«Реки Вавилона»

Реки Вавилона (fb2) - Реки Вавилона (пер. Александр Петрович Романов (переводчик)) 1876K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нельсон ДеМилль

Нельсон Демилль РЕКИ ВАВИЛОНА

Эта книга посвящается Бернарду Гейсу, который рискнул; моей жене Эллен, которая пошла на еще больший риск; и моим родителям, у которых просто не было выбора

«Наша борьба только началась. Самое худшее впереди. Теперь Европе и Америке следует знать, что мира не будет… Нас не пугает перспектива развязывания третьей мировой войны. Весь мир использовал нас, а потом забыл про нас, но теперь настало время осознать, что мы все-таки существуем. И, какова бы ни была цена, мы будем продолжать свою борьбу. Без нашего согласия ни одна арабская страна ничего не сможет сделать. А мы всегда будем против мирного соглашения. Мы — главная карта в этой колоде».

Доктор Джордж Хабаш, глава Народного фронта освобождения Палестины (НФОП).

«Мы, евреи, никуда не уйдем. И, как бы ни были сильны, жестоки и безжалостны направленные против нас силы, мы готовы встретить их. Миллионы изувеченных тел, захороненных заживо, сожженных… Но никогда никому не удавалось сломить дух еврейского народа».

Голда Меир. Брюссель, 19 февраля 1976 г., 2-я Брюссельская конференция по вопросу положения евреев в СССР.

Франция: Сен-Назер 

Нури Саламех, ученик электрика, еще раз ощупал обширные карманы своего комбинезона. Он стоял, слегка согнувшись, посреди громадного цеха завода «Аэроспасьяль», не зная, что делать дальше. Вокруг него другие иммигранты, франкоговорящие алжирцы, двигались как будто в каком-то нереальном замедленном танце, словно тянули время в ожидании звонка, означавшего окончание их рабочей смены.

Лучи вечернего солнца, в которых струилась пыль, проникали в цех сквозь окна высотой с шестиэтажный дом и растворялись в морозном воздухе теплыми золотистыми бликами, контрастируя с паром, вырывавшимся при дыхании изо рта Саламеха.

За стенами цеха зажглись огни аэродрома. Над летным полем в клинообразном строю пролетели отливающие синевой металла «Миражи». Возле здания цеха начали выстраиваться в линию автобусы, которым предстояло после смены отвезти рабочих завода «Аэроспасьяль» домой, в Сен-Назер.

В цеху зажглись ряды дополнительных ламп дневного света, на секунду испугав алжирца. Саламех быстро огляделся вокруг, но, по крайней мере, один из бывших поблизости соотечественников избежал его пытливого взгляда. Нури решительно зашагал по цементному полу.

Перед ним на металлической платформе возвышался огромный «Конкорд». Фюзеляж и крылья со всех сторон окружали металлические лесенки и площадки для сборщиков. Большая часть обшивки самолета отсутствовала, и рабочие ползали вдоль длинного фюзеляжа, словно муравьи вдоль полуобъеденного туловища гигантской стрекозы.

Саламех взобрался по ступенькам на верхнюю платформу и пошел по мостику, огибавшему основание хвостового оперения, высота которого составляла двенадцать метров. На одной из неокрашенных алюминиевых пластин хвостового оперения по трафарету был нанесен производственный номер: 4x—LPN.

Он посмотрел на часы: до конца смены оставалось десять минут. Он должен был сделать это сейчас, до того как клепальщики из ночной смены закроют пластинами хвостовое оперение. Саламех схватил планшет, висевший на перилах платформы, и быстро пробежал глазами чертеж. Затем оглянулся через плечо и посмотрел вниз. Стоявший внизу алжирец, который подметал металлические опилки, поднял голову, но потом отвернулся.

Саламех почувствовал, что по лицу течет пот, но его охватил холод, которым так и веяло от цемента и металла. Он вытер рукавом лоб, нагнулся и пролез между двумя стрингерами в заднюю часть частично закрытого алюминиевыми пластинами фюзеляжа. Хвостовое оперение представляло собой лабиринт сваренных лазерной сваркой стоек и изогнутых растяжек. Ноги Саламеха покоились на поддерживающих траверсах, как раз над хвостовым топливным баком № 11. Он опустился на четвереньки и начал пробираться от стойки к стойке в направлении наполовину смонтированной герметической перегородки. Вверху вдоль пассажирского салона светили рабочие лампы дневного света, такие же лампы имелись и в хвостовом оперении, но Саламех не стал включать их. Он пробирался еще несколько минут в темноте, потом забрался за герметическую перегородку.

Наконец Саламех прочистил горло и позвал инспектора, находившегося в пассажирском салоне:

— Инспектор Лаваль!

Высокий француз, осматривавший аварийный люк, повернулся и подошел к перегородке, доходившей ему до груди. Он улыбнулся, узнав алжирца.

— Саламех. Почему ты прячешься, словно крыса в темноте?

В ответ алжирец выдавил из себя улыбку и помахал планшетом.

— Тут все готово? Можно заделывать перегородку, да?

Анри Лаваль перегнулся через перегородку, осветил мощным фонариком хвостовой отсек и внимательно осмотрел его. Другой рукой он взял у Нури планшет и принялся быстро перелистывать страницы с чертежами. Не следует доверять этим алжирцам, они могут не разобраться в графике инспекций. Лаваль еще раз проверил все страницы. Каждый инспектор поставил свою подпись. Электрика, гидравлика, топливные баки — все было проверено, и об этом имелась отметка соответствующего инспектора. Лаваль убедился и в наличии своей подписи.

— Да, все проверки закончены, — подытожил он.

— И моя электрика? — спросил Саламех.

— Да, да. Ты хорошо поработал. Перегородку можно закрывать. — Лаваль вернул планшет алжирцу, пожелал ему спокойной ночи, повернулся и пошел прочь.

— Благодарю вас, инспектор, — крикнул вслед французу Саламех, повесил планшет на пояс и, пригнувшись, продолжил свой путь между стойками, периодически оглядываясь через плечо. Инспектор Лаваль ушел. Саламех слышал, как изоляторщики собирали инструменты и спускались на платформу. Кто-то выключил большую часть ламп над салоном, и в хвостовом отсеке стало еще темнее.

Алжирец включил свой фонарик и направил луч вверх. Медленно поднимаясь по стойкам, он почти достиг того места, где сходились две стороны хвостового оперения. Из одного из своих обширных боковых карманов Саламех достал черную коробочку размером не больше пачки сигарет, на которой имелась металлическая пластинка с выбитой на ней надписью: «S.F.N.E.A.[1] CD—3265—21», но эта надпись отнюдь не соответствовала назначению прибора.

Из верхнего кармана алжирец достал тюбик с клеем, выдавил клей на алюминиевую пластину, затем крепко прижал коробочку к пластине и подержал ее в таком состоянии несколько секунд. Потом он вытащил из коробочки телескопическую антенну и отвернул ее в сторону таким образом, чтобы она не касалась металлических деталей.

Саламех медленно сменил положение, теперь он спиной упирался в стойку, а ногами — в поперечную перекладину. В хвостовом отсеке было отнюдь не жарко, но лицо его покрылось потом.

Ножом он зачистил изоляцию зеленого провода, шедшего к хвостовому навигационному фонарю, потом вытащил из кармана провод, на одном конце которого был закреплен металлический цилиндр размером с сигарету, а на другом виднелась освобожденная от изоляционного покрытия медная жила. Саламех закрепил медную жилу на проводе, ведущем к хвостовому навигационному фонарю, и тщательно заизолировал место соединения.

Алжирец начал медленно спускаться вниз, запутывая при этом свой провод среди других разноцветных проводов. Он опустился до основания киля, где тот соединялся с фюзеляжем. После этого перекинул провод через поперечную балку и бросил его к своим ногам.

Прижавшись лицом к холодной алюминиевой стойке, Саламех продолжал спускаться вниз, пока не дотронулся до верхушки топливного бака № 11. Сквозь отверстие внизу фюзеляжа, еще не закрытое алюминиевыми пластинами, он мог видеть верхушки голов рабочих, проходивших под крылом. Пот уже буквально струился по его лицу. Он представил себе, что они могут заметить его, но никто из рабочих не поднял голову.

Из другого кармана алжирец достал кусок белого вещества, похожего на замазку, весом примерно в полкилограмма. Он осторожно прилепил этот кусок к верхушке топливного бака № 11, потом подтянул провод, нащупав пальцами металлический цилиндр, воткнул его в мягкую массу вещества и плотно обмял веществом цилиндр. Внезапно прозвучавший звонок, означавший конец смены, заставил Саламеха вздрогнуть.

Он быстро выпрямился и вытер пот с лица и шеи. Дрожа всем телом, он пробрался по стойкам к выходу из хвостового отсека. Выбравшись из фюзеляжа, Саламех быстро спустился по лестнице на платформу. Вся операция заняла у него менее четырех минут.

Когда на платформе появились двое клепальщиков из второй смены, алжирца все еще трясло. Они с любопытством взглянули на Саламеха, который пытался взять себя в руки.

Один из клепальщиков был француз, второй алжирец.

— Все готово? — обратился к Саламеху алжирец и протянул руку.

Саламех на секунду замешкался, но потом заметил, что взгляды обоих мужчин устремлены на планшет, который висел у него на ремне. Он быстро отстегнул планшет и протянул его им.

— Да, да. Все готово. Электрика, гидравлика… Все проверено. Можно закрывать.

Клепальщики закивали, проверяя отметки в планшете, и принялись готовить алюминиевые пластины, заклепки и заклепочные пистолеты. Несколько минут Саламех стоял, наблюдая за ними, пока у него не перестали дрожать колени, потом неуверенно спустился вниз по лестнице и сунул пропуск в автомат, отмечавший время окончания работы.

Нури Саламех влез в один из поджидавших автобусов. Он тихо сидел среди рабочих, наблюдая, как они пьют вино из бутылок, а автобус тем временем вез их в Сен-Назер.

Он вышел из автобуса в центре города и отправился пешком по извилистым мощеным улочкам в свою кишащую тараканами квартиру, расположенную над кондитерской. Поздоровавшись по-арабски с женой и четырьмя детьми, Саламех объявил, что ужинать они будут позже, когда он вернется с важной встречи.

По темной узкой лестнице он вытащил свой велосипед из дома, сел и выехал на улицу. Он направился в район порта, где Луара впадает в Бискайский залив. Саламех тяжело дышал, при дыхании изо рта у него вырывался пар. Шины велосипеда следовало бы подкачать, алжирец ощущал стук ободов по неровной брусчатке.

Транспорта становилось все меньше, по мере того как он приближался по темным улочкам к порту, точнее к пустынному району, где находились U-образные бетонные укрытия для подводных лодок, построенные немцами во время Второй мировой войны. Не пробиваемые бомбами укрытия поднимались из черной воды — серые, безобразные, поврежденные взрывами. Высокие подъемные краны, торчавшие над причалами, поблескивали в последних лучах заходящего солнца.

Саламех подъехал к ржавой лестнице, спускавшейся к укрытиям, затолкал велосипед в густые кусты дикого лавра и принялся осторожно спускаться по искореженным ступенькам.

У края воды он перелез через обросшую ракушками стену и подошел к одному из укрытий. В нос ударили запахи дизельного топлива и моря. Саламех увидел поблекшую, облупившуюся надпись на грубом бетоне — обычное «ACHTUNG», потом еще какие-то слова на немецком и цифру 8. Он медленно подошел к ржавой железной двери и шагнул в укрытие.

Очутившись внутри, он услышал тихие удары воды о стены укрытия. В нем было темно, и только через открытую дверь проникал отдаленный свет фонарей. Саламех медленно двинулся по узкому помосту, уложенному вдоль тоннеля. Его слегка трясло от влажного, спертого воздуха, он несколько раз натужно кашлянул.

Внезапно в глаза ему ударил свет фонаря. Саламех прикрыл лицо руками.

— Риш? — прошептал он. — Риш?

Ахмед Риш выключил фонарик и тихо заговорил по-арабски:

— Ты все сделал, Саламех? — Вопрос этот прозвучал скорее как утверждение.

Нури Саламех почувствовал, что кроме них двоих на причале присутствуют и другие люди.

— Да.

— Да, — повторил Риш. — Да. — В его голосе слышалось злобное удовлетворение.

Саламех вспомнил темные глаза алжирца, наблюдавшего за ним весь день, и ему показалось, что во взглядах всех рабочих, даже клепальщиков — алжирца и француза — читалось скрытое соучастие.

— Инспекция завершена? Хвостовое оперение закроют сегодня ночью? — Риш говорил тоном человека, знающего ответы на свои вопросы.

— Да.

— Ты установил радиоприемник в самой высокой точке хвостового оперения, вблизи обшивки?

— Прямо на обшивку, Ахмед.

— Отлично. А антенна?

— Выдвинул.

— А подсоединил радиоприемник? Он будет получать постоянный заряд от бортовых аккумуляторных батарей?

Саламех много раз в уме заранее прорепетировал свои действия.

— Я подсоединил его к хвостовому навигационному фонарю. Соединительный провод невозможно будет обнаружить даже при тщательной проверке, я подобрал его того же самого цвета — зеленый. И радиоприемник никто не заметит, а если даже и заметит, то я прикрепил на него табличку с серийным номером деталей «Аэроспасьяль». На эту уловку не поддался бы только инженер-электрик, а остальные или не заметят его, или подумают, что он и должен там находиться.

Саламеху показалось в темноте, что Риш кивнул.

— Отлично. Отлично. — Некоторое время Риш молчал, но Саламех слышал и ощущал его дыхание. Потом Риш снова заговорил: — Ты тщательно закрепил электродетонатор?

— Конечно.

— А пластик? — Риш употребил обычное французское название пластиковой взрывчатки.

Саламех, словно заученный урок, повторил то, чему его учили:

— Я закрепил его на верхушке топливного бака. Бак в этой точке слегка закруглен, слой пластика получился толщиной примерно в десять сантиметров, детонатор разместил точно в центре заряда. — Саламех облизнул замерзшие губы. Он не симпатизировал всем этим людям и их делу, понимал, что совершил большой грех. С самого начала у него не было никакого желания связываться со всем этим. Но, по мнению Риша, каждый араб являлся партизаном. От Касабланки в Марокко до Багдада в Ираке — все они были партизанами, все были братьями. Их более ста миллионов. Саламех не верил ни одному слову Риша, но его родители и сестры продолжали жить в Алжире, что помогло Ришу заставить его совершить этот гнусный поступок. — Я горжусь тем, что выполнил свою часть работы, — произнес Саламех, чтобы заполнить тишину, хотя и понимал, что пользы от этих слов не будет. Внезапно он осознал, что его судьба была решена в тот самый момент, когда его нашли эти люди.

Риш, похоже, не слушал. Мысли его были заняты другим.

— Пластик. Ты говоришь, он лег точно по форме верхушки бака? Может быть, тебе надо было покрыть его алюминиевой краской? — рассеянно поинтересовался Риш.

Саламеху очень хотелось сообщить Ришу что-нибудь успокаивающее, что могло бы устранить терзавшие его сомнения.

— Туда больше никто не зайдет. Хвостовой отсек отделяется от салона герметической перегородкой. Вся гидравлика и электрика обслуживаются с пультов, расположенных за перегородкой. Заклепанные пластины перегородки могут быть сняты только в случае аварии или крайней необходимости. Никто больше не увидит ту сторону топливного бака. — Саламех определенно слышал нетерпеливое дыхание по крайней мере трех человек, притаившихся в тени позади Риша. В конце тоннеля уже стало совершенно темно, время от времени на реке или в заливе раздавались гудки пароходов, их отголоски разносились по холодному укрытию.

Риш что-то пробормотал.

Саламех приготовился к худшему. Зачем надо было встречаться в этом темном месте, когда с таким же успехом можно было встретиться в уютном бистро или на квартире? В глубине души он знал ответ на этот вопрос и все же предпринял отчаянную попытку изменить свою уже предрешенную судьбу.

— Как ты и хотел, я написал заявление с просьбой о переводе на завод в Тулузу. Они пойдут мне навстречу. Для меня будет честью сделать то же самое там на другом самолете, — с надеждой произнес он.

Риш издал звук, похожий на смешок, и по спине Саламеха пробежал холод. Развязка приближалась.

— Нет, мой друг, — прозвучал голос из темноты. — Этот вопрос уже решен. Ты свое дело сделал, а об остальном позаботятся другие.

Саламех сглотнул подступивший к горлу комок.

— Конечно, но… — Он услышал, как Риш хлопнул в ладоши.

Несколько рук проворно и ловко прижали Саламеха к скользкой стене укрытия. Он ощутил прикосновение к горлу холодной стали, но не смог даже крикнуть, потому что ему зажали рот. Второй и третий ножи вонзились в область сердца, но в спешке убийцы пробили только легкие. Саламех почувствовал, как теплая кровь хлынула на его холодную кожу, услышал хрипы, вырывавшиеся из горла и легких. Еще один нож вонзился в спину, но скользнул по кости. Понимая, что обречен, Саламех сопротивлялся чисто машинально. Охватившая его боль свидетельствовала о том, что убийцы пытались быстро сделать свою работу, но излишнее возбуждение помешало им выполнить ее хорошо. Саламех подумал о жене и детях, ожидавших его к ужину. А затем лезвие ножа все-таки нашло его сердце, муки его закончились, и он умер, дернувшись в предсмертной судороге.

Риш что-то тихо проговорил убийцам, опустившимся на колени возле трупа. Они вытащили у убитого бумажник, сняли часы, вывернули все карманы и сняли с него добротные рабочие ботинки. А затем перекинули труп через край помоста, держа за ноги, и тело Саламеха зависло над черными волнами, ритмично ударявшими о стены укрытия. Водяные крысы, постоянно пищавшие со всех сторон, затихли в ожидании. Залитое кровью лицо Саламеха коснулось холодной затхлой воды, и убийцы отпустили ноги трупа. Своды укрытия вновь огласились писком прыгавших с помоста водяных крыс.

Рабочие в респираторах закончили свою работу и выключили пневматические пульверизаторы. «Конкорд», стоявший в сводчатом красильном цехе, поблескивал белой краской. В цехе, где совсем недавно слышались звуки и царила суета, теперь наступила полная тишина. Мрачно засветились инфракрасные нагревательные лампы, туман от распыляемой краски завис вокруг отливавшего красным светом самолета. Насосы для очистки воздуха вытягивали из цеха ядовитые пары.

Потом насосы отключились. Инфракрасные лампы потускнели и потухли. Внезапно темный цех залил бело-голубой свет сотен вспыхнувших ламп.

А затем в цех начали заходить люди в белых комбинезонах. Они заходили туда молча, как в святилище. Несколько секунд они стояли, задрав головы, и смотрели на длинную, грациозную птицу. Казалось, что и сам самолет, возвышаясь на длинных ногах и опустив клюв, смотрит вниз на рабочих с надменностью и безразличием священного Ибиса с берегов Нила.

Рабочие принесли трафареты и пульверизаторы, прикатили двухсотлитровые бочки светло-голубой краски, подогнали платформу и развернули трафареты.

Разговаривали во время работы мало. Маляр разместил свои трафареты на хвостовом оперении, где из-под только что нанесенной белой эмали слегка проступал серийный номер. Теперь серийному номеру предстояло стать постоянным международным регистрационным номером. С помощью трафарета на хвостовом оперении появились цифра и буква — «4x» — международное обозначение страны, владеющей самолетом, а затем буквы «LPN» — индивидуальное регистрационное обозначение самолета.

Над ним, на более высокой платформе, два других маляра сняли черный виниловый трафарет, приложенный к хвостовому оперению. На белом фоне осталась светло-голубая шестиконечная звезда Давида, а под ней название авиакомпании «EL AL»[2].

Книга 1 Израиль: Равнина Шарон

«Врачуют раны народа Моего… говоря: „мир! мир!“ а мира нет».

Иеремия, 6:14

«…пророчествовали Иерусалиму и возвещали ему видения мира, тогда как нет мира…»

Иезекииль, 13:16

Глава 1

На Самарианских холмах, с которых открывался вид на равнину Шарон, в предрассветной темноте тихо стояли четверо мужчин. Они могли видеть яркие огни международного аэропорта Лидды, находившегося от них на расстоянии почти девяти километров. Позади Лидды туманно светились огни Тель-Авива и Герцлии, а еще дальше в водах Средиземного моря отражался свет заходящей луны.

То место, где они сейчас стояли, до Шестидневной войны считалось территорией Иордании. В 1967 году Самарианские холмы представляли собой стратегическую позицию, возвышавшуюся почти на полкилометра над равниной Шарон и вклинивавшуюся в демаркационную линию 1948 года. В 1967 году это была самая близкая к аэропорту Лидды военная позиция Иордании. Отсюда иорданские орудия и минометы успели сделать несколько выстрелов по аэропорту, прежде чем боевая авиация Израиля подавила их. Арабский легион отошел с этой позиции, как, впрочем, и со всех остальных на Западном берегу реки Иордан. Сейчас здесь не наблюдалось никаких очевидных признаков присутствия военной техники. Исчезли доты, разделяемые полосой «ничьей» земли, исчезли километры колючей проволоки. Но главное — исчезли израильские пограничные патрули.

Однако в 1967 году Арабский легион при отступлении оставил здесь некоторое вооружение и личный состав для его обслуживания. Вооружение состояло из трех 120-мм минометов с боеприпасами, а личным составом являлись эти четверо палестинцев, в прошлом бойцы палестинского вспомогательного корпуса, приданного Арабскому легиону. Тогда они были молодыми парнями. Их оставили при отступлении с задачей ждать дальнейших приказов. Старая военная хитрость — оставлять при отступлении людей и оружие. Все современные армии при отступлении прибегали к подобной хитрости в надежде, что оставленные на вражеской территории оружие и законспирированные люди окажут им помощь, когда они снова перейдут в наступление.

Все четверо палестинцев были жителями близлежащей деревни Бадрис, оккупированной Израилем, и уже свыше двенадцати лет они вели нормальный, мирный образ жизни. По правде говоря, они уже и забыли о минометах, и только полученное недавно послание напомнило им о клятве, которую они дали много лет назад. Их очень удивило, что подобное послание пришло накануне мирной конференции, но было ясно, что именно мирная конференция и является главной причиной того, что о них вспомнили. Люди, управлявшие их жизнями на расстоянии, не хотели мира. И не было никакой возможности не выполнить приказ. Они являлись бойцами невидимой армии и были обязаны выполнять приказы точно так же, как если бы носили военную форму и стояли в парадном строю.

Мужчины опустились на колени среди сосен и принялись разгребать руками мягкую, рыхлую почву, пока не отыскали большой пластиковый мешок. В мешке хранились двенадцать мин для 120-мм миномета, упакованных в картонные коробки. Они смахнули с мешка песок и сосновые иголки и уселись на землю, прислонившись спинами к стволам деревьев. Небо начало светлеть, запели птицы.

Один из палестинцев — Сабах Хаббани — поднялся с земли, прошел на гребень холма и посмотрел вниз на равнину. Если немного повезет и если Аллах пошлет им восточный ветер, мины смогут достичь аэропорта. Им удастся выпустить по главному зданию аэропорта и по стоянке самолетов шесть бризантных и шесть фосфорных мин.

И, словно в ответ на его мысли, в спину ему ударил порыв жаркого ветра. Сосны закачались, издавая запах смолы. Это налетел хамсин[3].

Занавески бились о жалюзи в квартире на третьем этаже в Герцлии. Одна из жалюзей с громким треском закрылась. Бригадный генерал ВВС Тедди Ласков сел на кровати и сунул руку в ящик ночного столика. При тусклом свете, струившемся из окна, он увидел, что жалюзи захлопнулись от ветра, и снова лег, не отнимая руку от автоматического пистолета 45-го калибра. Жаркий ветер заполнил маленькую комнату.

Простыня рядом с ним зашевелилась, и из-под нее высунулась голова.

— Что случилось?

Ласков покашлял.

— Задул шарав, — ответил он, назвав хамсин так, как он звучал на иврите. — Пришла весна. Приближается мир. Что могло случиться? — Генерал убрал руку от пистолета, нашарил в ящике сигареты и закурил.

Простыня вновь зашевелилась. Мириам Бернштейн, заместитель министра транспорта, наблюдала за мерцавшим кончиком сигареты Ласкова, делавшего короткие и резкие затяжки.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Прекрасно. — Генерал оперся на руку и посмотрел на Мириам. Он различал под простыней все изгибы ее тела, но лицо женщины наполовину утонуло в подушке. Ласков включил ночник и отбросил простыню.

— Тедди. — В голосе Мириам прозвучало легкое недовольство.

Он улыбнулся.

— Я хочу посмотреть на тебя.

— Ты и так уже насмотрелся. — Она потянула простыню на себя. Но Тедди вновь отбросил ее. — Мне холодно, — пожаловалась Мириам и свернулась в комочек.

— Но здесь тепло. Неужели ты не чувствуешь?

Мириам что-то раздраженно буркнула и грациозно вытянула руки и ноги.

Ласков посмотрел на ее загорелое обнаженное тело. Его рука медленно поднялась по ее ноге, погладила густые волосы на лобке и остановилась на груди.

— Чему ты улыбаешься?

Мириам потерла глаза.

— Я думала, это был сон. Оказывается, нет.

— Ты имеешь в виду конференцию? — Тон, которым был задан вопрос, выдал его раздражение.

— Да. — Мириам накрыла своей ладонью руку Тедди, вдохнула ароматный воздух и закрыла глаза. — Чудо свершилось. Сейчас ситуация совсем не та, что в семидесятых годах. Мы вступили в новое десятилетие, и теперь израильтяне и арабы готовы сесть за стол переговоров и заключить мир.

— Поговорить о мире.

— Не будь таким скептиком. Нельзя с этого начинать.

— Лучше с самого начала настроиться скептически. Тогда не будешь разочарован результатом.

— Но ведь надо попытаться.

Тедди посмотрел на Мириам.

— Разумеется.

Мириам улыбнулась.

— Мне надо вставать. — Она зевнула и снова потянулась. — У меня назначена встреча за завтраком.

Ласков убрал руку с ее груди.

— С кем? — невольно вырвалось у него.

— С одним арабом. Ревнуешь?

— Нет. Спрашиваю только из соображений безопасности.

Мириам рассмеялась.

— С Абделем Маджидом Джабари. Он мой главный советчик. Знаешь его?

Ласков кивнул. Джабари был одним из двух арабов — членов израильского кнессета, отправлявшихся на мирную конференцию.

— А где?

— В кафе «Майкл» в Лидде. Так я опоздаю. Можно я оденусь, генерал? — Мириам улыбнулась.

Но Ласков отметил про себя, что улыбался только ее рот, а темные глаза оставались спокойными. Ее крупный рот с полными губами мог выражать весь спектр человеческих эмоций, тогда как глаза просто внимательно наблюдали. Замечательные глаза, потому что они абсолютно ничего не выражали. Сквозь них нельзя было проникнуть в ее душу. Она не хотела, чтобы кто-то знал, что видят эти глаза.

Тедди протянул руку и погладил ее длинные, густые черные волосы. Без сомнения, она была необыкновенно хороша, но эти глаза… Он заметил, как от его поглаживания Мириам поджала губы.

— Ты когда-нибудь улыбаешься по-настоящему?

Мириам поняла, что он имеет в виду. Она уткнулась лицом в подушку и пробормотала:

— Может быть, буду, когда вернусь из Нью-Йорка. Может быть, тогда.

Ласков перестал гладить ее волосы. Связывала ли она свои надежды с успехом мирной конференции? Или она надеялась услышать хорошие вести о своем муже Иосифе, летчике ВВС, который три года назад пропал без вести в небе над Сирией? Он был подчиненным Ласкова, и Ласков наблюдал на радаре, как его сбили. Он был абсолютно уверен, что Иосиф мертв. Ласков чувствовал такие вещи, ведь он сам много лет был боевым летчиком. Настал час для решительного разговора. Тедди хотел знать, какое место он занимает в жизни Мириам, прежде чем она уедет в Нью-Йорк. Ведь, может быть, он снова увидит ее только через несколько месяцев.

— Мириам…

И тут раздался громкий стук в дверь. Ласков свесил ноги с постели и встал. Крепкий, коренастый мужчина с внешностью скорее славянина, чем еврея, густые брови сходились на переносице.

— Тедди, возьми пистолет.

Ласков рассмеялся.

— Вряд ли палестинские террористы стали бы стучать в дверь.

— Ладно, но тогда хотя бы надень брюки. Понимаешь, вполне возможно, что это за мной. По официальному делу.

Ласков натянул хлопчатобумажные брюки цвета хаки, сделал шаг в направлении двери, но потом решил, что бравада в нынешней ситуации выглядит глупо. Он вытащил из ящика ночного столика американский армейский «кольт» 45-го калибра и сунул его за пояс брюк.

— Лучше бы ты не сообщала своим подчиненным, где проводишь ночь.

Снова раздался стук в дверь, на этот раз еще громче. Ласков босиком прошел по восточному ковру, лежавшему в гостиной, и остановился сбоку от двери.

— Кто там? — Оглянувшись в гостиную, он увидел, что не закрыл дверь в спальню, и от входной двери сразу можно было увидеть лежавшую на постели обнаженную Мириам.

Абдель Маджид Джабари стоял в затемненной арке при входе в кафе «Майкл» в Лидде. Кафе, владельцем которого был крещеный араб, располагалось на углу рядом с церковью Святого Георгия. Джабари взглянул на часы. Кафе уже должно было быть открыто, но внутри не было заметно никаких признаков жизни. Джабари отступил в тень. Смуглый, с крючковатым носом, он представлял собой классический тип жителя Аравийского полуострова. Одет Джабари был в плохо сидевший на нем темный деловой костюм, на голове — традиционный головной убор в черную и белую клетку.

В последние тридцать лет Джабари очень редко показывался на улицах один в темное время. С того самого момента, как он решил заключить личный мир с евреями только что образованного государства Израиль, его имя фигурировало во всех смертных приговорах, которые палестинцы выносили своим врагам, а состоявшиеся два года назад его выборы в кнессет поставили имя Джабари в первые строчки подобных приговоров. Однажды палестинцы почти добрались до него, в результате взрыва присланной в посылке бомбы он лишился части левой руки.

Мимо проехал израильский патруль службы безопасности, они подозрительно посмотрели на него, но не остановились. Джабари снова взглянул на часы. Он приехал раньше назначенного срока встречи с Мириам Бернштейн. Ни один другой человек, будь то мужчина или женщина, не смог бы заставить его прийти на свидание в такой час, когда на улицах почти не было людей. Но он любил Мириам, хотя и понимал, что его любовь строго платоническая. Для человека с Ближнего Востока подобные чувства были необычны, но Джабари это очень устраивало. Мириам утвердила его в мысли, что он кому-то нужен, а ведь он был так одинок с того момента, как его жена, дети и все близкие родственники в 1948 году уехали на Западный берег реки Иордан. Когда в 1967 году западный берег перешел к израильтянам, Джабари уже не мог думать ни о чем другом, кроме как о воссоединении с семьей. Он последовал за израильской армией в лагерь беженцев, где, по его сведениям, находилась его семья, но нашел там только умершую сестру, а все остальные сбежали в Иорданию. Говорили, что его сыновья вступили в ряды палестинских боевиков. Разыскал он еще и двоюродную сестру, раненная, она лежала в передвижном израильском госпитале. Джабари изумился ненависти, охватившей его соотечественников, если даже его умирающая двоюродная сестра отказывалась принимать медицинскую помощь от израильтян.

Никогда до этого дня и после Джабари не испытывал такого отчаяния. Этот день в июне 1967 года был гораздо хуже того дня в 1948 году, когда он расстался с семьей. С тех пор он проехал и прошел много дорог и вот теперь собирался за завтраком обсуждать вопросы предстоящего мира со своей коллегой, делегатом мирной конференции ООН в Нью-Йорке.

Вокруг него по улице двигались темные силуэты, и Джабари понял, что ему надо быть гораздо осторожнее. Слишком большой путь он прошел, чтобы закончить его вот здесь.

Дувший вдоль площади хамсин разбрасывал мусор, швырял его на тротуар. Этот ветер дул не порывами, он представлял собой один бесконечный воздушный поток, словно кто-то оставил открытой дверцу доменной печи. Хамсин свистел по всему городу, любое препятствие на его пути служило как бы язычком духового музыкального инструмента, отчего звуки имели разную высоту, силу и тембр. И эти завывания заставляли людей чувствовать себя тревожно.

Из тени здания, расположенного на другой стороне улицы, вышли трое мужчин и направились в сторону Джабари. В предрассветных сумерках он заметил оружие в плечевых кобурах, которые мужчины и не пытались прятать. Если это патруль службы безопасности, то он попросит их побыть немного с ним. А если нет… Джабари нащупал в кармане небольшую никелированную «беретту». Он знал, что уж хотя бы одного из них он сумеет застрелить.

Сабах Хаббани помог трем другим палестинцам откатить в сторону тяжелый валун, из-под которого в разные стороны юркнули ящерицы. Диаметр открывшейся под камнем дыры был немногим более 120 миллиметров. Хаббани вытащил из отверстия комок промасленной ветоши, сунул руку в дыру и пошарил. По его запястью пробежала многоножка. Хаббани отдернул руку.

— Отлично сохранился. Ржавчины нет. — Он вытер запачканные оружейным маслом пальцы о свои мешковатые штаны и уставился на маленькую, на вид безобидную дыру.

Старая партизанская уловка, изобретенная вьетконговцами, а после взятая на вооружение и другими боевиками. Ствол миномета помещается в яму, несколько человек бросают в него мины одну за другой, изменяя прицел, пока мины не начинают накрывать цель — аэродром, стоянки самолетов и тягачей. Потом стрельба прекращается, ствол миномета фиксируется в положении последней пристрелки и аккуратно, чтобы не сбить прицел, засыпается камнями и землей, а дыра сверху закрывается камнем. Минометчики уходят, но в следующий раз, когда им понадобится открыть огонь — через день, через неделю или через десять лет, — им нужно только отодвинуть в сторону камень, открыв заранее пристрелянный ствол миномета. И нет необходимости тащить тяжелые минометы, не нужны опорная плита, двунога-лафет, которые вместе весят свыше ста килограмм. Не нужны также прицел и визир, планшет-корректор, компас, прицельные вехи, карты или таблицы огня. Ствол миномета уже направлен на цель и пристрелян, он покоится в дыре, ожидая только того момента, когда в него начнут бросать мины.

Каждому из минометчиков Хаббани предстояло сделать по четыре выстрела и закрыть дыры камнями. К тому времени, когда мины, летящие по высокой траектории, начнут одна за другой поражать цель, минометчики уже будут далеко.

Хаббани достал ветошь, пропитанную растворителем на спиртовой основе, сунул руку в длинный ствол и протер его. Его несколько беспокоили эти законсервированные стволы. Действительно ли их хорошо пристреляли в 1967 году? Не осела ли с того времени почва? В порядке ли мины? Не выросли ли деревья настолько, что перекроют траекторию полета мин?

На ветоши остались мертвые насекомые, пыль, немного влаги и небольшие следы ржавчины. Скоро он выяснит, могут ли минометы вести огонь.

— Это я, Ричардсон. — Голос прозвучал глухо, но Ласков узнал его. Он отпер дверь.

Голая Мириам Бернштейн выскочила из постели и, освещенная светом ночника, прислонилась к дверному косяку в позе парижской путаны. Она улыбнулась и бросила на Ласкова манящий, соблазняющий взгляд. Тедди это не позабавило. Он медленно открыл дверь. Том Ричардсон, военно-воздушный атташе США, вошел в квартиру как раз в тот момент, когда Ласков услышал звук закрывающейся двери спальни. Тедди посмотрел в лицо гостю. Заметил ли он Мириам? Трудно сказать. В такой ранний час люди почти не выражают свои эмоции.

— Ты по делу или просто так?

Ричардсон развел руками.

— Я в форме, при полном параде, а еще даже солнце не встало.

Ласков уважал этого молодого офицера. Высокий, с волосами песочного цвета, Ричардсон был назначен на пост атташе скорее из-за способности ладить с людьми, чем из-за профессиональных качеств летчика. Дипломат в форме.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Зачем тебе пушка за поясом? Даже в Нью-Йорке мы не открываем дверь в таком виде.

— У тебя все впереди. Ладно, садись. Кофе?

— Да.

Ласков направился на маленькую кухню.

— Турецкий, итальянский, американский или израильский?

— Американский.

— У меня только израильский, да и тот растворимый.

Ричардсон уселся в кресло.

— Ну, как жизнь?

— Как всегда.

— Проникнись духом времени, Ласков. Скоро наступит мир.

— Может быть. — Тедди поставил кофейник на газовую плиту с одной горелкой. За стеной послышался шум душа.

Ричардсон бросил взгляд на закрытую дверь спальни.

— Я помешал? Может быть, ты лично заключаешь сепаратный мир с сестрой какого-нибудь местного араба? — Он засмеялся, потом спросил серьезно: — Мы можем свободно говорить?

Ласков вышел из кухни.

— Да. Выкладывай свое дело. Мне предстоит трудный день.

— Мне тоже. — Ричардсон прикурил сигарету. — Мы хотим знать, какое воздушное прикрытие ты планируешь для «Конкордов».

Ласков подошел к окну и открыл жалюзи. Под окнами его квартиры проходило шоссе Хайфа — Тель-Авив. Светились огни частных вилл, расположенных на берегу Средиземного моря. Герцлия считалась израильским Голливудом и израильской Ривьерой, здесь также жил персонал компании «Эль Аль», во всяком случае, те, кто мог себе это позволить.

Запах западных морских бризов, обычно наполнявший квартиру Ласкова, сменился теперь доносимыми сухим восточным ветром запахами апельсинов и миндаля с Самарианских холмов. По другую сторону шоссе первые лучи восходящего солнца осветили двух мужчин, стоявших перед дверью магазина. Мужчины отодвинулись дальше в тень. Ласков отвернулся от окна, подошел к вращающемуся креслу с высокой спинкой и сел в него.

— Если это только не твои шофер и охранник, то за моей квартирой ведется наблюдение.

Ричардсон пожал плечами.

— Кто бы они ни были, это их работа. А у нас есть своя работа. — Он наклонился вперед. — Мне требуется полный отчет о сегодняшней операции.

Ласков откинулся на спинку кресла, словно это было кресло в кабине боевого самолета. Собираясь вместе, его друзья рассказывали друг другу о прошлых воздушных боях. «Спитфайры», «Корсары», «Мессершмитты». Генерал поднял глаза к потолку. Он снова выполнял боевое задание в небе над Варшавой. Летчик, капитан Красной Армии Тедди Ласков. Тогда все было проще. Или просто так казалось.

После того как его в третий раз сбили в последние дни войны, Ласков вернулся долечиваться в свою деревню Заславль под Минском. Там его ждали оставшиеся в живых родные. Почти половине его семьи удалось пережить нацистов, но они были убиты в ходе гражданских беспорядков, как это называли комиссары. А Ласков назвал это погромом и понял, что Россия так и не изменилась. Как и в святой Руси, в безбожной России еврей оставался евреем.

Капитан Ласков, боевой летчик, награжденный многими наградами, вернулся в свою эскадрилью в Германию. Спустя десять минут после возвращения к месту службы, он забрался в кабину истребителя, взлетел и атаковал с бреющего полета свои войска в окрестностях Берлина, а потом приземлился на аэродроме на западном берегу Эльбы, находившемся в расположении второй бронетанковой дивизии США.

После американского лагеря для интернированных Ласков в конце концов добрался до Иерусалима, успев насмотреться на то, что стало с евреями в Западной Европе.

В Иерусалиме он вступил в нелегальные в то время ВВС, вооружение которых составляли несколько потрепанных английских истребителей и американских легких гражданских самолетов, спрятанных в шалашах из пальм. Огромный контраст по сравнению с авиацией Красной Армии, и все же, когда Ласков увидел свой первый «Спитфайр» со звездой Давида на фюзеляже, у него на глаза навернулись слезы.

Начиная с того дня в 1946 году, Ласков участвовал в войне за независимость Израиля в 1948 году, в Суэцкой войне 1956 года, в Шестидневной войне 1967 года и в Йом-Киппурской войне 1973 года. Но в промежутках между этими войнами ему пришлось сражаться даже больше, чем во время них. Он совершил 5136 боевых вылетов, пять раз его самолет подбивали, дважды сбивали. На теле остались шрамы от осколков плексигласа, горящего топлива, осколков зенитных снарядов и шрапнели.

Ходил Ласков слегка согнувшись — результат катапультирования из горящего «Фантома» в 1973 году. Он устал и постарел, очень редко теперь совершал боевые вылеты и надеялся, почти верил, что после завершения мирной конференции никому больше не придется вылетать на боевые задания. Никогда.

Засвистел кофейник. Ласков посмотрел на него, но с места не тронулся. Ричардсон поднялся и выключил плиту.

— Итак?

Ласков пожал плечами.

— Мы должны быть очень осторожны, сообщая подобную информацию.

Ричардсон стремительно подошел к нему, он побледнел, его почти трясло.

— Что? О чем ты говоришь, черт побери? Послушай, мне надо составить доклад, я должен скоординировать действия наших авианосцев, находящихся в Средиземном море. Как я могу это сделать, если ты что-то скрываешь от нас? Если намекаешь на возможную утечку…

Ласков не ожидал от Ричардсона подобной вспышки. Они всегда подшучивали друг над другом, решая серьезные вопросы, такая уж существовала между ними игра, но в данном случае реакция американца на слова Ласкова свидетельствовала о том, что шутка получилась неудачной. Ласков решил, что Ричардсон просто сильно нервничает, как, впрочем, будут сегодня, наверное, нервничать и все остальные.

— Успокойтесь, полковник. — Ласков строго посмотрел на молодого офицера.

Похоже, упоминание его воинского звания охладило пыл Ричардсона. Он улыбнулся и сел.

— Простите, генерал.

— Хорошо. — Ласков поднялся с кресла, снял трубку телефона с шифратором и набрал номер «Цитадели» — штаб-квартиры ВВС Израиля.

— Соедините меня с E-2D, — попросил он.

Ричардсон ждал. E-2D «Хокай» — так назывался новейший самолет дальнего радиолокационного обнаружения. Сложные электронные системы, установленные на его борту, позволяли обнаруживать, прослеживать и идентифицировать вражеские или свои цели на земле, на море и в воздухе на расстояниях и с точностью, недосягаемых ранее. Собранная самолетом информация поступала в компьютерный банк данных, а оттуда передавалась в Управление ударными силами, Управление воздушным движением гражданской авиации, поисково-спасательным подразделениям. Имелись на борту и электронные средства дезинформации противника. Израиль располагал тремя такими самолетами, и один из них постоянно находился в воздухе. Ричардсон наблюдал за генералом, выслушивавшим сообщение.

Ласков положил трубку.

— Что-нибудь обнаружили? — поинтересовался Ричардсон.

— Четыре МиГа, возможно, египетские. Думаю, просто учебные полеты. Да еще разведчик в тропосфере. Вероятно, русский.

Ричардсон кивнул.

Они обсуждали технические вопросы, а Ласков тем временем приготовил две чашки сносного кофе. Шум воды в ванной прекратился.

Ричардсон подул на дымящийся кофе.

— Ты используешь 14-е для сопровождения? — спросил он.

— Разумеется. — F-14 «Томкэт» считался лучшим в мире истребителем. Но и МиГ-25 был не хуже. Все зависело от того, кто их пилотирует. В распоряжении Ласкова имелась эскадрилья из двенадцати истребителей «Томкэт», каждый из которых обошелся Израилю в восемнадцать миллионов долларов. В настоящий момент они базировались в военном секторе аэропорта Лидды.

— Сам тоже полетишь?

— Конечно.

— А почему бы тебе не предоставить это молодым?

— А почему бы тебе не убраться в задницу?

Ричардсон рассмеялся.

— Ты хорошо усвоил американский жаргон.

— Спасибо.

— Как далеко ты собираешься сопровождать их?

— До предельной дальности полета. — Ласков подошел к окну и вгляделся в предрассветные сумерки. — Без бомб и ракет «воздух — земля», да в такой день, как сегодня, мы сможем сопровождать их тысячу километров, а затем вернуться. Этого достаточно, чтобы «Конкорды» оказались вне досягаемости исламских стран, на тот случай, если кто-то из них вынашивает сумасбродные идеи.

— Но «Конкорды» все равно останутся в пределах досягаемости Ливии, Туниса, Марокко и Алжира. Послушай, если хочешь сопровождать их как можно дальше, вы можете сесть на нашей базе на Сицилии. Или мы можем вызвать заправщики и организовать вашу дозаправку в воздухе.

Ласков отвернулся от Ричардсона и улыбнулся. У американцев всегда все в порядке, за исключением тех случаев, когда они паникуют, стараясь любой ценой сохранить мир.

— «Конкорды» не все время будут лететь над Средиземным морем. В соответствии с последним маршрутом они возьмут курс на Италию, мы получили для них специальное разрешение пролететь на сверхзвуковой скорости над территорией Италии и Франции. А мы расстанемся с ними восточнее Сицилии. Я дам тебе координаты, и, если хочешь, можешь поднять свои истребители с авианосцев, но, думаю, в этом нет необходимости. Не забывай, что на высоте 19 000 метров «Конкорды» могут развить скорость 2,2 M[4]. С такой скоростью могут летать только МиГи, но к тому времени, как мы оставим «Конкорды», это место будет слишком удалено от авиабаз арабов или русских.

Ричардсон потянулся.

— Не ожидаешь неприятностей? Наша разведка сообщает, что, похоже, все в порядке.

— Мы здесь постоянно ожидаем неприятностей. Но, честно говоря, сейчас я спокоен. Просто надо проявлять максимум осторожности. На борту этих «Конкордов» будет очень много важных людей. На карту поставлено все. Все. А достаточно одного сумасшедшего, чтобы случилось непоправимое.

Ричардсон кивнул.

— А как насчет наземных мер безопасности?

— Это проблема шефа службы безопасности. Я просто летчик, а не специалист по борьбе с террористами. Если эти две птички взлетят, я буду сопровождать их, и на них не появится ни одной царапины. А наземные дела меня не касаются.

Ричардсон рассмеялся.

— Меня тоже. Кстати, какое ты берешь вооружение, кроме своего «кольта»?

— Обычные железки, несущие смерть и разрушение. Две ракеты «Сайдвиндер», две «Спэрроу» плюс шесть «Фениксов».

Ричардсон задумался. Ракеты «Сайдвиндер» эффективно действовали на дальности от пяти до восьми километров. «Спэрроу» на дальности от шестнадцати до пятидесяти, а «Феникс» — от пятидесяти до ста шестидесяти километров. Ракета «Феникс» являлась основным средством борьбы с МиГами, она могла поражать эти высокоманевренные машины до того, как самолет оказывался в радиусе действия его вооружения.

— Послушай, Тедди, на скорости 2,2 M и высоте 19 000 метров могут летать только МиГи, поэтому сними со своих истребителей 20-мм пушки, боезапас у них 950 снарядов, а это приличный вес. Ракетой «Сайдвиндер» ты сможешь поразить любую цель, которая подойдет на близкое расстояние. Мы просчитывали подобный вариант на компьютере, результаты хорошие.

Ласков пригладил рукой волосы.

— Может быть. А может, я и оставлю их на тот случай, если мне покажется подозрительным самолет-разведчик, который там крутится, и я решу сбить его.

Ричардсон улыбнулся.

— Ты собьешь безоружный самолет-разведчик в международном воздушном пространстве? — Ричардсон говорил тихо, словно рядом находился кто-то, кому не следовало слышать его слова. — Какие у тебя сегодня позывной и тактическая частота?

— Мы будем работать на сверхвысокой частоте, канал 31. Это 134,725 мегагерц, запасная частота по соображениям безопасности будет определена в последнюю минуту. Позже я сообщу тебе ее. Сегодня мой позывной будет «Ангел Гавриил» плюс хвостовой номер — 32. У остальных одиннадцати «Томкэтов» позывной также будет «Гавриил» плюс хвостовой номер. Со специфическими деталями я тебя познакомлю позже.

— А у «Конкордов»?

— Позывной авиакомпании для машины под номером 4Х—LPN — «Эль Аль 01», для машины под номером 4Х—LPO — «Эль Аль 02». Таковы их позывные в службе управления воздушным движением и на частотах компании «Эль Аль». На моей тактической частоте у них, естественно, другие позывные.

— Какие?

Ласков усмехнулся.

— Какой-то идиот-клерк из «Цитадели», наверное, целый день выдумывал эти позывные. Но, как бы там ни было, пилот 01-й машины очень религиозный молодой человек, поэтому его позывной «Кошерный лайнер». А пилот 02-й машины бывший американец, поэтому в честь великих американских ВВС его позывной «Крылья Эммануила».

— Просто ужасно. — Мириам Бернштейн вошла в гостиную, одетая в прекрасно сшитое желто-лимонное платье, в руках она держала вечернюю сумочку.

Ричардсон поднялся с кресла. Он узнал заместителя министра транспорта, но дипломатично не подал вида.

Мириам посмотрела на американца.

— Все в порядке, полковник, я не девочка с улицы. У меня допуск самой высокой категории, так что не стоит подозревать генерала в неосмотрительности. — Ее английский был медленным и четким, редко можно было услышать подобный «школьный» язык.

Ричардсон кивнул.

Ласков подумал, стоит ли представить их друг другу, но Мириам уже стояла возле двери. Она повернулась и обратилась к Ласкову:

— Я заметила мужчин на улице, поэтому вызвала такси. Джабари уже ждет меня, надо торопиться. Увидимся на совещании. — Она перевела взгляд на Ричардсона. — До свидания, полковник.

Ричардсон решил дать ей понять, что и он кое-что соображает.

— Шалом. Желаю удачи в Нью-Йорке.

Мириам Бернштейн улыбнулась и ушла.

Ричардсон посмотрел на свою чашку.

— Я больше не собираюсь пить эту бурду. Приглашаю тебя позавтракать, а потом по пути в посольство завезу тебя в «Цитадель».

Ласков кивнул. Он отправился в спальню, надел хлопчатобумажную рубашку цвета хаки, которая вполне сошла бы за гражданскую, если бы не две маленькие оливковые ветви, обозначавшие его воинское звание. Вытащив из-за пояса пистолет и держа его в одной руке, он другой застегнул рубашку и подошел к окну. Стоявшие внизу двое мужчин быстро опустили головы вниз. Мириам села в поджидавшее такси, которое быстро отъехало от дома. Ласков швырнул пистолет на кровать.

Он чувствовал себя неважно. Виной всему ветер. Говорят, здесь что-то связано с нарушением в воздухе баланса отрицательных ионов. Этот неприятный ветер везде называли по-разному: фен — в Центральной Европе, мистраль — в Южной Франции, санта-ана — в Калифорнии. А в Израиле его называют хамсин или шарав. От этого ветра многие люди, как и генерал, болезненно реагировавшие на изменения погоды, страдали и в физическом, и психологическом плане. На высоте 19 000 метров это не будет иметь значения, но сейчас имело. Были у этого первого теплого весеннего ветра свои отрицательные и положительные стороны. Ласков посмотрел на небо. По крайней мере, прекрасная летная погода.

Глава 2

Абдель Маджид Джабари сидел за столиком, уставившись на чашку кофе по-турецки, в который было добавлено немного араки.

— Должен тебе сказать, что я ужасно испугался. Чуть не застрелил сотрудника службы безопасности.

Мириам Бернштейн кивнула. Все ужасно нервничали, вроде бы надо было радоваться, но не покидали дурные предчувствия.

— Это моя вина. Я должна была предусмотреть подобную ситуацию.

Джабари вскинул руку.

— Не бери в голову. Палестинские террористы повсюду, но на самом деле их осталось не так уж много.

— А много ли их нужно, чтобы убить тебя? Ты особенно должен остерегаться, они действительно охотятся за тобой. — Мириам взглянула на Джабари. — Тебе, наверное, очень трудно. Чужой человек на чужой земле.

Джабари еще не отошел от утреннего инцидента.

— А я не чужой, я здесь родился, — подчеркнуто произнес он. — А ты нет, — добавил Джабари и тут же пожалел о своем замечании. Он дружелюбно улыбнулся и сказал по-арабски: — Если твои дела перемешались с их делами, то, значит, они твои братья.

Мириам вспомнила другую арабскую поговорку.

— Я пришел на то место, где родился, и крикнул: «Друзья моей юности, где они?» И эхо ответило мне: «Где они?» — Она немного помолчала, потом продолжила: — Мне кажется, это подходит для нас обоих. Сейчас эта земля не более твоя, Абдель, чем была моя, когда я высадилась на этот берег. Одни бездомные люди выгоняли других несчастных бездомных людей. Это было чертовски… жестоко.

Джабари видел, что настроение у Мириам может вот-вот испортиться.

— Если отбросить политику и географию, Мириам, и посмотреть с точки зрения культуры, то у арабов и евреев много общего. И мне кажется, что они наконец-то осознали это. На иврите вы… мы говорим «шалом алейхом», что значит «мира тебе». А на арабском мы говорим «салям алейкум», и фразы эти настолько близки, насколько мы сейчас подошли к миру.

Мириам Бернштейн налила себе в стакан араки.

— Алейхом шалом, и тебе мира. — Она выпила, почувствовав, как арака обожгла ей желудок.

За завтраком они говорили о том, что может произойти в Нью-Йорке. Мириам нравилось говорить с Джабари. Ее настораживала встреча с арабами лицом к лицу за столом переговоров на конференции ООН, и разговор с Джабари был для нее хорошей подготовкой. Мириам понимала, что Джабари уже тридцать лет рассуждает не как араб, он предан Израилю, и все же, если существует такое понятие, как дух нации, то, возможно, Абдель Джабари отражал его.

Джабари внимательно смотрел на нее, слушая хрипловатый голос, который временами звучал устало, а большей частью чувственно. За эти годы он постепенно узнал всю историю ее жизни, точно так же, как и Мириам узнала историю его жизни. Они оба знали, что значит быть скитальцами, а теперь оба занимали высокое положение в обществе, в их власти было изменять историю в лучшую или в худшую сторону.

Мириам Бернштейн являлась типичным продуктом разрушенной в результате войны Европы. Передовые части Красной Армии обнаружили ее в концентрационном лагере, назначение которого было таким же непонятным, как и его название, хотя в памяти Мириам и сохранились слова «медицинский экспериментальный». Она помнила, что когда-то у нее были родители и младшая сестренка и что она была еврейкой. Мириам немного говорила по-немецки, наверное, научилась этому от лагерных охранников, и немного по-польски, похоже, это был результат общения с другими детьми, находившимися в лагере. А еще она знала несколько слов на венгерском, и это наталкивало ее на мысль, что она родилась и жила в Венгрии. Но Мириам, в основном, была молчаливым ребенком; она не знала, да это ее и не волновало, была ли она немецкой, польской или венгерской еврейкой. Все, что она знала совершенно точно и что волновало ее, так это то, что она еврейка.

Солдаты Красной Армии отвезли ее и других детей в трудовой лагерь, где подростки постарше работали на восстановлении дорог. Многие из них умерли той зимой. А весной все работали на полях. Мириам заболела и попала в больницу, а потом ее отпустили, потому что ее удочерила пожилая еврейская чета.

Однажды к ним пришли какие-то люди из Еврейского комитета. Мириам, ее приемные родители и многие другие евреи отправились через разрушенную войной Европу. Многие недели они пробирались по забитым машинами дорогам, об этом у Мириам остались кошмарные воспоминания. Потом они погрузились на пароход и вышли в море. В Хайфе англичане не разрешили пароходу причалить, людей попытались высадить ночью на берег подальше от порта. Жестокая схватка разыгралась на берегу между евреями, пытавшимися удержать плацдарм для высадки людей, и арабами, которые старались не допустить их высадки. Потом в бой вмешались британские солдаты, и пароход отошел от берега. Мириам так и не узнала о дальнейшей судьбе пассажиров, потому что была в числе тех, кого успели высадить на берег до начала боя. Ее пожилые приемные родители, чьи имена она не могла вспомнить, исчезли — или погибли на берегу, или остались на пароходе.

Ее подобрала другая еврейская супружеская пара, они сказали британским солдатам, что ее зовут Мириам Бернштейн и что она их дочь, которая вышла из дома, заблудилась и случайно попала на берег, где шел бой. Да, она родилась в Палестине. Мириам помнила, что молодая супружеская пара врала очень неумело, но британские солдаты просто взглянули на Мириам и ушли.

Бернштейны забрали ее в новый кибуц в окрестностях Тель-Авива. Когда англичане ушли из Палестины, арабы нарушили соглашение о перемирии. Ее новый отец отправился защищать кибуц и домой уже не вернулся. Со временем Мириам узнала, что ее старший сводный брат Иосиф тоже является усыновленным беженцем. Ничего необычного в этом не было, потому что Мириам считала, что большинство детей в мире — во всяком случае, в ее мире — были выходцами из концентрационных лагерей Европы. Иосиф Бернштейн видел то, что видела Мириам, и даже больше. Как и она, Иосиф не знал ни своих настоящих родителей, ни своего настоящего имени, ни своей национальности и возраста. Молодые люди полюбили друг друга, а потом поженились.

Уже в молодости Мириам Бернштейн заинтересовалась деятельностью групп, призывавших к миру и пытавшихся установить добрососедские отношения с местными арабскими общинами. А жители ее кибуца, как и жители большинства других, были настроены воинственно, поэтому друзья и соседи сторонились ее. Понимал Мириам только Иосиф, хотя ему, летчику-истребителю, доставляли неудобства миролюбивые настроения жены.

После войны 1973 года ее партия выдвинула Мириам на освободившееся место в кнессете в знак признания ее популярности среди израильских арабов и за заслуги в женском движении за мир.

Очень быстро на Мириам обратила внимание премьер-министр Голда Меир, и они стали подругами. Когда в 1974 году Голда Меир ушла в отставку, все понимали, что ее рупором в кнессете осталась Мириам Бернштейн. При поддержке Голды Меир Мириам вскоре получила пост заместителя министра. Сменялись правительства, но она сохраняла за собой и место в кнессете, и пост в министерстве. Внешне казалось, да и сама Мириам верила в это, что ей удается переживать любую смену кабинета министров потому, что она прекрасно справляется со своей работой. Ее враги говорили, что, по крайней мере частично, она обязана этому своей привлекательной внешности. На самом же деле ей удавалось выживать в непрочном мире парламентских политиков потому, что стремление к выживанию было заложено в ее натуре. Мириам не подозревала об этой черте своего характера, и, если бы ей когда-нибудь показали список ее политических махинаций или список людей, которых она уничтожила как политиков, она ни за что бы не поверила, что все это совершила Мириам Бернштейн.

Когда Мириам вспоминала помощь и поддержку госпожи Меир, в ее памяти всегда всплывал тот необычный случай, когда после проходившего всю ночь заседания кабинета министров премьер-министр привезла ее к себе домой и угостила кофе. На этом заседании кабинет министров требовал, чтобы Мириам изменила свою фамилию так, как она звучала на иврите, что правительство официально требовало от всех высокопоставленных чиновников. Госпожа Меир, бывшая Мейерсон, прекрасно поняла нежелание Мириам порывать единственную ниточку, связывавшую ее с прошлым, и поддержала отказ Мириам изменить фамилию.

Находились люди, считавшие, что Мириам готовят к тому, чтобы она в свое время заняла пост Голды Меир, но Мириам Бернштейн была лишена подобных амбиций. Говорили, что Голду Меир назначили на пост премьер-министра именно потому, что она не хотела занимать его. Израильтянам нравится давать власть человеку, который не желает этой власти. Так безопаснее.

Но сейчас у Мириам был пост, которым она гордилась больше, чем гордилась бы постом премьер-министра, — делегат мирной конференции. Еще несколько месяцев назад такого поста не существовало, но Мириам всегда верила, что когда-нибудь он появится.

В Нью-Йорке ее ждало много общественных дел, однако было у нее и личное дело. Во время Йом-Киппурской войны ее единственный сын Елиуй погиб в бою, а Иосиф уже три года считался пропавшим без вести. Интересно, сможет ли она в Нью-Йорке узнать у арабов о его судьбе.

Джабари заметил на улице какую-то суету и инстинктивно сунул руку в карман.

Мириам, похоже, не обратила на это внимания, она была занята разговором.

— Люди выбрали правительство, готовое поменять тактику уступок на прочные гарантии. Понимаешь, Абдель, мы продемонстрировали миру твердость своих намерений. Садат был одним из первых арабских лидеров, кто понял это. Когда он приехал в Иерусалим, за его действиями следили очень многие люди, которые с самого начала искали мира с Иерусалимом, и он первым разрушил тридцатилетнее противостояние. — Мириам наклонилась вперед. — Мы отлично сражались и завоевали уважение многих наций. Но враг больше не стоит у нашего порога, затяжной штурм закончился. Люди настроены сесть за стол переговоров.

Джабари кивнул.

— Надеюсь, это так. — Он бросил через плечо Мириам взгляд на собравшуюся на улице толпу, а она накрыла своей ладонью руку Джабари и продолжила:

— А ты, Абдель? Если они создадут новое палестинское государство, ты поедешь туда?

Некоторое время Джабари молчал, глядя прямо перед собой.

— Я избранный член кнессета. Не думаю, что меня с радостью встретят в любом новом палестинском государстве. — Он поднял изуродованную руку. — Но даже если и так, я все равно попытаюсь. Кто знает, может, там мне удастся воссоединиться с семьей.

Мириам Бернштейн уже пожалела, что задала этот вопрос.

— Ладно, нам всем придется принимать решения в будущем. Но сейчас важнее всего то, что мы отправляемся в Нью-Йорк обсуждать вопрос длительного и прочного мира.

Джабари кивнул.

— Да. И мы должны быть решительны, пока люди настроены на мир. Но боюсь, что произойдет нечто такое, что нарушит подобные настроения. Какой-нибудь инцидент. Какое-нибудь непонимание. — Джабари наклонился вперед. — Сейчас все условия — социальные, исторические, экономические, военные, политические — объединились для мира на Святой земле. Такого не случалось тысячелетиями. И к тому же сейчас весна. Так что ничто не может помешать переговорам. Правильно? — Джабари встал. — Но мне хотелось бы, чтобы мы уже были в Нью-Йорке, чтобы конференция шла полным ходом. — Он посмотрел на улицу. — Похоже, летят наши самолеты. Давай посмотрим.

Посетители кафе торопливо высыпали на улицу. С севера к аэропорту Лидды подлетали два «Конкорда», когда первый из них начал снижение, люди смогли увидеть на его белом хвостовом оперении голубую звезду Давида. Толпа, состоявшая из арабов и евреев, нестройно захлопала.

Мириам Бернштейн поднесла ладонь к глазам, наблюдая за снижавшимися «Конкордами». Позади аэродрома над равниной возвышались Самарианские холмы. Она заметила, что за ночь миндаль расцвел еще больше, и теперь холмы словно были покрыты розовыми и белыми облаками. Каменистые подножия холмов были покрыты зеленым ковром, на котором сверкали красные анемоны, кремовые люпины и желтые маргаритки. Свершилось ежегодное чудо возрождения природы, и вместе с хамсином на Святую землю приходил мир.

Или просто так казалось.

Том Ричардсон и Тедди Ласков вышли из кафе в Герцлии и сели в желтый «корветт» Ричардсона. В пятницу движение на улицах Тель-Авива было оживленным, и машина медленно продвигалась среди потока транспорта. В квартале от «Цитадели» автомобилей стало поменьше, и Ласков взялся за ручку дверцы «корветта».

— Останови, Том, я дойду пешком. Спасибо.

Ричардсон посмотрел на него.

— Хорошо. Постараюсь увидеться с тобой перед вылетом.

Ласков одной ногой уже ступил на землю и в этот момент почувствовал на плече руку Ричардсона. Он обернулся.

Несколько секунд Ричардсон внимательно разглядывал его.

— Послушай, Тедди, ты уж там не пали без надобности. Нам не нужны какие-либо инциденты.

Ласков устремил на него взгляд своих холодных темных глаз, брови сошлись на переносице. Он заговорил громко, перекрикивая шум машин.

— Нам они тоже не нужны, Том. Но на этих птичках полетят наши лучшие люди, и, если на экране моего радара появится подозрительная цель и она будет в радиусе досягаемости ракет, то, черт побери, я собью ее. Я не подпущу близко никакие пролетающие мимо самолеты, никаких разведчиков, кому бы они ни принадлежали. Сегодня не подпущу. — Массивное тело Ласкова выскользнуло из низкой машины, и он пошел с таким видом, словно направлялся в бар подраться.

Загорелся зеленый свет светофора, и Ричардсон двинулся вперед, вытерев пот с верхней губы. На бульваре Кинг Саул он свернул направо, крупная, плотная фигура Ласкова все еще стояла у него перед глазами. Старому солдату нравилось повышать голос, но Ричардсон знал, что, если потребуется принять быстрое тактическое решение, Ласков выберет самое верное.

Ричардсон свернул на улицу Хайаркон и остановился перед американским посольством. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, он пригладил пальцами волосы. День начался плохо.

Сквозь люк в крыше машины он увидел над головой два белых «Конкорда». Яркий свет придавал им особый, неземной, блеск. Один из самолетов кружил в зоне ожидания, держа курс в сторону моря, второй заходил на посадку в противоположном направлении. На долю секунды их курсы как будто пересеклись, и дельтовидные крылья лайнеров образовали звезду Давида.

Сабах Хаббани медленно жевал кусок хлеба, разглядывая в бинокль аэропорт Лидды. Вокруг него под действием дувшего с хребта хамсина раскачивались сосны. Он достал из кармана старые часы без ремешка и взглянул на них. Меньше чем через час зал для важных персон будет полон людей. Согласно инструкции стрельбу можно будет открыть в любой момент между этим сроком и временем взлета самолетов. Хаббани задумался. На самом деле зал для важных персон располагался чуть за пределами максимально эффективного радиуса действия его минометов, но, если поможет хамсин, его можно будет поразить. А если мины не долетят до зала, то они накроют стоянку, где будут находиться «Конкорды». Цель не имела значения, необходимо было только вызвать панику, чтобы полет был отменен.

Один из арабов тихонько окликнул Хаббани, и тот посмотрел туда, куда показывал минометчик. Два «Конкорда», один за другим, приближались с севера к аэропорту Лидды. Хаббани навел на них бинокль. Какие красивые самолеты! Он читал, что на борту каждого из них находится 113 тонн топлива. Итого почти четверть миллиона килограмм. Такой взрыв почувствуют даже в Иерусалиме.

Глава 3

Древний город Лидду окутало тепло ранней весны. Хамсин в этом году задул необычно рано. Обжигающий, сухой, похожий на сирокко ветер пустыни обычно дул несколько дней, потом погода налаживалась. По наблюдениям арабов таких ветреных дней в году было пятьдесят, ведь и само слово «хамсин» означало по-арабски «пятьдесят». Люди радовались только первому хамсину, потому что с его приходом расцветали полевые цветы на Иудейских и Самарианских холмах и воздух в полях наполнялся стойкими благоухающими ароматами.

Предангарные бетонированные площадки международного аэропорта Лидды сверкали, на стоянках, где стояли авиалайнеры, наблюдалось необычно большое количество израильских солдат с автоматами на груди. В зале для пассажиров агенты службы безопасности в неприметной одежде и солнцезащитных очках прикрывались газетами, делая вид, что читают их.

В дальнем конце аэродрома раскинулись военные палатки, коммандос в камуфлированной форме пребывали в различной степени готовности. Позади палаток на бетонной дорожке выстроились двенадцать истребителей F-14 «Томкэт» американского производства. Механики и оружейники обслуживали истребители, переговариваясь с летчиками и офицерами по безопасности полетов.

В Лидде, в греческой православной церкви Святого Георгия, собрались арабы-христиане и прочие местные жители, потомки крестоносцев и византийцев. Специальной службы не проводилось, но люди все же пришли в церковь, демонстрируя свое желание находиться в этот момент в святом месте. Желание хоть как-то принять участие в событиях, которым суждено было оказать влияние на их жизнь.

В городской синагоге люди сидели маленькими группками в ожидании вечерней службы, тихо переговариваясь между собой. На базарной площади, рядом с церковью Святого Георгия, еврейские женщины бродили среди покосившихся прилавков и покупали праздничную еду. Казалось, они даже торговались с какой-то радостью, покупали еды больше, чем обычно в пятницу после обеда, и бродили по рынку гораздо дольше, чем того требовали их дела.

В Рамле, на площади перед главной мечетью Джамиль-Кебир, люди собрались задолго до того, как муэдзин призвал мусульман на молитву.

И на арабском базаре народу собралось много, но там было более шумно, чем на базаре в Лидде. Арабы, медлительные по натуре, сейчас казались и вовсе заторможенными; улицы вокруг базара были заполнены самыми разнообразными транспортными средствами от «лендроверов» и «бьюиков» до арабских скакунов и верблюдов.

В военной тюрьме Рамлы у палестинских террористов затеплилась надежда, что, по крайней мере, некоторые из них смогут вскоре обрести свободу.

Настроение жителей Лидды и Рамлы было таким же, как и у других людей, населявших Израиль и арабские страны Ближнего Востока. Здесь, в этой части мира, на протяжении веков время от времени сталкивались различные силы, и объектом их споров была территория. Миллионы вооруженных людей прошли через эту маленькую точку на карте, известную как Священная земля. Здесь сталкивались идеологии и религии, они бились друг с другом, оставляя после себя реки крови. Почти каждая цивилизация Востока и Запада была представлена здесь руинами, возвышавшимися вокруг, словно памятники, или сокрытыми под землей, как и похороненные под ними трупы.

Рамла и Лидда ярко отражали агонизирующую историю древней земли, разобщенность и единство современного Израиля.

Шеф службы безопасности авиакомпании «Эль Аль» Иаков Хоснер швырнул разукрашенную трубку французского телефона на рычаг и повернулся к своему молодому помощнику Матти Ядину.

— Когда эти ублюдки перестанут дергать меня?

— Какие ублюдки, шеф? — спросил Ядин.

Хоснер смахнул соринку с крышки своего стола из атласного кедра в стиле Людовика XV. Хоснер обставил кабинет на собственные средства, и ему нравилось поддерживать в нем порядок. Он подошел к большому окну, выходившему на стоянку самолетов, и раздвинул тяжелые бархатные портьеры. Солнечные лучи, не проникавшие сквозь портьеры, хлынули в кабинет.

— Да все они. — Хоснер сделал жест рукой, означавший, что он имеет в виду всех окружающих. — Сейчас звонили из «Цитадели». Они несколько обеспокоены.

— Я их понимаю.

Хоснер бросил на Ядина холодный взгляд.

Ядин улыбнулся, потом посмотрел на шефа с сочувствием. Даже в лучшие времена это была трудная работа, а в последние несколько недель все буквально помешались на безопасности. Ядин изучал профиль шефа, который уставился в окно, погруженный в свои мысли.

Иаков Хоснер был ребенком пятой волны иммиграции в Палестину. Эта волна состояла главным образом из немецких евреев, покинувших свою старую родину и вернувшихся на историческую родину после прихода к власти Гитлера в 1933 году. Этим людям повезло, а может, они были просто более дальновидными. Они уехали, пока это было возможно, и избежали ужасов войны в Европе. Богатые, хорошо образованные люди, они привезли с собой так необходимые капиталы и знания. Многие из них расселились вокруг старой германской колонии в портовой части Хайфы, и дела у них пошли хорошо.

Когда началась Вторая мировая война, Хоснер, которому в ту пору только исполнилось семнадцать, поступил на службу в отдел МИ-6 британской секретной разведывательной службы. Пройдя подготовку у британцев, Хоснер позаимствовал у своих учителей дилетантскую манеру отношения к своей профессии. Но, как и многие британские разведчики, разделявшие подобное отношение к работе, Иаков здорово преуспел в своем деле. Он был богатым молодым человеком, который выглядел и вел себя отнюдь не как шпион, на что и делалась ставка.

За пределами Хайфы Хоснер легко сходил за немца. По роду работы ему приходилось посещать многочисленные вечеринки и сборища немецких колонистов в Каире и Стамбуле, и Иаков чувствовал себя на них как рыба в воде. Он моментально усваивал мельчайшие детали этой новой тайной, двойной жизни и любил ее почти так же, как любил Шопена и Моцарта.

Со скуки Хоснер перед войной стал членом английского летного клуба и один из немногих в Палестине получил лицензию пилота гражданской авиации. Между разведывательными заданиями он изводил британцев просьбами позволить ему полетать на «Спитфайрах», поэтому ему удавалось поддерживать в форме свое летное мастерство.

После войны Хоснер отправился в Европу, где приобрел потрепанные боевые самолеты для нелегальных в то время ВВС Израиля. Именно он купил первый английский «Спитфайр», на котором летал генерал Ласков, о чем тот не имел представления.

А после войны 1948 года Хоснер, с его опытом разведывательной и летной работы, вполне естественно стал одним из первых сотрудников службы безопасности авиакомпании «Эль Аль».

По сравнению с большинством евреев жизнь Хоснера протекала относительно легко. Сейчас он жил в Герцлии, в маленькой вилле на берегу Средиземного моря, куда приглашал многочисленных любовниц, но по религиозным праздникам строго навещал свою семью в Хайфе.

Внешне Иаков походил на европейского аристократа — тонкий орлиный нос, высокие скулы и густые светлые волосы.

Хоснер взглянул на Ядина.

— Надеюсь, они возьмут меня в этот полет.

Ядин покачал головой и улыбнулся.

— А кого же они будут пытать, шеф, если самолеты взорвутся?

— Мы не употребляем слово «взорваться» в одном предложении со словом «самолет», Матти. — Хоснер улыбнулся, он мог позволить себе эту улыбку. Все шло хорошо, у него прекрасный послужной список, и Иаков не видел причин, почему «Конкорды» 01 и 02 могут испортить его.

Матти Ядин встал и потянулся.

— Есть ли какие-нибудь тревожные сигналы от наших разведывательных служб?

Хоснер продолжал смотреть в окно.

— Нет. Наши палестинские друзья ведут себя очень тихо.

— Не слишком ли тихо?

Хоснер пожал плечами. Он был из тех, кто не строил предположений при отсутствии информации. Отсутствие новостей означало для него именно их отсутствие. Иаков твердо верил в разведывательные службы своей страны, они очень редко подводили его. Если какое-либо насекомое трогало паутину израильской разведки, то паутина дрожала, и паук, находившийся в ее центре, чувствовал это. А все, что находилось за пределами паутины, было слишком далеким, чтобы вызывать опасения.

Хоснер задернул портьеры и отвернулся от окна. Посмотревшись в висевшее на стене зеркало, он поправил пиджак и галстук, прошел через кабинет и открыл дверь в соседний зал для совещаний.

Ядин последовал за ним, прошел в конец зала, нашел там место и сел.

Зал для совещаний был полон людей, там стоял шум, но при появлении Хоснера шум стих, и все повернулись в его сторону.

За большим круглым столом расположились некоторые из самых влиятельных людей Израиля. Хайм Мазар — глава «Шин Бет», израильской службы безопасности; бригадный генерал Ицхак Талман — начальник главного штаба ВВС; генерал Бенджамин Добкин — представитель главного штаба сухопутных войск; Мириам Бернштейн — заместитель министра транспорта; Исаак Бург — командир специальной антитеррористической группы «Гнев божий».

Кроме Мириам Бернштейн, на совещании присутствовали еще пятеро членов кнессета. Вдоль стен в креслах расположились помощники и секретари, готовые делать записи. Хоснер подошел к столу.

Все собрались на это специальное совещание с целью убедиться в принятых мерах безопасности по обеспечению полета «Конкордов». Им предстояло расспросить Хоснера, и присутствующие готовы были приступить к этому.

Хоснер отметил про себя, что, как обычно, он единственный из присутствующих в костюме. Он посмотрел прямо на Мириам Бернштейн. Снова эти глаза. Ничего не выражающие. Почему же тогда ему кажется, что она смотрит на него оценивающе? Да еще эта ее сексуальность. Хоснеру не хотелось признаваться себе, что Мириам не специально подчеркивает свою сексуальность, а просто обладает ею. Это факт. Чувственная женщина. Хоснер отвел взгляд в сторону. Официально министр транспорта являлся его начальником, возможно, это и создавало натянутость в их отношениях. Хоснер остался стоять и откашлялся.

— Я согласился присутствовать на этом совещании, так что не должно больше оставаться никаких сомнений в моей способности обеспечить вылет «Конкордов». — Он вскинул руку, останавливая зазвучавшие протесты. — Хорошо, забудем об этом.

Свет в скромно обставленный зал проникал через большое окно, из которого открывался тот же вид, что и из кабинета Хоснера. Он подошел к окну. В дальнем конце стоянки, в отдалении от других самолетов, в ярких лучах солнца сверкали два длинных «Конкорда» со звездами Давида на хвостовых оперениях. Вокруг них расположились охранники из службы безопасности, возглавляемой Хоснером, вооруженные автоматами «узи» и снайперскими винтовками. В помощь им прислали десяток пехотинцев, но это не улучшило настроения Хоснера.

Что-то уж больно подозрительно тихо все было. Драматическим жестом Хоснер указал в направлении «Конкордов».

— Вот они. Гордость нашей гражданской авиации. Они стоят восемьдесят миллионов долларов каждый с запасными колесами и радиоаппаратурой. Для всех пассажиров билет стоит столько, сколько билет первого класса плюс двадцать процентов наценки, и все же, как вы знаете, мы еще не заработали на них ни единого шекеля. — Хоснер бросил взгляд на Мириам Бернштейн, которая являлась его самым строгим критиком в кнессете. — А вы знаете одну из причин, по которой компания «Эль Аль» не приносит дохода? Я потребовал ввести строжайшие меры безопасности, какие только возможно. А хорошая безопасность стоит дорого. — Он сделал несколько шагов вдоль окна, сопровождаемый прищуренными взглядами присутствующих. — Некоторые из вас, — медленно продолжил Хоснер, — еще несколько месяцев назад волновались по поводу отсутствия доходов и хотели ради них пожертвовать мерами безопасности. А теперь те же самые люди, — он бросил взгляд на Мириам Бернштейн, — беспокоятся по поводу того, что принятые мной меры безопасности недостаточны. — Хоснер подошел к пустому креслу и сел. — Ладно, давайте оставим это. — Он обвел взглядом сидевших за столом и быстро, отрывисто заговорил: — Эти птички летают на наших линиях уже тринадцать месяцев. С того самого момента, как мы получили их, мои люди не сводили с них глаз. Пока эти самолеты строились на заводах в Сен-Назере и Тулузе, мы потребовали специально укрепить перегородки и стенки багажного отсека. Все обслуживание самолетов осуществляется здесь, в Лидде, механиками «Эль Аль». Сегодня я лично проверял топливо, которым заправлялись «Конкорды», и уверяю вас, что это авиационный керосин высшей очистки. Когда мы получили эти лайнеры, я потребовал и добился, чтобы они были оборудованы дополнительными силовыми установками. Двигатели всех остальных имеющихся в мире «Конкордов» запускаются от аэродромных пусковых установок, а имея дополнительные силовые установки, я могу отказаться от услуг двух специальных автомобилей, которые подъезжали бы к моим птичкам на аэродромах иностранных государств, — это автомобиль с агрегатом кондиционирования воздуха и автомобиль с аэродромной пусковой установкой. В любом месте и в любое время мы можем самостоятельно запускать двигатели. За счет дополнительных силовых установок мы увеличили массу лайнера почти на тонну, но того требуют соображения безопасности. Конечно, при таких расходах нельзя получать прибыль, но другого выхода я не вижу. И вы согласитесь со мной. — Хоснер оглядел присутствующих в ожидании комментариев, но их не последовало, и он продолжил: — Мы также пошли и на другие дополнительные расходы, но затруднения по обслуживанию «Конкордов» имеют место только здесь, в аэропорту Лидды. Например, к моим птичкам не приближается ни один заправщик водой, их заправляют только в Лидде. Так что если вы летите рейсом «Эль Аль», то писаете в Токио водой из реки Иордан. Туалеты также обслуживаются только здесь. Кроме того, после каждого рейса уборка самолетов производится под строгим наблюдением моих людей, на тот случай если во время уборки кто-нибудь пожелает оставить в самолете бомбу. Мы проверяем кресла, туалеты, даже пакеты для пассажиров. Далее, продуктами «Конкорды» загружаются только в Лидде, и больше нигде. Кстати, что касается пищи, то я лично проверил ее и могу вас заверить, что вся она кошерная. Отведал ее и раввин нашей компании, почувствовав при этом лишь легкое расстройство желудка. — Хоснер откинулся на спинку кресла и закурил, потом заговорил медленнее. — На самом деле, в этом полете присутствует один очень важный аспект. Он более безопасен, чем другие рейсы. В этом полете нам нет необходимости беспокоиться о пассажирах. — Хоснер кивнул в сторону Матти Ядина. — Мой помощник добровольно вызвался возглавить группу охраны на «Конкорде 01», а я возглавлю такую же группу на «Конкорде 02». Однако премьер-министр пока не сообщил мне, полечу ли я в Нью-Йорк. — Он медленно обвел взглядом стол. — Есть ли какие-нибудь вопросы относительно мер безопасности, предпринятых «Эль Аль»? Нет? Отлично.

Воцарилась долгая пауза. Хоснер решил, что поскольку совещание проводится в его конференц-зале, то ему следует взять на себя роль председателя. Он повернулся к Хайму Мазару — главе израильской службы безопасности «Шин Бет».

— Может быть, теперь послушаем вас?

Мазар медленно поднялся. Высокий худощавый мужчина с глазами человека, длительное время прослужившего в службе безопасности. Манеры у него были резкими, моментами даже грубыми. Он начал без всякой преамбулы:

— Самую большую опасность, естественно, может представлять какой-нибудь маньяк с портативной ракетой теплового самонаведения, устроившийся на крыше здания на пути самолетов к побережью. Но могу вас заверить, что ни на одной крыше отсюда до самого побережья никаких террористов нет. И не появится на курсе самолетов после взлета. Я попросил министра обороны провести в этом районе кратковременные учения десантников, и их вертолеты будут контролировать всю зону. В Израиле не отмечено каких-либо признаков проявления активности со стороны террористов. Уверен, что никаких проблем не возникнет. Благодарю вас. — Закончив свое выступление, Мазар сел.

Хоснер улыбнулся. Коротко и ясно. Хороший парень. Он повернулся к Исааку Бургу — командиру специальной антитеррористической группы «Гнев божий».

Бург остался сидеть, лишь слегка наклонился вперед. Небольшого роста, добродушного вида седовласый мужчина с огоньком в голубых глазах. Его суетливость обескураживала окружающих, но в действительности эта суетливость была показной. Выглядел Бург гораздо старше своих лет, он мог хладнокровно убить человека, роясь в это время в карманах в поисках средства от насморка. Никто не поверил бы, что именно этот человек почти полностью уничтожил организации палестинских террористов по всему миру. Его люди жестоко преследовали остатки разрозненных групп террористов, в результате чего был почти положен конец террористическим актам на территории Израиля и за границей. Бург улыбнулся.

— Только позавчера мы захватили в Париже палестинского террориста, влиятельного члена организации «Черный сентябрь». Одного из последних. Допросили его с пристрастием, и он заверил нас, что не знает ни о каких планах по срыву мирных переговоров. Сейчас террористы настолько разрознены и напуганы, что вряд ли даже разговаривают друг с другом. Мой человек, занимающий высокий пост в одной из разведывательных служб палестинцев, сообщает, что они не планируют никаких акций. — Бург принялся искать свою трубку, а отыскав, некоторое время рассматривал ее, потом поднял глаза. — Как бы там ни было, мы знаем, что сейчас правительства арабских стран не меньше нас заинтересованы в удачном исходе мирной конференции. По различным каналам они дали нам понять, что тщательно наблюдают за известными террористами, которые скрываются на территории их государств. На тот случай если они делают это несколько небрежно, мы дублируем это наблюдение. — Бург набил трубку ароматной смесью табака. — Джон Макклур из ЦРУ, прикрепленный к нашей службе, сообщает, что его агенты не обнаружили никаких признаков активизации арабских террористов по всему миру. Кстати, Макклур улетает домой, полетит вместе с делегатами мирной конференции. — Раскуривая трубку, Исаак Бург приветливо улыбнулся. Над столом для совещаний заклубился ароматный дымок. Бург посмотрел на генерала Добкина. — А как обстоят дела в тылу, в районах, населенных арабами?

Бенджамин Добкин поднялся и обвел взглядом зал заседаний. Это был мужчина плотного телосложения, с толстой шеей и густыми вьющимися темными волосами. Как и большинство израильских генералов, он носил обычный камуфляжный комбинезон с закатанными рукавами. При взгляде на него люди в первую очередь отмечали крупные руки и ладони. Хобби генерала являлась археология, напряженные раскопки древних руин придали еще большую массивность его и без того не хрупкой фигуре. Когда он командовал пехотной бригадой, каждый солдат в бригаде вольно или невольно превращался в археолога. Отрывка любого окопа, траншеи или противотанкового рва сопровождалась просеиванием почвы. Ко всему прочему Бенджамин Добкин был глубоко религиозным человеком и не пытался этого скрывать. В его офицерских аттестационных характеристиках всегда присутствовали такие слова, как «твердый», «решительный», «выдержанный».

Генерал сцепил перед собой крупные ладони и начал:

— Проблема заключается в том, что террористы могут вести себя чрезвычайно нагло в арабских районах развивающихся государств. Операции израильской армии позволили очистить от террористов многие из этих районов, частично эту работу завершили и сами правительства арабских стран. — Добкин обвел взглядом присутствующих. — Но в отличие от выступавших здесь моих друзей, я не могу исключить и не исключаю возможности какой-либо провокации со стороны палестинцев или других арабов, выходцев из этих районов, где все же еще сохранились банды террористов. У нашей армии ограниченный доступ в эти районы, но все же мы отправили туда многих людей из армейской разведки, где они, при определенной удаче, смогут сойти за арабов. Так что мы ведем наблюдение за этими районами. — Генерал замялся на секунду. — Собственно говоря, мы всегда это делали. Еще три тысячи лет назад. «И послал их Моисей высмотреть землю Ханаанскую и сказал им: пойдите в эту южную страну, и взойдите на гору. И осмотрите землю, какова она, и народ, живущий на ней, силен ли он или слаб, малочислен ли он или многочислен».

В разговор вмешался Иаков Шапир — представитель левого крыла кнессета, человек, абсолютно чуждый религии.

— И насколько я помню, эти армейские шпионы Моисея сообщили ему, что в этой земле течет молоко и мед. По-моему, с тех пор у всех пропало доверие к армейской разведке.

За столом раздалось несколько сдержанных смешков, рассмеялись и помощники, сидевшие вдоль стены.

Генерал Добкин наградил Иакова Шапира продолжительным взглядом.

— Как члену почтового комитета кнессета, думаю, вам будет интересно узнать, что ответы коринфян на письма Павла до сих пор хранятся на почте Иерусалима.

Ответ генерала вызвал еще более оживленный смех.

Хоснер с раздражением оглядел присутствующих.

— Может быть, прекратим эту пикировку на библейские темы? Генерал, не могли бы вы продолжить?

Добкин кивнул.

— Да. Как бы там ни было, внешне все обстоит спокойно. Мои партнеры из арабских стран заверили, что они предпринимают меры по нейтрализации остатков террористов по мере их обнаружения.

Хайм Мазар наклонился вперед.

— Но если их не нейтрализуют, генерал, то какого рода операции террористы смогут предпринять для срыва мирных переговоров?

— Морские и воздушные. Однако штаб ВМС заверил меня, что все пространство по курсу полета «Конкордов» над Средиземным морем тщательно патрулируется не только их самолетами и американским Шестым флотом, но также морскими силами Греции, Турции и Италии, которые проводят в этом районе маневры в рамках программы НАТО. Кроме того, ракеты класса «корабль — воздух», способные сбить самолет, летящий на высоте и скорости «Конкордов», слишком сложные, чтобы ими могли владеть и управлять террористы. Но, если им все же удастся заполучить такую ракету и запустить ее с корабля, у самолетов сопровождения будет достаточно времени, чтобы определить цель и сбить ее. Я правильно говорю, генерал? — Добкин посмотрел на Ицхака Талмана — начальника главного штаба ВВС. Все присутствующие также повернулись в его сторону.

Ицхак Талман встал, подошел к окну и устремил взгляд вдаль. Высокий симпатичный мужчина, с аккуратно подстриженными усами на манер английских военных и взглядом бывшего лихого летчика Королевских ВВС Великобритании. Он заговорил на смеси плохого иврита и еще худшего идиша, но с аристократическим английским акцентом. Как и все британские офицеры, которыми Талман восхищался, он обладал уравновешенностью и учтивыми манерами. Но, как и многие старые офицеры Британской империи, Талман просто играл. На самом деле он был чрезвычайно нервным и эмоциональным человеком, однако тщательно скрывал это.

Талман отвернулся от окна и ровным голосом обратился к присутствующим:

— Мой лучший летчик-истребитель Тедди Ласков лично возглавит эскадрилью специально подобранных летчиков, которые полетят на лучших в мире истребителях. В настоящий момент они наблюдают за подготовкой и вооружением двенадцати истребителей, расположенных на дальнем конце аэродрома. Тедди Ласков уверяет, что сможет обнаружить, определить, проследить, перехватить и сбить в небе любую цель, включая МиГи, ракеты «корабль — воздух» и даже самого Сатану, если только он появится на экране радара. — Талман окинул зал заседаний поверх голов собравшихся здесь мужчин и женщин. — Разведка ВВС сообщает, что у террористов не только никогда не было возможности для проведения воздушной атаки, но и сейчас они такой возможностью не располагают. Но если все-таки кто-то предпримет атаку против «Конкордов», то в воздухе им будет противостоять самый мощный воздушный флот Средиземноморья. — Талман пригладил усы. — Ласков лучший из тех, кто у нас есть. Как только «Конкорды» пересекут береговую линию, ответственность за них буду нести я, и я возлагаю на себя эту ответственность без малейших колебаний. — С этими словами он вернулся на свое место.

Тедди Ласков, слушавший речь Талмана в коридоре, тихонько открыл дверь зала заседаний. Несколько голов повернулось в сторону человека, которого только что расхваливал Талман. Ласков смущенно улыбнулся и замахал руками, призывая не обращать на него внимания. Войдя в зал, он прислонился к стене.

Мириам Бернштейн пыталась встретиться взглядом с Хоснером, но тот упорно игнорировал ее. Хоснер оглядел остальных присутствующих, сидевших за столом и возле стены, но, похоже, ни у кого из них не было ничего добавить к сказанному.

— Хорошо, тогда… — начал он.

Мириам Бернштейн поднялась со своего места.

— Мистер Хоснер.

— Да?

— Я хотела бы кое-что добавить.

— О-о-о!

— Благодарю вас. — Мириам одарила Хоснера улыбкой, которую тот, похоже, не заметил. Она опустила взгляд, порылась в лежавших перед ней бумагах, потом снова подняла голову. — Я очень внимательно слушала то, что здесь говорилось. На меня произвели большое впечатление предпринятые меры предосторожности, и все же, честно говоря, меня встревожил характер этих мер и выражения, в которых они описывались. Господа, ведь мы отправляемся на эту конференцию с целью заключения прочного мира. — Мириам Бернштейн замолчала и оглядела присутствующих, встретившись по очереди взглядом с каждым из них. — Разговоры о том, чтобы сбивать воздушные цели, о допросах с пристрастием подозреваемых арабов в дружественных нам странах, о посылке шпионов — все эти разговоры вполне уместны при определенных обстоятельствах. Но в данный исторический момент я бы рискнула снизить до предела агрессивный тон. Ведь не хотим же мы появиться в ООН, как банда ковбоев, вооруженных револьверами. Мы же хотим предстать там людьми, приехавшими говорить о мире.

Мириам сжала губы, словно задумалась над тем, чтобы ее слова не прозвучали как предложение капитуляции. Она уже много лет сотрудничала с крылом своей партии, выступавшим за мир, и чувствовала, что просто обязана сделать подобное предупреждение, тем более сейчас, когда желанный мир начал приобретать очертания реальности. Ведь за всю жизнь ей не пришлось прожить ни одного дня в мире. Мириам вскинула руки, как бы призывая этим жестом к примирению.

— Я не пытаюсь создать проблему там, где ее не существует. Просто хочу сказать, что все военные и разведывательные операции должны быть почти полностью свернуты на время проведения мирной конференции. Это будет знаком нашей доброй воли. Ведь должен же кто-то первым спрятать револьвер в кобуру. И даже если вы увидите на экране радара Сатану, генерал Талман, не сбивайте его своими ракетами, а просто объясните, что следуете на мирную конференцию и не желаете предпринимать агрессивных действий. Сатана увидит, что вы настроены миролюбиво… и Провидение уберет его с вашего пути. — Мириам вновь оглядела зал, и ее глаза на секунду встретились с глазами Тедди Ласкова.

Во взгляде Мириам Тедди увидел нечто такое, что довелось видеть очень немногим людям, но он не знал, как даже назвать это нечто.

Мириам Бернштейн еще раз оглядела зал.

— Среди нас присутствуют люди, не желающие поступиться своими принципами ради мира. Я понимаю их. Мне известны все возражения против идеи достижения мира любой ценой. Мы все их знаем, и я даже согласна с некоторыми из них. Но сейчас я просто прошу вас в течение ближайших нескольких дней задуматься над моими словами. Благодарю вас. — Мириам села и углубилась в лежавшие перед ней бумаги.

Ответа на ее выступление не последовало, в зале стояла тишина.

Генерал Талман поднялся со своего места, подошел к Тедди Ласкову, взял его за руку, и они вместе вышли в коридор.

Постепенно присутствующие начали переговариваться между собой, потом разбились на мелкие группы, обсуждая окончательные планы действий.

Иаков Хоснер не прислушивался к звучавшим вокруг него тихим голосам, он смотрел на Мириам Бернштейн. Между ними возникла какая-то скрытая неприязнь, он чувствовал это, и, если не решить этот вопрос сейчас, эта неприязнь могла выплеснуться наружу в самый неподходящий момент. Внезапно он ясно вспомнил тот случай, когда она отказалась провести выходные у него на вилле. Мысль об этом еще более рассердила его. Хоснер сел и уставился в потолок. Ну и черт с ней. Ему было о чем думать и кроме Мириам Бернштейн.

Сегодняшнему моменту предшествовали многие годы практической работы. Палестинцы всегда считали авиакомпанию «Эль Аль» военным объектом, и нападения на нее начались почти с первого дня основания компании в 1948 году. Но наиболее громкими были операции террористов против «Эль Аль» в 60-е и 70-е годы.

Последней акцией террористов была попытка захвата «Боинга-747», принадлежавшего «Эль Аль», в лондонском аэропорту Хитроу. Разработал эту операцию Ахмед Риш. При мысли об этом человеке лицо Хоснера исказила гримаса. Риш. Один из последних террористов, и, пожалуй, самый лучший. Однажды им удалось упрятать его в военную тюрьму Рамлы, когда Риша арестовали в аэропорту Лидды, где он выполнял так и не установленное задание. В 1968 году, перед тем как Израиль принял решение об отказе ведения переговоров с террористами, Риша вместе с другими пятнадцатью арабами обменяли на израильтян — пассажиров рейса «Эль Аль», захваченного террористами. Хоснер и тогда считал подобные действия ошибкой, а дальнейшие события показали, что он был прав.

Он надеялся, что за эти годы Риш погиб в ходе операций, проводившихся спецслужбами Израиля. Ведь Риш специализировался на воздушном терроризме, и одна только мысль об этом опытном террористе выводила Хоснера из себя. В Рамле Хоснер был одним из главных следователей, допрашивавших Риша, и этот террорист оказался единственным, кто заставил его потерять над собой контроль. В своем отчете Хоснер писал, что Риш очень опасный террорист, которого следует держать в тюрьме до самой смерти. И все же Риша отпустили.

После освобождения Риша обнаруживали во многих местах, и каждый раз он крутился поблизости от самолетов «Эль Аль». Ходили слухи, что Риш оказался одним из немногих палестинских террористов, ускользнувших от рук израильских спецслужб. «Возможно, это и правда», — подумал Хоснер.

Когда Исаак Бург упомянул о захваченном во Франции террористе, Хоснер напрягся. Около года назад, после операции в аэропорту Хитроу, Риша обнаружили во Франции. Почему именно во Франции? Хоснер вспомнил, что в то время эта мысль здорово тревожила его. В чем же дело? Франция. Риш. Методы действий Риша — вот в чем дело. Именно методы действий Риша встревожили его в то время. Риш не был полусумасшедшим террористом, размахивающим оружием. Сам лично он не шел на большой риск, действовал очень осторожно, руководя другими террористами на расстоянии.

Но почему Франция? Почему не крупная арабская община в Германии? Единственной более или менее многочисленной группой арабов во Франции были алжирцы. А Риш выходец из Ирака, хотя и сражался в рядах палестинцев. Для всего остального мира все арабы одинаковы, но друг для друга они не одинаковы. И полиция Франции, в которой служили алжирцы, обратила внимание на иракца.

Да, Риш был насекомым, затронувшим паутину, сплетенную израильской разведкой, и эта паутина до сих пор дрожала. Обнаружили его во Франции, но не в Париже, а в сельской местности. Странно. То в Англии, то на юге Франции вблизи границы с Испанией. Почему? Внезапно Хоснер подумал, что во всей цепочке предпринятых мер безопасности имеется слабое звено, но он не знал, что это за звено и где оно. По спине Хоснера пробежал холодок.

В досье имеется психологический портрет Риша и приметы. Надо будет просмотреть досье. И позвонить во французскую службу безопасности. Хоснер огляделся. Все продолжали разговаривать, разбившись на мелкие группы. Он поднялся.

— Если я больше никому не нужен, то я вернусь к своей работе.

Ему никто не ответил.

— Госпожа заместитель министра?

— Не позволяйте нам задерживать вас, — ответила Мириам Бернштейн.

— А я и не позволю. — Хоснер оглядел зал. — Прошу вас, чувствуйте себя свободно и пользуйтесь моим конференц-залом сколько угодно. А меня прошу извинить. — Он повернулся и направился к двери, но потом обернулся. — Шалом, — искренне произнес Хоснер.

Глава 4

Капитан Давид Бекер, пилот «Конкорда 02», сидел на командном пункте рядом со своим вторым пилотом Моисеем Гессом. В противоположном конце длинного стола напротив Гесса расположился бортинженер Питер Кан — американский еврей, как и Бекер.

На стенах командного пункта были развешаны карты, таблицы и различные сводки, одну стену занимало огромное окно, выходившее на стоянку самолетов. Оба «Конкорда» стояли под палящими лучами солнца позади частично затененной стоянки.

В другой части командного пункта за стеклянной перегородкой находился диспетчерский пункт с телетайпами и картами погоды.

За дальним концом длинного стола расположился экипаж «Конкорда 01». Ашер Авидар — пилот, вспыльчивый сабра[5], которого Бекер считал слишком молодым и импульсивным, чтобы летать на чем-либо, кроме военных истребителей, на которых Авидар и летал в прошлом. Рядом с Авидаром сидели второй пилот Зеви Хирш, который, по мнению Бекера, вполне мог бы быть первым пилотом, если бы не возраст, и бортинженер Лео Шаретт, сдерживавший горячность Авидара.

Авидар разговаривал со своим экипажем, и Бекер напрягся, чтобы услышать и понять быстрый иврит. Предстоящий полет планировался очень тщательно, и Бекеру вовсе не хотелось, чтобы Авидар по горячности выкинул какой-нибудь номер. Во время этого долгого перелета Бекеру предстояло следовать за Авидаром, а при скорости 2,2 M решающее значение приобретал вопрос топлива.

Слушая разговор Авидара со своим экипажем, Бекер изучал последние погодные карты по маршруту полета.

Бекер отличался необычайно высоким ростом, именно по этой причине его не приняли в истребители американских ВВС, когда он поступил на военную службу в самом начале войны с Кореей. Однако в корпусе подготовки офицеров резерва не обратили внимания на его рост, и Бекер, пройдя подготовку летчика транспортного самолета, стал перевозить войска на С-54. Впоследствии он частично удовлетворил свое желание поучаствовать в боевых действиях, перейдя в подчинение стратегического авиационного командования США. В течение 50-х годов Бекер терпеливо ждал своего шанса стереть с лица земли один из городов в России, хотя прекрасно понимал, что не сможет увидеть результатов разрушения.

Затем, с годами, агрессивности у него здорово поубавилось, а с появлением на вооружении межконтинентальных баллистических ракет Бекер снова пересел на транспортные самолеты. Но тут началась война во Вьетнаме, и он вернулся на бомбардировщики В-52. Много людей уничтожил тогда Бекер, хотя давно уже потерял стремление к этому. Во время войны 1987 года он добровольно вызвался летать на транспортных самолетах в Израиль. Окончание его срока службы по контракту в ВВС США совпало с последним рейсом в аэропорт Лидды, в это же время расстроился и его брак, продлившийся двадцать лет, поэтому Бекер остался в Израиле и женился на израильской девушке, служившей в ВВС, которая всегда придиралась к нему при заполнении документов на грузы.

ВВС Израиля не располагали — да и нужды в этом не было — крупными бомбардировщиками дальнего радиуса действия. И Бекер это прекрасно знал. Имелось у них всего несколько транспортных самолетов С-130, но в любом случае ему не хотелось возвращаться на военную службу. Бекер хотел просто летать, и впоследствии стал пилотом транспортных самолетов DC-4 компании «Эль Аль».

В ВВС США Бекер налетал тысячи часов на тяжелых реактивных самолетах, летал и на американских сверхзвуковых бомбардировщиках FB-111, поэтому был одним из немногих летчиков в Израиле, кто имел опыт полетов на больших самолетах на сверхзвуковых скоростях. Когда компания «Эль Аль» приобрела «Конкорды», Бекер отправился на учебу в Тулузу. И вот теперь ему предстояло совершить самый важный полет в своей карьере. И Бекер был твердо намерен выполнить его наилучшим образом.

Когда открылась дверь в коридор, он оглянулся и увидел, как в диспетчерскую вошли генералы Талман и Ласков. Несколько минут они поговорили с диспетчерами, потом прошли в помещение командного пункта.

При их появлении все находившиеся там встали.

Талман и Ласков улыбнулись и сделали знак всем сесть. Первым заговорил Талман.

— Добрый день. Мы только что присутствовали на совещании по мерам безопасности, и хочу сообщить вам, что, похоже, все в порядке. И все же в качестве дополнительных мер безопасности мы намерены перенести время вылета на пятнадцать тридцать. Кроме того, вы не полетите над Средиземным морем на Мадрид. Вместо этого вы возьмете курс на Италию, а дозаправку произведете в аэропорту Орли. Мы получили разрешение на пролет на сверхзвуковой скорости над территорией Италии и Франции. Все уже подготовлено, включая новые полетные планы, карты и сводки погоды. В аэропорту Орли ни один человек не покинет самолетов. В данном случае процедура такая же, как была предусмотрена старым планом с посадкой в Мадриде. — Талман оглядел каждого из присутствующих. — Джентльмены… — он замолчал, подбирая нужные слова и пощипывая при этом усы, потом сказал: — Желаю удачного полета. Шалом. — Генерал повернулся и прошел назад в диспетчерскую.

Тедди Ласков присел за стол.

— Ладно, у нас есть еще несколько минут для последнего согласования наших действий. Все время, пока я буду сопровождать вас, я буду держать с вами связь на частоте службы управления воздушным движением и на частоте компании «Эль Аль». Но если нам понадобится передать друг другу сообщение, то следует пользоваться моей тактической частотой. Канал 31, у вас это частота 134,725. Если же я по какой-либо причине решу, что пользоваться этой частотой небезопасно, или если вы сами это определите, то произнесите фразу: «У меня не работает индикатор топлива третьего бака», и по этому сигналу мы все перейдем на запасную частоту — канал 27, для вас 129,475. Всем ясно? Хорошо. Я буду сопровождать вас до того момента, как «Конкорды» наберут высоту 19 000 метров и достигнут скорости 2,2 M. Возможно, еще немного покручусь рядом, если хватит топлива. Но после этого вы будете в безопасности. Есть ко мне вопросы?

Поднялся Авидар.

— Позвольте уточнить, генерал. Кто осуществляет тактический контроль за полетом? Я имею в виду, что я ведущий обоих «Конкордов», а вы руководите своими людьми и старше меня по званию. Но ведь это гражданский полет. Предположим, нас атакуют, и предположим, я захочу предпринять маневр с целью уклонения от атаки, а вы захотите, чтобы мы продолжали следовать заданным курсом. Так кто из нас будет главным в данном случае?

Некоторое время Ласков внимательно разглядывал Авидара. Все же, что бы ни думали люди об этом молодом пилоте, он, по крайней мере, не тратил время на лишние разговоры, а говорил исключительно по делу. Ласков кивнул.

— Я понял. Это откровенный вопрос, Ашер. Позволь мне повторить то, о чем вас уже инструктировали. Мы не ожидаем никаких неприятностей, но если… если нас все же атакуют, то вам надлежит следовать правилам для тяжелых бомбардировщиков. Так как у Израиля нет тяжелых бомбардировщиков, я ознакомлю вас с этими правилами. Они чрезвычайно просты. Правило первое: следуйте своим курсом, пока не получите инструкции от командира истребителей прикрытия — то есть от меня — на индивидуальный маневр или на общее изменение курса, скорости или высоты. Правило второе: смотри правило первое. Я ответил на твой вопрос?

— Нет. — Авидар сел и отвернулся.

Ласков заговорил более миролюбивым тоном.

— Послушай, Ашер, эскорт сопровождения всем доставляет неудобства. У нас в Израиле операций сопровождения на такое длительное расстояние не проводилось, поэтому для тебя это новое дело, но во время войны, в которой я участвовал давным-давно, неоднократно подтверждалось, что овцы должны держаться в стаде и слушать охраняющих их собак. Иначе они станут добычей волков. И не важно, сколько овец в стаде подвергаются нападению волков, уверяю тебя, гораздо хуже пытаться спастись в одиночку. Может, для нашего случая подобная аналогия и не очень подходит, но я объяснил тебе суть. — Ласков попытался по-отечески посмотреть на Авидара, но тот проигнорировал этот взгляд. Генерал пожал плечами и повернулся к Бекеру.

— Давид… А ты что думаешь?

— Ничего, генерал. Считаю, что все вопросы решены, за исключением позывных на тактических частотах.

Ласков встал.

— Отлично. Мой позывной «Ангел Гавриил» плюс номер 32. Позывные моих истребителей «Гавриил» плюс номер. Твой позывной, Давид, «Крылья Эммануила», а твой, Ашер, «Кошерный лайнер». Ладно, в воздухе это в любом случае будет «Эммануил» и «Лайнер». — Ласков взглянул на часы. Они показывали четырнадцать часов. — И еще одно. Кроме членов мирной делегации, указанных в пассажирской декларации, вам придется взять на борт еще несколько очень важных персон. Среди них американец Джон Макклур, он работник американского посольства, возвращается домой. Передайте своим старшим стюардам, чтобы были готовы внести дополнения в список пассажиров.

Бекер порылся в своем планшете и отыскал пассажирскую декларацию.

— В моем списке есть еще один мой соотечественник, генерал, Том Ричардсон, военно-воздушный атташе. Вы должны его знать. Летит в Нью-Йорк по делам.

Ласков промолчал. Должно быть, это решилось в последнюю минуту. Генерал понимал, что это должно что-то означать, но не знал, что. Возможно, просто дружеский жест. Он кивнул.

— Он профессионал по части завязывания знакомств… можно сказать, друг, когда не пытается лезть в наши дела. Если ему не понравится кошерная пища, то выкиньте его к чертовой матери над Римом. Авидар, если он полетит на твоем самолете, то не пытайся спорить с ним на политические и религиозные темы. Он в этом не разбирается.

Бекер улыбнулся.

— Он попросился на мой самолет. Я о нем хорошенько позабочусь.

— Позаботься, — коротко бросил Ласков. Он направился к двери, ведущей в диспетчерский пункт. Через стеклянную перегородку ему было видно, как Талман разговаривал со старшим диспетчером. У двери генерал обернулся и посмотрел на пилотов и бортинженеров, которые снова встали. — Давид, ты говоришь, он сам выбрал твой самолет?

— Да, сэр. — Бекер протянул Ласкову список пассажиров.

Ласков просмотрел его. Рядом с фамилией Ричардсона, дописанной внизу ручкой, стояли цифры «02». Генерал знал, что в сводном списке пассажиров не указывались ни номера самолетов, ни номера мест. Распределение пассажиров по самолетам считалось вопросом государственной безопасности и должно было состояться в самый последний момент. Выбор мест предоставлялся самим делегатам, чтобы они могли сгруппироваться по комиссиям и провести некоторую работу в полете. Интересно, почему Ричардсон попросился на определенный самолет, хотя не мог знать, полетят ли на нем его друзья и знакомые. Почему он не подождал до момента распределения делегатов по самолетам? Ведь оба лайнера будут заполнены лишь наполовину, но, может быть, ему просто захотелось лететь с Бекером. Ласков оторвал взгляд от списка.

— Он знает, что ты полетишь на 02-м?

— Думаю, знает. Наверное, он предположил, что сможет устроиться в кабине на откидном кресле и болтать со мной в течение всего полета. Ведь он плохо говорит на иврите.

— Пожалуй, что так. Ладно, ребята. Счастливого полета. Увидимся на высоте 5000 метров. Шалом.

В зале для особо важных персон, находившемся дальше по коридору от командного пункта и кабинета Хоснера, собралось около ста человек. Шторы были опущены, что улучшало работу кондиционеров. И все же в зале было довольно жарко, хотя темнота и создавала иллюзию прохлады. Примерно каждую минуту кто-нибудь из присутствующих слегка раздвигал шторы и бросал взгляд на два «Конкорда», стоявших отдельно в окружении солдат.

Старший стюард самолета Бекера Иаков Лейбер зашел в зал. Малыш Иаков Лейбер, как его называли почти все, очень нервничал. Ему хотелось, чтобы перед этим рейсом с пассажирами поговорил бы кто-нибудь другой. Ему частенько приходилось выступать с маленькими речами в зале для особо важных персон, но сегодня здесь присутствовали совсем другие пассажиры, многих из которых он знал в лицо и по имени.

Кроме двадцати делегатов мирной конференции, в зале собралась необычно большая группа сопровождающих и помощников, аналитиков, секретарей, переводчиков и людей из службы безопасности. Лейбер отметил про себя, что в зале накурено, а бар, как обычно, пуст.

Иаков Лейбер прочистил горло.

— Леди и джентльмены. Леди и джентльмены. — Он поднял вверх руки.

Шум в зале постепенно стих, все головы повернулись в сторону Лейбера. Пассажиры увидели маленького мужчину в великоватой ему белой форме, стекла его очков были настолько толстыми, что глаза напоминали устриц.

Лейбер прислонился спиной к стойке бара.

— Добрый день, я старший стюард «Конкорда 02» авиакомпании «Эль Аль».

— Я рад, что это не наш пилот, — заметал какой-то мужчина, стоявший сзади, и несколько человек засмеялись.

Лейбер улыбнулся.

— На самом деле я был и пилотом, но в один прекрасный день забыл положить под себя в кресле телефонный справочник, и мой самолет врезался в ангар.

Раздался смех, а некоторые пассажиры даже зааплодировали.

Лейбер шагнул вперед, поближе к пассажирам.

— Я просто хочу познакомить вас кое с чем. — Несколько минут он рассказывал о порядке выбора мест, потом сообщил новое время вылета. — Есть ли ко мне вопросы?

Со своего места поднялся раввин делегации Хайм Левин.

— Вы знаете, молодой человек, что сегодня пятница. По вашим словам, несмотря на длительный полет до Нью-Йорка, мы все же приземлимся перед началом священного дня отдохновения субботы. Это верно?

Лейбер сдержал улыбку. Особенность рейсов «Эль Аль» заключалась в том, что на них очень редко летали раввины, даже в середине недели. Раввины не летали на своих самолетах, потому что все экипажи «Эль Аль» время от времени нарушали священную еврейскую субботу. Они летали на рейсах иностранных авиакомпаний, так как в данном случае для них не имел значения тот факт, что экипажи этих рейсов нарушают священную субботу. Два раввина, входивших в состав мирной делегации — один представитель ортодоксального течения, другой консервативного, — решили сделать исключение и полететь рейсом «Эль Аль», чтобы продемонстрировать единство нации.

— Да, сэр, — ответил Лейбер. — Заход солнца в Нью-Йорке в шесть часов восемь минут вечера, но при высокой скорости нашего полета мы слегка обгоним солнце и приземлимся около двух часов дня по местному времени.

Некоторое время раввин Левин разглядывал стюарда.

— Другими словами, мы приземлимся на полтора часа раньше времени нашего вылета, — пояснил Лейбер. — Понимаете…

— Хорошо, я понял. Мне уже приходилось летать. — И раввин наградил нарушителя священной субботы Лейбера тем взглядом, каким обычно награждал евреев, употреблявших в пищу свинину. — Если мы приземлимся хоть на секунду позже захода солнца, будете иметь разговор со мной.

Послышался смех. Лейбер тоже улыбнулся.

— Хорошо, сэр. — Он обвел взглядом присутствующих. — На обед вам будет предложено духовое мясо и картофель. Если кого-то интересует, то можно будет посмотреть несколько фильмов. Моя жена Марсия, которая гораздо симпатичнее меня, одна из стюардесс 01-го лайнера. — Как и многие супружеские пары, которым приходилось часто летать, Лейберы никогда не летали вместе, ведь у них были дети. — Есть ко мне еще вопросы? Тогда благодарю вас за то, что летите рейсами «Эль Аль», хотя и понимаю, что вы не можете поступить иначе. — Иаков вскинул руки. — Шалом.

Капитан Давид Бекер закончил проверку «Конкорда 02». Он стоял в тени, отбрасываемой загнутой вниз носовой частью самолета. «Конкорд» окружало отделение пехотинцев, которые изредка бросали взгляды на капитана. К нему подошел Натан Брин из службы безопасности «Эль Аль».

— Как дела, капитан?

— Все нормально.

— Вы удовлетворены, а?

Бекер взглянул на самолет и кивнул.

— Увидимся на борту, — бросил Брин и отошел.

— Хорошо. — Бекер снова посмотрел на самолет. Белая птица мира была похожа на что угодно, только не на голубя. Скорее, на аиста. А может, на чайку. Она стояла высоко на длинных ногах, потому что при дельтовидных крыльях требовался высокий угол тангажа. Если бы не высокие ноги, эта птица могла бы зацепиться задницей за землю во время взлета или посадки. Именно по этой причине Бог и создал морских птиц с длинными ногами. К этому же выводу пришли инженеры из «Бритиш Эркрафт Корпорейшн» и «Аэроспасьяль». Подобных же принципов придерживались и русские, когда создавали свой сверхзвуковой воздушный лайнер ТУ-144. Блестящая идея. «Приятно видеть, как технические решения подтверждают правоту Бога», — подумал Бекер.

И еще нос. Клюв. Он оставался загнутым вниз во время взлета и посадки, как у птиц — для лучшей видимости. Во время полета он поднимался силой аэродинамических потоков. Англичане, французы, русские и Бог — не обязательно в этом порядке — независимо друг от друга пришли к этому единому решению проблемы полета. Сначала самолеты строили, как жесткие конструкции, соответственно жесткими были и все параметры. А птицы гибкие. И люди начали строить гибкие самолеты с подвижными элеронами и рулями. Потом появились убирающиеся шасси, затем реактивные самолеты с изменяющейся геометрией крыла. А теперь вот опускающаяся носовая часть.

Бекер оглядел лайнер во всю длину. На самом деле не очень большой самолет. Длина фюзеляжа пятьдесят два метра, а размах дельтовидных крыльев всего двадцать семь метров. Вес с пассажирами и топливом сто восемьдесят одна тонна, что почти в два раза меньше веса «Боинга-747».

Бекер начал последний обход лайнера. Он остановился под дельтовидным крылом и поднял голову. Нет, этот самолет построен не для того, чтобы перевозить несколько сотен пассажиров туристским классом. А для того, чтобы отвезти семьдесят очень важных персон быстрее скорости звука на мирную конференцию, для заключения сделок с нефтью и к иностранным любовницам. Самый элитный самолет. Максимальная скорость 2,2 M — это примерно две тысячи триста километров в час, в зависимости от температуры воздуха. Это скорость пули, выпущенной из скорострельной винтовки. При такой скорости полет становился воздушным преддверием ада, где внезапно менялись все стандартные правила полетов.

Полет на сверхзвуковой скорости характеризуется массой определенных требований. При скорости звука большой коэффициент лобового сопротивления, и, хотя дельтовидные крылья снижают его, у них плохие характеристики управляемости. У дельтовидных крыльев наблюдается рыскание, крен, от чего полет самолета затрудняется.

Если откажет двигатель на обычном коммерческом реактивном воздушном судне, то это никого не встревожит. А если двигатель откажет на сверхзвуковой скорости, можно запросто потерять управление лайнером. Самолет начнет вибрировать и разваливаться.

При скорости 2 M температура обшивки достигает ста двадцати семи градусов Цельсия. Если она поднимется выше, клепка не начнет немедленно разрушаться, но прочность обшивки может ослабнуть, что скажется во время следующего полета.

На скорости 2,2 M следует очень быстро принимать решения. Если, к примеру, вы решили выровнять самолет на высоте девятнадцать тысяч метров, то следует начинать делать это на высоте семнадцать тысяч метров. Если осуществите выравнивание слишком быстро, то пассажиров может забросить на багажные полки.

Была еще одна вещь, которая беспокоила Бекера с того самого первого дня, когда он поднял «Конкорд» на высоту девятнадцать тысяч метров. Проблема внезапной разгерметизации салона в случае поражения ракетой, небольшого взрыва на борту или попадания пули в стекло кабины. На обычных коммерческих воздушных судах, летающих на относительно малой высоте — примерно девять тысяч метров, — разгерметизация салона не создает непоправимой проблемы. Экипаж и пассажиры надевают висящие над их креслами кислородные маски и дышат таким образом, пока самолет не снизится до более плотных слоев атмосферы. Но на высоте девятнадцать тысяч метров даже для того, чтобы дышать в кислородной маске, необходимо иметь противоперегрузочный костюм. При отсутствии подобного костюма в распоряжении пилота имеется всего несколько секунд, пока он не потеряет сознание, чтобы снизиться до высоты, на которой возможно дышать с помощью кислородной маски. А дышать в маске на высоте девятнадцать тысяч метров невозможно. И даже если вы наденете маску, то все равно потеряете сознание. Бортовой компьютер среагирует на подобную ситуацию и благополучно снизит высоту полета, но к тому времени, когда вы достигнете высоты, на которой можно дышать в маске, вы очнетесь с нарушением деятельности мозга.

Бекера постоянно мучил кошмар: экипаж с повреждениями головного мозга приходит в себя. Они припадают к кислородным маскам, если у них еще хватит на это соображения, и пытаются понять, что означают все эти забавные лампочки и табло, расположенные перед ними. Глаза у них округлились, изо ртов течет слюна. А «Конкорд» ведет компьютер, ожидая, когда управление возьмет на себя человек. Неандертальцы в космическом корабле. А в салоне семьдесят идиотов-пассажиров с различными степенями слабоумия строят гримасы и хрюкают. В кошмарах Бекера «Конкорд» всегда приземлялся, а на смотровой площадке аэровокзала стояли люди и приветственно размахивали руками. Неужели они не удивятся, когда их друзья и любимые спустятся по трапу? Бекер закрыл глаза. Он понимал, что невозможно посадить самолет с таких высот при отсутствии кислорода на протяжении более тридцати секунд. Все эти кошмары были абсурдными. В мозгу Бекера прочно засела простая команда: «Если в кабине тебе все кажется незнакомым, то ничего не трогай». В конце концов просто кончится топливо.

Бекер вытер с лица пот и бросил взгляд на летное поле. В пятидесяти метрах от него Авидар осматривал «Конкорд 01». Интересно, преследуют ли Авидара подобные кошмары. Нет, только не Авидара.

Глава 5

Мириам Бернштейн сидела в зале и пила кофе в компании Абделя Джабари. Джабари увидел, как в зал вошел Ибрагим Али Ариф — второй араб в составе делегации. Он извинился перед Мириам и направился поговорить с Арифом.

Мириам заметила сидевшего в баре Иакова Хоснера, поднялась, задумалась, потом подошла к нему, но Хоснер даже не обернулся.

— Привет, — поздоровалась Мириам.

Хоснер бросил взгляд через плечо.

— О, привет.

— Послушай, мне очень жаль, если во время совещания я заставила некоторых людей почувствовать себя неловко.

Хоснер отхлебнул из стакана.

— Нет проблем.

— Вот и хорошо. — Некоторое время Мириам стояла молча. — Итак, значит, ты летишь с нами?

— Да. Премьер-министр только что сообщил мне это. Я лечу на «Конкорде 02».

Мириам не знала, почему эта новость показалась ей хорошей, но внезапно ощутила прилив какой-то непонятной радости. Однако она заставила себя не подать виду.

— Я тоже лечу на 02-м.

Повисла пауза.

Мириам с трудом выдавила из себя улыбку и снова заговорила:

— Может, полетишь на другом самолете? Или предпочитаешь, чтобы это сделала я?

Почему у него появилась твердая уверенность, что этой фразой она хочет спровоцировать его? Хоснер нутром чуял, что Мириам сейчас подавляет в себе эмоции, связанные с ним. Он взглянул на нее. На лице Мириам не было абсолютно никаких подтверждений его предположению, и все же это не поколебало его.

— Я думаю, в этом нет необходимости.

Мириам посмотрела в зеркало. Ее глаза перебегали со своего лица на лицо Хоснера, словно она хотела убедиться, что никто из них так и не сбросил маску. Ее лицо ничего не выражало, но Мириам чувствовала, как напряглось ее тело. Внезапно она осознала, что стоит почти на цыпочках. Хоснер всегда оказывал на нее подобное влияние. Она расслабилась и равнодушно улыбнулась.

— Очень хорошо, что ты летишь с нами. А без тебя здесь обойдутся?

Хоснер осушил свой стакан.

— У них был выбор — или оставить меня здесь, чтобы распять впоследствии, или разрешить мне лететь в надежде, что я погибну вместе с самолетом, если что-то случится.

Мириам кивнула.

— Значит, ты выбрал смерть вместе с самолетом.

— Это они выбрали. Пожалуй, они бы предпочли, чтобы я погиб, а самолет остался цел. Но так не получится. Взять тебе выпить?

— Я не пью, но…

— Никто не пьет в этой чертовой стране. Когда я служил в Королевских ВВС Великобритании, то никто из летчиков не летал, пока порядком не напивался. — Хоснер толкнул свой стакан по стойке к бармену. — Ладно, увидимся на борту.

Мириам пристально посмотрела на него.

— Хорошо, — сказала она и, повернувшись, заспешила прочь.

Когда Мириам ушла, к стойке бара подошел Матти Ядин.

— Шеф, эта стерва снова доставляет вам неприятности?

Хоснер на секунду задумался.

— Я бы так не сказал.

Тедди Ласков зашел в зал для важных персон в поисках Тома Ричардсона. Он хотел задать ему несколько вопросов, а также сообщить запасную тактическую частоту, которую только что определил Талман. Сначала генерал намеревался позвонить американскому военно-воздушному атташе в кабинет, но затем передумал и по какой-то непонятной даже ему самому причине решил утаить эту информацию от Ричардсона. Если американцам после взлета действительно понадобится узнать запасную тактическую частоту, то они смогут связаться с «Цитаделью» и получить ее у Талмана.

Ласков увидел Хоснера и Мириам, разговаривавших в баре, потом заметил, что Мириам ушла. Если бы он не знал, что они терпеть не могут друг друга, то по виду Мириам мог бы сказать, что она обижена словами Хоснера. Тедди удивил этот внезапный приступ ревности. Он наблюдал за Мириам, но она не видела его. Они уже попрощались. Ласков повернулся и своей медвежьей походкой начал спускаться по задней лестнице к выходу, где его ожидал джип, чтобы отвезти к самолетам эскадрильи.

Генерал Бенджамин Добкин стоял возле кофейного бара и разговаривал с Исааком Бургом.

— Значит, ты летишь с нами в Нью-Йорк?

Бург кивнул.

— Думаю, мне следует проверить своих агентов в Нью-Йорке. А кроме того, у меня там подружка, и примерно через семь часов ей предстоит ощутить «Гнев божий». — Он рассмеялся, сверкнул глазами.

Добкин уставился на свою чашку, потом снова поднял взгляд на Бурга.

— Это их последний шанс, не так ли? Я имею в виду, если они решились атаковать, то это должно произойти сейчас. А если они не атакуют, то полностью потеряют авторитет в глазах своих сторонников. У них еще не было такой крупной и чрезвычайно важной цели. Сейчас или никогда, так ведь стоит для них вопрос?

Бург легонько кивнул.

— Да. — Он посмотрел на Добкина. — Ты знаешь, уходя с совещания, я был абсолютно спокоен. Но человеческие существа очень находчивы и коварны. Если у них есть твердое намерение, то они найдут способ осуществить его. Это я хорошо понял, столько лет имея дело с арабами. Мы-то с тобой хорошо знаем, что они вовсе не клоуны, которыми их представляет пресса. — Бург снова кивнул. — Да, я встревожен.

«Конкорд 01» и «Конкорд 02» стояли на солнце с открытыми дверями. На борту каждого самолета уже находилось по шесть человек из подразделения Хоснера. Матти Ядин сидел в «Конкорде 01» с шестью сотрудниками службы безопасности и инструктировал их. Каждый из них был вооружен автоматическим пистолетом «смит-вессон» 22-го калибра. Предполагалось, что пули 22-го калибра будут использоваться для стрельбы по людям, а не в салоне и кабине. Теоретически они не могли нанести вреда, но стрельба в небольших загерметизированных пространствах никогда не считалась хорошей идеей.

В качестве стандартного вооружения у сотрудников службы безопасности имелась старая американская винтовка M-14, оснащенная ночным прицелом, а для стрельбы днем — снайперским прицелом «Кроссмен 10X». Имелся у них и пистолет-пулемет «узи» израильского производства — очень небольшое оружие длиной сорок шесть сантиметров, весящее всего четыре килограмма, магазин которого вмещает двадцать пять пуль калибра 9 мм. M-14 и «узи» предназначались только для использования за пределами самолета.

Но на борту самолетов находилось и другое смертоносное оружие, о котором никто не знал. В хвостовой части каждого «Конкорда» к топливному баку было прикреплено по пятьсот грамм пластиковой взрывчатки, установленной год назад двумя ныне покойными алжирцами в далеких Сен-Назере и Тулузе. При наборе скорости топливо будет закачиваться в пустой бак для изменения центра тяжести самолета. И, если взрывчатка взорвется, самолет в небе разлетится на куски.

Тедди Ласков сидел в кабине своего истребителя F-14 и на карманном калькуляторе рассчитывал дальность полета, основываясь на различных вариантах расхода топлива, общей массе самолета, запланированных маневрах и температуре воздуха. Ласков, как опытный летчик-истребитель, очень хотел бы не снимать двадцатимиллиметровые авиационные пушки, но вынужден был признать, что они не только слишком тяжелы, но и бесполезны в данном случае. Ракеты. Вот какое вооружение требуется сегодня. Возможно, здесь Ричардсон и прав, через открытый фонарь кабины Ласков крикнул оружейникам:

— Снимайте пушки.

Когда пушки были сняты с каждого истребителя, Ласков посмотрел налево, потом направо и заговорил в ларингофон:

— Запустить двигатели.

Двадцать четыре двигателя «Пратт энд Уитни», тяга каждого из которых составляла свыше девяти тонн, взревели, сотрясая землю.

Спустя минуту Ласков поднял вверх большой палец и скомандовал:

— Взлет!

Двенадцать истребителей начали выруливать на взлетную полосу.

Том Ричардсон слишком поздно вспомнил, что не получил от Ласкова запасную тактическую частоту, а подобную информацию он не мог запросить в «Цитадели» по телефону. Кроме того, перенос времени взлета, хотя Ричардсон и ожидал нечто подобное, тоже нарушил его планы. Интересно, послушал ли Ласков его совета снять с истребителей двадцатимиллиметровые пушки. Ладно, в любом случае это не имеет решающего значения.

Делегаты начали выходить из зала через задний выход к поджидавшим их автобусам. Ричардсон юркнул в стоявшую возле бара телефонную будку и набрал номер в Иерихоне на оккупированном Западном берегу. Он не доверял телефонам, но сейчас у него не было другого выбора и оставалось очень мало времени.

Иаков Хоснер выглянул из своего кабинета в приемную.

— Из французской службы безопасности еще не звонили?

Секретарша подняла голову от бумаг.

— Нет, сэр.

— Черт побери. — Хоснер посмотрел мимо секретарши в окно. Пассажиры уже почти заполнили автобусы. — Мне надо идти. Возможно, я завтра прилечу назад на одном из «Конкордов». Если во время полета поступит какое-нибудь важное сообщение, позвоните в «Цитадель». Они передадут его мне по закрытой линии связи. Я полечу на 02-м «Конкорде».

— Приятного полета. Шалом.

— Ради этого и заварена вся эта чертова каша. Шалом. — Хоснер стремительно направился по коридору к выходу.

Мэтти Ядин смотрел в окно автобуса, который должен был отвезти его к «Конкорду 01». Он заметил торопливо проходившего мимо Хоснера.

— Шеф!

Хоснер повернулся и посмотрел на него.

Ядин высунулся в окно.

— Если вы не хотите лететь вместе… ну, сами знаете с кем, то я могу поменяться с вами.

Хоснер покачал головой.

— Не надо. Все в порядке. Полет будет коротким. А кроме того, плохая примета менять самолеты. — Он замялся. Его до сих пор все еще что-то беспокоило, но он не знал точно, что это. Было у него какое-то нехорошее предчувствие относительно этого полета, и подобную же тревогу он заметил в глазах Ядина. — Помнишь Ахмеда Риша?

— Разве я могу забыть его?

— Вот как? Тогда подумай о нем и, если будут какие-нибудь соображения, свяжись со мной по радио. Увидимся в Нью-Йорке.

Ядин через силу улыбнулся.

— Шалом.

Хоснер поднял руку и, чего никогда не делал раньше, пожал руку Ядина.

Хайм Мазар стоял в помещении диспетчерской вышки аэропорта Лидды и наблюдал в полевой бинокль за автобусами, приближавшимися к «Конкордам». На крыше одного из жилых домов Лидды что-то сверкнуло, и Мазар направил туда бинокль. Не отрывая взгляда от здания, он взял портативную рацию и быстро заговорил в микрофон:

— Вертолетная служба, я Вышка. Наблюдаю какой-то блеск в квадрате 36. Розовый оштукатуренный жилой дом. На крыше. Пошлите туда кого-нибудь.

Мазар увидел, как через несколько секунд вертолет «Хью» опустился на крышу дома. Но еще до приземления из него на крышу спрыгнули четверо человек с пистолетами-пулеметами «узи», а еще через несколько секунд из рации раздался запыхавшийся голос:

— Вышка, я «Хью 76».

— Слушаю вас, 76-й.

— Вышка, все в порядке. Молодая леди с солнечным рефлектором. — Говоривший помолчал, потом добавил с легким восхищением: — Солнечные ванны в обнаженном виде.

Мазар вытер со лба капельки пота и отхлебнул из стакана воды.

— Понял вас. Скажите ей, что десантники проводят учения, оденьте ее и арестуйте. Пусть сидит в вертолете, пока не сможете передать ее полиции.

Рация долго молчала, затем ему ответили:

— Понял вас, Вышка.

— Я Вышка, конец связи. — Мазар плюхнулся в свое кресло, стоявшее рядом с креслами диспетчеров. Он повернулся к одному из них. — Пожалуй, несколько грубо с нашей стороны, но такой уж сегодня трудный день.

Сабах Хаббани лежал на гребне холма и внимательно наблюдал в полевой бинокль. День был ясным и солнечным, и все же девять километров очень большое расстояние. Ему показалось, что началась посадка в «Конкорды». Хороший момент, ничуть не хуже любого другого. Он поднял руку, но подождал, пока над ними пролетит вертолет.

Позади него, среди сосен, в нескольких метрах друг от друга стояли на коленях три минометчика, и каждый из них держал в руках мину над маленьким отверстием в земле, а рядом с минометчиками лежало еще по три мины. Каждому из них предстояло выпустить по две мины с мощным зарядом взрывчатки и по две фосфорные мины. Двенадцать мин должны были накрыть всю зону между зданием аэровокзала и «Конкордами». Если одна из зажигательных мин пробьет топливный бак — а вероятность этого была довольно высока, — то никто не уцелеет.

Минометчики внимательно следили за Хаббани. Он резко опустил руку вниз. Трясущимися ладонями каждый из минометчиков отпустил свою мину. Они услышали, как снаряды скользнули по длинному стволу, зажали уши и раскрыли рты, чтобы смягчить воздействие взрыва на барабанные перепонки.

Капитан Эфраим Динитц дождался глухого стука мин о бойки ударников, расположенных в нижней части стволов. Для военного трибунала этого доказательства будет достаточно, если возникнут какие-либо вопросы относительно намерений минометчиков. Капитан и его люди выскочили из-за деревьев и валунов.

— Вы арестованы! Руки на голову! — крикнул по-арабски Динитц.

Трое минометчиков удивленно уставились на подбегавших израильских солдат, потом на молчавшие минометы. Они медленно поднялись на ноги и закинули руки за головы.

Хаббани оглянулся через плечо и увидел сцену, развернувшуюся в тридцати ярдах от него. Сердце у него опустилось, к горлу подкатил комок. Он представил себе, что всю оставшуюся жизнь будет находиться в тюрьме Рамлы, тупо глядя на мир из-за колючей проволоки. И свою жену и детей он обнимет снова только через колючую проволоку. Хаббани вскочил и рванулся вниз по склону холма. Позади он услышал крик солдата. Хаббани споткнулся о камни, раздался еще один крик, а затем затрещала автоматная очередь. Он увидел, что пули вздымают землю вокруг него, и через несколько секунд понял, что больше уже не бежит, а лежит на земле и истекает кровью.

Хайм Мазар взял в руки рацию. С вышки ему были видны холмы, где все это происходило. Он кивнул.

— Отлично, Динитц, немедленно допросите их и сообщите мне. — Мазар откинулся на спинку кресла. Он понимал, что эти жалкие палестинские крестьяне знали даже меньше него о том, кто стоял за этой отчаянной попыткой обстрелять аэродром. Минометы были обнаружены еще десять лет назад, но их не тронули, решив посмотреть, кто ими воспользуется. Естественно, из мин удалили взрыватели, на прошлой неделе наблюдение за минометами было усилено, а кроме того, кто-то предупредил одного из агентов Мазара.

Это была настолько шутовская и глупая попытка, что Мазар даже не верил, что ее организаторы рассчитывали на успех. Скорее всего, это был просто отвлекающий маневр, а несчастных палестинцев просто принесли в жертву. Организаторы этой акции ожидали, что теперь, когда предотвращено грандиозное покушение террористов, охрана будет ослаблена. Но Мазар на это не купился. Если это действительно был отвлекающий маневр, он мог означать только то, что существует тайный заговор с целью срыва мирной конференции. Но ему об этом ничего не было известно.

Диспетчер, державший связь с самолетами, повернулся к нему и сказал:

— «Конкорды» готовы выруливать на взлетную полосу, сэр.

Мазар кивнул.

— Дайте им разрешение, и пусть убираются отсюда к чертовой матери.

Экипаж «Конкорда 01» закончил технический контроль приборов и двигателей, и самолет подрулил к началу четырехкилометровой взлетной полосы. Затрещало радио.

— «Эль Аль» 01 и 02, разрешаю взлет. Интервал две минуты. Счастливого полета.

— Вас понял. — Авидар дал газ, и огромная птица заскользила по взлетной полосе.

Давид Бекер сидел в левом кресле и наблюдал через лобовое стекло кабины, как «Конкорд 01» мягко отрывается от земли. Он повернулся к Моисею Гессу.

— Засеки время, Моисей.

Гесс кивнул и посмотрел на часы.

Позади них за длинным пультом расположился бортинженер Питер Кан. Лампочки на пульте светились, стрелки индикаторов отмечали показания. Кан повернулся к Бекеру и сказал по-английски:

— Все системы работают нормально.

Услышав английскую речь, Бекер улыбнулся.

— Отлично.

— Одна минута, — объявил Гесс.

В салоне тихо переговаривались пассажиры и обслуживающий персонал. Список пассажиров включал десять делегатов и двадцать пять помощников плюс два стюарда, две стюардессы и старший стюард Лейбер. Расположились среди пассажиров и шесть сотрудников службы безопасности во главе с Иаковом Хоснером. Том Ричардсон отыскал себе место рядом с Джоном Макклуром и теперь болтал без остановки, пытаясь втянуть в разговор молчаливого разведчика. Генерал Добкин в очередной раз просматривал бумаги, которые ему предстояло передать руководству Пентагона. Исаак Бург сидел один, читая газету и посасывая незажженную трубку. Раввин Левин вел спор на религиозную тему с одним из делегатов. Всего в пассажирской декларации было указано пятьдесят пять человек, включая экипаж и обслуживающий персонал. Разрешение на провоз дополнительного багажа выразилось в том, что вес «Конкорда» приблизился к максимальному взлетному весу в условиях данной температуры воздуха.

Мириам Бернштейн сидела позади Абделя Джабари, который устроился рядом с Ибрагимом Арифом. Сидевший через проход от них нервный молодой сотрудник службы безопасности Моше Каплан тупо уставился на черно-белые клетчатые традиционные головные уборы арабов.

Салон был маленьким: два ряда по два кресла, человек ростом сто восемьдесят сантиметров едва не касался головой потолка. Но французы отделали салон с присущим им вкусом, поэтому выглядел он роскошно. Недостаток пространства не имел особого значения, потому что «Конкорды» редко находились в воздухе более трех с половиной часов.

Убранство салона завершал большой, смонтированный на стене указатель числа M, что позволяло пассажирам видеть скорость самолета. Сейчас красные неоновые лампочки высвечивали: «Мах 0-00».

В кабине Гесс оторвал взгляд от часов.

— Время.

Бекер отпустил тормоза и дал газ. Самолет начал движение. Катясь по длинной блестящей взлетной полосе, он набирал скорость.

— Шестьдесят узлов, — объявил Гесс.

— Все в норме, — откликнулся Кан, не сводя глаз с приборов.

Бекер приказал включить форсаж.

Бортинженер пробежался пальцами по кнопкам, включил две внешние форсажные камеры, потом две внутренние.

— Работают все четыре форсажные камеры, — крикнул он, и в этот момент один за другим раздались шумы, подтверждающие его слова.

— Сто узлов, — объявил Гесс.

Самолет прошел уже половину взлетной полосы, а волны теплого воздуха, поднимавшиеся от асфальтобетона, делали оставшуюся половину на вид короче, чем она была на самом деле. Миражи бассейнов с водой возникали и испарялись со все нарастающей скоростью. Бекер заморгал. «Сосредоточься на приборах. Не смотри вперед», — приказал он себе, но так и не смог оторвать взгляд от лобового стекла. Волны теплого воздуха завораживали его, искажая и укорачивая взлетную полосу. Бекер почувствовал, что по лбу катится пот. С трудом оторвав глаза от освещенного солнцем лобового стекла, он уставился на приборы. Стрелки указателя скорости двигались быстро. Левая рука Бекера еще крепче вцепилась в штурвал, когда он слегка подал его на себя. Мускулы ягодиц непроизвольно напряглись, и он чуть привстал с кресла. «Взлетай, взлетай, черт тебя побери!»

— Вектор скорости — единица, — сообщил Гесс. Равнодушие, с которым это было произнесено, скрыло значение его слов, заключавшееся в том, что скорость воздуха превысила сто шестьдесят пять узлов. Они уже должны были взлететь, хотя мигавшие лампочки и показывали обратное.

Бекер еще сильнее потянул штурвал на себя. Переднее колесо шасси приподнялось над горячим асфальтобетоном, крылья «Конкорда» приняли наклонное положение, входя в воздушный поток под более острым углом. Самолет мчался по взлетной полосе со скоростью семьдесят пять метров в секунду, и на какое-то мгновение Бекер перестал нервничать, но тут в его мозгу вновь воцарился старый демон сомнений, преследовавший его еще со времени обучения в летной школе. «Почему он должен лететь? Здесь что-то не так, Бекер, просто ни у кого не хватает смелости высказать это вслух. Почему вон тот индикатор мигает? И кто построил этот самолет? Почему ты считаешь, что можешь летать на нем? Бекер! Остановись! Остановись! Ты погибнешь, Бекер! Остановись!» Он ощутил, как напряглись мускулы шеи, а руки и колени задрожали.

— Вектор скорости — двойка, — сообщил Гесс, и Бекеру послышалась легкая тревога в его голосе.

Бекер почувствовал, как свободно движется в его руках штурвал, когда колеса основной опоры шасси оторвались от взлетной полосы. Он бросил взгляд на приборную панель. Указатель скорости показывал двести двадцать узлов, набор высоты проходил быстро, а показания высотомера изменялись еще быстрее. Теперь Бекер вел самолет одной рукой. Он улыбнулся и покашлял.

— Убрать шасси. — Ему показалось, что его ровный и спокойный голос выгнал из кабины всю нечисть, но тут же услышал знакомое: «Мы убьем тебя в следующий раз, Бекер». Он оглядел сигнальные лампочки, потом произнес чересчур громко: — Включить мощности для набора высоты! — Затем добавил уже более тихим голосом: — Провести послевзлетную проверку. — Бекер слегка развернул самолет, чтобы точно следовать курсом ведущего «Конкорда». — Питер, когда выберешь свободную минуту, позвони в салон, чтобы принесли кофе. — Он откинулся на спинку кресла, напряженные мускулы расслабились. Предстоит еще посадка и взлет в Орли, а потом еще раз в Нью-Йорке, через сутки он вернется в Лидду и немедленно уйдет в отставку. Это решение Бекер вынашивал долго. Он чувствовал, как каждый раз напрягались мышцы во время взлета и посадки, каждый раз приходилось вытирать пот с ладоней, пролетая сквозь грозовые облака. На самом деле это было нормально, подобное происходило и с лучшими, чем он, пилотами. И все же надо было посмотреть правде в глаза и сказать: «Я бросаю».

— Что ты бросаешь? — спросил Гесс.

Бекер повернул голову и уставился на своего второго пилота.

— Ты о чем?

— Что бросаешь? Что ты бросаешь? — Задавая вопросы, Гесс просматривал ведомость технического контроля.

— Бросаю… пить кофе. Кофе. Я совсем забыл. Я не буду кофе.

Гесс оторвал взгляд от ведомости и посмотрел на Бекера. Их взгляды встретились, и они поняли друг друга.

— Ладно, — согласился Гесс и крикнул Кану: — Питер, заказывай только два кофе.

Не таясь, Бекер вытер пот с ладоней и с лица. Все нормально. Гесс имеет право знать обо всем. Он прикурил сигарету и глубоко затянулся.

Глава 6

«Конкорд 02» начал пологий, грациозный набор высоты. Длинные стойки шасси уже были убраны в фюзеляж. Гесс потянул на себя еще один рычаг, убирая закрылки и направляя опущенную носовую часть самолета по линии воздушного потока. В кабине наступила гробовая тишина, нарушаемая только шумами электронного оборудования. Бекер развернул самолет на тридцать градусов и взял курс на запад в направлении Тель-Авива. Двойной высотомер показывал высоту шесть тысяч футов и тысячу восемьсот метров, скорость составляла триста узлов. Бекер закурил новую сигарету. Пока все шло хорошо.

Выведя «Конкорд» из поворота, Бекер откинулся на спинку кресла и проверил показания приборов. Самолет управлялся электроникой, на манер космической капсулы. Именно поэтому здесь не было никаких кабелей или тяг для управления внешними рулевыми поверхностями. Однако компьютер искусственно создавал для пилота ощущение затруднения при работе со штурвалом и педалями, так как в противном случае пилот вообще ничего бы не ощущал, поворачивая штурвал и нажимая на педали. А к этому пилоты не привыкли, и поэтому специалисты из «Аэроспасьяль» и «Бритиш Эруэйз Корпорейшн» заложили в программу компьютера искусственное ощущение затруднения при работе со штурвалом и педалями. Бекер понимал, что подобная предусмотрительность касалась чисто психологического плана, но все это казалось ему очень странным и становилось еще более непонятным с каждым технологическим нововведением. Он давно уже испытывал страх, ощущал себя чужаком в кабине самолета. Да, пора было уступать место за штурвалом молодому поколению.

Они пролетали над пляжем в окрестностях Тель-Авива. Бекер достал из своего летного чемоданчика полевой бинокль и посмотрел вниз. Обычно пляж был заполнен тысячами людей в купальных костюмах, но сейчас десантники разогнали всех по домам. Как всегда, Бекер отыскал взглядом свой дом в Герцлии. Заметив во дворе дома пустой шезлонг, он подумал, знает ли его жена, что и он причастен к тому, что столько людей были вынуждены прервать прием первых весенних солнечных ванн. Впереди раскинулись темно-синие воды Средиземного моря и безоблачное лазурное небо. Бекер слегка потянул штурвал на себя и прибавил газа, скорость и высота полета увеличились.

Прямо по курсу перед ним поблескивал «Конкорд 01». Возможно, на земле самолет и напоминал несуразную птицу, но все же технократы постарались, чтобы в полете он выглядел чрезвычайно эстетично. И вообще это был прекрасный самолет, вот только Бекера постоянно преследовало тяжелое ощущение того, что в один прекрасный день компьютер подведет его. И даже не подведет, а предаст. Эти фантастические компьютеры могут делать одновременно тысячу вещей, которые не в состоянии выполнить три члена экипажа, как бы они ни старались. И в один прекрасный день эти компьютеры поднимут его на высоту девятнадцать тысяч метров на скорости 2,2 M, а потом бросят. И на экране высветится надпись: «Управляй им сам, дурень». Бекер через силу улыбнулся. Осталось еще два взлета и три посадки.

Он нажал кнопку на приборной панели и заговорил в микрофон:

— Служба управления движением, я «Эль Аль 02». Прием.

— Слушаю вас, 02-й.

— «Конкорд 01» наблюдаю визуально. Моя скорость триста восемьдесят узлов. Увеличиваю скорость до 0,8 M.

— Вас понял. Выравнивайте на высоте пять тысяч метров.

— Понял. — Бекер щелкнул переключателем, переходя на частоту компании. — «Эль Аль 01», я «Эль Аль 02». Вы находитесь прямо передо мной, расстояние между нами около восьми километров. Я подойду на пять километров и опущусь чуть ниже. Не сбрасывайте резко скорость.

Авидар заверил, что все понял. Они поговорили немного, согласовывая скорость полета.

Бекер поднялся на высоту пять тысяч метров, приблизился к самолету Авидара и связался по радио со службой управления воздушным движением.

— Я «Эль Аль 02», следую за «Эль Аль 01», высота пять тысяч метров, скорость в данный момент 0,86 M. Ожидаем разрешения занять эшелон девятнадцать тысяч метров.

— Вас понял. Оставайтесь на приеме. В эшелоне полета 600 следует иранский «Боинг-747». Оставайтесь на высоте пять тысяч метров.

Авидар вызвал Бекера на частоте компании.

— «Эль Аль 02», я 01-й. Попробуйте вызвать нашего сторожевого пса, я что-то не вижу его.

Бекер переключился на частоту 134,725.

— Гавриил 32, я Эммануил.

Тедди Ласков, прослушивавший частоты «Эль Аль» и службы управления воздушным движением, переключился на канал 31, чтобы ответить Бекеру.

— Эммануил, я Гавриил 32. Слышу вас хорошо. Вижу вас и Лайнер чуть левее по курсу. Оставьте один приемник настроенным на эту частоту.

— Вас понял, Гавриил. Когда получим разрешение от службы управления воздушным движением, мы поднимемся на высоту девятнадцать тысяч метров и наберем скорость 2,0 M. Курс двести восемьдесят градусов.

— Понял, буду вас сопровождать. Пока все хорошо.

— Пока да. Переключаюсь на частоту компании, связь с вами будет держать второй пилот.

— Вас понял. — Ласков переключился на другую частоту. — Хокай, я Гавриил 32. Что там на ваших экранах?

Самолет дальнего радиолокационного обнаружения E-2D находился пятью километрами выше прямо над «Конкордами» и истребителями F-14. Он одновременно прослушивал все три частоты. Офицер по контролю за воздушным пространством ответил Ласкову:

— Я наблюдаю и слежу за всеми вами, Гавриил. Вы видите самолет, приближающийся с азимута сто восемьдесят три градуса? Он примерно в ста восьмидесяти километрах от вас. Это не регулярный полет.

Ласков связался по интеркому со своим вторым пилотом, сидевшим сзади.

— Ты что-нибудь видишь, Дэн?

Дэниел Лавон взглянул на экран.

— Пожалуй. Есть что-то на юго-западе зоны действия нашего радара. До него чуть больше ста шестидесяти километров, пересечет наш предполагаемый курс под прямым углом.

«E-2D Хокай», экипаж которого состоял из пяти человек, а салон был буквально набит самой современной электронной аппаратурой, находился в лучшем положении, чем истребители, чтобы опознать и квалифицировать неизвестный самолет. Бортинженер «Хокая» вызвал Ласкова.

— Мы пытаемся установить контакт с этим самолетом, но пока безрезультатно.

Ласков принял к сведению полученную информацию.

Потом с ним связался начальник поста информации «Хокая».

— Гавриил, неизвестный самолет движется со скоростью примерно девятьсот шестьдесят километров в час. При его теперешнем курсе и скорости он пересечет ваш курс, но на тысячу восемьсот метров ниже вашей высоты и высоты Эммануила и Лайнера.

— Понял вас, Хокай. Свяжитесь с этим сукиным сыном и прикажите изменить курс или скорость, или одновременно и то и другое.

— Понял, Гавриил, мы пытаемся сделать это.

Ласков задумался. Через минуту неизвестный самолет будет в радиусе поражения его ракет «Феникс», который составляет сто шестьдесят километров. Если этот самолет вооружен парой русских ракет «Экрид», он не сможет поразить «Конкорды», пока не приблизится к ним на расстояние сто тридцать километров. Эта разница в тридцать километров между радиусами действия русских ракет «Экрид» и американских «Феникс» и являлась решающей. Именно поэтому истребители F-14 и считались королями воздуха. Их ракеты имели больший радиус поражения. Как на рыцарском турнире, когда у одного из рыцарей копье длиной восемь футов, а у другого — десять. Ласков подумал, что через несколько минут у него уже не будет этого преимущества.

— Хокай, я намерен поразить эту цель, прежде чем она подойдет к «Конкордам» на расстояние сто тридцать километров, не дожидаясь, пока вы сумеете опознать этот самолет или пока он сам ответит на запрос.

Генерал Талман поднялся со своего кресла в командном пункте «Цитадели», схватил микрофон и вмешался в разговор.

— Гавриил, я командный пункт. Послушай, ситуация у тебя сложная. Тебе надо принять решение, но, ради Бога, хорошенько все обдумай. — Талман помолчал некоторое время. — Я на твоей стороне, что бы ни случилось. Конец связи. — Генерал не хотел занимать эфир разговорами о политических последствиях. Все это уже обсуждалось раньше. Он стоял и, пощипывая усы, наблюдал за отметками на экране радара.

Ласков ждал от Талмана четкого приказа на открытие огня, но генерал не торопился.

— Гавриил, я Хокай. Послушайте, это не военный, повторяю, не военный самолет, мы не улавливаем от него излучения специального радара.

— Тогда какого черта он прет со скоростью девятьсот шестьдесят километров в час?

— Гавриил, возможно, это гражданский реактивный самолет. Подождите, какое-то сообщение по радио.

— Мне наплевать, даже если это действительно гражданский реактивный самолет! — закричал в микрофон Ласков. — Он тоже может быть оснащен ракетами класса «воздух — воздух». Опознайте его, или ему конец!

Ответа не последовало.

Дэнни Лавон вызвал Ласкова по интеркому.

— Генерал, все это болтовня. Я возьму на себя всю ответственность. А вы скажете, что я запаниковал и нажал кнопку пуска. Я уже произвел захват цели…

Ласков отключил интерком, а когда снова включил его, Лавон уже перестал говорить.

— Послушай, сынок. Ты просто выполняй приказы. И не более того.

С Ласковым связался офицер контроля за воздушным пространством «Хокая».

— Гавриил, я Хокай. Мы только что говорили со службой управления воздушным движением на Кипре. Наш неопознанный самолет представляет собой гражданский реактивный самолет «Лир», модель 23, французский регистрационный номер. Во флайт-плане указан маршрут: Каир — Кипр — Стамбул — Афины. На борту шесть человек. Бизнесмены. У всех французские паспорта. У нас имеется их частота и позывной. Сейчас пытаемся установить связь.

Ласкова не удовлетворило это объяснение.

— Пытаетесь? Черт побери! Самолет находится на расстоянии ста тридцати километров, у вас есть их частота и самые лучшие радиостанции. Так в чем же проблема, Хокай?

— Наверное, у них какая-то проблема, Гавриил.

— Понял вас. — Ласков глубоко вздохнул и бросил взгляд сквозь лобовое стекло. Оба «Конкорда» летели под ним, словно бумажные самолетики.

— Лайнер и Эммануил, я Гавриил. Вы слышали наши переговоры?

Бекер и Авидар ответили утвердительно.

— Хорошо. Сообщите службе воздушного движения, что хотите взять курс точно на север, и попросите разрешения немедленно начать набор высоты до девятнадцати тысяч метров.

Бекер и Авидар все поняли. Авидар связался со службой управления воздушным движением, но ему сообщили, что над ними сейчас находятся «Боинги-747» авиакомпаний «Трансуорлд Эр Лайнз» и «Люфтганза», и попросили подождать пять минут, прежде чем начать набор высоты.

А Ласкову не хотелось ждать даже пяти секунд. Он связался с Лавоном по интеркому. С остальными истребителями своей эскадрильи он не говорил по радио, потому что не хотел, чтобы Талман или кто-то другой слышали эти переговоры.

— Дэниел, приготовься поразить цель. — Ласкову вспомнились слова Мириам Бернштейн: «Даже если вы увидите на экране радара Сатану… не сбивайте его своими ракетами». И слова Ричардсона: «Послушай, ты уж там не пали без надобности. Нам не нужны инциденты». А потом подумал о том, какую грязную работу выполнял всю свою сознательную жизнь. — Хокай, если этот парень не ответит, то ему осталось жить около шестидесяти секунд.

На этот раз ему ответил пилот «Хокая».

— Понял вас, Гавриил. Нам не удается связаться с ним. Мне очень жаль, но я ничего не могу поделать. Я понимаю вашу позицию. Делайте то, что считаете лучшим.

— Спасибо.

В их разговор вмешался Талман.

— Гавриил, я с тобой. — У Талмана тоже начали закрадываться подозрения, что здесь что-то не так. Если у этого гражданского самолета неисправно радио, он мог бы вернуться назад и сесть в Александрии. Но если оно исправно, то почему он не отвечает? Талман слышал, как «Хокай» вызывал «Лир» на его частоте на французском, английском — международном языке для связи воздушных судов — и, наконец, даже на арабском. Он снова заговорил в микрофон: — Гавриил, здесь что-то нечисто.

— Точно. — Ласков переключился на интерком. — Где он?

Лавон бросил взгляд на экран радара.

— Примерно в шестидесяти пяти километрах… и набирает высоту.

Уже было слишком поздно использовать ракеты «Феникс».

— Заряжай «Спэрроу» и… открывай огонь.

— Слушаюсь, генерал. — Лавон щелкнул электрическим переключателем, а затем сдвинул назад небольшую пластину на пульте управления огнем. Под пластиной находилась красная кнопка. Лавон положил на нее палец.

— Гавриил, я Эммануил, — раздался напряженный голос Бекера.

Ласков вскинул руку, призывая Лавона подождать с пуском, и подтвердил Бекеру, что слышит его.

— «Лир» вызывает нас на частоте компании.

— Понял вас. — Ласков быстро переключил рацию на частоту «Эль Аль». Лавон вызвал по радио остальные истребители и дал команду тоже прослушивать частоту «Эль Аль».

— «Конкорды» 01 и 02. Я «Лир». Вы меня слышите?

Ласков почувствовал, как по спине пробежал холодок. У говорившего несомненно был арабский акцент.

Бекер и Авидар подтвердили, что слышат.

«Лир» заговорил снова, голос звучал медленно и четко.

— Слушайте меня очень внимательно. У нас имеется для вас очень важная информация.

Бекер и Авидар снова подтвердили, что слушают, в их голосах прозвучало тревожное предчувствие.

Ласков понял, что «Лир» просто тянет время. Он обратился к Лавону.

— Когда подниму руку, открывай огонь.

Талман стоял, не шевелясь, в центре командного пункта, устремив недоуменный взгляд на динамики рации. Он тихонько прошептал:

— Что за чертовщина?..

«Лир» снова вышел на связь, теперь речь говорившего была очень быстрой.

— В хвостовой части каждого из «Конкордов» установлена радиоуправляемая бомба. Радиоуправляемая, — подчеркнул говоривший. — Можете в этом не сомневаться. В «Конкорд 01» ее установили в Сен-Назере, а в «Конкорд 02» — в Тулузе. Бомба установлена на топливном баке № 11. Я знаю, что вас сопровождают двенадцать истребителей F-14. Если я увижу, что их ракеты приближаются ко мне, или замечу вспышки от пушек, то нажму кнопку радиовзрывателя и разнесу вас обоих на куски. Это вам понятно? Истребители слушают меня? Им это понятно?

Ласков не стал отвечать, он сидел в кресле, уставившись перед собой.

Авидар, голос которого дрожал от гнева, закричал в микрофон:

— Сволочь!

— Понятно, — спокойно ответил Бекер. Он нажал кнопку громкоговорящей связи с салоном и попросил: — Не могли бы господин Хоснер, генерал Добкин и господин Бург зайти в кабину?

Ласков опустил голову на грудь. Он просто не мог поверить в происходящее. Все это было спланировано… Из старой кожаной сумки, лежавшей возле ног, он достал полевой бинокль, положил его на колени и уставился на него. Бинокль был единственной вещью, не считая формы, которую Ласков увез из России. Он поднял бинокль и оглядел голубое небо. Бело-зеленый «Лир-23» приближался, за ним тянулся длинный, тонкий хвост выходящих газов от двух турбореактивных двигателей. «Лир» подлетел уже близко, в действительности слишком близко для минимального шестнадцатикилометрового радиуса действия ракет «Спэрроу», но слишком далеко для максимального восьмикилометрового радиуса действия ракет «Сайдвиндер». «Лир» развернулся на девяносто градусов и полетел параллельным курсом с «Конкордом 02». Ласков заметил, что и в задней части кабины самолета имелось закрытое плексигласом окно для обзора. Ему показалось, что кто-то наблюдает в это окно, и Ласков понял, что, возможно, сейчас наблюдающий тоже рассматривает его в бинокль. Он опустил свой бинокль.

Случайно или намеренно, но «Лир» оставался в восьмикилометровой мертвой зоне, недоступной для ракет «Спэрроу» и «Сайдвиндер». Эта мертвая зона очень беспокоила западных военных, однако в большинстве случаев она не представляла слишком серьезной опасности. В обычном бою Ласков просто отстал бы или приблизился, чтобы можно было воспользоваться ракетой с соответствующим радиусом действия. Но сейчас он боялся предпринимать любой неожиданный маневр, потому что знал, что за его эскадрильей наблюдают через заднее окно кабины «Лира». Тедди вел истребитель, не меняя курса. Он обратился к Лавону:

— Подготовь «Сайдвиндер» на тот случай, если он подойдет ближе.

И все же Ласков понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. «Лир» держался к «Конкордам» настолько близко, что теперь о ракетах не могло быть и речи.

«Лир» слегка изменил курс и пристроился в ста пятидесяти метрах под носовой частью «Конкорда 02». Со своей позиции над «Конкордами» Ласков едва видел самолет террористов.

Талман плюхнулся в кресло. Все, находившиеся на командном пункте, молчали. Талман увидел, как отметки «Лира» и «Конкорда 02» слились за экране радара, и понял, что Ласков теперь бессилен что-либо сделать своими ракетами. Все произошло быстро, просто невероятно быстро. Он посмотрел на висевший на стене хронометр. От момента появления «Лира» на экране радара Ласкова до настоящего момента прошло меньше десяти минут. У Талмана всегда было какое-то непонятное предчувствие, что случится нечто подобное. И всего-то для этого нужно было, чтобы нашлись один или два сумасшедших. При современной технике возможно осуществить все, что угодно. Обыкновенное ничтожество может изменить судьбу наций. Сбросить атомную бомбу на какой-нибудь город, отравить источник снабжения водой. Подложить бомбу в «Конкорд». Как можно оградить людей от подобного абсурда?

Хоснер, Добкин и Бург стояли в кабине, а Бекер объяснял им, что произошло. Без приглашения заявились в кабину Том Ричардсон и Джон Макклур. Они видели приближение «Лира» и поняли, что что-то произошло.

Макклур склонился над приборной панелью бортинженера, жуя спичку. Необычайно высокий и худой, некоторым людям он напоминал Линкольна без бороды. Гнусавый выговор уроженца Среднего Запада дополнял этот образ.

— Надо было лететь домой рейсом «Пан Ам», — только и вымолвил он, когда Бекер сообщил о нападении террористов.

Бург повернулся к Бекеру.

— Хотите, чтобы я пригласил сюда министра иностранных дел?

Бекер покачал головой.

— Мне не нужны советы политиков. Мы прямо сейчас примем решение. Оставайтесь здесь. — Время от времени Бекер видел нос «Лира», выскакивавший из-под носовой части «Конкорда». Это напомнило ему слова пехотинца, сказанные как-то во Вьетнаме, о том, что вьетконговцы предпочитают ближний бой, чтобы американцы не могли воспользоваться тяжелым оружием из-за боязни поубивать своих. Бекер понимал, что у Ласкова связаны руки. У всех были связаны руки.

Казалось, Хоснер почти не интересуется ситуацией, а его мысли витают где-то далеко. На лице его появилась странная улыбка. Сейчас он вспомнил то, чего не мог вспомнить раньше. Риша замечали в маленьких французских деревушках, но тогда названия этих деревушек ни о чем не говорили Хоснеру. Тогда у Израиля не было «Конкордов». А сейчас он понял, что эти неизвестные деревушки находились вблизи Сен-Назера и Тулузы. Хоснер припомнил свои слова, сказанные на совещании по безопасности: «Эти птички летают на наших линиях уже тринадцать месяцев. С того самого момента, как мы получили их, мои люди не сводили с них глаз». Вот здесь-то и заключалось слабое звено. «С тех пор, как мы получили их…» Сен-Назер. Тулуза. Каким же он был идиотом!

Бекер оглянулся через плечо и обратился к Хоснеру:

— Это возможно? Я имею в виду бомбу?

Хоснер кивнул.

— Мне очень жаль.

Бекер начал говорить что-то, но потом отвернулся.

Снова заработало радио, и из динамиков раздался голос Матти Ядина. Он понял, что Хоснер сейчас тоже должен находиться в кабине.

— Вы были правы, шеф.

Хоснер ничего не ответил.

Бекер вызвал Ласкова на тактической частоте.

— Что будем делать, Гавриил?

— Ждать. — Ласков мог видеть «Лир», время от времени выскакивавший из-под носовой части «Конкорда 02». Он посмотрел на кнопку управления огнем пушек, расположенную на штурвале. Ласков представил, как открывает огонь и посылает шестьдесят двадцатимиллиметровых снарядов в секунду над лобовым стеклом «Конкорда» в кабину «Лира». Но у него не было ни одного снаряда, а даже если бы и были, то неизвестно, пошел бы он на этот риск. Чуть раньше можно было воспользоваться подобным шансом, но не сейчас. Вспомнив слова Ричардсона и Мириам Бернштейн, Ласков почувствовал, что его предали. Предали люди с благими намерениями, но тем не менее предали. Он нажал на кнопку управления огнем. Видеокамера, находившаяся в кабине, повернулась и запечатлела его действия для людей из «Цитадели». В сердцах Ласков стукнул кулаком по штурвалу.

В кабинах «Конкордов» снова зазвучал голос террориста из «Лира»:

— Я уверен, что истребители сопровождения прослушивают частоты «Эль Аль». Так вот, летчики-истребители, слушайте внимательно. За вами наблюдает мой человек. Если он заметит вспышки выстрелов пушек, я нажму на кнопку и разнесу «Конкорды» на куски. Смерти я не боюсь. А теперь слушайте меня. Вы должны прервать полет и вернуться на базу. «Конкордам» вы ничем не можете помочь. Если в течение минуты не ляжете на обратный курс, я взорву первый «Конкорд», чтобы вы убедились в серьезности моих намерений.

Авидар вызвал Ласкова на тактической частоте.

— Ну, сторожевой пес… Что дальше?

Ласков решил было резко прибавить газ, нырнуть под «Конкорд» и протаранить «Лир». Возможно, они не ожидают увидеть летящий на них истребитель массой двести пятьдесят тонн. Возможно, они запаникуют. Но даже если он врежется в них, воздушный взрыв наверняка повредит «Конкорду 02».

Снова раздался голос Авидара.

— Что будем делать, Гавриил?

«Лир» вышел на связь на частоте «Эль Аль».

— «Конкорды», я думаю, вы сейчас переговариваетесь с истребителями. Ничего из этого не выйдет. У них осталось пятнадцать секунд, чтобы лечь на обратный курс.

Ласков подумал, а не взорвет ли «Лир» «Конкорды» сразу, как только уйдут истребители. Или все-таки «Лиру» — кто бы он там ни был, черт его побери — нужны заложники? Он переключил радио на частоту «Эль Аль» и впервые заговорил с «Лиром».

— «Лир», я командир истребителей прикрытия. Мы не уйдем, повторяю, не уйдем. Мы все вернемся в аэропорт Лидды. Вы можете следовать за нами и тоже приземлиться там. Если не согласитесь, я… — внезапно слова «открою огонь» показались Ласкову не совсем подходящими, — … я убью вас, — тихо закончил он.

В ответ прозвучал смех.

— Твое время вышло. Убирайся, или ты будешь виноват в смерти людей.

Хоснер понял, кто говорит с ними. Он положил руку на плечо Бекера.

— Я знаю этого человека. Передай Ласкову, что его зовут Ахмед Риш. Он выполнит свою угрозу. Передай, чтобы Ласков возвращался.

Ричардсон кивнул.

— Они не собираются взрывать нас, иначе уже сделали бы это. Это типичный захват заложников. Спроси, какие у них требования. — Ричардсон замялся. — И передай Тедди, что я очень сожалею по поводу пушек.

Бекер повернулся к Добкину и Бургу. Они тоже кивнули. Бекер передал сообщение Хоснера и слова Ричардсона Ласкову, затем связался с «Лиром».

— Кто вы такие и какие у вас намерения?

Голос Риша прозвучал громко и отчетливо.

— Не имеет значения, кто мы такие. Наша цель сопроводить вас туда, куда нам надо, и удерживать в качестве заложников, пока не решим отпустить вас. Если вы будете четко выполнять наши команды, никто не пострадает. Но, если истребители не уберутся через секунду, я взорву головной «Конкорд».

Дэнни Лавон вызвал Ласкова по интеркому.

— Если на борту действительно заложена бомба, то мы ничего не сможем сделать, генерал. Может быть, стоит отстать и поразить его ракетой с расстояния сто шестьдесят километров.

Ласков связался с Талманом.

— Служба управления движением, я возвращаюсь домой.

Ответ Талмана прозвучал тихо.

— Это моя вина, Гавриил.

Ласков понимал, что ничьей вины здесь нет, но в ближайшие дни многие будут произносить эту фразу.

«Лир» снова вышел на связь, Ласков отметил про себя, что говорил тот же самый человек — Риш, но чувствовалось, что он уже теряет самообладание. Риш кричал, требуя от истребителей возвращаться домой. Несколько секунд Ласков не отвечал, обдумывая ситуацию. Интересно, как удалось «Лиру» заполнить флайтплан таким образом, что он смог вовремя так близко подойти к «Конкордам»? Особенно учитывая то, что вылет был перенесен на полчаса. Было у Ласкова и смутное ощущение того, что «Лир» прослушивал его разговоры на тактической частоте. Он произнес в микрофон:

— У меня не работает индикатор топлива третьего бака. — По этому сигналу все истребители, «Хокай», Талман и «Конкорды» перешли на запасную тактическую частоту. На новой частоте Ласков вызвал «Конкорды», говорил он быстро: — Слушайте. Этот сукин сын прослушивает основную тактическую частоту. Не понимаю, как он узнал ее, и, возможно, он знает и запасную частоту, но все равно хочу поговорить с вами. Мы вас не бросим, «Хокай» будет следить за вами. Через несколько сот миль мы развернемся, держите связь со мной на этой частоте и сообщите, что происходит. Если наступит момент, когда вы решите рискнуть, мы собьем его ракетами «Феникс» с расстояния сто километров. Это хороший шанс, они не заметят след выходящих газов, если не будут специально вести наблюдения. Вы поняли меня?

Все по очереди подтвердили, что поняли.

На частоте «Эль Аль» раздался крик Ахмеда Риша:

— Я знаю, что вы переговариваетесь! Довольно этой чепухи. Хватит! Даю пять секунд. — Он положил палец на кнопку радиовзрывателя, помеченную цифрами «01». — Раз, два, три…

Ласков вышел на связь на частоте «Эль Аль».

— Желаю удачи. — Он отдал приказ своим истребителям приступить к правому повороту. Истребители завершили разворот на сто восемьдесят градусов и через несколько секунд скрылись из виду.

Бекер не видел, как они улетали, но внезапно он почувствовал себя очень одиноким.

Глава 7

Авидару не нравилось, как развивается ситуация. Он медленно увеличил скорость и подсчитал, что сейчас его самолет впереди «Лира» и «Конкорда 02», по крайней мере, на десять километров. Каков может быть радиус действия радиовзрывателя? Наверняка не более десяти — двенадцати километров. Он бросил взгляд на высотомер: чуть более пяти тысяч метров, определенных службой управления воздушным движением.

Диспетчер службы управления воздушным движением увидел, что отметка «Лира» на экране радара слилась с отметкой «Конкорда 02». Он не прослушивал переговоры самолетов на частоте «Эль Аль», но все же понял, что здесь что-то не так, и вызвал «Конкорды».

— Если у вас все в порядке, то можете начать набор высоты до девятнадцати тысяч метров. Извините за задержку.

Риш, прослушивавший переговоры, приказал «Конкордам» подтвердить получение разрешения.

Авидар и Бекер подтвердили. Авидар посмотрел на указатель скорости. Сейчас он летел со скоростью тысяча километров в час. Если он даст полный газ и включит форсаж, то менее чем через пятнадцать секунд уйдет вперед как минимум на три километра и наберет скорость 1 M.

По радио снова прозвучал голос Риша:

— Очень хорошо. Очень разумно. А теперь оставьте включенными навигационные огни и следуйте за мной. Я буду следовать курсом сто шестьдесят градусов, скорость триста узлов. «Конкорд 02» должен следовать прямо за мной. «Конкорд 01» за «Конкордом 02». Мы снизимся до высоты сто пятьдесят метров. Поняли меня?

Бекер и Авидар подтвердили, что поняли.

«Лир» начал левый поворот, и Бекер приготовился следовать за ним.

Ашер Авидар включил форсаж и начал прибавлять газ, направляя самолет в центр кучевых облаков, видневшихся впереди. Четыре мощных двигателя «Роллс-ройс Олимпус» развили тягу в семьдесят тонн, и самолет рванулся вперед.

Зеви Хирш закричал, обращаясь к Авидару:

— Какого черта…

Лео Шаретт отвернулся от своей приборной доски.

— Ашер, не…

Матти Ядин, находившийся в кабине, схватил Авидара за руку, но Авидар оттолкнул его. Ядин выхватил «смит-вессон» 22-го калибра и приставил его к голове Авидара. Резким движением Авидар отбил пистолет, словно отмахнулся от назойливой мухи.

В кабине «Конкорда 02» Моисей Гесс схватил Бекера за руку и показал на лобовое стекло. Бекер увидел, что самолет Авидара исчезает в облаке.

В пассажирском салоне «Конкорда 02» все уже поняли, что происходит что-то странное. Иаков Лейбер перегнулся через пустое соседнее кресло и увидел, как по правому борту исчезает из виду самолет, на борту которого была его жена.

Один из шести арабов, находившихся на борту «Лира», закричал, предупреждая Ахмеда Риша. Риш увидел, что «Конкорд» стремительно уходит вперед. Он схватил с сиденья радиовзрыватель. Не глядя, он положил палец на одну из двух красных кнопок и начал уже нажимать ее, когда понял, что ошибся. Риш перенес палец на кнопку с пометкой «01».

«Конкорд 01» набирал высоту. Топливный бак № 11 начал автоматически заполняться керосином, так как компьютер определил, что при такой скорости и угле набора высоты центр тяжести должен быть перемещен на корму лайнера. На висевшем в пассажирском салоне указателе скорости высветились цифры «0,97 M», и загорелась надпись, призывающая пристегнуть ремни безопасности. На лицах пассажиров появилось озабоченное выражение, когда сила тяжести вдавила их в кресла. На указателе скорости высветилось «0,98 M», потом «0,99 M».

Ахмед Риш нажал кнопку. Радиосигнал, настроенный только на частоту приемника, находившегося на борту «Конкорда 01», устремился к самолету.

Приемник едва уловил сигнал, посланный с расстояния в одиннадцать километров. Но все же уловил и преобразовал его в импульс, который замкнул выключатель, и ток от хвостовых навигационных огней пошел по проводу к взрывателю, установленному в пластиковой взрывчатке.

Указатель скорости показал «1,00 M», и «Конкорд» преодолел звуковой барьер. Хвостовой топливный бак, в который поступило четыре тысячи литров топлива, взорвался и пробил герметическую перегородку. Языки пламени рванулись в пассажирский салон, а указатель скорости в этот момент высветил «1,1 M». Как только в салоне упало давление, из расположенных над головами пассажиров отделений стали падать кислородные маски.

Еще до того как он услышал взрыв, Ашер Авидар понял, что его рискованная авантюра провалилась. Рычаги управления перестали слушаться, на приборной доске одна за другой начали мигать лампочки. Дверь между кабиной и пассажирским салоном распахнуло взрывом, и раздались крики пассажиров. Хирш обернулся и устремил взгляд в глубину салона. Он увидел дневной свет, только и сумев промолвить при этом:

— О Боже!

Позади него на полу лежал Матти Ядин, его ударило дверью в лицо, и он истекал кровью. Авидар повернулся к Зеви Хиршу и, перекрывая шум, закричал:

— Лучше уж так! Нельзя сдаваться этим ублюдкам!

Онемевший Хирш уставился на него.

Бекер наблюдал, как «Конкорд 01» отчаянно пытается не потерять управление. С холодной беспристрастностью он определил по оранжевым языкам пламени, что бомба действительно находилась на топливном баке № 11 — в том месте, куда невозможно было попасть из салона. Бекер понимал, что сама бомба — это небольшое устройство, гораздо большую опасность представляло собой взорвавшееся топливо. Он тихо заговорил с Питером Каном:

— Отключи компьютер и выкачай топливо из бака № 11. — Потом обратился к Гессу: — Свяжись по внутренней связи с салоном и попроси пассажиров пересесть в переднюю часть салона. — Бекер подумал, выдержит ли герметическая перегородка взрыв. Он молил Бога, чтобы ему не пришлось узнать это.

Бекер смотрел в лобовое стекло, завороженный происходящим впереди. За креслами пилотов столпились Хоснер, Добкин, Бург, Ричардсон и Макклур, они тоже не могли оторвать взгляд от этой картины.

«Конкорд 01» начал невероятно красивый танец смерти. Бекер наблюдал за ним в полевой бинокль. Из живота горящей птицы выпустился небольшой воздушный винт, и Бекер понял, что, по крайней мере, компьютер еще функционирует. Умом раненого животного самолет понимал, что находится в опасности, но умом человеческого существа надеялся, что рана все же не смертельна, и продолжал бороться за жизнь. Компьютер среагировал на повреждение электрики и гидравлики, поэтому был выпущен воздушный винт, похожий на крылья ветряной мельницы, для приведения в действие электрического генератора и гидравлического насоса. Французы называли подобные действия «третьим шагом», а англичане — «жестом отчаяния». Бекер понимал, что в данной ситуации новый источник питания только ухудшит положение. По перебитым электрическим проводам побежит ток, а рабочая жидкость начнет хлестать из пробитых трубопроводов. Поврежденные нервные окончания и разорванные артерии. Но механическое сердце будет продолжать биться, а механический мозг функционировать. Бекеру стало не по себе от этой картины. Он опустил бинокль и потер руками глаза и виски.

В кабине умирающего «Конкорда» Авидар и Хирш действовали чисто инстинктивно, потому что, находясь в креслах кабины гибнущего лайнера, они ничего не могли больше поделать. Лео Шаретт спокойно сидел перед своей приборной доской, пытаясь управлять различными системами, хотя все они уже давно вышли из строя. Лампочки на его приборной доске начали гаснуть одна за одной. «Конкорд» стал заваливаться с хвоста на нос, словно серебристый лист под действием тихого ветра. Затем, к счастью, мгновенно рассыпался на куски.

Позади Бекера в пассажирском салоне раздались отчаянные крики. Громче всех звучал голос маленького Иакова Лейбера, у которого на борту погибшего «Конкорда» находилась жена.

Бекер, заметив по курсу обломки «Конкорда», резко отвернул, чтобы избежать столкновения. Пятеро мужчин, стоявших в кабине, упали на пол, пассажиров повыбрасывало из кресел. Питер Кан с запозданием застегнул ремень безопасности и обратился к пассажирам по внутренней связи:

— Всем оставаться на своих местах. Все будет в порядке. — Он быстро объяснил создавшуюся ситуацию.

Мужчины поднялись с пола кабины. Хоснер посмотрел на Добкина и Бурга. Они отвернулись.

«Лир» вышел на связь, говорил снова Риш, голос его звучал высоко, почти истерично:

— Они вынудили меня сделать это! А теперь слушайте. Вы будете следовать за мной и четко выполнять мои приказы, иначе вас постигнет та же участь!

Хоснер схватил микрофон.

— Риш, ты сволочь. Говорит Иаков Хоснер. Ты проклятый убийца. Когда мы приземлимся, я убью тебя, сукин сын. — И он разразился на арабском длинной тирадой проклятий.

После того как Хоснер замолчал, из динамиков раздался голос Риша. Он явно пытался держать себя в руках и говорил медленно.

— Мистер Хоснер, когда мы приземлимся, я первым делом убью тебя.

Хоснер разразился очередной тирадой на арабском, но Бекер вырвал у него микрофон. Он переключился на запасную тактическую частоту и начал вызывать Ласкова, но в ответ слышал только писк.

На частоте «Эль Аль» снова раздался голос Риша, но сейчас его едва было слышно из-за помех.

— Вы больше не сможете ни с кем связаться. Просто следуйте за мной. — Писк в динамиках усилился.

Бекер уменьшил звук всех радиостанций.

— Он глушит нас. Наверное, у него есть широкополосный передатчик. — Бекер оглядел кабину. — Похоже, у него на руках все козыри. — Он посмотрел на Бурга, который был старшим среди присутствовавших.

Бург кивнул. Он был очень бледен, как, впрочем, и все остальные. Картина переворачивающегося с хвоста на нос «Конкорда 01» совершенно выбила их из колеи. Бург снова кивнул.

— Позвольте мне уйти и поговорить с министром иностранных дел и пассажирами. Они должны знать, что происходит. — Голос Бурга дрогнул. — Простите. — Он покинул кабину.

Том Ричардсон покашлял.

— Пожалуй, нам следует дать пилотам возможность заняться своей работой.

Добкин кивнул.

— Да. Нам следует поговорить с каждым пассажиром и объяснить, чего мы ожидаем от них, когда приземлимся. Мы должны начать создание психологической обороны против мыслей о том, что мы стали заложниками. Это очень важно.

— Да, — согласился Хоснер. — Правильно. Думаю, заключение продлится долго. Во всяком случае, для вас.

В разговор вступил Ричардсон.

— Не беспокойтесь насчет этого, мистер Хоснер. Этот сукин сын просто пытается вас запугать.

Впервые после своего замечания о том, что следовало бы лететь рейсом «Пан Ам», заговорил Макклур:

— Не будь ослом, Том. Этот фанатик только что убил пятьдесят человек. Если он сказал, что намерен убить Хоснера, то он убьет его.

— Благодарю, — буркнул Хоснер.

— Будем называть вещи своими именами, — произнес Макклур. Он достал очередную спичку и сунул ее между губами.

«Конкорд» следовал за «Лиром» на юг. Хоснер остался в кабине, тогда как остальные вернулись в пассажирский салон. Сейчас ему никого не хотелось видеть. Он чувствовал свою ответственность за случившееся, хотя на самом деле ситуация оказалась непоправимой из-за осторожности Талмана и минутной нерешительности Ласкова. Ласков утратил с возрастом боевой дух, его обостренное чутье военного затуманили обещания скорого мира. Виноват и экипаж «Хокая», заверявший Ласкова, что на борту «Лира» находится группа бизнесменов. И плохая работа французской службы безопасности на заводах, где собирали «Конкорды». И еще многое другое, что произошло за прошедшие несколько тысячелетий. И теперь все это собралось вместе в этих безоблачных небесах на высоте нескольких тысяч футов над Средиземным морем. Хоснер отогнал свои мрачные мысли; сейчас он уже жалел, что не поменялся самолетами с Матти Ядином.

Глава 8

Генерал Талман сидел в своем кресле посреди командного пункта в «Цитадели». Он избегал встречаться взглядами с присутствовавшими здесь подчиненными и техническим персоналом. Все видели на экране радара, как развалился в воздухе «Конкорд 01».

А теперь Талман мог видеть «Лир» и «Конкорд 02», направляющиеся к берегу Синайского полуострова. Пока картинка, передаваемая «Хокаем», оставалась четкой, имелась возможность следить за самолетами. Но Талман понимал, что «Лир» заставит «Конкорд» лететь над верхушками деревьев, и самолеты затеряются в складках местности.

Второй пилот Ласкова Дэнни Лавон, наблюдавший самолеты на экране своего радара, пришел к аналогичному выводу.

— Они быстро снижаются, генерал. Мы не сможем видеть их за Синайскими горами.

Ласков ничего не ответил.

Талман снял трубку телефона закрытой связи и приказал всем имевшимся в его распоряжении эскадрильям вторгнуться в воздушное пространство Египта и держаться курса, на котором с помощью радаров они смогут засечь «Конкорд». Один из помощников Талмана связался с Каиром. Египтяне дали согласие сотрудничать, но им требовалось некоторое время, чтобы оповестить свою службу ПВО.

Давид Бекер следовал за «Лиром», снизившись до высоты сто метров над поверхностью воды. Береговая линия Синайского полуострова приближалась очень быстро, и вскоре они пересекли ее. Для лучшего визуального наблюдения Бекер опустил нос самолета. Внизу огромным пятном раскинулась пустыня, и «Конкорд» испытывал сильное воздействие потоков восходящего воздуха. Бекер не знал, что задумал Риш, однако он не сомневался в том, что этот человек сумасшедший. «Лиром» было относительно легко управлять в условиях турбулентности на малой высоте полета, но Бекеру приходилось прилагать все усилия, чтобы удерживать громадный «Конкорд». Скорость его сейчас была всего двести пятьдесят узлов, и Бекер понимал, что, если скорость уменьшится еще хоть на немного, «Конкорд» завалится на крыло. Однако «Лир», похоже, не интересовала подобная проблема. Маленький самолет часто слегка изменял курс и высоту, а Бекеру было очень сложно четко следовать за ним. Он пришел к выводу, что пилот «Лира» недостаточно опытен. Бекер уже выпустил закрылки для повышения устойчивости самолета, постоянно регулировал газ, а Кан перекачал топливо в центральный бак № 10 в попытке поддерживать равновесие лайнера.

Бекер вцепился в штурвал, во рту у него пересохло, сердце бешено колотилось. Справа находился Суэцкий канал, внизу — пролив Митла, а впереди рельеф земли быстро поднимался. Указатель высоты над уровнем моря показывал триста тридцать метров, или тысячу сто футов, но Бекер видел, что летит на высоте не более ста метров на землей, на той же высоте, на которой пересек побережье. В отдалении смутно маячили вершины южной Синайской гряды, и Бекер знал, что ее высота восемьсот метров. Интересно, понимает ли пилот «Лира», что надо уже набирать высоту, если не хочешь врезаться в горы.

Гесс посмотрел на Бекера.

— Давид, этот парень собирается нас угробить.

Бекер увеличил звук радиоприемника, но услышал только шумы помех.

— Сукин сын! — закричал он в микрофон. — Риш! «Лир»! Мы не можем лететь на этой высоте! Ты самый тупой сукин сын, который когда-либо садился в кресло пилота! — Шумы помех не прекращались, и Бекер уменьшил звук. — Сволочь!

— Капитан, — подал голос со своего места бортинженер Питер Кан, — мы сжигаем пятьсот восемьдесят пять килограмм топлива в минуту.

— На сколько нам еще хватит топлива?

— Меньше чем на два с половиной часа.

Бекер взглянул на свои часы: начало пятого. Если Риш, как это уже было когда-то, намерен угнать самолет в Уганду, то туда они не долетят.

— Если бы я знал, куда этот ублюдок тащит нас, то было бы ясно, стоит ли нам дрожать от страха. — Бекер выругался по поводу своей несчастной судьбы. Ведь ему оставалось всего два взлета и три посадки. А сейчас, похоже, будет всего одна посадка и больше ни одного взлета.

«Лир» неожиданно свернул влево. Бекер повторил маневр, но у него не вышло такого плавного поворота, как у «Лира», и «Конкорд» снесло вправо. Бекер быстро скорректировал курс и пристроился в хвост «Лиру». Он попросил Кана передать ему бинокль и посмотрел на «Лир», находившийся сейчас в тысяче метров впереди «Конкорда». Ему было четко видно заднее стекло кабины самолета, сквозь которое кто-то тоже наблюдал за ним в бинокль.

— Сукины дети. — Бекер опустил бинокль. Внезапно он почувствовал спокойствие и уверенность, которых давно уже не испытывал. Может, такое чувство появляется тогда, когда знаешь, что все кончено?

Хоснер, сидевший на откидном кресле, поднял голову.

— Какова вероятность того, что наши люди видят нас на экранах радаров?

Гесс оглянулся через плечо.

— На такой высоте подобная вероятность почти равна нулю. На борту «Хокая» имеется компьютерная система, отличающая цели от складок местности, но мы уже некоторое время летим над территорией Египта, и я не думаю, что он продолжает следовать за нами.

— А как насчет египтян?

Гесс покачал головой.

— Египетские радары направлены на восток, в сторону границ Израиля. Возможно, нас видят с земли визуально, но к тому времени, как египтяне разберутся в происходящей чертовщине, мы уже будем над Красным морем, если, конечно, сохраним этот курс. Они не смогут помочь нам, даже если захотят. Правильно?

— Я думаю о предложении Ласкова сбить «Лир» ракетой, — проговорил Хоснер. — Может, согласиться на это предложение, если только он все еще видит нас на своих радарах?

С трудом сохраняя устойчивость самолета, Бекер ответил:

— Если только он видит нас на своих радарах и если мы продержимся в воздухе до наступления сумерек, то я, пожалуй, соглашусь на это. Но днем слишком легко заметить след газов от ракеты. Сигналы электронного взрывателя опередят ракеты. — Бекер давил на педали рулей направления, а хвост «Конкорда» бросало из стороны в сторону. — И, кроме того, мы чертовски близко находимся от «Лира». А на экране радара наши отметки, наверное, вообще слились в одну, так что будет очень и очень трудно сбить его, а не нас.

Хоснер поднялся.

— Пойду взгляну на герметическую перегородку.

— Взгляните, — согласился Бекер. — Но я уже думал об этом. Вы же знаете, из салона туда никак не попадешь, но, если желаете, можете забраться на хвост. — Бекер тут же пожалел о своем последнем замечании, но его нервы все сильнее напрягались с каждой минутой полета.

Хоснер вышел из кабины и направился по длинному проходу пассажирского салона. Никто с ним не заговорил. Маленький Иаков Лейбер уставился на Хоснера глазами, полными слез. Мужчины, присутствовавшие на совещании по безопасности, отворачивались.

Когда Хоснер проходил мимо Мириам Бернштейн, она тронула его за руку, но он проигнорировал ее жест. Проходя мимо двоих своих людей, Хоснер хлопнул их по плечам, они встали и последовали за ним.

Через кормовой отсек Хоснер прошел в небольшое багажное отделение, где хранились личные вещи экипажа и обслуживающего персонала. Вдоль стены на вешалках там также висели пиджаки и пальто пассажиров. Он раздвинул в стороны одежду и уставился на герметическую перегородку.

Талман слушал доклады своих десяти эскадрилий, обследовавших воздушное пространство над Синайским полуостровом. «Конкорд» никто не видел, никаких отметок на экранах радаров. Последним вышел на связь Ласков.

— Я направляюсь в Эйлат на дозаправку. Пусть заправщики ждут нас прямо на взлетной полосе. Когда я снова взлечу, то не приземлюсь, пока не разыщу их. Вызови американские заправщики, пусть в следующий раз заправляют нас в воздухе. Я облечу каждый дюйм в этом районе и найду их. Летчики и вторые пилоты будут по очереди спать и управлять машинами.

Талман покачал головой.

— Подожди, Гавриил. — Он взглянул на светящуюся карту воздушной обстановки. С каждой минутой зона, в которой мог находиться «Конкорд», расширялась в геометрической прогрессии. С того момента, как его видели последний раз, «Конкорд» уже полчаса летел со скоростью пятьсот километров в час. И после этого они могли свернуть в любом направлении. Если скорость рассчитана правильно, то радиус последнего круга составлял двести пятьдесят километров. Талман ввел информацию в компьютер и прочитал появившиеся на дисплее цифры. Воздушное пространство, в котором следовало вести поиски, составляло уже сто девяносто шесть тысяч триста пятьдесят квадратных километров, и это без учета высотных эшелонов от ста пятидесяти метров до восьми километров. С каждой минутой полета количество квадратных и кубических километров возрастало. Талман нажал кнопку микрофона.

— Гавриил! Возможно, они направляются в Лидду. Возвращайся домой. Мы скоро узнаем, где они. Хватит на сегодня нарушать воздушные пространства других государств. Египет и так уже проявил достаточно терпения. А теперь он требует, чтобы мы покинули его воздушное пространство, и обещает выслать на поиски свои самолеты. Не выходи из себя, Гавриил, ведь именно этого и хотят террористы, а мы стараемся избежать. Возвращайся домой, старина. — Талман помолчал. — Это приказ.

Скрипя зубами, Ласков подтвердил, что понял.

Талман вздохнул и связался по радио с остальными эскадрильями. Он не стал сообщать по открытой радиосвязи о том, что американские спутники уже пытаются отыскать «Конкорд». Кроме того, в тропосферу поднялся американский самолет-разведчик «Локхид SR-71» — преемник самолета-разведчика U-2. Летя на скорости 3 M, он фотографировал весь Синайский полуостров. Расшифровка фотографий спутников и SR-71 займет несколько дней, но это все-таки лучше, чем ничего. Последним козырем Талмана были средства электронного радиоперехвата. Мощные электронные уши американского Агентства национальной безопасности и израильской разведки смогут засечь местонахождение широколополосного передатчика помех. И все же Талман понимал, что от «Лира», летящего вблизи «Конкорда», поступает очень слабый сигнал. Вероятность уловить его крайне мала, если вообще не равна нулю.

Талман успокаивал себя тем, что на настоящий момент сделал все, что мог. Он снял трубку телефона и позвонил премьер-министру. Доложив обстановку, Талман сообщил о своей отставке и, прежде чем услышал ответ, повесил трубку. Поднявшись из кресла, он подошел к своему заместителю генералу Хару, поговорил с ним несколько минут, затем взял фуражку и покинул командный пункт.

«Конкорд» медленно поднимался над Синайскими горами. Бекер видел, что «Лир» хотел бы придерживаться высоты сто пятьдесят метров, но неожиданные подъемы и впадины рельефа заставляли резко менять высоту. Некоторые из пассажиров от такого полета уже почувствовали приступы тошноты.

Впереди выросла гора Синай. «Лир» пролетел всего в пятидесяти метрах над ее вершиной. Прибавив газ, Бекер тоже пролетел над ней; громадные дельтовидные крылья «Конкорда» тряслись от восходящих потоков воздуха. С него было достаточно. Бекер снова прибавил газ и начал подниматься над «Лиром». Однако «Лир» тут же увеличил скорость и вновь вынырнул перед самым носом «Конкорда». Бекер сбросил газ, и лайнер едва не завалился на крыло, но он быстро снова прибавил газ и выровнял самолет.

— Чуть не завалились, — прокомментировал Гесс. — Он хочет, чтобы мы следовали точно за ним, и наплевать ему, какого труда нам это стоит. Наверное, он знает, что ты прекрасный пилот, Давид.

Бекер вытер со лба холодный пот. «Лир» снизился до предыдущей высоты и снова уменьшил скорость. Бекер следовал за ним, чувствуя себя послушным ребенком, следующим за воспитателем в какое-то неизвестное место, где ему предстояло получить наказание. Он понимал, что Риш взорвет самолет в воздухе, если не следовать его приказам. Руки Бекера задрожали — скорее от ярости, чем от страха.

Люди Хоснера сдирали десантными ножами пластиковую обшивку со стальной перегородки. Сам Хоснер наблюдал, как кусок за куском обнажается металл. Проникнуть через нее было невозможно.

— Какие есть соображения?

Один из его людей — Натан Брин — расставил ноги, чтобы не потерять равновесие, и поднял голову.

— А как насчет безрассудных идей?

— Выкладывай.

Молодой человек выпрямился и быстро заговорил:

— Что, если вынуть порох из патронов, взять из кормового отсека контейнер и сделать кумулятивный заряд? Подсоединим к нему электрические провода, взорвем и таким образом проделаем в перегородке дыру. С помощью фонарика и вешалок с крючками отыщем провод, который идет к бомбе, и оборвем его.

Хоснер повернулся к другому сотруднику — Моше Каплану.

— Каплан, и это человек, которого я столько времени держал у себя на службе?

Брин покраснел.

— А что плохого в моей идее?

— Слишком опасно. И почему ты думаешь, что там провод, а не батарея?

Брин задумался.

— Должно быть, радиоприемник и взрыватель питаются от самолетного источника. Ведь что-то же взорвало бомбу на 01-м. И это не была батарея, заложенная год назад.

Хоснер кивнул.

— Ну хорошо, если это провод, то он должен быть соединен с источником с постоянным и стабильным напряжением. С чем-нибудь вроде хвостового навигационного фонаря. — Хоснер задумался на секунду, затем выскочил из багажного отделения и помчался по проходу в кабину.

Услышав, как Хоснер ворвался в кабину. Бекер оглянулся.

— Какое-нибудь радостное известие?

— Послушайте, источником питания радиоприемника и взрывателя может быть хвостовой навигационный фонарь! Выключите его.

Бекер задумался. Он вспомнил приказ Риша оставить включенными навигационные огни. Ведь все самолеты и так летают с включенными огнями. Почему же тогда Риш подчеркнул это?

— Там имеются и другие источники питания. Вся гидравлика в хвостовой части включается и управляется с помощью электричества, в том числе маховик хвостовой опоры и руль направления. Конечно, я могу выключить хвостовой навигационный фонарь, и даже отключить питание маховика хвостовой опоры, но я не могу отключить питание руля направления. Он нужен мне для полета.

С места бортинженера подал голос Кан:

— Я тоже думал над этим. Вполне вероятно, что источником питания действительно является хвостовой навигационный фонарь, но у любой радиоуправляемой бомбы имеется для страховки батарея, постоянный заряд которой может поддерживаться любым из источников в хвостовой части. И, даже если батарея хранится несколько лет, она полностью заряжается каждый раз, когда мы запускаем двигатели. Но я могу и ошибаться. Можно отключить хвостовой навигационный фонарь и маховик хвостовой опоры, а потом улететь отсюда, но, возможно, мы взорвемся. А может быть, и нет. Кто-нибудь хочет рискнуть?

Никто не изъявил подобного желания.

Хоснер уселся в откидное кресло и закурил. Внезапная надежда рухнула.

— Может быть, мы сможем поднять часть пола в пассажирском салоне, потом упрочненный каркас и изоляцию, а затем пробьем алюминиевую крышу багажного отделения. Из багажного отделения, возможно, легче попасть в хвостовую часть через перегородку.

Бекер покачал головой. Ему не нравилось, когда люди делают дыры в его самолете и лазят по нему.

— Вы же знаете, что багажное отделение герметично и перегородка там такая же толстая, как и в пассажирском салоне. Если вы даже сможете пробить ее… мне не нужны никакие дыры. И полы не трогайте. Я не могу рисковать. Там слишком много проводов.

Хоснер поднялся и через силу улыбнулся.

— Тогда, наверное, и не стоит предлагать вам идею с помощью пороха из патронов пробить дыру в герметической перегородке?

Несмотря на драматичность ситуации, Бекер рассмеялся.

— Простите. — Он понимал, что Хоснер — это человек, который предпочтет смерть, если только не сможет лично спасти положение. Так что Бекер не мог больше доверять его мнению. — Мистер Хоснер, благодарю вас за ваши старания. Но как капитан этого лайнера я вынужден запретить любые действия, которые могут угрожать самолету и жизни находящихся на борту людей. Пока мы находимся в воздухе, здесь командую я. Не вы, не Бург, даже не министр иностранных дел. Только я. — Бекер бросил взгляд через плечо. — Послушай, Иаков, я понимаю твои чувства, но, пожалуйста, успокойся. Нам осталось лететь около двух часов. А там посмотрим.

Хоснер кивнул.

— Хорошо, — согласился он и покинул кабину.

Глава 9

«Конкорд» миновал Синайский полуостров, направился в сторону Красного моря, а потом вслед за резко повернувшим влево «Лиром» взял курс на Саудовскую Аравию. Бекеру было любопытно, куда они летят, и все же конечный пункт назначения, похоже, приобретал для него все меньшее значение.

С опущенным носом, хвостом и закрылками «Конкорд», как никогда, был сейчас похож на большую отчаявшуюся морскую птицу, которая хотела сесть на воду, но по какой-то причине не могла этого сделать. Бекер глядел на белые буруны волн Красного моря, пока не почувствовал, что они начинают завораживать его.

— Давид, подлетаем к берегу.

Промелькнула береговая линия Саудовской Аравии. Ландшафт здесь был ровным. Бекер облегченно вздохнул.

— Теперь будет полегче.

Гесс посмотрел на него.

— Это только с одной точки зрения. Хочешь, я поведу немного?

Бекер тоже посмотрел на второго пилота. Интересно, сможет ли Гесс вести самолет строго за «Лиром» в подобных условиях? Он решил прямо спросить его об этом.

— А ты справишься?

— Хотя он и превратился в гроб, я с ним справлюсь.

Бекер улыбнулся и передал управление Гессу. Достав из кармана сигарету, он закурил. Чувствовал себя Бекер почти хорошо. Если у пилота существует причина нервничать, то полет над Синайским полуостровом как раз и был такой причиной. И, какая бы теперь ни сложилась ситуация, Бекера успокаивала мысль о том, что во время этого последнего полета он проявил все свое мастерство.

«Лир» быстро набрал высоту и двигался теперь со скоростью восемьсот километров в час. Гесс с трудом удерживал «Конкорд» на высоте сто пятьдесят метров над землей.

Впереди Бекер заметил несколько бедуинов, уставившихся на самолеты. Лучи заходящего солнца отбрасывали на них огромную дельтовидную тень. Напуганные пролетающими самолетами верблюды заметались из стороны в сторону. Бекер затушил сигарету. Теперь, когда «Конкорд» летел над равнинной местностью, полет казался довольно безопасным, но Бекер понимал, что при увеличении скорости на столь малой высоте даже небольшой наклон носа может привести к тому, что самолет врежется в землю, прежде чем можно будет успеть выровнять его.

Питер Кан оторвал взгляд от своей приборной доски.

— Командир, топлива осталось на час и пятьдесят минут полета.

В этот момент в кабину вошел Добкин. Он положил руку на плечо Бекера.

— Как дела?

— Все в порядке. Есть какие-нибудь соображения?

Добкин кивнул.

— Мы провели там небольшое совещание.

— И что?

— Ну… мы пришли к выводу, что это очень умные ребята. Они не стали вступать в долгие политические дискуссии, как это обычно делают террористы, поэтому мы не знаем, кто они такие, за исключением того, что они, возможно, палестинцы. Если бы Хоснер не узнал голос Риша, мы бы даже и этого не знали. Все это очень затруднит работу нашей разведки.

— Плохо дело, — заметил Бекер.

— Куда уж хуже, — согласился Добкин. — И еще они изменили свой обычный почерк, заглушив наше радио. Это может означать только то, что они хотят сохранить в тайне конечный пункт полета. В этот раз они не потребовали собрать после посадки в аэропорту тысячу представителей средств массовой информации. И операцию по нашему спасению нельзя будет предпринять, потому что никто не будет знать, где мы. Похоже, нас будут держать без всякой связи с внешним миром.

Бекер и сам пришел к аналогичным выводам. Он подозревал, что ему придется сажать «Конкорд» в пустыне, а теперь был уверен в этом. Но он надеялся, что там, по крайней мере, будет посадочная полоса с твердым покрытием.

Добкин, похоже, прочитал его мысли.

— Ты сможешь посадить самолет в любом месте?

— В любом. За исключением свинарника. Нет проблем. Насчет этого можете не беспокоиться.

— Я постараюсь не беспокоиться.

Хоснер сел в кресло рядом с Мириам Бернштейн. Несколько минут они тихонько переговаривались. Стюард Дэниел Якоби, взявший на себя руководство обслуживающим персоналом, отдавал указания разносить пищу и напитки независимо от того, хотелось этого пассажирам или нет. Хоснер заказал двойную порцию шотландского виски. Он сделал очередной глоток.

— Не могу поверить в такое упущение с моей стороны.

Мириам Бернштейн тоже сделала глоток из его стакана.

— Они нашли способ сделать это.

— Но, как бы там ни было, ответственность несу я.

— Я все время думаю о Тедди… генерале Ласкове. Он попал в ту же самую ловушку, в которую попали мы все. Он бы действовал по-другому, если бы я не…

— Не могу поверить, что этим сукиным детям удалось осуществить свой замысел.

— Иаков… я слышала, кто-то говорил, что этот Риш знает тебя. Он грозился…

— Мне надо было пристрелить этого ублюдка, когда у меня была такая возможность.

— Он действительно передал по радио, что собирается?..

— Не слушай сплетни. В ближайшие дни их будет очень много.

Мириам положила руку на ладонь Хоснера.

— Помнишь, как ты пригласил меня… к себе домой…

Хоснер рассмеялся.

— Не надо говорить слова, о которых пожалеешь, когда мы вернемся в Тель-Авив. Я должен удержать тебя от этого.

Мириам улыбнулась.

— На самом деле я никогда не понимала тебя. Всегда восхищалась… но ты отпугиваешь людей.

— Мне не нужны никакие предсмертные исповеди. Для них еще не пришло время.

— Ладно.

Они сменили тему разговора. Подали обед, но ни Мириам, ни Хоснер так и не притронулись к еде.

Абдель Маджид Джабари быстро говорил с Ибрагимом Али Арифом по-арабски.

— Эта трагедия не поддается измерению.

Отвечая, Ариф стремительно поглощал пищу.

— Я чувствую себя просто ужасно. Словно Даниил в логове льва.

Джабари наблюдал, как его тучный собеседник набивает рот едой.

— Не думай всегда только о своих собственных переживаниях, друг мой. Нынешняя трагедия важнее них. — Он прикурил сигарету. — Я больше переживаю за евреев, которые поставили свои репутации и карьеры в зависимость от доброй воли арабов.

— И все-таки я испытываю личные переживания. Я не считаю себя виновным в убийстве. Переживаю, да… но вины за собой не чувствую. Чувство вины — чисто еврейское чувство. — Ариф бросил взгляд на нетронутый поднос с обедом Джабари. — Не возражаешь? — Он поставил полный поднос на свой пустой.

Джабари отхлебнул араки.

— Как бы там ни было, но логово льва вон там. — Он указал рукой в направлении «Лира». — А здесь находятся наши соотечественники. И ты должен смотреть им в глаза… не испытывая при этом неловкости. Пусть они не сомневаются, что мы разделим их судьбу.

Пережевывая пищу, Ариф рассмеялся.

— Это было бы удачей, мой друг. Ты же прекрасно знаешь, что, даже если их со временем освободят, с нами будет особый разговор. Для нас логово льва и там, и тут. Мы люди, не имеющие своей страны, народа, не имеющие пристанища. Мы обреченные люди. Я, пожалуй, поел бы еще. Стюард!

«Лир» свернул на север, и «Конкорд» последовал за ним. Самолеты покинули пределы Саудовской Аравии и влетели на территорию Ирака. Солнце уже опустилось к горизонту, на земле появились длинные багровые тени. Бекера начало одолевать беспокойство.

— Сколько осталось топлива?

— На полчаса полета, — ответил Кан.

Одной из особенностей, всегда восхищавших Бекера на Ближнем Востоке, было полное отсутствие сумерек. Темнота наступала буквально за минуту. Посадка при дневном свете где-нибудь не на аэродроме не предвещала ничего хорошего, а уж посадка в темноте могла стать просто катастрофой.

— Что закончится быстрее, Питер?

Кан понял, что имел в виду Бекер. Он уже открыл сборник таблиц.

— Солнце садится здесь в восемнадцать часов шестнадцать минут. Спустя пять минут заканчиваются навигационные сумерки. Сейчас восемнадцать часов одна минута. Значит, в нашем распоряжении двадцать минут светлого времени и топлива на двадцать девять минут полета. Примерно.

Впереди, над темнеющим горизонтом, Бекер уже мог видеть луну, появилось даже несколько звезд. Слева, на севере, загоралась Полярная звезда, отбрасываемые на землю тени удлинились и из багровых стали черными.

— Смотри! — воскликнул Гесс.

Бекер посмотрел сквозь лобовое стекло. Вдалеке земля полого уходила вниз, и он разглядел полоску пышной зелени. Между группами пальм извивалась река. За рекой, которая сейчас уже была почти под ними, Бекер увидел другую, большую извилистую реку. Тигр и Евфрат. Позади Тигра возвышались горы Ирана, высота которых достигала тысячи метров. Высотомер показывал, что рельеф с высоты ста восьмидесяти метров над уровнем моря теперь опустился почти до уровня моря. «Конкорд» летел в трехстах метрах над землей, и «Лир» не предпринимал попыток снова снизиться до высоты ста пятидесяти метров.

— Пожалуй, пришел конец нашему полету, — заметил Гесс.

Бекер взглянул на землю, раскинувшуюся между реками. Месопотамия. Колыбель цивилизации. После безлюдной желтой пустыни эта картина радовала глаз. Интересно, повернет ли он на север в направлении Багдада. Бекер непроизвольно оглянулся, пытаясь увидеть след выходящих газов от ракет Ласкова. Затушив сигарету, он повернулся к Гессу.

— Давай теперь я поведу.

«Лир» начал выполнять широкий левый поворот. Бекер повторил маневр. Затем «Лир» стал снижаться, и Бекер понял, что они не полетят в Багдад.

Гесс включил табло с предупреждением пристегнуть ремни и не курить, потом заговорил в микрофон внутренней связи.

— Самолет заходит на посадку. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах. Не курите.

— Поблагодари пассажиров за полет на самолете авиакомпании «Эль Аль», — предложил Бекер.

— Глупая шутка, — заметил Кан.

— Что с топливом? — спросил Бекер.

— Судя по приборам, закончилось, — доложил Кан.

— Не доверяй приборам. — Кроме всех этих компьютеров и электронных средств у пилотов имелись свои способы определения различных параметров.

Кан замялся.

— Может быть, осталось еще примерно две тысячи килограмм.

Бекер кивнул. При хороших условиях меньше чем на пять минут полета. Если начать прямо сейчас, то он вполне сможет четко посадить самолет за пять минут. При укороченной посадке или при посадке в плохих условиях необходимо сделать разворот на противоположный курс, но он не станет делать его. Бекер уже приготовился услышать устрашающую тишину и увидеть, как один за другим начнут вспыхивать двигатели.

«Лир» вышел из полетного круга под углом в девяносто градусов и, взяв курс строго на север, пошел на посадку по прямой траектории.

Впереди Бекер заметил дорогу, протянувшуюся с севера на юг.

— Похоже, это и есть наша посадочная полоса. — Сделав разворот, «Конкорд» последовал за «Лиром».

Гесс выпустил шасси и посадочные щитки.

— Мне приходилось видеть полосы и получше.

Солнце почти зашло, и дорогу было видно очень плохо. По обеим сторонам дороги Бекер смог различить низкий кустарник и неровную местность. Начался последний этап захода на посадку.

В кабину ворвались Хоснер и Добкин. Добкин что-то кричал.

Бекер разозлился.

— Возвращайтесь на свои места! Я пытаюсь посадить эту проклятую штуковину.

Но Хоснер и Добкин не двинулись с места.

— Мы провели голосование, — сообщил Хоснер.

— Это вам не кнессет. Помолчите!

Внизу зажглись четыре пары фар, они горели с двух сторон дороги, частично освещая ее. Кто-то размахивал мощным фонарем, обозначая, по мнению Бекера, порог захода на посадку. «Лир» миновал порог, и Бекер увидел, как он опустил закрылки. Он потряс головой, отгоняя усталость, и оглядел приборную панель. В глазах стоял туман. Огни внизу слепили. Он понял, что в такой ситуации может потерять ориентацию, и потер глаза кулаками.

Сзади к нему подошел Хоснер.

— Голосование было единогласным. Иначе мы бы не приняли этого решения.

Бекер сбросил газ и приказал Гессу опустить все закрылки. Одна его рука сжимала штурвал, другая — ручку газа. Он пытался направить нос самолета между фарами, не отрывая взгляда от навигационных огней «Лира».

— Что за голосование? О чем ты говоришь, черт побери? Я пытаюсь сесть на самую паршивую посадочную полосу из тех, что мне приходилось видеть! Что тебе нужно?

Хоснер быстро заговорил:

— Бомба не причинит большого вреда на земле, Бекер! Самое большее, что она сделает, так это оторвет хвост.

— Продолжай. — Бекер увидел, как «Лир» коснулся дороги. «Конкорд» миновал порог посадочной полосы. Бекер еще убрал газ, и лайнер устремился к земле.

— Мы проголосовали за то, чтобы сражаться на земле. У моих людей есть оружие. Ты можешь посадить нас где-нибудь в стороне? — Хоснер почти кричал.

Бекер ощутил воздушную подушку, образовавшуюся под большими дельтовидными крыльями. Он закричал в ответ:

— Почему ты не спросил меня об этом две минуты назад? Боже мой! — Он почувствовал, что колеса шасси коснулись земли, и услышал визг покрышек. С двух сторон под крыльями промелькнули грузовики и люди. Дорога была плохой, и самолет опасно подбрасывало. Примерно в двух километрах впереди, где должна была закончиться посадочная дистанция, стояла еще одна группа грузовиков с включенными фарами.

Слева впереди виднелся высокий пологий холм, с которого, как знал Бекер, открывался вид на Евфрат. Хоснер что-то закричал. Не теряя времени на обдумывание, Бекер моментально принял решение. Он прибавил газ, и огромный самолет вновь оторвался от земли. Бекер со всей силы налег на штурвал и педали рулей управления. «Конкорд» снесло влево, в направлении «Лира».

«Лир» остановился на левой стороне дороги среди группы грузовиков, которые Бекер заметил в конце предполагаемой посадочной дистанции. Ахмед Риш, стоя на крыле «Лира», наблюдал за «Конкордом». Сначала он решил, что «Конкорд» просто сильно подпрыгнул на дороге и его сносит в сторону. Но потом он разглядел положение рулей управления и закрылков. Риш нырнул в кабину «Лира», выключил устройство подавления радиосвязи и закричал в микрофон:

— ОСТАНОВИСЬ! ОСТАНОВИСЬ! — Он схватил радиовзрыватель, а «Конкорд» тем временем мчался на него всего в нескольких метрах от земли.

Скорость «Конкорда» сейчас составляла сто восемьдесят узлов, шасси едва не касались земли. Дельтовидные крылья создавали большую воздушную подушку, чем обычные крылья. Бекер направлял самолет на видневшуюся слева возвышенность. Писк помех по радио прекратился, в кабине слышались вопли Риша. «Лир» уже находился менее чем в пятидесяти метрах прямо по курсу «Конкорда». В какой-то сумасшедший момент Бекер решил протаранить «Лир», но вовремя осознал, что убийство Риша не спасет их, а вот столкновение с другим самолетом на такой скорости грозило гибелью пассажирам «Конкорда». Этого он не мог допустить.

Сейчас невозможно было прибавить газ или включить форсаж. Если он сделает это, то «Конкорд» как бы встанет на дыбы и все погибнут. Или если форсаж сожрет последнее топливо и двигатели загорятся, то они тоже погибнут. Необходимо удерживать «Конкорд» на малой высоте, но не настолько малой, чтобы он столкнулся с «Лиром» или врезался в какую-нибудь возвышенность. «Конкорд» проскочил над «Лиром», едва не задев его шасси. И тут же впереди выросла разрушенная стена. Бекер рискнул и тихонько потянул штурвал на себя. Нос «Конкорда» слегка поднялся. Пролетая над стеной, Бекер почувствовал, что зацепил ее хвостовой опорой. «Конкорд» тряхнуло. Бекер снова потянул на себя штурвал, и нос еще слегка приподнялся, впереди возник пологий склон холма. Бекер хотел перелететь через реку, но он понимал, что у него есть примерно две секунды до того, как Риш нажмет кнопку взрывателя.

«Лир» сильно тряхнуло, когда над ним промчался «Конкорд». Камни, которые взметнул поток воздуха, полетели в самолет, людей и грузовики. Всех, находившихся на земле, окутало громадное облако пыли. Риш отыскал радиовзрыватель и нащупал кнопку.

Бекер резко убрал газ. Риш продолжал что-то кричать по радио. Основная опора шасси коснулась склона холма, а нос «Конкорда» задрался вверх. Бекер переключил двигатели на обратную тягу. Хвостовая опора ударилась о склон, самолет подпрыгнул, а затем его нос опустился, и передняя опора шасси коснулась земли. «Конкорд» снова тряхнуло, и люди, стоявшие позади Бекера, попадали на пол. Компьютер включил тормозную систему, подавая давление на колесные тормоза. Лопнуло несколько покрышек. А потом взорвалась хвостовая часть.

Бекер выключил все четыре двигателя, Гесс включил противопожарную систему, а Кан отключил все остальные системы. «Конкорд» стремительно взбирался по склону холма, его двигатели с отвратительным грохотом втягивали осколки камней. Затем двигатели заглохли, и теперь можно было слышать только стук уцелевших колес о камни, которыми был усеян склон холма.

Еще до того, как он услышал взрыв, Бекер почувствовал, как ослабли педали рулей управления. Он понимал, что в топливном баке № 11 остались пары топлива, и попытался представить, каковы могут быть последствия взрыва. Интересно, выдержала ли герметическая перегородка? Без хвостовой части управлять самолетом было невозможно даже на земле.

Внезапно передняя опора шасси согнулась, и всех, кто находился в кабине, швырнуло вперед. «Конкорд» продолжал двигаться, чертя носом глубокую борозду в земле. Разлетавшиеся из-под носа камни стучали в лобовое стекло, по которому побежали трещины, похожие на паутину. Бекер инстинктивно щелкнул гидравлическим переключателем и, закрывая лобовое стекло, начал поднимать защитный щиток. Он рухнул в кресло, оглядывая накренившуюся кабину. В сотне ярдов впереди показались развалины. Бекер вцепился в кресло, готовясь к столкновению. Пролетевший камень успел-таки разбить стекло до того, как защитный щиток полностью закрыл его. Разлетевшиеся по кабине осколки поранили руки и лицо Бекера.

— Держитесь! — закричал он.

«Конкорд» замедлил движение, а потом окончательно остановился в нескольких метрах от развалин.

Бекер поднял голову.

— Все живы? — Он посмотрел направо.

Моше Гесс навалился на штурвал, его пробитая голова была в крови. Прямо перед ним в лобовом стекле зияла огромная дыра.

Бекер оглянулся назад и крикнул:

— Если вы собираетесь сражаться, то убирайтесь к чертовой матери из самолета!

Питер Кан вскочил с кресла и заорал в пассажирский салон:

— Эвакуация! Стюарды! Аварийная эвакуация!

Иаков Лейбер расстегнул свой ремень безопасности еще до полной остановки самолета. Он подбежал к переднему выходу по левому борту, повернул ручку и распахнул дверь. После этого баллоны со сжатым воздухом автоматически начали надувать аварийный спасательный трап, закрепленный под порогом двери. Первыми из самолета выбрались шестеро людей Хоснера. Два стюарда повели пассажиров по проходу к трапу, а стюардессы открыли аварийные двери возле сидений, расположенных над крыльями.

Хоснер выбрался из кабины и где бегом, а где ползком устремился к двери правого борта. Он распахнул ее и прыгнул вниз, не дожидаясь, пока надуется трап. Едва коснувшись земли, он закричал, отдавая приказы своим людям:

— Вниз по склону! Вперед! Эти ублюдки будут подниматься от дороги! Туда! Вперед метров на сто!

За Хоснером из самолета выскочил Добкин. Он быстро оценил ситуацию. Они находились на возвышенности, что само по себе было уже хорошо. Площадка вокруг самолета была ровной, а потом со всех сторон начинались склоны. Пологий восточный склон вел к дороге, с запада холм отвесно обрывался над рекой. В темноте Добкин не мог как следует разглядеть северный и южный склоны. Из оружия имелось, пожалуй, всего шесть пистолетов 22-го калибра, один пистолет-пулемет «узи» и одна винтовка. Генерал понимал, что арабы вооружены гораздо лучше. Он взглянул на хвостовую часть самолета. Ее ужасно покорежило, но теперь это уже не имело значения. Заднюю герметическую перегородку, должно быть, разнесло взрывом, потому что позади «Конкорда» валялись вещи из багажного отделения. Несессеры, обувь, предметы одежды лежали в глубокой борозде, словно семена во время весенней посадки, дожидающиеся, пока их зароют. Солнце окончательно скрылось. Небо заполнили холодные белые звезды. Внезапно Добкин почувствовал, что ему холодно, и понял, что здесь не дует хамсин. Предстояла длинная холодная ночь. Интересно, увидит ли кто-нибудь из них восход солнца?

Исаак Бург стоял на дельтовидном крыле, пока остальные пассажиры прыгали на землю. Потом он вернулся к фюзеляжу, вскарабкался на него и прошел к исковерканной взрывом хвостовой части. Уцепившись за покореженный лонжерон, он посмотрел вниз в направлении дороги, находившейся примерно в пятистах метрах от самолета. Он увидел прыгающие фары грузовиков и тени людей, бежавших перед машинами, медленно поднимавшимися по неровному склону. Вытащив свой американский армейский «кольт» 45-го калибра, Бург стал ждать.

Джабари и Ариф соскользнули по аварийному трапу и отбежали от самолета. Ариф все время спотыкался, и Джабари поддерживал его. Они укрылись за небольшим холмиком. Через несколько секунд Джабари выглянул из своего укрытия.

— Пожалуй, самолет не взорвется.

Тяжело дышавший Ариф вытер пот со лба.

— Не могу поверить, как это я проголосовал за сражение.

Джабари прислонился спиной к холмику.

— Ты понял, что все равно обречен. Как и Иаков Хоснер. Ты слышал, что рассказывали? Хоснер залепил пощечину Ришу, когда тот находился в тюрьме в Рамле.

— Не повезло Хоснеру. Но его смерть будет, по крайней мере, иметь причину. А вот я никогда никому не давал пощечин, за исключением своей жены, но Риш перережет мне горло с тем же удовольствием, что и Хоснеру.

Джабари прикурил сигарету.

— Ты большой эгоист, Ибрагим.

— Да, если речь идет о моем горле.

Джабари поднялся.

— Пойдем посмотрим, как они собираются сражаться. Может, и мы сможем помочь.

Ариф не двинулся с места.

— Я посижу здесь. А ты иди. — Он снял свой клетчатый головной убор. — Я теперь похож на еврея?

Джабари невольно рассмеялся.

— А ты говоришь на иврите?

— Получше половины членов кнессета.

— Что ж, Ибрагим, если до этого дойдет, то стоит попытаться.

— Я буду Абрахам… Аронсон.

Том Ричардсон стоял возле обрыва и смотрел на воды Евфрата. Сзади подошел Джон Макклур. В его ладонях Ричардсон заметил револьвер. Он потер озябшие руки.

— Они приняли плохое решение.

Макклур выплюнул спичку и вытащил из кармана новую.

— Возможно.

— Послушай, я не обязан оставаться здесь. Похоже, на берегу реки никого нет. Пошли. Завтра к утру мы сможем быть в Багдаде.

Макклур внимательно посмотрел на него.

— А откуда ты знаешь, где мы находимся?

Ричардсон промолчал.

— Я задал тебе вопрос, полковник.

С трудом Ричардсон заставил себя посмотреть в глаза Макклуру, но все равно не ответил.

Макклур подождал несколько секунд, затем поднял револьвер. Он крутанул барабан и заметил, как отшатнулся Ричардсон, потом спокойно произнес:

— Я, пожалуй, останусь.

Ричардсон не сводил взгляда с револьвера.

— Что ж, тогда я ухожу, — ровным голосом объявил он.

Макклур увидел свет нескольких фонариков: внизу по берегу реки шли люди. Расстояние до них составляло приблизительно три футбольных поля. Макклур только так определял расстояние. Триста ярдов, примерно двести семьдесят метров.

— Нас уже окружили. — Он указал Ричардсону на свет фонариков.

Но тот даже не удосужился посмотреть в ту сторону.

— Может быть, это гражданские люди.

— Возможно. — Макклур поднял двумя руками свой большой «Ругер-Магнум» калибра 9 мм и дважды выстрелил по фонарикам. В ответ раздались автоматные очереди. Ричардсон и Макклур упали на землю, спасаясь от устремившихся в их сторону зеленых трассеров. Макклур дозарядил барабан.

— Устраивайся поудобнее и расслабься. Нам здесь предстоит долго торчать.

Натан Брин положил винтовку M-14 на камень. Он включил питавшийся от батареек ночной прицел и оглядел местность. Через прицел все виделось в мрачно-зеленом свете. Натан подкрутил регулировочные винты, добившись четкого изображения. Он увидел, что они находятся среди развалин города. Брину все вокруг казалось нереальным, за исключением двадцати или более арабов, беспечно поднимавшихся по склону холма со стороны дороги. До них оставалось уже около двухсот метров. Брин навел перекрестье прицела в сердце человека, шагавшего впереди. Это был Ахмед Риш, но Брин не узнал его. Палец уже тихонько потянул спусковой крючок, но тут Натан вспомнил, чему его учили на тренировках, и прицелился в замыкавшего отряд человека, решительно нажав на спусковой крючок. Благодаря глушителю и пламегасителю раздался лишь тихий щелчок затвора. Араб молча рухнул. Остальные не заметили, что позади них замертво упал человек, и продолжали подниматься по склону.

Брин прицелился в араба, который теперь оказался замыкающим, и снова нажал на спусковой крючок. И на сей раз тишину нарушил лишь мягкий металлический звук затвора. Араб упал. Брин улыбнулся. Он гордился собой, хотя и учили его не делать этого. Натан снова прицелился и снова выстрелил. Упал третий араб, но при этом громко вскрикнул. Внезапно арабы распластались среди камней. Брин выпрямился, укрылся за валуном и закурил. Он сделал это. Плохо или хорошо, но они были готовы к бою, и его радовала перспектива предстоящего сражения. Брин услышал позади шум и обернулся, держа винтовку на изготовку. Увидев Хоснера, он улыбнулся.

— Все в порядке?

Хоснер кивнул.

— В порядке.

Бекер вгляделся в темноту ночи.

— Где мы, черт побери?

Еще до остановки «Конкорда» Питер Кан отыскал в кабине «Справочник по инерциальной системе навигации» и теперь читал его при свете ламп аварийного освещения.

— Хороший вопрос.

Бекер расстегнул ремень безопасности, выбрался из кресла и взял в ладони голову Гесса, который не подавал никаких признаков жизни. Бекер тихонько отпустил голову и вытер окровавленные ладони о свою белую рубашку. Потом повернулся к Кану.

— Питер. Он мертв.

Кан кивнул.

Бекер вытер пот с лица.

— Ладно, вернемся к работе. Где мы, черт побери?

Кан, не отрываясь от справочника, взял транспортир, сделал какие-то отметки и только после этого поднял голову.

— Вавилон. Мы на реках вавилонских.

Бекер положил руку на плечо Кана, склонился над картой и кивнул.

— Да. «Мы плакали, когда вспоминали о Сионе».

Книга 2 Вавилон: сторожевые башни

«При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе.

На вербах посреди его повесили мы наши арфы.

Там пленившие нас требовали от нас слов песней: „пропойте нам из песней Сионских“.

Как нам петь песнь Господню на земле чужой?

Если я забуду тебя, Иерусалим, — забудь меня десница моя.

Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего».

Псалом 136: 1–6

«И Вавилон, краса царства, гордость Халдеев, будет ниспровержен Богом, как Содом и Гоморра.

Не заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем. Не раскинет Аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там.

Но будут обитать в нем звери пустыни, и домы наполнятся филинами; страусы поселятся, и косматые будут скакать там.

Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в увеселительных домах».

Исаия, глава 13: 19–22

Глава 10

На вершине холма стояла тишина, нарушаемая только потрескиванием четырех остывающих двигателей «Роллс-ройс Олимпус». Огромный белый самолет с погнутой передней стойкой шасси и зарытым в пыль носом напоминал этакое величавое существо, опустившееся на колени. Потом сначала нерешительно чирикнула какая-то птица, а вслед за ней подали голоса и другие ночные твари.

Иаков Хоснер понимал, что все — их жизни, их будущее, а может быть, и будущее всей нации — зависит теперь от того, что произойдет в следующие несколько минут. Если палестинцы прямо сейчас предпримут решительный штурм и захватят холм, это будет означать конец их смелых разговоров об обороне. Он огляделся вокруг. При слабом свете Хоснер видел людей, бесцельно бродивших вокруг «Конкорда». Некоторые, как он подозревал, все еще находились в шоке после катастрофы. И теперь, когда пришло время действовать, никто не знал, что делать. Актеры желали играть, но у них не было сценария. И Хоснер решил написать такой сценарий, но ему хотелось, чтобы в качестве соавторов выступили Добкин и Бург.

Он взял у Брина винтовку M-14 и оглядел склон холма в ночной прицел. Трое арабов лежали среди камней, там, где они и упали. Рядом с ними на земле он разглядел, по крайней мере, два автомата «АК-47». Если бы он смог завладеть ими, то это прибавило бы убедительности их блефу.

Хоснер повернулся к Брину.

— Я спущусь вниз, чтобы захватить оружие. Прикрой меня. — Он вернул винтовку Брину и вытащил свой «смит-вессон» 22-го калибра.

Другой из сотрудников службы безопасности — Моше Каплан — увидел, что Хоснер начал спускаться вниз, и присоединился к нему.

— Вы куда, шеф?

— Если хочешь идти со мной, — прошептал Хоснер, — держись пониже и молчи. — Он заметил, что пистолет Каплана снабжен глушителем.

Они пустились вперед короткими перебежками от камня к камню: один перебегал, а второй прикрывал его. Хоснер отметил про себя, что то, что он принимал за камни, на самом деле оказалось большими кусками высохшей глины и земли, наверняка свалившимися с вершины холма. При движении из-под ног Хоснера вниз скатывались мелкие твердые кусочки глины. Нападающим, вынужденным прятаться от пуль, будет тяжело подниматься вверх по рассыпающейся глине и песку.

С вершины холма Брин наблюдал за ними в ночной прицел винтовки. В пятистах метрах дальше по склону он разглядел палестинцев, проводивших перегруппировку сил возле грузовиков. По их жестам Брин понял, что они распаляют себя. Такое поведение было ему знакомо. Когда их захватывают врасплох, как предыдущую группу, они обращаются в бегство. Потом наступает смятение и следуют взаимные упреки. А далее они доводят себя до бешенства, что и происходило сейчас. Войдя в раж, они начнут действовать, и очень решительно. И действительно, группа численностью около двадцати человек снова стала подниматься на холм. Несколько арабов достали что-то из грузовика, оказалось, что это трое носилок. Значит, они возвращались за телами погибших.

Хоснер плохо видел в темноте, он пытался спускаться строго по прямой. Тела погибших должны были находиться вблизи геологической формации, похожей на парус корабля. Хоснер пытался разглядеть ее, хотя и понимал, что отсюда, снизу, она, наверное, выглядит по-другому. Он использовал проверенный метод ориентации в темноте — наблюдал по сторонам боковым зрением, лишь слегка поворачивая голову, но местность была совершенно незнакомой, и Хоснер начал сбиваться с пути.

Спускаясь по склону, он думал о том, что сейчас происходит около «Конкорда». Хоснер надеялся, что Брин сообщил всем, у кого имелось оружие, что шеф отправился вниз по склону. Интересно, а каким они вообще располагали оружием? Пятеро из его людей остались на вершине холма, каждый из них вооружен пистолетом «смит-вессон» 22-го калибра. Кроме того, у Брина была винтовка M-14, и еще у кого-то — может быть, у Джошуа Рубина — пистолет-пулемет «узи» калибра 9 мм. Хоснер также подозревал, что пистолеты могут быть и у многих пассажиров. Однако пистолеты эффективны лишь на расстоянии двадцати метров, не более. Единственной их надеждой были винтовка M-14 и «узи», но, когда закончатся патроны, они станут бесполезными. Поэтому просто необходимо было завладеть автоматами убитых. Если у них окажется достаточный боезапас, то на холме можно будет продержаться весь день, а может, и дольше. Но сейчас Хоснер сомневался, что ему удастся отыскать тела среди кусков высохшей глины и земли.

Услышав какой-то звук, он остановился. Каплан прижался к валуну. Они оба снова услышали этот звук — слабый, жалобный голос звал на арабском:

— Я здесь. Здесь.

Хоснер откликнулся шепотом по-арабски, надеясь, что раненый не различит его акцента.

— Я иду к тебе. Иду.

— Я здесь, я ранен.

— Иду, — повторил Хоснер.

Он прополз по неглубокой канаве и огляделся вокруг. Неподалеку лежали три тела, освещенные взошедшей луной. Одно из них пошевелилось; в руках раненый сжимал автомат «АК-47». Хоснер затаил дыхание.

Сзади подполз Каплан и прошептал:

— Давайте я его прикончу. У меня пистолет с глушителем.

Хоснер покачал головой.

— Слишком далеко. — Если Каплан не убьет араба с первого выстрела, то пуля наделает шума, ударившись о камни, и тогда всю поляну прочешут очередями из «АК-47». — Я сам им займусь.

Хоснер снял пиджак, галстук, вытащил из брюк синюю рубашку и расстегнул несколько верхних пуговиц. Оторвав от пиджака белую шелковую подкладку, он закрепил ее на голове галстуком, надеясь, что в темноте она сойдет за традиционный арабский головной убор. Закончив с приготовлениями, Хоснер пополз в сторону раненого араба.

Каплан приготовил пистолет к бою и укрылся в тени.

Брин увидел, как палестинцы начали подниматься на холм. Сейчас они находились примерно в сотне метров от того места, где он последний раз наблюдал Хоснера и Каплана. На этот раз палестинцы уже не представляли собой удобную мишень. Словно хорошо обученные пехотинцы, они использовали для маскировки складки местности. Брин поискал в ночной прицел Хоснера и заметил человека, ползущего по поляне между земляными глыбами. На голове у ползущего был арабский головной убор.

— Я здесь. Я здесь, — прошептал Хоснер.

Раненый араб вгляделся в темноту.

Хоснер пополз быстрее.

Брин наблюдал в прицел, как араб в несколько странном головном уборе с проворством ящерицы полз по земле. И тут же заметил раненого, к которому направлялся ползущий. Этот раненый, должно быть, из тех, которых он подстрелил раньше, тот самый, что переполошил всех своим криком. Брин поймал в перекрестье прицела ползущего араба и положил палец на спусковой крючок. Но что-то удержало его от выстрела. У него не поднималась рука застрелить человека, рискующего своей жизнью ради спасения раненого товарища. Но другого выхода у Брина не было, и он решил, что пристрелит ползущего, а раненого добивать не станет. На самом деле Брин не понимал, почему подобное решение должно удовлетворить бога или богов войны, которые ввергали людей в такие ситуации, но он знал, что очень важно пытаться вести честную игру. Он снова быстро оглядел в прицел склон холма, однако ни Хоснера, ни Каплана не увидел. Зато увидел арабов, которые находились теперь менее чем в пятидесяти метрах от раненого и ползущего к нему товарища. И все же они пока представляли собой трудную цель. Брин прицелился в ползущего.

— Все в порядке, — прошептал Хоснер. — Он услышал шум, это по склону холма торопливо поднимались люди.

Раненый араб приподнялся на локте и через силу улыбнулся, увидев Хоснера, который находился от него менее чем в метре, но тут же издал удивленный возглас и поднял автомат. Хоснер бросился на него.

И в этот момент Брин нажал на спусковой крючок.

Араб снова вскрикнул. Хоснер отыскал в пыли камень, зажал его в руке и ударил араба камнем в лицо.

Каплан выскочил на поляну. Он отыскал двух мертвых арабов, забрал их автоматы и несколько рожковых магазинов. Хоснер забрал автомат и магазины раненого араба.

Брин подождал, пока у края поляны появился первый араб, и выстрелил. Глушитель мягко кашлянул, и араб упал на спину.

Хоснер и Каплан увидели в двадцати метрах перед собой выскакивавших из-за глыб земли и глины арабов.

Брин снова выстрелил, упал еще один араб, а остальные кинулись врассыпную.

Хоснер забросил раненого араба на спину, передав автомат и магазины Каплану. Сгибаясь под тяжестью своих нош, они бросились вверх по склону холма. Они петляли между глыбами засохшей земли, пробивались по канавам, спотыкались, и вдруг позади застрочили автоматы. Вокруг них в воздух полетели куски земли, глины, осколки камней.

Каплану навсегда запомнился этот характерный, глухой и отрывистый треск автоматов «АК-47», похожий на звук китайских хлопушек. В жилах застыла кровь, когда над ухом он услышал свист пуль. Несколько раз Каплану казалось, что его ранило, но это были всего лишь комья земли или осколки камней.

— Бросьте его! — крикнул он Хоснеру.

— Нет, — возразил Хоснер, тяжело дыша. — Он нам нужен. Вперед.

— A-а, сволочи! Пошли в задницу! — Каплан повернулся, вскинул один из автоматов и открыл огонь, выпустив полный магазин из тридцати патронов. С вершины холма донеслись слабенькие выстрелы пистолетов «смит-вессон» 22-го калибра, а потом их поддержала гораздо более уверенная дробь пистолета-пулемета «узи». Каплан бросился догонять Хоснера. Сейчас они находились менее чем в пятидесяти метрах от вершины холма. Несколько человек поспешили сверху к ним на помощь, кто-то забрал у Хоснера раненого араба. Каплан споткнулся и упал, он лежал на земле, тяжело дыша и обливаясь потом. Кто-то помог ему подняться, и они побежали, петляя между камней. Почти на самом верху он увидел Брина, который неторопливо целился и стрелял из своей страшной бесшумной винтовки. И вдруг Каплан почувствовал удар, но на этот раз это был не кусок земли или осколок камня, а что-то очень горячее, обжигающее. Он потерял сознание.

Хоснер лежал на земле, хватая ртом воздух. Он пошарил руками по сторонам и ощутил, что земля ровная. Значит, ему удалось сделать это. Хоснер услышал спокойный голос Добкина, отдававшего приказы относительно того, где разместить три трофейных автомата. Снизу доносилась стрельба, но и защитники холма отвечали огнем. Как только в бой вступили трофейные автоматы, огонь арабов внезапно прекратился. А потом прекратился вообще весь огонь, и на холме воцарилась зловещая тишина.

Добкин склонился над Хоснером.

— Чертовски глупый поступок, Иаков. Но теперь они хоть некоторое время не сунутся.

— Как Каплан?

Добкин присел на корточки.

— Ранен. Но не опасно. В задницу.

Хоснер сел.

— Он сам себе накаркал это ранение. Последние его слова были «пошли в задницу». Где он?

Добкин снова уложил его на землю.

— Отдышись сначала. Только сердечного приступа тебе и не хватает.

Крупное тело Добкина полностью заслоняло Хоснеру небо.

— Хорошо, — согласился он, чувствуя себя неловко, оттого что лежит на земле. — А мы убили кого-нибудь? Оружие захватили?

— Убили несколько человек. Но на этот раз они не повторили прошлой ошибки. Забрали раненых и все оружие. Хотя и оставили несколько убитых.

— Как мой пленный?

— Жив.

— Говорит?

— Заговорит.

Хоснер кивнул.

— Мне, пожалуй, лучше встать и проверить своих людей.

Добкин внимательно посмотрел на него.

— Ладно. Похоже, ты уже отдышался.

— Да. — Хоснер медленно поднялся и огляделся вокруг.

— Есть еще раненые?

— Моше Гесс мертв.

Хоснер вспомнил разбитое лобовое стекло.

— Кто еще?

— Несколько человек получили ушибы при посадке. Бекер и Гесс совершили невероятное.

— Да. — Хоснер сделал несколько шагов в направлении Брина, продолжавшего наблюдать в ночной прицел. Позиция Брина была ключевой в обороне западного склона. Она представляла собой своеобразный выступ, выдававшийся над склоном. Ее окружал низкий земляной гребень, который следовало бы сделать повыше и потолще. Позиция напоминала балкон и была идеальной для снайпера. Поставив ногу на земляной гребень, Хоснер вгляделся в темноту, потом повернулся к Добкину.

— Где мы?

— В Вавилоне.

— Давай без шуток.

— В Вавилоне.

Некоторое время Хоснер молчал.

— «При реках Вавилона»?

— Да, это то самое место.

Все чувства Хоснера разом перемешались. Всего несколько часов назад он летел в комфортабельном, современном лайнере в Нью-Йорк, а сейчас ползает в пыли Вавилона. Совершенно нереально. Добкин с таким же успехом мог сказать, что они на Марсе.

— Вавилон, — громко произнес Хоснер. Это было одно из самых значимых географических названий мировой истории. И не просто название, не просто место. Как Хиросима или Нормандия. — Но почему?

Добкин пожал плечами.

— Кто знает? Думаю, это своеобразная шутка со стороны Риша. Вавилонское пленение и все такое прочее.

— Странное у него чувство юмора.

— А может, это не шутка, а своего рода историческая…

— Я понял. — Хоснер повернулся к Брину. — Ты слышал, Натан? Ты вавилонский пленник. Что ты об этом думаешь?

Брин закурил сигарету, прикрывая огонь ладонями.

— Пленник, черта с два! На рассвете я лично спущусь к этим сукиным детям и предъявлю им ультиматум о сдаче.

Хоснер рассмеялся, хлопнул Брина по спине и повернулся к Добкину.

— Слышал? Мои люди готовы драться с этими ублюдками, генерал.

Добкин не слишком жаловал военизированные организации типа полиции и службы безопасности. Он просто хмыкнул в ответ.

— Каково наше положение? — спросил Хоснер. — Я имею в виду в тактическом плане.

— Пока еще рано об этом говорить. Пока ты предпринимал вылазку, я провел беглую рекогносцировку.

— И что?

— Высота холма примерно семьдесят метров, но мне кажется, что это вовсе не естественная возвышенность, а, скажем, насыпь, покрывающая строения. Ты же видишь, вершина абсолютно плоская, как крышка стола. Думаю, здесь когда-то была крепость, потом ее занесло песком и пылью, но, если произвести раскопки, то можно будет увидеть стены и башни. Возможно, вон тот холмик был верхушкой башни, а тот балкон, где стоит Брин, выступающей из стены башней.

Хоснер посмотрел на него.

— Ты знаешь это место. — Это было скорее утверждение, чем вопрос. — Откуда?

— По картам и макетам. Никогда не думал, что увижу его своими глазами. Это же мечта любого еврея-археолога. — Добкин улыбнулся.

Хоснер удивленно уставился на генерала.

— Я искренне рад за тебя. Надо будет не забыть поблагодарить экипаж «Конкорда» за то, что он воспользовался ситуацией и организовал нам эту экскурсию. Возможно, следует сделать такие рейсы регулярными. С катастрофой и прочими атрибутами.

— Успокойся, Иаков.

Хоснер помолчал, потом глубоко вздохнул.

— Ладно. Мы сможем здесь обороняться?

Добкин пригладил руками волосы.

— Да… пожалуй. — Он помолчал. — Насыпь удлиненной формы, тянется с севера на юг вдоль берега Евфрата. В это время года река полноводна, и вода подступает к самому западному склону насыпи. Арабы высадили несколько человек на берег реки, американец Макклур сделал недавно по ним несколько выстрелов. У него имеется какой-то здоровенный ковбойский шестизарядный револьвер. Полковник Ричардсон находится вместе с ним.

— Их там всего двое?

— Я расставил вдоль гребня много караульных постов, но вооружен только Макклур. Там совершенно открытый и очень крутой склон. Не думаю, что с этой стороны следует ожидать серьезной атаки, тем более теперь, когда мы показали, что следим за ними и можем стрелять в ответ.

— А как насчет этого склона?

— Тут проблема. С севера на юг он тянется примерно метров на пятьсот. Спускается к дороге и на равнину. В некоторых местах изрезан пересохшими канавами, завален глыбами земли, как ты прекрасно знаешь. Именно с этой стороны и следует ожидать нападения. С других сторон местность совершенно открытая, что очень удобно нам для ведения огня. Пожалуй, с тех направлений атаки маловероятны. Автоматы я распределил среди людей, прикрывающих наиболее вероятное направление атаки. Это твои люди. Другой твой человек, Джошуа Рубин, вооружен «узи», а у Брина винтовка M-14. Свои пистолеты 22-го калибра твои люди передали пассажирам, которых я сам отобрал. Они несут охрану по периметру. Еще я намерен выставить внизу на склоне комбинированные посты наблюдения и подслушивания. — Добкин глубоко вздохнул. — И все-таки наша оборона слишком хлипкая. Если бы не «АК-47», я предложил бы вступить в переговоры и выяснить условия сдачи.

Хоснер глубоко затянулся сигаретой Брина и вернул ее Натану, потом посмотрел на Добкина.

— Думаешь, они предпримут еще одну ночную атаку?

— Так поступил бы любой командир, дорожащий своей репутацией. Чем дольше они будут ждать, тем организованнее станет наша оборона. Полчаса назад мы отбили их нападение, но нам предстоит заниматься этим всю ночь.

— По-твоему, днем они не станут атаковать?

— Я бы не стал.

— Бекер посылает сигналы SOS?

— Он что-то колдует там с радио и батареями. Давай вернемся к «Конкорду». Министр иностранных дел хочет, чтобы ты присутствовал на совещании.

— Даже здесь совещания! — Хоснер поморщился.

Брин осматривал склон в ночной прицел. Через каждые несколько минут он выключал его, экономя батареи и давая отдых глазам. Хоснер похлопал его по плечу.

— Позже я пришлю кого-нибудь тебе на смену.

— Но он должен быть очень сильным, чтобы отнять у меня винтовку.

Хоснер улыбнулся.

— Тогда поступай, как знаешь. — Он направился вслед за Добкиным.

Глава 11

«Конкорд» стоял почти в центре ровной площадки. По южной и северной оконечностям удлиненной насыпи проходили развалины стен, отделявших ее от реки, и сейчас эти развалины образовывали как бы наклонные плоскости, ведущие на вершину насыпи. Именно по южной наклонной плоскости лайнер и взобрался на вершину. Хоснер и Добкин перебрались через борозду, проделанную носовой частью «Конкорда», и направились к самолету. Хоснер едва поспевал за генералом.

— Кто у нас сейчас главный? — спросил он.

Добкин ничего не ответил.

— Давай выясним это сейчас, генерал. Кто-то должен отдавать приказы. Ты же понимаешь. И делать это должен только один человек.

Добкин замедлил шаг.

— Старший по рангу, естественно, министр иностранных дел.

— А кто следующий?

— Думаю, Исаак Бург.

— А за ним?

Добкин раздраженно хмыкнул.

— Ну, за ним опять идет политик.

— Кто?

— Бернштейн. Она член кабинета министров.

— Я знаю. Но в данном случае это не имеет значения.

Добкин пожал плечами.

— Не впутывай меня во все это. Я просто солдат.

— Кто идет дальше по старшинству?

— Думаю, ты или я.

— В моем распоряжении шесть человек, все вооружены. Они мне преданны и являются единственной боевой силой на этом холме.

Добкин остановился.

— У одного из них пуля в заднице, и еще не известно, в каком состоянии остальные. Эти две ночные атаки были пробными, в следующий раз надо ожидать полномасштабного штурма.

Хоснер повернулся и продолжил путь.

Добкин догнал его и хлопнул по спине.

— Ладно, я все понял. Свою вину ты уже загладил, Иаков, и чуть не погиб в ходе атаки. Пора бы тебе уже и успокоиться, нас ждет еще много тяжелых часов.

— Думаю, даже дней.

— Нет, долго мы не продержимся после завтрашнего захода солнца. Если доживем до него.

— Тогда мы не дождемся помощи.

Добкин кивнул.

— Ты прав. И вообще, сейчас в этой местности самое плохое время года. Весенние разливы сделали район почти недоступным, туристский сезон откроется только через месяц. Если Бекер не сумеет связаться с нашими по радио, то пройдет несколько дней, пока кто-нибудь догадается, что мы здесь. Да еще несколько дней, прежде чем они начнут принимать меры по нашему освобождению.

— Рассчитываешь на то, что власти Ирака попытаются нас спасти?

— Кто знает? Арабы одновременно способны на самые благородные и самые зверские поступки.

Хоснер кивнул.

— Думаю, они тоже заинтересованы в успехе нашей мирной миссии. Если в Багдаде узнают, что мы здесь, то есть надежда на спасение.

Добкин махнул рукой, давая понять, что не верит в подобное предположение.

— Разве можно загадывать в данном случае? Может быть, о мире уже и разговоров никаких не идет. Но вообще-то я не политик. А вот с военной точки зрения точно будет очень тяжело оказать нам помощь на этой территории. Это я знаю наверняка.

Хоснер остановился возле самолета, увидев людей, разбившихся на небольшие группы и переговаривавшихся между собой. Он понизил голос.

— Почему?

Добкин тоже заговорил тише.

— Понимаешь, по последним данным нашей разведки у Ирака мало вертолетов, еще меньше десантников, а гидропланов вообще нет. А только этими средствами можно доставить сюда войска в это время года. Армия Ирака хорошо подготовлена и оснащена для ведения боевых действий в пустыне, а в этот сезон между Тигром и Евфратом полно болот, топей, грязи и разлившихся ручьев. Многие армии терпели неудачи, пытаясь захватить Месопотамию весной.

— А как насчет легкой пехоты? Неужели ее больше никто не применяет?

Добкин кивнул.

— Да, легкая пехота смогла бы добраться сюда. Но это займет много времени. Недалеко к югу от нас расположен небольшой городок Хилла. Правда, я не знаю, есть ли там гарнизон и смогут ли они добраться до нас. А если даже и доберутся, то не встанут ли они на сторону палестинцев?

— Ладно, оставим этот разговор между нами.

— Это военная тайна номер один. А теперь я сообщу тебе еще и военную тайну номер два. В иракской армии целые подразделения состоят из бывших палестинцев. Не хотел бы я оказаться на месте командира в иракской армии, которому придется испытывать преданность подчиненных ему палестинцев, приказывая им сражаться против своих соотечественников. Но мы не должны снижать моральный дух наших людей, поэтому и эта информация — не для всех.

Подойдя к «Конкорду», Хоснер и Добкин остановились возле носа самолета. В нескольких метрах от лайнера возвышались развалины, в которые он едва не врезался. Развалины напоминали разрушенный загон для скота, но при более близком рассмотрении оказалось, что сложены они не из камня, как считал Хоснер, а из обожженных глиняных кирпичей, широко распространенных в Месопотамии. Крыша была частично накрыта финиковыми пальмами. Сквозь пролом в стене Хоснер увидел мужчин и женщин, переговаривавшихся между собой. Это шло совещание, проводимое министром иностранных дел.

Хоснер обернулся на раздавшийся в темноте звук и разглядел пассажиров, стоявших под дельтовидным крылом возле правого борта. Раввин начал субботнюю службу с опозданием. Хоснер узнал маленькую фигуру Иакова Лейбера, которого поддерживали под руки два других стюарда.

Под фюзеляжем он заметил какое-то движение, и внезапно из-под согнутой носовой опоры шасси вылез Питер Кан. В руке он держал фонарик, который сразу же выключил.

Добкин подошел к нему.

— Ну, как дела?

— Плохо.

— Что плохо? — спросил Хоснер.

Кан посмотрел на него и улыбнулся.

— А вы сегодня здорово отличились, господин Хоснер.

— Так что плохо?

— Дополнительная силовая установка. Ее повредило, когда согнулась передняя опора шасси.

— И что это значит? Взлететь не сможем?

Кан с трудом выдавил из себя улыбку.

— Нет. Но еще несколько сот литров топлива осталось на дне крыльевых топливных баков. Если нам удастся запустить дополнительную силовую установку, то заработает генератор и мы получим электричество для работы радиостанций. А батареи долго не протянут.

Хоснер кивнул. Все для них могло решиться через несколько часов, а значит, пока сойдут и батареи.

— Где Бекер?

— В кабине.

Хоснер поднял голову и посмотрел на склоненный нос самолета. За лобовым стеклом мерцал зеленоватый свет, и он различил силуэт Бекера.

— Я хочу поговорить с ним.

Добкин покачал головой.

— Нет, сейчас с тобой хочет поговорить министр иностранных дел. — Генерал кивнул в сторону загона для скота.

Хоснера совсем не привлекала перспектива этого разговора.

— Я с ним потом поговорю.

— Боюсь, что вынужден настоять.

Наступило молчание. Хоснер снова посмотрел на кабину «Конкорда», потом перевел взгляд на загон для скота. Кан почувствовал себя неловко и отошел в сторону. Хоснер нарушил молчание.

— У меня в портфеле досье на Ахмеда Риша и его психологический портрет. Я хочу забрать эти бумаги.

Добкин замялся.

— Ну, я думаю… — Добкин внезапно поднял на Хоснера удивленный взгляд. — А какого черта ты взял их с собой?

— Интуиция.

— Я потрясен, Иаков. На самом деле. Отлично, они тоже захотят посмотреть досье.

Хоснер запрыгнул на переднюю кромку крыла и направился по наклонной плоскости к аварийному выходу.

В пассажирском салоне было темно, но сквозь открытую дверь, ведущую в кабину, пробивался тускло-зеленый свет. Горели также таблички с предупреждением пристегнуть ремни безопасности и не курить, светился и указатель скорости. Он показывал «M 0-00». Салон был пуст, пахло сгоревшим керосином, повсюду валялись ручная кладь, подушки и одеяла. Сквозь пролом в герметической перегородке Хоснер слышал четкий голос раввина Левина, доносившийся оттуда, где должна была находиться хвостовая часть самолета.

Он прошел в наклонившуюся кабину. Бекер крутил ручки настройки светящихся зелеными огоньками радиостанций. Из динамиков раздавался шорох помех и треск электрических разрядов. Тело Моисея Гесса навалилось на приборную доску, за которой он и умер. Бекер что-то тихо говорил, и тут до Хоснера дошло, что он говорит не по радио, а обращается к Гессу. Хоснер кашлянул.

— Давид.

Бекер повернул голову, но, ничего не сказав, снова отвернулся к радиостанциям.

Хоснер подошел к креслам пилотов. Он чувствовал себя неловко от присутствия в кабине тела Гесса.

— Вы проделали чертовски хорошую работу.

Бекер снова принялся шарить с помощью ручек настройки по частотам, но ничего при этом не пытался передавать.

Хоснер подвинулся ближе, встал между креслами, задев бедром тело Гесса. Он отступил назад. Будь его воля, тело Гесса было бы похоронено через десять минут, но Хоснер знал, что раввин не разрешит делать этого в святую субботу. Если только он — или кто-нибудь другой — не выдвинет для этого достаточно веской причины, тело Гесса так и останется непохороненным до захода солнца.

— Я уберу его отсюда, Давид.

— Мне он не мешает. — Кабину заполнил громкий писк радио. Бекер выругался и выключил его, потом отключил аварийное питание. Тусклые огоньки погасли, и кабину залил лунный свет.

— Эти ублюдки продолжают глушить нас. Им трудно делать это с того места, где они находятся, но они очень стараются.

— Каков наш шанс связаться с кем-нибудь?

— Кто знает? — Бекер откинулся на спинку кресла и закурил. — Коротковолновая радиостанция, похоже, совсем сдохла. Ничего необычного в этом нет, она очень чувствительна. Если мы сможем вернуть ее в рабочее состояние, то теоретически можно будет связаться с любым местом на земном шаре, в зависимости от атмосферных условий. УКВ-радиостанция работает хорошо, и я передаю сигналы на международной частоте приема и передачи сигналов бедствия 121,5. Также прослушиваю и передаю сигналы на нашей последней частоте «Эль Аль». Но никого не слышу, никто мне не отвечает.

— Но почему?

— Понимаешь, УКВ-рация работает только на дальность прямой видимости. Я не уверен. Но думаю, что нас окружают холмы, которые выше нашего.

— Да, это так.

— А кроме того, батареи не настолько мощные, как генератор, и не забывай, что Риш забивает все частоты своим широкополосным передатчиком, работающим при включенных двигателях и генераторе. — Бекер глубоко затянулся и выпустил длинную струю дыма. — Вот тебе все причины.

— Понял. — Хоснер бросил взгляд через лобовое стекло и увидел внизу людей, собравшихся в загоне для скота. — Но мы, наверное, без труда можем связаться с пролетающими над нами самолетами. Верно?

— Верно. Но для этого нужно, чтобы они пролетали над нами.

Хоснер заметил испачканный кровью кирпич, убивший Гесса, который сейчас валялся на приборной доске. При свете зеленых лампочек приборов он различил на нем клинописные знаки. Прочитать он их не мог, но был уверен, что на нем, как и на большинстве кирпичей Вавилона, написано: «Я НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА, СЫН НАБОПАЛАСАРА, ЦАРЯ ВАВИЛОНА». Здесь, в кабине сверхзвукового лайнера, этот древний кирпич был совершенно неуместен. Хоснер отвел взгляд в сторону.

— Я установлю на фюзеляже пост для наблюдения за самолетами.

— Хорошая мысль. — Бекер бросил долгий взгляд на своего мертвого второго пилота, потом повернулся к Хоснеру. — Кан занимается дополнительной силовой установкой.

— Я его видел. Он сказал, что дела плохи. На сколько хватит батарей?

— Трудно сказать. Слушать я могу довольно долго, но при каждой передаче расходуется много энергии. Батареи никеле-кадмиевые, они очень хорошие, но не подают никаких признаков того, что садятся. Работают исправно до самого конца, а потом резко выходят из строя.

Хоснер кивнул. Он знал это, и это его беспокоило, потому что и ночной прицел винтовки M-14 тоже работал на никеле-кадмиевых батареях.

— Думаешь, стоит экономить батареи, а на связь постараться выйти, если Кан сможет исправить дополнительную силовую установку?

Бекер взъерошил пальцами волосы.

— Не знаю. Черт побери! Тебе не кажется, что отныне мы можем только строить предположения? Разве не так? Вот и я пока что ничего не знаю. Надо будет подумать.

— Хорошо. — Хоснер ухватился за кресло бортинженера, шагнул к двери и оглянулся. — Увидимся позже.

Бекер повернулся в кресле.

— Думаешь, нам представится такая возможность?

— Разумеется. — Хоснер прошел по наклонному полу пассажирского салона и отыскал свой портфель.

Хоснер выбрался на крыло, добрался до передней кромки и спрыгнул на землю. Он заметил, что раввин уже закончил субботнюю службу. Большинство мужчин и женщин быстро разошлись по периметру площадки, но некоторые направились в загон для скота. Среди них был и раввин Левин. Хоснер догнал его.

— Мы можем похоронить Моисея Гесса?

— Нет.

— Но нам необходимо провести кое-какие работы для создания обороны. Вы будете возражать и против этих работ в субботу?

— Да.

Они остановились возле стены загона. Мимо них прошли несколько человек, шедших со службы. Хоснер посмотрел на раввина.

— Мы будем вместе делать дело или будем конфликтовать, равви?

Раввин сунул молитвенник в карман.

— Молодой человек, такова уж природа религии — конфликтовать с намерениями мирян. Конечно, Моисея Гесса надо похоронить вечером, и, конечно же, вам следует начинать работы по созданию обороны. Поэтому необходим компромисс. Вы прикажете всем работать, несмотря на мои возражения, а я позабочусь о теле Моисея Гесса, но запрещу хоронить его. С 1948 года Израиль вынужден идти на подобные компромиссы.

— Ужасная глупость. Ведь это же сплошное лицемерие. Ладно, пусть будет по-вашему. — Хоснер шагнул в загон.

Раввин Левин схватил его за руку и потянул назад.

— Послушайте меня. Искусство выживания зачастую является смесью глупости, лицемерия и компромиссов.

— У меня нет времени на подобные разговоры.

— Подождите. Вы англофил, Хоснер. А вы задумывались когда-нибудь, почему англичане не пропускают четырехчасовой чай даже во время боя? Или почему даже в тропиках они одеваются к обеду?

— Таков их стиль.

— И это хорошо влияет на моральный дух людей. Очень хорошо влияет на моральный дух, — повторил раввин и легонько постучал Хоснера по груди. — Мы не хотим, чтобы наши люди забыли обо всем только потому, что они сидят на вершине холма в Вавилоне, окруженные враждебно настроенными арабами. Поэтому и надо, чтобы наша повседневная жизнь шла привычным чередом. Мы не отменяем субботнюю службу, не хороним мертвого в субботу, не работаем. И мы не опустимся до того, Иаков Хоснер, чтобы есть ящериц или что-нибудь подобное, потому что это не кошерная пища. — Раввин снова постучал Хоснера по груди, но на этот раз посильнее. — И другие религиозные обычаи мы нарушать не будем. — Он смахнул пыль с рубашки Хоснера. — Спросите генерала Добкина, почему солдаты даже во время боевых действий обязаны бриться каждый день. Это моральный дух, Иаков Хоснер. Образ жизни. Стиль. Цивилизация. Только так можно держать на высоте их боевой дух. Мужчины должны бриться, а женщины причесываться и красить губы. От этого и идет их моральный и боевой дух. В свое время я был армейским священником. Так что знаю, о чем говорю.

Хоснер невольно улыбнулся.

— Очень интересная теория. Но я предложил вам сотрудничать.

Раввин Левин понизил голос.

— Я буду убеждать людей соблюдать Закон Божий, а вы будете убеждать их выполнять свой воинский долг. Они сами решат, чью сторону принять. Душевное смятение — это не всегда плохо. Оно помогает людям забыть, в каком беспомощном положении они оказываются, когда спорят по пустякам. Значит, по пустякам будем спорить мы с вами. Но втайне будем приходить к компромиссу. Как, например, сейчас. Иду же я на это совещание в субботу. Я разумный человек. Понимаете? — И Левин прошел в загон.

Хоснер стоял, уставившись на то место, где только что стоял раввин. Он не мог постичь всей его логики. Это была какая-то смесь макиавеллизма и путаного византийского мышления с элементами чистого иудаизма. Хоснер подозревал, что раввин и сам не понимал всего того, что говорил. Определенно, эксцентричный человек. И все же его слова вселяли уверенность.

Хоснер прошел внутрь загона.

Во дворе загона стояли человек пятнадцать, они тихо переговаривались. Как только появился Хоснер, разговоры смолкли и все головы повернулись в его сторону. Он остановился возле дверей. Бело-голубой свет луны пробивался через крышу из финиковых пальм, освещая то место, где он стоял. Министр иностранных дел Ариэл Вейзман подошел к нему и протянул руку.

— Вы прекрасно потрудились, господин Хоснер.

Хоснер позволил пожать свою руку.

— Вы имеете в виду то, что я допустил, чтобы в моих самолетах были установлены бомбы, господин министр?

Вейзман внимательно посмотрел на него.

— Иаков, — тихо произнес он, — хватит об этом. — Министр повернулся к присутствующим. — Давайте начнем. Мы собрались здесь, чтобы определить наши задачи и оценить возможности их выполнения.

Пока министр продолжал свою парламентскую речь, Хоснер поставил на землю портфель и огляделся.

Каплан лежал на животе возле стены, покрытый ниже талии голубым фирменным одеялом «Эль Аль». Окровавленные брюки лежали рядом на земле. За ним ухаживали две стюардессы — Бет Абрамс и Рашель Баум, и, похоже, Каплану это очень нравилось. Хоснер был рад тому, что стюарды и стюардессы «Эль Аль» прошли курс начальной медицинской подготовки.

Среди собравшихся присутствовали десять официальных делегатов мирной конференции, включая двух арабов — Абделя Джабари и Ибрагима Арифа. Мириам Бернштейн стояла рядом с трещиной в стене. Хоснер отметил про себя, что в лунном свете она выглядит прекрасно. Он поймал себя на том, что не сводит с нее глаз.

В углу сидел пленный араб, запястья его рук были привязаны к лодыжкам, на лице, в тех местах, куда его бил Хоснер, запеклась кровь. Камуфляжная рубашка тоже покрылась коркой засохшей крови от раны на плече. Кто-то расстегнул ему рубашку и перебинтовал рану. Казалось, что пленный находится в полудреме или в состоянии наркотического опьянения.

Хоснер слушал говоривших по очереди собравшихся. Типичное заседание кнессета. Споры, призывы к порядку, предложения голосовать. Они даже не понимали, для чего собрались, почему ранее проголосовали за решение сражаться и что делать дальше. И все это в то время, когда пятеро его людей с несколькими другими добровольцами охраняли чрезвычайно длинный периметр обороны. Израиль в миниатюре — демократия в действии или в бездействии. «Черчилль был прав, — подумал Хоснер. — Демократия — худшая форма государственного правления, если не считать все остальные».

Он заметил, что Добкин тоже начинает терять терпение, но дисциплина вынуждала его не вмешиваться в разговоры политиков. Тогда Хоснер сам решил вмешаться.

— Кто-нибудь допрашивал пленного? — спросил он.

Наступило молчание. Почему этот человек заговорил без очереди? И при чем здесь пленный? Член кнессета Хайм Тамир посмотрел на раненого араба, который теперь уже совершенно откровенно спал.

— Мы попытались, но он отказывался говорить. К тому же он серьезно ранен.

Хоснер кивнул. Небрежной походкой он подошел к спящему арабу и стукнул его по ноге. Раздалось несколько удивленных возгласов, включая и возглас самого пленного. Хоснер обернулся.

— Послушайте, дамы и господа, сейчас самый важный оратор здесь этот молодой человек. То, что он расскажет о военной силе противника, и будет определять наши дальнейшие действия и судьбу. Я рисковал жизнью, чтобы доставить его сюда, а вы разговариваете только друг с другом. — Хоснер заметил, что Добкин и Бург оживились при его словах, но все же промолчали. Он продолжил: — И, если у этого молодого человека имеются для нас слишком плохие новости, знать об этом не всем обязательно. Поэтому я предлагаю уйти всем, за исключением министра иностранных дел, генерала Добкина и господина Бурга.

Послышались яростные крики возмущения.

Министр иностранных дел призвал всех к тишине и повернулся к генералу Добкину, вопросительно глядя на него.

Добкин кивнул.

— Да, это надо сделать прежде всего. Мы должны допросить его независимо от того, в каком он состоянии. И немедленно.

Министр иностранных дел выглядел удивленным.

— Так почему же вы не сказали об этом раньше, генерал?

— Пленный ранен, и стюардессы оказывали ему помощь, а потом вы собрали это совещание…

Хоснер повернулся к Бургу.

— Ты займешься этим?

Бург кивнул.

— Это моя специальность. — Он закурил свою трубку.

Пленный араб понял, что разговор идет о нем, и это его отнюдь не обрадовало.

Министр иностранных дел тоже кивнул в знак согласия.

— Мы продолжим наше совещание где-нибудь в другом месте, а вас оставим с пленным, господин Бург.

Бург снова молча кивнул.

Министр иностранных дел направился к выходу, остальные последовали за ним, хотя у всех на лицах читалось недовольство и даже злость.

Мириам Бернштейн остановилась перед Иаковом Хоснером и посмотрела на него. Он отвернулся от нее, но, к его удивлению, да и к удивлению самой Мириам, она схватила его за руку и развернула к себе.

— Да кто ты такой, черт побери?

— Ты прекрасно знаешь, кто я такой.

Мириам пыталась сдержать ярость.

— Цель, господин Хоснер, не оправдывает средства.

— Сейчас как раз оправдывает.

Мириам заговорила медленно, тщательно выговаривая каждое слово.

— Послушай, если мы выберемся отсюда живыми, то я хочу, чтобы мы сохранили человечность и самоуважение. В короткий отрезок времени ты разогнал демократическое собрание и добился разрешения подвергнуть пыткам раненого человека.

— Жаль, что мне не удалось сделать этого раньше. — Хоснер прикурил сигарету. — Послушай, Мириам, первый раунд остался за нашими храбрыми парнями. Возможно, мы и дальше сможем противостоять противнику. Поэтому вам следует понять, что вы нужны только как солдаты. И я постараюсь спасти наше чертово положение, даже если мне придется превратить этот проклятый холм в концентрационный лагерь.

Мириам влепила ему пощечину. Огонек сигареты сверкнул в воздухе.

Люди, оставшиеся в загоне, сделали вид, что ничего не заметили.

Хоснер кашлянул, прочищая горло.

— Мистеру Бургу предстоит работа, а вы его задерживаете, госпожа Бернштейн. Прошу вас, уходите.

И она ушла.

Хоснер повернулся к Добкину.

— Давай-ка обойдем периметр, проверим, как там дела. — Он направился к выходу. — Исаак, как только выяснишь что-нибудь конкретное, отправь за нами посыльного. — Хоснер показал на свой портфель. — Здесь досье на Риша и его психологический портрет. Позаботься о бумагах.

Бург уставился на портфель, потом поднял взгляд на Хоснера.

— Боже мой, а как ты?..

— Просто очень удачное предположение. И ничего более. — Хоснер опустился на колено возле Каплана. Тот почти спал, наверное, сказывалось действие обезболивающего. Похоже, звуки допроса не должны были потревожить его.

— Может быть, тебя перенести отсюда, Моше?

Каплан покачал головой.

— Мне приходилось и раньше видеть такое, — произнес он слабым голосом. — Идите на периметр. Организуйте там хорошую оборону.

— А какая еще другая нам подойдет, Моше?

— Никакая.

Когда Хоснер и Добкин отошли от загона, ночную тишину разорвал крик. Хоснер подумал, что если первый же выстрел Брина неминуемо обрек их на сражение, то пытки раненого араба исключали всякую возможность сдачи в плен. После подобного обращения с пленным они не смогут требовать для себя лучшей участи. Теперь уже обратного пути нет.

Они прошли вдоль склона холма, обращенного к реке. Примерно через каждые пятьдесят метров мужчины и женщины стояли или сидели парами и в одиночку, устремив свои взоры на Евфрат. Хоснер отметил про себя, что это были главным образом младшие помощники членов делегации — секретари и переводчики. Они так стремились попасть в Нью-Йорк. Что ж, возможно, кому-то из них когда-нибудь это и удастся.

Хоснер напомнил Добкину, что десятерых делегатов мирной конференции следует тоже распределить по постам, чтобы они несли охрану холма наравне с остальными.

— Тогда у них останется значительно меньше времени для совещаний, — закончил Хоснер свою мысль. Добкин улыбнулся.

Они отыскали Макклура и Ричардсона, сидевших на песчаной возвышенности. Хоснер подошел к ним.

— Да, вам двоим тоже не повезло.

Макклур медленно поднял голову.

— Могло быть и хуже. Мне пришлось бы проводить свой отпуск с родственниками жены.

Ричардсон встал.

— Какова ситуация?

— Сложная, — ответил Хоснер. Он вкратце обрисовал ситуацию, затем спросил: — Может быть, хотите оба уйти под белым флагом? Вы, полковник, в форме офицера американских ВВС. А у вас, Макклур, наверняка надежные документы работника Госдепартамента США. Я уверен, что они вас не тронут. Сейчас палестинцы стараются не конфликтовать с вашим правительством.

Макклур покачал головой.

— Забавное стечение обстоятельств. Мой двоюродный дедушка погиб во время осады форта Аламо, и мне всегда было любопытно, как чувствует себя человек в осаде. Понимаете? Так что я отклоняю ваше предложение о сдаче в плен. Очень интересно посмотреть, как нападающие станут штурмовать стены, это наверняка будет чертовски захватывающее зрелище.

Добкин, достаточно хорошо понимавший английский, смутился.

— Это надо понимать как ваш ответ?

Хоснер рассмеялся.

— Вы странный человек, мистер Макклур. Но я рад, что вы остаетесь. Кстати, вы единственный на этой стороне холма, у кого имеется оружие.

— Я предполагал нечто подобное.

— Отлично. Значит, если кто-нибудь на этой стороне подаст сигнал тревоги, бегите туда, стреляйте и постарайтесь продержаться, пока я не пришлю с восточного склона нескольких человек с автоматами.

— Я так и сделаю.

Хоснер был уверен в этом человеке.

— Честно говоря, я не думаю, что они попытаются атаковать с этой стороны.

— Возможно. — Макклур взглянул на небо, затем на Хоснера. — Вам следует заняться организацией обороны, пока светит луна.

— Я знаю, — ответил Хоснер. — Спасибо, Макклур. — Он повернулся к Ричардсону. — Вам тоже спасибо, полковник.

— Зовите меня просто Том, — предложил Ричардсон и перешел на иврит, чем удивил Хоснера и Добкина. — Послушайте, я с вами, но мне кажется, что вам следует попытаться вступить с ними в переговоры.

Добкин шагнул к Ричардсону и тоже на иврите сказал:

— О чем с ними вести переговоры? Мы летели с миссией мира, а теперь половина из нас мертвы. Так какие тут могут быть переговоры?

Ричардсон промолчал.

В их разговор вмешался Хоснер.

— Мы учтем ваш совет, полковник. Спасибо.

Макклура, казалось, не волновало, что они разговаривали на языке, которого он не понимал. Хоснер почувствовал какую-то натянутость в отношениях между двумя американцами. Что-то здесь было не так.

Глава 12

Хоснер и Добкин продолжали обходить периметр. Он имел форму почти идеального овала или, как заметил Добкин, форму дорожки ипподрома, и это позволило Хоснеру согласиться с предположением Добкина о том, что холм, возможно, представлял собой искусственное сооружение. Площадка на вершине холма была идеально ровной, что еще раз доказывало, что это дело рук человека. Ровную поверхность площадки нарушали лишь холмики нанесенного ветром песка да проделанные водой высохшие русла ручьев. В некоторых местах над плоской поверхностью возвышались круглые бугры. Добкин объяснил, что это, скорее всего, сторожевые башни, поднимавшиеся над стенами крепости. На каждой из этих башен Добкин расставил людей.

Но тридцать мужчин и женщин, руководствуясь интуицией, сами отыскали для себя позиции, и Добкин лишь добавил к ним всего несколько человек.

Хоснер стоял молча, пока Добкин решал проблемы укрытий, маскировки, секторов обстрела. Он передвигал и выравнивал линию обороны, пытаясь как можно лучше использовать складки местности. Генерал распорядился выложить бруствер из камней и комков глины, а где можно, вырыть окопы.

Бург отдал Добкину свой автоматический «кольт» 45-го калибра, а Добкин в свою очередь отдал его одному из стюардов — Авелю Геллеру, который занял стратегически важную позицию. Свой «смит-вессон» 22-го калибра Хоснер передал молоденькой стенографистке Рут Мандель.

— Ты знаешь, как с ним обращаться?

Она посмотрела на пистолет, зажатый в ее маленькой ладони.

— Мне пришлось служить в армии.

Хоснер подсчитал оружие: три пистолета, шесть «смит-вессонов» 22-го калибра, которые были у его людей, да плюс его собственный — итого десять. Джошуа Рубин вооружен «узи». Брин винтовкой M-14, трое других его людей — Джаффи, Маркус и Алперн — автоматами «АК-47». Автоматы «АК-47» были распределены так, чтобы прикрывать весь восточный склон, ведя перекрестный огонь, и, хотя их владельцы находились друг от друга на расстоянии примерно тридцати метров, это было лучше, чем вообще ничего.

Добкин попросил стюарда Дэниела Якоби изыскать возможность приготовить кофе и принести его защитникам периметра.

Хоснер и Добкин остановились возле позиции Брина. Рядом с Брином, прислонившись спиной к холмику земли, сидя спала молодая девушка в ярко-голубом комбинезоне.

— Кто это? — поинтересовался Хоснер.

Брин оторвал взгляд от прицела.

— Ноеминь Хабер, стенографистка. Она добровольно вызвалась быть моим посыльным. На случай если я что-то увижу.

Хоснер кивнул.

— Ну и что же ты видишь?

— Ничего.

— Увидишь, когда зайдет луна.

— Я знаю.

Хоснер и Добкин остановились неподалеку от позиции, на которой находились Брин и спящая девушка.

Хоснер закурил сигарету.

— Ну что?

Добкин покачал головой.

— Не знаю. Все зависит от того, насколько решительным будет штурм. Этот холм может взять хорошо обученный пехотный взвод. Но, с другой стороны, если солдаты плохо подготовлены, то его не возьмет и батальон численностью пятьсот человек. Для штурма оборонительных позиций, даже слабо укрепленных, необходим особый боевой настрой.

— Думаешь, у этой банды имеется такой настрой?

— Кто знает? Какую власть имеет над ними их главарь Риш? Станут ли эти люди умирать за него? Или за их дело? Мы ведь даже не знаем, сколько их. Давай подождем, что узнает Бург.

— Хорошо. — Хоснер посмотрел на восток. Он видел поблескивавшие в лунном свете полоски воды, длинные вытянутые заболоченные участки. Да, явно мертвая местность. Песок и глина. Трудно было поверить, что в древние времена Месопотамия помогала выжить миллионам людей. Почти в километре внизу Хоснер разглядел низкую стену, а за ней дорогу, на которую приземлился «Конкорд».

— Бен, ты действительно знаешь это место?

— Я даже, наверное, смог бы по памяти нарисовать его план. А утром, когда я точно сориентируюсь, я составлю для нас хорошую военную карту.

— Интересно, как сюда попали эти палестинцы?

— А как террористы попадают в самые различные места?

— У этих есть несколько грузовиков.

— Я заметил.

— А тяжелые орудия? Минометы?

— Уповаю на Бога, что этого у них нет.

— Они хотели держать нас в качестве заложников… вавилонские пленники. Даже смешно.

— Тебе не было бы смешно, если бы мы выполнили их требования и сели на дороге, — заметил Добкин. — Интересно, правильно ли мы поступили?

— Мы можем никогда и не узнать этого, — ответил Хоснер, закурил сигарету и сунул озябшие руки в карманы. — Возможно, правильное решение принял Ашер Авидар.

— Возможно, а возможно, и нет.

Хоснер посмотрел на север. Примерно в семистах пятидесяти метрах от них над плоской равниной величественно возвышался высокий холм.

— Что это?

Добкин проследил за его взглядом.

— Это Вавилонский холм. Некоторые археологи считают, что на нем стояла Вавилонская башня.

Хоснер вгляделся внимательнее.

— Ты веришь в это?

— Кто знает?

Хоснер огляделся вокруг.

— А мы можем увидеть отсюда Висячие сады?

Добкин рассмеялся.

— Я по субботам не работаю гидом. — Он положил свою большую руку на плечо Хоснера. — Главные развалины на юге. Вон там.

— А здесь кто-нибудь живет?

— Арабы не любят это место. Считают, что здесь бродят призраки.

— Но ведь тут есть загон для скота.

Добкин кивнул.

— И маленькая деревушка среди развалин.

Хоснер затушил сигарету, сохранив окурок.

— А может эта деревушка оказаться нам хоть как-то полезной?

— Не думаю. Я просматривал отчеты армейских разведчиков, работавших в Ираке. Во многих иракских деревнях жизнь вообще на первобытно-общинной стадии, некоторые их жители даже не знают, что они граждане Ирака. Живут, как первые месопотамские крестьяне, которые начали осваивать эту местность пять тысячелетий назад.

— Значит, поблизости нет никаких современных средств транспорта и связи?

— На юге расположен городок Хилла. Но я не рассчитываю на то, что там узнают про нас. — Добкин помолчал, словно вспоминал что-то. — А ты знаешь, здесь есть небольшой музей и гостиница в южной части развалин, возле ворот Иштар.

Хоснер быстро повернул голову и взглянул на Добкина.

— Продолжай.

— Иракское Управление памятников древности построило эти два здания примерно двадцать лет назад. Я знаю директора музея. Доктор Аль-Ханни. Я встречался с ним в Афинах всего полгода назад. Мы переписываемся через нашего общего друга на Кипре.

— Ты серьезно? — Хоснер принялся расхаживать из стороны в сторону. — Сможешь добраться туда?

— Иаков, мы, выражаясь военной терминологией, блокированы, то есть окружены. Мы расставили часовых, люди заняли огневые позиции, и уверяю тебя, что и они проделали то же самое вокруг всего холма.

— Но если ты сумеешь проскользнуть…

— Доктор Аль-Ханни не появится там до конца апреля, когда начнется туристический сезон.

— Но там должен быть телефон.

— Возможно, и есть. И водопровод там, возможно, имеется. Но ты сам можешь догадаться, где Риш скорее всего разместил свой командный пункт.

Хоснер прекратил расхаживать и остановился.

— Значит, если ты сможешь туда добраться — в гостиницу или в музей, — у нас появится шанс установить связь с цивилизованным миром. Вдруг Аль-Ханни там, или, может быть, тебе удастся захватить джип, или, возможно, телефон не охраняется… Что скажешь, Бен?

Добкин посмотрел на юг, он различил силуэты каких-то руин. До места раскопок ворот Иштар как минимум два километра. Может быть, цепь часовых вокруг холма и не такая уж плотная. И все же ему хотелось хорошенько все рассмотреть при дневном свете.

— Я рискну. Но если они поймают меня, то заставят рассказать все, что я знаю о нашей обороне и вооружении. На допросах все говорят, Иаков. Ты прекрасно знаешь это.

— Разумеется, знаю.

— Тогда я предпочел бы иметь пистолет… хочу быть уверенным, что не попаду к ним в руки. Мы сможем выделить мне пистолет?

— Не думаю, Бен.

— Да, я понимаю.

— Нож, — предложил Хоснер.

Добкин рассмеялся.

— Ты знаешь, я никогда не понимал, как это у наших предков хватало храбрости уходить из жизни, бросаясь грудью на собственные мечи. Надо иметь огромную силу воли. И, должно быть, это очень, очень больно. — Добкин посмотрел вдаль. — Не знаю, смогу ли я сделать это.

— Ладно, давай поспрашиваем, нет ли у кого-нибудь лекарств, смертельных в больших дозах, — предложил Хоснер.

— Ценю твою заботу о том, как мне совершить самоубийство.

— Здесь более пятидесяти человек…

— Знаю. Да, я пойду. Но только после того, как осмотрю все при дневном свете. Отправлюсь завтра с наступлением темноты.

— Возможно, мы и не проживем так долго.

— И все же стоит подождать. Тогда у меня будет больше шансов на успех. А если я пойду сегодня, то только напрасно погибну. А мне этого не хочется, я должен выполнить задание.

— Разумеется.

Попыхивая трубкой, к Хоснеру и Добкину подошел Исаак Бург. Он шел тяжелой походкой человека, только что выполнившего неприятную миссию.

Разговор начал Хоснер.

— Он заговорил?

— Все говорят.

Хоснер кивнул.

— А он?..

— Нет, нет. Он жив. На самом деле мне и не пришлось сильно давить на него. Сам разговорился.

— Почему?

— Да все они такие. Добкин тебе расскажет. Хотя ты и сам видел их в Рамле. Смесь хвастовства, возмущения, истерии и страха. — Бург уставился на свою трубку. — А кроме того, я пообещал отпустить его.

Добкин покачал головой.

— Мы не можем этого сделать. Таковы законы войны. Любой пленный, побывавший в расположении обороняющихся, не может быть освобожден до окончания боевых действий. Нам здесь тоже следует соблюдать эти законы.

— В моем мире, я имею в виду мир, где действуют шпионы и секретные агенты, — начал Бург, — мы поступаем иначе. И я дал ему слово. А вы можете сделать для него исключение из медицинских соображений. Он ничего почти и не видел у нас. Нет смысла позволить человеку умереть только потому, что мы не можем оказать ему медицинскую помощь.

— Я подумаю об этом, — решил Добкин.

Хоснер слушал их спор. Его нельзя было назвать жарким, просто некоторые разногласия в понимании законов войны. Хоснер подумал, что Бург ведет себя очень непонятно. Некоторое время назад он готов был замучить пленного до смерти, а теперь пытается спасти ему жизнь. И, если они отпустят его, а потом арабы захватят холм и Бург к этому моменту не погибнет, ему наверняка обеспечена медленная и мучительная смерть. На месте Бурга он бы убил пленного и глубоко закопал труп. А Добкин — он просто отличный солдат. Преданный, умный, даже изобретательный. И все же действовал он строго по уставу. Хоснеру уже начал надоедать их спор.

— Ладно, хватит об этом. Что он сказал?

Бург выбил трубку об каблук.

— Сказал? Он много чего сказал. Зовут его Мухаммад Ассад, он ашбал. Вы знаете это слово. «Тигренок» — палестинец, оставшийся сиротой во время войн с Израилем. Они воспитывались в палестинских организациях боевиков. А сейчас они все взрослые. И не любят нас.

Добкин кивнул.

— Да, последствия войны многочисленны. И это — худшее из них. — Он задумался об ашбалах. Как много оборванных сирот, плачущих над телами своих родителей, видел он среди развалин арабских деревень. Война. И теперь все эти юные жертвы войны стали взрослыми. Они были кошмарами, являвшимися средь бела дня. — Да, они не любят нас, это уж точно, — согласился Добкин.

— Совершенно верно, — поддержал его Бург. — Они очень опасны. Научились ненавидеть сразу, как только начали соображать. Отрицают все обычные нормы поведения, ненависть к Израилю стала их родовой религией. — Он сунул руку в карман в поисках табака. — А военной подготовкой они занимаются с того момента, как начинают ходить. Чертовски хорошо подготовленная группа.

— Сколько их? — спросил Добкин.

— Сто пятьдесят.

Наступило молчание.

— Ты уверен? — переспросил Хоснер.

Бург кивнул.

— Откуда у тебя такая уверенность?

Бург улыбнулся.

— Солдаты обычно врут о таких вещах, не так ли, Бен? Вот и пленный сказал сначала, что их пятьсот человек. Но я на это не купился. Поэтому вы и слышали его крики. В конце концов мы сошлись на ста пятидесяти.

— У них есть тяжелое оружие?

Бург покачал головой.

— Они не ожидали вооруженного сопротивления, но почти все вооружены автоматами «АК-47».

— У них где-то поблизости должна быть база, — предположил Добкин.

— Не совсем поблизости. В пустыне Шамиях, это на другом берегу Евфрата. Добрая сотня километров отсюда.

— Главный у них Риш? — спросил Хоснер.

— Да, он самый главный. Есть у него помощник, лейтенант по имени Салем Хамади, еще один наш старый знакомый. Этот Хамади палестинец, да к тому же еще и ашбал. А Риш, как вы знаете, не ашбал и не палестинец. Он родом из Ирака. Его деревня недалеко отсюда. Но, как бы там ни было, некоторое время назад они объединили свои силы и начали вывозить мальчиков и девочек-сирот из различных лагерей. В отряде ашбалов около двадцати женщин. Мухаммад говорит, что они несколько лет тренировались в пустыне Шамиях для выполнения специальных заданий, о которых никто ничего не знал.

— А сейчас они знают, для чего находятся здесь? — поинтересовался Добкин.

— Им сообщили об этом только тогда, когда самолет Риша пошел на посадку. Да и то точно не сказали, сколько ждать «Конкордов» — один или два. — Бург помолчал, наверное, вспомнив «Конкорд 01». — Им сказали, что они будут удерживать нас в качестве заложников по различным политическим причинам, некоторые из которых Мухаммад Ассад так и не понял. Он признался, что они были сильно потрясены нашим сопротивлением. Мне кажется, ашбалы не ожидали, что им придется сражаться и терять людей. Готовы они были только к тому, чтобы вытолкать из двух самолетов израильских гражданских лиц, и вдруг внезапно получили отпор и потеряли несколько человек убитыми.

— Но они опытные бойцы, — заметил Хоснер. — Ты сам сказал об этом.

Бург покачал головой.

— Я не говорил, что они опытные бойцы. Хорошо обученные, да, но это совсем другое. Никто из них до сих пор не принимал участия в боевых действиях. — Бург задумался. — Понимаете, это не первый пример того, когда сирот с детских лет воспитывают, как солдат. Таких примеров история знает массу. Но на самом деле они никогда не были лучше обычных призывников. А во многих случаях даже гораздо хуже. Солдаты-сироты, как и другие дети, воспитанные в приютах, несколько глупее своих сверстников, выросших в нормальной обстановке. То же самое и с ашбалами, я уверен. Они не очень хорошие солдаты. Им недостает воображения, у них практически нет личных целей в жизни. Не хватает им и опыта гражданской жизни, а эмоциональное развитие заторможено. У ашбалов есть только смутное представление о том, за что они сражаются, потому что у них не было никакого другого дома, кроме казармы. Не сомневаюсь, что они будут драться насмерть, защищая своих товарищей и свои лагеря, но у них нет представления о семье и своей стране. Существует еще десяток причин, по которым они не могут быть отличными солдатами, я выяснил это из разговора с нашим юным другом Мухаммадом. — Бург взглянул на Добкина. — Что скажешь, Бен?

Добкин кивнул.

— Согласен. И все же их свыше сотни, и вооружены они гораздо лучше нас. Они не свернут свои палатки и не скроются тайком ночью, как те арабы, о которых рассказывают анекдоты.

— Нет, — поддержал его Хоснер, — они не отступят, потому что у них есть два решительных главаря.

Добкин снова кивнул.

— Да, в этом все и дело. Командиры. Обычно солдаты-арабы теряются и впадают в панику, когда убивают их командира. А кроме того, арабы не слишком хорошо владеют современным оружием. Я мало знаю об ашбалах, но, похоже, они соответствуют этим характеристикам. И еще, они настолько ослеплены вбитой им в голову ненавистью, что не могут действовать хладнокровно, как профессиональные солдаты.

— Верно, — согласился Бург. — И я думаю, что они — возможно — обратятся в бегство, если ослабнет руководство со стороны командиров или если понесут большие потери среди командного состава, но последнее, должен признать, не слишком вероятно в нашем случае. Хотя, с другой стороны, мы-то не можем никуда убежать. Мы сражаемся за свои жизни, и никакие потери не сломят нас. У нас просто нет иного выхода.

— Есть, — вмешался в разговор Хоснер. — Они попробуют вступить в переговоры.

— Но не раньше, чем предпримут еще одну атаку, — заметил Добкин и посмотрел на небо. — Скоро мы узнаем, сможем ли нанести им ощутимый урон. Луна заходит.

Глава 13

Брин заметил их первым, даже раньше двух человек на посту наблюдения и подслушивания, которые расположились примерно на середине склона.

Они двигались, словно тени, одетые в пятнистые камуфляжные комбинезоны, с автоматами в руках. Ночной прицел усиливал малейшие отблески естественного ночного света, поэтому Брин видел то, чего не могли видеть даже ночные существа, то, чего не могли видеть даже сами эти люди. Он видел их тени, отбрасываемые в свете звезд; побледневшие лица, что являлось симптомом страха; самые интимные движения, которые делал человек, считая, что его не видно в темноте, — кто-то шептал молитвы, кто-то мочился от страха, кто-то нервно дергал себя за волосы. Сидевшая рядом девушка сжала руку Брина. Он чувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину.

Он опустил винтовку и прошептал Ноеминь Хабер:

— Они идут.

Она кивнула, снова сжала его руку и убежала предупредить остальных.

Длинная изломанная линия обороны на восточном склоне приготовилась к отражению нападения противника, предупреждение о его приближении распространилось быстрее бега спринтера.

На западном склоне все было тихо. Серебрящиеся воды Евфрата отбрасывали мягкий свет на склон. Лежавшие на вершине холма мужчины и женщины прижали лица к земле, пытаясь различить малейшее движение. Но единственным движением здесь было медленное течение на юг мерцающей в ночи реки.

Добкин, Бург и Хоснер стояли на небольшом холмике — это была одна из занесенных землей и песком сторожевых башен — метрах в пятидесяти от восточного склона.

Этот холмик был выбран ими в качестве командно-наблюдательного пункта. С этой выгодной в тактическом плане позиции они решили управлять боем на всем почти пятисотметровом протяжении восточного склона.

На вершине холмика в глинистую почву была воткнута изогнутая и покореженная стойка от хвостовой части «Конкорда». И на этой стойке, никак не похожей на древко, развевалась тем более уж никак не похожая на флаг детская футболка, извлеченная из какого-то чемодана и, видимо, предназначавшаяся кому-то в подарок в Нью-Йорке. На футболке имелся рисунок с изображением портового района Тель-Авива, выполненный в ярких цветах. Таким образом в темноте обозначался командный пункт, куда должны были прибегать посыльные с донесениями и для получения приказов. И еще этот командный пункт являлся последним пунктом сосредоточения обороняющихся, их последним опорным пунктом на тот случай, если нападающие прорвут оборону или просочатся сквозь нее. Старая тактика, которая использовалась задолго до появления радиостанций и полевых телефонов. Трое командиров заняли свои места на вершине холмика под флагом, они ждали начала боя.

С пункта наблюдения и подслушивания, расположенного на середине склона, прибежали два запыхавшихся человека и доложили то, что уже было известно из сообщения Натана Брина и Ноеминь Хабер:

— Они идут!

Брин наблюдал, как ашбалы медленно поднимаются по склону. Они уже не двигались колонной, как во время предыдущей атаки, а шли в линию по всей ширине склона. Их было человек сто, мужчины и женщины, они поднимались на расстоянии пяти метров друг от друга. Линию они держали ровно, как хорошо обученные пехотинцы прошлых веков. Ашбалы не задерживались, не сбивались в кучу, прячась за естественными укрытиями, хотя это и было бы разумно с точки зрения инстинкта самосохранения. Свои автоматы «АК-47» с примкнутыми штыками они держали перед собой. Любой испытал бы страх, увидев подобную картину. Но Брину все это напоминало шоу. Репетицию парада. Ему было интересно посмотреть, как они поведут себя, когда засвистят пули. Наверное, сразу вспомнят, как их учили действовать в современном бою, начнут искать малейшие укрытия и щели, станут перебегать от камня к камню, от канавы к яме. А пока в этой темноте они изображали классическую атаку пехоты, причем скорее для себя, чем для израильтян, которые не могли их видеть.

Брину даже сделалось не по себе от осознания того, что он единственный, кто может их видеть. На резиновой накладке прицела, предохраняющей глаз, скопился пот, затем скатился ему на щеку. Они были еще далеко. Метров пятьсот. Четыреста.

Генерал Добкин и Исаак Бург разошлись в вопросе тактики ведения боя. Добкин хотел встретить противника интенсивным огнем на самых дальних подступах, чтобы не подпустить его близко к слабой линии обороны, а если повезет, то и обратить в бегство. Со слов пленного, у ашбалов не было ручных гранат, но Добкин не мог полностью полагаться на его показания. В любом случае генерал не хотел подпускать противника на расстояние, с которого тот мог бы воспользоваться ручными гранатами.

А Бург предлагал подпустить противника как можно ближе, чтобы нанести ему наибольшие потери, расходуя при этом минимальное количество боеприпасов.

Хоснер не вмешивался в их спор, но думал про себя, что, учитывая сложившуюся ситуацию, доводы Добкина более убедительны. И все же он понимал, что такой дисциплинированный солдат, как Добкин, подчинится приказу гражданского правительственного чиновника. В споре начальника с подчиненным всегда оказывался прав начальник.

Хоснер спрыгнул с холмика и отправился к позиции Брина, находившейся в пятидесяти метрах от командного пункта.

Хоснер заметил, как дрожит Брин, наблюдая за приближением цепи ашбалов, но не мог винить его за это.

— Расстояние? — спокойно спросил он.

— Триста пятьдесят метров, — ответил Брин, не отрывая взгляда от прицела.

— Боевой порядок?

— Продолжают двигаться цепью. Многие по открытому пространству. Штыки примкнуты.

Ноеминь Хабер сидела на земле, тяжело дыша от напряжения. Хоснер повернулся к ней.

— Беги к автоматчикам. Передай, чтобы они открывали огонь.

Ноеминь вскочила на ноги и помчалась вдоль линии обороны. Хоснер снова повернулся к Брину.

— Расстояние?

— Триста метров.

— Открывай огонь, — тихо произнес Хоснер.

Брин нажал на спусковой крючок, прицелился в следующего и снова выстрелил, снова прицелился и снова выстрелил.

Затем открыл огонь первый автоматчик, и это послужило сигналом для остальных обороняющихся. По всей линии обороны зазвучали выстрелы, гулкие очереди трех автоматов «АК-47» перекрыли глухие хлопки пистолетов. И на фоне всех этих выстрелов можно было расслышать резкое стаккато пистолета-пулемета «узи».

Арабы моментально ответили интенсивным огнем. Хоснер видел, как пули арабов врезаются в импровизированные брустверы израильтян, но не знал, поразили ли они уже кого-нибудь.

Перед Брином была поставлена задача выявлять и убивать командиров подразделений. В прицел винтовки он заметил антенну полевой рации, ее за спиной, как рюкзак, нес радист. От рации тянулся провод с микрофоном, молодой араб пригнулся и поднес микрофон к губам. Брин прицелился ему в рот и выстрелил. Микрофон и лицо араба разлетелись на куски. Переместив прицел, Брин выстрелом в сердце убил и радиста.

Первый ответный огонь ашбалов ослаб, их стройная цепь разорвалась, и они сбились в маленькие группы, укрываясь за складками местности. И, хотя их продвижение значительно замедлилось, они все же продолжали подниматься по склону холма. Брин разглядывал в прицел зону позади нападавших, пытаясь отыскать основных командиров. Один раз ему даже показалось, что он увидел Риша, но его голова тут же исчезла, а спустя секунду на этом месте появилось лицо молодой женщины. Без малейшего колебания Брин выстрелил. Он заметил, как ее голова дернулась в сторону, берет слетел, длинные волосы рассыпались и она рухнула на землю.

Добкин видел, как арабы, ведя ожесточенный огонь, продолжают подниматься по склону. Он покачал головой. Возможно, ашбалы и были хорошо обучены, но в тактике ведения боя они совсем не разбирались. В прошлых схватках с арабами израильтяне продемонстрировали, что наиболее эффективным способом ночной атаки является быстрый бесшумный бросок. Противник не успевает привести себя в состояние полной боевой готовности и, когда видит бегущих на него из темноты нападающих, с трудом верит своим глазам. А когда окончательно приходит в себя, нападающие находятся от него уже на расстоянии броска ручной гранаты и через несколько секунд врываются в траншеи. Пехотинец даже в полном снаряжении может пробежать пятьсот метров менее чем за две минуты.

Добкин наблюдал за вспышками выстрелов. Ашбалы стреляли на ходу, а потом падали на землю за укрытия, что вообще противоречило здравому смыслу. Ведь обороняющиеся вели огонь на вспышки выстрелов, пока атакующие бежали и стреляли. Насколько Добкин мог видеть, огонь арабов не причинял особого вреда израильтянам, во всяком случае, ему пока доложили только об одном убитом. Наблюдая за вспышками огня, генерал отметил, что их количество, похоже, сократилось, это, как он надеялся, означало, что атакующие несли большие потери.

Ему пришлось провоевать много лет, чтобы теперь он мог вот так стоять на возвышенности и определять, как развивается бой, по шуму и вспышкам выстрелов, по крику людей и запаху ночного воздуха. Но главное, какой-то инстинкт воина подсказывал ему, на каком участке все в порядке, а где дела обстоят плохо.

Генерал понимал, что потери с обеих сторон должны быть незначительными, пока дело не дойдет до ближнего боя. Во всяком случае, так всегда бывало раньше. Но он чувствовал, что в их теперешнем положении ближний бой может обернуться для израильтян поражением. Добкин повернулся к Бургу.

— Они неважные солдаты. Но очень решительные. Пожалуй, у нас очень скоро кончатся боеприпасы. Может быть, приказать всем отойти к командному пункту?

Бург покачал головой. Задолго до прихода в разведку, во время войны за независимость Израиля, он командовал батальоном, так что в боевых действиях тоже разбирался.

— Давай подождем. У меня такое чувство, что скоро их атака захлебнется.

Добкин промолчал.

Бург стоял, ухватившись одной рукой за покореженное алюминиевое древко. Казалось, его заворожили вспышки выстрелов и непрерывный свист пуль. Но он понимал, что для атмосферы настоящего боя не хватает грохота тяжелых орудий. А этот бой был похож на кинофильм из жизни американских гангстеров — стреляли только пистолеты и автоматы.

— Послушай, генерал, как ты думаешь, это Хоснер приказал открыть огонь, не дожидаясь наших приказов? — спросил Бург.

Добкину не хотелось спорить.

— Наверное. А какая разница?

— Для меня большая! — рявкнул Бург. — Большая.

Огонь по всей линии со стороны обороняющихся не ослабевал, и, если бы они только начали экономить боеприпасы, это послужило бы сигналом для атакующих, что конец близко и им надо только поднажать. Но на самом деле патроны у израильтян стремительно заканчивались. Несколько пистолетов уже замолчали. Автоматы стреляли короткими очередями, и только Джошуа Рубин вел огонь из «узи» без остановки, прерываясь лишь изредка, чтобы остудить ствол. Брин израсходовал относительно мало боеприпасов, но его огонь был для атакующих самым губительным. Он уже убил десять человек.

Теперь арабы находились в сотне метров от линии обороны, но с каждыми новыми десятью метрами их потери стремительно росли.

Добкин и Бург увидели, что кто-то бежит к командному пункту со стороны западного склона. Они приготовились услышать, что вторая группа арабов атакует со стороны реки. Ведь всю оборону там составляли Макклур со своим револьвером и десяток мужчин и женщин, вооруженных камнями и алюминиевыми стойками, превращенными в подобие копий. Посыльный, тяжело дыша, взбежал на холмик.

— На западном склоне все тихо. — Он усмехнулся.

Добкин тоже усмехнулся и хлопнул посыльного по спине.

— Это единственная хорошая новость с того момента, как одна дама сказала мне «да» прошлой ночью в Тель-Авиве.

Хоснер, стоявший на коленях рядом с Брином, понял, что развязка наступит через несколько минут. Им просто не хватит боеприпасов поддерживать такую интенсивность стрельбы.

И, словно прочитав его мысли, обороняющиеся усилили мощь огня в последней отчаянной попытке обратить в бегство атакующих. Хоснер наблюдал за наступавшими арабами, которых уже частично было видно в темноте. От шквала огня, обрушившегося на их ряды, они дрогнули и замедлили движение. На какой-то момент их наступление остановилось, однако, хотя ашбалы и боялись идти вперед, назад они тоже не отступили. Командиры кричали и толкали их, пытаясь заставить продолжать атаковать. Несколько групп снова неохотно двинулись вперед.

Брин воспользовался тем, что сейчас стало легче различать командиров, и меньше чем за тридцать секунд убил двоих из них. Остальные начали прятаться, поняв, что происходит. Брин отчаянно пытался разыскать среди атакующих Риша. Последний час он так тщательно изучал фотографию этого террориста из досье Хоснера, что теперь лицо каждого араба казалось ему лицом Риша. И все же Брин понимал, что когда действительно увидит его, то сразу же узнает.

Израильтяне услышали крики арабов и догадались, что в рядах противника возникли проблемы с командирами. Те из израильтян, кто имел боевой опыт, сразу поняли, что надо делать. Хоснер с изумлением наблюдал, как около двадцати обороняющихся, мужчин и женщин, без всякого приказа с криками устремились вниз по склону холма.

Добкин понял, что происходит. С холодной беспристрастностью он взвесил возможные шансы на успех. Смысл примитивной контратаки с победными криками заключался в том, чтобы вселить страх в сердца атакующих. Если подобная контратака была достаточно яростной и стремительной, да еще стихийной, как эта, то она вполне могла привести к тому, что у противника от ужаса похолодеет кровь в жилах. Арабы побегут назад, сначала наиболее трусливые из них, а затем паника охватит и самых стойких, и тогда из атакующих они превратятся в атакуемых. Не готовые к обороне, они обратятся в бегство.

Но что же произойдет в данном конкретном случае? Что, если другая группа ашбалов предпримет наступление со стороны реки? Если это произойдет, то он, Добкин, не сможет никого послать на помощь к защитникам западного склона. Ведь все бойцы восточного склона находятся сейчас где-то на его середине, бросившись в стихийную контратаку. Вот что бывает, когда люди не слушаются приказов. Добкин побежал к восточному склону.

Хоснер взял у Брина винтовку M-14 и наблюдал за происходящим в прицел. Наступил решающий момент. Если ашбалы сейчас не побегут, то следует ожидать настоящей резни. Атакующих израильтян было в пять раз меньше, и вооружены они было гораздо хуже. Они находились уже в пятидесяти метрах от арабов и со все возрастающей точностью поражали противника. Джошуа Рубин совсем взбесился, он выпустил из своего «узи» такую длинную очередь, от которой, по мнению Хоснера, мог расплавиться ствол. Его животный боевой клич перекрывал звуки выстрелов.

Хоснер начал стрелять из винтовки по ашбалам, окружившим Рубина, стараясь прикрыть его. И тут он заметил, как побежал назад первый из арабов. За ним последовали две молодые девушки, а за ними бросились и остальные. Хоснер услышал, как они кричат, призывая к бегству. Несколько командиров пытались остановить их. Хоснер поймал в перекрестье прицела одного из самых активных и выстрелил. Командир упал. Остальным командирам уже стало ясно, что какой-то снайпер с ночным прицелом буквально охотится за ними, и сейчас, пытаясь остановить бегущих, они выдавали себя, а это было чистое самоубийство. Хоснер снова прицелился. Он умел обращаться с любым видом оружия, которое было у его подчиненных, и все же сейчас занимался не своим делом, поэтому Брин начал проявлять нетерпение. Хоснер выстрелил, убив еще одного командира, и вернул винтовку Брину.

В конце концов оставшиеся еще в живых командиры дрогнули и влились в ряды спасавшихся бегством.

Как только ашбалы значительно оторвались от израильтян, их бегство приобрело характер более или менее организованного отступления. Да и у израильтян поиссяк вызванный отчаянием сумасшедший порыв, который бросил их в контратаку.

Арабы подбирали оружие, убитых и раненых, организовали группу прикрытия, чтобы выиграть необходимое для отхода время. Но, пока они спускались вниз, на них неожиданно обрушились оползни, заставившие их бросить своих товарищей.

Израильтяне еще продолжали атаковать, наступая на пятки группе прикрытия, но потом остановились, получив от посыльного приказ Добкина вернуться на холм. Они собрали все оружие, какое смогли найти в темноте, и взобрались на гребень холма — грязные, потные и усталые. Рубин и стенографистка Рут Мандель были ранены, но не слишком серьезно.

С западного склона пока не поступало никаких известий, но Добкин на всякий случай направил туда двух человек с автоматами. Холм погрузился в тишину, в неподвижном воздухе стоял запах пороха.

Хоснер снова взял у Брина винтовку и бросил через прицел последний взгляд на отступавших арабов. Сейчас они находились уже вне досягаемости стрельбы M-14, но в прицел он видел их отчетливо. На бугре в сторонке стоял человек, через плечо у него было перекинуто тело женщины с длинными волосами. Так он и стоял неподвижно, пока мимо него не проследовал последний из ашбалов. Человек посмотрел на холм, который унес столько жизней его собратьев. Он сделал какой-то жест рукой, означавший то ли приветствие, то ли проклятие. На таком расстоянии Хоснер не мог разглядеть лицо человека, но был абсолютно уверен, что это Ахмед Риш.

Глава 14

О визите премьер-министра Израиля никто не предупредил, и, когда он вошел в командный пункт «Цитадели» в Тель-Авиве, офицеры ВВС лишь бросили на него беглые взгляды и продолжили заниматься своей работой.

Шум телефонов, телетайпов и электронного оборудования был здесь гораздо сильнее того шума, который премьер-министр помнил по Йом-Киппуру в 1973 году.

Премьер-министр машинально оглядел большой зал в поисках генерала Талмана, потом вспомнил и направился к преемнику Талмана генералу Мордехаю Хару. Свита премьер-министра разбрелась по командному пункту, собирая информацию и отдавая приказы.

Премьер-министр остановился возле генерала Хара.

— Остался кто-нибудь в живых из пассажиров «Конкорда 01»?

Хар был точной копией своего бывшего начальника. Сдержанный, вежливый, хорошо одетый, получил образование в Великобритании. Премьер-министр этими чертами не отличался, но прекрасно ладил с Талманом и надеялся на такие же взаимоотношения с Харом.

Генерал Хар сдержанно покачал головой.

— Нет, сэр. Но мы нашли почти половину тел. — Он помолчал. — Вы же понимаете, что выживших не будет.

— Понимаю. — Премьер-министр оглядел дисплей электронного оборудования. — А где «Конкорд 02», Мотти?

Хара даже слегка покоробило от такого фамильярного обращения.

— Не знаю, сэр. А если они дозаправились и до сих пор находятся в воздухе, то зона их возможного нахождения расширяется с каждой минутой. Мы задействовали все свои силы.

Премьер-министр кивнул.

— А как насчет фотографий Судана, сделанных с американских спутников?

Хар взял с длинного стола лист бумаги.

— Вот донесение нашего агента, проверившего все на местности. Объект на фотографии оказался листами алюминия, лежащими на песке. Общие размеры и конфигурация напоминают «Конкорд».

— Специальная уловка или случайность?

— По этому поводу существуют различные мнения. Я считаю это уловкой, но другие склонны рассматривать это как случайное совпадение. Однако у нас есть еще три или четыре фотографии такого же характера. Если не сможем послать в эти места надежных агентов, то постараемся получить тепловые изображения объектов в инфракрасном излучении и провести спектрографический анализ. Есть еще отчеты о радарных и визуальных наблюдениях, данные радиоперехвата, но все это, похоже, просто ложные следы.

— Да, это была отлично спланированная операция. Для этого надо иметь своего высокопоставленного человека, не так ли?

— Это не моя компетенция, сэр. Спросите у службы безопасности.

Уже через час премьер-министр вызвал «на ковер» Мазара, но для службы безопасности все случившееся было такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Однако Мазар, в отличие от дюжины других людей, не подал в отставку. Премьер-министр невольно восхитился им, когда тот в сердцах заявил: «Да пошли вы к черту, моя отставка не поможет делу». Но он знал, что впоследствии Мазар предпримет этот шаг.

Помощник протянул премьер-министру трубку телефона.

— Генеральный секретарь ООН, сэр.

Премьер-министр взял трубку.

— Слушаю, госпожа секретарь… — Он выслушал от Генерального секретаря сообщение о сложившейся ситуации, о чем попросил ее ранее. Она говорила, осторожно подбирая слова. Арабская мирная делегация все еще находится в Нью-Йорке. Никто из ее делегатов не отозван. У всех настроение тревожного ожидания. Не последует ли за этим чересчур резкая реакция Израиля, которая поставит арабские страны в затруднительное положение? Ведь пока премьер-министр не сделал никакого заявления. Они вежливо поговорили еще несколько минут. Премьер-министр бросил взгляд на хронометр, висевший на стене. Сейчас в Нью-Йорке полночь, и голос Генерального секретаря звучал устало.

— Благодарю вас, госпожа секретарь. Вы не могли бы переключить меня на кабинет представителя Израиля в ООН? Благодарю вас.

Премьер-министр поговорил с постоянным представителем Израиля при ООН, а потом с людьми, которые вылетели в Нью-Йорк заранее и вот уже месяц занимались подготовкой мирной конференции. У многих из них имелись друзья и родственники среди погибших делегатов. Среди сотрудников миссии царила какая-то странная атмосфера злобы, отчаяния и оптимизма. Премьер-министр слышал эхо своего голоса, звучавшего через усилители. Он обратился сразу ко всем.

— Вы подготовили плодородную почву, на которой должен был взрасти мир. — Премьер-министр был фермером и любил подобные метафоры. — Но мы еще посадим семена мира. Следите за почвой, чтобы она была готова к этому. Однако если появится необходимость, то перепашите ее с солью… — Он замолчал. Линия была открытой, и уж, по крайней мере, ФБР и ЦРУ прослушивали ее. Но премьер-министр и хотел, чтобы они, да и все остальные услышали его слова. — Тогда мы перепашем ее с солью, и она станет мертвой на десятилетие. — Он положил трубку.

Премьер-министр повернулся к генералу Хару.

— Через несколько минут в Госдепартаменте США прослушают запись этого разговора, так что надо ждать от них звонка. А пока давайте выпьем кофе.

Они подошли к кофейному бару и налили себе кофе. На прилавке стопкой лежали иностранные и местные газеты, все раскрытые на первой странице, где была помещена фотография «Конкорда» с опознавательными знаками «Эль Аль». Премьер-министр узнал эту старую рекламную фотографию, разосланную в газеты по случаю первого рейса «Конкорда 01». Все газеты пестрели заголовками на разных языках на одну и ту же тему. Премьер-министр с любопытством просмотрел некоторые из них.

— Иногда мне кажется, что мы очень одиноки на этой большой планете. А иногда, что люди проявляют о нас заботу.

Генерал Хар опустил голову, разглядывая свой кофе. Он никогда не верил в мирную конференцию, пока о ней велись только разговоры. Но сейчас он видел, как искренне верили в нее другие люди, и испытывал некоторое чувство вины за свои подозрения, что по какой-то причине — незначительной конечно — она будет сорвана. Генерал поднял голову и посмотрел на премьер-министра.

— Мой опыт военного говорит, что люди начинают думать о мире только в последнюю минуту. Но к этому моменту зачастую уже невозможно изменить ход событий.

— А какое, но вашему мнению, сейчас время на наших часах, генерал?

— Не могу сказать, сэр. Все дело в том, чтобы правильно определить последнюю минуту. Никогда не знаешь, что до нее осталось пятнадцать минут, а понимаешь, что она прошла, только спустя пять минут.

Снова подошел помощник с телефонным аппаратом и обратился к премьер-министру:

— Вашингтон. Госдепартамент.

Премьер-министр бросил взгляд на генерала Хара и взял трубку.

— Слушаю, господин секретарь. Как ваша ферма в Виргинии? Да, я знаю, почва в прибрежном районе сильно засолилась с того момента, как ваши предки поселились там. Времена меняются. А приливы не прекращаются. У нас здесь аналогичные проблемы. Ведь у моря столько пространства, но оно, похоже, хочет захватить еще и землю. — Они несколько минут поговорили, не касаясь напрямую основной темы, затем премьер-министр положил трубку и повернулся к Хару. — Наша репутация сторонников крайних мер по отношению к терроризму не повредила нам, генерал. Все желают убедиться, что мы еще не оставили намерения вести мирные переговоры.

Забыв о дисциплине и субординации, генерал Хар спросил:

— А мы действительно не оставили этого намерения?

Премьер-министр оглядел командный пункт, немного помолчал, потом сказал:

— Я не знаю, генерал. «Конкорд 01» уже не вернешь. Но, думаю, настрой людей будет в огромной степени зависеть от того, что произойдет с «Конкордом 02». Почему террористы до сих пор не связались с нами, генерал?

— Понятия не имею.

Премьер-министр кивнул.

— Может быть, они не собираются…

— Что не собираются, сэр?

— Не обращайте внимания. Вы читали отчет, полученный из «Аэроспасьяль»?

— Да. Его содержанию точно соответствует поговорка: «С глаз долой — из сердца вон». Толку от этого отчета никакого.

Премьер-министр снова кивнул.

— А эти палестинские минометчики, похоже, вообще ничего не знают.

— Я бы удивился, если бы они знали.

— Может быть, мы упускаем что-то, Мотти?

Хар покачал головой.

— Нет. Я так не думаю. Мы делаем здесь все возможное. Связались с другими командными центрами ВВС от Тегерана до Мадрида, они нам помогают. Теперь все зависит от успехов разведки.

— Или если мистер Ахмед Риш соизволит позвонить нам и сообщить, что происходит.

— Я предпочел бы, чтобы мы выяснили это сами.

Премьер-министр бросил последний взгляд на командный пункт.

— Занимайтесь этим, Мотти. Позже я поговорю с вами.

— Слушаюсь, сэр. Где я смогу найти вас, если поступит срочная информация?

Премьер-министр задумался. В Тель-Авиве находились лучшие средства связи и транспорта, да и в других отношениях он был более безопасным местом. Министерство обороны настояло, чтобы во время любых кризисов Тель-Авив являлся центром руководства операциями. Но, с другой стороны, Иерусалим был столицей государства, и не только административной столицей, а сердцем и душой Израиля. Символом всеобщего духовного единства. И, даже если бы там остались только камни и изъеденная солью земля, как после ухода римлян, Иерусалим остался бы Иерусалимом.

— В Иерусалиме. Я отправляюсь в Иерусалим.

Хар кивнул и позволил себе улыбнуться.

Премьер-министр покинул командный пункт.

Тедди Ласков стоял один на бетонированной предангарной площадке в военном секторе аэропорта Лидды. Первые робкие лучи рассвета осветили небо на востоке и очертания Самарианских холмов, возвышавшихся над равниной Шарон.

Оторвав взгляд от неба, Ласков посмотрел на темные рулевые дорожки, где стояли двенадцать истребителей F-14, чуть освещенные огнями расположенного вдали здания международного терминала. Они стояли тихо, как часовые, охраняющие рубежи цивилизации и гуманизма. Люди называли их боевыми самолетами, но, по мнению Ласкова, их можно было с таким же успехом называть мирными самолетами. Он будет скучать без них. Будет скучать без запаха кожи и масла, без кофейного бара в помещении для дежурных экипажей, без потрескивания в наушниках. А особенно он будет скучать без мужчин и женщин, которые сделали ВВС Израиля не просто собранием дорогостоящих машин. От его первого самолета в России до последнего самолета в Израиле — или, как говорят летчики, от первых стояночных колодок до последних — прошло сорок лет. «Это в любом случае очень долго», — подумал Ласков.

Он повернулся и пошел к джипу, ожидавшему его, чтобы отвезти домой в Герцлию. Усаживаясь в автомобиль, Ласков позволил себе оглянуться назад.

Шофер включил фары, и машина тронулась по рулежке к дороге, ведущей из аэропорта. Ласков снял головной убор, китель и положил их на колени. Ветер, свистевший над лобовым стеклом, трепал его седеющие волосы. Он откинулся на спинку сиденья и подумал о Мириам. Ведь в течение нескольких минут ее судьба была в его руках. На самом деле судьба всей нации была в его руках, когда они сжимали штурвал его боевого самолета. А теперь в этих руках не осталось ничего, кроме головного убора и кителя. Вроде и хорошо было сбросить с себя тяжелую ношу командира, но Ласков ощущал пустоту и понимал, что очень скоро почувствует и одиночество. Без Мириам оно будет еще сильнее.

Шофер осторожно покосился на него.

Ласков повернулся и через силу улыбнулся.

Шофер кашлянул.

— Домой, генерал?

— Да. Домой.

Глава 15

Утренние навигационные сумерки начинались в шесть часов три минуты. Небо засветилось совершенно безоблачной синевой. В воздухе стояла легкая прохлада, холм окутывал запах утренней сырости от реки. По мере того как воздух становился теплее, от воды поднимался туман. Кое-где защебетали птицы. В шесть часов девять минут солнце поднялось над видневшимися в отдалении вершинами гор Загрос на территории Ирана и рассеяло стелившийся над землей туман.

Хоснеру было интересно, что могли думать древние обитатели долины об этих загадочных, покрытых снегом горах, когда из-за них каждый день появлялось солнце. А потом однажды оттуда пришли персы, кровожадные полуварвары, и разрушили древнюю цивилизацию Тигра и Евфрата. Но со временем завоеватели приобщились к культуре древних обитателей долины.

Примерно раз в столетие новая орда голодных и свирепых обитателей гор опустошала окружающие территории современных Ирана и Турции. Древние города и деревни подвергались разрушению и ограблению, жителей насиловали и истребляли, а затем, когда оседала пыль над развалинами и убийства прекращались, города и деревни продолжали жить под властью новых правителей. Но потом с юга, из пустынь, пришли арабы и уничтожили древнюю веру и богов.

Однако хуже всех были монголы. Они принесли с собой такое ужасающее разрушение городов и древних ирригационных систем, что Месопотамия уже не восстала из руин. Земля, на которой когда-то проживало двадцать или тридцать миллионов человек — здесь была наравне с Египтом и Китаем самая высокая в мире плотность населения, — превратилась в пустыню, где осталось всего несколько миллионов преследуемых болезнями и охваченных страхом обитателей. Земля, которую постоянно возделывали в течение четырех тысяч лет, превратилась в пыль. Долину покрыли малярийные болота и пески. Никому не было дела до вод Тигра и Евфрата. Спустя несколько веков с приходом турок эта земля еще больше пришла в упадок. Когда в 1917 году англичане выгнали турок, они не могли поверить, что здесь находилась колыбель цивилизации. На месте легендарного Сада Эдема раскинулось ядовитое болото. Британские солдаты шутили: «Если это Сад Эдема, то хотел бы я посмотреть на преисподнюю».

«Неудивительно, что современные жители Ирака стали такими, какие они есть», — подумал Хоснер. В них сочеталась горечь за свою историческую судьбу с гордостью древнего рода. В этом и заключался один из ключей к пониманию сложной личности Ахмеда Риша. Если бы кто-то в Тель-Авиве или Иерусалиме осознал это, то, возможно, кому-то на ум пришел бы «Вавилонский плен»[6].

Хоснер покачал головой. Нет. К такому выводу легко прийти, когда стоишь на земле Вавилона. Но это не будет столь очевидно людям из военной разведки, которые работают с материалами радиоперехвата, радиолокационного наблюдения, с аэрофотоснимками и донесениями агентов.

И все же израильская разведка отличалась воображением и нестандартным мышлением. Если они повнимательнее изучат психологический портрет Риша — романтик с манией исторического величия и все такое прочее, — то, возможно, и смогут сделать правильные выводы. Хоснер надеялся на это.

Хоснер принялся осматривать линию обороны. Теперь у них появилось еще два автомата «АК-47» и, пожалуй, достаточно боеприпасов, чтобы отразить атаку, подобную той, что была предпринята ночью.

Все занимались укреплением оборонительных позиций, за исключением небольшой группы добровольцев, вызвавшихся обшарить восточный склон холма в поисках оружия и боеприпасов. Они взяли с собой алюминиевые стойки и листы, собираясь использовать их как лопаты или совки, чтобы похоронить оставленных на поле боя двух мертвых арабов.

Среди израильтян семь человек получили ранения. Один из них — делегат мирной конференции Хайм Тамир — был ранен тяжело. Раненые вместе с Капланом удобно разместились в загоне для скота, где Хоснер приказал организовать лазарет, под присмотром двух стюардесс.

К передней кромке правого крыла «Конкорда» соорудили из земли и глины нечто вроде насыпи со ступеньками, чтобы было легче подниматься на крыло, а оттуда в самолет. Вспотевшие, раздетые по пояс мужчины пользовались самодельными инструментами, сделанными из обломков самолета. Землю таскали в сумках и одеялах, а утрамбовывали руками и ногами.

Хоснер забрался на почти готовую насыпь, перепрыгнул с нее на крыло и вошел в пассажирский салон через аварийный выход.

В хвостовой части салона, уставившись на него, сидели Добкин и Бург. Что это, заседание трибунала?

Хоснер двинулся по проходу. Солнце светило сквозь маленькие иллюминаторы, а в его лучах, пробивавшихся через дыру в герметической перегородке, плыли частицы пыли.

— Доброе утро, — поздоровался Хоснер, оставшись стоять в проходе. В салоне еще чувствовался запах горелого керосина.

Оба кивнули ему в ответ.

Добкин прочистил горло.

— Иаков, нам очень жаль, но, если мы хотим добиться соблюдения дисциплины, мы должны быть безжалостны по отношению к тем, кто не подчиняется приказам.

Хоснер демонстративно посмотрел на свои часы.

— Послушайте, единственное, в чем вы правы, так это в том, что я действительно не могу командовать людьми, не исполняющими приказы. А командую здесь я. И если кто-нибудь откажется выполнять мои приказы, включая и вас обоих, то этот человек будет арестован и предан суду.

Добкин наклонился вперед.

— Ты решил взбунтоваться?

— Я бы это так не назвал.

— А я бы назвал. Старший по рангу среди нас министр иностранных дел. И, как избранный член кнессета, он…

— Забудь об этом, генерал. Большинство вооруженных людей подчиняются мне. Министр иностранных дел может быть главным формально, но на деле главные здесь мы, и вы это понимаете. Именно поэтому вы даже не потрудились пригласить его на наше маленькое совещание. Единственный вопрос заключается в том, кто главнее из нас троих. Я заявляю, что главный я. Но если вы хотите, чтобы мои приказы передавались через министра иностранных дел или через кого-то из вас, то меня это вполне устраивает. Но вы должны хорошо понимать, кто отдает эти приказы. Договорились?

Воцарилось долгое молчание, потом впервые заговорил Бург:

— Мне кажется, что это классический маневр, основанный на теории игр фон Неймана-Моргенштерна[7]. Иаков, с нашего молчаливого согласия, узурпировал власть, лишив ее министра иностранных дел. И после того, как мы сделали этот шаг, обратной дороги для нас уже не было. А теперь Иаков ловко заставляет нас подчиняться ему. Совершенно в духе Макиавелли. — Голос Бурга звучал спокойно.

Хоснер промолчал.

Снова воцарилось долгое молчание, которое нарушил Добкин.

— Зачем ты делаешь это, Иаков?

Хоснер пожал плечами.

— Наверное, потому, что я здесь единственный, кто понимает, что делать в данной ситуации. Я доверяю себе. А вы меня немного беспокоите.

Добкин покачал головой.

— Нет. Мы попали сюда по твоей вине. И теперь ты хочешь спасти нас. Хочешь быть героем и гордо держать голову, если… когда мы вернемся домой. И тебе ни с кем не хочется делить славу.

Лицо Хоснера залила краска.

— Считай, как хочешь, генерал. — Он повернулся и направился к двери, бросив через плечо: — Совещание штаба ровно в полдень. Здесь, в самолете.

Выйдя из самолета, Хоснер разыскал Бекера и Кана. Они сидели в тени дельтовидного крыла, склонившись над схемой дополнительной силовой установки. Хоснер присел рядом на корточки.

— Почему у нас ничего не вышло с радиосвязью прошлой ночью?

Ему ответил Кан:

— Мы никак не могли сосредоточиться из-за этого проклятого шума.

Хоснер улыбнулся.

— Извините. Сегодня ночью мы постараемся не шуметь.

— Молю Господа, чтобы мы до темноты убрались отсюда, — заметил Кан.

Хоснер посмотрел на него.

— Думаю, в большей степени это будет зависеть от вас двоих.

Бекер поднялся.

— От меня. Ведь я командир корабля. Если мы сумеем связаться с кем-нибудь по радио, это поставят мне в заслугу. А если нет, то и обвинят в этом меня. — Тон Бекера был достаточно холоден.

Хоснер тоже поднялся.

— Разумеется. Все высматривают в небе самолеты. Я приказал, если кто-то заметит самолет, он должен со всех ног мчаться к вам. Насыпь со ступеньками будет готова через несколько часов. Так что, если обнаружат самолет, вы за две минуты успеете попасть в кабину и попытаетесь установить связь. Вас это устраивает?

— Вполне, — ответил Бекер.

Хоснер поднял взгляд на крыло, похоже, он обдумывал какое-то решение.

— Я заберу остатки топлива.

Удивленный Бекер уставился на него.

— Но мне нужно топливо, чтобы запустить дополнительную силовую установку, тогда радиостанции будут работать от генератора.

— Дополнительная силовая установка не работает, да и не заработает. А главная наша задача не допустить сюда арабов. Даже если вы и запустите установку, от нее будет чертовски мало пользы, если в вашу кабину усядется Ахмед Риш. Капитан, мне нужно топливо для изготовления зажигательных гранат.

— Я не могу позволить вам забрать топливо.

Хоснер внимательно посмотрел на него. Эти технари сильно отличаются от простых смертных.

— Вы зря тратите время на эту силовую установку. Возвращайтесь в кабину и работайте с рациями, пока не сядут батареи. Сейчас у нас нет времени беспокоиться об электричестве на будущее. Потому что будущего может и не быть, если мы не займемся подготовкой к бою, как делали это вчера. — Хоснер посмотрел на Бекера, затем перевел взгляд на Кана и понизил голос. — А кроме того, я не хочу, чтобы топливо находилось в крыльевых баках. Достаточно одной трассирующей пули, чтобы поджарить вас обоих в кабине.

Бекер понимал, что у Хоснера своя цель. Однако и у него была своя цель. Но ведь для разрешения любых проблем можно было найти несколько приемлемых решений.

— Послушайте, пока нас продолжают забивать помехами, позвольте нам заняться ремонтом силовой установки. Вы возьмете топлива столько, сколько вам надо. Думаю, его осталось даже больше, чем мы предполагаем. Все равно вы можете взять только столько, сколько уместится в канистры. А остальное топливо останется в баках. Договорились?

Хоснер улыбнулся.

— Когда мы находились в воздухе, вы потребовали от меня и всех остальных беспрекословного подчинения без всяких возражений и компромиссов. В воздухе вы были командиром. А теперь, на земле, командир я. Почему же я не могу потребовать от вас беспрекословного подчинения?

Бекер покачал головой.

— Здесь совсем другое дело, оно касается техники. Так что мы вполне могли бы обсудить этот вопрос.

— Чушь. — Хоснер перевел взгляд на «Конкорд». Его белая краска поблескивала на солнце бледной желтизной. — Окончательное решение я приму позже. А пока я намерен начать изготавливать из топлива «коктейль Молотова». — Он повернулся и ушел.

Под покореженным хвостовым отсеком самолета на земле сидели министр иностранных дел и два его младших помощника — Шимон Пелед и Эстер Аронсон. Вместе с ними находились и два делегата — Иаков Шапир, член левого крыла кнессета, мнение которого совершенно не волновало Хоснера, и Мириам Бернштейн, мнение которой его волновало.

Хоснер увидел, что они сделали перерыв в своих занятиях и теперь приступили к легким парламентским дебатам. Он подошел к ним.

Министр иностранных дел поднял голову. Сначала он, похоже, удивился, увидев Хоснера, потом молча кивнул. Министр правильно угадал, что Добкин и Бург потерпели неудачу в своей попытке поставить его на место. Моментально оценив ситуацию, он встал, чтобы поприветствовать Хоснера.

— У меня не было времени должным образом поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.

Хоснер кивнул.

— Спасибо, господин министр. — Он оглядел четырех человек, сидевших на земле в пыли, которые делали вид, что не замечают его. — И у меня, к сожалению, не было времени дать вам задание.

— Конечно, конечно. Мы будем рады, если вы укажете нам сферу деятельности, в которой мы могли бы применить свои силы…

— Я думаю, господин министр, вам надо будет заняться сбором разлетевшегося при аварии багажа. Некоторые вещи разбросало по склону, так что будьте осторожны, выходя за периметр. Сумки и чемоданы следует опустошать, а их содержимое сортировать. Весь пустой багаж и одежду отнесете людям, находящимся на периметре. Сумки и чемоданы они будут наполнять песком и глиной для укрепления бруствера. А из одежды можно будет сделать чучела. Работа должна быть выполнена хорошо. В сумерках мы выставим чучела на позициях. Подходящую одежду оставьте на повязки и составьте список всего найденного, что может оказаться полезным, — спиртное, лекарства, еда и тому подобное. — Помолчав секунду, Хоснер понизил голос: — И еще, поищите среди лекарств такое, которое в большой дозе может вызвать быструю и безболезненную смерть. Но об этом никому ни слова. Вам все ясно? — уже громко добавил Хоснер.

Министр иностранных дел кивнул.

— Разумеется. Мы начнем сразу же после совещания.

Хоснер чуть заметно покачал головой.

— Ну, возможно, мы сделаем перерыв. — Министр повернулся к сидящим. — Кто за перерыв?

В ответ прозвучало несколько невнятных голосов, все медленно поднялись и с мрачным видом удалились, за исключением Мириам Бернштейн.

Хоснер повернулся и направился в другую сторону.

Мириам догнала его.

— Ты только что унизил прекрасного человека.

Хоснер не ответил.

— Ты слышишь меня, черт побери?

Он остановился, но не обернулся.

— Любой, кто собирается играть со мной, будет терпеть унижение, если не хуже. И у меня нет времени и терпения выслушивать одну из твоих лекций, Мириам.

Она обошла Хоснера и посмотрела ему в лицо.

— Что на тебя нашло, Иаков? Не могу поверить, что ты себя так ведешь.

Хоснер шагнул ей навстречу и заглянул прямо в глаза. Он заметил в них навернувшиеся слезы, но не мог сказать, были эти слезы слезами ярости или жалости. Никогда он не мог определить настроение Мириам по выражению ее лица. Иногда она вообще казалась роботом, запрограммированным на миротворческие проповеди. И все же Хоснер чувствовал, что Мириам состоит из плоти и крови. Он открыл это для себя, когда они сидели вместе в «Конкорде». Она была из тех женщин, которые к нуждающимся и слабым относятся с теплотой, а к сильным и самоуверенным — с неприязнью. Наверное, это было связано с ее детством, проведенным в концлагере. Хоснер мог понять заносчивость и высокомерие евреев, родившихся уже в Израиле, но ему всегда было трудно понимать евреев, прошедших концлагеря, таких, как Мириам Бернштейн. Непроизвольно он опустил взгляд на ее запястье, где был вытатуирован лагерный номер. Многие люди удалили такие номера хирургическим путем. Цифры на руке Мириам были искажены и выглядели светлее обычной татуировки, потому что она выросла, а татуировка была нанесена в детском возрасте.

— Ты не собираешься отвечать мне?

— Что? Ах да. Что на меня нашло? Ладно, я объясню тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и господин Бург намеревались расстрелять меня перед строем. — Хоснер вскинул руку, заметив изумление в глазах Мириам. — Не пойми меня неправильно. Я на них не обижаюсь. И согласен с тем ходом мыслей, который привел их к этому решению. Не согласен я только с их выбором жертвы. Понимаешь, они гораздо яснее представляют себе сложившуюся ситуацию, чем все остальные, и понимают, что надо делать. Я могу гарантировать, Мириам, что, если нынешняя ситуация продлится еще сорок восемь часов, вы все будете требовать наказания для тех, кто прячет продукты, кто симулирует болезнь, не желая сражаться, для предателей и людей, уснувших на боевом посту. То, что сегодня кажется тебе жестоким, завтра будет казаться чересчур мягким наказанием.

Мириам смахнула слезы и покачала головой.

— Ты слишком слабо веришь в гуманность. А многие из нас не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чье-нибудь наказание.

— Действительно умрешь, если будешь придерживаться подобной позиции. Не понимаю, как ты, столько пережившая, можешь так твердо верить в доброту человеческих существ.

— Я считаю, что большинство человеческих существ — хорошие люди. Да, среди них всегда встречаются фашисты, но их немного.

— На самом деле твои слова означают то, что в каждом из нас сидит маленький фашист. И этот фашист проявит себя, когда наши дела пойдут совсем плохо. А я уже проявил его в себе, чтобы выжить. Проявил совершенно осознанно и намеренно. Проявил в себе зверя, у которого темнота вместо сердца. — Хоснер посмотрел на Мириам, она была бледна. — По-моему, ты, которая проводит так много времени с генералом ВВС, могла бы уже и понять, что врагов следует уничтожать.

Мириам бросила на Хоснера быстрый взгляд, и ее бледные щеки залил румянец.

— Ты… — Она повернулась и быстро пошла прочь.

Глава 16

Хоснер сидел с Брином и Ноеминь Хабер на их огневой позиции. Дымя сигаретой, он осматривал восточный склон и разговаривал с молодыми людьми.

— Ты учишь ее пользоваться винтовкой и ночным прицелом? — спросил он у Брина.

Брин пожал плечами.

— Она не хочет учиться.

Хоснер повернулся к Ноеминь.

— Почему?

Она отряхнула пыль со своего голубого комбинезона.

— Все равно я не умею стрелять. Я хорошо бегаю, поэтому и вызвалась быть посыльным.

В этот момент появился Добкин. Хоснер бросил на него быстрый взгляд, ожидая увидеть в руках генерала оружие, но не увидел.

А Добкин уже, похоже, забыл об инциденте в «Конкорде». Он кивнул и сел на землю. Некоторое время все молчали.

Хоснер показал на вершину плоской насыпи на юго-западе.

— Что это такое?

Добкин посмотрел в указанном Хоснером направлении. Утренние тени покрывали коричневую землю, клубы тумана поднимались от разбросанных повсюду болот.

— Греческий амфитеатр. Построен Александром Македонским. Когда он захватил Вавилон в 323 году до нашей эры, город уже пришел в упадок. Он попытался возродить его, но дни Александра Македонского были уже сочтены. Здесь он и умер. Вы знаете об этом?

— Нет, — ответил Хоснер, прикуривая от окурка новую сигарету.

— Скоро они начнут переговоры, — заметил Добкин.

— Кто? Греки?

Добкин позволил себе улыбнуться.

— С греками я бы договорился. Я говорю об арабах.

Хоснер улыбнулся в ответ. Натянутость в отношениях между ними несколько спала.

— Возможно, и начнут. — Он повернулся к Брину и Ноеминь Хабер. — Почему бы вам пока не отдохнуть в тени?

Девушка встала. Брин замялся, потом тоже встал, взял свою винтовку и отправился вслед за Ноеминь.

Когда они отошли на достаточное расстояние, Добкин заговорил:

— Никаких «возможно» здесь быть не может. Дневного штурма они не предпримут, а до темноты тоже не захотят ждать.

— Ты прав, — согласился Хоснер.

— Что мы им скажем?

Хоснер посмотрел на него.

— Ты на моей стороне?

Добкин замялся.

— Я… нашими начальниками являются министр иностранных дел и Бург.

— Ну, это мы еще посмотрим.

Добкин сменил тему разговора.

— Я собираюсь предпринять ночью попытку выбраться отсюда.

— Я знаю.

— Шансов у меня немного. Я делаю это только для того, чтобы вселить в людей надежду и поднять их моральный дух.

— Поэтому я и посылаю тебя. Я тоже считаю, что шансов у тебя мало. Немногие отважились бы на такой поступок, зная, как мала вероятность успеха. — Хоснер снова посмотрел на него. — Итак, значит, ты на моей стороне?

Добкин пожал плечами.

— Какая разница? У тебя на руках все карты.

— Мне просто надо это знать. — Хоснер указал в южном направлении. — Кстати, а что это такое?

— Я не доставлю тебе удовольствия, встав на твою сторону. Скажем так, моя позиция нейтральна. — Добкин посмотрел на юг. — Должно быть, это могильный холм Киаксара. На другой стороне раскопки дворца Навуходоносора и руины Висячих Садов. А рядом ворота Иштар, музей и гостиница. — Он помолчал. — Их-то я и собираюсь посетить ночью.

— Рад это слышать.

В разговоре наступила пауза. Внезапно что-то привлекло внимание Хоснера. Он стал пристально всматриваться в направлении Евфрата.

— Это дым? Похоже на деревню среди развалин.

Добкин кивнул, даже не взглянув в ту сторону.

— Так оно и есть. Это деревня Квейриш.

— Интересно, могут ли они нам помочь.

— Не думаю. Они крестьяне, не имеют никакой связи с внешним миром. А кроме того, я уверен, что там заправляют ашбалы.

Хоснер разглядел убогие грязные хижины, сбившиеся в кучу; это напоминало ему какую-то средневековую итальянскую деревушку, приютившуюся в уголке разрушенного города Римской империи, чтобы выжить.

Весь окружающий ландшафт представлял собой причудливое сочетание контрастов. К востоку тянулись пятна пустыни и болот, за ними протекал Тигр, а далее возвышались горы. На западном берегу Евфрата вплоть до горизонта раскинулись покрытые грязью равнины, сейчас грязь была мокрой, но вскоре ей предстояло высохнуть и растрескаться под палящими лучами солнца. На обоих берегах Евфрата кое-где виднелись заросли тростникового проса и финиковые пальмы.

Вокруг холма, на котором они находились, Хоснер мог видеть кирпичи, булыжники, небольшие бугорки и болотца, а также развалины городских стен, среди которых торчали холмики, когда-то бывшие сторожевыми башнями. Ветер, вода, песок и крестьяне, тысячелетиями растаскивавшие кирпичи, уничтожили некогда самый прекрасный город на Земле. Это был странный и какой-то недобрый уголок Земли. Богатый Вавилон. Ветхозаветный символ человеческой гордыни, похоти и греха. Для современных евреев и христиан его ужасное опустошение являлось живым свидетельством исполнения библейского пророчества.

Почему Риш пригнал «Конкорд» сюда? Вавилонский плен? Хоснер именно так себе это и представлял. А может быть, это все-таки что-нибудь менее мелодраматичное? Возможно, это место просто подходит для его целей, располагается поближе к лагерям палестинцев. Но их лагеря находятся в сотне километров через пустыню… Что ж, значит, это точно Вавилонский плен. В библиотеках всего мира полно книг о Вавилоне, и когда их решат переписать, то в них появится сноска со звездочкой, гласящая: «Любопытный инцидент, связанный со сверхзвуковым лайнером „Конкорд“…» Хоснер затушил сигарету, оставив окурок.

— Вон они идут, — тихо произнес он.

Со стороны дороги по склону холма поднимались пятеро мужчин. Шедший впереди нес в руке белый флаг.

Хабер и Брин, отошедшие в сторону, поспешно вернулись на позицию. Брин сменил на винтовке ночной прицел на оптический десятикратного увеличения и принялся наблюдать за арабами.

— Думаю, Риша среди них нет. — Брин протянул винтовку Хоснеру, который опустился на колено и посмотрел в прицел, затем покачал головой.

— Он нам не доверяет. Считает, что мы можем наплевать на белый флаг. Это меня чертовски злит. Генерал?

Добкин кивнул.

— Да, это явно свидетельствует о недоверии с его стороны. — Генерал на секунду задумался. — Он действительно не понимает нас, и именно это меня пугает.

Хоснер поднялся и повернулся к Брину и Хабер.

— Передайте приказ не открывать огня. Я хочу, чтобы все спрятались. Натан, никто не должен покидать периметр, а если кто-нибудь попытается, останови его. — Он отряхнул одежду и привел ее в порядок. — Генерал, ты составишь мне компанию?

— Разумеется. — Добкин встал и тоже привел в порядок форму. — Вот какая ирония судьбы. Теперь они хотят разговаривать. Но ведь именно это мы и собирались делать в Нью-Йорке, да и во время полета. Но сейчас я не уверен, что хочу вести с ними переговоры.

Хоснер начал спускаться по склону.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но давай поговорим с ними, пока на нас не насела дюжина парламентариев, поднаторевших в ведении переговоров. — Он продолжил спуск. Добкин последовал за ним.

На некоторое время они потеряли из виду арабов, когда те спустились в глубокую лощину. Но потом в ста метрах внизу по склону Хоснер увидел белый флаг, а затем и самих арабов. Они были вооружены и двигались быстро. На мгновение Хоснер почувствовал сомнение. Но все же помахал белым носовым платком и закричал по-арабски. Арабы заметили его и закричали в ответ. Обе группы медленно двинулись навстречу друг другу, затем арабы остановились на ровной площадке.

Хоснер быстро подошел к ним и остановился прямо перед командиром.

— Где Риш? Я буду говорить только с ним.

Командир долго и внимательно разглядывал Хоснера, его темные глаза, казалось, буквально пылали ненавистью и презрением. Ему явно была не по душе эта миссия. Он заговорил тихо и медленно.

— Я Салем Хамади, лейтенант Ахмеда Риша. Он передает вам привет и требует немедленно сдаться.

Хоснер посмотрел на лейтенанта. В отличие от Риша, Хамади никогда не арестовывали, поэтому на него не имелось ни досье, ни психологического портрета. Не было даже полных данных о его деятельности. Все, что Хоснер знал о нем, так это то, что этот палестинец остался сиротой, а впоследствии стал руководителем программы подготовки ашбалов в различных палестинских освободительных организациях. Какие ценности он признает? Какова его мораль? Имеет ли он понятие о чести? Трудно сказать. Нельзя было даже рассчитывать на строгое религиозное воспитание, присущее большинству арабов. Человек, стоявший менее чем в метре от Хоснера, был небольшого роста, но хорошо сложен. Он носил аккуратно подстриженную бородку и явно соблюдал личную гигиену, чем не отличались террористы, с которыми Хоснер имел дело в тюрьме Рамлы. Хоснер подвинулся еще ближе к нему.

— Где Риш? Я требую встречи с ним.

Хамади медленно кивнул.

— Вы Иаков Хоснер?

— Да.

— Пойдете со мной?

— Могу пойти.

Хамади замялся.

— Я лично гарантирую вам безопасность.

— Правда?

Хамади стиснул губы, сдерживая растущее нетерпение.

— Даю слово. — Он помолчал. — Поверьте мне, мы так же, как и вы, хотим решить все путем переговоров. — Неожиданно Хамади улыбнулся. — Это не ловушка с целью убить Иакова Хоснера. Мы можем сделать это прямо сейчас. А кроме того, не такая уж вы важная фигура.

— А Риш, похоже, считает меня важной фигурой. Он пообещал убить меня сразу после приземления.

Салем Хамади поднял взгляд к небу.

— Он взял назад свою клятву.

Хоснер повернулся к Добкину.

— Генерал?

Добкин внимательно посмотрел на Хамади. Он не желал вести переговоры с арабами, но ему очень хотелось разведать местность. Он кивнул.

— Согласен.

Хоснер обернулся и помахал Брину, наблюдавшему за ними через оптический прицел. Брин все понял. Хоснер мог видеть головы израильтян, осторожно выглядывавших из-за вновь сложенного бруствера из набитых землей сумок и чемоданов. Он отметил про себя, что некоторые сумки слишком яркого цвета. Надо будет проследить, чтобы их засыпали пылью. Хоснер снова повернулся к Хамади. Тот заметил блеск оптического прицела и теперь запоминал местонахождение снайпера. Двинувшись вперед, Хоснер умышленно столкнулся с ним.

— Ладно, пошли. У меня еще много других дел.

Когда небольшая группа достигла возвышенностей, на которых располагался греческий амфитеатр, они повернули на запад к Евфрату и пошли по козьей тропе. Чахлый осел, встретившийся им, пощипывал белые от соли кусты колючек. Легкий ветерок шевелил желто-зеленые листья одинокой финиковой пальмы. Жара становилась все более изнуряющей. Это напомнило Хоснеру о том, что у защитников холма воды и всяких напитков осталось менее чем на сутки. А вот пищи могло хватить на двое суток. Израильтяне загибали концы листов алюминиевой обшивки самолета, пытаясь создать нечто вроде ванн для сбора дождевой воды, но, похоже, дождь здесь был так же маловероятен, как и снег.

Они шли медленно, Добкина дорога интересовала и как военного, и как археолога. Потом вся группа остановилась на небольшом гребне, отсюда Хоснер мог видеть холм с «Конкордом», находившийся примерно в полутора километрах к северу. Сам «Конкорд» был едва виден. Холм, а точнее, погребенная под песком и землей крепость, казался с этого места неприступным, и Хоснер понял, почему ашбалы захотели вступить в переговоры.

К западу, примерно в пятистах метрах вниз по козьей тропе, протекал Евфрат. Сейчас Хоснер более четко мог разглядеть убогую деревеньку Квейриш на берегу реки: утлые земляные хижины, неоштукатуренные и ничем не украшенные. Когда они подошли ближе, Хоснер заметил женщин, закутанных в черные платки, оставлявшие только щелку для глаз, и мужчин в длинных рубахах и традиционных арабских головных уборах. Кто-то тихонько наигрывал мелодию на каком-то струнном инструменте. Козы пощипывали чахлый кустарник, а пасли их библейского вида пастухи в длинных рубахах и падающих складками головных уборах, выполняя ту же самую работу, что выполняли и их предки тысячи лет назад. И все же Хоснер понимал, что картина значительно изменилась за четыре или пять тысячелетий. Эти люди были мусульманами, а не идолопоклонниками, они уже не выращивали свиней, да и Вавилона больше не существовало. Но, с другой стороны, жизнь, продолжавшаяся на берегу Евфрата, на самом деле претерпела значительно меньше изменений, чем русло блуждающей, неугомонной реки.

Группа свернула с козьей тропы и начала подниматься на большой холм. Так они добрались до сложенной из кирпичей лестницы и продолжили подъем. По пути на склоне им встретилась плоская площадка. Здесь на каменном постаменте стоял вавилонский Лев. Об этой скульптуре ничего не было известно, ни ее возраст, ни назначение, но она внушала благоговейный страх, застыв навечно над поверженной жертвой.

— Мы должны обыскать вас и завязать вам глаза, — подал голос Хамади.

Хоснер покачал головой.

— Нет.

Хамади повернулся к Добкину.

— Но ведь это же стандартная военная процедура, принятая во всем мире, когда приводишь противника в свой лагерь. Вы же знаете. Здесь нет ничего унизительного.

Добкин был вынужден согласиться.

Неохотно согласился и Хоснер.

Они разделись, и их тщательно обыскали. Потом оделись, им завязали глаза, и вся группа продолжила медленно подниматься по ступенькам. Подъем закончился, Хоснер и Добкин ощутили под ногами ровную площадку, выложенную, похоже, глиняными кирпичами. Затем они спустились по ступенькам вниз, и воздух неожиданно стал прохладным. Повязки сняли, и Хоснер напрягся, пытаясь что-нибудь разглядеть в темной комнате. И тут он услышал шепот.

— Я Ахмед Риш, — сказал тихий голос из темноты на вполне сносном иврите. — Для меня большое событие встретиться с Иаковом Хоснером… снова. И большая честь познакомиться со знаменитым генералом Добкином.

Хоснер и Добкин молчали, они оба чувствовали, что в темноте вдоль стен находились еще люди. В разрушенном помещении отсутствовала крыша, но солнце стояло слишком низко, и его лучи не проникали сюда. Они медленно огляделись, пока глаза привыкали к темноте.

Снова заговорил Риш.

— Мы находимся в раскопанных руинах Южного дворца. В тронном зале, где внук Навуходоносора Валтасар увидел на стене пророческую надпись. Вы, конечно же, знакомы с этой историей из Книги Пророка Даниила.

Ответом ему было молчание.

И снова из темноты раздался голос Риша.

— Я нахожусь там, где в стенной нише стоял царский трон. Если вы повнимательнее вглядитесь, то сможете представить себе сцену пира: золотая и серебряная посуда, захваченная Навуходоносором при разграблении Иерусалима, мерцающие свечи, выплывающая из тени рука, начертавшая на стене пророческие слова о гибели Вавилона. — Для пущего эффекта Риш сделал паузу. — Это одно из самых любимых преданий евреев. Поэтому я и пригласил вас сюда. В знак особого расположения.

Хоснер и Добкин молчали.

Риш продолжил:

— Неподалеку отсюда раскопали огромную печь. Нет сомнения, что это та самая огнедышащая печь, куда Навуходоносор швырнул Седраха, Мисаха и Авденаго. Но Господь совершил чудо, и они остались живы. Однако не всегда подобные чудеса спасали евреев. — Говорил он тихо, почти на пределе слышимости. — Вавилон — это место безграничной скорби для евреев, но также и место свершения чудес. Каким оно станет на этот раз, мистер Хоснер?

Хоснер закурил сигарету.

— Вы были чрезвычайно красноречивы, Ахмед Риш. А я буду краток. Что вам надо?

— С вашей стороны было глупостью посадить огромный самолет на этот холм. Вы все могли погибнуть.

— Что вам нужно?

— Простите. Я не предложил вам чего-нибудь освежающего. Воды? А может, хотите поесть?

— У нас достаточно и того, и другого, Риш, — ответил Добкин.

Риш рассмеялся.

— Я так не думаю.

— Переходите к делу! — почти закричал Хоснер. — Что вам нужно?

Голос Риша зазвучал несколько тверже.

— Я хочу, чтобы вы все стали моими заложниками, пока я буду вести переговоры с вашим правительством. Хочу избежать дальнейшего кровопролития.

Глаза Хоснера уже привыкли к темноте. Он мог видеть Риша, стоявшего в нише, одетого в простую белую рубаху и сандалии. Выглядел он примерно так же, каким Хоснер помнил его в тюрьме Рамлы. Необычайно высокий и светлый для араба. Хоснер вспомнил, что в жилах Риша имеется примесь то ли черкесской, то ли персидской крови.

— Прошлой ночью мы нанесли вам серьезный урон. Думаю, вы потеряли убитыми и ранеными около тридцати человек.

— Я не собираюсь обсуждать потери, мистер Хоснер. И не намерен вступать с вами в долгие политические дебаты относительно того, почему мы это сделали, каковы наши цели и тому подобное. Эти вопросы я буду обсуждать с вашим правительством. Я только хочу дать вам гарантию и предъявить ультиматум. Гарантия заключается в том, что ни один израильтянин не будет убит, если вы сдадитесь. Что же касается ультиматума, то вы должны сдаться до захода солнца. Это приемлемые для вас условия?

— А что, если моя страна откажется выполнить ваши требования? Как тогда вы сможете гарантировать безопасность заложников?

— Если они откажутся, то я все равно освобожу вас. Естественно, об этом будем знать только мы с вами. Но я даю вам слово.

Хоснер и Добкин шепотом посовещались, и Хоснер ответил:

— Думаю, мы поняли вашу игру, господин Риш. Главной вашей целью было создать инцидент, который помешал бы проведению мирной конференции. Возможно, вы и преуспели в этом. А возможно, и нет. Второй вашей целью было захватить два самолета с высокопоставленными израильтянами и с помощью допросов выудить у них политическую и разведывательную информацию. Подобную информацию можно было бы продать за большие деньги, не так ли? И последней вашей целью было захватить заложников ради каких-то неизвестных требований. И, даже если вы намерены отпустить нас, не добившись выполнения своих требований, вы ведь все равно сначала допросите нас с пристрастием. Я прав? Вы можете гарантировать, что ни один из нас не будет подвергаться допросам или любому другому насилию?

Риш не ответил.

Подождав, Хоснер продолжил:

— А как насчет израильских арабов? Не думаю, что ваша гарантия распространяется и на них.

Риш снова ничего не ответил, но даже при таком слабом освещении Хоснер смог заметить, как сильно изменилось выражение его лица. Риш считал евреев своими традиционными врагами. Но, будучи неверными, как злобно называли их арабы и мусульмане, они могли рассчитывать на некоторую поблажку за свои страшные преступления. А вот мусульманам, особенно если они были арабами, не приходилось рассчитывать на милосердие Риша за предательство своего народа и своей религии. Мысленно Риш уже похоронил Джабари и Арифа, и Хоснер понимал это. Наконец Риш заговорил:

— Вы злите меня, господин Хоснер. А логово льва не то место, где можно его провоцировать. Делайте это на расстоянии.

Хоснер кивнул и внимательно посмотрел на Риша. Ему очень хотелось спросить у него о девушке, которую Риш вынес с поля боя. Но был ли это Риш? А если это был он, то кто была та девушка? Но спросить об этом означало подтвердить уже, наверное, имевшиеся у Риша подозрения по поводу наличия у обороняющихся ночного прицела. Да и, возможно, что этот вопрос спровоцирует у Риша вспышку неудержимой ярости. Сейчас он казался достаточно спокойным, но с неуравновешенными личностями следовало разговаривать осторожно. А именно такой диагноз и поставили Ришу врачи в Рамле. Неуравновешенный психопат. Однако, как и большинство убийц-психопатов, он отличался определенным шармом. Этот шарм может усыпить вашу бдительность, вы совершите ошибку, и тогда он перережет вам глотку.

— Как я могу быть уверен, что ваша ненависть к нам не заставит вас убить нас всех? Какие гарантии я могу получить, что вы не… сумасшедший?

— Ради Бога, Хоснер! — Добкин схватил его за руку.

Наступила очень долгая пауза, во время которой, как понимал Хоснер, Риш пытался подавить в себе желание тут же расправиться с ними. Но Хоснер, как и Риш, знал, что после этого убийства о капитуляции израильтян не может быть и речи.

Риш с большим трудом взял себя в руки и заговорил ровным голосом:

— Я могу только повторить свои гарантии и ультиматум. Времени у вас — до захода солнца, и не минутой больше. Мы оба понимаем, что после захода солнца прием радиопередач гораздо лучше, так что и не просите о продлении ультиматума. — Он слегка выдвинулся из ниши в стене. — А еще мы оба понимаем, что обнаружение нас здесь властями Ирака — это всего лишь вопрос времени. Но на это не рассчитывайте, они начнут действовать, по крайней мере, не раньше чем через сутки после того, как узнают, что мы здесь. Они проявят нерешительность, прежде чем что-либо предпринять, могу вас в этом заверить. У меня есть друзья в правительстве, они станут затягивать принятие каких-либо мер и сообщать мне обо всех решениях правительства. А когда подразделения иракской армии все же будут посланы сюда, двигаться они будут ужасно медленно, господин Хоснер. Но все же мне следует учитывать возможность их появления. Я повторяю, что, если вы до захода солнца не примете наш ультиматум, мы атакуем вас.

Хоснер и Добкин молчали. Риш вытянул руки, как бы обращаясь к ним с просьбой.

— Подумайте о последствиях своего поражения. Все мои люди ашбалы. Вы ведь знаете это от пленного? — Не получив ответа на свой вопрос, Риш продолжил: — Так что я не могу отвечать за то, что может произойти в горячке боя. Если мои люди захватят сегодня холм, то я не смогу сдержать их яростное желание поубивать вас. Ведь прошлой ночью они потеряли многих друзей. И захотят отомстить. Так что подумайте о своих женщинах… вы понимаете?

Хоснер выругался, употребив самое крепкое арабское ругательство, какое только смог вспомнить.

Воцарилась тишина, нарушаемая только глухим бормотанием людей Риша, стоявших вдоль стен.

Риш шагнул вперед, выходя из темноты. Он улыбнулся.

— Ваше знание наиболее ярких выражений моего родного языка очень интересно. Где вы этому научились?

— Некоторые из моих лучших друзей — арабы.

— Неужели? — Риш прошел на середину тронного зала, остановившись примерно в двух метрах от Хоснера и Добкина. — Когда-то я был вашим пленником. А теперь вы скоро станете моим. Там, в тюрьме Рамлы, вы могли бы убить меня руками моих друзей арабов, в обмен на свободу или дополнительные привилегии для них. Такие вещи делаются, я знаю. Но, несмотря на огромное желание, вы все же не сделали этого. Предпочли вести честную игру. Я поклялся убить вас за нанесенное мне оскорбление. Но на самом деле я обязан вам жизнью. Так что и я буду честен с вами, если вы сдадитесь. — Риш внимательно посмотрел на Хоснера и подошел к нему почти вплотную. — А вы знаете, что моя щека до сих пор горит от вашей пощечины, знаете? — Он резко размахнулся и открытой ладонью влепил Хоснеру пощечину.

Хоснер отпрянул назад, потом бросился на Риша, но Добкин остановил его, крепко обхватив руками.

Риш наклонил голову.

— Мы в расчете. Нанесенное мне оскорбление смыто. Око за око, зуб за зуб. Ни больше, ни меньше.

Хоснер взял себя в руки и освободился от объятий Добкина.

— Да, я согласен, Риш. Но осталось еще небольшое оскорбление в виде взорванного самолета и пятидесяти погибших людей.

Отведя взгляд в сторону, Риш ответил:

— Я не желаю это обсуждать. У вас есть возможность спасти остальных пятьдесят человек. — Он посмотрел на Добкина. — Как военный вы должны понимать, что сопротивление бесполезно.

Добкин двинулся к Ришу. Он услышал шуршание одежд в темноте, но Риш предупредительно вскинул руку, и тени отпрянули назад к стенам. Добкин остановился всего в нескольких сантиметрах от него.

— С военной точки зрения сопротивление было бесполезным и прошлой ночью. Но мы разбили вас. А сегодня наше положение еще более упрочилось.

Риш покачал головой.

— Сегодня мы захватим холм, генерал.

Хоснер положил руку на плечо Добкина.

— С меня довольно. Я хочу вернуться назад.

Риш кивнул.

— Надеюсь, вы будете достаточно демократичны, чтобы предоставить каждому право проголосовать, господин Хоснер.

— Да, мы все решаем голосованием, Риш. О нашем решении я сообщу вам до захода солнца. Кстати, заодно отошлю вам пленного, он нуждается в медицинской помощи. Вы сможете ему ее оказать?

Риш рассмеялся.

— Ловкий способ выяснить, как у нас обстоят дела с медикаментами. Да, мы заберем пленного. Спасибо. — Он медленно переводил взгляд с Хоснера на Добкина и обратно. — Но должен еще раз предупредить вас, что если мои люди захватят холм, то я не смогу удержать их.

— Вы или плохой командир, или просто неважный лжец, — заметил Добкин.

Риш повернулся и снова скрылся в темной нише. Эхо разнесло его голос по всему тронному залу.

— Я реалист, господа. А вы нет. Спасите своих людей, генерал. Спасите их жизни, господин Хоснер.

— Я сделаю это, — ответил Хоснер и повернулся, чтобы уйти.

— Да, еще кое-что, — остановил его Риш. — Возможно, это поможет вам принять разумное решение. У меня имеется информация, которая может очень заинтересовать ваших людей. — Риш замолчал.

От нехорошего предчувствия у Хоснера пробежал холодок по спине. Он не повернулся и ничего не ответил. Добкин тоже стоял спиной к Ришу.

— У некоторых ваших людей родственники и близкие находятся в арабских странах. Мне известны их судьбы. Может, и вы захотите их узнать? Если вы сдадитесь, то я расскажу о каждом. И мы положим конец страданиям людей от неизвестности. А если люди будут знать местонахождение своих родных, то это поможет им ускорить их возвращение в Израиль, если, конечно, они еще живы.

Ответом Ришу было молчание.

— Например, семья Абделя Джабари. Или брат Рашель Баум, пропавший без вести в 1973 году.

Хоснер двинулся к выходу. Добкин последовал за ним.

— Генерал, а разве один из двоюродных братьев вашей жены не пропал без вести на Синайском полуострове в 1967 году?

Добкин продолжал идти, не замедляя шага.

— Муж Мириам Бернштейн Иосиф. Полгода назад он еще находился в сирийском лагере для военнопленных. А потом однажды ночью они его расстреляли.

Хоснер замедлил шаг.

— А может, это расстреляли брата Рашель Баум? Думаю, Иосиф Бернштейн все еще находится в лагере. Ладно, не имеет значения, у меня все где-то записано. Проверю позже.

Тело Хоснера затряслось от ярости, он почувствовал, что ему тяжело идти. Позади разнесся низкий ядовитый смех Риша.

Из темноты тронного зала Хоснера и Добкина вывели на яркий солнечный свет. Сопровождающие замешкались, завязывая им глаза, и Добкин бегло осмотрел башни и зубчатые стены ворот Иштар, находившихся в сотне метров к востоку. Рядом с ними стояли гостиница с балконами и небольшой музей. Раскопанная зона ворот Иштар поблескивала на солнце кирпичами, покрытыми синей глазурью. Рядом тянулись стены Висячих садов, пыльные и растрескавшиеся, без малейших следов растительности, даже мха.

Пока ему не завязали глаза, Хоснер успел заметить, что возвышенность, где они находились, была примерно одной высоты с холмом, на котором стоял «Конкорд», и друг от друга их отделяло расстояние около двух километров. Хоснер мог видеть лайнер и своих людей, суетившихся на вершине холма.

Затем им надели повязки на глаза и увели.

Когда сопровождающие арабы оставили их одних, Добкин глубоко вздохнул.

— Ты слишком разозлил его, ты просто рехнулся. — Он оглянулся через плечо на удалявшихся арабов. — А знаешь, я ожидал увидеть чистого дьявола.

— Ты даже не можешь себе представить, что это за дьявол.

— Ну, не знаю. Он сумасшедший, в этом я абсолютно уверен. Но в те моменты, когда он находится в здравом рассудке, мне кажется, он любит покрасоваться, хочет, чтобы им восхищались.

— Так оно и есть. И мы воспользуемся этим, если нам представится еще одна возможность. — Подъем утомил Хоснера, тяжело дыша, он помахал Брину, и тот помахал в ответ. Он повернулся к Добкину, поднимавшемуся вверх без малейших усилий. — Конечно, ты прав. Многим Риш действительно представляется дьяволом во плоти. Но почему-то все дьяволы оказываются совсем не тем, что мы ожидаем увидеть, столкнувшись с ними лицом к лицу.

С гребня холма раздался крик Брина:

— Они намерены капитулировать?

Хоснер поднял голову, улыбнулся и крикнул в ответ:

— Я передал им твой ультиматум. — Он снова оглядел склон, заметив потрескавшуюся землю, опасные рытвины, пересохшие канавы. Да, наступать здесь ночью — просто кошмар. На месте атакующих он быстро утратил бы боевой дух.

Хоснер и Добкин поднялись на гребень. Все, свободные от несения службы, столпились вокруг них. Добкин вкратце рассказал, что произошло. Со всех сторон посыпались вопросы, дискуссия начала принимать жаркий характер. Хоснер прекратил споры, пообещав провести голосование перед заходом солнца. Он попросил собравшихся вернуться к работам по укреплению обороны, подтвердив большинству людей то, что они уже и так понимали. Сдаваться они не будут.

Мужчины и женщины, члены мирной делегации, продолжили укрепление оборонных позиций в ожидании предстоящего штурма, проявляя при этом редкую изобретательность. У них не было никаких приспособлений для работы, за исключением набора инструментов бортинженера, но с помощью этого небольшого набора они изготовили более крупные орудия труда.

Кое-где в пассажирском салоне сняли кресла, вскрыли пол и вытащили арматурную сеть. Ее растянули между алюминиевыми стойками для защиты от пуль и осколков гранат.

Один из членов кнессета вспомнил греческого ученого Архимеда, оборонявшего Сиракузы. Легенда гласила, что Архимед сконструировал гигантские увеличительные стекла и с их помощью сжег корабли римлян. Под впечатлением легенды, хотя и для других целей, с хвостовой части были содраны алюминиевые листы обшивки и установлены между стойками по всему периметру. Алюминиевые листы отражали яркие солнечные лучи и должны были слепить арабов, если бы они решились атаковать днем. Да и снайперам эти листы мешали тщательно целиться. А кроме того, это могло бы служить знаком возможным союзникам на земле и в воздухе. Несколько мужчин и женщин по очереди солнечными зайчиками постоянно подавали международный сигнал SOS.

Остальные алюминиевые стойки, снятые с хвостовой части, повтыкали наклонно вперед перед позициями на склоне. Подобная линия острых кольев на военном языке называется «засека». Предназначается она для того, чтобы затруднить противнику подход к брустверу.

В течение дня укреплялись и огневые позиции, окопы стали глубже, брустверы длиннее и прочнее. Сумки, чемоданы и арматурная сеть, используемые для укрепления периметра, были замаскированы пылью. По настоянию Добкина мужчины и женщины вымазали свою одежду и лица пастой, сделанной из пыли, смешанной с потом, а иногда и с мочой.

Секторы огня расчистили, столкнув вниз со склона большие глыбы земли и глины, а в канавах сделали насыпи, чтобы пробирающийся по канавам противник был вынужден перелезать через них, обнаруживая себя.

Редкие кусты колючек, разбросанные по склону и представляющие собой хоть малейшее укрытие для противника, вырубили и снесли на периметр, чтобы использовать в качестве топлива.

Из утрамбованной почвы вершины холма вырубали куски земли с глиной, некоторые из которых весили до ста килограмм. Их складывали, чтобы при необходимости столкнуть вниз по склону на атакующих.

Кое-где вырыли ямы-ловушки, утыкав их дно заостренными пиками, сделанными из алюминиевых стоек. Сверху ямы закрывали ободранной обшивкой сидений, а потом присыпали пылью.

Средства раннего обнаружения противника, изготовленные из проволоки и пустых консервных банок, заполненных мелкими камушками, были установлены на расстоянии сто, двести и триста метров.

Разграбление самолета сопровождалось большими трудностями из-за отсутствия инструментов. Работа пошла быстрее, когда с помощью кислородных баллонов и авиационного топлива изготовили примитивную горелку, которой резали алюминиевую обшивку. Больше всего разграблению подверглась взорванная хвостовая часть. Израильтяне облепили огромный самолет точно так же, как когда-то рабочие в Сен-Назере. Они стояли на тех же опорах, на которых стоял Нури Саламех, закладывая свою бомбу. Они видели покореженные и обожженные взрывом детали, но все повреждения были сейчас им только на руку, потому что облегчали выламывание необходимых кусков.

Из труб делали оружие для рукопашного боя — ножи и дубинки. Содержимое стеклянной посуды, найденной в багаже и на бортовой кухне, перелили в другие емкости, а освободившиеся бутылки и банки заполнили авиационным топливом. В некоторые банки добавили мыла, взятого из туалетов, и других пенящихся средств, найденных в багаже. В результате получилось нечто вроде самодельного напалма, который будет прилипать к одежде и гореть.

Мужчины и женщины, члены мирной делегации, работали со смешанным чувством энтузиазма и отчаяния. Время от времени, когда кому-то в голову приходила идея, они собирались на короткие совещания для ее обсуждения. Говорили о классических примерах осад в древние времена, вспоминали Архимеда и Леонардо да Винчи. Из памяти школьных лет всплывали осады Трои, Рима, Сиракуз, Карфагена, Иерусалима и Вавилона. Каковы были главные элементы успешной обороны? Какие просчеты привели к поражениям?

В мозгу обороняющихся начал сформировываться вопрос: может ли группа гражданских интеллигентов с ограниченными запасами пищи и боеприпасов противостоять отряду гораздо лучше вооруженных атакующих? Хоснер наблюдал, как длинная линия обороны приобретает новую форму. Он подумал, что в их теперешнем положении, когда они находились на возвышенности, а фланги и западный склон были почти недоступными, оборона выглядела очень внушительно. Любой наблюдатель, посмотревший на нее сверху — что и делал сейчас Ахмед Риш, пролетая над холмом в «Лире», — пришел бы к выводу, что штурмовать эту крепость будет очень сложно, особенно если за этими поспешно возведенными баррикадами имеется реальная огневая сила. А вот ее-то как раз и не было.

Главный вопрос, и Хоснер понимал это, заключался в том, сколько они смогут продержаться. Может быть, им хватит дня, а может, не хватит и недели. Все зависит от того, когда их обнаружат. Что, черт побери, происходит сейчас в Израиле?

Глава 17

В Лидде стояла почти невыносимая жара. Тедди Ласков сидел с бокалом пива за столиком на улице перед кафе «Майкл». Витрины магазинов были закрыты ставнями, машин в субботу на улицах почти не наблюдалось, но в кафе, которым владел христианин, народу было полно. Хамсин, похоже, не собирался усиливаться. Ласков опустил взгляд на запотевший бокал. Вокруг него на мраморной крышке столика собралась вода, тоненькой струйкой стекавшая к краю и капавшая Ласкову на ногу. Он наблюдал за струйкой. Обыкновенные синие брюки подтвердили, что теперь он, Тедди Ласков, обычное гражданское лицо. После того как он почти сорок лет носил ту или иную форму, это казалось ему чрезвычайно странным. Ласков отметил про себя, что между ношением гражданской одежды в свободное от службы время и ношением ее постоянно существует огромная разница. Одежда та же самая, а вот разница огромная.

Кафе «Майкл» навевало воспоминания о Мириам, но он пришел сюда не поэтому. Просто здесь было удобно заниматься делами по субботам. Его апатия и нерешительность продлились всего час, пока он расхаживал по квартире. А потом он решил действовать.

Генерал Талман шел по улице своей обычной легкой походкой. Он всегда выглядел, как офицер Королевских ВВС Великобритании из кинофильма о Второй мировой войне. Даже без формы, как сейчас. Но по мере его приближения Ласков заметил, что его бывший начальник не в лучшем настроении, чем он сам. Усы Талмана слегка дернулись, когда он кивнул в знак приветствия и уселся за столик.

— Чертовски жарко.

— Я это уже заметил.

— Ладно, давай приступим к делу. Мазар придет?

— Должен прийти.

— Начнем без него, — сказал Талман.

— Хорошо. — Ласков вытащил из кармана какие-то бумаги. — Перед уходом со службы я собрал все возможные и предполагаемые отметки радаров, все доклады по радио служб безопасности Израиля и США. — Он посмотрел на свои бумаги. — Думаю, они взяли курс на восток. Строго на восток от Синайского полуострова.

Талман забарабанил пальцами по столу.

— Я говорил с Харом. Неофициально, естественно. Он сообщил, что палестинцы применили несколько уловок, чтобы сбить нас со следа, но все равно разведчики окончательно сошлись на том, что они взяли курс на запад. В Ливию. Это имеет смысл с политической точки зрения. Однако некоторые в «Цитадели» считают, что они продолжили свой полет на юг, в Судан. В этом тоже есть политический смысл. Они могли сесть в Сахаре, заправиться и, если надо, улететь в Уганду. В этой части земного шара мало радаров и много открытых пространств, где проживает очень мало людей, которые могли бы увидеть их с земли. Так что в этом есть политический, логический и практический смысл. Ливия или Судан. — Талман помолчал и посмотрел Ласкову прямо в глаза. — Но я так не считаю. Я тоже думаю, что они направились на восток.

Ласков улыбнулся.

— Отлично. А теперь я объясню тебе почему. — Он склонился над своими бумагами.

Талман заказал джин с тоником и приготовился слушать.

Хайм Мазар прошел мимо них вниз по улице, потом вернулся. Он стал оглядываться, как бы в поисках свободного столика, потом заметил Ласкова и Талмана, улыбнулся, разыгрывая явное удивление, и подошел к ним.

— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — Он опустил свое высокое худое тело в небольшое плетеное кресло.

Ласков покачал головой.

— Я рад, что ты глава «Шин Бет», а не оперативник. Актер из тебя никудышный, хуже я еще не видел.

— Я стараюсь. — Мазар огляделся. — Не хотелось бы, чтобы меня видели с вами. — Он заказал лимонад. — Я только что с пресс-конференции. Если вы считаете, что здесь жарко, то вам следовало бы побывать там.

Талман наклонился вперед.

— Ты хорошо сделал, что пришел.

Мазар пожал плечами.

— Послушай, меня, наверное, отправят в отставку, или я сам уйду.

— Почему? — поинтересовался Ласков. — Ты же герой дня, предотвративший минометный обстрел. Сейчас правительству требуется герой, а ты единственная подходящая кандидатура.

Мазар снова пожал плечами.

— Герой на час. А когда все уляжется, меня отправят в отставку. Хочу вам сказать, что этот минометный обстрел был отвлекающим маневром. Те же самые люди, которые устроили весь этот фарс с минометами, захватили и «Конкорд». Задумка была примерно такая: если по какой-то причине у Риша сорвется его план с самолетом, то они постараются достичь своей цели с помощью минометного обстрела. Но с самолетом у Риша все прошло гладко, тогда они и попытались обмануть нас с этими минометами. На самом деле я давно знал о них.

— Тогда при чем здесь ты? — спросил Ласков. — Как шеф службы безопасности ты полностью справился со своей задачей. Виноват… Хоснер… и мы…

— Только частично. Понимаешь, чтобы «Лир» мог перехватить «Конкорды», Ришу необходимо было знать точное время вылета. Эта информация должна была поступить к нему в аэропорт Каира, а прийти она могла только из Израиля. От кого-то, кто находился в аэропорту Лидды. В нашей стране работает шпион, а это уже моя сфера деятельности. И я не могу его вычислить. У меня даже нет никаких зацепок. — Мазар закурил сигарету. — Кто бы он ни был, этот человек позвонил связному из аэропорта Лидды, сообщил новый маршрут и точное время вылета, не говоря уж о том, что у вас с Талманом было подозрение, что Риш прослушивает вашу основную тактическую частоту. Я навел справки в Каире, они охотно пошли на сотрудничество. Риш и его люди под чужими именами, зарегистрированные как бизнесмены, заполнили полетный план на Кипр. Но потом внезапно изменили его. Служба управления воздушным движением Александрии доставила им несколько неприятных минут, отклонив просьбу перенести вылет на более раннее время. Но подозреваю, что небольшой «подарок» сделал свое дело, как это всегда бывает в исламских странах. Но, как бы там ни было, это уже история.

Талман кивнул.

— Очень интересно, но, как ты сам сказал, это уже история. Теперь все дело в том, чтобы выяснить, где находится «Конкорд 02».

— Именно этим сейчас и занимается государство Израиль, его внешняя разведка и военные. А моя задача, как главы службы безопасности, найти шпиона. Но работа по его выявлению значительно осложнилась тем, что я был вынужден отозвать большинство моих агентов и информаторов из числа арабов.

— Почему? — спросил Талман.

— Потому что руководитель «Гнева Божьего» Исаак Бург чертовски много знает о «Шин Бет», вот почему. И если они захватили его, то с помощью пыток вытянут сведения не только о всей его организации, но и о моей.

Ласков покачал головой.

— Абсурд. Он убьет себя, но не дастся им в руки.

Мазар кивнул.

— Да, у него есть пистолет. И я надеюсь только на то, что он успеет воспользоваться им.

Талман заказал себе еще порцию джина.

— А как насчет Добкина? Он ведь тоже многое знает, не так ли?

— Да. Добкин тесно сотрудничал с военной разведкой. А кроме того, ему известны секреты кабинета министров. Министр иностранных дел знает… все. И я сомневаюсь, что он пустит себе пулю в лоб ради чего бы то ни было. — Мазар опустил голову, посмотрел на стол, затем поднял взгляд на Ласкова. — Мириам Бернштейн тоже посвящена в дела кабинета министров. Не думаю, что она сможет выдержать пытки. А ты как считаешь? — Он замолчал, ожидая ответа от Ласкова.

Талман тоже повернулся к Ласкову, но не смог ничего определить по выражению его лица. Пауза затянулась.

Наконец Мазар тяжело вздохнул.

— Надеюсь, что они все мертвы, но это я говорю с точки зрения разведчика с тридцатилетним стажем. — Он помолчал. — Хоснер точно мертв, я уверен.

Несколько минут никто из троих не произносил ни слова, они сидели, прихлебывая свои напитки и наблюдая за волнами тепла, поднимавшимися от дороги. Ласков покашлял.

— Что у тебя есть о Рише?

Мазар раскрыл свой «дипломат» и вытащил из него досье.

— Это просто безумие. У вас обоих нет никакого опыта работы в разведке, нет допуска к секретным документам, да и, в общем-то, нет необходимости знакомиться с ними. И здравый смысл у вас отсутствует. — Он протянул досье Талману. — Впрочем, здравый смысл отсутствует и у меня.

— Мы это знаем, — произнес Талман, листая досье.

— У тебя есть какие-нибудь аэрофотоснимки? — спросил Ласков.

— Да. Их тысячи, сделаны с американских спутников и с разведывательного самолета «Хокай». Вот самые подозрительные. Американцы очень тесно сотрудничают с нашей военной разведкой, но мне пришлось долго объяснять военным, для чего эти снимки требуются службе безопасности. Ладно, думаю, вы разберетесь в этих снимках не хуже любого специалиста.

— Имея за плечами сорокалетний опыт, надеюсь, что разберусь, — сказал Ласков, взял у Мазара стопку фотоснимков и бросил взгляд на верхний. Жирные карандашные пометки на обрезе фотографии обозначали координаты — широту и долготу. Это был снимок оконечности Синайского полуострова. — Слишком облачно в это время года.

— Весна, — заметил Мазар. — В любом случае их наиболее вероятное местонахождение — Египет, Судан или Ливия. А вы, как я понимаю, продолжаете подозревать, что они взяли курс на восток?

— Продолжаем, — буркнул Ласков. — Риш выходец из Ирака, не так ли?

Мазар улыбнулся.

— Хотелось бы мне, чтобы все было так просто. Но в группе Риша почти одни палестинцы. Они разбросаны по всем исламским странам, как евреи разбросаны по всему миру. Ирония судьбы. Они могут быть в любой стране от Марокко до Ирака.

Ласков, казалось, не слушал его. Он рассматривал серию снимков Тигра и Евфрата, сделанных разведывательным самолетом «Хокай» под острым углом с высоты двадцать пять километров. Имелась и другая серия фотоснимков пустыни Шамиях в Ираке. Солнце в момент съемки стояло низко, поверхность земли покрывали длинные искаженные тени. Ласков взглянул на Мазара.

— А где фотографии Ирака, сделанные в полдень?

Мазар заглянул в свой блокнот.

— Есть только снимки со спутников. Сделаны в двенадцать часов семнадцать минут. До завтрашней второй половины дня полетов американских самолетов-разведчиков там не запланировано.

— Тогда достань мне снимки со спутника.

— Постараюсь. — Мазар поднялся. — Я совершаю преступление, за которое могу угодить под трибунал, но большой вины за собой не чувствую. — Он закрыл свой пустой «дипломат». — Сообщите мне, если получите подсказку от Всевышнего. А я пока займусь нашим шпионом.

Талман оторвал взгляд от досье Риша.

— А ты допрашивал тех четверых палестинских минометчиков?

— Конечно, — ответил Мазар. — Но они, естественно, ничего не знают. Во всяком случае, думают, что не знают. А мы по-своему истолковывали каждую мелочь, которая им кажется пустяковой. Вы знаете, как это делается.

— Что-нибудь выяснили? — поинтересовался Талман.

— Я убежден, что этих бедолаг послал Риш. Есть еще несколько незначительных зацепок, но я должен их проверить, прежде чем делать выводы. Буду держать вас обоих в курсе.

Ласков поднялся и пожал Мазару руку.

— Спасибо. Ты рискуешь, помогая нам.

— Да. — Носовым платком Мазар вытер со лба пот. — Так что за вами должок. И в один прекрасный день я потребую вернуть его.

— А если прямо сейчас? — Ласков написал что-то на мокрой салфетке. — Вот тебе награда от нас. — Он протянул Мазару салфетку.

Мазар взглянул на нее, и его глаза округлились от удивления.

— Ты уверен?

— Нет. Но это твоя работа. Проверяй.

Мазар сунул салфетку в карман рубашки и торопливо направился к площади, где поймал такси.

Глава 18

«Лир» снизился, но не слишком.

— Давайте собьем его, — предложил Брин.

Хоснер рассмеялся.

— Мы заключили перемирие до захода солнца и можем с пользой употребить эту передышку. Так что успокойся, Брин.

— Чепуха. Все равно они не станут атаковать нас днем. Так что никакой передышки они нам не дают.

Добкин оторвал взгляд от схемы ориентиров, которую сам рисовал.

— Это не совсем верно. Они могли бы весь день вести снайперский огонь и доставлять нам массу других неприятностей. Мне так же, как и тебе, сынок, не нравится это перемирие, но давай будем реалистами. — Он вернулся к схеме, нанося на нее возвышенности и впадины восточного склона. Автоматчик, расположившийся на позиции ночью или в других условиях ограниченной видимости, смог бы довольно эффективно вести огонь, пользуясь данными этой схемы и ведя огонь с помощью прицельных вех, установленных непосредственно перед огневой позицией. Добкин протянул схему Брину. — Держи.

— Мне она не нужна, генерал. У меня имеется оптический прицел.

— Батареи почти сели, да и оптика может повредиться.

— Не дай Бог, — заметил Хоснер. — Это ведь одновременно и наше лучшее оружие, и средство раннего обнаружения противника.

— Поэтому оно и находится в моих руках, — похвалился Брин и неохотно взял схему.

Ноеминь Хабер сидела, прислонившись спиной к земляной насыпи. Вокруг головы, на манер арабского головного убора, у нее было повязано полотенце.

— А ты не умрешь от скромности, — заметила она.

Брин проигнорировал ее слова.

Добкин посмотрел на Ноеминь. Полотенце скрывало ее длинные черные волосы и лоб. Лицо девушки показалось ему знакомым.

— Твоя фамилия Хабер, не так ли?

Она настороженно посмотрела на него.

— Да.

— Что ж, неудивительно, что ты попала в одну команду с этим головорезом.

— С кем?

— Не обращай внимания. — Добкин повернулся к Хоснеру. — Эта девушка участвовала в армейских соревнованиях по стрельбе.

Брин повернулся к ней, на его лице было написано искреннее удивление.

— Почему ты никогда не говорила об этом?

Ноеминь встала и обратилась к Добкину:

— Генерал… я… я просто вызвалась быть его помощницей… посыльной. Да, может быть, я пришла на эту позицию именно потому, что узнала о винтовке с оптическим прицелом. Но… стрелять по мишеням и по живым людям — это далеко не одно и то же, не так ли? Я не думаю…

Добкин с симпатией посмотрел на нее.

— Иаков…

Хоснер подошел к девушке и грубо схватил ее за руку.

— Послушай, ни один из моих людей не может сравниться с Брином в меткости стрельбы. А когда я спрашивал всех на этом холме, нет ли у кого снайперской подготовки, никто не вышел вперед. Ты скрыла от меня, что прошла специальную подготовку, и, видит Бог, ты ответишь за это! Отныне считай себя снайпером. И, когда сегодня ночью увидишь, как эти самцы-ашбалы взбираются на холм, подумай, что они сделают с тобой, если захватят его.

Девушка повернулась и побежала вниз по склону.

Брин выглядел смущенным.

— Я позабочусь о ней, шеф.

— Позаботься, — бросил Хоснер и зашагал в направлении «Конкорда». Добкин последовал за ним.

Все работы завершить утром не удалось, и теперь, в середине дня, в самое пекло, большинство людей сделали перерыв в работе, как это делалось в Израиле, да и на всем Ближнем Востоке. Они сидели под «Конкордом», большие дельтовидные крылья защищали их от лучей палящего солнца.

Команда, разбиравшая имущество внутри самолета, вытащила пищу, к которой вчера пассажиры едва притронулись, и с помощью горелки начала разогревать ее на алюминиевых листах. Всевозможные напитки сложили отдельно в яму, вырытую под самолетом. Там были и бутылки вина из багажа, и банки с соком, и коктейли с бортовой кухни. Пассажирам разрешено было брать дополнительный багаж, в результате чего каждый прихватил с собой массу пакетов с израильскими продуктами — как в качестве подарков, так и для себя. А от напряженной работы у всех разыгрался зверский аппетит.

Иаков Лейбер, назначенный Хоснером ответственным за запасы продовольствия, похоже, хорошо справлялся со своими обязанностями. Хоснер положил руку на плечо маленького стюарда.

— Какова обстановка, стюард?

Лейбер вымученно улыбнулся.

— Мы можем есть и пить, как короли… один день.

— А что мы будем делать, скажем, еще два дня?

— Страдать от голода и жажды… но не умрем.

— А три дня?

— Жажда совсем замучит.

Хоснер кивнул. Если продолжать заниматься физическим трудом на такой жаре, через три дня начнется обезвоживание организма. А может, и еще раньше. Тогда никто не сможет разумно рассуждать, все мысли будут только о воде. А это конец, даже если оборона еще будет держаться. Столько осад закончились подобным образом! Еда не проблема. Люди могут неделями почти ничего не есть.

— Я тщательно рассчитал количество воды в резервуаре, — подал голос Лейбер. — Получается по пол-литра в день на человека.

— Маловато.

— Да, сэр. — Стюард опустил взгляд на землю и отшвырнул ногой кусок глины. — Мы можем вырыть колодец.

Хоснер окликнул Добкина, стоявшего возле загона для скота.

— Нашел что-нибудь интересное, да?

— Похоже на то, — крикнул в ответ Добкин. — Разрушенная крепость, засыпанная пылью и обломками. — Он подошел ближе. — Ну, что тут?

— Я собираюсь вырыть колодец, — сообщил Хоснер.

Добкин покачал головой.

— Ты найдешь под землей много интересных предметов, но только не воду. Во всяком случае, пока не докопаешься до уровня Евфрата. — Он приблизился к Хоснеру и Лейберу. — А почему бы нам не послать людей за водой к реке?

Теперь Хоснер покачал головой.

— Ты же знаешь, у них вокруг расставлены часовые.

— С наступлением темноты. Мы сможем добыть воду, если они не будут атаковать с западного склона. Я сам возглавлю группу.

— Сегодня вечером тебе придется сделать телефонный звонок из гостиницы.

Добкин рассмеялся.

— У меня нет местных монет.

Хоснер улыбнулся в ответ.

Добкин посмотрел на протекавший внизу Евфрат.

— Они набивали глиной и илом деревянные формы и выкладывали их на солнце, — сказал он как бы между прочим. — Солнце высушивало кирпичи, а в качестве строительного раствора они использовали ил Евфрата. А в кирпичах выдавливали клеймо. Львов и мифологических зверей. Цари приказывали также выдавливать на каждом кирпиче свои имена. «Я, НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА, СЫН НАБОПАЛАСАРА, ЦАРЯ ВАВИЛОНА». А иногда кирпичи покрывали красной, синей, желтой или зеленой глазурью. Они построили самый красивый и разноцветный город в мире. — Добкин откинул ногой кусок бурой земли и сделал несколько шагов. Он устремил взгляд на запад, через бесконечные, покрытые грязью равнины, освещенные лучами красно-желтого солнца, которое еще стояло высоко над горизонтом. — А потом они захватили Израиль и угнали евреев на реки вавилонские. Вот сюда, Иаков. Евреи стояли прямо здесь и укладывали кирпичи, скрепляя их илом, чтобы эта крепость могла выстоять под ударами войск персидского царя Кира. Это было две с половиной тысячи лет назад. Но Кир захватил Вавилон и отпустил евреев домой. Почему? Кто знает? Но они ушли. Вернулись в Израиль. И нашли Иерусалим в руинах. И все же они вернулись в него, вот что важно. — Он поднял взгляд, как бы возвращаясь к реальности. — Но для нас более важно то, что не все из них вернулись в Израиль.

— Что ты имеешь в виду?

— Здесь еще могут быть еврейские пленники, живущие «при реках Вавилона».

— Ты серьезно? — не поверил Хоснер.

Лейбера тоже несколько смутили слова Добкина, он стоял в нескольких метрах от них и терпеливо слушал.

— Серьезно, — ответил Добкин. — Если только правительство Ирака не перевезло их в Багдад, что вполне возможно. Я говорю об иракских евреях, которых мы пытаемся вытащить отсюда. Их примерно человек пятьсот. Их судьба была одним из пунктов повестки мирной конференции.

— Думаешь, они еще до сих пор здесь?

— Они здесь уже две с половиной тысячи лет, так что будем надеяться, что их никуда не увезли. Их главная деревня находится на том берегу Евфрата, в местечке под названием Уммах. Километрах в двух вниз по течению, к северу от арабской деревушки Квейриш, которую мы видели.

— Они смогут нам помочь?

— Ох. Это действительно вопрос. Что это за евреи? Кто они? Почему их предки решили остаться в греховном Вавилоне? Кто знает? Конечно, они все-таки остались евреями, но столько лет были отрезаны от основных идей иудаизма. Одному Богу известно, на каком иврите они говорят… если вообще говорят на нем. — Добкин расстегнул рубашку. — Но уж это они точно знают. — Он вытащил висевшую на цепочке звезду Давида.

— Интересно, они знают, что мы здесь? — подал голос Лейбер.

Хоснер положил руку на плечо стюарда.

— Можешь быть уверен, о том, что мы здесь, знают все, кроме тех, кому это действительно надо знать. Кроме правительств Израиля и Ирака. — Он похлопал Лейбера по плечу. — Но они скоро нас найдут. А теперь я хочу, чтобы ты обыскал здесь каждый сантиметр и попытался найти еще еды и питья.

Лейбер кивнул и удалился.

Снова заговорил Добкин.

— Судя по тому, что я видел сегодня утром, я не смогу пробраться ночью к воротам Иштар. Местность мне незнакома, повсюду раскопки и часовые. Уверен, что ничего не выйдет.

— Тогда что ты предлагаешь?

— Местность на другом берегу Евфрата равнинная, и, похоже, палестинцев там нет. Ночью я спущусь к реке, если хочешь, вместе с людьми, которые пойдут за водой. Они наберут воды из Евфрата и вернутся, а я переплыву на другой берег.

— А часовые?

Добкин пожал плечами.

— Когда начнется стрельба на восточном склоне, часовые на берегу реки ничего не услышат. К тому же к двум или трем часам ночи они замерзнут и устанут и будут благодарить судьбу, что не находятся в рядах атакующих. Я сумею пробраться.

На лице Хоснера было написано сомнение.

— А если ты переплывешь реку и доберешься до деревни, где живут евреи, то что тогда? Что ты надеешься там найти?

Добкин и сам не знал, что ожидал там обнаружить. Если у них даже и есть какой-нибудь автомобиль, то все равно дороги непроходимы. А телефона у них наверняка нет. На осле путь до Багдада займет много дней. Может, можно будет добраться до Хиллы, но тогда снова придется переплывать реку. А если на лодке? На моторной лодке можно добраться по реке до Багдада за пять или шесть часов. А на обычной можно доплыть до Хиллы менее чем за час. Ну и что тогда? Здравствуйте, я генерал израильской армии Добкин, и я…

— Чему ты улыбаешься? — спросил Хоснер.

— Да так, своим мыслям. Я совсем забыл об этой деревне, но подумал о ней в тот момент, когда понял, что мы очутились в Вавилоне. Стоит ли нам втягивать во все это ее обитателей? Неужели у них мало своих проблем?

— Не больше, чем у нас, — ответил Хоснер. — И советую тебе на будущее не скрывать такую информацию, генерал. Как я понимаю, у тебя есть два варианта: гостиница возле ворот Иштар или еврейская деревня Уммах.

Добкин кивнул. Но мог ли он идти к этим евреям, которые вели примитивный образ жизни в глиняных лачугах, заявлять им о духовном родстве и просить помощи? И Добкин решил для себя, что может. А не учинит ли Риш расправу над этими несчастными, если узнает об этом? Наверняка учинит. Но какой другой выход? Выхода не было.

— Ночью я попытаюсь добраться до деревни.

— Хорошо. Я бы предпочел, чтобы ты пробрался в гостиницу, но решай сам. — Они вместе направились к загону для скота. На ходу Хоснер добавил: — Я не смогу выделить тебе пистолет.

— Ладно.

Еще несколько шагов они прошли молча, потом Хоснер покашлял и сказал:

— Я просил министра иностранных дел…

— Да, — оборвал его Добкин, — я нашел нужное лекарство. Наперстянка. У одного из помощников министра плохое сердце, так что у него запас этого лекарства на целый месяц. Двухнедельный запас я забрал.

— Надеюсь, этого хватит.

— Я тоже.

Из загона вышел Бург с двумя стюардессами — Рашель Баум и Бет Абрамс. Их светло-голубая форма пропиталась потом и еще чем-то, похожим на кровь и йод. Они одарили Хоснера откровенными взглядами, в которых явно читалась смесь страха и презрения, и продолжили свой путь.

Бург пожал плечами.

— Они и на меня так смотрят. Весьма трогательно ухаживали за своим пациентом — пленным арабом, пока я не взял его в оборот. Никто не понимает нас, Иаков.

— Он сообщил что-нибудь новое? — поинтересовался Хоснер.

Бург сунул в рот незажженную трубку.

— Кое-что. — Он проводил взглядом «Лир», взявший курс на запад через Евфрат. — А не полетел ли он в базовый лагерь за минометами и гранатами?

Хоснер тоже проводил взглядом самолет, скрывшийся в лучах солнца.

— Тогда нам ночью придется немного потяжелее.

Добкин закурил сигарету.

— Рад, что меня не будет здесь в это время.

— Значит, уходишь? — спросил Бург.

— Да. Сегодня ночью, пока вы будете ловить пули, я буду есть мацу, жареного барашка и отплясывать еврейские танцы.

— Уж больно ты размечтался, генерал.

Добкин рассказал Бургу о еврейской деревне.

Тот выслушал и кивнул.

— Извини за шутку, но кошерным тут не пахнет, Бен. Придерживайся лучше начального плана.

— Я полагаюсь на свою интуицию.

Бург пожал плечами. В любом случае подобная попытка была самоубийством.

— Между прочим, пленный сообщил, что Салем Хамади, лейтенант Риша, гомосексуалист. А это как-то не вяжется с установленными нормами морали.

— Кого это волнует? — спросил Хоснер.

— Будет волновать Салема Хамади, когда ночью мы на полную громкость объявим этот факт через самолетные динамики.

Хоснер рассмеялся.

— Это низко.

— С ними все методы хороши. А динамики уже вытащили на периметр?

— Вытащили, — ответил Добкин.

Хоснер отправился в тень под крыло «Конкорда». Лестница из земли и глины к крылу была завершена, и он прислонился спиной к ее торцу, почувствовав первое нарастающее дуновение горячего ветра. Бекер сообщил, что показания самолетного барометра стремительно падали весь день.

— Кто-нибудь знает, как здесь называется восточный ветер?

— Шерхи, — ответил Добкин. — А ты его ощущаешь?

— Похоже, да.

— Плохо. Думаю, он похуже хамсина в Израиле.

— Почему это?

— Во-первых, он горячее. А потом, здесь только песок и пыль. Он поднимает пыль, и ты можешь задохнуться от нее. И умереть. Особенно на таком холме.

Хоснер оглядел местность. Пылевые вихри начали формироваться вокруг блуждающих песчаных дюн. Они кружились над холмиками, пропадали в высохших руслах, потом появлялись снова и устремлялись вперед, на запад.

Добкин проследил за взглядом Хоснера.

— Скажу тебе честно, не знаю, кому будет на руку эта пыльная буря с военной точки зрения.

— У нас и без нее хватает проблем, — заметил Хоснер. — Вполне могу обойтись и без еще одной. — Он посмотрел на Бурга. — Если ты закончил с пленным, то надо избавиться от него.

— Ты имеешь в виду отпустить.

— Да.

Добкин не согласился с ними.

Хоснер предложил ему сигарету.

— Позволь мне рассказать тебе пару историй. — Он плотнее прижался спиной к прохладному торцу земляной лестницы. — Во время осады Милана, в двенадцатом веке, его жители заполнили мешки из-под зерна песком и использовали их для укрепления крепостных стен. Осаждающие, которыми руководил германский император Барбаросса, решили, что в этих мешках зерно, и утратили боевой пыл. На самом деле в городе царил голод, но Барбаросса этого не знал. Спустя несколько лет Барбаросса осадил итальянский город Алессандрию. Один из крестьян вывел из города свою корову попастись, и солдаты Барбароссы захватили его в плен. Когда они зарезали корову, чтобы съесть, то обнаружили, что ее желудок набит отборным зерном. Крестьянин объяснил, что сена и фуража в городе очень мало, но зато полно зерна, которым и кормят скот. Барбаросса вновь упал духом и снял осаду. А на самом деле люди в Алессандрии голодали, а затея с крестьянином и коровой была просто хитростью.

— И ты намерен организовать подобную хитрость, — предположил Бург.

— Да. Мы устроим вечеринку с песнями и танцами. Сделаем вид, что у нас полно еды и питья. Все оружие сложим в загоне, во все пустые магазины вставим по одному патрону, чтобы они казались полностью оснащенными. Притворимся, что еда и боеприпасы нас не волнуют. Соорудим макет пулемета и установим его подальше, чтобы издалека он сошел за настоящий. Придумаем еще какие-нибудь военные хитрости, чтобы это выглядело так, будто у нас здесь находится на отдыхе и переформировании Третья бронетанковая дивизия. А потом отпустим господина Мухаммада Ассада.

— Но все это шито белыми нитками, — с сомнением произнес Добкин.

— Для Риша и его офицеров. А ашбалы задумаются. — Хоснер посмотрел на Бурга.

— Почему бы и нет? Я с тобой согласен.

Хоснер, Добкин и Бург зашли в загон. Каплан так и лежал на животе возле стены, но выглядел неплохо. Четверо других легкораненых мужчин, включая и Джошуа Рубина, играли в карты. Раненая стенографистка Рут Мандель лежала укутанная одеялами, ее, похоже, знобило. Пленный палестинец испуганно взглянул на Бурга. Хоснер заметил, что у араба сломан нос. Ему не нравилась идея держать пленного вместе с ранеными, но загон являлся единственным закрытым местом, не считая «Конкорда», в котором на солнце стояла страшная жара. Да и к тому же раненые могли приглядывать за пленным. Как бы там ни было, потери у обороняющихся были незначительными, так что пусть господин Мухаммад Ассад сообщает эту информацию по возвращении к своим.

Вернулись стюардессы, и одна из них, Бет Абрамс, сняла повязку с раны Каплана. Рана начала гноиться, источая очень неприятный запах. Да и вообще, во всем загоне, сложенном из глиняных кирпичей, стоял запах несвежих повязок и потных тел. Бет Абрамс помазала открытую рану Каплана какой-то желтой кашицей.

— Что это? — строгим тоном спросил Хоснер.

Бет Абрамс подняла голову, несколько секунд разглядывала Хоснера, потом ответила:

— Это местное растение, обладающее вяжущими свойствами. Как гамамелис[8].

— Откуда ты знаешь?

— Я читала об этом, когда проходила армейские курсы медицинской подготовки. — Объясняя, Бет продолжала осторожно смазывать рану кашицей. — Плоды у него желтые, как лимон, гладкие, размером с теннисный мяч. Они лежат на земле на длинных стеблях. Название растения я забыла, но описание точно соответствует. Они растут на склоне. Я эту кашицу для всего использую, потому что спирта больше не осталось. — Она наложила повязку на рану и отошла.

Хоснер повернулся к Каплану.

— Ну, как твоя задница?

Каплан через силу рассмеялся.

— Эти стюардессы всю ее залепили какой-то желтой слизью. Они не шутят, когда говорят: «Летайте самолетами „Эль Аль“, и с вами будут обращаться, как с царем Соломоном».

Хоснер улыбнулся. Каплан напоминал ему Матти Ядина, и Хоснер подумал, что надо будет помочь ему продвинуться по службе.

— Эта маленькая Бет Абрамс еще та стерва, но она смотрит на твою задницу отнюдь не с медицинским интересом. Не забудь об этом, когда вернешься в Лидду.

— Я вспомню сегодня же ночью.

Хоснер заметил, как судорожно вздрагивает во сне Хайм Тамир, тяжело раненный во время ночной контратаки.

Он направился в другой конец загона, где легкораненые играли в карты, и обратился к Джошуа Рубину.

— А ты никогда не говорил мне, что ты псих.

Рубин, рыжеволосый парень лет двадцати, собрал карты и поднял взгляд на Хоснера.

— А вы никогда не спрашивали. Кто забрал мой «узи»?

— Про «узи» можешь забыть. Когда тебя принесли сюда, в магазине осталось всего три патрона.

— Все равно пусть вернут. Мне он самому нужен. Если они нас сомнут, я хочу убить первого же ублюдка, который войдет в эту дверь.

— Хорошо. Я тебе его верну. — Хоснер оглядел раненых. Обычные люди, гражданские, которые прошлой ночью некоторое время находились в состоянии безумия. А сейчас они выглядели вполне нормальными. Да и были нормальными. Играли в карты, спорили. Что об этом думает Мириам Бернштейн? Понимает ли она, что эти хорошие люди были убийцами, а убийцы — хорошими людьми? Понимает ли она, что такой человек, как Исаак Бург, может улыбаться и застенчиво вертеть в руках свою трубку, а потом сломать нос раненому пленному, оставаясь при этом хорошим парнем? Главное выжить. Ради этой цели можно пойти на все.

Глава 19

Лучи солнца, отраженные обшивкой «Конкорда», казались жарче обычного. Хоснер и Бург стояли возле самолета, прикрывая руками глаза от слепящего солнца, и разглядывали развороченную хвостовую часть. Хоснер снова подумал о том, почему ему в голову ни разу не пришла мысль проверить отсеки самолета, в которые был закрыт доступ. Однажды обшивку «Конкорда» проверяли с помощью рентгеновских лучей, но никто и не подумал проверить посторонние затемнения. Так почему же он не подумал об этом?

Претензий у Хоснера не было только к одному человеку — к Ахмеду Ришу. Свою работу Риш выполнял хорошо, а обязанностью Хоснера было не допустить этого. Хоснер понимал, хотя тщательно и скрывал это, что больше всего ему не дает покоя то, что Риш обвел его вокруг пальца. Это было уже глубоко личным оскорблением. Вроде пощечины. И может быть, теперь из-за своей чрезмерной гордости он, Хоснер, вел людей на верную смерть? Нет. Он поступал так, как поступал Израиль уже много лет. Никаких переговоров с террористами. Жесткая линия поведения. Никаких уступок. Да, эта позиция соответствовала его настроению, но он не примешивал сюда личные интересы. И все же эта мысль не давала ему покоя. Хоснер повернулся к Бургу.

— Есть еще какие-нибудь неотложные дела?

Бург отвернулся от хвостовой секции и указал на впадину, расположенную примерно в двухстах метрах от них.

Там Абдель Маджид Джабари и Ибрагим Али Ариф рыли яму под туалет, пользуясь теми же подручными средствами, что и все остальные: заостренными алюминиевыми стойками они долбили твердые слои, а листами обшивки отгребали глину и пыль. Чтобы не пораниться об алюминиевые стойки, они обмотали руки тряпками.

— Я поговорил с ними, — сообщил Бург. — Они оба члены кнессета, и не мое дело сомневаться в их лояльности, но ситуация потребовала этого. Они слегка обиделись и очень разозлились. Может быть, ты сможешь сгладить этот инцидент?

Некоторое время Хоснер наблюдал за обоими арабами.

— Хорошо. Всем нам придется ответить за свои действия, если мы вернемся домой, не так ли, Исаак? Они находятся в затруднительном положении, но не думаю, что предательство смогло бы спасти их. Они больше нашего не хотят, чтобы Риш захватил этот холм. Ведь он не просто убьет их. Ты же знаешь, что они делают с предателями.

Бург кивнул.

— Да, приятного мало. — Он вытащил из кармана свою трубку. — Кстати, твоя подруга, миссис Бернштейн, устроила мне суровый выговор за то, что я посмел усомниться в лояльности Джабари и Арифа. И еще за мои методы допроса пленного. Она сказала, то мы все превратились в настоящих варваров. Она права, конечно, но ведь мы с тобой не считаем, что это так уж плохо, не так ли, Иаков? А вот она считает. Почему же эти обливающиеся кровью сердца отказываются видеть мир таким, каков он есть?

— Все они прекрасно видят, Бург. Но не могут не воспользоваться возможностью поучить морали таких негодяев, как мы, которые вынуждены копаться в дерьме. А они с легким сердцем будут посещать мирные конференции и совещания по разоружению.

— Ну, я не так суров в своей оценке, как ты. Но, как бы там ни было, она доставляет мне неприятности, и я думаю, тебе следует что-то предпринять в связи с этим.

— Что, например? — Хоснер уставился на Бурга.

Бург тоже уставился на него.

— Что хочешь.

Хоснер вытер ладони о брюки.

— Я подумаю.

Уходя от Бурга, Хоснер обратил внимание на то, что вблизи южного склона земля понижалась, образуя мелкую впадину. Добкин считал, что здесь находился внутренний двор крепости, а южный гребень на самом деле был городской стеной, протянувшейся от крепости вдоль реки на юг. Северный гребень тоже напоминал засыпанную стену. Если бы сами гребни не были такими узкими, они могли бы представлять из себя удобные для ашбалов направления атаки. Хоснер согласился с Добкиным, что гребни не выглядят естественными образованиями, а генерал сравнил их холм с трупом, завернутым в толстый саван. А если вы имеете представление об анатомии человека, то по впадинам и возвышенностям савана нетрудно будет определить, где у трупа ноги, руки, лицо, живот и грудь. То же самое и с древними городами. Внутренние дворы и сторожевые башни. Стены и крепости.

Оба араба прекратили работу, заметив приближающегося Хоснера.

— У меня не было возможности поздравить вас с успешной обороной Вавилона прошлой ночью, — обратился к нему Джабари.

— Вы сильно преувеличиваете мои заслуги, — ответил Хоснер.

Ариф тяжело дышал, восстанавливая дыхание. Он был раздет по пояс, при дыхании его живот тихонько подрагивал.

— Я тоже хочу вас поздравить.

Хоснер кивнул. Некоторое время он молчал, потом заговорил:

— Есть ли у меня какие-либо причины сомневаться в вас?

Джабари подошел к Хоснеру и остановился в нескольких сантиметрах от него.

— Нет.

— Тогда не будем больше возвращаться к этой теме. Думаю, Бург хотел бы извиниться перед вами, но его воспитание не позволяет ему сделать это. — Хоснер огляделся вокруг. — У меня для вас обоих есть важная работа ночью.

— Даже более важная, чем рыть туалет? — спросил Ариф.

— Думаю, да, — ответил Хоснер и сел на край незаконченной ямы, свесив ноги вниз. Джабари и Ариф уселись рядом, и Хоснер начал объяснять им свою задумку.

Добкин и Бург объявили очередной перерыв в работе и передали приказ устроить шоу для пленного араба. Все охотно согласились принять участие в представлении, хотя танцы и песни отняли у них последние силы. Пять автоматов «АК-47» и около десяти пистолетов были небрежно сложены возле стены в загоне, как будто это было лишнее оружие. Боеприпасы валялись рядом. Маркус, сотрудник службы безопасности из команды Хоснера, зашел в загон с автоматом «узи» на плече и отдал его Рубину, который демонстративно сунул его под одеяло. Поговорив немного с Рубиным, Маркус ушел. Проведать Рубина и Каплана зашел и другой сотрудник службы безопасности — Алперн. В руках он тоже держал «узи», правда, несколько запыленный. Это был тот же самый, единственный, «узи», который Рубин передал Алперну через дыру в стене.

Зашел в загон и Брин, чтобы продемонстрировать винтовку «M-14». Мухаммад Ассад увидел винтовку и уставился на оптический прицел. Брин заметил этот взгляд. Единственным секретным оружием израильтян являлся ночной прицел, и Хоснер приказал не показывать его пленному. Брин обратился к Ассаду на иврите, которого пленный не понимал.

— Нет, мой друг, это не тот прицел, с помощью которого тебя настигла пуля. У нас есть другой. Но тебе не следует знать об этом.

Ассада роскошно накормили едой из бортовой кухни и деликатесами из багажа пассажиров. Некоторая еда, похоже, даже привела его в изумление, но он все попробовал. Одна из стюардесс налила раненым в пластиковые стаканчики воды из термоса, они сделали по нескольку глотков. Рубин отпил половину, а оставшуюся в стакане воду передал через дыру в стене. Если Ассад и заметил, что раньше они не расходовали воду так расточительно, то не подал виду.

Из загона Ассада вывели люди Хоснера — Яффе и Алперн. Прежде чем ему завязали глаза, пленный успел заметить несколько десятков бутылок и банок, заполненных авиационным топливом и сложенных в яме возле загона. Стюард Дэниел Якоби на его глазах продолжал заполнять стеклянную посуду из канистры с топливом, Эстер Аронсон крутила фитили из полос одежды. Тут все было чисто, без обмана, и эта картина произвела на Мухаммада Ассада сильное впечатление.

Алперн крикнул Эстер Аронсон, чтобы она бросила ему полоску ткани для повязки. Как ей и было велено, Эстер замешкалась, и Алперн сердито закричал, чтобы она поторопилась.

А Яффе тем временем повел Ассада к периметру. Бросив быстрый взгляд в сторону, пленный заметил оружие, которое принял за тяжелый пулемет, установленный на треноге. На самом деле это была всего лишь сломанная опора передней стойки шасси, вымазанная сажей и установленная на треногу-штатив для фотоаппарата, найденную в вещах пассажиров. Стреляные гильзы, связанные вместе проволокой, поблескивали на солнце, словно пулеметная лента. Может быть, у Ассада и возник вопрос, каким образом на борту самолета мог оказаться тяжелый пулемет, но этого вопроса он не задал. За эти несколько секунд он увидел все, что израильтяне хотели показать ему, а затем Алперн завязал ему глаза. Пленного сопроводили к краю периметра, провели между двумя большими алюминиевыми отражателями солнечных лучей, перевели через траншею и бруствер. На середине пути Ассаду развязали глаза и дали в руки алюминиевую трубку, к которой был прикреплен белый носовой платок. Яффе тем же тоном, которым, должно быть, Господь говорил с женой Лота, велел Ассаду не оглядываться. Несмотря на рану, Ассад довольно резво припустился вниз по склону.

Хоснер приказал прекратить спектакль и разыскал Бурга и Добкина. Они стояли на возвышенности, бывшей когда-то сторожевой башней, где прошедшей ночью располагался командно-наблюдательный пункт. Горячий ветер колыхал сделанный из футболки флаг, и изображение портового района Тель-Авива тихонько шевелилось.

— Какое у нас следующее важное дело? — спросил Хоснер.

— Надо еще раз поговорить с Бекером, — предложил Бург. — Он в кабине.

Они направились к «Конкорду». Под покореженной носовой стойкой шасси возвышалась утрамбованная земляная насыпь, на ней на спине лежал Кан, засунув руки в нишу для колеса. Он вспотел и весь перемазался в смазке. Хоснер подумал, не лучше ли было использовать его бурную энергию для рытья ям-ловушек, но ничего не сказал.

— Какие успехи? — окликнул его Добкин.

Кан прервал свое занятие и поднялся.

— Никаких. Пока никаких. Но, думаю, скоро будут.

Добкин кивнул.

— Хорошо.

— Надеюсь, нам хватит батарей и оставшегося топлива запустить установку, если я починю ее. — Кан выразительно посмотрел на Хоснера.

— А для чего? — спросил тот. — Чтобы можно было пользоваться кондиционерами? — Он забрался на насыпь. — Если вы не можете установить связь, используя батареи, то не думаю, что вам поможет генератор.

Кан промолчал.

Хоснер оглядел носовую часть самолета.

— Все технари пытаются исправить что-нибудь сломанное, такова уж их натура. Ты зациклился на этой чертовой силовой установке, Кан, но я не понимаю, какая польза нам будет от ее починки. — Хоснер запрыгнул на крыло.

Оставшиеся позади Добкин и Бург тихо разговаривали с Каном.

В пассажирском салоне стояла жара, как в печи, и, хотя Хоснер уже долгое время не пил воды, он сразу вспотел. В салон долетали звуки, сопровождавшие работу по разборке хвостовой части. Проходя через кухню, Хоснер заметил, что из нее вытащили все, что только можно. Горел указатель скорости, и это означало, что Бекер пользовался аварийным питанием. Табло так и показывало «M 0-00», что почему-то вызвало у Хоснера раздражение. Для чего инженер-электрик во Франции подключил указатель скорости в пассажирском салоне к системе аварийного питания? Зачем пассажирам знать, с какой скоростью летит самолет в аварийной ситуации? Хоснер представил себе, что пассажиры «Конкорда 01», должно быть, видели, как падает скорость после взрыва. Интересно, какую скорость показывал указатель, когда самолет начал кувыркаться?

Еще не дойдя до кабины, Хоснер почувствовал неприятный запах. Он заглянул в кабину. Гесс так и сидел в кресле, склонившись над приборной доской, но тело его уже окоченело и выглядело очень неестественно. Горячий ветер дул в кабину через дыру в лобовом стекле. Бекер в наушниках слушал радио.

Хоснер шагнул внутрь.

— Я хочу, чтобы его убрали отсюда, — громко заявил он.

Бекер снял наушники.

— Это мое дело. Он останется здесь, пока они не будут готовы похоронить его.

Хоснер не знал, что сейчас происходит в голове Бекера, да и не хотел даже гадать об этом. Какая разница, где находится тело? Может быть, даже и к лучшему, что остальные его не видят. Если бы только этот чертов раввин не…

— Я спросил, не хочешь ли сам послушать радио? — прервал его мысли голос Бекера.

— Что? Нет. Не хочу. А ты слышишь что-нибудь? Пытаешься передавать?

— Я уже говорил тебе, днем передачи затруднены.

— Верно. Возможно, нам больше повезет ночью.

— Нет, не повезет.

— Почему?

— Понимаешь, я все-таки поймал одну передачу.

Хоснер подошел ближе.

— Что за передача?

— Передавал один парень по имени Ахмед Риш. Когда летал над нами. Сказал, что надеется на понимание Иаковом Хоснером того, что на карту поставлены жизни людей и все такое прочее. Еще похвалил меня за хорошее пилотирование. Приятный парень. — Бекер позволил себе рассмеяться. — Если мы не сдадимся, то он снова прилетит с наступлением темноты и будет глушить меня.

— Сукин сын.

— Да, он заготовил для нас массу сюрпризов. И все плохие. — Бекер вернулся к своему занятию. — А ты не можешь сбить его?

Хоснер вытер пот с шеи.

— С какой высоты он может глушить тебя?

— С какой захочет. У него мощный источник питания и прямая видимость.

— Тогда мы не сможем сбить его, если только у тебя в заначке нет ракет класса «земля — воздух».

Бекер встал и натянул мокрую одежду.

— Кстати, Хоснер, я хочу, чтобы мне предоставили полное право распоряжаться всем, что касается самолета. Недавно двое твоих людей пытались оторвать провода, соединяющие радио с батареями.

Хоснер кивнул.

— Хорошо. — Он заметил, что у Бекера болезненный цвет лица, а губы потрескались. — Выпей воды.

Бекер двинулся к двери.

— Пойду-ка я рыть могилу. — Он вышел из кабины.

Хоснер уставился на рацию. Через несколько минут кабину покинул и он.

Хоснеру не хотелось встречаться с Мириам, но избежать подобной встречи было невозможно. Она стояла на крыле вместе с другими мужчинами и женщинами — членами мирной делегации. Хоснер обратил внимание, что люди собирались в группы в соответствии со своим рангом, Мириам, например, не общалась с младшими помощниками и экипажем.

Все столпились возле хвостовой части самолета, продолжая разбирать ее. Чтобы не оцарапать руки о покореженный металл, Мириам обернула их тряпками, ее одежда пропиталась потом и была покрыта пылью. Она медленно прошла по раскаленному крылу и остановилась на передней кромке, расставив ноги, чтобы не потерять равновесие.

— Похоже, все считают тебя героем, — обратилась Мириам к Хоснеру.

— Я и есть герой.

— Значит, герой, да? Но на самом деле никто не любит героев. Их боятся и ненавидят. Ты это знаешь?

— Разумеется.

— Ты искупил свою вину за то, что не обнаружил бомбу, заложенную больше года назад во Франции? — Мириам кивнула в сторону хвостовой части «Конкорда». — Сможешь ты теперь снова спокойно жить среди людей?

— В твоих устах это звучит почти как приглашение.

— Так воспользуйся им.

Хоснер ничего не ответил.

— Что еще сказал вам Риш? — спросила Мириам.

— Он просто хотел поговорить со мной о днях, проведенных в тюрьме Рамлы.

— Мы имеем право знать все.

— Давай не будем начинать все сначала.

— Какие он предложил условия сдачи?

— А вы что, решились бы сдаться?

Мириам замялась.

— Только ради сохранения наших жизней.

— Наши драгоценные жизни не стоят национального позора.

Мириам покачала головой.

— И что я нашла в тебе такого, что показалось мне привлекательным? Ты ведь на самом деле отвратительный тип.

— А неужели тебе не хочется укротить зверя, Мириам? Разве ты не из тех, кто творит добро? — Хоснер вспомнил ее теплые слова в самолете, когда она подумала, что он нуждается в поддержке.

Мириам, похоже, смутилась.

— Ты смеешься надо мной?

Хоснер вытащил из кармана окурок сигареты и долгое время разглядывал его. Внезапно Мириам показалась ему такой беззащитной.

— Послушай, Бург жалуется на тебя. Он говорит, что ты подрываешь моральный дух людей. Так что держи свое мнение при себе, пока у тебя не появится возможность высказать его в кнессете. Я не шучу, Мириам. Если он решит обвинить тебя в попытке внести раздор в наши ряды, я не смогу тебе помочь.

Она посмотрела на Хоснера, но ответила не сразу, ей надо было осмыслить его слова. Внезапно Мириам покраснела.

— Что? Какой еще раздор? Меня этим не запугаешь. У нас демократия, черт побери.

— Мы в Вавилоне. А здесь действует закон мести — око за око, зуб за зуб, и закон этот был установлен Хаммурапи[9] задолго до того, как Моисей донес его до нас. Наши далекие предки были злыми и жестокими, и для этого имелись свои причины — они жили в жестоком мире. А потом мы превратились в первейших в мире профессиональных пацифистов, и посмотри, что с нами стало. А сейчас, через много веков, мы снова воспитываем молодых мужчин и женщин бойцами. Нам может и не нравиться их поведение, но им на это наплевать. И еще им не слишком нравятся наши европейские корни. Если бы мои родители остались в Европе, то их бы, как и твоих, увезли в закрытых вагонах. Они были типичными евреями. А вот Ашер Авидар был полоумным… но знаешь что? Мне нравятся подобные полоумные. А вот такие люди, как ты, выводят меня из себя.

Мириам затрясло, слова вырывались у нее с придыханием:

— Если… если бы твои родители остались в Европе, то ты стал бы фашистом. Они бы признали тебя за своего.

Хоснер залепил ей пощечину. Мириам упала на крыло самолета и прокатилась несколько метров вниз. Она лежала, а раскаленный металл обжигал ее голые ноги.

Хоснер подошел к ней и помог подняться.

Люди, работающие на разборке хвостовой части, не таясь наблюдали за ними.

Хоснер схватил Мириам за руки и притянул ее к себе.

— Мы никогда не договоримся, Мириам, если будем продолжать оскорблять друг друга. — Он заглянул ей в глаза и увидел стекающие по щекам слезы. — Прости меня.

Мириам с неожиданной силой оттолкнула его.

— Убирайся к черту! — Сжав пальцы в кулак, она вскинула руку, но Хоснер схватил ее за запястье.

— А ты полна решимости, Мириам. Почему же ты не подставляешь для удара другую щеку? Из тебя еще выйдет хороший боец.

Она вырвалась, быстро пересекла сверкающее дельтовидное крыло и, пройдя через аварийный выход, скрылась в салоне.

Глава 20

По земляной насыпи Хоснер медленно спустился с крыла. Внизу его поджидал Бург. Хоснер вздохнул.

— Ну, что еще надо сделать?

— У меня такое ощущение, что я твой адъютант.

— Так оно и есть. И мой начальник разведки. Добкин мой начальник штаба, а Лейбер сержант по снабжению. У каждого есть свое задание, а у кого нет, тот его получит в ближайшее время.

— И даже Мириам Бернштейн? — закинул удочку Бург.

Хоснер посмотрел на него.

— Да. У нее тоже есть свое дело. Она заставляет нас быть порядочными, напоминает нам, что мы цивилизованные люди.

— Я предпочел бы, чтобы мне сейчас об этом не напоминали. Как бы там ни было, она просто любитель, пытающийся разбудить в людях чувство вины. А вот с тобой хочет поговорить профессионал. Это и есть следующее дело.

— Раввин?

— Раввин. А потом, я думаю, тебе следует поговорить с Макклуром и Ричардсоном. Как твой начальник разведки, я считаю, что здесь не все чисто.

— Например?

— Я не уверен. Но в любом случае, как твой адъютант, думаю, они могут рассчитывать на большее внимание и моральную поддержку с нашей стороны, поскольку являются среди нас единственными иностранцами. На их месте я бы давно уже ушел отсюда.

— Макклур несгибаем как скала. А Ричардсон, по-моему, слегка трусит. Я поговорю с ними. Что еще?

— Пока ничего на ум не приходит, если только ты не хочешь провести голосование по поводу предложения Риша о сдаче. Вечер уже близок.

Хоснер улыбнулся.

— Мы проведем его утром.

Бург кивнул.

— Да, утро вечера мудренее.

— А где Добкин?

— Последний раз, когда я его видел, он проводил урок по выкладыванию бруствера и рытью окопов.

— Это был последний урок перед выпуском?

— Пожалуй. А экзамен состоится сегодня ночью.

Хоснер кивнул.

— Передай ему, я хочу, чтобы до наступления темноты он провел урок по стрельбе. Как можно больше людей должны уметь обращаться с оружием. Если убьют автоматчиков, любой должен суметь заменить их.

— Хорошо. Если понадоблюсь, я буду в загоне. Я обещал стюардессам подменить их на несколько часов и подежурить возле раненых.

— Проследи, чтобы они ни в чем не нуждались.

— Разумеется.

Хоснер нашел раввина Левина разговаривающим с Бекером. Бекер копал могилу в небольшом холмике, с которого открывался вид на Евфрат.

Он остановился в нескольких метрах от них, ожидая, пока раввин заметит его.

Левин что-то сказал Бекеру, потом подошел к Хоснеру.

— Иаков Хоснер, Лев Вавилонский. Ты видел своего тезку во время вашей прогулки к воротам Иштар?

— Чем я могу быть полезен, рабби?

— Можешь начать с того, что точно расскажешь мне об условиях, предложенных Ришем.

— А для чего это вам? Мы все равно не принимаем их.

— Ты не принимаешь, я не принимаю, и большинство людей, находящихся здесь, не принимают. Но есть и такие, которые хотели бы их принять. Закон Божий учит нас, что в подобных ситуациях каждый человек должен сам решать вопросы, касающиеся его судьбы.

— Я не помню, чтобы об этом говорилось в Библии или в Талмуде. Похоже, вы сами выдумываете законы, устраивающие вас.

Раввин Левин рассмеялся.

— Тебя трудно обмануть, Иаков Хоснер. Но я скажу тебе то, о чем действительно говорится в Священном Писании. Самоубийство — это грех.

— Ну и что?

— Что? Тебе бы надо быть более информированным. Здесь присутствуют шестеро молодых людей, переводчики и секретари — две девушки и четверо юношей. Они активные участники Лиги обороны Масады[10].

— И что дальше?

— Они уговаривают людей принять то же решение, которое приняли последние защитники Масады, когда поняли, что больше не в силах удерживать крепость. То есть покончить жизнь самоубийством. Мне бы этого не хотелось, и думаю, тебе тоже. — Раввин бросил колючий взгляд на Хоснера.

Хоснер вытер вспотевшую шею. Ветер начал вздымать пыль, кружа ее над холмом. На дальнем берегу Евфрата тянулась бесконечная болотистая равнина. А когда-то там росли деревья, колосились поля высокой пшеницы, и путникам, приближавшимся с запада по древней Дамасской дороге, открывалась величественная панорама Вавилона. По этой дороге и пришли сюда пленные евреи. Должно быть, Вавилон выглядел тогда очень привлекательно.

— Ну, что скажешь? — спросил раввин.

Хоснер посмотрел на него и заговорил медленно и тихо:

— Вавилонский плен… концлагеря… погромы… Вы считаете, что еще живые люди совершают преступления против… я имею в виду, когда сопротивление становится невозможным… физически невозможным… человек просто… просто решает покончить со всем, черт побери. Чтобы не подвергаться унижению, насилию, пыткам. Человек расстается с жизнью, прежде чем они…

— Только Бог решает, кому умирать, а кому нет! Но не человек. Не Иаков Хоснер. Я этого не допущу! Мы не имеем морального права лишать себя жизни.

Хоснер снова вспомнил Авидара. Потом подумал о Мириам Бернштейн. Между двумя этими крайними философиями должен был быть компромисс.

— В самом конце, когда спасти ситуацию будет уже невозможно, те, кто пожелает сдаться, найдут способ сделать это. Те, кто решат сражаться до конца, будут сражаться. Ну а те, кто пожелают покончить жизнь самоубийством, исполнят свое желание. У вас есть еще что-нибудь ко мне, рабби?

Раввин Левин посмотрел на Хоснера взглядом, в котором смешались боль и отвращение.

— Соломоново решение. Но кое-что в этом решении не устроит и тебя. Если бы те две женщины согласились на блеф Соломона и позволили разрубить ребенка на две части, то царь Соломон оказался бы в положении убийцы, а не справедливого судьи. Вот и ты окажешься в положении убийцы. Твой компромисс для меня неприемлем. — Раввин замахал руками, голос его зазвучал громче. — Я настаиваю на том, чтобы ты сейчас же разрешил сдаться тем, кто хочет это сделать, и чтобы запретил самоубийства и даже какие бы то ни было разговоры об этом!

Хоснер заметил в руке раввина какой-то предмет, однако не мог как следует разглядеть его. Раввин продолжал кричать, но Хоснер остановил его, положив руку на плечо Левина и тихо сказав:

— Я не знаю. — Он опустил голову. — Я просто не знаю, рабби. Я устал от всего этого. Похоже, у меня уже нет желания выполнять роль командира. Я…

Раввин Левин тихонько взял Хоснера за руку.

— Извини, давай пока оставим этот разговор. Ты выглядишь очень усталым. Послушай, даю тебе слово, что не буду торопить тебя с принятием решения, пока ты не отдохнешь… пока не будешь чувствовать себя лучше.

— Хорошо. — Хоснер тут же пришел в себя. — Но и позже мне не хотелось бы возвращаться к этому разговору. — Он посмотрел на предмет в руке раввина. — Что это?

Левин понял, что столкнулся с сильным противником. Он одновременно и злился на Хоснера, и восхищался им.

— Что? — Раввин посмотрел на свою руку. — Ах, это просто мерзость. Я с большим отвращением взял ее в руки. Какой-то идол. Бекер нашел его, когда рыл могилу.

Хоснер вгляделся повнимательнее. Это была статуэтка крылатого демона, сделанная, похоже, из терракоты, хотя на секунду у Хоснера мелькнула дикая мысль, что это что-то вроде мумии. У демона было тело изможденного мужчины с преувеличенно большим фаллосом и самым отвратительным лицом, какое только приходилось встречать Хоснеру в произведениях искусства.

— Думаю, эта находка очень обрадует старину Добкина. Он надоел всем своими просьбами просеивать землю при строительстве укреплений. Позвольте мне забрать это.

Раввин повернул в руке статуэтку и вгляделся в ее лицо.

— Он действительно уродлив до безобразия, чтобы находиться в солнечном Божьем мире. Он принадлежит к другому времени и должен оставаться во мраке. — Раввин с такой силой сжал в руке статуэтку, что у него побелели костяшки пальцев.

Ошеломленного Хоснера словно парализовало. Порыв обжигающего ветра закружил пыль вокруг него, заслонив на секунду все перед глазами. Он закричал сквозь ветер и пыль:

— Не будьте глупцом. В двадцатом веке мы так не поступаем. Отдайте его мне!

Левин улыбнулся и ослабил хватку. Порыв ветра прошел, и коричневое облако пыли осело на землю. Он протянул статуэтку Хоснеру.

— Забери. Это бессмысленно. Господь посмеялся бы над моим суеверием, если бы я разбил ее. Отдай ее генералу Добкину.

Хоснер взял статуэтку.

— Благодарю. — Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем Хоснер повернулся и ушел.

Глядя вниз, Хоснер прошелся вдоль крутого склона, спускавшегося к Евфрату. До реки было около ста метров. Интересно, как Добкин рассчитывал незамеченным добраться до реки?

У подножия склона вдоль берега росли редкие запыленные кусты, напоминавшие по виду клещевину. Были там и заросли тростника, но Хоснер понимал, что в них наверняка дежурят ашбалы.

Воды Евфрата казались прохладными и манящими. Направляясь на юг вдоль периметра, Хоснер облизнул пересохшие губы. Когда он проходил мимо позиций, мужчины и женщины бросали свою работу и смотрели на него. Хоснер пошел быстрее.

Он остановился возле позиции Макклура и Ричардсона, отметив про себя, что окоп они отрыли довольно просторный, глубиной по грудь, обнеся его земляным бруствером. А перед бруствером из обивки самолетных сидений и распрямленных пружин соорудили солнцезащитный козырек. Козырек раскачивался под порывами ветра и, казалось, мог рухнуть.

— Ваша позиция выглядит, как форт Аламо[11], — заметил Хоснер.

Макклур разломал пополам спичку и расщепил конец у одной из половинок.

— А это и есть форт Аламо.

Оба американца с головы до ног были покрыты грязью и потом. Голубой мундир Ричардсона лежал в вырытой в стене окопа нише, он был аккуратно сложен и завернут в женские брюки. Хоснер понял, что, заботясь о своей форме, Ричардсон думает о будущем, и это не разозлило его, а лишь прибавило уважения к американцу. Он перешел к официальному разговору.

— Как вы уже, наверное, слышали, нам выдвинули условия сдачи. Мы принять этих условий не можем, но вы — можете. И причем без всяких угрызений совести и риска. Риш продержит вас ровно столько, сколько ему нужно будет скрывать от мира наше местонахождение. И, что бы здесь ни произошло, вас освободят. Я совершенно уверен, что он именно так и поступит. Арабы не хотят иметь никаких неприятностей с вашим правительством. Так что прошу вас, уходите. Это будет лучше для всех нас.

Макклур уселся на край окопа, скрестив перед собой длинные ноги.

— Я чувствую себя здесь важной фигурой. Я имею в виду то, что я единственный защитник западного склона, у которого есть оружие. Я тут тоже потрудился прошлой ночью и, думаю, даже смог удержать арабов от штурма нашего склона. А кроме того, я столько труда вложил в приведение в божеский вид этой позиции! Так что я, пожалуй, останусь.

Хоснер покачал головой.

— Вы оба тут мне не нужны. Только лишние заботы.

Некоторое время Макклур разглядывал свои ботинки, потом заговорил:

— Что ж, если хотите знать правду, то я и сам не хочу здесь оставаться. Но и не хочу рисковать, связываясь с Ришем. Если сегодня ночью вы начнете выколачивать из него дерьмо, он моментально забудет о нашем нейтралитете и примется вырывать нам кишки, пытаясь получить информацию о слабых местах обороны. Подумайте об этом.

Хоснер задумался и посмотрел на Ричардсона.

— А вы, полковник? — Он видел, что Ричардсон выглядит несчастным. Между американцами явно что-то происходило.

Ричардсон откашлялся.

— Я остаюсь. Но, черт побери, мне кажется, вам следует до наступления темноты еще раз попытаться вступить с ними в переговоры.

— Учту ваш совет, полковник. И все же, если вы измените свое решение… то тогда уже мне придется подумать о том, что сказал мистер Макклур.

— Вот и подумайте, — буркнул Макклур. — И пришлите сюда несколько бутылок с зажигательной смесью. Ночью я смогу закинуть одну из них вон в те кусты и заросли тростника, чтобы осветить весь берег реки.

— Хорошая идея, — сказал Хоснер. — Кстати, в интервале между заходом солнца и восходом луны генерал Добкин покинет периметр. Будет спускаться отсюда, с вашей позиции. Попытайтесь установить расположение и численность часовых внизу. И окажите ему посильную помощь.

Макклур не стал задавать никаких вопросов. Он просто согласно кивнул.

Добкин стоял возле большого, доходившего ему до груди, черного шарообразного баллона.

Хоснер, возвращавшийся с позиции Макклура и Ричардсона, заметил генерала, разглядывавшего баллон, и подошел к нему.

— Откуда, черт побери, взялась эта штука?

Добкин поднял взгляд на Хоснера.

— При взрыве хвостовой части его отшвырнуло, он лежал вон там, возле южного склона, закатился в яму. Его нашел Лейбер, когда разыскивал припасы. А я его приволок сюда.

— Очень хорошо. А что это за чертовщина?

Добкин похлопал ладонью по поверхности баллона.

— Кан говорит, что это баллон со сжатым азотом.

Хоснер кивнул. Баллон предназначался для дублирования гидравлической системы в аварийных ситуациях.

— Он нам может пригодиться?

— Думаю, да. Это же сила, энергия, ожидающая выхода.

— Он полный?

— Кан говорит, что да. Большая сила, если сумеем ею правильно распорядиться. У него есть клапан, видишь?

Хоснер постучал по баллону костяшками пальцев.

— Передай людям, что мне требуются идеи по поводу его использования. Это, кстати, поможет занять делом наших сверхактивистов. А то в пустую голову приходят мысли… о дьяволе. Да, вспомнил… — Хоснер показал Добкину статуэтку. — Что это?

Добкин осторожно взял статуэтку и зажал ее в ладонях, сложив их лодочкой. Долгое время он вглядывался в лицо демона, потом сказал:

— Это Пазузу.

— Прошу прощения? — Хоснер улыбнулся, но ответной улыбки со стороны Добкина не последовало.

Ногтем большого пальца Добкин соскреб грязь с неестественно большого фаллоса статуэтки.

— Злой дух ветра. Он приносит болезни и смерть.

С минуту Хоснер наблюдал за Добкиным, рассматривающим статуэтку.

— А она… ценная?

Добкин оторвал взгляд от идола.

— Нет, не особо. Это терракота. Этот экземпляр вполне обычный, но, правда, в хорошем состоянии. Кто его нашел?

— Бекер. Он роет могилу для Гесса.

— Нужное дело. — Добкин взял на палец немного слюны и протер лицо Пазузу. — Вообще-то я и не ожидал найти здесь что-либо стоящее. Здесь же находились укрепления и сторожевые башни крепости, на их верхушки нанесло всего по несколько метров земли и пыли. Трудно найти что-нибудь на такой небольшой глубине. — Он посмотрел на Хоснера. — Спасибо.

— Благодари раввина. Он с трудом поборол в себе неразумное желание разбить эту штуковину.

Добкин кивнул.

— Интересно, действительно ли оно было неразумным.

Остаток второй половины дня прошел в изнурительной работе. Траншеи стали длиннее и глубже, они змейками извивались навстречу друг другу и в некоторых местах соединялись.

Перед наступлением сумерек Хоснер дал людям отдохнуть и привести себя в порядок. Мужчинам было приказано побриться. Он ожидал возражений на этот счет, но их не последовало. Воду, которую использовали для бритья, затем смешали с пылью, и получился грязевой раствор для маскировки лица.

Надо было что-то делать и с баллоном сжатого азота. Он возвышался на коричневой земле, словно монолит — черный и безмолвный. Хоснер объявил награду в пол-литра воды тому, кто придумает, как его использовать.

Ветер усилился, стал горячее, пыль начала покрывать все и всех. Людям, страдавшим респираторными заболеваниями, было тяжело дышать.

Солнце зашло в шесть часов шестнадцать минут. Перемирие закончилось, и теперь судьба защитников холма снова находилась в их собственных руках. Хоснер наблюдал, как ярко-красный диск солнца опускался в заболоченную равнину, простиравшуюся к западу. Над головой, где ночь встречалась с днем, в темноте засверкали первые звезды. На востоке небо было уже черным, как бархат. По древнееврейским понятиям об измерении времени день почти закончился. Закончилась священная суббота.

Хоснер отправился к западному склону, где было поменьше народу, отыскал небольшую яму и улегся в нее. Он устремил взгляд в меняющее окраску небо. Воздух над пустыней быстро остывал, ветер перешел в легкий бриз. Хоснер, не мигая, разглядывал чарующую темноту усыпанного звездами неба. Таких ярких и близких звезд он не помнил с детства.

Хоснер с удовольствием вытянулся в теплой густой пыли. Темная половина неба медленно двигалась на запад. Невероятно красивое зрелище. Неудивительно, что обитатели пустынь во всем мире более фанатично, чем остальные люди, относятся к своим богам. Ведь до этих богов можно почти дотронуться, видеть их в потрясающей взаимосвязи земных и небесных явлений.

Вдали, на равнине, завыла стая шакалов. Их завывание приближалось очень быстро, и Хоснер догадался, что они бегут к Евфрату. Наверное, преследуют какую-нибудь несчастную маленькую жертву, решившую пробраться к реке под покровом темноты. Шакалы снова завыли, протяжно и злобно, потом раздались дикие вопли и звуки борьбы, а затем наступила тишина.

Сумерки продлились всего несколько минут после захода солнца, а потом наступила темнота, которую пилоты и военные называют окончанием вечерних навигационных сумерек.

Луна не появится еще несколько часов. Нападет ли Риш в темноте, как шакалы, или все же дождется восхода луны? Брин не заметил выдвижения ашбалов от ворот Иштар к рубежу атаки. У подножия холма расположилась только редкая цепь часовых. Но это ничего не значило. Если Риш собирается атаковать под покровом темноты, то и выдвигать своих людей на рубеж атаки будет в темноте. Любой командир так бы поступил. Значит, у обороняющихся было еще около получаса до начала возможной атаки. Достаточно времени, чтобы похоронить Моисея Гесса.

Она опустилась на колени рядом с Хоснером, лежавшим в неглубокой яме.

— Ну и местечко же ты нашел, вылезай отсюда.

— Здесь уютно, как в колыбели. — Хоснер не заметил ее приближения. Как же, черт побери, она отыскала его, откуда узнала, что он здесь? Должно быть, находилась где-то поблизости, когда еще было светло.

— Совсем не похоже. Здесь грязно и страшно. Вставай. Начинаются похороны.

— Так иди на них.

— Я боюсь. Вокруг совсем темно. Проводи меня.

— Никогда не хожу на похороны по воскресеньям. У нас есть еще пятнадцать минут. Давай лучше займемся любовью.

— Не могу.

— Из-за Ласкова?

— Да. И из-за моего мужа. Мне не нужны новые сложности.

— У меня много недостатков, Мириам, но сложностей я не создаю. — Хоснер мог слышать ее дыхание. Она была очень близко, может быть, меньше чем в метре от него. Он мог дотронуться…

— Неправда. За Тедди я смогу оправдаться. А вот за тебя — нет… ни перед кем. И уж тем более перед собой.

Хоснер рассмеялся, засмеялась и Мириам, одновременно всхлипывая. У нее перехватило дыхание.

— Иаков, ну почему я? Что ты нашел во мне? — Она помолчала. — И что я нашла в тебе? Ведь я все в тебе ненавижу. Почему такое случается с людьми? Если я ненавижу тебя, то зачем я здесь?

Хоснер протянул руку и нащупал запястье Мириам.

— Так почему же ты пришла ко мне? — Мириам попыталась вырвать руку, но Хоснер не позволил. — Если ты идешь к дикому зверю, то должна знать, что будешь делать, когда окажешься в его логове. Особенно если надумаешь вернуться назад, но обнаружишь, что он стоит у входа в логово и не выпускает тебя. Если он может говорить, то обязательно спросит тебя, о чем ты думала, направляясь к нему. И на этот случай у тебя должен быть приготовлен разумный ответ.

Мириам молчала, но Хоснер слышал, как ее дыхание становится более учащенным. По ее телу пробежало какое-то животное возбуждение, и Хоснер почувствовал это. Ритм ее дыхания изменился. Хоснер мог поклясться, что ощущает какой-то запах, подсказывающий ему, что она готова. В темноте, без всяких видимых признаков, он понял, что ее сопротивление сломлено, и удивился тому, как обострилось восприятие всех его органов чувств. Хоснер слегка потянул Мириам за запястье, и она, не сопротивляясь, скатилась в его пыльную яму.

Пока Мириам лежала на нем, Хоснер помог ей раздеться, потом они легли на бок лицом друг к другу, и он разделся сам. Кожа Мириам была гладкой и прохладной, точно такой, какой Хоснер и представлял ее себе. Он прижался к ней губами и почувствовал, что она отвечает на его поцелуй. Мириам легла спиной на скомканную одежду и раздвинула ноги. Хоснер опустился между ее ног, почувствовав, как ее упругие ляжки обхватили и сжали его тело. Он вошел в нее и замер. Ему хотелось видеть выражение ее лица, и ему было очень жаль, что из-за темноты он не может его разглядеть. Хоснер сказал об этом Мириам. Она ответила, что улыбается. Тогда он спросил, улыбаются ли ее глаза, и Мириам сказала, что, наверное, улыбаются.

Тело Хоснера медленно задвигалось. Мириам моментально отреагировала на это. Он почувствовал, как затвердели ее соски, жаркое дыхание обожгло грудь и шею.

Хоснер просунул руки под ягодицы Мириам и приподнял ее. Когда он проник в нее еще глубже, она тихонько вскрикнула. Ночь была невероятно темной, но звезды уже засияли ярче, и он наконец-то увидел ее глаза — черные, как само небо, в которых точками отражались звезды.

Мириам начала порывисто двигаться, ее ягодицы энергично врезались в теплую пыль. Хоснер слышал свой голос, шептавший такие слова, которые он мог произнести только в полной темноте. И Мириам отвечала ему, тоже защищенная темнотой, словно ребенок, который закрывает лицо руками, рассказывая свои самые сокровенные секреты. Голос ее сделался более громким, губы стали жадно ловить воздух, по телу пробежал легкий трепет, и она забилась в безудержном оргазме. Тело Хоснера на секунду напряглось и задергалось в конвульсиях.

Они тихо лежали и гладили друг друга, ветер остужал их вспотевшие тела.

Хоснер повернулся на бок и провел рукой по груди Мириам, чувствуя, как она вздымается и опускается. В Тель-Авиве это было бы прекрасно. А здесь нет. Но произойти это могло только здесь. Если отбросить стратегические и тактические соображения, то Хоснер был уверен, что любит ее, или, во всяком случае, полюбит очень скоро. Ему захотелось спросить ее о Ласкове и о муже, но эти вопросы следовало оставить на будущее. Сейчас они были неуместны. Хоснер пытался придумать какую-нибудь фразу, которую ей приятно было бы услышать, но на ум так ничего и не пришло. Тогда он спросил:

— Что ты хочешь от меня услышать? Я не знаю, что сказать.

— Ничего не говори, — ответила Мириам и прижала его руку к своей груди.

Звезд на небе стало больше, теперь они светили ярче. Воды Евфрата отражали их холодный свет, и на фоне широкой реки Хоснер мог видеть около двадцати темных силуэтов, окруживших могилу. Он подошел ближе, но остался стоять позади. Мириам несколько секунд постояла рядом с ним, потом протиснулась сквозь толпу.

Тело Моисея Гесса осторожно опустили в могилу. Раввин громко прочел заупокойную молитву; его звучный голос разносился по склону.

Бекер тоже стоял позади толпы, окружившей могилу, и было видно, что он сильно переживает.

«Как странно, — подумал Хоснер, — тела тысяч евреев похоронены в Вавилоне, и вот сегодня хоронят еще одного». До него долетели обрывки слов раввина.

— «…и плакали, когда вспоминали о Сионе. На вербах посреди его повесили мы наши арфы…»

До Хоснера дошло, что этих знаменитых верб больше не существует. Он не видел ни одной.

Мириам Бернштейн что-то тихо сказала раввину. Он согласно кивнул. Она повернулась и заговорила тихо, почти неслышно, обращаясь к людям, толпившимся в темноте:

— Многие из вас знают так называемую «Равенсбрюкскую молитву». Она была написана неизвестным автором на клочке обертки и найдена в лагере после его освобождения. Она уместна и сейчас, на этой панихиде, чтобы мы помнили, находясь ли в Вавилоне, Иерусалиме или в Нью-Йорке, что мы несем мир.

Мириам печально уставилась в открытую могилу и начала:

— Да воцарится мир в душах людей злой воли, И да положит это конец мщению И разговорам о казнях и насилии. Жестокость несовместима ни с какими нормами и принципами, Она вне пределов человеческого понимания, Из-за нее так много мучеников в этом мире. Поэтому, Господи, Не измеряй их страдания мерками Твоей справедливости, Ибо потребуешь Ты суровой расплаты. Так поступи же иначе, Ниспошли свою милость всем палачам, предателям и шпионам, Всем людям злой воли, Награди их храбростью и душевной силой.

Пока она читала эту проникновенную молитву, ее дрожавший сначала голос постепенно набирал силу.

…И считать надо только добро, а не зло. А в памяти наших врагов Мы не должны больше оставаться их жертвами, Их кошмарами и пугающими призраками, Но их помощниками, Чтобы они смогли изгнать злобу из душ своих. Это все, что от них требуется. И тогда мы, когда все это закончится, Может быть, сможем жить, как люди среди людей, И, может быть, снова воцарится мир на этой многострадальной Земле для людей доброй воли, А потом этот мир придет и ко всем остальным.

Хоснер почти не слушал Мириам. Это была бессмысленная, опасная молитва для людей, которым предстояло жить с чувством мести и ненависти в сердцах, если им суждено было остаться в живых. Мириам, Мириам… Когда же ты поймешь это?

Похороны закончились. Хоснер вдруг заметил, что все разошлись и он остался один. Он устремил взгляд через Евфрат, через покрытые грязью равнины, туда, где черное бархатное небо сомкнулось с черным горизонтом, туда, где был Иерусалим. Ему даже показалось, что он видит огни Старого города, но это были всего лишь звезды, мерцавшие на горизонте. Видение исчезло, и в этот момент Хоснер понял, что уже никогда не вернется домой.

Книга 3 Вавилон: Ворота Иштар

«Выходите из Вавилона, бегите от Халдеев, со гласом радости возвещайте и проповедуйте это, распространяйте эту весть до пределов земли; говорите: „Господь искупил раба Своего Иакова“.

И не жаждут они в пустынях, через которые Он ведет их. Он источает им воду из камня; рассекает скалу, и льются воды».

Исайя, 48: 20–21

Глава 21

Они появились вскоре после окончания погребальной службы. Ашбалы уже не шли цепью, как прошлой ночью, а разбились на небольшие огневые группы по три, шесть и девять человек. Передвигались они быстро и бесшумно от одного естественного укрытия к другому. Арабы выбрали на этот раз лучшие пути подхода к вершине холма, однако они оказались более труднопроходимыми. Ашбалы с удивлением обнаруживали насыпи, перегораживавшие канавы, но переползали их, словно змеи, и продолжали подниматься вверх. Приказ не шуметь и не включать фонарики выполнялся строго, оружие было обмотано тряпками, лица замазаны темной краской. Им было объявлено, что любое нарушение приказа будет караться смертью.

Чуть позади первых рядов наступающих ползли Ахмед Риш и его лейтенант Салем Хамади. Оба понимали, что эта попытка штурма может оказаться последней. Если они потерпят поражение, то это будет означать унижение и неизбежную смерть от рук своих же людей или от рук представителей трибунала, состоявшего из других палестинцев. Или и того хуже — всю оставшуюся жизнь за ними будут охотиться люди из антитеррористического подразделения «Гнев Божий». А может, придется остаток жизни провести за решеткой в тюрьме Рамлы. По иронии судьбы, на этом холме находился командир подразделения «Гнев Божий» Исаак Бург, и от того, возьмут ли они этот холм, зависели их будущая судьба, честь и слава. Для Риша и Хамади это была самая важная ночь в их жизни. Перед Ришем взметнулся песчаный вихрь, он прикрыл рукой глаза и приблизил губы к уху Хамади.

— Древние боги с нами. Пазузу послал нам ветер.

Хамади не был уверен, кому в помощь был послан этот ветер. Он выплюнул изо рта песок и хмыкнул.

Натан Брин потер глаза, снова взглянул в прицел и выключил его. Он обнял пристроившуюся рядом с ним Ноеминь Хабер.

— Глаза устали. Наблюдаю с самого захода солнца. — Брин продвинул винтовку вдоль земляного бруствера. — На, посмотри теперь ты.

Ноеминь провела рукой по его волосам, вытерла пот и маскировочную грязь со лба Натана. Случилось неизбежное, и это должно было произойти между ними после стольких часов боев и высочайшего нервного напряжения, тем более никто из них не знал, сколько им еще осталось жить. Ноеминь сомневалась, что обратила бы на него внимание в каком-нибудь тель-авивском кафе, но это был Вавилон, и, наверное, даже воздух в этом месте был пропитан духом распутства.

Они занялись любовью в промежутке между заходом солнца и окончанием похорон так же торопливо, как Хоснер и Мириам Бернштейн, но более неистово. Однако каждый раз прерывали свое занятие, если у кого-нибудь из них возникало тревожное чувство, и тогда Брин осматривал склон в ночной прицел. Но это было раньше, когда появление ашбалов в этой зоне представлялось маловероятным. Теперь же они лежали полностью одетые, так как угроза атаки была очень серьезной.

Ноеминь Хабер приникла к прицелу и осмотрела склон. Это совсем не то, что соревнования по стрельбе. Совершенно не то. Она могла поразить неподвижную или движущуюся мишень с необычайной точностью, но ей всегда не очень хорошо удавалось отыскивать цели в складках местности. Да и не привыкла она еще к тому, как выглядит местность в ночной прицел, а мрачный зеленый свет еще больше сбивал с толку.

— Видишь что-нибудь? — спросил Брин.

— Пожалуй, нет. Да еще этот проклятый ветер.

— Я знаю.

Шерхи вздымал пыль, которая отбрасывала на землю причудливые тени, видимые лишь в мощный прицел.

Ноеминь тихонько чертыхнулась и вернула винтовку Брину.

— У меня плохо получается.

Брин взял винтовку и направил ее в небо. Целых три минуты он разглядывал его, прежде чем обнаружил над головой «Лир». Он прикинул высоту самолета. Получалось, что до него больше двух километров. Из винтовки его не достать. Хоснер приказал ему поглядывать за «Лиром» и попытаться сбить его. Сначала Брин решил все же сделать выстрел по самолету, но потом передумал, решив не тратить зря боеприпасы. «Лир» заглушал радиостанции «Конкорда», но другого вреда причинить не мог. Натан выключил прицел и сел.

— Давай устроим себе и батареям пятиминутный отдых. — Прикрыв огонь руками, он прикурил сигарету.

Ашбалы отдыхали, прячась за естественными укрытиями, потом быстро перебегали к следующим. Они знали, что израильтяне выставили на склоне посты и средства раннего обнаружения, поэтому тщательно пытались отыскать их. Кроме того, у них был приказ не отвечать ни на какие случайные выстрелы. Если бы они были обучены тактике быстрых бесшумных бросков, то смогли бы достичь укреплений и траншей израильтян за несколько минут. Но ашбалы продолжали двигаться короткими перебежками.

Далеко впереди основных сил ашбалов двигалась команда охотников за снайпером, состоявшая из двух человек. Один из них, Амнах Мурад, был вооружен русской снайперской винтовкой Драгунова с инфракрасным прицелом. Снаряжение второго охотника, Монима Сафара, составляли компас и автомат «АК-47». Как единая команда, Мурад и Сафар тренировались с пятилетнего возраста. Они были друг для друга больше чем родные братья. Их связывало братство охоты и убийства, каждый из них понимал любой жест или знак другого, они запросто могли общаться без слов. Словами им служили прикосновение, вскинутая бровь, незаметные искривления губ и даже дыхание. Сегодня ближе к вечеру «Лир» доставил их сюда из базового лагеря.

Ашбалы двигались по компасу, придерживаясь заданного направления, которое должно было привести их к предполагаемой позиции израильского снайпера, вооруженного винтовкой с ночным прицелом.

Они посмотрели вверх по склону и увидели на фоне звездного неба контуры темного гребня. Расстояние до него было примерно метров пятьсот. Мурад опустился на колени, включил инфракрасный прицел и посмотрел в него, подкручивая регулировочные винты. Заметив выступ, где предположительно находилась позиция израильского снайпера, он попытался отыскать свет ночного прицела, но ничего не увидел. Тогда Мурад лег на живот, положил винтовку на небольшой бугорок перед собой и, расслабившись, продолжил наблюдение.

Пост наблюдения и подслушивания № 2 располагался в центральной части склона, почти в пятистах метрах от вершины. На посту находились член кнессета Ягель Текох и его секретарша Дебора Гидеон. Текоху показалось, что он что-то услышал впереди, потом слева, а затем — что его особенно напугало — сзади. Он дотронулся до плеча девушки и прошептал ей в ухо:

— Кажется, нас окружили.

Дебора молча кивнула. Когда они впервые услышали подозрительные звуки, то были слишком напуганы, чтобы побежать вверх, а теперь, когда они оказались позади противника, путь к своим и вовсе был отрезан.

Текох знал, что в настоящей военной части его снабдили бы устройствами улавливания и усиления звуков, прибором ночного видения, оружием и радиостанцией или полевым телефоном для связи с главными силами. Но здесь дежурство было равносильно самоубийству. И все же без труда нашлось шесть добровольцев, вызвавшихся дежурить на трех постах.

Текох понял, что совершил ошибку. Он не выполнил свой долг и не предупредил о нападении. Израильтяне не открыли стрельбу, и это означало, что арабы смогут атаковать неожиданно. Подберутся к позициям обороняющихся без единого выстрела.

— Я закричу и предупрежу наших, — сказал Текох.

Дебора вся сжалась, как маленький кролик.

— Извини, но я должен это сделать.

Похоже, девушка немного пришла в себя. Она дотронулась до его щеки.

— Конечно.

Теперь уже Текох слышал шаги совсем близко. Он поднялся из их неглубокого укрытия, повернулся лицом к вершине холма, сложив ладони рупором, и набрал полную грудь воздуха.

Брин схватил винтовку, включил прицел и оглядел склон. Никакого движения. Израильтяне по всему периметру обороны затаили дыхание, то же самое сделали и поднимавшиеся по склону арабы. Брин подумал, что банки, наверное, качнуло ветром, а может, их задело животное или скатившийся комок земли. Такое не раз случалось днем. Он расслабился, но продолжил наблюдение.

Охотники за снайпером тревожно замерли. Мурад пристально вгляделся в выступ и, как только израильский снайпер включил прицел, заметил свет. Зеленый свет, значит, у снайпера американский ночной прицел. Видимость у такого прицела лучше, чем у его инфракрасного, но Мурад надеялся компенсировать этот недостаток меткостью стрельбы. Он поймал на мушку зеленый огонек и стал ждать, когда позади этого огонька появится голова.

Осматривая склон, Брин высунулся над земляным бруствером.

— Беги и передай, что пока я ничего не заметил, — прошептал он Ноеминь.

Она кивнула и бесшумно побежала к командно-наблюдательному пункту.

Мурад увидел красновато-белое пятно на лбу Брина в том месте, с которого Ноеминь стерла пот вместе с маскировочной грязью. Он быстро послал в цель три пули. Глушитель кашлянул очень тихо, как слабый старик, прочищающий горло.

Брин даже ничего не почувствовал. Он упал на спину в пыль и дернулся в предсмертной судороге. Его винтовка покатилась вниз по склону.

Через несколько минут ашбалы снова двинулись вперед, но кто-то из них опять задел проволоку. Банки зазвенели.

Хоснер, Добкин и Бург стояли на командно-наблюдательном пункте, который Ноеминь Хабер никак не могла отыскать в темноте. Наконец она заметила футболку, заменявшую знамя, и, подбежав к командирам, доложила обстановку.

Хоснер прислушался, ожидая снова услышать звон банок, но все было тихо. Он повернулся к Хабер и двум другим посыльным.

— Передайте по всей линии, что, как только я свистну, пусть открывают шквальный огонь и палят в течение десяти секунд.

Посыльные разбежались по своим позициям.

Через некоторое время Хоснер свистнул. Те из обороняющихся, кто находился поближе, услышали его свист и открыли огонь, что послужило сигналом и для остальных.

Ашбалы замерли, потом попадали на землю, нескольких из них ранило, но они не кричали от боли, боясь, что офицеры их задушат. Офицеры же и сержанты ашбалов отчаянно шептали своим подчиненным, стараясь удержать их от ответного огня:

— Это только провокация. Провокация. Не стрелять!

Однако каждая секунда интенсивного огня тянулась, словно год; пять автоматов «АК-47», захваченные израильтянами, поливали свинцом весь склон, и в этих условиях даже самые дисциплинированные из ашбалов начали хвататься за предохранители и спусковые крючки своих автоматов. Один молодой араб уже готов был открыть ответный огонь, но в эту секунду стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. На шквальный огонь, продолжавшийся всего десять секунд, было истрачено значительное количество боеприпасов.

Восточный ветер унес запах пороха, последние звуки выстрелов, отражаясь от окружающих холмов, замирали в ушах обороняющихся. И никто из них не мог поверить, что ашбалы могли быть настолько дисциплинированными, чтобы не открыть ответный огонь, не застонать от боли в случае ранения, не вскрикнуть от страха, когда в лицо попадали отколотые пулями комья земли.

Хоснер повернулся к Добкину и Бургу.

— Похоже, мы палили впустую.

— Надеюсь, посты наблюдения и подслушивания не пострадали, — проговорил Бург.

— Если все вели огонь строго по своим секторам, а посты оставались на месте, то никто не должен был пострадать, — заметил Добкин и посмотрел в направлении восточного склона. — Донесений с постов нет, и если они ничего не слышали, то, думаю, это ложная тревога. Животные, ветер, комья земли. В этом и заключается недостаток подобных средств раннего обнаружения. Как-то в шестьдесят седьмом году в Суэце на проволоку натяжного устройства сигнальных ракет сел воробей… хотя кого, черт побери, интересует, что было в Суэце в шестьдесят седьмом году?

— Никого, — заверил его Хоснер.

На посту наблюдения и подслушивания № 1 на северном конце склона дежурили машинистки Майка Горен и Ханна Шилох. Они тоже слишком поздно поняли, что окружены. Девушки сидели, спрятавшись в своем маленьком окопе, пережидая шквальный огонь израильтян и обдумывая свои дальнейшие действия. И вдруг из темноты на двух безоружных израильтянок выпрыгнули трое молодых ашбалов с обнаженными кинжалами и перерезали им горло.

А на южном конце склона на посту № 3 дежурили переводчики Рувим Табер и Лия Илсар. Они поняли, что произошло, и, выскочив из укрытия, побежали по склону к вершине холма.

Мурад заметил их в свой инфракрасный прицел и по очереди аккуратно застрелил каждого из них в голову.

Теперь ашбалы уже не двигались перебежками, а ползли, ощупывая пространство впереди себя в поисках натянутой проволоки. Продвигались они медленно, но упорно, ближайшая группа находилась уже в трехстах метрах от вершины холма.

Текох понял, что означал шквальный огонь израильтян, но понял он и то, что они ничего не заметили. Он повернулся к Деборе Гидеон.

— Удачи тебе. — И с этими словами он кулаком нанес ей удар в челюсть. Дебора молча рухнула на дно окопа. Текох быстро забросал ее землей и побежал вверх по склону. Снова сложив ладони рупором, он закричал: — Я ТЕКОХ! ПОСТ НОМЕР ДВА! ОНИ ЗДЕСЬ, НА СКЛОНЕ!

Он так и не узнал, чья очередь из автомата «АК-47» сразила его — израильтян или арабов, — но если бы и узнал, то это не имело бы для него уже никакого значения.

Ашбалы бросились в атаку. Покрытие первой ловушки обрушилось под весом молодой арабки. Заостренные стойки пронзили ее, но девушка не умерла. Ее истошный крик разнесся над склоном, перекрывая треск автоматных очередей.

Израильтяне оторопели, обнаружив, что арабы подошли так близко. Что же случилось с постами наблюдения и подслушивания? А с устройствами раннего обнаружения? Почему не сработал провокационный шквальный огонь? И где Брин со своим волшебным прицелом?

Трое ашбалов почти добрались до вершины, но напоролись на частокол из заостренных стоек. Одному из них стойка вонзилась в шею, второму — в грудь. А третьего с близкого расстояния застрелил стюард Авель Геллер из «кольта» Добкина.

Ловушки выполняли свое предназначение, но их было не так много, как должно было бы быть. Как только арабы проваливались в них, крики жертв отгоняли других в стороны, а тела умерших закрывали острые стойки, делая ловушки бесполезными.

В распоряжении израильтян сейчас имелось пять автоматов «АК-47», да и наступавших арабов было меньше, по сравнению с прошлой атакой. Но ашбалы использовали внезапность, а она всегда являлась очень важным фактором. И, кроме того, у Джошуа Рубина не было «узи», не вел стрельбу и Натан Брин из своей винтовки M-14 с ночным прицелом, хотя об этом еще никто не знал.

Группа ашбалов двинулась к выступу, где находилась позиция Брина. Этот участок израильтяне не простреливали. Арабы ориентировались на зеленый свет ночного прицела, лежавшего в пыли у основания выступа.

Но было у арабов и другое преимущество — опыт ночных боев с израильтянами. Прошлой ночью они были просто необстрелянными юношами и девушками, удивленными стойким сопротивлением израильтян. Но теперь ответный огонь уже не наводил на них невообразимого ужаса, и они испытывали просто естественный страх, что приходит с опытом. Ашбалы потеряли много братьев и сестер и мечтали отомстить. Хамади пообещал им, что в случае победы они смогут поступать с мужчинами и женщинами, как им захочется. А Ахмед Риш посулил большой выкуп за пленных. А еще нынешняя ночная атака отличалась от предыдущей тем, что перед ней Хамади произнес длинную вдохновляющую речь. И теперь каждый ашбал понимал, за что он сражается, или, во всяком случае, думал, что понимает.

Сотрудник Хоснера Яффе перелез через бруствер и пробрался между пиками частокола, чтобы забрать оружие погибших арабов. Он бросил автоматы обороняющимся, но, когда попытался вернуться назад, его настигла пуля, и Яффе покатился вниз по склону. Другой человек Хоснера Маркус подобрал автомат и запасные магазины араба, которого Авель Геллер застрелил из «кольта» Добкина.

Три дополнительных автомата были розданы двум мужчинам и женщине. И все же инициатива по-прежнему находилась в руках ашбалов, сейчас они оказались в той специфической ситуации, которая иногда возникает в ходе боевых действий, — отступление грозило им большими жертвами, чем наступление. Арабы слишком близко подошли к вершине холма.

Израильтяне расчистили склон перед своими позициями, разровняли землю, срыли глиняные бугорки, но ашбалы находились так близко от их позиций, что могли с учетом значительного превосходства в оружии и боеприпасах вести кинжальный огонь по брустверам, не давая высунуться обороняющимся. Каждый раз, когда израильтянам удавалось выглянуть из-за бруствера, они замечали, что автоматные вспышки становятся все ближе и ближе.

Пули впивались в брустверы, частично разрушали их, пробивали насквозь, валили на землю алюминиевые листы. Падали от пуль и заостренные алюминиевые пики, оставляя незащищенным пространство перед позициями израильтян. Тех обороняющихся, кто никогда не видел боя, просто изумило, какие огромные повреждения может нанести огонь стрелкового оружия.

Хоснер, Бург и Добкин стояли на командном пункте и выслушивали доклады посыльных. Добкин понимал, что инициатива находится в руках арабов и через несколько минут они ворвутся на позиции израильтян. Он положил руку на плечо Хоснера.

— Я остаюсь.

Хоснер грубо стряхнул с плеча его руку.

— Уходи, генерал. Прямо сейчас. Это приказ.

Добкин повысил голос, что делал крайне редко.

— Послушай, как военный, я нужен тебе здесь. Мне больше нет необходимости отправляться за помощью.

— Это верно, — согласился Хоснер. — Все кончено. Но ведь ты хотел уйти, когда положение казалось более или менее сносным. Так что теперь я приказываю тебе уйти, чтобы спастись. Необходимо, чтобы кто-нибудь спасся, тогда у оставшихся в живых будет хоть какая-то надежда на спасение, пока они будут находиться в плену. А теперь уходи!

Добкин замялся.

— Уходи! — крикнул Хоснер.

В их разговор вмешался Бург.

— Иди, Бен. Даже лучший в мире командир не сможет спасти нас. Сейчас все в руках наших людей… и Господа. Поэтому иди.

Добкин повернулся и спрыгнул с бугорка, не сказав ни слова на прощание, он направился к позиции Макклура на западном склоне.

А на восточном склоне двое ашбалов взобрались на бруствер в том месте, где у израильтян не было ни автоматов, ни пистолетов. Стюард Дэниел Якоби и стюардесса Рашель Баум, вооруженные самодельными алюминиевыми пиками, бросились на них и закричали, предупреждая других обороняющихся. Ашбалы увернулись от пик и открыли огонь. Якоби и Баум погибли. Преодолев бруствер, арабы спрыгнули в окоп.

Сотрудник Хоснера Алперн рванулся на помощь, ведя огонь из автомата. Ашбалы свалились на дно окопа, Алперн добил их самодельной пикой. Двое с самодельными носилками из алюминиевых стоек и ковровой дорожки забрали тела Дэниела Якоби и Рашель Баум и понесли их в загон. Алперн подозвал двух невооруженных женщин и передал им оружие убитых арабов. На этот раз им повезло, но Алперн, как ветеран войны 1973 года, прекрасно понимал, что конец близок, если не сработает последний, отчаянный, план обороны.

Глава 22

В кабине «Конкорда» капитан Давид Бекер, откинувшись на спинку кресла, закурил последнюю сигарету. Он подумал о своих детях в Америке и о новой жене-израильтянке. Из динамиков радиостанции раздавался пронзительный визг, но Бекер, похоже, не обращал на него внимания. Шальная пуля с громким хлопком пробила обшивку фюзеляжа, несколько пуль ударили рикошетом по кабине, две из них попали в стекло, по которому паутиной разбежались трещины. Бекер смял сигарету и швырнул ее на пол. Он потянулся к выключателю, чтобы отключить аварийное питание, но потом вспомнил, что решено было оставить его включенным для последней военной хитрости. Бекер пожал плечами. Все источники питания в мире бессильны против орд дикарей. Во время войны в Корее среди американских пехотинцев ходила шутка о том, что отделение китайцев состоит из трех орд и одной банды. Да, забавная шутка. Орды дикарей одерживали верх над цивилизованным миром. Постепенно, как было, например, с Римской империей. Бекер поднялся, собираясь покинуть кабину.

Но в этот момент помехи стихли, и из динамиков раздался голос, говоривший на плохом иврите.

— Прекращайте. Передайте X, что он должен все бросить.

Бекер уставился на рацию. Араб говорил быстро, примитивно шифруя текст на тот случай, если кто-то перехватит его передачу. Через секунду вновь раздался шум помех.

— Да пошел ты, — буркнул Бекер и вышел из кабины, чтобы присоединиться к сражающимся.

Отделение ашбалов, двигавшееся к выступу, где находилась позиция Брина, приблизилось уже почти на сто метров к зеленому огоньку ночного прицела. Здесь же устроили себе позицию и охотники за снайпером, Мурад тихо и точно стрелял в головы израильтян, высовывавшиеся над бруствером.

Бург повернулся к Хоснеру.

— Думаю, они подошли достаточно близко.

Хоснер кивнул. Добкин советовал им придерживать последние меры обороны и психологическое оружие, воспользоваться ими только в случае крайней необходимости. Хоснер понял, что этот момент наступил. Поручив посыльному передать приказ воспользоваться последними средствами обороны, он повернулся к Бургу.

— Пойду посмотрю, как дела у Брина. Ты остаешься за командира.

Как только Хоснер ушел, сзади к Бургу подбежала девушка-посыльная.

— Они поднимаются по западному склону, — сообщила она.

Бург раскурил трубку. Ему не нравилось задание руководить боем, да и солдатом он был тридцать лет назад. Добкин ушел, а Хоснер отправился на периметр, чтобы покончить жизнь самоубийством, в этом Бург не сомневался. Уже давно не было никаких известий о министре иностранных дел. Возможно, он убит, ранен или сражается, как и все остальные. А его, Бурга, оставили за командира. Но он один, не с кем даже посоветоваться. Бург подумал, каково сейчас Хоснеру, и ему стало жаль его. Посыльная продолжала стоять позади него. Бург повернулся и внимательно посмотрел на нее. Эстер Аронсон, одна из помощниц министра иностранных дел. Она дрожала, голос срывался.

— Что нам делать? — спросила Эстер.

Бург выпустил струю дыма. Он слышал, что у обороняющихся сейчас по крайней мере десять автоматов «АК-47». Безусловно, каждый автомат им нужен, и все же он не мог позволить арабам беспрепятственно подняться по западному склону. За этот участок обороны отвечал министр иностранных дел, но он наверняка сам понимал свою некомпетентность в военных вопросах. Западный склон обороняли всего восемь человек, да еще Макклур и Ричардсон. Бург указал девушке на восточный склон.

— Беги туда и выпроси, возьми на время или укради два автомата и хотя бы два заряженных пистолета. Отнесешь их на западный склон и передашь господину Вейзману, чтобы пускал в ход последние средства обороны. Поняла?

Эстер кивнула.

Бург взглянул на нее. Слишком большая ответственность для одного человека. Ведь ей надо было выпросить оружие и боеприпасы, отнести их на западный склон и разместить там, где они могли бы принести наибольшую пользу. Да еще и передать приказ министру иностранных дел, которого уже, возможно, одолевают сомнения. И все это надо успеть до того, как ашбалы взберутся по западному склону. Бург похлопал Эстер по плечу.

— Все будет хорошо. Просто надо поторопиться.

— Я постараюсь.

— Вот и отлично. А ты случайно не видела там генерала Добкина?

— Нет.

— Ладно, тогда иди. Желаю удачи.

Эстер побежала на звуки выстрелов.

Добкин стоял в окопе вместе с Макклуром и Ричардсоном.

— Я знал, что рано или поздно они попытаются атаковать этот склон.

Макклур высунулся вперед, держа револьвер двумя руками. Он выстрелил дважды вправо, дважды перед собой, а две оставшиеся пули выпустил влево.

— Чертовски трудно удерживать пятьсот метров обороны, имея всего лишь шестизарядный револьвер. — Макклур сунул руку в карман в поисках патронов.

— Они пришлют какое-нибудь оружие с восточного склона, — заверил его Добкин.

— Очень надеюсь, — ответил Макклур, заряжая револьвер.

Стрельба прекратилась, и Ричардсон посмотрел вниз. В наступившей тишине изредка раздавался шум скатывающихся камней, где-то выругался араб, соскользнувший вниз по склону.

— Когда же, черт побери, они собираются использовать последние средства обороны? И где посыльная? Где наши автоматы?

Добкин выбрался из окопа.

— Спросите генерала Хоснера. А я здесь больше не работаю. — Он присел на корточки, как при низком старте. — Прощай, Техас, — бросил Добкин Макклуру. — Увидимся в Хайфе или в Хьюстоне.

Он распрямился и шагнул вниз. Казалось, Добкин на мгновение завис в воздухе, он вспомнил, что когда-то этот склон был крепостной стеной, круто спускавшейся прямо к берегу реки. Он рухнул в темноту, пролетев половину почти отвесного склона меньше чем за три секунды. И неожиданно оказался лицом к лицу с двумя изумленными арабами. Они машинально выставили перед собой автоматы с примкнутыми штыками.

Хоснер нашел Ноеминь Хабер, на ее коленях покоилась простреленная голова Натана Брина. Теперь ему по крайней мере, стало ясно, почему арабам удалось так близко подойти незамеченными.

— Где винтовка? — рявкнул Хоснер.

Ноеминь подняла голову.

— Он мертв.

— Это я вижу, черт побери! Где винтовка?

Ноеминь покачала головой.

Хоснер присел на корточки, оглядывая выступ. Частично интуитивно, а частично визуально он определил то место, где на бруствере Брин пристроил винтовку. В земле имелось отверстие от пули, и было там еще что-то теплое и липкое. Хоснер вытер руки. Это не шальная пуля, решил он. Значит, у арабов теперь тоже есть снайперская винтовка. А если они найдут винтовку Брина, то у них появится еще одна. Где же мог затаиться арабский снайпер? Ладно, он скоро выяснит это. Хоснер перегнулся через земляной бруствер и скользнул вниз по склону. Заметив слабый зеленый огонек, он пополз к нему.

Мурад увидел его в прицел. Он крикнул об этом девяти ашбалам, двигавшимся впереди, но они не могли видеть Хоснера.

Хоснер схватил винтовку, перекатился, меняя позицию, и посмотрел в прицел. Увидев отделение ашбалов менее чем в тридцати метрах, он быстро выстрелил пять раз подряд. Одного или двух Хоснер подстрелил, остальные кинулись врассыпную. В темноте нельзя было спастись от ночного прицела, и арабы понимали это.

Мурад поймал Хоснера в перекрестье прицела. Он надеялся завладеть винтовкой израильского снайпера, а теперь этот сумасшедший мог повредить прицел. Мурад выстрелил.

Но как раз в этот момент Хоснер откатился в сторону, он услышал, как пуля вонзилась в песок возле его ног. Распластавшись на земле, он оглядел в прицел склон. Арабский снайпер знал, где он находится, а вот Хоснер не знал местонахождение араба. Если он за несколько секунд не сумеет обнаружить его, то ему конец.

Мурад снова поймал Хоснера в перекрестье прицела и начал плавно нажимать на спусковой крючок. Промахнуться было просто невозможно.

В эту секунду ашбалы открыли слепой огонь по склону, зеленые следы их трассеров пересекались в темноте. Горячие пули впивались в землю и светились, словно жучки-светлячки, или рикошетом разлетались в разные стороны.

Мурад продолжал держать палец на спусковом крючке, но изображение в его инфракрасном прицеле начало исчезать. Главным недостатком подобного прицела в боевых условиях являлось то, что, когда он направлялся на горящий фосфор, изображение в окуляре сливалось в сплошное белое пятно. Вот почему Мураду так хотелось заполучить американский ночной прицел. Он громко выругался и выстрелил вслепую.

— Прекратите, идиоты! Прекратите! — Мурад снова несколько раз выстрелил. Его напарник Сафар тоже заорал, перекрикивая треск автоматных очередей, и ашбалы прекратили огонь.

Хоснер понял, что произошло. Другой человек на его месте сказал бы, что ему снова помог Господь, но Хоснер считал, что с ним просто кто-то играет. Взрыв бомбы. Катастрофа. Его рейд за автоматами. А теперь еще и это. Но он не заговоренный, над ним явно висит чье-то проклятье. Почему же оно не кончается?

Изображение в прицеле Мурада восстановилось, он осмотрел то место, где лежал Хоснер, но ничего не увидел.

А Хоснер отыскал небольшую ямку на склоне под выступом и юркнул в нее. Как каждый пехотинец, он знал, как надо вжиматься в землю. Все мускулы его тела сжались, воздух вышел из легких, грудь, бедра и даже поясница сократились каким-то непостижимым образом, известным только человеку, лежащему под огнем противника. Казалось, даже дно его ямки опустилось на несколько сантиметров.

Внезапно Мурада охватил страх. Почувствовав себя уязвимым, он тоже отыскал углубление в земле и втиснулся в него.

Звуки боя по всему склону заполнили воздух, и только в этом месте, казалось, стояла тишина. Хоснер и Мурад охотились друг за другом. Два ночных прицела. Два пламегасителя. Два глушителя и две отличные винтовки — бесшумные, невидимые, смертоносные.

Основные силы ашбалов находились в ста метрах от вершины холма, но несколько отделений арабов, прошедших специальную подготовку по просачиванию сквозь инженерные заграждения, проникли непосредственно под брустверы обороны. Они лежали там тихо, не шевелясь, вооруженные только ножами и пистолетами. Каждый сантиметр их открытой кожи был замазан специальной камуфляжной краской; они ждали, когда основные силы бросятся в последнюю атаку. Если бы у них были ручные гранаты, удлиненные подрывные заряды или взрывчатка в сумках — что и полагалось иметь подобным группам, — они смогли бы разорвать в клочья оборону израильтян. Но никто не требовал от них штурмовать холм и захватывать заложников, в подобных делах пользы от них было бы мало. Зато в своем деле они были профессионалами — элитные подразделения любой пехотной части. Ведь это было равносильно самоубийству — ползти к вражеским траншеям впереди основных сил наступающих. Свою задачу они выполнили, но ничего не могли поделать, кроме как ждать, когда основные силы подойдут на расстояние последнего броска. Вот тогда они впрыгнут в траншеи израильтян и будут убивать их ножами и из пистолетов. Но если бы им сначала удалось забросать их взрывчаткой…

Добкин прыгнул и полетел мимо изумленных арабов. Они развернулись и упали на спину, уперевшись каблуками сапог в ползущую глину и песок. Направив свои автоматы вниз, арабы открыли огонь. Отдача затрясла их тела, и они заскользили вниз, сметая верхний наносной слой и обнажая кирпичную кладку.

Добкин буквально летел вперед, слыша вокруг свист пуль. Ноги его коснулись чего-то, и он снова оттолкнулся. Каблуки ботинок пронеслись по верхушкам кустов клещевины, потом коснулись берега, но он тут же снова прыгнул вниз, словно ныряльщик с вышки.

Цепь зеленых трассеров потянулась за ним. Добкин отчаянно кувыркался в воздухе, уворачиваясь от длинных смертоносных зеленых пальцев. Он словно завис между небом и землей, и это мгновение показалось ему вечностью. Над ним раскинулось черное, усыпанное звездами небо Месопотамии. Затем, как в тумане, перед глазами мелькнул контур холма, потом светящиеся воды Евфрата, тело его снова перевернулось, перед ним пронеслись покрытые грязью равнины, и снова небо. Уголками глаз Добкин заметил, что зеленые светящиеся полосы, словно смертоносные лучи в фантастическом фильме, приближаются все ближе и ближе, тянутся к нему, а глухие очереди усиливаются, по мере того как в действие вступают все новые и новые автоматы. Интересно, почему же он не падает, почему ему кажется, что он висит над рекой? И вдруг резкий зеленый свет ослепил его вместе с обжигающей болью, и все вокруг завертелось с обычной скоростью, словно он очнулся ото сна. Добкин услышал всплеск, и мутные воды Евфрата сомкнулась над его головой.

Хоснер понял, что ему не удастся вернуться за бруствер. Пространство было слишком открытым, а арабский снайпер засек его позицию. И вообще, с того места, где он лежал, Хоснер мог вести эффективный огонь только прямо перед собой. Нельзя было полностью использовать преимущества ночного прицела, да и патроны почти кончились.

Пуля ударила в каблук ботинка, и нога судорожно дернулась. Хоснер выругался, приподнимая голову. Он посмотрел в прицел, но арабского снайпера не увидел. Прикрывавшие охотников за снайперами ашбалы сменили магазины с трассирующими пулями на обычные и открыли огонь в направлении Хоснера. Он заметил, как напарник снайпера побежал к ашбалам, чтобы указать им его точное местонахождение. Хоснер выстрелил, и Сафар рухнул на землю, схватившись за бок.

Мурад тоже выстрелил, и Хоснер почувствовал, как обожгло ухо. Повернувшись, он выстрелил в силуэт снайпера, уже исчезающего в яме. Вновь прячась в своем укрытии, Хоснер ощутил, что его ухо залито чем-то теплым. Он совершенно некстати подумал о Мириам.

С него было достаточно. Подвиг ему совершать не хотелось, Хоснер чувствовал, что ашбалы с двух сторон приближаются к вершине холма. Обернувшись, он крикнул, стараясь перекричать автоматные очереди:

— Хабер!

Ответа не последовало.

Он крикнул снова:

— Хабер!

Ноеминь насторожилась. Разбитая и окровавленная голова Брина все еще покоилась на ее коленях. Она вспомнила, что несколько минут назад на позиции был Хоснер, но не знала, что с ним стало. Услышав снова его крик, Ноеминь не ответила.

Хоснер сорвал с себя рубашку и обмотал ею ночной прицел. Схватив винтовку за пламегаситель, он вскочил, раскрутил ее над головой и швырнул. Винтовка полетела вверх, на выступ разрушенной сторожевой башни, находившейся над ним, и мягко упала в пыль недалеко от Ноеминь Хабер, которая, услышав звук падения, инстинктивно поняла, что это и что ей надо делать. Она наклонилась и поцеловала Натана Брина в окровавленный лоб.

Приказ ввести в действие последние средства обороны был передан по всему периметру, и обороняющиеся начали выполнять тщательно отрепетированные действия. Сейчас предстояло пробовать на практике все средства, которые днем казались такими хитроумными, однако теперь, в темноте, появились сомнения относительно их эффективности.

В ста метрах к северу от выступа бывшей сторожевой башни раздался голос, громко кричавший по-арабски:

— Сюда! Здесь у них дыра в обороне. Сюда! За мной!

Два отделения ашбалов численностью восемнадцать человек бросились на голос. Они карабкались вверх, слушая команды. Никто в них не стрелял. Они подошли уже на пятьдесят метров к явно незащищенному брустверу. Еще несколько секунд, и они ворвутся в центр периметра и все будет закончено.

— Сюда! Быстрее! Наверх! — снова прозвучал властный голос.

Если бы во всей этой суматохе боя ашбалы обратили внимание на то, что голос звучит с легким металлическим оттенком и не совсем правильным палестинским акцентом, они бы воздержались выполнять эти команды. Но они решили, что, наверное, кто-то из командиров воспользовался мегафоном, и продолжали двигаться на голос, звучавший так близко от израильских позиций.

Ибрагим Ариф лежал на спине в небольшом окопчике за бруствером, он снова закричал в микрофон устройства громкоговорящей самолетной связи.

— БЫСТРЕЕ! ВПЕРЕД! НАВЕРХ!

Динамик громкоговорящей связи был установлен в тридцати метрах перед бруствером.

— БЫСТРЕЕ! ВПЕРЕД! СМЕРТЬ ИЗРАИЛЮ!

Арабы, бежавшие в полный рост, закричали:

— СМЕРТЬ ИЗРАИЛЮ!

Каплан, самовольно «выписавшийся» из лазарета, Маркус и молодая стенографистка Ребекка Ливни, которой только что вручили трофейный автомат, открыли огонь. Каждый из них выпустил в арабов по два полных магазина емкостью тридцать патронов.

Вспышки огня из стволов автоматов осветили замерших в изумлении ашбалов. Пули калибра 7,62 мм косили их ряды. Арабы падали один на другого, словно чучела. В этом месте они понесли наибольшие на данный момент потери.

Бегая в темноте от одного обороняющегося к другому, Эстер Аронсон умоляла каждого выслушать ее. Бург приказал выпросить, взять на время или украсть оружие. Просьбы и мольбы не срабатывали. Все были слишком заняты проблемой собственного выживания, чтобы беспокоиться о стратегических проблемах и нападении с тыла. Все сочувствовали, но не более. Эстер отчаянно искала Хоснера. Ведь Хоснер мог просто приказать, и она получила бы оружие. Но никто не знал, где он. Пропал, а может быть, убит.

Услышав голос, звучавший из динамика, Эстер поняла, что в ход пошли военные хитрости. Она побежала к брустверу, где Маркус и Ребекка осторожно перелезали через него, чтобы собрать автоматы убитых ашбалов. Каплан прикрывал их. Эстер проскочила мимо Каплана, перепрыгнула через траншею, перебралась через бруствер и поползла вниз.

— Извините, — крикнула она удивленным Маркусу и Ребекке, — но мне нужны автоматы для западного склона. Они там атакуют. — Забравшись в кучу мертвых и еще живых арабов, Эстер стала быстро и ловко снимать с них подсумки с боеприпасами, потом принялась искать в темноте автоматы, определяя их главным образом по горячим стволам. Руки и тело обжигало, но девушка продолжала закидывать на плечи один автомат за другим.

Подоспевшие Маркус и Ливни помогли ей. Маркус спросил, не заметила ли она оставшихся в живых арабов, но Эстер или проигнорировала его вопрос, или просто не расслышала. Маркус выстрелил в ашбала, потянувшегося к автомату, который у него хотели забрать.

— Спасибо, — бросила Эстер и исчезла за бруствером, увешанная оружием.

Под прикрытием Каплана Маркус и Ливни быстро собрали оставшиеся автоматы. Из динамика раздался крик:

— НАЗАД! НАЗАД! ОТХОДИТЕ, ТОВАРИЩИ! ЕВРЕИ ЗДЕСЬ ХОРОШО ВООРУЖЕНЫ!

Ноеминь Хабер вставила в винтовку новый магазин и припала глазом к прицелу. Весь склон был покрыт ползущими фигурами. Оглядев пространство прямо перед своей позицией, она заметила Хоснера, лежавшего в неглубокой яме. Убит? Трудно сказать. Наверное, когда он встал и кинул ей винтовку, арабский снайпер подстрелил его.

Пуля скользнула по костяшкам пальцев правой руки, и Ноеминь, вскрикнув, чуть не выпустила винтовку из рук. Она пряталась за земляной бруствер, пока не прошел шок, потом принялась, словно животное, зализывать рану, и это ее успокоило. Ноеминь вдруг поняла, что ее чуть не убил тот же человек, который убил ее любимого. И именно по этой причине он должен умереть. Она осторожно приподнялась и выглянула из-за бруствера.

Только сейчас Мурад окончательно осознал, что Сафар мертв. Сафар, его друг с детских лет. Его единственный настоящий друг. Его любовник. И этот еврей убил его. А убил ли он еврея, когда тот бросал наверх винтовку? Винтовка и прицел ускользнули от Мурада. У кого они теперь? Он осмотрел пространство между ямой, где лежал Хоснер, и выступом. Опасность для него таилась именно на выступе, но эмоции не позволили Мураду оторвать взгляд от того места, где он последний раз видел проклятого еврея.

Ноеминь не спеша прицелилась и затаила дыхание. Она видела тело арабского снайпера, распростертое под ней метрах в восьмидесяти. Если выстрелить в голову, то в случае удачи можно убить снайпера, а заодно и разбить прицел. И все же выстрел в спину будет надежнее. Поймав в перекрестье прицела спину араба, Ноеминь дважды нажала на курок.

По всему периметру обороны израильтяне восстанавливали чучела, сооружение которых заняло так много времени. Чучела снова сбивало автоматным огнем, и обороняющиеся снова поднимали их.

С десяток невооруженных мужчин и женщин прыскали из баллончиков с аэрозолями над пламенем, имитируя короткие вспышки выстрелов, и у арабов создавалось впечатление, что израильтяне захватили массу трофейного оружия.

И вместе с тем в действие уже вступали настоящие трофейные автоматы.

Две женщины, последние полчаса записывавшие на два десятка диктофонов из имущества мирной делегации, теперь расставили их по всему периметру и нажали кнопки «воспроизведение». У арабов создалось впечатление, что звук огня со стороны обороняющихся значительно усилился.

Израильтяне начали приходить в себя от неожиданной атаки. Посыльные прибегали на командно-наблюдательный пункт, докладывали обстановку и спрашивали, какие будут распоряжения. Бург отдавал приказы с таким видом, словно занимался этим всю жизнь. Военные хитрости явно срабатывали, и боевой дух израильтян поднялся. Но Бург понимал, что опасность еще слишком велика.

Эстер Аронсон, спотыкаясь, бежала в темноте к западному склону. Она кричала, но, похоже, никто не слышал ее.

Ашбалы, ошарашенные действиями Добкина, на время прекратили продвижение вперед, но потом снова поползли вверх. На фоне звездного неба они уже различали вершину холма менее чем в пятидесяти метрах впереди. Их командир Саид Талиб не мог поверить в удачу. За исключением отдельных выстрелов из пистолета, другого отпора со стороны обороняющихся не было. Но это не могло продолжаться вечно, и Талиб подгонял своих людей. Он не мог дождаться того момента, когда ворвется в лагерь евреев. Талиб дотронулся до своего наполовину изуродованного лица. Когда он жил в Париже, ему по почте пришло письмо от французского министра по делам иммиграции. Талиб вскрыл его, но на самом деле письмо оказалось от антитеррористической организации «Гнев Божий». Эта неосторожность стоила ему правой половины лица, и с того момента жизнь Талиба резко изменилась. Женщины вскрикивали при виде его когда-то симпатичного лица. Даже мужчины отворачивались.

Талиб молил Аллаха, чтобы он помог ему захватить Исаака Бурга живым. Прокручивая в голове все мыслимые и немыслимые пытки, он решил, что самым лучшим будет медленно содрать кожу с командира «Гнева Божьего». Он будет срезать с него кожу полосами в течение двадцати четырех часов, а может быть, и дольше. Будет скармливать эту кожу собакам, а Бург пусть наблюдает. Талиб посмотрел вверх. До вершины оставалось менее двадцати пяти метров.

Макклур зарядил барабан револьвера шестью патронами и повернулся к Ричардсону, который стоял не шевелясь.

— Как сказать по-арабски: «Доставьте меня в американское консульство»?

— Надо было спросить вчера об этом Хоснера.

— А ты разве не говоришь по-арабски?

— Нет. С чего бы вдруг?

— Не знаю. Просто подумал, что ты говоришь. — Макклур высунулся из окопа и оглядел склон. Он увидел людей, которые, словно ящерицы, выползали из темноты. Макклур прицелился в одного из них и выстрелил.

Мириам Бернштейн и Ариэл Вейзман нашли Эстер Аронсон, она ползла по земле. Без всяких вопросов они забрали у нее восемь автоматов «АК-47», боеприпасы и побежали назад к западному склону. Пробежав по всей полукилометровой линии обороны, они оставляли по автомату с боеприпасами на каждой позиции. Окоп Макклура Мириам пропустила. В южном конце линии обороны она оказалась одна с последним автоматом. В этот момент на верх стены вскарабкалась девушка-арабка, она остановилась в пяти метрах от края, автомат висел на ремне за спиной. Заметив Мириам, она медленно и осторожно стала снимать автомат.

Мириам понятия не имела, как пользоваться автоматом «АК-47», да и не решила для себя, хочет ли она вообще им пользоваться. Снят ли он с предохранителя? Заряжен ли? Ей и в голову не пришло, что предыдущий владелец автомата наверняка снял его с предохранителя, идя в атаку. Точно Мириам знала только то, что у оружия есть спусковой крючок. Она отыскала его, и тут ее снова охватили сомнения.

Арабка выпустила в нее длинную очередь.

Вспышки пламени ослепили Мириам. Она вспомнила тот ослепительно солнечный день, когда сидела в кафе в Иерусалиме. Молодой пехотинец рассказывал ей, как на Голанских высотах из дома неожиданно выскочил араб и выпустил в него очередь из автомата. Пехотинец стоял перед деревом, и дерево разнесло в щепки, поранив ему всю спину и шею. А потом араб исчез. Пехотинец тогда сказал: «Видно, ангел-хранитель стоял передо мной в тот день».

Мириам услышала другую очередь, и автомат запрыгал в ее руках. Арабку отшвырнуло назад, и она полетела вниз.

Мириам рухнула на колени и закрыла лицо руками.

Иаков Лейбер сидел в «Конкорде» и смотрел американский фильм о войне. Он просмотрел его еще днем и сделал для себя пометки. Сейчас монитор работал в режиме «ускоренная перемотка вперед», но, когда на экране возникали фрагменты ведения боевых действий, Лейбер переключал монитор в режим нормального воспроизведения. Динамики монитора были заранее вынесены на периметр, и теперь из них неслись глухие, гортанные звуки очередей тяжелого пулемета. Слухи о наличии у израильтян тяжелого пулемета распространились в лагере ашбалов, когда к ним вернулся Мухаммад Ассад. Перед казнью за измену он многое порассказал своим охранникам о силе обороняющихся.

Ашбалы дрогнули. Вспышки выстрелов наблюдались по всей длине обороны израильтян. Судя по звукам, их огонь все нарастал и нарастал, да еще звуки выстрелов стрелкового оружия перекрывал рокот очередей тяжелого пулемета. Создавалось впечатление, что у евреев больше оружия, чем людей. Арабы почувствовали, что им грозит поражение, и начали бросать тревожные взгляды на своих командиров.

Ноеминь Хабер увидела, как дернулось тело арабского снайпера. Ее затрясло от мысли, что она действительно всадила две пули в спину этого человека. Ноеминь закричала, пытаясь унять дрожь в голосе.

— Господин Хоснер! Он убит. Я вас прикрою! — Она посмотрела на лежащее внизу под ней неподвижное тело Хоснера. — Господин Хоснер! Он убит! Я вас… — Ноеминь заметила, как Хоснер медленно помахал рукой. Она приникла к прицелу, отыскивая цели внизу на склоне. Первая движущаяся цель находилась на расстоянии восьмидесяти метров. Выстрел! Попала! Неподвижная цель на расстоянии девяноста метров. Выстрел! Попала! Слева направо, расстояние пятьдесят метров. Выстрел! Промах. Взять упреждение. Огонь по той же цели. Попала! Следующая цель.

Хоснер вцепился руками в отвесный склон сторожевой башни, но подняться здесь вверх было невозможно. Он двинулся вправо, где склон был пологим, и побежал вверх. Слева над головой он слышал металлическое клацание затвора винтовки M-14. Впереди показался бруствер линии обороны. Там никого не должно было быть, так как предполагалось, что огонь из винтовки M-14 будет прикрывать всю зону, но Хоснер увидел по всему периметру просто невероятное количество вспышек. Откуда, черт побери, у них появилось столько оружия? Или это трюк с аэрозолями? Вспышки возникли прямо перед ним, и Хоснер понял, что это отнюдь не аэрозоли. Пули свистели над головой, они летели как спереди, так и сзади. Он закричал, пытаясь перекричать грохот выстрелов:

— Ради Бога, прекратите огонь! Я Хоснер! Хоснер!

Песок под его ногами поехал, уцепившись за склон, Хоснер застыл прямо под огнем израильтян. Набирая полные легкие воздуха, он кричал что было сил. Вытянув руку, Хоснер ухватился за заостренную пику частокола и через секунду уже оказался на дне траншеи. Молодые парень и девушка с автоматами с любопытством уставились на него. Хоснер поднялся.

— Черт побери, вы самые худшие стрелки, каких мне только приходилось видеть.

— Значит, вам повезло, — ответила девушка.

Защитники холма, у которых не было оружия, начали сбрасывать вниз заранее заготовленные комья глины. Тяжелые глыбы падали на склон, разбивая верхнюю затвердевшую корку почвы, вызывая при этом оползни, которые врезались в ряды арабов.

Вдруг линию обороны осветили похожие на факелы вспышки, это израильтяне зажгли десятки банок и бутылок с «коктейлем Молотова». Емкости с зажигательной смесью полетели в ашбалов. Чтобы при падении емкость обязательно разбивалась, израильтяне для надежности привязывали к банкам и бутылкам половинки кирпичей. Керосин или еще более опасный самодельный напалм вспыхивали, и пламя разлеталось во все стороны. Если требовалось забрасывать банки и бутылки с «коктейлем Молотова» на более дальние расстояния, в качестве пращи обороняющиеся использовали женские лифчики. Огонь осветил восточный склон, и израильтяне получили возможность вести прицельную стрельбу.

Ашбалы дрогнули и заметались, некоторые бежали в темноту, спасаясь от пламени керосина. Иногда разлетавшаяся горящая жидкость попадала на людей, и их вопли перекрывали даже треск автоматных очередей.

Сработали и две последние ловушки, в которые до этого никто из арабов не попал. Заостренные пики глубоко вонзились в спины, шеи, животы, гениталии шестерых молодых мужчин и женщин.

Ашбалы из специальной передовой команды, игравшие со смертью прямо под бруствером, поняли, что они обречены на смерть. Некоторые из них уже погибли от пуль самих же атакующих, а шанс, что основные силы кинутся на штурм, таял с каждой минутой. Они оказались почти в пасти врага, но были готовы использовать любую малейшую возможность для спасения. Медленно, но нескольку человек за один раз, ашбалы скатывались вниз по склону. Они понимали, что внимание обороняющихся сосредоточено на других участках. Так, постепенно, они приблизились к основным силам своих товарищей. Почти каждого из них ранило, и все же половина элитного подразделения, состоявшего из двадцати человек, смогла присоединиться к своим. Но, безусловно, и здесь они не были в безопасности.

Бой на западном склоне продолжался всего минуту с того момента, как открыл огонь первый израильский автоматчик. «Коктейль Молотова» выжег кусты клещевины, и фигуры карабкающихся арабов были как на ладони. Комья глины и огонь автоматов быстро очистили отвесный западный склон. С этой стороны крепость была неприступной, такой же, как когда ее впервые увидел персидский царь Дарий более двух с половиной тысяч лет назад. Почти все нападающие были убиты или сгорели внизу в кустах клещевины. Несколько ашбалов, упавших в Евфрат, как и большинство арабов, не умели плавать и поэтому утонули в глубоких мутных водах.

Саид Талиб, уже забывший о своей мечте содрать кожу с Исаака Бурга, с громким криком бежал через горящие кусты. Жгучая боль от двух полученных пуль пронзала его тело. Он споткнулся, пополз и наконец, увидев внизу Евфрат, бросился в воду. Плавать он научился в Европе и теперь позволил реке нести себя на юг. Вокруг него плескались и кричали несколько его товарищей, но они в конце концов утонули. Талиб решил, что спастись удалось лишь ему одному.

Хоснер подошел к Бургу, стоявшему на командно-наблюдательном пункте.

— Ты или лучший полководец со времен Александра Великого, или у тебя хватило ума просто стоять здесь и ничего не делать.

Бург удивился, увидев Хоснера живым, но он ничем не выдал своего удивления.

— Думаю, понемногу и того и другого. — Бург заметил, что на Хоснере нет рубашки и ботинок, а по лицу течет кровь. — Где ты был, черт побери?

— Внизу на склоне. — Хоснер забрался на холм. — Брина убил арабский снайпер.

— Я так и понял. — Бург закурил трубку, которую держал во рту незажженной. — У нас большие потери. Боюсь, погибли все, кто находился на постах наблюдения и подслушивания.

— Похоже, что так, — согласился Хоснер. Со стороны западного склона к ним подбежали две девушки, у каждой на плечах висело по нескольку автоматов. Одной из девушек была Эстер Аронсон, она и обратилась к командирам:

— Мы покончили с ними. Потерь у нас нет, хотя один человек пропал.

— Отличная работа, — похвалил Бург.

— Я думаю, эти автоматы больше пригодятся на восточном склоне, — продолжила Эстер.

— Конечно, — согласился Бург. — А кто пропал?

— Мириам Бернштейн. Ее ищут.

Внешне Хоснер никак не отреагировал на ее слова.

Девушки поспешно скрылись в темноте.

Хоснер протянул руку.

— Дай мне затянуться из этой чертовой штуки.

Бург передал ему трубку.

— Это было чудо?

— Не думаю, — ответил Хоснер. Руки его дрожали.

— Почему?

— Потому что я не слышал гласа Божьего.

— А разве именно ты должен был его услышать? Думаешь, только ты можешь слышать его?

— Совершенно верно.

Бург рассмеялся.

Хоснер вернул ему трубку.

— Что с Добкином?

Бург пожал плечами.

— Это будет чудо, если он остался в живых.

— Да. Послушай… я пойду на западный склон.

— В этом нет необходимости. Там все закончилось.

— Не учи меня, как управлять боем, Бург. — Хоснер спрыгнул с холма и быстро направился к западному склону.

Бург посмотрел ему вслед.

Ибрагим Ариф говорил в микрофон громкоговорящей самолетной связи:

— Уходите домой, сопляки. Вас хорошенько отшлепали. А теперь идите домой и спрячьте свои лица! Салем Хамади! Ты меня слышишь? Иди домой и ложись в постель со своим мальчиком-любовником! Кто твой любовник на этой неделе? Али? Абдель? Салман? Или Абдулла? Мухаммад Ассад говорил, что на прошлой неделе ты занимался любовью с Абдуллой!

Ариф продолжал говорить в язвительной манере, с типичными для арабов подвываниями. Сердце его бешено стучало в груди, рот пересох, как песок пустыни. Между ним и беспощадным ножом Риша стояла всего лишь горстка евреев, у которых опять начали заканчиваться боеприпасы. И, даже если Аллах сотворит чудо и он останется в живых, всю оставшуюся жизнь за ним будут охотиться люди, которых он когда-то называл братьями и сестрами. Но об этом надо будет беспокоиться завтра. А сегодня ночью надо беспокоиться о том, как бы держаться подальше от ножа Риша и выполнять приказы Иакова Хоснера.

— Салем, а может, тебя сегодня ожидает задница верблюда? Или, может быть, этой твой хозяин Ахмед Риш?

Смущенные и подавленные ашбалы что-то закричали в ответ, двое из них вскочили и бросились вверх по склону, но их сразили пули.

Ахмед Риш сидел на корточках в канаве рядом с радистом, в нескольких метрах от него сидел и Салем Хамади. В темноте казалось, что он плачет или молится, а может, просто ругается про себя. Риш крикнул ему:

— Вставай! Мы должны предпринять еще одно, последнее, усилие. У них уже, наверное, мало боеприпасов. Луна еще не взошла. Последнее усилие. Пошли! Мы должны лично возглавить эту атаку.

Хамади поднялся и зашагал рядом с Ришем. Большинство оставшихся в живых ашбалов машинально последовали за ними.

Бутылки и банки с «коктейлем Молотова» дождем посыпались на изготовившихся к атаке арабов, пули израильтян проделывали бреши в их рядах. Комья земли сбивали с ног, засыпали распростертые на земле тела.

Но наконец громко и четко звучавший позади голос отдал приказ к отступлению.

— Назад! Назад! Отбой! Отходим!

Абдель Джабари сидел рядом с загоном для скота и командным голосом вещал в микрофон:

— Назад! Назад! Отбой! Отходим!

Динамик громкоговорящей установки, провода которого чудом остались целы, был установлен вблизи окопа поста наблюдения и подслушивания № 2.

— Назад! Назад!

Дебора Гидеон очнулась от этих криков. Она посмотрела из окопа на небо. Невероятно красивая россыпь ослепительно бело-голубых звезд сверкала прямо над ней. Рядом послышались шаги людей, пробегавших мимо нее вниз по склону. Какая-то фигура склонилась над ней, заслонив звезды, и Дебора закрыла глаза.

— Назад! — закричал Джабари. И, хотя молодые ашбалы знали, что это очередная военная хитрость, они притворились, что не понимают этого, и устремились назад, выполняя приказы, отдаваемые решительным тоном. Но другой голос, такой же решительный и властный, голос Ахмеда Риша — а может, это тоже военная хитрость? — призывал их идти вперед.

— Вперед! В атаку! За мной!

И тут же ниже по склону:

— Назад! Отходим!

Совершенно ясно, что ашбалам было проще выполнять приказ об отходе, чем об атаке, да к тому же и менее опасно. Огонь израильтян ослаб, они выжидали, чем все это закончится. Арабы ясно поняли смысл ослабления огня, обороняющиеся как бы говорили им: «Не надо торчать в этой ловушке на склоне. Дверь открыта. Уходите».

Метрах в двадцати от центра линии обороны восточного склона Питер Кан и Давид Бекер стояли возле большого баллона со сжатым азотом. К горловине баллона был прикреплен телескопический амортизатор от передней опоры шасси, на который сверху водрузили самолетное сиденье, а на него положили покрышку колеса. Кан подал сигнал, и Бекер поднес спичку к пропитанным керосином сиденью и покрышке. Они вспыхнули, а Кан в этот момент открыл клапан давления. Азот ворвался в полый амортизатор и вытолкнул вперед его телескопическую секцию. Сиденье и покрышка полетели вперед, описав дугу над бруствером, словно огненный шар из Книги пророка Иезекииля. Ударившись о склон, этот шар высоко подпрыгнул, рассыпая во все стороны горящие куски, опустился и снова запрыгал вниз по склону через ряды ашбалов.

Кан и Бекер сложили телескопическую секцию амортизатора, закрепив на конце еще одно сиденье и последнюю покрышку. Запустив новую горящую и прыгающую ракету, они «зарядили» одно только сиденье, направили свою «пушку» в южном направлении и выстрелили.

Ашбалы дрогнули и побежали — сначала некоторые из них, а потом все, включая оставшихся офицеров и сержантов. Бежали они быстро, однако это отступление не было беспорядочным. По возможности арабы забирали с собой раненых, но убитых и смертельно раненых оставляли канюкам и шакалам. Те раненые, которых не сумели забрать отступающие, ползли сами, скатываясь вниз по склону.

Обороняющиеся прекратили огонь еще до того, как посыльные от Бурга передали этот приказ по всей линии обороны. Арабам было позволено беспрепятственно отступать, и, поскольку израильтяне не стреляли, они сумели забрать с собой большую часть оружия, оставленного на поле боя. Но это казалось израильтянам малой ценой в обмен на прекращение атаки. Однако тот факт, что на тактическую сделку с обороняющимися пошли не офицеры, а рядовые ашбалы, Бург посчитал чрезвычайно важным признаком.

На вершине холма и на склоне стояла тишина, она проникала в темноту, охватывая окружающие равнины и холмы. Восточный ветер уносил запахи пороха и керосина, покрывая при этом живых и мертвых тонким слоем пыли. Когда шум и грохот затихли в ушах людей, они поняли, что эта тишина является всего лишь временной глухотой после боя. Вскоре они смогли не только ощущать восточный ветер, но и слышать его: он приносил с собой крики и стоны мужчин и женщин с покрытого телами склона. В ночи завыли шакалы, их вой напоминал радостный крик толпы римлян, которые только что стали свидетелями превосходного боя гладиаторов.

Бург посмотрел на часы. Все представление заняло тридцать девять минут.

Глава 23

Истекающий кровью Добкин лежал на западном берегу Евфрата. Он пытался понять, что означала внезапно наступившая тишина. Здесь могло быть два объяснения. Генерал попробовал восстановить в памяти звуки последних пятнадцати минут боя и истолковать их с точки зрения опытного военного, каким он являлся, но боль в бедре мешала сосредоточиться. И все же, если верх одержали арабы, он наверняка бы услышал их победные крики. Превозмогая боль, Добкин внимательно прислушался. Ничего. Тишина. Он расслабился, теряя сознание от боли и усталости.

Хоснер нашел ее возле южной оконечности западного склона. Она стояла на краю обрыва и смотрела на реку. В руке, прижатой к бедру, Мириам держала автомат. Хоснер остановился и вгляделся в ее лицо, освещенное отблесками от воды.

— Ты кого-то убила?

— Я… да, ты прав. Ты прав. — Мириам выронила автомат и повернулась к Хоснеру.

Он заколебался. Переспать с женщиной — это одно, а проявление чувств — уже совсем другое, такое отношение накладывает определенные обязательства. И Хоснер не знал, готов ли он взять на себя подобные обязательства.

— Тебя… тебя считают пропавшей без вести.

Мириам тоже замялась.

— Я здесь. Я не пропала. — Она рассмеялась тихим нервным смехом.

— И я не пропал, — вымолвил Хоснер с каким-то оттенком недоверия своим же словам. — Мы отбили их.

— Я убила девушку.

— Все, кто впервые стреляет во время боя, считают, что они убили кого-то.

— Нет. Я действительно убила ее. Она упала вниз.

— Может, она просто испугалась и убежала.

— Нет. Я попала ей в грудь… мне так кажется.

— Чепуха. — Однако Хоснер понимал, что это не чепуха. Ему хотелось сказать: «Помоги тебе Бог, Мириам. Вот и ты стала одной из нас», но он не мог заставить себя произнести эти слова. — Ты выстрелила и теперь думаешь, что кого-то убила. А ты слышала ее крик?

— Я… не знаю. Это случилось…

— Пойдем со мной. Мне нужно вернуться на командный пункт.

Мириам подняла автомат и пошла за Хоснером. Ей хотелось сказать ему что-нибудь нейтральное вроде «спасибо», но вместо этого у нее вырвалось:

— Я люблю тебя… Я люблю тебя, — повторила она уже громче.

Хоснер остановился, но не обернулся. Он понимал, что не уцелеет в этой бойне, был абсолютно уверен в этом. Вот если бы Мириам предстояло умереть, а он не сказал бы ей, что тоже любит ее, то тогда это была бы трагедия. Но, если она выживет, а погибнет он, его признание в любви только усилит ее горе. Хоснер снова пошел вперед. Он слышал, как ее мягкие шаги в пыли становились все тише и тише.

Раввин Левин физически и морально поддерживал раненых. Он помогал перетаскивать их тела с линии обороны в загон, помогал накладывать повязки. Левин и сам походил на раненого — весь вымазан в крови, глаза запали, и от него исходил какой-то кладбищенский запах.

После того как все раненые были собраны в загоне и возле него, раввин принялся пересчитывать их и записывать в маленький блокнот. Сегодняшних раненых он приплюсовал ко вчерашним, делая возле каждой фамилии пометки о состоянии здоровья. Тамир — без изменений. Трое людей Хоснера — Рубин поднялся, может ходить; Яффе без изменений; у Каплана снова открылось кровотечение. Брин, как сообщили, мертв, значит, из шести людей Хоснера в строю оставались только Маркус и Алперн. У Рут Мандель температура не спадает. В плохом состоянии раненые Дэниел Якоби и Рашель Баум…

Стюард Авель Геллер истекал кровью, лежа на полу в загоне, его белая форма превратилась в красную. Возле него на полу собралась целая лужа крови. Находились здесь и еще шестеро раненых, которых Левин не знал по фамилиям, поэтому он пока присвоил им просто номера.

Раввину стало душно, он вышел из загона, но здесь его глазам предстала еще более удручающая картина. Возле стены загона лежал мертвый помощник министра иностранных дел Шимон Пелед. Он умер не от легкой раны, а от разрыва сердца. Его отстранили от участия в боевых действиях, но Пелед настоял, чтобы ему дали автомат. Левин покачал головой. Да, впереди еще будет много глупых и упрямых поступков, кажущихся храбростью. Раввин нашел несколько полотенец и прикрыл одним из них лицо Пеледа. Странный это обычай — закрывать лицо покойника. А еще возле стены лежали две мертвые девушки. Левин поправил положение их тел, закрыл им глаза — еще один странный обычай — и тоже закрыл лица полотенцами. Их имена он узнает позже.

Больше всего погибло людей на постах наблюдения и подслушивания. Шестеро мужчин и женщин. Левин занес их имена в свой блокнот: Дебора Гидеон, Ягель Текох, Майка Горен, Ханна Шилох, Рувим Табер и Лия Илсар. Позже он выберет пару свободных минут и прочтет молитву.

А где же Хоснер? Сообщали разное — пропал без вести, убит, жив. Но даже Иаков Хоснер не мог быть един в трех лицах. Интересно, лучше или хуже было бы израильтянам без него. А генерал Добкин? Удалось ли ему осуществить задуманное? Левин решил, что специально помолится за Бена Добкина.

Когда раввин вернулся в загон, он увидел, что Бет Абрамс тошнит от духоты и смрада. Левин вынес ее из загона, но не успел он даже посадить девушку на землю, как Бет пришла в себя и потребовала отпустить ее назад в загон, где она ухаживала за ранеными. Левин вздохнул и устало покачал головой. Да, похоже, это будет длинная и ужасная ночь. В голову раввину пришла крамольная мысль: если каждый будет в первую очередь заботиться о себе, то, по крайней мере, никто не останется без заботы. Конечно, подобная мысль не могла выйти из уст раввина, но Левину она понравилась. Он глубоко вздохнул и вернулся в загон.

В эту ночь израильтяне не праздновали победу. И, хотя они совершили настоящий подвиг, все понимали, какую высокую цену пришлось заплатить за это. Но самое худшее было еще впереди. Им грозили голод и жажда. Много воды уходило на раненых, их стоны и крики разносились по затихшей вершине холма, снижая боевой дух уцелевших.

Один отряд отправился вниз по склону собирать брошенное арабами оружие, другие несколько отрядов пошли разыскивать людей с постов наблюдения и подслушивания. И, когда они принесли на вершину истерзанные тела Майки Горен и Ханны Шилох, многие израильтяне зарыдали. Тела Рувима Табера и Лии Илсар с аккуратными дырочками в головах сложили вместе с другими трупами позади загона.

Время от времени на склоне раздавались выстрелы, израильтяне не обращали на них внимания, но не могли не заметить, что все меньше и меньше слышалось стонов раненых арабов.

Обороняющимся необходим был стимул для поднятия морального духа, и они получили его в лице Ягеля Текоха. В их глазах героем он уже был — как считалось, мертвым, — так как пожертвовал своей жизнью, закричав и предупредив своих о наступлении арабов. А теперь он стал живым героем — его нашли со множественными, но не смертельными ранами. Изредка приходя в сознание, Текох рассказал, что он сделал, пытаясь спасти жизнь Деборы Гидеон, и все время спрашивал о ней. Его заверили, что с ней все в порядке, и тут же послали гонца к поисковым группам передать информацию Текоха.

На посту № 2 они нашли окоп, где лежала Дебора, но ее там не было. Люди звали ее, осмотрели все вокруг и в конце концов поняли, что она попала в плен.

Иаков Хоснер стоял вместе с Бургом на выступе сторожевой башни и наблюдал, как на востоке всходила полная луна. Склон озарился бело-голубым светом, и теперь была ясно видна вся картина кровавой бойни.

— До захода луны они не сунутся, — заметил Хоснер.

Бург согласно кивнул. Следующий период темноты между заходом луны и началом утренних навигационных сумерек продлится полтора часа. Интересно, предпримет ли Риш еще одну атаку? А если предпримет, то сумерки могут застать арабов на склоне, и тогда конец Ахмеду Ришу и всей его банде.

— Может, им вполне хватило и этого штурма, — предположил Бург.

В ночном воздухе, как это всегда бывает после боя, слышались страшные звуки: стоны, крики отчаяния, плач, тяжелое дыхание, грузные, шаркающие шаги утомленных сверх всяких сил людей, а иногда и выстрелы, означающие, что на склоне добивают смертельно раненных.

Хоснер посмотрел на тело Натана Брина, оно пока так и лежало там, где он упал. Ему захотелось что-нибудь сказать о Натане или дотронуться до него, но он воздержался, видя, что оставшаяся на позиции с винтовкой Ноеминь Хабер и так находится на грани истерики. Он мысленно попрощался с молодым парнем, который всегда был полон энергии и оптимизма, потом подошел к Ноеминь и обнял ее. Хоснер удивился, как это молодые люди могли так близко сойтись за такой короткий промежуток времени, но потом вспомнил свою собственную ситуацию.

— Женщина, которая очень много значит для меня, тоже была вынуждена убивать сегодня ночью. Она убежденная пацифистка, но преодолела себя.

Ноеминь отложила винтовку в сторону.

— Со мной все в порядке. Я справлюсь с этим. А сейчас мне нужно выполнять свою работу. — Она вытерла глаза и вновь припала к прицелу.

Хоснер оставил ее одну и отправился обходить линию обороны.

Светила луна. Защитники холма немного оправились от шока, большинство из них уже могли рассуждать нормально. Обороняющиеся вернулись к обычным делам — распределяли оставшиеся боеприпасы, воду, ухаживали за ранеными, где было возможно, восстанавливали разрушенные укрепления.

Закончив осмотр линии обороны, Хоснер нашел Бурга, и они вместе отправились в кабину «Конкорда». Когда они зашли туда, Бекер колдовал над рацией, в тишине кабины слышались шумы помех. Бекер выключил рацию и сообщил остановившимся позади него Хоснеру и Бургу:

— «Лир» продолжает глушить нас. Наверное, до наступления дня не улетит на дозаправку.

— Что ж, тогда попытаемся установить связь днем. — Хоснер сделал большой глоток из бутылки сладкого израильского вина, которое пил Бекер. Скорчив гримасу, он уселся на откидное кресло, поднял с пола папку с психологическим портретом Риша и с отсутствующим видом принялся ее листать. — Один из наших блестящих армейских психиатров пишет, что Ахмед Риш поддается обработке. Правда, не говорит, какой именно обработке, но я предполагаю, что он имеет в виду отсечение головы. — Хоснер поднял взгляд на Бурга. — Исаак, как бы ты поступил на месте Риша в сложившейся ситуации?

Бург забрался в кресло бортинженера, закинул ногу на ногу и вытащил из кармана трубку.

— Если бы я был параноиком, то, наверное, настолько воспылал бы жаждой взять реванш, что снова повел бы на штурм этих несчастных ублюдков.

— Но пойдут ли они? — спросил Бекер.

— Мы и раньше пытались угадать это, — ответил ему Хоснер. — Думаю, Риш убедит их, что с нами почти покончено. Он сумеет это сделать. А сейчас у него есть пленная, и, что бы она ни говорила о нас, Риш истолкует ее слова так, как ему требуется.

В кабине воцарилось долгое молчание, каждый из мужчин представил себе Дебору Гидеон в руках Риша — обнаженная, замученная, избитая, одинокая… умирающая. Хоснер надеялся, что у нее хватит ума постараться избежать пыток и рассказать все, что она знает. Не такая уж это большая цена, не стоит ради сохранения их секретов идти на пытки. Но он боялся, что арабы будут пытать ее в любом случае, лишь ради удовольствия. Хоснер подумал, что ему трудно злиться на Риша, ему просто было жаль девушку. А злиться на Риша — это проявлять чистой воды лицемерие.

Воспользовавшись табаком Бурга и обрывком погодной карты, Бекер свернул самокрутку. Он покашлял, нарушая затянувшуюся тишину.

— Каковы теперь наши шансы?

— На самом деле наши шансы остались прежними. — Казалось, что Хоснер просто рассуждает вслух. — Сейчас у нас почти тридцать единиц оружия, но боеприпасов, как и прежде, не более чем по сотне на ствол. Укрепления наши разрушены, и у нас нет ни воды, ни сил восстановить их. Мы пустили в ход все свои уловки, и во второй раз нам уже больше не удастся никого одурачить. Брин убит, да и питание прицела уже на пределе. В любом случае к винтовке осталось лишь десять патронов. Я попросил двух человек попытаться приспособить прицел к автомату «АК-47». — Хоснер сделал еще один большой глоток вина из бутылки. — Кстати, почему это у нас до сих пор не кончился керосин?

Бекер улыбнулся.

— Просто удивительно, насколько неточны эти приборы. Не знаю, откуда они берут свои идиотские показания.

Хоснер кивнул.

— Только не говори об этом раввину, а то он прочитает нам проповедь о чуде не кончающейся святой жидкости. Но все равно у нас почти нет емкостей, а имевшийся «коктейль Молотова» мы весь использовали. — Он допил вино и бросил бутылку на пол. — Ты спросил о наших шансах… Наши шансы продолжают зависеть от ашбалов. Так что остается только ждать следующего шага арабов. — Хоснер бросил взгляд на папку, лежавшую у него на коленях. — Ахмед, — тихо произнес он, — если у тебя есть хоть капля разума, то ты уберешься к чертовой матери из Вавилона, пока он не стал твоей могилой. Но ты, конечно же, не уберешься.

Глава 24

Тедди Ласков посмотрел на фотографию Риша.

— Поговори со мной, Ахмед.

Ицхак Талман отхлебнул из стакана глоток портвейна и бросил взгляд на свой экземпляр фотографии Риша.

— Почему он до сих пор не связался с нами? Чего он хочет?

В кафе было шумно, разговоры почти всех многочисленных посетителей касались мирной делегации. Разговоры о чем-либо другом показались бы непатриотичными. Все посетители кафе узнали двух бывших генералов ВВС Израиля, но никто не глазел на них, докучая своим вниманием.

Ласков приложился к своей водке.

— Думаю, Риш не сумел захватить их, иначе он уже дал бы о себе знать.

— Тедди, но если они не пленники, то, значит, мертвы.

Ласков снова сделал глоток водки.

— Живы! Я знаю это. Я это чувствую.

— Но где тогда их держат в плену?

— В Вавилоне. — Это вырвавшееся слово удивило самого Ласкова так же, как и Талмана. Возможно, эта мысль пришла Тедди в голову потому, что в разговоре они употребляли слова «пленные», «держать в плену», вместо «заложники», «взять в заложники». Тут была прямая ассоциация с Вавилоном. А может быть, помогла водка. Или все же это было нечто большее, чем ассоциация слов в совокупности с алкоголем. — Вавилон, — повторил Ласков и почувствовал, что попал в точку. — Вавилон, — снова произнес он, встал и отодвинул кресло. — Вавилон! — на этот раз уже почти закричал Ласков, и головы посетителей повернулись в его сторону. Талман схватил его за руку, но Тедди вырвался. Он сгреб свои бумаги в «дипломат» и выбежал на улицу.

Талман еле успел впрыгнуть на сиденье такси рядом с Ласковым, машина уже трогалась.

— Иерусалим! — крикнул Ласков водителю. — Дело чрезвычайной государственной важности!

Талман захлопнул дверцу машины, и водитель, который знал о законе, позволяющем превышать скорость в случае дела чрезвычайной государственной важности, резко рванул вперед, пересек площадь Святого Георгия и свернул на дорогу, ведущую в Иерусалим.

— Вавилон, — снова произнес Ласков, но на этот раз уже гораздо тише.

Водитель бросил взгляд через плечо, а потом посмотрел в зеркало заднего вида, изучая лица своих пассажиров.

— Вавилон, — повторил Талман, но не так убежденно, как Ласков. — Да. Возможно. Вавилон.

— Вавилон, — проговорил Иаков Хоснер, глядя на папку с психологическим портретом Риша. — Все разрушения Вавилона не так ужасны, как опустошение в сознании людей. — Он где-то вычитал эту фразу. Хоснер отыскал на полу полбутылки вина, составлявшие рацион Кана. — Все же лучше, чем ничего. — Он сделал большой глоток, но не выдержал и сплюнул. — Если я когда-нибудь вернусь в Хайфу, то употреблю всю свою энергию на производство хорошего местного вина.

На Бекера не произвели впечатление ни эрудиция Хоснера, ни его планы на будущее.

— Что меня действительно раздражает, так это то, что мы вынуждены сидеть и ждать, что еще выкинет этот сумасшедший. А сами ничего предпринять не можем.

— А может, и следовало бы, — заметил Хоснер. — Возможно, настало время нам перейти в наступление.

При этих словах Бург оживился.

— Что ты имеешь в виду?

Хоснер растянулся в кресле.

— Они, наверное, уже вернулись в свой лагерь к воротам Иштар. И если они собираются снова атаковать после захода луны, то сначала они соберутся в районе сосредоточения, на рубеже атаки у подножия склона. Это обычная военная процедура. Наиболее удобное место для этого — район городской стены. Мы можем устроить там засаду. Человек десять или пятнадцать вполне справятся.

Бург покачал головой.

— Ради Бога, Хоснер, не строй из себя генерала. Все, что мы можем, так это не допускать их на вершину холма. Нельзя никого посылать за пределы периметра обороны. Если наши люди, которые устроят засаду, не дождутся арабов, то, когда начнется атака, у нас будет на десять — пятнадцать человек меньше.

— Но тогда они смогут атаковать ашбалов с тыла, — не сдавался Хоснер. — Или напасть на их лагерь. Перебить раненых и санитаров, вывести из строя средства связи, сжечь жилища и, может быть, даже освободить Дебору Гидеон.

Бург несколько секунд разглядывал огонек трубки.

— Кто ты, Хоснер… вождь Аттила или руководитель службы безопасности авиакомпании «Эль Аль»? Перебить раненых… сжечь жилища… Ты рехнулся? Держись подальше от полной луны.

— Он всегда был сумасшедшим, во всяком случае, все то время, пока я работаю в «Эль Аль», — вставил Бекер отнюдь не шутливым тоном.

— Но мы должны что-то делать! Хотя бы отправить людей с западного склона за водой.

Бург снова покачал головой.

— Если там остался хоть один ашбал, то эта затея бесполезна. Уверен, добровольцев найдется много, но я вынужден опять возразить против посылки кого-либо за пределы периметра. Включая и на посты наблюдения и подслушивания. То, что произошло с ними, просто ужасно. — Сейчас Бург чувствовал уверенность в своих способностях возглавить обороняющихся. Ведь как бы там ни было, но Хоснер во время боя покинул командный пункт, и Бург понимал, что это укрепило его позиции. Ведь именно его, Бурга, люди видели стоящим на командном пункте и отдающим приказы. Да, впечатление он произвел, и второстепенная роль его уже больше не удовлетворяла. Теперь он может говорить с Хоснером на равных, и Хоснер будет вынужден прислушиваться к его мнению. — Жесткая оборона. Никаких вылазок. Воду будем растягивать. Никаких передовых постов наблюдения и подслушивания. Спрячемся в панцирь, как черепаха, и будем сидеть там, пока кто-нибудь не догадается, что мы здесь.

Хоснер поднялся с откидного кресла и вперил долгий взгляд в Бурга.

— Знаешь что, я думал, превращение наших пацифистов в посвященных убийц было чудом. Но, оказывается, самое большое чудо, которое мне удалось увидеть, это превращение Исаака Бурга из незаметного, тихого, полупрозрачного, маленького человечка-разведчика в важную персону. Из плоти и крови. Даже со своими собственными взглядами. Фельдмаршал фон Бург. Значит, тебе это нравится, да? Как хорошо быть королем этого холма, хозяином своей собственной судьбы и держать в своих руках судьбы других людей. Если бы сегодня ночью ты совершил ошибку, то отвечать за это пришлось бы не тебе, а мне. Но поскольку ты победил… ах, вот оно в чем все дело, Исаак. Поскольку ты победил, они будут радостно приветствовать тебя, а ты пройдешь через ворота Яффы, словно римский император.

Бург поднялся.

— Все это чушь. Я просто подумал, что ты сможешь воспользоваться некоторыми советами. Боже мой, Хоснер, неужели тебе не нужна помощь?

Бекер отвернулся к бортовому журналу и занялся своим делом.

— Единственная помощь, которую я могу принять, — это помощь профессионального военного, такого, как Добкин. Но не твою. — Хоснер понизил голос. — Ты мне нравишься, Исаак, но не становись на моем пути.

— Но я уже стою на твоем пути, нравится тебе это или нет. И имею право голоса при принятии решений. — Трубка Бурга прыгала у него во рту.

Хоснер понял, что Бург настроен решительно. Он неожиданно рассмеялся.

— Ублюдок! — Хоснер направился к двери кабины. — Хорошо, если уж ты так сильно желаешь этого, пожалуйста. Добро пожаловать на вершину власти. Если я спрыгну с нее, то ты снова останешься один. — Он продолжал смеяться, проходя через салон к аварийному выходу, потом крикнул через плечо: — Ты жалкий ублюдок!

Бенджамин Добкин смотрел в лица склонившихся над ним шести или семи арабов. Один из них наклонился еще ниже и потряс Добкина за плечо. Эти люди говорили на ломаном арабском. Но почему же арабы говорят на ломаном арабском?

Добкин вспомнил, как полз по берегу реки, терял сознание и снова полз. Он понятия не имел, сколько времени прошло с того момента, как он покинул холм. Луна стояла высоко в небе, ощущалась прохлада. Добкин медленно шевельнул рукой, чтобы не насторожить арабов, и полез в карман за таблетками наперстянки, но их в кармане не было. Один из арабов поднес к его лицу пластиковый мешочек с таблетками. Добкин попытался вырвать его, но араб отдернул руку и спросил на плохом арабском:

— Лекарство? Тебе надо?

— Да, — ответил Добкин. — Лекарство. Надо.

Арабы забормотали. Другой из них наклонился над Добкиным и тоже что-то поднес к его лицу.

— Пазузу. Злой дух.

Добкин уставился на расплывчатую фигурку злого духа, находившуюся в нескольких дюймах от его глаз. Он предположил, что наличие в его кармане злого духа Пазузу и помешало ему выбраться на нужный берег, вместо этого он попал в лапы к мусульманам. Он пробормотал по-арабски что-то насчет археологической находки, но арабы, казалось, не слушали его. Державший статуэтку швырнул ее на землю и отвернулся.

Теперь они начали говорить между собой, и до Добкина медленно дошло, что в их странном арабском проскальзывают слова на иврите.

Он сунул руку под рубашку в поисках звезды Давида. Она была на месте. Добкин вытащил ее вместе с цепочкой, звезда блеснула в холодном, голубом лунном свете.

— Shema Yisroel Adonoi Eiohenu Adonoi Echod.

Слова Добкина произвели такой эффект, словно он свалился с неба, что в общем-то было не так далеко от истины. Мужчины прекратили разговор и уставились на него широко раскрытыми глазами.

Добкин медленно заговорил на иврите, подбирая классические слова, которые, он надеялся, они знали из Библии.

— Я Бенджамин Добкин, алуф. — Вместо слова «генерал» он употребил древнее слово «алуф». — Алуф-израильтян. — Я прибыл сюда на… — Они могли не понять на иврите слово «самолет», поэтому Добкин произнес это слово по-арабски. — Мне нужна помощь. Там, на холме, евреи… в Вавилоне… они нуждаются в помощи. Вы поможете?

Самый старый из мужчин опустился возле него на колени. Таким генерал и представлял себе вавилонского еврея — смуглый, с белой бородой, темноглазый, одет в какую-то просторную рубаху, не совсем традиционно арабскую.

— Конечно, мы поможем, алуф-израильтян. Мы же одна семья, — добавил старик.

— Да, — согласился Добкин. — Вы не забыли Иерусалим.

Хоснер снова и снова обходил периметр обороны. Он был один. Устал, хотелось пить, есть, болело тело от десятков царапин и ссадин, задетое пулей ухо, казалось, горело. Выпитое вино слегка кружило голову, его подташнивало и очень хотелось пить.

Он посмотрел вверх на звезды, потом вниз на залитый лунным светом ландшафт. Было что-то волнующее в этом бело-голубом пейзаже. Хоснеру смертельно надоели и эта вершина холма, и большой «Конкорд» с оторванной хвостовой частью, напоминавшей Хоснеру о его трагической ошибке. Смертельно надоели эти люди, запахи, теснота. Он страдал той же болезнью, которой в крепостях страдает большинство людей, — клаустрофобией в совокупности с отвращением, и эта болезнь была вызвана тем, что вокруг было до отвращения знакомо. И пусть он находился здесь всего чуть более суток, ему казалось, что он торчит тут целую вечность. Вершина холма была довольно большой по площади, но люди сделали ее маленькой. Куда бы Хоснер ни шел, глаза людей следовали за ним.

Он прошел на западный склон, посмотрел на бесконечные равнины и вскинул вверх руки.

— Господи, я хочу домой! Я устал и хочу домой! — На память пришел знаменитый вопрос: «Почему я, Господи?» и сардонический ответ: «А почему бы и не ты?» Хоснер рассмеялся и крикнул: — Да, почему бы и не я? Для этой драки Иаков Хоснер так же хорош, как любой другой. Спасибо, Господи! Я запомню это!

Он снова рассмеялся, потом разразился тихими рыданиями и рухнул на теплую землю. Сквозь слезы Хоснер видел купола, шпили и башни Иерусалима, залитые теплым золотым светом заходящего солнца. Сам он стоял на холмах, возвышавшихся над городом, а какой-то мальчик гнал домой овец от стен Старого города. Это был день еврейской Пасхи, и город заполнили люди. Потом он вдруг очутился дома в Хайфе, на террасе виллы отца, с которой открывался вид на голубой залив. Но теперь уже была осень — праздник Кущей. Дом отца пышно украшен, столы полны еды. А он — молодой юноша, которому вскоре предстоит уехать на войну, работать в британской разведке. Жизнь прекрасна. Она всегда была прекрасной. А война большим развлечением. Масса девушек. Он вспомнил, что одна из них была похожа на Мириам. Мириам… Да она тогда была еще ребенком. Пока ее и ее родственников фашисты сгоняли голыми в кучу, он сидел в доме своего отца в Хайфе и читал труды немецких философов. В своих поездках он просто играл в войну. Конечно, он в этом не виноват, но так оно и было. У каждой жертвы остался в живых кто-нибудь из близких — жена, муж, сын, дочь, друг или любимый.

Так почему же он должен испытывать чувство вины? Рано или поздно приходит очередь каждого человека страдать. Для него это время пришло гораздо позже, но, когда пришло, страдания навалились в полном объеме — позор, унижение, вина, физическая боль, бесполезная, не имеющая будущего любовь и… смерть. Смерть. Когда и каким образом? А почему не прямо сейчас? Он посмотрел на серебристые воды Евфрата и встал. Почему бы просто не прыгнуть вниз? Но ведь он хотел вернуться домой. Хотел привести Мириам в дом своего отца, усадить ее в праздник Кущей за стол и накормить той пищей, которой она была лишена в детстве. И еще ему хотелось объяснить ей, что на самом деле во время войны и у него жизнь была трудной. Убили всю семью его матери. Знает ли об этом Мириам?

Хоснер вытер глаза и лицо. Интересно, в какой степени его сентиментальность была вызвана алкоголем, в какой мыслями о Мириам Бернштейн, а в какой усталостью после боя? В любом случае, он не верил, что когда-нибудь вернется в Хайфу на праздник Кущей. А если все-таки свершится чудо и он вернется туда, то без Мириам.

Заметно усилившийся ветер вздымал тучи песка и пыли. Шерхи набирал силу. Хоснер слышал, как он свистит внутри покалеченного самолета, слышал, как он стонет, хотя на самом деле это стонали в загоне раненые мужчины и женщины. «Если у Бога есть голос, — подумал Хоснер, — то это ветер. И он говорит то, что ты сам хочешь услышать».

Он повернулся лицом на восток и увидел приближающийся к нему ветер. Хоснер видел, как он идет с холмов, неся с собой еще больше пыли. В бело-голубом лунном свете огромные пыльные демоны мчались головой вперед с гор к предгорьям. А позади смерчей облака пыли закрывали горы и холмы. Хоснер обернулся. Неспокойными стали и воды Евфрата, было слышно, как они бьются о берега. Притихли шакалы, а стаи ночных птиц устремились через равнины на запад. Водяные лилии в реке затонули. Умолкли лягушки и, выбравшись на берег, спрятались в ил. Собравшиеся на дальнем берегу реки дикие кабаны издавали причудливые звуки. Хоснер поежился.

Он поднял взгляд на небо и подумал, не скроет ли несущаяся с востока пыль полную луну.

Глава 25

Тедди Ласков стоял в конце длинного стола в продолговатом, скромно обставленном зале заседаний. Ветер стучал в окна и жалюзи. На одной стене зала висели портреты во весь рост Теодора Герцла и Хайма Вейзмана, на другой — цветная фотография Израиля, сделанная американским астронавтом Уолли Ширрой с космического корабля «Аполлон». Стол и пол вокруг него были заставлены «дипломатами». Премьер-министр сидел, уставившись на Ласкова и Талмана, проявивших максимальную настойчивость, чтобы пробиться на это совещание. В комнате стояла тишина, которой никто из присутствующих не мог припомнить во время совместных заседаний кабинета министров, начальников штабов и комитета национальной безопасности.

— Значит, Вавилон? — спросил премьер-министр.

— Да.

— Значит, теперь уже не египетские пирамиды, так, генерал? Вавилон?

— Да, господин премьер-министр.

— Просто предположение? Предчувствие? Божественное озарение?

— Что-то вроде этого. — Ласков облизнул губы. В Израиле еще возможно было пробиться прямо к премьер-министру, если достаточно долго и решительно покричать на помощников и секретарей. Тедди бросил взгляд на Талмана, стоявшего рядом с ним. Тот пытался держаться с достоинством, как истинный английский джентльмен, хотя это явно давалось ему с трудом. Ласков снова заговорил, нарушая молчание: — Некоторые данные электронного наблюдения, которыми мы располагаем — отметки на радарах, радиопередачи и прочее, — указывают, я считаю, на Ирак.

— Вот как? И где же вы получили эту информацию, генерал?

Ласков пожал плечами. Присутствующие на совещании начали перешептываться, он ждал, глядя поверх их голов. Почему он не смирился со своей вынужденной отставкой и не отстранился от всего этого? Почему не предоставил правительству самому заниматься установлением местонахождения мирной делегации? Наверное, он так бы и поступил, не будь среди пропавших без вести Мириам.

— Ну хорошо, генерал, — решил премьер-министр, — к вопросу об источниках вашей информации мы вернемся позже. — Он засунул носовой платок за распахнутый воротник спортивной рубашки и вытер пот с шеи. Это был высокий худой человек с нервными привычками. Одной из таких привычек было рвать на мелкие клочки бумагу, чем премьер-министр и занялся, убрав носовой платок. — Ладно, что вы предлагаете делать с вашей информацией… или, лучше сказать, с озарением?

Ласков заговорил громко и четко.

— Я предлагаю сегодня же ночью послать в Вавилон низковысотный самолет-разведчик. Он сделает фотографии и, по возможности, проведет визуальное наблюдение. Если они там, мы постараемся дать им знак, это вселит в них надежду. За самолетом-разведчиком будут следовать истребители «F-14», они смогут нанести первый удар с воздуха, а за истребителями — транспортные самолеты «С-130» с коммандос, если там есть место для посадки, а если нет, то транспортные самолеты с десантниками. Может быть, вместо транспортных самолетов лучше использовать вертолеты. Это уже пусть решают военные. Если самолет-разведчик подтвердит, что они находятся там, тогда в дело вступят ударные силы.

Премьер-министр постучал карандашом по столу.

— Вы не будете сильно возражать, если я позвоню королю Иордании и сообщу ему, что направляю целую армаду через воздушное пространство его суверенного королевства? — Многие из присутствующих рассмеялись, премьер-министр переждал смех и наклонился вперед. — И, надеюсь, вы не рассердитесь на меня, если я позвоню президенту Ирака и сообщу, как бы между прочим, что я вторгся на территорию его страны и воюю в Вавилоне?

Ласков переждал новый взрыв смеха. Премьер-министр обладал неприятным чувством юмора, но после шуток с членами парламента или генералами он превращался во внимательного и здравомыслящего политика.

— Господин премьер-министр, конечно же, существует вероятность подобных осложнений. Но ведь мы и не ожидаем, что найдем мирную делегацию на пляже в Герцлии?

Премьер-министр откинулся на спинку кресла. Лицо его помрачнело.

— На самом деле планы по спасению наших людей имеются. Но Ирак находится в списке стран, не достаточно дружественных для того, чтобы осуществлять с ними полномасштабное сотрудничество. Но, с другой стороны, если мы собираемся в будущем устанавливать с Ираком дружеские отношения, то нам не хотелось бы конфликтовать с ним… И должен добавить, что при наших теперешних отношениях у Ирака хватит враждебности, чтобы объявить нам войну.

— Простите, господин премьер-министр, но, как и все генералы, я не понимаю политиков.

— Как и все генералы, вы чертовски хорошо понимаете политиков, но просто хотите, чтобы они вам не мешали. Не играйте со мной в наивность, Ласков. Вы знаете ситуацию с Ираком. Так что первым делом я должен позвонить в Багдад.

Ласков кивнул головой, давая понять, что принимает упрек, но в целом остался при своем мнении.

— Господин премьер-министр, — начал он голосом, полным эмоций, — с каких это пор мы доверяем спасение граждан Израиля иностранным правительствам?

— В тех случаях, когда они находятся на территории иностранных государств, генерал Ласков.

— А Уганда?

— Другое время, другая страна.

— Но те же самые головорезы. — Ласков глубоко вздохнул. — Послушайте, господин премьер-министр, западногерманские коммандос проделали это в Сомали, мы — в Уганде… И мы сможем снова сделать это в Вавилоне.

Премьер-министр раздраженно хмыкнул.

— И все же я должен сначала позвонить, если вы не возражаете. — Он наклонился вперед. — Даже если они в Вавилоне, мы не знаем, что с ними. Мертвы? Живы? Захвачены в плен? На самом деле, генерал, я понимаю вас. Но мы заседаем целых тридцать часов, чертовски устали, а тут врываетесь вы, орете: «Вавилон», и мы вас слушаем, черт побери! Да любое другое правительство вышвырнуло бы отсюда вашу задницу… или того хуже. — Премьер-министр отхлебнул глоток кофе.

В наступившей тишине был слышен шум ветра, снова захлопали жалюзи. Премьер-министр заговорил громче:

— Но в ваших словах есть смысл. И я верю, что Господь нашептал вам на ухо, Тедди Ласков… хотя почему вас, а не меня он посвятил в эту тайну? Но, как бы там ни было, мы позвоним президенту Ирака, и это он пошлет разведывательный самолет, и его специалисты сообщат нам результаты разведки. Устраивает?

— Нет, сэр. Мы потратим впустую слишком много времени.

Премьер-министр встал.

— Черт побери, Ласков… Убирайтесь отсюда, пока я не вернул вас на действительную службу и не заставил постоянно чистить сортиры. — Он повернулся к Талману. — У вас есть что сказать, перед тем как вы оба уйдете отсюда, генерал?

Талман сглотнул слюну, усы его задрожали. Он глубоко вздохнул и выпалил на одном выдохе:

— Господин премьер-министр, я считаю, что разведку мы должны провести сами, у нас есть в этом опыт, а Ирак может не справиться… Понимаете, у нас нет с ними прямого канала передачи данных, и это может помешать делу, в конце концов, мы можем попросить американский «Хокай» сделать снимки о большой высоты… он не будет снижаться, но, может быть, сумеет сделать четкие снимки и…

Премьер-министр вскинул руку.

— Подождите. — Он повернулся к членам Объединенного комитета начальников штабов, которые уже начали беспокоиться, сделал им знак рукой, они окружили кресло премьер-министра и зашептались. Премьер-министр поднял взгляд на Ласкова и Талмана.

— Благодарю вас, господа. Мы все обсудим. Спасибо, можете идти.

Ласков вслед за Талманом медленно двинулся к двери. «Странное чувство, — подумал он, — даже неприятное, когда тебя просят выйти из комнаты, где собираются обсуждать государственные секреты». Но таково одно из последствий ухода из коридоров власти. Теперь его осведомленность будет ограничиваться прочтением ежемесячных справок, присылаемых по почте, исключенных из списка секретных документов. А в обмен на потерю власти он приобретет спокойствие духа. И скуку. Подойдя к двери, Ласков обернулся. Он не знал, о чем шептались начальники штабов, и все же ему стало как-то полегче, оттого что премьер-министр советовался с военными, а не с членами кабинета министров. Ласков решил, что должен высказаться на прощание.

— Они в Вавилоне, и они живы. Я чувствую это. Мы не имеем права играть их жизнями. Какое бы решение вы ни приняли, оно должно основываться на их благополучии и на долгосрочным благополучии всей нации. Не принимайте решения, основанного на ваших личных, сиюминутных, честолюбивых целях.

Кто-то — Ласков не заметил кто — крикнул:

— Легко так говорить, когда ваша собственная карьера закончилась, генерал.

Ласков повернулся и вышел.

Премьер-министр подождал, пока за Ласковом и Талманом закрылась дверь.

— Не знаю, откуда Ласков получил свою информацию, и, как вы только что мне напомнили, мы не знаем, откуда свою информацию получил Хайм Мазар. Но если Мазар прав насчет американского военно-воздушного атташе Ричардсона, то тогда, пожалуй, за американцами большой должок. — Он посмотрел на цветную фотографию на стене — подарок американцев. — Да, мы можем попросить их специально выслать разведывательный самолет «Хокай» в район Вавилона. А потом посмотрим, прав ли Ласков. — Премьер-министр отхлебнул кофе. — Очевидно, какой-то ангел или другое небесное существо нашептывает в уши определенным людям. Кто-нибудь из вас получал хоть какую-нибудь разведывательную информацию подобным образом? Нет? Что ж, значит, мы не входим в число избранных. Дамы и господа, объявляю десятиминутный перерыв.

Глава 26

Шерхи обрушился на Вавилон, принеся с собой тонны пыли и песка. Траншеи и окопы, с таким трудом отрытые в глине, были засыпаны в течение нескольких минут. Ямы-ловушки тоже засыпало, средства раннего обнаружения разнесло ветром. Засыпало и яму, где находились оставшиеся банки и бутылки с «коктейлем Молотова», повырывало из земли алюминиевые солнечные отражатели. Разметало пальмовые ветви на крыше загона, и песок посыпался на раненых. Люди заворачивали оружие в пластиковые мешки или тряпки, чтобы уберечь его от засорения, мужчины и женщины заматывали одеждой лица, как бедуины в пустыне, и, согнувшись, брели под пыльным ветром.

Только «Конкорд» стоял прямо, как бы демонстрируя свое пренебрежение к ветру и то же самое высокомерное равнодушие, которое выказывал с самого начала свалившейся на него беды. Ветер свистел сквозь ободранную обшивку, нанося внутрь песок и пыль.

Хоснер и Бург проведали раненых, поговорили с раввином и Бет Абрамс. Левин объяснил, что большинство раненых чувствуют себя нормально, но инфекция и прочие осложнения погубят их, если они в ближайшее время не получат надлежащей медицинской помощи.

Выйдя из загона, Хоснер и Бург снова пошли обходить периметр. Бург крикнул Хоснеру:

— Я знаю арабов. Они посчитают этот ветер предзнаменованием успешной атаки.

— Лучше бы они приняли его за знак свыше убраться отсюда, — крикнул в ответ Хоснер. Он посмотрел на небо. Луна стояла почти в зените, скоро она начнет заходить. Облака пыли почти поглотили лунный свет, иногда пыль поднималась настолько высоко, что закрывала и луну. В такие моменты на вершине холма на несколько секунд воцарялась полная темнота. Посмотрев на восточный склон, Хоснер подумал, что в этих условиях ашбалы могут приблизиться к обороне на десять метров, и никто не увидит и не услышит их.

Бург прикрыл футболкой лицо.

— Если даже свершится чудо и кто-то узнает, где мы, в таких условиях невозможно будет провести операцию по нашему освобождению.

Но Хоснера больше волновала проблема того, что арабы могут застать их врасплох.

— Если мы не выставим передовые посты наблюдения и подслушивания, то можем не заметить начало атаки.

— Но это самоубийство — посылать кого-либо на склон.

«Странно чувствуешь себя, когда приходится делить с кем-то власть, — подумал Хоснер. — Даже не странно… а, скорее, противно».

— Ты опять за свое, фельдмаршал. Я все равно пошлю на склон хотя бы одного человека, мужчину или женщину. Могу пойти и сам.

Бург подумал, что это не такая уж плохая идея, но промолчал.

Когда они повернули на запад, ветер с такой силой ударил им в спины, что они с трудом сдерживались, чтобы не побежать. На первой позиции, к которой они подошли, Хоснер и Бург обнаружили в окопе нечто похожее на двух спящих женщин. Они были укрыты голубым фирменным одеялом «Эль Аль», а песок засыпал и одеяло, и их частично приоткрытые руки и ноги.

Хоснер посмотрел вниз на две неподвижные фигуры. Вероятность того, что ашбалы атакуют западный склон, была очень мала, возможно, на этом склоне вообще не осталось ни одного араба. А даже если и остались, то разве смогли бы они подняться по нему в такой ветер? Но это не имело значения. Как только Хоснер увидел две спящие фигуры, сердце его заколотилось. Во время своих обходов линии обороны он рассчитывал, что ни в коем случае не застанет часовых спящими. Сон, естественный и невинный в гражданской жизни, считался главным преступлением часового, наверное, во всех армиях мира.

Хоснер присел на корточки возле спящих фигур и кашлянул. Он надеялся, что они тут же вскочат, тогда у них был шанс отделаться легким наказанием, но женщины никак не отреагировали на его присутствие. Хоснер почувствовал, что Бург внимательно наблюдает за ним. Да, женщины, без сомнения, крепко спали. Он протянул руку и отдернул одеяло. Эстер Аронсон. Хоснер сдернул одеяло со второй женщины. Мириам.

Одна из этих женщин должна была дежурить, а другая спать на законном основании. Одной из них предстояло остаться в живых и разделить участь всех защитников холма. А вот вторую могут расстрелять в течение часа.

— Мириам, — позвал Хоснер, но ни одна из фигур не шевельнулась.

Из-за спины подошел Бург и тоже присел на корточки. Он осторожно забрал автомат, лежавший рядом с женщинами. Хоснер знал, что это установленная военная процедура, положение женщин ухудшалось с каждой минутой.

Хоснер внимательно посмотрел на Бурга, но его лицо приняло непроницаемое выражение. Может, он не хочет поднимать скандал? Хоснер спросил себя, стал ли бы он сам поднимать скандал, если бы совершал обход один, как делал обычно. Конечно, не стал бы. Он потряс Мириам за плечо.

— Мириам. — У него задрожали руки. — Мириам! — Внезапно он разозлился. Разозлился за то, что попал в такое глупое положение, за то, что судьба поставила его перед очередной необходимостью выбора. — Мириам, черт бы тебя побрал!

Она быстро села.

— Ох!

Бург приблизился и схватил ее за руку.

— Какие у тебя часы дежурства? — требовательным тоном спросил он.

Мириам еще окончательно не проснулась.

— Что? Ох! Часы дежурства. С полуночи до двух и с четырех до рассвета. А что? — Она в недоумении огляделась, увидела Хоснера, потом спящую рядом с ней Эстер Аронсон. И все поняла.

Бург быстро взглянул на часы, они показывали четверть первого.

— Эстер Аронсон разбудила вас на дежурство? — громко спросил он. — Ну?

Мириам уставилась на Хоснера, но он отвернулся.

— Разбудила? — повторил Бург, тряся Мириам за руку.

— Да.

— Тогда я арестовываю вас за сон на посту. Должен предупредить, что это очень серьезное преступление, госпожа Бернштейн.

Мириам поднялась, пошатываясь от ветра. Ее волосы и одежда были в беспорядке, лицо в песке.

— Я понимаю. — Она выпрямилась и посмотрела на Бурга. — Конечно, я понимаю. Я подвергла опасности жизнь других людей и должна ответить за это.

— Совершенно верно, — подтвердил Бург и повернулся к Хоснеру. — Не так ли?

Хоснер с трудом удержал себя от внезапного желания столкнуть Бурга вниз со стены. Он посмотрел на спящую Эстер Аронсон, потом на Мириам. Его непопулярность среди людей в прошлом и настоящем объяснялась главным образом тем, что он стремился установить драконовскую дисциплину. Но Хоснера это не волновало. В том мире, в котором он жил, всегда находились люди, которым удавалось смягчить его тиранию. Но Бург… Он или блефует, или действительно намерен расстрелять Мириам в назидание другим. Невероятно, но здесь всякое возможно.

— Разве я не прав? — повторил Бург. — Разве не правильно, что госпожа Бернштейн должна быть наказана за то, что поставила под удар жизни почти пятидесяти человек?

Хоснер посмотрел на окутанную темнотой и засыпанную пылью Мириам. Она закрывала лицо шарфом, словно провинившийся ребенок.

— Да, — вымолвил Хоснер. — Мы разберемся с ней… утром.

— Нет, прямо сейчас, — возразил Бург. — Для нас утро может и не наступить. Наказание в условиях боевых действий должно быть быстрым и неизбежным. Так это делается. Прямо сейчас.

Хоснер подошел к Бургу почти вплотную.

— Утром.

Генерал Добкин лежал на соломенном тюфяке в грязной хижине. Ветер проникал в нее даже сквозь закрытые ставни, засыпая тело Добкина мелким песком. Масляная лампа мигала, но не гасла. Человек, лежавший рядом с ним, зашевелился, потом застонал. Добкин обратился к нему на вполне сносном арабском:

— Кто ты?

— А ты кто? — спросил мужнина.

Добкину рассказали, что этого мужчину тоже выловили из реки. Он был без обуви и без рубашки, но в пятнистых камуфляжных брюках. Старик, которого звали Шир-яшуб, поинтересовался у Добкина, не еврей ли и этот раненый. Генерал солгал, ответив, что не знает. Но на самом деле он почти точно знал, что человек, с которым он сейчас разговаривал, был ашбалом. Однако, когда Шир-яшуб, который был раввином в более древнем смысле этого слова — то есть не посвященным в духовный сан учителем, — спросил Добкина, есть ли какие-либо причины, по которым нельзя оказать помощь раненому и поместить в хижине алуфа, тот ответил, что таких причин не существует.

— Я рыбак, ветер перевернул мою лодку, меня ранило. Евреи нашли меня и помогли.

Раненый повернулся на бок и посмотрел на Добкина. Масляная лампа осветила шрамы, изуродовавшие половину лица араба. Это были старые раны. Добкин заметил, что ашбал — теперь у него в этом не было ни малейших сомнений — оценивающие разглядывает его: прическу, голые руки, лежавшие поверх одеяла. Ботинки Добкина были сняты и лежали в тени, ашбал не мог их видеть, но он и так увидел достаточно, чтобы понять, что перед ним не рыбак.

Араб снова лег на спину.

— Что же, рыбачок, значит, своим спасением… мы обязаны евреям.

— С кем только не поведешься в беде, — согласился Добкин и снова посмотрел на раненого. Да. Он видел его на крепостной стене. Видел это кошмарное лицо. — Как мне тебя называть?

— Саид Талиб. А тебя?

Добкин замялся. Его так и подмывало ответить: «Бенджамин Добкин, генерал армии Израиля».

— Зови меня просто «рыбак». — Его арабский был не совсем хорош, но он старался говорить правильно, чтобы заставить ашбала продолжать этот фарс. Каждый из них только ждал удобного момента, чтобы вцепиться в глотку другого, и таким моментом могло стать одно неправильное слово. Интересно, видел ли Талиб его на западном склоне?

Как сильно ранен этот человек? И как сильно он сам ранен? Добкин напряг мускулы под одеялом и глубоко вздохнул. Похоже, силы понемногу восстанавливались.

Глиняная лампа, представлявшая собой плошку с каким-то жиром, в котором плавал фитиль, мерцала на полу между ними. Добкин заметил, что ашбал смотрит на нее. Лампа могла послужить оружием, а она находилась ближе к Талибу. Генерал медленно огляделся вокруг. Ничего, кроме одеяла. Добкин как бы между прочим провел рукой по телу. Ножа не было, но в верхнем кармане он нащупал что-то твердое. Пазузу. Евреи вернули ему эту маленькую похабную статуэтку.

Добкин и Талиб лежали на боку и смотрели друг на друга, прислушиваясь к шуму ветра.

— Ну, как улов, рыбачок?

— До вечера был ничего. А чем ты занимаешься?

— Торгую финиковыми пальмами.

Маска спокойствия исчезла с лиц обоих мужчин, каждый из них смотрел в глаза другого с ненавистью, страхом и угрозой.

— Так как же ты очутился в реке?

— Так же, как и ты.

Разговор прекратился, в течение долгого времени оба лежали не шевелясь. Добкин чувствовал, как у него пересыхает во рту и дрожат мускулы.

Ветер распахнул ставни и загасил лампу, каждый из противников издал животный крик, и они вцепились друг другу в горло.

Обнаженная Дебора Гидеон лежала на черепичном полу в кабинете управляющего гостиницей. Спина ее была покрыта длинными следами от плетки и ожогами от сигареты, бедра, ноги и ягодицы в крови от ран, нанесенных явно садистом.

Ахмед Риш вымыл руки и лицо в чашке с водой.

— Пристрелите ее, — бросил он, обращаясь к Хамади.

Хамади крикнул часового, сидевшего за стойкой дежурного.

— Кассим!

Риш вытер руки. Все, что девушка рассказала о численности и обороне израильтян, он уже и так выяснил в ходе тяжелейших атак. Но сейчас он мог сам сфабриковать сведения, полученные якобы со слов пленной, и его люди поверят ему.

— Салем, если шерхи не прекратится, мы сможем в течение часа овладеть холмом. Я пошлю людей на склон, а ветер поможет скрыть их движение и шум.

Хамади кивнул. Да, наверное, сам Аллах послал этот ветер, и Хамади понимал, что, если бы не задул шерхи, их с Ришем убили бы собственные подчиненные. А вот Риш, похоже, не понимал этого.

— Я соберу людей.

— Отлично. — Риш посмотрел на девушку, потом на часового, уставившегося на нее. — Да, да, Кассим, можешь ею попользоваться. Потом пристрели ее, тело сожги, а пепел сбрось в реку. Мне не нужны улики. — Он повернулся к Хамади. — Одно дело военные действия, а пытки и убийство — совсем другое. Завтра мы начнем переговоры с Израилем по поводу заложников.

Хамади снова кивнул. Риш строил какие-то призрачные и бессмысленные перспективы, которые мог строить только сумасшедший. Если бы он не был героем в глазах всех палестинцев, то Хамади давно уже сам бы убил его. Он вспомнил, как Риш стоял на четвереньках и кусал тело девушки, и от этой картины к горлу подступила тошнота. Он, Хамади, сам пытал раньше людей, но то, что творил Риш, было ни на что не похоже. Удары плетью и прижигание сигаретой наверняка причинили девушке меньше боли, чем укусы. Дикое сумасшедшее животное рычало и рвало зубами ее плоть, и эта еврейка, крича от боли и ужаса, отвечала на все вопросы Риша. Хамади никак не мог винить ее за это. Он лишь надеялся, что люди снаружи не поняли, что происходило. Повернувшись, Хамади вышел из кабинета и через небольшой вестибюль прошел на веранду.

Его последние люди — примерно пятьдесят мужчин и женщин — сидели, скрестив ноги, под натянутыми на стойки навесами. Хамади свистнул, ашбалы выскочили из-под навесов и направились к веранде. Они стояли на ветру, закутав головы и оставив только щелки для глаз. Хамади вскинул руку и закричал, пытаясь перекричать шум ветра:

— Аллах послал нам шерхи.

Хоснер стоял на дельтовидном крыле и наблюдал, как люди, закутанные во всевозможную одежду, словно призраки двигались в облаках пыли.

Он повернулся и прошел в салон. От шума ветра сквозь развороченную обшивку и стука песчинок разговаривать здесь было невозможно. Через дыры, проделанные в потолке салона, чтобы днем здесь было не так жарко, внутрь залетал песок, и в проходе уже выросли маленькие холмики. Хоснер прошел через салон в задний отсек.

Мириам соорудила себе тюфяк из каких-то обгоревших тряпок и теперь сидела на нем, прислонившись спиной к стенке и подтянув колени к подбородку. При свете фонарика-карандаша, который кто-то дал ей, она читала книгу. Над головой у нее так же тускло горело аварийное освещение.

Мириам оторвала взгляд от книги.

— Уже пора?

Хоснер прокашлялся и громко, перекрывая шум ветра, проговорил:

— Эстер сказала, что не разбудила тебя. Она уснула на посту, а тебя не разбудила.

Мириам осторожно закрыла книгу и положила ее на колени.

— Она лжет, пытаясь спасти меня. Эстер разбудила меня, а я уснула.

— Не играй в благородство, Мириам. — Хоснер посмотрел на лежавшую у нее на коленях книгу. «Посторонний» Альбера Камю.

— Почему? — Мириам выключила фонарик. — Может, это внесет некоторые изменения в общий настрой. Ну так что… уже пора?

— Нет еще.

Оба замолчали. Первой тишину нарушила Мириам, голос ее звучал воинственно и насмешливо.

— Извини. Я не должна критиковать вас. Ведь и я теперь одна из вас. Я же убила ту девушку.

— Да, возможно, убила.

— Так кто из нас предстанет перед трибуналом?

— Обе. Если только одна из вас не сознается.

— Но я уже созналась.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Мы обе будем лгать.

— Не сомневаюсь. Но для таких случаев тоже существует военная процедура. Такое бывало раньше. На основании моих и Бурга свидетельских показаний вы обе будете признаны виновными.

— Это спектакль, или вы действительно намерены расстрелять одну из нас или даже обеих?

Хоснер закурил сигарету. Интересно, сможет ли он отправить человека в трибунал, чтобы тот потом предстал перед отделением стрелков? В чем смысл всего этого? Показать всем, что игра должна до конца вестись по всем правилам? Вселить страх в души усталых мужчин и женщин, которым захочется поспать на посту или не выполнить приказ в других ситуациях? Или просто Бург таким образом хочет сбить с него спесь?

— Ну так что? Вы намерены расстрелять нас или нет? Если нет, то позволь мне уйти отсюда. У меня много дел. А если хотите судить, то начинайте прямо сейчас и не заставляйте нас ждать до утра.

Хоснер швырнул сигарету на пол и посмотрел на Мириам. Лунный свет, пробивавшийся сквозь иллюминатор, освещал ее лицо, на котором не было ни той злобы, ни той воинственности, что звучали в ее голосе. Оно казалось открытым и доверчивым, готовым принять то, что он скажет. Внезапно Хоснер понял, что любая их встреча может быть последней.

— Ты сам нажмешь на спусковой крючок, Иаков?

Хоснер шагнул к ней. Он, похоже, сам не знал, что говорить или делать. И вдруг он упал перед ней на колени и обнял руками ее голые ноги.

— Я… я лучше убью себя, но не причиню зла тебе. Я убью любого, кто попытается обидеть тебя, я люблю тебя. — Эти слова не так удивили его самого, как Мириам.

Она отвела взгляд и уставилась в дыру в перегородке.

Хоснер потряс ее за колени.

— Я люблю тебя.

Мириам повернула голову и кивнула. Она накрыла своими ладонями руки Хоснера, заговорив низким и хриплым голосом:

— Мне очень жаль, что из-за меня ты оказался в таком положении, Иаков.

— Понимаешь… даже длительные жизненные убеждения человека ни черта не значат, когда он приходит к такому решению… к решению сердца, как говорится. — Хоснер заставил себя улыбнуться.

Мириам улыбнулась в ответ.

— Неправда. Ты очень твердый человек. Твердый негодяй, я должна отметить. — Она чуть не засмеялась. — Жаль, что все так получилось… Тебе будет легче, если расстреляют Эстер Аронсон?

— Хватит об этом. Я вытащу вас обеих.

Мириам сжала его ладони.

— Бедный Иаков. Тебе надо было остаться на вилле отца. И жить богатым бездельником.

— А ты приедешь в дом моего отца на Пасху? — Хоснер внезапно понял, что если он задал ей этот вопрос, то, значит, уже решил его для себя.

Мириам улыбнулась и прижала его ладони к своему лицу.

Хоснер ощутил тяжесть в груди, которую не испытывал уже многие годы. Он подождал, пока снова смог говорить.

— Я… извини меня, я… ушел тогда от тебя.

Голос Мириам звучал низко и ласково.

— Я понимаю.

— Правда понимаешь?

— Но у нас с тобой нет будущего. — Мириам прильнула щекой к его груди.

Хоснер еще крепче прижал ее к себе.

— Да, у нас нет будущего. — Ему хотелось жить, хотелось иметь будущее. Но он понимал, что если даже и останется в живых, он все равно потеряет Мириам. Ласков или муж. Или кто-то еще.

Мириам расплакалась, ее плач показался Хоснеру завыванием ветра, сильного и бесконечно печального.

Он почувствовал на своем лице ее слезы. Сначала ему показалось, что это его собственные слезы, а потом он действительно заплакал.

Они крепко сжали друг друга в объятиях, Мириам уже и не пыталась сдерживать рыдания. Хоснер не мог придумать никаких слов, чтобы успокоить ее, да и потом, она имела полное право плакать, когда ей того хочется. Человек поступает правильно, когда кричит, плачет или делает еще что-то в тот момент, когда ему хочется этого. И Мириам не должна страдать молча. Молчаливые страдания для дураков. Пусть мир узнает о твоей боли. Если каждый человек будет выть от любой несправедливости, от любого проявления варварства и злобы по отношению к нему, то мы сделаем первый шаг по пути к настоящему гуманизму. Почему люди, не сопротивляясь, идут на смерть? Кричите. Плачьте. Войте.

И, словно прочитав его мысли, Мириам запрокинула голову и протяжно завыла.

Правильно, Мириам. Вой. Они запугали тебя, уничтожили твою семью, лишили тебя детства, отняли мужа, убили сына, убили твоих друзей и оставили тебя одну с таким мужчиной, как Иаков Хоснер. Ты имеешь право плакать.

Рыдания Мириам усилились, и Хоснер подумал, что их может услышать Бекер и даже люди на улице, но ему было наплевать на это.

— Если я только смогу сделать что-то хорошее, то я сделаю это, Мириам.

Она кивнула, показывая, что поняла его слова, и вдруг обхватила голову Хоснера ладонями и поцеловала так, как поцеловала мужа в тот день, когда он отправился на войну.

— Иосиф, — произнесла Мириам сквозь рыдания. — Иаков. — Она пробормотала что-то еще, но Хоснер не смог разобрать.

Прижимая губы к ее лицу и шее, он ощущал вкус слез. Иосиф. Тедди. Иаков. Какая разница? Если только ей хорошо с ними и они не обижают ее. Хоснеру захотелось, чтобы ее муж был жив. Должен ли он сказать ей, что Риш знает о его судьбе? Нет, ни за что. Он никогда ей этого не скажет. Но, пока Мириам ждет Иосифа Бернштейна, она надеется, что Тедди Ласков или другой мужчина смогут дать ей то, в чем она нуждается. Хоснеру захотелось стать этим мужчиной, но он понимал, что этого не произойдет. Он больше никогда не увидит Иерусалим. Хоснер слизал слезы с лица Мириам, как одно животное зализывает раны другого.

Добкин никогда не пробовал на вкус кровь или пот другого человека, и его очень удивило, насколько они соленые. Араб ударил его в промежность, а Добкин вцепился зубами ему в горло. Каждый из них стремился убить противника, но оба они не знали, как сделать это без оружия. Они начали колотить друг друга в уязвимые места. Талиб разбил об голову Добкина масляную лампу, затылок и шею генерала залили кровь и жир. А потом в дерущихся проснулись инстинкты, дремавшие в глубине сознания. Каждый из них ощутил дрожь в позвоночнике, волосы на затылке встали дыбом, когда они стали осознавать, в кого превратились. Противники пытались отыскать на теле друг друга точки, которые природа почему-то оставила незащищенными.

Добкин старался сильнее сжать челюсти, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль. Он не нашел у араба яремную вену, но знал, что хрящ дыхательного горла переломится, если он будет продолжать давить на него.

Талиб попытался получше ухватить Добкина за мошонку, но генерал пнул его коленом, и они покатились по земляному полу. Растопыренными пальцами Талиб попытался ткнуть Добкина в глаза, но тот крепко зажмурился, прижав лицо к шее Талиба. Противники сражались за свою жизнь почти в полной тишине, никто из них не собирался просить пощады.

В хижине, расположенной на другой стороне ухабистой дороги, двое местных жителей, назначенных ухаживать за ранеными, готовили травяной чай. В огне потрескивал сухой чертополох, они рассказывали друг другу удивительные истории и не слышали ничего необычного, только свист ветра и стук ставен.

Добкин больше не мог терпеть боль. Его рана на бедре снова открылась и кровоточила, он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Нащупав в кармане терракотовую статуэтку, он с силой ударил ею Талиба в ухо. Крыло злого духа ветра сломалось при ударе. Крик араба утонул во внезапном порыве ветра, распахнувшем ставни.

Оцепеневший Талиб ослабил захват, и Добкину удалось вырваться. Генерал поднял свою огромную руку и вонзил обломанный край статуэтки в здоровый глаз Талиба. Ашбал издал протяжный вопль и закрыл лицо руками. Теперь уже Добкин вонзил заостренный конец статуэтки в яремную вену противника. Хлынувшая кровь залила лицо генерала.

Талиб заметался по комнате, зажав руками горло, из которого вырывались булькающие звуки. В своих предсмертных судорогах араб забрызгал кровью пол и стены.

Наконец Добкин забился в угол и затих. Он прислушивался, пока не понял, что его враг мертв. Тогда Добкин опустился на пол и лег, стараясь не потерять сознание. Он сплевывал и сплевывал, пытаясь избавиться от привкуса крови во рту, но понимал, что сделать это ему никогда не удастся.

Глава 27

Ласков слушал специалиста по дешифровке аэрофотоснимков Эзру Адама. Адам говорил явно беспристрастно и спокойно, но Ласков чувствовал, что мысленно он как бы сообщает ему: «Я нашел пропавший „Конкорд“. Поверьте мне. Летите за ними и освобождайте». За годы службы Ласкову приходилось слышать доклады многих специалистов по дешифровке аэрофотоснимков, так что ошибиться он не мог. Адам просмотрел множество фотографий, сделанных с большой высоты в инфракрасном излучении американским разведывательным самолетом «Хокай» всего несколько часов назад по просьбе Израиля.

Куча министров и генералов, большинство из которых ничего не понимали в этих светлых и темных пятнах, тоже слушали Адама, разглядывая собственные комплекты фотографий.

Адам положил на стол новую фотографию и обратился к премьер-министру:

— Как вы сами понимаете, господин премьер-министр, довольно трудно читать сделанные ночью снимки в условиях, когда… как вы его назвали?.. когда этот шерхи поднял тучи пыли, да и высота, с которой сделаны снимки, довольно большая. Нам действительно нужно сделать собственные фотографии с малой высоты, но я, конечно, понимаю, что политические…

— Это не ваша забота, молодой человек, — рявкнул генерал ВВС. — Предоставим премьер-министру беспокоиться об этом.

— Да, господин генерал. Вот фотография номер десять. Она похожа на остальные. Мне и раньше приходилось видеть подобные фотографии. Мелкие разбросанные источники теплового излучения. Можно предположить, что это идет бой.

— Или горят костры пастухов, — заметил армейский генерал.

— А может, это деревня, — добавил один из министров, который еще час назад ничего не знал о фотографиях в инфракрасном излучении, но быстро схватывал суть дела.

— Да, и такое может быть, — согласился Адам. — Но некоторые соображения говорят против этого. Во-первых, в этой зоне нет ни одной известной деревни. Посмотрите, пожалуйста, на ваши прозрачные накладки к археологическим картам Вавилона. Деревня Квейриш расположена в километре к югу от этих тепловых источников, рядом с воротами Иштар. И, кроме того, деревни выглядят иначе. Огни от деревенских очагов и ламп, а также костры пастухов оставляют иное тепловое излучение. Вы можете видеть это на примере деревни Квейриш. Основываясь на спектрографическом анализе, я имею основания предположить, что на этом склоне источником тепла является горящий фосфор. А вот здесь, в квадрате 1–3… обратите внимание на размер этого источника тепла. Вы видите, он слабый. Но довольно крупный. Видите? Это самолет, у которого двигатели не работают уже двадцать четыре часа или даже больше. А вот здесь серия полосок. Похоже на движущиеся грузовики… или, возможно, это взлетает легкий самолет. Видите эти пятна на каждой фотографии? Это, предположительно, легкий самолет летает над холмом.

Ласков понимал, что для собравшихся здесь дилетантов все рассуждения Адама кажутся неубедительными, но, к его удивлению, премьер-министр оборвал дешифровальщика:

— Я верю вам, сержант Адам. Бог знает почему, но я вам верю. — И, еще более удивив Ласкова, он обратился к нему, а не к своим военным помощникам. — Послушайте, Ласков, изложите вашу точку зрения, основанную на этих непонятных пятнах.

Ласков обвел взглядом зал заседаний.

— Мне кажется… что это, однако мы можем только предполагать…

— Нет, нет, — оборвал его премьер-министр. — Никаких предположений. Я хочу услышать одно из ваших чудесных озарений. Что все это… — он помахал в воздухе фотографиями, — что все это означает, генерал?

Ласков вытер лицо носовым платком.

— Это означает, господин премьер-министр, что «Конкорд» заставили приземлиться в Вавилоне. Заставил «Лир», мы знаем, как это было сделано. Террористов на борту, естественно, не было, поэтому пилот «Конкорда» Бекер при посадке вывел самолет из зоны, контролируемой террористами, которые ожидали на земле. — Ласков закрыл глаза, казалось, он думает. Через несколько секунд он снова открыл глаза, но взгляд его теперь был отсутствующим. Он продолжил: — В этом случае у пассажиров был выбор — попытаться спастись бегством или вступить в бой. Нет, у них не было выбора, «Конкорд», похоже, стоит на холме над Евфратом. Значит, путь к бегству у них отрезан, если только не попытаться переплыть реку. Но террористы наверняка немедленно окружили их и отрезали даже последний путь к спасению. Значит, они решили остаться на холме и драться. Холм представляет собой старую крепость, не такая уж плохая позиция для обороны. Посмотрите на ваши карты. А у них имеется один пистолет-пулемет «узи», винтовка M-14 с ночным прицелом и, возможно, пять-шесть пистолетов. Может быть, террористы попытались забраться на холм по склону и, встретив неожиданное сопротивление, отступили, оставив на поле боя несколько единиц оружия. Конечно, они попытались снова… — Ласков сделал паузу. — Радио «Конкорда» глушат, они не могут подавать сигналы. По сведениям наших источников где-то вблизи Хиллы находится передатчик, излучающий помехи. Вроде бы в этом факте нет ничего необычного, мы получали десятки таких сообщений, но в данном случае этот факт приобретает особое значение. — Он снова помолчал, оглядев присутствующих. — Значит, они держатся и ждут… ждут, чтобы кто-нибудь пришел к ним на помощь. — Ласков взглянул на премьер-министра.

Тот тоже посмотрел на него.

— Неплохая история, генерал. Не могли бы вы подключить меня к вашему небесному радио, которое передает вам подобные сообщения? — Он помолчал, постукивая карандашом по столу. — Что ж, значит, там всего несколько террористов? Их настолько мало, что пассажиры «Конкорда» могут оказывать успешное сопротивление?

В их разговор вмешался Адам.

— Господин премьер-министр, если там идет бой, то это чертовски серьезный бой. Тепловые источники обнаружены по всему склону на протяжении пятисот метров.

— Тогда это не наши люди, — заявил премьер-министр. — Они не смогли бы вести настоящий бой с крупными силами арабов. Возможно, то, что мы видим здесь, — он постучал карандашом по фотографиям, — просто какой-нибудь местный бунт.

— Но большой самолет, сэр, — напомнил ему Адам. — И легкий самолет над ним.

— Большой самолет! Черта с два! — рявкнул премьер-министр. — Какая-то расплывчатая чепуха. — Он отшвырнул стопку своих фотографий, зажал карандаш, поворошил какие-то бумаги, откинулся на спинку кресла и вздохнул. — Ну хорошо. Большой самолет. Большой бой. Почему бы и нет? — Премьер-министр повернулся к своему помощнику по связи, сидевшему в стенной нише, и крикнул: — Вы еще не связались с Багдадом?

— Багдад на линии. Через минуту сможете поговорить с их президентом.

В зале наступила тишина, медленно потянулись секунды.

— Президент Ирака. Четвертая линия, — сообщил помощник.

Премьер-министр оглядел присутствующих и снял трубку. Нажав кнопку номер четыре, он заговорил на вполне сносном арабском:

— Доброе утро, господин президент. Да, господин президент, разумеется, это касается «Конкорда». Вавилон, господин президент. Да, Вавилон.

Мириам Бернштейн и Эстер Аронсон продолжали официально находиться под арестом в салоне «Конкорда». Хоснер разрушил планы Бурга относительно немедленного проведения заседания трибунала, но Бург был очень настойчивым человеком, и Хоснер не сомневался, что он постарается воспользоваться этим инцидентом, чтобы лишить его власти. Хоснер даже пожалел, что не может вызвать в себе настоящую ненависть к Бургу, потому что, к несчастью, ему нравился этот человек.

Добавились к этому и другие проблемы. Министр иностранных дел опомнился и тоже решил поиграть во власть, и у него нашлось много сторонников, не только потому, что он законно являлся руководителем всей делегации, а потому, что предложил довольно привлекательное решение проблемы. По мнению Ариэла Вейзмана, на берегу Евфрата не осталось арабов, а значит, израильтяне могут спуститься по западной стене и убежать, перебравшись через Евфрат. Раненым и не умеющим плавать можно раздать спасательные жилеты, имеющиеся на борту «Конкорда».

Хоснер и Бург согласились провести короткое совещание, чтобы обсудить предложение министра иностранных дел. Совещание состоялось в захламленном салоне «Конкорда», председательствовал на нем министр иностранных дел.

Слово взял Хоснер.

— Согласен, что идея в определенной степени привлекательна, но я очень сомневаюсь, что Ахмед Риш пренебрег основами военной тактики и не отрезал все пути отступления противника. — Он пытался втолковать это большинству людей, рассуждавших сугубо как гражданские лица, но его слова встречали с их стороны все больший и больший отпор.

Изначально власть Хоснера отпиралась на шестерых абсолютно преданных ему людей: Брина, Каплана, Рубина, Яффе, Маркуса и Алперна. Теперь Брин был убит, Каплан, Рубин и Яффе ранены. Люди Хоснера не являлись больше единственными вооруженными людьми на холме. И сейчас, даже если Хоснер давал хороший совет, его встречали в штыки.

Бург поддержал Хоснера и подчеркнул, что, если им даже удастся переплыть реку, далеко они уйти не смогут, а Риш быстро обнаружит их отсутствие.

— И будете вы бежать в грязи по открытой местности, как кролики, преследуемые стаей шакалов… или и того хуже — вас просто заставят сдаться.

И все же более половины людей хотели убежать из Вавилона. Хоснер понимал, ему придется употребить всю силу, чтобы оставить их на месте. Будет жаль… нет, это будет просто трагедией — увидеть, что все их жертвы были напрасны, а храбрость и мужество вылились в поспешное бегство.

Министр иностранных дел настаивал на обсуждении вопроса о Мириам Бернштейн и Эстер Аронсон с Бургом, но Бург отказался, заявив, что женщины останутся под арестом, пока он, Бург, не подберет состав трибунала. Раввин Левин обозвал Бурга ослом и в ярости покинул салон «Конкорда». Совещание решили прервать, не наметив времени его возобновления.

Ни Хоснер, ни Бург не сожалели о таком быстром свертывании этой демократической процедуры. Они понимали, что в случае голосования может пройти предложение министра иностранных дел о бегстве из Вавилона, а подобный исход закончится катастрофой. Ариэл Вейзман не был Моисеем, и воды Евфрата не разверзнутся, чтобы поглотить армию Риша. И если Хоснер и Бург были в чем-то едины во мнении, так это в том, что успешное ведение войны слишком важный вопрос, чтобы отдавать его на откуп политикам.

Ахмед Риш и Салем Хамади провели остатки своих людей через ворота Иштар, потом вверх по Священной дороге до храма богини Нинмех, где они свернули на запад в направлении Греческого театра. Они прошли по руслу древнего канала, миновали внутреннюю городскую стену. Примерно через километр ашбалы перебрались через внешнюю стену и двинулись на север, к Северной крепости.

Риш подошел к Хамади и заговорил, наклонившись к его уху:

— Мы проникнем прямо в центр их обороны, а они и не заметят этого.

— Да. — Хамади прислушался к дувшему с холмов ветру. Они продвигались с подветренной стороны стены, и все равно там, где высота руин не превышала двух метров, песок и пыль заставляли кашлять тяжело дышавших людей, которые старались не отставать от Риша. — Нам надо идти помедленнее, Ахмед.

— Нет. Ветер может прекратиться в любой момент.

Хамади оглядел своих людей. Многие из них были перевязаны, некоторые хромали. Совершенно ясно, что это уже не абсолютно дисциплинированное и надежное войско. Хамади понимал, что, если атака не удастся, они взбунтуются и поубивают своих командиров. А если атака увенчается успехом, они искромсают всех израильтян, и никаких заложников не останется. А без заложников у них с Ришем не будет аргументов для ведения переговоров. Хамади отдавал себе отчет в том, что в любом случае для них с Ришем все кончено. А вот Риш, похоже, этого не понимал, но у Хамади не было желания говорить с ним на эту тему.

Риш ускорил шаг, то же самое сделали и ашбалы. Теперь они почти бежали, и у Хамади возникло такое чувство, что все они торопятся навстречу своей судьбе, навстречу столкновению с историей, навстречу своей участи, навстречу конфликту, который будет влиять на отношения между евреями и арабами еще лет десять, а то и больше. Последние двадцать четыре часа Хамади внимательно слушал «Радио Багдада» и знал, что если они пока не добились других успехов, то, по крайней мере, поставили под серьезную угрозу проведение мирной конференции. И все же возможность изменения хода истории блекла по сравнению с личными страстями и побуждениями. Хамади представил себе Хоснера обнаженным, стоящим под палящим солнцем возле Льва Вавилона. Он вспомнил свое ощущение, когда его руки коснулись кожи Хоснера. Хамади переполняло желание изнасиловать этого еврея… унизить его, а потом подвергнуть пыткам и изуродовать.

После совещания, которое проводил министр иностранных дел, Хоснер вышел на воздух, и тут же на него налетел шерхи. Песок бил в лицо, ветер трепал изодранную одежду.

Он нашел Каплана на позиции, которую прежде занимал Брин. Ночной прицел от винтовки был теперь переставлен на автомат «АК-47», но в такую бешеную ночь от него было мало толку. Раненого Каплана трясло от высокой температуры, но он настоял, чтобы его отправили сюда, потому что лучше всех умел обращаться с ночным прицелом.

Ноеминь Хабер глядела поверх бруствера, пытаясь различить какое-нибудь движение в пыли. Ее лицо закрывал новомодный шлем от ветра. Защитники холма делали такие шлемы из плексигласа, вынутого из иллюминаторов «Конкорда», обкладывали края поролоном из сидений, и такие шлемы защищали лицо от песка, как маска ныряльщика от воды. Шлем держался на ее голове с помощью эластичной ленты.

Хоснер опустился рядом с Капланом.

— Понимаешь, в такую бурю им нет смысла ждать захода луны.

— Понимаю. — Каплан хорошо знал Хоснера, знал интонации его голоса, манеры, он понял, что ему предстоит услышать что-то, и это что-то будет мало приятным.

— У нас больше нет ни постов наблюдения и подслушивания, ни средств раннего обнаружения. Мы слепы.

— Да, это верно. — Каплан уже начал догадываться, куда клонит Хоснер.

— Но, как говорят, лучшая оборона — это нападение. Мы сами должны напасть на них. Как прошлой ночью.

— Да.

Хоснер вышел к нему из темноты, словно Ангел Смерти. И Каплан понял, что ему предстоит умереть.

— И, если мы не сделаем этого, они выскочат на нас прямо из пыли и окажутся на вершине, прежде чем мы сумеем что-либо предпринять. Посмотри сам.

Каплан послушно взглянул вниз. Видимость за пределами периметра была не более пяти метров. Его охватило нехорошее предчувствие, почти паника, и он еще сильнее сжал автомат. Его переполняло импульсивное желание рвануться в темноту, рассечь ее своим телом и посмотреть, что творится на склоне.

— Ну, что ты там видишь, Моше? Что там?

— Не знаю.

— А не хочешь узнать?

Каплан не ответил.

Хоснер подождал, потом продолжил объяснять ситуацию.

— В сложившейся ситуации самым лучшим военным решением будет послать на склон людей и устроить засаду. Я бы расположил ее возле внешней стены. По пути сюда от ворот Иштар ашбалы вынуждены будут пойти вдоль этой стены. А засада не только нанесет им урон в живой силе, но и предупредит нас о нападении. — Он вздохнул. — Но Бург отказывается рисковать людьми и распылять силы. Это субъективное решение, однако я вынужден с ним согласиться. — Хоснер помолчал. — Но, с другой стороны… с другой стороны, если один человек с автоматом и несколькими сотнями патронов заляжет там, где арабы пойдут вдоль стены, он сможет уложить десяток из них, прежде чем они откроют ответный огонь. — Хоснер снова помолчал. — Понимаешь?

Прикрывая ладонями огонь, Хоснер закурил сигарету и протянул ее Каплану. Тот никогда не видел и даже не слышал о столь дружеском жесте со стороны Иакова Хоснера.

Каплан сделал затяжку, но сигарету не вернул.

— Я… я думаю, вы правы… если только они уже не находятся на середине склона.

— Да, это так, — согласился Хоснер. — И наверняка у подножия холма оставлены часовые. Но один человек без труда сможет проскользнуть мимо них в темноте.

Каплан не сомневался, что в случае необходимости Хоснер сам бы отправился в засаду. И, если он решил не идти сам, значит, посчитал, что для него более важно выполнять свои обязанности на холме. Но у Каплана было страстное желание дожить до глубокой старости, а Хоснер пытался поставить крест на этом желании.

— У человека, который отправится туда, чертовски мало шансов вернуться назад.

— Чертовски мало.

— Особенно если рана ограничивает его подвижность.

Хоснер кивнул.

— Понимаешь, Моше, на этом холме было очень мало настоящих солдат: вас шестеро, Добкин… несколько ветеранов… Бург. А теперь их число и вовсе уменьшилось. Профессиональные солдаты знают, что когда-нибудь им прикажут сделать нечто такое, чего не потребуют от новобранцев. Понимаешь?

— Конечно. — Каплан подумал, почему Хоснер не обратился к Маркусу или Алперну. Ведь они не были ранены. Наверное, это просто «большая честь», как говорят в таких случаях. Каплан понимал, что наверняка существуют и другие причины, но он не мог постичь мотивов Иакова Хоснера.

— Ну… спасибо, что выслушал мои мысли, Моше.

— Не стоит меня благодарить. — Каплан замялся. Заметив, что Хоснер не собирается уходить, он добавил: — На самом деле, когда человек слушает идеи других людей, ему и самому могут прийти в голову хорошие мысли.

— Это верно.

Каплан снова замялся, потом повернулся и посмотрел на склон. Он почувствовал на своем плече руку Хоснера, услышал ободряющие слова, но точно их не разобрал. Самым неприятным в этой ситуации было то, что он не мог даже попрощаться с людьми, которые за последние двадцать четыре часа так много стали значить для него. Уходя в ночь, Каплан почувствовал себя страшно одиноким.

Глава 28

Премьер-министр сидел прямо, прижав к уху телефонную трубку. Глаза его оглядывали присутствующих мужчин и женщин, слушавших разговор через наушники. Разговор с Багдадом шел тяжело. Президент Ирака продемонстрировал весь диапазон эмоций — от удивления, вызванного звонком, до недоверия к информации — и наконец, несогласие с предложениями премьер-министра Израиля. Премьер-министр говорил спокойно и твердо:

— Господин президент, я не могу раскрыть вам источник информации, но он, как всегда, надежен. — Он обвел взглядом присутствующих, как бы подтверждая свои слова о надежности источника.

Тедди Ласков и Ицхак Талман стояли возле двери. Премьер-министр взглянул на них, как бы оценивая заново.

Президент Ирака вздохнул. Премьер-министр Израиля знал, что у арабов это означает: «Очень жаль, но мы ничуть не приблизились к соглашению», или что-то в этом роде. Помолчав, президент Ирака заговорил:

— В любом случае о низковысотном самолете-разведчике не может быть и речи. Дует шерхи. Однако я уверен, что ваши американские друзья уже совершили незаконный полет над этим местом, используя свои высотные самолеты-разведчики. Наверняка этого достаточно.

— Мне ничего не известно о подобных полетах.

Президент Ирака проигнорировал это возражение и начал перечислять свои возражения по поводу принятия поспешных, непродуманных мер.

Не особенно прислушиваясь к этим рассуждениям, премьер-министр слушал шум ветра, трепавшего жалюзи. Он понимал, что в условиях песчаных бурь и темноты любые наземные передвижения — впрочем, как и воздушные — были невозможны. И чем больше он прощупывал настроение президента Ирака, тем очевиднее становилось, что в ходе подобной операции обнаружится слабость иракских транспортных средств и средств связи, не говоря уж о неспособности иракской армии быстро передвигаться даже по территории собственной страны. Президент не мог признаться в существовании подобных проблем, что делало его еще более раздражительным и несговорчивым. И все же городок Хилла находился так близко от Вавилона.

— А разве в Хилле нет военного гарнизона? — поинтересовался премьер-министр. По данным разведки гарнизон там имелся.

Наступила долгая пауза, похоже, президент Ирака советовался с помощниками. Наконец в трубке снова раздался его голос:

— Боюсь, что это секретная информация.

Премьер-министр с такой силой стиснул трубку телефона, что костяшки его пальцев побелели.

— Господин президент… что вы предлагаете? — Он посмотрел на часы.

— Подождать до окончания песчаной бури. Или хотя бы до окончания темноты.

— Но мы можем опоздать.

— Господин премьер-министр, это извечный вопрос — стоит ли рисковать жизнями одних людей ради спасения других. Вы говорите, что в Вавилоне окружены около пятидесяти израильтян, и хотите, чтобы я рискнул провести операцию, которая может стоить жизни многим моим людям… не говоря уж о деньгах… Но, как бы там ни было, мы ничего не знаем о том, происходит ли что-нибудь в Вавилоне.

— И все же вы знаете, что там что-то происходит, не так ли?

Президент Ирака замялся.

— Да. Кое-что. Мы только что получили подтверждение от администрации Хиллы. Действительно вокруг развалин Вавилона что-то происходит.

Это признание президента Ирака моментально вызвало оживление среди израильтян.

Премьер-министр наклонился над телефоном. Он не видел причин и дальше скрывать свои карты, поэтому прямо заявил:

— Ради Бога, так пошлите же туда гарнизон Хиллы.

Вновь воцарилось долгое молчание. Когда президент Ирака наконец заговорил, тон его голоса был смущенным и почти извиняющимся.

— Гарнизон Хиллы состоит из четыреста двадцать первого батальона… вы знаете это от своей военной разведки. Эта часть почти целиком укомплектована палестинцами. Они сражались против вас в 1967 и 1973 годах. Офицеры там иракцы, а вот солдаты — беженцы и дети беженцев. Будет несправедливо подвергать их преданность такому испытанию. Вы меня понимаете.

Премьер-министр понял. Он огляделся по сторонам. Присутствующие, слушавшие их разговор, выглядели разозленными.

— Господин президент, а вы не можете прямо сейчас поговорить с Хиллой… я подожду. Попросите людей из администрации… или верных вам офицеров выяснить, что же все-таки происходит в Вавилоне.

— К сожалению, возникли большие трудности с наземной связью из-за бури и наводнений. Мы свяжемся с ними по радио и посмотрим, что они смогут выяснить.

— Я понимаю. — У премьер-министра не было причин не доверять словам президента о трудностях с наземной связью. Но в запасе у него имелась еще одна козырная карта. — Господин президент, мои военные докладывают, что до Вавилона можно добраться по реке. Отряд из другого города, расположенного на Евфрате, сможет добраться в Вавилон за несколько часов.

На этот раз голос президента Ирака прозвучал твердо и раздраженно:

— Вы думаете, Евфрат похож на вашу речушку Иордан? Это великая, огромная река. В это время года она разливается по равнинам так широко, как разбредаются заблудившиеся овцы.

— Господин президент, нам всем известно, какие огромные стихийные бедствия переживает ваша страна каждую весну, и мы понимаем, что в любое другое время года могли бы рассчитывать на быструю и четкую реакцию в ответ на нашу просьбу. Совершенно ясно, что одной из причин, по которой эти… — премьер-министру не хотелось произносить слово «террористы», — …партизаны выбрали вашу страну, является недоступность Вавилона в течение этих нескольких недель. Однако, господин президент, я надеюсь, что вы окажете нам всю возможную помощь, сделаете все, что в ваших силах.

Ответа не последовало.

Премьер-министр понимал, что президенту Ирака требуется время, чтобы побороть обуревавшую его сейчас гордость. Теперь оставалось только сказать ему что-нибудь обидное, спровоцировав на действия.

— А вам известно, господин президент, что в пустыне Шамиях расположен базовый лагерь палестинцев? Возможно, палестинцы, которые сейчас находятся в Вавилоне, пришли туда как раз из этого лагеря.

И вновь не последовало никакого ответа.

Премьер-министр оглядел стол заседаний. Полковник, специалист по психологической войне, который уже много лет изучал президента Ирака, написал записку и подвинул ее по столу к премьер-министру. «Если уж вы решили нажать на него, то идите до конца. Уже поздно изображать дипломата». Прочитав записку, премьер-министр кивнул и произнес в трубку:

— Так все же, ваши вооруженные силы способны организовать поисковую экспедицию в такой поздний час, господин президент?

Повисла пауза, затем в трубке раздался голос президента Ирака, звучавший очень холодно:

— Да. Я отдам приказ организовать спасательную экспедицию, которая отправится по реке. Но они не высадятся на берег до рассвета. Это самое большее, что я могу для вас сделать.

— Очень хорошо, — сказал премьер-министр, хотя прекрасно понимал, что ничего хорошего в этом нет. И все же ему не хотелось терять ту малость, которой он уже добился.

— Что, по вашему мнению, мы там сможем обнаружить?

— Не знаю.

— Вот. И мы не знаем. Надеюсь, что мы там все-таки что-нибудь обнаружим, в противном случае вы окажетесь в затруднительном положении.

— Я понимаю. — Премьер-министр помолчал. Пора было переходить к основному вопросу. — Вы позволите нам помочь вам? Мы можем провести совместную операцию.

На этот раз президент Ирака ответил без малейшей задержки:

— Об этом не может быть и речи.

Спорить с ним по данному вопросу было бесполезно.

— Хорошо. Желаю удачи.

Президент Ирака помолчал, потом тихо произнес:

— Вавилон. Пленники. Все это как-то странно.

— Да, странно. — Нельзя предпринимать политических или дипломатических шагов на Ближнем Востоке без учета его истории и вражды, насчитывавшей пять тысячелетий. И есть здесь такие вещи, которых американцы, например, никогда не поймут. События, имевшие место три тысячи лет назад, обсуждались на международных конференциях, словно они произошли неделю назад. Учитывая все это, имелась ли вообще какая-нибудь надежда? — Но на самом деле не так уж и странно.

— Возможно. — Президент Ирака сделал паузу. — И не думайте, что мы не сочувствуем вам. К нам террористы не имеют никакого отношения. Ни одно здравомыслящее правительство арабских стран не одобряет их действия. — Он снова замолчал, и израильтяне услышали звук, похожий на грустный вздох. Это было так по-арабски и в то же время так по-еврейски, что многих присутствовавших в зале израильтян охватило сочувствие и даже какое-то чувство духовной близости. Президент Ирака покашлял, прочищая горло. — Мне надо идти.

— Я позвоню вам перед рассветом, господин президент.

— Хорошо.

Связь оборвалась. Премьер-министр поднял глаза.

— Ну, будем действовать или нет? — Он посмотрел на настенные часы, до рассвета в Вавилоне оставалось чуть более шести часов. — Или подождем сообщения из Ирака? — Премьер-министр закурил сигарету, звук чиркнувшей спички неестественно громко прозвучал в тишине комнаты. — Вы же понимаете, что это вообще первый разговор между премьер-министром Израиля и президентом Ирака. Стоит ли нам разрушать его возможный успех? Стоит ли разрушать всю атмосферу мира, которую несли с собой наши «Конкорды»? — Он оглядел присутствующих, пытаясь прочитать на их лицах ответы на свои вопросы. Многие из находившихся здесь израильтян присутствовали в свое время на совещании, посвященном захвату заложников в угандийском городе Энтеббе, но сейчас ситуация была гораздо сложнее, да и на решение о проведении военной операции тогда ушло несколько дней.

Один за другим поднимались генералы и политики, каждому из них отводилось две минуты, чтобы высказать свою точку зрения. Мнения разделились, но это не было четким разделением мнений гражданских и военных. Более половины военных заняли выжидательную позицию, а более половины гражданских высказались за военное решение вопроса.

Нашлись и такие, кто продолжал верить в то, что израильтяне находятся в руках Ахмеда Риша, а значит, скоро он заявит о своих требованиях. Эта отдельная группа людей настаивала на подготовке к переговорам с Ришем, чтобы начать их, как только он выдвинет свои требования.

Поднялся один из министров, Иона Галили. Он напомнил присутствующим, что во время инцидента в Энтеббе два главных израильских раввина толковали юридические прецеденты в иудейских традициях, как позволяющие обменивать террористов на заложников.

Министр юстиции Натан Дан, сам раввин и адвокат, вскочил со своего места.

— Я возражал против подобного толкования.

Премьер-министр хлопнул ладонью по столу, лежавшая возле него кучка разорванной бумаги аж подпрыгнула.

— Хватит! Это вам не балаган и не кафе в Тель-Авиве. Меня не интересуют толкования древних прецедентов. Меня интересует настоящее. Ласков! Ваша очередь. Две минуты.

Тедди Ласков подошел к концу длинного стола. Говорил он простыми фразами, выделяя классические военные аргументы в пользу проведения операции. Но он заметил, что его слова не производят впечатления на присутствующих. Понятно, что их нерешительность основывалась на боязни высадить десант в Вавилоне, а в результате не найти там никого, кроме диких зверей. В парламентском государстве подобное фиаско могло привести к тому, что правительство в полном составе и половина кнессета лишатся своих кресел и отправятся по домам писать мемуары. Но если правительство предпримет военную операцию и десантники обнаружат в Вавилоне «Конкорд» и членов мирной делегации — да простит Господь, даже и мертвых, — то тогда эта попытка будет, по крайней мере, оправдана в глазах мира с точки зрения акта гуманизма. А вот если Ласков ошибается… если ошибаются дешифровальщики аэрофотоснимков… если там никого нет…

Ласков решил рискнуть.

— Я понимаю, в чем заключается суть проблемы. Хорошо. Но, если я представлю убедительные доказательства того, что наши люди находятся в Вавилоне, станет кто-нибудь из вас возражать против операции по их освобождению?

Премьер-министр поднялся со своего кресла.

— Тогда все вопросы будут сняты, генерал. Если вы сможете четко доказать это, то я первый проголосую за проведение военной операции.

Такой выход устраивал всех. Если впоследствии окажется, что они должны были санкционировать военную операцию, то они смогут категорически заявить, что не знали точно о нахождении мирной делегации в Вавилоне. И это будет не просто оправданием. Это будет правдой.

— И где вы намерены получить подобные убедительные доказательства, генерал? — поинтересовался премьер-министр. — Больше мы не примем от вас никаких божественных озарений, если только сами не услышим то же самое.

Ласков проигнорировал раздавшиеся смешки.

— Могу ли я употребить всю власть и действовать от вашего имени?

— Вы просите слишком многого.

— Хотя бы до рассвета.

— Ладно, надеюсь, вы не причините большого вреда за такой короткий промежуток времени. Хорошо. Одновременно с этим будет полным ходом вестись подготовка десантной операции. Если вы придете сюда до половины шестого и представите неопровержимые доказательства хотя бы того, что «Конкорд» находится в Вавилоне, я отдам приказ, и мы все скрестим пальцы в надежде на удачу. Однако если до этого Ирак заявит, что по данным их разведки в этом районе никого нет, то любые ваши доказательства уже де-факто не будут считаться неопровержимыми. Но в любом случае после рассвета я настою, чтобы Ирак сдержал слово и направил туда своих военных. Я не хочу, чтобы в Вавилоне наши десантники столкнулись с их войсками, а это значит, что крайний срок начала нашей операции — пять тридцать. Вам все ясно?

— Я бы хотел возглавить истребители, которые будут принимать участие в операции.

Премьер-министр сел в кресло и покачал головой.

— Нет, вы только посмотрите на него. Да вы теперь даже не находитесь на военной службе. И зачем я только предоставил вам право действовать от моего имени? Должно быть, я просто рехнулся.

— Прошу вас.

В зале наступила тишина. Премьер-министр, казалось, надолго задумался, потом снова встал и посмотрел на Ласкова.

— Если вы убедите меня в необходимости проведения десантной операции, я с удовольствием позволю вам возглавить истребители. Другого мне и не хотелось бы посылать, — двусмысленно добавил он.

Ласков отдал честь, повернулся и стремительно покинул зал заседаний. Талман последовал за ним.

Когда они миновали толпу, собравшуюся в холле, Талман спросил, понизив голос:

— Какую, черт побери, информацию ты сможешь раздобыть за такое короткое время?

Ласков пожал плечами.

— Не знаю.

Они вышли на улицу, прошли мимо колонн, украшавших фасад здания, миновали железные ворота. Оба молчали. Иерусалим был спокоен, если не считать горячего и сухого ветра. Несмотря на жару, ночь была превосходной, какой бывают ночи весной только в Иерусалиме: воздух напоен сладким запахом цветущих растений, небо кристально чистое. Над головой, излучая желтый и теплый свет, висела восковая луна. Цветы, виноград и деревья заполняли все свободные пространства, словно в деревне. Сама улица была вымощена древними камнями, на ней стояли дома самого разного возраста: от двадцати до двух тысяч лет. Но для Иерусалима возраст домов не имел значения. Все здесь одновременно было и молодым, и древним.

Первым молчание нарушил Талман:

— Тогда зачем ты сказал это, черт побери? Ведь был же шанс, что они проведут голосование. А теперь ты им предоставил самый простой выход.

— Они бы не проголосовали за десантную операцию.

Талман посмотрел на Ласкова.

— Ты сомневаешься в собственных выводах?

Ласков резко остановился.

— У меня нет абсолютно никаких сомнений. Они в Вавилоне, Ицхак. Я это знаю. — Он замялся, потом добавил: — Я даже слышу их.

— Чепуха. Вы, русские, неисправимые мистики.

Ласков кивнул.

— Это точно.

Талман попытался воспользоваться тем, что в недавнем прошлом был начальником Ласкова.

— Я настаиваю на том, чтобы ты сообщил мне, что задумал, когда говорил о предоставлении убедительных доказательств.

Ласков зашагал дальше.

— Предположим, ты захотел подать знак самолету-разведчику, находящемуся на большой высоте. Как бы ты сделал это, не имея радио?

Талман задумался на секунду.

— Ты имеешь в виду знак, который бы он сфотографировал? Ну, я бы разложил на земле что-нибудь большое… ты понимаешь. А если это сделать невозможно или если самолет слишком высоко, если темно… или если песчаная буря, тогда я… я бы соорудил источник тепла, наверное. Но мы видели эти источники тепла. Они не могут являться убедительными доказательствами.

— Они станут такими доказательствами, если будут выложены в форме звезды Давида.

— Но там не было ничего подобного.

— Нет, было.

— Не было.

Продолжая свой путь, Ласков, похоже, разговаривал с самим собой.

— Там собрались такие умы, и странно, что никто не подумал об этом. Но это вообще очень сложная штука… я имею в виду фотографии, сделанные в инфракрасном излучении. Возможно, у них уже выложена звезда Давида, а они только ждут момента, чтобы зажечь ее, когда заметят самолет. Или, может быть, у них не осталось керосина, а может, осталось слишком мало, и они расходуют его только на изготовление «коктейля Молотова». Да и почему они должны думать, что над Вавилоном может появиться разведывательный самолет? Я имею в виду, почему…

Талман оборвал его рассуждения.

— Тедди, все дело в том, что они не зажгли звезду Давида и вообще не подали никакого сигнала, означающего «Мы здесь!» Может, им не хватило времени… — Голос Талмана дрогнул. — Но, как бы там ни было, никаких сигналов и знаков нет.

— А если бы был?..

— Меня это полностью убедило бы. Да и большинство остальных.

— Что ж, тогда нам следует посмотреть на фотографии, которые разведка ВВС не посчитала нужным отправить премьер-министру. Уверен, на них мы увидим остаточное тепло от сгоревшего керосина, и этот знак будет иметь форму звезды Давида. Главное знать, что ты хочешь увидеть… и тогда обязательно увидишь.

Талман резко остановился. Голос его прозвучал тихо, почти шепотом.

— Ты с ума сошел?

— Вовсе нет.

— Ты на самом деле собрался подделать одну из этих фотографий?

— А ты веришь, что они находятся… или находились… в Вавилоне?

Талман верил в это, хотя и сам не знал почему.

— Да.

— А в то, что цель оправдывает средства?

— Нет.

— Если бы там находилась твоя жена… или дочь… ты думал бы иначе?

Талман знал об отношениях Ласкова и Мириам Бернштейн.

— Нет.

Ласков кивнул. Талман не лгал. Он провел слишком много времени среди англичан, при принятии решений эмоции у него отодвигались на задний план. В большинстве случаев это была очень хорошая черта характера, но иногда Ласкову хотелось, чтобы Талман вел себя в большей степени как еврей.

— Пообещай мне, что забудешь о нашем разговоре и отправишься спать.

— Нет, — отрезал Талман. — Я считаю своим долгом арестовать тебя.

Своими большими руками Ласков взял Талмана за плечи.

— Они умирают в Вавилоне, Ицхак. Я знаю это. Ицхак, позволь мне помочь им. Позволь мне сделать то, что я должен сделать. Забудь о нашем разговоре. Когда ты был моим командиром, ты раз или два закрывал глаза на мои дела… да, да, я знаю это… и не надо смущаться. Иди домой. Иди домой и спи до полудня, а когда проснешься, все уже будет закончено. Нас ждет национальный праздник… или, да, трагедия… а может, даже война. Но какой здесь может быть выход? Позволь мне сделать это. Меня не волнует, что случится со мной после, но сейчас позволь мне уйти.

Талман почувствовал себя неловко от внезапного откровения Ласкова, как в физическом, так и в эмоциональном плане. Он сделал небольшое движение, желая показать, что ему неприятно, когда его держат, но Ласков не ослабил хватку.

— Что ж… — Эта близость Ласкова… что он ощущал от нее? Талман чувствовал тепло этого человека, его дыхание… что-то пробежало по пальцам Ласкова и вошло в его тело. — Я действительно… — Талману было ужасно неловко, лицо Ласкова находилось менее чем в полуметре от его лица. Он мог… чувствовать то, что чувствовал Ласков. — Я… думаю, я пойду домой… нет… я пойду с тобой. Да, черт побери! Это безумие, понимаешь… действительно безумие… но я помогу тебе. Да.

Лицо Ласкова медленно расплылось в улыбке. Да, он действительно знал Талмана. Даже его можно было пронять.

— Отлично. — Ласков отпустил Талмана и отступил назад. — Послушай, я знаю в Тель-Авиве техника из фотолаборатории ВВС. Мы сможем заехать за ним по пути в «Цитадель». Если он захочет, так у него и мусорная яма будет похожа на обнаженную Элизабет Тейлор. И он сделает все, что я попрошу, не задавая никаких вопросов.

Талман кивнул, и они снова пошли, почти побежали к стоянке такси возле резиденции премьер-министра. Когда они впрыгнули в машину, Ласков, задыхаясь, выпалил:

— Тель-Авив. Дело чрезвычайной государственной важности!

Глава 29

Бенджамин Добкин пожал руку Шир-яшубу. Они стояли на покрытом илом причале, выступавшем над водами Евфрата. Все население деревни — несколько десятков человек — расположилось неподалеку и молча наблюдало за ними. Луна освещала облака пыли на противоположном берегу. Ветер дул и на этом берегу, но большая часть пыли оседала в реку. Сама река была неспокойна, мелкие волны бились о причал. Да, переплыть реку будет делом непростым, да и дальше двигаться по суше тоже будет сложно. Добкин отвел взгляд от реки и посмотрел на старика.

— Отнесите его тело на равнину и бросьте шакалам, а утром займитесь своими обычными делами.

Старик вежливо кивнул. Ему не надо было объяснять, как выживать в этом мире. Его деревня стояла здесь свыше двух тысяч лет, и она пережила события, которые уступали европейским разрушительным войнам только по масштабам.

— Да храни тебя Господь на пути твоем, Бенджамин.

Добкин был одет в залитый кровью пятнистый камуфляжный комбинезон и головной убор мертвого ашбала. Тело самого араба скоро очутится в желудках шакалов, но Добкин не мог прогнать от себя тревожное чувство, что Риш впоследствии придет в эту деревню отомстить за Талиба и быстро завершит ту работу, которую в течение двух тысячелетий не завершили опустошительные войны.

— Захотят ли твои люди вернуться… вернуться домой в Израиль… если предоставится такая возможность?

Шир-яшуб посмотрел на Добкина.

— В Иерусалим?

— Да. В Иерусалим. В любое место в Израиле. Хоть на пляж в Герцлию, если захотите. — Добкин примерно понимал, что сейчас творится в сознании старика. Израиль для него был просто библейским названием, как Иудея и Сион. Словом, не реальное место, и значило оно для него не более, чем Вавилон для Добкина два дня назад. — Это хорошее место, прекрасная земля. — Черт побери, но как же эти люди смогут перенестись через два тысячелетия? Ведь изменился не только язык, значительно изменились все понятия и ценности. — Возможно, вам опасно будет оставаться здесь.

— А нас здесь всегда подстерегает опасность.

Добкин подумал, какое в самом деле он имеет право обещать им возвращение в Иерусалим? Как он отправит их туда, если они согласятся? И все же он продолжил:

— Вы слишком долго живете в Вавилоне. Настало время вернуться домой. — Надо быть настойчивым. Ведь эти люди, как дети, они не знают, как хорошо им может быть в Израиле. Добкину не нравилось видеть евреев, живущих в рабстве. Когда он ездил по миру и видел, как в некоторых странах евреи влачат жалкое существование, его распирала злость, хотелось крикнуть им: «Уезжайте домой, идиоты! Уезжайте домой, где вы сможете гордо держать головы. Вам теперь есть где жить. Мы отвоевали это место под солнцем ценой собственной крови». Добкин отпустил руку старого раввина. — Уезжайте домой.

Шир-яшуб положил свою ладонь на плечо Добкина.

— Алуф, — начал он, — ты пришел сюда, чтобы вывести нас из плена? Или тебе суждено стать невольным виновником нашего окончательного истребления? Подожди. Дай мне закончить. В Библии сказано: «И поднялись начальники колена Иуды и рода Вениаминова, и Левиты, и священники, и все, кого вдохновил Господь возводить Дом Господень в Иерусалиме». Но моих предков Господь не вдохновил, и они остались здесь. Позволь мне сказать тебе вот что, Бенджамин. Когда этот Дом Господень, уже второй по счету, был отстроен вернувшимися из плена, он тоже был разрушен, и народ разбрелся по всему миру. Но тогда именно оставшиеся в Вавилоне евреи не дали угаснуть пламени нашего учения, Вавилон, а не Иерусалим, был в те годы городом, хранившим учение и культуру евреев. Израилю всегда нужны будут изгнанники, Бенджамин, чтобы он был уверен в том, что обязательно останутся люди, которые будут хранить веру и вернут ее в Иерусалим, если он опять будет уничтожен. — Старик улыбнулся, и его смуглое лицо сморщилось в лунном свете. — Надеюсь, дух Божий сподвигнет вас когда-нибудь построить третий храм. И, если вы, запомни это… если Иерусалим снова падет, всегда найдется в мире еврейская диаспора, и даже мы — пленники Вавилона — вернемся домой и построим четвертый храм. — Он пожал руку Добкина, похлопал по плечу и легонько оттолкнул. — Иди, Бенджамин. Иди и делай свое дело. А когда сделаешь его, возможно, мы снова поговорим о Иерусалиме.

Добкин быстро повернулся и зашагал к концу причала. Он оглянулся через плечо и помахал на прощание одетой в длинную рубаху фигуре старика, неподвижно стоявшего в лунном свете. Уже не в первый раз все происходящее показалось ему нереальным. Обстановка, звуки и особенно запахи этого места не позволяли рассуждать рационально, как и положено военному из двадцатого века.

Добкин опустил взгляд на воды Евфрата. На волнах покачивалась странного вида лодка, по размерам она была не больше крупной круглой корзины, обмазана знаменитым вавилонским битумом. Ее могли сделать и несколько дней назад, и несколько тысячелетий. Добкин втиснул в нее свое крупное тело, и лодка осела в воде почти до планшира. За ним в лодку впрыгнул юноша по имени Числон, его явно не смущало, что в лодке почти не осталось свободного места. Лодка еще более угрожающе осела, но потом выровнялась, со стороны Числона ее край выступал над водой сантиметров на десять, со стороны Добкина — на пять. Числон взял с причала длинный шест, отвязал веревку и оттолкнул лодку.

Добкин предположил, что этой лодкой никогда не пользовались в период разлива Евфрата, и через несколько минут его предположение подтвердилось, он заметил, что шест не достает до дна, хотя Числон, насколько возможно, перегнулся через край. Юноша поднял взгляд на Добкина и улыбнулся ему.

Лодка набирала скорость. Добкин понимал, что им нужно пристать к противоположному берегу примерно через два километра, иначе они проскочат южную оконечность Вавилона и ему придется возвращаться пешком. А он чувствовал, что еще недостаточно окреп для такой прогулки. Добкин тоже улыбнулся юноше, который старался выглядеть спокойным, но генерал видел, что он нервничал.

Шерхи дул над водой, и, хотя он не нес с собой песок, тем не менее все подгонял и подгонял посудину, которая ныряла и раскачивалась, волны перекатывались через ее края со всех сторон. И, поскольку она была круглой, лодка начала вращаться как волчок. У Добкина к горлу подкатила тошнота. Кроме того, у него болела промежность, а бедро жгло как огнем. Свесившись через борт лодки, Добкин выблевал все, чем его накормили, — лимонный чай и неизвестную ему рыбу.

Он почувствовал себя лучше и ополоснул лицо водой, отметив при этом, что и Числон выглядит неважно.

Добкин заметил на дальнем берегу несколько огней и показал на них Числону.

— Квейриш, — пояснил тот.

Лодка продолжала кружиться, и Добкин оглядывал то один, то другой берег. На восточном берегу огромные тучи пыли покрывали землю и закрывали луну. Генерал понял, что последняя атака холма в этих условиях будет предпринята задолго до захода луны.

Чуть ниже деревни Квейриш река повернула, и, выйдя из поворота, лодка понеслась вперед с еще большей скоростью, подхваченная быстрым течением реки между сужающимися берегами. Числон продолжал нащупывать шестом дно, едва не переворачивая при этом лодку.

Добкин попытался прикинуть, где они могут пристать к берегу. Впереди река поворачивала на запад, и если эта посудина не потонет, то есть возможность высадиться на берег вблизи от южного окончания городской стены. До ворот Иштар и гостиницы ему придется возвращаться как минимум два километра. Интересно, что же он станет делать, если все-таки доберется туда?

— Поражения и победы взаимосвязаны очень тесно, — заметил Хоснер.

Бург раскрошил в трубку несколько окурков сигарет и раскурил ее на ветру с жадностью заядлого курильщика.

Они оба укрывались в траншее на восточном склоне, песок проникал во все щели, медленно и неумолимо засыпая траншею.

— Где Каплан? — уже во второй раз поинтересовался Бург.

Интересно, откуда Бург знает о том, что Каплан ушел? Кто-то сообщил? Может быть, Ноеминь Хабер. У Бурга имелись сторонники.

— Ты знаешь, не так далеко отсюда, в местечке под названием Кут-эль-Амар, во время Первой мировой войны турки окружили целую британскую армию. — Хоснер закурил сигарету. — У осажденных кончилась еда, а осада длилась несколько месяцев. Британские войска, отправленные на помощь, подошли почти на километр к Кут-эль-Амару, но турки снова и снова отбрасывали их назад. Ослабевшие от голода, окруженные вынуждены были сдаться. Командующего британскими войсками обвиняли главным образом — об этом сообщалось в докладе Военного министерства Великобритании — в том, что он не предпринимал вылазок и налетов на окружавшие их турецкие войска. Доклад призывал покончить с тактикой неподвижной обороны и рекомендовал вести гибкую и мобильную оборону. Не отсиживаться за стенами. Огонь и маневр. Современная военная наука согласна с этим. А почему ты не согласен?

Бург выдавил из себя смешок.

— С трудом улавливаю параллель с нашим положением. Где Каплан? На склоне?

— Параллель на самом деле есть, и тактика активной обороны хороша как в Кут-эль-Амаре, так и в Хартуме и Вавилоне. Кстати, о Хартуме, Бург, не забывай, что спешившие на помощь осажденным британские войска опоздали всего на один день, но это уже не воскресило ни генерала Гордона, ни его людей, ни мирных жителей. И если к нам не придут на помощь в течение нескольких часов, то нас ожидает такая же участь. Пока мы сидим здесь и никто не пытается разорвать нас на куски, мы убаюкиваем себя ложным чувством безопасности. Но, когда этот склон огласится криками жаждущих крови ашбалов, тогда мы все начнем говорить: «Почему мы не сделали это? Почему мы не сделали то?» Так вот, я заявляю тебе, Бург, что любая отчаянная попытка с целью выиграть время стоит риска.

— Куда он пошел? К воротам Иштар?

— Нет. Только вниз, к внешней городской стене. Они пойдут этой дорогой.

— Почему ты так уверен?

— Все тактические проблемы имеют ограниченное число решений.

— Когда мы вернемся, я устрою тебя на работу в военную академию.

Хоснер прислонился спиной к стенке траншеи и закрыл глаза, продолжая курить.

— Когда мы будем разбираться с Бернштейн и Аронсон? До или после твоего собственного трибунала?

Хоснеру надоело терпеть подобные насмешки, он подался вперед и схватил Бурга за грудки.

— Не выводи меня, Исаак, а то плохо будет тебе, а не мне. Если дело дойдет до голосования, они проголосуют за любого негодяя, который вытащит их из этого безумия, а не за эрзац-негодяя вроде тебя и не за горлопана вроде Вейзмана. Так что не мешай мне. Я уйду с твоей дороги… и из твоей жизни… очень скоро.

Бург опустил голову, уставившись на мерцающий огонек трубки.

— Я не доверяю тебе, Иаков. Любой, кто считает, что победы и поражения тесно взаимосвязаны, является человеком, который при игре в «блэк-джек»[12] требует еще карту, хотя на руках у него и так уже двадцать очков. У себя в разведке мы так не играем. Мы останавливаемся на минимуме очков в обмен на минимум потерь. И никогда не пытаемся набирать больше, если это грозит большими потерями. Ты один из крупных азартных игроков, но тебе не следует рисковать жизнями других людей. Даже жизнью одного человека — Моше Каплана, храбреца…

— Ты просто чертов лицемер, Бург. В своей жизни ты проделывал штучки и похуже. И не притворяйся, что ты не рад тому, что я попросил Добкина отправиться за помощью. Ты знал, что эта затея почти наверняка обречена на провал, но это тебя, похоже, не очень огорчило.

— Это совсем другое дело. Добкин профессионал. А профессионалы знают, что такой момент однажды наступит в их жизни.

— Но от этого не легче ни ему, ни мне. Думаешь, я с радостью посылал их обоих?

— Этого я не говорил. И не ори так. Я лишь играю роль адвоката дьявола.

— Да не нужны мне ни дьяволы, ни их адвокаты. Я просто делаю то, что считаю необходимым. И уповаю на Господа, и надеюсь, что люди в Иерусалиме и Тель-Авиве забыли о своих планах и теориях, потому что если они не пожелают пойти на большой риск, когда выяснят, где мы, то мы обречены.

Бург посмотрел на склон и заговорил убежденным тоном:

— Что ж, лучше умереть, если наше освобождение станет причиной новой войны или отмены мирной конференции.

Хоснер понял, куда клонит Бург. Он хотел пожертвовать ими всеми ради того, что считал высшей целью. Бург предпочел бы, чтобы они тихо и отважно умерли, но только бы не стали орудием в руках противника, с помощью которого тот сможет поставить Израиль в затруднительное положение. Но ведь и сам Хоснер готов был пожертвовать Капланом, собой или кем-то еще ради достижения высших целей.

Хоснер задумался. Да, он стремился пожертвовать собственной жизнью, но потому, что судьба поставила его в такое положение, когда ему гораздо хуже было бы остаться в живых, чем умереть. Но он и Каплана поставил в такое же положение. Каплан уже не смог бы жить нормальной жизнью, если бы отказался от предложения Хоснера пожертвовать собой. И все же Хоснер понимал, что беспокоили его сейчас не вопросы жизни и смерти, на карту был поставлен принципиальный вопрос агрессивного сопротивления. Евреи Израиля не могли позволить себе опустить руки, как это произошло с евреями, погибшими в Европе.

В силу своего характера Хоснер не мог согласиться с аргументами Бурга. И если бы его, Хоснера, спросил непосредственно премьер-министр Израиля, то он ответил бы: «Черт побери, я хочу, чтобы вы немедленно прибыли сюда и освободили нас. Какого черта вы тянете?» Конечно, этого же хотелось и Бургу, он просто снова играл роль адвоката дьявола. Бург говорил словами министра иностранных дел и… словами Мириам. Будучи шпионом, Бург имел множество обличий и говорил словами различных персонажей. Но, если он действительно верит в то, что говорит, тогда он не прав. За ним нужно следить. Бург должен уйти с его дороги.

Хоснер сидел один в траншее. Пыль и песок начали засыпать его ноги. То место, где недавно напротив него сидел Бург, уже совсем завалило. А скоро засыпет и все построенные укрепления. Когда-нибудь засыпет и «Конкорд», и останется только его огромный силуэт. И кости их будут покоиться в пыли. А все, что останется от них, и их героические поступки станут очередным письменным свидетельством страданий и мук, хранящимся в библиотеке Иерусалима. Хоснер сгреб с ноги кучу пыли и развеял ее по ветру. Вавилон. Он ненавидел это место. Ненавидел каждый квадратный сантиметр его мертвой пыли и глины. Вавилон. Это место губит людей, убивает их души. Миллион актов надругательства над моралью были совершены здесь. Массовые убийства. Рабство. Прелюбодеяние. Приношение в жертву людей. Как же могла любовь к Мириам вспыхнуть в таком месте?

Он послал за ней, но не было никакой гарантии, что Мириам придет. Сердце тяжело колотилось в груди, рот пересох, руки дрожали. «Мириам, приходи быстрее». Ожидание становилось просто невыносимым. Хоснер посмотрел на часы. С момента ухода Бурга прошло пять минут, а три минуты назад он отправил посыльного в «Конкорд». Хоснеру захотелось встать и уйти, но он не мог двинуться с места — где она будет искать его?

Он услышал голоса и увидел силуэты двух фигур. Одна из фигур показала пальцем в его направлении, повернулась и исчезла. Вторая двинулась к нему. Хоснер облизнул губы и постарался придать твердость своему голосу.

— Я здесь.

Мириам скользнула в траншею и опустилась рядом с ним на колени.

— Что случилось, Иаков?

— Я… просто хотел поговорить с тобой.

— Значит, я свободна?

— Нет. Нет, я не могу этого сделать. Бург…

— Ты можешь делать здесь все, что хочешь. Ведь ты же царь Вавилона.

— Прекрати.

Мириам нагнулась к нему.

— Какая-то частица тебя полностью согласна с Бургом. А какая-то частица говорит: «Заприте эту стерву, держите ее под замком. Я — Иаков Хоснер, я принимаю твердые решения и не меняю их».

— Не надо, Мириам…

— Пойми меня правильно. В данном случае меня волнует не моя судьба или судьба Эстер. Меня волнуешь ты. И часть тебя умрет, если ты позволишь этому фарсу продолжаться и дальше. С каждой минутой, пока он продолжается, ты становишься все меньше похожим на человеческое существо. Прояви хоть раз доброту и сострадание. Не бойся показаться тем Иаковом Хоснером, которого я знаю.

Хоснер медленно покачал головой.

— Не могу. Я действительно боюсь. Боюсь, что все здесь выйдет из-под контроля, если я проявлю милосердие. Боюсь…

— Боишься, что и себя не сможешь контролировать, если проявишь милосердие.

Хоснер подумал о Моше Каплане. Как он мог совершить такое по отношению к этому человеку? Подумал он и о других людях, с которыми поступал в своей жизни так же, как с Моше Капланом. Вспомнил Мириам, читающую «Равенсбрюкскую молитву».

И, словно угадав его мысли, Мириам произнесла:

— Я не хочу быть твоей жертвой, твоим кошмаром, твоим пугающим призраком. Я хочу быть твоей помощницей.

Хоснер подтянул ноги и опустил голову на колени. В такой позе он не сидел с детских лет. Он почувствовал, что теряет самообладание.

— Уходи.

— Не так-то это легко, Иаков.

Хоснер вскинул голову.

— Да, это нелегко. — Сквозь темноту он вгляделся в Мириам.

«Он выглядит таким потерянным, — подумала она. — Таким одиноким».

— Чего ты хотел от меня?

Он покачал головой и ответил дрогнувшим голосом:

— Не знаю.

— Ты хотел сказать мне, что любишь меня?

— Я трясусь, как школьник на первом свидании, даже голос звучит выше на целую октаву.

Мириам протянула руку и погладила его по волосам.

Взяв ее руку, Хоснер поднес ее к своим губам.

Ему хотелось поцеловать ее, приласкать, но вместо этого он просто обнял ее и крепко прижал к себе. Потом Хоснер тихонько отстранил Мириам и опустился на одно колено. Сунув руку в карман рубашки, он что-то вытащил оттуда и протянул Мириам. Это была серебряная звезда Давида, сделанная из отдельных треугольников, соединенных между собой заклепками. Некоторые заклепки отлетели, и треугольники шатались. Хоснер постарался, чтобы его голос прозвучал как можно беспечнее.

— Я купил это во время своей последней поездки в Нью-Йорк. В магазине «Тиффани». Возьми от меня на память и почини ее. Хорошо?

Он отдал ей звезду Давида. Мириам рассмеялась, и в этом смехе прозвучала неподдельная радость.

— Это твой первый подарок мне, Иаков… а ты пытаешься сделать вид, что это вовсе и не подарок. Спасибо, любовь моя, спасибо.

Внезапно ее лицо стало очень серьезным. Она опустилась на колени на дно траншеи и внимательно посмотрела на серебряную звезду, лежавшую на ее ладони.

— Ой, Иаков, — прошептала Мириам, — прошу тебя, не пренебрегай своей жизнью. — Она зажала звезду в кулак, а кулак прижала к груди. Острые концы звезды вонзились ей в ладонь так сильно, что пошла кровь. Мириам опустила голову, борясь со слезами, а потом затряслась всем телом. — О, проклятье! Проклятье! — Она ударила кулаком по земле и крикнула: — Нет, черт побери! Я не позволю тебе здесь умереть!

Хоснер промолчал, но и в его глазах появились слезы.

Моше Каплан лежал в небольшой канаве и осматривал местность через ночной прицел. Луна светила слабо, все застилала пыль, и все-таки он отчетливо видел ашбалов в пятнистых камуфляжных комбинезонах на фоне низкой стены менее чем в двадцати метрах перед собой. На память пришла гравюра девятнадцатого века под названием «Сборище оборотней». На ней были изображены причудливые получеловеки, собравшиеся при свете луны у стены церковного кладбища. Ужасная картина, и все же гораздо менее ужасная, чем та, которую он наблюдал в зеленом свете прицела.

Картинка внезапно начала меркнуть, и Каплан понял, что батареи в конце концов сели. Бросив последний взгляд в прицел, пока картинка не исчезла совсем, он нажал на спусковой крючок.

Все, находившиеся на холме, поняли, что наступил решающий момент.

Глава 30

Добкин силой заставил Числона сесть обратно в лодку, а потом оттолкнул ее от берега. Теперь в посудине было значительно больше свободного места, да и вообще Числону лучше было попытаться переплыть Евфрат, чем разделить судьбу Добкина. К тому же этот юноша являлся единственной ниточкой, связывавшей генерала с деревней Уммах, а Добкину очень не хотелось, чтобы Риш узнал об этой связи, если их схватят вдвоем. Он проводил взглядом лодку, уплывавшую в направлении Хиллы. Наконец она скрылась из виду.

Генерал совершенно потерял ориентацию и не имел понятия, где находится по отношению к воротам Иштар. Считая шаги, он направился сквозь слепящую пыльную бурю. Повсюду встречались ямы от раскопок, в которые он несколько раз едва не свалился. Однако наличие этих раскопок во всяком случае подтверждало, что он в Вавилоне.

Пройдя триста метров, Добкин вскарабкался на высокую насыпь и огляделся вокруг. Он надеялся, что в гостинице будут гореть огни, поэтому и пытался разглядеть их в темноте, но ничего не увидел.

У слышав шум сзади, он резко обернулся. В темноте кто-то двигался. Добкин заметил блеск желтых глаз.

Шакал стоял на разрушенной стене — задом к ветру, мордой к Добкину. Глаза его были полузакрыты, он не попытался убежать, как будто смирился со своей несчастной долей. Внезапно Добкин почувствовал жалость к этому хищнику.

— Не знаю, что ты тут ищешь, старый охотник, но надеюсь, что найдешь… если только ты ищешь не меня.

Шакал грациозно двинулся вдоль стены в направлении Добкина, окинул его взглядом и остановился. Подняв морду, он завыл. Не дождавшись ответа от стаи, шакал спрыгнул со стены и исчез в ночи.

Добкин тоже спустился вниз с насыпи и укрылся в наполовину раскопанном доме. При его появлении таившиеся в темных углах филины заухали. Добкин устроился на полу, борясь с тупой болью и усталостью. Он закрыл глаза и погрузился в свои мысли.

Вавилон. Невероятно мертвое место. Этот мертвый город пытался убить его, чтобы добавить в свою обесцвеченную землю его кости. Почувствовав, что засыпает, Добкин вскочил на ноги, отхлебнул немного воды из бурдюка и промыл глаза. За полуразрушенным домом он отыскал дорожку, ведущую через развалины, потом свернул на север и двинулся вдоль подтопленного водой берега Евфрата. Так, сгибаясь от ветра и закрыв лицо арабским платком, он прошел около километра.

Ветер слегка утих, и Добкину показалось, что он услышал шум. Подняв голову, он увидел уставившегося на него из проема двери араба. Генерал понял, что находится в деревне Квейриш. Он тоже внимательно посмотрел на араба, потом подошел к нему.

— Гостиница, — произнес Добкин по-арабски и, как ему казалось, с палестинским акцентом.

Араб явно принял его за заблудившегося в темноте ашбала. Он не слишком любил этих палестинцев, но, похоже, в данный момент они являлись здесь реальной властью. И еще он никогда не видел ашбала без автомата, и этот факт удивил его. Переступив порог, араб прошел мимо Добкина, еще раз внимательно посмотрев на него.

Последовав за арабом, Добкин сунул руку за пояс и вытащил нож, которым его снабдили евреи из деревни Уммах. Несколько минут они шагали по извилистой улочке, а затем араб исчез в проходе между двумя домами.

Добкин осторожно двинулся следом. Он оглядел проход, но араба не было видно. Прижавшись спиной к стене справа, генерал двинулся боком по проходу, держа нож наготове возле бедра.

Внезапно из ниши в противоположной стене вышел пропавший араб и вытянул руку.

— Вон туда.

Добкин был уверен, что это та самая козья тропа, по которой Хамади вел их с Хоснером. Она вела к воротам Иштар. Он кивнул, изобразив на лице благодарность. Но, чтобы продолжить путь, ему нужно было пройти очень близко от этого человека. Генерал крепче сжал нож и шагнул, слегка выставив вперед правое плечо.

Араб тоже сжал рукоятку своего кинжала. Он собрался убить ашбала ради одежды и ботинок и ради того, что могло оказаться у него в карманах. Палестинцы никогда не нашли бы убитого в Квейрише.

Добкин прошел в метре от араба, не сводя с него глаз.

Араб оценил внушительную фигуру незнакомца и отметил, что тот настороже. Интересно, а не собирается этот палестинец убить его? Глаза араба скользнули вниз, заметив нож, который сжимал в руке ашбал. Ударить первым или отступить и помолиться, чтобы этот человек не убил его? Но ведь не станет же палестинец убивать его ради рваной одежды и старых сандалий.

— Да поможет тебе Аллах, — произнес араб и наклонил голову, уповая на милосердие этого здоровяка.

Добкин замялся, быстро прокрутив в голове все аргументы за и против убийства этого человека.

— И тебе тоже, — ответил он, быстро проскочил мимо араба и исчез между домами.

Когда Добкин поднимался по тропе к городу, ему показалось, что он уже был здесь. Он понимал, что это ощущение вызвано усталостью, нервным напряжением, да еще ему приходилось видеть старые карты Вавилона и макеты города, сделанные реставраторами. Как и большинство евреев, Добкин считал — если только эта история о Вавилонском плене действительно была правдой, — что когда-то здесь жили его предки, которые не остались, когда царь Кир позволил им уйти. Они ушли, а спустя несколько веков снова попали под гнет римлян. С того времени и вплоть до 1948 года у них не было места, которое можно было бы называть домом. Каким-то образом люди, носившие фамилию Добкин, после двух тысячелетий скитаний попали в Россию, а из России в Палестину, где и завершили свои скитания. А из Палестины… то есть из Израиля… Бенджамин Добкин вернулся в Вавилон. И теперь неизвестно, суждено ли ему снова увидеть Иерусалим.

Добкин отыскал древнее русло Евфрата, теперь вдоль берега легко будет добраться до района дворца. Через пятнадцать минут он уже смотрел на покрытых глазурью львов на башнях ворот Иштар. Миновав ворота, он двинулся по Священной дороге и вскоре заметил огни гостиницы. Часовых видно не было. Напротив гостиницы был разбит палаточный лагерь, а еще дальше Добкин разглядел небольшое здание музея. Похоже, ашбалы ушли. Ушли, чтобы снова штурмовать холм. Генерал стоял, затаив дыхание, и в этот момент услышал длинную очередь из автомата «АК-47», которая донеслась со стороны холма. А потом наступила тишина. Он кивнул. Во всяком случае, израильтян не застали врасплох. Интересно, кто выпустил эту очередь. Наверное, с поста наблюдения на склоне. К длинному списку добавилась еще одна жертва.

На секунду у Добкина мелькнула мысль попробовать отыскать в музее доктора Аль-Ханни, но он тут же отогнал ее. Времени и так в обрез. Да и можно ли доверять Аль-Ханни? А если и можно, то стоит ли впутывать его во все это? Добкин понимал, что у него нет никакого другого плана, кроме как сделать очень важный телефонный звонок, и на самом деле ему не хотелось даже думать о каких-либо иных планах. Осуществлению этой невероятной затеи могли помочь только дерзость, смелость и удача. Пока ему везло. Он нашел деревню Уммах, разжился камуфляжным комбинезоном, отыскал гостиницу, и, похоже, в палатках нет ашбалов. Теперь ему осталось только зайти в гостиницу и убить дежурного или еще кого-нибудь, кто мог случайно там оказаться. Но, возможно, там находятся раненые, а значит, и санитары. Может быть, их много.

Он подошел к передней веранде и открыл дверь в маленький вестибюль, поморгав глазами, чтобы они привыкли к свету. За стойкой дежурного сидел молодой араб в камуфляжном комбинезоне и читал газету. «Какая будничная картина», — подумал Добкин. Молодой араб оторвал взгляд от газеты, черты его лица напряглись, он пытался разглядеть Добкина.

— Что надо? — Дежурный, а это был Кассим, как раз только что собрался снова изнасиловать еврейку… если она еще не умерла. А теперь вот эта заминка. — Что надо? — Что-то было не так в вошедшем… как-то плохо сидел на нем камуфляжный комбинезон… мокрый, покрыт пылью, какие-то темные пятна, похожие на кровь. Нет автомата… бурдюк… да и головной убор надет неправильно. Кассим поднялся.

Добкин быстро подошел к стойке, перегнулся через нее, левой рукой схватил Кассима за волосы, а правой вонзил ему нож в горло. Затем он тихонько опустил тело Кассима на пол, потом вытер газетой руки и стойку. С пола еще доносились булькающие звуки. От стойки Добкин направился к двери с надписью на арабском «Кабинет управляющего» и открыл ее.

Небольшой кабинет освещал только торшер, в пятне света на полу лежала обнаженная женщина… или девушка… она лежала на животе, залитая кровью, и наверняка была мертва или близка к этому. По коже и прическе Добкин определил, что это не местная крестьянка, которую украли и притащили сюда со вполне определенной целью. Он быстро подошел к телу и перевернул его. Хотя лицо девушки было сильно разбито, оно показалось Добкину знакомым. Его худшее опасение — что она одна из пассажирок «Конкорда» — оправдалось, он с трудом, но узнал секретаршу Ягеля Текоха, но не смог вспомнить ее имени. Добкин опустился на колени и прижал ухо к ее груди. Девушка была еще жива. Он посмотрел на ее окровавленное тело, которое, казалось, было истерзано каким-то диким животным.

Подняв тело девушки, Добкин положил его на небольшую кушетку, стоявшую у стены. На крючке для одежды на двери висела длинная шерстяная накидка. Сняв ее, Добкин накрыл несчастную и, увидев графин с водой, плеснул из него ей на лицо. Девушка слегка пошевелилась. Добкин отставил в сторону графин, он не мог больше тратить ни одной секунды. Подойдя к столу, он снял трубку телефона. Этот привычный жест показался ему незнакомым, такое же чувство он испытал во время военных действий на Синайском полуострове, когда нашел работающий телефон в разрушенной деревне. Тогда он позвонил в соседнюю деревню — а она еще находилась в руках египтян — и объявил, что скоро возьмет ее. Но это была шутка, а сейчас — нет. Добкин с нетерпением ждал гудка. Над головой были слышны звуки шагов и стоны. Наверное, это раненые и санитары. А из-за стены доносились мужские голоса, ветер за окном трепал ставни. Работает ли телефон? Добкин посмотрел на него. Наборного диска не было, значит, связь осуществлялась только через коммутатор, но как же вызвать телефонистку? Он постучал по рычагу. Ему показалось, что прошла целая вечность.

Внезапно в трубке раздался мужской голос, грубый и раздраженный:

— Да? Коммутатор Хиллы! Слушаю.

Добкин набрал в легкие воздуха.

— Хилла, соедините меня, пожалуйста, с международным коммутатором в Багдаде.

— Вам нужен Багдад?

— Багдад. — Добкин понимал, что дозвониться будет трудно, ему следовало запастись терпением человека, строящего карточный домик. Одна неудача — и связь оборвется.

— А кто просит Багдад?

Добкин никогда не ценил демократии своей страны, пока не побывал в странах с тоталитарными режимами. Он замялся, потом сказал:

— Это доктор Аль-Ханни. — Нет. Это грубая ошибка. Телефонист в Хилле наверняка знает голос доктора. — То есть я доктор Омар Саббах, звоню из гостиницы при музее, которым руководит доктор Аль-Ханни. Соедините, пожалуйста, с Багдадом.

Некоторое время телефонист молчал, потом сказал:

— Ждите.

Интересно, где сейчас действительно находится доктор Аль-Ханни? В своем номере в этой гостинице? Или в музее? А может, он дома, в Багдаде? Добкин прижал трубку к уху и принялся ждать. Часы на стене отсчитывали минуты. Внезапно он сообразил, что смотрит на лужу крови на полу, и отвернулся. От усталости ему хотелось упасть на пол. Взяв телефонный аппарат, он пересек кабинет и опустился на колени возле Деборы Гидеон. Добкин смочил ей губы из своего бурдюка и влил немного воды в рот, потом пощупал пульс и приподнял веки. Девушка явно находилась в шоке, но она была молода и выглядела достаточно здоровой, чтобы не умереть. Генерал внимательно осмотрел ее раны. Теперь он уже совсем не жалел о том, что убил дежурного за стойкой.

Часы на стене отсчитали уже пятнадцать минут, голоса за стеной стали громче. Там играли в карты. Над головой раздался глухой стук. Наверное, раненый упал с кровати… а может, мертвого сбросили на носилки.

Кто-то вышел в вестибюль и крикнул:

— Кассим! Кассим! Где ты?

Добкин подумал, что так, должно быть, зовут мертвого дежурного. Не придет ли кому-нибудь в голову заглянуть за стойку?

Шаги приблизились к двери кабинета, дверная ручка повернулась. Не отрывая трубку от уха, Добкин протянул руку и выключил торшер. Дверь распахнулась, полоска света из вестибюля прошла в метре от Добкина и осветила то место на полу, где раньше лежала девушка. Второй край полоски света захватил ее голые ноги, свисавшие с кушетки.

— Кассим! Да где ты, сукин сын?

И в этот момент в трубке раздался голос телефониста из Хиллы:

— Вавилон? Вавилон? Багдад на линии. Вавилон, вы слушаете? Вы слушаете?

Добкин стоял, не шевелясь и даже не дыша.

Телефонист из Хиллы сообщил коммутатору Багдада:

— Вавилон отключился.

Дверь закрылась, и кабинет погрузился в темноту.

— Я слушаю, — тихо произнес Добкин.

— Что? Говорите. Говорите.

— Это Вавилон.

— Багдад, вы слышите Вавилон?

— Хилла, я слышу Вавилон, — ответила телефонистка из Багдада.

«В Багдаде отвечает телефонистка, а не телефонист, похоже, они там более цивилизованны», — подумал Добкин.

— Говорите, Вавилон, — предложила телефонистка.

Добкин задумался. Попросить ее соединить его с приемной правительства Ирака? Или объяснить ей, кто он и что ему нужно? Но тогда телефонистке международного коммутатора придется переключать его на городской коммутатор. Да и кого из правительства можно застать в такое время? А как отреагирует телефонистка на его рассказ? Добкин быстро прокрутил в голове несколько вариантов, но все они могли закончиться тем, что связь оборвется.

— Говорите, Вавилон.

— Соедините меня… — Не стоило даже пытаться дозвониться до Израиля через исламские страны. Можно попробовать через Стамбул, но он не говорит по-турецки, значит, в Стамбуле нужно будет попросить соединить с телефонисткой, которая говорит по-арабски. А если коммутатор Багдада не отключится, то у них сразу возникнет подозрение, когда он попросит Стамбул соединить его с Тель-Авивом.

— Вавилон, будете говорить?

— Да. Афины. Соедините меня с Афинами.

— Почему вы звоните в Афины? Кто вы?

«Вот стерва».

— Леди, я доктор Омар Саббах, хочу поговорить со своим помощником в Афинах. Соедините меня без всяких задержек.

Некоторое время в трубке стояла тишина, потом телефонистка ответила:

— Придется немного подождать, доктор. Я перезвоню вам, когда соединюсь с Афинами.

— Нет. — «Сейчас она спросит почему».

— Почему?

— Здесь… плохо работает звонок. До меня никто не может дозвониться.

Молчание.

— Багдад, вы меня слушаете?

— Да, да. Ждите, оставайтесь тогда на линии.

— Спасибо. — Добкин услышал, как Багдад говорит с Дамаском, потом Дамаск с Бейрутом. Было время — на самом деле просто считанные дни — когда из Бейрута можно будет запросто позвонить в Тель-Авив, ведь их разделяло всего двести километров побережья. Но сейчас ситуация была совсем иной, и Добкин не хотел рисковать. Беглый арабский язык сменился ломаным турецким и плохим арабским, когда разговор между собой повели телефонистки Бейрута и Стамбула. Часы продолжали отсчитывать минуты. Добкину даже не верилось, что ему удалось дозвониться так далеко, он ожидал какой-нибудь неприятности — или оборвется связь, или снова откроется дверь. По лицу струился пот, во рту пересохло. Ему даже казалось, что он слышит в темноте биение своего сердца.

Игра в карты в соседней комнате подходила к концу. Снова кто-то звал дежурного, раздавались и крики раненых. Добкину показалось, что он слышит звуки автоматных очередей, доносящиеся с севера. Лежавшая на кушетке девушка застонала во сне, и Добкин затаил дыхание.

Стамбул говорил с Афинами. Телефонистка в Афинах лучше говорила по-турецки, чем телефонистка в Стамбуле по-гречески. Потом Стамбул говорил с Бейрутом, а Бейрут через Дамаск прямо с Багдадом. Хилла уже отключилась, и телефонистка из Багдада говорила напрямую с Вавилоном.

— Афины на линии.

— Спасибо. — Телефонистка, которая была на связи в Афинах, заговорила по-турецки, но потом быстро переключила Добкина на телефонистку, говорящую по-арабски.

— Какой вам нужен номер?

Интересно, все ли телефонистки исламских стран отключились от линии? Сначала Добкин решил попросить переключить его на телефонистку, говорящую по-английски, но лучше было не привлекать к себе лишнего внимания. Он еще немного подождал, давая время телефонисткам промежуточных станций отключиться от линии. Телефонистки обычно любили потрепаться и послушать чужой разговор, пока их не оторвет от этого новый звонок или не наскучит прослушиваемый разговор.

— Это Афины? — спросил Добкин по-арабски.

— Да, сэр. Какой вам нужен номер?

— А вы бы не могли отыскать для меня номер телефона?

— Конечно, сэр. Чей номер я должна найти?

Добкин молчал, вспоминая своих знакомых археологов.

— Доктор Адамандиос Стасатос. Он живет в районе Кипсели, — медленно и отчетливо произнес генерал.

— Подождите, пожалуйста.

Добкин был уверен, что арабские телефонистки уже отключились от линии, но все же имелась вероятность прослушивания где-нибудь людьми из службы безопасности. Международные звонки не такое уж частое явление в этой части мира, а уж тем более в такой час. Даже в Израиле международные звонки прослушивались «Шин Бет».

В трубке раздался голос телефонистки:

— Доктор Стасатос, район Кипсели. Сейчас наберу номер.

— Не надо.

— Простите, сэр?

— Не звоните ему. Я только что вспомнил, что мне надо позвонить в другое место. — Он мог бы поговорить с доктором Стасатосом и, возможно, выполнить тем самым свою миссию, но больше всего на свете Добкину хотелось сейчас поговорить непосредственно с Тель-Авивом, и он был близок к этому. — Отмените этот звонок.

Телефонистка в Афинах так и сделала, хотя это ей явно не понравилось.

— Так что вы хотите, сэр?

— Соедините меня… с Тель-Авивом.

— С Тель-Авивом? — Телефонистка замолчала. Такие случаи бывали и раньше. Но ее это не касалось. У Греции и Израиля хорошие отношения. Но этот бедняга здорово рискует, звоня в Тель-Авив из Ирака. — Подождите, пожалуйста. — Она переключила линию на другую телефонистку, в трубке раздались щелчки, жужжание, звонки.

Добкин услышал уже другой женский голос:

— Тель-Авив на линии, сэр.

Потом послышался далекий, но бойкий голос девушки, ответившей на иврите:

— Тель-Авив. Номер, пожалуйста.

Сердце Добкина чуть не выскочило из груди. Ему захотелось заползти в трубку и добраться по проводам до Тель-Авива, захотелось закричать и передать этой девушке все, что он должен был сообщить.

— Номер, пожалуйста.

Добкин еле сдержался.

— Подождите. — Можно было назвать несколько номеров. Его домашний, например, но жена наверняка сейчас у кого-нибудь из своих многочисленных родственников. Номеров много. Друзья, офицеры, политики. Но, безусловно, возникнут затруднения, если он поговорит с кем-нибудь, а потом уже этот человек будет передавать его слова правительству.

— Сэр, вы…

— Резиденция премьер-министра в Тель-Авиве. — Добкин не мог в международном разговоре назвать секретный номер телефона, поэтому предстоял еще разговор с телефонисткой на коммутаторе резиденции. Интересно, где сейчас правительство, в Тель-Авиве или в Иерусалиме? Но, во всяком случае, он сможет поговорить с каким-нибудь ответственным дежурным в Тель-Авиве. В вестибюле снова послышался шум. Рано или поздно они найдут труп Кассима. В трубке послышались звонки.

— Резиденция премьер-министра, — раздался голос телефонистки.

— Послушайте, где происходит заседание, у вас или в Иерусалиме?

Наступило молчание. Эта информация сообщалась в газетах, так что у телефонистки не было причин скрывать ее.

— Простите, а кто вы?

— Генерал… — Добкин не знал, какую реакцию может вызвать его имя. — Генерал Коен.

Телефонистка опять помолчала.

— Я попрошу телефонистку в Тель-Авиве переключить вас на Иерусалим… генерал.

— Спасибо. — В трубке раздались короткие гудки. Занято. Должно быть, все в Израиле звонят ночью в резиденцию премьер-министра со своими советами и жалобами. Такое случалось во время каждого кризиса. Каждый израильтянин мнил себя премьер-министром.

— Все линии Иерусалима заняты, сэр.

— Я звоню очень издалека. Дело государственной важности. Наберите этот номер. — И Добкин продиктовал телефонистке секретный номер в Иерусалиме.

Трубку там сняли почти немедленно.

— Да, — ответил усталый мужской голос, не называя ни себя, ни учреждение. — Кто говорит?

Добкину было слышно, как в кабинете в Иерусалиме раздавались звонки и другие дежурные отвечали на них. Да, трудная там у них была ночь. У него даже потеплело на душе от этой мысли.

— Слушайте меня внимательно и ни в коем случае не кладите трубку.

— Хорошо, сэр. — Этой ночью дежурному пришлось уже выслушать множество звонков, приятных среди них было мало, и все же он ни за что не решился бы положить трубку, если человек звонит по этому номеру, известному только важным лицам.

— Я генерал Бенджамин Добкин. — Он назвал свой псевдоним и личный номер.

— Понял, сэр. — Дежурный нажал кнопку, и в соседней комнате снял трубку человек Хайма Мазара из «Шин Бет».

— Я звоню из Вавилона. Из Ирака. Это то место, куда террористы вынудили сесть «Конкорд».

— Понял, сэр.

— Вы проверили мой псевдоним и личный номер?

— Да, сэр.

— Но все-таки не верите, что я генерал Добкин?

— Нет, сэр.

— Я не виню тебя за это, сынок. А теперь слушай, я должен поговорить с кем-нибудь, кто знает мой голос и сможет опознать его.

Добкин говорил медленно и четко, но не слишком громко.

— Запиши фамилии генералов, если кто-то из них рядом, соедини меня с ним, чтобы он опознал мой голос.

— Хорошо, сэр.

Добкин продиктовал фамилии десятка армейских генералов и генералов ВВС.

— Если найдешь хоть одного из них, он сможет подтвердить мою личность. — Интересно, не оборвется ли где-нибудь связь? А что, если кто-то из арабских телефонисток подключится к линии, просто чтобы узнать, говорит ли он, и услышит разговор на иврите? Как она поступит в этом случае? — Ты понял, сынок?

— Да, сэр.

Сотрудник службы безопасности, слушавший разговор по параллельному телефону, связался по внутренней связи с одним из помощников премьер-министра, находившимся в зале заседаний.

Помощник быстро написал записку и передал ее премьер-министру.

Тедди Ласков открыл свой «дипломат» и вытащил оттуда шесть фотографий, сделанных самолетом-разведчиком с большой высоты. На каждой из них имелись пятна, расположенные в форме звезды Давида, — фальшивка, сработанная опытным специалистом по аэрофотоснимкам. Ласков почувствовал странное оцепенение и вместе с тем равнодушие к тому, что ему сейчас предстояло сделать. Так или иначе, рано или поздно, но его обман, безусловно, будет обнаружен. Карьера его уже закончилась, но после обнаружения обмана еще и имя его будет обесчещено, и, вполне возможно, его ожидает тюрьма. Но, если обман обнаружат после проведения десантной операции, все остальное уже не будет иметь для него значения. А может, они ничего и не узнают? Может, подумают, что эти фотографии просто… чудо? Такое же чудо, как его догадка о Вавилоне, как его непоколебимая уверенность. Настолько непоколебимая, что он готов покрыть себя позором и пойти в тюрьму, лишь бы заставить других поверить в это. Ласков положил стопку фотографий на стол и разгладил их. Талман, стоявший в другом конце комнаты, поймал его взгляд. «Он выглядит печальным, — подумал Ласков. — Печальным, напуганным, виноватым и растерянным». И все же Талман, не отрывавший взгляда от Ласкова, улыбнулся через силу и кивнул.

Премьер-министр отодвинул в сторону записку помощника, не прочитав ее.

— Ну, генерал? Что у вас там? Цветные фотографии и координаты «Конкорда», доставленные Тедди Ласкову ангелом Гавриилом от самого Господа? Давайте посмотрим.

Ласков, казалось, не слушал премьер-министра.

Помощник настойчиво постучал пальцем по записке, и премьер-министр наконец-то посмотрел на нее, развернул и прочитал.

Бенджамин Добкин слышал, как арабы зовут Кассима. Лежавшая на кушетке Дебора вскрикнула. Услышав ее крик, ашбал за стеной отпустил скабрезную шутку и рассмеялся. Сквозь шум ветра до Добкина доносился треск коротких автоматных очередей. Он понял, что времени у него очень мало. В трубке раздался щелчок.

— Иерусалим? Иерусалим? Вы меня слышите?

Глава 31

Огонь Каплана был убийственным, и все же главная заслуга этой засады заключалась в том, что израильтяне на холме получили сигнал о приближении арабов.

Ашбалы заметались, отступая, однако несколько оставшихся на месте командиров, включая Риша и Хамади, не поддались панике и открыли ответный огонь.

Каплан мог бы вернуться на холм, но его захлестнуло безумие боя, он вставлял магазин за магазином в горячий автомат «АК-47». Звуки, запах, дрожь автомата в руках, оранжево-красные вспышки выстрелов — все это буквально завораживало его. При скорострельности примерно двести выстрелов в минуту он послал примерно тысячу пуль в сторону противника, кося его ряды. Хоснер не предупреждал об экономии боеприпасов, поэтому Каплан решил израсходовать все, что у него было.

Риш, Хамади и еще несколько ашбалов сообразили, что огонь по ним ведет всего один человек. Обойдя с флангов, они зашли в тыл Каплану и под шум его выстрелов и свист ветра напали на него сзади.

Ветер донес до защитников холма крики. Они были слышны настолько отчетливо, словно схватка происходила в соседней траншее. Умирал Каплан долго, и его стоны — как это обычно бывает в подобных случаях — производили двойной эффект. Они укрепляли решимость колеблющихся и нагоняли еще больше страху на трусливых.

Хоснер схватил микрофон громкоговорящей связи и закричал в него. Голос его, подхваченный ветром, донесло до городской стены.

— Риш! Хамади! Вы звери! Вы не люди! Я оторву тебе яйца, Риш! Когда я доберусь до тебя, я оторву тебе яйца! — Пронзительный крик Хоснера леденил душу, он почти не отличался от предсмертных криков Моше Каплана и от дикого завывания шакалов, которые уже собрались у подножия холма.

Мужчины и женщины на холме переглядывались, удивленные тем, как Хоснер выл, ревел, издавая животные звуки вперемешку с самыми вульгарными и грязными угрозами и ругательствами, которые они только могли себе представить. Он явно потерял самообладание.

Кто-то — по голосу, похоже, Бург — забрал микрофон у Хоснера и стал кричать, пытаясь ободрить Каплана, чтобы хоть как-то помочь ему. Но толку от этого было мало. Каплан продолжал умирать медленной и мучительной смертью.

Израильтяне начали стрелять по склону холма, сбросили вниз несколько оставшихся бутылок с «коктейлем Молотова», пытаясь осветить склон, но ветер и песок гасили их, не давая как следует разгореться.

Оставшиеся ашбалы — меньше сорока человек — начали подниматься по склону парами, на большом расстоянии друг от друга. Ветер толкал их в спину, подгоняя вперед. Песок и пыль скрывали их продвижение, на руку им был и шум ветра.

Защитники холма выгребли песок из засыпанных укрытий и открыли ответный огонь. Автоматы почти сразу же начало заклинивать, но специально обученная команда бегала вдоль линии обороны, собирала неисправные автоматы, протирая их смазкой, имевшейся на борту «Конкорда». Из-за песка автоматы выходили из строя с обеих сторон, но все же больше у обороняющихся, ведь у них не было оружейного масла и специальных принадлежностей для чистки оружия, которые имелись у арабов.

Странно, что у них вообще хватило сил на этот бой. Хоснер с Бургом лучше других понимали, что шерхи предстояло сыграть роковую роль в судьбе обороняющихся. И, кроме того, все их военные хитрости были исчерпаны, боеприпасы кончались. А голод и жажда довершили работу по снижению боеспособности израильтян. И еще оставшиеся в живых мужчины и женщины чувствовали, что среди их лидеров нет согласия, что также плохо влияло на их боевой дух.

Ситуация усугублялась еще и тем, что многие израильтяне верили вместе с Ариэлом Вейзманом в существование «запасного выхода», в отсутствие ашбалов на западном склоне и на берегу Евфрата. В действительности же Хамади отправил отряд с восточного склона на берег реки сразу, как только оборвалась связь с Саидом Талибом. И теперь затаившиеся там ашбалы ждали, когда обороняющиеся предпримут попытку отступить по западному склону.

Патронов арабы не жалели, стреляли длинными очередями, отбегали в сторону и двигались вперед короткими перебежками.

Хоснер стоял на командном пункте вместе с Бургом. Он уже почти полностью успокоился, и это отметил даже Бург. Но Бурга раздражал и не устраивал тот факт, что Хоснер назначил Мириам Бернштейн своей специальной посыльной и помощницей. Официально она и Эстер Аронсон все еще считались арестованными, но никто не стал возражать, когда Хоснер отменил все ограничения в их передвижении. Мириам ни словом не обмолвилась Хоснеру о Каплане и сцене с микрофоном.

Хоснер заговорил, перекрикивая шум боя и ветра:

— Когда боеприпасы будут на исходе, некоторые из наших людей побегут на западный склон.

Бург кивнул.

— А я уверен, что затаившиеся там ашбалы только и ждут этого. Надо повторить наш приказ стоять до конца и биться врукопашную.

— Но они не солдаты, — напомнил ему Хоснер. — В конце схватки они поступят так, как им подскажут инстинкты. — Он понизил голос, и теперь его было еле слышно. — Некоторые из них договорились покончить жизнь самоубийством… после того, что случилось с Капланом, самоубийство кажется более привлекательным выходом… и я не могу осуждать их за это…

В разговоре наступила долгая пауза. Самодельное знамя развевалось на ветру, цветной рисунок портовой части Тель-Авива покрыло бурой пылью, а алюминиевое древко наклонялось все ниже и ниже.

Мириам начала что-то говорить, но замолчала.

— Что ты хотела сказать? — спросил Хоснер.

— Может… пока у нас еще есть боеприпасы и пока еще арабы довольно далеко внизу, может, мы смогли бы… быстро отступить и спуститься по западному склону… это будет организованное отступление, а не беспорядочное бегство. Арабов там должно быть мало, мы сможем прорваться к реке и уплыть в темноте.

Хоснер и Бург переглянулись, потом оба посмотрели на Мириам.

— А о раненых ты забыла? — первым отреагировал на ее предложение Хоснер.

— При организованном отступлении их придется оставить, но точно так же будет обстоять дело и при беспорядочном бегстве. Мы несем ответственность за большинство оставшихся в живых.

— Да, вы здорово изменились, — заметил Бург. — С чего бы это?

— Почему это предложение звучит так ужасно именно в моих устах? — задала Мириам риторический вопрос. — Ужасно звучит, правда? — Она помолчала. — Но, как бы там ни было, я останусь с другими добровольцами ухаживать за ранеными. Все равно мне практически вынесен смертный приговор. Так ведь?

Хоснер покачал головой.

— Даже предлагая жестокие решения, ты пытаешься как-то смягчить их. Но все дело в том, что, если нам придется отступить — организованно или в беспорядке — или если арабы ворвутся на вершину и начнется рукопашная… мы первым делом застрелим раненых. — Хоснер вскинул руки, успокаивая ее. — Не глупи, Мириам. Ты слышала, что они сделали с Капланом. И только Бог знает, что они сделали с Деборой Гидеон.

— Тогда какой у нас выход? Ты отказываешься отдать приказ отступить или прекратить сопротивление, массовое самоубийство ты тоже не одобряешь. Что же с нами будет?

Хоснер отвернулся от Мириам.

— Не знаю. Самый лучший выход, не считая операции по нашему освобождению, я вижу в том, чтобы все мы погибли в бою. Конечно, так не получится. Кто-то сдастся, кого-то возьмут в плен, кто-то покончит жизнь самоубийством, остальных убьют. Может быть, кому-то из нас удастся убежать, воспользовавшись темнотой. Так всегда бывает, когда атакующие ломают сопротивление осажденных.

Все молчали. Шел обычный бой, обе стороны устали, и обе стороны понимали, что это последний бой. Люди двигались автоматически, словно исполняли какой-то строго определенный ритуал, который закончится в установленное время, несмотря на любые попытки ускорить его конец.

Цепь ашбалов растянулась на триста-четыреста метров, они маневрировали по фронту, пытаясь отыскать самые слабые места в обороне израильтян.

До рассвета оставалось еще больше трех часов, но по-настоящему светло будет позже, когда утихнет ветер и осядет пыль.

Бой обещал быть изнурительным, но у арабов по-прежнему имелось небольшое преимущество в живой силе, вооружении и подавляющее преимущество в боеприпасах, питании, медикаментах и воде. Им надо было только продолжать наступать и вести огонь, пока не станет ясно, что у израильтян подошли к концу боеприпасы. Расчет строился на том, что даже при строжайшей экономии боеприпасов обороняющимся не хватит их до рассвета.

Бург прокручивал в уме различные варианты. Попытаться спастись бегством прямо сейчас? Контратаковать? Ждать до последнего и схватиться врукопашную? Убить раненых? Убить Хоснера? А может, их спасут в последнюю минуту? Не похоже.

— Интересно, как дела у Добкина?

Хоснер повернулся и посмотрел на юго-запад, где должна была находиться деревня Уммах. Он смотрел туда так пристально, словно пытался связаться с Добкиным. Потом снова повернулся на юг и взглянул в направлении ворот Иштар.

— У меня такое чувство, что у него все в порядке.

— Что ж, должен сказать тебе, что, если даже он сейчас и разговаривает с каким-нибудь представителем властей, я все равно не верю, что помощь придет вовремя. — Бург посмотрел на Хоснера, словно хотел услышать от него согласие со своими словами, но в действительности ему хотелось выслушать очередное возражение.

Повернувшись спиной к ветру, Хоснер указал рукой в сторону невидимого горизонта.

— А еще меня не покидает мысль, что Тедди Ласков сдержит свое слово… сейчас он вон там со своей эскадрильей истребителей, они ищут нас, подлетают все ближе… — Он скрестил руки на груди. — И знаешь, что еще, Бург, я не могу подумать, что все эти очень умные парни в Тель-Авиве и Иерусалиме сидят без дела, засунув пальцы в задницы. Я ожидаю от них гораздо большего. Как, по-твоему, это патриотично? Я думаю, да. Ладно, может быть, я ожидаю от них уж слишком многого. Ведь, в конце концов, я тоже был одним из этих умных парней, а посмотри, как я обделался, Исаак. Не мешало бы им отдохнуть несколько дней.

Бург невольно рассмеялся.

— Только не сейчас. — Как только он начинал сомневаться в правильности рассуждений Хоснера, тот сразу же демонстрировал глубину мышления.

Бург пошел навстречу подбегавшей к ним посыльной.

Все это время Мириам тихонько стояла в нескольких метрах в стороне, прислушиваясь к разговору мужчин. Теперь она подошла к Хоснеру, взяла его за руку и крепко сжала ее. Она подумала о Тедди Ласкове, хотя в последнее время думала о нем все меньше и меньше. После катастрофы Мириам только и представляла себе, что он занимается тем, о чем сказал Хоснер… мечется в своем истребителе, пытаясь спасти ее… спасти всех. Но на самом деле она понимала, что, возможно, он впал в немилость, и чувствовала себя частично виновной в этом. Сначала Мириам отказывалась связывать свое влияние на Ласкова с его действиями в воздухе, но любой, кто знал их обоих, понимал, что подобная связь существовала. И Мириам в конце концов признала свою вину, произошло это примерно в то же время, когда ей пришлось признать и другие реальные вещи.

И открыл ей глаза на эти реальные вещи Хоснер, никакой другой мужчина не смог бы сделать этого. Другие мужчины в ее жизни соглашались с ее пониманием мира, чтобы не раздражать ее, или из вежливости. Именно такие мужчины тянулись к ней. Худые, в очках, сидевшие рядом с ней на конференциях и совещаниях. Мужчины, говорившие на профессиональном языке, готовыми штампами и избитыми фразами, причем с таким видом, словно только утром придумали их.

Ласков отличался от большинства мужчин, которых знала Мириам, так же, как отличался ее муж. В чем-то Тедди и муж были даже похожи, и в душе Мириам считала их обоих благородными дикарями. Иаков Хоснер представлял собой другой вариант «благородного дикаря» — более экстремистский. Она должна была пройти через всю эту трагедию Вавилона, не изменив при этом кардинально свои взгляды на мир. Но Хоснер силой раскрыл ей глаза. Мириам не понравилось то, что она увидела, зато теперь она могла объективно взвешивать все «за» и «против» предложения застрелить раненых, не теряя при этом дар речи от ужаса. Хорошо это или плохо? И хорошо, и плохо. Но от этого никуда не денешься.

— Ты хорошо знаешь Тедди Ласкова? — спросила Мириам у Хоснера.

— Не очень. Время от времени наши дороги пересекались.

Мириам кивнула. Спустя несколько секунд она задала еще один вопрос, слегка замявшись при этом.

— А он тебе нравится?

— Кто? — Хоснер немного помолчал. — А, ты, наверное, говоришь о Ласкове. С ним гораздо легче иметь дело, чем с политиками вроде тебя.

Мириам улыбнулась и продолжила:

— Он мне напоминает тебя.

— Кто? Ласков? Правда?

Она еще сильнее сжала его руку.

— Уверена, Тедди думает, что во всем виноват он.

— Что ж, тогда у нас действительно есть кое-что общее.

— Вы оба слишком высокого мнения о себе, и все хорошее и плохое, что происходит вокруг вас, считаете результатом своих действий.

— А разве это не так?

— Мы с Тедди Ласковом были любовниками, — неожиданно выпалила Мириам.

Эти ее слова услышал возвращавшийся на командный пункт Бург. Его и так раздражало ее присутствие, а теперь вот еще и это. Пожалуй, с него довольно. Он повернулся и зашагал в другую сторону.

— И останетесь любовниками, — предположил Хоснер.

— Я так не думаю.

— В настоящее время это не имеет значения, Мириам. — В голосе Хоснера проскользнуло раздражение.

— А ты не?..

— Вовсе нет. Слушай, иди в самолет и посмотри, что там у Бекера получается с радио. Если тебе нечего будет мне сообщить, а это наверняка так… оставайся там.

— Почему?

— Просто оставайся там, черт побери! Я не обязан никому объяснять свои приказы, и уж тем более тебе.

Мириам сделала шаг, потом повернулась.

— Я больше не увижу тебя, да?

— Увидишь. Я тебе обещаю.

Она пристально посмотрела на него.

— Я больше не увижу тебя?

Хоснер не знал, что сказать.

Мириам подошла к нему, обняла его голову ладонями, притянула к себе и поцеловала.

Хоснер убрал ее руки.

— Не выходи из самолета, — тихо произнес он. — Что бы ни случилось. Обещаешь?

— Я увижу тебя?

— Да.

Некоторое время они стояли и смотрели друг на друга. Медленно подняв руку, Мириам коснулась его лица, резко повернулась и убежала в темноту.

Хоснер смотрел ей вслед, пока уже ничего не мог разглядеть в темноте.

Он закашлялся от пыли, попавшей в горло, и вытер слезящиеся глаза. Если бы только был какой-нибудь божественный смысл в этом никому не нужном тяжком испытании, или какой-нибудь мирской урок, который следовало усвоить. Нет, он не понимал, что это такое. Все тот же древний человеческий балаган с демонстрацией храбрости, трусости, эгоизма и самопожертвования, ума и глупости, милосердия и бессердечности. Только клоуны на этот раз другие. Так почему же Господь дал им ум и силу, чтобы продлить страдания, если конец заранее предопределен? У Хоснера снова появилось неприятное чувство, что эту злую шутку небеса сыграли именно с ним. Повернувшись в ту сторону, куда отошел Бург, он крикнул:

— Это Господь так наказывает меня за то, что я не бросил курить, как обещал своему отцу. — И засмеялся под шум ветра.

Бург сунул руку в карман и нащупал небольшой пистолет 22-го калибра.

Глава 32

— Иерусалим, вы слышите меня?

— Слышим… генерал. Ждите.

Премьер-министр несколько секунд постукивал карандашом по столу, потом снова взглянул на записку и поднял голову.

— Я думаю, многие из вас смогут узнать голос генерала Добкина, если вы сейчас услышите его. — Премьер-министр старался сдерживать сквозившее в его голосе возбуждение.

Со всех сторон раздались вопросы и реплики, люди повскакивали с кресел. Премьер-министр хлопнул по столу, призывая к тишине.

— Успокойтесь и слушайте внимательно. — Он сделал знак помощнику по связи, и из нескольких динамиков раздался громкий шум. Премьер-министр нажал кнопку на пульте перед собой и заговорил в микрофон:

— Кто это?

Добкин моментально узнал этот слегка насмешливый голос. Мысли закружились у него в голове, но генерал взял себя в руки и сглотнул слюну.

— Говорит генерал Бенджамин Добкин, господин премьер-министр. — Он помолчал. — Вы узнаете мой голос?

— Нет. — Но премьер-министру было ясно, что многие из присутствующих, похоже, узнали генерала.

Добкин старался контролировать свой голос, чтобы он звучал как можно естественнее.

— Господин премьер-министр, есть ли рядом с вами люди, которые могли бы опознать мой голос?

— Считайте, что есть. — Премьер-министр оглядел сидевших за столом. Несколько человек кивнули, но не слишком уверенно. Генерал, который еще полковником служил под началом Добкина, добавил:

— Или очень хорошая имитация.

— Продолжайте, генерал, — предложил премьер-министр. Полной уверенности у него все еще не было, но разговор его очень заинтересовал. — Откуда вы звоните?

Тедди Ласков вцепился в фальшивые фотографии. Он начал медленно убирать их назад в «дипломат».

— Из Вавилона, — раздался из динамика ответ Добкина.

Зал заседаний разразился шумными восклицаниями, большинство собравшихся повернули головы в сторону Ласкова и Талмана. Премьер-министр снова постучал по столу, призывая к тишине, но успокоить присутствующих ему не удалось. Он громко заговорил в микрофон:

— Откуда вы звоните, генерал? Я имею в виду, что это за телефон? Вы свободны?

— Да, я свободен. Звоню из местной гостиницы. Она находится возле музея. — Голос Добкина слегка дрожал, несмотря на все усилия контролировать его.

Премьер-министр тоже старался говорить спокойно. Но и у него начал дрожать голос.

— Понял. Хорошо. Вы можете обрисовать нам ситуацию, генерал? Что происходит, черт побери?

Добкин понимал, что на совещании присутствует кабинет министров в полном составе и большинство высокопоставленных военных. Все они наверняка тоже слушают его. Генерал собрался с мыслями и четко и коротко доложил обо всем, что случилось с ними с того момента, когда «Конкорд» потерялся над Средиземным морем.

Шестеро помощников забегали по залу заседаний с военно-топографическими картами и справками, в которых содержались различные данные о Вавилоне: условия местности, метеоусловия, время наступления рассвета и восхода солнца и множество других данных, которые начали собирать с того самого момента, когда Тедди Ласков впервые заявил о Вавилоне. Все эти данные предполагалось изучить перед принятием окончательного решения на проведение десантной операции.

Добкин говорил по телефону и в то же время слышал, как за дверью, в вестибюле, ходят мужчины и женщины. Иногда проносили раненых, двери вестибюля все время открывались и закрывались. В соседней комнате, где закончили играть в карты, включили радио: хрипловатый женский голос по радио исполнял одну из бесконечных арабских песен. Несколько ашбалов принялись подпевать. Все эти посторонние звуки приглушали его голос, но вместе с тем из-за них Добкин мог не услышать, если кто-то подойдет к двери кабинета.

— Что вы предлагаете, генерал?

Добкин узнал голос генерала Гура.

— Предлагаю? Я предлагаю, генерал Гур, чтобы вы пришли сюда, черт побери, и освободили нас.

— Что из себя представляют поля на западном берегу? — спросил генерал ВВС Катцир.

— Там вода, — откровенно признался Добкин. — Но вот подальше от реки, похоже, посуше.

— А дорога, на которой вы приземлились, — продолжил Катцир, — вы думаете, на нее смогут сесть транспортные самолеты «С-130»?

— Этого я не могу сказать вам, генерал. Думаю, мы повредили ее во время приземления.

— Мы можем использовать вертолеты, — вмешался неизвестный Добкину голос.

— Нет, — возразил Добкин. — Для этого уже нет времени. Они атакуют в данный момент.

Другой голос сказал что-то насчет применения в первую очередь эскадрильи истребителей. Добкин слышал, как они пытаются вырвать друг у друга микрофон. Кто-то позвал Тедди Ласкова. Добкин думал, что Ласков наверняка уже уволен, но, оказывается, он тоже присутствовал на совещании. Он ответил еще на несколько вопросов, слыша, как в Иерусалиме разгораются споры. Добкин решил заканчивать разговор и громко произнес в трубку:

— Господин премьер-министр, боюсь, мне пора уходить. Тут присутствуют трое джентльменов с автоматами «АК-47», и, когда они сообразят, что происходит, наверняка захотят оторвать меня от телефона.

В Иерусалиме услышали шум, похожий на потасовку, потом резкий треск, как будто кто-то выстрелил или что-то сломалось. А затем телефон замолчал.

Мириам Бернштейн сидела в кресле второго пилота рядом с Давидом Бекером.

— Значит, вы думаете, что никто не слышит ваших сигналов SOS?

— Никто. — Бекер уменьшил звук приемника почти до минимума. — «Лир» все еще кружит над нами, но мне кажется, и у него неприятности.

— Почему?

— Почему? — Тот факт, что Хоснер прислал посыльную, а не пришел сам узнать, как обстоят дела со связью, свидетельствовал, как мало у всех осталось надежды на то, что ему, Бекеру, удастся с кем-нибудь связаться. Но все же Мириам Бернштейн была заместителем министра транспорта, а значит, начальником и над ним, и над Хоснером. Однако, похоже, это уже не имело значения. — Почему? Потому что из-за этой пыли он не может сесть, вот почему. Ему придется садиться и заправляться там, где нет такой пыли. И тогда, может быть, мне удастся связаться с кем-нибудь. Не хотите доложить Хоснеру об этом? Это все, что у меня есть.

— Потом. — Мириам уставилась на разбитое лобовое стекло. — Вы боитесь смерти? — неожиданно спросила она.

Бекер повернул голову и посмотрел на нее в тусклом свете приборной панели. Он никак не ожидал подобного вопроса от такой стойкой женщины.

— Нет. Не думаю. Я… я боюсь снова летать… но не смерти. Смешно… — Бекер не понимал, почему позволил втянуть себя в такой откровенный разговор. — А вы?

— Если в моей жизни что-то и ходило почти всегда рядом со мной, так это смерть. — Мириам сменила тему разговора. — А что вы думаете о Иакове Хоснере?

Бекер оторвал взгляд от бортового журнала, куда начал что-то записывать. Он подозревал, что Хоснер и Бернштейн стали очень близки, но это не меняло его личного мнения о Иакове Хоснере.

— Нацист.

— А вы ему нравитесь.

Бекер не понимал, куда она клонит и вообще для чего завела этот разговор. Наверняка просто перенервничала и теперь хотела выговориться. Люди совершают странные поступки, когда смотрят в лицо смерти. Вот и он только что признался ей, что боится летать, а этого он не сказал бы даже своему психиатру.

— Не поймите меня неправильно, миссис Бернштейн, но я рад, что в этот момент он оказался с нами. Без него со всеми нами, наверное, было бы уже покончено. — Он продолжал смотреть на Мириам. Нет, она не выглядит перенервничавшей, скорее… счастливой, радостной.

— Я люблю его, — призналась Мириам.

От неожиданности Бекер даже сломал кончик карандаша.

— О-о-о… — Звук стрельбы, похоже, усилился, и Бекер поднял голову. Через стекло кабины ночь казалась еще более пугающей, более ужасной и зловещей, чем была на самом деле. Вообще весь ужас, который ему пришлось наблюдать, Бекер видел через плексиглас, и теперь с плексигласом у него ассоциировалась опасность. И смерть. Когда он смотрел сквозь лобовое стекло автомобиля или даже оконное стекло дома, у него сводило живот, и Бекер до сих пор не мог понять, в чем же тут дело. Интересное открытие, но немного запоздалое. — О… Это… я…

— Что вы пишете… Давид… могу я вас так называть?..

— Да, разумеется. — Он закрыл блокнот. — Это бортовой журнал.

Мириам наклонилась к нему.

— Бортовой журнал? Вы хотите сказать, что записываете все события?

— Да, но очень коротко.

— Можно мне посмотреть? — Мириам протянула руку, и Бекер передал ей журнал. Она откинулась на спинку кресла, открыла журнал и принялась перелистывать его, выборочно читая записи. «16.02: Переключился на зап. част. Ген. Ласков передал последнее сообщение: E-2D будет продолжать следить за нами. Ласков решил не применять ракеты „Феникс“, чтобы не задеть нас. Истребители уходят». Мириам пролистнула еще несколько страниц. «18.31: Полет завершен. Гесс мертв, ему разбило голову кирпичом, пробившим лобовое стекло во время рулежки. Пилоту следовало раньше поднять защитный щиток, предвидя катастрофу при посадке. Возможно, это предотвратило бы смерть Гесса». Она несколько секунд смотрела на последнюю запись, потом закрыла журнал и подняла голову, натянуто улыбнувшись. — Нас называют людьми Книги или книжными людьми. Написанное слово объединяет нас еще со времен образования Диаспоры. Странно, что больше никто не додумался вести хронику событий нашего пребывания здесь.

— Ну… — Бекер отыскал окурок сигареты и закурил. — Это трудно назвать хроникой, миссис Бернштейн…

— Мириам.

Бекер замялся.

— Мириам, это просто моя работа…

— Но в этом-то все и дело, Давид. Это всегда чья-нибудь работа. Писателя. Хранителя книг. Ученого. Капитана корабля. — Мириам наклонилась к нему. — Я не могу убеждать вас в вашей собственной значимости, но очень советую вам спрятать этот журнал.

— Думаю, это хорошая идея.

Мириам нерешительно протянула журнал Бекеру.

— А вы не будете возражать, если я посижу здесь немного и запишу мои собственные соображения по поводу происшедших событий? Я постараюсь не занять слишком много места в журнале.

Бекер через силу рассмеялся.

— Занимайте столько места, сколько хотите. Думаю, я только что сделал свою последнюю запись.

— Спасибо. А у вас нет копирки? Мне бы хотелось иметь копию того, что я напишу. Мы можем зарыть журнал, а копию моей записи спрятать в самолете или в другом месте.

Бекер нашел в своем планшете лист копирки.

— Журнал должен остаться на борту самолета, а вашу копию мы можем закопать.

— Хорошо. — Мириам взяла копирку. — Спасибо.

— Только учтите, никто не прочитает ни журнал, ни вашу копию.

Мириам подняла взгляд на Бекера.

— Равенсбрюкская молитва была написана на клочке бумаги, Давид.

— Похоже, эта молитва много значит для вас.

— Да. — Некоторое время Мириам не отрывала взгляда от лобового стекла. — Мне сказали… что моя мать умерла в Равенсбрюке. Поэтому мне нравится думать, что, может быть, именно она написала эту молитву. — Она заговорила тише, и голос ее стал едва слышным сквозь шум ветра и грохот боя. — Когда-то слова имели для меня огромное значение, но теперь для меня имеет значение только то, что у человека, написавшего эту молитву, была вера. Вера в то, что эту молитву найдут, что после всех этих ужасов в мире останутся свободные люди, которые обнаружат для себя что-то ценное в словах этой молитвы. И она сохранилась на клочке бумаги, хотя автор, наверное, погибла. Люди произносили слова этой молитвы миллион раз. И ей суждено пережить и будущие ужасы. — Мириам снова улыбнулась Бекеру. — Книга Бытия изначально была написана сажей на папирусе, Давид. И, если бы эту первую летопись составлял человек вроде вас, мы никогда бы не знали, как создавался наш мир.

Бекер выдавил из себя улыбку.

— Это уж точно.

— Ладно. — Мириам взяла у Бекера карандаш, склонилась над журналом и принялась быстро писать на иврите.

Внезапно она подняла голову, в глазах ее стояли слезы.

— Молитва действительно много значила для меня, но теперь она значит очень мало, потому что призывает к прощению… призывает подставить другую щеку. Человек, написавший ее, подвергся ужасным испытаниям, но они не сломили его. Я тоже подверглась здесь испытаниям, конечно, не таким суровым, как, скажем, вы, и не таким, как в Равенсбрюке… И теперь я не приемлю всепрощенчество. На самом деле я даже рада, что все так обернулось. Я выстрелю в первого же вражеского солдата, который сунется сюда. И если в результате моих действий появятся вдовы, сироты, горюющие друзья или родители лишатся детей, мне будет жаль этих несчастных людей, но не более. Вы понимаете? Наверное, это звучит ужасно?

Бекер покачал головой.

— Око за око.

— Да. А зуб за зуб. — Мириам перевернула страницу журнала и продолжила писать.

Даже не глядя на часы, Хоснер чувствовал, что рассвет близок. Бой подходил к концу, огонь израильтян по склону значительно ослаб.

Ашбалы продвигались вперед осторожно и вместе с тем беспечно, они смеялись, перекрикивались друг с другом. Они понимали, что если это очевидное ослабление огня со стороны израильтян даже и является очередной военной хитростью, то все равно конец обороняющихся близок. На самом деле передовой отряд арабов уже овладел укреплениями на южной стороне обороны, найдя там пустые окопы.

Они двигались сквозь ветер и темноту медленно, в предвкушении кровавой бойни. Перелезли через разрушенные укрепления, с любопытством побродили по траншеям, пошли дальше. Ашбалы испытывали ту странную затаенную радость, которая приходит с овладением так долго недоступного логова врага.

Редкие выстрелы израильтян заставляли их бросаться врассыпную и замедлять движение, и все же на вершине холма главным образом царила жуткая тишина, нарушаемая лишь непрекращающимся шумом ветра, на который уже никто не обращал внимания.

Ашбалы не отвечали на редкие выстрелы израильтян, боясь вызвать на себя их огонь, они молча обменивались знаками в темноте, пытаясь выстроиться в цепь и прочесать ровную местность. Двигавшиеся в центре цепи арабы уже начали различать силуэты «Конкорда», когда в облаках пыли образовывались просветы.

Израильтяне отступали медленно и тихо, стреляя только для того, чтобы держать арабов на расстоянии и замедлить их продвижение. Окончательного плана действий не было, как не было и последних приказов с командного пункта, и все же отступление осуществлялось организованно. Примерно половина израильтян решила попробовать убежать через западный склон, а другая половина решила остаться и встретить смерть там, где она их застигнет.

Раненых перенесли из загона в «Конкорд», возможно, там у них было больше шансов уцелеть в кровавой резне. Однако ходили слухи, что раненых застрелят, прежде чем ашбалы доберутся до них.

Находившиеся на западном склоне израильтяне стреляли вниз, пытаясь выяснить, есть ли там арабы.

Ахмед Риш передал по рации немногочисленному отряду ашбалов, поджидавшему на берегу Евфрата, открыть ответный огонь. Ему не хотелось, чтобы израильтяне ринулись вниз и погибли там, он желал расправиться с ними здесь, на холме.

Арабы открыли ответный огонь с берега, и израильтяне упали духом, получив подтверждение того, о чем на самом деле давно знали, — путь к отступлению отрезан. Потрясение было огромным, и те, кто рассчитывал убежать через западный склон, заплакали.

Хамади получил вызов по рации от Аль-Бакра — командира, оставшегося в тылу.

— Хамади слушает. Что? Кто он такой? Ладно, выясни это! Он успел позвонить? Телефонистка в Багдаде подтверждает это? А что он говорил? Да, черт побери, я знаю, что ты не понимаешь иврит! Но я уверен, что он говорит по-арабски. После того как ты вырвешь ему один глаз, он тебе все расскажет. Да. Держи меня в курсе! — Хамади вернул рацию радисту и посмотрел на Риша. — Ахмед.

Риш обернулся, и они медленно побрели по пыли.

— Я все понял из твоего разговора. Но теперь это уже не имеет значения.

— Но если он дозвонился…

— Я сказал, не имеет значения!

Хамади отвернулся. Все больше и больше он убеждался, что их дороги расходятся. Если сейчас уйти в темноту, то он останется в живых и увидит, как солнце взойдет в Персии. Но он не мог сделать этого, как не мог и убить Риша.

Джон Макклур наблюдал за зелеными трассерами, взлетавшими от подножия стены к его окопу.

— Что ж, значит, путь вниз закрыт. — Он вставил в барабан своего револьвера последние два патрона. — Ну так как, полковник, ты уже научился говорить по-арабски: «Доставьте меня в американское посольство»?

Ричардсон надел свой голубой китель, тщательно разгладил его и застегнул на все пуговицы.

— Сейчас мы должны быть очень внимательны, Макклур. Любое неосторожное слово или жест могут стоить нам жизни.

Макклур крутанул барабан револьвера.

— Почему ты сделал это, Том?

Ричардсон поправил галстук и тщетно попытался стряхнуть пыль с плеч кителя.

— Я спросил, почему ты сделал это?

Ричардсон посмотрел на Макклура, в тесном окопе их разделяло совсем небольшое пространство.

— Сделал что?

Макклур закончил возиться с револьвером, он был готов к стрельбе.

Ричардсон отыскал фуражку и стряхнул с нее песок. Потом опустил взгляд и увидел направленное на него дуло огромного револьвера.

— Из-за денег. У меня слабость к дорогим вещам.

— Сколько денег, Том?

— Ровно миллион. Американских долларов.

Макклур тихонько присвистнул.

— Неплохо.

— Конечно. И должен добавить, что он в безопасности хранится в швейцарском банке. После завершения дела я должен был получить еще один миллион, но теперь я уже на него не рассчитываю.

— А может, они сдержат свое слово, Том. У этих людей полно миллионов.

— Это точно, Джон. У этих людей столько нефтедолларов… американских… что они даже не знают, что с ними делать. Денежки рекой текут с Запада в обмен на нефть.

— Интересно рассуждаешь, Том. Но сейчас мы говорим не об этом и даже не об Израиле. Мы говорим о тебе, Том: полковник ВВС США продается иностранной державе. Это преступление… даже в Америке.

Ричардсон поправил фуражку на голове.

— Понимаешь, Джон, я давно не был дома, поэтому не могу поверить твоим словам. Раньше запросто можно было публиковать в прессе секретные документы Пентагона. Ты уверен, что передача сведений иностранной державе является преступлением?

— Не строй из себя дурака, Том.

— Хорошо. Ладно, я понесу наказание, когда вернусь домой. А сейчас давай оставим эту тему. Убегать я не собираюсь.

— Да, люди становятся откровенными под дулом револьвера, Том. — Макклур выплюнул изо рта спичку. — А я думал, тебе нравятся евреи.

— В наши дни не модно быть явным антисемитом.

— Понятно.

Выражение лица Ричардсона совершенно изменилось, рот принял резкие очертания, глаза сузились до щелочек.

— Как-то я зашел в офицерский клуб и выпил там с израильскими летчиками, которых я обучал в 1967 году. Мы поговорили, я выразил им симпатию, а потом кто-то из них, видно, замолвил за меня словечко, и я получил должность военно-воздушного атташе в Израиле. Меня чуть не стошнило, когда я узнал об этом назначении.

Макклур промолчал.

Подождав несколько секунд, Ричардсон поднял глаза на Макклура.

— Предполагалось, что никто из пассажиров не пострадает, — тихо произнес он.

— Но мы сейчас говорим не о них, Том. Я могу тоже не любить их, но я, скорее, умер бы под пытками, чем предал их. И знаешь почему? Потому что так велит мне моя страна. За это она и платит мне деньги… Том.

Ричардсон пропустил мимо ушей слова Макклура, заинтересовавшись всего одной его фразой. Лицо его подобрело.

— Ты кое-что напомнил мне, Джон, — радостно воскликнул он. — Могу я купить тебя? Скажем, за сто тысяч?

— Извини.

— А за половину?

— Нет. — Макклур отыскал в кармане последнюю спичку.

— И еще целиком второй миллион, если я получу его.

Макклура, похоже, совсем не интересовал денежный вопрос. Он пожевал спичку.

— Ты сказал, что никто из пассажиров не должен был пострадать. Но ведь многие пострадали, Том. И очень серьезно.

— Я знаю. И сожалею об этом, Джон. Всего этого не должно было произойти. Кто мог предположить? Я действительно сожалею. Обо всех жертвах. — Ричардсон опустил глаза.

— Но если никто из пассажиров не должен был пострадать, то почему ты, Том, выбрал «Конкорд 02»?

Ричардсон облизнул пересохшие губы.

— Ну… понимаешь… если бы возникли какие-нибудь затруднения, тогда «Конкорд 01» должен был… стать демонстрацией… Мы ожидали неприятностей только от Авидара. Но не от Бекера.

Макклур хохотнул.

— Ожидали? Откуда вы могли знать об этом? А если бы вопреки всем предположениям Бекер попытался увести самолет, а Авидар подчинился бы? Тогда, мой мальчик, тебе пришлось бы пролететь по воздуху не одну тысячу метров.

— Риск был рассчитан, Джон. Ты же видишь, я тоже рисковал собственной жизнью. Я не трус. — Ричардсон не отрывал взгляда от пыли. — Я слышу голоса. Может быть, нам пойти и сдаться? Или сидеть тихо и ждать, пока они сами найдут нас здесь?

— Черт побери, Том, ты прямо сгораешь от желания сдаться этим крысам. Думаешь, они встретят тебя как героя, Ричардсон? Да они убьют тебя, глупый ты сукин сын. А потом они убьют меня, чтобы никто не узнал о твоем предательстве.

Ричардсон покачал головой и улыбнулся.

— Нет, они не убьют меня. У Риша есть хозяин, и мы с этим хозяином заключили договор, обеспечивающий мне безопасность. Мы предполагали, что с Ришем могут возникнуть проблемы. Если меня убьют, тогда будет вскрыто письмо, хранящееся в моем сейфе в посольстве… а там имена арабских террористов и агентов в Израиле, включая тех, с кем я контактировал. Я все предусмотрел, Джон. — Ричардсон помолчал. — И тебя я не позволю им тронуть.

— Спасибо, Том. С тобой спокойнее, чем с американским генеральным консулом. Только я не уверен, что Риш контролирует своих людей… да и сам он может не сдержаться. Думаю, они все настолько разъярены, что разорвут тебя на куски… а может быть, и нет. — Казалось, Макклур просто рассуждает вслух. — А знаешь, Том, в настоящее время американское правосудие очень снисходительно. Поэтому ты и не боишься. В большинстве других стран тебя просто подвесили бы в тюрьме за левое яйцо и забыли бы про тебя. Но в добрых, старых Соединенных Штатах Америки трибунал или федеральный суд дадут тебе от десяти до двадцати лет, если вообще смогут найти доказательства. И отсидишь ты лет шесть… а то и меньше. А потом прямым ходом в Швейцарию. И после окончания срока Америка не выдаст тебя Израилю, потому что это может вызвать большой скандал.

— Не я устанавливаю правила, — буркнул Ричардсон и отвернулся.

— Да, не ты, а вот я их иногда устанавливаю. Когда имею на это право. — Макклур помолчал. — Так ты говоришь, что, если ты умрешь, станут известны имена многих террористов?

— Постой! Тебе нет необходимости убивать меня. Мы могли бы многое обсудить…

— Да, если бы у нас было время, мы могли бы что-нибудь придумать. Но вот времени-то как раз у нас и нет.

— Подожди! — Ричардсон инстинктивно выставил перед собой руки. — Я могу гарантировать твою безопасность. Эти люди…

Макклур сунул между рук Ричардсона свой огромный «магнум» и выстрелил на несколько дюймов в сторону от сердца. Голова Ричардсона дернулась назад, фуражка слетела, и налетевший ветер понес ее на запад.

Давид Бекер быстро спустился с крыла по насыпи. В руке он держал металлическую банку с копией короткой хроники Мириам Бернштейн. Банка была завернута в промасленные тряпки и пластиковый пакет. Заметив у подножия насыпи подходящее место, Бекер с помощью алюминиевой стойки выкопал небольшую ямку. Он считал эту затею бесполезной, но Мириам так настаивала… Держалась она храбро, не боялась смерти, не впадала в истерику, но, похоже, слегка зациклилась на этой хронике, поэтому Бекер решил, что лучше ей не перечить. Он положил банку в яму и поспешно засыпал ее. А сам бортовой журнал, содержавший оригинал ее хроники, был спрятан под полом в салоне «Конкорда».

Бекер выпрямился и вытер руки. Ветер донес до него голоса двух арабов, которые перекрикивались между собой. До них было не более двухсот метров. Кто-то из израильтян выстрелил на звук голосов, и из темноты раздался крик боли. «Да, арабы будут в ярости, когда прорвутся сюда», — подумал Бекер. И все же он ничуть не сожалел о своем решении драться, да и от других не слышал слов сожаления.

Бекер двинулся к передней стойке шасси и обратился к Питеру Кану, который все продолжал чинить дополнительную силовую установку:

— Идем, Питер, уже поздно возиться с ней. Пошли в кабину.

Кан поднял голову, оторвавшись от работы.

— Для чего, черт побери? Когда они придут сюда, то пусть увидят Питера Кана, в поте лица трудящегося над этой гребаной установкой. Может быть, им станет жаль меня, и они дадут мне билет до Лидды.

Бекер улыбнулся.

— Ладно… тогда до свидания.

Кан посмотрел на него.

— Хорошо. До свидания, капитан.

Бекер повернулся и медленно поднялся по насыпи, не обращая внимания на свистевшие вокруг него пули.

Пройдя по крылу, он вошел в салон. В кабину ему пришлось пробираться между телами раненых.

В кабине Бекер уселся в кресло рядом с Мириам Бернштейн.

— Дело сделано.

— Спасибо.

Наступила долгая пауза, которую в конце концов нарушил Бекер.

— Я всегда знал, что умру в этой штуке.

Мириам наклонилась и дотронулась до его руки.

— Такого храброго человека, как вы, я никогда не встречала.

Бекер посмотрел на приборную панель. Он понимал, что должен что-то делать, но Хоснер приказал ему оставаться в кабине, что бы ни случилось. Увеличив громкость приемника, Бекер принялся шарить по частотам. Ему придется заниматься этим, пока не получит пулю в спину. Бекеру было жаль Мириам… да и остальных женщин. Без сомнения, ашбалы уготовили им страшную участь.

— Вы хотите остаться здесь? Я имею в виду…

— Я тоже выполняю приказ, — с улыбкой ответила Мириам.

Бекер посмотрел в лобовое стекло.

— Некоторые собираются в загоне. Мне кажется, они намерены…

— Да, я их понимаю. Но я останусь с вами, если вы не возражаете.

Бекер замялся, потом пожал руку Мириам.

После того как из залитого кровью и дурно пахнущего загона убрали раненых, там собралась группа израильтян, решивших покончить жизнь самоубийством.

Арабы редко прибегают к самоубийству, но никто не удивился, когда в загоне появились Абдель Маджид Джабари и Ибрагим Ариф. Все понимали, что этих двоих страшная смерть от рук ашбалов ожидает в первую очередь.

В загоне было совершенно темно, и всех это вполне устраивало. Люди говорили мало, бесцельно бродили по загону, изредка перешептываясь при появлении новых лиц.

Через несколько минут стало ясно, что больше к ним никто не присоединится, но ни один из присутствующих не знал, что делать дальше, и в загоне воцарилась мертвая тишина.

Всего здесь собралось десять мужчин и женщин, они разбились на три маленькие группы и разошлись по разным углам. В одной из групп находился Джошуа Рубин — основной сторонник самоубийства. На полу рядом с ним лежал Ягель Текох, который очень сожалел о том, что не погиб от пуль арабов, когда, находясь на наблюдательном посту, закричал, предупреждая обороняющихся. Теперь ему снова предстояла встреча со смертью. Вместе с Рубином и Текохом находились четверо молодых помощников членов кнессета — двое мужчин и две женщины, все члены «Лиги обороны Масада».

В другом углу расположились стюард Иаков Лейбер и две стюардессы — Бет Абрамс и Рашель Баум. Последние два дня Бет Абрамс ухаживала за ранеными и насмотрелась на их страдания. За этот короткий промежуток времени из жизнерадостной девушки она превратилась в мрачное существо. Рашель Баум лежала на полу между Лейбером и Бет Абрамс. Она, как и Ягель Текох, отказалась, когда ее хотели перенести в «Конкорд» вместе с остальными ранеными. Раны ужасно болели, и Рашель не видела смысла в том, чтобы продлевать эту агонию в «Конкорде». Она ухаживала за Капланом, слышала, как страшно он умирал, и боялась, что и с ней может произойти такое.

Прежде чем принять решение о самоубийстве, Иаков Лейбер подумал о своих троих детях, но Рубин убедил его, что пощады от ашбалов ждать не стоит. И все же Иакова продолжали одолевать сомнения. Он видел, что две его стюардессы нуждаются в нем, поэтому тихонько разговаривал с ними в темноте. Бет Абрамс плакала, но Рашель Баум молчала. Лейбер встал на колени возле Рашель и взял ее за руку. Бет Абрамс тоже встала на колени и взяла за руки их обоих.

В третьем углу сидели на корточках Абдель Джабари и Ибрагим Ариф. Более тридцати лет они прожили среди евреев и теперь хотели умереть вместе с ними.

Джабари закурил последнюю сигарету и прошептал Арифу:

— А знаешь, Ибрагим, я всегда знал, что не умру естественной смертью.

Ариф был бледен, его трясло. Он тоже закурил сигарету и глубоко затянулся. Даже попытался пошутить:

— Я-то еще могу умереть от сердечного приступа. — Он снова глубоко затянулся. — Как мы сделаем это?

— Думаю, у нас есть два или три пистолета. Воспользуемся ими по очереди.

Руки Арифа тряслись так сильно, что он с трудом удерживал сигарету. Как же тогда он сможет держать пистолет?

— Пожалуй, я не смогу этого сделать, Абдель. — Ариф поднялся.

Джабари схватил его за руку и силой усадил назад в угол.

— Не будь идиотом, — прошептал он. — Ты слышал, что они сделали с Моше Капланом? Ты хочешь, чтобы и с тобой это сделали? Спаси себя от этого, старина.

Ариф расплакался, и Джабари попытался успокоить его. Сам Джабари сожалел только о том, что не попрощался с Мириам Бернштейн. Он подозревал, что Мириам влюбилась в Иакова Хоснера, и его озадачил ее выбор. А еще сюда примешивалась и ревность, потому что Джабари сам любил Мириам. Он верил в существование царства небесного, как это описывалось в Коране, и верил, что попадет туда, но не мог представить себе, что там не окажется Мириам Бернштейн.

— Успокойся, Ариф, успокойся. Там, на небесах, жизнь гораздо лучше. Прохладные сады, фонтаны, много вина и дев. Так разве стоит плакать?

Ягель Текох, не любивший арабов и возражавший против включения их в состав мирной делегации, тихонько крикнул им:

— Абдель. Ибрагим. Мужайтесь.

— У нас все в порядке, Ягель. Спасибо, — крикнул в ответ Джабари, которому не давала покоя мысль, что он не увидит перед смертью Мириам. У него даже мелькнула мысль выйти из загона и поискать ее, но ему не хотелось оставлять Арифа одного. Ашбалы были уже совсем близко. Успокаивало только то, что он лишит Риша удовольствия поиздеваться над ним. Ожидание действовало на нервы всем присутствующим. Джабари в конце концов нарушил тишину и спросил, как все будет происходить. Но ему никто не ответил.

Звуки стрельбы все приближались, те из израильтян, кто продолжал вести ответный огонь, заняли позиции недалеко от загона. Автоматные пули начали впиваться в глиняную стену загона, это подхлестнуло Рубина, он вышел на середину, откашлялся и сказал:

— Надо действовать быстрее. — Помолчав, добавил: — Если кому-то так будет легче, то я сделаю это за вас. У меня два пистолета.

Джабари вскочил и тоже вышел на середину.

— Прошу тебя. Быстрее.

Рубин ничего не ответил, он поднял один из пистолетов и направил его между двумя светящимися точками, которые, как он понимал, были глазами Джабари. Стараясь не дотронуться до Джабари, Рубин послал пулю ему точно в лоб.

Когда смолк грохот выстрела, раздались голоса молящихся и тихие всхлипывания.

Рубина забрызгало кровью, и он машинально вытер лицо и руки. Его начало трясти, и он боялся заговорить. Рубин не знал, что делать дальше. Решив, что пусть эту работу заканчивают другие, он повернул пистолет и выстрелил себе в сердце. Он упал на спину рядом с четырьмя молодыми помощниками. Одна из девушек закричала и потеряла сознание, а мужчины забрали у него пистолеты. Они начали торопливо перешептываться между собой, потом встали и прошли в угол, где находились Лейбер, Абрамс и Баум. Мужчины щелкнули зажигалками, прицелились, погасили зажигалки и начали нажимать на спусковые крючки. Бет Абрамс вскрикнула, и Лейбер закрыл девушек своим телом. Один из мужчин выстрелил, но, похоже, ни в кого не попал. Второй снова чиркнул зажигалкой, чтобы прицелиться получше.

В этот момент в загон ворвался раввин Левин, и, прежде чем погасла зажигалка, он увидел все, что хотел увидеть. Схватив обоих мужчин, он швырнул их на пол. Раздавая в темноте удары и пинки, Левин кричал и сыпал проклятьями.

— Вы думали, что сможете обмануть меня? Я нашел вас! Я знал ваши намерения! Вон! Вон! Убирайтесь отсюда! — Он в ярости пробежал по всему загону, споткнувшись при этом несколько раз о трупы Рубина и Джабари. Попытался и их наградить пинками, но понял, что они мертвы. — Вон! Вон! Убирайтесь отсюда! Да как вы могли! Как вы осмелились сделать это! Несите раненых в самолет! Уходите!

С самого первого момента появления раввина его присутствие разрушило ту странную, мистическую атмосферу, воцарившуюся в загоне, и все, кто мог, поспешно выскочили наружу.

Левин остался стоять один в центре загона, тело его дрожало, по лицу катились слезы. Он сделал то, что обязан был сделать, и все же не был уверен, кто прав — он или люди, решившие покончить жизнь самоубийством. Времени осталось мало, как же успеть похоронить трупы? И чьи это трупы?

Министр иностранных дел Ариэл Вейзман собрал небольшую группу легко вооруженных людей на западном склоне вблизи от окопа Макклура. Вейзман заметил Ричардсона, лежавшего на дне окопа, пыль уже почти занесла его голубой мундир. У министра не было времени рассуждать, что здесь произошло и куда делся Макклур.

Вейзман был решительно настроен возглавить свою группу и спуститься вниз по отвесному склону. Он рассчитывал осуществить спуск быстро и попытаться уплыть по реке, как этот сделал Добкин. Без раненых это можно было осуществить. Министр выстроил группу, состоявшую из мужчин и женщин в оранжевых спасательных жилетах с «Конкорда», на самом краю склона. Приняв низкий старт, словно бегун, он приказал всем сделать то же самое.

— По моей команде на счет «три» — вперед! Без колебаний. Ждите моей команды.

Редкие приказы продолжали поступать с командного пункта. Посыльные, не прекращавшие выполнять свои обязанности, приносили Хоснеру и Бургу только плохие новости, а уносили назад не команды, а советы и слова ободрения.

Хоснер и Бург согласились, что сейчас лучше не мешать людям приказами, пусть действуют сами, подчиняясь инстинкту самосохранения.

Хоснер обратился к Бургу:

— Не желаешь ли теперь полностью взять на себя командование, Исаак? Я готов тебе уступить.

Бург кисло улыбнулся и покачал головой.

— Нет, спасибо.

— Ты считаешь, что я не сделал чего-то, что надо было сделать?

Бург задумался на секунду.

— Нет. Честно говоря, ты действовал превосходно. Возможно, тебе надо было быть более дипломатичным… а может быть, и нет. — Он прислушался к звукам приближающихся выстрелов. — Наши люди совершали чудеса.

— Да. Это точно.

К командному пункту подбежали двое последних из людей Хоснера, оставшихся в строю, — Маркус и Алперн. Маркус козырнул.

— Что нам теперь делать, босс?

Хоснер не знал, что ответить ему.

— Заберите с собой на тот свет как можно больше этих ублюдков. — Он помолчал. — И спасибо вам. Вы были хребтом и сердцем всей обороны. Вы чертовски здорово потрудились. Все, кто останется в живых, не забудут этого.

Мужчины кивнули и скрылись в темноте.

Бург положил руку на плечо Хоснера.

— Думаю, тебе лучше пойти в «Конкорд», пока его не отрезали. Ты же обещал, и она ждет тебя. А я останусь здесь и постараюсь сделать все, что смогу.

Хоснер покачал головой.

— Нет. Я не хочу увидеть то, что они будут делать с ней, да и она не хочет видеть, что они будут делать со мной. Она все понимает и не ждет меня.

— Ясно. А ты собираешься… ну, ты знаешь…

— Нет. Я не из тех людей. Прежде чем я умру, я хотел бы кое-что сказать Ахмеду Ришу.

Бург кивнул и криво улыбнулся.

— Мы чертовски хорошо потрудились, не так ли?

— Да, это точно… Слушай!

— Что?

— Ты слышишь?..

— Да. Да!

Хоснер задрал голову вверх. Ему показалось, что он увидел вспышку света. Он слышал отдаленный свист реактивных двигателей.

— Они нашли нас, Исаак. Они нашли нас, черт побери!

Бург принялся бешено жестикулировать.

— Сюда! Мы здесь!

Хоснер через силу улыбнулся.

— Они слишком опоздали, чтобы помочь нам, но еще успеют уничтожить Риша и его банду. — Он повернулся к Бургу. — Я снова поверил в израильскую военную разведку.

Бург был настолько возбужден, что с трудом воспринимал слова Хоснера. Потом до него дошло. Прилетели самолеты… израильские или иракские… но они опоздали. Он успокоился и даже как-то обмяк, только и сумев сказать:

— Надеюсь, это заслуга Добкина.

Уставившись в небо, Хоснер и Бург увидели огненный след ракеты.

Глава 33

Первым делом Ласков сделал то, что обещал Бекеру сделать только в крайнем случае. Он обнаружил с помощью своего радара «Лир» и сбил его ракетой «Феникс» с расстояния сто шестьдесят километров.

Пилот «Лира» зевнул, сонно глянув в лобовое стекло. Самолет управлялся автопилотом, постоянно кружа над Вавилоном с левым разворотом, и продолжалось это уже настолько долго, что у пилота кружилась голова. Земля внизу была закрыта пылью, но наверху светила луна, и видимость была прекрасной. Со стороны Ирана занимался рассвет, и по всем признакам было видно, что день для полетов будет хороший. Вскоре пилоту предстояло улететь в их лагерь в пустыне Шамиях, быстро заправиться, вернуться и кружить над холмом, пока эти дурни внизу не захватят его. Пилот снова зевнул.

Бросив взгляд влево, он увидел огненный след, перечеркивающий небо. Спустя секунду пилот с изумлением понял, что это к нему приближается ракета. Он хлопнул по плечу спящего второго пилота, и теперь они уже вдвоем наблюдали, как ракета меняет курс, следуя за ними по кругу. Второй пилот закричал от ужаса, поняв, что это такое. Ракета «Феникс» ослепила их, казалось, она зависла прямо над кабиной. Израильские оружейники нарисовали красивую птицу феникс на страшном оружии с одноименным названием, и казалось, эта великая птица улыбается в первых лучах солнца, а глаз на боеголовке как будто подмигнул обоим летчикам в самую последнюю секунду, перед тем как ракета взорвалась и «Лир» превратился в ужасный шар оранжевого пламени.

Ласков вел свою эскадрилью по радару. Самолетные компьютеры позволили весь ночной полет вести на автопилоте, ориентируясь исключительно на складки местности, поэтому истребители прошли на предельно малой высоте, незамеченные радарами Иордании и Ирака. У летчиков было очень мало времени, чтобы самим познакомиться с местностью предстоящих боевых действий, но каждый из них понимал, что этот недостаток можно будет восполнить за счет мастерства и желания драться. На скорости 2,0 M истребители пересекли территорию Иордании и западного Ирака, расстояние в тысячу километров они покрыли менее чем за сорок пять минут. За исключением самолета Ласкова, оснащенного двумя ракетами «Феникс», все остальные были вооружены только ракетами класса «воздух — земля».

Как только отметка «Лира» исчезла с радара, Ласков принялся вызывать «Конкорд»:

— «Конкорд 02», я Гавриил 32. Вы меня слышите?

Сидевшая одна в кабине «Конкорда» Мириам Бернштейн услышала взрыв над головой. Она не могла понять, что это такое, да, собственно говоря, ее это и не волновало.

— «Конкорд 02», я Гавриил. Вы слышите меня, «Конкорд»?

Мириам подумала, что слышит какой-то далекий голос. Он показался ей очень знакомым.

— «Конкорд 02», «Конкорд 02», вы слышите меня?

Она посмотрела на приемник с таким видом, словно видела его впервые.

— «Конкорд 02», я Гавриил 32. Вы слышите меня? Ответьте, пожалуйста.

Мириам принялась лихорадочно крутить ручку громкости, схватила микрофон, но она не знала, как обращаться с рацией, и просто закричала:

— Тедди! Тедди! Я тебя слышу! — Словно в бреду, она отбросила микрофон и выскочила из кабины, закричав в темноту салона, где находились раненые: — Они здесь! Наши самолеты! Наши самолеты! Наши самолеты! — Салон огласился криками. Несколько секунд Мириам стояла, словно окаменевшая, а позади нее в кабине, как будто во сне, звучал голос Тедди Ласкова.

— «Конкорд 02», я Гавриил 32. Вы слышите меня? Вы слышите меня?

Мириам выскочила на крыло и закричала:

— Давид! Капитан Бекер!

Бекер снова спустился вниз, пытаясь уговорить Кана вернуться в кабину, а если не удастся, то хотя бы как следует попрощаться с ним. Услышав шум ракеты и взрыв, он моментально понял, что произошло. Бекер уже почти поднялся на крыло по земляной насыпи, когда услышал крик Мириам. Он проскочил мимо нее, ворвался в салон и устремился к кабине по заполненному людьми проходу.

— «Конкорд 02», я Гавриил 32. «Конкорд 02». «Конкорд 02». Ответьте, пожалуйста.

Дрожащей рукой Бекер схватил микрофон и нажал кнопку, крутя другой рукой ручку настройки.

— Слышу вас хорошо, Гавриил! Положение критическое! Критическое! Арабы прорвали нашу оборону! Вы слышите меня, Гавриил?

Ласков едва не вылетел из своего кресла.

— Слышу вас хорошо! Слышу хорошо! Понял, что ситуация критическая. Держитесь. Держитесь. Сюда летят «С-130» с коммандос. Вы сможете продержаться?

Голос Бекера дрожал.

— Да. Нет. Я не знаю. Вы можете поддержать нас?

— Я еще далековато, и нам надо снизить скорость для захода на цель. Буду над вами… через четыре минуты. Вы можете обозначить свою позицию огнями?

— Да! Я включу самолетные посадочные огни.

— Понял вас. А как насчет сигнальных ракет?

— Да, да. У нас есть «коктейль Молотова». Мы обозначим огнем границы нашей позиции. А еще следите за трассерами, Гавриил. Если интенсивный огонь — то это они, а если слабый ответный — то это мы.

— Понял вас.

Несколько легкораненых мужчин и женщин столпились в кабине позади Бекера. Сотрудник Хоснера Яффе, который был ранен, но мог передвигаться, выбрался из кабины, пробрался по проходу салона и вылез на крыло. Стоя на крыле, он закричал изо всех сил:

— Летят наши самолеты! Летят наши самолеты! Поджигайте керосин, обозначайте нашу позицию! Где Хоснер? Где Бург? Держитесь! Они летят!

Эстер Аронсон пробежала мимо Яффе и спрыгнула с крыла. Она упала, но поднялась и побежала к западному склону, чтобы удержать министра иностранных дел и его группу от попытки прорваться через западный склон.

На вершине холма раздались крики, и уже через несколько минут ашбалы, как и израильтяне, знали, что происходит.

Риш и Хамади подгоняли своих оставшихся людей. По мере того как израильтяне отступали, арабы приближались к «Конкорду». Обороняющиеся зажгли и побросали последние бутылки с «коктейлем Молотова», израильтяне начали расходовать последние боеприпасы, которые приберегали для рукопашной, и их огонь усилился.

Ашбалы, уже так много потерявшие убитыми и ранеными, продвигались вперед очень неохотно. Каждая новая жертва вызывала у них вопли и проклятья. Их раздирали противоречия — с одной стороны, хотелось идти вперед и закончить свою работу, а с другой — зарыться в песок и ждать, пока все решится само собой, а они останутся целы и не опоздают на неизбежную кровавую расправу. Но теперь, с прилетом израильских самолетов, ситуация резко менялась. Хотя бы несколько евреев надо было захватить живьем и торговаться с израильтянами, имея в руках заложников.

Арабы открыли огонь по «Конкорду», когда у него зажглись посадочные огни, но Риш испугался, что взрыв топливных баков может уничтожить всех израильтян, поэтому приказал стрелять только по кабине самолета. Если ветер ослабнет, то с первыми же лучами рассвета очертания длинного самолета будут видны.

После взрыва в небе несколько обломков «Лира» рухнули на землю, и ашбалы поняли, что времени у них осталось мало. С прилетом истребителей безопаснее всего будет держаться как можно ближе к израильтянам, а лучше бы спрятаться прямо в самолете, захватив заложников. Действовать надо было как можно быстрее, все могло решиться в течение нескольких минут. Как в пользу арабов, так и в пользу израильтян.

Министр иностранных дел привел свою группу назад к «Конкорду». Они принесли с собой тело полковника Томаса Ричардсона, военно-воздушного атташе США. Искали и Макклура, но не нашли. Министр иностранных дел поговорил с раввином Левином, который рассказал ему, что произошло в загоне. Оба согласились, что единственным правильным решением будет посадить мужчин и женщин, выведенных из загона, под арест. Поэтому семерым уцелевшим, включая Лейбера, было приказано находиться в хвостовом багажном отделении.

Двое мужчин, члены «Лиги обороны Масады», вынесли из загона тело Рубина и опустили его в траншею, которая и была вырыта для этой цели.

Ибрагим Ариф вынес тело Абделя Джабари на руках, словно ребенка. Он шатался под тяжестью, глаза слепили слезы, но все же Ибрагим отказался от помощи.

Мириам Бернштейн выбралась на крыло и увидела тело своего друга на руках у Арифа. Плача, она стояла и слушала споры мужчин по поводу того, что делать с трупом.

— Ариф! — громко позвала Мириам.

Ибрагим поднял голову.

— Ариф. Я любила его так же, как и ты. Но он мертв, и тело его надо предать земле. Этого требуют и твоя, и наша религии. Пойми, прошу тебя. У нас очень мало времени, позволь им сделать так, как они хотят.

Ариф попытался что-то сказать, но не смог. Он быстро повернулся и побежал со своей ношей так резво, как только мог. Подбежав к траншее, Ибрагим посмотрел на тело Рубина, лежавшее на дне. Он посмотрел в открытые глаза Джабари. «Что ж, прощай, старый друг». Он осторожно опустил тело Абделя Джабари на тело Рубина, и слегка присыпал землей оба трупа. В этот момент подбежали двое израильтян с автоматами и юркнули в узкую траншею. Сначала они почувствовали, потом увидели, что под ногами у них трупы, но не стали из-за этого покидать единственное в этой зоне укрытие. Израильтяне открыли огонь, один из них повернулся к Арифу.

— Если у тебя нет оружия, то тебе лучше уйти отсюда. Они уже близко.

Ариф кивнул, повернулся и зашагал назад к «Конкорду», подумав при этом, что жизнь состоит из равных частей глупости, страха, иронии и боли. Ибрагим позавидовал Абделю, его прохладным садам, рекам вина и девам.

Первым вспышки керосина заметил второй пилот Ласкова Дэнни Лавон. Маленькие светящиеся точки образовывали нечто вроде вытянутого эллипса вокруг посадочных огней «Конкорда». Цепочки зеленых трассеров тянулись к «Конкорду» с востока на запад, и только редкие выстрелы уходили в противоположном направлении. Время от времени особенно большие клубы пыли закрывали огни внизу. С высоты их полета Лавон видел солнце, поднимавшееся над вершинами гор Загрос, но его прямые лучи еще не достигали Вавилона. И, хотя отраженные лучи уже принесли первый свет, он с трудом пробивался сквозь слишком плотные тучи песка и пыли. Лавон связался с Ласковым по внутренней связи.

— Огни почти прямо по курсу, капитан. Возле небольшого изгиба реки. Мы почти над ними.

— Понял. Я их вижу. — Ласков приказал своим истребителям сделать пробный заход на цель.

Двенадцать истребителей «F-14» пошли на цель двойками. Они пикировали с небес, словно огромные хищные птицы, с воем на малой высоте вылетали из западной пустыни и резко отворачивали вправо. Головную двойку вел Ласков. Первый заход он решил доверить самолетному компьютеру, поскольку не был знаком с местностью. Его истребитель пронесся над вершиной холма на высоте менее двадцати метров, а над «Конкордом» и того ниже. Рев двенадцати истребителей, пикировавших один за другим, оглушал и ужасал. Огромные облака пыли взметнулись вверх, земля под «Конкордом» задрожала.

Все самолеты, ведомые компьютерами, выполняли один и тот же маневр, проносясь ужасно близко к земле. Люди на холме инстинктивно падали в пыль, ошарашенные ревом и видом истребителей.

После захода Ласков приказал половине своей эскадрильи отвернуть к югу и дежурить там в готовности прикрыть транспортные самолеты «С-130» и предполагаемые посадочные полосы, если возникнет такая необходимость. Он сомневался, что там могут быть арабы, но таково было правило.

Хоснер опустился на одно колено и помог Бургу подняться.

— Они чуть не выбили у тебя трубку изо рта, Исаак. Ладно, теперь мы с тобой расстанемся, дружище. Ты вернешься в самолет и будешь командовать собравшимися там людьми. А я попытаюсь задержать ашбалов.

— Если бы у меня было время, я бы поспорил с тобой. До свидания, Иаков. Желаю удачи. — Бург хлопнул Хоснера по спине и убежал.

Хоснер слышал, как арабы подходят к его командному пункту с востока, звуки боя приближались и с юга, охватывая командный пункт полукольцом. Он вытащил пистолет 22-го калибра, опустился на колени и принялся ждать.

Из облака пыли выскочили Маркус и Алперн. Хоснер окликнул их, и они подбежали к нему.

— Оставьте мне один автомат и все боеприпасы. Я смогу задержать их, укрывшись за этим холмом. А вы возвращайтесь в «Конкорд» и помогите организовать там оборону. В качестве опорных пунктов используйте земляную насыпь и загон. Ладно, все приказы будете получать от Бурга. И никаких возражений. Выполняйте!

Они отдали ему один автомат и два наполовину пустых магазина. Хоснер вытащил из земли древко самодельного знамени, сделанного из футболки с изображением портовой части Тель-Авива, и протянул его Алперну.

— Возьми на память, Сэм. Всегда надевай ее, когда будешь рассказывать внукам эту историю. Но они не поверят ни одному твоему слову.

Алперн улыбнулся, взял знамя, и, взмахнув им на прощание, они с Маркусом убежали.

Хоснер выбрал себе позицию за холмом, сделал несколько пристрелочных выстрелов и получил несколько очередей в ответ.

За всю жизнь ни одна картина так не порадовала его взор, как появление истребителей Ласкова. Но на самом деле он понимал, что появились они слишком поздно. Яффе доложил ему о подлете транспортных самолетов «С-130» с коммандос, но если бы они приземлились даже прямо сейчас, то все равно это было бы слишком поздно. Ведь им придется сесть на покрытую грязью равнину, разгрузиться, надуть плоты и перебраться через Евфрат. А если они приземлятся на дороге и рулежка закончится там, где «Конкорд» свернул с дороги, то все равно расстояние до холма будет почти километр. А он даже еще и не слышал тяжелого гула турбовинтовых двигателей.

Их могли бы спасти десантники, но прыгать в условиях такой темноты и пыли равносильно самоубийству. Местность здесь ужасная, и половина десантников приземлятся в реку. Да, истребители провели прекрасную демонстрацию силы, но положение обороняющихся от этого не изменилось. На самом деле оно даже ухудшилось. До прилета истребителей ашбалы намеревались устроить резню, и тогда, по крайней мере, все бы закончилось. А теперь они будут пытаться захватить заложников, чтобы спастись самим, а с захватом заложников все начнется сначала. Хоснер надеялся, что Ласков предусмотрел такую ситуацию, когда он поймет, что с израильтянами покончено, он без колебаний сровняет холм с землей. Может, в этом случае им хотя бы удастся захватить Риша и Хамади, который, если его не схватить, мог, по мнению Хоснера, стать в дальнейшем еще более хитроумным противником, чем Риш.

В мыслях Хоснер уже попрощался с Мириам, но сейчас он разрывался между необходимостью остаться на месте и желанием вернуться в «Конкорд». Нет, он останется здесь, где хотя бы его чувства были в безопасности.

Возясь у передней стойки шасси с дополнительной силовой установкой, Питер Кан слышал все, что происходило. Слышал и крики, и торопливые шаги людей, спешащих к самолету, видел людей без оружия, забиравшихся по земляной насыпи на крыло «Конкорда». А чуть подальше вооруженные израильтяне вели огонь, несколько мужчин и женщин заняли позиции вокруг земляной насыпи, а одна девушка укрылась даже за холмиком, который Кан насыпал себе для удобства работы. Так или иначе, развязка приближалась, и все же Питер продолжал возиться с силовой установкой.

Внезапно он соскочил с холма вниз, перешагнул через лежавшую с автоматом девушку и вытер лицо и руки. Быстро подбежав к насыпи, Кан взобрался на крыло вместе с несколькими другими усталыми людьми в изорванной одежде. На крыле Мириам Бернштейн схватила его за руку.

— Ты не видел Иакова Хоснера?

— Нет, госпожа Бернштейн. Я все время торчал под опорой шасси. Честно говоря, я и сам его ищу. — Кан заметил, что люди притащили к самолету с периметра армированные листы и теперь прилаживали их изнутри, закрывая дыры в корпусе и иллюминаторы. Питеру понравилось, что даже в последнюю минуту люди проявляли находчивость и изобретательность. Послушайте, госпожа Бернштейн, вам лучше пройти внутрь самолета. Не стоит привлекать внимание противника. — Кан отошел от Мириам и направился к Бургу, который стоял на самом краю крыла. Возле него на крыле лежали шестеро мужчин и женщин, они стреляли в темноту.

Бургу, да и другим обороняющимся стало ясно, что ашбалы не хотят стрелять по крыльям, рискуя при этом взорвать самолет и лишиться шанса захватить заложников. Таким образом крылья самолета стали самым безопасным местом, откуда можно было вести огонь.

Кан хлопнул Бурга по плечу.

— Простите…

Бург обернулся.

— О, привет, Кан. Ты долго бился с этой силовой установкой, сынок.

— Да. Как раз об этом я и хотел поговорить с вами… или с господином Хоснером…

— Поговори со мной, сынок. Хоснер все еще там. — Бург махнул рукой в сторону командного пункта.

— Хорошо. Понимаете, мне кажется, я починил ее.

— Починил?.. — Неожиданно даже для самого себя Бург внезапно разразился смехом. — Что? Черт, да кому это нужно, сынок? Залезай в самолет и прячь подальше свою голову.

Но Кан не двинулся с места.

— Похоже, вы не поняли меня. Пока они не добрались до нас, мы сможем…

Оглушительный взрыв сбил его с ног. Над головой пронесся истребитель, за ним второй, ведя огонь из двадцатимиллиметровой пушки. А следующий истребитель выскочил со стороны Евфрата и выпустил ракеты класса «воздух — земля». Ракеты оставили огненный след над «Конкордом» и взорвались в траншеях старой линии обороны. Четвертый истребитель сбросил управляемую бомбу с лазерной системой наведения, которая взорвалась на западном склоне, разметав в разные стороны древние кирпичи. Тонны земли обвалились по склону в реку, прихватив с собой нескольких ашбалов.

Земля раскалывалась и вздымалась, песок и глина взлетали в воздух на сотни метров, ударные волны от взрывов сталкивались с шерхи, красные следы ракет прорезали небо.

Бург лежал там же, где и упал.

— Что? — крикнул он, стараясь перекричать грохот взрывов. — Что?

— Я думаю, мы сможем включить дополнительную силовую установку и запустить двигатели, — прокричал в ответ Кан.

— Ну и что? Какая, черт побери, разница? Сейчас мы совсем не нуждаемся в работе кондиционеров.

— Но мы сможем уехать отсюда! Вот в чем дело!

— Ты рехнулся?

Ракета вонзилась в землю и взорвалась невдалеке от хвостовой части «Конкорда», по корпусу самолета застучали комья земли и осколки.

Кан вскинул голову.

— Нет, я не рехнулся. Эта большая птичка сможет двигаться.

— Двигаться куда?

— Да какая, черт побери, разница? Просто двигаться к чертовой матери отсюда. Куда угодно!

Бург оглянулся. Он надеялся увидеть Хоснера, поднимающегося на крыло по насыпи с теперь уже знаменитым равнодушным и одновременно угрожающим видом. Но на крыле находилась только Мириам Бернштейн, вглядывавшаяся в огненную ночь. Бург хотел позвать ее, но она все равно бы не услышала. Он повернулся к Кану.

— Передай командиру — пусть попытается запустить двигатели.

Прежде чем Бург успел уточнить свой приказ, Кан вскочил и рванулся к аварийному выходу. Влетев в салон, он поспешил к кабине.

— Давид!

Бекер, разговаривавший с Ласковом по рации, замахал ему, чтобы он не мешал.

— Давид!

Бекер пользовался американской системой наведения и корректировки огня истребителей, и в данной ситуации она оказалась очень эффективной. Хотя он и мало что видел из кабины, но все же всячески старался помочь истребителям. И, надо признаться, сейчас он был чрезвычайно доволен собой.

— Отлично, Гавриил, если у вас еще остались огневые средства, пора вводить их в бой. Сделайте один заход вдоль берега реки у подножия холма, на тот случай, если там еще кто-то остался. Возможно, мы все-таки попытаемся уйти через западный склон, так что желательно, чтобы он был чист. А другой заход сделайте прямо справа от меня, метрах в двухстах. Я буду мигать посадочными огнями.

— Понял насчет реки, но на «Конкорд» заход делать не будем. Слишком близко.

Кан тряс Бекера за плечо и кричал ему на их родном английском:

— Ты не слышишь меня, черт побери? Я починил эту гребаную силовую установку. — Кану нравились американские выражения, воспроизвести их на иврите было невозможно. — Заводи эту толстозадую гребаную птичку и давай уносить свои задницы из этой кучи дерьма!

На несколько секунд Бекер лишился дара речи.

— Починил?

— Починил. Починил! — «Наверное, починил», — подумал Кан.

Пальцы Бекера потянулись к кнопке запуска дополнительной силовой установки. Он не верил, что у аккумуляторов хватит мощности запустить ее, но попытаться все же стоило. Бекер нажал кнопку и посмотрел на приборы, пытаясь услышать что-нибудь сквозь шум ветра и грохот взрывов, врывавшихся в кабину через разбитое лобовое стекло. Двигатель силовой установки определенно заурчал, но не завелся. Бекер выключил самолетные огни. Хватит ли у аккумуляторов мощности держать двигатель включенным, пока не воспламенится топливо? Не говоря ни слова, Кан и Бекер наблюдали за индикатором температуры силовой установки. Глаза их высматривали хоть малейшее движение стрелки, что должно было означать начало запуска. Но белая стрелка словно прилипла к нижней отметке. Бекер произнес фразу, которую обычно всегда произносят в таких случаях:

— Господи, ну заведись только в этот раз. Только в этот раз!

Но и это не помогло.

Глава 34

Два огромных транспортных самолета «С-130» снизились над западной пустыней. Они вылетели из Израиля задолго до истребителей «F-14», но даже при максимальной скорости пятьсот восемьдесят пять километров в час полет занял у них почти два часа.

Король Иордании моментально дал разрешение воспользоваться иорданским северным воздушным коридором до границы с Ираком. А вот правительство Ирака неохотно согласилось допустить в свое воздушное пространство транспортные самолеты и пошло на это лишь тогда, когда его поставили перед фактом — истребители «F-14» уже находятся в воздушном пространстве Ирака, а транспортные самолеты подлетают к его границе. Конечно, правительство Ирака могло не разрешить пролет транспортных самолетов и потребовать удалить истребители, но тогда неизбежно пришлось бы разбираться, каким образом истребителям Израиля удалось так глубоко вклиниться в воздушное пространство страны.

После массы угрожающих заявлений по телефону Багдад согласился считать эту операцию совместной, а премьер-министр Израиля и президент Ирака подготовили совместное заявление для прессы. Для придания правдоподобности этому заявлению Багдад послал небольшой отряд из Хашимии по Евфрату и приказал гарнизону Хиллы находиться в состоянии боевой готовности, хотя правительства обеих стран понимали, что нельзя было рассчитывать на ненадежный гарнизон Хиллы. Без сомнения, многие солдаты этого гарнизона были подкуплены Ахмедом Ришем, поэтому иракские офицеры не сводили с них глаз. Понимали оба правительства и то, что посланный по реке отряд не прибудет в Вавилон вовремя, чтобы принять участие в операции, но важен был сам жест.

Несколько офицеров иракской армии из гарнизона Хиллы вместе с гражданским обслуживающим персоналом небольшой посадочной полосы, имевшейся в Хилле, выехали на грузовике на север, в направлении Вавилона. Южнее того места, где приземлился «Конкорд», они перекрыли дорогу Хилла — Багдад и принялись обозначать ее ракетами. Другая группа пересекла Евфрат на моторной лодке, чтобы обозначить ракетами посадочную полосу на покрытой илом равнине. Оба эти мероприятия были просто необходимы для посадки транспортных самолетов, хотя риск все равно оставался огромным.

Капитан Измаил Блох и лейтенант Ефрем Герцель, пилотировавшие первый из двух «С-130», увидели вспышки ракет вдоль дороги на Хиллу, сделали левый разворот и начали снижаться. Три истребителя, выделенных для прикрытия их посадки, проскочили перед ними и спикировали на предполагаемую посадочную полосу.

Огромный транспортный самолет снижался очень быстро, как и положено в боевой обстановке.

В транспортном отсеке пятьдесят израильских коммандос крепче затянули пристежные ремни, готовясь к удару, который всегда сопровождает посадку в боевой обстановке. Были проверены и затянуты крепления двух джипов, один из которых был оснащен стошестимиллиметровым безоткатным орудием, а второй — спаренным крупнокалиберным пулеметом.

Доктора и санитары еще раз проверили крепления своей передвижной операционной, инструменты и медикаменты.

Капитан Блох убрал газ, наблюдая на приборе, как падает скорость. Он повернулся к лейтенанту Герцелю.

— Когда мы бросали монету, выбирая для посадки дорогу или покрытую илом равнину, я выиграл и выбрал дорогу. Почему ты тогда ничего не сказал? — Гигантский самолет, казалось, парил в нескольких метрах над вычищенной ветром дорогой. Блох старался держать самолет между вспышками ракет, но сильный боковой ветер сносил машину влево от дороги, и, когда Блох попытался выровнять его, самолет снесло еще дальше.

Герцель не отрывал глаз от приборов.

— Я подумал, ты выбрал дорогу потому, что знал — это более рискованно.

Блох задумался, не лучше ли набрать высоту и повторить заход, но в этот момент ветер стих на несколько секунд, и капитану удалось посадить самолет точно на дорогу.

Подспущенные колеса ударились о раскрошенное гудроновое покрытие дороги. Ветер сносил огромный самолет влево, Блох старался удержать его, тормозя рулями управления, в результате чего «С-130», двигаясь на север, буквально сносил покрытие дороги, оставляя позади себя сплошной песок.

— Мне хватает риска с женой и любовницей. Зачем мне было еще рисковать с этой дорогой? — буркнул Блох. Он включил обратную тягу и нажал на тормоза. Визг двигателей и колес был просто оглушающим, мужчины и женщины внутри самолета заткнули уши.

Самолет пошел слегка юзом, и Герцель оглянулся, посмотрев в боковое стекло.

— Эй, Измаил, оставь хоть немного покрытия на дороге, а то мы не сможем взлететь.

— Взлететь! Как бы не так! Когда все закончится, мы порулим по этой дороге прямо в Багдад.

В свете посадочных огней и ракет они увидели снаружи иракские грузовики, расставленные по бокам дороги с большими интервалами. Несколько человек, сидевших в них, приветственно помахали. Блох и Герцель помахали в ответ.

— Местное население настроено к нам дружественно? — поинтересовался Герцель.

— Будешь настроен очень дружественно, когда в самолете пятьдесят коммандос.

Самолет начал останавливаться почти в том же месте, где колеса «Конкорда» впервые коснулись дороги. При свете посадочных огней Блох заметил следы от колес «Конкорда». «С-130» был приспособлен для таких условий посадки, а вот «Конкорду» требовалась широкая и гладкая посадочная полоса. Блох восхитился мастерством пилота, посадившего здесь «Конкорд». В отдалении он видел холмы Вавилона на фоне начинающего светлеть неба.

— Вавилон.

Герцель посмотрел в лобовое стекло.

— Вавилон… Вавилон.

Створки хвостового грузового люка были распахнуты еще до полной остановки самолета, коммандос начали спрыгивать на землю, рассредотачиваясь по обе стороны дороги. Группа иракских офицеров и служащих с любопытством наблюдала за ними с грузовиков, выкрашенных в цвет хаки. Коммандос были возбуждены, в таком же состоянии находились и представители Ирака, некоторое время они махали друг другу, обмениваясь дружественными жестами.

Два джипа съехали по трапу и промчались с двух сторон под крыльями самолета. Одно отделение коммандос окружило самолет, им предстояло охранять его. Оставшийся на борту медицинский персонал начал готовиться к приему раненых.

Три отделения, каждым из которых командовал лейтенант, под общей командой майора Сета Арнона развернулись в цепь и побежали по обеим сторонам джипов. Они направлялись к своему первому объекту — к воротам Иштар и гостинице.

Капитан Блох, наблюдавший за ними с высоты своего кресла в кабине «С-130», заметил:

— Да, мало радости быть пехотинцем.

Лейтенант Герцель оторвал взгляд от посадочного контрольного листа.

— Всю дорогу сюда они спали и всю дорогу назад тоже будут спать. Так что лучше пожалел бы своего второго пилота.

Капитан Блох посмотрел в сторону возвышавшейся в отдалении Северной крепости, объятой желтыми, оранжевыми, красными и белыми языками пламени.

— Мне жаль бедняг, которые находятся там. А знаешь что, Ефрем, когда в пятницу они взлетели, я сказал себе: «Вот повезло этим сукиным детям, летят в Нью-Йорк, а все их расходы будут оплачиваться, пока они не привезут домой кучу бумаг, означающих установление мира».

Герцель взглянул в лобовое стекло на отдаленные вспышки выстрелов.

— Думаю, что быть членом мирной делегации тоже мало радости.

Капитан Борух Гейс и лейтенант Иосиф Штерн никак не могли разглядеть на широком пространстве равнины ракеты, обозначавшие посадочную полосу. Не видели ракеты и три истребителя, прикрывавшие их «С-130». Гейс решил подождать, пока солнце поднимется над видневшимися вдалеке горами, но, слушая голос Давида Бекера, переговаривавшегося с генералом Ласковом, он понял, что времени у осажденных осталось очень мало. Гейс даже подумал, что на самом деле они, наверное, уже опоздали, поэтому нужно было как можно быстрее выполнять свою часть задания.

Капитану Гейсу захотелось приземлиться как можно ближе к месту боя, но все же так, чтобы его не смогли достать из стрелкового оружия. Продолжая отыскивать взглядом ракеты, он выбрал участок почти в километре от развалин Вавилона, на карте это место было обозначено как деревня Уммах. «Странно, — подумал Гейс, — арабский язык, оказывается, здорово похож на иврит». На иврите Уммах означает «община». Он связался по радио с ведущим трех истребителей прикрытия:

— Я собираюсь садиться, посадочная дистанция закончится у меня где-то вблизи деревни Уммах. Ты можешь мне посветить?

— Понял тебя, посвечу, — ответил лейтенант Герман Шафран.

Истребители зашли с запада на восток и выпустили ракеты на парашютах мощностью семьсот пятьдесят свечей. Небо и земля озарились ярким светом.

Гейс направил нос самолета прямо в сильный поток шерхи и начал сбрасывать газ. В свете ракет он заметил впереди контуры деревни, отвернул левее и выпустил закрылки. Ветер создавал огромную подъемную силу, и казалось, что «С-130» завис над равниной.

Лейтенант Штерн посмотрел через правое плечо в боковое стекло. Ему показалось, что среди домов деревни горят костры. Шерхи относил парашюты с ракетами на запад, ракеты раскачивались под парашютами, словно маятники, отбрасывая на землю причудливые тени. Одна из ракет проплыла мимо кабины «С-130», Гейс и Штерн отвернулись от ее ослепляющего огня. Истребители выпустили еще несколько ракет над рекой, и эти ракеты тоже понесло на запад.

Сидевшие в грузовом отсеке пятьдесят коммандос прислушивались к шуму ветра и вою двигателей. Место джипов в этом самолете занимали двенадцать моторных надувных плотов. У всех в отсеке создалось впечатление, что самолет завис в воздухе и совсем не продвигается вперед. Мускулы у людей были напряжены, и, когда ракета проплывала мимо иллюминаторов, в ее свете можно было заметить пот, блестевший на лицах коммандос.

Капитан Гейс наконец смог направить самолет вниз и повел его на посадку. Грязь взлетела вверх, облепляя самолет, державший курс на деревню, ракеты над головой начали гаснуть, погружая местность в темноту.

В слабом свете проступили очертания нескольких хижин, позади деревни Уммах Гейс увидел Евфрат. Он переключил двигатели на реверсивную тягу и нажал на тормоза. Огромный самолет остановился менее чем в сотне метров от ближайшей хижины.

Створки заднего люка распахнулись, три отделения коммандос выскочили из самолета, рассыпались в цепь и двинулись в направлении деревни. Четвертое отделение окружило самолет, немедленно начав окапываться. Майор Самуил Барток выпустил в воздух очередь из «узи», но ответных выстрелов не прозвучало. К северу, за рекой, Барток слышал звуки боя и наблюдал вспышки выстрелов. Он посмотрел на свою карту. Если они не встретят сопротивления в этой деревне, сумеют подняться вверх по реке и взобраться на холм, где идет бой, то им все равно потребуется еще минут двадцать, чтобы разобраться в обстановке и вступить в активный бой с арабами. Но даже и в этом случае он не мог гарантировать, что сдержит атаки арабов на «Конкорд», если те нападут на его коммандос с тыла. Сколько там может быть палестинцев? По словам пилота «Конкорда» их осталось не более сорока из ста пятидесяти. Уж больно невероятно, чтобы мирная делегация смогла нанести противнику такой урон. Барток угрюмо усмехнулся. Нет, это невозможно. Надо быть готовым к тому, что арабов там гораздо больше.

Цепь коммандос начала огибать деревню, с севера первое отделение израильтян достигло Евфрата. Рядовой Ирвин Фелд первым вышел на берег реки и помочился в нее.

Спустя несколько минут третье отделение доложило по рации, что они вышли к Евфрату с юга.

Третье отделение, возглавляемое майором Бартоком и двигавшееся в центре, подошло к первым хижинам.

На маленькой изогнутой улочке появился старик и направился навстречу коммандос. Он посмотрел поверх их голов на самолет, увидел на его высоком хвосте голубую звезду Давида, освещенную первыми лучами солнца, и поднял правую руку, произнеся при этом:

— Шалом алейхом.

— Салям, — ответил майор Барток по-арабски.

— Шалом, — подчеркнуто повторил старик.

Это лишь слегка удивило майора Бартока. Ему говорили, что где-то в районе Вавилона, возможно, находится еврейская община. Если бы у него было время, то он поговорил бы со стариком, но сейчас майор не хотел терять ни минуты. Барток только приветственно взмахнул рукой:

— Алейхом шалом.

По количеству хижин майор подсчитал, что в деревне должно проживать не более пятидесяти человек. Проводя свое отделение через деревню, Барток крикнул через плечо радисту:

— Передай в Иерусалим, что мы нашли еврейскую деревню. — Он посмотрел на карту. — Она называется Уммах. Спроси, можно ли забрать их домой. Если мы вовремя не успеем к «Конкорду», то сможем выполнить хотя бы эту задачу.

Капитан Гейс, находившийся в кабине «С-130» получил сообщение радиста и связался с Иерусалимом.

Премьер-министр выслушал сообщение капитана Гейса и медленно кивнул. Вавилонские евреи. Но ведь они граждане Ирака. Похищение граждан Ирака отнюдь не было бы воспринято как дружественный жест. И, если он даст разрешение по радио, Багдад услышит, и основная операция может быть сорвана. И все же «закон о возвращении» гласит, что любой еврей, пожелавший уехать в Израиль, вправе сделать это. Иногда для возвращения евреям приходилось оказывать небольшую помощь, подобные прецеденты имели место. Премьер-министр оглядел зал для совещаний. Некоторые из присутствующих мужчин и женщин согласно кивнули, некоторые отрицательно покачали головами. На лицах многих появилось мучительное выражение, они никак не могли сделать выбор. Решение надо было принимать самому, времени для дебатов не было. Премьер-министр заговорил в микрофон:

— А место у вас есть?

Капитан Гейс улыбнулся.

— Для них всегда найдется.

— Что ж… ладно, если они захотят… полететь домой, то пусть летят. Конец связи. — Премьер-министр откинулся на спинку кресла. Вот так делается история. Но, возможно, это решение приведет к катастрофе. Однако он уже зашел в своих действиях так далеко, что вполне мог игнорировать последствия любых дальнейших рискованных решений. Раз уж сделал решительный шаг, дальше будет легче. Премьер-министр попросил принести ему очередную чашку кофе.

Глава 35

Ласков наблюдал, как первые лучи солнца освещают горы и равнины. Пролетая над Вавилоном, он бросил взгляд вниз, подумав, как там сейчас обстоят дела. Ему захотелось посадить самолет, такое же чувство возникало у него в свое время, когда он пролетал над египетскими пирамидами. Но ему на роду было написано смотреть на мир из кожаного кресла своего истребителя, ощущая при этом запах гидравлики. Большую часть своей жизни он провел в воздухе, над землей, и теперь его одолевало желание смешаться с ее обитателями.

Ласков связался по радио с истребителями, прикрывавшими два транспортных самолета.

— Меняемся заданиями, атакуйте холм, но будьте осторожны. — Он снизился, заходя на последнюю атаку с бреющего полета. Небо было ясным, но из-за пыльной бури на земле видимость продолжала составлять несколько сот метров или и того меньше.

Генерал нажал кнопку на штурвале, и снаряды двадцатимиллиметровой пушки прочертили полосу на земле с востока на запад, начиная с внешней городской стены и вверх по восточному склону. Но, как только эта полоса приблизилась к опустевшим траншеям израильтян, Ласков быстро отпустил кнопку. Видимость все-таки была недостаточной, чтобы вести огонь по атакующим арабам, не рискуя при этом задеть своих.

Внезапно впереди возник «Конкорд», и за несколько секунд Ласков успел увидеть стоявшую на дельтовидном крыле женщину, которая, казалось, звала кого-то. Он представил себе, что это была Мириам.

Перелетев Евфрат, Ласков резко повернул истребитель и вместе со своими шестью машинами взял курс на юг, чтобы поменяться заданиями с другой шестеркой. Теперь холм предстояло атаковать машинам, прикрывавшим до этого времени транспортные самолеты. Ласков посмотрел на указатель топлива. Полет на малой высоте и максимальной скорости съел слишком много топлива, да и на боевые заходы было израсходовано немало. Топлива оставалось только-только, чтобы вернуться домой. Генерал нажал кнопку внутренней связи.

— Где-нибудь на этой улице есть бензоколонка?

— Есть, — отозвался второй пилот Дэнни Лавон. — Повернешь налево, проедешь тысчонку километров до светофора и остановишься в Лидде. Там принимают все кредитные карточки.

Ласков улыбнулся. Пролетая над «С-130», севшим на покрытую илом и грязью равнину, он увидел коммандос, спускавших на воду моторные плоты с берега вблизи маленькой деревушки. Генерал посмотрел на часы. Прошло всего семь минут с момента остановки «С-130», коммандос демонстрировали неплохие нормативы. Он связался по радио с капитаном Гейсом.

— Я Гавриил 32, теперь я вас прикрываю. Отличная посадка. Я до сих пор не вижу ракеты, буду следить, как бы здесь не было какого-нибудь подвоха.

— Вас понял, 32-й. И вы хорошо поработали в Вавилоне. Как там у них дела на земле?

— Положение критическое. Конец связи.

Один из истребителей начал кружить над «С-130», два других — над плотами с коммандос.

Ласков перелетел на восточный берег реки и пролетел над «С-130», севшим на дороге, ведущей в Хиллу. Сильные порывы ветра били в фюзеляж самолета, и Ласков заметил, что пилот не выключил двигатели, чтобы удерживать самолет на дороге.

Генерал отыскал взглядом гостиницу, музей и башни ворот Иштар. Первым его желанием было сбросить на гостиницу последнюю бомбу с лазерной системой наведения, но Иерусалим строго запретил делать это. В Иерусалиме предполагали, что Добкин, может быть, еще жив и находится там. Ласков очень сильно сомневался в этом. Были и еще слухи, основанные на одной из радиопередач Бекера и докладе Добкина, что там может находиться еще живая пленная израильтянка. Ладно, очень скоро коммандос выяснят это, Ласков видел, как их цепь и джипы приближаются к этому району. Генерал понимал, что сейчас начнется бой, и если коммандос задержатся более чем на десять минут и не смогут преодолеть эту зону, то тогда у него имеется разрешение в случае крайней необходимости нанести бомбовый удар по гостинице и музею. Ласков знал, что, если даже там находятся пленные израильтяне, они все поймут. Во всяком случае, он бы понял, очутившись на их месте. Поймет и Добкин. Ведь он солдат.

Давид Бекер снова нажал кнопку запуска дополнительной силовой установки. Двигатель начал проворачиваться на этот раз еще медленнее, аккумуляторы быстро садились, но зажигание не включалось и температура не поднималась. Он бросил взгляд на Кана, сидевшего в кресле второго пилота.

— Мне очень жаль, Питер.

В кабину залетела пуля, и они оба пригнулись. Бекер почувствовал запах керосина и понял, что поврежден какой-то из топливных баков или топливопровод.

— Попробуй еще раз, — предложил Кан. — Попробуй, Давид. Терять нам нечего.

— Мы можем вообще все потерять, — крикнул Бекер. — Ты разве не чувствуешь запах керосина?

— Я чувствую только запах горячего свинца. Включай!

— Но мне нужны аккумуляторы для радиосвязи!

— Ради Бога, попробуй еще раз!

Бекер привык к исключительной вежливости и лаконичности Кана, и сейчас его удивляла манера поведения бортинженера. Он посмотрел на кнопку запуска дополнительной силовой установки, потом взглянул в разбитое лобовое стекло. Трое или четверо ашбалов двигались по вершине холма менее чем в сотне метров от «Конкорда». Кто-то, похоже, Маркус, сделал по ним одиночный выстрел из автомата, и ашбалы попадали на землю, расползаясь за укрытия. Первые лучи солнца с трудом пробивались сквозь тучи пыли, и видимость несколько улучшилась. Бекер даже разглядел в серых и пыльных лучах рассвета двигавшиеся в отдалении фигуры. «Интересно, кто они?» — подумал он.

Истребитель «F-14» промчался над «Конкордом» настолько низко, что самолет встряхнуло и окутало громадными тучами песка и пыли. Бекер машинально нажал кнопку запуска дополнительной силовой установки. Он медленно перевел взгляд на Кана.

— Эй, похоже, я что-то слышу?

Кан не слышал ничего, но все почувствовал нутром. Он завопил, перекрикивая грохот рвущихся ракет:

— Есть зажигание! Я починил эту гребаную штуку с помощью гаечного ключа и отвертки! Я починил ее! И пошел Хоснер к чертовой матери!

У Бекера промелькнула мысль — Кану наплевать на то, что будет дальше. Он починил силовую установку, и это для него самое главное. Дальше предстояло действовать ему, Бекеру. Он дал силовой установке поработать несколько минут, с тревогой ожидая, что от ее работы вот-вот вспыхнут пары керосина и их всех разнесет к чертовой матери. Но, очевидно, ветер унес пары, и Бекер немного успокоился. Аварийное освещение погасло, как только генератор подзарядил аккумуляторы и снова заработала основная система. Свет в пассажирском салоне стал ярче, на приборной доске загорелись лампочки приборов и индикаторов.

Бекер вытер лицо ладонями, а потом ладони о рубашку, после чего торопливо приступил к процедуре запуска внешнего правого двигателя. Он запустился с такой легкостью, словно только что вышел из ремонтного цеха авиакомпании «Эль Аль». Бекер посмотрел на Кана, а тот в ответ показал большой палец. Далее Бекер перевел взгляд на указатель расхода топлива. Стрелки даже не дрогнули, они просто стояли в красном секторе напротив отметки «0». Получалось, что единственный двигатель сжигал громадное количество несуществующего топлива. Ничего не понятно. Надо было что-то делать с вышедшими из строя датчиками. Бекер был уверен, что в каком-то из тринадцати топливных баков наверняка осталось топливо. Он нажал кнопку запуска левого внешнего двигателя. Несколько секунд двигатель как бы не хотел запускаться, потом выпустил клуб белого дыма и заработал нормально. Далее Бекер нажал кнопку запуска внутреннего правого двигателя. Тот тоже поначалу заартачился, но потом запустился.

Кан встал с кресла и остановился перед приборной панелью бортинженера, где он был более полезен. Он осмотрел приборы и индикаторы, отметив множественные повреждения систем. Да, взлететь «Конкорду 02» уже не суждено, но, если повезет, он сможет хотя бы выполнить последнюю рулежку.

— Ну, давай, старина!

Хотя правый внутренний двигатель и запустился, звук его работы не нравился Бекеру. Он нажал кнопку запуска левого внутреннего двигателя. Никакой реакции. Снова нажал. И снова абсолютно ничего. Как будто поворачиваешь ключ зажигания в автомобиле, в котором отсутствует аккумулятор.

До Бекера долетел оклик Кана:

— Электричество не поступает на этот двигатель. Наверное, повреждены провода. Забудь о нем.

— Хорошо. — Бекер заблокировал тормоза и принялся гонять три работающих двигателя. Тучи песка, вздымавшиеся от работы двигателей, могли заглушить их в считанные секунды, или в любой момент могло кончиться топливо, но Бекер не хотел преждевременно разблокировать тормоза, пока не выжмет из них последний грамм тяги. Он крикнул Кану:

— Загоняй всех в самолет!

Кан рывком распахнул дверь кабины. В пассажирском салоне раненые лежали в тех местах, где были сняты кресла, или, если могли, сидели, прижав к фюзеляжу куски армированной сетки. Люди, ухаживавшие за ранеными, передвигались по салону пригнувшись. Несколько мужчин и женщин выставили в иллюминаторы стволы автоматов в ожидании последнего штурма ашбалов.

Подбежав к аварийной двери, Кан выскочил на крыло. Огромное дельтовидное крыло подрагивало от работы двух правых двигателей. По меньшей мере двенадцать мужчин и женщин стояли на коленях или лежали на алюминиевой поверхности и вели огонь. Несколько человек на земле прибегли к совсем уж последней военной хитрости, они всем своим видом имитировали ведение огня, чтобы заставить наступающих арабов залечь. Несколько кассетных магнитофонов продолжали издавать звуки боя. Кан заметил Бурга на краю крыла, где и видел его последний раз, и поспешил к нему, крича на ходу:

— Мы отъезжаем! Все в самолет!

Бург помахал Кану, давая понять, что услышал его. Он старался не оставить никого на земле. Группа премьер-министра прибыла, оставшиеся в живых после попытки самоубийства находились в безопасности под охраной в багажном отделении. Все раненые на борту самолета, и Бург был твердо уверен, что все остальные израильтяне находились или на крыле, или под самолетом, или вели огонь из загона. Все, за исключением Хоснера и Макклура, которых никто не видел в последнее время. Бург закричал с крыла, но в этом не было необходимости. Все, включая ашбалов, уже поняли, что происходит.

Последние вооруженные мужчины и женщины поднимались по земляной насыпи. Некоторые перебрались по фюзеляжу на левое крыло, другие лежали по краям правого крыла, двое мужчин заняли позиции на верху фюзеляжа. Алперн взобрался по земляной насыпи, неся безжизненное тело Маркуса, за ним проследовали последние пятеро мужчин и женщин из группы прикрытия. Бург снова быстро просмотрел свой список. Похоже, все в порядке. Коммандос откопают трупы погибших. Бург был уверен, что они отыщут тела Каплана, Деборы Гидеон и, возможно, Добкина. Пожалуй, на борту все, за исключением Хоснера и Макклура, и все же полной уверенности у Бурга не было. Он что-то написал в маленьком блокноте, снял ботинок, сунул в него блокнот и отшвырнул ботинок подальше от самолета. Если «Конкорд» сгорит, то, когда коммандос захватят холм, они найдут его список и будут, по крайней мере, знать, где искать трупы погибших и их имена.

Бург подбежал к Алперну, затаскивавшему через аварийный выход тело Маркуса.

— Где Хоснер?

Не прерывая своего занятия, Алперн пожал плечами.

— Вы же знаете, что он не придет.

Бург кивнул и встретился взглядом с Мириам Бернштейн. Она слышала слова Алперна.

Мириам подбежала к краю крыла, намереваясь спрыгнуть вниз, но Бург схватил ее за руку и оттащил назад. Мириам пыталась вырваться, но он крепко держал ее. Она закричала, прося отпустить ее, но Бург с помощью еще одной женщины потащил ее к аварийному выходу.

Ашбалы знали, что израильские коммандос подходят к ним с тыла. Арабы почти исчерпали лимит храбрости, а многие другие лимиты даже превысили. Они так устали, что еле плелись, каждый новый шаг был для них пыткой. Рты, ноздри и уши забила пыль, песок слепил глаза. И теперь они уже начали думать не о тех израильтянах, которые были перед ними, а о тех, которые подходили с тыла.

И все же они продолжали продвигаться вперед, подгоняемые лишь мыслью о том, что спастись можно, только захватив израильтян, да угрожающими криками Ахмеда Риша и Салема Хамади. Но даже в таком состоянии ашбалы представляли собой опасную вооруженную группу. Они превратились в настоящих тигров и тигриц, которых, даже раненных, стоит опасаться.

Риш поймал двух молодых сестер, двигавшихся в тыл. Они взмолились, объясняя, что их сбил с толку огонь сзади и они потеряли ориентацию от усталости, пыли и темноты. Риш заставил обеих девушек опуститься на колени и убил их выстрелами из пистолета в затылок.

На какое-то мгновение Хамади подумал, что этот поступок Риша будет последней каплей, которая переполнит чашу терпения ашбалов, но казнь девушек произвела тот эффект, на который и рассчитывал Риш. Небольшой отряд, в котором теперь осталось не более двадцати пяти человек, двинулся гораздо быстрее к ревущему двигателями «Конкорду». Хамади удивился. Какой же жестокой тирании должны подвергнуться мужчины и женщины, прежде чем они решатся на мятеж. Это будет для него уроком, если ему еще когда-нибудь придется командовать людьми.

Сначала Хоснер удивился, услышав шум оживших двигателей «Конкорда», но потом вспомнил, с каким упорством трудился Кан, и улыбнулся. Сможет ли Бекер заставить двигатели развить тягу, достаточную, чтобы сдвинуть с места изуродованный самолет, длинный нос которого зарыт в землю, а колеса шасси спущены? И все же это прекрасная попытка. Как бы быстро ни двигались коммандос, они могут не успеть. Другое дело, если «Конкорд» приблизится к ним и они встретятся на западном склоне. Это удивит всех, и даже, как подозревал Хоснер, Давида Бекера. Кан всегда был уверен, что починит силовую установку, а значит, самолет сможет отъехать в более безопасное место.

Припадая на колено, Хоснер стрелял, постепенно отходя назад. Некоторые пули, выпускаемые защитниками «Конкорда», проносились рядом с ним, но тут уж он ничего не мог поделать. Внезапно огонь израильтян усилился, а потом почти смолк. Двигатели взревели, и Хоснер понял, что Бекер готов отпустить тормоза. Оглянувшись через плечо, Хоснер заметил красные вспышки пламени, вырывавшиеся из двигателей. Он повернулся. Из тучи пыли появилась цепь ашбалов, спотыкаясь, они бежали к нему. Даже сквозь рокот истребителей, шум автоматных очередей и рев двигателей «Конкорда» до Хоснера доносился крик Ахмеда Риша.

— Быстрее! Быстрее! Это ваша последняя попытка! Сейчас или никогда! Вперед, мои тигры, за мной! Мы идем убивать!

Хоснер понимал, почему мужчины и женщины следуют за Ришем. Ему знакомы были эти истерические вопли, и, если бы Риш кричал не по-арабски, а по-немецки, Хоснер без труда понял бы смысл его призывов. Некоторые люди просто рождены командовать, а если у них при этом еще и мозги не в порядке, то результат просто ужасен.

Хоснер отступил назад к траншее, где были захоронены мертвые. Он забрался в нее, ощутив под ногами тела и подумав, кто же из израильтян закончил свой жизненный путь в этой яме. Присев на корточки, он принялся ждать Риша.

Отделение коммандос лейтенанта Джошуа Гидделя остановилось позади небольшого здания музея, а два других отделения и один из джипов, обойдя гостиницу, проследовали через ворота Иштар.

Десять коммандос Гидделя выстроились по пять человек с каждой стороны джипа, на котором было установлено безоткатное орудие. Они начали пересекать покрытое пылью пространство, разделявшее музей и гостиницу.

Вместе с лейтенантом Гидделем в джипе находились водитель, расчет орудия из двух человек и смотритель музея доктор Аль-Ханни. Лейтенант Гиддель разыскал его в его кабинете в музее, где Аль-Ханни проверял инвентаризационные описи, словно за окнами его кабинета вовсе ничего не происходило.

А теперь смотритель музея трясся в джипе вместе с лейтенантом Гидделем, и от следующего объекта коммандос их отделяло всего несколько сотен метров. Перекрикивая шум двигателя, лейтенант Гиддель обратился к Аль-Ханни.

— Сколько, по вашему мнению, ашбалов может находиться в гостинице?

У доктора Аль-Ханни был свой номер в гостинице, но он предпочел ночевать на кушетке в музее, хотя питался и пользовался туалетом в гостинице.

— Понимаете, молодой человек, они не доверяли мне. — Он поправил очки.

Гиддель многозначительно посмотрел на него.

— Однако я прикинул, что там, по крайней мере, пятьдесят человек с различными степенями ранения, около десяти или более санитаров, один врач, несколько часовых и дежурных офицеров.

— Подвал есть?

— Нет.

— Здание все из бетона?

— Да.

— А посторонние? Персонал гостиницы?

— Нет. Туристический сезон еще не начался.

— А какие-нибудь другие гражданские лица?

— Иногда заходили девушки из деревни. Ну, вы сами понимаете.

— Рация имеется? Они поддерживают связь с ашбалами, атакующими холм?

— Да. Рация в вестибюле. За стойкой, где сидит дежурный.

— У раненых оружие при себе?

— Да.

— А тяжелое вооружение? Пулеметы? Портативные ракетные установки? Минометы? Ручные гранаты?

— Я ничего подобного не видел.

— Где они могут держать пленного?

— У них есть пленница… девушка… в кабинете управляющего.

— Израильтянка? — О пленнице Гиддель знал из сообщения Добкина.

— Пожалуй, да.

— А как насчет генерала? — Гиддель уже раньше рассказал Аль-Ханни все, что знал о Добкине, но лейтенант заметил, что доктор очень настороженно отнесся к этой информации, подумав, возможно, что Гиддель пытается в своих целях использовать его дружеские отношения с генералом Добкином. — Вы действительно не видели генерала?

— Я же сказал вам, что нет.

— И ничего не слышали о нем?

— Если бы слышал, то рассказал бы.

— Где еще они могут держать пленного?

— Не знаю. Только не в номерах. Там полно раненых. И не на кухне. В столовой они едят. Есть еще комната отдыха, но она тоже занята. Самое вероятное место — кабинет управляющего. Я не был в гостинице после того момента, как, по вашим словам, он позвонил оттуда, так что, возможно, генерал находится в кабинете управляющего.

Гиддель бросил взгляд в сторону гостиницы. Он мог различать ее контуры и видел свет в некоторых окнах.

— Где расположен этот кабинет?

— Как входишь в вестибюль — налево. Сразу налево от входной двери. Окна выходят на фасад.

— Кто там у них за старшего?

— Человек по имени Аль-Бакр.

— С головой у него все в порядке?

Доктор Аль-Ханни позволил себе рассмеяться.

— Я имею в виду следующее: по вашему мнению, он предпочтет вступить в переговоры или заставит своих раненых драться? — пояснил Гиддель.

— Спросите его об этом.

Лейтенант Гиддель снова оглядел приземистое здание гостиницы. Удивительно, но, похоже, никто не заметил их приближения. Джип двигался с постоянной скоростью 5 километров в час, коммандос бежали трусцой рядом. Теперь гостиницу было видно уже более четко, и Гиддель поднес к глазам полевой бинокль. Перед зданием он заметил натянутые тенты и несколько эвкалиптов, которые частично закрывали обзор с веранды. Слева от здания были припаркованы несколько грузовиков, в некоторых окнах горел свет, из печных труб поднимался дымок. Наверное, готовят завтрак. На веранде каждого этажа сидело по нескольку человек, но никто из них еще не заметил приближения коммандос. Лейтенант повернулся к Аль-Ханни.

— Вы думаете, он прислушается к голосу разума? Можете повлиять на него?

— Я? — Аль-Ханни покачал головой. — Я их пленник… вернее, был им. Не заблуждайтесь на этот счет. Я не заодно с этими людьми.

Гиддель снова переключил свое внимание на гостиницу.

Доктор Аль-Ханни осторожно дотронулся рукой до плеча лейтенанта.

— Молодой человек, если бы я знал, что мой друг генерал Добкин жив и находится в гостинице, я сделал бы все, что в моих силах, чтобы вытащить его оттуда. Но этим людям абсолютно наплевать на мои слова. Я видел, что они делали с пленницей. Поверьте, если генерал Добкин попал к ним в плен, то он уже мертв, или, может, его пристрелили из жалости. Так что не тратьте на его поиски ни время, ни людей.

Лейтенант Гиддель подрегулировал резкость бинокля. Он увидел, что несколько человек перегнулись через перила веранды и пристально вглядываются в направлении Северной крепости, где их внимание привлекли звуки и вспышки. Его они, похоже, не замечали, но вдруг арабы на веранде верхнего этажа повернулись в его сторону. Не отрывая от глаз бинокля, лейтенант обратился к Аль-Ханни:

— Спасибо, доктор. А теперь, прошу вас, спрыгивайте с джипа. Если только не хотите пойти с нами.

— Нет, благодарю вас. Желаю удачи. — Аль-Ханни выпрыгнул на ходу из машины и отбежал в сторону.

Лейтенант заметил, что несколько человек бросились с веранды внутрь здания.

— Быстрее, — скомандовал он, и джип увеличил скорость, а коммандос с трусцы перешли на полный бег. — Зарядить бетонобойный снаряд и приготовиться к стрельбе! — Расчет безоткатного орудия зарядил снаряд и прицелился.

Внезапно из гостиницы вылетели две длинные цепочки трассеров и прошли над головами коммандос.

Теперь уже лейтенант Гиддель отбросил всякую надежду на переговоры.

В бой вступил еще один автомат, за ним еще один. По мере того как ашбалы пристреливались, цепочки трассеров начали проходить над джипом все ниже и ниже.

Водитель джипа протянул лейтенанту рацию.

— Нас вызывают истребители прикрытия.

Гиддель взял рацию.

— Я Восточный берег 26, прием.

— Я Гавриил 32. Может, мне помочь вашим парням и разнести этот дом?

— Нет, Гавриил. Возможно, внутри наши люди. Потрудимся сами.

— Вас понял. Если передумаете, вызывайте нас.

— Понял. Спасибо. — Гиддель повернулся к расчету орудия. — Не трогайте левую половину первого этажа. Огонь!

Расчет произвел выстрел из пристрелочного ствола 50-го калибра, спаренного со стволом орудия. Трассер ударился в стену на втором этаже здания прямо над входными дверями, и расчет моментально повторил выстрел с этим прицелом из главного ствола орудия. Стошестимиллиметровый снаряд пересек открытое пространство и ударил в здание в метре от того места, куда попал пристрелочный выстрел. Раздался оглушительный взрыв, и бетонная стена разлетелась на куски. Из соседних окон повалили пламя и дым, все огни в здании погасли. Лейтенант Гиддель снова приказал водителю джипа увеличить скорость. Коммандос открыли огонь из гранатометов M-79, пистолетов-пулеметов «узи», автоматических винтовок M-16, не останавливаясь, они вели огонь с бедра. Перезарядив безоткатное орудие, расчет произвел еще один выстрел, снаряд пробил входные двери и взорвался в вестибюле. Двое коммандос остановились, установили на сошки легкий пулемет M-60 и начали поливать здание длинными очередями пуль калибра 7,62 мм.

Джип и коммандос находились уже в двухстах метрах от здания гостиницы. Огонь ашбалов прекратился сразу же после попадания в здание первого снаряда. Третий снаряд влетел в закрытое ставнями окно справа от входной двери и взорвался внутри. Правая половина гостиницы начала рушиться, пламя и дым валили из окон, веранды рушились друг на друга. Мужчины и женщины в белых рубахах принялись выпрыгивать из окон и бежать к грузовикам. Огонь пулемета M-60 перенесся на грузовики, от зажигательных пуль они взрывались один за другим, и спешившие к ним мужчины и женщины бросились в темноту.

Лейтенант Гиддель чувствовал себя несколько неловко, ведь они вели огонь по зданию, где находились раненые, но, с другой стороны, по словам Аль-Ханни и Добкина, там находились пленные и размещался штаб. И, кроме того, ашбалы первыми открыли огонь. Они нарушили основное правило — не размещать в одном здании медицинские и военные учреждения, и теперь расплачивались за это.

С расстояния пятьдесят метров орудие произвело еще один выстрел, снаряд пролетел через входные двери и снова взорвался в вестибюле, но на этот раз снаряд содержал слезоточивый газ CS.

Фасад здания был испещрен следами пуль, деревянные ставни разлетались в щепки и горели. Дым валил уже из каждого окна, в воздухе стоял тяжелый запах пороха, внутри здания раздавались крики.

Джип объехал тенты, и через ступеньки и обломки веранды въехал прямо в вестибюль. Водитель включил фары. Каждый из коммандос проникал в здание через выбранное окно.

Внутри разрушенной гостиницы мертвые и умирающие валялись среди обломков стен и штукатурки. Часть потолка над вестибюлем обрушилась, и вниз рухнули горящие кровати с ранеными. Израильтяне надели противогазы и принялись бросать гранаты со слезоточивым газом во все двери, ведущие из вестибюля. Двое коммандос зарядили свои гранатометы гранатами со слезоточивым газом и стали обстреливать второй этаж вдоль лестницы и через дыру в потолке. Двое других устремились к заднему выходу, но успели только заметить с десяток мужчин и женщин в белых рубахах, исчезавших в предрассветных сумерках, преследовать их они не стали.

В вестибюле были слышны доносившиеся сверху крики и стоны. Ошалелые мужчины и женщины в обгоревшей и окровавленной ночной одежде спускались вниз по лестнице, держа руки за головами. Глаза их слезились, они кашляли и блевали от газа.

Лейтенант Гиддель ворвался в кабинет управляющего. Кабинет, как и предполагалось, не пострадал, разве что поотлетала штукатурка. Сначала Гиддель увидел девушку и, рванувшись к ней, споткнулся о тело на полу. Это было тело мужчины, лежавшего лицом вниз со связанными руками и ногами. Лейтенант узнал массивную фигуру генерала Добкина и осторожно перевернул его. Кровь залила все лицо генерала, а один глаз был вырван и висел на глазном нерве на его щеке. Чтобы взять себя в руки, лейтенант отвернулся на несколько секунд, сделал глубокий вдох и снова повернулся. Очевидно, пытка была в самом разгаре, когда первый снаряд ударил в здание гостиницы. Гиддель не мог определить, жив генерал или нет, пока не заметил кровавые пузырьки, образовывавшиеся вокруг сломанного носа и распухших губ.

В кабинет вбежал фельдшер из отделения коммандос и направился прямиком к девушке.

— Она жива. Просто в шоке. — Он повернулся и, опустившись на колени возле Добкина, быстро осмотрел его. — У генерала плохи дела. — Фельдшер оглядел окровавленную изорванную одежду генерала. — Только Богу известно, какие у него внутренние повреждения. Давайте перенесем их обоих в джип и отвезем в самолет.

— Хорошо. — Гиддель крикнул через окно водителю джипа: — Передай «С-130», пусть готовятся принять двух раненых. Шок и кровотечение. И пусть свяжутся с Иерусалимом. Мы освободили первых двух вавилонских пленников… они живы… — Он повернулся к фельдшеру. — Черт побери, надеюсь, остальные в лучшем состоянии, чем эти. — Лейтенант посмотрел в окно на проходивших мимо пленных мужчин и женщин, вид у которых был очень жалкий, и снова крикнул водителю: — И передай, что есть еще раненые вавилонцы.

Глава 36

Двое ашбалов, уцелевших после атаки истребителей на западный склон, притаились у подножия холма и наблюдали, как израильские коммандос поднимаются по реке на надувных плотах. Израильтян было как минимум человек тридцать, но ашбалы, как опытные бойцы, не смогли удержаться при виде такой прекрасной цели и стали стрелять из автоматов по незащищенным плотам. Вода забурлила от пуль. Три резиновых плота были пробиты моментально, несколько человек получили ранения. Коммандос тут же же открыли ответный огонь, но они находились в самом невыгодном положении. Майор Барток приказал отряду пристать к восточному берегу.

Израильтяне высадились на берег и двинулись вдоль него в колонну по одному. Они все еще находились в пятистах метрах от того места, где начиналась отвесная стена, и майор Барток засомневался, что им удастся менее чем за десять минут справиться с арабами, продолжавшими вести непрерывный огонь. Для экономии времени надо было углубиться внутрь береговой линии, обойти арабов, потом подняться по узкому южному проходу к старой крепости, а оттуда пройти по верху стены. Если не будет никаких задержек, то через пятнадцать минут они уже смогут увидеть «Конкорд». Пробегая вдоль длинной колонны своих людей, Барток связался по рации с майором Арноном. Тот отвечал, тяжело дыша, и Барток понял, что сейчас он тоже бежит. Говорил Арнон короткими, рублеными фразами:

— Прошли внешнюю городскую стену. Наткнулись на одного из наших. Убит. Изуродован. Тринадцать убитых противников. Явно была засада. Движемся по восточному склону. До вершины полкилометра. Подождите. — Арнон помолчал, остановившись. — Слышу шум, похоже, реактивные двигатели. Это могут быть двигатели «Конкорда»?

— Сейчас выясню. — Барток переключился на частоту «Эль Аль», на которой переговаривались Бекер и Ласков. Потом вернулся на старую частоту. — Они говорят, что запустили двигатели «Конкорда». Не знаю, черт побери, что они задумали, но глядите в оба.

— Понял вас. Конец связи.

Поменявшись с одним из своих пилотов, Ласков снова занял место среди истребителей, прикрывавших «Конкорд». Связавшись по рации с Бекером, он сердито закричал в микрофон:

— 02-й, что вы задумали?

Бекер надел форменную фуражку, отчего почувствовал себя гораздо лучше, и ответил:

— Мы собираемся убраться отсюда к чертовой матери!

— Не делайте этого! Вы всех погубите!

— Я только что посоветовался со своим волшебным компьютером, и он сказал мне: «Делай что хочешь, идиот. Только оставь меня в покое». Вот я и решил воспользоваться его советом. Извините, Гавриил.

— Вы погубите всех, черт побери! — Ласков едва сдерживал себя. Он понизил голос. — Давид… послушай… — Но в этот момент Бекер отключился. Ласков тоже отпустил тангенту.

Через некоторое время в наушниках снова раздался голос Бекера.

— В любом случае нам всем конец. Неужели вы не понимаете этого? Вы слишком опоздали, чтобы помочь нам. Слишком опоздали.

— Нет. Я абсолютно… — Связь опять оборвалась, но через несколько секунд Ласков услышал спокойный голос Бекера:

— Простите, генерал. Вы проделали отличную работу. На самом деле отличную. Пожелайте нам, сукиным детям, удачи. Конец связи.

— Желаю удачи. Конец связи.

Давид Бекер отпустил тормоза и замер в ожидании. Ничего. Он посмотрел на приборы, проверяя, не заглохли ли двигатели. Кроме этого, он ничего сделать не мог, от него ничего не зависело. Самолет, казалось, напрягся, стремясь двинуться вперед, началась сильная вибрация. Бекер посмотрел через плечо на Кана.

Бортинженер оторвал взгляд от своей приборной панели.

— Только не глуши двигатели, Давид. Подожди.

Бекер кивнул. Так или иначе, но самолету суждено было развалиться на части. Даже если они сумеют довести его на полной тяге трех оставшихся двигателей до восточного склона, он может развалиться во время спуска по склону или разобьется, ударившись о камни у подножия. Даже начавшаяся вибрация уже раскалывает покореженный самолет, он может рассыпаться на части, прежде чем успеет продвинуться хоть на сантиметр. Или случится самое худшее, — а может, в данном случае и самое лучшее — вытекающее топливо воспламенится и произойдет взрыв. Бекер в душе надеялся, что топливо или воспламенится, или все вытечет, и не понимал, почему этого до сих пор не произошло.

С каким-то странным спокойствием он посмотрел в лобовое стекло. Бекер ясно видел мужчин и женщин, ведущих огонь по «Конкорду». Пули залетали в кабину, резкий треск электрического разряда подсказал ему, что повреждена приборная доска.

«Конкорд» не двигался с места.

Кан пытался разобрать показания приборов на своей панели, но она была слишком повреждена, и он не мог понять, что же не работает — приборы или системы.

Два внутренних двигателя развивали почти максимальную тягу, но правый внешний двигатель работал едва в половину силы. Кан перепробовал все, чтобы добавить ему мощности. Если бы только они смогли преодолеть начальную инерцию. «Тела, находящиеся в состоянии покоя, продолжают находиться в своем состоянии». Если бы только самолет начал двигаться, то все было бы в порядке. «Тела, находящиеся в состоянии прямолинейного движения, продолжают находиться в своем состоянии». Ну давай же, сукин сын! Внезапно Кан окликнул Бекера:

— Уменьши тягу левого внутреннего двигателя.

Бекер понял. Если самолет не двигается вперед, то, может быть, им удастся повернуть его влево. Он убрал тягу левого двигателя — оба правых двигателя натужно взвыли. Медленно, сначала почти незаметно, правое крыло начало движение вперед.

«Конкорд» стал поворачивать влево. Правое крыло поплыло над загоном, снося при этом кровлю. Правое колесо главного шасси уперлось в земляную насыпь, самолет почти остановился, но все же движение продолжалось, и колесо разрушило угол насыпи.

Теперь, когда начальная инерция была преодолена, Бекер включил на полную мощность левый двигатель. Самолет медленно покатился вперед, но все же его продолжало сносить влево. Чтобы выровнять движение самолета, Бекер начал машинально оперировать педалями рулей направления и носовым колесом, но потом с досадой вспомнил, что у самолета нет ни носового, ни хвостового колеса.

Оценив движение самолета, Кан крикнул со своего места:

— Будет здорово, если тебе удастся сделать это, Давид.

Бекер через силу улыбнулся.

— Посмотрим, куда это нас приведет. Послушай, если у меня потом не будет возможности, то разреши поздравить тебя сейчас. — Он оглянулся через плечо. — Не важно что… — Тело Кана обмякло в кресле, лицо уткнулось в приборную панель. Белая рубашка пропиталась кровью. — О Господи!

Иаков Хоснер бежал позади медленно катившегося, громыхающего «Конкорда», стреляя на ходу во все стороны короткими очередями и прячась в клубы пыли, вздымаемые двигателями самолета. Он не сумел убить Риша из траншеи, где были захоронены мертвые. Риш отнюдь не был дураком. Он двигался в центре ромба, образованного семью или восемью ашбалами, и Хоснер не смог бы поразить его даже с тыла. Если бы Хоснер захотел, то мог бы убить Хамади, но его не привлекала перспектива отдать свою жизнь ради убийства второстепенной фигуры. Он был вынужден отступить к следующему укрытию, потом к загону, где чуть не погиб, когда арабы почти окружили его. И вот он снова бежал, прикрывая «Конкорд» и отыскивая взглядом место для засады, где можно будет подождать Ахмеда Риша и начинить его кишки горячим свинцом.

«Конкорд» набирал скорость, подпрыгивая на рытвинах, с десяток мужчин и женщин вели яростный огонь с задних кромок крыльев. Алперн уцепился за покореженные стойки хвостовой части и стрелял вниз по ашбалам сквозь огромные клубы пыли, поднимаемые самолетом.

Несколько человек кричали с крыла Хоснеру, чтобы он поторопился, но Хоснер, казалось, не слышал их призывов. Израильтяне связали вместе несколько рубашек и бросили ему конец этой импровизированной веревки, чтобы он мог уцепиться за нее, но и на это он никак не прореагировал.

В хвостовом багажном отделении были собраны мужчины и женщины, пытавшиеся покончить жизнь самоубийством, и держали их там скорее для их же безопасности, чем в качестве наказания. Среди них находилась и Мириам Бернштейн. Она была близка к истерике, и Бет Абрамс пыталась успокоить ее.

Ибрагим Ариф сидел возле пролома в герметической перегородке. Глядя на землю, мелькавшую внизу, он сквозь клубы пыли заметил человека, бежавшего за самолетом. Ариф позвал молодого переводчика Иезекииля Раббата, который был назначен присматривать за собранными в багажном отделении израильтянами. Раббат пробрался к перегородке, высунул в дыру голову и автомат, держа его так, чтобы при стрельбе не задеть алюминиевые стойки. Он уже готов был открыть огонь, но узнал покрытого пылью босого мужчину в изорванной одежде.

— Это Иаков Хоснер!

Мириам Бернштейн протиснулась между тел, растолкала Арифа и Раббата и с удивительным проворством, так, что никто даже не успел среагировать, полезла в дыру в перегородке. Ариф ухватил ее за лодыжку, Раббат поймал за другую ногу. Мириам начала брыкаться, ей почти удалось вырваться, но на помощь подоспел Иаков Лейбер, и втроем они принялись втаскивать ее назад. Бет Абрамс набросилась на мужчин сзади и завизжала:

— Отпустите ее! Отпустите ее, если она хочет уйти!

Мириам вцепилась в стойки, которые поддерживали топливный бак № 11. Она кричала и отчаянно брыкалась, мужчинам не удавалось вытащить ее за ноги, но и Мириам не могла выбраться наружу.

— Иаков! Иаков! — кричала она хриплым голосом, глотая катившиеся по лицу слезы.

«Конкорд» увеличил скорость, и Хоснер отстал. Повернувшись, чтобы дать очередь по приближающимся ашбалам, он упал. Хоснер лежал в пыли и смотрел, как бело-голубой «Конкорд» исчезает в тучах песка. Вскинув руку, он помахал на прощание. Мириам Бернштейн была уверена, что он заметил ее, и помахала в ответ.

— Иаков! Иаков! — сквозь рыдания снова и снова повторяла она его имя.

Каждый раз, когда Бекер пытался выравнивать движение самолета с помощью уменьшения тяги одного или другого двигателя, самолет угрожающе замедлял ход, и Бекер снова давал полный газ. В результате этого «Конкорд» продолжал катиться вперед, но его здорово сносило влево. При таком движении могли слететь покрышки колес. Каждые несколько секунд Бекер оглядывался через плечо на Кана, пытаясь уловить какие-нибудь признаки жизни, но их не было.

Изредка он замечал появлявшихся из клубов пыли арабов, но по мере медленного разворота самолета они исчезали из поля зрения. Бекер намеревался достичь восточного склона, однако «Конкорд» двигался от него в противоположном направлении.

Еще несколько человек были убиты в пассажирском салоне, и у Бекера возникло такое чувство, что к тому времени, когда самолет остановится, он будет полон трупов. В воображении возникла картина: кровь струится на землю через дыры в фюзеляже. Но потом, неизвестно почему, возникла другая картина: все выходят из самолета через главную дверь и спускаются вниз по земляной насыпи. Все пассажиры в крови, глаза черные и пустые… все… сумасшедшие. Бекер почувствовал, как по лицу катится пот и трясутся руки. В каком-нибудь месте он должен добраться до склона холма. Уж лучше умереть у подножия, чем здесь.

В левое стекло кабины он увидел гребень западного склона. Интересно, что произойдет, если самолет нырнет с этого отвесного склона в реку? Развалится ли он при падении? Быстро погрузится в воду и все утонут? Выяснить это существовал лишь один верный способ. Бекер решил рискнуть. Он уменьшил тягу левого двигателя, правое крыло начало быстро поворачиваться налево. Потом включил левый двигатель на полную мощность и одновременно с этим отключил плохо работавший правый внешний двигатель. Теперь тяга с двух сторон уравнялась, и нос «Конкорда» был нацелен прямо на западный склон. Самолет двигался вперед. Оба двигателя завывали так, словно вобрали в себя весь песок в округе.

«Конкорд» приближался к краю отвесной стены в нескольких метрах от того места, где недавно находилась позиция Макклура и Ричардсона, Бекер обернулся и закричал в салон:

— Все в самолет! На пол! Накройте головы подушками!

Находившиеся на крыльях мужчины и женщины уже начали забираться внутрь самолета. Находившиеся в салоне сидели или лежали на полу, закутавшись в одеяла и прикрывая головы подушками. Каждый, как мог, помогал раненым.

Длинный покореженный нос «Конкорда» завис над краем стены. Бекер представил себе, что сейчас самолет, наверное, похож на фантастическое существо… оно стоит на коленях на краю обрыва, крылья — или полы плаща — раскинуты в стороны, вот-вот оно распрямится и взовьется в небо.

Для создания дополнительной тяги Бекер вновь запустил поврежденный двигатель. Казалось, «Конкорд» завис на краю, не в силах принять окончательное решение. Бекер увидел внизу широкий Евфрат. Тусклый рассвет серебрил гонимые ветром волны.

Он перевел взгляд на приборную доску. Приборы показывали, что правый внешний двигатель теряет мощность, и через мгновение он заглох. Не имело значения, что с ним случилось — кончилось топливо, забился песок, — главное, что он заглох. Внезапно вспыхнули левый внешний и правый внутренний двигатели, теперь они работали едва вполсилы, повалил дым. А «Конкорд» так и оставался висеть на краю стены.

Подгоняемые полоумными криками Ахмеда Риша, ашбалы упрямо продолжали преследовать самолет, ковылявший по земле, словно огромная раненая птица. Из одного или двух иллюминаторов раздавались редкие выстрелы, однако какой-то израильтянин примостился в покореженной хвостовой секции. Он не ушел вместе с остальными внутрь самолета и теперь вел со своего насеста прицельную стрельбу. Риш приказал всем автоматчикам перенести огонь на этого израильтянина, и цепочки трассеров устремились в предрассветных сумерках к хвосту самолета. Смельчак, похоже, получил множество ранений, но продолжал отстреливаться.

Ашбалы собрали последние силы и, возглавляемые Салемом Хамади, рванулись вперед, почти догнав самолет. Ахмед Риш бежал позади, он время от времени то стрелял под ноги своим подчиненным, то подгонял их ударами приклада по спинам. Ведомые почти сумасшедшим и подгоняемые явно сумасшедшим, около двадцати несчастных молодых мужчин и женщин бежали, спотыкались, ползли вперед. От боевого отряда, состоявшего более чем из ста пятидесяти ашбалов, теперь осталась лишь горстка перепуганных, униженных, жалких человеческих существ.

А сзади Риш уже слышал выстрелы приближающихся израильских коммандос, которые преследовали его.

Ласков сверху наблюдал за развитием событий. Ему хотелось попытаться уничтожить ашбалов, которых теперь время от времени было видно, но они находились слишком близко от «Конкорда», да и к тому же можно было задеть приближающихся коммандос. Скорость пикирования истребителей была слишком высока для непосредственной поддержки наземных войск. Невозможно было точно сбросить бомбу или выпустить ракету на вершину холма размером с ипподром в условиях предрассветной видимости, сильного ветра, пыли, да еще на минимальной скорости сто девяносто шесть километров в час. Тем более что там находилось много своих. Сначала Ласков решил попросить коммандос отойти назад, но, все хорошенько взвесив, понял, что у них больше шансов помочь израильтянам. Он приказал своей шестерке снова пролететь на бреющем полете над холмом, не подходя при этом близко к «Конкорду» и к коммандос, наступавшим с юга и востока. Истребители пошли на последний заход, расстреливая остатки двадцатимиллиметровых снарядов.

Хоснер лежал в неглубокой яме, засыпанный пылью. Ашбалы не видели, как он упал, и пробежали мимо.

Из своего укрытия он слышал, как, завывая, один за другим глохли моторы «Конкорда». Хоснер осторожно выглянул из ямы. «Конкорд» завис над краем стены, в слабом свете было видно, как гаснет пламя в его огромных двигателях. Ашбалы подошли к самолету совсем близко. С востока доносились редкие выстрелы коммандос, поднимавшихся по склону. Хоснер встал на одно колено, проверил затвор автомата, перезарядил его и, оглядевшись, вдруг понял, что стоит в той же самой яме, где они с Мириам занимались любовью. Он провел ладонями по теплой пыли, которая недавно служила им постелью.

Хоснер снова взглянул на «Конкорд». Он хотел убить Риша, хотя прекрасно понимал, что, получится это у него или нет, сам он непременно умрет. Правда, сейчас у него создалось такое впечатление, что он останется в живых, а все остальные израильтяне погибнут, потому что если даже Риш не сумеет добраться до «Конкорда» и перебить всех или взять в заложники, то все равно эта глупая попытка нырнуть в реку наверняка окончится гибелью израильтян. Сейчас ему хотелось только одного — дождаться прихода коммандос, и тогда он вернется домой. Но Хоснер не мог так поступить. Он поднялся и зашагал в направлении «Конкорда».

Чем дольше Бекер смотрел на реку, тем большим казалось расстояние до нее. Так что же делать?

Зашедший в кабину Бург привязывал Кана ремнями в кресле бортинженера. Кан дышал, но открытая рана в груди значительно затрудняла дыхание. Бург огляделся, нашел карту и заткнул ею рану. Булькающие звуки прекратились.

Наблюдавший за этим Бекер крикнул Бургу:

— Давайте десяток человек в носовую кухню!

Бург кивнул, распахнул дверь кабины и отдал приказ.

Двенадцать здоровых и легкораненых быстро поднялись и набились в тесное помещение носовой кухни. «Конкорд» качнулся и пополз вперед. Бург прыгнул в кресло второго пилота и пристегнулся ремнями.

Салем Хамади, возглавлявший группу ашбалов, преследовавших самолет, пробежал вдоль кромки задранного вверх правого крыла до места, где оно находилось, примерно в двух метрах от края стены. За секунду до того, как самолет заскользил вниз, Хамади закинул автомат за спину и прыгнул.

Он приземлился на крыло плашмя, раскинув руки и ноги. И в этот момент земля под кабиной «Конкорда» осела, и самолет сполз вперед еще на несколько метров. Хамади пытался найти за что ухватиться, ноги его уперлись в край рваной дыры, проделанной пулями, он оттолкнулся ногами и бросился к открытой аварийной двери, успев ухватиться за край порога. В это время никто из израильтян не смотрел ни в иллюминаторы, ни в дверь, и Хамади удалось втащить свое тело внутрь самолета.

Земля еще больше осела под «Конкордом», он перевалился через разрушенный край стены и устремился вниз к Евфрату. Пилотам истребителей, наблюдавшим эту картину с воздуха, его падение показалось очень грациозным.

Салем Хамади видел, что все в салоне приготовились к падению, обхватили головы руками, накрылись одеялами и подушками. Он проскользнул в темный салон, но тут самолет резко накренился вперед, и его швырнуло через салон прямо в дверь кабины. Хамади прижался спиной к стальной двери в ожидании удара. Он не мог представить себе, какая судьба его ожидает — утонет, застрелят, захватят в плен, покалечится, — но он точно знал, что не хочет находиться рядом с Ахмедом Ришем в тот момент, когда наступит развязка.

Бекер увидел быстро приближавшиеся кусты. Он почувствовал, что основная опора шасси согнулась и «Конкорд» еще быстрее заскользил вперед на брюхе. Нос самолета пропахал кромку берега, затем, словно салазки, ее преодолело его брюхо, и «Конкорд» плюхнулся в Евфрат. Бекер услышал громкий шлепок и одновременно с этим почувствовал удар. Он увидел, как воды реки устремились к лобовому стеклу, ворвались в кабину, обдавая его и Бурга брызгами и осколками плексигласа. А потом в глазах все потемнело.

Огромные клубы пара взметнулись над водой, это горячие двигатели «Олимпус» испарили тысячи литров речной воды. Вода стала с шумом заполнять фюзеляж, но потом она остановилась на уровне, при котором «Конкорд» мог держаться на плаву, и наступила тишина. Израильтяне начали поднимать головы.

Салем Хамади быстро проскользнул через дверь в полутемную кабину. Первым он заметил члена экипажа, привязанного ремнями в кресле бортинженера. Кровь, вытекавшая из его раны, окрашивала в красный цвет плескавшуюся в кабине воду. Еще один член экипажа сидел в кресле пилота, уткнувшись грудью в штурвал. Рядом с ним в кресле второго пилота находился человек в гражданской одежде, который, похоже, тоже был без сознания. Повсюду валялись и плавали осколки плексигласа. Пока Хамади осматривал кабину, начали гаснуть лампочки приборов, а потом погас и верхний свет. Ашбал вытащил свой длинный нож. Он нутром чуял, что этот в гражданском — важная шишка, поэтому и подошел сначала к нему.

Глава 37

Иаков Хоснер остановился невдалеке от цепи арабов. Он увидел, что они открыли огонь по «Конкорду», который начал медленно плыть по течению. Хоснер поднял автомат, стараясь поймать на мушку Ахмеда Риша, однако покрытые белесой пылью ашбалы выглядели одинаково.

Истребитель Ласкова медленно кружил над покрытой илом и грязью равниной и вдруг спикировал на гребень холма, прямо на ашбалов. Ласков приказал отряду майора Арнона остановить продвижение, залечь в укрытия и ожидать дальнейших указаний. В это же время отряд майора Бартока изменил направление движения и теперь спускался к реке, к своим плотам, надеясь перехватить «Конкорд».

Небо уже значительно посветлело, ветер утих. Ашбалы, так долго действовавшие под прикрытием пыли и темноты, внезапно поняли, что они остались без всякой защиты. Истребитель Ласкова выпустил последние четыре ракеты и резко взмыл в небо. Стоявшие на гребне арабы исчезали в кромешном аду оранжевого пламени и шрапнели.

Ударная волна сбила Хоснера с ног, и когда он поднял голову, то увидел, что Ахмед Риш так и стоит в одиночестве на гребне холма, а вокруг дымятся останки его последних солдат. В воздухе повис запах горящих волос и человеческого мяса.

Хоснер поднялся и огляделся вокруг. Судя по всему, на вершине холма остались только он и Риш. Риш стоял спиной к нему и, похоже, обдумывал самый безопасный путь отступления. Хоснер осторожно приблизился к нему.

— Здравствуй, Ахмед.

Риш даже не обернулся.

— Здравствуй, Иаков Хоснер.

— Мы победили, Риш.

Ахмед покачал головой.

— Еще нет. Хамади находится в самолете. Да и самолет еще может затонуть. А кроме того, я уверен, что мирная конференция сорвана. И не забывай, пожалуйста, о всех своих убитых и раненых. Может быть, назовем это ничьей?

Хоснер сжал свой автомат.

— Брось автомат и пистолет. Поворачивайся медленно, мразь. Руки за голову.

Риш выполнил приказания Хоснера и улыбнулся.

— У тебя ужасный вид. Может быть, хочешь выпить? — Он кивнул головой на фляжку, висевшую на поясном ремне.

— Закрой свой поганый рот. — У Хоснера тряслись руки, отчего подергивался ствол автомата. Он не мог решить, что делать дальше.

Риш снова улыбнулся.

— Ты прекрасно понимаешь, что виноват во всем. Если бы не твоя некомпетентность, нам не удалось бы осуществить свой план. Не представляешь, как часто за последний год я просыпался ночами в холодном поту, мне снилось, что Иаков Хоснер додумался полностью проверить «Конкорд», от носа до хвоста. Иаков Хоснер! Легендарный и гениальный шеф службы безопасности «Эль Аль». Иаков Хоснер! — Риш рассмеялся. — И никто не сказал, что этот образ Иакова Хоснера просто создан средствами массовой информации Израиля. А на самом деле у Иакова Хоснера мозгов не больше, чем у верблюда. — Он плюнул на землю. — Пусть ты останешься жив, а я умру, но я все равно не поменялся бы с тобой местами.

Хоснер понимал, что Риш специально выводит его из себя, пытаясь заставить нажать на спусковой крючок.

— Ты все сказал?

— Да. Я сказал все, что хотел сказать тебе. А теперь быстрее убей меня.

— Боюсь, что в отношении тебя у меня другие планы. — Хоснеру показалось, что, несмотря на слой пыли, покрывавший лицо Риша, он побледнел. — Вы захватили в плен генерала Добкина? А как насчет девушки с наблюдательного поста? Они у вас? Отвечай, Риш. Только говори правду, и я пущу тебе пулю в голову, убью быстро и аккуратно. В противном случае…

Риш пожал плечами.

— Да, мы схватили их обоих. Когда я видел их последний раз, они еще были живы. Но мне передали по радио из гостиницы, где их держали, что ваши солдаты разнесли гостиницу и перестреляли из пулеметов раненых. — Он снова пожал плечами. — Так что трудно сказать, живы ли они.

— Госпиталь и штаб не размещают в одном здании, Риш, так что не пытайся одурачить меня подобной чепухой. — Хоснер закашлялся и сплюнул пыль изо рта.

— Может, хочешь водички?

— Заткнись! — Риш стал бы хорошим подарком для людей из разведки. Он ответил бы на множество вопросов, интересующих израильские спецслужбы. Но кое-что Хоснеру хотелось выяснить и самому. — Кто передал тебе информацию о полете?

— Полковник Ричардсон.

Хоснер кивнул, потом внезапно спросил:

— Где муж Мириам Бернштейн? Где другие? Что с ними?

Риш улыбнулся.

— Отвечай, сука!

— Пожалуй, эту информацию я заберу с собой в могилу.

Палец Хоснера, лежавший на спусковом крючке, напрягся. Если он оставит Риша в живых, то остаток своей жизни Ахмед проведет за колючей проволокой в тюрьме Рамлы. Пожизненное заключение более суровое наказание, чем легкая смерть от пули в голову. И все же Хоснера обуревало примитивное чувство мести, ему хотелось увидеть, как прольется кровь Риша. Этот человек — безусловно, дьявол, и нет гарантии, что даже колючая проволока сможет обуздать его злобу. Пока он живет и дышит, он будет так же опасен, как инфекционная болезнь.

— Мы убили твою любовницу, не так ли? И это было для тебя двойным ударом, потому что она была твоей сестрой, правда? — В досье с психологическим портретом об этом факте упоминалось неопределенно, однако Хоснер понял, что попал в точку.

Риш ничего не ответил, но его губы растянулись в зловещей усмешке, от которой у Хоснера пробежал холодок по спине. Риш стоял на ветру, закинув руки за голову, лицо и одежда были в пыли, лучи восходящего солнца высветили злобный блеск в его глазах. И Хоснер увидел Пазузу — злого духа восточного ветра, предвестника беды и смерти. Тело Хоснера затряслось от усталости и переполнявших его эмоций, он опустил ствол автомата и выстрелил.

Коленная чашечка Риша разлетелась, и он рухнул в пыль, завыв от боли.

— Застрели меня! Ты обещал!

Хоснер почувствовал необъяснимое облегчение, увидев кровь и раздробленные кости своего заклятого врага, услышав его вопль.

— Ты обещал!

— А когда мы сдерживали данные друг другу обещания? — Хоснер снова выстрелил, разбив Ришу вторую коленную чашечку.

Риш завыл, как зверь. Он колотил кулаками по земле и так сильно закусил язык и губы, что из них пошла кровь.

— Ради Аллаха! Ради твоего Бога, Хоснер!

— Разве твои предки не жили в Вавилоне, Риш? И разве мои предки не были пленниками Вавилона? Не поэтому ли мы встретились с тобой в этой пыли много веков спустя? Какова была твоя цель? — Хоснер выстрелил еще дважды, прострелив Ришу запястье и локоть правой руки.

Риш зарылся лицом в пыль и захныкал.

— Пощади! Пощади, прошу тебя!

— Пощадить? Мы, семиты, никогда не щадили друг друга. Разве ты пощадил Моше Каплана? А думаешь, он бы тебя пощадил? Наши люди безжалостно уничтожают друг друга со времен Потопа, а может, и раньше. Территория между Тигром и Средиземным морем является самым большим кладбищем на земле, и это дело наших рук. И если в Судный день мертвые восстанут из могил, то им не хватит места, чтобы стоять. — Хоснер прошил очередью левое предплечье Риша, при этом рука араба почти оторвалась.

Риш потерял сознание. Хоснер подошел, вставил в автомат новый магазин и пустил ему пулю в затылок.

Он жестоко пнул безжизненное тело, оно перекатилось через край стены, скользнуло вниз по склону и рухнуло в Евфрат.

Провожая взглядом тонущее тело Риша, Хоснер увидел у подножия стены двух ашбалов, которые вели огонь по уплывавшему «Конкорду», и, судя по трассерам, довольно прицельно. Переключив оружие на режим автоматического огня, он направил его вниз и стал целиться в арабов. Краем глаза Хоснер заметил, что сверху, из яркого неба, прямо на него пикирует истребитель «F-14», и подумал, что, если бросить автомат и помахать руками, то летчик, наверное, не станет в него стрелять. Поколебавшись несколько секунд, он все же выпустил длинную очередь по ашбалам.

Тедди Ласков подождал долю секунды, а затем нажал кнопку пуска последней ракеты.

Затвор автомата Хоснера щелкнул, он опустошил весь магазин. Никаких шевелений у подножия стены не наблюдалось, цепочки трассеров больше не тянулись к «Конкорду». Сначала Хоснер услышал шум приближающейся сверху ракеты, потом увидел истребитель, проскочивший над Евфратом. Он понял, что все его действия, и не только в последние дни, а и на протяжении последних лет, являлись просто самоуничтожением. Господь — безжалостный, а не великодушный — только и ждал того момента, когда он, Хоснер, вообразит, что теперь у него есть ради чего жить. И в этот момент решил покарать его. Хоснер знал, что так оно и будет, поэтому не испытывал ни огорчения, ни сожаления. А если он хоть о чем-то и сожалел, так это только о Мириам.

Последнее, что увидел Хоснер, был хвостовой номер истребителя Ласкова. Гавриил 32. Мелькнула ослепительная вспышка, все тело охватило ласковое тепло, и в воображении промелькнул образ Мириам — очень спокойной, обедающей в залитой солнечным светом комнате.

Ласков оглянулся и увидел вспышку оранжевого пламени на гребне западного склона.

Салем Хамади собирался действовать решительно. Подойдя сзади к Бургу, он схватил его за редкие седые волосы и откинул его голову назад. Взглянув на сидящего в кресле, он узнал шефа столь ненавистного подразделения «Гнев Божий». У Хамади аж затряслись руки. Это же как будто приставить нож к горлу самого Сатаны. Лезвие врезалось в край шеи Бурга, Хамади уже собрался описать ножом полукруг, как вдруг заметил слева какое-то движение. Он посмотрел на Бекера, который пришел в сознание и теперь уставился на Хамади. В глазах Бекера Салем увидел только ненависть и презрение. Ни малейшей искорки страха. Руки Хамади снова начали трястись, губы перекосились. Он опять посмотрел на Бурга, смерть которого уже никак не могла повлиять на ход событий, а вот если сохранить ему жизнь, то это может пригодиться в дальнейшем. Впервые он не воспользуется шансом убить врага.

Бекер показал на разбитое лобовое стекло.

Хамади кивнул и медленно заговорил на иврите:

— Скажи в Израиле, что Салем Хамади спас ему жизнь. А самому Исааку Бургу передай, что за ним должок. — Возможно, когда-нибудь он и вернет ему этот должок. Кто знает? Для большинства агентов, как среди израильтян, так и среди арабов, подобные услуги были гарантией сохранения собственной жизни. — Значит, за ним должок, а я — Салем Хамади. — Он проскользнул между креслами Бекера и Бурга, взобрался на приборную панель, через разбитое лобовое стекло вылез на носовую часть и с нее съехал в воду.

Бекер уже окончательно пришел в себя. Он понял, что это был не сон, потому что видел рану на шее Бурга. Да, странный случай. Странный случай в незнакомой стране. Хамади. Салем Хамади. Он доложит об этом, если когда-нибудь снова окажется в Иерусалиме.

Обернувшись через плечо, Бекер посмотрел на Кана и окликнул его:

— Питер! — Ответа не последовало. Кровавых пузырей на груди бортинженера Бекер не заметил, а это могло означать, что рана оказалась не столь опасной или что Кан мертв.

«Конкорд» держался на воде главным образом за счет огромной поверхности своих крыльев, но Бекер понимал, что долго на плаву самолет не продержится. Он убедился в этом, взглянув в боковое стекло, — маленькие волны уже начали захлестывать крылья. Вода в отсеках под летной палубой тянула самолет вниз, под тяжестью двигателей покореженная хвостовая часть ушла глубоко под воду. Бекер почувствовал, что нос самолета начинает подниматься, а хвост все больше погружается.

Дверь из пассажирского салона распахнулась, и в кабину ворвался Иаков Лейбер.

— Капитан, хвостовое багажное отделение… — Он заметил Кана и Бурга, повисших на ремнях в креслах.

Бекер отметил про себя, что Лейбер держится хорошо, и сейчас его надо было подтолкнуть к выполнению своих служебных обязанностей.

— Продолжайте, стюард. Докладывайте.

— Слушаюсь. Хвостовое багажное отделение и кухня залиты водой, я эвакуировал… потенциальных самоубийц. Через пол видно воду в нижних отсеках. И еще пропал Алперн. Когда мы тронулись, мне кажется, он находился в хвостовой части.

Бекер кивнул.

— Хорошо. Прошу вас, пригласите сюда Бет Абрамс и кого-нибудь еще. Пусть они позаботятся о господине Кане и господине Бурге. Проследите, чтобы все надели спасательные жилеты, если до сих пор не сделали этого. И доложите мне более полную картину ущерба, причиненного падением.

— Понял. — Лейбер убежал в салон.

При падении почти никто из пассажиров не пострадал, но сейчас все они с тревогой отыскивали глазами шесть возможных выходов из самолета и уже начали собираться возле них. Лейбер нашел Бет Абрамс, она вместе с Мириам Бернштейн сидела на полу, прислонившись спиной к перегородке кухни. Лейбер пошептал ей на ухо, отошел и поговорил с Эстер Аронсон и министром иностранных дел.

Бет Абрамс, Эстер Аронсон и Ариэл Вейзман быстро направились в кабину. Женщины отвязали Кана и Бурга и начали по одному переносить их в салон.

Министр иностранных дел переглянулся через плечо с Бекером и тихонько спросил:

— Мы тонем?

Бекер подождал, пока женщины, тащившие Бурга, вышли из кабины.

— Да, мы тонем. Если погружение будет резким, то никто не выберется. Можете отдать приказ эвакуироваться.

— А как быть с ранеными?

— Наденьте на них спасательные жилеты. Оставлять их здесь нельзя.

— А до берега мы не сможем добраться?

Бекер выглянул в левое боковое окно. Мимо проплывали холмы Вавилона. Он оглянулся на крепостной холм, где, как он думал, найдет свой конец. Несколько коммандос, стоявших на вершине стены и на берегу, помахали ему руками. Другие уже спустили на воду надувные плоты и отправились вдогонку за «Конкордом». Впереди, на западном берегу, Бекер заметил земляной причал и маленькую деревушку. Там тоже были коммандос. Помощь находилась со всех сторон, но толку от нее сейчас было, как от Иерусалима. Воды Евфрата несли «Конкорд» посередине реки.

— До берега далеко.

— И вместе с тем близко, — заметил Ариэл Вейзман. — Не для того мы прошли через весь этот ад, чтобы потонуть, как крысы, в этой проклятой реке. — Он посмотрел на мутную воду, окружавшую самолет.

— Хоснер на борту? — поинтересовался Бекер.

— Нет. Он остался.

Бекер кивнул.

— А как Мириам… госпожа Бернштейн?

Вейзман бросил быстрый взгляд на Бекера и заявил официальным тоном:

— С ней все будет в порядке, капитан.

Бекер повернулся посмотреть, как женщины выносят из кабины Питера Кана. По мере того как задирался нос самолета, окрашенная его кровью вода вытекала из кабины в салон.

— Здесь был Салем Хамади.

— Что?

— Ничего, господин министр. Просто рассуждаю вслух. — Он увидел, как мимо проплывают берега, отяжелевший самолет двигался теперь медленнее. Кто-то — коммандос, летчики-истребители или он сам — обязан был быстро что-нибудь придумать.

Бекер откинулся на спинку кресла. За эти дни он привык сидеть в кабине, наклоненной вниз, а теперь она задиралась вверх. Странно, почему подобные мелочи так раздражают в критической ситуации. Он попытался включить радио, но оно не работало, как и все остальное электрооборудование. Бекер обратился к министру иностранных дел, который уселся в кресло второго пилота:

— Господин министр, я капитан и могу отдать приказ эвакуироваться, если вы не хотите этого делать.

Ариэл Вейзман сидел ровно, устремив взгляд вперед.

— Мы ощутим какие-нибудь признаки того, что начинаем погружаться?

— Мы уже погружаемся! Весь вопрос только в том, с какой скоростью. Если самолет будет продолжать тонуть медленно, то мы еще какое-то время можем оставаться в нем. А если он резко нырнет вниз, тогда конец.

Министр посмотрел вперед на земляной причал, потом в боковое окно назад, на догонявшие «Конкорд» надувные плоты.

— Подождем, — нерешительно произнес он.

— Отлично. — Бекер снова откинулся на спинку кресла и уставился в окно, наблюдая рождение нового дня. Самолет сослужил им прекрасную службу во время обороны, но теперь уже ничего нельзя было изобрести и придумать. Черт побери, эта штука, похожая на гигантскую морскую птицу, совершенно не могла держаться на воде.

Мириам Бернштейн смотрела в иллюминатор на воды Евфрата. Подняв голову, она увидела проплывавший мимо пустынный восточный берег. Глаза ее были затуманены слезами, искажали видимость и осколки стекла, но она знала, что все еще видит перед собой Вавилон. На берегу возникла деревенька с глиняными хижинами, ее обитатели высыпали на берег, уставившись на «Конкорд». Призматический эффект осколков стекла окрасил их черные головные уборы и серовато-коричневые хижины всеми цветами радуги. Как Вавилон, построенный из цветных кирпичей. Мириам показалось, что она чувствует, ощущает присутствие, почти видит евреев-пленников Вавилона, работающих на берегах реки, а их арфы висят на призрачных вербах. Она вздохнула, прижалась лбом к стеклу, и слезы покатились по ее лицу. Мириам знала, что он мертв. Ему судьбой была предназначена встреча с Ахмедом Ришем… или с кем-нибудь подобным. Она только надеялась, что он наконец-то обрел мир.

Дэнни Лавон вызвал по внутренней связи Ласкова.

— Следи за топливом, генерал.

Ласков посмотрел на приборы. Во время боевых заходов топлива было израсходовано больше, чем он рассчитывал.

— Понял тебя. Отправляй всех домой. А мы еще покружим здесь немного.

— Ясно. — Лавон передал истребителям приказ возвращаться.

Выстроившаяся клином эскадрилья проследовала мимо машины Ласкова. На малой высоте они прошли над рекой, дружно помахав крыльями, повернули на запад и взяли курс на Израиль.

Проводив их взглядом, Ласков развернул свой истребитель. Солнце висело над самыми высокими вершинами иранских гор, его лучи освещали Месопотамию, превращая серую землю в золотистую. Ветер утих, и только кое-где виднелись облака пыли, плывшие над равнинами. Генерал увидел оба транспортных самолета, дымящиеся развалины гостиницы, руины Вавилона и арабскую деревню, примостившуюся среди них. Потом взгляд Ласкова привлекла еврейская деревня на другом берегу, к которой медленно продвигался «Конкорд».

— Невероятно, — произнес он в микрофон.

— Невероятно, — согласился Дэнни Лавон.

«Интересно, в самолете ли Мириам?» — подумал Ласков. Крылья «Конкорда» были видны уже не совсем четко, а значит, их покрывала вода. Еще пара минут, и «Конкорд» затонет. Ласков снова попытался связаться с Бекером на частоте «Эль Аль».

— «Конкорд 02», я Гавриил 32. Выбирайтесь из самолета, черт побери! Выбирайтесь! Вы слышите меня? — Ответа не последовало. Ласков увидел, как сзади к «Конкорду» подошли пять надувных плотов. Знает ли об этом Бекер? Конечно, пять плотов — это мало, но, по крайней мере, на них можно погрузить раненых. Остальным придется добираться до берега вплавь, воспользовавшись спасательными жилетами. Какого черта они не выбираются из самолета? Генерал поговорил по радио с двумя командирами коммандос и с обоими пилотами транспортных самолетов. У каждого из них были свои идеи, однако реально никто из них не знал, что делать. Почти для каждой непредвиденной ситуации имелся план действий, но такую ситуацию предугадать не мог никто, даже умные мальчики из Тель-Авива. Больше всех шансов оказать помощь было, пожалуй, у майора Бартока и его людей, находившихся на плотах. Отделение коммандос, оставшееся в деревне Уммах, набрало добровольцев из числа местных жителей, многие из них спустили на воду свои лодки, пытаясь с помощью шестов подняться по течению навстречу «Конкорду».

Министр иностранных дел кивнул.

— Ладно, будут жертвы, но что мы можем поделать? Давайте эвакуироваться.

— Подождите. — Бекер увидел, как истребитель Ласкова развернулся, возвращаясь к реке. Резкий поворот. Правый поворот. Он посмотрел на неработающие приборы, протянул руку и щелкнул выключателем аварийного питания. Никакой реакции. Иного он и не ожидал, но ему очень нужна была энергия. Энергия. Двигатели заглохли, а значит, не работал и генератор. Аккумуляторы находились под водой. Баллон со сжатым азотом остался в Вавилоне, основные гидравлические насосы были повреждены. И все же на борту имелся источник питания, и Бекер не знал, почему не вспомнил о нем раньше. Он быстро сунул руку под кресло и вытащил оттуда рукоятку. Прежде он даже не представлял себе, что когда-нибудь воспользуется ею, и уж тем более не намеревался воспользоваться ею в воздухе. Бекер привел в действие ручную гидравлическую помпу, в нижней части фюзеляжа «Конкорда» распахнулись створки, и из специального хранилища в воду выпал небольшой генератор с воздушным винтом.

И тут же Бекер увидел, что некоторые приборы ожили, значит, винт вращался под водой, приводя в действие генератор. Винт служил одновременно и аварийной гидравлической помпой, поэтому в некоторых системах вновь появилось давление. «Конкорд» получал энергию от водяного колеса. Отчаянный… третий шаг. Если бы Кан сидел сейчас за своей приборной панелью, он сказал бы, что, похоже, все в порядке.

Бекер понимал, что в его распоряжении всего несколько секунд, прежде чем вода выведет из строя и эту аварийную систему. Лампочки электрических приборов уже начали мигать, но давление, однако, держалось. Бекер повернул штурвал, большой правый элерон опустился, а левый поднялся, правое крыло погрузилось в воду, а левое показалось на поверхности.

Министр иностранных дел потряс Бекера за плечо.

— Давид! Я же сказал…

— Подождите! — «Конкорд» начал двигаться… поворачивать… вправо. Он слегка изменил направление движения и чуть сместился к западному берегу. Впереди Бекер видел земляной причал, выступавший в реку. Ему хотелось уткнуться в этот причал и пристроить самолет между выступом и берегом. Если «Конкорд» ударится в берег за причалом, ниже по течению, то он может не пристать к берегу, а просто скользнуть вдоль него и отойти.

Поворачивая, «Конкорд» плыл теперь быстрее. В результате изменения направления движения скорость погружения увеличилась. Бекер с такой силой вцепился в штурвал, что побелели костяшки пальцев. Глядя попеременно то на приборы, то на элероны, он заметил, что выходит из строя не только электрика, но и гидравлика. Приборы замигали, и элероны начали принимать горизонтальное положение. И вот уже оба элерона в горизонтальном положении ушли под воду. Бекер выругался по-английски.

И все же «Конкорд» продолжал поворачивать, и Бекер надеялся, что его будет сносить к берегу по инерции.

Но он быстро понял, что проточная вода — это отнюдь не воздух, и законы инерции здесь другие. Нос и хвост «Конкорда» снова развернуло по течению. Но, по крайней мере, сейчас они находились ближе к берегу, течение здесь было более быстрым, что хоть чуть-чуть, но придавало самолету дополнительную плавучесть. Возможно, и удастся пристать к причалу.

Внезапно Бекер услышал в салоне радостные крики и оглянулся через плечо. В кабину ворвался Иаков Лейбер.

— Коммандос подошли к самолету на плотах!

Министр иностранных дел выглянул в боковое окно.

— Я, пожалуй, попробую эвакуировать раненых.

— Никому не двигаться, — приказал Бекер. — Не двигаться в буквальном смысле. Ни в коем случае не переходить в хвост. Еще пять градусов наклона, и мы рухнем на задницу в Евфрат.

Лейбер осторожно вернулся в салон и передал приказы Бекера.

В окно со своей стороны Бекер увидел плот. Стоявший на нем офицер — а это был майор Барток — кричал что-то насчет эвакуации. Бекер покачал головой и сделал рукой жест, означавший, что ситуация очень ненадежная.

Барток понимающе кивнул, поднял вверх большой палец и что-то крикнул о том, что Бекер неплохой пилот.

Отвернувшись от бокового окна, Бекер посмотрел вперед на реку. Причал уже находился метрах в ста пятидесяти — примерно две длины «Конкорда». По обе стороны самолета проплывали маленькие примитивные лодки, в которых сидели странного вида евреи. Казалось, что самолет проплывет мимо причала, и все же Бекер верил, что, неизвестно как, но он причалит к нему. Внезапно он осознал, что их мучения закончились, не будет больше ни испытаний, ни страданий. Впервые за долгое время его охватило облегчение и спокойствие, Бекер расслабился, глядя в лобовое стекло и подставив лицо легкому бризу. По его наблюдениям «Конкорд» смещался вправо. А может, это оптический обман, вызванный отблесками волн? Начал ли «Конкорд» смещаться вправо сразу после того, как ему удалось повернуть его? Надо будет спросить об этом потом у генерала Ласкова.

Внезапно правое крыло «Конкорда» коснулось берега и вылезло на него, разрушая по ходу движения глиняные хижины. От этой помехи движению «Конкорд» еще больше повернул вправо, но, по мере того как берег поднимался, правое крыло задиралось вверх, а левое погружалось в воду.

Причал быстро приближался. Стоявшие на нем коммандос и жители деревни разбежались назад и в стороны, но с причала не ушли. Загнутый нос «Конкорда» ударился в причал чуть ниже уровня воды, словно римская боевая галера с железным носовым тараном. Причал дрогнул, разлетаясь, нос самолета зарылся в древнюю грязь, кирпичи и ил. Бекер уставился на чей-то ботинок, видневшийся менее чем в метре от лобового стекла. «Конкорд» заметно погрузился в воду, и Бекер почувствовал, что главная опора шасси — или что там осталось от нее после падения со стены — легла на грунт. Самолет со всех сторон окружили люди — коммандос, жители деревни, пассажиры. Он слышал, как они ходили по крыше фюзеляжа, перебирались через левое крыло, вылезали в двери. До Бекера смутно доносились крики и плач, кто-то обнимал его. Придя в себя, он понял, что стоит на причале, отдавая честь «Конкорду». Кто-то увел его от самолета.

Глава 38

В толпе, собравшейся на причале, Ариэл Вейзман и Мириам Бернштейн отыскали майора Бартока. Министр иностранных дел представился и быстро спросил:

— Как дела на мирной конференции?

Майор улыбнулся и кивнул.

— В Нью-Йорке до сих пор ждут делегацию Израиля.

В транспортном самолете один из членов экипажа спросил Бекера, не страдали ли они от нехватки воды во время этого тяжкого испытания.

— Да, конечно, — ответил Бекер. — Разве вы не видите, какая у всех жажда?

— Вижу. Но мне непонятно тогда, почему все мужчины чисто выбриты.

— Выбриты? — Бекер провел ладонью по лицу. — Ох, это он заставил нас побриться.

Раввин Левин отвел майора Бартока к краю причала и потребовал, чтобы его доставили на плоту к майору Арнону, который сейчас находился на холме, чтобы он мог показать место захоронения трупов. Майор Барток попытался убедить раввина, что ему самому нет необходимости возвращаться назад, но Левин продолжал настаивать на своем.

Деревня Уммах никогда не видела такой процессии, проходившей по ее единственной кривой улочке, и, похоже, в будущем ей не предстояло увидеть ничего подобного. Жители деревни помогали нести носилки, раздавали еду, а кто хотел, получал и вино. Смешались плач, крики, песни и танцы. Появились флейтисты, и под их радостные мелодии, оглашавшие причал и деревню, спасенные израильтяне медленно двинулись к огромному транспортному самолету. Какой-то старик протянул Мириам Бернштейн струнный инструмент. Арфу.

Для спасенных все произошло так быстро, что они еще полностью не осознали случившееся. У всех накопились вопросы, и чем больше вопросов задавали коммандос, тем больше вопросов сыпалось со стороны спасенных израильтян.

Майор Барток связался по рации с капитаном Гейсом, которого видел сидящим в кабине транспортного самолета.

— Передай в Иерусалим… Передай, что они сами освободились из Вавилонского плена. Мы доставим их домой. Отчет о жертвах и боевых действиях позже.

— Понял, — ответил Гейс и передал сообщение в Иерусалим.

Премьер-министр откинулся на спинку кресла и потер глаза, слушая звучавшее из динамика сообщение. Он вспомнил, как все они были неуверены в себе, как сомневались. И все же они решились на проведение спасательной операции, и это было главное. Интересно, кто остался в живых, а кто умер? Жив ли министр иностранных дел? А делегаты? Бернштейн? Текох? Тамир? Шапир? Джабари? Ариф? А что с Бургом? Как дела у Добкина? Выживет ли он? И еще Хоснер. Этот загадочный смутьян. Как долго заместитель министра транспорта Мириам Бернштейн удерживала министра транспорта от того, чтобы уволить Хоснера. Если он остался жив, то ему придется ответить на множество вопросов. Премьер-министр открыл глаза и оглядел комнату.

— Герои, мученики, дураки и трусы. Нам понадобится, по крайней мере, месяц, чтобы разобраться, кто есть кто.

Капитан Измаил Блох вел свой «С-130» по дороге, идущей в Хиллу. На борту находились все коммандос майора Арнона, пятнадцать трупов, выкопанных на вершине холма, включая тело Алперна, и еще изуродованный труп, найденный у подножия холма. Коммандос нашли ботинок Бурга с запиской внутри, поэтому смогли быстро выполнить свою неприятную миссию.

Находилось в самолете и тело, настолько изуродованное шрапнелью, что его чуть не оставили на холме, приняв за араба, но какой-то остроглазый коммандос заметил металлическую звезду Давида, висевшую на шее трупа на толстой цепочке. Еще в самолете разместились тридцать пять раненых ашбалов и с десяток мертвых арабов, их опознали как разыскиваемых террористов. Но Ахмеда Риша и Салема Хамади среди них не было.

На операционных столах находились генерал Добкин и Дебора Гидеон. Два хирурга ожидали, пока самолет взлетит, чтобы продолжить работу в полете.

Раввин Левин подошел к операционным столам и посмотрел на хирургов. Мужчина, оперировавший Дебору Гидеон, поднял голову и резко кивнул. Женщина, занимавшаяся Добкином, стянула хирургическую маску.

— Я никогда не видела такой жестокости. — Она помолчала. — Но он будет жить. В вашем присутствии здесь нет необходимости, равви. — Женщина улыбнулась и снова натянула маску.

Левин повернулся и направился в хвост самолета, чтобы отыскать лейтенанта Гидделя и продолжить спор о необходимости в полевых условиях употреблять только кошерную пищу.

Самолет все никак не мог взлететь, и капитан Блох начал нервничать.

— Я же говорил тебе, что мы доедем до Багдада, — обратился он к своему второму пилоту.

— Надеюсь, здесь не взимают пошлину за проезд, — пошутил Герцель.

Наконец большой транспортный самолет взмыл в воздух, и Блох резко повернул влево. Пролетая над Евфратом, он посмотрел вниз на «Конкорд», находившийся почти прямо под ним.

— А знаешь, Ефрем, я хотел бы познакомиться с этим сумасшедшим, который летал на этой штуке, да еще плавал на ней, как на корабле.

— Это Бекер. Я летал с ним на курсах подготовки офицеров резерва. Отличный пилот.

Блох улыбнулся.

— Эй, а все-таки чертовски хорошая была операция, да?

Майор Барток увидел старика, медленно ехавшего на осле по покрытой грязью и илом равнине. «С-130» уже почти загрузили, двигатели работали, но это, похоже, его не интересовало. Барток терпеливо ожидал возле заднего транспортного люка.

Казалось, ни Шир-яшуб, ни его осел не боялись огромного самолета. Старик въехал на трап и остановился возле майора. Не слезая с осла, он резко спросил:

— Что случилось с алуфом Добкином?

— Он в самолете, равви. — Барток показал на самолет, пролетавший над ними. — С ним все в порядке.

Старик кивнул.

— Вы передадите ему мои слова?

— Конечно.

— Это также и ответ на ваш вопрос. — Шир-яшуб выпрямился, сидя на осле. — Мы, жители деревни Уммах, благодарим вас за любезное предложение, но не можем поехать с вами в Израиль.

Расстроенный майор покачал головой.

— Но почему? У вас здесь нет будущего.

— А нас и не волнует наше будущее в этом месте, — ответил Шир-яшуб, сделав ударение на последних слова.

— Тогда возвращайтесь в Иерусалим, равви. Места всем хватит. Ведите людей в этот самолет прямо сейчас. И не бойтесь. Давайте. Собирайте людей. Берите с собой вещи и, если хотите, своих животных. В животе этой большой птицы прекрасно разместится вся деревня Уммах. Идите и собирайте людей, Шир-яшуб. Вавилонский плен закончился. Уходите из Вавилона.

Старик вгляделся в сводчатое чрево самолета, где горели странные огни и слышались непонятные шумы. Шир-яшуб разглядел там тех, других евреев… израильтян… они ходили, сидели, плакали, смеялись. Он не знал всего, что произошло, но понимал, что они прибыли из могущественной страны и теперь у детей из деревни Уммах была возможность расти в этой стране.

— У нас много друзей и родственников в Хилле и Багдаде. Что они подумают, когда приедут в Уммах и не найдут нас здесь? Мы не можем так поступить.

— Но я не могу поверить, что вы хотите остаться здесь. Это ужасное место.

— Но это наше место. И позвольте мне сказать вам то, что я уже говорил алуфу. У каждой нации всегда должна быть своя диаспора. Чтобы они не смогли уничтожить нас всех, захватив Иерусалим. Это вы понимаете?

Майор Барток бросил взгляд на покрытые грязью равнины, потом снова посмотрел на старика.

— Да, это я понимаю. Но это совсем другая земля, в этом месте есть что-то дьявольское. Вы, живущие здесь, пришли сюда рабами и до сих пор считаете себя рабами. — Майор увидел, что от его уговоров нет толку, и тяжело вздохнул. В самолет уже загрузили последних раненых, и он понял, что не может больше ждать. Все же первым делом он был обязан позаботиться о раненых. Барток через силу улыбнулся. — Запомните, равви, если эта мирная конференция, о которой все говорят, пройдет успешно, то все евреи из этой страны смогут уехать в Израиль, если пожелают. Передайте друзьям и родственникам в Хилле и Багдаде, что мы их ждем. И мы ждем жителей деревни Уммах… и Ширяшуба.

— Я запомню.

Майор Барток кивнул.

— Хотелось бы мне найти нужные слова, чтобы убедить вас. Возможно, если бы здесь был алуф… Ладно, до свидания, Шир-яшуб. Мы должны лететь… в Иерусалим.

Старик улыбнулся, услышав слово «Иерусалим».

— Сейчас это сильный и могущественный город?

— Да.

— До свидания. — Старик развернул осла и съехал вниз по трапу.

Несколько секунд майор Барток глядел ему вслед, потом повернулся и подал сигнал экипажу. Створка люка начала подниматься, и майор прошел по ней внутрь самолета. Он обратился к одному из членов экипажа:

— Передайте, пожалуйста, пилотам, что мы готовы лететь домой.

В салоне майор услышал, как несколько голосов читали из Книги Пророка Иеремии:

— «…великий сонм возвратится сюда. Они пошли со слезами…»

Эпилог

«Ибо так говорит Господь: радостно пойте об Иакове и восклицайте перед главою народов; провозглашайте, славьте и говорите: „спаси, Господи, народ Твой, остаток Израиля!“

Вот, Я приведу их из страны северной и соберу их с краев земли; слепой и хромой, беременная и родильница вместе с ними, — великий сонм возвратится сюда.

Они пошли со слезами, а Я поведу их с утешением; поведу их близ потоков вод дорогою ровною, на которой не споткнутся…

Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдаленным, и скажите: „Кто рассеял Израиля, Тот и соберет его, и будет охранять его, как пастырь стадо свое“;

Ибо искупит Господь Иакова и избавит его от руки того, кто был сильнее его».

Иеремия, 31: 7-11

Два транспортных самолета «С-130» летели на запад над иракской пустыней.

Исаак Бург сидел в брезентовом кресле, тихонько переговариваясь с майором Бартоком, составлявшим отчет об операции. Голые руки и торс Бурга были в пятнах йода, шею стягивала тугая белая повязка, до которой он постоянно дотрагивался, словно проверяя, все ли в порядке.

Слушая ответы Бурга на свои вопросы, Барток изумленно качал головой. Профессиональный военный, он силился понять, как мирная делегация смогла уничтожить целую роту вооруженных автоматами и хорошо подготовленных солдат.

— Наверное, нам надо будет создать в армии несколько батальонов из делегатов мирных конференций, — пошутил майор.

Бург улыбнулся.

— Я думаю, они так сильно верили в наступление мира, что, когда кто-то попытался разрушить этот мир, делегаты разозлились так, что стали вести себя, как львица, защищающая своих детенышей. Я понимаю, что это парадокс, но лучшего объяснения предложить не могу.

— Звучит неплохо, — заметил Барток. — Но я просто напишу в отчете, что победа явилась сочетанием отличного руководства, благоприятных условий местности и изобретательности обороняющихся.

— Тоже звучит неплохо, — согласился Бург.

Он взял из рук стюарда новую чашку кофе и откинулся на спинку кресла. Это был короткий полет, но самый длинный в его жизни.

Майор начал перечитывать строчки, которые предпочитал называть «графа 1», «графа 2» и «графа 3». Убитые. Раненые. Пропавшие без вести.

Бург оглядел громадный отсек. Многих людей не было в этом самолете. Они, которые заслуженно должны были находиться здесь, летели в другом самолете в зеленых мешках для перевозки трупов.

— Люди из службы безопасности понесли огромные потери, — заметил Барток.

Бург кивнул. Пятеро из шести сотрудников службы безопасности были мертвы. Брин, Каплан, Рубин, Алперн и Маркус. В живых остался только Яффе, да и тот был ранен. Придворная гвардия Хоснера. Они были преданы друг другу. Они были профессионалами, а профессионалам всегда суждено нести наибольшие потери.

И экипаж «Эль Аль». Они тоже профессионалы и тоже понесли страшные потери. Это был их самолет, и, где бы он ни находился — в Лидде или в Вавилоне, — они несли ответственность за своих пассажиров. Дэниел Якоби и Рашель Баум получили очень тяжелые ранения, но Бург видел, что они все еще лежат на операционных столах, а это все же было лучше, чем в хвостовом отсеке под зеленым брезентом. Положение Питера Кана было тяжелым, но стабильным, его уже сняли с операционного стола. Хирург показал Бургу залитую кровью карту, которой он, Бург, заткнул рану в груди Кана.

— Это спасло ему жизнь, — сообщил хирург. — Будет в долгу перед вами, когда выйдет из госпиталя. — Хирург скомкал карту и швырнул ее в мусорную корзину.

Были погибшие и среди секретарей, переводчиков и помощников. Четверых мужчин и женщин ашбалы убили на постах наблюдения и подслушивания, некоторым раненым не суждено было долететь живыми до Иерусалима. Бург не знал их всех, и это даже радовало его, потому что в его сердце уже не осталось места для скорби.

Но самая жестокая статистика — это пропавшие без вести. Оплакивать ли их смерть или надеяться, что они лежат где-нибудь, страдают, но все же живы? Будет ли лучше, если арабы упрячут их в какой-нибудь страшный лагерь? Лучше других на этот вопрос могла бы ответить Мириам Бернштейн. Теперь ей будет неизвестна судьба уже двух близких мужчин.

Пропала без вести и Ноеминь Хабер. И никто не знал, что с ней случилось. Кто-то предположил, что, может быть, она спустилась вниз по склону, подобралась поближе к ашбалам и застрелила Моше Каплана, оборвав его мучения. Ведь все слышали выстрел, и вряд ли можно было надеяться, что это арабы неожиданно проявили милосердие и застрелили Каплана. Но где же она? Коммандос ее не нашли.

Исчез неприметный и загадочный Макклур. Бург знал мир Макклура, потому что это был его собственный мир. В этом мире все было возможно, но бегство от спасителей выглядело довольно странно даже по меркам этого мира. Он ли убил Ричардсона? Бург подозревал, что это сделал Макклур, и знал почему. Врачи из второго транспортного самолета сообщили, что не нашли пулю, убившую Ричардсона, а значит, она была выпущена с очень близкого расстояния и прошла навылет.

Но где же сейчас Макклур? Возможно, уже в американском посольстве в Багдаде, а может быть, дома у агента ЦРУ в Хилле. В один прекрасный день он появится, скажем, в качестве работника архива в библиотеке информационной службы США в Бейруте. Такие вещи — обычное дело.

Майору Бартоку захотелось выяснить, хорошо ли Бург знал Хоснера.

— Он действительно был настоящим лидером?

— Безусловно. — Хоснер. Где же Иаков Хоснер? Возможно, мертв. Узнают ли они когда-нибудь об этом?

Это была настолько сложная натура, что его смерть — или исчезновение — вызывала противоречивые чувства. Остался он на холме не просто потому, что хотел лично отомстить Ахмеду Ришу, хотя в его поступке наверняка присутствовал и этот мотив. И все же здесь было нечто большее. Хоснер хотел умереть, но он хотел и жить. Беспроигрышный вариант. Хоснер остался победителем до конца. Возвращение в Иерусалим грозило ему массой вопросов, на которые любой человек с обостренным чувством гордости не стал бы отвечать. И он остался в Вавилоне.

Мириам Бернштейн сидела на полу, прижавшись спиной к перегородке, согнув ноги и положив голову на колени. Приглушенный шум двигателей убаюкивал оцепеневшее тело. Министр иностранных дел уселся рядом с ней на откидное брезентовое кресло. Эйфория уже прошла, некоторые люди дремали, и лишь несколько человек приставали ко всем с расспросами. Даже коммандос, похоже, не хотели ни слушать, ни разговаривать и поэтому уединились в хвосте самолета. В отсеке стоял запах человеческих тел и лекарств.

Мириам посмотрела на Давида Бекера, который тоже сидел на полу невдалеке от нее. Он не спал, но мысли его, похоже, витали где-то далеко. «Как много героев, — подумала Мириам, — но если бы надо было выбрать из них одного, то им, безусловно, стал бы Давид Бекер». Профессиональную похвалу от капитана Гейса и лейтенанта Штерна он выслушал с каким-то смущением и мальчишеской застенчивостью. Превосходный пилот. Настоящий герой. В Иерусалиме к нему будут относиться по-королевски. Поможет и американское происхождение. Мириам поймала себя на мысли, что не сводит глаз с Бекера. Он выглядел таким одиноким.

Мысли Бекера вернулись к действительности, когда он заметил пристальный взгляд Мириам. Он попытался улыбнуться, но понял, что вышло это у него плохо. Бекер покашлял, прочищая горло, и тихо произнес:

— Мы потеряли наш бортовой журнал.

Мириам улыбнулась.

— А мою хронику, наверное, разнесло в клочья бомбой.

— Плохие мы писатели.

— Это уже точно.

— Да. — Бекер улыбнулся и закрыл глаза.

Увидев, что он спит, Мириам почувствовала, что ее тоже клонит в сон. Она закрыла глаза.

Министр иностранных дел наклонился к ней и похлопал по плечу.

— Нам необходимо подготовить общее заявление, которое мы сделаем, когда приземлимся. Главное не связывать произошедшие события с мирной конференцией. Нам надо восстановить те атмосферу и дух, которые царили до… — он помахал рукой, — … до того как все это случилось.

Мириам подняла голову и посмотрела на него.

— Я не поеду с вами в Нью-Йорк.

Изумленный министр уставился на нее.

— Почему?

— Я не верю в эту конференцию.

— Чушь.

Мириам пожала плечами. А что бы сказал Иаков Хоснер? Он всегда был настроен цинично по отношению к миссии мира, но, может быть, он бы посоветовал ей поехать на конференцию и дать всем понять, что она будет занимать чертовски жесткую позицию. Если арабы рассчитывают на нее, как на слабое звено в делегации Израиля, то им придется пересмотреть свои взгляды.

— Вы измените свое мнение через день или два, Мириам.

— Возможно. — Ей не хотелось сейчас спорить. Откуда-то из середины отсека донесся голос Эстер Аронсон. Она читала из Книги Пророка Иеремии: «… ибо вот, Я спасу тебя из далекой страны и племя твое из земли пленения их; и возвратится Иаков…» Племя? Его племя? Его племя, вынесенное из Вавилона? Может быть. Мириам инстинктивно прижала ладони к животу.

Министр иностранных дел снова похлопал ее по плечу.

— Я бы сказал, что это был акт истинного самопожертвования и альтруизма… с его стороны, я имею в виду то… что он остался и сдерживал ашбалов.

Мириам через силу улыбнулась.

— Альтруизм? Да Иаков Хоснер не знал даже значения этого слова. Нет, уверяю вас, это было чистое самопожертвование. Он не желал отвечать на вопросы… связанные не только с этими бомбами в «Конкордах», но и с его командованием… со всеми убитыми во время этого командования. Думаю, он предпочел умереть, только бы не попасть на скамью подсудимых. — Она снова попыталась улыбнуться, но по щекам потекли слезы.

Ариэл Вейзман смутился и погладил Мириам по руке.

— Успокойтесь, может быть, он еще жив.

Мириам подумала о муже. Ей то же самое постоянно говорили и о нем. И вообще в Европе было еще много евреев, печатавших полные горечи объявления в надежде после всех этих ужасных лет отыскать своих мужей, жен, сыновей и дочерей. Она посмотрела на Ариэла Вейзмана, на ее лице появилось такое суровое выражение, которого министр никогда раньше не видел. Мириам процедила сквозь стиснутые зубы:

— Он мертв, черт побери. Мертв. И будь он проклят за то, что наплевал на свою жизнь. — Она закрыла лицо руками и заплакала.

Они оба были мертвы, а она даже не могла навестить их могилы, как не могла навестить могилы и своих родителей, сестры или отчима. От ее прошлого не осталось ничего осязаемого, что она могла бы потрогать, куда могла бы прийти. Как будто эти люди никогда и не существовали. А главные места, связанные с ними, находились за пределами ее мира. Европа. Вавилон. Мириам захлестнуло ощущение потерь, чувство невыносимой печали. Иаков говорил, что нужно кричать всему миру о своих страданиях, но она не может, да и не будет этого делать. А если и сделает, то боль не станет легче. Если бы только он не сказал ей, что любит ее. Тогда ей было бы гораздо легче все пережить, считая их связь внезапно вспыхнувшей страстью, или легкомысленным поступком, или чем-нибудь еще, но только не тем, чем она была на самом деле.

Кто-то похлопал ее по плечу, и Мириам подняла голову. Над ней стоял улыбающийся член экипажа, он протянул Мириам сложенную записку.

— Сообщение для вас по радио.

Несколько секунд Мириам удивленно разглядывала записку, потом развернула ее и прочитала про себя строчку, написанную карандашом: «Я люблю тебя. Тедди».

— Отвечать будете?

Мириам вытерла ладонями глаза, замялась, потом покачала головой.

— Нет, спасибо.

Удивленный молодой человек повернулся и ушел.

Мириам снова прочла записку, потом сунула ее в карман. Сначала ей нужно выяснить, беременна ли она от Иакова, а уж потом думать о Тедди Ласкове.

Тедди Ласков сделал последний заход над Вавилоном. На земле не было видно никакого движения, лишь ветер гнал песок да какой-то одинокий человек ехал на осле на запад по покрытой грязью равнине, глядя при этом в небо. Огромный бело-голубой «Конкорд» лежал полузатопленный у причала деревни Уммах. Ласков отметил про себя, что «Конкорд» должен выглядеть здесь более неуместно, чем выглядел на самом деле. Деревню и самолет разделяли почти две с половиной тысячи лет, и все же их связывала общая ниточка.

Резко развернув истребитель, Ласков взял курс на запад, подальше от колыбели цивилизации, от земли пленников, от пустыни Шамиях. На запад — в Иерусалим. Крылья самолета, выдвинутые для боевых заходов, сложились, и истребитель взмыл вверх.

Через несколько минут он догнал оба транспортных самолета.

Мириам не ответила на его публичное объяснение в любви, и Ласков чувствовал себя несколько глупо, но понимал, что должен поднять настроение людей, находящихся на борту транспортных самолетов. Он проскочил между двумя «С-130», развернулся, снизил скорость и раздвинул крылья, чтобы лететь медленнее. Снова пролетая между «С-130», он помахал рукой.

Из всех иллюминаторов транспортных самолетов люди замахали в ответ.

Мириам Бернштейн нехотя встала и подошла к людям, выглядывавшим в иллюминаторы. Она запоздало взмахнула рукой, когда истребитель Ласкова снова пролетел мимо, потом отошла от иллюминатора, опустилась на пол и уснула, не успев даже как следует вытянуться. Давид Бекер укрыл ее одеялом.

Ласков решил, что хватит воздушной акробатики, не стал больше разворачиваться, набрал высоту и взял курс на запад, исчезнув из поля зрения транспортных самолетов. Его истребитель преодолел звуковой барьер. Он встретит их на земле. Примет душ и переоденется в гражданское, а они все еще будут в вавилонской пыли. В современном мире ситуация меняется с невероятной скоростью. Похоже, в нем нет таких неизменных ориентиров, как Полярная звезда, которых можно было бы придерживаться. Интересно, сильно ли изменилась Мириам в Вавилоне. Нет. Только не Мириам. Она стойкая, почти беспристрастная. Конечно, не обойдется без первоначальной отчужденности и холодности, так бывает с любовниками, когда они встречаются после разлуки. Но это пройдет.

Ласков поднял истребитель в тропосферу и сделал это только потому, что захотел увидеть внизу округлость земли, а вверху вечные звезды на черном небе. Здесь, вверху, менялась чья-то судьба. Вавилон. Иерусалим. Бог. Мириам Бернштейн. Тедди Ласков. Они все начали перемешиваться между собой в этой холодной, безвоздушной пустоте, и Ласкову нужно было во всем этом разобраться, прежде чем он увидит купола и шпили Иерусалима.

В Нью-Йорке было десять часов вечера. Делегации арабов и израильтян собрались в здании ООН. Сообщения об обстановке в Вавилоне поступали из Багдада и Иерусалима каждые пятнадцать минут. И наконец самые последние телетайпные сообщения принесли радость собравшимся делегатам.

Кто-то вытащил бутылку араки, и она пошла по кругу. Разговоров было мало, но напряжение спало, и между двумя делегациями начало возникать чувство уверенности и даже дружбы. Делегат от арабов провозгласил тост, и вскоре уже все предлагали тосты, арака и сладкое вино лились рекой.

Саул Эзер, постоянный представитель израильской миссии в ООН, отметил про себя, что еще не видел такой доброжелательной группы по подготовке конференции. Для прибывающих делегатов из Израиля и арабских стран будет создана благодатная почва. Саул встал и, не привлекая внимания, вышел в соседнюю комнату к телефону. Он позвонил в отель и вновь забронировал номера для мирной делегации Израиля.

Шир-яшуб потерял самолет из виду, развернул своего осла на восток и направился по равнине назад к деревне Уммах. Странное событие произошло в вечной и неизменной жизни Евфрата.

Часть Израиля снова возвращается домой, а другая часть снова решила остаться. Шир-яшуб представил себе, какой грандиозный праздник будет устроен в Иерусалиме, а вот его деревне грозят неприятности. Но даже если не выживет деревня Уммах, то выживут общины в Багдаде и Хилле. А если и они не выживут, то выживет Иерусалим или какое-нибудь другое место. В один прекрасный день Господь перестанет подвергать испытаниям детей своих, и тогда все разбросанные по миру остатки смогут вернуться в землю обетованную, и будут они уверены, что нет необходимости диаспоре жить за пределами Сиона, сохраняя свой род.

Вдалеке солнце поднялось над холмами Вавилона. Шир-яшуб вскинул голову и запел чистым голосом, который понесся через опустошенные равнины и через воды Евфрата к руинам Вавилона:

— «Ибо так говорит Господь: соберу вас из всех народов и из всех мест, куда Я изгнал вас, и возвращу вас в то место, откуда переселил вас. И дам вам стада, которые будут кормить вас, и не будете вы больше бояться, пребывать в смятении и терпеть лишения».

Примечания

1

Электрический анализатор стандартной частоты. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

2

«Эль Аль» — главная авиакомпания Израиля.

(обратно)

3

Жаркий и сухой ветер, дует приблизительно 50 суток в году, главным образом с апреля по июнь.

(обратно)

4

Число Маха.

(обратно)

5

Еврей, родившийся в Израиле.

(обратно)

6

Период в истории древних евреев от взятия Иерусалима вавилонским царем Навуходоносором II и насильственного увода части евреев в Вавилонию (586 г. до н. э.) до ее завоевания персидским царем Киром II (538 г. до н. э.), после чего евреям было разрешено возвратиться в Палестину.

(обратно)

7

Теория игр — раздел математики, изучающий формальные модели принятия оптимальных решений в условиях конфликта.

(обратно)

8

Растение семейства гамамелидовых, из коры и листьев которого приготовляют кровоостанавливающие средства.

(обратно)

9

Хаммурапи — царь Вавилонии в 1792–1750 гг. до н. э., с именем которого связано ее возвышение. В его царствование был создан свод законов Вавилонии.

(обратно)

10

Масада — древнееврейская крепость, в Иудейской войне 66–73 гг. была последним оплотом повстанцев.

(обратно)

11

Оплот техасцев во время борьбы против мексиканцев за независимость штата (1836 г.).

(обратно)

12

Карточная игра типа «очко».

(обратно)

Оглавление

Франция: Сен-Назер 

Книга 1 Израиль: Равнина Шарон

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

Книга 2 Вавилон: сторожевые башни

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Книга 3 Вавилон: Ворота Иштар

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg