«Духи рваной земли»

Духи рваной земли (fb2) - Духи рваной земли [Wraiths of the Broken Land] (пер. Сергей Николаевич Самуйлов) 2154K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стивен Крэйг Залер

Крэйг С. Залер Духи рваной земли

© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается Пэм Кристенсон и Джоди Залер

1902 год, лето

Часть I. Не на прогулке

Глава 1. Знакомство

Женщина, забывшая свое имя, заворочалась на сыром матрасе, и воспаленные язвы на спине, руках и ягодицах хором взвыли. Она повернулась на левый бок, и когда ноги сомкнулись, что-то твердое, чуждое и незнакомое прижалось к стенкам вагины.

– Господи…

Женщина потянулась вниз правой рукой, просунула внутрь кончики пальцев и, наткнувшись на полукруглый шматок, выковырнула его, как жемчужину из раковины. Потом, переждав наплыв головокружения, открыла глаза и увидела зажатую между большим и указательным пальцами маленькую черепашку.

Вид мертвого существа должен был бы шокировать, но у женщины, забывшей свое имя, изъятая диковина вызвала лишь отстраненное любопытство, схожее с тем, что испытываешь, слушая, как стоящие неподалеку незнакомцы обсуждают малоинтересную тему.

Две примостившиеся у кровати свечи испускали удушливые запахи цветов, корицы и ванили – и не-много янтарного света. В раздражающем его мерцании женщина разглядывала черепашку, вложенную в нее неизвестно зачем мужчиной, которого она, к счастью, не помнила. Рептилия сдохла, втянув под панцирь голову и лапки, полностью отгородившись от мира, и женщина завидовала животному.

За восемь месяцев пребывания в подземном аду в ней бывало и кое-что похуже.

Сама не понимая почему, женщина положила округлый трупик на подушку, рядом со спутанными космами светлых волос, и осторожно провела пальцем по шершавому панцирю. Голова черепашки выскользнула и безвольно свесилась.

– ¡Reina![1] – Мужской голос проникал сквозь дерево и камень.

Женщина перевела взгляд с трупика на толстую обитую железными полосами дверь в дальнем конце комнаты.

– Еда, – сообщил мужчина.

Не обнаружив халата, пленница обернула голое тело загрубевшим от высохшего семени одеялом. Появившаяся под нижним краем двери полоска желтого света вытянулась. В ярком прямоугольнике стоял человек с деревянным носом, доставивший бачок. Отблески свечей играли на дождевике.

– Не голодна. – Она покачала головой. – Не надо еды. No comida para mi.

Не обращая внимания на заявления, Деревянный Нос вкатил бачок в комнату, направляя его с помощью выступающей сверху ручки. Колеса пронзительно визжали, словно терзаемые грызуны, и этот визг отдавался даже в глазных яблоках измученной женщины.

– Еда, – повторил Деревянный Нос, подталкивая бачок к кровати. Он наклонился и размотал висевшее на бачке подобие трубки телесного цвета.

Мысль о еде вызвала у женщины отвращение.

– Не надо еды. – Дрожащему телу требовалось иное.

Деревянный Нос поднес к ее рту сочащийся конец свиной кишки, но женщина сжала губы и отвернулась. Зеленоватые капли упали на одеяло.

– Госпожа должна есть и оставаться красивой. – Воздух со свистом прошел через ноздри, просверленные в фальшивом носу, и обсидиановые глазки замерли. Он повернул свиную кишку к собственному рту, слизнул несколько капель, улыбнулся и кивнул. – Bueno[2].

Женщина потыкала пальцем в темные отметины на своих костлявых руках.

– Нужно еще.

– Больше нет лекарства.

Страх спалил все внутри как огонь, промчавшийся по высохшему лесу.

– Я… мне… нужно еще. – Рот высох. – Уже несколько дней прошло…

Деревянный Нос снова поднял свиную кишку.

– Por favor reina, tu…[3]

– Не стану есть, пока не получу лекарство.

Удар кулаком в живот. Она охнула, ловя ртом воздух, и кишка проскользнула в рот. Деревянный Нос крепко сдавил подбородок и принялся качать насос правой ногой. Суп со вкусом чеснока, плесени и тухлой курятины хлынул в горло и желудок. Женщина попыталась крикнуть, но лишь выплеснула вонючую жижу через ноздри.

– Bueno.

Деревянный Нос закачал в нее еще супа, понаблюдал, как она глотает, вынул кишку и начал наматывать ее на бачок.

– Тебе надо спать. Через три дня большая фиеста. У тебя будет muy[4] важных клиентов, и босс хочет…

– Достань лекарство, – потребовала женщина.

– Больше нет лекарства. Тебе от него плохо. Клиенты жалуются, у тебя холодные руки, и волосы падают.

Выдержать еще одну фиесту без поддержки наркотика женщина не могла.

– Не достанешь лекарство, устрою неприятности. Опять обделаю постель.

– Нет. – Деревянный Нос нахмурился. – Не делай так.

– Ты достанешь мне лекарство, или я обделаю постель прямо при клиенте. Устрою всем большие неприятности.

Деревянный Нос засвистел ноздрями, отвернулся от упавшей на подушку женщины, выкатил бачок из комнаты, захлопнул дверь и повернул ключ.

Отяжелевшая от дурной пищи пленница закрыла глаза и уснула. Во сне она была счастливой в браке хормейстершей и жила в Сан-Франциско. Звали ее Иветта.

* * *

Иветта очнулась. Халат (как его надела, вспомнить не смогла), лицо и волосы были влажными от пота. Она открыла глаза и почти ничего не увидела. Свечи у кровати догорели, комната погрузилась в темноту; свет просачивался лишь из-под дубовой двери. В сумраке у изножья кровати вырисовывались неясные очертания, напоминавшие закутанную в плащ фигуру. Иветта замерла от страха.

Пришелец хрипло засопел.

– Кто здесь?

Неведомый гость задышал, хлюпнул и оглушительно чихнул. Иветта охнула и, не удержавшись, обмочилась.

Влажный язык скользнул по подошве правой ноги, которую она торопливо подтянула. Фигура трижды фыркнула, обошла кровать и, задержавшись у подушки, тяжело засопела. Нос женщины уловил запах мяса и костей.

Иветта подняла руку и положила ладонь на влажную морду. Пес заскулил от удовольствия, высунул мясистый язык и слизнул засохшую на запястье соль.

Справив малую нужду в металлическую емкость, стоявшую обычно под кроватью, Иветта чиркнула спичкой, поделилась огнем со свечным фитильком и засунула обгоревшую спичку в стенную трещину.

Пес был рыжей дворнягой фунтов пятидесяти[5] весом, с острыми ушами, умными глазами и большой, торчащей во все стороны бородой. Простодушное животное глядело на нее, как глядело бы невинное дитя или возлюбленный.

Впервые за много месяцев Иветта смотрела в глаза существа, к которому не испытывала ни ненависти, ни отвращения, и по ее щекам покатились слезы. Задержавшись на краешке подбородка, капельки срывались и падали на промокший матрас.

Не впечатлившись плачем, вальяжный пес почесал бок и проинспектировал когти.

– Привет, – сказала Иветта.

Пасть открылась и закрылась, словно животное вознамерилось произнести что-то, но передумало. Вместо этого пес сел и поднял правую лапу.

– Так ты знаешь, как здороваться?

Пес глядел с видом важным и даже высокомерным.

Иветта подалась вперед, но пожать предложенную конечность не успела из-за накатившей тошноты. Пошарив под кроватью, она подтащила металлический горшок, в который и исторгла большую часть насильно закачанного супа. На разгоряченном лице проступил мелкий пот, снова начались спазмы.

Иветта вытащила изо рта спутанные прядки волос, сплюнула в собственные испражнения остатки кислой блевотины и задержала дыхание, чтобы не вдохнуть зловоние, которое наверняка вызвало бы еще один приступ рвоты. Затем вернула на место металлическую емкость, откинулась на спину и уставилась в потрескавшийся потолок. Когда приходящие чужаки роняли сопли на ее груди, словно она была мамочкой и могла каким-то образом вернуть их в состояние восторженного младенчества, или вторгались в ее чрево, Иветта глядела вверх, на трещины в камне, и представляла себя ползущим по грубому потолку жучком. Некоторые хотели, чтобы она смотрела на них и разыгрывала страсть, но оказывать такие услуги получалось только после того, как Деревянный Нос давал ей лекарство.

Надежда на спасение из ада таяла с каждым месяцем и, хотя не исчезла совсем, превратилась в пылинку. Разговаривая с Господом, Иветта каждый раз молила Его послать спасителей или забрать к Себе. Слишком долго она страдала. Может быть, пес – друг, данный в утешение, когда жизнь подходит к жалкому концу?

Иветта села и, переждав волну боли, вытянула усохшие щиколотки и спустила ноги с кровати. Дрожа, наклонилась и протянула руку.

– Дай лапу.

Пес чихнул, зевнул, но лапу не подал.

Обдумав возможные причины собачьей неотзывчивости, женщина сказала:

– Mano[6].

Словно принося присягу, пес с важным видом поднял правую лапу.

Пленница пожала ее и отпустила.

– Так ты мексиканец?

Пес чихнул.

– Ты же не виноват. – Иветта ненадолго задумалась, припоминая нужное испанское слово. – Habla[7].

Пес гавкнул, и тут же борода его взметнулась от потока воздуха, с шумом ворвавшегося в комнату. С противоположного конца донесся металлический скрип. Иветта и ее высокомерный гость посмотрели на дверь. В открывшемся проеме, освещенный из коридора факелом, вырисовался силуэт человека с деревянным носом. Вместо привычного дождевика на нем были коричневые штаны и красивая бордовая рубашка. Маленькие глазки, поймав огонек свечей, сияли, как две далекие звезды.

– Нравится Генри?

Иветта почувствовала, как в комнату вползает зло.

Мужчина почесал шею и ткнул указательным пальцем в собаку.

– Его зовут Генри. Нравится?

– Меня вырвало. – Иветта наклонилась и выдвинула из-под кровати металлический горшок с мочой и блевотиной. – Сюда. Ты можешь…

– Генри – цирковой пес из Мехико. Хозяин умер, дочка продает зверей, чтобы купить отцу гроб.

– Я хочу есть, – перебила его Иветта, рассчитывая перевести разговор на другое. – Tengo hambre[8]. Пожалуйста…

– Генри. – Пес поднял голову и посмотрел туда, где светились две точки, глаза человека с деревянным носом. – ¡Vengaqui! (Иветта знала, что это означает «Ко мне!».)

Пес послушно подошел.

– ¡Alto![9]

Пес остановился.

– ¡Siéntate![10]

Пес сел.

У Иветты похолодело в животе.

– Не надо! Нет!

Деревянный Нос с силой хлопнул дверью.

Дерево двинуло по собачьей голове с одной стороны, камень – с другой. Пес взвыл.

– Не тронь! – Иветта поднялась с кровати, но покачнулась от головокружения и свалилась на матрас. – Оставь его!

Деревянный Нос снова открыл дверь. Пес жалобно заскулил, отшатнулся, но остался на ногах и потряс головой.

– ¡Vengaqui!

Животное подалось вперед. Дверь ударила по морде, и что-то хрустнуло.

– Перестань! – крикнула Иветта. – Хватит, хватит!

Дверь снова открылась. Повернув неестественно голову, словно наблюдая за полетом пьяного шмеля, пес поплелся в комнату. Из ноздри и правого уха капала кровь, из скривившейся морды выступала расщепленная кость.

Деревянный Нос подошел к пленнице. Бусины на мокасинах пощелкивали, как игральные кости.

Пес завалился на бок, но поднялся, встряхнулся и прошел кругом по комнате, дергая раненой головой.

Невдалеке от кровати мужчина остановился.

– Reina. Mírame[11]. На меня!

Иветта вытерла мокрые от слез глаза и подняла голову.

– Ты будешь делать хорошо клиентам, или Генри сильно будет страдать.

– Да, да. Я буду хорошей.

– Постель не будешь пачкать?

– Не буду, – заверила его Иветта.

– Bueno[12]. – Деревянный Нос повернулся и прошел мимо спотыкающегося пса. – Теперь мы с тобой друзья.

Глава 2. Тихая ссора

По пути от конюшни к дому Футменов Натаниэль Стромлер размышлял о домашних сварах – наихудшей, по его мнению, форме общения. В детстве, которое прошло в Мичигане, он часто становился свидетелем родительских перебранок, особенно зимой, – тогда их жар превосходил тепло пылающего камина. К десяти годам Натаниэль уже решил, что такого рода обмены мнениями случаются лишь тогда, когда ссорящиеся не способны думать ясно, выражаться точно и сохранять благоразумие, сталкиваясь с противоположной точкой зрения.

Невеста же Натаниэля, Кэтлин О’Корли, придерживалась иного взгляда и полагала, что выяснение отношений явление нормальное и полезное и служит доказательством неравнодушия вовлеченных в процесс людей. (С этим выводом жених позволял себе не соглашаться.)

Галечная дорожка, по которой шагал Натаниэль, вела к черному прямоугольному дому, в котором он жил со своей невестой. Холодные ночные ветры Территории Нью-Мексико[13] щипали кожу. В кармане жилета лежало сложенное объявление, и Натаниэль опасался, что оно подвигнет Кэтлин аргументированно демонстрировать свое неравнодушие, а потому благоразумно дождался времени, когда все Футмены соберутся дома и услышат голоса, если разговор пойдет на повышенных тонах.

– Вечер добрый, мистер Стромлер, – поприветствовал его седоволосый негр по имени Сэр, взмахнув четырехпалой рукой.

Натаниэль рассеянно ответил таким же жестом, но, поскольку голова его была занята подготовкой к предстоящей дискуссии, словесного сопровождения не добавил.

Судя по темным затянутым занавесками окнам гостиной, младшие дети уже поужинали и легли спать. Значит, повысить голос Кэтлин не сможет.

Поднявшись на две ступеньки, Натаниэль остановился на неокрашенной веранде, охватывавшей строение с западной и южной сторон. Дверь открылась. Из теплого и уютного залитого янтарным светом интерьера выступил владелец дома, приземистый хозяин ранчо, одетый в рабочие штаны и красную рубаху.

– А вот ужин вы пропустили, – с легким сожалением заметил Иезекиль Футмен и, сунув в рот старую трубку, утрамбовал волокнистое содержимое ее чашки подушечкой сплющенного большого пальца. – Харриет оставила кое-что, – добавил он, прежде чем исчезнуть на западной площадке, где на прочных железных цепях висели две скамеечки, уютно сидя на коих пять-шесть человек могли наблюдать, как опускается за далекие горы солнце.

– Спасибо, – сказал Натаниэль.

– Уум.

Вспыхнула с шипением спичка, высветив мотылька, до того незаметно кружившего над левым ухом Натаниэля. Мутно-белое насекомое оказалось размером с небольшую летучую мышь. Подув на жутковатое создание, он отправил его к звездам, сдвинул сетчатую дверь, пересек клетчатый коврик, которому грязь и потертости пошли лишь на пользу, и остановился перед большим зеркалом, заключенным в раму, со вкусом украшенную тонкой золотистой резьбой с цветочным мотивом. Именно такого типа атрибутами Натаниэль надеялся украсить каждый люксовый номер будущей «Первоклассной гостиницы Стромлера». С той стороны на него смотрел высокий светловолосый мужчина двадцати шести лет, вполне симпатичный, но выглядевший старше своего возраста благодаря усам, большому носу, залысине (за последние два года волосы отступили на дюйм[14]) и тревожным голубым глазам.

С того дня как ураган снес восточную стену построенной наполовину гостиницы и убил работника, молодого команча, уснувшего в переулке после долгого дня на стройке, Натаниэль лишился аппетита, плохо спал и пребывал не в лучшем расположении духа. После несчастья местные работать отказались (смерть они сочли зловещим знаком), а мексиканцы потребовали повышения платы. На то, что было уже возведено, ушли едва ли не все его сбережения, и оставшихся фондов не хватало даже для возмещения ущерба. Работы остановились.

Джентльмен и несостоявшийся владелец гостиницы родом из Мичигана смахнул пыль с лацканов, уронил на ладони капельку масла и пригладил прямые жидкие волосы. Потом проверил зубы – не застряла ли кукурузная шелуха (за весь день он съел лишь два соленых початка), – отметил с раздражением, сколько мелких морщинок прорезает на лице самая легкая усмешка, и вернул губы в неопределенно-двусмысленное положение.

Отвернувшись от самого себя, Натаниэль поднялся по лестнице и прошел по безобразному пятнистому коврику к комнате, которую они с невестой делили, словно заключенные, уже шестнадцать месяцев, – с того дня, когда задули ветры злой судьбы. Поскольку от двери до дальней стены этой оккупированной взрослыми детской насчитывалось менее четырех ярдов[15], хватило едва слышного стука.

– Натан?

– Я. Ты одета?

– На мне ночная рубашка.

Натаниэль подумал об Ортоне, старшем из мальчишек Футменов, который неоднократно пялился на Кэтлин неподобающим образом (но был вполне добродушным пареньком, когда пес возмужалости не рычал в его штанах), и оглянулся. Из полутемной спальни тринадцатилетки выглядывал сверкающий белый глаз.

– Ортон Футмен, – строго сказал Натаниэль.

Дверь закрылась, медленно и беззвучно, словно резкое движение или скрип подтвердили бы, что подросток действительно подсматривал за Кэтлин.

Натаниэль повернулся к детской, вставил в замок ключ, крутанул и нажал на дверь левой ладонью.

На кровати, занимавшей бо́льшую часть помещения, в розовой ночной рубашке сидела Кэтлин О’Корли, высокая двадцатичетырехлетняя женщина с тонкими чертами, веснушками, изумрудными глазами и распущенными черными волосами.

Джентльмен вынул из замка ключ, переступил порог и закрыл дверь.

Они поцеловались. Кэтлин отдавала яблочным пирогом Харриет Футмен (хорош, но слишком много мускатного ореха). Натаниэль отстранился от невесты и приготовился к неизбежному неприятному разговору. Глаза и зубы молодой женщины белели в свете висевшей на противоположной стене лампы, равно как и стопка листков для записей на коленях.

– Сегодня пришло письмо от твоего дяди, – сообщила Кэтлин.

Пульс Натаниэля усилился – возможно, листок из кармана жилета можно будет выбросить без всякого обсуждения или пререканий.

– Он нашел желающих вложиться?

При мысли о возвращении брошенного дитя, недостроенной гостиницы, кровь молодого человека побежала быстрее.

– Вполне возможно. В письме указаны имена трех мужчин, которые вроде бы проявляют интерес, но пока еще не решили. Твой дядя советует обратиться к ним с официальными запросами. – Кэтлин подняла стопку листков. – Я уже написала, требуется только твоя подпись. – Она недоуменно посмотрела на него. – Ты недоволен?

– Доволен.

– В таком случае твое лицо выражает это чувство необычным образом.

– Я доволен, правда, но когда ты упомянула письмо дяди… я надеялся, что речь идет о чем-то более… более конкретном… более непосредственном. – Натаниэль ненадолго задумался. – Откуда эти люди?

– Двое из Коннектикута. Один из Нью-Йорка.

Всколыхнувшиеся было надежды опали, как набежавшие на берег волны.

– Пройдут дни, может, даже недели, прежде чем мы получим от них ответ.

– Мы уже больше года снимаем жилье. – В голосе женщины прозвучали резкие нотки раздражения. – Эта возможность – лучшее, что было у нас за последнее время.

– Так и есть. – Натаниэль положил руку невесте на плечо и поцеловал в щеку. – Я ценю твою инициативу, ты молодец, что написала эти письма.

– Просмотри их, чтобы отправить как можно скорее.

Натаниэль кивнул, сел на скамеечку для ног, прочитал первое письмо (составленное безукоризненно), сказал «прекрасно» и расписался внизу золотой перьевой авторучкой, которую собирался оставить в вестибюле «Первоклассной гостиницы Стромлера», чтобы гости заведения пользовались ею при регистрации. Подписав еще два документа и положив листки на пол до высыхания чернил, он повернулся к невесте.

– Я нашел работу.

– Ты нашел работу, – бесстрастно повторила Кэтлин.

– Я нашел другую работу. И плату там предлагают намного лучшую, чем помощнику сапожника. – Даже озвучить название столь низкой профессии далось ему нелегко – на лице джентльмена проступила легкая краска стыда, – но так было нужно.

– И что же это за работа, о которой ты говоришь с такой неуверенностью и так уклончиво?

Натаниэль достал из-под манишки сложенное объявление, и Кэтлин тут же выхватила листок из его рук.

– Я хотел бы прочесть тебе это.

– Я и сама вполне способна.

Спорить с этим утверждением Натаниэль не стал.

Кэтлин развернула документ и прочла его три раза. Потом, не поднимая глаз от листка, голосом сухим и тихим спросила:

– Кто эти люди?

– Не знаю. – Вымысел часто подстегивает ссоры, и ложь всегда давалась ему с трудом, когда он разговаривал с кем-то, кто был ему дорог.

– Для чего им потребны услуги «джентльмена с представительным костюмом, способного проехать несколько дней верхом и умеющего бегло говорить по-испански»?

– Не знаю.

– Как же случилось, что это замечательное предложение привлекло твое внимание? – Сарказм Кэтлин сочился ядом.

– Мисс Барлоун работает на телеграфе и…

– Сует нос в чужие дела.

– Мисс Барлоун знает, в каком мы затруднительном положении. В прошлом месяце я починил ботинки ее сыну и не взял денег, поскольку она стеснена в средствах. Теперь она показала мне объявление, прежде чем разослать его, чтобы я мог воспользоваться преимуществом. – Натаниэль помолчал. – И она уже передала мое согласие.

– Так ты уже согласился? – В зеленых глазах Кэтлин промелькнуло недоверие, тут же уступившее место чему-то пожутче. – Согласился работать на людей, о которых ничего не знаешь? Согласился отправиться с ними в такую даль?

– Говори потише. К тому же ни ты, ни я не знаем, какая именно это даль.

– В объявление сказано, что от джентльмена в представительном костюме требуется ехать несколько дней верхом. Как по-твоему, что это значит? Нареза́ть огромные круги?! – Теперь ее могли слышать все, кто еще не спал на втором этаже.

Выдержав паузу в десять ударов сердца, Натаниэль спокойно ответил:

– Речь и в самом деле может идти о поездке в какое-то далекое место, но вдруг имеются в виду несколько поездок куда-то поблизости с возвращением к вечеру домой?

– Учитывая обязательное требование уметь бегло говорить по-испански, тебе, скорее всего, придется отправиться в Мексику.

– Очень даже возможно, – согласился Натаниэль. – Не знаю.

– Однако ты намерен бросить меня здесь и ускакать с чужими людьми, куда бы тебя ни поманили.

– Я намерен заработать четыреста пятьдесят долларов за одну неделю.

Кэтлин поджала губы, как будто собралась плюнуть ядом в глаза жениху.

– Предлагаемая плата достаточно высока, чтобы поднять вопрос о безопасности работы и… ее законности.

– Я сделаю все, что от меня потребуется, если только это не будет что-то незаконное или аморальное.

Кэтлин недоверчиво покачала головой.

– И я никак не могу повлиять на это решение?

– Ты высказала свои соображения.

– Уже бывало, что ты оставался глух к противоположному мнению. Ты принял решение задолго до обсуждения со мной.

– Принял, – согласился Натаниэль. – Я должен это сделать.

Невеста фыркнула.

– А вдруг я скажу, что брошу все и вернусь на восток, к семье, если ты согласишься взять эту работу?

– Я люблю тебя, но если ты больше не уверена, что я могу быть достойным мужем, если не веришь, что мои действия пойдут нам на пользу… Что ж, ты вправе искать лучшей жизни с кем-то другим. Мы ведь еще не женаты.

Потрясенная Кэтлин молчала.

От волнения у Натаниэля скрутило живот. Он не думал, что Кэтлин в самом деле уйдет, но такая возможность существовала – она была умна, образованна, привлекательна и приехала на фронтир[16] не для того, чтобы работать служанкой в семье Футменов, пока ее жених чинит обувь. Как и всякая пара, они были отдельными личностями, связанными веревкой с неопределенным пределом прочности, и этот разговор, конечно, натянул веревку. Долетающие издалека глухие звуки животных и более отчетливые скрипы дома нарушали повисшую в комнате тяжелую тишину. Дышать сгустившимся воздухом становилось невозможно, и джентльмен сказал:

– В мастерской я заработаю такие деньги за пять месяцев.

– За четыре, – холодно поправила Кэтлин.

– Послушай, если работа опасная или противозаконная, я не соглашусь. – Он посмотрел в недоверчивое лицо невесты и добавил: – Сумма очень значительная.

– Да, – немного смягчившись, согласилась та.

С плеч Натаниэля свалился груз – ссора закончилась.

– Не исключено, что мои наниматели – просто богатые люди, для которых четыре с половиной сотни долларов мало что значат.

– Судя по тому, как составлено объявление, с хорошим воспитанием они не знакомы, – ответила Кэтлин, – но все возможно.

Натаниэль пересек комнату одним коротким шагом, присел на матрас и поцеловал Кэтлин. Она приняла его на мгновение и тут же поспешно отстранилась, как будто они были влюбленными подростками и за окном только что появилась грозящая суровыми карами голова кого-то из родителей.

– Не огорчайся так.

– Ты не желаешь меня, – сказал Натаниэль, редко получавший от ворот поворот, и снова прижался губами к губам невесты. Но та держалась твердо и не шла даже на малейшие уступки.

Джентльмен отстранился.

– Даже в первый раз лучше получилось.

– Не сегодня. Столько забот – сейчас мне с тобой не до романтики.

Натаниэль положил правую ладонь на обнаженный участок кожи, окаймленный кружевами, и слегка надавил, принуждая Кэтлин лечь.

Женщина сопротивлялась.

– Я слишком озабочена твоим отъездом.

– Пожалуйста, ляг, – с улыбкой сказал джентльмен.

– Я не в том настроении, чтобы…

– Понимаю. И обещаю, что не стану раздеваться. – Натаниэль посмотрел в изумрудные глаза Кэтлин и почувствовал, как затрепетало ее сердце под ладонью его правой руки. – Это тебе поможет.

Она кивнула, и на ее щеках проступили невидимые прежде веснушки.

– Ляг.

Кэтлин опустилась на рассыпавшиеся локоны длинных черных волос и переливчатую ткань розовой сорочки. Набитый сеном матрас мягко принял ее. Натаниэль коснулся губами нежной кожи над обнажившимся левым коленом и запечатлел второй поцелуй выше, на чреслах. Вдохнув теплый воздух женского лона, он ощутил прошедшую по телу невесты дрожь. Пальцы пробежали по внутренней стороне бедра.

– Ты позволишь мне привести тебя в другое настроение?

Позволение было дано.

* * *

Несостоявшийся хозяин гостиницы и без пяти минут странствующий двуязычный джентльмен прошелся взглядом по распростертому телу невесты и посмотрел в окно на светящееся серое небо, оставшееся в этот час без солнца и луны.

Во время короткого, с перерывами, трех с половиной часового сна Натаниэль думал об инвесторах с Восточного побережья, новой работе и тех проблемах с гостиницей, которые можно решить, имея на руках четыреста пятьдесят долларов (и еще шестьсот двадцать четыре, что удалось отложить в предыдущие тринадцать месяцев). Думал и волновался.

Отдохнуть не получилось, но Натаниэль знал, что уже не уснет, и решил заняться делами. Перебравшись через длинные ноги Кэтлин, он осторожно ступил на пол (при неосторожной поступи половицы подражали писку прежних обитателей детской), наклонился вперед и, медленно перенеся вес, поднялся. Потом натянул поверх исподнего желтый костюм для верховой езды, подобрал обувь, сделал один шаг на восток, вытянул свободную руку, повернул ключ, вышел, закрыл за собой дверь и двинулся на чердак, где они с невестой хранили багаж, сами временно занимая комнату, предназначенную для тех, чье имущество состоит только из подгузников, сосок и зубов размером с рисовое зернышко.

Бесшумно зевнув, Натаниэль прошел по коридору второго этажа, миновал хозяйскую спальню и направился к лестнице, ведшей на чердак. За спиной крадущегося джентльмена открылась дверь, и он обернулся.

Из темной спальни, почесывая волосатую шею (это место у него постоянно чесалось), появился Иезекиль. Из распахнутого клетчатого халата выступал внушительный живот. В знак приветствия толстяк широко зевнул.

– Доброе утро, – отозвался Натаниэль.

– Прохладно для лета. – Иезекиль заглянул через плечо жильца. – Поднимаетесь на чердак?

– Нужно забрать багаж и кое-что из одежды. Уезжаю на неделю.

Хозяин ранчо наклонил голову, видимо, чтобы предоставить больше пространства почесывающей шею руке, и осведомился:

– Дела?

– Да.

– Кэтлин останется?

– Она останется здесь и будет исполнять свои обязанности.

Лицо Иезекиля, состоявшее преимущественно из густых бровей и бакенбард, подозрительно сжалось.

– Почему же вы идете крадучись?

– Не хотелось бы кого-нибудь разбудить.

– Мы слышали, как вы говорили вчера на повышенных тонах. – Глаза неотрывно и оценивающе наблюдали за Натаниэлем из узких расщелин.

– Я не сбегаю. – Задетый намеком, джентльмен все же подавил возмущение.

– Лучше женщины вам не найти. – Иезекиль опустил чесавшую шею руку, но тут же задействовал другую. – Я видел ее с моими детишками, видел, как она ругается с торговцами и отчитывает их, когда они пытаются обмануть ее. Рассудительная и красивая, она осталась с вами даже после того, как ураган разрушил вашу гостиницу.

– Я люблю Кэтлин. У меня и в мыслях нет оставлять ее. Извините, что побеспокоили вас вчера вечером, но мы мирно урегулировали наши разногласия.

Владелец ранчо остался, однако, при своем мнении и наморщил нос.

– Можете разбудить ее, если желаете проверить правдивость моих слов, – предложил Натаниэль, с трудом выдерживая ровный тон.

– В этом нет необходимости. – Иезекиль снова переменил руку на шее, запахнул полы халата, повернулся и шагнул в спальню. – В Лизвилле полно успешных парней, готовых предложить ей свое внимание, если вы задержитесь сверх срока или сбежите.

Джентльмен лишь сжал крепче губы.

Дверь комнаты закрылась.

С горящим от стыда и злости лицом Натаниэль отвернулся, дошел до конца коридора, поднялся по лестнице на чердак и, отыскав большой зеленый чемодан, уложил в него бурдюк, флягу, смену нижнего белья, носовые платки, перчатки, двубортный костюм-тройку темно-синего цвета, черный смокинг с длинными фалдами, две белые сорочки, запонки, итальянские туфли, обувной крем, два галстука-бабочки (темно-синюю и черную), красный шейный платок, темно-синий котелок, черный цилиндр и роман под названием «La Playa de Sangre»[17], посредством которого он мог демонстрировать знание испанского.

Собрав вещи, Натаниэль спустился с чердака и прошел по коридору второго этажа. Горестные звуки, донесшиеся из закрытой детской, заставили его остановиться. С супружеской парой он попрощался накануне вечером, а Кэтлин особо попросила не будить ее утром, так что необходимости в еще одном волнительном прощании не было.

Стоя в коридоре с тяжелым чемоданом в левой руке, высокий светловолосый джентльмен из Мичигана слушал приглушенные всхлипывания невесты. Внутри все сжалось, глаза затуманились.

Он вышел.

Глава 3. Плагфорды

Брент Плагфорд глубоко вдохнул и вместе с прохладным не по сезону утренним воздухом вобрал в себя традиционные гостиничные запахи – сырого белья, мыла, гниющего дерева, промасленной кожи, железа, застоявшегося сигарного дыма и дешевого бурбона.

Открыв глаза, двадцатидевятилетний ковбой увидел Длинного Клэя, поджарое тело которого было заключено в черную рубаху и того же цвета штаны; замерев у изножья кровати, он напоминал вытянутую предвечернюю тень пугала.

Человек с серебристыми волосами указал на спящего рядом с Брентом.

– Разбуди его.

– О’кей.

Длинный Клэй прошел к окну.

Брент сел, потянулся, разминая затекшие члены, провел ладонью по волнистым каштановым волосам и посмотрел влево. Раскинувшийся рядом на кровати младший брат, Стиви Плагфорд, двадцати одного года от роду, спал мертвым сном в теплых подштанниках, не снимавшихся уже неделю.

– Стиви, пора вставать. Уезжаем.

Молодой человек невнятно замычал.

– Поднимайся, – строго добавил Брент. – Живо. – Он потряс брата за левое плечо. Стиви отмахнулся и натянул на голову одеяло. – Нельзя так напиваться, – выговорил ему ковбой. – Я же предупреждал.

– Поди к чертям.

Длинный Клэй вынул черный револьвер, взял его за ствол и шагнул к кровати.

– Я его отведу… – начал было Брент, но высокий человек в черном треснул рукояткой по выпуклости под одеялом, что была головой Стиви.

Тот вскрикнул, стащил одеяло и потер ухо, уже приобретшее цвет спелого помидора.

– Черт, больно же! – Он посмотрел на треугольное лицо Длинного Клэя с холодными голубыми глазами, тонкими серыми усами и безгубым ртом и воздержался от прямых обвинений.

Стрелок отвернулся от юнца, сунул револьвер в кобуру, одну из двух на поясе, и снова пересек комнату.

На подоконнике, вырисовываясь темным силуэтом на фоне унылого серого неба, сидел Джон Лоуренс Плагфорд, здоровенный пятидесятидвухлетний мужчина с растрепанной бородой и в поношенном сером комбинезоне.

– С выпивкой ты закончил до возвращения домой. – Голос его прозвучал так, словно в горло набились сухие осенние листья.

– Не так уж много я и выпил, – попытался оправдаться Стиви. – Всего-то…

– Не заставляй папу повторять, – перебил его брат. – Мы не на прогулке.

Мысль о цели их путешествия отозвалась в груди у Брента рвущей болью.

В дверь трижды постучали. Два выхваченных револьвера взметнулись дугами вдоль рубахи Длинного Клэя. В замке жалобно скрипнул ключ. Дверь открылась. За порогом, в коридоре, держа в левой руке два куска баранины, стоял Штукарь, низенький и толстенький седоволосый негр в красно-коричневом костюме, куда более приличном, чем те, в какие вырядились белые люди.

Увидев перед собой два черных ствола – один смотрел ему в лицо, другой целился в сердце, – он не выказал страха и с набитым ртом произнес:

– Если дело в баранине, можем обсудить.

Высокий стрелок убрал оружие и отвернулся.

Штукарь проглотил прожеванное, переступил порог и закрыл дверь.

– Утро доброе всем.

– И тебе тоже, – сказал Брент.

– Доброе утро, – прохрипел Стиви.

Негр протопал к подоконнику и протянул кусок главе семейства.

– Как ты любишь.

Джон Лоуренс Плагфорд покачал головой и снова устремил взгляд в серый рассвет за окном. Растрепанная и торчащая во все стороны борода могла сойти за наглядное изображение взрыва негодования.

– Прожарилась как надо, – добавил негр, но и это уточнение не пробудило у папаши интереса.

– Пап, тебе поесть надо, – сказал Брент. – У нас сегодня долгий переход.

Джон Лоуренс взял предложенное угощение, прошептал «спасибо» и повернулся к окну. Кусок баранины в его лапищах смотрелся как музыкальный инструмент, назначения которого он не представлял.

Брент еще раз потянулся, спустил ноги на затертый плетеный коврик и направился к желтому комоду, на котором лежали плоские серые человеческие существа – его вымытое белье.

Стиви повернулся к Штукарю.

– Где индеец?

– Забыл, как его звать?

– Не забыл.

– Имена у людей не просто так. Даже у ниггеров и индейцев.

– Где Глубокое Озеро? – спросил Стиви.

– Глубокие Озера, – поправил негр.

– Но он же один.

– Такое у него имя.

Стиви встал и потянулся.

– Хочешь меня позлить?

– Люди хотят, чтоб их называли правильно. Относись к этому с уважением. Хочешь, чтобы я звал тебя Шкиви?

– Не хочу. Где Глубокие Озера?

– Не знаю.

Брент посмотрел на еще не высохшие подштанники.

– Разве он не остался с тобой вчера у прислуги?

– Индейцев там не принимают, – заметил Штукарь. – Я сказал, что он цивилизованный парень, но они – народ недоверчивый. Глубокие Озера говорил, что встанет где-нибудь на стоянку, а из города уйдет вместе с нами.

Огорченный притеснением туземца, Брент покачал головой.

– Зря он мне не пожаловался.

– Не хочет навязывать свое общество там, где его не ждут.

– Ладно.

Брент сунул сырые, воняющие мылом носки в чемодан. Рядом принялся собирать вещи Стиви.

В чулане что-то громыхнуло. Вослед оттуда же донесся едва слышный стон. Лицо Брента потемнело от гнева.

– Черт бы побрал этого идиота…

Длинный Клэй подошел к чулану и открыл дверь. За ней, подрагивая, стоял большой черный сундук. Стрелок постучал рукояткой револьвера по дереву.

– Сиди тихо, а то разозлишь меня.

Человек в сундуке притих.

Брент взглянул на отца. Ядовитые глаза Плагфорда-старшего полыхнули, выжигая воздух. Недоеденная баранина упала на опилки. Пальцы здоровяка сжали приклад черного обреза.

– Джей-Эл, – предупредил Штукарь и, поспешив к окну, схватил старика за правое запястье. – Не надо.

Длинный Клэй встал между папашей и черным сундуком и достал из заднего кармана фляжку с бурбоном. Свет, вспыхнув на серебряном сосуде, отразился пламенем в безумных глазах старика.

– Успокойся, – сказал стрелок.

Джон Лоуренс убрал руку с приклада дробовика, принял фляжку, крутанул крышку и поднес горлышко к потерявшемуся в зарослях рту. Сделав три долгих глотка, он завинтил крышку и снова увел взгляд в серое утро. Как часто бывало в последние полгода с лишком, здоровяк обошелся без слов.

Между тем Штукарь поднял упавшее мясо, снял прилипшие опилки и завернул кус в обрывок восковой бумаги.

Длинный Клэй посмотрел на Брента и Стиви.

– Слейте из сундука и поставьте его в повозку. Живо.

Глава 4. Баллада для настоящих людей

Виселицы в Нуэва-Вида установили два года назад, спустя полвека с лишком после того как местное население уступило драгоценные мексиканские акры бледнолицым тексиканцам[18]. Карательные приспособления являли собой очевидный и впечатляющий символ правосудия, регулярно обеспечивающий зрителей развлечением, особенно забавным в том случае, если повешенный необычайно долго дрыгал ногами или его голова отрывалась.

Приблизившись к эшафоту, Умберто Кальес вытер пот с лысины, прикрытой до того сомбреро, и пошел по ступенькам, украшенным росписью, несомненно, радовавшей глаз каждого вздергиваемого эстета. Запыхавшись после подъема, пятидесятичетырехлетний мексиканец пересек платформу в направлении балюстрады и уже оттуда, со смертоносных подмостков, обратился к зрителям с вопросом, не желают ли они послушать песню.

– ¡Por favor! – закричали восемь из двадцати четырех собравшихся внизу человек.

Умберто окинул взглядом толпу – нет ли в ней городских чиновников (они не хотели, чтобы серьезное сооружение использовалось для других, не имеющих отношения к смерти, развлечений), но не увидел никого, кто мог бы доставить ему неприятности. Среди слушателей преобладали люди, спешить которым было некуда, – швеи, фермеры и старики, а потому Кальес решил исполнить длинную меланхолическую балладу, бесспорно способную воздействовать на эмоции.

Сжав лакированный гриф гитарки, он крепкими ногтями правой руки резко прошелся по струнам и под ровный перебор представил публике композицию, называвшуюся «Под галькой» и представлявшую собой художественный пересказ подлинной истории человека, сражавшегося против бледнолицых тексиканцев более пятидесяти лет назад.

Умберто пел под сочные тревожные аккорды.

Черные тучи обрушились дождем на мексиканскую деревушку. В глинобитной лачуге, стоявшей всего три года, двадцатипятилетний мужчина по имени Александр прощался с женой Габриэлой, беременной их первым ребенком. Оставлять возлюбленную ему не хотелось, но война с бледнолицыми тексиканцами шла плохо, а для него было важно, чтобы истинный народ этой земли отстоял свое законное достояние. Габриэла плакала.

(Умберто отдельными щипками взял несколько высоких нот на тончайшей из струн.)

Объятая печалью отважная мексиканка не стала, однако, удерживать мужа, потому что знала – в том его долг. Они поцеловались.

(Умберто сыграл две мелодии, слившиеся гармонично в одну – рефрен их любви.)

В компании четырех друзей детства Александр покинул родную деревню и отправился на север, где вступил в полк, стоявший у асиенды[19] Те́хас, незадолго до того захваченной мексиканской армией. Гринго[20] взяли верх в двух решающих сражениях, и командир Александра, капитан Хесус Гарсия, понимал, что для победы над тексиканцами необходима уловка, хитрость.

Его план был прост. Александру и четверым его друзьям предстояло спрятаться на горном перевале, которым пользовались вражеские связные, и убить вестовых, прежде чем те достигнут тексиканского форта. Как человек образованный, знающий испанский и английский, Александр должен был подделать документы с тем, чтобы гринго, найдя тела, получили ложные сведения. Солдаты сомневались, что сумеют успешно выполнить поручение, но война близилась к концу, и такие отчаянные предприятия в ту пору были делом обычным.

(Сыгранная Умберто медленная нисходящая мелодия подчеркнула падающий боевой дух Мексики.)

За день до выступления Александр получил недельной давности известие от Габриэлы, писавшей, что у нее случился выкидыш. Бедная женщина завернула крохотное тельце мертвого сына в накидку, похоронила на заднем дворе и украсила могилку галькой, которую собрала на дне реки, где они с Александром в свете луны обменялись когда-то первым поцелуем.

(Умберто сыграл мелодию их любви.)

Александр попросил капитана Хесуса Гарсию дать ему увольнительную на два дня. Он надеялся, прежде чем отправиться с безнадежной миссией в горы, съездить в деревню, утешить скорбящую жену и зачать другого ребенка. Но старший офицер ожидал, что в ближайшие дни через перевал проследует отряд тексиканских связных, и отказал солдату.

(Музыкант резко ударил по струнам и тут же зажал их. Внизу, под эшафотом, стояли двадцать семь слушателей, каждый из которых по-своему переживал излагаемые события.)

Александр отправил жене письмо, в котором просил ее поехать на север и укрыться в заброшенном амбаре в восточной части асиенды. Он знал, что Габриэла получит сообщение не раньше чем через шесть дней.

(Длинные ногти Умберто подстегнули ритм.)

Александр и четверо его друзей ушли на перевал, где им предстояло поджидать в засаде тексиканских связных. Неприятельские курьеры появились лишь через две недели – тридцать один бледнолицый гринго.

(Исполнитель неистовствовал; толпа из тридцати одного слушателя замерла и притихла.)

Хотя враг и имел шестикратное преимущество, команда Александра, вооруженная лишь старыми пистолетами и ножами, атаковала отряд. Половина бледнолицых тексиканцев пала в бою; погибли и четверо мексиканцев, окропив кровью родную землю. Александра ранили в живот и ногу.

(После жесткого удара по струнам Умберто заставил инструмент замолчать, и зрители слушали только голос.)

Миссия провалилась.

(Гитарка заиграла тихо и печально.)

Поднявшись на четвереньки, Александр пополз к асиенде, замерзший, страдающий от жажды.

(Снова тихая печальная мелодия.)

Он полз по траве к заброшенному амбару, где надеялся встретить возлюбленную Габриэлу. Пришла ночь, но мексиканец не останавливался и медленно, превозмогая боль, стремился к цели.

На рассвете Александр добрался до амбара и пополз по сену мимо коров, у каждой из которых было растерзано вымя, и коз, пожиравших останки мертвых собратьев. Габриэла позвала его по имени, спустилась из укрытия и поспешила к любимому.

(Мелодия любви.)

Они зачали ребенка, которому было суждено вырасти, сочинить и исполнить эту песню, а потом Александр умер у Габриэлы на руках.

(Финальный аккорд утих под одобрительные возгласы.)

– Gracias[21].

Александр жил в этой балладе, мексиканцы знали его имя и думали о тех многочисленных и славных жертвах, которые принесли полвека назад в борьбе против бледнолицых тексиканцев. Исполнитель расчувствовался, увидев, как две старушки вытирают слезинки с морщинистых щек.

– Bonita cantando[22], – добавил их потрепанный сверстник со свисающими из бронзового кулака двумя мертвыми черными курицами.

В обитый изнутри синим фетром футляр для гитары, загодя оставленный Умберто у подножия эшафота, полетели, звякая, золотые и серебряные песо.

– Gracias, amigos, gracias, – повторял музыкант, обращаясь к благодарным слушателям. Размеры толпы не позволяли рассчитывать на значительную сумму, но Умберто не переживал. Гости из Америки скоро облегчат его финансовые проблемы.

Глава 5. Gringa Madre

Мужчина, воняющий рыбьими потрохами, сдавил женщине ноздри и зажал рот ладонью другой руки. Его голое брюхо елозило по ее животу, словно волосатый слизняк, оставляя жгучий след пота. Между ног женщины бушевало пламя.

Она задвигала бедрами, подгоняя воняющего рыбьими потрохами к оргазму, зная: выплеснув жидкость, он отпустит ее, извинится и начнет каяться. (Он уже и прежде душил ее.) Глядя на колышащиеся искусанные груди, мужчина пробормотал: «Madre». Женщина, гринга на десять лет его моложе, знала, что означает это испанское слово. Мать.

Минута без воздуха.

Боль между ног стала резче, язвы на спине вопили в полный голос. Запертая в терзаемой плоти, она задыхалась. Сердце колотилось, стремясь наружу; насильник бился, врываясь внутрь.

Хотя нынешняя жизнь и не была в радость, умирать под вонючим мерзавцем, который и не заметил бы ее кончины, пока температура трупа не сравнялась бы с температурой стылой подземной тюрьмы, она не хотела. Смерть должна иметь хоть какое-то значение.

– Gringa madre.

Все ее тело пульсировало в одном, отчаянном ритме с сердцем. Горели оставшиеся без кислорода легкие.

– Madre.

Его дыхание участилось, жирное маслянистое брюхо терлось со скрипом о ее живот – вверх-вниз, вверх-вниз.

Сердце толклось у горла, в глазах темнело; волосатый слизняк повизгивал, катаясь по ней. Не выдержав, женщина изо всех сил хлестнула насильника ладонью по лицу.

Горячая струя устремилась внутрь ее. Пальцы больше не зажимали ноздри, ладонь не накрывала рот. Она с шумом втянула холодный воздух в горящие легкие.

После двух глотков в глазах прояснилось, хотя круги еще плавали.

– Прости, – выдавил из себя воняющий потро-хами.

Женщина закашлялась.

– Никаких микробов. – Беспокоясь за свое здоровье, он торопливо вынул съежившийся член и поднялся с кровати.

– Чтоб тебя. – Женщина сжала разукрашенные синяками бедра.

Мужчина натянул красные штаны, завязал веревочный пояс, сунул ноги в кожаные сандалии на деревянной подошве, подошел к выемке в стене, заглянул внутрь, порылся в своих пожитках, достал плоскую флягу и протянул женщине.

– Bebe[23]. – Он положил бутылку ей на живот. – Хороший напиток.

Женщина осмотрела сосуд с вырезанной на ней кличкой «Кокос», вытащила пробку и сделала глоток. Вкусом содержимое напоминало фруктовое лампадное масло, но отказываться она не стала и приникла к горлышку, ища забвения.

После четвертого глотка женщина подтянула мокрую простыню, прикрылась и посмотрела на обезо-браженное лицо Кокоса.

– No sofocarse.

(Она не знала, как сказать по-испански «приятно познакомиться», но знала, как будет «не души».)

– Прости. – Сидевший на дальнем краю кровати Кокос склонил свою бугорчатую голову и уставился на безобразные пальцы ног, похожие на корнеплоды, распределенные на две группы по пять штук.

Тяжелое лицо горело раскаянием, и женщина углядела в нем возможность для себя.

– Расскажу большому jefe[24], что ты душил меня. (Мертвая шлюха ценилась здесь даже меньше, чем сдохший койот, и потому удушение считалось запретным увлечением.)

Бугорчатая голова повернулась к женщине.

– Это вышло случайно. – Корнеплоды в сандалиях задергались. – Я ж извинился. – Он с усилием сглотнул. – Не говори Грису.

– Если я скажу, что ты душил меня, Грис не пустит тебя на большую фиесту. И никакой gringa madre ты больше не получишь.

Призвав все доступные мыслительные способности, Кокос сосредоточился на поиске выхода из затруднительного положения.

– Я только играл. Я никогда не обидел бы gringa madre всерьез… только играл.

– Сделаешь для меня кое-что, и я не стану жаловаться на тебя Грису.

– Чего ты хочешь? – спросил Кокос. – Убежать отсюда помогать не стану.

– Мне нужно кое-что узнать. Жив ли еще кое-кто.

– Кто?

– Светловолосая женщина, что привезли со мной.

– Как ее зовут?

– Иветта.

– ¿Ella es tu hermanita?[25]

– Да, – ответила Долорес. – Она моя младшая сестра.

Глава 6. Предприятия опасные и безопасные

Надев желтый верховой костюм, Натаниэль Стромлер направился на своей буланой[26] кобыле по центральной улице Лизвилля в направлении кузницы, где ему предстояло встретиться с будущими нанимателями. Небесный свод был выстелен серыми облаками, рассеивавшими солнечные лучи и погружавшими все вокруг в унылую неопределенность – никто не взялся бы определить время дня. Под тусклым светом ни джентльмен, ни его лошадь не отбрасывали теней.

Скользя по пепельно-серому небу, на улицу опускалось распятие, лишь слегка выделявшееся на безрадостном, чуть более светлом фоне. Приглядевшись, Натаниэль, пока еще не мастер определять пернатых, решил, что это ястреб.

От шеи птицы тянулась тонкая черная линия. Крылатое существо беззвучно низринулось с небес и шлепнулось посередине улицы. К упавшему ястребу тут же подошел, подволакивая ногу, невысокий смуглокожий мужчина с седеющими волосами до плеч, в одежде из синей саржи[27] и со странного вида луком.

Натаниэль уже приблизился к лучнику, когда из ближайшей лавки появился и похлопал в ладоши третий участник сцены, дородный мужчина в зеленом костюме и с полумесяцем белых волос, огибающим гладкую в остальном голову.

– Пользоваться этой штукой ты определенно умеешь, – с энтузиазмом заметил он. – А мне с ней поиграть можно?

Лучник, индеец лет пятидесяти, молча покачал головой. Потом повесил свой чудно́й лук на обнаженное левое плечо и опустился на колено возле мертвой птицы.

– Собираешься приготовить ястребиное рагу? Или, может, ястребиное тако?[28] – осведомился толстячок и на секунды задумался. – Ястреба в вине?

– Я съем его глаза и мозг.

Натужная улыбка не смогла скрыть заметавшегося в глазах лавочника беспокойства.

Туземец выдернул стрелу, сунул ее в колчан на спине и взял птицу за когти. Голова ястреба свесилась, из раны на шее на землю падали багровые капли крови. Не говоря больше ни слова, лучник вместе с трофеем свернул в ближайший переулок.

Натаниэль взглянул на кровавые бусинки, сверкавшие в пыли красным жемчугом, вытер со лба остывший пот и постарался не думать о невесте, плачущей в одиночестве в детской дома Футменов.

Продолжая путь на восток, джентльмен миновал «Свечную Хардинга», «Карманные часы и антиквариат», «Магазин платья мадам Гертруды», «Лечебные жидкости и порошки», «Пекарские товары», «Лизвилльскую мясную лавку» и «Торгуем оружием». Вездесущая пыль изгонялась с крылечек посвистывающими густыми метлами.

Натаниэль приблизился к пестрому сборищу, центром которого был большой фургон с потрепанным зеленым тентом и заплатами из пары желтых подштанников. Два высоких, под шесть футов[29], парня с волнистыми каштановыми волосами и в еще сырых одеждах стелили одеяла на голые спины лошадей, стоявших на привязи у кузницы. Еще четыре одеяла висели на перекладине, и толстенький седоволосый негр в красно-коричневом костюме выбивал их с помощью огне-упорной трости.

Натаниэлю тут же пришло в голову, что люди эти бедны, и четыреста пятьдесят долларов для них – огромные деньги. Он мягко потянул поводья, буланая кобыла сбавила шаг.

Негр выбивал одеяла, братья продолжали возиться с попонами. Тут старший, не прерывая занятия, сместился, оказавшись по другую сторону от лошади и скрывшись от Натаниэля, и его правое плечо приподнялось. Младший, чьи покрасневшие глаза выдавали то ли лихорадку, то ли жуткое похмелье, прислонился к другому коню и потел. Негр исчез.

Решив, что старший укрылся за мустангом, чтобы достать оружие, Натаниэль остановился.

– Утро доброе.

Старший, взяв на заметку бедра и чемодан джентльмена, молча кивнул.

– Оружия не ношу, – сообщил Натаниэль и вздрогнул от громкого хлопка, а повернувшись вправо, увидел, что негр возвратился и снова взялся за палку.

– Не похоже, что он что-то прячет. – Надышавшись пылью, цветной громко чихнул.

Старший из братьев расслабился, плечо опустилось. Оглядев всадника, он спросил:

– Вы – Натаниэль Стромлер?

– Он самый. А вы – Брент Плагфорд или Джон Лоуренс Плагфорд?

– Брент. – Ковбой выступил из-за лошади и направился к джентльмену, открыто оценивая его на ходу. – Где ваш представительный костюм? – Акцент выдавал техасца.

– В чемодане.

– Покажите одежду. – Сырые сапоги скрипнули. – Хочу посмотреть.

Терпеть бесцеремонно предъявляемые требования Натаниэль не собирался, а потому ответил в том же духе.

– Покажите жалованье, которое вы намерены выплатить мне, – раздраженно сказал он.

Брент остановился в шаге от буланой кобылы.

– Деньги у отца в бумажнике.

– Вы имеете в виду Джона Лоуренса Плагфорда?

– Да.

– Возможно, мне стоит поговорить непосредственно с ним.

Произнесено это было без вопросительной интонации.

– Папу лучше не беспокоить, – посоветовал младший брат. – Он… он не в духе.

– Будете иметь дело со мной, – обратился к джентльмену Брент, переборов, похоже, какую-то сокровенную печаль. Голос его окреп и прозвучал жестче, чем секунду назад.

Хотя Натаниэль не выехал бы из Лизвилля, не удостоверившись, что бедолаги располагают средствами для оплаты его услуг, он хотел снять нарастающее напряжение до того, как оно обернется ссорой.

– Я покажу одежду, которую взял с собой.

– О’кей, – кивнул Брент.

Джентльмен спешился, взял кобылу под уздцы, отвел к навесу у кузницы, повесил уздечку на столб, снял с седельного крюка зеленый чемодан, поставил его на скамью, раскрыл четыре золотые пряжки, вытянул ремни, откинул верх и расстегнул четыре пуговицы, державшие внутреннюю подкладку.

– Будто скромницу раздевает, – заметил младший.

– Стиви, – одернул старший.

Из темных внутренностей чемодана Натаниэль извлек черный смокинг.

Брент провел по ткани кончиками пальцев.

– Ладно. А второй хоть цветной? Мексиканцам нравятся цветастые вещи.

В этот момент Натаниэль понял, что предприятие включает пересечение границы, чего он надеялся избежать. Вернув на место смокинг, он поднял темно-синий двубортный костюм.

Брент взял костюм в руки и осмотрел его с тем же вниманием, какое уделил бы шкуре экзотического зверя.

– Этот лучше.

– Ты покажи Длинному да спроси, что он думает, – посоветовал Стиви.

Никак не отреагировав на предложение брата, Брент отдал костюм владельцу и исчез в кузнице. Стиви и негр продолжили свои занятия – один выбивал одеяла, другой расстилал их.

Натаниэль убрал вещи в чемодан и достал испанский роман.

Из кузницы, неся на левом плече тяжелый узел, вышел высокий худощавый мужчина. Неприятное треугольное лицо, разлинованное длинным узким носом, тремя вертикальными шрамами и тонкими седыми усами. Шляпа, рубаха и штаны черные, глаза же пронзительно голубые. Взглянув на джентльмена свысока (Натаниэлю с его шестью футами и двумя дюймами[30] было непривычно смотреть на кого-либо снизу вверх), незнакомец, не сказав ни слова, прошел мимо. В узле при каждом шаге позвякивало что-то металлическое.

Натаниэль сразу же понял, что это Длинный Клэй. Его рост соответствовал кличке, и он определенно не принадлежал к тому типу мужчин, которые стремятся обзавестись детьми или держат при себе случайное потомство, а значит, не мог быть отцом двух братьев. Два длинноствольных револьвера на бедрах и непроницаемое лицо указывали на то, что человек этот, скорее всего, стрелок и, возможно, мастер других, менее легальных искусств. Прежде чем отправляться в путешествие с таким типом, Натаниэль хотел бы получить некоторые гарантии.

Принесенный узел Длинный положил в фургон рядом с большим черным сундуком. Ветер выл и стонал, словно жалующийся на незавидную долю горемыка.

Земля дрогнула под тяжелыми шагами, и Натаниэль, повернувшись к входу в кузницу, увидел здоровенного старика в сером комбинезоне и со всклокоченной бородой. За ним следовал Брент.

– Пап, это Натаниэль Стромлер. Тот джентльмен, что отозвался на наше объявление.

С неровного полотна, изображавшего опьянение, горе и ненависть, на джентльмена смотрели глаза без проблеска мысли. Из висевшего на бедре кожаного чехла высовывался приклад покрытого черной краской обреза.

– Доброе утро, – сказал Натаниэль.

Старик молчал.

– А это что? – поинтересовался Брент, указывая на книгу в руке джентльмена.

– Роман на испанском под названием «La Playa de Sangre».

– И вы можете читать и понимаете, о чем там написано?

– Могу. Выберите любой отрывок, и я прочту его вам и переведу.

– Я вам верю, а проверить, скажете вы правду или солжете, все равно не сумею. – Брент достал потертый бумажник из нагрудного кармана отцовского комбинезона и протянул Натаниэлю. – Пересчитайте и убедитесь сами, что деньги есть.

Джон Лоуренс молча наблюдал за происходящим.

Судя по толщине бумажника, в нем вполне могла находиться требуемая сумма, но тем не менее Натаниэль, как ему советовали, пересчитал кучу мелких купюр. Банкноты определенно не были только что сняты со счета в банке, из чего он сделал вывод, что зарабатывали и откладывали их постепенно, на протяжении длительного времени.

– Здесь все как было обещано. – Он вернул бумажник Бренту. – До отъезда мне понадобится половина.

Старший брат открыл кошелек, отсчитал половину и протянул деньги джентльмену.

Натаниэля удивила готовность, с коей эти люди отдавали чужаку немалую сумму. Пестрая компания… разномастные банкноты… Взять сейчас все эти хрустящие и мятые, яркие и выцветшие бумажки означает наняться.

– Берите. – Брент потряс бумажками. Джон Лоуренс смотрел на джентльмена все так же молча и жутко.

– Прежде чем принять плату, я должен осведомиться о деталях работы, для которой меня нанимают.

Не произнеся ни слова, почтенный глава семейства сорвался с места и устремился к фургону.

Брент посмотрел вослед отцу и вновь повернулся к джентльмену.

– Вы проведете для нас разведку. Выведаете кое-что.

Столь туманное объяснение не удовлетворило Натаниэля.

– Не могли бы изъясниться точнее?

– Я им займусь. – Высокий худощавый мужчина в черных сапогах направился к кузнице.

Брент, Стиви и негр замерли.

Длинный подошел к Натаниэлю и невозмутимо посмотрел сверху вниз.

– Вас не попросят делать что-либо противозаконное. – От него пахло золой, маслом и железом.

Натаниэль побарабанил пальцами по книге, нашел самый яркий оттенок баритона и задействовал его, чтобы задать вопрос:

– Придется ли мне оказывать содействие каким-либо противозаконным действиям?

– Сами все сделаем, – ответил Длинный.

– Я бы просто хотел знать, до каких…

– Вы либо работает на нас, либо не работаете, – отрезал стрелок. – Мы не отчитываемся перед вами. – Он повернулся и направился к высокой вороной лошади.

– Мы пытаемся найти сестер, – тихо, так что слышать его мог только Натаниэль, сказал Брент. – Их забрали. Похитили. – В глубине его карих глаз блеснули слезы. – Мы – добрые честные люди. Я, например, обычный гуртовщик[31], но… – Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить хладнокровие. – Мы готовы сделать все, что только потребуется, чтобы их вернуть. Вот почему с нами Длинный Клэй.

Джентльмен поверил ковбою.

– Не трепись о деле, – крикнул уже сидевший верхом Длинный. Прозвучало это так, что повторять не пришлось.

Брент снова протянул аванс. Банкноты затрепетали на ветру.

– Возьмите. Пожалуйста.

Натаниэль взял деньги.

– Я вернусь, как только положу деньги в банк. – Он спрятал купюры в карман рубашки, убрал книгу, привязал чемодан, снял поводья и вскочил в седло.

* * *

К тому времени когда джентльмен вернулся, положив деньги в один из десяти небольших сейфов «Сберегательного банка Лизвилля», серое небо уже прояснилось. Плагфорды и Длинный сидели верхом, а негр на скамеечке впереди фургона – с кнутом на длинной рукояти, которым мог достать любую из разномастной четверки лошадей. Двух крепких верховых под красивыми женскими седлами держал на крепко зажатых в кулаке поводьях Джон Лоуренс.

Все молчали, но молчание было не мирным и покойным, а напряженным и зловещим.

Натаниэль направил свою кобылу к замыкавшему небольшой караван фургону.

Длинный щелкнул плетью, и его вороная тронулась с места. За стрелком последовали Плагфорды, негр и свеженанятый джентльмен.

Поехали на запад.

Грузный седоволосый негр сунул кнут в петлю, повернулся, потянулся через скамью и подал Натаниэлю руку, но правый рукав зацепился за пуговицу на груди.

– Вот же досада. – Он расстегнул пуговицу и снова протянул руку. – Меня зовут Штукарь. – Судя по акценту, уроженец Флориды.

Они обменялись рукопожатием, и оно стало единственным – никто больше подобного не предложил.

– Приятно познакомиться. Меня зовут Натаниэль Стромлер.

– И мне приятно познакомиться, мистер Стромлер. Часто бывает, что те, кто путешествует со мной, по возвращении домой весят больше, чем при отъезде.

– Так вы знаток поварского дела?

– Ваш желудок не устоит против моей стряпни.

Длинный свернул с центральной улицы на ту, что вела на юг, и остальные повторили его маневр. За последними зданиями городка открылась широкая оранжевая полоса земли, такая же однообразная и унылая, как серое небо.

– У вас есть любимая еда, чтобы повар мог добавить ее в меню? – осведомился Штукарь, высокопарно говоря о себе в третьем лице.

– Я неравнодушен к рябчикам и фазанам.

– Тушеным или жареным?

– Нет у тебя ни рябчика, ни фазана, – проворчал Стиви, ехавший на крапчатом жеребце возле задней оси фургона.

– Пока нет. Но Глубокие Озера уже добыл ястреба.

Стиви сплюнул на дорогу, выразив свое отношение к такого рода дичи.

Натаниэль вспомнил лучника, которого видел ранним утром.

– Так вы купили птицу у хромого индейца с чудны́м луком?

– Глубокие Озера ничего нам не продает, – ответил негр. – Он ест что хочет и отдает остальное.

– И он едет с нами?

– Рядом. – Штукарь повернул светлую сторону ладони вверх, словно собирался поймать дождевую каплю, и сделал широкий жест. – Где-то в пределах нашего периметра.

Братья сверкнули взглядами в сторону Натаниэля, чье лицо выразило некоторую озабоченность при мысли о путешествии в компании туземца, поедающего мозг и глаза ястреба.

– Он и на рябчика охотится, – добавил Штукарь, – но предпочитает птиц, которые дышат воздухом высей и видят больше.

– О? – Как реагировать на сведения такого рода, Натаниэль не знал.

– Глубокие Озера не из тех индейцев, из-за которых стоит беспокоиться, – пояснил Брент.

– Я и не беспокоюсь, – ответил обеспокоенный джентльмен.

Лошади перешли на легкий галоп, и Лизвилль стал отдаляться. Ветры, завывавшие с отчаяньем горемыки, остудили капли пота на лбу, затылке и усах Натаниэля.

Длинный задал ход, остальные подстроились под него. Последние дома на южной оконечности города скрылись вдалеке.

– Если потребуется что-то починить, – продолжил Штукарь, будто они с Натаниэлем сделали паузу в насыщенном разговоре, – это тоже ко мне.

– Спасибо.

– Рубашки, штаны, сапоги, сломанные кости, рваные раны, болтающиеся скальпы – все могу.

Глава 7. В седле

Сумев выдержать в Лизвилле прямой взгляд Длинного, джентльмен произвел на Брента сильное впечатление. Да, Стромлер малость испугался, но показал, что нервы у него крепкие и что ему по силам устоять даже против стрелка, который мог нагнать страху на кого угодно.

Под серым мутным небом шедшие бодрым галопом лошади преодолели пустынную равнину, за которой начиналась местность, покрытая жесткими кустами креозотника и вездесущими злаками: пурпурной аристидой и бизоньей травой. Стебли хлестали по ногам животных и кожаным ноговицам[32] всадников, но существенно каравана не замедляли. Впрочем, несладко пришлось Штукарю, ведшему свое судно через море растительности. «Вот же досада!» – то бормотал, то выкрикивал негр в зависимости от степени несовместимости пейзажа с колесами фургона.

Потянув поводья вправо, Брент объехал караван сзади и пристроился к буланой кобылке наемного Щеголя. Впереди покачивалась высокая узкая спина Длинного. Отсутствие внимания со стороны стрелка означало, что теперь разговаривать с Натаниэлем Стромлером можно откровеннее.

– Мы получили письмо от одного парня по имени Охос, – сразу перешел к делу Брент.

– «Охос» означает «глаза», – заметил Щеголь, – и в качестве имени встречается нечасто.

Плагфорды обсуждали возможность того, что имя придумано, и никакого Охоса на самом деле не существует, но они были в отчаянии и хватались за любые сведения.

– Так или иначе, другого имени он не назвал.

Щеголь молчал.

– В письме он пишет: «Опознал двух богатых мексиканских джентльменов, которые знакомы с одной из ваших пропавших сестер или с обеими сразу». – Брент прочитал его более пятидесяти раз.

– Откуда Охос знает этих мексиканцев? – спросил Натаниэль.

– Надеюсь, скажет при встрече. – Теперь, изложив имеющиеся сведения вслух, Брент увидел, сколь мало им известно. – Мы с ним еще не общались – в том городе нет телеграфа. Он лишь назвал место, где бывает чаще всего и где его можно найти. Вот туда мы и направляемся.

Высокая бизонья трава досаждала идущим галопом лошадям; некоторые из них выражали недовольство, но ходу не сбавляли. Стебли атаковали ноговицы Брента, треща, как костер.

– Как думаете, может такое быть, чтобы называющий себя Охосом рассчитывал просто вытянуть из вас деньги? – осведомился Щеголь.

– Конечно, может! – взорвался Брент. – Считаете, мы этого не предусмотрели? – Он вдруг почувствовал, что ненавидит самоуверенного янки.

Натаниэль молчал.

– Думаете, мы все здесь чурбаны?! – крикнул Плагфорд.

Щеголь не стал отвечать и лишь подтянул ремешок своей желтой шляпы.

Под стук копыт Брент понемногу успокоился.

– Это письмо… кроме него, у нас ничего нет. Мы месяцами размещаем повсюду объявления, а получили только это.

– Понимаю. На вашем месте я поступил бы точно так же.

До похищения Брент был ковбоем, уважаемым гуртовщиком, добрым, порядочным, разумным боссом. На протяжении нескольких лет он брал на работу юнцов и пожилых мужчин, негров и индейцев, мексиканцев и даже янки, сражавшихся во время Войны за независимость Юга[33] на другой стороне, но этот треклятый случай с сестрами изменил его. Теперь неудачно выбранное слово или заданный снисходительным тоном вопрос толкали молодого человека к тому краю, за которым начиналось насилие.

Брент посмотрел на Щеголя и увидел, что тот терпеливо ждет продолжения.

– Охос сказал, что богатый джентльмен, хорошо говорящий по-испански, мог бы потолковать с теми мексиканцами, что видели сестер.

– Я небогат.

– У вас будет столько песо, сколько нужно, чтобы сыграть роль.

– Понятно. – Щеголь задумался.

(Длинный уже говорил, что добыть мексиканские деньги будет нетрудно, и Брент даже представлял, как это сделать.)

– Итак, я должен встретиться с двумя мексиканскими джентльменами и расспросить их о ваших сестрах? – уточнил Стромлер.

Брент кивнул.

– Как только мы узнаем, где они, вы уезжаете. Или, если пожелаете, вернетесь с нами, когда мы заберем их.

– В этом деле я участвую под чужим именем.

– Ладно.

Натаниэль вытащил из ноговицы колючку и вежливо спросил:

– Если это ловушка, если Охос солгал вам, если мексиканцы не помогут…

– Тогда вы уезжаете и оставляете аванс себе – за потраченное время. Справедливо?

– Вполне справедливо, – сказал Натаниэль. – Однако я все же надеюсь, что помогу вам отыскать сестер.

Кусты креозотника остались позади, но какая-то отбившаяся ветка попыталась ухватиться за ноговицу Брента, пометив ее заостренным сиренево-зеленым листком.

– Как насчет того чтобы сделать привал и перекусить? – спросил Натаниэль.

– Если мы хотим встретиться с Охосом сегодня, то должны попасть в Нуэва-Вида к сумеркам.

– Далеко ли еще до Нуэва-Вида?

– Поспеем, если будем весь день идти с такой вот скоростью и без остановок.

Щеголь не обрадовался, услышав ответ Брента, но, надо отдать ему должное, не стал и жаловаться.

– С вчерашнего вечера осталось несколько вареных картофелин и немного вяленого мяса. Возьмите, если хотите. Из нас никто не голоден.

* * *

Пустынное небо металось между серым цветом и черным.

Вскоре после того как караван пересек открытое плоскогорье, на его пути снова встала широкая полоса буйной растительности. Запыленным лошадям пришлось сбавить шаг и преодолевать препятствие.

Джон Лоуренс подъехал на белом жеребце к двум оставленным для девушек лошадкам, достал из кармана комбинезона тряпицу и вытер пустые седла от пыли и грязи. Он сделал это с такой нежностью, что к глазам наблюдавшего за ним Брента подкатили слезы, и ему пришлось отвернуться, чтобы не расплакаться. Ковбой понимал, что если девушек не удастся найти и вернуть, отец сломается окончательно – он уже и так превращался в звероподобное существо, чей мозг ежедневно перемалывали челюсти ужасных раздумий.

Брент вытер глаза и взглянул на Стиви, в отношении которого также испытывал серьезное беспокойство. Вот уже почти десять лет перегоняя скот, гуртовщик научился видеть разницу между хорошими парнями и плохими, между хорошими парнями, порой оступающимися, и плохими, поступающими хорошо, чтобы обмануть окружающих. Ужасное предприятие, которое затеяли Плагфорды, могло превратить Стиви, уже пристрастившегося к выпивке и позволявшего себе рискованные выходки, называя их забавами, в человека, у которого за пьянкой следуют перебранки и драки со стрельбой и который в конце концов просто не доживет до двадцати двух.

Жизни сестер Брента, его отца и брата висели над бездной.

За топотом копыт и похрустыванием травы были почти не слышны доносившиеся время от времени всхлипы пленника, человека в сундуке. Один раз Щеголь взглянул на фургон, но решил, что ослышался.

* * *

Надвинулся беспокойный сумрак без следа небесных тел.

Уставшие, но еще скорые на ходу лошади вырвались с заросшего дикой травой поля на тропу, выбитую копытами и утрамбованную колесами повозок местных жителей. Колеи подсказывали, что до Нуэва-Вида уже рукой подать.

– Так-то лучше, – подал голос со скамьи Штукарь. – Хотя я и не против получать пинки под зад одиннадцать часов кряду. – Он выпрямил спину, которая издала при этом семь щелчков.

Брент посмотрел на брата.

– Стиви!

– Да?

– Отвечаешь за ночевку. Присмотри подходящее местечко для лагеря – что-нибудь скрытое, уединенное.

– Так мы не в городе остановимся? – спросил Стиви недовольным тоном человека, у которого из-под уха выхватили мягкую подушку.

– Будет лучше, если нас никто не увидит, – объяснил Брент. – Мы с мистером Стромлером поговорим с Охосом, Длинный понаблюдает снаружи, но вы будете сидеть в лагере.

Толку от Стиви на предполагаемой встрече не было бы никакого (скорее, он мог испортить все своей несдержанностью и язвительностью), и Брент хорошо знал, какое впечатление производят такие люди, как его отец и Длинный.

– Ладно, лагерь я устрою. – Проведя в седле едва ли не целый день, Стиви слишком устал, чтобы спорить.

– Штукарь тебе поможет.

Длинный, ни разу не обернувшийся с тех пор, как они выехали из Лизвилля, посмотрел на ковбоя.

– Брент.

– Да?

– После вашей встречи поедешь со мной.

По спине Брента пробежал холодок. До сего момента он полагал, что стрелок сам добудет необходимую сумму в мексиканских долларах.

– Твой отец сейчас не в том состоянии. – Длинный отвернулся.

Джон Лоуренс, державший в руке поводья двух лошадок, приготовленных для спасенных дочерей, промолчал.

– Я могу, – вызвался Стиви.

– Нет, не можешь, – отрезал Брент.

Ковбой знал, что выхода нет.

* * *

Ожидавший всадников спуск оказался настолько крутым, что влажные от пота волосы отлипали ото лба и свешивались; впереди вырастал горный кряж. Острые пики выступали словно паруса приближающихся боевых кораблей.

Спуск затянулся минут на двадцать, после чего пейзаж выровнялся. Между путниками и горами то и дело вставали кактусы, остролистая юкка и невысокие, напоминающие черепах холмики. Через некоторое время путники оказались в густой роще.

Оглядевшись, Стиви указал на полянку, скрытую со всех сторон зарослями.

– Как насчет встать здесь?

– Подойдет, – одобрил Брент. – Как только увидим город, возвратишься сюда и устроишь лагерь.

– Сделаю.

– И пусть отец обязательно поест. Он уже третий день в рот ничего не берет.

– Постараюсь что-нибудь скормить.

– Будет отказываться, мы со Стиви его заставим, – добавил Штукарь.

– Да уж постарайтесь. – Брент на секунду задумался. – Если совсем никак, вылейте суп ему в виски.

Выбравшись из леса, братья, негр и Щеголь пристроились к главам экспедиции. Милях в сорока громоздились темно-бурые горы, поглотившие большую часть горизонта.

Брент скользнул взглядом по устремленной к хребту равнине, отыскивая приграничный городок, что на-деялся увидеть еще час назад. В нескольких милях от их нынешнего местоположения он приметил странное охряное свечение. Облегчение скатилось по спине, будто выжатая из губки теплая вода. Ковбой протянул руку.

– Должно быть, это и есть Нуэва-Вида. – Он посмотрел на Щеголя. – А что это значит, «Нуэва-Вида»?

– Это значит «новая жизнь».

Слева послышался звук, похожий на треск хвороста. Брент повернулся и увидел, что это смеется Длинный.

Глава 8. Осмотрительный мексиканец

Умберто Кальес прислонил футляр к стене в задней комнате бара, где регулярно выступал, и достал из кармана украшенной бахромой жилетки карманные часы. Стрелки показывали девятую секунду после одиннадцати часов семнадцати минут, когда какая-то невнимательная лошадка придавила механизм. Умберто нашел круглый металлический трупик на улице в Мехико, куда ездил дважды в год навестить своих семерых кузенов и кузин, и спрятал в карман, рассчитывая починить когда-нибудь. Вернувшись через два дня домой в Нуэва-Вида, Умберто узнал, что его мать Габриэла умерла в тот самый вечер в полном одиночестве. Несколько месяцев он оплакивал ее, а потом женился, и они с женой Патрисией зачали свою первую дочь, Анну.

Пятидесятичетырехлетний мексиканец верил в Спасителя и, раздумывая о душах менее известных и страданиях не столь впечатляющих, часто приходил к размышлениям о предзнаменованиях и тайных значениях.

Поскольку Умберто нашел часы вскоре после полуночи, он убедил себя, что лошадиное копыто ступило на них не днем, а ночью. (Весьма маловероятно, что устройство, пусть и покореженное, пролежало бы на улице Мехико полсуток и не привлекло ничьего внимания.) Зная, что мать умерла в ту ночь, когда он нашел часы, музыкант нередко задавался вопросом, а не скончалась ли она в тот самый миг, когда хронометр попал под копыто. Совпадение этих двух событий вовсе не казалось ему чем-то невероятным, и он часто рассуждал о его значении.

В конце концов Умберто решил не отдавать сломанные часы в ремонт. Девять секунд после семнадцати минут двенадцатого стали мигом, который он будет постоянно созерцать, мгновением, застывшим навечно на смятом циферблате.

В одиночестве в задней комнате бара Умберто пощелкивал длинными ногтями по немым карман-ным часам, думая об умершей матери и ожидая американцев.

Легкая тень скользнула по столу и накрыла тусклый металл. Поцеловав исполнителя в лысую макушку, Мариэтта поставила перед ним стакан красного вина.

– Invita la casa[34]. (Владелец бара всегда угощал Умберто бесплатным стаканом выпивки, а Мариэтта, когда хозяин не видел, давала второй.)

– Gracias, amigita[35].

Женщина – ей было тридцать – улыбнулась, похвалила представление и осведомилась о гостях из Америки. Кальес ответил, что подождет их еще двадцать минут. Мариэтта улыбнулась снова, запечатлела второй поцелуй на его щеке (неподалеку от губ) и удалилась.

Не будь Умберто счастлив в браке, он исполнил бы интимный танец с грудастой кокеткой-барменшей и открыл бы ей нежные и неутомимые чувства пожилого артиста, ценившего женщин куда больше любого ее ровесника. Он явил бы ей подлинную и самозабвенную страсть…

Музыкант отпил вина и вздохнул, сожалея о наложенных на себя узах верности и единобрачия. Он дал зарок вечной, до гроба, преданности супруге, поклявшись, что никогда не приласкает другую женщину и не примет чужой нежности сам.

Надежда на жизнь после смерти, таким образом, имела веские основания.

Бледная рука откинула клетчатый полог, и в помещение вошли двое: ковбой-гринго с волнистыми волосами, в запыленной одежде, коричневой шляпе, с револьвером на правом бедре и хмурым лицом и высокий светловолосый джентльмен с густыми усами под большим носом, в темно-синем костюме и симпатичном котелке.

Гости остановились под люстрой, но, заметив застывшие капли воска на каменном полу, отступили влево и огляделись.

К ним подошла Мариэтта.

– Джентльмены пришли встретиться с Охосом?

(Умберто с удовлетворением отметил, что она не забыла назвать его вымышленным именем.)

– Si, Señorita, – ответил высокий джентльмен и, сняв шляпу, слегка поклонился. – Nosotros queremos hablar con Ojos, por favor[36].

Произношение его было безукоризненным.

Мариэтта указала на револьвер на бедре ковбоя.

– Ваша pistola. Дайте мне. Оружие здесь нельзя.

Ковбой еще раз оглядел бар, снова посмотрел на барменшу и поднял руки.

– Возьмите.

Женщина вынула оружие из кобуры.

– Попросите, когда будете уходить, я отдам. Я – Мариэтта. – Она опустила револьвер в карман бордового платья. – А теперь я веду вас к Охосу.

– Gracias, amiga, – сказал джентльмен.

Ковбой задумчиво кивнул.

Барменша провела американцев мимо каменного, отделанного плиткой бара, обогнула трех пьянчуг, что бросали ножи в доску, украшенную нарисованным голубым мелком рассерженным медведем, прошла под большой деревянной фигуркой странного языческого бога о трех головах, найденной хозяином в пустошах и повешенной на манер пиньяты[37], мимо стола, за которым играли в шашки два старичка, между двумя скамьями с завсегдатаями, нетрезвыми голосами распевавшими припев из песни, исполненной два часа назад, и спустилась вниз по трем ступенькам в заднюю комнату, где и сидел мексиканец, на встречу с которым явились в Нуэва-Вида американцы.

Умберто поднялся и протянул пыльному ковбою руку.

– Я – Охос. А вы – Джон Лоуренс Плагфорд или его сын?

Ковбой пожал протянутую руку.

– Сын. Брент.

Пожимая руку, Умберто заметил промелькнувшее на лице гринго выражение то ли недоверия, то ли неприязни.

– Я Томас Уэстон, – представился джентльмен, в свою очередь протягивая руку.

Умберто пожал и ее и не заметил на лице второго гринго ни неприязни, ни недоверия.

– Me llamo Ojos.

Артист отпустил руку джентльмена и жестом указал гостям на мягкие стулья, окружавшие стол, украшенный красными, коричневыми и зелеными кафельными плитками.

– Пожалуйста, садитесь.

Американцы сели.

– Что вы хотели бы выпить? – осведомился Умберто.

– Ничего, – ответил ковбой.

Музыкант тоже сел.

– Я, с вашего позволения, все же выпью, поскольку вино уже налито.

Он уже понял, что Брент Плагфорд – человек не очень благовоспитанный.

Опустившись на стул, ковбой положил на стол шляпу, достал из-под бежевой рубахи потертый кошель на шнурке и стянул через голову.

– Ваше золото.

Умберто взял кошель, положил на стол, развязал, заглянул внутрь и увидел поблескивающие разнокалиберные самородки.

– Торговаться не будем, – сказал ковбой. – Это все, что у нас есть.

– Похоже, здесь ровно столько, сколько и было обещано в объявлении, – заметил музыкант.

– Можете положить на весы и убедиться, что все честно.

– Не думаю, что вы проделали такой путь только для того, чтобы обмануть меня на унцию золота.

– Я человек честный, – заявил ковбой как о всем известном факте. – А теперь расскажите о сестрах.

– Как я уже писал, мне известны две персоны, имевшие отношение к одной или обеим вашим сестрам. Девять недель…

– Как вы поняли, – с явным недоверием перебил артиста ковбой, – что эти двое мужчин знают моих сестер?

– Пожалуйста, позвольте мне рассказать небольшую историю, которая ответит на все ваши вопросы.

– Ладно, рассказывайте.

– Девять недель назад, навещая родственников в Мехико, я увидел на почте ваше объявление с предложением награды и вскоре после этого написал песню о пропавшей женщине.

– Вы написали песню о моих сестрах?

– Да.

Лицо ковбоя полыхнуло гневом. Джентльмен положил руку на плечо своему спутнику.

– Прошу прощения, если огорчил вас, – сказал Умберто.

Не в силах выдавить ни звука, ковбой молча кипел.

– Почему вы написали песню о них? – спросил джентльмен.

– Их история тронула меня. Хотя гринго-тексиканцы убили моего отца и отняли землю, по праву принадлежавшую Мексике, я думал об этих прекрасных и невинных женщинах, и… – Умберто покачал головой. – Я проникся сочувствием к ним. У меня самого две дочери… и я разозлился на мир, в котором не ценят, а похищают и оскверняют красоту. – Он подумал о своей роскошной красавице-кузине, Елене, исчезнувшей двадцать лет назад и считавшейся умершей. – Ваши сестры – не единственные женщины, пропавшие в этой стране.

Ковбой выразительно кивнул.

Лезвие пронзило правый глаз нарисованного голубым мелком медведя.

Умберто взглянул на пьяного метателя ножа и снова повернулся к гринго.

– Балладу я писал с тяжелым сердцем. По-английски ее название звучит так: «То, что нельзя украсть». – Он указал на футляр. – У меня особенная гитара, с четырьмя струнами. Я играю в таких вот барах и на улице. «То, что нельзя украсть» я исполнял много раз. Ближе к концу баллады есть строки с описанием одной из женщин в…

– Откуда вы узнали, как они выглядят? – спросил джентльмен.

– В объявлении были их фотографии.

– Продолжайте, – сказал ковбой.

– Ближе к концу баллады есть строки описания одной из женщин в подробностях. Нарисовав портрет, я зову ее по имени. – Умберто вдохнул и душераздирающе пропел вибрирующим голосом: – Иветта!

По лицу ковбоя катились слезы.

– В заключительном пассаже, детально описав вторую женщину, я тоже зову ее по имени: Долорес!

Ковбой вытер слезы полями шляпы.

– Я исполнял эту песню много раз – в городах, деревнях и дважды в поезде. И везде она трогала людские сердца. (Умберто не стал говорить, что баллада оказалась одной из самых прибыльных его песен.) А несколько недель назад я вернулся домой, в Нуэва-Вида. И вот одиннадцать дней назад, когда я исполнял «То, что нельзя украсть» на городской площади, двое мужчин повели себя очень необычно. Они побледнели. Глаза их повлажнели. Они испугались. Уверен – они знают одну или даже обеих женщин из песни.

– Кто они? – Слова ковбоя упали тяжело, как падает тупой топор.

На мгновение Умберто заколебался.

– Вы должны пообещать, что джентльмен будет разговаривать с ними культурно, как подобает. Они…

– Не ставь мне условий, – рявкнул ковбой. – Я заплатил за информацию. – Он ткнул пальцем в кошель с золотом.

– Возможно, эти люди и не догадываются о несчастной доле, выпавшей вашим сестрам.

– Вы этого не знаете наверняка.

– Правильно, – согласился Умберто. – Я не знаю, откуда им известно о ваших сестрах. Но люди они важные и для города сделали много хорошего. Вы должны пообещать, что не сделаете им ничего плохого, не станете их убивать.

– Что понадобится, то и сделаем, – мрачно ответил Брент.

Музыкант затянул завязки и толкнул кошель через стол.

– Можете забрать ваше золото и возвращаться в Америку.

Ковбой посмотрел на него с нескрываемой ненавистью.

Умберто отпил вина из стакана.

Ковбой взял себя в руки и, немного успокоившись, сказал:

– А если эти добрые люди не так уж и добры?

– Если кто-либо из этих джентльменов пострадает или будет убит, я назову имена Джона Лоуренса Плагфорда и Брента Плагфорда действительно плохим мексиканцам. – Умберто произнес угрозу, на мгновение приподнявшись со стула. – А если я случайно отрежу себе голову или по невнимательности двадцать девять раз ударю себя ножом в печень, найдутся другие разговорчивые люди, которые донесут эту информацию до бандитов.

– Дьявол. – Брент по-лошадиному фыркнул. – Хитрый мексиканец.

– Один из многих миллионов.

Ковбой задумался.

– Что же касается тех, кто удерживает ваших сестер… – Умберто пожал плечами. Убийство людей, похитивших женщин и надругавшихся над ними, артиста не беспокоило.

Ковбой толкнул золото обратно.

– Мы не тронем тех, с кем вы нас свяжете. Мое слово твердое.

– Bueno. – Хотя Умберто не испытывал симпатии к ковбою, в его верности слову он не сомневался. – Я знаю место, куда эти два джентльмена ходят играть и выпивать. Это приличное заведение. – Артист посмотрел на высокого светловолосого гринго. – Вам нужно пойти туда.

– А почему бы вам самому не поговорить с ними? – спросил джентльмен.

– Не желаю участвовать в этом напрямую. – Умберто не стал бы участвовать вообще, но совесть не позволяла молчать, да и деньги семье не помешали бы. – Сядьте играть с одним из них, угостите выпивкой. Когда он расслабится, расскажите, что за женщину вы ищете. Он и поведает, куда идти и где искать. ¿Comprendes?[38]

– Понимаю, – с сомнением сказал джентльмен.

– Es muy fácil[39], – заверил Кальес.

– Думаете, сестер держат в городе? – спросил ковбой.

– В Нуэва-Вида такого рода борделя нет, разве что это какое-то тайное место, подвальная темница. Может быть, они в другом городе или в какой-нибудь пещере в горах.

Джентльмен побледнел.

– Вам заплатили за неделю, – напомнил спутнику ковбой.

– Я не забыл.

Брент посмотрел на Умберто.

– Приходилось ли вам слышать об испанце по имени Грис? Одноглазом?

– Нет.

– Ладно. – В голосе ковбоя послышалось разочарование. – Теперь расскажите нам об этих джентльменах.

Глава 9. Пустые черепа

Стромлер откинул болтавшуюся у входа клетчатую занавесь и окунулся в ночь. Воздух снаружи оказался намного холоднее того, что был заключен внутри, и пот на лбу и шее джентльмена мгновенно остыл, как чуть раньше это сделали кишки.

Брент на выходе сунул револьвер в кобуру и, миновав занавесь и переступив порог, дотронулся до шляпы, что было сигналом невидимке на противоположной стороне улицы, и шепнул:

– Не оглядывайтесь.

– Я и не оглядываюсь.

Ковбой взял спутника за правое плечо и подтолкнул вперед. Натаниэль прошел мимо лачуги, обнимающейся парочки, привязанного к ржавеющему якорю осла, четырех пирамид кирпича, коим предстояло стать неким строением, и двух повизгивающих щенков-терьеров в брошенной детской коляске.

Компаньоны перешли через улицу, обогнули открытый полуприцеп (где лежали четыре человека – всего лишь спящих, а вовсе не разлагающихся, убедил себя джентльмен) и повернули на восток, к окраине Нуэва-Вида.

За одним из домов от теней отделилась и исчезла в переулке темная фигура. Натаниэлю показалось, что по спине у него ползет трескучая искорка.

– Не останавливайтесь. – Брент положил правую руку на рукоятку револьвера.

Пульс участился.

Продолжая идти плечом к плечу, американцы миновали несколько домов, десяток лачуг и подводу, нагруженную листьями юкки и порубленными кактусами. Город редел.

– Думаете, сможете заставить этих джентльменов разоткровенничаться? – спросил Брент.

– Сделаю все возможное…

Рядом с ковбоем появилась перпендикулярная тень. Сердце Натаниэля упало. В следующий момент он узнал Длинного.

– Доберетесь отсюда до лагеря? – осведомился Брент.

– Полагаю, да.

Стрелок и ковбой исчезли за домом.

– Проклятье!

Натаниэль промокнул влажный лоб шелковым платком с монограммой и посмотрел на северо-восток, через равнину, в сторону леса, где расположилась команда Плагфордов. На фоне темно-серого ландшафта лес казался черным косматым пятном, а лагеря не было видно совсем.

Оставленный спутником джентльмен убрал в карман платок и зашагал в выбранном направлении. Под подошвы туфель попадались то зарывшиеся в землю камешки, то невидимые корни. Натаниэль думал о роли, которую ему предстояло сыграть, – роли богатого распутника. Чтобы выглядеть убедительно, требовались деньги, песо, и он пытался представить, на что готовы пойти ради них его компаньоны. Брент не был злым, склонным к насилию человеком, но, попав в отчаянное положение, положился на Длинного Клэя, черного шакала с тысячью острых клыков. Джентльмен снова задумался о том, не лучше ли покинуть компанию Плагфордов, хоть и знал, что не сделает этого. Он собирался сдержать данное слово, отработать и получить всю обещанную сумму – и помочь женщинам. Путь отхода лежал у него за спиной, и длина его составляла двести миль.

Натаниэль вошел в лес.

Мир слоился. Торчащие из земли колючие препятствия были черными, а песок, небо и вытянутые вперед руки джентльмена – темно-серыми.

Натаниэль осторожно шел по едва различимой тропинке, обозначенной плоскими камнями и зажатой с обеих сторон густыми деревьями.

Непроглядная чернота мало-помалу перебарывала темную серость, в которой хоть что-то можно было различить. Время то ли прибавило ходу, то ли, наоборот, замедлило шаг. В какой-то момент Натаниэль споткнулся о корень, раскинул руки и, уколовшись об иголку юкки, отдернул правую. Посмотрел на ладонь и увидел ползущую по темно-серому пятну каплю черной ночи.

– Проклятье!

Джентльмен стер черную кровь, проведя ладонью по стволу дерева, сделал три шага и, пригнувшись, нырнул под низко расположенную ветвь, попытавшуюся его при этом задушить.

– Прок…

Из черной груды непосредственно перед ним вырвались два металлических щелчка. Он замер.

– Кто здесь? – вопросила груда.

– Перед вами Натаниэль Стромлер.

– Жаль. Я рассчитывал на что-то повкуснее. – В темноте мелькнул вертикальный отблеск – свет на ружейном стволе. – Брент с вами?

Натаниэль уже узнал в караульном Штукаря.

– Его со мной нет. Ушел по какому-то делу с Длинным.

– Наверное, потому вы и не подали особенный сигнал.

– Понятия не имел ни о каком сигнале.

Зашуршали листья, треснула сломанная ветка.

– А почему идете этой дорогой?

– Возвращаюсь из Нуэва-Вида.

– Кочующий город?

– Прошу прощения?

– Вы идете на юг.

– Этот треклятый лес… сбил меня с толку. – Ночь помогла Натаниэлю скрыть смущение.

Чья-то рука легла на плечо, и джентльмен вздрогнул от неожиданности, а повернувшись, разглядел седые волосы и сонные глаза толстяка-негра, стоявшего прямо перед ним.

– Вряд ли вы были бы Щеголем, если б умели самостоятельно прокладывать путь в лесу, – заметил Штукарь.

Эту реплику Натаниэль предпочел оставить без ответа.

– Хорошая новость.

– О, как необычно.

– Я как раз поджариваю рябчика – то, что вам больше всего нравится.

Последние два часа тревоги и волнения приглушили аппетит, но на известие о рябчике желудок отозвался звуками, произвести которые мог бы почтенных лет и нетвердый разумом кот.

– Замечательно. Я так проголодался.

– Тогда давайте перекусим.

Негр повел Натаниэля вниз по склону, через вытоптанную травянистую лужайку к освещенной костром полянке. Рядом с костровой ямой сидел на корточках жилистый индеец, убивший утром ястреба. Одет длинноволосый туземец был в джинсы и жилетку; кровь с рук падала на раскаленные камни, шипела и испарялась, оставляя в воздухе запах меди. Огненные блики играли на блестящей красновато-фиолетовой коже правой руки, глаза пламенели, как драгоценные камни.

– Это Глубокие Озера, – сообщил Натаниэлю Штукарь.

– Я видел его утром.

Чувствуя себя немного неловко в синем костюме, джентльмен обошел костер и остановился перед индейцем.

– Приветствую.

– Добрый вечер, мистер Стромлер, – вежливо, как какой-нибудь благовоспитанный уроженец Северо-Запада, ответил Глубокие Озера.

Джентльмен уже собирался продолжить разговор, но заметил кое-что. У ног индейца лежали мертвая рысь и некое панцирное животное, напоминающее серую капсулу. Ничего подобного видеть собственными глазами Натаниэлю не приходилось, но изображение существа встречалось ему в первом томе энциклопедии, где оно называлось броненосцем.

В свете костра было видно, что черепа животных вскрыты. Глубокие Озера поднял измазанную кровью руку, положил в рот комочек розовато-серого вещества и, не пережевывая, проглотил. Несколько капель крови упали на камни и зашипели. Тошнотворный запах и тошнотворная картина – Натаниэль отвернулся.

Штукарь подошел к костру с дальней стороны, обернул руки влажными тряпками и, ухватившись за железный прут, поднял над огнем ощипанного и посоленного рябчика. Одна половина птицы была полностью готова к употреблению, другая осталась полностью сырой.

Негр наморщил нос и посмотрел в ту сторону, где стояли на привязи лошади.

– Стиви!

Из-за фургона выглянул кривоносый юнец с голой грудью и чем-то блестящим в правой руке.

– Что?

– Ты повернул рябчика мистера Стромлера, как я просил? – Штукарь повернулся к Натаниэлю и прошептал: – Не повернул.

– Повернул, – не моргнув глазом, заявил Стиви.

– Получается, с одной стороны птица огнеупорная?

– Пусть жарится. – Стиви поднес ко рту блестящий предмет.

Негр взглянул на Натаниэля.

– Уже набрался.

– Ничего не имею против, чтобы съесть готовую половину, – заметил Натаниэль.

– Позвольте все же придать ей немного симметрии. – Штукарь наклонился к огню и достал из левого кармана пальто какой-то металлический цилиндр, увенчанный латунной рукояткой. – Здесь одиннадцать специй. И особая соль. – Он покрутил перечницу, и на рябчика просыпались разноцветные пылинки.

– Браво, – похвалил Натаниэль.

– Опа! Щеголь вернулся! – Стиви сделал жест флягой и приложился к ней, словно только что провозгласил тост.

Из темноты за фургоном выступило что-то громадное, что Натаниэль принял поначалу за медведя, но тут же узнал Джона Лоуренса. Крепко сбитый старик неторопливо протопал в направлении костра мимо сына, который, завидев отца, торопливо спрятал флягу.

– Добрый вечер, мистер Плагфорд, – сдерживая дрожь внутри, выговорил Натаниэль.

Под тяжелым лбом главы семейства вспыхнули два красных огонька.

– Не желаешь рябчика? – осведомился Штукарь.

Плагфорд-старший покачал внушительной головой и, достигнув костра, уставился на джентльмена.

– Что там? – Донесшийся из спутанной бороды голос напоминал хрип умирающего.

– Мы с Брентом поговорили с Охосом. Человеком, приславшим письмо. – Плагфорд кивнул. Глаза его смотрели на Натаниэля подобно двум ружейным стволам. – Охос назвал имена двух джентльменов, которые видели ваших дочерей, и…

– Как их зовут? – Старик достал авторучку из нагрудного кармана серого комбинезона и отвинтил колпачок. В огромных пальцах ручка выглядела палочкой от леденца. Стальное перо блеснуло, отразив пламя костра.

Глава семейства снова посмотрел на джентльмена. Натаниэль заколебался.

– Не заставляй папу повторять дважды, – подал голос скрывавшийся за спиной отца Стиви.

– Их зовут Мануэль Менендес и Хуан Бонито.

Мануель М… написал старик на тыльной стороне ладони. Перо зацепилось и оцарапало кожу. Он встряхнул ручку и продолжал писать:…инендис. Хуан Банита.

Закончив, Джон Лоуренс вернул на место колпачок, убрал в карман авторучку, повернулся спиной к костру и двинулся в непроглядную темень. Опасаясь, что гнев грозного отца может пасть непосредственно на двух мексиканцев, Натаниэль окликнул его:

– Сэр! – Старик продолжал путь во тьму. – Мистер Плагфорд! Сэр!

– Джей-Эл! – крикнул Штукарь. – Обожди чуток!

Плагфорд остановился, но не обернулся, так что Натаниэль обратился к его широченной спине.

– Эти двое ни в чем не виноваты, и наказывать их не за что. Они лишь лица, с которыми мне нужно встретиться, чтобы узнать, где найти ваших дочерей.

Костер почти потух, и лагерь погрузился в темноту. Джон Лоуренс молчал.

– Ваш сын дал гарантию, что Мануэль Менендес и Хуан Бонито не пострадают, – пояснил Натаниэль. – Он дал слово Охосу.

Из-за массивных плеч послышался негромкий, заданный надтреснутым голосом вопрос:

– Откуда эти двое знают моих ангелочков?

Стиви, Глубокие Озера и Штукарь посмотрели на джентльмена.

Натаниэль понимал, сколь многое зависит от формы, в которую будет облечен ответ, и что малейшая небрежность чревата насилием.

– Я не могу сказать точно, откуда они узнали о ваших дочерях.

Толстые пальцы и широкие ладони сложились в громадные кулаки.

– Джей-Эл, – вмешался Штукарь. – Щеголю нужно дать возможность поговорить с теми мексиканцами. Именно для этого он здесь.

Старик молча кивнул и, сдвинувшись с места, пропал в темноте.

Туземец сунул два пальца в пролом в черепе рыси, подцепил розоватый комочек, отправил его в рот и проглотил.

– Ваш рябчик готов, – сообщил Натаниэлю негр.

– Пожалуйста, отложите пока в сторонку. Возможно, мой аппетит скоро вернется.

– Приберегу для вас.

– Эй, Щеголь! – Стиви, покачиваясь, подошел к костру, сунул руку в задний карман, вытащил скомканную бумажку и бросил Натаниэлю. Бумажка отскочила от груди и упала на землю возле ямы. – Брент сказал, чтоб ты посмотрел. Картинки с объявления.

Джентльмен поднял и развернул листок. В свете костра он увидел смятые прекрасные лица Иветты и Долорес. Те улыбались.

Глава 10. Преступники

Черные когти заскребли по керамическим плиткам пола. Брент, чье лицо скрывала резиновая маска противодымного респиратора, сжал морду белого пса и полоснул кривым лезвием по горлу. Хлынувшая кровь согрела левую штанину, и к горлу подступила тошнота. Будучи гуртовщиком и выполняя свои обязанности до конца, он дважды вынужден был стрелять в человека (в янки по имени Уильям, пытавшегося украсть общую плату, и в злобного пьянчугу с таким же именем, которому пришлось не по душе, что его уволил босс, годившийся ему во внуки). И тот, и другой первыми схватились за оружие, чем и навлекли на себя печальный конец. В обоих случаях Брент чувствовал, что действует по справедливости, и не испытал раскаяния, закопав каждого у дороги, по которой гоняли скот. Но бившееся сейчас в его руках невинное создание отличалось и от Уильямов, и от тех зверей, что служили обычно средством пропитания. Белый пес погиб только для того, чтобы он, Брент, смог совершить еще одно неправедное деяние.

Две последние конвульсии сотрясли тело собаки, и в глазах у ковбоя помутилось. Пропитавшая левую штанину кровь остыла и липла к ноге. Опустевшие глаза животного слепо смотрели на Брента. Тень упала на пол. Подошедший напарник, тоже скрывавший лицо за резиновой маской респиратора, указал пальцем вниз. Брент положил мертвого пса на плитки.

Стрелок чиркнул спичкой. Белое пламя вспыхнуло в защищавших глаза стеклянных линзах, разгорелось, окрасившись оранжевым, и осветило комнату.

Просторное помещение украшали восточные ковры, местные гобелены и сверкающая европейская мебель – и все это, похоже, служило одной цели: подтвердить богатство их владельца.

С потолка спускалась по стене черная змея. Брент замер, но мгновением позже понял, что пресмыкающееся – стекающая по стеклу левой линзы струйка собачьей крови, и торопливо ее вытер.

Рукоятью черного револьвера Длинный указал на дверь в западной стене. Брент кивнул в знак готовности. Стрелок погасил спичку. Вместе они осторожно двинулись к выбранной двери. Брент молил об одном: чтобы никто больше не пострадал.

Длинный протянул правую руку, взялся за резную ручку и медленно повернул.

В замке скрипнуло. Высокая тень толкнула дверь вперед, открыв вертикальную линию чистейшей тьмы, которая стала постепенно расширяться. Пространство лежало непроницаемой чернью перед сообщниками. Вглядываясь в непостижимый мрак, Брент остро ощущал нарастающую тревожность.

Спичка, вспыхнувшая в правой руке Длинного, осветила коридор с увешанными картинами стенами.

Стрелок задул огонек, постучал по левой линзе Брента и указал на коридор и стеклянную дверь, через которую они вошли в дом.

Ковбой понял, что ему надлежит оставаться на нынешней позиции и наблюдать за двумя этими точками входа. Понял и кивнул.

В следующий момент стрелка поглотил черный проход. Брент остался наедине с самим собой. Комната выглядела спокойной, как на фотографии. Дом не издавал ни звука.

На одной из стен висел семейный портрет, и когда ковбой увидел изображенного на нем мальчика, в животе затянулся узел.

Где-то вырвался и оборвался мужской крик. Брент выхватил револьвер и повернулся в сторону коридора, где исчез его партнер, но увидел лишь тьму.

Преступником ковбой был совершенно неопытным, но кое-какие отцовские истории слышал и знал, что суета и спешка – плохие помощники. Бестолково врываться на сцену не стоит, особенно когда главную партию исполняет Длинный. Поэтому он остался на месте, продолжая наблюдать за дверью.

Из противоположного коридора вынырнула невысокая фигура. Брент вскинул револьвер и понял, что целится в замершего от страха мальчишку с портрета. Он сунул револьвер в кобуру, метнулся вперед, ладонью зажал пареньку рот, бросил его на пол и поставил колено на живот.

Брент хотел сказать, что не сделает ему ничего плохого, но Длинный настоятельно рекомендовал молчать, если только ситуация не обострится до крайности, поскольку любое английское или неверно произнесенное испанское слово обнаружат в нем гринго.

К счастью для ковбоя, распростертый на полу ребенок не выказывал ни малейшего сопротивления. В конце коридора, там, где растворился в темноте стрелок, вспыхнул белый свет. Вспышку сопровождал неясный хлопок, в котором ковбой распознал приглушенный выстрел.

Лежавший на полу мальчишка повернул голову вправо и только теперь увидел мертвого белого пса. Его большие глаза наполнились слезами, грудь под коленом ковбоя задрожала.

Брент почувствовал себя последним негодяем, но ребенка не отпустил, потому что знал – все может пойти гораздо хуже.

В темном коридоре послышались тихие шаги. Ковбой снова поднял револьвер. Огонек вспыхнул трижды и потух. Узнав условленный сигнал, Брент опустил оружие.

Из тени выскользнул Длинный с зажатой под мышкой лакированной шкатулкой.

Прекрасно понимая, что в одиночку со стрелком ему не справиться ни при каких обстоятельствах, Брент надеялся лишь на то, что давний партнер отца не из тех людей, которые способны убить беззащитного ребенка.

Длинный поставил шкатулку на диван, сунул в кобуру револьвер и опустился на колено. Мальчишка задрожал ровно так же, как четыре минуты назад дрожал, умирая, белый пес. Стрелок достал из кармана рубахи кляп и сунул пленнику в рот. У ковбоя отлегло от сердца.

Связав ребенка по рукам и ногам, сообщники положили его на восточный ковер и завернули, словно буррито[40]. Ковер задышал.

Длинный сунул шкатулку под мышку, прошел к стеклянной двери и окунулся в ночь. Брент взглянул на дышащий ковер, мертвого пса и залитый тьмой коридор, в дальнем конце которого, возможно, был убит невинный человек. Яд отравил кровь ковбоя. Он молча выругался, спешно вышел через стеклянные двери, пробрался через задние дворы четырех домов и нырнул в высокие кусты, где его ждал стрелок.

Лишь теперь грабители сняли и бросили их резиновые маски, шкатулку в мешки тюленьей кожи и поспешили к дороге.

Крепкий и сильный парень, Брент с трудом поспевал за своим длинноногим напарником.

Возле одной из лачуг к ним привязался исхудавший и похожий на пятнистого койота пес, следовавший за парой ярдов двадцать и не умолкавший при этом ни на миг. В конце концов Длинный упер дуло псу в глаз и выстрелил.

Выйдя из Нуэва-Вида через западную окраину, грабители оказались на пустошах и двинулись к лесу, забирая по дуге к востоку. По пути сквозь песчаную равнину промокшая штанина то натирала кожу, то прилипала к ноге.

– Зачем надо было надевать эти странные маски? – спросил ковбой.

– А ты предпочел бы платок?

Брент посмотрел на спутника, но так и не смог определить, рассердил его вопрос или позабавил.

– Платок был бы легче.

– Неужели ты думаешь, что платок, который прикрывает лишь половину лица и совсем не прикрывает волос, и сорвать который может даже ребенок, – лучший способ остаться неузнанным?

– Нет, не думаю.

Несколько минут они шли молча, потом Брент сказал:

– Задам еще один вопрос – и больше не буду. – Стрелок промолчал. – Что случилось в конце коридора? Я слышал выстрел.

– Ты убил собаку и заткнул рот ребенку, – ответил Длинный. – И ничего больше тебе знать не требуется.

– А разве меня это не касается? Ведь я, как-никак, твой напарник.

– Ковбой, льющий слезы над дохлым псом, мне не напарник.

Оправдываться Брент не стал, хотя замечание задело за живое.

* * *

Дальше шли молча и уже через полчаса вышли к тропе, которая и привела к черной чаще. Брент забросил мешок на правое плечо и, опередив стрелка, первым вступил в лес.

Шагов через двадцать он услышал непонятные завывания и даже достал револьвер, но вскоре понял, что это его брат пытается петь.

– Заткни ему пасть, или об этом позабочусь я сам, – пригрозил Длинный.

Прибавив шагу, Брент поспешил вперед по петляющей между деревьями тропинке между темными ветками деревьев и еще более темными колючками юкки, выдвинувшимися из мрака, словно копья негостеприимных туземцев.

Пока он бежал, острый угол деревянной коробки успел вытатуировать синяк на спине. Певческие упражнения Стиви становились все громче.

Между двумя напоминающими ведьмины руки ветками догорал оранжевый костер. Ориентируясь на него, ковбой вышел прямо к лагерю.

– Грозно сверкнули на башне стволы… – пел Стиви. (Глухие удары деревяшкой обозначали ритм.) – Мощь непокорных южан! (Удар деревяшкой.) Тянулись к нам рыла янки-свиней, как тянется к золоту жадный еврей: «Вы уступите нам! Вы заплатите нам!», – но мы шли до конца с верой в сердцах и честь отстояли южан! (Глубокий вдох.) Южан! – Откровенно фальшивая нота повисла в воздухе, окончательно подпортив и без того далеко не стройное исполнение.

Выйдя на поляну, Брент увидел Щеголя, индейца и Штукаря. Все трое сидели у костровой ямы, поглядывая по сторонам и пытаясь угадать местонахождение источника звука.

– Некрушимая гордость южан! – дрожащим голосом снова проблеял Стиви, растянув последнее слово, будто он был оперным исполнителем, а не бездарью, начисто лишенной музыкального слуха.

Оставаясь под прикрытием темноты, Брент углядел брата в глубине фургона, на черном сундуке с плен-ником.

– Стиви! – прошипел ковбой. – Слезай оттуда, да держи рот на…

– Вернулся! – Стиви радостно пнул сундук пяткой, наклонился и во всеуслышание прошептал: – Мой брат вернулся с особого задания.

К счастью, Щеголь в этот момент смотрел в противоположную от пьяного юнца сторону.

– Слезай оттуда да держи рот на замке. – Брент уже уловил шаги идущего по тропинке стрелка. – Живей.

Стиви задумался над предложением брата. В зависимости от степени опьянения он мог либо послушаться и замолчать, либо продолжить, прибавив громкости.

– Некрушимая гордость южан!!!

Держа за дуло черный револьвер, Длинный вышел из лесу с явным намерением задать трепку невменяемому певцу. Брент рванул к фургону.

– Полагаю, – заметил сидевший по другую сторону костра Щеголь, – вам следует выбрать между «несокрушимой» и «нерушимой». Второе, конечно, лучше ложится.

– Чертов янки! – выругался Стиви.

Брент схватил брата за руку.

– Слезай оттуда и помалкивай, если не хочешь, чтобы Длинный задал тебе взбучку.

Стиви повернул голову и мгновенно протрезвел, увидев приближающегося стрелка.

– Слезай с сундука, – повторил Брент.

Младший торопливо кивнул, спрыгнул на землю, пошатнулся, как стрелка компаса, и замер.

Нечто громоздкое отделилось от тьмы, прошествовало мимо братьев и направилось к стрелку.

Брент пригвоздил Стиви суровым взглядом и последовал за отцом.

– Достали? – спросил старший Плагфорд.

– Достали.

Старик кивнул, подошел к костру и встал между ямой и Щеголем.

– Отправляйтесь в город.

Удивленный столь безапелляционным распоряжением, Натаниэль опустил руку в карман брюк, достал часы и щелкнул кнопкой. Серебряные стрелки тускло мелькнули в усталых голубых глазах.

– Сейчас десять минут второго ночи.

Необъятный силуэт навис над догорающим костром.

– Большинство мексов ложатся поздно.

Подошедший ковбой положил добычу перед костром.

– Поэтому и отсыпаются потом после полудня.

Щеголь посмотрел на мешок тюленьей кожи и нахмурился, словно был родителем убитого и освежеванного животного.

– Этого должно хватить для роли, – добавил Брент.

Стромлер заглянул в мешок и вынул лакированную шкатулку. В свете пламени блеснули три капли крови, застывшие на крышке божьими коровками, однако высокий джентльмен из Мичигана оставил кровавые отметины без комментариев.

– Там защелка. – Брент вытянул указательный палец.

Натаниэль нажал латунную кнопку, оттянул скобу и поднял крышку.

Внутри, на мягкой фиолетовой обивке, лежали золотые и серебряные монеты, большая черная книга и бумажные деньги.

Джон Лоуренс вынул из шкатулки и поднес к лицу книгу.

– Библия? – спросил Брент.

Старик кивнул.

– Отдашь Иветте?

– Она на испанском. – Плагфорд-старший швырнул священную книгу в огонь. Страницы покоробились, выспыхнули, съежились и почернели.

Брент не был человеком религиозным, но при виде горящей в яме Библии ему стало не по себе.

Шкатулку накрыла тень. Длинный.

– Используйте монеты.

Щеголь поднял голову.

– Банкноты имеют большее достоинство, и богачи пользуются ими чаще.

– Бумажные деньги печатают в тысяче местных банков, каждая уникальна, и их легче распознать. Монет же в обращении великое множество, и распространены они повсюду вплоть до Китая.

– Понимаю. – Высокий джентльмен из Мичигана зевнул, кивнул и посмотрел на Штукаря. – Будьте любезны, пока я займусь туалетом, отложите монеты по десять и двадцать песо.

– Конечно, – согласился негр.

Щеголь поднялся и потянулся.

– Мистер Стромлер, – обратился к нему Брент. – Глубокие Озера сопроводит вас в город и подождет скрытно у клуба, пока вы будете обхаживать Менендеса и Бонито. Если пойдете куда-то еще, в какое-то другое место, он проследует за вами, а потом поставит в известность нас. – Высокий джентльмен слушал Брента с некоторым сомнением. – Как только вы опознаете сестер… Вы ведь изучили фотографии и знаете, как они выглядят?

– Да.

– Опознав сестер, вы – где бы ни находились – выходите на улицу, роняете шляпу и чешете нос. Это будет ваш сигнал. Получив сигнал, Глубокие Озера, в свою очередь, пошлет сигнал нам, и мы тут же приедем.

– И что потом? – осведомился Щеголь.

– Глубокие Озера укроет вас, а потом вы расскажете нам, что видели и где наши девочки.

– Что будет потом, когда я выполню свои обязательства?

– Дадите нам нужные сведения – и можете возвращаться домой. Если вас вынудят оставить лошадь, мы приведем ее и снабдим вас водой на обратную дорогу. – Брент взглянул на Длинного. – Все правильно, да? Все как мы обсуждали?

– Для начала, – заметил стрелок. – План спасения я выработаю, когда узнаю детали.

Брент снова повернулся к Щеголю.

– Идите. Приоденьтесь и отправляйтесь. Сестры ждут.

Глава 11. Две колыбельные

Детский кулачок постучал в дверь спальни, и тоненький голосок несмело спросил:

– ¿Padre?[41]

Пребывавший там, откуда десять лет назад появилась на свет стучавшая, Умберто оторвал взгляд от разгоряченного лица Патрисии и повернулся к двери.

– Dos minutos, por favor[42].

– Si, – ответила младшая дочь, Эстрелита.

Умберто сильно сомневался, что самому удастся достичь кульминации в оставшееся время (за сорок перевалило давным-давно), но вот вызвать соответствующую улыбку на лице Патрисии ему было определенно по силам. Для этого даже не пришлось представлять на ее месте сладенькую барменшу Мариэтту, которая, впрочем, не заставила себя ждать и явилась непрошеной, чем поспособствовала внезапной разрядке, одновременно резкой и мягкой, как текила, приготовленная из особой голубой агавы, растущей в Гуанахуато.

Артист поднялся, накрыл получившую свое жену теплым одеялом, поцеловал в нос и отпер дверь, которую запирал лишь тогда, когда они с Патрисией отвлекались на романтические дела.

В коридоре стояла Эстрелита, звездочка[43]. Большие глаза были широко открыты от страха, и музыкант, даже не спрашивая, понял, что ее напугал кошмар.

Умберто переступил порог, притворил дверь спальни и спросил дочь, не хочет ли она послушать колыбельную.

Эстрелита обдумала предложение.

– Dos cantos[44].

– No.

Умберто согласился бы исполнить для нее и две (дочь была его самым обожаемым слушателем и обладала более богатым воображением, чем любой взрослый), но часы показывали полвторого ночи, и он понимал, что должен отказать.

– Un canto solamente[45].

Десятилетняя девочка, в немалой степени унаследовавшая от своей матери переговорные навыки, заявила, что согласна пойти на уступки и примет полторы песни.

Качая головой, артист объяснил, что каждая песня – это история, и рассказывать ее до́лжно целиком либо не рассказывать никак. (Каждый раз, когда девочка засыпала, не дослушав колыбельную, Умберто неизменно заканчивал ее на следующий день.)

Эстрелита попросила исполнить «Приверженцы святого Педро». (Эта пространная баллада отличалась тем, что была вдвое длиннее обычной песни.)

– Si. – Умберто прекрасно понимал, что коварная малышка перехитрила его. Взяв дочурку за руку, он подошел к ореховому крючку, на котором висел футляр, и достал уникальный инструмент, который обожал если и не так, как жену и двух своих девочек, то уж наверняка больше, чем любую из своих тетушек или племянниц.

Идя по коридору, отец и дочь миновали костыли Анны и вошли в пристройку, добавленную к дому во время второй беременности Патрисии.

В комнате было темно. Небесный свет не проникал через окно Эстрелиты, и горы сливались с грифельным небом.

Умберто положил футляр, чиркнул спичкой и поднес огонек к фитилю фонаря, висевшего на такой высоте, чтобы его не могла достать дочь. Янтарно-желтый свет разогнал тени.

Девочка заперла дверь (как будто вознамерившись удержать под рукой каждую ноту), забралась в постель и сказала отцу, что готова.

Умберто достал гитарку и сел на подоконник. За спиной черным занавесом висело небо. Нежная мелодия, сорвавшись со струн, достигла ушей девочки. Иным исполнителям приходилось петь во весь голос, но Кальес достигал нужного эффекта при любой громкости.

Речь в балладе шла о вымышленном южноамериканском городке, расположенном на дне лощины и окруженном зелеными лесами и высокими белыми горами.

– ¡Objeto Bendito![46] – пропела Эстрелита в унисон с отцом. (Умберто с удовлетворением отметил, что верхние ноты девочка берет почти идеально.)

Жители Священной Реликвии ходят в церковь, возносят молитву перед едой, выражая признательность за великую жертву Господню. Они благочестивы и праведны. (Умберто сыграл мрачную мелодию – рефрен выражал непреклонную веру горожан в Спасителя.) Как часто бывает с католиками провинциальных общин, обитатели Реликвии дополнили Троицу здешним святым.

(¡San Pedro del Objeto![47] – пропела Эстрелита, чуточку поспешив из-за волнения. Умберто добавил два такта, чтобы поцеловать ее в лоб.)

Святой Педро – небесный покровитель городка, и вот его история.

(Тут лицо Эстрелиты расплылось в улыбке.)

Двести лет назад, ночью, ровно на девятой секунде после семнадцати минут двенадцатого, некий младенец выскользнул из своей колыбельки, выполз из дому и по темной мостовой добрался до ремесленной мастерской, расположенной на дальней окраине. Когда родители отыскали сыночка на следующий день, он был весь в глине. Отец и мать извинились перед владельцем мастерской и заплатили за испорченный материал.

Малыша Педро отвели домой, где аккуратно соскребли прилипшую глину, пользуясь длинным костяным рожком, с помощью которого мужчина надевал высокие сапоги. Потом родители вернули ребенка в колыбель и ушли спать.

Когда на следующее утро они вошли в детскую, то увидели двух малышей: самого Педро и мальчика из глины. Как шестимесячный ребенок мог вылепить такую фигуру? Объяснения не было, и родители заподозрили божественное вмешательство.

Глиняный ребенок стал Реликвией.

Городок, расположенный на дне лощины и окруженный зелеными лесами и высокими белыми горами, назвали Священная Реликвия.

(«¡Objeto Bendito!»)

На протяжении всей своей жизни святой Педро улучшал и доводил до совершенства Реликвию, созданную им еще во младенчестве. Он учился у плотника, постигал искусство работы с деревом и вырезал Реликвии кудри, по пряди за раз. Взяв лазурит, он сделал два глаза. Взяв жемчужины, изготовил прекрасные ногти для пальцев рук и ног.

Достигнув сорока лет, Педро изучил анатомические диаграммы, после чего приступил к самой трудоемкой и сложной работе. Проделав крошечное отверстие в левом плече полой Реликвии, он вложил туда кусочки глины – каждый кусочек не больше горошинки – и, вооружившись иголками и щипчиками, вылепил внутри мальчика кости, нервы, артерии и органы.

Святой Педро умер в шестьдесят шесть лет, прожив ровно вдвое больше Сына Божьего, преданного Иудой Искариотом и распятого в тридцать три года. Его похоронили на центральной площади, и весь город оплакивал своего покровителя.

(Умберто заметил, что глазки у дочери закрываются.)

На следующий день, придя на площадь возложить свежие цветы, горожане увидели стоящую на могиле Реликвию. Подивившись чуду, они отправились к дому святого Педро и обнаружили, что шкаф, где хранилась Реликвия, заперт, а между тем единственный ключ от него похоронили вместе со стариком.

Горожане пали ниц. То было второе чудо, совершенное святым Педро, покровителем Священной Реликвии.

Белый полумесяц на личике Эстрелиты провалился в круглый черный зевок. Дождавшись, когда умолкнет последняя нота, Умберто сказал, что закончит песню завтра.

– Gracias. – Веки опустились. Девочка моргнула, сопротивляясь сну, и уступила.

Артист наклонился, поцеловал свое самое любимое творение в лоб, поправил хлопчатобумажное одеяло, поднялся, прошел к двери, открыл футляр для инструмента и увидел кошель с самородками, полученный днем от отчаявшегося техасца.

Умберто не верил в непосредственное божественное вмешательство, о котором только что пел, но теперь все же произнес молчаливую молитву за похищенных gringas. Потом он положил в футляр своего четырехструнного ребенка, задул огонь в лампе и ощутил в животе ком страха, которым каждый хороший отец награждается в день рождения первой дочери.

Глава 12. Пожиратели скотча и текилы

Натаниэль Стромлер поправил котелок и зашагал по единственной в Нуэва-Вида мощеной дороге в направлении белого трехэтажного здания, окруженного колясками, дилижансами и поблескивающими, как атла́с, лошадьми. Под козырьком над входной дверью висела, освещенная двумя ярко сияющими фонарями, зеленая с золотом вывеска:

Castillo Elegante de Humo, Bebidas & Dados[48]

На взгляд возможного владельца гостиницы из Мичигана, человека искушенного, трижды побывавшего в Европе и однажды (случайно) попавшего на Восток, заведение нисколько не походило на обещанное вывеской первоклассное, но параллелепипеды табачного дыма перед каждым окном, громкий резкий смех и отрывистые восклицания, одновременно радостные гневные, подтверждали наличие сигар, выпивки и игральных костей. Приблизившегося гринго почтили своим вниманием двое чисто выбритых мужчин в темно-зеленой униформе, стоявших по обе стороны от пунцовой двери. Лица у обоих были суровые и решительные, револьверы новенькие, блестящие, и Натаниэль не мог решить, то ли это частные, нанятые по контракту охранники, то ли служители правопорядка, то ли те и другие в одном лице.

– Добрый вечер, сеньор, – произнес по-английски стоявший слева. – Добро пожаловать в «Castillo Elegante».

– Gracias, – ответил Натаниэль. – Y buenas noches a ustedes[49].

Четкость и уверенность, с которыми это было произнесено, удивили охранников.

Встав под козырек, джентльмен увидел на двери аккуратное объявление, гласившее, что бедняков, рассчитывающих покурить, выпить или развлечься игрой, в «Castillo Elegante» не ждут:

No Hay Hombres Pobres Permitido[50].

Охранник справа открыл тяжелую дверь, явив сияющий и дымный интерьер, выполненный в темно-зеленых тонах.

– Amigos. – Натаниэль вручил охранникам две монеты с орлами достоинством в десять песо каждая, и глаза обоих вспыхнули – очевидно, такая щедрость не была здесь в обычае.

– Gracias, Señor, – сказал тот, что стоял слева. Второй благодарно кивнул.

(Натаниэль счел за лучшее заручиться расположением вооруженных охранников – на тот случай, если предпринятая им разведывательная миссия пойдет не так.)

Мрачные предчувствия отзывались острой болью и давящей тяжестью. Человек из Мичигана остановился на пороге и оглянулся на свою буланую, мерцающее небо и тени, скрывавшие сообщника, Глубокие Озера, точное местоположение которого оставалось неизвестным.

Справившись с неожиданной слабостью и наполнив грудь прохладным ночным воздухом, Натаниэль вошел в просторную гостиную, оклеенную темно-зелеными обоями, обставленную диванчиками и заполненную людьми, словно позабывшими о том, что до рассвета осталось меньше четырех часов.

Клокотала толпа мексиканцев в сверкающих голубых костюмах. Густой и едкий дым сигар и сигарилл щипал глаза. Молодые женщины в тугих кружевных корсетах предлагали улыбки и выпивку каждому мужчине, чье внимание не поглощали соблазнительно выпяченные груди. В нише, освещенной двумя фонарями, ненавязчиво поигрывала троица музыкантов: молоденький мариачи[51], женщина с кастаньетами и пожилой трубач.

Делая первый круг по гостиной, Натаниэль вызвал в памяти данное Охосом описание Мануэля Менендеса. «Пятьдесят, грузный, около пяти с половиной футов[52], усы, на лице возрастные пятна, заметна седина». Гринго убедился, что этому описанию соответствует едва ли не половина присутствующих мужчин, и если он не попросит кого-то из прислуги или случайного встречного указать нужного человека, то попросту не сможет отличить Менендеса от двух десятков его двойников. Натаниэль решил переключиться на поиск Хуана Бонито, «метиса ростом около пяти футов и четырех дюймов[53] со сплющенным носом и рваным правым ухом», хотя Охос и предупредил, что господин этот «странный и гораздо менее доступный, чем Менендес».

После трех кругов обнаружить примечательного метиса не удалось. На первом этаже Бонито определенно не было. Натаниэль стал искать лестницу, которая вела на верхние этажи, и увидел в темном проходе золотистую диагональную линию балюстрады.

Изящная гибкая рука скользнула под локоть гринго, и у него перехватило дыхание.

– Привет, красавчик американец.

Справа от себя Натаниэль увидел молоденькую мексиканку с широко расставленными невинными глазами и похотливой улыбочкой. Девушка выглядела лет на восемнадцать (или моложе), хотя ей могло быть и за двадцать (мексиканцы, как негры и восточные люди, стареют медленнее других народов).

– Buenas noches, – с легким беспокойством ответил Натаниэл, уже давно не чувствовавший тепла красивой женщины, которая не была бы его невестой.

– Приехал в город сегодня? Из Техаса?

– Дважды в точку.

– А горячую ванну не хочешь? – Раскрашенные губы сложились в улыбку. – Я тебя хорошо отмою.

Натаниэль выдавил вежливый ответ.

– Мне… Я пришел сюда не за женским… вниманием.

Женщина резко вырвала руку.

– Я говорю только о ванне. – Она отступила на шаг и добавила: – От тебя воняет, как от лошади.

– Извините, мне показалось…

Возмущенная мексиканка удалилась.

Натаниэль дважды бывал в Нью-Йорке и теперь первым делом проверил карманы – не ушла ли мыльщица с его деньгами или новыми американскими карманными часами, но и то, и другое осталось на месте. Он направился к лестнице в задней части зала и, поднимаясь, представил, как отмокает в горячей ванне, приготовленной либо девушкой-мексиканкой, либо Кэтлин, либо им самим… Мысли эти пришлись некстати, напомнив об усталости и отозвавшись болями.

Подъем утомил. Золотой прямоугольник над головой рос, и оттуда доносились крики победителей и проигравших, участников неизменного ритуала приглашения господина случая проверить содержимое кошельков.

Миновав проход, гринго оказался в роскошной комнате, оклеенной позолоченными обоями и обставленной белыми диванами и стульями, где устроились с десяток игроков. Официантки носили переливчатые корсажи, не скрывавшие соблазнительные выпуклости смуглых грудей (которые, несомненно, помогали игрокам принимать мудрые решения каждый раз, когда они делали ставки против казино), а в дальнем углу мулатка в шелковом платье извлекала изящную мелодию из большой золотистой арфы. На стенах висели четыре картины в импрессионистской манере, изображавшие статных лошадей на угрюмых горных пиках. (По всей видимости, залу отводилась роль хранителя европейского духа, но бросалось в глаза, что создатель интерьера не отъезжал от родной асиенды дальше чем на три мили. Недоставало разве что клавесина, присутствие которого наверняка рассмешило бы гринго.)

Все внимание играющих занимали карты, кости, выпивка, женская плоть и глаза мастеров блефа, в силу чего возведением столбов дыма они были озабочены меньше, чем пестрое сборище внизу. Резь в глазах Стромлера понемногу прошла.

Присмотревшись к сидящим за белым столом, окаймленным бортиками, Натаниэль обнаружил невысокого мужчину в коричневом костюме. Рассматривая его со спины, он обратил внимание на то, что уши у коротышки разные, и верхняя половина одного как будто оторвана выстрелом с близкого расстояния. Сердце в груди гринго тревожно заколотилось.

Обойдя стол и продолжая скрытое наблюдение, Натаниэль взял на заметку сплющенный нос незнакомца и выразительный лоб, предполагавшие смешение мексиканской и туземной крови.

Хуан Бонито.

В дополнение к тесному коричневому костюму отвратительный коротышка носил красный котелок, бабочку того же цвета и белые перчатки, и таким образом напоминал существо, что могло бы сопровождать шарманщика, вечно всплескивая руками с непременным бананом в них.

Между тем Бонито яростно встряхнул украшенный блестящими бусинами золоченый стакан. Трое других игроков – все они до некоторой степени соответствовали описанию Мануэля Менендеса – сделали то же самое. Костяшки застучали как град по крыше. Все четверо перевернули стаканы и с грохотом вколотили их в стол. Кости улеглись. Участники квартета заглянули под приподнятые края.

Играли они в ту разновидность «Костей лжеца», где на каждом круге определяется один проигравший, или в другой вариант, где победитель забирает деньги всех проигравших, Натаниэль не знал. В любом случае, сумма разыгрывалась весьма значительная – каждый положил в банк по пятьдесят песо.

Зная, что приближаться к столу до окончания круга неразумно, джентльмен продолжил наблюдение, оставаясь на почтительном расстоянии.

– Empezas[54], – сказал Бонито, обращаясь к мужчине в полосатом костюме.

Тот объявил пять по три.

– Seis los tres[55], – произнес мужчина, жевавший размякшую незажженную сигариллу.

Соблюдая порядок движения по часовой стрелке, третий назвал семь по три.

– Лжец! – воскликнул Бонито.

Мужчины подняли стаканы – на столе обнаружилось пять кубиков с тремя очками.

Невысокий метис в белых перчатках забрал выигрыши у джентльмена, на которого кричал, внимательно проверил каждый песо и добавил к стопке монет и аккуратно разложенным банкнотам под правым локтем.

(Другие ставки остались нетронутыми.)

Натаниэль спросил, можно ли присоединиться к играющим.

Проигравший, который сидел рядом с Бонито, подвинулся, освобождая место для новичка, чтобы гринго мог сесть, взглянуть на изуродованное ухо счастливчика (похоже, со следами от ожога) и проиграть.

– Gracias, Señor.

Мексиканка с сильными руками принесла еще один стул и поставила на стол позолоченный стакан с костями. Натаниэль поблагодарил и сел.

– На мелочь не играем, – предупредил Бонито, теребя поврежденное ухо.

Гринго вынул из кармана мешочек, развязал шнурок и высыпал на светлый деревянный стол кучку высоко ценимых песо. Коротышка и его соплеменники кивнули.

Натаниэль уже решил, что человек со средствами (или по крайней мере вымышленный персонаж, коего он изображал) будет, находясь за границей, придерживаться неких устойчивых предпочтений и не станет втираться в доверие к местным или заискивать перед ними. Повернувшись к принесшей стул женщине, он сказал:

– Quiero un escocés, viejo y dulce, por favor[56].

Официантка порекомендовала «Águila Azul», особенно чистую текилу, весьма популярную среди истинных джентльменов, завсегдатаев «Castillo Elegante», но гринго вежливо отказался.

Встретив отпор, женщина кивнула и отправилась за стаканом старого мягкого скотча.

Натаниэль и неудачник предыдущего кона положили на круг по пятьдесят песо.

– Empezamos[57], – объявил Хуан Бонито.

Игроки зарядили кубики, затрясли стаканами, и грохот костей заглушил все прочие звуки. Метис кивнул. Игроки перевернули стаканы и впились глазами в кости. У Натаниэля выпали: двойка, две тройки, четверка и шестерка.

– Perdón[58]. – Самоуверенный гринго заявил, что сделает первую заявку.

Двое игроков кивнули в знак согласия.

– Seis los cuatros[59], – сказал Натаниэль. (Необычайно смелая заявка.)

– Наглый обманщик! – воскликнул Бонито.

Джентльмены подняли свои стаканы; верхние грани костей показали четыре четверки – на две меньше заявленных Натаниэлем. Хуан Бонито забрал деньги гринго, придирчиво проверил каждую монету и выстроил новое здание у восточных границ своей денежной метрополии.

Квинтет разыграл еще один круг. Гринго снова сделал рискованную заявку, и мелкий метис снова назвал его лжецом.

– Пропади оно пропадом! – воскликнул Натаниэль.

Бонито благожелательно улыбнулся наивному американцу.

– Не начинайте с больших чисел. Когда игроков так много, – он сделал широкий жест, – хороший урожай не собрать.

– Gracias.

– В следующий раз начну я. – Коротышка дружески похлопал Натаниэля по плечу.

Ритуал повторился. Игроки встряхнули и опрокинули стаканы. Круг начался с метиса и закончился неудачной заявкой гринго.

– Провались оно! – снова воскликнул Натаниэль, надеясь в душе, что не переигрывает, изображая отъявленного неудачника.

Женщина с сильными руками поставила стакан со скотчем у левого локтя гринго. Натаниэль потянулся за золотой монеткой, но Бонито крепко сжал его запястье.

– Нет. Я забираю ваши деньги. Выпивка за мой счет.

– Gracias.

Метис вручил женщине монету в двадцать песо, проявив таким образом необычайную щедрость.

– Думаю, нам следует поменять направление, – предложил коротышка, – чтобы мне не пришлось снова называть вас лжецом.

– Gracias.

Представить, что столь добросовестный человек способен платить за издевательства над удерживаемой насильно женщиной, было нелегко, но Натаниэль знал: мужчины становятся другими – такими, каких сами же и презирают, – когда внутри воет волк вожделения. В душе метиса вполне могло найтись место для темного резервуара, наполненного недобрыми словами и делами, на что намекали его внешность, рост и насмешливое прозвище[60].

– В обратном направлении, – объявил Бонито.

Джентльмен с незажженной сигариллой перебросил ее из одного уголка рта в другой, где раскисший цилиндр и обосновался, словно флюгер, следующий порядку заявок.

Натаниэль поставил пятьдесят песо.

– Empezamos.

Загремели, подражая мара́кас[61], и опрокинулись на светлый стол золоченые стаканы. Сыграли два круга. Мужчина с незажженной сигариллой назвал лжецом соседа справа и проиграл, когда открыли кости, пятьдесят песо. Победитель (оказалось, его имя Виктор[62]) ушел с выигрышем. На следующем круге уже Натаниэль обвинил Бонито и вернул часть проигранного.

Ночь неторопливо плелась к рассвету.

Стромлер угостил выпивкой своего наставника, который дважды ответил тем же.

– Бесчестный обманщик и лжец!

Когда гринго в последний раз взглянул на часы, маленькая стрелка приближалась к пяти. Невероятно, но не прошло и двадцати четырех часов с того момента, как он стоял в доме Футменов за дверью детской, прислушиваясь к тихому плачу невесты. Теперь те горькие минуты казались такими же далекими, как детство в Мичигане.

Мужчина с сигариллой решил-таки зажечь отсыревшие табачные листья, весь вечер терзавшие его ноздри (жена позволяла покурить лишь раз в день из-за больных легких), и потому вышел, оставив за столом Натаниэля и Бонито.

Три часа игры – и вот подходящий случай. Гринго промочил горло глотком скотча и повернулся к противнику.

Бонито, отбросивший английский после третьей текилы (в репертуаре осталась одна только фраза – «бесчестный обманщик и лгун»), объявил слегка заплетающимся языком, что должен вернуться домой.

Страх пронзил гринго. Сохраняя спокойствие, он предложил метису пропустить еще по стаканчику.

Коротышка задумался.

– Uno mas, mi amigo[63], – настаивал наивный американец, впервые назвав метиса «другом».

Коротышка никак не мог решиться.

– Si, amigo, – uno mas.

– Bueno.

Бонито достал из-под стула чемоданчик крокодиловой кожи и сказал, что почистит деньги.

Хотя Натаниэлю эти слова показались странными, он кивнул с безразличным видом и сделал последний заказ, обратившись к официантке, чей запас кудряшек, улыбок и энергии казался неисчерпаемым.

Бонито открыл несколько стальных защелок и откинул крышку тяжелого чемоданчика. К крышке были прикреплены пятизарядный револьвер и нож с зазубренным лезвием. (С таким арсеналом опасаться за второе, целое, ухо коротышке не приходилось.)

Метис разложил на столе выигранные банкноты, взял пузырек с душистой эссенцией и обозначением «Agua»[64] на этикетке, побрызгал ею на сморщенные бумажки и собрал их в четыре аккуратные стопки, накрыв влажным полотенцем. Потом, взглянув на гринго, объяснил, что любит чистые деньги.

– Да, они самые лучшие, – согласился Натаниэль.

Бонито достал четыре свечи, поставил их в пустой стакан, чиркнул спичкой и поджег все фитильки. Подождав, пока фосфорная головка догорит, оставив зигзаг дыма, он отложил огарок и вынул из кожаного чемоданчика нечто напоминавшее маленький утюжок.

– Muy inteligente[65], – восхищенно заметил Натаниэль.

С видом человека, занятого важным делом, метис поднес утюг к пламени четырех свечей. Запах нагревающегося металла заглушил вонь сигарного пепла и пролитой выпивки.

Как бы мимоходом гринго заметил, что увиденное в Нуэва-Вида пришлось ему по вкусу. Осторожно поворачивая утюг, Бонито порекомендовал тамале[66] со свининой в «Casa Jorge» и барбекю на западной стороне города, где заведения намного превосходят конкурентов с восточной.

Поблагодарив метиса за совет, Натаниэль наклонился и вполголоса признался, что, пребывая вдалеке от супруги, желал бы кое-чего еще.

– Bebidas por Señor Bonito y el Americano[67], – сказала официантка, ставя на стол стакан с текилой и бокал со скотчем.

Натаниэль извлек монетку из похудевшей мошны и заплатил за спиртное.

– Gracias. – Женщина тронула кудряшки проказливым пальчиком и удалилась.

Бонито прижал утюг к влажной тряпице на банкнотах. Под металлом зашипело. Рассеяв пар, метис осведомился, имеет ли визави в виду порезвиться с женщиной.

Натаниэль подтвердил: да, именно этого он и желает. Коротышка заметил, что в городке есть два борделя и три осмотрительные дамы, принимающие клиентов у себя дома.

Выдержав многозначительную паузу, джентльмен высказал пожелание познакомиться с женщиной необычного для данной местности типа.

– То есть вам… и тут нужен скотч вместо текилы? – уточнил на ломаном английском Хуан Бонито.

– Да. Предпочитаю скотч, – ответствовал гринго.

Коротышка посерьезнел.

– Есть одно место с двумя такими дамами.

Натаниэль почувствовал, как зашлось сердце.

– Они… – Бонито запнулся, подыскивая нужные слова. – Одна под зельем, больна, а другая… пьянчуга, и у нее нет правой ступни… оттяпали.

Тошнотворный ком подступил к горлу. Натаниэль опустил голову и прокашлялся.

– Эти gringas, – добавил метис, – они… они несчастные женщины.

– Я бы хорошо заплатил за проведенное время и был бы добр с ними. – Изображать плотский интерес к описанным пленницам было нелегко. – Y muy, muy generoso[68].

Бонито кивнул.

– Bueno. – Он собрал банкноты и все остальное, уложил в чемоданчик, достал баночку, наполовину заполненную янтарного цвета жидкостью, и отвернул крышку. – Bueno. – В ответ на какие-то мысли на лице коротышки проступило скорбное выражение.

– Где же располагается заведение, в котором они работают? – поинтересовался Натаниэль.

Метис опустил грязную монету в янтарный раствор, и она звякнула, упав на донышко чистой и блестящей.

– Приходите сюда завтра вечером, в девять, и поищите алый дилижанс. За пятьдесят песо он доставит вас, куда следует… в заведение Гриса.

Еще одна грязная монета упала в раствор и перевернулась в нем.

– Gracias, amigo. – Слово «друг» уже не пришлось, похоже, по душе низкорослому джентльмену. – Это заведение Гриса, где оно?

– За горами.

– У него есть название? – спросил Натаниэль, отгоняя мрачное предчувствие.

Хуан Бонито хмуро ухмыльнулся.

– «Catacumbas».

Испанское слово, означающее «катакомбы», прозвучало так, что у Натаниэля похолодело в груди.

Часть II. «Catacumbas»

Глава 1. Портрет Гриса

Лучи рассветного солнца проскользнули мимо серых облаков, будто вылепленных из глины грубыми руками, ворвались в панорамное окно горделивого особняка, сложенного из камней трех ацтекских храмов, и раскроили на светлую и темную половины портрет сидящего мужчины. Солнечный круг уменьшился до размеров сияющей булавочной головки в единственном глазу. Одноглазого звали Грис.

– Eres muy guapo[69], – похвалил Карло, стоявший за своим мольбертом напротив испанца.

Грис предложил воздержаться от легкомысленных комментариев, и художник, послушно кивнув, сосредоточился на портрете, над которым работал каждое утро в течение последних пяти дней. Некоторые из тех, кого ему доводилось писать, любили поговорить, другие предпочитали читать книгу или слушать музыку (на фонографе или в исполнении струнного квартета), но Грис просто смотрел перед собой и молча размышлял о чем-то своем. В отличие от многих, испанец попросил изобразить его предельно точно. Изрезанная шрамами шея, белизна волос, полные женственные губы, длинные ресницы, узкий нос, нависшее правое веко – все подлежало точнейшему перенесению на холст. Своеобразную красоту следовало воспроизвести без малейших изменений.

Два часа прошли в полном молчании. Затем испанец посмотрел на карманные часы.

Карло сообщил заказчику, что портрет почти готов, осталось лишь доработать стены комнаты и детали натюрморта.

Грис сказал, что ничего не имеет против.

– Bueno.

Художник спросил, следует ли изображать кружащих над гниющим натюрмортом мух.

Грис ответил, что его задача – полное соответствие действительности.

От миазмов частично защищал пропитанный виски платок, которым Карло прикрыл нижнюю половину лица (словно бандит), но за прошедшие дни вонь окрепла и теперь проходила любой фильтр.

Запахи разложения, казалось, не беспокоили Гриса, рассевшегося непринужденно в кожаном кресле. Каблуки его высоких сапог покоились на подставке, которой служила голова с искаженным муками лицом.

Из вспоротого крест-накрест вздувшегося живота трупа изливалось черное масло, украшенное кровавыми чешуйками и желтоватыми комочками застывшего жира. В этой жидкости прятались многочисленные серые скорпионы, три из которых еще шевелились.

Зачем понадобилось наполнять тело маслом и скорпионами, Карло не знал и знать не хотел. Натура есть натура, а его дело – изобразить ее в лучшем виде. Понаблюдав за новорожденными мухами, он соединил капли синей, желтой и зеленой краски с ложечкой обсидиановой[70], трижды перемешал и добавил чуточку льняного масла. Взяв получившуюся переливчатую черную смесь, художник нарисовал мушку на искусанном языке человека, навлекшего на себя гнев испанца. Под полотном, этим художественным отчетом о вскрытии, в двух дюймах от нижней границы, находилась табличка с названием:

«El Decreto de Gris» («Приговор Гриса»).

Название портретируемый выбрал сам.

Глава 2. Внутренний мир мужчин

Брент оцепенел и впал в ступор. Голову наполнили странные, словно из пьяного сна, видения. Он ткнул кулаком дерево, но отрезвление не пришло.

– Черт.

Ковбой стер кусочки коры и сок с покрасневших костяшек и, подняв голову, посмотрел на Щеголя.

– Прошу прощения. – На правом плече Натаниэля пристроилось солнце, огненный эполет, выжигавший Бренту глаза. – Я подумал, что вам стоит знать, что именно сказал мистер Бонито.

– Мне и нужно было услышать все как можно точнее.

– Прошу прощения.

Ковбой отвернулся к костровой яме. Над меркнущими угольями поднимались ленивые струйки дыма. Неподалеку, завернувшись в изъеденные молью одеяла, спали отец, брат и негр. За окружавшими лагерь деревьями высились десять горных вершин, прозванных Гран-Манос[71]; где-то там томились в плену две белые шлюхи, бывшие, возможно, сестрами Брента.

– Мексиканец назвал их по имени? – Ковбой не хотел верить, что его сестры – наркоманка и одноногая пьянчуга. – Может, это какие-то другие женщины…

– Хозяин места, где их держат, – человек, которого вы ищете.

– Грис?

Щеголь кивнул.

– Ладно.

Брент еще не решил, стоит ли рассказывать отцу и брату о состоянии обеих женщин.

– Мне очень жаль.

– Бонито насиловал их?

Щеголь ответил не сразу.

– Он не делился со мной такими подробностями.

– Вы же были там, – проворчал Брент. – Играли с ним несколько часов. И у вас не сложилось мнение о нем? Что он за человек? На что способен?

– Ему было неприятно говорить об этом. Он не хотел…

– Но все-таки сказал! Знает, что их удерживают насильно, но все равно дал вам свою рекомендацию… чтобы вы тоже… – Брент не смог договорить. – Будь он проклят, этот краснокожий коротышка.

– Сочувствую.

Запас уклончивых реплик, очевидно, иссяк, и Щеголь положил руку на плечо Бренту. Солнце скрылось за выросшей внезапно горой, которой оказался Джон Лоуренс. Брент сбросил с плеча руку Натаниэля.

– Не надо меня трогать.

Такого явно выраженного недовольства джентльмен не ожидал.

– Где мои ангелочки? – спросил старик голосом человека, преодолевшего расстояние намного большее, чем три ярда.

– В месте, которое называется «Catacumbas», – ответил Брент. – Щеголь отправится туда сегодня вечером.

С растрепанной бороды главы семейства сыпался пепел.

– И мы пойдем за ним.

– Да. – Брент надеялся, что отец не станет расспрашивать Щеголя и не узнает ужаснувших его самого деталей.

Старик зашагал прочь, но солнце, затянутое плотными облаками, уже не вернулось.

Брент взглянул на Стромлера.

– Вам бы лучше поспать. Под фургоном прохладнее.

Высокий джентльмен широко зевнул и кивнул.

– Сначала соберу кое-что.

* * *

Брент призвал на помощь брата; они вытащили из фургона черный сундук, перенесли его на другую сторону холма и поставили на попа. Внутри темницы что-то упало.

Ковбой отошел к кустам, вытащил член (который после долгого дня в седле вонял, как перепрелый овощ), оросил треугольные листья и бросил через плечо:

– Вытащи затычку.

– Меня вырвет… И без того голова ходуном ходит, и во рту кислятина.

– Пропади ты пропадом со своим виски. – Брент застегнул штаны и подошел к брату. – Еще раз увижу с фляжкой – надаю так, что себя не узнаешь.

– Силенок не хватит.

– Всегда хватало.

– Раньше, когда мы были помоложе, – да, хватало. До того, как ты стал гуртовщиком. Теперь я вырос и понимаю, что и как. Знаю, кто я и кто ты. – Стиви самодовольно ухмыльнулся.

Бренту выражение на лице брата не понравилось.

– И кто же, по-твоему, я?

– А ты поди да спроси свою бывшую невесту. Поинтересуйся у Джейни Дилл, что такое…

Брент врезал кулаком в живот брату. Стиви согнулся, наткнулся на сундук и свалил его на землю. Из сундука донесся стон.

Краснорожий юнец ухватился за пурпурный стебель, дернулся в конвульсиях и изрыгнул завтрак. Траву забрызгало бледной кашицей.

– Чтоб тебе провалиться, – прохрипел Стиви. – Гори в аду… – Он сплюнул.

– Ты как? – Брент все еще не мог поверить, что поддался на провокацию младшего и позволил себе такое.

– Бьешь исподтишка, – жалобно простонал Стиви. – Нечестно.

– Я стоял перед тобой, и ты все видел.

– Ну да…

Брент опустился на колено перед распростертым на земле юнцом.

– Нехорошо вышло. Ты такого не заслужил.

– Не заслужил, – подтвердил Стиви.

– Прости.

Пострадавший не принял извинения, но и не отверг его, что было в данный момент наиболее разумной реакцией в глазах ковбоя.

– Вставай. – Он помог брату подняться, смахнул пыль со спины, вытер с лица блевотину. – Давай займемся этим.

Братья подняли сундук. Задержав дыхание, ковбой зацепил веревочную петлю и дернул. Резиновая пробка выскочила, и из отверстия на землю хлынула моча, смешанная с более темными субстанциями.

– Кровь видишь? – заслонив локтем нос и рот, спросил Брент.

Стиви поспешно покачал головой.

Донесшийся из сундука горестный стон был заглушен вколачиванием резиновой затычки.

* * *

Невидимое солнце поднялось уже высоко. Черные, серые и серебристые облака напоминали фактурой шершавую вулканическую породу.

Штукарь сварганил рагу из репы, моркови и картошки, коими запаслись еще в Техасе, с добавкой мяса подстреленной недавно дичи. Незадолго до ужина в лагерь вернулся Длинный; его черный наряд выглядел серым из-за пыли. Подойдя к главе семейства, он сказал:

– Его настоящее имя Умберто Кальес.

Брент понял, что речь идет об Охосе.

Джон Лоуренс опустился на камень, достал из кармана комбинезона ручку со стальным пером, отвинтил колпачок и написал на левой штанине: Умберт Каллис.

Длинный подошел к котлу с рагу, за которым присматривал негр.

– Охос был с нами честен, – сказал Брент, обращаясь к стрелку.

– Если в Техасе объявится шайка жаждущих мести мексиканцев, нам нужно знать, кого искать. – Длинный поднес ко рту ложку с рагу и подул, разгоняя пар.

– О’кей. – Ответ успокоил ковбоя – стрелок не планировал расправу с человеком, который казался честным.

Длинный проглотил рагу.

– Джей-Эл, тебе надо подкрепиться.

Старик посмотрел на старого партнера и, поднявшись с камня, подошел к котлу.

Штукарь взял самую большую из имевшихся в его распоряжении деревянных мисок, наполнил ее рагу и вынул из кармана рубахи алюминиевую ложку.

– Горячо.

Не обращая внимания на ложку, старик поднес миску ко рту и выпил содержимое, почти не пережевывая. Ручейки бульона стекли по растрепанной бороде.

– На самом деле он наслаждается вкусом, – заметил Штукарь.

Старик поставил пустую миску на землю.

– Дай ему еще, – сказал Длинный.

Негр наполнил миску еще раз.

Действо повторилось.

– Благодарствую, – сказал Плагфорд-старший.

– Рад видеть, что ты ешь, – отозвался Штукарь. – И спасибо, что миску не проглотил.

Брент и Стиви похлопали отца по спине, будто имели дело с громадным младенцем на грани отрыжки.

Старик кивком указал на нависшие черные, серые и серебристые облака.

– Как на фотографии.

– Точно, – подтвердили сыновья.

Человек-гора сунул руку в левый карман и извлек небольшую рамку с фотографией семейства Плагфордов, посмотрел на нее, убрал.

– Брент?

– Да?

– Скосишь мне эти заросли?

– С удовольствием.

– Мои ангелочки не узнают меня таким.

Глава 3. В пекло

Вооружившись стальными ножницами Штукаря, Брент Плагфорд состриг самые выдающиеся дюймы разросшейся бороды отца. Жесткие сальные клочья падали между громадных сапог исполина, откуда их сметали в костер бурные порывы северо-восточного ветра. Потом ковбой стер с шишковатого лица листья, семена, блох и склеившиеся комочки дряни, получил чашку с мыльной пеной, взял кисточку из соболиной шерсти и, как штукатурку, нанес белую пену.

Проснувшийся после пятичасовой дремы Щеголь подошел к костру и вручил Бренту складную бритву с перламутровой рукояткой и выбитыми на ней инициалами Н. Дж. С.

– Точил вчера утром.

Ковбой принял бритву и открыл; жесткий шарнир работал гладко и неслышно.

– Хороша вещица. Подарок?

– Да. От невесты.

– Спасибо за любезность.

– Пожалуйста.

Через трещины в комковатых облаках пробились тягучие лучи вечерних сумерек. Держа бритву в твердой руке, Брент поднес лезвие к намыленной отцовской шее и произвел первый прокос.

Щеголь натянул свои синие штаны, сел у костра, положил себе рагу и отправил в рот полную ложку.

– Прекрасный вкус.

– Рассчитывал на вашу похвалу. – Штукарь взглянул на Стиви. – А Щеголь оценил.

– Как я рад, – угрюмо пробурчал юнец, сопротивляясь приступу рвоты. – Аж дрожу от восторга.

– Ты бы попробовал, – посоветовал Штукарь. – Хотя должен предупредить – это особое южное блюдо.

– И что в нем такого?

– Всю полноту вкуса почувствуешь на выходе.

Шутка не понравилась.

– Чтоб тебя черти поджарили.

– О! Есть рецепт?

Стиви плюнул в огонь.

– Умничаешь, да?

– Бью тем же оружием.

Брент отвел руку с сияющим лезвием от отцовского лица.

– Готово.

В сравнении с остальной задубевшей и бронзовой шкурой, шея, подбородок и щеки Джона Лоуренса выглядели мягкими и бледными.

– Вот теперь они меня узнают. – Старик провел по представшей свету коже широкой ладонью. – Они узнают.

* * *

Покончив с ужином, Брент обошел костровую яму и вернул бритву владельцу, который надел свежие зеленые подштанники и теперь занимался туалетом.

– Еще раз спасибо.

– Не за что. – Щеголь смочил тряпицу в деревянном ведре, поднес мыльную ткань к лицу и утерся.

Брент оглядел его одежду.

– У вас ведь и револьвера нет, а?

– Я собираюсь стать владельцем гостиницы, а не стрелком.

– Надо же себя защищать.

– Носить оружие не стану. – Слова определенно смахивали на официальное заявление.

– Сегодня стоит сделать исключение.

– Вы выстрелите в невооруженного человека? – Щеголь намылил и стал тереть подмышки.

– Только при необходимости.

– А ваш брат, отец или Штукарь в безоружного выстрелят? – Он вытер подмышки влажным полотенцем и принялся намыливать шею.

– К ним это тоже относится.

– Тому, кто вооружен, легко забыться; я же предпочитаю оставаться в твердом рассудке.

– Толк в этом, может, и есть, – признал Брент. – Но здесь мы имеем дело с людьми далеко не благородными. Эти парни… да вы сами знаете, что они сотворили.

Щеголь потер полотенцем безволосую грудь.

– Не каждый – будь он хороший человек или плохой – решится выстрелить в безоружного оппонента.

– Возьмите хотя бы небольшой, двухзарядный, такой, чтоб можно спрятать. Вы же не хотите оказаться в мексиканских катакомбах и не иметь иной возможности защитить себя, кроме как галстуком-бабочкой.

– Я подумаю над этим, – сказал джентльмен, давая понять, что разговор окончен.

– У меня были два погонщика, которые рассуждали как вы. Одного я похоронил. Возьмите хотя бы дамский.

– Я подумаю.

* * *

Пока Стромлер облачался в черный смокинг, Плагфорды, Штукарь и Длинный Клэй собрали свои вещи, потушили костер, забросали землей угли и оседлали лошадей. Семья и стрелок уже сидели верхом, когда негр забрался на скамеечку фургона.

Брент подъехал к Щеголю, вытиравшему грязь с левого глаза своей буланой.

– Вам нужно сесть в тот алый дилижанс. Глубокие Озера поедет за вами и вернется к нам, когда вы подадите сигнал. Помните, что надо сделать?

– Уронить шляпу, наклониться и почесать нос.

– Верно – именно так. – Брент наклонился и протянул, рукояткой вперед, дамский двухзарядный пистолет.

Натаниэль посмотрел на предложенное оружие, и кобыла отступила на шаг назад, словно выражая собственное мнение.

– Возьмите, – настоятельно произнес Брент. – Положите в карман или заткните в подштанники.

Щеголь покачал головой.

– Нет.

– Почему, черт возьми, нет? – Ковбой едва сдерживался, чтобы не врезать упрямцу-янки по физиономии.

– Если при мне обнаружат такого рода оружие, – ответил Щеголь, усаживаясь в седло, – у них появятся сомнения: а тот ли я, за кого себя выдаю.

– У меня такие сомнения уже возникли.

Джентльмен посмотрел на ковбоя сверху вниз.

– Я не стану стрелять в человека.

За спиной у Брента раздался уже знакомый трескучий звук – жуткий смех Длинного Клэя. Стиви пробормотал что-то невнятное, но презрительное.

– Вы непроходимый тупица. – Брент тронул лошадь и сунул пистолет в седельную сумку джентльмена. – На тот случай если прозреете.

– Я не воспользуюсь этой штукой.

– Может, лошадка воспользуется, – ухмыльнулся Стиви. – Придет ему на по…

– Помолчи, – сказал Штукарь.

Брент посмотрел на Натаниэля.

– Постарайтесь как можно лучше запомнить внутреннюю планировку катакомб.

– Память у меня прекрасная. Постараюсь узнать побольше.

– О’кей. – Ковбой кивнул высокому джентльмену. – Удачи.

– И вам тоже.

– Помолитесь, если верите.

– Поехали, – сказал Длинный.

Брент подал в сторону.

Щелкнули поводья, ударили копыта. Плагфорды, Штукарь и Длинный двинулись через лес к равнине, чтобы оттуда объехать городок по широкой дуге.

Восседая на крапчатом мустанге, Брент вознес незамысловатую молитву Иисусу Христу. (На каждую унцию веры у него приходилось двадцать фунтов сомнений, но он не был настолько горд, чтобы не попросить помощи у самой популярной из всемогущих сил.)

По причине, которой не сознавал и сам, Брент крепко ухватился за луку седла, представил лица сестер, Иветты и своей близняшки Долорес, и негромко произнес:

– Пожалуйста, убереги их от зла и дай им знать, что мы идем на помощь. Аминь.

Он разжал пальцы и посмотрел на горизонт. Солнце скрылось за западным горным хребтом, а оставшиеся на месте облака слились в бесконечную стену густой голубой штукатурки.

Достигнут ли его слова высей? В этом Брент сомневался.

Глава 4. Путь мучачос

Взметая завесу пыли, Стромлер держал курс прямиком на охряную кляксу, пятнавшую сумеречную лазурь неба. Городок Нуэва-Вида. В эту грозящую опасностями ночь высокий джентльмен из Мичигана печалился из-за того, что они с Кэтлин не поженились. С другой стороны, если что-то пойдет не так, если случится что-то ужасное, она, по крайней мере, не останется вдовой.

– Хватит об этом, – произнес укоризненный голос, и Натаниэль взял себя руки (голос принадлежал ему самому).

Заполнившие горизонт синие облака походили на океанские волны вокруг идущего в Европу парохода, и они манили его, просили прыгнуть за борт и упасть в небо.

Он снова перевел взгляд на охряной город.

Сияющая и приникшая к земле, Нуэва-Вида вдруг выросла и поглотила приезжего. Он торопливо миновал закусочные на восточной окраине, избегать которых рекомендовал Хуан Бонито, добрался до центральной улицы, проехал пятнадцать минут на запад и направил лошадь на мощеную дорогу.

Подкованные копыта громко клацали по камню, привлекая неприязненные взгляды родителей, держащих за руку детей, и прохожих со свертками.

Натаниэль придержал кобылу.

В конце улицы появился ярко освещенный «Castillo Elegante». Джентльмен взглянул на карманные часы, увидел, что маленькая стрелка вот-вот сравняется с цифрой «девять», убрал хронометр, отряхнул от пыли смокинг, подъехал к воротам с привязанными к ним двумя ослами, спешился и накинул поводья на деревянную перекладину.

Повернувшись, Натаниэль обнаружил прямо перед собой темную фигуру.

– Добрый вечер, мистер Стромлер.

Гадать не пришлось.

– Добрый вечер, Глубокие Озера.

С шеи туземца свисала подзорная труба, с жилетки – две роняющие капли крови головы мускусной крысы.

– Я буду следовать за вашим дилижансом. Если сядете в другой экипаж или поедете верхом, по окончании поездки бросьте на землю вот это. – Индеец протянул шелковый мешочек.

Натаниэль принял мешочек и ощутил что-то вроде щекотки на ладони.

– Что здесь?

– Светляки.

Джентльмен взял шевелящийся подарок за шнурки.

– Они не улетят?

– Я оторвал им крылья и ноги.

– О… – То, что его судьба зависит от светящихся изуродованных насекомых, не обрадовало Натаниэля.

– Я выпущу нескольких скрытно, если способ доставки как-то изменится.

– Да будут решения ваши мудры.

Индеец скрылся в сумерках.

Аккуратно положив мешочек с искалеченными светлячками в карман, Натаниэль нахлобучил цилиндр и зашагал по мощеной улице в направлении яркого белого фасада «Castillo Elegante», у входа в который маялись два уже знакомых ему охранника в униформе цвета хвои.

Неподалеку, в нескольких шагах от них, стоял очень большой алый дилижанс. При виде этого средства передвижения джентльмену из Мичигана стало не по себе, однако он неустрашимо двинулся к экипажу.

Между впряженных в экипаж вороных стоял бледного вида мужчина в голубом смокинге и со странным пятном на лице. Выйдя из-за животных, он посмотрел на Натаниэля и осведомился:

– Вы – американский друг Хуана Бонито?

Гринго ответил, что познакомился с Бонито лишь недавно.

– Bueno.

Джентльмен продолжил движение вперед и вскоре понял, что нос человека в голубом смокинге деревянный и прикреплен к лицу металлической проволокой.

Когда расстояние между двумя мужчинами достаточно сократилось, они остановились и пожали друг другу руки.

Тип с деревянным носом был высок, почти одного с Натаниэлем роста, а рукопожатие его – крепким и грубым.

– Buenas noches. – Джентльмен постарался сосредоточиться и смотреть только в карие глаза незнакомца.

Закончив рукопожатие, гринго спросил у Деревянного Носа, не его ли зовут Грис.

Губы неприятного типа сложились в улыбку, и необычный протез шевельнулся.

– Я работаю у Гриса. Меня зовут Убальдо. – Дыхание его напоминало прокисший куриный суп.

– Томас Уэстон, – представился Натаниэль. (Имя конокрада, которого линчевали в Мичигане в 1842 году.)

– Вы желаете отправиться в «Catacumbas»?

– Si.

– Вы платите сто песо.

Натаниэль ответил, что Хуан Бонито называл другую цену.

Убальдо кивнул.

– Обычно плата пятьдесят песо. Pero est…[72], но сегодня большая фиеста. – Он указал на большой дилижанс. – Можете спросить у этих – все платят сто песо.

Глянув в окно, гринго увидел две светящиеся оранжевые точки – кончики сигар, – и смутные силуэты четырех мужчин.

– В этом нет необходимости. – Он достал кошелек.

– Сейчас не надо платить – я не хочу держать много денег. – Убальдо подошел к экипажу, повернул ручку и открыл дверцу. – Пожалуйста, войдите. – Он улыбнулся, и снова шевельнулся нос.

Натаниэль снял цилиндр, поставил ногу на нижнюю подножку и ступил в мягкий и просторный сиреневый интерьер, где уже сидели молча четверо мужчин, каждый со своими сладострастными грезами.

Все четверо радушно кивнули новичку, но не произнесли ни слова.

– Присаживайтесь. – Убальдо закрыл дверцу. – Еще один приходит, и мы едем.

Натаниэль подобрал фалды и опустился на пружинящую, подбитую бархатом скамью между курящим сигару мужчиной и левым окном. Цилиндр положил на колени.

– Buenas noches, Señor Bonito, – произнес Убальдо, и Натаниэль, выглянув в окно, увидел идущего к дилижансу вчерашнего знакомого, коротышку-метиса.

Хотя гринго не знал, что именно предпримет команда Плагфордов для спасения женщин, он предполагал, что каждый из застигнутых на месте грешников получит кулаком, а то и заслужит нечто, чье появление сопровождается громким бабахом. Натаниэль хотел бы предупредить коротышку, но не представлял, как это сделать, не вызвав подозрений. К тому же Брент был прав, когда говорил о виновности «краснокожего» мексиканца в соучастии – он порекомендовал двух шлюх, зная, что те невольницы.

Метис был в ярко-синем костюме, желтых туфлях и такой же бабочке, и его изуродованное ухо выглядело на удивление целым. Поздоровавшись за руку с Убальдо, он поднялся в дилижанс.

– Buenas noches, Señor Weston.

Натаниэль пожелал доброго вечера в ответ.

Коротышка посмотрел на курильщика, сидящего рядом с гринго, и спросил, не против ли тот поменяться местами.

Человек, к которому он обратился, без колебаний поднялся со скамьи, и Бонито устроился рядом с гринго.

– Сегодня фиеста, и проезд до катакомб стоит вдвое больше.

Натаниэль заметил, что возница попросил сто песо.

– Такова цена, но для вас поездка бесплатная. – Бонито улыбнулся. Похоже, он намеревался сделать подарок своему новому знакомому.

– Спасибо, но принять ваши деньги я не могу.

– Мне не следовало обдирать вас вчера – это было недостойно. Сейчас у меня есть возможность поступить по справедливости. Поэтому я и решил поехать.

Дилижанс качнулся – по ведущим наверх ступенькам протопали тяжелые сапоги.

– Vamos al «Catacumbas»[73], – объявил Убальдо, поставив точку щелчком хлыста.

За улыбающимся лицом Бонито мелькнули и пропали из вида «Castillo Elegante» и два хвойно-зеленых охранника.

– Gracias – eres muy generoso[74], – сказал Натаниэль, наклонившись к изуродованному и замаскированному резиновой нашлепкой уху.

– Хотелось бы иметь друзей в Америке, когда поеду туда с детьми.

Натаниэль рассеянно кивнул.

– У вас есть дети? – осведомился Хуан Бонито.

– Нет.

– А хотели бы?

– Да.

– Дети – большая радость, хоть моя жена и умерла, рожая третьего нашего ребенка. Он родился больным и прожил недолго.

– Мои соболезнования. – Слушать откровения Бонито ему не хотелось.

– Его звали Бенито. Доктора говорят, что если б он вырос, то был бы очень высоким. – Коротышка горделиво улыбнулся, и Натаниэлю пришлось отвернуться.

Западная окраина Нуэва-Вида исчезла, вид из окна раздался вширь. На юго-западе высились десять пиков Гран-Манос; силуэты их резко выделялись на фоне подсвеченных луной облаков, серых и испещренных оспинами, как и сам лунный лик.

Трое пассажиров расслабились и дремали, надвинув на глаза шляпы.

– Путешествие неблизкое, – сообщил Бонито.

Натаниэль прислонился к стене и вытянул ноги.

– Хотите посмотреть фотографии моих детей? – Метис потянулся к карману. – У меня с собой снимок Бенито с последнего дня рождения…

– Я очень устал. Может быть, покажете их мне на обратном пути?

– Si. Посмотрим потом. – Хуан Бенито вынул из кармана пустую руку.

Натаниэль коротко кивнул и закрыл глаза, чтобы не видеть обиженное лицо спутника.

Кони шли легким галопом. Под колесами похрустывал гравий. Утомленный гринго, наверное, уснул бы, но он был озабочен собственной безопасностью, и его глодала тревога за попавших в рабство женщин, Штукаря (который ему нравился), Брента (парня простоватого, но доброжелательного), Джона Лоуренса (его он жалел и боялся) и Хуана Бонито. Фонари погасли, равнина превратилась в темный океан.

– ¡Alto, muchachos, alto![75] – прикрикнул на коней Убальдо. Животные заржали и сбавили ход. – ¡Alto!

Пассажиры выглянули наружу. Пейзаж остановился. Лошади успокоились. В голове у гринго мелькнула неожиданная мысль: а что, если ограбят или убьют?

Прошлепали сапоги. За окном появилась неясная фигура. Деревянный Нос сказал пассажирам потушить сигары.

Уж не обнаружил ли Убальдо Плагфордов или индейца?

Встревоженный, Натаниэль спросил, не случилось ли что.

– Он всегда так делает. Проверяет, нет ли бандитов, – ответил Бонито. – Кое-кто знает, что в таком дилижансе ездят богатые люди.

Поднеся к правому глазу подзорную трубу, Убальдо медленно обвел цепким взглядом Нуэва-Вида, равнину, темные рощи и облака. Возница замер, как замерли в радужном стекле вершины на севере, похожие на сжимающуюся кисть.

Натаниэль спросил у возницы, не заметил ли он что-то подозрительное.

– Нет. – Деревянный Нос сложил трубу. – Я осторожный. – Он поднялся по лесенке. – ¡Vamos, muchachos![76].

Фонарей зажигать не стали, и дилижанс покатился дальше темной тенью. По темно-серому фону равнины скользили черные силуэты камней, веток, кактусов и юкки, а в далекий горизонт вгрызались мрачные горы. На растягивающемся вширь хребте появились два выточенных из оникса кинжала, оказавшиеся при внимательном рассмотрении громадными впадинами, и смятое перекати-поле, бывшее в действительности высохшим лесом. Горы росли на глазах; Натаниэлю казалось, что сам он как будто съеживается.

Щелкнул хлыст.

– ¡Mas rapido![77] – призвал возница.

Перестук копыт ускорился, и черные силуэты понеслись вытянутыми кляксами. Оставалось только удивляться, как лошадям удается поддерживать такой ход на плохо освещенной равнине.

– Беспокоиться не о чем, – заметил опытный метис. – Кони могут идти здесь с завязанными глазами и даже не споткнутся. Дорогу они знают.

Натаниэль кивнул, но заверения Бонито не убедили его, что мчаться через пустоши темной ночью с такой скоростью безопасно. Даже на знакомом маршруте лошадь могла споткнуться о камень или оступиться на рытвине и грохнуться на землю, увлекая за собой всю упряжку и переворачивая экипаж. Каждая неровность, каждый толчок отзывались прикосновением ледяного пальца к животу гринго. Он даже подозревал, что отодвигающие линию волос залысины завоюют себе немалые новые территории к тому времени, когда он вернется, наконец, в Лизвилль.

Навстречу дилижансу стремительно бежали горы.

– Тут есть горловина, – сказал Хуан Бонито. – Мы в нее въезжаем.

Натаниэль кивнул и прислонился к спинке сидения. Справа и слева от грохочущего экипажа по серому полотну проносились неясные вытянутые формы.

– ¡Hombres, cuidado![78] – предупредил сверху возница.

Пассажиры пристегнули кожаные ремни, свисавшие с потолка, и гринго последовал их примеру. Дилижанс накренился. За окнами взметнулись и сжались каменные стены.

Снова щелкнул хлыст.

– ¡Muchachos!

Сила притяжения вцепилась во внутренности Натаниэля.

Глава 5. Верность, вера и черная дыра

Соблазнительная загадка декольте Мариэтты сделалась еще соблазнительнее, когда барменша наклонилась к Умберто Кальесу и запечатлела на его лысине поцелуй, похожий на благословение.

Выпрямившись, красотка похвалила музыканта за выступление, закончившееся полчаса назад. Умберто сел за свой любимый столик в задней комнате и, указав на гитарку, заметил, что особенным звучанием его песни обязаны этому инструменту.

Мариэтта коснулась пальчиком его горла, мягко провела к губам и сказала, что самый важный инструмент – вот это.

Там, у рта, пальчик и задержался, то ли приглашая к чему-то, то ли чего-то ожидая.

Огни в баре погасли, звуки стихли; Умберто видел лишь лицо стоящей над ним женщины, словно спустившейся только что с небес прямиком в Нуэва-Вида. Сердце ухало, в штанах набухало, теплый свет разливался в крови. Барменша подалась вперед, и волнительная тайна стала еще волнительнее.

Почувствовав опасность, верный супруг, пятидесятилетний мужчина отодвинул стул и поднялся.

Мариэтта спросила, почему он отстранился. Думая о жене и дочерях, Умберто запнулся.

– ¿Crees que soy bonita?[79]

Музыкант сказал, что она прелестна, опасно прелестна.

Мариэтта прижалась губами к губам Умберто и соединила их рты своим гибким язычком. Еще будучи восемнадцатилетним, быстрым и крепким, с длинными темными волосами, заплетенными в косу до пояса, искусный музыкант познал все – но был слишком умен, чтобы привязывать себя к одному городу или одной женщине.

– P… por favor… – с мольбой произнес Умберто, отказываясь от поцелуя, тепла и юности, предлагаемых Мариэттой. – Por favor. – Он посмотрел в ее одурманенные глаза, извинился, взял футляр с инструментом, отступил и, откинув клетчатое одеяло, нырнул в ночь, где прохлада превратила покрывавший лицо пот в липкое масло. Беглец взглянул на тлеющую штукатурку, под которой скрывалось небо и, обратившись к Господу, спросил, почему именно сегодня барменша повела себя так настойчиво.

За вопросом последовала тишина. Артист вынул из кармана голубой рубашки платок, вытер охлажденное лицо и ощутил на шее нежный мягкий поцелуй. Сердце снова ударилось о ребра.

– Por favor, mi amor[80]. – Мариэтта прижалась грудями к спине Умберто; ладони скользнули по его животу, сильные пальцы переплелись и сдавили.

Верный семьянин, он решительно отстранился.

Барменша сказала, что смотрит его выступления почти двадцать лет.

Увеличив расстояние между собой и соблазном, Умберто поблагодарил за поддержку и заботу. Мариэтта призналась, что всю жизнь хотела делить с ним ложе.

Держась на дистанции в пять ярдов, Умберто объяснил, что верен жене.

– No. – Он добавил, что даже один опрометчивый поступок нарушит брачный обет.

Отвергнутая Мариэтта сказала, что музыкант – образцовый во всех отношениях мужчина.

Коснувшись указательным пальцем лысины, Умберто ответил, что не лишен изъяна.

Мариэтта рассмеялась.

– Por favor, vuelve dentro de la barra[81].

Умберто поблагодарил женщину, но отклонил приглашение и сказал, что намерен пойти домой и побыть с семьей, пока жена и дочери не легли еще спать.

Барменша поцеловала его в левую щеку, предъявила круглые ягодицы и вернулась в бар, откинув клетчатый полог.

Умберто же направился домой, размышляя о чудесных сокровищах, от коих добровольно отказался.

* * *

Построенный музыкантом шестнадцать лет назад, дом оказался достаточно крепким и прочным – и не изменился с тех пор. Память о настойчивых объятьях и поцелуях Мариэтты волновала кровь, как третья чашка кофе, и он решил прогуляться у дома и, может быть, сбросить избыток энергии.

На шестом круге по залитой лунным светом орбите артист остановился у деревянных качелей, которые вместе со своими кузенами, Пабло и Паблито, соорудил на третий день рождения Анны, перед тем как стало окончательно ясно, что без костылей ей не обойтись до конца дней.

Пятидесятичетырехлетний мужчина сел на болтающуюся скамеечку, достал раздавленные часы и качнулся вперед, наблюдая, как ломается отражение луны в потрескавшемся стекле.

Время шло, пусть этого и не признавали замершие навсегда стрелки.

Умберто убрал в карман часы, поднялся, взял гитарку и неслышно вошел в притихший дом. Его встретили восхитительные ароматы свиного окорока и жареного перца. Голодный музыкант направился к кухне по застеленному плетеными ковриками полу.

– Papa.

Умберто устремил взгляд вперед, в самый конец длинного и темного сквозного коридора. Все выходящие в него двери были закрыты, кроме последней, из комнаты, в которой спала младшая дочь.

– Papa.

В самом тембре голоса, в настойчивости, с которой обращалась к нему Эстрелита, было что-то непривычное, и Умберто ощутил холодок тревоги.

Положив инструмент, он шагнул к ружейной стойке, чтобы взять винтовку. Но оружия на месте не было, и внутри затянулся узел.

Эстрелита пискнула.

Умберто выхватил из футляра гитарку и, держа ее за гриф, как топор, поспешил в конец коридора.

– Стой на месте, или я убью их всех.

Музыкант застыл на полушаге.

Единственная горящая свеча позволяла видеть черную одежду, поблескивающие стволы и резиновую голову высокого худощавого мужчины, сидящего на кровати. На полу у ног чужака лицом вниз лежали Патрисия, Анна и Эстрелита. Все были связаны по рукам и ногам и с кляпами во рту.

Умберто сковал ужас.

Высокая тень с резиновой головой навела один ствол на спину Эстрелиты, а другой – на левое бедро самого музыканта.

– Спокойно.

Его пальцы сдавили гриф.

– Я сделаю что хотите.

Одна из струн лопнула под длинным ногтем.

Патрисия, Анна и Эстрелита зашмыгали носами.

– Положи гитару.

Умберто положил инструмент на пол.

– Войди в комнату и закрой за собой дверь.

Музыкант незамедлительно подчинился.

Незваный гость указал стволом револьвера на дальний угол.

– Сядь на ту лошадку.

Умберто сел на игрушечного коня и оказался лицом к лицу с незнакомцем.

– У меня несколько вопросов. Ответишь коротко и честно. Понял?

– Понял. – Умберто посмотрел в стекла, скрывавшие глаза чужака, но увидел в них только белые отражения огонька свечи.

– Если солжешь или заставишь меня повторять вопрос, выстрелю в кого-то из баб.

Перед глазами поплыли круги.

– Ты понял?

Музыкант в ужасе кивнул.

– Понял. – Голос его прозвучал чуть громче шепота.

– Ты встречался вчера с двумя моими спутниками. Помнишь эту встречу?

– Да.

Распростертая на полу, Патрисия повернула голову в сторону мужа. Из разбитого носа щепкой торчал сломанный хрящ. Под правым глазом темнел синяк.

– Кто-либо из находящихся в этой комнате женщин знает имена моих товарищей?

– Нет.

– Ты называл их имена кому-то другому?

– Нет.

– Лжешь.

Каблук черного сапога опустился на ногу Анны.

Четырнадцатилетняя девочка вскрикнула и заворочалась.

Умберто вырвало вином на пол. Он зажмурился, сжал кулаки и напряг все силы, чтобы удержаться и не поддаться тем импульсам, которые могли погубить всю его семью.

– Открой глаза!

Умберто открыл глаза, и по щекам покатились слезы.

Гость с резиновой головой приставил дуло револьвера к правому уху Анны.

– ¡No! – Сердце Умберто остановилось. – ¡Por favor! Por…

– Кому ты назвал имена моих спутников?

– Никому! Клянусь, я не рассказывал никому.

– У тебя есть бумаги, где указаны их имена?

– Нет.

Ствол револьвера описал дугу, и черная дыра уставилась музыканту в лицо.

Жена и девочки на полу снова расплакались, и Умберто понял, что вот-вот умрет.

– Если я узнаю, что ты солгал мне, – предупредил незнакомец, – я убью твою жену и отдам твоих дочерей людям, которым нравится забавляться с девочками и калеками. – Призрак в черном поставил левый каблук на затылок Эстрелиты. – Ты сказал мне правду?

На неимоверно длинное мгновение Умберто забыл, как говорить.

– Да. Я никогда не вовлек бы в это дело невинных людей.

Черная дыра дважды грохнула. Умберто свалился с деревянной лошадки, ударился затылком об пол и увидел, как кровь побежала к западной стене комнаты Эстрелиты. Он попрощался с семьей, кричавшей и плакавшей где-то в далеком далеке, в сотне тысяч миль, и с Мариэттой, с чьей помощью, как теперь стало ясно, Господь неудачно попытался спасти ему жизнь.

Глава 6. Низина

На дне ущелья колеса дилижанса перемалывали камни в щебень. За окном покачивающегося экипажа тянулись каменные стены.

– ¡Muchachos, alto! – Возница дважды щелкнул кнутом, и эхо повторило этот звук еще десяток раз.

Стены поглотила тьма. Два глаза и клинок блеснули во мраке, ледяной палец страха в очередной раз ткнул гринго в живот.

За окном появился Убальдо.

– Dos Árboles.

Из тайного убежища выступил индеец с изрезанным морщинами лицом, черным пончо на плечах и винтовкой со штыком в руках.

Убальдо поднял накрытую полотенцем корзину, и Dos Árboles, то есть Два Дерева, на испанском с чудны́м акцентом спросил, есть ли чернослив и миндаль.

Убальдо подтвердил, что и чернослив, и миндаль в корзине присутствуют.

Старик-индеец осведомился насчет мяса.

Убальдо покачал головой.

– No carne[82].

Индеец взял корзину за ручку и унес в свое убежище.

Определить, насколько глубока ниша, Натаниэль не смог, лишь увидел мельком крохотный уголок с несколькими глиняными чашками, какой-то старой книгой и фигурку божества о трех головах.

Убальдо вернулся на скамейку и щелкнул хлыстом. Дилижанс дернулся вперед, и темная ниша уступила место каменной стене.

Натаниэль подумал, что, выполнив свои обязательства перед Плагфордами, возвращаться этим маршрутом не станет.

Следующие десять минут алый дилижанс катился по прорезанной в горах дороге, а потом начал понемногу замедляться, и гринго выглянул в окно. Из темной расщелины, расположенной футах в двенадцати[83] от проезжей части теснины, вытянулись две темные шишковатые руки. Убальдо передал конечностям без тела сверток с продуктами, щелкнул кнутом, и кони снова понеслись резвым галопом.

Вскоре дилижанс вырвался из ущелья и покатил по дороге, опоясывавшей подножие сланцевой горы, украшенной лохматой растительностью и светлыми глыбами. Натаниэль достал часы, открыл крышку, повернул циферблат к луне и увидел, что маленькая стрелка прошла полпути от десяти к одиннадцати. С тех пор как они выехали из Нуэва-Вида, прошло больше часа.

– ¡Hombres, cuidado! – подал голос возница.

Пассажиры ухватились за болтающиеся перед ними кожаные ремни. Дилижанс наклонился, и Натаниэля и Бонито потянуло вперед. Деревянные крепления заскрипели.

Начался спуск.

Ухватившись покрепче за ремень, Натаниэль высунул голову и посмотрел вперед. На западе вырисовывались три вершины, но между самыми дальними пиками и дилижансом простиралась огромная безжизненная низина.

– Катакомбы внизу, – сказал Хуан Бонито.

Натаниэль втянул голову внутрь.

Дилижанс снижал набранную ранее высоту и наконец достиг ровного места. Пассажиров бросило назад.

Тучный мужчина, игравший накануне в карты в «Castillo Elegante» и выкрикивавший после каждого выигрыша испанское слово, означающее, что ему повезло, спросил у симпатичного мексиканца, какое событие отмечают в «Catacumbas».

Мексиканец пожал плечами и сказал, что ему ни о каком таком событии ничего не известно.

Толстяк обратился с тем же вопросом к остальным пассажирам – по какому случаю веселье. Точно никто ничего не знал, и только пожилой мужчина в полосатом костюме предположил, что Грису нужен предлог, чтобы поднять цены за проезд и обслуживание.

Симпатичный мексиканец сообщил восторженному картежнику, что в «Catacumbas» вернулась Франческа.

– ¡Triunfo![84]

Еще минут двадцать дилижанс катился в направлении юго-западного края низины, и вот снаружи долетел голос Убальдо:

– ¡Hombres! – Взгляды пассажиров устремились на невидимый зад возницы. – ¡La buena diversión comenzará pronto![85]

Желая подчеркнуть сообщение о приятных развлечениях (а также, видимо, наглядно представить часть из них), Деревянный Нос снова щелкнул хлыстом.

Лошади сбавили ход, а потом и остановились. Дилижанс накрыло догнавшее его облако пыли. Убальдо спрыгнул на землю, опустил короткую складную лесенку и открыл дверцу.

Натаниэль сошел по ступенькам на твердую землю. После долгой нещадной тряски болело и ныло все: ноги, руки, плечи, спина и ягодицы.

– «Catacumbas» вон. – Убальдо указал рукой на запад.

Стромлер увидел многоярусное каменное сооружение, напоминающее остатки древней ступенчатой пирамиды. Он ощутил кисловатый вкус страха во рту, но выдавил из себя улыбку.

Выбравшиеся следом мексиканские джентльмены надели шляпы, достали сигары и чиркнули спичками. Каждый вручил вознице по сто песо банкнотами, но когда Натаниэль попытался достать кошель, коротышка-метис схватил его за запястье, покачал укоризненно головой и заплатил за обоих.

– Gracias. – Выговорить слово «друг», не испытав при этом неловкости, гринго уже не мог.

Убальдо положил деньги во внутренний карман, почесал под деревянным носом и махнул правой рукой. Прибывшие последовали за возницей к руинам.

В загоне рядом с пирамидой Натаниэль увидел около пятидесяти лошадей и с десяток алых дилижансов, а на нижнем ярусе сооружения – двух вооруженных мужчин, сидевших свесив ноги. Подошвы их мокасин отделяли от земли добрых три десятка футов, что позволяло судить о размерах и масштабе отсутствующей части пирамиды.

– ¡Buenas noches! – Убальдо помахал охранникам и сообщил, что привез из Нуэва-Вида шестерых достойных господ.

Один из охранников бросил в металлическое ведерко шесть разноцветных камешков. Деревянный Нос спросил, полно ли ведро.

– Si, – ответили сверху.

Возница повернулся к гостям.

– Праздник празднуется.

Через несколько шагов дородный мексиканец поинтересовался, какое событие здесь отмечают.

Убальдо пожал плечами.

Гости приблизились к красновато-оранжевому прямоугольнику, выделявшемуся на охряно-сером фоне руин, и Натаниэль увидел современные кирпичи и раствор, которыми был заложен первоначальный вход в пирамиду. В центре заплаты находилась железная дверь.

Прибывшие живо обсуждали девушек и игры, напитки и табак, и только гринго не принимал участия в разговоре, потому что не мог отвести глаза от металлического входа, утыканного стальными шипами.

Смогут ли Плагфорды – даже с помощью искусного индейца и безжалостного стрелка – вызволить своих родственниц из такого места? Чем дальше, тем сильнее Натаниэль сомневался в их возможностях.

Добраться до узников «Catacumbas» было, наверное, не легче, чем до заключенных в тюрьму Алькатрас пленников Испанской войны[86] и индейцев-хопи[87].

Перед ощетинившейся стальными шипами дверью Убальдо остановился.

Из бойницы в зубчатой стене появился мушкетон; его черный глаз нацелился на гринго со спутниками. У Натаниэля перехватило дух. Он подумал о Кэтлин, своей разрушенной гостинице, о матери, мичиганской вдове, оставшейся в мелочной лавке, куда никто уже не ходит.

– Buenos hombres. Todos[88]. – Убальдо обращался к ружейному стволу. Мушкетон исчез, и Натаниэлю стало легче. Железная дверь начала открываться, под ней хрустнул камень.

Гринго сказал метису, что ждет не дождется встречи с белыми женщинами.

– Я смотрю таких женщин, – заметил Убальдо, – поэтому хорошо знаю английский.

– Мне хотелось бы повидать их.

– Я веду вас.

«Не давать воли страхам и взять себя в руки», – так решил Натаниэль. Его дело – найти женщин, забрать оставшуюся плату и как можно быстрее унести ноги от этой жуткой драмы.

Стальные шипы опустились, железная дверь открылась.

Глава 7. «Catacumbas»

Доставленную только что партию клиентов Убальдо провел в большую освещенную факелами приемную. Стены помещения были сложены из древних камней треугольной формы, а свисающие с потолка медные курительницы испускали дымок, ароматами корицы и ванили маскировавший запахи лишайника и столетий.

Группа прошла вдоль громадного гобелена, изображавшего древнее сооружение целиком, во всем величии и в окружении груд окровавленных тел; у большинства недоставало по меньшей мере по одной конечности. На вершине пирамиды воины-жрецы высыпали раскаленные угли на лица и гениталии пленников.

Подведя прибывших к уходящей в землю лестнице, Убальдо посоветовал не забывать об осторожности и держаться при спуске за перила.

Положив руку в белой перчатке на поручень, Натаниэль двинулся вниз по ступенькам, к светящемуся янтарным светом проходу в нижнем конце идущего под уклон коридора. Теперь он, наверное, не удивился бы, увидев выходящего оттуда Сатану.

Сойдя с лестницы и сделав несколько шагов, гринго попал в напоминающее пещеру помещение, бывшее когда-то, по всей вероятности, местом поклонения или проведения погребального ритуала. В дальнем конце комнаты находился помост, а потолок покрывали причудливые символы утраченной религии.

Под теплым светом сотен зажженных свечей в просторном зале этого богомерзкого храма собралась внушительная аудитория из примерно сотни джентльменов и вдвое меньшего числа женщин.

Красивая мексиканка с пышными бедрами, длинными ресницами и сильным подбородком поправила розовое кимоно и, подойдя к шестерке, поздоровалась с некоторыми из них, включая Бонито, по имени.

– Buenas noches, Pia, – отозвались мужчины.

Не дожидаясь каких-либо дополнительных распоряжений, Убальдо и мексиканцы начали разуваться. Мадам, взглянув на высокого гринго, сказала:

– Добро пожаловать в «Catacumbas», сеньор. Пожалуйста, снимите обувь.

На вопрос Натаниэля, зачем, ответ был таков:

– Грис хочет сохранить древнее искусство. – Пия указала на пол мрачного святилища, и гринго увидел, что он выложен глиняными плитками, каждая из которых представляет собой идеальный девятиугольник. – Симпатично, правда?

Натаниэль выразил свое восхищение девятиугольными плитками и снял туфли.

Убальдо и Пия понимающе переглянулись.

– Меня уведомили, что вы предпочитаете белых женщин. – Излучая тепло и запах бадьяна, мадам шагнула к джентльмену. – Разве вам не нравятся прекрасные и страстные mujeres de Mexico?[89] – Она провела ладонью по его бедру.

В свое оправдание Натаниэль заявил, что его жена – прекрасная мексиканка. (На самом деле Кэтлин была чистокровной ирландкой, и чистоту крови нарушала лишь бабушка-еврейка, оперная певица из Австрии.)

– Вот почему у вас такой хороший испанский, – заметила мадам.

– И вот почему я хочу провести время с грингой.

Пия рассмеялась – густой, неудержимый смех вырвался, казалось, из самой глубины ее естества – и сказала, что понимает важность разнообразия.

– Сеньор Уэстон может сидеть, – сказал Убальдо, – а я пойду говорить с грингами.

– Gracias, – поблагодарил Натаниэль. – Мне хотелось бы взглянуть на обеих, прежде чем принять какое-либо решение.

– У одной волосы светлые, у другой рыжие. Каждая muy bonita, но… – Деревянный Нос замялся. – Одна потеряла правую ногу.

Гринго сделал вид, что вполне удовлетворен услышанным.

– Очень интересно.

Убальдо посмотрел прямо в глаза джентльмену.

– Вам будут нравиться эти женщины.

– Возможно, я проведу время с обеими.

Изображавшая рот тонкая ровная линия дрогнула, изогнулась, и деревянный нос накренился.

– Вы достойный человек. – В глазах мексиканца растворилась капля темной радости. – Я вернусь.

С этими словами он поспешил к одному из восьми коридоров, лучами расходившихся от храма и уводивших в катакомбы.

Ступая по девятиугольным глиняным плиткам, Натаниэль направился в зал, где на роскошном розовом ковре стояли диваны, оттоманки, столы и стулья. Не успел он сесть, как женщина в золотистом кимоно принесла мокасины.

– Gracias, Señorita.

Стромлер сунул ноги в мягкую обувь и огляделся.

Все клиенты были хорошо одеты и говорили по-испански, не считая кучки мужчин восточной наружности, игравших в маджонг[90] в дальнем углу. Женщины в халатах, бесшумно скользившие по своим орбитам и напоминавшие монахов в шелках, составляли более разнообразную группу: мексиканки, южноамериканки, мулатки, негритянки и азиатки. Все они предлагали гостям себя и находили теплые слова.

Предложенные роли женщины выполняли охотно, без признаков принуждения, при том что в их выдающихся артистических способностях Натаниэль сильно сомневался. Похоже, многие из них, даже большинство, работали в заведении по собственному выбору.

Привлекательный человек с тонким носом, полными губами, волосами костяного цвета и одним глазом наблюдал за всем происходящим с поблескивающей свежими красками картины на стене. Под ногой изображенного сидящим мужчины лежал распухший труп со вспоротым животом, из которого вытекала кишащая скорпионами река черного масла.

Натаниэль повернул голову, чтобы не видеть жестокой картины.

Из коридора, куда вошел Убальдо, выбежала рыжая дворняга с перекошенной мордой.

– Генри!

Высунув язык, собака радостно прошлепала по плитам и остановилась. Вышедший из проема Убальдо обратился к ней с просьбой вести себя подобающе. Генри встал на задние лапы и в таком положении двинулся через зал.

Компания мужчин восточной наружности встретили номер аплодисментами. Некоторые из мексиканцев довольно загоготали.

Убальдо потрепал пса по голове и подошел к Натаниэлю.

– Генри – цирковой цверь. Знает особенные трюки.

Джентльмен осведомился о белых женщинах.

– У них сейчас друзья, – ответил Деревянный Нос, – но вы можете видеть их немного позднее.

Словно обезумев, пес принялся кружиться на задних лапах.

Стромлер наблюдал за ним с молчаливым сочувствием.

Глава 8. Глотай слюну

Крошечная лазурная звезда поднялась из-за юго-западного горного хребта, помедлила, ярко вспыхнула и упала, оставив след из голубых искр и исчезнув там, откуда поднялась.

– Это сигнал, – сказал Брент, обращаясь к людям, ожидавшим в тени громадного вулканического камня.

– Я засек. – Штукарь опустил подзорную трубу и указал практически невидимым пальцем в темные горы. – Та низина.

– О’кей. – Брент посмотрел на северо-восток, прошелся взглядом по сереющей равнине, лежащей между его командой и далеким грибообразным свечением Нуэва-Вида, но всадника так и не обнаружил. – Длинный уже должен быть с нами.

– Он будет, – отрезал Джон Лоуренс, исключая саму возможность дальнейших вопросов.

Ковбой почти не сомневался, что вспомогательная миссия стрелка имеет какое-то отношение к Охосу. Представляя, как Длинный угрожает помогшему им мексиканцу (или делает кое-что похуже), он чувствовал себя не в своей тарелке и даже возмущался, но, как успел понять во время ограбления, ответственности за его действия не нес и повлиять на него не мог. Безжалостный и неразборчивый в средствах стрелок участвовал в предприятии сам по себе; он оказывал любезность давнему партнеру, и отчитываться перед гуртовщиком и вообще кем бы то ни было ему и в голову не пришло бы.

– Трогаем, – сказал Брент, отринув бесплодные размышления.

Крапчатый мустанг рванул вперед. Остальные последовали за ним. Старик Плагфорд вел лошадей, приготовленных для дочерей, Стиви – буланую кобылу джентльмена, которую час назад забрал со стоянки в Нуэва-Вида, а Штукарь охаживал кнутом крупы запряженных в фургон. Группа шла параллельно хребту, так что заметить ее со стороны гор было почти невозможно.

– Как думаешь, кто-нибудь еще засек сигнал? – спросил Стиви. – Не хотелось бы, чтобы нас обнаружили раньше времени.

– Он либо выпустил стрелу из какого-то безопасного места, где его никто не мог увидеть, либо позаботился, чтобы ему не помешали, – сказал негр.

– Глубокие Озера дело знает, – добавил Брент.

– Если знает, почему ж его в костер бросили? – фыркнул Стиви.

– Он тогда еще ребенком был, – объяснил младшему брату старший, – и тебе трепаться об этом не стоит. Не твое дело. – Ковбой взглянул на отца и увидел, что тот хмурится.

– Просто интересно, – продолжал Стиви. – Если этот индеец такой мастак, почему родня обращается с ним как с последним псом?

Судя по заторможенности речи, юнец уже успел промочить горло.

– Дай мне чертову фляжку, дурачина, – потребовал Брент.

– Не дам. Да там и осталось совсем немного.

Джон Лоуренс остановил лошадь и, оказавшись прямо перед Стиви, поднял руку и хлестнул сына по лицу.

– Черт! – Стиви покачнулся, но удержался. – Я выпил-то всего ничего…

Второй удар оказался еще сильнее, и юнец, чтобы не упасть, ухватился за луку седла. Правая щека быстро темнела.

– Отдай, – распорядился глава семейства.

Стиви опустил руку в седельную сумку, вытащил фляжку и протянул отцу. Плагфорд-старший взял металлическую емкость и положил в передний карман серого комбинезона. Лошади под обоими всадниками нетерпеливо переступали с ноги на ногу.

– Там и было-то…

Карающая длань заставила его заткнуться. Слезы полосками белого лунного света потекли по темнеющему лицу младшего сына. Кони отпрянули друг от друга, но в глазах Брента сцена осталась непод-вижной.

– Хватит оправдываться, – обратился он к брату.

Стиви промолчал.

Джон Лоуренс повернулся к Штукарю.

– Дай ему пригоршню кофейных зерен.

– Дам.

Старик посмотрел на сына.

– Будешь жевать, пока я не разрешу выплюнуть.

– Да, сэр.

– Ты нужен сестрам трезвый.

Стиви виновато опустил голову.

– Больше не буду.

– Хлебнешь хоть глоток до возвращения домой – руку в костер суну.

– Ни капли. Клянусь.

Старик повернул жеребца.

– Стиви, – позвал негр. – Возьми.

Наказанный утер полой рубахи лицо и подъехал к фургону. Штукарь протянул оловянную кружку с зернами.

– Держи.

Колесо повозки попало на камень, и два зернышка взлетели, словно разбуженные слепни.

Стиви взял кружку, высыпал в рот ее темно-коричневое содержимое и принялся жевать.

Глядя на брата, Брент вспомнил, как сам в детстве подвергся такому же наказанию, – отец поймал их с Долорес с бутылкой украденного вина.

Не говоря ни слова, старый Плагфорд повернулся в седле и ткнул стволом обреза в северо-восток.

Брент тут же выхватил револьвер и направил взгляд поверх ствола в указанном направлении. Крохотный огонек мигнул трижды и погас. Брент узнал сигнал, а отец уже сунул дробовик в чехол и устремился вперед.

Из темноты на черной идущей галопом кобыле выскочил Длинный Клэй.

– Видел стрелу? – спросил его ковбой.

– Какого она была цвета?

Брент знал, что у стрелка хорошие глаза, но различать цвета он по какой-то причине не мог, и этот недостаток был его единственным физическим изъяном. Джон Лоуренс уже давно предупредил сыновей не давать никаких комментариев по этому болезненному вопросу.

– Голубая.

Длинный кивнул.

Брент лишь относительно недавно узнал, что использовать горящие стрелы в качестве сигналов отец и стрелок придумали еще в те времена, когда вместе грабили поезда и проворачивали другие темные дела. Одиночная голубая стрела служила своего рода маяком.

Похрустев зернышками, Стиви сплюнул черную кашицу.

– Глотай слюну, – приказал старик.

– Да, сэр. – Стиви, морщась, проглотил.

Несколько темных капель упали на бежевую рубаху.

Горящая стрела вспыхнула где-то в юго-западных горах, исчезла, снова появилась выше, пропала на мгновение, добралась до высшей точки и как будто остановилась.

В течение целых двух ударов сердца глаза всадников и лошадей сверкали багрянцем.

Тьма разлилась по равнине и накрыла Брента. Багряная стрела была сигналом, увидеть который ковбой никак не желал.

– Он убивает, – сказал за всех Штукарь.

Глава 9. Предприятие для предпринимателей

На глазах Натаниэля Стромлера цирковой пес устроил целое представление: садился, катался по полу, «показывал пьяного», «разговаривал», «играл в карты» (поднимал лапы и глядел на них поочередно), «обмакивал печенье в чай» (непостижимо трудное для собаки движение) и «ходил американцем» (полз по ковру на животе, словно змея). Вскоре после окончания этого странного представления Бонито исчез в одном из коридоров, держа за руку роскошную мексиканку, рядом с которой выглядел как ее сын.

Четыре мексиканки, метиска, мулатка и женщина восточной наружности всячески пытались соблазнить высокого гринго и затащить его в комнату в катакомбах, но тот вежливо отвергал все предложения.

Вместо этого Натаниэль потягивал скотч и размышлял о создавшемся положении.

От раздумий его отвлекла потрясающе красивая женщина, чья внешность вобрала лучшие черты восточной, европейской и индейской рас. Загадочные глаза цвета оникса тонули в обрамлении пышных ресниц, острые навершия грудей норовили проткнуть пурпурный шелк халата каждый раз, когда вынесенная в шаге нога касалась пола.

Отвернувшись от завораживающей красоты, гринго уперся взглядом в стену с отвратительным портретом одноглазого мужчины.

– Каково ваше мнение о портрете? – прозвучал голос, начисто лишенный какого-либо акцента.

Слева от себя Натаниэль увидел одноглазого с портрета, но во плоти, заключенной в белый льняной костюм, розовую рубашку, перчатки ей в тон и итальянские туфли. Отсутствующий глаз скрывало опущенное веко, и белые волосы были зачесаны назад, открывая странно притягательное лицо.

– Центральный предмет картины передан до мельчайших деталей, – ответил Натаниэль, – но стены и скорпионы выглядят незаконченными.

– Ваша оценка верна – художник не довел работу до конца. – Человек с белыми волосами и одним глазом протянул руку в розовой перчатке. – Меня зовут Грис.

Щекочущий холодок пробежал по позвоночнику Натаниэля от затылка до копчика.

– Томас Уэстон. Buenas noches. – Гринго пожал предложенную руку и с восхищением отозвался о заведении и его работниках.

– Вы не против поговорить, пока ждете? – спросил хозяин.

Натаниэль понимал, что ему не остается ничего другого, как ответить согласием, а потому кивком указал на розовую кушетку напротив дивана.

– Позвольте угостить вас.

Грис с удобством разместился между атласными подушками.

– Выпьем, но угощение за мной.

– Я настаиваю.

– Предпочитаю не оставаться в долгу перед человеком, которого еще не знаю.

– Тогда мне придется отказаться от угощения по той же причине, – ответил Натаниэль.

– Понимаю. – Грис коснулся пальцем серебристой брови и пристально посмотрел на гринго. – Вы – друг Хуана Бонито. – Последнее заявление прозвучало без вопросительной интонации.

– Я познакомился с ним лишь недавно.

– Его слово много значит.

Перед Натаниэлем промелькнуло красное кимоно проворной барменши, и в левой руке Гриса появился крохотный стаканчик с портвейном, похожий на сделанный из хрусталя колокольчик.

– Какого рода дела вы ведете в Америке?

– Гостиничное предприятие, – коротко ответил Натаниэль, надеясь, что собеседник не станет вдаваться в детали.

– Успешное?

– Да.

Грис сделал глоток багрового напитка.

– Un sabor delicado[91]. – На испанском он говорил с европейским, а не центрально- или южноамериканским акцентом – А где родилась ваша супруга-мексиканка?

Вопрос был задан как бы невзначай, но Натаниэль словно очутился в зале суда.

– В Мехико.

– Приятно слышать, что видный американский предприниматель ценит латиноамериканских женщин. – Грис отсалютовал гостю стаканчиком и сделал еще глоток.

Разговор грозил перейти на опасные темы, и Натаниэль попытался увести его в сторону.

– Давно ли существует это заведение?

– В каком году броненосец «Мэн» взорвался вследствие некомпетентности экипажа?[92] – Лицо Гриса оставалось совершенно бесстрастным.

Откровенный намек испанца на событие, послужившее поводом для начала войны между Испанией и Америкой, лишь усилил беспокойство гринго.

– В тысяча восемьсот девяносто восьмом.

– В том же году открылось и мое заведение, – ответил, глазом не моргнув, владелец «Catacumbas».

Чем бы еще отвлечь его от потенциально опасной темы? Натаниэль напряженно думал.

– Не беспокойтесь. Я не считаю лично вас виновным в сокращении Испанской империи.

Натаниэль расслабился.

– Ценю вашу снисходительность. В то время я работал в мелочной лавке моей матери и к войне не имел ровным счетом никакого отношения.

– Мелочная лавка позволила собрать деньги на гостиничное предприятие? – Грис в очередной раз приложился к перевернутому колокольчику.

– С приобретением первой гостиницы мне помог дядя невесты, а ее успех позволил завести последующие, – объяснил Натаниэль, сознавая, что хорошей лжи не нужны такие подробности.

– Приличный заем на рискованный бизнес, процветающее предприятие, красавица-жена… – Грис поднял стаканчик. – Вы очень удачливый человек.

– Я удовлетворен. – Гринго отпил скотча.

– Если пожелаете разместить часть своего быстро растущего состояния за пределами Америки, имейте в виду, что в «Catacumbas» надежные и хорошо охраняемые сейфы.

– Возьму на заметку.

На розовый ковер между двумя джентльменами упала тень.

– Perdón.

Натаниэль поднял голову и увидел Убальдо.

– Белые дамы готовы знакомиться с вами.

– Gracias.

Хозяин кивнул в сторону темного проема.

– Не стану задерживать, отдыхайте.

Натаниэль поднялся с дивана.

Грис тоже встал и пожал гостю руку.

– Желаю приятного вечера, сеньор Уэстон. – Испанец поднял веко, прикрывавшее отсутствующий глаз, и под ним обнаружилось нечто вроде серого щербатого камня, перехваченного тонкими красными нитями – то ли мышцами, то ли нервами. – Buenas noches.

– Buenas noches.

Отпустив руку гостя, испанец закрыл глазницу.

Гринго повернулся и последовал по коридору за Деревянным Носом. Впервые с начала путешествия у него возникло ощущение, что Кэтлин, недостроенная гостиница, Лизвилль, да и вся Территория Нью-Мексико слишком близки к Мексике.

Глава 10. Была

– Хороший человек Грис, – сказал Убальдо, направляясь к южному проходу в западной стене. – Его слова дорого стоят.

– Дорого стоят, – машинально повторил Стромлер.

– Пять сыновей. Ни одной девочки – только мальчики. Сильно, так?

– Конечно.

– Он делает особенную церемонию, чтобы были только мальчики.

– Вот как? – Натаниэль не понял, что это значит, но вдаваться в детали не стал – голова была занята другим.

Пара вступила в освещенный факелами идущий вниз коридор, где сокрушающему давлению почвы противостояли окаменевшее дерево и охряные камни. Навстречу из другого конца тащилась какая-то образина в уродливых деревянных сандалиях и с темной головой в форме кокоса. Разошлись молча. От образины несло рыбьими потрохами.

Деревянный Нос коротко взглянул на гринго.

– Какую хотите видеть раньше – со светлыми волосами или рыжую без ноги?

– Неважно. Я взгляну на обеих и только потом приму решение.

– Тогда я сначала веду вас к со светлыми волосами.

Следуя за Убальдо, Натаниэль подошел к факелу и ощутил на шее прикосновение прохладного ветерка. Пламя дрогнуло. Озадаченный гринго посмотрел на потолок.

– Есть дыры в некоторых стенах, – объяснил Деревянный Нос.

– Мне говорили о полной приватности, – возмущенно заявил Натаниэль. – И я не хочу, что кто-то слушал меня во время любовного свидания.

Убальдо остановился и повернулся.

– Конечно, сеньор Уэстон. У вас есть полная приватность, не волнуйтесь.

Вход на южной стене был низкий, и Натаниэль снял цилиндр. Ступеньки вели вниз, а свечи, установленные в гнездах тут и там, испускали янтарный свет и цветочные запахи. В одном месте честолюбивый блондинистый локон оторвался от других и зацепился за камень на потолке. Джентльмен дернул головой и, выругавшись про себя, двинулся дальше.

Шагнув на нижний уровень, Убальдо повернул направо. Мгновением позже и Натаниэль оказался в последнем освещенном факелами коридоре с вделанными в южную и северную стены дверьми, укрепленными железными скобами.

– Когда индейцы строили, тут делали тюрьму.

– Оно и видно.

Убальдо подошел к самой дальней двери на северной стене, вставил ключ в замок и повернул. Металл пронзительно застонал, огонь задрожал, и в двери что-то клацнуло.

– Смотрите блондинку. – Деревянный Нос открыл дверь и кивком предложил гринго войти.

Момент опознания наконец-то настал, и Натаниэль шагнул в темноту с тайной надеждой, что конец его испытаниям уже близок.

Тяжелые запахи корицы, ванили и цветов ударили в нос. Дверь за спиной закрылась, но осталась незапертой.

– Я приду через десять минут, – донесся из коридора голос Убальдо, – и веду вас смотреть другую.

– Gracias.

Глаза уже привыкли к полумраку, одолеть который силились свечи на дальней стене. На кровати под крохотными огоньками лежала изнуренная светловолосая женщина в полупрозрачном розовом халатике. На угловатом лице, в двух симметрично расположенных впадинах влажными щелями чернели глаза.

– Здравствуйте.

Женщина молча смотрела на гостя. Натаниэль прошел по каменному полу, всматриваясь в достойное жалости существо, в котором он не признал еще ни одну из сестер Плагфорд. Лицо ее и руки покрывал слой пудры, а шея, казалось, была сделана из канатов. Тазовые кости выпирали из-под халата двумя острыми треугольниками.

– Мне жаль, – прошептал джентльмен, словно прося прощения за гнусный род, к которому имел несчастье принадлежать. – Мне очень жаль. – В глазах защипало.

Женщина схватила его за руку, откинула голову и жутко улыбнулась.

– Можете делать со мной что хотите, – слабым голосом, проговорила она, – только дайте лекарство. Бейте. Входите сзади. Душите. Что угодно.

Натаниэль никогда не верил в высшую силу, а теперь словно видел перед собой неопровержимое доказательство ее отсутствия. Нахлынувший ужас лишил его способности отвечать.

– Пожалуйста, – умоляюще произнесла несчастная женщина. – Мне нужно. – Костлявые пальцы напряглись. – Прошло уже два дня, я умираю.

Высокий джентльмен из Мичигана овладел наконец собой и опустился на колени перед кроватью.

– Я должен спросить вас, – прошептал он, – но отвечайте тихо, чтобы не услышал Убальдо.

Женщина молчала.

– Вы Иветта Плагфорд?

Она отпустила его руку и в страхе отвела глаза.

– Вы Иветта Плагфорд? – вполголоса повторил Натаниэль.

– Я… была.

Предположив, что рассудок женщины мог затуманиться под действием «лекарства», джентльмен слегка изменил вопрос.

– Ваше имя Иветта Плагфорд?

– Теперь я Иветта Апфилд… Вышла замуж, когда мне было двадцать три.

Странно, Брент не говорил, что у сестры есть муж.

Иветта села и выпрямилась.

– Откуда вы знаете, кто я?

– Пожалуйста, говорите тише. Я не хочу, чтобы нас услышали.

– Хорошо. – Женщина дрожала.

– Меня наняли ваши братья и отец. Они намерены спасти вас.

Затуманенные глаза посветлели и вспыхнули.

– Спасибо Тебе, Господи… – По щекам потекли слезы. – Спасибо.

Глядя на нее, Натаниэль отчаянно надеялся, что команде Плагфордов удастся спасти это бедное создание.

– Я даже не знаю… – Иветта посмотрела на себя и поправила халат. – Может, они и не узнают меня теперь. – Она подтянула одеяло, прикрывая худые ноги. – Может, и не захотят меня забирать.

Стромлер взял холодные руки в свои.

– Они хотят вас вернуть.

– Но почему с ними нет моего мужа?

– Я не знаю, почему он отсутствует.

– Сэмюэлю С. Апфилду не нужна поруганная женщина, вот почему. – Иветта убрала руки.

– Они все идут за вами – Брент, Стиви и ваш отец. И все они любят вас.

– Нужно, чтобы взяли и Долорес, – напомнила Иветта. – Думаю, она здесь.

– Ее тоже спасут.

– Вы ляжете на меня, чтобы Убальдо ничего не заподозрил?

Одна лишь мысль об этом ужаснула Натаниэла.

– Вижу, вам не хочется быть с грязной шлюхой. – Иветта опустила глаза.

– Вы очень красивая женщина, – объяснил Натаниэль, – но мне нужно зайти еще и к вашей сестре и рассказать ей обо всем.

– Может быть, мне снять одежду?

Предложение пришлось Натаниэлю не по вкусу, но он не мог не признать его разумности.

– Давайте. – Джентльмен поднялся с кровати, повернулся спиной к женщине и услышал шорох ткани. Потом звуки прекратились, и он почувствовал себя до крайности неуютно.

– Можете взглянуть, если хотите, – с игривой ноткой пригласила Иветта. – Я никому не скажу, ни папе, ни братьям.

Отвечать на приглашение и оборачиваться Натаниэль не стал. Три долгие минуты он смотрел на дверь; сердце сгоняло холодные капли пота с затылка на шею, с шеи по спине.

– Вам нужно добыть лекарство, – сказала Иветта. – И найти Генри, циркового пса.

В дверь постучали.

– Сеньор Уэстон?

– Да?

– Желаете смотреть другую грингу, или еще будете здесь?

– Я хотел бы увидеть другую.

Дверь отделилась от стены и явила Убальдо, стоявшего в коридоре с пурпурной коробочкой в руках. Натаниэль вышел из комнаты.

– Вам нравится гринга?

– Я обдумываю кое-какие возможности.

Убальдо запер дверь на ключ и потер швы, удерживавшие на месте его фальшивый хоботок.

– У нас есть… как будет equipaje на английском?

– Приборы.

– У нас есть приборы.

Расспрашивать о подробностях Натаниэль не стал.

– Идите за мной.

Убальдо повел гостя к самой последней двери в южной стене.

– Рыжеволосая больше здоровая, только нога…

Изображать похотливый энтузиазм получалось все хуже.

Деревянный Нос со скрипом повернул бронзовый ключ.

– Надеюсь, вам нравится. – Он потянул дверь на себя и, распахнув, заглянул в темноту.

Натаниэль перешагнул порог. Дверь захлопнулась, но замок промолчал.

– Вы американец? – спросил кто-то с кровати. Свечи высветили розовый корсет, сложенные руки и округлые бедра, но лицо пряталось в тени, а ноги под одеялом.

– Да, американец. – Джентльмен пересек комнату по каменному полу.

Женщина подалась вперед; из сумрака выдвинулось лицо с высоким лбом, сонными глазами, вздернутым носом и волевым подбородком. С первого взгляда стало ясно, что это и есть сестра-близнец Брента.

В воздухе плавал запах спиртного.

– Будьте понежнее, – с мольбой в голосе обратилась к джентльмену рыжеволосая женщина. – Я уже приняла пятерых сегодня. – Она подтянула ноги под одеялом и убрала за уши длинные рыжие пряди.

Натаниэль поднес к губам указательный палец.

– Нам нужно поговорить, но тихо, – прошептал он. – Я…

– Зачем? Хочешь спасти меня? – громко и враждебно спросила она.

– Пожалуйста, говорите тихо.

– Нет. В эту игру я уже играла. Был один англичанин… говорил, что спасет меня… заберет отсюда, если соглашусь на кое-что, чего делать не должна. Я и согласилась… все делала… а теперь вот пять месяцев прошло, и я лежу здесь… на тебя смотрю. – Женщина взяла из ниши в стене бутылку. – Тебе когда-нибудь набивали рот и нос дерьмом?

Натаниэль не ответил.

– Давай, играй в свои дурацкие игры. – Она вырвала пробку, приложилась к горлышку, сделала несколько глотков похожего на кровь вина, забила пробку в горлышко и вернула бутылку на место. – Можешь иметь меня как хочешь, но только не изображай из себя спасителя.

Натаниэль накрыл ей ладонью рот и, наклонившись, прошептал:

– Ваше имя Долорес Плагфорд. Ваш отец Джон Лоуренс и братья Брент и Стиви послали меня, чтобы найти вас.

Из ноздрей женщины вырвался горячий воздух, налитые кровью глаза наполнились страхом и смятением.

– Я отпущу вас, – сказал джентльмен, – но, пожалуйста, говорите тише.

– Ладно, – пробурчала Долорес в ладонь гостя.

Он убрал руку со рта и опустился рядом на кровать.

– Может быть, вы узнали каким-то образом их имена, – предположила она, – чтобы обмануть, как и тот, другой.

– С какой целью? Ведь я ни о чем вас не просил.

Женщина на мгновенье задумалась.

– Нет. Не просили. – Она подтянула к груди колени и обхватила их руками.

– Я пришел сюда для того только, чтобы установить, что вы – это вы. Если желаете, я могу описать вам каждого из них и…

– Нет. – Недоверчивое лицо смягчилось. – Я вам верю. – Она подняла голову и посмотрела гостю в глаза. – Верить незнакомцу, находясь в таком вот месте, – дело нелегкое, но вы кажетесь мне честным человеком.

– Обещаю, что…

Замок закряхтел, задвижка лязгнула, и у Натаниэля похолодело в груди. Взглянув на дверь, он повернулся к Долорес:

– Убальдо часто запирает дверь, когда у вас клиент?

– Нет, обычно не запирает.

По спине, словно ножки гусеницы, побежали острые иголки.

– Здесь еще и Иветта. Им нужно забрать ее.

– Я уже разговаривал с ней, – сказал Натаниэль, которого встревожил звук запертой двери.

– Что вы ей сказали? – резко спросила Долорес.

– Ровно то же, что и вам. Что ваша семья спешит на помощь и…

Долорес шлепнула его ладонью по плечу.

– Какая глупость! Неужели вы не видели, в каком она состоянии?

Вспыхнувшего внезапно женского гнева Натаниэль не понял.

– Видел.

– Она же больная, зависимая, – объяснила Долорес. – Они устраивают так, что вы готовы зарезать собственную мать за дозу. – Глаза ее наполнились слезами. – Держу пари, она уже рассказала им все!

Натаниэль поморщился от подступившей к горлу кислоты.

– Господи… – Ужасная ошибка может стоить жизни и ему самому, и всем Плагфордам.

– Чертов дурак! – Долорес влепила ему пощечину, потом хлопнула по шее, как будто пыталась убить муху. – Чертов дурак! – С ресниц сорвались слезинки. – Вы представляете, что наделали? Понимаете, что они сделают с моей семьей и с вами?

– Догадываюсь.

Внутри все перевернулось. Натаниэль поднялся, шагнул к двери и покачнулся. Жестокий парализующий спазм сковал тело, потом скрутил, и зеленовато-бурые массы переваренных кролика, рябчика, картофеля, моркови и репы изверглись и растеклись по каменному полу.

Пот покатился по лицу, обжигая глаза, пропитывая усы и срываясь каплями со свисающих блондинистых волос. В глубине правого уха засвистело.

Лязгнул и застонал засов.

Распахнулась дверь.

Натаниэль вскинул голову.

На пороге, вертя в пальцах шприц, стоял Деревянный Нос. Указав иглой на лужу блевотины, он посмотрел на джентльмена и сказал:

– Кажется, у тебя в животе теперь есть место для скорпионов.

Глава 11. В присутствии насекомого

Иветта Апфилд смотрела на красное пятнышко. От него, из того места, куда Деревянный Нос воткнул иглу, волной густого меда разливалось благотворное тепло. Мир успокоился и притих. Пятнышко постепенно увеличилось, разбухло, превратившись в алую бусинку, которая покатилась по напудренной коже.

Кровать поднялась к затылку, потолок поплыл перед остекленевшими глазами. По балке ползла членистая тварь с бесчисленными ножками[93]. В этом существе Иветта узнала сосуд, куда отправляла свой дух, когда тело высасывало, словно яд, семя слабых мужчин.

Восхитительное тепло распространялось от красного пятнышка, заменяло собой поврежденные клетки, составлявшие ее кости, мышцы и ткани. Ткань тела размягчалась, становилась однородной – плотным пористым материалом, впитывавшим и поглощавшим боли и муки.

Иветта попыталась вспомнить, что рассказала Деревянному Носу, но ее сознание напоминало болото.

– Что я сказала? – спросила она, обратившись к насекомому.

Многоногое существо на потолке описало эллипсоид, остановилось ровно над ее лицом и уставилось вниз фасеточными глянцево-черными глазами.

– Что ты пытаешься мне сказать?

Наблюдатель молчал.

Капелька крови, добежавшая до кончика правого указательного пальца, сорвалась и упала на пол. Иветте стало вдруг ясно, что она сможет общаться с насекомым, если только дотронется до его глаз. Женщина попыталась задействовать мышцы руки, но не смогла вспомнить, как это делается.

– Попробую позже.

Секундой или, может, десятью минутами позже в кончиках пальцев зазвенела кровь. Высохшая изнуренная женщина подняла глаза и, найдя сосуд, куда так часто сбегала, где укрывалась от бед, сказала:

– Мне нужно, чтобы ты привел Сэмюэля. Моего мужа.

В фасеточных глазах дрожали огоньки свечей. Женщина с однородным телом знала правду. Иветта Апфилд испорчена, и Сэмюэль С. Апфилд не хочет ее больше. Слишком многие попользовались ею, и теперь у нее даже завелись сомнения насчет Него. Четыре месяца назад в животе зародилась новая жизнь, и хотя она резала себя, имитируя месячные, Деревянный Нос разгадал уловку и применил какую-то мазь для прерывания беременности, пахшую ягодами, серой и жженым цикорием. Невинное дитя уступило место обжигающей боли. Вскоре после того случая Деревянный Нос дал ей лекарство (чтобы перестала плакать), и с тех пор она была зависима от него. С ней творили грех, и она грешила тоже; грехи угнездились глубоко внутри.

– Я была другой, – сообщила насекомому Иветта, думая о своем муже, Сэмюэле С. Апфилде IV, тридцативосьмилетнем предпринимателе, чей неугомонный мозг изобретал эликсиры и механизмы с такой легкостью, будто телефонный кабель соединял его непосредственно с великим Творцом. Хотя самым главным его желанием было изобрести нечто очень важное (вроде двигателя или телефона), бо́льшую часть времени он продавал эликсиры, а вырученные деньги вкладывал в перспективные предприятия.

* * *

– Если б я родился раньше, до сегодняшних войн, – сказал как-то Сэмюэль С. Апфилд IV, сидя за дубовым столом, занимавшим едва ли не половину их крохотной квартирки в Сан-Франциско, – то уже имел бы на своем счету великое множество достойных внимания изобретений и несметное количество хитроумных приспособлений. – Он оторвал взгляд от лежащих на столе набросков, составлявших «Большую книгу важнейших диаграмм Апфилда», и задумчиво уставился в эркерное окно. Бирюзовые волны безобидно грохотали под кружащими неутомимо чайками. – Но, увы, столь многое уже изобретено…

Сомнения одолевали этого образованного, набожного, приятной наружности блондина, бывшего одного с женой роста.

– Я верю в тебя. – Иветта подошла к столу.

Сэмюэль поднялся, выдвинул для супруги стул (он всегда выбирал тот, что стоял ближе к нему) и предложил ей.

– Располагай свое благословенное седалище.

Иветта опустилась в ворох воздушных складок своего яркого голубого платья, и Сэмюэль принялся навешивать на мочки ее ушей нежные, невесомые серьги поцелуев.

– Прекрасно. – Хормейстерша положила на стол нотный лист и посмотрела на супруга. – Господь наделил тебя великим даром, дабы ты мог украсить мир. И ты его украшаешь.

Сэмюэль тоже сел и, взглянув с тоской на «Большую книгу важнейших диаграмм Апфилда», печально вздохнул.

– Боюсь, я так и не претворю в жизнь свой громадный творческий потенциал. У меня были такие планы на передвижной маяк, но потом… (Апфилды редко произносили слово «электричество».)

– Твои эликсиры помогают людям, – напомнила мужу Иветта.

– Что такое эликсиры? Разве они изменят мир? – Он отпил из чашки пряного бренди.

– Они уже меняют его прямо сейчас – люди живут другой, более счастливой жизнью. У Тода Паркса живот болел три года, пока он не выпил твое укрепляющее средство.

– Это частный случай, – возразил Сэмюэль. – Приятный, но частный.

– Наш хор, каждую неделю возносящий хвалу Господу, пользуется твоим тоником для горла. Разве это не важно?

– Важно. – Лицо Сэмюэля просветлело. Он поставил на стол чашку с бренди, поправил шарф, поднялся, шагнул к Иветте и поцеловал ее в лоб. – Да опустится тьма.

Повинуясь условной фразе, хормейстерша закрыла глаза и откинула голову. В комнате скрипнули половицы. Мягкие губы прикоснулись сначала к левому веку, потом к правому. Супруги поцеловались.

* * *

Глаза Иветты распахнулись.

Многоногое насекомое наблюдало за ней с потолка тюремной камеры.

– Где же ты? – Из уголков глаз выскользнули слезинки. Капля теплой крови проползла по правой руке и, остыв, сорвалась на пол. Женщина посмотрела вниз. Крохотная алая полусфера ушла в древний камень.

– ¡Gringo, vas![94] – крикнули за дверью.

Одурманенная пленница, уроженка Шолдерстоуна, штат Техас, хормейстерша, до недавнего времени проживавшая в Сан-Франциско, внезапно вспомнила, кого выдала ради лекарства. Членистоногое забралось в трещину на потолке и пропало.

Душа Иветты пропала вместе с ним.

– Нет. – Женщина вспомнила о своей семье, о высоком светловолосом джентльмене и о том, на что обрекла их всех потребность в лекарстве, ее греховная слабость.

– Нет! – закричала Иветта, хотя в «Catacumbas» это слово ровно ничего не значило. – Нет!

Глава 12. Ядовитые воплощения

Поднявшись из глубин забвения, Стромлер понял, что его запястья и голени привязаны к ножкам тяжелого стула. Восстанавливающиеся чувства уловили запахи вина, морепродуктов, сливок. Где-то неподалеку звякали вилки на керамических тарелках, наводя тревогу.

Связанный закрыл рот и открыл глаза. Прямо перед ним висели два выполненных в европейском стиле золоченых канделябра. На стенах, сложенных из серовато-охряных камней древней пирамиды, висели гобелены со сценами охоты и галеонами[95].

Первым на очнувшегося иностранца обратил внимание человек, говоривший на испанском с европейским акцентом.

– Сеньор, – произнес знакомый глубокий голос.

Натаниэль повернул голову и увидел, что Грис сидит в дальнем конце длинного обеденного стола. Компанию ему составляли двое мужчин в вишневых костюмах. От тарелок, нагруженных желтым рисом, бобами и креветками под соусом бешамель, поднимался душистый пар. Прямо перед пленным гринго стояли две деревянные миски, накрытые тяжелыми каменными крышками. В миске слева зашуршало что-то живое.

Натаниэль вздрогнул.

– Нет.

Пленник дернулся в одну сторону, потом в другую, но тяжеленный каменный стул не сдвинулся даже на полдюйма. Если б недавно Натаниэль не опустошил желудок, это неминуемо произошло бы сейчас.

– Диего, – произнес Грис.

Мужчина с аккуратно подстриженной бородкой достал перчатку из кармана вишневых брюк, натянул на левую руку и пошевелил пальцами.

Сердце у Натаниэля сорвалось в галоп.

– Я левша, – сообщил Грис. – Как и все пятеро моих сыновей.

Бородач – как и у отца, у него был тонкий нос и полные губы – направился к Натаниэлю.

– Полагаете, это совпадение? – поинтересовался у пленника Грис, накалывая вилкой креветку.

– Не знаю, – ответил джентльмен.

– Скандинавские исследователи доказали, что левши думают иначе, чем большинство, и довольно часто получают выгоду благодаря особенностям мыслительного процесса. – Грис указал на бородача наколотой креветкой. – Диего с раннего возраста поощряли пользоваться левой рукой и наказывали, когда он поступал иначе.

Здравомыслие Гриса вызывало у Натаниэля серьезные сомнения.

– Как и все мои сыновья, Диего научился быть левшой. – Одноглазый испанец проглотил креветку и тут же вонзил вилку в другое розовое тельце. – Я так пожелал.

Поддерживать этот пустой разговор гринго не мог.

– Что вы намерены…

– Через два месяца Долорес Плагфорд согласится с тем, что она шлюха и моя собственность, – оборвал его Грис. – Для Иветты Апфилд серьезным препятствием является ее религиозность, но со временем и она тоже смирится. Я так желаю. – Белесый испанец посмотрел на пленника здоровым глазом и серым камнем, вделанным в левую глазницу. – Обе женщины могли бы избежать многих ужасных и бессмысленных страданий, если б подчинились моей воле, когда сидели на стуле, который сейчас занимаете вы.

Диего поднял тяжелую каменную крышку с правой чашки. На самом дне качнулась мелкая лужица чистого черного масла, в котором тускло отражались огоньки свечей. Во второй, левой, наблюдалось бурлящее скопление серых клешней, тонких ног и изогнутых хвостов. Издаваемые паукообразными шорохи и потрескивания напоминали лесной пожар.

Натаниэль задрожал.

– Мой сын явит вам воплощение лжи, – объявил Грис.

Двумя пальцами, указательным и большим, Диего вынул из левой чашки небольшого серого скорпиона, подержал над второй чашкой и разжал пальцы. Паукообразное шлепнулось в черную топь и отчаянно заколотило ножками по дереву.

Натаниэль почувствовал, как по его телу разливается парализующая волна ужаса.

– Каждая произнесенная вами ложь воплотится, – добавил Грис. – Вы же понимаете, каков пункт назначения этого существа?

Натаниэль кивнул.

Скорпион ползал кругами по чашке, но подняться по скользкой стенке не мог.

– Когда ваша группа планирует налет на «Catacumbas»?

– Когда я подам сигнал. Заранее никакое время не устанавливалось.

– Сколько человек в группе?

– Трое. – Ни о Длинном, ни о Глубоких Озерах, ни о Штукаре Натаниэль Иветте не сказал.

– Три человека планируют напасть на «Catacumbas»? – засомневался одноглазый испанец.

Диего взглянул на отца.

– Меня наняли трое – отец и братья женщин, у которых я побывал.

– А разве мужа не привлекли? – спросил Грис.

– Я не знал о его существовании, пока о нем не упомянула Иветта.

Грис наклонился к другому сыну, мужчине с седыми волосами, имя которого еще не было названо, и прошептал что-то на ухо. Безымянный дважды кивнул, поднялся и вышел. Тяжелая дверь закрылась.

Одноглазый испанец вновь повернулся к пленному гринго.

– Как вас зовут?

Натаниэль понимал, что если его личность будет установлена, дорога к Кэтлин и его матери с сестрой в Мичигане будет всегда открыта для этого отталкивающего субъекта.

– Томас Уэстон.

– Весьма прискорбно, что вы не отнеслись к моему совету с должным вниманием.

Сильные руки сзади схватились за лоб и подбородок Натаниэля, кто-то невидимый разжал стиснутые челюсти и открыл рот. Деревянная линейка придавила язык.

Диего сунул руку в чашку с маслом и достал скорпиона. С извивающегося существа падали на стол черные метки. Натаниэль закрыл глаза. Колкие ножки щекотали щеки, острые клешни тыкались в мягкое нёбо.

Он снова попытался высвободиться, но невидимый страж за спиной и каменный стул не отпускали. Снова и снова накатывала тошнота, но пустой желудок выворачивался наизнанку напрасно. Вертлявые конечности раздражали носоглотку.

– A bajo[96].

Линейку выдернули изо рта. Нижнюю челюсть прижали к верхней, голову рванули назад. Маслянистая масса хлынула в горло, словно пережеванные куриные кости.

Существо миновало горло, сжалось, дрогнуло и переместилось в грудь. Руки отпустили подбородок. Натаниэль наклонился вперед; поле зрения начало сужаться. Диего вернулся на место и заглянул в чашку со скорпионами.

– Как вас зовут? – повторил Грис.

Натаниэль вспомнил про свой носовой платок с монограммой.

– Николас Сэмюэльсон.

Грис подумал и кивнул.

– У вас есть жена?

– Нет.

– Бледная полоска на безымянном пальце говорит другое.

Диего опустил руку в перчатке в левую миску и выхватил бежевого скорпиона. Ножки его находились в постоянном беспорядочном движении, как будто он дирижировал неким оркестром паукообразных.

– Я только помолв…

Жало впилось в желудок, и гринго вскрикнул. Жуткая боль швырнула его в новый, неведомый дотоле пласт существования; жизнь, предшествовавшая этой боли, показалась пресной и бессмысленной.

Членистоногое вынуло жало из слизистой желудка, и внутренности затопила ужасающая немота. Перед Натаниэлем уже маячила неизбежная и неотвратимая смерть. Он знал, что остаток его жизни будет наполнен ярко-красной болью. Единственное, что он мог сделать, это утаить информацию, которая подвергла бы опасности Кэтлин, мать и сестру. Столовое помещение акварелью стекало с его щек.

Мужчина с седыми волосами вернулся в комнату, сел за стол и положил на колени салфетку.

Грис оценивающе посмотрел на гринго.

– Мы еще поговорим о вашей невесте. Я большой поклонник женщин. – Он снова взялся за вилку и нож, вонзил зубцы в нежно-розовую мякоть, покрытую соусом бешамель, и разлучил креветку с сообществом ей подобных.

В тот же миг внутренности Натаниэля проткнуло пылающее копье. Он вскрикнул. Раненый желудок сжался и попытался исторгнуть врага, но скорпион вцепился клешнями в ткани и не сдавался.

Сознание испарилось из головы Стромлера. Огни канделябра упали, будто умирающие звезды, и расцвела тьма.

Сын Гриса забросил в рот креветку.

Глава 13. Злые люди

Мужчина восточной наружности убрал в штаны влажный темный член и потянулся за переливчатой шелковой рубашкой. Во рту Долорес остался неистребимый, вечно преследующий вкус, вкус мыла и меди, и она потянулась за очищением (и забвением) – к бутылке с вином.

– Ртом у тебя хорошо получается. – Клиент просунул руку с ухоженными пальцами в рукав. Шелк зашуршал.

Злясь на саму себя за клеймо умелицы угождать самым разным извращенцам, посещавшим ее в «Catacumbas», Долорес приложилась к горлышку. Мерзкий вкус ушел вместе с горечью; она думала о свободе, семье и высоком Щеголе, который все испортил своей глупостью.

Теперь, после восьми месяцев в неволе, чахнувшая звезда надежды полностью растворилась в черном безмолвии неба.

Мужчина восточной наружности застегнул пуговицы на рубашке и коротко взглянул на отхваченную ниже лодыжки левую ногу.

– Что случилось со ступней?

– Скорее всего, выбросили.

– Как ты ее потеряла? – спросил он, словно обсуждая с зеленщиком испорченный кочан капусты.

– В нее стреляли.

– Врач должен был вынуть пулю и зашить рану.

– Никому в голову не пришло. Жаль, тебя не было поблизости, уж ты бы подсказал.

(Дурень, похоже, не понимал, что над ним насмехаются.)

– Я однажды помогал доктору вынуть пулю. Не так уж и трудно.

– Их было шесть. – Когда Долорес видела свою левую ступню в последний раз, та представляла собой бесформенное кровавое месиво.

Восточный гость застегнул левый рукав на запонку из слоновой кости.

– Тот, кто отстрелил тебе ногу, был, наверное, очень зол.

– А ты умен.

Гость остановился.

– Уж не пытаешься ли ты меня унизить?

– Ты и без того не больно-то высок.

Удар кулаком в живот вышиб воздух из легких и согнул Долорес пополам.

Железные пальцы ухватили ее за волосы и дернули вверх. Длинным заостренным пальцем мужчина восточной наружности ткнул в нежную кожу культи.

– Теперь я понимаю, почему ты потеряла ногу.

– Да провались ты!

Клиент озадаченно нахмурился.

– Жарься в аду, тупой монголоид, – пояснила Долорес.

Глубоко внутри оскорбленного гостя что-то закурилось.

– Я не тупой. – Он дернул ее за волосы. – У меня хорошее образование.

– Цирковой пес тоже многому обучен. – Говоря это, Долорес знала, что хочет умереть.

Стена ударила ее в ухо, отступила и двинула в нос. Смуглое лицо клиента расплылось.

– Тупая шлюха. Очень, очень тупая. – Он смачно собрал слюну и плюнул. Плевок попал в левый глаз Долорес и повис как густая слизистая слеза, но она даже не потрудилась вытереть его. Монголоид отпустил волосы, повернулся и шагнул к выходу. – Я достану приборы и вернусь.

Дверь распахнулась раньше, и уходящий остановился. Порог неверным шагом переступил Убальдо, покачнулся и рухнул на колени. Его правый глаз побагровел и заплыл, а разбитый рот напоминал растоптанный помидор. За спиной прислужника, в коридоре, стоял великан в резиновой маске, толстом железном табарде[97] поверх серого комбинезона, четырьмя револьверами и в огромных сапогах.

– Папа? – спросила Долорес.

– Я, ангелочек мой.

Грозный старик устремился к объятому ужасом монголоиду.

– Не трогайте меня… я…

Великан схватил его за горло и швырнул в стену.

– Пожалуйста…

Толстые пальцы зарылись в шею и вырвали горло. Как из садового шланга, из морщинистой трубки выплеснулась рвота, из гортани рванулся короткий пронзительный вой.

Между тем в коридоре напротив камеры возник еще один пришелец. Был он пяти футов и девяти дюймов ростом, тоже носил резиновую маску и железный табард, а также бежевую рубашку, саржевые штаны и ковбойские сапоги.

– Брент?

Тот рванулся к кровати и крепко обнял сестру.

– Я, – сказал он через маску. – Я… я здесь.

Слезы хлынули из глаз Долорес.

– О боже, Брент… Поверить не могу. Неужели ты мне не снишься?

– Нет, это не сон. Мы здесь. – Он стащил резиновую маску, под которой открылось мокрое от слез лицо, и поцеловал близняшку в лоб. – Я люблю тебя. Мы тебя любим.

Долорес так крепко прижалась к брату, что железная пластина врезалась в корсет и порвала ткань.

Убальдо пополз к двери, но старый Плагфорд наступил ему на руку, и та сломалась. Лишившись опоры, Деревянный Нос распластался на полу.

В коридоре появился высокий худощавый мужчина с двумя револьверами и в броне. Одет он был во все черное, а на резиновой маске поблескивали брызги крови.

– Побыстрей.

– Надень маску, – приказал сыну Джон Лоуренс. – И возьми ее.

– Беру. – Брент натянул респиратор, укрыл Долорес одеялом и просунул руки под колени и спину сестре. – Держись.

Женщина прильнула к брату и вцепилась ему в плечи.

Ухватив Убальдо за воротник, старик заставил его подняться.

– Веди к другим.

Перепуганный мексиканец молча стерпел боль и вышел из комнаты в сопровождении главы семей-ства.

Брент взял на руки сестру, пересек с ней комнату, вышел в дверь и направился по коридору к высокому худощавому мужчине, чьи револьверы смотрели в сторону темной, уходящей вверх лестницы. На мгновение незнакомец повернулся, и за стеклами окуляров Долорес увидела два бесстрастных голубых глаза, холодный взгляд которых оценивающе прошелся по ее лицу и телу и на секунду задержался на культе.

– Вы папин партнер? – спросила она.

– Да.

Однажды, очень давно, Долорес слышала, как мать назвала Длинного Клэя «человеком, которого страшится сам дьявол».

– Спасибо за помощь.

Стрелок кивнул.

Сопровождаемый Джоном Лоуренсом, раненый мексиканец направился в дальний конец коридора. На секунду-другую пару высветил стенной факел, но уже в следующую секунду они снова нырнули во тьму, а потом остановились перед последней дверью.

Убальдо высвободил сломанную правую руку, поморщился от боли, когда сила притяжения потянула конечность к земле, сунул левую в карман штанов, достал бронзовый ключ и вставил в замок. Механизм захрипел и глухо щелкнул. Деревянный Нос распахнул дверь.

– Здесь другая.

Джон Лоуренс шагнул вперед, заглянул в комнату и какое-то время всматривался в тишину.

– Это не…

– Ей давали наркотики, – подала голос Долорес.

– Иветта? – спросил с порога старик.

– Это ты, папа?

– Да. – Голос главы семейства прозвучал чуть громче шепота. – Это я, ангел мой.

Старик вошел в комнату, остановился и, казалось, застыл в ужасе, потом повернулся к Убальдо. Того затрясло от страха.

– Не убивай его пока, – предупредил Длинный.

Плагфорд врубил Убальдо в стену, и мексиканец услышал хруст своего черепа. Старик нажал ладонью на деревянный нос, и проволока, удерживавшая протез на месте, натянула кожу.

– Не надо… нет, – взмолился Убальдо.

Плагфорд потянул вверх. Проволока вырвалась из кожи с мясом и кровью, и темно-красные бусины разлетелись по сторонам. Мексиканец взвыл.

– По заслугам, – сказала Долорес.

Оторвавшийся нос болтался теперь на двух проволочках, закрепленных на коже рядом с гниющим носовым проемом. Убальдо закрыл лицо руками, а старик, отвернувшись от него, прошел в комнату, где лежала его дочь.

– Моя душа пропала, – произнесла слабым, отчаявшимся голосом невидимая во мраке женщина. – Ее забрало насекомое.

– Не тревожься, – сказал старик.

– Оно забрало мою душу, и теперь я не могу двигаться.

Тяжелые шаги отдались эхом. Джон Лоуренс вышел из тьмы, неся закутанный в простыню труп, который, как поняла через считаные секунды Долорес, был ее сестрой и не был трупом.

– Господи, – негромко вскрикнул Брент. Голос за маской прозвучал глухо. – Господи… – Он содрогнулся и еще крепче обнял близняшку.

– Проклятое место. – Долорес отвернулась, чтобы не видеть живой скелет, когда-то бывший Иветтой. – Проклятый мир.

Брент откашлялся и посмотрел на Убальдо.

– Здесь есть еще женщины, которых держат против их воли?

– Нет, – ответил сквозь пальцы мексиканец. – Можете сами смотреть – другие комнаты не заперли.

Долорес пробежала взглядом по коридору – и действительно, большинство дверей были приоткрыты.

– Где тот парень, которого мы послали сюда раньше? – спросил Брент, обращаясь к мексиканцу.

– Ужинает с боссом.

– Тебе придется привести его.

– Si.

Покалеченный побрел по коридору. Джон Лоуренс последовал за ним, неся на руках несчастную дочь.

– Стой. – Длинный повернулся к Убальдо.

Мексиканец остановился.

– Покажи мне свое лицо.

Убальдо опустил левую руку, и его нос снова повис на проволочках, словно кошачья игрушка.

Длинный поднял руку с большим черным револьвером и сунул конец ствола в носовой проем. Сталь уткнулась в сломанный хрящ, и вспыхнувший отблеск факела выпал из глаз мексиканца.

– Не серди нас.

– Я сделаю как скажете. – Произнесенное обещание отдалось гудением в стволе револьвера. – Клянусь. – У него перехватило дыхание.

– Сейчас чихнет, – предупредил Брент.

Стрелок убрал руку.

Мексиканец чихнул, забрызгав пол соплями вперемешку с кровавыми сгустками, застонал и выпрямился. Длинный поймал раскачивающийся протез, выдернул и отшвырнул. Нос ударился о стену и отлетел в темноту.

– Идем.

Зажав дыру ладонью здоровой руки, Убальдо ступил на лестницу. Длинный посмотрел на Брента.

– Жди моего сигнала.

– О’кей.

Стрелок опустил голову и повернул в проем. Он стал подниматься по ступенькам, железная пластина на спине сверкала.

Долорес посмотрела на сестру, бледную, без сил лежащую на руках отца, и у нее перехватило горло.

– Иветта?

Сухая и тонкая, как прутик, рука поднялась и смахнула пряди с глаз.

– Ты все еще прелестно выглядишь.

Долорес знала, что не удержится от слез, а то и вовсе впадет в истерику, если попытается ответить, а потому просто взяла младшую сестру за руку – чувство было такое, будто она прикоснулась к сырой курице – и сжала. Теперь все силы уходили на то, чтобы не заплакать.

– Почему не пришел мой муж? – спросила Иветта. – Почему здесь нет Сэмюэля?

Долорес почувствовала, как напряглась рука Брента. Она посмотрела вверх, на резиновую маску, и увидела, как сузились за стеклом глаза, наполняясь ненавистью.

– Что, никто не знает? – раздраженно, с теми же жалобными нотками, спросила Иветта.

– Поговорим о нем позже, – отрезал отец.

Долорес положила тонкую руку сестры на ее узкую грудь.

– У меня обе руки заняты. Ты как, стрелять сможешь? – спросил Брент.

– Я же четыре года работала у Джаспера.

Хотя «Дворец удачи с канканом» считался почтенным заведением, пьяные джентльмены, проигравшие в кости крупные суммы, время от времени пытались истребовать назад потраченные сбережения, прибегая для этого к методам отвратительным и преступным. В связи с этим все работники проходили, как охарактеризовал это владелец «Дворца», «огневую подготовку».

Из кобуры на бедре брата Долорес достала никелированный револьвер.

– Стреляй в каждого, кто прикасался к тебе, – сказал ей глава семейства. – Или указывай на них мне.

– О да…

Старик потрепал дочь по плечу.

– Не надо никого убивать, – возразила Иветта, – они все слабы.

Совет хормейстерши остался без ответа.

Долорес взглянула на револьвер, повернула барабан, увидела две пустые каморы, вытряхнула использованные гильзы, нашла, пошарив под броней, патронташ, взяла два патрона, вставила в свободные ячейки, проверила и захлопнула барабан.

– Стиви здесь?

– Остался наверху часовым.

Долорес вытащила из патронташа еще шесть патронов и сунула их под чашечку корсета, к левой груди.

– Даже удивительно, что он решился.

– С ним всякое бывает, – ответил Брент, – но вы обе ему дороги.

– Мне нужно лекарство, – потребовала Иветта.

– Найдем что-нибудь, как только выберемся отсюда, – пообещал Брент.

– И надо забрать Генри, циркового пса, – добавила Иветта. – Его здесь обижают, так что мы должны его забрать.

– Захватим, если сможем.

– Обязательно. – В голосе хормейстерши прорезались требовательные нотки.

Вверху, у края лестницы, одна за другой сверкнули три вспышки.

– Чисто. – Брент устремился к лестнице и первым же шагом преодолел три ступеньки. Долорес направила вверх дуло револьвера. Внизу, в сорока футах от близнецов, загрохотали тяжелые шаги – могучий старик поднимался следом, неся на одной руке Иветту и держа в другой обрез.

Миновав лестницу, близнецы попали в освещенный факелами коридор и свернули налево.

Пол качался под ногами, тошнота подступала к горлу, и Долорес не раз пожалела, что приложилась к бутылке после свидания с клиентом с Востока.

Они миновали очередной факел, и пламя, словно хваткая рука, потянулось за ними. Пол вздымался, пот выступал на лбу.

– Держи револьвер обеими руками, – посоветовал Брент, сворачивая в коридор.

– Ладно. – Оружие и впрямь перестало дрожать. Долорес посмотрела вперед – в дальнем конце сумрачного коридора выделялся прямоугольник янтарного света. С тех пор как она была в гостиной последний раз, прошло более пяти месяцев.

Брент остановился. На полу, под пылающим в железной скобе факелом, неподвижно простерся мужчина в ярко-желтом костюме и без головы. На стене, под факелом, застыло липкое на вид, напоминающее деготь пятно из поджаренного мозгового вещества, крови, осколков черепа и волос.

– Папа словил канарейку, – сказал Брент.

– Замечательно.

Вонь запекшейся крови ударила в нос, и Долорес задержала дыхание, пока брат обходил труп.

Иветта вскрикнула.

Долорес оглянулась.

– Закрой глаза, милая.

Прижавшись к отцовскому плечу, Иветта вытаращилась на обезглавленное тело и тут же в ужасе отвернулась.

– Не надо никого больше убивать.

– Помолчи, ангелочек, – сказал старик.

– Нельзя отнимать у людей жизнь! Уж лучше я вернусь.

Плагфорд-старший подцепил обрезом угол укрывавшего дочь одеяла и подтянул его повыше, на лицо.

– Тебе не о чем беспокоиться. – Он еще крепче прижал ее к груди. – Теперь ты с папочкой.

Выпростав худосочную и хрупкую, как у скелета, руку, Долорес стащила одеяло с глаз.

Плагфорд снова укрыл лицо дочери.

– Не смотри, – посоветовала сестре Долорес. – Ты же не хочешь этого видеть.

– Лучше помолись, – предложил Брент.

Джон Лоуренс обогнул наконец безголовое тело, и Долорес посмотрела вперед.

Черный силуэт человека, стоявшего в соседней комнате, напоминал пугало. Первый револьвер Длинный держал в вытянутой руке, дуло же второго прочно сидело в носовой полости Убальдо. Руки мексиканца, здоровая и сломанная, были связаны шнуром.

– Подождите в зале. – Стрелок повернул голову, чтобы видеть Плагфордов хотя бы одним глазом. – Они приведут Щеголя.

Брент донес сестру до конца коридора, откуда ей открылся вид на просторную подземную гостиную, освещенную сотнями вставленных в стены свечей. На девятиугольных глиняных плитах лежали одиннадцать тел – трясина из пепельно-серых лиц, переливчатых кишок, поломанных белых ребер, обнаженных легких и неестественно вывернутых конечностей. Среди убитых Долорес узнала охранников «Catacumbas», большинство которых бывали в ее комнате.

– Мы принесли с собой гранаты, – пояснил Брент.

– Хорошо. – В нос ударили запахи крови, пороха, железа и паленого жира. – Они это заслужили. – На поджарившейся печени ползали две черепашки.

Оторвав взгляд от сцены бойни, Долорес повернулась в сторону помоста, на каменном полу которого лицом вниз лежали двадцать девять строго одетых джентльменов и сорок шлюх в шелковых кимоно. Чуть в стороне, направив в спины лежащих ствол дробовика, стоял Стиви – в резиновой маске, потрепанной одежде и в броне. Увидев сестру, он кивнул оранжевой головой, и она помахала в ответ.

Нагнав близнецов, Джон Лоуренс остановился. Под одеялом тихонько молилась Иветта.

Третий угол караульного треугольника находился у дальней стороны гостиной, неподалеку от лестницы, где стоял невысокий толстячок с многозарядной винтовкой в руках, с железной пластиной на груди и с резиновой маской на лице. Одет он был в красно-коричневый костюм и белые перчатки. Заметив Долорес, помахал рукой, и лишь тогда она поняла, кого видит.

– Боже, это ведь он, – пробормотала женщина.

– Да. Он самый.

Долорес тоже помахала Штукарю.

– Поверить не могу, что его втянули в это безо-бразие.

– Он – часть семьи, – сказал Джон Лоуренс.

– Девочки, здесь есть кто-то, кого вы хотели бы наказать? – подал голос Стиви.

Иветта стала молиться громче.

Лиц большинства лежащих Долорес не видела, но ее внимание привлек здоровяк, несколько раз протискивавшийся в ее комнату.

– Покажи-ка мне вон того, во втором ряду, толстяка в фиолетовом костюме.

Стиви подошел к указанному заложнику и пнул в голову.

– Встань.

Толстяк, приезжий из Португалии, поднялся на колени, отряхнул пыль с манжет и встал спиной к Долорес. Стиви ткнул его в бок дулом дробовика.

– Подойди к помосту, чтобы она хорошо тебя рассмотрела.

Пройдя между лежащих, толстяк остановился у помоста, застегнул двубортный сиреневый пиджак и пригладил волосы, как будто готовился к прослушиванию в оперном театре.

Злость полыхнула в груди Долорес. Этот негодяй засовывал ей в рот грязные носки и занимался с ней содомией.

– В этом заведении много важных людей, – заявил португалец, – и воздаяние ждет…

Приклад врезался ему в правую щеку.

– Не умничай, – посоветовал Стиви.

Джон Лоуренс наклонился к старшей дочери.

– Он трогал тебя?

– Да.

Старик замер и даже перестал дышать. Брент крепче сжал близняшку.

Стиви ударил толстяка прикладом в челюсть, и все услышали, как хрустнула кость. Насильник вскрикнул – точно так же, как когда орошал семенем тело Долорес, – и схватился за лишившийся симметрии подбородок.

Некоторые из его соседей содрогнулись, но никто ничего не сказал.

– Проси у нее прощения! – загремел старик.

– Давай! – крикнул Стиви. – Проси прощения!

Из жирного перекошенного рта выскользнула струйка крови и, сбежав по распухшей шее, растеклась по белой рубашке. Португалец повернулся и посмотрел на Долорес.

– Мне очень…

– На колени, и руки свои жирные сложи! – заорал Стиви. – Вот как просят прощения!

Португалец упал на колени.

– Зачем ты это делал? – не унимался Стиви. – Почему так поступал с ней? Она хорошая женщина. – Голос его задрожал под резиновой маской, и Долорес поняла, что брат плачет. – Будь ты проклят! – Приклад, казалось, раздавил толстяку нос.

– Дай ему извиниться, – сказал глава семейства, повернувшись к младшему из детей.

Португалец посмотрел на Долорес, открыл рот, и из красной дыры полилась на подбородок кровь.

– Руки вместе! – напомнил Стиви.

Толстяк сложил руки перед собой и, едва ворочая языком, заговорил:

– Прсссс…тит, шшшто об…дел вссс.

– Скажи правду! Что ты делал с ней? Скажи! – Стиви ткнул стволом в сложенные руки пленника.

– Прссс… тит, што нашил…вал вссс.

Оба ствола грохнули разом. Два заряда картечи превратили кисти толстяка в окровавленные обрубки, а левую сторону лица обожгла яркая пороховая вспышка.

В тот же миг Долорес испытала огромное удовлетворение, словно одной болезненной опухолью внутри стало меньше.

Толстяк упал на колени и завалился на бок. Из укороченных рук хлестала кровь.

Стиви поднял ногу над обуглившимся лицом насильника.

– Нет! – рявкнул Плагфорд-старший. – Пусть сдохнет медленно.

Под одеялом тихонько плакала Иветта.

Толстяк из Португалии попытался подать голос, но разнять сплавившиеся губы не смог.

Глава 14. В соседних комнатах

Полный древних загадок Лондон, большой серый город-призрак, будоражил юный ум и терзал пылкое воображение Натаниэля Стромлера. Крепкий, физически развитый, высокий, он в свои тринадцать вполне мог сойти за девятнадцатилетнего (в этом возрасте накладываются друг на друга дерзость юнца и честолюбие взрослого) и, что вполне естественно, стремился исследовать загадочные окрестности сам по себе, в одиночку. К несчастью для него, программа пребывания была составлена заранее и не оставляла юноше времени для сколь-либо длительных вылазок.

Оставалось только рассчитывать на смекалку.

На одиннадцатое утро пребывания в Лондоне младший из Стромлеров заявил, что испытывает недомогание и не сможет принять участие в намеченных мероприятиях. Сообщение сопровождалось четверкой чихов, что было достигнуто с помощью перца, смолотого накануне вечером и скрытно вложенного в носовой платок. И хотя старшая сестра, Изабелла, выразила сомнения в правдивости изложенной истории, устные утверждения и сопутствующие физические доказательства произвели должное впечатление на родителей, лица коих выразили серьезную озабоченность.

– Возможно, мне лучше остаться с тобой, – сказала мать, – на случай если твое состояние ухудшится.

– Хозяйка – особа вполне надежная, – подал голос оставшийся в постели страдалец, – и при необходимости к ней всегда можно обратиться за помощью. – Натаниэль приложил к носу платок с молотым перцем. – Я совершенно уверен… – Тут он чихнул. – Я совершенно уверен, что одного дня воздержания от прогулок будет достаточно для полного выздоровления. – Бодрое утверждение было подкреплено яростным кашлем.

Родители немного поспорили по вопросу о том, можно или нет оставлять непорочного сына без присмотра в номере английского отеля, и после того как каждая из сторон провела по две атаки и дважды отстояла свою позицию, дали свое согласие.

– Ни при каких обстоятельствах не выходи из комнаты.

– Но помни, что запреты матери недействительны в случае возникновения пожара.

– Разумеется, Натаниэль не останется в постели, если апартаменты будут охвачены пламенем.

– Я лишь стараюсь внести полную ясность и дополнить данный тобою совет.

– Материнский долг в том и состоит, чтобы предложить сыну руководящее указание, особенно если отец с радостью покидает дитя ради скульптур, живописных полотен, шерри и возможности тайком (как ему кажется) поглазеть на полногрудых английских леди.

Они пререкались еще добрых пять минут, пока Изабелла не заявила, что проголодалась, и все трое не отбыли в связи с этим.

Натаниэль подошел к окну, завернулся в полосатую штору и выглянул.

Отец уже остановил открытый экипаж, мать вызвала другой, более подходящий, а Изабелла указала на омнибус, к которому все и устремились.

Юноша приступил к утреннему туалету, воображая долгую прогулку в одиночестве по громадной серой столице туманов. В этом пешем путешествии он познакомится с английской архитектурой и людьми, населяющими город, купит какую-нибудь печатную продукцию и, может быть, булочку. В случае нечаянной встречи с уборщицей предполагалось купить ее соучастие и ложные показания относительно его местонахождения несколькими фартингами, но вообще-то план включал незаметный выход из отеля и расчет на то, что отсутствие останется незамеченным.

Закончив туалет, Натаниэль облачился в коричневый костюм-тройку и вышел из номера в коридор, застеленный едва ли не полностью ковром цвета хвои. В конце коридора он услышал странный звук и остановился. Из-за закрытой двери доносилось громкое потрескивание, поначалу принятое за пожар, возможность которого теоретически рассмотрели родители.

Беспокоясь о безопасности жильцов, тринадцатилетний путешественник подошел ближе.

За долгой нотой фортепиано последовали две другие. Юноша узнал потрескивание воскового цилиндра, усиленное раструбом фонографа.

Внезапно музыка умолкла.

– Это предпоследний этюд из тех, что мне надлежит исполнить на прослушивании, – сказала находящаяся в комнате англичанка.

– С нетерпением ожидаю возможности услышать вас, – заметил мужчина со странным акцентом.

Трескучий союз металлической иглы и вращающегося воскового цилиндра возобновился. Натаниэль услышал знакомую мелодию, а потом, когда записанный пианист добавил басов, – и голос англичанки.

С первых мгновений стало ясно, что леди за дверью – профессиональная исполнительница; переходы она брала легко и чисто.

Хотя некоторые высокие ноты давались ей с немалым напряжением, появлявшийся в голосе печальный оттенок обращал этот недостаток в достоинство, скромное напоминание о человеческом несовершенстве. Зато в нижнем регистре тот же голос расцветал пышными лилиями, и юное сердце откликалось учащающимся ритмом. Впервые в жизни Натаниэль испытал то, что называется сердечным томлением.

Ноты поднимались все выше и выше, и женщина отчаянно следовала за ними.

В коридоре третьего этажа лондонского отеля «Грегори» тринадцатилетний Натаниэль Стромлер наслаждался преобразующей душу невидимой красотой. Голос умолк, пианист достиг заключительной фразы. Фонограф щелкнул еще несколько раз и отключился.

– У вас замечательный талант, – сказал человек со странным акцентом. – Herrlich[98].

– Danke, mein herr[99]. Каждый раз, исполняя именно эту арию, я думаю о вас. – Мириады оттенков и полутонов голоса, обнаружившихся во время пения, сейчас оставались немы.

Какое-то время из-за двери не доносилось никаких звуков.

– Я бы хотела заняться любовью, – сказала англичанка.

«Беги!» – шепнул внутренний голос.

Но любопытство оказалось сильнее.

– Ja[100].

В комнате прозвучали шаги, и узкая полоска света между нижним краем полированной двери и ковром потемнела.

– Снаружи мальчишка, – сказал немец.

Натаниэль тут же отошел от двери и прижался спиной к стене коридора.

– Пожалуйста, помоги мне избавиться от платья, – попросила певица.

Щелкнул замок, и охвативший Натаниэля страх пошел на убыль. Тень под дверью сменилась приглушенным звуком шагов.

Он слушал. Шорох шелковистых тканей… щелчки пуговиц… шуршание скользящего по коже платья… мужской голос: «Алиса…» шелест простыней… скрип дерева… женский стон… мужской стон… женский голос: «Курт… Курт…»

Мягкий пульс движения нарастал, ощущался все явственнее, передавался стене… Потом мужчина застонал, женщина вскрикнула, и оба произнесли: «Люблю тебя».

Огненный гарпун вонзился в живот Натаниэлю Стромлеру и пробудил его от сна.

* * *

Двадцатишестилетний джентльмен из Мичигана открыл глаза. Два покрытых черным маслом скорпиона ползали по стенам своей деревянной тюрьмы. В соседней чашке пятьдесят серых паукообразных трещали, словно вращающийся восковой цилиндр после окончания записи.

Грис, сидевший в дальнем конце обеденного стола, сообщил сыну, что иностранца нужно освободить.

Диего сжал в кулак пальцы левой руки.

– Padre. Por favor. Nosotros…[101]

– Silencio[102]. – Грис посмотрел на пленника. – Твои сообщники убили много людей, захватили семьдесят заложников и требуют незамедлительно тебя освободить.

Натаниэль не сомневался, что это либо сон, либо уловка (либо второе в первом), а потому и никакого ответа давать не стал.

– Похоже, спасение твой дух не поднимает, – заметил белесый испанец.

– Я не вполне уверен… – Новый приступ острой боли выкрутил внутренности, и Стромлера вырвало кровью и черным маслом. Обосновавший в пищеварительном тракте третий скорпион атаковал слизистую клешнями, разросшимися, казалось, до устрашающих размеров.

– Мои сыновья хотели бы использовать тебя как заложника, – продолжал Грис, – но, на мой взгляд, ты не представляешь большой ценности.

– Ты прав, – ответил Натаниэль.

Грис строго посмотрел на сыновей.

– Мы доставим гринго его сообщникам, – сказал он сыновьям и по-испански добавил, что не хочет новых смертей невиновных из-за двух чужеземных шлюх. – Закончим это дело прямо сейчас.

Диего кивнул. Белесый испанец взглянул на того, кто стоял за спиной пленника.

– Хавьер.

Что-то блестящее скользнуло по веревкам, крепившим запястья гринго к подлокотникам каменного стула, и путы соскользнули на пол. Пленник поднял дрожащую руку, поднес ко рту и вытер кровь, желчь и черное масло. Он по-прежнему не верил в добрые намерения Гриса, но тьму все же пронзил лучик надежды.

Тот же клинок блеснул снова, рассекая веревки на ногах, и кровь устремилась к онемевшим ступням. Впервые с начала злосчастной трапезы Натаниэль увидел человека, который сжимал ему голову и вставлял в рот линейку.

Хавьер оказался мускулистым мексиканцем с черными курчавыми волосами, носом, словно вылепленным из влажной глины и клеймом в виде большой буквы «Х» на шее.

Диего накрыл миски, стянул холщовую перчатку и сказал, что отведет гринго в гостиную. Грис наказал сыну договориться с чужаками.

– Si.

Диего и Хавьер взяли Натаниэля под руки и подняли с каменного стула. В животе у него как будто сдвинулись покоившиеся раскаленные угли, иголки и осколки битого стекла.

Со своих мест в конце дубового обеденного стола Грис и его сын с седыми волосами окинули пленника оценивающими взглядами, после чего их внимание занял подрагивающий пудинг.

– Иди, – распорядился Диего.

Хавьер хлопнул гринго ладонью между лопаток, и тот, держась за живот, побрел, волоча ноги.

Троица миновала гобелены с галеонами и достигла двойной двери на дальней стороне комнаты. Диего повернул серебряную ручку, толкнул деревянную панель и жестом предложил пленнику пройти дальше.

Понуждаемый рукой Хавьера, Натаниэль шагнул в освещенный факелами коридор. Диего проследовал за ним и закрыл дверь.

– Дальше.

Длинному коридору со стенами из серо-охряного камня, казалось, не будет конца. Живот то полыхал жаром, то коченел от холода, разбитый правый глаз пульсировал болью.

За узким коридором потянулся другой, пошире; в конце их ждала изящная мексиканка в скромном коричнево-зеленом платье. Раздувшийся живот скрывал неродившегося ребенка, зато правая рука не скрывала небольшой револьвер.

– Стой, – приказал Хавьер, и Натаниэль подумал, что сейчас его застрелит беременная женщина.

Мужчины остановились. Хавьер схватил пленника за воротник и повернул кулак по часовой стрелке. Ткань сдавила горло, и гринго захрипел, задыхаясь.

– Vengo[103], Розалинда. – Диего подошел к миниатюрной женщине, забрал у нее револьвер и поцеловал в губы. Они обнялись, и Натаниэль заметил, что золотые кольца на безымянных пальцах мужчины и женщины составляют пару.

– Gracias, mi amor. Gracias.

Розалинда сказала, что Грису не следовало похищать белых женщин. Диего ответил, что его отец приобрел их совершенно законно. Розалинда пожелала мужу не забывать об осторожности.

– Si. – Диего поцеловал свою ладонь, приложил ее к животу беременной женщины и пообещал быть осторожным.

Она спросила, для чего ему оружие. Сын Гриса сказал, что воспользуется им только в крайнем случае, если в него начнут стрелять.

– Si. – Розалинда кивнула и вытерла заплаканные глаза. – Cuidado.

Диего снова поцеловал жену, опустил револьвер в левый карман и посмотрел на Хавьера.

– Идем.

Мексиканец разжал кулак и подтолкнул пленника вперед. Натаниэль побрел дальше под присмотром двух сопровождающих. Троица вошла в широкий коридор и повернула влево. В дальнем конце коридора Натаниэль увидел янтарный прямоугольник – вход в гостиную.

Впереди грянул выстрел. Троица остановилась, и Диего вынул револьвер. Сердце Стромлера зашлось.

– Нет! – прозвучал зычный голос. – Пусть сдохнет медленно.

Голос определенно принадлежал Джону Лоуренсу.

Из соседней комнаты послышалось хныканье.

– Где наш чертов компаньон? – прокричал другой мужчина, Брент или Стиви.

– Мы ведем его к вам! – прокричал в ответ Диего.

– У вас одна минута. – Бесстрастный, уверенный голос определенно принадлежал стрелку, Длинному. – Каждая лишняя минута будет стоить одной жизни.

Пробормотав вполголоса проклятие, Диего убрал оружие.

– Мы идем! – Он схватил пленника за левое плечо и потянул за собой. – ¡Rapidamente, rapidamente![104]

Прижав одну руку к пылающему животу, Натаниэль двинулся вперед. Хавьер бесцеремонно подталкивал его сзади. Янтарный прямоугольник медленно приближался.

Добравшись до конца коридора, гринго, Диего и Хавьер вошли в просторную гостиную, более похожую на похоронную контору. Напротив них стоял Длинный с броней на груди и в странной резиновой маске вдобавок к обычному черному облачению.

Хавьер заставил Натаниэля выпрямиться.

– Мы сделали всё, как вы… – начал Диего.

Из стволов Длинного вырвалось пламя.

Глава 15. Твоя треклятая жизнь закончилась!

Два дульных среза сверкнули в ясных дисках защитных окуляров Брента. На другой стороне гостиной взорвалась левая рука бородатого и дернулась назад голова на клейменой шее. В огромном помещении два звука выстрелов идеально слились в один.

Ковбой перехватил руку и повернулся, защищая сестру от живописной сцены.

Сверкающие стволы Длинного вспыхнули во второй раз. Глаза бородатого почернели, а из взорвавшегося затылка вылетели куски мозгового вещества вперемешку с осколками костей. Издавая булькающие звуки, испанцы свалились на девятиугольные плитки. Забрызганный черной слизью, Щеголь шагнул вперед, споткнулся и замер, увидев расстрелянных конвоиров.

– Иди к выходу! – крикнул Натаниэлю Брент.

– Сюда! – Стоявший у лестницы Штукарь помахал рукой.

Ошеломленный увиденным, Щеголь тупо уставился на негра.

– Иди к нему! – снова крикнул Брент. – Быстрее!

– Шевели костылями! – добавил Стиви.

За спиной у Натаниэля из коридора вырвался протяжный вопль. Он обернулся.

– В сторону! – взревел Брент.

–¡Diego! – Вбежавшая женщина повернула к бородатому. – ¡Diego, mi Diego!

Потрясенный Щеголь попятился, и беременная упала на тело супруга. Бренту стало не по себе – он понял, что стрелок только что убил мужа женщины, ждущей ребенка.

– ¡Diego, mi Diego!

– Уходи оттуда! – крикнул старший брат остановившемуся в растерянности Щеголю. – Уходи!

Вдова сунула руку в мужнин карман.

Длинный прицелился ей в лицо и сердце.

– Останови ее!

Услышав крик Брента, Щеголь метнулся к женщине, и схватка за то, что лежало в кармане мертвеца, развернулась уже на полу.

– Убью, убью! – кричала мексиканка. – ¡Diablos, están diablos![105]

Длинный направил револьверы на беременную вдову, ничуть, похоже, не беспокоясь, куда именно угодят пули.

Убальдо посмотрел на стрелка.

– Беременную женщину нельзя убить.

Щеголь крикнул что-то на испанском. Длинный прицелился в лоб и живот женщине. Стиви, подойдя к краю помоста, навел дробовик на спутавшийся дуэт.

– Подожди, – остановил младшего Джон Лоуренс.

Стромлер все же вырвал у женщины маленький револьвер и, отпрянув, шлепнулся на задницу.

Брент расслабился. Долорес облегченно выдохнула.

– ¡Vas al Inferno![106] – Мексиканка со всей силы врезала кулаком в живот Щеголю. Высокий джентльмен вскрикнул и выронил револьвер; тот покатился по глиняным плиткам. Вдова нырнула за оружием.

– Нет! – вырвалось у Брента.

– Господи! – вскрикнул Штукарь.

Долорес спряталась за броней брата.

Мексиканка схватила револьвер.

Длинный выстрелил.

Беременная вскрикнула.

Брент стиснул зубы. Долорес охнула.

Револьвер с двумя скрюченными пальцами упал на плитки.

– Возьми оружие, – сказал Длинный, повернувшись к Щеголю. – Быстро.

Натаниэль схватил револьвер и упал на живот. Рядом, сжимая левой рукой окровавленную правую, стонала мексиканка.

– И позаботься, чтобы она не добралась до него больше, – предупредил Длинный, убирая одни револьверы и доставая другие, с полными барабанами.

Щеголь лежал на полу, бледный, с перекошенным от боли лицом. Вместо ответа он только промычал что-то, и Брент понял, что его пытали.

– Давайте уходить, – распорядился Джон Лоуренс.

На помосте Стиви повернулся к лежащим залож-никам.

– Никому не вставать, пока мы не уйдем. Comprende?

– Si, – нестройным хором отозвались проститутки и джентльмены.

Стиви спрыгнул с помоста и направился к Щеголю. Длинный обвел долгим взглядом гостиную и темное подземелье.

– Я проверю и подам сигнал, – крикнул через всю комнату Штукарь и, направив вверх, в темноту, многозарядную винтовку, повернулся к лестнице и стал подниматься.

– Приготовься, – сказал Брент сестре.

Долорес сжала рукоять никелированного револьвера обеими руками и направила дуло вперед.

– О’кей.

Ковбой быстро пронес сестру к выходу мимо изу-родованных тел охранников. Подземную гостиную накрыла тишина. Стараясь не думать о беременной вдове, Брент сделал еще с десяток шагов и задержался возле стрелка и его пленника.

– Посмотри-ка на меня! – крикнула Долорес. – Ты мучил меня восемь месяцев, но теперь я ухожу отсюда, а твоя треклятая жизнь закончилась! – Она прицелилась в нижнюю часть живота и нажала на спуск.

Порох взорвался с белой вспышкой. Из пробитого пулей мочевого пузыря ударила струя мочи. Подвывая как щенок, Убальдо рухнул на колени и зажмурился. Из разверстого носового проема потекли розовые слезы. Он пошатнулся и завалился на пол, лицом в глиняные плитки.

Рыжеволосая бывшая пленница выстрелила своему распростертому мучителю в спину.

Хрустнул позвоночник. Убальдо поперхнулся и дернулся. Под истерзанным телом расплывалась лужа мочи и крови.

Брент заметил, что руки у сестры трясутся.

– Идем, – скомандовал Длинный.

Ковбой поспешил к лестнице, до которой оставалось меньше пятнадцати ярдов. Долорес тем временем открыла барабан револьвера, заменила стреляные гильзы патронами и защелкнула обратно.

Где-то тявкнула собака.

– Отстань от него! – крикнул Стиви.

Брент оглянулся через плечо и увидел, что вдова тянется окровавленными руками к горлу Щеголя.

– Я ею займусь. – Младший из Плагфордов наступил женщине на шею и с силой толкнул, после чего приставил дробовик к ее животу.

– Нет! – в один голос крикнули близнецы.

Бледная, истекающая кровью женщина, похоже, поняла наконец, что молодой гринго вполне может привести угрозу в исполнение, и остановилась, сжав три красных пальца пятерней другой руки. За спиной у нее снова подал голос рыжий пес.

Стиви подхватил Стромлера под руку и помог подняться.

– Идти можешь?

Джентльмен схватился за живот, словно опасаясь, что внутренности могут выпасть по пути, и потащился, прихрамывая, к выходу.

– Забери пса! – приказал сыну Плагфорд-старший.

– Ладно.

Брент пронес Долорес под аркой и ступил в темный лестничный колодец.

– Поднимайтесь, – крикнул сверху Штукарь, – чисто!

– О’кей! – Ковбой взглянул на сестру. – Уже близко. Мы почти вышли.

Дрожащими руками Долорес направила револьвер вперед.

Сил Бренту было не занимать (он никогда, в отличие от большинства гуртовщиков, не считал ниже своего достоинства выкопать выгребную яму, погонять необъезженную лошадку, поставить ограду), но из-за дополнительного бремени – сестры и брони – подъем по крутым ступенькам превратился в трудное, выматывающее путешествие.

Добравшись за минуту до середины лестницы, Брент взял паузу – отдышаться и расслабить горящие от усталости мышцы.

– Пока чисто? – спросил он, взглянув вверх.

– Пока чисто, – эхом отозвался негр.

Брент продолжил подъем. Внизу в лестничный колодец вошел его отец.

– Даже не верится, – прошептала Долорес.

Черный прямоугольник опускался с каждым шагом.

С последней ступеньки Брент шагнул в вестибюль, где висел гобелен с изображением древней пирамиды. Сейчас дымилась лишь одна бронзовая курильница, и испускаемый ею ванильно-коричный аромат не мог перебить более тяжелые запахи лишайника и крови.

– Невероятно, – снова прошептала Долорес.

Ковбой понес сестру к вертикальной голубой линии, светившейся на дальней стороне вестибюля. Под мерцающей щелью лежал мертвец с мушкетоном в руке. Из его левой ноздри, словно причудливый угловатый цветок, торчало оперение стрелы.

Долорес кивнула в сторону света.

– Там выход?

– Да.

По лицу женщины потекли слезы.

– Чисто? – еще раз уточнил Брент.

– Чисто, – заверил его Штукарь.

– Господи, неужели это все на самом деле? Неужели это не сон?

Брент пронес сестру мимо последней курильницы, толкнул ногой железную дверь и переступил порог. Близнецов встретил лазоревый мир.

– Господи, – с радостью выдохнула Долорес.

Возле темно-синего фургона стоял темно-синий Штукарь и ярко-синим дулом винтовки указывал на лежащие за голубой равниной горы, сложенные из чередующихся оттенков синего. Увидев близнецов, он помахал им синей ладонью.

– Как так получилось, что уже утро? – недоуменно спросила Долорес.

– Не знаю, – пожал плечами Штукарь. – Мне-то казалось, что до рассвета еще несколько часов.

Брент скользнул взглядом по горизонту и, не заметив ничего подозрительного, пересчитал лошадей – все были на месте. Неподалеку тут и там лежали семь человек, каждый из которых получил стрелу в голову или сердце.

– С вами пришел Глубокие Озера, – заключила Долорес.

– Точно.

Рыжеволосая сестра указала синим пальцем на бледную лошадку.

– Ты привел Элизабет.

– Сможешь ехать верхом?

– Я смогу, а вот Иветта на своей не усидит.

– Знаю.

Услышав за спиной какой-то звук, ковбой обернулся и увидел отца, несущего закутанную в одеяло Иветту.

– Что противник? – спросил Джон Лоуренс.

– Видимой угрозы не замечено, – доложил Штукарь.

Брент поднес Долорес к лошади и усадил в расшитое дамское седло, а она сунула ему в кобуру никелированный револьвер. Потом, устроившись поудобнее, сказала:

– Давай обратно.

Ковбой отдал оружие сестре.

– Кобура нужна?

– Буду в руке держать.

– Привяжи что-нибудь к рукоятке – тогда, если выпустишь, не потеряется.

– Я, может, и без ноги, но мозги еще при мне.

Брент поцеловал сестру в руку и направился к своему крапчатому мустангу. Плагфорд-старший понес младшую дочь к белому жеребцу.

– Джей-Эл. – Штукарь похлопал по скамье. – Посади Иветту рядом со мной.

– Я буду держать ее.

– Лучше положить – спокойней будет.

– Сам справлюсь. – Уступить свою дочь кому бы то ни было старик не мог.

Из подземелья, держась за живот, выбрался Щеголь. Застывшая на подбородке слизь походила на сине-черную бороду.

– Сможешь ехать верхом? – спросил Брент.

Щеголь сердито посмотрел на ковбоя и, волоча ноги, словно древняя старуха, потащился к своей буланой. Четыре с половиной сотни долларов представлялись скудной платой за перенесенные им мучения, и Брент хорошо понимал его чувства. Никто и не предполагал, что простое на первый взгляд дело окажется таким сложным и опасным.

Следующим из недр «Catacumbas» появился Стиви с пятидесятифунтовым псом на руках.

– Вот, дворнягу прихватил.

– Положи его в фургон и садись.

Штукарь принял собаку и положил под тентом, где она трижды тявкнула.

Брент забрался на мустанга. Джон Лоуренс, одной рукой прижимая к груди Иветту, уселся на крепкого белого жеребца. И, наконец, Стиви вскочил на своего пятнистого коня.

В подземелье громыхнул взрыв. Земля под ногами содрогнулась, и Брент ощутил эхо этой дрожи в самой глубине груди.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила Долорес.

– Это Длинный. Завалил выход, чтобы мы успели убраться подальше.

Руины пирамиды сотряс второй взрыв. Катакомбы выдохнули столб густого лазурного дыма, из которого материализовался Длинный Клэй.

– Подорви их фургоны, – распорядился Плагфорд-старший, – и убей их коней.

Длинный сунул руку под броню, вынул продолговатую гранату и по высокой дуге бросил в направлении лошадей и дилижансов, располагавшихся на восточной стороне пирамиды. Граната ударилась о конскую шею и взорвалась. Белая вспышка поглотила лошадь, девять ее соседей и четыре дилижанса. На фоне лазурного неба взлетели, вертясь, синие конечности, закружились синие внутренности и пролилась дождем синяя кровь.

Остальные животные заметались в тревоге, натягивая поводья, но сорваться с привязи не смогли.

Брент прицелился в переднюю правую ногу жеребца и спустил курок. Животное заржало от боли и упало на землю. Брент выстрелил в другого. Раненый конь рванулся вперед, свалился и сломал шею.

– Черт.

Стиви пальнул из дробовика, и дробь разворотила грудь сразу у нескольких лошадей. Кони бились, ржали как безумные, взбрыкивали, но не падали.

– С такого расстояния дробью не завалишь, – укорил брата ковбой. – Возьми винтовку или револьвер. – Сам он снова выстрелил в ногу синего коня, и тот свалился на траву, перекатился на спину и ударил в небо тремя копытами.

Стиви убрал дробовик, вынул револьвер и по примеру старшего выстрелил в ногу ближайшей лошади, которая с пронзительным ржанием покатилась по земле.

Долорес отвернулась, чтобы не видеть ужасающей бойни.

Длинный снова бросил гранату.

Расстреляв барабан, Брент выбил на землю пустые гильзы, забил каморы новыми патронами и поворотом запястья со щелчком захлопнул револьвер.

Вторая граната взорвалась на крыше дилижанса. Ослепляющая вспышка стерла головы семи ближайших лошадей и разорвала бока пяти других.

Выпотрошенные и обезглавленные животные спотыкались и падали; кобыла с болтающейся головой топталась на шее свалившейся товарки, что кричала почти человеческим голосом.

Долорес зажала ладонями уши. Укрывшись одеялом, плакала Иветта. Щеголь уткнулся взглядом в землю.

Брент остановился – мертвых и умирающих животных накрывал наползающий синий туман пыли. Возле перевернутого взрывом черного дилижанса в ужасе бились, кусая удила, две лошади.

– Вон там. – Он указал на них револьвером.

– Вижу, – кивнул Стиви.

Братья выстрелили, и животные упали.

Среди какофонии Брент услышал – или это ему только показалось – человеческие крики и вздохнул: не получится ли так, что эта жуткая сцена будет преследовать его до конца жизни?

Длинный вскочил на свою вороную, и Джон Лоуренс указал рукой на север.

– Вперед!

Штукарь щелкнул хлыстом, упряжка тронулась с места, колеса фургона закрутились. Брент, Стиви, Долорес и Натаниэль пришпорили своих коней. Плаг-форд-старший, обнимая одной рукой Иветту и ведя в поводу ее крапчатую лошадку, пришпорил белого жеребца. Длинный тенью последовал за ним.

Команда Плагфордов отбыла из «Catacumbas».

И как только это случилось, шершавый и тяжелый камень, всаженный внутрь Брента и пролежавший там восемь месяцев, съежился. Предприятие еще не закончилось, опасность сохранялась, но сестры были живы, свободны и дышали воздухом прекрасного ландшафта.

Стучали копыта, руины убегали назад; небольшой отряд летел на север, пересекая синюю равнину.

Долорес и Щеголь ехали меж братьев, лишь чуть отстав от громыхающего фургона Штукаря. Джон Лоуренс и Длинный следовали за ними на расстоянии примерно в сорок ярдов.

– Может, снимем эти треклятые маски? – предложил Стиви. – Моя вся в поту, хоть выжимай.

– Пока нет, – ответил Брент. (Длинный сказал, что снять маски можно будет после того, как они перейдут горный хребет.)

– В любом случае они, должно быть, поняли, кто мы такие.

– Это не то же самое, что знать, как мы выглядим.

– Да, пожалуй.

Все тело у Брента болело: руки, ноги и даже горло – от криков. Он выпрямил спину и ощутил тупую боль в низу спины – от растянутой или порванной мышцы.

– Черт.

Представив, какие муки испытывает, должно быть, сестра, ковбой бросил взгляд вправо. Держа в руке револьвер, Долорес смотрела прямо перед собой. С правой ногой все было в порядке, но короткая левая не дотягивалась до стремени и болталась свободно у лошадиного бока.

– Долорес.

Женщина посмотрела на брата.

– Как держишься?

– Держусь. Куда направляемся?

Брент указал на темнеющие вдалеке горы.

– Глубокие Озера нашел проход в северной части хребта. Туда и едем.

Впереди, прямо перед Плагфордами, вырастали вершины, окрашенные в сотню меняющихся тонов синевы.

Пес Иветты, подобравшись к задней стенке фургона, громко залаял. Тронутая сыростью и молью рубашка, служившая заплатой на тенте, оторвалась от него, бесшумно, как привидение, прошмыгнула между близнецами и причудливо завертелась на ветру.

Брент услышал, как что-то просвистело мимо. Доска в заднем борту фургона треснула и разлетелась щепками. Пес завыл.

– Кто-то стреляет по…

Голова его дернулась вперед. Правый окуляр залился красным. Что-то теплое потекло по правой щеке и уху.

Ковбой схватил за нижний край резиновую маску, сорвал и швырнул на землю. Потом поднял руку, поднес к голове ладонь и почувствовал под ней острые края – кости черепа.

– Всем пригнуться! – крикнул он.

Долорес посмотрела на брата и вскрикнула.

– Пригнись! – повторил ковбой и наклонился. – Живей!

Близняшка пригнулась и почти скрылась за большой седельной сумкой.

– Брент! Твоя голова!

Стиви тоже посмотрел на брата и от изумления открыл рот.

– Пригнуться! Ниже! Ниже!

Стиви и Щеголь только что не распластались на спинах своих лошадей, и тут же пуля лязгнула о броню юного Плагфорда и со свистом срикошетила в небо.

Ковбой еще раз притронулся к ране и нащупал кровь, рваную кожу, трещины в черепе и слепившиеся волосы.

– Черт.

Еще одна пуля прошла над плечом и прошила тент фургона.

Брент повернулся в седле. В сорока ярдах от него Джон Лоуренс гнал белого мустанга, широкой спиной укрывая от пуль дочь.

Чуть дальше, ярдах в двадцати от старика, Длинный достал из пристегнутого к седлу деревянного футляра винтовку с оптическим прицелом.

Треск далекого выстрела – и очередная пуля, отскочив от железной пластины, улетела в неизвестном направлении.

– Вот дьявол! – воскликнул Стиви.

Брент посмотрел вперед и увидел, что Штукарь присоединился к дворняге у заднего борта фургона, оставшегося временно без возницы, и, укрывшись за ящиком с инструментами, наблюдает за чем-то через подзорную трубу.

– Автомобиль! – крикнул негр и махнул рукой. – Там автомобиль!

Брент обернулся и, направив взгляд на юг, попытался рассмотреть что-нибудь за хлещущим хвостом. Никакого транспортного средства он, однако, не уг-лядел.

– Стреляй, Длинный! – крикнул Стиви. – Разнеси их в щепки!

И снова далекий хлопок. Буланая кобыла Щеголя коротко заржала, прыгнула, как будто наткнулась на препятствие, и жестко приземлилась. От резкого толчка Натаниэля вырвало.

Вытянувшись на вороном крупе, Длинный прицелился над хвостом и выстрелил. Звук разлетелся во все стороны огромной горной чаши и вернулся неровным ритмом эха.

– Попал в кого-то! – крикнул Штукарь, продолжая вести наблюдение и словно позабыв о своих обязанностях возницы.

Длинный перезарядил винтовку. На горизонте появился, волоча за собой хвост пыли, крохотный черный трясущийся прямоугольник.

– Брент, – крикнула Долорес, – тебе нужно сделать что-то с головой!

Раненый ковбой вспомнил своего друга, Айзека Айзекса, который, после того как его наградил оплеухой медведь, останавливал кровотечение хлебными крошками.

– Черт. – Брент сунул левую руку в седельную сумку, пошарил, отыскал мешок с припасами, развязал шнурки и зачерпнул пригоршню сушеного овса. Потом, стиснув зубы, убрал волосы с раны на голове и набил ее зерном.

В глазах потемнело.

Рядом вскрикнула Долорес.

Сознание вернулось, и Брент обнаружил, что обнимает шею лошади. Пуля, чиркнув по броне, ушла в сторону.

– Ты в порядке? – спросила Долорес.

– Да. – Ковбой повернул голову и увидел Длинного; тот, распростершись на спине лошади, прицелился и выстрелил в невидимого преследователя.

– Ты попал водителю в плечо! – крикнул Штукарь.

Пес радостно залаял.

Внезапно дрожащее черное пятно на горизонте соскользнуло к западу и исчезло в собственном синем хвосте.

– Вот и подстрелили ваш дурацкий автомобиль! – расхохотался Стиви. – Осталось только поджарить и засунуть в буррито!

Приникнув к оптическому прицелу, Длинный наблюдал за пологом синей пыли, скрывшей и автомобиль, и катакомбы, и южные горы.

– Быстрее! Быстрее! – подгонял всех Джон Лоуренс.

Синяя равнина бежала под мелькающими синими копытами.

– Брент! – крикнул Стиви.

– Да?

– У тебя овес на голове!

– Знаю.

– Всё в порядке?

– Пойму, когда остановимся. – Пальцы на руках и ногах у Брента уже начали холодеть.

– Они не отстают, – предупредил Штукарь. – К несчастью!

Брент оглянулся. И действительно, черный прямоугольник снова двигался в голове длинной синей завесы.

– Бей по колесам, – посоветовал Джон Лоуренс.

Длинный выстрелил.

– Попал в защитное крыло! – прокомментировал Штукарь.

Ответом стал сухой треск вдалеке.

Белый жеребец Плагфорда-старшего вскинулся на дыбы и заржал. Старик ухватился за луку седла и склонился над дочерью, став прекрасной мишенью для преследователей.

– Па! Осторожней! Ты…

Выстрел – и брызги крови выплеснулись на стекла окуляров.

– Нет! – вырвалось у Брента.

– Папа! – крикнула Долорес.

– Джей-Эл!

Белый жеребец рванулся вперед.

Глава семейства обрушился на дочь, но остался в седле, держась за луку седла.

– Черт, черт, черт! – закричал Стиви.

Внутри у Брента опустело.

– Держите курс на север! – приказал Длинный и повернул навстречу преследователям. – Я займусь ими.

Стиви натянул поводья.

– Я помогу…

– Нет! – прикрикнул на брата Брент. – Нельзя, чтобы тебя тоже подстрелили! – Им овладело странное чувство: как будто он зритель, наблюдающий страшную сцену издалека, из-за спины равнодушного Бога. – Иначе получится, что все было зря.

Стиви сорвал и бросил на землю маску.

– Черт! – Резиновая голова упала на переднюю ногу коня и, подброшенная, улетела вверх. – Я убью их всех! Всех, кто это сделал!

– Ненавижу! – крикнула Долорес. – Ненавижу! – Она вцепилась в гриву своей несущейся галопом лошади. – Будь проклят этот мерзкий мир! Ненавижу его!

– Пригнитесь! – напомнил Брент. – Ниже! Ниже!

Долорес и Стиви послушно пригнулись. Брент оглянулся.

Длинный уже подъехал к белому жеребцу и спешился.

Очередной хлопок. Пуля вжикнула над головой.

– Вонючие ублюдки! – крикнул Стиви. – Тупые мексиканцы!

Вогнав в землю каблуки черных сапог, стрелок прицелился в далекий черный прямоугольник, спустил курок, передернул затвор и выстрелил еще раз.

– Попал водителю в шею! – крикнул Штукарь.

Крошечная черная коробка вильнула в сторону и пропала в синем дыму.

Длинный забросил винтовку на левое плечо и вытащил Иветту из-под навалившегося на нее тела отца.

Тонкие пальцы высунулись из-под одеяла, сжали громадную правую руку старика и разжались.

Стрелок опустил женщину на землю, уложил Плагфорда-старшего поперек седла, закрепил тело, усадил Иветту к себе и поспешил вперед.

Брент посмотрел на север. На ящике у заднего борта громыхающего фургона сидел Штукарь. Лица негра ковбой не видел.

Впереди растянулся хребет Гран-Манос. Восточные склоны пламенели в солнечном свете, резко выделяясь на общем синем фоне. Весь ландшафт выглядел гигантским грубым орнаментом с подсветкой белого огня, грозящего выжечь глаза всякому посмевшему глянуть выше пиков.

Ковбой чувствовал себя маленьким, никчемным и слабым.

Часть III. Порядки

Глава 1. Лекарства запрещенные и предписанные

Иветта посмотрела на высокого худощавого мужчину, державшего ее на руках. Бо́льшую часть его лица скрывала резиновая маска, и только за окулярами, забрызганными кровью, виднелись голубые глаза. В сердце хормейстерши шевельнулось беспокойство, и она поспешно отвела глаза от темной фигуры.

Откуда-то сбоку появился сияющий белый конь. Седло огибала громадная дуга плоти, бывшая еще недавно Джоном Лоуренсом Плагфордом. Руки и ноги почти касались земли и раскачивались, словно оборки платья.

За живым катафалком шла на привязи гнедая кобылка под дамским седлом, на которой Иветта не ездила со времен свадьбы.

– Отец умер, да?

– Да.

Иветта поежилась.

– Это они его застрелили?

– Они.

Сухой жесткой рукой она вытерла глаза.

– Я помолюсь за него.

Добрый и любящий отец был неверующим и совершил много ужасных грехов, и хормейстерша сомневалась в действенности вознесенных за него молитв.

– Помолитесь, – сказал высокий сухощавый мужчина.

Иветта закрыла глаза и постаралась вспомнить те слова, что произносил преподобный Джонстон на похоронной службе по Роджеру Филду, но отравленное тело возопило, как изголодавшийся попрошайка. Сработанный Господом – с облаками, горами, деревьями, церквями, семьями, лошадьми, собаками, жучками-червячками, болезнями, насилиями и убийствами – мир съежился до кончика иглы, откуда капал спасительный эликсир.

Женщина, забывшая свое имя, открыла глаза и посмотрела на незнакомца.

– Мне нужно лекарство.

– Сколько времени прошло с тех пор, как вы приняли последнюю дозу?

– Я получила совсем чуточку ночью и ничего больше за последние четыре дня. Этого…

– То есть вы пережили отмену?

– Да, но…

– Вы прошли самое трудное.

– Мне нужно немного сейчас.

– Не спорю.

– Найдите что-нибудь. – Иветту начало трясти. – Меня уже тошнит. – Ее скрутила судорога, левая нога непроизвольно дернулась.

Высокий худощавый мужчина молча отвернулся.

Женщина, забывшая свое имя, опустила тяжелую голову и попыталась отпустить душу.

* * *

Иветту разбудил треснувший под копытом камень. Далеко впереди конные насекомые – братья с сестрой и высокий блондин, не пожелавший смотреть на нее голую, – поднимались по крутому склону вслед за семейным фургоном. С копыт срывались и скатывались вниз мелкие камешки и песок.

Иветта подтянула свое холодное сырое одеяло.

– Шел дождь?

– У вас лихорадка, – ответил высокий незнакомец.

– Это потому, что мне нужно лекарство. Я умру! Как вы не понимаете! – Она дважды содрогнулась и скривилась от подступившей к горлу тошноты. – Мне нужно лекарство!

Из носа вытекла и упала капля прозрачной жидкости. Конные насекомые оглянулись.

– Как Иветта, в порядке? – спросил Брент.

– В порядке, – ответил высокий незнакомец.

– Я умираю! – крикнула Иветта брату.

Незнакомец посмотрел сверху вниз.

– Вам надо отдохнуть.

– Ты дьявол! Так я и знала! – Кожа у нее горела, в нос лез запах серы. – Дьявол во плоти!

Высокий незнакомец погладил ее по лбу.

– Где Сэмюэль? Ты знаешь, что с ним случилось? Почему он… Почему его нет здесь?

– Вам нужно отдохнуть.

– Я умираю!

Вороная достигла вершины хребта. За ним поднялся и белый с телом отца. Женщина, забывшая свое имя, зажмурилась, свернулась в комочек на руках дьявола и услышала шипение.

Тьма разрасталась.

* * *

Двадцатидвухлетняя Иветта Плагфорд в скромном изжелта-коричневом платье решительно миновала распашные двери салуна Бесс Хэк в Сан-Франциско. Вынырнувшие из опущенных плеч головы повернули в сторону новенькой водянистые глаза, одновременно снулые и очухавшиеся. Блондинка обвела взглядом стойких борцов с трезвостью, вознамерившихся одолеть ее еще за два часа до полудня среды. На высоком табурете восседал, уже растекаясь свечой, Гюнтер Линдерсон, шестидесятидвухлетний мастер игры на органе.

– Мистер Линдерсон, – произнесла Иветта, подойдя к нерадивому органисту.

Швед оторвал от рук сплющенное лицо и повернулся.

– Мисс Плагфорд. – Глаза его были красны, от одежды пахло прелью августа.

– Я не намерена читать вам нотаций…

– Обычно все нотации с этого и начинаются.

– У нас совершенно нет времени. Вам полагалось находиться в церкви еще тридцать минут назад. От вас многое зависит.

– Зато я независим.

– Вы пьяны, вот в чем дело. Идемте. – Хормейстерша схватила шведа за правый локоть и потащила.

Мистер Линдерсон остался на месте.

Иветта посмотрела на дородную и крепкую хозяйку, Бесс Хэк, свою извечную соперницу.

– Я просила вас обратить внимание на то, что он пьет по средам.

– Слышала я вашу просьбу.

Хормейстерша знала: отчитывать это особу – только время терять, а потому сосредоточилась на органисте.

– Не устраивайте сцену.

Невысокого росточка опрятный блондин в костюме-тройке цвета оливы и подобранном в тон котелке прошагал к бару и, обратившись к Иветте, сказал:

– Позвольте предложить вам мою помощь.

– Берите его за ноги.

Аккуратный джентльмен усмехнулся.

– У меня есть бутылек, который поможет привести его в чувство. Это целительный эликсир, дающий человеку энергию и подавляющий воздействие алкоголя.

На лице мистера Линдерсона отразилась гримаса ужаса.

– Зачем вы носите с собой столь отвратительную вещь?

– Я всего лишь желаю помочь вам исполнить обязательства.

– Мы всякие панацеи покупать не станем, – отрезала Иветта.

– Я предлагаю не панацею, а скорее сильнодействующее тонизирующее средство. – Щеголеватый джентльмен указал на шведского органиста изящным, полированным ногтем. – Я выдам этой опустившейся личности…

– Как ты меня назвал?

– Я выдам этой опустившейся личности одну бесплатную дозу моего эликсира и таким образом продемонстрирую его в высшей степени эффективные свойства. – При этих словах элегантный торговец явил полный комплект зубов, белее коих Иветта еще не видела.

– О’кей. – Хормейстерша посмотрела на насупившуюся соперницу за стойкой.

– Пожалуйста, дайте мистеру Линдерсону чашку.

– Мы в этом салуне чашек не держим. – Бесс поставила на стол небольшой стаканчик. – У нас здесь стаканы.

Иветта удержала язык за зубами.

Джентльмен в котелке сунул руку под оливковый пиджак и достал плоскую темную бутылочку с карикатурой на себя самого, улыбающегося и подмигивающего, и надписью «Укрепляющий эликсир Апфилда». Мягкие ухоженные пальчики повернули сосуд на сто восемьдесят градусов, с тем чтобы и хормейстерша, и хозяйка смогли прочесть такие слова: «Несомненно поможет!»

– Размер одной дозы, – проинформировал аккуратный джентльмен обеих заинтересованных женщин, – определяется математическим расчетом на основании массы тела пациента. – Он окинул музыканта оценивающим взглядом, кивнул, вытащил пробку и налил в стаканчик некоторое количество густой вязкой жидкости.

– Я знаю, как выглядит смерть, – заявил мистер Линдерсон.

– Пейте, – приказала Иветта.

Пьяный органист поднес стаканчик к губам, закрыл глаза, открыл рот, залил содержимое и проглотил.

Торговец сложил руки на груди.

Иветта и Бесс замерли в ожидании.

Мистер Линдерсон открыл глаза.

– Отдает кофе.

– Кофе – один из многочисленных ингредиентов эликсира.

Музыкант посмаковал вкус.

– Отвратный кофе. Есть еще что-то от чернослива и черный перец. – Он причмокнул губами. – Может быть, корица.

– Чувствуете себя лучше? – спросила Иветта.

– Чувствую… – Мистер Линдерсон схватился за живот и вскочил. – Мне надо в уборную.

– Узрите – у него есть цель! – Для придания большего эффекта опрятный джентльмен воздел руки к небесам.

Швед рысью устремился к распашным дверям, а Бесс направилась к пьянчужкам в дальнем конце бара.

Иветта повернулась к коммерсанту.

– Спасибо за помощь.

– Пожалуйста. Захотите приобрести партию эликсира – можете найти меня в отеле «Адамс». Спросите Сэмюэля С. Апфилда-четвертого.

– О’кей. – Хормейстерша направилась за органистом, но у выхода остановилась и, обернувшись, посмотрела на энергичного, говорливого и вполне симпатичного Щеголька. – А вы, если пожелаете пообщаться с добрыми людьми и Богом, приходите в церковь. Знаю, жизнь разъездного торговца бывает одинокой…

– Спасибо за приглашение. – Сэмюэль С. Апфилд IV спрятал плоский бутылек во внутренний карман пиджака и задумчиво пожевал губу. – Не был в церкви несколько месяцев и уже чувствую пустоту.

– Я тоже там буду, – добавила Иветта.

– Тогда мне не остается ничего другого, как только прийти. – Сэмюэль С. Апфилд IV посмотрел хормейстерше в глаза и ослепительно улыбнулся.

Сердце застучало громче.

Тьма отступила.

* * *

Порыв ветра охладил лоб Иветты и подхватил уголок сырого одеяла. Стук тяжелых копыт под спиной напоминал бурление кипящей воды. Обессиленная женщина открыла глаза и увидела треугольное бронзовое лицо человека, который вез ее. Под железными бровями блестели холодные синие камни, а над тонкой щелью, отказавшей ей в лекарстве, растянулись изящные серебристые усы. С правого плеча взирало маленькое враждебное солнце.

Заслонив глаза от жгучего шарика, женщина посмотрел на юг и увидела на белом коне своего мертвого отца, заслонявшего лежащий за ним горный хребет.

– Я долго спала? – Во рту у Иветты пересохло.

– Два часа. Как вы себя чувствуете?

– Сильно болит голова.

– Есть хотите?

Иветта ощутила во рту вкус прокисшего куриного супа, который подавляла последние восемь месяцев, и ее передернуло.

– Нет.

– Пейте, но не спешите.

Иветта взяла фляжку, вынула пробку и влила прохладную воду в сухое пустое тело.

– Вам нужно отдохнуть. – Руки в перчатках забрали фляжку.

– Я не устала.

Высокий худощавый мужчина закрыл мир одеялом.

– Отдыхайте.

– Я не устала. – Веки сомкнулись. – Не устала…

Копыта ударили сильнее, тьма расплывалась, и в том сне, который был реальностью, скамья фургона прикоснулась к спине.

Глава 2. Передышка для тупиц

Клешни цеплялись за мягкое небо, тонкие ножки тыкались в щеки. В пятый раз за тридцать секунд Стромлер собрался с силами и попытался откашляться.

– Как бы не закашлялся до смерти, – заметил Стиви.

Джентльмен из Мичигана сунул в рот указательный и большой пальцы, зацепил колючее тело дохлого скорпиона и вытащил. Хвост скользнул вверх по горлу, сложенные конечности расцвели жутким цветком.

– Черт! – вскрикнула Долорес.

– Помощь требуется? – спросил Штукарь со своего места на скамеечке грохочущего фургона.

Джентльмен бросил скорпиона в бурую пыль и попытался что-то сказать, но ощутил острую боль в горле, закашлялся, выплюнул ножку паукообразного и покачал головой.

– Не требуется, – ответил Стиви.

Теперь Натаниэль исторг двух скормленных тварей, но третьей не было ни в горле, ни в желудке – судя по всему, спустилась в кишечник. Размышления о ее путешествии и последнем выходе вызывали картины далеко не самые приятные.

На севере креозотник, юкка и бизонья трава расползались подобно пролитой краске. Ближайшая роща была намного выше и шире всей растительности, что Натаниэль видел на пути к катакомбам, и это несоответствие рождало новое беспокойство. Он сплюнул желчь и масло и попытался догнать фургон, но для изможденной раненой кобылы даже эта задача оказалась почти непосильной.

– Твоя лошадка выглядит не лучше, чем ты сам, – заметил Стиви. (Из всех Плагфордов младший претендовал на звание любимчика Натаниэля в наименьшей степени.)

В конце концов буланая обошла фургон, и джентльмен поравнялся с негром. На скамье рядом со Штукарем лежала Иветта, которую Длинный положил туда часом раньше.

– О, Щеголь. – Негр печально улыбнулся. Под тентом залаял цирковой пес.

– Мы движемся другим путем, – заметил Натаниэль.

– Вы правы.

– А почему не напрямую к Лизвиллю?

– Хотите привести тех, кто нас преследует, в город, где живут ни в чем не повинные люди? К вашей невесте?

Натаниэлю стало не по себе.

– А нас преследуют?

– Вы умный человек, мистер Стромлер, а вопросы задаете глупые.

Креозотник хлестал по ногам лошадей, сухие стебли травы хрустели под колесами фургона. Недовольная колючей флорой кобыла взбрыкнула, и Натаниэль схватился за луку седла.

На сиденье зашевелилась укутанная в одеяло Иветта.

– Черт, – выругался Стиви. – Брент!

Штукарь поднялся со скамьи и посмотрел назад поверх тента. Натаниэль тоже обернулся. Потерявший сознание ковбой лежал на шее мустанга.

– Надо снять его, пока не упал! – Долорес повернула кобылу, и ветер подхватил ее рыжие волосы.

Мустанг шел легким галопом, и Брент, покачнувшись, начал сползать с седла.

– Очнись! – Стиви пришпорил крапчатого и устремился за братом. – Очнись, черт тебя дери!

Листья хлестнули по болтающейся правой руке Брента.

– Брент, очнись! – крикнула Долорес.

Колючая ветка сорвала перчатку с той же руки.

– Очнись! – Отставая от брата ярдов на двадцать, Стиви пальнул из дробовика в воздух.

Брент соскользнул с седла, но мелькнувшая тень схватила его за воротник и вернула на место.

– Всем стоять!

Длинный Клэй подхватил выпавшие из пальцев ковбоя поводья. Натаниэль придержал кобылу, Штукарь остановил коней, Долорес и Стиви подъехали к стрелку.

Негр поднялся со своей скамеечки.

– Кровотечение есть?

– Сейчас нет, – ответил Длинный.

– Принесите его сюда, а я пока достану иголки и ножницы.

Стрелок, Стиви и Долорес подъехали к фургону. Высокие стебли хлестали по свешивающимся рукам и ногам Джона Лоуренса и его раненого сына.

Спешившись, Длинный снял Брента с мустанга и положил под тент с грудой железных листов.

– Вы все тупицы! – сообщил из глубины фургона Штукарь. – Безмозглые тупицы!

Цирковой пес подкрепил это заявление громким лаем. Длинный, Долорес и Натаниэль проглотили оскорбление молча. Стиви, подумав, попытался оправдаться:

– Он сказал, что может ехать.

Штукарь обернулся. Гнев залил его лицо.

– Он что, отлично соображал в тот момент? – Негр указал на рану медицинскими ножницами. – Обычно травма головы прибавляет здравомыслия, так, что ли?

– Я и не думал…

– А кто из вас напихал в рану овса?

– Он сам! – с готовностью сдал брата Стиви.

– Нагрей воды, – приказал младшему Плагфорду негр. – Прежде чем латать, нужно как следует почистить.

Стиви спрыгнул с седла, сделал три шага, неуклюже забрался в фургон и открыл ящик с инструментами.

– Сильно не разжигай, – проинструктировал юнца Длинный. – И дым разгоняй.

– Я помогу. – Держась за живот, Натаниэль сполз с кобылы.

* * *

Стиви снял с треноги оловянный чайник и понес к фургону. Натаниэль остался разгонять дым поеденной молью рубашкой, которая пахла намного лучше, чем он сам.

Штукарь принял горячую, дышащую паром посудину и поставил ее рядом с лежащим без сознания пациентом.

– Оставайся поблизости, на случай если придется держать.

– Буду рядом. – Стиви озабоченно посмотрел на брата.

Штукарь смочил в кипятке белую тряпицу, потом выжал ее и положил на косматый малиновый пирог, который напоминала сбоку голова Брента.

Ковбой вздрогнул, но не очнулся.

– Овес! – Негр сокрушенно покачал головой. Цирковой пес саркастически зевнул.

Натаниэль увидел белую щепку, понял, что это осколок черепа, и отвернулся, чтобы не видеть дальнейшие манипуляции.

На плоском камне по другую сторону от треножника сидела Долорес. Ноги ее укрывал подол лавандового платья, которое она только что надела, а на коленях лежала фляжка с водой.

– Как вы себя чувствуете? – осведомился джентльмен.

– Слабость еще есть, но, в общем, неплохо, учитывая обстоятельства. – Долорес посмотрела на огонь. – Хочу извиниться за то, что ударила вас там, в «Catacumbas». И за то, что накричала.

– Я совсем об этом забыл.

– Я напилась, но это не оправдание. Нельзя было так себя вести. Мне очень жаль. Простите.

– Вы прощены. – Натаниэль помахал рубашкой, разгоняя дым. – Да и ваши действия не идут ни в какое сравнение с тем, что я видел и испытал в последние два дня.

– Рада, что не держите зла. – Долорес отпила из фляжки и передала джентльмену.

– Спасибо.

– У вас есть женщина?

– Есть. – Натаниэль приложился к горлышку.

Долорес поправила прикрывавший ноги подол.

– Симпатичная?

– Симпатичная.

– Держу пари, она еще и культурная. Хорошо говорит, знает, какими приборами когда пользоваться, все такое, да?

Кэтлин О’Корли обладала многими достоинствами, но перечислять их Долорес было бы жестоко и несправедливо.

– Она хорошая женщина.

– Вы поженились?

– Мы помолвлены.

– Приятно, наверное, – сказала Долорес, – когда есть чего ждать, к чему стремиться…

Голос был полон скорби, и Стромлер сподобился лишь на утвердительный кивок, как будто лишился дара речи.

– Держи его! – раздался мужской голос.

Натаниэль и Долорес повернулись к фургону. Стиви держал Брента за плечи, тогда как Штукарь пытался зашить рану, протыкая иголкой то кожу, то воздух.

– Помощь требуется? – осведомился джентльмен.

– Уже заканчиваем, – ответил Стиви.

Натаниэль снова обратился к треноге и взял рубашку, чтобы разгонять дым, когда из зарослей вынырнула неясная фигура.

– Что-то не так? – спросила Долорес.

Джентльмен присмотрелся.

– Глубокие Озера явился.

– Привет вам, – сказал индеец, подходя ближе.

– Привет, – ответили Натаниэль и Долорес.

С жилета охотника свисали две птичьи тушки, а в правой руке он держал странный лук с тремя тетивами и семью отверстиями, расположенными крестом на дуге. Две темно-коричневые припарки, похожие на огромных пиявок, скрывали под собой раны на левом ухе и плече.

Повернувшись на камне, Долорес посмотрела на индейца.

– Спасибо за помощь.

– Жаль, что так получилось с вашим отцом.

Женщина закрыла глаза и кивнула.

– Через пять минут выступаем, – объявил Длинный, стоя возле вороной. – Брент останется в фургоне. – Он повернулся к джентльмену. – Поедете не на своей кобыле, а на его мустанге.

– Пункт назначения?

– Удаленная часть Территории Нью-Мексико.

– И что именно мы будем там делать? – не отставал Натаниэль.

– Не могу дать точный ответ, пока не оценил силы преследователей. – Длинный отвернулся.

– Намерены поступить с ними так же любезно, как с теми лошадьми и беременной женщиной?

Резко повернувшись, стрелок шагнул к критику.

– Желаете дать совет, как именно мне следует вести дела? – Змеиное лицо пахло железом, кровью, золой. – Пожалуйста, мистер Стромлер, выскажите свое мнение.

Натаниэль решил не поддаваться.

– Не пытайтесь меня запугать. Я имею право на правдивый и ясный ответ. И после всего, что выпало на мою долю, я требую такового.

– Позвольте разъяснить порядок. – Длинный расстегнул патронташ.

– Нет, – покачала головой Долорес.

Револьверы упали на землю. Натаниэль принял ту же стойку, которую принимал в колледже на соревнованиях по фехтованию, только вместо рапиры выставил кулаки. Он не сомневался, что потерпит поражение, но рассчитывал по крайней мере нанести парочку достойных ударов.

– Клэй! – крикнул из глубины фургона Штукарь. – Ударишь Щеголя – останешься и без повара, и без лекаря.

Стрелок остановился.

– А если нарвешься на пулю, – продолжил, развивая тему, негр, – и будешь лежать, истекая кровью, то наверняка услышишь, как бессердечный ниггер насвистывает неподалеку веселую мелодию. – Длинный недоверчиво фыркнул. – Ты же знаешь, я не блефую.

Стрелок подобрал оружие.

Натаниэль с облегчением опустил кулаки.

– Щеголь вполне заслуживает объяснения, – подвел черту Штукарь. – Сообщи ему план.

Стрелок застегнул пояс и посмотрел на джентльмена.

– Наши преследователи настроены серьезно, и они не отстанут, если не дать им жесткий отпор. Нам придется либо убить их всех, либо нанести такой урон, чтобы вселить страх.

У Натаниэля засосало под ложечкой.

– Хорош план – устроить перестрелку с преследователями, не зная толком, сколько их там, и надеяться, что победа останется за нами!

Губы Длинного Клэя сложились в тонкую линию.

– Мы с Джей-Элом нашли форт, который даст нам большое тактическое преимущество. Туда сейчас и направляемся. Если такой план вам не по вкусу, езжайте прямиком домой. Заодно узнаете, последуют за вами или нет.

С этим стрелок удалился.

Глядя ему вслед, Натаниэль ощущал полное бессилие, как будто оказался между двумя чужеземными странами, вступившими в войну.

– Я никого убивать не стану, – произнес он.

– И что ты будешь делать, когда мы начнем палить по мексиканцам? – осведомился сидевший в фургоне Стиви. – Играть в шахматы с дворнягой?

– Помолчи, неблагодарный, – прошипел Штукарь. – Имей уважение к человеку, уже пострадавшему сверх меры за кучку чужаков.

– Возьмите одну из папиных винтовок, – предложила Долорес.

– Нет.

– Почему нет?

Отойдя от треноги к переданному в пользование мустангу, Натаниэль вспомнил день двенадцатилетней давности, когда отец призвал в библиотеку всю семью.

* * *

Мать, бабушка, Изабелла и Натаниэль устроились на диване, а седеющий глава семьи бросил прямо на пол свой шерстяной английский пиджак, что само по себе было уникальным событием для этого дома. Проницательный юноша сразу понял – случилось нечто ужасное.

– В банке имел место неприятный инцидент, – сообщил Говард Стромлер. – Чудовищный инцидент.

– Пропали деньги? – спросил Натаниэль.

– Что произошло? – Голос матери дрогнул.

Отец вытер блестящий от пота лоб манжетой.

– Я был в хранилище, один и с открытой дверью, когда услышал какой-то шум в вестибюле. Шум усиливался, кто-то вскрикнул. Я снял со стены винтовку, которая находится там на всякий случай, и чей-то сердитый мужской голос скомандовал: «Всем лечь!» Потом раздался выстрел и крик боли. Я вставил патрон в патронник и осторожно, чтобы никто не услышал, передернул затвор. У какой-то женщины началась истерика, и сердитый незнакомец гаркнул: «Уймите ее, или я сам это сделаю!» Люди стали успокаивать женщину, а незнакомец потребовал отвести его в хранилище. Я направил винтовку в сторону коридора, услышал шаги, увидел тень у открытой двери и входящего в хранилище незнакомца. И вот тогда… я… я… спустил курок. Пуля прошила ему руку, попала в металлическую дверь и срикошетила. Я услышал крик служащей.

Натаниэль замер.

– В первого грабителя выстрелили двое, второго повалили, а я не мог сдвинуться с места. Стоял, держал в руках винтовку и смотрел на поднимающийся из дула дымок, пока тот не рассеялся совсем. Кто-то крикнул, что Кэндис Картер убита, и я понял, что ее убила моя пуля. Я отнял человеческую жизнь.

– Но это же был несчастный случай, – возразил Натаниэль.

– Я убил ни в чем не повинную женщину.

Отец не вернулся на работу. Молчаливый, замкнутый, он не выходил днем к столу и заменил прием пищи выпивкой. Ночами бродил по заснеженным окрестностям и отвечал грубостью всякому, кто пытался остановить его. Однажды пропадал целых три дня, а когда его нашли в соседнем городке, не смог узнать родных. Через пять месяцев после трагического происшествия сорокашестилетнего Говарда Стромлера нашли в банковском хранилище со стволом во рту: стальная стена окрасилась в красный цвет его вины. Вскоре после этого оставшиеся Стромлеры переехали в другой город в Мичигане и не предпринимали более путешествий в Европу.

* * *

– Заштопали.

Натаниэль заглянул в фургон. Перевязанная голова Брента лежала на свернутом полотенце, а Стиви застегивал на брате рубашку.

– По коням, – распорядился Длинный Клэй.

– Мистер Стромлер…

Джентльмен повернулся к Долорес.

– Не поможете мне?

– Вам поможет Стиви, – вмешался стрелок.

– Уже иду. – Плагфорд-младший торопливо выбрался из фургона и поспешил к сестре, унося от брата в качестве благодарности красные отметины на рукавах.

Натаниэль понял – Длинный вмешался не просто так. Он явно не хотел, чтобы у Щеголя завелись в команде союзники. Оставив пустяк без комментариев, джентльмен подошел к крапчатому мустангу, на котором до недавнего времени ездил ковбой.

– Глубокие Озера.

Индеец посмотрел на стрелка.

– Потрави стоянку.

– Хорошо.

– Что подкинешь? – поинтересовался Стиви.

Глубокие Озера вытащил из холщового мешка шуршащую сумку.

– Дурман и болиголов, вымоченные в жире.

– Надеюсь, кони у них голодные.

Натаниэль ухватился за луку седла и подтянулся. Резкая боль резанула живот, но он не издал ни звука. Стиви подхватил на руки Долорес и понес к ее лошадке под дамским седлом.

– Отрави несколько картофелин и пару ломтей бекона и оставь в мешке у огня, как будто мы забыли забрать, – добавил Длинный. – Может, не только лошадям достанется.

Натаниэль повернул мустанга на север, чтобы не смотреть на стрелка, не вызывавшего у него ничего, кроме отвращения.

Глава 3. Новый мистер Плагфорд

Очнувшись на лежаке в грохочущем и трясущемся фургоне, Брент повернул голову влево и посмотрел на лежащее рядом громадное тело. Колесо наскочило на камень, и кровь на стеклах, защищавших глаза отца, побежала вниз.

Ковбой отвернулся от мертвого старика, поднял забинтованную голову, посмотрел поверх латунных набоек на мысках бурых сапог и увидел траву, окрашенную золотом рассветных сумерек. Над блестящей растительностью летели галопом лошади, несшие Долорес, Стиви, Щеголя и Длинного.

Из черного сундука послышался стон.

Брент хлопнул ладонью по передвижной тюрьме.

– Стихни. – О пленнике он совершенно забыл. – Мы про тебя не забыли.

В сундуке забулькало.

– Штукарь.

– Да, мистер Плагфорд?

– Ты почему так меня называешь? Никакой я не мистер Плагфорд. Я Брент.

– Ты теперь глава семьи.

– Здесь всем распоряжается Длинный Клэй.

– Он возглавляет операцию, ты – семью.

– Одно и то же.

– Отличие есть. – Штукарь подогнал коней. – Длинный Клэй долго был партнером твоего отца, но он – не семья.

– Это верно. Но ты ведь – семья. Отец так говорил.

– Знаю, что говорил, – согласился после долгой паузы негр.

Брент еще раз посмотрел на почившего патриарха и вспомнил кое-что.

– А почему маску не сняли? Там же полно крови.

– Вот доберемся до форта, и я займусь им как надо. Почищу и отмою. Он заслуживает… – Штукарь не договорил.

Брент решил посмотреть на него. Негр отвернулся.

– Все хорошо? – спросил Брент.

Возница кивнул, но предложение так и осталось незаконченным.

Бесполезные слезы подкатили и к глазам ковбоя.

– Не хнычь, – сердито выдавил он, имея в виду и себя, и Штукаря. – Толку все равно никакого.

– Ты прав, – согласился негр и, сунув хлыст в петлю, повернулся к Иветте, которая котенком свернулась рядом на скамье, и любовно погладил ее по лбу.

Тревога сдавила Бренту грудь.

– Она знает, кто у нас там? В сундуке?

– Нет. Просыпалась ненадолго, на несколько минут, когда он не шумел. – Негр вытер нос. – Что думаешь с ним делать?

– Не знаю. – Брент учитывал и религиозные взгляды Иветты, и ее нелепую способность прощать. – Может, стоит просто кончить его, по…

В стенку сундука постучали.

– Сиди тихо, – прошипел ковбой, – или я сделаю с тобой то же, что в Колорадо.

Человек в сундуке притих.

Брент снова посмотрел на возницу.

– Может, стоит просто кончить его, пока Иветта не рассудила по-своему. Меняться с Грисом поздно; Долорес, когда узнает, что он сделал, сама захочет его смерти, как и мы сейчас со Стиви, а отец мог вырвать ему горло в любом из шести штатов, если б мы его не останавливали.

– Все так, – сказал Штукарь.

– Но… – Одно соображение беспокоило Брента. – Иветта сейчас не в себе… все равно что призрак… Может, захочет оставить в живых. Может, даже после всего, что он натворил, захочет быть с ним.

– И то правда.

– Это что, совет такой? – разозлился Брент.

– Я, мистер Плагфорд, ничего тебе не советую. Я только…

– Не называй меня так. Я Брент.

– Нет. Мистер Плагфорд.

– Черт, – ковбой фыркнул. – За все, что он сделал, его сто раз порешить стоило. За все, что случилось с моими сестрами, с папой, с лошадьми. Но… – Он покачал головой. – Не хочу обижать Иветту. Даже по мелочам. Даже если все, кроме нее, будут согласны, что так и надо. Нет, не могу ее обидеть. Что бы ни случилось.

– Правильное решение, мистер Плагфорд. – Негр снова погладил Иветту по лбу.

– Долорес и Стиви могут со мной и не согласиться.

– Могут.

Ковбой посмотрел на черный сундук.

– Что с тобой будет, решит жена.

Одно лишь слово произнес под черной крышкой Сэмюэль С. Апфилд IV. Глухое и влажное, оно прозвучало едва внятно, но все же напоминало «спасибо».

– Если не простит, забьем камнями до смерти. Вся семья.

Глава 4. Семейный совет

Сидя на кучерской скамеечке, Брент погладил Иветту по влажному лбу. Заходящее солнце повисло сияющим золотым скальпом над северо-западными холмами, и в его косом свете изнуренное лицо женщины походило на покрытый воском череп.

Приняв решение, ковбой повернулся и посмотрел на едущих за фургоном родственников.

– Подтягивайтесь.

– О’кей, – ответила Долорес.

– Сейчас, – подал голос Стиви.

Брент взял Иветту на руки – чувство было такое, словно он держит не взрослого человека, а маленького больного теленка – и отнес ее под навес, где опустился на колени перед лежаком, положил сестру рядом с отцом, затолкал хлопка ей в уши, поцеловал в лоб, сдвинул в противоположную сторону фургона черный сундук и вернулся к скамейке.

Долорес и Стиви уже подтянулись.

– Как ты? – Младший Плагфорд показал на перевязанную голову брата.

– Порядок.

– А что у нее? – спросила Долорес.

– Вроде получше, судорог уже нет. Недавно съела немного рагу, и ее даже не вырвало.

– Хорошо.

Пухлая рука Штукаря легла на плечо новоявленного мистера Плагфорда.

– Мне нужно сказать вам обоим кое-что, но я хочу, чтобы сначала вы выслушали меня до конца, а уж потом нападали. Я принял решение, которое никому из вас не понравится, но оно единственно правильное.

Сбитая с толку таким вступлением, Долорес только молча смотрела на старшего брата.

– Если это насчет того, в сундуке, – пробурчал Стиви, – то не бывать по-твоему.

Ничего другого от него и не ждали. Брент взглянул на Штукаря. Негр кивнул, вставил в петлю хлыст, взял винтовку и исчез.

– Постережет сундук, пока мы с вами не придем к единому мнению, – сказал ковбой.

– Вы о чем, парни? – недоуменно спросила Долорес.

Брент повернулся к ней.

– Вас, девчонки, взяли из-за мужа Иветты. В этом нет ни малейших сомнений.

Долорес вытаращилась на него.

– Что? Как? Почему?

– Подробности потом, но все, что случилось, случилось из-за него. И, кстати, он сам это не отрицает.

Глаза Долорес полыхнули ненавистью.

– Мы взяли его с собой для обмена, или на тот случай, если вспомнит что-то важное, но он так ни на что и не сгодился.

– Сэмюэль здесь? – удивилась Долорес.

– Здесь. И я желаю ему смерти. Стиви тоже. Папа шесть раз пытался его убить, но мы не давали. Убить Сэмюэля С. Апфилда Четвертого – дело правое, и лучше тебя этого никому не понять. Но ты видела, в каком состоянии Иветта.

– Решать не ей, – прошипела Долорес. Физическую силу своего гнева она унаследовала от отца.

– А я говорю – ей, – твердо произнес Брент.

– Иди к дьяволу, тупой содомит, – проворчал Стиви.

У глазах у Брента потемнело. Небо, деревья, трава – все исчезло. В кожу как будто воткнулись тысячи иголок.

– Недавно ты уже получил от меня за такую болтовню.

– И никакая это не болтовня, а самая что ни есть правда! Ты потому и на Джейни Дилл не женился, что не мужик. Об заклад бьюсь, что ты ей даже не вставил…

Долорес с размаху закатила брату оплеуху.

– Заткни свой поганый рот! Не о том говорим.

Содомит ли он? На этот счет Брент сомневался, но с женщинами он не сходился с тех пор, как был подростком (да и тогда такое случалось только по пьяни), и понимал, что отличается в этом отношении от других. Ни к женщинам, ни к мужчинам его не влекло, и для него оставалось загадкой, почему такие малоприятные вещи занимают знакомых ему ковбоев, людей, предпочитающих жить в седле посреди широких просторов, свободных от бремени семейной жизни в крохотных городках.

– Не смей меня бить, – словно капризный ребенок, выпалил Стиви.

– Будешь поносить Брента, получишь еще, – пригрозила Долорес. – Это я тебе обещаю.

– Чтоб тебя. – Стиви потер заалевший на щеке отпечаток ладони. – Сильно бьешь. – Он покачал головой. – Как и все в этой семейке.

– Давайте вернемся к делу, – предложил Брент, и брат с сестрой повернулись к нему. – Каждый раз, когда Иветта просыпается, она первым делом спрашивает о нем. Снова и снова. «Где мой муж?» и все такое.

– Ну так давай утопим, а ей ничего не скажем, – предложил Стиви.

– Нет. – Брент покачал головой. – У Иветты с Сэмюэлем была целая жизнь в Сан-Франциско, вдалеке от Плагфордов. Ясно, что для нее самое важное на свете – он и Бог. Как ни крути. И убивать дорогого ей человека я не хочу. – Он помолчал, потом добавил: – Вы и сами знаете, что бывает, когда ничего не остается.

– Уж я-то знаю. – Долорес сдерживала бурлящую ярость.

Стиви хлопнул ладонью по луке седла.

– Ублюдка стоило бы забить камнями, как мы и грозились.

– Я, как и вы, желаю ему смерти, – ответил ковбой, – но прошу думать не только о себе.

– Да пошел ты.

– Я не о справедливости и не о том, чего хотим мы, а о том, что надо позволить Иветте оставить мужа, если она так захочет. Ей крепко досталось, и мы не можем забрать у нее всё.

Долорес опустила глаза.

– Хочешь дать ему просто уйти? – Голос ее прозвучал тише далекого шепота.

– Нет. Он написал письмо, рассказал, как все случилось, чтобы оно осталось, если мы убьем его или обменяем. В письме сказана правда. Я думаю дать его Иветте – пусть прочтет и узнает, что он натворил, потому что все должно быть ясно, и скрывать такое нельзя. А когда она узнает, что случилось, я предложу ей решить.

– Хочу сама прочесть письмо. – Долорес сжала луку, словно хотела ее задушить. – А еще хочу сказать ей, как, по-моему, с ним до́лжно поступить.

– Справедливо, – согласился Брент.

– Меня насиловали, как ее. Папа мертв. – Долорес тронула поводья, и лошадка неспешно пошла прочь.

Брент посмотрел на младшего брата.

– Тебя такое устраивает?

Стиви сплюнул.

– Нет.

Из-за тента, держа в руках многозарядную винтовку, выглянул Штукарь.

– Стиви…

– Что?

– Слушай, что говорит брат. – Негр легонько постучал прикладом винтовки по плечу Брента. – Он – глава семьи и знает, как вести дела.

– Не собираюсь никого слушать – ни тебя, ни его. Сэмюэль получит что заслужил.

Негр двинул вперед спусковую скобу, и патрон вошел в патронник.

– В меня ты стрелять не станешь, – сказал Стиви.

– Выстрелю, если пойдешь против семьи, – бесстрастно и взвешенно ответил Штукарь. – Для начала в ногу.

– У меня тоже стволы найдутся. – Плагфорд-младший развернулся и пришпорил коня.

– Стиви! – крикнул ему вслед Брент. – Не…

Промчавшись перед фургоном, взбешенный юнец загнал коня на зеленый холмик в тридцати ярдах к западу и выхватил дробовик из чехла.

– Не настолько же он глуп, – покачал головой Брент.

– Но все к тому идет, – заметил негр.

– Надеюсь, за воротник не заложил…

– Эй! – Стиви дернул цевье, и стреляная гильза вылетела, словно жужжащее насекомое. – Отдай мне Сэмюэля, или я сам его заберу!

Блефует брат или нет, Брент не знал.

В фургоне залаял пес. Черная тень вклинилась между Стиви и фургоном.

– Не суйся…

Одним движением вырвав из рук Стиви дробовик, Длинный Клэй швырнул оружие на землю.

– Я только хотел получить Сэмюэля, – попытался оправдаться юнец.

– Ты хотел припугнуть свою семью дробовиком.

– С ним надо кончать. Это из-за него все случилось.

– Что нам нужно, так это подготовиться к следующей стычке, – холодно ответил Длинный.

– Не хочешь отомстить?

– Месть – наваждение глупцов. – Стрелок тронул поводья и отвернулся.

– Тебе, похоже, наплевать, что случилось с папой, – переборов смущение, сердито ответил Стиви. – Я-то думал, вы партнеры…

Длинный взмахнул револьвером, и юнец, взвыв от боли, отшатнулся и схватился за сломанный нос.

– Больше нянчиться с тобой не буду, – предупредил стрелок. – Получаешь метку.

– Нет. – Глаза у Стиви расширились от страха. – Нет!

Брент не поверил собственным ушам. С помощью системы учета проступков Длинный и Джон Лоуренс поддерживали дисциплину в своем отряде – каждая метка означала обычно перелом конечности по окончании дела. Припомнилась история об одном парне, собравшем восемь меток. В результате ему сломали каждую руку и ногу дважды.

– Ты не можешь поступить так со мной! – запротестовал Стиви. – Нет у тебя такого права!

– Две метки.

– Закрой свой вонючий рот! – заорал Брент.

Стиви опустил голову, вытер кровь под носом и сплюнул. А Длинный вернулся к лошадям, которых оставил перед тем как вмешаться.

Стиви неловко сполз с седла, подобрал дробовик и посмотрел на крапчатого мустанга.

– Взял меня на учет, чтоб его. – Мустанг равнодушно махнул хвостом. – Две чертовы метки.

* * *

Синий покров наполз на пурпурный свод неба. Запряженные в фургон лошади выбились из сил и уже не обращали внимания на попытки Штукаря управлять ими при помощи кнута, но все же тащились вперед, через травянистую равнину к пустошам, где высилась громадная стена гор.

– Все осмотрел, – сказал Штукарь, глядя одним глазом в латунную подзорную трубу с отделкой из слоновой кости.

– Жильцы имеются? Выселять придется? – спросил Брент.

– Никого не обнаружил. – Негр протянул ему трубу. – Глянь сам.

Брент поднес окуляр к правому глазу, навел на цель и увидел перед собой зубчатый хребет.

– Посмотри западнее, – посоветовал негр, – ближе к разлому.

Ковбой взял левее, отыскал упомянутую теснину и, присмотревшись, обнаружил сложенное из белого камня прямоугольное строение.

– Вижу.

По стене форта шли узкие вертикальные линии бойниц, а на покатой крыше выделялись две небольшие железные трубы. С восточной стороны находился некий цилиндрический объект, похожий на колодец, а с западной кучки камней и отдельно стоящие деревянные кресты указывали на небольшое кладбище.

– Вот здесь все и произойдет, – сказал Брент.

– Так тому и быть.

Глава 5. Семейные разборки

К каменной скамье, стоявшей у восточной стены форта, Долорес Плагфорд доставил младший брат с распухшим багровым носом.

Она села. Подошва сапога впечаталась в землю. Левая нога повисла, не доставая до земли; кровь покалывала культю, как электричество.

– Спасибо.

– Уум, – пробурчал Стиви и отвалил.

Прислонившись спиной к стене форта, Долорес подняла голову и посмотрела вверх. После восьми месяцев заточения открытое ночное небо казалось огромным и незнакомым, как вещь из чужого детства.

Она отвела глаза от пугающе огромного свода и поправила складки лавандового платья. В сумерках проступили неясные темные фигуры – мужчины вели лошадей в расположенную за фортом конюшню.

– Я могу чем-то помочь? – спросила Долорес.

– Пока ничем.

Брент занес в форт Иветту и свернутую постель. За ним, прикрывая рукой масляную лампу, проследовал Штукарь. Янтарный язычок пламени исчез в темноте.

Мистер Стромлер принес к колодцу пять пустых фляжек, поставил их на землю и взялся за рукоятку ворота. Старая толстая веревка запылила на скрипучем деревянном барабане. Длинный вошел в фургон и скоро вышел, неся на плече тяжелый металлический ящик, лязгавший при каждом шаге.

Едва из форта появился Брент, как Долорес схватила его за руку.

– Дай мне это чертово письмо.

Ковбой сунул руку в задний карман штанов и вынул сложенный вдвое конверт.

– Только не порви. Иветте нужно…

– Хватит трепаться.

Брент выдержал паузу.

– Иветте нужно прочесть его.

Долорес вырвала письмо из пальцев брата.

– Ты не папа. – Она знала, что напрасно злится на Брента, но сдержаться не могла.

Он нежно погладил ее по плечу.

– Поговорим, когда прочитаешь, ладно?

– Ладно.

Брент направился к фургону.

– Там есть лампа, – сказал Штукарь, вышедший из форта следом за ковбоем. – Если хочешь, могу тебя занести – читать будет удобнее.

– Здесь прочитаю.

Негр повращал кистями на уровне глаз.

– Я едва вижу даже те стороны, что не одного цвета с тьмой.

– Я привыкла к темноте.

Штукарь печально вздохнул.

– Тебе нужно что-нибудь?

– Хорошо бы костыль, чтобы я могла передвигаться сама и хоть чем-то помогать.

– Сделаю. – Штукарь поцеловал ее в лоб и тоже направился к фургону.

Долорес посмотрела на письмо. В самом центре прямоугольного конверта было написано одно слово:

Иветте

Она перевернула конверт, подняла клапан, просунула два пальца и вытащила толстое письмо с бурыми пятнами засохшей крови.

– Так.

Долорес развернула бумаги и увидела аккуратные, ровные строчки, написанные необычно красивым почерком.

– Напыщенный дурень.

Взгляд пробежал по верху первой страницы.

Вынужденное, но правдивое признание человека, который был Сэмюэлем С. Апфилдом IV.

Девятый вариант.

Через полчаса последний листок упал на землю. Внутри Долорес кипела страшная, ядовитая ненависть к Сэмюэлю С. Апфилду IV.

– Брент!

Выйдя торопливо из форта, ковбой опустился на колени перед сестрой и взял ее за руки.

– После того, что он сделал, – дрожа от ярости, выпалила она, – мы не должны позволить Иветте простить его. Не должны. Он – причина всего. На сто процентов.

Брент сжал ее руки.

– Знаю.

– Меня насиловали сотни мужчин. Мне отстрелили ногу. Папу убили, Иветту поломали – и все из-за этого слабака! – Долорес оттолкнула брата. – Мы должны убить его! Ты, мой брат-близнец, самый близкий человек, – как ты позволяешь ему жить? После всего этого? Как ты можешь?

Его глаза наполнились слезами.

– Долорес… пожалуйста… – Звезды каплями сорвались со щек. – Мы не должны забывать об Иветте.

Долорес ударила его кулаками в грудь. Брент не сопротивлялся.

Наконец она остановилась.

– Давай, бей еще, если хочешь. Я выдержу. – Он вытер глаза и подставил грудь.

– Я побью Сэмюэля камнями до того, как Иветта прочтет письмо и простит его. Так нужно.

– Но убивать нельзя.

Теперь уже Долорес вытерла слезы и кивнула.

– Договорились.

Глава 6. Испытание и поражение

В желтом костюме для верховой езды, с тремя полными фляжками, Стромлер вошел, пригнув голову, в форт, построенный то ли во время Мексикано-американской[107], то ли во время Гражданской войны, то ли в ходе какого-то менее известного конфликта мексиканцев или американцев с индейцами. (Историю постройки никто не знал, а могилы остались безымянными.) Миновав уборную, Щеголь оказался в общей комнате с фонарем, свет которого падал на три стола, две пузатые чугунные печи (ржавую и мятую) и тридцать ветхих деревянных коек. В воздухе держался стойкий запах пыли и лампового масла.

– Положите, пожалуйста, в углу, – сказал Штукарь, сидевший на табурете возле койки, на которой лежал Джон Лоуренс.

Натаниэль наклонился, и острая, словно от удара кинжалом, боль пронзила живот. Он выронил фляжки, споткнулся, но оперся о стол и выпрямился.

– Все хорошо?

– Сейчас пройдет. – Боль возникала нечасто, но была острой и проходила не сразу.

– Дайте знать, если я могу чем-то помочь. – Штукарь вытер кровь с лица мертвеца.

– Спасибо. – Натаниэль сел на стол и потер ладонью живот. – Давно его знаете?

– Всю жизнь. – Негр смочил белую тряпицу. – Еще до моего рождения отец Джей-Эла, Лоуренс Грегори, купил и освободил моего отца. Как и многие другие освобожденные рабы, тот остался на плантации Плагфордов, где с ним обращались как с равным. – Он принялся оттирать от грязи уши старика. – Там, на плантации, отец встретил мать, и появился я. Это было во Флориде, задолго до войны. Я рос там, вместе с Джей-Элом, как свой. Джей-Эл сказал отцу, что я сообразительный и быстро учусь, и меня освободили от физического труда и назначили помогать доктору и счетоводу. – Штукарь счистил корку пыли и крови на губах мертвеца. – Возможно, поэтому я никогда не был худеньким.

Боль в животе немного отступила.

– Не хотите воды? – спросил Натаниэль.

– Спасибо, с удовольствием.

Джентльмен поднялся, подошел к висевшей на гвозде фляжке, вынул пробку и передал негру.

Штукарь положил тряпицу на морщинистые веки старого Плагфорда.

– Не желают закрываться.

Он отпил воды и вернул фляжку Натаниэлю, который вытер горлышко и сделал долгий глоток.

– Однажды, сухой и жаркой летней ночью, на плантации случился пожар, и огонь охватил всю усадьбу. – Штукарь снова взял тряпицу и протер края отдаленно напоминавшей цветок впадины над левой бровью Джона Лоуренса. – Мы с Джей-Элом, подростки, вывели детей и стариков, а потом стали заливать огонь водой, но вода еще в воздухе превращалась в пар. Это был ад. Лоуренс Грегори и Даррен, младший брат Джей-Эла, попытались вывести из главного дома мать – она оказалась запертой внутри, – и все трое сгорели. И вот в такое время один из тех рабов, кого освободил отец Джей-Эла, Тедди Тинкерс, забрал сейф со всеми семейными ценностями и деньгами – Лоуренс Грегори не верил в банки – и сбежал с ним.

Штукарь покачал головой и нахмурился.

– До сих пор ненавижу этого ниггера. В том пожаре Джей-Эл потерял почти все. Остались сгоревшая плантация и я. – Негр перешел к громадным, перепачканным грязью и кровью рукам мертвеца. – Работники побыли еще неделю и помогли – бесплатно – спасти то, что еще было можно, и помочь убрать урожай риса и табака. Потом Джей-Эл продал усадьбу за полцены. От болтливых негров с другой плантации я узнал, что поджог – дело рук некоего Джейка Портера, погонщика мулов, а его наняли двое плантаторов, соперничавших с Плагфордом долгое время и проигрывавших ему. Я рассказал обо всем Джей-Элу и впервые увидел тогда, каким он бывает. Я очень разозлился и решил помочь. Вскоре после этого он познакомился с Длинным Клэем, который уже тогда мало чем отличался от себя теперешнего. Джей-Эл стал преступником, и несколько лет мы с ним не общались.

Вооружившись зубочисткой, Штукарь выскреб грязь из-под ногтей трупа.

– Он помягчел, когда познакомился со своей своевольной женушкой. Перестал грабить банки и поезда, и злость из него как будто вытекла. Стал примерным скотоводом, мужем и отцом. Когда он пригласил меня в Техас – помочь с делами, – я согласился.

Штукарь сложил руки мертвеца.

– Он был тогда таким, каким я помнил его до пожара, и оставался до того дня, когда у него забрали дочерей.

– Он любил своих девочек, это было видно, – заметил Натаниэль.

– Они были для него отпущением грехов.

– Штукарь! – долетел снаружи голос Стиви.

– Да?

Натаниэль повернулся к южной стене.

К центральной прорези приблизился силуэт, превратившийся в полосу лица Стиви – с одним глазом и шестью зубами.

– Обыскался, но ни черта не нашел. Где лопаты и кирки?

– Привязаны снизу к днищу фургона.

– Зачем?

– Чтобы ими могли любоваться броненосцы.

– Самый остроумный ниггер на всей Территории, да? Только зачем вещи прятать?

– Я убрал их, чтобы освободить место для отца и Иветты.

– А… – Взгляд единственного глаза остановился на лежащем мертвеце. – Похороним его здесь?

– Если придется.

Глаз Стиви, словно на шарнирах, повернулся в сторону Натаниэля и Штукаря и забегал между ними.

– Нам нужна ваша помощь – выкопать несколько ям для мин, которые Длинный привез с собой.

Натаниэль поморщился, но ничего не сказал.

– Сейчас выйду, – произнес Штукарь.

Стиви исчез, и его место в узкой прорези заняла полоска иссиня-черного ночного неба с семью тусклыми звездами.

Негр посмотрел на джентльмена.

– Я так понимаю, что вы не намерены помогать нам с минами?

– Не намерен.

Негр кивнул, накрыл тряпицей морщинистые глаза старого Плагфорда, поднялся с табурета и потянулся.

– А я пойду. – Он протянул к фонарю переплетенные пальцы, и в позвоночнике у него хрустнуло. – Если Иветта проснется, пожалуйста, дайте ей воды. И постарайтесь заставить съесть еще немного рагу.

– Конечно, – пообещал Натаниэль.

– Спасибо. – Штукарь отпил из фляжки и вытер рот. – Не собираюсь совать нос не в свои дела и спрашивать, почему вы отказываетесь от оружия – это не мое дело, и я определенно восхищаюсь вашим решением не пользоваться орудиями убийства, – но вам следует знать, что наши шансы победить в надвигающейся схватке невелики.

Натаниэль почувствовал, как по затылку пополз холодок.

– Нас здесь немного, и на счету каждый человек, – продолжал Штукарь. – Мне очень жаль, что вы пострадали и оказались теперь с нами, но… значение имеет каждый. Вы знаете, кто наши враги и на что они способны.

Натаниэль кивнул.

Негр взял с койки возле мертвеца винтовку и повесил на плечо.

– Не хочу вас подталкивать и прошу только подумать над тем, что я сказал. Вы очень решительный и умный человек, и я полагаю, что сможете сохранить верность принципам – и может быть, даже долю вашего юношеского идеализма, – если ужасная ситуация заставит вас отступить от убеждений.

– Я подумаю о том, что вы сказали, – ответил Натаниэль. – И благодарю вас за подобный тон.

– Терпеть не могу ссор, – заметил Штукарь, выходя в ночь.

Натаниэль посмотрел на труп Джона Лоуренса и закутанную Иветту, спавшую на соседней койке. Понимая, что убийство человека изменит его безвозвратно, он допускал, что уже изменился, – понял, что драгоценные убеждения ни в коей мере не способствуют изменению мира, клубящегося жесткостью вокруг. Скорпионы доказали, что Стромлер вполне уязвим.

Ему уже стало ясно, что отказаться взять в руки оружие в этой опасной ситуации его вынуждают страх, нежелание признать очевидное и упрямство. Понял он и то, что выживание важнее идеалов.

В двадцать шесть лет Натаниэль Стромлер отбросил принципы, сжал свои безоружные руки в кулаки – и потерпел поражение.

Он вышел из форта, подставил плечи под плащ ночи и оглядел темный горизонт, отыскивая людей, рядом с которыми ему предстояло драться. Четыре фигуры, каждая темнее земли, вонзили лопаты в грунт и взялись за работу.

– У вас есть еще лопата?

– Я принесу вам особую, люксовую, – ответил Штукарь.

* * *

Длинный Клэй отвел Натаниэля к краю окружавшей форт траншеи, воткнул штык лопаты в песок, прошел двадцать шагов на запад и остановился.

– Выкопайте десять ямок вдоль этой линии – в ярд глубиной и ярд шириной. Когда закончите, замаскируйте. – Стрелок вернул джентльмену орудие труда и удалился.

Натаниэль вонзил лопату в землю, загнал штык поглубже ударом каблука и надавил на рукоять.

Кто-то вскрикнул.

Джентльмен посмотрел на северо-запад, в сторону форта, но никого не увидел.

– Не боись, – сказал Стиви, уже стоявший в яме по колено глубиной. – Семейные разборки.

Лишь теперь Натаниэль заметил, что среди землекопов нет Брента.

Человек снова вскрикнул, и эхо крика отозвалось в ущелье к востоку от форта.

– Кто это? – спросил джентльмен.

– Тот, из-за кого все случилось. – Стиви запустил в звезды пригоршню песка.

Залаял цирковой пес.

– За то, что сотворил, гнить тебе в аду! – крикнула женщина. По голосу Натаниэль узнал Долорес.

И снова мужской крик.

Стиви угрюмо вогнал в землю штык лопаты.

– Хотел бы я взглянуть…

– Надо работать. – Длинный вынырнул из ямы по пояс глубиной.

Неизвестный вскрикнул опять.

Натаниэль вскрыл верхний пласт и пошел в глу-бину.

Глава 7. Треклятое письмо

Огромный слизень полз по тыльной стороне ладони. Иветта не стала открывать глаза, зная, что как только сделает это, снова окажется в «Catacumbas», на кровати рядом с мертвой черепашкой. Вернувшись в реальность, она увидит, что спасение ей только привиделось, что она так и осталась шлюхой.

– Ну вот, дал тебе волю, и теперь у него челюсть сломана… – Иветта сразу узнала голос говорящего – Брент.

– Дай мне костыль, – сказала женщина, которой, судя по неровной походке, была Долорес. Под ногой хрустнул камешек.

Слизень полз по правому запястью, испуская горячий влажный воздух. Хормейстерша открыла глаза и увидела сидящего на задних лапах и глядящего на нее циркового пса. В этой позе он напоминал доктора со свисающим вместо стетоскопа розовым языком. Лежа на влажном от пота дереве, Иветта обвела взглядом странное помещение со множеством коек, бойницами, скудной мебелью и мертвым отцом в рабочих сапогах.

– Mano.

Цирковой пес поднял правую лапу. Иветта протянула руку и потрясла конечность.

В комнату, опираясь на костыль – ручку от метлы с приделанным ружейным ложем, – вошла Долорес.

– Проснулась, – сказала она после небольшой паузы.

Иветта кивнула, и мир качнулся.

– Как ты себя чувствуешь? – Укороченная левая нога, выглядывая из-под подола лавандового платья, покачивалась маятником.

– Лучше, чем раньше, но… я не знаю, где мы.

– В форте на Территории. Готовимся встречать Гриса и его команду.

Иветта знала, что это означает: кого-то снова убьют, и она бессильна предотвратить убийства. Она любила свою семью, но отец и братья всегда оставались глухи к Его назиданиям и Его мудрости.

– Ты в состоянии соображать? – спросила Долорес. – Голова ясная?

– Думаю, да. – Желание принять лекарство заметно ослабло. – Ты знаешь, почему Сэмюэль… почему его нет здесь?

Долорес отвернулась, прохромала к южной стене и через проем крикнула:

– Брент!

– Что?

– Она проснулась. В ясном сознании. Дай ей треклятое письмо.

В груди Иветты затрепетала надежда.

– Письмо от Сэмюэля?

– От него.

Долорес произнесла это таким тоном, что по спине Иветты пробежал холод.

В бойнице появилась половина лица Брента, рассеченный рот спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, – ответила Иветта. – Пожалуйста, дай мне письмо.

Секунду-другую брат молча смотрел на нее.

– Тебе не понравится то, что там написано.

– Так ты прочитал? – Ее начало трясти. – Сэмюэль – мой муж, и то, что он написал мне, тебя не касается. – Она села. – Сейчас же дай письмо мне – эти слова не предназначены для чужих глаз.

Желтый прямоугольник проскользнул через узкое отверстие двумя футами ниже обособившегося глаза Брента.

– Долорес, передай ей.

– Сама возьму. – Иветта откинула одеяло и встала. Комната начала таять и растекаться. Она сосредоточилась и, увидев, что вещи загустели и уплотнились, добрела до брата, схватила конверт, проковыляла назад к кровати и без сил, отдуваясь, рухнула на нее.

– Не думал, что ты можешь ходить, – заметил Брент.

– Есть причина.

Ковбой многозначительно посмотрел на Долорес. Усилие далось Иветте нелегко: гулко колотилось сердце, на границе зрения вспыхивали яркие пятнышки. Влажные и слабые легкие втянули стылый ночной воздух и содрогнулись.

Долорес посмотрела на брата.

– Я останусь с ней.

– Обними ее.

Иветта осмотрела конверт.

– Почему здесь не указана фамилия? Почему не Апфилд, а просто Иветте?

Ни брат, ни сестра не ответили.

Долорес села на койку и правой рукой обняла ее за плечи. Брент отошел от бойницы и исчез.

– Почерк точно его, – сказала Иветта.

– Письмо написал он.

Хормейстерша перевернула конверт, просунула под клапан пальцы и достала несколько листков, забрызганных бурыми каплями.

– Кто-то испачкал его. – Она положила конверт лицевой стороной вверх. – Наверное, Брент пролил кофе или табак сплюнул… Сэмюэль такой брезгливый.

Долорес промолчала. Иветта развернула листки и увидела, что их много, и что все заполнены изящным каллиграфическим почерком ее мужа. Взгляд пробежал к верхним строчкам.

Вынужденное, но правдивое признание человека, который был Сэмюэлем С. Апфилдом IV.

Девятый вариант.

– Господи Иисусе, – воскликнула Иветта. – Пока меня не было, он нашел себе новую жену!

Нахлынули слезы.

– Так вот оно что, это прощальное письмо… Вот почему мне никто ничего о нем не говорит…

Долорес молчала.

Хормейстерша вытерла глаза и начала читать.

Краткое предисловие

Тебя, моя супруга, наверняка заинтригует – а может, и вовсе собьет с толку – количество набросков, предшествовавших законченному документу, находящемуся сейчас у тебя в руках.

Я все объясню.

Меня попросили написать письмо с изложением моих ошибок, моего предательства, твоего похищения и моих последующих действий. В предыдущих версиях признания – первых пяти набросках – некоторые пассажи, реминисценции и отдельные определения были расценены Редакторами как жалостливые мольбы о прощении. Редакторы решили, что я никоим образом не должен пытаться вызвать твое сочувствие, и я согласился с ними, хотя, пожалуй, манера, в которой они доносили свои критические замечания до автора, то есть меня, могла бы все же быть иной. Шестой, седьмой и восьмой наброски знаменовали новое, творческое направление признания, поворот к литературной форме, в особенности после того как стало окончательно ясно, что этот труд, по всей вероятности, станет моим последним обращением к тебе – и, по сути, к миру.

Глаза Иветты расширились от ужаса.

– Что с ним случилось? – Волна отчаяния и паники встряхнула исхудавшее тело. – Что случилось с мужем?

– Мы с Брентом все тебе расскажем, когда прочтешь, – ответила Долорес.

Сдерживая тошноту и страх, Иветта вернулась к дрожащему в руке листку.

Редакторы сочли, что эти более поздние наброски переполнены извинениями, и предложили заменить такого рода места астериском (*), так что в настоящей версии соблюдается это условие.

Кроме того, есть несколько тем, которые я не могу раскрыть в полной мере в силу ограниченности времени, предоставлямого мне за письменным столом, и потому я оставлю заметки (заключая их в скобки), предполагающие возможные будущие уточнения, если мне случится дожить до авторства десятого варианта. Должен также указать, что Редакторы перечеркнут строчки, которые покажутся им нежелательными или неуместными, и тебе рекомендовано пропускать исключенные подобным образом слова и фразы.

В нижеследующем исповедальном очерке нет ни слова неправды.

Ты заслуживаешь знать, как все случилось.*

Дорогая Иветта,

В начале декабря 1901 я получил пару телеграмм с новостями относительно перспективных предприятий, в которые я инвестировал наши многолетние сбережения. В первой телеграмме говорилось о разрушительном обвале, случившемся на нашей медной копи в Аризоне, и о гибели двух несчастных, оказавшихся в результате обрушения в подземной западне. Сразу после этого жуткого происшествия толпа разгневанных рабочих схватила и жестоко избила управляющего, которого они настойчиво предупреждали об опасности несколькими неделями ранее. Возмущенная толпа захватила денежный ящик с выручкой за последние три месяца и удалилась вместе с ним. Я так и не узнал, почему эти деньги не были положены на депозит в банк Финикса, как предписывала инструкция. Так или иначе, деньги пропали, управляющий стал инвалидом, а половина наших сбережений превратилась в дым.

Во второй телеграмме, полученной через два дня после первой, сообщалось, что восемнадцать сотен коров, купленных мной у Джеффри О’Мэллори, заболели на полпути из Монтаны в Колорадо, и их пришлось забить всех без исключения. Мы не только потеряли все вложенные в скот деньги, но и остались должны ковбоям, заплатить коим предполагалось из заработанного на животных.

Два надежных проекта, в которые я инвестировал большую часть наших сбережений, полностью провалились в течение одной недели, и всех оставшихся денег – шестисот долларов в «Сберегательном банке Сан-Франциско» – не хватило бы даже, чтобы рассчитаться с погонщиками. Мы разорились.

(Уточнение: риски неизбежно сопутствуют инвестициям в деловые предприятия, осуществлять личное наблюдение за которыми невозможно).

Через два дня после получения второй телеграммы приехала твоя сестра Долорес – отпраздновать с нами Рождество и Новый год. Я решил не извещать тебя о наших несчастьях, дабы не огорчать ее и не омрачать грядущие праздники. К тому же я надеялся, прежде чем вовлекать тебя во все это, достичь хотя бы некоторого улучшения.

Мои тревоги и страхи усугубила телеграмма от босса ковбоев, обещавшего приехать в Сан-Франциско за деньгами, которые я задолжал ему и его работникам, если вопрос не будет решен незамедлительно. Поскольку всей необходимой суммой мы не располагали, я решил вовсе не отвечать на требование расчета.

Всю последующую неделю, пока мы развлекали твою сестру, показывая ей достопримечательности Сан-Франциско, я обдумывал варианты действий. Ты, наверное, помнишь, как упрекала меня в отстраненности и невнимательности, и теперь знаешь причину моего беспокойства и озабоченности.

За четыре дня до Рождества Христова я получил телеграмму от босса ковбоев с известием, что он и шестеро его людей «выехали в Сан-Франциско за (своими) деньгами и настроены задать мне трепака за все причиненные неудобства. Счастливого Рождества!».

Опасаясь, что ковбои или какой-нибудь судебный чиновник обратятся напрямую в банк, я снял все наши деньги.

Теперь ты, несомненно, поймешь, почему я разразился слезами, когда ты сообщила, что приготовила мое любимое блюдо.* Нелегко наслаждаться гусем, фаршированным каштанами и беконом, когда тебе грозит денежный, физический и супружеский крах. Не мог я предложить тебе и физического тепла, как всегда делал на протяжении ухаживания и брачной жизни.*

Ты, конечно, помнишь, что на том обеде присутствовал наш друг Дэвид, который, когда мы перешли выпить шерри в нашу маленькую гостиную, выказал явный интерес к твоей сестре, но получил от нее отказ. После этого настроение его заметно упало, и я вызвался проводить его домой, оставив тебя с Долорес, чтобы вы могли поговорить наедине и, может быть, отойти ко сну, если вас одолеет дремота. Ты помогла мне с пальто, нашла мой котелок и поцеловала в губы. Я заглянул в твои нежные голубые глаза и едва удержался от рассказа об обрушившемся на нас несчастье. Мне отчаянно хотелось разделить с тобой бремя, давившее сильнее с каждым мгновением.

Если помнишь, я ничего тогда не сказал.*

Мы с Дэвидом вышли из квартиры, спустились на три лестничных пролета, открыли переднюю дверь, и в лицо мне ударил ледяной зимний ветер нашего приморского города. Наклонив голову, я брел с другом по холодным авеню, пытаясь поддержать обрывочный разговор, вспомнить который теперь трудно из-за чрезмерного употребления за обедом шерри. Знаю, что дважды я собирался довериться Дэвиду, но не решился из страха сорваться и устроить истерику у людей на глазах. На улицах шипели газовые фонари, и в их неестественно ярком свете тени казались еще темнее.

Я проводил Дэвида до его квартиры и, едва оставшись наедине с собой, расплакался. Все наши сбережения пропали, и меня ожидало жестокое наказание. Я подумал, что тебе, вероятно, придется вернуться домой, в Техас – место, где меня определенно не ждали, – и ощутил полнейшее отчаяние.

– Ты должен был рассказать мне, – вслух сказала Иветта.

Я сунул озябшие руки в карманы, вцепился в оставшиеся сбережения – то единственное, что отделяло нас от презренной бедности, – и направился к центральной площади.

– Нет. – Хормейстерша знала, куда пошел ее супруг. – Нет.

В современном мире у церкви много соперников. Салуны и бордели – это кичащиеся безвкусицей места, где еженощно совершаются отвратительные прегрешения, однако же я уверен, что казино суть заведения, где чудесным образом сбываются самые невероятные и опасные надежды. В игорном притоне человек может изменить всю свою жизнь – при помощи решительности, умения и щепотки удачи – и достичь достойного положения. За игровым столом поверженный несчастьями может снова подняться. Счастливо упавшая кость или удачные карты – все, что требуется, чтобы выплатить долг и угостить ковбоев щедрым обедом из морских даров, тем самым полюбовно завершив сделку. На выигрыш возрожденный купит большую квартиру, где заживет с супругой в комфорте и достатке, растя красивых и набожных детей.

Такие вот иллюзии – питаемые алкоголем и отчаянием – и превращают игрока поневоле, подобного мне, в человека, готового рисковать деньгами, которые даже не принадлежат ему.

(Редакторы потребовали отметить, что ни депрессия, ни опьянение, ни отчаяние не могут оправдать моего недостойного поведения.)

Я вошел в казино и сразу же направился к столу для блэкджека, игры, которую я хорошо знал и в которой достиг некоторого скромного уровня мастерства. Во время игры лицо мое краснело, и я чувствовал себя так, словно не контролировал свои действия, словно мое тело стало автоматом, за которым я наблюдал со стороны. Уже через тридцать минут мой остаток сократился наполовину, до трехсот десяти долларов.

За столом для покера сидел мужчина, которого я видел в церкви, и двое незнакомцев. В продолжавшейся около часа игре я в примерно равной мере выигрывал и проигрывал. Затем к нашей компании присоединился поразительной наружности хорошо одетый одноглазый джентльмен, выглядевший моложе, чем позволяли предположить его белые волосы.

У Иветты свело живот.

Одноглазый джентльмен представился как Грис, что, полагаю, в переводе с испанского означает «серый», но фамилии не назвал. Он также заявил, что происходит из Испании, хотя совершенное владение нашим языком ни в коей мере не выдавало в нем иностранца. Один из игроков, толстенький чудаковатый старикашка в треснувших очках, поднялся со стула и удалился, явно показывая свое отношение к небольшой ссоре, случившейся несколько лет назад между Америкой и Испанией.

Мы сыграли еще несколько партий, в которых я потерял сто долларов, тогда как Грис выиграл вдвое больше. Видя мое беспокойство, он угостил меня выпивкой и посоветовал уйти, пока я не проиграл еще больше. Я поблагодарил его за угощение и совет, выпил бурбона и продолжил спускать наши сбережения, сократив их до шестидесяти долларов, что составляло менее десяти процентов той суммы, с которой я пришел в казино двумя часами ранее. Мое отчаяние не знало границ.

Грис забрал выигрыш, оказавшийся весьма значительным, и пригласил меня в гостиную, где какой-то старик играл на пианино, а женщина-негритянка исполняла чечетку в деревянной обуви. Я принял приглашение.

Испанец купил мне еще один бурбон, от которого я сначала отказался, но потом выпил. После этого он спросил, что меня беспокоит. Я рассказал обо всем, что случилось со мной за последний месяц. Признание далось легко. Я рассказывал о своих бедах, изливал горести незнакомцу, человеку не бывшему частью моей повседневной жизни и выказавшему по отношению ко мне необычайную доброту.

– У вас есть фотография вашей жены? – осведомился Грис, когда я облегчил душу изложением своих несчастий. Взгляд его при этом ни на секунду не оставлял бешено стучащих ног чернокожей танцовщицы.

Я достал из жилетки бумажник, а из него – фотографию, сделанную на нашей свадьбе, в самый счастливый день моей жизни. Взяв снимок, испанец смотрел на него ровно столько, сколько потребовалось негритянке, чтобы отбить восемь тактов своими деревянными башмаками.

Он вернул мне фотографию.

– Она очень красивая.

– Красивее женщины в мире нет.

– Вернемся к покерному столу? – предложил Грис.

Разница между шестьюдесятью долларами и полным банкротством ничтожна, и я согласился, обратившись по пути к Господу с молчаливым обещанием, надеясь на божественное вмешательство.

Прошло совсем немного времени, и от моих денег не осталось ничего. Я сидел, уставившись, словно идиот, в пустоту.

Грис сложил из голубых покерных фишек столбик в две сотни долларов и сдвинул его через стол ко мне.

– Buena suerte, – сказал он, «удачи».

Я поблагодарил его за щедрый дар и с поразительной быстротой проиграл и эти деньги.

Решив вернуться домой и наконец открыть тебе все, я поднялся со стула, забрал пиджак и отвернулся от покерного стола.

– Мистер Апфилд.

Передо мной стоял мой благодетель.

– Пожалуйста, подождите меня в той гостиной. Я сейчас приду.

Мне ничего не осталось, как согласиться. Я отправился туда и сел, представляя выражение твоего лица, когда ты узнаешь о нашем финансовом крахе и моем постыдном поведении. На столе появился еще один бурбон, но я не стал пить, потому что не желал более отвлекаться и хотел только вернуться домой.

Вскоре подошел и мой благодетель.

– Мистер Апфилд. – Он сел напротив и небрежно откинулся на спинку стула. – Вы столкнулись с серьезными трудностями.

Я не стал возражать.

– Как вы намерены возместить мою ссуду?

Такой поворот дела немало меня удивил.

– Я не думал, что предложенные вами деньги были ссудой.

– Вы часто получаете от незнакомых людей подарки в двести долларов?

Ответа у меня не нашлось.

– Я уезжаю из Сан-Франциско завтра утром, – сообщил Грис, – и вы должны расплатиться со мной до отъезда.

Вскоре после того, как он сказал это, к нам за столиком присоединился человек с гниющим носом, а потом еще один, с бородой и в вишневом костюме. Никто не улыбался.

Из внутреннего кармана белого полотняного пиджака Грис достал колоду карт.

– Хотите отыграть долг? – осведомился он.

Я покачал головой, чувствуя, что не в состоянии выиграть у него ничего.

– Если не хотите играть, – продолжал испанец, – шесть человек, которые работают на меня, проводят вас домой и заберут вещей на эту или бо́льшую сумму.

Я согласился сыграть с ним, и через двадцать минут мой долг вырос до двух тысяч долларов. Мне хотелось умереть. Вернулась танцовщица, и теперь дробь ее деревянной обуви я чувствовал на своей спине.

– Боюсь, вернуть долг вы не в состоянии, – заметил Грис.

– Вы правы.

Ритмичная музыка звучала словно выстрелы.

– Я владею развлекательным заведением для джентльменов, – сказал испанец, – где каждая женщина зарабатывает примерно две тысячи в год. – Он вперил в меня глаз. – Ваша жена отработает ваш долг.

Внутри у меня все перевернулось. Я поспешил в уборную, где расстался и с гусем, и со всем прочим, что успел съесть. Человек с гниющим носом проводил меня к столу. Мой пропитавшийся потом костюм скрипнул, когда я опустился на стул.

– Я не могу позволить, чтобы моя жена работала в таком заведении.

– Вы должны мне две тысячи долларов, которых у вас нет. И вы не в том положении, чтобы позволять или запрещать что-либо. – Грис открыл поврежденный глаз – глубоко в глазнице темнел серый камень. – Миссис Апфилд доставят в мое заведение, где с ней будут обращаться достойным образом, и вернут вам, как только она отработает семейный долг. Если вы поднимете шум или попытаетесь помешать мне, вас убьют, а ваша супруга останется в упомянутом заведении до конца жизни.

Слезы хлынули из моих глаз. Я проглотил бурбон, от которого прежде отказался, и обратился к Грису с просьбой дать мне еще один, последний шанс отыграться.

– С каким залогом?

– Сестра моей жены приехала в город на празд-ники…

Иветта в ужасе повернулась к Долорес.

– Я… я… Не могу поверить… что он… Я… Мне так жаль. Прости…

– Тебе не за что просить прощения.

– Но мой муж…

– Дочитывай треклятое письмо.

– Сестра моей жены приехала в город на праздники. Она остановилась у нас.*

– Всё или ничего? Вы это предлагаете?

Я не смог произнести ни слова и лишь кивнул.

– В случае вашего проигрыша, – уточнил Грис, – обе сестры будут работать на меня, пока не рассчитаются по долгу в четыре тысячи долларов.

Я кивнул.

– Ваша свояченица так же привлекательна, как и жена?

Ко мне наконец вернулся голос.

– Она рыжеволосая, танцовщица.

– Принято, – согласился Грис. – Во что предпочитаете сыграть?

Я знал, что, как игрок, испанец намного сильнее меня, а потому решил выбрать что попроще, и положиться на Него.

– Я предпочитаю просто вытянуть карту.

– Согласен.

Я вытянул девятку треф.

Грис – бубновую даму.

У меня помутилось в глазах.

Уже за дверью я пришел в чувство от пощечины. Чьи-то руки в перчатках прижали меня к шершавой кирпичной стене. Шесть незнакомых мужчин, все в темных пальто, стояли рядом, и за их плечами и бледными ушами со свистом носились по пустынным улицам холодные ветры.

Пятеро призраков держали в руках револьверы и ножи. Шестой, человек с седыми волосами, вынул левую руку из кармана пальто и протянул мне пузырек.

– Здесь снотворное.

Я взял пузырек и спросил, что именно требуется сделать.

– Если они спят, влейте им в рот по капле.

– Будет ли достаточно одного миллиграмма?

– Да. Если они бодрствуют, увеличьте дозу вдвое и растворите ее в том, что они пьют.

Шагая по унылой серой улице, подгоняемый суровыми ветрами и шипением газовых фонарей, я пытался представить, как мог бы вступить в схватку, но эти омерзительные типы были вооруженными убийцами, а я – продавцом эликсиров. Следуя знакомым маршрутом к нашему дому, я преисполнялся презрением к себе.

У «Мясной лавки Дивера», закрытой, как и прочие заведения в столь поздний час, в нос мне ударил сильный, едкий запах, который я вряд ли смогу точно описать. Неожиданно для себя самого я свалился посредине улицы и забился в конвульсиях. Сопровождающие наблюдали за моим припадком со стороны, покуривая сигары, распространявшие запах аниса.

Через какое-то время мне удалось овладеть собой, подняться и продолжить путь к дому на углу Кларкс и Хьюли, где мы жили. Мои мольбы –убрать его и перенести в какое-нибудь безопасное место – остались без ответа.

Я поднялся по знакомой лестнице с таким чувством, будто целый год прошел с того времени, как мы с Дэвидом спустились по этим же ступенькам. Двое из шести призраков сопровождали меня.

– Не запирайте дверь, – шепотом сказал один, а другой пригрозил оружием.

Я переступил порог, а эта жуткая парочка осталась в коридоре. Их сообщники внизу наблюдали за передним и задним выходами из здания.

Вы с Долорес спали.

Ты, возможно, помнишь, что сырая зима Сан-Франциско вызвала у твоей сестры заложенность носа, и она по причине забитых пазух спала с открытым ртом, демонстрируя миндалины незаконченному потолку в гостевой комнате.

Прокравшись к Долорес, я капнул снотворное прямо в открытое горло.*

Не видя ничего из-за слез, Иветта отложила письмо, обняла сестру тонкими, как палочки, руками и крепко ее сжала.

– Не могу… не могу больше читать это. Просто не могу.

– Ты должна закончить.

Иветта покачала головой.

– Это ужасно.

Долорес взяла шесть оставшихся листков.

– Если хочешь, могу прочесть вслух.

Иветта вытерла глаза и забрала омерзительное сочинение.

Потом я проскользнул в нашу комнату и увидел, что ты спишь под тем бордовым шерстяным одеялом, которое подарил нам негр из дома твоего отца, и, не в силах смотреть, отвернулся.

На тумбочке с твоей стороны лежали ноты гимнов с пометками на полях, сделанных тобою поздно вечером. Я перевернул их лицом вниз.

Шорох разбудил тебя.

– Сэмюэль…

– Да, мое сокровище? – Я спрятал пузырек в карман.

– Почему тебя так долго не было? – спросила ты.

Я не планировал разговаривать с тобой, и воображение отказывалось импровизировать.

– У Дэвида проблемы. Бедняга вложил все свои сбережения в одно рискованное предприятие, и оно лопнуло, внезапно и безнадежно. Он разорен и в отчаянии.

Ты села и поправила ночную сорочку.

– Почему он ничего не сказал за обедом? Мы – его ближайшие друзья в Сан-Франциско.

– Не знаю, почему он промолчал.

– Почему ты плачешь?

Ты, может быть, помнишь, что я не смог ответить на твой вопрос.

– Хочешь, согрею тебе молока? – предложила ты.

– Сам согрею, – сказал злодей, за которого ты вышла замуж.

Я вышел в кухню, поставил миску на плиту и подогрел немного молока для нас обоих. Потом вернулся в комнату и подал тебе стакан, в который добавил прописанную дозу снотворного.*

Ты выпила молоко и вскоре зевнула.

– Да опустится тьма.

Глаза закрылись, и я поцеловал твои чудные веки. Ты погрузилась в глубокий сон. Призраки вошли в квартиру и забрали вас обеих, тебя и сестру.* Обессиленный, я свалился и очень долго пролежал без чувств, а очнувшись на следующий день в сумерках, выпил остатки снотворного, но организм не принял его и яростно исторг. Моя попытка самоубийства оказалась не более успешной, чем деловые предприятия и женитьба.

Наутро после неудавшейся попытки – за два дня до Рождества Христова – в дверь нашей квартиры постучал нежданный гость. Его настойчивость осталась без ответа, и через какое-то время он ушел. Я выпил шампанского, которое мы пили с твоей сестрой, когда праздновали Новый год, но заставить себя съесть что-нибудь не смог, и продукты в леднике пропадали на глазах.

В десять часов того же вечера гость вернулся и уже решительнее приложился кулаком к нашей двери. Бесцеремонный стук потревожил Лодеров, из чьей квартиры последовало замечание по поводу шума. Посетитель назвался Брентом Плагфордом, братом женщины из 3Б, и наши соседи вспомнили, что видели его прошлой зимой, когда он приезжал к нам.

– Апфилды оставили нам запасной ключ, – сказала Джил Лодер. – Позвольте принести его вам.

– Большое спасибо, мэм, – ответил Брент.

Мне оставалось либо впустить твоего брата в квартиру, либо выброситься в окно на тротуар. Я натянул клетчатый халат поверх растрепанной одежды и направился к входной двери, придумывая объяснение вашему отсутствию, собственному жалкому состоянию и несчастью, обрушившемуся на наш дом.

Я распахнул дверь.

– Добрый вечер, мистер Плагфорд.

– Брент. – Твой брат окинул меня взглядом. – Ты почему не отвечаешь?

– Спал.

Из соседней квартиры вышла Джил Лаудер с ключом, и я отослал ее обратно.

– Пожалуйста, входите. – Тут я изобразил ужасный приступ кашля, что, однако, не произвело на гостя ни малейшего впечатления.

Брент вошел в квартиру и увидел бутылки на полу, пятна на восточном ковре и замызганное постельное белье, которое я перетащил на диван, потому что спать в нашей комнате не мог.

– Что тут происходит? – спросил он. – И где девчонки?

– Я отчаянно разболелся, и ваши сестры переехали в дом моего дяди за городом, где…

– Когда ты заболел? – Твой брат произнес это так, словно не поверил ни в мою болезнь, ни в мои страдания.

– Признаки нездоровья появились четыре дня назад.

– Почему об этом ничего не было в телеграмме?

– О какой телеграмме ты говоришь? – забеспокоился я.

– О той, которую Иветта прислала мне в Портленд три дня назад и в которой спрашивала, приеду ли я на праздник.

– Может быть, надеялась на мое быстрое выздоровление? Она же оптимист.

Брент определенно не поверил ни одному моему слову и направился прямиком в гостевую комнату, где останавливался в свой прошлый приезд, но сразу же вернулся с принадлежавшим Долорес лавандовым саквояжем.

Саквояж он держал в правой руке, и я уставился на него и не мог отвести глаз.

– Почему это здесь? Можешь объяснить? – осведомился Брент.

– Долорес забыла.

Саквояж ударил меня в лицо и сбил с ног. Я рухнул на пол и так стукнулся головой, что соседка снизу сердито заколотила в потолок ручкой метлы.

Это было только началом.

Стыд не позволял мне сознаться в подлых деяниях, и в своем бредовом состоянии я изобретал неубедительные и непоследовательные истории с ограблениями, миссионерской работой, поездкой в Европу, чем зарабатывал новые и новые побои. Не стану в подробностях описывать свои страдания, потому что они заслужены и не идут ни в какое сравнение с тем, что выпало на твою долю.*

После этого твой брат распорядился, чтобы я перебрался из комнаты в кладовую.

Какое-то время спустя – полагаю, на следующий день после Рождества – меня привели встречать ковбоев, прибывших из Монтаны, дабы забрать обе-щанную плату и размять кулаки. Случилось так, что твой брат знал двоих из них по предыдущей ковбойской работе, и они обо всем договорились.

Мне выпало претерпеть еще одно насилие.

Затем ковбои отбыли, прихватив несколько моих зубов и все ценное, что нашлось в нашем доме, за исключением фонографа, подаренного твоим отцом в день нашей свадьбы.

Вскоре после Нового года, весело и шумно встреченного над и под кладовой, явился твой отец в сопровождении младшего брата и негра.

Брент без промедления усадил меня напротив них за стол, где я придумывал свои жалкие рецепты и бестолковые изобретения.

– Сэмюэль С. Апфилд Четвертый, – сказал твой отец, – я дал тебе свое разрешение перед Богом, когда ты попросил руку Иветты. Я привел ее и передал тебе. Уважь мое доверие и расскажи, что случилось с ней и Долорес, чтобы мы могли побыстрее найти их.

Я сознался.

Джон Лоуренс Плагфорд схватил меня за шею, перетащил через стол и наверняка вырвал бы мою голову из плеч, если б ему не помешали Брент, Стиви и негр. Меня тут же вернули в кладовую, где спрятали от твоего отца, обратившегося в истинного ангела гнева.

В тот же, а может, в какой-то иной вечер я очнулся и услышал разговор, который вели твой отец, твои братья и негр. Твой отец сказал:

– Пошли весточку Длинному Клэю и скажи, чтобы захватил Глубокие Озера. Пусть ждут нас в Шолдерстоуне. И пусть знают: работа будет грязная.

Меня переместили в еще меньшие апартаменты и повезли в Техас. Устрашающего вида тип по имени Длинный Клэй сказал твоей семье, что я могу пригодиться для обмена, и потому меня оставили в живых в качестве козыря. Только надежда посодействовать, пусть и в малейшей мере, твоему вызволению, удержала меня от попытки свести счеты с жизнью.

Неутомимо и самозабвенно твоя семья ищет тебя и твою сестру, и их любовь и преданность повергают меня в стыд.

Несколько раз за время пленения я видел тревожный сон, религиозное видение, которым хочу поделиться с тобой, пусть Редакторы наверняка перечеркнут его описание.

На согбенной спине через необъятную расщепленную пустыню несу я большой черный сундук. Под красным небом, сыплющим беспрестанно пепел, влачу тяжкое бремя и вдыхаю зловонные пары. Год за годом блуждаю я, пока не встречаю высокого сухощавого человека в черном одеянии и с камнями вместо глаз. Я спрашиваю, не видел ли он Иветту Апфилд, и он кивает – да, видел. Он вынимает камни из глазниц и вколачивает их мне в лицо, разрывая глазные яблоки, так что на мгновение я слепну.

Но камни теплеют, и постепенно вновь обретаю я силу зрения.

Я на холодной серой улице, что у нашего дома в Сан-Франциско. Тащу по лестнице черный сундук, переступаю порог и вижу тебя, спящую в постели. На тумбочке – ноты гимнов с твоими пометками лежат лицом вниз, и, протянув руку, чтобы перевернуть их, я понимаю, что являюсь тенью, призраком, духом, не живой плотью.

Я роняю ношу, и громкий стук пробуждает тебя от сна. Ты смотришь на черный сундук, поднимаешь крышку и видишь лежащего в нем человека. «Кто ты?» – спрашиваешь ты истерзанное тело Сэмюэля С. Апфилда IV. «Кто ты?»

Ты не узнаёшь меня, и я благодарен.

Не заслуживающий прощения и спасения, Человек, который был

Сэмюэлем С. Апфилдом IV.

Глава 8. Бога здесь нет

Иветта отложила письмо и подняла глаза. Молчаливые и серьезные, перед ней стояли двое – Брент и Штукарь. Спрашивать, не они ли те самые Редакторы, о которых упоминалось в письме, она не стала. Огромный, остававшийся без ответа вопрос высасывал воздух из ее легких и вызывал головокружение. Стены форта пульсировали, уши заложило, как бывает при быстром изменении давления.

– Он жив? – Задав вопрос, хормейстерша с горечью осознала, что ни тот, ни другой ответ не принесут радости ее сердцу.

– Жив, – кивнул Брент.

Сдерживая подступившую к горлу тошноту, Иветта отвернулась от брата, Штукаря и Долорес и отползла в дальний угол деревянного ложа.

– Хочешь увидеть его? – спросил ковбой.

Иветта не знала, что сказать. Благочестивый, благородный прелестный блондин, супругой которого она стала перед Богом и которого любила всей душой, исчез, растворился, столкнувшись с финансовым крахом, и превратился вдруг в тонущую крысу, отчаявшуюся, подлую, бездушную. Потрясенная, она прислонилась лбом к стылой каменной стене.

– Хочешь увидеть его? – повторил Брент.

Если Иветта и хотела чего-то, так только проскользнуть в какую-нибудь трещинку и исчезнуть.

– Он продал нас, чтобы нами пользовались, – и нами пользовались. И вот теперь ты – ходячий скелет, я – калека, отец мертв, и мы еще не добрались до дома. Будь все проклято! – Долорес хлопнула ладонью по дереву. – Ты ненавидишь его?

Иветта кивнула и почувствовала, как камень царапнул кожу.

– Конечно. Но и жалею тоже.

– Его не за что жалеть.

Спорить с сестрой хормейстерша не хотела.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое.

– Знаю, ты милосердная христианка, – сказала Долорес, – но сейчас для милосердия не самое подходящее время.

– Вера – все, что у меня осталось, – ответила Иветта.

– Никакого бога здесь нет. А твой муж за тысячу миль и сто лет от границ прощения.

Слова сестры, полные осуждения и вместе с тем лицемерия, направили мысли Иветты в другую сторону. Хормейстерша отвернулась от стены и посмотрела Долорес в глаза.

– А как же папа?

Брент и Штукарь замерли.

– А он здесь при чем?

– Ты ведь любишь его, да?

– Конечно. – Взгляд Долорес метнулся к телу старика.

– Даже несмотря на то, что он нарушал закон?

– Иветта… – предупредил Брент.

– С твоим Сэмюэлем С. Апфилдом Четвертым это никак не связано! – бросила Долорес. – Папа растил нас и любил. Он был хорошим человеком.

– А как ты думаешь, сколько невинных людей он убил и искалечил, когда был бандитом с Длинным?

Долорес кинулась было к сестре, но ее удержал Брент.

Цирковой пес гавкнул на рыжеволосую женщину и угрожающе зарычал.

– Успокойся, – сказал Брент Долорес. – Ты же не обидишь ее.

– Она сравнивает нашего папу с этой чертовой крысой, своим муженьком!

– Папа никогда не предавал нас, как предал Сэмюэль, – сказала Иветта, – но он убивал людей ради денег, что тоже плохо.

Долорес выкрикнула что-то, что даже не было словом, и попыталась вырваться из рук державшего ее брата.

– Что бы она ни сказала, тебе нельзя ее бить, – предупредил Брент. – Это лишь слова, и она слаба.

Долорес метнула в Иветту злобный взгляд.

– Думаешь, ты лучше нас всех, да? Давай, оставайся Апфилдихой – Плагфорды больше не считают тебя своей. Возвращайся в Сан-Франциско с этим трусом, за которого ты выскочила, и оставайся там, пока он не продаст тебя за огрызок сигары! – Она оттолкнула брата, схватила костыль, поднялась с койки и проковыляла к выходу.

– Уймите женщин, – распорядился голос снаружи, – и возвращайтесь к работе.

– О’кей, – отозвался Брент.

Перед открытой дверью Долорес задержалась и оглянулась через плечо.

– Твой милый Иисус Христос пальцем о палец не ударил, пока нас насиловали восемь месяцев. И только папа, ужасный грешник, пришел в ад, чтобы спасти нас. – Она оперлась о ружейное ложе, служившее верхней частью костыля, и вышла в ночь.

За ней, не произнеся ни слова, последовал Штукарь.

Брент подал Иветте фляжку.

– Попей.

Хормейстерша приложилась к горлышку и сделала несколько глотков. Вода смягчила пересохшее горло. Вокруг заколыхались стены.

– Хочешь увидеть Сэмюэля?

– Нет. – Иветта знала, что не сможет смотреть на жалкий дрожащий эпилог своего замужества.

– И не захочешь? – Брент пытался выглядеть беспристрастным и непредвзятым, но было очевидно, что он хочет избавить мир от Сэмюэля С. Апфилда IV.

– Я… не знаю.

– Не буду его трогать, пока сама не решишь. И тебе надо полежать – ты бледная и дрожишь.

Иветта опустилась на лежанку, и Брент накрыл сестру желтым одеялом.

– Мы со Штукарем и Стиви приготовили тебе сюрприз. Хороший. Получишь, когда поправишься и окрепнешь.

Сделать вид, что ей это интересно, Иветте не достало сил.

– Спасибо.

– Поспи немного. – Брент поцеловал сестру в лоб и вышел в черный проем.

Иветта представила, как предатель Сэмюэль С. Апфилд IV склоняется над ней и шепчет: «Да опустится тьма».

Она крепко зажмурилась, прижалась лицом к холодному шершавому камню и спросила:

– Как ты мог?

Глава 9. Зрение незащищенного мозга

Брент вышел в темень за дверью. Луну ополовинил кусок вспухшего серого хло́пка, несущий дождь куда-то в другую часть мира. Ковбой скользнул взглядом по открытому пространству перед фортом и увидел, что Длинный, Штукарь, Стиви и Щеголь, расположившись вдоль траншеи, копают ямы для мин. Их влажная от пота кожа блестела под лунным светом.

– Где Глубокие Озера? – спросил Брент.

– На периметре, – ответил, работая лопатой, Длинный.

– Горящие стрелы были?

– Нет.

Ковбой взял лопату, перешел на восточную сторону траншеи и решительно атаковал каменистый грунт. Минут двадцать он вонзал штык в землю, наклонялся, выпрямлялся и бросал грунт в сторону. Песок и щебень взлетали к звездам и падали на землю.

– Стиви, – окликнул юнца Длинный.

– Да, сэр?

– Неси мины.

– Есть, сэр.

Стиви воткнул лопату в землю, выбрался из траншеи и направился к задней стороне форта, где возле бывшей конюшни стоял фургон.

– Брент.

– Да? – Ковбой повернулся к стрелку, влажную грудь которого облепил песок.

– Забей в стену железные штыри.

По спине пробежал холодок – Брент знал, для чего это нужно и как будут использованы штыри.

– Забивай повыше, – проинструктировал Длинный, – между зубцами.

– Под фургоном есть стремянка, – добавил Штукарь.

Ковбой вылез из ямы, воткнул в грунт лопату и зашагал к стене. Щеголь проводил его взглядом, но не сказал ни слова.

Брент поднялся по лесенке, приложил палец к полоске известкового раствора между двумя камнями, нащупал крохотное углубление, приставил к нему острие двухфутового железного штыря, занес над головой молоток, скрыв на мгновение мутную половину луны, и с силой обрушил тяжелую головку.

Лязгнул металл, три искры умчались на запад.

Штырь вошел в стену. Зашуршал песок.

Брент снова вскинул и опустил молоток. Звякнул металл, и штырь продвинулся глубже.

– Тебе надо поесть, – сказала Долорес. – Пожалуйста.

Брент заглянул внутрь строения через ближайшую бойницу.

Долорес сидела у края койки Иветты, макая хлеб в миску с рагу.

– Хотя бы немного.

Изможденная женщина лежала лицом к стене и не отзывалась.

– Извини за то, что я тут наговорила об Иисусе.

– Не извиняйся. У тебя есть полное право чувствовать то, что ты чувствуешь, и говорить то, что говоришь. Я была неправа, когда отчитывала тебя.

Долорес положила руку на правое плечо сестры и оттянула ее от стены. Лицо Иветты было красным от царапин и потертостей, оставленных шершавым камнем.

– Пожалуйста, сестренка, съешь немного. – Долорес сунула ей в рот пропитанный соком рагу кусочек хлеба. – Пожуй.

Иветта задвигала челюстями.

– Вот и хорошо.

Брент понимал, что в самом ближайшем будущем Плагфорды могут без следа исчезнуть с лица земли, и колотил по железяке так, словно в ней собрались все его страхи.

Вогнав штырь на десять дюймов, он спустился по лестнице, перенес ее чуть дальше, снова поднялся, провел пальцем по раствору, нашел трещинку и приставил острие. Снова лязгнул металл, снова унеслись на запад искры, снова зашуршал песок. Штырь вонзался в кладку.

Внимание ковбоя привлек глухой звук, вскоре повторившийся. Обернувшись, он заметил на фоне освещенных луной облаков крошечное пятнышко – сову. В следующий момент птица сорвалась вниз, как будто свалилась с неба. Возле траншеи, проходившей в ста десяти ярдах от к югу от форта, хлопнул в ладоши Стиви.

– Надеюсь, на совушке ее любимое сомбреро!

– Мы на Территории, – напомнил Штукарь, – а значит птица – американка.

– Судя по тому, что я видел, Новая Мексика ничем не лучше старой.

* * *

Брент вогнал в стену седьмой штырь, спустился по стремянке и остановился у последней из восьми бойниц, расположенных на южной стене.

– Мне нужно два часа, – сказал Глубокие Озера.

– Хорошо, – кивнул Длинный.

Брент отвернулся от стены. Обмазанный чем-то темным, индеец подошел к форту, держа за когти висящего головой вниз огромного сыча с громадными желтыми глазами.

– Я на периметр, – сказал Штукарь и забросил на плечо многозарядную винтовку.

– Когда будешь возвращаться, сделай дугу пошире, – предупредил Длинный и кивком указал на темные ямы, в которых уже лежали мины. – Поезжай прямо к отвесной скале и срежь к востоку через кладбище.

– Так и сделаю.

– Не хотелось бы, чтобы ты подорвался, – пошутил младший Плагфорд.

Штукарь направился к конюшне.

– Если живым из этой переделки выйдет только один, скорее всего это будет Стиви.

– Надень броню, – бросил ему вслед Длинный, – и поезжай на моей кобыле – она быстрее всех.

– Спасибо.

Ярдах в десяти от Брента Глубокие Озера зашел на кладбище, столкнул каблуком могильный камень и бросил на ровную каменную плиту сыча, который еще хлопал, пытаясь взлететь, сломанными крыльями. Из кармана жилета индеец вынул две деревяшки, каждая по два дюйма, и положил их по обе стороны от головы птицы. Глаза той заволокла молочная пленка, как будто у нее внезапно и очень быстро развилась глаукома.

Глубокие Озера ударил по деревяшкам плоским камнем, и череп сыча треснул, словно грецкий орех. Умирая, птица хватала воздух слабеющими когтями.

Штукарь – верхом на вороной кобыле и в броне, – отъезжая от конюшни, помахал Бренту.

– Мистер Плагфорд.

– Будь осторожен, – напутствовал его ковбой.

– У меня преимущество: я негр, и кобылка у меня черная. – Штукарь посыпал пылью седые волосы и поскакал вниз по склону, к темному лесному массиву примерно в пяти милях к югу от форта.

Брент помахал рукой, повернулся к стене, забил очередной штырь и спустился по стремянке. Неподалеку Глубокие Озера выковырнул что-то из треснувшего черепа совы и отправил в рот.

– Ты чувствуешь его в себе? – спросил ковбой. – Дух?

– Сразу он не приходит.

Брент передвинул лесенку, поднялся на пять ступенек и приставил к стене острие.

– А сколько нужно времени? Час?

– Чтобы принять в себя сущность животного, я должен поспать.

– Почему так?

– Спящий мозг незащищен и может принять чуждое присутствие. – Индеец проглотил второй бледный комочек. – Бодрствующий мозг полностью закрыт.

– Когда поглощаешь птицу, тебе снится, что ты летаешь? – Брент ударил молотком по штырю. Полетели искры. – Ты видишь ее глазами?

– Сущность не проявляется столь очевидно.

– У меня были сны с полетами после того, как расторг помолвку. Много снов.

Индеец продолжал есть.

– В твоем племени все так едят? – Едва задав вопрос, Брент тут же пожалел об этом.

– В моем племени меня ребенком бросили в костер, потому что я был мелкий и болезненный. – Глубокие Озера расщепил голову сыча, как это делают с раковиной. – Этот обычай – мой собственный и ни к одному племени отношения не имеет. – Лицо индейца сохраняло бесстрастное выражение.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Ты и не обидел. – Глубокие Озера выковырнул желтый совиный глаз.

– Брент.

Ковбой посмотрел на Длинного Клэя.

– Забей еще один и пойди отдохни.

– Да я поработаю, – возразил ковбой.

– Для драки ты мне нужен свежий, – сказал Длинный.

– О’кей.

Брент ударил по штырю и загнал его в раствор.

Глубокие Озера съел совиный глаз.

* * *

Брент прошел мимо уборной, железных листов, стоявших у оплавленной печи, спящих женщин, столов с винтовками и снаряженными магазинами – к лежащему громадной кучей телу. Хотя лицо отца почистили, помыли и привели в порядок (огнестрельную рану над левым глазом временно заполнили глиной), выглядел он непривычно и неприкаянно. Ковбой погладил сложенные на груди руки, такие же холодные, как воздух в комнате.

– Мы будем драться до конца, обещаю.

* * *

– Мистер Стромлер.

Щеголь выглянул из ямы. По его лицу катился пот. Брент раскрыл бумажник, который вытащил из отцовского комбинезона, достал деньги и протянул джентльмену.

– Здесь остаток.

Натаниэль посмотрел на банкноты так, словно на них были изображены иероглифы.

– Знаю, плата жалкая, учитывая все случившееся, – заметил Брент, – но больше у меня нет, а вы помогали спасать моих сестер, и я в долгу перед вами.

Щеголь принял деньги, сложил банкноты пополам и сунул в левый карман своих желтых штанов.

– Я также хочу извиниться за произошедшее, – добавил ковбой. – Знаю, извинение – только слова, но я чувствую, что должен сказать вам их.

– Я вас понял. – Натаниэль вогнал в землю штык.

Брент сообразил, что дальнейшие попытки завязать разговор с этим высоким озлобленным человеком бесполезны и, повернувшись, направился к форту.

– Когда вы только нанимали меня, как вы представляли себе дальнейшее?

Ковбой обернулся.

– Только не так. Я думал, что мы найдем бордель – приличный, ведь для этого и нанимали щеголя, – выведем сестер, убьем этого Гриса и, может быть, кого-то из его команды. Ничего особенного – отбить своих и воздать по заслугам негодяю.

Стромлер выпрямился с тяжелой лопатой.

– Я здесь копаю яму для мины.

– Вообще-то их прихватил Длинный. Я и не ожидал, что эти штуки нам пригодятся. Никто не ожидал, включая его самого.

Выброшенный грунт улетел в небо.

– Нам всем повезло, что он такой предусмотрительный.

– Он хорошо подготовился. Невозможно быть сорок лет преступником и не научиться вести жесткие разборки. – Брент понизил голос. – Но это не значит, что он мне нравится.

Щеголь снова воткнул лопату в землю.

– Как ваши сестры?

– Устроились и уснули.

– Меня восхищает упорство Иветты. Нелегко сохранить веру в такой ситуации. – Натаниэль говорил тихо, едва слышно.

– Она такая… непреклонная, – заметил Брент.

Грунт полетел к звездам.

* * *

Брент вернулся в форт, прошел мимо спящих сестер и по причине, которой не мог бы объяснить сам себе, решил лечь на койку непосредственно над неподвижным телом Джона Лоуренса.

Снаружи донесся сухой голос Длинного:

– Присыпай не спеша и будь осторожен.

– Я осторожен, – ответил Стиви.

Брент подумал, что не хотел бы проснуться от взрыва, который сотрет брата с лица земли. С другой стороны, мгновенная смерть может быть гораздо предпочтительнее того, что ожидает других Плагфордов.

Он отогнал неприятные мысли и отвратительные образы, скатал куртку и опустил голову на этот плохонький заменитель подушки. Рана на голове пульсировала, натягивая наложенные швы, но каких-то перемен к худшему Брент не ощущал даже после четырех часов нелегкой физической работы, что служило доказательством как твердокаменности Плагфордов, так и мастерского владения иголкой Штукарем.

Изможденный ковбой закрыл глаза и услышал тихое дыхание сестер.

Сгущалась и расползлась тьма.

Плескалась вода.

* * *

– Ну и холоднющая!

– У меня яйца скукожились – желуди, и те больше.

– А мои – как шарики вроде тех, которыми в рулетку играют.

– Какое семя загубил!

Сидя на зеленом холме в наступающих сумерках, Брент опустил письмо, которое держал в руках, и оглядел свое ковбойское снаряжение. Толстый Джим (он уже не был толстым), Айзек Айзекс, Кеннет Уиллер, Пол Казелли, Дедуля Джонсон, Отис Браун, Долдон 2-й, Честер Брэдингтон, Грегори Тапперт, Деррик Сельва и Долдон 3-й стояли в озерце на дне оврага – сборище бледных тел и загорелых конечностей. Дрожащие от холода парни заходили поглубже и опускались в собственные яркие отражения.

Брент оглядел травянистую равнину, окружавшую поросшую лесом лощину, и увидел спокойно пасущийся скот. В крохотных точках, двигавшихся по периметру стада в двенадцать сотен голов, гуртовщик узнал Апача, братьев Холл, Ортона Уолдермана, Мелкого Брента, Леонарда Кейна и Керри О’Бойла.

– Босс! – крикнул Толстый Джим.

Брент посмотрел вниз, в сторону озера.

– Да?

Веснушчатая голова Джима повернулась, как и ее зеркальный двойник, и два рта спросили:

– Ты спустишься?

– Как вода?

– Мокрая.

– Я про температуру спрашиваю. Судя по вашим отзывам, холодная.

– Вздрогнешь десяток раз и привыкнешь, – отозвались рты Толстого Джима.

– Звучит холодновато.

– Десять – не двадцать.

– Как по мне, так даже приятно, – заявил Айзек Айзекс, поднимаясь из воды. Грудь его пересекали красные диагональные шрамы, оставшиеся после встречи с медведем год назад. – Толстому все холодно после того, как жир согнал. Давай, заходи.

– Как только письмо закончу, – ответил Брент. – Мне надо опустить его завтра в Канзасе, и написать по всем правилам.

– Тогда уж пусть за тебя напишут, – проворчал Айзек Айзекс, и его тут же гневно обрызгали трое.

– И кому ж письмецо? – полюбопытствовал Джим.

– Сестре.

– Миленькой танцовщице, которая не гуляет с ковбоями?

– Другой. Той, что обручилась.

– Передавай поздравления от Джеймса М. Лайла. – Джим смущенно прикрыл нижнюю часть тела. – Только не говори, что я сказал это голый.

– В сноске отметь! – Теперь Айзекс заслужил брызги от пятерых.

– Оставьте меня в покое, – сказал бригадир. – Темнеет, боюсь не успеть.

Ковбои вернулись к своим шумным проказам и шуточкам.

Золотистый луч заката упал на листок. Брент прищурился и пробежал глазами по строчкам.

Дорогая Иветта

Надеюсь ты счастлива у себя в Сан-Франциско. Я побывал дома в Шолдерстоуне и узнал от папы, Стиви и Штукаря, что ты обручилась и намерена вытти за муж за этого Семюеля С Апфелда четвертого. Хочу поздравить вас обоих, тебя и его. Хотя у нас с ним не все пошло так хорошо как хотелось когда я приежжал к вам, я знаю, что он хорошо с тобой обращщаеться и любит тебя а еще он рилигиозный, что важно для тебя и правильно говорит по английски, что тоже важно для тебя. Это хорошо, что он спросил разрешения у папы как и должно быть. Кажеться теперь папа не так его ненавидит думает о нем лучше чем раньше.

Плагфорды не такие как другие семьи. Не знаю, почему это так получаеться. Я думаю если бы мама не умерла когда родила Стиви у нас каждого была бы сейчас своя большая семья. Может мы другие из за того, что делал папа пока сам не стал семейным человеком. Но мы такие какие есть. Мне нравяться просторы и свобода, Долорес отказывает каждому кавалеру с тех пор как ее бросил жених, а Стиви так и остался безпутным, что даже не знаю как его исправить.

По моему очень хорошо, что ты нашла мужщину, который любит тебя и хочешь создать с ним семью. Кроме тебя у нас это некому. Надеюсь смогу приехать и навестить вас до свадьбы и привести тебе если хочешь хорошую телку. Обещщаю, что постараюсь наладить отношения с Семюелем С Апфелдом четвертым, который в скоре станет отцом моих племянников и племянниц. Надеюсь он простит меня за то, что я сравнил его с девчонкой а я забуду его слова, что я не отесаная деревянщина деревенщина. Мы с ним разные люди но нам обоим ты дорога и мы должны ладить, чтобы ты была счастлива на стопроцентов.

С нетерпением жду твоей свадьбы.

Искренне твой братБрент Лоуренс Плагфорд

P.S. Про телку это я пошутил. Знаю, что у тебя в квартире места для коровы нет.

Брент сложил листок, сунул его в адресованный Иветте конверт и положил послание в седельную сумку.

– Ну, давай! – крикнул Джим.

Брент не любил холодную воду, но понимал, что должен обмыться, прежде чем ехать в Канзас-Сити на почту.

– Иду!

* * *

Тьма расплывалась.

Лицо Джона Лоуренса издало скорбный вопль и закашлялось кровью.

Тьма рассеялась.

– Вставай!

Чья-то рука схватила Брента за правое плечо и потрясла.

Ковбой открыл глаза, но ничего не увидел.

– Что случилось?

Рана над правым виском громко запульсировала.

– Началось! – выдохнул Стиви.

Часть IV. Тактики

Глава 1. Рядом с трупами

Брент наклонился вперед и огляделся. Рассеянный лунный свет лился сквозь вертикальные отверстия и ложился на погасший фонарь, на оружие, на Стиви и спящих женщин. Ковбой свесил ноги с койки.

– Где остальные?

– Присыпают… последние мины… – ответил, отдуваясь, Стиви.

– Штукарь вернулся?

– Еще нет. – В голосе младшего прорезалось беспокойство. – Мы слышали выстрелы. Далеко.

Брент встал, сразу же почувствовав, как натянулись швы, и прошел к сестрам.

– Долорес.

Женщина под желтым одеялом заворочалась.

– Ты меня слышишь?

– Да.

– Поднимись. Сядь. Мне надо добраться до Иветты.

– Ладно.

Долорес подвинулась и села на край койки, открыв узкую синюю полосу – спину младшей сестры.

Брент наклонился и врезался лбом в верхнюю койку. Голову прошило острой болью, и он крепко стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть.

– Ты цел? – спросила Долорес.

Брент хмыкнул, согнул колени, наклонился, поправил одеяло, собрал кучку соединенных между собой костей, которая была Иветтой, и посмотрел на Стиви.

– Открой камеру.

Младший брат молча поспешил к западной стороне северной стены и потянул толстую, массивную дверь. Ковбой перенес сестру в глухое, без окон, помещение и положил на каменную скамью, проходившую вдоль стены под четырьмя отверстиями, через которые со свистом устремился воздух.

Где-то вдалеке треснул ружейный выстрел. Веки Иветты дрогнули, словно крылышки уставшей бабочки.

– Я положу чего-нибудь в миску, – сказал Брент. – Поешь, если проголодаешься.

– Да опустится тьма, – пробормотала Иветта.

Брент порылся в карманах, достал два комочка хлопка, заткнул сестре уши и вышел из камеры. Туда тут же вбежал цирковой пес. Ковбой закрыл дверь.

Две высокие тени торопливо проскользнули в форт.

– Бери винтовку и становись к своей бойнице, – распорядился Длинный Клэй.

– Пусть кто-нибудь принесет и мне, – сказала Долорес, ковыляя к восточной щели, через которую была видна половина каменного колодца.

– Есть, – ответил Стиви.

– И запасные магазины не забудь. – Долорес села на место Штукаря.

– Несу. – Стиви схватил со стола две многозарядные винтовки и несколько магазинов и поспешил к сестре.

За хлопком далекого выстрела последовали еще два.

Брент и Натаниэль вместе подошли к оружейному столу.

– Умеете стрелять? – спросил ковбой, чувствуя себя немного глупо – задать этот вопрос следовало раньше.

– Ребенком ходил с отцом на охоту.

– Хорошо. Эта штука такая же, как охотничье ружье, только перезаряжается быстрее – достаточно передвинуть спусковую скобу и заменить магазин после восьми выстрелов. – Брент указал на кучку снаряженных цилиндров возле коробки с боеприпасами. – Возьмите несколько про запас.

Натаниэль взял винтовку и один запасной магазин.

– Возьмите больше.

Захватив три магазина, Щеголь направился к западной бойнице, через которую открывался вид на полоску залитого лунным светом кладбища.

Стиви шагнул к правой щели на южной стене. К той же стене, только посередине, Длинный Клэй прислонил две винтовки – многозарядную и с оптическим прицелом.

Брент – с оружием, боеприпасами и деревянной подзорной трубой – встал по другую сторону от стрелка.

– Огонь не открывать, пока не дам команду, – сказал Длинный.

– Есть, сэр, – отозвался Стив.

– Возможно ли, что мина взорвется от случайной пули? – спросил Брент.

– Практически исключено. Для подрыва толкатель нужно вдавить строго вниз, пули же летают горизонтально, по диагонали и длинным дугам.

– Понятно.

Брент поднял подзорную трубу, просунул ее в бойницу и, направив поверх едва заметных холмиков, под которыми схоронились мины, и проходившей по периметру траншеи, сосредоточил взгляд на лесном массиве в пяти милях к югу от форта.

Вдалеке грянули два выстрела. Звук был такой, словно по дальней стороне горы скатились камни.

– Что-нибудь понял? – спросил Брент у Длинного. – Папа говорил, ты можешь определить оружие по звуку.

– Первые два выстрела – винтовочные, стрелял Штукарь. Другие пять – из трех разных револьверов.

– Им его не взять, – покачал головой Стиви. – Штукарь хитрее любого мексиканца и дело знает.

– Подождем, послушаем, – заметил Длинный.

Тишина, последовавшая за словами стрелка, растянулась долгой тяжелой тучей. Из-под повязки Брента вытекла и поползла по щеке, мимо порвавшегося шва, капля крови. Рана горела так, словно ее лечили горячими углями.

– Черт бы его побрал! – воскликнул, не выдержав, Стиви. – Что он там делает, этот ниггер?

– Я тебе говорила, чтоб не называл его так, – упрекнула брата Долорес. – Это неприлично.

– Да я просто… просто беспокоюсь.

– Помолчи.

Брент еще раз нацелился на лесной массив. Между черными деревьями замигали, слившись в белый ореол, вспышки выстрелов. Плагфорды и Щеголь посмотрели на Длинного.

– Первый, одиннадцатый и двенадцатый выстрелы – это Штукарь. Остальные – револьверы и дро-бовик.

– Почему он не возвращается? – спросил Стиви.

– Наверное, прижали и не дают подняться.

Брент снова прильнул к подзорной трубе и увидел пять белых вспышек у северной опушки.

– Бой смещается в нашу сторону.

– Сейчас Штукарь не стрелял, – пояснил Длинный. – То ли убегает, то ли они его уложили.

– Нет, – Долорес покачала головой.

– Он выберется, – убежденно сказал Стиви. – Штукарь выберется.

Сердце Брента колотилось как бешеное. Наведя подзорную трубу на северную оконечность леса, он из последних сил надеялся и ждал, когда из темной чащи вырвется негр верхом на быстрой вороной кобыле, но периметр оставался пустынным и тихим.

Тишина душила. Швы на ране, казалось, с треском рвались.

– Где Глубокие Озера?

– Выходит на позицию.

Ковбой поискал через трубу индейца, но никого не обнаружил. На северной опушке затрещали выстрелы.

– Три револьвера и дробовик. Штукарь не стрелял.

– Если они стреляют в него, значит, он еще жив, – заключил Брент.

И тут же по лесистому периметру замигали, словно брошенные пригоршней петарды, вспышки выстрелов.

– Два дробовика, семь револьверов и две винтовки. Штукарь не стрелял.

Одиночное черное пятнышко отделилось от северного края леса и устремилось прямиком к форту. Надежда затрепетала в груди мягкими птичьими крылышками.

– Кажется, вижу Штукаря.

– Это он, – подтвердил стрелок, наблюдавший за ходом боя через оптический прицел дальнобойной винтовки.

– Оторвался? – спросил Брент.

От преследователей негра отделяла едва ли не миля.

– Из револьвера или дробовика им его не достать.

Черная кобыла и всадник на ней летели через равнину на север, к форту.

– Его преследуют? – спросил Щеголь.

– Никого не вижу, – ответил Брент, бросив взгляд туда, где видел последнюю вспышку.

Штукарь уже приближался к полосе высокой растительности, за которой начинался подъем, где стоял форт, когда по краю леса рассыпалась горсть вспышек.

Повернув трубу, Брент обнаружил на равнине несколько черных пятнышек; их число быстро увеличивалось.

– Дьявол. Погоня.

– Сколько? – спросил Щеголь.

Ковбой пересчитал пятнышки.

– Похоже… девять…

– Черт! – выругался Стиви.

– Уже одиннадцать.

– Еще хуже!

Долорес хлопнула младшего брата по спине.

– Этим ты ему не поможешь.

Теперь Штукарь был уже на середине пути от леса к форту, и Брент ясно видел его. Негр прижался к шее вороной кобылы, на чьем боку прыгала винтовка.

– Не могу понять, ранен он или нет. А ты?

– И я не могу, – ответил Длинный.

Расцветший к юго-западу от Штукаря букет вспышек был сопровожден треском выстрелов, и на броне негра как будто полыхнула звезда. Черная кобыла тряхнула головой и махнула хвостом, но не сбавила ход.

– Где же чертов индеец со своими дикарскими штучками? – сердито проворчал Стиви.

Черная кобыла была уже у края заросшего поля.

– Ему осталось меньше половины, – сказал Брент. – А они начинают отставать.

Вороная неслась галопом с невероятной скоростью.

– Успеет, – уверенно заметил Стиви. – Я же вам говорил. Я же говорил!

Показавшаяся в просвете меж облаков выщербленная луна залила всю картину бледным светом, и Брент увидел, что седые волосы Штукаря потемнели от крови. Ковбоя как будто пнули в живот.

– Они попали в него… подстрелили…

– Нет, – прошептала Долорес, – только не его.

– Чертовы мексиканцы! Будьте вы прокляты! Как я их ненавижу!

– Насколько серьезно ранение? – спросил Щеголь.

– Не могу сказать. Кровь на голове, но он держится, а значит, в сознании. – Расстояние между Штукарем и его одиннадцатью преследователями продолжало увеличиваться. – До форта ему еще минуты четыре.

В двух милях к югу от раненого негра цепочка всадников дважды полыхнула белыми вспышками, а когда эхо выстрелов стихло, Штукарь оторвался от лошадиной шеи и помахал товарищам окровавленной рукой. Брент заметил, что кровь только на волосах.

На душе сразу стало легче.

– Похоже, ему попали в руку, а волосы он случайно сам испачкал… или поцарапался. Думаю, голову не задели.

– Слава богу, – выдохнула Долорес.

– Я же говорил, что он вернется целехонький! – радостно воскликнул Стиви.

Брент перевел подзорную трубу восточнее, сосредоточив внимание на преследователях негра. Одиннадцать вооруженных мужчин, все в темном, на крепких конях.

– Им никогда не догнать…

Передний всадник вдруг дернулся назад и вывалился из седла. Двое в коричневых костюмах успели объехать упавшего, но потом схватились за шеи и рухнули прямо под копыта скакавших за ними мустангов. Оба животных вздыбились, потеряли равновесие и катапультировали наездников. Головы еще троих дернулись, и в лунном свете на секунду мелькнули древка воткнувшихся в ноздри стрел.

Оставшиеся открыли беспорядочный огонь, потом сомкнулись плотным кольцом и, развернувшись, поскакали к лесу. Замыкающий расстрелял весь барабан, после чего выгнулся в седле, свалился на землю и покатился по траве.

Нашли стрелы и спины двух остальных, и им тоже пришлось освободить коней от привычного бремени.

– Глубокие Озера снял всех, – объявил во всеуслышание Брент.

– Слава богу.

– Мне всегда нравились эти чертовы индейцы!

Между тем Штукарь уже повернул вороную на запад, в объезд траншеи и в направлении отвесной горной стены.

Брент снова направил подзорную трубу на юг, туда, где были остановлены преследователи. Один из упавших, бледный толстячок с пышными закрученными вверх усами и в темно-зеленом костюме, поднялся и потянулся за револьвером к пустой уже кобуре. В следующий момент три стрелы одна за другой пронзили его правую руку, левое запястье и правое колено. Раненый с криком упал в траву.

Ярдах в пятидесяти к северу от раненых и убитых мексиканцев из углубления поднялся Глубокие Озера со взведенным луком.

– Он что, собирается брать пленных? – спросил Брент.

– Возьмет, – ответил Длинный.

Стоявший рядом с ковбоем Щеголь покачал головой, но ничего не сказал.

Негр на время пропал из поля зрения.

– Он обогнул траншею и едет к нам, – объяснил Щеголь, глядя в свою бойницу.

Стук копыт приближался.

– У него кровотечение… По-моему, довольно сильное.

– Я ему помогу. – Брент закинул на плечо винтовку, подбежал к западной двери и выглянул из нее. Вороная уже шла рысью через кладбище. Штукарь почти лежал, уткнувшись лицом в шею лошади.

– Как он? – с тревогой спросила Долорес.

– Штукарь! Держись! – крикнул Брент. – Я иду! – В глазах у него потемнело. – Держись! Держись!

– Что там? – крикнул Стиви из глубины форта.

Подойдя к вороной, ковбой замер от ужаса. Вся правая сторона живота негра потемнела от крови. На мгновение мир остановился.

– Штукарь. – Брент взял раненого за плечо. – Штукарь, очнись. Я здесь.

– В укрытие! – приказал Длинный. – Быстро!

Взяв лошадь под уздцы, Брент повел ее вместе с окровавленным наездником к конюшне, расположенной между фортом и отвесной горной стеной.

– Их там много, – не поднимая головы, выговорил негр. – Еще человек шестьдесят, не меньше.

– Ладно. – Численность противника была сейчас не самым главным, что беспокоило Брента. – Ты как? Что у тебя с…

– Положи меня рядом с отцом, – прохрипел Штукарь.

– Мы поставим тебя на ноги.

– Не поставите. Подстрелили сбоку. Печень… Почка… – Штукарь стал задыхаться. – Положи… с отцом. Хочу лежать с ним.

Брент откашлялся.

– Мы положим вас вместе. – Ему стоило немалых сил произнести это твердым голосом, но позволить себе сломаться перед умирающим он не мог. – Обещаю.

– Спасибо. – Штукарь взял Брента за руку и нежно ее пожал. – И скажи Стиви, что я намерен являться ему.

– Ладно.

– Постоянно.

– Ладно.

Брент повел лошадь по длинному выложенному бревнами уклону к конюшне. Копыта громко цокали по высохшему дереву, и эхо отскакивало от отвесной каменной стены.

– Хочешь, запишу тебя как Плагфорда? На могильном камне?

– Хочу. – Голос Штукаря был едва слышен. – Спасибо.

Брент привязал вороную рядом с буланой кобылой Щеголя, повернулся и едва успел подхватить падающего негра.

Штукарь уже не дышал.

– Он выкарабкается? – напряженным голосом спросил из форта Стиви. – Все хорошо?

Не в силах выдавить ни звука, ковбой опустил тело на землю, снял и со злостью отбросил железные пластины. Те поймали на миг лунный свет и лязгнули, ударившись о камень. Испуганно заржали кони.

Брент обнял Штукаря и прижал к груди.

– Как он? – Вопрос Долорес эхом разлетелся по стене.

Ковбой просунул руки под тело, оторвал его от земли и зашагал по бревенчатому уклону через полоску щебня и западную дверь.

Долорес, Стиви и Щеголь повернули к нему встревоженные лица.

– Он умер.

– Нет! – крикнула со стула Долорес. – Нет…

Щеголь шлепнул ладонью о стену.

– Проклятье!

Стиви оттолкнул свою винтовку, подбежал к брату и посмотрел на Штукаря сверху вниз.

– Не может быть. Я… поверить не могу. – Глаза его наполнились лунным светом. – Не думал, что он когда-нибудь… – Закончить предложение он не смог.

– Подвинь папу. Штукарь хочет лежать рядом с ним.

Стиви кивнул и отошел к похоронному ложу. Там к нему присоединился Натаниэль. Мужчины сдвинули мертвого главу семейства к северной стене, и Брент положил негра рядом с огромным телом. Не говоря ни слова и ни на кого не глядя, Щеголь отошел от мертвецов.

Долорес подобрала костыль и подтянулась к братьям.

– Он хочет, чтобы его похоронили как Штукаря Плагфорда. Чтобы на могильной плите так и написали, – сказал Брент брату и сестре.

Долорес погладила негра по рукам.

– Так и сделаем. – С подбородка сорвались слезинки. – Он был Плагфордом.

Стиви всхлипнул. Брент обнял младшего и прижал к груди.

– Сказал, что будет являться тебе. Постоянно.

– Надеюсь… Надеюсь, что будет. – Стиви отступил, горько ухмыльнулся, вытер глаза и, шмыгая носом, направился к своей бойнице.

Ковбой обнял за плечи сестру.

– Брент…

– Да?

– Мы ведь все умрем здесь, да?

Прежде чем Брент успел ответить, в разговор вмешался Длинный Клэй.

– Глубокие Озера ведет заложников.

– Я им сердца повырываю! – крикнул Стив. – Раздавлю чертовы яйца! Нассу в…

– Ты будешь слушать меня, или получишь еще одну отметку.

Стиви недовольно заворчал. Брент помог Долорес забраться на стул и вернулся на свою позицию.

– Штукарь сказал, что видел человек шестьдесят, кроме тех, кого мы завалили.

Долорес, Стиви и Щеголь промолчали.

– Шестьдесят, – повторил Длинный.

– По меньшей мере шестьдесят, так он сказал, – пояснил Брент.

– Придется сильно замарать руки.

– О’кей.

– Я с удовольствием! – объявил младший Плагфорд. – И чем сильнее, тем лучше.

– Стиви, – одернул его Длинный.

– Да, сэр.

– Растопи огонь в той печи.

– Есть, сэр.

Стиви прислонил винтовку к стене и взял коробок, который раньше положил возле оплавленной печи.

Щеголь пристально смотрел на стрелка.

– Мистер Стромлер, – молвил тот.

– Да, – с нескрываемым презрением отозвался Натаниэль.

– У них численное преимущество, десять к одному. Может, и больше. Нам придется быть безжалостными.

– И вы намерены подвергать людей пыткам?

– Если нервы слабые, если серьезные дела не для вас, то лучше уходите. Если останетесь и начнете жаловаться, Стиви и Брент бросят вас в камеру, запрут дверь и выпустят, только когда все кончится. Попытаетесь так или иначе помешать мне – я вас застрелю.

– Вожжи сейчас Длинный держит, – подтвердил Стиви. – Он – главный тактик.

Стрелок смотрел на Щеголя.

– Вы будете следовать моим указаниям?

– Буду. – Натаниэль отвернулся к своей бойнице.

– Вас предупредили.

– Я понял.

Длинный выразительно посмотрел на Брента. Призрак предложил особые услуги – ковбой кивнул.

Высокий худощавый мужчина вернулся к оптическому прицелу, и пойманный линзами лунный свет превратил его правый глаз в опал.

Глава 2. Конец Натаниэля Стромлера

Чиркнула и зашипела спичка. Вспыхнувший в юго-восточном углу форта белый огонек обернулся оранжевым, съежился и превратился в янтарный прямоугольник открытой дверцы пузатой печки.

Стружки съежились и затрещали, как цилиндр фонографа или миска со скорпионами.

Стромлер повернулся к своей стене, посмотрел в бойницу и прошелся взглядом по кладбищу. Торчащие из высохшей земли могильные камни напоминали сточенные зубы. На дальней стороне кладбища появилась лошадь с индейцем, за которой следовало трое других – на них сидели пленные с завязанными глазами.

– Глубокие Озера в тридцати ярдах от двери, – сообщил джентльмен.

– Следите за словами, когда приведут пленников, – напомнил Длинный. – Нельзя допустить, чтобы они узнали, сколько нас тут.

– Понятно, – сказал Натаниэль.

– О’кей, – отозвались Плагфорды.

За сорок минут до первого выстрела Натаниэль сходил в уборную и выдавил из себя последнего скорпиона. Вся жизнь – все отношения, надежды и идеалы – отступила перед муками окровавленного отверстия. Он был животным, потным, глупым, измученным животным, ничем более, и сомневался, что ему будет легче, когда он увидит, как доводят до того же состояния других.

– Брент. Стромлер. Помогите Глубоким Озерам с пленниками. Поосторожнее с повязками – они не должны ничего увидеть.

– О’кей, – сказал ковбой.

Джентльмен закинул на плечо винтовку и обнаружил, что руки дрожат.

– Оставьте оружие здесь, – посоветовал Брент. – Они связаны, но лучше все же не рисковать.

Натаниэль прислонил винтовку к стене.

Брент толкнул дверь и вышел из форта. Джентльмен последовал за ним и, переступив порог, почувствовал, как над головой раскрывается ночь, прохладная, необъятная, опасная. Ополовиненная луна так и влипла в широкую облачную гряду, которую прошила голубая электрическая нить – то ли далекая молния, то ли видение, вызванное повреждением сетчатки.

В пяти ярдах от него Глубокие Озера остановил уведенного коня, соскочил с седла, повесил на плечо свой диковинный лук и подошел к тройке остальных лошадей. Схватив за лодыжки двух пленников, он не церемонясь стащил их на землю и, словно мешки с предназначенной на удобрение гнилой картошкой, поволок к форту.

Брент указал на рыжего пленника в полосатом коричневом костюме, с повязкой на глазах и с двумя стрелами, торчащими из груди и правого плеча.

– Этого.

Натаниэль подсунул руки под спину раненого, приподнял и с усилием погрузил на плечо.

– Волоком легче, – сказал ковбой.

В какой-то момент, пока джентльмен нес рыжеволосого в форт, оперение стрелы попало ему в нос и исторгло чих. Пленник занял место рядом с двумя другими: толстячком с моложавым лицом и весельчаком, кричавшим «¡Triunfo!» в «Castillo Elegante» и алом дилижансе.

Своего пленника, дородного мужчину в темно-зеленом костюме и с густыми закрученными вверх усами, Брент бесцеремонно бросил на пол рядом с рыжеволосым. Последнего, в черном с серебряной отделкой костюме вакеро[108], притащил, волоча по камням, Глубокие Озера. Глядя на них, Натаниэль ясно понял, что оставаться внутри, когда начнутся пытки, он не сможет.

– Подожду снаружи, – сказал Щеголь и направился к западной стене.

– Останьтесь здесь, – приказал Длинный. – Мне нужно, чтобы вы переводили.

Натаниэль выругался про себя. Брент закрыл западную дверь.

– Наблюдайте за периметром, – сказал братьям стрелок.

– О’кей. – Брент и Стиви повернулись к своим амбразурам. Длинный опустился на колени рядом с рыжеволосым и хлестнул его ладонью по щеке.

– Нет! Не надо! – вскрикнул связанный пленник.

– Сколько человек в вашем отряде?

– М… много. Нас много. – Судя по акценту, рыжеволосый был со Среднего Запада.

– Сколько? – Стрелок ударил пленника в горло. – Если твой ответ не совпадет с ответами других, отрублю правую руку.

Пленник побледнел.

– Э… наверное… человек девяносто.

Словно жестокий порыв ветра, страх пронзил Натаниэля. Второй раз за два дня он потерял надежду.

– Черт, – пробормотал Стиви.

Долорес опустила голову, Брент сплюнул через амбразуру.

– Мы потеряли нескольких лошадей, пройдя через ваш лагерь, – добавил пленник.

– Зачем ты здесь? – спросил Длинный.

– Диего и Розалинда – мои друзья. Вернее, были.

– Кто они?

– Сын и невестка Гриса. Хорошие, добрые люди, но вы убили их, когда грабили «Catacumbas».

Задетый брошенным обвинением, Брент обернулся.

– Мы никого не грабили и женщин не убивали.

– Та, которую высокий ранил в руку, была беременна. Она умерла от потери крови, и ребенок тоже.

На Длинного известие о том, что он убил женщину и ребенка, похоже, никак не подействовало.

– Ты близок к семье Гриса?

– Я… я знаю их, – едва слышно ответил пленный.

Стрелок посмотрел на ковбоя.

– На стену его.

В этот момент Натаниэль понял, что Длинный – самый аморальный из всех известных ему людей, самая жуткая личность из всех занятых в битве, включая самого Гриса.

Стрелок переместился ко второму находящемуся в сознании пленному, плотному мексиканцу с мальчишеским лицом, и спросил:

– Говоришь по-английски?

– No Ingles, – как будто даже с гордостью ответил пленный. – Soy Mejicano verdadero[109].

Длинный взглянул на Натаниэля.

– Спросите, как он связан с Грисом.

Джентльмен перевел вопрос на испанский.

Секундой позже мексиканец ответил.

– Присоединиться к отряду ему предложили третьи лица. Лично Гриса он не знает.

– Отлично. Отделим его от остальных. Будет посыльным. – Стрелок посмотрел на мексиканца, схватил за лодыжку и оттащил к западной двери. Потом повернулся к Стиви. – Положи в печь пять железных кольев. Чтобы нагрелись только концы.

– С удовольствием.

У Натаниэля по коже прошел холодок.

Стиви открыл стоящий у стола зеленый ящик, достал колья, сунул их в печь и снова приник к оптическому прицелу на винтовке.

– Раздень этих четверых догола, – распорядился стрелок, взглянув на Брента.

– О’кей.

Сдерживая подкатывающую к горлу тошноту, Натаниэль побрел к двери.

– Щеголь тебе поможет, – добавил стрелок.

Внутри как будто разверзлась пустота.

– Идемте. – Брент ухватил Натаниэля за правый локоть, потянул к четверке связанных пленных, открыл ящик с инструментами, достал две пары стальных ножниц (в одной из них между половинками застрял завиток овечьей шерсти), присел над пленником, кричавшим «¡Triunfo!», и обрезал древки стрел.

– Стащите обувь и штаны, – сказал ковбой своему сообщнику.

Натаниэль опустился на колени, ухватился за левый сапог пленника, стащил его кое-как, потом проделал то же самое со вторым сапогом, расстегнул подтяжки и пуговицы на поясе, взялся за обе штанины и потянул.

На камень, звякнув, упали латунный компас и монокль. Под брюками обнаружились бордовые подштанники. Брент протянул Натаниэлю вторую пару ножниц.

– Разрежьте рукава, а потом мы всё стащим.

Резать пришлось сразу три слоя ткани.

– Пойдет.

Они отложили ножницы и, взявшись за рукава, стянули с бесчувственного мексиканца пиджак, рубашку и исподнее. От обнаженного тела пахну́ло кровью и экскрементами. Стиви и Долорес скрытно наблюдали за братом.

К ногам мексиканца упала бобина колючей проволоки.

– Обмотайте ему лодыжки, – распорядился Длинный.

Натаниэль снова ощутил холодок страха.

– Держите покрепче, – сказал Брент, надевая толстые перчатки, – чтобы череп не поранил. – Он отмотал два ярда проволоки, отрезал ее ножницами, а Натаниэль, подавшись вперед, прижал голову мексиканца к полу.

Брент обмотал колючей проволокой лодыжки пленника, и четыре шипа впились в голую кожу. Мексиканец вскрикнул, и крик прошел через тело Щеголя эхом боли. Ковбой торопливо закрепил концы проволок и отступил. Ноги жертвы напоминали теперь перепончатые конечности некоего земноводного.

– Не убивайте, – захныкал уроженец Среднего Запада. – Пожалуйста. У меня две дочери…

Длинный сунул ему в рот кляп.

– Выплюнешь – отрежу правую руку.

Мольбы моментально стихли. Брент указал на лежащего без сознания пленника с закрученными усами.

– Теперь этого.

Стараясь не отвлекаться и ни о чем не думать, Натаниэль послушно кивнул и опустился на колени. Ковбой обрезал стрелы, и Щеголь снял с пленного обувь и стянул зеленые брюки и подштанники. Потом, во-оружившись ножницами, мужчины разрезали заляпанную кровью белую рубашку.

– Этого я знаю, – сжав кулаки, проговорила Долорес.

Лицо Брента потемнело.

Натаниэль наклонился и сжал голову пленника.

– Держи крепче. – Одним быстрым движением ковбой обмотал ноги усатого колючей проволокой, и тот вскрикнул. У Натаниэля тряслись руки. Брент бросил взгляд на сестру и дернул проволоку. Шипы впились в лодыжки и икры пленника, и тот взвыл от боли.

– Полегче пока, – предупредил Длинный.

Брент закончил с проволокой и поднялся. Окровавленные ноги усача упали на пол и задергались. Натаниэль отпустил голову. Долорес, приковыляла к пленнику, ударила его костылем в лицо.

– Дрянь!

Натаниэль и Брент раздели окровавленного вакеро, которому достались аж четыре стрелы. Пастух умирал и даже не очнулся, когда ему связали проволокой ноги. Следующим был рыжеволосый, который заныл, когда с него стащили брюки, лишился чувств, когда обрезали стрелы, и снова пришел в себя, когда с него стали срывать остатки одежды. Ковбой обмотал лодыжки проволокой, и Натаниэль ощутил на ладонях теплые слезы.

– Что там? – спросил Длинный. – Горизонт чист?

– Так точно, сэр, – ответил Стиви.

– Чист, – отозвался снаружи Глубокие Озера.

Длинный посмотрел на Брента и Натаниэля.

– А теперь подвесьте пленных на штыри вниз головой.

Джентльмен невольно поежился.

– Берите за ноги и вставайте спереди, чтобы не лягнули, – деловито, словно речь шла о стреноженном бычке, посоветовал Брент и, схватив усатого толстяка, потащил его по полу – к западной двери и наружу.

Натаниэль проделал то же самое с американцем, ободрав о камни голую спину и ляжки пленника.

– Подождите, пока он вернется, – распорядился Длинный.

Натаниэль остановился. Брент и Глубокие Озера прошли мимо южных зубцов. Заскрипела лестница. Кто-то крякнул от натуги. Пленник чуть слышно замычал.

Наконец Брент вернулся, и Натаниэль, держа веснушчатую ногу, вышел за дверь. Глубокие Озера поволок пленника через ночь к передним рубежам форта.

– Господи. – Натаниэль замер, глядя на повешенного, чьи ноги и свесившийся к животу член поблескивали темной кровью в лунном свете.

– Поднимитесь по лестнице, – обратился к окаменевшему джентльмену Глубокие Озера. – Я подам его.

Натаниэль отбросил лишние мысли, поднялся на три ступеньки, принял ноги американца и подтянул к стене. Железный штырь уткнулся в колючую проволоку, проскользнул между связанными лодыжками и появился с ближней стороны.

Глубокие Озера опустил руки. Человек со Среднего Запада упал головой вниз. Проволока с хрустом натянулась, и под разорванной шипами кожей обнаружились желтоватые ткани, розовые мышцы и белые сухожилия. Пленник вскрикнул, и кляп выпал изо рта. Натаниэль спустился на три перекладины и, споткнувшись, ступил на землю. Дрожащими руками он подобрал упавшую затычку и, желая только одного – заглушить ужасные завывания, – вернул ее американцу в рот. После, трясясь и обливаясь по́том, спешно двинулся обратно.

Брент волочил вакеро. Натаниэля трясло, и он ничего не мог с этим поделать. Через какое-то невероятно короткое время ковбой вернулся, и Натаниэль потащил «¡Triunfo!» к стене, где уже висели головой вниз три обнаженные окровавленные жертвы. Он вскарабкался по лестнице, принял ноги очередной и подвесил ее на железный штырь. Чтобы не видеть, как шипы врезаются в плоть, джентльмен зажмурился. Подвешенное человеческое существо принялось издавать жуткие звериные звуки, и некто высокий и опустошенный, похожий на Натаниэля Стромлера, вернулся в форт.

Глубокие Озера закрыл дверь.

Длинный посмотрел на Брента и Натаниэля.

– Возвращайтесь к своим амбразурам.

– О’кей.

Коротко кивнув, джентльмен побрел к стене. Длинный направился к печке, откуда торчали длинные концы пяти железных колышков.

– Приготовь посыльного.

Глубокие Озера склонился над мексиканцем с мальчишеским лицом, руки которого были связаны за спиной, и обвязал шнуром его лодыжки. Стоя у западной стены, Натаниэль смотрел на молчаливые могильные камни и темный пустынный горизонт. Мичиганский мальчишка, путешествовавший с семьей в Европу, останавливавшийся в роскошных отелях и искавший там приключений, исчез, как исчез и подросток, поклявшийся никогда в жизни не наставлять оружие на другого человека, как исчез двадцатидвухлетний джентльмен, влюбившийся в Кэтлин О’Корли. Теперешняя инкарнация Стромлера была беспринципным, лишенным моральных устоев животным, готовым на все ради сохранения собственной жизни. Готовым даже предавать мукам невинных людей. Он был телесной оболочкой, живущей в настоящем, отторгнутой от прошлой личности, подчиняющейся угрозам злобного бандита.

Джентльмен из Мичигана проклял то, что осталось от него, – бесхребетную, дрожащую тень.

Снаружи, за стенами форта, заложники хрипели и стонали, словно призраки-ревматики.

Натаниэль оглянулся через плечо. В юго-восточном углу Длинный Клэй вынул из раскаленной печи железный стержень. Далее светящийся наконечник пересек комнату, будто клык, вырванный из пасти самого Дьявола. Мексиканец с мальчишеским лицом быстро заговорил на своем языке. И Натаниэль, хотя и сомневался, что мольбы бедняги как-то изменят намерения стрелка, все же перевел:

– Он говорит, что его имя Альберто Керрера, что…

– Меня это не интересует.

Глубокие Озера рванул коричневую рубаху Альберто, и пуговицы, словно пущенные из катапульты, раскатились по каменному полу. Длинный наступил на связанные проволокой лодыжки пленника и взглянул на Натаниэля.

– Как сказать на испанском «Я работаю на Гриса»?

– Yo trabajo para Gris, – ответил джентльмен.

– Еще раз, помедленнее.

– Y… O…

Длинный прижал раскаленный наконечник железного штыря к коже слева от грудной мышцы Альберто. Плоть зашипела.

Пленник задергался.

– ¡No! ¡Por favor! ¡No se nada![110]

Длинный отнял штырь. На груди Альберто осталась одиночная диагональная линия, красная и вздутая.

Стрелок снова приложил раскаленный металл к телу мексиканца, исторг еще один вопль и оставил еще одну отметину, зеркальное отображение первой – получилось V, – а потом добавил вертикальную линию, идущую вниз от точки соединения двух предыдущих. Следующим движением он изобразил рядом с первой буквой вторую, шипящий круг. Альберто завертелся, как рыба на сковородке, но стрелок и индеец удержали его на месте.

Теперь на обнаженной груди темнели две кровавые буквы – YO.

– Следующее слово, – напомнил Длинный.

Натаниэль отвернулся от дрожащего живого холста.

– T… R… A… B… A… J… O…

За спиной зашипела кожа, в нос ударил запах крови, мочи и раскаленного железа.

– Por favor, – молил Альберто, – por favor…

Натаниэль сжал пальцами ствол винтовки. Сердце пустилось вскачь. Кладбище за амбразурой затянуло туманной дымкой.

Альберто заговорил о своей матери-инвалиде, Летисии, прикованной к постели в Нуэва-Вида.

Длинный сунул в печь красный штырь, вынул другой, раскаленный до ярко-оранжевого свечения, и вернулся.

– Следующее слово.

– P… A… R… A…

Зашипела кожа. Всхлипывая, Альберто объяснил, что пошел работать к Грису, чтобы купить Летисии новое постельное белье.

Джентльмен еще крепче сжал винтовку.

– G. R. I. S.? – спросил, уточняя, стрелок.

Натаниэль сдержанно кивнул.

И опять зашипела кожа, но только теперь мексиканец не издал ни звука.

– Потерял сознание? – спросил Брент.

– Да.

– Плохо, – заметил Стиви.

– Стромлер, – повысил голос Длинный Клэй. – Посмотрите.

Джентльмен повернулся. На груди потерявшего сознание мексиканца темнело кровавое послание. YO TRABAJO PARA GRIS.

– Это означает «Я работаю на Гриса»? – уточнил стрелок.

Натаниэль молча кивнул.

Длинный подошел к печи, сунул в нее железный инструмент и взял другой, с наконечником, раскаленным добела. Ночной воздух вокруг светящегося клыка задрожал и как будто покоробился.

В висках у Натаниэля громыхал пульс. На мгновение он позабыл имя невесты, адрес пустующей материнской мелочной лавки в Мичигане и название места, где похоронен отец.

Твердым шагом стрелок пересек комнату и приставил светящееся острие штыря к повязке на глазах пленника.

Брент и Долорес отвернулись от разворачивающейся перед ними ужасной картины.

– Пожалуйста, – умоляюще произнес Натаниэль, – в этом нет никакой…

Острие штыря вонзилось в левый глаз Альберто. Пленник закричал от боли, но индеец удержал его на месте.

Стрелок поднял штырь с прилипшим к металлу веком, оттянул руку и оторвал кусок кожи. В изуродованной глазнице пенилась прозрачная жидкость. Повязка сползла и упала на землю. Сознание покинуло пленника.

– Этот человек – всего лишь наемный работник, – сказал Натаниэль. – Вы…

Длинный занес дымящийся штырь над вторым глазом Альберто.

– Остановитесь! Хватит! – громким и твердым голосом произнес Натаниэль. – Я…

Штырь ударил в цель.

– Нет!

Стрелок извлек орудие из клокочущей глазницы и взглянул на индейца.

– Стащи с него штаны.

Натаниэль поднял винтовку.

Появившая неведомо откуда черная дыра ярко вспыхнула, и Натаниэль отлетел на запад, ударившись о каменную стену. Винтовка выскользнула из разжатых пальцев и грохнулась на пол. Левую сторону груди резанула острая, обжигающая боль.

– Вот же дурень, – прокомментировал Стиви.

Длинный поднял с земли многозарядку.

Тепло вытекло из пулевого отверстия и побежало по животу. Стены форта вытянулись.

Потрясенная случившимся, Долорес молча смотрела, как джентльмен сползает по стене.

В последний момент Натаниэль ударился ягодицами о камень. Мир содрогнулся, и человек накренился на север, потом вдруг ударился головой о землю и замер, уставившись остекленевшими глазами в потолок.

Упавшее тело сковал синий ледяной озноб.

Силуэт появился над ним и опустился на колени.

– Я… Мне так жаль. – Натаниэль узнал в говорившем Брента. – Вас здесь вообще не должно быть. – Ковбой прижал к ране прохладную тряпицу.

– Я же… сказал вам… что… не применю оружия.

– Вы были правы. На все сто.

Узкий черный дух бесшумно пересек комнату, раздулся и зашипел.

– Надеюсь… большинство… выживет. – Натаниэль ощутил вкус крови в горле.

– Спасибо.

Глубокие Озера стащил с Альберто штаны и подштанники. Тускнеющее острие нависло над темными завитками, в которых свернулся член мексиканца.

Глаза Натаниэля заполнила тьма.

Зашипела кожа…

– Будь оно неладно, – пробормотал Стиви. – Ужас какой.

Глава 3. Цель пыток

Цирковой пес встретил рыком появление Брента Плагфорда и его брата, принесших бесчувственное тело и положивших его на пол тюремной камеры, рядом с тем мешком костей, Иветтой.

Стиви, пробормотав что-то нелюбезное, вышел из темной комнаты.

– Помолись за мистера Стромлера. Уж он-то ничего этого не заслужил, – прошептал Брент на ухо спящей сестре и, терзаемый чувством вины, вышел из темной комнаты без окон.

– Запри дверь, – приказал Длинный, занимавший позицию у южной стены.

Брент задвинул и повернул железный болт, бросил взгляд на лежащие рядом неподвижные тела отца и Штукаря, и тут же отвернулся. Всякие размышления об этих двоих, как и о беременной женщине и нерожденном ребенке, убитых Длинным, лишь добавляли печали, превращая ее в подтачивающее силы, всепоглощающее отчаяние. Но время для скорбей и раскаяний было не самое подходящее.

– Черт.

Глубокие Озера потащил слепого посланника к западной стене. При виде темного пятна между ногами мексиканца Бренту сделалось нехорошо.

– Как мистер Стромлер? – поинтересовалась Долорес.

– Кровотечение я остановил, но… – Брент покачал головой. – Не думаю, что выберется. – Он знал, что Штукарь смог бы позаботиться о ране лучше.

Долорес зло посмотрела на Длинного.

– Не надо было стрелять в него.

Безжалостный стрелок не счел нужным защищаться.

– Кому какое дело до этого тупого Щеголя, – усмехнулся Стиви.

– Тебе нет? – рявкнул Брент. – Он помог спасти наших сестер, а пулю получил только за то, что не хотел смотреть, как мучают невиновного.

– Он повернул оружие против Длинного, – возразил Стиви, – и получил по заслугам.

– Молю бога, чтобы ты не был настолько глуп, как можно предположить по твоим речам. – Ковбой вернулся к южной стене, повесил на плечо многозарядку и достал подзорную трубу.

– А ты хотел бы, чтобы победил Щеголь? – словно не замечая стрелка, спросил младший брат.

Ответить на этот вопрос честно было сложно. Брент понимал, что стрелок – единственный для Плагфордов шанс на спасение, но лично предпочел бы другой исход поединка.

– Я бы хотел, чтобы ничего такого вообще не случилось, – сказал он.

– Стиви, – подал голос стрелок.

– Да, сэр?

– Займи позицию у западной стены.

– О’кей.

Стиви забросил на плечо винтовку, собрал запасные магазины и направился к тому месту, где до недавнего времени нес караул джентльмен.

Брент поднял подзорную трубу и выглянул наружу. Половина луны клонилась к южным горам, и пейзаж укрылся еще более темной тенью.

– Который час? – спросил Стиви.

– Половина пятого, – ответил Брент, давно научившийся определять время по положению небесных тел.

– А кажется, прошел год.

– По меньшей мере, – добавила Долорес, стоявшая в дальнем конце.

– Брент, – окликнул ковбоя Длинный.

– Да?

– Поставь на стену два фонаря, чтобы всем были видны наши украшения.

– О’кей.

Брент взял фонари, вышел наружу, закрепил их над повешенными, зажег фитили и поспешил вернуться в форт, где встал у амбразуры, поднял подзорную трубу и быстро нашел индейца. Глубокие Озера ехал на сером мустанге, ведя в поводу белого жеребца, на спине которого лежало бесчувственное тело ослепленного и кастрированного вестника.

Минут десять обе лошади шли на юг, к заросшему полю между лесом и горами. На полпути они остановились. Глубокие Озера спешился, снял мексиканца с белого жеребца и поставил на ноги. В чахлом свете звезд были видны знаки на груди пленника и темные провалы на месте глаз и члена.

Индеец наклонился, снял проволоку с лодыжек Альберто, повернул его лицом на юг и толкнул в спину. Слепой евнух тут же упал на колени.

Глубокие Озера помог ему подняться, шлепнул два раза и снова подтолкнул в спину, направив обезображенного беднягу на юг, в сторону черного леса.

– Брент. Стиви. Долорес.

– Да?

– Да, сэр?

– Что?

Длинный поправил оптический прицел, и в его правом глазу мелькнул, будто катаракта, блеклый отсвет луны.

– Вам нужно понять тактику.

– Мы тебе доверяем, – заверил его Стиви.

– Вы должны всё знать, – ответил стрелок, – на случай если меня убьют.

– О’кей, – в унисон согласились Стиви и Долорес.

– Говори. – Брент не сомневался, что услышит о новых непотребствах.

– На инстинктивном уровне, – объяснил Длинный, – человек боится пыток и уродования больше смерти. Он может представить, что такое получить клеймо, потому что сам обжигался. Может представить, каково быть слепым, потому что ему приходилось пробираться через темную комнату и натыкаться на мебель, а если у него когда-либо болели интимные места, он может представить, как чувствует себя кастрат. Смерть – дело другое, потому что она – неведомое. Человек может даже верить, что она – начало некоего нового существования. Похожими фантазиями развлекает себя ваша сестра. Но никто не питает иллюзий насчет того, какая жизнь ожидает увечного слепого кастрата.

– Жуть, – покачал головой Стиви. – Я бы с собой покончил.

Брент о будущем Альберто старался не думать.

– Когда люди Гриса увидят нашего посыльного, наемники, у которых в этом деле нет личного интереса, либо потребуют у Гриса больше денег, либо уйдут независимо от того, сколько им предлагают. Следующим посыльным стать никто не захочет. Благодаря этой тактике Грис потеряет от четверти до трети своего отряда. Или даже больше.

– Провалиться мне на месте! – восторженно воскликнул Стиви. – Вот кого не хватало в Аламо[111].

Глядя в подзорную трубу, Брент видел, как движется слепой призрак.

– Оставшиеся в команде Гриса станут еще злее, – продолжал Длинный, – что тоже будет нам на руку. Злость мешает рассуждать здраво и заставляет людей принимать поспешные решения. Например, атаковать через минное поле.

– Надеюсь, так и случится. – На глазах у Брента Глубокие Озера развернулся и погнал серого мустанга к форту.

– Если отряд Гриса выберет осаду, они победят, – сказал Длинный. – У них численное преимущество, и они могут держать нас, получая неограниченные подкрепления и запасы. Нам нужно поторопить их с атакой, убить как можно больше, запугать остальных и добраться до Гриса.

– Я убью его, – сказала Долорес. – И я хочу, чтобы он страдал.

– Мы затеяли это не ради мести, – возразил стрелок.

– Грис заслуживает медленной смерти.

Отвечать на реплику Долорес Длинный не стал.

С северной опушки леса в направлении летящей снежинки, посыльного, полились чернила. Отдельные всадники в темноте выглядели единым целым, лапой некоего гигантского черного медведя.

Лапа захватила посыльного и утащила в лес.

– Забрали, – передал Брент брату и сестре.

– Долорес. Стиви.

– Что?

– Да, сэр?

– Идите к южной стене и приготовьтесь стрелять.

Глава 4. Общий сбор

Высокие каблуки двух бежевых сапожек болтались в дюйме от коричневого коврового покрытия, расстеленного отцом и Штукарем по всему дому, когда Долорес Плагфорд и ее брат-близнец только-только начали ползать.

Сидя на краю кровати, двадцатисемилетняя женщина разглядывала темное пятно на знакомых волокнах и вспоминала историю его появления: тогда они с Брентом взялись открывать украденную бутылку вина карманным ножом.

Половицы скрипнули шесть раз, и здоровенный кулак мягко приложился к закрытой двери в спальню.

– Ангелочек?

– Да, папа?

– Можно войти?

– Да, конечно.

Дверь открылась, и на пороге предстал ее симпатичный широкоплечий отец, одетый в темно-синий костюм-тройку. Его тронутые серебром каштановые волосы были аккуратно расчесаны, а лицо, вымытое и выбритое лучшим цирюльником в Шолдерстоуне, сияло.

– Знаю, я уже говорил это в церкви, но в этом платье ты выглядишь потрясающе.

– Спасибо. Тебе костюм тоже к лицу.

– Скажу Штукарю – он выбирал. – Джон Лоуренс подошел к зеленому столу, на котором Долорес выполняла когда-то домашние задания, и положил руку на спинку стула. – Ничего, если я сяду?

– Ради бога.

Он поставил стул поближе к кровати, сел и переплел свои большие пальцы.

– Я понимаю, почему ты расстроилась. Нелегко видеть, как младшая сестра выходит замуж до тебя.

Долорес посмотрела в окно, на освещенную и украшенную гирляндами веранду ранчо Плагфордов, где продолжалось празднество. На свадебную церемонию – стать свидетелями того, как Иветта сменит фамилию на Апфилд – прибыли шесть десятков гостей, включая десяток приехавших из Сан-Франциско. Штукарь, в смокинге и цилиндре, и Стиви, в сером костюме, слегка тесноватом, спорили о чем-то возле нового фонографа, которому предстояло уехать вместе с новобрачными, но их слова, как и вообще шум веселящейся толпы, увязали в толстой стеклянной панели.

Джон Лоуренс взял старшую дочь за руку.

– Ты все еще молода и красива, и в тебе есть искра, что была у твоей матери. Такой, как ты, нет нужды беспокоиться из-за поисков мужчины. Твоя забота – выбрать человека, достойного тебя.

Отцовский комплимент лишь навеял на танцовщицу еще большую меланхолию.

– Я хотела выйти за Аарона.

Джон Лоуренс покачал головой.

– Найдешь получше.

– Не уверена.

– Найдешь. У меня нет ни малейших сомнений. – Отец приложился губами к руке дочери. – Ты найдешь своего мужчину. И он будет лучше Аарона Олдерса.

– Я не рассказывала тебе, почему он порвал со мной. На самом деле, ко мне это не имело никакого отношения, – призналась Долорес.

Лицо главы семейства будто окаменело.

– И к кому же это имело отношение?

В Северной Флориде у Аарона Олдерса был дядя, до которого дошли какие-то не самые приятные слухи об отце Долорес. Какие-то крохи информации попали к ее жениху, и он спросил у невесты, насколько они верны.

Танцовщица не смогла солгать; новости были приняты скверно.

– Я по-прежнему люблю тебя, – сказал Аарон, и глаза его заблестели от слез, – но не могу законным образом связать мою семью с твоей. – После долгой тяжелой паузы он добавил: – Знаю, ты не виновата, но факты остаются фактами, и если я не порву с тобой, дядя представит свои возражения моей семье.

Долорес так расстроилась, что даже не разозлилась, лишь кивнула и попросила жениха уйти. Об истинной причине разрыва помолвки она никогда и никому (кроме Брента) не рассказывала, и вот теперь, два года спустя, обнаружила, что все еще любит Аарона.

– Так к кому же? – повторил вопрос Джон Лоуренс, явно чувствовавший себя неуютно в ожидании ответа.

– Аарон нашел другую женщину. Она работала секретаршей на одном из его предприятий. – Обычно Долорес ничего от отца не скрывала, но в этот раз не смогла сказать, что именно он был причиной самого большого разочарования в ее жизни.

Глава семейства облегченно вздохнул.

– Понимаю, это больно, но уж лучше так, чем узнать после свадьбы. Муж нужен такой, который будет абсолютно тебе верен. Муж, для которого твоя улыбка – самое важное, что есть на свете. – Глаза его вспыхнули, и он еще крепче сжал руку дочери.

Танцовщица покачала взад-вперед ногами.

– Спасибо.

– Давай-ка спустимся и станцуем вальс. – Джон Лоуренс поднялся со стула.

– Хочу еще немного побыть одна.

– Ну уж нет. – Плагфорд-старший наклонился и подхватил дочь на руки. – Танцы и музыка быстро меняют настроение.

Комната закружилась, и Долорес неожиданно для себя самой улыбнулась, а когда все остановилось, увидела в дверном проеме Брента. Следом, вытирая платком потный лоб, появился Штукарь.

Брент посмотрел на сестру.

– Ты как? В порядке?

– В порядке. У тебя симпатичный смокинг – в церкви не заметила.

– Позаимствовал у Айзека Айзекса. Не мешало бы ему проверять, что он оставляет в карманах. – Брат состроил гримасу.

– Спускаемся танцевать вальс, – объявил отец.

– Пойду, предупрежу всех, – сказал Штукарь.

– Я умею танцевать вальс двумя способами.

– Ага, огромными шагами и гигантскими.

– Пап, отпусти. Я сама ходить умею.

Пол приблизился, подошвы бежевых сапожек опустились на коричневый ковер.

Джон Лоуренс согнул руку в локте. Отец и дочь вышли из комнаты, прошли по коридору второго этажа, повернули к лестнице, на которой Стиви трижды – в семь, восемь и двенадцать лет – ломал правую руку, пересекли отделанную дубом столовую, где висели портрет матери троих детей (написанный в 1875 году) и картина с изображением плантации во Флориде, миновали выложенную бирюзовой плиткой кухню и оказались на веранде – там молодожены и гости продолжали праздновать заключенный на небесах брак.

Свежий воздух, веселые голоса и музыка, доносившаяся из распустившегося цветка фонографа, взбодрили Долорес.

– Стиви! – крикнул Штукарь.

– Что? – откликнулся девятнадцатилетний юнец с багровыми от вина губами.

– Поставь вальс!

– Какой?

– «Волны несут нас домой»!

Стиви убрал иголку с воскового цилиндра, и музыку как будто высосало из воздуха. Танцующие остановились, с недовольным видом посматривая на младшего из Плагфордов.

– Дождись, пока песня закончится, – упрекнул брата Брент.

Молодой человек вернул иголку на ту же бороздку, и музыка зазвучала снова, будто очнувшись от сна. После нескольких неуверенных шагов танцующие освоились и задвигались в прежнем ритме. Оператор фонографа поднял стакан с вином и выпил.

Вместе с Долорес Джон Лоуренс направился к восточной веранде, где стояли новобрачные и вели разговор с пожилой парой из Вайоминга.

Скромное небесно-голубое платье не подчеркивало, но и не прятало фигуру Иветты, ставшую по-настоящему женственной в последние годы; ее светлые, искусно уложенные волосы выглядели так, словно их окунули в жидкий солнечный свет, лицо сияло радостью. Сэмюэль С. Апфилд был в молочно-белом с отливом смокинге, глаза мерцали золотом.

Заметив приближающихся родственников, пожилая пара из Вайоминга извинилась перед новобрачными поцелуем и рукопожатием. Пригнув голову, Джон Лоуренс нырнул под голубую с белым гирлянду.

– Мистер и миссис Апфилд.

Сэмюэль и Иветта обернулись, оба сияющие, залитые солнцем.

– Хорошо смотритесь вместе. – К Сэмюэлю С. Апфилду Долорес относилась сдержанно, с прохладцей, но не могла отрицать, что тот обожает Иветту. – Чудесная пара.

В улыбающихся глазах невесты искрился предвечерний свет.

– Спасибо.

– Вам идет это желтое одеяние, – заметил Сэмюэль, глядя на Долорес поверх бокала с джином. – Мой друг Дэвид уже дважды отметил вашу с платьем потрясающую синергию.

Музыка оборвалась до того, как окончательно стих заключительный аккорд.

– Он интересуется тобой, – пояснила Иветта.

Прилипчивый банкир из Сан-Франциско вовсе не казался Долорес обаятельным, и она открыто избегала его домогательств.

– Мне говорили.

Иветта и Сэмюэль обменялись озабоченными взглядами.

– Сегодняшний день – ваш. И длинных речей со словами, которых никто не знает. – Последнее адресовалось жениху.

Из раструба послышались первые звуки медленного вальса.

Тень Джона Лоуренса накрыла его обеих дочерей.

– Давайте потанцуем.

– Замечательная идея. – Сэмюэль поставил бокал на перила, излюбленное место полосатой кошки по кличке Ананас, взял Иветту за руки и увлек к центру веранды. Джон Лоуренс и Долорес последовали за новобрачными.

– Папа… – Иветта повернулась к отцу.

– Да, ангелочек?

– Здесь размер пять четвертей. Это сложно…

– Джей-Эл уже репетировал под пластинку, – сообщил Штукарь, сопровождая к танцевальной площадке швею-мулатку по имени Джессика Джонс.

– Папа репетировал под пластинку? – удивилась Иветта.

– Да. Когда фонограф перестал смеяться.

Плагфорд-старший хмуро посмотрел на лучшего друга. Стиви уже затащил на площадку Розмари Финли, и Брент, держа морщинистую руку вдовы Уолтерс, последовал за младшим. Над головами в золотистых лучах предзакатного солнца порхали две птички.

Взяв Долорес за руки, Джон Лоуренс расставил ноги так, словно готовился к предстоящему боксерскому поединку. Губы его беззвучно отсчитывали «раз, два, три; раз, два; раз, два, три; раз, два», и на третьем такте дом, веранда, гости и все ранчо пришли в движение.

– А у тебя хорошо получается, – оценила, следуя за отцом, Долорес.

– Спасибо, – улыбнулся Джон Лоуренс. – А ты танцуешь лучше, чем Штукарь.

– Расист, – отозвался негр.

Глава семейства плавно сменил направление, элегантно развернув дочь в сторону сыновей и их партнерш.

– Ты все правильно делаешь, – одобрительно заметил Брент, отводя глаза от вдовы и с восхищением наблюдая за маневрами отца.

– Для такого, как я, занятие не самое легкое, но я научился и теперь получаю удовольствие от того, что делаю это хорошо.

Долорес знала, что отец имеет в виду не только танец.

Тьма расплылась.

– Долорессс…

Тьма сгустилась.

– Долорессс…

Лицо Джона Лоуренса скривилось, он поперхнулся кровью. Из сморщенных глаз сочилась жидкость.

Тьма отступила.

– Долорессс…

* * *

Долорес очнулась и обнаружила, что сидит на бывшем месте Штукаря, прижавшись лицом к стене. Печка остыла. В форте было холодно и темно. Женщина подняла голову.

– Они едут сюда, – сказал Длинный. – Просунь ствол в амбразуру.

– О’кей. – Рыжеволосая танцовщица взглянула на своего отца и негра, всего десять секунд назад живших в ее сне. Теперь они лежали без движения, наполненные холодом ночи.

– Отправим этого треклятого Гриса на вечный покой, – подал голос стоявший у южной стены Стиви.

Долорес подняла винтовку, просунула ствол в щель бойницы и выглянула в безлунную ночь.

– Я почти ничего не вижу.

Длинный вдохнул через нос и приник к оптическому прицелу.

– Они тоже.

Глава 5. Новые созвездия

На глазах Брента из южного леса вылилась широкая тень. Даже мощная подзорная труба не позволяла разглядеть отдельных всадников и определить силу отряда, галопом несущегося в направлении форта.

– Не нравится, что мы сделали с вашим дружком, да? – ухмыльнулся Стиви.

Темная масса раскатилась по скользкой от росы травяной равнине.

– И какую же роль в этом плане играет Глубокие Озера? – поинтересовался Брент.

– Он импровизирует.

– О’кей.

Три мигнувшие в наступающей массе вспышки позволили Бренту определить численность противника примерно в пятьдесят всадников. Успел он заметить и несколько подвод.

– Похоже, их там десятков пять.

Известие отравило воздух в форте.

– Будь они прокляты…

Долорес повернулась к брату.

– Брент?

– Да?

– Там, в катакомбах, я каждый день думала о том, чтобы покончить со всем этим. Ты представить не можешь, насколько там было отвратительно… особенно после того как я потеряла ногу. – Она снова повернулась, но теперь уже к щели, и уставилась в темный мир снаружи. – Но я так и не сделала с собой ничего, потому что… потому что не так-то это легко… А еще я думала, что, может быть, однажды вы меня спасете. Так и вышло. Но если Грис схватит меня снова… у меня даже этой крохотной надежды не будет. – Долорес замолчала, и молчание, заполнившее форт, оказалось тяжелее, чем весь мир. – Мне нельзя обратно. Я не вернусь. Никогда.

Не в силах ответить на страшную просьбу сестры, Брент смотрел через трубу на приближающегося врага, до которого оставалось три с половиной мили.

– Тебя они не получат, – сказал Стиви. – Я не позволю.

– Брент, ты ведь знаешь, о чем я прошу? – настаивала Долорес.

– Знаю. И я это сделаю, – согласился, поежившись, ковбой.

– Спасибо.

Стиви тоже оглянулся.

– Брент?

– Да?

– Извини, что наговорил тебе всякого. Не сердись на меня, ладно?

– Ладно. Сейчас для всех Плагфордов нелегкое время.

Теперь всадники выделялись резкими силуэтами на фоне бледной равнины. Несущиеся галопом лошади вытягивались и укорачивались дважды в секунду, подводы подпрыгивали на невидимых неровностях. Стук копыт напоминал дробь далекого дождя.

– Если выживем, можно мне стать ковбоем, как ты? – спросил Стиви. – Управлять ранчо без папы и Штукаря я не смогу.

– Сначала надо позаботиться о Долорес и Иветте. Чтобы у них все было хорошо.

– Ну, а потом можно будет?

Брент не верил, что выживет и увидит исполнение любого из воображаемых сценариев, но гасить на-дежды брата не хотел.

– О’кей. Я приму тебя.

– Спасибо. Вот увидишь, я все буду делать, и вести себя прилично, и пить перестану.

Лошади и повозки неслись через равнину; до форта им оставалось меньше двух миль.

– О’кей.

Длинный Клэй нажал на спусковой крючок. Треснул выстрел. Скачущая в авангарде гнедая споткнулась. Хотя всадники и пригнулись, спины их из-за уклона были хорошо видны.

Стрелок передернул спусковую скобу; пустая гильза вылетела, звякнула, упав на камень, и отлетела в сторону.

– До них еще больше мили, – заметил Стиви.

Длинный выбрал цель и выстрелил. Всадник на вороном вывалился из седла, кувыркнулся и упал под ноги несущейся во весь опор кавалерии.

Зычный голос отдал какой-то приказ, и наездники проделали белые дыры в ночи.

Стиви выстрелил.

– Побереги патроны, – предостерег брата ковбой. – Для наших стволов они еще далеки.

Длинный пальнул в третий раз, и какое-то сомбреро улетело в одну сторону, а его владелец свалился на землю, где его голову мгновенно раздавили копыта.

И опять всадники вскинули руки, и опять ночь украсилась новыми трескучими созвездиями.

Облачка пыли накрыли подножие склона; шальные пули со свистом умчались в небо.

Длинный прицелился, спустил курок, и красное пятнышко выскочило на белой шее коня; тот резко шарахнулся в сторону, избавившись от всадника.

Израсходовав обойму, стрелок достал новую и выстрелил. Упавшего тут же смяла пара запряженных в фургон лошадей, а по ногам еще и проехались колеса. Снова затрещали выстрелы, взметнулась пыль, засвистели пули.

Стрелок заменил пустую обойму на полную, послал патрон в патронник и нажал на крючок. Чья-то рука расцвела красным цветком.

Теперь катящуюся лавину преследователей отделяло от форта не более полумили.

– Стреляйте, – приказал Длинный.

Брент отложил подзорную трубу, поднял винтовку, скользнул взглядом по летящей галопом массе, навел мушку на ее центр и пальнул. Белое пламя полыхнуло перед глазами. Пятнышко, такое крохотное, что, казалось, не могло быть человеком, слетело с гребня лошадиной волны.

Стиви и Долорес тоже открыли огонь. Авангардная шеренга наступающей орды украсилась беспорядочными вспышками. Брент уклонился от амбразуры. Пули защелкали по камню, захлопали глухо по земляному креплению, запели, уносясь в небо. С потолка осыпалась древняя пыль.

Ковбой сдвинул спусковую скобу, и расстрелянная обойма вылетела, ударилась о стену и упала на пол. Он снова приник к щели, прицелился и выстрелил. Всадник с криком слетел с лошади и попал под копыта, измолотившие его в бесформенный ком плоти.

Тридцать стволов грохнули в ответ.

Брент прижался спиной к стене. Длинный и Стиви с Долорес сделали то же самое. Пули ударили по стене, кроша камень.

– ¡No dispares, no dispares![112] – крикнул кто-то из пленных.

Его поддержал американец.

– Не стреляйте! Мы живы!

– ¡Ayúdame, por favor, ayúdame![113] – молил висящий заложник.

Среди далеких еще всадников послышались крики.

– ¡Diablos!

– ¡Animales!

– ¡Bárbaros![114]

Даже не зная испанского, Брент понимал эти проклятия. Им ответил знакомый звук трещащего хвороста – пугающий смех Длинного.

Ковбой снова вернулся к амбразуре, наскоро прицелился и потянул спусковой крючок. С крыши бирюзового экипажа сухо хрустнула винтовка, и пуля чиркнула по камню перед самой амбразурой.

– Черт. – Брент отпрянул назад. – Должно быть, у них снайпер. – Сердце гулко заколотилось. – На бирюзовой коляске.

– Я его сниму. – Стиви просунул дуло в соседнюю щель, выстрелил, прицелился…

Брент оттолкнул брата, и уже в следующий момент пуля влетела в форт через бойницу и ввинтилась в дверь камеры.

Долорес и Стиви прижались к стене, а их оружие полетело на землю.

– Чтоб его!

– Пока у них есть снайпер, стреляйте и сразу же прячьтесь, – сказал Брент, поднимая обе винтовки.

– В кого-то попала! – крикнула от дальней стены Долорес и, отодвинувшись от щели, сдвинула скобу.

– Что за бирюзовая коляска? – спросил Длинный. – Которая?

– Ну, голубая, зеленоватая такая… – попробовал объяснить Стиви.

– Мне нужна ее позиция, – пояснил стрелок, не желая признавать, что не различает цвета.

Отыскав взглядом цель, Брент выстрелил и спрятался.

– Справа. Крайняя справа.

Длинный выстрелил, отступил от амбразуры, перезарядил винтовку, перешел к другой щели, прицелился и выстрелил.

– Снайпер готов.

Долорес тоже выстрелила и прижалась к стене.

– Еще один.

– Вот такие у Плагфордов женщины! – крикнул Стиви.

Копыта громыхали все ближе и ближе.

Брент поднял винтовку, взял на мушку яичный желток, которым казалось ему сомбреро, выстрелил, передернул затвор и увидел, как всадник шлепнулся на землю. Под шляпой обнаружился блондин в бежевом костюме, на левом лацкане которого распускался кроваво-красный бутон.

Длинный отставил винтовку с оптическим прицелом, взял другую, многозарядную, и принялся палить, почти не целясь. Брент, Стиви и Долорес не отставали от стрелка.

Пустые гильзы летели на пол, звякая, словно монеты из игрового автомата. Еще пятеро всадников оказались на земле. Плагфорды сменили магазины.

– Прекратить огонь, – скомандовал стрелок. – Пусть подойдут.

Повозки и пять всадников сбавили ход, но остальные двадцать шесть, приникнув к шеям лошадей, спешили к траншее, пролегавшей в ста десяти ярдах к югу от форта.

Защитники наблюдали.

Чувствуя себя в безопасности, наступающие осыпа́ли замолчавших врагов непотребной бранью.

– ¡Ayúdame, por favor! – снова подал голос кто-то из заложников.

– ¡Nuestros amigos están aquí![115] – крикнул другой. – ¡Triunfo, triunfo!

Передовая шеренга достигла оборонной линии. Два неуверенных животных сбились с шагу и, потеряв темп, упали в окоп и сломали шеи, но большинство успешно преодолели неширокое препятствие. Копыта ударили в перекопанную землю, и солнце вырвалось из земли. Снопы белого пламени подбросили людей и лошадей, смешав их с осколками снарядов и песком.

По горной стене покатилось эхо.

– Провалитесь в ад! – крикнула Долорес.

– Туда им и дорога! – радостно завопил Стиви. – К чертям на сковородку!

Теплый лучик надежды тронул душу Брента.

По другую сторону стены почерневшие опаленные куски людей и животных дождем обрушились на землю. Извивающийся в путах колючей проволоки вакеро упал на мину и исчез в яркой белой вспышке.

Пять всадников вынырнули из облака дыма и устремились вперед. Обожженные, оглушенные и ослепленные, они палили без разбору во все стороны.

Брент прицелился в ближайшего, выстрелил и увидел, что попал.

Длинный вышиб из седла двоих, да еще добил каждого на земле дополнительной пулей в голову.

Стиви и Долорес совместно уложили оставшуюся пару.

Присмотревшись, ковбой не обнаружил признаков опасности на той территории, что лежала между фортом и повисшей в семидесяти ярдах к югу от него тусклой полосой дыма.

– Будьте наготове, – предупредил Длинный, – но не стреляйте, пока стрелять не во что.

Брент передернул затвор – вперед-назад. В нагрянувшей внезапной тишине металлические щелчки прозвучал неестественно громко и резко. Он посмотрел на небо – восточный край горизонта стал чуточку светлее окружающего свода. Подкрадывался рассвет. Стиви и Долорес сменили магазины. Кто-то из пленников тихонько заскулил.

Брент взял в руки подзорную трубу. Дым рассеялся, явив десяток черных кратеров, выглядевших дырами в самой ткани мира. Вдоль всей южной стороны траншеи стояли экипажи и три фургона. Развернутые боком и составленные вплотную, они образовывали сплошной заградительный барьер.

– У них там стена из повозок, – сказал ковбой.

– Стиви! – окликнул парня Длинный.

– Да, сэр?

– Ступай к западной стене. Долорес.

– Да?

– Иди к восточной.

Стиви вернулся к бойнице с видом на кладбище, а Долорес перетащила стул к той, что смотрела на колодец.

– Наблюдайте. Кто-то мог остаться в живых. Притвориться мертвым. Спрятаться.

– Будет сделано, – сказал Стиви.

Брент еще раз обшарил взглядом свой участок. Две ослепшие лошади бродили между ямами, разбросанными трупами и кусками тел. Повозки, безмолвно выстроившиеся к югу от сцены кровавой бойни, наводили на мысль о брошенном поезде.

Невдалеке, сразу за стеной, кто-то чихнул.

Брент напрягся – руки пленников были связаны, но звук получился приглушенный, будто чихнувший закрылся ладонью.

– Отступите от бойниц, – прошептал он. – Там кто-то есть.

Плагфорды и Длинный прижались к стене. Не говоря ни слова, стрелок повесил на плечо винтовку и вынул из кобуры черный револьвер. Все четверо ждали, прислушиваясь. Прошла минута.

За стеной хрустнул камешек.

Внезапно Длинный воткнул ствол в щель и в глаз человека снаружи и дважды выстрелил. Кто-то упал.

– Посмотри.

Брент поднял подзорную трубу. Первым, что он увидел, были мерцающие синие зубы мертвой обугленной лошади. Потом – израненное осколками тело, ногу без хозяина и край ближайшей ямы от взрыва.

В темной яме что-то шевельнулось.

Брент подстроил резкость.

– Вижу…

Дуло полыхнуло…

Ковбоя отбросило назад, а выстрел повторился эхом.

– Брент! – вскрикнул Стиви.

– Нет, нет, нет! – повторяла Долорес.

Пол вскинулся и врезал Бренту по плечам, в спину и ниже. Огонь стрелой пронзил левую руку.

– В яме!

Быстрым и четким движением Длинный приник к щели, вскинул винтовку, дважды выстрелил и отступил.

Стиви подбежал к брату.

– Вернись к стене, – сказал ковбой. – Я в порядке.

– Нет. Тебе нельзя терять кровь. – Стиви опустился на колени, выхватил из кармана большой носовой платок, сложил его втрое и накрыл им рану на левом предплечье брата.

– Черт! – От острой боли Брент едва не лишился чувств. – Черт.

Рука дернулась, пальцы сжались.

Стиви затянул повязку и завязал узел.

– Вот так.

Рука онемела, но кровотечение прекратилось.

– Спасибо.

– Ты…

– Вернись на место, – приказал Длинный. – Живо!

– Иду. – Стиви выпрямился и сердито посмотрел на стрелка. – И не надо говорить со мной таким тоном. Можешь переломать мне руки и ноги, если уж так надо, но когда мой брат или кто-то из родных ранен, я в первую очередь помогаю им…

Тень накрыла бойницу у него за спиной.

Сердце Брента сжалось.

– Стиви! Ложись!

За темной щелью полыхнул огонь.

Лоб Стиви взорвался.

– Нет! – крикнул Брент.

Дуло снова выбросило пламя. Стиви накренился и упал на колени.

Длинный ответил тремя пулями, и тень снаружи взвыла. Младший Плагфорд ударился лицом о каменный пол.

– Стиви! – Брент подполз к брату и перевернул его на спину. – Стиви…

В юных глазах смешались ужас и растерянность. Кровь заполнила рот и вытекала через дыру в затылке.

– Мы тебя заштопаем, – прошептал Брент. – Все не так плохо, как ты думаешь.

Испуганный зверек, в которого превратился Стиви, кивнул и пошевелил губами, пытаясь что-то сказать.

– А потом поедешь со мной, будем перегонять скот. О’кей?

Юнец снова кивнул, закрыл глаза и перестал дышать.

Брент отвел глаза от страдальческого лица брата.

– Умер.

– Нет, нет, нет, нет! – кричала со стула Долорес. – Это нечестно! Так не должно быть! – Она посмотрела вверх, на потолок. – Ненавижу вас! Давайте, спускайтесь, и я вырву вам глаза и наплюю в глазницы! Ненавижу вас всех!

Длинный посмотрел на Брента.

– Ты нужен на западной стене.

Ковбой опустил на камни голову брата, накрыл платком его глаза и, стараясь сосредоточиться на сестрах, вернулся к бойнице. Тело лежало недалеко от стены, и Брент сразу узнал убитого. Это был Хосе Пастильо, приветливый и дружелюбный пастух, с которым он вместе перегонял скот и играл в шашки.

– Черт…

Какой-то раненый, засыпанный землей настолько, что словно состоял из нее, заполз на кладбище, волоча за собой державшуюся на сухожилиях правую ногу и вывалившиеся из живота кишки. Брент прицелился и выстрелил. Содержимое черепа выплеснулось на могильную плиту, остававшуюся прежде непомеченной.

К старым мертвецам добавился новый.

Сосредоточившись на сестрах и врагах, ковбой старался гнать все прочие мысли, которые несли только непреодолимое отчаяние.

– Гори в аду! – Долорес выстрелила, и кто-то застонал. Длинный выстрелил дважды, и кто-то взвыл. Посыпанный землей вакеро брел к западной стене форта с револьвером в единственной оставшейся руке. Брент дважды выстрелил в скособоченную голову.

– Черт, черт, черт…

Глава 6. Мы не благородные герои

По крыше преисподней постучали.

Брент поднял винтовку, направил на потолок и передернул затвор.

– Не стреляй, – остановил Длинный Клэй. – Это Глубокие Озера.

– Где его, черт возьми, носило? – прошипела Долорес.

– Прикрывал с тыла. Вы оба, станьте к южной стене и проверьте подходы.

Долорес протащила стул по полу.

– Он там в безопасности? – спросил Брент.

– Крыша наклонная, чтобы защитники форта могли безопасно подниматься.

Ковбой подошел к передней амбразуре. Взгляд скользнул по укрытому сизым туманом пейзажу с мертвецами и воронками, растянувшемуся от форта до стены повозок.

– У меня такое чувство, что здесь край света, – вздохнула Долорес.

– Светлеет, – заметил Брент. – Их осталось не больше двадцати. Может, меньше.

– Ты прав. Нас, Плагфордов, так просто не возьмешь.

Проведя некоторое время у бойницы, стрелок посмотрел на ковбоя.

– Возьми ручку и что-нибудь, на чем можно писать.

– Ладно.

Обойдя лужу, в которой лежал Стиви, Брент подошел к лавке, где покоился Джон Лоуренс, наклонился, чтобы достать отцовскую ручку, и ощутил болезненное жжение в голове и левой руке. В глазах потемнело, и в этой тьме Брент увидел искаженное мукой лицо главы семейства.

– Брент? – обеспокоенно спросила Долорес. – Что с тобой?

Ковбой выбросил правую руку и, опершись ладонью о стену, переждал головокружение.

– Всё в порядке. – Он перевел дух, достал из отцовского кармана авторучку, взял одну из страничек признательных показаний Сэмюэля С. Апфилда и шагнул к столу с боеприпасами.

Длинный шагнул к южной стене.

– Американец.

Ответа не было.

– Отвечай, или индеец отрежет тебе палец на ноге.

– Слышу, – отозвался повешенный. Преодолевая слабость и головокружение, Брент добрался до стола и прислонился к нему.

– Говоришь по-испански? – спросил у пленного стрелок.

– Да.

– Переведешь послание для своих друзей.

– Большинство говорят по-английски.

– Я хочу, чтобы каждый понял все до последнего слова.

– Я переведу твое послание.

Брент открутил колпачок и коснулся пером чистой стороны листка.

– Первая часть, – сказал Длинный. – Слушайте меня. Вы проиграли.

– Escúchame. Usted ha perdido.

«Escoochamay. Oosted a perdeedo», написал Брент.

– Следующая часть, – продолжал Длинный. – Грис похитил и изнасиловал моих сестер. Грис – плохой человек.

За этим заявлением последовала долгая и тяжелая пауза.

– Грис не поступил бы так с женщиной, – сказал наконец американец. – Он…

– Это правда, тупой ты болван! – крикнула Долорес. – Именно так отец твоего дружка и обошелся со мной и сестрой. Вот из-за чего все случилось!

– Я не знал. – Человек со Среднего Запада закашлялся. – Клянусь, не знал.

Бренту показалось, что он говорит правду.

– Переводи, – перебил американца Длинный. – Или индеец приколотит твою мошонку колом.

– Gris robaton y violaron mi hermanas. Gris es un hombre malo.

– Еще раз и помедленнее.

Человек со Среднего Запада повторил, и Брент записал: «Gris robaton ee beeolaron me ermanas. Gris es un ombray maloh».

– Переводи дальше. Отдайте нам Гриса, и мы оставим вам жизнь.

– Nos dan Gris y vamos a dejar a todos ustedes en vivo.

«Nos don Gris ee bamos a dehar a todos oosteades en beebo», – написал Брент.

– И последнее. Если продолжите драться, мы предадим пыткам этих людей и убьем вас всех.

На этот раз пауза была короче. Человек со Среднего Запада откашлялся.

– Si continúa la lucha, vamos a la tortura a estos hombres y matar a todos ustedes.

«See conteenewa la lewcha, bamos a la tortuda ah estos ombrays ee matar a todos oosteades».

Длинный посмотрел на Брента.

– Прочитай ему это, и пусть он поправит твое произношение.

– Хорошо. – Ковбой подошел к ближайшему выходу и прочитал послание вслух.

– Скажи «tortura» с «r» на конце, – посоветовал пленник. – А то у тебя получается похоже на «tortuga», а это «черепаха».

– «Tortura», – повторил ковбой.

– Теперь правильно.

tortuda

tortura

Длинный поднял свою винтовку с оптическим прицелом и повернулся на юг.

– А теперь прокричи это послание через щель. Как можно громче.

Брент прижался левой рукой к камню, набрал воздуху и закричал:

– Слушайте меня. Вы проиграли. Грис похитил и изнасиловал моих сестер. Грис – плохой человек. Отдайте нам Гриса, и мы отпустим вас всех живыми. Если продолжите драться, мы предадим пыткам этих людей и убьем вас всех.

– ¡Ayúdame, por favor, ayúdame! – жалобно добавил один из подвешенных пленных.

– Помогите нам! – крикнул человек со Среднего Запада. – Пожалуйста, пожалуйста, помогите нам!

Брент приник к щели. Снаружи все оставалось тихо, и только две слепые лошади ржали, пытаясь выбраться из глубокой воронки. Потом из-за повозок донеслись громкие яростные голоса спорящих мужчин.

– Скажи еще раз, как он получил нас с Иветтой, – предложила Долорес.

– Gris beeolaron me ermanas! – крикнул Брент.

– Он изнасиловал меня! – добавила его сестра. – Он меня изнасиловал!

Спор за стеной на колесах разгорался, и в груди ковбоя затрепетали крылья надежды.

С крыши донеслись шаги. Длинный посмотрел на Брента.

– Смени его там. И прихвати с собой пару железных штырей.

– Хорошо.

– Если чувствуешь, что силы есть, надень табард.

– Не смогу.

– Поднимайся на крышу и не высовывайся. – Длинный в упор посмотрел на Брента. – Если они не уступят, придется снова устроить представление.

– Знаю, знаю, мы не благородные герои.

Ковбой повесил на шею подзорную трубу, забросил на здоровое плечо винтовку, прихватил несколько полных магазинов, сунул в карман левого сапога два железных штыря и направился к восточной двери. Сердце колотилось в груди, и стук отдавался в голове и левой руке.

– Брент! – крикнула Долорес.

Он оглянулся.

– Я вернусь, и со мной ничего не случится.

– Я всегда ругала тебя за то, что не прощаешься по-человечески.

– Надеюсь, мы не прощаемся.

– Обними меня хотя бы.

Брент подошел к сестре, наклонился и обнял правой рукой за плечи.

Прижавшись лицом к пропитанной кровью рубашке, женщина прошептала:

– Если тебя подстрелят, я… я…

– Меня не подстрелят. – Брент чмокнул ее в щеку. – Люблю тебя.

– Я тебя тоже. – Долорес пылко обняла брата. – Ты – мой всегдашний любимчик.

– А ты – моя любимица.

Он отстранился, направился к восточному выходу, через который Щеголь, Стиви и Штукарь еще совсем недавно вносили припасы, сдвинул железный болт рукояткой револьвера и отступил в сторону. Легкий утренний ветерок открыл дверь. Равнина, растянувшаяся от колодца до далекого горизонта, казалось, еще дремала под лазурным куполом неба.

Держа револьвер в вытянутой вперед руке, Брент ступил в открытый мир и тут же поспешил к тыльной стороне форта. Ничто ни клацнуло, ни щелкнуло. В полосе между фортом и конюшней стоял Глубокие Озера. Лазоревый свет причудливо отражался в его темных глазах. Уникальный лук ощетинился пятью стальными наконечниками, а из земли вокруг индейца торчала идеально подрезанными кустами еще сотня стрел.

Брент убрал в кобуру револьвер, подошел к железной лестнице, ведущей на крышу форта, и стал подниматься по ступенькам, помогая себе здоровой рукой.

Обессиленный подъемом и болью, он забрался на наклонную крышу и пополз на четвереньках по высохшему дереву. С завитков каштановых волос соскальзывали капельки пота, висевшая на шее подзорная труба раскачивалась взад-вперед.

Ярдах в четырех от южного края ковбой опустился на живот. Щепки впивались в живот и щеки.

– Дьявол.

Добравшись до края крыши, он глянул вниз и увидел синюю фотографию с мертвецами. Прохладный ветерок приносил запахи древесного угля, пороха, металла и горелой плоти, а еще звуки далекого спора, в котором слышались непонятные ковбою слова. Подумав, он решил не тратить время на занозы в груди и щеках.

Снизу в потолок трижды стукнули прикладом.

– Когда я постучу в следующий раз, – сказал Длинный, – забей штырь пленнику в мошонку и так оставь.

– Только не мне, не мне! – завопил человек со Среднего Запада. – Пожалуйста. Я же помогал вам… Я… Я не знал, что Грис сделал с вашими сестрами. Клянусь…

– Первым будешь не ты, – сказал Брент.

– Спасибо вам. Спасибо.

Брент соскользнул к юго-западному углу и заглянул за край.

Грязные ступни, ободранные, исколотые лодыжки, перепачканный член и бледный живот скрывали верхнюю половину висящего вниз головой мужчины. Ковбой ткнул в подошву дулом револьвера.

– ¡No! ¡Por favor, no! – Пленный задергался и завертелся, и Брент успел разглядеть характерные усы.

Этот мерзавец насиловал Долорес.

– Вот уж с тобой я чикаться не буду. – Ковбой отполз от края, вытянулся за уклоном и разложил штыри, магазины, винтовку и подзорную трубу. Потом трижды стукнул по крыше. – Готов.

– ¡Escúchame! – крикнул Длинный. – ¡Danos Gris![116]

Споры на дальней стороне поля битвы притихли.

– Сначала мы хотим получить наших людей, – отозвался голос с сильным акцентом. – Обмен.

– Нет, – ответил Длинный. – Выдайте Гриса и отправляйтесь домой. Когда уйдете, мы отпустим пленных. Никакого обмена не будет.

– Тогда и Гриса не получите.

Снизу постучали в потолок.

Брент заставил себя подумать о сестре, ее боли и унижении. Он взял длинный железный штырь, придвинулся к краю, просунул узкий конец между бледных ягодиц, ткнул им в волосатую мошонку и несколькими ударами вогнал в плоть. Меньше всего вой усатого напоминал человеческий крик.

Стиснув зубы от отвращения, Брент удалился от края. Сердце било в ребра, дрожали руки. Секундой позже выступающий конец штыря ударился, лязгнув, о каменную стену, и заложник снова взвыл нечеловеческим голосом.

– ¡Diablo! ¡Eres el Diablo!

– Нелюдь!

– Проклятый гринго!

Голосовые связки пленного не выдержали, но едва его голос оборвался, заговорило оружие. Пули засвистели над головой Брента, хлестнули по горной стене за спиной. Он прополз чуть вперед. Невидимая смерть проносилась выше, а внизу открыли огонь Длинный и Долорес.

Железо снова лязгнуло о камень, и немой зашипел от боли.

– Есть один! – крикнула снизу Долорес.

Пять стрел устремились с неба вниз, за барьер из повозок. Кто-то вскрикнул. Ответные выстрелы загремели из-под фургонов и из-за экипажей. Долорес и Длинный палили безостановочно. Полыхнуло в окне бирюзовой коляски. Брент прицелился, выстрелил и тут же послал вторую пулю вослед. Из коляски выпала и скатилась в траншею винтовка, а потом вывалился и сам стрелок.

Следом за ковбоем и Глубокие Озера выпустил пяток стрел. Они бесшумно взлетели в небо и оттуда обрушились за вражеские линии.

– ¡Puta, puta, puta![117] – закричал кто-то.

Фургоны и экипажи заходили ходуном. Брент повернулся к индейцу.

– Прячутся в повозках.

Глубокие Озера выпустил пять стрел уже по новой цели и сразу же зарядил еще.

Брент дернул спусковую скобу, и пока пустая обойма катилась мимо локтя, пояса и ног, осмотрел повозки через подзорную трубу. Его внимание привлек алый дилижанс, заметно осевший и тяжело раскачивавшийся.

– Красный слева, – крикнул ковбой. – Набит битком.

Он прицелился в большое заднее колесо и выстрелил. Деревянная спица треснула и переломилась. Другие не выдержали давления. Ступица вывалилась. Словно раненое живое существо, дилижанс дернулся и накренился в сторону траншеи. Дверца распахнулась, и трое защитников форта – Брент, Длинный и Долорес – открыли ураганный огонь, выпустив не меньше двадцати пуль. Двое в вишневых костюмах свалились прямиком в траншею.

– ¡Roberto! ¡Francisco! – прокричал кто-то.

– Сыновья Гриса! – сообщила снизу Долорес и, повернувшись к амбразуре, крикнула: – Мы доберемся до твоей треклятой семейки! Всех убьем!

Две стрелы упали в траншею, пять пробили крышу экипажа и три прошили стенку. Один мужчина выбрался на открытое пространство. Кричать ему мешали перья на застрявшем в горле древке.

– Прекратить огонь! – скомандовал Длинный.

Еще одна выброшенная гильза покатилась по наклонной крыше.

– ¡Escúchame! – крикнул стрелок. – ¡Danos Gris! – Требование эхом раскатилось по полю битвы, и в воздухе, казалось, запахло порохом. – Выдайте Гриса, или убьем всех!

– Через мгновение я появлюсь, – ответил мужчина, говоривший по-английски так же складно, как Щеголь и Сэмюэль С. Апфилд.

– Голос его, – подтвердила снизу Долорес. – Гриса.

Глава 7. Полное фиаско

Алый дилижанс стоял в ста пятнадцати ярдах к югу от форта, и, всматриваясь сквозь сизую завесу порохового дыма, Долорес Плагфорд видела внутри далекого экипажа человека, который победил ее.

* * *

Сидевший в дальнем конце дубового обеденного стола одноглазый испанец одобрительно кивнул.

– Хорхе Калау восхищается твоей красотой и сговорчивостью. И Эдуардо Рамирес, характеризующий тебя как женщину страстную, отдает тебе предпочтение перед всеми другими в «Catacumbas».

– Ничего приятного в этом нет. Совершенно ничего. – Долорес потерла ладони о подлокотники каменного кресла. – Просто иногда легче не сопротивляться.

– Именно об этом я и говорил три месяца назад, когда ты только-только сюда приехала.

– Чтоб тебе гореть в аду.

– Я прошу тебя принять тот факт, что теперь ты моя работница. Смиришься с тем, что это твое призвание, и с тобой будут хорошо обращаться; получишь кое-какие привилегии и…

– Я тебе не шлюха. И никогда ею не стану.

Перед испанцем и шестью другими, сидевшими возле него, появилось блюдо – рис с креветками. Взгляды мужчин переместились с рыжеволосой американки на дымящийся рис.

– Тобой пользуются незнакомцы, – продолжал Грис. – Ты из низов общества, с плохим образованием. Если я верну тебя домой, ни один мужчина не возьмет тебя замуж, а обеспечивать себя, танцуя канкан, ты сможешь недолго. – Испанец развернул шелковую салфетку и положил ее на колени. – От других работающих на меня шлюх тебя отличает только одно: ты никак не влияешь на то, что с тобой произойдет. – Он поднял серебряную вилку и наколол похожую на эмбрион розовую креветку. – Я бы предпочел обращаться с тобой по-хорошему. Но сначала тебе необходимо смириться с тем, что ты – моя работница. – Грис отправил в рот креветку и проглотил, пожевав.

Сидевшие рядом и до тех пор молчавшие мужчины взяли вилки. Свет люстр вспыхнул на серебряных приборах.

Долорес знала, что жизнь ее улучшится, если она примет предложение Гриса, но сама мысль о такой уступке переполняла ее жутким стыдом.

На столе перед ней появилась тарелка с хорошей пищей. Долорес вдохнула густой аромат сливочного масла, чеснока, перца и креветок и почувствовала, как рот наполняется слюной. Между тем рядом с тарелкой возник бокал пряного красного вина. Три месяца ее кормили прокисшим куриным супом, который закачивали в рот через свиную кишку. Грис воткнул четыре зубца в толстое розовое тельце.

– Рад видеть, что ты принимаешь мое предложение серьезно.

Долорес съела угощение и смирилась с тем, что ей навязали.

Но через три недели она напала на одного из постоянных клиентов, и ей отстрелили ступню.

* * *

– У тебя десять секунд! – предупредил Длинный.

Отогнав мрачные воспоминания, Долорес оглядела мир, противостоящий дулу ее винтовки. Горизонтальные лучи солнца оживили туман и превратили обуг-лившиеся трупы в обсидиановые абстракции.

Из алого дилижанса вышел мужчина в забрызганном кровью белом костюме.

– Ступай к другим зверям! – крикнул кто-то из бирюзовой коляски.

– Не стрелять, – сказал Длинный так, чтобы его услышали и сестра, и брат. – Нам надо убедиться.

– О’кей, – отозвался Брент.

Стрелок протянул оптический прицел Долорес.

– Узнаешь его?

Бывшая танцовщица поднесла прибор к правому глазу.

Беловолосый одноглазый испанец стоял у края траншеи, глядя вниз на своих мертвых отпрысков. Ненависть захлестнула Долорес.

– Это он.

Длинный выхватил оружие у нее из рук и отбросил к дальней стене.

– Неудачный выстрел или ранение, и дело только затянется. – Он приладил прицел на свою винтовку. – Грис! Вылезай из траншеи!

– Я хочу застрелить его, – процедила Долорес. – После того, что он со мной сделал… я должна убить его сама.

– Месть – не тактика.

Но женщина из Техаса уже не могла позволить мужчине отнять у нее что-либо. Обеими руками она схватила винтовку за ствол и потянула к себе.

– Дай мне!

Стрелок сжал ее запястье и повернул.

– Отпусти.

– Грис сбежал, – сообщил с крыши Брент.

Длинный ударил Долорес по лицу, и она вместе со стулом полетела на землю.

– Ублюдок! – Форт покачнулся перед ней, левая щека вспыхнула.

– Что у вас там такое? – крикнул Брент.

Длинный холодно посмотрел на Долорес.

– Хуже будет.

Сказать брату правду? Но тогда он спустится с крыши и столкнется с человеком, который легко может убить его.

– Ничего. – Не в первый уже раз Долорес лгала ради мужчин своей семьи.

– Точно?

– Точно.

Длинный шагнул к бойнице.

– Брент? Где он?

– Прыгнул в воронку.

– Которую?

– К западу. Точнее сказать не могу – очень быстро проскочил.

Через восточную дверь проскользнул Глубокие Озера. Задвинув засов, индеец подошел к Долорес и помог ей подняться на стул. Взгляд его глаз задержался на алой отметине на левой щеке женщины, и лицо индейца потемнело.

– Длинный Клэй.

– Да.

– Никогда не бей дочь Джей-Эла.

– На то была причина.

– Нет. Ударишь еще раз, и мы больше не партнеры.

– Ладно. Выгляни наружу.

Индеец поцеловал женщину в щеку, выпрямился и направился к дальней стороне южной стены.

Долорес приникла к щели. Фургоны и бирюзовая коляска катились вниз по склону, в сторону леса.

– Уходят, – растерянно сказала она и после короткой паузы, осознав значение происходящего, повысила голос: – Брент! – Надежда электрическим разрядом дернула нервы. – Они уходят! Убегают!

– Вижу! – отозвался с крыши брат. – Осталось только разобраться с Грисом.

Стучали копыта, крутились деревянные колеса. Преследователи уходили к югу, от форта их отделяли уже сотни ярдов.

– Не нравится мне это, – сказал Длинный.

– Мне тоже. – Глубокие Озера приладил три стрелы.

– Но мы же победили. – Озабоченности мужчин Долорес не понимала. – Остался только Грис.

– Возьми. – Длинный протянул ей винтовку. – Увидишь – стреляй.

– О’кей.

Долорес вставила полный магазин и заняла позицию у южной стены.

Остатки штурмовавшего форт отряда удалились более чем на милю. На ближней от траншеи стороне все стихло. Три стервятника, напоминающие издалека распятия, кружили в синем небе.

– Может, стоит выйти поохотиться на…

Договорить Брент не успел. Из южного кратера выскочили две черные полосы. Продолговатой формы штуковины, каждая в круге белого огня, упали в пятидесяти ярдах к югу от форта, прокатились фута по два и взорвались.

Долорес прищурилась, и в следующий момент ее оттолкнуло от щели. Пыльное облако обратилось в рассветных лучах в искрящийся цветок, закрывший собою полгоризонта.

– Черт, – выругался на крыше ковбой.

Длинный не стрелял. Глубокие Озера не выпустил ни одной стрелы.

– Брент, ты что-нибудь видишь? – спросил стрелок.

– Нет.

Где-то за искрящимся цветком грохнула винтовка. Глубокие Озера отшатнулся от амбразуры и схватился за горло. Три стрелы ударили в потолок, а индеец, хрипя, свалился на камни.

– Боже…

Долорес торопливо направила винтовку примерно в ту сторону, где прозвучал невидимый выстрел, и пальнула. Потом еще раз. Четыре продолговатых штуковины вылетели с той стороны цветка и упали в десяти ярдах от форта.

– Нет, – пробормотала Долорес.

Динамит взорвался. Белое пламя, песок и пыль прорвались через щель, брызнули женщине в лицо и сбросили со стула. Пол ударил в спину и голову. Закричали висевшие вдоль стены пленные. Прогремели выстрелы.

Ослепленная Долорес выронила винтовку. Выплюнув шматок из крови и песка, она смела ладонью грязь со звенящего лица и потянула за нить, уходившую в пустую левую глазницу.

– Нет.

В мире мужчин грохотали ружья.

– Семья твоя сгинет вся целиком! – Голос принадлежал Грису. Тяжелые шаги приближались. Что-то шипящее ударило Долорес в нос, отскочило на пол и откатилось. – Шлюха.

Глава 8. Работа для кривых клювов

Распростершись в юго-западном углу крыши, Брент стер с лица грязь и выдрал занозу.

– Дьявол.

Ослепительно яркий саван подсвеченной солнцем пыли накрыл его, словно обрушившиеся небеса. Какое-то время он не видел ничего кроме света.

– Брент! – крикнула Долорес с противоположной стороны форта. – Не сдавайся! Я люблю те…

Внизу громыхнуло. Восточная половина крыши изверглась кусками дерева и кладки. С западной стороны Брента швырнуло в яркое белое чистилище. За спиной осел форт. Горячая земля ткнула в левое плечо, правое колено лопнуло.

Брент потерял сознание, а когда очнулся через секунду, в ушах звенело и пело от боли. На дальней стороне разрушенного форта куски камня и дерева падали на землю. Он молил только об одном: чтобы Долорес пережила взрыв.

– Пожалуйста…

Тяжело раненный Плагфорд понимал, что не в состоянии преследовать Гриса, а потому решился на простую тактику, с помощью которой надеялся довести до конца смертельный поединок.

Перекатившись на живот, он пополз, преодолевая боль, к телу Хосе Пастильо, пастуха, убившего Стиви. Скорее всего, Пастильо, как и человек со Среднего Запада, и многие другие, присоединился к компании Гриса, не зная настоящей причины противостояния и не понимая, что именно стоит на кону.

– Это война, – бормотал Брент, подбираясь к трупу. Просунув здоровую руку под затылок мертвеца, он подтянул его, придав сидячую позу, и накрыл окровавленное лицо шляпой. – Вот так.

Ковбой подобрал с земли револьвер убитого, заполз на кладбище, спрятался за непомеченным камнем, положил чужое оружие и достал собственное. Сидевший к юго-западу от его теперешней позиции труп выглядел так, словно был готов начать партию в шашки.

Дрожа от слабости и стараясь не поддаться головокружению, Брент наблюдал за подходами к могилам. Некоторое время вокруг было тихо, ничто не двигалось, если не считать стервятников в небе и сияющего в солнечных лучах дыма.

– ¡Ayúdame! – крикнул ковбой.

– ¿Quién es ese?[118] – спросил невидимка.

Брент не ответил и повторять призыв о помощи не стал, боясь ошибиться в произношении, хотя много раз слышал это слово в исполнении подвешенных пленников.

Между тем стервятники уже опробовали свои острые клювы на обсидиановых трупах, и хруст, производимый кривыми зубилами, эхом разносился над сценой боя.

Узкая тень вылилась из-за юго-западного угла.

– ¿Quién es ese?

Осторожные шаги по песку, как пытающиеся пережевать арахис челюсти старика. Брент поднял револьвер и прицелился в вытянутое черное пятно, находившееся футах в шестидесяти от него.

– Признаю, – сказал невидимый мужчина за фортом, – что пленил двух женщин и заставил их работать шлюхами, чтобы они смогли отдать семейный долг. В том мое преступление. – Песок поскрипывал под подошвами, тень понемногу удлинялась. – Но вы убивали и предавали пыткам невинных людей. Вы убили трех моих сыновей. Вы убили беременную женщину, мою невестку, и ее ребенка, чудесную девочку. Убили ребенка!

Шаги умолкли. Тень остановилась.

– Встреть меня лицом к лицу, с достоинством, если оно у тебя еще есть. Выходи, тупой подлый американец!

Промолчать, сдержать гнев Брент не смог.

– Ты украл и изнасиловал моих сестер, чертов лицемер! О каком достоинстве ты…

Грис высунул из-за угла руку и дважды выстрелил. Труп Хосе Пастильо завалился на бок, и ковбой торопливо ответил двумя пулями, царапнувшими стену. А вот третья угодила в вытянутую руку и выбила из пальцев пистолет.

Револьвер Брента сухо щелкнул, и он отбросил его в сторону.

Грис достал второй ствол. Ковбой потянулся за оружием Хосе Пастильо.

Выстрел грянул с западной стороны. Пуля врезалась в камень в глазу Гриса и вогнала его в мозг. Второй глаз выпучился, из носа брызнула кровь. Испанец пошатнулся и упал – сначала на колени, а потом лицом на землю. Еще три пули перебили ему позвоночник.

– Долорес? – В груди Брента трепыхнулась на-дежда. – Ты?

Усыпанный сажей, волоча за собой хвост темно-серого дыма, из форта выбрался Длинный. Форма его тела изменилась, он выглядел совсем иначе. Правая рука отсутствовала вовсе.

Зная уже ответ на свой вопрос, Брент спросил:

– Долорес… как?..

– Мертва.

Пустота заполнила Брента.

Сплевывая кровь и какие-то темные куски, изуродованный стрелок потащился, хромая, к конюшне.

– Как Иветта?

Длинный опустился на землю.

– Надо проверить Иветту, – сказал себе Брент. – Посмотреть, не… всё ли у нее в порядке.

Ухватившись здоровой рукой за могильный камень, он кое-как поднял себя на ноги.

– И…

Правое колено вывернулось, надгробие ударило по голове.

Лежа на кладбищенской земле, Брент Плагфорд смотрел в голубое небо, где не было ни облачка.

– Мы этого не заслужили. – Он отвел глаза от пустынного свода. – Не заслужили.

Кривые клювы шмыгали по сверкающим трупам, добывая красные кристаллы.

Тьма поглотила все.

Часть V. Музыка среди развалин

Глава 1. Тесное чистилище

Четыре отдушины на западной стене сияли золотистым светом утра.

Иветта Апфилд стерла песчаные пылинки и запекшуюся кровь с блондинистых усов мистера Стромлера, приложила пальцы к его рту, разделила двух высохших червяков губ и поднесла к ним горлышко фляжки. Не приходя в сознание, мужчина проглотил влившуюся в рот воду.

Глядя с ревностью на раненого, Генри пересек крохотное помещение, сел на задние лапы возле лежачего, которому досталась вода, развернул длинный розовый язык и часто, глубоко задышал. Яснее некуда, но Иветта, оставив без внимания просьбу пса, влила в рот мистера Стромлера вторую ложечку воды. На покрытом пушком горле пульсировала жилка.

Огорченный отказом, Генри спрятал язык и жалобно заскулил; своеобразная акустика камеры трансформировала собачье недовольство в резкий металлический звук.

– Silencio, – приказала Иветта.

Генри посмотрел на женщину, потом на фляжку и недоуменно склонил голову набок.

– Вода у нас кончается. – Хормейстерше нравились собаки – а к этой она питала особенно нежные чувства, – но в списке ее приоритетов жизнь человека стояла все-таки выше.

Иветта влила еще чуточку воды в рот мистеру Стромлеру, и длинный розовый язык змеей метнулся к жидкости. Блондинка рассмеялась – впервые с тех пор как услышала взрывы.

– Ах ты, воришка…

Изображая полную невинность, пес поднял левую лапу и высунул язык.

– Ладно, убедил.

Иветта сняла крышку с котелка, поставила его на землю и влила две столовые ложки воды. Генри тут же переступил через лежащего джентльмена и с жадностью припал к воде.

Мистер Стромлер открыл глаза и обвел взглядом темное помещение. На лице его отразилось полное замешательство.

Иветта села рядом.

– Как вы себя чувствуете?

– Почему… – Джентльмен закашлялся и моргнул. – Почему я здесь? Это же камера, так? – Голос его потрескивал как сухое дерево.

– Так и есть. Вас ранили, а потом принесли сюда. – Иветта помолчала, потом добавила: – Мы заперты снаружи.

– Заперты? – недоверчиво повторил джентльмен.

– Да.

Мистер Стромлер подался вперед, поморщился от боли и снова опустился на спину.

– Проклятье. Плечо… – Он коснулся ладонью раны. – Пуля еще там?

– Ее вынули перед тем, как вас принесли сюда. Рана заживает хорошо… никакого воспаления.

– Спасибо, что позаботились обо мне.

– Не за что. – Вся ее помощь заключалась лишь в одиннадцати ложках воды.

– Мы давно здесь?

– Три дня.

– Господи… – Мистер Стромлер надолго умолк, потом спросил: – Что было там, снаружи?

– Не знаю. Слышала стрельбу и… какие-то взрывы. – Еще Иветта слышала крик Долорес, возможно, ее последние слова, но обсуждать это спокойно она не могла. – Я не знаю, что произошло.

– Но к нам никто не приходил?

– Пока еще нет.

– Если так, то ваши брат и сестра, должно быть… – Мистер Стромлер так и не закончил ужасное предположение.

– Похоже на то. – С каждым днем вера Иветты в то, что кто-то из семьи остался жив, ослабевала в противостоянии с логикой. Чем еще можно было объяснить их отсутствие, кроме как смертью или пленом? Отогнав мрачные мысли, она поднесла фляжку к губам раненого. – Пейте.

– Зачем? – Вопрос мистера Стромлера заключал в себе все отчаяние их положения.

– Так нужно. Если не пытаться пережить плохие времена, лучшие никогда не наступят.

Из уголков глаз джентльмена выкатились две слезинки – проползли по вискам и затерялись в волосах.

– Не тратьте попусту воду. – Хормейстерша вытерла ему лицо. – Ее у нас мало.

Мистер Стромлер кивнул.

– Извините.

– Еще чуть-чуть. – Иветта подняла фляжку и краем глаза заметила приближающегося Генри. – Забыла. Как по-испански «сидеть»?

– Siéntate.

Пес сел на задние лапы.

– У меня соперник, – заметил мистер Стромлер.

– Генри вас не обидит.

Хормейстерша влила ему в рот две чайные ложки. Он проглотил.

– Больше дать пока не могу.

– Спасибо.

Иветта заткнула фляжку пробкой, поднялась и убрала ее так, чтобы Генри не смог достать.

– Вы выглядите много, много лучше, чем тогда, когда я встретил вас, – заметил мистер Стромлер.

– Спасибо. Я же только спала и ела. Рагу Штукаря замечательное, но оно испортилось.

При упоминании имени негра глаза раненого блеснули. Иветта все еще не могла заставить себя спросить, что случилось.

Неловкая пауза продолжалась недолго.

– Здесь есть место, где можно… – застенчиво осведомился мистер Стромлер.

– Оправиться? Вон та дыра. – Она указала в северо-восточный угол камеры. – Я отвернусь.

* * *

– Миссис Апфилд?

Иветта открыла глаза, но увидела еще меньше, чем видела с закрытыми. Ее окружала тьма. В этом унылом погибельном месте она была бесплотным призраком, а кошмарные воспоминания представлялись несокрушимыми.

– Проснулись?

– Да, – ответил слепой дрожащий призрак.

– Там кто-то есть… снаружи. – Голос мистера Стромлера дрожал на грани истерики.

– Может быть, стервятники или койоты – я тоже поначалу думала…

– Я слышал шаги. Там кто-то ходит. А еще… – Что-то прошелестело за отдушиной… Мгновение тишины… И стук металла о камень.

В затылок будто подуло холодком.

– Кто там? – спросил мистер Стромлер.

Шорох стал громче… Прекратился… Что-то стукнуло о каменное ложе, откатилось и остановилось возле правой ноги Иветты. Она опустила руку, пошарила и нащупала маленький полый цилиндр.

– Бумага.

– Записка?

– Может быть. – Иветта подошла к отдушине. – У нас здесь… нет света.

Ответом был странный гортанный звук, за которым последовал скрежет металла о камень. Иветта поднесла к отверстию сложенные ладони.

– Ой! – Что-то острое укололо ее в левую ладонь, и она тут же опустила руки. – Вы меня укололи. – Во тьме снаружи прозвучала неразборчивая попытка речи и хруст камешков. Шаги.

– Он уходит.

– Давайте посмотрим, что нам протолкнули, – предложил мистер Стромлер.

Иветта пошарила по полу и наткнулась на что-то завернутое в бумагу.

– Спичечный коробок. Полупустой.

– Хорошо.

– Возьмите их. – Хормейстерша вложила спички в руку джентльмену. – Когда скажу, зажжете.

– Ладно.

Она потерла ладонь, развернула свернутый в цилиндр листок и взяла его за верх и низ.

– Зажигайте.

Ярко-желтая стрелка зашипела возле покрывавшей ее ноги синей юбки, полыхнула красным и потускнела до оранжевого. Иветта прищурилась и бросила взгляд на нижние строчки.

Искренне твой, Сэмюэль С. Апфилд IV

– Господи… – От столкновения противоречивых чувств закружилась голова. – Это от моего мужа.

Лицо мистера Стромлера просветлело.

Держа письмо дрожащими пальцами, Иветта побежала глазами по строчкам.

16, 17 или, может быть, 18 августа 1902 года

Дорогая Иветта,

Я буду краток.

У меня сломана челюсть, так что общаться я вынужден только письменно. Работы много, и это письмо я пишу в коротких перерывах, необходимых в моем ослабленном состоянии для восстановления сил. (Жаль, что нет времени изложить все это каллиграфическим почерком, которым ты так восхищаешься.)

Сейчас я раскапываю завал в камеру, где находишься ты с Натаниэлем Стромлером.

Как ты, должно быть, понимаешь, большая часть твоей семьи погибла, включая жившего в доме твоего отца негра, а также индейца. Местонахождение злобного стрелка неизвестно, но мне сообщили, что он сильно изуродован – так, что страшно сказать. Брент выжил, но ранен и находится под моей опекой. Пролежав без сознания…

Тьма напала на огонь, и кончик спички превратился в крохотный красный уголек.

– Можно зажечь другую? – спросила Иветта. – Я не закончила.

Огненный жук прыгнул сквозь тьму и сделался сияющей янтарной слезой.

Пролежав без сознания день или два, он дополз до моей резиденции, которой служил стоявший в фургоне сундук, освободил меня и лишился чувств.

Я не ел несколько дней (запас орехов и изюма закончился позавчера) и по причине слабости не смог подняться к крепости, не говоря уже о том, чтобы взяться за физическую работу. Теперь, после небольшого отдыха, я собрался с силами и приступил к раскопкам. Надеюсь добраться до вас с мистером Стромлером за два дня, но не хочу рисковать и перетрудиться, поскольку теперь от меня зависят три жизни.

Страдая временами от галлюцинаций, я хорошо понимаю, что никакими стараниями не уравновешу тяжесть своих мерзких преступлений. Ты можешь либо отпустить меня, как только я стану не нужен тебе, либо отправить в тюрьму или на виселицу. Я не жду, что ты снова примешь меня в свою жизнь, но благодарен судьбе за то, что могу хотя бы так помочь тебе и твоей семье.

Искренне твой,Сэмюэль С. Апфилд IV

– Брент еще жив. Я уже и не думала, что кто-то из них… – Иветта не договорила.

Пламя подобралось к пальцам мистера Стромлера.

– Нас спасут. – Под его густыми усами появилась улыбка. – Мы будем жить.

В глазах защипало от слез радости. Иветта кивнула.

– Мы будем жить.

– И ваш муж тоже жив.

Она снова кивнула, но изображать притворную радость не стала.

Пламя обратилось струйкой дыма. За дверью сдвинулся завал.

– Это муж. – Иветта была рада, что темнота спрятала ее лицо от мистера Стромлера.

Глава 2. Человек по имени Сэмюэль С. Апфилд IV

Открыв глаза, Иветта увидела четыре синих пятна, оповещавших обитателей камеры о наступлении рассвета. По другую сторону двери медленной лавиной сползали камни, хотя их смещение она не столько слышала, сколько ощущала. Пес сидел возле запечатанного выхода, словно в предвкушении громогласно объявленной театральной премьеры.

Иветта приподняла голову и увидела на животе крохотную белую трубочку. Схватив ее, села и развернула послание. В бледнеющие отдушины задувал ветерок, и бумажка в ее руке дрожала.

Дорогая Иветта и мистер Стромлер,

Я позволил себе короткий перерыв, дабы достать из колодца ведро воды. В отдушину я вставлю ствол винтовки, чтобы через него (он, само собой, абсолютно пуст) доставить жидкость вам. Пожалуйста, дайте мне знать, когда будете готовы принять запас свежей воды. В ближайшее время я также смогу снабдить вас морковью, но пока диаметр плодов слишком велик для воздуховодных отверстий. Решением этой дополнительной задачи я займусь во время перерывов, необходимых, к несчастью, для восстановления затраченных сил.

С уважением,Сэмюэль С. Апфилд IV

Иветта посмотрела на дремлющего сокамерника, поправляющегося джентльмена, и решила не подавать сигнал, пока он не проснется. Восемь месяцев страданий в катакомбах научили ее ценить отдых и сон.

Хормейстерша поднялась, потянулась, достала фляжку и вылила воду в перевернутую крышку, чем сразу отвлекла Генри от наблюдения за закрытой дверью. Собрав и разделив сотни прекрасных и ужасных воспоминаний, двадцатишестилетняя женщина, родившаяся в техасском Шолдерстоуне и прожившая семь лет в Сан-Франциско, пыталась решить, какую роль будет играть в ее будущей жизни Сэмюэль С. Апфилд IV. Глядя на лакающую воду собаку, Иветта завидовала простоте ее существования. Независимо от принятого решения, разговора через отдушину не будет. Для начала ей нужно посмотреть ему в лицо.

* * *

Пусть и приправленные песком, невероятно сладкие и сочные морковки, которыми Иветта и мистер Стромлер угостились в сумерках, были вкуснейшими из всех овощей, что она когда-либо ела. (После восьми месяцев кормежки исключительно дрянным куриным супом все прочее приобретает особенный вкус.)

Пленники наслаждались обилием воды, хотя Иветта не могла отделаться от вкуса ружейного металла.

* * *

За дверью грохотали камни.

Открыв глаза, Иветта почувствовала, что плывет в полнейшей темноте безвременья. Медленно, как будто само собой, осы́пались руины. А потом стало тихо.

Женщина подумала, что он, может быть, ранен или погребен заживо, и устыдилась собственных мыслей, радости, которую испытала, думая об этом. Она молча помолилась Господу.

Камни снова заворочались. Сэмюэль С. Апфилд IV вернулся к работе.

* * *

В янтарном свете сумерек Иветта и мистер Стромлер достали хлебные цилиндрики, прибывшие через отдушины после полудня.

Снаружи заворочались камни. Часовой залаял и положил на дверь левую лапу. Иветта и мистер Стромлер посмотрели на взбудораженного пса.

В дверь постучали.

Хормейстерша вздрогнула и выронила хлеб. То же случилось с джентльменом. Генри радостно залаял.

– Пожалуйста, входите! – Мистер Стромлер поднялся с земли. Иветта встала с каменной лежанки и отбросила с лица сальные волосы. Генри восторженно запрыгал.

Камень о железо. И еще раз.

Металлический звук разлетелся эхом.

– Может, засов застрял? – предположил мистер Стромлер.

Иветта кивнула. Во рту пересохло. Сердце сжалось и замерло. Все ее пространные рассуждения оказались пустыми, бесплодными умствованиями, и она как и раньше не имела ни малейшего представления о том, что скажет мужу, когда они наконец воссоединятся.

Камень о железо.

В своем воображении Иветта уже видела, как обнимает мужа, и чувствовала, как ее наполняет теплый свет. Она толкала его с края обрыва и ощущала заслуженное удовлетворение. Метаясь туда-сюда, она раздирала себя.

Засов клацнул, скрипнул, проскрежетал и звякнул, упав на землю. Тяжелая дверь вдруг дрогнула и сдвинулась на полдюйма.

Иветта напряглась.

Дверь открывалась, скребла по каменному полу, скрипели петли.

Прислонившись к косяку, в мешковатом коричневом с золотом полосатом костюме, принадлежавшем некогда Штукарю, стоял маленький, ростом с Бонито, блондин, выписанный сумеречными лучами, которые просвечивали сквозь взорванные стены форта. На перекошенном лице лежал слой пыли, сломанную челюсть удерживал на месте шелковый платок, настолько запачканный засохшей бурой кровью, что он напоминал обгаженную пеленку. Посредине серой комковатой физиономии сверкали два голубых шарика, а изо лба выступал вдавленный в кожу камень.

Пораженная жалким видом Сэмюэля С. Апфилда IV, Иветта застыла на месте. Мистер Стромлер откашлялся.

– Оставлю вас наедине.

С этими словами он прошел мимо коротышки и покинул форт через взорванную южную стену.

Иветта молчала. У нее просто не было слов. Она смотрела на жалкого предателя-мужа, и бушевавшая внутри война между ненавистью и состраданием не утихала.

По прошествии целой минуты бесполезных рассуждений хормейстерша обрела дар речи и заявила, что желает видеть Брента.

Сэмюэль кивнул, затянул пояс, удерживавший на узкой талии штаны Штукаря, повернулся и, прихрамывая, побрел прочь.

Оставшись одна, Иветта вышла из камеры в разрушенный форт, почерневший, потерявший форму, совершенно неузнаваемый. Здесь она читала покаянное письмо мужа, спорила с Долорес, а потом извинялась перед ней.

Обойдя груды мусора, некоторые из которых были повыше Сэмюэля, Иветта повернула на запад. После шестидневного пребывания в темноте она впервые вышла наружу. Невидимые руки распрямили спину, и в предзакатных лучах, окрасивших кожу в цвет золота, хормейстерша узнала Его присутствие. Слезы, вместившие в себя так много, подступили к глазам, открывшаяся ей невероятной красоты панорама вспыхнула и заискрилась.

– Спасибо, – тихо сказала Иветта.

Разбитые туфли прошаркали по настилу, спускающемуся к конюшне, где крепкие животные стояли посреди умерших от голода. Иветта прошла вниз. Немой блондин повернул за семейный фургон и вытянул палец с побагровевшим ногтем.

Жена обогнула мужа, нырнула под тент и увидела перевязанного и спящего на чистой простыне брата. Тут же стояли чашки с водой, толченой морковью и сухарями.

Иветта дотронулась до лба Брента – температура нормальная.

– Лихорадки нет.

Кожа ковбоя была сухая, дыхание ровное.

– Похоже, он в порядке.

Бугорчатая голова качнулась взад-вперед.

Иветта села на кровать напротив старшего брата.

Муж повернулся и шагнул прочь.

– Сэмюэль.

Он остановился, но не обернулся.

– Я много думала о том, что сказать тебе и что я чувствую, но так и не придумала. – Она заглянула в глубь себя и произнесла то, что увидела там: – Не знаю, смогу ли когда-нибудь посмотреть на тебя и увидеть кого-то другого, а не слабака и глупца, из-за которого погибла моя семья. Жалкого труса, из-за которого меня насиловали. Того, кто предал самое дорогое.

Человечек, стоявший спиной к ней, кивнул перевязанной головой.

– Может быть, связавшись с Грисом, ты уже ничего не мог сделать, – продолжала Иветта. – Если б ты пошел против него, тебя убили бы его подручные, а мы с Долорес все равно попали бы в катакомбы.

У Сэмюэля задрожали руки.

– Может быть, так и есть, и каждый, кого Грис взял на крючок, вынужден поступать так, как поступил ты. – Сердце заколотилось. – Но я в это не верю. Сейчас не верю и, может быть, не поверю никогда.

Коротышка опять кивнул.

– Но я знаю, что хотела бы поверить, – призналась Иветта. – Хотела бы поверить, что у тебя не было выбора, что я могу вернуть тебя в мою жизнь. Я не знаю, могу или нет.

Спина и плечи человечка дрожали.

– Я хочу посидеть здесь с братом. – Иветта взяла Брента за руку. – Одна.

Жалкий коротышка прошел по бревенчатому настилу, достиг самого верха и попал под горизонтальные лучи заходящего солнца. Южное небо было точь-в-точь того цвета, что и освещенная правая половина Сэмюэля, и Иветта могла видеть только ту его часть, что оставалась в тени.

Глава 3. Благодатный дух

Мужчина, забывший свое имя, увидел белый пирамидальный камень и решил, что должен достичь его. Он вонзил пальцы здоровой руки в высушенную землю и протащил вперед агонизирующий труп с тремя бесполезными придатками. Щебень и песок сдирали кожу, камень на дюйм приблизился к правому глазу.

По другую сторону лежал покрытый грязью мертвый верзила, вцепившийся в развороченные кишки так, словно пытался вытянуть спущенный туда якорь.

Мужчина, забывший свое имя, потерял сознание и очнулся в темном месте, лежа на спине. Он знал только, что должен повернуться на живот и продолжать ползти к фургону с черным сундуком, где хранится последняя надежда.

* * *

– Вы очнулись? – спросил откуда-то кто-то.

Стрела желтого пламени полыхнула, разгорелась докрасна, долетела до висячего фонаря и превратилась в сверкающий круг, осветивший часть фургона.

Щеголь помахал спичкой и посмотрел на распростертого ковбоя.

– По-моему, в прошлый раз… все было иначе… – прохрипел Брент.

– Предпочитаю этот расклад.

– Янки.

Губы под густыми светлыми усами Щеголя разошлись, обнажив зубы.

– Как вы себя чувствуете?

– Все болит, но лихорадки нет. И силы чуток появилось. – Брент огляделся. – Где Иветта?

Лицо Щеголя посерьезнело.

– В форте.

– Что она там делает? – встревожился Брент. – Незачем ей туда ходить.

– Собирает останки вашей семьи.

Брент подался вперед, но в раны словно воткнулись острые лезвия, и он упал.

– Черт…

– Осторожнее. Не забывайте про ранения.

– Не нужно ей туда ходить… И заниматься этим не надо.

– Согласен, – ответил Щеголь. – Но когда мы – мистер Апфилд и я – предложили помощь, она отказалась.

– Похоже, ей лучше.

– Из нашего квартета она, бесспорно, наиболее крепка.

– У Иветты всегда все быстрее заживало, – заметил Брент. – Как у ящерицы.

Мужчины замолчали, и установившуюся тишину заполнили донесшиеся со стороны форта скребущие звуки. Хотя физически помочь сестре Брент никак сейчас не мог, он все равно думал об этом, подкрепляясь толченой морковью и водой. И в какой-то момент его осенило.

– Мы тут везли девочкам сюрприз. Думаю, Иветту он порадует. Вы ей не отнесете?

– Конечно, отнесу.

* * *

Совершив болезненное путешествие от ложа до края фургона, Брент увидел на небесном своде молодой месяц и древние звезды. В форте скребли металлом по камню. Что-то хрустнуло, и ковбой подумал, уж не обгорелая ли это часть кого-то, кого он любил.

Натаниэль и Сэмюэль доставили ящик к западной стене. Войдя в руины форта, они снова услышали, как металл скребет по камню.

– Оставьте меня, – нервным от усталости и горя голосом попросила Иветта.

– Брент попросил принести вот это, – сказал Щеголь. – Если вам не нужно, сказано отнести назад.

– Что еще за… – Иветта остановилась, а потом с удивлением добавила: – Они его привезли? Невероятно. Привезли из самого Сан-Франциско!

– Брент подумал, что, может быть, вам будет не так тяжело… заниматься… тем, чем вы занимаетесь.

– Может быть, – согласилась Иветта. – Пожалуйста, достаньте его из ящика.

Ковбой услышал, как скрипнули четыре крохотные петли, как щелкнула ручка, повернутая против часовой стрелки.

– А они привезли «Волны несут нас домой»? – спросила Иветта.

– Мистер Апфилд уже приготовил именно этот цилиндр.

Джон Лоуренс планировал включить музыку и потанцевать с дочерьми после того, как те будут спасены, и пусть этому не суждено было сбыться, Брент надеялся, что фонограф хотя бы чуточку облегчит сестре выполнение той тяжелой работы, за которую она взялась.

– Хотелось бы послушать, – сказала Иветта. – Пожалуйста.

Генри гавкнул.

Из освещенного фонарем форта донеслись звуки вальса, который Брент слышал в последний раз у сестры на свадьбе.

Словно благодатный дух, музыка струн, деревянных духовых и фортепиано поплыла над истерзанной землей. Услышав шаги, Брент перевел взгляд на взорванную восточную сторону. Из-за развалин появилась Иветта, вся в саже и копоти, но с виду куда более здоровая, чем тогда, когда он видел ее в последний раз.

– Спасибо! – крикнула она.

– Пожалуйста! – Говорить громко было больно, но Брент все же добавил: – Извини, что не могу помочь.

– Уже помог! – Иветта вернулась в форт и обратилась к двум мужчинам: – Пожалуйста, оставьте меня.

Джентльмены, высокий и низенький, вышли с западной стороны.

* * *

Иветта слушала песню уже в пятый раз. Слушала и подпевала.

– У нее красивый голос, – заметил Щеголь за кружкой горячего чая.

– Да уж. – Брент откинулся на постель. – Всегда хорошо пела. – Он закрыл глаза. – Это дар.

Музыка почти полностью заглушала звуки скорбных трудов Иветты, и на одиннадцатом повторе вальса Брент уснул. Ему приснилось, что мать поет чудесную колыбельную, где рассказывается о вольной жизни ковбоя.

Глава 4. Тлеющие угли Натаниэля Стромлера

Форт пропал из виду.

Слева от Стромлера громоздилась отвесная горная стена, циклопический барьер, о который его едва не раздавило. Впереди тянулся горизонт, посыпанное звездами черное неузнаваемое небо. Раненный, разочарованный, нетвердый духом, он возвращался домой.

Буланая кобыла не пережила сражения (животное умерло от жажды в конюшне, откуда не смогло выбраться), и Натаниэль ехал на крапчатом мустанге, принадлежавшем раньше Стиви, чьи частичные останки лежали с прочими в черном сундуке, который на протяжении большей части 1902 года занимал Сэмюэль С. Апфилд IV.

Ярдах в десяти к югу от высокого джентльмена параллельным курсом на восток катил фургон Плагфордов. Лошадьми с помощью хлыста Штукаря управляла Иветта, рядом с ней на скамье расположился Брент. Слева от мистера Плагфорда, уткнувшись блестящим и влажным черным носом в его бедро, дрых цирковой пес.

На значительном расстоянии от фургона и в том же направлении двигался коротышка блондин верхом на трофейной бурой лошаденке.

* * *

Незнакомые тусклые звезды рассыпались по необъятному куполу; синий цвет его все темнел, а земля становилась все площе.

Натаниэль выпил кофе из фляжки и зевнул. Прямо перед караваном скрывавшееся солнце обнаружило свой сияющий скальп.

– Мистер Стромлер, – окликнула Иветта.

Джентльмен придержал коня.

– Да?

Женщина указала хлыстом на следующую за фургоном цепочку оставшихся бесхозными лошадей.

– Мы с Брентом хотели бы поделиться с вами добычей.

– Спасибо, но в этом нет необходимости.

– Денег у нас больше нет, – объяснила Иветта, – но мы готовы дать вам больше обещанного. Тем более что с вами столько всего случилось…

Принять благотворительность от разрушенной семьи Натаниэль не мог.

– Каждая лошадь должна принести не меньше ста сорока долларов, – продолжала Иветта, – за исключением черного мустанга – он уже довольно стар.

Натаниэль покачал головой.

– Боюсь, что…

– Пожалуйста, возьмите, – попросил Брент. – Позвольте нам с сестрой сделать хоть что-то хорошее в этом ужасе. Помочь вам с гостиницей.

Джентльмен знал, что ничего другого, кроме как принять подарок, ему не остается.

– Спасибо.

Брент приподнял ковбойскую шляпу и посмотрел на джентльмена.

– Если вам когда-нибудь понадобится помощь – любая, свяжитесь со мной. Мы с сестрой будем какое-то время на ранчо Плагфордов в Шолдерстоуне. Может, и насовсем там останемся. Зависит от того, как заживут мои раны.

– Спасибо за предложение.

– Оно от чистого сердца.

– Знаю.

* * *

Лизвилль возник на горизонте в половине шестого. Сидя на крапчатом мустанге и ведя в поводу шесть лошадей, Натаниэль попрощался за руку с Брентом и Иветтой и помахал мистеру Апфилду. Маленький блондин не поднял головы.

* * *

Джентльмен взял курс на ранчо Сейблов, расположенное к юго-западу от города, где продал приведенных лошадей худощавому обладателю густой бороды за восемьсот пятьдесят долларов, без торга. Продавец и покупатель поплевали на ладони и ударили по рукам, трижды тряхнув сплетенными кистями.

Выбрав из водопада седых завитков на лице пару зерен кукурузы, Айзек Сейбл заметил:

– Тут некоторые поговаривали, что вы взяли бессрочный отпуск. – Хозяин ранчо пожевал зерна. – Рад, что вернулись в Лизвилль.

И хотя Натаниэлю казалось, что большей частью он все же не вернулся, ему пришлось ответить:

– Спасибо.

* * *

Проезжая по центральной улице, Натаниэль миновал кузницу, где впервые встретился с Плагфордами и увидел стрелка, который и свалил его в конце концов. Городок выглядел маленьким и каким-то нереальным – настольной игрой в цивилизацию посреди громадного дикого мира. Далее джентльмен направил коня в юго-западную часть города, заглядывать куда избегал много месяцев. Несколько любопытных с интересом рассматривали мустанга с застывшими пятнами крови, а два клиента сапожной мастерской даже окликнули его, но он никак не отозвался и проехал дальше, не поворачивая головы.

Лошадь доставила задумчивого всадника в конец улицы и остановилась возле «Первоклассной гостиницы Стромлера». Молча и спокойно джентльмен оглядел открытые стихиям комнаты и коридоры незавершенного строения, подвергшегося нашествиям песка, дождя, ветра, перекати-поля, койотов, бродяг и времени.

Натаниэль смотрел на разрушенную мечту – и ничего не чувствовал. Он тронул поводья и направил мустанга прочь. Теперь за ним тянулась длинная тень. Джентльмен надеялся, что хотя бы женщина, которую он любил так долго, сможет разбудить его едва тлеющие угли. Солнце садилось, и всадник торопил усталого коня.

* * *

Войдя в стойло, где прежде квартировала буланая, крапчатый оценил своих ржущих соседей. Оставив животное на новом месте, Натаниэль отряхнул от пыли синий костюм, пропахший лошадьми и потом, но хотя бы не запачканный кровью, как желтый, или мерзкими выделениями скорпионов, как смокинг.

Разбив свое бледное отражение в лохани, он плеснул водой на сухую пыльную кожу, вытер руки о штаны, вышел из конюшни и направился по галечной дорожке к темной коробке, дому Футменов. Слившийся с тенью человек, в котором Натаниэль узнал негра Сэра, отвернулся, не поздоровавшись.

– И сколько ж дней в неделе? – прогремел далекий голос.

Скользнув взглядом по строению, Натаниэль увидел на западной части веранды привычное мерцание трубки Иезекиля.

– Так вот в чем проблема, а? Не знаем, сколько дней в неделе?

Хозяин ранчо покачивался на подвешенной на цепях скамеечке, и трубка образовала в темноте красную дугу.

– Не так уж и хороши эти школы на востоке.

Пререкаться с Иезекилем не хотелось, и джентльмен просто пропустил выпад мимо ушей.

– Семь, – констатировал хозяин фермы. – Семь, а не десять.

Трубка пыхнула, высветив сердитые брови.

– Добрый вечер, мистер Футмен, – ответил Натаниэль.

– Харриет! – крикнул старик.

– Да? – откликнулась женщина через окно кухни.

– Думаю, мистер Стромлер что-то забыл. Ручку дорогую или запонки золотые… А может, яблоко недоеденное…

– Ты почему так говоришь?

Трубка снова полыхнула и потемнела.

– Он вернулся.

Защищаться не хотелось, и Натаниэль поднялся на две ступеньки и шагнул на веранду.

Растрепанная голова Иезекиля вынырнула из-за угла.

– Вид у вас не больно-то впечатляющий.

Натаниэль протянул руку к сетчатой двери.

– Кэтлин в детской, – мягче добавил хозяин ранчо.

– Спасибо.

– Она уж собираться утром стала.

Новость должна была встревожить, но джентльмен ощутил лишь некоторую отстраненную озабоченность. Вежливо кивнув, он открыл сетчатую дверь, вошел в дом Футменов (здесь знакомо пахло слишком пряным пирогом), пересек клетчатый коврик, поднялся на второй этаж и, сделав еще четыре шага, оказался у закрытой двери детской. Из своей комнаты высунулся Ортон, любознательный подросток, сын Иезекиля и Харриет.

Натаниэль шагнул прямо к нему.

– Никогда больше не подглядывай за моей невестой. – Он сжал кулаки.

– Я просто…

– Никогда!

Мальчишка отступил в комнату, захлопнул дверь и повернул ключ.

Пульс застучал в груди и плече, как два отдельных сердца. Он рассердился на Ортона, но по-настоящему его расстраивало то, какие ужасные вещи творят с женщинами мужчины, а также то, что он был готов ударить тринадцатилетнего мальчишку. Джентльмен устало покачал головой и обернулся. В открытом дверном проеме детской в зеленом шелковом халате стояла его черноволосая невеста, Кэтлин О’Корли.

– Натан?

– Я… Извини, что задержался.

Женщина ошеломленно смотрела на вернувшийся призрак жениха, и он смотрел на нее так же. Не чувствуя теплого света любви, Натаниэль знал, что хочет защищать невесту от подлого и злого мира, и что именно это желание и составляет связывающие их узы.

– Поговорим наедине, – предложила Кэтлин.

Проследовав за ней в детскую, джентльмен закрыл дверь и повернул ключ. Щелкнул замок. Пара обнялась.

Не издав ни звука, Натаниэль перетерпел разбуженную объятиями боль.

– Я так рада, что ты вернулся, – сказала Кэтлин. – Но поверить не могу – ты с оружием…

Натаниэль Стромлер ничего не ответил. Через плечо невесты он смотрел в оконце на западной стене. Поверх темно-серого пейзажа в нем висело полупрозрачное отражение незнакомца.

Сноски

1

Госпожа! (исп.)

(обратно)

2

Вкусно (исп.).

(обратно)

3

Пожалуйста, госпожа, ты… (исп.)

(обратно)

4

Много (исп.).

(обратно)

5

Около 22,5 кг.

(обратно)

6

Дай лапу (исп.).

(обратно)

7

Голос (исп.).

(обратно)

8

Я хочу есть (исп.).

(обратно)

9

Стоять! (исп.)

(обратно)

10

Сидеть! (исп.)

(обратно)

11

Смотри на меня (исп.).

(обратно)

12

Хорошо (исп.).

(обратно)

13

Отвоевана США у Мексики в 1846 г. и существовала до 1912 г., когда были окончательно определены границы 47-го штата Нью-Мексико.

(обратно)

14

Дюйм – ок. 2,5 см.

(обратно)

15

Ярд – около 91,5 см.

(обратно)

16

Зона освоения Дикого Запада.

(обратно)

17

«Кровавый берег» (исп.).

(обратно)

18

Жители Техаса, называемые по аналогии с мексиканцами: нынешний штат был территорией Мексики и откололся от нее в ходе Войны за независимость 1835 – 1836 гг.

(обратно)

19

Имение, усадьба.

(обратно)

20

Презрительное прозвище неиспаноязычных иностранцев (в женском роде – гринга).

(обратно)

21

Спасибо (исп.).

(обратно)

22

Здорово поёшь (исп.).

(обратно)

23

Выпей (исп.).

(обратно)

24

Боссу (исп.).

(обратно)

25

Она твоя младшая сестра? (исп.).

(обратно)

26

Коричневато-желтая или желтовато-коричневая с черными гривой, хвостом и нижними частями ног.

(обратно)

27

Грубая плотная ткань с диагональным плетением.

(обратно)

28

Мексиканское национальное блюдо – тонкая лепешка-тортилья, сложенная вдвое вокруг начинки.

(обратно)

29

Около 183 см.

(обратно)

30

Около 188 см.

(обратно)

31

Здесь: бригадир ковбоев-погонщиков.

(обратно)

32

Защитные чехлы для ног.

(обратно)

33

Так многие южане (жители бывших рабовладельческих штатов, входивших в Конфедеративные штаты Америки, Конфедерацию) называют Гражданскую войну в США 1861–1865 гг.

(обратно)

34

За счет заведения (исп.).

(обратно)

35

Спасибо, дружок (исп.).

(обратно)

36

Мы хотим поговорить с Охосом (исп.).

(обратно)

37

Элемент мексиканской праздничной игры – объемная полая фигура (как правило, из плотного бумажного материала) с содержимым в виде различных угощений, игрушек или конфетти, которое высвобождают из пиньяты, разрывая ее ударами палки, с завязанными глазами.

(обратно)

38

Понимаете? (исп.).

(обратно)

39

Это довольно просто (исп.).

(обратно)

40

Национальное мексиканское блюдо, вариация тортильи с начинкой; в отличие от тако, при его изготовлении начинку, как правило, упаковывают в тортилью «конвертом», а не просто заворачивают, как, видимо, имеет в виду автор.

(обратно)

41

Отец? (исп.).

(обратно)

42

Две минуты, ладно? (исп.).

(обратно)

43

«Звездочка» по-испански – Estrellita.

(обратно)

44

Две песни (исп.).

(обратно)

45

Только одну (исп.).

(обратно)

46

Священная Реликвия! (исп.).

(обратно)

47

Святой Педро (Петр) из Реликвии! (исп.).

(обратно)

48

Первоклассное заведение. Сигары, напитки, игра в кости (исп.).

(обратно)

49

Спасибо. Добрый вечер и вам (исп.).

(обратно)

50

Малоимущие не допускаются (исп.).

(обратно)

51

Исполнитель мексиканской народной музыки.

(обратно)

52

Ок. 167 см.

(обратно)

53

Ок. 162 см.

(обратно)

54

Прошу (исп.).

(обратно)

55

Шесть по три (исп.).

(обратно)

56

Пожалуйста, скотч, многолетний и мягкий.

(обратно)

57

Начнем (исп.).

(обратно)

58

Прошу прощения (исп.).

(обратно)

59

Шесть по четыре (исп.).

(обратно)

60

Bonito – симпатяга, миляга (исп.).

(обратно)

61

Маракас – карибско-латиноамериканские погремушки для сопровождения музыки.

(обратно)

62

Победитель (лат.)

(обратно)

63

Еще по одной, друг мой (исп.).

(обратно)

64

«Эссенция» (исп.).

(обратно)

65

Весьма умно (исп.).

(обратно)

66

Традиционное центральноамериканское блюдо – пирог из кукурузной (как правило) муки с начинкой, приготовленный на пару́ в обертке из кукурузных или банановых листьев.

(обратно)

67

Выпивка для сеньора Бонито и американца (исп.).

(обратно)

68

И очень, очень щедр (исп.).

(обратно)

69

Вы очень красивы (исп.).

(обратно)

70

Глянцевитый черный цвет вулканического стекла.

(обратно)

71

Большие Руки (исп.).

(обратно)

72

Однако (исп.).

(обратно)

73

Отправляемся в «Катакомбы» (исп.).

(обратно)

74

Спасибо, вы очень великодушны (исп.).

(обратно)

75

Тпру, ребята, тпру! (исп.).

(обратно)

76

Но, ребята! (исп.)

(обратно)

77

Гоните! (исп.)

(обратно)

78

Джентльмены, будьте осторожны! (исп.)

(обратно)

79

Скажи, я красивая? (исп.)

(обратно)

80

Пожалуйста, любимый (исп.).

(обратно)

81

Прошу, вернись в бар (исп.).

(обратно)

82

Мяса нет (исп.).

(обратно)

83

Фут – около 30,5 см.

(обратно)

84

Ура! (исп.).

(обратно)

85

Вас ожидают чудные забавы! (исп.).

(обратно)

86

Имеется в виду Испано-американская война 1898 г.

(обратно)

87

В 1890-е гг. ряд индейцев хопи были заключены в Алькатрас за противодействие планам американского правительства по разрушению традиционного быта этого народа, в частности, за нежелание отдавать детей в школу, где обучение было построено таким образом, чтобы оторвать их от родной культуры.

(обратно)

88

Достойные люди. Все до единого (исп.).

(обратно)

89

Мексиканки (исп.).

(обратно)

90

Китайская азартная игра с особым набором игральных костей.

(обратно)

91

Тонкий вкус (исп.).

(обратно)

92

Взрыв броненосца в гаванском порту послужил одним из поводов к началу Испано-американской войны (см. выше); американская сторона сообщала, что гибель судна стала результатом атаки (подразумевалось – со стороны Испании, владевшей Кубой), испанская же сторона настаивала на внутренних причинах взрыва.

(обратно)

93

У насекомых шесть ног, и автор, видимо, использует это наименование в расширительном бытовом значении.

(обратно)

94

Пошевеливайся, гринго! (исп.)

(обратно)

95

Галеон – крупное парусное судно с тяжелым вооружением.

(обратно)

96

Внутрь (исп.).

(обратно)

97

Тип безрукавной накидки, надевающейся через шею и свободно свешивающейся спереди и сзади.

(обратно)

98

Великолепно (нем.).

(обратно)

99

Благодарю, милостивый государь (нем.).

(обратно)

100

Да (нем.).

(обратно)

101

Отец. Не надо. Мы… (исп.)

(обратно)

102

Молчи (исп.).

(обратно)

103

Мне нужно идти (исп.).

(обратно)

104

Быстро, быстро! (исп.).

(обратно)

105

Звери, звери! (исп.)

(обратно)

106

Провались в ад! (исп.).

(обратно)

107

Или Американо-мексиканской (1846–1848 гг.)

(обратно)

108

Мексиканский приблизительный аналог ковбоя.

(обратно)

109

Английского не знаю. Я коренной мексиканец (исп.).

(обратно)

110

Нет! Умоляю! Я ничего не знаю! (исп.)

(обратно)

111

Крепость, защита которой (1836) от мексиканских войск во время Войны за независимость Техаса стала одним из самых известных эпизодов североамериканской военной истории; почти все техасцы погибли в битве или были казнены.

(обратно)

112

Не стреляйте! Не стреляйте! (исп.)

(обратно)

113

Помогите, прошу, помогите! (исп.)

(обратно)

114

Звери! Нелюди! (исп.)

(обратно)

115

Наши здесь! (исп.)

(обратно)

116

Выдавайте Гриса! (исп.)

(обратно)

117

Твою мать! (исп.)

(обратно)

118

Кто это? (исп.)

(обратно)

Оглавление

Часть I. Не на прогулке

  Глава 1. Знакомство

  Глава 2. Тихая ссора

  Глава 3. Плагфорды

  Глава 4. Баллада для настоящих людей

  Глава 5. Gringa Madre

  Глава 6. Предприятия опасные и безопасные

  Глава 7. В седле

  Глава 8. Осмотрительный мексиканец

  Глава 9. Пустые черепа

  Глава 10. Преступники

  Глава 11. Две колыбельные

  Глава 12. Пожиратели скотча и текилы

Часть II. «Catacumbas»

  Глава 1. Портрет Гриса

  Глава 2. Внутренний мир мужчин

  Глава 3. В пекло

  Глава 4. Путь мучачос

  Глава 5. Верность, вера и черная дыра

  Глава 6. Низина

  Глава 7. «Catacumbas»

  Глава 8. Глотай слюну

  Глава 9. Предприятие для предпринимателей

  Глава 10. Была

  Глава 11. В присутствии насекомого

  Глава 12. Ядовитые воплощения

  Глава 13. Злые люди

  Глава 14. В соседних комнатах

  Глава 15. Твоя треклятая жизнь закончилась!

Часть III. Порядки

  Глава 1. Лекарства запрещенные и предписанные

  Глава 2. Передышка для тупиц

  Глава 3. Новый мистер Плагфорд

  Глава 4. Семейный совет

  Глава 5. Семейные разборки

  Глава 6. Испытание и поражение

  Глава 7. Треклятое письмо

  Глава 8. Бога здесь нет

  Глава 9. Зрение незащищенного мозга

Часть IV. Тактики

  Глава 1. Рядом с трупами

  Глава 2. Конец Натаниэля Стромлера

  Глава 3. Цель пыток

  Глава 4. Общий сбор

  Глава 5. Новые созвездия

  Глава 6. Мы не благородные герои

  Глава 7. Полное фиаско

  Глава 8. Работа для кривых клювов

Часть V. Музыка среди развалин

  Глава 1. Тесное чистилище

  Глава 2. Человек по имени Сэмюэль С. Апфилд IV

  Глава 3. Благодатный дух

  Глава 4. Тлеющие угли Натаниэля Стромлера Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg