«Чек за жизнь»

Чек за жизнь (fb2) - Чек за жизнь 384K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бэлла Орусбиевна Темукуева

Чек за жизнь Или «Спасите наши души» Бэлла Темукуева

Иллюстратор Jose Lopez Franco

© Бэлла Темукуева, 2018

© Jose Lopez Franco, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4485-6465-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В нейтральной воде

Что? Уже семь часов? Ах, чертов будильник, как же я хочу спать. Всю ночь не спал, голова трещит. Ну почему сегодняшний день не может оказаться воскресеньем? Я так устал. Я так не хочу вставать, я так не хочу никуда идти. Каждый день одно и то же, одни и те же лица, одни и те же клавиши компьютера, один и тот же невкусный кофе из старого автомата в офисе. Ненавижу!.. Но надо вставать. Уже семь часов и десять минут. А мне еще душ принимать. Надеюсь, воду уже дали. Черт бы побрал эти ремонтные дни в котельной! Неужели нельзя раз и навсегда установить хорошие трубы?! Конечно, нельзя. А деньги? А нам приходится страдать. Хорошо, что с газовыми трубами нет проблем, иначе с таким отношением мы все взлетели бы на воздух рано или поздно. А жильцы что? Сколько раз Ильич с пятьдесят шестой квартиры предлагал скинуться по тысяче рублей с каждого совершеннолетнего жильца и самим уже купить хорошие трубы! Я был только «за». Швырнуть эти трубы в лицо этим бессовестным работникам, а еще лучше их начальнику, что вот, мол, до чего довели. Нет же, нашлись умники, которые отказали Ильичу. А Ильич что? Последний человек что ли? Он же ради нашего же блага хотел, не себе же в карман. За весь месяц, что я живу в этом доме, он единственный нормальный непьющий мужик. А эти идиоты не просто ему отказали, да еще и нагрубили. Да ни эту тысячу рублей каждые три дня всей семьей пропивают. Лишь бы все себе. А в этом доме кто живет? Они же сами. Ну, вот, я так и думал. Придется обойтись без душа. Благо, вчера вечером помылся хоть. Не нравится вообще мне эта квартира, как и дом. Но за пятнадцать тысяч в месяц — вполне ничего.

Проверю-ка почту, пока варится гречка… Нет, все-таки она не написала.

Черт! Черт! Черт! Как же я их всех ненавижу этих родственников. Нет врага хуже, чем родственник, потому что хочешь или не хочешь, он все время рядом и лезет в твою жизнь. И мою жизнь они в какой-то миг разрушили. А ведь было все хорошо: внезапное наследство, любимая девушка, поддержка родителей. Ничего не осталось. А только ненавистная работа, на которую я хожу все так же, как и прежде, только вставать приходится на час раньше, потому что ехать дольше, и четыре стены одиночества по вечерам. Иногда ловлю себя на мысли, что не осуждаю людей, которые спиваются. В этом городе пьет каждый третий и это не удивительно. Здесь жить невозможно. Уехать бы. Но, кажется, я опаздываю на автобус.

Если опоздать на автобус, приходится ждать следующего полчаса. Ощущение этой зависимости даже от автобуса меня убивает, как медленный яд. Каждое утро, шесть дней в неделю я еду в толкучке, трясясь с потными мужиками, которые держатся за поручни, уверенные в своей непревзойденной свежести. И я вынужден стоять с ними, хотя душ не принимаю регулярно, только сегодня не принял и по вескому обстоятельству. Как же невыносимо ездить в одном транспорте с такими же жалкими неудачниками как ты сам, которые едут зарабатывать деньги, чтобы вечером или на выходных их тут же потратить. Ты смотришь на эти недовольные жизнью лица и понимаешь, что это замкнутый круг, из которого невозможно вылезти. И меня отличает от них только то, что по утрам у меня не трещит голова от похмелья. Я точно так же, как и они трачу деньги, но только не на выпивку. Я зарабатываю, чтобы есть. А еще мое отличие от многих в том, что я не ношу китайские копии спортивок и кроссовок «Адидас». Вот этого я никогда не стану делать. Уж лучше ходить в одной майке и шортах. Я не стал бы носить даже оригинальные кроссовки этой фирмы, чтобы стоять в них в провинциальном, вечно переполненном автобусе. На мой взгляд, это куда более странно и нелепо, чем просто носить копии.

Хорошо, если в автобусе обходится без происшествий. Кто-то непременно огрызнется, кто-то кого-нибудь случайно заденет, кто-то что-то стащит. Всякое тут происходит. И так я трясусь среди этих людей каждый день по сорок минут. Иногда я думаю взять машину в кредит, но меня угнетает одно только это слово «кредит». Не потому что я боюсь обязательств, хотя и это тоже, просто я не хочу всю оставшуюся жизнь работать, чтобы этот кредит выплатить. Подумать только — приобретая вещь не на собственные деньги, мы начинаем работать на эту вещь, вместо того, чтобы вещь работала на нас. И это печально. А еще печальнее то, что большинство людей так и живут. Именно поэтому они сейчас едут с недовольными лицами на работу, потому что им нужно погасить кредит за бытовую электронику или другую важную, но не необходимую вещь. А что еще более странно — так это брать в кредит телевизор. Вот это точно удел неудачника. Телевизор — спасательный круг от мыслей о том, что тебе нужно за него выплачивать кредит и вставать на проклятую работу завтра утром.

И все время, стоя и трясясь, я думаю об этой никчемности, которая нас окружает, пока автобус не останавливается высадить меня на остановке возле чертового здания, где собственно я и работаю. Сегодня в автобусе обсуждали, что безумно душно, хотя только утро. «Если бы они помолчали все — было бы прекрасно и прохладно» — думал я, но вслух как всегда свои мысли не выражал. Я, наконец, высадился из этого адского автобуса. Но ад ждал меня впереди.

В девять часов утра я обычно уже в офисе. Я поднимаюсь к начальнику, который швыряет мне как собаке кучу бумаг с планом работы на грядущий день. Я беру их и спускаюсь к себе. Каждые два часа я поднимаюсь к нему с составленными планами, а он рвет эти бумаги у меня на глазах иногда просто из вредности. И я понимаю, что он прав. Потому что он руководитель, а я подчиненный. Он может рвать бумаги с моими работами, а потом неожиданно сказать: «Вот! Это то, что нужно». И я не могу ему сказать, что ту же самую работу я уже заносил, но он ее не одобрил. Потому что он мой начальник, он всегда прав. Даже если он меня незаслуженно лишит премии или даже уволит, он будет прав. А я просто выполняю свою работу и ничего более. За это он меня и недолюбливает. За то, что я не вылизываю ему башмаков, не пресмыкаюсь, не дребезжу. Но все-таки он меня уважает. Он ценит меня как работника, иначе давно бы уволил. Моя мать всегда говорит мне, что я какой-то неправильный, что надо уметь искать подход к начальству. Однажды у него был день рождения, и мама купила ему медвежью шкуру за двадцать тысяч рублей на свои две зарплаты гладильщицы в театре. Она долго уговаривала меня подарить ее ему от своего имени. Мы поругались с ней. Она утверждала, что это все окупится тем, что он меня когда-нибудь повысит в должности и увеличит оклад. Я же уперся и все-таки не стал этого делать. Сейчас эта медвежья шкура валяется в доме родителей, а я валяюсь в «списке аутсайдеров». Женщины меня не любят за это. Они все время пытаются привлечь внимание то генерального директора, то финансового, то обычного, и все время ссорятся друг с другом. Теперь весь наш маленький город знает о том, кто из них с кем спал. Потому что они друг о друге распускают сплетни. Когда я одной из них попытался сделать замечание, чтобы в присутствии меня не говорили дурно об одной очень хорошей девчонке, которая училась со мной в параллельном классе, они заткнули мне рот. Они пытались меня уверить, что она спит со всеми подряд, но я-то понимал, что дело в том, что она просто слишком красивая. Да, она действительно невероятно красивая и всегда нравилась мне в школе. Уже тогда о ней ходили слухи, хотя она никуда не выходила после семи вечера и никогда не ходила на дискотеки. Она была очень порядочная девочка, но ее красота не давала никому покоя. Другие девчонки злились потому, что понимали, что им никогда не быть ей, а мальчишки потому, что им никогда не быть с ней. И сейчас я на нее смотрю, и жаль мне ее. Не ценит она себя. Многие некрасивые девушки ходят как королевы, потому что их родители, вероятно, жалели их и внушали им, что они красивы. А она такая красивая и даже не знает об этом. Мало того, красота принесла ей только кучу проблем и до сих пор приносит. Но что это я? Мысленно изменяю Оле? Конечно же, для меня Оля по-прежнему самая красивая. Мне кажется, в разлуке я люблю ее еще больше.

Плевать на погоду

Ура! Наконец-то обед. А это значит, что пришло время попить дешевый отвратительный кофе из автомата и съесть какой-нибудь батончик. Половину работы я выполнил. Осталось потерпеть еще несколько часов и можно будет свалиться от усталости на кровать.

— Андрей, начальник ищет, а тебя на месте нет, — обратился ко мне коллега, пока я ждал кофе у автомата.

— Ну, конечно меня нет на месте, — ответил я, скрежета зубами, — у меня ведь обед! Я такой же человек, как и он, и тоже хочу есть.

— Понимаю, он достал не только тебя. Поднимись лучше, не зли его. Сегодня очень душно. Отнеси ему прохладительный напиток. Это расположит его к тебе.

Я взял только свой кофе и поднялся вместе с ним, прекрасно зная, что он не разрешает ходить с кофе по офису.

— Садись, — сказал он мне, отчитав предварительно за кофе, — у меня поощрение для тебя.

И он положил передо мной конверт. Я опустил свои глаза на него и глаза мои засияли от счастья. В следующие секунды в моей голове быстро промчалась мысль, как я сегодня погуляю на эти деньги.

— Что это? — спросил я, переменив свое настроение и сделав вид, что не понимаю ничего.

— Посмотри, — ответил он.

Я открыл конверт, который уже был почему-то вскрыт и достал из него билет на какой-то концерт.

— Ты трудолюбивый. Ты заслужил, — сказал он мне.

— Спасибо, — удрученно ответил я. — Никогда еще не бывал на концертах приезжих звезд.

Хотя звезды это были никакие, так себе. Но было приятно, что он похвалил меня. Я взял конверт поблагодарил и вышел. Когда я спустился к себе, вокруг моего кабинета уже толпились бездельники, которым интересно все.

— Ну что? Премия? — спросил один из толпящихся, не помню имени.

— Ага, — с сарказмом ответил я и протянул ему билет. Мне было уже все равно, что у меня репутация неудачника. Будь ты даже идеальным, о тебе будут говорить, так имеет ли смысл меняться? Разве что только для самого себя.

— Билет на концерт? — засмеялся он и начал внимательно рассматривать его; другие подхватили его смех.

— Ну, зато меня похвалили.

Он вдруг перестал смеяться.

— Так это же… это же я ему подарил этот билет еще неделю назад. Точнее два билета: ему и его жене! — огорчился он.

— Ну не расстраивайся — сказал я. — Хочешь, я верну тебе его? Правда. Я не очень и люблю концерты.

Он не слушал.

— Ну да! — взорвался он от гнева. — Куда ему такому представительному на такие провинциальные концерты ходить?! Он с женой в Москву летает, в Большой театр ее водит!

В этот момент и мне стало дурно от злости, что директор «всучил» мне этот билет. Я понимал, что он нашел во мне лоха.

— Погодите. А кто же второй лох? — подумал я. — Кому он всучил второй билет? Но выяснять этот не очень важный вопрос мне было просто лень.

Закончив работу в шесть часов, я отправился на остановку. Я ждал автобуса, чтобы наконец-то лечь, но прежде принять душ, если неполадки уже устранили. Я уже представлял, как нежился в ванной, как вдруг ко мне обратился случайный прохожий.

— Простите, не вы ли билет уронили?

Это был пенсионер лет семидесяти.

— Да, спасибо, я. Не хотите ли сходить?

— Смеешься что ли, сынок? Староват я для таких концертов.

— Нет, там как раз будут песни вашей молодости.

— Не-не-не. Глух я, сынок. Спасибо. Да и кота надо кормить. Он один совсем и я один. Одиноко нам.

Когда дед ушел, я закурил и призадумался.

Вот приеду я домой, приму душ, а дальше? А дальше включу телевизор и создам иллюзию отсутствия одиночества? Чем я отличаюсь на данный период своей жизни от этого деда? Родители со мной не разговаривают, девушка ушла, а до остальных мне всегда было параллельно.

Выкинув окурок, я решил, что не буду дожидаться автобуса, и пошел по направлению в сторону концертного зала. До него пешком минут десять всего надо было идти-то. А про себя я думал, что ничего не теряю, что если мне не понравится, то я просто уйду. А еще я надеялся, что встречу там какую-нибудь простушку, которая согласится провести ночь с неудачником.

Я прибыл раньше на двадцать минут и, не зная на что потратить время, решил отойти в сторонку и покурить. Издалека я наблюдал за толпами идиотов, пришедших посмотреть на других идиотов.

Бредим от удушья

— Не подскажите, который час? — обратился ко мне кто-то.

— Что, простите? — обернулся я. Это был мужчина в какой-то несуразной невыглаженной рубашке, с небритой щетиной, лет пятидесяти пяти.

— Сейчас будет просить деньги на водку или на сигареты, — подумал я.

— Не подскажите ли время?

— Ах, ну да, конечно, — я нервно вытащил телефон из кармана и заглянул на время. — Сейчас без пятнадцати семь.

— Благодарю. А покурить не найдется?

— Вот, возьмите, предпоследняя — протянул я пачку. (Я почти угадал).

— Спасибо. Душно очень, не правда ли? Не люблю жару.

— Да. Очень жарко.

— А почему вы такой унылый?

— Да так, пустяки.

— Эх, люди! — затянулся он. — Вы не умеете замечать мелочей, а ведь из них складывается счастье. Вы не поймете, как хороша прохладная погода, пока не будете изнывать от жары.

— Что?

— Я хочу сказать, что вы можете со мной поделиться. Мне все равно некому рассказывать.

— Благодарю за беспокойство.

— Вы правильно сделали, что решили сегодня прийти сюда — сказал он, спустя несколько секунд. — Говорят, сегодня будут выступать лучшие звезды, — затягиваясь, сказал мужчина.

— Какие звезды? — усмехнулся я. — Я вас умоляю… Звезды — это Битлз, Виктор Цой, Элвис Пресли… А это просто наряженные клоуны.

— Так зачем же вы сюда пришли?

— Да так, проблемы были. Решил немного развеяться.

— Проблемы говоришь? Вот ответь мне, тебе сколько лет? — Двадцать четыре года.

— Кстати, ничего если я на «ты»?

— Да нет, ничего.

— Что, девушка ушла?

— Как вы догадались?

— Ваши «проблемы», сынок, так банальны, что здесь и гадать не нужно… Проблемы… Да что вы, молодые ребята, знаете о проблемах?.. Когда ваши цели — это дорогие шмотки, телефоны, тачки и девушки.

— Вы просто экстрасенс! — подшутил я.

— Ну, уж нет, решительно нет. Впрочем, не стану отрицать, что я немного обладаю способностями ясновидящего. Правда, на знаки и сны я никогда не обращаю внимания… и только после того как сны сбываются я начинаю о них задумываться.

— Да что вы? Как интересно! — сказал я с иронией. — Вы лучше мне скажите…

— Вот, например, — продолжил он, не слушая меня, — приснилось мне, когда я еще в деревне жил, что корова моя лежит вся в крови и странно дышит. Утром проснулся, поглядел на нее — а она здоровенькая. А вечером беда приключилась: сорвалась с обрыва… И таких снов у меня очень много… Вот все думаю, а если бы не отпустил бы я ее тогда? Может, жива была бы. Как вы думаете?

— Какие к черту коровы? Что ему от меня нужно? — думал я про себя.

— А сегодня — продолжал он, — мне снились собаки, грызущие человеческие кости, а рядом стояли крысы в смокингах, крупные такие, на двух ногах, в человеческий рост. Они просто стояли и смотрели куда-то вдаль… Как, по-вашему, я должен растолковать этот сон? Я даже понятия не имею зачем…

— Послушайте, это просто сон. Сон ни о чем, — не выдержал я и сменил тон. — Не тратьте на это время. Сны — это работа подсознания, они ни о чем не могут говорить.

— Ты ошибаешься, сны могут говорить о многом. Нужно всего лишь научился их разгадывать. Я к своим пятидесяти годам так и не научился этого делать… — ответил он обиженно.

— Извините. Я не хотел, просто день сегодня какой-то бесконечный и скверный.

— Бесконечный и скверный день? Когда тебе исполнится пятьдесят лет, сынок, и когда ты начнешь понимать, что жизнь имеет обыкновение заканчиваться, тогда ты начнешь ценить каждый день.

Я посмотрел на время.

— Может, мы пройдем и займем свои места?

— Занимать места? Зачем? Они и так никуда не денутся — ответил мужчина, загадочно улыбнулся, потушил сигарету ногой и ушел.

— Слава богу, этот чудик от меня отстал! Видать мозги жарой припекло, — подумал я и прошел к главному входу. Я не стал заморачиваться на том, что говорил этот странный мужчина. Все мои мысли были только об Оле. Мне казалось, что я сам начал сходить с ума. Перед тем, как зайти, я думал, позвонить ей еще раз. Я вытащил телефон из кармана, подумал и решил, что не нужно этого делать. Ведь она всячески дает мне понять, что не хочет со мной разговаривать.

Наверх — не сметь!

— Молодой человек, ваше место в девятнадцатом ряду под номером «восемь», — отвлекла меня от мыслей молоденькая симпатичная контролерша, когда я все-таки зашел. — А сегодня девятнадцатое августа. Я все думала, кому достанется это сакральное место. Понимаете, к чему я клоню? — обратилась она ко мне, напоминая о своем присутствии. — Может сегодня вам в чем-то очень повезет.

Я ничего не ответил и прошел внутрь.

Пока концерт не начался, я решил немного осмотреться. Минут, по крайней мере, двадцать в запасе точно было. Насколько мне известно, подобные мероприятия никогда во время не начинаются. Я прошелся взад и вперед, чтобы осмотреться. Это был типичный для провинции дворец досуга и культуры, насчитывавший, как я слышал, около полутора тысяч мест. Помню, три года назад, когда его реконструировали, поднялось столько шумихи вокруг него, как и сегодня вокруг этого концерта. Вестибюль был самый непримечательный. Ободранные стены с облупленной штукатуркой, ржавчина на потолке, странная люстра и наружные стены из прямых вертикальных окон. Я появился здесь впервые за столько лет существования этого концертного зала. Мне, признаться, никогда не было интересно сюда заглянуть. И сегодня зачем-то я пришел сюда.

Я ходил по вестибюлю, пока собирались слушатели, и выискивал то, за что можно было зацепиться и сказать: вот это да! Рассматривал внимательно это старое здание и ничего стоящего не обнаружил. Я уже жаждал осмотреть сам зал и еще немного пройдясь, наткнулся на двери, ведущие в него — уж очень они были респектабельные для этого здания.

«И зачем для этого старого концертного зала такие массивные входные двери, еще и с замками?» — подумал я, тщательно осматривая одну из дверей. Я постучал по дереву — мне показалось, что это настоящее дерево.

— Что вы делаете, молодой человек? — спросил охранник, неожиданно подойдя со спины. Он был огромен как круглая каменная глыба.

— Меня интересует порода дерева, — растерялся я, сообразив, что вызвал у него подозрения.

— Это дуб. Самый настоящий, — отметил он и погладил лакированную поверхность двери. — Подарок нашему концертному залу от какого-то анонимного бизнесмена. Установили совсем недавно.

— Солидный подарок, — прокомментировал я.

— И таких целых четыре. Еще две двери в западном крыле. Обошлись в миллион, — сказал он мне шепотом, слегка нагнувшись. — Спонсор — человек, должно быть добрый, но он просто болван. Такие деньги пожертвовал для какого-то балаганного заведения.

— Что же в этом такого? Человек сделал благое дело для своего города.

— Ха! Благое дело! Тоже мне благотворительность. В наше время благотворительность — это либо лицемерие, либо идиотизм.

— Лицемерие? Вы ведь сказали, что подарок был сделан анонимно?

— Да… — задумался он. — Ну, в таком случае, идиотизм.

— А почему на них установлены замки? Да еще и железные.

— Оборудование и аппаратура в зале дорогие — ответил он. — Здание, как видите, целиком из окон — практически со всех сторон. Их уже несколько раз разбивали и утаскивали все наше добро. Пришлось нанять охрану, то есть меня, и установить замки на дверях в зал.

— Теперь я понял, — ответил я, внимательно выслушав. — Вы позволите, если я немного осмотрюсь? Не бойтесь, я не злоумышленник.

— Да, пожалуйста. Только ничего руками не трогайте — ответил охранник и пошел дальше.

Я повернулся и поглядел ему вслед.

«И как таких людей берут в охранники? — думал я. — Как с таким телосложением можно оказывать какое-либо сопротивление кому-либо? Он же даже не сможет побежать. Да и как человек может допускать такое с собой?! Но ладно, бог с ним. Еще и над этим голову ломать.

Я вновь достал телефон посмотреть, нет ли пропущенных звонков от Оли. Внезапно мое внимание привлекли яркие лампочки коридора, находящегося в десяти шагах от нас. Я пошел по направлению к ним и попал в коридор. Ходили наряженные люди — вероятно артисты. На дверях висели таблички с надписью «Гримерная». Но не успел я довершить свою «прогулку», как меня с всплеском возмущений меня оттуда вывели их телохранители. На мгновения мне даже показалось, что приехала сама Мадонна. Удивительно, но даже малейший проблеск славы на людей влияет существенно.

Потом я вышел в фойе, я встал возле окна, чтобы закурить. Но увидел табличку «Не курить». Я разозлился, развернулся и пошел, куда глаза глядят, и очутился в темном коридоре, где зеленым цветом горела одна единственная табличка «выход». Именно тут я и остановился покурить, достав последнюю сигарету из пачки.

Я признаться, давно не курил, но за последние три-четыре дня я, наверное, выкурил десять пачек сигарет. Никогда бы не подумал, что буду так страдать и нервничать из-за девушки. Даже ссора с родителями, произошедшая недавно, отошла на второй план. Я много думал и внезапно, вспомнил слова суеверной контролерши… Интересно, в чем мне сегодня должно повезти? Я же просто законченный неудачник и вся моя жизнь — череда неудач. И правильно сделала Оля, что бросила меня.

В момент, когда я хотел потушить сигарету, внезапно, откуда не возьмись, предо мной выскочил парень и буквально растворился в воздухе. В темноте я только успел разглядеть его спортивный силуэт. Я потушил сигарету, решил пойти за ним и вышел на какую-то лестничную площадку. Куда она вела — меня уже не интересовало, не просто стало интересно, что там, и я решил подняться наверх. Осторожно вступив на четвертую ступень, я вдруг, сам не понимаю, почему, передумал подниматься и повернул в обратном направлении. Но очень уж это было все странно.

Ведь это наш мир

Я сел на свое место. Как я и предполагал, начало задерживали. Я смотрел на собирающуюся аудиторию и думал: за что простые люди (а их здесь было около тысячи!) заплатили такие большие для нашего города деньги? Ведь фонограммы безголосых певцов можно послушать и дома. Может, я слишком предвзято отношусь к отечественным вещам, но я просто не переношу два отечественных продукта: колбасу и эстраду. И первую и другую пичкают, чем попало, потому что знают, что народ это с большим аппетитом «слопает». Из отечественной эстрады, мне нравится Григорий Лепс, песни его я слушаю изредка, но могу отметить, что голос и своенравный темперамент, передающийся в песнях, просто восхитительны.

Я прошел и сел на свое место, как-то спонтанно оглянулся и увидел сзади одну очаровательную брюнетку. Она была в короткой юбочке, со светлыми голубыми глазами и с белоснежной кожей — ну просто прелесть! Теперь я понимал, к чему клонила контролерша. «Хватит быть святым. Надо же когда-нибудь попробовать случайные связи. Оля от меня ушла — стало быть, я никому не изменю» — усмехнулся я в сердцах. И неожиданно для себя почувствовал себя настолько раскованно, что поймал себя на мысли, что не прочь сегодня ночью хорошенько развеяться с этой самой красоткой, что сзади меня.

В этот момент я достал телефон, и как порядочный зритель убрал звук. Я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на девушку, зацепившую мое внимание, якобы осматривая зал — все-таки она была безумно хороша!.. Зал больше не пополнялся. Около трети всех мест все еще были пусты. Я принялся осматривать других «соседей».

Слева от меня сидела женщина с детьми, без сопровождения мужчины. Справа от меня еще две женщины и тоже без сопровождения. Впрочем, в нашем городе очень сложно найти женщину, которая счастливо шла бы под ручку мужа. Это объясняется грузностью и томностью нашего городка, где и мужчины и женщины живут от зарплаты к зарплате, и думать о романтике здесь решительно некогда и даже странно.

Впереди меня сидела группа девушек-подростков в сопровождении одного юноши. Им концерт, как и мне, был не очень интересен. Должно быть, они прошли сюда «зайцами» и просто из чувства азарта. Они сидели, уткнувшись в экраны навороченных гаджетов. Вот еще один парадокс нашего городка — казалось бы, все живут от зарплаты к зарплате — но I-Phone был у каждого второго. Стыдно не иметь I-Phone и не важно, что у какого-нибудь Петрова в классе просто папа богаче. I-Phone должен быть и точка! Даже если придется некоторое время жить впроголодь. Такая же ситуация и с автомобилями в нашем городе. Если раньше дорогой автомобиль был показателем достатка, то сейчас по автомобилю можно судить, насколько человек беден и насколько глубока его долговая яма. Конечно, я так рассуждаю, потому что у меня у самого нет ни I-Phone, ни Мерседес. Я не хуже других, но просто я не решаюсь взять кредит… Но что-то я забылся, концерт начинается ведь.

Наконец, на сцену вышли ведущие. Поприветствовали нас, объявили первого участника концерта и традиционно перечислили все его мелкие награды, как это бывает в случае с мелкими артистами. Первым номером выступил какой-то парень, явно косивший под западных исполнителей хип-хопа. Молодежи он импонировал. Некоторые даже подпевали ему, наверняка, не зная перевода слов. У меня же от этой песни так и вяли уши, так как я, определенно, один из немногих здесь сидящих, знал английский язык. Вторым номером выступали какие-то не смешные комики с шутками ниже пояса. Но и они «нашли свою аудиторию». Третьим номером спела какая-то готическая рок-группа, которая исполнила невероятно тяжелую песню, в которой я разобрал только два слова: «Сырость могил». И только после появления обнаженных танцовщиц, мужская половина зрителей явно оживилась. Но тут же погасла с появлением следующего. Выступал какой-то паренек, который умудрился уронить микрофон во время якобы живого исполнения. Вот это был действительно смешной номер. Я, в свою очередь, все время концерта параллельно думал об Оле. Я не хотел этого делать, но не получалось. Достав в очередной раз телефон, я посмотрел на время: было без пятнадцати восемь. (На самом же деле, меня интересовало не столько время, сколько звонок, которого в глубине души я ждал.) Я решил, что после концерта обязательно пойду к ней домой и буду ломиться в дверь, пока она меня не примет и не выслушает меня. Только для смелости надо было хорошенько напиться.

Там прямо по ходу мешает проходу…

Концерт меня нисколько не занимал. Мне было скучно смотреть на это жалкое сборище бездарей, поющих под фонограмму, которые имели совесть объявить себя звездами. Знал бы это старик Пресли. Он бы, наверняка, отказался от своего призвания «звезда», которое так же гордо носят всякие отбросы, не нашедшие себя в жизни, и решившие выйти на сцену. Я нисколько не расслабился, напротив, даже нервничал, и мне захотелось покурить. Я встал и прошел к выходу. В пустом фойе, как мне показалось, никого не было, и я решил покурить именно здесь. Но тут я вспомнил, что у меня закончились сигареты. Я знал, что если выйду, то уже вряд ли зайду обратно. Здесь меня ничего не удерживало.

Я направился к выходу. Возле выхода меня остановил, как мне подумалось, охранник, здорового телосложения. К удивлению моему, в повелительном тоне, он сказал, чтобы я немедленно зашел обратно в зал и сел на свое место. Я уставился на него с непонимающими глазами.

— Еще чего! Я собираюсь уйти. Сами смотрите на свой дешевый балаган! — огрызнулся я.

— Я сказал, чтобы ты немедленно вернулся на свое место. Наш концерт еще не начался! — ответил он грубым басом. Тут мне уже стало не по себе.

— Что?! Пустите меня сейчас же. Вы не имеете права.

Он неожиданно достал из кармана пистолет и направил дуло на меня и сказал:

— Я сказал, чтобы ты вернулся на свое место.

И тут я забыл все на свете. Впервые в жизни я не знал, что предпринять. Поначалу мне даже показалась что это шутка.

Тут я услышал щелчок, как это бывает в фильмах, после чего нажимают на курок. Я как-то машинально толкнул его и рванул к двери. Он был настолько огромен, что даже не покачнулся. Дверь оказалась заперта. Краем глаза я увидел, что контролерша сидела связанная в углу. Я хотел было обернуться, чтобы найти что-то, чем можно разбить стеклянную дверь, но в этот момент меня отключили, ударив, вероятно, пистолетом по лбу.

Я потерял сознание на несколько секунд. Придя в себя, я обнаружил себя на полу с острой болью в области переносицы. Все что я помню — в ушах глухо играла песня Высоцкого «Спасите наши души» в исполнении какого-то барда. Я ничего не понял. Впервые в жизни я потерял сознание. Мне казалось, что все это какая-то нереальность, что я проснулся у себя в кровати. Но расплывчатая фигура этого кабана стояла надо мной и казалась еще больше, чем есть, и я понял, что все это происходит со мной наяву. Я попытался подняться. Парень схватил меня за воротник и поднял одной рукой:

— Если пикнешь, прикончу на месте.

Он повел обратно в зал, и я пошел куда глаза. В состоянии шока, не понимая решительно ничего, и даже не ориентируясь в пространстве, я дошел до своего места, сел и прикрыл окровавленный нос рукавом. Точнее я понимал, что все это значит, но до конца отказывался верить. Мне казалось, я все еще не оправился после удара и нахожусь без сознания. Примерно с минуту я просто сидел и дышал, и больше ничего не делал, кажется, что я даже не думал. Это было нечто вроде транса. Зрители внимали проникновенному исполнению барда, а он все пророчески допевал последние строки: «Спасите наши души. Спасите наши души…»

Рогатая смерть

И вот артист под замершую тишину, внезапно оборвавшейся громкими аплодисментами, уходит со сцены. На сцену вместо привычных ведущих выходят два человека в камуфляжной одежде и масках, с автоматами за спиной, на которые мы сразу не обратили внимание. Зрители, не осознавшие до конца, что происходит, молча наблюдали за происходящим. Возможно, они приняли это за сценический ход.

— Ну, что? Заждались? Концерт начался. Хе-хе! — засмеялся один из них, подойдя к стойке с микрофоном, и пустил автоматную очередь в потолок.

В следующую секунду началась паника. Еще через мгновенья, осознав, что произошло все побежали к выходам. Но они предварительно были заблокированы, о чем я знал: возле каждого из выходов стояли вооруженные люди в черных масках. Прямо передо мной застрелили человека, оказавшего сопротивление. Не знаю точно, кто был этот герой, открывший огонь по одному из этих людей (не знаю, как их называть), но полагаю, что это был охранник. После этого люди начали сходить с ума и, следуя сугубо природному инстинкту, более рьяно побежали к выходам. Люди в масках начали стрелять по ним. Находясь все так же в состоянии аффекта, я лег и закрыл глаза. И открыл их только тогда, когда стихла стрельба и в зале включили свет. Я боялся приподнять голову, хоть и очень хотел посмотреть, что случилось. Мне казалось, что они стреляли, с задачей уничтожить всех, и что если я подам признаки жизни, меня тут же прикончат. Как я позже понял, это был, так называемый устрашающий маневр. И он, действительно, сработал. Кроме тихого, еле слышного плача в следующую минуту не было слышно ничего. Набравшись смелости, я все же слегка приподнялся и глянул, что происходит на сцене. Артистов спускали в зал. Только в этот момент мне ударила в голову мысль, которая помогла осознать всю серьезность моего положения: черт возьми, а ведь мне впервые угрожала смерть. Никогда бы не подумал, что мне уготовлена такая собачья смерть. Странно, как быстро человек становится богобоязненным, когда ему что-то угрожает. В такие минуты начинаешь задумываться о своих грешках и о некой карме, которая тебя за них настигла. За эти несколько мгновений я промотал в голове всю свою жизнь.

Я смутно помню, что происходило в зале: я находился в средних рядах, но помню, что на каждые пять рядов были поставлены «смотрящие». Каждый из нас был под четким наблюдением, с обеих сторон. Когда немного стихло, начался кульминационный момент этого кровавого концерта, который все так ждали. Один из этих людей поднялся на сцену и начал говорить в микрофон. Вероятно, это был главарь:

— Вы заложники, — повторил он несколько раз. — Только не нарывайтесь на неприятности. Нам самим невыгодно вас убивать.

Последняя фраза просто стрельнула. Зал начал галдеть. Что означало слово «невыгодно»? Какая может быть выгода с человеческих жизней? Не время было пускаться в философские размышления, но то, что это означало, что нас не станут убивать, ибо сохранение наших жизней было в их же интересах, уже немного грело душу.

— Кто мы такие — не имеет значения, — продолжил он, — Вы наши заложники. За вас мы намерены требовать один миллион долларов, транспорт и… обеспечение безопасного вылета из города. Мы позволяем вам вести телефонные разговоры. Можете связаться с кем угодно: с представителями властей… с родственниками — может они скинутся? Есть богатые родственники? Хе-хе. Сомневаюсь, конечно, что они вас выручат. Но можете хотя бы пожаловаться. Нам решительно все равно, кто и что собирается делать. Но помните: на все это у вас ровно двенадцать часов. Сейчас… (он посмотрел на ручные часы) О! ровно восемь. А это значит, что пора…

— Поторопитесь. Здание заминировано. — На этих словах заложники синхронно умолкли, а затем ахнули. — И если через двенадцать часов условия не будут выполнены, вы все взлетите на воздух. Ваше спасение или гибель в наших руках — сказал он с какой-то скользкой иронией и передал микрофон напарнику. Тот взял ее и шепнул на ухо главарю что-то. Тот тут же перехватил микрофон и добавил:

— Мы разрешаем покинуть зал детям младше двенадцати лет, пожилым людям и беременным женщинам. Это шоу не для вас.

Пожилые люди, дети и беременные женщины столпились у дверей. Но «беременных» женщин оказалось куда больше. Напрасно они пытались убедить, что находятся в положении, но с маленьким сроком. Не выпустили и многодетную женщину с детьми, сидящую рядом со мной. Дети без матери отказались покидать зал, и они все вернулись на места. Остальные заложники тут же схватились за свои телефоны. Начались какие-то массовые телефонные переговоры, поднялся невыносимый гул. Кто-то совершенно напрасно пытался «достучаться» до министерства чрезвычайных ситуаций, ведь, наверняка, оно уже было поставлено в известность, и ничем сиюминутно помочь не могло. Из всего гула мне удалось услышать, что здание уже окружено спецслужбами, которые ждут распоряжений. Вероятно, каждый из нас представлял себе, как в эти двери сию же минуту ворвутся смелые дяди с автоматами и спасут нас прямо как в фильмах. Я, признаться, тоже так думал. Но этого не произошло ни сию же минуту, не в последующие минуты. Я не хочу никого обвинять, но хотел бы я надеяться, что это было исключительно из логических соображений. Ведь об этой «самой кнопочке» наверняка уже узнали. Любое необдуманное действие могло бы повлечь необратимые последствия… Нас успокаивало, что нас не собирались убивать. Оставалось только ждать.

Всплывать в минном поле

В эти минуты мне стало невыносимо лежать, и я приподнялся. Звонить я никому не собирался: истерикой мне все равно никто не помог бы. Телефон был на бесшумном режиме; был один пропущенный от матери. Телефон разряжался, а мне нужно было следить за временем. Я не стал перезванивать, и просто отправил ей сообщение со словами: «Со мной все в порядке. Люблю». Вероятно, они с отцом еще не знали ничего о случившемся, но ее сердце все предугадало. Это было первое обращение к ним за всю неделю. Они были обижены на меня. Я тоже не разговаривал с ними. Смешно теперь даже думать из-за чего.

Как единственному внуку, дед перед смертью завещал мне двухкомнатную квартиру. Я был рад и уже собирался сделать Оле предложение переехать туда жить. Но тут объявились внуки моего деда от его внебрачной дочери, о которых мы никогда не слышали. Тест доказал, что мы действительно родственники. Они оказались людьми серьезными, с которыми лучше не стоит связываться. У них всюду были связи и на любое опровержение они находили какой-нибудь документ. Искренне не понимаю таких людей, которые при деньгах и статусе, а цепляются за какие-то ничтожные квадратные метры. И на что им оно все? Как бы там ни было, они ткнули мне в лицо все нужные документы, что формально я не имею никаких прав на эту квартиру и тут же подали в суд. Весь этот судебный процесс длился год и вымотал мне все нервы. Я перестал бороться и проиграл. Но самое страшное было впереди: родители обвинили меня в безалаберности, а невеста прекратила со мной всякое общение. Они были разгневаны не столько из-за квартиры, сколько из-за моего отношения к Оле, которую они любили как родную дочь. Надеюсь теперь, поняв, что они могут меня потерять, они переосмыслят свои ценности. Хотя я тоже далеко не идеальный сын.

Я вдруг вспомнил, как сегодня днем я выронил билет на улице, а случайный прохожий его подобрал и вернул мне. Вот это ирония судьбы! А что касается того странного мужика с «даром ясновидения», который сказал, что наши места никуда не денутся. И что он этим хотел сказать?.. Да. Видимо, этот билет был действительно мой. Билет в это чистилище. И это то самое место, этот самый ряд. Это была сплошная череда фатальностей. Я все думал: «Разве так бывает?». Я-то думал, мне повезет в чем-то другом. Но и в этом мне не повезло. Девушка, приглянувшаяся мне, с кем-то объяснялась по телефону. Из ее слов я понял, что ее влиятельный то ли муж, то ли любовник отказал ей в помощи. «Неужели он ее бросит?» — думал я, внимательно подслушивая ее реплики. Наверное, она не так уж ему дорога, если он не удосужился ее сопроводить на концерте. А может просто не хотел, чтобы их видели вместе? Определенно, это был любовник. Я хотел было взять ситуацию в руки и успокоить ее, но ей тут же перезвонили. Кажется, теперь это был ее муж. Он, молодец, что не бросил ее в такой беде, но, определенно, он ничем кроме моральной поддержки не мог ей помочь. В ответ она просто в истерике накричала на него и бросила трубку и начала перезванивать кому-то. Возможно, любовнику. А возможно, я все не так понял и домыслил. И девушка не заслуживает того, чтобы я о ней плохо думал. Я внимательно наблюдал за ней. Поначалу мне было ее жаль, а потом я начал додумывать ее историю: кто она? что натолкнуло ее на столь гадкий поступок, если она действительно имеет любовника? И почему она, имея двух мужчин, здесь одна и без сопровождения? Странно.

А за моей спиной творилось нечто очень забавное. Пожилая дамочка с поразительным спокойствием рассказывала кому-то все в мельчайших подробностях, что-то вроде: «Конечно, нас вот-вот спасут. Уже все местные власти на ушах… Кстати, а ты не очень далеко от телевизора? Думаю, что о нас крутят репортажи прямо с места событий…». Потом я обратил внимание на подростков, которые то ли фотографировали, то ли снимали на видео происходящее. Они, вероятно, были уверены, что на следующий день они это все будут показывать своим одноклассникам, друзьям… Завидую я этой детской беспечности.

Я сидел и подслушивал чужие разговоры и наблюдал за зрителями? А чем еще оставалось заняться? Посредников еще не было.

Я обратил внимание на то, как несколько людей «вынужденные отлучиться по своим делам» спокойно вышли из зала одни. Это говорило о том, что эти ребята хорошо все обдумали и спланировали, если могут так спокойно выпускать людей. Признаться, в первый час террористы обходились с нами довольно демократично: разрешали свободно перемещаться по залу, отлучаться в туалет, разговаривать по телефону. Я тихо спустился ниже, вплоть до третьего ряда. На моих глазах женщина, сидящая в первом ряду, потеряла сознание. Я сразу обратил внимание на ее излишне опрятный вид, одежду, прическу. Рядом с ней была юная девушка лет семнадцати, которая тоже была одета достаточно недурно. Очевидно, это была ее дочь. Они сразу выделялись из толпы. Ее тщетно пытались привести в чувства, пока один из «захватчиков» не принес нашатырного спирта. «Ну и актриса, — подумал я в тот момент про себя. — Что только не придумаешь, чтобы спасти себе жизнь».

Власти молчали, распоряжений пока не было. Все ждали посредника для переговоров. Не зная, чем себя занять я решил познакомиться с «собратьями по несчастью».

А ну, без истерик!

Я прошелся по рядам и подошел к первым, привлекшим внимание людям: это была женщина с двумя детьми. Они сидели втроем, зажавшись, как запуганные звери в уголке. Я подсел к ним и начал нести какую-то чушь вроде утешения (утешать, я, конечно, не умел). Они молчали. Я не знал, как вести себя с ними, но поговорить мне с ними очень хотелось. Наконец-то женщина мне ответила. Общение в напряженной обстановке поначалу не завязывалось. Но она все же рассказала мне о своей тяжелой судьбе; о муже, который беспрерывно пьет; о детях, которым порой нечего есть. Вся ее автобиография была основана на жалобах на жизнь. У меня были очень смешанные чувства по отношению к ней. «У нее пятеро детей, — думал я. — Одному из них недавно исполнился год. И они все нуждаются в деньгах. Эта женщина еле сводит концы с концами; муж несколько лет не работает и пропивает все деньги; детям все время нечего есть. И, несмотря на то, что ей не на что кормить четверых детей, она рожает еще одного ребенка от своего алкоголика-мужа, который алкоголиком стал уж точно не год назад. И что странно, оставив дома голодных детей, она пошла на концерт. М-да. Никак я не пойму логики таких женщин. В самых бедных семьях всегда высокая рождаемость, а если судить глобально, то в самых бедных странах такая же проблема. В итоге мы то и делаем, что всюду и везде жалуемся на нищету. А во всем этом виноваты глупые женщины, как например эта. Мужику об этом все равно не думает. Напротив, он инстинктивно нацелен на оставление потомства, и чем больше — тем лучше. Ответственность за потомство — это исключительно женская задача. Умная женщина никогда такую оплошность себе не позволит — обрекать свое потомство на нищету. Ведь известно: когда нависает угроза голода или холода, даже куры перестают нестись.

К счастью, после переговоров по телефону террористы пошли на уступки и отпустили детей и раненных, назвав последних «бракованным товаром». Обоих детей этой женщины отпустили. Они не хотели уходить без матери, тем не менее, пришлось.

Признаться, я был более чем разочарован. Мы ожидали услышать, что все требования уже выполнены (ну или хотя бы почти выполнены). Неужели для нашего правительства это задача была невыполнимая? Ведь потом террористов могли запросто ликвидировать при первом же удобном случае. Но нам просто передали, что ситуация под контролем. В тот момент я очень разозлился. Мы столько ждали, чтобы просто услышать, что ситуация под контролем, что мы не брошены, что наши местные власти действительно следят за развитием событий и что-то пытаются предпринять. Становилось нечем дышать, и я решил выйти из зала. Люди в масках таскали в зал пластмассовые баллоны с водой. «Спасибо хоть на этом» — с сарказмом я думал про себя, рассердившись на наших местных властей. И решил обдумывать, как мне дальше быть, на случай если что-то пойдет не так. Я планировал попробовать сбежать. Но это было невозможно: они были везде, даже в туалете (хорошо, что хоть в кабинках их не было!) Осуществить побег было невозможно. Даже выход на крышу позже заблокировали. С видом покорного заложника, вышедшего подышать свежим воздухом, я осматривал каждую щель. Тут-то я и наткнулся на единомышленника. Точнее, он на меня наткнулся. Он знал, чего хочу я, и я понял, чего хочет он. Должен признать, что мы тут же попали под пристальное наблюдение. И мы решили сделать вид, что просто знакомимся. Незнакомец отвел меня в сторону и начал рассказывать о плане побега. План был таков: бесшумно оглушить террориста, находящегося в уборной, которого я должен был отвлекать, и выбраться через окно. Идея мне не пришлась по вкусу. Но каждый раз, как у меня в ушах звучал воображаемый таймер обратного отсчета, я готов был согласиться на все. И так, простояв недолго в очереди, мы зашли в уборную, в которой было всего три кабинки. С нами зашел мужчина. Я зашел в кабинку, и размышлял в ней, как мне отвлечь «надзорного» в туалете. И ничего лучше не мог придумать, как начать усердно дергать за ручку, которую якобы заклинило, и начал звать на помощь. С приближением его шагов, мое сердце замирало. Он открыл дверь, и как только он это сделал, мой новый приятель хорошенько его стукнул сзади чем-то огромным по голове. Мы еле оттащили этого быка в кабинку и спрятали там, дабы никто из его товарищей сюда не заглянул. Тем временем во входную дверь уже стучались. Нужно было заблокировать ее чем-нибудь, пока мы не выберемся, иначе, учуяв, в чем дело, все просто рванули бы к окну. Если единичные побеги и были возможны (а они, я знаю, были), то массовый побег точно не состоялся бы. Я прислонил к ручке двери швабру, надеясь, что это задержит их ненадолго и побежал к окну. Но моего «приятеля» уже не было. Я просто замер на месте. Такого я не ожидал. Хотя, это вполне оправданно. Ну а чего я хотел? В любой критической ситуации каждый думает о себе и это нормально. Ах, откуда во мне эта сентиментальность? Вместо того, что обиженно и оскорбленно стоять, нужно было бежать. А может я просто испугался? Ведь здесь я находился в безопасности, а там меня могли бы застрелить. Я не взял на себя такой риск. Нужно было просто немного подождать, пока нас не спасут.

Мужчина, сидевший все это время в кабинке, спокойно прошел мимо открытого окна, и открыл, заблокированную шваброй, дверь и вышел. Еще один искренне убежденный, что нас непременно спасут, ну или трус. Или еще один глупец такой же, как и я. Не колеблясь между выбором и не поддавшись животному инстинкту, я тоже вышел из уборной. Ожидавшие очереди, ворвались в уборную и, увидев, что никого нет, побежали к окну. Что с ними стало? Их расстреляли, и я это слышал. К счастью, не видел, и еще к большему счастью не оказался среди них. Я был прав, на счет того, что массовые побеги невозможны. Их расстреляли прямо из окна. А что сталось с моим «дружком» я не знаю. Одно я теперь знаю точно, чтобы выживать — нужно быть полным подонком. И я его нисколько не осуждаю.

Я вернулся обратно в актовый зал. О массовом побеге тут же узнали все. Проходя мимо одних из тех парней, я услышал одну очень интересный диалог:

— Мы потерпели убытки, — сказал один.

— Мелочи, — ответил второй.

— Если мы перебьем тут всех…

— Мелочи, — вновь оборвал второй.

— Надо доложить Шакалу.

— Надо.

То, что мы были, своего рода, товаром, для меня не было секретом. Нас оценили в миллион долларов, тогда как человеческие жизни, казалось бы, бесценны… А мы, были всего лишь, «мелочь».

После этого неприятного для главаря известия, нас всех загнали в зал, запретив добровольное хождение. Разрешалось выходить только по нужде и только в сопровождении. Итак, о плане побега можно было теперь забыть. И мы сидели в ожидании того счастливого исхода, в который так свято верил каждый из нас. Но шел уже второй час и ничего не происходило. Мы ждали очередного «визита» посредника. На сей раз с существенными новостями.

Приказ есть приказ

Напряженная атмосфера начала накаляться. Как донесли до нашего сведения, все это время ожидали мэра города. Только после этого наши нерешительные спецслужбы начали что-то предпринимать. Мы думали, что за нас быстренько заплатят выкуп, и мы все с торжествующими лицами героев разойдемся по домам, оказав для начала услугу журналистам, раздувая все в два-три раза.

Прошло еще двадцать минут. Условия в зале становились тяжкими. Становилась невыносимо душно, запасы воды иссякали. Еды, кроме снеков, захваченных с собой, ни у кого не было. С нами обращались как с провинившимися детьми. Нас обсчитали за попытки к побегу; и в том, что мы теперь не можем выйти из зала, чтобы подышать свежим воздухом, виноваты мы сами. Мы уже начинали сердиться на покойных беглецов, что, из-за них теперь невыносимо приходится нам. Я сидел молча, на чьем-то месте где-то в первых рядах. Мне не хотелось ни воды, ни еды, ничего. Просто уйти. Господи, как я хотел плюнуть на всех и на все и уйти.

Впереди первого ряда прошла женщина и остановилась перед той, кого я ранее назвал «актрисой».

— Ты?! Ах ты тварь! Бессовестная ты! — набросилась она.

— Ради бога, успокойтесь, женщина! — попробовал ее угомонить кто-то из заложников, сидящих рядом, — Мы все нервничаем.

— Да будь это последние часы моей жизни, но я хочу высказать в лицо все этой бесстыжей! — не переставала странная женщина. — Ты бессовестная, и дочь твоя бессовестная, и муж твой негодяй!

— Оставьте ее в покое! — прослезилась дочь, приводящая в чувства мать.

— Что молчишь, дрянь? — продолжала женщина.

— Советую и тебе замолчать, пока твои мозги не расползлись по полу, — сказал подоспевший на перебранку террорист, наставив дуло пистолета на ее затылок.

Женщина угомонилась и села на место.

Скоро появился и посредник, на сей раз посланный только что прибывшим мэром. Мне казалось, я собственноручно его расстреляю. Но это все были нервы. Хоть на этом ему спасибо. В отличие от тех мощных кабанов, которые не решаются проникнуть в стены здания, этот посредник был подобен жалкой овечке, добровольно проникнувшей в логово волков. Мэр требовал к трубке главаря. Главарь с какой-то странной улыбкой взял телефон, включил громкую связь и преподнес к микрофону. Завязался любопытный разговор. Это был первый разговор, который был доступен нашим ушам. Все предыдущие телефонные разговоры от нас тщательно скрывались.

Мы не могли слышать речь мэра и слышали с зала только ответы, исходившие от главаря. Гудевший зал резко смолк. Выслушав мэра террорист, разъяренно крикнул в ответ:

— А теперь послушай ты! Ни один заложник из этого здания не выйдет, по крайней мере, живым. Пока мы не получим наперед деньги и не убедимся, что обеспечены транспортом. Уже полночь. У тебя осталось восемь часов.

После этих слов главарь смело повесил трубку. На обратные звонки он уже не отвечал. Женщине, которой уже случалось терять сознание, опять стало не по себе. Пока ее приводили в чувства, я опять ушел в раздумья. Неужели это было так сложно согласиться на условия, которые от них требовали? Или мы, может, не «стоили» этой суммы? И опять я начал думать о таймере обратного отсчета, о заминированном здании… пока меня не отвлек один из этих злых клоунов в масках.

— Пойдешь со мной. Поможешь мне, — сказал он.

«Чертовщина, почему именно я?» — подумал я, но выбора не было, и я пошел за ним. Признаться, дурного предчувствия и повода для отказа не было. Мы знали, что нашим жизням ничего не угрожает и это заставляло нас держаться и не впадать в истерику. Террористы должно быть понимали, что накаленная обстановка ни к чему хорошему не приведет, и старались быть обходительней с нами. Картина, увиденная мной, заставила меня твердо в этом убедиться: в помещении, в которое меня привели, стояло несколько десятков точно таких же баллонов с водой, какие стояли в зале. Я был поражен. Мы все полагали, что водой нас обеспечивали представители власти. Это было просто невероятно! Я был разочарован бесповоротно.

Я взял несколько баллонов. Человек в маске тоже взял несколько баллонов, и мы поднялись наверх. По пути обратно я размышлял об этом человеке. Мне хотелось сорвать эту чертову маску с его лица и посмотреть на него. Я был уверен, что за этой маской не такое суровое лицо. Что-то побудило его к этому страшному поступку. Неужели только нужда в деньгах? Я не понимал. Мне так хотелось с ним заговорить, но я боялся. Да и с чего это вдруг мне с ним разговаривать. Мне, заложнику, который подчиняется ему; он в свою очередь главарю. Он был такой же заложник, как и я: заложник своего положения.

Когда мы вошли в зал, все отбросив свои телефонные и прочие разговоры, побежали к баллонам с водой. Еще чуть-чуть и они снесли бы и меня и террориста с баллонами. Вот она — человеческая сущность: минутами ранее они все мило разговаривали друг с другом, поддерживали… а как только дело коснулось собственных потребностей, они проявили себя в истинном лице. Что греха таить? Каждый был заинтересован в спасении собственной жизни. Я сел на место. На сей раз подальше от этих типов. Удовлетворив свою потребность в воде, все снова расселись по местам и опять принялись за телефоны. Посредника в этот момент проводили к выходу и категорически отказывались что-либо обсуждать по телефону. И опять атмосфера начала накаляться и опять стало невыносимо. В этот момент я взглянул на разряжающийся телефон. Бесшумный режим, время — без десяти час, тридцать четыре пропущенных вызова: тридцать три от матери с отцом и один с неизвестного номера. От Оли звонка я не получил. Но сердцу хотелось верить, что этот самый звонок с неизвестного номера был от нее. Если это не так, то вероятно она просто не знает, что я здесь. Пока мой телефон окончательно не разрядился, я, недолго раздумывая текст сообщения, отправил матери: «Мама, папа, я вас люблю». И только в этот момент у меня сдали нервы, и я просто расплакался. От мысли, что могу больше никогда их не увидеть, от мысли об их нескончаемом горе, от мысли ненужности никому, кроме этих двух людей! Никому! Мне стыдно за проявленное в тот момент малодушие, но я действительно жалел себя, свою жалкую, тусклую, малополезную жизнь. И, бросаясь из крайности в крайность, начинал искать утешение в смерти. Быть может, смерть — вовсе неплохо: она избавит меня от этого тяжкого бремени.

Погибнуть в отсвете

Я собрался духом и старался больше не раскисать. На сцену, вышли два человека в костюмчиках (вероятно приближенные мэра), и как подобает людям их профессии, дипломатично объяснялись… М-да. Нужно было только видеть их лица. Хоть на минуты они оказались в нашей шкуре и пережили то, что переживали мы. «Наверное, это очень страшно, когда ты находишься чуть ли не под прицелом, и в тебя в любой момент могут выстрелить? И какого черта мы все еще здесь?» — хотелось мне их спросить. Весь город стоял на ушах, включая все верхушки. А мы все еще были здесь: голодные, агрессивные, униженные. Мы сидели уже более пяти часов, а нас не снабдили ничем, ни водой, ни едой! Ничего мы от них не добились кроме празднословия! Мы не понимали, в чем дело, и что можно было обсуждать на протяжении пяти часов: штурмом нас брать не имело смысла, разминирование тоже исключалось, поскольку мины находились черт знает, где. Так почему же нас не выкупили? Опять эти телефонные звонки от мэра, который мог обсуждать свои намерения только за стенами здания. Все это настолько начинало раздражать, что становилось смешно. Я хотел было встать — и будь что будет… Но нет. Нужно было всего лишь выиграть время. В конце концов, я мог бы быть застрелен несколькими часами ранее, вместе с теми несчастными, попытавшихся сбежать, если окончательно усомнился, что спасение придет извне. Надежда должна была умереть последней.

Переговоры с мэром по телефону не приносили результатов. Под сомнение ставили разговоры, которые велись тайно, вне зала. Террористы окончательно обозлились на представителей власти — в этом они были не одиноки. Ситуация начала выходить из-под контроля. Массовые волнения уже нельзя было предотвратить. Голодные и озверевшие люди начали ненавидеть террористов, власти, друг друга. В зале произошла первая драка. Их вывели из зала и застрелили. Два «особо важных типа», которых отправил на переговоры мэр, пришли в неописуемый ужас. Как они нелепы были в этот момент: за дорогими костюмами и откормленными животами не было ничего мужского. По их лицам было видно, что они готовы были плюнуть на все и рвануть к выходу. Стоило бы переодеть этих вельмож в простые одеяния и посадить в зале с нами, они стались бы такими же, как и мы — беззащитными. Разница между нами и ними была в том, что мы беззащитны всегда. Наконец, после непродолжительных и тщетных переговоров эти несчастные с красными от ужаса лицами ушли.

Во втором часу, кого-то все-таки решили выкупить. За четыре часа чей-то родственник собрал достаточно приличную сумму и собирался выкупить одного из заложников. Какое дешевое это было зрелище! Я думал, что самым дешевым представлением в моей жизни был этот концерт с этими провинциальными дешевыми певцами и певичками. Теперь же они сами сидели в первых рядах в своих нелепых одеяниях и молча наблюдали за происходящим. Странно, что их никто не бросился спасать. Вероятно, их продюсерам, или как их там, было не выгодно вкладывать в их спасение деньги, которые у них определенно имелись, и это вполне логично. Они с легкостью нашли бы им замену. Незаменимых людей в искусстве нет. Другое дело — если ты действительно талант.

И кого же пришли спасать? Так я и думал. Девушку, которую не так давно бросил в беде обеспеченный любовник. Неужели передумал? Нет, не передумал. К моему удивлению, ее пытался выкупить ее муж. Она смело подошла к одному из террористов и передала трубку. Мы все наблюдали за этой картиной, как за кульминационным моментом остросюжетного фильма, вероятно ожидая, что этот вопрос касается спасения всех.

— Этих денег мало, братец — сказал человек, внимательно выслушав и, пристально разглядывая девушку, — Она у тебя такая хорошенькая, а ты за нее сто тысяч рублей предлагаешь всего-то? Дешево ты за нее готов отдать, однако… Нет. Но я сделаю скидочку. Я продам тебе твою же бабу за миллион, как минимум… рублей. Конечно. Что?! Ну ладно. Полмиллиона, ну как?.. Хорошо. Четверть миллиона и забирай! Не такая она уж и дорогая. Видели девок и аппетитнее — засмеялся он и его дружки подхватили его смех. — Что?! Это ты перегнул. Короче! Надумаешь, звони! — сказал он и бросил трубку. Дальше он что-то сказал девушке. Та, как бы расстроилась. Потом он что-то ей сказал на ухо, и она задумчиво прошла и села на свое место. Через какое-то время она опять принялась за свой телефон. Я, как человек, которому было скучно, просто наблюдал за ней. Через какие-то пять минут она встала и опять подошла к человеку в маске, который говорил с ее мужем. Вскоре они вышли. Я сидел, пытаясь как-нибудь взбодриться, так как меня уже понемногу клонило в сон. Как же невыносимо душно было в зале! Казалось, что весь зал был заполнен углекислым газом. Чтобы занять себя чем-нибудь я наблюдал за людьми на первом ряду, особенно за дамочкой, которую я про себя называл актрисой, и за ее милой дочерью. Потом за людьми второго ряда, потом за людьми третьего ряда и так далее. Наконец очередь дошла до моего ряда. Везде было одно и то же: голодные, измученные, злые физиономии… И все такие разные: разных классов, возрастов, профессий, национальностей, вероисповеданий. Но в подобных ситуациях это не имеет никакого значения. В нас течет одна кровь и правит одно желание — спастись. Нищий ты или богач, нефтяной магнат или грузчик, американец или русский, православный или мусульманин — об этом начинаешь думать в последнюю очередь, когда всем угрожает одна беда. И в те минуты об этом действительно никто не думал. Страх во имя спасения исключительно собственной шкуры был оглушен, и везде наблюдалась картина человеческая взаимовыручки. И в ту злосчастную ночь я в этом убедился окончательно. Люди старались сделать так, чтобы облегчить общую участь. Некоторые очень хорошо подружились, а некоторые так и оставались сами по себе, как я, например. За все время я так и не завел себе ни одного дружка (мне хватило и одного!) Но не все люди одинаково уроды. За это время абсолютно незнакомые чужие друг другу люди, сделались такими близкими и это меня трогало. Почему-то я думал обо всем, но только не о том, что через несколько часов нас всех может разнести на куски. Опять мы ждали переговоры, опять этих посредников, опять эта пустая болтовня… От духоты мне казалось, что я потеряю сознание и умру, не приходя в себя, и так и не узнав, чем все закончилось. Так, я решил выйти на свежий воздух, заодно сходить в уборную. Я вышел из зала со своим «провожатым».

Наш путь не отмечен

В мужском туалете все кабинки были заняты. Как ни странно, мой гуманный провожатый предложил мне, если уж так не терпится, зайти в женский туалет. Не время было думать и говорить о своих принципах, и я зашел. Провожатый остался в коридоре. Выходя из кабинки, я обратил внимание на звуки, исходившие из соседней кабинки. Я понимал, что не один, но не понимал, почему человек в кабинке вышел без провожатого. Я не стал ломать голову над этим маловажным вопросом. Вымыв руки, я просто задумался. Не помню о чем, но не о побеге точно. В эту минуту из кабинки вышел мужчина. Я сразу определил по одежде и телосложению, что это «один из них», хоть он был и без маски. Через мгновенья, одеваясь на ходу, выскочила девушка. Та самая, за которую муж с миру по нитке собрал деньги и хотел выкупить. Я просто замер и вылупился на них. Я был вне себя. Хотя мне-то что с того? Но мне стало так досадно за ее мужа.

— Что уставился? Пошел вон! — крикнул мне террорист, закуривая сигарету. Я, как подстреленный вышел оттуда. И вместе с поджидавшим меня, другим террористом, направился обратно в зал. Я оглянулся и увидел, как в женский туалет, взбудоражившись от ожидания, зашли еще два террориста.

— Постой! — сказал по пути мой провожатый, — Нужно принести еще несколько баллонов с водой.

Я молча кивнул головой и пошел с ним, думая по пути д о тех несчастных людях в зале, которым если и не суждено спастись, то быть может, они не умрут в столь мучительных условиях.

— А почему вы позаботились только о питье? — спросил я, наконец, переборов трусость.

— Так уж распорядились сверху, решив, что в течение двенадцати часов заложники могут обойтись без еды. Наш закон гласит: «Привязал собаку на цепь, оставь ей воду». Но если ты голоден, я могу тебе кое-что дать.

— Нет, спасибо, я не хочу уподобляться той суке, что в туалете, которая думает исключительно о спасении собственной шкуры — сказал я. Иначе я не мог ее назвать. Это был самый, что ни на есть животный инстинкт и слово «сука» как никакое другое было к месту.

Видя, что мой провожатый не очень агрессивный, я попробовал заговорить с ним о его судьбе. Я начал расспрашивать его о том, почему он здесь и он спокойно отвечал на вопросы. За это короткое расстояние, что мы прошли из этой комнаты до зала, я успел узнать от него, что он пошел на этот отчаянный шаг, чтобы достать деньги на лечение своего брата. Меня этот ответ не очень-то удовлетворил. Ведь убивать людей ради спасенья других — не столь благородное дело.

— Чертов ублюдок! — думал я про себя. — Ах, если бы я не был таким худым и немощным, я бы накинулся на этого быка и прикончил бы на месте.

В этот момент начиналась моя истерика. Истерический смех. В который раз я заходил в этот зал и снова садился, и каждый раз на разные сиденья. От истерики я уже думал прикинуться больным, чтобы меня, наконец, никто не трогал, чтобы я никого не видел, чтобы я просто очнулся у себя в постели, рядом с которой сидит моя мать и говорит мне, что это был всего кошмарный сон. И я, действительно был уверен, что я во сне. Я боялся, как бы в порыве этого состояния не совершить какую-нибудь проделку, за которую меня могли бы застрелить на месте. Я не знал точного времени, но предполагал, что было около двух часов ночи, а может и меньше. Телефон разрядился окончательно и отключился. А спрашивать у кого-то время было нежелательно. С каждым часом агрессия у людей возрастала.

Услышьте нас на суше!

Мне очень хотелось спать. Есть хотелось тоже, но меньше. Некоторые в зале уже спали, в основном дети, с которыми были их родители. Но я даже думать об этом не посмел бы. Оставалось всего каких-то шесть часов — каких-то триста шестьдесят минут.

Прошло совсем немного времени. Свершилось то, чего все так ждали. Человек в маске, которого я все время принимал за главаря, вышел на сцену и громко сказал в микрофон следующее:

— Деньги готовы, транспорт для отъезда готов. Молитесь, чтобы это не оказалось ложью.

По залу прошелся какой-то неистовый гул. Это был крик отчаянных душ, часами ранее утративших всякую надежду. А может, и нет. Может, я был единственный пессимист среди этих людей, кто не верил, не надеялся и уже не ждал. За эти прошедшие шесть часов я успел разочароваться во всех и во всем так, как не разочаровывался никогда. Признаться, у меня и времени на это не было. Я был готов умереть.

В первые минуты третьего (по моим неточным подсчетам) прибыл еще один посредник для переговоров.

— Деньги уже готовы. Отпустите их! — сказал посредник, тихо и не уверенно подходя к авансцене.

Неожиданно главарь начал смеяться. Его смех был все сильнее и сильнее. Мы недоуменно смотрели то на него, то на посредника. Наконец, он остановился.

— Прошу вас будьте серьезны! Хотите, я останусь? Только отпустите их! — настаивал посредник.

Люди замерли в ошеломлении, и у них появилась какая-то надежда. Казалось, вот-вот принесут деньги и все закончится.

— Кто-нибудь понял, почему мы здесь? — обратился он в микрофон к публике. — Того кто, это уже знает, мы отпустим.

— Я знаю, — промолвил и привстал один из сидящих на первых рядах. И в этой гробовой тишине его услышали все.

Воспользовавшись смелостью одного, поднялись еще двое.

— Выйдите сюда на сцену, — приказным тоном сказал главарь и трое мужчин поднялись на сцену.

— Так-так. Значит, самые умные. Вы точно знаете, зачем мы здесь? Смотрите не ошибитесь! — сказал он и многозначительно посмотрел на посредника.

— Да, — поочередно проговорили все трое нерешительно.

— Тогда мы вас отпускаем — сказал главарь, повернулся к ним спиной, и в следующую же секунду расстрелял из автомата всех троих через плечо. Парнишка оказался прирожденным стрелком и все, трое полегли намертво.

Настала очередная гробовая тишина, которая быстро нарушилась отчаянными воплями. Я же сохранял невозмутимость и внимательно следил за действиями этих людей. В голове не укладывалось, что все это значит.

— Ну вот, мы вас отпустили. Да примет Всевышний ваши души. Хе-хе! — он засмеялся, затем резко вернулся к посреднику и продолжил. — Так не пойдет. Вы чуть было не сорвали спектакль. Я хочу, чтобы этот спектакль имел неожиданную развязку. А до конца… — посмотрел он на часы, — а до конца еще пять половиной часов.

Посредник стоял по стойке смирно, не отводя глаз от трупов. И как он только не обделался! У его «предшественников» были слишком дорогие костюмы, поэтому они не обделались. А почему этот смельчак не обделался? Я бы точно обделался.

— Послушайте. Будьте человеком слова. Деньги и транспорт готовы. Отпустите их! — еще жалобнее проговорил посредник, набравшись духа. Главарь изучающим взглядом смотрел на его перепуганное лицо в течение десяти секунд.

— Что тебе, сукин сын, обещали за их освобождение? — задал он сначала один вопрос, потом целый шквал.

— Может быть повышение на службе? Райскую жизнь до гроба? — с ухмылкой спросил главарь и несильно ударил его по лицу. — Хочешь, я застрелю тебя? О тебе снимут репортаж, дадут посмертную медаль. Ты же жаждешь славы, не так ли? Или ты думал, что ты выведешь этих людей отсюда, и тебя на выходе будут качать на руках, как героя?.. Давай-ка вали отсюда! И не зли меня!.. Шакалята! — так он называл своих подчиненных. — Выведите его отсюда.

Тот действительно был огорчен таким исходом и, семеня шагами, спустился со сцены и в сопровождении двух «шакалят».

Спешите к нам!

Тем временем условия в зале становились все более не выносимыми. Была совершена вторая попытка побега. Как я позже выяснил, одного из их людей замочили прямо в унитазе. Наверняка, это сделал кто-то очень сильный. Ведь террористы все как на подбор были крупными бычками. Черт возьми, чтобы подготовить террориста, требуется не год и не два. Это и силовые учения, и самые изощренные «лекции «по психологии». Неужели возможно тщательно скрывать свой лагерь в течение многих лет, чтобы потом выводить свои войска, готовые беспощадно убивать? Наши спецслужбы работают хорошо, но почему-то не всегда им удается выйти на их след. Каким же продуманным нужно быть для этого! Да, черт возьми, это целое искусство, быть хорошим преступником.

Что касается побега, то теперь нам и вовсе запретили выходить из зала даже в сопровождении.

— «Терпи, Вася, коли невтерпеж. Терпи, ведь все равно помрешь…» — напевал один из «шакалят» в микрофон, комментируя, таким образом, запрет похода в туалет.

Я спросил у одного подростка о времени. Было три часа. Я сел на свое место и пустился в глубокие раздумья. От них меня оторвал внезапно подошедший ко мне мужчина.

— Я смотрю, вы тоже один? — спросил он.

— К счастью, один — вздохнул я, — Не хотел бы, что бы кто-то из моих родных оказался здесь.

— Я тоже один — сказал он.

— А где ваша семья? Им тоже повезло?

— Я же вам сказал, что я один.

— Простите, я думал…

— Один я, один, — присел он рядом. — Кому я нужен больной. Общество отвергло меня, как волки отвергают старого уже ни на что не годного волка. И правильно заметил Карл Маркс: в капитализме человек человеку — волк. И мы действительно все больше и больше напоминаем не цивилизованное общество, а стаю волков.

— Вы читаете Маркса? — спросил я.

— Читал. Но никогда его не понимал и даже порицал. Потому что сам был некогда капиталистом.

Я не стал задавать вопросы, хотя видел по его лицу, как он изголодался по общению. Мне было решительно все равно. Я тоже захотел почувствовать себя тем самым равнодушным «волком», который решил пожить последние, быть может, часы жизни для себя, ни о ком не волнуясь. Волновался я лишь о матери и отце. Когда я увидел, что Оля мне ни разу не позвонила, мне стало все равно на нее и на всех остальных. А может, она просто не знала, что я здесь. Но нет, я уверен, что знала. В таких ситуациях и всплывает все наружу: кто есть кто. Интересно, как бы она себя повела, если бы квартира досталась мне? Но у меня нет ни квартиры, ни колес, ни девушки. Господи, о какой квартире идет речь? На кону моя жизнь.

От мыслей меня отвлек новый товарищ.

— Вы что-то сказали? — неловко спросил я.

— Я говорю, что даже вы меня не слушаете.

— Простите, отвлекся.

— Так я говорил о Карле Марксе.

— Что вам до Маркса и тем более мне?

— Вы никогда не задумывались, почему террористические акты совершаются исключительно против простых граждан?

— Что? Что-что? — заикнулся я.

— Не задумывались, почему ни разу в заложники не были взяты банкиры, депутаты и прочие?

— Нет, не задумывался. Наверное, потому что они защищены.

— А не задумывались, почему на войне погибает простой люд?

— Нет, черт побери, не задумывался! Что вы хотите от меня? — огрызнулся я.

— Вы еще совсем молодой и глупый, — сказал он, тяжко выдохнув. — Что, в сущности, террористический акт? Это микро война, нацеленная на осуществление чьих-либо замыслов и интересов, путем захвата заложников. И на любой войне, масштабной или локальной, всегда страдают невинные люди… Террористические акты и войны полезны с точки зрения биологии, а именно с эволюционной точки зрения, которую давным-давно предложил Дарвин. Это своего рода очистка земного шара — продолжал он отстраненно.

— Вы, простите, но вы психопат.

— По теории эволюции, выживать должны физически сильные, более приспособленные к жизни особи, но в мире людей все обстоит иначе. Понимаете к чему я?

— Нет. Мне сложно вас понять. Вы биолог? Фанат Дарвина? А, может, действительно психопат?

— Кто я такой я объясню позже. Если не взорвется бомба. То, о чем я говорю — это не абстрактные темы. Они актуальны здесь и сейчас. Согласны?

В эту минуту я понял, что имею дело с очень странным, но соображающим человеком, хоть и не очень приятным. И, признаться, ему в какой-то степени удалось меня заинтересовать.

— Полагаете это тоже очистка? Если да, то какова же цель этой очистки? — спросил я, выдержав паузу и успокоившись.

— Двадцатый век, — начал он, — с его технологиями и прорывом в медицине подарил Земле пять миллиардов человек. И, по странному стечению обстоятельств, испанская чума, унесшая треть населения, обе мировые войны пришлись именно на двадцатый век. И Гитлер, мать которого хотела сделать аборт, все-таки появился на свет… Это была не столько политика, сколько природа. Природа — самый жестокий тиран. Как ни прискорбно это признавать, она избавляется от нас, если не видит в нас смысла.

После недлительного молчания он продолжил:

— Мы просто незначительные детали природного механизма… Я знаю, что вы сейчас думаете. Вы думаете, что я сумасшедший. Многие думают, что я сумасшедший, потому что у меня есть собственное мнение. Общество, мыслящее стандартно и стереотипно, таких людей презирает и избегает. Да я сумасшедший! И пусть! — он вдруг повысил голос. — Но почему бы нам всем не сойти с ума и не заявить: мы люди, мы имеем право жить, раз мы родились и мы нужны!

— И… — затянул я свое предложение, поглядывая на него уже более заинтересованно, — как вы думаете, для чего мы?

— Большинство из нас живет, чтобы есть и размножаться. Сугубо биологическая задача, ни чем не отличающая нас от животных. Но мало кто понимает, что человеческий мозг — невероятно мощный генератор. Он генерирует мысли, и каждая из этих мыслей осуществима, если приложить усилия. Но мы этим не пользуемся. В школе на уроках биологии нам усердно твердят, что мы — животные; на уроках физики, что мы — совокупность атомов, на уроках обществознания, что мы — члены социума. А на уроках истории нас убеждают, что мы подопечные государства, которое всегда все делает для нас. И ни по одному предмету нас не учат тому, что мы люди, черт возьми! Мы — особое творение природы, что мы можем абсолютно все!.. Наши учителя во всем виноваты, — добавил он, немного выдержав паузу, — они работают по программе деградации личности, по которой учились сами у тех, кто учился по этой же программе сотни веков. Школа — это идеальное решение для уничтожения в человеке личности с дальнейшим порабощением некрепких и впечатлительных умов. А дальше все проще: готовый выпускник, которому одиннадцать лет внушали, что он не несет ответственность за себя, а делают это вышестоящие, и им надо подчиняться — будь то это учитель или директор, или бог или правитель. И он входит в новую жизнь, осознавая свое ничтожество. И знаете, этим ничтожеством он и остается. Он живет как животное, соединение атомов, член общества, подопечный государства — но только не как личность. Он не использует и сотую долю того, что ему дано. И большая часть из нас об этом даже не задумывается. Мы живем, довольствуясь инстинктами. Инстинкты делают из нас потребителей.

— Вы точно сумасшедший. Но это даже интересно общаться с сумасшедшим… — сказал я, раскинув челюсть.

— Но как же так? Неужели в этом и есть смысл жизни? Неужели мы приходим в этом мир, чтобы просто поесть? И, оставив потомство, умереть? Неужели нет более высоких целей? И почему нам действительно никто не говорит правду, которую сказали вы?

— Вот! Этого я и добивался! Именно этот вопрос я и хотел от вас услышать. Вы когда-нибудь задавали себе эти вопросы?

— Я? Нет. Я раньше не думал об этом.

— А кто-нибудь из сидящих здесь людей, об этом думал? Уверен, что нет. А если эти люди и выживут, они задумаются об этом? Кто из этих заложников пересмотрит свою жизнь, если выживет? Их разум проснется, чтобы начать мыслить и понять, для чего дан второй шанс?

— А если не будет второго шанса? Если за нас не заплатят выкуп и нас взорвут?

— Кто будет в убытке, кроме террористов? — усмехнулся он. — Ваши родственники и друзья погорюют о вас, и продолжат жить своей жизнью. Солнце, которое вы не увидите, все так же будет всходить на востоке, и садиться на западе; люди будут рождаться и умирать, а о вас не вспомнят даже ваши собственные внуки. Знаете, мой юный друг, наша жизнь и так никчемна, но мы делаем ее еще более никчемной, чем она есть.

— Я знаю, — продолжил он после небольшой паузы, — вы сейчас задали мысленно себе вопрос, а зачем вам действительно спасение. Большинство из этих людей этого не сделают. Они станут героями новостей, может даже, заработают на этом, но, в конце концов, они все равно когда-нибудь умрут, ничего не поняв.

Наш SOS все глуше, глуше

Главарь сказал несколько слов в микрофон. Он объявил, что в зал принесут последние двадцать бутылок с водой. Когда их принесли, люди набросились на них. Мы же остались наблюдать за ними. Из-за последней бутылки произошла драка между коренастой женщиной и слабым физически мужчиной. Поднялась всеобщая паника.

— Ими сейчас управляет животный инстинкт самосохранения, — прокомментировал таинственный незнакомец, — но даже животные порой себя ведут более адекватно.

— Вы точно биолог, — усмехнулся я.

— Нет, я не биолог, — ответил он, усмехнувшись в ответ.

— Тогда… психолог?

— Нет. И не психолог. Вам действительно интересно, кто я?

Послышался выстрел. Застрели неугомонного мужчину, затеявшего драку с женщиной.

— Главарь, — парень весьма не глупый. Он продумал все до мелочей, — внезапно оборвал он тему. — В большинстве случаях природа награждает большим умом тех, кто нужен для великих целей. Какова цель этого человека? Уничтожать, грабить, разрушать? Какое все-таки счастье, что Шекспир или Пушкин при таком уме не сделались злодеями! — засмеялся он. — Они и другие великие люди посвятили свою жизнь совершенствованию мира и человечества, а мы предпочли их творениям грязные, разлагающие нас изнутри, ток-шоу. Нам ставят в пример потаскух и гомосексуалов, вылезших из нищеты, и теперь блистающих на экранах. И мы восхищаемся ими, поклоняемся им, хотим стать как они. И очень жаль, что такие личности, как Гагарин, для нас больше не герои…

Каждый из этих людей стремится к спасению своей плоти, которую нужно кормить, держать в тепле, ублажать. Но никто не понимает, что духовно мы мертвы. Кроме одного человека — человека, который все это тщательно запланировал и инсценировал, а теперь наслаждается своим «спектаклем». В его понимании спасение душ заключается совсем в другом. Он — психопат: он либо убьет вас всех нажатием одной кнопки, либо освободит вас, но уже другими людьми.

— Полагаете, что деньги здесь не причем?

— Деньги здесь не причем. Это политика духа.

— То есть дух политики, — поправил я.

— Нет. Политика духа. Одного очень больного и беспокойного духа.

— Что же здесь на самом деле твориться? Это реалити-шоу? Может, нас снимают камеры? Но почему нас тогда убивают? Что это за забава? А может, и бомбы никакой нет?

Он многозначительно ухмыльнулся. В этот момент я начал понимать, что это одинокий странный человек мне нравится.

— Так кто вы?

— Ладно, как и обещал, я расскажу вам о себе. Я бывший предприниматель. У меня было несколько видов бизнеса и легальных и нелегальных. У меня был коньячный завод, и я организовывал экспорт марихуаны. Я был одним из крупных бизнесменов до начала девяностых. У меня был почет, слава, золотой статус в обществе, невероятное количество любовниц. Меня обожали и уважали. И я думал, что мне ничего в этой жизни не нужно кроме этого. Потом началась перестройка, инфляции, часть денег прогорела. Но я по-прежнему имел источники дохода, друзей, почет, любовниц. За шестьдесят лет я был женат шесть раз. Трое детей: один от меня и двое приемных. У меня было все, пока… — он сделал паузу, — меня не сразила болезнь. Я не фаталист, но знаю, что меня наказала судьба. Я ни разу не пил спиртное, зато травил этой гадостью других, и обогащался за счет этого. На пятьдесят пятом году жизни у меня обнаружили опухоль в легком. Я потратил на лечение все, оставшиеся после инфляций, деньги. Когда вылечился, потерял все. Когда жена узнала, что у нас теперь нет ни гроша, она мне прямо заявила, что лучше бы я умер. «Зачем тратить деньги на спасение никчемной жизни?» — я как сейчас, помню эти слова. Дети выбросили меня из собственного дома. Благо у меня была в этом богом забытом городе однокомнатная квартира, доставшаяся от матери и теперь я живу здесь… Нет, вы не подумайте, я не давлю на жалость. Вы хотели узнать кто я, я и ответил.

— Подумать только, как подло поступает с нами судьба! Вы спасли свою жизнь, потеряв все и всех, чтобы здесь сегодня умереть? — воскликнул я.

— Сегодня или завтра — какая разница? Мне уже все равно. Но я буду знать, что моя жизнь была не напрасна, если мне удалось хоть как-нибудь повлиять хоть на одного человека.

— Вам это удалось! — сказал я, чтобы как-то его подбодрить. — Я поражен. Если переодеть из простолюдина в хороший костюм, из вас получится превосходный оратор.

— Одежда ничего не решает.

— Простите, что огрызнулся. Мне очень импонируют ваши знания. Вы удивительный человек.

— Знания говоришь? Знания сейчас никому не нужны. Более того, они никому не выгодны. Они упрощают конкретному индивидууму жизнь, не более. Знания делают человека свободной личностью, а не частью толпы, а свободная личность всегда отрыгивается из толпы с рабским менталитетом, как инородный предмет. Как, впрочем, я. А знания? Они, конечно же, важны, не спорю. Ну, к примеру, эти заложники, которых убили. Они не знали даже элементарного — как вести себя в случае террористического акта и пошли на поводу своих чувств. Если бы они имели хоть какие-то знания, они остались бы в живых. Правило номер один: не поддавайся панике и не провоцируй захватчика.

— Погодите. А что вы имели в виду, сказав, что знания никому не нужны и не выгодны?

Он пристально посмотрел мне в глаза и медленно проговорил:

— Допустим, я кое-что знаю, чего не знают другие из сидящих здесь людей…

— Господи, что? Скажите мне. Прошу! — резко прервал я его.

— Неужели вы во имя спасения остальных начнете что-либо предпринимать, если даже овладеете этой информацией?

— Да, конечно. Я бы сделал это.

— Вы смогли бы поделиться этой важной информацией с другими? Например, неожиданно выбежать на сцену, выхватить микрофон и громко объявить об этом, даже если это стоило бы вашей жизни?

— А что терять?

— Я вам поведаю исход: вас убили бы на месте. А люди, которым вы хотели помочь, сочли бы вас за ненормального. Потому что первым не нужен заложник, владеющий их секретной информацией, а последним не выгодно что-либо предпринимать, получив ее. Поверьте мне на слово. Они продолжили бы ждать манну небесную, батюшку Христа, Аллаха, Яхве, кого угодно, но только ничего не предпринимать. Потому что им так удобно. А ваша жизнь была бы принесена в жертву зря. А теперь вы понимаете?

— Почти, — ответил я медленно и неуверенно.

— Общество не любит, когда его взбудоражат, теребят и трогают. Во все времена, народ любил жить в неведении, в незнании, просто потому что это удобно. Нас освободили от феодалов, но мы вскоре прокляли инициаторов манифеста об освобождении крестьян, и все равно вернулись к своим «хозяевам». Нас освободили от гнета царского режима, но мы все равно всплакнули о «последнем Романове». Так же было и после Сталина, на похоронах которого от неимоверно большого количества людей в давке погибла не одна тысяча людей. Мой юный друг! Мы безнадежные рабы на все времена. Но худшее из всего этого то, что мы ничего не хотим с этим поделать. Мы — рабы самих себя: своих ограниченных интересов, ограниченного кругозора и ограниченного мышления. Может быть, кто-то и не оказался бы здесь и сейчас в этом, забытом богом, провинциальном городке, на концерте этих дешевых переодетых клоунов, билет на которых стоит каких-то две тысячи рублей. Если бы «этот кто-то» когда-нибудь для себя решил, что есть и другие прекрасные города и страны, в которых можно побывать и даже жить, посещать более грандиозные мероприятия, общаться с интересными людьми. Стоит мне спросить любого из этих людей, почему он в этом сером угрюмом городке, а не где-нибудь еще, он сошлется на кого и на что угодно, но только не на свою собственную лень и нежелание быть не таким как все и жить не так, как все.

— Однако, — прервал его, я с вами согласен. У меня есть возможность уехать работать за границу. Я знаю английский язык в совершенстве, и я хороший специалист. Но я не могу оставить родителей… А возможно, вы правы. В глубине души я просто боюсь перемен и выхода из зоны комфорта. Мне лень начинать жизнь заново.

— Так зачем ее продолжать? Умрите здесь и сейчас.

— Но я ведь могу изменить свою жизнь!

— А что мешает?

— Мне бы только выжить — улыбнулся я, уловив весь смысл его слов. Он тоже улыбнулся, поняв, что добился от меня того, чего хотел.

— Вы знаете, мне теперь еще больше хочется жить! — я не сдержался и начал плакать. — Какой я был дурак! Господи!

Я вдруг вспомнил матери и отце. Я никогда не понимал, как много для меня значат мои родители! Я бы все отдал, чтобы увидеть их. Теперь я люблю их еще больше за эту чудесную жизнь, которую они мне подарили, прелесть которой я недооценил.

— Плачь, когда хочется плакать. Этого не нужно стыдиться. Как бы я хотел услышать эти же самые слова от своих детей. Как бы мне хотелось, чтобы они пожалели о случившемся.

— Уж лучше бы они оказалась на вашем месте. Тогда бы они поняли, что деньги — далеко не все.

— Жизнь их уже наказала такими же детьми, как они сами.

И ужас режет души напополам

Я поднял голову, вытер лицо и собрался с духом. В этот момент я глотнул глоток нового воздуха, как новорожденный. Ибо я действительно с этой минуты почувствовал себя новорожденным человеком. В следующие минуты, забыв о своем собеседнике, я окунулся в раздумья и, кажется было, на минуты две или три заснул. Меня разбудила суета женщины с детьми.

— Простите, пожалуйста. Он уже не мог терпеть — начала она было оправдываться.

Ее ребенок «справил свою нужду» прямо под сиденье.

— Не стоит. Все в порядке, — ответил я.

— Вы знаете, я отвела его в женский туалет и… — тут она начала часто глотать воздух, как то бывает у астматиков.

— С вами все хорошо? — задергался я.

— Там какая-то голая тетя с перерезанным горлом, — докончил ее фразу ребенок.

У меня прошлись мурашки по телу.

— Глупая женщина, очень глупая — сказал мой собеседник, который тоже слышал все это. — Неужели она поверила, что после всего, что она позволила с ней сделать, ее так просто отпустили? Это же мусульмане!

— Вот именно что они мусульмане, где слово данное мужчиной? Они обещали ее освободить, почему они не сделали этого? Почему они так поступили с ней? — спросил я.

— Они сдержали свое обещание. Для этой несчастной девушки и для людей, убивших ее, понятия «спасение» и «освобождение» были не идентичны. Они думают, что сделали благое дело, убив ее. Ведь таким образом, они освободили ее душу из грешного тела.

— Но перед этим хорошенько воспользовались! Уроды! — разозлился я.

— Я не удивлен таким поступком. Во время учений им приходится воздерживаться от интимных связей. Считается, что это делает их более возбужденными и агрессивными.

— Откуда вам это все известно? — спросил я недоумевающе.

— Да так. Читал… — ответил он и отвел взгляд.

Я глубоко выдохнул. Дышать уже было невозможно. Понятно было, что нужду под сиденье справил не один этот ребенок. Я поднялся на сцену и подошел к террористу, у которого был телефон. Сам не помню, как это получилось. Наверное, нехватка свежего воздуха усыпила мою бдительность, и я потерял чувство страха. Как это ни странно, но мне действительно на тот момент было все равно, я уже был не прочь быть убитым.

— Тебе чего? — сказал террорист с телефоном, развалившись на стуле и покусывая зубочистку.

— Дай трубку. Маме хочу позвонить, — сказал я с абсолютным спокойствием. Краем глаза я увидел, как остальные стоящие на сцене повернулись и посмотрели на меня.

— Маме? Мама — это святое. Держи — ответил он и протянул телефон.

Я даже удивился, что он так сразу дал мне телефон. Секунд десять я смотрел на его протянутую руку с телефоном и думал: «Господи! И у этого зверя есть душа»

— Ты долго будешь смотреть на него? — засмеялся он.

Я взял телефон, посмотрел сначала на время. Было три с половиной часа. Потом я набрал номер мамы. Я слушал гудки и смотрел на парня с зубочисткой во рту.

— Алло. Кто это? Алло! — раздалось в трубке телефона.

— Мама… Я в числе заложников, но думаю, ты и так все предчувствовала.

— Сынок! Андрюша, милый! Сынок, ты живой? Ответь мне, ради бога! — кричала мама, давясь слезой.

— Да, мама, я живой со мной все хорошо.

— Сынок, что они от вас хотят? Что?! Хочешь, я приду и буду просить у них на коленях, чтобы тебя отпустили? Я приму их веру, я стану их рабой… Господи, я на все готова! Скажи, чего они хотят.

— Приди в себя, мама. Я лишь хотел попросить у тебя прощения за все. Прости, что повышаю иногда на тебя голос, что ругаю вас с отцом, что провожу мало времени с вами. Прости, за все прости.

— Не говори так, сынок. Мы еще увидимся.

— Мама, просто скажи, что прощаешь меня и все.

— Нет, я тебя не прощаю, — плакала она навзрыд, — ты нужен мне живой, я не смогу жить без тебя, я не буду жить без тебя…

— Ради бога, мама, перестань. Нам всем нелегко.

— Сынок, Андрюша… Ты должен жить, ты должен. Оля она… Она тебе не сказала. Оля ждет ребенка.

— Что ты сказала? — опешил я.

— Пятый, отбери у него уже трубу. Нам должны позвонить, ты же это знаешь, — сказал главарь парню, отдавшему мне телефон.

— Да, Шакал — сказал он, встал и отобрал у меня телефон.

Хоть это было не очень приятно, что он не дал мне, возможно, в последний раз в жизни поговорить с матерью, но я все же поблагодарил его за этот звонок. Я спустился в зал. Мысль о том, что у меня будет ребенок, не давала мне покоя. Я как бы и был счастлив, но был окончательно настроен на худшее и понимал, что ребенка своего никогда не увижу.

Я сел на свободное место в первом ряду. На сцене появился новый посредник, но мне уже было все равно. Сколько их было, но за все это время никто ничего не предпринял. Зал ахнул и только я один ничего не понял. Протерев полусонные глаза, я вгляделся в прибывшего человека и просто не поверил происходящему. Я ущипнул себя, чтобы убедиться, что не заснул случайно на кресле. Но это был не сон. На сцене стоял сам мэр города.

Выхода нет

Женщина, которая неоднократно теряла обморок, вновь потеряла сознание. К ней подбежали люди, я отвлекся на них. Люди в зале словно ожили, озаряясь надеждой. Когда заговорил Шакал, я вновь обратил внимание на происходящее на сцене.

— Гаврюша! С ума сойти это ты?! Собственной персоной?! Какие люди и без охраны! — обратился к мэру Шакал.

Гаврил Михайлович стоял, окидывая зал взглядом, как будто бы не обращая внимания на главного террориста.

— Вот чемодан с указанной суммой, на улице вас ожидает автобус. В пять часов тридцать минут вы вылетите утренним рейсом в Нью-Йорк. Полная неприкосновенность обеспечена, как договаривались, — сказал мэр со свойственной ему статичностью. Примерно в таком же духе и тоне он обычно читает и декларации на площадях и выступает на местных каналах.

Шакал залился смехом, встал и сделал несколько шагов к нему на встречу. Мэр отшатнулся.

— Эх, Гаврюша, Гаврюша. Тебе, наверное, не понравилось, что я сразу не встал и не уступил тебе место? Присаживайтесь, Гаврил Михайлович! — сказал он с каким-то сарказмом.

Этот был тот кульминационный момент, когда из участников спектакля мы превратились в зрителей. Мы наблюдали за этой картиной, затаив дыхание, как за просмотром остросюжетного фильма.

— Я все сделал, как мы договаривались. Чего ты еще хочешь? — сказал мэр, проигнорировав его шутку. Он был полон достоинства и невозмутимости. Он смотрел на Шакала как на пустое место, и Шакал смотрел так же на него.

— Я сделаю вид, будто бы не знаю, что твои люди меня надули.

— Что не так?

— Я просил твоих людей полностью тебя обезоружить. Когда я просил тебя обезоружить, имелось в виду не только лишить оружия, а сделать тебя полностью беспомощным.

— О чем ты, Шакал? Твои люди сами меня проверили на главном входе.

— Они тебя проверили, но упустили из внимания важный момент.

— Какой?

— У тебя под рубашкой бронежилет. Но это ничего. Если я захочу тебя убить, я могу пустить тебе пулю в лоб, и бронежилет тебе не поможет. Но расслабься. Я не хочу убивать тебя. Скажи, а лихо я тебя заманил сюда? Я ведь тебе практически обеспечил славу. Каким бы не был исход, Гаврюша, эти глупцы, — сказал он и направил дуло автомата на зал, — сидящие в зале, будут целовать тебе ноги и качать на руках, если, конечно выживут. Вот увидишь, так и будет. Я, скорее всего, этого не увижу.

— Я обещаю, что ликвидации не будет. Ты выберешься отсюда живым и твои ребята тоже.

Шакал вновь залился громким смехом. Он смеялся около половины минуты.

— Я-то выберусь отсюда, ты тоже. Ты можешь уйти прямо сейчас.

— Как это понимать? У нас был договор! — повысил тон мэр.

Шакал подошел к нему впритык, мэр чуть отстранился.

— Ты ведь уже надул меня с бронежилетом. Неужели ты думал, что имеешь дело с полным идиотом?

— Нет, Шакал. Я знаю о твоей точности и педантичности, поэтому я здесь. Если ты думаешь, что я надул тебя с деньгами, можешь их посчитать здесь и сейчас. Если сомневаешься в…

— Неужели ты думаешь, — перебил его Шакал, — что я поверил в то, что смогу так просто покинуть этот город с кучей бабок?

— Но это ведь был твой план, — ответил мэр недоумевающе.

— И ты думаешь, я мог упустить это из виду? Ты прав. Я слишком точен и просчитал все до мелочей… так слушай. Побег с кучей бабок не входил в мои планы.

— Если ты планируешь сдаться, то это еще лучше. Я найму тебе хорошего адвоката, тебе сократят срок. Обещаю. Доверься мне.

— И как таких идиотов провозглашают мэрами — не понимаю. Есть такой анекдот, Гаврюша. В Америке судья приговорил подсудимого к ста восьмидесяти годам лишения свободы, но сжалился над ним и решил приговорить к ста годам. Так и в моем случае. Я террорист номер один, лишил жизней не один десяток людей. Мне нечего, собственно, будет терять. А ты ничего не понял в этой жизни. Но я попробую тебе помочь понять. Вот ответь мне, Гаврюша, какая разница между мной и тобой кроме разницы в цене одежды?

— Послушай, при чем тут это? Ты специально тянешь время? Меньше чем через час у вас вылет.

— Закрой свой рот и слушай меня! — разозлился Шакал. — Если ты за всю свою жизнь не набрался ума, то я тебя заставлю поумнеть. Слушай меня и не перебивай. Мы же слушаем твой бред на площади собрания, хотя нам это и не интересно. Будь добр, теперь послушай ты…

— Да-да! — уловил он недоуменный взгляд мэра. — Ты не думай, что мы о тебе ничего не знаем, — откашлялся Шакал и встал посреди зала спиной к мэру.

— И так небольшое лирическое отступление Я вырос на улице, ел жуков и червей, когда жрать было нечего, и вырос таким подонком, каким вы все меня видите. Мать пошла по рукам и наплевала на меня. Поэтому я патологически ненавижу женщин. Ты же, сука, — повернулся он к мэру, — жил в тепличных условиях, в добре и ласке, и как все современные мужчины до сорока лет кормился грудью матери. Но ты — такой же подонок, как и я.

Тут он действительно почувствовал сцену, прошелся по ней и начал толкать монолог, обращаясь в зал.

— Какая крайность лучше? Вырастает ли человек в нищете или богатстве, становится ли преступником или олигархом? Где грань между добром и злом? Кто знает? Для нас для всех зло имеет разную окраску и форму. Для меня главный преступник это ты — лицемер, прелюбодей, совратитель малолетних шлюшек. Я знаю о тебе больше, чем те, кто тебя прикрывает. А кто я? Я убийца. Сегодняшней ночью я убил алкоголика-охранника, жизнь которого не представляет ни для кого ценности, в том числе и для него самого; девушку, ставшей ширпотребом в угоду своих интересов; мужика, ударившего женщину ради бутылки воды и людей, которые повели себя как бараны. Я убийца и убил людей. А может я просто оказал обществу услугу? Я же Шакал. Я — санитар природы. Хе-хе! И все эти люди, которых я убил… да примет Аллах их грязные души.

— Почему это ты решаешь, кому жить, а кому умереть? — набрался смелости спросить мэр.

— Я не решаю. Я просто убиваю. Я преступник, я гниль, саркома общества, как и ты и многие другие.

— Хорошо. Я согласен со всем. Только отпусти их. Я принес деньги. Сдержи слово восточного мужчины, отпусти их.

— Ты любишь этих людей?

— Да.

— Я имею в виду этих обманутых кретинов, которые смотрят на тебя как на спасителя? Сколько раз ты их обманывал? Представляю, как они будут разочарованы, когда узнают.

— Они и так знают.

— Нет. Тех, кто это знал, я уже застрелил. Забыл сказать — языкастых людей тоже не люблю, особенно мужчин.

— Встань посередине и скажи всем этим людям, что ты их любишь и пришел их спасти. Солги, как ты это часто делаешь на площади собрания. Посмотри на них свысока, как ты это любишь делать. Извините, Гаврил Михайлович, кафедры нет.

— Хватит! — сказал мэр и протер лицо платком. — Думаешь, мне легко?

— Хорошо, — ответил индифферентно Шакал. — Проси или убирайся.

Мэр собрался, глубоко выдохнул и выдавил из себя следующую фразу:

— Отпустите мою жену и дочь. Я прошу вас.

— Не слышу, — сказал с издевкой Шакал. — Громче.

— Отпусти мою жену и дочь, ублюдок! — повторил сквозь зубы мэр.

Зал словно ожил. Шакал улыбнулся.

— На что ты рассчитываешь, а? — не выдержал мэр. — К чему это все? Хочешь убрать меня с должности? Хочешь, чтобы народ свергнул меня.

Шакал все так же улыбался.

— Нет. Народ тебя не свергнет. Тебе ли не знать свой народ? Как я уже говорил, какой бы не был исход, ты выйдешь отсюда для них героем. Мне надоело с тобой разговаривать. Давай быстрее. Ты хочешь забрать свою жену и дочь?

— Да. Прошу тебя, отпусти их.

— Ты знаешь, ты такой жалкий. Ты просто букашка. Стоящая букашка. Я могу тебя раздавить, но это как-то неудобно. Ты не мог бы встать на колени?

С первого ряда я совершенно точно увидел, как у мэра задергалась бровь. Чрезвычайно медленно он все-таки опустился на колени, вопреки сомнению всех находившихся в этом зале.

— Повтори-ка, Гаврюша.

— Отпусти их — сказал скрежета зубами мэр. На секунду мне показалось, что мэр хочет на него наброситься.

— Хорошо. А остальных ты не берешь? Хочешь совершить частичный выкуп?

— Нет, я хочу, чтобы они все остались живы. Здесь вся сумма.

— Но ты ведь пришел не из-за них, — сказал Шакал, открывая кейс и перебирая банкноты.

— Я хочу выкупить их всех! — медленно, чуть ли не по слогам проговорил, мэр.

— Да, я поверю тебе. Послушай. Знаешь, как мы поступим? Раз ты пришел из-за двух человек, забирай их. Я возьму себе только две купюры, остальное можешь забрать, — сказал Шакал.

— Поднимите девку и мать на сцену! — обратился он к подчиненным, закрыл кейс и вручил его опешившему непонятно от чего именно, мэру.

Натянуты нервы

На сцену подняли женщину с первого ряда, которая все время инсценировала обмороки и ее дочь. Они побежали к отцу и обняли его. Весьма милая была картина. Вот только номер с двумя купюрами мне не совсем была понятна. Что придумал этот циничный Шакал? Чтобы это не было, это было занимательно. Это было настолько занимательно, что я совсем забыл, что через три часа, как минимум, я полечу в воздух.

— Вы ничего не хотите сказать напоследок этим людям?

— Бессовестные, чтоб вас черти в аду драли! — крикнул кто-то из зала.

— Не обращайте внимания, Гаврила Михайлович, — с сарказмом проговорил Шакал. — Говорите.

— Дорогие граждане, — откашлялся мэр, — вы должны понимать, что мы сделали все, что было в наших силах. Пусть и с некоторой задержкой и все же. Мы вас не оставим и будем следить за развитием событий в течение этих трех часов.

— У вас все, Гаврил Михайлович? — спросил Шакал сардонически.

Мэр снова протер лицо, повернулся к жене и дочери и с кейсом в руках неуверенно семеня, поторопился с ними к выходу. Было видно, что он не доверял Шакалу и не знал, чего от него ожидать.

В зале стояло гробовое молчание. Каждый испытывал неопределенные эмоции. Я понял, как одним выстрелом Шакал добился того, что хотел. Вот только зачем это все ему понадобилось? Какой-то подзаборный мальчишка, лишенный прелестей детства. Неужели он мог все так тщательно спланировать? Что, в конце концов, он пытался нам всем этим сказать?

Ох, уж это чувство, когда ждать спасения неоткуда. Мы сидим и ждем смерти. Что может быть утомительней? Мы умрем, на наши места придут новые. На каждую смерть придется новая жизнь… новая жизнь… новая жизнь. У меня же будет ребенок. Новая жизнь. Точнее, у меня его не будет, а у него не будет меня. В голове моей все смешалось. Я засыпаю. Я не хочу заставать эту страшную минуту, мне страшно представлять, что я умру. А раньше смерть казалась мне чем-то отдаленным. Мог бы я когда-нибудь подумать, что окажусь заложником террористов? Мог бы я тогда предположить, что все это когда-нибудь я увижу наяву? Могли ли мои родители предположить, что подобное произойдет с их сыном?

Почему все самое ужасное кажется человеку абстрактным? Почему он считает, что политика и мировые проблемы его не касаются. Он уверяет себя, что он защищен, что он никогда не столкнется с войной или с терроризмом. Он все отталкивает от себя, привыкает не замечать: начиная с фантика, валяющегося на улице, заканчивая проблемой глобальной экологической катастрофы. Он даже не задумывается о том, что когда-нибудь именно его потомкам будет нечем дышать. Но какое ему дело до дальних потомков? Главное, чтобы был счастлив он сам, его близкие, будущие дети и внуки. Он внушает себе, что он вне всего, что творится вокруг. Мы создаем свой отдельный мир под названием «семья». Мы запираемся в этой своей ячейке, как в клетке и живем, решая только отдельные вопросы в своем собственном доме, а проблемы всего остального мира — нашего общего дома, нас как-то не касаются. Но это не так, потому что каждый из нас находится в этом одном большом капкане, и никто не знает, в какой момент защелкнется этот капкан.

Ну, вот теперь я, кажется, начал мыслить как он…

Конец всем печалям

Пока я был в своих мыслях, началось нечто невероятное. А я думал, что кульминация этого кровавого концерта уже позади.

В тишине я услышал аплодисменты из зала.

— Браво! Браво! Превосходно! — кричал знакомым голосом какой-то мужчина.

Я обернулся и увидел мужчину, с которым я познакомился несколько часов назад. Он поднимался на сцену.

Удивлению моему не было предела. Я думал, что Шакал его застрелит на месте. Но, как я узнал минутами ранее, Шакал просто так не убивает.

Мужчина подошел к Шакалу и… пожал ему руку.

— Хочу от всего сердца поблагодарить тебя за это представление.

— Не стоит. Я всего лишь исполнитель. Этот великолепный сценарий был ваш.

— Ты великолепно справился с задачей, Шакал. Я не мог оторвать глаз.

— Благодарю. Я старался.

— По моим расчетам, здание начнут брать штурмом уже через час. Вы помните, как вы должны скрыться?

— Да.

— Идите. Вперед.

Шакал и его ребята собрались и вышли из зала, закрыв за собой все четыре массивных дверей.

Мужчина с торжествующим видом встал у авансцены.

В зале началась паника. Но никто не решился подойти к организатору теракта кроме меня.

— Так это вы… Вы все так тщательно разработали. Я бы удивился, если бы это были не вы. Вы же больной урод!

Он слушал меня и улыбался.

— Да я вас на клочья порву, как только мы выберемся отсюда! — накинулся я на него, он в свою очередь просто сидел и смотрел на меня, улыбаясь.

— Ты так молод, но теперь ты не такой как прежде. Будь счастлив и благодари жизнь за каждое мгновение.

Я ничего не ответил.

— Почему? За что? — взялся я за голову. — В чем виноваты эти люди? За что вы принесли нам столько страданий? Вам не изменить общество! Вам не изменить мир. Ваши действия противоречат вашей философии мышления. Вы сами говорили, что эта кучка людей ничего не извлечет из этого!

— Извлекут другие. Они всего лишь пешки в этой игре.

— Вы неисправимый ублюдок. И мне хочется плюнуть вам в лицо. Я-то думал, вы человек. Ах, что я говорю с вами?..

Мы рвемся к причалам

Пока я стоял с ним на сцене, люди уже толпились у четырех выходов. Образовалась давка.

Спустя несколько секунд я все же извинился

— Я не знаю, что на меня вновь нашло. Никогда в жизни я не вел себя так агрессивно, как этой ночью. — Я повернулся к нему. — Посмотрите мне в глаза. Прошу, посмотрите и ответьте. Откуда у вас нашлись деньги на это шоу, которое вы себе устроили и сладострастно наблюдали?

— Я ведь не все рассказал о себе, — ответил он, выдержав большую паузу (это он, как истинный оратор, умел).

— Что же, интересно знать вы от меня скрыли? Чем еще вы попытаетесь меня удивить?

— Я не такой простой, как вы обо мне думаете.

— Нет, уж. Я понял, что вы не простой.

— Серьезно. Я неимоверно богат. Эти двери, в которые так ломятся эти горемычные люди, моих рук дело.

— Что? Что-что? Я не ослышался? Вы? Ах, ну разумеется! Не сложно было догадаться, что это вы и ваша шайка…

— Нет, это не входило в этот план. Это просто мой подарок городу.

— Они из дуба, очень массивные. Их сложно выломать…

— Тогда зачем на них замки?

— Это уже проделки Шакала. Я всего лишь подарил эти двери в качестве благотворительности. В этом и заключен мой род деятельности, который так вас интересовал.

Как я вам уже рассказывал, после того как меня все покинули, я вернулся сюда, на квартиру матери. Совесть и достоинство не позволяли мне быть нищим и, несмотря, на болезнь и возраст я начал искать работу. Я многое умею и быстро нашел работу у одного молодого торговца паркетом. Отсутствие жизненного опыта и бизнес-плана не позволяли ему расти, как деловому человеку, и я предложил ему свои знания в обмен на долю в его бизнесе. Он согласился, и дела вскоре пошли на лад. Мы начали производство и продажу паркета в других городах и тем самым обеспечили себя на многие года. Мы уже не компаньоны давно,… но ближе к сути.

Я снова стал богат. Да, я разбогател, но уже с другой целью — я разбогател, чтобы дать всем понять, что деньги мне не нужны. Ведь все, что нужно человеку для счастья я утратил, и ни за какие деньги не смогу это все вернуть. Теоретически, смогу. Мои родственники, дети и бывшие жены с радостью меня примут с деньгами. Но мне они не нужны. Многое я переосмыслим благодаря всем им и переоценил. Все началось с них. Когда я испытал неимоверное блаженство от того, что осознал, что я в любой момент смогу купить этих людей как вещи, интерес к ним я потерял. Поэтому у меня ничего нет: ни дома, ни машины, ни дорогой одежды. Я все так же живу в однокомнатной квартирке, как миллионы других людей. Что касается моих доходов, то их я сплавляю в благотворительность. Но я занимаюсь этим не ради славы благодетеля, все как раз наоборот. Общество не воспринимает меня никак. Для них я болван, который не имеет ни гроша и помогает остальным. Иные думают, что я нищий бродяга, сравнивая свою одежду с одеждой, которая на мне, потому что больше им не в чем со мной сравниваться. Тогда как я богаче многих из них. Да… Ничто так не выдает нищету человека, как его дорогая одежда.

— Тогда почему вы этим занимаетесь?

— Просто потому что я ощущаю колоссальное удовольствие от того, что могу влиять на судьбы людей. До сегодняшнего дня я творил им добро, сегодня я сотворил куда больше добра. Это послужит для них уроком, если они не сойдут с ума.

Мы оба смотрели одновременно на людей, столпившихся возле четырех дверей.

— Скажите, прошу вас. Думаю, что это последний мой вопрос: бомба существует? Или это тоже фальсификация?

— Здесь ничего не фальсифицировано. Даже убийства настоящие — ответил он, — но бомба не сработает, не беспокойся, ее обезвредят раньше.

Он повернулся лицом к залу.

— Посмотри на них, как они стремятся спасти свои бессмысленные жизни. Ты не хочешь присоединиться к ним?

— Нет! Моя жизнь имеет смысл! У меня есть семья, которую я люблю. Работа, которая приносит мне радость! Я обязательно уйду от начальника и буду работать на себя. Я уеду жить за границу, я буду расширять свои знания в области программирования! Мое имя оставит след в истории. А еще… у меня будет ребенок! И он будет жить не так, как я жил прежде, не так, как другие. Он будет очень счастливым, я знаю. Я научу его благодарить бога за новый и прожитый каждый день. Теперь я знаю, для чего мне дана жизнь.

— А ведь раньше ты принимал жизнь как данность?

— Раньше я был идиотом, я не умел ценить ничего, только то и делал, что ждал все время чего-то. Теперь я знаю, что каждый день — это новый старт. И с этого утра я другой человек, даже если мне суждено сегодня умереть.

— Ты понял это. Ты поумнел. А они? — показал он мне на заложников, — они даже не понимают, что из-за них силовики не могут проникнуть в зал. Двери плотно закрыты, но за ними их спасение. Когда я вижу массы неорганизованных людей, я понимаю, как заблуждаюсь насчет необходимости правительства. Толпа нуждается в лидере — в том, кто сильнее и умнее их, в том, кто будет их вести.

Спасите наши души

Он встал на просцениум и начал наблюдать за происходящим в зале.

— Посмотри на них, это тот момент, когда они зависимы. За все двенадцать часов, что мы здесь находились, в этом заминированном здании, ни один человек не предпринял ничего, чтобы спасти свою жизнь, потому что ждал спасения свыше. Ни один из них не захотел думать, предпринять меры, разрабатывать план побега — потому что им нужен кто-то, кто их поведет. Хотя, я облегчил им предлагаемые обстоятельства: они были под наблюдением со всех сторон, но у них была возможность перемещаться и возможность выбраться… Я снабжал их водой, чтобы они не теряли силы и веры, а они… просто утоляли жажду. Им подавали знаки, но никто не обратил них внимания. Никто из них не предпринял попытку спасти свою душу сам, потому что каждый рассчитывал на правительство. А ведь правительство — это такие же люди. Не хочу возвращаться к теме рабской философии.

Он резко повернулся ко мне.

— Времени мало. Сейчас устанавливают взрывчатку на дверях. Возьми микрофон и скажи этим людям, чтобы они отошли от дверей. Быстрее!

Я подошел к микрофону, как он повелел, осторожно взял его и… не поверил глазам. Таймер был встроен в микрофон.

— Ну как тебе? Я еще и хороший изобретатель, — улыбнулся он, — Чего же ты ждешь? Спаси их!

Я просто встал как вкопанный, держа микрофон в руке. И тут же в моей голове пронеслись те самые знаки:

Сначала слова Шакала: «Ваше спасение или гибель в наших руках». Затем щелчок, который означал не выключение микрофона, а включение датчика… Знаменательный вопрос этого господина: «Вы смогли бы схватить микрофон и передать информацию?». И это только часть загадок. Да, черт побери, а мы действительно оказались так глупы и трусливы.

Я остановил таймер. И обратился к заложникам в зале:

— Секундочку внимания… Внимания, прошу вас.

Я около минуты пытался обратить на себя внимание.

— Бомба обезврежена! Бомба обезврежена! — повторил я несколько раз. Наконец, я овладел их вниманием. — Вам нечего больше бояться. Датчик находится сейчас у меня руке. Вам, как и мне, сложно будет в это поверить, но он, оказывается, был встроен в микрофон. Да, этим микрофоном террористы нами и манипулировали все это время, но сейчас не об этом. Я настоятельно, рекомендую вам отойти от дверей, чтобы силовики могли проникнуть к нам, подорвав их взрывчаткой. Прошу вас, отойдите от дверей. От того, что вы там толпитесь уже около часу, они не откроются. Отойдите от дверей.

Люди, с чьих лиц постепенно спадал панический ужас, начали отходить от дверей. Через пару десятков минут все четыре двери снесли и в зал вошли вооруженные силовики. Заложники пулей рванули из душного зала к выходам, опять образуя давку.

Я все еще оставался на сцене, наблюдая за всем этим.

— А что будет с вами? — повернулся я к этой странной престранной личности, которая устроила для себя столь странное представление.

— Разве я похож на преступника? Я всего лишь разработал план и осуществил его. Да, я всего лишь сценарист, и даже не режиссер-постановщик. Режиссером мог бы быть любой из вас, ведь любое решение могло бы повлиять на исход, но все предпочли быть актерами-марионетками. Так и в жизни.

— Хоть вы и сумасшедший, но место вам в тюрьме. И вашим ребятам тоже.

— Им не светит тюрьма. Они в надежном месте. Что касается меня, мой юный друг, то я такой же заложник, как и вы и все остальные. Мы все пожизненные заключенные одной заложенной программы под названием «жизнь». Вы думаете, что там за дверьми вас ждет свобода, но это не так.

Я ничего не ответил и вышел одним из последних. Когда я вышел на улицу, я буквально кусал свежий воздух губами. Я никак не мог испить этой свободы. На улице уже рассвело, и этот был первый рассвет моей новой жизни. Первый рассвет после этой маленькой революции внутри меня, которая на всю жизнь изменит мою жизнь… Господи, нет, я не могу поверить, я выжил! Я на свободе!

Мое наслаждение жизнью и покой прервала толпа корреспондентов, накинувшихся на меня с микрофонами и камерами.

— Скажите, это правда, что вы обнаружили таймер от бомбы на микрофоне и обезвредили ее? Скажите, что вы думаете обо всем этом, каковы ваши предположения? Что вы испытывали, когда обнаружили таймер? Как вы поняли, что таймер встроен именно в микрофон?..

Вопросы сыпались беспрерывно. А я их даже не слушал.

В толпе я разглядел мэра с его женой и дочерью. Они тоже давали интервью. Толпы людей собрались возле них и просто боготворили его, как своего спасителя. Я один не потерял рассудок? — спрашивал я себя, — и после всего того, что мы об этом человеке узнали, люди благодарят его и верят, что он действительно их спас?.. Боже, и в этом он оказался прав.

— Послушайте, может, вы хотя бы на один вопрос ответите нам? — донимали меня журналисты.

— А с чего вы взяли, что я вам должен отвечать? — ответил я сухо, не отрывая глаз от мэра и его семьи. — Оставьте меня в покое, мать вашу! — крикнул на них я и прошел сквозь них к мэру.

— Так это вы наш спаситель! Что ж, — обратился я к нему с иронией, — может, вы тогда отдадите мне чек?

— Какой чек? О чем вы молодой человек? — как-то глупо и торжествующе улыбнулся мэр.

— Чек за мою жизнь. Вы же ее выкупили?

Мэр нервно задергался перед камерами.

— Или вы все-таки ее не выкупили? Ах да! Вы же выкупили только свою жену и дочь, а я и забыл — продолжал я. — А я хотел было вас поблагодарить, да вот только не за что, оказывается. Пусть для всех вы и спаситель, но для меня вы — трус и ничтожество! Я спас себя сам!

Я резко обернулся и прошел сквозь толпу журналистов, запечатлевших это.

— Не обращайте внимания. Человек вышел из критического положения, так бывает, продолжайте… — оправдался мэр.

— Андрюша! — услышал я в этой кутерьме и остановился. Это был голос Оли.

— Андрей! Я здесь.

Я обернулся и не ошибся — это была Оля, а сзади отец с матерью.

Я пулей полетел к ним в объятия. Сначала я обнял Олю — мать моего будущего ребенка. Потом родителей. Они плакали от счастья, я плакал с ними. Ради этого момента стоило выжить. Ради ощущения нужности женщине, которая меня любит, несмотря на то, что я все потерял… Этим двум людям, которые были готовы полезть за мной в эту дыру… и этому ребенку, которому я нужен, но еще этого не понимает.

— Андрюша, ну разве так можно? Неужели так сложно было взять телефон? До тебя никогда нельзя дозвониться. Мне сегодня ночью три раза скорую вызывали — не найдя слов для объяснения счастья, пожурила меня мама.

— Это в последний раз, мама. Отныне такое не повторится, — ответил я и поцеловал ей руку.

— Ты прости меня, Андрюша. Я вела себя как дура! — промолвила Оля. — Эта проклятая квартира. Я просто смотрела на тебя как на неудачника, когда ты проиграл суд. Но для меня ты отныне герой на века.

Я поцеловал ее.

— Черт с ней с этой квартирой, Оля! Не нужна она нам. Мы с тобой уезжаем жить в границу и начнем новую жизнь с нашим ребенком!

— Ты смотри на него! — сказал отец. — А сколько раз предлагали! Неужели решился?

— Пап… Мам… Оля… Вы простите меня за все! — начал я.

— Нет, это ты нас прости! — оборвали они меня втроем.

Мы все обнялись и отправились домой. Это были худшая ночь и лучшее утро в моей жизни.

Прошло много недель с тех пор. Мы с Олей уже собирались духом сменить город, страну. Оля часто спрашивала меня, не сожалею ли я, не передумал ли. Я твердо отвечал, что нет. За эти дни она успела заметить, что я стал какой-то другой.

— Ты изменился, — все время она мне твердила с улыбкой на лице.

— Главное, чтобы тебе это нравилось, — отвечал я.

Журналисты не оставляли меня в покое, но мне это совсем не льстило. Какой дешевой и невзрачной личностью надо быть, думал я, чтобы охотиться за славой. К стоящим людям слава приходит сама. Но некоторые мои «бывшие братья и сестры по несчастью» этим активно пользовались и частенько мелькали на обложках газет и на местном телевидение. Но чем больше дней утекало со дня этих страшных событий, тем больше эти люди уходили в забвенье. Город продолжал жить дальше и заполняться новыми событиями и новыми «героями дня».

Мне, как одному из единственных, кому была досконально известна вся правда, смешно было читать и слушать все эти бредни мелких людишек, которые там даже не находились. Конечно, главным героем провозгласили мэра, «который на свой страх и риск ринулся в здание спасать жителей своего любимого города, оказавшихся в заложниках террористической организации гражданина N, известного как Шакал. К удивлению своему, наш глубоко почтенный мэр Гаврил Михайлович узнал, что среди заложников находились его жена и дочь. Ему почти удалось найти общий язык с главарем и уговорить его отпустить заложников. Но главарь отказал ему в этом, предложив забрать жену и дочь. Гаврил Михайлович сообщил, что главарь отказался брать деньги и отпускать заложников. В связи с этим он приказал взять здание штурмом. В течение получаса заложники были эвакуированы, часть боевиков была ликвидирована. (Видимо, здесь шла речь о террористе, которого заложники убили в туалете.) Главарю удалось скрыться из здания по канализационным трубам. До сих пор причина захвата заложников не установлена. По словам заложников, вероятнее всего, причина кроется в недовольстве гражданина N (он же Шакал) правлением мэра города, так как на глазах у заложников мэр незаслуженно был оклеветан… Так же нет никаких данных о бомбе, заложенной в здании. Известно, что молодой человек, пожелавший остаться неизвестным, обнаружил таймер на рукоятке микрофона совершенно случайно… Благодаря доблестной и мужественной работе саперов, бомба, найденная в подвальном помещении здания, была ликвидирована. Во время захвата погибло тридцать восемь человек. Помним, скорбим».

Я не давал никаких показаний, да нас и не принуждают их давать, поскольку для полиции мы всего лишь жертвы. Меня не оставляют в покое только эти чертовы журналисты. За все это время, что я наблюдаю за ними, а они наблюдают за мной, я успел их возненавидеть. Журналисты! Никого я так не люблю теперь как журналистов. Я слишком много знаю о них, чтобы их любить. А за что любить журналистов и журналистику? За эти дни я слишком хорошо их разузнал. Они винят в случившемся кого угодно, но только не представителей власти. А ведь я был там, я знаю, что все, что они говорят и пишут — это ложь. Я готов предстать пред всем миром и рассказать правду, чтобы ее знали все, но не хочу. Да и как сказал один мой старый добрый знакомый: правда никому не нужна. Ни тем, кто и так ее знает, ни тем, кому не помешало бы ее узнать! Меня либо уберут, либо отправят в психиатрическую клинику, общественно объявив о моем умопомешательстве, в лучшем случае, я стану изгоем… Вот почему я разочарован в журналистах. Журналистика, на мой взгляд, — это такой вид легальной проституции. За деньги журналисты готовы ткнуть лжесвидетельствующую информацию самому Господу прямо в нос. Если проститутка торгует своим телом, эти люди совершают куда более грязное дело, торгуя своей честью и чувством достоинства, пуская пыль в глаза всему миру. Другое дело, конечно, независимые журналисты, которые ни на кого не работают, а усердно внедряют в массы свое личное мнение и идеи. Они озабочены не собственными карманами, а общественными проблемами, на которые и пытаются открыть людям глаза на происходящее. Они, конечно, очень отважны, ведь свобода слова — это большой риск. Вот почему я молчу. Да, может быть я и трус. Но не для того я выжил среди одних бандитов, чтобы так нелепо умереть от рук других.

Я не знаю, изменится ли моя жизнь после того, как я покину этот город. Но знаю одно — хуже мне уже никогда и нигде не будет.

Мы уже выбрали страну. По работе мне предложили поехать в Испанию, Грецию или Аргентину с контрактом на несколько лет. Мы выбрали Испанию. Нельзя скрыть, что на работе мне предоставили хорошие льготы, может начальство меня, таким образом, просто жалеет — ну и пускай. Все равно я уезжаю. Когда устроюсь за границей, заберу родителей, хотя они и привязаны к этому городу. Мы уже знаем, что у нас будем мальчик. Он родится в Испании и автоматически станет ее гражданином. Поэтому мы решили, что назовем его Хуаном. А еще мы с Олей посещаем курсы испанского языка, знакомимся с испанскими традициями и кухней. Мы оба еще молодые, поэтому мы решили посвятить все свое свободное время развитию, расширению кругозора, знаний. Хотим, чтобы нашему ребенку было с нами интересно. Хотим, чтобы наш ребенок не был такой, как все. Пусть даже вундеркиндом, я не против этого. Оля смеется, но ей нравится, как я представляю себя строгим и требовательным отцом будущего великого программиста.

Перед тем, как заснуть я много думаю. Думаю обо всем на свете. О том, что действительно важно, а что нет. Странно, но в жизни столько не раскрытых и интересных вопросов, которые я раньше себе не задавал. Не могу понять, и как я раньше ложился спать и засыпать, ни о чем не подумав. Разве у меня не было мыслей? Я жил до рассвета до заката, от заката до рассвета — и так целых двадцать четыре года… Я понял, что моя жизнь, была потрачена впустую и отдана учебе, начальству, обществу, но только не себе.

Я никогда не забуду эту ночь, навсегда изменившую мою жизнь и того человека, который на многое открыл мне глаза. Тогда он мне казался сумасшедшим, но сейчас я понимаю, что он не сумасшедший, он просто не понятый. Но я его понял. Нет, я не одобряю эту его выходку, но я его понимаю. Общественность изгнала его, и он захотел обратить на себя ее внимание… Нет ничего страшнее одиночества. Одиночество — корень всех зол. Если в вашем окружении есть очень мерзкий человек — будьте терпимее к нему и не забывайте, что он просто очень одинок.

Многим моим знакомым кажется, что после того случая я двинулся умом и они стараются обходить меня стороной. Да, может быть я сошел с ума, но я сошел с того ума, которое мне навязали — стереотипного, не побоюсь этого слова, стадного. Я начал мыслить независимо. Они не понимают, почему я отказываюсь от съемок, интервью, телепередач, от кучи денег и славы… Но если бы они оказались тогда там, то вероятно и у них произошла бы переоценка ценностей. А может, и не произошла бы. Многие, из людей, оказавшихся со мной в этом аду, я уверен, ничего не поменяли в своей жизни. Они живут, как прежде, вдыхая едкий дым и пафос этого ничтожного города, который никогда не заявит о себе, даже если его сотрут с лица Земли. А может, и заявит. Конечно, не хочу забегать вперед, но когда-нибудь все узнают об этом городе, благодаря мне, как о родине великого человека, каким я и собираюсь стать.

Теперь я совсем другой человек — счастливый. Я сошел с ума и поблагодарил бога за это. Благодаря случаю, произошедшему со мной, я понял, что спасение наших душ — в наших собственных руках. И надеюсь, другие тоже это поняли.

2017

Оглавление

В нейтральной воде

Плевать на погоду

Бредим от удушья

Наверх — не сметь!

Ведь это наш мир

Там прямо по ходу мешает проходу…

Рогатая смерть

Всплывать в минном поле

А ну, без истерик!

Приказ есть приказ

Погибнуть в отсвете

Наш путь не отмечен

Услышьте нас на суше!

Спешите к нам!

Наш SOS все глуше, глуше

И ужас режет души напополам

Выхода нет

Натянуты нервы

Конец всем печалям

Мы рвемся к причалам

Спасите наши души Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg