвращается вечером. Не успела Джейн положить трубку, как дворецкий принес телеграмму. Она была отправлена из Амстердама:

«Никому не говорите, что я телеграфировала Вам.

Напишите мне в отель «Континенталь», в Берлин, и расскажите все, что произошло после моего отъезда. Всецело доверяйте Дональду: Вы не знаете, как он помогает Питеру».

Джейн удивилась, что телеграмма без подписи, хотя и не сомневалась, что она от Марджори. Перед тем как сжечь телеграмму, Джейн решила переписать ее в свою записную книжку.

Питер все еще не возвращался. В шесть часов Джейн позвонила в Лонгфорд–Манор.

— Вероятно, мне не удастся приехать к обеду, — сказал ей Питер. — Бурк объяснит вам, что произошло.

— Почему же вы еще остаетесь в Лонгфорд–Маноре? — с тревогой в голосе спросила она. — Ведь вы не…

Она услышала, что муж рассмеялся.

— Нет, я не арестован, слава Богу. Приеду домой часов в десять. Отец с вами?

— Нет, — ответила Джейн.

— Он очень сердится на меня? Хотя это было бы только естественно.

— Нет, нет, — поспешила она уверить его.

Бурк приехал лишь около девяти часов. Шея сильный дождь, и он весь промок.

— Питер приехал? — сразу же спросил он.

— Он сказал мне, что будет около десяти, — ответила Джейн.

Сыщик был удивлен и несколько встревожен.

— Как странно, — сказал он. — Ведь он выехал из Лонгфорд–Манора час тому назад.

Тревога его передалась и Джейн.

— Да, Уэллс и еще один доктор выехал в семь часов. Они настаивали на немедленной консультации, и я догадываюсь, что объектом этой консультации был несчастный Питер.

В это время вошел дворецкий и подал Джейн телеграмму.

— Быть может, это от него, — заметил сыщик.

Джейн прочла телеграмму и протянула ее сыщику.

Бурк прежде всего посмотрел на подпись: она была от старика–поверенного Редлоу.

«Ссылаясь на наш телефонный разговор и имея в виду заметки, появившиеся в печати, делаю полное изложение того, что мне известно. Проект отчета будет готов сегодня. Жду вас в десять тридцать в Сейденхеме».

Бурк объяснил молодой женщине, что старик Редлоу уже много лет жил в своем загородном доме в Сейденхеме и приглашает Питера приехать туда.

— Питер не вернется раньше десяти, — заметила Джейн. — Не лучше ли нам сейчас же поехать к старику?

Она позвонила и велела подать автомобиль. Вечер был очень теплый, но дождь лил, не переставая. Джейн надела плащ, но если бы дворецкий не проводил ее с зонтиком до автомобиля, то она все же промокла бы основательно.

Дорога была местами очень грязной и скользкой, и нужно было ехать с большой осторожностью. Во время пути Бурк рассказал Джейн о характере старика Редлоу. Тот слыл мизантропом и жил совершенно один с тремя слугами в большом загородном доме, в котором скончалась его жена и где он провел лучше годы своей жизни. Он владел этим домом уже в течение сорока лет. Расположен он был на невысоком холме. Это было старинное и мрачное здание с небольшим садом, вокруг которого стояла высокая кирпичная стена.

Бурк не мог вспомнить, с какой стороны находился фасад дома, и по ошибке свернул в боковую аллею.

Он сделал это, главным образом, потому, что около большой деревянной двери, вделанной в стену, виднелись огни автомобиля. Бурк приказал шоферу остановиться поблизости.

— Подождите меня, — сказал он своей спутнице и под проливным дождем подошел к двери.

Он сразу же убедился в том, что сделал ошибку: это была простая садовая калитка. Пришлось вернуться к автомобилю.

— Мы подъехали не с той стороны, — сказал он Джейн.

— Чей это автомобиль? — она поспешно направилась к стоявшему поблизости автомобилю. — Это машина Питера! — удивленно воскликнула она.

При свете уличного фонаря Бурк увидел, что маленький дорожный автомобиль Питера весь забрызган грязью. Сыщик посветил в салоне фонариком. На полу валялся ремень. Бурк поднял его и внимательно осмотрел. Затем обошел автомобиль и увидел, что дверь полуоткрыта.

— Да, это машина Питера, — подтвердил он.

Сыщик открыл калитку и пошел по дорожке, посыпанной гравием и обсаженной с обеих сторон клумбами ползучих роз.

Через некоторое время Бурк вернулся.

— Я ничего не понимаю, — сказал он смущенным голосом. — Конечно, вполне возможно, что Питер часто приезжал сюда и входил именно через эту калитку. Однако мне это кажется странным. Подождите меня здесь.

И сыщик исчез в саду. При свете фонарика он довольно быстро дошел до дома. Свет был лишь в одном из окон. Бурк решил было вернуться обратно, как вдруг услышал тихий стон. Он остановился и стал осматриваться. Внезапно среди кустов сыщик увидел человека, лежащего на спине. Это был Питер. Бурк нагнулся и увидел, что его друг без сознания. Возле него он заметил револьвер с глушителем. Сыщик поднял его, поставив на предохранитель, положил пистолет в карман.

Бурк обладал недюжинной силой, потому без особого труда дотащил своего друга к калитке.

— Что случилось? — испуганно спросила Джейн, увидев встревоженного Бурка.

— Вы умеете управлять автомобилем Питера?

— Да.

— В таком случае отошлите вашего шофера с машиной к главному входу и прикажите ему подождать там.

В этот момент Джейн увидела беспомощную фигуру Питера, которого Бурк прислонил к ограде.

— О Боже! Ведь это Питер! — воскликнула Джейн.

— Делайте то, что я вам сказал, — прошептал сыщик.

Бурк с ужасом подумал, что случайный прохожий или полицейский, делающий обход, могли расстроить все его планы. Он сам рисковал многим, но делал это совершенно сознательно, потому что был уверен в своей правоте. Он несколько успокоился, когда услышал шум удаляющегося автомобиля. Взвалив на плечо обмякшее тело Питера, он быстро и без видимых усилий донес его до маленького автомобиля и поместил на глубоком мягком сиденье.

— Сядьте рядом с ним у руля, — сказал Бурк, обращаясь к Джейн. — Поезжайте, как можно скорее, домой. Быть может, по дороге он придет в себя. Заведите его в дом и ждите моего приезда.

Джейн хотела о многом расспросить его, но поняла, что нужно спешить. Дрожа от сдерживаемого волнения, она села за руль и завела мотор.

Бурк стоял на дороге до тех пор, пока задний фонарь автомобиля не исчез из виду. Затем он направился к главному входу. Ему пришлось трижды нажимать на звонок, прежде чем горничная открыла дверь и впустила его в темную переднюю.

— Вы — господин Клифтон? — спросила она, — Хозяин ждет вас. Простите, что здесь темно, но он не любит света в передней.

Очевидно, она никогда не видела Питера, потому что приняла за него Бурка.

— Хозяин велел не беспокоить его до вашего приезда, — прошептала она.

Бурк понял, что прислуга боялась хозяина.

— Хорошо, — сказал он. — Я войду без доклада.

Он открыл дверь и почувствовал струю холодного воздуха: окно в глубине комнаты было открыто.

Над письменным столом горела лампа в стеклянном колпаке. Посредине комнаты стоял старинный письменный стол, за которым без движения сидел человек, уронив голову на лежавший перед ним бювар. Рука его беспомощно свисала.

— Где у вас телефон? — спросил Бурк.

— В передней, сэр, — ответила горничная.

— Вызовите побыстрее полицейский участок: скажите, что вам приказал это сделать главный инспектор Бурк. Передайте, что я прошу немедленно прислать врача и дежурного полицейского офицера.

Он закрыл за прислугой дверь и осторожно подошел к открытому окну. Сильный ветер развевал занавески. Бурк закрыл окно и лишь после этого приблизился к столу: бювар был весь пропитан кровью, так же, как и бумага возле руки, все еще державшей перо.

Сыщик нагнулся и прочел то, что было написано на листе, помеченном вверху цифрой «7».

«В связи со сложившимися обстоятельствами, я понял, что не могу противоречить желаниям моего клиента. В это время не заметно было никаких следов ужасной болезни…».

На этом письмо обрывалось. Не хватало первых шести страниц. Бурк поискал их в корзинке для бумаги, но она оказалась пустой. Основная часть письма старика Редлоу таинственно исчезла.

Бурк вышел из комнаты и, взяв ключ, который находился с внутренней стороны двери, запер ее снаружи.

В передней он увидел столпившуюся прислугу, которая не могла прийти в себя от ужаса.

Одна из служанок говорила по телефону. Бурк подошел и взял трубку. Отвечал дежурный полицейский.

— Да, нет никакого сомнения — это убийство, — сказал Бурк. — Выстрел был произведен почти в упор. Я случайно находился здесь по делу Лонгфорд–Манора. Не забудьте отметить это в вашем отчете.

Бурк повесил трубку и попросил позвать экономку. Она оказалась той самой молодой женщиной, открывавшей ему дверь.

— Ведь он не умер, сэр? — с испуганным видом спросила она.

Он велел ей зажечь лампу в гостиной и рассказать все, что произошло за последние несколько часов.

Перепуганная экономка рассказала, что утром было четыре телефонных звонка — два от поставщиков, один по ошибке и последний — от домашнего врача старика Редлоу, навещавшего его аккуратно два раза в неделю и на этот раз отложившего свое посещение на следующий день.

Днем звонили дважды. А Питер — как раз в то время, когда старик отдыхал, по своему обыкновению, после завтрака.

— Я не разбудила господина Редлоу, — рассказала экономка, — и лишь после того, как он проснулся, доложила ему, что звонил господин Клифтон. Он велел мне доложить ему немедленно, если господин Клифтон позвонит еще. Это было около половины шестого. Господин Редлоу выслал меня из передней, когда стал разговаривать, но я все же успела услышать, пока шла по лестнице, несколько слов: «Я напишу записку, и мне все равно, понравится она вам или нет…» или что–то вроде этого. Затем он прибавил, по–видимому, в ответ на замечание господина Клифтона: «Хорошо, я все обдумаю и дам вам знать, если изменю свое решение». После того как я принесла господину Редлоу послеобеденный кофе, он велел мне вызвать телеграфную станцию и послать телеграмму господину Клифтону.

В это время раздался оглушительный стук в дверь. Бурк открыл и впустил нескольких полицейских. Среди них был полицейский, которого Бурк давно уже знал.

— Проходите, Ренни, — сказал он.

Бурк провел Ренни в комнату, где было совершено преступление. Вскоре туда же за ними последовал прибывший полицейский врач.

— Я ничего не трогал, — объяснял Бурк. — Старик писал записку, шесть первых страниц из нее исчезли.

На полу около стола лежал какой–то серебряный предмет, которого Бурк до сих пор не заметил.

Ренни нагнулся и поднял его.

— Посмотрите, чей это портсигар? — удивленно спросил он. Он открыл крышку. Бурк тотчас же узнал портсигар Питера, который всегда находился в его автомобиле.

Ренни успел заметить монограмму «П. К.».

Ни один мускул не дрогнул на лице Бурка.

— Я уронил этот портсигар, — сказал он.

Питер всегда клал его в маленький кожаный карман, находящийся в автомобиле около руля. И сыщик спрятал портсигар в карман. В это время полицейские тщательно обыскивали всю комнату.

— Должен еще заметить, что это окно было открыто, когда я вошел, — сказал Бурк. — Быть может, бумаги вылетели в сад от порыва ветра?

Сам он отлично понимал, что, когда он открыл дверь, бумаги могли улететь только в коридор, а не в окно.

— Ковер мокрый, и на нем остались отпечатки ног, — заметил один из полицейских, наклоняясь и ощупывая запачканный грязью ковер.

— Позвоните в Скотленд–Ярд и скажите, чтобы прислали фотографа, — сказал Бурк. — Между прочим, когда вы будете расспрашивать прислугу, она скажет вам, что Редлоу ожидал Питера Клифтона. Редлоу был его поверенным или, вернее, поверенным его отца. Я приехал вместо Клифтона.

Когда Бурк шел к автомобилю, около ворот уже собралась небольшая кучка людей: известие о преступлении быстро распространилось в окрестностях.

Полицейский подвел к Бурку соседа старика Редлоу — известного чайного торговца, который вышел поздно вечером в сад в поисках сбежавшего щенка.

— Я слышал звук, очень напоминающий выстрел из револьвера с глушителем, — сказал он.

— А не было ли еще каких–либо звуков? — спросил Бурк.

— Нет, я больше ничего не слышал. А с того места, где я стоял, я не мог ничего увидеть. Однако я прошелся по дорожке вдоль стены, которая разделяет наши сады. В одном месте можно разглядеть поверх ограды, что делается в соседнем саду. Вы знаете, что шел сильный дождь, и потому я не особенно долго задержался там. Все же я успел заметить человека, шедшего по лужайке к задней калитке.

— А вы успели хорошо разглядеть его? — спросил сыщик.

— Нет. Недостаточно для того, чтобы узнать.

— Он был высокого или маленького роста?

На этот вопрос свидетель ничего не мог ответить, потому что темнота помешала ему разглядеть очертания фигуры незнакомца. Он только добавил, что вскоре нашел своего сбежавшего щенка и вернулся в дом.

— Мне хочется задать вам еще один вопрос, — немного подумав, сказал Бурк. — Шел незнакомец быстро или медленно? Уверенными шагами или временами спотыкался?

— О, на этот вопрос я сразу могу вам ответить! — воскликнул свидетель. — Он шел очень быстро и совершенно твердым, уверенным шагом.

— Я так и думал, — прошептал Бурк.

После допроса сыщик сел в машину и приказал шоферу ехать к Питеру. Подъехав к дому, он с удивлением заметил, что около подъезда почему–то не было маленького автомобиля, которым управляла Джейн. Сыщик облегченно вздохнул, когда молодая женщина сама открыла ему дверь.

— Питер спит, — сказала Джейн тихим голосом.

— Он еще не пришел в себя? — удивленно спросил Бурк.

— Одно время он пришел в себя и смог даже сам войти в дом. Однако я уверена, что он меня не узнал и не понял даже, где находится. Я благодарю Бога, что дворецкий был в своей комнате. Питер смог сам выйти из автомобиля. — Тут только Джейн заметила, что Бурк встревожен. — Опять случилось что–нибудь ужасное?

— Старик Редлоу убит выстрелом в упор, — ответил сыщик. — На вашем месте, миссис Клифтон, я больше не задавал бы никаких вопросов. Где же Питер?

Джейн проводила его в комнату мужа. Питер в одежде лежал на кровати, прикрытый теплым пледом. Он спал глубоким сном, и Бурк решил не будить его. Сыщик лишь тщательно обыскал карманы спящего. В них он сразу же обнаружил запасную обойму от револьвера, найденного им около Питера в саду. Затем он вытащил из внутреннего кармана его пиджака туго набитый, запечатанный сургучом конверт без какой–либо надписи. Бурк вскрыл пакет и вынул из него пятьдесят банкнот по сто долларов.

Сыщик иронически усмехнулся.

— Остается только еще обнаружить полное признание, написанное собственной рукой, — проворчал он.

Его заинтересовал небольшой золотой портсигар, который он нашел в кармане пиджака Питера. Портсигар был пустой. Между тем, он сам видел, как Питер перед отъездом наполнил этот портсигар папиросами. Бурк принялся изо всех сил трясти спящего, и через некоторое время Питер открыл глаза.

— Встаньте! — резко сказал Бурк. — Снимите пальто.

Питер беспрекословно повиновался и с помощью Джейн и сыщика снял пальто. Затем глаза его снова закрылись, и он, как сноп, повалился на кровать. Бурк, приподняв рукава пиджака и рубашки спящего, внимательно осмотрел руку Питера. По–видимому, этот осмотр удовлетворил сыщика, потому что, когда он обратился к Джейн, голос его звучал заметно веселее.

— Знаете ли, что нужно сделать, чтобы разбудить вашего мужа? Дайте света, и побольше.

— Света? — удивленно спросила Джейн.

Бурк вместо ответа схватил маленькую настольную лампу и направил свет прямо в лицо спящему. Питер сделал нетерпеливое движение, как бы отмахиваясь, но затем открыл глаза.

— В чем дело? — сказал он, садясь на кровати. — Каким образом я попал домой?

Бурк многозначительно посмотрел на Джейн, и она тотчас же вышла из комнаты. Через четверть часа Питер появился в сопровождении сыщика. Он был очень бледен, а Бурк казался очень взволнованным.

— Знает ли прислуга о возвращении Питера? — спросил Бурк.

— Да, — ответила Джейн. — Я сказала, что Питер вернулся уже несколько часов назад.

— Это хорошо, что никто не слышал, когда он приехал. — Сыщик посмотрел на часы и с твердостью в голосе сказал: — Вы вернулись домой без десяти девять. В этом доме есть швейцар?

— Его не было у подъезда, когда мы приехали, — ответила Джейн, — Мы поднялись в лифте, и нас никто не видел.

— Отлично. А кто же отправил автомобиль?

— Сразу же после того, как я завела Питера в дом, я отогнала автомобиль в гараж.

— Так. Значит, и шофер ничего не знает! — воскликнул Бурк.

Глава 20

— Вы связали мне руки, — с упреком сказал Питер, обращаясь к своему другу–сыщику.

— Скажите, что он хотел сделать? — спросила Джейн Бурка.

Сыщик улыбнулся.

— Питеру пришла в голову оригинальная мысль, — ответил Бурк. — Он хотел сейчас же отправиться в ближайший полицейский участок и сознаться в совершении двух убийств. Я же убедил его, что жена его будет в таком случае привлечена как соучастница в преступлении, так же, как и его лучший друг — полицейский инспектор Бурк. Узнав это, Питер решил молчать обо всем.

Затем Бурк поинтересовался у Джейн, где она оставила автомобиль. Миссис Клифтон написала ему адрес гаража.

— Я сейчас же отправлюсь туда, — заявил сыщик, — и осмотрю всю машину. Питер, советую вам лечь в постель. Не знаю, что будет делать миссис Клифтон, но, если бы я был на ее месте, то не отходил бы от телефона и на все звонки отвечал бы, что муж спит, и что его нельзя тревожить. А если бы приехал инспектор Рупер, то я бы встретил его чрезвычайно любезно. Быть может, я вернусь еще до того, как он зайдет сюда. Во всяком случае я непременно возвращусь сюда.

— Может, мне пойти с вами? — предложил Питер.

— Вас–то мне меньше всего нужно, — с улыбкой ответил сыщик. — Останьтесь дома. Если вам будут надоедать газетные репортеры, то не принимайте их.

Автомобиль Питера находился в гараже невдалеке от дома. При помощи карманного фонарика сыщик внимательно осмотрел салон машины. Он ничего там не нашел, видимо, потому, что ее уже успели вычистить и вымыть. Бурк решил спросить у рабочего.

— Нет, сэр, я ничего не нашел, — ответил тот. — На полу валялось лишь несколько окурков.

— Да? — спросил Бурк. — Вероятно, их теперь уже нельзя будет найти?

— Можно, сэр. Вот они, в корзине для мусора.

Бурк осторожно вынул окурки. Один из них рассыпался, другой сохранился хорошо: папироса сгорела лишь наполовину, вероятно, ее курили из мундштука. Сыщик завернул окурок в бумагу и положил его в карман. Среди мусора опытный взгляд сыщика обнаружил также маленький белый шарик.

— Вероятно, вы чистили сегодня уже много автомобилей и сваливали весь мусор в эту корзину? — спросил он.

— Нет, сэр, — ответил чистильщик. — Мы начали с этого автомобиля. Кроме того, мы для чистки каждой машины берем пустой ящик, ведь к нам каждый день обращаются с заявлениями о потерях.

Бурк развернул бумагу, в которой спрятал окурок, и прибавил туда белый шарик.

— Вы ничего больше не нашли? — спросил Бурк.

Чистильщик покраснел и признался, что он нашел еще несколько папирос и намеревался сам их выкурить.

Бурк осмотрел папиросы: как он и ожидал, они оказались той же марки, что и папиросы в серебряном портсигаре. Он положил их в свой портсигар и, считая осмотр законченным, вышел из гаража и направился в Скотленд–Ярд.

— На этом портсигаре сохранилось, по крайней мере, полдюжины отпечатков пальцев, — заявил Бурк, вынимая из кармана серебряный портсигар Питера. — Я хочу иметь снимки этих отпечатков завтра к двенадцати часам дня.

Затем, осторожно вынув из бумаги окурок, поместил его в стеклянную трубочку и закрыл пробкой.

— А это нужно будет подвергнуть химическому анализу, — сказал Бурк и поместил белый шарик в бумажный мешочек.

То, что он нашел в автомобиле, превзошло все его ожидания.

В самом веселом расположении духа сыщик направился к Дональду Уэллсу. Лакей доложил ему, что доктор уже спит, а миссис Уэллс уехала за границу.

— Доложите доктору, что его желает видеть главный инспектор Бурк, — сказал сыщик.

Лакей исчез и вскоре вернулся в сопровождении Дональда, одетого в пестрый халат.

— А я уже собирался ложиться, — начал Дональд. — Вам очень нужно видеть меня? У меня страшно болит голова.

Он повел гостя в свой рабочий кабинет, зажег свет и, подойдя к маленькому столику, нажал пружину. Крышка отскочила, обнаружив целый ряд бутылок.

— Хотите выпить чего–нибудь? — предложил Дональд.

— Только воды, — ответил Бурк.

Дональд рассмеялся, налил своему гостю виски и подлил в стакан из сифона воды. Бурк стал рассказывать о том, что старый адвокат Сольби занялся делом об убийстве в Лонгфорд–Маноре.

— Вероятно, вам известно уже, что старый адвокат убит в своем кабинете сегодня, в десять часов вечера? — спросил Бурк.

Уэллс ужаснулся:

— Как? Старый Редлоу убит?

— Разве я сказал, что это Редлоу? — глядя на него в упор, сказал сыщик.

Лицо доктора перекосилось от злости. В течение нескольких секунд он буквально не мог произнести ни одного слова.

— Разве я назвал Редлоу? — повторил сыщик. — Ведь я рассказывал вам о Сольби. Он тоже старик и тоже адвокат. Почему же вы подумали, что я говорю о Редлоу? Ведь вы, вероятно, даже не знаете его? Редлоу был убит сегодня вечером в своем кабинете неизвестным: один из соседей видел, как он выходил из дома после того, как совершил преступление. — Он остановился и затем продолжил тем же монотонным голосом: — Ведь часто случается, доктор, что самый незначительный факт выдает убийцу, кто бы мог подумать, что в такой холодный и дождливый вечер в соседнем саду окажется человек, ищущий сбежавшего щенка? Сосед этот видел убийцу, описал мне его, и я пришел, чтобы… — Дональд был бледен, как полотно, на лице его написан был ужас, — …чтобы прекратить всякие досужие сплетни о том, что Питер Клифтон был вечером около Сейденхема.

Дональд Уэллс опустил глаза. Рука его, державшая стакан, заметно дрожала. Чтобы объяснить свое волнение, он заметил:

— Бедный Редлоу! Какая ужасная смерть!

— Где вы расстались с Питером? — спросил сыщик.

— В Лонгфорд–Маноре. Он сказал, что приедет позже и что у него назначено деловое свидание. Мне кажется, он должен был приехать к Редлоу.

Бурк поджал губы и некоторое время сидел молча.

— Да, кажется, он это имел в виду, — сказал, наконец, сыщик. — Я как раз был возле его дома без десяти десять и видел, как он вернулся домой. Он выглядел совершенно больным, но сказал мне, что намерен поехать к старику Редлоу. Я же убедил его лечь в кровать.

Дональд ничего не ответил. Казалось, он внимательно рассматривает ковер.

Вдруг он взглянул на сыщика и спросил:

— Как вы думаете, кто убил Редлоу?

— Это будет легко обнаружить, когда найдется револьвер, — спокойно ответил сыщик. — Завтра произведут осмотр всего сада. Не думаю, чтобы удалось что–нибудь найти. Ведь убийца, который заранее все обдумал, вряд ли оставил после себя оружие. Разве что он пожелает свалить вину на кого–нибудь другого. В моей практике мне приходилось раз или два иметь дело с такими случаями. Могут даже оставить портсигар, для того чтобы и такому тупоголовому полицейскому, как я, стало ясно, что убийство совершил Питер.

Бурк продолжал в упор смотреть на Уэллса. Однако, тот выдержал его взгляд.

— Все это похоже на занимательный детективный роман, — заметил он. — Быть может, теперь вы мне скажете, чем я обязан вашему посещению?

— Я пришел к вам как к врачу, — ответил Бурк. — Не можете ли вы дать мне средство, нейтрализующее действие белены и морфия?

Глава 21

Пристальный взгляд сыщика все еще был устремлен на Дональда. Однако, ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Ведь я не разбираюсь в таких вопросах, — продолжал Бурк. — Поэтому и решил обратиться к вам как к врачу.

Дональд пожал плечами.

— Средства эти безвредны, если не злоупотреблять ими и давать их в определенном количестве, — заметил он.

— И если их дает знающий врач, — проворчал Бурк. — Дело в том, что я обнаружил белену — маленький белый шарик, но никак не мог найти морфия. Вероятно, он был в самой глубине автомобиля и исчез при чистке. Я велел сыщикам обыскать мусорный ящик в надежде, что они найдут, в конце концов, маленький коричневый шарик, приблизительно тех же размеров, что и белый. Однако, не думаю, чтобы поиски их увенчались успехом. Опытные врачи не настолько рассеяны, чтобы уронить два шарика.

Уэллс покачал головой.

— Я все еще не могу понять, о чем идет речь, — заметил он. — Что за автомобиль?

Сыщик не отвечал, и Дональд продолжал:

— Вот уже полчаса, как вы говорите какими–то загадками и мистифицируете меня. Кто тот опытный доктор, которого вы имеете в виду? Уж не я ли? — При этом он зло рассмеялся. — Уж не хотите ли вы обвинить меня в том, что я приучаю Питера к наркотическим средствам? И какое это имеет отношение к Редлоу?

Дональд говорил торопливо и взволнованно; от внимания опытного сыщика не ускользнуло, насколько напряжены его нервы.

— Хорошо, я скажу вам, что обо всем этом думаю, — спокойно произнес Бурк. — Меня удивляет, что вы так странно отнеслись к тому, что я вам сообщил. Ведь вы считаете себя другом Питера, не так ли? Я ожидал, что вы проявите хотя бы малейшую симпатию к Питеру! Вы же все время как бы защищаетесь. От чего? Чего вы опасаетесь? Ведь мы говорим с вами здесь без свидетелей.

Дональд Уэллс стоял спиной к камину в своей любимой позе, держа руки в карманах халата. Прежнее самообладание уже возвратилось к нему. Он подошел к сыщику и, с силой ударив кулаком по столу, воскликнул:

— Раз уж вы подчеркнули, что мы говорим с вами без свидетелей, скажу вам: предположим, инспектор Бурк, что я рассказал бы вам, что Питер сознался мне в убийстве Базиля Хеля, что бы вы в таком случае сделали? Вы очутились бы в весьма неловком положении, не так ли? Предположим, я написал бы следующее заявление: «Считаю своим долгом известить полицию о том, что Питер Клифтон, проживающий на Чарльтон–Хаус–Террас, признался мне, что в припадке безумия убил Базиля Хеля в Лонгфорд–Маноре». Что сделали бы вы, если бы я отдал вам это заявление?

Бурк едва сдерживал гнев:

— Хорошо, я откровенно скажу вам, что сделал бы в таком случае, — ответил он. — Я тотчас же арестовал бы вас. У меня достаточно доказательств, чтобы предъявить вам обвинение.

Дональд сильно побледнел.

— Какое обвинение? — слегка дрогнувшим голосом спросил он.

— На скачках в Кэмптон–парке вы дали кассиру пятидесятифунтовую банкноту, заведомо зная, что она фальшивая. Вот вам первое обвинение. Я уверен, что завтра мне удастся предъявить вам еще два других обвинения.

Маски были сброшены.

— Мне кажется, что вы не вполне осознаете, что говорите, господин инспектор! — воскликнул Дональд. — Ведь вы имеете дело не с доктором Уэллсом из Нэнхеда…

— А мне кажется, что вы не вполне понимаете, — возразил сыщик, — что я хочу сказать. Я отлично знаю, что вы уже не доктор Уэллс из Нэнхеда. Однако, может быть, вы сможете объяснить мне, откуда у вас появились деньги после дела в Нэнхеде?

— Это вас абсолютно не касается! — закричал Дональд.

— Вы увидите, что это меня касается, — спокойно продолжал сыщик. — Представьте себе, что на суде вам пришлось бы объяснить происхождение денег, благодаря которым вы превратились из маленького доктора Уэллса в Нэнхеде в знаменитого специалиста по нервным болезням с Харлей–стрит… Есть ли свидетели, которые могли бы объяснить происхождение этого внезапно свалившегося на вас богатства?.. Помните, я предупредил вас: оставьте Питера Клифтона в покое и, если у вас был план захватить его миллионы, то забудьте об этом плане! Было совершено два убийства: вы были в Лонгфорд–Маноре в ночь, когда был убит Базиль Хель…

— Но сегодня ночью я не выходил из своего дома…

— Вы говорите неправду! — гневно воскликнул сыщик. — Я приставил к вам человека, который следил за вами весь день. Вы вышли из дому в восемь часов вечера и вернулись без четверти одиннадцать. Мой человек потерял вас из виду с четверти десятого до того момента, как вы вышли из такси перед дверью вашего дома…

Бурк направился к выходу и с такой силой распахнул дверь, что она едва не соскочила с петель.

— Кто–то будет арестован за эти убийства, Уэллс, — уже стоя в дверях, сказал сыщик. — Но не Питер Клифтон… Запомните это. Даже Рупер не поможет вам… Можете довести это до его сведения… Питера не погубит даже дневник, так умело подделанный вашим приятелем Ловкачом.

Он вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Дональд долго сидел неподвижно, а затем пошел в свою лабораторию. Там он приготовил себе питье, которое сразу вернуло ему бодрость. Затем он сел в кабинете за письменный стол и принялся писать длинное письмо. Окончив около шести часов утра, положил его в большой конверт и адресовал главному констеблю в Скотленд–Ярде.

Дональд собрался было выйти на улицу, чтобы бросить письмо в почтовый ящик, но вдруг раздумал и решил немного подождать.

Он не знал, конечно, что около его дома дежурил сотрудник из Скотленд–Ярда, снабженный инструкциями Бурка.

— Если вы увидите Уэллса, выходящего из дому, чтобы бросить в ящик письмо, адресованное в Скотленд–Ярд, то немедленно арестуйте его, — таковы были указания Бурка.

Глава 22

Питер проснулся утром свежий и бодрый: он хорошо, без всяких снов, проспал всю ночь. Еще не открыв глаза, он услышал, что возле кровати кто–то расставляет чайную посуду.

— Вы любите крепкий или слабый чай? — спросила Джейн. — Ведь я, несмотря на то, что мы так давно женаты, даже не знаю, пьете ли вы чай с сахаром или без?

Питер открыл глаза и увидел жену, стоящую в шелковом кимоно возле его кровати.

— Где я? — спросил он, оглядывая комнату еще сонными глазами.

— Великолепно! — сказала она. — Понимаете ли вы, как интересно иметь мужа, который, просыпаясь, не знает, где он находится?

Питер рассмеялся.

— Я знаю только, что вообще выйти замуж было самым ужасным испытанием, какое когда–либо выпадало на долю женщины… Который теперь час?

— Половина восьмого, — улыбаясь, ответила Джейн.

— Бурк здесь? — спросил Питер.

— Нет… Я предлагала ему остаться у нас на ночь, но он не согласился.

Питер с наслаждением пил чай. Память его стала медленно проясняться.

— Кажется, что–то произошло прошлой ночью? Бурк мне что–то рассказывал…

И он задумался…

— Редлоу убит! — наконец вспомнил Питер.

— Да, — тихим голосом ответила она. — Редлоу убит вчера вечером.

— Как ужасно… — пробормотал он, закрыв лицо руками. — Я думаю…

— Не думайте и не предполагайте ничего, пока вы не увидите Бурка, — прервала его Джейн. — В особенности же, если вы предполагаете, что это вы его убили.

Питер покачал головой.

— Как вы добры ко мне, Джейн, — сказал он. — Теперь, когда вы знаете об ужасной болезни моего отца, я могу говорить с вами совершенно откровенно: я думал, что окончательно поправился и что припадки уже никогда не повторятся. Иначе я, конечно, не решился бы жениться на вас. Хотя Дональд и предупреждай меня, что повторение припадков возможно… Но почему вы на меня так странно смотрите, Джейн?

Действительно, в ее больших серых глазах мелькнуло что–то странное.

— Питер, советую вам не горевать о том, что говорив Дональд, и не раздумывать над этим. Вы придаете его мнению слишком большое значение. Нужно делать вид, что наш брак оказался очень счастливым, — это лучше всего.

Питер тихо рассмеялся. Джейн рада была услышать этот веселый смех — первый после всех пережитых ужасов.

— Но почему вы так не любите Дональда? — уже серьезным тоном спросил он. — Ведь он был моим лучшим другом. Я даже не знаю, как бы я обошелся без его помощи.

Она бросила на него быстрый взгляд: лицо ее было абсолютно серьезно.

— Я очень прошу вас: расскажите мне, как вы познакомились с Дональдом. Оденьтесь поскорее и приходите в мою маленькую гостиную. Она мне очень понравилась, и я, пока вас не было, захватила ее… без вашего разрешения…

Питер улыбнулся в ответ.

Джейн направилась в гостиную и занялась чтением газет. Потом не спеша оделась и, когда вошла в свою маленькую гостиную, увидела там Питера. Он стоял возле открытого окна и смотрел на залитый солнцем парк.

Очевидно, Питер тоже прочел заметку в газете, потому что начал говорить о ночном преступлении.

— Бурк сказал мне вечером что–то весьма неприятное, — заметил он. — Но я никак не могу припомнить — что именно? Кажется, я был в Сейденхеме вчера вечером?

— Да, вы были вчера вечером в Сейденхеме, — не колеблясь, ответила Джейн.

— Не могу понять… — начал он и задумался.

— Не старайтесь сейчас ничего понять, — сказала Джейн с улыбкой.

Она уселась за письменный стол и продолжала деловым тоном:

— Теперь прошу, расскажите мне, как вы познакомились с Уэллсом и через кого?

Питер ходил вперед и назад по комнате, заложив руки за спину.

— Я познакомился с ним после своего возвращения из Африки. У меня сильно болел зуб, и я невероятно страдал во время путешествия на пароходе, Один из моих спутников посоветовал мне обратиться к зубному врачу на Харлей–стрит, номер 90. После того, как я сошел на берег, зубная боль прошла, и я, конечно, даже не думал обращаться к врачу. Когда зуб снова заболел, вспомнил тот адрес. Так я познакомился с Дональдом. Мы разговорились. Должен вам сознаться, что я никогда не забывал о своем основном недуге и особенно стал беспокоиться после того, как узнал, что мой отец скончался в Бродмуре…

— А когда именно вы узнали об этом? — поинтересовалась Джейн.

— Когда мне исполнился двадцать один год, — задумчиво сказал Питер. — Мне сообщил об этом поверенный. По достижении совершеннолетия я должен был подписать целый ряд бумаг и лишь тогда узнал, что моя фамилия Уэллерсон… Многое стало для меня ясным: например, забота старика Редлоу о том, чтобы я не жил в Англии и большую часть года проводил на свежем воздухе. Я уже начинал подозревать, что в моей семье не все благополучно. Но все же для меня было большим ударом узнать об отце…

Джейн глубоко вздохнула. Она взяла руку Питера и нежно погладила ее.

— Теперь расскажите мне подробно о вашем знакомстве с Дональдом, — прошептала она.

— Когда я пришел по указанному адресу на Харлей–стрит, то оказалось, что дантист скончался. Дом его был куплен Дональдом Уэллсом. Обо всем этом рассказал мне Дональд и порекомендовал мне зубного врача, который и вылечил мне зуб. Дональд был настолько любезен, что даже сам пошел со мной к врачу и затем несколько раз сопровождал меня туда. Он сразу показался мне очень симпатичным. Я знал, что он опытный врач по нервным болезням и потому после некоторого колебания рассказал ему о своих опасениях. До того времени я еще никогда не советовался с врачом по поводу болезни… Вы не можете себе представить, с каким вниманием этот человек отнесся ко мне! Я считаю, что обязан ему многим… Я пообещал, что буду еженедельно приходить к нему. Вскоре мы с ним очень подружились. Кроме того, я никогда, наверное, не смогу как следует отблагодарить его за то, что он познакомил меня с вами…

Джейн улыбнулась.

— Я припоминаю, что вы были у нас впервые в день моего рождения, не так ли?

И, прежде чем он мог ответить, она продолжила:

— Теперь я задам вам самый важный, с моей точки зрения, вопрос: почему Дональд привез вас в тот вечер в наш дом и представил вас отцу и мне?

— Ваш отец хотел познакомиться со мной, — тотчас же ответил Питер. — Он, оказывается, видел некоторые из моих гравюр.

Джейн отодвинула от себя лист бумаги, на которой все время делала заметки:

Питер вздохнул с облегчением, думая, что допрос его окончен.

— Питер, теперь скажите совершенно откровенно: часто с вами бывали припадки? Я имею в виду приладки, когда вы не осознавали того, что делаете.

— Они начались недавно, — неохотно ответил Питер. — Но Дональд предупредил меня, что мой возраст критический при подобного рода болезнях. И Клуэрс — знаменитый специалист — был совершенно с ним согласен.

— А ваши припадки повторялись после той ночи, когда был убит Базиль Хель?

— Нет, ни разу до этой последней ночи, — ответил Питер. — Тут я совершенно не понимаю, что именно произошло. Отчетливо помню, как выехал из Лонгфорд–Манора, но все, что произошло после этого, ускользает как–то из моей памяти. Я старался припомнить хотя бы что–нибудь из последующих событий, но безрезультатно: последнее, что у меня осталось в памяти, — это выезд из ворот парка.

— А вы не проезжали мимо автомобиля, стоявшего на краю дороги? — внезапно раздался знакомый голос.

Джейн привскочила на стуле от неожиданности и обернулась: в дверях стоял Бурк.

Вероятно, сыщик вошел в то время, когда они разговаривали, и так бесшумно, что ни Джейн, ни Питер не услышали этого.

Питер пошел ему навстречу.

— Откуда вы так внезапно появились?

— Из–под пола, — смеясь, ответил Бурк. — Доброе утро, миссис Клифтон! Простите, если я напугал вас.

— Вы нисколько не напугали меня, — ответила Джейн. — Но я страшно поражена тем…

Бурк рассмеялся.

— Что я прибегаю к театральным эффектам, не так ли? Да, сцена всегда была моей слабостью, в этом я должен сознаться. Однако, быть может, Питер все же ответит на мой вопрос?

Сыщик взял стул и уселся по другую сторону стола, напротив Питера, не спуская с него глаз.

— Автомобиль? — повторил Питер. — Да, я помню большую черную закрытую машину.

— Вы проехали мимо нее и затем снова видели ее. Автомобиль следовал за вами, не так ли? — заметил Бурк.

Питер задумался.

— Да, теперь я это ясно помню, — ответил он, наконец. — Я ехал тихо и удивлялся, что он не обгоняет меня, несмотря на то, что мощнее моей машины. Это все, что я могу припомнить.

— Этого уже достаточно, — ответил Бурк. — О чем вы еще спрашивали Питера, миссис Клифтон? — обратился он к молодой женщине.

Вместо ответа Джейн подала ему лист бумаги, на котором записывала ответы Питера.

Бурк надел очки на свой крупный нос и внимательно прочитал их.

— Отлично! — сказал он, снимая очки. — Мне было известно все, что здесь написано. Но я, однако, не знал кое–чего другого, — продолжал он, понизив голос. — Ведь вы хорошо знаете сад и парк Лонгфорд–Манора, не правда ли, Питер?

— Да, — ответил Питер.

Джейн заметила, что лицо его слегка передернулось.

— Вероятно, вам было известно, что непосредственно за домом находится колодец, которым никто не пользовался уже в течение многих лет?

Питер кивнул.

Джейн заметила, что он страшно побледнел.

— Я не знал, подозреваете ли вы о существовании этого колодца или нет, — как–то мечтательно, глядя в пространство, промолвил Бурк. — Старый колодец, которым уже давно не пользовались, — добавил он.

— Почему вы меня об этом спрашиваете? — несколько вызывающим тоном спросил Питер. — Я отлично помню этот колодец. Садовник сказал мне, что его собираются наполнить водой.

Бурк не сразу ответил. Глаза его снова были устремлены на Питера.

— Вы для меня загадка, — промолвил сыщик. — Мне казалось, что я все уже понял, и вдруг это…

— Что же именно? — спросила Джейн.

Джейн ожидала, что Бурк расскажет им о новой ужасной тайне, связанной с колодцем.

— Мне кажется, — опять задумчиво произнес Бурк, — что через двадцать четыре часа весь туман, обволакивающий это дело, рассеется. Это против моих правил — рассказать вам уже сейчас о результатах моих расследований. Одно могу сказать, что, по–моему, ключ от всех этих убийств — у Ловкача. Сегодня ночью будет новое и, надеюсь, последнее распределение фальшивых банкнот по всему Лондону. Думаю, мы поймаем человека, который даст нам все необходимые сведения об этом человеке.

Бурк остановился, как бы ожидая расспросов или возражений. Однако Питер молчал, и сыщик продолжил:

— Я вам скажу еще больше, Питер. Мы вскоре поймаем и самого Ловкача, потому что он сделал крупную и непростительную оплошность. Сам он об этом еще не подозревает, иначе сегодня же ночью покинул бы эту, страну.

— Вы знаете, кто он? — спросил Питер, не решаясь взглянуть на Бурка.

— Отлично знаю, Питер, — тихо ответил сыщик, — Отлично знаю.

После ухода Бурка, Питер, словно опасаясь дальнейших расспросов, сразу же пошел в свой кабинет. Однако к завтраку он появился.

Заметив, что Джейн его не расспрашивает, Питер стал более разговорчив и даже улыбнулся, когда она назвала его «дорогой Питер».

— Не знаю, как вы поступите со мной, Джейн, — заметил Питер. — Ведь вы не можете потребовать развода, если я не совершу чего–нибудь ужасного по отношению к вам, Я же не намерен этого делать.

— Вы забываете, что я могу влюбиться в кого–нибудь другого, — с улыбкой сказала она.

Питер так искренне был удивлен этим предположением, что Джейн весело рассмеялась. Ей показалось странным, что она еще может смеяться.

Она вспомнила, что где–то прочитала выражение: «жить, как на вулкане», и подумала, что никогда еще ни одна женщина не жила под такой угрозой потери счастья и покоя, как она.

Каждую минуту в дверях мог появиться человек с приказом об аресте Питера… Убийца?.. Фальшивомонетчик?..

Джейн покачала головой.

«Нет, ни в коем случае не убийца», — подумала она.

— Почему вы покачали головой? — спросил Питер.

— Я размышляла.

— По поводу развода? — прервал ее Питер.

Вдруг голос его сделался серьезным, и он добавил:

— Джейн, если что–нибудь случится и меня арестуют, суд, вероятно, назначит вас попечительницей моего имущества.

Тут он посмотрел на жену и воскликнул:

— Боже мой, что с вами?

Джейн, бледная, как полотно, стояла, опираясь на стол.

Глава 23

Когда Дональд Уэллс переехал в свой роскошный особняк на Харлей–стрит, он еще не до конца решил: будет ли заниматься практикой по нервным болезням или же превратит свой огромный дом в санаторий для душевнобольных.

Неожиданное появление богатого пациента — Питера Клифтона и его странный рассказ о наследственном недуге, заставили Дональда решиться. Он решил устроить в своем доме нечто вроде санатория для богатых пациентов и принялся за работу по обустройству помещений для больных. Два таких помещения были уже совершенно готовы: стены их были обиты стеганой тканью и стали звуконепроницаемы.

Лишь тогда Дональд решил рассказать о своих планах более сведущему коллеге. Тот с ужасом воскликнул:

— Но вы ведь не получите разрешения на устройство подобного санатория. Первое условие, которое будет вам при этом поставлено, — есть ли большой сад или двор, где пациенты могли бы гулять и дышать свежим воздухом. Я знаю, что вообще такие разрешения даются с большим трудом.

Уэллс впервые услышал об этих требованиях. Он понял, что крошечный дворик, помещавшийся позади дома, конечно, будет признан недостаточным для прогулок больных.

Таким образом, план этот рухнул, а в доме Уэллса осталось два прекрасно обставленных и совершенно изолированных помещения, которым он никак не мог найти применения…

После того, как Уэллс написал письмо в полицию и принял решение не отправлять его, он положил его в карман и поднялся на второй этаж. Отсюда другая лестница вела на третий этаж, но она была отделена от жилых комнат дверью, закрытой на ключ.

Дональд открыл эту дверь, затем снова запер ее за собой.

Он очутился перед второй дверью, которая тоже была закрыта. И лишь открыв эту дверь, доктор вошел в хорошо обставленную маленькую комнату.

Женщина, лежавшая на кровати, при его появлении вскочила на ноги.

— В чем дело, Дональд? — дрожащим голосом спросила она.

— Не пугайтесь, — сказал он. — Ведь я не намерен зарезать вас или убить.

Он зажег свет, потому что в комнате было темно даже днем.

— Дональд, сжальтесь надо мной, — умоляла женщина. — Клянусь, что я не причиню вам больше никаких неприятностей. Я наболтала много лишнего, но теперь буду следить за каждым своим словом. Позвольте мне выйти сегодня из дому.

— Вы уехали в Германию, — спокойно ответил Дональд. — И пробудете там три или четыре месяца. Я даже поместил извещение об этом в «Таймсе».

— Но в чем же я провинилась, что вы так жестоко меня наказываете? — взмолилась она.

— Вы — слишком любопытная и, я скажу, — даже слишком умная женщина, — после некоторого размышления ответил Дональд. — Вы догадались, что я пускаю в обращение фальшивые деньги, и, из баловства, поставили штемпель с моим именем и адресом на одной из таких бумажек. Я приложил много усилий и стараний, прежде чем обнаружил, что это сделали именно вы, и решил после этого, что могу поступить двояко: или же оплакивать вас, как неутешный и любящий вдовец, или же поставить вас в условия, при которых вы не могли бы причинять мне никакого вреда. Действительно, Марджори, вы стали для меня очень опасным человеком, более опасным даже, чем мой добрый друг Бурк, который только что был у меня и грозил мне всеми возможными карами… Не тревожьтесь: все ваши знакомые убеждены, что вы уехали за границу. Я был настолько предусмотрителен, что нарочно послал в Голландию человека, который оттуда пошлет телеграмму вашей приятельнице — миссис Клифтон.

— Однако не можете же вы продержать меня здесь взаперти всю жизнь? — сказала она уже несколько вызывающим тоном.

Прежняя самоуверенность возвращалась к ней.

— Я продержу вас здесь до тех пор, — твердым голосом и с расстановкой произнес он, — пока не в состоянии буду назвать вас своей сообщницей.

Он улыбнулся, увидев ее растерянность.

— Вы оказались гораздо умнее, чем я думал, Марджори, — продолжал Дональд. — Ведь я никогда не был особенно высокого мнения о ваших умственных способностях… Итак, вы останетесь здесь, Марджори, пока не будете причастны к этому делу в такой же степени, как и я: тогда я буду совершенно уверен, что вы не будете болтать лишнего, опасаясь за свою собственную шкуру.

Марджори снова беспомощно опустилась на кровать.

— О Боже, — простонала она. — Ведь не хотите же вы, чтобы я совершила убийство?

Он рассмеялся.

— Успокойтесь! Я не собираюсь пачкать в крови ваши холеные ручки. Я лишь хочу, чтобы вы до такой степени дрожали за свою жизнь, что никогда больше не станете говорить лишнего. А для этого вы должны быть посвящены в мой тайный план.

— Дональд, я сделаю все, что вы пожелаете, — поспешно ответила Марджори, слишком даже поспешно, по мнению Дональда. — Но только не держите меня здесь, в этой комнате… Я здесь сойду с ума… Мне даже нечего читать…

— Я принесу вам все книги, какие вы пожелаете, — заметил он.

— Но мне не с кем даже поболтать…

— Вы можете болтать со мной, — саркастическим тоном ответил Дональд.

Затем он подошел ближе к кровати и заговорил шепотом:

— Марджори, если вы будете во всем меня слушаться, то через месяц вы можете покинуть эту страну и, живя в Париже, о котором вы всегда мечтали, тратить на наряды и на удовольствия сколько вам угодно.

— Через месяц!.. — со вздохом сказала она.

— Это не такой большой срок, — Дональд попытался утешить ее. — В особенности, если у вас впереди такая приятная перспектива.

Марджори погрузилась в раздумье и через некоторое время спросила:

— Дональд, ответьте мне совершенно искренне; вы — Ловкач?

— Что за вопрос! — рассмеялся он. — Должен сознаться, что у меня много познаний в самых различных областях, но печатанием фальшивых денег я никогда не занимался. Это дело, которое требует большого искусства и долголетней практики, я же, к сожалению, посвятил свои слабые силы медицине.

— Однако у вас же были фальшивые банкноты? — настаивала молодая женщина. — Я даже видела однажды в вашей комнате два объемистых пакета таких денег.

Дональд сел на кровать и рассмеялся. Жена редко видела его таким веселым.

— Дорогая Марджори, — сказал он, наконец, — вы только что указали мне еще на одну причину, по которой мне следует продолжать держать вас здесь.

Он закусил губы и испытующе уставился на нее.

— Я никогда не думал, что принадлежу к числу сентиментальных людей, — продолжал он после некоторого размышления. — Но теперь я вижу, что ошибся: я обладаю повышенной чувствительностью… Иначе, чем же объяснить, что вы еще живы?

Молодая женщина смотрела на мужа широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Я не понимаю, о чем вы говорите? — дрожащим голосом прошептала она.

— Хорошо, я постараюсь объяснить вам, как умею, — несколько смягчившись, сказал он. — Я — не фальшивомонетчик!.. Я — лишь маленький винтик в весьма сложной машине… Во всяком случае, я раньше был лишь маленьким винтиком, — поправил он себя. — Теперь же я играю более значительную роль — благодаря своей проницательности. Хозяин мой очень крутой человек, и с ним трудно ладить. Когда я разговаривал с ним прошлой ночью о делах, то каждую минуту боялся за вас: ведь он мог постановить, чтобы вы… окончательно были удалены и не могли бы больше мешать нам. К счастью, он ничего такого не сказал…

Марджори едва не лишилась чувств.

— Скажите же мне, что вы хотите, чтобы я сделала? — чуть слышно прошептала она.

Дональд знал свою жену и понимал, что теперь она панически его боится и готова пойти на все уступки.

— Первое, что вы должны будете сделать, — сказал Дональд, обращаясь к жене, — это написать Питеру. Вы часто давали мне понять, что обожаете его, поэтому, вероятно, вам будет легко это сделать. Тем более, я обещаю вам, что не рассержусь, если оно будет очень нежным. Письмо должно быть написано на бумаге отеля «Континенталь» в Берлине, но не нужно отправлять его по почте. Вы просто напишите, что вкладываете письмо в другой конверт, адресованный, скажем, кому–нибудь из ваших общих друзей. В этом письме вы можете написать все что угодно, но на некоторых пунктах я буду настаивать. Так, например, вы напомните Питеру о счастливом прошлом и намекнете, что ваши отношения не всегда были совершенно невинными. Затем вы должны будете предупредить его о грозящей ему опасности и попросить приехать тотчас же к вам.

— Значит, вы хотите заставить Джейн ревновать? — удивленно спросила Марджори.

Дональд с усталым видом закрыл глаза и заметил:

— Не старайтесь быть слишком умной, дорогая Марджори. Ведь Джейн не влюблена в своего мужа, и потому не думаю, чтобы она стала рвать и метать, прочтя это письмо.

Глава 24

Утром пришел Рупер, озабоченный и взволнованный. В его ничем не примечательной карьере в Скотленд–Ярде было несколько неприятных инцидентов, и он опасался, что к нему могут придраться по всякому удобному случаю и провести расследование его не слишком честной деятельности.

— Не думаю, что могу быть вам еще чем–нибудь полезен, доктор, — сказал он усталым голосом. — Ведь я уже и так сделал слишком много, а иногда даже жалею, что вмешался в это дело. Инспектор Бурк подозревает меня во всяких неблаговидных поступках, а ведь с ним считаются в Скотленд–Ярде. Я знаю его уже двадцать лет и все еще не могу понять до конца. Ведь он не такой человек, который стал бы защищать Питера Клифтона, если бы не был абсолютно уверен в его невиновности или если бы, — тут он в упор посмотрел на Уэллса, — если бы он не знал настоящего убийцу.

— Вот чепуха! — воскликнул Уэллс. — Кто же это мог быть, кроме Питера?

Любезным жестом хозяина он придвинул сыщику коробку с сигарами, но Рупер сделал вид, что не заметил этого.

— Вот это–то и ставит меня в тупик, — продолжал Рупер. — Я ведь хорошо знаком с методом Бурка. У нас в Скотленд–Ярде его даже называют «бомба». Он не сообщает ничего до той минуты, пока не соберет всех нужных ему фактов — до последнего незначительного свидетельского показания. И только тогда вдруг ошеломляет всех своими разоблачениями. Если бы он действительно считал Питера Клифтона виновным, тот уже давно был бы арестован. И я страшно напутан.

— Вы? Напуганы?

— Вероятно, вы не знаете, скольких служащих Скотленд–Ярда Бурк сменил и лишил должностей, тем самым погубив их карьеру… и пустив по миру. Все начальство слепо доверяет Бурку, и…

Дональд рассмеялся.

— И вы боитесь, что на этот раз гнев этого великого сыщика обрушится на вас, не так ли? — саркастически заметил он. — Однако, мне кажется, что вам нечего опасаться: ведь вы исполнили ваш долг до конца. Вы никого не скрываете от правосудия и всеми силами стараетесь привлечь к суду убийцу. Не могут же за это прогнать вас со службы?

— Но если Питер Клифтон не настоящий убийца? — прошептал сыщик. — Я должен сказать, что многое в этом деле мне до сих пор не ясно: вы сказали мне, что Клифтон убил Хеля и что вы видели его, когда он лежал на кровати весь в крови. Вы сообщили мне, что жена Клифтона увезла его окровавленное белье в Лондон и что я найду эти следы преступления у него на квартире. Далее, вы сказали мне, что Клифтон вел дневник, в который записывал все выпуски сделанных им фальшивых денежных знаков. Ни один из этих фактов не подтвердился. Что же касается дела об убийстве старика Редлоу, то я передал сообщенные вами сведения моему коллеге, занимающемуся этим делом. Однако он говорит, что нет никаких доказательств о том, что Питер был в ту ночь в Сейденхеме. Почему вы думаете, что Клифтон находился в Сейденхеме в ту ночь?

Дональд почувствовал, что Рупер настроен враждебно, и в первый раз сомнение закралось в его душу. До сих пор он думал, что довольно крупная сумма денег, переданная им сыщику, служила достаточным залогом его преданности.

— Есть какие–нибудь новости относительно Ловкача? — спросил Дональд.

Рупер колебался, что было весьма многозначительно: до сих пор он откровенно посвящал своего друга во все, даже самые сокровенные, тайны Скотленд–Ярда.

— Да, — наконец, ответил он. — Французская полиция предупредила нас, что на этой неделе ожидается крупный выпуск голландских денежных знаков — в Лондоне или в Париже… Кстати, старуха Энтерсон выздоровела. Я думал, что она окончательно сошла с ума после убийства сына… Между прочим, знаете ли вы, что Базиль Хель — ее сын?

Дональд покачал головой.

— Я был страшно поражен этим открытием, — заметил он, но ответ его звучал не очень убедительно.

Глава 25

Проводив Рупера, Дональд поехал на Оксфорд–стрит к своему банкиру. Дональд обладал каким–то замечательным чутьем в финансовых операциях и очень удачно помещал деньги в различные ценности, в зависимости от состояния рынка.

В то время события на Дальнем Востоке оказали сильное влияние на состояние биржи: упали в цене многие ценные бумаги. И банкир совершенно справедливо указал своему клиенту, что момент для реализации этих ценностей был самый неблагоприятный.

— Подождите, недели через две рынок, быть может, снова оправится, — сказал он. — У нас есть сведения из Шанхая…

Дональд прервал его.

— Я вполне понимаю это, — сказал он, — но на будущей неделе мне нужно будет много наличных денег, и я не остановлюсь на этот раз даже перед продажей с некоторым убытком.

Банкир был очень изумлен таким ходом мыслей своего скупого клиента.

Дональд готовился к катастрофе: если бы план его не удался, то ему спешно понадобилась бы вся имевшаяся на его счету денежная наличность. Он понял, что план его относительно жены и предполагаемое затворничество ее в течение трех месяцев не так легко осуществить Марджори была для него загадкой. Изолируя ее от внешнего мира, он действовал лишь под влиянием настроения. Он был вне себя от ярости, когда молодая женщина рассказала ему, что была в комнате Джейн в ночь убийства Хеля. Когда же она, испугавшись, созналась ему в том, что разболтала многие его тайны, он готов был в припадке гнева убить ее. Именно тогда–то он и запер ее к изолированной комнате.

Поразмыслив, он решил, что первым разумным шагом с его стороны должно быть освобождение молодой женщины и привлечение ее на свою сторону.

Когда Дональд вернулся домой, лакей, уже готовый к отъезду, доложил ему, что дважды звонил Рупер.

— Мне показалось, что он сильно нервничает, сэр, — прибавил он.

Дональд, слегка растерявшись, посмотрел на него.

— Он был взволнован? Ладно… — промолвил он — Когда вы уезжаете?

— Я хотел уехать сейчас, сэр.

— Хорошо… Я ведь дал вам двухнедельный отпуск, не так ли? Вы можете вместо этого пробыть в деревне три недели — я телеграфирую вам, если вы мне понадобитесь.

Дональд подождал, пока лакей ушел со своим багажом, и направился в комнату, где томилась несчастная Марджори.

— Вы свободны! — сказал он, войдя в комнату и широко распахнув дверь.

Марджори не сразу поверила своему счастью, а затем стала горячо благодарить мужа.

— Дональд, какой вы милый! — воскликнула она. — Эта комната положительно начинала сводить меня с ума…

Марджори болтала без умолку, пока они опускались по лестнице В столовой была приготовлена холодная закуска. Дональд откупорил бутылку шампанского и наполнил бокалы.

Молодая женщина была в восторге.

— Теперь вы сами поняли, Дональд, насколько бессмысленно было держать меня взаперти, — заметила она — Ведь вы можете всецело доверять мне…

— Вы написали письмо Питеру? — прервал Дональд ее болтовню.

Она вынула из сумочки лист бумаги, исписанный уверенным крупным почерком.

Он внимательно прочел письмо, вычеркнул некоторые фразы, добавил несколько слов.

— Теперь отлично, — заметил Дональд. — Однако не нужно было уж так хулить меня!

— Я думала, что так будет лучше, — сказала она, и Дональд улыбнулся.

— Я вижу, у вас большие способности к такого рода делам, — заметил он. — Однако вы ничего не едите, и я боюсь, что вы останетесь голодной…

Сам он ел очень мало, но зато выпил почти всю бутылку шампанского.

В углу столовой стоял маленький письменный стол. Дональд принес из своего кабинета несколько чистых листов бумаги, конверты.

— Перепишите начисто письмо с моими поправками, а после этого мы еще побеседуем.

Он уселся рядом, закурив папиросу. Когда Марджори закончила писать, Дональд внимательно перечитал письмо и положил в конверт, на котором уже был написан адрес.

— Отлично, — сказал он. — Допивайте ваше вино…

— Вероятно, вы напишите в газету, что произошло недоразумение и я не уезжала за границу? — робко заметила Марджори. — Ведь не могу же я не выходить из дому?

— Вы не выйдете из дому, по крайней мере, пять дней, — резко проговорил он. — Во всяком случае, до полной ясности дела Питера. Сегодня я его увижу. Я, конечно, должен доверять вам, но все же буду более уверен, зная, что вы не имеете возможности болтать всякий вздор.

— Разве я обманула ваше доверие? — продолжала молодая женщина. — Разве я рассказала нэнхедской полиции, что видела, как вы готовили лекарство для старухи? Разве я рассказала о бутылках с какой–то жидкостью, которые вы получили из Индии?

— Да, вы правы, — ответил Дональд совершенно спокойно. — Но ведь если бы вы даже донесли об этом в полицию, то дело нисколько бы не изменилось: жена ведь не может свидетельствовать против мужа.

— Скажите мне, что вы намерены сделать с Питером? — спросила Марджори.

Саркастическая улыбка, которая не сходила с его лица, вывела ее, наконец, из себя.

— Если бы вы знали, как мне надоели все ваши тайны и заговоры! — гневно воскликнула она. — Видит Бог, я жалею, что мы уехали из Нэнхеда! Там я была действительно счастлива, пока не началось это ужаснее дело…

— Это ужасное дело, как вы его называете, почти погубило меня, — так же спокойно ответил Дональд. — И я что–то не припоминаю, что вы были счастливы в грошовой квартире без дорогих нарядов и развлечений. Наоборот, я помню ваши ежедневные сетования на бедность. Но вы — женщина, и я не виню вас, все вы падки на роскошь и дорогие вещи…

Он остановился и некоторое время курил молча, как бы о чем–то размышляя.

— Зная ваши вкусы и вашу любовь к деньгам, я скажу вам теперь нечто такое, что заставит вас, я уверен, поступать разумно: если вы не поможете мне, то я могу оказаться в очень тяжелом материальном положении… Да… Быть может, мне придется даже покинуть Англию и взять с собой те жалкие гроши, которые есть у меня в банке… Что тогда случится с вами?.. Вы будете предоставлены самой себе, и вам придется серьезно подумать над тем, как добывать деньги на жизнь.

Невольная дрожь пробежала по телу молодой женщины. Дональд хорошо знал свою жену.

— Заметьте, что я не прибегаю ни к каким угрозам, — спокойно продолжал он. — Я не говорю, что намерен отравить вас, если вы откажете мне в своей помощи, или что из мести я перережу вам горло… Я просто описываю будущую вашу жизнь — в одиночестве и без всяких средств…

На глазах молодой женщины показались слезы.

— Не мучьте же меня, Дональд! — воскликнула она. — Вы знаете, что я сделаю все, что вы пожелаете… Но я боюсь ответственности, если вы принудите меня сделать что–нибудь противозаконное.

Дональд покачал головой.

— Жена не может отвечать за то, что сделает по настоянию своего мужа, — сказал он. — Вы видите, Марджори, что я вам раскрываю свои карты… Через некоторое время мое положение или укрепится окончательно, или же я должен буду бежать на континент… Мне нужна ваша помощь, за которую я согласен щедро заплатить…

Дональд вынул из кармана лист бумаги и показал жене.

— Сегодня утром я положил на ваш счет десять тысяч фунтов, чтобы обеспечить вас.

Он увидел, как заблестели ее глаза: Марджори любила деньги.

— С Питером я мог бы поступить трояко, — задумчиво продолжал Дональд. — Сегодня я попробую первый способ… Второй — слишком опасен… Третий же, хотя и труден, но возможен. Надеюсь, что я добьюсь успеха с первого же раза… Если же нет, то знайте, я рассчитываю на вас!

— Будьте уверены, я сделаю все, что в моих силах, Дональд! — воскликнула молодая женщина. — Я так благодарна вам за эти деньги… Что же вы хотите, что бы я сделала?

— Прежде всего — и это очень важно — вы должны оставаться дома и никуда не показываться… — заметил Дональд. — Это означает, что вы в течение нескольких дней будете работать и за кухарку, и за горничную… Во–вторых, вы должны быть готовы к путешествию в Соединенные Штаты — я позабочусь о визе для вашего паспорта…

— Конечно, я сделаю все… — начала она.

Дональд прервал ее:

— Я превращу десять тысяч фунтов в пятьдесят тысяч фунтов, если только вы будете во всем слушаться меня.

Последняя фраза была сказана совершенно добродушным тоном. Он подошел к столу и открыл вторую бутылку шампанского.

Они просидели еще около часа, обсуждая планы будущей деятельности.

Дональд был весьма доволен женой: он понял, что приобрел в ее лице деятельную и преданную помощницу.

Глава 26

Только Дональд приготовился выйти из дому, как вдруг зазвонил телефон. Это был Рупер.

— Я все утро звонил к вам, — сказал он взволнованным голосом.

— Что произошло? — встревожился Дональд.

— Мы сделали важное открытие… Оказывается, в Лонгфорд–Маноре, позади дома, находится старый колодец. Один из полицейских, что дежурит в Лонгфорд–Маноре, гуляя сегодня утром по саду, приподнял крышку и посветил внутри колодца фонариком… Как вы думаете: что мы там обнаружили?

Быть может, Дональд и догадывался, но ничего не ответил.

— Печатный станок и все принадлежности для изготовления фальшивых денежных знаков… Кроме того, у нас есть важное свидетельское показание сына садовника: он был возле дома вечером накануне убийства и видел, как Клифтон нес что–то по направлению к колодцу…

— А Бурк знает об этом? — торопливо спросил Дональд.

В трубке послышался смех.

— Нет!.. Оба служащих, которых он здесь оставил, были в это время в деревне… Но, конечно, он узнает об этом в течение дня… Я уже заставил рабочих поднять весь материал наверх…

Дональд повесил трубку. На его тонких губах блуждала усмешка.

Однако, он еще не вполне был уверен, что эта находка действительно поможет им, а не станет помехой.

Пройдя в свою лабораторию, доктор открыл маленький сейф, стоявший в углу, и вынул из него сложенную страницу старой газеты. Он принес ее в свой рабочий кабинет и вложил в конверт.

Дональд решил, что нужно принять все меры предосторожности, если появится Бурк с ордером на обыск. Он понимал, что этот лист газеты, вышедший двадцать пять лет назад, будет в сохранности лишь в руках его поверенного. Написав на конверте: «Частные бумаги. Послать вместе с моими документами и не вскрывать», вложил этот конверт в другой, большого размера, и запечатал его.

В это время вошла Марджори.

— Вы заняты? — спросила она, увидев его сосредоточенное выражение лица. — Я думала обо всем, что говорила мне Джейн Клифтон. Мне кажется, ей небезразлична судьба Питера… По–моему, Джейн любит его.

— Глупости! — гневно бросил он. — Она предана своему отцу… И когда ей придется принять важное решение, то, поверьте, она последует совету отца…

Марджори покачала головой.

— Странно… — ответила она, — Я не совсем в этом уверена.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — уже более мягким тоном произнес он. — Но, во всяком случае, я буду еще осторожнее.

Он кивнул на дверь, и Марджори поняла, что муж желает остаться один. Какое–то время Дональд сидел в раздумье: он никогда не принимал во внимание характер Джейн и всегда считал ее простой пешкой в их большой игре. Неужели она может быть опасна? Он отогнал от себя эту назойливую мысль, написал адрес на конверте и положил его в карман.

Дональд должен был увидеть Джейн в течение дня и надеялся тогда узнать, насколько справедливы опасения его жены.

Он отправился на почту и послал письмо заказным. Все время его преследовала мысль, что он сделал какую–то непоправимую ошибку… Но какую? Ведь не Джейн же внушала ему эту смутную тревогу? Все еще продолжая думать об этом, вышел из такси перед домом Джона Лейта и велел водителю подождать.

Горничная, открывшая ему дверь, сказала, что господин Лейт находится в саду. Дональд ожидал увидеть его именно там.

Сад был довольно большой и простирался позади дома. В конце стоял небольшой павильон очень изящной архитектуры и прекрасно обставленный.

— Что скажете? — спросил Джон Лейт голосом, в котором опытное ухо Дональда уловило скрытую тревогу.

Дональд удобно расположился в плетеном кресле.

— Сегодня вечером я собираюсь вопрошать оракула, — ответил он небрежным тоном.

— Желаю вам счастья! — проворчал Джон Лейт.

Он сидел на краю стула, положив локти на колени, и привычным жестом поглаживал седую бороду.

Дональд с любопытством разглядывал его.

— Я давно пытался понять вашу роль в этом деле, Джон, — сказал он.

Джон Лейт пожал плечами.

— Быть может, вы пытались догадаться и на какие средства я живу, — ответил он, саркастически улыбаясь. — Думаю, что я принял участие в этом деле потому же, что и вы… Конечно, я только догадываюсь, потому что ничего не знаю точно… Я люблю путешествовать, свободно владею несколькими иностранными языками, принят в приличном обществе…

Дональд слегка наклонился вперед, придвинув кресло и, понизив голос, спросил почти шепотом:

— А вы видели когда–нибудь самого Ловкача?

— Как это ни странно — нет, — ответил Джон Лейт. — Я думаю, что мы с вами проделывали одно и то же; я говорил с ним в его маленькой комнате, которую вы хорошо знаете, получал от него деньги и развозил их по разным странам, но никогда его не видел…

Дональд закурил папиросу и некоторое время сидел молча.

— Я все же немного опасаюсь, — сказал он, наконец, — за вас, за Джейн, за себя…

— Почему же за Джейн? — спросил Джон Лейт. Затем добавил, видя, что его гость беспокойно оглядывается по сторонам: — Не бойтесь! У этого павильона стены непроницаемы… Можете закрыть дверь, если хотите, но, боюсь, что тогда будет слишком жарко…

— Я скажу вам, почему я боюсь и за Джейн, — сказал Дональд. — Предположим, что она действительно будет назначена попечительницей над имуществом Питера… Ведь таков был план с самого начала, не так ли? Не захочет ли Ловкач воспользоваться всеми плодами наших трудов?

Джон Лейт покачал головой.

— Не знаю! Я тоже много об этом думал… — сказал он. — Однако он ведь всегда поступал благородно. И было оговорено, что каждому назначена определенная доля.

Вдруг он закрыл лицо руками и простонал:

— О Боже, как жестоко я поступил!.. Ведь я думал, что все устроится гораздо скорее и проще… Я не предполагал, что Базиль будет убит — это действительно было поистине ужасно… Ведь, согласно первоначальному плану, он должен был просто исчезнуть. Это убийство преследует меня днем и ночью, Дональд…

— Ведь я говорил вам, что его случайно убили браконьеры, — спокойно возразил Дональд. — И Рупер совершенно согласен с этим. Базиль бродил по саду и был убит случайным выстрелом… Как раз несколько браконьеров охотились в ту ночь за зайцами…

Джон Лейт пристально посмотрел на своего собеседника.

— А Редлоу тоже, по–вашему, был убит браконьерами? — спросил он. — Видите ли, Дональд, это дело зашло слишком далеко в нежелательном для нас направлении… Смерть Редлоу окончательно повергла меня в недоумение…

Джон Лейт встал и направился к двери, намереваясь выйти из павильона. И, уже стоя в дверях, он неожиданно обернулся.

— Я никогда не спрашивал вас, почему вы решили принять участие в этом деле, — сказал он. — Но раз мы сегодня говорим с вами так откровенно, быть может, вы изложите мне условия, на которых вы работаете? Расскажите мне также, какую вы надеетесь извлечь из этого пользу и каким вы себе представляете окончание дела?

Дональд удивленно посмотрел на своего собеседника.

Эти два человека работали вместе уже в течение многих лет и виделись почти ежедневно. Они говорили о своих делах, но никогда не называли вещи своими именами: многое между ними лишь подразумевалось. Поэтому–то вопрос Джона Лейта так удивил доктора.

Дональд привык считать этого податливого и слабохарактерного человека лишь незначительным винтиком в той гигантской машине, которая в продолжении двадцати лет терроризировала Европу и Америку. Он имел привычку разделять всех людей на категории и тотчас же после первого знакомства причислил Джона Лейта к людям, избравшим в жизни линию наименьшего сопротивления. Дональд был убежден, что Лейт не столько по личному побуждению встал на путь преступлений, сколько на это его толкнули обстоятельства.

По мере того, как он ближе узнавал Лейта, все меньше и меньше уважал его: он убедился, что человек этот крайне легко подпадает под чужое влияние. Дональд знал, что услуги Лейта хорошо оплачиваются, и подозревал вначале, что Лейт стоит во главе разведывательного отдела Ловкача, Однако вскоре убедился, насколько мало Ловкач ценил своего служащего, иначе как объяснить тот факт, что его выбор пал на Джейн, которая должна была стать жертвой, хитро задуманного плана?

Окончательно же Лейт пал в глазах Дональда после того, как тот согласился на такой план относительно своей дочери.

Дональд довольно долго молчал, как бы тщательно обдумывая ответ, и затем объяснил Лейту:

— Я попал к этому великому человеку, по всей вероятности, тем же путем, что и вы… Я был разорен и думал только о том, как бы поправить денежные дела. В это время я получил записку от Блонберга: он предлагал открыть мне кредит на чрезвычайно льготных условиях.

После некоторого молчания Дональд продолжал, не спуская глаз с собеседника:

— Я ухватился за это предложение, как утопающий за соломинку… Отправившись на Нольби–стрит, я побеседовал с Блонбергом в таинственной темной комнате… Он был цинично откровенен со мной и прямо сказал мне, что ему нужен агент для распространения фальшивых денег. И тотчас же дал мне аванс в тысячу фунтов (на этот раз настоящих денег), чтобы расплатиться с неотложными долгами. Когда же я пришел к нему в следующий раз, он изложил передо мной план моего переселения на Харлей–стрит… Ведь никто лучше его не знал, что у меня нет необходимых знаний для доктора по нервным болезням. Я нисколько не сомневался в том, что ни одному уважающему себя специалисту не придет в голову пригласить меня на консилиум… Однако он настаивал на этом плане. И, надо сказать правду, план его до некоторой степени удался…

— Вы первый заговорили с ним о Питере? — спросил Лейт.

— Да… В этом смысле мне необычайно повезло… Ведь Питер попал ко мне совершенно случайно, думая, что в моем доме живет зубной врач… Мы сразу разговорились. Почувствовав ко мне доверие, он вскоре рассказал о своих опасениях… Я, конечно, припомнил дело Уэллерсона, и мне все стало ясно…

— И когда у вас возник этот план, то вы решили, что Джейн должна быть жертвой? — продолжал свои расспросы старик.

— А вы не протестовали против этого, — спокойно возразил Дональд. — Мой друг, теперь не время для взаимных обвинений… Я совершенно уверен, что наш маленький план блестяще удастся. Конечно, очень жаль, что имя Джейн попадет в газеты…

— Она любит Питера, — прервал его Джон Лейт.

Дональд удивленно уставился на своего собеседника.

— Она любит его, — повторил Джон Лейт и сокрушенно покачал головой. — Все это очень странно. Я никогда не предполагал, что Джейн способна влюбиться в кого бы то ни было… С моей стороны было безумием согласиться на ваш план, но перспектива двух миллионов ослепила меня… Кроме того, осуществление плана казалось мне гораздо более простым…

Он пристально посмотрел на своего собеседника и затем продолжил:

— Мне кажется, что вы от меня что–то скрываете, Дональд. Вы работаете на великого человека, не забывая себя, и ведете двойную игру.

Дональд сделал усилие, чтобы улыбнуться.

— Какие странные мысли приходят вам в голову… — начал он.

Джон Лейт прервал его:

— Я не могу отделаться от чувства, что у вас есть какая–то задняя мысль, в которую никто не посвящен… никто… даже сам великий человек… И что вы ведете свою личную игру параллельно и независимо от общей…

Дональду показалось, что старик читает его мысли.

— Вы положительно страдаете какой–то манией! — воскликнул Дональд. — И меня начинаете приводить я нервное состояние.

Джон Лейт продолжал в упор смотреть на своего гостя:

— Когда человек готовится к бегству из родной страны, то это заставляет меня предполагать, что или опасность больше, чем я думал, или что он преследует какие–то свои цели… За последние три дня ваш банк, не переставая, продавал ваши бумаги. Сегодня утром вы посетили своего банкира и беседовали с ним около часу с глазу на глаз…

Дональд был поражен, но старался скрыть свое изумление.

Он громко рассмеялся.

— Честь и слава вам как главе разведывательного отдела! — воскликнул он. — Не могу не воздать должное замечательной разведке, даже если она направлена против меня. Низко кланяюсь вам, глава шпионов великого человека.

Джон Лейт опустил глаза.

— Я исполняю возложенные на меня поручения, — пробормотал он. — Теперь я уже не так молод, как раньше, и не в состоянии разъезжать по Европе, чтобы раздавать деньги.

— Не извиняйтесь, — сухо ответил Уэллс, вставая и стряхивая пепел со своего костюма. — И выкиньте из головы мысль, что я действую против интересов великого человека. Я сообщу вам решение Питера, хотя вряд ли в этом есть надобность: у вас, видимо, везде есть свои шпионы. Мне кажется, что он согласен будет с предложенным мною планом, после которого останется лишь несколько формальностей. И тогда мы все можем считать себя почти миллионерами.

Джон Лейт ничего не ответил. Он проводил глазами подвижную фигуру доктора, который вышел из павильона, и торопливо направился к дому. Старик долго еще сидел, погруженный в глубокое раздумье, перебирая в уме различные варианты, одинаково для него безотрадные.

Глава 27

Доктор Уэллс подошел к дому Питера, позвонил, но никто ему не открыл. Тогда он с силой нажил на звонок. Дверь, наконец, открылась.

На пороге стояла Джейн.

— Дорогая, что случилось? Разве вся прислуга разбежалась? — весело спросил он.

Молодая женщина ничего не ответила, и опытный глаз Дональда тотчас заметил, что в ней произошла большая перемена с тех пор, как он видел ее в последний раз. Она казалась как–то старше, мужественнее и серьезнее, и Дональд мгновенно вспомнил, что говорила ему о ней Марджори.

— Войдите, — сказала она и закрыла за ним дверь.

— Как здоровье Питера? — спросил Дональд. — Он дома?

— Дома.

— В чем дело, Джейн? — после некоторого молчания начал Дональд. — Вы сердитесь на меня?

Она покачала головой.

— Нет, не сержусь, — ответила она. — Пожалуйста, присядьте, доктор.

— «Доктор», — смеясь, повторил он, усаживаясь на указанное ею кресло. — С каких пор я для вас стал просто «доктор»? А, понимаю! Моя болтунья–жена наплела вам всякого вздора! Дело в том, что у нас с Марджори часто бывают размолвки, и одна из таких ссор произошла как раз в Лонгфорд–Маноре. А в таких случаях она не щадит своего бедного страдальца–мужа. Однако не нужно относиться так серьезно к болтовне Марджори.

— Я советовала Питеру тоже не относиться серьезно к вашим словам, — спокойно сказала молодая женщина. — Несчастье бедного Питера заключается в том, что он, будучи сам чрезвычайно искренним и прямым человеком, воображает, что все относятся к нему так же правдиво и искренне.

Дональд был удивлен и несколько озадачен.

— Скажите мне совершенно откровенно, — спросила молодая женщина, — вы считаете Питера сумасшедшим?

Вопрос этот был задан со всей прямотой, но Дональд рад был его услышать: это облегчало его дальнейший план.

— Здоровье Питера касается лишь его одного, — ответил доктор, — и я не могу об этом говорить до тех пор, пока не получу на то разрешения самого Питера, моего пациента.

— Хорошо! Однако меня это тоже касается. — Голос ее звучал мягко, почти дружески, и Дональд подумал, что напрасно подозревает ее во враждебных чувствах к себе. — Ведь я его жена и, выходя за него замуж, взяла на себя известные обязательства. В то время я еще не вполне сознавала, как они подчас могут быть тяжелы. Но, если у меня есть обязательства, то есть и права, защищенные законом, и я должна знать состояние здоровья своего мужа. Быть может, я — единственный человек, который имеет право на это.

— Но почему же вы не поговорите с вашим отцом? — начал в замешательстве Уэллс.

— Я говорю с вами, — продолжала она твердым голосом, — и прошу вас ответить мне прежде, чем увидите Питера. Если вы не хотите отвечать мне, то я прошу вас покинуть этот дом.

Дональд не мог прийти в себя от изумления.

— Дорогая Джейн, меня удивляет, что вы так обращаетесь со мной — вашим старым другом. И, кроме того, — так мало считаетесь с вашим отцом.

— Я попрошу вас впредь называть меня «миссис Клифтон», — сухо заметила Джейн.

Только тут Дональд Уэллс в полной мере ощутил, какая опасность грозила всем его планам. Холодность Джейн сначала смутила его. Затем — привела в ярость.

— Какая чепуха! — воскликнул он. — Что с вами случилось?

— Только то, что я, начиная с сегодняшнего утра, полностью занялась решением этого вопроса, — холодно ответила она.

Наступило долгое и томительное молчание.

— Хорошо, я отвечу на ваш вопрос, — наконец сказал Дональд. — Питер ненормален. Отец его, как вам известно, совершил убийство и скончался в Бродмуре. Дед его также был ненормален. И у меня есть все основания думать, что Питер унаследовал эту ненормальность.

— На основании каких данных вы так считаете? — спросила молодая женщина.

Дональду стоило больших усилий, чтобы сдержаться и не отметить резкостью.

— Есть много такого, о чем я сейчас не буду говорить, — заметил он. — Для меня достаточно того, что Питер совершил ужасное преступление в момент припадка, то есть в состоянии, когда его нельзя считать ответственным за свои поступки. Ведь после этого он совершенно ничего не помнил о том, что делал.

— Вы говорите об убийстве Базиля Хеля? — спросила Джейн.

— Да, — сказал он, окинув ее вызывающим взглядом, — именно об убийстве Базиля Хеля. И я уверен также, что это он совершил ужасное убийство прошлой ночью. Питер был у Клуэрса, который считается самым известным специалистом по такого рода болезням, и тот сказал, что его припадки могут повторяться.

— Но вы ведь не говорили это Питеру?

— Однако это правда, — заметил Дональд. — Повторяю вам, Джейн, что я не намерен терять понапрасну временя и обсуждать вопрос о психической ненормальности с женщиной.

— Вы обсуждаете этот вопрос с женой Питера Клифтона, — спокойно ответила молодая женщина. — Затем, к удивлению Дональда, она встала и, открыв дверь, сказала: — Пойдемте к Питеру.

Проходя через большую гостиную, Дональд заметил, что у Джейн, по–видимому, были гости: на столе стояли чайная посуда и сладости.

Джейн постучала в дверь библиотеки, и Питер пригласил их войти. Она оставила их вдвоем.

Питер встал и пошел навстречу своему гостю.

— Здравствуйте, Дональд! — воскликнул он весело. — Почему у вас такой смущенный вид? Уж не поссорились ли вы с Джейн?

— Ваша жена сегодня не в особенно хорошем состоянии, — ответил Дональд, усаживаясь и закуривая папиросу. — У вас был кто–нибудь сегодня? Бурк?

Питер покачал головой.

— Нет. У Джейн было трое друзей, которых она пригласила к чаю. Довольно интересные люди, — добавил он.

Дональд стал в свою любимую позу — спиной к камину — и засунул руки в карманы пиджака.

— Какое ужасное убийство! — промолвил он.

— Вы говорите о Редлоу? — спросил Питер.

— Да.

— Вы думаете… — нерешительно начал Питер. — Ведь не думаете же вы, что я причастен к этому делу?

— А как вы сами думаете?

Питер ничего не ответил.

— Не будем говорить об этом, — продолжал Дональд. — Дело в том, что вы должны принять решение, и как можно скорее. Для вашего собственного блага и для блага Джейн. Ведь теперь уже совершенно очевидно, что вы, скажем, не совсем нормальны. И я больше всего опасаюсь, что будет обнаружена правда по поводу этих двух ужасных убийств. В таком случае неизбежен судебный процесс, и я искренне полагаю, что вы могли бы избежать всего этого позора, добровольно решившись на то, что я вам советую.

Питер продолжал сидеть в той же позе у стола. Только голова его еще ниже опустилась на грудь.

— Что же вы мне советуете сделать? — тихим голосом спросил он.

— Мне кажется, что лучше всего будет, если вы сами переговорите с Джейн и внушите ей, что я прав. Затем вас бы осмотрели несколько специалистов и поместили на некоторое время в санаторий под наблюдение опытного врача. Конечно, только лет на пять–шесть, а после вы наверняка окончательно поправитесь.

В комнате воцарилось молчание, прерываемое только тиканьем часов на камине.

— Иначе говоря, вы советуете мне признать, что я душевнобольной? — чуть слышным голосом спросил Питер.

— Все можно будет сделать без малейшего шума и без всякой огласки, — заметил Дональд. — Вероятно, Джейн будет назначена попечительницей вашего имущества, а ее отца и меня можно сделать поверенными. Надеюсь, вы ничего не будете иметь против этого?

Питер молчал, но Дональд заметил, что он еще ниже опустил голову.

— Поймите, Питер, я для вашего же блага хочу избегнуть нежелательной огласки… Если ваш переезд в санаторий состоится без лишнего шума, то полиция, когда будет обнаружен настоящий виновник этих двух убийств, не сможет возбудить против вас обвинения, как против человека, официально признанного ненормальным… Кроме того, вам нужно подумать о Джейн, мой друг… Ведь не можете же вы допустить, чтобы она была женой осужденного убийцы…

Дональд знал, насколько силен был последний аргумент, чтобы окончательно убедить Питера.

Тот минут пять сидел молча в глубоком раздумье. Затем, внезапно решившись, воскликнул:

— Пойдите за Джейн и приведите ее сюда.

Молодая женщина не обнаружила ни удивления, ни испуга, когда Дональд подошел к ней с мрачным лицом и попросил ее зайти в библиотеку.

Муж в двух словах рассказал ей об ил беседе. Джейн внимательно выслушала его, не прерывая и не делая никаких замечаний.

— Мне кажется, что план Дональда наиболее подходящий, — спокойно заметил Питер. — Конечно, это неприятно для вас, но нужно смотреть правде в глаза. Ведь вы сами видели, в каком состоянии я вернулся домой вчера вечером, и можете догадаться, в чем дело… Поверьте, что мне очень больно говорить вам все это, но я чувствую, что это мой долг…

— Каков же план Дональда? — спокойно спросила молодая женщина.

Питер старался не смотреть ей в глаза.

— Он хочет подвергнуть меня освидетельствованию, — ответил Питер. — Ведь вы знаете, что это означает?

— Конечно! — сказала Джейн. — Дональд и еще один доктор признают вас психически ненормальным и поместят в санаторий…

Дональд перебил ее.

— Я уже выбрал этот санаторий. Это — чудесный маленький домик, расположенный на холме, откуда открывается прекрасный вид на окрестности.

Джейн остановила его жестом руки.

— Вероятно, сэр Уильям Клуэрс будет вторым врачом при освидетельствовании, не так ли? — спросила она.

— Да, он самый известный специалист в этой области, — согласился Дональд.

— Хотя многие люди и считают, что он вообще не должен был быть врачом и уж, во всяком случае, заниматься практикой, — заметила Джейн с поразительным спокойствием. — Говорят также, что он уже слишком стар, много пьет и что он пережил свою славу…

Дональд не мог прийти в себя от изумления.

— Дорогая Джейн, — мягко заметил Питер. — Мне кажется, что лучше всего это предоставить Дональду…

— Мы уже достаточно долго позволяли решать Дональду, — сказала Джейн. — Однако вопрос этот так близко касается меня, что я должна сама собрать все нужные мне сведения… Например, по каким признакам вы заключаете, что Питер душевнобольной? Разве его поведение чем–то отличается от поведения других людей?

— Несомненно. Есть известные особенности в разговоре, во взгляде и вообще в манере себя держать, которые выдают его. Если я и не говорил об этом раньше, то лишь из опасения обидеть Питера…

— Какие же это особенности? — продолжала она расспрашивать. — Вы считаете, что их мог бы заметить любой специалист?

— Конечно. Любой специалист по душевным болезням, — подтвердил Дональд.

— Например, такие специалисты, как сэр Джордж Гротмен и доктор Страус?

Джейн назвала двух известных специалистов по душевным болезням, и Дональд уставился на нее.

— Конечно, — ответил он. И, к величайшему своему изумлению, увидел, что Джейн улыбнулась.

— И вы думаете, что сэр Вардон Джексон также по внешним признакам определил бы психическую ненормальность? — продолжала она.

Сэр Вардон Джексон был самым известным специалистом в этой области, перед познаниями которого склонялись все ученые Европы и Америки.

— Конечно, — все более и более удивленно заметил Дональд. — Если вы желаете, можно пригласить этих специалистов, но придется рассказать им об убийстве Базиля Хеля, а этого я хотел избежать…

Несколько минут Джейн молча смотрела на своего собеседника. Улыбка продолжала играть на ее губах.

— В этом нет ни малейшей надобности, — наконец, сказала она. — Все три специалиста, которых я только что назвала, сегодня были приглашены к чаю. — Она кивнула головой. — Да… Я специально пригласила их к чаю, чтобы они могли свободно наблюдать за Питером. Я рассказала им все, конечно, кроме убийств… И просила их быть совершенно откровенными со мной. Все они в один голос уверили меня, что Питер так же здоров, как и я…

Последовало гробовое молчание. Питер удивленно смотрел на своего друга. От изумления он не мог произнести ни слова.

— Будете ли вы возражать этим специалистам? — спросила Джейн.

— Да, конечно, — резко ответил Дональд. — Мне известны подробности, которых те не знают… Питер почти сознался мне в убийстве Базиля Хеля… Я не отрицаю их знаний и опыта, но они не могли сделать выводы по одной лишь случайной встрече с Питером…

— Хорошо, — сказала Джейн. — Я согласна с вашим планом, но хочу, чтобы Питера освидетельствовала и признали душевнобольным только три доктора, которые были здесь сегодня. Если они после более тщательного осмотра решат, что Питер действительно психически ненормален, то я примирюсь с этим. Лишь об одном предупреждаю вас, господин Уэллс, — добавила она, понизив голос. — В том случае, если Питера действительно признают ненормальным, мой поверенный возбудит вопрос о передаче всего его имущества в казну. Как вам это понравится? Что вы сделаете в таком случае?

Итак, Джейн знала! С самого начала разговора чутье подсказывало Дональду, что ее настроение — это нечто большее, чем простая неприязнь, возбужденная сумасбродной болтовней Марджори.

Казалось бы, Дональду нечего было больше делать в доме Питера. Однако он ухватился за последний аргумент.

— Я раскрою вам все свои карты, Джейн, то есть, я хочу сказать, миссис Клифтон.

— Мне кажется, что вам следовало бы лучше обратиться ко мне! — раздался вдруг голос Питера.

Его голос звучал твердо, уверенно, да и сам он не был уже похож на того панически настроенного и убитого горем человека, которого Джейн увидела, когда вошла к нему.

— Каковы же ваши карты и не крапленые ли они?

Дональд совершенно растерялся. Обычно он тщательно обдумывал свои слова и поступки. Теперь же ему надо было отвечать немедленно, и он сделал непростительную оплошность:

— Скажите мне, Питер, во сколько вы цените свое душевное спокойствие? — спросил он. — Если вы заплатите мне сто тысяч фунтов, я обязуюсь оставить вас в покое. Это звучит странно, но я могу оградить вас от всех забот и неприятностей. Но советую вам дать ответ сейчас же.

Вместо ответа Питер подошел к двери и широко распахнул ее.

Дональд взял свою элегантную шляпу и стал машинально вертеть ее в руках.

— Итак, вот ваша благодарность за все оказанные мной услуги? — смущенно сказал он. — Вы без всякой проверки принимаете слова вашей жены?

— С моей стороны, быть может, было бы невежливым напомнить вам, что услуги ваши никогда не были бескорыстны, — ответил Питер, едва сдерживая гнев. — Да, я согласен с мнением Джейн! Не знаю, как далеко простиралась моя глупость и доверчивость, но понимаю, что я был далек от мудрости Сократа.

Дональд все еще мялся и не уходил.

— Вам известно, вероятно, что в том случае, если полиция узнает правду об убийстве Хеля, ваша жена будет арестована в качестве сообщницы? — спросил он.

Питер не ответил и продолжал демонстративно стоять у двери. Когда Дональд, наконец, решился, он проводил его до выхода.

Возвратившись в библиотеку, Питер, к своему удивлению, увидел, что Джейн сидит за столом и хохочет. Смех ее был так заразителен, что Питер тоже расхохотался. Наконец, Джейн сказала сквозь смех:

— Теперь уже война не на жизнь, а на смерть!

Она осознавала, что кризис, происшедший в жизни Питера и в ее собственной, близился к концу; знала также, что враги их не остановятся ни перед чем, даже перед убийством. Джейн, как только осталась одна, сразу же позвонила отцу.

— На что же ты решилась, Джейн? — спросил он ее.

На это она тоже ответила вопросом:

— Разве вам было известно, что Дональд собирался прийти сюда?

— Да, я это знал, — сказал он. — На что решился Питер?

— Я скажу вам это, если вы мне сначала ответите на один вопрос.

— Что же это за вопрос, дорогая Джейн?

— Зачем вы послали Базиля Хеля в Лонгфорд–Манор в вечер моей свадьбы?

Она слышала в трубке взволнованное, прерывистое дыхание отца и с нетерпением ждала его ответа.

— Разве он рассказал тебе это? Я лишь хотел уберечь тебя от опасности. То, что известно о семье Питера, внушало мне тревогу. Я полагал, что будет лучше, если возле тебя будет кто–нибудь.

— Я понимаю, отец. Вы предполагали или даже знали, что Питер психически ненормален, когда выдавали меня за него замуж.

И, не ожидая ответа, она повесила трубку. Минут через пять снова зазвонил телефон, но она не только не подошла сама, но попросила и Питера не подходить к нему. Когда же спустя полчаса Джон Лейт, очень взволнованный, приехал к дочери, никто не открыл ему дверь.

Глава 28

Инспектор Бурк сидел за своим столом в Скотленд–Ярде и внимательно рассматривал медные пластинки. Одна из них была согнута почти пополам, но остальные вполне сохранились. Никаких следов повреждений на них не было.

Рупер то поглядывал на своего начальника, то рассеянно смотрел в окно:

— Дело ясное, как Божий день, — почтительно произнес Рупер. — Клифтон узнал, что в доме может быть произведен обыск. Он взял пресс, пластинки и бросил их в колодец. Если бы один из полицейских случайно не заглянул туда, то мы так и не нашли бы их.

— Я бы нашел их, Рупер, — тихо произнес Бурк, — потому что знал, где они находятся. Бумага и банкноты были, вероятно, сожжены…

— Клифтоном, — торжествующим голосом вставил Рупер.

— Очень возможно, что и господином Клифтоном, — согласился Бурк.

Инспектор был так изысканно любезен, что Руперу это показалось подозрительным. Он знал, что ничто так верно не предвещало близкой бури, как спокойствие и изысканная любезность его начальника.

— Этот дом уже давно служил мастерской для печатания фальшивых денег, — заметил Бурк. — Думаю, что это делалось там уже годами каким–то господином «X». — Рупер утвердительно кивнул головой: он ненавидел своего начальника, когда тот был в благодушном настроении.

— Как вы сейчас заметили, вероятно, в Лонгфорд–Маноре печаталось множество банкнот. Питер Клифтон подолгу жил в этом доме. Весьма вероятно даже, что дом этот принадлежит ему.

— Дом принадлежит господину Блонбергу, — спокойно сказал Бурк. — Во всяком случае, он является агентом по сдаче этого дома. Да, совершенно верно: в этом доме печаталось много фальшивых денежных знаков. Я с этим совершенно согласен. Однако те пять стофунтовых банкнот, которые вы положили во вторник на текущий счет вашей жены, выпущены, вне всякого сомнения, Английским банком.

При этом Бурк даже не посмотрел на своего подчиненного и продолжал внимательно рассматривать пластинки.

— Пять банкнот по сто фунтов? — пробормотал Рупер. — Я не понимаю, что вы этим хотите сказать?

— У меня есть их номера, этих купюр, — со вздохом продолжал Бурк, — и я могу их проследить. Перед тем, как внести банкноты в банк, вы получили их от Уэллса. Мне показалось это странным, но я подумал, что вы, быть может, продали доктору патент на какое–нибудь лекарство. Ведь в этом нет ничего противозаконного. Если же вы приняли пятьсот фунтов в виде подарка, то это было бы против служебных правил, и, быть может, вам пришлось бы отвечать за это в дисциплинарном порядке.

— Я продал ему одну вещь, — продолжал смущенный Рупер.

— Вероятно, это была очень ценная вещь, — тем же мягким голосом продолжал Бурк. — И он не переплатил за нее.

— Это была картина старинного мастера, которая досталась мне за гроши, — продолжал бормотать Рупер.

— И которую вы перепродали тоже за гроши, — добавил Бурк. — Поверьте мне, что старые мастера — наилучшие. Видите ли, старый хозяин платил вам жалованье в течение восемнадцати лет и, по истечении положенного срока, будет платить вам пенсию. Поэтому очень легкомысленно рисковать пенсией старого хозяина из–за пятисот фунтов нового хозяина. Или, быть может, из–за тысячи фунтов?

Он вопросительно взглянул на своего подчиненного. У Рупера на лбу выступил холодный пот.

— Что вы намерены делать со всем этим? — спросил Бурк, указывая на медные пластинки, разбросанные на столе, и на пресс, находившийся в соседней комнате.

— Я написал докладную записку об этих вещах, — ответил Рупер, торопливо вынимая из кармана несколько исписанных листов.

— Подождите. Я хотел бы узнать, упомянут ли Питер Клифтон в этой записке. Если да, то я вынужден буду дать ход и тому делу, о котором мы только что говорили. Если же это просто доклад о том, что найдены вещи, тогда я считаю, что все в порядке.

Рупер был смущен.

— Я внимательнее просмотрю записку и, если нужно, составлю новую, — заметил он.

Бурк закивал головой.

— Осторожность никогда не мешает, — согласился он. И вдруг добродушное настроение его исчезло, и он превратился снова в требовательного и строгого начальника: — Рупер, следите за собой. Это не угроза, а предостережение. В последнее время я сам столько раз нарушал полицейские правила, что почувствовал какое–то дружеское расположение к людям, которые делали это всю жизнь. Пишите скорее вашу докладную записку, и покажите ее мне прежде, чем я уйду.

Как только дверь за Рупером закрылась, Бурк стал звонить главному инспектору. После небольшого совещания пятьдесят полицейских были разосланы в различные рестораны Уэст–Энда; вечером туда должны были прибыть курьеры, чтобы отправить во все страны последние произведения Ловкача.

Глава 29

Дональд Уэллс пришел посоветоваться со своим другом Джоном Лейтом и застал его в совершенно удрученном настроении. Дональду не нужно было рассказывать о своей неудаче: Джон Лейт уже догадался обо всем по тону своей дочери. Он с яростью набросился на доктора.

— Вы одни во всем виноваты! — воскликнул он. — Вы разрушили дело всей моей жизни!

— Дело ваше было направлено только на ваше собственное благополучие, — прервал его Дональд. — Если вы думаете, что заботились о своей дочери, то другие так не считают. Однако как быть дальше? Питер в качестве душевнобольного уже ускользнул от нас. Но как человека денежного, мы еще можем его использовать. Если только вы согласны поступиться своим тщеславием, то с него можно будет получить добрых четверть миллиона.

— Что вы подразумеваете под «моим тщеславием»?

— Джейн знает или догадывается о том, какую роль вы играли во всем этом деле, — ответил Дональд. — Рано или поздно если не произойдет какого–нибудь чуда, она узнает, что ее отец был одним из агентов самой большой организации фальшивомонетчиков, когда–либо существовавшей в мире. Поэтому вот что я предлагаю: вы пойдете к Питеру и расскажете ему все совершенно откровенно.

— Что же именно? — резко спросил Джон Лейт.

— Что вы являетесь агентом по распространению фальшивых денежных знаков. Скажите ему, что вам нужно уехать на континент и что вы не желаете впутывать в это дело Джейн, причинять ей лишнее горе.

Джон Лейт презрительно скривил губы.

— Вы уверены, что тогда Питер расщедрится? И, вероятно, будете претендовать на свою долю, не так ли? — произнес он. — Разве вы не понимаете, что я — такой же агент, как и вы, и что мы не можем поступать так, как хотим. Я не могу покинуть Лондон без разрешения Ловкача.

Дональд злобно рассмеялся.

— Какая чепуха! — воскликнул он. — Когда дело идет о собственной шкуре! Разве мы с вами не продали бы Ловкача, если бы только знали, кто он? Я, как и, вероятно, вы, нажил уже много денег, но мне этого мало. Я хочу еще. Если нам ничего не удастся получить от Питера, то не забывайте, что Джейн получила сто тысяч фунтов, которые отныне составляют ее собственность. Чутье подсказывает мне, что опасность очень близка, и я предпочитаю быть к тому времени вне пределов досягаемости.

Дональд ушел от Лейта с твердым убеждением, что семена, брошенные им, дадут богатые всходы. Очутившись на улице, он вспомнил, что забыл взять с собой ключи, и с досадой подумал, что его любопытная жена могла воспользоваться ими. Как только Дональд позвонил, Марджори тотчас открыла ему дверь: ему показалось, что она с нетерпением ожидала его.

— Мне было так жутко одной в этом доме! — воскликнула она, глядя на его расстроенное лицо. — Вас можно поздравить с успехом?

— С блестящим! — иронически ответил он и пошел в свой рабочий кабинет.

Дональд заметил, что ключи, оставленные им, лежали на прежнем месте и положил их в карман.

— Посыльный принес письмо, — сказала Марджори. — Если бы вы меня не бранили за то, что я вскрываю ваши письма, то я непременно прочла бы его. Мне кажется, что оно очень важное.

С первого взгляда Дональд понял, что оно действительно важное: лишь один человек писал ему на этой толстой бумаге. Он с нетерпением вскрыл письмо, предварительно послав жену в погреб за бутылкой шампанского. В конверте оказался еще один конверт, а в нем третий. Видно было, что отправитель письма принимал все возможные меры предосторожности: на каждом из конвертов было крупными буквами напечатано на пишущей машинке имя Дональда с припиской: «Конфиденциально». Письмо было также напечатано на машинке, и на нем не было ни адреса отправителя, ни подписи. Дональд внимательно прочел его: это было длинное послание для человека, который писал всегда короткими фразами. К письму был припечатан красным воском маленький ключик. Дональд еще раз прочел письмо и подумал, что вечер мог принести еще много неожиданного. Он положил ключик в карман, сжег письмо и тщательно размешал золу.

В этот момент вошла Марджори с бутылкой шампанского и двумя фужерами.

— Вы сжигаете вашу тайную корреспонденцию? — улыбаясь, спросила она.

Обычно он не преминул бы ответить на это замечание какой–нибудь резкостью. Вместо этого Уэллс ласково улыбнулся ей в ответ. Но когда Марджори стала наливать вино, он с удивлением заметил, как сильно дрожит ее рука.

— Вы нервничаете? — спросил он.

— Я и сама не знаю, почему разволновалась, — ответила Марджори.

— Не нужно нервничать. Между прочим, вот письмо, которое вы написали под мою диктовку.

Он вынул из кармана письмо, адресованное Питеру, и бросил его в огонь. Дональд не заметил, насколько этим была обрадована Марджори.

Они пообедали вместе. В восемь часов Дональд вышел из дому. Она видела из окна, как он поймал такси и уехал.

Марджори облегченно вздохнула: в любой момент Дональд мог открыть сейф и обнаружить, что в конверте вместо банкнот, которые он взял утром из банка, была газетная бумага. Она была предусмотрительной женщиной и не хотела, чтобы ее снова заключили в изолированной комнате. Марджори быстро оделась, уложила в небольшой чемодан самые необходимые вещи, проверила, взяла ли железнодорожный билет, который должен был доставить ее на континент.

В это мгновение раздался сильный стук в дверь. Она бросилась в рабочий кабинет Дональда и выглянула в окно: возле дома стояло двое мужчин. На тротуаре она увидела полицейского в форме. Она тотчас открыла сумочку, вынула из нее банкноту и положила их в сделанный заранее карман нижней юбки. Лишь после этого открыла дверь и впустила Бурка.

Глава 30

Весь день и вечер прошли для Питера в каком–то волшебном сне. Ему казалось, что он впервые узнал Джейн: она оказалась доброй, веселой, с ясным и замечательным умом. Питер несколько раз пробовал заговаривать с ней о том, что волновало его, но Джейн уходила от разговора. После обеда они пошли в библиотеку, и Джейн принялась рассматривать книги. Некоторое время она колебалась и вдруг, решившись, сказала мужу:

— Питер, вы не рассердитесь, если я вас кос о чем спрошу?

— Конечно, нет, Джейн.

Он сидел в глубоком кресле с книгой на коленях и курил трубку.

— Насколько я знаю, ваш отец был большим ученым?

— Да, кажется, — медленно проговорил он. — Вероятно, вы нашли его книгу, в которой, по какой–то странной случайности, говорится о фальшивых денежных знаках. В молодости он был химиком и вроде бы сделал какое–то важное открытие в области обработки железа. Все это мне лишь смутно известно. Таким образом, он составил свое большое состояние.

— А вы когда–нибудь… — никак не решалась спросить, — вы когда–нибудь пробовали делать фальшивые денежные знаки?

— Я? Боже мой! Почему вам это пришло в голову?

— Но вы бы знали, как взяться за это дело, не правда ли? — продолжала она, как бы не замечая его смущения. — Ведь это не так трудно?

— Дорогая Джейн, давайте поговорим о чем–нибудь другом, — взмолился он.

— Но я не могу ни говорить, ни думать ни о чем другом.

Питер глубоко вздохнул.

— А знаете ли вы, сколько мы уже женаты? — спросил он.

— Кажется, уже тысячу лет, — с улыбкой ответила Джейн. — Я уже старуха с седыми волосами. Однако не смейтесь, Питер, когда я уверяю вас, что уже старая женщина. Я правда нашла у себя сегодня седой волос. — И вдруг воскликнула, услышав шум в передней: — Это, наверное, почта!

Вскоре она вернулась с пачкой писем.

— Все — вам и лишь одно адресовано мне, — посмотрев внимательно на конверт и на почерк, Джейн удивленно сказала: — Как странно! От Дональда! Вероятно, это запоздалый свадебный подарок.

— Уэллс? О чем он может писать вам? — заинтересовался Питер.

Джейн нетерпеливым движением вскрыла конверт и нашла в нем второй конверт с надписью: «Послать вместе с моими документами, не вскрывая». На нем был написан адрес хорошо ей известного поверенного.

— Как все это таинственно! — прошептала она.

Джейн колебалась недолго. Конечно, она догадалась, что конверт был адресован ей по ошибке. Однако она не знала, что Дональд в тот момент, когда подписывал конверт, настолько был поглощен мыслью о новой опасности, грозившей ему со стороны молодой женщины, что совершенно бессознательно написал на конверте ее имя. Джейн вскрыла второй конверт и вынула из него лист старой газеты, разодранный по краям и пожелтевший от времени. В левом верхнем углу было несколько слов, написанных четким почерком Дональда. Она вспомнила, что он всегда был аккуратен и методичен во всем, и, прочитав, невольно улыбнулась:

«По странному совпадению, нашел эту газету, в которую были завернуты старые книги, после первого освидетельствования П. Кюмберленд Геральд, 1898».

— Кюмберленд! — воскликнул Питер. — Как странно. Ведь моя мать жила в Кюмберленде.

На первой странице не было ничего интересного. Джейн быстро перевернула лист. На другой странице ей бросилось в глаза заглавие:

«Смерть Александра Уэллерсона».

Питер услышал, как она удивленно вскрикнула, подошел к ней и стал читать, заглядывая через ее плечо.

«С большим прискорбием сообщаем о кончине Александра Уэллерсона, жившего в течение многих лет в Карлейле. Покойный был известным химиком. Господин Уэллерсон только что возвратился из Швейцарии. Смерть наступила в результате несчастного случая: он ехал в коляске, лошади понесли и опрокинули ее в пруд. Ранения, полученные господином Уэллерсоном, оказались настолько серьезными, что он вскоре скончался. Покойный оставил вдову и трехмесячного ребенка. По странному совпадению, тезка и двоюродный брат покойного — известный изобретатель в области обработки железа Александр Уэллерсон как раз гостил у него. Покойный в качестве химика принимал участие, в производстве опытов над обработкой железа».

Питер и Джейн удивленно переглянулись.

— Когда скончался ваш отец? — едва дыша от волнения, спросила Джейн.

— В 1919 году.

Она указала на поблекший портрет, помещенный над этой газетной заметкой. Это был человек лет тридцати с правильными чертами лица.

— Это ваш отец?

Питер покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Я не узнаю его на этом портрете. Но посмотрите, мне кажется, что к газете приколота еще одна бумага.

Она перевернула страницу и увидела, что не заметила небольшой газетной вырезки, приколотой к листу. На этой заметке не было числа, но смысл ее был ясен и без того:

«В строгом семейном кругу состоялось венчание госпожи Уэллерсон, вдовы покойного Питера Клифтона Уэллерсона, с двоюродным братом ее покойного мужа, носящим то же имя. Господин и госпожа Уэллерсон уехали на Ривьеру с ее семимесячным ребенком от первого брака».

— Теперь вам известна тайна, которую Уэллс намеревался продать вам за сто тысяч фунтов? — воскликнула Джейн.

Питер был так поражен, что ничего не мог ответить.

— Я ничего не понимаю, — наконец, пробормотал он.

— Питер! — воскликнула она дрожащим от волнения голосом. — Разве вы не поняли, что вы — сын первого Уэллерсона, а не того психически ненормального Уэллерсона, который скончался в Бродмуре. Вот почему он написал в завещании, что надеется на то, что вы будете следовать примеру своего знаменитого отца. О Боже! Какое счастье!

Прежде чем она могла прийти в себя от изумления, Питер схватил ее в свои объятия.

— Какое счастье, Питер! — повторила она. — Разве вы не понимаете?

В это время в передней послышался голос Марджори. Питер и Джейн едва успели отскочить друг от друга прежде, чем молодая женщина вбежала в комнату. Джейн удивленно уставилась на нее.

— Марджори! — воскликнула она. — Я думала, что вы все еще в Германии?

Но Марджори ничего не слышала. Глаза ее были устремлены на Питера. Она подбежала к нему и схватила его за руку.

— Питер! — дрожа от страха, воскликнула она. — У нас в доме полиция! Бурк!

— Где ваш муж? — тотчас же спросил Питер.

— Не знаю, он куда–то уехал. Я и сама собиралась уходить, когда они пришли. Они все обыскали и ждут теперь Дональда. И знаете ли, Питер, что мне сказал Бурк? — Она остановилась, как будто для того, чтобы перевести дыхание и набраться сил, и затем едва слышно прошептала: — Бурк повел меня в столовую, запер дверь и сказал: «Вы знаете Ловкача? Если да, то предупредите его, что мы придем к нему сегодня ночью».

Джейн в недоумении смотрела то на молодую женщину, то на мужа. К чему было это предостережение Бурка? Сердце ее от волнения учащенно забилось, но она взяла себя в руки и с твердостью в голосе спросила:

— Почему же Бурк предостерег Ловкача?

— Невероятно, — прошептала Марджори. — Вы знаете, кто Ловкач, Питер? Он не Дональд? Какой ужас! У нас в доме два сыщика обыскивают все бумаги моего мужа. Говорят, что за всеми вокзалами установлено наблюдение. Что мне делать?

— Вы можете остаться здесь, если хотите, — предложила Джейн.

— Нет, не могу, — простонала несчастная женщина. — Ведь что–нибудь может случиться в это время с Дональдом, а только я могу спасти его. Джейн, я поступила страшно неблагородно по отношению к нему!

Марджори готова была лишиться чувств. Джейн взяла ее под руку и проводила в свою спальню. После того как Марджори выпила немного воды, она, казалось, пришла в себя и успокоилась.

— Ей гораздо лучше, — сказала Джейн, войдя в библиотеку, и остановилась в изумлении: комната была пуста.

Она пошла в спальню мужа. Там его тоже не было. Джейн быстро сбежала вниз по лестнице и в передней встретила дворецкого.

— Господин Клифтон только что вышел, — сказал он. — Не знаю, что случилось, но он не взял ни пальто, ни шляпу…

Джейн выбежала на улицу, но Питер уже исчез из виду. Она быстро пошла к ближайшей остановке такси, думая, что он мог уехать оттуда. Предположения ее оказались верны: она издали увидела Питера, сидевшего в машине. Джейн подошла к одному из водителей и спросила его:

— Вы знаете, куда поехал господин, который только что взял такси?

— На Нольби–стрит, миссис. Водитель того такси спросил меня, как туда проехать кратчайшим путем.

Название улицы показалось ей знакомым и, после минутного размышления, она вспомнила: там помещалась контора Блонберга.

Джейн сказала водителю, чтобы отвез ее на Нольби–стрит и остановился в самом конце улицы. В этот поздний час она была почти пустынной. Джейн не была уверена, впустят ли ее в контору. Она надеялась, что при доме есть ночной сторож. Выйдя из такси, Джейн подошла к конторе Блонберга и остановилась у двери. Но только теперь поняла опрометчивость своего поступка: что могла она ответить, когда ее спросят, зачем пришла сюда? Тем не менее, Джейн нажала на кнопку звонка. Ответа не последовало. Тогда она позвонила еще раз, и тут, к своему удивлению, услышала шум подъезжавшего автомобиля. Обернувшись, она увидела выходившую из автомобиля грузную фигуру миссис Энтерсон. Джейн быстро спряталась в первые попавшиеся ворота.

Глава 31

Миссис Энтерсон привыкла всегда поступать по–своему, и поэтому, когда доктор уложил ее в кровать и приставил к ней сиделку, она энергично запротестовала. Затем объявила всем, что, как хозяйка дома, имеет право командовать, и прежде всего прогнала доктора и сиделку.

После этого миссис Энтерсон позвала к себе в комнату прислугу: девушки подумали, что их госпожа, чувствуя приближение смерти, готовится сделать некоторые распоряжения относительно своего имущества, и втайне надеялись, что и им будут оставлены некоторые суммы. Однако, они были разочарованы: миссис Энтерсон сидела за туалетным столиком перед зеркалом, старательно пудрясь и подкрашивая лицо.

— Если доктор или сиделка вернутся, не впускайте их, — сказала она, не оборачиваясь. — С сегодняшнего дня весь мой дом погружается в глубокий траур. Каждая из вас получит по фунту на покупку траурного платья. Я читала, что у Харродса на этой неделе дешевая распродажа платьев. — Она открыла сумочку, вынула из нее три фунтовые бумажки и отдала их им. Затем сделала знак рукой, чтобы девушки удалились.

Все утро миссис Энтерсон не знала, куда деться от тоски. Днем она пробовала утопить свое горе в коньяке, который поглощала большими рюмками…

Ее размышления были прерваны приходом почтальона. Он принес только одно письмо — очень неприятное для нее:

«Милостивая госпожа!

Я был бы Вам чрезвычайно признателен, если бы Вы вернули мне ту сумму, которую задолжали. Буду ждать Вас в условленное время в условленном месте. Теперь, когда Ваш сын скончался, не может быть и речи о переходе к Вам состояния Вашего мужа. Пеняйте исключительно на себя. Я предупреждал Вас, чтобы он был осторожнее, потому что ему грозила опасность. Повторяю: очень прошу вернуть мне долг.

Б.»

Старуха, прочтя письмо, пришла в ярость, и вынула из комода старый револьвер. В это время служанка принесла чашку горячего чая. Она была одета во все черное.

— Простите меня, миссис, но кухарка спрашивает, по ком мы носим траур?

Миссис Энтерсон бросила на нее негодующий взгляд и резко ответила:

— По мне!

Служанка бросилась в кухню и рассказала там, что хозяйка, вероятно, помешалась.

Миссис Энтерсон вышла из дому и поймала такси. Когда она подъехала к дому, где помещалась контора Блонберга, шел сильный дождь.

— Подождите меня здесь, — сказала она шоферу.

Старуха быстро поднялась по лестнице и остановилась лишь на последней площадке, чтобы перевести дыхание. Открыв дверь, она очутилась в хорошо знакомой ей грязноватой комнатке и села на свое обычное место у стола.

— Вы здесь? — шепотом спросила она.

— Да, я здесь, — послышался ответ из соседней комнаты. — Вы принесли деньги?

— Мой сын… — взволнованным голосом начала она.

— Ваш сын был таким же психически ненормальным, как и его отец.

Миссис Энтерсон пришла в ярость.

— Вы тоже участвовали в заговоре против моего мальчика — и вы, и Питер, и его жена!

Она пробовала вынуть из кармана револьвер, но он застрял в разорванной подкладке шубы.

— Не говорите чепухи, — послышался голос из соседней комнаты. — Ведь Базиля предупреждали. Ему дали поручение, которое он не исполнил.

— Ах, вот как! — воскликнула она. — Убийца! Убийца!

В лицо ей ударил ослепительный свет. Она поняла, что его нарочно зажгли. Старуха вскочила на ноги, опрокинув при этом стул, и дважды выстрелила в темную комнату, в своего невидимого врага. Она услышала глубокий вздох и с торжеством воскликнула:

— Я убила его! Я убила его!

Шатаясь, миссис Энтерсон вышла из комнаты, спустилась по лестнице и, наконец, очутилась на улице.

— Отнимите у нее револьвер! — услышала она чей–то голос.

Кто–то больно схватил ее за руку и выхватил из рук револьвер. Возле дома собралась уже довольно большая толпа. Полицейский продолжал крепко держать ее за руки.

— Отправьте ее в больницу, — услышала она чей–то резкий голос. — Трое полицейских пойдут со мной в дом. Стреляйте лишь в крайнем случае.

Глава 32

Джейн видела, как миссис Энтерсон вошла в дом, и решила ждать. Прошло пять минут, затем десять, а старуха все еще не появлялась. Джейн заметила группу людей, приближающуюся к дому, и сразу узнала среди них грузную фигуру Бурка.

Она пришла в ужас: наверное, полиция будет обыскивать дом, в котором, несомненно, находился Питер. Ей показалось, что среди полицейских она узнала и Рупера. Они о чем–то довольно долго совещались между собой.

И вдруг Джейн услышала оглушительные звуки: кто–то стрелял в доме. Сердце ее учащенно забилось. Она видела, как Бурк подошел к двери и попытался открыть ее ключом. Но в это мгновение дверь со стуком распахнулась, и из нее с криками вылетела миссис Энтерсон.

Джейн быстро перебежала на другую сторону улицы, к тому месту, где ее ждало такси. Однако водитель, заинтересовавшись происшествием, вышел из машины, и Джейн пришлось ждать его. Больше всего она боялась, что ее узнает Бурк.

Вдруг послышался шум автомобиля: он выезжал из маленького переулка, находившегося возле дома. Джейн посторонилась и стала на тротуар. Водитель проезжавшего мимо такси был пожилым человеком — он курил трубку. Взгляд молодой женщины упал на пассажира: она, к своему удивлению, узнала в нем Питера. На секунду глаза их встретились, и Джейн громко окликнула его. Но Питер торопливо отвернулся — через минуту такси уже скрылось из виду.

Джейн все еще смотрела вслед удалявшейся машине, когда услышала возле себя голос ее таксиста:

— В доме что–то случилось, миссис, — заметил он. — Говорят, что кого–то застрелили.

— Отвезите меня обратно домой, — только и смогла сказать молодая женщина.

Всю дорогу Джейн спрашивала себя, застанет ли она Питера дома?

Бурк первый бросился вверх по лестнице. На минуту он остановился в первой комнате Блонберга. Затем сыщик быстро вошел в ту комнату, о существовании которой уже давно догадывался. Он очутился в маленьком помещении, где незадолго до того сидела миссис Энтерсон. Комната теперь была освещена ослепительно ярким светом.

Осмотрев ее, Бурк бросился к драпировке и хотел проникнуть в соседнее помещение, но только тут заметил, что, кроме драпировки, комната была еще отделана для безопасности проволочной решеткой. Острым ножом он быстро сделал в ней надрез и затем навалился на нее всей тяжестью своего грузного тела. Решетка быстро поддалась — Бурк очутился в таинственной задней комнате. Он схватил со стола лампу и осветил ею комнату: сыщик увидел мужчину, сидевшего чуть дальше в согнутом положении. Бурк подошел к нему и приподнял его голову — перед ним было бездыханное тело Дональда Уэллса.

— Так я и думал, — пробормотал сыщик.

С помощью своих людей он стал тщательно осматривать комнату. На двери шкафа, около которого он нашел тело Дональда, Бурк заметил небольшую кнопку. Как только он ее нажал, дверь тотчас же открылась: за ней был небольшой лифт, в котором, однако, свободно могло поместиться двое. Бурк вошел в него и, нажав одну из кнопок, стал медленно спускаться вниз.

Когда лифт остановился, сыщик вышел и стал с любопытством осматриваться кругом: он очутился в гараже. В нем не было ни одного автомобиля, но множество пустых канистр из–под бензина свидетельствовали о том, что гараж этот не стоял пустым.

Сыщик открыл дверь гаража и очутился в переулке. Неподалеку он увидел водителя, мывшего свою машину. Он оказался крайне неразговорчивым, и Бурк, чтобы развязать ему язык, должен был сказать, что он служащий Скотленд–Ярда.

— В этом гараже стоит такси старого водителя, которого мы все называем «Старик Джо», — сказал он. — Должен сознаться, что я никогда не видел его, до сегодняшней ночи.

— Когда же вы увидели его? — спросил Бурк.

— Минут десять тому назад. Он поехал с пассажиром.

И водитель подробно описал пассажира, в котором Бурк без труда узнал Питера. Он также рассказал ему о том, что никто не знал «Старика Джо» и что тот ездил на машине исключительно ночью.

— Он никогда никого не тревожил и возвращался в гараж почти всегда никем не отмеченным.

Сыщик вернулся в гараж, тщательно запер за собой дверь и снова поднялся в лифте.

— Подождите здесь до приезда полицейского врача, — приказал он Руперу. — Пусть тщательно обыщут всю комнату и захватят с собой все найденные бумаги.

Глава 33

Возвратившись домой, Джейн не застала Питера. Дворецкий сообщил ей, что миссис Уэллс уехала сразу же после ее ухода, вызвав предварительно такси.

Через полчаса пришел Бурк.

— Вы ничего не имеете против такого позднего посещения? — начал он. — Питера, я вижу, нет дома?

— Он вышел, чтобы прогуляться в парке, — ответила молодая женщина. — Если бы вы пришли на минут пять раньше, то застали бы его.

Бурк хитро улыбнулся.

— В дни моей молодости, — заметил он, — мне часто приходилось идти по следам преступника и слышать затем от его жены, что он только что вышел, в то время как он прятался в погребе.

— Могу вас уверить, что Питер не прячется в погребе! — вспылила молодая женщина. — Ему незачем скрываться. Разве вы пришли, чтобы арестовать его?

Сыщик покачал головой.

— Я просто пришел; чтобы дружески провести с вами вечер, — сказал он и в тоне его уже не чувствовалось ни малейшей иронии. — В вашем доме я чувствую себя удивительно спокойно и уютно. А вы не выходили из дому, миссис Клифтон?

— Нет. Я только вышла на минутку, чтобы опустить письмо.

Бурк мечтательно устремил глаза в потолок.

— Я стараюсь припомнить, есть ли почтовый ящик на Нольби–стрит, — сказал он как бы про себя. — Мне кажется, что есть.

Джейн невольно покраснела.

Газета, полученная от Дональда, все еще лежала на столе, и она с радостью ухватилась за нее.

— Господин Бурк, я хочу показать вам газетную заметку, появившуюся много лет назад, — воскликнула она. — Несомненно, для вас она представляет огромный интерес.

И Джейн рассказала, каким образом газета попала в ее руки.

Прочитав заметку, Бурк долго не мог прийти в себя от изумления.

— Должен признаться, что я и не подозревал этого, — воскликнул он. — Какой я, однако, был дурак что не арестовал Уэллса!..

— Уэллса… Разве вы думаете, что он убил Базиля?

— Не только Базиля, но и Редлоу, — ответил сыщик. — Быть может, он совершил еще десяток нераскрытых убийств, как всякий преступник по призванию…

— И вы не арестовали его? — еле дыша от волнения, спросила молодая женщина.

Бурк отрицательно покачал головой.

— Но вы намерены арестовать его? — все более и более волнуясь, спросила Джейн.

Сыщик снова отрицательно покачал головой.

— Но почему же?

— Потому что миссис Энтерсон уже взяла на себя роль судьи в этом деле…

Он вовремя подскочил, чтобы поддержать молодую женщину, почти лишившуюся чувств.

— Она… убила его? — едва слышно спросила она.

— Двумя выстрелами…

— Я слышала выстрелы… — сказала Джейн. — И вы совершенно уверены в том, что его убила именно мисс Энтерсон?..

— В этом не может быть ни малейшего сомнения, — сказал Бурк. — У нее еще был в руках револьвер, когда она выходила на улицу. Да она и сама не отрицала…

— Мне как–то трудно поверить в это, — прошептала Джейн. — Бедная Марджори… Неужели она была сообщницей этого человека?

Бурк покачал головой.

— Нет. Уэллс только в последний момент хотел сделать ее сообщницей. Он держал ее в заточении в своем доме. Но не сокрушайтесь о ней: Марджори успела захватить все деньги мужа и теперь мчится в экспрессе на континент… Не думаю, чтобы она долго носила траур: это не в ее характере.

Джейн погрузилась в глубокое раздумье. В это время вошел Питер: он был, видимо, сильно взволнован, но старался скрыть это.

— Хорошо прогулялись? — спокойно спросил Бурк?

— Да, — коротко ответил Питер и погрузился в мрачное молчание.

— Вероятно, вашему водителю удалось благополучно скрыться?.. — загадочно сказал сыщик.

— Я, право, не знаю, о чем вы говорите!..

Питер посмотрел на сыщика — глаза его встретили проницательный взгляд Бурка, и Джейн догадалась, что они поняли друг друга, но только не хотели говорить при ней.

Первым прервал молчание Бурк.

— Питер, мне кажется, что теперь вы уже не будете больше нуждаться в моих советах и моей помощи. Вы сами не понимаете, какое сокровище приобрели, женившись на Джейн. Ей одной вы обязаны вашим спасением, и я теперь спокойно могу предоставить вас всецело на ее попечение.

— Я знаю, Бурк, чем я обязан вам… — начал Питер.

— Не будем об этом, — с добродушной улыбкой прервал его сыщик. — Нам снова пришлось бы заговорить о водителе такси, а я чувствую, что об этом лучше молчать…

— Как мне отблагодарить вас? — снова начал Питер.

— Простите, — продолжал Бурк. — Я должен показать вам еще записку, которую писал Редлоу и которая так таинственно исчезла в ночь его убийства…

Он вынул из кармана шесть мелко исписанных листов. Ни Питер, ни Джейн не спросили его, откуда появилась эта рукопись. Они догадались, что еще несколько часов тому назад она была в кармане Дональда Уэллса…

На первых страницах были изложены уже известные им факты, а именно: женитьба Александра Уэллерсона на вдове его двоюродного брата.

«Бедная женщина всю жизнь не могла оправиться от потрясения, испытанного ею после внезапной кончины первого мужа. Она почти все время хворала, и болезнь ее послужила одной из причин тайной женитьбы Уэллерсона на девице Энтерсон, которая служила у них в доме кухаркой. От этого брака родился сын, Базиль, который унаследовал психическую ненормальность отца. Уэллерсон очень привязался к мальчику и заставил меня торжественно обещать ему, что сын его никогда не узнает, что он незаконный ребенок. Мне кажется, однако, что впоследствии Базиль Хель узнал все и наводил соответствующие справки через Дональда Уэллса…»

— По–моему, — заметил Бурк после того, как Питер и Джейн прочли записку, — Уэллс знал о том, что старик Редлоу решил написать обо всем, что ему было известно о родителях Питера. Вы, наверное, помните, что в день убийства было два телефонных звонка. В первый раз старик спал, а во второй он подошел к телефону, но думал, что говорит с Питером. На самом же деле это был Уэллс, который, вероятно, звонил из Лонгфорд–Манора. Дональд хитро все задумал. Он знал, что Питер обычно курит, когда бывает за рулем, поэтому подложил ему папиросы, пропитанные снотворным. Сам же он поджидал Питера на дороге. Когда тот инстинктивно остановил машину, почувствовав, что лишается сил, Уэллс сел рядом с ним и повез его в Сейденхем. Очевидно, он привязал Питера ремнем к сиденью, чтобы он не свалился и не привлек внимания полицейских… Вы помните, что я нашел ремень на полу автомобиля… Уэллс повез Питера, который был без сознания, чтобы затем его обвинили в убийстве старика. На самом же деле это Уэллс прикончил его сам…

Бурк остановился и окинул быстрым взглядом своих слушателей.

Затем продолжил:

— Убийство Базиля тоже было продумано и, если бы не миссис Клифтон, вы, мой друг, были бы найдены утром в крови якобы убитого вами приятеля…

Невольная дрожь пробежала по телу молодой женщины… Питер и Джейн погрузились в свои невеселые думы и даже не заметили, как ушел сыщик.

…Питер окинул свою жену нежным взглядом и прошептал:

— Простите меня, Джейн, что я не откликнулся, когда вы позвали меня сегодня вечером на Нольби–стрит, но…

— Я все поняла… — так же тихо ответила Джейн. — Успел ли отец скрыться?..

Питер молча кивнул головой.

После небольшого молчания Джейн спросила, понизив голос до едва слышного шепота:

— Ведь он и был Ловкач, не правда ли?

Питер снова молча кивнул головой.

— Когда вы узнали это?

— В ту ночь, когда я нашел свои гравюры около печатного станка… Вероятно, он забыл их там после одного из своих посещений Лонгфорд–Манора, где печатал денежные знаки.

Питер взял руку жены и нежно погладил ее:

— Вы не можете себе представить, Джейн, как я был этим удручен и как трудно было мне скрыть это от вас…

Джейн ничего не сказала, но ответила на его пожатие.

— Он положительно гений по организаторским способностям и по умению сохранять тайну, — продолжал Питер. — Только вспомнить — сколько лет он терроризировал Европу и Америку… Он доставал агентов через Блонберга, который служил лишь ширмой, и никто из агентов не знал имени Ловкача… Уэллс был одним из его агентов, но тоже не знал имени… Затем, по странной случайности, Уэллс познакомился со мной…

— Кто же рассказал вам все это? — спросила Джейн.

— Он сам, — чуть слышно ответил Питер.

Джейн быстро встала и вышла из комнаты.

Когда она через некоторое время вернулась, Питер заметил по ее опухшим глазам, что она плакала.

Джейн села рядом с ним и, нежно положив голову на его плечо, сказала:

— Питер, давайте поговорим о чем–нибудь другом.

Дюссельдорфский убийца

Глава 1.

ФЕВРАЛЬСКИМ ВЕЧЕРОМ

Сумерки угасавшего февральского дня мягко обволакивали пустынные, словно вымершие улицы окраин Дюссельдорфа. Было свежо, но не морозно, выпавший накануне тонким слоем снег подтаивал на асфальте. Луна серебрила покрытые инеем крылечки, низкие крыши и фонари, отчего они казались голубовато–синими.

Старинный город с черепичными крышами, островерхой ратушей и ветхими притаившимися в безмолвии домами окраин в этом фантастическом освещении казался сошедшим со старой гравюры, хранившейся в пыльном зале забытого Богом и людьми музея.

На углу маленького переулка, кончавшегося кривым тупиком, изогнутым, как вопросительный знак, появился какой–то силуэт. В темноте трудно было определить, кому он принадлежит: мужчине или женщине.

Фигура медленно приближалась к фонарю и, наконец, попав в полосу света, приняла очертания мужчины, низкорослого, в черном пальто и надвинутой на глаза мягкой широкополой шляпе. Прохожий остановился у фонаря, словно раздумывая. Постороннему наблюдателю, пожалуй, могло показаться, что он пьян. Его поведение было достаточно странно: для чего–то похлопал фонарный столб, обошел вокруг него несколько раз, затем прижался лицом к каленой холодной стали, будто на улице стояла июльская жара и он нуждался в прохладе. Потом медленно отошел от фонаря, постоял несколько секунд, глядя в мутную даль извивающейся улицы, точно прислушиваясь к ее вечерним шорохам.

Пальто его распахнулось, и в бледном дрожащем свете блеснул какой–то предмет, тщательно скрываемый на груди.

Нож или кинжал? Впрочем, в такой фантастический вечер всегда мерещатся разные кошмары. Скорее всего это был серебряный портсигар, спичечница или еще что–нибудь совершенно безобидное. Так успокаивала себя почтенная фрау Кун, подходившая к месту, где стоял незнакомец.

Она не была чрезмерно труслива и суеверна, но встреча поздним вечером, вдали от оживленных улиц с пьяным человеком, целующим фонарь или делающим что–то в этом роде, не особенно ее прельщала. Она имела собственный горький опыт, зная, как иногда ведут себя пьяные мужчины, и на что они бывают способны в таком состоянии.

Ее покойный муж, почтенный сапожник герр Кун, несмотря на все свое добродушие и порядочность в трезвом виде, возвращаясь по субботам из пивной, где нередко пропивал половину недельной получки, бывал порой сущим зверем. И тогда от него доставалось не только ей, но и любому, кто подворачивался под руку в эту несчастную минуту.

Фрау Кун на мгновенье остановилась.

Заметив женщину, вернее услышав легкий скрип шагов, мужчина быстро отделился от фонаря и исчез в темном тупике так быстро, что женщина даже не успела проследить, куда именно он скрылся.

По крайней мере, когда она подняла глаза на фонарь — около него уже никого не было.

— Господи Иисусе, — прошептала женщина и с каким–то нехорошим предчувствием двинулась дальше, стараясь успокоить себя разными благочестивыми размышлениями.

Едва она успела поравняться с фонарем, как неожиданно резкий и, как ей показалось, насмешливый голос, исходивший точно из–под земли, произнес:

— Добрый вечер!

Это было так неожиданно, что она в испуге отшатнулась в сторону, едва не поскользнувшись на мокром тротуаре.

Затем произошло нечто совершенно неожиданное и страшное. Из темного тупика выскочила небольшая фигурка, похожая на чертиков, которых продают на вербном базаре. В воздухе мелькнул пресловутый блестящий предмет. Неожиданный резкий удар чем–то острым в висок — и фрау Кун мгновенно потеряла сознание.

Бледное, заостренное лицо мужчины с холодными жестокими глазами и ярко–красными губами вампира склонилось над распростертой на снегу женщиной.

В его руке при свете фонаря отчетливо вырисовывался блестящий серебряный кинжал.

Мужчина постоял несколько секунд над лежащей фрау Кун, затем нагнулся и начал медленно, хладнокровно, расчетливо наносить удары кинжалом, с неописуемым наслаждением вонзая его в тело уже почти не дышащей жертвы. В шею, в грудь. Один, два… три… пять… десять… двадцать ударов.

Вскоре вокруг лежащей на панели фигуры расплылись темные лужицы крови, смешиваясь с талым снегом и образуя липкую розовую жижу…

Смешная старушечья шляпка фрау Кун съехала на затылок. Поднявшийся ветерок шевелил седые пряди ее волос. По виску бежала темно–красная струя…

Убийца не спеша вытер орудие убийства о ее одежду, постоял, глядя в неподвижное, искаженное предсмертным страхом лицо покойницы, и медленно пошел по улице, запахивая на ходу полы пальто, под которыми скрылся еще теплый от крови кинжал.

Господин советник Кунце возвращался с именин. В голове его роились веселые мысли, порожденные выпитым вином, удачными здравицами, «экспромтом», заготовленным за две недели до торжественного случая, и, конечно, близостью хорошенькой Рут Корнер, которая была в этот вечер необыкновенно мила с ним, чего не случалось прежде. Правда, советник раньше иногда позволял себе некоторые нескромности, вроде попытки поцеловать Рут, выбирая для этого не самый удачный момент, но все же девушка, по его мнению, была к нему несправедлива. Незаслуженно несправедлива, несмотря на его маленькие подарки и разные мелкие одолжения, которые он ей делал. Положим, на подарки она вообще мало обращала внимания. Гораздо больше ценила те сведения, которые сообщал ей господин советник под большим секретом и в первую очередь.

Дело в том, что очаровательная Рут, несмотря на свою молодость, работала репортером в местной газете и, с присущей этой профессии любознательностью, настойчивостью и любопытством, собирала свой газетный мед решительно повсюду, где только было можно что–нибудь узнать. Именно на этой почве и произошло ее знакомство с почтенным доктором Кунце, когда она впервые явилась к нему на заседание думы и получила самую свежую информацию, к зависти своих коллег и великому удовольствию редактора.

В этот вечер, на именинах его друга, коммерции советника Шлиппе, Кунце осуществил, наконец, заветную мечту, которую лелеял в течение нескольких месяцев в тиши своего кабинета в уединенном доме на Шарлоттенбургштрассе: он сделал Рут предложение.

Надо сказать, что профессия Рут всегда возмущала советника и портила ему настроение. Он считал ее совершенно несовместимой с достоинством молодой красивой девушки из такой хорошей старой семьи.

Впрочем, однажды Рут самым категорическим образом положила конец глубокомысленным рассуждениям господина советника о ее занятиях, заявив, что не желает больше обсуждать, у нее свое мнение на этот счет:

— Каждая профессия имеет свои положительные и отрицательные стороны, — твердо заметила девушка. — Во всяком случае, я не считаю ее хуже работы какой–нибудь бонны или учительницы, утирающей ребятам грязные носы и втолковывающей в их глупые головы премудрости науки. Или, по–вашему, женщина и в наше время должна иметь идеал, выраженный бывшим императором Вильгельмом тремя словами: Kinder, Kuche, Kirche[1]. Не думаю, чтобы современную девушку, выросшую в послевоенных условиях, испытавшую на себе тяжесть этого безвременья, могла прельстить участь стать женой какого–нибудь почтенного бюргера, заседающего в думе, а в свободное время занимающегося разведением кур или свиней. Нет, мы не для того учились, не для того проходили такую трудную школу детства и юности, чтобы так бесславно завершить жизненный путь. Конечно, я не мечтаю о Голливуде, о сцене и других глупостях, которыми до безумия увлекаются девушки моего возраста на всем земном шаре. Но, Господи Боже мой, ведь, кроме Голливуда, есть еще множество свободных, увлекательных поприщ, на которых молодая энергичная девушка может испытать свои силы. Чем вам не нравится моя газетная работа? Разве мои сведения не точны? Разве я не добросовестно исполняю возложенные на меня редакцией поручения? Конечно, репортаж — не цель моей жизни, и я вовсе не говорю, что он увлекает меня настолько, что ничем, кроме него, я не собираюсь заниматься. Отнюдь нет. Газетная работа для меня только средство к достижению других, более важных целей. Безусловно, литература в чистом виде имеет немного общего с газетной работой, но для начинающих она недоступна. Они всегда в заколдованном кругу читательского и издательского невнимания, и чтобы выйти из этого круга, надо создать нечто сверхъестественное, гениальное, что случается крайне редко. Вот тут–то на помощь новичкам и является газета. Это единственный способ обратить на себя внимание публики. Все начинается с мелочей. И если у вас есть талант, способности, то вам гораздо легче выделиться с помощью газеты, чем, обивая пороги издательств, пристраивать свои произведения, которые никто никогда не читает, если у вас нет имени. От петитной[2] заметки в десять строк о пожаре можно дойти до вершин литературной славы. Конечно, это не правило, и не все начинающие с пожаров и самоубийств становятся писателями, но ведь я говорю о людях талантливых. А, кроме того, газета дает нам возможность довольно прилично зарабатывать при условии работы, близкой к литературе.

Советник Кунце в душе не согласился ни с одним доводом девушки. Для этого был ряд причин. Во–первых, он был не слишком умен и чрезмерно переполнен пивом; во–вторых, считал репортерскую работу увлечением молодости; в–третьих, был уверен, что при его уме, такте, опыте и настойчивости упорного немца ему в конце концов удастся переубедить упрямую Рут и добиться ее отказа от работы в газете, а, главное, ее согласия на брак.

И именно сегодня, как ему показалось, он это согласие почти получил. Только показалось, потому что на самом деле девушка лишь подтрунивала над почтенным советником, принимавшим ее шутки всерьез.

Упоенный «победой» и одурманенный винными парами, советник Кунце не спеша продвигался к своему дому, попыхивая вонючей сигарой и слегка покачиваясь.

По странному стечению обстоятельств, он шел именно по тому же пути, по которому только что прошла фрау Кун.

Дойдя до места ночного происшествия, он подумал о том, что после всякой порядочной выпивки наступает момент, когда необходимо освободиться от излишнего груза в желудке, и что темным вечером, в пустынном месте никто не обвинит советника в нарушении полицейских правил и общественной благопристойности. Одинокий фонарь показался ему вполне подходящим и приличным местом для остановки. Он подошел к нему и… внезапно зацепившись ногой за что–то мягкое, споткнулся и растянулся на тротуаре, рядом с распростертым на снегу черным предметом. Рука его, больно ушибленная при падении, попала во что–то липкое и мокрое. Придя в себя от неожиданности, он встал, потирая ушибленную руку. Поднеся ее к свету, он обрати внимание на кровь.

— Donner Wetter![3] — выругался он. — Кажется, я разбил ее до крови. Какое безобразие! Напиваются до потери сознания и валяются прямо на панели, преграждая дорогу порядочным людям. О чем думает наша полиция?

Он наклонился, чтобы рассмотреть лежащего человека и сразу же заметил седые волосы, струйку крови, бежавшую по виску.

— Женщина! Боже мой! Какое падение нравов!

Наклонившись еще ниже, советник, наконец, заметил нечто, заставившее его моментально прийти в себя и отказаться от скоропалительных выводов относительно лежащей на панели женщины. О ее состоянии красноречиво говорили запекшиеся раны на виске и шее и искаженное гримасой старческое лицо.

Советник взвизгнул, нелепо взмахнул руками и побежал по улице на подгибающихся непослушных ногах, натыкаясь на кучи аккуратно сложенного по краям снега и теряя по пути калоши.

Так он несся два квартала. Затем остановился, чтобы перевести дух, и сообразил, что бежит в сторону, противоположную его дому.

В первое мгновение он решил поскорее добраться домой, запереться на все запоры и молчать об увиденном. Но затем чувство гражданского долга и сознание несовместимости такого поступка с его званием советника и члена городской думы заставили его принять другое решение.

Он немного успокоился, даже закурил сигару, которую, правда, очень долго пытался зажечь не с того конца.

Справившись с этим нелегким делом, он направился в полицейский участок.

Весть о зверском убийстве, мгновенно облетев весь город, буквально потрясла его жителей. Редко можно было найти дом в тихом Дюссельдорфе, в котором не комментировалось бы на все лады это страшное ночное происшествие.

Советник Кунце стал героем дня. Его множество раз допрашивали в полиции, интервьюировали репортеры и, конечно, в первую очередь очаровательная Рут. Впрочем, как человек благородный, он, едва лишь выйдя ночью из полицей–президиума, позвонил ей по телефону, заставив девушку подняться с постели, и сообщил ей все, что видел.

Рут, привыкшая к ночным тревогам, моментально оделась и, розовая от сна, помчалась на такси в полицию, где у нее, как у всякого порядочного криминального репортера, были прочно налажены связи и знакомства. Короткий разговор с дежурным полицейским инспектором, беглый осмотр жертвы — и вот она уже на пути в редакцию, где глухо гудела ротационка[4] и сонные наборщики собирали и приводили в порядок наборный материал.

Она вихрем влетела в кабинет ночного редактора Пренна, уже собиравшегося уходить домой.

— Ну что? — недовольно поморщился Пренн. — Опять вы выдумали какую–нибудь сенсацию, и мне придется торчать здесь до рассвета? Ну, выкладывайте скорее ваши новости. Впрочем, газета уже сдана в набор, и вряд ли я могу быть вам чем–нибудь полезен. Придется пустить ваш материал утренним выпуском, если это в самом деле важно.

— Очень важно, Пренн, — сказала Рут, усаживаясь в мягкое кресло около письменного стола. — Сначала дайте папиросу, а потом я все расскажу. Но раньше остановите ротационку. Боюсь, что вам придется переверстать одну страницу. Убийство…

— Убийство? Хорошо. Но только, голубчик, Рут, не больше пятидесяти строк. Я даже не знаю, не ушел ли последний машинный наборщик.

Он снял телефонную трубку, перевел выключатель на надпись «ротационное отделение» и крикнул:

— Герр Кунст, остановите машину!

Глухое рычание, исходящее из подвального помещения и сотрясающее здание редакции, смолкло.

Пренн повесил трубку и быстро прошел из кабинета в типографию, хлопнув дверью.

Не дождавшись папиросы, Рут залезла в стоящую на письменном столе Пренна коробку, чиркнула спичкой, закурив, села описывать ночное происшествие.

Глава 2.

ПОЛИЦИЯ ТЕРЯЕТСЯ В ДОГАДКАХ

Утром свежие номера газеты расхватывались с боем.

Мальчикам–газетчикам почти не приходилось выкрикивать главной сенсации номера: «Убийство госпожи Кун!» Все уже знали о событии и покупали газеты только для того, чтобы лично убедиться в страшной правде, и в чаянии найти новые подробности, которые могли быть упущены при устной передаче.

Стоустая молва, как всегда, разнесла рассказ об убийстве в самые отдаленные закоулки города, варьируя его на всевозможные лады, добавляя неожиданные подробности и имена.

В морге, где лежал труп убитой, толпилось множество народу, преимущественно женщины. Они охали и ахали, качали головами, заявляя при встрече со знакомыми, что никогда бы не смогли смотреть на такой ужас, и, тем не менее, количество любопытных все же не убывало. В конце концов это паломничество в морг приняло такие большие размеры, что полиция закрыла двери и распорядилась никого больше не пропускать для осмотра тела убитой без особого разрешения полицей–президиума.

Полиция энергично производила дознание. Выяснилось, что госпожа Кун — вдова, не имевшая родных в городе. Работала она в прачечной и в злополучный вечер задержалась на работе из–за большого количества клиентов.

По словам всех ее знавших, она была женщина тихая, работящая, врагов в городе не имела, и, таким образом, всякое предположение об убийстве из мести отпадало. Конечно, не могло быть и речи о какой–либо романтической истории, так как почтенной женщине было пятьдесят шесть лет.

Медицинская экспертиза, освидетельствовавшая тело убитой, обнаружила на нем двадцать одну ножевую рану. Одна из них, нанесенная в висок, была, по мнению, врачей, смертельной.

Остальные раны в области шейных позвонков и груди убийца наносил уже тогда, когда жертва потеряла сознание.

Бессмысленная жестокость преступления заставила предполагать, что убийца — либо бежавший из больницы душевнобольной, либо внезапно помешавшийся. Но тщательный опрос всех находящихся в Дюссельдорфе и близлежащих к нему городах лечебниц для умалишенных не подтвердил первого предположения. В течение последних месяцев ни в одной из опрошенных лечебниц не было зарегистрировано случаев побегов.

Самые тщательные розыски в городе не дали никаких результатов. Было арестовано несколько подозрительных лиц, но, кроме бродяжничества, проживания без документов и других мелких проступков — полиция не могла предъявить им никаких обвинений.

Все они в более или менее короткий срок доказали свое алиби и были отпущены на свободу.

Таинственный убийца исчез бесследно. Трудно было установить — является ли он постоянным жителем города или просто случайно попал в Дюссельдорф. Но несомненным было одно. Это был душевнобольной человек, с явно выраженными садистскими наклонностями. Этот вывод вытекал из отсутствия мотивов преступления и его необычайной жестокости. На этой характеристике преступника сходились все, имевшие отношение к следствию.

Как это всегда бывает, всякая сенсация с течением времени теряет свою остроту. Самым наглядным признаком такого последовательного снижения общественного интереса к тому или иному событию служит изменение характера газетных сообщений. Колоссальные трехцицерные[5] заголовки первых двух–трех дней, красующиеся на первой странице, уступают место более мелким шрифтам, и понемногу заметки о сенсации, волновавшей умы и приводившей в содрогание население, перебираются со страницы на страницу и кончаются пятью, шестью строками петита или боргеса[6] в отделе происшествий, не выходящих за рамки самой серой обыденности.

Так, наверное, кончилось бы и дело об убийстве госпожи Кун. По крайней мере 12 февраля Рут принесла в редакцию совсем маленькую заметочку, гласившую, что расследование таинственного убийства на Шарлоттенштрассе продолжается и пока еще не дало никаких существенных результатов.

Редакторский синий карандаш черкнул на листочке сверху «боргес, хроника», и заметка была брошена на огромную кучу готового к набору материала, вместе с отчетом о собрании демобилизованных воинов, покушении на самоубийство и мелкими кражами.

Но судьбе было угодно, чтобы убийство 3–го февраля фрау Кун послужило лишь началом еще более страшных событий, потрясших сравнительно тихий и скромный Дюссельдорф и превративших его в страшное место, о котором с содроганием целый год писала вся европейская пресса.

Глава 3.

КАК ИСЧЕЗЛА РОЗА ОЛИГЕР

— Куда вы спешите?

Толстый полицейский инспектор Шульце, гораздо более известный под прозвищем «Мяч», улыбаясь, преградил дорогу Рут, спешившей в редакцию. В сущности, у нее не было особой необходимости торопиться туда, так как материал, собранный за день, не был сенсационным, а значит, мог быть сдан в набор через два или три часа без ущерба для дела.

Рут просто скучала без обычной редакционной обстановки и шла, чтобы поболтать о текущих газетных проблемах, обсудить последние новости с остроумным фельетонистом Дон–Диего и, кстати, немного попечатать на машинке.

— Так, никуда особенно, — ответила она, подавая Мячу маленькую руку в шерстяной перчатке. — Скучно. Материала никакого. Если так и дальше будет продолжаться, мы все умрем с голоду.

— Подождите, скоро у вас будет материал почище, чем недавнее убийство, — таинственно сказал Мяч.

Девушка вопросительно взглянула на него.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного, а что? — невинно переспросил Мяч.

— Как что?! — возмутилась Рут. — О каком таком материале вы говорите? Можно подумать, что вы и есть тот таинственный убийца и собираетесь продолжать вашу «плодотворную деятельность».

Мяч усмехнулся.

— Конечно, — сказал он, закуривая, — бывали случаи, когда преступники служили в полиции и даже состояли в более высоких чинах, чем ваш покорный слуга. Но все же это больше относится к области криминальных романов, чем к действительной жизни. Поэтому вы за меня можете быть совершенно спокойны, Рут. Впрочем, ради ваших прекрасных глаз, пожалуй, и я способен был бы совершать в день по парочке убийств для того, чтобы вы могли их красочно описывать в газете. Но вряд ли я мог бы наносить при этом такое невероятное количество ран.

— Как вы можете так спокойно говорить об этом? — возмущалась Рут.

— А как вы можете так спокойно писать об этом? — в тон ей заметил Мяч. — Профессия! Ничего не поделаешь. В этом отношении мы квиты. Ни сыщик, ни репортер не должны быть особенно чувствительны — иначе они никуда не годятся. Разве можно проливать слезы, когда надо действовать?

— Это правда, — согласилась Рут. — Первое время я не могла смотреть на повешенных, утопленных, раздавленных автомобилем. А теперь уже все не так. Все это притупляется как–то. Вероятно, такое же чувство, только в гораздо более сильной степени, конечно, испытывают на фронте те, кто часто видит смерть: солдаты, сестры, врачи, санитары.

— Да–да, пожалуй, — рассеянно согласился Мяч.

— Но скажите же, пожалуйста, что вы имели в виду, говоря о каких–то предстоящих сенсациях? Пожалуйста, не делайте таинственного лица, вам это не идет. И не увиливайте от ответа:

— Что я подразумевал? Да решительно ничего. Шутка. Впрочем, не совсем шутка. Видите ли, если подойти к этому делу с логической точки зрения, то мы вправе ждать событий…

— Убийств…

— Скажем мягче… Именно событий… гм… пока… пока убийца находится на свободе и нет никаких данных для его скорого обнаружения.

— Значит, вы считаете…

— Значит, я считаю: если признать утверждение медицинских авторитетов верным, что в данном случае мы имеем дело с душевнобольным, свихнувшимся на сексуальной почве, то весьма возможно, что в ближайшие дни он снова проявит себя тем или иным способом. Не забывайте, милая Рут, что такие душевнобольные очень хитры и, кроме своего пунктика помешательства, ничем не отличаются от обычных вполне здоровых людей. В этом–то и заключается вся трудность положения: пока вы с точностью не установите факт его ненормальности — такой субъект продолжает спокойно жить среди нормальных людей и совершает свои преступления, оставаясь совершенно неуловимым. Впрочем, будем надеяться, что его скоро изловят, и ничего больше не случится.

Маленькая Роза Олигер — белокурая дочка портнихи, шла по тихой улице предместья. Был небольшой мороз, и дочка торопилась домой.

Собственно говоря, она сказала матери, что выйдет из дому минут на десять, но встретила маленькую подругу, заболталась с ней и прогуляла больше часа.

Роза перешла Шарлоттенштрассе и собиралась уже повернуть на свою улицу, недалеко от угла которой был их дом, как вдруг увидела какого–то неизвестного дядю, в черном пальто и мягкой шляпе, поманившего ее к себе.

Роза была не из робкого десятка и, полагая, что незнакомец хочет ее о чем–то спросить, подошла к нему.

— Здравствуй, деточка, — сказал незнакомец, — как тебя зовут?

— Роза. Моя мама портниха, она живет тут близко.

— Ну вот что, Роза. Ты, может быть, покажешь мне, как пройти к…

Незнакомец назвал довольно отдаленную часть города, примыкавшую к окраине. Непосредственно за ней шли пустыри и огороды.

Девочка колебалась…

— Мама велела мне поскорее возвращаться, — сказала она. — Я не знаю…

— Я тебе дам конфет, Роза. Много, много, целый килограмм.

Он распахнул пальто и вынул из внутреннего кармана объемистый сверток.

— Вот, видишь. И все это твое.

Предложение было достаточно заманчивым. Роза редко видела такое количество конфет. И к тому же что было особенного в том, что она покажет чужому дяде дорогу? Ей очень часто и раньше приходилось показывать путь приезжим.

— Ну, хорошо, идемте, — храбро заявила она. — Только это далеко.

Она пошла вперед, выбирая наиболее короткий путь. Незнакомец шел сзади на довольно почтительном расстоянии.

Вскоре они миновали зеленую черту города и свернули в пустынную улицу, тянущуюся вдоль огородов. Для того, чтобы попасть по указанному незнакомцем адресу, надо было перейти небольшой овраг и рощу, находившиеся в конце огородов.

Девочка уверенно шагала, быстро перебирая маленькими ножками и подогревая себя перспективой получения целого килограмма конфет. Ее немножко смущало возможное мамино недовольство ее долгим отсутствием, но в девятилетней головке эта мысль была тут же оттеснена мечтой о конфетах.

Наконец, они спустились в овраг.

Незнакомец, шедший все время сзади, внезапно догнал девочку и положил ей руку на плечо. Девочка от неожиданности вздрогнула.

— Подожди немного, Роза, — сказал он, как–то странно глядя на нее.

Девочка в нерешительности остановилась.

Кругом не было ни единой живой души. Начинало уже смеркаться.

Незнакомец продолжал все так же странно смотреть на Розу, и ей стало вдруг страшно. Ей пришла в голову мысль, что надо бежать, и она даже сделала попытку увернуться от незнакомца, но он внезапно схватил ее за плечи и повалил на землю, зажимая рот рукой.

Маленькое тело со сдавленным горлом беспомощно трепетало на земле.

Быстрым движением убийца выхватил из кармана пальто кинжал и нанес девочке удар в висок. Несчастная жертва забилась в последних судорогах и затихла.

Зеленые глаза убийцы горели каким–то безумным, неестественным блеском. Он опустился на колени около теплого трупика своей жертвы и стал осыпать его поцелуями, в промежутках нанося удары кинжалом: в живот, грудь, шею… медленно, наслаждаясь видом крови, бьющей из открытых ран.

Все это случилось через несколько часов после встречи Рут с Мячом. 9 февраля 1929 года, ровно через шесть дней после убийства фрау Кун.

Мрачное предположение Мяча подтвердилось. Таинственный преступник продолжал безнаказанно убивать, оставаясь неуловимым, несмотря на самые тщательные поиски полиции.

Новое и еще более зверское преступление, объектом которого стал ребенок, убитый, изнасилованный, произвело на город ужасное впечатление. У несчастной матери появились явные признаки помешательства.

Общественное мнение требовало от полиции самых решительных действий. Газеты пестрели многочисленными письмами в редакцию, в которых множество лиц самых разнообразных профессий упрекало администрацию города в бездеятельности и беспомощности.

Родители боялись выпускать на улицы своих детей без провожатых, а некоторые из них требовали закрытия школ до тех пор, пока изверг, получивший прозвище вампира из Дюссельдорфа, не будет пойман и казнен.

Но таинственный убийца продолжал разгуливать на свободе, приводя в бешенство полицию своей неуловимостью.

Через четыре дня после того, как за городскими огородами нашли зверски замученную и оскверненную Розу Олигер, неподалеку от этого же места нашли убитым инвалида Шеера.

На его теле было обнаружено семнадцать ножевых ран, в том числе характерный удар в висок.

Глава 4.

ЛАССО

Три зверских убийства в течение такого короткого промежутка времени — было бы слишком много и для более крупного города, чем Дюссельдорф.

В сущности, убийства совершались в нем и раньше, но они никогда не были окружены такой таинственностью и всегда имели цели или причины, вроде грабежа, мести, ревности. Нет ничего более страшного и леденящего кровь, чем безмотивные убийства. Конечно, эти преступления носили явно сексуально–патологический характер, но это было понятно лишь незначительной части населения. Убийства не укладывались в сознании обывательской массы, которая не в состоянии была понять, как можно убить человека без всяких видимых на то причин.

У следствия не было прямых доказательств тоге, что все три убийства совершил один и тот же человек, тот, кого народная молва окрестила «дюссельдорфским вампиром», но общность способов убийства, характерный удар в висок и ножевые раны в области шеи, груди не оставляли сомнений в том, что все преступления — дело рук одного негодяя.

Полиция сбилась с ног. Самые тщательные поиски не давали никаких результатов. Кроме того, всеобщий страх и потрясение от небывалой жестокости убийств невольно передались и сыскной полиции, частично парализовав ее работу.

Конец февраля и март месяц, вопреки ожиданиям Мяча, прошли спокойно.

Преступник исчез. Можно было подумать, что он совсем оставил Дюссельдорф, избрав полем своей деятельности какой–нибудь другой город.

Население начинало мало–помалу успокаиваться. Острота первых дней ужаса прошла, и о таинственном убийце говорили уже более спокойно.

Но, как показали дальнейшие события, это было преждевременно.

Дюссельдорфский вампир, запутав следы и дав немного успокоиться общественному мнению, снова дал о себе знать самым неожиданным образом.

Казалось, между первыми тремя убийствами и нападением на госпожу Пенниг не было абсолютно никакой связи. По крайней мере, в данном случае преступник проявил изобретательность в способе нападения.

2–го апреля на госпожу Пенниг, мирно гулявшую по пустынной тропинке одной из окраин Дюссельдорфа, было накинуто лассо. Несмотря на полную неожиданность нападения и туго затянувшую горло петлю, женщина не потеряла присутствия духа и, вцепившись что есть силы в веревку, подняла страшный крик, который услышали работавшие неподалеку женщины. Они бросились на помощь, но преступник успел бесследно скрыться, оставив на месте преступления веревку, завязанную наподобие ковбойского лассо.

Пришедшая в себя госпожа Пенниг не смогла даже приблизительно описать наружность неизвестного. Петля была, по ее словам, накинута из–за кустарника с такой молниеносной быстротой, что она не успела даже оглянуться, как веревка стянула ей горло. Она упала на землю и только благодаря тому, что ей удалось громко крикнуть, немного освободив горло — план убийцы не удался.

Вся местность, включая несколько километров близлежащих лесов, была оцеплена полицией и войсками гарнизона, но никого обнаружить не удалось.

В городе немедленно усилили полицейские посты. На окраинах установили дежурство солдат, и казалось, ничто больше не могло ускользнуть от бдительного взора властей. И, несмотря на все эти меры, дерзкий преступник на другой же день повторил свою попытку убийства, избрав очередной жертвой госпожу Флаке, жену почтового чиновника.

К счастью для нее, на этот раз лассо скользнуло мимо, так как она инстинктивно наклонила голову. На ее крики сбежалась толпа и немедленно прибыл полицейский пост. Но, как и в предыдущем случае, убийца словно сквозь землю провалился. Казалось, за ним стояла какая–то сверхъестественная сила, дававшая ему возможность исчезать бесшумно и бесследно. Самое ужасное состояло в том, что ни одна из жертв не могла разглядеть его не только в лицо, но и вообще не замечала чьего–либо присутствия. Все это породило в городе среди рабочего населения всевозможные суеверные слухи, принявшие самые невероятные формы. Взрослые, серьезные люди говорили об антихристе, нечистой силе и тому подобных вещах, странно звучавших в XX веке.

— В самом деле, или мы все спятили, или же на свете еще существует какая–то чертовщина, — заявил Мяч, неожиданно появляясь в редакционной комнате, где сидела Рут, болтавшая с фельетонистом Дон–Диего.

— А, по–вашему, на нашей паршивой планете все так понятно и реально, как в только что составленном протоколе? — насмешливо заметил фельетонист. — Не думаю, чтобы вы были вполне уверены в этом, почтеннейший. Я о вас всегда был лучшего мнения. Близорукий реализм — вещь хорошая для людей, живущих исключительно животной жизнью и не обладающих ни малейшей долей творческого воображения и фантазии. Что бы стали делать все художники, поэты и беллетристы, если бы у них отняли всякую надежду на существование чего–то сверхъестественного? Даже в злободневном фельетоне, уж кажется на что реалистическом и повседневном — всегда есть некоторый элемент таинственности.

— Особенно, когда дело касается банковских операций; когда одни неизвестные люди выставляют счета, другие — их оплачивают, а третьи — на этом здорово наживаются, — рассмеялся Мяч. — Вы совершенно правы, дорогой мой. Таинственное окружает нас повсюду. Но пока оно не выходит за рамки близких нам понятий, например, вроде пропажи моего жилета, который, я искал неделю, и оказавшегося надетым под моей нижней рубашкой — кое–как еще жить можно. Но когда вам из–за угла на шею накидывают петлю, причем вы не можете понять, кто это сделал — человек или дьявол, — жить становится трудновато.

— Особенно, если петля накинута основательно, — вставила Рут. — Тогда жить прямо невозможно.

— А что, ничего не слышно нового? — лениво спросил фельетонист, потягиваясь в своем кресле и стряхивая пепел сигары, упавший ему на брюки. — Неужели столько времени полиция не может напасть на след?

Мяч ничего не ответил, задумчиво глядя в окно. Деревья сада уже начали покрываться багрянцем осени.

Стоял конец августа. Со времени последних нападений на женщин в городе ничего криминального не произошло. Преступник, по–видимому, затаился, выжидая более удачных обстоятельств для своих покушений. Со стороны казалось, что и полиция опустила руки, прекратив безуспешные поиски… Но, тем не менее, заведенный, как часы, следственный аппарат медленно, но неуклонно продолжал работать, тщательно избегая гласности, всегда вредящей раскрытию преступлений. Мяч, в руках которого были сосредоточены все материалы по нераскрытым преступлениям, сохранял непроницаемый и невозмутимый вид и на все расспросы отвечал односложно и неопределенно.

— Да, да… кое–что сделано… Не так скоро… Есть следы.

Больше от него ничего не могла добиться даже Рут, к которой сыщик был явно неравнодушен. Но девушка догадывалась, что Мяч, если и не напал на верный след преступника, то бродит где–то очень близко. Доказательством правильности ее догадки могла служить совершенно неожиданная перемена в его поведении. Он теперь редко появлялся в городе, в частности в редакции, ездил в разные таинственные командировки в Берлине и еще куда–то и из добродушного, веселого и слегка флегматичного человека превратился в озабоченного, нахмуренного нелюдима.

Отчасти Рут объяснила такую перемену в поведении полицейского недоброжелательным отношением населения к работе местной сыскной полиции. Не понимая всей сложности обстановки, не входя в детали этой работы, общественное мнение открыто упрекало полицию в бездеятельности и попустительстве преступнику, выражая свое недовольство с помощью печати. Особенно старалась коммунистическая «Фрейгейт», использовавшая убийства как повод для расширения коммунистической агитации против буржуазного городского самоуправления.

Вне всякого сомнения, все эти пересуды, газетные статьи, полемика отражалась на работе сыщиков самым неблагоприятным образом.

В редакции была обычная рабочая обстановка.

Рут перепечатывала на машинке свой очередной материал, Дон–Диего, нахмурив лоб и усиленно пыхтя сигарой, просматривал берлинские и местные газеты, выискивая, к чему бы прицепиться для очередного ядовитого фельетона.

Мяч задумчиво смотрел в окно, мысленно подсчитывая количество веток на ближайшей липе. В последнее время у него развивалась болезненная привычка считать все предметы. Входя в комнату, он начинал пересчитывать количество окон, стульев, столов и т.д. и никак не мог удержаться от этого. Подсчитав, сейчас же забывал полученную цифру, и опять начинал считать, сердясь на самого себя за это.

«Нервы, — подумал он, с усилием отрывая взгляд от намозолившей глаза липы. — Надо бы отдохнуть, поехать куда–нибудь в деревню, не думать обо всех этих вампирах, убийствах и тому подобной дряни. Еще несколько лет такой работы — и, пожалуй, можно самому спятить и превратиться в душевнобольного».

Резкий телефонный звонок прервал наступившее молчание. Рут оторвалась от машинки, Дон–Диего отложил в сторону газеты… и нехотя подошел к аппарату.

— Алло… Инспектор? Да, случайно здесь… А что такое? Опять? Трое раненых?.. В течение двадцати минут? Ну и ну!

Насторожившийся Мяч буквально ринулся к аппарату и почти вырвал трубку из рук фельетониста.

— Да, я слушаю. Сейчас.

Он с треском повесил трубку, нашел на столе шляпу и, сделав общий полупоклон, быстро вышел из комнаты, бросив Тур на ходу:

— Поезжайте к Гильдейскому шоссе… Я там буду. Еще три жертвы.

«Три нападения за 20 минут. Дюссельдорфский вампир по–прежнему остается неуловимым. Новые жертвы таинственного убийцы. Когда же будет положен предел преступлениям?»

С такими негодующими заголовками вышел экстренный выпуск газеты вечером 21 августа, через несколько часов после описанного выше разговора.

Убийца проявил невероятную агрессивность, в течение двадцати минут совершил три преступления. Он напал на восемнадцатилетнюю девушку Анни Гольдгауер, госпожу Мантелль и рабочего Корнблюма. Во всех трех случаях убийца молниеносно выскакивал из засады, пользуясь прикрытием какого–нибудь дома и, нанеся несколько ударов кинжалом, так же быстро скрывался. Все три жертвы были серьезно ранены.

Рабочего Корнблюма, человека более крепкого, чем остальные жертвы нападения и пострадавшего менее других, удалось допросить. К сожалению, он не мог сказать ничего определенного о внешности нападавшего. Ему бросилось в глаза только то, что преступник был молодым человеком, невысокого роста, одетым в черный костюм и мягкую шляпу.

Его показания подтвердили опрошенные через несколько дней обе пострадавшие.

Но в сущности этих примет было недостаточно. Молодых людей, одетых в черные костюмы, в городе было сколько угодно много, и, руководствуясь только этими внешними данными преступника, сложно было выйти на его след.

24 августа на южных окраинах города в поле были найдены тела пятилетней Гертруды Хамахер и четырнадцатилетней Луизы Ленцен. Обе девочки были изнасилованы и зверски исполосованы кинжалом.

На следующий день, на берегу Рейна неизвестный тяжело ранил кинжалом проходившую там госпожу Маурер.

Глава 5.

СОВЕТНИК КУНЦЕ В РОЛИ ДОБРОВОЛЬНОГО СЫЩИКА

Советник Эрих Кунце принадлежал к числу тех граждан, которые больше всего возмущались и негодовали по поводу безуспешных попыток полиции разоблачить неуловимого преступника. Обнаружение виновника всех этих убийств казалось ему делом простым и понятным, не требующим никакого ума и напряжения сил.

Он неоднократно говорил об этом и с трибуны думы, и в частных беседах с официальными и неофициальными лицами.

— Для чего существует наша сыскная полиция? — вопрошал он. — Вероятно, для того, чтобы даром получать жалование, арестовывать невинных людей и оставлять на воле преступников. С таким отношением к делу Дюссельдорф, пожалуй, вскоре по росту преступности перегонит Чикаго. О Берлине и говорить нечего, мы давно его перегнали.

— А вы попробуйте сами заняться этим делом, — ехидно предложил ему Мяч. — Может быть, вам при вашем уме и опытности удастся достигнуть того, что мы никак не можем добиться.

— И примусь! — раздраженно подхватил советник. — Я знаю множество случаев, когда частные агенты, не погрязшие в рутине старых приемов казенной полиции, достигали очень больших успехов в деле обнаружения преступников.

— Вы читали об этом в криминальных романах, дорогой господин Кунце, не так ли?

— Хотя бы и так. Но и криминальные романы не появляются на пустом месте. В их основе, как правило, лежит истинное происшествие.

— На канве которого романист расписывает небывалые узоры, даже и во сне не снившиеся преступникам и тем более полиции…

— Вы бы вместо того, чтобы острить, занялись делом, которое вам поручили.

— Меня не надо учить, господин советник. Я и так ученый. Не забывайте того, что искать преступников несколько тяжелее, чем сидеть в думе и обсуждать вопрос о пользе поливки улиц. Преступники в вашем воображении представляются чем–то вроде дрессированных животных, которым стоит только свистнуть, как они тут же явятся на ваш зов: «Пожалуйста, мол, дяденька, посади меня в тюрьму».

Советник сухо простился с Мячом и направился домой.

Жил он в конце Шарлоттенбургштрассе в небольшом собственном домике, обставленном с чисто немецкой аккуратностью. Он был одинок, все его попытки сочетаться законным браком потерпели неудачу. Увы, почтенный советник не блистал ни красотой, ни красноречием, и все его пламенные излияния по стилю скорее напоминали исходящие и входящие документы и не могли зажечь ответной страстью сердца молодых особ, к которым были обращены. Вследствие этого советник, несмотря на возраст, так и оставался холостяком, ограничив свои любовные увлечения размеренными, помеченными в записной книжке визитами девиц, которых, встречая на улице, обычно не узнают.

Образцовому порядку в своей четырехкомнатной квартире он был обязан молодой прислуге Софии Шлюккер, миловидной девушке, игравшей в его холостяцкой жизни роль гораздо более значительную, чем это было условлено при найме.

Придя домой, советник с аппетитом пообедал, выпил пива и прилег на кушетку с газетой в руках. В голове его роились всевозможные планы. О, он сам потихонечку, ни с кем не советуясь, возьмется за это дело. Он покажет этим дуракам–сыщикам, как надо обращаться с преступником!

В газете не было ничего нового. Маленькая заметка, сообщавшая о том, что в состоянии здоровья госпожи Маурер, тяжело израненной преступником, наступило некоторое улучшение, и больше ничего.

Советник с досадой отшвырнул газету и позвонил.

На звонок впорхнула Софьи Шлюккер, хорошенькая вертлявая девушка в кокетливом чепчике и чистеньком передничке.

— Что угодно, барин?

— Подойдите сюда, София.

Девушка подошла с легкой гримаской.

Советник, не вставая с кушетки и не меняя положения, ласково ущипнул ее за интимное место.

— Принесите мне, пожалуйста, синюю папку с вырезками. Она лежит в правом ящике письменного стола.

Девушка ловко вывернулась из его настойчивых объятий и поспешила исполнить приказание.

Советник Кунце самодовольно усмехнулся, но внезапно вспомнил Рут и нахмурился. Положительно, эта Рут не давала ему покоя. И чем недоступнее и насмешливее она была, тем больше распалялось воображение почтенного советника.

Господин Кунце раскрыл папку и принялся за чтение вырезок, стараясь не обращать внимания на возникший образ девушки. Вырезки относились к делу Дюссельдорфского убийцы, на каждой из них аккуратно была сделана пометка с числом и номером газеты.

— «Убийство г–жи Кун», «Убийство Розы Олигер», «Убийство инвалида Шеера», «Нападения на г–жу Ценнинг, г–жу Флаке, Анни Гольдгауер, г–жу Мантель, рабочего Корнблюма», — читал Кунце, загибая пальцы левой руки. — Гертруды Хамахер… Луизы Ленцен… госпожи Маурер.

Все эти имена были им тщательно выписаны на отдельной бумажке, приложенной к вырезке.

— Одиннадцать жертв, — насчитал советник.

Ему почему–то показалось, что он пропустил кого–то, и число жертв должно быть больше на одну, то есть двенадцать Он отложил в сторону вырезки и взял листочек собственноручно им заполненный и пронумерованный.

«Ну да, двенадцать», — сказал он самому себе, увидя цифру внизу столбца и тут же поднес листочек ближе к глазам, чтобы прочесть забытую им фамилию последней жертвы.

— София Шлюккер, — машинально прочел он и только через несколько секунд сообразил, что это совершенно невероятная вещь, так как это имя носила его собственная прислуга, которая только что была в комнате.

— Что за чертовщина! — подумал советник, вертя перед собой бумажку и разглядывая написанное. — Неужели это я сам написал?

Он позвонил, сам не зная для чего. Может быть, у него подсознательно мелькнуло желание убедиться в том, что София дома и ее фамилия в списке жертв написана им но какой–то непонятной рассеянности.

На звонок никто не ответил.

Обеспокоенный советник встал с кушетки и обошел всю квартиру, вплоть до кухни и комнаты, где помещалась девушка. Квартира была пуста.

Он надел шляпу, взял палку и вышел из дому. На улице уже стемнело.

Куда же девалась София? Может быть, она пошла в лавку? Впрочем, что ей делать сейчас в лавке? Все необходимое на вечер, включая сигары, было куплено еще с утра. Такой порядок давным–давно был заведен в его доме. Обычно, когда Софии нужно было по какой–либо причине уйти из дому, она всегда спрашивала его разрешения. До сих пор он не замечал нарушений этого правила. Господин советник вообще терпеть не мог ничего выходящего за рамки его строго распланированной, строго расписанной жизни.

Внезапно он вспомнил. Совсем недавно, два или три дня назад, возвращаясь вечером из гостей, он заметил Софию, беседовавшую с каким–то молодым человеком у ворот дома. Он тогда же хотел поговорить с ней об этом и сделать строгое внушение, но потом подумал, что София в конце концов только прислуга… И не может же он запретить ей встречаться с молодыми людьми и флиртовать с ними. Это дало бы повод соседям говорить о его интимных связях с девушкой. Кроме того, робкая надежда, что Рут, наконец, согласится на его брачное предложение, заставила его серьезно подумать о прекращении этой связи.

Теперь дело принимало другой оборот.

Советник в раздумье несколько раз прошел мимо своего дома, чем обратил внимание сидевшей на крыльце соседки, госпожи Шванебах.

Встретив ее удивленный взгляд, советник остановился, снял шляпу и сказал:

— Добрый вечер, фрау Шванебах. Я ищу Софию. Не видели ее случайно?

— Софию? Мне кажется, она пошла туда (последовал жест рукой) с каким–то молодым человеком.

— Молодым человеком! — чуть было не вскрикнул советник, но вовремя сдержался, так как это восклицание фрау Шванебах непременно истолковала бы в определенном смысле.

Господин советник, подобно страусу, прячущему голову под крыло и воображающему, что его никто не видит, полагал, что соседи ничего не знают о его истинном отношении к Софии. Между тем эта история уже давно перестала интересовать его соседей, как всем известная и потому надоевшая.

— Ага, — пробормотал советник и, приподняв шляпу, раскланялся.

Ему хотелось немедленно отправиться в указанном госпожой Шванебах направлении, но по вышеназванным причинам он ни мог этого сделать, и поэтому он пошел в противоположную сторону, храбро выдержав испытующий взгляд соседки.

Дойдя до первого переулка, он свернул в него и боковой улицей обошел свой дом, минуя бдительное око госпожи Шванебах.

Так он прошел несколько кварталов, встречая на своем пути лишь одиноких пешеходов.

Вдруг ему показалось что впереди нет в темноте мелькнули два силуэта мужчины и женщины. Он ускорил шаги. Да, сомнения быть не могло. Впереди шла парочка, причем мужчина обнял свою спутницу за талию и что–то вполголоса говорил ей. Советнику показалось, что это была его прислуга.

Он тихонечко перешел на другую сторону и пошел вслед за парочкой, стараясь не упустить ее из виду. Сердце его замирало от страха и сознания, что, может быть, у него в руках ключ к таинственному преступлению. Он нащупал в кармане брюк маленький браунинг, который зарядил дома на всякий случай.

Парочка довольно медленно шла впереди не оглядываясь и продолжая тихо беседовать.

Глава 6.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ СОФИИ ШЛЮККЕР

Что же произошло с Софией после того, как она выполнила просьбу господина Кунце?

Раскрасневшаяся София вышла из гостиной. Этот старый Кунце начинал положительно действовать ей на нервы.

Конечно, она не отличалась особой нравственностью и давно уже вышла из того счастливого девического возраста, когда мимолетная мужская ласка, случайный щипок за мягкие места в коридоре или поцелуй в темном углу вызывают искреннее смущение и прилив краски к щекам.

Ее отношения с Кунце превратились для нее в неприятную, но неизбежную обязанность, вроде уборки ночных сосудов. Она привыкла к ним, как вообще многие люди привыкают к унизительному, но хорошо оплачиваемому труду.

В конце концов он неплохой человек и жить у него не хуже, чем в каком–нибудь другом месте, где надо вытирать носы сопливым ребятишкам, выносить ревнивые взгляды стареющих, обрюзгших, некрасивых жен и назойливые ласки их мужей. Или еще хуже того, гнуть спину на какой–нибудь фабрике, пройдя предварительно через спальню директора или главного мастера, как большинство ее подруг, имеющих несчастье уродиться хорошенькими.

Но именно сегодня ласки старого Кунце ее особенно раздражали. Может быть, потому, что молодой аптекарский ученик, с которым у Софии недавно завязался роман, ей очень нравился. Причем юноша обнаруживал намерения более серьезные, чем она могла предполагать. Девушка, с пятнадцатилетнего возраста не испытавшая ничего, кроме случайных романов со стареющими мышиными жеребчиками типа Кунце, и развращенная до крайности, в глубине души мечтала о нежности и настоящей любви…

София повертелась перед зеркалом, пудрясь и подводя губы.

О да, она очень хорошенькая. Немножко портят вид эти синяки под глазами… и немного бледноватый цвет лица.

Пучок полевых цветов, брошенных в окно чьей–то смелой и уверенной рукой, прервал ее размышления.

Это Эдди, ее поклонник, подавал условный знак.

Она надела жакет и шляпку и вышла по черному ходу во двор.

«Собственно, надо было бы отпроситься у Кунце, а вдруг он не ляжет, как обычно, после обеда, а захочет куда–нибудь пойти?» — подумала девушка, но ее ждал Эдди, и долго раздумывать не было времени. Только бы Кунце не заметил.

Она быстро пробежала по маленькому дворику и хотела уже скользнуть в калитку, как вдруг почувствовала на себе чей–то пристальный, беспокойный взгляд.

Девушка оглянулась. Кругом не было видно ни души. Ни на дворе, ни в раскрытых окнах дома.

Внезапно взгляд ее упал на сломанный решетчатый забор, отделявший их двор от соседнего сада.

За забором стоял молодой человек небольшого роста, одетый в черный костюм. На голове его красовалась довольно старая мягкая шляпа с полями. Он прижался лицом к забору и пристально в упор смотрел на девушку холодными немигающими глазами.

София никогда еще не испытывала на себе более тяжелого и в то же время повелительного, настойчивого, зовущего взгляда, от которого кружилась голова и подгибались ноги.

На улице на нее часто смотрели мужчины, но это было совсем не то. В тех взглядах, явно любующихся, желающих, ничего не было страшного. Такие взгляды иногда зажигали, порой оставляли равнодушной, порой смешили — но почти всегда подсознательно доставляли девушке удовольствие тем, что ею любуются, что она вызывает желание. Редкая женщина остается к этому совершенно равнодушной.

Но этот бледный молодой человек, прижавшийся лицом к решетке, был почему–то ей страшен. Его взгляд обрекал на страшное безволие, оцепенение, от которого трудно было освободиться. Софию поразило его неестественно бледное лицо с ярко–красными, словно накрашенными губами.

Подавив слабый крик, девушка с усилием отвела глаза и отворила калитку.

Эдди, веселый и расфранченный, ждал ее на противоположной стороне улицы, болтая с Эммой, подругой Софии.

Девушка присоединилась к ним и, успокоенная веселыми шутками, смехом и остротами Эдди, забыла о неприятной встрече. Ей даже не пришло в голову то странное обстоятельство, что неизвестный находился в саду, вход в который посторонним был строго–настрого запрещен его владельцем, бароном Мюлленбергом, живущем безвыездно в Берлине.

Импровизированный пикник прошел очень весело. Единственно о чем можно было пожалеть, так это о том, что он так быстро окончился. София вовремя спохватилась, что ее продолжительное отсутствие может вызвать недовольство советника Кунце, и быстро распростилась со своими друзьями. Они проводили ее почти до самого дома, и София успела шмыгнуть в калитку как раз в то время, когда господин Кунце вышел через парадный вход. Господин Кунце, к счастью, не заметил этого маневра. Он, как говорилось раньше, осведомился о Софии у соседки и, услышав, что она пошла с каким–то молодым человеком, направился обходным путем ей вдогонку.

Благополучно избежав неприятной встречи с хозяином, София перешла дворик и подняла уже ногу на ступеньку крыльца, как чья–то рука схватила ее за плечо. Она слабо вскрикнула, повернулась и увидела перед собой бледное лицо с расширенными горящими зелеными глазами и ярко красными губами. Она сделала попытку вырваться, но удар чем–то тяжелым по виску свалил ее на землю…

Глава 7.

СОВЕТНИК КУНЦЕ ПРЕСЛЕДУЕТ УБИЙЦУ

Силуэты идущих впереди мужчины и женщины внезапно скрылись за углом. Здесь улица кончалась и начиналась небольшая лужайка, окаймленная кустарником.

Советник с замиранием сердца, насколько ему позволял его солидный возраст, быстро пересек улицу, не спуская глаз с парочки.

Идущие впереди остановились. Затем они присели на траву, и господин Кунце, прижавшийся к забору, невольно стал свидетелем сцены довольно интимного характера, которая в другое время доставила бы ему большое удовольствие. Но так как он не сомневался, что в этой сцене участвует София Шлюккер, на которую он, по его мнению, имел больше права, нежели неизвестный ему мужчина, а мужчина сильно смахивал на дюссельдорфского убийцу, нежная сцена не произвела на него должного впечатления. В серебряных сумерках все было видно достаточно ясно, вплоть до цветных подвязок и кокетливого белья девушки. Лиц, правда, разглядеть было невозможно, зато все остальные детали вырисовывались с убедительной ясностью, не оставлявшей никаких сомнений в том, что происходит.

Выждав необходимую, по его мнению, паузу, почтенный советник, движимый внезапно проснувшимся чувством ревности и естественным благородным желанием поймать преступника на месте преступления, выскочил из своей засады и, держа наготове браунинг, ринулся к обнявшейся парочке.

— Ни с места, — закричал он, наводя револьвер.

Парочка от неожиданности не могла вымолвить ни слова. Эдди перетрусил не на шутку, а Эмма Лейтман, скорее смущенная, чем испуганная, спряталась за спину своего кавалера, наскоро приводя в порядок платье.

К ужасу господина советника, мнимый дюссельдорфский убийца вскочил на ноги и… оказался аптекарским учеником Эдди. Он, в свою очередь, узнал господина советника, часто заходившего к ним в аптеку.

— Что это за глупые шутки, Эдди! — воскликнул рассерженный советник.

— Мне кажется, этот вопрос надо задать вам, — ответил пришедший в себя Эдди.

— Что это за женщина с вами? — не унимался советник, пытаясь рассмотреть лицо закрывшейся шарфом Эммы. — Так–с, молодой человек, очень похвально. Вы, оказывается, занимаетесь совращением девушек, вдобавок служащих у почтенных людей. Скажу вашему хозяину. Софи, — повелительно сказал он, подходя к девушке, — что все это значит?

Эдди, наконец, понял в чем дело. Он громко расхохотался, чем привел советника в еще большее раздражение. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в дело не вмешалась Эмма. Увидев, что дело принимает серьезный оборот, она решилась раскрыть свое инкогнито.

— М–м, — промычал господин Кунце, чрезвычайно смущенный и окончательно сбитый с толку. — М–м, — повторил он еще раз, не зная, как поступить, и что вообще говорят в таких экстраординарных случаях.

Убедившись, что это не София, он сразу потерял весь свой пыл, размяк и чувствовал страшную неловкость.

Эдди пришел ему на помощь. Он отвел советника в сторону и начал ему тихо говорить.

— Вы понимаете, господин Кунце… Она моя невеста, дело молодое, вы сами понимаете, вы сами были в таком возрасте… Но… если вы скажете хозяину… понятно, всякие неприятности… И я, в свою очередь, могу пустить слухи…

— Да–да, хе–хе, — смущенно пробормотал советник. — Я ничего, этого как его… но вы тоже ни гу–гу… А однако… девочка очень недурна… Хе–хе… У вас, молодой человек, губа не дура…

— «Слава Богу, — подумал Эдди, — что это оказалась Эмма, а не Софи… Вот была бы веселенькая история!»

Расстались по–дружески. Советник благодушно погрозил молодым людям пальцем и посоветовал выбирать более уединенные места для любовных свиданий.

Возвращаясь домой, советник наткнулся на безжизненное тело Софии, лежащее у крыльца черного хода. Сбежавшиеся на крик господина Кунце соседи и немедленно прибывшая полиция подняли девушку и перенесли ее в дом, где она с помощью врача была приведена в чувство. Таинственный убийца успел только оглушить свою жертву. Очевидно, кто–то помешал ему привести в исполнение задуманное преступление.

Немедленно был обыскан сад барона Мюлленберга и все окрестные дома, но, как и следовало ожидать, следов преступника нигде не оказалось. Очевидным было только то, что убийца изменил тактику своих намерений и стал применять новое средство: оглушение жертвы каким–то тяжелым предметом, по всей вероятности, молотком.

Ровно через месяц полиция нашла тело горничной Иды Рейтер. Она была убита несколькими ударами молотка. Следующей жертвой оказалась двадцатилетняя Элизавета Дорье, умершая через два дня после нанесенных ей ран.

Через некоторое время в поле, на берегу Рейна, нашли тело убитой пятилетней Гертруды Альберман, а через две недели, 11 августа, в день германской конституции, бесследно исчезла еще одна девушка, Мария Ган.

В последний раз ее видели на гулянье с каким–то молодым человеком. Утверждали даже, что она была снята на любительском снимке, во время этого гулянья. Но полиция никак не могла разыскать этот снимок, несмотря на самые тщательные поиски.

Мария Ган была девятнадцатой жертвой таинственного преступника. Чаша терпения населения переполнилась.

Глава 8.

УБИЙЦА ПИШЕТ ПИСЬМА

После того как поиски бесследно исчезнувшей Марии Ган не дали никаких результатов, дюссельдорфская полиция получила открытое письмо… от самого убийцы.

Оно было лаконичным: «Копайте дальше». Это было второе письмо преступника. На первое, полученное через несколько дней после исчезновения девушки, полиция не обратила никакого внимания. Его приняли за обычную мистификацию. Однако в нем преступник давал точные указания места, где была зарыта его жертва — именно около Бейрата. После второго письма убийцы поиски возобновились, и, действительно, труп несчастной девушки был найден в указанном месте.

Население Дюссельдорфа было до предела возмущено тем фактом, что преступник в полной безопасности, шлет письма полицей–президиуму и при этом гуляет на свободе.

Мания преследования охватила город. Соседи доносили на соседей, все начали подозрительно коситься друг на друга и в каждом человеке видеть неуловимого убийцу. Мало–мальски необычные поступки привлекали к себе всеобщее внимание и немедленно служили причиной для необоснованных арестов.

Дело, наконец, дошло до того, что полиция по настойчивому требованию населения арестовала двух уважаемых лиц города — доктора Миллера и известного писателя Ганса Гейнца Эаерса.

Первый казался подозрительным благодаря своему уединенному образу жизни и необычайной молчаливости и замкнутости. Он нигде не бывал и никого не принимал у себя, погруженный в свои научные изыскания. Второй — был автором мрачных и странных рассказов.

Он черпал свои сюжеты в патологических извращениях, сексуальных загадках, мрачных тайнах человеческой души. Для толпы этого было более чем достаточно. Все выходящее за рамки ее понимания принималось как доказательство преступности.

Конечно, оба лица были очень скоро освобождены, но глухое недовольство росло и, в конечном итоге, могло привести к серьезным эксцессам, вроде суда Линча.

А между тем в руках полиции не было решительно никаких серьезных улик, за исключением неразысканной фотографии преступника, снятой во время праздника 11 августа, и нескольких писем. Одно из них было написано на чистом листе газетной бумаги, причем этот лист успел пройти ротационную машину. Это обстоятельство можно было установить по следам зажимов, оставленных машиной. Полиция лихорадочно искала по всем типографиям машину, сквозь которую была пропущена эта бумага. Специалисты установили, что бумага была взята из макулатуры, оставшейся после печати на очень старой ротационной машине. В городе таких устаревших машин не оказалось. Весьма возможно, что она находилась где–нибудь в одном из соседних маленьких городков.

Открытые письма, присланные преступником в редакции газет «Дер Миттаг» и коммунистической «Фрейгет», были переданы полицией специалисту–графологу. Эксперт признал, что оба письма были написаны одним и тем же почерком, причем автор этих писем, несомненно, является психически больным, страдающим болезнью, известной в медицине под названием шизофрения.

Последнее письмо, полученное газетой «Миттаг», содержало в себе следующее:

«Пью кровь… ближайшей жертвы. Много поваров портят тесто. Копайте, ищите».

На открытке был изображен маленький чертеж дороги с указанием: «Герестейм, Гард и Ганиель». В правом углу открытки значились слова: «заблуждения публики».

Второе письмо, адресованное газете «Фрейгейт», гласило:

«Вы, наверное, интересуетесь моими действиями? Вам следует обратить внимание на следующее: я начал с Ланденфельде. Там живет существо, которое по моральным качествам и образу мыслей вряд ли можно отнести к отпрыску человеческого рода. То, что она не может мне принадлежать, побудило меня ко всем этим страшным деяниям. Она также должна умереть, хотя бы это стоило мне жизни. Я хотел ее отравить, но совершенно чистое тело преодолело яд. Теперь, я думаю, меня ждет успех. Вечером она должна возвращаться из Гильдена. При письме вы увидите чертеж дороги. Эта девушка будет моей ближайшей жертвой. В Ланденфельде вы можете взять в полиции мое письмо».

Но ни одно из писем, присланных в редакцию, не произвело такого ужасного впечатления, как письма, отправленные убийцей по адресу родителей своих жертв. Одна мать убитого ребенка при получении такого письма едва была спасена от самоубийства.

В распоряжении полиции были два таких образчика «литературы». Оба письма начинались стихами, что доказывало принадлежность убийцы к интеллигентному или полуинтеллигентному слою общества.

В первом убийца подробно описывал все детали преступления: как он заманил девочку, какой между ним и жертвой произошел драматический диалог и как он, наконец, зарезал ее ударами ножа.

Второе письмо было любовным посланием убийцы, адресованным мертвому ребенку.

Все это вызывало небывалое возмущение в обществе.

Вскоре после этого газета «Фрейгейт» опубликовала еще одно письмо преступника. Оно отличалось тем, что в нем содержались автобиографические данные убийцы.

«Мой отец был крупным государственным чиновником. Я учился в высшем учебном заведении, затем работал в банке, откуда меня уволили за один проступок. Одно время я посещал академию художеств в Дюссельдорфе. Впоследствии я занял пост инспектора в одном страховом обществе».

Трудно было установить, действительно ли эти письма написаны преступником или они являлись мистификацией, но несомненно было одно, что все они писались одним и тем же лицом. Это доказала экспертиза.

Глава 9.

БЕРЛИНСКАЯ ЗНАМЕНИТОСТЬ

Здание уголовной полиции Дюссельдорфа ничем не отличалось от обычных полицей–президиумов казарменного типа. Серый камень, несколько подъездов, кое–где зарешеченные окна.

В один из хмурых весенних дней 1930 года перед зданием полиции собралась возбужденная толпа. Двое агентов уголовной полиции вели под руки молодую, довольно красивую женщину, бившуюся в истерике. Кое–как надетое платье, растрепанные волосы, бледное, точно мел, лицо ее производили ужасное впечатление.

Толпа молча расступилась, сопровождая женщину соболезнующим взглядом.

— Кто это? Кто это? — спрашивала Рут, невольно остановившаяся у дома.

— Это мать Эрики Лендерман — последней жертвы убийцы, — ответил ее спутник, инспектор Мяч.

— Боже мой, бедная женщина! Какой ужас! И это уже двадцатая жертва. Неужели полиция действительно бессильна с этим бороться?

— Если полиция в скором времени его не обнаружит, — подхватил Мяч, — то ко всем жертвам прибавится еще одна — бескровная. Ею буду я. Я умру от суеты и голода.

Девушка улыбнулась и посмотрела на него с некоторым недоумением.

— Поверьте, — продолжал Мяч, — с тех пор, как началось это ужасное дело, у меня нет ни одной спокойной минуты. И вы думаете, что я расследую убийство? Нет, я только говорю о нем. Половина жителей города теперь стала добровольными сыщиками. Другая половина — убийцы. И если вас еще не арестовали по обвинению в убийстве, то, значит, непременно вскоре зарежут.

— Кажется, я тоже приму в этом участие, в розысках, конечно, — засмеялась Рут.

— Я так и знал, — комично выдохнул Мяч. — Вам, положим, я охотно объяснил бы суть дела за чашкой кофе в кондитерской, и сам бы при этом подкрепился. Сегодня моя хозяйка снабдила меня только двумя дюжинами бутербродов, и я страшно голоден, но… видите, к нам приехала важная персона из Берлина… видите…

К дому подъехал большой черный автомобиль, забрызганный грязью. Мяч и Рут Корнер стояли так близко от него, что видели, как открылась дверца и на панель вышел высокий бледный человек.

Рут невольно обратила внимание на его глаза: печальный, задумчиво–усталый взгляд и вместе с тем стальной, холодный блеск пронизывающих зрачков.

— Видите, — прошептал неутомимый Мяч, — знаменитость из Берлина… Фон Горн… стал сыщиком по призванию и семейной традиции. Потом получил наследство и занялся литературой. Теперь снова вернулся к прежней работе. Не человек, а дьявол… железные нервы. В английском Скотленд–Ярде его прозвали Усталым Сердцем, когда он помогал им разыскивать одного интернационального преступника. Его теперь прислали к нам из Берлина в качестве верховного комиссара. И в первую очередь он разнесет меня за мои бутерброды и выбалтывание служебных тайн.

Рут, улыбаясь, простилась со своим другом. Мяч часто приходил к ней в редакцию и забавлял своей болтовней. Несмотря на неподходящую, казалось, для его профессии фигуру, и излишнюю словоохотливость, он был дельным работником и пользовался всеобщими симпатиями, даже… в преступном мире.

Рут медленно шла по дороге в редакцию.

Усталое Сердце — какое странное прозвище. И какой грустный и тяжелый взгляд у этого Горна.

В репортерской она сдала подробный отчет обо всем виденном и слышанном и со вздохом сожаления уселась за перевод криминального романа для следующего номера газеты. Дюссельдорфские обыватели ничем, кроме убийств, не могли теперь интересоваться; какое им было дело до Усталого Сердца и черноглазой девушки, выстукивавшей на машинке очередную сенсационную главу.

В просторном кабинете начальника полиции происходило совещание. Прибывший комиссар сидел в стороне от остальных, как будто все происходящее его совершенно не касалось, задумчиво подперев голову рукой, изучая рисунок обоев, рассеянно посматривая на окружающих и изредка, вставляя свои замечания.

Докладывал шеф полиции, обращаясь преимущественно ко вновь прибывшему.

— Мы ничего не можем сделать с охватившей город паникой. Многие серьезные, рассудительные люди уезжают из Дюссельдорфа или отправляют отсюда свои семьи. Я не говорю уже о том, что многие избегают выходить вечером на улицу, а женщин не отпускают без провожатых. Случаи нападения с целью грабежа происходят чаще, чем это было до сих пор. Они, конечно, не имеют никакого отношения к маньяку–убийце, но нередко совершающие их люди пользуются для запугивания жертвы его именем. Слухи достигли небывалых размеров. Все подозревают друг друга, и мне пришлось уже произвести ряд самых бессмысленных обысков и арестов, чтобы не вызвать самосуда разъяренной толпы.

— Все же некоторые аресты оказались полезными, — вставил вполголоса Мяч.

— А именно? — встрепенулся главный комиссар, окинув маленькую толстенькую фигуру инспектора пытливым взглядом.

— Я хотел сказать… всеми уважаемый доктор, Миллер… спирит и ученый. Он не только не обиделся на арест, но… даже дал очень ценные указания.

— Вы понимаете, что мы прилагаем все усилия, — нетерпеливо перебил его шеф, — в городе в настоящее время живет инкогнито инспектор Скотленд–Ярда Томас Мун, но и его усилия пока напрасны. Несколько служащих заняты у нас в настоящее время разборкой писем от добровольных агентов. Двадцать убийств за год, совершенных одним и тем же лицом!

— И почти ничего, что могло бы дать в руки какую–нибудь нить, — вставил Конради, высокий седой инспектор.

— А письма? — вмешался Мяч.

— Одно из собственноручных писем убийцы написано им на клочке газетной бумаги, прошедшей через вал ротационной машины устарелого типа, — объяснил Конради приезжему комиссару.

— И, конечно, ни в одной типографии на десять миль в округе не нашлось подобной машины? — медленно спросил тот.

— Да, и мы пришли к убеждению, что этот листок попал к нему совершенно случайно, — произнес шеф. — Во всяком случае, это необыкновенный преступник. Наглость, доходящая до издевательства над полицией, и, очевидно, удивительная уверенность в своей безопасности позволяет ему…

— Вы хотите сказать, что если бы это был обыкновенный человек, то после двадцати убийств за двенадцать месяцев он опасался бы и не действовал так открыто?

Собравшиеся удивленно посмотрели на комиссара. Круглые глаза Мяча раскрылись еще шире, и он подвинулся поближе.

— Мое мнение, — произнес шеф, не дождавшись объяснения, что убийца необыкновенно ловкий и хитрый сумасшедший. Того же мнения держится и доктор Миллер.

— Вы, конечно, ознакомитесь сегодня подробно с делом? — добавил он, указывая на толстую папку, лежавшую на столе.

— Д–да–да, — неопределенно ответил Горн. — Я уже просмотрел присланные вами копии. Кстати, у вас на службе состоит инспектор Шульце?

— Это я, — просиял Мяч, выступая вперед.

— Рад познакомиться. Вы всегда носите этот альпийский мешок за плечами или тогда, когда отправляетесь в горы?

— Нет я… я не любитель горных видов, — замялся Мяч, менее всего похожий своей комплекцией на горного туриста, разве что из юмористических журналов.

— Но вы находите его удобным?

— Да, я ношу в нем бутерброды, — ничуть не смущаясь, признался толстяк, стараясь не обращать внимания на насмешливые взгляды коллег.

— А вы умеете бросать лассо? — неожиданно спросил Горн.

— Мальчиком я пускал змея, но с тех пор не приходилось…

— Я бы был вам признателен, если бы вы познакомили меня с укладом жизни в вашем городе, — любезно сказал Горн, избегая объяснений по поводу предыдущего вопроса.

Он встал.

— Мы осмотрим вначале труп девочки, потом проедемся по городу, и вы покажите мне подходящую гостиницу.

Маленький труп девятилетней Эрики Лендерман лежал в секционной камере. Горн, сопровождаемый Мячом, внимательно осмотрел одиннадцать ран, нанесенных, очевидно, кинжалом.

Большинство ран находилось около горла.

— В каком положении были руки девочки, когда ее нашли? — спросил Горн.

— Судорожно сведенные в кисти, со сжатыми пальцами, — ответил Мяч.

— Кто же их разогнул?

— Служитель, наверное.

— Позовите его.

Когда Мяч вернулся, он застал Горна за странным занятием: комиссар, вынув из жилетного кармана миниатюрный прибор для маникюра, тщательно чистил ногти умершей.

— Благодарю, мне больше ничего и никто не нужен, — сказал он изумленному Мячу. — Едемте дальше.

В автомобиле инспектор решился осторожно спросить:

— Разве вы считаете, господин комиссар, что убийца — человек–феномен, обладающий сверхчеловеческими возможностями?

— Вернее, человек, считающий себя сверхчеловеком, — холодно ответил Горн. — Вы назвали шоферу адрес?

— Я не привык еще к вашему методу работы, — пробормотал Мяч.

— Но вы умный человек, инспектор, и я уверен, что мне ничего не придется объяснять вам, — устало произнес Горн.

«Усталое Сердце», — подумал Мяч, пропуская мимо ушей первую, довольно двусмысленную фразу. — Итак, я должен назвать шоферу адрес…

— Доктора Миллера, а мне рассказать все, что вы о нем знаете.

Глава 10.

ДОКТОР МИЛЛЕР

Лет тридцать пять или сорок тому назад молодой, только что окончивший университет Франц Миллер начал в Дюссельдорфе свою практику. Несмотря на молодость, он быстро обратил на себя внимание трудами в области психологии и пользовался большой популярностью. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что его дядя считался одним из самых богатых людей в городе. Других родственников у молодого доктора не было, родители его давно умерли.

Франц Миллер был, безусловно, завидным женихом, и дядя выбрал ему невесту, предлагая впоследствии передать ему свое дело.

Но молодой человек влюбился в хорошенькую горничную, и от их связи родился сын. Доктор настаивал на свадьбе, но старик–дядя убедил молодую мать выйти замуж за одного ремесленника, согласившегося за приличную сумму покрыть ее грех. Племянник был проклят и выгнан из дома.

После этой скандальной истории доктору неудобно было оставаться в городе, и он уехал в Карпаты. Только через двадцать с лишним лет, когда его дядя, девяностолетний старик, умер, простив племянника и завещав ему все свое состояние, вспомнили о пропавшем Франце Миллере. Прошел год, прежде чем он откликнулся на объявления о розыске наследника и вернулся обратно в город. Его трудно было узнать, так он изменился за эти годы, когда–то веселый, общительный молодой человек стал совершенным нелюдимом. Он ликвидировал через поверенного все дела, заперся в старом доме, держа самую необходимую прислугу, бросил практику и только изредка покидал дом, выезжая в свое имение около Бейрата.

Ходили слухи, что он стал спиритом и пишет ученый труд о значении спиритизма в медицине. Но обыватели, заинтересовавшись им сначала, быстро забыли о нем, переключившись на других людей. Только после серии убийств, поднявших на ноги полицию и терроризировавших население, по городу поползли мрачные слухи, что старик занимается черной магией, и так как ему для этой цели нужна человеческая кровь, именно он и является убийцей.

Как ни были бессмысленны подобные обвинения, полиция все же арестовала его. В доме произвели обыск, доктора допрашивали в течение нескольких дней, потом, когда возбуждение народа улеглось, отпустили на свободу.

Через несколько дней после этого шеф полиции получил письмо от дюссельдорфского убийцы, в котором тот нагло заявлял, что полиции следовало бы ловить настоящих преступников, а не арестовывать ни в чем неповинных людей.

Автомобиль Горна остановился перед небольшим особняком, расположенном в саду.

Мяч поднял молоток в форме львиной головы и постучал. Вслед за стуком послышались шаги, и дверь приотворилась на цепочку.

— Господин доктор занят и никого не принимает.

Горн молча подал свою карточку. Слуга проворчал что–то и, захлопнув дверь, ушел. Через несколько минут он вернулся и попросил гостей войти.

Мяч провел Горна в кабинет, они миновали ряд старомодно, но со вкусом убранных комнат. Кабинет из тяжелого резного дуба производил очень внушительное, солидное впечатление. За письменным столом сидел седой невысокого роста человек.

— Господин фон Горн очень хотел познакомиться с вами, доктор, — сказал Мяч после взаимного представления.

— И принести мои извинения за непростительную ошибку местной полиции, — добавил комиссар. — Вы давно здесь живете, доктор?

— Я здесь родился, но большую часть своей жизни провел в Карпатах.

— Если я не ошибаюсь, вы вернулись два года тому назад.

— Да, немногим меньше. Какие здесь произошли во всем перемены! Я перестал узнавать даже старых знакомых.

— И они вас, конечно. Вы, говорят, совершенно уединились…

— В мои годы это неудивительно.

— Однако у вас еще очень бодрый вид, — стальные глаза Горна лениво скользили по кабинету, незаметно присматриваясь к хозяину. Седая грива волос, бритое лицо с неправильными резкими чертами, полураскрытые глаза, сгорбленная фигура — на самом деле Франц Миллер казался старше своих лет.

— Разве? — удивился он. — Мне шестьдесят два года, но мой дядя, например, дожил до девяноста и умер совершенно неожиданно. Очевидно, долголетие у нас в роду.

— А ваш сын?

— Мой?.. Вы ошибаетесь, господин Горн, я не женат.

— Я хочу сказать… ваш сын от Эльзы Картон, бывшей горничной у …

Губы старика сложились в язвительную улыбку.

— Вы хорошо осведомлены о всех городских скандалах и сплетнях, — заметил он, — К сожалению, я мало интересуюсь ими… Эльза… да, конечно, я помню ее, но последний раз я видел ее двадцать восемь лет назад.

— Тогда, наверное, у вас еще были голубые глаза?

Ошарашенный Мяч с удивлением посмотрел на комиссара. Этот Горн чересчур эксцентричен!

Косматые брови доктора слегка приподнялись.

— Разрешите вам заметить, господин комиссар, что цвет радужной оболочки действительно меняется со временем — особенно это заметно у грудных младенцев и стариков, но все же, если вы явились сюда не как официальное лицо, собирающееся меня снова арестовать, я попросил бы вас… изменить свой тон. Вы еще очень молодой человек, и даже допрос имеет свои границы благопристойности.

Горн ответил на эту гневную тираду обворожительной улыбкой.

— Прошу извинения. Я не всегда умею выражать свои мысли. Вы теперь погружены в свои научные занятия, доктор? Насколько я вижу, у вас обширная библиотека по оккультным вопросам. Должен признаться, что меня это всегда глубоко интересовало. Ваше мнение об убийце?

— Откровенно говоря, он меня интересует только с патологической точки зрения.

— Однако у вас порядочно газет…

— Я выписываю их по старой дурной привычке… Убийца, вне сомнения, садист… извращенный болезнью до полной невменяемости.

— Теперь каждого убийцу считают ненормальным.

— Я думаю, вы не можете, однако, найти другого объяснения этим зверствам.

— О, мы их найдем. Вернее, он сам объяснит их!

— Меня удивляет, что этого до сих пор не произошло! Сумасшедшие отличаются необычайной хитростью и силой во время приступов безумия, но в остальное время… Конечно, мне, простому обывателю, трудно судить об этом, но… полиция…

— Но раз вы волей–неволей были хоть и случайно впутаны в эту историю, я не откажу себе в удовольствии еще раз побеседовать с вами на эту тему. Быть может, тайные силы, изучением которых вы занимаетесь, помогут нам там, где разум отказывается служить.

— Я буду рад, конечно помочь вам, но боюсь, что вы переоцениваете мои силы. К тому же… мой скромный образ жизни…

— Ваше состояние находится, надеюсь, в надежном банке? Берлинский биржевой, кажется?

— Не все. Я перевел некоторую часть в заграничные сейфы. По всей вероятности, я скоро отправлюсь в продолжительное путешествие с научной целью. За эти годы я отвык от родной Германии.

— Но ведь рано или поздно Немезида жестоко покарает ослушников…

— Вы имеете в виду ностальгию? — вежливо спросил Миллер. — Я выше всяких зависимостей от чего–либо.

Мячу надоел этот разговор. Он тихонько вышел из комнаты и, встретив в передней слугу, принялся болтать с ним о разных пустяках.

Якоб оказался довольно мрачным и заспанным парнем, и все шутки Мяча отскакивали от него, как горох от стенки.

— Скажите, пожалуйста, в котором часу вы подаете доктору в постель кофе? — спросил неожиданно появившийся Горн.

Якоб вытаращил на него глаза.

— Доктор никогда не пьет кофе в постели. Я приношу поднос прямо в кабинет.

— Ах, так, спасибо…

Садясь в автомобиль, Мяч зевнул.

— Знаете, Горн, — сказал он, — я видал виды, но вашими расспросами вы, пожалуй, и меня заставите сознаться в убийстве.

— Не могу вам ничего обещать заранее, — холодно ответил Горн. — Сколько лет вы работаете, Шульце?

— Двадцать шесть, я начал мальчишкой.

— Ну, этого достаточно для ординарного преступления.

Мяч только развел руками.

— Вы считаете доктора Миллера… — начал он.

— Очень умным, несчастным молодым человеком.

— Молодым? Я не знал, что он омолодился.

— Вы очень многого не знаете. Убийцу, например.

— А вы?

— Я могу его узнать, но это совершенно не изменит дела. Вы бывали когда–нибудь в зоологическом саду, инспектор?

— Да, приходилось иногда.

— Я очень люблю зверей, — меланхолически продолжал Горн, — у больших кошек, например, удивительно красивый зеленый цвет глаз… У людей такие глаза — это признак необычайных способностей… Вы обыскивали особняк доктора? Конечно, ничего подозрительного и не могло быть… бедный старик, бедный старик…

Мяч с возрастающим изумлением смотрел на своего шефа. Почему он вдруг проникся такой симпатией к ученому–миллионеру? И почему он стал достоин сожаления Горна?

Глава 11.

РУТ КОРНЕР

Несколько дней подряд Горн почти не выходил из помещения уголовной полиции. В синем дыму, наполнявшем комнату, трудно было различить его фигуру, склоненную над письменным столом.

Он решил внимательно изучить все, имевшее хоть какое–нибудь отношение к делу. На столах были разбросаны беспорядочные кипы бумаг, актов, протоколов и писем.

В газетах снова появились объявления, приглашавшие всех лиц, желающих сообщить какие–либо сведения, явиться к берлинскому главному комиссару.

Мяч приволок, кроме своего неизменного мешка за спиной, еще целую корзину провизии и, покорившись судьбе, уселся за маленький столик рядом с Горном.

— Он хочет в три дня решить головоломку, над которой мы бились целый год, — сокрушенно доложил Мяч старому шефу. — У этого человека изумительная память и манера оглушать собеседника неожиданными вопросами. Никогда не знаешь, спросит ли он вас в следующую минуту о здоровье домашней кошки или наденет наручники.

— У этого Горна изумительные способности, — с уважением подтвердил Томас Мун — инспектор Скотленд–Ярда. — Блестящие, прямо головокружительные допросы.

— У каждого своя манера развлекаться, — пробормотал измученный Мяч. — Честное слово, я мог бы найти и более простой способ самоубийства, чем работа с ним.

Но, несмотря на кажущееся недовольство, он наотрез отказался от замены и стремглав бросался исполнять любое поручение Горна.

На пятый день Горн поднялся и отодвинул гору бумаг.

— Надеюсь, вы ничего не будете иметь против небольшой прогулки, инспектор, — обратился он к Мячу.

— С выстрелами или без них? — заинтересовался тот.

— На этот раз вам придется лишить себя этого удовольствия, — в тон ему ответил комиссар.

Черный автомобиль остановился около редакции «Миттаг». Это было время затишья, и в опустевшей редакции можно было встретить только задержавшихся сотрудников: одни пребывали в ожидании аванса, другие — торопливо собирали свои блокноты и портфели.

— Разрешите вас познакомить, — засуетился Мяч. — Комиссар фон Горн — гроза всех преступников и сыщиков, фрейлин Рут Корнер — слава репортеров.

— И инспектор Шульце — величайший льстец, — улыбаясь, подхватила Рут, сидевшая за машинкой. — Разве вас так боятся не только преступники, но и сыщики?

Она набралась храбрости, чтобы прямо взглянуть в нервное и резкое лицо Горна.

— Я добиваюсь первого и избегаю второго, — быстро ответил он. — Для чего вы, собственно, работаете в газете, фрейлин?

Рут недоуменно посмотрела сначала на комиссара, затем на Мяча, который за спиной комиссара делал ей отчаянные знаки.

— Для того, чтобы иметь возможность самой задавать вопросы, а не отвечать на них, — не слишком приветливо ответила она. — Что вам угодно?

— Я хотел бы поговорить с редактором или о нем, если его нет. Кроме того, мне нужно дать объявление в газету.

— Контора уже закрыта, но я могу передать в ночной выпуск.

— Печатайте! — Горн остановился перед машинкой, заложив руки в карманы. Казалось, что именно он является главным лицом в редакции. Во всяком случае, Рут, несмотря на явное возмущение этим повелительным тоном, беспрекословно уселась за машинку и, вставив лист с копией, опустила на клавиатуру свои тонкие, гибкие пальцы.

«Ищут для небольшой типографии ротационную машину, хотя бы подержанную или устаревшего образца. Предложения с указанием цены адресовать в контору газеты под литерами «А. В.“

— Кончили? Распорядитесь, пожалуйста, чтобы все предложения направлялись непосредственно в полицей–президиум, по моему адресу. Лучше, если вы сами займетесь этим — я не люблю лишних разговоров.

— Вы так уверены, что я окажусь достойной вашего доверия?

— Да, могу вас уверить, что если появится статья о моих коммерческих начинаниях или об этом узнает хотя бы одно лицо, то вы будете арестованы на две недели.

— Почему не больше?

Наглость этого человека переходила все границы.

— Потому что через две недели убийца будет найден. И если вы не замешаны в этом, то будете освобождены.

— Фрейлин Рут очень интересуется убийством, — предательски заметил Мяч, за что был удостоен гневного взгляда девушки.

— Я бы предпочел найти в этом городе человека, интересующегося географией, — сухо заметил Горн.

— Что вы имеете в виду?

Горн удобно уселся в кресло и закурил, мечтательно выпуская синюю струю дыма.

— Галиция, Венгрия, может быть, Босния и Герцеговина… Удивительный край — эти Карпаты.

— Если вы обратитесь к моему отцу… Он жил там долгое время и хорошо знает эту местность.

— Ваш отец доктор?

— Нет, — удивилась Рут, — археолог.

— А? В таком случае, будьте добры дать мне ваш адрес и перепечатать для меня эту статью.

Горн вытянул из кармана брошюру и, протянув девушке, прибавил: — За гонораром обратитесь ко мне в бюро.

— Я не беру частной работы! — Рут окончательно вышла из себя. — И какое вы имеете право… вообще…

— Никакого. Поэтому я и прошу вас, а не приказываю. Вы мне нравитесь, фрейлин Корнер, я многое о вас знаю. Вам двадцать два года, ваша мать умерла три года тому назад, вы достойная помощница вашего отца. Вы обычно жили в усадьбе около Бейрата. В этом году вы, наверное, туда не поедете.

— Почему вас интересует…

— Я очень люблю зелень — деревья, траву. Вообще зеленый цвет, — лениво цедил Горн. — Вы замечали, фрейлин Рут, что у некоторых людей глаза имеют необычайный оттенок изумруда? Если вы когда–нибудь увидите такого человека — не забудьте сказать мне об этом. Слышите?

Он круто повернулся и, увлекая за собой Мяча, вышел из комнаты, оставив ошеломленную Рут. Она прижала руки к груди, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.

«Так вот какой он, этот Горн! Знаменитость, красавец, эксцентричный до резкости, которая, однако, не кажется грубой; небрежный, повелительный, печальный — Усталое Сердце, — вспомнила она. — Но почему, Боже мой, почему он заговорил о зеленых глазах? Разве?..»

Но Рут напрягла всю свою волю, чтобы не думать об этом. Или это слишком ясный намек, или случайность!

Она открыла книгу и нашла подчеркнутую статью: «О пользе куроводства и огородничества в домашнем хозяйстве».

Рут не могла удержаться от улыбки. Неужели ему и это надо знать?

Она добросовестно отстучала на машинке полтора часа и, сложив бумаги в портфель, пошла домой, успев прийти как раз к тому моменту, когда черный автомобиль с сидящими в нем Мячом и Горном отъехал от ее дома.

Быстро взбежав по лестнице, она прямо прошла в кабинет отца.

— Я немножко опоздала, папа, — случайная работа.

— Да, мне уже передали. Какой симпатичный этот Горн! Прекрасно воспитанный молодой человек.

— Я бы этого не сказала, — пробормотала Рут.

— Разве? Он очень интересуется моими раскопками в Карпатах. Мы с ним все время говорили на эту тему.

Рут только покачала головой. Неужели ей надо было переписывать статью о моркови и о прочей ерунде только для того, чтобы Горн мог беспрепятственно побеседовать об археологии?

— Чем же кончился ваш разговор, папа?

— Я дал ему кое–какие указания и адреса, между прочим, одного моего знакомого, знавшего близко и этого чудака–доктора.

Но это уже не интересовало Рут.

Глава 12.

ТОРГОВЛЯ СМЕРТЬЮ

На одной из самых оживленных улиц Дюссельдорфа высилось здание с надписью громадными золотыми буквами: «Общество страхования от несчастных случаев».

Несмотря на свое очень недолгое существование, общество пользовалось очень большой популярностью.

Перепуганные жители города, охваченные всеобщей истерией, стремились застраховать свою жизнь на возможно большую сумму, и шикарное помещение «Общества», залитое ярким светом, — всегда было полно посетителями.

Все, от богачей до последнего бедняка, несли сюда свои излишки, сбережения и жалкие крохи. «Общество» в несколько месяцев организовало банк, в котором собственники полисов являлись также акционерами.

В стальных сейфах хранились драгоценности и деньги, — звонкими новенькими монетами, истертыми медяками, засаленными бумажками, хрустящими билетами, — заработанные тяжелым трудом, унижениями, милостыней, торговлей телом, удачей, расчетом и мошенничеством. Деньги, из–за которых многие, очень многие люди подавляли в себе малейшие желания, выходящие за рамки бюджета, чтоб обеспечить себе глазетовый катафалк и подобающий траур у родственников… Деньги падали, рассыпаясь по маленьким отделениям касс, укладывались в столбики, завязывались в пачки, перебрасывались из одного помещения в другое, проходили через десятки рук и, щеголяя солидными цифрами, появлялись на столе главного директора общества.

— Сколько лет процветает это благодетельное предприятие? — спросил Горн, останавливаясь перед зеркальным окном «Общества страхования».

— Шесть месяцев, — отвечал Мяч.

— И вы еще не застраховались? Удивительная оплошность. Я лично провожу вас туда.

— Боюсь, что вы окажетесь невыгодным для меня оценщиком, — возразил Мяч.

— Браво, вы начинаете кое–что понимать.

— Благодарю. Первая похвала за двадцать шесть лет службы.

— Боюсь, что она окажется и последней. Проводите меня к директору.

Конец фразы относился уже к служащему.

Тот вначале только презрительно поднял брови и пожал плечами, но Мяч, загнув отворот пальто, показал ему свой значок, и служащий мгновенно преобразился в весьма любезного и готового к услугам человека.

Господин генеральный директор Мюних, представительный мужчина с холеной черной бородкой, принял посетителей в роскошно обставленном кабинете.

— Чем могу служить? — сухо спросил он.

— Вы страхуете от несчастных случаев? — спросил Горн, удобно усаживаясь без приглашения.

— Да, если вам угодно, обратитесь к…

— …от пожара, наводнения, кражи, нападения? — продолжал Горн, не обращая внимания на нетерпеливый жест генерального директора.

— Простите, я очень занят…

— Охотно верю. Только один вопрос: вы беретесь застраховать нас на тот случай, если нас поймает преступник?

— То есть как?

— Вы, конечно, знакомы с этим приемом. Иногда особо умный интеллигентный преступник превращается из дичи в охотника. Эту возможность необходимо иметь в виду, и я хотел бы застраховать себя от подобного случая.

Изумленный директор пристально взглянул на посетителя.

— Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с господином фон Горном?

— Да, вы редко ошибаетесь…

— Простите, господин комиссар, я сразу не догадался.

— Меня очень интересует работа вашего «Общества». По блестящим результатам дела можно судить об общественных настроениях.

— Мое бюро к вашим услугам.

— Ваше помещение не уступит берлинским банкам, но я все–таки заметил одно маленькое упущение…

— А именно?

— Не хватает портрета основателя. Знаете, такой большой картины маслом в золотой раме или просто снимка под стеклом. Это скромнее и, пожалуй, солиднее. Я вообще интересуюсь фотографией. Многие, конечно, не разделяют этого мнения — очень жаль.

Мячу показалось, что рука директора, игравшая оправленным в серебро карандашом, слегка вздрогнула.

— Мне кажется, что с этим можно и подождать, — заметил генеральный директор, с несколько натянутой улыбкой.

— Вы находите? Не буду пока оспаривать. Извините за беспокойство, господин директор. Если мне понадобятся какие–нибудь сведения, то я обращусь к клерку в вашем бюро.

Когда черный автомобиль повернул за угол, наблюдавший за ним из окна старший бухгалтер облегченно вздохнул и поднялся в кабинет директора.

— В чем дело, Мик? — спросил он, прикрывая за собой дверь.

— Этот проклятый Горн может испортить нам все дело, — мрачно ответил директор, шагая взад и вперед по кабинету. — Чертовски плохо. Кажется, пора кончать дело, Боб.

— Ну, вот, ты уже трусишь, а ведь раньше ты не так легко сдавался.

— Да, но если он что–то узнает, то это пахнет пожизненным заключением. А ведь мы решили уйти на покой. Это самое большое дело в моей жизни, и я не хочу зарываться.

— Не беспокойся, у тебя уже и сейчас хватит для каторги… Но у него нет никаких данных.

— Ты так уверен?

— Несомненно. Если бы он хоть что–нибудь знал наверняка, то не приходил бы сюда такой лисицей. Горн способен, имея даже малейшее основание, арестовать хоть самого президента. Ты слыхал о его манере? Он задает самые неожиданные вопросы, и ты невольно отвечаешь на них, не успевая сообразить, к чему он клонит. Меня Бог миловал, а ты помнишь Карла? Заработал пятнадцать лет за один разговор. Карл ловко смастерил дело, комар носа не подточит, угробил одну старуху и прибрал к рукам денежки. Арестовали ее воспитанницу, лакея и кухарку. Горн был в это время в Англии. Приехал чуть ли не к самому суду. Два дня сидел над бумагами, пошатался по городу, потом откопал Карла и битый час говорил с ним. Угадай, о чем? О садоводстве вообще и штамбовых розах в частности. И как они цветут, и как пахнут, а потом… наручники: так–то и так–то — вы убили старуху!

— Что же он, ясновидящий, что ли?

— Не совсем. У него мозг, как скальпель. Не думает, а режет. Старуха хранила деньги в шкатулке, а на дне ее лежали лепестки роз. Знаешь, бабушки наши клали их повсюду, для запаха. По ним и нашел.

— В Англии его назвали Усталым Сердцем, — хмуро заметил директор.

— А у нас зовут Ангелом Смерти. Жуткий человек, не спорю, но ты ведь тоже не дурак. Свернуть такое дело?

— Все–таки подведи итоги, на всякий случай.

— Я начинаю догадываться, чего вы добиваетесь, — объявил Мяч, выходя из автомобиля, остановившегося у здания полицей–президиума.

— А именно?

— Вы хотите составить энциклопедию, — широкое лицо Мяча расплылось в улыбке.

— Возможно.

— Каждый день вы интересуетесь чем–нибудь новым, — продолжал Мяч. — Вчера археологией, сегодня оккультизмом, завтра фотографией.

— Последней — больше всего, особенно вот такими прелестными изобретениями, — подтвердил Горн, вынимая из левой манжеты крохотный фотографический аппарат, прикрепленный к запонке.

Мяч с любопытством подошел к столу.

— Я много слышал о подобных аппаратах, но видеть их мне до сих пор не приходилось.

— Все очень просто, — объяснил Горн. — Точный объектив, безукоризненная четкость, почти незаметен даже для опытного глаза. Конечно, потом фотографии должны быть увеличены. В особых случаях я пользуюсь кольцом.

И Горн, сняв с пальца массивный перстень с огромным агатом, показал восхищенному Мячу миниатюрный аппаратик.

— Иногда бывают интересные детали костюма, обстановки, выражения лица.

— Например, черная борода этого «торговца смертью».

Горн поощрительно улыбнулся.

— Да, мне хотелось бы иметь фотографию, вернее дубликат снимка, имеющегося в берлинском полицей–президиуме.

Глава 13.

МАЛИНА

Горн, внешне всегда спокойный, корректный и даже слегка мечтательный, лихорадочно работал. За время своей службы в полиции он участвовал во многих делах, но, как правило, брался лишь за самые запутанные, трудные случаи.

В промежутках между делами он отдавался изучению психологии и литературы. Эти занятия оттачивали его природные способности сыщика, давали пищу незаурядному интеллекту, способствовали выработке оригинального, только ему свойственного метода расследования.

Низшие служащие полиции, под руководством неугомонного Мяча, носились по городу, выполняя градом сыпавшиеся на них поручения.

Наконец, Мяч явился к своему шефу, нагруженный целым ворохом справок.

— Я предпочитаю какую–нибудь более существенную информацию, — заметил он, окончив доклад, — чем все эти сведения о Карпатах, типографии, адресах, личной жизни служащих «Синей Бороды» и так далее.

— Если вы хотите знать мое мнение, — возразил Горн, — то я нахожу, что варьете является более подходящей ареной…

— Для вашего покорного слуги, — подхватил Мяч, — увы, много талантов оказываются зарытыми в землю.

— Итак, Эльза Картон…

— Живет в Дюссельдорфе, замужем за столяром, Генрихом Шлеманом, отбывшим некогда тюремное наказание в Бреслау и ставшим теперь честным ремесленником. Почтенная старушка больна и не выходит из дому.

— Ей не может быть больше пятидесяти…

— Этого уже достаточно, чтобы иметь сына ваших лет, — Мяч позволял себе иногда дерзости, когда бывал в хорошем настроении.

— Вы не собираетесь жениться, инспектор?

— Ненавижу женщин.

— Удивительная неосторожность. Во–первых, я знаю одну молодую особу, которую вы, наверняка, уверяете в противном, а во–вторых, это дает мне лишний повод подозревать вас в…

— Милостивые боги! — воскликнул Мяч.

— Во всяком случае, вам нужно иметь в виду, что после свадьбы понадобится мебель, — неумолимо продолжал Горн.

Мяч, наконец, сообразил, в чем дело, и не расспрашивая больше ни о чем, выкатил из гаража автомобиль.

В маленьких палисадниках на клумбах и грядках зазеленели первые побеги.

Солнце брызгами разбивалось о стекла в тюлевых занавесочках, темной парчой наряжало фикусы и шаловливыми зайчиками разбегалось по выскобленному полу в пестрых дорожках.

В мастерской, загроможденной досками, верстаками и рамами, приятно пахло свежими стружками.

Хозяин — угрюмый старик с лицом, заросшим щетиной, мрачно стругал доску, не желая вступать в разговоры.

Горн не хотел почему–то сразу приступить к делу, и несчастному Мячу пришлось на самом деле заказывать мебель, объяснять и выбирать рисунки.

Окончив переговоры, он, колеблясь, отдал столяру довольно крупный задаток, но, поймав многозначительный взгляд Горна, тотчас успокоился.

Столяр, в свою очередь, получив деньги, сделался более приветливым.

— Неужели вам приходиться работать одному? — спросил его Горн. — Разве у вас нет детей?

— Нет, господин… впрочем, есть один, да лучше бы его и не было.

— Лентяй?

— Никуда негодный человек, бродяга. Видите ли, удрал из дому еще мальчишкой, лет десять пропадал невесть где, потом приехал, пробыл дома около двух месяцев и опять исчез неведомо куда.

— Чем же он занимается?

— А Бог его знает. Намучился я с ним довольно. Теперь уже рукой махнул. Взрослый парень — я за него не ответчик. Да и не родной сын он мне.

— Да, тяжело работать одному на старости лет, — вставил соболезнующе Мяч. — Но вы ведь женаты?

— Да, заболела вот моя старуха, который день валяется.

— Что с ней?

— А кто ее знает? Вот доктор был, прописал лекарство. Деньги стоит большие, а толку мало.

— Позвольте, я осмотрю больную, — предложил Горн, вставая.

— Мой товарищ — доктор, — подхватил Мяч.

— Ни к чему это, господин. Ей и так хорошо. На докторов денег не напасешься.

— Да я и не собираюсь брать с вас денег, — улыбнулся Горн. — Я приехал к вам в город по личным делам и не гонюсь за пациентами. Осмотрю просто в виде дружеской услуги.

— К чему вам беспокоиться. Я не люблю так…

Мяч прищурился и внимательно посмотрел на хозяина. В его нежелании показывать больную было что–то странное.

— Я тоже, может быть, соберусь заказать вам мебель, — продолжал Горн, — тогда и сосчитаемся. Больная у себя?

И, не дожидаясь ответа, он отправился из мастерской в квартиру.

Столяр волей–неволей вынужден был показать ему дорогу, недовольно ворча что–то себе под нос.

Горн прошел через небольшую залу с ореховой мебелью, обтянутой плюшем, с развешанными по стенам олеографиями в дешевых золоченых рамах, с геранью и канарейками на окнах — характерной обстановкой зажиточного немецкого бюргера.

Не желая, чтобы столяр успел предупредить жену, комиссар первым постучал в дверь спальни.

— Войдите, — услышал он слабый голос, — кто там?

Эльза Шлеман лежала на высокой кровати и вопросительно смотрела на вошедшего запавшими воспаленными глазами.

— Доктор Валлер, — представился Горн. — Я случайно зашел в мастерскую вашего мужа и, узнав о вашей болезни, решил навестить вас.

— Мне очень плохо, доктор, наверное, уже ничего не поможет. Разве вы меня знали раньше?

— Так, слышал кое–что. Ваше девичье имя Эльза Карстон? Разрешите?

И Горн с уверенностью популярного доктора стал осматривать больную.

Она не преувеличивала тяжести своего состояния. Пожилая, но все еще красивая женщина умирала самым мучительным образом. Сильная худоба, обострившая лицо и тело, круги под глазами и влажная зеленоватая кожа, отделявшаяся при малейшем прикосновении хлопьями.

Человек, хорошо знавший Горна, заметил бы, как тот еле заметно вздрогнул. Но в комнате, кроме больной, никого не было: столяр остался в гостиной с Мячом, быстро сообразившим, что комиссар хочет поговорить с хозяйкой наедине. Инспектор умело отвлекал хозяина разговорами, не пуская его к жене.

— Сколько раз у вас был уже кровавый пот? — спросил Горн.

Больная удивленно взглянула на него.

— Вы знаете эту болезнь? Господин Фридрихсон, который был у меня, очень удивился и…

— Да, я знаю, что это такое, — горькая складка прорезала высокий лоб доктора, — когда вы заболели?

— Неделю тому назад. Я простудилась и начала кашлять…

— Принимали ли вы что–нибудь от кашля?

— Сперва я выпила на ночь малины. Я ведь не привыкла лечиться, ну и не обращала никакого внимания на всю эту историю. А потом, ночью, как–то голова очень болела, кошмары душили, я проснулась, а у меня на теле — верите ли, доктор — капли крови выступили. Разве это бывает от простуды?

— И вы никуда до этого не выходили, припомните… И ничего не принимали, кроме малины?

— Не помню, может быть, я съела что–нибудь… Нет, уж, наверное, такая моя судьба.

Горн небрежно просматривал стоявшие на столике около кровати лекарства.

— Строфантин, лавровишневые капли, перегорикум… а вот же у вас еще и малина.

— Да, это та самая, доктор. Я послала в аптеку нашего Якоба, разносчика. Этот плут зашел ко мне, как раз в то время мужа дома не было. Уже не знаю, Якоб ли зажилил лишний пфенинг или аптекарь поскупился, только малины оказалось на одну заварку. Там, в пакете, только одна ягодка осталась.

— Дышать трудно? — осведомился Горн.

— Ох, как трудно. И так голова кружится и сердце замирает… Сейчас вот мне немного лучше, а три дня прямо без памяти лежала.

— Ну, около вас и муж, и сын, не так тяжело все–таки…

Больная печально покачала головой.

— Нет, доктор. Сыном за грехи наказал меня Господь. Нехорошо говорить так, а правда. Ну, да уж теперь недолго. За все отвечу сама. Как я ни старалась образумить Элиаса, он ушел из дому и неизвестно где живет и что делает. Думаю, что нечистая у него совесть, если не может на глаза матери показаться.

— Сколько же ему лет?

— Двадцать восьмой пошел. И в кого он только таким уродился — не знаю.

— Я зайду к вам еще, фрау Эльза, — ласково произнес Горн, вставая. — Я принесу вам порошки, от которых, ручаюсь, вам станет лучше.

— Дай Бог, только я вряд ли встану, доктор, спасибо вам.

— Это мы еще посмотрим, — ободряюще возразил Горн и вышел в другую комнату.

— Как больная? — спросил Мяч.

— Очень тяжелая форма, — ответил Горн.

— Да уж вы прямо скажите, умрет старуха? — спросил столяр. — Доктор Фридрихсон только руками развел.

— Мы, врачи; надеемся до последней минуты, — серьезно ответил Горн. — Я заеду еще и завезу ей лекарство.

Проводив гостей, столяр пошел в мастерскую и, подойдя к окну, долго еще смотрел вслед удалявшемуся автомобилю. Потом кивком подозвал проходившего мальчишку.

— Эй, Курт, беги скорей, скажи Якобу, что у меня были Мяч и этот новый, как его, Горн. Пускай придет. Да поворачивайся живее.

Но тому не пришлось повторять дважды. Услышав известное всем имя Мяч, он сразу сообразил важность доверенного ему поручения и, сломя голову, кинулся бежать по улице.

Глава 14.

КОЛЬЦО В ПЕРЧАТКЕ

Похороны несчастной девочки, последней жертвы вампира, были назначены на вторник. В субботу на имя Горна в полицию было доставлено следующее письмо:

«Я знаю, вам будет небезынтересно узнать, что я буду присутствовать на похоронах. Так как вам все равно не удастся меня узнать, то через две недели можете назначить похороны новой жертвы.

Дюссельдорфский убийца».

Собравшиеся полицейские долго ломали себе головы над этим письмом. Понятно, что на похороны соберется по крайней мере половина всего населения города, и убийце легко будет оставаться незамеченным. Тем более, что его никто не знает в лицо. При его наглости и безнаказанности никто не сомневался, что он исполнит свое обещание.

— Единственный человек, который мог бы его узнать, не будет на погребении. Но я дам ему еще один шанс.

— Вы уверены в том, что узнаете убийцу? — осмелился спросить Мяч.

— Нет, я еще не уверен. Для окончательного решения мне нужны еще три вещи: один сентиментальный разговор, гребенка и одно глупое письмо. Не трудитесь понимать. Вы справлялись о здоровье фрау Эльзы?

— Она чувствует себя значительно лучше после ваших порошков, скоро, кажется, выздоровеет.

— Ей осталось жить не более недели, — возразил Горн.

Мяч остолбенел.

— Как? После обыкновенной простуды? Она ведь еще не старая женщина.

— Есть различные яды, — начал Горн, как бы разговаривая с самим собой. — Вернее и безопаснее всего действуют восточные или завезенные в Европу из Африки. Царствующие дома средних веков наглядно показали их применение. Борджиа и Медичи. Яд, которым был отравлен Генрих Третий, был любимым средством Екатерины Медичи. С его помощью она убрала с дороги всех людей, мешавших ее планам. Родина его — Африка. Им пользуются негритянские племена, поклоняющиеся Великой змее. Как это ни странно, он существует еще и в России, на берегах Оби. Им можно отравить вещь, которую носит или пользуется жертва. Это может быть, например, платье, книга. Генрих отравился, перелистывая книгу с охотничьими гравюрами — подарком матери–королевы. Этим ядом можно отравить даже воздух, влив несколько его капель в лампаду или ночник. Попав тем или иным способом в кровь, яд действует медленно, но верно: спасения нет. Начинаются приступы лихорадки, высокая температура, сердцебиение, удушье, бред. Потом резкий упадок сил, головокружение, кровавая испарина, известная в медицине только как следствие очень редкой болезни — гемофилии, то есть плохой сворачиваемости крови и кровоточивости сосудов. И еще один характерный признак: зеленоватый цвет кожи, отделяющейся при малейшем прикосновении хлопьями.

— И вы уверены, что фрау Эльза отравлена именно этим ядом? — спросил напряженно слушавший Мяч.

Горн вынул из стоявшей на столе коробки маленький пакетик и, открыв его, показал крохотную ягодку, напоминавшую малину.

— Что это, по–вашему?

— Гм… малина, кажется. Ну, конечно, она.

— Совершенно верно, это она, но отравленная аква–тофаной.

— Какое же отношение может иметь к этому делу фрау Эльза?

— Может быть, вы разрешите мне вначале проверить свои предположения? Я люблю утверждать что–либо только наверняка.

Известие о полученном Горном письме быстро распространилось по городу.

В день похорон толпы любопытных устремились на кладбище. Все ожидали чего–то необычайного, как зрители в цирке, каждую минуту ждущие, что вот–вот жонглирующий на воздушной трапеции под куполом цирка акробат сорвется и рухнет на арену. Напряженные нервы искали выхода. Собравшиеся беспокойно оглядывали друг друга, подозрительно следя за поверенным полиции. Без слез нельзя было смотреть на засыпанный цветами катафалк с белым глазетовым гробиком.

Но любителям сильных ощущений не довелось развлечься. Торжественная церемония прошла без всяких инцидентов. Усиленный наряд пешей и конной полиции поддерживал стройность шествия.

К концу церемонии подъехал закрытый черный автомобиль, при виде которого многие настороженно повернули головы. Высокий бледный человек с усталым безразличным лицом возложил на могилу венок и, обратившись с краткими словами соболезнования к матери покойной, медленно пошел к выходу.

— Я вас давно уже жду, фрейлин Рут, — заметил он, останавливаясь перед вспыхнувшей девушкой. — Вам следует получить гонорар за перепечатанную статью, — добавил он, слегка улыбаясь.

— Я не нуждаюсь в частной работе, — сказала она резко, с трудом скрывая свое негодование.

Как вообще он смеет говорить с ней после того, что случилось?

— Но иногда ведь полезно бывает узнать кое–что о курах или помидорах, — продолжал поддразнивать ее Горн. — Кроме того, вы все равно придете ко мне так или иначе.

— Вы слишком самоуверенны, господин комиссар.

— Нисколько. Во–первых, у нас заключена некоторая коммерческая сделка. Очень жаль, если вы о ней забыли. А, во–вторых, я дам вам на днях сенсационное интервью. Вполне официально.

Это задело Рут за живое. Профессиональное любопытство победило досаду.

— На самом деле? Когда же вы разрешите к вам зайти?

— В первый же теплый солнечный день, — заявил Горн. — Я говорю совершенно серьезно. Не забудьте предупредить вашего отца, что вы отправляетесь на прогулку.

— Но я не собираюсь никуда…

— Видите ли, милая Рут, — тихо, но твердо сказал Горн, — ваши намерения для меня совершенно не имеют значения. Если я вовлекаю в свою орбиту каких–нибудь людей, то они или повинуются мне беспрекословно, или… — красноречивый жест окончил фразу. — Ваше возмущение вполне понятно, и мне очень нравится, но оно совершенно бесполезно. Через две недели вы избавитесь от тирана, но до этого срока принадлежите мне. В ближайший же теплый день прошу вас прийти в бюро. Или даже я сам заеду за вами.

И, вежливо приподняв цилиндр, Горн пошел дальше. Рут, побледнев от гнева, обратилась к злополучному Мячу, как тень следовавшему за комиссаром.

— Вы слышали? Что это значит? Я не нахожу слов возмущения этой наглостью.

— Милая Рут, ради Бога, успокойтесь. Поверьте, если Горн что–нибудь говорит, так и будет.

— Но при чем тут я? Неужели вы думаете, что я имею какое–нибудь отношение к… — она оборвала фразу и густо покраснела под пристальным взглядом всегда таких добродушных и жизнерадостных глаз инспектора. Но он, не замечая, казалось, ее смущения, отечески поглаживал дрожащие пальцы, затянутые в лайковую перчатку.

— Бедная девочка, я знаю, как вам иногда бывает тяжело. И, поверьте мне, если в какую–нибудь минуту вы расскажете, что вас гнетет, Усталому Сердцу, то это облегчит вашу душу. Не смотрите на него, как на полицейское пугало. Он молод, но, пережив сам большое горе, понимает страдания других.

— Но для чего тогда этот тон?

— Это его право — приказывать. И вам, и мне, кому угодно. Во время войны Горн, совсем еще молодым, занимал большой пост в тайной агентуре. Он был правой рукой знаменитой «мадмуазель Доктер», одним словом решал участь тысячи людей. Следствием такой работы является изумительная выдержка и снисходительное, отношение ко всем окружающим.

— Если я могу ему быть чем–нибудь полезной… — смягчилась Рут.

— Конечно, можете. Иначе, как на полезного сотрудника, он на вас и не смотрит. Не забывайте, что у него — усталое сердце, — лукаво прибавил он.

Простившись, он побежал догонять начальника.

Горн стоял, прислонившись спиной к дверце автомобиля и небрежно вскинув монокль, рассеянно слушал разговор шефа полиции с доктором Миллером.

Доктор, в старомодном сюртуке и цилиндре, из–под которого выбивались седые пряди, расспрашивал о письме убийцы.

— Неужели же он на самом деле находится здесь, на кладбище, господин комиссар? — обратился он к Горну.

— Совершенно верно, так же, как мы с вами, — был ответ.

— И вы находите его поведение естественным?

— Я вообще не считаю его человеком, — сухо ответил Горн.

— То есть? — изумленно переспросил Мяч.

Шеф полиции поднял брови.

— Очень просто, — нехотя начал Горн, закуривая папиросу, — убийца, по моему мнению, хотя и обыкновенного земного происхождения, но представляет собою существо, одаренное высшей, может быть, демонической силой. Это делает его неуязвимым и в то же время зависимым, он жаждет крови. Вспомните о вампирах, вурдалаках, упырях.

— И вы говорите это серьезно? — спросил шеф.

Горн окинул полицейского таким ледяным взглядом, что у того сразу отпали все сомнения, относительно нормальности верховного комиссара.

— Вам случалось их видеть, доктор?

— Право, затрудняюсь ответить вам на этот вопрос.

— Когда у меня найдется свободное время, я навещу вас, если позволите, чтобы поговорить о некоторых интересующих меня деталях этого вопроса, — любезно произнес Горн. — Профессор Нат, ученый чудак, всю жизнь провел в Карпатах для изучения местной, так называемой демонологии. Вы не встречали его?

— Нет, я жил там довольно уединенно, — пробормотал доктор. — Боюсь, что не смогу удовлетворить вашего любопытства.

— Не здоровы, вероятно?

— Да, годы уже не те. Они дают себя знать. Застарелый ревматизм, лихорадка… До свидания.

Прощаясь, Горн так крепко сжал руку доктору, что тот невольно поморщился и пошел к выходу нервной, припадающей к земле походкой.

— «Жил некогда в Испании Великий Инквизитор»… — вполголоса пропел Мяч, втискивая свою несуразную фигуру в автомобиль.

— А в Германии сыщик Горн, большой мистификатор, — в тон ему ответил комиссар. — Он нервно рассмеялся. — Полгорода завтра будет говорить о том, что сыщик Горн на «ты» с самим дьяволом.

— Какого черта вы пробовали на докторе свою силу?

— Если бы он снял перчатку, то этого не произошло бы, — объяснил Горн. — Мне просто хотелось узнать, носит ли он кольцо с изумрудом.

Мяч молча пожал плечами и включил вторую скорость.

— Вы говорите самым простым тоном ужасные вещи, Горн, — произнес он через несколько минут, — или щеголяете самой изысканной любезностью, от которой мороз по коже дерет.

— Раньше я вешал людей за склонность к философии, — ответил комиссар, откинувшись на спинку сиденья. — К счастью для вас, Мяч, теперь это уже невозможно. Сколько агентов следят за Рут?

— Два, — мрачно ответил Мяч.

— Поставьте четверых, — приказал Горн. — Пусть будут рядом с ней днем и ночью. Ночью в особенности.

— Разрешите вам заметить, господин комиссар… что…

— Что она ни при чем, — перебил его комиссар, — я в этом никогда и не сомневался, но меня интересует один молодой негодяй, и я боюсь, что он в свою очередь интересуется Рут.

— Я рассказал вам все, что знал об этом романе, — примиряюще произнес инспектор. — Этот мерзавец отравил девушку, но не ее самую, конечно, а душу ее отравил.

— Кокаин?

— Нет. Я долго бился, прежде чем мне удалось вырвать ее из этой апатии и сознания какой–то обреченности. Я так и не смог узнать, что же он сделал с ней.

— Завтра я расскажу вам все остальное.

Горн не произнес больше ни слова, но Мяч, скосив глаза, заметил, что глубокая складка прорезала его лоб.

Глава 15.

ПЕРЕПОЛОХ

В прокуренном помещении пивной столяр Шлеман и разносчик Якоб с волнением обсуждали создавшееся положение.

Пиво давно уже сбежало мыльной пеной из высоких кружек на грязную скатерть, но они не обратили на это ни малейшего внимания.

— Этот филер у тетки Румпель может испортить все дело, — заявил Якоб. — Куда я ни пойду — он всюду за мной.

— Ко мне он тоже сунулся, — произнес столяр. — Но я его скоро отвадил.

— Так это ты, — протянул Якоб.

«Плут Якоб», как его называли в Дюссельдорфе, маленький, черный, скользкий, как угорь человечек, по происхождению еврей из Галиции, был вездесущ. Он составлял прошения, скупал краденое, занимался контрабандой и торговал в разнос наркотиками и фальшивыми паспортами. Одним словом, брался за все, ничем не брезгуя, и дела его шли совсем неплохо.

Якоб удачно балансировал на нейтральной зоне между преступным миром и полицией, выдавая иногда мелкие тайны тех и других, оставляя при себе самые важные сведения. Говорили, что он к тому же и ростовщик, субсидирующий некоторые предприятия, но он тщательно скрывал эту сторону своей деятельности.

— Пора бы ликвидировать типографию, — произнес он, помолчав. — Теперь, пока все заняты другим делом, — распродать ее по частям и конец. В газете как раз было объявление.

— А может быть, это опять дела проклятого Горна? — недоверчиво заметил Шлеман.

— И всюду тебе этот Горн мерещится. Чего ради он приходил к тебе?

— Черт его знает. Старуху навестил и лекарство ей принес.

— Разве ей так плохо? Не нравится мне это.

— Да, не вовремя. С тех пор, как начала кашлять, помнишь, ты ей еще малины приносил… Теперь совсем плохо, помирает.

— Причем тут малина. Малину продают и в аптеке. Навязала мне баба этот пакет, чтоб она перевернулась.

— Какая баба? — спросил столяр.

— Да Румпель. Иду я от тебя в аптеку, а она из–за угла ко мне подходит и предлагает малину. «Мне, говорит, она не нужна, дешево отдам». Ну, я и купил. Чего зря в аптеку так далеко тащиться.

— Ладно, бог с ней. Ты лучше подумай, что нам дальше делать.

Из темного, плохо обозримого угла поднялся какой–то человек и направился к выходу. Якоб вздрогнул.

— Лягавый–то оказывается был здесь, — прошептал он, наклоняясь через столик к столяру.

Агент, по–видимому, выяснил все, что его интересовало, он спокойно вышел на улицу и направился домой. Там полицейский вызвал в свою мансарду хозяйку квартиры.

Тетка Румпель, толстая хитрая старуха, была очень недовольна своим новым жильцом. Ее наметанный глаз сразу же определил в молодом, аккуратно платящем за квартиру человеке сыщика, и она с подозрением наблюдала за ним.

— Фрау Румпель, — обратился он к ней, шагая взад и вперед по комнате. — Верно, что жена столяра умирает?

— Гордячка, даром, что сын бродяга, — кратко определила старуха, складывая руки на животе под передником.

— Сын? Когда его видели в последний раз?

— А никто его не видел. Сбежал мальчишкой, тому лет двадцать. Эльза уверяла, что видела его несколько месяцев назад. Хорошо одетым. Только, наверное, это ей померещилось. С чего ему скрываться? Все знают, что хулиган, а другого такого за ним ничего не водилось.

— Как он выглядит?

— А роста с вас, рыжий, лицом в отца, только не такой красивый, и глаза другого цвета. Я господина доктора еще студентом знала, сама тогда еще молода была, вся его история любовная на моих глазах произошла.

— Вы часто покупаете малину, фрау Румпель?

Старуха остолбенела.

— Какую малину? Что вы плетете?

— Если вы мне не ответите, кто дал вам пакетик сушеной малины, которую вы потом продали по приказанию этого человека Якобу, то я вас арестую, и у вас будут большие неприятности. А скажете — получите вот это.

На столе появились две новенькие хрустящие бумажки.

Глаза старухи загорелись.

— Если уж Якоб разболтал…

— Говорите.

— Подходит ко мне какой–то господин, лица я его не запомнила, темно было, и говорит: «Фрау Румпель, вот вам сто марок и пакетик, передайте все это жене столяра. Она ведь нездорова». Ну, отчего же не помочь человеку. Я уже пошла было к ней, да вот встретила Якоба и ему отдала.

— Деньги тоже?

Старуха замялась.

— Деньги?.. У Эльзы их и так достаточно.

— И вы не узнаете этого человека, если увидите?

— Даже если бы хотела, не смогла бы.

— Ну, ладно. Получите деньги и никому ни гу–гу.

Вечером агент отправился в полицей–президиум и сделал подробный доклад Горну.

— Я уверен, что старуха сказала правду, — обратился Горн к Мячу. — Человек, давший аква–тофана, слишком умен, чтобы довериться старухе. Его план ясен: она отдаст пакетик с малиной Якобу или сама зайдет к больной. Прикарманив деньги, она волей–неволей должна будет молчать об этой встрече.

Мяч привык за последнее время ко всяким неожиданностям, но в эту ночь его ожидал еще один сюрприз.

Он разбирал бумаги в комнате, примыкавшей к кабинету Горна.

Часов в двенадцать двери кабинета отворились и оттуда вышел… доктор Миллер в сюртуке и цилиндре. Горбясь немного более, чем обычно, он прошел мимо озадаченного Мяча и скрылся за дверьми.

Мяч протер глаза. Утомленный напряженной работой последних дней, он на минуту задремал над бумагами, но во всяком случае не настолько, чтобы не заметить, когда доктор вошел в кабинет Горна.

Он бросился в кабинет Горна, но там никого не оказалось.

— Что за чертовщина! — Пораженный Мяч быстро схватил шляпу и выбежал на улицу.

В темноте он различил удаляющуюся одинокую фигуру доктора и отправился вслед за ним.

Глава 16.

МЕДАЛЬОН

В маленьком домике столяра все было тихо. Шлеман отправился в пивную — теперь он целыми днями сидел за кружкой. Появление сыщика, который явно следил за ним в последние дни, выбило его из колеи.

Шлеман с ранней юности спутался с дурной компанией. Несколько удачных грабежей заставили его забыть всякую осторожность, но на очередном деле он сорвался. Десять лет тюрьмы в Бреслау были достаточным наказанием для него. Выйдя оттуда, Шлеман твердо решил вести порядочную жизнь. Он женился на бывшей горничной старика Миллера, усыновив ее незаконнорожденного сына. Суммы, полученной за сокрытие греха, было достаточно, чтобы открыть столярную мастерскую, дела шли нормально, и в заказах тоже не было недостатка. Но вскоре, из–за семейных размолвок, он начал ходить в пивную чаще, чем следовало, встретился там со старыми друзьями и после долгих колебаний решил взяться за старый промысел. Но десять лет каторги научили его осторожности. Полиция никак не могла его поймать, и только теперь он начал беспокоиться, заливая свои страхи спиртным.

Фрау Эльза услышала, как за мужем захлопнулась дверь и облегченно вздохнула.

Она принимала его вечные попреки как наказание за грех и теперь, готовясь к смерти, чувствовала, как все окружающее отходит куда–то вглубь и заволакивается мягким туманом.

Последний приступ лихорадки отнял у нее все силы. Измученное влажное тело едва вырисовывалось под одеялом. Глубоко запавшие глаза скользили по знакомой обстановке. Вот рамочка, которую ей подарил муж, давно, когда он еще относился к ней значительно лучше. А вот эту салфеточку она вязала, когда ушел Элиас.

Худая рука судорожно сжала висевший на груди медальон.

Кажется, старик вернулся. В соседней комнате послышались шаги. Эльза очнулась от забытая. «Наверное, пьян, по обыкновению», — подумала она.

Дверь отворилась. Изумленный взгляд больной остановился на сгорбленной фигуре.

Эльза невольно приподнялась, опираясь на подушки.

— Франц, неужели ты, Франц?

Доктор Миллер подошел ближе и уселся в ногах больной. Тень падала ему на лицо, но обычно резкие черты старика казались мягче.

— Да, это я, Эльза. Узнала все–таки, состарились мы.

— Всю жизнь я помнила тебя, Франц. Видишь медальон — твой подарок. Здесь твоя карточка и Элиаса. Помнишь нашего мальчика? Он так похож на тебя…

Глаза доктора странно блеснули.

— Говори, говори, Эльза, я слушаю тебя. — Его голос звучал приглушенно и тихо. — Тебе очень плохо?

— Я умираю, Франц. Привел Бог свидеться перед смертью. Мальчика нашего, Элиаса, не забудь. Бродяжничает, совсем от рук отбился. Про тебя я ему рассказывала. Злое у него сердце, соседки недаром говорили: глаза зеленые — злой человек.

— Зеленые глаза? — спросил доктор.

— Да, сам рыженький, а глаза зеленые, мальчишки его всегда клоуном дразнили. У тебя голубые были, красивые… Да и я другая была… Наказал теперь Бог за грехи. Как ты уехал — сколько я вынесла! Старик пил… Очень грубым был. Элиас ничего не хотел делать… убегал из школы, лентяйничал… все его дразнили подкидышем… озлобился против людей и против тебя.

Больная дышала с трудом. Пальцы судорожно перебирали одеяло.

— Ты еще здесь, Франц? Ох, тяжело… Не вижу… подойди сюда…

Доктор склонился над умирающей и поцеловал ее. Слезы катились по ее лицу. Она хотела еще что–то сказать и приподнялась, чтобы обнять руками его шею. Но руки бессильно упали, и она медленно опустилась на подушки, поддерживаемая сильной рукой доктора.

Он постоял несколько минут прислушиваясь, бьется ли сердце. Потом закрыл глаза покойнице и, ловко расстегнув цепочку, снял с ее шеи медальон.

Несмотря на теплую летнюю ночь, Мяч зябко поеживался, долго простояв в тени каких–то ворот. Доктор Миллер заставил его протащиться пешком через весь город и пустынными улочками привел к низенькому дому столяра.

Мяч ясно видел, как сгорбленная фигура доктора исчезла за дверьми, и он в недоумении остановился, не зная, что ему делать.

Что значит этот странный визит? Старик–ученый, месяцами не выходивший из дому, вдруг появляется в полицей–президиуме и ночью идет к какому–то столяру! Знал ли Горн, что Миллер был у него в кабинете? И где вообще Горн?

Мяч недовольно заерзал на месте. Дернула же его нелегкая тащиться сюда! Он с сожалением вспомнил об ужине и мягкой постели и готов был уже повернуть обратно, как вдруг замер, прижавшись к забору.

Длинная тень упала на дорогу. Немного поколебавшись, Мяч сделал навстречу идущему несколько шагов и… столкнулся с Горном.

— Приятно прогуливаться в весеннюю ночь, — заметил тот обычным насмешливым тоном. — Влюбленные, поэты, сыщики одинаково любят природу.

— Я предпочел бы постель, — пробурчал Мяч. — Как это вам удалось заставить доктора прийти к вам, да еще ночью?

— Час самый подходящий для привидений, — рассмеялся Горн.

— Вы были там? — спросил Мяч, кивая головой по направлению домика, от которого они быстро удалялись.

— Да. Фрау Эльза умерла, — отрывисто бросил Горн, и Мяч не решился больше расспрашивать. Он был отправлен домой и уснул, едва добравшись до постели, а Горн долго еще сидел в кабинете, внимательно рассматривая медальон.

Глава 17.

ИЗУМРУД

Рут ожесточенно стучала на машинке, стараясь отогнать назойливые мысли. Как нарочно, работы было мало, а солнце озаряло редакционную комнату яркими бликами, выхватив из пыли старую чернильницу и даже смятым корректурным гранкам, придав какую–то нарядность.

Дерзко, по–весеннему, чирикали воробьи, деревья уже покрылись яркими зелеными листьями, и кое–где торговки продавали первую едва распустившуюся сирень.

Идя утром в редакцию, Рут поймала себя на мысли о том, как хорошо было бы сейчас очутиться за городом.

Неужели этот Горн на самом деле повезет ее куда–нибудь? И Рут, в который раз со времени их знакомства, вспомнила высокого бледного человека с усталым лицом и насмешливой улыбкой. Как он красив все–таки!.. Усталое Сердце. И как обаятелен, несмотря на резкую повелительную манеру поведения.

Конечно, у очаровательной фрейлин Корнер не было недостатка в поклонниках. Выросшая без матери, умершей когда Рут была еще ребенком, девушка, находясь под опекой старика–отца, ученого, погруженного в научные занятия, была рано предоставлена сама себе. Она привыкла к самостоятельности и собственной оценке людей. Среди всех, кого Рут знала, комиссар фон Горн явно выделялся незаурядностью, красотой и обаянием, кроме того, его образ был овеян волнующей романтикой.

И Рут тщетно пыталась обмануть самое себя, стараясь заглушить зарождающиеся в ней чувства интереса и симпатии к комиссару.

Большие стенные часы пробили три. Редакция совсем опустела, только Рут в нерешительности стояла около окна, раздумывая, что ей делать. Несколько писем, адресованных под условными литерами в ответ на объявление Горна о покупке ротационки, лежали у нее в портфеле. Она взяла их сегодня из конторы и должна была отнести в полицей–президиум. Горн к тому же просил ее прийти в солнечный день, а сегодня, как назло, на небе не было ни облачка.

О чем он будет говорить с ней? Она отлично понимала, что «сенсационное официальное интервью» было только предлогом для чего–то более важного. И что означал этот грустный взгляд Мяча, ее старого веселого друга, его странные намеки?

Рут невольно вздрогнула, догадываясь, что они могли означать.

Так что же делать? Идти к Горну и беспрекословно подчиниться всем его требованиям? Вся ее гордая натура возмущенно протестовала против этого. Ведь он даже не посмотрит на нее, а лениво, полузакрыв глаза, начнет цедить сквозь зубы: «встаньте, сядьте, вы любите пломбир»… или что–нибудь в этом роде. Нет, она просто положит все письма в большой конверт и передаст его Горну — не ему самому, а Мячу, или кому–нибудь из агентов. Но Рут не удалось выполнить свое намерение. Только она сошла с лестницы, как к подъезду редакции подъехал знакомый черный автомобиль.

Передняя дверца отворилась, и рука в кожаной перчатке сделала приглашающий жест.

Озадаченная Рут невольно подчинилась приглашению и, только очутившись рядом с высоким шофером, увидела, что они с Горном вдвоем в автомобиле. Мяча — неизменной тени главного комиссара — не оказалось рядом.

Горн сидел за рулем, не замечая смущения девушки.

Черный автомобиль мчался по улицам, изредка пугая прохожих низким гудком–сиреной.

— Я хотела передать вам письма, — начала Рут.

— Как видите, я предпочел заехать за ними сам, чем получить их от Мяча, — последовал холодный ответ.

Девушка смущенно покраснела: значит, он угадал, что она не хотела идти к нему.

— Я просмотрю их потом, — бросил он, не отрывая взгляда от бежавшей перед ним дороги. — Вы сказали дома, что поздно вернетесь?

— Нет, папа все равно не заметит моего отсутствия. Но я до сих пор не знаю, куда мы едем.

— В Бейрат.

— А зачем?

— Вот что, фрейлин Рут, — продолжал Горн, — Сегодня такой великолепный день, что грешно сидеть в пыльной конторе. Неужели вы против небольшой прогулки?

— Нет, ведь… вы так заняты?

— Именно поэтому. Во время великой войны, когда я был в Швейцарии… — и Горн остроумно и увлекательно рассказал ей один эпизод из своей богатой приключениями жизни.

Автомобиль, выехав из города, мчался по шоссе в Бейрат.

Свежий воздух полей, солнце, быстрая езда успокоили и рассеяли все сомнения Рут. Она с удивлением наблюдала за комиссаром. Горн оказался таким милым, интересным собеседником, что она прямо его не узнавала.

— Вы жили прошлым летом на вашей ферме, Рут? — спросил он, окончив свой рассказ. — Это, кажется, недалеко отсюда?

Рут указала ему направление, совершенно забыв рассердиться за то, что Горн назвал ее просто по имени.

Вскоре автомобиль остановился перед небольшим домиком, обвитым плющом. Старик–арендатор радостно выбежал навстречу молодой хозяйке.

В уютной столовой вскоре был сервирован чай с густыми сливками и душистым медом. Проголодавшаяся Рут потребовала еще ветчины и яиц, и они уселись за стол, перекидываясь веселыми шутками. Оба вели себя, как выпущенные на свободу школьники.

Только когда тонкие пальцы девушки нечаянно касались сильных, холеных рук Горна, ею овладевало странное смущение.

— А мы ждали вас вчера, барышня, — заявил Хирт, арендатор, когда они кончили завтракать и вышли в сад.

— Вы хотели приехать сюда? — быстро спросил Горн, и она уловила некоторую озабоченность в его голосе.

— Да. Папе понадобились определенные материалы, которые он оставил здесь прошлым летом. Железной дорогой сюда добираться около трех часов, и я думала приехать сюда после обеда и переночевать, а на следующее утро вернуться в Дюссельдорф.

— В следующий раз я очень прошу вас, Рут, сообщайте прежде всего мне, если вы захотите уехать куда–нибудь из города, — произнес Горн своим обычным повелительным тоном.

— Но… мне кажется…

— Это ваш жених, барышня? — шепотом спросил Хирт, когда она немного отстала от Горна.

— С чего вы взяли? — резко ответила она.

— Простите, барышня, только мне показалось…

Рут отвернулась, чтобы скрыть краску на лице, и быстро подошла к краю лесной дороги. Она задыхалась от гнева. Этот человек обращается с ней, как со своей собственностью! Даже старик Хирт, видевший их в первый раз вместе, и то обратил на это внимание. Значит, все его любезности только для отвода глаз!

Заслышав позади легкие шаги Горна, она остановилась. Не бежать же ей в самом деле? Смешно! Надо раз и навсегда объясниться и прекратить это безобразие…

Горн увлек ее на небольшую полянку, прилегающую к дому, но скрытую от него деревьями, и, бережно опустив девушку на траву, улегся рядом, закинув руки за голову, и с полунасмешливой–полугрустной улыбкой произнес:

— Боюсь, что вы меня ненавидите, Рут.

— Кто дал вам право называть меня по имени?

Рут твердо решила не сдавать позиций и удерживать Горна на расстоянии. Ей понадобилась вся ее выдержка и умение владеть собой. Горн мог кого угодно сбить с толку, такой уж это человек!

— А разве об этом спрашивают? Мне так нравится.

— Но мне…

— И вам это не должно быть неприятно.

— Но…

— Но если это даже и немного «Шокинг», то иногда можно погрешить против скучных правил приличий.

Какие у него мягкие, ласковые глаза и подкупающая улыбка! Рут собрала последний остаток мужества.

— Хорошо, оставим в покое то, что мы с вами мало знакомы… Но где обещанное сенсационное интервью? И кроме того, неужели вы затеяли всю эту загадочную прогулку только ради того, чтобы говорить мне дерзости?

— Или позволить вам говорить со мной совершенно недопустимым тоном, — закончил Горн. — Видите ли, Рут, как к вам идет, между прочим, это имя, — интервью я дам вам потом, когда мы вернемся в город, но, кроме того, я должен признаться, что есть еще один вопрос, который меня очень волнует. Но я не знаю, как к нему подойти… Да, я комиссар Горн, и так далее… не знаю, с чего начать. Есть некоторые вещи, которые не говорятся ни с того с сего. Если бы на вашем месте был кто–нибудь другой… Или вы сами дадите мне повод, или какой–нибудь случай, ниспосланный небом…

— Вы ведь еще не читали писем, господин комиссар, — упорствовала Рут, стараясь перевести разговор на деловую почву.

— Письма? Ах, да.

Горн вынул из кармана несколько конвертов и, разорвав их, пробежал глазами содержание писем. Однако то, с какой готовностью молодой человек переключился с разговора на дело, покоробило Рут, и она тотчас же рассердилась на себя за это. Какое ей в сущности дело до его отношения к ней.

— Чье имение здесь рядом с вашим? — спросил он, отрываясь от писем.

— Доктора Миллера.

— А у него тоже есть арендаторы?

— Да, я даже знаю одного из них, некий Шлеман, только сам он не живет здесь, а сдает в аренду кому–то. Старик. Я видела его несколько раз, когда он приезжал прошлым летом.

— Столяр?

— Да, кажется. Странный какой–то человек.

— Какие постройки у него на ферме?

— Постройки? — удивилась Рут. — Жилой дом, конюшня, флигель, птичник, хлев, амбар… Большое здание молотилки, но она, как правило, закрыта.

— Почему?

— Говорят, что он работал на ней всегда сам, с несколькими рабочими, но у нас ведь теперь повсюду есть электричество, поэтому неудивительно, что теперь там не работают.

— Так.

Горн, по–видимому, напряженно о чем–то думал. Рут, слегка утомленная прогулкой, переменила позу на более удобную и, полулежа на траве, наблюдала, как в соседней ложбинке мирно грелся на солнышке небольшой уж, блаженно потягиваясь и подставляя теплым лучам солнца новую кожу.

— В Индии есть некоторые змеи, которые по преданию приносят счастливый змеиный камень, — сказал Горн, проследовав за направлением ее взгляда. — Они носят его на голове, под кожей. Этот камень обладает чудодейственными свойствами и, в первую очередь, служит противоядием от укуса любой змеи. Обладателя такого камня змеи не трогают. Кроме того, он может исцелять других. Я лично не смог его заполучить. Англичане считают это басней, но я видел собственными глазами…

Девушка, зная, что последует интересный рассказ, повернулась к нему и попросила:

— Расскажите, Горн…

— Меня зовут Олаф, — лукавая улыбка озарила его лицо, а глаза с нескрываемым восхищением остановились на порозовевшем личике девушки.

— Я не привыкла, — начала было Рут, но, заметив укоризненное выражение его лица, окончила фразу совсем не так, как собиралась:

— Расскажите… Олаф.

Какое у него красивое имя! Так звали викингов и рыцарей. Но он не рыцарь… Однако, какое влияние имеет на нее этот удивительный человек с лицом викинга, громкой дворянской фамилией, с криминальной профессией и, как говорят, усталым сердцем.

— Мне удалось встретиться с одним раджой. Я оказал ему небольшую услугу, и он в награду объяснил и показал мне многое. В тюрбане у него был странный аграф[7] с единственным зеленовато–золотистым камнем. Днем он даже не был особенно красивым, но ночью светился, как настоящий змеиный глаз. При мне он исцелил одного укушенного коброй индуса, приложив на несколько минут к ранке этот камень. Опухоль моментально спала, и бедняга был через несколько часов совершенно здоров.

— Надо пойти поискать змеиную кожу, — воскликнула, смеясь, девушка, — может быть, и мне удастся найти камень!

— Для этого не надо далеко ходить, — возразил Горн, зоркие глаза которого давно заметили старую кожу ужа, валявшуюся между камней, где он сбросил ее, по–видимому, совсем недавно. Он сделал движение, собираясь встать, но Рут опередила его.

— Нет, нет, я должна посмотреть сама. — И, быстро вскочив, побежала к камню.

Действительно, там лежала кожа ужа. Рут, не боявшаяся змей, протянула руку и подняла кожу, но в это время заметила блестящий предмет, лежавший на песке. Она подняла его и воскликнула.

Горн в одно мгновение очутился на ногах и, подбежав, поддержал за плечи пошатнувшуюся девушку. Смертельно бледная Рут невольно прижалась к нему, как бы ища защиты.

На ее ладони блестело массивное золотое кольцо с большим изумрудом.

Горн усадил девушку на прежнее место, обнял одной рукой ее талию, а другой — взял кольцо и внимательно стал рассматривать его.

— Могу вас уверить, что это не змеиный камень, — холодно произнес он, отдавая кольцо дрожащей с головы до ног девушке.

— Нет, нет, я не возьму его, даже не хочу к нему больше прикасаться.

— В таком случае, я возвращу его владельцу, — спокойно сказал Горн, опуская кольцо в жилетный карман. — Хотя по праву вы могли бы оставить его себе.

— Я… я не хочу… Но… разве вы знаете, кому оно принадлежит?

— Я знаю человека, который до сих пор не расставался с ним. И вы тоже знаете его.

Горн снова стал холодным и резким и пристально посмотрел на Рут. Лицо ее застыло в напряжении, она опустила голову еще ниже.

— Я… я не могу. Это так ужасно. Зачем вы привели меня сюда?

— Рут, я очень долго ждал удобного случая, чтобы поговорить с вами… об этом человеке. Я не хотел начинать этот разговор без повода, неожиданно, боясь напугать вас и оскорбить. Но теперь вы должны сказать мне. Поверьте, что я не только сыщик, но и человек… человек, который вас… который очень хорошо относится к вам. Четыре агента днем и ночью следят за каждым вашим шагом не потому, что я подозреваю вас, а потому, что я боюсь за вашу жизнь, Рут. И вы знаете, что я говорю серьезно. Мне не следовало посвящать вас во все проблемы, но я хочу убедить вас в том, что вы должны и можете быть со мной абсолютно откровенны.

Рут подняла голову и заплаканными глазами взглянула на Горна. В его обычно холодных, насмешливых глазах светилась такая мягкость, голос звучал такой неподдельной лаской и участием, что она решилась, наконец, рассказать ему то, что тяжелым гнетом лежало на ее душе.

— Мне кажется, что это не может иметь большого значения, — робко начала она, — я видела это кольцо у Элиаса… Это один молодой человек, мой знакомый.

Горн невольно вздрогнул, услышав это имя, но тотчас скрыл свое волнение.

— Вы познакомились с ним позапрошлым летом, когда жили на ферме? Ваш отец знает его?

— Нет, — признались Рут. — Все это было очень странно, по–моему, его вообще никто не знает здесь. Кажется, он жил неподалеку, но всегда приезжал на автомобиле. Мы встречались в лесу.

— И он просил никому не говорить об этом?

— Да. Я пыталась его тогда расспрашивать, особенно потом… Когда… когда он сказал, что любит меня и… но он улыбался только в ответ, и мне становилось так жутко, что я не пыталась больше расспрашивать.

— Выше среднего роста, худой, резкое лицо, зеленые глаза, рыжий, — задумчиво произнес Горн, покручивая стебельки травы.

— Да, да — вы его знаете?

— Что он вам еще говорил, Рут, ответьте, пожалуйста, откровенно на мой вопрос. Как могли вы… я не скажу порядочная, потому что порядочность тут ни при чем, но серьезная, умная девушка связаться с таким… таким типом? Конечно, я понимаю, что о свиданиях редко докладывают родителям. Но… все же, раз вы сами сказали, что его никто не знал, а вы боялись… то…

— Это было ужасно. — Рут невольно схватила его руку, как бы прося о защите. — Как я мучилась. Это был просто яд, как опиум, кокаин, морфий. Знаешь, что он тебя губит, и все–таки не можешь расстаться. Есть люди, заставляющие повиноваться. Может быть, я безвольна. Он рассказывал такие страшные и странные истории… О вампирах, жертвах, змеях… Я видела в музее картину Катабринского «Delire» — бред. Так вот там такие, как у него, лица. Настоящий вампир или одержимый.

— Но чего же он хотел от вас?

— Он говорил, что его мучает что–то или кто–то, не дающий ему покоя… Обреченность какая–то. И наряду с этим… такой цинизм, такое презрение ко всему святому и светлому, что, кажется, уже одно прикосновение этого человека отравляет душу.

— Он богат?

— Кажется, да.

— Чем же он объяснял окружающую его таинственность?

— Ничем. Он говорил, что если я не буду повиноваться ему, то умру. И я настолько была под его влиянием, что свято верила этому.

— Ну… и… что же?

— Он велел мне ждать его. Или я стану его женой, или чьей–то жертвой. Знаете — кролики сами идут в пасть змее, беспрекословно.

— Но, ведь, это было позапрошлым летом. А весной 1929 года начались убийства… одно за другим. Разве у вас не возникло никаких подозрений?

— Боже! — задрожала Рут. — Неужели вы думаете, что он… имеет к этому отношение?

— Во всяком случае, он безусловно подозрительный субъект.

— Я много думала об этом. Последнее время он долго не приезжал, и, оставшись одна, я начала выздоравливать. Потом, когда мы встретились… Я не струсила, Горн, но когда я начала ему говорить все, что я о нем думаю, и просила оставить меня а покое… он… рассмеялся. Олаф, Боже мой! До сих пор слышу этот смех… я кинулась бежать, как сумасшедшая… Больше мы не встречались.

— Ни разу?

— Нет. Только однажды я нашла на окне своей спальни записку. Он писал, что еще придет за мной. И опять весь этот бред. Я сожгла ее.

У Горна невольно вырвался жест сожаления, — Рут заметила это.

— Я не хотела ничего, что могло бы напоминать мне о нем.

— И забыли настолько, что даже не сочли нужным сказать кому–нибудь о ваших подозрениях, — с упреком заметил Горн.

— Это было выше моих сил. Что–то мешало мне говорить об этом… Я даже не могу толком объяснить, что со мной происходило.

И Рут невольно содрогнулась, вспомнив об ужасных муках, которые она испытывала. Но теперь ей почему–то стало удивительно спокойно, и она готова была смеяться над своими прежними страхами… Или это присутствие Усталого Сердца наполняло ее таким спокойствием?

Глава 18.

ТАЙНА ШЛЕМАНА

Солнце уже садилось, окрашивая розовато–оранжевыми тонами небо, когда Рут и Горн вышли из леса. Увидев строения, Горн остановился.

— Идите вперед, Рут, кажется, я забыл на поляне блокнот.

Она молча кивнула в ответ и пошла на ферму. Нужно было еще найти рукописи отца и проститься со стариком–арендатором.

Горн подождал, когда скроется стройная фигура девушки, потом круто повернулся и зашагал обратно. Однако он и не думал искать оброненный блокнот, спокойно лежавший в его кармане. Горн бесшумно подошел к поляне и остановился в тени огромного бука. Казалось, что он поджидал кого–то. Вскоре на поляну вышел человек, шаривший палкой по траве. Он все время нагибался, очевидно, разыскивая что–то. Горн, неожиданно выйдя из укрытия, подошел к нему и любезно приветствовал его. Потом, подняв с травы только что подброшенный блокнот, вежливо приподнял шляпу и удалился.

Четверть часа спустя черный автомобиль свернул с шоссе на проселочную дорогу.

— Куда вы? — спросила Рут. — Это нам не по дороге.

— Почему бы не проехать этим путем? — ответил Горн. — Мы немного потеряем.

Рут не возражала. Она была погружена в свои мысли, и наблюдения за Горном и окружающее мало ее тревожило. Она только немного удивилась, когда автомобиль вскоре остановился у заброшенной молотилки соседней фермы. Арендатор Шлеман с побледневшим лицом и трясущимися руками открыл по требованию Горна тяжелую дверь с железным засовом.

Рут мельком взглянула в сарай и невольно приподняла брови, увидев знакомую картину: наборная машина, две бостонки, три, четыре кассы… Посередине этой оригинальной сельской типографии стояла устаревшая ротационная машина. Рядом валялись куски металла, старые формы, валики, ролики бумаги.

«Так вот в чем заключалась тайна молотилки?» — подумала Рут, нагибаясь, чтобы поднять один из валявшихся на полу сфальцованных[8] листов. Лист оказался коммунистической прокламацией. Не оставалось никаких сомнений в том, чем занимался Шлеман на молотилке.

Горн быстро просмотрел листочек, скомкал его в руке, насмешливо взглянул на столяра и, не проронив ни слова, вышел из сарая, взяв под руку Рут.

Резкий поворот руля — и зловещая черная машина вылетела на шоссе.

— Я все–таки не понимаю, в чем дело, — храбро начала Рут. — Причем здесь эта несчастная типография и арендатор?

— Арендатор — бывший и, надо думать, будущий каторжник. Ротационка играет маленькую роль в этой истории.

— Великолепно, но я не слышу обещанного интервью.

— Официально вы получите его в городе, в моем бюро, в присутствии достопочтенного Мяча и какой–нибудь восторженной барышни из машинисток, — ответил Горн.

Этот день был одним из самых счастливых в жизни Рут. Солнце, зелень, бешеная езда, успокаивающая и вместе с тем волнующая близость бледного человека с такими ласково–скорбными глазами… Усталое Сердце!

В бюро их нетерпеливо ждал верный Мяч, дожевывая остатки колоссального бутерброда. Он лукаво ухмыльнулся, поглядывая на парочку, хранившую самый серьезный вид.

Горн уселся за письменный стол в своей любимой позе — небрежно откинувшись назад и устало полузакрыв глаза.

— Я обещал дать интервью, фрейлин Рут, — начал он, не обращая на Мяча никакого внимания, — но, к сожалению, боюсь, что не смогу предоставить вам какие–нибудь интересные сведения. Следствие по делу убийцы оказалось гораздо труднее и запутаннее, чем я думал. Несмотря на все усилия, у следствия нет ничего определенного. Мне приходилось распутывать и более трудные дела — моя репутация подтверждает это. Но, должен признаться, что у меня до сих пор были более сильные сотрудники. Один в поле не воин. Я не хочу осуждать всех, но некоторые, — холодные глаза Горна с каким–то странным выражением остановились на Мяче, — но некоторые, повторяю, далеко не на высоте. То, что хорошо для поимки карманных воров, не годится и даже вредит в таком важном деле. Поэтому я решил принять дополнительные меры. Сегодня же я телеграфирую в Берлин с просьбой прислать мне в помощь Рейнгольда. Это исключительная личность — если верить рассказам о нем, потому что лично я его никогда не видел и с ним не знаком. Не думаю, чтобы кто–нибудь из присутствующих встречался с ним. Он в последнее время работал в Будапеште, и, несмотря на молодость, быстро выдвинулся.

— Это все? — спросила Рут, записывая в блокнот речь Горна. — Но… мне очень неприятно… боюсь, что эту беседу не совсем удобно…

— Я категорически настаиваю на том, чтобы она была помещена слово в слово, — твердо сказал Горн и, наклоняясь к девушке, тихо прибавил: — Вы не знаете, насколько это сейчас важно, Рут.

— Я несколько смягчу ваши слова, — также тихо ответила она, наклоняя голову.

Рут подкорректировала интервью и, подняв голову, посмотрела на окружающих. На лицах всех присутствующих было написано полное недоумение. Мяч даже сразу как–то осунулся.

— Интервью окончено, — улыбаясь, сказал Горн. — Я знаю, что оно придется не по вкусу очень многим, но я не могу в ущерб делу считаться с самолюбием или тщеславием других. Инспектор Шульце, — обратился он к злополучному Мячу, — вы получите месячный отпуск…

Рут поднялась.

— Разрешите мне сказать несколько слов, — прошептал упавшим голосом Мяч, когда девушка скрылась за дверь.

— Пожалуйста, — и движением руки Горн попросил всех оставить их вдвоем.

О чем они говорили, никто так и не узнал. Через четверть часа Мяч вышел из кабинета и на участливые расспросы коллег ничего не ответил, безнадежно махнув рукой.

— Кажется, я на самом деле стар для этой работы, — уныло произнес он.

— Как, неужели вы уходите?

— Да, я возьму отпуск, а дальше — видно будет.

Шеф полиции только покачал головой, выслушав Мяча.

— Я понимаю, что вы устали, Шульце, так же, как и все мы, но неужели вы не можете выбрать более удобное время. Теперь, когда дело приближается к развязке…

— Верховный комиссар находит, что моя работа только тормозит дело, — холодно ответил Мяч.

— Он, кажется, слишком зазнался, этот Горн, — возмущенно воскликнул шеф полиции. — Я поговорю с ним.

Но, несмотря на просьбы шефа и глухое возмущение всех чинов полицей–президиума, всеобщий любимец Мяч был по настоянию Горна отправлен в месячный отпуск, и, простившись со всеми, уехал в Швальцвальд, где, по его словам, у матери была небольшая усадьба.

Интервью с Горном, помещенное Рут в несколько смягченном виде в очередном номере газеты, произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Весь город только и говорил об этом. Мяч пользовался всеобщей симпатией, и его предполагаемая отставка произвела тяжелое впечатление на граждан.

Стали распространяться самые нелепые и вздорные слухи. Некоторые говорили, что Горн уволил Мяча потому, что тот якобы был подкуплен дюссельдорфским убийцей. Другие с пеной у рта доказывали, что Горн сам причастен так или иначе к этому делу.

Недовольство против Горна росло. Исходило оно из полицей–президиума, распространяясь по всему городу. До сих пор Горна только боялись, теперь им стали открыто возмущаться.

Глава 19.

СОПЕРНИЦЫ И СОПЕРНИКИ

Кэтти Финк только принялась за утренний туалет, как горничная подала ей письмо.

Она с недоумением взглянула на незнакомый почерк и лениво разорвала конверт.

Кто мог ей написать из этого сумасшедшего города? Неужели там люди еще ходят в театры?

Кэтти Финк была небольшой, но довольно популярной артисткой малой сцены. Успех ее можно было приписать не столько таланту, сколько умению одеваться (вернее раздеваться) и выбирать поклонников. В последних у нее никогда не было недостатка.

Письмо, отпечатанное на нескольких страницах, очень заинтересовало ее. Впрочем, может быть, больше всего ее заинтересовал чек на крупный берлинский банк. Чек этот выпал из конверта, и, взглянув на сумму, Кэтти даже присвистнула от удивления. Не каждый мужчина мог одарить ее такой суммой и тем более авансом. Она внимательно перечитала письмо еще раз и позвонила.

— Уложите чемоданы. Я еду на три–четыре дня в Дюссельдорф, — приказала Кэтти горничной. — Возьмите билеты.

Вышколенная горничная, привыкшая к эксцентричности своей госпожи, быстро принялась за дело, а Кэтти позвонила директору театра.

— Алло! Да, это я. Уезжаю на три дня. Что? Штраф? Пожалуйста. Все равно премьера только через неделю, и не велика беда, если я пропущу репетиции. Куда еду? Это секрет. Выступать? Нет, успокойтесь, просто навестить больную знакомую. Ну, не сердись, цыпочка!

И сделав жест, будто она хотела похлопать директора по блестящей лысине, Кэтти бросила трубку.

Рут долго раздумывала, идти ли ей к Горну или нет. Его поступок относительно ее приятеля Мяча искренне возмутил девушку. Как Горн мог быть таким жестоким? Даже, если Мяч и в самом деле не мог работать как следует, он ведь двадцать шесть лет провел на службе и по–своему любил дело. Можно было вызвать хоть десять новых помощников и, вместе с тем, пощадить самолюбие старого работника.

Вначале Рут решила отправиться к Горну и без обиняков поговорить с ним, ведь Мяч был ее старым другом. Поездка за город настолько сблизила ее с Горном, что она могла говорить с ним совершенно откровенно. Но потом она начала колебаться, сомневаться… Какое она имела право вмешиваться в распоряжение верховного комиссара?

— Барышня, вас желает видеть какая–то дама, — доложила вошедшая горничная.

— Дама?

— Да, она говорит, что хочет видеть вас по важному делу.

— Проведите ее сюда.

Кэтти Финк вошла в уютную светлую гостиную и оглянулась. Навстречу ей поднялась сидевшая у окна стройная красивая девушка с энергичным лицом.

Так вот она какая, эта Рут! Кэтти невольно позавидовала ее свежести, но, вспомнив о цели своего визита, поспешила придать лицу грустное, измученное выражение.

— Вы… Рут Корнер? Такой именно я и представляла вас. Меня зовут Кэтти…

Рут неохотно пожала протянутую руку. Гостья не внушала ей симпатии, несмотря на строгий темный костюм и красивое слегка подгримированное лицо.

— Что вам угодно?

— У меня к вам очень… очень щекотливое дело, фрейлин Рут. Ради Бога, не поймите меня превратно, я дошла до последней степени отчаяния, и только вы одна можете мне помочь…

Голос ее звучал с такой подкупающей искренностью, что Рут постаралась побороть первое чувство неприязни.

— Если это в моих силах… может быть, вы… нуждаетесь?

— Ах, нет, нет. Неужели вы подумали, что я пришла просить денег. Нет, я… ах, Боже мой, как это тяжело… Поймите… Я Кэтти фон Горн…

— Вы — сестра? — Побелевшие губы Рут с трудом шевельнулись.

Незнакомка горько усмехнулась.

— Вы, конечно, не знали, что он женат? Да, Олаф скрытен. Немногие знают о его личной жизни. Мы так любили друг друга… Его родители были против нашей женитьбы. Он — аристократ, я — мелкая мещанка. У меня не было денег, чтобы сгладить мезальянс. Я бежала из дому, мы поженились. Потом родились дети. Мальчик — вылитый отец.

Она протянула потрясенной девушке фотографию, изображающую ее и Горна вместе с двумя детьми.

Рут взглянула на посетительницу. С нее было достаточно.

— А потом все пошло иначе, — упавшим голосом продолжала Кэтти. — Он стал увлекаться другими… не спорю… я сама виновата, ревнуя его. Но разве можно спокойно смотреть, когда любимый человек уходит? В конце концов, он просто бросил меня. Одна, с двумя детьми на руках, я с трудом зарабатывала на жизнь. Изредка он присылал мне, как подачку, несколько сотен марок. Но я слишком горда, чтобы просить, и, несмотря ни на что, я все же… люблю его и верю, что он вернется.

На днях Олаф прислал мне письмо, в котором потребовал развода и обещал в качестве компенсации крупную сумму. Он, между прочим, упомянул и ваше имя. Но я думаю, что вы плохо знаете его. Ведь недаром же его прозвали Усталым Сердцем. Он беспощаден и не знает жалости. Сердце ли, душа ли, жизнь ли разобьется, — он улыбнется и пройдет мимо. Единственная его страсть — убийства. Мне кажется, что если бы он не был сыщиком, то сам стал бы преступником. Но все–таки я люблю его. Вы так молоды и красивы… Я не решаюсь просить вас… Я знаю — любовь эгоистична. Но… повлияйте на Олафа, чтобы он обеспечил хотя бы моих детей… наших детей… Я лично ничего не приму и, конечно, дам ему развод.

— Я не вижу причины для этого, фрау фон Горн, — холодно произнесла Рут, — и нахожу, что господину Горну следовало бы вначале спросить о моем согласии, если он решил жениться на мне, насколько я вас поняла. Я встречалась с ним несколько раз по делу, и о каких–либо романтических отношениях между нами не было и речи. Во всяком случае, уверяю вас, что я не собираюсь выходить за него замуж, а тем более разрушать семью. Меня удивляет его самоуверенность и только.

Внимательный наблюдатель заметил бы, несмотря на слова Рут, мертвенную бледность ее лица и чужой, усталый голос.

— Как мне благодарить вас! — воскликнула Кэтти, стремительно поднимаясь. — Вы так ободрили меня, что я не нахожу слов. Да поможет вам Бог, фрейлин Рут, и пошлет настоящее счастье.

Рут устало наклонила голову, еле удерживаясь от рыданий, подступивших к горлу. К счастью, гостья сама догадалась, что ей лучше уйти, и еще раз, рассыпавшись в благодарности, простилась с девушкой.

После ее ухода Рут долго сидела, не шевелясь и глядя прямо перед собой невидящими глазами.

Так вот в чем состоит эта семейная трагедия, о которой ей намекал Мяч, когда она еще не была знакома с Горном. Все объяснялось очень просто: женат хотя и на красивой, но очень вульгарной женщине.

Впрочем, какое ей до этого дело? Рут попробовала даже рассмеяться, но смех прозвучал истерически.

— Барышня, отец просит вас в кабинет.

— Папа?

Рут медленно поднялась и, сойдя по лестнице вниз, пошла в отцовский кабинет.

К ее удивлению, отец был не один. Напротив него в мягком кресле сидел доктор Миллер в своем старомодном сюртуке. При появлении Рут он поднялся.

— Ты нездорова, моя девочка? — озабоченно спросил археолог, заметив внезапную перемену в лице дочери. Она была настолько разительна, что даже он, при всей своей рассеянности, не мог не обратить на это внимание.

— Нет, я совершенно здорова, папа.

— Видишь ли, — начал старик, приглашая доктора сесть и жестом указывая дочери на кожаный диван, — доктор…

Он замялся, смущенно потирая руки.

— Видишь ли… я, конечно, предоставляю решение этого вопроса тебе… потому что не в моих правилах вмешиваться в личную жизнь других… Ты самостоятельна… Одним словом, доктор пришел ко мне просить твоей руки, Рут… — закончил он с усилием.

Если бы это событие случилось днем раньше, Рут, вероятно, просто расхохоталась бы. Но сегодня она могла только удивленно поднять брови.

— Вас, конечно, удивит мое предложение, фрейлин Рут, — начал доктор, снова вставая. — Мы с вами очень мало знакомы. Но в мои лета, согласитесь, странно было бы ухаживать… как это обычно принято. Я видел вас несколько раз, знаю хорошо вашего отца и имею о вас весьма лестные отзывы. Этого мне достаточно. Откровенно скажу, что я не питаю к вам безумной страсти, я уже стар для этого, — улыбнулся он. — Но вы мне очень нравитесь. В молодости я не мог жениться и собираюсь это сделать теперь. Все старые холостяки кончают тем, что жаждут семейного уюта. Вы молоды, красивы и скрасите отпущенные мне судьбой годы. Я достаточно богат и смогу предоставить вам все, о чем может мечтать женщина. Конечно, я не собираюсь держать вас взаперти. Напротив, вы будете пользоваться такой свободой, какую пожелаете. Вы разумная девушка. Советую вам подумать, прежде чем дать ответ.

— Я согласна.

Рут протянула доктору безжизненные пальцы.

— Рут! — почтенный археолог с изумлением смотрел на дочь. Неужели же она не понимает, что делает?

— Я тоже не могу обещать вам пылкой любви, но постараюсь оправдать ваше уважение и симпатию, доктор, — медленно произнесла она.

Доктор наклонился к ее руке, почтительно поцеловал ее и надел на безымянный палец старинный перстень с бриллиантом.

— Я просил бы только держать пока нашу помолвку в тайне, — сказал он, — это вызовет лишние толки и пересуды. Я должен уехать недели на две по делам, а когда вернусь, мы можем скромно обвенчаться и уехать за границу. В Италию, например, или в любое место, куда вы пожелаете.

Рут молча кивнула головой, будучи не в силах оторвать взгляда от огромного бриллианта, красовавшегося на ее руке.

Доктор перехватил ее взгляд и улыбнулся.

— Красиво? — спросил он. — Собственно, я не люблю бриллиантов и предназначал для вас другое кольцо, но, к сожалению, потерял его. С изумрудом.

— С изумрудом? — невольно переспросила Рут, вздрогнув.

— Да, мой любимый цвет зеленый. Если вы увидите у кого–нибудь кольцо с большим изумрудом, Рут, скажите мне, я куплю его за любые деньги.

Рут показалось, что доктор выжидательно смотрит на нее. Ведь она нашла вчера кольцо с изумрудом. Но это, конечно, не то кольцо, что потерял доктор. Сказать разве: «Обратитесь, пожалуй, к Горну»?

Но что–то удержало ее, и она промолчала.

Доктор поцеловал ей на прощание руку и ушел, церемонно раскланявшись с отцом.

— Ты себе представляешь, девочка, на что ты идешь? — спросил ее старик–археолог. — Мы не богаты, конечно, и тебе приходится даже работать, но ведь в поклонниках у тебя нет недостатка, а он старше меня.

— Я решила, папа. Он не плохой человек.

— Доктор производит очень странное впечатление, — заметил отец.

Рут думала то же самое, но промолчала и об этом, и о том, что он чем–то неуловимым напоминал ей совсем другого человека, который тоже любит зеленый цвет.

Глава 20.

ЧТО МОЖНО УЗНАТЬ ИЗ РАЗГОВОРА ПЬЯНЫХ

Агент Зоммер, живший у старухи Румпель, стараясь быть незаметным, насколько это позволял ему высокий рост, неотступно следил за Шлеманом и его приятелем Якобом.

Столяр, похоронив жену, стал еще мрачнее, еще чаще сидел в пивной. Под пьяную руку приятеля часто вели откровенные разговоры, забыв, что с тех пор, как в Дюссельдорфе начались убийства, и стены имеют уши…

Однажды вечером приятели по обыкновению сидели в одном из небольших пригородных ресторанчиков. Перед ними на столе высились опорожненные бутылки, лежали недоеденные закуски…

Якоб, блаженно улыбаясь, курил трубочку, а столяр мрачно сидел напротив, подперев голову руками…

— Все тоскуешь по старухе, — полусочувственно, полунасмешливо протянул Якоб, — а жива была — бил смертным боем…

— Молчи… лучше не трогай… Один я остался. Хоть и плохо мы жили со старухой, а все не один был.

Он икнул и налил себе еще пива в кружку, но дрожащие руки промахнулись, и половина желтого пенистого напитка сбежала на грязную скатерть.

— Эх, — сказал он, — и руки–то плохо слушаться стали… Прямо не знаю, что и делать… Хотя бы Элиас приехал… Может быть, за последние годы остепенился парень… Все бы было кому дело передать… Может, хоть смерть матери его немного образумит…

Якоб насмешливо улыбнулся и вполголоса заметил:

— Вряд ли твой Элиас когда–нибудь приедет…

— Почему?

Шлеман, не любивший приемного сына, в пьяном виде почему–то решил за него заступиться.

— А потому… — замялся Якоб, — что, может быть… может быть, его и на свете больше нет.

— Как так нет на свете? Что это ты болтаешь… Ты же сам говорил, что видел его недавно…

— Видеть–то видел, да что из этого… — неожиданно промямлил Якоб, негодуя на себя за то, что поддержал этот разговор… У него были достаточно веские и убедительные сведения, говорящие о том, что Элиаса нет в живых… Но этими сведениями он, отнюдь, не желал делиться со Шлеманом.

Он постарался замять неприятный разговор, перейдя на другую тему.

Шлеман вскоре впал в забытье, облокотившись на стол. Он последнее время нередко дремал в пивной или ресторане после порядочных возлияний.

Якоб не стал будить его, зная бесполезность подобных попыток. Разбуженный столяр в этих случаях начинал буянить, и с ним трудно было справиться. А теперь, в столь тревожное время, нельзя было обращать на себя внимание.

Здесь, в загородном ресторанчике, впрочем, они были Б полной безопасности. Кругом не было ни души.

За буфетом уныло торчал хозяин, равнодушным оком поглядывая на поздних гостей. Он хорошо знал обоих и не боялся, что счет не будет оплачен. Скомпрометировать его почтенное заведение они тоже ничем не могли. Оно и так славилось как место встречи самых неблагонадежных элементов, но хозяин умел вести дело так, что всегда выходил сухим из воды во всех неприятных для него историях.

Зоммер, сидевший в углу, внимательно вслушивался в разговор приятелей.

На этот раз его бы не узнал и сам Горн. По крайней мере, у хозяина ресторана не было никаких сомнений относительно того, что представляет собой оборванный субъект с сине–багровым носом, только что сунувший ему не большое колечко с мелким аметистом и хриплым голосом заказавший водки и пива.

Что кольцо краденое — в этом хозяин не сомневался. Такие случаи часто бывали в его практике. Имея верный сбыт, он не гнушался и более дорогими крадеными вещами и ценностями. Конечно, он скупал все это за бесценок, пользуясь непреодолимой потребностью пьяниц в живительной влаге.

Хозяина заинтересовал разговор Якоба со Шлеманом. Переваливаясь толстым брюхом, он вышел из–за стойки и подсел к Якобу.

— А что, Якоб, правда ли, что Элиас опять появлялся? — спросил он, косясь на пьяного Шлемана.

Якоб выразительно подмигнул в сторону сидевшего в дальнем углу Зоммера.

Хозяин махнул рукой.

— Свой парень… ничего. Я всех вас знаю, не беспокойся. У меня комар носа не подточит…

Успокоенный, Якоб налил пива, отхлебнул глоток и сказал:

— Старик по жене тоскует. Спохватился да поздненько. Да и она, бедняжка, умирая, говорят, жалела, что сына перед смертью не увидит, а сын–то ее давно каюк…

Он сделал выразительный жест, показавший, что Элиаса уже нет в живых.

— Как так? — заинтересовался хозяин, придвигаясь поближе. — Я слышал, что он разбогател. Кто–то его с полгода тому назад видел в соседнем местечке.

— Вот то–то и оно, что видел–то его я, и потому и знаю, что ему крышка… Сыграл в ящик…

Зоммер весь обратился во внимание. Согласно наказу Горна, он везде и всюду собирал все, что касалось Элиаса, но пока ему удалось узнать очень мало. Элиас очень давно скрылся из Дюссельдорфа, и никто хорошенько не знал, где он и чем занимается.

— Знаешь Петера Кюртена? — спросил Якоб.

— Кюртена? Как же… Тип известный… Кажется, сидел когда–то… не то за убийство, не то за изнасилование… Этот, что ли?

— Этот самый. Подозрительная фигура. Я даже грешным делом думаю, что насчет девочек этих… понимаешь, не он ли… Недаром его недавно арестовали, да выкрутился, тертый калач, такого не сразу поймаешь… А главное, умеет он как–то с девчонками обращаться… Больше сорока лет, а бабник… Все время с какими–то девчонками крутится…

— Ну и что же этот Кюртен? — нетерпеливо перебил его разглагольствования заинтересовавшийся хозяин.

— А то, что этот самый Кюртен и прикончил Элиаса.

— Ну?

Круглое лицо хозяина выражало необычайное удивление.

— А вот тебе и ну… Я сам видел. И так ловко дело было состряпано… Был я как–то в Графенбургском лесу по одному дельцу… знаешь…

Хозяин понимающе улыбнулся. Он очень хорошо знал, что Якоб, торговавший наркотиками и всем чем угодно, не будет без дела болтаться в Графенбургском лесу.

— Знаю, знаю, говори дальше…

— И вот, — продолжал Якоб, — покончили мы там с делом, получил я денежки за «кокс» и собираюсь идти обратно… Вдруг вижу: двое сидят… Меня они не видели… Один Петер Кюртен, а другой… молодой такой, хорошо одетый, пальцы в кольцах… Сразу я не признал его. Только потом сообразил, что это Элиас. Рыжий такой, а лицом на доктора похож. О чем они там говорили — не знаю, но только вдруг я слышу, что у них крупный спор разгорелся. Притаился я в кустах и наблюдаю… Смотрю, Кюртен изловчился, схватил какую–то штуку — не то камень, не то кирпич, да как ахнет Элиаса в висок. Тот даже и крикнуть не успел…

— Ну и что же дальше?

— А дальше обшарил он покойника и потянул его куда–то… Тут я испугался, как бы самому не влипнуть, и тихонечко оттуда дал тягу… Не ровен час, если приплетут к такой поганой истории, так после не отделаешься…

— Да, — протянул хозяин. — А ведь потом Элиаса хватиться могли…

— Хватиться? А кто же его хватится, когда никто и не знал, что он приезжал, кроме Кюртена. Так я больше Элиаса и не видел. А у Кюртена после того денежки появились…

Зоммер не пропустил ни одного слова из рассказа Якоба.

Как только выдалась удобная минута, он вышел из ресторана и немедленно отправился к Горну с докладом.

— Войдите.

Горн полуобернулся в сторону вошедшего.

— А, Зоммер. Ну, что нового?

Зоммер изложил все слышанное им в ресторане.

Комиссар выслушал его с большим интересом. Показания Зоммера были чрезвычайно важны. Но, к удивлению Горна, самая существенная часть этих показаний опрокидывала все его логические построения, все то, что с таким упорным трудом сооружал он на основании своих наблюдений, выводов и предложений.

Элиас убит! У него не было причин сомневаться в правдивости рассказа Якоба… Он отлично знал, что Элиас действительно приезжал, но рассказ о его убийстве был для него ошеломляющей новостью.

Зоммер, хорошо знавший Графенбургский лес, высказал предложение, что Кюртен, убив и ограбив Элиаса, мог бросить его тело в пруд, который находился, по–видимому, недалеко от места встречи убитого с убийцей.

Это предположение оказалось Горну вполне логичным и здравым, и он немедленно отдал распоряжение обыскать этот пруд. Почем знать, может быть, именно там они найдут ключик к таинственной загадке.

«Хорошо, — думал Горн, — Элиас убит. Но как же тогда доктор Миллер?..» Предположение, взлелеянное им, проверенное на многих фактах, рухнуло…

Впервые за свою практику Горн нервничал и злился на самого себя…

Кто такой Кюртен?

Он поручил Зоммеру немедленно собрать все сведения об этом новом персонаже дюссельдорфской многократной трагедии.

В следственном материале о Петере Кюртене имелись кое–какие сведения. Он был уже однажды арестован по подозрению в убийствах и после двухнедельного предварительного заключения освобожден.

Через два дня после описанных событий Горн имел самые точные сведения о Петере Кюртене, собранные неутомимым сержантом Зоммером.

Сведения эти не были благоприятными для Кюртена…

Прошлое его было достаточно неблагополучно и изобиловало уголовными историями.

Оказалось, что Петер Кюртен был семнадцать раз под судом и имел только один приговор — каторжная тюрьма.

По некоторым сведениям, среди преступлений был ряд злодеяний садистского характера. Трудно было сразу разобраться в массе самых противоречивых слухов, которые кропотливо собрал Зоммер, рыская по городу.

Но несомненным являлось только то, что Кюртен уже с шестнадцатилетнего возраста часто бывал на скамье подсудимых.

Во–вторых, выяснилось, что с молодых лет в нем проявлялась какая–то странная смесь внешней корректности и необузданной несдержанности. При этом он проявлял необыкновенную настойчивость по отношению к женщинам, которых он добивался, и дикую мстительность в тех случаях когда его настойчивость не имела успеха.

Когда–то в молодости он не добился взаимности у девятнадцатилетней девушки, с которой учился вместе в народной школе.

Потерпев неудачу, он стал жестоко мстить отвергнувшей его девушке, швырял ей в окно топор, бросал камни и однажды даже стрелял в отца девушки, к счастью, неудачно.

Кюртен часто заводил дружбу с домашней прислугой, обещая девушкам жениться, выманивая у них сбережения. Его влияние на женщин было очень велико.

Жена Кюртена когда–то была приговорена к пяти годам заключения в исправительном доме за то, что она в состоянии аффекта застрелила человека, обещавшего жениться на ней, а затем бросившего ее.

Заключение подорвало ее морально и физически. За Кюртена она вышла замуж лет семь тому назад, не зная, что он уже несколько раз привлекался к суду.

Госпожа Кюртен узнала о судебном прошлом своего мужа только после того, как против него было возбуждено следствие по обвинению в преступлении против нравственности.

Она возбудила дело о разводе, но Кюртену удалось уговорить ее взять жалобу обратно. Когда его выпустили из тюрьмы, он остался без работы и стал «шлепером» в сомнительной гостинице.

Кюртен жил вместе со своей женой в нищенской комнате под крышей на Меттманской улице, 71. Поселился он там около года тому назад. Для того, чтобы попасть в комнату, нужно было из коридора пройти через чердачное помещение, в котором был устроен водопровод с раковиной–корытом.

Женщины, жившие в одном доме с Кюртеном, встречаясь с ним случайно на лестнице, часто говорили о том, что он производит на них жуткое впечатление.

Они объясняли это тем, что он обладает странным, колючим взглядом и какой–то притворной вежливостью. Между тем в обращении с другими Кюртен производил впечатление человека застенчивого и немного нервного, но вовсе не неприятного. Петер был среднего роста, очень крепкого телосложения, моложав, светлый шатен, с резкими чертами лица.

Отец Кюртена еще жив и живет в богадельне. Он был пьяницей и имел плохую репутацию.

В семье было семеро детей, живы еще два брата и сестра. Оба брата — чернорабочие, живут в относительном достатке. Кроме Петера ни у кого из родственников не наблюдалось каких–либо отклонений в поведении. По мнению одного из братьев, Кюртён женился на своей теперешней жене, владевшей маленькой конфетной лавкой в Дюссельдорфе, только для того, чтобы обеспечить себе сносное существование. Жена была в полном его подчинении.

В одном письме она жаловалась на то, что ей в браке очень тяжело живется, но говорила, что она твердо намерена остаться со своим мужем для того, чтобы помешать ему снова вступить на дурной путь. Братья и сестра избегали Петера, но с его женой встречались довольно часто.

Петера Кюртена считали самым умным из братьев. Он обладал разнообразными познаниями и прекрасно знал уголовное право.

Близкие к Кюртену люди отзывались о нем как о плохом товарище. Время от времени им овладевали навязчивые идеи, и он всегда был склонен к эксцессам. Из–за мелочей он мог прийти в бешенство, угрожая ножом.

Часто видели у него крупные суммы денег, дамские золотые–вещицы, часы… Однажды, когда зашла речь о дюссельдорфском убийце и кто–то сказал, что его нужно было бы обезглавить. Кюртён разразился жутким смехом и воскликнул:

— Что обезглавить! Хуже, чем обезглавить. Разорвать на мелкие куски его нужно.

Кюртён, по словам его товарищей, был большим «бабником». Особенно сильно на него действовали молодые девушки–подростки. Он всегда умел сводить знакомство с девушками, которые ему нравились, и все они быстро попадали под его влияние. Кюртён терпеть не мог, чтоб его фотографировали. Только однажды одному из его друзей удалось снять его во время загородной прогулки.

В 1907 году он был приговорен к восьми годам исправительного дома за тридцать четыре кражи, а в 1913 году за пятнадцать краж и случаев обмана к шести годам исправительного дома.

Все эти сведения заставили Горна серьезно призадуматься. Не было никаких сомнений в том, что Кюртен каким–то образом связан с таинственными убийствами. Но прямых улик все же не было.

Впрочем, Горн был убежден, что главную роль в преступлениях играет кто–то другой, а Кюртен, быть может, только пассивный исполнитель чьей–то могучей злой воли.

Во всяком случае, все это было пока еще очень сомнительно и шатко, и на этом колеблющемся фундаменте нельзя было построить ничего устойчивого, как нельзя строить дом на песке.

В глубине души Горн очень сомневался в том, что Элиас убит. Ему казалось, что Якоб введен в заблуждение.

Это сомнение вскоре превратилось почти в уверенность, когда в пруде, тщательно, по всем направлениям исследованном неутомимым и энергичным Зоммером, не оказалось никаких следов трупа.

Однако на этом поиски трупа не прекращались. Мало ли какими способами можно уничтожить останки человека?

Якоб был арестован, и Горн лично допрашивал его с глазу на глаз, не допуская ничьего вмешательства, которое могло только испортить дело.

Тот долго отнекивался, но, припертый к стене Горном, в конце концов подтвердил все, о чем рассказал Зоммер.

Выяснилось также, что Якоб, вскоре после предполагаемого убийства Элиаса, снова был в Графенбергском лесу и там нашел следы недавнего костра с обуглившимися костями.

Горн с Зоммером лично обследовали Графенбургский лес и действительно нашли в указанном месте следы костра, но костей там не оказалось.

Оставалось предполагать, что либо Якоб выдумал версию о костях, либо неведомый преступник скрыл следы преступления, либо Элиас жив.

Самым простым, конечно, было бы арестовать Кюртена и путем перекрестных допросов заставить его сознаться а убийстве. Но Горна мало интересовало одно только убийство Элиаса. Ему нужно было установить, кто является виновником смерти многочисленных жертв.

Он усилил наблюдение на Кюртеном, попутно не выпуская из поля зрения других лиц.

Вскоре агент, наблюдавший за домом доктора Миллера, доложил ему об очень странном событии.

Оказалось, что простой рабочий Петер Кюртен был у доктора Миллера.

Что могло связывать старого миллионера–ученого с рабочим, имевшим криминальное, темное прошлое?

Казалось, не было никаких причин для подобных отношений и связей.

Это сообщение еще больше укрепило подозрения Горна, касавшиеся роли доктора Миллера в загадочной истории.

Выяснилось, что Кюртен неоднократно посещал доктора и что эти визиты происходили на другой или третий день после убийства.

Все это было странно и наводило на серьезные размышления.

Зоммер узнал у соседей Кюртена, что тот страдал головными болями и галлюцинациями. Однажды он проговорился, что ходит к доктору Миллеру советоваться с ним по поводу своих болезней.

Непонятно было только, почему доктор Миллер, уже лет тридцать или сорок не занимавшийся практикой, принимал у себя такого странного пациента.

Жена Кюртена однажды рассказала соседям, что ее мужу мерещатся какие–то приведения, и нередко он вскакивает во сне и выкрикивает диким голосом страшные слова.

Человеку заурядному трудно было бы разобраться во всем сумбуре этих сведений.

Горн выслушал доклад бравого Зоммера и улыбнулся.

— Хорошо, Зоммер, вы очень толковый парень. Я позабочусь о вашем повышении. Может быть, даже возьму вас потом с собой в Берлин.

Зоммер просиял от неожиданной похвалы. Всем было известно, что верховный комиссар редко хвалил кого–нибудь.

Непонятна была для сержанта и внезапная перемена настроения Горна. Он совершенно неожиданно повеселел, хотя, по мнению Зоммера, сообщенные им сведения нисколько не объясняли таинственных убийств, а еще больше запутывали дело.

Глава 21.

ДВА НОЧНЫХ ВИЗИТА

Расцветающая сирень напоила воздух пряным, густым ароматом. Молодой месяц скупо освещал старинные, окаймленные деревьями, улицы. Редкие запоздалые прохожие казались персонажами какой–то романтической сказки. Конечно, вблизи это ощущение исчезало.

Председатель общества страхования от несчастных случаев и его бухгалтер задержались у подъезда шикарного отеля.

— Пора. Говорю тебе, что пора. У нас и так достаточно денег. Если Горн явится еще раз, то будет поздно.

— Ты думаешь, это он написал письмо?

— А кто же?

— А это не мистификация?

— Когда тебя упрячут лет на двадцать, тогда ты научишься отличать мистификацию от предупреждения.

— Почему же он сразу нас не прихлопнул?

— Горн бьет наверняка.

Директор вынул из кармана листок бумаги со следующими строчками: «Пора кончать дело. Уходите, пока не поздно».

— Ну, ладно, подумаем.

Он пожал плечами и простился с товарищем.

Черная высокая тень метнулась через площадь и как будто вросла в стенку старинного особняка.

Месяц, словно нарочно, закрыл тучу, и тень, незамеченной, беспрепятственно скользнула дальше. Только очень внимательный глаз мог заметить ее среди сплетений деревьев.

Одно из окон оказалось неплотно закрытым — или руки проявили большую ловкость?

Тень двигалась свободно и уверенно, как будто ее обладатель не раз бывал в этом доме.

Из библиотеки — направо дверь, налево коридор и…

Доктор Миллер спал очень чутко. От едва слышного шума он проснулся, приоткрыл глаза и слегка повернул голову.

Тихо. Но нет… в комнате все же кто–то есть.

Он неслышно просунул руку под подушку и, нащупав рукоятку кинжала, медленно приподнялся.

Его глаза быстро различили в полумраке тень, стоявшую неподвижно около комода, служившего доктору и туалетом.

Все остальное произошло в несколько секунд. Доктор с поразительной для его возраста быстротой выскочил из постели и замахнулся.

Выплывший месяц скользнул серебром по кинжалу и осветил слегка сгорбленную тень: в рамке черного капюшона мертвенным казалось белое, как мел, лицо с горящими глазами и ярко окрашенным пурпуровым ртом; рыжие волосы беспорядочными прядями спадали на лоб.

Доктор отшатнулся и, глухо застонав, уронил кинжал.

Тень бледного человека не больше секунды наслаждалась произведенным эффектом. Прежде чем доктор успел опомниться, послышался стук распахнутого окна, и тень метнулась в сад.

Тихо. Доктор, стуча зубами, улегся в постель и зажег ночник. Привычными руками взял шприц, лежавший рядом на стуле, и, завернув рукав, сделал укол…

Опять… галлюцинации…

Доктор Миллер был убежден, что видел тень, а не живого человека.

Черная тень, тщательно закрывая лицо, мелькала по сонным улицам города, пряча под романтическим плащом трофей таинственного визита.

Это был трофей, способный удивить кого угодно, или даже насмешить непосвященного.

Таинственный предмет этот бил ничем иным, как самой обыкновенной гребенкой.

Еще была глубокая ночь, когда та же самая темная фигура подошла к большому пятиэтажному дому на Меттманской улице, под номером 71.

Проворные, умелые руки быстро справились с тяжелым засовом ворот… и человек, не возбуждая интереса дремавшего где–то на порядочном расстоянии сторожа неслышно скользнул в глубину колодца–двора.

Так же неслышно он нащупал в темноте черный ход и быстро начал подниматься на последний этаж — мансардное помещение с маленькими окошечками.

Здесь, в душных крохотных чердачных коморках, ютилась беднота…

Осветив коридор электрическим фонарем, неизвестный человек быстро сориентировался и, найдя нужную дверь, попытался открыть ее отмычкой…

Но отмычка не понадобилась, так как дверь не была заперта на ключ.

Войдя в маленькую узкую переднюю, черный человек вынул из кармана носовой платок и небольшую баночку с какой–то жидкостью. Открыв пробку, он смочил платок этой жидкостью и, едва слышно ступая, двинулся дальше…

При бледном свете месяца, тускло озарявшего убогую комнату, острые глаза различили две кровати, пару сломанных стульев и колченогий стол.

На одной кровати лежала женщина с бледным, испитым, преждевременно состарившимся лицом, изнуренным голодом и тяжелой работой.

Человек быстро подошел к ней и накинул на ее лицо платок, смоченный жидкостью…

Женщина глухо застонала, зашевелилась, но через несколько минут снова затихла…

Удушливый сладковатый запах распространился по комнате… Вдруг мужчина, лежавший на другой кровати, проснулся и вскочил на ноги…

Он протер глаза и с удивлением осмотрелся кругом. Взгляд его упал на одинокую фигуру, стоявшую посреди комнаты…

Месяц озарил черты лица таинственного посетителя.

— Я пришел, Петер, — сказал человек глухим, монотонным голосом.

Глаза Кюртена с ужасом устремились на него…

— Ты, ты, Элиас? — глухо простонал он. — Ты опять меня мучаешь, проклятый… Но ведь ты тень? Я же тебя убил? Для чего ты снова являешься мне? Зачем ты мучаешь меня? Ты снова хочешь крови? К–ро–в–и… много крови… Тебе еще недостаточно всего того, что я сделал… Да отвечай же, недостаточно? Или мне нужно снова убить тебя? Убить убитого??? Второй раз…

Он глядел на пришельца дикими, безумными, вылезающими из орбит глазами…

— Двадцать жертв… — хрипло шептал он, — и тебе все еще мало… Когда же ты перестанешь мучить меня… Я ведь знаю, что ты только тень… тень… или ты встал из могилы, чтобы сосать мою кровь… вампир проклятый…

Голос его пресекся… Он закачался и безмолвно рухнул на пол.

На следующее утро черный автомобиль Горна остановился перед особняком доктора Миллера.

Слуга, открывший дверь после звонка комиссара, сообщил, что доктор ранним утром уехал в неизвестном направлении и вернется только через две недели.

Горн, против ожидания, принял это известие совершенно спокойно и в ответ только усмехнулся.

«Игра начинается, — сказал он самому себе. — Дичь направляется в ловушку… Посмотрим, что будет дальше».

Глава 22.

СЛУЧАЙ В ТУННЕЛЕ

Сцепление разных загадочных обстоятельств иногда приводит к раскрытию самых запутанных дел.

К числу таких загадочных происшествий принадлежал и случай в туннеле, оставшийся незамеченным широкой публикой. Немногие же посвященные в него имели веские причины не настаивать на его разглашении.

Из берлинского полицей–президиума вышла группа людей. Агенты провожали в командировку своего товарища. Насколько можно было судить из обрывков фраз, инспектор Рейхгольд направлялся в Дюссельдорф, где должен был принять участие в расследовании преступлений.

Сам инспектор казался очень необщительным человеком: подняв воротник пальто, нахлобучив на глаза шляпу и засунув руки в карманы, он ограничивался только односложными замечаниями.

Зато спутники его наперебой давали ему советы.

— Имейте в виду, что там на вас страшно злы! Лучшему инспектору Шульце пришлось из–за вас оставить службу.

— Вы никогда не видели Горна? Не человек, а дьявол, постарайтесь сразу зарекомендовать себя с лучшей стороны.

Пожалуй, они говорили слишком громко: по крайней мере, пассажиры вагона скорого поезда Берлин–Дюссельдорф с большим любопытством прислушивались к разговору и рассматривали человека, к которому относились все эти напутствия.

Но инспектор мало обращал внимания на провожающих, молча пожал им руки и поспешно прошел в купе, избегая лишних взглядов.

Когда через несколько станций в купе на свободное место уселся какой–то молодой человек, инспектор даже не поднял глаз от книги, которую читал, сидя у окна.

Живописные ландшафты, проносившиеся в окне, и все окружающее не слишком интересовали его.

— Разрешите представиться: инспектор Рейхгольд.

Горн лениво протянул руку.

— Очень приятно. Вы знакомы хоть немного с делом?

— Я знаю все… Попутно могу вам доложить, что успел выяснить сегодня.

— А именно?

— Директор страхового общества Мюних — известный преступник, аферист, не брезгающий самыми темными делами…

— Быстро, — улыбнулся Горн, — вы, оказывается, явились уже с некоторыми достижениями.

Из–под полуопущенных век он спокойно разглядывал нового помощника.

Рейхгольд был молодым человеком с густой шапкой каштановых волос, небольшими усиками и резкими чертами энергичного лица. Он сразу попал в тон верховному комиссару. В нем чувствовались уверенность и сила, не нуждающиеся в ложной скромности.

Местные чины полиции, видя, как Горн передоверяет большую часть расследования помощнику, сделали заключение: Горн потерял интерес к делу.

Да, несмотря на его славу и эксцентричность, симпатий горожан он постепенно лишался. Он ни с кем не делился своими наблюдениями и возникало впечатление, что Горн просто ничего не делает.

Уход Мяча много способствовал этому охлаждению и даже открытому недовольству.

— Откровенно говоря, господин инспектор, — заметил как–то Горн в разговоре со своим подчиненным, — я просто устал, и мне надоела эта канитель. Вы более молодой и уверенный, энергично возьметесь за дело, но… через месяц скажете то же самое. Самые талантливые сыщики иногда не могут довести дело до конца, и оно так и остается нераскрытым. Дюссельдорфский убийца никогда не будет пойман. Конечно, я говорю с вами совершенно конфиденциально, но это мое глубокое убеждение.

— А я уверен в противном.

— Молодость, — печально улыбнулся Горн.

— У меня есть очень основательные подозрения относительно одного лица, и я попросил бы у вас приказа об его аресте.

— Хорошо. Даю вам cart blanche[9]. Имя вы можете проставить сами, если это вам понадобится.

Как удивился бы Мяч, если бы он мог очутиться здесь в эту минуту!

Горн, его кумир, идеал, выдержанный, хладнокровный, насмешливо–рассудительный Горн потерял, казалось, всякую осторожность и слепо доверялся первому встречному.

Новый инспектор не произвел на публику ожидаемого впечатления. Вообще он старался держаться в тени.

Томас Мун, англичанин из Скотленд–Ярда, со свойственной ему резкостью высказал однажды свое мнение.

— Как вы находите своего помощника, Горн?

— Прекрасный молодой человек.

— Возможно, но он мне не нравится.

— Очень жаль. — Горн насмешливо улыбнулся, закуривая новую сигаретку.

В последнее время он курил почти беспрерывно, хотя, по–видимому, перестал работать.

— Он производит на меня отвратительное впечатление. Терпеть не могу таких зеленых глаз!

— Зеленых?

— Да, и я должен признаться, что невольно слежу за ним. Некоторые признаки указывают… Если бы не ваше ручательство, то я поступил бы иначе.

— Хорошо что я пока пользуюсь некоторым авторитетом.

Горн от души забавлялся этим разговором.

Мун сердито встал.

— Остается только пожалеть, что здесь нет инспектора Шульце, — проворчал он, уходя.

Но все жалевшие Мяча и сочувствующие его несправедливому устранению от дел, и не подозревали, где он находится в эту минуту. Инспектор лежал в госпитале забинтованный с головы до ног и здоровой рукой строчил длинное письмо.

«Я приблизительно знал, где это должно было случиться: между станциями «X“ и «У“, — как вам известно, находится длинный, страшно узкий туннель. Достаточно, кажется, протянуть руку из окна вагона, чтобы коснуться стены. Я занял удобное положение и ждал. Могло быть три варианта нападения. Первый — он меня оглушит — выстрел все–таки мог быть слышен, второй — ударить кинжалом и третье — одурманить.

Он очень благоразумно выбрал первое. Как вы знаете, начальник, я иногда люблю почитать книгу, между страницами которой есть очень остроумное зеркало. Тонкая штучка!

Благодаря вашему подарку, я отлично видел, что происходило за моей спиной, и успел уклониться как раз настолько, насколько это было нужно. Это случилось почти перед самым туннелем. Он молниеносно выпотрошил мои карманы, открыл дверь купе и безжалостно столкнул меня вниз. Если бы поезд шел быстрее и внизу не оказалось случайно большой кучи щебня — вы бы не услышали обо мне никогда. Хотя я предусмотрительно и сел в последний вагон, но этот лязг, треск и эти ужасные колеса, мелькающие перед вами, и осыпающийся щебень! Бр–р… Я помню только красные фонари последнего вагона и больше ничего.

Очнулся я оттого, наверное, что снова загудели рельсы; все было липко и мокро, я порядочно ободрался, падая. Второй поезд входил в туннель. Я редко вижу плохие сны, но тогда мне это все показалось кошмаром из страшного сна. До выхода из туннеля было шагов сорок. Я побежал, падая и цепляясь за что–то. Ощущение — что за вами по пятам гонится громыхающее чудовище, и вы больше не в состоянии бороться…

Если бы в ту минуту я мог что–то соображать, я проклял бы всю эту историю.

А затем — солнце, поле, трава! Чудовище выскочило из дыры и с грохотом пронеслось мимо, а я… валялся на траве на откосе и хохотал, как безумный, до истерики.

В общем, дело сделано, и думаю, что он уверен, что я уничтожен, размолот колесами.

Остальное предоставляю вам. Думаю, что через неделю удеру из госпиталя и буду к вашим услугам. Кости целы и все в порядке. Желаю успеха».

Мяч скрыл от Горна, что на нем живого места не осталось. С головы была содрана кожа, руки и ноги рассечены до кости, на спине и груди — рваные раны.

Но Горн понял недосказанное. Суровая складка легла между его бровей, когда он тщательно прятал письмо.

— Начинается, — вполголоса пробормотал он.

Рут вздрогнула. Черный автомобиль остановился у подъезда.

— Вы одна? Почему вас так долго не было в редакции, Рут?

Девушка молчала. Что она могла ему сказать после всего, что случилось?

— У меня к вам большая просьба.

— А не приказание? — насмешливо перебила Рут.

— Да, если угодно, я приказываю вам немедленно усесться в мой автомобиль. Через полчаса я вас доставлю в санаторий как нервнобольную. Три надежных сиделки и преданный доктор не будут спускать с вас глаз. Только так я могу быть уверенным в вашей безопасности. Завтра вам необходимо быть вне города.

— К сожалению, господин комиссар, должна вас огорчить, я не буду этого делать.

— Почему?

— Потому что нахожу ваши заботы обо мне достаточно странными, не говоря уже о другом.

— Ваш отец очень почтенный человек, но он не в состоянии защитить вас.

— В таком случае, это сделает другой.

— А именно?

— Мой жених.

Горн снисходительно улыбнулся.

— Доктор Миллер?

— Откуда вы знаете? — изумилась Рут.

— Простая логика. И это все?

— Нет, вы… вы ужасный человек, Горн! Вы обращаетесь со мной, как с вещью… Из–за вашего каприза вы готовы погубить любящую вас жену, детей… Это… это подло… слышите вы это? Вы требуете у жены развода: даже не спрашиваете моего согласия, бросаете семью.

— Так, так… Значит, вы не согласны стать моей женой и предпочли доктора Миллера?

— Да, он честный человек.

— Поздравляю. Мне непонятно только, почему моя жена решила, что это именно вы? Вы славная, красивая девушка, Рут… но, к сожалению, я никогда не собирался вам делать предложение. В день вашей свадьбы вы позволите мне сделать вам подарок, в память нашей дружбы? Кольцо с изумрудом… Помните?

И Горн, вытащив из кармана перстень с зеленым камнем, повертел его перед глазами ошеломленной девушки.

— Кланяйтесь вашему будущему супругу.

Он церемонно простился и вышел из комнаты.

Вскоре черный автомобиль, громко загудев, отъехал о дома.

Глава 23.

ПОДНОЖКА СМЕРТИ

Ночью Рут была разбужена стуком в окно. Ее спальня была расположена во втором этаже дома и выходила на балкон, Девушка похолодела. Знакомое мертвенно–бледное лицо с алыми губами и рыжими прядями волос прижалось к стеклу.

— Оденься и выходи.

Она собрала все силы, чтобы защищаться. Идти к нему — на верную смерть? Рут схватила массивный серебряный подсвечник, стоявший на туалетном столике, и бросилась к двери, ведущий вниз. Элиас распахнул окно, но не трогался с места.

— Ты предала меня, Рут, — горько произнес он. — Но я спокоен. Возмездие справедливо — изумруд отравлен.

Девушка опустила руки, и подсвечник рухнул на пол.

— Кольцо у Горна, — неумолимо продолжал вампир, — я бросил его нарочно, может быть, если аква–торфана еще не успела подействовать, тебе удастся спасти его…

Дрожащими руками Рут набросила поверх пижамы пальто и обулась. Элиас внушал ей такой безотчетный ужас, что девушке и в голову не пришло сомневаться в правдивости его слов. Во что бы то ни стало предупредить Горна, взять у него кольцо! Только в эту минуту Рут стало ясно, насколько ей дорог этот бледный насмешливый человек.

Рут сломя голову бежала по улице, совершенно забыв об Элиасе. Только бы добраться до полицейского управления, а там ей скажут, где Горн. Но через несколько минут ей пришлось остановиться. Безумно билось сердце, подкашивались ноги и от внезапной слабости кружилась голова.

Из темноты вынырнул автомобиль и, замедлив ход, остановился. Рут подумала, что это одно из немногих такси, стоявших в центре города. Девушка бросилась к нему и, бросив на ходу шоферу: «полицей–президиум, скорее» — откинулась в изнеможении на подушки.

Почти в это же самое время на балконе ее комнаты появилась новая фигура. Высокий человек внимательно осмотрел распахнутое окно и, убедившись, что в комнате никого нет, осветил ее карманным фонариком. Яркий луч света скользнул по пустой кровати, полуоткрытой двери и валявшемуся на полу подсвечнику. Этого было вполне достаточно. Человек соскользнул вниз.

— Когда же мы приедем? — гневно спросила Рут.

Несколько минут казались ей вечностью. Она отлично видела, что шофер включил только третью скорость, до бюро было минуты три езды.

Сидевший за рулем человек обернулся к ней — и Рут, увидев перед собой лицо Элиаса, слабо вскрикнула и лишилась сознания. Автомобиль выехал из города и помчался по шоссе. Минут через пятнадцать на проселочную дорогу вылетел черный автомобиль. Великолепная гоночная машина неслась полным ходом. На половине дороги автомобиль свернул на шоссе, наперерез первому, и остановился в кустах около дороги. Сидевший в нем человек выскочил и притаился между неубранными кучами щебня и камней. Расчет оказался верным: через несколько минут показался автомобиль с потушенными фарами. Когда он поравнялся с грудами камней, стоявший человек сжался, как пружина и, бросившись вперед, очутился на подножке. Это произошло так быстро, что шофер, занятый лавированием в темноте между камнями, ничего не заметил. Человек на подножке спокойно открыл дверцу, как будто всю жизнь только и занимался головокружительными трюками, и очутился внутри бешено мчавшегося автомобиля.

О девушке, которой удалось вырваться из рук дюссельдорфского убийцы в Графенбергском лесу и потом направить полицию по его следу, писалось и говорилось достаточно. Все казалось очень просто: вырвалась, запомнила квартиру рабочего — Петера Кюртена, донесла в полицию. Читатели газет знают об этом достаточно. Но на самом деле все обстояло несколько иначе.

Утром Горн сделал подробный доклад шефу полиции о некоем Петере Кюртене. История с девушкой оказалась только простой случайностью, ускорившей на несколько часов ход событий. Однако недоверие к Горну рассеялось только после того, как Кюртен сознался во всех убийствах. Допрос длился несколько часов и произвел потрясающее впечатление. Один только Горн не вмешивался больше ни во что и только изредка появлялся в комнате со скучающей миной. Казалось, дело совершенно перестало его интересовать.

— На сегодня достаточно, — произнес шеф, откидываясь на спинку кресла. — Уведите арестованного.

— Разрешите еще только один вопрос, — заметил Горн, за все время допроса не произнесший ни слова.

— Пожалуйста. — Шеф изумленно взглянул на Горна. Что за странный человек! Окружил дело такой таинственностью, привлек внимание всего города, нашел убийцу, а теперь у него такой вид, как будто этот изверг Кюртен зарезал парочку гусей!

— Мотив всех ваших преступлений за последние два года? — небрежно спросил Горн, постукивая папиросой по серебряной крышке портсигара.

— Этого никто никогда не узнает!

— В этом я не сомневался. Между прочим, вы любите зеленый цвет? Взгляните, какой прекрасный образчик! — И Горн, вынув из жилетного кармана изумрудный перстень, повертел его перед глазами изумленного Кюртена. Его любезный тон так не вязался с обстановкой и помертвевшим лицом арестованного, что на лицах всех инспекторов отразилось полное недоумение.

— Я ничего не скажу, — еле двигая губами, выговорил Кюртен.

— Я и не требую этого, — возразил Горн.

— Здесь что–то не так, — произнес Томас Мун на ухо шефу.

— Да, мы поговорим с Горном, — заметил тот. — Господин комиссар…

— Я попрошу всех пройти в мой кабинет, — перебил Горн, — и вас, мистер Мун, также. Через полчаса я буду к вашим услугам, а пока мне нужно покончить с этим делом. Инспектор Рейхгольд, прошу следовать за мной!

Это звучало как приказание, и тот, нервно передернув плечами, направился вслед за высокой фигурой комиссара по коридору.

— Убийца отведен в камеру номер четыре, — заметил по пути Рейхгольд.

— Разве? А я приготовил для него седьмой номер.

Горн остановился около двери с номером семь и пропустил инспектора вперед, заперев за собой двери.

На скамейке рядышком сидели… Рут и Мяч. Профессионалы и критики, читая литературные произведения Горна, всегда поражались его глубокому знанию человеческой, и в частности преступной психологии. Он любил прибегать к неожиданным эффектам, но умел также пользоваться ими. Инспектор Рейхгольд остановился ошеломленный, никак не ожидая увидеть эту парочку, — короткой секунды его замешательства было достаточно. Раздался сухой треск — на руках инспектора защелкнулись наручники. В ту же минуту Мяч направил на него револьвер.

— Вы узнаете этого человека, Рут? — спросил Горн и, подойдя к Рейхгольду, провел рукой по его лицу. Черный, искусно приклеенный парик упал на пол, и ярко рыжие пряди волос обрамили лоб. Артистический грим исчез, и Рут в ужасе отшатнулась, узнав своего мучителя.

— Дюссельдорфский убийца находится в камере номер семь, — отчеканил Горн.

Мертвенно бледное лицо вампира с дико сверкавшими глазами было так ужасно, что даже видавший виды Мяч содрогнулся.

— Инспектор Шульце, будьте добры проводить фрейлин Рут в мой кабинет и подождать меня там, — произнес Горн, — Через пятнадцать минут я приду.

Он открыл дверь и пропустил дрожавшую всем телом Рут. Мяч задержался на пороге.

— Господин комиссар, — умоляюще прошептал он.

— Вы хотите, вероятно, спросить меня, какие цветы я предпочитаю на своей могиле? — перебил его Горн. — Всецело полагаюсь на ваш вкус.

С этими словами он захлопнул дверь камеры.

— Он неисправим и неуправляем, — с ужасом прошептал Мяч, медленно отходя от двери, за которой остались два соперника.

Элиас быстро овладел собой, и выражение ужаса на его лице сменилось дерзким вызовом. Горн подошел к нему и снял наручники.

— Вы единственный достойный противник, которого я когда–либо встречал, — любезно произнес он, садясь и небрежно поигрывая револьвером. — Я давно уже мечтал поговорить с вами так, с глазу на глаз.

— Однако это не первый наш разговор.

— Но последний. Предупреждаю: ключ от двери у меня в кармане, решетка на окне поддается только пиле, и, если мне не понравятся ваши жесты, знайте, я не делаю промахов.

— Да, я вижу, вы позаботились о своей безопасности, — насмешливо возразил Элиас.

— Не спорю, я дал вам тысячу возможностей отправить меня на тот свет. Сто очков вперед: а если я бью карту, то бью наверняка — согласитесь, что я играю честно.

— Что же вы, собственно, хотите сделать?

— Убить вас.

— Ха–ха–ха! И вы думаете, что это пройдет для вас безнаказанно? Ведь убийца пойман? Он сознался… слышите, сам сознался! И он больше ничего не скажет!

— Нет. Если бы ему дать взглянуть на вас — то он сошел бы с ума — или, вернее, лишился бы последних остатков разума, — а это не входит в мои планы. Публике нужен герой–убийца.

— И я отомстил ему — и всем, всем! Даже вы, верховный комиссар, знаменитый Горн, Ангел Смерти — ха–ха! Вы приняли меня на службу! Вы ничего не могли узнать — вы и сейчас ничего не знаете!

— Немного, конечно, но знаю. К сожалению, вам больше не пригодится знание того, что иногда люди в купе читают книги, на страницах которых имеется зеркало, что не все оглушенные лишаются чувств, что иногда можно выбраться и из туннеля, и что… привидения–двойники…

Элиас побледнел.

— Так, значит, вы все знаете…

— Я знаю вашу жизнь, шаг за шагом, до последней мелочи. Почему вы не убили Рут — тогда, в первый раз?

— Я любил ее, может быть… только ее…

Казалось, что при этом воспоминании Элиасом овладела слабость, но он быстро пришел в себя и выпрямился. В глазах блеснул странный огонек.

— Все–таки я сильнее вас — сильнее всех! Я убил отца, одурачил всех, добился денег и отомстил этому кретину, заставив его — ха–ха! — совершать за меня убийства! Целый город сошел с ума — а мне жали руки и почтительно кланялись! Вся Европа кричала обо мне — а я неуловим, и вы поймали убийцу — не меня! Я каждого мог убить — и улыбаться — я! я! Вампир! О, какое наслаждение слушать эти трусливые разговоры, видеть эти одураченные лица, узнавать, что какой–нибудь идиот сознается в том, чего он никогда не делал, как этот Штраусберг! Я заварил такую кашу, сплел такую путаницу, что только ваше дьявольское счастье помогло вам, Горн! Но я не отдам вам Рут, я приду за ней!

— Я боролся с вами — живым и мертвым, — заметил Горн, — Вы овладели душой Кюртена и, отдаю вам должное, гениально продумали весь план, это необыкновенное, самое интересное дело в моей жизни.

— Больше вы ничего не хотите мне сказать?

— Вы уже второй раз задаете мне этот вопрос. Предлагаю на выбор: кольцо или браунинг.

Элиас медленно оглянулся. Сырые стены камеры как будто отодвинулись куда–то вглубь, образуя страшную пустоту… Бледный человек не сводил с него пристального взгляда. Сквозь решетку окна виднелся клочок напоенного солнцем голубого майского неба… И Элиасу вдруг неудержимо захотелось крикнуть, что все это неправда, и биться головой о стенку…

Вначале Рут, потом мать, отравленная им из боязни, что она сможет его выдать, старик–отец, Кюртен и замученные тени жертв…

— Вы приготовили себе там хорошенькую встречу, — донесся откуда–то жесткий голос Горна. — Но отсюда, по крайней мере, должны уйти с честью.

Элиас увидел близко от своего лица сверкающий изумруд на раскрытой ладони Горна. Зеленый камень притягивал, завораживал, змеиными, жуткими огоньками выжигал мозг. Как загипнотизированный, Элиас медленно взял кольцо и приблизил его к губам. Камень повернулся, и бледные губы вампира подхватили выпавшую из тайного углубления пилюлю.

Судорожно сжалось горло, адская боль длилась лишь мгновение, не успев отразиться на лице. Безжизненное тело мягко упало на скамейку.

— Аминь, — произнес Горн, пряча в руках револьвер.

Глава 24.

ПУТАНАЯ СЕТЬ

Шеф полиции тщетно пытался добиться от забинтованного по всем направлениям Мяча каких–либо объяснений. Даже Томас Мун, обычно молчаливый наблюдатель, казался заинтересованным. Слишком просто и как–то неинтересно кончалось такое дело.

Рут, еле сдерживая рыдания, не отрываясь, смотрела на дверь, откуда должен был появиться Горн.

— То, что я скажу сейчас, — раздался, наконец, его голос, и верховный комиссар, плотно закрыв дверь, опустился в свое кресло, — должно остаться между нами.

Дюссельдорфский убийца — Петер Кюртен — пойман и сознался. Преступлений по количеству окажется больше, чем мы ожидали, мотивы же останутся невыясненными.

Несколько видных экспертов займутся его психикой, и с пеной у рта каждый станет доказывать что–то согласно своей теории. Процесс привлечет всеобщее внимание, в газетах будут публиковаться подробные статьи, последняя несостоявшаяся жертва получит награду и ангажемент в фильм, все дюссельдорфские чины полиции — повышение, город даст торжественный банкет — словом, если забыть о несчастных трупах — все будет в порядке. И никто, кроме нас — пяти человек, сидящих в этой комнате, не узнает, как все это было на самом деле.

Я приехал сюда с определенной теорией, что убийца должен быть человеком исключительного ума и ловкости, преступник по натуре, одержимый, кроме того, навязчивой идеей.

Я редко ошибаюсь, с первого же взгляда доктор Миллер показался мне очень подозрительным. Скажу даже, что вдвойне подозрительным, и все из–за мелочи, пустяка — цвета глаз. Я знал, что в молодости у него были голубые глаза, а не зеленые, как сейчас. Я навел справки и узнал о его друге, профессоре Нате, живущем в Румынии, а также о бывшей любовнице, у которой от него родился сын. Попутно с этим выяснилось, что директор страхового общества Мюних — известный аферист. Между прочим, он арестован сегодня утром по моему приказанию, как раз в тот момент, когда собирался бежать, захватив с собой содержимое сейфов. Я оставил его в покое на некоторое время, поручив двум опытным агентам следить за ним.

Во время моего визита я незаметно сфотографировал его и сличил с присланной из Берлина карточкой. Снимки оказались тождественными. Расчет его был очень прост: сыграть на панике дюссельдорфских жителей и, сорвав значительную сумму, удрать. Однако не в нем дело.

Под видом врача я навестил внезапно заболевшую Эльзу Шлемам, бывшую любовницу Миллера. Мне нужно было получить у нее сведения о докторе и его сыне. Ее болезнь показалась мне весьма необычной.

Я довольно сведущ в токсикологии, и сразу установил, что женщина отравлена. Оказалось, что Эльза послала Якоба — прожженного плута — за малиной в аптеку и, выпив ее, больше уже не вставала с постели. Случайно в пакетике сохранилась одна ягода, я взял ее с собой, произвел анализ, и последние сомнения отпали: это была аква–тофана. Это зелье мало известно в Европе, отличается особыми характерными признаками и не имеет противоядия. Единственное, чем я мог помочь несчастной, — это послал ей большую дозу морфия, чтобы облегчить страдания и ускорить конец.

Кому–то, очевидно, надо было устранить ее как опасную свидетельницу, способную что–то рассказать или просто кого–то узнать. Логически рассуждая, я понял, что это могло понадобиться ее сыну или доктору.

Я подослал Зоммера, инспектора Зоммера, уже прекрасно себя зарекомендовавшего, в пивную, где муж Эльзы рассказал своим друзьям следующее: неизвестный господин встретил на улице тетку Румпель, укрывательницу краденого и заступницу всех подонков, и, узнав из разговора, что жена столяра лежит больная, просил передать ей пакетик и сто марок.

Конечно, исходя из психологии человека, все было рассчитано заранее — и тетка Румпель поступила именно так, как от нее ждали: она поймала Якоба и продала ему пакетик безобидной, по ее мнению, малины, прикарманив сто марок.

Лица незнакомца она, естественно, разглядеть не могла.

Следующим моим шагом был ночной визит к фрау Эльзе. Я загримировался под доктора Миллера и пришел к умирающей. Столяр Шлеман был в это время в пивной.

Бедная женщина, приняв меня за своего бывшего возлюбленного, подробно описала наружность и характер сына, между прочим, она упомянула об одной очень важной детали, которая помогла мне свести воедино все мои предположения о догадке, — глаза Элиаса были странного и очень редко встречающегося оттенка — зеленые, в то время как у его отца, доктора Миллера — голубые. Волосы у Элиаса были рыжими.

Фрау Эльза, обессиленная ядом и морфием, тихо умерла на моих глазах, и тогда я совершил святотатство — да простит мне Бог! Снял с ее груди медальон, с которым она не расставалась.

Рассмотрев потом в кабинете свою добычу, я был потрясен: одна фотография изображала доктора Миллера примерно лет двадцати, а другая — молодого человека, похожего на него, как две капли воды, — только с неприятным выражением лица.

Отец и сын были двойниками…

Но почему так смутился доктор, когда я вскользь заметил, будучи у него, об изменении с возрастом цвета глаз? И почему под ногтями последней жертвы, которую мне пришлось осматривать, были не седые и не рыжие, а темные волосы?

У столяра Шлемана была тайная типография для печатания нелегальных прокламаций на ферме, которую он арендовал. Ферма, принадлежащая вместе с имением доктору Миллеру: около Бейрата. Одно из писем убийцы написано на клочке бумаги, прошедшей через ротационную машину.

Для того, чтобы разобраться во всех этих обстоятельствах, а также выяснить причастность столяра к делу, я поместил в газете объявление, что некое лицо желает купить подержанную ротационку, хотя бы и старой системы, и получил несколько предложений — в том числе и от столяра.

Нагрянув на ферму, я нашел в старой молотилке ротационную машину и без труда установил тождественность бумаги, найденной на ферме, и той, на которой было написано одно из писем убийцы. Еще одна нить вела к доктору Миллеру.

Его сын Элиас удрал из дому мальчишкой, и больше о нем никто ничего не слышал. Фрау Эльза говорила, что она будто бы видела его год назад, еще до начала убийств, но она не может утверждать это наверняка.

Вначале у меня была такая версия: сын нашел своего отца, и один из них почему–то скрывается, загораживая собой другого. Но это предположение не выдержало критики, и я стал докапываться до истины.

Слуга доктора — тупой кретин. От него я смог добиться только того, что доктор пьет кофе по утрам не в спальне, а в кабинете — иными словами, слуга всегда видит его одетым. При этом поразительна крепость старика, несмотря на внешний хилый вид.

Когда я познакомился с вами, Рут, и узнал, что ваш отец археолог, я сразу же составил план действий — и, дав вам перепечатывать глупейшую статью, отправился к вашему отцу.

Ученые, также как литераторы и артисты, обычно знают друг друга. Добродушный археолог дал мне адрес доктора Ната, друга доктора Миллера, живущего в Румынии, и я послал ему самое дипломатичное письмо, какое я писал когда–либо, следуя своему правилу: зная психологию человека, знаешь все. Исходя из этого, я часто прибегаю к эффектам, и огорошиваю собеседника неожиданностями. Таким образом я обычно добивался положительных результатов.

Достопочтенный профессор откликнулся на мое послание и ответил обстоятельным письмом.

Доктор Франц Миллер жил в заброшенной хижине, в глухой части Карпат, совершенно один и беспрепятственно предавался своим исследованиям оккультного характера, главным образом, токсикологии и демонологии.

Как известно, Карпаты и прилегающие к ним страны являются рассадником «вампиризма». Вампиры, упыри, вурдалаки и тому подобные сказочные существа — считаются, у местных жителей, во всяком случае, чуть ли не обыденным явлением.

Вера жителей в то, что некоторые люди, особенно умершие насильственной смертью, становятся вампирами и мучают потом своих убийц, требуя жертв и крови, разделяется всем населением.

С точки зрения чистого оккультизма, все это вполне понятно и объяснимо, но если человек начинает подходить к этим явлениям с обывательской точки зрения, то это кажется более запутанным и сложным.

Все это я говорю вам для того, чтобы вы представили себе обстановку, в которой вдруг появился молодой человек, как две капли похожий на доктора: разница была только в возрасте, цвете волос и глаз. Немногие обратили на это внимание — мало ли что бывает?

Молодой человек поселился вместе с доктором, они жили в полном уединении, и больше года их никто не видел. Потом Миллер появился в городе, а затем спешно уехал на родину, не повидавшись со своими старыми друзьями.

Молодой человек, по его словам, уехал неизвестно куда.

Профессору Нату, видевшему его мельком, доктор показался несколько странным, но он не придал этому значения, объяснив причуды старика переменой положения: Миллер получил огромное наследство и из бедняка–ученого сделался миллионером.

Откуда, правда, он мог узнать о наследстве в своей глуши — оставалось неизвестным.

У меня на этот счет были свои соображения, и, как оказалось, я не ошибся.

Фрейлин Рут, сама того не подозревая, познакомилась с Элиасом прошлым летом, когда жила около Бейрата. Ее рассказ подтвердил мои догадки, кроме того, я узнал, что Элиас всегда носил кольцо с изумрудом. Замечу, что изумруд является знаком высшего могущества и власти крови. Очень часто его носят безумные…

Рассчитав, что Элиас постарается снова встретиться с Рут, я поехал с ней на ферму ее отца, и там, на полянке, мы случайно нашли кольцо с изумрудом. Собственно говоря, оно и послужило поводом к ее откровенности — Элиас внушил ей такой ужас, что она боялась даже заговорить о нем.

Вернувшись на поляну, якобы за блокнотом, я столкнулся там с доктором Миллером, и мы любезно раскланялись. Почему бы доктору не гулять возле своего имения? Но я знал, он гуляет там не случайно. Пропажа кольца должна была очень его беспокоить. Было ясно, что он постарается во что бы то ни стало разыскать пропажу.

Теперь вам, конечно, ясно, что Миллер и Элиас — одно и то же лицо. Сын, с детства ненавидя отца за свою незаконнорожденность, узнав, что отцу досталось огромное состояние, отправился на его розыски. Убить старика нетрудно — тем более в Карпатах, где найти труп невозможно. Элиас с дьявольским расчетом использовал свое сходство с отцом и, загримировавшись под старика, приехал в Дюссельдорф.

Из старых знакомых его никто не мог выдать — через тридцать–сорок лет в памяти стираются все лица, а единственного человека, который мог его узнать, — свою мать, — он отравил тогда, когда положение стало опасным.

Если бы Элиас провел с отцом больше года взаперти где–нибудь в другом месте, не в Карпатах, все могло бы быть иначе. Он, убрав со своего пути отца и мать, не пошел бы по пути кровавых преступлений, но, начитавшись книг по демонологии и обладая соответствующими задатками…

Гениальный, но извращенный ум воспринял эту страшную науку по–своему; в результате получился ужасный тип вампира и изворотливый преступник, маньяк, страдающий манией величия, садист — все, что хотите.

Для меня Элиас был не обычным преступником. Я понимал, что он настолько умен, может быть, даже гениален, что в борьбе с ним нужны особые средства. Он относился ко мне свысока, считая, что я не способен разгадать его игру. История с кольцом несколько насторожила его. Элиас понял, что я знаю кое–что и от меня ему амулет не получить, разве что он окажется у Рут. Я имел все основания опасаться за нее, и поэтому поручил опытным агентам ее охранять.

Тем временем для Элиаса была подготовлена западня: я фиктивно уволил Мяча, дав ему определенное задание, и распространил слух, что, будучи недоволен деятельностью местных агентов, выписываю из Берлина инспектора Рейхгольда, причем подчеркнул, что не только никогда не работал с ним, но даже не знаю, как он выглядит.

Если вы скажете, что проще было бы арестовать Миллера, то не забудьте, что убийство старика не относилось к дюссельдорфской серии, а мне важен был убийца, совершивший десятки преступлений. Пока же, несмотря на все логические построения, у меня не было прямых улик против него, и Элиас отлично знал это.

Единственный человек, который может похвастаться тем, что удивил меня, — это инспектор Зоммер.

Сообщение о том, что Элиас был убит известным преступником Кюртеном, бывшим его товарищем, поразило меня и, главное, разрушило мою версию. До сих пор я был уверен, что Элиас — убийца.

Поиски трупа ни к чему не привели, но неутомимый Зоммер дал мне еще две подсказки: во–первых, Кюртен, простой рабочий, часто бывал у доктора Миллера, причем его визиты совпадали с убийствами — то есть происходили на другой день; во–вторых, Кюртен, по словам соседей, страдал галлюцинациями.

Доктор Миллер решил пойти на обман и ударить с неожиданной стороны: он подкупил маленькую актрису Кэтти Финк, явившуюся к фрейлин Рут под видом моей жены, и наговорившую ей таких вещей обо мне, что у бедной девушки волосы встали дыбом. Когда через несколько часов доктор Миллер попросил ее руки, она согласилась, и он без труда узнал, что изумруд у меня.

Известие о вашей свадьбе, Рут, я принял очень спокойно, потому что этот фокус для нас, старых сыщиков, давно уже не нов.

Только молодые, неопытные девушки могут попасться в подобную ловушку — но когда вы мне сказали, что ваш жених уезжает и свадьба состоится через две недели, я понял, что на этот раз доктор угодил в мою западню.

Ночью в Дюссельдорфе появилось привидение, Я ставил на карту все — и применил несколько необычный прием.

Загримировавшись под Элиаса, а сделать это было нетрудно, имея под рукой его портрет в медальоне я пришел к Кюртену. Немногие актеры могут похвастаться таким успехом.

Он рассказал мне даже больше, чем я мог надеяться, — мой визит к доктору Миллеру был только трюком для удовлетворения собственного тщеславия.

Вместо старика, с постели поднялся Элиас и, увидев своего двойника, чуть не лишился чувств.

Думаю, что никаких объяснений из реальной жизни он не понял и приписал мое вторжение потусторонним силам. Захваченная с туалетного столика гребенка с рыжими волосами больше уже не была нужна. Последние сомнения отпали.

Элиас, приехав в Дюссельдорф, встретился со своим старым товарищем Кюртеном. Тот, жестокий, но бесхитростный преступник, соблазнившись богатством, убил его. Конечно, Элиас не открыл ему своей двойной жизни, ведь он только начинал ее. Кюртен, стащив труп в овраг и забросав его листьями, ничуть не волновался, что кто–нибудь хватится молодого Шлемана, так как был уверен в том, что о его приезде никому неизвестно.

По–видимому, Кюртен очень торопился и не проверил, довел ли он до конца свое черное дело, благодаря этому Элиас выжил. Тогда–то у него и зародился план мести.

Досконально зная особенности Кюртена, Элиас являлся к нему по ночам как вампир, привидение и толкал на все новые убийства. Это Элиас писал письма, сбивавшие с толку полицию. Это Элиас до мельчайших подробностей продумывал очередное преступление. Это он — настоящий убийца, а Кюртен только слепое орудие, загнанный в тупик человек, терроризированный своей «жертвой».

Не спорю, что он преступник по существу и, кроме того, настоящий садист — находил в этом удовольствие, да еще убедившись в собственной безопасности. Но, в конце концов, связь с привидением расшатала ему нервы настолько, что он обратился за советом к Миллеру, о котором ходили слухи, что он знает самого дьявола.

Нетрудно догадаться, что «доктор», зная обо всех событиях побольше самого рассказчика, направил его в нужном себе направлении.

Мяч, приехав в Берлин, совершил чудо гримерного искусства — совершенно преобразился; убедившись, что Элиас наблюдает за ним, он как инспектор Рейхгольд поехал в Дюссельдорф. В кармане его были бумаги на это имя. Проводы, ловко инсценированные агентами берлинской полиции, окончательно сбили с толку Элиаса, и он не почуял подвоха.

Преступник оглушил (он был уверен в этом) мнимого инспектора, сбросил его в туннель под поезд и, загримировавшись, приехал сюда, в Дюссельдорф, как Рейхгольд. Все сошло очень гладко.

Если бы я не был уверен в исключительных способностях Мяча, я бы никогда не смог даже мечтать, о выполнении столь сложного плана. К счастью, наш дорогой Мяч справился с заданием и не особенно пострадал.

Мюних получил от Элиаса предупреждение закрывать свою лавочку. Узнав об этом, я сделал вывод, что Элиас хочет представить его как дюссельдорфского убийцу, и, одурачив таким образом меня, преспокойно увезти Рут и скрыться за границей. Денег у него было более чем достаточно.

Элиас очень торопился. Решив покончить со всеми делами одним махом, он явился ночью к Рут. Увидев, что она не сдастся без сопротивления, может быть крик, шум, он напугал ее тем, что изумруд отравлен. Зная, что кольцо у меня, Рут, конечно, бросилась бежать ко мне на помощь.

По дороге ей попалось такси. Не обращая внимания на шофера, девушка села в автомобиль. И только когда автомобиль тронулся, шофер обернулся. Рут, узнав Элиаса, тут же лишилась чувств. Убедившись, что она больше не опасна, преступник помчался в свое имение.

Я, следивший за ним, бросился наперерез и около камней по дороге удачно вскочил на подножку его машины и притаился.

Приехав, Элиас поставил машину в гараж, прошел в дом, но, когда вернулся, обнаружил автомобиль пустым.

Через несколько минут во двор прибежал подосланный мной фермер, крича, что какая–то женщина бросилась в пруд. Поиски трупа, конечно, ни к чему не привели, и Элиасу оставалось только вернуться в город. Он мог утешать себя мыслью, что Рут, по крайней мере, не досталась никому.

На самом же деле я отвез ее в город и, встретившись в условленном месте с удравшим из госпиталя Мячом, запер обоих в камеру, там, по крайней мере, оба были в безопасности. Мяч страшно ослабел и нуждался в уходе.

Одновременно я отдал приказ об аресте Мюниха и Кюртена.

Но Кюртен сам ускорил события. Не получая в последнее время никаких указаний от Элиаса, он, войдя во вкус, решился на собственное преступление. Предупреждение вампира о том, что он будет в безопасности только пока следует его точным указаниям, не помогло.

Убийство сорвалось. Девушке удалось бежать и донести полиции, предупрежденной уже мной.

Рейхгольд–Элиас, услышав об аресте Кюртена, окончательно успокоился. Во–первых, он предупреждал его; во–вторых, почему бы тому и не объясниться? Я вполне разделяю уверенность Элиаса. что Кюртен его никогда не выдаст, да и кто, скажите, поверит такой странной истории?

Но я отвел его в камеру, где раньше сидели Мяч и Рут, и заставил сознаться во всем… В кольце с изумрудом был тайник с пилюлей цианистого калия, достаточной даже для «вампира», я сам передал ему кольцо…

Лично меня Кюртен не интересует. Пусть он остается убийцей и ведется процесс. Я, по всей вероятности, выйду в отставку. Прошу вас заметить только одно: если кто–нибудь из вас захочет предать гласности рассказанное мной, то я совершенно спокойно откажусь от всего. Раз выполнен божеский суд, то человеческому суду нечего делать. Это мое мнение, а я не привык, чтобы его кто–нибудь оспаривал.

В заключение могу добавить, — Горн улыбнулся и закурил папиросу. — Мне очень неприятно, что в интересах дела я вынужден был дать Рут такое резкое интервью, в котором волей–неволей обидел моих товарищей по работе. Вам, конечно, господа, теперь не надо объяснять, что я, наоборот, самого лестного мнения о моих коллегах и могу сказать, что их помощь была для меня чрезвычайно важна. В особенности инспектора Шульце и инспектора Зоммера. Как я уже сказал, его работа, проведенная с такой выдержкой, тактом и хладнокровием, дала ему полное право на повышение.

Что касается вас, сэр Мун, то должен сознаться, что я до сих пор не могу простить себе вынужденной шутки, которую себе позволил при нашем разговоре об инспекторе Рейхгольде. Вы совершенно справедливо нашли его подозрительным, но вы понимаете теперь, почему тогда я не мог признаться вам, что вполне разделяю ваше отношение к нему. Я мог бы этим повредить всему делу, одним неосторожным движением разорвать всю хитро сплетенную паутину. В тот момент, когда вы пожалели об отсутствии Мяча, я больше чем кто–либо думал о нем и ждал его возвращения.

Когда Горн кончил свое повествование, шеф полиции встал и, сопровождаемый Мячом и инспектором Муном, вышел из кабинета, оставив заплаканную Рут вдвоем с Усталым Сердцем.

— Ну, что вы мне теперь скажете, Рут, — заметил Горн, пристально и ласково глядя на девушку, — если я все–таки, несмотря на все сплетни и слухи обо мне, попрошу вас стать моей женой? Или, может быть, у вас есть еще какие–то сомнения относительно моей семейной жизни? Скажите, например, не показывала вам моя «жена» карточку, изображавшую меня в окружении большого семейства? Да? И это вас, конечно, сразу же убедило в истинности ее слов? Ну, конечно. Однако я все же должен вам заметить, милая Рут, что это очень и очень устарелый фотографический трюк, используемый ежегодно газетами всего мира в традиционный день первого апреля. Обманный день. Берутся две–три фотографии, вырезаются, склеиваются и снова переснимаются. Эффект иногда получается поразительный. При помощи фотографии можно, например, сделать вас женой Кюртена или доктора Миллера.

— Я предпочитаю быть женой комиссара фон Горна, не на фотографии, а в жизни, — улыбнулась Рут, — не будем больше говорить об этом, Олаф. Могу только сказать, что я… — девушка запнулась, — я давно люблю вас, но гордость мешала мне сознаться в этом не только вам, но и самой себе. Одного только я не прощу вам никогда…

— Статьи об огородничестве, — окончил за нее Горн. — Она вам пригодится, когда я выйду в отставку и куплю имение…

О процессе Кюртена долго будут спорить, говорить и писать газеты. Кажется, нет такого нераскрытого преступления за последние пять–шесть лет, не приписываемого теперь дюссельдорфскому убийце, которому теперь нечего терять. Если бы его спросили, не он ли убил какого–нибудь человека, жившего сто лет тому назад — то Кюртен мог бы со спокойной совестью принять на себя и это убийство.

По последним газетным сведениям, число приписываемых ему преступлений достигло уже внушительной цифры — пятьдесят три. Сюда, между прочим, кажется, вошли преступления, совершенные и в тех местностях, где Кюртен не только никогда не бывал, но о которых даже не имел никакого представления. Имея такого драгоценного преступника, как Кюртен, соглашающегося на все, трудно удержаться от искушения навязать ему участие во всех загадочных убийствах последнего времени.

Глава 25.

ТО, О ЧЕМ ПИШУТ И О ЧЕМ НЕ ПИШУТ

Газеты всего мира были переполнены сообщениями о Кюртене.

Рут, занятая приготовлениями к предстоящей свадьбе, забросила газетную работу. Совершенно случайно ей однажды попалась в руки берлинская газета… Машинально она развернула ее и прочла последние сообщения о деле, которое сыграло такую важную роль в ее личной жизни.

Дюссельдорфская тайна раскрыта

Как только в Берлине было получено первое телефонное сообщение, что арестованный в Дюссельдорфе Петер Кюртен является бесспорным виновником некоторых из тех кровавых преступлений, которые в течение нескольких месяцев волновали весь мир, в красивый прирейнский город помчалась туча газетных корреспондентов.

Мы застали Дюссельдорф в большом волнении.

Конечно, не в таком, в каком он был в 1929 году, когда, начиная с февраля, каждые две–три недели приносили весть о новом нападении на женщин, об убийствах, о трупах с 12–ю, с 19–ю колотыми ранами. Тогда в Дюссельдорфе царила паника. Под вечер женщины не выходили из дому без провожатых, вечером улицы были пустынны, за детьми удесятеряли родительский надзор.

Сейчас волнение, скорее, радостное. На улицах, в кафе, в отелях — вы не услышите ни одного разговора, где бы не упоминался Петер Кюртен. Перед зданием полицей–президиума — постоянно толпа: хотят узнать последнюю новость, мечтают увидеть арестованного.

Напрасные надежды. Его возят в разные места, его допрашивают там, где найдены трупы, но полиция проявляет необычайное умение конспирироваться: не только праздная толпа, но даже ловкие и опытные корреспонденты еще ни разу не видели знаменитого Петера Кюртена. Бросались, в ожидании встретить его и полицейских комиссаров, в разные углы города, мчались в автомобилях за город, в лес, где были обнаружены когда–то трупы, но все усилия были напрасны: полиция била все рекорды конспирации. Пришлось изменить тактику: поехали на квартиру Кюртена. Жены его не застали: она была уже арестована. По последним сведениям ее направили в дом умалишенных.

Говорят, она испытала жестокое нервное потрясение от всего пережитого.

Есть сведения, что страшное в ее переживаниях началось не с ареста мужа.

При обыске обнаружена книжка из сберегательной кассы: на счету Кюртена хранилось свыше 5500 марок. Откуда такие деньги у бедного кучера, жена которого вынуждена искать заработок вне дома, чтоб супруги могли существовать?

В полиции узнаем интересную вещь: Петер Кюртен давно уже, в самый разгар дознания, допрашивался в связи с некоторыми из таинственных убийств, но его не удалось тогда уличить — и он был отпущен после допроса домой, но из–под наблюдения не был выпущен. Первое время после допроса вел себя очень сдержанно и осторожно: ничто не подтверждало первоначальных подозрений, а затем, уверенный, что он счастливо отделался, принимался за старое.

У полиции скапливались новые и новые данные. Она хранила их в глубокой тайне, и проживающие в Дюссельдорфе корреспонденты не подозревали, куда именно направляет уголовный розыск свое напряженное внимание.

В свое время авторитетные специалисты уголовного розыска пришли к убеждению, что дюссельдорфский убийца как одно лицо есть миф: обстановка, при которой совершались преступления, технические приемы были разные в разных случаях, хотя на известные группы их можно было разбить. В одних — наблюдается сексуальная аномалия преступника, в других — налицо только мотив ограбления. Кюртен признался в нападении на ту горничную, рассказ которой ускорил развязку полицейского наблюдения за ним, в покушении на убийство двух женщин (они обе живы, хотя были тяжело ранены кинжалом), и утверждает, что им убита восьмилетняя девочка Роза Олигер и что его жертвой был инвалид Рудольф Шеер, которого, как показал теперь Кюртен, он убил, потому что Шееру было известно, что Кюртен виновен в смерти несчастной малютки.

Некоторые из этих преступлений следствие приписывало сидящему теперь в сумасшедшем доме Штраусбергу.

В настоящий момент полиция занята расследованием вопроса о причастности Кюртена к трагической гибели двадцатилетней девушки Марии Ган, которая была найдена мертвой с двадцатью колотыми ранами на теле.

Несмотря на то, что по этому делу произведено исключительное по тщательности расследование, оно до сих пор остается одним из самых темных среди взволновавших мир девяти дюссельдорфских убийств, наряду с которыми числятся еще девять суровых нападений, не имевших смертельного исхода, но окончившихся тяжелыми ножевыми ранами, и зачастую со следами изнасилования. Семнадцать женщин и один мужчина, инвалид Шеер, были жертвами этих преступлений, совершенных на берегу прекрасного Рейна в течение года.

Дюссельдорфцы поражены той легкостью, с которой Петер Кюртен даст свои показания. Он признается даже в том, в чем его никто не обвиняет.

В чем же дело? Может, он просто не выдерживает длительных допросов, длящихся по нескольку часов? Или он принадлежит к числу тех психопатов, которые, не будучи причастными к убийству, являлись в полицию со своими «признаниями» и «раскаиваниями»? По–видимому, дело здесь обстоит сложнее: ряд преступлений он, безусловно, совершил, в остальных же сознается под влиянием апатии, как правило, охватывающей людей с неустойчивой психикой при массированных допросах. В итоге заявления:

«Мне все безразлично». Или — «мне никого не жаль. Я ненавижу людей. Я мщу человечеству». Психопатологом здесь есть над чем поразмыслить.

Несмотря на конспирацию, сопровождающую допросы и все дознания, такие фразы облетают Дюссельдорф. Что в них верно, что — плод обывательской встревоженной фантазии, известно лишь полиции, которая не стремится к размышлению о подобной информации.

Постепенно просачиваются и некоторые новые сведения о прошлом Кюртена, вернее, о характере тех преступлений, за которые он неоднократно попадал под суд. Первое место среди них занимали кражи и взломы.

В настоящий момент в суде дают показания две свидетельницы: это женщины, ставшие жертвами его нападения, но оставшиеся в живых, несмотря на тяжелые раны.

В обоих случаях не было попыток изнасилования, но что было целью нападения — убийство или просто ограбление — неизвестно.

Интересно заявление Кюртена, сказавшего, что никто — ни жертвы, ни уголовные комиссары не смогут понять мотивов его преступлений.

Углубившись в чтение газеты, Рут не заметила, как в комнату тихонько вошел Горн и осторожно обнял ее. Девушка вздрогнула и обернулась.

— Ох, это ты, Олаф…

Ей, только что читавшей газету и снова пережившей все случившееся с ней за это время, еще казалось странным называть Горна по имени.

Он, словно угадав ее мысли, сказал:

— Как быстро летит время… Помнишь, у американского поэта Лонгфелло есть такие строки:

«О время, — вор счастливых дней

Таких случайных, легкокрылых,

Безустный бег твоих коней

Ничья узда сдержать не в силах.»

[10]

Рут молча прижалась к нему… Она подумала о том, что Время–вор пока еще милостив к ним, и их счастливые дни только начинаются.

В день свадьбы Рут получила в подарок от своего жениха кольцо с александритом. Этот камень меняет свой цвет в течение суток от сине–зеленого до фиолетово–красного, он так же изменчив и полон загадок, как и сама жизнь.

У трех дубов

Глава 1

— Убийство — это не искусство и наука, это просто случайность, — сказал Сократ Смит, а Лекс Смит, горячий поклонник своего брата, усмехнулся.

Сократу Смиту было пятьдесят лет. Он обладал длинной, худощавой фигурой, был несколько сутуловат. Лицо его казалось вырезанным небрежной рукой из тикового дерева. Над тонкими, прямыми, энергичными губами пролегла полоска седых усов.

Лекс был на двадцать пять лет моложе брата, сантиметров на пять ниже, но держался прямо и казался одного роста с ним.

— О, дядя Сок, — торжественно сказал он, — что за афоризм?

— Если ты считаешь это афоризмом, то ты просто глуп, милейший. Передай мне мармелад.

Они сидели за завтраком в просторной столовой, окна которой выходили на Риджент–парк. Братья занимали первый и второй этажи дома, принадлежащего Сократу Смиту, купленного им еще в молодые годы. В то время он считал, что обязан жениться, поэтому и купил дом. Но ему постоянно не хватало времени, чтобы влюбиться в кого–нибудь, и то, что Лекс называл «материнским инстинктом», он израсходовал на заботы о своем брате.

Долгое время Сократ Смит пытался найти себе невесту, а их тетка делала все, чтобы женить его. Потом он благословлял случай, избавивший его от брака, так как избранница, как оказалось, уже трижды была главным действующим лицом на бракоразводных процессах.

Он начал изучение криминалистики простым полицейским и выдвинулся только благодаря своим исключительным способностям. Сейчас его годовой доход был шесть тысяч фунтов. Но криминалистика всегда оставалась его страстью, а служба в отделе, где носят форму, дала возможность доступа к архивам уголовной полиции. Там он прошел суровую школу как простой полицейский. На протяжении четырех лет работал то в отделе, то нес службу в патрульной полиции. Получил звание сержанта. Быстро продвинулся по службе, но затем ушел в отставку, чтобы посвятить себя изучению методов работы аналогичных служб других стран, особенно антропологии.

Скотленд–Ярд не поверяет свои тайны посторонним и не любит дилетантов. Сократ покинул Скотленд–Ярд с великолепной характеристикой, хотя это ничего не прибавило к сумме его служебных знаний. Когда дактилоскопия получила признание, его официально пригласили консультировать. В дальнейшем вошло в привычку во всех случаях, когда приходилось сталкиваться с особыми трудностями, консультироваться с ним. Он был признанным авторитетом не только в дактилоскопии, но также и экспертом по специальному анализу крови на одежде.

— Каким же поездом мы едем? — спросил Лекс.

— Двухчасовым с вокзала Ватерлоо, — ответил старший брат, аккуратно сворачивая свою салфетку.

— Мне будет очень скучно?

— Да, — ответил Сократ, весело подмигивая. — Но это будет полезно тебе, Лекс. Скука — это то, от чего юность не может улизнуть.

Лекс засмеялся.

— Ты сегодня с утра изрекаешь мудрые слова. Их осеняет твой пророческий дар, потому–то тебя и назвали Сократом.

Сократ Смит давно простил своих родителей, которые дали ему это эксцентричное имя. Его отец был богатым фабрикантом железа, с любовью относился ко всему античному, и только благодаря сопротивлению матери Лекс не появился на свет под именем Аристофана.

«Если у ребенка фамилия Смит, — уверенно говорил Смит–старший, — то он должен чем–то отличаться от других».

В конце концов родители сошлись на имени Лексингтон, потому что мальчик родился в местечке Лексингтон Лоджа.

— Я изрекаю мудрые слова? — со смехом повторил Сократ, обнажив белые зубы. — Ну, вот тебе еще: доверчивая близость опаснее красоты.

Лекс с недоумением уставился на него.

— Что это значит?

— Дочь Менделя слывет очень красивой девушкой, ты будешь жить в их доме три дня.

— Бессмыслица, — ответил молодой человек, — я не влюбляюсь в каждую встречную молодую девушку.

В полдень Лекс прервал сборы и зашел в спальню брата. Сократ в этот момент проклинал свой единственный, видавший виды чемодан, упорно не желающий вмещать в себя вещи.

— Почему ты берешь с собой этот балласт? — спросил Лекс, указывая пальцем на маленький коричневый деревянный ящик, в котором, как он знал, находился микроскоп. — Маловероятно, чтобы ты там наткнулся на какого–нибудь убийцу.

— Ничего нельзя знать заранее. — В голосе Сократа прозвучала надежда. — Не возьми я его — как нарочно что–нибудь случится. А если он будет со мной, это обеспечит мне приятный уик–энд.

Лекс вспомнил причину своего прихода.

— Что за человек этот Мендель?

— В свое время он был выдающимся сыщиком. Обращаться с ним было нелегко, но когда он уволился со службы в полном расцвете своей карьеры, полиция поняла, что потеряла талантливого человека. Он вышел тогда в отставку одновременно с мистером Штейном, живущим теперь недалеко от него. На расстоянии брошенного камня.

— Не остроумно, — заметил критически настроенный Лекс. — Штейн тоже был инспектором уголовного отдела?

— Нет, сержант, — ответил Сократ. — Оба были закадычными друзьями, и когда Мендель стал играть на бирже, Штейн сделал то же самое. Оба загребли массу денег. Мендель из этого не делал тайны. Он объявил своему шефу, что не может делать хорошо сразу два дела и поэтому покидает службу.

Сократ посмотрел вокруг себя, ища, что бы еще добавить к вещам в чемодане, и продолжал:

— Возможно, что этому способствовало еще и то, что Мендель охотился за Деверу. Этот тип ограбил Лионский банк и, выскользнув у него из рук, удрал в Южную Америку. Этот прокол плюс одна или две неудачные аферы на бирже заставили шефа предложить ему сделать выбор. И все же шефу было очень не по себе, когда Мендель ушел. Так он потерял двоих способных людей одновременно.

— Троих, ты, старое ископаемое, — поправил брата Лекс, нежно шлепнув его по спине. — Ведь и ты ушел приблизительно в это время?

— Пожалуй, — согласился Сократ. — Но я не в счет.

Глава 2

Дом Менделя назывался «Фальдфрицен» и был красиво расположен на склоне холма. Большое количество сосен и кустарников, разросшихся на участке, окружали дом так плотно, что со стороны дороги он был совсем невидим. Ближайшее местечко Хиндхед находилось на расстоянии одной мили, с отлогой лужайки своего парка Мендель мог любоваться дальними холмами.

С теплым меховым пледом на коленях Мендель сидел в комнате и через открытую дверь на террасе недовольно смотрел на зелень парка. Это был седоволосый мужчина с энергичным лицом и угловатой челюстью. Его свирепый вид, казалось, придавал окружающему ландшафту что–то мрачное.

Молодая девушка принесла почту и робко стояла перед ним, пока он читал письма.

— Телеграммы от Смита не было? — проворчал он.

— Нет, отец.

Сократ Смит не преувеличивал, когда называл ее красивой. В присутствии отчима она держалась очень сдержанно и скромно. Видно, боялась этого человека и ненавидела, помня о жестокой судьбе матери. У Менделя не было собственных детей и, казалось, он не испытывал желания их иметь. Он держался с девушкой как хозяин с прислугой. За все время их совместного житья ни разу не выказал к ней ни малейшей нежности или внимания.

Следуя своей прихоти, он еще маленькой девочкой взял ее из пансиона, оторвал от подруг и поселил в мрачном доме «Фальдфрицен» в обществе нервнобольной женщины и мрачного мужчины, который часто за весь день не произносил ни единого слова. Молли чувствовала, что он обманул ее, лишив счастья, которое давала школа и общение с подругами, лишив образования, давшего бы ей независимость и возможность свободно жить, лишил веры в людей.

— Комнаты готовы? — спросил он.

— Да, отец.

— Сделай все как можно лучше. Надо, чтобы им было у нас приятно. Сократ Смит мой старый друг.

Легкая улыбка промелькнула на губах девушки.

— Сократ. Что за забавное имя!

— Если оно достаточно хорошо для него, то таким же должен быть и для меня.

Она замолчала.

— Я не видел его десять лет, — продолжал он, и его падчерица поняла, что он просто думает вслух, поскольку никогда не давал себе труда объяснять ей что–нибудь. — Десять лет… Светлая голова… замечательный человек…

Она сделала попытку завязать разговор:

— Он крупный детектив, да? — спросила опасаясь, что отчим накричит на нее. К удивлению, он кивнул.

— Самый талантливый и опытный ныне живущий детектив, — во всяком случае, уж, конечно, в Англии. Как я слышал, делает заметные успехи и его брат.

— Брат еще молод?

Джон Мендель нахмурил мохнатые брови и окинул молодую девушку ледяным взглядом.

— Двадцать пять, — сказал он. — Заметь себе, между прочим, что я не потерплю никакого флирта.

Красивое личико Молли сделалось пунцовым: она вздернула вверх круглый подбородок.

— У меня нет привычки флиртовать с твоими гостями, — рассердилась она. — Почему ты так говоришь?

— Ну, ладно, хватит. — Он поджал губы.

— Для тебя, но не для меня, — возмущенно крикнула она. — С того времени, как умерла моя мать, я терплю твою тиранию, но теперь достаточно. Я больше не хочу терпеть все это.

— Если тебе не нравится, можешь уходить.

— Я это и имела в виду. Как только уедут твои гости, я отправлюсь в Лондон искать работу.

— Это лучшее, что ты сможешь сделать, — сказал он, не поворачивая головы. — Что же ты умеешь делать?

— Благодаря тебе, ничего. Если бы ты оставил меня в школе, то я чему–нибудь научилась бы, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Например, могла быть учительницей.

Язвительный смех был ей ответом.

— Учительницей?.. Не говори чепухи, Молли. Не забывай, что ты не унаследуешь ни одного пенни, если бросишь меня до моей смерти.

— Я не хочу твоих денег, никогда их не хотела, — взволнованно сказала она. — Моя мать завещала мне несколько ценных вещей.

— Которые я ей купил, — заключил он. — У нее не было права завещать их тебе.

— По сей день я их даже не видела.

Она повернулась и пошла к дверям, но он позвал ее обратно. Никогда еще его голос не звучал так нежно, и она невольно замедлила шаги.

— Молли, будь ко мне снисходительна. Я ведь очень больной человек.

Она смягчилась.

— Сегодня даже я не в состоянии стоять, — проворчал он. — Как раз теперь, когда жду своего старого друга, обострился этот проклятый ревматизм и приковал меня к постели, наверное, не меньше, чем на неделю. Пришли людей с креслом на колесиках, я хочу в свой рабочий кабинет.

С помощью камердинера и садовника Джон Мендель был перенесен в большое солнечное помещение, надстроенное над домом, где он работал и отдыхал, когда приступы ревматизма не давали возможности подыматься самостоятельно по лестнице. Когда после полудня автомобиль доставил к нему Сократа Смита с братом, кресло на колесиках стояло на лужайке перед домом.

— Хэлло! — крикнул пораженный Сократ. — Что с вами случилось, Джон?

— Это все проклятый ревматизм, — проворчал Мендель. — Я рад, что вы наконец–то приехали, Сократ. Вы совсем не изменились.

— Это мой брат, — представил Сократ.

Молли впервые увидела гостей, когда Лексингтон вкатил в комнату кресло и подкатил его к столу. При виде Молли молодой человек оторопел.

— Она удивительна, Сократ! — с восхищением говорил он, когда братья остались одни. — Восхитительна! Ты когда–нибудь видел такие глаза… и такие волосы?.. Заметил, какие у нее ножки?

— Ох, Лекс, послушай, — с комическим отчаянием воскликнул Сократ. — Ведь я сам привез тебя сюда и этим самым уничтожил труды многих лет…

Молодой человек не дал ему закончить.

— Не болтай вздора. Как будто ты сам не видишь, что она хороша.

— Недурна, — подтвердил осторожно Сократ, — но для меня не больше, чем девочка.

— Ты язычник и мещанин.

— Я не могу быть и тем, и другим, — философствовал Сократ. — Мне, впрочем, бросилось в глаза…

Он запнулся и остановился из чувства любви к своему брату.

— Ах, — продолжал Лекс, полный нетерпения. — Ты конечно, имеешь в виду манеру его общения с ней.

Сократ утвердительно кивнул.

— Он просто жестокий человек, — убедительно заявил Лекс. — Человек, которому не хватает чувства приличия. Как он обращается с молодой девушкой, как свистнул ей по поводу сахара?

— Думаю, что он ненавидит ее, и она тоже не питает к нему теплых чувств. Интересный дом, Лекс. Мне кажется, что Мендель испытывает перед кем–то страх.

— Страх?

Сократ Смит кивнул. Он ясно видел в глазах своего бывшего коллеги смертельный страх.

Глава 3

— Страх перед чем? — Лексингтон высоко поднял брови.

— Я очень хотел бы это узнать, — ответил Сократ. — Заметил ты сигнализацию на воротах и электрические дверные замки в его кабинете? Естественно, не заметил, потому что ты еще ученик. Заметил ли ты лежащий в пределах досягаемости револьвер — как в кабинете, так и в спальне? А трехстворчатое зеркало перед письменным столом, стоящее так, чтобы Мендель мог обозревать пространство по обеим сторонам? Я тебе говорю, что он ужасно напуган чем–то.

Лексингтону оставалось только изумленно глядеть на брата.

— Это также отчасти объясняет его медвежьи манеры и… смотри–ка, Боб Штейн, — он внезапно прервал разговор и пошел поперек газона навстречу массивному широкоплечему мужчине с добродушным лицом, который громко их приветствовал, так что его было слышно на много миль вокруг.

— Сок, вы стали еще тоньше, чем прежде! Черт возьми, вы просто связка костей, обтянутых кожей. Вы что–нибудь едите?

— А вы стали еще более шумным, чем прежде, — засмеялся Сократ, пожимая его могучую лапу и озираясь вокруг в поисках хозяина дома.

— Мендель стонет под руками массажиста, — пояснил Лекс.

— А это, конечно, ваш брат, Сократ? Вот он хорошо выглядит. Не находите, мисс Темальтон?

Глаза Молли, заметившей смущение Лексингтона, весело заискрились.

— Я не могу судить об этом, — скромно заметила она, — потому что раньше кроме вас и своего отца никого не видела.

Боб Штейн громко захохотал по поводу этого сравнения и звонко шлепнул себя по ляжке. Затем заговорил о страданиях своего друга.

— Бедный Джон переживает тяжелые времена. Ему не хватает немного уверенности и религиозного чувства.

Сократ внимательно посмотрел на него.

— Это что–то новое у вас, Боб.

— Что? Религия?.. Вы правы, в последнее время, во всяком случае, она меня очень занимает. Жаль, что вы не застанете здесь нашего большого митинга пробуждения в Гольдаминго. Будет валлийский евангелист Эванс — очень интересно. Я тоже буду выступать.

— Вы?..

Широкое лицо Боба Штейна сделалось необыкновенно торжественным и важным.

— Конечно, буду говорить. Бог знает, что я скажу, но в нужное время слова сами найдутся… Хэлло, Джон!

Джон Мендель, сидя в кресле, катил по траве. Он брезгливо кивнул своему другу.

— Я слышал, вы говорили о митинге пробуждения? Ваш голос звучит как ангельский шепот, Боб.

— Да, на ближайшей неделе в Гольдаминго. Пойдемте с нами, Джон, и вы забудете о своем ревматизме.

Мендель пробурчал ругательства по поводу таких сборищ, а также здоровья вообще и валлийского евангелиста в частности.

Прекрасный летний день продержался до заката. Молли тоже присоединилась к обществу и даже отважилась на некоторое замечание, не получив за это выговора от сурового отчима. Возможно, что этим она была обязана присутствию Лексингтона. Но ясно представляла себе те саркастические замечания, которые последуют, как только она останется наедине с отчимом.

— Не приходит ли вам невольно в голову роман «Три мушкетера», мисс Темальтон? — спросил Лекс. — Как в минувшие времена они обсуждали свои дела, как наслаждались, вспоминая всех несчастных, которых отправили на виселицу или на каторгу.

— В большинстве случаев это нам не удавалось, — прервал его Сократ. — Однако промахи интересны как результат расследований, а не объект для воспоминаний, Лекс. В зрелые годы тоже будет что вспомнить.

— Спасибо за комплимент, — добродушно ответил Лексингтон и повернулся к Молли.

— Ваш брат, видимо, очень талантливый человек, — тихо сказала она. — Что за необыкновенные глаза!

— Говорят, что у меня тоже необыкновенные глаза, — шутливо сказал он и прибавил уже более серьезно: — Сократ действительно особый человек. Его уникальные способности каждый раз приводят меня в изумление, и я никак не могу привыкнуть к этому. От него, между прочим, я знаю, что ваш отец…

— Отчим, — спокойно поправила она.

— Извините, — что ваш отчим и мистер Штейн были величайшими детективами, которые когда–либо работали в Скотленд–Ярде, что они всегда до мельчайших подробностей разрабатывали операции, и поэтому им всегда сопутствовал успех:

Они оставались на открытом воздухе, пока гонг не пригласил их к ужину.

Боб Штейн принадлежал к тому типу людей, которые всегда захватывают инициативу разговора в свои руки. У него был неистощимый запас различных историй, и даже Мендель рассмеялся, слушая его увлекательные рассказы.

— Боб, вы к старости станете святым, — издевался Мендель, но великан только отмахивался от него.

Когда часом позже он уехал, Джон Мендель принялся обсуждать это новое увлечение своего друга с большой резкостью.

— Стремление к сенсации — слабая сторона Боба, — говорил он, пожевывая погасшую сигару. — Это единственная плохая черта характера, которую я тщетно долгие годы пытался изменить. Сенсация любой ценой. От готов даже разориться, только бы сорвать немного аплодисментов.

— Может быть, он ради развлечения стал религиозным? — спросил Сократ. — Это иногда бывает.

Мендель презрительно рассмеялся.

— Только не с ним.

— Он не был женат?

— Нет.

Глаза Менделя скользнули в ту сторону, где молодая девушка беседовала с Лексингтоном, и он произнес:

— Он уже предпринимает определенные шаги.

— Понимаю, — спокойно сказал Сократ.

Однако Лексингтон тоже уловил последнюю фразу. Несколько озадаченный, он тихо спросил свою собеседницу:

— Это относится к вам?

Молли кивнула.

— И?..

— Я очень хорошо отношусь к нему, однако, — у нее задрожали ресницы, — видимо, не так, как он хочет. Я ему сказала уже однажды, что его желание неосуществимо и даже смешно.

— А что об этом думает ваш отчим?

Прошло некоторое время, прежде чем последовал ответ.

— По–моему, он потерял к этому всякий интерес, поскольку ему стало ясно, что я против этой затеи.

В голосе прозвучала горечь.

Лекс задумался. Он попал под очарование молодой девушки. Два часа показались молодым людям минутами, и Лексингтон выглядел недовольным, когда его брат пожелал всем спокойной ночи.

— Деревенский воздух сделал меня сонным, — сказал он, скрывая зевоту, — пойду спать. А ты, Лекс?

Лекс несколько мгновений колебался, но потом тоже поднялся.

— Зайди в мою комнату, — пригласил Сократ, когда они достигли верхнего коридора, и продолжал: — Да будет тебе известно, что ты превратил Менделя в свирепую кошку.

— Я? — удивленно спросил Лекс.

— Тс–с…

Помещение находилось над жилой комнатой, и снизу к ним доносились звуки разъяренного голоса.

— Этого–то я и опасался, — прошептал Сократ. — Он ругает ее.

— Почему?

— По–видимому, не выносит, когда падчерице оказывают внимание. И ты — не хочу употреблять фраз, взятых из романа, — но ты действительно выглядел влюбленным.

— Разве это плохо? — саркастически спросил Лекс. — Или, может быть, это выглядит неестественным?

Его брат рассмеялся.

— Наоборот, очень естественно. Мне не нравится манера поведения Джона. Другой бы гордился такой дочерью, даже если она его падчерица. Но какой–то страх, которым он одержим, вывел его из равновесия.

— Ты по–прежнему так считаешь?

— Больше, чем когда–либо. Он весь дом оснастил сигнализацией и вообще принял все меры предосторожности для своей безопасности.

— Какие причины для этого?

Сократ пожал плечами.

— Считаю, что неблагоразумно спрашивать человека о причинах его страха.

Из коридора послышались легкие шаги молодой девушки, входящей в свою комнату, затем раздалось тихое топанье слуг, шедших на зов хозяина, чтобы перенести его в постель.

— Спокойной ночи, Джон! — крикнул Сократ.

Ворчливое «спокойной ночи» донеслось через дверь.

— Доброй ночи, мистер Мендель, — присоединился Лексингтон, но ответа не последовало.

Была прекрасная светлая ночь, и долго еще после того, как все замерло в доме, братья сидели у открытого окна и вполголоса беседовали.

— Что это может быть за здание? — неожиданно спросил Сократ, указывая рукой на видимое в лунном свете здание в конце долины.

— Странно, что ты спрашиваешь о единственном здании во всей округе, о котором мне известно. Сегодня после полудня, когда я прогуливался по окрестности, спросил о нем садовника. Он объяснил, что дом принадлежит некому мистеру Джефри, филантропу и отшельнику, который находится в дружеских отношениях с мисс Темальтон, о чем, как я предполагаю, ничего неизвестно ее отчиму. Она… — он не закончил фразу.

В одном из больших окон белого здания блеснул огонь, точнее сказать, оно озарилось необыкновенным светом, который через мгновение погас.

Лексингтон вскочил.

— Что это такое?

Окно снова осветилось и снова погасло. Затем вспышки света последовали одна за другой.

— Мне кажется, кто–то сигнализирует по азбуке Морзе, — ответил брат и прочел по складам: «Иди». Следующую букву не успел расшифровать, и прошло некоторое время, прежде чем он уловил конец послания.

— «Три дуба», — сообщил он. — Итак, «Три дуба». Кто, черт побери, этот таинственный корреспондент?

— Я могу тебе дать три различных объяснений, — сказал Лексингтон. — Вернее всего, что это какой–то бывший военный обучает свою возлюбленную азбуке Морзе.

— Взгляни туда, — взволнованно прошептал Сократ.

Стройная, почти призрачная фигура скользнула в тени деревьев, окружающих дом. Глаза Лексингтона сделались круглыми от удивления, он узнал девушку — это была Молли Темальтон, несшая в руках маленькую сумку.

Она исчезла: братья переглянулись.

— Почему бы ей и не совершать прогулку при лунном свете? — сказал наконец Сократ.

Лекс кивнул.

— Спокойной ночи, старик, — сказал он. — Спи хорошо. Разбуди меня пораньше, если ты не соврал, что собираешься на раннюю прогулку.

Ответ Сократа прозвучал несколько многозначительно:

— Тебе придется еще не это пережить.

Глава 4

И Лексингтон пережил это.

Мокрая губка, которой водили по его лицу, заставила мгновенно оторваться от сна, в котором крадущиеся по лужайке фигуры Джона Менделя и Молли вызывали в нем какую–то смутную, непонятную тревогу.

— Вставай, мой мальчик, — сказал одетый Сократ.

Сквозь открытое окно виднелась долина, окутанная утренним туманом, пронизываемая первыми солнечными лучами.

— Который час? — спросил Лексингтон, сонно нащупывая туфли.

— Половина седьмого, — ответил Сократ. — Тебе придется пройти семь миль, прежде чем сможешь получить завтрак.

Полчаса спустя они вышли из дома, где еще не было никаких признаков пробуждения. Хозяин вставал поздно. Он появлялся лишь к полудню, а в этот день, как объявил накануне, собирался провести весь день в постели.

Братья осторожно перебрались через почти незаметную проволоку, подсоединенную к сигнализации, и вышли на дорогу…

— Я все еще продолжаю ломать себе голову о ночном сигнале, — начал Сократ, когда они достигли вершины холма. — Ты, вероятно, заметил: мы видели только одну половину дома, другая была скрыта выступающим углом стены. Ах, вот она!

Туман рассеялся, и в утреннем солнце здание засияло перед ними, как белый драгоценный камень. Позади него, немного правее, внезапно стал виден красный фронтон здания усадьбы Боба Штейна.

— Зачем тебе ломать над этим голову, Сократ? Ты одержимый детектив. Даже в таком прелестном месте выискиваешь какие–то тайны. — В действительности же Лексингтона тоже очень интересовало загадочное поведение девушки.

— Мистер Джефри любит, чтобы было много света в доме, — продолжал Сократ, указывая на белый дом. — Взгляни, какие большие окна на первом и втором этажах.

— Ну, каковы твои выводы, мудрец? Я буду, Сок, твоим доктором Ватсоном.

— Не говори глупостей, — обозлился Сократ, который в некоторых вопросах был очень щепетилен. — Давай спустимся в долину, оттуда осмотрим дом вблизи.

Не пройдя и пяти минут по узенькой тропинке, Сократ неожиданно остановился.

— Три дуба!

Прямо перед ними вытянулись три дуба, три больших ствола, под широкой кроной которых извивалась тропинка. Лексингтон остановился, с недоумением глядя на брата.

— В каждой такой местности всегда имеются три дуба, три поста и тому подобное. Просто идеальное место для свидания, — сказал он. — Что касается меня, должен признаться: я не настолько романтичен, чтобы интересоваться местом свидания влюбленных парочек. Скорее предположу, что такой прекрасной дорогой иногда наслаждается сам ворчливый Мендель.

— Бедный Джон был бы счастлив, если бы смог пройти хоть два метра. В течение нескольких месяцев он не может выйти из дома на собственных ногах.

Им пришлось пройти через кустарник, который густо разросся вокруг дубов. Затем тропинка круто свернула налево, и перед ними открылся вид на дубы во всей их красе.

Внезапно задумавшийся Лексингтон почувствовал, как его судорожно схватили за руку.

— О Боже!

Его брат указал вперед, туда, где над тропой протянулся толстый сук. На этом суку, крепко привязанный веревками, лежал человек. Его руки беспомощно свисали вниз, лицо было обращено к братьям, между глаз виднелось красное пятно — след пули.

Сократ рванулся вперед и посмотрел вверх.

Не было никаких сомнений: там, на суку, лежал убитый Джон Мендель.

Братья, пораженные увиденным, не могли свести с этой ужасной картины глаз.

Глава 5

Так стояли они некоторое время, словно окаменевшие. Первым пришел в себя Лексингтон. Он поднял ногу, чтобы двинуться вперед, но Сократ остановил его.

— Стой где стоишь!

— Это ведь Мендель, не так ли?

— Да, это он, — кивнул Сократ и перевел взгляд с сука на землю. — Жаль, что земля здесь такая твердая, будет трудно обнаружить какие–нибудь следы. Осторожно, Лекс, иди дальше, но не наступай на что–либо, похожее на следы. Я пока залезу на дерево.

Он с удивительной ловкостью забрался наверх, причем наклонное положение дерева очень помогло ему. Кто–то другой, до него, уже взбирался сюда… еще совсем недавно, на многих местах была содрана кора и был заметен след подбитой гвоздями подошвы.

Он без труда достиг сука, на котором лежал убитый.

Лексингтон, следивший за действиями брата, увидел, что он полностью сосредоточил внимание на ногах убитого, а затем очень внимательно, с видом близорукого, стал вглядываться и рассматривать верхний сук, несмотря на то, что обладал прекрасным зрением.

Вскоре после осмотра Сократ стал спускаться вниз и одним прыжком очутился на земле.

— Да. — Это звучало убедительно.

— Что именно? — поинтересовался брат, потому что Сократ, очевидно, увидел нечто такое, что и ожидал увидеть. Но вместо того чтобы ответить, он вдруг задал встречный вопрос:

— Ты нашел что–нибудь?

Лекс безмолвно протянул ему гильзу. Сократ определил:

— 35–й калибр. Я понял по ране, что пуля должна быть в никелевой оболочке. Что еще?

— Ничего, — прошептал молодой человек, в то время как глаза его пугливо устремились на белое лицо, уставившееся на них остекленевшими глазами… — Разве это не ужасно?

— Конечно ужасно, — спокойно сказал Сократ, — и очень интересно, даже в высшей степени интересно.

У Лексингтона Смита еще не было достаточно опыта, чтобы рассматривать каждое преступление с точки зрения его занимательности. Он видел только спокойную, неподвижную фигуру владельца дома, с которым он еще вчера вечером сидел за столом.

Внезапно ему пришла мысль о Молли. Какой это будет для нее ужасный удар!

— Сок, по–моему, преступников, которые проникли в дом, пока мы спали, было несколько.

— Сколько же их было, по–твоему?

— По меньшей мере, трое. Они должны вытащить его из кровати, и притом так, чтобы мы не слышали. Как ты думаешь, они его оглушили?

— Я разное думаю, — ответил уклончиво Сократ… — Расскажи–ка сначала, как ты представляешь себе все это?

Лексингтон задумался.

— У него, вероятно, были очень злые враги. Ты сам говорил, он жил в постоянном страхе и, очевидно, опасался нападения. Пробравшись в его спальню, они его чем–то оглушили или угрозами заставили молчать, чтобы потом перетащить в это место и застрелить.

Сократ покачал головой.

— А почему они его не убили в доме? Если смогли оглушить, почему же сразу не убили? Зачем надо было тащить почти целую милю? Едва ли это было проделано для удовольствия застрелить его здесь, на этом месте. Нет, мой мальчик, с твоей версией что–то не в порядке.

— Однако же они должны были перенести его сюда, — упорствовал молодой человек. — Не могли же Менделя доставить сюда его собственные ноги… А что ты думаешь о сигналах из окон?

— Я этого не забыл… А теперь, Лекс, иди и немедленно вызови полицию. Я останусь пока здесь.

Случилось так, что Лексингтону не пришлось проделать длинной дороги обратно. Когда он с тропинки свернул на главную улицу, первый человек, которого увидел, был полицейский, не спеша, на велосипеде спускавшийся с горы. Лексингтон остановил его и сообщил об ужасной находке.

— Убит? — недоверчиво переспросил полисмен, прислонив велосипед к дереву. — Мой инспектор должен быть здесь сию минуту. Это избавит от телефонного звонка ему.

Пятью минутами позже из крошечного автомобиля вылез его начальник, и они втроем отправились к месту произошедшей трагедии.

Сократа Смита не было видно, но было слышно, как он шевелился в густом кустарнике по левую сторону тропинки.

Через пару минут он появился, держа в руке пару резиновых галош, которые осторожно поставил на тропинку.

— Плохо дело, мистер Смит, — почтительно начал полицейский. — Почему его привязали?

— Его и не привязывали, можете убедиться сами. Веревка была одним взмахом переброшена через тело. Снизу, конечно, кажется, что он крепко привязан. Когда я взобрался наверх, первое, что бросилось в глаза, это то, что оба конца веревки свободно свисают. Тело само сохраняет равновесие. Никаких следов не обнаружено.

— Да, здесь слишком твердая земля, — с разочарованием в голосе сказал инспектор. Потом лицо его оживилось.

— Если идти из долины или пробираться через нее, то обязательно нужно пересечь одно место с мягкой почвой. Немного выше протекает ручей, который делает тропинку болотистой.

— Действительно? Тогда ясно… — Сократ взял галоши и указал на тонкий желтый слой тины, которой были покрыты подошвы галош. — Меня это несколько удивило.

— Они совершенно новые, — сказал инспектор, взяв галоши и рассматривая их. — Обычный товар, который продается сотнями пар. Будет очень трудно найти владельца, если они куплены не по соседству.

Сократ Смит кивнул.

— Этим была бы разрешена первая загадка. Я не совсем понимаю, зачем понадобились галоши.

— Вы нашли только одну пару, мистер Смит?

— Да. Потому что в этом убийстве только один участник.

— Единственный?.. — Лекс уставился на брата. — Хочешь сказать, что один человек нес его целую милю?

— Я говорю, что в этом убийстве участвовал один единственный преступник.

— Их должно быть больше, мистер Смит, — возразил инспектор. — Вероятно, вы знаете, что мистер Мендель из–за тяжелого ревматизма не мог ходить. За два или три дня до этого я еще говорил с ним…

— Да, я отлично знаю, — прервал его Смит–старший. — Мой брат и я гостим у него со вчерашнего дня.

— О, вы живете в «Фальдфрицене»?

— Да. И все же, несмотря на болезнь мистера Менделя, я считаю, что это убийство совершил один человек.

— Тогда этот человек должен быть каким–то суперменом, — сказал инспектор, глубоко вздохнув.

— Нам необходимо осмотреть болото, — сказал Сократ. — Думаю, что мы найдем отпечатки галош двенадцатого номера, которые носил человек с таким большим размером ноги, что одна галоша даже лопнула.

Через сотню метров они подошли к тому месту, где тропинка спускалась вниз и огибала полоску болота. Здесь земля была мягкая и темно–серого цвета.

— Осторожно, — предупредил Сократ, — я вижу несколько следов, правда многие из них старые. Ага, есть и нужный след.

Нагнувшись, он указал на отчетливый отпечаток галоши. Здесь был только один четкий след. На другой стороне влажной тропинки, чуть дальше, они нашли другой отпечаток.

— Черт возьми, ну и шаг у этого человека! — сказал удивившийся инспектор.

— Он прыгнул на ту сторону, — определил Сократ. — Заметьте, как утоплен носок галоши при прыжке и как тяжело ступила нога на ту сторону. Впрочем, этому человеку местность была знакома, судя по тому, как он верно и точно рассчитал расстояние.

— Что это такое? — крикнул Лексингтон, указывая на заболоченное место тропинки.

Сократ перешагнул через заросли осоки и вытащил дамскую туфлю, погруженную в черную глину. Возле нее был отпечаток ноги без обуви.

Инспектор наморщил лоб.

— Это очень важно, — сказал он. — Очевидно, какая–то женщина потеряла здесь туфлю.

— Это выглядит так, как будто она боялась оставить след на тропинке, — сказал Сократ, рассматривая почти новую туфлю. — Американское производство, и на обратной стороне язычка кто–то написал инициалы: «М. Т.»

— М. Т., — повторил Лексингтон. — Молли Темальтон… Всемогущее небо! Сок, она ведь не могла…

У него мелькнуло воспоминание о крадущейся через лужайку фигурке. Молли Темальтон, безобидная девушка. Что должно было привести ее сюда, почему она старалась скрыть свои следы в тине?

Встревоженно посмотрел на своего брата, надеясь обнаружить в его глазах проблески улыбки.

— Куда ведет эта тропинка, инспектор?

— К белой вилле, мистер Смит.

— А кто этот мистер Джефри?

— Чем он занимается я не знаю, знаю только, что пишет какие–то научные статьи. Это очень спокойный милый господин и друг мисс Мендель. — Очевидно, инспектору не было известно, что девушка приходилась убитому падчерицей, так как он закончил свою справку вопросом: — А кто такая эта мисс Темальтон?

— Это одна моя знакомая дама. Я вспомнил ее при прочтении инициалов. А мистер Джефри давно здесь живет?

— Около четырех лет. Он поселился у нас два месяца спустя после смерти миссис Мендель. Если не ошибаюсь, до этого он жил за границей.

— Так, так… за границей, — задумчиво повторил Сократ и направился к белой вилле, взяв с собой Лексингтона, оставив обоих полицейских охранять труп.

— Конечно, у Менделя было много врагов, — объяснил он брату. — Много молодых людей пошли из–за него на каторгу или в тюрьму, и хоть угрозы приговоренных обычно принято оставлять без внимания и не придавать им значения, иногда они все–таки осуществляют их.

— По–твоему, у нас именно такой случай?

— Не исключено. Я всегда отношусь с недоверием к людям, которые внезапно селятся по соседству после того, как долгое время жили за границей.

Легкое облачко дыма вилось из трубы дома мистера Джефри, когда они шли по усыпанной гравием дорожке.

Горничная, немного смущенная посещением незнакомых мужчин в столь ранний час, открыла им дверь.

— Как прикажете доложить?

— Мое имя Сократ Смит. Передайте мистеру Джефри, что я пришел по неотложному делу.

Девушка вернулась и провела их в просторный, довольно необычного вида кабинет. Из–за заваленного бумагами письменного стола поднялся мужчина, глаза которого были наполовину скрыты кустистыми бровями. Он был высокий и худой, с узким одухотворенным лицом и длинными волосами напоминал Лексингтону музыканта.

— Доброе утро, господа. Чем могу служить?

Манеры мистера Джефри нельзя было назвать приятными, скорее в его голосе было что–то отталкивающее и даже, как показалось Лексингтону, что–то угрожающее.

— Мой визит связан с мистером Менделем, — ответил Сократ, и ему показалось, что собеседник вздрогнул.

— Я знаю мистера Менделя только понаслышке, но, пожалуйста, садитесь. Он послал вас ко мне?

— Мендель мертв.

— Мертв?

Блеск в глазах и едва заметное изменение выражения лица выдали его волнение.

— Он был убит в эту ночь в ста метрах от вашего дома.

Наступило глубокое молчание, которое было прервано мистером Джефри.

— Ужасное известие. — Голос у него был холоден и тверд. — Вы нашли убийцу?

— Мы ищем его.

— А, так вы детектив?

Сократ рассмеялся.

— Так, наполовину. Я ведь больше не служу. Может быть, вы случайно слышали мое имя: Сократ Смит.

К его удивлению, Джефри кивнул.

— О, да. Я читал вашу книгу о пробах крови. Не могу ля чем–нибудь помочь? К вашему сведению: я никогда не встречался с мистером Менделем, но его падчерицу знаю очень хорошо. Да, очень хорошо, — повторил он.

— Была ли здесь прошлой ночью мисс Темальтон?

На этот раз мистер Джефри полностью контролировал себя.

— В последний раз я видел ее два или три дня назад.

— Так прошлой ночью мисс Темальтон здесь не было?

— Откуда у вас такое предположение? Я полагаю, что она находится в доме мистера Менделя. Она уже знает о происшествии?

У Сократа Смита не было причин подозревать, что мистер Джефри лжет. Его голос и манера держаться были совершенно непринужденными, и он отвечал без малейших колебаний. Но Сократ инстинктивно чувствовал, что этот белоголовый человек лжет.

— Мне кажется, смерть Джона Менделя вас совершенно не поразила?

Джефри откинулся на спинку стула и соединил вместе кончики пальцев.

— Меня не так–то легко потрясти чем бы то ни было. К тому же меня не удивило это убийство.

— Почему вас это не удивило? — спросил Сократ, и на его тонких губах заиграла улыбка.

— Гм… Мендель, конечно, едва ли принадлежал к категории джентльменов. С Молли, например, он обращался просто возмутительно, но это не относится к делу. Как у бывшего служащего уголовной полиции, у него вероятно было достаточное количество врагов, так как он был жесток и безжалостен. Ему и его другу Штейну любое средство для достижения цели казалось хорошим, лишь бы уличить и осудить какого–нибудь беднягу.

— А вы, оказывается, многое знаете о мистере Менделе, мистер Джефри.

Старый господин пожал плечами.

— Я наслышан о подобных вещах. Он ведь в свое время пользовался большой славой, так же, как вы, мистер Смит.

— Не причинял он вам лично какие–нибудь неприятности когда–либо? — спросил Сократ, продолжая чуть–чуть улыбаться.

— Как он мог это сделать? Он только недавно появился на моем горизонте, так как я долгое время провел за границей.

Несмотря на внешнее безразличие, мозг Сократа работал с лихорадочной быстротой. Он не спеша сунул руку в карман и вытащил оттуда записную книжку.

— С вашего разрешения, я должен сделать несколько заметок. Хотя официально я больше не работаю в Скотленд–Ярде, присутствие здесь обязывает меня заняться этим делом.

— В каком месте он был застрелен? — прервал его объяснения Джефри.

— А откуда вы знаете, что он был застрелен? — стремительно задал встречный вопрос Смит, и на мгновение его противник, как ему показалось, смутился.

— Это звучит так, как будто я что–то знаю о совершенном преступлении. Но вот почему сделал такое предположение. Когда я сидел в кабинете ночью за корректурой статьи для журнала, то услышал звук, который мне показался выстрелом, раздавшимся здесь, в долине, хотя она вряд ли заслуживает такого названия. Вероятно, она называется так благодаря ручью, который в период дождей превращается в речку.

— Был единственный выстрел, который вы услышали?

— Только один, — ответил Джефри, — и я подумал, что это какой–нибудь браконьер. Пока вы мне не сказали об убийстве Менделя, я не придавал этому выстрелу большого значения.

— Гм… — Взор Сократа скользнул по чайному столику, на котором стоял чайный сервиз и блюдо с одним ломтиком поджаренного хлебца.

Сократ написал три слова в лежащей у него на коленях записной книжке.

— Знаете ли вы этого человека? — спросил он и протянул свою книжку владельцу дома. Джефри нахмурил лоб, покачал головой и отдал книжку обратно.

— Нет. Откуда вы это взяли?

— Да так, вдруг пришло в голову, — ответил Сократ и встал. — Итак, вы совершенно уверены, что этой ночью не видели мисс Темальтон?

— Совершенно уверен. В последний раз…

Он не успел закончить фразу. Сократ Смит быстро нагнулся к большой картонной коробке, стоявшей под письменным столом, и что–то оттуда вытащил.

— Объясните мне, пожалуйста, каким образом это попало в коробку?

В дамской туфле, которую высоко над собой поднял брат, остолбеневший Лексингтон узнал парную той, которую они нашли в грязи на болоте.

Глава 6

Окаменевшее лицо Джефри вздрогнуло.

— Туфля принадлежит мисс Темальтон, потому что по дороге сюда она потеряла пару к ней в болоте и не могла найти. Для возвращения домой я дал ей туфли моей экономки. Эта же валялась здесь несколько дней, пока вчера я, наконец, не выбросил ее в коробку, так как считал, что вторая вряд ли найдется.

Лексингтон облегченно вздохнул. Рассказ звучал весьма правдоподобно, вырисовывая дополнительные детали.

— Мисс Темальтон на следующий день вернула одолженные туфли, так что экономке ничего не пришлось объяснять.

— Понимаю, — сказал Сократ. — Если бы я спросил об этом вашу экономку, она ничего не могла бы ответить, так как ничего не знает об этом случае. Умно придумано… Всего хорошего, мистер Джефри.

Старый человек ничего не ответил. Безмолвный, настороженный, он, выпрямившись, стоял за своим письменным столом и не сделал ни одного шага, чтобы проводить посетителей до двери.

— Ну, что ты думаешь обо всем этом, Сок? — спросил Лексингтон, когда они шли обратно.

— Я думаю, что Джефри хладнокровный лжец, — прозвучал веселый ответ.

— А что за имя ты написал в своей записной книжке?

Сократ захихикал.

— Держу пари на два пенни, что ты его ни за что не отгадаешь.

— Вот еще, — удивился Лексингтон, когда Сократ протянул ему книжку. — Так зовут американскую кинозвезду. Что у нее может быть общего с нашим делом?

— Ничего. Однако заметил ли ты, мой дорогой, что Джефри ест тосты?

— А какая связь между поджаренными хлебцами и Мари Минтер?

— Лекс, у человека, который ел поджаренные хлебцы, как бы он часто и тщательно ни вытирал руки, кончики пальцев всегда остаются покрытыми тонким слоем жира. Посмотри сюда, и ты заметишь в углу отпечаток большого пальца. Теперь поверни книжку так, чтобы солнце падало под углом на этот отпечаток.

— Так тебе был нужен отпечаток его большого пальца?

— Это мне было просто необходимо. — Сократ захлопнул книжку и надел на нее кольцо из резиновой ленты. — Я уже говорил тебе, что с большим недоверием отношусь к господам, которые долго жили за границей, особенно к таким, о которых никто ничего не знает, даже в какой стране они проживали. Люди, которые действительно жили за границей, всегда с увлечением вспоминают о красотах этих стран, о пережитых трудностях или о чем–то характерном.

Возьми англичанина, который прожил несколько лет в Южной Америке: первое, что он расскажет своим новым знакомым, это то, что узнал об этих странах. Но если человек возвращается обратно после длительного отсутствия и молчит или выражается неопределенно, это значит, что он или пришел из тюрьмы, или скрывается от правосудия своей страны.

— Ты подозрительный человек, Сократ. Следовательно, считаешь возможным, что Джефри знает что–нибудь об убийстве?

— Посмотрим, что нового обнаружил в наше отсутствие инспектор, — ответил брат.

Инспектор не обнаружил ничего нового. С помощью вызванных рабочих тело мистера Менделя было снято с сука, причем подтвердилось, что веревка просто свисала через труп.

— Теперь мы стоим перед неприятной обязанностью известить об этом молодую девушку. Если вы согласитесь, инспектор, то я возьму эту миссию на себя, — сказал Сократ.

— Это будет лучше всего, сэр, — сказал инспектор Маллет. — Нужно также известить мистера Штейна.

— Я совсем позабыл о нем, — задумчиво проговорил Сократ.

— Это известие его очень расстроит. Они оба работали в полиции и были связаны тесной дружбой. Я полагаю, что это вам известно, мистер Смит?

Смит утвердительно кивнул.

По дороге домой он был неразговорчив, и Лексингтон получил только короткие ответы на все свои вопросы.

В доме Джона Менделя отсутствие хозяина пока еще никто не заметил. Камердинер Тиммс чистил его платье, когда Сократ сообщил об этом.

— Убит? — прошептал тот, совершенно ошеломленный. — Где? В своей спальне, сэр?

— Нет, у трех дубов.

— Но как он туда попал? Ведь мой господин не мог самостоятельно ходить.

— Вы в его комнате еще не были?

— Нет, сэр. Я не вхожу туда, пока он не позвонит. Он не любит, когда его будят.

— Мисс Темальтон уже встала?

— Я спрошу горничную, — сказал Тиммс. Скоро он вернулся с ответом.

— Нет, сэр. Мисс Темальтон появляется в столовой не раньше половины десятого.

— В таком случае горничная должна разбудить мисс Темальтон и сказать, что я пришел с важным известием. Пойду взглянуть на спальню мистера Менделя.

Камердинер проводил его. Это было красивое просторное помещение, возвышавшееся над домом, хорошо, но безвкусно меблированное. В одном углу стояла кровать, конечно, пустая и на первый взгляд совершенно не тронутая.

— Тиммс, прошлой ночью не вы укладывали спать мистера Менделя?

— Нет, сэр. Мистер Мендель имел в этом отношении некоторые странности. Он всегда раздевался сам, и только при одевании я ему немного помогал.

— А где вы его оставили вчера вечером?

Тиммс указал на место, где на одеяле были следы углубления.

— Он сидел здесь, когда я выходил из комнаты.

Одеяло было откинуто, аккуратно сложенная пижама лежала на подушке.

— Куда ведет эта дверь?

— На лестницу, которую велел пристроить мистер Мендель, чтобы иметь прямое сообщение со своим кабинетом на первом этаже. Но он редко пользовался ею.

Сократ нажал на ручку, дверь открылась. Он вышел на узкую темную лестничную площадку, а когда оглянулся назад на освещенную комнату, то заметил на комоде большой ручной электрический фонарь, который давал сильный луч света. Через такую же незапертую дверь они вошли в кабинет. Возле письменного стола стояло кресло на колесиках. Сократ подошел к двери, ведущей в сад, она также не была заперта.

— Странно, — размышлял он. — Очень странно. Здесь, на письменном столе, этим выключателем можно автоматически закрыть и открыть дверь на нижнем этаже… Едва ли можно предположить, что он, идя спать, не проверил, закрыты ли двери.

Но его ожидало еще одно открытие. Наверху, в спальне, около кровати он нашел второй выключатель, который точно так же, как и первый, показал «Открыто».

— Что вы хотите? — повернулся он к появившейся рядом с ним перепуганной горничной.

— Я не смогла достучаться к мисс Темальтон. Я стучала очень сильно, но ответа не получила. Дверь заперта.

Сократ Смит уже бежал вдоль коридора.

— Вот ее спальня, сэр.

Он нагнулся и посмотрел в замочную скважину.

— Ключ вытащен. — Он постучал. — Мисс Темальтон!

Никакого ответа.

Тогда он уперся плечом в дверь. Раздался треск, и дверь поддалась. Сократ Смит оглядел пустую комнату и увидел также несмятую постель.

— Тиммс, где мистер Мендель хранит свои ценности?

— В сейфе, сэр.

— Проводите меня туда.

В узкой комнате, называемой библиотекой, в которой Джон Мендель, когда на него нападала причуда, уединялся целыми днями, находился маленький несгораемый шкаф. При одном взгляде на него отпадали все вопросы. Он стоял открытый настежь, и содержимое его ничем, даже отдаленным, не напоминало ценности.

Глава 7

— Тиммс, исключая мистера Менделя, у кого еще мог быть ключ от этого сейфа? — спросил Сократ, оправившись от неожиданного сюрприза. — И вообще, был ли второй ключ?

— Конечно, сэр. У мисс Молли. Я, однако, не думаю, что в нем содержались большие ценности. Мисс Молли имела обыкновение хранить там свои хозяйственные и расходные книги и деньги.

— И больше ничего?

Камердинер заколебался.

— Может быть, некоторые драгоценности. По крайней мере, одна из горничных рассказала мне однажды, что мисс Молли открыла один ларчик, за что получила от господина строгий выговор. Мистер Мендель никогда не имел дома больших сумм и посылал меня раз в неделю, обычно в пятницу, в банк в Гольдаминго за наличными деньгами.

В продолжение десяти минут Сократ Смит ходил с заложенными руками взад и вперед по лужайке, в то время как Лексингтон, совершенно ошеломленный новым поворотом событий, напряженно смотрел на него, забыв зажечь сигару, которую держал в руке.

— Что же теперь делать, Сок? — спросил он через некоторое время.

— Завтракать, мой мальчик. Мой желудок натощак не переносит никаких таинственных событий.

И в противоположность Лексингтону, который ел нехотя, он с большим аппетитом принялся за еду.

— Причина, по которой ты потерял аппетит, заключается в девушке? Да? — осторожно выведывал Сократ у брата, прихлебывая кофе. — Отбрось–ка лучше сентиментальность в сторону, малыш.

— Она не может быть замешана, Сок. Можешь ли ты себе представить, чтобы девушка с таким лицом…

— О, я знал в свое время совершенно очаровательных преступниц.

— Молли не преступница!

— А я ведь этого не утверждаю. Ты можешь не бросать на меня убийственных взглядом, помни, что насилие в любой форме отвратительно. У тебя такой вид, словно ты собираешься поколотить меня.

— Сок, старина, это ведь совершенно невозможно. Разве она могла бы нести на себе такого тяжелого человека?.. Совершенно нелепая мысль.

— Что касается этого, то я вообще не представляю себе, кто бы мог справиться с ним; а если еще Мендель и сопротивлялся… Во всяком случае загадочные сигналы теперь совершенно ясны.

— Ясны?

— Конечно. Это было послание Джефри к Молли. То, что он не видел ее в продолжение нескольких дней — ложь. Я не сомневаюсь, что он видел ее вчера; обе найденные нами туфли — те самые, в которых она была, когда мы сюда приехали.

— Ты в этом уверен? — в вопросе Лексингтона прозвучало сомнение.

— Абсолютно уверен. Я отлично помню оригинальные пряжки на них. Несомненно, прошлой ночью она была в доме Джефри. Не утверждаю, что мне известны мотивы ее посещения; но во всяком случае она следовала его сигналам.

В серьезных глазах Лексингтона задрожала улыбка.

— Сок, ты сова. Как она могла увидеть сигнал, если ее спальня находится на другой стороне дома.

Да, это был удар по теории Сократа.

— Ты прав, — сказал он. — Но мы ведь не знаем, находилась ли она в это время в своей спальне. Может быть, она ждала его сигнала в саду?

— Оттуда она не могла бы его заметить. Ты можешь увидеть белую виллу только с края лужайки или из окон верхнего этажа.

— Это, конечно, рушит все мои предположения, — согласился Сократ. — Я думаю. Лекс, что в тебе что–то есть от настоящего детектива. Однако кому, черт побери, тогда сигнализировал Джефри?

— Может быть, Менделю?

— Едва ли… Ага, вот идет наш инспектор, которому мы теперь должны объявить об отсутствии мисс Темальтон.

Его брат наморщил лоб.

— Не можем ли мы сказать, что она еще вчера вечером уехала в Лондон?

— А если мисс Темальтон тоже оказалась жертвой покушения?

— О Боже! — Лексингтон побледнел. — Ты это серьезно говоришь?

— Во всяком случае мы не должны исключать эту возможность, и поэтому я советую ничего не скрывать от инспектора.

Двенадцать лет службы в полиции сделали инспектора Маллета нечувствительным к разным неожиданностям, и он совершенно спокойно выслушал сообщение об исчезновении Молли.

— Немыслимо… Я уже информировал по телефону полицию, и в нашем распоряжении скоро будет достаточное количество расторопных людей для того, чтобы прочесать местность. Итак, кому же, по–вашему, принадлежат найденные туфли?

— Мисс Темальтон — падчерице Менделя.

Очевидно, инспектор не обиделся на Сократа за его маленький обман, потому что, не говоря ни слова, поехал допрашивать мистера Джефри.

— Теперь, прежде всего, отпечаток большого пальца, — сказал Сократ и спешно написал письмо в Скотленд–Ярд, к которому приложил листок из своей записной книжки.

— Конечно, это может оказаться совершенно безрезультатным, но мы должны быть готовы ко всему.

— Ты думаешь, что Джефри может оказаться известным полиции?

— Возможно.

Сократ посмотрел на часы, которые, к его удивлению, показывали около девяти часов. Как много событий произошло за такой короткий отрезок времени в два с половиной часа.

Им не пришлось долго ждать, вскоре они услышали тарахтенье маленького автомобиля инспектора.

— Джефри ничего не знает, мистер Сократ, — доложил Маллет. — Его ответы важны лишь тем, что точно установлен момент преступления.

— Вы имеете в виду выстрел, который он слышал?

Инспектор кивнул и предложил:

— Теперь я должен ехать к мистеру Штейну. Вы поедите со мной?

— А поместимся ли мы все в вашем автомобильчике? — спросил Сократ, на что Маллет, который гордился своей маленькой машиной, хвастливо рассказал им, как однажды он на место грабежа доставил на нем сразу семерых полицейских.

Смит–старший дорогой заметил, что Боб Штейн, друживший с Менделем всю жизнь, будет вне себя и сейчас же бросится по следам преступника, как легавая собака.

Маллет усмехнулся.

— Забавно, что мистер Штейн стал таким религиозным.

— Это плохо?

— Да, очень трудно разобраться, что он за человек, — ответил инспектор, искусно объезжая большой валун. — Он начинает заниматься разными делами, а потом внезапно бросает их. Должно быть, это все от скуки. Вы знаете, что он холостяк?

Сократ вспомнил злобное замечание Джона Менделя о страсти его друга к сенсациям. Однако он ничего не сказал вслух и предоставил Маллету возможность продолжать болтовню.

— Он будет выступать на собрании «пробуждения». Его имя на плакатах, которыми наводнен Гольдаминго. Собственно говоря, очень странно для такого жизнерадостного человека так увлекаться религией.

— Можно быть одновременно и веселым, и набожным, — заметил Сократ.

Автомобиль в это время катился по аллее, в конце которой показалась вилла «Принценгоф», еще более вычурное здание, чем дом Менделя.

— Он холостяк, — повторил инспектор, объясняя этим, видимо, не только хвастливость, но и зажиточность своего знакомого.

— Меня очень интересует, принадлежит ли он к категории людей, встающих рано? — поинтересовался Сократ.

Очевидно, Боб Штейн вставал так же поздно, как и его покойный друг, так как солидный слуга, открывший им дверь, сообщил господам, что его господин еще не звонил, требуя горячей воды для бритья.

— Покажите дорогу в его спальню, — сказал инспектор. — Мне необходимо его срочно увидеть.

Слуга был в нерешительности, он не знал, как ему поступить.

— Мистер Штейн очень сердится, когда его будят. Но если вы его друг… А, доброе утро, мистер Маллет, — приветствовал он инспектора, которого как будто только что увидел. — Вы ведь знаете, что мистер Штейн сердится, когда его будят, в особенности если это чужой человек.

— Все в порядке, Джексон. Мистер Смит старый друг вашего хозяина.

«Итак, Штейн также проводит свою жизнь в постоянном страхе», — размышлял Сократ, пока слуга вел их по широкой лестнице на второй этаж и стучал в последнюю дверь в просторном коридоре. Так как на стук не последовало никакого ответа, он повторил и нажал на дверную ручку. Дверь поддалась. За ней — никого.

— Есть другой вход в эту комнату? — осведомился Сократ.

— Здесь, через ванную.

Эта дверь тоже не была заперта, так же как и следующая за ней, ведущая в спальню. Полный недоброго предчувствия, Сократ переступил порог спальни. На кровати лежал Боб Штейн с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам, дикий и оцепеневший в своей беспомощности.

Глава 8

Минутой позже они освободили Штейна от пут и подняли его. С пурпурно–красным лицом и с распухшими запястьями он сидел, как оглушенный, на кровати и пробовал шевелить полумертвыми руками.

— Расскажите, Боб, что здесь произошло, — торопил его Сократ.

— Что произошло? — повторил машинально Штейн, — Прошлой ночью несколько парней проникли в мою спальню и, повалив на кровать, связали меня. Я боролся, как черт, но ничего не мог сделать, перевес был на их стороне.

— Сколько их было?

— Трое или четверо. Точно не знаю, все происходило в темноте. Что произошло потом, после того, как они связали меня, я не знаю, но предполагаю, что они внезапно исчезли.

— Вы кого–нибудь из них узнали?

— Я же сказал, что в комнате было темно.

— А когда это произошло?

Он со стоном растирал распухшие запястья.

— К черту их всех… Если бы я только мог дотянуться к револьверу… Когда? Это, вероятно, было около полуночи, может быть, немного позже. Я уже крепко спал.

Прошло немного времени, он смог подняться и, небрежно одевшись, спуститься вниз, в столовую, где Сократ рассказал ему об ужасной судьбе Менделя. Спрятав лицо в ладонях, Штейн безмолвно выслушал его.

— Ужасно, — пробормотал он наконец, — страшно.

— Знаете ли вы, что у Джона были враги? — спросил Сократ.

— Мы оба их имели, нам обоим угрожали.

— В письменном виде?

Штейн кивнул.

— Но, как вам известно, Сократ, так уж заведено. Только на прошлой неделе мне была прислана почтовая открытка, которую я, к сожалению, не сохранил, об ожидающей меня неприятности. Мне кажется, что и Джон получил нечто подобное, хотя он ничего об этом не сказал. Только его поведение в последнее время навело меня на эту мысль.

Немного позже инспектор укатил на своем автомобильчике. Сократ не счел далее возможным скрывать свое мнение.

— Почему вы делаете из всего этого тайну, Боб? Не только Джон, но и вы испытывали перед чем–то смертельный страх.

— Откуда вам это известно?

— По тем мерам предосторожности, которыми вы оба пользовались. Джон Мендель окружил свое жилище ловушками и сигнализацией. Ваши окна тоже имеют специальные устройства, которые при внезапном нападении должны дать соответствующие сигналы.

Лицо Боба Штейна расплылось в виноватой улыбке.

— Вы все тот же, старый Сократ. Ничего–то от вас не ускользнет… Да, я хотел оградить себя от возможных нежелательных посещений.

— От кого?

— От великого незнакомца. — Его иронический тон дал понять Сократу, что Штейн не был расположен распространяться на эту тему.

— Вы отдаете себе отчет в том, что ваш «великий незнакомец» убил Менделя? — резко спросил Сократ.

Штейн немного помолчал, потом проговорил:

— Я хочу его найти сам.

— Это означает, что вы отказываетесь от моей помощи?

— Я этого не хотел сказать, только я хочу применять свой собственный метод.

— Вы знакомы с Джефри?

— С Джефри? — Боб с живостью посмотрел на Сократа. — Владельцем белой виллы? Нет, я знаю только, что он дружит с Молли Темальтон, вероятно, потому, что оба занимаются неумного ботаникой. Во всяком случае молодая девушка питает к нему больше симпатии, чем питала к Джону, который всегда обращался с ней грубо.

— Вы очень любите Молли, не так ли?

— Конечно. Хотя это выглядит, вероятно, забавно, что сорокачетырехлетний мужчина интересуется двадцатидвухлетней девушкой.

— И вы одобряете ее дружбу с Джефри?

— А почему бы и нет? Вы имеете что–нибудь против него?

— Ничего, за исключением того, что Молли была прошлой ночью у него и после этого исчезла.

— Исчезла? — Штейн в возбуждении даже привстал. — Этого не может быть!

Сократ сообщил ему о поисках Молли, об открытом сейфе, о находке ее туфель и о закутанной фигуре, кравшейся по лужайке.

— Сейф не имеет значения. Вы, конечно, не считаете, что Молли ограбила своего отчима? — хриплым голосом проговорил Штейн. — Насколько мне известно, в сейфе лежали некоторые драгоценности, принадлежащие ее матери, с которыми, по всей вероятности, она не могла расстаться. Она довольно часто грозила Менделю, что в один прекрасный день уйдет. Что такого, если она сначала навестила Джефри, своего друга? Если небу было бы угодно, она могла бы… — Он замолчал.

— Прийти к вам? — закончил за него фразу Сократ.

— Да, я именно эта имел в виду.

— Я должен еще раз осмотреть вашу спальню. — Сократ уклонился от темы. — Не могу понять, почему банда, которая убила Джона Менделя, ограничилась только тем, что связала вас.

— Вероятно, меня ожидало бы то же самое, что и Менделя, если бы что–то не встревожило этих парней. Но и этого хватит с меня… Идите наверх и посмотрите, может быть, вы что–нибудь и обнаружите.

Сократ заканчивал тщательное обследование комнаты, когда к нему присоединился Боб Штейн.

— Ну, нашли что–нибудь?

— Нет.

— А если бы нашли, вы сказали бы? — засмеялся Штейн и угодил этим предположением прямо в точку. Потому что Сократ умолчал о крошечном волоске пакли, который нашел на подушке, и теперь он, тщательно завернутый в бумагу, лежал у него в кармане.

Часом позже Сократ сидел за сильным микроскопом в комнате убитого.

— Что ты там так тщательно рассматриваешь? — спросил Лексингтон.

Вместо ответа брат протянул ему рассматриваемое. Это, казалось, был волосок или нечто подобное, зажатое между двумя маленькими пластинками.

— Волосок? — протянул Лексингтон. В его голосе явно слышалось разочарование. — И больше ничего?

— Пока больше ничего. Я обнаружил его на подушке Штейна.

— Оставлен одним из нападавших?

— Оставлен человеком, который так красиво перевязал Штейна. По–моему, Лекс, это одно из интереснейших дел в моей жизни. Я уже телеграфировал шефу Скотленд–Ярда, чтобы он передал руководство этим делом мне. Предчувствую, что скоро здесь начнет копать какой–нибудь паренек из детективов новой школы.

Однако он оказался неправ. С очередной почтой для него было получено полномочие из Лондона, передающее ему это дело.

— Заметь себе, между прочим, — сказал Сократ брату, когда они сидели за обедом в гостинице в Хиндексе, — что Штейн ничего об этом, как ты его называешь, волоске не знает и ничего не должен знать, потому что он припишет ему такое же значение, как и я. Это его может очень расстроить.

— Разве он относится к людям, которые в опасный момент теряют самообладание?

— Об этом ничего нельзя сказать заранее, — уклонился от прямого ответа брат.

Тем временем полиция доставила убитого в морг в Газлмере, и все в окрестности кишело любопытными, которые деятельно уничтожали всякие улики, оставленные преступником после себя. Происходило также наступление маленького батальона репортеров, и, чтобы отделаться от них, Сократ решил обедать вне дома Менделя. С тайным удовольствием посматривал он на брата, который рассеянно и мрачно давился едой.

— Лекс, тебе, может быть, никогда больше не представится такой интересный случай. Разве тебя не прельщает, что ты сможешь участвовать в расследовании такого интересного дела?

— Я думаю о другом.

— Успокойся, милый, она, наверное, в безопасности. И если не ошибаюсь, в Лондоне. Я хочу тебе сказать то, что возвратит блеск твоим глазам и надежду сердцу.

Лексингтон умоляюще посмотрел на него.

— Не томи, Сок. Это загадочное исчезновение Молли угнетает меня. Что ты хотел сказать?

— Я хотел сказать, что ты уже сегодня вечером увидишь Молли Темальтон, — прозвучал неожиданный ответ.

— Ты знаешь, где она? — спросил Лексингтон. — Ты хочешь ее арестовать?

— Убежать от отчима не является преступлением. Терять свои туфли на болоте тоже не преступление. За это не наказывают и не арестовывают. Насколько мне известно, никто до сих пор не обвинил мисс Темальтон в убийстве отчима. И если кто–нибудь на это отважится…

— То я сверну ему шею, — гневно прервал его Лексингтон.

— Так далеко я бы не зашел. — Сократ затрясся от внутреннего смеха. — Зато такое подозрение меня в высшей степени развеселило бы.

— Сок, ты настоящий черт. В первый раз являюсь свидетелем того, как ты расследуешь преступление, и это доставляет тебе, кажется, большое удовольствие.

— Потому что у меня молодое сердце, мой милый, и если бы я думал еще о женитьбе… Девушка обладает характером, очень красива, самое красивое лицо, какое я видел за многие годы.

Кровь прихлынула к щекам Лексингтона.

— Не будь смешон. — Его голос был немного натянутым. — Я знаю Темальтон только двадцать четыре часа. Конечно, она очаровательная девушка…

— Знаю, знаю, — остановил его брат. — Однако если ее красота и очарование действуют так на старого человека, как я, то какое же действие они должны оказывать на двадцатилетнего? — Его рука ласково легла на плечо Лексингтона. — Прими благословение, мой мальчик.

Боб Штейн, ожидавший их внутри дома внизу, удивился, что кто–то в такой безрадостный день может так весело смеяться.

— Я был у трех дубов, — сообщил он, когда братья покинули гостиницу, — и пришел к заключению, что ему так же, как и мне, заткнули рот кляпом, связали и затем вынесли из дома.

— Но почему они его положили на сук? — спросил Сократ.

Штейн заморгал ресницами.

— Я перебрал в уме известных мне преступников, но не вспомнил никого со склонностью к таким причудам.

— Полагаете, он был застрелен прежде, чем его подняли на сук?

— Без сомнения, — не колеблясь, ответил Штейн.

— В таком случае наши мнения расходятся.

— О… — От удивления Штейн ничего не мог вымолвить.

— Выстрел, который убил Менделя, — начал свои объяснения Сократ, — был произведен снизу вверх. Если вы взбирались на дерево, то должны были заметить, что пуля срезала несколько маленьких веточек.

Лексингтон был потрясен этим заявлением не меньше Штейна, и на минуту воцарилось молчание.

— Кроме того, заметьте, Боб, — сказал Сократ, когда они шли вдоль улицы, — шеф поручил расследование этого дела мне.

— Смотри–ка! Как правило, они ведь не любят пользоваться услугами любителей.

— Ну, едва ли меня можно назвать любителем, — немного недовольно возразил Сократ.

Но Боб Штейн, казалось, пропустил мимо ушей замечание Сократа. Он перевел разговор с убийства Менделя на Молли Темальтон.

— Жаль, что она сразу убежала в тот момент. Это невольно возбудит против нее подозрение, и, как только репортеры почуют это, немедленно может последовать статья за статьей. Я уже вижу в газетах жирные заголовки: «Дочь убитого исчезла бесследно». — И затем, внезапно меняя тему разговора, он сообщил с вялой улыбкой: — Я говорил с Джефри, Сок.

— Судя по вашему невеселому виду, полагаю, что он принял вас не очень милостиво.

— Конечно. Ему инспектор Маллет уже надоел своими расспросами. Естественно, мисс Темальтон была у него сегодня ночью, но он не хочет в этом признаваться. Вообще–то, весьма странный человек. Мне следовало бы с ним познакомиться раньше.

— А вы с ним никогда раньше не разговаривали?

— Нет, — ответил Штейн, качая головой. — Он мне совершенно незнаком. У него какое–то странное выражение глаз; я никогда не забываю человеческих глаз. Однако все размышления пока не приводят меня к какому–либо выводу.

Они дошли до перекрестка, где Штейн с ними попрощался.

— Молодая девушка занимает его больше, чем печальный конец Джона Менделя, — сказал Сократ, когда они с братом шли к дому убитого.

— Неслыханно, — сказал Лексингтон, — чтобы такой человек хотел жениться на молодой девушке, как мисс Темальтон.

— Между прочим, ты спокойно можешь называть ее Молли, — успокоил его брат.

— Не находишь ли ты, что это пошло, Сок? Такой старый человек…

— Для женитьбы никто не старый, мой дорогой. А может быть, тебе следует напомнить, что я на два года старше Штейна?

— Ты! Но ведь ты совсем другое дело. Ты вечно молод, Сок. А в сравнении с этим Бобом… Разве не находишь его желание чудовищным?

Его брат тихо рассмеялся.

— Не настолько, как ты его находишь. Впрочем, она кажется, не очень–то расположена к этой свадьбе, а?

— Откуда я могу знать, — попробовал уклониться Лексингтон, но потом признался: — Ну, правда, мы кое–что об этом говорили…

— Лекс, — серьезно предостерег его Сократ, когда они поднимались по лестнице, — выбрось из головы мысль, что сватовство Боба является для Молли оскорблением. Если ты серьезно думаешь следовать моей профессии, то приучай себя освобождаться от предрассудков.

В доме их ожидала толпа жадных до новостей репортеров из различных газет. Сократ сообщил им только основные факты, обойдя молчанием некоторые детали. Это была привычка, которой обладает и должен обладать каждый детектив.

— Почему же ты не поделился с ними подозрениями относительно Джефри? — спросил Лексингтон после того, как журналисты удалились.

— Я считаю, что это неумно. И не только потому, что Джефри представляет материал, который я хочу разработать сам, но и потому, что расследование относительно Джефри определенно вызовет расспросы о Молли. А как раз этого–то я хочу избежать. Я слышал, что первые выпуски лондонских газет уже печатают эту новость, что меня немало радует.

— А почему это тебя так радует?

— Этот вопрос ты задай мне сегодня вечером.

После обеда Сократ занялся изучением всех бумаг Менделя. От этой работы его оторвал брат, передав телеграмму.

— Должен ли посыльный ждать ответ?

Сократ развернул телеграмму, медленно прочел сообщение, которое занимало две страницы и, закончив чтение, кивнул.

— Я так и думал. Послушай, Лекс, что мне докладывает регистрационный отдел Скотленд–Ярда.

«Получил ваш запрос. Приложенный оттиск большого пальца принадлежит Теодору Кеннер Варбу, он был осужден к десяти годам каторжной тюрьмы за подлог и обман в Олд–Бэйли. Арест осуществляли суперинспектор Мендель и сержант Штейн. Часть показаний была снята. При освобождении Мендель снова арестовал его на основании обвинения в подлоге, и Варб снова был осужден на три года отбывания в каторжной тюрьме».

— Итак, вот кто такой наш Джефри, — с яростью сказал Сократ.

Глава 9

Солнце уже закатилось, и голубые тени спустились в долину, когда снова появился утомленный Штейн и повалился в кресло.

— Никаких следов. Ни в Газлмере, ни в Гольдаминго ее не видели, и ни один из железнодорожных служащих не может вспомнить, что видел ее. А как мне сообщил начальник станции, эту девушку хорошо знают на обоих вокзалах.

— Не думаю, что она уехала поездом, — сказал Сократ. — Она уехала сегодня утром около пяти часов на велосипеде.

Боб Штейн с изумлением уставился на него.

— Как же вы догадались об этом? У нее ведь вообще не было велосипеда. Джон Мендель никогда бы не дал ей на это денег.

— Тогда, может быть, его подарил кто–нибудь другой. Во всяком случае она могла уехать на велосипеде. Я доставил себе удовольствие после обеда обыскать ее шкаф и между вещей нашел сломанный велосипедный насос, который она, вероятно, хотела исправить. А велосипед могла одолжить у кого–нибудь.

— У кого? — коротко спросил Штейн.

— Может быть, у своего друга Джефри. Я сегодня утром изучал дорогу у белой виллы в поисках следов от велосипедных колес, но, к сожалению, их было там очень много. Впрочем, — он рассмеялся, — ее поездки на велосипеде не являются тайной. Инспектор Маллет тоже часто видел ее на велосипеде, так что я склонен предполагать, что ее отчим и вы — единственные персоны, которые этого не подозревали.

Штейн нагнул голову, казалось, что он усиленно изучал узоры на ковре.

— Выходит, что она доверяла этому Джефри, — проговорил он наконец.

— Вы все еще не вспомнили, кого может вам напоминать Джефри?

Штейн поднял голову.

— Вы не помните некоего Варба? Теодора Кеннер Варба?

— Великий Боже! — воскликнул, вскочив, Штейн. — Теперь он снова стоит у меня перед глазами. Конечно, это Варб, человек, которого так ненавидел Мендель… Никогда я не видел нашего друга таким бессердечным и жестоким, как в то время, когда он собирал доказательства виновности этого Варба, и особенно при его повторном аресте. Джон тогда уже вышел в отставку, проделал все расследование за свой счет и был вне себя, когда узнал, что Варб был осужден только на три года. Так, значит, Джефри — это Варб. — Глаза Штейна сузились. — Интересно знать, почему он поселился с нами по соседству?

— Почему его так ненавидел Мендель? — спросил Сократ.

— Точно не знаю. Я всегда предполагал и предполагаю, что за этим кроется какая–то женщина. Варб, без сомнения, был блестящим аферистом и, конечно, выступал под чужим именем. Однако все наши попытки узнать что–либо о его жизни терпели неудачи. Я задавал себе иногда вопрос — не столкнулся ли Мендель в своих расследованиях с кем–нибудь из семьи Варба? Как же это было… — Ах, да, я теперь вспомнил, что Мендель мне сам рассказал. У Варба была очень красивая жена, которая ничего не подозревала о преступных делах своего мужа. Спустя три года после того, как Мендель послал Варба на каторжные работы, он поразил нас своей неожиданной женитьбой на одной вдове, которая принесла ему в приданое дочку. Миссис Мендель была очень красивой женщиной. Вы с ней не встречались, Сок?

Сократ отрицательно покачал головой и как–то странно посмотрел на Штейна.

— А если Мендель, — Штейн невольно понизил голос, — женился на жене Джефри?.. Вероятно, это совсем не фантастично, потому что она ничего не знала о его делах и судьбе. Мендель, который не терпел никаких препятствий для осуществления своих желаний, мог ее убедить, что пропавший без вести муж давно умер, так что она в конце концов согласилась на брак с ним.

— Однако каким образом у нее оказалась фамилия Темальтон?

— Это могла быть одна из многих фамилий, под которыми выступал Варб.

— Итак, предположим, что наши рассуждения правильны, — резюмировал Сократ. — В таком случае Молли Темальтон не кто иная, как дочь Варба. И все вместе взятое дает достаточный повод для убийства Джона Менделя.

Штейн, взволнованно бегавший взад и вперед по комнате, схватил шляпу.

— Я пойду немного прогуляюсь, чтобы привести в порядок свои мысли. Вы меня, пожалуйста, известите, как только узнаете что–нибудь о Молли, ладно?

Когда он ушел, в комнате установилось мрачное и тягостное молчание.

— Сок, — почти робко начал Лексингтон, — ты просил, чтобы сегодня вечером я повторил свой вопрос, почему тебя так обрадовало, что вечерние газеты уже опубликовали сообщение об убийстве.

В холле послышался какой–то шум, затем в комнату ворвался сияющий Тиммс.

— Вернулась, мисс Темальтон вернулась!

— Вот в чем заключалась причина, — сказал Сократ, но брат его уже был за дверью и стоял перед бледной молодой девушкой.

Глава 10

— Это правда? Действительно правда? Мой… — Она запнулась на слове «отец».

Сократ с серьезным видом кивнул головой.

— К сожалению, это правда, мисс Темальтон.

— Так эта история с… с деревом… тоже правда?

Он снова кивнул.

— Ужасно… Я не могу это понять.

Она протянула вошедшему Штейну руку, которую, как ревниво заметил Лексингтон, он взял и порывисто сжал в своей.

— Полагаю, что вы уже прочли сообщение в газетах и поэтому решили вернуться? — спросил Сократ.

— Я прочла это чисто случайно, мистер Смит. Это известие принес один–единственный ранний вечерний выпуск, и как раз он попал в мои руки.

Сократ взял ее под руку и прошел в комнату.

— Я думаю, что вы сможете нам многое объяснить, мисс Темальтон.

— Вряд ли многое. Все же… Я удивлена…

— Чем?

— Погодите. Я лучше расскажу вам все с самого начала, — возразила она и сняла шляпу. — После того, как вы прошлой ночью ушли в свою комнату, мистер Смит, — начала она, — отец приказал мне остаться, так как хотел о чем–то поговорить со мной. Я называла его отцом, хотя никогда не питала к нему дочерних чувств, так как он обращался со мной жестоко и грубо. Видит Бог, я не хочу говорить о нем плохо, но это факт, что он сделал мою жизнь очень тяжелой. Около двух лет назад я познакомилась с одним старым господином, у которого здесь по соседству есть имение и который оказывал столько дружеских услуг, что у него в доме я чувствовала себя больше дома, чем здесь.

— Мистер Джефри, конечно, — вставил Сократ.

— Да. Он подарил мне велосипед, вы это уже, вероятно знаете. — Проблеск улыбки на ее лице был данью исследованиям Сократа. — Конечно, я должна была прятать велосипед от мистера Менделя, в противном случае он устроил бы мне ужасную сцену. Когда вчера вечером он приказал мне остаться, снова произошла сцена, и на этот раз, потому что, относительно…

Она покраснела, и Сократ понял, что предметом этого объяснения, несомненно, был Лексингтон.

— …относительно того, что его не касалось, — закончила она, наконец, свою фразу. — На мое заявление, что я покину его дом, последовал ответ, что я могу это сделать хоть сейчас же. После этого я зашла в свою комнату, оделась и выскочила из дома.

— Я вас видел, — сказал Сократ.

— О, вы смотрели из окна?

— Мы оба: я и мой брат. Однако я прервал ваш рассказ.

— Единственный человек, у которого я могла укрыться, был мистер Джефри, который часто говорил мне, что поможет найти свое место в жизни, если я захочу уйти отсюда.

— Один момент, — снова перебил ее Сократ. — Вы переговаривались с ним сигналами?

— Сигналами? — Она с удивлением смотрела на него. — Не понимаю, о чем вы говорите.

— Я спрашиваю вас, имеете ли вы опыт в передаче световых сигналов по азбуке Морзе?

— Нет, — засмеялась она. — Я не имею никакого представления о телеграфе.

— Итак, вы ему не посылали никаких сигналов?

— Нет.

— Так же, как и он вам?

— Нет. Насколько я знаю… А потом это ведь не могло бы иметь значения, так как я ничего в этом не понимаю. Я пошла к белой вилле кратчайшим путем, тропинкой через долину. Сотни раз проходила там без всякого страха, но вчера ночью я не могла освободиться от ощущения, что за мной кто–то подсматривает.

— Сколько прошло времени между вашим разговором с Менделем и уходом из дома?

— Около получаса.

Сократ кивнул.

— И вы думали, что за вами кто–то наблюдает?

— Готова поклясться, что видела крадущегося в зарослях человека. Когда я услышала за собой шаги, бросилась бежать опрометью, при этом свернула с дороги недалеко от ручья и потеряла в болоте одну туфлю.

— А мистер Джефри еще не ложился спать?

— Нет. Он сам открыл мне дверь и… — Она внезапно запнулась, а затем спросила: — Я не знаю, должна ли вам все это рассказывать? Вы уже разговаривали с мистером Джефри?

Сократ кивнул.

— Он сделал все возможное, чтобы защитить вас от каких–либо подозрений и не выдать, куда вы ушли.

— Я провела ночь на софе в его кабинете, — продолжала Молли свой рассказ. — В четыре часа он разбудил меня, а в пять я уже ехала на своем велосипеде в Лондон. Он дал мне достаточно денег и снабдил рекомендациями к одному коммерсанту, который готов был помочь мне найти работу. Вы не представляете, до чего мистер Джефри добрый человек. Он хотел дать мне такое ежемесячное содержание, чтобы я вообще не нуждалась в работе, и очень рассердился, когда я отказалась от него. Это все, мистер Смит. Теперь я могу пойти наверх, чтобы переодеться? Там… Там…

Сократ угадал, что она хотела сказать.

— Нет, мисс Темальтон, его уже увезли в Газлмер.

— Ну, что вы на это скажете? — спросил Штейн, как только за ней закрылась дверь.

— Вне всякого сомнения, ее рассказ, конечно, правдив.

— Правдив? — возмущенно крикнул Боб Штейн. И Лексингтон почувствовал к этому бывшему детективу что–то вроде симпатии. — Вы считаете, что она могла солгать?

— Каждый человек умеет лгать, Штейн. Это талант, которым награждено все человечество, только одни лгут в большей степени, а другие в меньшей. Девушка считает, что после сцены с отчимом в его кабинете она больше не видела его, — задумчиво добавил он.

— Конечно, так оно и есть, — сказал Лекс.

Брат как–то странно посмотрел на него.

— Она его увидела снова, Лекс. Она видела его, но не знала, что это он. Человек, который укрывался в кустарнике, когда она проходила мимо, был Джон Мендель.

Это утверждение озадачило его слушателей.

— Да, это был Джон Мендель, — настойчиво повторил Сократ.

— Вы просто сумасшедший, Сок, — проговорил наконец Боб Штейн. — Каким образом это мог быть Мендель? Мендель, который самостоятельно не мог сделать ни шагу?

— И тем не менее, это был он, и никто другой, — упорствовал Смит.

— Вы хотите нас уверить в том, что прошлой ночью произошло чудо?

Сократ зажег черную и не особенно хорошо пахнущую сигару.

— Два чуда. И оба эти чуда легко объяснимы, только в настоящий момент я еще не готов, чтобы дать вам это объяснение, потому что…

— Ну? — в один голос спросили оба собеседника.

— Потому, что я его не знаю, — закончил Сократ с широчайшей улыбкой на лице.

И, избегая взгляда Лексингтона, готового обрушить на его голову поток ругательств, он пригласил Штейна к ужину.

— Благодарю, я охотно останусь. Собираетесь ли вы остаться здесь до окончания следствия по этому делу?

Сократ Смит утвердительно кивнул и ушел к себе, чтобы без помех привести в порядок свои мысли. Немного позже к нему присоединился и брат.

— Сок, почему ты пригласил к ужину этого человека?

И, пожалуй, в первый раз в жизни Лексингтон заметил в глазах брата холодное и осуждающее выражение.

— Если ты рассматриваешь Боба Штейна как бесспорного соперника, почему не рискуешь даже конкурировать с ним? Тебе не приходило в голову, что я использую Боба для помощи, которую он может мне оказать, и что объяснение тайны у трех дубов для меня и для всех вообще гораздо важнее, чем твое безмятежное ухаживание за Молли Темальтон?

Лексингтон опустил голову.

— Я сожалею, Сок, — тихо сказал он и почувствовал, как брат обнял его за плечи.

— Любовь — это одна из приятных форм помешательства, Лекс. Оставь меня теперь одного. Мне надо разрешить семь различных проблем, прежде чем предпринять дальнейшие шаги.

К столу он пришел с опозданием. Его с нетерпением ожидала мисс Темальтон, у которой для него было новое известие.

За столом он в разговоре не участвовал, на вопросы, обращенные к нему, отвечал кратко, односложно, и вообще был настолько серьезен, что Молли только к концу ужина набралась мужества обратиться к нему.

— Вы взяли себе дневник мистера Менделя?

С лица Сократа молниеносно исчезло выражение задумчивости.

— Я не знал, что он вел дневник.

— Я тоже узнала об этом лишь недавно, и мне не совсем ясно, соответствуют ли действительно его записи названию «дневник», хотя Тиммс, который всегда убирал кабинет мистера Менделя, утверждает это. По его словам, существуют две исписанные книги, которые содержат в себе жизнеописание всей жизни мистера Менделя. Однажды Тиммс нашел в корзине для бумаг начатую страницу, единственная строчка которой, как он точно помнит, гласила: «В это время мы начали подозревать, что Деверу…»

— Деверу? — воскликнул Сократ. — Ведь это человек, который ограбил Лионский банк и ускользнул от Менделя.

— От Менделя и от меня, — лаконично добавил Штейн. — Но это Менделя удручало гораздо больше, чем меня… Но с какой стати он писал автобиографию? Конечно, у него была интересная жизнь, не так ли, Сок?

— Я тщательно осмотрел его письменный стол, — заметил Сократ, — и не обнаружил ничего похожего на дневник. Значит, там должен существовать какой–то потайной ящик, как в большинстве антикварных…

Он стремительно повернулся к двери. Она была чуть приоткрыта, и его острый слух уловил тихие шаги. Секундой позже Сократ был уже около нее и распахнул настежь; снаружи стоял человек с белыми волосами.

— Добрый вечер, мистер Джефри, — вежливо приветствовал его Сократ. — Как вы сюда попали?

Глава 11

Однако Джефри не только не обратил внимания на вопрос, но даже и не посмотрел на него. Его глаза были устремлены на Молли, и приветливая улыбка смягчила морщинистое лицо.

— Так и думал, что вы обязательно вернетесь. Я целый день беспокоился за вас и должен был рассказывать этим господам всякие небылицы.

Мисс Темальтон бросилась с протянутыми руками к нему навстречу. В глазах ее светилась благодарность.

— Как хорошо, что вы здесь. А я все думала, каким образом сообщить вам о своем возвращении, потому что сегодня вечером… — Она вздрогнула от ужаса при каком–то воспоминании. — Я не могла бы снова идти через долину.

— Я думал об этом. Впрочем, прошу извинить меня, что помешал вашему ужину. Возвращаюсь к вашему вопросу, мистер Смит. Могу объяснить — входная дверь была открыта, и я вошел в дом обычным путем. Вы удовлетворены?

В его последних словах было что–то определенно вызывающее. Поскольку Молли присутствовала здесь как хозяйка дома, Сократ действительно не имел никакого права спрашивать посетителя, зачем тот пришел. Он это понимал, и это также не укрылось от посетителя.

— С сегодняшнего дня я уже привык распоряжаться здесь, — сказал Сократ с добродушным видом, — и хочу продолжить эту роль, чтобы предложить вам присесть. Вы уже знакомы с мистером Штейном?

— Да, мы встречались в Лондоне около шестнадцати–восемнадцати лет назад. Вы помните, мистер Штейн?

Боб Штейн слегка поклонился, и Сократ понял, что сведения, которыми он располагал о прошлом Джефри значительно потеряли свою ценность благодаря безмолвному признанию этого человека.

— Настоящей же причиной моего прихода сюда было намерение пригласить вас, Молли, ко мне, так как вам вероятно, неприятно ночевать под этой крышей.

— Да, я не могу остаться здесь. Но по дороге сюда я сняла себе комнату в деревенской гостинице.

— Вы поступили очень умно, — сказал Штейн.

Джефри медленно переводил свой взор с одного лица на другое, а затем, снова тепло улыбнувшись, встал и сказал:

— Я боюсь, что пришел в неподходящий момент и прервал вашу интересную беседу. Доброй ночи, Молли.

— Доброй ночи, мистер Джефри. — Она нежно пожала его руку.

Боб Штейн тоже стал прощаться. Но перед уходом он отвел Сократа в сторону.

— Завтра утром я снова буду здесь, чтобы помочь вам в розысках дневника Джона, который, возможно, многое объяснит. Я хотел бы и сегодня ночью помочь вам, но полагаю, что для этой работы вы предпочтете дневное время.

— Мы вынесем письменный стол на лужайку и разломаем его на куски.

— Не думаете ли вы, что этот дневник может находиться где–нибудь в другом месте?

— Я прежде всего думаю о потайном ящике. Это старинное французское неуклюжее изделие может быть снабжено пустыми ячейками, как медовые соты.

— Хорошо, я буду здесь в девять часов. — Он посмотрел на молодую девушку через плечо. — Молли уже, наверное, пора идти в гостиницу?

— Едва ли. Во всяком случае я сам ее доставлю туда, — лицемерно возразил Сократ, который совершенно точно знал, что сейчас для Молли Темальтон мог быть приятен только один–единственный провожатый.

Затем он оставил молодых людей одних и снова посвятил себя просмотру бумаг Джона Менделя в надежде натолкнуться на что–нибудь важное. Он ощупывал и выстукивал стол в поисках тайника, но все оказалось безрезультатным. Случайный взгляд на часы показал, к его удивлению, что было уже девять.

— Алло, вы, молодежь! Вы знаете, что уже поздно? — крикнул он, входя в комнату. — Гостиница закроется.

— Я пришла к решению остаться здесь, — немного поспешно сказала Молли.

Сократ с удивлением посмотрел на обоих молодых людей. Молодость… Молодость совершенно равнодушна ко всему, кроме своих сердечных дел. Он почесал голову и добродушно ухмыльнулся.

— Что тебя развеселило, Сок?

— Так… Некоторые мысли. Но теперь, мисс Темальтон, я как добрый дядя отправляю вас спать.

— Я… Я, правда, не подозревала, что уже так поздно, — взволнованно и смущенно сказала она. — Доброй ночи, мистер Смит. Доброй ночи, Лексингтон.

«Ого, Лексингтон», — отметил про себя Сократ.

Очевидно, для Молли Темальтон было совершенно необходимо, чтобы Лексингтон проводил ее до самой лестницы и чтобы там еще некоторое время поговорить о вещах исключительной, на их взгляд, важности.

— Ну? — осведомился Сократ, когда его брат снова появился в комнате. — Привели вы в порядок все дела мира?

— Моего мира, — ответил ему в тон Лексингтон.

— Значит, ты открыл новый мир? — насмешливо спросил его Сократ. — Один мир для двоих, не так ли? Мир, в котором все остальное человечество фигурирует только как второстепенная принадлежность ландшафта, который вас окружает?.. Очень милая девушка, Лекс.

— Самая лучшая девушка в мире.

— Этого я не могу утверждать, но скажем так: одна из лучших девушек в мире. Ну, теперь ты можешь спокойно спать.

— А ты на сегодня всю свою работу закончил? — спросил Лексингтон, довольный, что может переменить тему разговора.

— На сегодня да, утром мы возьмем этот письменный стол и начнем вертеть его со всех сторон. Интересно, слышал ли что–нибудь Джефри из нашего разговора?

— Когда стоял за дверью?

— Да. Мы как раз говорили о тайнике в столе и тому подобное.

— Ты думаешь, что это может представлять для него интерес?

— Я не могу этого утверждать. Однако теперь пора уже в кровать, мой мальчик. Завтра нам надо встать пораньше.

Лексингтон с нежностью посмотрел на старшего брата и направился к двери, но прежде чем выйти, снова обернулся к нему.

— Ты так энергично откашливаешься, сын мой, — сказал Сократ. — По всей вероятности, хочешь сказать, что уже договорился с кем–нибудь об утренней прогулке. Мне это очень приятно, так как меня ожидает масса дел.

Лексингтон уже ложился в кровать, когда в дверь постучали.

Это был Сократ.

— У меня мелькнула одна идея, внезапная мысль, Лекс… Накинь–ка свой халат и пойдем со мной в кабинет Менделя. Но, может быть, ты боишься?

— Нисколько, — взорвался Лексингтон, хотя ему все же пришлось побороть весьма неприятные чувства.

К его удивлению, брат не включил свет и прошел дальше, пока не нашел электрический фонарь. Он положил фонарь на маленький стол у окна, включил его, и ослепительный луч света вырвался наружу.

— Пойди теперь в мою комнату и наблюдай из окна.

Лексингтон повиновался.

— Великий Боже! — послышалось из комнаты, куда ушел Лексингтон. Потому что окно белой виллы засверкало точно так же, как и в прошлую ночь. Лексингтон вбежал в кабинет и сообщил об этом Сократу.

— Ну да, — хладнокровно ответил тот, — то, что мы приняли за сообщение с белой виллы, было отражением этой лампы в большом окне.

— Да, но в таком случае получается, что сигнализировал Мендель?

— Да.

— Кому?

— Этого я не знаю.

С пожеланием доброй ночи Сократ возвратился в свою комнату. Лексингтон еще долгое время сидел у окна, потом забрался в кровать и заснул. И тогда ему приснился сон. Снилось, что он снова очутился на фронте во Франции и что враг готовится к ночной атаке. Стучали пулеметы, взрывались гранаты, удушливое облако газа накатывалось с вражеской стороны. Какой–то длинный офицер с лицом, похожим на Джефри, напал на него, а он дико отбивался.

— Проснись, проснись! — кричал офицер и тряс его за плечи до тех пор, пока наконец он не открыл глаза.

— Вставай, Лекс! Дом горит!

— Что?

— Горит дом! — быстро повторил Сократ. — Спасай мисс Темальтон. В случае необходимости ломай дверь. Я побегу разбужу прислугу.

— Огонь… — бормотал еще не совсем проснувшийся Лексингтон. И тут он услышал странный треск горящего дерева, увидел тяжелые клубы желтого дыма, обволакивающие его комнату и коридор. Он ощупью пробрался вдоль стены до дверей комнаты Молли и стал стучать кулаками. Никто не отзывался, и, не теряя больше времени, он вышиб филенку, влез сквозь образовавшееся отверстие, повернул ключ и споткнулся о порог. Как в тумане, увидел, что Молли наполовину соскользнула с кровати. Она держала в руках толстую, переплетенную в кожу книгу с замком. На первом этаже неистовствовал и бушевал огонь, в спальне было невыносимо жарко, а Молли от дыма потеряла сознание и не проявляла никаких признаков жизни. Он ее поднял и понес по коридору, теперь уже в красном зареве от поднявшегося пламени. К счастью, огонь еще не охватил лестницу, так что Лексингтон со своей ношей достиг холла и сквозь удушливый дым побежал к выходу, где Сократ, собравший вокруг себя прислугу, с ужасом, оцепенело смотрел на этот хаос.

— Благодарение Богу, что здесь все, Лекс. — вздохнул он.

— Тиммс, не можете ли вы быстро достать из холла еще пару пальто.

— Я попробую, сэр.

Секундой позже он появился с ворохом пальто, и как раз вовремя, так как не успели они удалиться на несколько шагов от здания, как рухнул потолок, и сноп огня вырвался сквозь тесовую крышу вверх, как будто она была из бумаги. Прошло еще не менее пяти минут, прежде чем к Молли вернулось сознание.

— Что случилось? — спросила она, смущенно оглядывая старое пальто, в которое была закутана. — Ах, да, я вспомнила. Огонь. Я хотела спрыгнуть с кровати, но, вероятно, лишилась чувств.

— Да, пожар что надо, — прокомментировал Сократ, которому счастливый случай подарил его собственное пальто с портсигаром а кармане. — Ближайшая пожарная команда находится в Газлмере и прибудет как раз тогда, когда будем закладывать фундамент для нового дома. Фу, как здесь жарко.

— Откуда он начался? — спросила Молли, которая снова обрела способность стоять на ногах и, поддерживаемая под руку Лексингтоном, осматривалась вокруг.

Сократ задумчиво потянулся за сигаретой.

— Отовсюду, я бы сказал…

— Может быть, короткое замыкание?

— Если бы я не был величайшим глупцом на свете, то пожар не возник бы, — сказал он с горечью, не объясняя при этом, почему его глупость явилась причиной пожара.

Много раньше, чем ее ожидали, прибыла пожарная команда, но это было все же слишком поздно, чтобы оказать помощь и спасти что–либо.

Таким образом, Молли пришлось переселиться в гостиницу, где она уже раньше заказала комнату, и вместе с ней там же поселились и братья. Сократ Смит спать уже не ложился. В чужих, слишком широких штанах и охотничьей куртке, рукава которой были на десять сантиметров короче, чем следует, он провел остаток ночи у телефона.

На следующее утро Лексингтон после долгих поисков нашел брата у деревенского парикмахера.

— Я позвонил нашему Септимусу, чтобы он прислал нам одежду и белье, а также лондонской пожарной команде, чтобы командировали сюда своего самого лучшего эксперта.

— Зачем?

— Я очень любопытный человек и хочу знать точно, где и по какой причине возник пожар. Как ты думаешь, где он возник, Лекс?

— Не знаю. И думаю, что ты также не знаешь этого.

— У меня есть только предположение. Но готов поспорить с тобой на три шляпы против одной, что пожар начался с письменного стола с потайным ящиком. И далее, что эксперт обнаружит не только там, но также и во всех нижних помещениях следы керосина.

— Боже мой! — ужаснулся Лексингтон. — Значит, это поджог?

— Это так и называется, дитя мое, — отозвался Сократ.

Позже они встретили эксперта, занятого расследованием в дымящихся руинах дома, и это подозрение полностью подтвердилось.

— Здесь вспыхнул пожар, — разъяснял господин из Лондона, указывая на развалины кабинета Менделя. — Здесь, конечно, был письменный стол?

— Да.

Эксперт пригнулся и как–то нахохлился.

— Керосин. Обратите внимание, что запах керосина еще не исчез. Запах керосина я нашел и в другой части дома. Было ли что–нибудь легко воспламеняющееся возле письменного стола?

— Конечно, — со злобой ответил Сократ и начал осторожно манипулировать над обугленными остатками письменного стола. Однако никаких следов несгоревших бумаг обнаружено не было. Зато он наткнулся на потайной ящик и пепел какой–то рукописи. Она превратилась в золу и, кроме того, на остатки ее упал горячий кусок дерева. Однако одним открытием судьба все же удостоила Сократа Смита. Удар топора вскрыл один частично обгоревший ящик, в котором хранилось два ключа: один длинный старомодный, а другой маленький. На первом болталась медная пластинка с надписью «садовые ворота», на другой обуглившаяся бумажка, настолько почерневшая, что Сократу пришлось затратить много времени, чтобы разобрать буквы: «Лужа на…»

— Лужа на… На чем?

— К луже вообще не нужно никакого ключа, — пошутил эксперт, а затем изложил свои замечания относительно пожара.

— Хотя я и натолкнулся в шести местах на следы керосина, тем не менее утверждаю, что пожар начался именно здесь, потому что и письменный стол, и пол, и эти остатки деревянной лестницы были основательно политы керосином.

Сократ сунул ключи в карман, и с чисто академическим интересом следил за объяснениями эксперта. Все это только подтвердило его собственные подозрения, которые теперь превращались в улику.

— Лужа на?.. — бормотал он про себя, когда возвращался с братом в гостиницу.

— Лекс, ты не должен никому говорить об этих ключах, даже мисс Темальтон.

— Хорошо, — согласился молодой человек, который собирался говорить с Молли о вещах более значимых для него и, как он надеялся, для нее тоже.

Глава 12

Придя в гостиницу, они встретили Боба Штейна, сидящего вместе с молодой девушкой в комнате Сократа.

— Мне не по себе, когда я думаю об этом, Молли.

По Штейну было видно, насколько он утратил душевное равновесие. Он передохнул и продолжал:

— Видит Бог, я хотел бы, чтобы вы были избавлены от этих переживаний.

«Он все больше и больше присваивает права на нее», — подумал входя Лексингтон.

Но девушка только рассмеялась.

— Это было необычайное переживание. Несмотря на весь его ужас, оно и меня не минуло.

— Удалось что–нибудь спасти?

— Ничего, — вмешался в разговор Сократ. — Огонь проделал основательную работу, и уцелел только флигель в конце сада.

— Как же это произошло?

— Воспламенился керосин, — кратко ответил Сократ.

— В гараже?

— Гараж разделил судьбу всех остальных построек. Но огонь возник в комнате нижнего этажа. Точнее, в кабинете, а еще точнее — в письменном столе с потайным ящиком, в котором Джон Мендель прятал автобиографические записки.

Штейн посмотрел на него.

— Вы считаете, что это поджог?

— Конечно.

— Но кто?

— Кто убил Джона Менделя? — прозвучал встречный вопрос. — Человек, который преднамеренно убивает другого, должен уничтожить и материалы, которые могут его выдать. Безразлично, погибнет ли при этом человек, который делает все возможное, чтобы выяснить обстоятельства смерти Джона Менделя.

Боб Штейн погрузился в молчание, пока девушка не покинула комнату.

— Вы арестовали Джефри? — спросил он.

— Почему вы считаете, что преступник — это Джефри?

— Потому что Джефри стоял за дверью в столовую, когда мы говорили о тайнике в столе. Потом он один из немногих людей в Англии, который имел основания ненавидеть Менделя, а тут вдруг представился редкий шанс погубить его.

Сократ задумчиво потер подбородок.

— Говорил ли когда–нибудь о нем Мендель? Он знал, что Джефри живет с ним по соседству?

— Он не знал, как и я, кем в действительности является этот человек. Хотя дружба Молли с ним не доставляла ему удовольствия, он, как и следовало, не вмешивался в это дело, вероятно, потому, что считал Джефри старым человеком.

— Запутанная история, — сказал, качая головой, Сократ. — И тем не менее я не могу отдать приказ о его аресте.

Штейн сидел в раздумье.

— Вам вчера вечером не показалось странным то, как он усиленно настаивал, чтобы Молли переночевала у него, и как обрадовался тому, что она будет ночевать в деревенской гостинице? — заметил он спустя некоторое время.

— Это также можно отнести и к вам, — заметил Сократ. — И какой же отсюда вывод?

— Что Джефри знал о будущем пожаре, жертвой которого должна была пасть усадьба «Фальдфрицен», и поэтому хотел удалить из этого дома девушку. Не забывайте, если верна наша теория, что Молли является его дочерью… Между прочим, где он был сегодня утром?

— Здесь его не было. Но он сопровождал Молли, когда она ходила за покупками.

— А почему он не пришел прошлой ночью? Он мог видеть пожар из своего дома.

Сократ снова засмеялся.

— Ваши основания для подозрений немного не корректны. Боб. С таким же правом можно спросить и вас, почему вы не пришли, ведь «Фальдфрицен» виден также и из окон вашего дома.

— Но я был там, — с торжеством заявил Боб Штейн. — Вскоре после того, как вы ушли в гостиницу, я пришел. Узнал от пожарных, что вы ушли, но не знал, что Молли находилась также в доме. Нет, по–моему, сеть улик настолько оплела Джефри, что, будь я на вашем месте, Сок, я бы окончательно стянул ее.

Сократ начал растирать подбородок. Это совсем не было признаком нерешительности его характера.

— Все это требует основательных размышлений, — уклончиво ответил он. — Вы придете на вскрытие трупа?

Боб Штейн молча кивнул.

— Погребение состоится после полудня. Бедный старый Джон. И такой странный конец. Кстати, не было ли у него еще одного дома? Вы должны знать об этом лучше, чем я.

— Что это вам пришло в голову? — удивился Штейн.

— Может, какой–нибудь земельный участок в Лондоне или где–нибудь еще в другом месте?

— Я не слышал ничего подобного, ведь Джон не любил распространяться о своих коммерческих делах. Меня он ни во что подобное не посвящал. Почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что мне надо знать, где разместить Молли.

— Ах, я понимаю и тоже считаю, что она должна обязательно уехать отсюда. Так как ее отчим, по–моему, не владел никаким другим домом, я готов уехать в Лондон и предоставить ей «Принценгоф». К сожалению, она не хочет принять это предложение.

— Да, этого она не может принять, — рассудил Сократ.

— Однако почему бы вам всем не поселиться у меня? Если вы переедете, то и Молли согласится, Сок. И если ваше пребывание у меня затянется, я мог бы также пригласить к себе какую–нибудь старую даму…

— Да, в таком случае она, может быть, и согласится, — как бы одобрил его предложение Сократ. — Я поговорю с Молли. Вы очень расположены к этой девушке, Боб?

Этот вопрос лишил Штейна дара речи.

— Что… что вы хотите этим сказать? — спросил он, заикаясь.

— Вы хотите жениться на ней?

— Да. Я очень люблю ее.

— А что об этом думает она?

— Она не любит меня, — признался Штейн и переменил тему разговора.

Немножко позже к ним присоединилась Молли Темальтон и рассказала, что мистер Джефри ездил в магазин готового белья и в бюро по найму прислуги. Он ищет замену своему садовнику, которого уволил из–за беспробудного пьянства.

— Я знаю его, — заметил Штейн. — Ненадежный парень. До этого он работал у Менделя. Его зовут Гритт, Молли?

— Наверное, я не обратила внимания на его имя.

— Как мистер Джефри реагировал, когда узнал, с каким трудом вам удалось спастись из огня? — спросил Сократ.

— Ну, у него было совершенно расстроенное лицо, он полагал, что я нахожусь в гостинице. Он не ожидал, что я была во время пожара в доме.

— Так–так.

Затем Сократ уехал на станцию в Газлмер, чтобы встретиться с двумя чиновниками–криминалистами, которых Скотленд–Ярд отрядил в его распоряжение. Около пяти часов он возвратился в гостиницу. Моросил дождь, но он не нашел ни своего брата, ни Молли. Она была приглашена на чай в белую виллу, а верный Лексингтон сопровождал ее.

Сократ с удовольствием улыбнулся про себя, когда сообщил эту новость Бобу Штейну.

— Ваш брат, кажется, стал ночной бабочкой, Сок? — проворчал тот.

— Дневной и ночной бабочкой, — отрезал Сократ. — И туда, куда он летит… он всегда летит напрямик и без промедления.

— Я вовсе не хотел этим обидеть его, только хотел отметить некоторую чувствительность и восприимчивость Молли.

— Боб, вы — глупец, если в вашем возрасте полагаете… то есть, прилагаете столько усилий ради девушки. Если пятидесятилетний вступает в брак с двадцатидвухлетней, то между ними ляжет целое столетие, как только оба станут на десять лет старше.

Боб Штейн провел языком по высохшим губам.

— Вероятно, вы правы, Сок.

Он еще что–то хотел сказать по этому поводу, но вошедшая горничная помешала. Она сообщила, что садовник Гритт хочет поговорить с мистером Смитом и сообщить ему что–то важное.

— Проводите его сюда.

— Он не совсем в порядке, сэр, — колеблясь сказала горничная.

— Это значит, что он слегка на взводе? Делать нечего, ведите.

В комнату вошел сутулый человек с неприятным и хитрым выражением лица. Он остановился в дверях, держа свою фуражку в руках, и стоял там, пока Сократ не пригласил его сесть.

— Ну, Гритт, что у вас там?

— Сколько причитается за обнаружение убийцы? — Его хриплый голос выдавал, что он выпил несколько больше, чем требовалось для утоления жажды.

— В данном случае сумма не назначена; однако обычно каждый, кто предоставит ценную информацию, получает вознаграждение.

— Прекрасно, — прохрипел Гритт. — Я его должен получить, ибо знаю, кто совершил убийство.

— Вы знаете, кто убийца? — крикнул Штейн и в пылу какого–то непонятного азарта перегнулся к нему через стол.

— Конечно. Почему бы и нет?

— Кто? — с непоколебимым хладнокровием спросил Сократ.

— Мой хозяин, мистер Джефри. Я могу доказать это.

Если Гритт рассчитывал произвести сенсацию, то ожидания не разочаровали его. Штейн с открытым ртом опустился обратно на стул, и даже у Сократа заблестели глаза.

— Вы сможете доказать это? — мягко спросил он.

— Конечно, могу это сделать без всякого труда, — продолжал важничать Гритт. — Во всяком случае я знаю, что этому предшествовало и что он перед этим говорил. Это произошло после прихода молодой дамы. Я как раз в это время чистил обувь в сарае для садового инвентаря…

— Немного ума нужно для такого занятия, — критически заметил Сократ. — Продолжайте.

— Я должен был, собственно говоря, позаботиться об этом раньше, — признался садовник. — Но встретил приятеля после обеда в «Красном льве»…

— Достаточно, — остановил его Сократ. — Значит, вы говорите о предпоследней ночи? В остальном я в курсе дела.

Гритт кивнул.

— Правильно. Как раз когда я заносил обувь в дом, туда вошла, слегка хромая, одна молодая особа. Отчего она хромала — не знаю.

Очевидно, до него еще не дошло известие о потерянной туфле, но ни Смит, ни Штейн не восполнили этот пробел в его показаниях.

— Однако мне не повезло с моей начищенной обувью. Кухарка ненароком закрыла заднюю дверь на ключ, и мне не оставалось ничего другого, как вернуться обратно в сарай. Тут же из дома вышел хозяин и прошел так близко от меня, что я мог похлопать его по плечу. Но я этого не сделал, — сострил он и ухмыльнулся своим словам.

— Дальше, — торопил его Сократ.

— В сарае у меня были бутылки с пивом, и когда я выпил, мне пришло в голову, что лучше всего будет пробраться в дом, пока не вернулся старик. Надо вам сказать, сэр, что окно в кабинете, как правило, было всегда открыто, и я частенько пользовался этим, чтобы пробраться в дом, когда дверь оказывалась запертой. Когда я подошел к окну и заглянул внутрь кабинета, то увидел, что на софе, завернувшись в одеяло, лежит молодая дама, мисс Мендель, и читает книжку. Ай, ай, — подумал я, — эта дорога для меня закрыта.

Сильная отрыжка прервала его слова.

— Пока я это все соображал, — продолжал он, — вдруг раздался выстрел, которым молодая дама не слышала, она продолжала читать книжку. Мне сделалось не по себе. Браконьер в это время?.. Не может быть. Я понял, что мне надо быть осторожным, забрался в лавровые кусты около входных дверей и стал выжидать.

Четверть часа спустя у подъезда захрустел гравий и появился мой хозяин. Я имел возможность его хорошенько рассмотреть. Его вид настолько напугал меня, что я буквально остолбенел: лицо было совершенно белым, белее не бывает, он что–то бормотал про себя.

— А каким образом вы могли в темноте рассмотреть его лицо? — прервал Сократ.

— Так ведь над дверью есть большое, в форме полумесяца, окно, а в холле горела лампа. Стало быть, я мог его видеть, — козырнул своим неопровержимым доказательством Гритт.

— Вы слышали, что он говорил?

— Еще как! Я отчетливо слышал: «Наконец, наконец тебя поймали и окончательно повесили». Затем он остановился на пороге у двери, вытащил из кармана револьвер и долго прицеливался куда–то вдаль, пока не спрятал его обратно в карман. Потом он снова вытащил его, чтобы переломить ствол. Вы знаете, сэр, точно так, как преломляют ствол охотничьего ружья… Что он при этом бормотал, я не понял. Наконец он снова спрятал его в карман и вошел в дом.

— Хорошо, Гритт, — сказал Сократ. — Можете идти, я найду вас в ближайшее время.

Садовник вышел спотыкаясь, и его тяжелые неверные шаги долго звучали по коридору.

— Он в ваших руках, Сок. Теперь–то он ваш, — горячился Штейн.

— Мой? — передразнил его Смит смеясь. — Почему же, во имя всего святого, он мой?

— Да ведь совершенно ясно, что убийца бедного Джона не кто иной, как Джефри.

— Нет. Ясно только то, что он видел убийство.

— А револьвер?

— Это была обычная модель. Гритт ведь описал, как Джефри преломлял его и…

— Разве он не мог этим оружием пристрелить человека? — нетерпеливо перебил его Штейн.

— Конечно, — уступил ему Сократ. — Только Мендель был застрелен автоматическим пистолетом тридцать пятого калибра, ствол которого не преломляется посередине. Что касается Джефри, то я сегодня же вечером постараюсь узнать у него, что он видел и слышал у трех дубов в ту ночь, когда был убит Джон Мендель.

Глава 13

В Скотленд–Ярде служил один человек, живущий в прошлом. Он проживал среди затхлых гор, состоящих из газет, и находил радость в том, что вызывал в памяти забытые события прошлой жизни. Каждая мельчайшая деталь, каждый клочок вещественных доказательств по делам, которые проходили десять лет назад, были ему памятны и известны. Этому–то человеку и написал Сократ длинное спешное послание. Он его уже заканчивал, когда Молли и его брат вернулись от мистера Джефри. Оба были так заняты друг другом, что рассерженный этим Боб Штейн ушел домой.

Позже, во второй половине дня, произошел знаменательный визит нотариуса Менделя, сообщившего безмолвной Молли, что все состояние ее отчима отныне принадлежит ей. Завещание было очень старое, составленное в год его женитьбы на ее матери, которая поставила перед ним условие: завещать все дочери.

Это была серьезная новость, поскольку Джон Мендель оставил этот мир очень богатым человеком.

С глазу на глаз с Сократом нотариус отметил, насколько мало реальное положение вещей соответствовало вкусам и характеру Джона Менделя: он не намеривался вообще что–нибудь оставлять Молли.

— Что он хотел делать со своим имуществом, я не знаю, много раз он откладывал, не решался принять окончательное решение. Мисс Темальтон, вероятно, растрогана этим великодушием своего отчима. Я думаю, что нам не стоит лишать ее веры в это?

Сократ с ним согласился. Молли так и не узнала, что Джон Мендель совершил преступление, — состряпал фальшивое свидетельство о смерти ее отца, чтобы уговорить мать Молли выйти за него замуж.

Ужин из–за присутствия нотариуса затянулся надолго. Когда нотариус попрощался и ушел, собираясь уехать в Лондон последним поездом, пробило десять часов. Сократ обратился к брату:

— Жаль, что так поздно для моего визита к Джефри.

— О! — воскликнул пораженный Лексингтон. — Ты хотел его допросить?

— Да. Что ты думаешь о нем?

— Мне он кажется очень порядочным человеком.

Они медленно прохаживались перед гостиницей, куря сигареты.

— Совсем забыл, — внезапно сказал Лексингтон, — там наверху для тебя лежит пакет, который пришел с вечерней почтой.

— Где?

— Я его оставил в комнате.

Сократ побежал наверх по лестнице. Пакет он нашел на буфете.

— Что это за растрепанная книга? — удивилась Молли, оторвавшись от чтения, когда он развязал пакет.

— Это самый лучший географический атлас Англии, — объяснил Сократ, поспешно перелистывая страницы. Она поднялась и со сдержанным зевком захлопнула свою книгу.

— Вы ищите какое–нибудь определенное место?

— Да, царство сна, куда все хорошие дети должны отравляться вовремя. Полагаю, моя милая барышня, что и вам пора спать.

— На этот раз я совершенно согласна с вами, мистер Смит.

— В один прекрасный день, я думаю, вы будете просто называть меня Сок, — пробормотал он, однако недостаточно тихо, чтобы она его не услышала.

— Почему?

— Ты знаешь почему, Лекс? — обратился он к Лексингтону.

Лексингтон неодобрительно посмотрел на брата.

— Не обращайте внимания, Молли, — сказал он. — Мой брат просто шутит. Я провожу вас до дверей вашей комнаты.

— Конечно, ведь с ней может что–нибудь случиться, если ты не проводишь, — невинным голосом крикнул вслед ему Сократ, но дверь громко захлопнулась прежде, чем он успел договорить.

Четверть часа спустя Лексингтон снова появился.

— Мы немного погуляли по улице.

— Я так и думал, — ответил его брат, разглядывая оба ключа, извлеченных из сгоревшего письменного стола, — «Лужа.. на.. лужа.. на..» — Он дотронулся пальцем до обгоревшей бумажки.

— А может быть, это название какой–нибудь деревни, Сок?

— Я надеюсь на это. Есть целый ряд местечек с названиями, связанными с лесом, пустошью или болотами. Однако ни одно из них не связано с лужей. Это, должно быть, ферма или местность, где фермы носят такие забавные названия. Это, вероятно, графство Девоншир. Я загадал, что это может быть «Лужа на болоте».

— Почему ты так настойчиво стремишься разгадать это?

— Потому что Джон Мендель держал это название в тайне и хранил ключи в потайном ящике своего письменного стола.

— А что же ты собираешься теперь делать?

— Утром сделаю запрос крупнейшему маклеру по земельным участкам в Девоншире и попрошу его сообщить мне, имеется ли такое название, как «Лужа на болоте». Если мне не повезет там, я попытаюсь попробовать поискать в лесах Суссекса или, наконец, в Финляндии. Черт его знает, почему люди не дают своим фермам нормальные названия. Ну, на сегодня хватит! Может, пройдемся по свежему воздуху? Согласен, конечно, что я некрасив, стар, и моя рука, которую ты так редко пожимаешь, груба и мозолиста по сравнению с…

— Я не пожимаю ничьих рук, Сок, — вспылил Лексингтон. — И вообще твои поддразнивания начинают меня раздражать.

— Пойдем, маленький соблазнитель. Мы пройдемся к месту пожара. Может быть, там на нас снизойдет просветление.

Они отправились в путь. Дождь прекратился, и в лунном свете все еще змеились вверх тонкие белые струи дыма от руин. Только павильон стоял совершенно невредимым среди этого пепелища.

— Ты серьезно думаешь, Сок, что Джефри что–либо знает об убийстве?

— Я совершенно уверен, — был ответ, который очень поразил Лексингтона, так как он ничего не знал об обвинении Гритта.

Сократ вкратце поведал брату о заявлении садовника и закончил:

— У меня нет сомнения в том, что Джефри является свидетелем убийства Менделя. И то, что я услышал от Молли за ужином, подтверждает показания Гритта в каждом его слове. Джефри, сказала она, вышел из дома, чтобы найти человека, который ее напугал. Она же в то время лежала на софе, читая книгу, и слышала шаги Гритта по гравиевой дорожке.

— Да, но не выстрел?

— Нет, она его не слышала. Это и понятно. Окно этой комнаты выходит на север, а выстрел прозвучал на юго–востоке, кроме того…

Братья замерли, как вкопанные.

Звук выстрела, пугающе отчетливый, прозвучал в тишине ночи и заставил их остановиться.

— Револьверный выстрел, — прошептал Лексингтон, и его сердце забилось быстрее.

— Нет, это был выстрел из автоматического пистолета, судя по звуку, — возразил Сократ. — И он прозвучал в направлении трех дубов.

Он извлек из кармана маленький фонарик и направил луч света вдоль изгороди.

— Тропинка тут. Теперь спокойно, Лекс.

Как по волшебству, у него в правой руке появился крупнокалиберный пистолет с коротким стволом. Он двинулся вдоль извилистой тропинки. Но через несколько метров умерил свой шаг и выключил фонарик, когда дорога углубилась в заросли кустов.

Возле большого сука, отчетливо видимого на фоне бархатно–голубого неба, он на секунду остановился. Не слышно было ни одного звука, кроме его дыхания. Осмотрев вокруг землю при помощи фонаря, он осторожно двинулся дальше.

— Великий Боже! — внезапно прошептал он.

Это было то же самое «великий Боже», которое он уже однажды употребил на этом самом месте и при тех же самых обстоятельствах. Под суком, раскинув руки, неподвижно лежал человек вниз лицом.

— Джефри! — крикнул Сократ, нагнувшись, чтобы перевернуть тело.

И тогда где–то совсем рядом резко прозвучал сумасшедший хохот и пронзительный крик… Крик, от звука которого озноб пробежал по спине Лексингтона. Свет фонаря его брата осветил кусты вокруг, но ничего не было видно.

— Выходите, или я буду стрелять! — крикнул в темноту Сократ.

Просвистевшая пуля зацепила его волосы и немного опалила их, но он успел засечь вспышку, и его пистолет ответил дважды. Послышались шорохи в ветвях…

Оба брата ринулись в кусты, обшарили их вдоль и поперек. Все было напрасно, неизвестный исчез. Четверть часа спустя, прекратив поиски, они вернулись обратно к трем дубам. Здесь их ожидала величайшая за этот вечер неожиданность. Тело Теодора Кеннер Варба, то есть Джефри исчезло.

Глава 14

— Благодарение Богу, она не знает, что это ее отец, — сказал Сократ после минутного раздумья по окончании разговора с Молли Темальтон.

— Штейн ей ничего не сказал? — озадаченно спросил Лексингтон.

— Чтобы еще больше увеличить ее горе? Нет.

— Не могут ли люди Джефри подсказать что–нибудь, что пролило бы свет на это темное дело?

Сократ отрицательно покачал головой.

— Он сидел в своем рабочем кабинете, потом внезапно, без объяснений, покинул дом. Это все, что мы знаем, я с тех пор его больше не видели.

— А окно было открыто?

— Да.

— В таком случае, возможно, что кто–то его вызвал и заставил выйти из дома в такой поздний час.

— Это не только возможно, но это так и было, — сказал с уверенностью Сократ. — Джефри был вызван и не ожидал ничего хорошего. Мы ведь нашли его револьвер со взведенным курком, барабан полностью заряжен, из чего несомненно следует, что он был готов к внезапной встрече.

— Но куда же делся труп? — ломал себе голову Лексингтон. — Ведь мы с тобой обыскали всю долину и не нашли никаких следов.

Сократ Смит сам задавал себе этот вопрос.

— Он, несомненно, должен был иметь сообщников — я это говорю об убийце, — ответил он на немой вопрос брата. — Это рушит все мои версии… Он застрелил Менделя, сделал все, чтобы убрать с дороги Боба Штейна, и, по всей видимости, прикончил Джефри. Кто следующий?

Лексингтон беспокойно заерзал на своем стуле.

— Это ужасно, Сок. Чуть ниже, на два миллиметра, — и эта ночь могла бы стать для тебя последней.

— Безусловно, — ответил его брат, задумчиво глядя перед собой. — А теперь вопрос, не угрожает ли все это жизни Молли… Однако я говорю это только предположительно.

— О Боже! — Лексингтон вскочил со стула и стал трясти брата за плечи. — Ты так хладнокровно говоришь о том, что убийца может преследовать и ее!

— Не могу утверждать, что эта вероятность совершенно исключена. Эта зависит как раз от того…

Он замолчал.

— Дурацкая манера всегда обрывать фразы, — обозлился Лексингтон. — Так от чего это зависит?

— Ах, ни от чего. Это все только мое предположение, — пытался успокоить его Сократ. Но он не сказал всю правду, потому что его предположение превратилось в уверенность. Только «Лужа на болоте» требовала еще объяснения. Что означало это название? Об этом он узнал к концу дня и поведал брату:

— Это была необитаемая ферма по дороге в Ньютен. В трех милях от Абкуртона. Владелец фермы — француз, который продал ее двадцать лет назад за шестьсот тридцать франков фирме «Хаггит и Джордж» в Тарквее.

Так гласила телеграмма, которую он получил из Эксетера.

— Вот это я называю деловым и исчерпывающим ответом, — одобрительно произнес Сократ, обращаясь к брату. — Что случилось, Лекс? Я слышу какие–то крики внизу.

— Арестовали Гритта, потому что он все время грозился отомстить Джефри.

— Правильно. Он, конечно, думал, что своими показаниями доведет Джефри до тюрьмы. Бедный Джефри. Я мог его арестовать. Если бы я последовал совету Боба Штейна, бедняга был бы сегодня жив и здоров.

Молодого человека больше отягощали совершенно другие заботы, чем неудача Гритта и даже трагическая судьба мистера Джефри.

— Ты действительно думаешь, что Молли угрожает опасность? — спросил он, с тревогой глядя на брата.

— К сожалению, при всем моем желании, ничего определенного сказать не могу. Между прочим, можешь ты мне ответить честно на один вопрос?

— Пожалуйста.

— Любишь ли ты Молли Темальтон?

— Да… очень. Всем сердцем.

— Ты уже объяснился с ней?

— Нет, еще нет. Но я обязательно это сделаю при нервом же удобном случае. Сейчас это было бы нетактично с моей стороны, так как она очень переживает исчезновение мистера Джефри.

— Как ты думаешь, она любит тебя?

— Я думаю, что я ей нравлюсь.

— Нравлюсь, нравлюсь, — проворчал Сократ, с неодобрением глядя на брата. — Любит ли она тебя?

— Я был бы глупцом, если бы стал утверждать это. Но она, конечно, вне всякого сомнения, догадывается о моих чувствах, — добавил он.

— Больше и не требуется. Если женщина знает, что кто–то ее любит, и продолжает быть с ним милой и любезной, можешь быть уверен, что она разделяет его чувства.

— О, это верно?

Сократ рассмеялся, хотя ему было не очень весело.

— Я не могу сказать тебе о том, как ведет себя каждая женщина, это ты сам со временем узнаешь, Лекс. — Он нежно пожал руку брату. — Ты надежда нашей семьи, и поэтому меня очень интересуют твои взаимоотношения с ней. Не менее, чем то, что, может быть…

— Может быть… — повторил Лексингтон и внезапно остановился.

— …Что, может быть, принесет с собой переворот в мое семейное хозяйство, — закончил Сократ. Но его брат почувствовал, что он хотел сказать что–то другое, но по каким–то соображениям изменил конец фразы. Внезапно в его душе возникли подозрения.

— Не думаешь ли ты, что Молли знает что–либо об этом ужасном преступлении?

— Этого я не думаю, — возразил Сократ, но его колебания продолжались немного дольше, чем следовало бы, и Лексингтон ложно истолковал эту паузу.

— По–твоему, она знает…

— Иди, мой мальчик, и будь любезен с ней, — оборвал его старший брат. — Кстати, ты пойдешь со мной на осмотр трупа?

— Пожалуйста, иди один, Сок, или ты считаешь, что по дороге тебя могут подстрелить?

— Едва ли. Кроме того, я беру с собой в виде подкрепления Боба Штейна. Ты можешь, таким образом, спокойно заниматься ухаживанием…

Судебное освидетельствование трупа было чистой формальностью, и объявление результата, как и ожидал Сократ, было отложено.

— Мы не можем сделать ничего лучшего, мистер Смит, — сказал один из высших чиновников Скотленд–Ярда, председательствовавший на месте, — как доверить вам дальнейшее ведение этого дела. Но для соблюдения формальностей мы должны командировать сюда нашего человека, который официально будет осуществлять руководство и который, вероятно, пожнет все лавры этого дела.

— Ну, может быть, он пожнет также и все пули, которые свистят вокруг моей головы, — сухо сказал Сократ и рассказал о выстрелах в темной ночи.

— Вы полагаете, что это был поступок сумасшедшего?

— Возможно. Хотя этот сумасшедший хохот был хорошо рассчитанным маневром. Представьте себе, что происходит борьба между убийцей и человеком, который пытается его схватить. У кого первым откажут нервы, тот и проиграл, Этот дьявольский злобный хохот мог вывести из себя даже самого хладнокровного человека, и тот мог промахнуться. К несчастью для убийцы, я очень хладнокровный человек с крепкими нервами.

— Вы исключительный человек, мистер Смит. Как жалко, что вы не остались служить у нас.

— Если бы я это сделал, то на сегодняшний день был бы беспомощным руководителем Скотленд–Ярда, — заметил Сократ Смит и тут же поспешил извиниться, так как его собеседник именно им и был.

— Имеется так много странных обстоятельств, сопровождающих смерть Джона Менделя, которых я совершено не понимаю, — продолжал дальше чиновник. — Для чего, спрашивается, у него в кармане находился ручной звонок? Кого он намеревался им привлечь?

— Это пока известно только небу.

— Между прочим, велик ли ваш ущерб от пожара, мистер Смит?

— Нет, весь мой багаж состоял из одного небольшого чемодана. Зато мисс Темальтон потеряла все свое имущество, кроме личного дневника, который она, очевидно, хранила у себя под подушкой. По обыкновению, как все молодые девушки, она поверяла ему свои сокровенные девичьи тайны.

Директор Скотленд–Ярда рассмеялся и протянул, прощаясь, руку.

Когда Сократ после отъезда Боба Штейна передал этот разговор молодой девушке, слегка подшучивая над ней, она покраснела.

— Я в ту ночь не заметил никакого дневника, — признался пораженный Лексингтон, в то время как Молли с огненно–красными щеками смотрела на Сократа.

— Мистер Смит, вы чудовище, если рассказываете директору Скотленд–Ярда что–либо подобное. Никаких сокровенных мыслей я дневнику не поверяла, так как вообще никакого дневника не имею и никогда не заводила.

Он подмигнул ей.

— Когда я вижу молодую даму, прижимающую к груди толстую, на замке, книгу, то я знаю, что в этой книге могут быть только душевные излияния, и все это действует услаждающе на такую седую голову, как моя.

Наконец она стыдливо призналась, что уже много лет подряд ведет дневник, и что все ее тетради были уничтожены огнем, кроме одной, которую она механически схватила во время пожара.

— Почему ты дразнил ее дневником? — спросил Лексингтон, когда они остались вдвоем.

— Разве я не могу кого–нибудь, как–нибудь и чем–нибудь подразнить? — парировал Сократ.

— Не думаешь ли ты, что этот дневник что–либо…

— Ну? — подбодрил его Сократ.

— …содержит о Менделе и Джефри? А может быть, эти записи представляют угрозу для нее?

— Возможно.

— Ну что она может знать важного о них? А то, что знала, уже рассказала нам.

— Я только сказал то, что может соответствовать действительности, — возразил Сократ, схватив свою газету.

Лексингтон пошел на прогулку с молодой девушкой. Эти медленные прогулки вокруг гостиницы вошли у них в привычку и делались с каждым разом все продолжительнее.

— Вы не сердитесь на моего брата за его насмешки? — начал он, когда они вышли на улицу.

— Конечно нет. Он очень милый человек.

— О, а я уже боялся, что вы его невзлюбили.

Она тихо рассмеялась.

И тогда Лексингтон решился:

— Вы меня любите, Молли?

— Вас?.. — Если бы она и не была захвачена врасплох, то голос все равно мог выдать ее. — Знаете, Лексингтон…

И внезапно она очутилась в его объятиях.

Для Лексингтона Смита это был решающий момент.

— Примите мое благословение, — пробормотал Сократ, чрезвычайно захваченный этим зрелищем, ибо, будучи невольным зрителем, он все видел. А они, не видя ничего вокруг себя, выбрали для объяснения вершину маленького холма, их фигуры отчетливо виднелись на фоне вечерней зари.

Прошло больше часа, прежде чем он услышал их голоса перед дверью в гостиную, затем в комнату ворвался Лексингтон, сияющий и торжествующий.

Он опустился на стул напротив брата и посмотрел на него блестящими глазами.

— Сок, старина, я должен что–то сказать тебе.

— Ты обручился с Молли Темальтон, — ответил тот.

— Откуда… откуда ты это знаешь?

— Я вас видел. Картина была очень красивая, это вызвало в моей памяти грезы по утраченным возможностям.

— Ты нас видел?

— Конечно. Вы выбрали для нежностей довольно неподходящее место — вершину холма, так что я даже подумал, что это было сделано с умыслом.

Лицо Лексингтона делалось все длиннее и длиннее.

— О Боже, если бы Молли это знала…

— Молли как раз об этом и не узнает. Кроме того, это не такое уж необычное происшествие, — перебил его Сократ. Затем он сделался очень серьезным и задумчивым. — Вы собираетесь держать вашу помолвку в тайне?

— Да. Молли находит, что после недавней кончины ее отчима оглашение не очень прилично.

Медленно затянувшись сигаретой, Сократ кивком головы выразил свое одобрение этому решению.

— Есть и другая причина. Завтра мы переселимся в «Принценгоф», и вам следует проявить немного уважения к чувствам Боба Штейна.

— А разве мы не могли остаться в этой гостинице? — спросил Лексингтон, и в его голосе слышалось недовольство.

— Это было бы оскорблением для Боба, если бы мы отклонили его предложение, тем более повторное. Сложность в том, что мы будем вынуждены оставаться у него до конца раскрытия преступления. Смирись на время с этим, Лекс. По возвращении в Лондон я не вижу причин скрывать вашу помолвку.

— Молли знает о нашем завтрашнем переезде?

Сократ кивнул.

— Она ничего не сказала мне об этом.

— Вероятно потому, что придает этому меньше значения, чем ты, — рассмеялся Сократ. — Будь благоразумнее, Лекс. Это равноценный обмен, потому что «Принценгоф» — великолепное место и славится своими роскошными апартаментами.

Вечером, по дороге в свою спальню, Лексингтон сунул в дверную щель комнаты Молли записку.

Девушка, писавшая дневник, подняла записку, прочла ее с пылающими щеками, сложила и спрятала под подушку Затем продолжала писать дальше, присовокупив это послание к великим событиям дня. Закончив записи, легла в кровать, но сон не шел к ней. Слышала, как пробили часы на церкви… Вдруг внезапно открыла глаза… и увидела темный силуэт у письменного стола, желтый круг света, танцующий по поверхности.

— Кто там? — крикнула она.

— Ни звука, если вам дорога жизнь, — прозвучал голос высоким фальцетом, и в слабом свете блеснула голубоватая сталь.

Все же она отважилась испуганно прошептать.

— Что вы хотите? — Но не получила ответа.

Она не видела лица этого человека, так как нижняя часть его была укутана голубым шелковым платком, а сверху глубоко на лоб надвинута кепка для игры в гольф.

Приглушенное «ага» дало понять, что незнакомец нашел предмет своих поисков. Левой рукой он сунул что–то в карман, в то время как правая держала пистолет, направленный в сторону Молли. Фонарь, который он держал, вдруг потух, и Молли услышала, как он пробирается к двери.

— Я буду стоять за дверью в течение десяти минут. Если вы крикните…

Он не окончил свою фразу, но угроза определенно подействовала.

Как он вошел? Молли помнила, что заперла дверь на ключ. Лестничные ступеньки также не скрипели. Потом, не выдержав тревожного напряжения, она вскочила с кровати, схватила свое пальто и ринулась по коридору к находящейся напротив ее комнаты спальне Смита старшего.

— Кто там? — послышался вопрос на ее лихорадочный стук. Зажегся свет, и в дверях появился Сократ в халате.

— Что случилось?

Она с рыданием все ему рассказала.

Поспешно схватив с ночного столика свой пистолет, Сократ помчался вниз по лестнице Возвратившись обратно пятью минутами позже, он сказал, что наружная дверь дома была открыта настежь, но никого обнаружить не удалось.

— Ну, теперь я должен взглянуть на вашу комнату, — сказал он и осветил карманным фонарем наружную сторону ее двери. Конец ключа выглядывал наружу.

— Теперь совершенно понятно, как этот парень проник к вам. Эти старомодные ключи очень легко повернуть снаружи, если есть хорошая отмычка. Что–нибудь пропало?

— Я не успела еще посмотреть, — ответила Молли, направляясь к письменному столу. Когда она подошла к нему, то яркий румянец на ее лице сменился бледностью.

— О Боже! Исчез мой дневник!

Глава 15

— Хотя эта деревенская гостиница и похожа на крепость, — сообщил на следующий день за завтраком Сократ, — но есть, по крайней мере, шесть мест, откуда легко и удобно можно забраться в нее. Поэтому я рад, что мы сегодня перебираемся в «Принценгоф».

— Почему ты не позвал меня ночью? — укоризненно сказал Лексингтон.

— Мне удалось без твоей помощи успокоить мисс Темальтон. И я действительно не знаю, какую еще услугу ты бы мог оказать ей, не правда ли, Молли?

Мисс Темальтон молча уставилась в свою тарелку.

— Для чего понадобился этому бандиту твой дневник? — взволнованно спросил Лексингтон. — Там было что–нибудь важное?

— Для меня очень, очень важное, — убедительно сказала она. — Ах, мистер Смит, когда я подумаю, что его кто–нибудь сейчас читает…

Она была настолько подавлена кражей дневника, что Сократ не пытался развеселить ее веселой шуткой, к тому же у него не было ни малейшего желания шутить в это время.

— Не содержалось ли в вашем дневнике что–то компрометирующее мистера Менделя? — серьезно спросил он.

— Да, и даже много. Перед моей… перед… я хочу сказать, что до недавнего времени у меня была привычка много писать о нем, но еще больше о добром мистере Джефри, которого окружал такой романтический ореол.

— А что вы писали о мистере Менделе?

— Ну, всякое, о его привычках, образе жизни, о том как он проводил свой день… Жизнь здесь была так монотонна, что я развлекалась тем, что записывала свои наблюдения над другими и делала маленькие наброски, например о необычном поведении отчима, когда в жаркий солнечный день он тащился в павильон со своим письменным прибором и работал там до захода солнца, причем никто не смел ему мешать. Тиммс сервировал обед, но и ему вход был разрешен только тогда, когда его вызывали звонком, проведенным на кухню.

— Я видел этот звонок, — подтвердил Сократ.

— Тогда вы заметили мраморный стол в павильоне и кресло, похожее на трон, которое, кажется, было вывезено из Италии и представляло для мистера Менделя особую ценность. В остальной части дневника о нем нет ничего, что вор не мог бы узнать от любого его слуги.

— Странно, весьма странно, — пробормотал Сократ.

Затем он оставил молодых людей одних и отправился на пепелище поместья «Фальдфрицен», где остались лишь ряд обуглившихся стен и путаница сгоревших балок.

В саду на холме стоял павильон, построенный по классическим канонам, из белого камня, с богато украшенным фронтоном. Большие окна давали возможность со всех сторон любоваться видом. То, что Молли назвала троном, безусловно, заслуживало этого названия… Мраморное сиденье с высокой спинкой покоилось на массивной глыбе из желтого мрамора. Все убранство внутри павильона было изысканным, так что носило отпечаток какого–то достоинства, и сразу же делалось понятным, почему его хозяин выбрал этот павильон и это кресло для своего времяпрепровождения.

Когда Сократ вернулся в гостиницу, юная пара все еще сидела за завтраком.

— Не забудь собрать вещи, Лекс. — напомнил он брату. — В десять часов Штейн пришлет за нами автомашину. — По лицу молодой девушки пробежала тень.

— Вам не нравится наше переселение в «Принценгоф», Молли?

— Приятным для себя я его не нахожу, — ответила она. — Хотя мистер Штейн всегда такой любезный и милый, но как раз сейчас я не хотела бы, — она метнула многозначительный взгляд в сторону Лексингтона. — жить под его кровлей.

Сократ отлично понимал ее состояние и недовольство, но по разным причинам перемена жилья казалась ему полезной для работы. Ему был необходим частный дом, где никто не мог бы проследить за его приходом и уходом и где он мог бы без помех говорить по телефону Кроме того, у Штейна было два автомобиля, которые могли пригодиться.

С точностью до минуты в гостинице появился владелец «Принценгофа» и был поражен, когда услышал о ночном приключении девушки.

— Чем скорее вы отсюда уедете, тем будет лучше, — горячился он. — Давайте, Тиммс, загружайте багажник.

Молли оставила для себя всю прислугу отчима, и то, что приглашение Штейна распространялось и на этих людей, в немалой степени повлияло на ее решение переехать на время к нему.

В то время, когда Тиммс еще тащил чемоданы, молодая девушка с Лексингтоном отправилась пешком в дорогу.

— Не желаете ли и вы пройтись, Сок? — предложил Штейн и с печальной миной на лице посмотрел вслед удаляющейся молодой парочке. — Что слышно нового о Джефри?

— Ничего, я думаю, что мы вообще о нем никогда не услышим. Куда его спрятали, остается загадкой.

— Может быть, он ушел на собственных ногах? — заметил Штейн.

— Возможно, но я убежден, что если он не мертв, то во всяком случае тяжело ранен.

— И все же, несмотря на тщательность, с которой обыскали тропинку, мы не нашли следов крови. Если пуля его только оглушила, то он вскоре пришел в сознание и мог конечно, без посторонней помощи дотащиться домой.

— Трудно судить об этом, — возразил Сократ, — в этом случае исчезновение трупа Джефри намного таинственнее, чем убийство Менделя, или пожар, или даже странное вторжение в комнату Молли.

Они шли по тропинке к тем дубам, и оба одновременно остановились под роковым суком.

— Вы пытались восстановить картину преступления? — спросил Штейн.

— Ни разу с той ночи, когда мы обнаружили его. Я конечно, знаю, что Менделя не втащили, а он сам влез на дерево.

— Что?.. Со своими подагрическими ногами?

— О его ногах я ничего достоверного не знаю, — спокойно возразил Сократ. — Когда я поднялся на дерево, первым делом осмотрел его обувь. Это были грубо подбитые гвоздями башмаки, и между гвоздями к подошве прилипли крошечные кусочки коры, которые после микроскопического исследования оказались именно дубовой корой.

— А почему его тело было опутано веревкой?

— С таким же правом вы можете спросить меня, каким образом револьвер Менделя оказался у Джефри.

Глаза Штейна с удивлением остановились на лице Смита.

— Револьвер Менделя?

— Конечно. Вы помните, что револьвер Джефри был найден около тропинки и со взведенным курком? Это ясно показывает на то недоверие и подозрение, с которым он шел на свидание. Из объяснений Тиммса явствует, что раньше этот револьвер лежал в кабинете Менделя, и кроме того мы нашли торговца оружием, который продал его Менделю.

Мой ход рассуждений привел меня к тому, что в ночь убийства Джефри нашел этот револьвер, который, возможно, выпал у Менделя. Как нам сказал Гритт, Джефри стоял на пороге своего дома и дважды вынимал его из кармана, рассматривая его. Дважды…

— Гм… — задумчиво произнес Штейн, — Он дважды осматривал его, следовательно, он попал к нему совсем недавно.

— Совершенно верно. Между прочим, я обнаружил, как скрылся от нас тот человек, который хохотал как сумасшедший. При дневном свете эта извилистая тропинка хорошо видна, она выходит обратно на дорогу. Если бы я не искал его в кустах, а послал своего брата вверх по дороге, то мы без труда поймали бы этого парня при выходе из рощи.

— Запутанная история, чертовски запутанная, — вздохнул Штейн.

Медленным шагом они дошли до ворот белой виллы, когда Сократ обратил внимание своего спутника на коренастую женщину, которая махала им рукой и наконец выбежала навстречу.

— По–моему, это экономка Джефри, — сказал Сократ и подождал, пока запыхавшаяся женщина подошла к ним.

— Я увидела вас из окна, — проговорила она.

— Ну, что случилось? Нашелся мистер Джефри?

— Нет, сэр. Но при уборке дома я обнаружила несколько странных вещей, которые хочу вам показать. Вы ведь из уголовной полиции?

Сократ кивнул и последовал за объемистой дамой в дом, где она драматическим жестом открыла дверь в ванную комнату.

— Вот. — Она указала пальцем на стул, на котором лежало нечто похожее на два носовых платка, они были крепко склеены чем–то друг с другом.

— Где вы их нашли?

— Под ванной. Я точно знаю, что они там не лежали, потому что я лично занимаюсь уборкой в ванной комнате.

— Пятна крови, — сказал Сократ, протягивая Штейну один из окрашенных в темно–красные пятна носовой платок.

— Это еще не все, — с торжествующим видом сообщила женщина. — Я стала думать над этим и вспомнила об аптечном шкафчике мистера Джефри, который, как у большинства господ, находится в ванной комнате.

Она открыла дверцы белого лакированного настенной шкафчика и указала на разбросанные пузырьки и бинты.

— Кто–то побывал в этом шкафчике, — и она указала на кровавый отпечаток пальцев, — что вы на это скажете?

Сократ осторожно вынул клубок бинтов и под ними нашел открытый флакон с йодом, часть которого была пролита, по–видимому, в спешке, на полку, на что указывали высохшие коричневые пятна.

— После этого я стала тщательно обыскивать все уголки, — сказала полная важности миссис Говард, — по–моему кто–то промывал свою рану под краном ванны.

Маленькое пятно на безукоризненной белизне ванны доказывало правильность ее предположении.

— Вы должны были стать сыщиком, миссис Говард, — пошутил Сократ и продолжил, обернувшись к Штейну — Итак, несомненно одно: мистер Джефри определенно возвращался сюда и обработал йодом свои раны. Почему же он не остался дома? Что заставило его снова исчезнуть?

— В какое время мог здесь побывать мистер Джефри, миссис Говард? — спросил Штейн.

— Об этом я не могу ничего сказать. Мы все, закончив свою работу, легли спать в обычное время и не имели никакого представления, что с мистером Джефри что–то случилось, пока нас не разбудила полиция в три часа утра.

— Покажите мне теперь, пожалуйста, спальню, — попросил Сократ после того, как еще раз осмотрел все вокруг.

Мистер Джефри был, как рассказывала экономка, очень аккуратным, почти педантичным человеком и всегда сам укладывал белье в гардероб.

— Сначала мы осмотрим его костюмы, — предложил Сократ, останавливаясь у платяного шкафа. Второй костюм, который он снял с вешалки, мог испугать любого, сомневающегося в судьбе Джефри. Это был темный охотничий пиджак, левое плечо которого было жестким на ощупь.

Сократ подошел с ним к окну.

— Этот пиджак был на нем, когда его ранили, так как одно плечо совсем пропиталось кровью. Итак, мистер Джефри жив.

— Но где же он?

Сократ пожал плечами.

— Мне кажется, что через один или два дня мы узнаем причину его исчезновения. Большое спасибо, миссис Говард, — обратился он к экономке. — И не беспокойтесь больше о своем хозяине.

Четверть часа спустя Сократ стоял на крыльце «Принценгофа» и только теперь прервал свое молчание, которое хранил всю дорогу от белой виллы до дома Боба Штейна.

— Это открытие освобождает от большой заботы, — заметил он в своей обычной спокойной манере.

— Как это понимать? — спросил пораженный Штейн. — Вы так близко к сердцу принимали исчезновение Джефри?

— К сердцу? Это, пожалуй, не совсем верное выражение. Однако благодаря тому, что Джефри находится в живых, я получаю отсрочку приговоренного к виселице. Потому что покушавшийся на Джона Менделя должен был сначала устранить Джефри, прежде чем взяться за меня.

— Вас? Вас?.. — медленно повторил Штейн. — Следовательно, вы считаете, что вам угрожает опасность?

— Я убежден в том, что он меня не пощадит и способ убийства, вероятно, будет довольно оригинальным для нас двоих, способ моего уничтожения должен быть очень привлекательным, — добавил он громко.

Вскоре после их прихода появились Молли и Лексингтон.

Боб Штейн предоставил Молли самую лучшую комнату в доме — большую, с видом на парк. Молли была обрадована известию о ее друге.

— Он находится где–нибудь поблизости? — спросила она Сократа во время послеобеденной прогулки.

— Не думаю.

— Но почему же он скрывается?.. Ведь он не совершил ничего плохого.

— Нет, Молли. Мистер Джефри за последнее время ничего плохого не совершил.

— За… за последнее время? — заикаясь спросила она.

— У мистера Джефри позади тяжелая жизнь, — осторожно начал Сократ, может быть, сейчас наступил момент рассказать Молли о ее родстве с Джефри… — Однако вам следует подумать о том, мое дитя, что нынешнему мистеру Джефри вряд ли можно поставить в вину неблагоразумное поведение в молодости. Я уже сказал, у него была очень тяжелая жизнь, и по вине одного человека он испытывал много превратностей.

Молодая девушка побледнела.

— Не думаете ли вы, что он принимал участие в убийстве мистера Менделя?

— Наоборот, он совершенно не виновен в этом, — успокоил ее Сократ. — Только у него есть маленькая тайна, которую необходимо раскрыть.

— Но ведь это не причина, чтобы прятаться. Чего же он может бояться?

— Повторения своего неприятного приключения, — серьезно проговорил он. — Ну, а теперь не ломайте свою хорошенькую головку. Вот идет Лексингтон, который гораздо лучше меня развлечет вас.

— Тебя в гостиной ждет курьер из Лондона, Сок, — сказал он, и Сократ поспешил к дому.

Курьер оказался служащим «Лондон Сюррей банка».

— Наша дирекция послала меня по инициативе Скотленд–Ярда. Я веду счета мистера Джефри в филиале банка в Лофбури.

— Одну минуту, — попросил Сократ и провел посетителя в столовую. Если вы ничего не имеете против, мы пойдем в сад или лучше всего к грядкам с капустными кочанами, которые если и имеют сердце, то не имеют ушей.

Когда они очутились между грядками овощей, молодой служащий продолжал свой рассказ.

— Мы прочли сообщение об исчезновении мистера Джефри, к сожалению, слишком поздно, так как за час до этого мы оплатили его чек на пятьсот фунтов. Вот он.

— Кто его предъявил?

— Наш кассир сказал, что сам мистер Джефри.

— Не показалось ли кассиру что–нибудь необычным в поведении мистера Джефри?

— Показалось, конечно. У него была толстая повязка на голове, и на вопрос кассира он ответил, что его сбил мотоциклист.

— Он не говорил, что собирается уезжать?

— Нет.

Сократ задумчиво потер подбородок.

— Могу ли я спросить, какой счет мистера Джефри?

— Наш директор считает, что вам на этот вопрос я могу ответить. У него четыре тысячи фунтов наличными и еще значительная сумма в ценных бумагах. Мистер Джефри шесть лет назад получил наследство от своей очень зажиточной тетки, которая была нашей клиенткой, и таким образом сам стал нашим клиентом. Когда вчера наш директор прочел сообщение о его исчезновении, он счел за лучшее проинформировать об этом Скотленд–Ярд.

— Большое спасибо за ваши труды, — сказал Сократ. — В том, что мистер Джефри жив, я убедился еще сегодня утром. Когда был предъявлен чек?

— Вчера в половине двенадцатого и ввиду известия…

Сократ удивленно посмотрел на него.

— Известия? Что вы хотите этим сказать?

— О, проклятие, — вырвалось у молодого человека. — Я совсем позабыл об этом. Взгляните сюда.

Он повернул чек.

Вплотную к перфорированной линии отреза тонким карандашом было написано следующее:

«С. С. Не покидайте Молли. Д.»

Глава 16

В том, что это сообщение предназначено именно ему, не было никакого сомнения. Джефри совершенно точно рассчитал что банк тотчас обратится в Скотленд–Ярд, и чек, таким образом, попадет в руки Смита.

«С. С. Не покидайте Молли. Д.»

Следовательно, молодой девушке угрожает опасность, и только самому Джефри было известно, в какой форме она проявится.

— Простите меня, сэр — сказал молодой служащий, — ведь эта строчка обнаружена в кабинете директора. Мы всегда следуем обычаю осматривать чек, когда клиент выдает его сам, хотя в данном случае кассир не сделал этого. И когда чек попал в кабинет директора, он наткнулся на эту фразу.

«Итак, — размышлял Сократ, — Джефри и далее намеревается оставаться в своем убежище и не в состоянии защитить Молли от грозящей ей опасности, которая, по его мнению, определенно существует».

На одной из машин Штейна он отвез служащего банка на вокзал и вернулся как раз к ужину. Ни Штейну, ни своему брату он ничего не рассказал о причинах этого визита. Можно с полным правом утверждать, что трудно было найти более скрытного человека чем Сократ Смит, и едва ли нашелся бы второй такой человек, который настолько не нуждался бы в чьей–либо помощи. Он не считал нужным советоваться с кем бы то ни было, и Боб Штейн, который знал его привычки, сделал вывод, что открытие в ванной комнате Джефри сделало его таким молчаливым. Несмотря на свою замкнутость, Сократ с затаенной радостью наблюдал за безупречным поведением Штейна по отношению к Молли и Лексингтону. Видно, он решил больше не спорить с судьбой, примирился с тем, что эти двое предназначены друг для друга, и относился философски к этому.

— Ну, старина, — зашумел он, когда Сократ пожелал ему доброй ночи, — эти три дня были для вас богаты событиями.

— Три дня? — переспросил Сократ. — Они мне кажутся тремя годами.

— Я говорил сегодня с Молли о «Фальдфрицене», — продолжал Штейн. — Она хочет выстроить новый дом и затем продать имение. Слишком много ужасных воспоминаний связано у нее с этим местом. Я согласился с ней.

— Хотелось бы надеяться, что она не начнет строительство, пока я не закончу свои розыски.

— Вы еще надеетесь найти какие–нибудь вещественные доказательства в мусоре среди руин?

Сократ, смеясь, кивнул.

— С того утра там на меня работают три человека под руководством способного лондонского чиновника, большого специалиста своего дела из Общества по оказанию помощи.

— Ага. То–то я вчера заметил, что какие–то люди рылись там, и еще удивился, зачем они это делают. Мне все это кажется напрасной тратой времени.

— Это и мое мнение, — присоединился к нему Сократ. — Но вы сами знаете, что иногда при кажущейся совершенно безнадежной работе может совершенно случайно попасть в руки ценнейший материал для всего следствия.

На следующее утро, как обычно, он направился к «Фальдфрицену». Однако ничего ободряющего там не получил.

— За всю мою жизнь я не встречал такого полного разрушения, как это, — гласил приговор лондонского специалиста. — Все деревянные части дотла сгорели.

— А как обстоит дело с остатками письменного стола?

— Я их тщательно просеял. Кстати, мистер Смит, не вы ли здесь бродили вчера ночью.

— Я? Почему вы так решили?

— Один из моих людей видел кого–то прогуливавшегося с карманным фонарем по пепелищу.

— В котором часу это было?

— Вскоре после десяти. Вот этот человек — он проживает там, в домике по ту сторону долины, — возвращался обратно из паба, который закрывается в половине двенадцатого. Он думал, что это вы и не обратил внимания на этого человека.

Сократ опустил голову. Что нужно было этому незнакомцу на развалинах, что он искал?

— Поручите с сегодняшнего дня кому–нибудь ночью дежурить здесь. И еще: рабочие ни в коем случае не должны пользоваться павильоном. Вчера я наблюдал, как двое из них расположились там на завтрак.

— Я уже предупредил их, — ответил чиновник.

Они медленно поднялись по дороге, ведущей к павильону.

— Это очень ценный мрамор, — объяснил Сократ, открывая дверь в павильон. — Проклятье!..

Разбитая на два куска, на полу лежала мраморная плита стола; мраморное кресло, или трон, как его называла Молли, также было опрокинуто.

— Мои люди не могли это сделать, — запротестовал чиновник, указывая на обломки мрамора. — Сэр, что вы об этом скажете?

Цоколь кресла, который Смит считал массивным, в действительности был пустотелым, на дне его стоял плоский ящик. Оловянный ящик со взломанным замком был пуст, за исключением одного листа бумаги, вероятно, в спешке позабытого или не замеченного грабителем. Это был титульный лист, на котором энергичным почерком Менделя, хорошо знакомым Сократу, было написано:

«Сообщение Джона Менделя, бывшего инспектора уголовного отделения Скотленд–Ярда, о событиях в «Луже на болоте“ от 27 февраля 1902 года».

Кроме этого листа Сократу Смиту, несмотря на самые тщательные поиски, ничего найти не удалось. Ночной незнакомец с карманным фонарем забрал себе все остальное.

Итак, записки Джона Менделя еще существуют… Но у кого они сейчас в руках?

Были вызваны двое рабочих, которые поставили снова на цоколь оставшееся целым сиденье.

— Вор избавил себя от труда сбросить эту тяжесть. Посмотрите–ка, мистер Смит, задняя часть кресла имеет шарниры, и тяжесть так отлично сбалансирована, что до статочно небольшого усилия руки, и кресло открывает отверстие в цоколе.

Когда Сократ снова вернулся в «Принценгоф», то узнал что Боб Штейн уехал на свою ферму, расположенную в десяти милях отсюда. Своего брата после долгих поисков нашел в тенистом местечке, где он был занят требующим особого внимания делом: держал моток шерсти для Молли.

— Мне очень жаль, Лекс, что я помешал вам, — начал Сократ, когда затащил влюбленного молодого человека в свою комнату, — но ты сейчас сам убедишься в важности моего дела: я нашел тайник, где находился дневник Джона Менделя.

— Вместе с рукописью?

— Нет, только эту страницу.

Лексингтон торопливо пробежал глазами немногие строчки.

— Да, это, очевидно, заглавный лист. Ты думаешь, что и остальное находилось там?

— Кто–то имел настолько веские причины уничтожить рукопись, что для своей цели не остановился даже перед поджогом. Видимо, какие–то угрызения совести мучили Джона Менделя сильнее, чем то обстоятельство, которое привело к двоемужеству мать Молли. Более того, он ожидал, что человек, которого так боялся, предпримет попытку овладеть его исповедью — ведь таковой она и является. Вот почему он хранил ее в павильоне.

Лексингтон размышлял некоторое время, потом пробормотал:

— Не мог ли это быть Джефри? Если ему так необходимо было уничтожение этой рукописи, то не могли он и убить Джона Менделя?

— Кто может это знать? — прозвучал неопределенный ответ Сократа, хотя он не разделял подозрения Лексингтона. Затем резко уклонился от этой темы.

— Послушай, Лекс, я нанял нового камердинера.

— Что? Ты что, собираешься уволить старого Септимуса?

— Нет, совсем нет, но я не могу перевести его сюда. Чужой дом и чужие люди не доставят старику удовольствия, Ты ведь знаешь, как он горд тем, что за свою жизнь не удалялся больше чем на две мили от Риджент–парк. Вместо него здесь будет Франк.

— Кто он и что собой представляет этот Франк?

— Редкий тип среди слуг. Он даже учился в Оксфорде, был в свое время секретарем у помощника директора полиции, а выглядит так, словно сам в один прекрасный день станет директором полиции.

— Итак, другими словами, он сотрудник уголовной полиции?

— Совершенно верно. И мне он очень нужен.

— А как к этому отнесется Штейн?

— Он не должен ничего знать. Согласись, что это не совсем корректно: введение в частный дом тайком полицейского. Все же я получил инструкцию, — он лукаво усмехнулся при мысли об известной бумаге, — которой должен следовать. Между прочим, я тоже считаю, что Боб Штейн не является в достаточной степени защитником Молли. И ты тоже таковым не являешься, — отметая все протесты брата, сказал он. — Ты слишком влюблен, а это в какой–то мере расслабляет тебя. Франк, напротив, будет отлично справляться с этим.

— Ого! А я сам не могу защитить Молли?

— Нет. Тем более, что тебя здесь не будет. Я как раз решил нанести визит этой «Луже на болоте», и ты будешь меня сопровождать. Думаю, что это старая ферма возместит нам все затраченные усилия на поездку в Девоншир…

— Ах, вот почему ты пригласил Франка!

— Конечно. И к тому же Франк, насколько я знаю, обручен с очень хорошенькой молодой девушкой, дочерью профессора патологии Стейна, так что тебе не угрожает никакая опасность.

Франк появился в полдень. Это был молодой человек приятной наружности, который тотчас же принялся за чистку платья Сократа Смита, уборку и выразил пожелание поселиться в комнате для прислуги.

— Вам неприятно, Боб, что я навязал еще одного человека? — спросил Сократ Штейна, когда тот возвратился из своей поездки.

— Ни в малейшей степени. Но что случилось с вашим старым слугой, который так заботился о вас в Риджент–парк?

— Септимус ненавидит всякие путешествия и, кроме того, он начал быстро уставать, — невозмутимо солгал Сократ. — Я его успокоил тем, что он теперь будет обслуживать Лексингтона… А теперь я хочу сообщить вам нечто очень важное.

В уютном кабинете Штейна он рассказал ему о своем открытии в павильоне.

— Да, — произнес Штейн. — Хранить свою маленькую тайну под мраморным сиденьем? Что могло быть в этой рукописи?

— По всей вероятности, какая–то неблаговидная история. Я хочу проследить все поступки и поведение Менделя 27 февраля 1902 года.

— В таком случае я могу вас избавить от лишнего труда, — проговорил Штейн, подходя к запертому шкафу, — В 1902 году мы много работали вместе, и у меня была привычка делать заметки о нашей совместной деятельности. Вот здесь у меня соответствующая тетрадь 1902 года… 27 февраля… Ага, Мендель и я обыскивали пароход «Антрим», предназначенный для отправки в Бильбао. Никаких следов Деверу. В воскресенье возвратились в Лондон.

— В таком случае Мендель не мог быть в этот день в «Луже на болоте», а узнал о происшедшем там позднее от кого–то, — заключил Сократ.

— Кажется так. Где, между прочим, находится эта «Лужа на болоте»? Название указывает на Девоншир…

— Совершенно верно. Эта ферма находится по дороге в Акбуртон; заброшенная усадьба, которая, по–видимому, принадлежит одному французу.

— Почему бы вам не посмотреть на нее?

— Я и намереваюсь съездить туда завтра с Лексингтоном. Упоминал ли когда–нибудь при вас Мендель эту усадьбу?

— Нет. Знаете, Сок, я все более и более убеждаюсь в том, что Мендель был сумасшедшим.

— Сумасшедшим?

— У него были разные странные галлюцинации. Я уверен, что его жизни никто никогда серьезно не угрожал, и то, что он нашпиговал все свое имение этими автоматическими приспособлениями сигнализации тревоги, нужно воспринимать как симптом мании преследования.

— Но его кончина, собственно говоря, доказывает, что у него действительно были все основания для страха за свою жизнь, — сухо возразил Сократ.

— Это потому, что он был убит? А если есть некто, который его застрелил, и это было совсем другое, чем то… я бы сказал, воображаемое, чего он ожидал? Мендель всегда был чрезвычайно подозрительным парнем. В каждом мрачном необитаемом доме он чуял тайну; в каждой разрушенной постройке представлял себе различные таинственные преступления. Не забывайте, что он ежегодно совершал на автомобиле продолжительные путешествия по Девонширу во время своих отпусков. Возможно, что в одну из своих поездок он проезжал мимо «Лужи на болоте», и его фантазия мгновенно связала это необычное, необъяснимое название с каким–нибудь романтическим привидением.

— Будь что будет. Я обязательно должен взглянуть своими глазами на эту «Лужу на болоте».

— И наверняка переживете большое разочарование, — закончил Штейн, и на губах его заиграла тонкая улыбка. — Бедняга Мендель! После своей смерти он доставляет нам больше хлопот, чем при жизни.

Покидая комнату, Сократ обернулся, стоя на пороге.

— Вы не будете возражать, если Франк будет спать в моей гардеробной? У меня там хранится множество мелочей, представляющих известную ценность для будущего судебного процесса.

— Разумеется нет. Если вы не хотите все это хранить в моем сейфе… Кажется, ваш камердинер выглядит вполне прилично, только… — он бросил критический взгляд на ноги Сократа, — вашим ботинкам он должен уделять побольше внимания.

Немного позже Сократ взялся за своего слугу.

— Велдон, вы дьявольски плохо чистите обувь. Мистер Штейн сделал мне по этому поводу замечание.

— Я искренне сожалею, мистер Смит, — извинился Франк. — Обувь — это мое слабое место. Обещаю вам основательно заняться этим, как только мы вернемся в Лондон.

Открыв дверь в свою гардеробную, Сократ объяснил:

— Вы будете спать здесь, Франк; сюда нужно будет перенести кровать. Рядом находится комната мисс Темальтон. Спать вы обязаны днем, а ночью, во время моего отсутствия, вам следует бодрствовать. Лучше всего, если будете находиться здесь в темноте с открытой дверью.

— Вы ожидаете покушения на эту даму?

— Я уверен в этом, — ответил Сократ.

Глава 17

На следующий день рано утром братья покинули «Принценгоф». Их провожала Молли Темальтон, которая долго махала вслед поезду. Потом было утомительное путешествие, Только глубокой ночью они достигли Эксетера. До наступления дня предпринимать что–либо было невозможно; оба были настолько утомлены, что проявили интерес только к комфортабельным постелям в отеле «Корона». Но прежде чем пойти спать, Сократ еще раз поговорил по телефону с Молли, к досаде Лексингтона, узнавшего об этом разговоре позже. На следующее утро после раннего завтрака они сели в машину, взятую напрокат. Миля за милей проносился мимо них пустынный ландшафт, пока машина не помчалась вниз по крутым переулкам Акбуртона и не достигла болота.

— Вероятно, это здесь, — сказал Сократ, указывая на здание, одиноко возвышающееся на горизонте. — Странно, Дартмур известен отсутствием леса, а эта ферма кажется окруженной поясом деревьев.

— Нет, сэр, это не деревья, — вмешался в разговор шофер. — Это стена.

— В таком случае, она довольно высока, — удивленно заметил Сократ.

— Совершенно верно. Она обошлась дороже, чем само поместье, — рассмеялся шофер. — В округе эту ферму называют «Французской диковинкой».

В самом деле, ограда была так высока, что когда машина остановилась около дома, то не видно было крыши здания.

— Очень большой эту ферму назвать нельзя, — разочарованно сказал Сократ.

— Так ведь это, вообще–то, не ферма, — ухмыльнувшись сказал шофер. — Домишко, ничего более. Свое имя он получил от лужи, находящейся в пятнадцати минутах езды отсюда. Лужа, через которую протекает ручей. Иногда там даже можно наловить жирную форель.

Братья обошли по периметру владение, которое представляло собой правильный прямоугольник, каждая сторона которого была равна двадцати пяти метрам. Зубцы пятиметровой ограды были усеяны осколками стекол, и единственный вход был через крепкие дубовые ворота.

— Ну, Лекс, теперь мы должны осмотреть изнутри эту крепость, — сказан Сократ.

Он попробовал открыть ворота большим ключом с металлической пластиной, но ключ не поворачивался. Тогда Смит, который захватил с собой масленку, накапал немного масла в замочную скважину. Вторая попытка открыть ворота увенчалась успехом. Ключ повернулся с пронзительным скрипом, и ворота со скрежетом приоткрылись на несколько сантиметров. Однако предстояло преодолеть еще одно препятствие, потому что с внутренней стороны ворот вырос громадный куст, который своими ветвями прижимал створки ворот.

— По меньшей мере лет двадцать эти ворота не открывались. Лекс, возьми у шофера топор; я купил его сегодня утром.

Но прошло еще немало времени, пока они протиснулись в сад и очутились в совершенно запущенном месте, заросшем кустарником и травой. Окна маленького дома были закрыты ставнями, и над всем витал дух разрушения и тления, которые не могло разогнать даже солнечное утро летней поры.

— Нет никакого смысла обыскивать сад. Мы лучше ограничимся домом. Пойдем, — сказал Сократ после короткого обзора сада.

Второй замок тоже потребовал обильной смазки. Дверь открылась, причем скрип петель вызвал у Лексингтона дрожь. Они очутились в просторной прихожей. Толстый спой пыли покрывал дубовый стол, который вместе с затканной паутиной висячей лампой составлял всю меблировку этой комнаты. Из двух дверей в комнате Сократ открыл левую, следствием чего было паническое топанье крошечных лапок.

— Мыши, — констатировал он, подошел к окну и открыл ставни.

Комната была скудно обставлена мебелью, о качестве которой было трудно судить. Ковер наполовину изъеден мышами, которые использовали шерсть для утепления своих гнезд, а слой пыли на картинах был настолько толст, что не сразу можно было догадаться, что они изображают. В другой комнате, несколько большей, с двумя окнами, их обдал своеобразный запах затхлости. Стол посередине комнаты был накрыт как бы к обеду, с одной стороны стоял слегка отодвинутый стул. Слева от тарелки возвышался покрытый слоем пыли маленький, черный, цилиндрической формы предмет.

Сократ сдул покрывавшую его пыль, которая плотным облаком взвилась вверх.

— Сигара. Видишь, как она здесь прожгла скатерть? У английских курильщиков не встретишь такой тонкий, неплотно свернутый стержень.

Он вышел из комнаты, а затем вернулся с веником.

— Открой окно, Лекс, я буду подметать.

Только он начал мести, как остановился, низко нагнутся и весь напрягся при виде пятна на неокрашенном полу: такие пятна ему и раньше при разных обстоятельствах приходилось неоднократно видеть…

— Лекс, ты знаешь, что это такое? Кровь…

— Ты уверен в этом?

— Через две минуты я скажу точно, — ответил Сократ, соскабливая это место своим перочинным ножом. Поднеся крошки к окну, он стал рассматривать их через лупу.

— Совершенно ясно различимые кристаллы… Анализ, который я проведу после нашего возвращения в отель, подтвердит мои предположения. Да, это кровь. Однако чья она?

Его острый взгляд ничего не пропускал, но больше ничего не удалось открыть; тогда он снова взялся за веник, пока весь пол не оказался чистым.

— Так, — с оживлением сказал он, — здесь следы крови ведут дальше, к двери. Вероятно, мы их сможем проследить и, в прихожей.

Его предположения оправдались: там на полу тоже имелись пятна, которые, вероятно, вели в сад. Но на пороге у двери ветер и дождь уничтожили следы.

Серьезные и задумчивые, братья вернулись в комнату, которая, очевидно, служила столовой.

— Что это такое? — внезапно воскликнул Сократ, указывая на круглую дырку в потолке.

Не ожидая помощи Лексингтона, он взобрался на стол и своим перочинным ножом отковырнул штукатурку настолько, что мог нащупать находящиеся под ней балки.

— Думаю, что это здесь, — сказал он.

Он ловко продолжал орудовать ножом, и скоро в его руке оказался кусок металла темного цвета.

— Скажи же наконец, что ты там нашел? — торопил его Лексингтон.

— Пулю, мой милый, и ничего больше. Именно пулю. Которая прошла уже сквозь чье–то тело, потому что потеряла свою форму, прежде чем вонзиться в дерево.

— Так, значит, здесь произошло убийство? — прошептал его брат.

— Убийство или попытка к нему.

На верхнем этаже дома находились две спальные комнаты. Но только на одной из кроватей были подушки и одеяло — изношенное и разъеденное. Рядом с кроватью стоял раскрытый чемодан, совершенно пустой, из чехла которого вырезали пластинку с наименованием фирмы или чьей–то фамилией. Пуст был и лежавший под кроватью второй чемодан.

— Странно, — проворчал Сократ. — Путешествующие обыкновенно не имеют привычки таскать под мышкой свое платье, свернутое в узел, и оставлять свои чемоданы. Может быть, кухня даст нам какое–либо объяснение?

Кухня была в задней части дома и представляла собой большую комнату с низким потолком. Оба ее окна были обнесены решетками, и сверх того закрыты крепкими ставнями с железными штангами. Понадобилось больше часа работы, чтобы открыть их и дать доступ дневному свету в помещение кухни.

Первый взгляд Сократа упал на неуклюжую старинную французскую плиту. Внутри ее были громадные горы золы, которая даже частично высыпалась наружу и смешалась с пылью на полу.

— Пусть меня назовут сельским старостой, если это не остаток воротника! — воскликнул Сократ через некоторое время, роясь в серой пыли. — Но, к сожалению, больше ничего здесь нет. Пойдем обратно в столовую, Лекс.

На решетке камина также было большое количество золы. С безграничной тщательностью слой за слоем разрывал Сократ пепел в камине, и его труды были вознаграждены. Зажатый между двумя кирпичами, лежал сильно обожженный треугольный кусочек бумаги. Сократ осторожно пинцетом вытащил его и снова согнулся над своим увеличительным стеклом.

— Черт возьми!

Лексингтон, полный любопытства, заглянул к нему через плечо и тщетно пытался проникнуть в путаницу лиловых линий на желтой бумаге, которая заставила всегда хладнокровного Сократа издать удивленный возглас.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Лексингтона старший брат.

— Мне кажется, что это кусочек какой–то этикетки.

— Неверно, неверно, мой мальчик. Совершенно неверно. Это клочок банковского билета в сто или тысячу франков: это установит эксперт. Если ты этот клочок бумаги будешь держать против света, то увидишь на нем следы водяных знаков.

— Но, Сок, кто же станет сжигать банкноты? — запротестовал пораженный Лексингтон.

— Тот, кто может себе позволить сжигать деньги, — последовал ответ. — Здесь нам делать больше нечего с нашими инструментами. Итак, в отель, в ванну.

Они, вероятно, представляли собой довольно забавное зрелище, так как при виде их шофер разразился веселым хохотом.

— Вероятно, там было много грязи, сэр?

— Немало этой грязи мы захватили с собой, — пошутил Сократ.

На обратном пути шофер осведомился, не хотят ли они купить эту ферму, потому что в Эксетере они выдали себя за покупателей, интересующихся этой усадьбой.

— Возможно, возможно, — ответил Сократ. — Не могли бы вы нам порекомендовать садовника? Надежного человека, который смог бы скосить здесь всю траву и уничтожить все заросли.

— Это я могу взять на себя, сэр. Я живу в Акбуртоне, и у меня будет отпуск на четырнадцать дней.

Это предложение пришлось Сократу по душе, человек производил положительное впечатление.

— Хорошо. Я прикажу изготовить для вас ключ от ворот и перешлю его вам. В дом, однако, вы входить не должны. И если при приведении в порядок сада найдете что–нибудь интересное, то должны это сохранить для меня.

Когда Сократ часом позже принял ванну в гостинице и снова принял приличный вид, он сказал своему брату:

— Это счастливая случайность, что нам удалось нанять этого человека. Если бы я послал туда людей из города, наверняка не обошлось бы без лишних разговоров.

— Что, собственно говоря, ты надеешься там найти? — спросил его Лексингтон.

— Что? Никогда ведь неизвестно, что найдешь.

— А как ты себе представляешь это преступление?

— По–моему, человек, который лишился жизни в этом доме, был Деверу, банковский грабитель. Очень многое говорит за то, что его убил Джон Мендель.

Глава 18

— Убил его? — повторил Лексингтон, когда пришел в себя от удивления. — Но ведь Деверу ускользнул в Южную Америку?

— Если он действительно ускользнул, то моя теория, конечно, превращается в ничто.

— Боб Штейн в своих записях констатировал, что в этот день Мендель находился вместе с ним в Кардифе…

— Они могли находиться там в этот день, если ты подразумеваешь 27 февраля, о котором упоминает Мендель в своем «сообщении» на заглавном листе. Но отсюда совершенно не следует, что в этот день Деверу был убит. Наконец, Боб Штейн мог только приблизительно сказать о дне, когда он работал вместе с Менделем, то есть до воскресенья, когда они вернулись в Лондон. Потому что вслед за этим Боб Штейн провел четырехнедельный отпуск в Швейцарии. Шеф тогда очень обиделся на них за то, что они упустили Деверу. Вероятно, этот отпуск для Штейна был очень кстати, чтобы не показываться на сердитые глаза начальнику.

— А что случилось в этот знаменательный день, 27 февраля? — настойчиво спросил Лекс.

— Вот именно это мы и должны выяснить.

После обеда они отправились в обратный путь и остановились в Лондоне на ночь. Утром продолжили свой путь, так как Лексингтон еще вчера тщетно пытался связаться по телефону с «Принценгофом». Там никто не отвечал, и телефонистка высказывала предположение, что была нарушена связь или абонента не было на месте.

— Ты расскажешь Штейну о своем открытии? — спросил Лексингтон.

— Нет. В данном случае слишком откровенные разговоры могут помешать.

— Я не понимаю.

— В таком случае придется пояснить это тебе на примере, ты, невинный агнец, — засмеялся Сократ. — Итак, предположим, что я поделюсь с Бобом Штейном своими подозрениями о том, что Мендель убил Деверу. Что может произойти дальше?.. Боб постарается доказать мне посредством своих записей в тетрадях, заметками и прочими документами, что Мендель в этот или другой день не мог быть в «Луже на болоте». Для работника полиции ничего не стоит придумать алиби для обвиняемого, против которого обвинение еще не полностью сформулировано… Я расскажу Бобу Штейну лишь про открытие одного очень запущенного дома посреди невероятно одичалого сада. И только когда смогу бесспорно доказать виновность Менделя, расскажу об этом Штейну. Тогда я смогу арестовать человека, который в ночь на третье июня застрелил Джона Менделя.

Когда они подъехали к дому, Боб Штейн сидел на террасе с сигаретой в зубах.

— Хэлло, со счастливым возвращением, — приветливо крикнул он. — Успешно?

— Не очень, — ответил Сократ.

— Почему же вы не привезли с собой Молли? — спросил Штейн.

— Молли?.. Что это значит?

— Да то, что она вчера после обеда уехала в Лондон, — пояснил Штейн, и если бы он бросил бомбу, это не произвело бы большего эффекта. — Я думал, что между вами была договоренность, и для того, чтобы она успела на поезд в 3.15, я сам доставил ее в Гвильдфорд.

— Был ли с ней какой–нибудь багаж? — спросил Сократ.

— Только ручная сумочка. А что? Что–нибудь не так?

— Ведь она мне твердо обещала до моего возвращения никуда не отлучаться. — Голос Сократа звучал со странной настойчивостью. — Говорила она вам, что собирается делать в Лондоне?

Штейн отрицательно покачал головой.

— Я думал, что вы хотите встретиться с ней, поэтому и не задавал никаких вопросов.

Обеспокоенный недобрым предчувствием, Сократ поднялся в свою комнату.

— Франк, что случилось с мисс Темальтон? — тихо спросил он, когда дверь в комнату закрылась за ним.

— Этот же самый вопрос занимает меня целое утро, — ответил человек из Скотленд–Ярда. — Следуя вашим инструкциям, я выспался вчера после обеда и всю ночь находился в засаде. Только сегодня утром, около половины шестого, когда одна из горничных принесла мне чашку чая, я узнал об отъезде мисс Темальтон.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Незадолго перед тем, как лечь спать, я встретил ее в библиотеке, где она сидела в кресле и читала книгу. Я тоже хотел взять что–нибудь почитать. А она воспользовалась случаем, попросив, чтобы я забил гвоздь в ее туфельке. Больше я, к сожалению, ничего не знаю.

Лексингтон, бледный и расстроенный, казался сразу постаревшим, и, чтобы его как–то успокоить, Сократ сказал, хлопнув брата по плечу.

— Хладнокровие, Лекс, вероятно, ее вызвал в Лондон нотариус.

Но ни нотариус, ни другие лица, к которым обращался Сократ, — никто не звонил в «Принценгоф».

— Я не хочу рисковать, — сказал Сократ. — Лекс, сообщи полиции о том, что она пропала. А также как можно скорее уведоми Скотленд–Ярд.

— Я, как это могло со мной случиться? — упрекал себя Франк. — Это я виноват во всем.

— За вами нет никакой вины. Вы поступили точно по моим инструкциям. Конечно, мне не могло прийти в голову, что средь бела дня нам тоже следовало наблюдать за ней…

— Вы считаете, что это…

— Очень серьезно, — ответил Сократ на неоконченный вопрос Франка. — Ее первое исчезновение было игрушкой, и его легко было разгадать. Но это? Это мне совсем не нравится.

Последующий опрос Боба Штейна не прибавил никакой информации.

— Вы проводили Молли до самой платформы? — допытывался Сократ. — Или простились с ней у входа в вокзал?

— У билетной кассы. Я. дурья голова, ни разу не спросил…

— Почему вы вообще должны были спрашивать? — перебил его Сократ, чьи нервы начали понемногу, сдавать. — Гвильдфорд очень оживленный городок, через вокзал которого проходит за день до пяти тысяч пассажиров. И поэтому мне кажется бесцельным спрашивать о ней у служащих.

— И все же я проедусь туда и попытаюсь что–нибудь разузнать, — сказал Боб Штейн. — Я также могу взяться за окружающие местечки, если… Если она вернулась обратно, — закончил он. — Я не совсем уверен, что она уехала в Лондон. Может быть, это была только уловка с ее стороны?

— Что вы хотите этим сказать? — Сократ повернулся на своем стуле, чтобы посмотреть Штейну в глаза.

— Я хочу сказать, что Джефри является главной пружиной в этом деле. Если допустить, что он жив, что он имеет на девушку влияние и что по каким–то темным причинам вынужден скрываться…

— Джефри… — задумчиво повторил Сократ. — Я совершенно забыл о нем.

Сразу же после полудня Штейн вернулся из своей поездки и почти одновременно с ним прибыла телеграмма.

— От Молли? — удивленно воскликнул Сократ, разорвав адресованный ему желтый конверт. Он громко прочел вслух:

«Немедленно приходите на Квакер–стрит, 479. Я сделала важное открытие. Захватите с собой, пожалуйста, Лексингтона и попросите зайти Франка, так как Жаннет хочет с ним поговорить».

Сократ наморщил лоб.

— Кто эта Жаннет?

— Не все ли равно? Во всяком случае она в безопасности, — ликовал его брат, а лицо Штейна искривила широкая улыбка.

Сократ поднялся по лестнице и показал телеграмму Франку.

— Ну, кто эта Жаннет?

— Моя невеста, мистер Смит, — объяснил Франк. — Но каким образом она встретилась с мисс Темальтон? И что она хочет?

— Она живет на Квакер–стрит?

— Совсем близко. На Портум–сквер.

— Хорошо. У нас как раз хватит времени, чтобы успеть на скорый поезд. Будем надеяться, что снимается наконец покров и со второй тайны, ибо их две.

— Две? — проворчал Франк. — Скорее, двадцать две.

Поезд подходил уже к вокзалу Ватерлоо, когда Смит неожиданно стукнул себя кулаком по лбу.

— Черт меня побери…

Это было настолько неожиданное для Сократа выражение, которым он ругался только в исключительных случаях, что сидевший напротив Франк опустил газету.

— Что случилось, мистер Смит?

— Ничего. За исключением того, что я болван. Сообщение о вашей помолвке опубликовано?

— Конечно, — улыбнулся Франк. — Мы объявили об этом в прошлом месяце.

— Я держу пари, что отдел «Великосветская хроника» поместил портреты вашей невесты и ваш с надписью: «многообещающий молодой чиновник из отдела криминалистики», или что–нибудь в этом роде.

— Приблизительно так и было написано в этой заметке, — подтвердил Франк. — К чему все же ваш вопрос?

— Об этом я вам расскажу позднее.

Сократ угрюмо и озлобленно смотрел перед собой.

Когда такси остановилось у дома № 479 по Квакер–стрит, сбитый с толку Лексингтон показал на медную дверную дощечку с надписью:

«Частная школа для мальчиков и девочек».

Чистенькая горничная, появившаяся на их звонок, не скрыла своего удивления и поспешила вызвать директора. Последний, узнав, в чем дело, сказал:

— Это, должно быть, ошибка, так как в этом доме, кроме моей жены и меня, никто не проживает. Правильно ли обозначен адрес?

Вместо ответа Сократ протянул ему телеграмму.

— Может, почта ошиблась? — предположил директор.

— Один момент, — вмешался Франк. — Пойдемте к моей невесте. Ее дом находится тут, за углом.

И там они узнали худшее: юная дама не только не видела Молли, но даже и не знала о ее существовании. Телеграмма определенно была фальшивой.

— Мне это стало ясно уже в поезде, — с горечью сказал Сократ. — Это был маневр, чтобы нас троих убрать из «Принценгофа». Теперь остается только одно: как можно скорее вернуться туда.

Однако последний скорый поезд уже отошел. Часы пробили половину девятого, когда они снова переступили порог «Принценгофа».

Сократа там ожидали два письма. Первое, спешно написанное карандашом, гласило:

«Дорогой Сок, только что меня вызвала Молли из Вестон Супер Маре. Я сейчас же отправляюсь, чтобы привезти ее.

Боб».

Сократ медленно отложил записку и в течение целой минуты сосредоточенно смотрел себе под ноги. Затем он разорвал второй пакет со штампом почты Газлмера.

— Телеграфный вызов из Вестона тоже, конечно, обман, — со злостью сказал Франк. — Но что же замышляет эта банда?

Не обращая внимание на этот вопрос, Сократ с легкой улыбкой обернулся к лакею Штейна.

— Вильямс, я готов заключить с вами любое пари, что сегодня в деревне был киносеанс.

Человек удивленно посмотрел на него.

— Вы правы, сэр.

— И еще я держу пари, что вы сегодня пили вино.

— Это тоже верно, сэр.

— Второе пари, впрочем, выиграть было нетрудно, так как я слышал сегодня утром, что мистер Штейн поручит вам сцеживать вино.

После этого он, не ожидая ответа, поднялся к себе в комнату.

— Что случилось с Соком? — пробормотал Лексингтон.

Когда он позже заглянул в комнату брата, тот одетый лежал на кровати и крепко спал. Сократ знал, что ему предстояло долгое время быть без сна. Кроме того, он знал, откуда был сделан телефонный звонок после полудня, перед исчезновением Молли. Потому что письмо с почты гласило:

«Вызов в 3.40 из Лондона. Марилобонс, 7979».

Потому–то и спал так спокойно и крепко Сократ Смит.

Но Лексингтон и Франк всю ночь просидели без сна и выглядели бледными и утомленными, когда на следующее утро к ним присоединился Сократ, свежий, как только что сорванное яблоко, в веселом настроении.

— Ну, марш в кровать, Лекс. Ты думал, что Боб мог еще ночью вернуться из Вестон Супер Маре? — саркастически улыбаясь спросил Сократ. — Он прибудет только около половины десятого и ты можешь еще совершенно спокойно поваляться в постели.

Его предсказания сбылись удивительно точно. Без четверти десять у подъезда дома зашумел сплошь покрытый пылью лимузин, и неповоротливый, с красными веками Штейн с трудом вылез из него.

— Я поехал на лимузине, так как надеялся привезти с собой Молли, — объяснил он, и его голос звучал хрипло от одолевавшей его сонливости.

— Вы ее нашли? — быстро спросил Лексингтон.

— Я сделал все, что мог… Что это за проклятая ночь была. Вы имеете представление о состоянии дороги между «Принценгофом» и Вестоном? Попробуйте–ка проехать хоть один раз в такую темную ночь. А у вас есть какие–нибудь новости?

— Ничего.

— Тогда до свидания. Я мечтаю только о ванной и своей кровати, — сказал Штейн и исчез.

— Вам, юноши, следует сделать то же самое, — сказал Сократ. — А я сейчас проделаю небольшую прогулку по саду.

— Я лучше пойду с тобой, Сок, — предложил Лексингтон.

— Я тоже не имею ни малейшего желания спать, — возразил Франк, — и даже прогулка в десять миль не утомила бы меня.

— Вот как? — улыбнулся Сократ. — Мне кажется, что вам будет достаточно и сада.

Они пошли по прилегающей к дому тропе и только собирались свернуть на широкую, тенистую, обсаженную шиповником дорогу, как Франк внезапно остановился, глядя широко раскрытыми глазами на какой–то предмет.

— Что там такое? — спросил Сократ и взглянул в том же направлении.

Посреди дорожки, которая сворачивала под прямым углом к дому, лежала туфля.

Сократ, как коршун, кинулся к ней.

— Туфля Молли! Вчера она еще здесь не лежала, я знаю это совершенно точно, так как проходил тут.

Франк, казалось, хотел что–то возразить, но жест Сократа вставил его замолчать.

— Я хочу остаться один, — нетерпеливо сказал он молодым людям. — Сделайте мне одолжение и идите спать. В течение часа я не хочу вас видеть. И ради Бога, если вы знаете, что вас ожидает, то лучше всего вам сейчас оставаться в постели.

Глава 19

Трое мужчин лежали в тяжелом сне, а в это время Сократ выстраивал версии, заглаживал шероховатые края, связывал отдельные нити, пока ткань не сделалась прочной и совершенной. Еще вчера он решил загадку исчезновения Молли, полагая, что она ушла по доброй воле. Найденная же туфля поведала совершенно другую историю. Она ее сбросила и оставила лежать там как сигнал, возвещающий о бедствии, и при виде ее Сократ пришел в ярость, что бывало с ним очень и очень редко. Но если ее жизни угрожает опасность или, может быть, она погибла, он тем более не должен действовать опрометчиво. Некоторые обстоятельства еще требовали разъяснений и, быстро решившись, он вызвал по телефону такси, велел отвезти себя на вокзал в Газлмере, а оттуда долго говорил со Скотленд–Ярдом и начальником архива. Он быстро собрался в обратный путь, надеясь вернуться, прежде чем Лексингтон очнется от сна.

— Наконец–то… — ликовал Сократ — Наконец! — Он имел в руках последние недостающие нити этой тайны.

Недалеко от Клапгана их поезд замедлил ход, чтобы пропустить вперед пригородный. Рассеянно глядя в окна проходящего поезда, Сократ остановил взор на одном лице, и тут же вскочил.

Джефри!.. Его висок все еще покрывала полоса пластыря. Вот он повернул голову, и на какую–то долю секунды их глаза встретились. Сократ высунулся в окно, но поезда уже разошлись. Джефри… В первый момент Сократ хотел схватиться за ручной тормоз, но сейчас же осознал бесполезность этого поступка. Прежде чем он успеет объяснить свой поступок машинисту, электричка уже может далеко уйти или Джефри смешается с толпой выходящих пассажиров.

— Нет, нет, я не провалился сквозь землю, — возразил Сократ на вопрос Лексингтона, который ждал его на дороге. — Франк уже встал?

— Да, час назад.

— Тогда пришли его ко мне в сад. Что делает Боб?

— Этот еще спит.

Вскоре появился Франк, свежий и отдохнувший.

— Вы хотите со мной поговорить, мистер Смит?

— Да, Франк. Помните вы процесс, который был возбужден против Исвингстонского института около семи месяцев назад?

— Очень хорошо, так как я принимал участие в расследовании. Исвингстонский институт не был концессионным частным учреждением, и им руководила женщина по имени Барк… Там были обнаружены весьма грязные делишки…

— А каков был приговор?

— Шесть месяцев принудительных работ.

— В таких случаях, как этот, хорошее поведение заключенного принимается во внимание и наказание снижается; так что она может быть сейчас уже на свободе, — размышлял Сократ вслух. — Франк, я вызвал сегодня утром по телефону институт, и человек, который руководит этим милым учреждением, сообщил мне, что миссис Барк находится в деловой поездке. Весьма возможно, что это увертка… Или она еще сидит. Во всяком случае немедленно поезжайте в Лондон, узнайте у этого человека, по всей вероятности ее мужа, где в настоящее время пребывает миссис Барк и не выпускайте ее из виду, пока не получите от меня дополнительных распоряжений.

— Вы полагаете, что это миссис Барк запустила свои грязные руки в наше дело? — спросил пораженный Франк.

— Думаю, что не ошибусь в этом, — ответил Сократ — Сегодня утром я снова продумал все происшествия и пришел к выводу, что участие в некоторых событиях могла принимать только одна–единственная личность, а именно миссис Барк. Итак, за дело! Сегодня вечером вы сообщите по телефону в полицейское бюро Газлмера все, что узнали. Я буду там ждать ваш его звонка.

Штейн появился только вечером, он все еще не мог прийти в себя после утомительной поездки: его руки, смешивающие виски с содовой, немного дрожали.

— Боб, вы постарели, — издевался над ним Сократ, на что тот враждебно посмотрел на него.

— Едва ли, — огрызнулся он. — Я не желал бы, чтобы вы напоминали мне о моем возрасте.

Когда позже Лексингтон зашел за братом, чтобы позвать того ужинать, Сократ рассказал ему об этом маленьком инциденте.

— Теперь он закрылся в своем кабинете и поручил мне сказать, что не выйдет к столу. Таким образом, мы будем ужинать с тобой вдвоем, Лекс. — Заметив безутешное выражение на лице молодого человека, он мягко добавил: — Ты не должен падать духом, Лекс. Потерпи немного.

Лексингтон покраснел.

— Терпение? Терпение, когда даже не знаешь, где находится Молли, и вообще, жива ли она?

— Мальчик, мальчик, после ужина ты сыграешь со мной в пикет. Лучшего средства для успокоения нервов, чем пикет, не существует.

И хотя бедному Лексингтону карты не лезли в голову, Сократ затащил его в комнату, а услужливый лакей принес столик для игры.

— Мистер Штейн, пожалуй, сегодня больше не появится, Вильямс?

— Нет, сэр. Мистер Штейн чувствует себя неважно. Он приказал подать себе только кофе.

Они заканчивали уже вторую партию, когда Сократ внезапно положил карты и прислушался, повернув голову.

— Что там? — спросил Лексингтон, но Сократ приложил палец к губам и, подойдя к двери, открыл ее.

Вдруг из кабинета Штейна, который находился в конце коридора, послышался страшный крик, захлебнувшийся в чьем–то горле. Сократ, как бешеный, помчался по коридору. Лексингтон кинулся за ним, но они наткнулись на запертую дверь. Отойдя на метр, Сократ изо всех сил ударил в нее плечом. Дверь с треском распахнулась. Боб Штейн сидел за своим письменным столом, с темно–синим лицом, выкатившимися глазами и безобразно висящим наружу языком. Бессильными пальцами он силился избавиться от белого шелкового платка, туго стягивающего его шею. Сократ вбежал в комнату как раз в тот момент, что успел заметить мгновенно исчезнувшую с подоконника фигуру. Первым делом он бросился к Бобу Штейну, потому что между шеей и платком, стягивавшим ее, была зажата линейка из черного дерева, закрученная так, что человек должен был неминуемо задохнуться. Сократ высвободил его шею, и Штейн, глухо застонав, повалился вперед поперек стола.

— Позаботьтесь о нем, Лекс, — крикнул Сократ, выключая свет.

Он присел на корточки у окна, пристально вглядываясь в темноту, потом выстрелил два раза и выпрыгнул в окно. Став на ноги, он ринулся через клумбы к забору. Преступник не оставил никаких следов…

Шофер и садовник, слышавшие выстрелы, выбежали из гаража.

— Преступник, — коротко объяснил им Смит, — ищите дальше.

Сам же он повернул обратно к дому Когда Сократ вошел в кабинет Штейна, тот уже успел прийти в себя и нервно двигал рукой, стараясь прикрыть лежащий перед ним лист бумаги. Но Сократ успел прочитать надпись … только четыре буквы: лужа … Лишь теперь он заметил, что левая рука Штейна крепко привязана к ножке стула. Он был совершенно беспомощен в руках своих мучителей. Прошло довольно много времени, прежде чем он смог дать связное объяснение.

— Я сидел, ничего не подозревая, за письменным столом и размышлял над этой проклятой «Лужей на болоте», настолько этим занятый, что, как вы заметили, стал писать это на бумаге. Вдруг из открытого окна раздался повелительный окрик: «Руки вверх». Я обернулся и, несмотря на полумаску, которая была на лице человека, сразу же узнал Джефри. С удивительной ловкостью он забрался в комнату, запер дверь, не сводя с меня дула револьвера, и привязал меня. Прежде чем я смог сообразить, что он намеревается делать, он накинул мне на шею платок, и тогда я в отчаянии решил защищаться.

— Это был первый звук, который я услышал, — вставил Сократ.

— Когда он стал туже затягивать петлю, я закричал.

— И это все? — кротким голосом спросил Сократ.

— Все?.. Конечно, все. А что может быть еще?

— Почему же он не задушил вас без этих приготовлений?

— Спросите у него сами, — прошипел Штейн и сразу же изменил тон. — Простите старика, мои нервы совсем сдали. Сначала смерть Менделя, затем исчезновение Молли.

Обхватив руками голову, он тяжело вздохнул.

— Я хочу вас оставить на некоторое время одного, Боб, — сказал Сократ.

Когда они вышли в холл, он отвел брата в сторону.

— Лекс, немедленно отправляйся в Газлмер в полицейский участок. Франк должен мне туда позвонить.

Затем он прошел в сад, чтобы услышать от шофера и садовника, что поиски были безрезультатны. Боб Штейн почти пришел в себя.

— Сок, вы, оказывается, вдвое сильнее, чем можно было предполагать, — сказал он, указывая на сломанную дверь.

— Однако не настолько ловок, иначе я поймал бы Джефри и поучил хорошим манерам, так как неприлично с его стороны пытаться задушить такого выдающегося экс–инспектора Скотленд–Ярда.

Боб Штейн коротко рассмеялся.

— Из этой истории я вышел по чистой случайности. Но в конце концов они все же меня схватят.

— Кто это они?

— Джефри и его помощники, парни, которые убили Джона Менделя и похитили Молли. Это действительно самое страшное происшествие, которое нам когда–либо пришлось пережить.

— Это также и мое мнение, — ответил Сократ. — Если бы я был уверен, что речь идет только об одном случае, а не о двух, об одном покушении, а не о каком–нибудь другом, я бы просто вздохнул с облегчением.

— Это для меня как–то слишком темно. Объяснитесь яснее.

— Я вам это объясню на днях, — ответил Сократ с таинственной улыбкой. — Мне пока еще не хватает одного связующего звена между тайной трех дубов и исчезновением Молли.

— Ведь еще не установлено, что ее увезли насильно?

— Для меня это и так совершенно ясно, — многозначительно подчеркнул Сократ. — Молли увезли вчера из этого дома, и, конечно, против ее воли.

— Великий Боже! — Голос Штейна сделался хриплым от возбуждения. — Вчера? Но ведь этого не может быть! Ведь она покинула дом еще два дня назад.

— Я повторяю, что до вчерашнего дня она находилась здесь, в доме. В то самое время, когда мы рыскали вокруг в поисках ее, она была здесь в плену. Телеграмма, которая вызвала в Лондон меня и Франка (вы знаете, конечно, что он служит в Скотленд–Ярде), была уловкой, чтобы удалить нас из «Принценгофа».

— В таком случае ту же самую цель преследовала телеграмма из Вестон Супер Маре, — ответил Боб. — Однако куда могли спрятать Молли?

— Мы должны сейчас тщательно обыскать весь дом, — предложил Сократ. — Возможно, что она оставила какой–нибудь след. Начнем сейчас же отсюда. Куда ведет эта дверь?

— В библиотеку, а другая в мой плавательный бассейн. Помещение не из великолепных. Посередине его находится бассейн четыре на три метра.

Он прошел вперед, включил свет и показал Сократу большую просторную комнату, стены которой были выложены кафелем.

— Что находится в шкафу? — длинный палец Сократа указал на встроенный в стену двустворчатый шкаф в другом конце комнаты.

— Там купальные принадлежности, и больше ничего.

Несмотря на его слова, Сократ открыл белые лакированные дверцы шкафа.

— А зачем здесь стул?

Боб почесал себе голову.

— Пусть меня повесят, если я это знаю. Первый раз вижу, что в шкафу стоит стул.

Взглянув в окна, которые были на уровне глаз, Сократ продолжал свои расспросы:

— Когда вы были здесь в последний раз?

— Прошло уже около недели, как я не плавал.

— И за это время сюда никто не заходил?

Штейн молча покачал головой.

— Маленькая дверь там, в углу, ведет наружу?

— Да, в сад.

— Может ли кто–нибудь кроме вас пользоваться бассейном?

— О, нет, — со смехом возразил Боб. — Он только для меня. Впрочем, если бы мои люди захотели им воспользоваться, то не смогли бы это сделать, так как слив и заполнение бассейна происходит автоматически из моей комнаты.

Сомкнув руки за спиной, Сократ задумчиво уставился на шкаф.

— Ну, — вывел наконец его из задумчивости Боб Штейн, — к какому заключению вы пришли?

— К какому? — Сократ спокойно смотрел в лицо своего собеседника. — Имеются две загадки, Боб, из которых одну я решил. Я знаю, почему к вам сегодня вечером приходил Джефри, точнее, знаю, что он от вас требовал: знаю также о приговоре над миссис Барк из Исвингстонского института, и я знаю довольно точно, что случилось с Молли. А теперь я хочу вам, Боб Штейн, рассказать маленькую историю, которая вас, несомненно, заинтересует так же, как она заинтересовала и меня. Она касается одного пятидесятилетнего мужчины, который влюбился в двадцатидвухлетнюю девушку и предпочитает пойти на любое преступление, только бы не видеть эту девушку счастливой с другим.

Боб Штейн сделался смертельно–бледным.

— Я исхожу из того, что обнаружил в день убийства Менделя. Тогда, в первый момент, я не мог вас заподозрить в преступлении, потому что с вашей точки зрения этот поступок был совершенно бессмысленным.

— Ах, вы не обвиняете меня в убийстве?.. — Боб Штейн злобно рассмеялся. — Ну это уже кое–что, может быть, еще в чем–нибудь собираетесь оправдать меня, прежде чем вы и я подойдем к концу?

— В день после убийства, — продолжал Сократ, сделав вид, что его не прерывали, — я нанес вам визит, и пришел как раз тогда, когда вы разговаривали по телефону в библиотеке. И разговаривали вы с кем–то по имени Барк, которой сказали следующее: «Для вас в этом деле выделены пятьсот фунтов». Позже я услышал также и название «Исвингстон». Вы видите, что я вас бесстыдно подслушивал. Далее, в Скотленд–Ярде имеется человек, который ничего не забывает. Вы так же хорошо, как и я, знаете нашего старого друга с белой бородой, в очках, который с прилежностью пчелы собирает все даты и заключения судебных заседаний. После того, как я узнал от него все подробности относительно Барк и Исвингстонского института, мне осталось сложить два плюс два.

— И вы получили пять, — издеваясь сказал Штейн.

— Нет, старина. Добрые четыре. Молли не хотела вас знать и подарила свое сердце моему брату — как мне кажется, отличный выбор. Но вы окончательно не были уверены в чувствах Молли. Затем, в день осмотра трупа, из моего разговора с начальником полиции вы узнали, что Молли ведет дневник, которому, по примеру многих девушек, поверяет свои сокровенные мысли и мечты, иначе она едва ли стала бы его спасать из огня. Старые люди при подобных обстоятельствах спасают свои зубные протезы, — заменил не без юмора Сократ, но лицо Боба Штейна оставалось каменным. — Вы тотчас же решили прочесть во что бы ни стало записки Молли. Вы проникли в гостиницу и похитили дневник. Я полагаю, что там действительно говорилось о достаточно нежных чувствах к Лексингтону.

Глаза Боба Штейна сверкнули ненавистью.

— Будь он проклят, если бы этот олух не приехал сюда…

— Стоп, старый дружище, — нежно проговорил Сократ. — Если бы сюда не приехал Лекс, то появился бы другой Лекс, или Том, или Джим… Молли не была вам предназначена судьбой… После того как вы прочли ее дневник, страсть к девушке и ненависть к Лексингтону лишили вас последних остатков разума, и вы решили увезти Молли. Вот тогда–то вам и пришла в голову мысль воспользоваться услугами Барк. Она, как верная помощница, ради денег готова на все. Чего–то подобного я и опасался. — Голос Сократа приобрел новую твердую интонацию. — И поэтому пригласил сюда одного чиновника из Скотленд–Ярда, который должен был защищать Молли во время моего отсутствия. К сожалению, такому пробивному малому, как вы, стало ясно, что он спит днем, а ночью бодрствует… Франк видел в последний раз Молли после обеда в библиотеке, и все остальные члены вашего дома после этого ее не видели.

— Однако у вас немало материала, Сократ Смит, — рассмеялся Штейн, но выражение его лица и смех были искусственными.

— Не правда ли?.. Но у меня имеется еще достаточно. Когда Франк покинул библиотеку, зазвонил телефон, и я имею доказательства на руках, что вас вызывала Барк. С этого момента Молли исчезла. Вы как будто бы отвезли ее на вашем автомобиле в Гвильдфорд или в какое–нибудь другое место. Этот вопрос я пока оставлю открытым.

Во всяком случае вы Молли с собой в эту поездку не взяли. Она в это время уже находилась в помещении с бассейном, или, чтобы быть совсем точным, в шкафу вашего помещения. Я не уверен, что вы не использовали какое–нибудь снотворное средство, также не очень важно, каким образом вы доставили сюда девушку и заставили ее молчать. Я, как дурак, попал впросак из–за этой телеграммы из Лондона и уехал туда, а вы в это время похитили Молли. Ваш автомобиль прошел ровно триста десять миль — это приблизительно расстояние отсюда до поместья «Лужа на болоте» и обратно.

Боб Штейн провел кончиком языка по своим пересохшим губам.

— Но это также и расстояние отсюда до Вестон Супер Маре и обратно… по крайней мере это выглядит так по избранному мной маршруту, — вставил Боб Штейн.

Сократ не обратил внимания на это возражение.

— Девочка сейчас находится в «Луже на болоте», — продолжал он дальше, — охраняется миссис Барк. Каковы ваши дальнейшие планы, я не буду сейчас отгадывать.

— Так. Что же вы сами намереваетесь теперь предпринять?

— Первым делом освободить Молли, затем войти в контакт со Скотленд–Ярдом относительно вас.

— Гм… гм, — пробормотал Штейн. — При таких обстоятельствах самое лучшее будет для вас узнать истинное положение вещей, с тем, чтобы дикие, фантастические картины, которые вы здесь нарисовали, не овладели вами полностью, старый товарищ. Вот что вы недосмотрели…

Он быстро пересек помещение и остановился у стенного шкафа.

— Вы хотите узнать истину? — обратился он к Сократу, который последовал за ним. — Хорошо, вы ее сейчас услышите. Я привел сюда Молли точно так, как привел сюда сейчас и вас, и предупреждаю: если вы пошевелитесь, если издадите хотя бы какой–нибудь самый малейший звук, я буду стрелять.

Боб Штейн на какую–то долю секунды оказался быстрее, так что Смит был вынужден с какой–то застывшей улыбкой поднять руки вверх.

— Теперь я знаю, Боб, что существует еще только одна загадка. — Он испытующе посмотрел на автоматический пистолет в руке Штейна. — Вы убили Менделя?

Глаза Штейна засверкали.

— Я убил его против моего желания, — холодно объяснил он, — Остерегайтесь, чтобы вас не постигла подобная участь. А теперь — в шкаф… Скорее…

Захлопнулись толстые двери и дважды щелкнул замок.

— Мне понадобится четверть часа на сборы, — крикнул Штейн. — Если вы поднимете тревогу или собьете выстрелом замок, я буду стрелять через двери. И, черт возьми, попаду в цель!

Сократ Смит ничего не ответил.

Но когда он услышал гудение тяжелого лимузина, прозвучал выстрел его пистолета.

Глава 20

Мистер Боб Штейн имел слабость ко всему мелодраматическому, а это чувство часто заставляет человека уклоняться от прямого и добродетельного пути. Поэтому разговор с Молли Темальтон происходил совершенно иначе, чем он описал это Сократу. Она сидела с увлекательным романом в библиотеке, но мысли ее были заняты не строками, а обоими мужчинами, которые в данный момент производили расследование в Девоншире, и особенно одним из них. Затем зазвонил телефон, и Боб Штейн прошел из своего кабинета, чтобы ответить на вызов. Произошел короткий разговор, на который она не обратила внимания.

— У меня для вас, Молли, кое–что интересное, — обратился он к девушке со своей обычной улыбкой. — Отгадайте, чем я сейчас занимаюсь?

— Этого я не могу отгадать, — засмеялась она.

— Вашим свадебным подарком.

— Как это неожиданно, — покраснев произнесла Молли. — Но вы ведь мне не сказали, что это такое.

— Конечно, я должен еще это приготовить.

— Но что это? — с любопытством допытывалась она.

— Совершенно новый тип несессера. Только, — он как бы заколебался, — я не знаю, что вы будете туда класть. Помогите мне, Молли, и принесите из своей комнаты ручную сумочку со всем тем, что вы обыкновенно берете с собой в маленькое путешествие или если вы остаетесь ночевать у своей приятельницы.

— Но к чему все это?

— Я должен снять мерку, чтобы знать, что дело у меня пойдет на лад.

— Я понимаю, — сказала она, вставая. — Через две минуты я буду здесь.

— Не забудьте, пожалуйста, пижаму. Я жду вас в своем кабинете.

Когда она положила перед ним на стол сумку, он критическим взглядом осмотрел ее со всех сторон.

— А шляпа и зонтик?

— Но, мистер Штейн, я никогда не кладу шляпу в несессер.

— Это и есть самое главное в моем проекте.

Молли уставилась на него недоумевающим взглядом и рассмеялась.

— Хорошо, я сделаю вам это одолжение.

Несколькими минутами позже она вернулась со шляпой и зонтиком и увидела Штейна стоящим у открытого окна.

Потом он подошел к двери и открыл ее.

— Мой плавательный бассейн, — сказал он, и так как Молли его еще ни разу не видела и даже не знала о его существовании, она заинтересовалась и подошла ближе.

— Ах, как это красиво, — воскликнула она, войдя в комнату.

Тогда он внезапно закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Улыбка слетела с его губ.

— Молли, — начал он, — вы знаете, что я вас люблю.

Хотя ее сердце бешено забилось, она заставила себя говорить спокойно.

— Мистер Штейн, я думала, что этот вопрос между нами уже улажен. Я нахожу, что и вам немного не по–рыцарски снова говорить об этом, тем более в вашем доме.

— Вы знаете, что я вас люблю, — настаивал он.

— Я знаю, что вы так думаете!

— Я люблю вас, — продолжал он. У меня есть все, чего бы я ни захотел, за исключением вас, Молли. И я не вижу никаких причин, которые мешали бы мне получить вас.

— Я вижу для этого немало оснований, мистер Штейн. Откройте, пожалуйста, дверь.

— Этого я не сделаю. Вы не покинете этого помещения, пока…

Она почувствовала, как подгибаются ее колени.

— Я хочу сказать, — поправился он, — что вы покинете это помещение только с моего разрешения и тогда, когда я найду это нужным.

— Если мистер Смит…

— Сократ ничего не узнает, — резко оборвал он ее. — Когда он вернется, я сообщу ему о вашем отъезде в Лондон.

— Но ведь это же абсурд, — настаивала она. — Не можете же вы держать меня в заключении, мистер Штейн?

— Это вы сейчас увидите. У этого шкафа хорошие крепкие двери, и для вашего удобства я поставил туда стул. Если будете сопротивляться, то я буду вынужден связать вам руки и ноги, и, пожалуй, даже заткнуть вам рот кляпом, что вам, наверное, не очень понравится… Но сели вы дадите мне слово вести себя спокойно, то сможете здесь находиться на свободе. К сожалению, я должен просить вас снять ваши туфли, чтобы вас никто не слышал. А теперь, Молли, последнее: если вам придет в голову шуметь или стучать в дверь моего кабинета, то… — Он остановился.

— Ну, что тогда? — вызывающе крикнула она.

— Тогда я буду вынужден пристрелить вас. Да, несмотря на мою любовь, я вас безжалостно застрелю, как застрелил Джона Менделя.

Она в ужасе попятилась от него, прижав кулаки ко рту.

— Вы… вы застрелили его? — прошептала она.

— Конечно. Ушло бы слишком много времени для того, чтобы все это объяснить вам. Но будьте уверены, у меня были благие намерения. — Он сказал это так спокойно, как будто рассказывал нечто совсем обыденное. — Чтобы быть совсем кратким: я застрелил его, потому что он боялся меня.

— Вы сумасшедший… сумасшедший, — задыхаясь проговорила Молли. — В противном случае вы не могли бы совершить убийство.

— Я вам это сказал, потому что люблю вас, и вы выйдете за меня замуж. Я увезу вас отсюда, Молли, и когда полностью одураченный Смит вернется наконец из Лондона, мы с вами останемся вместе, пока вы не поймете, что брак со мной будет для вас лучшим выходом.

Молли провела рукой по лбу. Это сон, говорила она себе. И все же это была реальность. Боб Штейн, этот всеми уважаемый человек, у которого для каждого было приветливое слово, Боб Штейн, такой жизнерадостный человек — убийца? Убийца своего самого близкого друга?

— Ну! Что же вы решили? Быть благоразумной или находиться связанной в шкафу? Предупреждаю, что в случае необходимости, если вы будете кричать и взывать о помощи, то умрете так же, как и тот, кто в это время окажется случайно у меня в кабинете. И этим лицом может оказаться, — его губы искривились в издевательской усмешке, — ваш милый Лексингтон.

— Может быть, вы также стреляли в мистера Джефри?

Он кивнул.

— В таком случае, вы сумасшедший, действительно сумасшедший, — прошептала она. — Мистер Смит рассказал мне о смехе, которым мог смеяться только ненормальный человек…

— Мистер Смит хитрее, чем вы думаете, Молли. Сократ заслуживает свое имя. Он знает, что этот хохот должен был подействовать на его нервы и лишить меткости выстрела. Но это мне не особенно помогло. Я почти достиг своей цели, но он оказался на высоте. Взгляните сюда.

Он приподнял свои взъерошенные волосы и показал рану.

— Это была пуля Сока, — ухмыльнулся он. — Она излечила меня от привычки слишком рано смеяться… Ну, что же — шкаф?

— Нет, я буду держать себя в руках. Надеюсь, что вы постепенно придете в себя и поймете, что натворили.

— Снимите туфли.

Она вздрогнула от этого властного тона, но все же повиновалась.

— Я сам буду приносить вам еду, — закончил он, уловив проблеск надежды в ее глазах.

— Но ведь вы не можете вечно держать меня здесь под арестом?

— Я этого и не собираюсь делать. Вас уже ждет маленький дом и милая экономка.

Секундой позже дверь была заперта на ключ. Она сейчас же бросилась к столу и приставила его к окну. Взобравшись на него она смогла только кончиками пальцев дотянуться до нижнего края окна. Тогда она стала искать какой–нибудь металлический предмет. Ничего. Даже пилочки для ногтей не оставил ее предусмотрительный тюремщик. В отчаянии она опустилась на стул, и, положив на руки голову, предалась невеселым размышлениям. Как спастись? Другая дверь? Она определено должна вести в сад. Но прежде чем успела дотронуться до дверной ручки, она уже знала, что этот путь для нее закрыт. Один раз она услышала гудение мотора, и сердце ее бешено забилось. Мистер Смит? Лексингтон? Но нет, они не могли так скоро вернуться. И снова Молли погрузилась в тяжелое раздумье. Вечером появился Штейн с подносом, полным еды, до которого молодая девушка не дотронулась.

— Вы слишком мало едите, — сказал он ей. — Я принес молоко и бисквиты. Позже принесу вам постель.

Он сдержал свое слово. Около десяти часов принес ей раскладную кровать и молча удалился.

Настала ужасная, страшная ночь. Молли не смогла заснуть и едва дождалась серого рассвета, осветившего оконные стекла. Но если ночь была длинная, то день показался ей бесконечным. К вечеру, совершенно измученная, она впала в дрему, из которой ее вывело появление Штейна.

— Встать! — скомандовал он, положив на кровать тяжелое пальто. — А здесь кофе и бутерброды: подкрепитесь.

— Что вы намерены делать?

— Совершить с вами небольшое путешествие.

— Я никуда не поеду. — Она затопала ногами.

— Не будь дурой, — крикнул он.

— Вы можете меня убить, — крикнула она ему в лицо. — Я буду звать на помощь, если вы дотронетесь до меня, и кто–нибудь услышит.

Боб Штейн иронически усмехнулся.

— В таком случае вам придется кричать очень громко. Я отослал всю прислугу в кино в Газмерс, и только один Вильямс остался здесь, но и тот наливается вином в погребе. Будьте благоразумны.

Чтобы поддержать свои силы, она взяла себя в руки, съела сандвич и с жадностью выпила кофе. После этого ею овладела страшная усталость, и она в изнеможении упала на кровать. Ее разбудило свежее дуновение ветра, обвевавшего лицо. Кто–то нес ее по свежему воздуху.

«В кофе, вероятно, было снотворное», — подумала она, С трудом соображая. Кричать? Она не могла. «Снял ли он с меня туфли? — промелькнуло у нее в голове. — Туфли…» Внезапно ее осенила мысль: уже однажды Сократ Смит отыскал ее след по туфле… Она ощупала одной ногой другую и внутренне возликовала. Осторожно зацепила носком одной туфли за другую. Одно движение, и левая туфля упала вниз. В следующую минуту Молли была в автомобиле, где снова впала в беспамятство. Сильный толчок разбудил ее, и в полусне она увидела, как Штейн, проклиная все на свете, менял колесо. В сером утреннем рассвете машина остановилась перед высокой стеной… Запущенный сад… пришедший в упадок дом…

Смутно почувствовала облегчение при взгляде на женщину, которая укладывала ее в кровать.

Глава 21

Молли Темальтон проснулась с головной болью после двадцати часового сна. В комнате был полнейший мрак, как если бы в ней не было окон. Позже она обнаружила, что на первом этаже отсутствовали ставни, окна были завешены шерстяными одеялами. Она стала ощупывать на ночном столике спички и свечу, но ничего не нашла. Эти маленькие усилия вызвали у нее такую боль в голове, что она со стоном откинулась обратно на подушку. Этот стон, очевидно, был услышан, так как вслед за этим немедленно затрещали лестничные ступеньки под чьими то тяжелыми шагами, и порог комнаты переступила женщина с керосиновой лампой. Она была велика ростом и костлява, и ее жестокий рот не обещал ничего доброго.

— Вы звали? Вы голодны?

— У меня ужасно болит голова, — пожаловалась Молли.

— Этому мы сейчас поможем.

Женщина поставила лампу на столик и вышла. Немного позже она вернулась с чашкой чая и двумя таблетками.

— Вот это нам поможет, — грубо сказала она, заметив недоверчивый взгляд девушки.

— Самое скверное у вас, умалишенных, это то, что вы всегда думаете, что вас стараются отравить.

— Умалишенная? — Молли подумала, что ослышалась. — Вы приняли меня за умалишенную?

— За кого же еще? Если тридцать пять лет имеешь дело с умалишенными, то с первого взгляда разбираешься в этом.

— Итак, я сумасшедшая, — повторила Молли спокойным голосом, и, положив таблетки на кончик языка, запила их глотком чая.

— Конечно. И чем вы скорее это поймете, тем лучше будет для вас.

— Где я нахожусь?

— На свежем воздухе, в уединенном поместье, которое как бы создано для таких, как вы.

Молли взглянула на свои часы.

— Как? Шесть часов вечера? Должно быть совсем еще светло. — Тогда она заметила шерстяные одеяла на окнах и попросила: — Не могли бы вы снять их?

— Вы можете кричать до синевы в лице, но вас никто не услышит, — сказала миссис Барк, снимая одеяла с окон. — Но если вы рассчитываете увидеть красивый вид, то вам придется разочароваться.

Так оно и было. По ту сторону высокой стены, которая бросала темную тень на сад, ничего не было видно, кроме пустынного ландшафта, среди которого поднимался странного вида холм.

— Так ведь это же Дартмут?! — взволнованно крикнула Молли. — Я не раз проезжала с моим отчимом мимо этого холма.

— Верно. И дом этот называется «Лужа на болото». Если бы у меня был такой хороший дядя, как у вас, я бы не хотела остаться здесь. «Лужа на болоте». Странное название для подобного заведения, — продолжала она. — Конечно, придется привести в порядок усадьбу.

— Она принадлежит вам? — спросила пораженная Молли.

— Пока еще нет, но будет в скором времени моей.

И Молли поняла: «Лужа на болоте» была ценой, которой Боб Штейн оплачивал услуги этой женщины.

— Когда я смогу уехать отсюда?

Миссис Барк посмотрела на нее колючим взглядом.

— Тогда, когда за вами заедет ваш муж.

— Что? — Возмущенная Молли вскочила с постели. — Кого вы имеете в виду? Только что вы говорили о моем дяде, и я поняла, что вы имеете в виду мистера Штейна…

— Ваш дядя — это тот, кто привез вас сюда. Более милого господина трудно себе представить.

— Но у меня нет никакого мужа! — вскричала девушка.

— В этом и заключается ваше помешательство, — спокойно ответила женщина с каменным выражением лица. — Все немного помешаны, особенно в вашем возрасте.

Молли усилием воли взяла себя в руки.

— Можете ли вы сделать мне одолжение, миссис… миссис?

— Меня зовут Барк. И любое ваше разумное желание я выполню.

— Тогда вызовите Скотленд–Ярд, чтобы я могла уехать отсюда.

— Именно Скотленд–Ярд. Только этот мне и не хватало!

— Но выслушайте. Меня доставили сюда силой, против моего желания.

— Это тоже навязчивая идея. Мне кажется, что вам придется пробыть здесь довольно долго, — сказала она, покачивая головой. — Как можете вы так плохо отзываться о вашем любящем муже?

Молли прижала руку ко рту, чтобы скрыть дрожание своих губ. Она поняла, что с этой женщиной следует держать себя осмотрительно. При малейшем признаке слабости с ее стороны или малейшем признаке страха перед ней она может пострадать.

— И когда вы его ждете? — спросила она как можно более равнодушным голосом.

— Через два или три дня. Теперь скажите мне, что вы хотите поесть?

Охотнее всего Молли вообще отказалась бы от еды, но при мысли, что ей понадобятся силы, чтобы в подходящий момент перелезть через эту стену она ответила:

— Все равно что. Могу ли я встать?

Женщина заколебалась.

— Да, пожалуй, — решила она наконец. — Но вы должны будете одеться в моем присутствии.

Молли поднялась. Ее голова кружилась, но боль уменьшилась.

— Вы, должно быть, не знаете, что прибыли сюда в одной туфле, — заметила миссис Барк. — Я вам одолжу на время пару своих.

Она принесла пару безобразных сапог, которые при каждом шаге, который в них делала девушка, громко скрипели, и это было еще одним препятствием для попытки к бегству.

К безмерному удивлению Молли, миссис Барк не стала возражать против ее прогулки по саду. Она хорошо разбиралась в состоянии душевнобольных и точно знала, сколько свободы им можно предоставить. Кроме того, она успела окинуть внимательным взглядом всю окрестность и убедилась в невозможности перебраться через стену без посторонней помощи.

Лестницы не было, и за воротами она могла наблюдать из кухни.

Молли медленно прогуливалась, изредка срывала какой–нибудь цветок и все время высматривала дорогу к свободе. На участке не росло ни одного дерева, изобиловал кустарник и сорная трава. Она дважды обошла вокруг дома, и все больше в ней гасла надежда на избавление.

Может быть, попытаться перебросить записку через стену? Она зашла в комнату в поисках клочка какой–нибудь бумаги. Вытряхнула всю свою сумку, с безумной торопливостью роясь в ней, но ни карандаша, ни бумаги не обнаружилось. В слабо освещенной керосиновой лампой столовой она разделила неприхотливый ужин с миссис Барк. Это было мрачное помещение, несмотря на маленький огонь, мерцающий в камине. И хотя миссис Барк заявила, что целыми часами мыла и чистила эту комнату, она все же выглядела безобразной и запущенной.

— Я не привыкла к грубой домашней работе, — ворчала женщина, — и когда приедет ваш муж…

— Он не мой муж, — возразила Молли, но тут же почувствовала бесполезность протеста и продолжала: — Ну, что будет, когда он приедет?

— Скажите ему пожалуйста, что такая работа для прислуги. Вы не можете себе представить как здесь все выглядело, когда я прибыла сюда два дня назад. Лучше бы я уехала обратно. Взгляните сюда, — она указала на дыру в потолке, которую сделал Сократ. — Крысы, я думаю. А эти чернильные пятна на полу. Ужасно! В подвал я еще не отважилась сунуть свой нос.

— Здесь есть подвал? — спросила Молли.

— Да. Позже он может мне очень пригодиться. — Она уже думала об упрямых пациентах, для которых подвал мог служить удобным местом наказания.

До трех часов ночи Молли не могла сомкнуть глаз, и только перед рассветом погрузилась в сон. К завтраку она сошла вниз. Была скудная трапеза из бледного чая, хлеба и масла. Хлеб был нарезан толстыми ломтиками и немного масла было намазано сверху.

Молли облегченно вздохнула, когда очутилась в саду. Снова и снова ходила она вокруг дома, до тех пор, пока каждый кирпич не стал ей знаком. После обеда она завела с миссис Барк разговор, во время которого ей пришла в голову одна идея. Ее надзирательница рассказывала, что эти одинокие дома на болоте принадлежали вначале контрабандистам, и при этом упомянула о тайниках и подземных ходах, которые тянулись на много миль. Очевидно, это было преувеличением, но не мешало проверить.

— Не могу ли я вам чем–нибудь помочь? — спросила она, желая привести миссис Барк в хорошее настроение.

— Конечно. Возьмите веник и подметите пол еще раз, — был малоприятный ответ.

По окончании этой работы девушка отважилась на просьбу.

— Можно мне посмотреть подвал?

— Если вам это доставит удовольствие. Ключ висит на гвозде.

Подвал оказался интересным местом. Свет лампы испугал только мышей, которые кинулись прочь. Нет, здесь не представлялось никакой возможности к бегству. Второй отсек подвала показался ей копией первого, пока она не заметила то, что дало надежду. Каменная кладка одной стены была, очевидно, более поздней работы, и поэтому кирпичи выделялись серым пятном.

Может быть, здесь замурованный выход? Но даже если это было и так, то каким образом она сумеет выломать эти кирпичи? Осмотрелась вокруг, и сердце ее забилось. В углу между двумя старыми мешками, которые при встряхивании выбросили облако пыли, лежала лопата и острая кирка. Дрожа от волнения, Молли взлетела вверх по лестнице. Миссис Барк сладко дремала в шезлонге, расположенном прямо напротив ворот. Молли снова спустилась в подвал. Первые, неудачно нанесенные удары киркой были опаснее для нее самой, чем для каменной кладки. Но чем спокойнее становилась она, тем уверенней и точней делались удары. Половина кирпича выкрошилась наружу, но за этим слоем оказался еще один. Она снова прокралась наверх. Миссис Барк храпела на своем месте. После дальнейшей получасовой работы стена была пробита за ней зияло черное отверстие. Чтобы полностью в этом убедиться, она поднесла к дыре лампу. Действительно, по ту сторону кирпичей не было ни земли, ни каменной кладки.

Кашель миссис Барк достиг ее слуха. Торопливо бросив свой инструмент, она успела вытереть едкую пыль с рук и поспешила наверх, чтобы встретиться со своей опекуншей на полпути между домом и воротами.

— Ну, чем вы занимались это время? — подозрительно осведомилась миссис Барк.

— Ничем.

Ворча себе что–то под нос, женщина отправилась на кухню, в то время как Молли устраивалась в шезлонге. Когда она должна попытаться бежать? У нее было мало времени. Вместо нее этот вопрос совершенно бессознательно решила миссис Барк. За ужином она была необычайно добра, рассказывала о себе, о своих привычках и при этом упомянула:

— Я постоянно запираю свою дверь на ночь на засов. Если бы вы только знали, с какими людьми мне приходилось иметь дело. И при моем здоровье и здоровом сне со мной в любой момент может что–нибудь случиться. Как–то раз такая же молодая дама, как вы, чуть меня не убила.

— Разве вы так крепко спите? — спросила Молли равнодушным тоном.

— Как сурок. Но с вами, я надеюсь, не будет никаких хлопот.

— И все–таки лучше запирайте свою дверь, — приветливо сказала Молли. — Ничего нельзя предвидеть заранее.

Благодаря этому ее план созрел, и вдобавок миссис Барк где–то откопала еще одну лампу. Ближайшие часы проходили между страхом и надеждой. Ведь не было ни капли уверенности, что подземный ход, если он действительно существует, ее спасет. Она может там заблудиться и погибнуть. Ее губы задрожали: она была еще так молода, а жизнь так прекрасна.

Около десяти часов вечера мимо ее комнаты протопала тяжелыми шагами миссис Барк. Ее голос прохрипел «спокойной ночи» и произнес затем еще какие–то нечленораздельные слова.

Молли выждала два часа, потом украдкой выбралась наружу… остановилась, прислушалась у дверей миссис Барк. Доносилось спокойное, равномерное похрапывание. Еще дальше, вниз по лестнице, зажав под мышкой скрипящие сапоги своей тюремщицы. Немало труда стоило ей отыскать спички, но наконец лампа зажжена, и свет ее падает на меленькую дыру в стене погреба. Первый удар. Молли затрепетала от страха. Весь дом, казалось, задрожал от грохота. Необходимость сделала ее изобретательной. Вместо того, чтобы работать так, как до сих пор, она всунула конец кирки в имеющееся уже отверстие и принялась дергать рукоятку, пока не посыпалась кладка. Не успела она таким образом вытащить три кирпича, как вдруг при особенно сильном рывке с шумом рухнула вся стена.

Милостивый Боже! Если миссис Барк не услышала этот грохот, значит, действительно она спала, как мертвец.

Одним мигом Молли взлетела по подвальной лестнице, погасила лампу и, перепрыгивая через две ступеньки, взбежала по лестнице в свою комнату. И только успела осторожно закрыть свою дверь, как услышала в конце коридора тяжелые шаги женщины. Секундой позже на пороге появилась миссис Барк.

— Что это был за шум?

Молли, натянув одеяло до самого горла, издала несколько невразумительных звуков, делая вид, что только что очнулась от глубокого сна.

— Вы ничего не слышали? — допытывалась миссис Барк.

— Ничего.

Очевидно, ответ не удовлетворил женщину, потому что она спустилась на первый этаж, откуда быстро вернулась. Молли слышала ее ворчание, слышала, как она снова заперлась в своей комнате. И снова выждав час, она встала и направилась в подвал, не обращая внимания на скрип ступенек, так как храп миссис Барк был слышен даже на первом этаже.

На этот раз лампа была быстро зажжена, и она очутилась у места своей работы. Там среди мусора и пыли мерцало что–то длинное и белое. Она осторожно убрала обломки кирпичей в сторону, пока отверстие не стало достаточно велико, чтобы можно было проскользнуть внутрь, затем подняла лампу…

«Не падать в обморок. Только не бояться», — приказала себе. Но тело ее в диком страхе отказывалось повиноваться! то, что она увидела при свете лампы, был скелет, глазницы которого смотрели на нее, казалось, с насмешкой, а желтые зубы злобно оскалились.

Глава 22

Молли отскочила назад, лампа задрожала в ее руках. Она отступила к двери, и все время ей казалось, что пустые глазницы на бледном черепе наблюдают за ней. С шумом захлопнув двери в подвал и шатаясь, поднялась по лестнице… там… там… Что за звук послышался наверху?

Она собрала последние остатки мужества, чтобы погасить лампу, и в этой, полной ужаса темноте остановилась. В такой непроглядной тьме только вход в прихожую казался более светлым пятном.

Может, это была миссис Барк? Но нет. Храп ее звучал по–прежнему громко. Значит, кто–то другой? Кто, кто находился в сенях? Ее слух уловил легкие шаги, чья–то тень прошмыгнула мимо входа и была поглощена темнотой. Может быть, это Боб Штейн? Эта мысль заставила ее на мгновение забыть об ужасном призраке за спиной, и она помчалась вверх по лестнице в свою комнату. Дрожа от страха, упала на кровать. Какую страшную тайну хранит этот дом? Какие темные призраки ютятся в этих мрачных, заброшенных комнатах?

На следующее утро ее грубо разбудила миссис Барк.

— Вставайте, вставайте. Вот ваша чашка чая. Только не думайте, что я каждый раз буду вам ее подавать. Правильно было бы делать наоборот.

Молли испытала облегчение при взгляде на грубое лицо этой женщины. Она была, по крайней мере, настоящая, осязаемая.

— Мне очень жаль, миссис Барк. Я… я так плохо спала.

— Что с вами? Ваши руки дрожат. Милое зрелище для вашего мужа, если…

Ее муж… Значит, проскользнувшая ночью тень не принадлежала Бобу Штейну?.. Но тогда кто же это мог быть?

— Можно ли мне принять ванну?

— Пожалуйста, если в этом доме существует ванна, — рассмеялась развеселившаяся миссис Барк. — Впрочем, вам она не требуется, вы еще достаточно чисты. Умойте лицо и идите вниз.

Вода в маленьком кувшине была холодной. И хотя это не совсем сняло ночную усталость, и Молли ощущала потребность во сне, она послушно сошла вниз и села за завтрак. Хлеб был черствее, чем накануне; яйца, консервы и сгущенное молоко давали понять, что в «Луже на болоте» обходились без поставщиков. Но Молли ошиблась в последнем, так как около девяти часов кто–то постучал в ворота. Миссис Барк вышла наружу, не забыв запереть за собой дверь. Но Молли, наблюдая за воротами из окна столовой, увидела, что она получила от кого–то корзину, самого посыльного ей увидеть не удалось. Она видела только его руку.

С явным оживлением миссис Барк втащила корзину наверх, в комнату. У нее появилось что–то вроде хорошего настроения.

— Ну, голодать нам во всяком случае не придется. Что вы сегодня намереваетесь делать? Снова рыться в подвале?

— Нет, нет, — возразила Молли. — Там внизу очень холодно.

— Вы умеете стряпать?

— К сожалению, нет.

— Пора уж давно научиться, — проворчала миссис Барк.

Она вынесла шезлонг поближе к воротам, чтобы, как она выразилась, немного погреться на солнце, в то время как Молли усталыми шагами совершала свою обычную прогулку вокруг дома.

Когда пятый раз проходила мимо дверей, она услышала зов миссис Барк, которая уже зашла в дом.

— Идите скорее сюда.

Молли покорно послушалась. Она нашла миссис Барк с упертыми в бока руками, пристально глядевшую в корзину.

— Сколько хлебов я сегодня принесла сюда?

— Два, — ответила удивленная девушка. — Почему вы об этом спрашиваете?

— Тогда где же второй? — она указала на единственную булку хлеба, которая лежала в корзине. — Вы уверены, что я принесла два?

Женщина с подозрением огляделась вокруг.

— Здесь нет никаких крыс, да и никакие крысы не смогли бы так быстро расправиться с хлебом.

Сердце Молли на миг остановилось. Тень, проникшая в дом прошлой ночью. Ей хотелось смеяться, хотелось плакать — ее нервы сдали, и истерический припадок казался неизбежным. Но отчаянным усилием воли она взяла себя в руки.

— Может быть, я тоже ошиблась? Я сегодня так утомлена, что вижу вещи, которых в действительности не существует.

— Но я–то не утомлена, — огрызнулась Барк. — Вы взяли хлеб?

— Зачем он мне? Я не голодна, кроме того, я могу взять столько, сколько мне захочется.

— Это мне не нравится. — Она принялась нервно убирать продукты в шкаф.

Теперь Молли уже больше не прогуливалась вокруг дома. Ею овладел страх. Она ограничилась тем, что прогуливалась на виду у женщины.

В том, что в корзине было две булки хлеба, она могла поклясться. Один светлый, другой с темно–коричневой коркой… и теперь один исчез.

— Можно сойти с ума в этом доме, сказала миссис Барк во время обеда. — Я буду очень рада, когда появится ваш муж.

Молли вздохнула. Занятая своими отчаянными попытками к бегству и ужасным открытием в подвале, она почти совсем забыла о Штейне.

«О Боже, какой это ужасный дом, с этим скелетом и подстерегающей тенью», — подумала она и содрогнулась при мысли о предстоящей ночи.

В то время как ее «компаньонка» удобно устроилась в шезлонге, Молли снова стала прогуливаться перед домом взад и вперед. Вдруг ее взгляд случайно упал на окно мансарды: это было запыленное треугольное стекло, которое она уже видела раньше. Но теперь, взглянув на него, невольно закричала. К окну было прижато чье–то искаженное лицо… Это продолжалось одно мгновение, но и этого было достаточно, чтобы Молли, как подкошенная, рухнула на траву. Разбуженная криком, тяжело шлепая по траве, прибежала миссис Барк. Она схватила девушку, подняла ее, дотащила до шезлонга и грубо набросилась с расспросами:

— Что с вами случилось? Ну же, ну же, очнитесь.

Но она напрасно трясла Молли, та не приходила в сознание. И только когда лапы этой дамы обхватили затылок Молли и прижали ее голову к коленям, сознание постепенно стало возвращаться к ней. Она с трудом поднялась, но снова зашаталась и упала бы, если бы миссис Барк ее не подхватила.

— Вы и в самом деле, пожалуй, сумасшедшая, — крикнула она.

— Да, действительно, — сказала Молли и с трудом заставила себя улыбнуться.

— С чего это вы упали в обморок? Что вас испугало?

— Ничего, — ответила Молли. Может быть, из–за расстроенных нервов она увидела нечто такое, что в действительности вовсе и не существовало. — Вы ведь столько раз говорили мне, что я сумасшедшая, миссис Барк, а сумасшедшие могут делать все, что им заблагорассудится.

В этот вечер Молли отважилась на вторую просьбу.

— Не могу ли я сегодня спать в вашей комнате, миссис Барк?

— Что? Разве я не говорила вам, что, когда сплю, я держу сумасшедших подальше от себя?

— Но ведь вы прекрасно знаете, что я не сумасшедшая, миссис Барк.

— Все равно. Вы не будете спать в моей комнате, где висят ключи.

— У вас есть ключи от моей комнаты?

— Если и есть, то все равно не получите. Кроме того, — она язвительно усмехнулась, — может быть, сегодня ночью приедет ваш муж.

— Что же ему нужно от меня? — спросила Молли и побледнела, как мел. — Вы ведь не пустите его в мою комнату, — прошептала она почти беззвучно. — Я вам клянусь, миссис Барк, он не мой муж.

— Вы себе это только воображаете, — последовал ответ.

Никакой мозг не в состоянии вынести двух взаимоисключающих потрясений — меньшее должно уступить большему. И перед новым страхом, настоящим и осязаемым, были забыты и таинственная тень, и бледное лицо в окне мансарды, и скелет.

В эту ночь Молли легла в постель совершенно одетая. Попытка забаррикадировать дверь потерпела неудачу; вся обстановка ее комнаты состояла из кровати, ночного столика и жалкого умывальника, а кровать представляла собой такое старое, тяжелое чудовище из красного дерева, что она не в силах была сдвинуть ее хоть на один сантиметр.

— Только бы не заснуть, — повторяла она себе снова я снова. Однако предыдущая бессонная ночь не прошла бесследно: несмотря ни на что, сон победил, и она заснула.

— Проснитесь…

Чья–то рука гладила ее по щеке, но она в полусне повернулась на другой бок.

— Проснитесь, Молли.

На этот раз она окончательно проснулась и узнала голос. Боб Штейн, одетый в длинное пальто, нагнулся над ее кроватью, а в дверях стояла миссис Барк в красном платье.

— Вставайте, — приказал Штейн. — О, вы еще спите… это хорошо.

Одним движением она вскочила на ноги.

— Что вам нужно?

— Вы ведь знаете, Молли. — Он повернулся к двери. — Вы можете идти, миссис Барк. Заприте за собой дверь.

— Останьтесь, миссис Барк, останьтесь! — умоляла она, замирая от страха.

Молли попыталась проскользнуть мимо него, но он схватил ее за руку и, в то время как дверь запиралась, притянул к себе. Его руки все теснее прижимали ее тело к себе.

— Сок Смит идет за мной по пятам. Молли, и будет здесь через два или три часа. — Его лицо, серое от дорожной пыли, было совсем близко от ее лица. — Он знает все…

— Он знает, что я нахожусь здесь?

— О да, Сок знает это… Я бы теперь мог поцеловать вас, Молли, но предпочитаю сломить ваше нелепое сопротивление на досуге. Со временем вы полюбите меня, моя маленькая Молли, в далекой прекрасной стране, в Бразилии.

— А если я ничего не хочу знать о вашей любви, — упорствовала она, — что тогда произойдет со мной? Должна ли я в этом случае разделить судьбу человека в подвале?

Его лицо под слоем пыли стало совсем белым.

— Великий Боже! Вы обнаружили это?

Молли молчала. Какую глупость она допустила, сообщив ему, что знает…

— Отвечайте! — Загремел его голос в то время как пальцы железной хваткой впились в ее плечи. — Как вы это нашли? Знает ли миссис Барк об этом?

С отвращением, через силу, она рассказала ему о своем плане бегства, о полуночной работе в подвале, об ужасном открытии. И чем дальше рассказывала, тем спокойнее он становился.

— Бедная маленькая Молли! — Его голос звучал почти мягко. — От этого можно было вас избавить. Я ведь строго–настрого приказал старухе не спускать с вас глаз.

Некоторое время он думал, покусывая свои пальцы, затем сказал:

— Нам надо идти.

— Нет…

Она резко обернулась. Человек, которого Молли сразу же узнала, несмотря на его грязные небритые щеки, стоял в дверях, направив револьвер на Штейна.

— Я помощник инспектора Франк Велдон из Скотленд–Ярда и арестую вас по крайне важному…

Раздался выстрел. Боб Штейн выстрелил снизу, от бедра, не вынимая руки из кармана, и Велдон повалился вниз лицом. Девушка в ужасе закричала. В коридоре зашаркали тяжелые шаги, затем в дверном проеме показалось угловатое лицо миссис Барк.

— О, что вы наделали! — закричала она.

Штейн не удостоил ее ответом. Он поднял неподвижное тело Франка и вытащил его из комнаты. Пинком ноги он распахнул дверь и захлопнул ее за собой. Молли осталась одна в комнате с кровавой лужей на полу. Она сорвала с окна одеяло и стала следить за Штейном. Тот тащил свою ношу по саду к воротам, которые за ним заперла миссис Барк. Затем она, сломя голову, помчалась обратно к дому.

— Боже Всемогущий! — вопила она, вбегая в комнату Молли. — Это убийство! Хорошо еще, что я не успела получить свои деньги. Я думала что он хотел только заполучить вас. Откуда взялся здесь этот парень?

— Он все время находился в доме, — ответила Молли дрожащим голосом.

— О Боже, наверное, в Скотленд–Ярде знали, что он здесь. Что же мне теперь делать? … Что делать? Мисс, — она схватила Молли за руку, — вы ведь скажете, что я не принимала в этом убийстве никакого участия? Ведь я только присматривала за вами, За это он дал мне пятьсот фунтов и обещал еще этот дом. Вы заступитесь за меня, да? Вы должны сказать, что я не присутствовала при убийстве этого парня.

— Оставьте меня одну, миссис Барк, — сказала Молли. — Я должна подумать.

— Но вы ведь заступитесь за меня, да? Сейчас он упрячет тело и больше не вернется сюда. Не хотите ли чая?

Чем больше убеждалась Молли, что эта отвратительная женщина настоящая трусиха, тем больше возрастало ее мужество.

— Может быть, вы дадите мне объяснения по поводу скелета в подвале? — холодно спросила она.

Женщина в ужасе попятилась к стене.

— Скелета?

— Конечно. Кто–то был убит в этом доме.

Это было уже слишком для миссис Барк. Она стремглав помчалась в свою комнату и зарылась в одеяло на кровати.

Стало светать, а Молли, так и не решив еще, что делать дальше, все мерила шагами комнату и не слышала, как открылись ворота, как в дом зашел Штейн. Он постоял немного на лестнице прислушиваясь, затем, включив фонарь, бесшумно скинув свою обувь, спустился в подвал. Здесь, не обращая внимания на разрушенную стену и на скелет, он вытащил из тайника два пистолета и тщательно проверил их. Боб Штейн не был сумасшедшим. Он действовал спокойно и хладнокровно. Чтобы избежать последствий своих поступков, он стал нанизывать одно преступление на другое. Одно порождало другое, и теперь необходимо было нанести последний удар, который бы уничтожил все следы.

Франк Велдон лежал в болоте рядом с домом. Оставались еще Сократ Смит со своим братом, нанятая им женщина–тюремщица и Джефри.

Скоро Джефри должен прийти сюда. Джефри, который чуть не задушил его, заставил выдать местопребывание Молли. Конечно, Джефри придет!

Он выключил свой фонарь, уселся поудобнее и стал ждать. Сейчас Сократ после своего освобождения возобновил преследование и, вероятно, войдет в контакт с полицией Акбуртона. Но все телефонные провода проходят через Эксетер…

Боб Штейн, в свое время один из знаменитейших аналитиков Скотленд–Ярда, учел все обстоятельства. В течение трех дней он изучил телефонную сеть, которая соединяла Западную Англию с Лондоном. Во время поездки сюда остановил автомобиль в десяти милях от Эксетера, влез на столб и проделал нужную работу. Но была еще связь между Эксетером и остальным миром в виде четырех линий связи через Солсбери, но и этот путь был им также в эту поездку обработан. Как он рассчитывал, исправление повреждений должно занять часов шесть, и с радостью констатировал, что этого времени ему будет вполне достаточно для выполнения планов.

То, что Смит перед поездкой в Эксетер может заехать в Акбуртон и захватить с собой нескольких полицейских, он считал нереальным. Он надеялся, что его брат Лексингтон будет торопить Сократа поскорее освободить Молли.

Между тем Молли, сидя у открытого окна, с ужасом и чувством страха прислушивалась к гудению мотора. Его услышала также и миссис Барк.

— Он вернулся! Он вернулся! — С этим криком она ворвалась в комнату Молли.

А потом распахнулись ворота, и Сократ Смит через садовые заросли вбежал в дом. Молли бросилась вниз по лестнице прямо в объятия, из которых освободилась не раньше, чем появился Лексингтон.

— Что? Он убил Велдона? — вскричал Сократ, прервав ее лепечущий бессвязный рассказ.

— Боюсь, что так, Франк сразу же упал, — сказала она и содрогнулась при этом воспоминании. — О, Сок, это ужасный дом.

Лексингтон поддерживал ее своей рукой.

— Теперь, любимая, все позади. Мы немедленно уедем в Лондон.

— Штейн обещал вернуться? — спросил Сократ у миссис Барк.

Та дрожала, как осиновый лист, так как знала, что находилась перед человеком, который обладал властью арестовать ее. Она, кряхтя и охая, выступила вперед.

— Так он сказал… но я этого не думаю… о, этот бедный молодой человек…

— Поберегите вашу жалость для этого бедного молодого человека, — сказал Сократ. — Вы будете отвечать перед судом за ту роль, которую сыграли в этом мошенничестве.

— Но ведь я невиновна, — захныкала женщина. — Он уверил меня, что эта юная дама, его жена, — сумасшедшая.

— И вы хотите меня убедить, что верили в это? Это, впрочем, не первый случай, что вы занимаетесь подобными делами. Для таких, как вы, существует каторжная тюрьма.

Она в ужасе упала перед ним на колени.

— Я на самом деле ничего не знаю, — вопила она. — Ничего о скелете. О нем я впервые услышала от…

— Что за скелет? — накинулся на нее Сократ?

— Молодая дама нашла его в подвале. Я не имела о нем ни малейшего представления.

Глаза Сократа искали Молли.

— Пожалуйста, не будем сейчас говорить об этом, — пролепетала она умоляющим голосом. — Мне совсем дурно от голода и бессонницы.

— Хорошо, хорошо, оставим это, — поспешно сказал Сократ, успокаивая ее, и приказал женщине приготовить основательный завтрак. Затем он вышел за ворота, чтобы поискать следы Боба Штейна. Тот, без сомнения, ускользнул. Его обещания вернуться Сократ считал уловкой. Без труда обнаружив на влажной земле отпечатки колес лимузина, пошел по их следу. Он шел уже с четверть часа, как вдруг они резко свернули налево к болоту. Это отчетливо доказывали надломленные ветки кустов. Сбитый с толку, Сократ остановился. Что побудило Штейна держать путь поперек болота, где он каждое мгновение рисковал завязнуть в непроходимой трясине? Быстрыми шагами Сократ шел по следам: здесь автомобиль сломал куст, там оставил глубокий отпечаток. Теперь прямо перед ним заблестела вода, а следы свернули в сторону маленькой рощицы искривленных, чахлых деревьев. Когда Смит протиснулся между этими деревьями, он неожиданно увидел автомобиль. Никаких следов Франка Велдона и Штейна. Кровавые пятна на обивке сиденья автомобиля, и больше ничего. Болото лежало на расстоянии нескольких метров, на его берегу Сократ неожиданно наткнулся на человека, с которого стекала вода и который старался перевязать себе плечо не подходящим для этой цели платком.

— Велдон! — закричал Сократ.

Молодой инспектор Скотленд–Ярда с вымученной улыбкой посмотрел на него.

— Хэлло, мистер Смит. Я слышал, как вы приехали. Вы его схватили?

— Нет. Но зато вас он чуть не убил, мой мальчик.

— Ну, все не так уж скверно. Пуля прошла через ключицу, и это меня свалило.

Сократ стал перевязывать его ужасную рану.

— Да, Велдон, вашей ключице, по всей видимости, конец. Он бросил вас в воду?

— Еще как! Мое счастье, что он не стал ждать, пока утону, — сообщил Велдон с потрясающим хладнокровием. — Мне было очень трудно выбраться на берег из этой тины. Миленький цветочек этот Роберт Штейн… должно быть, в свое время он был украшением нашей безупречной полиции… Когда я упал там, в доме, то понял, что все равно не смогу воспользоваться своим револьвером, и притворился мертвым. Этого мнимого мертвеца он мигом погрузил в машину — негодяй обладает медвежьей силой — и повез на болото. Я думал, что он кинет меня по дороге куда–нибудь в кусты, но в болото… Это не могло мне и присниться. «Лужа на болоте». Это название я никогда в жизни не забуду. Он ускользнул?

— Его автомобиль стоит там, — задумчиво ответил Сократ. — Не мог же он уйти отсюда пешком?

— Может быть, у него в запасе был другой автомобиль? Он ведь пробивной малый. Разве он не захватил с собой мисс Темальтон?

— Благодарение Богу, нет.

Они медленно брели к дому.

— Не нравится все это мне, — снова заговорил Велдон. — Мистер Смит, я не могу себе представить, что он добровольно отказался от нее.

Сократ думал то же самое.

И все же для Штейна было неслыханной дерзостью оставаться здесь где–нибудь в окрестностях. В Дартмуте находилась большая каторжная тюрьма, и полиция района могла в очень короткое время прочесать все болото и сделать бегство преступника невозможным.

— Вы видели Джефри? — внезапно спросил Сократ.

— Нет, а разве он знает, что мисс Темальтон находится здесь?

— Несомненно. Эта маленькая инсценировка удушения Штейна — ах, да, вас уже не было в «Принценгофе», когда все произошло, — и Сократ рассказал своему спутнику о происшествии той ночи.

— Я знал, что это был действительно Джефри, и также, чего он хотел, — заключил он.

— И, несмотря на это, вы стреляли в беднягу?

Лицо Сократа озарила улыбка.

— Я только хотел, чтобы он быстрее убежал. Я мог дважды попасть в него, но мне пришлось на время позорно отречься от звания искуснейшего стрелка.

В доме они застали накрытый к завтраку стол. Молли очень обрадовалась, увидев спутника Сократа.

— Я вам, наверное, причинил много страха и страданий, мисс Темальтон, когда вы увидели меня в окне мансарды? Я, впрочем, надеялся, что вы узнаете меня…

— Вы выглядели ужасно, — улыбнулась девушка. — Просто ужасно. Я вас приняла за какое–то привидение, которое проживает здесь с незапамятных времен, тем более после того, как увидела скелет в подвале. Вот если бы я вас первый раз увидела в лицо…

— Когда же это было? — удивленно воскликнул Велдон.

— В прошлую ночь, когда вы крались через прихожую.

Молли состроила миленькую гримасу.

— За завтраком расскажу. Сейчас я не могу себя заставить говорить о чем–либо.

Им прислуживала подавленная миссис Барк, и, несмотря на ужас, который, казалось, витал в воздухе над этим запущенным домом, для Молли это была самая приятная трапеза здесь. Когда старуха убралась на кухню. Сократ рассказал присутствующим историю убийства Менделя.

Глава 23

— Я восстановил все события с самого начала, — начал он, — думаю, что в моей постройке все камни находятся на своем месте, за исключением последней неизвестной мне причины, которая поссорила двух друзей — Джона Менделя и Роберта Штейна. Некоторым сведениям я обязан архиву Скотленд–Ярда, но большую часть информации мне дала сама Молли…

— Я?! — удивленно воскликнула девушка.

Сократ кивнул.

— …и, конечно, мои собственные наблюдения. Когда я неделю назад получил приглашение от Джона Менделя провести несколько дней в его имении и прихватить с собой моего брата, я, откровенно говоря, был поражен. После его отставки я редко виделся с ним, да и то только мельком, нас вообще нельзя было назвать близкими друзьями. Во время нашей совместной службы я не мог не осуждать его методов работы. Для того чтобы подвести человека под приговор, он применял совершенно беспринципные методы и средства, не имеющие ничего общего с корректностью и честностью. Так было и в случае с Кеннером Варбом, вы его знаете, Молли, под именем Джефри.

— Он был преступником? — испуганно спросила она.

— Молодым человеком он попал в дурное общество, — дипломатично продолжал Сократ, — и был втянут в ряд сомнительных афер. Прежде чем смог выпутаться, ему пришлось предстать перед судом и получить тюремный срок на много месяцев. К сожалению, отбыв наказание, он снова попал в сети этой шайки, соблазнившей его принять участие в различных мошеннических проделках. Его арестовали, и Джон Мендель сделал все возможное, чтобы его осудили на много лет. Мендель усердствовал так не напрасно и не без корысти. Он знал, что Варб женат на поразительно красивой женщине, не имевшей ни малейшего представления о том, чем занимается ее муж. Он был женат на ней под вымышленной фамилией Темальтон.

— Темальтон, — шепотом повторила девушка. — Это была… это была моя мать?

Сократ с серьезным видом кивнул головой.

— В таком случае, мистер Джефри…

— Ваш отец. Но не забудьте, Молли, что все это грехи молодости. Он уже давно искупил свою вину, и то, чем он сегодня обладает, это его честно приобретенная собственность. Сначала я предполагал, что он в свое время отложил кое–что от своих мошеннических операций, но потом убедился, что это не так. Одна из теток, ничего не знавшая о его махинациях, оставила ему значительное наследство.

Молли порывисто вздохнула, и ее устремленные на Сократа сияющие глаза выдали, что прошлому своего отца она придает гораздо меньше значения, чем тому факту, что он ее отец.

— Ваш отец, — продолжал Сократ, — осужденный под чужим именем, не отважился писать своей жене. И вот тут–то Мендель, влюбленный в красавицу, стал настойчиво домогаться ее взаимности. Он убедил ее, что муж умер и даже представил ей фальшивую справку о его смерти.

— Вот почему он меня так ненавидел, — вставила Молли. — Потому что я дочь человека, которого он обманул и обокрал.

— Я тоже так думаю. Во всяком случае Мендель работал днем и ночью, только чтобы выяснить и раскрыть что–нибудь предосудительное в прошлом вашего отца. Он все же нашел один его проступок, который, честно говоря, уже был искуплен прошлым наказанием. Но Мендель не успокоился до тех пор, пока вашего отца не осудили на дополнительный срок наказания.

Теперь я перехожу к Бобу Штейну. Приблизительно лет двадцать назад Мендель и он решили выйти в отставку Оба считались зажиточными людьми, потому что в то время с успехом играли на бирже. Правда, связь с пользующимися дурной славой маклерами принесла им выговор от руководства Скотленд–Ярда. Оба приобрели имения в Хиндхедс, по соседству друг с другом. Они навещали друг друга и были добрыми друзьями. Но постепенно, по каким–то причинам, один начал бояться другого. Семь лет назад Мендель первым провел сигнализацию, вмонтировал электрические дверные запоры в дверях своего дома. И вскоре Штейн последовал его примеру и принял такие же меры предосторожности. Кризис еще больше обострился, когда Штейн стал набожным.

Вам могло показаться, что намерения Штейна произнести речь на религиозном митинге в Гольдаминго не имели никакого значения, а между тем это усилило страхи Менделя, и он решил убить Штейна при первом же удобном случае.

— Это ты должен нам разъяснить, Сок, — сказал Лексингтон.

— На этих религиозных сборищах существует обычай, чтобы кто–либо из присутствующих публично исповедался в своих грехах. Есть такая форма религиозной экзальтации, при которой раскаявшиеся грешники с какой–то почти сладострастной радостью каются, и мысль, что Боб Штейн может выдать их общую тайну, приводила Менделя в ужас. Я лично убежден, что Штейн ничего подобного и не собирался делать, он только подчеркивал свои религиозные наклонности, чтобы разжечь опасения Менделя. Приглашение Менделя поразило меня еще тем, что он по складу своего характера не очень расположен к малознакомым людям. Теперь я, конечно, понял мотив, побудивший к этому. Я своим присутствием должен был обеспечить ему безупречное алиби. Если бы я как свидетель показал перед судом, что Менделя даже в кровать были вынуждены заносить на руках, кто мог бы заподозрить его в убийстве Боба Штейна?

— Убийство? Действительно он его планировал? — спросил совершенно пораженный Велдон.

Сократ кивнул.

— Два человека, знающие азбуку Морзе, разработали систему, чтобы объясняться друг с другом в экстренных случаях. Они пользовались при этом окнами белой виллы, которые были отчетливо видны как из «Принценгофа», так и из «Фальдфрицена», и каждый вечер в определенный час ожидали какого–нибудь сообщения.

После того как Мендель назначил ночь на третье июня для убийства, он, естественно, придавал особое значение моему присутствию в этом доме. Он просил меня телеграфировать, если что–нибудь помешает в последний момент приехать к нему, и был, как позже рассказала Молли, очень рад, что мы с Лексом приехали вовремя. Он также спрашивал у нее, не было ли от меня телеграммы…

Уже задолго до нашего приезда он стал жаловаться на ужасные приступы ревматизма, которые, по его словам, не позволяли ему ходить без посторонней помощи, и болезнь достигла апогея в день нашего приезда.

Вечером Штейн получил срочное приглашение прийти к трем дубам. Мендель покинул дом, вероятно, сразу же после ухода Молли, так как она видела кого–то кравшегося в кустах. Он пропустил ее мимо себя, взобрался на дерево и улегся во всю длину на толстом суку, простиравшимся поперек тропинки, по которой обязательно должен был идти Штейн. Мендель собирался накинуть ему петлю на шею и подтянуть кверху.

Как доказывает найденный в его кармане колокольчик, он хотел связать по рукам и ногам повешенного и затем спокойно ожидать его кончины. Хитрый план. Когда он затем снял бы колокольчик с мертвеца, весь мир бы считал это самоубийством, и чтобы все выглядело более правдоподобным, он заранее всем рассказывал, в том числе и инспектору Маллету, о несколько странном отношении Штейна к религии. Но и Штейн был начеку. Он пришел с заряженным пистолетом в руках. Петля, должно быть, промахнулась или запоздала, и когда он поднял голову и увидел над суком лицо, то выстрелил вверх. Мендель был убит наповал, без агонии, он не успел сделать ни одного движения, так что его тело не потеряло равновесия. Штейн поднял упавшую веревку, перебросил ее через тело и поспешил домой, где он, чтобы избежать и тени подозрения, симулировал нападение на самого себя. Он сам себя связал, и как человек, обладающий хорошими крепкими зубами, отлично справился с этим делом. К его несчастью, во время этой процедуры ему в рот попал кусок пакли, который он потом выплюнул и…

— Ты нашел это на его подушке? — воскликнул Лексингтон.

— Совершенно верно. Но вот что еще его погубило: Джефри, в поисках человека, который напугал Молли, видел его. И как только Штейн узнал об этом, о расследованиях Джефри, о показаниях Гритта, когда он, взволнованный и возбужденный, пришел домой, ему стало ясно, что он обязан убрать со своей дороги Джефри. Каким образом он заманил его к трем дубам, мне пока еще не ясно, но этому, пожалуй, можно найти простое объяснение. Все остальное вы знаете.

Молли вся дрожала от ужаса.

— Может быть, он просто сумасшедший?

— Я не думаю, — ответил Сократ, — Штейн весьма умный человек, которого мне даже жалко. Несомненно, что Менделя он убил в порядке самообороны, хотя доказать это стоило бы ему сейчас большого труда.

— А сумасшедший хохот? — спросила Молли.

— Это был просто умно придуманный ход. О нет, Штейн не сумасшедший, наоборот. Он так осторожен, что даже съездил на север Англии, чтобы купить галоши, которые надел в ночь убийства.

— И которые оставил там, так как они мешали ему, когда он удирал через кусты, — добавил Велдон.

— Ну вот и все. А теперь, Молли, вы должны сообщить нам все, что знаете о скелете, — закончил Сократ.

Она рассказала в своих планах бегства и обнаруженной находке.

— Итак, в подвале, — задумчиво сказал Сократ. — Я предполагал, что это должно было находиться в саду и поэтому поручил одному человеку внимательно осмотреть в ближайшие дни весь сад. Пойдем, Лекс, я должен обязательно взглянуть на него.

Вооруженные керосиновой лампой, они спустились вниз и пошли, не останавливаясь и не осматривая закоулки, прямо к описанной Молли стене во втором отсеке подвала. Сократ поставил лампу на пол и опустился на колени перед отверстием.

— Видит Бог, ужасное зрелище, — сказал он.

Проникнув в нишу, осветил скелет, повернул череп и показал трещину на нем.

— Сюда ударила пуля, а вот здесь, — он пощупал пыль, остатки негашеной извести. Нужно немного осмотреться, стена производит впечатление, что ее возводил кто–то определенно знакомый с инструментом. — Он медленно поднял лампу и в тот же миг швырнул ее на пол. У входа мелькнула вспышка выстрела, на который Сократ, лежа плашмя, тоже ответил выстрелом. Он выстрелил еще дважды, после чего услышал стон и спотыкающиеся шаги.

— Что случилось? — прозвучал сверху голос Молли.

— Бегите прочь! — закричал Сократ. — Бегите в свою комнату и запритесь! Скорее!

Он осторожно подполз к двери, соединяющей оба отсека подвала; это была мудрая предосторожность, потому что со стороны лестницы снова просвистела пуля, и так близко от его лица, что он ощутил ветерок.

Прежде чем затихли у входа шаги Штейна, Сократ поднялся с пола и стремительно бросился наверх по лестнице. По дороге он на бегу снял пиджак и швырнул его в угол. Выстрел последовал в ту же секунду, и пуля пронзила брошенный пиджак. Штейн, стоя на лестнице, на полпути к первому этажу, блокировал выход из подвала. Внезапно обстановка резко изменилась. Дверь дома распахнулась, и вслед за этим прогремели новые выстрелы. Кем бы ни был новый пришелец, он избежал града пуль, потому что Сократ услышал хлопанье дверей в столовой, куда забежал незнакомец. Теперь ничего не было слышно, кроме прерывистого дыхания Боба Штейна, столь отчетливого, что Сократ дважды выстрелил на этот звук. Заскрипели ступеньки лестницы… Штейн, вероятно, достиг коридора.

Наконец Сократ счел возможным ринуться к прихожей, куда он вбежал одновременно с новым пришельцем. Это был Джефри. Идти наверх означало верную смерть, так как Штейн, укрывшийся за перилами лестницы, контролировал каждую ее ступеньку. Теперь они услышали, что он стучит в дверь напротив комнаты Молли.

— Выходите, — рычал он.

— Уходите прочь, сэр. Или вы еще недостаточно натворили бед? — Это был голос миссис Барк, которая рискнула выглянуть из своей комнаты.

Раздался выстрел и звук падения тяжелого тела. Миссис Барк как свидетельница в процессе против Штейна выбыла из игры.

— Выходите наружу, — продолжал рычать преступник.

Дверь под его ударами затрещала и вдруг рухнула. Раздался крик, полный смертельного ужаса…

И тогда наверх, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел Лексингтон. Пистолет Штейна дважды изверг свой смертоносный свинец, но Лексингтон был уже на нем… Переплетясь руками и ногами, они покатились вниз по ступенькам, но вдруг руки Штейна ослабели и бессильно повисли.

Сократ поднял своего брата и нагнулся над умирающим.

Тот с трудом поднял веки, увидел лицо Сократа и… улыбнулся. Его губы задвигались. И тогда Сократ с удивлением услышал последние предсмертные слова человека, который, зная, что скоро предстанет перед судом Всевышнего, повторил формулу клятвы.

— Я клянусь перед лицом Всемогущего Бога…

Его бормотание замерло. Бессильно отвернув в сторону голову, Боб Штейн умер.

Было уже поздно, когда Сократ покинул дом, под крышей которого лежали два покрытых одеялами трупа. Молли он отослал немедленно после перестрелки в Лондон в сопровождении Джефри и своего брата. Франк Велдон уже лежал в больнице, так как его рана оказалась серьезной.

Поручив дом вместе со скелетом шефу Девонширской полиции, Сократ в Эксетере сел на скорый поезд, идущий в Лондон, и уже в десять часов был снова окружен близкими людьми.

— Нет, спасибо, я ел в поезде, — отразил он нападение старого Септимуса, который хотел немедленно накормить его. Затем он обратился к Джефри: — К сожалению, вы поздно пришли.

— Я должен был приехать поездом, а вы сами знаете, что железнодорожное сообщение с Акбуртоном крайне неудовлетворительное. К счастью, дверь в доме была открыта.

— Но как вы попали в сад? — спросил Сократ.

— Я взобрался на стену. Прыжок вниз в моем возрасте, конечно, был сопряжен с некоторым риском…

Сократ вздохнул.

— Ну, теперь это все позади.

— Ты жалеешь об этом? — спросил Лексингтон, и брат утвердительно кивнул головой.

— Такой интересный случай, и так быстро наступил конец… Сегодня десятое июня, значит, прошла всего неделя со дня нашего приезда в Хиндхед… Теперь, мистер Джефри, — он улыбнулся счастливому отцу, который не выпускал руку Молли, — вы должны ознакомить нас с этим…

— С чем?

— С отчетом Джона Менделя, который вы взяли в павильоне…

Смущенное лицо Джефри вдруг просветлело.

— Ах, вот о чем вы говорите.

Он вытащил из нагрудного кармана пачку сложенных листов бумаги и протянул ее Сократу.

— Это интересно? — спросил Сократ. — Проливает ли это свет на убийство в «Луже на болоте».

— Там не было никакого убийства, это самое необычайное во всей этой истории.

— Так, так. Молли и Лексингтон уже ознакомились с этой рукописью?

— Нет.

— В таком случае я ее прочту вслух.

Сократ бегло перелистал страницы и при взгляде на последнюю высоко поднял брови от удивления.

— Мистер Смит! — крикнула Молли и тут же поправилась: — Сократ! Никогда нельзя заранее предупреждать о конце.

Он улыбнулся.

— Так всегда делают читатели романов. — И, надев на нос пенсне, он приступил к чтению документа.

Глава 24

«Я написал этот отчет, имея в виду те обстоятельства которые возникли против меня. Обвинения может выдвинуть после моей смерти мой бывший коллега Роберт Штейн.

Мы с ним одновременно поступили на полицейскую службу, на одинаковые должности, и оба достигли повышения в отделе криминалистики Скотленд–Ярда. Так как мы оба были честолюбивы, то не останавливались ни перед чем, чтобы достичь славы и поймать преступника. Этот пункт я должен особо подчеркнуть, потому что позже Штейн упрекал меня в том, что я был самым бессовестным полицейским Скотленд–Ярда. Фактически то же самое можно было сказать и о нем. Спустя несколько лет после нашего перехода в отдел криминалистики, мы стали контактировать с различными биржевыми дельцами, далеко не безупречными в своих деловых махинациях. Правда, вначале мы не имели об этом никакого представления, так как думали, что наше служебное положение должно защищать нас от мошенников.

Благодаря всему этому на протяжении двенадцати месяцев мы все больше и больше влезали в долги, и в конце концов были обязаны выплатить пять тысяч фунтов стерлингов — ситуация очень щекотливая, так как наша неплатежеспособность неизбежно привела бы нас к бесславному увольнению со службы. Если бы шеф нашего отдела, человек очень суровых и строгих правил, вообще узнал бы, что мы имеем бело с биржевыми дельцами, да к тому же еще пользующимися дурной славой, он давно бы принял соответствующие меры. Наши кредиторы торопили нас с выплатой задолженности, и наше положение казалось безнадежным, когда мы вдруг получили приказ найти и арестовать Эмиля Деверу, кассира Лионского банка, который бежал с тридцатью миллионами франков. Было известно, что он находился в Англии; как сообщил один из клиентов Лионского банка полиции, он видел его на Виктория–стрит. Кроме того, было известно, что он заранее подготовил на случай своего бегства убежище. Кроме одной фотографии, которою нам дала одна из его знакомых, мы не располагали никакой информацией, задание было не из легких, и успех его был весьма сомнителен.

Однажды вечером мы сидели в ресторане в районе Сохо и говорили о нашем отчаянном финансовом положении. Внезапно Штейн повернулся и стал с пристальным вниманием разглядывать человека, покидающего в это время ресторан.

— Это, должно быть, и есть Деверу, — прошептал он мне.

Мы быстро расплатились и выбежали на улицу, увидев, как наш незнакомец уехал на автомобиле. Мы бросились за ним на такси, но среди множеств машин потеряли его. Судя по направлению, куда он ехал, можно было предположить, что направляется на Паддинггонский вокзал, и мы решили поехать туда же.

Когда мы прибыли на вокзал, от платформы как раз тронулся «западный» экспресс, и в одном из вагонов, в окне, я увидел человека, который, как мы думали, был Деверу. Если бы мы были в этом полностью уверены, то приказали бы задержать поезд еще в Лондоне, но такой уверенности не было, и мы довольствовались лишь обследованием багажа в камере хранения, где разыскали человека, который отправлял его чемоданы. Оба чемодана были отправлены в Акбуртон. На следующее утро мы со Штейном выехали в Девоншир, все наши издержки по поимке Деверу оплачивал Лионский банк. Был сильный мороз. Штейн всю дорогу ругался. В Акбуртоне мы установили, что человек, похожий на нашего незнакомца, выехал днем раньше в какой–то дом, стоящий по дороге в Ньютон–Аббат, на двуколке.

Дальнейшее расследование показало, что речь шла именно о человеке, интересующем нас. Он был, как гласила информация, французом, три года назад купил земельный участок, вложил в него очень много денег, возведя вокруг очень высокую стену. Вероятно, он хотел надежно отгородиться от всего света, но не предполагал, что этой необычной постройкой привлечет всеобщее внимание. Некоторое время эта стена представлялась жителям Акбуртона каким–то чудом, но потом городок свыкся с этим и перестал интересоваться ею, а также и чудаком–французом. Для нас же эта стена была большим препятствием. Конечно, мы могли привлечь к этому делу местную полицию, но делить с ними выделенную Лионским банком премию за поимку мы не хотели.

Холодный норд–вест, перемешанный ледяной крупой, дул нам в лицо, когда мы 27 февраля прибыли к «Луже на болоте». Чтобы не привлекать внимания, отправились туда пешком. Это был весьма утомительный поход. И вот перед нами появилась мрачная постройка, отрезанная от всего мира высоченной стеной.

Стена эта в самом деле была очень высока, а ворота такие толстые и тяжелые, что могли противостоять применению любой силы.

Итак, перелезть… Стоя на плечах Штейна, я с трудом доставал до края стены. Боб Штейн подсунул ладони под подошвы моих ног, и я с большим трудом достиг верхушки стены. Попытка втянуть его не удалась, так как мои руки не могли даже дотянуться до него. Мы выбрали для штурма стену с противоположной стороны от ворот, и я очутился с тыльной стороны дома, из трубы которого вилось легкое облачко дыма. Прыжок со стороны прошел для меня благополучно. Я осторожно прокрался к воротам, в которых, к счастью, торчал ключ, и впустил Штейна. К нашему удивлению, дверь в доме была только прикрыта. Когда мы тихо вошли в неосвещенную прихожую, из комнаты напротив до нас донесся стук тарелок. С силой распахнув дверь, я переступил порог. За столом сидел человек. Он курил длинную тонкую сигару, которую при нашем появлении положил на край стола и слегка приподнялся на стуле.

— Я арестую вас, Деверу, — сказал я по–французски, — по поводу растраты и кражи.

Едва я успел произнести эти слова, как раздался выстрел: Деверу с окровавленным лицом упал на край стола и, прежде чем мы успели его подхватить, сполз на пол. Только теперь я увидел, что весь стол покрыт пачками французских банкнот. Штейн увидел револьвер раньше меня и с проклятиями прыгнул вперед, чтобы оттолкнуть в сторону руку француза. Теперь он ругался вовсю, потому что для служащего полиции непростительно, когда человек, которого он арестовывает, кончает жизнь самоубийством у него на глазах.

— Проклятие, — рычал Штейн. — Он скончался.

Затем он заметил банкноты, взял одну из пачек, которая была забрызгана кровью покойника, и положил ее обратно на стол.

Он долго и пристально смотрел на ассигнации… наконец поднял глаза; наши взгляды встретились.

— Джон, — медленно начал он, — Джон, тут лежит почти миллион фунтов. Никто не знает, что мы отправились в «Лужу на болоте», а что касается Деверу, то никто им больше не будет интересоваться.

Мы уселись за стол, чтобы обсудить это дело. Потом обыскали весь дом, и два оставленных рабочими мешка с известью навели меня на мысль. Мы решили спрятать труп Деверу и не говорить о нем, тем более о его самоубийстве. Сначала мы подумали о саде, но зарытые предметы очень часто обнаруживают, и при случае они могут сыграть злую шутку. Тогда Штейн предложил подвал. Нам помог счастливый случай. Когда мы выстукивали стены, одно место показалось пустым, так что мы сначала даже подумали, что имеем дело с подземным ходом. При ломке каменной стены обнаружилась ниша, которую каменщики просто забыли заполнить.

Это была тяжелая задача — раздеть Деверу и засунуть его туда.

После того как мы высыпали на него известь и облили водой, у нас ушел целый день, чтобы снова замуровать отверстие. К вечеру работа была закончена. Деверу исчез в своей вечной могиле из белой извести. Теперь оставалось сжечь его платье, белье и личные вещи, что мы и проделали в ту же ночь в кухонной плите и камине. Штейн также настоял на том, чтобы мы сожгли и пачку денег, на которой были следы крови. Мне было тяжело видеть, как в огне исчезает целое состояние, но думаю, что Штейн был прав. На следующее утро Штейн отправился в Ньютон–Аббат, где нанял лошадь с повозкой, и окольным путем подъехал к воротам. Как только я услышал его свист, который означал, что никакой опасности нет, я вышел и запер ворота на ключ. Он доставил меня на вокзал в Ньютон–Аббат, в то время как сам вернулся в Акбутон. Днем позже мы встретились в Кардифе и состряпали сообщение, что 27 февраля мы обыскали и обследовали гавань на Валлийском побережье. Возвратившись в Лондон, мы доложили о нашей неудаче: о бегстве Деверу в Южную Америку. Под предлогом такой неудачи на сыскном поприще мы решили посвятить себя исключительно биржевым делам, и год спустя вышли в отставку, этим одновременно дали понять всему свету о нашей состоятельности и зажиточности.»

— Все, — сказал Сократ, снимая пенсне. — Ни слова о страхе, который ему внушал Штейн. И все же установлено; оба в течение многих лет дрожали со страха, что один мог продать другого.

— Теперь я знаю, что должна делать, — сказала Молли. — Само собой разумеется, что я ни под каким предлогом не трону денег мистера Менделя.

— Правильно, дитя мое, — похвалил ее Сократ. — Состояние его, а также и Штейна, принадлежит не им, и должно поступить в распоряжение Лионского банка. Что делать? Лекс имеет кое–что…

— Так же, как и будущий тесть Лексингтона, — перебил его Джефри.

Взоры влюбленных встретились. Девушка опустила глаза и покраснела.

— К чему нам деньги? — презрительно сказал Лекс, и Молли согласно кивнула.

Бандит

Глава 1.

УСКОЛЬЗНУВШАЯ ЖЕРТВА

В шестнадцать лет Энтони Ньютон был солдатом и защищал отечество. В двадцать шесть он тщетно искал заработка, терпеливо обходя многочисленные конторы.

С каждым днем Энтони все более убеждался, что полученного им среднего образования и проявленного в войне мужества недостаточно, чтобы иметь право на существование и не умереть с голоду. Вот уже восемь лет он перепробовал всякие занятия. Сбереженные гроши он вложил в небольшую ферму и попробовал заняться разведением кур. Но… прогорел.

Отчаяние, безысходность привели Энтони Ньютона к непростому решению: преступить закон. Нет, не разбойником с большой дороги, а несколько иначе.

…Энтони глубоко задумался. Взгляд его рассеянно скользил по скудному убранству невзрачной комнаты, дешевеньким литографиям на стенах, потертому коврику.

В дверь постучали. На пороге стояла тучная миссис Кренбойль.

— Не ожидаете же вы, что я буду давать вам стол и комнату бесплатно, мистер Ньютон? — вывел его из задумчивости возмущенный голос квартирной хозяйки.

Она уже не в первый раз повторяла эту фразу.

— Тише, пожалуйста… — прервал ее Энтони. — Я размышляю…

Миссис Кренбойль раздраженно пожала плечами и патетически воскликнула:

— Размышляю! Все, что вы видите в моем доме, досталось мне тяжким трудом! Вам должно быть стыдно одалживаться у бедной вдовы, и без того не знающей, как свести концы с концами…

— У вас же есть сбережения… — прервал ее молодой человек, — на семьсот пятьдесят фунтов облигаций Военного займа, на двести пятьдесят фунтов железнодорожных облигаций и текущий счет в Лондонском и Манчестерском банках — фунтов приблизительно в пятьсот.

Миссис Кренбойль от изумления и возмущения начала глотать воздух.

— На каком основании… — выдавила она наконец.

— На основании документов, забытых вами в гостиной пару дней назад… — невозмутимо продолжал молодой человек. — Я провел несколько приятных минут за их чтением.

Миссис Кренбойль снова ненадолго лишилась речи.

— Каков наглец! — воскликнула она наконец. — Теперь уж мое решение неизменно: сегодня же потрудитесь выехать из моего дома!..

— Отлично! Я тотчас же отправлюсь на поиски новой квартиры и пришлю кого–нибудь за своим чемоданом…

— Пришлю за чемоданом! — взвизгнула хозяйка. — Но прежде заплатите за шесть недель полного пансиона!.. Вы думаете, я даром буду держать у себя в доме бездельников и шалопаев!..

Миссис Кренбойль неоднократно пыталась упрекнуть его в мотовстве. В ответ Тони улыбался:

— Вы хотите сказать, что я — игрок? Что же, я не отрицаю, что однажды поставил на «Голд Тейт» в гандикапе.

И назидательно добавил:

— И все–таки вы напрасно роетесь в бумагах жильцов! Ваше любопытство погубит вас…

Миссис Кренбойль побагровела от негодования.

Энтони взялся за шляпу и, как бы не замечая гнева хозяйки, заявил на прощанье:

— Самое меньшее, что вы можете сделать для меня, миссис Кренбойль, — это одолжить мне десять шиллингов…

Хозяйка, казалось, вышла, наконец, из состояния оцепенения.

— Вы не получите от меня ни пенса!.. — гневно воскликнула она.

— Что делать?! Вы упускаете прекрасный шанс искупить свою вину передо мной…

С этими словами он подошел к зеркалу, тщательно пригладил волосы, надел шляпу.

— За своими вещами я пришлю позже… — гордо бросил Тони на прощанье.

Обычно по утрам он отправлялся в Национальную галерею: пребывание в этом храме искусств неизменно порождало в его голове фантастические планы.

Однако на этот раз вид картин и скульптур возбудил в нем лишь сильный голод.

Выйдя из Национальной галереи в полдень, он остановился в самом центре города.

Полицейский, принявший его за провинциала или колониста, незнакомого с Лондоном, полюбопытствовал:

— Вы что–нибудь ищете, сэр?

— Не подскажете ли, где здесь поблизости можно хорошо позавтракать? — вежливо спросил молодой человек.

— Советую вам пойти в «Пальтрим», — не задумываясь, ответил полисмен, — недавно один джентльмен сказал мне, что это один из лучших ресторанов в Лондоне…

— Благодарю вас, констебль, — с достоинством промолвил Энтони, совершенно искренне пожалев, что не может дать полисмену полкроны за добрый совет. Он начинал новую жизнь, и в этот миг забыл о том, что не в состоянии заплатить за свой собственный завтрак…

Приветливо кивнув полисмену, он направился в «Пальтрим» и решительно толкнул массивную дверь. Невозмутимо и небрежно Энтони вошел в громадный вестибюль в этот час, напоминающий разворошенный улей. Кого здесь только не было: бизнесмены, модные писатели, богатые бездельники, крупные мошенники — за ленчем здесь можно было встретить пол–Лондона.

Энтони опустился в глубокое мягкое кресло, с наслаждением вытянул ноги и принялся наблюдать.

Из поминутно раскрывавшихся дверей ресторана несся раздражающий запах пищи.

Вскоре его внимание привлекли четверо новых посетителей: два полных джентльмена и две пожилые дамы, одетые безвкусно, но очень дорого. Энтони с завистью подумал, что компания эта, не в пример ему, твердо знает, где сегодня будет не только завтракать, но и обедать.

Он проводил их долгим взглядом и глубоко вздохнул.

Утром он сделал выбор…

Нестерпимо хотелось есть.

Тут у него зародился блестящий план. Он выждал некоторое время, затем встал, сдал шляпу в гардероб и уверенно вошел в ресторан. Оглядевшись, он вскоре заметил у столика в дальнем конце ресторана заинтересовавшую его компанию.

Энтони неторопливо подошел к ним и, обратившись к старшему из мужчин, негромко и отчетливо произнес:

— Лорд Рассел очень сожалеет, что не может прийти сегодня, и просит вас позавтракать с ним завтра.

— Что вы сказали? — удивленно спросил незнакомец.

— Вы — мистер Стейнер, не так ли? — спросил Энтони уже с оттенком сомнения, как бы опасаясь, что он ошибся.

— Нет, сэр, — с видимым удовольствием ответил тучный господин. — Моя фамилия Гольдхейм… Вы, очевидно, ошиблись…

Энтони рассыпался в извинениях.

— О, прошу прощения!.. — воскликнул он. — Я никогда не видел мистера Стейнера, мне было известно только, что он будет завтракать здесь… Прошу извинить меня…

— Ничего… Пустяки… — добродушно ответил толстяк. — К сожалению, и я не знаком с мистером Стейнером, иначе с удовольствием показал бы вам его.

Когда Энтони откланялся, мистер Гольдхейм окинул своих друзей торжествующим взглядом и самодовольно усмехнулся:

— Меня только что приняли за друга лорда Рассела… каково, а?

Энтони усаживался за соседний столик, оказавшийся свободным.

— Простите еще раз! — воскликнул он. Я подожду здесь мистера Стейнера…

К нему тотчас же приблизился элегантный метрдотель.

— Я поджидаю друзей… — обронил ему Энтони.

Между тем тучные джентльмены со своими не менее тучными дамами за соседним столиким продолжали с аппетитом завтракать.

Энтони с плохо скрываемой завистью поглядывал на них.

Минут через пять один из толстосумов обернулся к нему и спросил:

— Мистера Стейнера все еще нет?

Энтони покачал головой.

— Быть может, вы присоединитесь к нам… мистер? — раздался наконец долгожданный вопрос.

— Моя фамилия Ньютон, — воскликнул Энтони. Но право, я не хотел бы стеснять вас…

Однако прежде чем успел договорить, он уже сидел за соседним столом.

— Вы — секретарь лорда Рассела? — спросил через некоторое время один из мужчин. (Энтони всегда старался быть одетым опрятно и элегантно).

— Не совсем, — тонко улыбнувшись, ответил Энтони, давая этим понять, что положение, занимаемое им при лорде Расселе, несравненно выше секретарского.

(Так же снисходительно мог бы улыбнуться Наполеон, если бы в дни Директории его спросили, является ли он членом правительства).

Тучные дамы оказались веселыми собеседницами и забавно смеялись над остротами молодого человека. К концу завтрака Энтони совсем подружился со своими новыми знакомыми.

С видом знатока он согласился выкурить одну из великолепных сигар мистера Гольдхейма и снисходительно высказал свое одобрение.

— Как странно мы с вами познакомились, не так ли! — воскликнул Энтони.

И, как бы что–то припоминая, прибавил.

— Никогда не забуду своего первого обеда с герцогом Минфором. Я свалился к нему как снег на голову, не будучи даже ему представленным… И мы превесело пообедали вдвоем…

Энтони говорил совершенную правду: он свалился «как снег на голову», когда герцог лежал на дне воронки от снаряда у Соммы. И они действительно весело пообедали вдвоем… печеньем и плиткой шоколада.

— Вы, вероятно, работаете в Сити, мистер Ньютон? — спросил все более заинтересовывающийся своим новым знакомым Гольдхейм.

— Я работаю везде, — небрежно обронил молодой человек. — Конечно, у меня есть контора в Сити… Однако я лишь недавно вернулся из–за границы.

Мистер Гольдхейм лукаво подмигнул.

— Где вы, вероятно, заработали кучу денег, не так ли?

— Да, порядочно, — ответил Энтони, пуская дым колечками.

— В Южной Африке, по всей вероятности?

Энтони, в свою очередь, загадочно улыбнулся. И, как бы невзначай, заметил:

— По правде сказать, я не очень хорошо знаю Лондон. — Энтони с интересом разглядывал зал «Пальтрима».

Тут внимание его привлекли трое пожилых мужчин за соседним столом, и молодому человеку показалось, что с тех пор, как он упомянул в разговоре имя одного крупного финансиста, они не проронили ни слова; ему сделалось как–то не по себе.

Однако было непохоже, чтобы соседи следили за ним. Господин с широким красным лицом, сидевший ближе к Энтони, казалось, был всецело поглощен цыпленком с зеленью на своей тарелке.

Энтони вскоре успокоился: решил, что все они — либо богатые фермеры из окрестностей Лондона, либо владельцы паровой мельницы одного из графств.

Вскоре мистер Гольдхейм стал расплачиваться, оставив на тарелке щедрые чаевые. Энтони стоило большого труда удержаться от соблазна незаметно стащить их, прихватив с собой.

— Быть может, мы могли бы подвезти вас куда–нибудь? — любезно спросили молодого человека в вестибюле его собеседники.

— Да, я бы вам был очень благодарен, если бы вы завезли меня в «Ритц–Карлтон», — небрежно взглянув на часы, ответил Энтони. — Но, право, мне как–то совестно злоупотреблять вашей добротой…

Возле отеля Энтони любезно простился со своими спутниками и неторопливо вошел в холл.

— Мне нужен номер с гостиной и ванной, — подошел он к портье.

Еще утром он не имел ни малейшего намерения снимать номер ни в «Ритц–Карлтоне», ни в каком–нибудь другом отеле. Сделать это он решил потому, что лучшей штаб–квартиры для «разбойника», объявившего войну обществу, быть не может.

— Я привезу багаж позднее, — высокомерно прибавил он. — Комнаты должны быть большие и выходить на улицу…

— Могу я спросить ваше имя, сэр, — поинтересовался портье.

Энтони, не удостаивая его ответом, расписался в книге, закончив свою подпись витиеватым росчерком.

Не обращая внимание на попытки пояснить ему, что номера здесь оставляются клиентам без багажа лишь по оставлении задатка, Энтони в ответ спросил, где находится ближайшее отделение одного из крупных американских банков.

— Если вы выйдите отсюда и затем повернете направо, сэр, то по левую руку от вас будет банк… разрешите вам, однако, напомнить…

В это время чья–то рука дружески опустилась на плечо молодого человека.

Энтони обернулся. Перед ним, весело улыбаясь, стоял высокий, плотный, розовощекий мужчина.

— Вы — мистер Ньютон? — нерешительно осведомился он.

Энтони отступил на шаг, удивленно оглядел незнакомца с головы до ног и тотчас, дружески протянув ему руку, воскликнул:

— Простите, не помню вашего имени. Но лицо ваше мне очень знакомо!..

— Джон Френчен, представитель фирмы «Френчен и Картер», — весело промолвил незнакомец. — Ведь вы помните мои склады в Кейптауне?

— Помню ли я! — воскликнул Энтони. — Как будто можно их забыть! Еще бы! Я помню вашу фамилию так же, как свою собственную.

Он сделал знак портье, что ему вовсе не до него, и тот с выражением покорности поставил против подписи Энтони номер, в частном своем блокноте сделав пометку — «без багажа».

Между тем новые знакомые проследовали в зимний сад.

— Вы уже завтракали, не правда ли? — любезно справился он. — Не откажите выпить со мной чашку кофе…

Энтони любезно кивнул головой.

— На каком пароходе вы прибыли? — спросил мистер Френчен после того как сделал заказ.

— На «Балтимор Кастл», — тотчас нашелся Энтони.

Незадолго до того Энтони имел возможность ознакомиться с названиями всех пароходов южноафриканской линии. Кроме того, ему приходилось слышать фамилию Френчена: это был один из крупнейших импортеров зерна и продуктов сельского хозяйства.

— Мне показалось, что я вас видел в ресторане, — продолжал мистер Френчен. — Ведь я сидел почти рядом с вами…

Энтони мгновенно припомнил трех молчаливых мужчин, завтракавших рядом с ним в «Пальтриме», и добродушно улыбнулся:

— А я все время старался вспомнить, где я вас видел!

— Надеюсь, что и вы разбогатели в Южной Африке, подобно всем нам, — продолжал мистер Френчен. — Деньги там можно грести лопатой… Хотя, должен сознаться, я лично был счастливее в ту пору, когда зарабатывал несколько фунтов в неделю… К дьяволу эти деньги!

Хотя Энтони и не был согласен с последним мнением своего собеседника, однако не счел нужным ему возражать.

И он небрежно заметил:

— Да, я заработал около двадцати тысяч фунтов! Но это, разумеется, пустяки. Но я ведь и не особенно долго пробыл там.

Мистер Френчей посмотрел на молодого человека с нескрываемым интересом. В нем проснулся делец. Он уже видел в Энтони не только приятного собеседника, но и капиталиста.

— Вы хорошо знаете Гольдхеймов? — спросил Френчен после непродолжительного раздумья. — Я видел, что вы с ними завтракали…

— М–да… Впрочем, я не очень близок с ними, — заметил Энтони. — Я встретился с ними случайно…

— Гольдхейм — славный малый, — как бы про себя промолвил его собеседник, разглядывая кончик сигары. — Он занимается нефтяными делами… И состояние его превышает уже миллион фунтов…

— Вот как! — воскликнул Энтони. — И вы надолго пожаловали в Лондон?

— Мне придется пробыть здесь месяца три или четыре, — с гримасой неудовольствия ответил его собеседник. — Меня не было бы здесь, если бы не смерть моего бедного, безумного брата…

Энтони недоумевал, на что, собственно, досадовал его новый приятель: на бедность или на сумасшествие брата…

— Человек не имеет права отдаваться всецело какой–то идиотской благотворительности… — проворчал Френчен. — Когда человек оставляет завещание, он должен подумать о том, чтобы родные его не стали предметом насмешек и презрения… Зависти — да! Но не насмешек и презрения!

Энтони вполне с этим согласился.

Мистер Френчен покраснел от гнева. Видно было, что поведение брата глубоко возмущает его.

— Если он хотел оставить тысячу фунтов сиротскому приюту, тысячу фунтов лондонской больнице и десять тысяч фунтов каким–то детским яслям, то это была его добрая воля… Мне не нужно было ни пенса из его капиталов… Ни мне, ни моей семье…

Из этих уверений Энтони сразу вывел определенное заключение: покойный мистер Френчен не оставил своему брату ни гроша.

— К какой церкви вы принадлежите, мистер Ньютон? — неожиданно спросил его обойденный наследник.

Энтони был застигнут врасплох.

— Пожалуй, методистской, — ответил он, немного подумав.

Он вспомнил, что в детстве мать водила его каждое воскресенье в методистскую церковь. Будучи взрослым, Энтони вообще не посещал церкви.

Френчен воззрился на своего собеседника и некоторое время, казалось, не мог вымолвить ни слова.

— Это… Это поистине удивительное совпадение! — тихо и с расстановкой, наконец, произнес он. — Вы — первый методист, встреченный мною в Англии…

Энтони был немало удивлен. Он никогда и не подозревал, что принадлежность к этой секте будет ему полезна в жизни… Он с благодарностью вспомнил простую часовню из красных кирпичей, куда водила его мать.

Мистер Френчей не замедлил объяснить ему значение этого важного для него открытия:

— Мой брат Вальтер был до известной степени маньяк… — начал он. — К религии своей он относился прямо с фанатизмом… Подумайте!.. В деле его занято было до двух тысяч служащих. Вы мне, быть может, не верите, но ни один человек не мог попасть к нему на службу, не будучи методистом… Вероятно, это достойная уважения религия… Должен сознаться, что я мало в ней смыслю… однако брат мой Вальтер был полной противоположностью мне: вне религии для него не было ни счастья, ни радости… Я уверен, что вы, мистер Ньютон, будучи светским молодым человеком и отдавая дань религии, все же не разделяете этих взглядов?

Энтони пробормотал что–то, долженствующее означать полное несогласие его с покойным.

— И благодаря тому, что он был такой маньяк, — с горечью продолжал мистер Френчей, — он причинил мне больше неприятностей, чем все мои враги… Я вчера еще говорил моему поверенному: «Что же… Неужели мне сидеть здесь, в Лондоне, целые годы, разыскивая нуждающихся методистов, чтобы исполнить волю покойного брата?.. Да я сам разорюсь, если буду следить за исполнением этого завещания!»

В глазах Френчена появился странный блеск, который сначала испугал Энтони, а затем вселил в него надежду.

— Не пропустить ли нам по рюмочке? — неожиданно предложил мистер Френчен.

Энтони, разумеется, не отказался.

— Я хотел бы, чтобы вы познакомились с моим поверенным, — между тем продолжал Френчен. — Вы с ним поймете друг друга: он такой же светский человек, как и вы…

Энтони кивнул в благодарность за такое лестное о себе мнение…

— Вы, конечно, знаете эту фирму? — воскликнул Френчен. — «Уайт, Семмерс и К°»…

Энтони тотчас снова утвердительно кивнул. Правда, он никогда не слышал об этой фирме, но решительно не видел основания признаваться в этом.

Мистер Френчен озабоченно взглянул на часы.

— Не знаю, застанем ли мы его сейчас в конторе, — проговорил он. — Я уверен, что он вам понравится. Человек долга, но с золотым сердцем… На всякое новое лицо он прежде всего смотрит как на возможного преступника…

Энтони вздрогнул, но собеседник его, погруженный в свои размышления, не заметил этого.

— Не думаю, чтобы это было недостатком для поверенного, — прибавил Френчен, усмехаясь.

— Напротив, это весьма ценное качество, — поспешил заверить Энтони. — Он мне в этом отношении весьма напоминает моего собственного поверенного… Поверенный должен быть осторожен, а осторожность неминуемо ведет к подозрительности…

После выпитой рюмки ликера Френчен поднялся со своего кресла.

— Поедем к нему сейчас! — воскликнул он. — В это время его можно найти в суде… Поедем… Мне хочется, не теряя времени, познакомить вас с ним.

Френчен подозвал такси, на ходу бросив адрес шоферу.

Не доезжая до здания суда, мистер Френчен радостно вскрикнул:

— Ба! Вот и он! Какая удача!

На тротуаре в глубокой задумчивости стоял худой, как скелет, старик в поношенном пальто. При виде Френчена он приветливо усмехнулся, но не сдвинулся с места.

Энтони стало ясно, что этот человек относится к людям как к сборищу недостойных грешников. Он смотрел на сновавшую мимо толпу с видом судьи и палача.

— Позвольте вас познакомить с моим другом Ньютоном. Семмерс, — любезно обратился Френчен к поверенному, — нам нужно поговорить с вами… Не зайти ли нам в кафе?

Поверенный отрицательно покачал головой.

— У меня через полчаса процесс в зале номер шесть, — коротко и сухо отчеканил он.

— Пустяки! — возразил Френчен. — Ведь у вас есть помощник! Пойдемте! Я долго не задержу вас!

Мистера Семмерса, однако, не так легко было уговорить.

— Я могу вам уделить самое большое пять минут, — наконец, согласился он, посмотрев на часы. — И мне не хотелось бы отдаляться от суда…

— Вот и прекрасно. Мы найдем кафе где–нибудь поблизости, — обрадовался Френчен. — Вы ведь согласитесь выпить чашку чая, мистер Ньютон?

Энтони в этот миг не хотелось ни есть, ни пить, однако он покорно кивнул в знак согласия и последовал за своим новым приятелем в маленькое грязноватое кафе.

— Я очень хорошо был знаком с мистером Ньютоном в Южной Африке, — продолжал Френчен, когда все трое уселись за столик. — Я даже недавно вспоминал о нем…

Энтони продолжал недоумевать: он не сомневался, что его принимают за кого–то другого… Однако не спешил и был заинтригован: вопрос с завтраком был благополучно разрешен. (Ему казалось, что и обед ему обеспечен, хотя он давно уже не ощущал такой сытости.)

Он с тоской подумал лишь о том, где ему раздобыть достаточное количество багажа, чтобы портье, наконец, дал ему ключ от номера. Задача казалась пока неразрешимой…

И тут у него мелькнула мысль, что новый приятель мог бы принять на себя бремя оплаты его счетов.

— Между прочим, Френчен, — сказал поверенный, обращаясь к своему клиенту, — Я ближе ознакомился с завещанием вашего брата… Вся сумма не шестьсот тысяч фунтов, а пятьсот двенадцать тысяч фунтов…

Мистер Френчен сердито фыркнул.

— Я хотел бы, чтобы было всего двенадцать шиллингов и девять пенсов… — сердито проворчал он. — Однако мы с покойным братом были большие друзья, и я намерен тщательно следить за исполнением его последней воли… как бы сумасбродна она ни была…

— Почему бы вам не передать напрямую деньги церкви и предоставить ей распределение сумм? — спросил поверенный. — Это избавило бы вас от лишних хлопот. Кроме того, церковный совет лучше вас осведомлен о своих бедных прихожанах…

Мистер Френчен грустно покачал головой.

— Это было бы недобросовестным исполнением завещания моего бедного Вальтера, — со вздохом ответил он. — Насколько я могу припомнить, в завещании сказано: «Первого января каждого года одна пятая часть доходов с оставленного мною имущества должна быть передана какому–нибудь ответственному лицу для распределения среди нуждающихся методистов».

— Вы ошибаетесь, — мягко прервал его поверенный. — Во–первых, не первого, а второго января; а, во–вторых, первое распределение должно состояться немедленно после вашего ознакомления с завещанием, не дожидаясь января. В следующем же году распределение должно иметь место в январе…

— Совершенно верно! Совершенно верно! — воскликнул толстяк. — Я немного запамятовал…

— Хотелось бы мне знать, — продолжал между тем поверенный, — где вы найдете такое положительное и ответственное лицо, которому можно было бы доверить распределение столь больших сумм… Подождите, — прибавил он, увидев, что Френчен хочет возразить ему. — Я знаю, вы хотите сказать, что сами будете распределять эти деньги и приложите все старания к тому, чтобы они были распределены между действительно нуждающимися методистами; и что вы попросите меня наблюдать за правильным распределением этих сумм… Должен вам, однако, заметить, что я слишком занятой человек и что обязанности моей профессии не позволяют мне…

— Вы правы, я действительно возлагал большие надежды на вас, — со вздохом ответил Френчен.

Лицо его при этом омрачилось.

Некоторое время он сидел молча, не сводя глаз с Энтони.

— Мистер Семмерс, — как бы внезапно осененный блестящей идеей, обратился он к своему поверенному, — этот молодой человек — методист…

— Не думаете ли вы возложить столь сложные обязанности на плечи этого юноши? — удивленно воскликнул Семмерс. — Да и… у него, вероятно, ни времени, ни охоты нет заниматься делами благотворительности…

Энтони слушал с напряженным вниманием. Он почувствовал, к чему клонится разговор, и глаза его радостно блеснули.

— Мистер Семмерс, — возразил толстяк, — не говорите с такой уверенностью о человеке, которого вы совсем не знаете… Мы с вами уже знакомы много лет, и вам, вероятно, известно, что я никогда не ошибаюсь в своих суждениях о людях… Я знаю мистера Ньютона так же хорошо, как и вас.

— Я вполне допускаю, что вы отлично разбираетесь в людях, — с оттенком нетерпения в голосе заметил поверенный. — Однако тут мы имеем дело с завещанием… я сказал бы… довольно оригинальным… могущим быть выполненным лишь…

— …человеком долга и чести. — Закончил за него Френчен.

Поверенный с улыбкой покачал головой.

— Долг и честь — качества, достойные уважения, — промолвил он. — Однако здесь наибольшее значение имеют деньги… Если у этого джентльмена есть деньги… Я был бы спокоен, если бы он мог показать мне, например, десять тысяч фунтов…

Энтони решил действовать.

— Если вы потрудитесь зайти в мой банк… — начал он. — Не знаю, по плечу ли мне будет задача, которую хочет возложить на меня мистер Френчен… Но, если вы хотите убедиться в моей платежеспособности, то в банке…

— Что я вам говорил? — с торжеством заявил толстяк. — Мистер Ньютон просит вас пройти с ним тотчас же в банк…

— Я уже говорил вам, что у меня назначено разбирательство дела в суде, — нетерпеливо перебил его поверенный. — У меня нет времени на хождение по банкам…

Он встал, взял шляпу и продолжал после некоторого раздумья:

— Однако, если мистер Ньютон принесет мне сегодня вечером пять тысяч фунтов (только для того, чтобы доказать свою платежеспособность), то я соглашусь на ваше предложение…

— Какой вы недоверчивый! — с некоторым раздражением промолвил Френчен. — Не могу же я потребовать от мистера Ньютона…

— Я вполне понимаю мистера Семмерса, — вежливо перебил Энтони. — Потрудитесь назначить мне время и место свидания, и я сегодня же вечером принесу вам пять тысяч фунтов… Разумеется, лишь на несколько минут…

— Я и не требую, чтобы вы мне их оставляли, — с досадой прервал его Семмерс. — Я лишь прошу, чтобы вы мне их показали…

Энтони облегченно вздохнул.

— У меня как раз достаточно времени, чтобы зайти в банк, — сказал он. — Где же мы встретимся с вами?

— Ну, скажем, в ресторане «Кембре» на Риджент–стрит, в половине седьмого, — предложил поверенный. — Вас это устраивает, Френчей?

— По совести говоря, все эти ваши условия мне очень не нравятся… — презрительно произнес Френчей. — Однако, если мистер Ньютон не возражает против вашего плана, который, по–моему, так же… оригинален, как и завещание моего брата, то я согласен…

Время близилось к вечеру. Энтони торопливо направился в Гайд–парк и стал разыскивать брошенные газеты. Найдя пару газет, он уселся на уединенную скамью и старательно стал их разрывать на одинаковые продолговатые полоски.

Затем, тщательно сложив все это аккуратной стопкой, он наполнил ими свой старенький кожаный бумажник.

Он так был поглощен своим занятием, что не видел, как по газону к нему приблизился какой–то джентльмен. Незнакомец остановился около молодого человека и стал с большим интересом наблюдать за ним.

— Вы, вероятно, собираете вырезки из газет? — поинтересовался он.

Энтони удивленно посмотрел на своего неожиданного собеседника. Во внешности незнакомца было что–то безошибочно подсказавшее Энтони его профессию: сыщик из Скотленд–Ярда.

— Вы не ошиблись, — признался «коллекционер».

— Что же вы коллекционируете? — продолжал расспрашивать незнакомец.

— Видите ли, — с готовностью пояснил Энтони, — каждый такой клочок газеты — стофунтовая бумажка…

Сыщик опустился на скамью рядом с молодым человеком.

— Похоже на то, что нам с вами придется поближе познакомиться, — заявил он.

— Пожалуй, — согласился Энтони. — Ведь вы — из Скотленд–Ярда, не так ли?

— Вы весьма близки к истине…

— Что же, и много ли новых шаек появилось в настоящее время в Лондоне?

— По моим сведениям — четыре, — тотчас ответил сыщик. — Не понимаю, как им удается околпачивать людей… Быть может, и вы тоже — одна из их жертв, попались им в лапы?

Энтони утвердительно кивнул.

— В таком случае, за вами следует установить надзор, — с улыбкой продолжал сыщик.

— Ради бога, не делайте этого! — в испуге воскликнул Энтони. — Каким же образом эти люди «околпачивают»?

— О, это очень просто, — пояснил сыщик. — К примеру, мошенники прикидываются людьми, желающими распределять деньги между нуждающимися… Деньги эти кем–то якобы оставлены по завещанию… Они подыскивают жертву — честного и наивного молодого человека, которому можно доверить распределение денег и который не «истратит их на развлечения и шампанское»…

— Не очень–то они оригинальны, — пробормотал Энтони.

— Будучи сами до крайности жадны, они эксплуатируют людскую алчность… Быть может, вы тоже — одна из их приманок? — лукаво осведомился детектив.

Энтони утвердительно кивнул.

— Я недавно приехал из Южной Африки, где нажил большие деньги, — разъяснил он. — Сегодня вечером я должен показать им пять тысяч фунтов, чтобы убедить их в своей платежеспособности…

Сыщик покосился на потертый бумажник Энтони.

— Если у вас выйдут с ними какие–нибудь неприятности, вот мой телефон, — протянул он Тони клочок бумаги.

В условленное время Энтони прибыл в ресторан. Поверенный уже поджидал его, читая вечернюю газету. Перед ним стояла маленькая рюмка портвейна.

— Мистер Френчен сейчас будет, — поспешил заявить поверенный. — Замечательный человек, не правда ли? Что называется «душа нараспашку»… Готов верить первому встречному… даже бродяге с большой дороги… Мистер Ньютон, между прочим, надеюсь, что вы на меня не обиделись? Ведь поверенный должен прежде всего быть осторожным…

— Конечно, я вполне понимаю, — заверил Тони.

Тут вошел Френчей.

В течение нескольких минут они говорили о политических новостях, наконец, Френчен поморщился и сказал с глубоким вздохом:

— А теперь приступим к делу… Чем скорее, тем лучше…

Он вынул объемистый бумажник.

— Зачем вы принесли столько денег? — удивленно спросил поверенный.

— Потому что, — с некоторой торжественностью начал здоровяк, — если вы не доверяете мистеру Ньютону, то почему он должен доверять мне…

— А вы принесли деньги? — обратился поверенный к Энтони.

Вместо ответа молодой человек вынул свой объемистый бумажник.

— Что я вам говорил? — торжествующе вскричал Френчен. — Настоящий джентльмен! Именно человек, который нам так нужен! Мистер Ньютон, я попрошу вас об одной услуге, — деловито обратился он к молодому человеку.

— Я буду счастлив, — начал Энтони.

Френчен указал ему на свой бумажник.

— Пожалуйста, возьмите этот бумажник, выйдите на пять минут и затем возвращайтесь.

— Но зачем же? — удивленно спросил молодой человек.

— Я хочу доказать, что я вам доверяю. Ведь и вы, не задумываясь, оставите мне свой бумажник?

— Ну еще бы! Конечно! — едва сдерживая улыбку, воскликнул Энтони. — Однако вы, быть может, сосчитали бы предварительно свои деньги? — обратился Энтони к собеседнику.

— О, не стоит! — небрежно возразил толстяк.

Однако он открыл одно из отделений бумажника и вынул из него пачку денег. Две верхних бумажки — Энтони это отчетливо увидел — были настоящие, стофунтовые. Под ними, несомненно, находились кредитки уже собственного изготовления. Впрочем, Энтони решил, что и двухсот фунтов ему на первое время будет вполне достаточно.

— Право, не стоит их считать, — небрежно прибавил Френчей.

— Но ведь вы меня совершенно не знаете, — попробовал протестовать Энтони.

— Я присоединяюсь к мистеру Френчену и очень прошу вас исполнить его просьбу, — с некоторой торжественностью в голосе произнес поверенный.

Энтони со вздохом взял бумажник своего нового приятеля и положил его в боковой карман.

Затем он неторопливо вышел из ресторана, вскочил в первое попавшееся такси и крикнул шоферу:

— Станция Виктория!

Сидя в автомобиле, он раскрыл бумажник и принялся осматривать купюры: две верхних были действительно настоящие…

— …Умный мальчишка! — заметил после его ухода раздосадованный Френчен. — Уходим!

Они быстро расплатились и торопливо направились к выходу.

Но… на пороге ресторана, засунув руки в карманы, стоял сыщик, незадолго до того познакомившийся с Энтони в Гайд–парке.

— Поджидаем жертву, джентльмены? — весело спросил он мошенников.

— Право, не знаю, о чем вы говорите, сержант, — с достоинством ответил Френчен. — Мы поджидаем приятеля…

— …который наверняка уже далеко, — добавил детектив. — Похоже, у вас день прошел впустую…

Сержант Мод добродушно улыбнулся и удовлетворенно хмыкнул:

— А для меня он прошел не зря, черт побери!

Глава 2.

ПРИЯТНОЕ И ПОЛЕЗНОЕ ЗНАКОМСТВО

План знакомства с Джеральдом Монсаром Тони разработал в мельчайших деталях.

Монсар был яркой фигурой в деловом мире Лондона. Один из финансовых воротил Сити, наживший громадное состояние на биржевых спекуляциях — Джеральд Монсар размахом своей деятельности волновал воображение Тони.

Энтони сознавал, что искать встречи в Сити с человеком масштаба Монсара для него, Тони, было дело безнадежным.

Тони решил прибегнуть к хитрости.

Он знал, что летом Монсар проживал в своей загородной резиденции в Суссексе. По воскресеньям в черном «роллс–ройсе» «король» отправлялся на часовую прогулку.

Однажды в воскресенье…

— Но я думала, что вы, спускаясь с холма, увидите меня, — продолжала девушка. — Я заметила вас и полагала, что вы услышите мой гудок…

— Я не слышал гудка, — вздохнув, ответил Энтони. — Но это теперь не имеет значения… Я сам во всем виноват… Однако боюсь, что моя «старушка» превратилась в развалину…

Через несколько секунд девушка стояла рядом с Энтони и с грустью смотрела на «развалину»…

— Если бы я не догадался свернуть в канаву, мы с вами неминуемо бы столкнулись, — невозмутимо заметил он. — Впрочем, я согласился бы скорее вовсе разбить машину, чем причинить вам малейшую царапину…

Девушка сокрушенно вздохнула.

— Слава богу еще, что ваша машина так стара! Конечно, мой отец…

Энтони обиделся.

— Ну это… как сказать… Она только с виду кажется такой старой… Но…

— Не возражайте! — своенравно перебила его девушка. — Это устарелая модель. Вероятно, она вышла из мастерской … сто лет назад. Ведь это «бентли», не правда ли? У всех новых машин «бентли» совершенно другой кузов…

— Да, конечно, — с достоинством проговорил Энтони. — Я люблю старину, и у моей машины действительно старомодный кузов. Но он новый и был поставлен на совершенно новом шасси… Вам стоит лишь внимательно вглядеться в него. Покраска, например, совершенно свежая.

— Да, потому что вы сами недавно красили его, — быстро возразила девушка. — Конечно, краска еще свежая. Скажу вам даже, что машина выкрашена краской «бинко», которая рекламируется во всех спортивных журналах: «бинко высыхает через два часа».

Она дотронулась до кузова и с лукавой усмешкой добавила:

— Но обычно краска эта просыхает лишь через месяц… Признайтесь, ведь вы выкрасили свою старушку недели две назад? Не так ли?

Энтони дипломатично промолчал.

И девушка, мгновенно смягчившись, продолжала уже более дружеским тоном:

— Вы поступили очень благородно… Отец мой будет вам весьма признателен…

Вера Монсар снова огорченно взглянула на покореженный кузов «бентли».

— Может быть, его можно вытащить из канавы и отремонтировать? — робко спросила она.

Энтони развел руками и вздохнул.

— Я могу подвезти вас, — предложила Вера.

— Здесь есть где–нибудь поблизости телефон? — деловито осведомился Тони.

— Мы поедем к нам, — решила девушка. — Оттуда вы сможете позвонить по телефону… Кроме того, я хочу, Чтобы вы поговорили с моим отцом… Он, конечно, не захочет, чтобы вы несли убытки за свой благородный поступок.

Получив, наконец, долгожданное приглашение, молодой человек поблагодарил и уселся в «ройс» рядом со своей спутницей.

В свои девятнадцать лет Вера Монсар была очаровательным белокурым созданием с огромными серыми глазами. Несмотря на ангельскую внешность, в ней просыпался настоящий бесенок при каждом появлении любого претендента либо на ее руку, либо на руку ее отца. Выросшая полусиротой (Монсар рано овдовел), отца Вера боготворила; и к тому же, обладая трезвым взглядом на вещи и немалой деловой хваткой, была Джеральду Монсару дельной советчицей и преданным другом.

Вера любила быструю езду. При въезде в парк она сделала поворот на полном ходу, едва не врезалась в чугунные ворота и понеслась по широкой липовой аллее с бешеной скоростью. Энтони с облегчением вздохнул лишь тогда, когда они, наконец, остановились у роскошного белого дома.

Мистер Джеральд Монсар был плотный лысый мужчина с седыми усами и насупленными седыми бровями. Он молча выслушал рассказ дочери о том, как она едва не сделалась жертвой автомобильной катастрофы.

Когда девушка замолчала, Энтони нашел нужным присовокупить:

— Мисс Монсар ни в чем не виновата. К несчастью, я не слышал гудка. Я могу подтвердить, что она ехала с совершенно разумной скоростью… Виноват только я.

Энтони был большим знатоком людей, в особенности — богачей. Он долго изучал эту разновидность и понял, что они легко попадаются на удочку ухода от ответственности перед законом посредством своих бумажников: щедрость — одна из радостей богачей. Они скорее согласятся раздарить тысячу фунтов, нежели уплатить спорный шиллинг.

Широкое лицо мистера Монсара расплылось в улыбке. Он ласково посмотрел на Энтони:

— Но… не могу же я допустить, чтобы вы потерпели убыток, мистер…

— Ньютон, — подсказал Энтони.

— Мистер Ньютон? — переспросил толстяк, как бы что–то припоминая. — Совладелец резиновой мануфактуры «Ньютон, Бойд и Вилькинс»?

— Нет, — гордо заявил Энтони, — я не имею с этой фирмой ничего общего.

— Быть может, вам принадлежит горшечная фабрика Ньютонов? — продолжал свои расспросы хозяин.

— Нет, — с презрением ответил Энтони. — Никогда не интересовался этой отраслью промышленности.

После того как мистер Монсар удостоверился, что Энтони не принадлежал ни к одной из известных фирм, интерес его к молодому человеку сразу пропал.

— Дорогуша, — обратился он к дочери, — что же нам делать?

Девушка улыбнулась, показав при этом рад ослепительно белых зубов.

— Думаю, папа, что нам прежде всего следует пригласить мистера Ньютона позавтракать с нами! — с улыбкой предложила она.

Монсар с радостью ухватился за это предложение.

— Я заметил, что вам уже известна моя фамилия, — сказал он, обращаясь к Энтони. — Вероятно, моя дочь уже успела…

Энтони улыбнулся.

— Я хорошо знаю Сити, — заметил он. — Ваше имя достаточно известно в Лондоне, и нет делового человека, который бы не знал, что у вас имение в Суссексе.

— Понимаю, — промолвил толстяк.

— Вы служите в Сити, мистер Ньютон? — осведомился Монсар.

Энтони кивнул утвердительно.

Он обзавелся небольшим офисом в первом этаже одного из домов в Сити; на двери красовалась дощечка с его именем.

Вера Монсар пригласила в столовую.

Энтони в душе ликовал: он не мог и мечтать, что предприятие его окончится таким успехом. Ему приходилось слышать, что у миллионера Монсара есть дочь, однако он не предполагал, что она такая красавица и что ему придется столкнуться на дороге именно с ней, а не с отцом.

После завтрака Монсар увел гостя в библиотеку и, указав на полку со своими любимыми книгами, предложил отдохнуть после тревог воскресного утра.

Энтони с наслаждением уселся в мягкое кожаное кресло.

Громадное окно библиотеки выходило на мраморную террасу, на которой, оживленно о чем–то беседуя, прогуливались отец и дочь.

Энтони незаметно придвинул кресло к самому окну и стал жадно прислушиваться. Когда отец и дочь проходили мимо него, девушка сказала:

— Он гораздо приятнее того… последнего…

Мистер Монсар утвердительно кивнул.

Энтони вытянул шею и насторожился.

Проходя во второй раз, девушка прошептала:

— И он неглуп…

А в ответ мистер Монсар что–то неразборчиво проворчал.

Энтони, конечно, догадался, что речь шла о нем. Дальнейших замечаний молодой девушки он, однако, при всем своем старании расслышать не мог.

Потом они куда–то исчезли, по–видимому, вошли в дом или спустились в сад.

Энтони уже хотел отправиться на поиски хозяев, когда дверь библиотеки бесшумно открылась. На пороге стоял сам финансовый король.

— Мне хочется поговорить с вами с глазу на глаз, мистер Ньютон, — сказал он, усаживаясь против молодого человека. — Мне кажется, что вы могли бы быть весьма полезны мне и моей фирме…

У Энтони от радостной неожиданности захватило дух. Он пробормотал что–то невнятное и стал ожидать дальнейших пояснений.

— Вы бывали в Брюсселе? — спросил мистер Монсар.

— Да. Я отлично знаю этот город, — с готовностью ответил Энтони.

Он никогда не бывал в Бельгии, но тотчас сообразил, что найдет нужные сведения в любом путеводителе.

Мистер Монсар погладил свой выбритый подбородок и сосредоточенно сдвинул брови.

— Мне вас бог послал! — воскликнул он. — Я давно ищу человека, которому можно было бы доверить весьма ответственное поручение. Я только что обсуждал этот вопрос с дочерью… Надеюсь, вы простите мне эту маленькую бестактность?

Энтони охотно простил бы ему гораздо большую бестактность.

— Дочь моя удивительно точно оценивает людей с первого взгляда, — продолжал финансист. — Вы произвели на нее самое благоприятное впечатление…

Мистер Монсар помолчал мгновение и продолжал:

— Я попрошу вас сегодня же вечером отправиться в Брюссель. Вы останетесь там до среды. Между прочим, у вас достаточно денег для путешествия?

— О… да… — небрежно ответил Энтони.

— Отлично. Я дам вам запечатанное письмо и попрошу вскрыть его в среду утром в присутствии моего брюссельского агента, месье Ламона из фирмы «Ламон и Ламон». Вероятно, вам приходилось слышать об этих выдающихся финансистах?

— О!.. Конечно!.. — воскликнул молодой человек.

— Ваша миссия будет тайной… Вы никому не должны говорить о ней… Вы меня понимаете? — прибавил финансовый король.

Энтони утвердительно кивнул.

— По счастью, англичанам для въезда в Бельгию не требуется никаких формальностей с паспортами, — продолжал хозяин. — Советую вам не терять времени. Вот письмо…

Он вынул из бокового кармана запечатанный конверт. Энтони быстро взглянул на адрес: «Мистеру Ньютону. Прошу вскрыть в присутствии месье Сесиля Ламона в Брюсселе».

— Не могу обещать вам, что за исполнение этого поручения вы будете щедро вознаграждены… — прибавил финансист. — Но мне кажется, что оно принесет вам пользу во многих отношениях.

Энтони радостно улыбнулся в ответ и воскликнул:

— Я отправлюсь тотчас же, сэр! Когда мне приходится исполнять подобного рода важные поручения, я не люблю терять времени…

— Вы поступаете весьма мудро, — одобрительно заметил хозяин.

Энтони втайне надеялся увидеть перед отъездом мисс Монсар, но был разочарован: у крыльца его поджидал только автомобиль с обычным шофером.

Проезжая мимо канавы, в которой все еще стоял его разбитый «бентли», Энтони самодовольно усмехнулся: он не жалел о случившемся…

По приезде в Брюссель Энтони тотчас же отыскал месье Ламона; тот оказался тучным человеком с длинной всклокоченной бородой. Он был немало удивлен внезапным приездом неизвестного ему молодого англичанина.

— От мистера Монсара? — с оттенком почтения в голосе переспросил он. — Мистер Монсар не предупреждал меня о вашем приезде… Быть может, дело касается нового биржевого синдиката?

— Поручение мое окружено строжайшей тайной, — с важностью ответил Энтони, понизив голос.

Месье Ламон почтительно выслушал это объяснение, поминутно одобрительно кивая.

— Ваше умение хранить чужие тайны делает вам честь, — несколько торжественно произнес он. — Я могу быть вам полезен во время вашего пребывания в Брюсселе? Не хотите ли пообедать вместе со мной сегодня вечером в нашем клубе?

Энтони был искренне рад приглашению: денег, привезенных им с собой, оказалось далеко недостаточно.

Во время обеда месье Ламон вновь завел речь о мистере Монсаре.

— Замечательный человек, не правда ли, мистер Ньютон? — воскликнул он. — Вероятно, вы — его друг?

— Не совсем, — заметил Энтони. — Разве можно быть «другом» такого великого человека? Можно только удивляться и восторгаться им!

— Верно! — восхищенно подтвердил бельгиец. — А дочь его! Вот красавица!

Он поцеловал кончики пальцев и добавил:

— И умница, умница какая! А?..

Энтони полностью был с ним согласен.

— Бьюсь об заклад, что дело касается турецкого займа, — воскликнул месье Ламон, весело подмигнув своему гостю, после того, как они осушили бутылку старого бургундского.

Энтони снисходительно улыбнулся.

— Я думаю, вы не осудите меня, если я умолчу о цели моей миссии, — не без важности ответил он.

— Конечно… Конечно… — согласился бельгиец. — Ваше молчание делает вам честь… Однако, быть может, вы приехали по поводу австрийского займа?..

Энтони с достоинством промолчал.

— Я могу вскрыть свой пакет только у вас в бюро.

Месье Ламон рассыпался в извинениях.

Энтони, впрочем, и самому не терпелось узнать содержание таинственного письма, и в среду утром, как только открылась контора, он был уже у месье Ламона.

Когда он вскрывал конверт, его руки дрожали от волнения: он так верил, что в жизни его наступил счастливый перелом!

К удивлению — письмо было не от мистера, а от мисс Монсар. Оно гласило:

«Сэр, мой отец хотел заявить о вас в полицию, или, по крайней мере, окунуть вас в пруд, чтобы кик следует проучить. Я уговорила его не делать этого: мне не хотелось, чтобы столь печальная участь постигла такого изобретательного молодого человека. Вы — тридцать четвертое по счету лицо, завязывающее знакомство с нами не совсем… обычным путем: меня «защищали“ от ужасных бродяг (нанятых, разумеется, самими же «спасителями“), меня дважды толкали в реку и героически спасали… Трое молодых людей «случайно“ подвернулись под ружья моего отца и были им ранены, когда он охотимся на зайцев. И по крайней мере пять человек попали под его автомобиль, когда он проезжал с нашей виллы на станцию…

Мы вполне оценили вашу изобретательность: должна сознаться, что в первую минуту я действительно поверила, что это — несчастный случай. Для проверки, однако, я позвонила в местный гараж и узнала, что ваш автомобиль стоял там в течение двух недель, пока вы приводили его в приличный вид и красили знаменитым на всю Англию «бинко». Желаю вам большей удачи в следующий раз.

Вера Монсар».

Энтони перечел письмо трижды. Лишь тогда он обратил внимание на вложенный в конверт лист бумаги с подписью самого мистера Монсара:

«Господину Ламону.

Прошу вас уплатить мистеру Ньютону сумму, достаточную для путешествия в Лондон и для путевых расходов.

Джеральд Монсар».

Месье Ламон с интересом наблюдал за молодым человеком.

— Надеюсь, теперь вы сообщите мне цель вашей поездки и содержание письма? — сгорая от любопытства, воскликнул он.

К этому времени Энтони успел вполне овладеть собой: он преспокойно сложил письмо и положил его в карман.

Затем, снова посмотрев на бумажку с подписью финансового короля, он с важностью произнес:

— Я крайне сожалею, что лишен возможности открыть вам цель моей миссии. Я спешно должен выехать в Берлин, Вену и Константинополь… Оттуда мне придется на несколько дней заехать в Рим по дороге в Танжер… Через месяц я буду в Гибралтаре, а там сяду на пароход, чтобы отправиться в Англию…

И он полным достоинства жестом протянул бельгийцу письмо мистера Монсара.

«Прошу вас уплатить мистеру Ньютону сумму, достаточную для путешествия в Лондон и для путевых расходов», — громко прочел Ламон, — Сколько же вы желали бы получить, месье? — почтительно справился он.

— Я думаю, что обойдусь шестьюстами фунтами, — небрежно бросил Энтони.

Месье Ламон поспешил отсчитать и вручить ему шестьсот фунтов.

Через несколько дней мистер Монсар, получив от своего агента уведомление о выплаченной мистеру Ньютону сумме, в ярости поспешил к дочери.

— Какой мерзавец! Какой жулик! — завопил он.

— О ком ты говоришь, папочка? — спокойно спросила дочь. Вокруг тебя столько мерзавцев и жуликов…

— Этот! Мистер Ньютон!.. — воскликнул отец. — Я велел Ламону возместить ему путевые издержки… И он слизал у меня шестьсот фунтов.

Девушка звонко расхохоталась.

— Он наплел Ламону всякую чепуху, — продолжал взбешенный Монсар. — Будто ему нужно вернуться в Англию через Берлин, Вену, Константинополь и Рим…

— Что ж! Благодари Бога, что он не пожелал возвращаться через Владивосток и Америку.

Глава 3.

КЛАД

Энтони Ньютон открыл окно и облокотился о подоконник, вдыхая утреннюю прохладу. Этим ясным летним утром солнечные лучи преобразили крыши соседних домов, и даже городские трубы выглядели нарядно. Энтони невольно залюбовался ими…

Он не сомневался в правильности сделанного выбора, зарабатывая вполне достаточно, чтобы быть сытым. Это был честный заработок: не выходя за рамки общественной благопристойности, он преуспевал, оставаясь в ладу со своей совестью. И Тони не кривил душой, считая себя несравненно благопристойнее многих экспонатов своей картинной галереи, заполнявшей одну из стен его номера. Тони называл ее «мой иконостас». Это были вырезанные с первых полос газет портреты воротил большого бизнеса; коллекция служила для Тони предметом гордости и неисчерпаемым кладезем возможностей…

Он недавно обзавелся компаньоном — Биллом Фаррелом. Фаррел был тощ, долговяз и во всем старался походить на своего патрона. Сегодня Тони намеревался поручить Биллу первое серьезное дело.

Билл сидел в кресле, важно попыхивая трубкой и пуская дым колечками.

— Слушай и запоминай! — начал Тони, указывая на «иконостас». — Начнем сегодня с верхнего ряда. Это Вильям Мак Нил (настоящая фамилия Бернштейн) — мясной король… Это Гарри Декл — король стали, следом за ним Теодор Матч — корабельный король. Далее ты видишь Николаса Флекка — короля пищевых продуктов. А этот джентльмен с носом–картошкой Митчел Блогг — король варенья. Этот, с очками в роговой оправе — хлопчатобумажный король… Косоглазый с бриллиантовой булавкой в галстуке — нефтяной король. Отвесь глубокий поклон их величествам, Билл… С их помощью мы с тобой сделаемся богатыми…

— С чего это вдруг? — изумился Билл.

— Я силюсь объяснить тебе, что некоторые излишки, «заработанные» этими джентльменами, должны перейти в наши карманы! — весело возразил Энтони.

— Гм… я и не знал, что у тебя такие прекрасные знакомства, — для солидности бесстрастно обронил Билл.

— Время — деньги… Детали предстоящей операции обсудим в моей конторе. Поехали! Выше голову, дружище!

На двери его маленькой конторы на Теобальдс–роуд висела медная дощечка:

«Э. Ньютон. Частное сыскное бюро».

Энтони уселся за письменный стол и вытащил из папки две газетные вырезки, положив их перед собой вместе с железнодорожным расписанием.

— Послушай! — воскликнул Тони. — Я прочту тебе описание аукциона у Флоретти. «Резная шкатулка красного дерева, содержащая различные рукописи, досталась мистеру Николасу Флекку». Не буду тебе докучать дальнейшими подробностями… Мистер Флекк — знаменитый коллекционер и отъявленный негодяй.

Тони взял в руки другую газетную вырезку.

— «Спешно: в Слау продается небольшой дом с участком в один акр. Цена 250 фунтов». Поторопись, Билл, редингская электричка отправляется в двенадцать двадцать…

— Постой! И купить этот дом должен я? — спросил ошеломленный Билл.

Тони утвердительно кивнул.

— Именно. Ты должен купить этот дом. Я уже осматривал его; у меня даже есть его план… Все же не заключай сделки, пока не получишь от меня подтверждения. Никто не должен знать, что ты действуешь от моего имени…

Час спустя Билл уже сидел в поезде. Тони вернулся в отель и принялся за работу.

В одном из ящиков комода хранились пожелтевшие листы пергамента, и он весь день что–то строчил на них мелким бисерным почерком.

Мистер Флекк был поистине одним из воротил финансового и делового мира. По его воле рынки Лондона, Копенгагена, Роттердама понижали и повышали цены на масло.

В Соединенном Королевстве у него был шестьсот тридцать один склад пищевых продуктов. От времени до времени пресса извещала англичан, что «фирма прилагает все усилия для снабжения населения дешевым маслом», но «что вследствие неурожая в Дании или в Ирландии и повышения фрахта, цена на масло должна быть повышена на три пенса»

Покупатели ворчали, но покорялись судьбе, и миллиарды лишних пенсов текли в казну удачливого предпринимателя.

У мистера Флекка был свой дом на Сент–Джонс–сквер в лучшей части Лондона. Кроме того, ему принадлежали: образцовая ферма в Норфолке, охота в Йоркшире и рыболовная речка в Шотландии. Правда, он не был ни охотником, ни рыболовом, но — «настоящий джентльмен должен быть спортсменом»! Это был обрюзгший, толстый человек, в облике которого было что–то бульдожье. Любимым его развлечением было лежать у себя на ферме под стогом сена и читать детективы.

Флекк был холостяком; штат его прислуги состоял из экономки, трех секретарей, четырех шоферов, двенадцати лакеев, главного повара и целой армии маленьких поварят в белых колпаках.

В то утро король масла сидел за своим столом огромным письменным столом, просматривая свежие газеты. Когда лакей в белых перчатках подал ему на серебряном подносе визитную карточку Энтони, он невольно поднял голову:

— Кто он такой и что ему нужно?

— Не знаю, сэр. У него вид джентльмена, и он настаивает на том, чтобы вы его незамедлительно приняли, сэр, — ответил лакей. — Я объяснял ему, что вы очень заняты, но…

— Хорошо, пусть войдет, — проворчал мистер Флекк.

В дверях показался Энтони в безукоризненном сером костюме. Хозяин кабинета окинул его быстрым взглядом.

— Присядьте, капитан… Ньютон, — наконец, снисходительно предложил король. — Чем могу быть вам полезен?

Тони не спеша снял перчатки, положил их рядом со шляпой на меленький столик и неторопливо вытащил записную книжку.

— Мистер Флекк, если я не ошибаюсь, вы купили несколько дней назад на аукционе у Флоретти шкатулку, содержащую различные рукописи? — начал он.

Мистер Флекк утвердительно кивнул.

— Эти рукописи принадлежали покойному лорду Уайтроллу, известному коллекционеру, — продолжал Тони.

— Я сделал эту покупку исключительно ради шкатулки… — перебил его миллионер. — Я даже еще и не просматривал этой писанины. Думаю, однако, что они не стоят и двух пенсов.

Тони облегченно вздохнул.

— И однако же я осмелился побеспокоить вас именно из–за этих рукописей, — заявил он. — Один из моих клиентов поручил мне переговорить с вами с глазу на глаз. Дело заключается в следующем: один из старых и доверенных слуг лорда дал своему хозяину на сохранение документ, содержание которого я, к сожалению, не могу вам открыть. Слуга этот (его фамилия Самуэльс) умер несколько лет тому назад. Его родственники уверяют, что лорд Уайтролл всегда хранил этот документ в купленной вами шкатулке. Если документ действительно куплен вами вместе со шкатулкой, клиент мой предлагает за его возвращение двести фунтов… Речь идет о некоем письме на имя Самуэльса…

Мистер Флекк был прежде всего деловым человеком. Прикинув, что никто не стал бы предлагать за документ двухсот фунтов, если бы он не стоил дороже, он нажал кнопку звонка и приказал вошедшему секретарю:

— Принесите мне шкатулку, купленную на аукционе у Флоретти…

И, вернувшись к разговору, добавил:

— Это отнюдь не значит, что я согласен возвратить вам этот документ, мистер Ньютон, на предложенных вами условиях. Все, что находилось в шкатулке, — отныне моя собственность, и я волен делать с ней, что захочу…

Тони понимающе кивнул.

— Я лишь осмелюсь добавить, что родственники Самуэльса очень бедны, и для покупки документа они идут на большие издержки.

— Бедность и богатство — понятия относительные, — назидательно заметил мистер Флекк. — Ведь я тоже небогат, если сравнить меня с миллиардерами Америки.

— Но вы богач по сравнению с этими людьми, — настаивал Тони. — И я уверен, что такой благородный человек, как вы, не пожелает наживаться за счет бедняков…

— Чушь! — резко перебил «король». — Мое состояние не с неба свалилось, я сам сколачивал его… и, должен сознаться, никогда не задумывался о тех, которые при этом теряли. Сделка есть сделка… Если я купил эту вещь, то и все, что находится в ней, теперь принадлежит мне.

В это время в кабинет вошел секретарь и поставил перед Флекком небольшую шкатулку красного дерева.

— Впрочем, — добавил Флекк спокойно, — я ведь еще ничего не решил, мистер Ньютон. — Быть может, я и уступлю этот документ за предложенную вам цену.

Он быстро разрезал бечевку и откинул крышку шкатулки. Она была наполнена пожелтевшими от времени рукописями. Некоторые были связаны в пачки поблекшими розовыми лентами.

Мистер Флекк начал их перебирать.

— Так вы говорите, что это было письмо? — переспросил он.

Энтони молча кивнул.

— Это, по–видимому, рецензия на какую–то театральную пьесу, — пробормотал Флекк, пробегая взглядом пожелтевшие листы, — Это… А вот и письма.

Энтони нагнулся над шкатулкой, как бы для того, чтобы ближе ее разглядеть. Еще секунда — и мелко исписанные им накануне листки были уже среди других писем. Затем он снова сосредоточенно принялся разглядывать резьбу по дереву.

И вдруг, озабоченно нахмурившись, поднял голову.

— Сэр, если цена вам кажется слишком незначительной, то мой клиент не постоит за несколькими лишними сотнями… Ему важно во что бы то ни стало получить документ…

Мистер Флекк насторожился.

— Мне надо подумать… — буркнул он. — А сейчас я очень занят… Через несколько дней я дам вам ответ.

Энтони пожал плечами, встал и холодно откланялся.

Очутившись на улице, он поспешил в ближайшее почтовое отделение и послал телеграмму в «Зеленый попугай»:

«Совершай сделку».

Четыре дня спустя у маленького домика в Слау остановился роскошный лимузин. Из него вылез тучный джентльмен и стал пристально разглядывать домик и сад, Особенно заинтересовало его местонахождение огорода, расположенного позади дома. Наконец, он решительно толкнул калитку.

Из–за домика показался высокий молодой человек в вылинявшей рубашке, одетой набекрень старенькой кепке, с большой садовой лейкой в руке. Он поставил лейку на землю, вытер руки о кожаный передник и приветливо обратился к приезжему:

— Прекрасная погода, сэр!

«Типичный деревенский простофиля», — подумал Флекк.

— Доброе утро, милейший, — приветствовал его мистер Флекк. — Это ваш дом?

— Да, сэр… — с готовностью ответил Билл.

— Гм… Недурной домик!.. Прекрасно расположен… — продолжал миллионер. — Он достался вам по наследству?

— Я купил его недавно; хочу заняться ранними овощами.

— Вот как… А кто владел этим домом до вас? — промолвил мистер Флекк.

— Не могу припомнить фамилии, — немного подумав, ответил Билл. — Я слышал, что земля принадлежала одной семье, столетие переходя от отца к сыну…

— Гм… — проворчал толстяк. — Неужели вы так и не можете припомнить фамилию?

— Затрудняюсь ответить, сэр, — развел руками Билл, — кажется, что–то вроде Сомсон… — он наморщил лоб.

— А может быть, Самуэльс?

— Ну, конечно, Самуэльс!.. — радостно вскричал Билл. — Наконец–то вспомнил!

— Простите за нескромный вопрос, — продолжал Флекк. — Сколько вы заплатили за этот коттедж?

— О! Все мои сбережения… — со вздохом признался молодой человек.

— А за сколько вы согласились бы продать его?

— Продать?! — изумленно воскликнул «фермер». — Но я не собираюсь продавать своего дома, сэр. Я в восторге от своей покупки. И, кроме того, как уже говорил вам, я хочу заняться ранними овощами. Мой шпинат…

— Оставим в покое ваш шпинат… — нетерпеливо перебил его Флекк. — Ну, скажем, за лишних сто фунтов вы согласились бы перепродать его?

— Что вы!.. Даже, если бы вы мне предложили лишнюю тысячу фунтов, я бы не расстался с моим домом… — как бы несколько обиженно воскликнул Билл.

И прибавил, понизив голос:

— Про это место ходят странные слухи… Его уже однажды собирались перекупить у меня. А на днях приходил сыщик в сопровождении местного адвоката.

— Ближе к делу, — нетерпеливо перебил Флекк. — Я деловой человек и не люблю терять даром времени… Тысячу фунтов!.. Идет?

— Нет, сэр! Ни за какие деньги! Мой шпинат…

— А! К черту ваш шпинат! Мне понравился этот дом, и я согласен заплатить за него хорошую цену в разумных пределах… — многозначительно добавил толстяк.

Немного подумав, Билл распахнул дверь коттеджа.

— Войдите, сэр, — любезно пригласил он.

…Час спустя мистер Флекк уселся в свой роскошный лимузин. Рядом с ним сидел Билл. Шоферу дан был адрес одного из крупных лондонских банков: Билл недоверчиво относился к чекам…

Он согласился совершить купчую на продажу дома лишь после того, как мистер Флекк отсчитал ему круглую сумму наличными.

На рассвете мистер Флекк принялся за поиски клада.

Он захватил с собой три исписанных бисерным почерком листка и в сотый раз перечел рассказ о том, как Вильям Самуэльс украл из банка, где служил швейцаром, драгоценности маркизы Тьерри и как спрятал этот клад, оцененный примерно в сто двадцать тысяч фунтов, у своего тестя, владевшего маленькой фермой в Слау.

Наконец, отсчитав три ярда от яблони по направлению к колодцу (так было указало в документе), мистер Флекк, обливаясь потом, принялся за работу.

О, радость! Через полчаса лопата его наткнулась на квадратную каменную плиту. Он наклонился и поднял ее.

Дрожащими от волнения руками, он извлек из–под камня заржавевшую коробку из жести, до странности похожую на самые обычные коробки из–под печенья.

Несмотря на свою тяжесть, она показалась толстяку легче перышка, когда он переносил ее из сада в дом. Лишь тщательно заперев дверь на ключ, он решил приподнять крышку: коробка была наполовину наполнена песком…

Мистер Флекк нетерпеливо высыпал его на стол. Увы… он не нашел ничего, кроме маленького кусочка картона.

Это была визитная карточка Энтони Ньютона. Внизу мелким бисерным почерком было начертано:

«Один из несчастных покупателей масла».

Вне себя от гнева, мистер Флекк бросился в контору Энтони.

— Вы с вашей шайкой ограбили меня на восемь тысяч фунтов! — завопил он. — Сейчас же верните мне деньги или я обращусь в суд…

— Я предпочитаю последнее, — невозмутимо заметил Тони.

— Да вы просто бандит!.. — завизжал толстяк.

— Из этой комнаты два выхода, — еще невозмутимей продолжал Тони, — через окно и через дверь. Вы заплатили деньги и, следовательно, можете выбирать…

— Хорошо! В таком случае, я иду в полицию! — задыхаясь от гнева, прокричал мистер Флекк и взялся за шляпу.

— Дорогой Флекк, — остановил его Тони. — Я получил с вас восемь тысяч фунтов по совершенно законной сделке, не так ли… И предупреждаю вас: если вы будете ее оспаривать, я не успокоюсь до тех пор, пока не вытяну из вас восьмидесяти тысяч…

— Вор!.. Бандит!.. — в совершенном бешенстве заорал король пищевых продуктов.

— Билл!.. — негромко позвал Тони.

В тоже мгновение на пороге появился бывший «владелец» усадьбы с кладом и молча, но решительно выставил мистера Флекка за дверь.

Глава 4.

ДАМА В СЕРОМ

Во время войны Энтони познакомился с Сибиллой Мартин. Он называл ее «дамой в сером», ибо она, по словам мужа, почти всегда носила только серые платья. (Цвет этот был, между прочим, ей весьма к лицу).

Дочь обедневшего аристократа, она отличалась необычайно благородной красотой и внушала Энтони благоговение, близкое к страху: такое чувство могут внушать античные статуи; то была красота античной богини.

Ее муж, полковник Джим Мартин, был командиром Тони и для своего подчиненного всегда оставался веселым и преданным другом. Во время одной из неприятельских атак Джим Мартин был смертельно ранен. Когда Энтони на себе тащил своего друга на перевязочный пункт, полковник Мартин скончался. Его последними словами были:

— Не оставляй мою жену… Сделай для нее все, что можешь!..

Энтони не забыл о предсмертном завещании друга и решил навестить «даму в сером», снимавшую уютную квартиру в доме на Керзон–стрит.

Она встретила Энтони удивительно холодно и надменно.

Он невнятно пробормотал несколько приветственных слов и спросил ее, не может ли чем–нибудь быть ей полезен.

«Дама в сером» любезно поблагодарила Энтони, решительно отклонив его помощь. За завтраком она вела разговор о самых невинных вещах, и смущенный Энтони поспешил как можно скорее откланяться.

После этого он видел Сибиллу Мартин еще два раза.

Первый раз — в дни самой ужасающей бедности: она проехала мимо, видимо, не узнав и не сразу ответив на его поклон, в щегольском автомобиле, когда он, голодный, уныло брел по Пикадилли. На ней было светло–серое пальто и прелестная серая шляпка, очень шедшая к ее пепельно–русым вьющимся волосам.

Во второй раз Тони увидел красавицу в вестибюле одною из модных театров. Смокинг Тони сидел на нем безукоризненно.

Она приветливо кивнула ему.

— Мне кажется, я мельком видела вас на улице, мистер Ньютон, — промолвила она, величественно протягивая руку. Я так была погружена тогда в свои мысли, что но сразу узнала вас… Буду очень рада, если вы как–нибудь навестите меня.

— Я буду счастлив… — с поклоном ответил Энтони.

Он вдруг вспомнил своего мертвого друга и подумал, что полковник Мартин мог быть спокоен: жена его, видимо, не испытывала нужды. Достаточно было взглянуть на ее туалет и бриллианты в ушах.

Поклонившись «даме в сером», Энтони заметил приближающегося к ним маленького лысого человека в смокинге и очках в тонкой золотой оправе.

— Черт возьми! Джебюрн? — невольно вырвалось у Тони.

Фото Джебюрна находилось в его «иконостасе» знаменитых мошенников на одном из видных мест, хотя сам этот джентльмен предпочитал всегда оставаться в тени.

Когда–то в Дувр приехал безвестный австрийский эмигрант с двадцатью кронами в кармане и с презрением к своему отечеству в душе. Фамилию свою — Джебюрн — он увидел впервые на указателе дуврской набережной в тот памятный день, когда очутился здесь.

Со временем мистер Джебюрн разбогател; способы, которыми он нажил свое состояние, не лишены были известной оригинальности. Он основал в Лондоне целый ряд клубов, для чего в различных кварталах Вест–Энда покупал или снимал меблированные или немеблированные дома, нанимал штат слуг из бывших своих соотечественников и непременно привлекал в качестве почетных гостей обедневших аристократов. В каждом клубе была неизменно любезная, прекрасно воспитанная хозяйка, принимавшая гостей. Первые этажи были отведены под дансинги для молодежи. Во втором же, куда допускались лишь избранные, шла крупная игра в «тридцать и сорок».

Официально имя Джебюрна не было связано ни с одним из его клубов. Никто из приглашенных, например, на танцевальный вечер к миссис Девидсон, не знал, что очаровательной хозяйке не принадлежит ни один стул из всего роскошного убранства особняка на Флавери–гарденс; никто из гостей не подозревал и того, что она получала тысячу фунтов в год от маленького лысого человека, жившего в небольшой, но уютной квартире в совсем другой части города.

Вполне естественно, что гости, собравшиеся на танцы, попадали и в верхний этаж.

Крупье, заведовавшие игрой, были, конечно, людьми мистера Джебюрна. Их труд оплачивался несравненно лучше, чем труд хозяйки дома. И неудивительно: эти господа ловким движением рук умели переместить карту и повернуть в пользу хозяина «колесо фортуны».

Несмотря на огромные расходы по содержанию штата служащих, каждый игорный дом приносил Джебюрну чистых двадцать тысяч фунтов в год.

Полиция, конечно, ни к чему не могла придраться: хозяйкой в каждом доме была всеми уважаемая дама, игра велась между друзьями и знакомыми, а законы Соединенного Королевства, как известно, охраняют неприкосновенность частной собственности.

Тони заинтересовала встреча в театре, и в один из ближайших дней он отправился на чай к «даме в сером».

— Джебюрн?.. — переспросила красавица. — Да, я немного знакома с ним… Он забавный рассказчик… Знаком со многими знаменитостями. Вам, вероятно, показалось странным, что я его поджидала в театре?

Энтони улыбнулся.

— Я никогда не задумываюсь над такими вещами… — ответил он. — Ведь вы не очень дружны с ним?

— Нет, конечно.

В торопливом ответе миссис Мартин проскользнул испуг.

Впрочем, она тотчас же овладела собой и продолжала спокойно:

— Мы собирались в театр целой компанией… Леди Мембюри взяла ложу и пригласила меня… К сожалению, трое, в том числе и леди Мембюри, заболели гриппом… Такая досада!

Энтони облегченно вздохнул.

— Мне кажется, вы недолюбливаете мистера Джебюрна? — спросила миссис Мартин: от нее не ускользнул этот вздох.

— Очень уж сомнительна его репутация… — уклончиво ответил Тони.

— Вот как? — изумилась она. — Что же именно ему ставят в вину?

— Как вам сказать, — замялся Тони. — Его имя связывают как–то с игорными домами.

— И это… общее мнение? — спросила она, помолчав.

— Я бы этого не сказал… — Скорее — мое личное впечатление…

Снова наступило молчание.

— Какая пошлость! — промолвила, наконец, миссис Мартин. — А мистер Джебюрн знаком с вами?

Энтони должен был сознаться, что мистер Джебюрн и не подозревает о его существовании.

Через три дня после разговора с миссис Мартин, Тони столкнулся с этим джентльменом в одном дорогом ресторане, где мистер Джебюрн постоянно обедал, — метрдотель всегда сохранял для него угловой столик.

К этому–то столику и подсел Энтони. Он, видимо, был сильно навеселе и заплетающимся языком пробормотал:

— У меня на родине нет обычая сохранять столики для важных клиентов… У нас все люди равны…

— Вы — американец? — спросил заинтересованный Джебюрн, оглядывая Тони через стекла очков.

— Вы угадали, — рассмеялся Энтони. — И я жду не дождусь, когда вернусь к себе на родину… Лондон — просто скучнейшая дыра… Негде потратить деньги, черт возьми… На будущей неделе я удираю в Париж… Быть может, там удастся повеселиться…

Мистер Джебюрн живо заинтересовался новым знакомым.

— Все зависит от того, что называть весельем… — осторожно заметил он. — Вкусы бывают различные… Всюду можно повеселиться, если есть деньги… Быть может, вы стеснены в средствах?

— Ну уж нет! — вскрикнул Тони, швырнув на стол пригоршню крупных кредиток. — За этим дело не станет… Подумайте, сегодня я хотел развлечься в покер у себя в отеле… и не мог найти партнеров! Все завопили, что я играю слишком крупно, что здесь не игорный дом и тому подобную ерунду…

Мистер Джебюрн оглядел зал: за одним из соседних столиков обычно сидел «свой человек». Он подозвал его и объяснил:

— Позвольте вас познакомить с моим приятелем мистером…

— Смитом из Нью–Йорка… — подсказал Тони.

— Мой приятель Девидсон — лондонский старожил, — продолжал Джебюрн. — Он с удовольствием покажет вам город… Ведь и в Лондоне можно повеселиться, не так ли, мистер Девидсон?

Поверх очков он многозначительно взглянул на Девидсона.

— Вы надолго пожаловали в Лондон? — тотчас осведомился мистер Девидсон.

— Не знаю, — зевая изрек тот. — Я здесь решительно умираю со скуки…

— О! После сегодняшнего вечера, надеюсь, вы перемените мнение о нашей столице, — усмехнулся Девидсон. — Поехали!

Через несколько мгновений Тони сидел в автомобиле своего нового знакомого.

— В Лондоне много мест, известных лишь старожилам, — с лукавой усмешкой пояснил ему дорогой мистер Девидсон. — Я познакомлю вас сейчас с моим другом, мистером Вестбюри…

— Вы очень любезны, — пробормотал Тони.

— Мне приходилось так часто встречать совершенно исключительное радушие со стороны американцев, что я счастлив отплатить… — оживленно добавил его собеседник.

Вскоре они подъехали к большому особняку на Кадоган–гарден.

В большом зале были танцы.

Девидсон взял Тони под руку и повел по широкой мраморной лестнице наверх.

— Здесь идет небольшая игра, — небрежно пояснил он, вводя Энтони в игорный зал. Не советую вам принимать в ней участие: в азартных играх легко проиграться…

Клубы мистера Джебюрна делились на разряды: в этом клубе ставки были невелики.

Услышав слово «небольшая», Тони громко запротестовал.

— Я позволю себе отвезти вас в другой дом, — торопливо предложил его любезный спутник. — Сегодня как раз танцевальный вечер у миссис Крессельвайт около Беркли–сквер.

Энтони согласился и вскоре очутился в еще более богато обставленном доме. В первом этаже также танцевала нарядная молодежь.

Наверху вокруг зеленого стола сидело человек пять–десять: тут играли в «тридцать и сорок».

— Здесь ставки уже выше, — пояснил спутник Тони. — Однако они не должны превышать пятидесяти фунтов…

…В три часа утра Тони распростился со своим новым приятелем: он проиграл сто фунтов, но зато ознакомился с четырьмя игорными притонами мистера Джебюрна.

Друзья Тони собирались в его конторе в Сити. С тех пор как «дела» Тони пошли на лад, у него всегда здесь были припасены бутылка виски и ящик с сигарами. Утопая в клубах дыма, молодые люди вспоминали совместную службу во время войны; но все чаще здесь речь шла о том, как заработать деньги.

На следующий день после своего проигрыша, Энтони, придя в контору, застал там пятерых приятелей. Он с грустью окинул взглядом поношенные плащи и костюмы своих однополчан.

— Куда вы все запропастились? Рад, что пришли, — улыбнулся он. — Я уже собирался вас разыскивать, ребята.

— В чем дело, Тони? — поинтересовался Билл. — Новый гениальный план? — Билл всегда гордился тем, что на этих встречах он присутствует на равных с друзьями своего патрона.

Энтони сел за письменный стол. Все разместились вокруг и приготовились слушать.

— Как вам известно, — начал Тони, — богатства наживаются честными и нечестными путями… Оставим в стороне честных богачей и ополчимся против воров и мошенников… Они не станут беднее, если часть награбленных ими барышей перейдет в наши дырявые карманы…

— Золотые слова, Тони!.. — воскликнул Боб. — Ты уже нашел «жертву»?

— «Жертву» можно видеть ежедневно за обедом в ресторане Парони, — усмехнулся Тони. — Отъявленный негодяй, шантажист и мошенник. Его следует проучить, Боб…

Он попеременно взглянул на каждого в отдельности и негромко произнес:

— Для этого мне срочно понадобится ваша помощь, ребятки. Но предупреждаю: путь, на который вы вступаете, не усыпан розами, скорее чреват тюрьмой… Все же симпатии всех честных людей будут на вашей стороне… Так кто пойдет со мной?..

В следующую же ночь, когда улицы были уже почти пустынны, к особняку на Кадоган–гарден подъехал автомобиль. Из него вышли пять бравых молодцов.

Тони позвонил в дверь. На пороге появился лакей в ливрее. Он и пикнуть не успел, как один из молодцов зажал ему рот кляпом и связал.

Другой бравый молодец встал на страже у дверей танцевального зала. Остальные быстро поднялись наверх.

— Ни с места!.. — скомандовал Тони, стоя на пороге комнаты, где шла игра в «тридцать и сорок». — Вы арестованы… Сержант, займитесь этим джентльменом. — Он указал взглядом на растерявшегося крупье.

Женщины забились в истерике и были близки к обмороку. Мужчины громко выражали негодование… Однако никто не оказал ни малейшего сопротивления.

Энтони вынул большой мешок и спокойно сгреб туда весь банк. В это время его приятели связали слуг и заперли их в чулане.

— Итак, джентльмены, мне известны ваши имена и адреса, — продолжал Тони, обращаясь к игрокам. — Однако арестовывать вас сегодня я не намерен… Тем не менее, вы останетесь здесь, пока сержант у дверей не выпустит вас. Надеюсь, сегодняшний урок пойдет вам впрок.

Несколько минут спустя автомобиль подкатил к особняку на Беркли–сквер.

Лакей в ливрее не сопротивлялся… Энтони быстро взбежал по лестнице и… остановился как вкопанный…

За зеленым столом сидели Джебюрн и «дама в сером». Она вскочила и широко раскрытыми от ужаса глазами воззрилась на Тони.

Джебюрн не растерялся.

— В чем дело? — спокойно спросил он, подходя к Энтони.

Ответа не последовало.

Тони быстро сгреб деньги с зеленого стола и подошел к оцепеневшей Сибилле Мартин.

— Мне нужно поговорить с вами, — сказал он негромко.

Она покорно последовала за ним в коридор.

— Что вы здесь делаете, миссис Мартин? — спросил Тони.

— Я… Я… новая хозяйка дома… — прошептала растерянно «дама в сером».

— Новая хозяйка дома? — удивленно повторил Тони. — Что вы этим хотите сказать?

— Я… задолжала мистеру Джебюрну, — избегая глядеть на Тони, прошептала она. — В его руках оказались мои векселя на три тысячи фунтов.

— Но… я думал… — начал Тони.

— Вы думали, я богата? — горько усмехнулась «дама в сером». — Но бедный Джим оставил мне очень мало, и я… давно истратила все эти деньги.

— Истратили здесь, — уточнил он, указывая глазами на дверь.

Она грустно кивнула.

— Пожалуй, я помогу вам, миссис Мартин. В память о моем погибшем друге, — холодно бросил Тони и быстро вернулся в игровую комнату.

Джебюрн был вне себя от гнева. Он потрясал кулаками и грозил всевозможными карами «этим разбойникам и ворам».

— Где векселя миссис Мартин? — прервал Тони поток нецензурной брани.

— А вам что за дело?.. — прохрипел разъяренный Джебюрн.

— Слушайте меня внимательно, Джебюрн. — негромко начал Тони. — Если вы тотчас же отдадите мне эти векселя, я не буду поднимать шума и выведу своих людей из этого дома… Если же вы будете продолжать скандалить, то вам придется тотчас вернуться в свое отечество.

Джебюрн размышлял не более секунды.

— Я согласен отдать вам векселя, — ответил он. — Но как же быть с деньгами… которые вы взяли?

— О, не беспокойтесь… Деньги пойдут на доброе дело — в фонд бывших защитников отечества! — усмехнулся Тони.

Глава 5.

ЭНТОНИ СТАНОВИТСЯ БУКМЕКЕРОМ

— Дружище, ты, кажется, раздал всю добычу, какую удалось загрести в тот памятный вечер? — осведомился Билл за утренним кофе.

Его патрон загадочно улыбнулся и вынул из жилетного кармана газетную вырезку.

— Билл, пока есть «наши бараны», ты без работы не останешься! Кстати, я нашел новое и весьма выгодное помещение капитала… Суммы, оставшейся у нас, вполне достаточно, чтобы заняться этим делом.

Билл с любопытством взглянул на газетную вырезку из почитаемой Тони «Дейли мейл»:

«Ищу компаньона с капиталом в тысячу фунтов. Дело без всякого риска. Выгода огромная. Обращаться письменно в газету для номера девятьсот сорок три».

— Джентльмена, поместившего объявление, зовут Герроу, — пояснил Тони, пуская дым колечками. — Он букмекер…

— Не вижу никакой выгоды от этого предприятия, — возразил Билл. — Еще вопрос — есть ли у него клиентура?..

— Если и нет, то скоро будет… — вслух размышлял Тони. — Во всяком случае, один клиент обеспечен — это его отец. Отец этого Герроу — большая шишка на бирже… Это нисколько не мешает ему быть мошенником. Я уже навел справки: отец и сын — одного поля ягоды…

На следующий день состоялась первая встреча будущих компаньонов.

Мистер Сильвестр Герроу снимал квартиру в третьем этаже одного из доходных домов вблизи Пикадилли.

В первой комнате с выцветшими обоями — типичной конторе — помещалось два письменных стола, несколько стульев, пишущая машинка и телефон. Вторая комната была обставлена как будуар. По–видимому, мистер Герроу любил старинную мебель, гравюры и понимал толк в коврах.

Хозяин конторы оказался франтоватым молодым человеком с гладко зачесанными волосами. Он приветливо поздоровался с Тони и протянул ему холеную белую руку с отполированными ногтями.

В комнате стоял аромат из смеси каких–то восточных духов и дорогих сигарет.

— Видите ли, мистер Ньютон, я не держу секретаря… — пояснил он томным голосом. — Со служащими бывает столько неприятностей… Им ни в чем нельзя доверять…

После этого маленького предисловия он сразу приступил к делу.

— Я понял из вашего письма, что вы желали бы стать компаньоном в моей фирме… Вы представляете себе, в чем заключается наше ремесло? Должен сознаться, что я иногда стыжусь своей профессии, до того она вульгарна. Но ничего не поделаешь… Нужно жить…

— По правде сказать, я мало смыслю в букмекерстве… — сознался Тони. — Я представляю себе дело так: клиенты дают вам поручения… Если лошади, на которых они поставили, выиграли, вы им выплачиваете выигрыш… В противном случае клиенты платят вам…

Мистер Герроу добродушно усмехнулся.

— Надеюсь, у нас дело сладится… — заметил он, — Для начала я попрошу вас находиться в конторе, отвечать на телефонные звонки, принимать телеграммы и записывать в книгу все ставки…

Весь первый день своего букмекерства Тони проскучал: не было ни одного телефонного звонка и ни одной телеграммы.

— Сегодня первый день скачек в Ньюмаркете… — пояснил мистер Герроу, — публика еще не втянулась в игру…

Он посмотрел на часы.

— Не хотите ли выйти перекусить? — предложил он. — А когда вернетесь, отлучусь я.

Тони не заставил себя просить и через четверть часа уже вернулся в контору. У мистера Герроу был недовольный и озабоченный вид.

— Какая неудача!.. — воскликнул он. — Тотчас после вашего ухода позвонил лучший клиент — Берт Финнер и поставил пятьдесят фунтов на Меррибоя… И выиграл, мерзавец!.. Выдача триста фунтов!..

— Вот как… — промолвил Тони, но ничем не выдал своего недовольства.

На следующий день в конторе было много работы: звонили какие–то странные люди и ставили небольшие суммы. Тони докладывал о каждой ставке главе фирмы, сидевшему в мягком кресле в будуаре и полировавшему ногти.

В четыре часа Тони снова пошел в кафе.

— Этому Финнеру дьявольски везет!.. — воскликнул мистер Герроу, когда Тони вернулся в контору. — Поставил сто фунтов на лошадь. Выиграл четыреста.

— Что ж… — спокойно промолвил Тони, — в каждом деле бывают неудачи… Будем надеяться, что фортуна и нам улыбнется.

— О… Конечно! — подхватил компаньон, весьма довольный тем, как спокойно Тони отнесся к проигрышу. — Ведь, когда начнется полоса удач, — тысячи фунтов поплывут в нашу кассу…

На следующий день Тони не пошел в кафе. Он прихватил с собой термос с кофе и сандвичи.

— Очень уж дорого обходится это чаепитие, — заявил он своему компаньону. — А кроме того, я хотел бы побеседовать с Бертом Финнером…

Однако мистер Финнер так и не позвонил в этот день. Небольшие ставки других клиентов принесли фирме барыш.

На следующий день в три часа раздался телефонный звонок. Герроу сам поспешил взять трубку. Тони притворился, что поглощен своими записями, внимательно прислушиваясь к односложным репликам своего компаньона.

— Хорошо, дружище… — сказал в заключение мистер Герроу. — Конечно, я с удовольствием сделаю это… Вы говорите, двести фунтов?.. Триста фунтов? Отлично!..

Он швырнул трубку и попросил Тони узнать по телефону результат последнего заезда.

Тони выполнил его просьбу.

— Так кто же пришел первым?.. — нетерпеливо спросил Герроу.

— Блек Эмпайр. — Ответ последовал незамедлительно.

Лицо мистера Герроу вытянулось.

— Ну не досадно ли?.. — воскликнул он. — Снова этому мерзавцу чертовски повезло!..

— Уточните у него, верно ли он ставил именно на Блек Эмпайр? — торопливо прошептал Тони, внезапно побледнев.

Герроу снял трубку и набрал номер.

— Вы слушаете, Берти? На какую лошадь вы поставили триста фунтов?.. На Блек Эмпайр?.. Вы в этом уверены? Счастливец! Ваша лошадь пришла первой!..

Он повесил трубку и в полном отчаянии опустился на стул.

— Какое невезение!.. — воскликнул он (впрочем, в голове его скорее звучала радость, нежели злость). — Угораздило же меня принять его ставку за минуту до того, как стал известен результат заезда. Послушайте, дружище, уточните–ка данные.

Тони взялся за телефонную трубку. Потом обернулся к Герроу.

— Я ошибся, Блек Эмпайр не пришел первым, — с трудом сдерживая улыбку, прошептал Тони. — Первым пришел Рербелл!

Герроу позеленел: по его ошеломленному лицу можно было подумать, что он весьма огорчен первым успехом фирмы.

— Какой вы, однако, невнимательный, дружище, — наконец проворчал он. — Ведь я уже сообщил Берти, что лошадь пришла первой… Мы можем так лишиться своего лучшего клиента.

— О, поверьте, я этим был бы не менее огорчен, чем вы, — смущенно пробормотал Тони.

Вечером Тони ужинал с Биллом.

— Ну, как твои дела? — поинтересовался компаньон.

— Великолепно! — рассмеялся Тони. — Вся организация дела весьма несложна: у мистера Герроу вовсе нет серьезной клиентуры. Как только я выхожу, ему звонит какая–то мифическая личность и якобы ставит на выигравшую лошадь… Таким образом, у меня ежедневно из кармана убывает несколько сот фунтов. Когда он слизнет все мои деньги, он сделает новое объявление в газетах: «Ищу компаньона» и так далее.

Билл удивленно посмотрел на патрона.

— Не беспокойся, мой друг… У меня есть одна идея! — Тони хлопнул его по плечу.

На следующий день мистер Герроу был немало удивлен: несмотря на то, что на скачках был «большой день», Тони заявил, что хочет пройтись и что–нибудь перекусить.

— У вас есть какая–нибудь предельная ставка для мистера Финнера? — невзначай поинтересовался он у Герроу, стоя на пороге.

— Конечно, нет, — с улыбкой ответил букмекер. — Чем выше будут его ставки, тем больше мы в итоге заработаем… Не век же ему будет так дьявольски везти!..

По возвращении Тони пришлось выслушать жалобы своего компаньона на злой рок.

— На этот раз он поставил двести фунтов, — простонал Герроу.

— Все тот же злополучный Берти Финнер? — осведомился Тони.

— Ну, конечно… Выдача была вчетверо больше ставки… Он позвонил, как только вы ушли… Я еще подумал, прежде чем согласиться на такую высокую ставку. Но он уговорил меня, мерзавец!..

— Итак… мы потеряли восемьсот фунтов?.. — задумчиво промолвил Тони.

Мистер Герроу грустно кивнул.

— Вам дьявольски не повезло, мой друг, — сокрушенно промолвил он. — Никогда еще моя контора не терпела таких убытков… Подумайте только, за неделю мы потеряли более тысячи фунтов.

— Что ж… Ничего не поделаешь, — вздохнул Тони и участливо добавил: — Выше голову, старина, сходите в бар, стаканчик виски вам не повредит… А я пока приготовлю чек для мистера Финнера…

Во время его отсутствия Тони узнал результат последнего заезда.

— Никто не звонил? — спросил Герроу, вешая в прихожей шляпу.

— Представьте, какая удача! — воскликнул Тони. — Берти Финнер поставил тысячу фунтов на Блу Деймонд. Мы с ним теперь квиты!..

От изумления мистер Герроу не мог выговорить ни слова.

— Мистер Финнер… Звонил? — наконец переспросил он.

— Ну да… И поставил тысячу фунтов на Блу Деймонд, покалеченную с пол–заезда, — подтвердил Тони. — Он позвонил, как только вы ушли, и я не знал, принимать ли такую большую ставку… Однако ваши слова, что для Берти нет предельной суммы, вдохновили меня. Мне захотелось рискнуть. Поздравляю вас, дружище!

И Тони радостно протянул руку своему компаньону.

Тот, казалось, не заметил протянутой руки и продолжал в полном недоумении смотреть на Тони.

— Но, насколько мне известно, ведь Берти Финнер уехал сегодня за город, — пробормотал растерявшийся букмекер. — Он мне говорил, что выезжает четырехчасовым поездом.

— Он действительно звонил с вокзала, — нашелся Тони.

— Отлично! — пробормотал Герроу.

Он побледнел как полотно.

Энтони с улыбкой наблюдал за ним.

— Кстати, я бы хотел предложить вам, — начал Тони, — несколько изменить способ связи с клиентами: вместо телефонного звонка нужно требовать от каждого клиента телеграфного подтверждения ставки.

— Да… Конечно… — задумчиво произнес Герроу и замолчал; его мысли сейчас были далеко.

— Какая удача, что я был в конторе, когда позвонил этот Берти… — не унимался Тони. — Право, не будет греха в том, если я просто буду называть его Берти… Ведь я сегодня даже полюбил его… Не думаю, что он будет сильно огорчен проигрышем: за последнее время он положил в карман много наших денег.

Герроу не ответил. Казалось, он весь ушел в изучение каких–то заметок в книжке, лежавшей на письменном столе.

— Дружище, быть может, я допустил оплошность без вас, согласившись на такую крупную ставку… — виновато продолжал Тони. — Однако какая удача, что неделя эта окончилась все–таки без убытка, черт возьми!

Лицо мистера Герроу побледнело, потом позеленело.

В понедельник утром, придя в контору, Энтони был поражен необычной веселостью и радушием патрона.

— Я успел за эти дни поразмыслить над вашим новым предложением и даже посоветоваться с отцом, который, между нами говоря, отнюдь не одобряет моего «ремесла». Отец находит ваше предложение принимать поручения по телеграфу вполне приемлемым. И знаете, у отца есть небольшая скаковая конюшня. Я уговорил его играть впредь только при нашем посредничестве. Что вы на это скажете?.. А?..

Тони просиял.

— Что же… Попробуем!.. — воскликнул он. — Должен только предупредить вас, что в среду я уезжаю в Глочестер и что вам придется одному сидеть в конторе и отдуваться.

— Но ведь в среду большие скачки в Херст–парке? — удивленно воскликнул Герроу.

И, спохватившись, небрежно прибавил:

— Хотя вряд ли в этот день будет много ставок… Вы можете совершенно спокойно уехать в Глочестер, дружище… Когда же вы намерены вернуться?

— О, к вечеру я буду уже здесь… часов в шесть…

Энтони решил отправиться с десятичасовой электричкой. Неожиданно Герроу пришел проводить его на вокзал.

— Моя тетушка приезжает сегодня из Кардиффа, — пояснил он свое присутствие удивленному Тони. — Я должен ее встретить… И решил воспользоваться случаем и пожелать вам счастливого пути.

Тони, разумеется, был весьма тронут такой любезностью и рассыпался в благодарностях…

На ближайшей станции Тони вылез из электропоезда и вскочил в первое попавшееся такси, умоляя шофера поскорей доставить его в Херст–парк. Опоздав на два заезда, на трибунах среди публики Тони тотчас заметил высокую, сутуловатую фигуру старика Герроу.

Третья скачка была довольно оригинальна: в ней принимали участие всего три лошади.

Какое–то чутье подсказало Энтони, что на эту именно скачку отец и сын Герроу возлагали большие надежды: она должна была помочь им переложить в свой карман вклад Энтони в букмекерскую фирму. Тони не спускал глаз со старика, заметив, как тот подошел к телеграфу и взял три бланка. На каждом из них он написал телеграфный адрес своего сына и поручение поставить две тысячи фунтов. Имена лошадей на всех трех телеграммах были разные…

Конечно, нет ничего предосудительного в игре на всех лошадей данного заезда, и многие таким образом застраховывают себя от крупного проигрыша. Здесь, однако, план был иной.

Тони сразу же разгадал его. Скачка сама по себе не представляла никакого интереса. Ясно было, что фаворит Бердс Эй придет первым. И действительно, он повел скачку и не позволил ни одному из своих конкурентов приблизиться к себе даже на корпус.

Уже без четверти шесть Энтони вернулся в контору.

— Ну, мой друг… И досталось же нам сегодня! — приветствовал его Герроу. — Катастрофа! Прямо катастрофа!..

— Снова Берти?.. — изумился Тони.

— Отец мой поставил две тысячи фунтов на Бердс Эй… Лошадь пришла первой… Пришла телеграмма с его поручением… Все, как видите, в порядке…

Тони быстро пробежал телеграмму.

— Да… Конечно, все в порядке… — пробормотал он.

— Мы потеряли тысячу фунтов, что равносильно полному банкротству… — причитал букмекер. — Или, быть может, вы в состоянии вложить в наше предприятие новый капитал?.. Тогда мы можем продолжать работать вместе…

— А по–моему, мы выиграли три тысячи фунтов, — глядя ему в глаза, отчеканил Тони.

— Что? Что?.. — не веря своим ушам, переспросил компаньон.

— Где две другие телеграммы, посланные вашим отцом?.. Только не говорите, что их не было, — усмехнулся Тони, — Ваш отец послал сюда три телеграммы, поставив по две тысячи фунтов на каждую из трех лошадей заезда. Как видите, расчет весьма прост: он проиграл четыре тысячи, а выиграл одну. В итоге он должен уплатить нам три тысячи…

— Не понимаю, о чем вы говорите?.. — пожал плечами покрасневший Герроу.

Энтони жестом остановил его.

— Предупреждаю вас, Герроу, — продолжал Тони, если завтра я не получу эти три тысячи, полиции станет известно о ваших проделках, и вы будете арестованы за мошенничество… Я жду вашего ответа…

— Не понимаю, о каких телеграммах вы говорите? — растерянно пробормотал компаньон. — Я уже говорил вам, что получена была лишь одна телеграмма…

— Повторяю вам, что из Херст–парка ваш отец послал три телеграммы… Возможно, они сожжены или спрятаны в надежном месте — суть не в этом! Да, почта сможет выдать мне копии телеграмм… будьте же благоразумны: передайте старику, что я даю ему срок — до полудня завтрашнего дня… И прибавьте, что я предпочитаю мелкие купюры…

Глава 6.

«КРАСОТКА»

То промозглое осеннее утро для Энтони стало началом кошмарного сна: именно в это утро он впервые увидел «красотку».

Спустившись в ресторан к утреннему чаю. Тони заметил небольшую компанию: пожилую даму в драгоценностях, плотного темноволосого парня и девушку. Тони считал, что все девушки должны быть если не красивы, то, по меньшей мере, привлекательны. Взглянув на эту, Тони обомлел: жидкие и тусклые, как пакля, волосы обрамляли широкое, одутловатое, веснушчатое лицо. Огромный смеющийся рот обнажал отсутствие нескольких зубов.

Усевшись за соседний стол, Тони с любопытством наблюдал за этой троицей. Поймав его взгляд, девушка торопливо убрала левую руку под стол. Тони подозвал официанта.

— Кто эта «красотка»? — спросил он, расплачиваясь.

— Мисс Элиза Джиббс с матерью, сэр.

Направляясь к выходу, Тони обратил внимание на величину бриллиантов, сверкавших в ушах миссис Джиббс.

На ходу застегивая плащ, Тони выбежал из отеля, смешавшись с толпой бледных, продрогших лондонцев. Он опаздывал на деловую встречу, назначенную ему главой фирмы «Тенкер и Тенкер» для переговоров по «важному и весьма конфиденциальному делу».

Тони терялся в догадках, на какой предмет он мог понадобиться этим джентльменам и каков род их занятий. Тони невольно улыбнулся, вспомнив утренний чай…

Контора «Тенкер и Тенкер» помещалась в третьем этаже небольшого обветшалого дома, расположенного на одной из самых отдаленных улиц Сити. Улица была с утра до вечера запружена грузовиками, и поэтому Тони вылез из такси и пошел пешком.

Торопливо перепрыгивая через несколько ступенек, он поднялся по лестнице, открыл дверь и очутился в крошечной прихожей.

— Мистер Тенкер ждет вас, сэр… — объявил молодой клерк и распахнул перед ним дверь соседней комнаты.

За письменным столом сидел седовласый джентльмен, бросивший беглый, но цепкий взгляд на Тони поверх очков в массивной роговой оправе.

— Присядьте, мистер Ньютон, — пригласил он. — Я позволил себе обратиться к вам, ибо много о вас наслышан.

Тони скромно потупил глаза.

— Вы — прекрасно воспитанный светский человек… С некоторыми средствами… не так ли?

— Если можно назвать «средствами» то, что я имею…

— Ну, уж, не притворяйтесь!.. — с улыбкой воскликнул мистер Тенкер. — Ведь не далее как на прошлой неделе вы хотели купить отель «Медузу»…

Тони несколько удивился осведомленности мистера Тенкера. Действительно, он давно уже помышлял о покупке недвижимости, общаясь со многими агентами по найму и продаже, — на стенах его конторы висели красочные фото, рекламировавшие продажный фонд недвижимости с надписями типа: «вид с террасы на цветники», «вид с верхнего балкона на пруды»…

По утрам Тони обычно просматривал свежие проспекты и мечтательно размышлял о том, где было бы лучше поселиться: в Фотин Манор (388 акров, полный комфорт, рыбная ловля) или в Солк Плейери (прежний владелец истратил десять тысяч фунтов на всевозможные реконструкции, сухая местность, великолепный вид) и так далее.

«Видимо, Тенкеры — агенты по найму и продаже», — решил Тони.

— Мистер Ньютон, я хотел бы потолковать с вами сугубо конфиденциально об одном деле, — между тем продолжал Тенкер. — Я могу быть с вами совершенно откровенен, не так ли?..

— Ну, конечно…

— Не скрою от вас, что я был вчера вечером в вашем отеле, чтобы повидать вас… В течение получаса я незаметно наблюдал за вами в холле… И лишь после этого утвердился во мнении: вы именно тот человек, которого мы ищем…

Он через стол дружески протянул Энтони руку и приветствовал его крепким рукопожатием.

— Итак, дело вкратце заключается в следующем: у нас очень богатая клиентура, и часто к нам поступают дела не совсем… обычного характера.

Тони был заинтригован.

— Скажите, мистер Ньютон, вам приходилось писать любовные письма? — вдруг совершенно неожиданно спросил мистер Тенкер.

— Конечно… — не моргнув глазом ответил Тони.

— В таком случае, не согласились бы вы, — за вознаграждение, скажем, в двадцать фунтов за письмо, — написать девушке, которую вы никогда не видели?..

Тони удивленно взглянул на своего собеседника.

— Разрешите мне объяснить вам более подробно, — поспешил разъяснить мистер Тенкер. — Моя клиентка — богатая вдова. У нее есть дочь, — молодая и весьма… романтичная. К несчастью, девушка влюбилась в шофера ее светлости… Впрочем, забудьте, пожалуйста, что я сказал «ее светлости»… Девушка страдает, но тут есть один нюанс: ведь она, несомненно, влюблена не в шофера… Она влюблена «в любовь», если можно так выразиться… Вы понимаете меня?..

Он на минуту прервал поток своего красноречия и многозначительно взглянул на посетителя.

— Но в чем же будет заключаться моя роль?.. — нетерпеливо спросил Тони.

— Вы напишете ей: признаетесь, что видели ее в парке, что не можете ее забыть и тому подобную чепуху. Нужно во что бы то ни стало выбить дурь из ее головы… Девушке ее круга не подобает влюбляться в шоферов… Впрочем, я всецело полагаюсь на вас и уверен, что ваше красноречие сделает свое дело.

— А нужно ли мне подписываться под этими посланиями? — полюбопытствовал Тони.

Мистер Тенкер пожал плечами:

— Если вам угодно, почему бы и нет… Совсем не обязательно, чтобы девушка влюбилась именно в вас… Это поведет лишь к новым осложнениям… Она должна выйти замуж лишь за человека своего круга… Поэтому очень прошу: не ищите встреч с ней и отправляйте все письма лишь при моем посредничестве…

— Предположим… я подумаю о вашем предложении, — откланялся Тони, мечтая поскорей забраться в постель со стаканом глинтвейна в руке.

Вечером того дождливого дня, обогревшись и почувствовав приятный огонь внутри, он написал первый образец любовного письма и отправил его Тенкеру. В письме этом многословно рассказывалось о том незабываемом впечатлении, которое произвело на Тони «ангельски прекрасное личико»; а также о том, что молодой человек хранит, как святыню, былинку, по которой ступила ножка его кумира.

Ответ не заставил себя ждать: вскоре после полудня Тони получил конверт с двадцатью фунтами. Вслед за конвертом последовал телефонный звонок Тенкера:

— Великолепно… Превосходно… Продолжайте… Только второе письмо советовал бы написать чуть–чуть прозаичней… Упоминание о былинке не совсем удачно… Современные девушки ходят почти исключительно по городским тротуарам. Не обижайтесь на меня за это маленькое замечание…

— Напротив… Страшно вам за него благодарен… — поспешил ответить Тони, входя во вкус сочинительства, — Скажите, а нужно ли мне дождаться ответа от девушки?..

— Если будет письмо, я вам его перешлю, — уклончиво ответил Тенкер и повесил трубку.

Ответ пришел через пару дней. В письме говорилось, что девушка уже давно забыла человека, «недостойного ее любви», и жаждет познакомиться с новым поклонником. В постскриптуме она осведомилась, бывал ли он в Баден–Бадене и в Эксе.

Тони просмотрел путеводители по Германии и Франции. Второе его послание заняло десять страниц и наполнено было воспоминаниями о красотах Баден–Бадена, о лунных ночах, облаках, преимуществах целебного воздуха и прочее…

Следующие двадцать фунтов Энтони получил не без угрызений совести: он должен был сознаться, что писание писем доставляло ему удовольствие и увлекло его целиком (и предоставляло ему прекрасную возможность не выходить из отеля в промозглую слякоть осени).

Он тотчас уселся за письменный стол и принялся писать ответ. Незаметно прошел вечер, наступила ночь — Тони окончил писать под утро, когда иссяк запас почтовой бумаги…

На следующее утро он отослал письмо Тенкеру. Швейцар, взвесив письмо в руке, заметил, что по весу лучше его отправить в качестве бандероли.

День прошел для Тони томительно и скучно. Он был уже без памяти влюблен в маленькую герцогиню и промечтал все утро в кресле о ее прекрасных голубых глазах, ослепительно белой коже и очаровательной улыбке. (Тони любил мелодраму…)

На третий день, к удивлению Тони, письмо пришло прямо по адресу его отеля. «Энтони Ньютону лично» — прочел он на конверте.

Письмо начиналось словами:

«Мой дорогой и любимый».

Далее девушка писала о том, что ей бы очень хотелось повидаться с ним, «заглянуть в его глаза, услышать его ласкающий голос»…

Энтони стало жарко. Он вытер лоб, снисходительно улыбнулся и стал читать дальше.

На четырех страницах девушка заверяла, что он стал ее кумиром, что без него теперь нет для нее счастья, что она готова расстаться с родными, с богатством и роскошью, лишь бы быть рядом с ним.

Внизу четвертой страницы Тони увидел постскриптум: «Энтони, как мне быть?.. Моя мать случайно увидела ваше письмо. Брат мой рассвирепел… Он требует, чтобы я вышла за вас замуж».

Энтони негромко чертыхнулся.

«Энтони, дорогой мой, я решила искать защиты у вас и тотчас же еду к вам…»

Энтони поспешно спрятал письмо в карман, схватил шляпу и, забыв про шарф и перчатки, не помня себя от страха, выбежал из номера.

Внизу он остановился и, схватил швейцара за рукав, попросил его дрожавшим от волнения голосом:

— Любезнейший, если меня будет спрашивать дама, — скажите, что вы не видели меня неделю… впрочем… лучше скажите, что я вчера уехал за границу… Если дама спросит, богат ли я, скажите, что у меня нет ни пенса и что я кругом в долгах… Если она спросит, красив ли я, скажите, что у меня деревянная нога и нет правого глаза, я урод…

— Слушаюсь, сэр, — с трудом сдерживая улыбку, ответил швейцар.

Тони вскочил в первое попавшееся такси и велел шоферу ехать в Сити. Улица, на которой помещалась контора «Тенкер и Тенкер», и на этот раз была запружена грузовиками — Тони выскочил из такси и в расстегнутом пальто, шлепая по лужам, бросился бежать по улице.

Чуть не сбив с ног секретаршу и не извинившись, он без доклада ворвался в кабинет Тенкера.

Мистер Тенкер удивленно взглянул на него: постепенно лицо его расплылось в добродушную улыбку.

— Вы пришли за деньгами, мистер Ньютон?.. Я только что собирался вам их выслать…

— Нет!.. Не нужно мне ваших денег! — выкрикнул Тони. — Она хочет, чтобы я на ней женился!..

— Кто?.. Девушка, с которой вы переписываетесь?.. Я, признаться, ожидал этого…

— Но я–то не ожидал!.. Мистер Тенкер, ради бога, спасите меня! Я хочу, чтобы вы чистосердечно рассказали ей, при каких обстоятельствах были написаны эти письма…

— Не забудьте, что мы обязаны строго хранить тайну нашей клиентки… — наставительно произнес мистер Тенкер. — Я скорее брошусь с Лондонского моста, нежели соглашусь…

— Да я вас привлеку к суду!.. Слышите ли?.. К суду!.. — резко перебил его Тони.

Мистер Тенкер помолчал, давая Тони успокоиться, и деловито проговорил:

— Боюсь, вам не удастся этого сделать, мистер Ньютон: официально я ничего не знаю об этом деле и буду отрицать всяческое свое в нем участие… С другой стороны, вам было хорошо заплачено за эту маленькую неприятность… Ведь вы не отказывались от денег?..

— Кто же эта девушка?.. Теперь–то, надеюсь, вы мне назовете ее имя?.. — не унимался Тони.

— Она прекрасно воспитана, из хорошей семьи… и безумно влюблена в вас. Влюблена до такой степени, что даже поселилась в вашем отеле, чтобы почаще видеть вас…

— В моем отеле?.. — пробормотал окончательно ошеломленный Тони.

— Ну… Да… Это дочь миссис Джиббс — мисс Элиза Джиббс…

— Что–о?! «Красотка»?.. — схватившись за голову, заорал Тони.

— Я вижу, что вы уже встречались с ней?.. Она милая, добрая и хорошо воспитанная девушка…

Тони не помнил, как очутился на улице. Мучительно хотелось курить: свою трубку в спешке он забыл в отеле. Внизу он остановился, не зная, куда ему теперь деваться…

В отел возвращаться он боялся…

С минуту постояв в раздумье, Тони поднял воротник, поглубже засунул руки в карманы пальто и решительно зашагал прочь. Он решил направиться к своему другу Ринку Стиффинзу.

По образованию Ринк был адвокатом. Он жил на Тампле и неплохо зарабатывал. Правда, адвокатского гонорара ему едва хватало на табак, однако Ринк, обладая некоторым литературным дарованием, имел еще один вид заработка он писал сентиментальные романы для журнала «Юноши и девушки», расходившегося, главным образом, в провинции в громадном количестве экземпляров. Это был добродушный толстяк с пушистыми соломенными усами.

Стиффинз открыл дверь не сразу. Каждый звонок в прихожей вызывал в нем мучительное беспокойство: а вдруг это его клиент?.. Романист вытеснял в нем адвоката…

— Добро пожаловать, дружище!.. — воскликнул он, увидев Тони. — Какими судьбами?..

— Ринк… Я — конченый человек… — устало пробормотал Тони, падая в кресло.

— Надеюсь, ты пришел ко мне не за советом… я хочу сказать — не за юридическим советом?.. — с опаской покосившись на него, спросил адвокат. — В таком случае, ничем не смогу тебе помочь… Со времени появления моего «Родства душ» я больше не занимаюсь практикой.

— Да замолчи ты со своими романами! — нетерпеливо перебил его Тони.

— Тогда в чем же дело?

— Ринк, ты знаешь Тенкера? — прошептал Тони.

— Ну, еще бы! — воскликнул Стиффинз. — В молодости Тенкер был адвокатом. Потом за какое–то темное дело был исключен из сословия… Теперь, насколько мне известно, он обзавелся конторой по устройству браков.

Тони чуть не лишился чувств. Широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел на друга.

— Ну, так вот… — продолжал Стиффинз. — Представь себе, что у тебя есть дочка, которую ты никак не можешь пристроить… Вот ты и обращаешься к Тенкеру… Кстати, это прекрасный сюжет для романа, — хлопнул он себя по лбу. — Завтра же начну писать роман «Жена по объявлению»…

— К черту романы, Ринк!.. Лучше расскажи мне, что же дальше? Ну, ты обращаешься к Тенкеру…

— И он находит мужа для твоей дочери… Я слышал, в этой области он весьма преуспел, устроив несколько замечательных браков… Например, он женил лорда Пиннета на девушке с безобразными ногами. Она теперь графиня Пиннет, имеет дом на Риджент–стрит и разговаривает лишь с людьми, которые учились в Итоне… Затем он выдал дочь старьевщицы за…

— Погоди со старьевщицей… Как же он устраивает эти браки?..

Стиффинз пожал плечами.

— Это уж его тайна… Ходят слухи, что Тенкер просто шантажист. Иногда «устроенные» им браки расстраиваются накануне свадьбы… В таком случае Тенкер кладет себе в карман кругленькую сумму. Я это точно знаю, потому что он поймал как–то моего друга — сына богатого лесопромышленника…

— Как же он «поймал» его? — шепотом спросил Тони.

— До сих пор не понимаю, как Боб мог попасться на удочку, — ответил Стиффинз. — Он написал какой–то неизвестной девушке несколько любовных писем… Но что с тобой?..

— Ничего… — Тони стал бел, как полотно. — Продолжай…

— Тенкер уверил моего Боба, что девушка неудачно влюблена, что ее нужно заставить забыть прежнее увлечение и что отец ее хорошо за это заплатит… Боб согласился… Ведь каждый из нас уверен, что никто не может с ним сравниться в искусстве писать любовные письма… А затем бедный мальчик должен был уплатить пять тысяч фунтов за «нарушенное обещание жениться»… Девушка, конечно, оказалась страшилищем… Вот уж не думал, что Боб может очутиться в таких дураках… Да что с тобой?

— Ничего… — простонал Тони.

— Боже правый! Уж не попался ли и ты?

Ринк внимательно посмотрел на друга.

— Н–нет… Никто еще до сих пор не может похвастаться, что «поймал» меня, — горделиво ответил Тони. — Теперь помолчи! Дай мне подумать…

И, свесив голову на руки, он погрузился в раздумье…

Вскоре он поднял голову, и на его лице заиграла лукавая улыбка. Он встал, надел пальто…

— Дружище, скоро я дам тебе такой сюжет для романа, какой тебе и во сне не снился, — он подмигнул Ринку.

И опрометью кинулся на улицу.

Ошеломленный беллетрист задумчиво посмотрел ему вслед и вздохнул.

Порядком продрогший и усталый, Тони вернулся в отель.

— Вас ожидают, — сообщил ему портье, подавая ключ от номера.

Окинув взглядом холл, Тони увидел свою «невесту». Рядом с ней, увешанная драгоценностями, чинно сложив на коленях руки, восседала миссис Джиббс. Секунду помедлив, Тони направился к ним.

— Добрый вечер! — вежливо произнес он.

— Мистер Ньютон, я требую объяснений! — запальчиво воскликнула пожилая дама.

— О, пощади его, мамочка… — дрожащим от волнения голосом произнесла дочь. — Энтони, прошу вас, объясните маме…

— Своими пылкими посланиями вы возбудили любовь в сердце этой неопытной крошки!.. — побагровела миссис Джиббс. — Вы ответите за это, сэр!..

— Я ни от чего не отказываюсь, — поспешил заверить Тони, когда поток ее красноречия несколько иссяк. — Увидев случайно вашу дочь, я был поражен красотой и безумно влюбился в нее…

Мать и дочь незаметно переглянулись…

Ослепительно улыбаясь, он вдохновенно продолжал:

— Мадам, кто хоть раз увидел вашу дочь, уже никогда ее не сможет забыть… Увидеть ее — значит полюбить навеки. О, Элиза! — Тони восторженно возвел глаза к небу.

«Красотка» изумленно воззрилась на него.

— И вы хотите жениться на ней, не так ли? — В голосе миссис Джиббс проскользнуло недоверие.

— Хоть сию же минуту! Это мечта всей моей жизни!.. Элиза, наконец–то!

Мать и дочь вновь переглянулись.

— Мистер Ньютон, но я не хотела бы, чтобы свадьба состоялась в этом месяце… Моя дочь нуждается в отдыхе… После пережитого ею потрясения… Доктора советуют отправить ее в Ниццу. Надеюсь, вы как настоящий джентльмен согласитесь, принять на себя расходы своей невесты, Скажем, тысяча фунтов вас ведь не разорит…

— Да, медовый месяц я всегда мечтал провести именно на Ривьере! — восторженно воскликнул Тони.

Миссис Джиббс раздраженно перебила его.

— Такой важный вопрос нельзя решать столь поспешно. Мужчины так легкомысленны. Мне надо подумать… Где уверенность, что утром вы не измените свое решение?.. Пойдем, Лиззи.

И, выдержав приличествующую моменту паузу, кивнув Тони, она величественно поднялась с дивана, «Красотка» безмолвно последовала за ней.

Тони поднялся в номер, плюхнулся в кресло и проспал в нем, не раздеваясь, до утра.

Наутро, подкрепившись чашечкой крепкого кофе и сдав коридорному одежду в чистку после вчерашнего путешествия по лужам, Тони по телефону связался с судебным поверенным.

— Говорит Энтони Ньютон. Я хотел бы незамедлительно возбудить судебный иск в отношении мисс Элизы Джиббс, проживающей в «Кларенс Палас–отель», Риджент–стрит. Дело не терпит отлагательства. Готов на любые издержки, которые в сравнении с нанесенным мне оскорблениям — ничто.

— По какому вопросу, сэр? — осведомился поверенный.

— Нарушение обещания выйти за меня замуж, — отчетливо, с расстановкой произнес Тони. — Повторяю, я готов на любые издержки.

— Понимаю, мистер Ньютон. Не беспокойтесь, делу будет дан ход незамедлительно.

Тони положил трубку, запер дверь на ключ и принялся сосредоточенно вышагивать из угла в угол, негромко насвистывая мотив детской песенки про веселого мышонка, чудом спасшегося от лап жирного кота…

…От этого занятия его отвлек телефонный звонок взбешенного Тенкера.

— Вы с ума сошли! Привлекать к суду бедную девушку!.. Ну будьте же благоразумны, мистер Ньютон!..

— Я вправе требовать возмещения ущерба в… тысячу фунтов… — бесстрастно перебил его Тони. — С получением этой суммы иск будет аннулирован.

— Но, быть может, вы согласились бы на сотню фунтов, — раздался после паузы вкрадчивый голос Тенкера. — Ведь сто фунтов — значительная сумма… А?

— Вполне с вами согласен, дорогой Тенкер. Но тысяча фунтов — еще более значительная сумма.

Тенкер швырнул трубку.

А через полчаса к Тони пожаловала негодующая миссис Джиббс.

— Что за шутки, мистер? — прошипела она, вытягивая шею, как гусыня.

— Все очень просто, мадам, — ответил Тони. — Ваша прелестная дочь должна выйти за меня замуж. В случае же отказа она должна уплатить мне тысячу фунтов за мои поруганные чувства и за мою загубленную жизнь…

— Но, мистер, тысяча фунтов… это слишком разорительно для нас…

— О, это уже не моя забота. Продайте ваши драгоценности, к примеру, — любезно посоветовал Тони. — У вас их предостаточно… В качестве вашего будущего зятя…

— Замолчите!.. — истерически вскрикнула Джиббс и бросилась к двери.

Следующим посетителем Тони стал мистер Тенкер.

— Послушайте, мистер Ньютон, — начал он. — Миссис Джиббс ни за что не хочет выдавать за вас дочь… Она согласна уплатить вам двести пятьдесят фунтов…

И он вынул из кармана пачку кредиток.

«Уж не согласиться ли?» — мелькнула мысль у Тони.

— Нет, Тенкер! — с пафосом воскликнул он. — Каких–то жалких двести пятьдесят фунтов за поруганные святые чувства!.. Нет!

Через час мистер Тенкер сдался — и Тони, весело насвистывая, отправился к Стиффинзу.

— Дружище! — радостно приветствовал его беллетрист. — Сегодня мы разопьем с тобой бутылочку: я чертовски удачно продал свой новый роман за триста фунтов!..

— Ринк!.. А свой роман я продал только что за тысячу!.. — рассмеялся Тони. — Роман называется: «Если хочешь пошалить — сними обручальное кольцо».

Стиффинз недоверчиво взглянул на друга.

— В нем повествуется о том, — продолжал Тони с бокалом в руке, — как некая темная личность уговорилась с замужней женщиной и ее матерью шантажировать некоего героя… Но героиня — назовем ее «красоткой» — забыла снять обручальное кольцо, и герой заметил его у нее на пальце еще до начала этой истории. В героини нарочно была выбрана уродина, чтобы герой любыми средствами захотел откупиться от брачных уз… Короче говоря, в финале герой торжествует… Это — здравомыслящий, высокий и стройный джентльмен необычайно приятной наружности… И, что важнее всего, Ринк, чертовски похожий на меня!

Глава 7.

ЭНТОНИ ЗАНИМАЕТСЯ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬЮ

В наступивших сумерках компаньоны, удобно расположившись в креслах, молча курили.

— Билл, ты знаешь, кто такой Теодор Матч? — неожиданно спросил Тони.

— Король торгового мореплавания, — без заминки ответил тот.

— А что такое «король торгового мореплавания»?

— Судовладелец?

Тони снисходительно улыбнулся.

— Король торгового мореплавания — человек прежде всего весьма предусмотрительный. Он все время опасается банкротства… Когда торговля идет хорошо, он опасается, что ему не хватит судов. Когда судов слишком много, он опасается понижения фрахта, опасается, что его разорят пошлины и повышение цены на уголь… Он так боится банкротства, что в конце концов не знает, куда девать деньги!

Билл внимательно слушал.

— Кроме того, король торгового мореплавания — один из величайших патриотов, — продолжал Тони. — Во время войны я видел, как такие «короли» со слезами на глазах говорили о доблестях своих матросов. Некоторые даже жертвовали по двадцать фунтов их вдовам…

— Ну, положим, двадцать фунтов не такая уж большая сумма, — прервал его Билл.

— Я тоже так думаю, — рассмеялся Тони. — И вот этот самый мистер Теодор Матч, так щедро занимавшийся благотворительностью во время войны, внесет свою лепту в фонд внука героя, сражавшегося под Трафальгаром… Это — я сам… Мой дед был матросом…

Билл стряхнул пепел и задумался.

— Матч не такой уж и скопидом, — промолвил он, наконец. — Не далее как на прошлой неделе он пожертвовал библиотеку…

— Это пожертвование было строго обдумано предварительно, — перебил его Тони. — Он мечтает сделаться «сэром Теодором Матчем»… Но он еще не знает, что совершенно неожиданно для себя пожертвует в мой фонд восемь тысяч фунтов…

Билл взглянул на своего друга. В глазах его читалось восхищение.

Управление «Теодор Матч и К°», занимавшее несколько внушительных зданий, находилось в Ньюкастле. Друзья приехали туда вечером и остановились в ближайшем к вокзалу отеле.

Судя по штату служащих и количеству клиентов в приемной, обороты пароходства были огромны.

Энтони передал свою карточку секретарше и, после полуторачасового ожидания в приемной, был принят, наконец, самим «королем».

Мистер Матч был румяным бородачом средних лет. Его холеное лицо выражало самодовольство.

— Рад познакомиться с вами, мистер Ньютон, — приветствовал он Тони. — Присядьте, пожалуйста, Не хотите ли сигару?..

— Благодарю вас, я курю трубку, — ответил Тони.

— Чем могу служить, мистер Ньютон? — продолжал хозяин. — Быть может, вы хотите заставить меня заплатить вам десять тысяч фунтов и искать «клад»? Или предложите мне купить миллионный пай в каком–нибудь «деле»? Не стесняйтесь!

На миг Тони растерялся, но быстро овладел собой и, улыбаясь, ответил:

— О, мне не нужно такой крупной суммы!

Мистер Матч откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

— Как видите, я хорошо осведомлен обо всех ваших проделках, мистер Ньютон! — воскликнул он. — Я наслышан о вашей картинной галерее и весьма польщен, что мой портрет также попал в нее… Кроме того, мистер Флекк и мистер Монсар — мои друзья… Я до сих пор умираю от хохота, вспоминая вашу проделку с покупкой коттеджа…

Он на минуту остановился, как бы любуясь впечатлением, произведенным им на Энтони, и продолжал:

— Как видите, вам лучше сразу раскрыть свои карты: ведь вы стремитесь «избавлять» богатых людей от тяжкого бремени излишних денег, не так ли?

Тони уже вполне владел собой и невозмутимо произнес:

— Вы не ошиблись… Это действительно цель моей деятельности.

В его голове зародился новый план.

— Отлично, — воскликнул Матч, — Тогда, быть может, вы мне поведаете, как вы собираетесь обобрать меня? — И он снова довольно рассмеялся.

— Зная, что вы весьма гуманно относитесь к служащим, я решился побеспокоить вас по следующему делу… — все так же невозмутимо продолжал Тони. — Я решил основать общежитие для вдов и сирот служащих торгового флота…

— И на какую сумму вы собирались «нагреть» меня?

— Против вашего имени в моем списке обозначена сумма в восемь тысяч фунтов… — спокойно ответил Тони.

— Жаль, что не восемь миллионов! Впрочем, вы имеете ровно столько же шансов получить с меня восемь миллионов, сколько восемь тысяч. Вероятно, у вас есть и план, как получить с меня эти деньги? Уж позабавьте меня, мистер Ньютон. Откройте мне его.

Тони расхохотался.

— Что ж… Откровенность за откровенность… — согласился он.

В эту минуту дверь открылась, и на пороге показался высокий одутловатый молодой человек.

— Это мой сын, — представил его мистер Матч. — А это — мистер Ньютон, о котором ты тоже много слышал, — сказал он, обращаясь к сыну. — Вам, мистер Ньютон, вероятно, интересно будет узнать, что мой сын холост и вполне пригоден для военной службы. Однако, во время войны услуги его были столь необходимы для моей фирмы, что он был освобожден от нее. Занесите и этот факт в мой послужной список, мистер Ньютон. Ведь я говорю правду, не так ли, Том?

Том, усмехаясь, кивнул.

Он мгновение помолчал и удовлетворенно добавил:

— Ну–с, теперь, когда вам стало известно еще одно мое «прегрешение», быть может, вы согласитесь раскрыть свои карты? А?

— Я прошу вас лишь совершенно серьезно ответить на мой вопрос: согласны ли вы сделать пожертвование на упомянутую мною благую цель?

— Ни пенса! — ударив кулаком по столу, заорал король мореплавания. — Да за кого вы меня принимаете?! Я не привык выбрасывать деньги на ветер!..

— Отец, я тебе больше не нужен? — усмехаясь, перебил его сын.

— Можешь идти, Том, — смягчился Матч. — Я лишь хотел показать тебе знаменитого мистера Ньютона.

Отвесив поклон гостю и многозначительно улыбнувшись родителю, Том вышел.

— Да поймите же вы, — с жаром продолжал мистер Теодор, — что я не привык сорить деньгами, но если вам все–таки удастся с вашим другом Биллом вытянуть из меня эти деньги, я охотно покорюсь своей участи. Если путем ваших уловок (грабеж и мошенничество, конечно, исключаются) вы сможете оставить меня в дураках — вы получите деньги, и я обещаю не преследовать вас… Идет?

Если Теодор Матч и готов был потерпеть поражение, то только от сильного противника.

Он встал из–за стола и протянул Тони свою широкую мускулистую руку. Тони ее крепко пожал:

— Охотно принимаю ваш вызов! — воскликнул Тони. — Не более как через неделю вы пожертвуете восемь тысяч фунтов на приют для вдов и сирот моряков торгового флота…

— Посмотрим, мистер Ньютон, — потирая руки, смеясь, ответил Матч.

Он подошел к письменному столу и вынул из ящика полдюжины листовок.

— Сегодня утром я получил подписной лист и воззвание принца Уэлльского. Им, видите ли, нужно собрать миллион в пользу моряков торгового флота. Вы думаете, я отказался? Ничуть! Я просто «позабыл» об этом подписном листе. Отказаться от такой подписки не совсем прилично. Вы понимаете?.. Если же сам принц пожалует в Ньюкастл, я окажусь больным… Если он напишет мне собственноручное письмо, я так захвораю вдруг, что не в состоянии буду ответить… Во всем нужна изобретательность…

После того как Тони откланялся, мистер Матч еще долго сидел в кабинете, погруженный в глубокую задумчивость. В нем проснулся азарт борьбы: он почувствовал, что обрел, наконец, достойного противника. Он был готов к борьбе.

На следующий день он тщательно проверял подававшиеся ему на подпись бумаги, с некоторой опаской выслушивал людей, являвшихся к нему с деловыми предложениями. Он стал осмотрителен. Всюду ему мерещился «бандит в белых перчатках»…

Приставленный к Тони детектив донес Матчу, что «бандит» большую часть дня проводит в отеле в обществе своего друга и компаньона Билла.

В конце недели Матч случайно повстречался с Тони на улице.

— Ну, как дела? — спросил он, протягивая руку и весело улыбаясь.

— Ваши деньги почти у меня в кармане! — заверил Тони.

— Новый хитроумный план, не так ли?

Тони покачал головой.

— Уатт изобрел паровую машину, случайно увидев подрагивавшую крышку чайника… Я также наблюдаю и надеюсь, что мои наблюдения увенчаются успехом.

— От души желаю вам его, — усмехнулся король торгового мореплавания.

— Постойте… — произнес Тони. — Все это время я старался найти… ваше уязвимое место… Должен сознаться, что пока я искал тщетно… Но сейчас на меня нашло некое просветление… и мне кажется, что я нашел его.

— Великий бог! Как страшно! — с комическим ужасом воскликнул Матч.

— Вы слишком самонадеянны, — серьезно произнес Тони. — И эта самонадеянность и погубит вас.

— Что ж! Дерзайте!

Они стояли вблизи отеля. Время близилось к ленчу.

— Не хотите ли позавтракать со мной? — предложил Тони «королю». — Даю вам клятву, что не отравлю вас, не загипнотизирую и не одурманю…

— Идет! — воскликнул «король». — За завтраком мы продолжим наш занимательный разговор… Вы меня очень заинтересовали…

За столом Тони без устали описывал свои похождения, и мистер Матч нашел, что он очень приятный собеседник.

За кофе Матч коснулся заинтересовавшего его момента.

— Вы сказали, что самонадеянность погубит меня… — начал «король». — Что вы имеете в виду?

Энтони пожал плечами.

— Мистер Матч! Вы, конечно, не трус? Не правда ли? Вы не отказались бы выдать мне чек на восемь тысяч фунтов? Имея в виду, разумеется, что в любое время можете воспрепятствовать этому, платежу?..

Мистер Матч несколько секунд сидел молча, видимо, что–то обдумывая.

— Конечно! — воскликнул задетый за живое «король». — Назовите это даже излишней самонадеянностью, но на таких условиях я согласен выдать вам чек на восемь тысяч фунтов тотчас же.

— Конечно, с пометкой внизу: «уплата может быть приостановлена»?

— Разумеется!

Глаза Тони весело блеснули.

— Я принимаю ваш вызов и обещаю: если мне не удастся вытянуть эту сумму денег для цели, о которой я уже имел честь с вами беседовать, то больше никогда не буду надоедать вам…

Король торгового мореплавания минуту помедлил, затем быстро вынул из бокового кармана чековую книжку.

Тони пристально наблюдал за ним через стол.

Чек был помечен завтрашним днем, а внизу была приписка: «Платеж по этому чеку может быть приостановлен и должен быть произведен по личному приказу чекодателя».

Матч размашисто расписался и, улыбаясь, протянул чек своему собеседнику. Тони облегченно вздохнул.

— Благодарю вас, — вежливо сказал он. — Я вижу, это чек на предъявителя…

— Да! И я вновь повторяю «предъявителю», что ему вряд ли удастся получить деньги по этому чеку, — решительно ответил «король».

После завтрака мистер Матч тотчас же позвонил в банк.

— Это вы, Джильберт? — обратился он к кассиру. — С вами говорит Теодор Матч… Дело вот в чем: я только что выдал чек на восемь тысяч фунтов на предъявителя… Вы меня понимаете? Номер чека «А. В.» семьсот четырнадцать тысяч триста двенадцать… Я приостанавливаю платеж по этому чеку… Ни под каким видом и никому не выдавайте по нему денег… Подтверждение моего приказа вы получите письменно…

Положив трубку, Теодор Матч удовлетворенно хмыкнул.

Нанятый им детектив доложил ему вечером, что Билл ездил в Лондон, а Тони снял на два дня витрину писчебумажного магазина на главной улице, из которой спешно убирается весь выставленный в ней товар.

Вечер и утро следующего дня прошли спокойно, В половине второго мистер Матч получил телеграмму:

«Сердечные поздравления и благодарность за вашу помощь. Фаррел».

— Кто такой Фаррел? — нахмурившись, подумал он.

В это время в комнату вбежал его сын Том.

— Отец, почему ты ни слова не сказал мне о своем пожертвовании?

— О каком пожертвовании?

— В фонд принца Уэлльского… Ведь ты говорил при мне, что не пожертвуешь ни одного пенса…

— А сколько я пожертвовал на самом деле?

— Восемь тысяч фунтов… Я прочел об этом в вечерних газетах… Кроме того, увеличенное фото твоего чека красуется в витрине писчебумажного магазина на Хай–стрит, около воззвания и подписного листа принца.

Мистер Матч бессильно опустился в кресло.

— Черт возьми! — прошептал он. — И что же пишут в газетах?

Том прочел:

«В фонд принца Уэлльского поступило в виде чека на восемь тысяч фунтов щедрое пожертвование от мистера Теодора Матча».

— Так вот в чем заключалась его хитрость! — завопил «король». — Он не мог слизнуть этих денег для себя, так получил их на благотворительное дело!

— Ты ему действительно выдал чек? — озабоченно спросил Том.

Мистер Матч грустно кивнул.

— Да… Я, разумеется, мог бы приостановить выдачу денег.

— Так в чем же дело, отец?

— Не говори глупостей! — нетерпеливо передернул плечами Матч–старший. — Теперь, когда дело получило столь широкую огласку, приостановить платеж было бы просто безумием… Не могу же я стать посмешищем в глазах всей страны…

Теодор Матч глубоко вздохнул и направился к телефону.

— Это вы, Джильберт? — Помните, я вчера приостановил платеж по одному чеку… Сегодня можете выплатить по нему деньги…

И, позвав секретаршу, он, скрепя сердце, продиктовал ей письменное подтверждение своего поручения.

Утром его ожидал новый удар. Во всех газетах было напечатано:

«Вчера по ошибке было указано, что щедрое пожертвование мистера Матча предназначается в фонд имени принца Уэлльского. На самом же деле, как мы сегодня узнали, деньги эти пойдут в фонд, учреждаемый мистером Ньютоном для устройства приюта для вдов и детей торгового флота».

— Черт возьми, он все–таки перехитрил меня! — восхищенно воскликнул «король». — Да, он был прав: я слишком самонадеян!

Он снял телефонную трубку и набрал номер отеля.

— Это вы, мистер Ньютон? — весело сказал он. — Когда вам наскучит карьера бандита, я, пожалуй, возьму вас компаньоном в свою фирму.

— Ни за что в жизни! — послышался оживленный голос Тони. И не мечтайте! Таким путем вы не получите обратно своих денег…

Мистер Тони повесил трубку и расхохотался.

Своим единоборством он был вполне удовлетворен.

Глава 8.

«КЛУБ РЫБОЛОВОВ»

Ринк Стиффинз с головой ушел в творчество: он дописывал самый драматический эпизод своего нового романа «Заря жизни». В дверь позвонили. Досадливо морщась, он пошел открывать. На пороге стоял Тони.

— Как ты меня напугал! — воскликнул писатель. — У тебя снова ко мне дело?

Такой прием нисколько не смутил Тони. Он уселся в кресло и стал медленно стягивать свои элегантные перчатки.

— Ринк, мне нужна секретарша, — деловито объявил он.

Ринк сердито фыркнул.

— Ты думаешь, что у меня контора по найму служащих?

— Я не шучу, Ринк, мне нужна секретарша, — не обращая внимания на сердитое замечание друга, продолжал Тони. — У меня есть контора, и недавно я купил по случаю пишущую машинку… Ни один деловой человек не может обойтись без секретарши. Конечно, я не возьму на службу легкомысленную девицу. Но и не желаю также, чтобы она была страшилищем и мои посетители шарахались от нее… Она должна быть молода, красива, образованна, серьезна…

— А умения печатать, очевидно, не требуется? — едко вставил Стиффинз. — Тебе крепко повезло, дружище. Сегодня ко мне заходила некая мисс Линда Портленд, которая как раз ищет место секретарши…

— А она…

— Да, она хорошенькая, — с улыбкой ответил Ринк, угадав вопрос, — но весьма серьезна. Ее адрес записан на этой бумажке… А теперь, дружище, не сердись, я попрошу тебя оставить меня в покое…

Энтони встал и взялся за шляпу.

— И зачем тебе, собственно, нужна секретарша? — полюбопытствовал Стиффинз на прощанье.

— Я вижу, ты ничего не смыслишь в делах… — вздохнул Тони. — Да знаешь ли ты, что я становлюсь прямо посмешищем в Сити! Люди показывают на меня пальцем и шепчут: «У него нет секретарши»… Мне это, наконец, надоело…

Он снисходительно кивнул приятелю и горделивой походкой начал спускаться по лестнице.

Мисс Портленд, вызванная телеграммой, явилась к Тони на следующий день. Она была молода, весела, самоуверенна и деловита.

Увидев купленную Тони машинку, она скорчила презрительную гримаску и заявила, что работать на ней невозможно. Она тотчас же отвезла ее обратно в магазин и вернулась сияющая: хозяин согласился ее обменять.

В пять часов Тони напоил ее чаем, приготовленным тут же, и рассказал грустную историю своей жизни.

— Вы у меня не спросили рекомендации с моего прежнего места, — улыбнулась девушка.

— Я привык судить о людях по виду, и до сих пор никогда не ошибался, — гордо заявил Тони.

Девушка усмехнулась.

— Мистер Энкилина, мой последний патрон, говорил то же самое, — заметила она, — но сделал крупную ошибку…

— Энкилина? — быстро переспросил Тони. — Южноамериканский миллионер?

— Он действительно из Южной Америки, — рассмеялась она. — Что же касается его миллионов, то это басни…

— Как! — удивленно воскликнул Тони. — Человек, покупающий несколько театров, принимающий у себя чуть ли не весь театральный мир? Недавно я читал в газетах, что он купил театр «Трефориум»…

Линда Портленд лукаво усмехнулась.

— Быть может, и нехорошо выдавать своего бывшего патрона, — она вздохнула, — но есть люди настолько противные, что их не стоит и защищать. Таков мистер Энкилина…

Тони жадно ловил каждое слово.

— Энкилина умеет пустить пыль в глаза, — продолжала Линда. — Живет он в одном из лучших отелей и устраивает у себя приемы с крупной игрой в «баккара»… Играть он умеет неплохо… Однажды за это его выставили из одного отеля раньше… Со мной он был особенно откровенен и пригласил поужинать с ним в ресторане… Я наотрез отказалась. Из–за этого мне и пришлось оставить службу…

— Так он попросту мошенник? — догадался Тони.

Девушка дипломатично промолчала.

— Благодарю вас, Линда, — серьезно произнес Тони.

— Я предпочла бы, чтобы вы называли меня «мисс Портленд»… — заметила Линда.

В тот же вечер Тони впервые услышал о «Клубе рыболовов», в котором собирались отнюдь не для рыбной ловли.

Первоначально это был чисто семейный клуб: он был основан владельцами крупных магазинов готового платья в Вест–Энде для своих служащих. Во время войны он прекратил существование, ибо один из владельцев умер, а другой разорился. И после этого следующим владельцем клуба стал Феликс Сендимен, купивший его в рассрочку за семьсот фунтов.

За эту сумму ему достались: контракт на помещение, скудная мебель, биллиард и повар–француз, месье Анри. Чтобы сделать его прибыльным, новый владелец превратил семейный клуб в клуб для азартных игр.

Тони случайно познакомился с Феликсом Сендименом в баре, и Сендимен тотчас же предложил своему новому знакомому сделаться членом «Клуба рыболовов».

— Вы очень любезны, но я не люблю рыбной ловли, — холодно ответил Тони.

Мистер Сендимен рассмеялся и пожаловался Тони на убыточность своего клуба, намекнув, что он не прочь был бы отделаться от него.

— Я думаю продать его южноамериканскому миллионеру, о котором так много говорят в городе, — прибавил он. — Этому… как его?.. Энжелина, кажется?..

— Энкилина, — поправил Тони, широко раскрыв глаза и стараясь не выдавать своего волнения.

— Ну да, конечно, Энкилина… Тот, который скупает театры! — воскликнул мистер Сендимен.

— Я покупаю ваш клуб, — медленно, с расстановкой, произнес Тони.

Ошеломленный владелец клуба посчитал предложение Тони шуткой и, лишь получив полностью продажную сумму, поверил своему счастью.

Тони стал владельцем «Клуба рыболовов», с его потертым биллиардом, продранными стульями и поваром–французом. Он деятельно принялся за его обновление: взял напрокат приличную мебель и посуду, заменил ковровые дорожки.

Особое внимание он уделил комнате для игры: вызванный слесарь врезал новый замок, одновременно приказав столяру просверлить в двери четырехугольное отверстие, приделав небольшое закрывающееся окошечко.

Покончив с реконструкцией помещения, Тони собрал своих друзей.

— Кто из вас, ребята, умеет играть в «баккара», и у кого есть приличный фрак?

В комнате их было десять. Фрака не было лишь у одного, и Тони решил определить его швейцаром. Остальные должны были изображать гостей, ведущих крупную игру.

— За труды вы получите десять процентов с моей прибыли, — заметил Тони. — Надеюсь, что это будет кругленькая сумма… В дураках на этот раз должен остаться прохвост с экзотической фамилией, напоминающей название минеральной воды…

И он вкратце изложил будущим игрокам свой план.

Мистер Антонио Энкилина был безукоризненно одетый вальяжный мужчина восточного типа. Его руки были унизаны массивными перстнями.

Он снимал номер «люкс» в отеле «Беллами» и имел обыкновение завтракать… за счет владельцев театров и драматургов, мечтающих пристроить свои пьесы. В то же время людей состоятельных, которые были полезны, он угощал изысканным ужином в уютной гостиной своего номера. После ужина неизменно следовала крупная игра, в которой всегда проигрывали гости.

После завтрака Тони отправился в отель «Беллами». Меценат любезно принял его.

— Я слышал, что вы хотели бы купить театр? — деловым тоном начал Тони.

Энкилина промычал в ответ что–то невнятное.

— Я также хотел бы купить театр, — небрежно продолжал Тони. — И хотел вам предложить сделаться моим компаньоном… К тому же у меня есть пьеса, которая в недалеком будущем должна увидеть свет рампы…

Энкилина начинал заинтересовываться словами гостя.

— Цена для меня не играет роли, — продолжал Тони. — Откровенно говоря, я даже не нуждаюсь в компаньоне… И обращаюсь к вам лишь потому, что слышал о вас как о крупном меценате и тонком ценителе искусства.

Тони долго разглагольствовал в таком же духе перед ошеломленным греком.

Почуяв добычу, Энкилина любезно предложил ему вместе пообедать.

— Хорошо! — воскликнул Тони. — Пообедаем тогда вместе в «Клубе рыболовов»!

— Как вы сказали? — переспросил удивленный грек.

— В «Клубе рыболовов», — улыбаясь, повторил Тони. — Меня ничуть не удивляет, что вы ничего не слышали об этом местечке… Это совершенно закрытый клуб, избегающий какой–либо рекламы. Строго между нами: владелец этого клуба — я. Я недавно купил его, но охотно перепродал бы за десять тысяч фунтов…

— Почему? Разве он не приносит дохода?

— Не в этом дело, — улыбнулся Тони. — Вы меня не так поняли… Моя семья придерживается добрых старых правил и традиций… И если, не дай бог, кто–нибудь из моих близких узнает, что я — владелец этого клуба, выйдет страшный скандал…

Мистер Энкилина с радостью принял приглашение.

Повар–француз приготовил в этот вечер изысканный обед. За соседними столиками сидели посетители в безукоризненных фраках…

Пообедав, гости быстро исчезли.

— Почему все так быстро уходят из клуба? — поинтересовался грек.

Тони нерешительно пожал плечами.

— Уж не знаю, посвящать ли вас в наши тайны… — задумчиво заметил он. — Нет, неверное, лучше не надо…

— О! Пожалуйста! — воскликнул заинтригованный грек. — Клянусь вам, что я не выдам вас!

Тони бросил на него испытующий взгляд и коротко бросил:

— Пойдемте!

Они поднялись по узкой лестнице и очутились в маленькой прихожей перед запертой дверью. Тони три раза постучал в нее с видом заговорщика. Маленькое оконце открылось. Из него выглянуло перепуганное лицо.

— Все нормально, Ферри, — заверил Тони. — Это — свои…

Ферри недоверчиво покачал головой.

— Все же не следовало приводить сюда этого джентльмена без рекомендации трех членов, — начал он.

Тогда Тони сердито крикнул:

— Открывай! Я здесь хозяин!

Оконце тотчас же захлопнулось.

Грек стоял рядом с Тони, совершенно зачарованный. Наконец дверь распахнулась, и они вошли.

Вокруг зеленого стола сидело девять элегантных молодых людей.

Внимание грека было поглощено не столько игрой, сколько размерами ставок. Игроки хладнокровно ставили на сотни и даже тысячи фунтов.

— Пойдемте! — шепнул, наконец, Тони. — Дольше здесь неудобно оставаться… Ведь вы не член клуба…

— Друг мой… — осторожно начал грек, немного придя в себя от увиденного. — Я купил бы у вас этот клуб по сходной цене… Вы, кажется, говорили о шести тысячах?

— О десяти, — поправил его Тони.

— А семь вы не взяли бы?

— Девять, — решительно заявил Тони.

— Ну, восемь с половиной! — воскликнул грек.

…В полдень Тони входил в дверь одного из банков с чеком на восемь с половиной тысяч фунтов в руках. Прежде чем толкнуть ее, он обернулся и кому–то подмигнул. Ему в ответ приветливо улыбнулись десять его друзей в поношенных стареньких плащах.

Глава 9.

ВЫБОРЫ В БЕРСТЕДЕ

Тони не переставал удивляться, как до сих пор он мог обходиться без секретаря. Линда была не только исполнительна и аккуратна, но и инициативна. Она быстро навела порядок в бумажной неразберихе: для удобства у нее все объявления сортировались по отдельным папкам. Тони подумывал повысить ей жалованье.

Как правило, день начинался с отчета Линды о новостях в утренних лондонских газетах; особое внимание в них уделялось рекламным колонкам о продаже.

В тот октябрьский понедельник мисс Портленд решила ознакомить шефа сперва с новостями из других частей страны.

— Это важно, мистер Ньютон? — Она положила на стол две газетные вырезки.

— О, если бы знать заранее… — Тони закатил глаза.

В первом объявлении сообщалось о продаже местной еженедельной берстедской газеты «Ракета» (громадный тираж, блестящее будущее).

Во втором говорилось о том, что житель городка Берстед, консерватор, мистер Джозеф Лонгвирт выставил свою кандидатуру на выборы в парламент.

…С Лонгвиртом они когда–то вместе учились в школе. Тони живо припомнил взрослого Лонгвирта — молодого и богатого щеголя. О своей последней встрече с ним Тони старался никогда не вспоминать. Он обратился к Денди (школьная кличка Лонгвирта) за помощью в самое трудное для себя время. В ответ получил полное безразличие и холодный отказ.

Тони поднял взгляд от газеты. Он не был злопамятен, однако строптивого Лонгвирта стоило проучить. Решение созрело мгновенно. Тони встал.

— Я ненадолго уеду, мисс Портленд. Надеюсь, все будет в порядке.

— Не сомневаюсь, — спокойно ответила Линда.

Через полтора часа с небольшой дорожной сумкой в руке и билетом в кармане он стоял на перроне Ватерлоо, наблюдая за медленно приближающимся поездом на Берстед. Неожиданно в одном из пассажиров, которые ожидали посадки, Тони узнал Джозефа Лонгвирта. Когда Лонгвирт вошел в вагон, Тони последовал за ним и открыл нужное купе.

— Привет, Денди, — негромко произнес Тони.

— Ньютон! — смущенно отозвался Лонгвирт.

— Как поживаешь? Как идет тряпичная торговля?..

Новоявленный кандидат в парламент густо покраснел: его отец нажил огромное состояние, торгуя утилем.

— Я слышал о твоих делишках, Ньютон, — саркастически усмехнулся Лонгвирт. — Отрадно слышать, когда твои друзья выходят в люди… Надеюсь, и мне повезет: я выставил свою кандидатуру в парламент…

— Я читал об этом, — заметил Тони. — И кто же твой соперник?

— Так, ничего серьезного… — ответил Лонгвирт, скорчив презрительную гримасу. — Ни гроша за душой… Очень вероятно, что он снимет свою кандидатуру…

Тони весело подмигнул.

— За что ему будет заплачена кругленькая сумма, не так ли?

Лонгвирт добродушно усмехнулся.

— Взятка? Только безумец решился бы на такое! — ответил он, также подмигнув.

— Я вижу, ты уже вкусил от сладости «честной политики», — рассмеялся Тони, — Между прочим, ты, вероятно, слышал о местной газете «Ракета»?

— Ну, еще бы! Она принадлежит старому ослу Мерклю…

И воодушевленно добавил:

— Я буду самым молодым членом парламента, Тони…

— Вот как! Значит, ты серьезно думаешь попасть в парламент? — усмехнулся Тони.

Лонгвирт удивленно взглянул на него.

— Денди, ты помнишь нашу последнюю встречу?.. — тихо, с расстановкой спросил Тони.

Денди виновато улыбнулся.

— Как будто припоминаю… У меня плохая память на лица, Ньютон…

— В тот раз ты не только видел меня, но и говорил со мной… — продолжал Тони. — Ты даже посоветовал мне пойти в рабочий дом… Тогда я был голоден, и у меня не было пристанища… Запомни, Денди, что ты себе в тот день и час подписал приговор…

В этот момент дверь купе распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся маленький лысый человечек.

— Черт побери! — ворчливо пробормотал он.

— Что–нибудь случилось? — учтиво осведомился Тони.

— Нет, благодарю вас, — ответил незнакомец и, вскинув голову, пристально немигающе воззрился на Тони.

— В первое мгновение мне показалось, что лицо ваше несимметрично, — воскликнул он. — Теперь я убеждаюсь, что это лишь игра света и тени… Прошу прощения… Мне редко приходилось видеть столь правильный овал лица.

Тони скромно потупился.

— Разрешите мне ответить и вам таким же комплиментом? — еле сдерживая улыбку, спросил он.

— Нет, сэр, не разрешаю, — обронил незнакомец. — Нижняя челюсть у меня сильно выдается, правое ухо больше левого и скулы далеко не симметричны… Знаменитые физиономисты утверждают, что человек с моим лицом не может быть вполне нормальным…

Тут взгляд его упал не ошеломленного Лонгвирта.

— Боже милостивый! — завопил лысый. — Какой прекрасный образец…

— Вы меня сильно заинтересовали, — заметил Тони. — Быть может, вы поясните свою мысль?

Лонгвирт застыл на месте с открытым ртом.

— Низкий лоб свидетельствует о мало развитом интеллекте, — наставительно начал физиономист. — Оттопыренные уши указывают на наклонность к преступлениям… Я попрошу вас повернуться в профиль, сэр…

— Да вы с ума сошли! — возмутился Лонгвирт, наконец, обретший дар речи.

— Вот и объяснение оттопыренным ушам… Неустойчивость… Отсутствие сдерживающих центров…

— Я — Джозеф Лонгвирт из Летберо Манор, — раздраженно перебил его Денди.

— А я — доктор Крейфильд из психиатрической лечебницы Крейфильда, — без тени смущения представился он. — Позвольте… Вы сказали Лонгвирт? Кажется, один из ваших родственников отравил свою мать…

— Вы ошибаетесь, сэр! — вне себя от гнева воскликнул Лонгвирт.

— Ты в этом уверен, Денди? — переспросил Тони.

— Ну, еще бы! — закричал взбешенный Лонгвирт. — Что за дурацкие шутки!.. Вы оба ненормальные!..

Доктор Крейфильд многозначительно переглянулся с Тони.

— Прошу учесть, сэр, что вы говорите с будущим членом парламента, — горделиво добавил Денди.

Доктор вопросительно взглянул на Тони. Тот покачал головой и несколько раз многозначительно дотронулся пальцем до своего лба.

— Все люди ненормальны, — вот моя теория!.. — воскликнул доктор. — Это доказано многочисленными опытами… Вы, сэр — он обратился к Тони, — единственный нормальный человек, встреченный мной сегодня. — Вы едете в Берстед… Отлично… А я еду в Ларчле — двумя станциями дальше… Вы живете в Берстеде?

— Пока нет… Я собираюсь купить газету «Ракета» и поселиться там…

Лонгвирт насторожился.

Поезд уже подъезжал к Берстеду, и приятели довольно холодно расстались, пожелав доктору счастливого пути.

— На расстоянии двадцати миль вокруг нет более популярного органа! — любил повторять издатель и владелец «Ракеты» мистер Меркль. Он забывал при этом добавить, что во всем округе не было никакого другого печатного органа.

«Ракета» продавалась в писчебумажном магазине мистера Меркля, а печаталась в сарае за домом. Объявления для очередного номера принимались в магазине чуть не до самого выпуска газеты. Если же объявление бывало большое и выгодное, оно принималось и позже обычного срока; машина останавливалась, объявление набиралось, и печатание начиналось снова.

Мистер Меркль был плотный, невысокий джентльмен лет шестидесяти с маленькой седой бородкой клинышком.

В субботу после обеда он стоял на пороге своего магазина (он же — редакция и контора) на Хай–стрит, задумчиво посасывая сигару и рассеянно глядя по сторонам. Рядом с Мерклем стоял его приятель, иногда помещавший объявления в «Ракете».

Мистер Меркль мгновение помолчал и восхищенно продолжал:

— Про объявление на первой странице не может быть и речи… Ведь места так мало… А от желающих нет отбоя: тут и кондитеры, и автосервис, и магазин готового платья, всех не перечесть… Но за тридцать пять шиллингов я вам, как старому другу, отдаю предпочтение.

Приятель поспешил откланяться.

Мистер Меркль печально взглянул ему вслед и вернулся в свой магазин.

Тони подошел к нему.

— Чем могу быть полезен? — любезно начал хозяин.

— Я прочел ваше объявление о продаже «Ракеты», — деловито начал Тони.

Меркль пригласил его в свой кабинет.

После часового торга, хозяин начал с пафосом:

— Я не продал бы «Ракеты» и за миллион… Но должен сознаться, мне надоела политика… Я схожу с арены общественной и политической деятельности и согласен уступить вам издательство, если вы будете платить мне двенадцать шиллингов еженедельно за контору и десять процентов со всех объявлений…

Таким образом Тони сделался издателем «общественно–политической еженедельной газеты».

Джозеф Лонгвирт при этом известии слегка поморщился: он ожидал подвоха…

Тони принялся за новое для него ремесло журналиста с рвением ребенка, получившего на Рождество заводного лягушонка.

После двух рядовых номеров «Ракеты» началась предвыборная кампания. Тихий маленький городок превратился в «арену борьбы партий».

Первая предвыборная статья, появившаяся в «Ракете», восхваляла заслуги, литературные дарования, административные способности и политическую честность… мистера Меркля. Автором этой статьи был сам мистер Меркль.

Вторая предвыборная статья живописала достоинства мистера Лонгвирта. Ее написал Тони.

В эти дни, шатаясь по Хай–стрит, Тони встретил Джозефа Лонгвирта. Денди был чем–то сильно озабочен.

— Знаешь, Тони, — обратился он к приятелю. — Похоже на то, что этот старый хрыч действительно хочет пролезть в парламент… — Он не стеснялся в выражениях.

— Очень тебе сочувствую, — ответил Тони. — И сделаю все от меня зависящее, чтобы эта кампания стоила тебе подороже. Впрочем, мистер Меркль может снять свою кандидатуру, ему ведь вся эта шумиха не стоит ни полпенса; он сам и пишет и печатает свои статьи.

Денди сердито нахмурил брови.

— И какого черта, Ньютон, ты здесь околачиваешься? — недоумевал сын тряпичника. — Я было подумал, что ты купил «Ракету» для нападок на меня, однако твоя статья обо мне в высшей степени пристойна…

— Настоящая причина моего приезда сюда обнаружится позже… — усмехнулся Тони. — Лучше расскажи, как ты собираешься поступить с Мерклем?..

— Черт… Придется все–таки откупиться… — вздохнул Лонгвирт. — Как ты думаешь, сколько он запросит?..

— Спросишь у него сам…

В тот же вечер состоялось свидание двух кандидатов–соперников, в результате которого мистер Меркль отказался от предвыборной борьбы с мистером Лонгвиртом. Успокоенный Лонгвирт отбыл в свое поместье Летборо Манор.

До выборов остались считанные дни…

В это время Тони развернул свою предвыборную кампанию. Со страниц «Ракеты» ее владелец рассказывал о себе, между строк намекая о перспективах, которые откроются перед городком в результате именно его, Энтони Ньютона, членства в парламенте. Он не гнушался дом за домом обходить жилища берстедцев. Вечером Тони заходил в бар и за кружкой пива охотно выслушивал всех желающих высказаться. Люди смотрели на него с любопытством и одобрением…

Накануне выборов Джозеф Лонгвирт вернулся в Берстед. В лучшем номере отеля он дописывал предвыборную речь, когда ему вручили плотный конверт. На нем было крупно начертано: «Строго конфиденциально!»

Распечатав, Лонгвирт прочел письмо дважды.

«Сэр!

Возникла серьезная угроза правительственного кризиса. Мы решили собраться тайно в Мальби–хауз, Блэкмонд. Ваше присутствие необходимо. Ввиду того, что собрание носит строго конспиративный характер, не называйте никого по имени. По приезде скажите, что вы — маршал Фош, и прибыли на встречу с греческим королем. Это пароль. Помните: один неосторожный шаг нас всех погубит.

Т. Н. (член парламента)».

Мистер Лонгвирт был весьма горд таким знаком внимания со стороны правительства. Недолго думая, он сел в автомобиль и, зашторив окна, тронулся в путь…

Мальби–хауз оказался большим белым домом, окруженным старинным парком. Автомобиль въехал в широкие ворота и остановился возле крыльца.

На крыльце стоял санитар.

— Я — маршал Фош, прибывший на встречу с греческим королем… — без запинки произнес Денди.

— Отлично, ваше превосходительство. Вас ждут. Потрудитесь войти…

Лонгвирт очутился в большой светлой комнате. Дверь отворилась, и из нее вышел маленький лысый джентльмен, лицо которого показалось Лонгвирту на удивление знакомым…

— Я — маршал Фош, прибывший на встречу с греческим королем… — нетерпеливо повторил Денди.

Доктор Крейфильд излучал радушие.

— Отлично, маршал… Сейчас вы увидите его… — воскликнул он. — …а также королеву Елизавету и индийского магараджу…

Он позвонил. В двери выросло двое дюжих санитаров.

— Палата номер восемь, — распорядился доктор.

Джозеф Лонгвирт гордо последовал за ним…

День выборов выдался на удивление ясным и солнечным.

К полудню на выборы приехал Тони Ньютон, тепло встреченный берстедцами.

К вечеру большинством голосов Энтони Ньютон был избран членом парламента от Берстеда.

В то же время трое адвокатов добивались освобождения Джозефа Лонгвирта из психиатрической лечебницы. Лонгвирт был взбешен.

— Не принимайте близко к сердцу, — успокаивал его доктор. — Поставьте себя на мое место: человек называет себя маршалом Фошем и приезжает на аудиенцию у коронованных особ… Что мне оставалось делать?..

— Я на вас в суд подам!.. — кипятился Джозеф Лонгвирт. — Я сделаю о вас запрос в палате!.. Я лишу вас практики!..

…Однако Тони Ньютон отсоветовал ему делать это.

— Я крайне сожалею обо всем случившемся, Денди, — улыбнулся он. — Ты все равно бы проиграл, если бы история с подкупом Меркля получила огласку. Прощай, приятель!.. Как–нибудь загляни ко мне в Вестминстер: я покажу тебе палату общин…

Глава 10.

ШУТНИК

Однажды на Стренде Тони остановился у газетного киоска.

— Верните мой шиллинг, сэр!.. — Позади раздался веселый голос, и чья–то рука опустилась ему на плечо. И в этот момент из рукава Тони выпала монета и со звоном упала на землю.

Тони так растерялся, что выронил газеты. Он резко обернулся и увидел перед собой высокого русоволосого юношу. Молодой человек спокойно нагнулся, поднял шиллинг и положил его в карман.

— Благодарю вас! — улыбнулся он.

Так началось знакомство Тони с Лаймором Грином. Как и многие лондонцы, Тони был наслышан о проделках юноши. Лаймор был старшим сыном лорда Леттертона, пэра Англии, обладавшего крупным состоянием.

Любимым занятием Лаймора, его страстью были всевозможные шутки и розыгрыши, далеко не всегда безобидные. Он бывал счастлив, как ребенок, если удавалось кого–нибудь оставить в дураках.

Весь Лондон помнил его недавнюю выходку. Как–то перед окончанием театральных представлений он явился с целой бригадой землекопов на Пикадилли и, якобы по приказу муниципальных властей, велел разрыть ее, остановив таким образом все движение в центре города в самый оживленный час.

— Вы слышали о моей последней проделке в Гринвиче? — спросил Лаймор после взаимных приветствий. — Я подкупил маляра, который в отсутствие астрономов намалевал пятна на стенках телескопов… Вот уж получились «солнечные пятна»!

Он громко расхохотался.

Тони улыбнулся: Лаймор вызвал у него симпатию.

Разговор они продолжили в номере Тони, удобно расположившись в креслах.

— Пора остепениться, Лаймор, — наставительно заметил Тони. — Вам не надоело тратить ваши недюжинные силы, ум, изобретательность и деньги на эти, мягко говоря, «шутки»?.. Почему бы вам, к примеру, не жениться?.. Не начать серьезную жизнь?..

— Ни за что!.. — замахал руками Лаймор Грин. — Все женщины внушают мне ужас… Я почему–то уверен, что был бы рабом своей жены… Я наслышан о том, как хотели женить вас и как вы оставили в дураках и невесту, и ее мамашу, и какого–то жулика–адвоката. Слышал и о том, как вы «прокатили» этого прохвоста Лонгвирта… Я убежден: вы именно тот человек, в котором я нуждаюсь. Не сердитесь на меня за дурацкую выходку… Поговорим лучше о деле.

Лаймор помолчал мгновение и с воодушевлением продолжал:

— Дело в том, дружище, что у меня родился план одной совершенно изумительной проделки. Мои шутки с Пикадилли и с Гринвичем в сравнении с ней — чепуха.

Тони внимательно слушал.

— Вероятно: вы слышали о богаче Девидсоне, который нажил миллионы на маргарине? Теперь у него чудесное поместье в Окстоне. Да! Да! Благодаря крупному пожертвованию он сделался «сэром». Самое же замечательное у него — это его дочь… Бр–р!.. Никогда еще не видел подобного страшилища… Крашеные волосы, огромные ножищи!.. Прямо пугало огородное! И старик вбил себе в голову, что она должна сделать блестящую партию, выйдя замуж только за аристократа… Вы меня понимаете?..

Тони изумленно посмотрел на юношу. Он предполагал, что во всех проделках у Лаймора Грина бывали сообщники, но не думал, что когда–нибудь на его долю выпадет честь быть одним из них.

Предложение Лаймора Тони заинтересовало: если Лаймор Грин занимался шутовством развлечения ради, то Энтони готов был помочь ему ради денег.

— Лаймор, я польщен вашим доверием, — заметил Тони. — Каков же ваш гениальный план?

Лаймор Грин бросил испытующий взгляд на своего собеседника и, придвинув поближе кресло, понизив голос, сказал:

— Старый Девидсон помешан на лордах. Он как–то рассказывал в кругу друзей, что отдаст за дочку полмиллиона, если она выйдет замуж за лорда. План мой таков: в сопровождении секретаря (это будете вы, Ньютон), я отправлюсь на автомобиле в Окстон. Где–нибудь поблизости от имения Девидсона произойдет автомобильная катастрофа… Вы отправитесь в замок за помощью и в разговоре как бы нечаянно бросите «его высочество». Вы меня понимаете?.. Старик тотчас пригласит нас к себе… Кстати, я буду говорить с сильным иностранным акцентом… Старик решит, что я какой–нибудь заморский принц, и подумает: «Чем не жених для моей дочурки?». Далее — я заявлю, что свадьба должна состояться в строго семейном кругу… Вы меня понимаете?..

— Конечно!.. — ответил Тони улыбаясь. (Он так живо представил себе свою встречу с Верой Монсар, как будто это было вчера).

— Затем мы всей компанией отправимся в какой–нибудь домик в деревне или в лесу, где нас будет ожидать пастор. На эту роль вам придется пригласить кого–нибудь из ваших друзей… После венчания я бесследно исчезну, а в газетах появятся красочные описания таинственной свадьбы: «Загадочная свадьба»… «Таинственное исчезновение сказочного принца»… А? Что же вы скажете на это? Недурно придумано? Так вы согласны?

С языка его уже готов был сорваться отказ: у Тони было врожденное чувство уважения к женщине, даже к девушкам «с огромными ножищами», и в глубине души он осуждал молодого аристократа за его жестокую выдумку.

Однако вдруг, что–то задумав, Тони воскликнул:

— Хорошо, я подумаю над вашим планом!

На следующее утро, когда Лаймор Грин явился за ответом, Тони сказал ему, что охотно берет на себя роль «секретаря».

Сэр Джон Девидсон жил в Окстон Манор, роскошном поместье, принадлежавшем некогда одному нормандскому барону. Король маргарина приобрел исторический замок отчасти из снобизма.

Дочь его Матильда была рослая краснощекая девица лет двадцати девяти. Внешне она была воплощенное добродушие. На самом же деле у нее был весьма острый и злой язычок, чему немало способствовало ее долгое сидение в девицах. Женихов у нее было хоть отбавляй, но она была тщеславна и мечтала о браке только с аристократом…

В замке Матильда изнывала от безделья и часто жаловалась отцу:

— Не лучше ли нам было остаться в Хемпстеде?.. Ты ведь там был большой персоной, особенно с тех пор, как сделался «сэром». Здесь же с нами по соседству живут только лорды, и никто из них не хочет с нами знаться…

— Ничего, Тилли, — утешал ее отец, — здесь нам тоже может подвернуться какой–нибудь обедневший отпрыск… А в Хемпстеде кто тебе встречался? Только клерки да лавочники?

Разговор между сэром Девидсоном и его дочерью происходил в гостиной, окнами выходившей в парк, и Матильда вдруг удивленно вскрикнула. Она увидела в окно гостиной, как через лужайку по направлению к дому элегантный молодой человек.

— Кто бы это мог быть? — спросила она у отца.

— Право, не знаю, — ответил сэр Джон и поспешил вниз встречать посетителя.

— Простите, что беспокою вас, — учтиво промолвил Тони, отвесив глубокий поклон, — но его высочество, то есть, я хочу сказать, мой патрон, слегка травмирован при столкновении нашего автомобиля с грузовиком… Не разрешите ли вы перевезти его на время к вам в дом?..

— Конечно, конечно, — просиял сэр Джон. — Передайте его высочеству…

— Что? — смущенно пробормотал Тони. — Разве я сказал «его высочество»?.. Какая оплошность!.. О, нет!.. Нет… Моего патрона зовут мистер Смит…

— Отлично, — улыбнулся хозяин. — Передайте мистеру Смиту, что я буду счастлив принять его в своем доме…

Как только Тони исчез, сэр Джон поспешил обратно в гостиную.

— Тилли! — вскричал он. — Сейчас мы будем принимать у себя принца, настоящего принца!.. Его высочество!.. Сюда заходил его секретарь… Принц слегка ранен при столкновении автомобилей…

Матильда побежала переодеваться.

В это время к дому подъехал роскошный лимузин, За рулем сидел Тони, а рядом с ним виднелась статная фигура молодого щеголя, закутанного в дорогую меховую шубу.

Тони помог ему выйти из машины. Лаймор Грин учтиво поклонился девушке и сказал с сильным акцентом:

— Я никогда не забуду вашей доброты и любезности…

— Вы нам оказываете большую честь, ваше… мистер Смит, — запинаясь, ответила она.

Высокому гостю отвели самую лучшую комнату.

Через четверть часа Тони спустился в гостиную.

— Боюсь, что нам придется злоупотребить вашим гостеприимством и остаться здесь на ночь! — озабоченно произнес он. — Он заснул, и я не решаюсь потревожить больного… Нет, доктора звать не нужно… — испуганно прибавил он, угадав мысль сэра Джона. — Больному нужен только покой.

Для восстановления сил «мистер Смит» был вынужден остаться в историческом замке еще на несколько дней. Для сэра Джона они были днями надежды, для его дочери — днями радости.

— Не знаю, действительно ли он принц по крови, — сказала она как–то отцу, — но я не сомневаюсь в том, что он аристократ… У меня теперь уже глаз наметан. И какой красавец! И характер у него прямо ангельский!

В то же время Лаймор жаловался Тони:

— Эта Матильда просто несносна. Нет, нужно поскорее назначить «венчание». Мне эта шутка начинает надоедать.

— Послушайте, мистер Ньютон, — доверительно начал Девидсон, когда они с Тони после обеда остались в библиотеке одни. — Я простой человек и люблю откровенность. Скажите мне, кто ваш патрон?

Тони сокрушенно покачал головой.

— К сожалению, не имею права открыть вам его имени, — произнесен.

— Но, он действительно… аристократ?

Тони утвердительно кивнул.

— Это все, что мне хотелось узнать, — заметил сэр Джон. — А, кстати, он… богат?

— Очень…

Последнее известие огорчило сэра Джона.

— А я–то надеялся, что он захочет позолотить свой герб, — признался он. — Дело в том, что дочь моя без памяти влюбилась в него. Ведь он холост?

— Да.

— Послушайте, мистер Ньютон, ведь вы имеете на него некоторое влияние?

— Думаю, что да…

— Прошу вас: посодействуйте его женитьбе на моей дочери… Это принесет вам несколько тысяч фунтов…

Тони пристально посмотрел на Девидсона, прежде чем ответить.

— Я деловой человек, — произнес он наконец, — и потому хотел бы иметь от вас расписку.

Сэр Джон одобрительно воскликнул:

— Люблю деловых людей!

Затем он подошел к письменному столу, набросал несколько строк и протянул листок Тони. Тот прочел его, аккуратно сложил и спрятал в карман.

— Надеюсь, вы понимаете, — продолжал «секретарь его высочества», — что свадьба должна быть тайной… Быть может, даже моему патрону придется венчаться под вымышленным именем мистера Смита…

— Я уже все обдумал, — ответил сэр Джон. — Я знаком с законами и знаю, что брак действителен даже в том случае, если вы венчаетесь под вымышленным именем. Я действую не вслепую. Я знаю, что ваш патрон — важная особа: не далее как вчера я приказал своему лакею порыться в его письмах (не сердитесь на меня за эту маленькую вольность), и он нашел в них письмо с короной, начинавшееся словами: «Мой дорогой сын»…

Тони на минуту был выбит из колеи: сэр Джон оказался вовсе не таким уж дураком, каким представлял его Лаймор Грин.

— Итак, устройте побыстрее этот брак, мой друг… — продолжал счастливый отец Матильды, — и вы заработаете две тысячи фунтов.

Тони откланялся и поспешил к своему «патрону».

Лаймор в постели что–то писал.

— Вот будет потеха! — воскликнул он при виде своего «секретаря». — Тотчас же после свадьбы разошлите это в утренние газеты… Надеюсь, вы уже сговорились с «пастором»?..

— Конечно, — быстро ответил Тони. — Я даже выбрал и церковь…

— Церковь?.. — испугался шутник.

— Ну, да… В двенадцати милях отсюда находится маленькая забытая часовня… Пастор бывает там лишь раз в неделю… У моего друга случайно есть ключ от этой церкви… Вы меня понимаете?

Лаймор Грин откинулся на подушки и расхохотался до слез.

— Никогда еще у меня не было более толкового помощника! Это гениально! Что моя шутка на Пикадилли по сравнению с этой проделкой?..

— Я лишь хотел задать вам последний вопрос, — совершенно серьезно начал Тони. — Не думаете ли вы, что игра ваша зашла слишком далеко? Что вы издеваетесь над девушкой, не сделавшей вам ничего дурного?

— Как, то есть, ничего дурного?.. — искренне изумился Лаймор Грин. — Да она все время стремится женить меня на себе. И какое властолюбие! Она распоряжается мной, как рабом… Никогда еще не встречал более властной особы.

Тони молча вышел.

На следующий день он нарочно устроил так, что Лаймор Грин остался с девушкой наедине в оранжерее.

— Ах… мисс Девидсон, как я буду вспоминать эти счастливые дни!.. — вздохнул он.

— О да… Это были счастливые дни… — закатив глаза, ответила мисс Девидсон.

И озабоченно прибавила:

— Не шевелите ногой… Вы сомнете этот стебелек… Мистер Смит, отчего вы не причесываетесь на пробор? Я не люблю зачесанных назад волос.

Лаймор Грин содрогнулся. «Хорошая из нее выйдет жена»! — невольно подумал он.

— Ваш пиджак надо сегодня вычистить, — продолжала между тем счастливая влюбленная.

Лаймор Грин вновь содрогнулся: эта женщина начинала его раздражать.

— Матильда… — нежно прошептал он. — Неужели нам суждено расстаться?..

— О нет! О нет! — торопливо выкрикнула она и звонко чмокнула его в щеку.

Тони деятельно занялся приготовлением к «свадьбе».

— Я предсказываю этому секретарю блестящее будущее… — заметил сэр Джон.

— У него слишком властный характер… — скорчив недовольную гримасу, ответила дочь. — Почему он устроил так, что мои муж должен уехать тотчас после свадьбы?

— Ведь ты же знаешь, что он поедет за фамильными драгоценностями… — раздраженно возразил отец.

— Все равно, после свадьбы я постараюсь с его секретарем как можно меньше видеться, — заявила Матильда.

Между Лаймором Грином и Тони в это время происходил такой диалог:

— Энтони, пожалуйста, не оставляйте нас одних… — просил счастливый жених. — Она уже поцеловала меня!.. Не отходите от меня ни на шаг до самой свадьбы… Я обещал вам сто фунтов, теперь обещаю вам двести, только оградите меня от этой фурии!

— Не волнуйтесь… — успокаивал его Тони. — У «невесты» есть известные права… Отчего бы ей и не поцеловать вас, если это доставляет ей удовольствие?

В церковь «жених» и Тони приехали, как и полагалось, за четверть часа до «невесты». Мисс Девидсон была в дорогом, но столь безвкусном платье, что «жених» тотчас же от нее отвернулся.

Лаймор был в восторге от своего секретаря: «пастор» казался с виду настоящим пастором. Ряса его была стара и потерта, как у истинного деревенского пастора, руки посинели от холода. Было заметно, что он с нетерпением ожидал конца церемонии. Сразу после венчания, когда молодые прошли в ризницу, Тони приблизился к сэру Джону.

— Мне нужно сейчас же уехать… — прошептал он. — Неотложные дела…

Сэр Джон вместо ответа вынул из бумажника заранее приготовленный чек и поспешил к «молодым».

Между ними происходила первая семейная сцена.

— Ваше имя Джон Лаймор Грин… — говорила новоиспеченная леди Грин. — Не возражайте. Пастору известно ваше имя. Да! да! Подпишитесь вашим настоящим именем!

Лаймор Грин был бледен, как полотно. Рука его, державшая перо, сильно дрожала.

— Простите, — обратился он к пастору. — Вы… действительно… пастор?..

Пастор кивнул.

— Да, я пастор здешнего прихода, — ответил он. Лаймор Грин чуть не лишился рассудка.

— Значит я… действительно… женат?! — прошептал он.

— Конечно! Лишь без обычного в таких случаях оглашения… Ваш друг устроил все это…

Новобрачный помолчал, тяжело вздохнул и процедил сквозь зубы:

— Он мне больше не друг!

Глава 11.

КАТО

Если бы Тони писал мемуары, об изумруде Польту он не упомянул бы ни словом.

Историю эту он бы охотно вычеркнул и из своей памяти. Но не мог.

В Лондон пришла весна. Сочная зелень лужаек Гайд–парка привлекала множество гуляющих. Расположившись в плетеных креслах чуть поодаль от толпы, Тони и Билл негромко разговаривали.

В своем элегантном светлом костюме Тони нисколько не походил на охотника, выслеживающего дичь. Однако дело обстояло именно так. Сегодня он поджидал свою «жертву».

— Билл, вот он! — Тони указал на тучного джентльмена, степенно вышагивающего вблизи от них. — Это Польту. Я задушил бы его собственными руками. Во время войны этот жирный негодяй неплохо поживился за счет союзников. Нужно ли говорить, что он стриг их, как овец… Чтобы не быть растерзанным целой толпой ограбленных им японцев, он тайно проскользнул на пароход, уезжая из Японии.

— А что ты хочешь с ним сделать, Тони? — усмехнулся Билл.

Тони понизил голос до едва слышного шепота.

— Дело в том, что у джентльмена есть слуга — японец Като, — начал он. — Кстати, такой же негодяй, как и его хозяин. Недавно они повздорили, и Польту сильно избил Като. Като не остался в долгу и применил к своему хозяину приемы джиу–джитсу. Однако за долгое пребывание в Японии тот овладел ими не хуже любого японца. Польту — атлет и великолепный стрелок. Словом — борьба окончилась вничью. С тех пор Като возненавидел своего хозяина.

— А откуда у тебя эти сведения?

— От самого Като… Недавно мне пришлось побывать в маленьком японском ресторанчике Хо Синга… Ты, вероятно, знаешь его? Там я случайно и познакомился с Като. Малый недурно владеет английским. Мы разговорились…

— О чем же вы беседовали с ним? — поинтересовался Билл.

— Так, о пустяках… Я рассказывал Като, кто я и чем занимаюсь…

Билл недоверчиво взглянул на Тони.

— Ты мне не веришь, дружище?.. — рассмеялся Тони. — Что ж, как говорит пословица: честность — лучшая политика. Като теперь убежден, что я — глава шайки воров–джентльменов, «работавших» недавно в Париже. Он живо заинтересовался моими дальнейшими «планами».

Тони понизил голос.

— Ты что–нибудь слышал об изумруде Польту? — спросил он.

Билл отрицательно покачал головой.

— Из Японии Польту привез уникальный изумруд, которому нет цены… Польту утверждает, что купил его. Бывший владелец изумруда, пожилой японский бизнесмен, погиб при загадочных обстоятельствах… Польту хранит сокровище в небольшом сейфе, замаскированном под бар, возле своей постели.

Билл напряженно слушал.

— Что ты затеял? — тихо спросил он.

— Мы изымем изумруд из сейфа Польту, — медленно, с расстановкой произнес Тони.

Билл раскрыл рот от изумления.

— А ты уже… подкупил Като? — проговорил он, наконец.

— Еще нет… Но это нетрудно будет сделать…

Час спустя Тони небрежно входил в маленький ресторанчик Хо Синга. Маленький японец поджидал его за столом.

Разговор зашел об изумруде. Косые глазки японца злобно блеснули:

— Я буду счастлив, когда хозяин лишится его! — прошипел он.

Тони посмотрел на Като долгим взглядом:

— Как ты себе представляешь это?

Японец нагнулся к нему и монотонно зашептал:

— Предположим, что грабители придут во вторник ночью через кухонную дверь, которая случайно окажется открытой. Предположим, что они поднимутся по лестнице и что около двери, ведущей в комнату хозяина, случайно останется гореть маленький японский фонарик…

У Тони перехватило дыхание.

— Предположим, — внешне спокойно ответил он. — План не дурен… Сам ты, таким образом, не будешь ни в чем замешан… Ведь ты этого хочешь?

— Именно. — Японец быстро закивал.

— Хорошо, — продолжал Тони, — теперь предположим, что нам удастся стянуть этот изумруд… Куда направить долю, причитающуюся джентльмену, оставившему открытой кухонную дверь и заботившемуся о фонаре у двери хозяина?

Японец испуганно вздрогнул.

— Мне ничего не надо… — произнес он. — Я хочу лишь проучить этого мерзавца…

— Уж за это–то я тебе ручаюсь, — рассмеялся Тони. — Между прочим, почему ты его так ненавидишь? — спросил он вдруг.

Японец плотно сжал губы и прикрыл глаза. Казалось, он задремал, и Тони начал терять терпение. Като вздрогнул и, разразившись потоком страшнейших ругательств, поведал Тони несколько красочных эпизодов из жизни своего патрона.

— Я не сомневаюсь в том, что Като — такая же дрянь, как и его хозяин, — в тот же вечер говорил Тони Биллу. — Малый исполнял в Японии все грязные поручения и еле ноги унес из родной страны…

— Значит, во вторник?.. — с опаской спросил Билл.

— Да. И не забудь захватить войлочные туфли. Захватим маски, револьвер, несколько ярдов веревки и платок на случай, если наш джентльмен окажет сопротивление.

Билл погрузился в задумчивость.

— Все это сильно смахивает на грабеж со взломом, — заметил он. — Должен сознаться, что у меня уже и сейчас мороз пробегает по коже…

— Я согласен с тобой, что дело не похоже на все наши предыдущие, — ответил Тони. — Но добыча настолько ценна, а жертва настолько мерзка…

— Но что мы будем делать с этой добычей? — перебил Билл.

— Что заранее гадать! — усмехнулся Тони. — Прежде нужно его «изъять», а уж потом думать, куда его сплавить…

Во вторник ночь выдалась холодной и дождливой. Улицы были пустынны. У двери черного хода роскошного особняка мистера Польту остановился автомобиль.

Мистер Польту всегда ложился спать в десять часов и требовал того же от своих слуг. Вставал он в семь, причем спал, по свидетельству Като, очень крепко.

Тони и Билл беспрепятственно проникли в дом: дверь была открыта. Дверь на кухню тоже была отворена.

— Ты останешься внизу, — сказал Тони Биллу и начал подниматься по лестнице. Очутившись наверху, в глубине коридора Тони увидел японский фонарик, горевший перед дверью.

Тони держал в одной руке веревку, а другой электрический фонарик; он толкнул дверь спальни.

Понемногу глаза его привыкли к темноте и стали различать очертания предметов при слабом свете, падавшем сквозь запертые ставни. Вскоре он увидел постель и на ней — очертания лежащего человека.

Тони осторожно приблизился к постели. Толстый ковер скрадывал шум шагов.

Посветив фонариком, Тони открыл дверцу бара возле постели. Его рука нащупала металлическую ручку сейфа… Код замка был ему известен. Набрав нужную комбинацию цифр, Тони повернул ключ, и открыл сейф. Он обливался потом от страха и напряжения. Нащупав небольшой кожаный футляр, он быстро сунул его в карман, одновременно выронив свой электрический фонарь, который с шумом упал на мраморный ночной столик…

Тони застыл в ужасе…

К его удивлению, спящий даже не пошевелился… В неподвижности этой было что–то настолько странное, что Тони, быстро найдя свой фонарь, схватил его и осветил им лицо спящего.

Тони кубарем скатился по лестнице, налетев на стоящего внизу Билла.

— В чем дело?.. — испуганно спросил Билл.

— Молчи, — побледневшими от страха губами прошептал Тони.

Миллионер Польту был мертв. В его грудь по рукоятку был всажен кинжал, постель залита кровью…

— Похоже на то, что мы попались в ловушку, — шепнул Тони. — Проверь входную дверь…

Она оказалась запертой. Друзья стояли в коридоре. В конце коридора одна из дверей была приоткрыта, и в комнате горел свет.

Тони бесшумно распахнул дверь. Гостиная была ярко освещена. Первое, что бросилось ему в глаза, была спина Като; он держал в руке телефонную трубку.

— Полиция?.. — послышался голос японца.

Одним прыжком Тони очутился около него, рывком выхватив трубку. Телефон с шумом упал на пол. В ней послышались короткие гудки… Тони зажал японцу рот рукой, уперся коленом ему в грудь. Вдвоем с подоспевшим Биллом им удалось связать Като и завязать ему рот платком.

— Надо отнести его в спальню, — скомандовал Тони.

Японец вырывался изо всех сил. Они с трудом втащили его наверх.

— Теперь развяжи его и вытащи кляп, — снова скомандовал Тони.

Билл недоуменно посмотрел на него, но повиновался.

— Негодяй! — Тони был вне себя. — Кровь еще не обсохла на твоих руках, а ты уже звонишь в полицию? Ты думал, что заманил нас в ловушку… И за твою расправу отвечать придется нам?.. А?..

Вместо ответа японец, как дикая кошка, прыгнул на Тони. Тот вовремя увернулся и нанес ему молниеносный удар. Като беззвучно, как сноп, рухнул на ковер.

Тони спустился в гостиную. Устало отирая пот со лба, он присел на краешек кресла, поднял упавший телефонный аппарат. Секунду помедлив, снял трубку, набрал номер.

— Полиция? Срочно высылайте бригаду в особняк мистера Польту, Гревмор–сквер, четыре. Здесь совершено убийство…

— Но Като все расскажет полиции… — простонал Билл, когда они на бешеной скорости свернули с Гревмор–сквер на Карнеги–роуд.

— Он не расскажет ничего… — сбавляя скорость, процедил Тони.

— Но изумруд?.. — горячился Билл. — Ведь ты достал его из сейфа?

— Конечно… достал и… оставил…

— Оставил?.. Но где же?..

— В кармане мистера Като… — невозмутимо ответил Тони. — Притом не забудь, что из груди Польту торчал ятаган… Като не сможет отпереться, когда к мертвому хозяину с ятаганом в груди прибавится еще изумруд в его кармане…

Тони был прав: шесть недель спустя Като был пожизненно осужден за убийство своего хозяина.

Глава 12.

ОБРУЧЕНИЕ

Тони любил бродить в районе Сохо, пристанище лондонского уголовного мира, «дна».

Однажды вечером он угощал обедом одного из представителей этого мира Джека Геддита.

Геддит был его давним знакомым и порой оказывал Тони небольшие услуги. Тони умел ценить расположение «людей Сохо», и изредка они проводили время с пользой для них обоих.

В этом маленьком грязноватом ресторанчике Геддит отлично знал всех его завсегдатаев.

Джек указал ему на высокого брюнета с точеным профилем аристократа.

— Но чисто работает! — в тоне его голоса прозвучало восхищение. — С «женами» он знакомится обычно в круизах. Он никогда не попадался, ибо никто не подавал на него в суд: женщины, которых одурачили, редко сознаются в своей глупости…

Через несколько дней после этого обеда Джек пропал. Его приятели сообщили Тони, что он «уехал в деревню». А дня через три Тони получил от него письмо:

«Ньютон! Думаю, ты поймешь меня. Я угодил под суд за лжесвидетельство. Конечно, я невинно пострадал. Когда меня забрали, я был на мели и оставил Молли без гроша. Быть может тебя не затруднит зайти к ней и помочь ей немного, если в том встретится надобность».

Тони поехал по указанному в письме адресу.

Ему открыла дверь статная красивая женщина лет двадцати семи. Сначала она недоверчиво покосилась на Тони, но, узнав о цели его посещения, пригласила войти.

Тони очутился в маленькой, уютной, хорошо обставленной гостиной. Он был поражен спокойствием и самоуверенностью миссис Геддит.

— После всего, что я сделала для Джека, с его стороны, было свинством оставить мне всего сто пятьдесят фунтов, — усмехнулась она.

— Сознайтесь, вы ожидали увидеть меня в слезах. Пустяки. Ведь мой Джек не впервые отправляемся «в деревню». Что касается денег, то я, право, в них теперь совершенно не нуждаюсь. Я работаю с одной подругой, и мне вполне хватает этого на пропитание. И если бы этот негодяй Седбюри не подвел меня, я была бы даже богата…

— Седбюри? Многоженец? — переспросил Тони.

— Я вижу, что Джек уже рассказал вам о нем, — улыбнулась она. — Да, Седбюри поступил со мной отнюдь не как джентльмен: после того, как я «провозилась» над ним пять дней, он бесследно исчез, не заплатив ни пенса.

Тони привык не задавать вопросов ни представителям «дна», ни их женам и мог лишь гадать о том, что за «работу» проделала миссис Геддит над многоженцем…

Он узнал об этом гораздо позже…

В свой отель он вернулся совершенно спокойный за участь «несчастной» жены преступника.

Вскоре после этой встречи у Тони произошла другая. Он никогда бы не решился связать их воедино…

Выйдя из отеля, он неторопливо шел по Риджент–стрит. Вдруг кто–то негромко окликнул его. Он обернулся и увидел перед собой… улыбающуюся Веру Монсар. В первый момент Тони подумал, что она по ошибке приняла его за своего знакомого.

— Здравствуйте, мистер Ньютон! — весело воскликнула девушка, приветливо протягивая руку.

Ошеломленный, Тони не мог вымолвить ни слова.

— Мы с вами виделись приблизительно год назад, — непринужденно произнесла она. — С тех пор вы ни разу нас не навестили…

Губы ее подрагивали от сдерживаемого смеха. Тони посмотрел на нее с упреком.

— Я… все это время… был очень занят… — смущенно пробормотал он.

— Вероятно, вы стали управляющим Национального банка или чего–нибудь в этом роде? — лукаво улыбнулась Вера. — С папой мы часто вспоминали о вас. И знаете, он находит, что вы умнее многих…

Тони густо покраснел: он понял, что под «многими» подразумевались те нещепетильные молодые люди, которые хотели познакомиться с мистером Монсаром не совсем обычным путем.

— Отец очень хотел повидать вас, — призналась Вера.

Тони уже вполне овладел собой.

— Быть может, у мистера Монсара возникла потребность послать меня в Брюссель? — ехидно улыбнулся он.

— О нет, не думаю, — ответила Вера серьезно и, помолчав, добавила: — Сейчас он по горло занят приготовлениями к моей свадьбе.

— К вашей свадьбе? — удивленно переспросил Тони.

Вера кивнула.

— Ну да, к моей свадьбе. Я выхожу замуж за своего двоюродного брата… и думала об этом все уже знают. О нашей помолвке сообщалось во всех газетах.

Известие об этом неожиданно больно кольнуло Тони.

— Я и не знал, что у вас есть двоюродный брат, — пробормотал он.

— Кстати, позвольте вас познакомить с моим женихом Филиппом Лессингером, — и девушка с нежной улыбкой обратилась к своему спутнику.

Тони с интересом взглянул на счастливца, который станет мужем Веры Монсар. Филипп Лессингер оказался высоким, стройным, необычайно красивым блондином.

— Я много слышал о вас, мистер Ньютон! — улыбнулся жених Веры, крепко пожимая руку Тони.

Тони был явно не в своей тарелке.

Девушка почувствовала это, и ей стало жаль его.

— Вы позавтракаете с нами, мистер Ньютон? — предложила она.

Умом Тони понимал, что ему следует отказаться от этого любезного приглашения, но в то же время ему так хотелось подольше побыть в обществе Веры, что он согласился.

Джеральд Монсар ожидал дочь в зимнем саду «Карлтона». При виде Тони лицо его расплылось в улыбке.

— Вот это сюрприз! — воскликнул он, приветствуя Тони крепким рукопожатием. — Если не ошибаюсь, вы мне задолжали шестьсот фунтов?

— О нет, мистер Монсар. Я получил только то, что мне причиталось за причиненное беспокойство… — нашелся Тони.

— Ловко же вы меня надули! — добродушно рассмеялся мистер Монсар. Он улыбнулся своему будущему зятю.

Тони понял, что Монсар души не чает в нем. За завтраком он сделал еще одно открытие: этот брак гораздо больше был по душе отцу, чем дочери. За столом Вера избегала обращаться к своему жениху, лишь вежливо отвечая на его вопросы.

— Что вы скажете о моем будущем зяте, мистер Ньютон? — откровенно любуясь Филиппом, спросил Монсар за кофе. — Он страстный путешественник, но в юности был большим шалопаем. И, должен даже сознаться, я не ожидал такой перемены в нем. Да–да! Он очень изменился к лучшему после своих странствований… Очень изменился.

Завтрак с Монсарами оставил в душе Тони неприятный осадок, и он облегченно вздохнул, вернувшись домой.

Тони было грустно.

Теперь, когда Тони вновь увидел Веру Монсар, он понял, что полюбил ее еще тогда, — при первой встрече на липовой аллее. Впрочем, он сознавал это и раньше; но избегал думать о ней, полагая, что дочь миллионера никогда не согласится стать женой «бандита» — авантюриста.

Накануне дня свадьбы Веры Монсар Тони задумчиво брел по пустынной аллее Гайд–парка. Вечер был дождливый и теплый. Неожиданно впереди он увидел Веру. Тони поклонился и хотел пройти мимо, но девушка остановила его:

— Погодите! Давайте присядем вот тут под деревьями. Сторож, конечно, примет нас за влюбленных… Но, надеюсь, вас это не страшит?

— Ради вас я готов на всякие жертвы, — шутливо сказал Тони.

Они уселись на скамейку, и Вера взглянула на него долгим грустным взглядом.

— Я убежала из дому, — помолчав, сказала она. — Я хотела разыскать вас, но не знала вашего адреса… Скажите мне, мистер Ньютон, что вы думаете о моей свадьбе?

— Я стараюсь не думать о ней, — пробормотал Тони.

Ему показалось, что глаза ее при этом как–то странно блеснули.

— О, я так страдаю!.. — воскликнула Вера. — Это ведь отец настоял на этой свадьбе. Конечно, Филипп очень любезен, и мне не в чем упрекнуть его. И все же я чувствую себя, как приговоренный к смерти накануне казни. Я считаю оставшиеся часы и минуты… А время идет так ужасающе быстро, Тони!

Наступило молчание.

— Не знаю, почему я вдруг назвала вас «Тони»… — смущенно прибавила она.

— Быть может, просто потому, что это мое имя. — Он посмотрел на нее с грустью. — Но, если на то была другая причина, в любом случае я охотно прощаю вас… Итак, почему же вы выходите замуж, Вера?

— Я не хочу огорчать отца, — тихо промолвила она.

— Но есть другой человек, которого вы огорчите еще больше, — прошептал Тони.

Вера пристально посмотрела на него.

— Правда? — чуть слышно прошептала она.

Тони молча кивнул.

Она хотела ему что–то возразить, но передумала и порывисто поднялась.

— Не будем больше говорить об этом, Тони, — через мгновение сказала она. — Я же не люблю вас. Разумеется, вы мне приятнее Филиппа, но… Вы не сердитесь на меня за мою откровенность?

И, сжав его руку, быстро пошла прочь.

В канун свадьбы Веры Тони провел ночь без сна. И хотя решил, что не пойдет в церковь на венчание, в одиннадцать часов утра он, тем не менее, уже стоял в толпе любопытных, ожидавших приезда жениха и невесты.

Как и положено, первым прибыл жених.

Когда Филипп Лессингер подъехал к церкви и вышел из машины, Тони услышал в толпе раздраженный голос:

— Вот он — мерзавец!

Тони обернулся и встретился взглядом со стоящей неподалеку миссис Геддит.

— А! Мистер Ньютон! — обрадовалась она. Что вы думаете об этом прохвосте? Об этом проклятом Седбюри?

— Седбюри?.. — удивленно повторил Тони. — Многоженец?

— Ну, да… Неужели вы его не узнали? — У Тони похолодело все внутри. Молнией сверкнула догадка.

— Но ведь он был брюнетом…

— Я же говорила вам, что пять дней «проработала» над ним… Цвет его волос — моя работа; я выкрасила их в русый цвет… А он, мерзавец, не заплатил мне ни полпенса! Это я познакомила его с пьяницей Лессингером…

Но Тони уже не слушал ее… К церкви в это время подъехал автомобиль Монсаров, и Вера, ослепительно улыбаясь в своем свадебном наряде, на мгновение остановилась, пока поправляли ее шлейф. Она заметила Тони и приветливо улыбнулась ему. Тони быстро подошел к Джеральду Монсару. Монсар нахмурился.

— Мне нужно срочно переговорить с вами, мистер Монсар, — негромко произнес Тони.

— Мистер Ньютон, вы отдаете себе отчет?.. Потом, — нетерпеливо бросил Монсар.

— Речь идет о счастье вашей дочери! — настойчиво продолжал Тони. — Дело в том, что ее жених — не ваш племянник Филипп Лессингер, а известный мошенник и отъявленный негодяй. Его фамилия Седбюри…

— Вы с ума сошли! Что за глупые шутки?..

— Отложите свадьбу, мистер Монсар, и я немедленно предоставлю вам доказательства.

— И не подумаю! — воскликнул разгневанный Монсар.

И, обратившись к дочери, мягко добавил:

— Пойдем, дорогая!

Вера не двинулась с места. Она была смертельно бледна.

— Не лучше ли действительно отложить свадьбу, отец? — тихо сказала Вера.

— Это бред! — отрезал Монсар.

В толпе с интересом наблюдали за ними.

Тони решительно встал между отцом и дочерью и повелительно сказал:

— Вера, немедленно возвращайтесь домой!

Минуту девушка колебалась, нерешительно поглядывая то на отца, то на Тони, смело преградившего ей дорогу к алтарю. Затем, не говоря ни слова, стремительно повернулась и, к удивлению всех собравшихся, бросилась назад в автомобиль.

— Домой! — скомандовала она шоферу.

Мистер Монсар, придя в себя от изумления, со сжатыми кулаками кинулся к Тони.

— Вы ответите за это!

— Успокойтесь, мистер Монсар! — невозмутимо остановил его Тони. — Прежде всего я хотел бы поговорить с вашим будущим зятем.

В эту минуту к ним подходил заждавшийся «жених».

— Седбюри, ваша карта бита! — воскликнул Тони, цепко держа его за руку.

«Жених» переменился в лице и покорно сказал:

— Хорошо… Я пойду за вами… только без шума и без рук.

Через месяц Ньютон входил в роскошный особняк Джеральда Монсара. Мистер Монсар еще не вернулся из Сити, чему Тони был искренне рад.

— Негодяй чистосердечно во всем сознался, — сказал он Вере.

— Наконец–то! — вздохнула она.

И, покраснев, спросила:

— А вы говорили… с отцом?

Тони молча кивнул.

— Он был очень… зол?

— Немного… — сознался Тони. — Он грозил и бранился, но в конце концов дал свое согласие.

Вера облегченно вздохнула и, ласково взглянув на жениха, лукаво спросила:

— Тони! А вам было очень страшно идти к моему отцу?

Тони дипломатично промолчал. Ему стыдно было сознаться в том, что в первый раз в жизни присутствие духа изменило ему. У всемогущего Джеральда Монсара Тони просил руки его дочери… по телефону.

Примечания

1

Дети, кухня, церковь (нем.)

(обратно)

2

петит — мелкий типографский шрифт

(обратно)

3

гром и молния! (нем.)

(обратно)

4

печатный станок

(обратно)

5

Цицеро — крупный типографский шрифт

(обратно)

6

Типографский шрифт средних размеров

(обратно)

7

нарядная пряжка или застежка

(обратно)

8

фальцовка — сгибание печатных листов в такой последовательности, чтобы страницы были разложены в соответствии с нумерацией.

(обратно)

9

«Чистый листок» (франц.) — употребляется в значении: полная свобода действий

(обратно)

10

Автор, очевидно, ошибается, так как у Лонгфелло такого стихотворения не было. (Прим переводчика)

(обратно)

Оглавление

Фальшивомонетчик

Дюссельдорфский убийца

У трех дубов

Бандит Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg