«Высшая справедливость. Роман-трилогия»

Высшая справедливость. Роман-трилогия (fb2) - Высшая справедливость. Роман-трилогия (пер. Александр Николаевич Драгункин,Людмила Васильевна Калинина) 2113K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алисия Оуэлл - Алекс Оуэлл

Алисия и Алекс Оуэлл Высшая справедливость Роман-трилогия

Книга I Держись, Стив!

Часть I

Глава 1 Стивен

Сдержанный, но очень дорогой черный «мерседес» резко выехал из-за угла и остановился у ворот *…ской тюрьмы. Дверца машины звонко хлопнула, и высокий молодой человек в очках и с портфелем в руке уверенным шагом направился к входу.

Адвокат Брендон О’Брайан не был новичком в своем деле, но, несмотря на это, он еще не утратил врожденного умения сочувствовать и сопереживать. Не теряя твердой убежденности в том, что преступники остаются преступниками и что снисхождение к ним ни в коей мере не может являться руководством к действию, он, тем не менее, каждый раз, принимаясь за новое дело, пытался встать на место своего подзащитного, чтобы увидеть ситуацию его глазами. И часто в этом рискованном стремлении Брендон «переигрывал», сродняясь с каждым клиентом так, как хороший актер сродняется со своей ролью.

Подобный стиль работы был, несомненно, весьма продуктивным, но слишком изматывающим. Ну а если дело заканчивалось вынесением смертного приговора, тут уж Брендону бывало совсем туго. Адвокат долго после этого приходил в себя, постоянно задаваясь вопросом: все ли он сделал правильно, все ли возможности использовал? Коллеги считали его специалистом высокого уровня, но человеком излишне чувствительным.

С последним клиентом — Стивеном Кларком — сложности у О’Брайана начались сразу, так как обвиняемый поначалу вообще отказывался от защиты. Адвокату пришлось приложить немало усилий и употребить все свое красноречие, чтобы уговорить Кларка не отказываться от его услуг.

Дело Кларка не доставило правосудию особых хлопот. Обвиняемый с самого начала полностью признал свою вину. Свидетелей имелось предостаточно, и исход дела был ясен как божий день.

Однако для О’Брайана все оказалось гораздо сложнее. Ему пришлось изрядно попотеть, чтобы разговорить своего подзащитного. Но по мере того, как адвокат углублялся в дело, у него все отчетливее создавалось впечатление, что у Кларка не было серьезных мотивов для убийства. Поэтому О’Брайан очень скоро пришел к мысли, что преступление было совершено либо в состоянии аффекта, либо под воздействием каких-либо наркотических веществ. На одном из этих вариантов он и собирался построить всю защиту, оценивая шансы на успех как хорошие.

Но все расчеты адвоката в миг разбились о признание подсудимого, что свою бывшую жену он убил преднамеренно, в здравом уме и ясной памяти. Переубедить его и уговорить отказаться от своих показаний О’Брайану так и не удалось. Кларк продолжал утверждать, что отдавал себе полный отчет в том, чтó совершал. Он упорно настаивал на своем, словно не представлял, к каким неминуемым последствиям это приведет.

В итоге преступление было признано убийством первой степени, а обвиняемый Стивен Кларк приговорен к смертной казни.

О’Брайан, естественно, собирался опротестовать решение суда и, несмотря ни на что, продолжал оставаться при своем мнении об истинном характере этого преступления. Но Кларк наотрез отказался от подачи апелляции, в результате чего срок от момента вынесения приговора до приведения его в исполнение оказался минимальным.

Коллега, повстречав в коридоре суда опечаленного провалом О’Брайана, сочувственно похлопал его по плечу: «Ничего. С кем не бывает? Зато быстро». Брендон кивнул в ответ. Собственно, в тот момент его больше удручало другое: даже и по окончании процесса, после нескольких месяцев почти ежедневных длительных бесед Стивен Кларк продолжал оставаться для него темной лошадкой.

Этот высокий, атлетического сложения молодой человек — незадолго до того, как они повстречались, Стивену исполнилось двадцать восемь — обладал редкой притягательностью. Надо сказать, что все черты его лица — высокий лоб, прямой нос, ровно очерченный, с пухлыми губами рот, немного тяжеловатый подбородок и поблескивающие из-под густых ресниц зеленовато-карие глаза — ничем особо не отличались. Но достаточно было бросить беглый взгляд на это лицо, как тут же возникало ощущение какой-то незавершенности, недосказанности, заставлявшее посмотреть на него вновь.

Стивена Кларка отличали, с одной стороны, устойчивое жизнелюбие, по-детски свежая непосредственность в восприятии мира, подкупающая собеседника мягкая ироничность, а с другой — полное пренебрежение к собственной судьбе, отсутствие какого-либо намека на раскаяние и временами прорывающийся отчаянный цинизм. Уже с самого начала Брендон обратил внимание на то, что у Кларка очень своеобразная манера улыбаться: первыми вспыхивали глаза, затем проснувшаяся где-то внутри радость выплескивалась наружу, и тогда уже расплывалось в улыбке все лицо.

Поэтому немудрено, что такой человек, как Брендон О’Брайан, быстро проникся к своему клиенту искренней симпатией. Но сколько Брендон ни пытался, он так и не сумел ответить самому себе на вопрос: «Где скрытая пружина этой странной натуры?» Мысль эта продолжала будоражить его, заставляя снова и снова искать общения со своим подзащитным.

Кларк был из числа тех заключенных, кто приносит руководству тюрьмы одни беспокойства. Уже будучи приговоренным к смертной казни, он не изменил своим привычкам и, коротая последние дни в камере смертников, продолжал донимать надзирателей бесконечными придирками, уличая их в неправомочных действиях, в нарушении своих прав и настаивая на прибытии независимых комиссий. Он постоянно чего-то требовал, выпрашивая массу совершенно ненужных ему мелочей и поблажек: от коврика на стене и розовых роз на столе до любимых фруктов. Притом что на свободе Кларк не испытывал особой тяги ни к роскоши, ни к излишествам и привык довольствоваться в жизни гораздо меньшим. Похоже, что изводить охранников просто доставляло ему удовольствие.

Как ни странно, но адвокату Стивен просьбами почти не досаждал, за что Брендон, продолжавший регулярно наведываться к своему подзащитному, был ему от души благодарен.

И сегодня, накануне казни, Брендон О’Брайан считал своим долгом посетить Кларка.

— Ну что? — спросил он сидящего на постели Стивена. — Опять ущемляют твои права человека?

Тот кисло посмотрел на него, по-жонглерски катая на ладони спелый персик:

— Это хорошие персики, но не те, что я просил.

— Здесь тебе, однако, не ресторан, — заметил Брендон.

— Когда я был совсем маленьким, у нас был чудесный сад — из одних персиковых деревьев… Мне казалось, что их целый лес! И я тогда думал, что на всей земле растут одни только персики… — задумчиво проговорил Стивен.

Брендон пристально поглядел на него. Ему хотелось бы сейчас спросить и больше, но он ограничился вопросом:

— Вспоминаешь детство?

— Нет. Я предпочитаю вообще ничего не вспоминать. Зачем? Хорошее — жалеть, что не вернешь, плохое — душу бередить.

— О чем ты сейчас думаешь? — все-таки не удержался Брендон.

— Так… о разном… А лучше сказать — ни о чем.

— Неужели ты не думаешь о завтрашнем дне?! — изумленно воскликнул О’Брайан.

— Брендон, — поднял на него глаза Кларк, — завтра я отправлюсь туда, куда все мы без исключения рано или поздно отправимся. Только каждый из нас почему-то считает, что с ним это произойдет еще очень-очень нескоро, так нескоро, что неизвестно, произойдет ли вообще, и, как часто бывает, в этой уверенности он на следующий же день умирает… В нашем мире это проще, чем в первобытной стае! Вся разница между мной и тобой, Брендон, в том, что ты не знаешь часа своей смерти, а я знаю. Мне легче… К тому же я надеюсь, что путешествие в мир иной окажется достаточно увлекательным.

Брендон чертыхнулся:

— Ты говоришь о предстоящей казни, как о загородной прогулке! Это невыносимо!

— Невыносимо для кого — для тебя?

— Это кощунство перед теми, кто прошел этот путь раньше!

Стивен пожал плечами в ответ.

— Тебе вообще приходилось испытывать какие-нибудь человеческие чувства: сожаление, раскаяние, отчаяние, страх? Похоже, они тебе мало понятны! — запальчиво произнес Брендон. — Можно подумать, что тебе совершенно нечего терять в этом мире!

— Отчего же…

— Ну что именно? Назови.

— Я не хочу об этом говорить! — отрезал Стивен.

Брендон почувствовал, что на этот раз допустил бестактность:

— Прости…

Оба замолчали. Но Кларк был не из тех, кто обижается по пустякам, и через минуту заговорил снова:

— Брендон, я ведь имею право на последнее желание?

— Ну, если это не будет переходить границы разумного, я думаю, твою просьбу удовлетворят.

— Это не будет переходить границы. Я хочу сегодня заказать сюда ужин при свечах.

— При свечах?

— Хороший ужин, — продолжал Стивен, — из лучшего ресторана, с дорогим вином. Ужин на двоих.

Брендон дико посмотрел на него.

Стивен удивился его реакции:

— Ты разве не составишь мне компанию? Что же, я буду пить как свинья один?

— Может быть, для тебя еще и девочку заказать? — сострил Брендон.

— Девочку сегодня не надо! — засмеялся Стивен.

— Хорошо… я попытаюсь это устроить, — пообещал защитник.

По правде говоря, он был несколько взвинчен сегодня. Первый раз в жизни Брендон О’Брайан сталкивался с человеком, у которого, как ему казалось, патологически отсутствовал страх, и это выводило его из себя.

…Они сидели друг против друга — адвокат и подзащитный, — уже изрядно успевшие друг другу надоесть и тем не менее намертво взаимно притянутые обстоятельствами и глубиной той пропасти, которая их разделяла. Но сейчас между ними был только покрытый белоснежной скатертью и ничем не отличавшийся от ресторанного столик. Свечи, правда, отсутствовали.

Стивен ел неторопливо и со знанием дела. Впечатление создавалось такое, будто он полжизни провел в дорогих ресторанах. Было видно, что на этот раз он доволен.

— Жаль, на целую бутылку поскупились, — сказал он, поднимая пластиковый стакан. — Ну, за тебя и за твои будущие успехи!

Брендон угрюмо молчал.

— Да что ты так убиваешься? Право же, у меня нет к тебе никаких претензий!

— С чего ты взял, что я убиваюсь? — сказал задетый Брендон. — Я честно отработал свои деньги. И мне себя упрекнуть не в чем.

— Ну и отлично!

Разговор явно не клеился, хотя оба они, каждый по-своему, стремились к нему.

— Брендон, а какое напряжение подается на электрический стул во время казни? — спросил вдруг Стивен.

Адвокат поперхнулся:

— Охота тебе сейчас говорить о таких вещах… Не помню точно, — нехотя выдавил он, — кажется, две тысячи вольт.

— Не слабо! — присвистнул Стивен. — Мне кажется, тысячу я бы еще выдержал…

— Что ты несешь?! — поморщился Брендон. — Люди нередко гибнут от электричества у себя дома, где напряжение в двадцать раз меньше.

— Это они гибнут… потому что боятся… — сдавленным шепотом проговорил Стивен.

Брендон посмотрел с вызовом:

— А ты не боишься?

— Нет!

— И можешь сказать почему?

— Не знаю! Я, наверное, таким родился.

Брендон, подперев голову рукой, уставился на своего подзащитного. Удивительно: почему этого человека, с которым он так долго общался и которого так долго изучал, разгадать до конца он так и не сумел?

— Видишь ли, — снова заговорил Стивен, — в «Ридерз дайджест» я как-то прочел, что люди гибнут иногда только из-за того, что не могут воспротивиться смерти. Гибнут, скованные мертвой хваткой собственного страха. Но на самом-то деле они больше боятся не смерти, а процесса умирания. Если бы люди были уверены, что смогут умереть мгновенно — быстрее, чем успеют это почувствовать и осознать, — то многие проблемы решались бы гораздо быстрее и, может быть, сейчас на планете было бы не так тесно…

О’Брайану претила эта манера Кларка раздевать любую мысль донага, пока она не превратится в свою противоположность. Но сейчас он не стал возражать ему.

— Хорошо… В таком случае я желаю тебе, чтобы завтра все произошло именно так… Быстрее, чем можно почувствовать… — Брендон выпил залпом.

— Знаешь, — произнес Стивен, откинувшись на спинку стула, — а ведь страх перед казнью — это страх того же свойства: человеку кажется, что за всю жизнь он не испытывал такой боли, как та, что должна привести его к смерти. То есть это страх перед неизбежной болью. И страх этот постоянно в тебе, с ним встаешь, с ним ложишься…

— Прости, но как тебя понимать? О каком страхе ты говоришь? Минуту назад ты сказал, что ничего не боишься.

— Разве? — мотнул головой Стивен. — Ну да, конечно… я, собственно, не о себе сейчас… Ты же сам знаешь, как здесь иногда по десять-пятнадцать лет ждут казни. Как они живут? Как вообще можно жить в постоянном ожидании смерти?

— Наверное, так же, как смертельно больные, — примиряются с неизбежностью. Ничего другого им просто не остается.

— Да, человек привыкает ко всему… Но я бы так не смог. — Стивен сдвинул брови и задумался.

Брендон не прерывал его молчания, чувствуя, что выговорился тот еще не до конца.

— Мне кажется, — вновь заговорил Стивен, — что людям просто не хватает воображения. Если бы они хоть на минуту представили себя на месте осужденных… Но они не могут — или не хотят — этого сделать и не замечают, как сострадание уходит из их сердец… — Он сверкнул глазами в сторону напряженно слушавшего Брендона. — Ожидание казни — это наказание, и может быть, более тяжкое, чем само преступление. Я имею право это утверждать!..

Снова воцарилось молчание. Кларк сидел в напряженной позе, опустив голову, в нем происходила явственная внутренняя борьба. Такие пространные откровения подзащитного оказались для О’Брайана новостью — иногда на протяжении нескольких часов ему не удавалось выжать из Кларка и двух слов.

— Я не спорю… — тихо начал адвокат, — кто не испытал…

Стивен перебил его на полуслове:

— Ты хорошо помнишь, как звучит моя статья?

О’Брайан поморщился.

— Так вот, Брендон… Я долго думал над этим. И теперь считаю, что казнь — это то же убийство при отягчающих обстоятельствах — преднамеренное, хорошо спланированное убийство! Потому что как давать жизнь, так и забирать ее — право одного Творца. Жизнь — слишком прекрасный и непостижимый дар, чтобы ее можно было вот так взять и конфисковать в законном порядке, просто как какую-то вещь. Но на деле… право распоряжаться жизнью присваивает себе общество. Оно считает, что даже за убийство одного своего члена имеет законное право убивать! Само же общество при этом на протяжении веков губило и губит миллионы людей!.. Что дает казнь? Разве она чему-нибудь учит? Исправляет преступника? Компенсирует потерю? Или от этого становится меньше преступлений? Единственное, чего удается достичь обществу в результате казни, — это усмирить свой страх. Проще отправить преступника в мир иной и спокойно спать, чем постоянно проверять засовы в тревоге за собственную безопасность. Страх порождает жестокость. От средневековых костров и пыток прошли сотни лет, а мы не можем отвыкнуть от них и сейчас. А как же с этим: «Каждый человек имеет право на жизнь»? Выходит, это право с оговоркой?.. Наверное, человечество когда-нибудь и придет к милосердию… Но для этого ему нужно научиться сострадать! — Стивен тряхнул головой: — Почему ты молчишь? Разве я не прав?

Неожиданное красноречие подзащитного изумило Брендона, и он ответил не сразу:

— Я… слушал тебя. Но знаешь, меня всегда больше волновала другая проблема. А именно — постоянно существующая, пусть и минимальная, возможность судебной ошибки.

— Ну, это уж как судьба… — задумчиво протянул Стивен. — Понимаешь, я ведь говорю, что любая казнь — убийство. Мне кажется, что не должно быть такого закона, по которому можно убивать, потому что убивать за убийство — это месть. Но закон и месть — вещи разного порядка. Я так считаю! В двадцатом веке пора бы уже забыть о древнем принципе «око за око». И, главное, никто не задумывается о том, чтó предстоит испытать осужденному… А может, и наоборот, сознание того, что он претерпит не только физические, но и несравнимо более тяжкие душевные муки, приносит удовлетворение… Наверное, было бы милосерднее давать осужденным наркотики… хотя бы перед казнью.

Адвокат насупился и ультимативно произнес:

— Я тебя сейчас не слышал!

— А я ни о чем и не просил, — откровенно удивился Стивен.

Они разговаривали уже достаточно долго, но время пролетело как-то незаметно. Вдумываясь в только что услышанное, О’Брайан вдруг решил, что, будучи неправым по отношению к себе, его подзащитный тем не менее прав по сути! И адвокат поймал себя на мысли, что готов слушать и дальше. Но Кларк молчал, и тогда О’Брайан решился на еще один не дававший ему покоя вопрос:

— Стив, я сделал все, о чем ты просил, — я просидел с тобой весь вечер. Услуга за услугу. Ответь мне на последний вопрос: почему ты все-таки убил ее?

— Не знаю! — нехотя буркнул Стивен. — Так получилось…

— Но ты же сам утверждаешь, что долго готовился к этому убийству.

— Готовиться можно к чему угодно и хоть всю жизнь! — раздраженно парировал Стивен. — Перетряхни сейчас нутро первому встречному Дику, Джеку, Бобу — и ты увидишь, что они уже давно готовы с наслаждением размозжить голову своему более удачливому приятелю, любимую прежде жену задушить спящей в постели, а ненаглядных деток отправить куда-нибудь подальше, к дедушке сатане — так, чтоб они оттуда никогда не возвращались! Просто их час еще не настал.

— С тобой невозможно разговаривать! — выдохнул Брендон. — Что ты за человек?!

— Если ты думаешь, что я сильно отличаюсь от остальных, — усмехнулся Стивен, — то должен сказать тебе: ты ошибаешься.

— Я уже не знаю! — с досадой ответил Брендон. — Но таких как ты я еще не встречал.

Стивен зло посмотрел на него:

— Слушай, иди домой, Брендон! Ты мне надоел. Ужин при свечах окончен. Я спать хочу.

— Спокойной ночи, — процедил тот в ответ.

Завершился этот день для обоих в чем-то похоже…

О’Брайан вернулся домой поздно, и осторожно, не желая беспокоить домашних, поднялся в свой кабинет. Спать не хотелось, и он сел к недавно приобретенному чуду техники — компьютеру, — чтобы набросать кое-что для следующего дела. Но работа не клеилась. Брендон отодвинул клавиатуру и долго сидел уставившись в одну точку.

Кларк сразу же завалился в постель, но в одном он точно оказался прав: как и все остальные, он долго не мог уснуть в эту свою последнюю ночь и ворочался почти до рассвета. Но очень может быть, виною тому было лишь обилие съеденной на ночь пищи…

Глава 2 Казнь

Когда на следующий день Стивен увидел входящего к нему Брендона, он заулыбался:

— А я думал, ты не придешь больше.

— Значит, ты думал обо мне плохо. Неважно выглядишь…

— Я не спал всю ночь.

— Понятно… — вздохнул Брендон. — Ну, полежи сейчас, у тебя еще два часа как минимум.

— Лежать, Брендон, я буду в гробу! — мрачно сострил Стивен.

О’Брайан внимательно посмотрел на него: похоже, Кларк сейчас больше раздражен, чем обрадован его присутствием.

— Побыть с тобой это время или хочешь остаться один?

Стивен равнодушно пожал плечами:

— Я тебя не держу…

— Мне нужно навестить одного клиента. Самое большее через час я буду здесь.

— Иди…

Брендон ушел, а Стивен походил немного взад-вперед по камере и повалился ничком на постель. Сейчас уже бессмысленно было вспоминать о том, чего он не доделал, не додумал, не дострадал, и он попытался представить ту туманную неизведанную область, в которой ему предстояло вскоре оказаться… Но быстро поняв, что без потерь для рассудка сделать подобное не удастся, тут же бросил это занятие.

Брендона долго не было. Когда же он вернулся, Стивен понял, что времени осталось совсем мало.

— Скоро меня поведут туда? — спросил он, поднимаясь.

— Через полчаса.

— Брендон, давай прямо сейчас попрощаемся: я не хочу, чтобы потом это получилось в спешке и с истериками.

Стивен встал. Брендон подошел к нему, и они, не сговариваясь, крепко обняли друг друга. В этот момент Брендон ощутил легкую дрожь в теле своего подзащитного — дрожь, которую невозможно было увидеть, а только почувствовать.

— Только не кори себя ни за что. Ладно? — сказал Стивен.

Брендон кивнул.

— Ты пойдешь смотреть на меня?..

— А ты этого хочешь?

— Хочу!

— Пойду… — тихо сказал Брендон.

Стивен благодарно кивнул и отвернулся.

Брендон уже собрался было уходить, но вдруг обернулся и произнес:

— Стив… Я не знаю, важно это для тебя или нет… Но… мне будет недоставать тебя.

Стивен расплылся в улыбке:

— Ты сентиментальный парень, Бренд! И я рад, что судьба свела меня с тобой, хоть и при таких невеселых обстоятельствах. Спасибо тебе за все. Ты действительно здорово помог мне.

— Чем?!

— Да просто тем, что был все время рядом. — Стивен подошел к нему вплотную. — Знаешь, что? Не ходи на казнь — это будет для тебя слишком тяжело.

Брендон покачал головой.

— Ну, как знаешь… — Стивен вздохнул: — Брендон… ты так долго копался во мне, отыскивая человеческие слабости… Я скажу тебе только одно: я не боюсь ни смерти, ни боли, я не боюсь казни. Трагедия лишь в том, что я слишком люблю жизнь, данную мне Богом, а как раз ее-то у меня сейчас и отнимут… — проговорил он с чуть удивленным выражением лица.

— Ты говоришь о Боге, а сам отказался от священника. Если ты хочешь, еще не поздно… Я могу попросить.

— Не надо! — Стивен отошел вглубь камеры и не оборачиваясь произнес: — Прощай, Брендон!

Адвокат вышел в некотором замешательстве. Последние слова Стивена так и просились ему в душу, но он не решался поверить в то, что сейчас услышал: слова эти совсем не вязались со стоическим обликом его подзащитного и были чересчур трогательны, чтобы их можно было принять всерьез. Но кто знает: может быть, привычный цинизм был лишь маской, за которой в этот момент О’Брайан увидел истинное лицо Стивена Кларка?..

До казни оставалось меньше четверти часа. Обычно Брендон О’Брайан не позволял себе быть участником подобных зрелищ — видимо, срабатывал защитный рефлекс. А на казни своих подзащитных не ходил никогда. И хотя Брендон не понимал, чтó с ним сейчас происходит, он знал, что сегодня пойдет непременно, даже невзирая на то, что Стивен предупреждал его…

Брендон собрался с духом и прошел в комнату для свидетелей казни.

Здесь, за тонированным стеклом, отгораживающим помещение, где должно было свершиться правосудие, взгляд его приковало само орудие казни, мрачно возвышавшееся посередине. О’Брайан тяжело вздохнул и, посмотрев выше, пробежал взглядом надписи на стенах зала: «Доверие», «Равенство», «Защита», «Воздаяние»… но не увидел среди них одной, которая, он точно помнил, должна была здесь быть: «Справедливость»… Брендон нахмурился и снова уставился на пустующий пока электрический стул, и если бы его спросили, о чем он сейчас думает, он затруднился бы с ответом.

Только когда ввели осужденного, Брендон перевел взгляд и тут же про себя не без радости отметил, что Стивен по-прежнему спокоен и невозмутим. Он шел твердым шагом, не нуждаясь в чьей-либо поддержке, а во всем его облике была даже какая-то монументальность. Это поразило адвоката. Но в то же время О’Брайану упорно хотелось уловить сейчас на лице своего подзащитного хоть что-то традиционное, трепетно-человеческое! В какой-то момент ему показалось, что мышцы лица Стивена напряглись в плохо сдерживаемой гримасе, но на самом деле тот лишь выудил языком приставшую к десне фруктовую кожицу и сплюнул ее на пол.

«Он ведет себя так, будто его готовят не к казни, а к медицинскому обследованию!» — изумленно подумал Брендон и скосил взгляд на других свидетелей. Похоже было, что холодное безразличие Кларка удивляло всех, кто на него сейчас смотрел.

Когда все приготовления закончили, осужденному была предоставлена возможность сказать последнее слово.

Стивен повел бровями и произнес:

— Я думаю, насколько интереснее бы все это выглядело, если бы я мог наблюдать происходящее со стороны…

— Это все?

— Да. А вы что, хотели, чтобы я произнес речь?

«Он продолжает в своем духе, а уже через минуту все будет кончено…» — с ужасом подумал Брендон.

Секундная стрелка выразительно защелкала, отсчитывая последние мгновения: десять, девять, восемь… Стивен, с лица которого не сходило выражение абсолютного спокойствия, вдруг закрыл глаза и не открывал их до того момента, пока на отсчете «ноль» его не потряс сильнейший разряд. В эту секунду глаза его широко открылись, но что было в них в этот миг — боль, страх, или уже что-то другое, надчеловеческое, — Брендон так и не смог разобрать…

Легкий дымок поплыл по залу, и в нос сразу же ударил запах гари, способный просачиваться сквозь что угодно. Брендон смотрел прямо перед собой, но не мог больше сконцентрировать взгляд и видел лишь зыбкое темное пятно, окутанное сизой дымкой. Единственное, что оставалось ясно различимым, — это неестественно растопыренные, вздрагивающие пальцы по краям этого пятна.

В горле у Брендона запершило, и он понял, что ему сейчас станет плохо: «Боже мой, эта казнь никогда не кончится! Какими же долгими могут становиться иногда минуты!» Но тут свет снова резко моргнул — спектакль был окончен. Дым и гарь быстро рассеялись, и Брендон увидел, что глаза у Кларка закрыты, а кисти рук теперь безжизненно свисают с подлокотников…

Врач торопливо констатировал смерть. Погасили яркое верхнее освещение и попросили свидетелей покинуть комнату. А потрясенный О’Брайан все стоял и смотрел на казненного — как на нем расстегивают ремни, снимают электроды, и голова его падает на грудь, демонстрируя обожженную кожу на выбритой макушке, как его укладывают на каталку, покрывают простыней и везут по коридору…

Брендон вышел из комнаты и пошел следом — он ничего не мог с собой поделать! В конце коридора, перед лифтом, он подошел вплотную к каталке, медленно стянул простыню с лица: Стивен лежал словно живой. Брендону не хватало сил поверить, что перед ним труп — не человек уже вовсе, а одна лишь его оболочка…

Он покачал головой: «Лучше бы и не смотрел…» — рывком задернул простыню и быстро зашагал прочь.

Глава 3 Брендон

Загнав машину в гараж, Брендон направился было к дому, но тут же понял, что ноги сами несут его в противоположную сторону.

…Он шел, опустив руки в карманы брюк, не заботясь о том, куда и с какой целью идет, не разбирая дороги и не замечая окружающих. Очень скоро он оказался в тенистом парке, где на него сразу же пахнуло прохладой и запахом свежескошенной травы. Но Брендон не отдавал себе отчета в том, чтó чувствовал и видел вокруг. Ему припомнилось слышанное когда-то изречение, что на смерть, как и на солнце, нельзя смотреть в упор. Верность этих слов он ощутил сейчас всей своей кожей. Сегодня он смотрел на смерть слишком близко и слишком долго, чтобы оставаться после этого зрячим.

Теперь О’Брайан казался себе глупой марионеткой и винил себя за то, что пошел на поводу у своего подзащитного, у собственного любопытства и у еще черт знает чего! Не надо было соглашаться на этот дурацкий прощальный ужин! Не надо было ходить на казнь! В мельчайших подробностях Брендон начал припоминать вчерашний вечер, и ему стало от этого так тошно, что захотелось плакать.

Брендон вдруг вспомнил, что у Стивена была странная привычка: прежде чем что-то сказать или спросить, он пристально и испытующе-иронично смотрел собеседнику в глаза. И было в этом определенно что-то гипнотическое! Брендон быстро привык к этой особенности своего подзащитного — она абсолютно не мешала ему в работе. Но сейчас… он представил себе этот взгляд… и что-то перевернулось у него внутри: ему стало казаться, что преступник вовсе не Стивен Кларк, а преступник он сам, попустивший это убийство, свидетелем которого он сегодня был.

Он вспомнил все, что говорил ему вчера подзащитный, — и правосудие, которому О’Брайан так долго и верно служил, представилось ему вдруг кровожадным монстром, исчадием ада! Он подумал, что действительно, отнимая в законном порядке жизнь, общество не только усмиряет этого вечно голодного зверя — свой собственный страх, — но утоляет при этом еще и свою жажду мести. Прикрываясь жизненно оправданной целью — защитить себя от преступников, — общество не полагается на мощные решетки и высокие стены, оно просто убивает, безжалостно и без тени сомнения!

В этом и заключается справедливость?! И тут Брендону пришло в голову, что надписи, которую он искал — «Справедливость», — он не увидел среди прочих только потому, что она должна была находиться перед глазами осужденного в момент казни! Именно так… Только… справедливо ли это?.. Нет, не должно лишение жизни использоваться как наказание! Нельзя этого делать, просто потому, что нельзя делать никогда! Действительно, как же можно отнимать то, чего не давал?!

Да, Кларк убил… Но он не заслуживал, чтобы за это убили его самого.

«Нет, ты не заслуживаешь смерти, Стивен! — подумал Брендон. — Почему я не сказал ему об этом? Надо было сказать. Почему не сказал? Почему?!»

От этой мысли Брендон впал в отчаяние. В нем бесплодно боролись губительное чувство неискупимой вины и чувство самосохранения, желание оправдать себя перед самим собой. Но он ощущал полную свою беспомощность в стремлении выбраться из этого нравственного тупика — как будто он провалился в глубокую пропасть без надежды на спасение.

Окинув мысленным взглядом почти десять лет своей практики, Брендон подумал, что, может быть, все это время он занимался не своим делом, что ему надо было бы жить где-нибудь на природе и разводить домашних животных, а не копаться изо дня в день в самых темных сторонах человеческого бытия?

Следующее дело, за которое он только что взялся, по первому впечатлению, тоже вряд ли удастся выиграть. «Если оно завершится так же, я этого уже не вынесу! — размышлял Брендон, меряя шагами улицы города. — Может, действительно, бросить все к черту, пока не поздно?» Да, вряд ли он предполагал, что когда-нибудь додумается до такого.

Промучившись полдня, Брендон добрел наконец до дома. Здесь, прямо с порога, его встретил надрывный трезвон телефона. То, что дома никого не оказалось, было и к лучшему. Но вести сейчас какие-то разговоры… О’Брайан вздохнул и поднял трубку.

— Брендон! Где тебя носит?! До тебя весь день не дозвониться! — услышал он голос своего коллеги и сразу же вспомнил, что оставил в тюрьме портфель, который не разрешалось иметь при себе присутствующим на казни. — У нас тут сенсация! Ты что, еще ничего не знаешь? Тогда не упади сейчас: твой Кларк жив!

— Что за дурацкие шуточки? — вяло процедил Брендон. — Я устал, у меня голова раскалывается.

— Да говорю же тебе: это правда! Не будь идиотом — быстро кати сюда! — в трубке послышались короткие гудки.

…Когда всего через тридцать минут после казни в тюремный морг явился наконец застрявший в автомобильной пробке патологоанатом, Стивен Кларк дышал уже совершенно отчетливо.

Неизвестно, какие высшие силы вмешались в судьбу осужденного, но так или иначе, утаить эту шокирующую новость сразу не удалось. Более того, информация почти молниеносно просочилась за тюремные стены. Ответственные за проведение казни лица были в замешательстве: случай, казалось, не имел прецедентов. И так как осужденный находился в бессознательном состоянии, тут же прибегнуть к повторной казни не решились. Кларка перевезли сначала в тюремный госпиталь, а уже в середине дня — в клинику *…ского университета, где имелось отделение с новейшим оборудованием для лечения пострадавших от поражения электричеством и где проводились серьезные научные исследования в этой области.

О’Брайан добрался до клиники только к вечеру. Он предъявил свои внушительные документы, и его беспрепятственно пропустили в реанимационное отделение.

Увидев распростертого на постели Кларка, к рукам которого были прикреплены трубочки капельниц и разноцветные проводочки, Брендон застыл на месте. Вокруг хлопотала целая медицинская бригада. Но не это произвело на него впечатление: в какой-то момент он вдруг заметил, как нижняя челюсть Стивена едва заметно дернулась. Только тогда до Брендона начал доходить истинный смысл происходящего. Он неожиданно глупо крякнул и вслед за этим начал негромко, отрывистыми смешками нервно хохотать. Вряд ли когда-нибудь он был еще так потрясен! И если бы солнце вдруг взошло посреди ночи, он чувствовал бы себя спокойнее, чем сейчас.

Поймав косые взгляды медперсонала, О’Брайан быстро взял себя в руки. «Молодец, дружище! Держись, Стив!» — тихо прошептал он. И тут же заметил, что реаниматоры как-то особенно засуетились, до него стали долетать малопонятные реплики:

— Сильная экстрасистолия!

— Приготовить дефибриллятор! Осторожно, всем отойти! Включаю!

В этот момент новый электрический разряд заставил Стивена вздрогнуть всем телом. Брендон пришел в ужас: «Что они делают: спасают его или добивают?! Подобное подобным?!» Он уже готов был броситься на реаниматоров с кулаками, но возня как-то сразу прекратилась, и Брендон понял, что им удалось вывести пациента из критического состояния.

«Стив, держись! Только не умри сейчас! Выживи! Покажи им всем!» — твердил Брендон. Но что и кому должен был «показать» Стивен, Брендон и сам толком не знал. Единственное, что он сейчас ясно понимал, — так это то, что радость, подобную этой, он вряд ли испытывал когда-нибудь в жизни. Разве что в тот день, когда родился его первенец. Или когда они путешествовали с женой во время медового месяца и их машина, свалившись в кювет, два раза перевернулась, а они, не получив ни единой царапины, потом долго и заливисто хохотали. Но все равно все это было как-то по-другому…

На следующий день Брендон приехал в клинику после полудня. Там его ждало известие, что Стивен Кларк утром пришел в сознание.

— Вы его адвокат? Мы никого к нему сейчас не пускаем, вы же сами понимаете… Исключение только для вас. Но, пожалуйста, не более пяти минут! — Брендон терпеливо выслушал наставления врача и вошел в палату.

Стивен лежал с закрытыми глазами, обвитый проводами и окруженный приборчиками всех калибров. Рядом сидел, уставившись в монитор, молодой ассистент.

— Стив… — тихо позвал Брендон и взял его за руку.

Стивен приоткрыл глаза, гримаса боли исказила его лицо.

— Брендон… — прошептал он, стараясь улыбнуться, — я жив…

— Знаю, знаю! Как ты сейчас?

— О-о-о… — застонал в ответ Стивен. — У меня так голова болит… Это что-то адское… Даже глаза больно открывать…

— Не открывай, лежи. Все будет в порядке! Это лучший в мире центр. Они тебя вытащат. Держись! Самое страшное уже позади, — быстро проговорил Брендон и пожал его руку.

Стивен ответил слабой улыбкой.

Глава 4 Побег

Войдя утром в палату, Брендон заметил, что сегодня Стивен выглядит совсем молодцом — шел уже восьмой день его пребывания в клинике. Стив полулежал, повернувшись набок, и приветствовал адвоката словами:

— Повезло мне с тобой, Брендон!

— О чем ты?

— С адвокатом мне повезло. Кто бы еще стал таскаться ко мне каждый день? Ты один такой.

— Откуда ты знаешь? — уклончиво ответил Брендон, садясь на стул. — Есть разные люди, разные ситуации…

— Ну, все равно, — улыбнулся Стив. — Я тебе очень признателен!

Брендон был тронут этими словами, но ничего не ответил. Ему очень хотелось опять разговорить Стивена, но он не знал, с чего начать.

— Послушай, Стив… Я хочу спросить тебя кое о чем… но ты можешь и не отвечать. Тогда, во время казни… ты закрыл глаза…

— Да. Я молился.

— О чем же можно молиться в последние пять секунд?

— Обо всем. Я произнес три фразы: «Господи, прости мне грехи мои, прими мою душу и облегчи мне последнее страдание».

— У тебя что, раньше времени не было помолиться?

— Это все не то…

— А потом? — допытывался Брендон.

— Потом… я сказал себе: «Все!..» И больше уже ничего не помню.

— Ты не помнишь удара? — изумился Брендон.

— Нет, абсолютно ничего. До тех пор, пока не очнулся здесь.

— А мне показалось по твоему лицу, что ты испытал в то мгновение нечеловеческую боль.

— Может, так оно и было… Но я ничего не помню.

— А когда тебя пристегивали, ты что-то сказал. Что?

— Да, мне в тот момент вдруг стало трудно дышать… или, скорее, я просто заметил собственное дыхание. И я сказал, чтоб они ослабили ремни, — сейчас-то уж не убегу!

Брендон слушал с изумлением.

— Да правда, Брендон, — улыбнулся Стив, — все это не так страшно. Поверь мне! Все зависит только от того, как ты сам относишься к происходящему. Единственно, что сидеть на высоких креслах с прямыми подлокотниками я теперь вряд ли смогу…

Брендон поглядел недоверчиво — ему показалось, что Стивен каждой своей последующей фразой умудряется опровергнуть предыдущую.

— Прости меня за мое глупое любопытство, — тихо проговорил он. — Я не имел права расспрашивать тебя о таких вещах…

— Опять ты ищешь свою вину там, где ее нет, — это у тебя уже мания какая-то! — простодушно заключил Стивен.

— Кстати, врач, который констатировал твою смерть, уже безработный, — попытался перевести тему Брендон.

— Бедняга! Я надеюсь, его не будут судить?

— Не думаю. Нет никаких оснований считать, что он ошибся преднамеренно. И потом, у него безупречная репутация. К тому же сейчас уже невозможно достоверно определить, была ли вообще ошибка: иногда люди выходят из клинической смерти и без посторонней помощи.

Стивен искоса поглядел на своего адвоката:

— Но признайся, Брендон: у тебя хоть немного поехала крыша, когда ты узнал про меня?

— Да, состояние было не из обычных, — согласился Брендон.

— А ты мне не верил… — протянул Стивен.

Брендон проигнорировал его слова.

— Они сейчас сходятся на мысли, что в твоем случае напряжение в сети каким-то образом оказалось чуть ли не в три раза ниже номинального, иначе это было бы просто невозможно.

— Да, мистика! — съехидничал Стивен, поворачиваясь на спину.

— Каждый считает, как ему понятнее: для кого-то это, наверное, и мистика. Но при определенном стечении обстоятельств сбой может дать любая, сколь угодно надежная система, созданная человеком. От этого никуда не денешься — даже если вероятность сбоя оценивается в одну миллионную долю процента. Не дают осечек только законы природы. Пока еще.

— Ну и что теперь со мной будут делать? — спросил Стив, скептически глядя на адвоката. — Исправлять свою ошибку?

— Точно сейчас не скажу, но надеюсь, что повторная казнь тебе не грозит. Все быстро просочилось в прессу. Знал бы ты, какая буря из-за тебя поднялась! И каждый — от сошки до министра — норовит высказать свое мнение на этот счет. Если так и дальше пойдет, дело закончится заседанием Конституционного суда! — со смехом завершил Брендон.

Стивен не разделил его веселости:

— Да? И то хорошо. А то я уже думал, что теперь, в отместку за промашку, мне вкатят три тысячи вольт.

— Я принесу тебе газеты — почитаешь, — улыбаясь, сказал Брендон, еще воодушевленный этой темой.

— Не надо, — равнодушно ответил Стивен. Он лежал, уставившись в потолок, и над чем-то размышлял. — Брендон, а какие у меня шансы избежать пожизненного заключения?

— Думаю, никаких.

— Так не бывает… — протянул он задумчиво. — Пока я жив, шансы всегда есть. Я, например… могу убежать.

— Не смеши меня! Ты, наверное, с детства насмотрелся подобной киномуры. Ты не международный террорист, чтобы твои дружки стали доставать тебя хоть из преисподней. Кто станет делать для тебя подкопы?

— Ты! — уверенно ответил Стивен.

Глаза Брендона стали размером с его очки.

— Ты поможешь мне бежать, — повторил Стив.

— Что?! Да ты спятил!

— Ты поможешь мне, Брендон! — твердо произнес Кларк, гипнотически глядя адвокату в глаза.

— Никогда! — выпалил тот. — Даже если бы ты был моим сыном или братом.

— Именно потому, — медленно проговорил Стивен, — что я тебе дороже сына или брата… Я для тебя теперь — воплощение твоей мечты о Высшей Справедливости, найти которую ты и не надеялся.

Брендон посмотрел на него с ужасом: Стивен как будто читал его мысли. Брендону действительно стало сейчас казаться, что вся его предшествующая жизнь была лишь подготовкой к событиям последних дней, вывернувшим наизнанку его вселенную.

— Ты долго шел к этому, док! Такое не проходит даром! — торжествующим тоном заключил Стивен, видя его замешательство.

— Я никогда этого не сделаю, — тихо проговорил адвокат.

— Сделаешь!

— Во-первых, потому… что это невозможно!

Стивен не слушал его.

— Нужно бежать отсюда, и как можно скорее, — размышлял он вслух.

— Тебя завтра должна осмотреть врачебная комиссия, соберется консилиум, — торопливо выложил Брендон. — А потом, я думаю, они постараются сразу же перевести тебя в тюремный госпиталь.

— Тем более — значит, бежать надо сегодня!

— Ты не представляешь, какая здесь сейчас охрана, ее в два раза больше, чем медперсонала! — с отчаянием продолжал Брендон. — Не проверяют разве что только отпечатки пальцев.

— Вот и хорошо.

— Что хорошо?

— Хорошо, что не проверяют, — повторил с улыбкой Стивен. — А портфель твой?

— Портфель? У меня там одна деловая документация, зачем его проверять?

— Тебе когда-нибудь приходилось при входе его открывать?

— Нет.

— Отлично! Все как надо! Итак, к делу: сейчас двенадцать дня, бежим в десять вечера.

— Меня не пустят так поздно… — упавшим голосом проговорил Брендон.

— Ладно, в девять. Времени у тебя уйма. А теперь, — медленно произнес Стивен, впившись глазами в Брендона, — слушай меня внимательно и ничего не перепутай! Сейчас, первым делом, ты пойдешь и срочно закажешь парик с такой же шевелюрой, как у тебя: надо же закрыть чем-то это безобразие, — он похлопал себя по забинтованной макушке, — да и масть у нас с тобой разная. Дальше: давно ты покупал этот костюм?

— На прошлой неделе… — растерянно ответил Брендон.

— Купишь точно такой же, но на два размера больше. Понял? И рубашку не забудь.

Брендон сидел ошарашенный, вытаращив глаза.

— Так, еще, — продолжал Стивен, — две одинаковые пары очков с дымчатыми стеклами. Одни — для себя, другие — без диоптрий — для меня. И… наличка! Лучше побольше, или хотя бы столько, чтобы хватило на какие-нибудь документы. Вроде все… Нет, постой: что у тебя на ногах?

— Ботинки…

— Ты отупел или прикидываешься? — нетерпеливо вздохнул Стивен. — Ногу покажи. Сойдет! — оценил он.

Брендон с отчаянием смотрел на Стивена и понимал, что все уже кончено: он идет и покупает костюм, заказывает парик, что он даст ему денег, что он все сделает для этого человека… Еще пытаясь сопротивляться, адвокат вытащил последний довод:

— Ты пролежал неделю пластом и сейчас вскочишь и побежишь?

— Не волнуйся за меня! — усмехнулся Стивен. — Отправляйся. До вечера!

Было без четверти девять, когда в дверях палаты с каменным выражением лица вновь появился Брендон О’Брайан.

— Ну?! — сверкнул глазами Кларк.

Брендон молча протянул ему свой портфель.

— Молодец! — одобрил Стивен. — Теперь иди и скажи медсестре, чтобы пятнадцать минут нас никто не беспокоил — у тебя важное дознание. Ну, короче, ври что хочешь и через минуту будь здесь.

— Запри дверь. Там есть защелка, — сказал Стивен, когда Брендон вернулся. О’Брайан, не говоря ни слова, направился к двери, реагируя на все приказы, как хорошо налаженный робот-автомат.

— Так, документы, деньги, ключи от машины! — по-гангстерски скомандовал Стивен, уже напяливая новенький костюм.

Брендон выложил все беспрекословно.

— Вот… — виновато пролепетал он, протягивая пачку банкнот, которую Стивен быстро перелистал и сунул в карман брюк.

— Хватит. Спасибо!

Не теряя времени, Стивен быстро выяснил все недостающие подробности, как-то: марку, цвет и номер машины, где она стоит. Брендон отвечал сбивчиво, в страхе что-то упустить:

— Ммм… справа… да, справа от тебя, когда ты будешь выходить, недалеко…

— Так, ясно, — перебил его Стивен. — Куда я сейчас должен идти?

— Налево… до конца коридора, потом… направо, до лестничного холла, там лифт… Мы на шестом этаже… Выйдя из лифта, сразу увидишь, где предъявить пропуск.

Брендон ждал еще вопросов, но Стивен скомандовал:

— Садись! — и с этими словами, инсценировки ради, проворно связал скрученной простыней несопротивлявшегося Брендона. Потом пошарил рукой под подушкой. — А это я спер для тебя! — радостно сообщил он, держа наготове наполненный шприц.

— Что это?!

— Наркоз!

— Ты что?! Зачем? Я не хочу! — запаниковал О’Брайан.

— Да не бойся ты — это слабый, с ним зубы лечат. Ничего страшного — поспишь полчасика, зато будет тебе полное алиби. — И не давая бедному адвокату опомниться, Стивен прямо через одежду всадил иглу ему в бедро. — Так, хорошо. Теперь открывай рот. Не больно? — заботливо поинтересовался он, запихивая в рот Брендону полотенце.

Стивен взял в руки портфель своего адвоката — переодевание было закончено. Сходство получилось если и не полное, но вполне достаточное: при том же росте Кларк казался немного выше из-за того, что был значительно шире в плечах. Он отошел на шаг, полюбовался поверх очков на связанного О’Брайана и еще раз быстро окинул взглядом палату. На всё про всё ушло у него не более десяти минут.

— Ну, Брендон, не поминай лихом! Я тебя никогда не забуду, честное слово! — И быстрее, чем он произнес эти слова, Стивен Кларк исчез…

Глава 5 Короткие встречи

Накануне Лори вернулась из цветочного магазина, где работала уже второй месяц, поздним вечером. Она приняла душ и сразу легла, но заснула только за полночь, как всегда перед сном перебирая свою никудышную жизнь и неизвестно кому задавая неизменный вопрос: почему ей так упорно ни в чем не везет?

В половине седьмого Лори разбудил звонок в дверь. Пока она, сонная, накидывая халатик, соображала, кто бы это мог быть в такую рань, звонок повторился еще раз и еще — звонивший был настойчив и нетерпелив. Она открыла, не спрашивая.

— Здравствуй, Лори! — услышала она уже слегка позабытый голос и попятилась, вытаращив глаза.

— Стив?!

— Что ты смотришь на меня, как на привидение? — Стивен вошел и притворил за собой дверь. — Ты разве ничего не слышала про меня?

Лори часто закивала в ответ.

— Если уж я вынес казнь, то что стоило мне убежать?

— Ты убежал?! — сдавленно произнесла она, прижимаясь к стене.

— А ты думаешь, я тебе снюсь? — усмехнулся Стивен и, не дожидаясь приглашения, прошел в комнату.

С тех пор, как он приходил сюда в последний раз, здесь как будто ничего не изменилось и ни на дюйм не сдвинулось с места, словно на застывшей фотографии, — даже в вазе на столике перед диваном стояли те же нежно-розовые розы. Удивительно!

Стивен обернулся к стоявшей позади него Лори:

— Можно подумать, что ты ждала меня…

Лори молчала. Ее черные, глубоко посаженные глаза горели, как два уголька. На совершенно бледном, без кровинки лице не осталось и следа привычного румянца, а непричесанные кудрявые волосы лежали в полном беспорядке. Она казалась такой маленькой, такой потерянной, что напоминала пойманного взъерошенного зверька. И она действительно мечтала в эту минуту лишь об одном: оказаться сейчас как можно дальше отсюда!

Стив невольно улыбнулся, посмотрев на нее, и покачал головой:

— А ты так ни разу и не пришла ко мне — ни в тюрьму, ни в клинику. Даже на суде не была. Что, сразу разлюбила?

Лори подняла на него испуганные глаза:

— Я… боялась…

— Чего?

— Что меня сочтут твоей сообщницей… — еле выговорила она.

Ее ответ рассмешил Стивена:

— Да тебя хоть раз допрашивали, вызывали?

— Нет.

— Ну и дуреха же ты! — Он подошел к стоявшему посреди комнаты креслу и, опустившись в него, поманил Лори к себе.

Она не сдвинулась с места и, опустив глаза, тихо произнесла:

— Я была в тюрьме…

— Была? Когда?

— На казни.

— На казни?! — изумился Стивен. — Каким образом?

— Я случайно получила такую возможность…

— И решила не упускать ее. — Он поднялся и снова подошел к Лори. — Тебе захотелось увидеть мою смерть… самой удостовериться, что тебя не обманули и я точно мертв. И не буду больше досаждать тебе!

— Нет-нет! — быстро проговорила Лори. — Все было по-другому! Накануне ко мне пришел Роб…

— Да, он был у меня в тот день.

— Он сказал, что завтра казнь, и спросил, пойду ли я. Я промолчала. Тогда он вскинулся: «Тебя не будет с ним рядом в его последние минуты?!» Я спросила: «А это имеет для него значение?» — «Да! — ответил Роб. — Завтра в десять я заеду за тобой».

Стивен подозрительно посмотрел на нее:

— Звучит красиво… только… Ну да ладно, — вздохнул он. — Скажи-ка лучше: какое у меня было тогда лицо?

— Спокойное.

— Нет, в тот момент, когда включили ток?

Лори сдвинула брови:

— Ты вдруг широко-широко открыл глаза, как будто увидел что-то ужасное.

— Брендон, мой адвокат, тоже говорит нечто подобное, — сказал Стивен.

Лори посмотрела на него:

— Тебе… было очень больно?

— Да я вообще ничего не почувствовал! — ответил он. — И всем теперь могу посоветовать: если вам надо свести счеты с жизнью — спешите на электрический стул!

— А ужас на твоем лице? Что он означал?

— Не знаю. Но боли я не помню. Одно из двух: или я не успел ее осознать, или у меня потом отшибло память. — Стив взял Лори за плечо. — А до этого, надеюсь, я выглядел достойно?

— Достойно? — переспросила Лори, убирая его руку. — Ты вел себя так, что у всех по спине бегали мурашки. Ты фамильярничал со смертью!

— А вы все считаете, что к смерти надо относиться с бóльшим уважением? — усмехнулся он.

— Может, и так, — ответила Лори.

Стивен пристально посмотрел на нее:

— Я не знал, что ты была там… Скажи: что ты чувствовала? Тебе было жаль меня?

Чтобы не покривив душой ответить на этот вопрос, Лори надо было заглянуть очень глубоко внутрь себя. Но она не стала этого делать, потому что ответ, который предполагала там найти, скорее всего, был бы: «Нет».

Лори затрясла головой и заплакала:

— Прости меня, Стив! Прости!

— Перестань. Хватит об этом, — сказал он, снова беря ее за плечи.

— И потом… — Лори отвела глаза в сторону, — я не приходила потому, что я плохо себя… Я была беременна! — вдруг выпалила она.

Глаза Стивена округлились, он скользнул взглядом по ее фигуре:

— От меня?

Лори кивнула.

— Ты… сама не захотела или… так получилось?

— Не захотела… — едва слышно ответила она.

— …ребенка от убийцы! — подхватил он ее слова.

— Стив, прошу тебя!

— Отчего же? — Взгляд его сразу стал жестким. — У меня ведь руки по локоть в крови. Я убивал Шейлу вот этими самыми руками, наносил ей удар за ударом…

— Стив, замолчи!

— …а она все извивалась, хрипела и никак не хотела умирать.

— Ради всего святого! Замолчи! — заорала Лори. Она тяжело дышала, губы ее вздрагивали, а широко открытые глаза восхитительно блестели.

Стив вдруг сразу затих и подошел к ней вплотную:

— Ты одна?

Лори кивнула.

— Я только об этом и молил Бога, идя сюда: чтобы ты была дома и одна… Посмотри мне в глаза, — сказал он, приподнимая за подбородок ее лицо.

Лори задрожала:

— Ты… хочешь убить меня?..

— С ума сошла?! — рассмеялся Стивен. — Ты и вправду думаешь, что я уже профессионал? — Он обнял ее и прошептал: — Пойдем…

…Стивен ласкал Лори, пьянея от давно забытого удовольствия, но чем ближе становились их тела, тем яснее он ощущал, что Лори с каждым мгновением все больше отдаляется от него.

«Какой он голодный! — думала Лори. — Еще бы, ведь он столько месяцев был без женщины! И потом… он пережил такое!.. Я должна быть с ним нежной. Должна…»

Она подняла руку, собираясь погладить Стивена по затылку, и только сейчас заметила непривычно темный оттенок его волос. Господи, зачем он выкрасился? И прическа какая-то странная… — ей всегда так нравилась пышная светло-каштановая шевелюра Стива. Лори приблизила пальцы к его волосам, но тут же отдернула руку, словно боялась обжечься. Нет… она не могла. Она боялась его! С той самой минуты, как она узнала, чтó он сделал, Стив был для нее только убийцей.

— Лори, что случилось? Тебе неприятно быть со мной? — спросил он, приподнимаясь.

— Нет, Стиви, нет!

— Ты как каменная… Лори, детка, расслабься! — Он погладил ее слегка пополневший животик: — А сейчас… ты не беременна?

— Нет. У меня никого не было после тебя.

— Что так?

— Не знаю…

— Лори… — Стив присел рядом. — Мне скоро придется уехать отсюда… далеко и надолго… Понимаешь? Поедешь со мной?

Лори сжалась и отвела глаза.

— Ладно… Можешь не отвечать! — засмеялся Стивен. — Скажи хоть на прощание, что любишь меня.

— Я… люблю… тебя… Стив… — произнесла она так, будто каждое слово было размером с предложение.

Но даже эти вымученные, им самим выклянченные слова как бальзам подействовали на его мужскую силу — и уже скоро он, тяжело дыша, лежал рядом с Лори, благодарственно поглаживая ее нежные округлости.

— Как у тебя щечки горят! Я так люблю, когда они горят!

«Когда он уйдет? — подумала Лори. — А если… если он собирается остаться? О, Матерь Божья!»

Пронзительный звонок в дверь прервал их затянувшуюся идиллию.

— Кто это?! — встрепенулся Стив.

— Не знаю. Может быть, Дейви…

— Кто?

— Брат.

— Пойди посмотри, но не открывай! — Стивен накинул на Лори халатик и вытолкал ее из спальни. А сам, прижавшись к стене, попытался заглянуть в окно.

Ничего подозрительного. Внизу стоял черный «мерс» — один к одному как у Брендона — точно такой Стивен позавчера бросил на обочине. В коридоре послышалось движение, громкий разговор. Значит, Лори открыла. Он подкрался к двери.

— Это очень серьезно! Прошу вас! Ему угрожает опасность! — услышал он хорошо знакомый голос и не раздумывая выглянул из-за двери.

В коридоре стоял Брендон О’Брайан.

— Ты?! — выпалил Стив.

Увидев Стивена, Брендон подскочил к нему:

— Одевайся скорее! Дорогá каждая минута! Они знают, что ты здесь. И им выгодно, чтобы ты был убит в перестрелке.

— Какая перестрелка? У меня же нет оружия!

— Не будь наивным!

— Как ты это узнал?

— Потом! Скорее, прошу тебя! — взмолился Брендон.

Лори стояла в коридоре, опустив руки и боясь шелохнуться. В последний момент, уже на пороге, Стив притянул ее к себе и крепко поцеловал. Через несколько секунд с улицы донесся шум отъезжающего автомобиля.

Лори закрыла лицо руками и заплакала.

Спустя пару минут «мерс» Брендона уже мчался по улицам города, навсегда унося Стивена прочь от Лори и от всего, что было с ней связано.

— А я, честно, как тебя увидел — решил, что ты теперь наживка у копов, — признался Стивен.

— Я от тебя большего и не ожидал, — буркнул Брендон.

— Не обижайся! — Стив потрепал его по плечу. — Мне сейчас положено во всем сомневаться. Это самосохранение. Что ты так несешься? Погони еще не видно.

— Ты со своим самосохранением недооцениваешь ситуацию, — ответил Брендон.

— Возможно. Но мне, по-видимому, неизвестно то, что знаешь ты. Как ты нашел адрес Лори?

— Это все ерунда! — отмахнулся Брендон. — Куда сложнее было опередить их. Знал бы ты, как я гнал сюда! Только чудом никуда не врезался.

Стив улыбнулся. Он был приятно удивлен таким ярким примером дружеской преданности со стороны Брендона, но открыто выражать своих чувств не стал.

— Ну и куда мы теперь летим? — спросил он.

— Давай все вопросы чуть позже, — с мольбой посмотрел на него Брендон. — Если честно, я и сам еще толком не знаю.

— О’кей, — ответил Стив. — А ты, оказывается, классный водила!

— Ты говоришь так, будто сам никогда в руках руль не держал. Бьюсь об заклад, что ты лихой наездник.

— Вот сяду за руль — тогда и узнаешь, какой я наездник! — засмеялся Стивен.

Они выехали на хайвей. Брендон чуть сбавил скорость и окинул взглядом одежду Стивена — высокие кроссовки, блеклые джинсы — и, остановившись на сизо-серой куртке, пощупал ее ткань:

— А где тот близнец?

— Через полчаса почил на помойке, — ответил Стивен. — Тебе жаль, что по городу больше не расхаживает твой двойник?

Брендон состроил презрительную физиономию.

— А этот «мерс» — тоже близнец? — спросил в свою очередь Стивен.

— Почему? Мне вернули его вчера утром. Спасибо, что не разбил.

— Не за что! — небрежно бросил Стив и, расстегнув часы на запястье, протянул их Брендону. — В целости и сохранности.

Брендон прыснул:

— Оставь себе на память.

— Спасибо. Если ты так богат… — пожал плечами Стивен. — Кстати, Брендон, а где ты взял наличку?

— Снял со счета.

— Сколько?

— Три тысячи.

— Постой, ты мне и дал почти три… Чем же ты расплачивался за костюм?

— Карточкой, — пожал плечами Брендон.

Стивен посмотрел на него так, будто пытался припомнить: кто это рядом с ним?

— Ну, Бренд, тебе крышка! — покачал он головой. — Так засветиться! Только ленивый не вычислит тебя. Как ты теперь объяснишь, зачем тебе понадобилось столько налички и куда ты ее дел?

— Я сказал им, что ты меня шантажировал.

— Глупо!

— Но меня никто не стал задерживать.

— Твоя кредитная карточка наверняка уже отслеживается — они сегодня же раскрутят твою покупку и арестуют тебя. И твое алиби будет бледно выглядеть на этом фоне. Понимаешь?

— Я понимаю лишь одно, — помолчав, ответил Брендон, — авантюризм — не мое хобби.

— Честно говоря, я от тебя такого не ожидал, — продолжал удивляться Стивен, — твоя профессия должна была научить тебя большей предусмотрительности. Бренд, тебя надо спасать… — произнес он нараспев. — И то, что мы сейчас драпаем вместе, пожалуй, и есть твое спасение. Единственный шанс для тебя выпутаться — это стать моим заложником. Другого выхода я не вижу.

— Там видно будет, — отмахнулся Брендон и молча уставился на дорогу. Стивен время от времени искоса поглядывал на него.

— Притормози, — сказал он, указывая на вывеску «Макдоналдса». — Возьму что-нибудь перекусить.

— Мог бы и потерпеть, — проворчал Брендон, останавливаясь.

— Я вообще не ел сегодня! А по-твоему, так я еще и от жажды должен помирать? — Стив хлопнул дверцей.

Стояла середина августа, и солнце палило нещадно. «Надо менять кондиционер», — подумал Брендон. Он ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки и, опустив руки на руль, закрыл глаза.

Он и вправду не только не имел четкого плана действий, но и вообще с трудом понимал, что происходит.

«Что я делаю? Куда еду? Зачем? — спрашивал он себя. — Нет, произошло что-то уму непостижимое! Я помог бежать осужденному… преступнику! Только потому, что мне стало от души его жаль? Я обязан был защищать его, но не избавлять от наказания, хотя бы и считал это наказание несправедливым. Чем он так околдовал меня, что я, все позабыв, кинулся его спасать и теперь, по сути, делю с ним его судьбу?»

Брендон с огорчением подумал о том, что иногда лишь один наш поступок влечет за собой целую цепь поступков, саму возможность которых нам трудно было даже предположить. Может быть, он и преувеличил опасность, грозившую Стивену при задержании, когда услышал краем уха переговоры полицейских. Но ведь даже при небольших осложнениях и сопротивлении они, не раздумывая, стреляли бы на поражение. Размышлять было некогда — условия диктовала ситуация.

Брендон отчаянно хлопнул ладонями по рулю. Он чувствовал себя сейчас как в капкане: события затягивали его все дальше, а он не мог рыпнуться ни вправо, ни влево.

— Ну как? Ты уже определился, куда мы едем? — спросил Стивен, садясь в машину с увесистым пакетом в руках.

— Думаю, да, — ответил Брендон, включая зажигание.

Брендон остановился за утопавшим в зелени двухэтажным особнячком. Хозяина шикарного строения не оказалось дома, и они расположились на скамейке в палисаднике напротив. Оба молчали, подъедая то, что бог послал Стиву в «Макдоналдсе».

Наконец Стивен вздохнул:

— Расскажи хоть, как ты нашел меня.

— Я был у твоего друга, Робина Дьюарта, — нехотя отозвался Брендон, — он дал мне адрес.

— Роб? Ну да, вполне естественно — это же он тебе меня сосватал. И он, конечно, сказал, что слыхом не слыхивал обо мне, да?

— А ты заходил к нему, что ли?

Стив кивнул:

— Ночевал в первую ночь.

— Прости, но теперь моя очередь удивляться, — покачал головой Брендон.

— Да, конечно, куда глупее, — сознался Стивен, — но я тогда к ночи почти ничего уже не соображал. Ноги сами понесли меня туда. Хорошо еще, что не к себе домой! Зато где я ночевал сегодня — лучше не спрашивай.

Но Брендон не только не горел желанием узнать, где ночевал Стив, но и вообще не хотел продолжать разговор дальше. Снова воцарилось молчание.

Прошел час или около. Брендон не находил себе места, постоянно поглядывая на часы. А Стивен развлекался тем, что смолил сигарету за сигаретой. Наконец Брендон стрельнул у него одну и тоже закурил — это было уже явным признаком того, что он запаниковал.

— Этот человек знает, что ты его ждешь? — спросил Стивен.

Брендон покачал головой.

«Слава богу, хоть догадался, что звонить сейчас нельзя», — подумал Стив.

— Так, может, мы и ждем напрасно?

— Помолчи, пожалуйста! — огрызнулся Брендон.

«Да, действительно, авантюра не для Брендона О’Брайана», — решил про себя Стивен, целясь пустой пачкой в стоявшую рядом урну.

В это время в нескольких ярдах от них затормозил светлый «форд». Брендон вскочил.

— Жди меня здесь! — скомандовал он Стивену и сразу же окликнул мужчину, вышедшего из машины: — Майк! — Тот обернулся.

Это был невысокий и неполный седоватый человек с мягкими чертами лица и небольшой бородкой. Увидев Брендона, он расплылся в доброй улыбке:

— Брендон! Вот не ожидал тебя сейчас увидеть! Какими судьбами? Заходи.

Войдя в обставленную со вкусом гостиную Майка, Брендон начал напрямик:

— Майк… мне очень нужна твоя помощь.

— Я в твоем распоряжении, — ответил тот, указывая гостю на кресло.

Брендон сел и тяжело вздохнул, не зная, с чего начать. Майк сел напротив.

— Понимаешь… жизнь иногда преподносит нам такие сюрпризы… — Брендон замялся. — Позволь, я не буду очень подробен?

— Говори все, что считаешь нужным, — ободрил его Майк. — Обещаю тебе: сделаю все, что смогу.

— Дело обстоит так, что мне надо на время исчезнуть… Мог бы я, предположим, рассчитывать на твой лесной домик?

— Он твой! — ответил Майк, не задумываясь. — Живи там хоть месяц, хоть год с уверенностью, что никто тебя не побеспокоит.

— Спасибо. Но… мне надо попасть туда сегодня. Ты сможешь отвезти меня?

— Сегодня? — немного опешил Майк. — Это триста миль. Вертолета у меня нет…

— Прости, я не то хотел сказать, — поправился Брендон. — Ты мог бы выехать прямо сейчас?

— Да, конечно. Хотя… у меня же завтра операция… — Майк потеребил себя за бородку. — А если я довезу тебя только до *…виля? Там ты возьмешь машину, оттуда уже недалеко.

— Идет! — кивнул Брендон. — Только мне надо, чтобы машину в *…виле взял для меня ты, а свою мне придется оставить пока у тебя.

Майк лишь развел руками в знак согласия.

— И еще, Майк… дело в том, что я не один.

— Меня это не касается. Я выполняю твою просьбу, так ведь? Вези хоть целую компанию.

— Нет, Майк, я должен тебе сказать, потому что это очень серьезно. Этот человек… он осужденный, он бежал… Нет… это я помог ему бежать.

Майк быстро посмотрел на Брендона и опустил глаза.

— Думаю… если ты так сделал… наверное, это было справедливо.

Брендон ответил ему благодарным взглядом.

— Добрый вечер! — поздоровался Майк, садясь за руль. Стив кивнул в ответ, с опаской оглядывая незнакомца.

В движениях Майк был резок, а говорил отрывисто, скороговоркой, и Стив подивился: как можно понимать такую торопливую и невнятную речь? Но Брендон, похоже, не испытывал в разговоре с ним никаких неудобств.

Стивен сидел сзади и прислушивался. Но так как говорил больше Майк, а разобрать он мог только слова Брендона: «Да… я понял… когда?.. с левой стороны?.. я помню… пожалуй, нет…», составить что-либо связное из этих отрывков не удавалось.

«Наверное, у меня уши устроены иначе», — подумал Стив и уставился в окно.

Уже вечерело, и перед глазами у него замигали разноцветные бегущие огоньки. Стивен смотрел на картинку за окном, как на большую рождественскую елку, не всматриваясь в отдельные детали, в восторженном желании охватить одним взглядом всю ее целиком. От этого занятия мысли его поплыли куда-то далеко, в тот период жизни, когда все мы требуем от мира ответов на свои вопросы, но еще никто не требует ответа от нас…

Разговор на переднем сиденье продолжался, но Стивен уже не пытался хоть что-то разобрать в нем. Из магнитолы лилась тихая, расслабляющая музыка — под нее так славно было помечтать. Но очень скоро все его мысли стали сами собой исчезать, и последним, что пришло Стивену на ум, было: «Какое это по-детски чистое наслаждение — устроиться вот так на заднем сиденье мчащегося по хайвею авто, смотреть в окно и ни о чем не думать…»

— Кто этот Майк? — спросил Стивен, когда они с Брендоном пересели в другую машину.

— Он был моим клиентом восемь лет назад, — ответил Брендон. — Я с блеском выиграл тот процесс.

— А что там было?

— Наркотики.

— Ого! — оживился Стив. — А ты не боялся увязнуть?

— Честно говоря, боялся, — признался Брендон. — Но я тогда был очень молод, и моя неопытность больше помогала мне, чем мешала. Вначале дело выглядело почти безнадежным. Я ума не мог приложить, как к нему подступиться. А Майк начал с того, что расплакался у меня на плече, клянясь в своей невиновности. И хотя он был вдвое старше меня, мы быстро нашли общий язык. Результатом же стало то, что мне удалось раздобыть такие свидетельства, которые ни у кого не вызывали сомнений. Его полностью оправдали. Майк до сих пор считает, что я спас ему и жизнь, и карьеру. Тогда он буквально озолотил меня. И все эти годы только и горит желанием оказать мне какую-нибудь услугу. — Брендон с довольной улыбкой посмотрел на Стивена. — Через неделю он раздобудет тебе документы, а это время мы пересидим на его даче.

— А чем он занимается?

— Он врач-онколог. Крупный специалист. У него своя клиника.

Стивен с сомнением покачал головой:

— С твоей стороны не очень честно было втягивать его в эту игру.

— Майк сам предложил мне помочь с документами.

— Но ты подвел его к этому.

— У меня не было выхода, — попытался оправдаться Брендон. — И потом… я уверен: он раздобудет такие, что проблем у тебя с ними не возникнет.

— Не будем загадывать… — Стивен со скучающим видом поглядел в потемневшее окно. — Далеко еще? Давай я поведу.

— Почти приехали.

Часть II

Глава 6 Лесной домик

Брендон оставил машину прямо в лесу, в том месте, которое указал ему Майк. Но потом он все-таки перепутал дорогу, выйдя не на ту тропинку, и им дважды пришлось возвращаться назад к шоссе. До домика Майка они добрались только к полудню. И хотя оба были усталыми и голодными, сначала перетаскали в дом все продукты, которые запасливо купили неподалеку от *…виля.

Домик стоял посреди леса, но его вполне можно было бы назвать «домиком в горах» — так ловко он примостился на склоне холма. Едва высовываясь из густых зарослей, домик почти не был виден с ведущей к нему тропинки и как будто специально предназначался для того, чтобы скрывать его обитателей от посторонних глаз.

Стиву домик сразу понравился.

— Лучше не придумаешь! Пещера отшельника!

— Какая же это пещера? Настоящий райский уголок, — ответил Брендон, развязывая галстук. — Здесь все сделано с расчетом на то, чтобы можно было отдохнуть от излишеств цивилизации, не переставая пользоваться ее благами. В этом домике я был у Майка позапрошлой осенью, когда он пригласил меня поохотиться. Правда, вскоре ему пришлось убедиться, что охотник из меня никудышный. Но мы недурно провели несколько дней в компании еще двух его друзей.

Они наскоро перекусили, запивая фастфуд газировкой.

Потом Брендон, сняв пиджак, разлегся на диване, а Стивен отправился на разведку. Он быстро обследовал весь дом, предусмотрительно заглянув в каждый его уголок.

Домик был бревенчатый, одноэтажный и смехотворный по размерам — в нем оказалось всего три комнаты. Гостиная, главной достопримечательностью которой был большой, красиво сложенный камин, сообщалась со спальней — как через коридор, так и через просторную террасу, впритык упиравшуюся в холм. Окна кухни смотрели на убегавшую в лес тропинку.

Обстановка была дорогая, но не вычурная и не включала в себя ничего лишнего. В гостиной — столик, пара кресел, столько же стульев, диван и небольшой застекленный шкафчик с книгами, в спальне — встроенный гардероб и широченная кровать, на которую можно было уложить пятерых.

Стивен, вполне довольный всем, искренне удивился, не найдя нигде телевизора:

— Не думал, что где-то еще есть такие девственные места. А что, телевизор — это тоже излишество цивилизации?

— По мнению Майка, видимо, да, — пожал плечами Брендон. — В тюрьме же у тебя не было телевизора.

— Обижаешь тюремное начальство!

— Я имею в виду то обиталище, где ты провел последний месяц.

Стив ничего не ответил. А Брендон подумал о том, что Стивен стал теперь болезненно реагировать на разговоры о тюрьме и всем, что было с ней связано. Поэтому впредь он решил лишний раз не касаться этой темы. И, чтобы разрядить разговор, сказал:

— У меня предложение: давай на эту неделю забудем обо всех проблемах и будем вести себя так, будто мы приехали сюда отдыхать.

— О’кей! — согласился Стив. — Только с отдыхом здесь вряд ли разбежишься: чем тут можно развлечься?

На следующее утро Стив выбросил парик «а-ля Брендон», который похожим на адвоката его все равно не делал, да и вообще внешне менял мало, зачесал волосы назад, прикрыв ими свою пострадавшую макушку, и принялся за уборку.

В гардеробе он отрыл новый спортивный костюм — брюки и футболку, — немного ему узковатый, но вполне подходивший для здешних условий.

Франтом Стивен никогда не был. Можно даже сказать, что одевался он небрежно, однако разгильдяем не выглядел. Он не оказывал одежде излишнего почтения, и одежда как будто сама относилась к этому с пониманием: знала свое место, лишний раз не высовывалась и надежно выполняла свои основные функции. Стив разыскал в гардеробе кое-что и для Брендона, но тот предпочел расхаживать по дому в своей белоснежной рубашке.

Весь остальной день Стивен изучал окрестности, которые разнообразием не отличались — со всех сторон стоял густой лес. Тем не менее вскоре он обнаружил неподалеку маленькое озерцо, куда и стал ходить потом каждое утро. Но ни одна из его попыток заманить Брендона хоть на часок в лес не увенчалась успехом. Стивену же ни минуту не сиделось на месте — он все время где-то пропадал, чем вызывал недовольство Брендона:

— Эти прогулки до добра не доведут, — ворчал тот. — Твоя физиономия известна сейчас каждому копу. Зачем ею маячить без необходимости?

Но Стив, похоже, махнул рукой на все предосторожности и совсем не заботился об изменении своей внешности, за тем исключением, что раньше он носил густую челку, а теперь оставил лоб открытым. Узнать его, однако, и в таком виде труда не представляло. Поэтому, когда в третий день их «отдыха» зарядил основательный дождь, Брендон вздохнул с облегчением.

…Стивен сидел у камина — он явно облюбовал себе это местечко — и что-то мурлыкал, подыгрывая себе на банджо, которое еще утром случайно обнаружил на террасе. Брендон, на диване чуть поодаль, задумчиво глядел на него, монотонно постукивая ногой об пол.

Как действовать дальше, он представлял весьма смутно. Первым делом, конечно, нужно сплавить Стивена с глаз долой, и как можно быстрее. А потом? Что будет потом? Как ему выбраться из этой ситуации, в которой он завяз по уши? Что будет с работой, карьерой? Ведь не одного себя ставил он теперь под удар — под угрозой оказывалось благополучие его семьи, будущее сыновей… Во имя чего? Кто для него, в сущности, этот Кларк? Обычный клиент, симпатичный парень, с которым было так непросто работать, но так увлекательно беседовать. Да, он не заслуживает смерти — Брендон был в этом уверен. Но разве одно это убеждение заставляло его действовать? С той самой минуты, когда Стивен сказал ему: «Ты поможешь мне бежать!», Брендон понял, что перестал принадлежать себе, попав под власть необъяснимой целенаправленной силы, которая и гнала его теперь. Казалось, сама судьба манипулирует им, его руками спасая Стивена, а ему только остается быть послушным исполнителем ее воли. Но теперь Брендон хорошо осознавал, что, какие бы беды ни ожидали его впереди, просто взять и послать Стивена Кларка на все четыре стороны он уже не сможет…

— Бренд! — услышал он оклик Стивена. — Послушай, что я сочинил. — И он изобразил нехитрую мелодию наподобие «Happy Birthday to You». — Ну, как?

— Лучше бы ты занялся чем-нибудь другим.

— Не понравилось… — вздохнул Стивен. — А я думаю, что человек должен заниматься в каждый данный момент лишь тем, к чему у него лежит душа. Иначе ничего толкового из его занятий не выйдет.

— У тебя вышло сейчас что-то очень толковое? — поиздевался Брендон.

— Я не это имел в виду… — Стивен отложил банджо в сторону. — Ты привык мыслить слишком конкретно, тебе нужно видеть быстрый и ощутимый результат. А его может и не быть.

— И ты часто можешь себе позволить такое: заниматься именно тем, чем хочешь?

— Всегда! — заявил Стивен, вставая. — Какой смысл себя принуждать? Во имя чего?

— Принуждать в данном случае — исключительное право обстоятельств, а не собственной воли, — заметил Брендон.

— Вряд ли. Люди обычно преувеличивают значение обстоятельств — чтобы оправдать собственную нерадивость и нежелание действовать.

Брендон опять чуть было не ляпнул про тюрьму, но вовремя спохватился и подумал, что Стивен, может быть, в чем-то и прав. Во всяком случае, в отношении себя…

— Лично я думаю, — сказал он, — что отнюдь не борьба, не насилие над обстоятельствами дают нам шанс управлять ими и заставлять в конечном итоге устраиваться по нашему желанию, а наоборот — способность покоряться и уступать им.

— Возможно, — ответил Стивен. — Но хотел бы я посмотреть на тебя, когда только что сказанное ты станешь применять на деле… Противостоять обстоятельствам надо всегда, но действовать в соответствии с установленными ими правилами. А понимание того, что все происходящее с нами неслучайно, — это запасной выход из тех ситуаций, которые именуют безвыходными.

Брендон поглядел на Стива, еще раз про себя отметив, что при отсутствии какого-либо серьезного образования тот способен с успехом рассуждать на любые отвлеченные темы, — похоже, этим даром он наделен от природы.

— Не совсем тебя понял, — покачал он головой, — так что же все-таки: бороться или принимать все как должное?

— Принимать только в том случае, если есть внутреннее ощущение, что любая борьба будет не только бесполезна, но и вредна.

Брендон неодобрительно поморщился и вздохнул про себя: «А что я-то сейчас делаю: действую или принимаю все как есть? Скорее второе, чем первое…»

— Но лишь очень немногие, — продолжал Стивен, прохаживаясь по комнате, — могут принять жесткие условия игры, диктуемые жизнью, даже если и понимают, что в этом их единственное спасение.

— Ты забываешь, — Брендон потянулся к книге, лежавшей перед ним на столике, — что тут зачастую срабатывает самый мощный инстинкт — инстинкт самосохранения. Под его напором гаснут все чувства, все доводы рассудка. Он заставляет нас действовать совершенно безотчетно.

— Да, — согласился Стивен, — только один действует так, а другой — прямо противоположно.

— Но вряд ли кто заранее сможет предсказать, как он сам поведет себя в критической ситуации. Вот в чем дело!

— Что тут предсказывать? — пожал плечами Стивен. — Просто каждый ведет себя так, как он должен себя вести. И его личная воля имеет в этот момент мало значения.

Адвокат снова посмотрел из-под нахмуренных бровей. И хотя все сказанное Стивеном было достаточно отвлеченно, неконкретно, Брендону показалось, что речь сейчас идет о нем самом.

— Значит, ты считаешь, что происходящее полностью предопределено? — спросил он.

— Да, предопределено очень многое. От нас самих мало что зависит. Но иногда бывает и так, что зависит слишком много… от нашего выбора! Порой сделать выбор для нас бывает мучительно трудно, ведь именно в этот момент мы смутно осознаем, что за неверно сделанный шаг расплачиваться придется, может быть, целую жизнь…

— У тебя лично было много таких ситуаций?

— Наверное, да… Иногда трудно самому себе признаться в том, что твой выбор был ошибкой…

— А именно? — продолжал дотошничать Брендон.

Стивен замолчал, потом с ироничной улыбкой поглядел на него:

— Слушай, Брендон, пошли лучше выберем себе что-нибудь на обед. От безделья так есть хочется! — сказал он, направляясь к кухне. Брендон удивился такому быстрому завершению разговора, но заморить червячка тоже был уже не прочь и, поднявшись, пошел за Стивеном.

Едва они переступили порог кухни, как со двора донесся громкий собачий лай. Стивен чуть вздрогнул и посмотрел в окно:

— Людей пока не видно, зато живность уже наведалась.

— Это же собака.

— Собака, — подтвердил Стив, настороженно оглядывая двор. — Но у собаки обычно есть хозяин… И кем бы он ни был, видеться нам с ним необязательно.

— По-моему, просто забежала какая-то бездомная псина.

— Может быть… — Стивен опустил жалюзи. — Собака… пожалуй, единственное животное, которое не в состоянии прожить без человека, хотя имеет все возможности для этого. Нет хозяина — нет причины для жизни! — Стив распахнул холодильник и сосредоточенно оглядел его содержимое. — Собачья преданность, которой принято умиляться, — это проклятие для собаки и позор для человека, — продолжал он, прихватывая по банке с каждой полки, — а собака — это зомби животного мира, которого человек создал себе на потребу. Человек воспользовался страшной мутацией, роковым изменением, произошедшим со звериной психикой — появлением инстинкта преданности, — и тысячелетиями нещадно его эксплуатирует. Этот новый инстинкт, оказавшийся сильнее всех остальных, изуродовал несчастную зверюгу, оторвал ее от своих диких собратьев. Вот скажи: для чего существует эта тварь? — Стивен поставил банки на стол и принялся их открывать. — Только чтобы служить и поклоняться своему божеству: хозяин — бог, центр мироздания, смысл существования! Собачья верность, преданный собачий взгляд… потом собачья жизнь, паршивая собака… и в итоге: «Собаке собачья смерть!» — и Стивен завершил свою тираду, побросав крышки в мусорное ведро.

Брендон стоял рядом немного озадаченный — он не очень понял, на самом ли деле Стив так думает или удачно использует чужие идеи.

— Странно ты как-то мыслишь… — задумчиво протянул он.

Стивен ухмыльнулся:

— По тому, как ты на меня смотришь, держу пари: у тебя дома какой-нибудь шпиц или фокстерьер.

— Нет, у меня нет собак. Правда, Джефф просил… но жена не выносит.

— Видишь?! — торжествующе воскликнул Стивен. — Я не одинок!

— Знаешь, насчет собак… я вспомнил сейчас один эпизод… из детства, — проговорил Брендон. — Мне шел тогда седьмой год, но я был такой щупленький, что на вид мне было не больше пяти. Мы с мамой поехали в гости к тете в ее загородный дом. И к ней в этот день зашла приятельница со своим любимцем — медлительным, добродушным сенбернаром, которому я, видно, сразу же приглянулся, потому что пес лишь на секунду задержался на пороге, повернул морду чуть в сторону и направился прямиком ко мне. Я как сейчас вижу, как стою посреди комнаты, огромный лохматый зверь идет на меня, а я не могу и с места сдвинуться — ноги будто вросли в пол! И все это продолжается очень долго — как в покадровом просмотре. Когда между нами оставалось не более трех футов, я вдруг заорал так громко, что бедный пес отпрянул в сторону — слышать такое от ребенка ему, наверное, еще не приходилось. Плакал и кричал я долго, уговоры не помогали. Мама позвонила папе, и он вскоре приехал. Посадил меня к себе на колени, потрепал по голове и сказал: «Брендон, я думаю, ты все еще плачешь только потому, что тебе стыдно за то, что ты испугался. Но знай: кто ничего не боится, тот ничего по-настоящему и не любит в этой жизни…» Я мало что понял тогда в его словах, но запомнил их навсегда. Впоследствии отец ничего подобного мне больше не говорил. Думаю, эту фразу он незадолго до этого где-нибудь услышал или прочел и, не найдя сразу, чем утешить ребенка, сказал первое, что припомнилось.

Стивен к этому времени уже закончил все обеденные приготовления. Рассказ Брендона не произвел на него особого впечатления, он лишь вяло улыбнулся и спросил:

— Ты и сейчас собак боишься?

— Нет, — ответил Брендон, — собак точно не боюсь.

— Ладно, садись, — Стив махнул рукой на стул напротив, — будем надеяться, что сегодняшняя собачка окажется добросердечной и ничего не скажет про нас своему хозяину. Вдруг она уже вышла на новый виток мутации и пришла к выводу, что доносить нехорошо?

На этот раз оба засмеялись.

Глава 7 Огненная стихия

Весь следующий день моросил дождь, и Стивен слонялся из угла в угол, не зная, чем заняться.

— Ну как это можно жить без телевизора? — не переставал удивляться он. — Вечером хоть на стенку лезь. Прямо как в дремучем лесу.

Он продолжил обследование домика, слазал даже в подвал, как будто надеялся найти телевизор там. И спустя час несолоно хлебавши вернулся в гостиную. Брендон сидел на диване с книгой в руках. Дочитав до конца абзаца, он поднял голову и посмотрел на застывшего в дверях Стивена:

— А что ты любишь смотреть по телевизору?

— Все! — отрапортовал тот.

— Ну, как это — все?

— Да так. Можно, например, в жизни любить все?

— В жизни? — Брендон задумался. — Наверное, нет… Как можно любить зло, насилие, несправедливость? «Возлюби врагов своих…» — для этого надо быть святым.

— Вот я и есть святой… телевизионный!

Брендон усмехнулся:

— Ну, возьми почитай что-нибудь. — Он махнул рукой в сторону шкафчика: — Посмотри, какой здесь выбор — на любой вкус. Я уже кое-что себе отыскал.

— Вряд ли это может заменить телевизор, — с сомнением покачал головой Стивен. — Да я и не очень большой любитель чтения. Вообще, я думаю, человеку надо в жизни прочесть три-четыре хороших книги, и этого будет достаточно.

— И ты их, конечно, уже прочел, — поиздевался Брендон.

— Нет, — покачал головой Стивен. — Можно ведь перечитать горы книг, но так и не найти среди них те, которые были необходимы тебе… Лет пять или шесть назад мне попалась одна…

— Роман?

— Не помню. Я и названия-то не запомнил. Разве это так важно? По-моему, главное — остался ли хоть какой-то след. Там были такие интересные мысли… — произнес Стивен нараспев.

— О чем, например?

— Ну, хотя бы о том, что Бог — это любовь, но обретение Бога иногда бывает мучительным, поэтому любовь — это и муки, и страдания, и потери… И еще: о том, что человек так упорно стремится к бессмертию лишь потому, что не понимает: бессмертие — не синоним счастья и не гарантирует разрешения всех проблем. Стоит ли в таком случае обладать им? И если бы люди вдруг получили бессмертие, то не стало бы оно для них величайшим проклятием?

— Да, интересно, — согласился Брендон. — Но мне такая мысль встречалась неоднократно.

— Зачем об одном и том же читать двадцать раз? Достаточно и одного, — сказал Стивен, подходя к шкафчику. Он поглядел издали на разноцветные переплеты, но даже не стал открывать дверцу. — Нет, неохота. И потом, у меня что-то стало хуже со зрением — вблизи все расплывается.

— Наверное, возрастное? — предположил Брендон.

— Смеешься? Мой отец надел очки, когда ему перевалило за шестьдесят. Нет, мне кажется, это после электричества…

Брендон захлопнул книгу, которую читал, и посмотрел на Стивена:

— Твой отец жив?

Стив взглянул немного удивленно:

— А ты бы должен это знать. В деле есть все сведения обо мне.

— Прости, но я не помню, — признался Брендон.

— Какой же ты тогда профессионал? — поиздевался Стив.

— Я не обязан держать в голове всю подноготную моих клиентов, тем более по окончании процесса.

— Я бы запомнил… — сказал Стивен. — Мой отец умер пять лет назад: упал с лошади, недели две провалялся в постели, но оклематься так и не смог. Ему было семьдесят три.

— А когда ты родился, ему было…

— Пятьдесят.

— А твоя мать?

— Она умерла еще до моего рождения.

— Это что… прикол? — не понял Брендон.

— Это правда, — медленно проговорил Стивен. — У нее были трудные роды. Фельдшер, который их принимал, слишком поздно сообразил, что один он не справится, а когда приехала бригада, моя мать уже умирала. До ближайшей больницы было полчаса езды, и они стали делать кесарево прямо на месте, уже не надеясь, что достанут меня живым. Меня еще не успели вытащить, как моя мать скончалась. Я слышал, мне потом говорили, что ей сделали недостаточную анестезию, и она умерла от болевого шока. Отец хотел убить этого фельдшера, но тот очень быстро смотался, да так далеко, что не найти было и с собаками. А нас у отца к тому времени было четверо: я, сестра — на три года старше меня, и двое братьев — двенадцати и четырнадцати лет. Так что этот недоумок до сих пор ждет возмездия.

— Да… Выходит, ты родился в рубашке. Потому-то тебя и сейчас смерть не берет, — проговорил Брендон.

— Нет, не поэтому. Просто каждому человеку точно назначено его время, и пока оно не пробило, что ты с ним ни делай, он все равно останется жить. И все мы знаем этот час, но просто не отдаем себе в этом отчета. Обычно нас оповещают свыше о часе нашего ухода. Если же кто-нибудь скажет нам напрямую, когда и как мы умрем, мы сначала пугаемся, но, немного придя в себя, осознаем: «А ведь я знал об этом и раньше!» И эта же мысль посещает нас перед самой смертью…

— Откуда ты все это знаешь? — поморщился Брендон.

— Книжка была шибко умная! — то ли в шутку, то ли всерьез ответил Стив.

— Может быть, ты еще знаешь, когда и как умрешь?

— Нет. Я знаю только, что не доживу до старости, — сказал Стивен и, присев на корточки у камина, начал подбрасывать туда брикеты.

— Такая жара, а ты камин собрался топить, — неодобрительно покосился Брендон. — Мы же тут сваримся.

— Зато красиво как, посмотри! — сказал Стивен, глядя на весело заплясавшие огненные язычки.

Брендон покачал головой и снова углубился в чтение, а Стив опустился перед камином на одно колено и стал смотреть на огонь.

Две стихии — огонь и вода — всегда покоряли воображение Стивена, он мог любоваться на них часами. Но не в момент их отчаянного противоборства — хотя в невозможности их сосуществования уже изначально заложена особая мистическая притягательность, — а тогда, когда они, разнесенные на безопасное расстояние, независимые, проявлялись во всей своей мощи и необузданности.

Огонь был самым первым его воспоминанием — это было горящее дерево, в которое попала молния. Вероятно, дуб: высокий, раскидистый, он стоял на опушке леса не очень далеко от других деревьев, но все же обособленно от них и пылал, как огромный факел, освещая собой всю окрестность. Никто не тушил пламя — все любовались, потому что зрелище того стоило.

Стив, конечно, не помнил, ночь то была или вечер, но он запомнил совершенно черное небо, по которому метались молнии, дождь, ливший, как из ведра, ветер, налетавший порывами и гнувший деревья аж до самой земли. Они раскачивались во все стороны, всплескивая, точно руками, своими длинными ветвями — одни из них словно старались прикоснуться к погибающему дереву, хотя и понимали, что не в силах помочь ему, другие, наоборот, пытались отпрянуть, отодвинуться как можно дальше, в отчаянии, что ноги их навечно вросли в землю и нет возможности спастись бегством. А живой факел продолжал гореть, и казалось, что никто и ничто не в силах погасить его и он будет пылать вечно. Пламя подрагивало, занимаясь с новой силой, с устрашающим треском обламывались обгоревшие ветки, веером разлетались в разные стороны искры. И была в этой сцене гибели своя неповторимая и жуткая красота…

— Брендон, у тебя есть дома камин? — спросил Стивен, не отводя глаз от огня.

— Нет.

— И у меня нет…

«А что у тебя теперь есть, кроме трех тысяч долларов в кармане и висящего над тобой приговора?» — подумал Брендон и, не отрываясь от книги, проворчал:

— Перестань топить.

— Сейчас. Уже догорает…

Стивен продолжал смотреть на затухающий огонь — эта безжалостная, губительная стихия, схваченная черным квадратом камина, теперь такая мирная и дружелюбная, дарила ему чувство защищенности и незапорошенной детской радости… И Стив поймал себя на мысли, что последнее время никуда не может спрятаться от собственного детства — воспоминания о нем вламывались в его сознание с настырной регулярностью.

Вот и сейчас ласковое тепло, исходившее от камина, вызвало у него самые ранние воспоминания о его сестре Элизабет — когда ему было два года, а ей уже целых пять, и маленький Стиви засыпал под колыбельную, которую напевала ему сестра, поглаживая братца по кудрявой головке. Брат тогда был для нее чем-то вроде куклы в игре дочки-матери. Но кукла часто оказывалась непослушной, игра затягивалась и быстро надоедала — как, впрочем, и все игры, — тогда Стиви получал пинок под зад. Он редко удерживался от того, чтобы не дать сдачи, и обычно тут же завязывалась потасовка, которая всегда заканчивалась торжествующим криком Лизбет. Но даже поверженный и зареванный, Стив никогда не испытывал к сестре ненависти, как нельзя ее испытывать к самому близкому и дорогому человеку.

Возможно, что в раннем детстве он воспринимал Элизабет как мать, но впоследствии она была больше товарищем в детских забавах, чем старшей сестрой. Крепко сбитая, широкоплечая, с торчащими в разные стороны выгоревшими на солнце вихрами, сидению за рукоделием она предпочитала подвижные мальчишечьи игры.

Сестра всегда была в курсе всех его дел и планов и не скрывала от него своих. На нее он мог тогда положиться, как на себя самого. Лизбет не была способна хитрить, изворачиваться, но Стив знал, что, случись любая сложная ситуация, брата она никогда не выдаст.

Элизабет было тринадцать, когда отец определил ее в пансионат, находившийся в центре округа. Провожая сестру в конце лета, Стив еще не знал, что это расставание станет расставанием навсегда. В дальнейшем они уже не были так близки друг другу, как в короткую золотую пору детства. Через несколько месяцев Лизбет приехала домой на каникулы, и Стиви не сразу узнал свою сестру: она подросла, похорошела, формы ее округлились, это была уже не подружка, а взрослая женщина — он не знал даже, с какой стороны к ней подойти…

Никто не мог тогда возместить ему эту неожиданную потерю. На доверительные отношения с отцом Стиви не надеялся: Джеймс Кларк работал почти круглые сутки, чтобы прокормить свою ораву, и, казалось, всегда больше пекся о старших детях от первого брака. Из-за этого Стив с сестрой часто бывали предоставлены сами себе.

А братьев своих Стив просто не брал в расчет — в воспоминаниях о раннем детстве их вообще не было. Когда же он немного подрос и стал себя осознавать, это были уже здоровенные парни, каждый из которых мог сойти за его отца. Разница в возрасте так развела их, что Стив всегда воспринимал братьев просто как каких-то родственников, ну, может быть, дядьев, в лучшем случае. И когда они оба почти сразу друг за другом погибли — один в автокатастрофе, другой — от несчастного случая на стройке, где работал, — Стив не ощутил их смерть как большую потерю.

Братом в ту пору стал для него Эдди Мартинес, семья которого двумя годами раньше поселилась недалеко от их дома. Они с Эдди сдружились очень быстро, буквально с первого дня, и несколько лет были неразлучны. Стивену тогда исполнилось семнадцать, жизнь только открывалась перед ним — влекущая, неизведанная, огромная, — и в ней, казалось, должно было уместиться столько всего, что невозможно охватить и взглядом!

К тому времени пути Стивена и Элизабет уже окончательно разошлись — виделись они теперь редко и лишь по случаю. Последний раз это было на похоронах отца. И встреча эта больше походила на встречу дальних родственников или случайных знакомых.

…Огонь уже погас, но Стивен все еще сидел лицом к камину, погруженный в свои воспоминания. Потом отвел взгляд от тлеющих угольков и, не оборачиваясь, спросил:

— Брендон, а ты не боишься быть со мной наедине?

— Что за чушь взбрела тебе в голову? — проворчал Брендон, нехотя поднимая голову от книги.

— Ну как же — я ведь преступник! Ты не замечал, как магически действует на людей это слово, будто в нем самом уже заложена опасность?

Брендон подозрительно покосился, но не ответил.

— Считается — и не случайно, — продолжал Стивен, — что человек, переступивший черту, нарушивший нравственный запрет убивать, опасен для окружающих, потому что, убив один раз, он сделает это и во второй. Так старая дева, потерявшая наконец в пятьдесят лет невинность, восклицает: «Ах, как же это просто! И почему я не отважилась раньше?» — и тут же пускается во все тяжкие. Люди и сами не могут объяснить, почему их охватывает тревога, когда они слышат слово «преступник». Скорее всего, они подсознательно чувствуют, что невинность нравственная — вещь невосстановимая, и потерявший ее разверзает перед собой пропасть без дна…

— Я не понимаю: ты сейчас говоришь о себе или просто философствуешь? — нахмурившись, спросил Брендон.

Стив пропустил его вопрос мимо ушей.

— Знаешь, убить ведь легко… — тихо проговорил он, и взгляд его скользнул куда-то вдаль, — труднее то, что до этого и что после… а убить… легко…

— Во второй раз легче, чем в первый, и легче с каждым разом? — попытался развить его мысль Брендон.

— Не знаю… мне кажется, да…

— Стив, — серьезным тоном произнес Брендон, — мой тебе совет: выбрось все это из головы. Я не разделяю ни одной твоей идеи по этому поводу и не испытываю ни страха, ни его подобия, находясь рядом с тобой. И могу тебя заверить, что я не являюсь редким исключением.

— Все равно, — вздохнул Стивен, — то, что нас с тобой разделяет, сильнее того, что связывает.

— Почему? Если бы речь шла, скажем, о жизни моих детей, я убил бы кого угодно, не раздумывая!

Стивен покачал головой:

— Для тебя убийство — лишь теоретически возможная вещь, а для меня — свершившийся факт. Мы с тобой на разных полюсах событий и понять друг друга до конца не сможем никогда.

— Раньше ты утверждал обратное: что если мы считаем себя способными совершить какой-то поступок, то нет большой разницы в том, совершим ли мы его когда-нибудь или нет.

— Я и сейчас так считаю. И все-таки… дистанция велика… Ну, ладно! — Стив мотнул головой и поднялся. — Давай поговорим о другом. Расскажи что-нибудь из твоей практики. Были еще такие случаи, как с Майком? Когда подзащитный считал бы тебя своим спасителем?

— Да, много! Когда выигрываешь трудный процесс, первое время становишься для клиента почти что богом. Иногда и надолго.

— А если не удается стать богом — становишься соучастником… а на твоего подзащитного опускается карающая рука правосудия…

— Нет в природе идеальных преступлений. Все предусмотреть невозможно, — хмуро произнес Брендон. — Для этого и существуют законы и судебно-правовая система, а множество людей, в ней задействованных, постоянно бьются над тем, чтобы законы правильно применялись и эффективно действовали.

— И ты уверен, — ядовито прищурился Стивен, — что эта система настолько чиста и честна, что может распоряжаться судьбами?

— Если бы я не был в этом уверен, то отправился бы на ранчо разводить коров! — отрезал Брендон.

— Твоя система нашла бы тебя и там! Видишь ли, закон — это то, что требует толкования, разъяснения. Этим-то он и страшен: что его нужно истолковывать! А ведь это можно сделать по-всякому: в угоду кому-то или чему-то, а то и просто по настроению. Вот скажи: ты сам когда-нибудь брал взятки?

— Нет!

— Значит, давал… — как бы про себя проговорил Стивен.

Брендон зло посмотрел на него:

— В твоем случае взятки не помогли бы.

— Да я вовсе не о том… — Стивен взял в руки книгу, которую Брендон швырнул на диван, и без цели полистал ее. — Ну а твой последний клиент, которого ты кинул, — что там было?

— Во-первых, я никого не кидал, а передал его дело другому адвокату. Там… убийство: муж убил любовника жены.

— О господи! — развеселился Стив. — Не надоело тебе: муж — жену, жена — мужа, муж — любовника, жена — любовницу!

— Это моя работа, — пожал плечами Брендон. — Я занимаюсь уголовными делами, а это сплошь и рядом бытовые убийства.

— Ты надеялся выиграть этот процесс?

— Да, — немного подумав, ответил Брендон.

— За твою практику чего у тебя было больше: удач или поражений?

— Не считал… — нехотя отозвался Брендон. — Хотя… чаще, конечно, удавалось переломить ситуацию.

— Значит, я в твоей карьере — досадный прокол… — заключил Стив.

— Ты в моей карьере… — чуть не выругался Брендон, свирепо посмотрев на Стивена: тот его явно достал сегодня.

— Чего ж ты замолчал? Продолжай! Мне интересно послушать, — не унимался Стив.

— А мне интересно знать, когда ты заткнешься?! — Нервы у Брендона были раскалены уже до предела.

Стивен вздохнул и направился к двери.

— Ладно, договорим в другой раз, — стоя вполоборота к Брендону, произнес он. — Не пойму только: зачем ты потащился со мной? Ну, предупредил меня — и спасибо. Уверен: ты вывернулся бы и без алиби.

— Свинья! — буркнул Брендон.

Стивен сделал вид, что не расслышал, и, вздохнув еще раз, вышел из комнаты.

Брендон снова взял в руки книгу и задумался.

«Несовершенство правовой системы, возможность судебной ошибки, роль случайных факторов…» — эти вопросы всегда были самыми болезненными для него. И он прекрасно понимал, куда понесут его сейчас воспоминания, но спастись от них уже не мог…

…То дело было вторым по счету в его практике. Уже задним числом Брендон понял, что ему, тогда еще желторотику, подсунули столь скользкое дело нарочно. В то время он не думал об этом и не подозревал, какое количество врагов может быть у человека, еще не успевшего наделать сколько-нибудь значимых неприятностей окружающим. Врагов, которые возникают сами собой, как самоорганизующаяся материя, и которых вызывает к жизни один только факт нашего существования. Будь на его месте какой-нибудь старый ловкий адвокат, он наверняка легко выпутался бы из искусно расставленных сетей. Но у О’Брайана тогда еще практически не было опыта. Не успел он сделать и первых шагов, как тут же оказался между Сциллой и Харибдой: между темной пропастью гнусного шантажа и искушением закрыть на все глаза, дать возможность событиям разворачиваться без его участия. Он выбрал второе…

Его шантажировали — это правда. Но правдой было и то — Брендон это чувствовал, — что реальная опасность не так уж и велика. Он не столько спасал свою шкуру — только свою, тогда он еще не был женат, — сколько бездействие предпочел борьбе.

Позднее в свое оправдание Брендон всегда приводил тот факт, что он не взял денег и не стал делать того, что от него требовали. Но благодаря занятой им нейтральной позиции машина правосудия была развернута против невиновного. Брендон, наверное, дал бы в морду тому, кто осмелился бы обвинить его в этом. Но самому себе ему все-таки постоянно приходилось доказывать, что человек этот не был совершенно безвинным. Но не был он и виновен в такой степени, насколько суровым оказалось наказание, — это Брендон тоже хорошо знал. А ведь человек этот был его подзащитным!

Странно… Как давно он не вспоминал об этом. Может, и не было тогда никакой сделки с совестью? Просто все случилось так, как и должно было?.. Да, он не брал никогда взяток. Здесь он не солгал. Но мог ли он, положа руку на сердце, сказать, что всегда был абсолютно честен? И не была ли эта непререкаемая честность, которой он так гордился и в которую сам уверовал, как в божество, скорее мифом, чем реальностью?

И Брендон подумал, что, наверное, не случилось бы всей этой истории с Кларком, не будь на его совести пятен и пятнышек, подобных этому…

Глава 8 Выбор

— Откройте, пожалуйста, гараж, — вежливо, но настойчиво попросил полицейский. — Это ваша машина?

— Это не моя машина, — спокойно ответил Майк, отправляя ключи в карман.

— А чья?

— Моего адвоката.

— Вы можете объяснить, почему она стоит в вашем гараже?

Майк нахмурился, но ответил почти сразу:

— Он попросил меня об этом.

— Зачем?

— Не знаю, я не спрашивал.

— Возможно ли такое? — На лице полицейского изобразилась плотоядная ухмылка бывалого охотника. — Вы не поинтересовались, в чем причина столь необычной просьбы?

— Я привык доверять ему, — холодно отпарировал Майк.

— Бывало ли раньше, что ваш адвокат обращался к вам с подобной просьбой?

— Не помню… кажется, что-то такое было… давно…

— Простите, но мне придется спросить вас еще кое о чем. — Полицейский вальяжно оперся о «мерс» Брендона, будто собирался на нем разлечься.

Майк смерил копа взглядом — его ординарная физиономия выглядела ужасно нахальной. Довольная самоуверенность, с которой тот задавал ему вопрос за вопросом, до предела раздражала Майка, и он с превеликой радостью размазал бы сейчас эту кряжистую фигуру по сверкающему капоту.

«На этого гада выдержки у меня должно хватить!» — решил он.

— Спрашивайте.

— Мистер О’Брайан был один, когда заезжал к вам?

«Так, фамилия уже прозвучала… Значит, дело приобретает серьезный оборот!»

— Да, один.

— Вы уверены в этом? — Полицейский выдержал паузу: — Мистер Филдстайн, советую вам хорошенько подумать, прежде чем отвечать дальше. Вы не можете не понимать, чтó вас ожидает за дачу ложных показаний.

«А это уже настоящий допрос!» — Майк почувствовал, как воротничок рубашки, словно удавка, впился ему в шею, он нервно покрутил головой. В конце концов, он знал, на что идет. Брендон ничего не скрывал от него и честно предупредил. С самого начала нельзя было сбрасывать со счетов такой поворот событий.

— Потрудитесь, пожалуйста, вспомнить, — продолжал полицейский, — в котором часу вы вернулись в тот день домой?

— В какой день? — попытался прикинуться Майк.

— Когда мистер О’Брайан оставил у вас машину, — услужливо уточнил полицейский.

— Часов… часов в пять вечера. Я был очень занят тогда: на следующее утро у меня была назначена ответственная операция.

— Однако в тот же вечер вы не поленились съездить в *…виль и взять там напрокат черный «форд». Не расскажете ли вы мне, зачем вам понадобилась эта машина, куда вы на ней ездили и где она сейчас?

Майк молчал. Дальше валять дурака было бессмысленно. Видимо, они все уже раскрутили, и им теперь нужен только выгодный свидетель.

— Вы взяли ее для Брендона О’Брайана? — не дождавшись ответа, подсказал полицейский.

Майк зло сощурился:

— Меня могут в чем-то обвинить?

— Да. В соучастии в побеге опасного преступника.

— Сколько?

— До десяти лет тюрьмы.

— Вы шутите?! — вскричал Майк. — Я же не совершил ничего противоправного! Я только выполнил то, о чем попросил меня мой друг. И в глаза не видел никакого преступника!

— Тем не менее это заявление не избавит вас от возможного обвинения. Но заверяю вас, что точность ваших показаний будет, без сомнения, учтена.

— Сожалею, мистер…

— Харт! — отчеканил полицейский.

— Сожалею, мистер Харт, но больше мне нечего добавить. — Майку почудилось, будто в эту минуту кто-то опустил ему на спину мешок с песком, а сам он вдруг сразу стал старше и ниже ростом.

— Мистер Филдстайн, — просверлил его голос копа, — в принципе, у меня есть уже все основания для вашего задержания. Поэтому в ваших же интересах ответить на мой вопрос. Скажите: вам известно, где сейчас находится Брендон О’Брайан?

«Вот он, момент истины!» — подумал Майк.

Как много он дал бы за то, чтобы никогда не оказаться перед его лицом! Да, тот самый момент, выход из которого — Майк уже чувствовал, знал — будет один: честь и хвала снаружи и бесконечные укоры совести внутри…

* * *

Два дня и две ночи Лори провела в непрерывном ожидании — вот сейчас раздастся стук в дверь. Если звонок не зазвонил в эту минуту — значит, обязательно зазвонит в следующую. Лори не сомневалась, что Стив, или полиция, или кто угодно — может быть, сама смерть — вот-вот заявятся к ней! Она сидела на диване, обхватив колени руками, и снова перебирала в уме все свои тридцать три несчастья. Так хотелось вспомнить хоть что-нибудь хорошее… Но получалось, что ничего хорошего в ее жизни никогда, собственно, и не было, а если и было, то так недолго… И на поверку всегда оказывалось обманом.

Парень, с которым она встречалась до Стива, — этот студент с философского… Кто только мог подумать?! Нет, лучше не вспоминать!.. Но Лори все равно еще помнила, как на первое свидание философ принес ей восхитительные белые лилии, и потом, когда узнал, что она очень любит цветы, стал приносить ей их каждый день. Лори и сама не заметила, как из прыщавого очкарика он вдруг превратился для нее в прекрасного принца, — она еще помнила, как летела на свидания с ним, а внутри нее вибрировала каждая жилка.

Первые несколько ночей все было замечательно. Но потом началось такое… чего она не видела ни в одном эротическом сериале и что очкарик игриво именовал «не совсем традиционным сексом». Даже близким подругам Лори не могла рассказать, какие штучки он выделывал в постели, — не потому, что считала постыдным говорить об этом — в конце концов, это был не ее грех, — но при одном только воспоминании о том, от чего ее партнер приходил в экстаз, у нее комок подкатывал к горлу и она боялась, что ее на самом деле стошнит.

Долгое время после разрыва с «какашечником» Лори и взглянуть не могла в сторону мужиков — в каждом ей мерещился извращенец. Но понемножку страхи улеглись, она успокоилась и опять стала ощущать тоску и неприкаянность.

И вот тут вдруг появился Стив… Это было что-то! Высокий, веселый, добрый, нежный… нет, это слишком! Слишком хорошо, чтобы быть правдой. «Что он во мне нашел? — думала она. — Ведь девушек вроде меня пруд пруди». Такой большой, такой сильный… Лори всегда чуть робела рядом с ним.

Стив ничего не требовал, не ставил никаких условий — это так здорово! Он практиковал с ней только такие формы секса, от которых она получала наибольшее удовольствие. И Лори было приятно видеть, что он делает это не в уступку ей, а наоборот, ее искреннее наслаждение становится его наслаждением.

Господи, как же хорошо было с ним! Иногда прямо посреди ночи Лори спохватывалась и спрашивала себя: «Неужели такое бывает? Нет, это не навсегда». И, увы, оказалась права: встречались они совсем недолго. Сглазила она, что ли, спугнула свое счастье? Или просто трезво оценила ситуацию? Но очень скоро — в один миг — все рассыпалось в прах.

В середине дня ей на работу позвонил Робин — и зачем только он познакомил ее со Стивом? — и проорал в трубку: «Ты что, газет не читаешь?!»

Газет Лори и правда не читала. А лучше было бы, если бы она вообще не умела читать, а заодно и видеть, и слышать, — так она хотя бы никогда не узнала, чтó натворил Стив…

И сейчас самое лучшее — оглохнуть, или что угодно, только бы не мучиться в этом бесконечном заледенелом страхе! Лори обхватила голову руками, и ей стало казаться, что она и вправду начинает глохнуть.

Но когда звонок наконец прозвучал — на этот раз холодно, неумолимо, — она не сразу даже поняла, что это за звук. Звонок повторился. «Стив!» — прошептала Лори, и ее бросило в жар. Она сползла с дивана и на негнущихся ногах побрела в прихожую, негнущимися пальцами отворила дверь — и тут уж ее бросило в холод: на пороге стояли полицейские!

Полиции Лори боялась с детства, боялась панически. И хотя за всю жизнь она не имела никаких столкновений с блюстителями порядка, страх этот с годами только усиливался. Даже одни разговоры о каких-нибудь серьезных правонарушениях повергали ее в ужас. По этой же причине она никогда не читала детективов, а в кино ходила только на сентиментальные мелодрамки.

И вот теперь копы в ее доме! Если до этого Лори казалось, что она оглохла, то теперь она словно онемела. Это было точь-в-точь, как однажды в детстве, когда она чуть не утонула, заплыв на середину реки: барахтаться еще барахтаешься, а кричать сил уже нет.

Копы… как их много… сколько — она не могла сказать… они рассыпались по всей комнате… А те двое, которые задают ей вопросы, — они такие одинаковые… у них одинаковые лица, одинаковые голоса — они близнецы? Или у нее просто двоится в глазах? Тот, что справа, — он предупредил ее об ответственности за дачу ложных показаний, или ей послышалось? А, какая разница? Все равно, что она ни скажет сейчас, все будет ложными показаниями!

Лори попыталась что-то произнести, но язык совсем не слушался, и слова выскакивали какие-то чужие, перекореженные, будто иностранные.

…Да, он был у нее… ну да, был… да, один… она не знает, куда он ушел… она не помнит, когда он приходил… не помнит, не знает… не помнит… не знает… И Лори продолжала повторять одни эти фразы, хотя никто ничего у нее уже не спрашивал, и знала, что будет повторять их теперь всегда, даже под пытками…

Один из полицейских что-то негромко сказал другому, и тот засмеялся, и двое рядом с ним тоже засмеялись. Теперь они все смеются! Чем же она их так развеселила? Ну и пусть смеются! Пусть! Пусть все будет, как будет. Пусть ищут, пусть найдут — его, Стива, судьба, не найдут — его счастье. Но она никак не будет в этом участвовать! Она ничего не будет больше говорить!!!

…Полиция исчезла так же, как и появилась, точно ее и не было. Лори стояла посреди комнаты одна. Было очень тихо. Она нащупала рукой краешек дивана и села. «Что это? Это начало или конец?» — она ничего не понимала.

Сейчас Лори снова вспомнила того Стива, в которого была так восторженно и так недолго влюблена, и того страшного оборотня-убийцу, которым он стал для нее теперь, — и голова у нее пошла крýгом: совместить эти два образа в один было невозможно! Ужас состоял в том, что Лори так и не могла понять, с кем из этих двоих она была недавно близка и кого из них только что всеми силами пыталась выгородить…

Глава 9 День рождения

Брендон сидел в гостиной и читал. За несколько дней, проведенных в лесном домике, он почти сросся с этим диваном. Наверное, если бы он курил, то не выпускал бы сейчас сигарету изо рта, если бы пил, то, скорее всего, валялся бы под этим же диваном. Но так как ни то ни другое не было ему свойственно, единственное, что оставалось, это чтение — хотя бы успокаивало, пусть и ненадолго.

В коридоре послышались шаги, и его вдумчивое уединение прервал веселый возглас Стивена:

— Тут не дом, а настоящий склад! Смотри, что я нашел! — Он стоял на пороге, в руках у него были две бутылки виски.

— Ого!

— Бренд, давай устроим какой-нибудь праздник. А то мы тут совсем прокисли.

— Я не против. Что будем отмечать?

— Да хотя бы… мой день рождения! — радостно выпалил Стив.

— А когда он у тебя?

— Ну… он, вообще-то, уже был, но почему бы нам не отметить его сейчас?

— Давай, — согласился Брендон. — Кто ты у нас по гороскопу?

— Лев!

— Кто ж сомневался! — усмехнулся Брендон.

Стивен быстро слетал на кухню и через пару минут вернулся, навалив на поднос все, что попалось ему под руку. Брендон с улыбкой следил за приготовлениями. Стивен поставил два стаканчика и, на удивление Брендона, открыл сразу обе бутылки — праздничный стол был готов.

— Что тебе пожелать? — спросил Брендон.

— А себе ты бы чего пожелал?

— Давай так: чтобы для нас обоих все хорошо кончилось!

— Это больше похоже на надгробную речь. Все когда-нибудь кончается…

— Хорошо, тогда так: пусть как можно дольше не кончается то, что мы хотим, чтобы оно не кончалось никогда! — произнес с торжественным видом Брендон.

Стивен покосился на него:

— Ты сам-то хоть понял, что сказал? Ну да ладно… За нас с тобой! — Они дружно выпили.

— Подарок за мной, — сказал Брендон, ставя стаканчик на стол.

— А что ты бы мне подарил? — заинтересовался Стив.

— Я не люблю громоздких подарков. Если это близкие люди, то как мужчинам, так и женщинам я предпочитаю дарить украшения, драгоценности.

— Ну, драгоценность я, положим, от тебя уже получил, — Стивен повертел левым запястьем. — «LONGINES»… думаю, они обошлись тебе немало! А украшения… Мужчины редко пользуются ими: перстни, браслеты, булавки для галстука — невелик набор. Главное украшение мужчины — это женщина. В его крепких объятьях она — как бриллиант в драгоценной оправе! — произнес Стивен, глубокомысленно подняв вверх руку. — Но… если женщина эта некрасива… мужчина рядом с ней сразу предстает несостоятельным, даже ущербным.

— А тебе, конечно, доставались одни красавицы! — усмехнулся Брендон.

— Не доставались — я их сам выбирал.

«И довыбирался!» — ехидно подумал Брендон, а вслух произнес:

— Ты рассуждаешь, как заправский бабник.

— Если мужчина не бабник, он бесцветен. Это слабак во всех отношениях. Могу тебе заметить, что у бабников редко бывают проблемы с потенцией.

Брендон промолчал. Ему надоела эта тупая болтовня и захотелось поговорить о вещах более серьезных.

— А ты мог бы стать палачом? — вдруг спросил он.

— То есть как? — не понял Стивен.

— Ну, еще в эпоху Средневековья существовала практика: когда требовался палач, работу эту предлагали молодому, физически крепкому смертнику — взамен казни.

— Если бы я мог представить себя во времена Средневековья… — Стивен поднял глаза кверху, — может быть, я и ответил бы. Но я не могу, — покачал он головой.

— Хорошо. Представь, что тебе предлагают это сейчас.

— Что — стать киллером?

— Предположим, киллером, но не на свой страх и риск, а киллером на государственной службе — с условием, что тебе гарантируется полная безопасность и безнаказанность.

— Все равно не отвечу… потому что не знаю. Когда предложат, тогда и разберемся!

— Не хочешь — не говори, — обиженно пробурчал Брендон.

— Не веришь… — улыбнулся Стив.

— Не верю, потому что ты намеренно уходишь от ответа.

— Хорошо. Предположим, я скажу: «Да!» — с вызовом произнес Стивен. — Что это дает тебе?

— Я ответил бы… так же.

— И когда ты это понял, это привело тебя в ужас.

— Что-то вроде… — согласился Брендон.

— Но так ответило бы большинство. Слишком велико искушение и слишком много лазеек, чтобы оправдать себя. Мало кто способен отказаться от такого королевского подарка — ведь это значит отказаться от жизни. За возможность избежать смерти мы готовы согласиться на многое. И продолжаем цепляться за жизнь, даже когда видим, что она уже ничего не способна дать нам, кроме страданий, и что только смерть принесла бы избавление. Это то же самосохранение, но только в осознанном варианте.

Брендон слушал нахмурившись. Стивен налил себе еще и сразу выпил — от этого разговора настроение у него резко упало.

— Ну, что тебе еще от меня надо? — тяжело посмотрев на Брендона, сказал он. — Опять у тебя что-то вертится на языке.

— Стив… — начал Брендон и тут же запнулся. — Этот вопрос, правда, последний.

— Ладно, что тебя гложет, выкладывай, — согласился Стив, закидывая ноги на стоящее рядом кресло.

— Помнишь… — снова заговорил Брендон, — мы сидели с тобой в день перед казнью… Ты мне тогда так и не ответил…

— Я помню! — перебил его Стивен. — Знаешь, теперь я отвечу так: на свете есть люди, есть сволочи… людей достаточно много, сволочей тоже хватает, но встречаются еще и дьяволы! Моя жена была из их числа… Этого тебе достаточно?

— Пожалуй… — неуверенно отозвался Брендон. — А сразу это нельзя было заметить?

Стивен смотрел в сторону и молча курил.

— Она была очень красива, — наконец, проговорил он, — просто дьявольски красива! Ты бы сам влюбился.

Брендон с сомнением покачал головой, давая понять, что способен быть более осмотрительным. Он уже не надеялся, что услышит еще хоть что-то, но Стивен вдруг заговорил вновь, глядя так же вдаль, словно всматриваясь в те события, о которых собирался сейчас рассказать:

— Все, что она ни делала, следуя зову своих садистских наклонностей, все было направлено на разрушение. За один лишь год, что мы были вместе, она умудрилась буквально перевернуть мою жизнь, перечеркнуть и отнять все, что мне было дорого. Лишила друзей, рассорила с сестрой. — Стивен замолчал, прикуривая новую сигарету. По выражению его лица Брендон понял, что добрался-таки до самых сокровенных уголков его души, и терпеливо ждал продолжения.

— И было еще одно… — снова заговорил Стивен, голос его теперь звучал глуше, — что ей никогда не простится. По ее сатанинскому сценарию погиб человек… мой друг… я боготворил его с детства… и она это знала… Эдди был всего на год старше меня, но тот блестящий набор человеческих качеств, которые его отличали, делал его между нами двоими непререкаемым лидером. И особо ценными из этих качеств в моих глазах были два, которых мне недоставало тогда и обладать которыми я поставил своей целью, а именно: способность ничего не бояться и ни о чем не сожалеть!

Брендон посмотрел с нескрываемым удивлением:

— А мне казалось, что это у тебя врожденное. Ты, по-моему, и сам так говорил.

— Не помню… может, я когда и блефовал… Несомненно одно: кем мы стараемся казаться, тем в результате и становимся. Но ведь речь сейчас не обо мне…

Стив обхватил рукой подбородок и снова замолк — то ли не мог собраться с мыслями после того, как Брендон перебил его, то ли проживал заново минувшее. Прошла еще минута или две, прежде чем он произнес:

— …Его убили… из-за денег… немалых денег… которых он не только не присваивал, но даже в глаза не видел.

— И ты предполагаешь, что тут была замешана твоя жена? — вставил Брендон. — Мне кажется, ты ошибаешься: в подобных делах все так просто не случается.

Стив метнул на него взбешенный взгляд:

— Я рассказываю тебе не предположения, а факты! И не спрашиваю твоего мнения на этот счет!

Повисла напряженная пауза. Стив сидел, закусив свои пухлые губы так, что они вдруг исчезли, и рот превратился в узкую щель. Взгляд его остановился на одной точке, отчего лицо сразу стало непривычным, злобным. Брендон почувствовал холодок под ложечкой и впервые подумал, что именно такое лицо могло быть у Стивена, когда он убивал…

— Хорошо… я расскажу тебе еще один случай, — тяжело вздохнув, сказал Стивен, черты лица его сразу разгладились, — после этого мы с ней расстались. Мы не жили вместе уже несколько месяцев, но виделись регулярно. В тот день она пришла ко мне и заявила, что беременна. Мне это было безразлично, ведь я знал, что это не мой ребенок. Шейла попыталась убедить меня в обратном, бубнила что-то невнятное. Я не перебивал ее, хотя не совсем понимал, чего она от меня хочет. «Стив, мы должны начать все сначала!» — наконец сказала она. «Для того, чтобы я стал отцом чужого ребенка?» — спросил я. Шейла не стала мне возражать — думаю, она и сама плохо представляла, кого из своих многочисленных партнеров собирается осчастливить. Она сразу же стала говорить о том, что никогда не хотела разрыва, а этот вечер мы непременно должны провести вместе — он станет началом нашего примирения. Сам не знаю, как ей удалось уговорить меня. Мне упорно не хотелось никуда идти, и она потащила меня почти силком. Мы вышли на улицу, было жарко, хотя солнце уже клонилось к закату. Шейла взяла меня под руку, мы миновали два или три квартала, завернули за угол и зашли в небольшой ресторанчик. Народу там оказалось немного, звучала тихая музыка — в общем, было вполне уютно. Но на душе у меня скребли кошки, и я только о том и думал, чтобы вечер этот поскорее закончился. Не помню, что мы там ели-пили, но не прошло и получаса, как Шейла изрядно набралась. И очень скоро я горько пожалел, что поддался на ее уговоры: она начала меня изводить и вести себя как последняя шлюха. В результате мне пришлось в прямом смысле выдирать ее из чьих-то похотливых лап. В ту драку я ввязался только благодаря ей. Их было человек пять-шесть — сплошной салажняк. Один из них очень кипятился и грозил раскроить мне череп. Разбираться мы вышли на улицу. Реальным же противником для меня оказался только один парень, который сыпал приемами направо и налево. Я был намного сильнее, и ему было меня не одолеть. Но решающим аргументом стал нож, который я не успел выбить из его рук. Он полоснул меня им по животу — не глубоко, но метко — так, что уже в следующую секунду я оказался на земле. А еще через секунду вокруг не осталось ни участников драки, ни зрителей. Шейла стояла до этого рядом и, по-моему, с явным удовольствием наблюдала за происходящим. Теперь она подошла ко мне, наклонилась и взяла мою руку в свою. «Позвони в скорую, — попросил я ее, — я ранен, мне нужна помощь». — «А если не позвоню?» — сказала она, играя моими пальцами. «Шейла! Хватит! — взмолился я. — Мне плохо. Я могу умереть. Позвони скорее!» — «О, это интересно… посмотреть, как ты будешь умирать: медленно, долго…» — прошипела она, и глаза ее засверкали. Потом отпустила мою руку, поднялась и отошла на шаг. «Замечательно! — сказала Шейла, нахально улыбаясь. — Ты так картинно выглядишь сейчас — не передать! Как в кино. Давно не видела ничего подобного». — Она подхватила свою сумочку, стоявшую на тротуаре, помахала мне рукой и удалилась, покачивая бедрами. Она была не настолько пьяна, чтобы ничего не соображать… Я оклемался довольно быстро и первое, что сделал, — пошел и оформил развод с ней. Как ни странно, Шейла не имела ничего против — видимо, у нее в это время была на примете какая-то рыба покрупнее. Но это, к несчастью, не означало, что она оставила меня в покое. Следующие два года она продолжала методично изводить меня, угрожать, шантажировать ребенком. И я знал, что это будет продолжаться до конца дней — моих или ее… Я готов был убить ее в любую минуту, каждый раз, как только она появлялась на пороге. И, может, никогда не сделал бы этого, но… так получилось… Я ни о чем не жалею.

Брендон слушал внимательно. Он был очень серьезен и даже не заметил, что Стив за это время успел пропустить не один стаканчик.

«Преступник притягивается жертвой…» — эта формула, давно известная Брендону, всегда представлялась ему умозрительной, не заслуживающей внимания. Теперь же он подумал, что, возможно, она и не лишена смысла и что душевное состояние жертвы действительно может определить ее судьбу. Но в таком случае на месте того, кого мы сегодня судим, завтра может оказаться любой из нас! Все зависит только от суммарной комбинации бессчетного количества факторов — внешних и внутренних, как реальных, так и мистически непостижимых. Вся наша жизнь — калейдоскоп и рулетка, неразрывная цепь закономерностей и случайностей. Кто может знать, как развернется к нему завтра судьба, какими сожмет тисками? И все мы в равной мере способны и на неизмеримо высокое, и на ужасающе низкое. А то, чем мы являемся на самом деле, постичь нам не дано: оно, словно глыба айсберга, скрывается в непроницаемых глубинах…

— То, что у нее был малолетний ребенок, сыграло не в твою пользу, — проговорил Брендон.

— Знаю, — ответил Стивен, — ты мне так сказал в самом начале.

— Почему обо всем этом ты не рассказал мне раньше? Я бы сумел это использовать.

— Потому что не люблю ворошить прошлое. Я и сейчас-то рассказал только, чтоб ты от меня отстал.

— Думаешь, можно откреститься от прошлого, не вспоминая его?

— Да нет, какое там! — усмехнулся Стив. — Прошлое цепко держит нас, потому что оно — часть нас самих. Никуда от него не денешься. Но способность забывать, пусть на время, — штука благословенная! — Он наполнил оба стаканчика. — А ведь кто-то недавно сказал, что вопросов больше не будет.

— Прости! — Брендон взмахнул руками ладонями к Стиву.

— Да ладно… А знаешь, я тебе наврал: никакой я не Лев, — вдруг сознался Стивен, — и день рождения у меня был уже полгода назад — я в феврале родился.

— Да? — отозвался уже немного захмелевший Брендон. — А какая, собственно, разница?

— Вот и я о том же… — Язык у Стива уже плохо ворочался. — Славно мы с тобой посидели. Только я теперь не уверен, смогу ли встать с этого стула.

— Тебе что, машину вести?

— Верно, — Стивен с трудом поднялся и, покачиваясь, побрел в коридор.

Был еще ранний вечер, но Брендона стало клонить ко сну. Стив долго не возвращался.

«Не иначе как он уже отправился на боковую. Изрядно он сегодня набрался. А все-таки после его откровений, — подумал Брендон, — мои проблемы отодвинулись куда-то в тень. И то спасибо!»

Он посидел еще немного. За окном стало уже совсем темно — теперь и вправду можно было идти спать.

Когда Брендон вошел в спальню, Стивен сидел на кровати, обхватив голову руками:

— О-о-о! Меня вывернуло наизнанку! Бренд, посмотри что-нибудь от башки… там, в ванной… есть…

Брендон сходил за лекарством.

— Вот, кажется, это, — он протянул Стивену таблетку.

— Что это? — прищурился тот.

— Ты же просил — от головы.

— Давай сюда! — Стивен забрал всю упаковку и, отсыпав целую пригоршню таблеток, отправил ее в рот.

— Теперь точно отравишься, — покачал головой Брендон.

Стив только замахал на него руками и не раздеваясь растянулся на кровати.

Глава 10 Всё испытать

На следующий день Брендон проснулся поздно. Настроение опять было хуже некуда. Стивен еще спал. Брендон вздохнул и поплелся на кухню варить кофе.

…Он сидел, лениво доедая сэндвич, и мысли его на этот раз потекли в другом направлении: «Сколько еще будет продолжаться это добровольное заточение? Майк обещал приехать не позже чем через неделю, а она уже подходит к концу… Возможно, возникли трудности с документами. А если проблемы оказались посерьезнее? У него ведь остался мой „мерс“. Кроме того, он еще брал для нас машину напрокат. Нет, о худшем не хочется и думать! Не ввязывать Майка — Стиву хорошо так говорить: все ему нипочем. Умудрился же он в первую ночь на свободе переночевать у приятеля, который проходил первым свидетелем по его делу. Ничего не боится, ни о чем не сожалеет, ни в чем не раскаивается… Впрочем, это уже дело его совести. Да и вряд ли сожаление и раскаяние суть одно и то же. — Брендон поднялся, подошел к окну. — Нет, Майк — это единственный поплавок. Я бы и сейчас ничего умнее не придумал. Ждать, ждать… Есть ли занятие тоскливее этого? Но пока ничего больше не остается».

С этими невеселыми мыслями он вернулся в спальню. Было уже около двенадцати. Стивен продолжал спать. Брендон подозрительно взглянул на него, потом нагнулся и слегка потормошил — реакции не последовало. Брендон замер в нерешительности, потом взял в руки стоявшую на тумбочке упаковку со вчерашним лекарством, быстро вынул и развернул инструкцию. Пробежав глазами первые несколько строчек, он сразу же понял, что дал вчера Стиву… снотворное!

Брендон прошелся взад-вперед по комнате, растворил окно и подошел опять к кровати. «Вот болван! Что ж я спьяну натворил?» — перепугался он не на шутку. Он действительно не знал, что надо делать в подобных случаях. С опаской глядя на спящего, Брендон расстегнул у него рубашку и, приложив ухо к груди, услышал ровные, отчетливые удары. «Надо еще немного подождать», — решил он и сел рядом.

Стивен спал, лежа на спине. Его мускулистая грудь, покрытая негустой, чуть рыжеватой растительностью и уже успевшая слегка загореть, мерно поднималась и опускалась в такт дыханию.

«Как гармонично он сложен, — подумал Брендон. — Почему-то раньше я этого не замечал…»

Он долго смотрел на спящего Стивена, потом провел рукой по его груди, чуть раздвинув полы рубашки… погладил ниже… еще ниже… и, дойдя до внушительных размеров гениталий, слегка сжал их через одежду…

И в этот момент произошло то, чего Брендон никак не ожидал: Стивен цепко схватил его руку в запястье — он уже не спал и лукаво смотрел на Брендона. Тот оторопел и, как мальчик, пойманный на воровстве, покраснел до ушей.

— Брендон… — протянул Стив удивленно-укоризненным тоном, — ты меня хочешь?

Брендон сидел застывший и онемевший. Стивен отпустил его руку, сел на кровати и потряс головой:

— Оригинальный у тебя, однако, способ будить. Извини, но я после вчерашнего к подвигам не готов… Ну, иди сюда. — С этими словами он поднялся и притянул Брендона к себе. Тот не сопротивлялся. Стивен ласково обнял его и поцеловал долгим поцелуем, нежно и горячо. Потом, расстегнув Брендону брюки, принялся одной рукой энергично его стимулировать. Вслед за этим он осторожно увлек его на пол и, встав на колени, ободряюще сказал:

— Действуй! Не бойся, за мной в клинике так ухаживали — я почти стерильный. Ну, давай!

…Брендон кончил быстро и сразу же повалился на спину, закрыв лицо рукой, — он плакал.

— Что с тобой? — искренне удивился Стивен. — Ну, перестань же, перестань! — утешал он его. — Что случилось? Разве было плохо?

— Нет… — ответил через силу Брендон, — слишком хорошо…

Глаза Стивена засверкали, и он расплылся в улыбке:

— Почему же ты плачешь?

— У меня никогда прежде не было гей-контактов… — признался Брендон.

— Даже в детстве?

Брендон покачал головой.

— Ну и что ж тут такого? Я тоже больше предпочитаю с женщинами… Ну и как тебе все это показалось?

— Это совсем не то, что с женщиной… — сказал Брендон, отнимая руку от лица.

— Конечно. Лучше?

— В чем-то — да…

Стивен помолчал немного.

— Ну ладно, поднимаемся. Что-то холодно стало. Это ты все окна пооткрывал? — Он снова сел на кровать. — Выпить что-нибудь осталось?

— Не знаю.

— Черт, как голова трещит! — проворчал Стив, добравшись наконец до кухни. — Лучше бы я нашел их по очереди: вчера одну бутылку, а сегодня вторую.

— А я сначала подумал, что ты отравился, — сказал Брендон.

— С чего тут отравишься? И потом, мы ели одно и то же.

— Я решил, что ты полакомился теми поганками, которых насобирал позавчера.

— Ты же сказал, что нормальные люди грибов из леса не едят, и я все выбросил. По-твоему, я ими тайком налопался? — сказал Стивен и, помолчав, добавил: — А готовил, между прочим, ты…

— Думаешь, я намеревался тебя отравить?! — возмутился Брендон.

— Ты? Да куда тебе! — сказал Стив таким презрительным тоном, что Брендон обиделся:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что для таких дел у тебя кишка тонка! — засмеялся Стивен. — Да и потом… С какой, собственно, стати? У любого, даже самого необъяснимого поступка всегда есть своя подоплека — прими это во внимание.

— Я не вчера родился! — огрызнулся Брендон. — Будешь сам теперь готовить.

— Прекрасно! Кстати, я делаю это весьма неплохо. Да и что тут готовить — консервы вспарывать, — ответил Стивен, роясь в холодильнике. — Когда мы успели всю пепси выдуть? — удивлялся он. Напившись в конце концов воды из-под крана, Стив провел рукой по лбу: — Да… видно, я еще не совсем поправился. Раньше я мог выпить раза в два больше… без последствий.

— Короче, пил как русский! — хмыкнул Брендон.

— Не пил, — поправил его Стивен, — а мог выпить. И потом, не помню, чтобы у меня в роду был хоть один русский. Уж скорее… Когда я был пацаном, вокруг нас жило много латиносов, мы вместе росли, играли. Они хорошие ребята: многое, чего я тогда от них понабрался, пригодилось мне потом в жизни. Они веселые и бесшабашные, а на языке у них больше, чем в голове. Будущее их волнует так же, как нас прошлогодний снег. Но если они любят — так любят, ненавидят — так ненавидят. Слово «компромисс» им незнакомо — оно не из их языка. Мир для них всегда свеж и ярок, а многие из них до старости так и остаются детьми.

— Опять ты все доводишь до абсурда, — покачал головой Брендон. — Можно подумать, что ты говоришь не о латиносах, а об австралийских аборигенах!

— Я знаю, что говорю! — отрезал Стивен. — Всего лишь голую правду, поэтому-то она и выглядит неприглядно. Просто я предпочитаю препарировать действительность, а не приукрашивать ее в угоду условностям.

— Ты, наверное, и по-испански говоришь?

— Да так, немного: ¿Qué tal? ¿Cuánto cuesta esta camisa? ¿Dónde está la playa? Y un poco más…[1] — что называется, могу объясниться.

Брендон слушал Стивена со смешанным чувством зависти и удивления: «О чем его ни спроси, все он знает, все умеет… Глядя на него, можно не сомневаться, что, дай ему сейчас кольт — он начнет палить в цель без промаха, окажись здесь рядом лошадь — он резво вскочит на нее, а опустись сюда вертолет — спокойно сядет вместо пилота. И в сиянии столь ценных качеств недостатки его предстают в таком выгодном свете, что уже выглядят как достоинства!»

Стивен между тем сварил себе кофе и, прихватив сигареты, отправился в гостиную. Брендон последовал за ним.

— Ты знаешь, Брендон, — заговорил Стив, растягиваясь в кресле, — я рад, что у нас с тобой получилось… Я последнее время так к тебе привязался! Но мне и в голову не приходило предложить тебе что-нибудь подобное. Ты созрел раньше меня.

Брендон сидел напротив и разглядывал Стива так, будто в первый раз его видел. Стивен ответил ему открытой улыбкой:

— Что ты такой мрачный? Тебя, наверное, в детстве слишком строго воспитывали? Но, согласись: человек все должен испытать в жизни, тем более если это удовольствие. Если ты не против, мы могли бы снова заняться друг другом…

Брендон продолжал молча смотреть на него. Он подумал о том, что, не отягощая свою жизнь предрассудками, не ограничивая себя условностями, Стивен и сумел достичь всего, что вызывало сейчас его восхищение. И в своем рвении «всё испытать», пожалуй, даже переусердствовал…

— Ну, так как? — переспросил Стив.

— Секс хорош только на ночь, — отозвался наконец Брендон. — Иначе потом весь день ходишь разбитым.

— Чушь! Секс хорош в любое время. Если, конечно, ты к нему расположен. — Стив поднялся: — Пойду прогуляюсь. Погляжу, как там наши колеса.

— По шоссе не болтайся! — крикнул Брендон ему вдогонку.

Брендон остался сидеть посреди гостиной. Он был настолько шокирован своим собственным недавним поведением, что чуть было не расплакался снова. Происшедшее представилось ему сейчас до такой степени ирреальным, что он подумал: «Может быть, это уже не моя жизнь? Может быть, как в избитой фантастике, я попал в какое-то другое измерение? Сон, бред! Если бы только можно было сейчас тряхнуть головой и проснуться!» Собирая обрывки своих разорванных мыслей, он попытался заглянуть в себя поглубже — и вдруг увидел там такое, что ужаснуло его: будучи по природе эстетом, Брендон понял, что Стивен своей безукоризненной внешностью возбуждает и эту сторону его натуры. «Сначала я попал под власть его обаяния, потом — личности, а скоро не смогу без него жить? Уж лучше бы это была минутная блажь… А если не блажь и не последствия похмелья… Остается только повеситься!»

Но с какой беззаботной естественностью воспринял все Стивен! Имея по физическому и психическому складу имидж мачо, он еще, оказывается, мог быть и виртуозным гомосексуальным любовником.

«Я не смогу, как он… Ничего не выйдет! — понял Брендон и поймал себя на том, что думает о Стивене уже совсем иначе, чем прежде: — Господи! Да что это со мной?!»

Но следующая мысль поразила его еще больше: Брендон подумал, что те слова — о подоплеке человеческих поступков, — которые Стив бросил мимоходом, наверняка не вкладывая в них глубокого смысла, — может быть, и есть ключ ко всему происшедшему, объяснения чему он так долго искал. И что причины тех поступков, которые мы совершаем, на первый взгляд, неосознанно и действуя будто по какому-то фатальному внешнему принуждению, на самом деле кроются глубоко в нас самих…

Глава 11 Сатанинское безумие

Пошла вторая неделя жизни в лесу. Продукты заканчивались, и хочешь не хочешь — надо было что-то соображать на этот счет. Их личные контакты благополучно перекочевали в новую фазу, из-за чего Брендон какой уже день ходил сам не свой — он понимал, что упустил момент и не заметил грани, которую перешел. Не заметил Брендон и того, как с его молчаливого согласия активная роль в их отношениях плавно и естественно перешла к Стивену. В принципе, это уже ничего не меняло.

Стало заметно прохладнее. Но Стив не упускал любого случая «порезвиться» на природе, а каждый вечер умывался во дворе до пояса. За этим занятием и застал его в тот вечер вышедший на порог Брендон.

Стивен оглянулся:

— Ты чего сегодня весь день как в воду опущенный?

— Я спать собираюсь… — глухо отозвался Брендон.

— А мы с тобой теперь настоящие деревенские жители: ложимся с курами, встаем с петухами, — сказал Стивен. — Я сейчас приду. — Он поплескался еще пару минут и, накинув полотенце на плечи, вошел в дом.

— Какая у тебя мощная грудь, — отметил, глядя на него, Брендон. — Ты ведь сейчас не качаешься.

— Да я и раньше специально не накачивался. Уж что природа дала.

— Она дала тебе красивое тело…

— Это мне бабы всегда говорят в постели, — хмыкнул Стив, — что у меня отличное тело.

— Значит, я теперь как баба… — упавшим голосом проговорил Брендон.

— Брось, Бренд! — сказал Стивен, проходя в спальню. — Ты нормальный мужик, и ничего бы с тобой такого не приключилось, если бы мы не оказались тут совсем одни. Ну ничего, скоро мы поедем в *…виль, возьмем там себе свеженькую девочку, оттрахаем ее во все дырки… нет, лучше возьмем каждый по девочке… и ты сразу вспомнишь, что к чему.

— Мне кажется… — Брендон отвел взгляд, — я больше не смогу с женщинами…

— Перестань! Это все оттого, что ты вдруг резко оторвался от семьи. Вернее, это я оторвал тебя от прежней размеренной жизни. Мне, по правде говоря, даже совестно. Но здесь не во всем моя вина, ты же знаешь… Скоро я верну тебя домой — не знаю еще точно как, но обещаю, что верну, и все придет в норму, — заверил Стивен, растягиваясь на постели. — Нет в тебе ничего такого, что помешало бы тебе жить по-старому.

Брендон лег рядом.

— Ты не понял меня: я не смогу теперь больше ни с женщинами, ни с мужчинами… только с тобой.

Стив тяжело вздохнул и покачал головой:

— Так нельзя, Брендон! Ты зашел слишком далеко. Приучай себя к мысли, что скоро мы должны будем расстаться. Я не могу принадлежать тебе вечно. Я уже сейчас чувствую дискомфорт… тоску, если хочешь… Мне по ночам стали сниться пышные сиськи и горячие влажные щелки. Мне необходим обычный секс, понимаешь? Обычный!.. Ну, хорошо… — смягчившись, добавил он, — мы потом с тобой что-нибудь придумаем. Не горюй!

Расставаться с Брендоном было жаль — с ним так спокойно. Если Стивен и не чувствовал себя как за каменной стеной, то все равно была какая-то уверенность, поддержка. Скоро придется полагаться только на себя.

Стивен улыбнулся и погладил Брендона по груди.

— У тебя было много женщин? — спросил тот, придержав его руку.

— Не считал.

— Так обычно говорят, если речь идет о сотнях.

— Да нет! — хмыкнул Стив. — Я думаю, что меньше сотни… даже много меньше… Я не люблю девчонку на одну ночь и проституток снимал редко. Обычно если у меня завязываются отношения с женщиной, то это занимает какое-то время — бывает, год, а то и больше. Конечно, я не против разнообразия, но по натуре я привязчивый… — Он хотел сказать что-то еще, но Брендон, почувствовав себя на волне своей стихии — задавать вопросы, — перебил его:

— Ты помнишь свой первый опыт?

— Да. Это было с парнем, — ответил Стив.

— Ясно. Ну а с девушкой?

— А с девушкой мне пришлось нелегко! Она была старше меня, и я страшно пасовал перед ней — не потому, что боялся потерпеть неудачу, — мне очень хотелось выглядеть в ее глазах бывалым бойцом. Короче, я решил, что должен показать ей «суперкласс»! И донежничался до того, что она потом несколько месяцев бегала за мной, ожидая продолжения.

— А оно в твои планы не входило…

— Я тогда влюбился в другую девчонку. Она была целочкой. На ней я, может быть, и женился бы… Мы встречались долго — года два, — но потом как-то сразу расстались, даже не знаю почему.

Брендон усмехнулся и отвел глаза.

— И с кем же было лучше всего? — спросил он.

Стивен замолчал, резко сдвинув брови. Потом сел, достал сигарету из пачки, нервно похлопал по тумбочке, разыскивая зажигалку. Брендон опасливо наблюдал за ним. Наконец, найдя зажигалку на полу, Стив несколько раз вхолостую щелкнул ею и, не добившись результата, запустил с размаху в дальний угол комнаты. Зажигалка, отскочив от стены, зарылась в напольный ковер.

«Кажется, с последним вопросом я переборщил…» — подумал Брендон.

Стивен подпер голову руками и замер в неподвижной позе, с отрешенным взглядом.

…Впервые он увидел ее в профиль. Она сидела за высокой барной стойкой через два места от него со стаканом мартини в руках, рассеянно слушала неугомонно болтавшую подругу, сидевшую рядом, курила, наигранно закидывая голову и пуская вверх струи дыма, и лениво посматривала по сторонам.

Только взглянув на нее, Стив уже не мог оторваться. С этой минуты все поплыло вокруг — и в бордово-красных тонах ресторан, и заполонившие его звуки музыки, переливы света, запахи — все начало перетекать и смешиваться, как в фантастическом калейдоскопе, образуя нелепые, немыслимые сочетания. Но сквозь всю дурманящую поволоку ощущений и зыбких очертаний проступал лишь один четкий рельеф — дышащий мрамор ее обнаженных плеч.

Стив во все глаза глядел на нее, но не замечал ни цвета, ни фасона ее платья, а видел только эти обворожительные плечи да спадающие на них чýдные, с медным отливом волосы.

Теперь она была уже в полупрофиль к нему.

«Красивая… Очень красивая! Нет — просто шикарная! Всю жизнь о такой мечтал!» — думал Стив, пытаясь приворожить ее взглядом.

Скоро его старания увенчались успехом — она поставила пустой стакан на стойку и, словно почувствовав, быстро взглянула на Стивена — конечно, этого было достаточно. Она посмотрела снова и, оценив его гипнотизирующий взгляд, медленно произнесла:

— Нравлюсь?

— Да! — сразу ответил он.

— Не тебе одному…

— Легко представить! — так же быстро сказал он.

Она улыбнулась загадочно и отвернулась.

…А музыка бубнила, колотила в безостановочном ритме: «Тум-тум-тум, тум-тум-тум, тум-тум-тум!!!» — стремясь подмять, подчинить себе все вокруг. Но на этот бешеный ритм уже накладывался другой — более четкий и мощный: «Ту-тум, ту-тум, ту-тум, ту-тум, ту-тум!!!», — стучавший у него в висках.

Стивен сидел как в ступоре и не узнавал себя: знакомился он всегда быстро, за словом в карман не лез. Да и не бывало с ним раньше такого, чтобы он робел с женщинами. Но время шло, а Стив все никак не мог подыскать фразу для продолжения разговора.

Ну вот: кажется, они уходить собрались. Подруга ее встала и направилась к выходу, а сама она уже расплачивается. Стив соскочил со стула.

— Потанцуем? — вдруг выпалил он.

Она обернулась:

— О! Я и забыла про тебя. Думала, ты ушел давно… — и посмотрела чуть пристальнее: — Нет, как-нибудь в другой раз.

Стив взял ее за локоть:

— Где я увижу тебя?

Она легким движением высвободила руку и, порывшись в сумочке, протянула ему свою визитку:

— Меня зовут Шейла. Вот мой номер. Может быть — если тебе повезет, — то и дозвонишься… — И она вдруг рассмеялась звонким, но холодным смехом.

Он дозвонился…

…Стивен поднял глаза. Но взгляд оставался таким же — напряженным и немного растерянным, будто он очнулся после тяжелого сна.

— …Когда я ударил ее первый раз, — проговорил он, голос был тихий, но твердый, — она по-сумасшедшему взвизгнула. И от этого крика у меня будто помутилось все в голове. Я схватил ее одной рукой за горло, а другой бил и бил уже не переставая: рука сама поднималась и опускалась, поднималась и снова опускалась…

Брендон нахмурился: в его памяти мгновенно всплыли фотографии с места преступления, которые он просматривал, готовясь к первой встрече с клиентом Кларком. Брендон вспомнил, в какой ужас привели его эти фотографии — отталкивающе натуралистичные и беспристрастно-документальные. Он подумал тогда о том, как же трудно ему будет на этот раз представить, понять, чтó чувствовал в момент убийства его новый подзащитный…

— Семнадцать ран! Три из которых оказались смертельными, — непроизвольно вырвалось у него. — Ты ударил ее даже по лицу!

— Да… — глухо отозвался Стив, нижняя губа его при этом чуть дрогнула. — Когда она затихла, я опустил ее на пол и посмотрел ей в лицо — на нем застыл страх. Глаза закатились, а вся щека была залита кровью… И тогда, Брендон, я бросил нож… и закрыл ей глаза…

Воцарилась тяжелая тишина. Только по оконному стеклу едва слышно позвякивали капельки дождя.

Брендон приподнялся и сел на кровати. Он хорошо представлял себе сцену убийства — по долгу службы ему пришлось изучить ее в мельчайших подробностях. Потом изнурительно долго разбиралась она уже в зале суда. И вот сейчас эта сцена — обрисованная в нескольких предложениях, но ужасающе ярко и отчетливо — предстала глазами убийцы — только в уже совсем ином ракурсе…

— …Секс с ней, — вновь заговорил Стивен, — всегда был невероятным, неистовым… Ни на что не похожим! Это было сатанинское безумие! Иногда мне казалось, что она обладает каким-то магическим секретом или что-то перед этим подмешивает мне в еду или питье. У меня даже были косвенные свидетельства этого.

— Ты… уверен? — насторожился Брендон.

— Мне так казалось… Нет, — покачал головой Стив, — сейчас я не могу точно сказать.

— Могла она это сделать в тот день? Кажется… кажется, вы что-то пили с ней тогда… кофе?

— Да… да, кофе.

— Стив… — Брендон вдруг вскочил как ужаленный. — Стив! Я же знал, что так оно и было! Я знал! Да, именно так! Несомненно!

Стивен тяжело посмотрел на него:

— Не дури, Брендон. Я понимаю, о чем ты… Но я сделал то, что сделал. Что хотел сделать!

Брендон не слушал и продолжал восклицать, расхаживая по комнате:

— Я был прав! Я с самого начала понял, в чем суть дела! Для меня теперь важно то, что…

— Так, Бренд, сядь! — оборвал его Стивен. — Или ты успокаиваешься, или я сейчас же уезжаю и больше ты меня не увидишь. Понял?

Брендон сразу остановился:

— Не волнуйся — я не побегу сию минуту доказывать твою невиновность. Это теперь будет очень непросто! Почему ты раньше не дал мне такой возможности?

— Не делай из меня ангела, Брендон. Я хотел этого. И я не раскаиваюсь. Если вернуть время вспять, я убью ее снова!

— Не понимаю только: зачем тебе этот статус убийцы? — продолжал Брендон. — Ты себя в нем будто героем чувствуешь!

Стив сверкнул глазами:

— Я таков, каков я есть! Нож в руку мне никто не вкладывал! — Он с силой стукнул кулаком по тумбочке, так что отозвалось оконное стекло.

Опять наступила тишина. Стивен сидел, обхватив голову руками, Брендон, уже привыкший к внезапным вспышкам его гнева, стоял напротив.

— Ты упорно твердишь о своей виновности, — проговорил он, — но с еще бóльшим упорством стараешься теперь избежать наказания. Но если ты виновен, то… за все надо отвечать.

Стивен поднял голову и хмуро глянул на Брендона. Потом поднялся и подошел к шкафу. Нащупав в кармане переброшенных через дверцу брюк другую зажигалку, закурил.

— Нет, Брендон, — сказал он, глубоко затянувшись, — я никогда не говорил, что виновен, а только, что убил! Чувствуешь разницу?

— Ты ответил «да» на вопрос, считаешь ли себя виновным в убийстве.

— Не совсем так. На суде я сказал: «Да, я убил ее», а вовсе не положенное: «Признаю». А отвечать, Бренд, я теперь буду уже перед Богом. И будь спокоен: он меня обязательно накажет… если сочтет нужным! — Стивен рассмеялся и обнял Брендона за плечи: — Пошли спать!

Но тот продолжал сокрушенно качать головой — он все еще был под впечатлением от своего открытия:

— Нет, я убежден: в твоем случае надо было говорить о наркотических веществах! Ведь есть масса возбуждающих средств, под воздействием которых человек может вести себя совершенно непредсказуемо. И многие из них нельзя…

— Брендон, ты оглох? — с металлом в голосе прервал его Стивен. — Я, кажется, ясно сказал: прекрати! Или…

— Ты мне угрожаешь?! — возмутился Брендон.

— Просто не желаю больше выслушивать твои бредни. Разговор окончен! Ты понял?

— Понял, — обиженно буркнул Брендон.

— Вот и молодец. Ложись, — Стив потянул его за рукав.

Было уже за полночь. Дождь из моросящего превратился в проливной. И теперь за окном жалобно завывал ветер, стуча по стеклу мокрыми ветками акации.

Они молча лежали рядом: Стивен курил, Брендон сосредоточенно изучал потолок. И хотя думали они об одном и том же, получалось, что у каждого из них здесь была своя истина, в непреложности которой оба не сомневались.

Теперь Брендон был уже полностью уверен в невиновности Стивена. Но он понимал, что дальше обсуждать эту тему — дело абсолютно бесперспективное.

«Вряд ли мне когда-нибудь удастся переубедить его, — думал Брендон, — если уж он в чем-то непреклонен, то спорить с ним бесполезно, а его максимализм порой граничит с идиотизмом! Он продолжает себя оговаривать и ставит знак равенства между „готовностью убить“ и „убийством де-факто“. Что он хочет этим доказать? Кому? Нет, определенно, во всей этой истории он сам загнал себя в угол!»

У Брендона не укладывалось в голове, как можно было спокойно дожидаться обвинительного приговора, если имелась реальная возможность его избежать? Но Стивен предпочитал даже смерть, лишь бы не снисходить до обсуждения своего поступка. При этом он не снимал с себя ответственности за содеянное, но трактовал ее весьма своеобразно, собираясь отвечать лишь перед Всевышним, — просто потому, что не считал преступлением отправить в ад того, кто был, по его мнению, этого места исчадием!

«Несомненно, он прав в том, что только одному Богу подвластно воздать каждому по делам его. Но, рассуждая подобным образом, он же, по сути, отстаивает свое право на убийство! Господи, какой кавардак у него в голове!» — решил Брендон, проследив явную противоречивость в мыслях, а часто и в действиях Стивена. Но тут ему подумалось, что в этой противоречивости, может быть, и заключена загадочная притягательность Стива, и несмотря ни на что, он любит его именно таким…

Стивен затушил сигарету, повернулся к Брендону и, осторожно сняв с него очки, положил их на тумбочку.

— Стив… — проговорил Брендон, — я надоел тебе вопросами…

— Надоел, — подтвердил Стивен, отводя волосы с его лба.

— Все равно я спрошу тебя… тот друг, которого ты потерял… у тебя были с ним близкие отношения?

Стивен крайне удивился этому вопросу.

— Нет! Что ты! — покачал он головой. — Эдди был из слишком религиозной семьи, католической. Честно говоря, фанатичная религиозность, которая царила в их семье, всегда представлялась мне ограниченностью — она скорее исключение, чем правило. А две его сестры стали почти монашками. Это случилось после того, как его брат покончил с собой, — сказал Стивен и, чуть помедлив, произнес: — Слушай, странно как-то все получается… я и не задумывался над этим… Выходит, что религиозны мы или нет, но поступки мы совершаем, в общем-то, одинаковые. То есть наша приверженность какой-либо религии или отсутствие веры практически не отражается на том, что мы делаем. Вера не удерживает от греха, а почитание закона — от желания нарушить его. Может ли хоть что-нибудь остановить нас? Мне иногда кажется, что так называемой «свободы воли» вовсе и не существует. Есть одна только навсегда заданная предопределенность. Мы лишь следуем заранее написанной роли, произнося ее выверенные слова. Кто талантливо, кто бездарно — скороговоркой или нараспев — иной оттарабанил быстро свой текст, но впереди еще целый акт сидения в темном закулисье… а иной так долго собирался с силами, старался, пыхтел, но успел только приоткрыть рот, как перед ним уже падает занавес… Ты замечал, что чаще бывают счастливы те из нас, которые больше действуют, а не философствуют? Размышления наши рождают нашу печаль…

— В Библии, по-моему, немного иначе, — проговорил Брендон, — «Умножая знания свои, умножаешь печаль свою…»

— О, Брендон, да ты у нас, оказывается, знаток Писания! — сказал Стивен, кладя руку ему на пояс…

Глава 12 Розовые розы

Надо сказать, что спалось им здесь обоим отлично — чистый воздух и тишина делали свое дело. Но в эту ночь Стивен долго не мог заснуть. Последний разговор сильно взбудоражил его. И теперь ему вспоминалось разное, так — ничего путного, просто неспокойно было на душе. Чтобы побороть бессонницу, он решил подумать о чем-нибудь приятном.

И сразу же ему представился большой куст роз, усыпанный некрупными цветами того прекрасного нежного оттенка, название которому они сами же и дали. Картинка была такая живая, что Стив даже ощутил сладковато-томный запах, исходящий из глубины матовых лепестков. Раньше во дворе их дома всегда росли розы…

Он вспомнил, что держал их в руках совсем недавно — это было в тюрьме, за несколько дней до казни — и долго хохотал, обнаружив, что на всех стеблях предусмотрительно срезаны шипы — охранники явно перестарались. Розовые розы… — он думал тогда, что видит их в последний раз… Стивен просидел в тот день, наверное, не один час, любуясь ими: поворачивал и рассматривал каждый цветок в отдельности, огибал взглядом плавные линии тугих, еще не раскрывшихся бутонов, вглядывался в каждый лепесток, пытаясь постичь неизреченную тайну их совершенства.

…Зеленый куст страстно-ароматных роз…

Такой же куст, но чуть поменьше, рос и в палисадничке перед домом, где жил Эдди. Последний раз Стивен был там спустя месяц после его гибели. Стив очень хорошо запомнил весь тот день и всё, о чем он думал, подходя к дому друга.

Тогда и еще долго потом он корил себя за то, в чем не было его вины. Ему казалось — нет, Стив был просто уверен в этом! — что будь он в тот момент рядом, ничего бы не стряслось.

Стив думал, как неотвратимо меняется мир со смертью каждого человека. Особенно остро ощущаешь это в первые часы и минуты после случившегося. И первые чувства, которые тебя охватывают, — вовсе не горечь и тяжесть утраты, а изумление, немое недоумение, они заставляют взглянуть вокруг совсем другими глазами. Ты вдруг осознаешь, что мир изменился, стал иным, и в первую очередь из него исчезло так тщательно и упорно оберегаемое чувство защищенности. И кажется, что так будет теперь всегда — тоскливо и бесприютно. Единственные реалии, которые ты способен сейчас воспринять, — только холод и пустота, разлившиеся по всему окружающему миру, и какая-то пугающая, парадоксально усилившаяся от этого устойчивость и незыблемость его материальности…

…Мать Эдди была дома, она сидела за большим квадратным столом посреди комнаты. Ее потемневшее, обращенное книзу лицо составляло нечто единое с ее траурной одеждой, а весь облик: и тяжело опущенные плечи, и неподвижные руки на коленях — все заставляло вспомнить фигуру классической Пьеты: «Мать, оплакивающая своего сына…»

— Вот, Стиви, теперь у меня не осталось больше сыновей… — сказала она, поднимая усталые глаза, — только дочери…

— Тетушка Эмили… — начал Стивен и почувствовал, что любая из подобающих в таких случаях фраз будет сейчас неуместна. — Как умер Эд?

Мать посмотрела на него долгим взглядом, потом опустила голову и медленно, очень медленно начала рассказывать:

— Здесь… прямо на пороге нашего дома… Это случилось так быстро… На улице из-за чего-то началась драка… — а ты ведь помнишь его привычку всегда вступаться за кого-нибудь… Они проломили ему голову…

— Кто?

— Не знаю, никого из них не нашли… А я ничего и не видела — была в то время на кухне… потом какие-то крики, шум… прибежали ребята Марии — помнишь, соседка наша? — галдят, тащат меня за фартук… А я стою и не возьму в толк: чего им от меня надо? — тетушка Эмили замолчала, глаза ее заволокли слезы.

Стив сел напротив.

— Он умер сразу?

— Нет, еще жил с полчаса, но уже ничего не мог сказать… Когда доктора приехали, он был уже без сознания… они стали перевязывать его, делать какие-то уколы, но я сердцем почувствовала, что все это бесполезно… подошла и сказала: «Оставьте моего сына в покое, разве вы не видите, что он умер?» Они сделали вид, что не слышат, но сразу стали проверять, есть ли признаки жизни… потом повозились еще несколько минут… и все… А я села рядом с сыном… но не плакала… не могла… Иногда, когда горе слишком велико, слез совсем нет — они высыхают раньше, чем успеют скатиться… — тетушка Эмили закрыла глаза рукой.

Во время ее рассказа в комнату вошла младшая сестренка Эдди — худенькая девочка лет десяти с маленьким треугольным личиком, на котором все черты выглядели слишком крупными, и с таким страдальческим выражением больших карих глаз, что, казалось, один этот взгляд уже способен притягивать несчастья. Она встала позади матери, глядя исподлобья на гостя. Старшие ее сестры наверняка сейчас в церкви — где им еще быть? Стив кивнул ей, но девочка не ответила ему.

Стив опустил глаза. Он подумал о том, что мы так привыкли ежедневно — в кино, по телевидению, в прессе — сталкиваться с упоминанием о смерти, что считаем, будто очень хорошо осведомлены об этой составляющей человеческого бытия и вряд ли сможем уяснить себе здесь хоть что-то новое. Но стоит нам встретиться со смертью накоротке — как оказывается, что мы совершенно не готовы к этой встрече: смерть всегда потрясает нас, надолго выбивая из привычной будничной суеты. Смерть всегда застает нас врасплох!.. Только оказавшись с ней лицом к лицу, мы понимаем, что все наши прежние выводы были умозрительны и ничего теперь не стóят. Постижение смерти при близкой встрече с ней возможно только на уровне чувства, но не ума.

Стивен вздохнул и полез в карман за бумажником. В этот момент в лице матери Эдди промелькнул какой-то испуг:

— Стиви, сынок… Эдуардо обязательно отдал бы тебе те деньги… если был бы жив… обязательно бы отдал… но сейчас, ты знаешь… — Она запнулась и снова замолчала.

Стив с недоумением посмотрел на нее:

— Какие деньги?

— Ну… те пять тысяч… за которыми приезжала твоя жена.

— Шейла?! Когда это было?

— За неделю до того проклятого дня… — совсем тихо произнесла она.

Стив был настолько потрясен услышанным, что так и застыл с бумажником в руках. И более всего — тем, что мать Эдди видит сейчас в нем неумолимого кредитора!

— Тетушка Эмили, Эд мне ничего не должен, — медленно проговорил он, — и никогда не был должен. Это я его должник… навсегда!.. — Он торопливо вывалил на стол все содержимое своего кошелька: — Вот, это для вас… пожалуйста, возьмите. Эдди… — Стив так и не смог выговорить «был», — Эдди — самый дорогой человек для меня! Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Эмилия Мартинес недоверчиво посмотрела на лежавшие на столе доллары, сдержанно поблагодарила, но Стив понял, что эти деньги для нее сейчас, может быть, как вода в пустыне.

Все молчали, и в комнате стояла такая тишина, что слышно было только жужжание большой черной мухи, которая судорожно крестила пространство над столом и, не найдя себе пристанища, взмыла, наконец, к потолку. Комната была почти пуста, но несмотря на это, сейчас она стала казаться Стивену, наоборот, слишком тесной — тесной и душной!

Он сидел, глядя прямо перед собой, и сосредоточенно думал, пытаясь восстановить реальный ход событий. Во всем, что он услышал, особенно поразило его то, что названная сумма в пять тысяч долларов в точности совпадала с суммой штрафа, который ему присудили тогда за драку с братом Шейлы Вэлом. Получалось, будто Шейла ездила к Эду, чтобы занять у него деньги?.. Но дело в том, что деньги у Стива как раз тогда водились. Более того, штраф был к тому времени уже выплачен.

Стив даже не помнил в точности, чтó они не поделили с Вэлом Боноски. Вэл частенько наведывался к своей сестренке в первые месяцы после ее замужества, и Стив, естественно, не имел ничего против. Оба они немного выпили тогда. Шурин знал, что Стива легко вывести из себя, и стал в тот вечер, потехи ради, заводить его. В результате Стивен так врезал Вэлу, что до дома тот добрался на четвереньках, со свернутым на сторону носом.

Стив забыл о ссоре очень быстро, но не забыл о ней Вэл. Кроме того, что Вэл сделал все, чтобы упрятать зятя за решетку, и отсудил у него тогда кругленькую сумму на лечение, его с тех пор не покидала мысль круто отомстить Стивену. Но все это было еще задолго до гибели Шейлы…

В итоге, когда произошла трагедия с Эдди, Стивен отбывал свой последний из шести месяцев за драку с Вэлом. Можно было, конечно, сразу выйти под залог или еще как-нибудь полюбовно договориться с судом, но Стив не пожелал больше платить ни цента и предпочел отсидку, тем более срок был невелик. Он даже не сразу узнал о случившемся, потому что Шейла «забыла» ему об этом сказать!

Зачем Шейла тайком от него ездила к Эду? Что ей было нужно? Почему Эд сам не позвонил ему? При желании не составило бы труда связаться с ним и в тюрьме. Стив терялся в догадках: что-то не состыковывалось в этой череде событий, каких-то деталей — решающих деталей — недоставало. Одно виделось ясно: поездка Шейлы, деньги, гибель друга — все это звенья одной цепи. Здесь была какая-то хитрая ловушка, подготовленная, расставленная и захлопнутая его женой.

И вот теперь, сидя рядом с матерью погибшего друга, Стивен представил свою жену, ее яркую, вызывающую красоту, и в первый раз произнес фразу, которую повторял потом регулярно, до тех самых пор, пока она не обратилась в страшную реальность: «Я убью ее!» — прошептал он.

— Ты что-то сказал? — отозвалась мать Эдди.

— Нет-нет… ничего.

— Ты знаешь, Стиви, все это произошло так быстро… как несчастный случай… Ну что поделаешь? Значит, на то воля Божья… — губы тетушки Эмили сжались: — Лало[2] был мой первенец… Из всех — самый любимый…

Стивен поднялся. Прощаясь, он не мог даже смотреть ей в глаза.

Вернувшись и не застав жены дома, Стивен пулей влетел в спальню и принялся выбрасывать из шкафа Шейлины вещи, швыряя их прямо на пол. Чемодана он не нашел и начал запихивать вещи в попавшуюся под руку дорожную сумку. И тут на дне ее он наткнулся на странный пустой пакет: по внешнему его виду, без риска ошибиться, можно было сказать, что это… упаковка из-под наркотиков… Рядом с пакетом лежал маленький помятый листочек. Стив развернул его — это оказался старый телефонный счет. Он машинально пробежал глазами столбики цифр, даже не предполагая найти здесь что-то интересное. Но тут его внимание привлекло странное единообразие этих цифр: разговоры следовали подряд один за другим в течение нескольких дней и были очень небольшой продолжительности — по пять-семь минут каждый. Стив посмотрел на даты — получалось, что по времени разговоры приходились как раз на середину их с Шейлой медового месяца… Он перевел взгляд на колонку, где стоял номер телефона, с которым было соединение, — везде номер был один и тот же, и это был номер… Эдуардо Мартинеса…

Стивен скомкал листочек, крепко зажав его в кулаке, и опустил глаза. К сожалению, он очень хорошо помнил, что сам он не звонил Эдди в то время и не мог звонить, потому что друга его не было дома — он уезжал на заработки в соседний штат. По этой же причине Эд не смог даже приехать к нему на свадьбу. И Стив расстраивался, что все никак не может познакомить его со своей молодой женой.

Стивен простоял еще с минуту неподвижно, потом быстро побросал все вещи обратно в шкаф.

После этого он не предпринял ни одной попытки докопаться до истины, а Шейле не обмолвился ни единым словом, так и не позволив себе поверить, что в злополучном шкафу он наткнулся, быть может, на ту самую — недостающую — деталь…

Попытка спасти от падения пошатнувшийся пьедестал? Вероятно. Ведь низвержение богов — это так страшно! Каждому ли под силу сжечь то, чему поклонялся? Тем более если знаешь, что потом все равно поклонишься тому, что сжигал…[3]

Сжечь куст розовых роз в своей душе? На это он был не способен…

— Сколько можно ворочаться? — послышалось в темноте.

— Тоже не спишь? — удивился Стивен. — О чем думаешь, Бренд?

Брендон скосил взгляд, но ничего не ответил.

— А я вот думаю: почему ты все еще со мной?

— Потому что я люблю тебя, — проговорил Брендон.

— Как любовника или просто как человека?

Брендон на минуту задумался:

— А какой ответ ты бы хотел услышать?

— Только такой, какой ты сам хотел бы произнести.

— Тогда… как человека, — сказал Брендон, натягивая на себя одеяло. — Тебе было бы приятнее первое?

— Не знаю, — отозвался Стивен. — Мне приятно уже то, что я тебе небезразличен. Порой так важно знать, что ты кому-то небезразличен…

Глава 13 Кровные братья

Утром Стивен вскочил взъерошенный.

— Приснилось что? — зевая, спросил Брендон.

— Да… — прохрипел Стив. — Бушующее пламя… я его отчаянно тушил, но все напрасно. Плохой знак!

— Не бери в голову, — махнул рукой Брендон.

Стивен подошел к окну.

— Раньше мне часто снились такие сны, — проговорил он, стоя спиной к Брендону, — когда я занимался этим профессионально — целых два года. Но в тех снах я всегда справлялся с огнем.

— Почему же ты оставил эту работу?

— Разонравилось… — пожал плечами Стив.

— По-моему, когда мы с тобой встретились, ты был безработным. А до этого чем занимался?

— Много чем, — не оборачиваясь, ответил Стив, — я строил, возил, продавал… Ты не поверишь, но какое-то время даже проповедовал — недолго, правда.

— Ну и откровение! — хмыкнул Брендон. — Так вот откуда твоя страсть к разглагольствованиям. Это ценная информация — ее можно было использовать в суде.

— Ага, тебе только что-нибудь расскажи — ты из мухи слона сделаешь. А когда-то я еще плавал и стрелял.

— Да… — протянул Брендон. — Если судить по числу профессий, которые ты сменил, они надоедали тебе быстрее, чем ты успевал их освоить.

— Как раз наоборот, — сказал Стивен, отходя от окна, — когда я овладеваю чем-то достаточно хорошо, интерес пропадает сам собой, и я чувствую, что надо искать другое дело.

Они позавтракали, почти не разговаривая, и Стивен сразу же, лишь бы чем заняться, начал кромсать листья салата. А Брендон пошел в гостиную и в который раз принялся перебирать книжки на полке — все было уже прочитано и пролистано. Ожидание становилось все тягостнее, и Брендон подумал, что это нескончаемое безделье превращается в сущее наказание и оба они уже начинают от него дуреть.

— Что-то сегодня уж совсем тошно! — прокричал с кухни Стивен, словно читая его мысли. — Где же твой архангел Майкл? Похоже, мы его не дождемся.

Брендон насупился: это был тот вопрос, который он и сам постоянно себе задавал и ответа на который взять было неоткуда.

— А-а-а! — вдруг громко закричал Стив. Брендон, побросав книги, кинулся на кухню:

— Что случилось?!

— А, ерунда. Порезался.

— Ну, знаешь ли… Ты так заорал.

— Я вообще на слабую боль острее реагирую, чем на сильную, — виновато улыбнулся Стив, — и так было всегда, с самого детства. Как-то давно, лет десять назад, я попал в аварию. — Едва только Стивен произнес это, Брендон понял, что опять становится на неопределенное время терпеливым слушателем. — Мы ехали с дружком на мотоцикле, — продолжал Стив, — неслись, что называется, на всех парах. И тут под колеса нам рванул какой-то зверек — собачонка или другая мелочь. Я свернул не очень резко, но все равно мы полетели кувырком. Приятель мой отделался синяками и ссадинами. Мне повезло меньше: я ударился спиной и несколько дней не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, даже прикосновений не чувствовал. Вроде был в сознании, но соображал с трудом — это было и к лучшему, иначе я, наверное, умер бы от ужаса, узнав о тех перспективах, которые мне пророчили. Так я пролежал неделю или чуть больше, а потом всё как-то само собой вернулось.

— С тех пор ты реагируешь на боль неадекватно?

— Может быть… Но, скорее, так было всегда.

— И поэтому не любишь собак, — констатировал Брендон.

— Я же сказал, — ответил Стив нетерпеливо, — я не знаю, была ли это собака, или другое животное. И потом, почему ты решил, что я не люблю собак? У меня их перебывало с десяток.

Брендон собрался было сказать, что недавно он слышал нечто прямо противоположное, но тут же передумал и, постояв немного, вышел в коридор. О чем бы ни начинали они сейчас говорить, беседа быстро пресекалась, потому что ни у одного из них не было желания продолжать ее.

— Ну вот, все готово, — сказал Стивен, воткнув вилку в свое творение. — Хоть сейчас обедай.

— Спасибо, не хочется.

Брендон спустился во двор и начал неторопливо прохаживаться под самыми окнами, глядя на шуршащую под ногами черную гальку.

Он стал перебирать в памяти их вчерашний ночной разговор. В конце концов ему удалось вытянуть из Стива признание, которого он так долго от него добивался. Но какое значение это имело сейчас? Он лишь получил подтверждение тому, в чем и так был уверен! Для себя он уже давно на все сто оправдал Стивена. А ситуация как была тупиковой, так тупиковой и оставалась.

Брендон поглядел на небо. Дождь, шедший всю ночь, прекратился, и сквозь поредевшие тучи начало пробиваться солнце. Под первыми его лучами засверкали гладкие, только что умытые дождем стволы выстроившихся по краю леса сосен. В воздухе было чисто и свежо. Но не в пример разгулявшейся погоде на душе становилось все пасмурнее.

Брендон опять с головой погрузился в свои мысли и, когда вдруг услышал голос за спиной, не сразу понял, что это обращаются к нему:

— Добрый день! Прошу прощения, сэр…

Брендон обернулся — за оградой стоял веснушчатый паренек лет пятнадцати в футболке и шортах, с тощим рюкзачком за плечами.

— Прошу прощения, — повторил он, — мне нужна мисс Трейнор. Мисс Джулия Трейнор. Она живет здесь где-то рядом.

Брендон обалдело уставился на него и ничего не отвечал. За все то время, что они прожили в домике, ни одна живая душа еще не наведалась сюда.

— Вы не можете сказать, как выйти к ее дому?

— Ничем не могу вам помочь, — произнес, наконец, Брендон, — здесь поблизости нет других строений. Может быть, по другую сторону от шоссе?

Паренек снова извинился и стал спускаться вниз по тропинке. Проводив его взглядом, Брендон обернулся: на пороге уже стоял Стивен.

— Я все слышал, — сказал он. — Не нравится мне это… Он не рыбак и не охотник, и одет совсем не для леса. И он знал, в какую сторону идти к шоссе!

— У твоего страха глаза велики: просто он по этой же тропинке забрел сюда.

— Я видел, откуда он шел — со стороны леса. — Стив сразу помрачнел: напуган он был не на шутку. — Надо сматываться отсюда… — тихо проговорил он.

— Куда? Без документов?

— Ерунда! Что-нибудь разыщем, — Стив стрельнул глазами по сторонам. — Так… Майка больше не впутываем. — Схватив куртку, он стремглав бросился из домика.

— Куда ты?! — кинулся ему вдогонку Брендон, но Стивен уже сбегáл по тропинке.

— Вещи собирай! — прокричал он и скрылся за поворотом.

Часа не прошло, как Стивен, взмыленный и запыхавшийся, вновь появился на пороге.

— Пошли! — крикнул он Брендону, сидевшему посреди комнаты. — Так… еще что-нибудь пожрать, чтобы нигде не останавливаться. — Он подхватил из прихожей дорожную сумку, быстро запихал в нее несколько банок и выбежал обратно.

Брендон поднялся, прошел в коридор и, еще ничего не понимая, снял с крючка у входной двери ключи.

Увидев стоящий на обочине просторный, с тонированными стеклами джип, Брендон встревожился:

— Ты что, угнал его?

— Угнал, угнал, — спокойно заверил его Стивен. — Садись.

Брендон вздохнул и, как само собой разумеющееся, сел за руль.

— Куда? — спросил он с тусклой интонацией таксиста.

— Пока что подальше отсюда и побыстрее.

— А потом?

— В ближайший аэропорт! — Стив сопроводил свою фразу размашистым актерским жестом.

— Ты в качестве багажа собираешься лететь? — вяло сострил Брендон, выруливая на шоссе.

Стивен неторопливо вытянул из кармана джинсов водительское удостоверение и еще пару корочек и потряс ими перед Брендоном:

— Вот, смотри: вылитый я! И зовут меня теперь… — Он принялся рассматривать чужие документы.

Брендон вытаращил на него глаза:

— Где ты это взял?!

— Поделился владелец этой лошадки, — хитро улыбнулся Стив.

Брендон развернулся к нему, и на лице его появилось выражение брезгливого ужаса:

— Что ты с ним сделал?!

— Проломил череп и сбросил в пропасть! — буркнул Стив, не отрываясь от просмотра документов, потом глянул на Брендона и, закинув голову, расхохотался: — Да цел твой водитель: сидит и кукует сейчас на обочине. Я его и пальцем не тронул. Ну… почти.

— Думаешь, он так и останется там сидеть? — недоверчиво покосился Брендон. — Эта машина уже наверняка в розыске.

— До вечера обещался сидеть, — пожал плечами Стив. — Мы с ним… так договорились.

— Заплатил ты ему, что ли? — Брендон прибавил скорость.

— И это тоже. Но больше… — Стив причмокнул: — Чтобы получить то, что тебе требуется, не обязательно всё и вся изрешетить на своем пути, надо лишь немного знать людскую психологию.

Брендон молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Стивен запихал документы обратно в карман и ненадолго задумался.

— Ну и рожа у тебя сейчас! — хмыкнул он, снова посмотрев на Брендона. — На ней поперек написано: «Господи, с кем я связался?!»

Они ехали уже несколько часов. Стивен курил, болтал о том о сем, Брендон больше молчал. Новый поворот событий подействовал на него угнетающе. В лесном домике под ногами была хоть и зыбкая, но почва. Сейчас опять все пошло вразнос. Даже ближайшее будущее расплывалось в густом тумане. Брендон тихо вздыхал и мрачнел еще больше.

— Мистер Чернее Ночи, да на тебя смотреть страшно! — Стивен засмеялся и игриво потрепал его по затылку. Брендон невольно отстранился — этот жест показался ему сейчас таким странным, как будто все, что произошло между ними в лесном домике, только там было возможно и там же навсегда должно было и остаться.

Стивен снова закурил.

— Ты ведь у нас полдня за рулем, — сказал он. — Давай я сменю тебя. Останови после подъема.

Брендон снова промолчал, хотя вести машину было ему сейчас не в тягость. Движение на этом участке трассы было мало интенсивным, никто никому не давил на пятки, не действовал на нервы — ехать одно удовольствие. Они миновали подъем, и Брендон заметил, что Стивен вдруг подозрительно притих и, чуть наклонившись, сосредоточенно смотрит в зеркальце бокового вида.

— Что ты там увидел?

Стив сверкнул глазами и сдавленно произнес:

— Брендон, за нами хвост!

— Не может быть! Тебе показалось, — Брендон резко прибавил скорость, и машина, на которую грешил Стивен, сразу же осталась далеко позади.

— Где мы могли засветиться? — сокрушался Стив. — На автозаправке, что ли?

— Нечего было вылезать и разгуливать там, — Брендон глянул в зеркальце: расстояние до шедшего сзади автомобиля снова сократилось — похоже, за ними действительно идут по пятам.

— Ну что? Видишь теперь?

— Это еще ничего не значит, — буркнул Брендон.

— Не значит?! По-твоему, нас догоняют, чтобы спросить, какая завтра погода? Ничего ты не понимаешь! Это твоя решетка и моя смерть!

— Но машина не полицейская.

— Разуй глаза — это типичная шерифская тачка! — обернувшись назад, прокричал Стивен. — Ну вот, Брендон, полюбуйся: тебе сигналят! Ты же человек с чистой совестью — почему бы тебе не остановиться?.. Так, теперь рулить буду я! — скомандовал он. — Пересаживаемся!

— Ты что?! — вытаращился на него Брендон. — Мы же разобьемся! Посмотри, на какой скорости мы идем!

— Не разобьемся — я держу руль. Ставь ноги сюда и полезай!

— Куда?!

— Куда, куда, — огрызнулся Стив, — да хоть на крышу!

— Ничего не выйдет!

— Еще как выйдет! — Стивен энергично подтолкнул Брендона в спину, и тот глазом не успел моргнуть, как Стив оказался за рулем, а сам он — на его месте.

— Не думал, что такое возможно… — покачал он головой, глядя на то, с какой легкостью Стив управляет машиной: в его руках она затанцевала, как хорошо выезженная лошадь. — Первый раз попадаю в подобную переделку.

— Я тоже! — В голосе Стивена звучало озорство, погоня раззадорила его. Он умудрился еще прибавить скорость. Сейчас они шли уже на пределе, и любое неверное движение могло стоить обоим жизни.

— Сбавь скорость! — взмолился Брендон. — Это самоубийство!

— Сиди смирно и следи за дорогой! — рявкнул на него Стив.

Брендон попытался разглядеть в зеркальце преследовавшую их машину, потом оглянулся и… не поверил своим глазам.

— Стив… Стив! Они стреляют по колесам!

— Вижу, — проскрежетал Стивен, продолжая давить на газ. От его недавней веселости не осталось и следа. — Посмотри, сколько до города? Там легче будет оторваться.

— Думаю, миль двадцать, — предположил Брендон, потому что увидеть что-либо на бешено мелькавших указателях было уже невозможно. Он снова оглянулся — расстояние между ними опять стало увеличиваться. В этот момент раздался зловещий хлопок, и густая паутина из трещин покрыла заднее стекло.

— Гады! — заорал Стив. — Да что ж они?! Мать их! Они же знают, что ты со мной! — Он еще пару раз выругался. — У тебя есть пушка?

— Ты что?! Откуда?!

— Плохо! — мотнул головой Стив. — Пригни башку, она у тебя слишком торчит! — Он метнул взгляд в сторону Брендона и увидел, что тот вдруг откинулся на спинку сиденья и схватился рукой за грудь. — Сволочи! — выдохнул Стив, остервенело крутя руль. — Брендон, держись, мы сейчас оторвемся!

Через каких-то пять минут Стивен уже виртуозно выруливал по городским улицам, пытаясь уйти от преследования. Джип заносило на поворотах, их кидало из стороны в сторону, а уши глохли от скрипа шин и визга тормозов.

— Отрывайся, Стив, отрывайся… — шептал Брендон, медленно сползая по сиденью.

Почти не сбавляя скорости, за считанные минуты они проскочили городишко. И когда после еще двух крутых поворотов джип оказался на забитой машинами широкой магистрали, Стивен радостно закричал:

— Оторвались! Мы оторвались, Бренд!

Брендон не реагировал, тупо глядя на залитую кровью руку, которой он сжимал рану на груди.

— Потерпи немного, — успокоил его Стив. — Сейчас я отвезу тебя в больницу — здесь недалеко.

Брендон устало посмотрел на него:

— Какая больница?.. Ты с ума сошел… Нас сразу вычислят…

— Где же я возьму тебе сейчас частного доктора? Другого выхода нет.

— Не надо… — прошептал Брендон, и голова его опустилась Стивену на плечо.

— Брендон! Ты что, умирать собрался?! — Стив схватил его за руку, сжимавшую подлокотник. — Не смей! Слышишь?! Мы так не договаривались! — Он развернул машину и снова погнал ее, одной рукой держа руль, а другой обхватив друга за плечи.

— …Положение очень тяжелое: шоковое состояние, большая потеря крови. — Эти последние слова дошли до Стивена не сразу. Мгновение он стоял неподвижно, потом поднял на врача помертвевшее лицо и вдруг, схватив его за ворот, затряс изо всех сил:

— Ты спасешь моего брата! Спасешь, гад! Я приволок его сюда живым! Он еще дышит! Ты сделаешь ему операцию! Слышишь, сволочь?

— Уберите руки! — заорал врач, стараясь высвободиться. — Успокойтесь! Я просто предупредил вас. Не думайте, что я Господь Бог. Кроме того, у нас недостаточно крови для переливания: ее надо много и прямо сейчас.

— Вот! — Стивен задрал рукав по локоть: — Первая положительная. Берите, сколько надо!

— Это уже лучше, — оживился врач, — можно сделать прямое переливание. Пройдите сюда для экспресс-анализа. Вы с ним кровные братья?

— Нет.

— Тогда нужен еще тест на совместимость.

…Самый неприятный для Стивена момент — медицинских манипуляций — миновал, и тоненькая прозрачная трубочка, тянувшаяся от его руки, стала медленно заполняться темной жидкостью.

«Это у меня такая кровь? — удивился он. — Прямо шоколад! Что ж, Брендон, надеюсь, не отравишься».

Лежать пришлось долго. У Стивена затекла спина, хотелось повернуться, посмотреть, как дела у Брендона, — похоже, его уже начали оперировать. Но правая рука была плотно зафиксирована, приподняться он не мог и видел перед собой лишь светло-зеленые спины хирургов. Стив попытался шевельнуться, на него цыкнули, и он понял, что надо набраться терпения и лежать, сколько потребуется. Но уже через несколько минут переливание было закончено, и ему разрешили встать. Стивен поднялся.

«Ну вот, Бренд, теперь мы с тобой кровные братья, — подумал он, глядя на порозовевшее лицо Брендона. — Пока, друг, выздоравливай! А мне пора уносить ноги».

Медсестра взяла Стива за локоть и подвела к двери.

Первый же его шаг за порог операционной завершился звонким щелчком наручников. Ноги у Стивена подкосились, и он повалился на не ожидавших этого полицейских.

Из операционной выскочил ассистент:

— Я же спрашивал вас: вы мне сказали, что недавно плотно пообедали!

— Времени уже не было… — еле выговорил Стив.

Его усадили на стул, дали выпить чашку крепкого кофе, измерили давление. Подошел врач, пощупал у Стивена пульс и извиняющимся голосом сказал:

— Мы хотели взять у вас полторы пинты крови, но потом немного обсчитались — и получилось чуть больше. Но я думаю, это не повредит вашему здоровью.

— Спасибо, что сказали, а то они, — Стивен мотнул головой в сторону полицейских, — верно, подумали, что я это от страха.

Врач кивнул и, развернувшись к копам, предупредил:

— Физические нагрузки сегодня исключить. Он должен весь день отдыхать.

— У него теперь будет достаточно времени для этого, — последовал ответ.

Часть III

Глава 14 Новое заточение

Брендон не приходил в себя уже третью неделю. Состояние было стабильное, но врачи не обещали ничего утешительного. А тем временем тучи над Стивеном начали быстро сгущаться. В рекордно короткие сроки было состряпано новое дело. Стиву инкриминировали побег с захватом заложника, включив при этом и всякую мелочь типа шантажа и угона автомобиля.

Ему назначили нового адвоката, которого судьба подзащитного Кларка не очень-то волновала. Адвокат этот был уже тертый калач, но к тому времени, когда он обзавелся и брюшком, и лысиной, карьера его остановилась на точке замерзания, не оставляя никаких шансов на изменение ситуации. Неудивительно, что подобный служитель закона не погнушался теми — не бог весть какими — деньгами, которые посулил ему на этот раз брат Шейлы.

Стивен все это сразу почувствовал и возненавидел своего защитника — ожидать какой-либо помощи с его стороны было бессмысленно. И Стив не отказывался от адвоката только потому, что надеялся через него получать более или менее достоверную информацию о Брендоне.

Новый защитник — если его вообще можно было так назвать — при первой же встрече заявил своему подзащитному, что положение практически безнадежно, поскольку решающим фактором при рассмотрении второго дела будет вынесенное ранее обвинительное заключение по первому. С этой минуты Стив вообще перестал отвечать на все вопросы, дав утвердительный ответ лишь на один — считает ли он себя виновным.

На его беду слишком много на этот раз оказалось людей, заинтересованных в том, чтобы повторный суд над Стивеном Кларком состоялся как можно скорее, пока главный свидетель — Брендон О’Брайан — находится в коматозном состоянии. Как ни печально, но среди них было много друзей и благожелателей Брендона. Очень быстро отыскалось подозрительное количество свидетелей, и, конечно, всё, что они сообщали, было не в пользу обвиняемого.

Стивен как сторонний наблюдатель взирал на эту мышиную возню вокруг себя и только диву давался, как им всем не терпится поскорее избавиться от него! Всё это так быстро ему надоело, что он и сам стал думать: лучше уж скорее! Какой еще суд? Трата времени. Но время — субстанция нежная и не терпящая прессинга… Стоит ли торопить то, что и так летит слишком быстро? Стивен и глазом не успел моргнуть, как пролетел суд с его заранее спланированным результатом, и дни вслед за этим запрыгали со скоростью стрелки секундомера.

Вскоре ему сообщили дату исполнения приговора и то, что на этот раз будет применен другой, более прогрессивный способ, а именно: введение в организм сильнодействующего вещества, приводящего к быстрой остановке сердца. Первое, что сделал Стив, услышав эту новость, — накинулся на своего любезного адвоката:

— Какого черта?! Меня это не устраивает! Может быть, я хочу, чтобы меня повесили или расстреляли?

— В нашем штате не применяется такой вид казни, — спокойно отвечал адвокат, — вы же знаете.

— Нет, не знаю! И знать не хочу! — орал Стив. — Немедленно подайте апелляцию и укажите, что осужденный просит изменить способ казни!

— Подобная апелляция не будет даже рассматриваться. Думаете, специально для вас здесь соорудят виселицу?

— Я обойдусь без ваших комментариев! Выполняйте свои обязанности — делайте то, о чем вас просят. И до свидания! — зло отрезал Стивен.

— Все-таки должен заметить, что способ, который для вас избран, — самый гуманный…

— Скоро увидим! — ядовитым тоном процедил Стивен, и непонятно было, чего больше в его словах: цинизма или горькой иронии. В общем-то, Стиву было на все это плевать. Его бесило лишь одно: что Всемогущее Правосудие имело возможность распоряжаться его судьбой до самого конца, даже здесь не предоставляя ему — в целях гуманности — право выбора.

…До рокового часа оставалось два дня. Стивен сидел и думал: какой все-таки подлюга этот адвокат! Глядя на него, можно решить, что вся их братия такова. Прав был Брендон, когда как-то сказал, что есть разные люди… Как он там сейчас? Стивен просил, чтобы ему разрешили навестить Брендона в больнице, но до сих пор не получил никакого ответа.

«Если этот гад придет сегодня, ничего не разузнав о Брендоне, я его задушу! Конечно, он не подал апелляцию. Ну что ж? Другого уже не остается: придется теперь развлечься и этим зрелищем». Тогда, в первый раз, Стивен не фиксировал внимания на деталях. Теперь он получал возможность проследить процедуру убивания более подробно: несколько человек умерщвляют одного, следуя строго заведенному распорядку — ритуальное убийство, да и только! Забавно!

Стивен глянул на часы, подаренные Брендоном, которые, на его удивление, ему позволили здесь оставить. Со временем явно творилось что-то странное: оно то неслось вскачь, то будто останавливалось.

В коридоре послышались шаги: «Идет… Чтоб он провалился!» Но вместо того, кого он ждал, Стивен увидел в конце коридора высокую, до боли знакомую фигуру…

— Бренд… — прошептал Стив и как полоумный рванул к решетке. — Брендон! — закричал он.

Брендон О’Брайан, немного похудевший и осунувшийся, в элегантной тройке и с неизменным портфелем в руках, шел, слегка улыбаясь, ему навстречу! Едва он прошел в камеру, Стив набросился на него и сжал в объятьях.

— Не дави ты так. Больно! — взмолился Брендон.

— Ой, прости! Я так обрадовался! — выпалил Стив, сияя от счастья. — Я же ничего не знал! Когда ты пришел в себя?

— Неделю назад. А позавчера сбежал оттуда. — Брендон взял Стивена за плечи. — Сядь и выслушай. У меня сейчас время на вес золота. — Брендон говорил медленно, тихим голосом. — Стив, я перетряхнул все материалы по твоему делу. То, что они на этот раз сделали с тобой, — сущее беззаконие! Но ты сам помог этому.

Стивен смотрел на него с восторгом.

— Чему ты улыбаешься? Ты отказывался отвечать, согласился с глупостью о заложнике. Ты же этим сам наклепал на себя. В результате все двенадцать присяжных в один голос сказали «да».

— Даже если бы их было двенадцать тысяч и среди них смог затесаться один, который сказал бы «нет», это ничего не изменило бы. И потом… — Стив вздохнул, — мне было как-то все равно… Ты же знаешь: я фаталист.

— Ты трепач и пустозвон! — обругал его Брендон. — Кто говорил мне про то, как он любит жизнь? Могу тебе точно сказать: сейчас ты сам вырыл себе могилу! А твой теперешний адвокат — идиот под стать тебе. У него в руках были такие рычаги, каких не было у меня. Он не воспользовался ни одним. Если бы он действовал с умом, они не решились бы вторично приговорить тебя. — Брендон остановился, переводя дух, видно было, что он устал.

— Ты еще не совсем поправился, — сказал Стивен. — Что ты собираешься делать?

— Я добьюсь пересмотра дела. Главный свидетель здесь — я, и с учетом моих показаний все меняется.

— Что ты докажешь: что ты был соучастником побега?

— Что я не был заложником!

— У тебя ничего не получится, — покачал головой Стив. — Никто не отменял мой первый смертный приговор, меня все равно казнят, а твоя жизнь будет погублена.

Брендон усмехнулся:

— Всё это — слово в слово — я слышал вчера, но совсем в другом месте. Я беседовал с главным прокурором.

— Ну и что он сказал тебе?

— То же, что и ты: «Я понимаю, что, стараясь спасти своего бывшего подзащитного, вы действуете из самых лучших побуждений, но тем самым вы рискуете сломать свою собственную судьбу», — отчеканил Брендон.

— Значит, я прав… — тихо сказал Стивен.

— Ты ничего не понимаешь! Сейчас ситуация складывается совершенно иначе, и ее легко будет переломить. А себя я как-нибудь сумею сам защитить. Сейчас главное — отсрочить исполнение приговора. Без боя я тебя не отдам!

— Поедешь к губернатору? — с сомнением спросил Стивен.

Брендон кивнул.

— Только не суетись слишком. Держись спокойнее, — напутствовал его Стив. — И послушай, что я скажу тебе: все произойдет так, как должно произойти. Если мне суждено умереть — значит, я умру, и ты ничего здесь не сможешь изменить, если же нет, то твои жертвы не окажутся напрасными. Только и всего. Не пытайся идти против того, что есть промысел Божий и что постичь нам не дано. И главное — не смей потом изводить себя упреками, ты ведь на это мастер! Запомни: этот грех прощается труднее всего. Ну, удачи! — Они торопливо попрощались.

И когда Брендон уже шел обратно по коридору, Стивен, провожая его взглядом, подумал, что за то недолгое время, пока они не виделись, он успел так свыкнуться с мыслью о скорой и неминуемой смерти, что ему и вправду было все равно… И тогда он спросил себя: «А хочу ли я, чтобы Брендону удались его хлопоты?» — и тут же услышал свой одними губами произнесенный ответ: «Да, хочу!» От этого ему сразу стало как-то спокойнее, потому что он хорошо знал: чем чистосердечнее ответ, тем вероятнее, что так все и случится…

…О’Брайан сидел, утонув в кресле, и ждал, когда, наконец, нарочито долго роющийся в бумагах на своем столе председатель Комиссии по помилованию объявит ему решение. Время от времени на Брендона наваливалась тяжелая усталость, а перед глазами начинали искриться маленькие звездочки.

«Только в обморок бы не упасть», — думал он.

Наконец председатель поднял голову и заговорил:

— Мистер О’Брайан, я внимательно изучил представленное для пересмотра дело — а фактически два дела, — а также вашу апелляцию… — В его голосе послышалась отстраненность и даже брезгливость.

«Кажется, он считает, что, выполняя свои обязанности, делает большое одолжение окружающим», — подумал Брендон.

— Так вот… я могу сказать следующее. Этот человек уже был судим ранее. Убийство, за которое его приговорили, было совершено с особой жестокостью, и еще… он надругался над трупом!

— Этого не было! Я же сразу доказал, что этого не было! — вскричал Брендон. «Господи, и это называется „внимательно изучил дело“?!»

— Я считаю, — продолжал председатель, недовольный тем, что его перебили, — что осужденный социально опасен, и не вижу необходимости в смягчении наказания.

— Мистер Джефферсон, я же не говорю о том, чтобы снять с Кларка обвинение. Но учитывая все обстоятельства, можно хотя бы сохранить ему жизнь… то есть заменить казнь на пожизненное заключение.

— Эта мера недостаточна и не соответствует тяжести совершенного преступления, она не исправит его преступных наклонностей.

— Господин председатель, я должен заявить, что при всей тяжести своей вины Стивен Кларк — честный и глубоко порядочный человек. Я успел убедиться в этом! — четко произнес Брендон, прекрасно понимая, что с такими аргументами ему сквозь эту стену не пробиться. — Я требую, чтобы Комиссия приняла во внимание мое заявление!

— Однако, оказавшись на свободе, этот ваш «глубоко порядочный человек» тут же натворил еще кучу дел.

«А что еще остается делать тому, кто, не имея статуса свободного человека, оказывается вдруг на свободе? Любые его действия можно расценить как противоправные. Он просто вынужден их совершать».

Брендон тяжело вздохнул:

— Мы все делаем страшную ошибку, убивая Кларка!

— Его казнят, а не убивают. Не надо смешивать эти понятия! Осужденный признал себя виновным в убийстве, а вы хотите доказать нам, что он — Иисус Христос?

— Я только хочу напомнить вам, что Кларк уже претерпел всю процедуру смертной казни. Но никто не может быть наказан дважды за одно и то же преступление! Это противоречит конституции!

— Никаких противоречий здесь нет: фактически та смертная казнь не была доведена до конца — можно считать, что Кларк просто получил тогда отсрочку. — Председатель поднялся из-за стола, всем видом давая понять, что его ждет еще масса неотложных дел.

— Это бесчеловечно! Нельзя же во второй раз подвергать его таким страданиям! — Брендон нервно дернул ворот рубашки.

— Цель смертной казни — не причинить максимум страданий — а только в этом случае можно было бы говорить, что он понес наказание, — а лишить жизни, — методичным голосом произнес председатель. — Делается это абсолютно безболезненно, поэтому на самом деле ни о каких страданиях речь идти не может. Почему я должен объяснять вам эти очевидные вещи, которые вы и так обязаны знать?

Брендон молчал.

«Ожидание казни, приготовления к ней, последнее прощание… — какие это страдания? Они ровным счетом ничего не значат! По его логике, через все это проходит уже не живой человек, а ходячий труп. Засунуть бы сейчас твою умную холеную башку в петлю и посмотреть, как ты тогда запоешь!» — зло подумал Брендон, продолжая сидеть напротив стоящего перед ним председателя. Тот смотрел выжидающе.

«Ну что ж… другого выхода нет!» — Брендон помедлил секунду…

— Дело еще в том, мистер Джефферсон, что мне стали известны новые обстоятельства убийства Шейлы Боноски, — бросил он свой последний «убойный» козырь. — Я убежден, что, если бы у меня было достаточно времени, я смог бы доказать невиновность моего клиента.

Председатель нахмурил брови, крайнее удивление на его лице смешалось с крайним неудовольствием:

— В вашей апелляции нет ни слова об этом…

— К сожалению, я получил эти факты только сегодня.

Председатель неодобрительно покачал головой:

— Вам следовало бы именно с этого начать, а не разводить тут демагогию на полчаса! Изложите ваши соображения письменно. Но учтите: у меня должны быть очень веские основания, чтобы собирать Комиссию. Когда до назначенной казни остается менее двадцати четырех часов, это возможно лишь в исключительных случаях.

Брендон откинулся в кресле и закрыл глаза: «Стив мне этого ни за что не простит…»

— Мистер О’Брайан, — немного смягчился председатель, — вы можете, конечно, обратиться еще лично к губернатору штата, он прилетает сегодня вечером. Но прошу вас учесть, что в вопросах помилования губернатор руководствуется исключительно нашими рекомендациями. Мне кажется, вы только зря потратите время. И потом… — взгляд мистера Джефферсона стал вдруг непривычно дружелюбным, — еще не до конца ясна ваша роль во всем этом… Вас, видимо, тоже вскоре ждет разбирательство. Короче, мистер О’Брайан… я не советовал бы вам… Поймите меня правильно.

Брендон медленно поднял на председателя глаза — ужасно хотелось врезать ему, но не было сил даже встать.

…Ни на следующий день, ни утром того дня, на который была назначена казнь, Брендон в тюрьму не пришел. Последние часы потекли как резиновые. Стив заметил, что зубы у него начали постукивать друг о друга. «Что еще такое?!» — изумился он.

Приготовления к казни шли своим чередом. Хотя это ничего не означало — об отсрочке могли объявить в самый последний момент. Но в десять часов за ним пришли со словами, что уже пора… Стив сел, попросил закурить. Надзиратель кивнул и, достав из кармана пачку, протянул ее осужденному, услужливо поднес зажигалку.

«Значит, Брендону не удалось… Странно… А я был почти уверен…» — Стив сидел посреди камеры, медленно пускал дым и смотрел прямо перед собой. Тюремщики стояли рядом, не выказывая нетерпения. «Вот оно как получилось… Тот, кто сказал, что двум смертям не бывать, вряд ли мог такое предположить. И во второй раз, оказывается, намного тоскливее… хотя… пора бы уже и привыкнуть!» — Он быстро затушил сигарету, не докурив ее и до половины, и тут же поднялся.

…«Действительно, все это забавно! — подумал Стивен, когда перед тем, как ввести иглу в вену, ему традиционно протерли руку спиртом. — Какое лицемерие — собираются вводить яд и при этом не отступают от правил антисептики!» Но когда игла вошла в тело, он втянул через зубы воздух: «Не могли хотя бы сейчас сделать без боли!.. Да, забавно… если бы не было так грустно…»

Прошло чуть больше минуты с момента начала экзекуции, но Стивену показалось, что он лежит тут уже битый час. Он повернул голову к экспертам:

— Я ничего не чувствую. Вы что, туда воду налили?

— Успокойтесь, Кларк. Самое большее — через тридцать секунд у вас закружится голова, и вы тут же потеряете сознание. — От этого ледяного голоса его замутило. А чего еще он ожидал услышать от палача?

Стивен повернул голову в противоположную сторону. «Может быть, Брендон успеет?.. Куда он подевался, черт возьми?!» — Стив еще надеялся его увидеть. Но ему удалось разглядеть лишь несколько незнакомых фигур. Кто были эти люди, зачем они пришли — полюбоваться на него? Может быть, это родственники Шейлы? Ну не с улицы же они забрели сюда? Брендона среди них не было — Стивен понял это сразу.

В эту секунду он услышал вблизи себя какую-то возню, кто-то ругнулся, и следующим звуком был треск отдираемого от его руки пластыря.

— Что вы делаете?! — закричал он.

Тот же ледяной голос, который только что обещал ему плавный конец через полминуты, произнес:

— Поступило распоряжение приостановить вашу казнь.

В один момент были расстегнуты все ремни. Стивен приподнялся и обхватил голову руками:

— Вам бы такое! — глухо проговорил он и почувствовал, что ему стало тяжело дышать. — Вы ведь уже накачали в меня этой гадости!

— Не паникуйте, Кларк. Вам еще не успели ввести ни одного из летальных средств — вы получили только снотворное.

— О господи… — прошептал Стив, теряя сознание.

…Стивен пришел в себя в той же камере, где находился раньше. Во рту было как в пустыне. Он попробовал проглотить слюну: ощущение такое, будто он наелся мертвечины, нашпигованной металлическими опилками. В голове слышался сухой треск — будто по ней кто-то ударял молотком. Он не сразу понял, что этот треск — его собственное дыхание, а удары — стук его сердца. Стивен застонал и приоткрыл глаза:

«Куда Брендон-то подевался, где его носит? Он что, поехал на прием к президенту? Или спускался за разрешением в преисподнюю? А может быть, ему стало плохо и он опять слег — он же сбежал из больницы. Брендон! Где ты, мой ангел-хранитель? Выручай меня! Я опять подыхаю».

После всего происшедшего О’Брайану на первых порах пришлось нелегко — как и следовало ожидать, за соучастие в побеге он был привлечен к уголовной ответственности. Ему хватило бы и гораздо меньшего, чтобы впасть в жестокую депрессию, но оказаться в роли обвиняемого… Совсем недавно такое Брендону трудно было даже представить. Однако стоявшая перед ним задача вытащить Стивена заслонила мысли о собственной участи.

Брендон предполагал, что, скорее всего, сам он будет осужден условно. Но из-за недостаточности и спорности улик следствие затягивалось, да и мир, как известно, не без добрых людей… Поэтому вскоре дело вообще замяли. На какое-то время Брендон О’Брайан был отстранен от адвокатской практики. И дело Стивена вел по его просьбе один из его коллег. Но фактически всем руководил сам Брендон, правда, не имея теперь возможности посещать заключенного Кларка так же часто, как раньше. Использовать снова «запрещенный прием», с помощью которого ему удалось отсрочить исполнение приговора, Брендон уже не мог — Стив все равно не позволил бы ему этого. Поэтому Брендону приходилось идти к цели окольными путями, проявляя при этом чудеса изворотливости и проницательности.

В одно из свиданий Стивен встретил его возгласом:

— Знаешь, кто был у меня?!

Брендон насторожился.

— Брат Шейлы! Он сказал, что так этого не оставит и живым я отсюда не выйду. Ему уже надоела эта комедия с моими чудесными воскрешениями, и он не сомневается, что избежать смерти мне удается только с помощью дьявола! Короче, он поклялся убить меня.

— Насколько это реально? — спросил Брендон.

— Я думаю, вполне. Тем более что он наполовину итальянец. Но самое главное — он ее брат. К тому же я как-то раз слегка подпортил ему физиономию. Похоже, он помнит об этом до сих пор. Если бы он мог предположить, что я опять выйду сухим из воды, то, наверное, застрелил бы меня в зале суда!

Брендон нахмурился:

— Чем он занимается?

— У него вполне мирная профессия — он работает шеф-поваром в ресторане. По-моему, он всю жизнь только и делал, что пек пирожки.

— Однако он наверняка имеет связи с преступным миром.

— Насколько я знаю, нет, — покачал головой Стив.

— Хорошо, если так… Ладно, об этом мы позже поговорим. Пока он нам не опасен, — заверил друга Брендон. — Дело твое уже пересматривается. Я уверен, что добьюсь отмены смертного приговора.

Стивен понимающе кивнул.

…Брендон сломя голову спешил на внеочередное свидание, получив сегодня разрешение на посещение Кларка в тюремной камере.

— Стив! Победа! Победа, Стив! — радостно повторял он. — Дело пересмотрено. Тебе дали сорок лет!

Стивен вытаращил на него глаза, потом медленно проговорил:

— Мы, по-моему, об этом никогда с тобой не говорили, но… пожизненное для меня хуже смерти.

— Я же сказал: сорок. Не пожизненное! — нетерпеливо растолковывал ему Брендон.

— А это не одно и то же?

— Нет, конечно! Причем в этот срок входит и то время, что ты уже успел отсидеть. Правда, без права на досрочное освобождение… Но получается, что ты выйдешь, когда тебе будет… — Брендон вскинул глаза к потолку и радостно произнес: — шестьдесят восемь.

Стив с ужасом посмотрел на него:

— Ты что, издеваешься?! Это же значит, что вся моя жизнь пройдет в тюрьме. Я, может быть, и умру в ней, — упавшим голосом проговорил он. Стив действительно был очень расстроен. Брендон не ожидал такой реакции и не знал, чем его утешить.

— Шестьдесят восемь — это еще не дряхлость. И у тебя будет перспектива прожить на свободе, может быть, не один десяток лет.

— Чушь несешь! — обозлился Стивен.

— Ну, а на что ты, собственно, рассчитывал: что тебя прямо сейчас отпустят?

— А почему бы и нет? — пожал плечами Стивен. — Я ведь уже понес наказание… дважды!

Брендон вздохнул:

— В официальных протоколах значится, что первая казнь не была приведена в исполнение, а вторая — отменена.

— А я при всем этом вообще не присутствовал! — подхватил Стив, закидывая ногу на ногу. — Ловко! И это называется правосудием? Бренд, как ты можешь всю жизнь возиться в этом дерьме? Это же не для порядочных людей.

— Но кто-то ведь должен помогать тем же порядочным людям, если они попали в переплет, — с улыбкой ответил Брендон.

— А мне кажется, что тут любая помощь — чистый блеф. Из этих жерновов можно выбраться только случайно, — сказал Стивен и добавил: — Это камешки не в твой огород.

— Ты переворачиваешь все с ног на голову — у тебя получается, что горстка негодяев и облеченных властью подлецов вершат судьбами ни в чем не повинных граждан, по своему произволу решая, кому из них выйти на свободу, а кому умереть.

— Очень метко! Именно это я и хотел сказать.

— Но это же абсурд! — возмутился Брендон. — Общество, в котором не существует контроля за исполнением законов и отсутствуют карающие органы…

— Эти карающие органы, — тут же прервал его назидательную речь Стивен, — и есть самое уязвимое место общества, потому что…

Теперь перебил уже Брендон:

— Значит, их надо упразднить?

— Нет, но их надо сделать такими, чтобы собственно человек — с его личными пристрастиями и убеждениями, а чаще — предубеждениями, с его сиюминутными эмоциями и прочими слабостями — не мог в них участвовать.

— Боже мой, какая утопия! — развел руками Брендон. — По-твоему, нас должны судить созданные нами машины? Или сам Господь Бог будет спускаться к нам каждый раз, чтобы помочь разобраться?

— Не знаю… Порочность состоит в том, что можно только сказать «да» или «нет», и третьего не дано. Но не может быть абсолютно виновного, как и абсолютно невиновного.

— Я с тобой не согласен. Ты рассуждаешь слишком категорично, — возразил Брендон.

Стивен вдруг посмотрел пристально и произнес:

— Значит так, Бренд: несколько месяцев нам с тобой на разработку плана… и еще год-два — на его реализацию. Все! На большее не рассчитывай.

Брендон недоуменно заморгал, не ожидая такого резкого поворота темы.

— Я не собираюсь торчать тут до старости. И выберусь отсюда любой ценой. Запомни это!

Глава 15 Стивен Кларк, 31

Прошло три года после того разговора, но новый побег так и не был пока осуществлен. Хотя планов уже имелось предостаточно, Стивен сам отвергал все сомнительные и ненадежные варианты. Ему нужен был абсолютный, беспроигрышный план, а самый лучший из пока что придуманных обещал успех не более чем на пятьдесят процентов.

Брендону удалось достаточно скоро восстановить свое доброе имя, и карьера его снова пошла вверх. В последний год он добился для Стивена перевода в старую, небольшую тюрьму с более свободными условиями содержания. Стивену здесь даже понравилось — с той оговоркой, что сказать подобное о таком месте, как тюрьма, можно лишь с изрядной долей иронии. И он не имел ничего против еще год-другой провести за решеткой, только чтобы свобода, которую надеялся вновь обрести, стала бы свободой навсегда. Однако перевод на новое место заключения привел к тому, что дело с побегом только замедлилось.

Хотя Стивен постоянно был чем-то занят и работа, которую ему поручали, не вызывала у него отвращения, все же бывало, что вечерами тоска охватывала смертная. И не столько окружавшие его тюремные стены и мелькавшие перед глазами решетки, сколько одно сознание того, что он взаперти и не по своей воле, угнетало его все сильнее. Но время, слава богу, не изменило себе и не приостановило свой бег, а исправно работало на Стива, отсчитывая его нешуточный срок.

«Гром грянул среди ясного неба…» — к несчастью, эта фраза, столь расхожая в своем переносном значении, стала для Стивена Кларка в этот день дословной.

Стояла поздняя осень, с утра моросил скверный дождичек, и день выдался такой же скверный — никаких примечательных событий, никаких отрадных новостей. К вечеру Стив подумал, что вот еще полдюжины таких дней подряд — и хоть вешайся! Вряд ли такая мысль пришла бы ему в голову, если бы он знал о грядущих событиях. То, что произошло через какой-то час, не могло присниться ему и в страшном сне…

…Ровно в одиннадцать вечера здание тюрьмы содрогнулось от оглушительного взрыва, осколки стекол полетели в разные стороны, а из продырявленных окон верхних этажей повалил густой дым. Через несколько минут межэтажные перекрытия четвертого и пятого этажей прогнулись и плавно осели на третий, имевший прочный металлический каркас.

Стивен был на третьем.

Он стоял, впечатавшись спиной в угол камеры, когда на его глазах медленно, в лучших традициях сюрреализма, стали трещать и рушиться стены. Потом что-то сильно толкнуло его сзади, и через мгновение он оказался заваленным грудой щебня, но все же успел увидеть ломающиеся и падающие на него балки. С этой минуты воцарилась полная темнота. А сверху с грохотом еще осыпáлся и вскоре оказался на полу потолок. Какое-то время были слышны скрежеты, удары и леденящие душу крики, а потом наступила почти полная тишина.

Стивену, как всегда, крупно повезло: ту часть завала, где он лежал, пока еще не раздавленный окончательно, не охватило задымление. И хотя кромешная тьма вселяла ужас, но зато было чем дышать.

Первая же возникшая версия происшедшего была: неудавшийся — а может быть, наоборот, удачный! — подкоп. Но территория вокруг тюрьмы была моментально оцеплена, и впоследствии ни одного заключенного, которого бы недосчитались, не оказалось. Позднее говорили о том, что, возможно, это был акт мести, так как среди погибших в большинстве оказались охранники, а не заключенные, а сам взрыв произошел в служебном помещении на четвертом этаже. Ни одна из версий в результате не подтвердилась, и расследовавшая это дело комиссия пришла к выводу, что имел место банальный взрыв газа, хотя по разрушительной силе произошедший взрыв заметно перекрывал возможности последнего.

Вскоре прибыла первая группа спасателей, но работы по разборке завала, требовавшие применения мощной техники, начались только к утру. Спасатели шныряли туда-сюда, как муравьи по разворошенному муравейнику, но дело продвигалось медленно.

Наконец им удалось подцепить большую плиту межэтажного перекрытия и начать ее подъем. Стивен хорошо слышал возню наверху, но уже плохо реагировал на происходящее: от боли он время от времени терял сознание.

Подняв плиту, спасатели сразу же увидели заваленного человека, лицо которого заслоняла здоровенная балка. Балка поддалась быстро, и когда ее оттащили в сторону, дневной свет ударил Стиву в глаза, и он зажмурился.

«Живой! — радостно закричали наверху. — Как твое имя, парень?» Стив разлепил спекшиеся губы и достаточно громко произнес: «Стивен Кларк». — «Держись, Стив! Сейчас мы тебя вытащим!» — услышал он в ответ.

Но голоса раздавались еще высоко над ним, и Стивен понимал, что радоваться рано. Чтобы подбодрить его, спасатели что-то ему кричали, но до Стива все доходило с трудом. Кто-то спросил, сколько ему лет. «Тридцать один», — ответил Стив. И эти четыре слова, которые он успел сейчас произнести, стали отдаваться бесконечным эхом в его затуманенном сознании: «Стивен Кларк, 31… Стивен Кларк, 31… Стивен Кларк, 31…»

Вскоре один из спасателей протиснулся ниже, наклонился над Стивеном и, просунув руки ему под мышки, попытался его приподнять. Стив застонал. «У него ноги зажало! Надо отодвинуть балку справа! — прокричал спасатель и, повернувшись к Стиву, сказал: — Потерпи еще немного, приятель! Мы разберем это мигом». Однако Стивену пришлось ожидать спасения добрых три часа, пока его не вытащили из завала и не вынесли наружу.

Почти одновременно группам спасателей, работавшим с противоположных концов обрушения, удалось извлечь пятерых пострадавших и четыре трупа. Пока на смену только что отъехавшим машинам скорой помощи прибывали другие, носилки со Стивеном опустили на землю. Рядом лежали еще двое раненых.

В эту минуту Брендон, метавшийся от одной машины к другой, всматриваясь в лица пострадавших, увидел наконец друга. «Стив! Стив!» — истошно заорал он и, подлетев к носилкам, проехался на коленях, раздирая новые брюки. Стивен лежал очень бледный, с закрытыми глазами. Брендон принялся судорожно искать пульс у него на шее: «О Боже!..»

— Да жив я… жив еще… — Стивен открыл глаза: — Ты своим криком мертвого разбудишь… Бренд, посмотри, что у меня с ногами?

— Они все в крови.

— Очень больно… — простонал Стив. — Скажи, чтоб мне сделали что-нибудь… Я сейчас отрублюсь…

Брендон тут же разыскал снующего туда-сюда врача и набросился на него:

— Почему вы увозите сначала трупы, а не раненых?!

— Потому что это не ваше дело! Те машины, на которых увезли погибших, были без спецоборудования.

— Так вы ждете оборудование, а сами уже ничего не в состоянии сделать?! — Брендон схватил врача за рукав и силой подтащил к Стивену. Тот бегло осмотрел его и распорядился ввести обезболивающее.

Через несколько минут оба они — Стивен, уже без сознания, и Брендон, сидя рядом и держа друга за руку, — были в машине на полпути к больнице.

Здесь, в смотровой больницы, Стивен еще раз услышал знакомое, но уже не им произнесенное: «Стивен Кларк, 31…»

Брендон ходил из угла в угол у дверей операционной. Едва только они распахнулись и вышел врач, оперировавший Стивена, Брендон бросился к нему с немым вопросом во взгляде.

— Не волнуйтесь, он будет жить, — заверил доктор. — Все ранения оказались совместимыми с жизнью. Единственно… должен вас огорчить: пришлось провести частичную ампутацию нижних конечностей.

— Как?! — выдохнул Брендон. — Неужели ничего нельзя было сделать?

— К сожалению, нет. Были размозжены мягкие ткани, и только ампутация могла предотвратить быструю интоксикацию всего организма. Но нам все-таки удалось сохранить ему оба колена. И если дальше все пойдет нормально, я думаю, впоследствии он сможет неплохо передвигаться на протезах.

Брендон, потрясенный, покачивая головой, отошел в сторону. Он посмотрел на бледное лицо друга, когда того вывезли из операционной, с ужасом представляя тот момент, когда Стив проснется. Что он скажет ему?!

Стивен пришел в себя раньше положенного срока. Рядом с собой он увидел уже успевшего пробраться к нему Брендона.

— Бренд… — прошептал он, — что хоть это было, а?

— Взрыв в здании тюрьмы — предполагают попытку побега.

— Надо же — тюрягу подорвать! А мы вот с тобой до такого не додумались. Я-то сперва решил, конец света…

Брендон напряженно улыбнулся.

— Ну что, Бренд, кажется, я опять выкарабкался? — проговорил Стив.

— Я беседовал с твоим доктором — он считает, что твоя жизнь вне опасности.

— Ну да: забинтовали, как мумию, — голову не повернуть.

— Скажи спасибо, что тебя по голове не ударило балкой. Иначе ты бы сейчас не веселился.

— Ты считаешь, что я уже веселюсь? Нет, Бренд… Одна из балок уперлась мне в грудь… она нажимала все сильнее и сильнее, намереваясь медленно меня раздавить. Когда до меня добрались, я уже не мог вздохнуть, — Стивен зажмурился, переводя дух. — Брендон, я не могу передать тебе, что это такое… Знаешь, в детстве я очень любил смотреть фильмы ужасов… но ничего подобного я там не видел… Теперь, если после смерти я попаду в ад, то, наверное, посчитаю, что это вполне сносное местечко. Нет, тут не ужас — ужас быстро проходит… Ни одна казнь не сравнится с этим, ни одна пытка… Тут что-то в квадрате: ты похоронен заживо, но тебя продолжают пытать!

Брендон молчал, не зная, что ответить на это. Стив тоже замолчал, глядя прямо перед собой. А через минуту произошло то, чего Брендон боялся больше всего: Стивен повернул к нему голову и спросил:

— Что они сделали с моими ногами? Я их совсем не чувствую.

Брендон набрал воздуху в легкие, даже не представляя, что произнесет в следующий момент. Но Стив успел перехватить отчаяние на его лице:

— Их… больше нет?..

— Стиви… — проговорил Брендон, — это не конец… главное, что ты жив — одно это уже чудо…

— Только не говори мне сейчас, — перебил его Стив, — про то, какие отличные протезы делают в Штатах…

Стивен откинул голову на подушку. Лицо его было совершенно спокойно, но глаза вдруг наполнились таким невыносимым мучением, какое бывает лишь на лицах святых с полотен великих живописцев.

— Стив… Стиви… — снова заговорил Брендон, не в силах больше видеть это безмолвное страдание. — Ты выдержишь, я знаю… Бог не по силам испытаний не дает. А ты очень сильный, Стив!

Тот медленно повернул голову и пристально посмотрел на Брендона:

— Я пережил две казни… Две! Найдется ли второй человек на свете, который мог бы сказать такое?! И теперь еще это… Не слишком ли? Думаешь, я железный?!

— Стиви… — тихо повторил Брендон.

— Иди, Бренд, — Стив закрыл глаза, — я очень устал…

Стивен лежал некоторое время неподвижно — невозможно было понять, в сознании он или нет. Когда же он снова открыл глаза, в лице его появилось ожесточение. Он попробовал приподняться на локтях, но у него ничего не вышло. Предприняв еще несколько отчаянных попыток, Стивен откинулся на подушку, и из глаз его потекли слезы — они скатывались по щекам, капая на подушку, затекая ему за шиворот, но он даже не пытался их сдерживать.

Только поздно ночью Стивену удалось наконец приподняться, и он едва гнущимися пальцами стал ощупывать свои ноги — или то, что от них осталось. Но дотянуться он смог только до забинтованной, как кокон, культи левой ноги. Будто в кошмаре, он водил и водил по ней рукой, потом повалился навзничь и зарыдал — вернее, зажмурившись, затрясся всем телом, потому что слез уже больше не было…

Понемногу он стал успокаиваться, но спать не мог. В голове крутилась всякая белиберда. Мысли повторялись одна за другой, как мелодии в игрушечной шарманке. Он думал о том, что многого теперь уже никогда не будет в его жизни: со странным спокойствием подумал, что теперь ему не понадобятся носки, но почему-то не вспомнил про обувь… И только под утро, совсем изможденный, задремал.

На следующий день, увидев Брендона на пороге палаты, Стивен слегка кивнул ему.

— Как дела? — начал Брендон, стараясь выглядеть спокойным.

— Нормально, — выжал из себя Стив.

— Отрадно слышать!

— Знаешь, сегодня утром во время перевязки я отрубился — ввели обезболивающее, но оно не подействовало.

— Мне сказали, что первые дни тебе будут колоть наркотики.

— По-моему, все наркотики они уже употребили сами, — попытался пошутить Стивен, потом отвел глаза и спросил: — Бренд… а что с моей правой ногой — я не смог ее ощупать… она… цела? — и с едва тлеющей надеждой посмотрел на Брендона.

Тот покачал головой.

Стивен обреченно опустил глаза…

Брендона очень беспокоило состояние Стива. Нужен был дельный, компетентный совет, а где ему было получить такой, как не у своего давнего клиента Майкла Филдстайна?

Как-то так само собой вышло, что после известных событий они больше не встречались. Первое время О’Брайан очень терзался из-за того, что чуть было не подвел Майка под монастырь. Много раз порывался позвонить ему, но… как всегда, мешали неотложные дела. Время летело по обыкновению быстро, и благие намерения так и оставались намерениями. Сам Майк также не звонил, как бы автоматически перестав быть его клиентом, — Брендон воспринял это как досадную потерю. Но что тут поделаешь — что называется, судьба развела.

И вот теперь, хотя это было вовсе не в его характере, Брендон отправился за советом к Майку так, будто ничего не произошло. Он решил не заморачиваться с запоздалыми извинениями и вести себя понахрапистее, может быть, позаимствовав кое-что из привычек Стива — действовать в соответствии с обстоятельствами и не проявлять повышенной чувствительности там, где ее необходимость только предполагается.

«Надо было все-таки договориться о встрече заранее», — думал Брендон, уже шагая по коридору клиники.

Появление в кабинете его бывшего адвоката повергло Майка в такое изумление, что вместо того, чтобы предложить Брендону сесть, он сам вскочил из-за стола, и некоторое время они разговаривали стоя.

После первых же слов приветствия Брендон понял, что ему не избежать неловкости, и спешно принялся затушевывать ее серьезностью проблемы, с которой он пришел. Он быстро, почти скороговоркой изложил Майку всю историю Кларка, чуть ли не с самого момента их знакомства, заключив все просьбой о помощи, необходимой Стивену в данный момент.

Майк слушал немного растерянно и избегал смотреть на Брендона — он тоже чувствовал себя предельно неловко.

— Я все понял, — сказал он, когда Брендон закончил свой рассказ. — Видишь ли, здесь проблема не столько физиологическая, сколько психологическая. В дальнейшем твоему другу наверняка потребуется еще не одна хирургическая операция. И я, конечно, готов оказать любую помощь. Но сейчас ему в первую очередь необходим курс реабилитационной психотерапии. — Только теперь Майк, словно опомнившись, указал Брендону на стул. — Я могу посоветовать тебе двух хороших специалистов. К Дэниэлу Россу можешь обратиться от моего имени, а Хадсону я позвоню сам. — Он снова сел за стол и нацарапал координаты докторов, но даже отдавая листок Брендону, продолжал смотреть куда-то в сторону.

Брендон энергично поблагодарил, крепко пожав его руку, на что Майк прореагировал как-то странно — вначале чуть не отдернул ее.

— Послушай, Брендон… мы с тобой так давно не виделись… — начал он нерешительно. — Знаешь, меня тогда так прижали… с твоей машиной… — И сразу, не давая Брендону ответить, затараторил: — Но я ничего про тебя не сказал! Честное слово! Ничего!

— Не будем сейчас об этом.

— Нет, наоборот: я сочинил такую историю! И мне поверили. Представляешь?

— Не надо, Майк. Это все давно закончилось. И не так плохо, слава богу! Я сам чертовски виноват перед тобой — виноват, что втянул тебя в эту историю. Ты уж извини, что так получилось, — у меня тогда не было другого выхода. Я заставил тебя здорово поволноваться?

— Поволноваться? — автоматически повторил Майк. — Нет, я хочу, чтобы ты это знал: я ничего про тебя не сказал тогда. Не знаю, как уж они потом… но я здесь ни при чем. Ты веришь мне?

Брендон поднял руку, пытаясь прервать эту тираду, но Майк, воодушевленный своей версией, продолжал что-то еще говорить, но так быстро и взахлеб, что теперь уже и Брендон с трудом понимал его. Похоже, сейчас Майк больше оправдывался перед самим собой, чем перед ним, и самогó себя пытался убедить.

Еще три года назад, знакомясь с материалами второго дела, Брендон отметил, что свидетельские показания Майка были в числе самых значимых и здорово оттянули книзу чашу весов Фемиды[4] — не в пользу Стивена, конечно. Но почему-то тогда Майк не так уж пекся о том, как будут выглядеть его слова впоследствии.

Майк глянул наконец на Брендона и осекся:

— Ты мне не веришь…

— Верю, — устало улыбнулся Брендон. — Только давай больше не вспоминать об этом: кто старое помянет, тому глаз вон. Договорились?

Майк быстро кивнул. Но видно было, что он и сам не очень-то верил в то, что сейчас наговорил.

А днем позже Брендону в голову пришла еще одна мысль. Он решил разыскать девушку Стивена, у которой нашел того сразу после побега.

У Брендона была цепкая память на адреса. Обладая к тому же прекрасной ориентацией, он, даже спустя много лет, мог найти то место в городе, где был лишь однажды. Поэтому ему не пришлось вновь раздобывать адрес Лори — он без труда отыскал ее дом. Поднялся по лестнице на второй этаж и, сомневаясь только в номере квартиры, наудачу нажал на звонок.

Лори открыла дверь и замерла на пороге. Она, казалось, узнала Брендона, хотя видела его лишь раз — три года назад и всего каких-то пару минут.

Брендон торопливо представился и, так как хозяйка не двигалась и не приглашала его войти, начал с места в карьер:

— Стивену сейчас очень нужна поддержка, в первую очередь, моральная. Он оказался в крайне тяжелой жизненной ситуации. И мне кажется, вы могли бы помочь ему. Если позволите, я расскажу подробнее…

Лори стояла несколько секунд, не моргая, потом, не произнеся ни слова, взялась за ручку двери и, сделав шаг назад, резко захлопнула ее. Еще через секунду послышался щелчок замка.

Брендон недоуменно пожал плечами и, постояв с минуту у закрытой двери, стал спускаться по лестнице. Ну что ж, одной неудачей меньше, одной больше — не привыкать!

…Было раннее утро — монотонное больничное утро, одно из многих, которые потянулись теперь в монотонной череде дней, начинающихся с уборки палаты и заканчивающихся вечерним туалетом и в своей монотонности мало чем отличающихся от тюремных будней. Долговязый темнокожий санитар по имени Боб уже заканчивал свою ежедневную работу. Стивен лежал с закрытыми глазами и старался ни о чем не думать. Удавалось это ему плохо.

— Мистер Кларк, проснитесь, — услышал он над собой голос медсестры. — Вам надо подкрепиться.

— Мне ничего не надо… — пробормотал Стив, разлепляя веки.

— Ваш завтрак.

— Я не хочу есть.

— Исключено. Эта еда для вас сейчас как лекарство, — медсестра быстро приподняла изголовье кровати и поставила перед ним поднос с неопределенного цвета блюдом, напоминающим овощное пюре. Стив нехотя, только чтобы от него отвязались, попробовал еду.

— Фу, какая гадость! Еще одна ложка — и меня стошнит.

Медсестра — миниатюрная блондиночка — стояла рядом в терпеливом ожидании.

Стив посмотрел на нее:

— Как тебя зовут?

— Лиз.

— Так звали мою сестру… в детстве… — тихо проговорил он.

Воспоминание о сестре было для Стивена приятным, но на лице его при этом ничего не отразилось: казалось, он навсегда разучился улыбаться.

— Лиз, — обратился он к медсестре, — пожалуйста, убери эту бурду и не мучай меня больше.

— Если вы не будете есть, — разозлилась Лиз, — доктор распорядится кормить вас насильно!

— Тут таким варварством занимаются?

— Если вам приятнее целыми днями лежать под капельницей…

Стив проглотил еще пару ложек.

— Все, с меня хватит. Лиз, принеси мне лучше яблочко, — попросил он.

Лиз посмотрела на него и улыбнулась.

В течение следующей недели Брендон перетаскал к Стивену всех самых лучших психологов, каких только мог сыскать. Стив смотрел на них как на гладкую стенку, отвечая безучастно и невпопад и пропуская все их увещевания мимо ушей. И вскоре Брендон услышал от друга слова, которым не придал сначала большого значения, посчитав их первой естественной реакцией на случившееся:

— Брендон, я должен разочаровать тебя: это выше моих сил… Я все равно не смогу с этим жить. Не осуждай меня, Бренд, но… я покончу с собой. И никто не сможет мне помешать!

— На меня не надейся, — покачал головой Брендон. — Я не принесу тебе ни ножа, ни яду, сколько бы ты ни просил.

— Не беспокойся. На этот раз твоя помощь не потребуется. Я справлюсь сам…

Глава 16 Лиз

Стивен лежал, глядя, как всегда, прямо перед собой — в никуда. Лиз тихонько подошла к нему и села рядом.

— Психологи не помогли тебе?

Он покачал головой.

— Постарайся не думать об этом. Ты молодой, ты очень интересный мужчина… Уверена: женщины всегда были от тебя без ума.

— Может быть, — хмыкнул Стив.

— И теперь ничего не изменилось, — тихо и вкрадчиво продолжала Лиз. — Поверь мне, что и сейчас, несмотря на постигшее тебя несчастье, ты не потерял своей привлекательности. Любая женщина была бы счастлива рядом с тобой… — С этими словами Лиз наклонилась и чмокнула его в губы. — Я приду вечером, — шепнула она уставившемуся на нее Стиву и упорхнула.

Он растерянным взглядом проводил ее до дверей.

Слова Лиз заставили Стивена дышать глубже и возымели действие большее, чем многочасовые беседы психологов. Он не мог собраться с мыслями. Ему казалось, что она сейчас войдет и скажет что-то еще, объяснит ему… В голове продолжал звучать ее нежный голос… Но Лиз сегодня дежурила в коридоре и не появлялась в палате весь день. Стивен уже начал бояться, что она забыла о своем обещании. Он… ждал ее!

Время близилось к одиннадцати, когда он наконец увидел Лиз в дверях. Она улыбалась. Стивен, широко раскрыв глаза, смотрел на нее, будто и не ожидал ее вовсе. Вид у него был немного испуганный.

Лиз подошла к нему, наклонилась и, не говоря ни слова, прикоснулась губами к его губам. Стив обхватил ее, и они слились в долгом жарком поцелуе, пронзившем его насквозь.

Лиз расцепила руки Стива, погладила их и опустила вдоль тела.

— Лежи, — сказала она и начала ласкать его, моментально отыскав самые чувствительные места.

Стивен немного приподнялся, чтобы занять более активную позицию, но Лиз остановила его:

— Нет, так тебе будет больно сейчас. Лежи.

— Лиззи… у меня так давно не было женщины… — прошептал он.

— Знаю, не волнуйся. Я все сделаю сама, — ответила она и, не позволяя ему напрягаться, сразу же перешла к самой нежной и результативной ласке, перед которой не в силах устоять ни один без исключения представитель сильного пола.

Стивен закинул голову и закрыл глаза — он сходил с ума от этого нежданно свалившегося на него блаженства.

— Ты… чудо… Лиз… — пробормотал он, отдышавшись.

— Тебе было хорошо? — пролепетала она, прильнув щекою к его щеке.

Стив ничего не ответил, крепко прижав Лиз к себе. Потом посмотрел на нее, скользя быстрым взглядом по ее глазам, губам, шее, груди… провел рукой по волосам, едва касаясь их.

— Что ты хочешь? — прошептала она.

— Хочу, чтобы тебе стало так же хорошо, как мне, — ответил он. — Повернись! — С этими словами Стив крепко взял Лиз за талию и вмиг, как кеглю, развернул ее на 180°. «Ой!» — только и успела пискнуть она. Он приник губами к ее интимным местам и почувствовал, как ее тело напряглось…

Стив ласкал и целовал Лиз с упоением, получая наслаждение и от ее частых вздохов и вздрагиваний, и от упругой свежести ее молодого тела, и от сознания того, что может доставить ей сейчас максимум удовольствия. Он чувствовал, что она не притворяется, а отдается ему самозабвенно и первозданно, как истая дочь Евы.

— Это ты — чудо, Стив, — пропела ему в ухо Лиз, снова опускаясь рядом.

Они лежали обнявшись, и обоим казалось, что не в первый раз они были вместе, а давно и хорошо знали друг друга…

— Бренд, знаешь, что я делал вчера ночью? Трахался! — радостно сообщил Стивен пришедшему днем другу.

— Во сне? — спросил Брендон без эмоций.

— Ха! Наяву! И спроси меня, с кем?

— Ума не приложу…

— Нет, ты спроси меня: «С кем?» — настаивал Стив.

— Ты прямо как младенец! Ну, с кем?

— С Лиз Галлахер!

— Лиз? Медсестра?

Стив довольно кивнул.

— Ну, знаешь ли… — протянул Брендон. — Теперь я за тебя спокоен: ты не пропадешь.

Лиз обещала прийти сегодня снова. И Стивен волновался сильнее, чем вчера. Точно ли она придет? Какое впечатление он на нее произвел? Да и вообще, была ли вчерашняя ночь? Или это все приснилось? Ведь последнее время ему так трудно было отличить сон от реальности.

Лиз пришла вовремя. Она сразу же стала шептать Стиву что-то о любви, о том, какой он неповторимый и как ей хорошо с ним. Он и верил, и не верил ей, — скорее не отваживался поверить. Но она была так настойчива в своих признаниях!

И очень скоро весь мир для Стивена сосредоточился на одной Лиз и завертелся вокруг нее…

Лиз… Это имя всегда звучало для него ласково, нежно, как имя матери…

О своей матери Стив знал очень мало. Отец его был человеком молчаливым, а каких-нибудь тетушек или других родственников, которые могли бы рассказать ему о ней, у Стивена не имелось. Он видел мать лишь на старых фотографиях, где она была вместе с отцом. Но эти фото — мелкие, неважного качества — не оставили у него никакого впечатления о ней. Лица матери он не помнил, как не помнил и ее имени.

И вот теперь Стивену стало казаться, что ее могли звать только Элизабет — и никак иначе!

Воистину, это по-королевски величавое имя, воплощавшее самые светлые его воспоминания, было ему на роду написано. В нем одном слились воедино образы сразу нескольких женщин. Точь-в-точь как в детской загадке про трех девочек — Лиззи, Бетси и Бесс, где в конце концов выясняется, что речь-то, оказывается, шла об одной девочке, которую звали Элизабет!

Но теперь имя Элизабет зазвучало для Стивена совсем на новый лад — колдовской мелодией любви…

Стивен был весь во власти своего чувства к Лиз. С самого утра он не мог дождаться вечера, если она дежурила в этот день, и не знал, как дожить до следующего, если ее не было. Лиз работала сейчас через день, но он даже не задумывался, почему так часто, — лишь бы скорее увидеть ее!

— Лиз, ты все время повторяешь, что я такой… необыкновенный. Чем? — наконец решился спросить он у нее.

— Ну… ты нежный… — залепетала Лиз. — Ты реагируешь на мои импульсы раньше, чем я сама в них разберусь. Понимаешь?

— Хм! Вроде да, — улыбнулся Стив, — хотя я не задумываюсь, каким будет следующий шаг. Я просто люблю.

— Этим-то ты и восхитителен! И потом… — продолжала она, — ты можешь, если мне это необходимо, так долго сдерживать себя и быть таким неторопливым и распаляюще нежным… даже если сам при этом сгораешь от желания.

— Лиззи… — прошептал Стивен, расстегивая ее блузочку, — вот сейчас я именно от него и сгораю…

Сказка наяву продолжалась, она увлекала все дальше. И представить, что когда-нибудь наступит конец… разве такое было возможно?

Но не успела еще откатить первая угарная волна любовного опьянения, как к Стивену опять стали возвращаться невеселые мысли. Если в настоящем его больше всего угнетало то, что даже в самых простых своих надобностях он не мог теперь обойтись без посторонней помощи, то в будущем зависимость от окружающих не рисовалась ему такой неизбежной. С будущим была другая проблема — в нем он уже не мыслил себя без Лиз…

Она тоже начала тревожиться: Стив уверенно шел на поправку, а расставаться с ним так не хотелось!

…Лиз подошла почти неслышно. Стив понял, что она здесь, но не пошевелился, притворяясь спящим.

— Ну зачем ты опять? — Лиз пальчиком осушила уголки его глаз.

Стивен открыл глаза:

— Это не любовь, Лиз! То, что ты называешь любовью, — это… Я видел твои глаза, когда Боб вытаскивал меня сегодня из ванной… Я не человек, Лиз, а жалкий обрубок! Ты ложишься со мной только из жалости!

— Нет! — почти выкрикнула Лиз и уже тише, наклонившись над ним, произнесла: — Нет… Я хочу ребенка от тебя…

— Зачем тебе это?! — ошарашенно посмотрел он.

— Я хочу от тебя ребенка, — тихо повторила Лиз и поцеловала его. Стив притянул ее к себе и жадно прильнул губами к ее губам.

Стивен лежал задумавшись и даже не сразу заметил вошедшего Брендона. Последний разговор с Лиз сильно взволновал его.

— Как ты думаешь, когда меня заберут отсюда? — было первое, что он спросил.

— А тебе здесь уже надоело? — немного удивился Брендон. — Дело в том, что в тюремной больнице нет условий для восстановления после такой тяжелой травмы. Только когда ты… — он чуть не сказал «встанешь на ноги», — будешь чувствовать себя лучше…

— Постарайся это как-нибудь оттянуть, — попросил Стивен.

— Думаешь, от меня что-нибудь зависит? Но тебе в любом случае предстоит перевод в другую тюрьму — из-за взрыва ту, в которой ты сидел, временно закрыли. Это может задержать тебя здесь.

Стивен мечтательно посмотрел на друга:

— Бренд… я хочу курить… очень!

— Но у меня нету…

— Ну, стрельни сигаретку, что тебе стоит?

— Да ты что? Нас же здесь сразу накроют!

— Сразу точно не накроют — сейчас они не так часто сюда заходят. Ну хоть две затяжечки! — продолжал канючить Стив.

— Да и потом, это может быть для тебя вредно.

— Бог мой, ну что будет с одной сигареты — не умру же я!

Брендон покачал головой:

— Тебе прямо как ребенку — не откажешь. — Он вышел и через несколько минут возвратился с сигаретой и зажигалкой.

— Спасибо, Брендон! — Стив прикурил и благоговейно затянулся.

…Было около девяти вечера. Дверь палаты неслышно отворилась, и вошла Лиз.

— Ты уже? — удивился Стив.

— Я ненадолго.

— Побудь со мной немножко, — он взял ее за руку.

Она присела на кровать.

— Какая ты красивая, Лиз!

— Если бы ты не был в меня влюблен, ты бы сказал: ничего особенного.

— Не-е-ет, — покачал головой Стив. Он вытащил недокуренную днем сигаретку, которую стрельнул для него Брендон, и зажег ее: — С твоего разрешения?

— Где ты взял сигарету? — заволновалась она.

— Лиз, от одной сигареты не будет вреда даже грудному младенцу.

— Тебе нельзя курить: ни сейчас, ни потом! — строго сказала она. — Это вредно для твоих ног.

— Ног у меня уже давно нет, Лиз… — тихо проговорил он.

— Но ты же не хочешь, чтоб их отрезали еще выше? — не унималась она.

— Это уже не принципиально…

— Не кури, прошу тебя! Дай сюда!

— У меня все равно больше нет, — усмехнулся Стивен, протягивая ей зажигалку. — Ну, скажи хоть: что со мной произойдет?

— Ты не знаешь, что бывает с теми, кто плюет на запреты докторов? — назидательно сказала Лиз. — Их уже очень много ушло на моих глазах: сначала им отнимают ступни, потом ноги до колена, потом выше колена, а потом они умирают.

Стивен снова затянулся:

— Мне очень тяжело, Лиз… Что я могу дать тебе? Что могу предложить, кроме своего тела?

— Ты считаешь, этого мало?

— Теперь — да. — Он затянулся еще раз.

Лиз склонила голову набок и с сомнением в голосе спросила:

— А ты женился бы на мне?

— А ты вышла бы за меня? — сказал он в унисон ей.

— Я первая спросила.

— Ну, считай, что я сделал тебе предложение. Что ты мне ответишь? — спросил он больше риторически, чем всерьез.

— Не знаю… — протянула Лиз.

Ее неопределенный ответ не смутил Стивена — он намеревался говорить сейчас о другом.

— Лиз… надо смотреть на вещи трезво: у меня еще больше тридцати лет отсидки. Ты согласна оставаться всю жизнь невестой?

— Но, может быть, мы как-нибудь могли бы с тобой видеться? — вздохнула она.

— Несомненно. Лазейки можно найти везде. Но я не об этом… — Стивен затушил сигарету об угол кровати и замолчал, собираясь с мыслями.

— Стиви… — начала Лиз как-то неуверенно, — на следующей неделе меня не будет: мне надо… съездить повидать родителей…

Стив испуганно посмотрел на нее:

— Кто-то из них болен?

— Нет, но я очень давно не была у них… больше нельзя откладывать…

— Вот как? А я? Я ведь болен, Лиз! — дрогнувшим голосом произнес он. — Целая неделя… Я же умру без тебя!

— Ну что ты, милый! Ты даже не заметишь, как пролетит время.

— А ты не подумала, что за это время меня могут отправить обратно в тюрьму?

— Нет, что ты! Об этом нет и речи. Наш доктор не выпишет тебя, пока ты совсем не поправишься. А это еще месяц, а то и больше, — затараторила она и, чтобы скорей прекратить разговор, быстро вскочила: — Ой, мне же надо подготовить сводки! Я приду позже.

Стив сидел как убитый. Лиз чмокнула его в щеку и убежала.

Время прошло быстрее, чем это представлялось Стивену, хотя он считал часы и минуты, которые оставались до возвращения Лиз. Но через неделю она не вернулась…

— Боб, а когда будет дежурить Лиз? — обратился он к санитару, убиравшему утром палату. — Неделя уже прошла.

— По-моему, она отпрашивалась на две. А мне так кажется, мы ее не дождемся.

— Почему? — вскинул брови Стив.

— Она же выходит замуж. Жених у нее очень состоятельный — преуспевающий бизнесмен. Они несколько раз уже сходились и расходились. А теперь он вроде поставил ей условие: сейчас или никогда. Ну, и Лиз решила не упускать свой шанс.

Стивен онемел. Боб окончил уборку и вышел — Стив этого даже не заметил. На какое-то время он потерял способность соображать.

«Нет, этого не может быть! — было первой его мыслью. — Откуда у Боба эта информация? Он что-то перепутал. Но и оговаривать Лиз ему тоже не с чего — работает он только до полудня и ни разу не видел нас вместе. Надо спросить кого-нибудь еще».

Стив глянул на часы — через пятнадцать минут ему должны делать укол. «Кто сегодня дежурит? Мэг? Да, кажется… У Мэгги я могу спросить…» Стиву показалось, что эта четверть часа никогда не кончится, но едва она истекла, на пороге появилась Мэг — полная мулатка средних лет.

— Доброе утро, Стиви! — сказала она, улыбаясь во весь рот. — Поворачивайся на бок — сейчас тебя ждет самое приятное в твоей жизни.

— Мэг, сделай сегодня лучше в бедро — у меня на заднице уже места живого нет.

— Ладно, так и быть — ты всегда так слезно просишь.

— Мэг… — начал Стив, когда она уже выдернула иглу. — А когда вернется Лиз?

— Скучаешь? — Мэг была в курсе их нежных отношений. — Уже скоро.

Стив не мог собраться с духом и спросить дальше, он надеялся, что Мэг, может быть, сама еще что-то скажет, — она любила поболтать. И действительно, отправив шприц в пакетик и подоткнув одеяло, медсестра заговорила вновь:

— Да… теперь тебе, да и другим пациентам придется туговато — надо будет довольствоваться лишь остатками той нежности, которую она раньше на всех вас тратила и которая теперь должна доставаться лишь одному… — Мэг весело посмотрела на Стивена и заговорщицким тоном сообщила: — У Лиз сейчас медовый месяц. Она вышла замуж. Она тебе разве не говорила? Лиз сделала прекрасную партию. И дай ей бог счастья, она славная девушка!

— Да… — прошептал Стив, сам не зная, о чем он.

Мэг продолжала болтать, но Стивен уже не слышал ее.

«Лиз! Лиз!!! Предательница! Как же ты могла так?! Зачем ты…?» — Он зажмурился до боли, и в это мгновение перед ним возникла картина: Лиз… она в белом свадебном платье, воздушная, невесомая идет, не касаясь земли, потому что слишком прекрасна, чтобы ее касаться… она под руку со своим молодым мужем спускается по ступеням храма, будто паря над ними… налетевший ветерок набрасывает фату ей на лицо, и она в который раз отгоняет прозрачную ткань своими тоненькими пальчиками…

«Нет! Ведь этого не может быть! Ведь я поверил тебе, Лиз! Как же ты могла…?!» — Ему вдруг стало так холодно, что он задрожал всем телом. Стивен укрылся с головой, обхватив себя руками. В одну минуту он ощутил себя маленьким беспомощным комочком, звериным детенышем, оторванным от матери и брошенным в горную расщелину.

Он долго лежал неподвижно, ничего не чувствуя, не видя и не слыша вокруг. Шок был такой сильный, как если бы с него живого содрали кожу. Когда наконец к нему стала возвращаться способность воспринимать окружающее и он с трудом повернулся набок, резкая непонятная боль вдруг полоснула его внизу. Стивен приподнялся и пошарил по тому месту, где была раньше голень левой ноги. Ужасное впечатление! Там была пустота, но пустота эта невыносимо болела! Он попробовал помассировать бедро, потом, стиснув зубы, лег. Терпеть больше не было сил — он протянул руку и нажал на кнопку вызова.

— Полин, позови дока, — сказал он вошедшей медсестре.

— А что случилось?

— Не твое дело! Позови.

— И не подумаю, если не скажешь. — Полин спокойно направилась к двери.

— Полин, стой! Стой, изуверка! — прохрипел Стив. — У меня… сильные боли…

Через минуту появился доктор. Вид у него был безразличный, казалось даже, заспанный.

— Что беспокоит?

— Я не знаю… — с трудом отозвался Стив. — Что-то невероятное: кажется, будто нога цела… и ее режут на куски!

— Не пугайтесь. Так бывает: это называется «фантомные боли», — сказал врач и похлопал пациента по плечу. — Сейчас вам введут обезболивающее.

Стивен повернулся набок и закрыл глаза.

Если бы сейчас рядом была Лиз… Она сказала бы два-три ласковых слова, поцеловала его — и все бы прошло. Он зримо представил, как миленькое светлоглазое личико Лиз с выбивающимися из-под белого колпачка завитушками склоняется над ним, и почувствовал, как ее маленькая, с тонкой, нежной кожей ручка скользит по его щеке, подбородку, плечам, спускается дальше — на грудь…

«Лиз, Бог тебе судья… Но если бы ты только знала, на какие страдания ты меня обрекла!..»

Мэг сделала укол и вышла в коридор.

— Жалко парня. Такой красавец! — сказала она, обращаясь к Полин. — Совсем он приуныл с тех пор, как Лиз уехала. Знаешь, что он мне сейчас сказал: «Поцелуй меня, Мэгги!» — Я его погладила по голове, поцеловала в щеку, а он мне: «Спасибо». Совсем как ребенок. И уколов так боится!

— Всех тебе жалко. А он, между прочим, человека убил.

— Сердца у тебя нет, Полин! Откуда мы знаем, как там все было. Убить можно и по неосторожности, и себя защищая.

— Если бы это было так, его бы оправдали, а не дали сорок лет.

— Все равно, Полли, прошу тебя: будь с ним поласковее.

— Я со всеми ласкова! — отрезала Полин.

Боль отступала медленно.

— Стиви, не спишь? — услышал он опять голос Мэг и открыл глаза. — Вот, малыш, положи под бочок эту подушку и подтяни ножку к себе. Так нервы будут меньше напряжены, и боль быстрее пройдет.

Стивену хотелось поблагодарить ее, но он сумел выдавить из себя лишь подобие улыбки.

— И постарайся поспать хоть немного. — Мэг ушла, а Стивен закрыл глаза и заплакал…

«О Господи! За что?! Я больше не могу! Господи, почему ты не даешь мне умереть?! Почему я не погиб тогда на электрическом стуле? Все ведь погибают! Каким счастьем была бы эта смерть! Наверное, я не умер тогда потому, что не хотел умирать. Я фамильярничал со смертью, как сказала мне потом Лори, и смерть стушевалась передо мной. А теперь… теперь я мечтаю о ней, как о желанной возлюбленной!»

Лори… она хотя бы не стала его обманывать. Он начал думать о тех женщинах, которых знал когда-то и которых еще, оказывается, помнил, и перед ним вереницей стали проплывать их лица. Но ни за одно из этих лиц он не мог ухватиться, остановить на мгновение, чтобы четче разглядеть и понять: любила ли какая-нибудь из них его по-настоящему? Но, пожалуй, ни одна женщина не обошлась с ним так жестоко, как та, которую он полюбил больше всех.

Нет! Все! Хватит! Надо прервать эту бесконечную череду мучений. Немедленно! Всему когда-нибудь приходит конец. Почему у него нет права самому определить его час? Он выстрадал это право. За все уже заплачено! И никто ни в чем не сможет его упрекнуть!

И как только он понял, что все решено и выход найден, на душе сразу стало как-то легче, будто камень с нее свалился…

Глава 17 Борьба с жизнью

Теперь его мысль работала в одном направлении: как? Выбор способов сведения счетов с жизнью был для него сейчас невелик, и Стивен сразу сконцентрировался на поиске мало-мальски пригодного орудия.

…Если бы, например, удалось спереть у Боба бритву — там двойное лезвие, очень тоненькое, но все-таки это бритва. Стив потрогал волосы на затылке: оброс. Можно попросить, чтобы подстригли, и попробовать утянуть что-нибудь из набора для стрижки…

Во время обеда Стивен обратил внимание на то, что чайная ложечка, воткнутая в джем, на этот раз металлическая — обычно вся посуда была пластмассовая, одноразовая. Он стал с интересом разглядывать тонкий, сужающийся кверху черенок и подумал, что при необходимости орудием убийства мог бы послужить и обыкновенный карандаш. Но металлическая ложка, да еще такой коварной формы… Стив без промедления спрятал ее под подушку. Едва только медсестра вышла за дверь, он вытащил ложку и принялся экспериментировать, ударяя себя по руке, но сразу же понял, что нанести таким образом проникающий удар не удастся, — в лучшем случае выйдет здоровенный синяк. Больше придумать ничего не получалось.

А к вечеру опять вернулась эта непонятная боль, но теперь уже в обеих ногах — казалось, что их проворачивают в мясорубке! Уснуть он смог только после укола.

…Стивен открыл глаза посреди ночи. Вокруг какая-то странная картина: за окнами заунывно и протяжно свистит ветер, а вся палата залита матовым светом. Никого нет рядом, но едва он переводит взгляд на дверь, как за ней мелькает коротенький белый халатик… Стив вскакивает и бежит по коридору, меряя его прыжками. Коридор длинный, темный, но он знает, что в конце обязательно настигнет ее. Вдруг коридор обрывается — перед ним глухая стена, и нет поворота ни вправо, ни влево. В этот момент он наконец хватает ее за руку — Лиз оборачивается, смотрит удивленно, словно не понимая, что ему надо. Она что-то говорит, но он не понимает ее, сам хочет что-то сказать, но… не может, не умеет говорить… — у него нет рта! И тут лицо Лиз вдруг начинает на глазах меняться, оно темнеет — глаза, волосы, кожа меняют свой оттенок, черты лица перетекают, как на дисплее компьютера. И Стив в ужасе отскакивает — перед ним лицо совсем другой женщины, той, которую он меньше всего хотел бы сейчас увидеть!..

…Стивен с трудом разлепил глаза. В голове звенело. Он долго лежал, не в силах оценить окружающую действительность. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось ухватить место и время происходящего.

Было уже утро. Из коридора доносились негромкие голоса. Стивен стал припоминать подробности своего ночного кошмара, который был, скорее всего, следствием введения наркотика. Но он все равно пытался разгадать: что же мог означать этот сон? И в конце концов решил, что раз он увидел Шейлу… значит, вскоре ему предстоит встретиться с ней… там… Неужели она и на том свете будет мучить его?! Но даже эта перспектива не поколебала его решимости — столь непомерны оказались выпавшие на его долю мучения.

Однако вчера он ни на дюйм не продвинулся к цели. Сегодня непременно надо что-то придумать. Пока же первым, что пришло Стивену в голову, было попросить у Боба маникюрные ножницы. На успех он почти не рассчитывал и опешил, когда Боб принес ему маленькие ножницы с очень острыми концами. «Да, не очень-то здесь следят за нашим братом! Видимо, считают, что я уже мало на что способен…» Он проверил ножницы на прочность, сжав их в руке: не согнутся. Это была удача! Стив сунул их под подушку и затаился: «Если он сейчас вспомнит про них, не отдам ни за что — запихну себе в задницу или проглочу». Но Боб не вспомнил… «Значит, судьба!» — подумал Стив, когда Боб закрыл за собой дверь.

Стивен откинулся на подушку и облегченно вздохнул. Как все просто разрешилось!

«Ну что, Лиз? Я был прав? Сколько я смог протянуть без тебя? Два дня… Только два дня…»

Он вспомнил, что уже давно не видел Брендона — тот готовился к очередному процессу и некоторое время был в отъезде.

«Брендон, наверное, придет сегодня. Да, он обязательно придет. Он не должен ничего заметить… — размышлял Стив. — Бренни… Брендон… — последняя моя зацепка в этом мире… единственный человек, которого я заставлю жестоко страдать… Прости меня, Бренд! Ты должен меня понять…»

Когда вскоре после обеда в палате появился Брендон О’Брайан, Стивен с аппетитом уплетал здоровенное яблоко.

— Ну, как твои успехи? — приветствовал он Брендона.

— Очень хорошо. Знаешь, я думаю, что выиграю этот процесс. Но дело было не из легких!

— Поздравляю! Рад за тебя.

— Поздравлять еще, положим, рано, — улыбнулся Брендон.

— Все у тебя будет нормально. Я уверен! — ободряюще кивнул Стивен.

— Спасибо. Как у тебя-то дела?

— Да что мои дела: валяюсь целыми днями — уже все кости болят.

— Выглядишь ты хорошо, — отметил Брендон.

— Конечно: сплю да ем, — хмыкнул Стив. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь.

Они поболтали о том о сем, и, когда Брендон уже собрался уходить, Стивен посмотрел чуть пристальнее обычного:

— Когда придешь?

— Завтра.

— Завтра? — переспросил Стив, как будто удивленный этим ответом.

— Да, после обеда, раньше вряд ли смогу.

— Хорошо… Значит, до завтра… — вдруг упавшим голосом проговорил Стивен.

Брендон подозрительно взглянул на друга, но тот ответил ему самой светлой из своих улыбок, которая сразу развеяла все сомнения. И Брендон, кивнув, направился к выходу. Но у самых дверей Стивен вдруг окликнул его.

— Что? — Брендон вернулся.

— Слушай… — неуверенно заговорил Стивен, — у них тут так паршиво с гигиеной… меня мыли бог знает когда, накапай там кому следует — иначе они не понимают.

— Хорошо, я скажу, — ответил немного озадаченный Брендон. Стив не производил впечатление неухоженного — он лежал в белоснежной постели, был гладко выбрит, на нем была свежая рубашка.

В этот момент Стив взял руку Брендона и крепко пожал ее, задержав на секунду…

Стивен лежал спокойный, расслабленный — ему казалось, что все самое страшное и сложное уже позади. Оставалось протянуть совсем немного. Хорошо, что повидался напоследок с Брендоном… Несколько раз он принимался щупать шею, стараясь определить то место, где находится артерия и куда надо будет ударить, рассудив, что с тем орудием, какое ему выпало, так будет надежнее и быстрее.

Вечером Стивена надраили так, что он весь блестел и благоухал. И он испытывал какую-то странную радость от сознания, что ему предстоит умереть в таком идеальном состоянии.

Дождавшись позднего вечера, когда в коридоре стихли последние шаги, Стивен медленно вытащил ножницы из-под подушки, покрутил их в руках и начал молиться…

…Брендон проскочил мимо поста охраны и замер в дверях палаты, увидев аккуратно застланную кровать, на которой еще вчера лежал Стивен. Безотчетный страх сразу охватил его. Он повернулся и направился к медсестре.

— Куда вы перевели Кларка?

Медсестра посмотрела на него с плохо скрываемым испугом:

— Пройдите, пожалуйста, к доктору, — и провела его прямо в кабинет.

Войдя, Брендон сухо поздоровался и спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да! — ответил доктор, вставая из-за стола.

Сердце у Брендона ёкнуло и повалилось куда-то вниз.

— Что?

Врач с опаской посмотрел на него, потом произнес:

— Сегодня ночью Кларк пытался перерезать себе горло.

Брендон покачнулся и ухватился за стол.

— Вам плохо? Сядьте вот сюда.

— Нет! — Брендон решительно отстранил помощь. — Он в сознании?

— Он и не терял его. Повредил пару сосудов да пропорол себе трахею — только и всего! — ответил врач раздраженно. — Зато в шоке был весь персонал! А медсестру, которая утром зашла в палату, пришлось долго приводить в себя.

— Мне необходимо его видеть.

— К сожалению, это невозможно. Как только мы его немножко подлатали, его сразу же перевели обратно в тюрьму.

Брендон стоял со зверским выражением лица. Он подумал о том, что эти два слова — «Стив» и «смерть», — хотя и шли постоянно рядом, но были как две параллельные прямые — их пересечение немыслимо!

— Что вы так на меня смотрите? — нахмурился доктор. — Это не мое распоряжение — я здесь ни при чем! — А про себя облегченно вздохнул: Кларк был последним пациентом из числа заключенных, и с его отправкой отпадала необходимость в охране и прочих сложностях.

Брендон хлопнул дверью. Теперь он горько раскаивался в том, что с самого начала не придал значения словам Стивена о самоубийстве. Но в последние дни, отметив улучшение в настроении друга, Брендон решил, что тот снова вышел победителем в противоборстве с судьбой. А ведь он думал, что уже знает Стивена как облупленного! Но в который раз все выходило иначе…

Стивена перевели в ту тюрьму, где он сидел еще до вынесения ему первого приговора. Два дня он пролежал в полной прострации, не переводя взгляда с потолка. Есть ему сначала не давали, да и глотать было так больно, что все равно ничего не полезло бы в глотку. Лишь на третий день он получил в качестве еды что-то очень жидкое и малоаппетитное, напоминавшее по цвету и вкусу подливку. Но есть он это не смог.

«Так и помру теперь — с голода, — подумал Стив. — И прекрасно!»

И тут в голове у него сложилась изящная по своей простоте мысль: и вправду, надо перестать есть! Пусть кто-нибудь попробует впихнуть ему еду насильно. И Стивен начал голодовку.

— Не могу поверить… как ты мог так… прикидываться довольным, а сам… — сокрушался Брендон.

Стивен глядел на него тусклым взглядом и ничего не отвечал.

— А теперь что еще надумал? — продолжал отчитывать его Брендон. — Ты не вправе так распоряжаться своей жизнью!

— Отстань от меня, — пробурчал Стив, поворачиваясь к стене. — Это моя жизнь, как хочу — так ею и распоряжаюсь.

— Ошибаешься! Ты же веришь в Бога и прекрасно знаешь, что самоубийство — тяжкий грех.

— У меня свой Бог, он меня простит, — пробубнил Стив и отвернулся, твердо решив больше не отвечать.

Брендон поворчал еще что-то о долге и совести и ушел, ничего толком не добившись.

«Брендон разобиделся на меня за мое якобы коварство. Он считает, что я прикидывался. Прикидывался?! Если б он только знал, как я был счастлив тогда!..» — Стивен опять вспомнил Лиз, хотя уже поклялся себе никогда больше не думать о ней. Несколько раз он повторил про себя это имя… и тут ему вспомнилась другая Лиз — его сестра — или Лизбет, как чаще они ее звали. Ему вдруг стало так недоставать ее!

Окончательно их связи прервались после того, как Стивен женился. Он не знал, какую роль сыграла здесь Шейла, но предполагал, что она, скорее всего, оговорила его — этого умения ей было не занимать. Стив не стал выяснять, в чем дело, тем более что отношения с сестрой тогда уже были далеки от тех, какими они были в детстве. Последнее, что он получил от Лизбет, которая после замужества жила в Канаде, было суховатое поздравление по случаю свадьбы. А когда он вскоре позвонил ей, ему показалось, что не родная сестра разговаривает с ним, а какая-то совсем чужая женщина, в каждом слове которой сквозит раздражение. Правда, Лизбет не сказала ничего такого, в чем ее можно было бы упрекнуть, не произнесла ни одной оскорбительной фразы. Но положив трубку, Стив понял, что не позвонит ей больше никогда… даже если будет умирать… просто потому, что это бесполезно.

— Она не приедет… нет… не надо ей ничего сообщать! — сказал Стивен, когда Брендон при первой их встрече спросил его о родственниках.

И вот теперь, когда Стив понял, что ему уже не хватает сил справиться со всем, что на него навалилось, его охватило чувство, которого он не испытывал с раннего детства — желание прижаться к сестре, ощутить прикосновение ее рук, как в те минуты, когда она была для него как мать…

Но увы, сестра была слишком давно слишком далеко от него и от их общего детства. Нет, Элизабет Кларк, в замужестве Дюваль, никогда не откликнется на его зов, сколько бы он ни просил… Стив лег ничком и нахлобучил подушку на голову.

Только бы вернуть сейчас блаженную способность ни о чем не думать, ничего не вспоминать! Он попробовал прислушаться к ударам своего сердца — оно стучало с перебоями: то замирало, то вдруг начинало бешено колотиться. Вот опять замерло, уже чуть дольше — от этого сразу перехватило дыхание, и Стив закашлялся.

«Ах, Лиз, как мне плохо! Неужели ты не чувствуешь этого? Если бы ты пришла… хоть ненадолго! Ведь я все простил!..» — и шепча эти слова, Стивен сам уже не знал, какую из двух Лиззи он звал сейчас и больше хотел увидеть…

Брендон приходил почти каждый день, но эти визиты выливались лишь в бесконечный его монолог: он уговаривал Стивена, стыдил, обвинял в малодушии, через слово приплетая Господа Бога, приводил примеры, рассказывал анекдоты и под конец уже стал умолять во имя их дружбы и любви.

— Я тебя очень люблю, Бренд, но не надо меня шантажировать этим — не получится! — было последнее, что Брендон услышал от него. На все последующие свои речи ответа он уже не получал: Стивен отмалчивался или цедил сквозь зубы одно-два слова.

Прошло десять дней. Стивен продолжал голодовку — он сильно похудел, и хотя дистрофиком еще не выглядел, вид у него был болезненный: щеки ввалились, обтянув скулы, так что они стали казаться чересчур широкими, губы побледнели, а кожа приобрела землистый оттенок. Голода Стив практически не ощущал — ни с самого начала, ни теперь: с той минуты, как он решил больше не есть, даже один вид пищи вызывал у него тошноту. Он лежал целыми днями напролет, упершись взглядом в стенку, и считал слонов в надежде хоть немного подремать. Но сделать это было почти невозможно — он и так спал по двенадцать часов в сутки.

В коридоре снова послышались знакомые шаги.

«Брендон… Опять приперся… Как он мне надоел! Как мне всё надоело! Как еще долго терпеть…»

Брендон присел на кровать, слегка потрепав друга по плечу. Стивен даже не повернулся. Он слово в слово знал все ветхие доводы Брендона и благополучно пропускал их мимо ушей, воспринимая его речь как сплошное однообразное гудение. «Долго еще это будет продолжаться? — Стив зевнул. — О, да под это, кажется, можно уснуть! Хорошо бы». Но обрывок одной фразы все же добрался до его сознания:

— …Тогда я понял, что здесь что-то не так и надо сходить в больницу, где ты лежал. Там должны были остаться сведения об этом.

«…Больница… Лиз… Лиз!..» — У Стивена защемило сердце. Он повернул голову:

— Ты был в больнице?!

— Да, — ответил Брендон. — А что такое?

— Когда?! — выпалил Стив.

— Позавчера. — Брендон насторожился: — Почему это тебя так удивило?

— Нет… так… ничего… — Стив снова отвернулся.

Брендон посмотрел недоверчиво и продолжил свой рассказ: он наскребывал материалы для того, чтобы Стива можно быть признать невменяемым. Но цель, которую он сейчас преследовал, была не столько скостить тем самым осужденному Кларку срок или добиться отмены приговора, сколько более утилитарная, а именно — принудительное лечение, которое могло бы спасти его другу жизнь, о чем он, конечно, пока умалчивал.

— Ну, пока! Подумай над тем, что я тебе сказал. — И Брендон попрощался так же, как и поздоровался, — потрепав Стивена по плечу.

Тот не шелохнулся и ничего не сказал в ответ.

Из дверей тюрьмы Брендон вышел немного обескураженный: за те полчаса, что он провел у Стивена, тот не произнес ни слова, но когда речь зашла о больнице, его как подменили — глаза опять горели, мышцы лица напряглись — будто задели самую слабую его струну. Здесь что-то нечисто! Возможно, его попытка самоубийства и голодовка связаны с чем-то произошедшим там, в больнице, а вовсе не с его нежеланием примириться с собственной инвалидностью. Что же там могло случиться? Брендон стал перебирать все возможные варианты, мысль его неустанно работала. Пока, однако, безрезультатно.

Уже дома, у себя в кабинете, откинувшись на спинку кресла, сняв очки и зажав пальцами переносицу, он стал день за днем, шаг за шагом представлять себя на месте Стивена сразу же после операции. Он вспоминал все, о чем они тогда говорили и какая реакция была у Стивена на его слова. Психологи… потом были психологи. Могли они сыграть какую-нибудь роль? Ведь именно после их визитов Стив и сказал ему, что готов покончить с собой. Ах, черт бы их побрал! Но уже буквально на следующий день Стива было не узнать: он весь посветлел, преобразился… он рассказал ему, что спал с медсестрой… Стоп! Медсестра… Лиз…

Брендон вскочил — ему показалось, что он нащупал то, что искал. И первой его мыслью было побежать в тюрьму, но он тут же одумался: во-первых, Стивен может опять запереться и из него ничего будет не вытянуть, во-вторых, если он попал в точку, это травмирует друга еще больше. И Брендон набрал номер больницы, чтобы узнать, когда дежурит медсестра Лиз Галлахер из хирургического отделения…

Брендон появился в больнице рано утром, но Лиз он там не нашел: оказалось, что она опять уехала на несколько дней — на этот раз на самом деле к родителям в *…таун — небольшой городок в двухстах пятидесяти милях на юго-запад. Через час он уже знал адрес и, уладив срочные дела, в середине дня отправился за Лиз…

…Утром Стивен проснулся от жуткого озноба. «Что-то мне сегодня совсем худо…» — произнес он, но язык почти не ворочался, он как будто перестал помещаться во рту. «Скоро вывалится и будет болтаться, как у подыхающей от жары собаки…» — подумал Стив. Он отпил воды из кружки — в животе заунывно заурчало. Но что хорошо: время от времени он ни с того ни с сего стал отключаться. Все шло по плану — подходила к концу третья неделя его голодовки.

Но, слабея с каждым днем, Стивен не терял при этом рассудка, в голове одна за другой проносились очень четкие мысли, иглами пронзая сознание. Стив провел рукой по щеке — он уже давно не брился. «Вот если б отпустить бороду — окладистая бы получилась! Почему я так никогда и не попробовал? — подумал он с сожалением. — А каким страшилищем я, наверное, буду выглядеть в гробу… всех будет тошнить, и все будут отворачиваться… Интересно, придет ли Лори… или опять испугается? — Он вспомнил еще двух-трех своих друзей. — А ну их всех, пусть и не приходит никто! — раздраженно решил он. — Один Брендон… и никого больше не надо!.. Брендон… он наклоняется надо мной — страшным, зеленым — и целует меня в губы… ему противно… его тошнит… и у него взаправду начинается рвота…» — От этой жутковатой картины, нарисовавшейся в его воспаленном мозгу, Стивену стало совсем невмоготу.

«Господи, где Брендон-то? Сколько его уже не было — день, два? Не помню… А сейчас утро или вечер? Странно, что я еще что-то соображаю… Так и будет до самого конца? Я еще что-то вижу, слышу… слышу шаги…» — Он чуть повернулся и… увидел перед собой Лиз.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, потрясенная его исхудавшим видом. В первую секунду она даже не узнала его — перед ней лежал какой-то совсем незнакомый изможденный мужчина лет на двадцать старше того Стива, которого она любила. И из глаз у нее закапали слезы. Стив смотрел на нее и не понимал: реальность это или уже бред?

— Зачем ты пришла? — едва слышно проговорил он.

Лиз быстро-быстро затараторила о том, как она виновата. Да, это одна она виновата в том, что он довел себя до полусмерти. Но она не предавала его, а лишь утаила от него правду о своем бывшем женихе, с которым давно рассталась, потому что оба они решили, что совершенно не подходят друг другу… Она не замужем! И она любит только Стива, его одного! И это правда!!!

Стив почти ничего не понял из того, что она натарахтела, он произнес лишь:

— Правда?.. — и отправился в очередную отключку.

Брендон быстро сообщил начальнику тюрьмы, что заключенный Кларк прекратил голодовку, и добился, чтобы Стивена немедля перевели в тюремную больницу. Стиву поставили капельницу, подключили кислород. Вскоре он пришел в себя. Брендон, как всегда, сидел рядом.

— Бренд… она… была здесь? — прошептал Стив.

— Она здесь, сидит сейчас внизу. А ты скажи мне, — строго спросил Брендон, — ты будешь есть теперь?

— Буду…

Через два дня заключенный Кларк был отправлен обратно в свою камеру, где должен был по приговору провести еще тридцать шесть лет…

Часть IV

Глава 18 Глория

В конце концов Стивену пришлось смириться с неизбежностью отсидки, тем более что впереди забрезжила надежда: Брендон старался для него не покладая рук. Это не означало, что Стивен перестал разрабатывать планы побега, но теперь это уже было чем-то вроде игры — способом убить время, которое в заключении течет много медленнее, чем на воле. Но от реальных шагов его в первую очередь удерживала мысль, что любой незаконный способ оказаться на свободе может лишить его Лиз.

Конечно, они могли сочетаться браком еще до его выхода из тюрьмы, но сам Стив был категорически против этого, а Лиз не спорила с ним — она обещала ждать.

Прежде, чем Стивен смог пользоваться постоянными протезами, ему пришлось перенести еще две операции. Брендон, естественно, опять обратился к Майклу Филдстайну. И тот вызвался сам прооперировать Стива, стараясь представить на должной высоте свое искусство. Брендон оплатил дорогие, но замечательные протезы. Стивен освоил их очень быстро — его подстегивало желание выглядеть в глазах Лиз полноценным человеком. И вскоре он уже мог ходить достаточно уверенно.

Годом позже Брендон устроил перевод друга в тюрьму с максимально либеральными порядками, где Стивену, учитывая характер его преступления, находиться, мягко говоря, не полагалось. Так что они с Лиз могли теперь иметь регулярные свидания наедине. Путем невероятных ухищрений — а Стивен подозревал, что и мощного подкупа — Брендону удалось разыскать новые материалы и добиться очередного пересмотра дела, в результате чего Стив оказался на свободе, когда ему стукнуло сорок три.

Как ни казалось это ей самой странным, но Лиз дождалась Стивена. В первый момент на нее сильно подействовало его маниакальное желание расстаться с жизнью в ответ на ее «предательство». На какое-то время этого хватило. А потом… потом просто не везло с мужиками: попадались всё какие-то неврастеники и прилипчивые психопаты, от которых хотелось поскорее отделаться. Так она и дождалась.

Ночь перед освобождением Стивен провел без сна. А утром за ним приехал Брендон вместе с Лиз и с охапкой розовых роз. Они обнялись и расцеловались, и хотя момент был на редкость сентиментальный, Стивен казался скорее пьяным, чем растроганным. Брендон усадил его и Лиз в свой неведомо какой по счету «мерседес» и повез к себе домой. Там их ждала жена Брендона — Глория. Она встретила их в гостиной.

Представив всех друг другу, Брендон проводил Стивена и Лиз наверх, в отведенную для них комнату, сказав, что они с женой ждут обоих в гостиной на праздничный ланч. Но, уединившись, Лиз и Стив напрочь забыли о времени, так что Брендону пришлось дважды подниматься и торопить их.

— Теперь ты доволен? — спросила его жена, когда он спустился.

— Нет, Глоу — я просто счастлив! И, по-моему, больше, чем он сам.

Глория одарила мужа ласковой улыбкой и невольно залюбовалась им: Брендон за последние год-два стал заметно солиднее, но выглядел еще моложаво, был, как всегда, элегантен и деловит. Его сегодняшнее прекрасное настроение радовало ее — оно было ему так к лицу. Чаще ей приходилось видеть мужа напряженным и сосредоточенным. Глория поцеловала его и отправилась на кухню — давать распоряжения прислуге. Брендон проводил ее теплым взглядом.

Глория О’Брайан была на пять лет младше своего мужа и за все годы их совместной жизни, по мнению окружающих, практически «не изменила» свой возраст, успев за это время несколько раз поменять имидж: от задорного мальчишки до жеманной златокудрой красавицы, побывав и жгучей брюнеткой, и белоснежной блондинкой. Отчасти она делала это для себя — как один из элементов программы «Займи с пользой время», — отчасти инстинктивно.

Брендон же считал, что все эти перемены осуществляются исключительно ради него. Он привык думать, что все, что ни делается его женой, направлено на его же собственное благо. Глория умела почувствовать, когда мужу нужна ее поддержка, а когда надо просто промолчать и сделать вид, что ничего не замечаешь. Брендон также считал, что без мощного тыла, который обеспечивала ему жена, вряд ли ему удалось бы столь благополучно и с честью, а главное — без ощутимых потерь для карьеры выбраться из тех перипетий, которые время от времени подстраивала ему судьба. И в этом была большая доля истины.

Несмотря на то, что дом, дети, семейные проблемы были всецело в ее ведении, Глория никогда не выглядела «домохозяйкой в фартучке». Последние несколько лет она прекратила доходившие иногда до крайности эксперименты со своей внешностью, остановившись на имидже элегантной бизнес-леди, энергичной и независимой. Глория была невысокого роста, стройна, ее глаза и улыбка источали приветливость и располагали к общению, но в то же время лицо казалось столь типичным, что не запоминалось ни с первого, ни со второго раза — ее так легко было потерять в толпе…

Теперь, когда дети уже выросли — старшему, Джеффри, исполнилось двадцать, и он уверенно шел по стопам отца, а младшему, Тимоти, было семнадцать, и он еще раздумывал, чем заняться, — жизнь ее текла размеренно, не делая резких поворотов и не обещая досадных сюрпризов. Но последнее время Глория постоянно была чем-нибудь раздражена. Возможно, это объяснялось тем, что она входила уже в тот возраст, который так ненавистен всем женщинам и которого они ждут с чувством ужаса и отвращения: Глория О’Брайан неминуемо приближалась к цифре 45. Однако она умела держать себя в руках, никогда не срывала плохое настроение на муже, и их семейная ладья плавно скользила по течению.

Несмотря на свою профессию, предполагающую завидное красноречие, дома Брендон не был слишком многословен. Но даже из того, что ей время от времени перепадало, Глория составила себе представление о Стивене Кларке как о герое авантюрного романа. Первое впечатление — а Глория только его и считала истинным — превзошло все ее ожидания: приятелем мужа она мгновенно очаровалась. Несомненно, сказалось и то, что Стив был явно в ударе, — да и трудно было в такой день ожидать от него иного!

Сам Стивен мало изменился за эти годы. Благодаря его энергичному характеру на первый взгляд было и не определить, сколько ему лет: тридцать или сорок. «Кроме того, что он, как говорится, ладно скроен да крепко сшит, есть в его облике еще нечто неуловимое, что приковывает взор», — подумала Глория, когда Стив и Лиз спустились в гостиную.

Если бы она не знала, то никогда не поверила бы, что Стивен ходит на протезах: только приглядевшись более пристально, удавалось заметить, что передвигается он несколько медленнее, чем можно было ожидать от его порывистой натуры. Чуть позже Глория разглядела также его привычку облокачиваться на окружающие предметы, будь то спинка стула или дверной косяк, и стоять всегда прислонившись к чему-нибудь. «Наверное, он старается обходиться без трости потому, что понимает: с ней он будет выглядеть комично», — подумала она. И эти вынужденные, немного вальяжные жесты Стивена ей даже понравились — показались величавыми, говорящими о широте мысли их обладателя.

День этот запомнился им всем надолго и стал своеобразным этапом в жизни не только для самогó виновника — Стивена Кларка, — но и для каждого из них.

Брендон предложил выпить за здоровье Стивена, но тот запротестовал:

— Нет, главный здесь Брендон — без него ничего бы не было: ни этого праздника, ни меня! — И он настоял на том, что первый тост будет за Брендона.

Быстро завязалась оживленная и непринужденная беседа. Говорили без умолку, на самые простые и веселые темы, но центром застолья, конечно же, оставался Стивен. Он сразу обаял всех своим красноречием и остроумием — счастье так и выплескивалось из него. А когда он улыбнулся сидящей напротив миссис О’Брайан и предложил тост за прекрасную хозяйку дома, Глория почувствовала, что у нее перехватило дыхание и ее повлекло к Стивену, как к мощному магниту…

Потом выпили за Лиз, и лишь последний тост был произнесен в честь Стивена. После чего мужчины с бокалами в руках вышли на балкон, а женщины пересели на диван, продолжая беседовать.

— Как у тебя красиво! — проговорил Стив, окидывая взглядом гостиную Брендона.

— Да нет, обычно. Тебе потому так кажется, что ты отвык от нормальной обстановки. Скоро приглядишься и начнешь критиковать. Ни я, ни Глория не склонны к излишнему украшательству, мы предпочитаем рационально организованное пространство, на что нам часто пеняют. Но человека не переделаешь — я не могу в угоду чужому вкусу заставлять комнаты разным хламом, как не могу быть приятен всем подряд.

— Нет, у тебя здорово! — повторил Стив.

Брендон улыбнулся — ему и самому нравилась эта находившаяся в шумном центре города квартира, и своему загородному дому он предпочитал именно ее.

— Ну и прекрасно, — заключил он. — Тем более что тебе все равно придется пожить какое-то время у меня.

— Я так и думал, что ты мне это предложишь. — Стив глянул вниз, на блестящие крыши снующих по мостовой автомашин, на разноцветный людской поток, текущий по тротуару, потом посмотрел вдаль, проследив взглядом до самого горизонта весь открывавшийся перед ним вид.

— Знаешь, — произнес он задумчиво, — тюрьма — это такое место, где жизненные реалии предстают в несколько ином свете. Там смещаются акценты на многих человеческих понятиях, из-за решетки жизнь на свободе с ее проблемами представляется чем-то химеричным, иллюзорным. Длительное заключение отучает человека от мысли, что в жизни — хочешь или нет — надо заботиться о хлебе насущном, надо нести бремя многих обязанностей и обязательств, как перед людьми, так и перед самим собой. Поэтому выход на свободу сродни новому рождению — приходится заново учиться жить…

— Ну что ж? — сказал Брендон. — Будем считать, что сегодня мы отпраздновали твой новый день рождения.

— Да, такие моменты не повторяются, я знаю. Они бывают в жизни единожды, поверь мне!

— Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, ведь я ждал этого дня не меньше тебя.

— Ах, Брендон, — сказал Стивен, опуская руку на плечо другу, — я тебе всем обязан: и жизнью, и свободой, и любовью! Нет для меня человека дороже тебя!

Брендон сдержанно улыбался.

— Поэтому ты весь день не спускаешь глаз с моей жены, — пошутил он.

— Перестань! — засмеялся Стивен. — Но Глория у тебя действительно замечательная. И главное — вы столько лет живете душа в душу.

— Надеюсь, у вас с Лиз тоже все будет прекрасно.

Стивен разулыбался в ответ:

— Ты знаешь, я так затрахал сегодня Лиззи, что она, по-моему, с трудом поднялась.

Брендон хмыкнул и покачал головой:

— Смотри не переусердствуй, демонстрируя свои сверхспособности! А то как бы она не отказалась выходить за тебя.

— Да, ты прав, — откровенно испугался Стив, — но я сегодня просто сумасшедший какой-то…

Брендон перевел взгляд в гостиную: Глория и Лиз оживленно беседовали — похоже было, что дамские проблемы поглотили их целиком. Потом посмотрел на Стивена и, понизив голос, произнес:

— Если тебе будет не хватать одной Лиззи… то мы могли бы продолжить…

Стив глянул удивленно.

— Ну, тогда пошли, — сказал он, хитро подмигнув.

— Что, сейчас?! — опешил Брендон.

— А почему бы и нет? Или я тебя неправильно понял?

— Пойдем… — сказал Брендон.

* * *

Вскоре жизни Стивена суждено было круто перемениться. А началось все с того, что он занялся сочинительством. Идею эту подал Брендон еще за несколько лет до его освобождения, когда они обсуждали, чем бы заняться Стиву впоследствии.

— Писать? — удивился Стивен. — О чем?

— Разве тебе нечего вспомнить? Пиши о том, что пережил. Даже если не будешь слишком подробен, этого может хватить не на один роман.

— Какой из меня писатель? Я и читатель-то никакой — ты же знаешь. Последний раз держал книгу в руках лет пятнадцать назад.

— В данном случае это не имеет решающего значения, — заверил его Брендон.

— Но я даже не помню, с какой стороны держать ручку! — не унимался Стив.

— Ну, положим, ручками писатели не пользуются уже с прошлого века, — ответил Брендон. — А если серьезно, то с чувством юмора у тебя нормально, мыслишь ты глубоко и образно. Кроме того, у тебя есть способность ухватывать суть явления — это неплохой задел. Почему бы тебе не попробовать?

Стивен задумался.

Но в тюрьме до дела руки у него так и не дошли. Он попытался — забавы ради — что-то нафантазировать, но получались лишь вялые перепевки избитых боевиков. Попробовал читать и поначалу даже увлекся, но скоро и это ему наскучило — очень уж однообразное стало попадаться чтиво. «Так-то и я смогу!» — решил Стив и был недалек от истины. В результате читать он бросил, а писать так и не начал — явной потребности в этом у него тогда не было, а необходимости — и подавно.

Всерьез он вспомнил о словах Брендона лишь спустя месяц жизни на свободе и сразу же побежал к нему с этой идеей. Брендон, не говоря ни слова, притащил другу новенький ноутбук и пожелал удачи.

Итак, Стивен «взял старт». Первые две вещи, которые он наскоро состряпал, оказались сущей дрянью, о чем Брендон не преминул ему в весьма нелестных выражениях заявить. Стивена, однако, его критика не обескуражила — он уже успел набить себе здесь шишек и смекнуть, что к чему. Но главное — он почувствовал вкус к этому занятию, как молодой хищник, распробовавший свою первую добычу.

Уже следующее, что он написал, — небольшой детектив — удалось напечатать. Появились первые — и Стиву поначалу показалось, огромные — деньги. Нащупав эту золотую жилу, он решил, что от добра добра не ищут и продолжать надо в том же духе. А написанный через год психологический детектив с претенциозным названием «Кто из вас без греха?» не только стал бестселлером, но и принес уже ощутимый доход.

Так с головокружительной быстротой Стивену удалось взять весьма высокую жизненную планку, к чему он отнесся вполне спокойно, не переставая при этом удивляться необычности своего нового положения.

Беллетрист? Смешно! Еще несколько лет назад он хохотал бы до упаду, если бы узнал, что будет вскоре зарабатывать себе на хлеб — и хлеб совсем неплохой — писательским трудом. Собственно, — и он старался никому об этом не рассказывать — труда-то никакого, по его мнению, и не было: он садился, закрывал глаза, представлял себе ситуацию… остальное уже совершалось само собой и без его участия — он едва успевал все это записывать. Сначала Стивен очень удивлялся происходящему, но довольно скоро привык и стал воспринимать уже как должное.

А когда Брендон принес ему книгу Стивена Кинга, название которой резало слух своей прямолинейностью — «Как писать книги»,[5] — Стивен взял ее, минут десять усиленно листал, а потом крепко захлопнул и сказал, что все это он уже давно прошел.

Но Брендон взял теперь за обыкновение при каждой встрече давать другу множество «ценных» советов, реализовать которые на практике удавалось крайне редко. В основном Стивен обходился своим собственным умом и умением.

Однажды Брендон сказал ему:

— Ты у нас так раскрутился, что пора тебе уже брать псевдоним, а то тебя скоро начнут путать со Стивеном Кингом.

— Что тут похожего? — пожал плечами Стив. — Сходство только по звучанию: ведь моя фамилия пишется через «С», а не «К», а имя — через «V», а не «Ph».[6] Кому надо, тот разберется.

— По-моему, ты стал слишком самоуверен, — не унимался Брендон. — Учти: популярность — вещь переменчивая, и здесь не стоит пренебрегать никакими мелочами. Во всяком случае, посоветуйся со своим литературным агентом.

— Ладно, — нехотя пообещал Стивен, зная, что и палец о палец не ударит для этого.

Короче, в работе он полагался только на себя, что и позволило ему быстро набить руку в писательском ремесле. Теперь он уже был полностью уверен в собственных силах, как и в правильности выбранного пути. Более того, теперь Стивен был твердо уверен и в том, что дело, которым он занялся, не наскучит ему никогда.

А еще через год они с Лиз переехали в купленный им загородный дом. К тому времени Лиз уже родила. И Стивен был счастлив при мысли, что теперь сможет обеспечить приличное будущее своим детям.

Первый ребенок — девочка — по общему мнению, была так похожа на свою мать, что ничего не оставалось, как окрестить ее тем же именем. И чтобы не было обидно папе, решили, что если в следующий раз родится мальчик, то его нарекут Стивеном. Что и вышло впоследствии, словно по писаному. Все складывалось как нельзя лучше — оставалось только повесить на шею деревяшку, чтобы время от времени стучать по ней.

Была лишь одна проблема, которая вызывала у него беспокойство, и проблема эта называлась «Глория»… Стивен не мог сказать, что Глория не давала ему прохода, но с каждым разом она действовала все решительнее, недвусмысленно давая понять, что не на шутку увлечена им и ждет его ответных шагов.

Но увы, Глория О’Брайан была, пожалуй, первой женщиной за всю его жизнь, которая не вызывала в нем никаких эротических фантазий. Возможно, что при других обстоятельствах Стивен и не оставил бы ее намеки без внимания, но сейчас у него в голове не укладывалось, что к ней можно относиться иначе, как к просто приятной собеседнице, жене своего лучшего друга. Стивену не хотелось резко отталкивать Глорию и давать ей понять, что он намеренно избегает ее, но все же он старался бывать теперь у Брендона лишь в ее отсутствие, что удавалось весьма редко. И ситуация эта начинала уже основательно тяготить его.

Глорию же заносило все дальше, но она даже не пыталась притормозить себя, продолжая безудержно идеализировать Стивена и распаляясь от этого еще сильнее…

Глава 19 Последняя встреча

Это случилось в один из сентябрьских уик-эндов, когда Глория с Брендоном вернулись вечером после концерта. Чуть раньше им позвонил Стивен и сказал, что ненадолго заедет. У них обоих было отличное настроение, они вошли, еще продолжая обмениваться впечатлениями. Глория присела, чтобы сменить обувь, а Брендон сразу же прошел в гостиную. По донесшимся оттуда приветственным возгласам Глория поняла, что Стивен уже ждал их. Она стащила зверские шпильки, быстро влезла в уютные лодочки и, подойдя к двери, остановилась на пороге.

Стивен и ее муж стояли обнявшись в глубине гостиной. Глория посмотрела на них и улыбнулась, но улыбка почему-то тут же сползла с ее губ, и что-то неприятно кольнуло ее в сердце: была в этом затянувшемся мужском приветствии какая-то неестественность… В этот момент рука Стивена, которую он держал на поясе Брендона, вдруг скользнула ниже. Движение это было столь недвусмысленным, что не оставляло никаких сомнений…

Глория, широко открыв глаза, на мгновение замерла, потом инстинктивно подалась назад и неслышно проскользнула обратно в коридор. Сделав еще несколько шагов, она пулей влетела в ванную и защелкнула за собой дверь.

«Ах, какая я дура! Дура! — заплакала она. — Я… я как школьница с замиранием сердца ожидала каждого его прихода! И не знала, что делать с этими проклятыми щеками, которые начинали пылать в самый неподходящий момент! Я зачитывала до дыр его безмозглые книги! И мечтала хоть ненадолго остаться с ним наедине! А он, оказывается, в это время только и ждал, когда же я наконец свалю, чтобы заняться любовью с моим мужем!» — только сейчас она вспомнила о Брендоне, поведение которого должно было удивить ее гораздо больше, но вдруг почувствовала, что ей как-то все равно…

Перед глазами у нее стоял только Стивен Кларк — она представила его открытое лицо, статную фигуру, его неподражаемую улыбку и горестно всхлипнула. Но ведь он сейчас здесь — у них в гостиной! Надо только выйти — и она вновь увидит его. Глория схватилась за ручку двери и замерла. Но он там… с Брендоном. И они… целуются! Примириться с мыслью, что ей он предпочел ее мужа?!

Глория опустилась на пол у двери и разрыдалась…

Прошло несколько дней.

— Глоу, что происходит? — спросил Брендон, входя в гостиную. — Стив звонит, когда я принимаю душ, а ты говоришь, что меня нет дома. Объясни, что это значит?

— Я не хотела тебя беспокоить, только и всего. Ничего страшного, позвонит еще, — спокойно ответила Глория.

Брендон смотрел на нее с изумлением: подобное поведение жены выходило за рамки принятого в их семье.

— Нет, я решительно не понимаю тебя! — продолжал он повышенным тоном. — С тобой последнее время творится что-то неладное: ты ходишь темнее ночи, на меня не обращаешь никакого внимания, на Стивена кидаешься, как на врага. Ты нездорова?

Глория скривилась в улыбке, мысленно представив себе свой только что нарисованный мужем портрет:

— Я не предполагала, что это так заметно. Что ж, актрисой я никогда быть не собиралась.

— Я не понимаю тебя, Глория… — повторил Брендон.

— Что ты не понимаешь?! — Она вскинула на него глаза.

Брендон с опаской посмотрел на жену: Глория вся сжалась, как перед прыжком, и он понял, что она собирается сказать ему что-то страшное. Ему стало не по себе.

— Я никогда не думала, — очень тихо начала она, — что всю жизнь прожила с бисексуалом…

Брендон застыл с перекошенным лицом — он ожидал чего угодно, но не этого.

— Очень горько, когда осознаешь, сколько лет из тебя делали идиотку! — проговорила она уже громче. — Надеюсь, сейчас у тебя хватит ума не убеждать меня в обратном? Я все видела своими глазами!

Брендон не стал допытываться, чтó именно она видела.

— Глория… — сдавленно произнес он.

— Нет! — прервала она. — Мне не нужны твои комментарии! Труднее всего мне было произнести все это… А теперь сам решай, как тебе развлекаться: хочешь — сиди дома у телевизора, хочешь — заводи хоть гарем любовников на стороне. — Глаза Глории сверкнули недобрым пламенем, а голос сделался неестественно низким. — Но если еще раз этот уголовник переступит порог моего дома, я… я не ручаюсь за себя, Брендон! — Она замолчала и повернулась к нему спиной.

Брендон стоял посреди комнаты, понурив голову и закрыв глаза. Конечно, она права, она всегда права… Но в то же время он чувствовал, что обвинение ее чудовищно несправедливо. Он дождался, пока Глория, покинув гостиную, закроет дверь своей спальни, быстро поднялся к себе и набрал номер Стивена.

…Брендон припарковался на противоположной стороне улицы. Стивен, в светлом плаще, уже ждал его, прислонившись к дверце своего темно-зеленого джипа.

— Что случилось? — спросил он подошедшего Брендона.

Тот ответил не сразу — не требовалось большой проницательности, чтобы увидеть, как он подавлен. Уже в одном том, что он вдруг позвонил и попросил через полчаса встретиться на улице, было нечто экстраординарное. Стивен терпеливо ждал, постукивая о капот пачкой сигарет.

— Глория видела нас вместе…

— Когда? — вскинул брови Стив.

— Не знаю, — устало проговорил Брендон. — Какая разница?

Стивен вздохнул:

— Да… доигрались мы с тобой, Бренд… Когда ни тебе, ни мне это уже и не было нужно. — Он посмотрел на Брендона: тот как-то сразу осунулся и стал выглядеть по меньшей мере на свой возраст. — Она поставила тебе условие?

— Нет, — покачал головой Брендон. — Но я думаю, что даже если она увидит, как мы на улице пожимаем друг другу руки, она уйдет в ту же минуту. Ты не представляешь, чтó для меня значит — потерять ее! — произнес он со слезами в голосе.

Стивен ободряюще посмотрел на него:

— Ты знаешь, я думаю, все не так страшно: она простит тебя. Не паникуй! Надо только подождать немного, и все утрясется. — В ответ он встретил тяжелый взгляд Брендона.

Стив опустил глаза. Он жалел друга, но особой вины перед ним сейчас не чувствовал. Ему вдруг припомнились лесной домик и их житье-бытье там, и ему стало немного смешно.

— Не в добрый час ты повстречал меня, Брендон, — произнес он, — я был причиной уже стольких твоих тревог и несчастий.

— Может быть, и так… — не стал разубеждать его Брендон.

— Я не хотел говорить тебе… — Стив остервенело сорвал обертку с сигаретной пачки. — Да я и никогда бы не сказал тебе… Но сейчас… когда твоя жена хочет разлучить нас… — Он запнулся и, опустив глаза, проговорил: — За эти три года Глория несколько раз назначала мне свидания… — Потом снова посмотрел на Брендона и тут же пожалел о сказанном: такого страшного лица он не видел у друга, пожалуй, никогда. Стив стоял, не решаясь даже вытянуть сигарету из пачки.

«Сейчас он ударит меня!» — промелькнуло у него в голове.

В этот момент Брендон сглотнул слюну, размахнулся и влепил Стивену смачную затрещину. Стив покачнулся и едва устоял, ухватившись за проем окна своего джипа.

— Между вами что-нибудь было? — с трудом выговорил Брендон.

— Нет! — сухо ответил Стив.

Брендон кивнул: этого ответа ему было достаточно. Он повернулся, уже собираясь уходить, потом оглянулся к Стивену:

— Прости… я позвоню… потом… — и зашагал к своему авто.

Стивен с тоской поглядел ему вслед. Это была их последняя встреча…

…Стив ответил на звонок, но в трубке была тишина.

— Да, — повторил он — вас слушает Стивен Кларк. — Лишь через несколько секунд он услышал голос Глории и невольно усмехнулся, когда она попросила его срочно встретиться на улице — на этот раз в небольшом кафе.

…Стивен заказал бутылку бренди и, вынув из кармана электронную записную книжку, набросал в ней кое-что для памяти, спустя некоторое время поглядел на часы.

Глория появилась через полчаса. Он заметил ее издали. На ней был песочного цвета костюм, который нисколько не полнил ее, удачно оттеняя рыжинку короткой стрижки… терракотовый шарфик, минимум украшений… картину довершала видимость полного отсутствия косметики.

Глория уверенным шагом подошла к столику. Он хотел подняться ей навстречу, но она жестом остановила его.

— Прости, что заставила тебя ждать, — сказала она, усаживаясь напротив.

Стивен улыбнулся и, не спрашивая, наполнил ее бокал.

— Здесь очень уютно, и я не без пользы провел время, — сказал он, указывая на лежащую на столе записную книжку.

Глория покачала головой:

— Стоило мне только сказать, что речь пойдет о Брендоне, и ты тут как тут!

Стивен промолчал.

— Тебе, наверное, не очень понятно, почему я… — начала она.

— Я все знаю, Глория… — перебил ее Стив.

— Знаешь?! — Она вскинула на него глаза. — Он сказал тебе?

— Да. — Стивен пристально посмотрел на нее: — Позволь сначала скажу я.

Она молчала.

— Глория… — Он повертел в руках свой бокал и поставил его обратно. — Ты можешь верить тому, что я скажу, или нет… это твое право. Я не могу и не стану отрицать нашу связь… Но контакты эти были столь эпизодическими… они носили скорее характер развлечения, чем внутренней потребности. И главное — не были основой тех глубоких чувств преданности и уважения, которые мы с Брендоном на протяжении стольких лет питали друг к другу. — Стивен говорил на этот раз медленно, тщательно подбирая и взвешивая каждое слово. Убедить сейчас Глорию — это был единственный шанс не потерять Брендона. — Видишь ли, многое бывает предопределено в нашей жизни. И мы не всегда вольны в собственных поступках, в которых отражаемся иногда, как в кривых зеркалах. А еще чаще, — не задумываемся об их последствиях…

Глория смотрела на Стивена, слушала его плавную, размеренную речь, не очень вникая в смысл его слов. «Слегка располнел, седая прядь в волнистых волосах — годы ему только к лицу. Как красит седина мужчину и как уродует женщину — насмешка природы!» — думала она, разглядывая его.

— …Но иногда нам кажется, — продолжал он, — что минута может дать больше, чем целая жизнь… Это иллюзия, но иллюзия сладостная, манящая, и сколько бы мы ни обманывались, все равно каждый раз надежда обратить эту иллюзию в реальность не покидает нас… Разве у тебя не было подобных моментов в жизни? — Он пристально смотрел на Глорию. Может быть, она хоть что-то ответит сейчас? Только бы она сумела понять, простить… Но и обманывать ее сейчас он не мог… нет, другое… не хотел. — Пойми, Глория, я не оправдываюсь перед тобой — я хочу разобраться сам.

Его тихий, неторопливый голос завораживал Глорию, пронзительный взгляд его зеленоватых глаз, казалось, проникал ей в самое сердце… «Красивый, умный, недоступный… не мой… и никогда не будет моим…» — Этой примитивной формулой она хотела успокоить себя, но добилась лишь того, что все невостребованные чувства, накопившиеся за эти годы, всплыли сейчас разом со дна, из всех потаенных уголков души и затопили ее… Глория вдруг поняла, что уже не влюблена, как прежде, а… любит его! Любит страстно и навсегда!

— Глория… — услышала она в этот момент. — Я очень прошу тебя — и не думаю, что это невыполнимо, — постарайся понять: я не могу любить тебя не потому, что я люблю Брендона, а потому, что я люблю Лиззи. Не ревнуй меня к Брендону: о нашей с ним связи больше нет и речи — теперь это просто невозможно. Но самое главное: если ты еще любишь меня, я прошу лишь об одном — не разлучай меня с Брендоном. Я этого не перенесу… — Он не мигая смотрел ей в глаза.

Глория не выдержала и резко отвела взгляд.

— Прощай, Стивен! — сказала она, поднимаясь. — Спасибо, что избавил меня от пытки произносить речи. — Она последний раз посмотрела на него: «Ну, поцелуй, поцелуй меня, хоть сейчас поцелуй! Обними хоть раз — что от тебя убудет?!» Губы ее сами раскрылись, и лицо приобрело от этого страдальческое выражение. Она едва сдержалась, чтобы не заплакать.

— Я тебя тоже прошу об одном, — произнесла она дрожащим голосом, — сделай, пожалуйста, так, чтобы я никогда больше не видела тебя и не слышала о тебе!

Стивен с недоумением посмотрел на нее. Глория повернулась и почти побежала прочь.

Он закрыл глаза рукой.

Это было поражение. Надо было солгать ей. Чего он добился своей искренностью? Смешно было рассчитывать, что отвергнутая женщина сможет отозваться на нее. Ах, как неладно все получилось! Но чтобы не потерять друга, надо всего лишь начать его обманывать… Как все просто! И конца этому уже не будет…

Так или иначе, но отвоевать сейчас свой шанс он не сумел: между ним и Брендоном невидимой стеной стояла теперь Глория О’Брайан…

«А ведь такое уже было со мной…» — эта внезапная мысль заставила его вздрогнуть.

Шейла… — проклятие всей его жизни! От одного ее имени он приходил в ужас. Она не была для него ни женщиной, ни человеком, а только исчадием ада! И теперь Глория — эта милая, с добрым взглядом и изысканными манерами женщина — делала, по сути, то же, что и Шейла много лет назад. Все повторяется? И хотя мотив поступка Глории был иной, от этого ничего не менялось.

Стивен усмехнулся: все без исключения женщины, которых он встречал на своем пути, безжалостно полосовали его сердце. Лиз… Осталась она одна… Бог упаси! Только не это! Свою Лиззи он уже выстрадал. Последнее время он чересчур ушел в работу. Надо больше времени уделять жене, ребенку. Нет, он просто обязан это сделать, тем более что Лиз опять беременна. Стив с нежностью подумал о жене и понял, что все не так уж безрадостно, со временем все утрясется… конечно, утрясется.

Стивен вернулся домой поздно. Лиз ждала его и, услышав шаги, вышла в прихожую, чтобы помочь ему раздеться. Но он не дал ей сделать это, а сразу принялся ее целовать.

…Эта ночь с женой показалась ему исключительно яркой, необычной — казалось, он никогда не насытится Лиззи. Когда же Стив наконец оставил ее в покое и лег, положив ладонь под щеку, Лиз ласково посмотрела на него и подумала, что вот этот сильный, с детским улыбающимся лицом мужчина — ее муж! И пусть он иногда утомляет ее в постели, в глубине души она очень гордилась им и была счастлива.

Сейчас Лиз подумала о том, что ей никогда ни к кому не приходилось его ревновать… ну, разве что к прошлому… И вдруг нестерпимо захотелось — и она сама не понимала почему — спросить его…

— Стиви… Ты спишь?

— Нет еще, — ответил он, не открывая глаз.

— Скажи мне… та женщина… которую ты убил… она была твоей женой?

Стивен открыл глаза и нахмурился. Почему она заговорила об этом именно сегодня?

— Нет, — соврал он после недолгого молчания.

— Сколько вы были вместе?

— Три года! — отчеканил он, как на допросе.

— Стиви… А какая она была? Тебе было хорошо с ней? — произнесла Лиз заговорщицким шепотом, каким маленькие дети отваживаются задать вопрос на запретную тему.

— Милая, зачем тебе это знать?

— Тебе трудно ответить? — не отставала Лиз.

— Да! — выпалил он таким чужим голосом, что Лиз не решилась продолжать.

Стив лег на спину, покусывая губы, закурил…

Второй раз за сегодняшний день ему пришлось вспомнить ту, с появления которой начались все его несчастья. Теперь, по прошествии стольких лет, многое стало восприниматься по-другому, но оставалось еще и много такого, что забывать он не имел права… гибель Эдди — апофеоз всех ее деяний… Не случайно ведь, что с того времени имя потерянного друга было навсегда связано в его сознании с ее именем. Он ни на минуту не сомневался, что это ее рук дело! В тот момент Стивен был очень далеко от места, где все произошло, но в смерти друга он винил именно себя. Но никогда он не винил себя в том, что он убил эту… эту… это чудовище! Нет, он не раскается в содеянном никогда! Убив Шейлу, избавив себя и мир от нее, он почувствовал тогда такое облегчение, как будто выполнил свое предназначение, и остальное было уже несущественно…

Стивен долго лежал с холодным, каменным лицом, и когда Лиз уже начала дремать, вдруг повернулся к ней и сказал:

— Лиз, не задавай мне больше таких вопросов. Ладно?

— Хорошо… — немного опешив, пробормотала она.

Глава 20 Шейла

В это воскресное утро Стивен проснулся со странным скребущим чувством внутри. Оно напоминало чувство упущенной возможности, но было каким-то другим… Что-то ускользало от него, и он не мог понять что. Он принялся перебирать в памяти все варианты, пытаясь отыскать причину своей непонятной тревоги. Но кроме размолвки с Брендоном, не находил ничего, что могло бы ее вызвать.

Брендон… За последние полтора года он так ни разу и не позвонил. Стив старался как можно меньше думать об этом, загоняя вглубь неприятные воспоминания. Он много и продуктивно работал, особенно последний год, удачно печатался — дела его шли в гору. И охлаждение со стороны Брендона он объяснил Лиззи элементарной завистью. Лиз пару раз еще съездила к Глории, но, получив там довольно прохладный прием, быстро прекратила свои визиты.

Брендон… это была незатянувшаяся рана в его душе. Стивен задумался, вспоминая прошедшее. И вдруг ощутил, что потребность увидеть друга перешла уже все границы.

«Сегодня же вечером сам позвоню ему, — решил он. — Как это я смог столько выдержать?»

Но то, что сейчас его беспокоило, вряд ли было связано с Брендоном. Чувство, которое его угнетало, было иного рода. От него хотелось поскорее избавиться, но не тут-то было! Оно бежало неотвязно следом, как прицепившаяся дворовая шавка, готовая вот-вот настигнуть и укусить. Было неуютно и неприятно…

Лиз с детьми собиралась сегодня в гости к приятельнице. Может быть, не надо отпускать их туда? Нет, не то… опять не то…

Стивен работал за письменным столом в гостиной, когда Лиз, приодев детишек, спустилась вниз, держа их за руки.

— Стиви, мы поехали. Роуз я отпустила на сегодняшний вечер. Думаю, к девяти мы вернемся. Ты останешься работать здесь или поднимешься к себе?

— Здесь, Лиззи. Счастливо провести время! — улыбнулся он, не отрываясь от компьютера.

— Пока, милый! Не скучай.

Он кивнул в ответ.

Стивен сидел, листая один за другим старые файлы, и никак не мог сосредоточиться. Может, лучше все-таки подняться в кабинет? Но идти туда ему сейчас не хотелось. Для работы он предпочитал именно этот стол в гостиной. За ним Стивену нравилось иногда посидеть, когда здесь собиралась вся семья или приходили какие-нибудь гости. Нужные мысли возникали в голове в любой им удобный момент и требовали выхода. Тогда он просил извинения у своего собеседника и садился к компьютеру — обычно ненадолго, — чтобы набросать лишь самое главное. Стивен не без основания считал, что наиболее интересные его находки были сделаны именно за этим столом, а не в тиши писательского кабинета. И хотя в последнем ему приходилось проводить значительно больше времени, кабинет ассоциировался у него скорее с рутинной работой, чем с радостными вспышками творческого озарения.

Но сейчас работа не клеилась. Тревожное настроение, заладившееся у него с утра, предчувствие чего-то дурного не отпускало его. Да, видимо, сегодня ничего сделать не удастся… Стивен снял очки и откинулся на спинку кресла.

В эту самую минуту он отчетливо услышал шаги наверху… Роуз? Но Лиз сказала, что сегодня отпустила ее. Тем не менее кто-то был в доме, кроме него… и этот кто-то был чужой… Шаги становились все четче, они приближались к лестнице…

Стивен поднял голову.

Он всегда был далек от мистики, от веры в привидения и любую чертовщину, но то, что он увидел сейчас на площадке лестницы, лишило его на какое-то мгновение рассудка.

Там, наверху, стояла молодая женщина в черном облегающем платье с глубоким декольте. По голым плечам ее рассыпáлись пряди вьющихся каштановых волос. Узкое бледное лицо с удлиненным носом, маленький алый рот и огромные, устремленные на него карие глаза…

— Шейла… — прошептал Стив и подумал: «Я схожу с ума…»

— Ха! Подействовало?! — вдруг произнесла женщина низким, хриплым голосом. Это не был визгливый голос Шейлы, но от этого он показался Стивену еще страшнее.

— Кто ты?! — выдохнул он.

— Ха! — опять хохотнула она. — Твоя смерть! — Она сделала несколько шагов по лестнице и остановилась. — Я — Шейла, дочь Шейлы Боноски и твоя дочь! Не ври, что ты не знал о моем существовании. — С этими словами она рванула за каштановые пряди и стянула парик, из-под которого высунулись короткие, торчащие в разные стороны огненно-рыжие патлы. Теперь она уже меньше походила на Шейлу, отчего Стивену стало немного легче.

— Если ты — дочь Шейлы, то это не значит, что ты — моя дочь, — медленно произнес он.

— Это не меняет дела! — зло выкрикнула она. — Хоть я и уверена в обратном. Мою мать убил ты! К несчастью, я узнала о том, что ты жив, только сейчас. Иначе я давно бы уже отправила тебя к праотцам.

Стивен заметил, что вызывающей жестикуляцией, движениями девица очень напоминает свою мать. Теперь она уже спустилась с лестницы…

— Меня воспитывал дядя Вэл, — продолжала Шейла, — только перед смертью он рассказал мне обо всем. И теперь я здесь, чтобы убить тебя тем же способом, каким ты убил мою мать! — В руках у нее в этот миг сверкнуло лезвие ножа.

«Если она действительно моя дочь, долго размышлять она не станет…» — подумал он. Из-за протезов встать быстро Стивен при всем желании сейчас не мог. Это обстоятельство, вряд ли известное Шейле, давало ей теперь колоссальное преимущество. «Шансов мало, но надо попробовать заболтать ее или как-то отвлечь», — решил он.

— Но тебя звали… по-другому…

— Неважно! Я теперь Шейла! И всегда буду только Шейлой.

— Что толку тебе в моей смерти? — сказал Стивен, глядя ей в глаза. — Если ты считаешь, что я твой отец, то, убивая меня, ты берешь на душу большой грех.

— Позаботься лучше о своей душе! Благодаря тебе я выросла без матери.

— Я тоже вырос без матери.

— Ее убили?

— Нет, она умерла, рожая меня.

— Вот, значит, с чего ты начал, — ухмыльнулась Шейла, — с того, что убил свою мать!

Стивен содрогнулся: какая простая и естественная мысль! Но что удивительно: за всю его жизнь она ни разу не пришла ему в голову. Мало того, никто никогда даже не намекнул ему об этом.

И впервые за всю жизнь ему вдруг захотелось крикнуть сейчас: «Мама!» — потому что он всем нутром почувствовал безвыходность создавшейся ситуации: надвигалась казнь номер три, и обещала она быть пострашнее двух предыдущих…

Глаза Шейлы блуждали из стороны в сторону. «Похоже, она наширялась, — подумал Стив. — Надо еще хоть как-то потянуть время».

— Дашь мне хотя бы сигарету выкурить? — спросил он.

— Кури или молись — твои проблемы! У тебя пара минут! — отрезала она.

Стивен закурил и опустил правую руку — так, что ее закрывал теперь край столешницы. Взгляд его скользил по столу. Так… здесь ничего… Он посмотрел ниже. Стоп! В пятницу они все вместе мастерили тут воздушного змея, и нож для резки картона оставался лежать на столе… Да, он должен быть на полке справа, должен… Держа сигарету в левой руке, Стив незаметно пошарил пальцами под столешницей: есть!

Сигарета догорела уже до половины. Стивен смерил взглядом расстояние: Шейла стояла в пяти шагах. Руки у него были достаточно крепкими. Если проделать все быстро, ответный бросок не будет таким сильным, и он успеет увернуться. Единственное, в чем он сейчас сомневался, — это в своей меткости. «Хотя бы оглушить ее или сбить с ног… там — по обстановке!» На секунду он закрыл глаза.

«Держись, Стив!» — сказал он себе… рванул нож с полки и метнул его в Шейлу.

Девица вдруг страшно выпучила глаза и, раскинув руки в стороны, упала на спину. Стивен не поверил своим глазам: нож застрял у нее в груди! Насколько глубоко он вошел? Может, она придуривается? Но стоит ему только приблизиться — и она накинется на него, как монстр из ужастика? Стивен не двигался с места и не отрываясь смотрел на Шейлу.

Прошла минута, другая. Она не шевелилась. И тут он вдруг увидел, как из ее чуть приоткрытого рта потекла тонкая струйка крови…

Стивен выронил потухшую сигарету и провел пальцами по дрожащим губам: «Господи! Я убил ее… Значит, теперь я убил трех женщин… И если она моя дочь…» — у него потемнело в глазах: мать, жена, дочь…

Да что же это за судьба?! Это проклятие! Кто и когда его проклял? Всю жизнь он был игрушкой в руках рока. Ему представилось вдруг, что вся его жизнь была казнью, только растянутой во времени… сплошной, непрекращающейся казнью!

Стивен приложил руку к груди: сердце стучало редкими, глухими ударами — казалось, оно вот-вот остановится. И тут же сильнейшая боль вдруг рванула изнутри. Перед глазами у Стива поплыли цветные радужные круги, тут же исчезнувшие в ярко вспыхнувшем синеватом пламени, на фоне которого он увидел лица — мужчин, женщин — нескончаемая толпа… — но все они были чужими… Лишь в последнюю секунду перед ним промелькнули глаза Лиз и детей, а вслед за этим все померкло. Боль — резкая и нестерпимая вначале — стала уходить, но вместе с ней уходила и жизнь…

Стив тяжело вздохнул и уронил голову на стол…

Лиз вернулась, как и обещала, в девять, войдя в дом со стороны сада. Она быстро уложила уставших детей и сразу направилась в гостиную.

Здесь ее ждала кошмарная до нереальности картина: на полу у лестницы — труп незнакомой рыжеволосой женщины с ножом в груди, а за столом — бездыханное тело ее любимого мужа Стивена Кларка…

Книга II Всё живое знает боль

Часть I

Глава 1

— Виктор Дэниэл Дадли, признаете ли вы себя виновным в убийстве Грейс Хейворд Дадли, совершенном шестого мая 200* года?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

— Доброе утро, милая! — приветствовал супругу Глорию адвокат Брендон О’Брайан, на днях отпраздновавший свой пятьдесят шестой день рождения.

Несмотря на достаточно солидный возраст, Брендон был строен, худощав, темные волосы почти не тронула седина — со спины его можно было принять за юношу. Как опытнейшему специалисту с тридцатилетней практикой О’Брайану несколько раз предоставлялась возможность получить должность судьи, а затем, весьма вероятно, занять кресло окружного прокурора, с которого лет через пять ему бы светило быть избранным губернатором штата. Но он отвергал подобную перспективу, искренне веря, что только на адвокатском поприще сможет принести максимальную пользу обществу.

Брендон поцеловал жену, как всегда обворожительную, и принялся за утренний кофе. Глория, ответив ему улыбкой, села напротив.

Время для миссис О’Брайан текло намного медленнее, чем для ее мужа. Еще в юности Глория получила квалификацию психоаналитика, но по специальности никогда не работала. Выйдя замуж, она посвятила себя семье. Теперь, когда сыновья выросли, выучились, женились и зажили собственной жизнью, Глория наполняла свое время тем, что занималась благотворительностью. Она участвовала то в одном, то в другом проекте и являлась соучредительницей целой дюжины различных фондов.

— Милый, — заговорила миссис О’Брайан, — мне вчера звонила Лиз Кларк.

— Да? Как ее дела?

— У них в семье опять несчастье.

— Что случилось? — спросил Брендон, откладывая в сторону газету.

— Помнишь, я тебе рассказывала: у Лиз есть сводная сестра. Так вот, сейчас ее муж обвинен в убийстве.

— А поточнее?

— Он убил невестку — жену своего брата — и хотел покончить с собой.

— Так… — Брендон отодвинул недопитый кофе. — Почему же Лиз не обратилась прямо ко мне? Она ведь для этого звонила?

— Собственно… она не просила о помощи — ей надо было с кем-то поделиться.

— Я непременно взялся бы за это дело!

— Кажется, они уже наняли адвоката. И потом… как я поняла, у ее сестры сейчас неважно с деньгами… Наверное, они решили, что твои услуги им не по карману.

— О чем ты говоришь, Глоу! — воскликнул Брендон. — От их семьи я не взял бы ни цента!

— Лиз же не знала об этом, — улыбнулась Глория. — Когда она позвонит, я скажу ей.

Брендон молчал, нахмурив лоб.

— Все ожидали, что после смерти мужа Лиз вскоре выйдет замуж, — продолжала Глория. — Странно, что она до сих пор одна. Я знаю: у нее были соискатели… Конечно, Стивен не оставил ее без гроша… Но хватит ли ей этих денег, чтобы поставить детей на ноги? Они еще такие маленькие…

— Это ее дело, Глоу, — отрезал Брендон. — Не нам осуждать ее.

— Конечно! Разве я осуждаю?

— Не знаю… Было бы неплохо, если бы ты иногда интересовалась ее жизнью.

Глория промолчала.

— Хорошо, — сказал Брендон, поднимаясь. — Я разузнаю об этом деле. Если Лиз будет звонить… Нет, я позвоню ей сам.

Проводив мужа на работу, миссис О’Брайан заторопилась: у нее было запланировано много дел, которым она посвящала первую половину дня. Занятость ее никогда не распространялась на вечер или уик-энд — это было святое! Чего нельзя было сказать о мистере О’Брайане — возвращался он поздно, частенько прихватывая в пользу работы и выходные. Это однако не отражалось на распорядке дня миссис О’Брайан: с давних пор Глория определила для себя, что главное дело ее жизни — исполнение обязанностей «жены своего мужа». Образцовой жены! Принцип, которому она и следовала неукоснительно более четверти века. За исключением разве что того недолгого периода, когда на счастливом горизонте ее супружества появилась харизматичная личность Стивена Кларка…

О’Брайан был по натуре урбанистом, его не раздражал шум городских улиц, людская толчея — в ней он чувствовал себя как рыба в воде. Поэтому жить Брендон всегда предпочитал в центре. До конторы было рукой подать — даже пешком он мог добраться туда за десять минут. Но сегодня Брендон нарочно выбрал окольный путь. Он ехал по длинным улицам, а в голове у него неотвязно крутилась новость, рассказанная женой.

«Почему Лиз не посоветовалась сначала со мной?» — подумал Брендон и тут же ощутил хорошо знакомое чувство пробуждающегося профессионального азарта. Адвокат еще не знал никаких подробностей, но сразу понял, что это дело, суть которого укладывалась в одном предложении, может оказаться неординарным.

Он решил не ограничиваться теми сведениями, которые намеревался сегодня же получить из официальных источников, а съездить в ближайшее время к Лиз и расспросить ее обо всем. Брендон знал, что жена сделала бы это быстрее и лучше, но Глория, с ее повышенной потребностью помогать другим, проявляла по отношению к Лиз и ее детям поразительную черствость. Правда, этому можно было найти объяснение.

Лиз являлась вдовой его давнего друга — писателя Стивена Кларка, умершего три года назад. А Глория была одно время увлечена Стивеном. И хотя чувство ее так и не нашло взаимности, та пылкая влюбленность, которую Брендон умудрялся долго не замечать и о которой узнал лишь случайно, по-видимому, не остыла в Глории до сих пор… Конец недолгим размолвкам четы О’Брайан положила смерть Кларка, случившаяся при не до конца выясненных обстоятельствах. Брендон, тяжело переживавший его безвременную кончину, с еще бóльшим рвением погрузился тогда в работу. У Глории подобной возможности не было…

Вечером того же дня адвокат набрал номер Лиз Кларк.

— Брендон, как я рада! — защебетала она в трубку. — Спасибо, что не забываете.

— Как вы поживаете? Как дети?

— Очень подросли, особенно Лиззи — так вытянулась за год! Вы давно у нас не были, а дети все время вас вспоминают. Стиви до сих пор возится с игрушечной яхтой, что вы ему подарили, помните?

— Да-да… — Брендон понизил голос: — Лиз, жена рассказала мне о ваших проблемах…

— Ах, это ужасно! — глубоко вздохнула она.

— Скажите: ваша сестра…

— Да, это моя сестра по отцу, — перебила Лиз. — Мы воспитывались в разных семьях, и у нас большая разница в возрасте. Но последнее время мы с ней стали очень дружны. Поэтому я так тяжело переживаю ее горе.

— Вы ведь знаете: у меня большой опыт ведения подобных дел.

— Спасибо, только сестра уже наняла адвоката — говорят, известного.

— Я имел в виду… если вам понадобится совет, я всегда готов помочь.

— Да, конечно, Брендон! Я вам очень благодарна! А если бы вы заехали к нам завтра? Я расскажу все подробно.

— Не знаю… — замялся он, про себя подумав, что приглашение Лиз весьма кстати, — завтра вряд ли получится… хотя… Я позвоню вам.

2

Дом Кларков, расположенный в живописном пригороде, утопал в густой зелени. Живой изгородью его окружали кусты розовых роз, которые цвели почти все лето и осень без перерыва.

Это были самые простые, дикие розы — из тех, что зовут шиповником. Некрупные и неяркие, цветы эти манили к себе насыщенным запахом — они источали терпкий, приторно-сладкий аромат. Стоило только вдохнуть этот аромат, как тут же в сáмой его сердцевине проявлялось матово-бархатное, королевское благородство, присущее одним лишь розам. При виде этих некичливых благоухающих красавиц невозможно было не остановиться, не улыбнуться и не поддаться на искушение, чуть наклонившись, вновь ощутить такой знакомый, но каждый раз изумительно новый, пьянящий аромат.

Друг Брендона обожал розы, с самого детства питая к ним необъяснимую, прямо-таки мистическую страсть. Раньше, когда у Стивена намечалось какое-нибудь знаменательное событие или встреча, достаточно было прихватить с собой несколько роз, чтобы на весь вечер сделать его счастливым. Купив загородный дом, Кларк засадил розами весь палисадник.

В саду за домом тоже росли розы — всех сортов и оттенков. Это были садовые цветы. Они могли похвастаться пышностью и великолепием, но, в отличие от своих простых сестер, получив благодаря человеку и броскую красоту, и безупречные формы, садовые розы в значительной степени утратили способность источать свой неповторимый аромат — чуть ли не главную их миссию.

Розы были и в доме. Они стояли в несметном количестве ваз, которые приобретала сама Лиз. Поэтому дом Кларков всегда был наполнен благоуханием.

Брендон задержался возле одного из кустов. Удивительно, но из всех чувственных раздражителей именно запахи — мимолетные, случайно пойманные — способны будить в нас самые яркие воспоминания. В долю секунды запахи извлекают из дальних глубин памяти какую-нибудь одну, пронзительно-реальную картину, потрясая, оглушая, но и даруя при этом трепетную возможность во всей полноте чувств заново пережить давно минувшее…

Брендону не раз уже случалось испытывать на себе силу этой природной магии, погружаясь то в раннее детство, то в юность. Но волшебный аромат роз… он мог ассоциироваться у Брендона только со Стивом. И сейчас запах воскресил в памяти не столь давнюю сцену, когда во время похорон Кларка розами было усыпано чуть ли не все кладбище…

…Тот день пролетел, как в тумане. Стоя у гроба друга и с трудом сдерживая слезы, О’Брайан подумал: «Какое спокойное у него сейчас лицо… Никогда прежде не было оно таким… даже когда он спал…» Картина эта так сильно врезалась Брендону в память, что помимо воли всплывала перед ним вновь и вновь.

И сегодня у Брендона опять защемило сердце от этого воспоминания. Он снова подумал о том, как тесно и надолго переплелись однажды их с Кларком судьбы. Чтобы в один миг все оборвалось… Последние полтора года до трагической гибели Стивена они и вовсе не встречались — о смерти друга Брендон узнал из утренних газет. А ведь бывало время, когда они виделись чуть ли не каждый день и не мыслили жизни друг без друга…

Брендону не хотелось сейчас вспоминать о причине размолвки со Стивеном, в которой немалую роль сыграла Глория. Он и так слишком часто думал об этом, постоянно ощущая на дне души мутноватый осадок из вины и тоскливой горечи — чувств, которые испытывают живущие по отношению к безвременно ушедшим.

И Брендон О’Брайан, ускорив шаг, направился к дому.

Дверь отворила сама Лиз Кларк, на руках она держала младшую дочку — воздушное, ангелоподобное создание, такое же светлое и сияющее, как и мать, но только с карими глазами. Стив так и не успел узнать, что в третий раз станет отцом, — девочка родилась после его смерти.

Лиз жила с детьми в этом загородном доме, занимаясь исключительно их воспитанием. Книги Стивена все еще были в моде, и миссис Кларк продолжала благополучно существовать на деньги от их переиздания. Брендон был знаком с Лиз вот уже лет двадцать, а она оставалась все такой же — легковесной и незатейливой во всем. Женщины подобного типа — на вид хрупкие, будто прозрачные — пробуждают в мужчинах «инстинкт защитника», потребность опекать, ограждать их от жизненных невзгод, хотя на самом деле ни в какой защите эти женщины не нуждаются. И Глория, конечно, вчера была права на ее счет, как всегда, права…

Лиз и при муже не раз поддавалась на искушения. Последний романчик — с литературным агентом Джеком Хаггерсом — она закрутила под самым носом у супруга. Стивен Кларк был человеком проницательным — легкие интрижки жены не ускользали от его взгляда. Но он предпочитал ничего не замечать. А может быть, считал несерьезным то, что происходит на его глазах и как бы под присмотром. Кларк был старше жены на десять лет и любил ее до самозабвения. Он имел за плечами богатый жизненный опыт и понимал, что Лиз отвечает ему не менее пылким чувством. Ведь не все мы созданы таковыми, чтобы блюсти верность друг другу, тем более в браке. Возможно даже, легкомыслие жены служило Стивену как писателю стимулом к творчеству… Так или иначе, семейная жизнь Кларка оказалась хоть и недолгой, но безгранично счастливой, и прервана была только его смертью.

— Проходите, садитесь, — приветливо пригласила Лиз. — Я только уложу Аманду. А потом сварю вам кофе.

— Не беспокойтесь, — сказал Брендон, усаживаясь в одно из кресел в центре гостиной. — Вы так и обходитесь без няни?

Лиз тяжело вздохнула:

— Хорошая няня — это такая редкость в наши дни. Мне пришлось выгнать трех подряд, пока я не нашла Роуз. И теперь та же проблема. — Лиз замолкла и с улыбкой смотрела на Брендона, ожидая, что он спросит что-нибудь еще.

— Поговорите с моей женой. Уверен: она сыщет вам подходящую кандидатку. А сейчас… простите, Лиз, но у меня не так много времени… — сказал Брендон, опасаясь, что она опять начнет рассказ о судьбе бедной няни Роуз с подробным перечислением всех ее неоценимых достоинств.

Этот рассказ он слышал уже раз пять: о том, как в позапрошлом году Роуз, с благой целью украсить макушку высокой рождественской елки, влезла на старую стремянку, с которой и навернулась, сломав себе шею. Всякий раз — едва Брендон представлял взбирающуюся наверх тощую, угловатую Роуз — вместо слез сочувствия его начинал раздирать изнутри идиотический хохот. История няни и в самом деле идеально подходила для черной комедии.

— Да-да, я мигом, — пролепетала в ответ Лиз. Малышка у нее на руках капризно захныкала, и мать, покачивая ее, поспешила наверх в детскую.

Брендон, оставаясь сидеть посреди гостиной, в задумчивости подпер голову рукой. Старшие дети Лиз играли здесь же: светлоглазая тоненькая девочка шести лет с тем же именем, что и мать, и точная ее копия, и подвижный как ртуть мальчик — чуть помладше — с необычайно шкодливой веснушчатой физиономией.

К сожалению, О’Брайан был не из тех добрых дяденек, едва завидев которых, дети хлопают в ладоши и, позабыв обо всем на свете, с хохотом взбираются к ним на спину. Этот серьезный взрослый джентльмен в очках представлялся им столь внушительным, что любые панибратские отношения с ним исключались в принципе. Брендон знал, что дети его часто сторонятся, но что уж тут поделаешь — в воспитании сыновей он тоже участвовал только собственным авторитетом.

Профессия давно стала для О’Брайана способом существования. Специализацией его были тяжкие уголовные преступления. С головой погрузившись в очередное дело, Брендон продолжал обдумывать его иногда сутками напролет. Естественно, адвокату было не до того, чтобы снизойти до ребячьих проблем.

Поэтому-то девочка сейчас, опустив глазки, молчаливо играла с куклой на диване, а ее непоседливый братишка — видимо, изображая разбойника — бегал с игрушечным пистолетом по комнате. Его кудрявая рыжая головенка мелькала то тут, то там. Временами он останавливался и с насмешливой улыбкой поглядывал на гостя. О’Брайан же не находил ничего лучше, чем виновато улыбаться в ответ. Наконец мальчику надоело бегать и прыгать, и он ненадолго притих.

Брендон встал с кресла и, сделав несколько шагов, остановился.

Вот он и снова в доме покойного друга. В бытность хозяина Брендон заезжал сюда всего пару раз. Да… если б знать тогда…

Так или иначе, жизнь текла дальше, и Стивена в ней больше не было…

Но не в этом доме. Хотя Стив не прожил в нем и двух лет, его незримое присутствие ощущалось повсюду. Все здесь было, как при его жизни. Правда, отнюдь не стараниями Лиз, а скорее оттого, что она не очень любила перестановки, да и за порядком в доме следила не слишком усердно.

В глубине гостиной, рядом с окном, выходящим в сад, стоял рабочий стол Кларка. Стивен любил писать именно за этим столом, а не в своем кабинете наверху. Брендон подошел ближе, провел рукой по краю столешницы… Стол, за которым умер Стив…

Последний роман так и остался незавершенным — его, следуя нехитрым трафаретам, дописывал Джек Хаггерс, литературный агент Кларка. Примечательно, что роман был автобиографическим — как будто Стивен подводил итог своей жизни… Джек скомкал конец романа, повыбрасывал целые пласты повествования из середины, не зная, как их завершить, и выпустил под кричащим названием «Адское пламя». Как намеревался назвать роман сам автор, осталось неизвестным. Тем не менее роман имел шумный успех, был экранизирован и переведен на другие языки.

Лиз нравилось дарить при случае один из мужниных романов, поэтому она всегда держала их под рукой. Вот и сейчас несколько экземпляров красочного издания «Адского пламени» лежали на письменном столе. Брендон взял книгу в руки и, раскрыв наугад, прочел в середине страницы выделенный курсивом текст:

«Всё живое знает боль. Целясь, мы не думаем, чтó чувствует тот, в кого мы попадаем… Но даже если человек будет испытывать боль одновременно с теми, кому ее причинил, это не остановит насилия. Нет, оно не прекратится и тогда…»

Брендон опустил книгу и задумался. Стивену всегда удавалось в двух-трех предложениях выразить и описать то, для изложения чего ему потребовался бы целый лист.

«Наверное, это и есть главное свойство таланта, — подумал Брендон, — уметь в сжатом, образном виде преподнести те неясные, расплывчатые мысли и чувства, которые зреют в нас и которые мы не в силах четко сформулировать».

Он положил книгу на прежнее место и снова сел в кресло.

В дверях появилась Лиз с маленьким подносом в руках.

— У Аманды все время проблемы со сном. Сегодня опять проснулась ни свет ни заря, а потом хныкала все утро, — пожаловалась она, расставляя чашки на столе. — Вот, как вы любите — с корицей.

— О, благодарю!

— Я думаю, дети нам не помешают? — сказала Лиз, садясь напротив Брендона.

— Безусловно, нет. Лиз, я бы хотел, чтобы вы сразу… — начал он, но договорить не успел.

— Стиви! — вдруг вскрикнула Лиз, с ужасом глядя на ноги Брендона.

Тот посмотрел вниз и от души расхохотался — в то время как взрослые обменивались первыми фразами, малыш успел залезть под столик, за которым они сидели, и потихоньку развязать шнурки на ботинках гостя. Только вот связать их вместе уже не получилось — мать быстро схватила сына за шкирку и вытащила из-под стола.

Так как это была уже не первая его выходка сегодня, Стивен Кларк-младший был отшлепан и с ревом и грохотом водворен в детскую. Даже сестра, добровольно составившая ему компанию, не могла сгладить яркое воспоминание о несвязанных шнурках. Да, видно, горечь неудачи была слишком велика — о ней свидетельствовал дикий вой, еще долго доносившийся из детской. Каждый раз, когда вой достигал душераздирающих высот, Брендон, несмотря на серьезность разговора, не мог сдержать улыбки.

«Как повторяемся мы в наших детях! — думал О’Брайан, завязывая шнурки. Он представил на минуту своих — уже взрослых — сыновей. Какими они были в детстве? И сразу же ему припомнились два пай-мальчика, сидящие друг против друга, каждый с книжкой в руках. — Хотим мы этого или нет — в детях отпечатываются и заостряются все наши черты…»

— Крикун не разбудит малышку? — спросил он, указывая наверх.

— Нет-нет, я уложила ее на балконе, — ответила Лиз. — Знаете, со стороны сада у нас такая тишина — как на другой планете.

— Здесь тоже не шумно, — заметил Брендон.

— Нет, здесь совсем не то. А в саду сейчас так хорошо… только персики уже отцвели… — мечтательно произнесла Лиз. — Хотите, спустимся в сад?

Он покачал головой.

— Лиз, вы пригласили меня, чтобы рассказать…

— Ах, это несчастье, такое несчастье! — сразу померкнув, в голос запела она. — Бедная, бедная Трини!

— Да, расскажите мне, будьте добры, — попытался остановить ее излияния Брендон.

— Понимаете, у них такая прекрасная семья… — всхлипывая, произнесла Лиз, — то есть… нет, я даже не знаю, с чего начать, — она расстроенно взмахнула руками. — Давайте вы будете спрашивать, а я — отвечать.

— Хорошо, — согласился Брендон. — Но мои вопросы могут показаться вам немного казенными…

— Ничего-ничего! Спрашивайте.

Он сел чуть ровнее.

— Ваш зять обвинен в убийстве, так?

— Да!.. Ах, Грейс, бедная Грейс! — опять запричитала Лиз.

— Грейс — это ваша сестра?

— Не-е-ет, — вдруг нахмурилась она, словно Брендон сказал что-то оскорбительное. — Ее убил Вик. Ах, если бы Сэм мог предполагать!

— Кто такой Сэм?

— Брат Вика! — выпалила она и, замолчав, уставилась на него.

Брендон вздохнул — разговор с Лиз требовал изрядного запаса терпения.

— Нет, Лиз, похоже, так у нас не получится. Попробуйте рассказать сами.

— Господи, да у меня столько всего в голове!

Брендон почувствовал, что начинает уставать. Все-таки по телефону она говорила куда продуктивнее. К несчастью, он не успел детально ознакомиться с делом и теперь, чтобы хоть что-то понять, вынужден был вытягивать подробности из миссис Кларк.

«Для чего еще она годится, кроме постели? Может быть, она хорошая мать? И что находил в ней Стивен? — в который раз подумал Брендон. — Ведь на протяжении стольких лет он любил ее одну. Да, любовь зла…»

— Понимаете, Лиз, — снова начал Брендон, — я бы сейчас хотел уяснить общую картину… Я ведь не веду это дело.

— А почему вы его не ведете?

— Простите?

— У вас получилось бы гораздо лучше, — с наивной улыбкой сказала она.

Брендон повел головой и откашлялся.

— Я не веду это дело, потому что ваша сестра наняла другого адвоката — не меня, — медленно проговорил он, стараясь, чтобы его слова прозвучали максимально корректно.

— А вы знаете этого адвоката? — спросила Лиз.

— Да, я немного знаком с ним: это Остин Ламмерт, недавно он выиграл громкое дело о киднеппинге.

— Он хороший защитник?

— Что я могу сказать… Звезд с неба не хватает, выполняет все, что от него требуется, но не более. Он не из тех, кто будет вкладывать душу в свою работу. А в нашем деле это иногда сказывается роковым образом. Но это ваш выбор.

— А нельзя сделать так, чтобы вы тоже взяли это дело?

— Нет, это исключено.

— Жаль, — вздохнула Лиз. — Ну а если… просто из интереса?

Брендон с трудом сдерживал растущее раздражение. Любую другую, будь она, к примеру, даже его клиенткой, он бы сейчас послал подальше.

— Защита обвиняемого — серьезная работа, а не развлечение! — громко произнес он.

Лиз испуганно заморгала.

«При всех прочих обстоятельствах приятнее все-таки иметь более соображающую супругу», — решил Брендон.

— Лиз, — сказал он тоном ниже, — раз уж вы пригласили меня… Начните хотя бы с того… Просто расскажите о семье вашей сестры.

— Да-да… я постараюсь… — На этот раз Лиз начала говорить более связно, почти не замолкая в течение получаса, так что Брендону уже не приходилось каждую минуту ее переспрашивать.

«Слава богу!» — мысленно перекрестился он.

Лиз рассказывала долго — с отступлениями и обилием бесполезных подробностей. У Брендона давно выработалась привычка слушать подобные излияния вполуха. Чтобы не терять попусту времени, он продолжал обдумывать текущие дела, зная, что внимание сработает в нужный момент, выудив из словесной мишуры самое важное. Перед адвокатом постепенно проступала картина трагедии целой семьи, а его подсознание уже выстраивало в четкий ряд мотивы, улики, алиби, автоматически расставляя по местам фигуры в новой игре.

— Я все хорошо объяснила? — Лиз смотрела вопросительно, часто хлопая длинными ресницами.

— Да, вполне, спасибо. Значит, Виктор Дадли убил свою невестку, будучи с ней в интимной связи… Тяжелое обвинение, — мрачно резюмировал О’Брайан. — Лиз, как вы думаете, — спросил он, выдержав короткую паузу, — почему после смерти мистера Чарльза Дадли младший сын остался с носом?

— Ну, не совсем так… Хотя по сравнению с тем, сколько получил Сэм, Вику достались сущие крохи.

— Виктор был с отцом в плохих отношениях?

— Нет! — возмущенно ответила Лиз. — Просто в их семье такая традиция: всё наследует старший сын. Содержание завещания было известно заранее. Никого из родственников это не удивило — все уважали волю мистера Дадли.

— Понятно. У братьев большая разница в возрасте?

— По-моему… — протянула Лиз, глазами поискав ответ на потолке, — четыре года.

— Они ладили между собой?

— Да.

— Их отношения как-то изменились после смерти отца?

— Нисколько… — испуганно протянула Лиз. Ей вдруг показалось, что она на допросе или же ее проверяют на детекторе лжи, и если она ляпнет сейчас что-нибудь невпопад, случится непоправимое. Но с какой стати и почему, ответить она бы не смогла.

— Чем занимаются оба брата? — продолжал Брендон.

Лиз тупо уставилась на него, словно не слышала вопроса. Адвокату пришлось кашлянуть, чтобы вывести ее из ступора.

— Сэм был торговым представителем… в компании отца, — промямлила наконец Лиз, — теперь он глава компании, а Вик работает… то есть работал… ой, я забыла… кажется, он окончил химический факультет.

О’Брайан кивнул и, прекратив расспросы, на минуту задумался. Лиз облегченно вздохнула и вновь осмелела:

— Знаете, Брендон, мне почему-то кажется… Нет — я уверена!

— В чем? — автоматически отреагировал он.

— Вик не виноват! — выпалила она. — Правда-правда! Мое чутье меня никогда не подводит.

Брендон грустно улыбнулся:

— Чтобы выиграть дело, одного чутья недостаточно. Много лет назад, защищая Стивена, я тоже чувствовал, что он не виноват. Но, как вы знаете, я тогда проиграл…

— Да, — расстроенно кивнула Лиз, — значит, Вика все равно осудят? Нет никаких шансов?

— Шансы есть даже у висельника… — «Хотя бы шанс вдохнуть еще один глоток воздуха», — подумал про себя Брендон.

Лиз смотрела умоляюще:

— Помогите Вику выпутаться. Вы сможете его спасти!

— Помочь могу пока только советом — участвовать в процессе не имею права. На суде постараюсь быть. Но это еще не скоро — следствие только началось.

— Да, сестра сообщила мне, что они ждут результатов каких-то важных экспертиз.

— В любом случае, Лиз, — сказал Брендон, поднимаясь, — держите меня в курсе. При моей занятости я могу что-то упустить.

Глава 2

— Подсудимый, что вы делали в день убийства?

— В тот день… мы с Грейс встретились…

— Встреча произошла в квартире на *…-стрит? Около дома № 318 были припаркованы две машины — миссис Грейс Дадли и ваша.

— Да, мы приехали туда на своих машинах, но встретились чуть раньше.

— Где? Во сколько?

— Днем, в три часа, в сквере на *…-авеню. Потом мы вместе пообедали.

— В котором часу вы приехали на *…-стрит?

— Около… около пяти.

— Вы зашли в квартиру и закрыли за собой дверь?

— Да.

— У кого, кроме вас, были ключи от квартиры?

— Только у нас двоих.

— Почему же потом дверь оказалась незапертой?

— Наверное… ее оставил открытой убийца…

— Как же убийца смог проникнуть в квартиру? На замке не обнаружено следов взлома.

— Может быть… он украл ключ…

— У кого из вас и каким образом?

— Я не знаю…

— А вы хорошо помните, что закрывали дверь?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

Каждый раз, бывая в доме Кларков, О’Брайан насквозь пропитывался ароматом цветов. Сейчас — в начале лета — запах ощущался особенно сильно, будто перед отъездом его опрыскали розовой водой. Поэтому на обратном пути он то и дело улыбался, хотя размышлял о предметах далеко не веселых. Мысленно прокручивая новую семейную драму, Брендон старался подробнее представить ее участников. Получалось пока с трудом — ведь перед ним был лишь финал истории, схема, в которую можно уложить все что угодно.

К моменту трагических событий их главный герой — Виктор Дадли — был успешен в делах, счастлив в семье, на чистом небосклоне его жизненного пути нельзя было разглядеть ни облачка.

Окружающие считали Вика человеком слова. Прямодушие, ровный, податливый характер располагали к нему людей. Не имея каких-то вредных привычек, Вик Дадли все же иногда становился рабом своих маленьких слабостей. Так, еще со школьных лет он все время что-нибудь собирал: то бейсбольные карточки, то замочки от банок с пепси, то стеклянные шарики для игры в маблз[7] и тому подобную мелочь. Конечно, это нельзя было назвать серьезным коллекционированием, но за приглянувшуюся безделушку Вик, уже будучи взрослым мужчиной, мог выложить любые деньги.

Вик Дадли имел тонкое сложение, светлые глаза и волосы, черты — мягкие и некрупные — гармонично сочетались на гладком овальном лице. Он знал, что недурен собой, но преимуществом этим пользовался редко. В юности, бывало, даже смущался от мысли, что Бог наградил его столь благообразной наружностью.

Вик не слыл сердцеедом. Свою Трини он повстречал, когда оба были почти детьми, и по сей день продолжал нежно любить ее. Он женился еще студентом. Родители были против его ранней женитьбы, но препятствовать намерениям сына не стали. Чарльз Дадли привык в жизни всего добиваться сам, поэтому считал, что в двадцать один год человек уже в состоянии отвечать за свои поступки и распоряжаться собственной судьбой. Он оплачивал учебу Вика в университете, но больше не давал ни цента, будучи уверен, что и так делает для сына достаточно.

Все годы обучения Вик подрабатывал на непритязательных должностях — от разносчика пиццы до санитара, — стараясь, чтобы занятость не отражалась на успеваемости. Жена тоже работала, окончив фармацевтический колледж. Семья, в общем, не бедствовала, но как только появились дети, денег в доме стало в обрез.

Несмотря на все трудности, Вик успешно окончил университетский курс и начал работать в одном из отделений отцовской компании. Лаборатория, в которой он вскоре получил место заместителя начальника, занималась разработкой новых медицинских препаратов. К тому времени сыновья немного подросли, жена снова устроилась на работу, и они зажили обычной жизнью среднестатистической американской семьи. Трудовые будни, торопливые сборы по утрам, препирания из-за того, чья очередь отвозить мальчиков в детский сад, к концу дня — телефонные споры по аналогичному поводу, вечные автомобильные пробки по пути на работу и обратно, вечером — совместный, иногда довольно поздний ужин и — после того, как дети уснут — долгое сидение в обнимку перед телевизором под чипсово-попкорновое хрумканье. В уик-энд, естественно, шопинг, барбекю на природе, а в праздники — поездки к родственникам. Жизнь текла размеренно и, казалось, была расписана на много лет вперед.

В то время как Вику никогда в голову не приходило обращаться за помощью к родителям, старший брат его, Сэм, часто пользовался их поддержкой — отчасти из-за проблем со здоровьем, отчасти потому, что знал, за какие рычажки в родительской душе надо подергать, чтобы деньги папы и мамы зазвенели в кармане.

Сэм женился позже брата, когда у того уже родились оба сына. Своим выбором он удивил всех: Сэм Дадли отхватил красотку, каких поискать, к тому же весьма небедную. Впрочем, последнее большой роли не играло — в брачном договоре, который они заключили, первым пунктом стояло, что своими деньгами каждый распоряжается самостоятельно.

Когда Сэм представил родне свою невесту, все ахнули: Грейс Хейворд и в самом деле была женщиной шикарной. При взгляде на нее сразу возникала мысль: «Нашелся же счастливчик, которому досталось такое сокровище!» Рядом с будущей женой старший из братьев Дадли — субтильный, среднего роста — казался еще тоньше и ниже. Вытянутым худощавым лицом с глубокими складками, залегшими вдоль скул, Сэм производил впечатление человека замкнутого и немногословного, каковым на самом деле и был. Ко всему прочему из-за перенесенного в детстве заболевания он слегка прихрамывал. Сэм и Грейс были странной парой, и это слишком бросалось в глаза. Оставалось загадкой, чем Сэм Дадли мог привлечь красавицу Грейс. Разве что постелью?

Случилось так, что Вик познакомился с Грейс только на церемонии бракосочетания. И был сразу ослеплен: невеста брата предстала перед ним словно с обложки глянцевого журнала — белоснежное платье делало ее неотразимой. Формами новоиспеченную миссис Дадли Бог не обидел: ни излишней полноты, ни болезненной худобы, фигурка, что называется, «песочные часы» — пышная грудь, узкая талия, округлые бедра, — плюс длинные стройные ноги.

Но более всего впечатлили Вика ее волосы. Не собранные по обыкновению в сложную прическу, а лишь приподнятые и заколотые сзади, они искрились и переливались, как водопад в ночи. От природы неяркая брюнетка, волосы свои Грейс холила и лелеяла, избегая как травмирующего обесцвечивания, так и окраски, лишь время от времени придавая им различные модные оттенки. С ранней юности шелковистые, идеально прямые пряди были основным богатством ее внешности.

Любуясь волосами Грейс, Вик подумал о том, что короткие стрижки, выбритые черепа да лысины — какие бы дифирамбы им ни пели — на самом-то деле никого не украшают. В волосах великая сила — древние это знали.

И, конечно, Вику не потребовалось много времени, чтобы понять: Грейс принадлежит к разряду женщин, рожденных повелевать, женщин, одним взмахом ресниц заставляющих мужчин выполнять любые их прихоти. По сравнению с ней его Трини выглядела наивной простушкой. Впрочем, Вик был счастлив с женой и представить не мог, что окажется когда-нибудь в постели с таким совершенством, как Грейс!

А сама Грейс в это время дико скучала и томилась в ожидании хоть каких-то перемен в жизни. Замужество, к которому она так стремилась, оказалось нудным и бесцельным времяпрепровождением. Брачные узы представлялись ей теперь чем-то вроде серой паутины: попался — не рыпайся. Во-первых, бессмысленно: вырвешься из одной — угодишь в другую, во-вторых, жалко: паутинка такая тоненькая, а паук так старался…

Первый год Грейс еще удалось вытерпеть и сохранить мужу верность, но затем, поразмыслив, она решила, что посвящать всю себя семье — идиотизм. Надо, пока не поздно, взять от жизни все. Приняв на вооружение сей нехитрый императив, она тут же пустилась на поиски приключений и, наверстывая упущенное, закрутила три романа сразу: со случайно заглянувшим страховым агентом, с новым садовником, не пропустила даже молоденького посыльного из торговой фирмы.

Грейс действовала дерзко и виртуозно, она ловко обводила мужа вокруг пальца, так что у того не закрадывалось и тени сомнения. Грейс это даже веселило.

Пошустрив и немного пресытившись, она почувствовала, что ей хочется чего-то иного — может быть, более постоянных отношений, а может быть, более глубоких и романтических чувств… И тогда Грейс вспомнила про своего деверя. Еще на брачной церемонии из всей толпы она выделила именно его, Вика, хорошо запомнив неподдельный восторг на его лице. Они встретились тогда глазами, и, возможно, именно в ту минуту проскочила между ними первая искорка взаимного интереса. Однако время шло, а Вик никак себя не проявлял, и это при том, что возможностей остаться наедине и завести невзначай фривольную беседу было предостаточно. Поведением Вика Грейс осталась разочарована и даже чуточку оскорблена и уже решила навсегда обидеться, но тут в дело, как всегда, вмешался случай. На одном из семейных празднеств Грейс ненароком приняла Вика за Сэма. Оба брата были в тот вечер в темных, классического стиля костюмах, и со спины их легко было спутать. Грейс подошла сзади и решительно взяла Вика за локоть. Обернувшись и увидев жену брата, тот вздрогнул, но как-то слишком резко, чем озадачил Грейс.

Реакцию деверя она истолковала по-своему: если хочешь сдвинуть отношения с мертвой точки, пора брать инициативу на себя.

Еще одно обстоятельство заставило Грейс остановить на Вике свое внимание. На исходе был третий год их с Сэмом супружества, но Грейс пока еще ни разу не понадобился тест на беременность. И это при достаточно регулярном и незащищенном сексе с мужем. Все родственники и знакомые вели себя на редкость деликатно и не лезли к молодой чете с докучливыми расспросами. Сама Грейс беспокоилась лишь первые месяцы, а потом и вовсе забыла.

И вот теперь ей подумалось, что неплохо будет, если в их просторных апартаментах появится наконец бэби. Но, так как Господь не торопился дальше умножать род Дадли, Грейс рассудила, что можно пока взять какого-нибудь крошку из приюта. Однако стоило ей лишь намекнуть об этом мужу, как сразу стало ясно: Сэм Дадли категорически против усыновления и ждет появления собственного наследника.

Грейс погоревала чуточку и снова вернулась к мыслям о Вике. Деверь молод, смазлив и, уж надо думать, не промах в постели. Да к тому же он счастливый отец двоих здоровых детей… Грейс начала представлять Вика в разных пикантных ситуациях, и у нее потекли слюнки: адюльтер с братом мужа представлялся заманчивым приключением. Вик, похоже, натура тонкая — с ним будет прикольно!

А не убить ли ей двух зайцев разом и проверить заодно свою способность к деторождению? Это же намного быстрее и проще, чем нудные медицинские обследования. И не обойдется ни цента… Родить от мужа или от мужнина брата — разве не одно и то же? Чем не вариант?

И Грейс стала готовиться к наступлению. Главное, что сейчас требовалось, — остаться с Виком наедине. Более всего подходил для этой цели особняк свекра — место, полное укромных уголков.

Возможность представилась скоро. В следующем месяце мистер Дадли собирался отметить очередное торжество. Еще не так давно пышных празднеств в особняке Дадли не знали, жили почти затворнически. Мистер Чарльз был поглощен работой, миссис Джулия — воспитанием детей. Дни текли обычной чередой. В гости тоже ездили редко. Только после смерти жены Чарльз Дадли воспылал вдруг слабостью к шумным сборищам.

Сначала, по всей видимости, это был способ заглушить тоску, спастись от одиночества в большом доме, ставшем пустым и неуютным, едва только добрая жена и хозяйка покинула его. Но дальше — больше: мистер Дадли вошел во вкус. Будучи расчетливым и достаточно прижимистым господином, он к концу жизни превратился в настоящего транжиру. Особенно последнюю пару лет, когда Чарльз Дадли практически отошел от дел, передав управление компанией в руки старшего сына.

Теперь домашние празднества в особняке Дадли стали устраиваться по любому поводу и без оного, и следовали друг за другом с небольшими перерывами. Съезжались близкие родственники: братья, сватья, племянники всех мастей, затем друзья, знакомые, друзья знакомых, соседи, друзья соседей и так далее. Народу набиралось, как на большом дворцовом приеме. Но просторный трехэтажный особняк мистера Чарльза Дадли вмещал всех, оставляя при этом еще уйму «незанятого пространства»: балконы, веранды, галереи, лужайки перед домом, аллеи и беседки парка.

Но на сей раз повод для торжества был значительный — четверть века компании мистера Дадли. Естественно, сам Чарльз отверг рестораны со всеми их услугами и юбилей готовился отметить в собственном особняке. Была разослана добрая сотня официальных приглашений, два из которых, заверенные размашистой подписью главного виновника торжества, получили и братья Дадли.

Никто не подозревал тогда, что это шумное празднество станет для Чарльза Дадли последним: не прошло и двух месяцев, как он мирно скончался, уснув сном праведника у себя на веранде.

Едва Вик столкнулся с Грейс на ступенях отцовского дома, ее зовущий взгляд привел его в замешательство. Взгляд был дерзок, недвусмыслен и адресован, без сомнения, ему одному. Впрочем, Вик, обеспокоенный сейчас состоянием жены, ее затянувшейся депрессией, не склонен был придавать значения легкомысленным намекам.

У Трини и раньше случались периоды подавленности, перепады настроения, но, как правило, все ограничивалось неделей-двумя. На этот раз она уже месяц не разговаривала с мужем, детей под любым предлогом сплавляла к родне, а сама надолго забивалась в угол. Особенно тревожило Вика то, что жена отказывается от любой помощи и мгновенно переходит на крик, стоит ему только заговорить о докторе.

Своими опасениями он поделился с братом. Сэм терпеливо выслушал.

— Ты ее мало трахаешь, — констатировал он, когда Вик замолчал.

— Ты что?! — обалдел тот. — Да к ней сейчас и близко не подойти.

— Все это оттого, что ты ее мало трахаешь, — тоном, не терпящим возражения, повторил Сэм.

— Что же мне делать, если она говорит «Нет!» и поворачивается спиной?

— Когда женщина говорит «Нет!», это еще не значит, что она так думает. Насилие — вот к чему подсознательно стремится вся ее чувственность.

Вик с сомнением посмотрел на брата.

— Я не говорю, — продолжал Сэм, — что женщина мечтает быть избитой, но о мощном мужском насилии она грезит постоянно. Хотя может и не признаваться себе в этом. И потом… она все-таки твоя жена. Похоже, она из тех женщин, которым надо время от времени напоминать об этом. Поэтому бросай умничать, пойди и возьми ее.

— Я не могу, — покачал головой Вик.

Сэм тяжко вздохнул:

— Да пойми ты: насилие — бог живого мира! Половой акт есть акт насилия природы мужской над природой женской, и тем не менее он — основа всей жизни.

— Ты… так делаешь? — боязливо осведомился Вик.

Сэм хмыкнул в ответ:

— Все равно, рано или поздно — если не хочешь, чтобы дальше продолжалось в том же духе, — тебе придется прибегнуть к силе.

— Ни за что!

— Дурак! Больше мне нечего сказать, — спокойно резюмировал Сэм.

— Ведь я люблю ее!

Сэм посмотрел на брата и усмехнулся:

— Плохо ты ее любишь…

В особняк мистера Дадли Трини и Вик вошли чинно, под руку, медленно поднялись по лестнице на второй этаж, где их приветствовал сам виновник торжества, побранив при этом за то, что не привезли с собой внуков.

Вик принялся оправдываться:

— Папа, ну что таким малышам делать среди взрослых дядей-тетей?

Пока они разговаривали, Трини высвободила тихонько руку и ускользнула. Вик понял, что до конца вечера больше не увидит ее. Он вдруг почувствовал себя так одиноко…

Нельзя сказать, чтобы Вик тяжело переносил воздержание — на его здоровье это практически не сказывалось. Но вот грустно теперь становилось все чаще. Сама судьба подталкивала Вика Дадли к адюльтеру, и его несло вперед, как корабль на рифы.

Оставшись один, Вик отправился бродить по дому своего детства, который давно уже перестал быть родным. Многое с тех пор было здесь переделано, перестроено. Особняк Чарльза Дадли теперь больше походил на «Дворец приемов», чем на жилище одинокого вдовца, а тем более на тот дом, где когда-то жила дружная семья.

Вик поболтался в одной гостиной, завернул в другую — везде, на его взгляд, было слишком шумно и душно. Поднявшись выше, он без особой цели побрел по бесконечной анфиладе третьего этажа, пока в одной из комнат не натолкнулся на Грейс…

…Появление Грейс в доме свекра было похоже на приезд Золушки на бал: стоило ей войти — и все головы тут же повернулись в ее сторону. Хороший вкус и многолетняя привычка посвящать себе массу времени сделали свое дело. Да и потрудилась она, чего греха таить, изрядно.

Получив приглашение, Грейс ликовала: они с Виком увидятся в ближайший уик-энд! Всю неделю она провела в интенсивных поисках. Объездила десятки бутиков, перемерив добрую сотню платьев и не меньшее количество пар обуви, и лишь в последний день остановила свой выбор на предельно лаконичной модели — длинном облегающем платье из темно-синего бархата, с глубоким декольте спереди и сзади. К платью идеально подошел комплект: бриллиантовое колье и серьги — свадебный подарок Сэма, который Грейс впервые решила надеть.

Теперь самое время было заняться волосами. Грейс заново оттенила и немного укоротила их, заказав своему мастеру прямую челку до бровей. Как всегда, уйма времени ушла на макияж. И — вуаля! — образ соблазнительницы был готов.

Выходя из дома, Грейс остановилась перед большим — еще бабушкиным — зеркалом, висевшим в прихожей. Повернулась чуть влево, потом вправо. Прямые, будто из лазера выпущенные лучи от драгоценностей полосонули пространство слева и справа от нее.

«„Бриллианты неотразимы на синем“, — так, кажется, говорила бабушка? — Грейс тряхнула головой. Волосы сверкающей медно-красной волной заструились по плечам. — Нет, это я неотразима — в бриллиантах и в синем!»

…Грейс стояла посреди комнаты, лицом к Вику, рукой опершись о мраморный столик и выставив колено из бокового разреза платья. Ее красота — чуть-чуть холодноватая, но безупречная — манила и пугала его.

Она предстала перед ним, будто голливудская дива, ногой попирающая мозаичную звезду со своим именем. Казалось, еще мгновение — и защелкают наперебой фотокамеры, глаза заслепит от бесчисленных вспышек, и толпа назойливых репортеров с микрофонами кинется к ней.

Вик потряс головой, чтобы сбросить оцепенение.

— Мы здесь одни, — низким голосом произнесла Грейс, и в ту же секунду, сам не поняв как, он оказался рядом с ней — так близко, что мог разглядеть каждую жилку на гладкой, без единого изъяна коже и ощутить изысканный аромат, исходивший из глубины чересчур откровенного декольте.

Вик обхватил Грейс за талию, а она, медленно опустив руки ему на плечи, потянула его к балконным дверям. Не успел Вик опомниться, как уже страстный, стремительный поцелуй спаял их уста…

…Их жаркое слаженное дыхание переплеталось с гулом голосов, доносившихся снизу. Аромат обольщения перемешивался с ароматом ночного сада. Вик одуревал все больше: не отрываясь от пылающих губ, ласкал тугие, с напрягшимися сосками груди, другой рукой пытаясь расстегнуть молнию на платье. А Грейс все больше пьянела от его деликатной, но настойчивой нежности.

— Рви его! К чертовой матери, рви! — простонала она, распаленная дразнящей лаской через одежду.

— Что? — не понял он.

— Платье — рви! — выкрикнула Грейс, облокотившись на балконную решетку.

Она запрокинула голову, потом резко наклонилась вперед, волосы плавной струей прошелестели по его щеке. Вик больше себя не помнил. В одну секунду платье было сорвано. Дальше все произошло само собой — быстро и естественно, как всегда происходит в природе…

…Вик стоял, ухватившись за перила, и в упор смотрел на Грейс, но видел ее словно в тумане.

— Знаешь, сколько оно стоило? — хихикнула она, пытаясь натянуть на плечи обрывки платья.

— Что же… что же теперь делать? — спросил он, понемногу приходя в себя.

— А, плевать! Придумаем!

Они вернулись в комнату. Грейс огляделась.

— Что это? — спросила она, указывая на полный бокал, стоящий на подоконнике.

— Думаю… шампанское, — сказал Вик, оценив взглядом его форму.

— Прекрасно! — С этими словами Грейс схватила бокал и выплеснула на себя все содержимое. — Ах, ах, я облилась! Снимите с меня это мерзкое платье! Я не могу оставаться в мокром! — наигранно затараторила она, чмокнула Вика в ухо и, подняв бокал над головой, стремительно вышла.

«Слава богу, никто не видел», — повторял про себя Вик, возвращаясь в гостиную.

По прошествии двух дней он мало что помнил из недавнего приключения, а уж о продолжении и не помышлял. Разве мог он предположить, что этот, как ему казалось, случайный эпизод — начало бурного романа, который приведет обоих к роковой развязке…

Глава 3

— Мистер Поллак, вы работаете консьержем в доме № 318 по *…-стрит?

— Совершенно верно, пятый год.

— Вы дежурили в подъезде шестого мая 200* года?

— Да, я работал весь тот день. С утра была почта, как обычно, потом приходили посыльный, разносчик пиццы… Днем миссис Хант с верхнего этажа попросила приглядеть ненадолго за ее мопсом, потом…

— Спасибо, мистер Поллак. Расскажите суду о событиях, произошедших вечером.

— Да-да. Была пятница, а это сущее наказание, когда работаешь в уик-энд — в клубе «Ревущая сова» заводят музыку на всю катушку, так что стекла дрожат. И так до семи утра!

— Как же жители соседних домов терпят это?

— Не знаю, но в нашем доме большинство занятых квартир выходят окнами во двор, а там почти ничего не слышно. Всего в доме двенадцать квартир, но постоянно проживают только в пяти.

— Пользуется ли кто-то из жильцов вторым входом?

— Нет, сэр. Из-за ремонта вторую дверь временно закрыли.

— Все жильцы были дома в тот вечер?

— Да. Все были дома, никаких посторонних. Я прекрасно знаю каждого. Это честные и добропорядочные граждане. Кто бы мог подумать, что…

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

В начале недели Брендон О’Брайан, заехав по делам в окружной суд, повстречал в вестибюле Остина Ламмерта.

«На ловца и зверь бежит!» — подумал Брендон.

— Добрый день! — поздоровался он первым. — Мистер Ламмерт… А вы ведь учились в *…стоне, не правда ли?

Ламмерт остановился.

— Как вы догадались?

— По расцветке вашего галстука, — пошутил Брендон. — Как-то раз вы при мне упомянули своего учителя — профессора Дрейка.

— Значит, вы тоже окончили *…ский университет? — спросил Ламмерт, глядя снизу вверх на О’Брайана.

— Имел счастье. Но намного раньше вас. В ту пору Дрейк там еще не профессорствовал, а только учился.

— Что ж, рад встрече, — сказал Ламмерт, протягивая руку.

— Насколько понимаю, вы сейчас не очень заняты? — с места в карьер начал Брендон. — Что скажете насчет того, чтобы пообедать вместе?

— Да… но вы, кажется… — начал немного озадаченный Ламмерт.

— Мои дела не столь спешные, — заверил его О’Брайан, — и не позже, чем через четверть часа я собирался подкрепиться.

Тут он, по правде говоря, лукавил — дела у него были, и весьма срочные. И все же он решил урвать от них пару часов. Брендону не терпелось узнать Ламмерта поближе — самому, а не с чужих слов понять, что он за птица. Совместный ланч был как нельзя кстати.

Ламмерт продолжал недоуменно взирать на него.

— У меня есть на примете один ресторан, — продолжал Брендон. — Вы любите тайскую кухню?

— Честно говоря… не пробовал. Мне попадался на глаза только тайский фастфуд.

— Тогда пора восполнить пробел. Надеюсь, кухня китайская, японская вам знакома?

— Да-да, — воодушевился Ламмерт. — И в той, и в другой меня удивляет сочетаемость несочетаемого.

— Превосходно! — заключил Брендон, легонько подталкивая коллегу к выходу. — Теперь у вас будет возможность познакомиться с еще более оригинальными находками в том же направлении.

Остин Ламмерт раскрыл меню и растерянно в него уставился.

— Вы позволите? — с видом знатока предложил Брендон.

Остин без колебаний передал ему папку.

Пока О’Брайан делал заказ, Ламмерт скептически оглядывал помещение.

Ресторан, куда его заманил коллега, был своеобразен — он мало походил на восточные рестораны. Убранство простое, лаконичное и вполне американизированное. О Таиланде напоминали только развешенные по стенам офорты, расставленные по углам резные деревянные фигурки в виде то ли драконов, то ли диковинных животных, и поданная на стол посуда: блюда, миски, тарелки имели волнистые, выгнутые края, окаймленные синим витиеватым узором. В остальном ресторан соответствовал строгим классическим нормам: безукоризненно белые скатерти, подсвечники с длинными нетронутыми свечами, грациозные вазы с цветами на столах. По залу порхали официанты в белых блузах и черных жилетах.

Официант, их обслуживавший, оказался американцем азиатского происхождения. Но вот поварá, по всей видимости, были «привозные», либо длительно стажировавшиеся за рубежом. В любом случае, это были мастера своего дела: о том свидетельствовали непревзойденный экзотический вид и аромат блюд, вкус которых Ламмерту предстояло оценить.

— Странно… — сказал он, показывая на заставленный тарелками стол. — Они всегда так делают?

Брендон вскинул брови, будто не поняв вопроса. Потом, снисходительно улыбнувшись, пояснил:

— В тайской кухне не принята смена блюд. Все, включая десерт, подается на стол одновременно.

Ламмерт глянул недоверчиво.

— И в какой же последовательности это надо употреблять? — осторожно осведомился он.

— У тайцев полагается отведать всего понемногу и в любом порядке, но непременно заедая рисом. Они считают, что только таким образом — получая удовольствие от различных вкусовых сочетаний и консистенций — и нужно принимать пищу.

— Похоже, в Таиланде знают толк в еде.

— Да, не в пример нам, тайцы — великие гурманы! — вдохновенно комментировал Брендон. — У них на столе, кроме супа, обязательно должны быть и вареное, и жареное блюда — из мяса, рыбы, птицы; по меньшей мере, два десерта, причем один жидкий, а другой — сухой. Ну и, само собой, овощи, фрукты, зелень.

— Любопытно. Тогда приступим? — предложил Ламмерт.

— Охотно! — кивнул Брендон.

Они еще раз вспомнили университет, перебросились парой ничего не значащих фраз и на какое-то время занялись едой.

— Здесь не пользуются ножами? — спросил Ламмерт, рассматривая очередное блюдо — рулетики из свинины и креветок.

— Нет, перед приготовлением все продукты нарезаются на мелкие кусочки, поэтому ножей не требуется.

— Оригинально.

— Каковы ваши впечатления от тайских блюд? — спросил Брендон.

«Что ему надо? — думал в это время Ламмерт. — Ясно, что, предложив пообедать вместе, он не имел целью освежить воспоминания об университетской юности. О чем еще, кроме изысков тайской кухни, он намерен говорить?»

— Если в двух словах, то блюда острые, как перец, — ответил он.

Брендон улыбнулся и пристально посмотрел на Ламмерта, который исследовал ложкой содержимое экзотического супа.

В Остине Ламмерте все было среднее: он был среднего роста, среднего возраста — на вид меньше сорока, — имел среднюю, очень стандартную для его профессии внешность, хотя и не носил традиционных «адвокатских» очков; был, как положено, в дорогом деловом костюме. Пожалуй, единственное, что в нем запоминалось, — это быстрый и резкий взгляд холодных немигающих глаз.

— Мистер Ламмерт… — как бы невзначай начал Брендон, подливая себе соевого соуса.

— Можно просто Остин, — снисходительно разрешил тот.

— Да, благодарю… Так вот, Остин, я хотел бы поговорить с вами о деле, которое вы ведете. Вы будете защищать Виктора Дадли…

Ламмерт оторвал взгляд от еды и вопросительно посмотрел на коллегу.

— Вам может показаться, что я лезу в чужой огород… — продолжал О’Брайан.

— Напротив, вы — известный адвокат. Мне, наверное, следовало поблагодарить…

— Нет-нет! — запротестовал Брендон. — Воспринимайте меня сейчас не как юриста, а как частное лицо. Можете считать меня… дальним родственником обвиняемого.

Ламмерт смотрел выжидающе, все еще не понимая, откуда дует ветер.

— Я очень заинтересован в этом деле, — продолжал Брендон, — и уверяю вас: не ради денег.

Ламмерт поставил на стол стакан с кокосовым молоком. Небрежная ухмылка чуть тронула его тонкие губы и тут же исчезла.

— Знаете, какую свою коронную фразу произнес бы профессор Дрейк, услыхав ваши слова?

— Нет. Озвучьте, будьте добры.

— Он сказал бы: «Покажите мне адвоката, которого не интересуют деньги, — и я скажу, что это плохой адвокат!»

— Что ж, — проговорил Брендон, — Дрейк учил вас жизни. Эта фраза не столь цинична, какой кажется на первый взгляд. Здравая практичность не имеет ничего общего с продажностью. Она — одна из составляющих успеха в нашей профессии. Видите ли, когда я сказал, что беспокоюсь не ради денег, я имел в виду несколько иное…

«Собирается ли О’Брайан предложить что-то конкретное? Сомнительно, чтобы он стал с ходу раскрывать свои карты», — думал Ламмерт, ковыряясь вилкой в злосчастных рулетиках.

— Не волнуйтесь, дело это предельно простое, — сказал он. — Моего опыта с лихвой хватит, чтобы с ним справиться.

— Вы сможете выиграть процесс?

— Я не стал бы говорить заранее… — покачал головой Ламмерт. — Моя роль в данном случае сводится к тому, чтобы отстаивать интересы обвиняемого, а не добиваться его оправдания.

— Да? — с иронией произнес Брендон. — Вина вашего подзащитного еще не доказана, а вы уже, кажется, записываете его в преступники?

Ламмерт отодвинул тарелку с рулетиками и нахмурился:

— Мистер О’Брайан, у вас богатейшая практика — признайтесь: разве в ста случаях из ста вы могли добиться оправдания своих клиентов?

— Нет, конечно. Но за последние двадцать лет у меня не было ни одного смертного приговора.

— Неужели? — скептически улыбнулся Ламмерт.

— Даже если смертный приговор и выносился, то впоследствии мне удавалось добиться его отмены и смягчения наказания. Ни один из моих клиентов за это время не был казнен!

— Это еще не значит, что ни один из них не заслуживал смерти, — невзначай бросил Ламмерт, не подозревая, что в эту секунду наступает на любимую мозоль своего собеседника.

— Никто не заслуживает смерти! Смерть, как и жизнь, нельзя заслужить! — громко произнес О’Брайан. — Да, большинство моих подзащитных заслуживали наказания. На-ка-за-ни-я! Но не смерти!

— Вы сторонник отмены смертной казни? — усмехнулся Ламмерт.

— Да! — с жаром ответил Брендон. — Меня ужасает всякая иная — а более всего аргументированная — точка зрения по этому вопросу. Уверен: через десяток лет наши потомки будут диву даваться, какие дикости мы творили!

— О-о! Как вы категоричны! — разулыбался Ламмерт. — Все-таки общественное мнение до сих пор на стороне смертной казни.

— Общественное мнение — ненадежная основа в решении сложных проблем. Оно подвержено манипулированию. Нам не удастся отменить смертную казнь, если мы будем дожидаться, когда общественное мнение для этого созреет!

— Смертная казнь — превентивная[8] мера, — поучительно заметил Ламмерт. — Она сдерживает рост преступности в стране.

О’Брайан сдвинул брови, раздумывая, стоит ли сейчас вступать в полемику.

— Есть нечто глубоко порочное в том, — тихо проговорил он, — когда одного человека наказывают в назидание другим.

— Никто не наказывается просто так, — пожал плечами Ламмерт. — Преступник лишь расплачивается за понесенную обществом потерю.

— Нельзя жизнью расплатиться за смерть, потому что от этого не возвратится жизнь утраченная… — все так же тихо продолжал Брендон. — Да и сама казнь, строго говоря, — не наказание. Всякое наказание преступника прекращается с его смертью. Скорее, это конфискация. Только вот ценность, которую мы конфискуем, не поддается определению.

— Может быть. Но надо учитывать, что в людях всегда присутствует справедливая жажда мести. В этом случае она…

— Месть?! — вскричал Брендон. — Боже упаси! Принципиально недопустимый мотив для наказания! Мы же с вами цивилизованные люди! Принимая месть в качестве законного обоснования смертной казни, мы тем самым оправдываем и легализуем ветхозаветное «око за око»!

— Я иного мнения. Удовлетворение от того, что злодей получил по заслугам, — это нормальное человеческое чувство.

— Вы способны испытывать удовлетворение, когда приведен в исполнение очередной приговор? Радуетесь, узнав о гибели живого существа? Где же ваше христианское сострадание?

— Если это маньяк или серийный убийца, о каком сострадании речь? — пожал плечами Ламмерт.

— Сколько бы мы ни казнили, ничего не изменится! — зло отрезал О’Брайан. — Убийства — любого рода и свойства — не прекратятся, пока существует род человеческий. Вы будете удовлетворены тем, что убийца исчезнет с лица земли, а общество сможет наконец спокойно вздохнуть. Да, он исчезнет, но буквально тут же в другом месте появится такой же, который сразу займет его место — природа, как известно, пустоты не терпит! Убивать преступников во имя искоренения преступности — это почти то же, что убивать сумасшедших, надеясь таким образом избавить мир от сумасшествия!

Ламмерт нахмурился и прекратил трапезу.

— Хорошо, — немного помолчав, продолжал Брендон. — Давайте иначе: если на вас нападет тигр, а у вас с собой ружье — вы застрелите тигра, если набросится гремучая змея, а в руках у вас палка — вы забьете змею, так?

— Смешные примеры! Дай бог, чтобы у меня в этот момент оказалось и то и другое!

— Да, здесь вы защищали себя и тех, кто, возможно, был с вами рядом. Но, убив, устранив источник угрозы, что вы испытаете? Неужели удовлетворение? И если была бы возможность избежать уничтожения живой твари, разве бы вы ее отвергли? Уверен: вы бы не стали тогда убивать.

— Преступники — не животные. Они не заслуживают даже сравнения с последними! Животные действуют инстинктивно, а человек совершает преступление осознанно.

— Если бы… — как бы про себя проговорил Брендон.

— То есть?

— Я говорю: если бы так было всегда… — Он глубоко вздохнул. — Чтобы понять, что чувствует человек в момент убийства, недостаточно представить себя на его месте — для этого нужно самому убить!

Ламмерт чуть не подавился: «Черт побери! Неизвестно, до чего еще договорится этот умник! Если уж ему так захотелось поболтать на темы морали и нравственности, незачем было тащить меня в это… в эту забегаловку!»

Остин Ламмерт был раздражен жгучей едой, раздражен беседой. Но сам Брендон О’Брайан раздражал его еще больше — и с каждой минутой все сильнее.

— Еще в школьные годы, — заговорил Брендон после минутного раздумья, — я прочел книгу об известных адвокатах, вошедших в историю. И знаете, кто из них запомнился мне больше остальных? Нет, вовсе не отец-основатель Джефферсон,[9] не великий Линкольн[10] и, конечно же, не кубинский диктатор Кастро. А один француз…

— Лафайет?[11] — подсказал Ламмерт, обрадованный тем, что накал беседы несколько спал.

— Бог мой, Остин! — воскликнул Брендон. — Что вы делали в университете — ворон ловили? Школьники знают больше.

— Когда речь заходит о французах в истории, у нас обычно вспоминают Лафайета, — обиженно пробурчал Ламмерт.

— Маркиз де Лафайет никогда не был адвокатом! А имел я в виду не менее известного его современника Максимильена Робеспьера.[12] Да-да, Французская революция! Так вот, Робеспьер — несмотря на то, что сам, придя к власти, отправил на гильотину не один десяток политических противников, — сравнивал смертную казнь с убийством младенца: преступник так же беззащитен перед обществом, как младенец перед взрослым человеком.

— Видимо, за это высказывание его вскоре и обезглавили! — рассмеялся Ламмерт в уверенности, что удачно сострил. — Но мы с вами, Брендон, слава богу, не во Франции. А французы-то — кто мог подумать! — такой галантный и жизнерадостный народ — и такая кровожадность!

— Да… — задумчиво произнес Брендон, — у нас все совершается куда как пристойнее… Не прольется и капли крови. Даже во время расстрела — там, где он еще практикуется, — на полу стелется коврик, моментально впитывающий кровь. Чтобы ничем не осквернить освященное законом убийство, мы теперь, готовя осужденных к казни, надеваем на них памперсы, затыкаем анус и завязываем глаза. Может быть, это как-то облегчает их участь? Увы! Скорей наоборот! Это делается для нас — это мы не хотим видеть ничего такого — с нашей точки зрения непристойного, что могло бы испортить всю возвышенность момента. Момента торжествующей Справедливости!.. Но на самом-то деле… — Брендон замолк, не окончив фразы.

Стоило ему только заговорить о леденящих душу подробностях, как тут же все казни, на которых он присутствовал, всплыли в памяти, начиная, конечно, с той давней, на которой должны были убить Стивена Кларка. Тогда О’Брайан впервые оказался на казни своего подзащитного. Потрясение, испытанное в тот день, перевернуло все его представления о добре и зле.

«Боже мой, как это было давно! Сколько воды утекло… Целая жизнь прошла». Брендон вздохнул и, заметив, что Остин Ламмерт нетерпеливо ерзает на стуле, продолжил:

— Я был не на одной казни… — зрелище не для слабонервных! — и наблюдал за свидетелями. Люди ведут себя по-разному. Почти всегда встречаются такие, кто будто минуту назад сообразил, куда попал и что за цирк сейчас начнется. Многие смотрят в пол, в сторону, закрывают глаза. Некоторые — и вовсе не из числа родственников казнимого — даже плачут. А знаете почему? Потому что планомерно умертвить здорового, в полном уме и рассудке человека — это противоречащий природе акт! Ведь мы же боимся! Боимся посмотреть в глаза того, кого мы казним!

Ламмерта передернуло от этих слов. Раздражение, нараставшее в нем, перешло уже все границы. Оба давно забыли о еде: острота пряных тайских блюд не шла ни в какое сравнение с той остротой, которой достигла их беседа.

— Многие смертники — из тех, кто уже не надеется выйти на свободу, — сами ратуют за смертную казнь, — сказал Ламмерт, в надежде, что его слова подействуют на О’Брайана отрезвляюще. — Пожизненное заключение, которое вы, как я понимаю, предлагаете, — очень суровое наказание. Может быть, гуманнее лишать их жизни, чем до конца дней держать за решеткой?

— Господи, Ламмерт! — вскричал Брендон. — Вдумайтесь в то, что вы сейчас сказали: гуманнее убить! Гуманность и убийство — это взаимоисключающие слова, они не могут стоять рядом, но у вас тем не менее оказываются! «Гуманнее убить»! — то есть «убить, чтобы избавить от мучений»? Что это — разновидность эвтаназии? Убийство во благо, убийство во имя человечности?! Абсурд! — Брендон разгоряченно дернул галстук.

— Лично я не считаю эвтаназию абсурдом. И первый бы голосовал за ее разрешение, — сказал Ламмерт, довольный тем, что может наконец показать свою «продвинутость».

Брендон тяжело посмотрел на него:

— Вы переводите разговор в иную плоскость. Хотя… как это ни прискорбно, между эвтаназией и смертной казнью действительно много общего. Так много, что у нас теперь сплошь и рядом «эвтаназией» именуют смертельную инъекцию! При законодательном закреплении права на эвтаназию возникают те же проблемы, что и в случае смертной казни, а именно: возможность ошибок, намеренных нарушений и — что самое ужасное — необратимость совершенного! Перейти грань, отделяющую предполагаемое благо от преступления, и там, и там очень легко. Споры вокруг эвтаназии ведутся давно, а многие ли страны ее разрешили?

Ламмерт, взмахнув рукой, попытался завершить разговор. Но О’Брайан с жаром продолжал, не давая тому и рта раскрыть. Он уже не мог остановиться, не выговорившись до конца.

— Разные моралисты толкуют нам о том, что все равно — рано или поздно — справедливость восторжествует. Но ведь если будет казнен невиновный, ни о каком восстановлении справедливости в отношении него речь уже не идет! А ведь такая возможность существует всегда. Вы адвокат, и лучше других должны это понимать.

Ламмерт зло посмотрел на О’Брайана.

— Мы с вами все-таки служители закона, и не нам… — попытался вставить он.

— Законы? Люди могли бы устанавливать их, только если бы сами были праведны, как боги! — громко завершил Брендон и, вздохнув, добавил: — Да, кстати, о Франции: смертную казнь там отменили еще в тысяча девятьсот восемьдесят первом году…

— Что вы от меня хотите? — ледяным тоном произнес Остин Ламмерт.

— Исходя из формальных признаков инкриминируемого Дадли преступления, — чуть помедлив, проговорил Брендон, — ему грозит высшая мера…

— Весьма вероятно, — пожал плечами Ламмерт.

— Вы говорите об этом так спокойно? У вашего клиента еще вчера была прекрасная семья, дети, престижная работа и полное отсутствие поводов для совершения преступления. Думали вы над этим? Представляете ли вы хоть немного, что за человек ваш подзащитный?

Ламмерт презрительно ухмыльнулся:

— Догадываюсь, что вам не знаком и второй постулат Дрейка, — он выдержал тягучую паузу и медленно произнес: — «Покажите мне адвоката, которого интересует личность его клиента, — и я скажу, что это…»

— Да, я очень плохой адвокат, мистер Ламмерт! — резко оборвал его Брендон. — А вы — талантливый ученик своего учителя! Надо обладать незаурядным талантом, чтобы защищать человека, на которого вам глубоко плевать!

— Что вы так шумите? — зашипел на него Ламмерт. — Поберегите пыл для зала суда, когда будете выступать на очередном процессе. А пока… — Ламмерт брезгливо отодвинул от себя тарелку, — не стоит вам, как вы сами выразились, «лезть в чужой огород»… В одном могу вас уверить: на этом деле я не заработаю состояния, мистер О’Брайан. — Ламмерт торопливо расплатился и встал. — Всего доброго! Спасибо за компанию. Да — и за тайскую кухню.

— Мистер Ламмерт, постойте! — опомнился Брендон. — Надеюсь, вы понимаете: разговор должен остаться между нами…

Ламмерт состроил презрительную гримасу и, резко развернувшись, зашагал к выходу.

Едва Ламмерт ушел, Брендон поднялся и вышел следом. Он был очень раздосадован. Нечасто, но случалось с ним так, что — когда речь заходила о глубоко волновавших его проблемах — он терял контроль над ситуацией и позволял надавать себе тумаков. Брендон считал обостренную чувствительность большим изъяном в своем характере, но за всю жизнь избавиться от нее так и не сумел.

О’Брайан искренне сожалел, что разговор не удался. Он не только не достиг цели, но, вероятно, даже в лице Ламмерта нажил себе врага — и если не теперешнего, то будущего…

Да, Брендон О’Брайан был недоволен собой! Но еще больше его удручала надменность, сквозившая в каждом слове его коллеги. Остин Ламмерт был неискренен с ним. В его устах рассуждения о таких понятиях, как вина, справедливость и тому подобное, выглядели, по меньшей мере, странными. «Выигрыш любой ценой, любыми способами и средствами!» — вот девиз, достойный ученика профессора Дрейка. Но Ламмерт изначально настроен на проигрыш… Почему? Сомневается в своих силах? Нет, не скажешь… Наоборот — самоуверен, даже слишком, несмотря на то, что его послужной список в уголовных делах совсем невелик. Мимоходом Брендон навел справки: до того, как заняться частной практикой, Ламмерт долго трудился в одной сомнительной фирме, помогая ей увиливать от налогов.

Почему адвокат убежден в бесперспективности дела Дадли? Ведь случаев абсолютно безнадежных, как известно, не бывает. В любом деле встречаются мелкие неясности, неувязки, ухватившись за которые, защита неминуемо одерживает верх. И на этот раз такие неувязки наверняка отыщутся. Ламмерт это прекрасно знает, так же, как и то, что от людей его профессии порой зависит очень многое, если не сказать всё! Конечно, адвокату придется потрудиться, хорошо потрудиться! Возможно, Ламмерта не вполне удовлетворяет гонорар, который он сумел запросить? Не исключены и другие варианты… Над этим стоит подумать…

После разговора с коллегой О’Брайан чувствовал себя совсем разбитым, понимая, что в дальнейшем с Остином Ламмертом надо держать ухо востро.

Глава 4

— А теперь, подсудимый, поведайте нам, с какого времени вы состояли в любовной связи с убитой, как часто происходили ваши встречи?

— Да… мы встречались… около года… с прошлой весны…

— Местом ваших свиданий была квартира на *…-стрит?

— Да.

— Вступая в связь с миссис Грейс Дадли, понимали ли вы, что тем самым не только попираете моральные основы нашего общества, но и попросту — не побоюсь этого слова — обворовываете родного брата?

— Я не собирался отнимать у него Грейс. Мы… просто любили друг друга…

— Вы знали, что миссис Дадли беременна?

— Да, знал… Грейс сказала мне сразу… как только почувствовала.

— То есть, не менее чем за две недели до ее гибели?

— Да… примерно так.

— Как вы отнеслись к этому известию?

— Мне трудно ответить…

— Вернее, трудно сказать правду? Подобная новость любого повергнет в шок. А в таком состоянии многое можно натворить…

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

На сотрудничество с Ламмертом рассчитывать теперь не приходилось. Поэтому Брендон, не очень надеясь на достоверность сведений, полученных от Лиз, сам принялся наводить справки — пока самые общие — о семействе Дадли. И в первую очередь — об убитой Грейс Хейворд Дадли.

Ее отец, ныне покойный Генри Хейворд, владел солидным пакетом акций крупной строительной компании. Мистер Хейворд был женат четырежды, и только последний брак — с молоденькой, но слабой здоровьем топ-моделью — принес потомство. Грейс, вскоре после рождения оставшаяся без матери, была единственной дочерью, избалованной и заласканной. А в пятнадцать лет, после смерти мистера Хейворда, оказалась и единственной его наследницей.

Грейс имела престижный диплом *…ского университета по специальности «Английская филология», но со дня его получения диплом пылился в рамочке на стене давно не отпиравшегося отцовского кабинета.

Мисс Хейворд вышла замуж на двадцать пятом году жизни, а ее брак с Сэмом Дадли продлился пять лет. Сэма и Грейс, по всей видимости, сблизило лишь то, что оба они занимали достаточно высокую ступеньку социальной лестницы.

Впрочем, это, как и многое другое, Брендон О’Брайан мог только предполагать. О взаимоотношениях Грейс Хейворд и Виктора Дадли, о том, чтó и когда толкнуло их в объятия друг друга, Брендону оставалось лишь фантазировать.

…Роман их развивался стремительно. Достигнув желаемого — поймав рыбку в сети, Грейс уже не собиралась ее отпускать. Она приложила максимум энергии, чтобы заставить Вика встретиться вновь.

Поначалу он был в смятении. Можно сказать, что Вик впервые изменял жене, поэтому теперь наедине с ней чувствовал себя не в своей тарелке. Но как только встречи с Грейс стали регулярными, угрызения совести быстро улетучились.

Если уж человек захочет найти оправдание своим поступкам, то всегда его отыщет.

«Что такого? — размышлял Вик, возвращаясь с очередного свидания. — Миллионы христиан по всему миру имели и имеют любовниц, оставаясь при этом примерными мужьями. Они счастливы со своими женами и не терзаются муками совести. А я ведь жену люблю!»

И он не лукавил: Трини, семья — это было святое. Но Грейс… совсем другая — особенная женщина. Все с ней было не так как с женой, все по-иному — непредсказуемо, загадочно. Все возбуждало и затягивало глубже.

В постели Грейс оказалась взрывной и неистовой. При этом, вопреки ожиданию, ей совсем не требовались завершающие ласки. Едва только все заканчивалось, она равнодушно отворачивалась. Оргазм действовал на Грейс так же, как и на большинство мужчин: она тут же засыпала.

В противоположность жене любовница отлично разбиралась в тонкостях парфюмерии. С первого же вечера Вика заворожил томный, волнующий аромат Грейс, и искусно подобранную композицию он принял за естественный запах ее кожи.

Поток новых, неведомых ранее ощущений нахлынул на него. Вик даже не сразу понял, что случайный эпизод обернулся увлечением, а увлечение переросло в любовь.

Сперва они встречались в отеле. Через месяц Грейс сняла для свиданий шикарную пятикомнатную квартиру. Но Вик — из соображений конспирации — нашел другую, подальше от центра и поскромнее.

Хотя отношения с Трини худо-бедно наладились, с Грейс Вик чувствовал себя намного свободнее.

…Она повернулась на спину. Копна золотистых шелковых волос нимбом рассыпалась по подушке.

— Грейси, — прошептал Вик, наклоняясь над ней, — тебе не надоела моя болтовня?

— Нет, — ответила Грейс, — тебя приятно слушать, как и всех милых людей, даже если они говорят глупости.

На столь экстравагантное одобрение Вик не обиделся.

— Тогда послушай еще. — Он приподнялся на локте, набрал побольше воздуха и, подражая «авторскому исполнению», нараспев прочел:

— Я люблю твои глаза по вечерам, Волосы по матовым плечам, Поцелуев нежных звон, А в полуночь — сладкий стон.

Грейс расхохоталась:

— Сам сочинил?

— Ну да… — покраснел Вик. — Это про нас с тобой…

— Когда ж это мы залеживались до полуночи, а? — Грейс поднялась с кровати и потянулась за бельем. — Застегни, стихоплет! — скомандовала она, повернувшись спиной.

— Ты, наверное, не любишь поэзию? — осторожно предположил Вик, мучаясь с тугой застежкой.

— Почему? Вот, пожалуйста, — Грейс снова развернулась к Вику и, прикрыв рукой его гениталии, произнесла: «Ах!» — потом, подняв глаза вверх, продекламировала:

— Я члена вашего рукой коснулась грубо, Чтоб смыть кощунство, я даю обет: К угоднику спаломничают губы И зацелуют святотатства след.

Грейс наклонилась и поцеловала Вика в причинное место.

— Видишь: могу не хуже тебя!

— Но… это не твое… — покачал он головой. — Это же… Шекспир?[13]

— Да — в моей интерпретации. Как на твой вкус?

— По-моему, не очень… — признался Вик.

— Ну, твои стишки тоже не шедевр, — бросила Грейс, вставая.

— Наверное… Но они от души…

Слушая их разговор, можно было решить, что Вик смертельно обижен. На самом же деле никогда не был он так восторженно счастлив, как сейчас.

Однажды Грейс призналась Вику, что до него у нее был любовник, который оказался сатанистом.

— Как ты узнала? — изумился Вик.

— Сам сказал.

— И продолжала с ним встречаться?

— Знаешь, — мечтательно пропела она, — это так щекотало нервы… Да и в постели он был умелец…

В эту минуту Вик вдруг ощутил сильную, неподдельную ревность, что могло означать лишь одно: его чувство к Грейс искренно и глубоко.

— Ты же… рассталась с ним? — взволнованно произнес он.

— Да, — ответила Грейс. — Сатана разлучил нас.

Вик нахмурился, глядя, как она медленно одевается, словно испытывая его терпение. Он едва сдерживался, но молчал.

— Мой бешеный любовничек, — наконец вновь заговорила она, — сгорел вместе со своей страстью, да с еще полусотней соратников. Они собирались где-то на окраине, в подвале заброшенного дома. Для своих ритуалов разводили огонь. Видимо, что-то вспыхнуло, загорелось. В подвал вела одна металлическая дверь, которую заклинило… — Грейс подошла к окну и отдернула штору.

— Ужас…

— Да уж — куда уж! — кисло сострила она. — Это было в прошлом году, в Вальпургиеву ночь — их праздник.[14] А ужасы, кстати, здорово возбуждают — не хуже, чем кровавые зрелища. Хотела бы я хоть на минуту оказаться в Колизее Древнего Рима… Думаю, публика на трибунах кончала там через одного, пока резвые парни на арене мочили друг друга. — Она вернулась к сидевшему на кровати Вику и провела ладонью по его ровной груди: — В гладиаторы не годишься — безобразие!

Он взял ее руку в свою:

— Ты горевала о нем?

— Нет.

— Почему?

Грейс пожала плечами.

— И обо мне не будешь? — спросил он тихо.

Грейс пропустила вопрос мимо ушей.

— Видишь ли, — нехотя проговорила она, — любая женщина мнит себя богиней и хочет, чтобы ее не просто лелеяли, на руках носили, но чтобы ей поклонялись. Если же тебе без конца твердят, что не могут тобой насытиться, тут уж не любовь, а голод какой-то! Такая страсть быстро приедается. Будто лежишь на тарелке, а на тебя сверху капают его сладострастные слюни. М-да… — виновато улыбнулась Грейс, заметив, что картинка, ею нарисованная, получилась чересчур скабрезной.

Вик с сомнением посмотрел на нее: уж для кого-кого, а для Грейс любовь как раз и была чем-то вроде пищи. К чувственным наслаждениям она подходила как гурман, которого влекут блюда экзотических, еще не отведанных кухонь.

— В общем, страсть скоро испарилась, и все свелось к одному чревоугодию. Вот! — закончила она.

— Моя любовь — не голод, — покачал головой Вик.

— Да, твоя любовь — жажда!

Он усмехнулся и опустил глаза. Грейс попала в точку: Вик теперь не просто любил, желал ее, он ее жаждал.

Вик без устали упивался Грейс, не в силах унять своей жажды, которая иссушала его все сильнее. Так, что ему иногда бывало не по себе: в неутолимом чувстве к Грейс таилось что-то зловещее…

Спустя год чувства их не остыли. Вик Дадли и Грейс Хейворд привязались друг к другу, и обоим теперь казалось, что они знакомы чуть ли ни с детства.

И вот, наконец, настал день, когда Грейс, радостно улыбаясь, сообщила своему любовнику, что беременна. Эту новость Вик воспринял как внезапный удар стихии. Захлебываясь в потоках любви, он напрочь оторвался от реальности, и ни разу за все это время не посетила его мысль о возможных последствиях.

В том, что Грейс забеременела не от мужа, сомнений не было. Сэм почти месяц проболел, потом пару недель был в отъезде, благодаря чему любовники смогли встречаться чаще обычного. Результат не заставил себя долго ждать…

— Кого бы ты хотел, — игриво спросила Грейс, — мальчика или девочку?

— А ты… уже узнала?

— Нет, пока еще рано, — улыбнулась она. — Я хочу дочку. Я назову ее Агатой.

— Да… красиво… — проговорил Вик растерянно. — Но… ты могла бы спросить меня…

Грейс лишь руками взмахнула:

— Вик, ты только подумай: ведь мы с тобой создадим новую жизнь! Сотворим ее — из ничего, понимаешь? Как боги!

— Ты уверена, что хочешь ребенка?

Но Грейс не слушала:

— Мы будем как боги, Вик, как боги! — твердила она.

Вик зажал виски руками:

— А Сэм? Он не заподозрит?

— Не волнуйся, — успокоила его Грейс, — я обо всем позаботилась: вчера вечером мы были вместе. Сэму не в чем сомневаться.

— Все-таки этот ребенок не будет ему чужой… — размышлял Вик вслух.

— Да, конечно. Но об этом первая сказала я! — заявила Грейс, совсем забыв, что так она только думала.

Вик печально посмотрел на нее.

Эйфория закончилась. Впереди же пока неясно вырисовывались грядущие проблемы…

Глава 5

— Подсудимый, а теперь расскажите, что произошло вечером шестого мая в квартире на *…-стрит?

— Да… сейчас… Громко стукнула дверь, и он вошел…

— Вы с миссис Грейс Дадли услышали стук и перестали заниматься любовью?

— Да…

— Вошедший угрожал вам?

— Он громко кричал, размахивая пистолетом. Я попытался защитить Грейс, и тогда он выстрелил в меня.

— Постарайтесь припомнить: что говорил убийца, обращаясь к миссис Дадли?

— Не знаю… кажется, он… упрекал ее в неверности.

— В неверности? Кто же посмеет предъявлять такие претензии замужней женщине, кроме ее законного супруга?

— Может быть… это какой-нибудь давний знакомый…

— Предположим. Как миссис Дадли реагировала на его слова? Отвечала ли она что-нибудь?

— Нет… то есть… я не помню… Грейс была очень напугана.

— Называла ли она его по имени?

— Не помню…

— Этот человек все время стоял у двери?

— Да, все время.

— Миссис Дадли была найдена в дальнем углу комнаты, вы — около кровати.

— Да, Грейс сразу вскочила и отбежала к окну.

— Окно находится справа от двери, а вы лежали слева. Как же в таком случае вы могли заслонить ее собой?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

После встречи с О’Брайаном Ламмерт не находил себе места. Если сначала он был польщен вниманием известного адвоката к своей скромной персоне, то теперь терзался вопросами: какая заинтересованность у О’Брайана в предстоящем процессе, не ведет ли он двойную игру? Неизвестно еще, какие подводные рифы могут скрываться за возвышенными речами коллеги о гуманности. А так как рыльце у Ламмерта часто бывало в пуху, напугался он не на шутку.

Сейчас, аккуратно выруливая по тенистым улочкам *…стона — города университетской юности, — Остин Ламмерт ехал к профессору Дрейку, с которым созвонился вчера вечером. Но даже предвкушение встречи с любимым учителем не способно было избавить его от невеселых мыслей.

Профессор юридического факультета Фрэнсис Дрейк был крепкого сложения брюнет, лет около шестидесяти. Благодаря пышной, с проседью шевелюре, окладистой бороде и ехидно смотрящим черным глазкам в облике Дрейка проглядывало что-то авантюрно-пиратское. Как и его полный тезка,[15] профессор был человеком энергичным, деятельным, однако для карьеры пирата ему помешала бы излишняя полнота. Но что поделаешь — другие времена!

Ламмерт нашел профессора в гостиной. Тот поприветствовал его кивком головы, стоя на лесенке, приставленной к шкафу, и поглощенный приведением в порядок своих бесчисленных коллекций. Собственно, за этим занятием профессора можно было застать дома всегда, если только он не готовился к ответственной лекции или не корпел над очередным печатным трудом.

Дрейк слыл страстным коллекционером. Казалось, что он собирает все на свете. Может, так оно и было. В собраниях профессора числились картины и вазы, мебель и фарфоровые статуэтки, побрякушки аборигенов тихоокеанских островов и энтомологические редкости. Естественно, что о такой традиционной мелочи, как монеты, марки, открытки, не стоит и упоминать — всего было навалом, вплоть до откровенной дряни типа пуговиц и пивных крышек — этого барахла у профессора водилось несметное количество. Неизвестно, правда, были ли коллекции должным образом систематизированы, но хранились они чрезвычайно аккуратно: все тщательно сортировалось и раскладывалось по коробочкам, расклеивалось по альбомам, а также расставлялось, развешивалось, размещалось в доме всеми возможными способами. Это было собирательство редкой широты и размаха! В сравнении с ним маленькие наборы мелочей Виктора Дадли выглядели ребячеством. Однако и тому, и другому было хорошо знакомо чувство, роднящее всех собиральщиков на свете, — всесокрушающее и непобедимое желание заполучить в свою коллекцию очередной экземпляр.

Уход за коллекциями Дрейк никому не доверял, сокровища свои не пылесосил, а пыль с них бережно сметал, сдувал, стряхивал, поэтому процесс уборки никогда не прекращался. В такой обстановке в основном и происходили беседы профессора со студентами, коллегами и с каждым, кто посещал его дом, отчего у окружающих создавалось впечатление, будто Дрейк увлечен вовсе не коллекционированием, а смахиванием пыли.

Надо сказать, что профессор Дрейк не вполне соответствовал представлению Ламмерта о стандартном преподавателе. Следовать во всем стандарту было основной заповедью Остина Ламмерта, несоблюдение которой он прощал, пожалуй, одному только профессору. Ведь именно благодаря его помощи Ламмерт вышел, наконец, из тени неизвестности и на пятом десятке вдруг сделался модным адвокатом. Немудрено, что Фрэнсис Дрейк был в глазах Остина Ламмерта «царем и богом юриспруденции».

— Брендон О’Брайан? Как не знать? — Профессор снял с полки очередную коробочку и повертел ее в руках, пытаясь определить, где верх. — И чем же он вас озадачил?

Ламмерт откашлялся, прежде чем начать:

— Ну, во-первых, вместо того, чтобы прислать своего поверенного или помощника, О’Брайан настоял на личной беседе с глазу на глаз. И потом… он просто замучил меня проповедью о смертной казни.

— О’Брайан — ярый аболиционист.[16] — Дрейк с силой дунул на коробочку и поставил ее обратно. — Слава богу, что он не стремится во власть, иначе его стараниями мы бы давно уже присоединились к тринадцати «милосердным» штатам.[17] Кстати, — профессор испытующе глянул на своего бывшего студента, — вы, наверное, помните интересный эпизод из его блестящей биографии, когда О’Брайан сам чуть было не угодил за решетку?

Остин Ламмерт вытаращил глаза и весь обратился в слух. Дрейк неторопливо спустился с лесенки и, приоткрыв застекленный шкафчик, вынул из него пупырчатую раковину.

— У вас никудышная память, Ламмерт, — покачал он головой. — На одной из лекций — не сомневаюсь, что вы на ней присутствовали, — я упоминал этот случай.

Пока Дрейк заботливо протирал створки раковины, Ламмерт хмурил лоб, силясь вспомнить, о чем толкует профессор.

— Удивляюсь, — продолжал тот, — как такое сногсшибательное событие не получило широкой огласки! Чуть раньше СМИ устроили столько трескотни о неудавшейся казни Стивена Кларка, того самого клиента, из-за которого… — Дрейк на минуту прервался: страдальческий вид собеседника говорил о том, что требуются разъяснения.

Фрэнсис Дрейк не питал иллюзий по поводу интеллектуальных и профессиональных качеств своего бывшего студента: тот никогда способностями не блистал, науки брал, что называется, задним местом. Но то, что Ламмерт, как губка, впитывал все его наработки и вынянченные идеи, очень тешило самолюбие профессора. Посему Дрейк снисходительно терпел частые наезды пустоголового ученика и, немного морщась, подкидывал ему время от времени пару-тройку скороспелых советов.

— Там была довольно запутанная история… — продолжил Дрейк, ставя раковину на прежнее место. — В двух словах: О’Брайан способствовал побегу своего уже осужденного клиента, был привлечен к ответственности за укрывательство и пытался выпутаться, сваливая все на шантаж. Хотя кто кого там шантажировал — еще вопрос! О’Брайана ждали крупные неприятности, но… дальше перетолков в узких судейских кругах дело не пошло. Впрочем, ему уже тогда благоволили власти предержащие… — Профессор опять поглядел на Ламмерта: тот вытянулся в струнку, боясь пропустить хотя бы слово. Дрейк усмехнулся: — Хотите знать мое мнение о нем? О’Брайан — недалекий везунчик, идеалист, смотрящий на мир сквозь призму своих дурацких принципов. Многие, кажется, считают его высоким профессионалом. Я не из их числа! — Дрейк со звоном сложил и поставил в угол лестницу. — Вот вы, Ламмерт, стали бы укрывать сбежавшего преступника?

— Я пока еще в своем уме, профессор! — отрапортовал тот.

— Вот именно, — хмыкнул Дрейк. — А О’Брайан, видимо, считал, что спасти негодяя от смерти — дело чести. И, надо признать, в плену своих извращенных представлений о добре и зле он пребывает до сих пор.

Профессор подошел к каминной полке и, пододвинув ближе к краю фарфоровую балерину, провел кисточкой по вскинутой ножке. Потом, улыбаясь, повернул статуэтку боком. Похоже, вытирание пыли было для него только поводом прикоснуться лишний раз к своим сокровищам.

Ламмерт с глуповатым выражением лица следил за действиями профессора.

Дрейк глянул весело:

— И что теперь? О’Брайан желает, чтобы вы плясали под его дудку?

— Я не до конца понял… Мистер О’Брайан был чересчур эмоционален тогда. Вроде бы он в родстве с моим клиентом.

— Ну, это несложно проверить.

— Да, конечно… Но то, что вы рассказали мне, профессор, — это большое подспорье. Не люблю, когда на меня давят во время работы.

Дрейк положил кисточку и встал спиной к камину, скрестив руки на груди, — сегодняшняя уборка была закончена.

— Согласен, — подтвердил он, — мерзкое ощущение. Но все же иногда… приходится с ним мириться. Вернее… как бы вам сказать… стоит научиться его не замечать. Вы меня понимаете?

— Да, профессор, — заученно кивнул Ламмерт.

— Что-нибудь еще? — покосился на него Дрейк. — Нужен совет — вы ведь за этим приехали?

— Нет-нет! На этот раз нет, — поспешил заверить Ламмерт. — Дело предельно простое. Я уже все продумал — хоть сейчас на заседание. Я вам очень благодарен, профессор!

Дрейк довольно улыбнулся:

— Не стоит, Ламмерт. Заезжайте. Да, и еще… будьте внимательны: О’Брайан — юрист… — у Дрейка так и не выговорилось «хороший», и он, цокнув языком, завершил: — добротный.

Вопреки уверенности Дрейка О’Брайан не всегда был аболиционистом. Долгое время он придерживался того же мнения, что и большинство, и смертную казнь считал мерой суровой, но необходимой и действенной.

Конечно, ничто в нашей жизни не происходит мгновенно, и у каждого изменения есть свой «подготовительный период». Для О’Брайана таким периодом стали первые десять лет адвокатской практики. Но на вопрос, когда магнитная ось его взглядов сменила полярность, он мог ответить точно: весной 198* года Брендону стукнуло тридцать три, и именно тогда у него появился новый клиент — Стивен Кларк…

Встреча с этим неординарным человеком заставила О’Брайана многое переоценить и переосмыслить в жизни.

Глава 6

— Виктор Дэниэл Дадли, признаете ли вы себя виновным в убийстве Грейс Хейворд Дадли, совершенном шестого мая 200* года?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Пять месяцев со дня первого визита О’Брайана к Лиз Кларк пролетели быстро. Слушания по делу Виктора Дадли должны были состояться в конце октября. К началу процесса О’Брайан изучил все доступные материалы, не раз еще побывал у Лиз, познакомился с миссис Тринити Дадли, кроме адвоката Ламмерта побеседовал с рядом других причастных к делу лиц — короче говоря, предпринял все, что было возможно в его статусе стороннего наблюдателя. Не сделал он только одного — не встретился с Виктором Дадли.

Что-то все время отводило: деловые встречи, поездки, непредвиденные обстоятельства. Пару недель назад О’Брайан уже позвонил было в тюрьму, но ему ответили, что обвиняемый Дадли загрипповал и свидания с ним временно отменяются. Какие-то силы постоянно отталкивали Брендона от Вика, и вполне вероятно, что источник, их питавший, таился в его же подсознании. Где-то в глубине Брендон считал, что разговор с обвиняемым лишь исказит истинную картину происшедшего, которая, как ему казалось, начала перед ним вырисовываться.

…О’Брайан сидел в правой половине зала суда, ближе к присяжным, и наблюдал всю гамму переживаний на лице подсудимого: недоумение и покорность, отчаяние и надежду, страх и отрешенность, быстро сменявших друг друга. Что это: гениальная игра или истинные чувства? Вначале Брендон не мог отделаться от мысли, что воспринимает сегодняшний процесс как нечто зрелищно-театральное, — скорее фарс, а не трагедию. Однако чем дальше продвигалось заседание, тем быстрее меркли эмоции Дадли, сменившись вскоре одной — тяжелой подавленностью.

На суде обвиняемые ведут себя по-разному. Но в большинстве своем это обычные люди, и редко кому из них удается сохранять спокойствие под напором испытующих взглядов. Впрочем, встречаются и «рекордсмены самообладания». Трудно сказать, что помогает человеку, когда он оказывается в незавидном положении подсудимого: внутренние качества, стойкая уверенность в собственной правоте или что-то иное…

Стоило О’Брайану ненадолго задуматься, как тут же в его памяти всплыл тот давний процесс, на котором подсудимым был Стивен Кларк… А ведь все происходило в этом же зале суда. Да, конечно, именно здесь… Брендон глянул по сторонам, и ему вдруг почудилось, что он перенесся на десятилетия назад. Удивительно, но он до сих пор помнил все в деталях, даже те скупые фразы, которыми они со Стивеном обменивались во время заседания. Тогда они еще были друг для друга только адвокатом и клиентом. Странно представить!

— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.

— Я не буду говорить, скажи ты, как надо.

— Ваша честь, мой подзащитный отказывается от последнего слова.

Мог хотя бы сейчас сказать, что раскаиваешься. Я ведь тебя просил!

— Я не раскаиваюсь.

— Решение будет не в твою пользу.

— Оно будет таким в любом случае.

— Да, но приговор…

— Стивен Джадж Кларк, суд присяжных признал вас виновным в убийстве первой степени с отягчающими обстоятельствами, посему…

…Молодому, полному сил и энергии человеку, в котором жизнь бьет ключом, вдруг объявляют, что очень скоро — такого-то числа, в таком-то месте и в такой-то час — он умрет. Дикость! В это невозможно поверить! Стив, наверное, и не поверил — очень уж спокойным он выглядел в ту минуту.

— Ну что: комедия окончена? Чего ты побледнел, Брендон? Ждал новостей повеселее?

— Я думал… будет хотя бы пожизненное…

— Да? И что бы я, интересно, делал с этим пожизненным?

— Ладно… не отчаивайся! У меня уже все готово — завтра же я подам апелляцию.

— Ты очень на нее рассчитываешь?

— Да. Она составлена грамотно. У нас есть шансы. Зачем ты отказался от последнего слова? Уверен: это повлияло на приговор. Сказал бы только, что не хотел этого. Что тебе стоило?

— Но… я хотел этого! Не надо апелляции, Брендон…

Когда произнесли приговор, О’Брайан почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица. Хотя уже с середины процесса стало ясно, что провал неизбежен, он все равно надеялся на удачу, надеялся до последнего. Но присяжные поверили тогда подсудимому, а не ему, защитнику…

Кому поверят они сегодня?..

Присяжные… с окаменелыми лицами — все как на подбор! Подбором присяжных можно добиться желаемого вердикта как для защиты, так и для обвинения. Обычно это делается в заведомо глухих делах — с сомнительными уликами, отсутствием свидетелей. Вряд ли такая необходимость была сегодня.

То, что жюри присяжных подобрано в пользу обвинения, Брендон заметил сразу. Не было в нем ни сердобольных старушек, традиционно сочувствующих молодым людям, ни мужчин в возрасте подсудимого, от которых можно ожидать понимания. Из двенадцати присяжных трое были афроамериканцами, двое — латиноамериканцами. И это в «белом» штате, где процент цветного населения невысок! Причем женщин в жюри оказалось восемь, то есть в два раза больше, чем мужчин. А дамы, как известно, существа безжалостные… Похоже, кому-то очень нужно, чтобы Дадли ни при каких условиях не оказался оправдан.

«Суд над всеми преступлениями, кроме государственных, должен быть судом присяжных»,[18] а потому его следует принять как некую божественную данность: как день и ночь, море и твердь, небо и звезды на нем!

Но вся беда в том, что присяжные — тоже обыкновенные люди. Каких бы моральных устоев заседатели ни придерживались, на их решение в большей степени влияет рост налогов, сварливый шеф, подрастающие дети, а еще — цены на бензин, наводнение в соседнем штате и пронесшийся где-нибудь за две тысячи миль торнадо, и даже то, не слишком ли поздно и плотно они вчера поужинали.

«„Суд присяжных состоит из двенадцати человек, которые собираются, чтобы решить, чей адвокат лучше“, — припомнилось О’Брайану. — Кто это сказал? Наверняка американец!»[19]

Брендон и прежде задавался вопросом, как это можно: прийти с улицы и спустя несколько часов решить чью-то судьбу? Участь присяжных всегда казалась ему незавидной, при том, конечно, что каждый из них сознает, какой груз ответственности взваливает на свои плечи, садясь в кресло за лакированной перегородкой. Иначе… «Пожалуй, присяжных стоит водить на экзекуции — в приказном порядке, — подумал он. — Чтоб еще до принятия присяги они знали: присутствовать при казни человека, которого они признáют виновным, — их святая обязанность! Некоторые из них после этого — уж точно! — не смогут до конца дней своих спокойно заснуть. И возможно, желающих исполнить „почетную гражданскую обязанность“ тогда сильно поубавится».

О’Брайан снова поглядел на Дадли — тот походил сейчас на человека, безропотно принявшего свою участь. Судья обратился к Вику с очередным вопросом, но тот ничего не ответил, низко опустив голову. Брендону передалось ощущение полной безысходности и покинутости, от него исходившее, и он почувствовал, что помимо воли начинает сопереживать подсудимому.

Виктор Дадли будто повторял сейчас трагическую судьбу Стивена Кларка.

«Ба! Да они ведь родственники! — вспомнил Брендон. — Хотя и не кровные, конечно… Такие разные внешне и по характеру… Но как много схожего в их судьбах! Оба убили близких им женщин, оба осуждены…» — Сомнений в том, что сегодня будет вынесен обвинительный вердикт, у Брендона уже не оставалось. — «Но Стивен отчаянно твердил, что убил он, а Вик наперекор всему кричит об обратном… А были ли они знакомы? По всей видимости… Дадли женат уже семь лет. Надо же: почти совпадает с женитьбой Кларка. Как все переплетено в этом мире!..»

2

Виктор Дадли, естественно, был знаком со Стивеном Кларком. Они изредка сталкивались — в основном на семейных торжествах, — едва кивнув друг другу при встрече. Трини и Лиз начали тесно общаться только последние несколько лет — когда миссис Кларк уже стала вдовой. Побеседовать с глазу на глаз Вику и Стиву суждено было лишь единожды — на юбилее мистера Чарльза Дадли в январе 200* года, ровно за три месяца до смерти Кларка.

Весь тот вечер жена занималась гостями, и Вик, не любивший многолюдные сборища, будучи предоставлен сам себе, держался подальше от говорливых родных. В поисках уединения он забрел, наконец, в одну из дальних комнат отцовского дома, где и застал Кларка, тоже без своей дражайшей половины. Его именитый родственник, в белом с сиреневатым отливом костюме, вальяжно рассевшись на диване, потягивал виски с содовой. Это был представительный мужчина лет сорока, с копной волнистых светло-каштановых волос и проницательным взглядом.

Вику не раз приходилось слышать разговоры о Стивене Кларке, о его непростой судьбе. Большинство из них Вик, как всегда, пропускал мимо ушей, запомнилось ему только, что, по мнению окружающих, Стивен — человек захватывающе интересный. И вот невзначай представилась возможность побеседовать. Но у Вика вдруг перехватило дыхание, и он оробел, как школьник.

Завораживало уже то, что Кларк был писателем. С детства у Вика сложилось представление о писателях как о не совсем обычных людях. Для него романисты были кем-то вроде «поводырей по Зазеркалью», потому что они многие вещи понимают глубже, чем простые смертные. Именно писателям дано и видеть, и слышать, и знать то, что другим неведомо, и ходить туда, куда другим заказано. Несомненно, что этому способствовала мать Вика, миссис Джулия Дадли, которая много читала им с братом, начиная с самого раннего возраста, и не только сказки, но и всякие взрослые истории, сопровождая чтение подробными комментариями и рассказами о людях, их сочинивших.

Кларк, уловив смущение Вика, смотрел иронично-выжидающе. Не заговорить сейчас выглядело бы просто невежливо.

— Скажите… — Вик запнулся, не зная, как учтивее обратиться: по имени или лучше: «мистер Кларк»? — Скажите, а как это — быть писателем? Можно ли этому научить?

— Научить писать? — переспросил Стивен. — Конечно! Это так же просто, как выучить зайца стучать на барабане.

— Вы шутите, а я серьезно спросил.

— Я тоже серьезно, — ответил Кларк, ставя стакан на столик. — Садитесь, — он рукой указал на стоящее рядом кресло.

Вик покорно сел.

— Вот что я скажу вам, молодой человек, — продолжил Стивен, поглядев пристально на собеседника. — В нашем деле желающих учить хоть отбавляй. Они надают вам кучу советов, уговорят тоннами «глотать» чужие книги, чтобы набраться в них опыта, скажут, что писать нужно от зари до зари и изо дня в день. Насуют разных учебников о том, как «делать бестселлеры», и тому подобное. Мой вам совет: выкиньте все это из головы! Учебники здесь не помогут. Просто сядьте и попробуйте что-нибудь написать. И если начнет получаться, если в какой-то момент почувствуете, что вас затянуло, что не в силах оторваться — это ваше! С того времени не слушайте больше никого, кроме себя самого. Пишите столько, сколько хотите, когда хотите и о чем хотите. Подражать вначале вы будете обязательно, даже если за всю жизнь прочли не более десятка книг. Потом это пройдет. Всё! Остальные рецепты ненадежны и далеко не универсальны. И будьте готовы, что дальше идти придется одному. Писательство — путь долгий и одинокий.

Кларк снова взял в руки стакан. Вик во все глаза смотрел на него.

— Да, спасибо… А в чем все-таки секрет успеха?

— Секрет? — рассмеялся Стивен. — Для меня иногда большой секрет, как заставить себя приняться за дело! Простите, забыл ваше имя…

— Вик.

— Так вот, Вик. Когда я сажусь работать, то работаю как одержимый. И всегда пишу только то, что чувствую, не думая о деньгах и славе. Других секретов у меня нет! — заверил Кларк.

Вик опустил глаза, не выдержав его насмешливого взгляда.

— Но… я не знаю, с чего начать. О чем писать?

— Вы не оригинальны, Вик! — ответил Стивен. — Точно таким же вопросом задавался и я когда-то. Давайте так: возьмите для начала крутую харизматичную личность и сочините о ней какую-нибудь невероятную историю. Уверяю вас: читателю это понравится. Американцы любят яркого, сильного, пускай даже неправдоподобного героя. Вас сразу заметят и станут ждать продолжения. А дальше все пойдет по накатанной дорожке.

Вик поблагодарил улыбкой и, расхрабрившись, спросил:

— Вы не пишете стихов?

Стивен покачал головой.

— А у меня иногда получаются…

— И с юных лет аккуратно записываете их в тетрадь, которую прячете под подушкой?

— Вы опять смеетесь…

— Нет, Вик, не обижайтесь! Просто я хочу, чтоб вы поняли: писать «в стол» — самое пустое занятие. Раз есть у вас что-то за душой, смело бросайте это в мир. Тогда только и узнáете цену своим виршам. Даже если окажется, что они никуда не годятся, — все равно: как минимум найдете хоть одного, но своего читателя.

— На всяк товар купец найдется? — вяло усмехнулся Вик.

— Хотя бы и так. Но очень может быть, что этот ваш читатель будет стоить целой толпы… И знайте: урок нужен в первую очередь вам. А иначе будете без конца блуждать в потемках собственных рефлексий. Не существует «писателей для себя». Это шизофрения.

Кларк испытующе смотрел на собеседника, откинув руку на спинку дивана. Вик снова потерялся под его взглядом, не зная, чем продолжить разговор. Повисла неловкая пауза. По правде сказать, он не был готов к беседе на столь отвлеченную и туманную тему, как творчество.

Стивен, похоже, понял это:

— А ведь мы с вами, кажется, родственники?

— Да, — подтвердил Вик, — свояки. — И, заметив, что Кларк нахмурился, пояснил: — Наши жены — сестры.

— Вот как! — радостно подхватил Стивен. — Значит, мы друзья по несчастью? Скажите, Вик: ваша жена часто вам изменяет?

— Изменяет? — удивился Вик. — Нет!

— Как так «нет»? Они же сестры. Вы еще скажите, что вы у нее первый! — с вызовом бросил Кларк.

— Именно так… — ответил ошарашенный Вик.

Стивен отпил немного виски:

— Ни в чем нельзя быть уверенным до конца, Вик. Даже в том, что кирпич, которому суждено упасть на вашу голову, упадет на нее как следует, — изрек он и, поняв, что Вик озадачен его словами, продолжил: — Но не волнуйтесь, всё не так страшно. Главное — твердо знать: она ваша! И тогда… ее легкие измены, — Стивен поднял вверх стакан, — вы можете утопить в половине стакана виски.

— Вы много пьете, — неожиданно для себя ляпнул Вик.

— Однако, молодой человек… вам не откажешь в правдолюбии! И вы всегда так: говорите то, что думаете?

— Простите… — стушевался Вик, — я не хотел…

— Да ладно, я пошутил, — приободрил его Стивен. — Я не обижаюсь по пустякам. А что до выпивки, то, во-первых, «много» — понятие относительное. И потом… я столько лет не мог взять в рот ни капли…

— Из-за болезни? — простодушно спросил Вик.

— Болезнь? — усмехнулся Стивен. — Да… пожалуй… и притом тяжелая!

«Над чем он опять смеется? Или мне показалось?» — подумал Вик. Стивен Кларк производил на него двоякое впечатление — притягивал и вместе с тем подавлял.

— …Спасало только курево, — чуть помолчав, добавил Стивен, чем окончательно сбил Вика с толку.

— Просто… когда вы работаете… — начал тот.

— Вы хотите знать, на трезвую ли голову я пишу? Отнюдь. Обычно одна-две рюмки неразбавленного скотча — и я готов к деятельности, — то ли в шутку, то ли всерьез поделился Кларк. — Впрочем, это не для каждого, — с этими словами он допил свой стакан до дна.

В эту минуту, слепя яркими блестками, которыми было усыпано ее короткое черное платье, в комнату влетела миссис Трини Дадли.

— Вик, вот ты где! Опять увиливаешь, — прервала она их затянувшийся разговор. — Меня уже замучили вопросами: куда подевался младший сын мистера Дадли? Ты почему мобильник с собой не берешь? Простите, мистер Кларк, но мы сегодня принимаем гостей…

Стивен понимающе кивнул.

Вообще-то, без помощи невестки прекрасно обошлись бы как сам Чарльз Дадли, так и его гости. В доме было полно прислуги — и постоянной, и специально нанятой по случаю торжества. Но Трини на этот раз добровольно взвалила на себя обязанности хозяйки. Роль владелицы большого особняка была так мила сердцу Трини Дадли, что она не уставала примерять ее на себя и, казалось, ради этого была бы не прочь из невестки хозяина переквалифицироваться в его жены.

Трини махнула Вику рукой, чтобы тот не задерживался, и исчезла.

— Ваша жена — бойкая особа, — заметил Стивен. — Ну что ж, Вик, договорились: что-нибудь напишете — приносите. Поглядим. Рад был побеседовать!

Вик кивнул и, поднявшись, направился к двери. На пороге Кларк окликнул его:

— И вообще, Вик, будьте активнее — действуйте! Или заведите себе любовницу.

3

Суд продолжился после недолгого перерыва. Садясь на прежнее место, О’Брайан только сейчас заметил рядом с собой миссис Тринити Дадли — она коротко кивнула ему. Взгляд у нее был суровый.

«Подсудимый упорно отрицает свою вину — несомненно, тут приложил руку Ламмерт, — продолжал размышлять Брендон. — Для защиты, в отсутствие веских доказательств, подобная тактика иногда оказывается спасительной. Но… при сегодняшнем составе жюри… — Брендон обвел взглядом застывшие лица заседателей, — скорее все будет наоборот… Если бы Дадли признался, то еще мог бы рассчитывать на их снисхождение», — подумал он, уловив перемену в настроении присяжных.

С одной стороны, виновность Вика трудно было оспаривать — она лежала на поверхности. Чувствовалось, что все уже в зале — от судьи до секретаря — не сомневаются в ней. С другой стороны, Брендона все-таки кое-что смущало…

В первую очередь, чтобы совершить столь тяжкое преступление, надо иметь веские причины. К убийству могли привести и какие-нибудь сложные обстоятельства. Ни того, ни другого у подсудимого, казалось, не было. Кроме того, Вик совсем не походил на классического «любовника-ревнивца». Обвинение же делало ставку именно на эту версию: «Убийство с целью замести следы».

Спору нет — внешность обманчива. На своем веку О’Брайан повидал немало и сам мог порассказать о серийных убийцах с лицами херувимов. Но все же большого труда стоило представить Вика в роли злодея, стреляющего в безоружную женщину, губящего и свою любовь, и свое будущее дитя. Для присяжных это могло стать решающим аргументом к оправданию подсудимого, если бы не полное отсутствие у него алиби на фоне достаточно полного совпадения всех улик.

Не было ли чего-то еще, что могло подтолкнуть его к убийству? Чувствовалось, что здесь не все сходится… И странно — никого в зале, кажется, не смущало абсолютное бездействие защиты. Ламмерт все время отмалчивался — и там, где надо было лишь парировать выпады обвинения, и там, где слова его могли иметь реальный вес.

«Адвокат не защищает клиента, а топит. Старательно топит… Старательный адвокат Ламмерт… Действует явно по заказу. Чей заказ? Кому так нужно, чтобы парень получил по максимуму?» — Брендон вздохнул, теперь уже искренне пожалев, что дело Дадли не попало ему в руки.

Сколько сейчас Вику? Двадцать восемь? Стивену, когда его осудили, тоже было двадцать восемь… Почти четверть века минуло, а что с тех пор изменилось? Разве что усовершенствована сама процедура… и оплошности, какая вышла у них со Стивеном Кларком, ожидать не приходится.

Смертная казнь… Чем она станет для Дадли? Только не наказанием, не карой. Он и в последнюю минуту будет повторять, что невиновен. Слышать такое от приговоренного — жуткое испытание, потому что, каким бы кровавым маньяком он ни был, в эту минуту ему начинаешь верить!

Еще одна — никем не просчитанная — издержка смертной казни: несоразмерность ее воздействия на каждого конкретного человека в отдельности. Конечно, подобное можно сказать о любом виде наказания, но высшая мера — она же исключительная — для кого-то может стать и запредельной… Для одного казнь — скорое избавление от опостылевшего существования, вероятно, даже от необходимости самому накладывать на себя руки — и таких, вопреки ожиданию, оказывается немало — то есть почти благо. Для другого — необъятный ужас, который превращает все оставшиеся дни в ад.

«Да, этому парню придется нелегко, — подумал Брендон. — Это Стивен мог рассуждать о жизни на краю смерти. Такое дано не каждому… Хватит ли у него сил самому сделать последние шаги?» — И тут Брендон поймал себя на мысли, что еще до вынесения приговора думает о казни Вика как о непреложном факте. «Дурной знак!» — решил он.

Меж тем все материалы следствия были оглашены, все свидетели допрошены, стороны высказались. Борьба — если она и была — осталась позади. Суд подходил к концу.

Брендона, как всегда, подпирали неотложные дела, в перерыв он отлучился, съездив на полчаса в свою контору, и едва успел к продолжению заседания. Присяжные были уже на своих местах.

«Недолго же они совещались!» — подумал Брендон.

Дальше уже все пошло быстро. Заседатели вынесли вердикт: «Виновен». Судья удовлетворенно кивнул и тут же начал зачитывать приговор. Пока он произносил все положенные, невообразимо длинные фразы, Вик внимательно на него смотрел, внимательно слушал… Но вот судья замолчал, и на некоторое время стало абсолютно тихо. Ни возгласа радости, ни вздоха облегчения, ни — как это нередко бывает — крика отчаяния.

Виктор медленно повернулся — он смотрел в зал, но не искал взглядом кого-то конкретно, а как будто хотел спросить: правда ли то, что было сейчас произнесено, не ослышался ли он? И все в зале, включая тех, которые только что единодушно признали его убийцей, теперь, когда приговор был произнесен, почему-то не могли без содрогания смотреть ему в глаза и, будто по команде, потупили взор.

О’Брайан, не отдавая себе отчета, сделал было то же самое, но, быстро стряхнув оцепенение, поднял голову и посмотрел на осужденного. Вик ответил ему долгим отчаянным взглядом, от которого Брендона передернуло: это был взгляд человека, по горло затянутого зыбучими песками…

— Не делай этого, прошу тебя! Не делай того, о чем минуту спустя ты горько пожалеешь. Дай его сюда. Дай мне пистолет…

Часть II

Глава 7

— Мистер Сэмюэл Дадли, вы прожили в браке с миссис Грейс Дадли пять лет, не так ли?

— Да, пять… ровно пять.

— Как вы можете охарактеризовать ваши отношения с женой?

— Мы… боготворили друг друга!

— Были ли у вас основания подозревать ее в неверности?

— Нет-нет… ничего… не было…

— Вы не догадывались, что она встречается с вашим братом, Виктором Дадли?

— Вик? Знать его не желаю!

— В момент гибели ваша жена находилась на третьем месяце беременности. Вам было известно об этом?

— Нет…

— Результаты генетической экспертизы подтверждают, что отцом нерожденного ребенка является ваш брат.

— Брат?! Он не брат мне! Он отнял у меня самое дорогое! Я любил Грейс больше жизни!

— При всем уважении к вашему горю, мистер Дадли, я попросил бы вас не давать волю эмоциям.

— Сэм… Прости меня, Сэм!..

— Подсудимый, я, кажется, не давал вам слова. Кстати… за что вы просите прощения?

— Разве не понятно? Вы же и так знаете…

— Вы находитесь в суде. Не отвечайте вопросом на вопрос! Давать четкие и ясные ответы — в ваших же интересах. Иначе я могу истолковать сказанное как признание вами своей вины.

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

После суда прошло более недели, а О’Брайан никак не мог отделаться от ощущения, будто все еще присутствует на том процессе. Он не понимал, чтó конкретно его тревожит, но оттуда — из подсознания — все настойчивее проступало, теребило, не давало расслабиться чувство нарастающего беспокойства. Перед глазами продолжал стоять Вик — совсем еще молодой человек — с затравленным, страдальческим взглядом.

Неровности, шероховатости в деле, с одной стороны, и бесчеловечный приговор — с другой продолжали волновать Брендона.

Даже если отбросить подбор присяжных — в конце концов, это распространенная практика, — были в этом процессе еще моменты, которые настораживали. По окончательной версии — так и не подтвержденной обвиняемым, — тот, совершив убийство, пытался покончить с собой. То есть весьма вероятно, что все действия Дадли совершал, находясь в состоянии аффекта. Суд не признал этого и не принял во внимание ни одного смягчающего обстоятельства.

Защита проявила поразительное бессилие: ведь только открытая входная дверь — при любом реальном раскладе событий — могла бы перевесить все остальные улики! Но суд расценил ее как улику против обвиняемого, не поверив ни единому его слову. Нет, адвоката там будто и вовсе не было! Ни сердца, ни совести у этого Ламмерта!

Похоже, Вик Дадли кому-то крепко насолил, и стоило ему оступиться, как с ним быстро свели счеты. Адвоката нанимала жена Вика… Кто подсунул ей Ламмерта? Но главное: кто заплатил ему за провал?..

Брендон считал неэтичным подключать к делу, в котором имел личную заинтересованность, своих подчиненных. Однако, просматривая утром ежедневник, понял: за всем на свете один не угонишься. Вздохнув, он захлопнул блокнот и вызвал помощника Кристофера Литгоу — недавнего выпускника университета.

Брендону не нужно было выяснять точку зрения Литгоу на проблему смертной казни. В адвокатской конторе О’Брайана работали только аболиционисты. Наличие твердой позиции в данном вопросе служило для него основным критерием в отборе людей. Может быть, именно идейная общность и делала его клерков на редкость сплоченной командой. Большинство из них Брендон знал много лет, и каждому доверял как себе самому.

Молодой адвокат Кристофер Литгоу, кроме отлично усвоенного курса юридических наук, выделялся двумя ценными качествами: смышленостью и расторопностью. Ему-то Брендон и поручил, наряду с проверкой фактического материала по делу Дадли, выяснить еще ряд щекотливых моментов, о которых, рассчитывая на сообразительность Литгоу, в разговоре лишь намекнул. И был приятно удивлен, когда уже на следующий день помощник доложил о первых результатах. Он выяснил, что услуги адвоката Ламмерта оплачивались Сэмюэлом Дадли, и — «как стало известно из неофициальных источников» — по умопомрачительной цене.

— Как вы это узнали? — не сдержался О’Брайан. Литгоу заговорщицки молчал. — Уж, конечно, не за чтением материалов по делу…

— Вы же дали мне свободу действия, патрон.

— Ну, все, все — не буду, — успокоил его Брендон. — А у вас, коллега, неплохие задатки…

На эти слова Литгоу довольно улыбнулся.

— …частного детектива! — завершил О’Брайан.

Брендон отослал помощника и, оставшись один, снова задумался.

…Значит, Сэм… Сэм Дадли — тот, кто вознамерился уничтожить Вика. Брата?! Уму непостижимо! Какие-то библейские страсти! Грейс Дадли не вернешь… Уже будучи в мире ином, она все-таки умудрилась разбить сердце Сэма. Но, возможно, здесь есть доля и его вины — ведь у них не было детей…

Помнится, Глория говорила, что у жены Вика проблемы с деньгами… Возможно, в тот момент у нее не было иного выхода, как принять помощь от деверя. В том, что защитника оплачивал родной брат обвиняемого, нет, собственно, ничего необычного. Если бы… он не был потерпевшей стороной, если бы не преднамеренная тактика Ламмерта, и таких «если бы» набирается еще предостаточно…

Бóльшую часть сведений о Сэме Брендон почерпнул еще несколько месяцев назад из разговоров с Лиз Кларк.

Для своих тридцати двух Сэмюэл Дадли выглядел старовато. Про него можно было сказать: «Этому мистеру лет сорок, но он прекрасно сохранился». Впрочем, маловыразительная внешность позволяла Сэму быть «человеком без возраста»: и десять лет назад, и еще лет через десять он смотрелся бы так же.

В своей семье Сэм всегда находился на привилегированном положении. С раннего детства у мальчика начались припадки, которые случались периодически. Сэм падал, ранился, что-то себе ломал, у него вечно то там, то сям ныло, болело, и почти все детство он проходил с головы до ног перебинтованный. Ежедневно Сэм вынужден был принимать лошадиную дозу лекарств, из-за чего на всю жизнь «посадил» себе и почки, и печень. Ребенку требовался систематический уход: режим, специальная диета, длительный отдых.

За всем этим неукоснительно следила мать. Возможно, что нежнее она любила Вика, но тому доставались лишь ее поцелуи утром да на сон грядущий. В то время как за старшим сыном миссис Дадли ходила буквально по пятам, стараясь оградить от всяческой напасти. Так продолжалось все детство и юность, вплоть до тех пор, когда Сэм уже достаточно окреп и не нуждался более в постоянной опеке. Выпустив любимое чадо из-под своего крыла, Джулия Дадли будто потеряла внутренний стержень. Она сильно сдала после совершеннолетия Сэма и плавно угасла в течение последующих трех лет, успев дотянуть только до женитьбы младшего сына.

Хотя заболевание не было врожденным, у Сэма навсегда сохранилось ощущение, что он с ним и родился. Из-за болезни он был ограничен в общении со сверстниками, учился дома, и долгие годы младший брат оставался единственным его компаньоном. Все это вкупе с неусыпным вниманием матери и сформировало характер Сэма: он был замкнут, мнителен, порой злопамятен, но в то же время сильно подвержен женскому влиянию. Надо сказать, что последнее отличало и Вика. Домашнее воспитание миссис Дадли дало свои плоды…

Кроме прочего, у Сэма была еще одна неприятная черта, а именно — сильно развитое чувство собственника. Он просто не выносил, когда брали какую-нибудь его вещь, особенно без спроса. Тогда в ход шло все: от безудержного крика до кулаков. Малышом Сэм приходил в странное волнение при виде денег. Поэтому с возрастом к «прекрасному» букету качеств добавилась еще и патологическая жадность.

Пока Сэм рос, в детской стоял целый шкаф, набитый лекарствами. Родителям волей-неволей пришлось научиться в них разбираться. Это привело к тому, что Чарльз Дадли, бывший тогда еще предпринимателем средней руки, занялся сначала сбытом лекарственных средств, потом, когда дела пошли хорошо, подключился к их производству и в конце концов выкупил контрольный пакет акций небольшой фармацевтической компании. Через пять лет, благодаря энергии и неустанному труду мистера Дадли, компания, к тому времени полностью перешедшая в его руки, значительно расширилась и заняла уверенные позиции на внутреннем рынке.

В дальнейшем Чарльз Дадли немало средств вложил в научные исследования по разработке безопасных — не дающих побочных эффектов и осложнений — лекарств. Лаборатория, где по окончании университета трудился Виктор Дадли, как раз и занималась испытанием новых медикаментов, которые люди должны принимать по жизненным показаниям — часто до конца своих дней.

Повзрослев, Сэм Дадли перерос многие свои болячки, успешно выучился, женился и еще при жизни отца занял в компании директорское место. Несмотря на хронические заболевания, он не производил впечатления доходяги. Как правило, люди такого типа — «бегуны на длинные дистанции» — обгоняют на жизненной прямой любого здоровяка. Сэмюэл Дадли имел хорошие шансы дотянуть лет до ста.

Младший брат его рано покинул отчий дом. Женившись, он стал снимать квартирку вблизи университета, потом взял в кредит также весьма скромную по размерам квартиру поближе к работе, имея в перспективе купить загородный дом. Однако когда должно было это случиться — неизвестно. А при умении его жены сорить деньгами и набирать кредиты — возможно, лишь к пенсии. Сэм долгое время оставался жить с отцом, только после женитьбы перебравшись в не меньший по размерам особняк супруги.

Последние годы братья Дадли, несмотря на то, что трудились рядом, виделись довольно редко, а за дверьми компании — тем более. По отзывам окружающих, братья не поддерживали тесных отношений: ни внеурочных визитов друг к другу, ни совместных уик-эндов. Жены их приятельницами не сделались. Каждый из братьев жил своей жизнью.

Вот, собственно, и все, что было известно Брендону о Сэмюэле Дадли.

Впервые братьев Дадли О’Брайан увидел только на слушании в суде.

Своим поведением Сэм производил двоякое впечатление. С одной стороны, — это не вызывало сомнений — Сэм Дадли любил жену. Ее смерть стала для него тяжелым потрясением. Ко всему он тут же узнаёт, что покойная длительное время ему изменяла, и не с кем-нибудь, а с его родным братом! Такое известие любого доконает.

С другой стороны, с момента гибели Грейс прошло более полугода, но Сэм выглядел так, будто узнал об этом пару часов назад. Фигурируя в качестве потерпевшего, он долго молчал, прежде чем ответить. Иногда, казалось, не слышал обращенных к нему вопросов. Когда же начинал говорить, ответы его были сбивчивы, порой алогичны.

Сэм нервничал больше, чем подсудимый. Временами можно было подумать, что судят не Вика, брата, убившего его жену, а его самогó… Он судорожно вздыхал, озираясь то на судью, то на присяжных, — чувствовалось, что ему не хватает воздуха. От этого трагедия его начинала выглядеть немного театральной. Сэм то оправдывался, то нападал и… безжалостно топил брата. Ясно было, что при любом исходе судебного разбирательства Вик для Сэма — враг навек.

Да, суровый человек — Сэм Дадли… Видимо, прощать он не способен…

Глава 8

— Подсудимый, итак, вы отрицаете, что стреляли сначала в Грейс Дадли, а потом в себя?

— Отрицаю.

— Вы заявляете, что существует некто третий, кто стрелял в вас обоих. Кто же он? Вы встречали прежде этого человека?

— Нет, никогда.

— Вы уверены?

— Да. То есть… я не успел разглядеть…

— Почему? Разве в комнате было темно?

— Да, я видел лицо, но… не запомнил.

— Вы не в состоянии описать его? Ну, тогда попробуйте припомнить хоть что-нибудь: цвет волос, борода или усы, как он был одет?

— Нет… не помню… ничего не помню…

— Абсолютно ничего? Вы проявляете поразительную забывчивость, подсудимый! Вы хотя бы видели, что в руках у убийцы ваш пистолет?

— Нет… я не обратил внимания…

— А было ли у него вообще оружие? Если вы ничего не помните, как вы можете утверждать, что этот человек был вооружен?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

Другой неоднозначной фигурой, которая могла бы пролить свет на вопросы, беспокоившие О’Брайана, являлась Тринити Дадли.

Уж она-то была больше остальных заинтересована в том, чтобы Вика — отца ее детей — оправдали. Подозревает ли миссис Дадли о закулисных играх в суде? Ведь потерпевшей стороной оказывалась теперь именно она — жена осужденного.

Брендон познакомился с Трини еще за два месяца до суда. Но это было в буквальном смысле мимолетное знакомство. Как-то вечером он позвонил Лиз — осведомиться, не нужна ли его помощь. И та сказала, что сестра должна быть у нее завтра после обеда, и неплохо, если он тоже заедет. Брендон сомневался, удастся ли ему выкроить в своем плотном графике время для визита, но вышло так, что как раз в середине дня он, располагая свободным часом, оказался недалеко от дома Лиз.

Однако Трини заскочила к сестре совсем ненадолго — Брендон даже не понял, по какому поводу. И Лиз едва успела их друг другу представить, упомянув профессию Брендона. Он получил тогда только самое общее впечатление от миссис Дадли.

Трини была очень похожа на сестру — та же видимая хрупкость и незащищенность при явной способности крепко стоять на ногах. Несмотря на внешнее сходство, Трини выглядела проворнее, энергичнее сестры, в разговоре она явно доминировала, и Лиз проигрывала на ее фоне.

Побеседовать с миссис Дадли в тот день О’Брайану так и не пришлось. Снова они повстречались только в зале суда. Лиз прийти в суд не смогла — расхворались дети. Брендон на следующий день позвонил ей, но она была очень расстроена: у Аманды зашкаливала температура. Он извинился за беспокойство, пообещав перезвонить.

Теперь Брендон набрал номер Лиз Кларк с одной целью — напроситься к ней в гости. Он хотел видеть жену Вика. Оказалось, это совсем несложно: не далее как послезавтра Трини с детьми собиралась быть у Лиз.

Брендон смог подъехать только к вечеру, уже не надеясь застать миссис Дадли. Но его опасения оказались напрасными — гости еще были в доме и уходить пока не собирались.

Трини Дадли сидела на диване посреди гостиной, закинув ногу на ногу. Одета она была строго, без изысков — в полном соответствии с постигшей ее жизненной ситуацией. Кажется, именно в этом темно-синем брючном костюме он и видел ее на суде. Трини коротко глянула в его сторону, и Брендон сразу почувствовал, что сегодня он здесь не ко двору.

О’Брайан сдержанно поклонился. Перед адвокатом стояла непростая задача — говорить с женой осужденного. Хотя подобная обязанность являлась обычной составляющей его работы и таких бесед ему приходилось вести, может быть, не одну сотню, все равно каждый раз его при этом охватывало напряженное волнение — чувство, знакомое только людям редких профессий: актерам перед выходом на сцену, хирургам перед операцией, летчикам перед взлетом. Привыкнуть к нему невозможно. На внутреннее состояние О’Брайана накладывало сейчас отпечаток еще и то, что, даже не будучи официальным участником процесса, он ощущал моральную ответственность за вынесенное судом решение.

Хозяйка дома встретила Брендона как обычно — источая потоки любезности и гостеприимства.

— Это мистер О’Брайан, — заново принялась знакомить их Лиз, — он популярный юрист, я тебе говорила.

«Популярный? — усмехнулся про себя Брендон. — Как шоумен! А, впрочем… почему бы и нет?» — Он снова поклонился миссис Дадли.

Она посмотрела на него чуть внимательнее. Почти тринадцатилетняя разница в возрасте между сестрами действительно была мало заметна, но на этот раз Трини уже не показалась ему точной копией Лиз.

— Не стоит отчаиваться — ничто еще не потеряно, — начал Брендон, обращаясь к обеим. — Теперь пойдут апелляции — впереди долгая борьба.

— Мне все равно, — опустив глаза, буркнула Трини.

— Спасибо, Брендон, — вставила Лиз, обнимая сестру за плечи. — Я знала, что вы нас поддержите.

— Я любила мужа! — вдруг выкрикнула миссис Дадли.

Брендон с удивлением посмотрел на нее:

— А теперь? Не любите?

— Он обманул меня! — сверкнув глазами, резко произнесла она. — Подло обманул! — Глаза у Трини были выразительнее и темнее, чем у ее сестры, а рот — чуть крупнее. И когда она говорила, движению губ сопутствовала мимика всего лица.

«Спросить бы ее сейчас: а сама-то она никогда не изменяла?» — подумал Брендон, пожалев, что сделать это не позволяют рамки приличия. Он решил не форсировать разговор, сел в кресло напротив и окинул взглядом гостиную.

Сегодня Лиз расставила вазы по всем углам просторной комнаты. Такое убранство соответствовало, наверное, ее понятиям о красоте и уюте в доме, либо призвано было отвлечь внимание от раскиданных где попало детских вещей, создавая видимость порядка. Обилие свежесрезанных цветов делало воздух в гостиной тяжелым и влажным, как в оранжерее, из-за чего у Брендона запершило в горле.

Дети — трое Лиз и двое Трини — сидели здесь же, в дальнем конце комнаты, так увлекшись игрой, что их, на удивление, было почти не слышно.

— Брендон, — прервала недолгое молчание Лиз, — нам так тяжело говорить об этом…

Но Трини не дав сестре окончить, перевела разговор:

— А где твоя капризуля? Что-то ее не слыхать? — и, поднявшись, чеканным шагом пересекла комнату.

Брендон взглядом проследил за ней. При хрупком сложении у миссис Дадли была тяжеловатая походка, а движения иногда резки и угловаты. Впрочем, эти мелочи не отражались на общем ее облике — незамысловатой милашки.

— Лиззи! Да она здесь спит! — крикнула Трини из другого конца гостиной, подхватывая на руки сонную племянницу. Лиз поспешила ей навстречу. — Слабенькая она у тебя — вся в папу… то есть… — Трини прикусила язык, — я хотела сказать… — не в своего папу…

— Аманда всегда так, — вдруг вспыхнула Лиз, — спит, когда ей вздумается. И потом, ты же знаешь, она недавно болела.

— Но если только подумать, — продолжала Трини, не замечая грозных взглядов сестры, — сколько ты, бедняжка, пережила, когда носила ее!

Девочка проснулась у тети на руках и привычно захныкала. Лиз забрала у Трини малышку и направилась с ней наверх, в детскую.

Она была раздосадована: вечно сестра не к месту со своим сочувствием! Уж Брендону-то меньше всех полагалось знать, на кого похожа Аманда…

Друг мужа первым пришел тогда Лиз на помощь. Если бы не Брендон, кто знает, осталась бы она жива? Он сделал все, чтобы с Лиз как можно скорее сняли подозрения, — ведь это же надо: на проклятом ножике обнаружились именно ее отпечатки! Как в дрянном детективе! Брендон не только спас Лиз — он в лепешку разбился, чтобы после случившегося на имени почившего писателя Стивена Кларка не заалело клеймо «убийца»…

И как это у Трини недостает ума, чтобы понять: нельзя постоянно напоминать людям об их несчастьях! Лиз, слава богу, давно позабыла тот жуткий день — память спасительно вычеркнула самое страшное. Неизгладимым оставался лишь вкус последнего поцелуя в холодные, затверделые губы…

Ну вот, опять: стоило Лиз вспомнить о Стивене — глаза тут же начали наполняться слезами…

Покойный муж был ее надеждой и опорой. Она любила в нем всё, она гордилась им. Со Стивеном ее жизнь была не только наполнена особым смыслом, но и расцвечена яркими красками. А те остальные, которые вились, кружились вокруг нее, словно мотыльки летним вечером, — ничего подобного с ними не было. Так же, как мотыльки, они быстро исчезали, не оставив никакого следа. Только Хаггерс… Трусливый кролик, слинявший в самую трудную минуту! Забыть, навсегда забыть!

Лиз смахнула слезинку со щеки и притворила дверь детской. Вернувшись в гостиную, она застала Брендона, с напускным безразличием изучающего рисунок паркета, и Трини, сидящую спиной к нему. Лиз решила, что в ее короткое отсутствие они не перемолвились и словом. Но это было не так: едва она вышла, Брендон сразу же попытался возобновить разговор.

— Чем они так увлеклись? — спросил он о детях.

— Рисуют, — холодно отозвалась Трини.

— Рисуют? — удивился Брендон. — Редкое занятие в наши дни. Это вы их надоумили?

— Сами. Лиз подарила Эйблу набор красок — у него скоро день рождения, — нехотя ответила она.

— Тогда им лучше не мешать.

— Угу, — поддакнула Трини, — пока не станут колотить друг дружку.

О’Брайан улыбнулся и, чуть сменив тон, произнес:

— Миссис Дадли… Я понимаю, мой вопрос может вызвать у вас недоумение. Скажите: почему в качестве адвоката вы наняли мистера Ламмерта? Вам кто-то посоветовал?

Трини вспыхнула и устремила на него немигающий взгляд.

— Дело в том, — пояснил Брендон, — что на процессе Ламмерт продемонстрировал полное отсутствие профессионализма. От качества его работы во многом зависел успех дела, а он выглядел на суде не защитником, а случайным человеком с улицы. Я говорю вам это как специалист.

Трини нервно передернула плечами:

— Я полагаю… полагаю… — Она не могла подобрать нужных слов. — Я не обязана отвечать вам, мистер О’Брайан!

— Конечно. Единственное, что мне хотелось бы знать: вы удовлетворены его работой?

— Вполне!

— Пойду сварю кофе, — спускаясь с лестницы, сказала Лиз и, не обращая внимания на то, что Трини процедила: «Я не буду», а Брендон покачал головой, отправилась на кухню.

Секунду спустя из детского уголка раздалось утробное «Вау!», в ответ ему — воинственное улюлюканье индейцев, и сразу за этим — грохот падающих на пол предметов.

— Ну вот — началось! — Трини со вздохом поднялась и твердым шагом направилась в зону «боевых действий».

Брендон тоже встал.

А события в детской компании развивались по своим законам: пока взрослые только пытались завязать разговор, там уже вовсю кипели страсти.

Набор акварельных красок, которым Лиз решила побаловать племянника, был чудесный — дорогой, почти профессиональный, кроме кистей разной толщины, к нему прилагались стопка рисовальной бумаги и набор баночек и ванночек. Мальчику сразу же захотелось попробовать все это в деле. Он разложил подаренные сокровища прямо на полу и принялся рисовать. Ребята окружили его, с любопытством наблюдая, как на абсолютно гладком листе вдруг начали вырастать стены сказочного замка.

И тут Стиви предложил рисовать наперегонки: кто быстрее и лучше изобразит подземный лабиринт дракона. Его клич упал на благодатную почву — все уже горели желанием попробовать. Но Лиззи заявила, что не любит подземных лабиринтов и будет рисовать королевский дворец. Как всегда, начали шумно спорить, бегая вокруг Эйбла и сотрясая кулачками воздух. Юный художник, не обращая внимания на их возню, продолжал трудиться над своим произведением. Вволю поскандалив, дети сошлись на том, что каждый будет рисовать то, что ему заблагорассудится, но обязательно на тему новой компьютерной стрелялки, в которую они недавно играли и где были и замки, и скальные гроты, и таинственные подземные лабиринты, и, конечно, рыцари, драконы, маги и прекрасные принцессы.

Лиз-младшая раздала всем бумагу и кисти, и работа закипела. Лист вручили даже Аманде, но кисточки не хватило, и сестра принесла ей набор фломастеров, которым малышка осталась очень довольна.

Стиви долго пыхтел, закручивая свой невероятный лабиринт. Время от времени, макая кисточку в воду, он останавливался, чтобы перевести дух, и искоса следил за тем, что происходит на других листах. Брат Эйбла — Кейн — «строил» неприступную каменную крепость, а Лиззи принялась старательно украшать свой дворец изнутри и заселять его принцами и принцессами. Рисунок у нее получался неплохой. Эйбл уже дорисовал замок, и теперь из-под его кисти стал появляться доблестный рыцарь в полном боевом облачении. Стояла идеальная тишина, под которую Аманда благополучно уснула.

Все было мирно и чинно до тех пор, пока у Кейна не иссяк энтузиазм. Он все чаще хмурился, глядя на рисунок Эйбла, и в конце концов смял свой лист с недостроенной крепостью. После этого пошло то, что Трини охарактеризовала: «началось» — опрокидывание баночек, тыканье друг в друга кисточками и раздача тумаков без разбору.

Брендон впервые видел сыновей Вика. Они были почти погодки, светловолосые и тоненькие, как былинки. Но Кейн больше походил на мать, а Эйбл на отца — это сразу бросалось в глаза. Пока Трини растаскивала драчунов в стороны, Брендон наблюдал за мальчиками. Он вспомнил, что про его собственных сыновей, разница в возрасте между которыми тоже была невелика, в детстве всегда говорили: «Джефф — в папу, Тим — в маму». Как же быстро они выросли! И давным-давно уже были не в маму и папу, а в самих себя… Глядя на детей Дадли, Брендон коротко вздохнул.

«Наверное, это уже тоска по внукам», — решил он.

Трини не выясняла, кто зачинщик, и взбучку получили все. Постепенно ребята утихомирились. Лиззи, едва сдерживая слезы, забрала свой слегка помятый рисунок и понесла показывать его матери. Эйбл, как только его оставили в покое, снова принялся за рыцаря, а Стиви, подражая ему, уселся рядом. Брендон стоя смотрел на то, как они рисуют.

К ним подошла Лиз в обнимку с дочерью:

— По-моему, у Эйби есть способности. Вам не кажется?

— Да, вероятно… — задумчиво произнес Брендон. — Почему они рисуют левой? Оба левши?

— Нет! — рассмеялась Лиз. — Левша только Эйби, а Стиви паясничает.

— Вот как? А отец Эйбла… тоже левша? — немного рассеянно спросил Брендон.

— Да, у них в роду почти все левши.

— Вика переучивали в детстве, — скороговоркой пробубнила стоявшая в стороне Трини, — он пишет правой.

— Но ты замечала, — вставила Лиз, — что любую вещь, ту же ручку, он берет сначала левой рукой.

Брендон сдвинул брови: «Ох уж эти мне левши! Кажется, ни одна детективная история не обошлась без их участия. Надо сказать Литгоу — пусть еще пошустрит».

— А вообще, говорят, переучивание вредно, — продолжала Лиз, — у ребенка после этого пропадает уверенность в себе и еще что-то там… я читала.

— Теперь не переучивают, — бросила Трини, зло покосившись в сторону Брендона.

Тот задумчиво молчал.

«Наказывая преступника, мы неизбежно наказываем его близких, — он снова взглянул на сыновей Вика, — но совсем трагично, если при этом страдают дети…»

Игра распалась, взрослые занялись разговорами, и заскучавший Стиви начал потихоньку задирать кузенов — то скорчив рожу, то тюкнув в бок. И если Эйбл, чувствуя себя постарше, снисходительно терпел выходки шкодника, то Кейн, который был самым старшим во всей компании — ему уже исполнилось семь, — спуску Стиви не давал и на каждую состроенную рожу отвешивал порцию оплеух, от которых Кларк-младший ловко увертывался. Но от последней размашистой оплеухи спастись он не успел и, поскользнувшись, с треском растянулся прямо на красках и ванночках Эйбла, а его светлая, в мелкую клетку рубашка вмиг превратилась в яркое оперение попугая. Лиз с ахами и охами бросилась выручать сынишку, а Трини, схватив Кейна за руку, поволокла его из комнаты. На этот раз она была полна решимости выдворить драчуна на улицу. Мальчик упирался как мог, выкрикивая запоздалые оправдания. В последней попытке он ухватился за край стола, и стоявшая там керамическая ваза вдруг опасно наклонилась и, пробалансировав секунду, полетела на пол, превратившись через мгновение в груду черепков.

— А, черт! — Трини остановилась, выпустив руку сына, но тот не двинулся с места. Все остальные тоже замерли.

Внезапно наступившую тишину прорезал голос Лиз:

— Пингвинчик!

И Брендон сразу понял, какую именно вазу из несметного их количества постигло несчастье. Ваза эта запомнилась ему еще с прошлого визита — серая, с синими полосами — она была такой причудливой и несуразной формы, что невольно вызывала улыбку. Правда, чтобы увидеть в скособоченном, с выпирающей грудью и откляченным задом уродце «пингвинчика», надо было изрядно пофантазировать. Пышная густо-фиолетовая роза выглядела в этой вазе, как красавица в объятиях чудовища.

Лиз стояла с таким перепуганным лицом, будто случилось непоправимое несчастье. И на глазах у нее — в который раз за вечер — опять засверкали слезы.

— Только, пожалуйста, не делай из этого трагедию, — сказала Трини, — я завтра привезу тебе точно такую же.

Кто-кто, а миссис Дадли прекрасно знала, что не стоит обращать внимания на театральные страдания сестры. На самом деле такие неожиданные, на голову сваливающиеся ситуации приводили Лиз в восторг — тогда-то уж она вволю могла, воздевая руки к небу и закатывая глаза, взбалтывать пену застоявшихся чувств.

Трини покачала головой и снова ринулась к сыну, но, перешагивая через лужу, поскользнулась и чуть было не упала, в последний миг удержавшись за спинку кресла. Стиви громко захохотал, но мать тут же затрясла пальцем у него перед носом.

— О господи! — Трини в изнеможении плюхнулась в кресло.

Все молчали, чувствуя себя неловко.

Общее оцепенение нарушила Лиз-младшая. Она подошла к столику, где прежде стояла злополучная ваза, и, наклонившись, подняла с пола розу, на которую ее тетя успела наступить.

— Ей не больно, — прошептала девочка, разглаживая помятые лепестки, — она ведь сорванная…

И всем сразу подумалось, что действительно никакой трагедии не произошло. Просто жизнь все расставила по своим местам: несчастный уродец вдребезги разбит, а мертвая красавица оказалась на земле…

— Всё! Нам пора, — резюмировала Трини, поднимаясь. — Ничего хорошего, когда засиживаешься допоздна.

Лиз сразу заторопилась, помогая Эйблу сложить краски и все остальное в пластиковый мешочек. Трини чмокнула сестру в щеку, взяла детей за руки и, спешно кивнув Брендону, направилась к дверям.

Поглядев им вслед, О’Брайан опять вспомнил о Вике.

Почему ни у судьи, ни у присяжных, когда они выносили свой вердикт, не дрогнуло сердце при мысли, что дети останутся без отца? Более того, Брендон даже не помнил, чтобы на процессе хоть кто-нибудь заикнулся про детей подсудимого. Или они считают, что преступник недостоин воспитывать? Недостоин быть отцом?!

«Да, осудив Дадли на смерть, они осудили и его сыновей!» — еще раз подумал Брендон.

Лиз все еще выглядела убитой. Она начала собирать с полу осколки, машинально пристраивая один к другому, словно собиралась их склеивать.

Брендон наклонился, чтобы помочь ей.

— Вы так расстроились из-за вазы… Она дорога вам?

— Вазы — они же как дети… — тяжко вздохнула Лиз. — У нас их больше пятидесяти, и я каждую знаю в лицо.

Брендон посмотрел удивленно — честно говоря, он ожидал услышать нечто более трогательное: может быть, что-то связанное со Стивеном.

— Хотя… — Лиз приподнялась, — не важно, я уже завтра обо всем забуду.

Ее слова заставили Брендона улыбнуться: Лиз вовсе не прикидывалась дурочкой, она говорила то, что на самом деле думала.

— И кофе остыл, — обреченно вздохнула она, посмотрев на полные чашки. — Вы опять торопитесь?

— Нет. Но вам, наверное, пора укладывать детей? — сказал он, кивнув в сторону.

В это время притихший, перемазанный Стиви, которому мать успела только сменить рубашку, сидел нахохлившись в углу. А Лиззи с розой в руках ходила от одной вазы к другой, не зная, куда пристроить поникшую красавицу. Лиз глянула на них и устало махнула рукой.

— Простите — так все по-дурацки получилось… Вы же хотели поговорить с Трини, — спохватилась она.

— Ничего. Может быть, посоветуете, где удобнее с ней увидеться?

Лиз сложила на столе горку из осколков и, еще раз вздохнув, присела на краешек дивана, где прежде сидела сестра.

— Вообще-то, сейчас ее лучше не трогать. Трини не выносит, когда ее жалеют.

— Я вовсе не собирался жалеть.

— Трини бывает резковата — не судите ее строго, Брендон. Пережив то, что ей довелось…

— Конечно. Я представляю, насколько тяжело… — начал он, садясь напротив.

— Я не об этом… — Лиз посмотрела многозначительно и опустила глаза. — У Трини еще до замужества… были проблемы в семье… Понимаете?

— Нет, — покачал головой Брендон. — Расскажите подробнее.

— Как же я смогу рассказать, если вы не понимаете? — Она покашляла и поправила волосы таким жестом, будто собиралась выходить на подиум.

Брендон нервно повертел головой — похоже, предстоял новый раунд общения с Лиз.

«Интересно, читала ли она хоть один из романов мужа? — подумалось ему. — Вообще, берет ли она в руки книгу?» Будь он сам писателем — жена стала бы его первым читателем и советчиком. «Состарюсь — обязательно напишу мемуары», — решил Брендон.

— Трини воспитывал отчим, — наконец сказала Лиз. — Это был человек буйного нрава — по крови ирландец.

Брендон усмехнулся:

— О’Брайан — тоже ирландская фамилия.

Лиз осеклась и затихла.

— Она досталась мне от прадеда, — продолжал он. — Отец — уже американец в третьем поколении, мать родом из Франции. Так что «кельтских корней» в своем характере я не ощущаю.

— Галлахер! — вдруг радостно выпалила Лиз. — Это моя девичья фамилия.

— Что же — прекрасная ирландская фамилия.

— Но она не моя, — сообщила Лиз и снова замолчала.

«Все ли у нее в порядке с головой?» — подумал Брендон, тупо уставившись на собеседницу.

— Меня удочерил отчим, — после долгой паузы пояснила она.

— Серьезно? А я был уверен, что мистер Галлахер — ваш родной отец. Вы очень похожи.

— Да, все так говорили. Это был прекрасный человек, он так много сделал для меня! А вот Трини в девичестве носила фамилию нашего отца — Монро. Это же вроде французская фамилия? — оживилась Лиз. — Да, я точно знаю: французская![20] Наверное, у меня в роду были французы! — радостно завершила она.

Брендон устало вздохнул.

— Лиз, я думаю, нам понадобится уйма времени, чтобы разобраться в происхождении всех американских фамилий. Так у вас с Трини был… один отчим? — спросил он, чувствуя, что окончательно «завис» в родственных связях двух сестер.

— Боже мой! Нет, конечно! — возмутилась Лиз. — Отец оставил нас с мамой, когда мне было всего десять. Но с новой женой — у них разница больше тридцати лет — не прожил и года — умер вскоре после рождения Трини. Видно, не хватило силенок на молоденькую, — хихикнула она. — Вот и вышло, что и у меня, и у сестры были отчимы. Теперь понятно?

Брендон кивнул и с сочувственной улыбкой посмотрел на маленького Стиви, который красно-сине-зелеными руками тер слипавшиеся от сна глаза.

— Вы хотели рассказать мне о Трини, — безнадежным голосом напомнил он.

— Да-да… — протянула Лиз, будто что-то припоминая. — Их семья считалась в общем благополучной. Да и сам Мэтью — отчим Трини — был солидным человеком, работал инженером. Правда, из-за вздорного характера он нигде не уживался, иногда по несколько месяцев не работал. Просто сидел дома и квасил, и весь воз везла мать Трини, попутно рожая ему детишек, — у Трини еще трое братиков. Поэтому достатка в доме никогда не было. Но ужаснее всего, что Мэтью по-свински относился к жене — постоянно колотил. Не говоря уже о Трини — он и дубасил ее, и домогался с самого нежного возраста.

— Сестра сама рассказывала вам об этом?

— О чем? — заморгала Лиз.

— Миссис Дадли подвергалась в детстве насилию — вы только что сказали.

— Я этого не говорила, — испуганно пролепетала она.

Брендон шумно выдохнул — продолжать дальнейшие расспросы было бесполезно.

— Пожалуйста, Лиз, спросите сестру, когда она сможет найти время для беседы, — сказал он, поднимаясь. — Если миссис Дадли не хочет встречаться со мной лично, я могу прислать помощника. По приговору суда казнь ее мужа должна состояться ровно через месяц.

— Господи! Неужели через месяц?! — изумилась Лиз.

— Так бывает исключительно редко — казнь почти никогда не проводят в первый же назначенный срок. Подается апелляция. Дело отправляют на доследование. Осужденный получает отсрочку. Отыскиваются новые факты и свидетели, смягчающие обстоятельства, какие-то улики подвергаются сомнению. Назначают повторные слушания. Все это может тянуться годы и десятилетия.

— Ужасно… — прошептала она.

— Да, согласен.

— Вы спасете Вика? — спросила Лиз, глядя снизу вверх на стоящего перед ней О’Брайана.

— Я сделаю все возможное, чтобы облегчить его участь, — ответил он.

Глава 9

— Миссис Тринити Дадли, сколько лет вы состоите в браке с подсудимым?

— Семь лет.

— Он был хорошим семьянином?

— В общем, да.

— Случались между вами размолвки, ссоры?

— Ну… как у всех.

— За последнее время не изменилось ли отношение мужа к вам?

— Да. Мне казалось… он не всегда искренен со мной.

— Отмечали вы несдержанность, агрессивность в поведении мужа? Не было ли у него депрессивного состояния?

— Нет, ничего такого.

— Как вы считаете: способен ли ваш муж убить?

— Протестую, ваша честь! Вопрос не по существу дела.

— Протест принимается. Замечание представителю обвинения: постарайтесь впредь быть более корректным в своих вопросах.

— Хорошо, ваша честь. Я могу продолжать?

— Продолжайте.

— Скажите, миссис Дадли: вы знали, где ваш муж хранит оружие?

— Нет. Я вообще не имела представления о том, что он купил пистолет. Если б я только знала, что у него на уме!..

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Брендон возвращался от Лиз поздним вечером, порядком уставший. Но о потраченном времени не жалел — разговор с Лиз принес свои плоды. Скорее всего, то, о чем она ему рассказала, было правдой, и отчим действительно развратничал с Трини. Тогда многое становилось понятным.

Помнится, в молодые годы они с женой много дискутировали на эту тему. Глория тогда готовила материал для научного исследования о проблеме насилия в семье.

Жертвы насилия — прирожденные мстители, вернее, жизнь сделала их таковыми. Боль и стыд, испытанные в детстве, жгучим клеймом впечатываются в их души, заставляют жить с постоянным ощущением, будто клеймо это горит ярким пламенем и заметно всем и каждому, как бы глубоко ни старались они его упрятать. Свою затаенную боль эти люди пытаются глушить алкоголем, наркотиками, часто злоупотребляют едой, сексом, некоторых из них влекут экстремальные, непредсказуемые ситуации. Но подчас скрытая до поры агрессивность, как распрямившаяся пружина, находит жесткий выход…

Если женщина в детстве подверглась насилию, ненависть и желание мстить всему «роду мужскому» остаются в ней на всю жизнь.

Да, съездил он не зря! Надо обязательно еще раз самому поговорить с Трини — помощник тут не справится.

Брендон пытался пока в общих чертах нарисовать себе внутренний портрет Трини Дадли, проследить ее детство, юность, период взросления вплоть до настоящего времени. Но даже самые смелые из его предположений были бледным оттиском по сравнению с контрастной черно-белой реальностью…

Детство Тринити Дадли, урожденной Монро, нельзя было назвать ни спокойным, ни счастливым. Сколько себя помнила, Трини видела дома одни бесконечные трудности.

От семейных неурядиц она часто спасалась в зале кинотеатра, расположенного в двух кварталах от их дома. Здесь ее ждал совершенно иной мир. Сидя в первом ряду на скрипящем обтертом кресле, с замиранием сердца ждала она того мгновения, когда свет начнет гаснуть и в кромешной тьме вновь произойдет чудо — девочка по имени Трини Монро вдруг перестанет существовать и воспарит к засиявшему полотну. Разве могло такое произойти дома — перед стареньким, вечно бубнящим телевизором? Все карманные деньги Трини тратила на кино, и бывало, что экранные сказки заменяли ей и обеды, и ужины. Глядя на анилиновый рай, казавшийся ей большей реальностью, чем серая повседневность, она твердила себе: «У меня будет так же! У меня все это будет!», свято веря, что рано или поздно ее жизнь станет точь-в-точь такой, как на экране, даже если придется для этого ограбить банк!

Денег в доме хронически не хватало, поэтому Трини подрабатывала где ни попадя: разносила газеты, мыла посуду, потом работала в закусочной, нянчилась с чужими детьми. Ей было абсолютно все равно, что делать, лишь бы оставалось время для ежедневного «кинопогружения». Кино превратилось для нее в наркотик. Даже попробовав в двенадцать лет марихуану, Трини не получила такого кайфа, какой давал ей светящийся в темном пространстве прямоугольник натянутого полотна.

Это был ее мир, где удивительным образом перемешивается естественное и фантастическое. Здесь она находила все: и сокрушительные бездны, и звездные вершины. Другая бездна — куда менее романтичная — ждала ее дома…

Отчим Мэтью Маккейг относился к падчерице как к половой тряпке: в лучшем случае не замечал, в худшем — поддавал ногами. Проворства Трини было не занимать — с малых лет она научилась уворачиваться от его мощных ручищ, единственное, что требовалось, — все время быть начеку. Ее младшие братишки страдали от подзатыльников куда чаще.

Мэтью обратил на падчерицу внимание сразу, едва та повзрослела. Трини было уже тринадцать, и она прекрасно понимала, чего хочет от нее отчим. Он не брал ее силой, поэтому внезапное приобщение к миру взрослых ей даже понравилось. Особенно то, что все должно было происходить в строжайшей тайне — не только от матери, но и от всех вокруг. Так продолжалось года два, пока Мэтью не начал зверски пить. Напившись, он неизменно лез к падчерице. Ему теперь было наплевать, что подумает жена или кто другой. И скоро о его непотребном поведении знали уже многие.

Вот тут-то и начался настоящий кошмар. Трини пришлось испытать все: ловить косые взгляды соседей, слышать на каждом шагу перешептывания за своей спиной, выносить недвусмысленные намеки и издевательства одноклассников. К тому времени секс с отчимом уже потерял для нее всякий интерес. Но отвертеться от потных ласк Мэта было практически невозможно. Если Трини пыталась где-нибудь спрятаться, он все равно находил ее и тогда уже брал силой.

Трини уходила из дома, болталась целыми днями неизвестно где, но потом, голодная и злая, снова возвращалась. Мэтью, как ни странно, не накидывался на нее с кулаками — хотя мать поколачивал регулярно, — а, наоборот, принимался задабривать. И Трини скоро нашла в том выгоду — начала трясти из отчима деньги и на шмотки, и на развлечения. Можно сказать, что она научилась зарабатывать на собственном несчастье.

Но ночью, лежа лицом к стенке, Трини посылала на голову отчима все мыслимые и немыслимые проклятья. Сжимая под одеялом кулаки, она ревела от сознания собственного бессилья. Она ненавидела Мэта, но еще больше она ненавидела себя за то, что не может достойно отомстить.

Тремя годами позже Мэтью Маккейг неожиданно скончался. Вернувшись как-то вечером в изрядном подпитии домой, он упал и ударился виском об угол стола. Жена нашла его только наутро. Трини к тому времени уже вышла замуж и была беременна первым ребенком. Узнав о смерти Мэта, она даже вздохнула пару раз. Что ж, на этот раз за нее отомстила судьба. А жаль… Именно тогда она поняла, что месть — чувство сладкое, хоть и с пикантной горчинкой.

Пока же, оставаясь в домашних застенках, Трини существовала как бы в двух измерениях. Единственными островками счастья, помогавшими ей выжить, оставались киносказки. Но едва только жизнь вступала в конфликт с миром грез, становилось до того тошно и гадко, что уже не крик рвался из души, а вой. И чем прекраснее была очередная сказка, струившаяся на нее с экрана, тем сильнее оказывалось наступавшее вслед отчаяние. В эти минуты Трини ощущала дикую, неодолимую боль и тоску, и только самоудовлетворение в ванной служило ей маленькой разрядкой.

Трини Монро нельзя было назвать идеалисткой. Она давно уже вывела для себя, что деньги — это бумажки, приносящие удовольствия. Но ее не устраивало «усредненное благосостояние». Она хотела стать богатой, очень богатой! А для этого надо было во что бы то ни стало пробиться в самые высокие слои общества. Трини была уверена: настоящая жизнь только там, наверху. И начинается она с той минуты, когда можешь, не кривя душой, сказать себе: «Да, я богат!» А до этого — только мрак и грязь, и больше ничего!

Но Трини вовсе не собиралась добывать счастье упорным трудом — следовать рецепту «американской мечты» не входило в ее планы. Богатство должно было свалиться на нее сразу — с небес! Пока же выход из порочного круга, в котором ее мотало, виделся только один: удачно выйти замуж и как можно скорее.

В семнадцать лет, проводя летом неделю в молодежном лагере, она познакомилась с Виком Дадли. Сын состоятельных родителей, робкий и покладистый. Да она будет из него веревки вить! Какое-то время Трини казалось, что она вытащила тот самый, заветный, билет. Она была в восторге! Слух ласкало даже то, как фамилия Вика гармонирует с ее именем, образуя новое, экзотическое сочетание: «Тринидад Ли».

Но скоропалительное замужество обернулось самой примитивной прозой. Трини и опомниться не успела, как, будто сами собой, завелись дети. Работать теперь приходилось намного больше, чем в юности, а чтобы сходить в кино, не хватало не только времени, но часто и денег. Ни ожидаемого богатства, ни свободы жить ничего не делая, она не получила. Конечно, это было все же лучше, чем сбегáть от монстра-отчима и скитаться по углам, но надежды на хрустальный замок рухнули. Оставалось только смириться с безбедным существованием, которое в перспективе мог обеспечить ей Вик.

Но разве об этом она мечтала? Ей все так же грезились наряды, усыпанные неподдельными бриллиантами, собственные яхты, виллы, самолеты и острова в океане.

Трини не видела радости в заботах материнства. Глядя с детства на вымотанную, дерганую мать, на болтающихся под ногами сопливых братишек, благодаря которым в доме никогда не залеживалось съестное, Трини понимала, что дети — это оплошность, недоразумение, плата за утехи любви, в лучшем случае — обязанность и необходимость, но никак уж не радость и счастье. Поэтому из Трини вышла странная мать. Нельзя сказать, что она ненавидела сыновей, но относилась к ним, словно чужая тетя.

Вик, напротив, бывал с мальчиками излишне мягок, а это, конечно, было не совсем то, что им требовалось от отца. Детям, наверное, пошло бы на пользу, если бы родители отдали их на время в закрытый пансион, и чем раньше, тем лучше.

У Трини оставалась последняя надежда: может быть, хоть толстосум Чарльз Дадли оставит им что-нибудь? Она знала, что фирма уже практически перешла к Сэму, но была уверена, что дед не обидит любимых внуков. Обработкой свекра Трини и собиралась заняться в самое ближайшее время. Внезапная смерть мистера Чарльза перечеркнула все ее планы. Вышло хуже некуда. Если не считать весьма скромных подарков, сделанных дедом еще при жизни, семья Вика не получила из его немалого наследства практически ничего.

Больше надеяться было не на что. Год пролетал за годом, а заветный анилиновый рай отодвигался все дальше к горизонту.

На этой почве Трини стала все чаще впадать в депрессию. Чтобы выбраться из тягостного состояния, она начинала без удержу сорить деньгами, покупая кучу бесполезных вещей. Надо сказать, что Трини и раньше «заносило», она не могла приучить себя жить по средствам, часто неуемными тратами ставя мужа в неловкое положение.

Вик Дадли прощал жене все ее причуды, а она бессовестно злоупотребляла его терпением, потому что давно вывела для себя формулу: «Вика легко обидеть, но трудно сделать так, чтобы он всерьез обиделся».

На седьмом году супружества, только выкарабкавшись из очередной депрессии, Трини почувствовала едва заметную перемену в поведении мужа. Вик сам — повышенным вниманием, предупредительностью — способствовал тому, что к Трини закралось сомнение. Никаких доказательств у нее еще не было, но она сердцем почуяла неладное. Несмотря на то, что в постели Вик старался вести себя как прежде — а может быть, как раз благодаря этим стараниям, — Трини быстро поняла: у мужа появилась любовница!

Наконец однажды после того, как Вик весь вечер ходил за ней хвостом с телячьими нежностями, Трини, распахнув в мужнино отсутствие шкаф, принялась с остервенением перебирать рубашки, поднося одну за другой к носу, будто желая «унюхать» соперницу.

Но как раз это ей было недоступно. С духами у Трини давно сложились напряженные отношения. Еще в детстве она умудрилась два раза за сезон переболеть гриппом, после чего нос перестал различать тонкие запахи. Поэтому ей было все равно, каким парфюмом надушиться, и чем сильнее и резче был аромат, тем лучше. Не в состоянии отличить один номер «шанели» от другого, Трини выбирала духи по их стоимости и по внешнему виду. Как-то раз, прочитав в дамском журнале, что парфюм в вытянутом флаконе считается самым изысканным, стала покупать только такие.

Ей было не ощутить запаха соперницы, но внутреннее чутье работало безотказно. Трини просмотрела в шкафу все костюмы, вывернула все до единого карманы — ничего! Прошерстила полки сверху донизу. И на нижней нашла… Нет, это был не платок со следами губной помады, не волос блондинки или скомканные трусики, это был тугой кожаный футляр. Она вытащила его, расстегнула кнопку и извлекла на свет божий новенький, сверкающий сталью пистолет…

2

Утром Кристофер Литгоу приехал в контору на полчаса раньше обычного и теперь терпеливо ожидал патрона, прохаживаясь в приемной. Работая у О’Брайана второй год, он успел усвоить многие методы начальника. И в первую очередь — главный принцип: к любому вопросу не подходить поверхностно, а стараться как можно глубже вникнуть в суть.

Все наставления Литгоу слушал с неукоснительным вниманием. Чаще предпочитая не комментировать замечания босса, а молча кивать, потому что еще с юности следовал почерпнутому из литературы, которую поглощал тогда в огромном количестве, золотому принципу: «Лучше помалкивать и казаться глупцом, нежели открыть рот и не оставить в том сомнений».[21]

Впрочем, глупцом Кристофера Литгоу никто и не отважился бы назвать. О’Брайан с его знанием людей моментально оценил деловые качества нового подчиненного и пока еще ни разу в них не усомнился.

В последние дни Литгоу с тревогой отмечал, что босс в разговоре с ним именует двадцативосьмилетнего Дадли «мальчишкой». Дело в том, что самому Кристоферу только-только исполнилось двадцать пять, и он изо всех сил старался выглядеть солиднее. Для этого пару месяцев назад даже отпустил усики, но потом спешно их сбрил, потому что, как-то раз глянув утром в зеркало, уловил в своем облике что-то от Чарли Чаплина.

Держался Кристофер с неизменным достоинством, обладал превосходной осанкой, хорошими манерами, то есть имел набор качеств, безотказно действующий на клиентов, — те сразу понимали, что имеют дело с профессионалом. Поэтому все опасения Литгоу были напрасными — все-таки «молодость — это недостаток, который быстро проходит».[22]

Едва переступив порог конторы, О’Брайан увидел Криса Литгоу, стоящего у двери его кабинета.

— Виктор Дадли левша, — кратко доложил тот.

Даже зная расторопность Литгоу, Брендон все-таки немного опешил, услышав то, разузнать о чем только собирался ему поручить.

— Я в курсе, — сказал он, окинув помощника одобрительным взглядом.

— А пистолет был у него в правой руке.

— Дадли переучивали в детстве.

— Большинство переученных все равно многое делает левой, — настойчиво продолжал Литгоу. — И потом… мне кажется, если человек выстрелит в себя, пистолет сразу выпадет из его рук.

— Необязательно, — покачал головой О’Брайан, — как правило, мышцы не успевают разжаться. Сомневаетесь — проконсультируйтесь у криминалистов.

— Есть еще нестыковка: ночной клуб «Ревущая сова» в пятницу начинает работать только в десять.

— Так… И шестое мая…

— Не было исключением, — завершил фразу Литгоу.

— Вот это дельная информация, — похвалил О’Брайан. — К тому времени, вероятно, даже полиция уехала… Как вы думаете, Литгоу?

— Да, патрон, — ответил тот, неопределенно улыбаясь.

— Но вы, я вижу, пока не вполне удовлетворены результатами? Продолжайте поиски, Кристофер! — вдохновил его Брендон. — Все, что наскребете, — сразу мне на стол. Договорились? Да, и еще: поинтересуйтесь, пожалуйста, имеются ли сведения о том, что левши более склонны к совершению немотивированных действий. Что говорит статистика? Проводились ли на этот счет какие-нибудь исследования?

Литгоу быстро кивнул и вышел.

О’Брайан был доволен помощником — все-таки в сообразительности парню не откажешь. Значит, консьерж на суде привирал — уже хлеб! Брендон не сомневался, что Литгоу не остановится на достигнутом и в ближайшее время нароет в деле Дадли еще всякой всячины.

Но на следующей неделе адвокатская контора О’Брайана подверглась прямо-таки нашествию серьезных клиентов — все сотрудники оказались под завязку загружены. И Литгоу пришлось взяться за новое сложное дело.

Встреча с Трини тоже отодвигалась…

Глава 10

— Мистер Поллак, подтверждаете ли вы, что видели вечером шестого мая мистера и миссис Смит?

— Да, они пришли в шесть часов.

— Приходил ли еще кто-нибудь вслед за ними?

— Нет. Никто больше уже не входил и не выходил.

— Хорошо. Расскажите, что было дальше.

— Так вот: где-то в начале восьмого я почувствовал, что стало сильно дуть, и поднялся проверить, не открылась ли где форточка. С площадки между вторым и третьим этажом я заметил, что дверь в квартиру Смитов распахнута. Мне это показалось странным. Я подошел к двери, спросил, не случилось ли чего, но никто не ответил. В это время я увидел спускающегося мистера Уилкса — он собирался прогулять своего пса. Мистер Уилкс согласился помочь мне, и мы вместе вошли…

— Продолжайте, пожалуйста. Вы обнаружили чету Смит лежащими на полу без признаков жизни. Так?

— Да. Вы знаете, я здорово испугался — увидеть такое…

— Понятно. И вы сразу вызвали полицию?

— Да-да. Они приехали очень быстро — через пару минут, я и не ожидал. Потом подъехала скорая.

— Что же, мистер Поллак, все ясно. Благодарю за точные ответы. Передаю свидетеля представителю защиты.

— У меня нет вопросов, ваша честь.

— Вы уверены, мистер Ламмерт?

— Да. После виртуозной работы моего оппонента мне и сказать-то нечего.

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Дела у Остина Ламмерта шли как по маслу. Несмотря на последний провальный процесс, от клиентов отбоя не было, их денежки плавно, немелеющей рекой текли адвокату в карман. Контора его росла и ширилась.

Ламмерт открыл дверь нового, недавно арендованного офиса и хозяйским взглядом оглядел помещение. Все секретари были при деле, то есть на посылках, а на столе уже несколько минут надрывно звенел телефон. Адвокат неторопливо подошел к аппарату и снял трубку.

— Адвокатская контора Ламмерта! — не без удовольствия произнес он и тут же услышал возбужденный голос:

— Ламмерт! В чем дело? Подавайте апелляцию! Вы пропустили уже все сроки!

Остин Ламмерт не смог сдержать улыбки. Компромат, которым щедро поделился с ним Дрейк, был теперь его щитом и оружием. С ним он чувствовал себя как никогда уверенно.

— Мистер О’Брайан, если не ошибаюсь? Однако, коллега… вы меня удивляете — все-то вам неймется! Я ведь сказал, что не нуждаюсь в советчиках.

— Казнь Виктора Дадли назначена на пятое декабря, — продолжал кричать Брендон, — то есть ровно через две недели! Вы должны сегодня же подать апелляцию! Чего вы ждете?

— Мистер О’Брайан, кто из нас адвокат Дадли: вы или я? Позвольте мне самому решать, что и когда я должен делать.

— Ламмерт, вы действуете преступно! На суде у обвинения была толпа свидетелей, у вас ни одного! О чем это говорит — только о вашей лености и тупости! А «открытая входная дверь»? Как вы могли допустить, чтобы такая существенная деталь из алиби вдруг превратилась в улику?!

Ламмерт расхохотался в трубку.

— Ваша халатность вам дорого обойдется! — не унимался О’Брайан. — Я добьюсь, чтобы вас лишили лицензии!

— О как! А не у вас ли, дорогой коллега, однажды уже отбирали лицензию? Многим до сих пор непонятно, как вам удалось выпутаться.

Брендон замолчал — выпад Ламмерта сразил его не меткостью, но неожиданностью.

— Вы, я вижу, без дела не сидели… — наконец проговорил он. — Собрали на меня досье?

— Да, наскреб немного… — продолжал Ламмерт, сейчас он чувствовал себя на коне. — И еще кое-что такое, о чем оч-чень любопытно было бы узнать служащим вашей конторы, да и не только им, я думаю! — Последнюю фразу Ламмерт вставил просто так — «для усиления эффекта», не имея в виду ничего конкретного.

Скорее всего, он следовал еще одному из постулатов Дрейка, гласившему примерно следующее: «Ни один адвокат не может похвастаться тем, что в его практике нет таких фактов, которые он хотел бы скрыть». Ламмерт знал, что играет наверняка, но даже не подозревал, насколько точным окажется выстрел.

У Брендона перехватило дыхание: «А вот это удар ниже пояса. Надо поскорее взять себя в руки».

— Поговорите с женой Дадли, — упавшим голосом произнес он, — там есть неувязки…

— Всего доброго, коллега! — резко оборвал разговор Ламмерт. — Не суйте нос в мои дела, и я не стану интересоваться вашими.

Ламмерта теперь не тревожили никакие угрозы — компромат, как он только что убедился, был весьма действенный. Конечно, у О’Брайана есть связи во влиятельных кругах, вплоть до генерального прокурора и губернатора штата… И немногим ранее он, несомненно, мог бы добиться, чтобы Ламмерта отстранили от ведения дела. Но сейчас, по завершении суда, проведенного без каких-либо отступлений от процессуальных норм… да еще и под председательством почтенного Герберта Смайлза в качестве судьи… Нет, О’Брайан машет кулаками после драки — это ясно.

«Откуда он мог узнать?» — первое, что подумал Брендон, немного придя в себя. Каким образом Ламмерту удалось копнуть так глубоко? Недаром, видно, сказано, что все тайное становится явным…

По правде говоря, Брендон был больше растерян, чем испуган. Ему бы сейчас хоть частичку той невозмутимости, которой обладал Стивен! Стивен… Стив… Все его любили… даже тот, кто недолго с ним общался, тут же попадал под власть его обаяния. Просто встречаются иногда в жизни люди, которых невозможно не полюбить. И пресловутая ориентация не имеет к этому никакого отношения. Нет ничего удивительного, что и Глория была им увлечена. Может быть, потому она и реагировала так болезненно, узнав про их со Стивом связь…

«В конце концов, мы теперь с женой квиты!» — рассудил задним числом Брендон.

О’Брайана не беспокоило, что́ станут говорить о его пристрастиях в светских, немного консервативных кругах их штата. Не боялся он осуждения со стороны сыновей и других родственников. Его семья, несмотря на приверженность католицизму и старым традициям, была достаточно терпимой: допускала браки с иудеями, переход в другую религию, разводы и тому подобное. Он живет в свободной стране, черт возьми! И сейчас ему предоставляется возможность оценить, так ли широки пределы этой хваленой свободы?

Пострадать — и основательно — могла только его репутация юриста. Ведь все переворачивалось с ног на голову. Получалось, что он спасал не просто человека, которого считал невиновным, а предмет страсти — своего любовника! А всю жизнь проповедуемые гуманистические идеалы служили ему лишь прикрытием? Да, картинка рисовалась развеселая — лакомый кусок для недругов и конкурентов! С какой же радостью они наперебой кинутся обливать его потоками грязи, от которой до конца дней не отмоешься!

Брендон представил на минуту несчастное лицо жены, слышащей за спиной грязные сплетни о нем, и понял, что надо оградить Глорию от подобной напасти, чего бы это ни стоило. Нельзя допустить, чтобы история его взаимоотношений с Кларком вышла наружу и хоть как-то еще раз коснулась Глории. Ламмерт, по всей видимости, начнет действовать, только если его крепко прижать, потому что знает: с него самогó тоже перышки посыплются. Придется оставить его в покое. Проклятье! Опять Остин Ламмерт, будто скользкая рыба, вырвался у него из рук!

Но надо же спасать мальчишку — это сейчас главное. Отсрочить исполнение приговора. Времени совсем немного. Чем, собственно, еще он может помочь?

И в эту минуту Брендону вдруг пришло в голову, что тогда, на суде, проводя мысленно параллели между судьбами Стива и Вика, не заметил одного и, может быть, главного отличия, — в противоположность тому, давнему процессу в виновности Виктора Дадли он не сомневался…

Брендон ехал по слегка припорошенным осенней листвой городским улицам.

Теперь он понимал, что ничего особенно не боится. Да вовсе и не страшен этот Ламмерт — жучишка навозный! Кто рассказал ему про лицензию? Дрейк, конечно. Да того самогó можно так пугнуть — мокрое место останется! А что до Стивена Кларка… так он уже три года как в могиле. И пусть только кто осмелится посягнуть на его светлое имя!

Но с чем О’Брайану никак не удавалось справиться — это с подавленностью, которая оставалась после разговора с Ламмертом. Брендон вдохнул глубже и вновь ощутил тянущую боль в груди — в области старого пулевого ранения, того самого ранения, едва не стоившего ему жизни, которое он получил во время бегства со Стивеном. Брендон ненадолго остановился, устало опустил руки на руль. Борьба требовала сил, и немалых. А силы — как нарочно — вдруг оказывались на нуле.

Придется еще посидеть над делом Дадли: заново взвесить все мотивы, улики, нестыковки. И любым способом добиться отсрочки — благо путей для этого предостаточно. Надо решить, каким из них удобнее сейчас воспользоваться.

Одно Брендон О’Брайан знал точно: сцепляться с Остином Ламмертом он пока не станет.

Брендон не был уверен, что именно его угрозы подействовали на Ламмерта, но апелляцию тот все-таки подал, потому что через пару дней Литгоу доложил: дело Виктора Дадли передано на доследование. Осужденному таким образом даровалось еще как минимум несколько месяцев жизни…

2

Первые дни после суда Вик пребывал в состоянии шока: в положенное время он вставал, в положенное время ложился, выполняя все действия бессознательно. Когда же чувства стали понемногу возвращаться, сразу навалилась зревшая внутри боль — невыносимая, неистовая. Она терзала и рвала на части, не отпуская ни на минуту. Но это не была боль от только что зажившей раны, хотя он ощущал ее физически. Вик страдал от гнетущих мыслей — о брате, жене, детях, о погибшей Грейс. Страдал от невозможности доказать свою невиновность. Но еще больше — от полного одиночества.

Вика никто не навещал. Тюрьма «*…филд» славилась строгими порядками, за осужденным зорко следили. Гулять его теперь выводили отдельно от других заключенных — в чистый, ухоженный дворик с цветником в центре. От остального мира двор был отгорожен высокой стеной. Душевая тоже была отдельная. Кроме угрюмых и на редкость неразговорчивых охранников, ни одной живой души вокруг.

Вик даже не подумал о том, что мог бы потребовать своего адвоката, напрочь исчезнувшего после суда, или, на худой конец, пожаловаться на недомогание и вызвать доктора. Кроме того, его обязан был сейчас посещать служитель церкви. Проходил день за днем, но никто не появлялся.

Пару раз Вик пощелкал кнопками на пульте, потом на самóм телевизоре, но экран не вспыхнул в ответ. У охранников он спрашивать не стал, а те не торопились помочь.

Казалось, что, осудив Вика на смерть, мир людей тут же от него отвернулся, словно человек по имени Виктор Дадли, бывший прежде органичной этого мира частью, мгновенно перестал существовать.

Измучившись от пытки постоянно быть наедине с самим собой, Вик начал грезить о скором конце. Но когда и в самом деле осталось уже немного, боль мало-помалу начала стихать, а вскоре исчезла вовсе.

И тут вдруг на смену ей пришел страх. Страх поглотил его целиком. Вик часами сидел на кровати, обхватив колени руками, и трясся мелкой дрожью. Он понимал, что страх этот простой, биологический, скорее даже животный, что его можно и нужно побороть, но… легче не становилось.

Начальник тюрьмы, мистер Стэнли Миллер, тоже не заходил. Он имел репутацию неподкупного цербера, редко делавшего поблажки своим подопечным. Но иногда — особенно когда его ни о чем не просили — в порыве гуманности разрешал такие вещи, заикаться о которых заключенным не пришло бы и в голову. По тюрьме постоянно ходили байки о том, что одному смертнику напоследок привели в камеру проститутку, а другой — пожизненно заключенный — отправился со своей подружкой в месячный отпуск на Гавайи. Но чего не напридумываешь, мотая срок в одиночке?

В конце третьей недели Вику стало казаться, что он сходит с ума. Ночи пошли тревожные, полные сновидений, особенно под утро. Снились разные запутанные истории, вспомнить которые по пробуждении не удавалось. Еще в постели, эмоционально возбужденный от пережитого во сне, он старался ухватить хоть что-то, какую-то ниточку. Казалось, если припомнить одну мелкую деталь, то вся история, весь его долгий сон тут же всплывет. Вик тер лоб, изо всех сил напрягая память, будто знал: там, в этих снах сокрыто что-то очень важное сейчас для него. Но все попытки кончались безрезультатно — вспомнить, что же ему снилось, он не мог. И это было мучительно.

Когда жить — по его подсчетам — оставалось не более недели, Вику объявили об отсрочке, которая вначале показалась манной небесной. Но очень скоро обернулась новой пыткой — безнадежного, тягостного ожидания.

Буквально за день до того вдруг объявился Ламмерт.

— Хреново выглядишь, — начал он, не здороваясь, — и глаза красные.

— Господи, — изумился Вик, — откуда ж ты взялся? Я и забыл, что у меня есть адвокат.

— Был занят, по горло занят, — заторопился Ламмерт. — Кто-нибудь приходил к тебе?

Вик поднял глаза: в словах адвоката, ему показалось, забрезжила надежда. Наверное, кто-то собирается прийти — Трини или… Сэм?.. Но Ламмерт отодвинул от стола единственный имевшийся в камере стул и, усевшись на него, молча уставился на подзащитного.

Вик опустил голову:

— Нет… Никого не было… Они считают, я их опозорил — такое почтенное семейство… и такое омерзительное убийство!

— Их можно понять.

— Нет! Это бесчеловечно! Почему мне никто не поверил?! Ведь я сказал правду!

Ламмерт прищурился:

— А ты сказал ее до конца?

Вик промолчал.

— Всю защиту мне пришлось выстроить на песке, — продолжал адвокат, — на одних твоих заверениях в невиновности. Все показания были против тебя.

— …И ведь никому из этих людей я не сделал ничего плохого… — пробормотал как бы про себя Вик, — никому… кроме Сэма…

— Хотя бы один свидетель!

— Он… есть… — тихо проговорил Вик.

Адвокат подозрительно на него покосился.

— У меня есть свидетель, — повторил Вик. — Ты прав: я сказал правду не до конца. Но я и не мог сказать ее… Хочешь знать, как все было?

— Ты собираешься менять показания?

— Нет.

— Тогда лучше не надо, — металлическим голосом предупредил Ламмерт.

— Мне казалось… если бы я тебе рассказал… мне стало бы легче… — Вик провел рукой по воспаленным глазам. — Да, конечно… лучше не надо… — проговорил он в сторону.

— Апелляцию я подал, — поспешил переменить тему адвокат, — но шансов ноль. Что еще для тебя сделать?

— Не знаю… — покачал головой Вик. — Хочу увидеть детей.

— У тебя и так должно быть свидание с родственниками — накануне… Потерпи немного.

— Нет, я хочу сейчас… если можно… — Вик отвернулся, стараясь подавить рыдание, подступившее к горлу.

Ламмерт встал.

— Чего ты боишься? — сказал он, опуская руку на плечо подзащитному. — Больно не будет — уснешь, как младенец. Очень многие мечтают о том, чтобы так спокойно уйти.

Вик развернулся к нему лицом:

— Остин, я не убийца!

Адвокат тяжело вздохнул.

— Но ты-то веришь, что я невиновен? — дрожащим голосом спросил Вик, в душе он надеялся, что Ламмерт сразу и не задумываясь скажет: «Да, верю!»

Но тот повел бровями и произнес:

— Обязан верить.

Вик медленно опустил голову: это был не ответ — это была могильная плита, из-под которой, он понял, ему уже не выбраться…

Глава 11

— Подсудимый, квартира, в которой вы встречались с убитой, была арендована год назад неким Джоном Смитом…

— Квартиру снял я — под вымышленным именем.

— Вы арендовали ее для свиданий с миссис Грейс Дадли?

— Да.

— Но ведь это… не самый комфортабельный район?

— Мне там понравилось: много зелени, тихо.

— Еще бы! Если не считать, что в клубе напротив гремит, не умолкая, музыка.

— Это ночной клуб, они открываются только вечером.

— Как и вечером шестого мая? Клуб ведь работал в тот день?

— Да…

— Консьерж Поллак утверждает, что именно из-за громкой музыки не расслышал выстрелов.

— Он спал, когда мы вошли.

— Интересно! И часто мистер Поллак пренебрегал своими служебными обязанностями?

— Не помню… Но тогда он спал.

— Допустим. Но консьерж прекрасно вас запомнил. Он даже описал, во что ваша спутница и вы были одеты.

— Он же видел нас и прежде…

— Да, но по показаниям мистера Сэмюэла Дадли, в день убийства на его жене было платье, которое она приобрела накануне.

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Последний месяц Брендона замучила лютая бессонница, грозящая перейти в хроническую. Легкие снотворные, которыми он обычно пользовался, помогать перестали. На работе он еще как-то держался, но к концу дня уже едва стоял на ногах. И тем не менее вечером Брендон всячески оттягивал отход ко сну, прекрасно зная, что впереди не спасительный отдых, а очередное мучение.

Увидев, что муж время от времени прикладывает руку к груди, Глория настояла на его визите к врачу. Брендон никогда на здоровье не жаловался и с большой неохотой выкроил день для экспресс-обследования, которое, впрочем, никаких серьезных отклонений не выявило. Несомненно, что недомогание его было связано с длительным переутомлением. Он и сам это понимал. Поэтому Глории не пришлось как обычно — месяцами — убеждать мужа в том, что необходимо брать отпуск.

Надо сказать, что с юности Брендон был легок на подъем. Свою родную страну он исколесил вдоль и поперек еще в студенческие годы. В дальнейшем — в том числе и по роду деятельности — ему неоднократно приходилось бывать в различных местах, часто далеко за пределами своего штата. Да и сейчас, едва подворачивалась возможность, он немедля отправлялся в путь.

Отпускá же — обычно недолгие — Брендон предпочитал проводить за границей. Его не привлекали ни роскошные пляжи на морских побережьях, ни горные вершины, ни девственные леса, ни дальние экзотические страны. Будучи урбанистом, то есть «человеком города», он и для отдыха выбирал крупные исторические центры, явное предпочтение отдавая Европе.

«Я „обозреваю ногами“», — любил повторять он.

Знакомство с каждым новым городом Брендон начинал с того, что долго бродил по улицам, окунаясь то в прошлое, то в настоящее, проникаясь заботами, печалями, радостями жителей, — только так, «на ощупь», мог он почувствовать дух города и навсегда запечатлеть его в своей памяти.

Путешествовать Брендон предпочитал с женой. И Глория, которой ничего не оставалось, как следовать за любимым мужем, с годами превратилась в такую же заядлую туристку-пешехода и не представляла уже, как можно отдыхать иначе.

Англия, Испания, Франция, Голландия, Греция… — казалось, не было уже ни одного государства на карте Европы, которое бы они не посетили. Но каждый раз, собираясь на отдых и раскрывая рекламный проспект, Брендон убеждался, что есть еще множество мест, куда хотелось бы съездить и где просто стыдно ни разу не побывать. Он обожал свежие впечатления, но были у него при этом и любимые уголки, которые очаровали однажды и с неизменной силой влекли к себе. Особенно много таких мест он находил в Италии. Последний раз Брендон был там несколько лет назад, но без жены. У Глории тогда возникли временные проблемы в связи с возрастной перестройкой организма, и врачи не рекомендовали ей менять климат. Поэтому той весной короткий тур по Италии они совершили вдвоем со Стивом. Венеция, Пиза, Неаполь, Рим, Флоренция… Кажется, это было уже так давно… а на самом деле каких-то пять или шесть лет назад…

…Перед статуей Давида в Галерее Академии[23] — он помнил — они долго стояли молча.

— Не видел ничего совершеннее, — проговорил наконец Стивен.

Брендон насмешливо улыбнулся в ответ — можно было ожидать, что он сейчас скажет: «Конечно, ведь это Микеланджело!» Но он вдруг произнес:

— А я видел, — и на вопрос в глазах друга пояснил: — Тебя в твои двадцать восемь…

— Ты мне льстишь, — смутился Стивен, — но все равно приятно. Похвала — влага живительная!

Из Галереи они вышли опьяненные. Созерцание божественно прекрасных образцов на некоторое время оторвало обоих от действительности. Они молча брели по улицам Флоренции, каждый был погружен в глубины своего внутреннего мира.

Но уже через несколько кварталов, на старинной площади взору их предстал необъятных размеров средневековый собор с гигантским апельсиноподобным куполом. Налюбовавшись на разноцветное мраморное кружево его фасада, друзья отправились дальше и, пройдя совсем немного, оказались на следующей площади. И тут Стив остолбенел, когда перед дворцом с башней увидел вдруг еще одного Давида.

— М-да… — протянул он, — похоже, он бежал быстрее нас.

— Это копия, — пояснил Брендон, — но оригинал прежде стоял именно здесь.

— С первого взгляда не отличишь, — сказал Стивен, подходя ближе. — И что, есть еще клоны?

— Кроме Италии в мире их всего два или три. Причем один — в Лас-Вегасе.

— Да ладно тебе! — не поверил Стив.

— Правда — полноразмерная копия. Он стоит там перед входом в казино.

Услышав это, Стивен расхохотался:

— Нехило! Не пора ли и нам с тобой в Лас-Вегас? Ты ведь за всю жизнь не просадил в казино ни цента, верно?

— В рулетку не играл, — подтвердил Брендон.

— Пора наверстывать упущенное! — воодушевился Стивен. — Слушай, а что они имели в виду, когда ставили его туда? Наверное, это их мечта о вышибале?

— Владельцы казино? — спросил Брендон. — Мне кажется, они хотели сказать: «Заходи, если ты так же бесстрашен».

— А по-моему, так: «Подумай, прежде чем входить — на выходе можешь остаться в том же, в чем этот малый!» — продолжал Стив, покатываясь со смеху.

— Нет, наоборот: «Будешь ли ты выглядеть так же круто, когда выйдешь?»

Они начали прикалываться и озорничать, как мальчишки, соревнуясь в острословии, и дошли в конце концов до непристойностей. Но тут Стив вдруг сразу перестал смеяться и серьезным тоном произнес:

— Все прекрасное прекрасно своей неповторимостью. Одна только попытка повторить губительна и для самых совершенных творений…

Они до вечера бродили по городу, любовались на закате его панорамой со смотровой площадки, где Стивен опять чуть не упал со смеху, обнаружив там еще одного Давида. Город гениев, Флоренция, медленно одевался в вечерний пурпур, последние лучи солнца освещали их лица, они стояли, положив руки на плечи друг другу, и обоих не покидало пьянящее чувство любви и полноты жизни…

— Знаешь, — сказал Стивен по возвращении, — а я рад, что ты меня туда вытащил. Давай съездим куда-нибудь еще. Мне понравилось!

Но отдохнуть вместе больше им уже не пришлось…

Брендону часто вспоминалась эта поездка со Стивеном, особенно последнее время.

В своей семье О’Брайан пользовался исключительным правом определять место отдыха. На этот раз он долго не раздумывал, потому что почувствовал: его снова неодолимо тянет в Италию. Да и Глория давненько там не была и, конечно, с восторгом встретит предложение мужа — ей так нравятся маленькие города и старинные замки Умбрии.

Как всегда перед отпуском, у О’Брайана накопилась масса вопросов, требовавших безотлагательного решения. Адвокаты его конторы вели параллельно два сложных дела, слушания которых не могли состояться без личного участия патрона. Поэтому поездка в Европу, запланированная на Рождество, отодвинулась сначала на неделю, потом на две, а потом еще и еще. В Рим чета О’Брайан вылетела только в конце февраля.

В предпоездочной суете Брендон не забыл о судьбе Виктора Дадли и специально съездил к главному прокурору штата, с которым был давно и хорошо знаком. Днем раньше Литгоу доложил: Ламмерт разродился еще одной пространной апелляцией. Брендон сразу же позвонил Лиз и сообщил ей, что есть реальные перспективы отстоять Вика. Уезжая, он не сомневался, что казнь снова отсрочена.

2

Наступил март. Отсрочка, предоставленная Дадли, истекала. И теперь Вику предстояло тяжелое испытание — встреча с детьми.

Один раз ему уже давали разрешение на свидание с семьей — в преддверии Рождества. Но к концу того же дня объявили, что свидание состояться не может, не потрудившись объяснить причину. Вик подозревал, что дело в Трини. Когда еще до суда он отважился, наконец, позвонить домой, жена сразу заявила, что не желает с ним разговаривать и не позовет детей. Он пытался дозвониться по мобильным, но ни один номер не отвечал. Впрочем, сейчас она вряд ли откажется прийти и не лишит его возможности увидеть сыновей.

Вик боялся даже подумать, что будет, когда он снова их увидит. Вспоминал детей совсем маленькими, потом пытался представить их повзрослевшими, какими они станут, когда вырастут. Но мысли тянули его назад, к реальности. Во что выльется эта встреча? Господи, только не море слез! Что сказать им на прощанье? Какие найти слова?!

Вик то не мог дождаться встречи, то холодел от мысли, что она уже совсем скоро. В тревоге о детях он и думать забыл о том, чтó ждет его вслед за этим свиданием…

…Его привели в отдельное помещение с зарешеченным окном.

«Слава богу, что здесь, а не за перегородкой с мерзкой надписью „Стекло не трогать!“» — подумал Вик.

Охранник снял с него наручники и вышел. На некоторое время Вик остался один. Может быть, это было сделано и ненамеренно, но если да, то вполне по-джентльменски — в стиле начальника Миллера: дети хотя бы не увидят, как привели их отца.

Вик оглядел комнату: вблизи окна стояли стол и пара стульев, он собрался было сесть на один из них, как дверь отворилась и вошла Трини, а за ней и мальчики. Увидев детей, Вик остолбенел.

Они подросли, но изменились не так сильно, как ему представлялось. Несколько секунд сыновья стояли в нерешительности, потом дружно бросились к отцу, повисли на его руках, стали наперебой сообщать свои новости, накопившиеся за время, пока они были в разлуке. Вик совсем потерялся, не успевал отвечать и только, улыбаясь, гладил то одного, то другого по голове.

— Пап, папочка, мы так по тебе соскучились! — сказал младший сын, обхватив отца за шею. — Почему ты нам не звонил?

— Я звонил, Эйби, но…

— Да, мама отобрала у нас мобилы — мы плохо себя вели, — признался Эйбл.

— Даже в школу не давала, — пожаловался вслед за братом Кейн.

— А теперь у меня новый, — радостно сообщил Эйбл, — и другой номер. Ты запиши!

— Но… здесь неважная связь…

— А мама сказала, ты по делам уехал, — пробурчал, глядя исподлобья, Кейн.

Вик нахмурился, но ответить не успел, потому что Эйбл вдруг спросил:

— Папа, но тебя ведь скоро выпустят, правда?

Вик замолк, уставившись на мальчика.

«Господи, они же ничего не знают… — вдруг дошло до него. — Как это может быть?! Неужели им не объяснили? Кто-то ведь должен был… Трини… Почему она не сказала? Кому еще, как не ей… Не начальнику же тюрьмы!» — Он повернулся к жене, но та смотрела в сторону.

Вик взял сына за плечи и присел, чтобы быть с ним вровень:

— Нет, Эйби… — произнес он голосом, прозвучавшим откуда-то издалека. — Завтра меня увезут отсюда…

— Увезут? Куда? — испугался мальчик.

Что говорить дальше, Вик не знал — все-таки дети уже не такие маленькие, чтобы им можно было так беззастенчиво врать.

— Далеко… на один остров…

— Ты будешь там жить? Мы приедем к тебе?

Вик покачал головой:

— Это очень-очень далеко, малыш. Может быть, мы нескоро увидимся… Но папа всегда будет помнить о вас, где бы он ни был. Слышишь, Эйби? — Он притянул сына к себе.

Кейн стоял рядом насупившись.

— Поэтому вы оба… должны мне пообещать, — продолжал Вик, — что… пока меня не будет с вами… вы вырастете отличными парнями! Идет?

Дети, обалдевшие от услышанного, молчали. Вик привстал, привлек к себе и старшего сына, поцеловал обоих.

Трини безучастно смотрела в окно — она не любила слезливые мелодрамы. Вик еще раз потрепал сыновей по голове, потом подошел к жене.

— Почему ты их не подготовила? — спросил он вполголоса.

— Не твоя забота, — отрезала она.

— Это жестоко… Не хочешь поцеловать меня? Больше ведь… не придется…

— Нет. Есть вещи, которые нельзя забыть, Вик!

— Даже сейчас?

Трини не ответила.

— Ладно… Спасибо, что привела их… Как Сэм? — с трудом выжал он из себя.

— Сэм болен.

Эта фраза с детства была так привычна для Вика, что он только кивнул в ответ.

— Трини… я очень виноват перед тобой, — произнес он, стараясь говорить еще тише.

— Это ничего не меняет, — чуть помедлив, сказала она.

— Трини, послушай… — Вик посмотрел в сторону детей — те стояли смирно и не отрываясь, глядели на отца. — Ты должна знать: я не убийца!

Она раздраженно вздохнула:

— Молись, Вик! Бог все устроит по справедливости.

— Да… Но, по-моему, Он от меня отвернулся…

— Ну, как он? — спросил мистер Миллер, глядя сквозь решетку на Вика, лежащего неподвижно на спине.

— Да был ничего, но после свидания совсем раскис. По-моему, даже того, — охранник покрутил пальцем у виска. — Пока мы его вели, все толковал про какой-то остров.

Начальник понимающе кивнул:

— Я зайду позже.

Спустя несколько минут появился врач.

— Встаньте, я осмотрю вас, — сказал он.

— Не хочу… не хочу вставать… — прошептал Вик.

— Ладно, лежите. Но мне все равно придется вас осмотреть… позднее. Что-нибудь беспокоит?

Вик прижал руку к груди и закашлялся:

— Душит.

— Это нервное. Я назначу успокоительное.

— Уколов… не надо… — попросил Вик.

— Пожалуйста: могу дать в таблетках, — согласился доктор, — только будет не так эффективно.

От таблеток не то чтобы полегчало, а наоборот: руки и ноги стали как ватные, и затошнило. Ко всему прочему, Вик потерял ориентацию во времени, не представляя, сколько еще осталось — может, часы, может, минуты. Для него теперь, все равно что для твари бессловесной, не существовало ни прошлого, ни будущего, а было одно только здесь и сейчас.

Вновь возник доктор, заставив на этот раз подняться и раздеться. Выслушал стетоскопом грудь и спину, измерил давление, провел ладонью по коже, пощупал бицепсы, велел сказать «а-а», снова уложил, усердно помял живот и в конце осмотра заглянул даже в трусы.

— Все на месте? — вяло спросил Вик, удивившись, что способен еще острить.

Сразу за доктором вырос священник, особенно зачастивший последние дни. А из-за его спины уже нетерпеливо выглядывал, ожидая своей очереди, начальник тюрьмы…

— Не делай этого, прошу тебя! Не делай того, о чем минуту спустя ты горько пожалеешь. Дай его сюда. Дай мне пистолет…

Часть III

Глава 12

— Виктор Дэниэл Дадли, признаете ли вы себя виновным в убийстве Грейс Хейворд Дадли, совершенном шестого мая 200* года?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Утром Кристофер Литгоу, переполненный информацией и готовый к новым свершениям, спешил к вызвавшему его начальнику.

«Что-то стряслось…» — понял Крис, едва переступив порог кабинета.

Шеф сидел, опустив руки на стол, и смотрел прямо перед собой, никак не реагируя на появление помощника. Он производил впечатление не только что вернувшегося из отпуска человека, а тяжелобольного, которому объявили фатальный диагноз. Кристофер остановился посреди кабинета, нерешительно поглядывая на шефа.

Прошла минута-другая, прежде чем О’Брайан поднял голову — взгляд у него был растерянный. Он молча кивнул Литгоу на стул.

— Я чувствую себя так, будто меня подставили… Да так оно и есть… — проговорил Брендон. — Конечно, никто не обязан был действовать по моей указке… но все же… Я считал, что слово главного прокурора чего-нибудь да стоит! — Он снова замолчал, остановив на Кристофере неподвижный взгляд.

Тот сидел зайчиком, еще не понимая, что случилось, и быстро перебирал в уме возможные варианты.

— Вы же знаете, — мертвенным тоном произнес О’Брайан, — пока я был в отъезде, они казнили Дадли.

Литгоу вздохнул и виновато опустил глаза.

— Наверное, я слишком много взвалил на себя… и потому положился на одно лишь обещание… Теперь я задаюсь вопросом: «А если бы на его месте был мой сын?» Мальчишка вдвое моложе меня… — О’Брайан остановился и нервно закашлялся. — Что ж? Отныне они могут спать спокойно: Всемогущий и Справедливый Закон исправно защитил их, избавив от зловещего ужаса дышать с Виктором Дадли одним воздухом!

Кристофер чуть не улыбнулся на эти слова: ему очень нравилось профессиональное умение Брендона говорить «как по писаному» — оно так эффектно выглядит в завершающих речах в суде! — и пожалел, что шеф ограничился сейчас лишь одной фразой.

— Я думаю… если разговор шел только об отсрочке… — вставил он, — то не лучше ли быстрая смерть, чем десять-пятнадцать лет в ее ожидании?

— Можно сказать, что вы мыслите верно, коллега, — на удивление спокойно ответил Брендон, но Крис уже понял, что это затишье перед бурей. — Но давайте проследим путь, который проходит преступник, оказавшись за решеткой. Он, как часто это бывает, совершает преступление в юности, лет двадцати от роду, а то и меньше — чаще под воздействием наркотиков, либо на фоне регулярного их употребления, — затем всю сознательную — в прямом смысле, то есть уже без наркотиков — жизнь он проводит в тюрьме. А десяток лет в строгой изоляции — это действительно целая жизнь! Жизнь, которая проходит в непрерывном ожидании казни, с неотвязной мыслью, что смерть уже не за горами. За это время он успевает не единожды испытать и потерю надежды, и ее воскрешение. И вот зрелому человеку лет тридцати пяти сообщают, что с его делом в конце концов разобрались, и пришел черед заплатить по счету. Ему и так крупно повезло, ведь он получил — пока Правосудие сомневалось — столько лет форы! Когда он отдаст свою жизнь как долг, все вокруг наконец будут удовлетворены. И в первую очередь — алчущие мести родственники жертв. Не понимаю только: неужели эта смерть примирит их с Богом, с Судьбой? Сделает счастливыми?!

— Большинство рассматривает смертную казнь в качестве превентивной меры, — уточнил помощник.

— Не как наказание, а как средство предупреждения преступности… — автоматически распространил его слова Брендон. — Но ведь это чудовищно, Литгоу! Мистера Стоуна, застрелившего мистера О’Нила, приговаривают к смерти за совершенное преступление, а не для того, чтобы он в будущем не застрелил мистера Джонса или миссис Хьюз! А множество людей — включая и облеченных властью — не видят здесь никакой разницы! Наоборот — считают, что в том только и состоит смысл смертной казни! В их системе взглядов изначально постулируются два положения. Первое: один человек — при определенных обстоятельствах — не может и не должен прощать другого, прощение не безгранично и допустимо лишь до известных пределов, а всепрощение — невозможно, потому как это уже Богово! (À propos,[24] если «Бог простит…», то тогда уж и «Бог покарает»?) И второе: человек, совершивший особо тяжкое преступление, исправлению не подлежит. Ничто уже и никогда — ни люди, ни среда, ни время — неспособны его изменить! Что, по-вашему, из этого вытекает? — Кристофер приосанился, собираясь ответить, но Брендон продолжал дальше: — Никого не волнует, что осужденный, за убиением которого они будут ревностно следить, может быть уже совершенно другим… Ведь преступник не только ел, пил и испражнялся все эти долгие годы. Он был заперт наедине с самим собой, а потому обречен на постоянную мыслительную деятельность. Даже если он так же плюет вам в лицо и кричит, что ни в чем не раскаивается, что, окажись на свободе, убьет вас при первой же возможности. Все равно… я знаю: эти годы не прошли даром. В таких условиях трудно не измениться! Речь не о том, что преступник полностью переродился — хотя и такое вероятно — и его пора отпускать на волю. Но жить, каждый день ощущая над собой карающий меч Правосудия, — само по себе жесточайшее наказание! Поэтому, хотим мы этого или нет, но перед нами уже иной индивидуум. Получается что-то вроде судебной ошибки — одного человека наказывают за грехи другого! И наша с вами задача, Литгоу, — костьми лечь, но не дать этой ошибке случиться! — Брендон глубоко вдохнул, потянув вниз узел галстука.

Кристофер внимательно следил за эмоциональными речами начальника, попутно обдумывая кое-что свое.

— Меня больше всего страшит участь палача, — отважился высказаться он, когда О’Брайан замолчал. — «Заставлять человека по долгу службы лишать другого человека жизни несовместимо с цивилизованным обществом», — отчеканил он, старательно цитируя проштудированную литературу. — Такой работы быть не должно!

— Да, Крис, — устало кивнул Брендон, — потому что после нее невозможно оставаться человеком. А участь врача вас не страшит? Начать хотя бы с того, что изобретатель известной машины по отрезанию голов был модным парижским доктором![25] Позже было узаконено присутствие врача во время казни. Теперь в его обязанность входит не только констатация смерти и вскрытие трупа. Казнь посредством смертельной инъекции осуществляет специально подготовленный медперсонал! Врач, ставший палачом… Он, приносивший Клятву Гиппократа,[26] первая заповедь которой — «Не навреди!»[27] Не пора ли уже пересмотреть слова этой клятвы и первой в ней поставить заповедь, данную Моисею: «Не убий!»? В нашем штате процедура казни еще и непозволительно, садистски затянута. Начальник тюрьмы, священник, судья, прокурор — все кому не лень — подходят в последнюю минуту к приговоренному, уже стянутому ремнями, и напутствуют его одной и той же фразой: «Умрите с миром, умрите с миром, умрите с миром…» Что это может означать? В этих словах мне слышится лишь одно: «Прости нас, грешных, тебя убивающих!»… — Брендон тряхнул головой и, не давая бедному Кристоферу опомниться, резко сменил тему: — Так, что там с делом Фергюссона?

— Слушание послезавтра. У нас трое надежных свидетелей. Прокурор настаивает на пожизненном — на большее не замахивается, — отрапортовал помощник.

— Замечательно! Вы хорошо поработали, Литгоу.

— Спасибо, — улыбнулся тот. — Да, еще… Помните, вы говорили, что Дадли — переученный левша? Так вот: один из сотрудников фирмы, работавший с ним, помнит, что Виктор всегда держал ручку левой рукой. Будучи ранен, Дадли также зажал рану левой — она была в крови. — Кристофер на секунду остановился, заметив напряженное внимание шефа. — Кроме того, отпечатки на оружии очень странно локализованы: только там, где рука сжимала пистолет… — будто до этого к нему прикасались в перчатках.

О’Брайан вскинул брови:

— Когда вы это узнали?

— Вскоре после вашего отъезда, — ответил Литгоу. — Поэтому мне кажется логичным предположить, что пистолет все-таки…

— Достаточно! — Брендон медленно снял очки и провел ладонью по лицу.

…Вот и свершилось оно, самое ужасное из всех зол… — ошибка, намного страшнее, чем та, о которой он недавно толковал… Брендон закрыл на мгновенье глаза — жестокий спазм стянул грудь, так что несколько секунд он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Стало нестерпимо больно, и он — уже привычным жестом — приложил руку к груди, все же отметив, что это правая рука…

Но боль, которую Брендон ощутил сейчас в своей душе, была куда нестерпимее: Виктор Дадли невиновен!..

Кристофер, увидев резкую перемену, произошедшую с начальником, стал бормотать о медицинской помощи, но Брендон покачал головой в ответ.

— Что вы наделали, Литгоу? — сдавленно прошептал он. — Почему не нашли меня?!

Крис опешил — минуту назад его хвалили, и вдруг…

— Но, сэр… Я же был занят делом Фергюссона… А уезжая, вы сказали мне, что Дадли получил новую отсрочку и можно не торопиться.

— Да, Кристофер… я знаю. — О’Брайан поднялся.

Следовало бы сейчас извиниться перед Литгоу — упрек был незаслуженным. Но Брендон почувствовал, что слова застревают в горле. Он вышел из-за стола и молча покинул кабинет, оставив в нем перепуганного помощника.

Давно О’Брайан не испытывал столь сильного потрясения — пожалуй, с тех самых пор, когда должны были казнить Кларка. И опять, как много лет назад, он брел по городским улицам, а в голове беспорядочно теснились мысли — одна другой чернее.

Непоправимое, невосстановимое, то, чего он боялся больше всего, все-таки произошло… Казнь невиновного. Может ли в храме Фемиды[28] случиться более страшное?!

«У меня тогда появилось ощущение какого-то фарса, — подумал Брендон, вспоминая суд над Виктором Дадли. — Но чем закончился этот фарс?.. Действительно, finita la commedia!»[29] Так и не встретился с Трини Дадли… и что особенно тяжело — с ее погибшим мужем… И пусть формально Вик не был его клиентом, Брендон воспринимал его гибель как личную трагедию.

«Я пенял недоумку Ламмерту на то, что ему плевать на своего подзащитного. Но собственное мнение о Дадли составил, так и не поговорив с ним, не узнав, чтó он за человек, — продолжал терзаться Брендон. — Я старался быть беспристрастным, но на самом-то деле лишь потакал собственным слабостям. А лучше сказать: боялся пойти у них на поводу! Боялся, что снова подпаду под власть сочувствия к обвиняемому. Почему я был так убежден в виновности Дадли? Что сбило меня с толку? Предельная простота и убедительность улик? Но ведь я с самого начала видел, что мотивы преступления — самое слабое звено… вернее, не было у него никаких мотивов! А были одни только нестыковки в деле, которые росли, росли как снежный ком. И постоянное беспокойство внутри… Ощущение, что истина где-то на поверхности… Почему я не доверился интуиции? Не задумался глубже… Если бы я не был уверен в его виновности, мои действия наверняка оказались бы успешнее, и Вик Дадли был бы сейчас жив! А, да что теперь говорить!»

Брендон лишь на секунду закрыл глаза и тут же наскочил на прохожего. Лицо показалось знакомым — вроде он где-то видел этого человека. Нет, ошибся… Брендон извинился и, завернув за угол, огляделся по сторонам. Он шел по хорошо известным местам, но не мог припомнить ни названий улиц, ни определить, где сейчас находится.

И тут с немалым удивлением он понял, что стоит прямо перед своей машиной, а все это время блуждал, видимо, по кругу. Возвращаться в контору, заниматься какими-либо делами сегодня было уже невозможно. Брендон открыл дверцу «мерседеса», сел за руль, но, вставив ключ в зажигание, задержал руку.

Теперь, в тишине и прохладе комфортабельного салона, Брендон стал мыслить рациональней. Дадли, естественно, не воскресить. Но ведь существует тот, за чье преступление Вик расплатился, — кто-то же сделал эти два выстрела! — и он сейчас на свободе! Кто мог убить Грейс Дадли? Вернее, кто покушался на жизнь их обоих — Вика и Грейс? И был заинтересован в том, чтобы подставить Вика… Неужели обманутый муж — Сэм? Да, большинство сложных дел в результате укладываются именно в такие, примитивные схемы…

Брендон устало положил руки на руль. Вычислить убийцу должен он сам — больше некому… и потом…

«Это мой долг перед памятью Вика Дадли!» — решил он.

2

Следующим утром Брендон приехал в контору раньше обычного, первым же делом распорядившись вызвать к себе Литгоу — сразу, как тот появится.

Всего через пару минут Кристофер с побитым видом предстал перед ним. Похоже, помощник тоже начал корить себя за случившееся, может быть, неосознанно подражая в этом шефу.

— Так, Литгоу: я хочу, чтобы вы отложили на время все порученные дела, — приказным тоном начал Брендон, — и снова занялись делом Дадли. Нужна полная перепроверка.

— Но… завтра у меня слушания в суде.

— Я помню. Начните сразу, как освободитесь. И прошу вас: не упускайте из виду любые, самые незначительные подробности.

— У меня еще информация, — начал Литгоу, выслушав наставления шефа. О’Брайан пристально посмотрел на него. — В день убийства Грейс Дадли полицию и скорую вызывал женский голос.

— Консьерж? — спросил Брендон, пытаясь припомнить. — Какой у него голос?

— С хрипотцой, женский не напоминает, — без промедления отрапортовал помощник.

— Помнится, консьерж удивлялся, что полиция приехала очень быстро, — тут он не соврал. Значит, первым тела обнаружил не он… — размышлял вслух Брендон.

— В подъезде проживает всего три женщины, — продолжал Литгоу. — Две из них были в то время в отъезде, третья лежала в больнице с переломом ноги.

— Вам сказал об этом консьерж?

— Да. То есть, нет, — быстро поправился Кристофер, — его сменщик. Могли быть еще какие-то женщины — например, заходившие в гости. Но если не считать Грейс Дадли, то…

— Да уж ясно, что не она вызывала полицию! — усмехнулся Брендон.

— Кроме того, в деле упоминается один мужчина — жилец с собакой.

— Он проходил в качестве свидетеля?

— Нет.

— Найдите его и поскорее! — Брендон сокрушенно покачал головой: — Кстати, Крис, когда вы разузнали все это?

— Вчера, — простодушно ответил тот.

Шеф улыбнулся — помощник не переставал удивлять его, — но хвалить больше не стал. Опустив глаза, он снова задумался. С какого-то момента все улики вдруг логично и четко стали выстраиваться в пользу Вика Дадли. Вернее, теперь уже только в его оправдание…

— Значит, Дадли все-таки… — решился прервать молчание Литгоу.

— Да, невиновен, — договорил за него О’Брайан. — «Это хуже, чем преступление. Это ошибка».[30] Окиньте взглядом все факты, которые сами насобирали, — и сразу увидите, чтó за картина перед вами. Впрочем, чтобы понять это, достаточно было и одного…

— Отпечатки… — прошептал Литгоу.

— Все дело в том, Крис, что для людей истина недостижима в принципе, — продолжал Брендон. — По большому счету, любой казненный в мире казнен по ошибке, поскольку не существует — и никогда не существовало — абсолютно точной системы доказательств вины человека в совершенном преступлении. Вердикт присяжных, как и приговор судьи, не означает истину в последней инстанции, ибо выносится людьми. Ошибки в суде предотвратить невозможно — они такой же атрибут Правосудия, как судейская мантия! История юриспруденции знает огромное число примеров, когда неопровержимые на первый взгляд доказательства оказывались цепью случайных совпадений, свидетели добросовестно заблуждались, а обвиняемые признавали вину в преступлениях, которых не совершали! Я уже не говорю о том, что свидетелей можно подкупить или запугать, обвиняемого заставить сознаться обманом, психологическим давлением или пытками, а улики и результаты экспертизы подделать. Вряд ли в том, что я сейчас сказал, вы открыли для себя что-то новое. Думаю, вы могли бы подкрепить мои слова массой достойных примеров.

— Да, — тихо отозвался Литгоу.

— Крис, начните, пожалуйста, с того… — быстро проговорил О’Брайан, еще не остыв от взволнованной речи. — Мне нужно полное досье на Сэма Дадли.

Убийца… — кто он? Нанятый Сэмом киллер или — как предполагал Вик — давний знакомый Грейс? А может быть, и то, и другое в одном лице? Где его искать?

В своей работе Брендону не раз приходилось вести детективную деятельность — заниматься розыском запропастившихся свидетелей и улик. Но никогда еще перед ним не стояла такая конкретная задача, как сейчас. И он, будто человек, впервые вышедший на лед, откровенно растерялся.

«Одна надежда на молодца Литгоу!» — подумал Брендон.

Результатов работы Кристофера Литгоу долго ждать не пришлось — ровно через неделю на столе О’Брайана лежала пухлая папка с материалами, в которых был прослежен весь жизненный путь Сэмюэла Дадли, начиная с рождения и до сего дня, полный послужной список и в дополнение — пачка фотографий. Брендон взглядом оценил внушительный объем папки, потом взял ее в руки, прикидывая вес.

— Спасибо, — лаконично поблагодарил он. — Есть что-то еще?

— Жильца с собакой найти не удалось — никто в доме его не помнит, а фамилия не значится в документах. У меня подозрение, что консьерж Поллак его просто выдумал.

— Или ему подсказали, чтó говорить, — добавил Брендон. — До сáмого приезда полиции консьерж спал — об этом, конечно, позаботились заранее. А жильца приплел себе в оправдание — ход довольно скользкий, но, как видите, сработало.

Кристофер кивнул и без промедления продолжил:

— Тринити Дадли за полгода до убийства пользовалась услугами сыскного агентства «Стэнфорд — О’Брайан».

«Вот это поворот!» — ахнул про себя Брендон.

— Следила за мужем?

— Да.

— Хорошо, Литгоу, — проговорил он, отодвигая папку с досье. — Пока достаточно. Можете заняться другими делами.

3

Ну что ж? Раз он давно не виделся со своими сыновьями, то об этом ему напомнила сама судьба.

Старшему сыну Брендона, Джеффри, шел уже двадцать восьмой год, он, так же как и отец, занимался юридической практикой.

Еще до суда, понимая, что вероятность смертного приговора для Дадли высока, Брендон подумывал над тем, не попытаться ли перевести Вика в тюрьму соседнего штата, где законы либеральнее и, самое важное, отменена смертная казнь, — чтобы его там и судили. Однако для такого перевода необходимы были какие-то основания, либо пришлось бы употребить очень мощные методы давления. Брендон собирался поговорить на эту тему с Джеффри, который состоял партнером в находившейся там адвокатской конторе. Но потом… просто не хватило времени.

Младший сын, Тимоти, окончил вслед за братом юридический факультет, но, в отличие от Джеффри, учился без особого энтузиазма. Зубрежка, неизбежная в юриспруденции, удручала Тима. Интереснее всего оказывались лекции с разбором сложных, запутанных дел, неординарных процессов. Проще говоря, Тима занимала детективная сторона дела. Но его привлекали случаи не со стандартным набором ходов, которыми изобилуют книжки и фильмы детективного жанра, а максимально правдивые, имевшие место в реальной жизни и каких не придумать ни одному беллетристу. По остальным же предметам Тим, что называется, тянул лямку. Вдобавок ко всему на последнем курсе его — как и отца в свое время — угораздило влюбиться. Натура увлекающаяся, Тимоти О’Брайан предмету своего увлечения уделял немало внимания, из-за чего чуть не завалил выпускные экзамены.

Поэтому, когда он сообщил отцу, что собирается на пару с сокурсником открыть частное сыскное агентство, Брендон не очень удивился. Конечно, не самое лучшее начало карьеры… Раньше О’Брайану казалось, что такого рода деятельность — прибежище неудачников. Но чем бы дитя ни тешилось…

Брендон положил досье Сэма в нижний ящик стола, поднялся и, накинув плащ, отправился к сыну. Адрес он помнил хорошо: место для конторы — тихое и неприметное — Тим подыскивал с другом, но не арендовал его до тех пор, пока выбор не одобрил отец. И, как полагал Брендон, скорее в дань уважения, чем из-за денег, которые Тиму пришлось на первых порах у него одолжить.

Тимоти нисколько не переживал, что доходы его пока были значительно ниже, чем у брата. Возможно, работая сейчас даже рядовым адвокатом, он имел бы более высокий заработок. Впрочем, каковы были финансовые успехи агентства «Стэнфорд — О’Брайан», оставалось тайной даже для Брендона. Но, надо полагать, дела у Тима шли неплохо, потому что деньги он отдал раньше условленного срока.

Первая влюбленность Тима браком не увенчалась. Впрочем, годом позже он благополучно женился — почти сразу вслед за Джеффом.

…Тимоти О’Брайан — худощавый молодой человек — сидел за столом, пощелкивая клавишами компьютера. Он был элегантен, не по возрасту деловит, в манерах проглядывала не наигранная светскость. На сияющем полировкой столе царил редкостный порядок — никаких записок, папок, документов — перед Тимом лежали только лист бумаги и ручка.

О’Брайан-младший, поднявшись, приветствовал отца — казалось, он нисколько не удивлен его появлением в своем кабинете.

— Тимми, я к тебе по делу, — начал Брендон, опустившись на стул напротив сына.

— Слушаю, папа.

Тим болтливостью не отличался, говорил немного, четкими, взвешенными фразами. Иногда, правда, можно было решить, что он — для большего впечатления — напускает на себя глубокомысленную важность. Но отец знал, что это не так и под задумчивостью сына всегда скрывается напряженная работа ума.

— …Погиб безвинно осужденный человек, — через силу проговорил Брендон. — Моя вина в том, что я мог воспрепятствовать этому, но… не приложил должных усилий. Теперь я обязан восстановить его честное имя.

Тим внимательно слушал.

— Твой клиент? — спросил он.

— Нет. Разве я бы допустил, чтобы казнили моего подзащитного?! Ты же прекрасно знаешь! — возбужденно воскликнул Брендон. — Ты можешь помочь мне, — чуть спокойней произнес он.

— Говори.

— Примерно полтора года назад в твое агентство обращалась некая Тринити Дадли. Меня интересуют любые сведения о ней. Надеюсь, у тебя сохранились материалы…

— Нет, я не могу, — тихо, но твердо ответил Тим, — все, что касается клиентов, — это конфиденциальная информация.

Брендон замолчал, уставившись на сына.

— Да, все правильно, — сказал он после минутного раздумья. — Другого ответа я и не ожидал.

— Если потребуется помощь иного рода, я всегда…

— Пока нет. Спасибо, — прервал Брендон, поднимаясь.

«Все нормально. Тим молодчина — настоящий профи! — думал он по пути. — Но что странно: когда я ехал сюда, у меня не было сомнения в том, что через пару минут я получу исчерпывающую информацию. Все-таки авторитет отца… Я считал, для Тима это святое… — Брендон припомнил себя в начале карьеры. — Наверное, я поступил бы так же. Если, конечно, не считать…» — Уже в то время он имел репутацию адвоката на редкость честного и неподкупного, но… как вскоре выяснилось, на компромисс он был способен более иных прочих…

Нет, не так — то, что произошло тогда, связано исключительно со Стивом. Ведь ничего даже отдаленно напоминавшего ту давнюю историю в его жизни больше не было! Да, все случилось только из-за того, что он встретил Стивена Кларка…

После ухода отца Тим ненадолго задумался, потом, повернувшись на стуле, открыл дверцу стенного сейфа. Отчеты о проделанной работе, сведения об объектах наблюдения и розыска, а также сведения о клиентах он предпочитал хранить именно здесь, а не в компьютере, считая такой способ более надежным. Помедлив еще секунду, Тим О’Брайан выдвинул из сейфа ящик картотеки с указателем на букву «Д»…

Глава 13

— Подсудимый, пистолет, из которого были сделаны оба выстрела, принадлежал вам. Объясните: каким образом он мог попасть в руки убийцы — неизвестного человека?

— Не знаю… Наверное, он украл его.

— Зачем убийце потребовалось именно ваше оружие?

— Может быть… чтобы свалить вину на меня?

— Где вы хранили оружие?

— Пистолет лежал в шкафу в спальне. Так… только для безопасности… Что в этом особенного?

— Кто еще знал, где находится оружие?

— Никто.

— Даже ваша жена?

— Нет. Раньше пистолет лежал в ящике письменного стола.

— Почему же вы перенесли его в спальню? Вы опасались за свою жизнь? Вам кто-то угрожал?

— Нет… Не знаю… просто перенес…

— Насколько я помню, у вас с женой общая спальня. Могла миссис Тринити Дадли обнаружить пистолет в шкафу, скажем… случайно?

— Это был мой шкаф. У нас нет привычки рыться в вещах друг друга.

— Значит, вы утверждаете, что ворвавшийся преступник первым выстрелом ранил вас, а вторым убил Грейс Дадли?

— Я не видел, как он стрелял в Грейс. Я сразу потерял сознание.

— Предположим. Тогда каким же образом пистолет оказался в вашей руке?

— Наверное… он потом вложил пистолет мне в руку.

— Да, исходя из вашей версии… Хотя… вы же ничего не помните!

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Брендон вернулся в свою контору. Чувство неловкости и легкой досады, которое осталось после разговора с сыном, все еще не покидало его.

Погрузившись в кожаное кресло, О’Брайан снял очки и, закрыв глаза, сжал пальцами переносицу — привычный жест, сопутствовавший серьезным размышлениям.

Итак, Трини Дадли знала об измене мужа…

Еще утром Брендон думал, что, скорее всего, первым его шагом станет визит к ней. Прибегать к помощи Лиз он больше не собирался. Правда, вспоминая, насколько недружелюбна была с ним Трини, Брендон понимал: разговор предстоит не из легких.

Теперь все становилось стократ сложнее. Последние сведения, которые выложил ему Литгоу — интересно, как он все-таки вышел на Тима? — в корне меняли представление о Трини Дадли.

Брендон медлил, прикидывая варианты. Наконец, резко выдвинув ящик стола, достал пухлое досье Сэма и принялся его изучать. Он читал все подряд, с самого начала, ничего не пропуская, хотя большинство фактов были ему уже известны.

Описание диагноза Сэма Дадли размещалось на двух страницах. Сложные термины громоздились один на другой, мешая ухватить суть. Брендон недовольно покачал головой и полез в Интернет. Прокопавшись там с полчаса, он пришел к выводу, что с детства Сэм страдал малыми эпилептическими припадками, а также был подвержен резким перепадам настроения и приступам немотивированной агрессии. Многие годы он принимал болеутоляющие и успокаивающие средства, в состав которых могли входить и наркотические вещества…

Брендон засиделся допоздна, но прочитать досье до конца не успел. А главное, так и не решил, к кому из них первому — Сэму или Трини — он отправится.

Протекал за часом час, складываясь в дни, а Брендон все медлил. Все-таки миссис Дадли интриговала его больше… Он чувствовал, что именно у этой особы сможет добыть важную для него информацию. Несколько раз он порывался набрать номер Трини, но рука словно немела в тот миг.

В конце концов О’Брайан решился и начал звонить Сэму. Но ни один телефон не отвечал. Дозвониться удалось только в компанию Дадли. Однако секретарь, ответивший ему, навел столько тумана, что у Брендона создалось впечатление, будто о его звонке знали заранее. Выходило так, что договориться о встрече он сможет не ранее, чем через месяц!

«Значит, судьба!» — подумал Брендон и решительно вырвал из ежедневника листок с адресом Трини.

2

Направляясь первый раз в дом Виктора Дадли, Брендон старался не думать о том, как станет смотреть в глаза той, чей муж был недавно казнен. Он также искренне надеялся, что не встретит там Лиз Кларк. Видеть ее сейчас было для Брендона, пожалуй, еще тяжелее — ведь именно ей он обещал спасти Вика!

О’Брайан понимал, что идет ва-банк, начиная поиски истины с женщины, которая лжесвидетельствовала в суде. Но он был не из тех, кто меняет по пути свои решения.

Он не стал звонить и просить о встрече и теперь терпеливо ждал, нажимая на кнопку в подъезде. Миссис Дадли ответила только после второго, долгого звонка. Брендон быстро поднялся на третий этаж. Трини стояла в дверях, смотрела холодно, выжидающе. Ему показалось, она не сильно удивлена его внезапным визитом.

Выглядела Трини неплохо, но что-то новое, едва уловимое сквозило во взгляде. Ожесточение? Отчаяние?..

По дороге сюда Брендон не продумывал разговор в деталях, он старался настроиться психологически. Если в суде бурные, эмоциональные речи неизменно приносили ему успех, то сейчас, наоборот, требовались спокойствие и выдержка.

«Главное — не давать воли чувствам!» — повторял он себе.

О’Брайан слегка поклонился миссис Дадли, она жестом пригласила его войти.

Он сразу отметил, что квартира имеет очень стандартный, даже казенный вид. Но в гостиной, куда провела гостя Трини, внимание его тут же привлекли три полотна, развешенные в шахматном порядке на левой от окна стене.

Простые сельские пейзажи. Не очень большого формата, без обрамления. Но каким теплом веяло от них! Какие яркие, сочные краски, сколько света! Даже в той маленькой, висевшей ниже двух других и изображавшей осеннее ненастье картине. Разглядывая пейзажи, Брендон ощутил радость и умиротворение, невольная улыбка тронула его губы.

— Это Вика, — бросила Трини.

— Ваш муж собирал картины? — спросил Брендон, переводя взгляд.

— Сам нарисовал.

— Совсем неплохо. Кажется, они написаны маслом?

Трини пожала плечами:

— Развлекался в юности.

Брендон повернулся и, наконец, с трудом выдавил из себя слова, которые следовало бы произнести чуть раньше:

— Я очень сожалею, миссис Дадли…

Трини посмотрела на него.

«Да что уж там!» — читалось в ее взгляде.

— Дело дрянь, — неизвестно к чему сказала она и недвусмысленно уставилась на гостя: может быть, он все-таки соизволит объяснить, зачем пришел?

— Понимаете ли… — неуклюже начал Брендон, — у меня есть деловые предложения к мистеру Сэму Дадли. Но мне не удалось с ним связаться, сколько ни старался. Я рассчитываю на вашу помощь, миссис Дадли…

— Зря, — буркнула себе под нос Трини.

— Простите?

— Зря рассчитываете. Уж кому-кому, а адвокату я помогать не стану!

Такой ответ развеселил Брендона.

— Может быть, присядем? — предложил он.

Трини, ничего не ответив, плюхнулась в стоявшее рядом кресло и сразу закурила. О’Брайан сел напротив.

— Значит, вы не любите адвокатов? Очень распространенное мнение. Но позвольте спросить: к кому первому вы побежите, если даже наступят на хвост вашей кошке?

— К ветеринару! — зло отрезала Трини. — Вы защищаете развратников, насильников и убийц — из шкуры вон лезете, доказывая их невиновность! Скажете, что неправда?

— Мой долг, — возразил Брендон, — не избавлять преступников от наказания, а следить, чтобы в отношении них были соблюдены все законы, суд был беспристрастным, а приговор — справедливым. И самое главное — чтобы не осудили безвинного!

— Все равно, — продолжала она, нервно стряхивая пепел, — если светит кругленькая сумма, вы докажете, что черное — белое, а белое — черное. Наизнанку вывернетесь, но добьетесь оправдания. Вся ваша братия такова!

Во время разговора становилось заметным, что рот у Трини немного великоват, особенно сейчас, когда он чересчур энергично двигался на искаженном от злобы лице.

— Не стоит, миссис Дадли, по одному-двум адвокатам, с которыми вы имели дело, судить об остальных, — спокойно продолжал Брендон. — Да будет вам известно, что бóльшую часть дел я веду совершенно бесплатно.

Трини презрительно фыркнула.

— Хорошо, — твердо произнес он, решив прервать дискуссию о низости адвокатов, — скажите хотя бы: в городе ли мистер Дадли?

— Сэм? — переспросила Трини, быстро затушив сигарету. — Он уже третий месяц в клинике. Сэм Дадли потерял остатки разума, если он у него вообще когда-то был.

Брендон удивленно поднял брови.

— У Сэма раздвоение личности, — глухо продолжала она. — Лавры убийцы не дают ему спокойно спать!

— То есть… Сэм приписывает себе убийство, в котором был обвинен его брат?

— Он и есть убийца, — четко произнесла она.

— Вы хотите сказать…

— Сэм застал Вика в постели с Грейс и стрелял в них обоих. Если бы Вик не умудрился выжить, это было бы двойное убийство.

Брендон онемел. Он дернул вниз узел галстука и вскочил, чуть не опрокинув кресло.

— Вы знали, что убийца — Сэм, и ничего не сделали, чтобы спасти мужа? Вы… были там?!

Трини скривилась в улыбке:

— Если бы меня там не было, вряд ли бы Сэм отважился второй раз нажать на курок.

Брендон смотрел на собеседницу и не верил своим ушам.

Невероятно! То, что произошло мгновение назад, не укладывалось у него в голове. Внезапное признание миссис Дадли выглядело настолько неправдоподобным, насколько чудовищным казалось преступление, соучастницей которого она, по всей видимости, была.

— Вик знал, кто убийца… видел вас… — пробормотал Брендон, с трудом приходя в себя.

— Нет, Вик меня не видел. Я вошла, когда Сэм уже выстрелил в него.

— Вик был невиновен… — продолжал Брендон, — но ему никто не верил…

— Правильно, — с издевкой в голосе сказала Трини. — Вы ведь тоже не поверили.

Он сделал несколько шагов по комнате, размышляя вслух:

— Вы следили за мужем, украли ключ от двери, которую потом не смогли закрыть… Затем позвонили в полицию…

— Я не звонила.

— Кто же — голос был женский…

— Откуда мне знать?! — раздраженно рявкнула она.

Брендон остановился прямо напротив. Ему все еще казалось, что Трини его эпатирует, разыгрывает дрянную комедию.

— Это Сэм вложил пистолет в руку брата? — жестко спросил он.

— Сэм? — Трини медленно подняла на него глаза. — Какое там! Его так трясло после всего, что пришлось сделать ему укол. Он уснул прямо у меня в машине. В таком состоянии можно наделать кучу нелепостей, поэтому я снова поднялась — проверить, все ли там чисто. Грейс была мертва, у Вика пульс еще прослушивался.

— …Видели, что Вик жив… и подсунули ему пистолет… Вы же этим подписали ему смертный приговор!

Она гордо вскинула голову:

— Я лишь отомстила!

— Оставив детей без отца!

— Им не нужен такой отец!

— Проще было тут же пристрелить его.

— Нет. Так вышло гораздо лучше.

— Боже правый… Почему вы мне все это рассказали? — опомнился наконец Брендон. — Вы не боитесь?

— Чего?

— Что съесть вас не составит для меня труда?

— Пойдете в полицию? Да кто вам поверит? Единственный свидетель — он же убийца — невменяем. Все улики сходятся, как одна. Кому придет охота ворошить все это? Зачем? Чтобы поднимать мертвеца из могилы?

— Ваш муж был невиновен!

— Я не считаю его невиновным!

— Он расплатился за убийство, которого не совершал!

— Что ж? Не надо было разыгрывать из себя благородного мальчика… Впрочем… — добавила она, подумав, — Вик сыграл неплохо. Вот только Сэм подкачал…

Брендон не мигая смотрел на Трини, стараясь понять ход ее мыслей.

— А вы — хороший режиссер, — наконец проговорил он. — Ведь устранив их обоих — Вика и Грейс, — вы могли бы потом женить на себе богатенького Сэма, — вывел он неожиданно для себя. — Тем более что Вика вы знали хорошо, слишком хорошо. Но не Сэма… И потом все пошло не так. Верно?

Его слова произвели на Трини тягостное впечатление. Она побагровела, губы сжались, а глаза чуть не повылезали из орбит.

Брендон изумился: «Ого! Похоже, я попал в точку!»

Миссис Дадли и в самом деле не ожидала, что кто-то сможет вот так, с лета разгадать ее далеко идущие намерения. Она вдруг рванула с кресла, будто ее ужалили.

— Слушайте, вы! — задыхаясь, прохрипела она. — Не стройте из себя детектива! А не то я… Короче, катитесь отсюда!

Покидая дом Дадли, Брендон вновь взглянул на осенний пейзаж Вика, теперь показавшийся тоскливым и напряженным.

«Как все-таки настроение отражается на восприятии», — подумалось ему.

3

…Ну вот, он и узнал, наконец, истину…

Рассказанное Трини совпадало практически идеально с картиной преступления. Теперь он знал все подробности убийства, видел его сейчас так ярко, словно недавно побывал на том месте. Но… не с чем даже было идти в полицию.

Трини права: кто поверит сказанному в приватной беседе с глазу на глаз? Тот, кого сочли убийцей, казнен, настоящий убийца в дурдоме, свидетелей ноль… Только Сэм мог подтвердить, что Вик не стрелял. Но для этого он должен был признаться, что стрелял сам!

Брендон доехал до центра и, выйдя из машины, побрел, куда глаза глядят.

Образ погибшего Виктора Дадли не выходил у него из головы. Насколько мужественным оказался этот хрупкий с виду молодой человек! Оставшись один против всех, он предпочел смерть, но так и не выдал брата, перед которым чувствовал себя глубоко виноватым. Какая же непомерная тяжесть была у него на душе, когда он уходил!..

Мысли эти терзали и рвали Брендона, словно когтями. Совершенно обессиленный, он прислонился к стене дома, мимо которого шел. Поднял глаза вверх — здание показалось знакомым. Что могло быть с ним связано? Брендон тряхнул головой, силясь припомнить. И вдруг в ужасе отшатнулся — он стоял у того самого подъезда, из которого вышел полчаса назад. Он вернулся к дому Виктора Дадли! Опять он блуждал по кругу!

Брендон перешел на другую сторону и торопливо зашагал прочь.

Он ничего не понимал: куда ему бежать — в полицию, в прокуратуру, к Тиму? Мысли смешались в голове, он брел, уже вовсе ни о чем не думая. В какую-то минуту ему вдруг зверски захотелось покурить — для такого трезвенника, как Брендон, желание редкостное.

О’Брайан завернул в первую подвернувшуюся питейную забегаловку и, подойдя к барной стойке, попросил не пачку сигарет и не джин-тоник, а двойной скотч.

— Со льдом? — уточнил официант при виде столь респектабельного господина.

Брендон покачал головой.

Мысли под воздействием спиртного сразу стали вязкими, однообразными.

«Так и не поговорил с Виком… Хоть раз посмотрел бы ему в глаза и все бы понял… — Брендон вспомнил, как в конце судебного заседания они с Виком Дадли встретились глазами. Вспомнил взгляд Вика, в котором было всё… — Я должен был понять… и поверить… но… не поверил… Права… она права: не поверил!..» — Глубоко вздохнув, Брендон поднял голову вверх, стараясь отогнать неожиданно подступившие слезы.

— Повторить! — бросил он слегка удивленному официанту.

«Больше, чем нужно», — едва внятно пробормотал ему рассудок.

Когда Брендон, так и не протрезвев, вернулся поздно вечером домой, Глория сразу поняла: у мужа крупные неприятности, очень крупные…

О’Брайан проснулся к полудню, совершенно разбитый. Впервые в жизни он напился до такой степени, что не помнил, как добрался до дому, и теперь ему было неловко перед женой.

Брендон и Глория составляли на редкость удачную семейную пару. Их чувства давно уже переросли «любовь-влюбленность» и находились где-то на полпути между «любовью-привязанностью» и «любовью-преклонением».

«Как же она, бедняжка, верно, перепугалась!» — подумал Брендон. И тут же припомнил Стивена, который иногда надирался как сапожник, а на следующее утро был чист как стеклышко. «Да, мне до него далеко… во всех отношениях», — решил Брендон, потирая виски.

Он привел себя в порядок энергичным умыванием, затем позвонил в контору. И уже по пути в гостиную стал придумывать, что бы такое сказать жене. Но Глория, не обратив внимания на виноватый вид мужа, повела себя так, будто ничего не случилось. Брендон, от души благодарный за это, с облегчением вздохнул.

Рассуждать вполне трезво Брендон начал только по дороге на работу. И первое, о чем ему подумалось, было: «Да не бред ли все это?» Все, что наговорила ему вчера эта странная женщина.

Он припомнил ту нервозность, смешанную с крайней враждебностью, с которой она его встретила. Если она насочиняла, то зачем? Чтобы сбить его с толку? Или покрывая кого-то?

О’Брайан припарковал машину и, закрыв глаза, облокотился на руль. Он стал снова прокручивать мотивы-факты-улики. Картина преступления выстраивалась, как по нотам. Да, весь ужас был в том, что Трини Дадли сказала ему правду.

Но что означает ее дерзкая исповедь? Похоже, именно «лавры убийцы» застили ей глаза. Или же это был жест крайнего отчаяния? Решиться на подобное признание можно только под кайфом! Да, так оно и есть! Она вела себя с ним, словно в горячечном бреду.

И тут новая идея пришла ему в голову: Трини могла накачивать Сэма наркотиками. Учитывая то, что тот многие годы принимал определенные их дозы в качестве лекарств, сделать это было легко. Не случайно же у нее в машине оказался наготове шприц с лекарством.

Стоп! Если все правда, то могла ли она рассказать еще кому-нибудь? Кому? Лиз, например, или Ламмерту? Нет — смахивает на самоубийство… Но ему-то она рассказала!

«Теперь она, кажется, ликует. А что будет, когда она опомнится?» — подумал Брендон, уже выходя из машины.

…О’Брайан тяжело опустился в кресло, раскрыл досье Сэма и снова углубился в чтение. На этот раз его интересовала финансовая сторона, а конкретно — содержание завещания Чарльза Дадли.

Это была типичная, уныло-длинная бумага, знакомство с которой мало кому бы доставило удовольствие. Однако в середине завещания Брендон наткнулся на небольшую — набранную чуть ли не петитом — оговорку, которая гласила, что в случае преждевременной смерти Сэмюэла Дадли и при отсутствии у того наследников состояние переходит к его брату Виктору. Грейс Дадли в расчет не шла — по брачному договору, в случае смерти мужа она оставалась при своих деньгах.

«Ого! — подумал Брендон. — А ведь красотке Трини было все равно, кого из них убрать. Если бы не подвернулся Вик со своим адюльтером, ее жертвой вполне мог бы стать Сэм. Узнав об измене мужа, она поставила на Сэма и… промахнулась. Впрочем, тот со своим здоровьем мог, наверное, сбрендить и от передозировки. Может быть, это вовсе и не сумасшествие, а последствия приема наркотиков?»

Брендон посидел немного, размышляя, потом вызвал Литгоу и поручил ему найти консьержа, дежурившего в день убийства.

— К сожалению, поговорить с консьержем Поллаком не получится, — тут же ответил тот. — Он уволился и уехал. Возможно, даже за пределы страны.

Брендон угрюмо кивнул. Он уже перестал удивляться той быстроте, с какой Кристофер Литгоу преподносил ему сведения, в достоверности которых можно было не сомневаться. К хорошему, как известно, привыкаешь быстро.

— Выясните, пожалуйста, где находится на лечении Сэмюэл Дадли и когда я могу с ним встретиться.

Кристофер удивленно приподнял брови:

— Вы, видимо, не дочитали до конца, — он кивнул на лежащее на столе досье. — Последний лист, там сказано…

Брендон с недовольным видом распахнул папку и прочел вслух первую фразу:

— …временно ушел с поста директора… — Затем быстро пробежал глазами всю страницу. — Что, все так плохо? — спросил он, поднимая голову.

— Похоже, да. Мистер Дадли абсолютно неадекватен.

— Значит, побеседовать с ним невозможно?

Литгоу скептически улыбнулся и покачал головой в ответ.

О’Брайан вздохнул и, немного помедлив, отпустил помощника. И когда тот закрыл за собой дверь, с остервенением захлопнул папку с досье.

Страх разоблачения — вот что заставило скупердяя Сэма выложить непомерную сумму за провал дела. Становилось понятным и его поведение на суде. Сэмюэл Дадли спасал собственную шкуру и ничего больше.

«Боже мой, опять все сходится!» — изумленно подумал Брендон.

Будто скатывались вниз потоки грязи, обнажая светлый лик напрасно погибшего и раскрывая истинных злодеев и убийц.

Но поступок Трини… он выходил за рамки логики.

«Надо действовать, — решил Брендон, — пока она не натворила чего-нибудь еще. Неизвестно, кто больше повредился умом: Сэм или эта красотка».

Конечно, никакая не полиция, не прокурор и не Комиссия по помилованию. Это дело он доведет до конца сам, не полагаясь на помощников и детективов. Вопрос чести!

Глава 14

— Подсудимый утверждает, что не знаком с предполагаемым убийцей. И даже не представляет, каким образом в руках у того могло оказаться его, подсудимого, личное оружие. Допустим…

Итак, господа присяжные, представьте себе такую картину: неизвестный вам человек пробирается в ваш дом, крадет ваше оружие, местонахождение которого известно только вам, чтобы из этого оружия вас же и убить, изобразив случившееся как ваше самоубийство. Согласитесь: довольно странный для убийцы путь!

Очевидно, что в действительности все было гораздо проще…

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

Несмотря на то, что О’Брайан не давал ему больше конкретных поручений, Литгоу продолжал поиски по делу Дадли.

В сотый раз проверяя дело «на вшивость», Крис обнаружил вопиющую ошибку, граничащую с беззаконием, которая никому так и не бросилась в глаза. А именно: при проведении генетической экспертизы для исследования был взят только генетический материал Виктора Дадли и погибшего плода — материал Сэмюэла Дадли по непонятным причинам не использовался.

С новой информацией, как всегда с утра, Литгоу поспешил в кабинет шефа.

О’Брайан в это время подытоживал в уме реальные улики. Набиралось негусто. Кроме пистолета в правой руке, локализации отпечатков да пропавшего консьержа — что и уликой-то назвать нельзя, — практически ничего…

Брендон внимательно выслушал помощника. Что ж, еще одна капля на мельницу.

Вику инкриминировали в первую очередь то, что убийство он совершил, узнав о беременности Грейс. Но, выходит, отцом мог быть и Сэм… Тогда это отягощает уже его вину.

Брендон не стал разочаровывать Криса, которому его находка представлялась очень важной. На самом деле никакой погоды она сейчас не делала.

В умении Литгоу держать язык за зубами О’Брайан не сомневался. Однако ничего из признаний Трини Дадли передавать ему не стал. Просто потому, что сам все еще не был убежден в их искренности.

Он долго молчал, задумчиво глядя на помощника. Несомненно, что Литгоу и сам уже о многом догадывается… Тот покашлял и, заморгав, опустил глаза.

— Кристофер… Могу я попросить вас… — наконец проговорил Брендон. — Необходимо, чтобы Трини Дадли стал известен ряд обстоятельств… Короче, она должна понять, что улик у нас гораздо больше, чем на самом деле. Сумеете?

— Без проблем! — отчеканил тот.

Брендон снова пристально на него посмотрел.

— Это не поручение — просьба, — повторил он. — И еще: постарайтесь разыскать консьержа. Только осторожно, хорошо?

Кристофер энергично кивнул.

В том, что со временем улик отыщется достаточно, Брендон не сомневался. Но сейчас он чувствовал: надо торопиться. Очень хотелось прищучить еще и Ламмерта, припереть мерзавца к стенке, чтоб неповадно было! Деньги за работу тот получил вполне легально, но о подтасовках в деле наверняка знал. И генетическая экспертиза — только первая ласточка.

2

— Меня интересует именно эта квартира, — повторил Брендон, поднимаясь в сопровождении консьержа по лестнице. — Сколько она уже пустует? — как бы невзначай спросил он.

— Больше года — с прошлой весны.

— Так давно?

Консьерж забубнил что-то про затянувшийся ремонт, проблемы с сантехникой.

— Спасибо, — прервал его Брендон, — я хочу осмотреть ее самостоятельно.

Он прошел по сравнительно длинному для небольшой квартиры коридору, в конце которого с обеих сторон были двери. Распахнул на удачу левую.

Спальня…

Брендон обернулся. Отсюда, из спальни, даже если дверь остается открытой, невозможно увидеть того, кто идет по коридору, пока он не окажется в проеме, а уж тем более не видно стоящего с ним рядом.

Он оглядел комнату.

Посреди — широкая кровать, накрытая серебристым шелковым покрывалом. Слева, на окнах — портьеры в тон покрывалу. Справа — не очень уместный в спальне низкий столик и два кресла. И, не считая прикроватных тумбочек, никакой другой мебели.

Брендон снова перевел взгляд на покрывало. Абстрактный рисунок на нем давал полет фантазии, позволяя увидеть то диковинных чешуйчатых рыб, то невиданных птиц…

…Внезапно в коридоре раздаются шаги… ближе… еще ближе…

— Там кто-то есть! — в ужасе шепчет Грейс.

Вик быстро разворачивается лицом к двери.

На пороге комнаты с каменным лицом стоит Сэм. В руке у него оружие.

Грейс, истерически взвизгнув, бросается к окну, волоча за собой покрывало.

Сэм наводит пистолет в ее сторону.

— Нет! — кричит Вик, вскакивая с постели.

Прикрывая наготу одной рукой, другую он протягивает навстречу брату, стоящему в пяти шагах.

— Не делай этого, прошу тебя! Не делай того, о чем минуту спустя ты горько пожалеешь. Дай его сюда. Дай мне пистолет, Сэм!

Старший из братьев Дадли нажимает на курок.

Гремит выстрел.

Вик падает.

Увидев его распростертым на полу, с кровавым пятном на груди, Сэм столбенеет, рука его медленно опускается.

В эту секунду из-за его спины выходит женщина, лица которой Грейс разглядеть не успевает, и, обхватив обеими руками руку Сэма, крепко сжимает ее, помогая завершить начатое.

Гремит второй выстрел…

…Так оно было? Или почти так…

Брендон вернулся в прихожую.

Завидев его, консьерж продолжил перечисление: в квартире еще укрепили рамы, установили дополнительные электрические розетки, поменяли замок на входной двери.

— Замок? — переспросил Брендон.

— Ну да. У нас всегда так делается, когда меняется съемщик.

— Понятно. Значит, старый был исправен.

— По правде говоря, не очень. Ключ все время заедал. Вставишь его, а потом ни за что не вытащить. Намучился во время ремонта.

Брендон опустил глаза.

А ведь в деле четко написано: «Следов взлома на замке не обнаружено». Выходит, не один Ламмерт получил хорошие денежки…

Поблагодарив консьержа, О’Брайан вышел и остановился на ступенях.

Вдоль всей *…-стрит росли пышные клены.

Прямо напротив красовалась слепящая вывеска «Ревущей совы». Надпись иллюстрировало неоновое чудо, смахивающее на всклокоченного льва с выпученными глазами и разинутой во всю морду пастью.

Дверь за его спиной хлопнула. Брендон обернулся.

Из подъезда вышла невысокая, лет восемнадцати девушка в спортивном костюме. Громоздкая сумка со множеством металлических заклепок сильно оттягивала ей плечо.

— Будете здесь жить? — весело спросила она, глянув на Брендона поверх дымчатых очков, едва держащихся на кончике носа.

— Собираюсь, — с улыбкой ответил он. — Тут не очень шумно?

— Не-а. У нас весело! В прошлом году хлопнули одну парочку — как раз в той квартире, что вы смотрели.

— Ничего себе! Агент по найму меня не предупредил, — уверенно соврал Брендон. — А вы давно тут живете?

— Три месяца.

— Кто же рассказал вам про убийство?

— Никто. Я пошутила — обожаю черный юмор! — рассмеялась девушка. — Здесь, правда, хорошо, зелени столько! — Конский хвостик у нее на голове задорно вскинулся. — Еще сомневаетесь?

— Теперь нет. Особенно когда узнал, что у меня будет такая приятная соседка, — расшаркался Брендон и, не моргнув глазом, представился: — Майкл Паркер.

— Люси, — просияла девушка, — Люси Андерс. Рада знакомству!

Уже разворачиваясь в конце *…-стрит, которую правильнее было бы назвать бульваром, Брендон про себя не без удовольствия отметил, что с возрастом стал пользоваться бóльшим успехом у женщин. Правда, открытие было из разряда «пустячок, но приятно»…

3

— Что ж, Ламмерт, О’Брайан окончательно вас прижал, — резюмировал профессор Дрейк, выслушав сбивчивые речи ученика. — Вряд ли смогу помочь… Я вам говорил: будьте начеку, — сказал он, придерживая трубку левым плечом.

— Он копает под меня… ему что-то известно… — тоном заговорщика сообщил Ламмерт.

— Вот как? Вы нарушили закон? — спросил Дрейк, смахивая пыль с фарфоровой статуэтки.

— Н-нет… Я проиграл процесс…

— Который могли бы выиграть? Но, Остин, голубчик, — от души расхохотался профессор, — за это пока еще не судят!

— Да, но… — замялся Ламмерт. — В деле были улики…

Дрейк помрачнел и приложил трубку к другому уху. Лесенка, на которой он стоял, жалобно заскрипела.

— Мне заплатили за то, чтобы я…

— Слушайте, идите к черту, Ламмерт! — прокричал профессор, теряя терпение. — Обделывайте свои темные делишки без меня! — Он с раздражением нажал кнопку отбоя.

4

«Надо как-то распутывать эту паутину. С чего же начать?» — размышлял в растерянности О’Брайан.

Посещение квартиры на *…-стрит подействовало на него не лучшим образом. Он снова сидел за рабочим столом, подперев голову рукой. С запальчивым вызовом разобраться во всем самому он явно поторопился. Без Литгоу снова не обошлось… похоже, не обойдется и без Тима. В конце концов сын отказался дать ему информацию о клиенте. Ну а если тот же клиент станет теперь объектом наблюдения?

«Надо еще раз попросить Тима», — решил Брендон и не мешкая поехал снова в агентство «Стэнфорд — О’Брайан».

— Вам следовало бы позвонить заранее, сэр, — улыбнулся молодой клерк. — Мистер О’Брайан будет немного позже. Чем могу служить?

Брендон поблагодарил и, выйдя из дверей агентства, набрал номер сына.

— Срочно? — переспросил Тим. — Тогда только на улице, устраивает? Подъезжай прямо сейчас к… — он назвал адрес.

Брендон остановился точно в указанном месте — напротив остановки пригородных автобусов — и поискал глазами машину сына. Но на противоположной стороне улицы он увидел лишь одиноко стоящего долговязого паренька в надвинутой на глаза бейсболке, клетчатой рубашке, пóлы которой были узлом завязаны на груди, и в видавших виды джинсах. Парнишка сунул небольшой сверток под мышку и, приподняв козырек бейсболки, помахал Брендону.

«Ну, Тим! Разыграл! Что за маскарад?» — рассмеялся про себя Брендон.

— Ты… ждешь автобус? — спросил он, подходя к сыну.

— Да. Но, похоже, он уже ушел, — произнес Тим таким тоном, будто упустил последний транспорт на свете. — Опять Эммерсон посмотрел не в тот справочник. В который раз!

— Будь придирчивей в выборе сотрудников.

Тим усмехнулся:

— Мы учимся на ошибках, верно, папа?

— Давай я подброшу тебя. По дороге поговорим, — предложил Брендон. — Куда тебе?

— Нет, — покачал головой Тим, — не годится. Я должен приехать туда на автобусе.

— Когда следующий?

— Мне нужен был именно этот, который приходит до полудня.

Брендон смерил сына ироничным взглядом — интересно, где он собирается с ним беседовать — прямо здесь, на остановке, или, может быть, в рейсовом автобусе? Тим сокрушенно вздохнул и, повертев в руках пакетик из кондитерской, опустил его в урну. Отец с улыбкой следил за ним: куда это сын направляется, в какое такое место, где нельзя купить съестное?

— В детстве ты не бросался сладким, — заметил Брендон.

— Это печенье для диабетиков. И потом, папа, ты опять перепутал: сладкоежка у нас Джефф. — Тим глянул на часы: — Ну все, пойдем. — Он сделал несколько шагов вперед и, поравнявшись с продуктовым автоматом, спросил: — Еще минуту, ладно? Пить хочешь?

Брендон покачал головой, продолжая наблюдать за сыном. Тот извлек из заднего кармана джинсов потрепанный бумажник и, высыпав оттуда груду мелочи, скормил ее всеядной железяке в обмен на бутылку кока-колы.

Ростом Тим О’Брайан был с отца, лицом больше походил на мать — глядя сейчас на него, Брендон отметил, что младший сын обладает ценным для детектива качеством, а именно — стандартной, малоприметной внешностью.

«А парень и вправду молодец — увлекся всерьез! Хотя… есть во всем этом что-то от детской игры. Но Тим всегда был выдумщиком, Джефф вряд ли позволил бы себе такое баловство. Впрочем… главное, что он занимается любимым делом».

Они сели в машину.

— Сколько у тебя времени? — спросил Тим отца.

— Примерно полчаса.

— Не заводи мотор.

— Хорошо. — Брендон подождал, пока сын напьется кока-колы. — Ты должен помочь мне, Тимми, — начал он, понизив голос. — Речь снова о твоей клиентке. Но на этот раз все намного серьезнее.

Тим прокашлялся:

— Расскажи подробно.

5

Будильник протарахтел, как всегда, некстати. Брендон полночи провел без сна и просыпался теперь с трудом. Наконец, сильно зажмурившись, он потянулся и открыл глаза. В голову потоком хлынули мысли, но ни одна из них не сулила радикального решения всех проблем.

«Как в анекдоте, — подумалось ему — „Складывание пазлов — занятие не для слабонервных, особенно если вам попалась картинка с изображением звездного неба…“ Именно такой пазл мне, похоже, и попался…»

Перед тем как встать, Брендон еще раз потянулся в постели. Ступни уперлись во что-то неприятное — жесткое и щетинистое. Он рывком откинул одеяло и остолбенел…

Посреди белой, в нежно-голубой цветочек простыни, расставив в стороны восемь мохнатых пальцев-лап, красовался черный, размером с ладонь, паук!

Брендон вскочил с такой скоростью, будто его ужалили. Схватил безотчетно первое, что попалось под руку — лежавшую на тумбочке папку с документами, которые листал вечером, — и бросил с размаху на паука. Послышался противный хруст.

Не взглянув на раздавленное членистоногое, Брендон кинулся в спальню жены.

Глория недавно встала и, сидя в ночной сорочке за трюмо, неторопливо причесывалась. Вид мужа, вбежавшего в комнату, поверг ее в шок.

Окинув сумасшедшим взглядом спальню, мистер О’Брайан ринулся к постели и сдернул аккуратно заправленное одеяло на пол. Потом, не обращая внимания на застывшую в недоумении жену, заглянул под кровать.

Наконец, остановившись посреди комнаты, с шумом выдохнул:

— К нам кто-нибудь приходил вчера?

— Нет… — пробормотала Глория.

— Я спрашиваю: в доме были посторонние? — возбужденно повторил он.

— Только сантехник, — ответила она, испуганно глядя на мужа.

— Ты вызывала?

— Нет, это была профилактика…

— Как он выглядел?

— Обычно… в спецовке… лет двадцати… — проговорила окончательно сбитая с толку Глория.

— Понятно, — прервал ее Брендон. — Прости, милая, я, наверное, испугал тебя? — Он покачал головой, понемногу приходя в себя. — Больше никого не пускай без моего ведома, ладно? Даже президента, — попытался улыбнуться он.

— Хорошо, — миссис О’Брайан опустила глаза и зарделась — теперь она была смущена тем, что мистер О’Брайан застал ее в столь неприбранном виде.

Возвращаясь в свою спальню, Брендон поймал себя на том, что боязливо поглядывает по углам. Подойдя к кровати, он остановился. Коленки неприятно подрагивали. О’Брайан схватил папку и решительно поднял ее.

На постели осталась лишь кучка черной трухи.

«Тьфу ты, черт!» — выругался Брендон, хватаясь за сердце.

Он ткнул кучку углом папки. Так и есть: смертоносная тварь рассыпалась в прах!

«Ламмерт! — сработало у О’Брайана. Не далее как позавчера он имел с тем „милую“ телефонную беседу. — Где он мог раздобыть такую дрянь? Не иначе, как у Дрейка». Брендон сразу вспомнил, как тот еще в студенческие годы любил подсовывать сокурсникам в портфели засушенных скорпиончиков.

«Сходил бы лучше в игрушечный магазин! — снова подумал он о Ламмерте. — Только и способен, что на мелкие пакости!»

Впрочем… не такие уж и мелкие… Даже если не брать в расчет проникновение со злым умыслом в чужое жилище — наверняка заплатил какому-то шалопаю, — то подобная шуточка для человека со слабым сердцем может стать и смертельной…

6

Выполнив последнее поручение шефа, Кристофер Литгоу не собирался останавливаться на достигнутом и на ближайшее время уже составил четкий план действий.

Надо сказать, что личным делам Кристофер уделял куда меньше внимания. На первом месте всегда стояла работа, и только потом — эта девушка со странным именем Мирандолина, все-таки добившаяся, чтобы он пригласил ее на свидание.

Литгоу вышел из юридической конторы, на ходу решая, надо ли для первого свидания покупать цветы, или же с букетом он будет выглядеть старомодно.

Машину Кристофер оставил сегодня чуть дальше обычного — на соседней улице, — потому что все парковочные места поблизости оказались заняты. Завернув за угол, он сразу увидел свою красную «мазду». Давно уже следовало бы поменять ее на более престижную и более элегантного цвета машину. Но Крис все еще продолжал ездить на ней — подаренной отцом на совершеннолетие.

Ему оставалось пройти каких-то пару десятков ярдов, когда послышался сильный хлопóк. И прямо на глазах у Кристофера его машина, его старенькая «мазда» вдруг вспыхнула, превратившись в столб пламени. Огонь взметнулся вверх футов на двадцать.

Ужас, какого Литгоу еще не испытывал в жизни, пригвоздил его к месту. Как заколдованный, стоял он посреди тротуара и заливался слезами, глядя на горящую машину, которую уже начали поливать из шлангов. А Кристофер все стоял и плакал, плакал горькими слезами, словно школяр, провалившийся на экзамене. И совсем не думал о том, чтó было бы с ним самим, окажись он в машине несколькими минутами раньше…

— …Вчера сгорела моя машина, — выложил утром Литгоу.

Услышав обстоятельства произошедшего, Брендон переменился в лице:

— Все, Крис, прекращайте поиски.

— Да, но…

— Никаких «но»! Забудьте о деле Дадли. Навсегда.

Литгоу глянул опечаленно:

— Я только что разузнал про консьержа. Он живет в…

— Оставьте адрес, — перебил О’Брайан. — Вы меня поняли?

— Да, сэр… — с побитым видом проговорил Крис.

«Похоже, мы доигрались, — подумал Брендон. — Собственно, почему „мы“? Я один виноват. Переложил на чужие плечи то, что должен был сделать сам. Надо предупредить Тима».

Но связаться с сыном в течение дня — ни в агентстве, ни по мобильному — ему не удалось.

7

Услышав шаги мужа, Глория вышла в прихожую.

— Добрый вечер, милая, — устало поздоровался Брендон.

— Бренд, — заговорила миссис О’Брайан, голос ее непривычно дрожал. — Ты не мог бы какое-то время не пользоваться своей машиной?

— Проблемы с твоим «шевроле»? — спросил он, всматриваясь в покрасневшие глаза жены. — Что случилось?

Она молча потрясла головой.

— Глоу, прошу тебя!

Миссис О’Брайан стояла, плотно сжав губы. Она походила сейчас на маленького общипанного цыпленка, в одну секунду утратив весь прежний лоск и привлекательность.

— Мне звонили… по телефону… — наконец произнесла она. — Голос… женский…

— Угрожали? — всполошился Брендон.

Глория коротко кивнула:

— Сказали, что ты… должен прекратить то, чем сейчас занимаешься…

— Что еще?

Глория только замотала головой.

— Милая, пожалуйста, припомни, — сказал Брендон, взяв ее за плечи. — Это важно.

— …Что ты скоро взлетишь на воздух… вместе со своим помощником… — продолжала она, с трудом сдерживая слезы, — следующая машина будет твоя… — Глория бросила на мужа умоляющий взгляд: — Брендон… Я боюсь. Позвони в полицию… пожалуйста!

— Ну что ты, родная, успокойся! Все в порядке, — поспешил заверить он жену. — Тебе сегодня же пришлют охрану.

Глория с сомнением посмотрела на мужа:

— Ты ведь не поедешь больше на машине, да?

— Не волнуйся! — он обнял ее. — Я не буду оставлять авто на улице, вот и все. А ты побудешь немного дома, договорились?

Брендон поцеловал жену, усадил в кресло и, быстро поднявшись в свой кабинет, набрал номер сына. Мобильный снова не отвечал. Посмотрев на часы, он позвонил в агентство.

— Да, папа? — почти сразу отозвался Тим, будто сидел и ждал его звонка.

— У меня нет возможности встретиться, — начал Брендон. — Я могу говорить по этому телефону?

— Свободно.

— Так вот, Тимми, считай меня своим клиентом. Меня шантажируют. Машина моего помощника взорвана. Сегодня по телефону угрожали маме. Боюсь, дело приобретает серьезный оборот. Я все равно не отступлюсь — ты знаешь. Но мне надо оценить степень опасности. Что это: акт отчаяния или за этой женщиной кто-то стоит?

— Как мама? — обеспокоенно спросил Тим.

— Сейчас — нормально.

— Я пришлю домой своего человека.

— Не стóит: я договорюсь об охране.

— Нет, — твердо сказал Тим, — это не лишнее.

Часом позже Тим перезвонил ему. И Брендон на сон грядущий узнал, что бывший консьерж Поллак найден мертвым в трехстах милях к северу от города, на ранчо своего отца, куда приехал погостить. Тело вытащили из местного озера, на котором Поллак частенько рыбачил. Следов насилия не обнаружено. Предполагается, что погибший упал в воду по неосторожности либо в результате сердечного приступа — у него были проблемы со здоровьем.

Брендон сел на кровати, нервно покачал головой. К столь резкому повороту событий он был не готов. Яснее ясного, что смерть консьержа неслучайна. От него избавились сразу, как только Литгоу его нашел.

«Подсунули парню такого же паучка, а потом, когда ему стало плохо, просто спихнули в воду… Слава богу, Крис не успел с ним поговорить. Что ж… Убийство свидетеля — это вам не сушеные скорпиончики! Игра пошла по-крупному!»

Глава 15

— А теперь подведем итоги: Грейс Дадли была застрелена из пистолета системы «Glock»,[31] принадлежавшего подсудимому. Последнего нашли лежащим без сознания на полу в одной комнате с убитой. Огнестрельное ранение груди подсудимый получил примерно в то же время, когда погибла Грейс Дадли. Естественно предположить, что он находился здесь также и в момент совершения преступления. В руке подсудимый сжимал пистолет, из которого были произведены оба выстрела. Об отношениях, связывавших его с убитой, мы сегодня узнали достаточно много…

Поэтому на основании улик, которыми располагает следствие, результатов баллистической и дактилоскопической экспертиз, а также заслушанных свидетельских показаний я делаю заключение, что убийство могло быть совершено только подсудимым и никем другим, кроме него!

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

1

И снова О’Брайан сидел за рабочим столом, в последнее время заваленным бумагами, и размышлял. Больше всего он был обеспокоен сейчас безопасностью близких людей, в том числе и Литгоу.

Взрывчатку в «мазду» помощника подложили очень умело — хотя взрыв был несильный, машина вспыхнула мгновенно. Тот, кто его устраивал, дело свое знал. Но Кристофер остался жив… Возможно, его решили только попугать.

Брендон сразу понял, что Ламмерт не имеет отношения ни к поджогу машины, ни к убийству свидетеля. Нет, тот не пошел бы на подобные авантюры ни при каких обстоятельствах.

«Миссис Дадли… Кажется, я ее недооценил… Денег, чтобы нанять киллера, у нее, конечно, нет. Но она может их раздобыть — у того же Ламмерта, например…»

Брендон уже собрался было снова позвонить Тиму, как сын опередил его.

— Папа, я нашел нового свидетеля! — радостно сообщил он.

— Только не по телефону, — остановил его отец. — Ты у себя? Сейчас подъеду.

Через четверть часа Тим рассказал ему, что женский голос, который вызвал полицию, обнаружен, — то есть, естественно, его обладательница. Эта особа в день преступления оказалась в доме № 318 по *…-стрит — пришла в гости к приятелю, который дал ей ключи от квартиры на пятом этаже. Сам он должен был вскоре подъехать. Прождав напрасно пару часов, женщина собралась было уходить и вышла уже на лестничную площадку, когда где-то внизу раздались выстрелы. Она притаилась, но больше ничего не было слышно. Через какое-то время природное любопытство взяло верх: она стала крадучись спускаться. В этот момент Трини Дадли возилась с дверью, которую так и не смогла закрыть. Когда Трини ушла, женщина подождала немного, потом спустилась и, приоткрыв дверь, на цыпочках проскользнула в квартиру, где чуть не померла от ужаса, увидев окровавленные трупы. Она бросилась бежать, оставив дверь распахнутой. Уже на улице она взяла себя в руки и, вернувшись в подъезд, вызвала полицию по телефонному аппарату, рядом с которым, мирно посапывая, спал консьерж Поллак. Естественно, что свидетельницу не стали разыскивать, так как никто просто не знал о ее существовании. Сама же она на следующий день уехала в соседний штат, где училась в колледже. А сейчас она живет со своим приятелем в той самой квартире в доме по *…-стрит, куда приходила в гости. Ее зовут Люси Андерс.

Выслушав сына, Брендон удивленно вскинул брови. Надо же: судьба подбрасывала ему шанс, а он им не воспользовался! Но все, что ни делается, — к лучшему.

— Ее надо спрятать, Тимми.

— Уже спрятал, — ответил тот. — Люси Андерс сейчас на другом конце планеты, вместе с приятелем.

— Считаешь, этого достаточно?

— Не беспокойся, папа, я принял и другие меры.

— А наша любимая клиентка не может про нее знать? — с сомнением спросил Брендон.

— Уверен, что нет, — ответил Тим.

2

Уже несколько минут сестры сидели молча. Наконец Трини нарушила тишину тяжелым вздохом.

— Ну, милочка, возьми же себя в руки, — сказала Лиз, с жалостью глядя на сестру. — Надо держаться — хотя бы ради детей.

Трини сделала кислую мину.

— Где же твои букеты? — спросила она, окидывая взглядом заваленную игрушками гостиную сестры.

— Осень. Все розы отцвели, — ответила Лиз. — Я скучаю по ним. Их запах успокаивает гнев и обиду. Рядом с розами смягчается любой — даже тот, кто озлоблен на весь мир!

— Что за проблема — съезди в магазин.

— Что ты! — взмахнула руками Лиз. — Ни один купленный цветок не будет так пахнуть и так радовать глаз, как наши розы. Подождем до весны.

Трини пожала плечами — подобные сантименты были ей недоступны. Обе опять замолчали. Лиз старательно перебирала в уме, чем бы еще ободрить сестру, но не находила ничего путного.

Через приоткрытое окно в комнату доносились крики детей, игравших в саду. Неугомонный Стиви опять заводил всю компанию. Лиз время от времени поглядывала туда и качала головой. Когда взгляд ее падал на сына, она невольно улыбалась. Повторение отца… Из всех детей только Стиви прощались шалости, за которые Стивен-старший — будь он жив — устроил бы сыну хорошую порку. Мальчик проказничал сколько душе угодно — мать на все смотрела сквозь пальцы. Все-таки Стиви, что ни говори, оставался ее любимчиком.

— Мне тут надо уехать… — внезапно начала Трини.

— К маме? — спросила Лиз.

— Да, — нехотя ответила сестра. — Джонни опять задает ей жару. Надо что-то делать.

Лиз сочувственно вздохнула.

Джонни, младший брат Трини, с юных лет пристрастившийся к наркотикам, был у сестер предметом постоянного обсуждения. Если два других брата уже давно разлетелись из гнезда, то Джонни продолжал жить вместе с матерью, медленно, но верно сводя старушку в могилу.

— Не против, если я на пару дней привезу к тебе мальчишек? — спросила скороговоркой Трини.

— Боже мой! Ну, конечно, нет, — всплеснула руками Лиз. — Что трое, что пятеро — какая разница?

— Отлично, — сказала Трини, доставая из сумочки и протягивая сестре скомканные купюры. — В школу их везти не надо — это выходные.

Та, кивнув, взяла деньги.

И сестры снова, как по команде, замолчали. Сегодня им никак не удавалось преодолеть натянутость в разговоре, не связанную, правда, с меркантильностью, которой обе отличались.

— Тебе надо съездить куда-нибудь отдохнуть, — начала Лиз, мельком глянув в окно.

Трини скептически покачала головой, всем видом давая понять, что идея бестолковая.

Их прервал звонок в дверь. Лиз пошла открывать, Трини тоже встала.

— Заказная почта — от издателя, — сказала Лиз, возвращаясь. — А я почему-то решила, что это Брендон.

Трини внимательно посмотрела на сестру.

— И часто он у тебя бывает? — настороженно спросила она.

— Не так, как ему хотелось бы. Он ведь очень занятой человек, — ответила Лиз, потом, улыбнувшись, спросила: — Он тебе не понравился?

— Адвокат есть адвокат, — хмыкнула Трини.

— Все мы так говорим… до поры до времени. — Лиз снова расположилась в кресле. — Если бы не Брендон, я бы сейчас, наверное, сидела в тюрьме!

— Любой из них сделает то же самое — только заплати побольше. Да и кто бы тебя посадил? Смешно!

Трини подошла к камину и провела рукой по стоявшей над ним чудаковатой формы вазе, которую год назад подарила сестре взамен разбившейся.

— Ты не права, — возразила Лиз. — Брендон — чудесный человек. Ты же знаешь: для Стивена он был как брат. Случись какая напасть — он всегда поможет. А в детях наших просто души не чает!

— Своих, что ли, нету?

— Его дети давно выросли.

В эту минуту со стороны сада раздался подозрительно громкий треск, и детские крики сразу стихли.

Лиз вздрогнула:

— Персики!

— Бандиты! — закричала Трини. — Сейчас я им всыплю!

Она тут же отправилась в сад, и еще через пару минут все дети без разбору — и родные, и племянники — получили от нее трепку. Лиз, расстроенная, тоже вышла из дома. Но, увидев, что у дерева сломана одна только старая ветка, быстро смягчилась. Потрепала по голове Стиви, приласкала собравшуюся расплакаться Лиззи, пообещав напоить всех апельсиновым соком.

Ребячья потасовка стала, как всегда, последней каплей в чаше терпения Трини Дадли. Она тут же объявила, что пора ехать, про себя вспомнив, что на вечер у нее заказаны билеты в кинотеатр. Не могла же она, в самом деле, пропустить очередную премьеру с обожаемой Пэрис Хилтон! Трини не стала говорить об этом сестре. Кто же поймет, что кино — единственный способ прийти в себя? Ведь даже после казни мужа Трини отправилась прямиком в ближайший мультиплекс. О чем, конечно, не распространялась.

3

Накануне у Брендона все валилось из рук. В этот раз он с трудом дотянул до уик-энда — постоянное напряжение давало о себе знать. Но и выходные, как видно, не сулили спокойного отдыха. С утра позвонил Тим и сообщил, что днем раньше миссис Дадли наведалась в дом № 318 по *…-стрит.

— Она знает про нашу свидетельницу, — резюмировал Брендон.

— Нет, не думаю, — сказал Тим.

— Тогда что-то подозревает. Чувствует, черт возьми!

— Мне кажется, она действовала импульсивно. У преступников иногда возникает непреодолимое желание побывать на месте преступления. Кстати, она ездит теперь на лимузине Сэма Дадли…

— Установи круглосуточное наблюдение, — попросил Брендон. — Мы должны на шаг опережать ее.

— Хорошо, — пообещал Тим.

Поговорив с сыном, Брендон начал продумывать план ближайших действий. Задел имеется неплохой. Еще немного — и он обличит настоящих убийц. Может быть, стоит подключить прессу… В любом случае, финал близок. Но Брендон понимал и другое: события раскручивались все быстрее, а он за ними не поспевал.

После обеда раздался еще один телефонный звонок, который уже звучанием своим показался Брендону тревожным. Он нажал на кнопку и узнал голос Лиз Кларк, она плакала.

Когда Брендон смог разобрать, наконец, ее лепет, ему стало совсем худо: пропали дети Стивена. Мать отлучилась ненадолго, а приехав, нашла дом пустым. В полицию она пока не заявляла, надеясь теперь на Брендона, как на Бога.

«Пришла беда — отворяй ворота», — подумал О’Брайан, выслушав ее.

— Сейчас приеду, — коротко ответил он.

Опять он шел по знакомой дорожке, усаженной кустами, побуревшими и мрачными теперь, но даже не взглянул в их сторону, быстро взбежав по ступенькам.

Лиз отворила сразу — она ждала у дверей. Они вместе прошли в гостиную — как показалось, более просторную, чем всегда. Лиз беспрестанно всхлипывала, не в силах произнести что-нибудь членораздельное. Брендон усадил ее в кресло, заставил выпить немного воды. Потом, пододвинув другое кресло почти вплотную, сел рядом.

— Лиз, прошу вас, — сказал он, взяв ее за руку. — Это очень важно. Всего несколько вопросов. Как все случилось?

— Около полудня… — с трудом выговорила она, — я уехала… мне надо было… на кладбище…

«Стив… — промелькнуло у Брендона. — Какая-то дата?»

— Девять месяцев… Вику, — продолжала Лиз. — А Трини не до того сейчас: Кейни сломал руку — они ездили накладывать гипс.

— Кто-нибудь знал, что дети дома одни?

— Нет. Раньше я никогда не оставляла их. Но накануне они перегуляли, а с утра дружно обсопливились. Аманду я уложила спать, а Стиви и Лиззи сели смотреть мультики, — она остановилась, давясь слезами. — Я думала, будет лучше, если… Я же быстро… Я хотела…

Брендон подождал, пока Лиз немного успокоится, потом спросил:

— Как долго вас не было?

— Час… часа полтора, — ответила она. — Это *…-вуд, пятьдесят миль по восточному шоссе.

«Удивительно… — подумал Брендон, услышав это. — То самое кладбище, где похоронен Стивен… Вик и Стив — даже по смерти своей они оказались рядом…»

Он вздохнул:

— У вас что-нибудь пропало? Есть следы грабежа?

— Нет, — печально откликнулась Лиз.

— Вспомните: за день-два не происходило ли чего-то необычного? Какие-нибудь звонки, угрозы? Встречи?

О’Брайан продолжал расспрашивать, но Лиз только качала головой в ответ.

— Брендон, — прошептала она, уже не слушая его, — ведь с ними ничего не сделают, правда? На Стиви… только шортики… — Даже сейчас она думала в первую очередь о сыне.

Брендон молчал, глубоко задумавшись. Лиз глазами, полными слез, смотрела на него, как смотрят на икону. Горе преобразило миссис Кларк, не оставив ничего напускного, неискреннего.

— Брендон, пожалуйста! — Она произнесла эти слова, как заклинание.

Брендон поднялся, Лиз тоже встала и молча прижалась к нему, трепеща всем телом. Горе ее было так неподдельно! Он осторожно обнял Лиз, будто боясь причинить ей боль. Никогда Брендон не думал, что будет обнимать эту женщину — последнюю любовь Стивена… И тут легкая волна вдруг пробежала по телу, всколыхнув на мгновенье его мужское начало. Видно, самой природой Лиз Кларк была предназначена для того, чтобы возбуждать.

Брендон посмотрел ей в глаза и впервые увидел в этом легковесном создании то, чего не замечал прежде — нежность и безыскусственность, — и, может быть, впервые понял своего покойного друга. Он не удержался и, быстро наклонившись, поцеловал Лиз — жест, который оба расценили сейчас как братский, нежели иной…

От Лиз Брендон вышел с тяжелым сердцем. Новые пазлы — похлестче прежних! Взявшись за руль, он все еще не знал, куда ему ехать. Мысли опять теснились в беспорядке. С чего начинать поиски, не имея никаких предположений?

Сквозь мутнеющее стекло вырисовывались отцветшие кусты роз, несколько продрогших воробьев слетело с них стайкой. После недолгой теплой осени вдруг резко похолодало. Небо посерело, пошел первый снег. Глядя на кружащиеся в воздухе снежинки, Брендон вдруг понял, что сначала должен съездить на кладбище.

Он сделал небольшой крюк, заехав в один цветочный магазин, во второй — нигде, как нарочно, не было роз, которые он искал. Только в третьем магазинчике продавщица вынесла ему из подсобки целое ведро именно таких роз — некрупных, нежно-розовых.

— Сколько вам? — спросила девушка, опуская ведро на пол.

— А сколько тут? — спросил в ответ О’Брайан.

— Не знаю: штук тридцать, может, сорок. Сейчас пересчитаю.

— Не надо, — сказал он, — я заплачу за пятьдесят.

4

Кладбище *…-вуд, отвечая своему названию,[32] располагалось в густом, частично расчищенном лесном массиве. Брендон исколол все пальцы, пока нес неохватный букет.

«Эти цветы — символ любви и красоты, — ворчал он про себя. — Но, восторгаясь розами, редко кто вспоминает об их шипах».

И тут ему подумалось, что неслучайно ведь Стив душой всегда стремился к ним. Розы словно олицетворяли его внутреннюю сущность. Да, он был бесценным другом, прекрасным, светлым человеком… но человеком, который убил…

При входе на кладбище О’Брайан попросил, чтобы ему указали могилу Виктора Дадли. Один из охранников тут же вызвался проводить его. Далеко идти не пришлось.

Брендон остановился рядом со скромным надгробием, у основания которого лежали строгие белые цветы, принесенные сегодня Лиз. Названия их он не знал точно — может быть, лилии? Он наклонился и положил сверху несколько роз.

Могила Стивена была значительно дальше, почти в лесу. Брендон не сразу нашел ее, побранив себя за то, что не так уж часто посещает теперь друга.

Однажды, лет пять назад, они вместе проезжали здесь и, выйдя по какой-то необходимости из машины, прошлись вдоль крайних могил. Небо было плотно затянуто, моросил тоскливый осенний дождичек — погода вполне благоприятствовала мыслям о вечном. Хоть убей, но Брендон уже не мог вспомнить, зачем они вышли тогда из авто…

…Стивен, подняв воротник кашемирового пальто, прошел вперед, а Брендон немного задержался, обратив внимание на надгробный памятник с длинным текстом на нем.

— Надо же — целая поэма! — сказал он, присматриваясь. — Мне хватило бы одного имени.

— А фамилии не надо? — обернувшись, осведомился Стив.

— Под именем обычно подразумевают то, что стоит в официальных документах, — ответил Брендон. — Как правило, два имени и фамилия, либо две фамилии.

— У тебя две фамилии?

— Нет. Два имени.

— А я не знаю второго, — сказал Стивен.

— Рейнольд.

— Брендон Рейнольд О’Брайан! — медленно, с расстановкой, будто объявляя выход известного артиста, произнес Стив. — Громогласно. А насчет надписи, — махнул он рукой в сторону могил, — меня устроит просто: «Стивен Кларк».

— Писатель, — добавил Брендон.

— Этого не надо! — рассмеялся Стивен. — Знаешь, мне ведь до сих пор странно, что меня величают писателем.

— Твои романы издаются, раскупаются, люди их читают. Как, скажи на милость, должны они называть того, кто эти книги написал?

— По логике, так… Но, сложись моя судьба иначе… вот кем бы уж точно я не стал — это беллетристом.

— Кто знает… Нечто подобное может сказать о себе каждый.

— Ты тоже? — иронично улыбнулся Стив.

— Ты не дослушал…

— Я понял, — снова перебил Стив. — По твоему мнению, любая судьба — это ряд событий, где каждое грядущее событие есть следствие предыдущих. Так?

— Да… почти…

Когда после кончины Кларка встал вопрос о выборе места для захоронения, О’Брайан, распоряжавшийся всеми формальностями, не задумываясь назвал *…-вуд.

…Вот он и пришел — только имя и фамилия: «Стивен Кларк»…

Человек, прошедший через боль — моральную и физическую, боль утрат, через катарсис… проживший жизнь не столь долгую, но бурную и страстную. Со смертью друга О’Брайан будто лишился какой-то части своей души. Никто не заменит ему Стивена… Особенно остро Брендон почувствовал это сейчас — в эту минуту он как никогда нуждался в его поддержке.

Брендон поднял глаза вверх.

«Как тебе там с твоим Богом?[33] Простил ли ты меня? — сказал он, мысленно обращаясь к другу. — Что мне делать? Если можешь, подскажи!..»

Брендон разжал руки — цветы, струясь плавной волной, осыпали могилу…

5

Только уже сев в машину, Брендон вынул мобильный и сообщил о случившемся Тиму. Первое, что посоветовал ему сын, — не отказываться от услуг полиции. Но Брендон, зная, насколько успешны стражи порядка в подобных делах, звонить им пока не торопился.

Дела по киднеппингу — одни из самых глухих. Чаще не находят ни похищенных, ни похитителей, либо находят, но слишком поздно. Половину заложников убивают в первые же сутки — об этом Брендон тоже прекрасно знал.

У О’Брайана в практике был один подобный случай — он защищал похитителя. Брендон помнил того неуклюжего, загнанного в угол паренька, вернувшего в результате ребенка родителям — без всяких денег. Если бы так было всегда! Обычно киднеппинг кровав и жесток.

— Раскрываемость таких преступлений — десять процентов, — мрачно предупредил Тим.

— Я в курсе, — ответил Брендон. — Поэтому и прошу: подключи самых расторопных твоих людей. Я надеюсь на тебя, Тимми!

— Спасибо, папа. Мы найдем их, — заверил тот.

Брендон вернулся домой изможденный, решив не загружать остаток дня никакими делами. Но не успел он раздеться, как в голову ему пришло, что дети ведь и сами могли, играя, где-то спрятаться, забраться в какую-нибудь кладовку в доме и нечаянно захлопнуться там, так что их голосов нельзя было услышать.

Он снова позвонил сыну, и они условились встретиться через четверть часа у дома Кларков.

Тим приехал минута в минуту, прихватив с собой двух помощников и собаку. Вместе они обошли дом и сад. Несмотря на заверения Лиз, что она сразу все обежала, а опасные места давно на замке, заглянули в каждую щель, простукали каждую досочку. Кроме прочего, Брендон не поленился побеседовать с ближайшими соседями как возможными свидетелями.

Двухчасовые поиски результатов не дали.

Поздно вечером О’Брайан с большой неохотой все-таки позвонил в полицию, очень опасаясь, как бы копы не начали действовать своими топорными методами. Здесь, по его убеждению, требовался психолог, а не человек с оружием.

На следующий день, едва проснувшись, О’Брайан позвонил сыну.

— Папа, ты удивишься, но я предполагаю, что к похищению причастен профессор Дрейк, — радостно отрапортовал тот.

— Фрэнк? Чушь собачья! — непривычно резко отреагировал Брендон.

— Да, но вчера у него был Ламмерт и…

— Этот болван ездит к нему каждую неделю! Думаю, родного отца он не навещает так же часто.

— Тем не менее, — непреклонно продолжал Тим, — у меня есть основания, чтобы…

— Ладно, — остановил сына Брендон, — я съезжу к нему.

— Но, папа, я как раз собирался…

— Нет! — жестко оборвал Брендон. — К Дрейку я поеду сам.

О’Брайан был благодарен сыну за помощь, но к Дрейку ехал сейчас только для очистки совести. С выводами Тим явно поторопился. Подозревать профессора — это все равно, что утверждать, будто Красную Шапочку съел не Серый Волк, а пробегавший мимо зайчишка.

О’Брайан и Дрейк знакомы были еще с университетской юности. Они учились в параллельных группах, но дружеских отношений не поддерживали — разве что знали о существовании друг друга.

Пути их пересеклись лишь однажды, когда на последнем курсе оба они вдруг приударили за хорошенькой первокурсницей с психологического факультета — Глорией Рейнор, скромницей и умницей. Страсти кипели нешуточные. Ни один не намерен был уступать, и дело шло уже к решающим битвам. Но Глория все расставила по своим местам, выбрав не разбитного Фрэнка, а безупречного Брендона.

Через пять лет Глория и Брендон поженились.

Дрейк грустил недолго. Вскоре он увлекся молоденькой ассистенткой с того же психологического, в результате чего докторантуру ему пришлось оканчивать уже в другом университете. Правда, это дало ему возможность вернуться в родной университет в качестве преподавателя,[34] что Дрейк и сделал, тут же возобновив прерванный роман.

Всю жизнь Фрэнк был изрядным бабником. И в том, что он так и остался холостяком, конечно, не была повинна когда-то отказавшая ему милашка по имени Глория, и уж тем более не однокашник Брендон. Теперь, когда Дрейку перевалило за пятьдесят, его жадность до женского пола приобрела черты примитивной всеядности. От раза к разу он довольствовался девочками по вызову и жил как кум королю в окружении своих сомнительных коллекций.

Дрейк едва ли помнил о былом соперничестве с О’Брайаном, но соперничество, неизбежное в их профессии, заставляло его ревностно следить за всеми удачами и промахами бывших сокурсников. Он постоянно терзался мыслью, что доходам его никогда не подняться до уровня адвокатских. Впрочем, денег Дрейку вполне хватало — как на безбедную жизнь, так и на умножение бесчисленных коллекций. Но он все равно — несмотря на престижность, гораздо менее плотный график и ряд других преимуществ, которые давало ему профессорское звание, — продолжал завидовать любому коллеге, сделавшему карьеру в храме Фемиды. Что уж говорить о таком баловне судьбы, как Брендон О’Брайан!

Последний платил Дрейку той же монетой. Он был очень невысокого мнения как о профессиональных, так и о личностных качествах профессора. Поэтому единственным чувством, которое их по сей день связывало, оставалась устойчивая взаимная антипатия.

Брендон припарковал машину и подошел к массивным воротам.

— Как о вас доложить? — осведомился вышколенный секьюрити.

Брендон протянул ему визитку.

— Прошу вас, мистер О’Брайан, — осклабился тот, распахивая калитку.

Представительный, в классическом стиле особняк, восседавший посреди большой, гладко выбритой лужайки, напоминал Белый дом. Возможно, что подражание было намеренным.

Одетая в духе ретро-моды горничная провела Брендона в гостиную, оформленную под старину — с викторианской мебелью и тяжелыми портьерами на окнах и дверях. Все стены и пространство над лестницей с резными перилами, ведущей на второй этаж, были увешаны картинами. Посетителю, таким образом, предоставлялась возможность в ожидании хозяина рассматривать разнокалиберные полотна. И Брендону ничего не оставалось, как этим заняться.

Он прошелся вдоль одной из стен, скользя взглядом по картинам, висящим очень плотно одна к другой. Этого было достаточно, чтобы понять: в коллекциях профессора царит полная безвкусица, а главное — отсутствует какая-либо система. Высокая классика соседствовала здесь с крайним кубизмом и даже примитивизмом. Сюжеты, стиль исполнения многих картин казались удивительно знакомыми. Брендон не считал себя большим знатоком живописи, однако сразу понял, что перед ним копии шедевров, которые он видел на стенах крупных музеев мира. Во всех картинах будто чего-то недоставало, какой-то искры божией… Впрочем, не исключено, что могли тут оказаться и бесценные подлинники.

Наконец появился и сам Дрейк.

— Ну, здравствуй, Брендон! — громогласно произнес он, спускаясь по лестнице. — Давненько не виделись. Чем обязан?

Он переложил свои неизменные атрибуты — тряпку и кисточку — в одну руку и протянул гостю широкую ладонь. Тот вяло пожал ее, продолжая рассматривать полотна над лестницей, висевшие здесь вперемешку со всякой дребеденью, наподобие кичевых цветочных композиций.

«Все коллекционеры — жуткие скоты…» — отчего-то вдруг подумалось Брендону.[35]

Как всегда, О’Брайан не продумывал, с чего начнет разговор, полагаясь на умение импровизировать, которое редко его подводило.

— Да, — сказал он, — время течет быстро…

В эту секунду взгляд его остановился на картине, которая показалась особенно знакомой. Тонкая стальная рамочка резко контрастировала с окружавшими ее золочеными рамами. Среди других прочих пейзаж этот был как капля росы на старых кожистых листьях. Брендон уже видел его — совсем недавно…

Сомнений нет: перед ним «Осеннее ненастье» Вика Дадли!

— Откуда картина? — глухо спросил он, кивнув на пейзаж.

— Подарили, — небрежно бросил Дрейк и тут же начал что-то говорить, чтобы перевести тему.

— Кто? — прервал его О’Брайан.

— Не вполне корректный вопрос, — хмыкнул в бороду профессор.

Брендон опустил голову, чуть не промямлив по инерции: «Да, прости…» Потом медленно поднял ее и ледяным тоном произнес:

— Я ищу детей.

— Кого? — сморщился Дрейк.

— Детей Стивена Кларка! — с этими словами О’Брайан кинулся к Дрейку и схватил его за горло.

— Пусти! Сумасшедший! — захрипел тот, багровея. — Я-то тут при чем?!

Брендон, не слушая, повалил Фрэнсиса наземь и колотил до тех пор, пока тот не прекратил сопротивление.

— Теперь понятно, чтó ты за собиратель! — сказал Брендон, поднимаясь с пола. — Чему ты учишь своих студентов, недоумок? Как половчее хапнуть взятку?

Он подошел к картине Вика — теперь пейзаж виделся ему совсем другим: каким-то ищущим, пронзительно тревожным — и рывком сорвал со стены.

— Скажи своему церберу, чтоб выпустил меня, — скомандовал он Дрейку.

Тот, кряхтя и кашляя, сел на ступеньки, покорно вытащил из кармана трубку:

— Стэндинг, откройте ворота мистеру О’Брайану. Картину я ему… подарил.

Брендон схватил пейзаж под мышку и вышел.

— Псих! — проскрипел ему вслед Дрейк, отряхивая пыль с брюк. — Ладно, я еще надеру тебе задницу!

Всю обратную дорогу Брендон негодовал на себя.

«Опять сорвался! — думал он, еще не остыв. — Вместо того чтобы выяснить, с какой это радости Ламмерт стал Фрэнка задаривать, набросился на него, как дикий зверь!»

Одно было теперь ясно: Дрейк на самом деле ни при чем.

Глава 16

— Виктор Дэниэл Дадли, признаете ли вы себя виновным в убийстве Грейс Хейворд Дадли, совершенном шестого мая 200* года?

— Нет… Нет! Я не убивал ее! Не убивал!!!

На исходе были вторые сутки, но о детях так и не стало ничего известно. И, что хуже всего, — до сих пор никто никаких требований не предъявлял. Начало недели также не сулило радостных открытий.

Может быть, это уже и не киднеппинг в прямом смысле слова, то есть не похищение с целью выкупа, а что-то другое? Но что?

Брендон откинулся в кресле, бессмысленно уставившись в лежащие перед ним бумаги. Он с отчаяньем понимал, что каждый истекший час вдвое уменьшает шансы на благополучный исход. Периодически ему звонил Тим, докладывая обстановку и выдвигая новые версии, с каждым разом все более фантастичные.

Вошел Литгоу. О’Брайан никак не отреагировал на внезапно появившегося помощника.

— Ламмерт и Дрейк непричастны, — медленно проговорил тот.

Брендон окинул помощника мрачным взглядом. Потом, зажмурившись, сжал пальцами виски.

— Литгоу, я же запретил вам… — начал он тихо. — Не лезьте в это болото, слышите? Вы не…

О’Брайан не успел договорить, потому что в этот момент Литгоу уверенно произнес:

— Дети у Тринити Дадли. Вероятность: девяносто процентов.

Брендон молча уставился на Кристофера, чувствуя себя так, будто его только что облили холодной водой.

— Где? — выговорил он с трудом.

— В старом особняке Сэмюэла Дадли.

— Адрес! — выдохнул Брендон.

Крис без заминки чиркнул на листке и протянул его шефу. Брендон поднялся из-за стола, проходя мимо Литгоу, автоматически похлопал его по плечу и уже от дверей бросил:

— Если через полчаса не позвоню, вызывайте туда полицию.

Проехав несколько кварталов, он, сам не зная зачем, набрал номер Лиз.

— Ваша сестра… — начал Брендон, стараясь выразиться помягче: — она не могла взять детей к себе… погостить?

— Чтó вы такое говорите? — возмутилась, не уяснив вопроса, Лиз. — Трини так страдает, бедняжка! Она уехала к маме, ее мальчики сейчас у меня. — И Лиз опять понесла душещипательную околесицу про злодейку-судьбу, Божий промысел и братца-наркомана.

Брендон швырнул мобильник на сиденье и с силой нажал на газ.

Погода быстро портилась. Если с утра сквозь завесу облаков еще пробивалось солнце, то сейчас закрутилось настоящее морозное ненастье. Мела метель, дул напористый ветер. Оконные дворники при каждом повороте сгребали на лобовом стекле горку снега. О’Брайан гнал по скользкому шоссе с максимально возможной скоростью, но все равно ему казалось, что едет он чертовски медленно.

Он готов был предположить что угодно, но только не то, что исчезновение детей напрямую связано с его проблемами. Если дети и впрямь у Трини, можно надеяться, они живы, впрочем… Чтоб отомстить, она не пожалела и собственного мужа…

«Ей требовалось пространство для очередного маневра, а похищение стало способом вывести меня на время из игры», — вдруг ясно понял он.

О’Брайан резко свернул с широкой магистрали, и почти сразу же перед ним вырос трехэтажный особняк Сэма Дадли. Здание в псевдоготическом стиле, отделанное серо-красным гранитом, казалось сейчас особенно мрачным — от него веяло недобрым.

Брендон подошел к ограде, на которой висел старинный либо стилизованный под старину замо́к. Подергал за него и решил, что придется — впервые со времен детства — оседлать решетку, но сначала все-таки толкнул калитку. Та с тяжким скрипом отворилась.

Он вошел во двор и огляделся — ни души: ни прислуги, ни охраны. У входа позвонил — скорее по привычке, тут же выругав себя за это. Но никто не торопился открывать. Времени на размышления уже не оставалось. Он уперся ногой об косяк и рванул дверь на себя. Дверь подалась на удивление легко — возможно, также была не заперта.

Ворвавшись в дом, Брендон бросился по этажам, заглядывая во все помещения подряд без исключения. По счастью, двери в особняке Дадли редко закрывались на ключ, иначе он вышибал бы их одну за другой.

Во многих комнатах было не убрано, шкафы зияли пустотой, стояли, как попало, стулья, на столах — где-то остатки еды, где-то полуопорожненные бокалы, покрытые патиной пыли, повсюду разбросаны вещи и предметы гардероба. В спальне обнаружилось множество пустых шприцев и лекарственных упаковок, разбросанных, как конфетти. Все говорило о том, что дом давно тоскует по хозяевам, как-то странно и внезапно покинувшим его.

Взгляд постоянно цеплялся за всякие незначительные мелочи — открытый ящик комода, косо висящий портрет на стене, скомканный носовой платок на подоконнике. Так обежал он все три этажа. Тщетно! Дом был пуст. Найдя, наконец, плотно запертую и по всему виду век не отворявшуюся дверь на крышу, Брендон спустился вниз.

Подвал также оказался пустым. Выключатель был сломан, и путь пришлось освещать мобильным. Брендон с четверть часа проползал там, намотав на себя метры паутины, и, поднимаясь обратно, чуть не свернул шею на обветшавшей лестнице.

Он вышел во двор. Лицо сразу облепили колючие снежинки. Брендон поднял голову вверх. Караваны черных туч неслись по мутному небу. Отчаянно завывал ветер.

О’Брайан снова поглядел по сторонам. Шестое чувство подсказывало: дети где-то здесь — Стив! Лиз! — позвал он. — Где вы? — Потом прислушался.

Тишина.

Кругом уже намело снега. Брендон спустился по ступенькам и, пройдя под самыми окнами, обогнул дом. Все постройки вокруг — беседки, крытая оранжерея, гараж были в идеальном порядке, тем не менее от всего сада исходило стойкое впечатление запущенности.

— Где вы?! — снова прокричал он, в смятении оглядывая двор.

На этот раз ему почудился слабый отклик. Брендон подался вперед, продолжая звать. Прямо на пути у него вырос кирпичный гараж. На воротах — внушительного вида навесной замок. Не было и речи о том, чтобы пытаться сорвать его вручную. Брендон еще раз позвал — ни звука. Он хотел было уже бежать к своей машине, чтобы найти там подходящий инструмент, но в эту секунду отчетливо расслышал детский голосок, донесшийся откуда-то слева. Брендон ринулся в ту сторону и, пробежав несколько ярдов, остановился.

Здесь, в глубине двора, стояла невзрачная на вид постройка — вероятно, старый гараж, приспособленный под хозяйственные нужды.

Брендон подошел ближе.

— Стиви? — повторил он, прислонившись к обитым железом дверям.

Из-за дверей послышались возня и плач.

Брендон дернул широкий засов и чуть не упал — с такой легкостью тот отодвинулся. Распахнув двери старого гаража, Брендон сделал шаг в полную темноту. Освещая путь мобильным, прошел вглубь помещения. И тут же перед ним обрисовались две маленькие фигурки.

Господь Всемогущий! Дети Стивена. Продрогшие и испуганные. Живые!

Брендон замер. И у него, только что с резвостью профессионального взломщика рвавшего двери, вдруг ослабели ноги.

Через секунду Стиви кинулся вперед и повис на нем, ухватившись за рукав.

— Дядя Брендон!

— Все хорошо, все хорошо, — забормотал тот, другой рукой стараясь нащупать выключатель.

— Нас хотели похитить, — заговорщицким шепотом сообщил Стиви. — Тетя Трини нас спрятала и сказала, чтоб мы сидели тихо.

«Бедные дети! Они поверили своей злой тетке».

— Хочу пить, пи-и-ить… — захныкала Лиззи, тут же разревевшись: — К ма-а-ме!

— Я тоже хочу, — сознался Стиви, хлюпая распухшим носом. — Но я не плакал, дядя Брендон, я не плакал! И не спал.

— Да, Стиви, ты храбрый мальчик, — произнес Брендон, безрезультатно щелкая выключателем. — Давно вы здесь?

— Да-а-а, — сквозь рев начала Лиззи, — вчера-а…

— Нет, сегодня! — перебил ее брат.

— Вчера!

— Сегодня!

— Я все понял, — остановил их Брендон. — Сейчас поедем домой. Где малышка?

Лиззи в ответ звучно шмыгнула носом.

— Где сестренка? — повторил он, напряженно вглядываясь в темноту.

— Там, — махнула рукой Лиззи. — Она спит. Вчера весь день плакала, а теперь спит. Я ее уложила.

Брендон похлопал Стиви по спине и стал пробираться дальше, все время спотыкаясь о садовый инвентарь, которым был загроможден гараж. У стены возвышался ряд полок, уставленных мелкой хозяйственной утварью. От всего этого барахла несло затхлостью и плесенью. Налетев впотьмах на старую газонокосилку, Брендон подался вправо — и тут же тяжелая металлическая банка, скатившаяся сверху, больно ударила его по плечу. С трудом протиснувшись сквозь груды хлама, он добрался до дальней стены гаража. Здесь, при тусклом свете мобильного Брендон разглядел, наконец, девочку.

Аманда, сжавшись комочком, лежала прямо на цементном полу, накрытая цветастым шелковым платком. Брендон сел на корточки, прикоснулся к ней. Мороз пробежал у него по спине — ему почудилось, будто он дотронулся до льдинки. Девочка была совсем холодная и… не дышала…

Брендон обхватил ее обеими руками и, поднявшись, кинулся к выходу.

На пол со звоном сыпался всякий хлам, летели в разные стороны банки, склянки, совки и мётлы. Ни на что не обращая внимания, он выскочил во двор. Снег тут же запорошил голову.

Брендон остановился. Старшие дети окружили его.

Он изумленно вглядывался в личико малышки. Сбившийся набок розовый бантик и пухленькие, похожие на бантик губки. Просто уснувший, притомившийся от игры ребенок.

Как иначе? Другого невозможно представить…

Только иней слишком ярко поблескивает на плотно сомкнутых ресничках…

«Не-е-ет!» — Брендон подавил прорвавшийся стон и, прижав к груди холодное тельце, побрел, шатаясь, через двор.

Дети бежали рядом, крепко ухватившись за полы его пиджака. Ветер дул теперь в спину, гнал вперед, не позволяя останавливаться. Снегу навалило еще больше. Брендон спотыкался, скользил на обледеневших дорожках, дети семенили, не отставая, за ним.

— В машину! — сдавленным голосом скомандовал он, едва они обогнули дом.

Стиви не надо было повторять дважды, он без колебаний устремился вперед, но Лиззи только плотнее прижалась к Брендону. До ворот оставался десяток ярдов. Когда он уже полез было в карман за ключом, послышался шум, и к ограде подкатил бело-кремовый лимузин.

«Машина Сэма… Она!» — Брендон резко остановился и Лиззи проскользила по инерции вперед него.

— В дом, Стив! — громко окликнул он мальчика, добежавшего почти до самых ворот. — Скорее, за мной!

Хоть и сквозь снегопад, она, конечно, их видела. Впрочем, Брендон сейчас не размышлял. Главное было спасти детей. Одной рукой держа Аманду, другой схватив Лиззи — Стиви каким-то образом оказался уже впереди всех, — Брендон втащил детей в дом. Затолкал их в первую попавшуюся комнату, малышку положил на пол. И только закрыв за собой дверь, громко вздохнул.

«Глупо, что не взял с собой оружия…»

Он быстро пересек большую прихожую и вдруг замер, не дойдя до двери. На пороге, в трех ярдах от него стояла Трини Дадли, в вытянутых руках она держала пистолет.

В том, что она будет вооружена, Брендон почти не сомневался. Но сейчас остолбенел, не в силах оторвать взгляда от пистолета, а точнее — маленького черного отверстия посередине, смотрящего прямо на него.

О’Брайан стоял неподвижно. Никогда еще не был он так близко — лицом к лицу — со смертью.

Страха не было. Никакого. Скорее удивление: «Как? И это всё?»

Щелчок предохранителя вывел его из ступора.

— Опустите оружие, — спокойно произнес он. — Через пять минут здесь будет полиция. Аманда Кларк мертва. Отвечать придется по полной!

— Сперва заставлю тебя замолчать! — крикнула Трини, не меняя позы.

Брендон криво усмехнулся:

— Чтобы потом вложить пистолет мне в руку? Второй раз не пройдет.

— Заткнись, ублюдок! — Она сильнее сжала пистолет.

Брендон посмотрел Трини в глаза и вдруг понял, что ей нужно еще немного — может быть какие-то мгновения, чтобы нажать на курок. Молнией промелькнула мысль: «Ей еще никогда не приходилось целиться и стрелять в человека…»

Это был последний шанс. Он его не упустил. Доли секунды хватило ему, чтобы одним прыжком настичь ее и, повалив на пол, выбить из рук оружие. Пистолет отлетел в сторону. И они сцепились, точно два дикаря.

Только сила. Сила и ярость. Первобытная схватка не на жизнь, а на смерть.

Трини дралась, как раненый зверь, царапалась и кусалась. Брендон же стремился в первую очередь завладеть оружием. Очень скоро он стал ее одолевать. В эту минуту Брендон О’Брайан, может быть, впервые от души возблагодарил Господа за то, что родился мужчиной и при равных прочих перевес на его стороне. Наконец, заломив ей руки, Брендон дотянулся до пистолета. Но силы одной руки не хватило — Трини вывернулась и, выдрав ему ногтями кусок кожи на лице, отскочила в сторону.

Теперь роли поменялись: он целился в нее.

— Ты не выстрелишь, ублюдок! — заорала Трини, прижимаясь к стене. — Не посмеешь! У меня дети! Дети!

— Поэтому можно убивать чужих?

— Я не виновата: малявка и так одним глазом смотрела в могилу!

Брендон сразу представил застывшее личико Аманды, инеем припорошенные реснички и… спустил курок.

Трини покачнулась и рухнула на пол. Грохот ее падения до боли вдавил барабанные перепонки Брендона.

Он медленно опустил руку. Отдача от выстрела тяжестью отозвалась в плече, по которому до этого пришелся удар металлической банки. По расцарапанной щеке струйками текла кровь.

Брендон стоял, оглушенный несовместимостью охвативших его чувств.

Ужас и удовлетворение…

Он только что убил человека… Женщину. Хладнокровно, в здравом уме и памяти.

Ужас от содеянного и удовлетворение от сознания выполненного долга. Два этих чувства схлестнулись в нем, сжимая душу. Ведь то, что он сейчас совершил, — это же чистой воды месть! Но Брендон понимал, что месть эта и есть утверждение Высшей Справедливости и что она праведнее самого легитимного[36] суда и убийства по приговору.

Не было в нем сейчас ни следа жалости или раскаяния — ничего!

«В точности, как у Стивена когда-то… — подумал Брендон. — Теперь мы, наконец, сравнялись: так же как и он, я побывал на краю смерти и… убил…»

«…Убить легко… труднее то, что до этого и что после… а убить… легко…» — слова эти он слышал давным-давно от своего друга.

Только теперь Брендон по-настоящему осознал их смысл.

«Так что же я чувствовал, о чем думал в ту минуту?» — спросил он себя.

Да ни о чем. Просто действовал. Без сомнений, без дрожи в руках. Будто шел к заданной цели.

«Предначертание судьбы… Я его исполнил», — мысли эти шквалом пронеслись в голове и схлынули разом. Осталась лишь одна: «Я не тот, что прежде… Теперь я — человек, убивший другого человека…»

Во дворе уже выла полицейская сирена. А Брендон все стоял над телом Трини с пистолетом в руке.

Но вот кто-то взял его за плечи. Брендон вздрогнул и поднял голову — перед ним был Тим.

— Все в порядке, папа! Успокойся! Это самооборона. Все в порядке, — повторял тот, забирая у отца пистолет.

Потом Брендон понял, что уже сидит на стуле. Вокруг него хлопочут, суетятся. Тим стоит рядом со стаканом, просит выпить воды.

«Поздравляю, мистер О’Брайан, — слышит он откуда-то со стороны. — Вы обезвредили преступницу!»

«Обезвредил?» — шепчет Брендон и, повернувшись к сыну, произносит:

— Я не убил, я ее казнил!

— Не делай этого, прошу тебя! Не делай того, о чем минуту спустя ты горько пожалеешь. Дай его сюда. Дай мне пистолет, Сэм!..

Книга III Где брат твой?

— Мистер О’Брайан! Мистер О’Брайан! Вы известны как непримиримый противник смертной казни. Журнал «Тайм» — не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

— Извините, я тороплюсь.

— Тогда всего один вопрос! Так кто же все-таки должен вершить праведный суд? За кем последнее слово?

— Последнее слово? Наверное, за тем человеком, который может в своем лице совместить и того, кто «за», и того, кто «против».

— Поясните свою мысль, пожалуйста.

— Откройте Библию — там все сказано. Всего хорошего!

— Так в чем все-таки Высшая Справедливость, мистер О’Брай-а-ан?!.

Часть I

Глава 1

Бог мой, как несется время! Без оглядки! Хоть бы тормознуло разок — какое там! Все быстрее и быстрее: месяц теперь, как день, год — как неделя. И сам ты несешься вместе с ним, и не замедлиться, не остановиться уже.

Вот и мальчики выросли: Кейну семнадцать, Эйблу скоро шестнадцать. Последние годы… они пролетели так быстро.

Да, время летит… — простая истина, которую с годами каждый из нас открывает для себя заново.

Брендон поставил точку и вздохнул. В который раз он уже садился за свои мемуары или что-то вроде того. Потребность выразить себя в воспоминаниях и размышлениях зрела давно. Но последние год-два стала теребить все настойчивее. Теперь она прямо «зудела» в нем. Брендон пробовал начинать, делал отрывочные записи, но, как всегда, за неимением времени, откладывал на неопределенное «потом».

Кроме того, ему не хватало элементарного умения, а подчас и терпения. Хотелось писать емко и выразительно, а получалось расплывчато, нудно и длинно. А главное — ни о чем. Яркая, экспрессивная мысль на бумаге вдруг начинала растекаться, блекнуть, пока не потухала совсем. Поэтому работа быстро заходила в тупик. Продолжая оправдывать себя вечным цейтнотом, Брендон уже понимал, что без профессиональной помощи ему не обойтись.

Конечно, его всегда бы вдохновила и поддержала супруга Глория — верная спутница и помощница во всех его начинаниях. Но последнее время Глория часто жаловалась на недомогание, а именно теперь проходила обследование в клинике. Поэтому Брендону не хотелось озадачивать ее своими мемуарами, да и по ряду других причин… Тем более что в воспоминаниях он собирался затронуть и глубоко личные мотивы.

Кому в результате будет адресована его книга, Брендон и сам толком не знал. Лучше сказать, так далеко не загадывал.

«В конце концов придется приглашать человека со стороны. Впрочем, с этим пока торопиться не стоит…» — так размышлял известный адвокат Брендон О’Брайан, сидя летним вечером в загородном доме, некогда принадлежавшем его давнему другу, писателю Стивену Кларку, за рабочим столом последнего.

После трагической гибели младшей дочери Аманды вдова Стивена Лиз не захотела больше жить в этом доме. Брендон не собирался тогда обзаводиться недвижимостью — у него была прекрасная вилла в живописном пригороде — и приобрел его только в память о друге — просто не мог представить, что у дома появится другой владелец.

Лиз с детьми — Лиззи и Стиви — сначала снимала квартиру в городе, потом перебралась в небольшой городок *…-таун, где жили раньше ее родители — мать с отчимом. Но как только дети подросли, они сразу же потянулись обратно. Лиззи, которой теперь было почти семнадцать, поступила в медицинский колледж. Стиви какое-то время болтался туда-сюда на выходные, не прочь поразвлечься в большом городе, а с начала учебного года перевелся в среднюю школу, находящуюся неподалеку. Они, не сговариваясь и не спрашивая разрешения Брендона, стали жить в своем прежнем доме. Впрочем, О’Брайан не только не имел ничего против, но даже радовался этому — детей друга он всегда любил, как своих собственных.

Здесь же теперь жили и его приемные сыновья — Кейн и Эйбл Дадли. После гибели их матери, в которой Брендон, мягко говоря, сыграл не последнюю роль, мальчишки — одному было тогда восемь, другому семь лет — остались практически сиротами. Брендону не составило большого труда добиться опеки над ними. Но и он сам, и Глория считали их своими приемными детьми и воспитывали как родных. Тем более что сыновья Брендона — Тимоти и Джеффри — давным-давно выросли и крепко стояли на ногах, обоим уже перевалило за тридцать.

Ребята — дети Брендона и Стивена — были примерно одного возраста, к тому же приходились друг другу родственниками: их матери являлись сестрами по отцу. Все вместе они составляли неплохую компанию. Брендон был счастлив. Пожалеть он мог только о том, что не очень-то часто общается с ними. И уже не в состоянии — в силу большой разницы в возрасте — разделять их интересы. Полвека — срок немалый!

Брендон снова вздохнул и посмотрел через окно в сад. Прежде чудесный и благоухавший розами, сад был сильно запущен. Брендон постоянно бранил себя за это и давал одно за другим торжественные обещания привести его в должный вид, наняв хорошего ландшафтного дизайнера. Но, в общем-то, О’Брайану нравилась эта запущенность, словно напоминавшая ему о прожитых годах, о той же быстротечности времени, а, может быть, и о вечном…

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге — как всегда, без стука — появился вечно спешащий и расхристанный Стиви: помятая рубашка, торчащие во все стороны рыжие вихры.

— Ну что, прочел? — выпалил он, не здороваясь — не из-за невоспитанности, а скорее в целях экономии времени.

Брендон иронично глянул на него и взял в руки лежавшую на столе книгу.

— Полистал я… твою повесть… — начал он, перебирая пальцами страницы.

— Это уже вторая, — хвастливо перебил его Стиви.

— Да, — снисходительно улыбнулся Брендон. — Ты извини… но до уровня отца тебе пока далеко.

Стиви виновато пожал плечами и плюхнулся на стул, стоявший рядом со столом.

Стивен-младший очень походил на Стивена-старшего — тот же взрывной темперамент, тот же внимательный взгляд зеленоватых глаз. Мальчик был немного ниже и плотнее, чем отец в его годы. Пожалуй, из Стивена-младшего мог бы получиться отличный тяжеловес. Сейчас он нетерпеливо заерзал в ожидании, когда Брендон полностью выскажется.

— Но в целом, — продолжал Брендон, — мне понравилось. Ты пишешь азартно. В твоей фразе — экспрессия, задор молодости. Ты смотришь на мир жадными глазами. Что мне, к сожалению, уже недоступно…

— Спасибо, — радостно заулыбался Стиви.

— Не за что. Но скажи по секрету: как ты научился писать?

Стиви недоуменно вскинул брови.

— Я никогда не видел тебя с книгой в руках, — пояснил свою мысль Брендон.

— Ага! — мотнул головой Стиви. — Не люблю «кирпичи». Я принимаюсь только за такую книгу, какую смогу осилить за вечер. Роман, скажем, страниц в триста я читать не стану — все равно до конца не доберусь.

— Кажется, я понимаю: надолго погрузиться в чужой мир… для этого надо затратить много энергии.

— Точно! — подхватил Стиви. — Гораздо легче пребывать в мирах «собственного производства» — там интереснее!

Брендон слабо улыбнулся, поглядев в сторону: что-то похожее он слышал в свое время и от Стивена-старшего.

— Тебе, наверное, лучше взять псевдоним, — посоветовал он.

— Зачем? Я — Стивен Кларк-младший. Простенько и со вкусом!

— Будешь эксплуатировать отцовскую популярность?

— Книг отца давно никто не читает. Повод вспомнить, — парировал Стиви.

— Но учти: твои должны быть не хуже, — покачал головой Брендон. — Вас неминуемо станут сравнивать.

Стиви согласно кивнул.

— Ты ведь хорошо знал отца, верно? — вдруг спросил он.

Брендон непонимающим взглядом уставился на парня. Ответить утвердительно означало не сказать ровным счетом ничего.

Знал ли он Стивена Кларка? Хорошо ли его знал?

Это случилось более тридцати лет назад, в начале восьмидесятых. О’Брайану был определен тогда новый подзащитный. Брендон сам не выбирал — взять именно это дело его настоятельно попросили. Готовясь к работе с новым клиентом, Брендон не то чтобы волновался… но отчего-то чувствовал себя не совсем уверенно. Словно знал, что эта встреча повлияет на всю его судьбу.

На пропускном пункте *…ской тюрьмы О’Брайану сказали, что сейчас время обеда и его клиент в столовой, так что придется немного подождать. Это удивило адвоката: таких преступников обычно до суда из одиночки не выпускают.

Начальник тюрьмы, мистер Палмер, по случаю оказавшийся поблизости и немного знавший Брендона, любезно предложил ему скоротать время, осмотрев новое помещение столовой. Брендону ничего не оставалось, как согласиться, и они отправились в неблизкий путь по коридорам и лестницам старинной тюрьмы. К просторной столовой, занимавшей в высоту два этажа, вверху примыкал пункт охраны, куда и прошли О’Брайан с начальником.

Оказавшись у застекленного окошка, Брендон глянул вниз. И прямо в поле его зрения оказался крупный, видный парень совсем не криминальной наружности, сидевший вполоборота за центральным столом. Он неспешно ел, пил, разговаривал с соседом.

«Вот и этот что-то совершил…», — печально подумал Брендон.

Пока начальник нахвастывал, как шикарно живется его подопечным, Брендон, слушая вполуха, продолжал смотреть вниз.

— Шведский стол? — машинально переспросил он.

— Да, почти, — радостно подтвердил начальник. — На еду отводится тридцать минут, а за это время можно три обеда съесть!

Брендон кивнул и обвел еще раз взглядом столовую, остановившись на двух-трех колоритных фигурах.

— И который же из них мой? — не удержавшись, спросил он.

Вопрос немного удивил начальника, но Брендон тут же отговорился, что, имея в работе сразу несколько дел, не успел по одному фото запомнить нового клиента.

Начальник понимающе кивнул и указал Брендону на того самого парня:

— Вот он — доскребывает тарелку.

Брендон замолчал, глядя округлившимися глазами.

— Что, много всего натворил? — спросил начальник.

— Да… — тихо ответил Брендон, про себя подумав: «Не столько много, сколько страшно…»

Парень внизу небрежным жестом поправил густые волосы и, словно что-то почувствовав, поднял голову и посмотрел в сторону Брендона — взгляд ясный, прямой, чуть насмешливый.

Брендон был снова потрясен: с момента преступления прошло всего три дня! Ну не может хладнокровный убийца так смотреть! Наверное, именно в ту самую минуту и зародилась в его душе уверенность в невиновности Стивена.

Уже подходя к камере, Брендон замедлил шаг. Стив, лежа на животе, читал журнал. Но вдруг, отбросив его в сторону, несколько секунд лежал, уткнувшись лицом в подушку. Потом резко встал и привычным движением откинул волосы со лба.

«На людях ему легче, чем наедине с самим собой», — подумал Брендон, входя в камеру…

О’Брайан снова перевел взгляд в окно.

— Разве нет? — переспросил Стиви.

Вопрос мальчика оторвал Брендона от воспоминаний. Ему пришлось сделать над собой усилие, прежде чем он произнес:

— Что ты хочешь узнать об отце?

— Я ведь его не помню, совсем… А все говорят: так похож… — усмехнулся, опустив глаза, Стиви.

— Верно, — кивнул Брендон.

— Каким ты его запомнил?

— С дымящейся сигаретой во рту, — пошутил Брендон. — Твой отец много курил. Ты, в отличие от него, внимателен к своему здоровью. Это похвально.

— То, о чем он пишет в последнем романе, — правда?

— И да, и нет — как любая литература. Мама же тебе, наверное, рассказывала.

— Мама — это другое, — отмахнулся Стиви.

— Понимаю. Хочешь знать мужской взгляд.

Стиви коротко кивнул.

— Он был хорошим человеком, — выдержав паузу, произнес Брендон, — честным, смелым и надежным.

— А еще? — продолжал допытываться Стиви.

— Отчаянным парнем был твой отец, вот что, Стиви! — весело заключил Брендон. — Как-нибудь я расскажу тебе… А сейчас… — он многозначительно посмотрел на часы, — извини.

Стиви исчез так же быстро, как и появился. Брендон с улыбкой поглядел ему вслед.

Надо же: парню только минуло пятнадцать, а он уже метит — по стопам отца — в писатели! Впрочем, книжка, которую он накропал и умудрился издать, не так и плоха. Может быть, посоветоваться с ним? Не лишено смысла.

Глава 2

Да, мальчишки подросли… Я и не заметил, как они из нежных розовощеких ангелочков вдруг превратились в жестких, колючих вонючек, норовящих сделать все наперекор. Впрочем, я слишком строг к ним — парни растут толковые, и каждый уже личность.

Я не сумел спасти их отца, лишил их матери. Но я сделал все, чтобы они никогда больше не знали горя. Дал им новую семью, дал им любовь — всю, на какую был способен.

Так думал теперь о своих приемных сыновьях Брендон. Мальчики еще учились в школе, но О’Брайан намеревался дать им хорошее образование, рассчитывая, что оба продолжат обучение в престижных вузах.

Сам Брендон был не против, чтобы они пошли по его стопам, как сделали в свое время его старшие сыновья. Но давить на парней не собирался, предоставив им возможность самим выбрать, чем заниматься в будущем.

Оба брата — светлые шатены среднего роста — имели спокойные, ровные черты лица, разное выражение которого — мягкое, располагающее у Эйбла и напряженное у Кейна — делало их совершенно непохожими. Оба были худощавы, но Кейн казался более мускулистым. Общего между двумя братьями было только то, что они росли и воспитывались вместе. В остальном же Кейн и Эйбл были, как день и ночь. Иногда казалось, что это дети разных родителей.

В первую очередь, братья Дадли имели диаметрально противоположные интересы. Эйбл с детских лет увлекался рисованием. Кейн же не мог долго усидеть на одном месте — его привлекали подвижные игры, не требующие, впрочем, серьезной подготовки. Он любил беготню, поэтому играл в регби, футбол, бейсбол, в которых его больше всего заводили свалки, потасовки.

Немудрено поэтому, что Кейн и Эйбл никогда не были особенно близки.

В детстве несхожесть братьев часто порождала между ними конкуренцию: из-за одобрения со стороны родителей, сверстников, а теперь, когда они повзрослели, — и из-за внимания девушек…

Брат и сестра Кларк и братья Дадли знакомы были с самого нежного возраста. В школьные годы они часто проводили вместе летние каникулы и резвились, как все дети: бросали мячик в корзину, гоняли на великах, плескались в бассейне, а потом лупили друг дружку. И в этих потасовках, как часто случается, единственной среди них девчонке, Лиззи, доставалось больше остальных.

Так продолжалось вплоть до того возраста, пока гормоны не взбунтовались в их крови, превратив в одночасье из ватаги ребятишек в трех юношей и девушку. Именно в этом возрасте все и оказались, наконец, под одной крышей — в доме Брендона.

…Они проснулись в одно и то же время, поглядев недоуменно друг на друга, будто удивленные тем, что очутились в одной постели.

— Эйби, я должна сказать тебе, — начала Лиззи, поднимая руки, чтобы собрать в пучок рассыпавшиеся по плечам волосы, — ты у меня не первый…

Эйбл молча уставился на нее.

— Я тебя сильно огорчила?

— Нет… — пробормотал он. — Думаю, для меня это не так важно.

— А хотел бы знать, кто был у меня первым? — хитровато улыбнулась Лиззи.

Эйбл замер в нерешительности, закусив нижнюю губу.

— Сказать тебе его имя? — настаивала Лиззи.

— Нет… Не знаю… Скажи! — Эйбл приподнялся на локтях.

— Это был Стиви!

— Какой еще Стиви?

— Стивен — мой брат.

— Бог мой! — опешил Эйбл.

— В этом не было ничего дурного, поверь мне, — заторопилась Лиззи. — Ну, как игра — всего пару раз.

Он сел на кровати и опустил глаза.

— Да говорю же тебе: это было чем-то вроде игры, — повторила она.

— Ну да, вы поиграли на лужайке в мячик, а потом залезли вместе в постель.

Лиззи замотала головой:

— Понимаешь, мы просто решили попробовать. А Стиви, он с детства такой сильный — он с налета овладел мной. Было здорово! Но потом кровищи полило — тебе не передать! Мы не знали, как ее остановить. Но, слава богу, все обошлось. И мы потом, как преступники, втихаря отстирывали и отмывали отовсюду пятна. Смех!

— У Стиви есть девушка, — серьезно посмотрев на нее, сообщил Эйбл.

— Ха! У него их всегда полно. — Лиззи привстала. — Ты не думай, — мягко добавила она, — мы же только попробовали. Когда оба еще ничего толком не знали и не умели. Нам было просто интересно, понимаешь?

Эйбл спустил ноги на пол и угрюмо молчал.

— Ты что, расстроился? — Лиззи погладила его по волосам. — Но ведь я у тебя тоже не первая? Да?

— Не первая… — нахмурился Эйбл, сидя спиной к Лиззи. — У Стивена большой член? — вдруг выпалил он.

— Ай-я-яй, какой «хлебный» вопрос! — расхохоталась Лиззи. — Если тебе так важно знать: то да, большой. Стиви вообще крутой парень — весь в отца. Ему, наверное, нужна для счастья сотня красоток, которых он станет ублажать в свободное время от работы где-нибудь… в шахте! Или нет — лучше на галерах! — Она снова рассмеялась и обняла Эйбла за плечи. — Не стоит тебе с ним тягаться — Стиви сомнет любого.

Эйбл сразу припомнил, что в детстве как раз Стиви часто влетало от братьев Дадли, которые были на год-два старше его. Но за последние пару лет Стиви действительно здорово возмужал.

— Даже Кейна? — спросил он.

— При чем тут Кейн? — насторожилась Лиззи.

— Ну, он тоже не слабак, — пожал плечами Эйбл. — А с осени вроде боксом решил заняться.

— Да, здорово их вместе на ринг — Кейни и Стиви!

На минуту оба замолчали. Лиззи встала, подошла к зеркалу, продолжая налаживать прическу. У Лиззи от природы были прекрасные волосы — густые, пшенично-золотистые, которые она чуть ли не с десятилетнего возраста стала осветлять до слепящей белизны, превратившись таким образом в закоренелую блонди — со всеми вытекающими.

— В конце концов, мы с тобой тоже брат и сестра, — подытожила она.

— Не совсем, — покачал головой Эйбл. — По-моему, Церковь так не считает…

— Это смотря какая Церковь. Ну ладно, хватит об этом! Молодость дана для счастья, а не чтоб голову ломать.

В этих словах была вся Лиззи. Она не любила отягощать себя условностями и без конца оглядываться на прошлое — эту ценную привычку дочь позаимствовала у отца. А еще она унаследовала от родителей сильный оптимистичный характер. Лиззи скользила по жизни легко и изящно, не прикладывая к тому особых усилий, — обо всем позаботилась природа.

С недавних пор — еще до их первой ночи — Эйбл стал ревновать Лиззи ко всем подряд, включая родного брата, который, впрочем, не обращал пока на нее особого внимания.

«Раз я ревную — это точно любовь, — вздохнув, подумал Эйбл. — А теперь еще и Стиви… Вот незадача!»

— Напишешь мой портрет? — спросила вдруг Лиззи.

— Я… попробую, — растерялся Эйбл.

— Что значит «попробую»? Ты меня любишь или нет? — возмутилась Лиззи. — Настоящий — маслом!

— Думаю… скоро смогу, — немного помолчав, ответил Эйбл.

— Да ладно уж! Я и на карандаш согласна, — успокоила его Лиззи, все еще прихорашиваясь у зеркала.

Эйбл снова поглядел на нее и впервые за это утро улыбнулся.

Днем того же дня Лиззи, прособиравшись несколько часов, вышла наконец из дома, вскинув на плечо ярко-оранжевую сумку. Когда она была уже на полпути к калитке, та резко распахнулась и появился Кейн — тоже с сумкой, только спортивной, на плече. Поравнявшись с Лиззи, он задержал кузину, крепко сжав ее руку в запястье.

— Куда так поздно, крошка?

— Фу, как ты вульгарен! — бросила Лиззи, пытаясь высвободиться.

— Вульгарен? Самое то! — усмехнулся Кейн. — Прогуляемся вечером?

— Что еще за новости? Гуляй со своей Свинкой Пеппой: Джилл, Джинни, или как ее там…

— Пеппа уехала. — Кейн отпустил ее руку.

— Вот оно что! — прыснула Лиззи. — А на безрыбье и рак рыба, так?

Кейн хмыкнул в ответ.

— Короче, отстань — у меня экзамены на носу. — Лиззи перевесила сумку на другое плечо. — И вообще, я опаздываю. — Она развернулась и поспешила прочь.

А Кейн зашагал к дому, самодовольная улыбка долго не сходила с его губ.

О’Брайан сегодня работал в своем загородном доме, что случалось, как правило, накануне ответственного процесса. Мальчишки расшумелись наверху, о чем-то споря. Брендон на минуту отвлекся от бумаг и, подняв голову, посмотрел на лестницу, ведущую на второй этаж. По ней, рассеянно поглядывая по сторонам, спускался Эйбл. Он даже не заметил Брендона и, чуть помедлив у входа, вышел из дома. Через пару секунд неугомонный Стиви сбежал по лестнице, выкрикивая на ходу что-то несвязное, и пулей вылетел в дверь. Шум наверху сразу затих.

Брендон открыл файл, в котором вел личные записи, и набросал кое-какие пришедшие в голову мысли. Потом удовлетворенно вздохнул и снова погрузился в работу.

Глава 3

Эйбл несомненно талантлив, но недостаточно усерден. Впечатлительный парень — живет одними эмоциями. Что ж, простительно в его возрасте. А вот Кейн трудолюбив, всегда добивается поставленной цели. Прекрасные качества! Пожалуй, в жизни он добьется большего. Стиви — тот вообще молодец. И Лиззи… такая славная девушка!

Лиз-младшая была копией Лиз-старшей. Обе они — мать и дочь — представляли собой хрупкие светлоглазые создания. Казалось, подуешь на них — и они запорхают и полетят на солнечные поляны, усыпанные цветами, — туда, откуда они родом.

С самых юных лет Лиззи Кларк не могла пожаловаться на отсутствие внимания со стороны противоположного пола. Но как-то так получилось, что именно сейчас она оказалась «не у дел». Эйби она в расчет не брала, расценивая близость с ним как очередной «эксперимент» на тернистом пути обретения взрослого опыта.

И когда Кейн вдруг стал за ней ухлестывать, Лиззи, конечно, немного поломалась для вида, но вскоре решила: чем не вариант? Хотя бы на время…

А для Кейна завоевать Лиззи было сейчас лишь очередным способом самоутвердиться, показать свою крутость и напомнить всем, кто здесь старший. К тому же он считал, что это и труда-то не составит, — в чем почти не ошибался. Но прежде чем — как он сам выразился в разговоре с приятелем — «опрокинуть сестренку в койку», Кейн выдержал недельный период старомодного ухаживания. Зачем — неизвестно: Лиззи и так уже не могла дождаться заветного момента.

Опустив руку ей на плечо и за час не произнося более двух слов, Кейн водил Лиззи по каким-то пустынным улицам и темным закоулкам, небезопасным даже в светлое время суток. Потом затаскивал ее в бары с сомнительной репутацией, угощал крепкими напитками, от которых Лиззи с хохотом отказывалась.

Отправляясь на прогулку по криминогенным районам, да еще в обнимку с девушкой, Кейн балансировал на грани, ежеминутно рискуя вляпаться в какую-нибудь историю с плачевным финалом. Но его как будто манила преступная среда, завораживала своей скрытностью и непредсказуемостью. Оказаться лицом к лицу со смертельной угрозой — сколько же тут адреналина!

А Лиззи просто парила в облаках. Пугаться ей было нечего — от Кейна исходила такая грубая надежность, рядом с ним она чувствовала себя как за каменной стеной.

Первым эту любопытную новость заметил Стиви. Да и как тут не заметишь, проживая в одном доме в комнатах напротив. То, что Кейн вдруг переключился на его родную сестру — и, похоже, с далеко идущими последствиями, — Стиви расценил как личное оскорбление. И сразу же, не удосужившись постучать, распахнул дверь сестриной комнаты.

Лиззи стояла у окна.

— Чего тебе? — обернувшись, недовольно бросила она.

— Позволь спросить: с какого это перепугу ты поменяла Эйбла на Кейна? — без всяких предисловий начал он.

Лиззи оторопела от удивления.

— Кейн меня любит… — только и выговорила она.

— Любит?! — воскликнул Стиви. — Ой, не смеши! Зачем только Эйблу голову морочила? Он же, бедняга, втрескался в тебя до беспамятства!

— Не лезь! Сама разберусь.

— Конечно, что тебе до Эйбла, до его чувств? Он натура утонченная — а тебе бы что-нибудь простенькое, незамысловатое!

— Не твое дело! — взвилась Лиззи.

— Как раз мое! Я тебе брат или нет?

— Хам ты, а не брат!

Стиви на это только нервно вздохнул, взъерошив рукой свою непослушную шевелюру.

— Кейн все делает только ради спортивного интереса. Для него все девчонки — потаскушки, а ты очередная!

— Ты отвратителен! — взвизгнула Лиззи.

Но Стиви не унимался:

— Кейн мне сам говорил: «Мне что та девчонка, что эта — как картофелины в мешке — без разницы!»

— Заткнись! Не хочу больше слушать! — Лиззи принялась выталкивать Стиви, глаза у нее уже были на мокром месте.

Стиви перешел на крик:

— Он с тобой поматросит и бросит!

— Уходи! Убирайся! Видеть тебя не хочу! — Она с силой толкнула брата и захлопнула дверь.

Стиви, никак не ожидавший такого отпора, отскочил к противоположной стене коридора. Впрочем, еще больше он был удивлен недальновидностью сестры. Но, может, она еще одумается…

Ни для кого не было секретом, что Кейн портит девушек одну за другой. Но никто не посмел бы обвинить его в насилии — девчонки сами гроздьями вешались парню на шею, порой жестоко соперничая между собой за его внимание.

Хотя Кейн Дадли и не выглядел суперменом, в нем присутствовало крепкое мужское начало, неуемная брутальность, на которую женщины велись, как мухи на мед.

Поняв, что сестру ему не вразумить, Стиви это так не оставил и как-то утром вызвал Кейна на откровенность. Но разговора у них не получилось — все быстро перешло в потасовку. В результате они изрядно поколотили друг друга. Но Стиви все же решил, что пострадал не зря, и притормозил развитие этой постыдной, как он считал, интрижки.

Стиви, с его творческими задатками, сразу понял, что чувства Эйбла к его сестре глубоки и возвышенны. А тот, увидев, что Кейн стал оказывать Лиззи значительно больше внимания, чем прежде, сначала насторожился, потом впал в панику. А вскоре Эйбл и вовсе затихарился, ушел в себя, точно испуганная улитка в свою раковину. Все свободное время он теперь просиживал дома, рисуя предмет своего обожания по памяти или просто глядя в окно. Но наконец, в один прекрасный день отважился и остановил в гостиной как всегда спешащую Лиззи.

— Привет!

— Привет-привет! — бросила она на ходу. — Мне некогда.

— Ты обещала… как-то сказала, что можешь мне попозировать… — волнуясь, начал он.

Лиззи польщенно улыбнулась:

— Да… ты же хотел написать мой портрет…

— Это ты хотела, — поправил ее Эйбл.

— Я портреты не пишу! — поддела его Лиззи.

— Конечно… — смешался Эйбл. Потом, подняв голову, с надеждой посмотрел на нее: — Ну… ты согласна?

— Какая же девушка не соблазнится на такое предложение? — хмыкнула Лиззи. — Сегодня, в семь вечера, идет?

— Идет! — с восторгом отозвался Эйбл.

…Лиззи, стараясь не шелохнуться, сидела на диванчике вполоборота к Эйблу и время от времени коротко вздыхала, пока юный художник увлеченно трудился.

Наконец Эйбл отложил карандаш и потер уставшую от напряжения руку.

— Закончил? Покажи, — нетерпеливо тряхнула головой Лиззи, — что там у тебя вышло.

Эйбл медленно, словно нарочно оттягивая момент, откнопил лист от этюдника и, присев рядом на диван, протянул Лиззи набросок.

Та долго молча разглядывала рисунок.

— Ну как? — не выдержав, спросил он.

— Чудо! Чудо, как похоже! — Лиззи никак не могла налюбоваться на собственное изображение.

— Нравится?

— Ах, какая же я… — только и могла произнести она. — Какая же я красивая!

Эйбл взял ее тоненькую ручку и положил себе на грудь.

Лиззи улыбнулась:

— Я слышу твое сердце.

Он кивнул:

— Это тот орган, который тебя любит.

— Да? — хихикнула она. — Мне казалось, меня любит совсем другой орган…

— Нет: именно в сердце, в нем вся моя любовь к тебе.

Лиззи смущенно пожала плечами.

— Какие у тебя глаза сегодня удивительные — изумрудные! — продолжал Эйбл.

— Только сегодня?

— Нет… но сегодня — особенно…

В следующий раз Эйбл показал Лиззи другие свои наброски, от которых та пришла в полный восторг. И они стали почти каждый вечер уединяться в его комнате, иногда захватив с собой что-нибудь перекусить.

Кейн долго будто ничего и не видел, но когда до него дошло, что Лиззи часами просиживает у Эйбла, он побагровел. Подобную наглость Кейн Дадли не потерпел бы ни от кого, а уж от младшего брата — и подавно.

Через пару дней, когда Лиззи уже готовилась ко сну, как всегда расчесывая перед зеркалом свои шелковистые волосы и довольно улыбаясь при этом, вдруг раздался стук в дверь — робкий, едва слышный. Лиззи насторожилась и повернула голову. Стук повторился, но намного сильнее — он теперь напоминал рев отчаяния. И не успела Лиззи еще рта открыть, как дверь распахнулась и в нее буквально ввалился Эйбл. Вид у него был неописуемый — точно он извалялся в сточной канаве. Сделав несколько нетвердых шагов по комнате, он с размаху плюхнулся на кровать.

— Ай! — вскрикнула Лиззи.

Повернув голову в ее сторону, Эйбл пробормотал что-то нечленораздельное, что, видимо, могло означать: «Извини, пожалуйста, я сейчас уйду».

— О господи! — Лиззи поднесла ладонь к губам. Она подошла чуть ближе, разглядывая двоюродного брата.

Все лицо Эйбла затекло от кровоподтеков, распухло так, будто его атаковал рой пчел.

— Эйби… кто тебя так?

— Рука-а… — не отвечая на ее вопрос, простонал он.

Лиззи поджала губки:

— Как же теперь мой портрет?..

— Ничего… — ответил после долгого молчания Эйбл. Он с трудом приподнялся и сел на кровати. — Ничего — это ведь правая. А я левой пишу…

— Это Кейн, да? — Лиззи подсела к нему. — Скажи: Кейн?

— Он убьет меня… — тихо, в сторону прошептал Эйбл. Потом с трудом повернул к ней голову: — Папе не говори…

Итак, Кейн восстановил свои единоличные «права» на Лиззи. Пора было переходить к активным действиям…

Глава 4

Жизнь есть экзамен, экзамен на выживание. И хорошо, если посредством теста, где для тебя приготовлены несколько возможных вариантов. Может быть, вспомнишь, какой из них верный, или повезет — и просто угадаешь. А если по традиционным билетам, аккуратно разложенным рубашками кверху?.. Ты тянешь к ним дрожащую руку и знаешь, что сейчас тебе точно не поздоровится. Ведь из доброй сотни билетов выучить ты успел только половину…

Всю неделю О’Брайан готовился к очередному процессу, поэтому провел ее, по обыкновению, в своем загородном доме. Где находился муж, там старалась быть и миссис О’Брайан. Ну, может, только за исключением кратковременных отъездов Брендона по делам в другой город или штат. Или же из-за периодически возникавших у нее самой проблем со здоровьем. А также того периода, когда дети еще были слишком малы, чтобы надолго оставлять их без присмотра. Но Глория и здесь была на высоте и всегда, как с родными, так и с приемными детьми обходилась сама, без няни. К счастью, последние пару лет жизнь снова вернулась в спокойное русло, дети подросли. И Глория уже не терзалась мыслью, будто недостаточно времени уделяет мужу.

К концу этой недели Брендону вновь потребовалось на время отлучиться. А Глория, не имея особо важных дел, осталась в загородном доме, с привычным нетерпением ожидая его возвращения.

…Глория проснулась еще до того момента, как одеяло вдруг отлетело в сторону и две холодные ладони, скользнув под ночную рубашку, легли на ее грудь… И еще не успев открыть глаза, она поняла: это не Брендон… А когда их открыла, онемела от ужаса: в тусклом свете настенного ночника Глория различила неясные, но хорошо знакомые черты… слишком знакомые…

Над ней склонился ее старший приемный сын!

Глория инстинктивно раскрыла рот, но Кейн тут же прикрыл его рукой.

— Тсс! Тихо! — зыкнул он уже вполне мужским голосом. — Молчи, глупая! Все хорошо. Сейчас будет хорошо.

«Господи, мне это снится?!» — промелькнуло у нее в голове.

Но если это был сон, то сон до невероятности реальный!

Кейн отнял ладонь от ее рта и тут же принялся ласкать Глорию, то и дело упираясь набухшим членом в ее лоно. При этом Кейн оказался абсолютно нагим, что, несмотря на абсурдность ситуации, подействовало на Глорию опьяняюще.

Сейчас следовало бы сопротивляться, кричать, звать на помощь. Но все слова вдруг куда-то пропали. А вместо них у нее вышло лишь протяжное: «А-а-аххх!»

Кейн действовал энергично и умело, его ледяные ладони, дразня, скользили вдоль всего ее тела. В считанные минуты он довел приемную мать до полуобморочного состояния.

Глория распласталась на кровати, раскинув руки в стороны, и учащенно дышала, заглатывая ртом воздух. И в какой-то момент почувствовала, что полностью теряет над собой контроль. Вцепившись ногтями в простыню, она со стоном выдохнула:

— Кончить… Кончить!..

Кейн на мгновение замер, потом широко улыбнулся:

— Сейчас, сладкая!

Он сдвинул Глорию к краю кровати, сам встал рядом на колени, закинул ее ноги себе на плечи и, опустив голову, активно заработал языком. Глория изогнулась всем телом, задрожала и улетела в такой запредельный оргазм, из которого вскоре свалилась в сладкое беспамятство. И когда приемный сын одним рывком вошел в нее, с радостью ощутив ритмичные сокращения ее плоти, Глория уже мало осознавала происходящее.

Закончив дело, Кейн быстро натянул на себя джинсы и вышел, оставив Глорию лежать в полной прострации.

Она и вправду будто перестала соображать. Ее не посещали ни вполне уместные сейчас мысли о противоестественном поступке приемного сына, который, уходя, вырастившую его женщину запросто щелкнул по носу: «Ну, прощай, детка!» Ни мысли о первой и невольной измене мужу. Ни о практически двойном грехе, совершенном при полном ее непротивлении.

Ничего такого не было.

И когда туман, царивший в ее голове, стал понемногу рассеиваться, первое, что пришло Глории на ум, было: «Наверное, так же было бы, если бы со Стивеном…» Она глубоко вздохнула и зажмурилась.

Каждый раз, вспоминая Стивена Кларка, Глория чувствовала, как ее окатывает волна трепетного волнения. Этого мужчину она не могла забыть многие годы, о близости с ним — уже давно умершим! — в глубине души грезила до сих пор.

Да, именно таким представляла она себе секс со Стивеном — ослепительно-ярким, ни на что не похожим! Или как лететь вниз головой с обрыва!..

Уже поздней ночью, когда все в доме давно спали, Глория на цыпочках прокралась в гостиную и, открыв бар, залпом опрокинула две рюмки виски. Потом так же, крадучись, вернулась в свою спальню и, плотно притворив дверь, закрылась на защелку.

Алкоголь, однако, не оказал должного воздействия. До утра Глория просидела на кровати, обхватив колени руками, ее бросало то в жар, то в холод.

Весь следующий день до самого вечера Глория провела взаперти, ошарашенная, сбитая с толку. Впрочем, ни голода, ни жажды она не ощущала, бесконечно перебирая в памяти события прошедшей ночи.

Жизнь в один миг перевернулась для нее. Как быть дальше? Как теперь вести себя? Нет и речи о том, чтобы рассказать о случившемся Брендону. А вот о мотивах поступка Кейна она как-то и не задумывалась — гормоны молодости!

Да, случившееся ужасно, немыслимо! Но куда более ужасным оказалось то, что Глория вспоминала все почти что с восторгом. Она хорошо понимала это, но ничего — ничего! — не могла с собой поделать.

Секс с мужем всегда был таким размеренным… чересчур деликатным, что ли… а лучше сказать: регламентированным. И давно стал обыденным явлением — ни высоких взлетов, ни новых открытий… А как может быть иначе после стольких лет брака?

Несколько раз в течение дня она подходила к зеркалу, рассматривая себя с разных сторон. В свои шестьдесят два Глория все еще выглядела привлекательно и знала это. Она изредка со вздохом вскидывала глаза на дверь, но никто к ней так и не постучался.

Только к вечеру Глория рискнула отправиться на кухню, больше всего при этом опасаясь натолкнуться на Кейна. Но, слава богу, обошлось.

Брендон возвратился через день.

В последние годы они с мужем бывали близки не так уж часто — случалось, что и не чаще раза в месяц — все-таки молодость давно миновала. Однако уже в следующий уик-энд Брендон многозначительно обнял жену, и Глория сначала невольно отстранилась, но потом, взяв себя в руки, сослалась на плохое самочувствие. Когда же Брендон еще через неделю стал деликатно настаивать на своем праве, Глория скрепя сердце согласилась, но далось ей это с трудом.

…Глория лежала неподвижно, а тело ее никак не отзывалось на привычные мужнины нежности. Как она и предполагала, осторожные ласки Брендона казались ей теперь чуть ли не проявлением слабости, даже инфантильности. Так хотелось вновь испытать те запредельные ощущения, которые она познала с приемным сыном… Но с мужем, увы, это было невозможно…

«Господи, а если Брендон что-нибудь заподозрит?! — вдруг подумалось ей. — Но что? Все равно того, что случилось, ему даже не представить!.. — Глория закрыла глаза. — Но почему же руки у него всегда такие теплые?..»

Брендон, как истый джентльмен, привык сначала доставлять удовольствие жене, а потом уже думать о своем собственном. Видя, что Глорию ему никак не завести, он прибег к самым интимным и редко практикуемым ласкам. Но и тут ему пришлось усердно потрудиться, прежде чем Глория наконец кончила — измучившись сама и изрядно утомив Брендона.

Встречи с Кейном Глория теперь боялась как огня и старалась избежать любыми способами. После возвращения Брендона из служебной поездки она как можно дольше оставалась в городе, изобретая для этого всевозможные предлоги. А если приходилось ночевать в загородном доме, Глория, ложась спать, запирала дверь. Время от времени про себя вздыхая — то ли оттого, что не представляла, как объяснит это мужу, если тому понадобится зайти к ней, то ли оттого, что все закончилось…

Но Кейн и сам, видно, не горел желанием попадаться приемной матери на глаза. Как ни странно, он все еще водил за нос Лиззи Кларк.

Наконец они встретились в середине дня на дорожке, ведущей к дому, — на этот раз случайно.

— Ну что? Любишь меня? — гаркнул Кейн, едва поравнявшись с Лиззи.

— Люблю! — выдохнула она.

— Тогда пошли! — без обиняков скомандовал он.

Из своего не столь богатого сексуального опыта Лиззи усвоила одну истину: чтобы девушку считали порядочной, ей, как бы она ни желала своего партнера, следует сначала немного поломаться и потомить его.

С Кейном все вышло иначе. Лишь только их обнаженные тела соприкоснулись в постели, как все эти девичьи заморочки тут же улетучились из ее головы. Лиззи отдалась Кейну без оглядки. Близость с ним была похожа на яростные гонки и не шла ни в какое сравнение с тем, что ей приходилось испытывать с другими парнями. Ей казалось, будто она несется на взбесившейся лошади, а вслед ей летит: «Давай, Лиззи! Давай, детка, вперед! Не отставай!»

Оказавшись полностью во власти Кейна, Лиззи уже начала задыхаться от этого сумасшедшего бега, когда ее накрыл двойной, тройной, нет — десятикратный оргазм! Целый фейерверк оргазмов!

Кейн шумно выдохнул и, раскинув руки, плашмя повалился поперек нее, но Лиззи даже не шелохнулась — она была измождена и удовлетворена, как еще ни разу в жизни…

Вечером того же дня Лиззи легкой тенью проскользнула в комнату Кейна. И хотя тот встретил ее удивленной улыбкой, прогонять, естественно, не стал. И все у них пошло опять, как по нотам — до самого рассвета.

После этой ночи Лиззи решила, что так будет всегда, что Кейн Дадли — ее счастье навеки. Она уже мысленно видела себя в белом платье…

…А всего через месяц их «страстной любви» Кейн соблазнился другой девчонкой — из соседней школы. Лиззи он, не задумываясь, сказал, что уезжает со школьной командой на тренировки, а сам на время перебрался к новой подружке, которая жила с бабушкой, не видевшей дальше собственного носа. Лиззи пригорюнилась и принялась считать дни до его возвращения.

Но вскоре «разведка» — как всегда, в лице ближайшей подруги — донесла, на каких тренировках пропадает Кейн. Лиззи пришла в ужас и решила, что должна убедиться во всем сама. Ради этого она пропустила не одно учебное занятие. Правда, к тому времени Кейн уже вернулся домой, успев расстаться и с новой подружкой. А Лиззи, до сих пор не верящая в его измену, чуть не вылетела из колледжа. Пару недель ей пришлось заниматься сутками напролет, чтобы сдать экзамены.

Едва только начались каникулы, Лиззи демонстративно вновь обратила свое внимание на Эйбла, рассуждая так, что, если Кейн все еще любит ее — в чем она не сомневалась, — он тут же «отвоюет» ее у брата.

Но время шло, а «воевать» за Лиззи никто не собирался…

Глава 5

Какие странные, неожиданные повороты делает иногда судьба! И если на какое-то время она дает нам передышку и жизнь, казалось бы, входит в спокойное русло — течет тихо и размеренно, — это как раз верный признак того, что новый поворот не за горами…

В самом начале лета, поздно вечером у О’Брайана раздался звонок — определитель номера показывал телефон миссис Кларк.

— Брендон!.. Ах, Брендон, помогите мне! Этот подлец… Подлец! Он написал, что я… — По голосу Лиз Кларк О’Брайан сразу понял, что она в слезах. И как всегда, сразу из ее слов трудно было разобрать, о чем идет речь. — Низкий, жалкий человек! Ах, боже мой, за что мне это?!

Брендон вздохнул, набираясь терпения. Выдержав весь поток смачных обвинений, которые Лиз обрушила на голову неизвестного «подлеца», Брендон смог наконец уяснить истину. Заключалась последняя в том, что некий Джек Хаггерс — литагент покойного Стивена Кларка — вздумал на старости лет разродиться мемуарами, в которых умудрился опорочить и самогó писателя, и его жену.

— Защитите мою честь и достоинство! Я хочу получить от подлеца пятьдесят миллионов долларов! — завершила свою гневную тираду Лиз.

— Не совсем реальная сумма… — ошарашенно выдохнул Брендон.

— Почему? Я недавно читала… — И Лиз, цитируя статью из бульварного журнала, стала перечислять, кто из звезд Голливуда, когда и по какому поводу отсудил у своего ответчика кругленькую сумму. — Пятьдесят — это еще немного, там есть и пятьсот, и больше!

— Возможно, это опечатка… или шутка, — подтрунил О’Брайан.

— Не расстраивайте меня, Брендон! Я в таком ужасе! Вы должны защитить меня. И наказать негодяя! — Лиз была близка к истерике.

— Хорошо, — согласился он, не имея больше сил выслушивать экзальтированные речи миссис Кларк. — Я постараюсь заехать к вам в конце недели. И мы поговорим обо всем с глазу на глаз.

Нажимая на кнопку отбоя, О’Брайан уже знал, что сначала ему придется самому ознакомиться с «трудом» Хаггерса, а потом выяснить, было ли у того хоть малейшее основание наводить тень на плетень.

В тот же вечер О’Брайан принялся за чтение.

«И кто станет читать подобную муру?» — подумал он, открывая тощую книжонку в мягком переплете, только что доставленную из магазина. Он пролистнул пару страниц, пробежал глазами текст, сразу отметив, что слог резвый, живой, с желтизной, но не без юмора. Брендон стал искать место, где могло говориться о Лиз. Книжка, как и следовало ожидать, оказалась конъюнктурной, но увлекательной. Читая главу за главой, Брендон не заметил, как проглотил ее всю целиком.

Лиз появлялась на страницах воспоминаний лишь дважды, но в весьма неприглядном виде. Сначала автор, насмехаясь над легкомыслием миссис Кларк, сообщал, что она изменяла мужу направо и налево, откликаясь на зов первого встречного. А уже через абзац Джек Хаггерс запросто называл супругу Стивена Кларка своей бывшей любовницей, недвусмысленно намекая, что вторую — погибшую — дочку Лиз прижила именно от него.

Да, это уже серьезно…

Притом ни одного слова, порочащего Стивена, Брендон, как ему показалось, не обнаружил. От этого он облегченно вздохнул.

Впрочем, шокирующей новостью стало для Брендона уже то, что Аманда, возможно, не была дочерью Стивена. Да и про измены Лиз тот никогда ему не говорил. Так что считать, будто друг его никак не задет, все же нельзя… Придется вправить этому вонючке Хаггерсу мозги!

Добравшись в выходной до Лиз, в ее *…таун, О’Брайан начал без обиняков:

— Если вы станете судиться, то весьма вероятно, что для подтверждения вашей правоты придется эксгумировать тело Аманды. Вы пойдете на такое?

— Нет!.. Да!.. Я не знаю! — Лиз села на диван и обхватила голову руками. — Ах, боже мой! Ну придумайте что-нибудь! Вы ведь все можете!

— Вы уверены? — вскинул на нее глаза Брендон. — Есть у этого Хаггерса какие-нибудь слабости?

— Он игрок.

— Вот как? Не предполагал… — Брендон сел в кресло напротив Лиз и задумался.

Выходит, наш писака проигрался подчистую, а эти скандальные, выпущенные немалым тиражом мемуары, в которых он оплевал многих известных беллетристов, принесли ему неплохие денежки. Ответственности он не боится — его и Лиз дочь давно мертва. И вправду подлец! Опасен ли он будет впредь? Стоит ли с ним вообще связываться? Надо отговорить Лиз, пока та не натворила глупостей. А то как бы «Дело о защите чести и достоинства» не превратило вдову Кларк в мишень для насмешек и порицания.

— …Я была беременна Амандой, когда умер Стив, — продолжала Лиз. — Всего второй месяц… Я даже не успела сказать ему… Тест оказался положительным, но я еще сомневалась… — Глаза у нее вмиг покраснели, из них закапали слезы. — Потеряв мужа, я была в отчаянии. А потом все эти подозрения, допросы, разбирательства… Вы же помните…

Брендон понимающе кивнул.

— Я хотела сделать аборт, — всхлипнула она, — но вы отговорили меня. Ведь это вы отговорили меня, Брендон?

— Я не помню, — честно признался он.

— А теперь я думаю: может, лучше бы я его сделала…

Брендон опустил глаза:

— Понимаю вас. Смерть детей — это, наверное, самое страшное. Но подумайте: у вас выросли чудесные дочка и сын.

— Да, сделала бы аборт — и не было бы кучи проблем. — Лиз ладонью смахнула с лица почти уже высохшие слезы. — Вот ведь дура какая! И этот подонок не доставал бы меня сейчас. Какой подонок, а?.. Вам он понравился? — по-собачьи склонив голову набок, вдруг спросила она.

Брендон с сомнением уставился на Лиз, в который раз подивившись витиеватости ее мыслей.

«Все же не до такой степени был слеп от любви Стивен, чтобы не видеть, насколько глупа его жена, — подумалось ему. — Неспроста он никогда не давал ей читать свои романы. Да и прочла ли она за всю жизнь хотя бы одну книгу?»

— Ну ведь понравился же? — не отставала Лиз.

— Кто, простите? — потряс головой Брендон.

— Хаггерс. Он красивый такой, правда?

— Я с ним не знаком.

— Жаль… — хмыкнула Лиз и на минуту задумалась. — Стив ушел так неожиданно… — снова начала она. — Брендон, вы очень любили моего мужа, правда же?

Брендон удивленно глянул на нее, потом медленно опустил глаза.

— Да, — тихо произнес он.

— Конечно, я знаю. Поэтому-то я с вами так откровенна. — Лиз шмыгнула носом и приложила платок к глазам. — Аманда родилась недоношенной, много болела. Я долго не могла прийти в себя. В общем… после смерти мужа, вы понимаете… у меня больше не было секса. Просто… просто казалось, что ни с кем уже не будет так, как с ним…

— Думаю, Стивена трудно заменить… во всем, — кивнул Брендон.

— Боялась, что ни с кем не смогу… кроме Стива… — пролепетала она. — И боялась кому-нибудь сказать об этом…

Брендон замолчал, шокированный откровенностью Лиз.

«Что это: способ вызвать сочувствие или приглашение в постель?» — подумал он, настороженно ожидая, что она скажет дальше.

— Мне так тяжело, Брендон… — С этими словами Лиз поднялась, подошла к сидящему в напряженной позе Брендону и, обхватив его голову руками, прижала к себе. При этом низ ее короткой кофточки задрался и обнаружилось, что она… без лифчика…

У Брендона все поплыло перед глазами, руки будто сами собой поднялись. Он обхватил ее располневшие с возрастом, но еще достаточно упругие груди. Лиз зажмурилась и глубоко втянула в себя воздух.

«Это будет ошибкой!» — строго прошептал ему рассудок.

— Нет, Лиз, нет! — Брендон резко отстранил ее. — Я никогда не заменю Стивена — даже вряд ли смогу напомнить его. — Он поднялся.

Посмотрев на стоящую перед ним и ангельски улыбающуюся Лиз, Брендон понял, что если он еще раз притронется к этой женщине, все неминуемо закончится близостью.

В эту секунду в кармане у Брендона затарахтел мобильник.

«Спасение!» — промелькнуло у него.

— Извините, я должен идти, — бросил он Лиз. — Я позвоню на днях. — И, на ходу отвечая на звонок, поспешно ретировался.

Брендон ехал от Лиз растревоженный. По пути он стал припоминать свое прошлое и быстро пришел к выводу, что — если не считать нескольких эпизодов до брака, — жене своей он никогда не изменял.

«Один Стивен… — подумал Брендон. — Но он не в счет… Стивен — это другое, совсем другое…»

И хотя с Лиз у него сегодня ничего не произошло, Брендон чувствовал себя сейчас неуютно. Словно провинился перед Глорией.

В понедельник, сидя у себя в кабинете, Брендон начал в уме прикидывать, сколько времени займет улаживание этого дела. Получалось, что немало… Он нетерпеливо повертел головой и тут же решил посоветоваться с Кристофером Литгоу.

Еще десять лет назад, после истории с похищением детей Кларков, которую виртуозно распутал Литгоу, бывший тогда его помощником, О’Брайан — от чистого сердца — предложил тому стать его компаньоном. Предложение нешуточное и по-королевски щедрое. Но Литгоу сразу же решительно отказался — он собирался открыть собственную адвокатскую контору. Из-за чего Брендон не столько обиделся на него, сколько расстроился, понимая, что лучшего напарника ему не найти. Впрочем, они после этого еще долго работали в тесном сотрудничестве и не раз помогали друг другу и советом, и делом.

Как и в прежние годы, Литгоу — теперь уже адвокат с именем — в делах сыска оставался незаменим. Ему всегда удавалось в одиночку добывать самую точную информацию, причем в кратчайшие сроки.

Вспомнив про Кристофера, Брендон не стал тянуть и, набрав его номер, быстро изложил суть проблемы. Литгоу ответил, что загружен сейчас под завязку, но тем не менее постарается помочь.

Двух дней не прошло после их разговора, как Литгоу позвонил О’Брайану и сказал, что после обеда заедет к нему в контору. После обмена приветствиями и крепкого рукопожатия Брендон и его бывший помощник сели друг против друга за низенький столик со стеклянной столешницей. Молодой клерк подал им кофе.

И Кристофер Литгоу, без лишних предисловий, рассказал следующую историю. Про одного старого писателя, литагентом которого также был Джек Хаггерс. Писатель был болен, детей не имел, от него ушла жена, он спивался. Но у писателя имелся шикарный особняк, плюс приличное состояние. Хаггерс подослал к нему свою любовницу — под видом соцработника или помощницы по хозяйству. Девица старикашку вмиг окрутила, и тот переписал все добро на нее, после чего оказался на улице и очень скоро закончил свои дни в третьеразрядной психушке.

— То, что надо! — восторженно воскликнул Брендон. — Понимаю, что честные свидетели, которые подтвердят это, у вас уже на примете?

Литгоу в ответ лишь коротко вздохнул и вскинул глаза вверх.

— Сногсшибательно, Литгоу! — продолжал Брендон. — Сколько вас знаю — не перестаю удивляться вашему криминалистическому чутью!

— Спасибо, — скромно ответил тот.

— Но как вам это удается?

Литгоу пожал плечами:

— Главное — это найти нужную ниточку. Ну и… потянуть за нее…

— И вся история распутается сама собой, — завершил за него Брендон. — Это талант, Крис! Что бы вы мне ни говорили — талант!

Польщенный Литгоу ответил улыбкой.

Прежде чем распрощаться, они перебросились еще парой слов на другие темы.

Когда Литгоу ушел, Брендон расслабленно откинулся в кресле. Теперь он уже не беспокоился по поводу «Дела о защите чести и достоинства Лиз Кларк», собираясь поручить его одному из своих помощников. И про себя даже усмехнулся: ну и достанется этому Хаггерсу! Поделом!

А еще неделю спустя О’Брайан получил от Литгоу дополнительную информацию. Тот разыскал двух женщин, служивших полтора десятка лет назад в семье Кларков домработницами. Обе дамы, которые не были между собой знакомы, в задушевной беседе поведали Кристоферу о, мягко говоря, не совсем безупречном прошлом миссис Кларк. Услышав это, Брендон округлил глаза. Но Литгоу тут же пообещал ему, что задачу разобраться как с Хаггерсом, так и с Лиз Кларк, он берет на себя. Брендон облегченно вздохнул — прямо гора с плеч! И что славно: в ближайшее время не придется общаться с Лиз…

Глава 6

Только потеряв друга, осознаешь, как много он для тебя значил. Более того — с годами начинаешь понимать, что заменить его кем-то невозможно. Все равно что пришить чужую руку или ногу взамен утраченной — она, может быть, и прирастет, и даже будет действовать, но так и останется чужой… Утешением служит лишь то, что когда-то в твоей жизни был настоящий друг…

Возможно, в этой последней записанной им мысли Брендон оказался излишне категоричным. И если исходить из сентенции: «Друг — это тот человек, на которого ты можешь положиться, как на себя самого», то как нельзя лучше под это определение подходил теперь Кристофер Литгоу.

Следуя назиданиям О’Брайана, Литгоу, как верный его ученик, к любому новому делу старался подойти максимально объективно, категорически отрицая бытующую в профессиональном кругу американских юристов поговорку: «Сначала ты должен преуспеть, а потом уже стать честным».

Кристофер Литгоу трудился, что называется, не за страх, а за совесть, делу своему был предан фанатично. Только честность и беспристрастность являлись для него главными в работе, что требовало немало мужества и затрат чисто физической энергии.

Вероятно, именно поэтому Кристофер — мужчина весьма привлекательный — к тридцати пяти годам все еще не был женат. Его нельзя было назвать монахом — женщины эпизодически появлялись в его жизни. Но, положа руку на сердце, нужно сказать, что с ними Кристоферу стойко не везло.

Ему и повстречать-то их было негде и некогда. С утра до позднего вечера — работа, в выходные, как правило, тоже работа, или — если повезет — выспаться. А те женщины, с которыми он ежедневно общался, являлись в основном его коллегами. Это были волевые, амбициозные особы, уверенно шествовавшие по карьерной лестнице, — на амурные дела они могли выделить лишь крохи своего драгоценного времени.

Сам же Кристофер был твердо убежден, что настоящий мужчина, выбирая между любовью и делом, которым занимается, всегда предпочтет последнее. Но вот женщина, отказавшаяся от любви ради карьеры… Правильно ли она поступает?

Оставались только клиентки…

* * *

Лиззи Кларк, не слишком часто навещавшая мать в последнее время, приехала к ней в этот уик-энд. С дороги она немного отдохнула, понежившись в ванне. Потом, как обычно, часа два прихорашивалась, намереваясь провести вечер в местном молодежном клубе.

Войдя в гостиную, Лиззи обнаружила там матушку, сидящую в кресле, в компании не совсем обычного гостя — она застала конец их разговора.

— Я постараюсь…

— Да, я знаю, Брендон мне говорил: вы все можете, абсолютно все!

Лиззи чуть удивленно глянула на Кристофера Литгоу, потом приветственно кивнула. Тот, привстав, ответил ей тем же.

До этого Литгоу был лишь мельком знаком как с Лиз Кларк, так и с ее дочерью — по сути дела, их как-то друг другу только представили. Переведя взгляд с Лиз-младшей снова на Лиз-старшую, он про себя откровенно подивился их внешней схожести — казалось, это вариант одного и того же человека, только в разном возрасте.

С появлением Лиззи беседа сама собой прервалась. Впрочем, все необходимое они с миссис Кларк уже обсудили, и Литгоу поторопился откланяться. Чем Лиз осталась чуточку раздосадована — как-то некстати вошедшая дочь помешала перевести разговор в более неформальное русло.

У миссис Кларк не было сегодня в планах обаять адвоката Литгоу, но она теперь жила почти затворнически и временами ей и вправду становилось нестерпимо одиноко…

Лиззи, выйдя из дома следом за Литгоу, нагнала того, когда он уже открывал дверцу своей машины.

— А вы правда все можете? — склонив голову набок, спросила она.

— Ну… к примеру? — чуть стушевался он.

— Да так… мне бы надо проследить за одним человеком…

— О, это не ко мне, — поспешно отговорился Литгоу. — Насколько мне известно, один из сыновей мистера О’Брайана — специалист в этом деле.

— Да? — вздохнула Лиззи. — Тогда спрошу у него.

Она улыбнулась Литгоу своей дежурной улыбкой, потом поправила волосы рукой и, не прощаясь, застучала каблучками в противоположную сторону.

Кристофер сел за руль и проводил ее взглядом в зеркальце заднего вида. Ему вдруг подумалось, что чего-то в его жизни явно не хватает. Может быть, даже простого, непринужденного общения… не говоря уже о большем…

Литгоу вышел из своей серебристой «мазды» и направился к небольшому двухэтажному дому без ограды и палисадника.

Кристофер Литгоу всю жизнь ездил только на «мазде». Почему — он и сам не знал. Возможно, в память о своем первом, еще родителями подаренном авто, которое «трагически погибло» — пало жертвой его усердных поисков истины.

Брендон О’Брайан также был верен одной-единственной марке автомашин — «мерседесу», — поменяв их на своем веку уже бессчетное множество. Эту за океаном сделанную машину с экзотическим женским именем — может быть, подсознательно тяготея к заложенному в нем смыслу[37] — он с юности предпочитал давно подобающим ему отечественным «линкольну» или «кадиллаку».

Что ж, у каждого из нас свои слабости…

Отправляясь к Джеку Хаггерсу, Литгоу имел лишь самые общие представления о нем: что тот не был женат, жил последнее время анахоретом, а все деньги просаживал в казино. Кристофер успел только за ночь пролистать его книжку, отметив в ней нужные места.

Домик Хаггерса, расположенный в ближайшем пригороде, со стороны выглядел весьма симпатично. Стены песочного цвета увивали лианы девичьего винограда. Литгоу взбежал по ступенькам и позвонил.

Дверь — через солидный промежуток времени — отворил унылого вида седоватый мужчина — в прошлом, видимо, яркий брюнет, — небритый и небрежно одетый. Черты лица его еще хранили следы былой привлекательности, впрочем, давно утраченной.

Хозяин молча уставился на незваного гостя.

— Добрый день! — поспешил начать Литгоу. — Мистер Хаггерс, если не ошибаюсь?

— Чё надо? — услышал он в ответ.

Столь нелюбезного приема Литгоу не ожидал. Он откашлялся и отрапортовал:

— Адвокат Кристофер Литгоу, адвокатская контора «C&L». Я представляю интересы моей клиентки Лиз Кларк.

Хаггерс сделал кислую мину и сплюнул в сторону. Приглашать гостя пройти в дом он, похоже, не собирался.

Пока Литгоу обдумывал, как дальше повести разговор, хозяин снова его огорошил:

— Можешь одолжить немного — хоть пару сотен?

— Н-нет… — замотал головой Литгоу. — Я не ношу с собой наличные.

— Как обычно! Ну тогда чек, или на карту мне сбросишь?

— Боюсь, что… — только открыл рот Литгоу.

— Пшёл вон! — И дверь перед его носом с треском захлопнулась.

Литгоу покачал головой и побрел обратно несолоно хлебавши. Время было потрачено впустую. Но зато теперь понятно, что денег с Хаггерса стрясти вряд ли удастся. В какой-то момент адвокату даже стало жаль этого опустившегося типа. Честно говоря, его книга не очень-то удивила Литгоу. На своем веку он и не такое видывал. А еще учитывая то, что отношения писаки и миссис Кларк — тоже темная история… Короче, Литгоу про себя решил, что рыть землю здесь не станет.

Однако очень скоро, даже не прилагая особых усилий, он все же прижал Джека Хаггерса к стенке. Адвокат заставил его принести публичные извинения миссис Кларк, выступив с опровержением в ряде периодических изданий. Не отходя от буквы закона, Литгоу мощно надавил на издателя, выпустившего книжку Хаггерса, который и так терпел немалые убытки из-за падающих с каждым днем продаж. Издатель, испугавшись за собственную репутацию и в страхе потерять еще больше, спешно отозвал и уничтожил оставшуюся часть тиража, удалил электронную версию и расторг договор с писателем. В результате чего Хаггерс остался без обещанных ему авторских отчислений, а лучше сказать, на бобах. Все это так сильно отразилось на финансовом положении новоявленного мемуариста, что тому пришлось продать свой милый домик и переехать в скромное съемное жилье. А вскоре и вообще покинуть штат — видимо, в поисках лучшей доли.

Уезжая, Хаггерс все же не преминул позвонить Литгоу в контору и наговорить тому кучу гадостей. На все его беззубые угрозы Кристофер Литгоу в ответ только от души рассмеялся.

Что ж… нажить врага намного проще, чем приобрести друга. А с его профессией — особенно. Но, может, оно и к лучшему. Да и много ли у человека должно быть друзей? Один-два, максимум три…

Мог ли он считать другом, например, Брендона? Скорее — старшим товарищем… может быть, наставником — ведь О’Брайан чуть ли не вдвое старше его самого. Но, по большому счету, наверное, да. Тем более что, кроме Брендона, Кристоферу и назвать-то было некого…

Обращаясь к Кристоферу Литгоу с необычным вопросом, Лиззи, естественно, имела в виду старшего из братьев Дадли. Она терялась в догадках, кем же сейчас увлечен Кейн. Подозрения падали то на одну девушку, то на другую.

Лиззи днем и ночью подкарауливала Кейна, устраивала засады, как-то раз целую ночь просидела в кустах в парке. Но так ничего и не добилась. На все вопросы, почему она отключила сотовый, а домой вернулась лишь под утро, Лиззи, опустив глазки, отвечала, что допоздна занималась у подруги, где потом и заночевала, а телефон забыла зарядить.

Теперь, подстегиваемая ревностью, Лиззи была уже готова на любые решительные шаги. А ревность, как известно, — чувство безжалостное, разрушительное… В ней таится страшная сила, не всегда нам подвластная.

Наконец, окончательно вымотавшись, Лиззи подошла к Кейну и спросила напрямик: «Что случилось?» На что Кейн откровенно заявил: «Наши пути разошлись, детка». Короче, все вышло в точности, как предупреждал сестру Стиви, и даже намного раньше, чем тот мог предположить.

Но Лиззи была не из тех девушек, которые любую проблему заливают потоком слез. Она решила, что подобного предательства не простит. И действовать надо теперь радикально.

«Мстить буду жестоко!» — сказала она себе.

А Кейн после окончательного разрыва с Лиззи словно с цепи сорвался. Взрослея не по дням, а по часам, он становился все более неуправляемым. Порой казалось, что парень не в силах справиться сам с собой.

Может быть, именно последнее привело к тому, что Кейн стал вдруг регулярно напиваться. Но в пьяном виде делался абсолютно неадекватным — по любому поводу и без устраивал драки, грязно сквернословил. А как-то раз попался на воровстве модных гаджетов у своих одноклассников — попросту не хватало денег на выпивку.

У Брендона теперь постоянно болела голова от его выходок. Из школы Кейна не выгнали только благодаря деятельному вмешательству приемного отца. Лиззи тоже начала удивлять Брендона: она ходила нахмурившись, словно что-то обдумывая, стала резкой в общении. Перемена в ее поведении сильно бросалась в глаза.

Все эти домашние неурядицы крайне печалили Брендона. Он и подумать не мог, что куда бóльшие печали еще впереди…

Часть II

Глава 7

Выбор — пожалуй, самое тяжелое, что уготовано в жизни… В том, чтó мы выбираем, каждый из нас проявляется ярче всего. И как бы мы ни поступили, это все равно сопряжено с неминуемой потерей. Скажем «нет» — и упустим какие-то возможности, скажем «да» — и тоже что-то навсегда потеряем…

Перечитав написанное, Брендон вновь погрустнел. Всё избито, всё фальшь! Опять он не сумел адекватно выразить захватившую его мысль. А если дать отрывки Глории, посмотреть, что скажет она? Подумав о жене, Брендон отвлекся от своих воспоминаний и огляделся: Глории, похоже, опять не было дома…

Миссис О’Брайан уже давно беспокоили различные недомогания. После сорока лет, недостаточно гладко пройдя возрастную перестройку организма, она стала постоянной клиенткой докторов и аптек. Последние же несколько месяцев Брендон вообще редко видел жену дома.

Сначала Глория легла в клинику на обследование, потом — чтобы провести курс омолаживающих процедур, потом — на несложную гинекологическую операцию и так далее. Все это не насторожило Брендона, а напротив, показалось само собой разумеющимся — с годами необходимо уделять здоровью больше внимания, особенно женщине.

Однако на деле все оказалось гораздо серьезнее…

Глория, как всегда, не хотела отягощать мужа своими проблемами и до поры до времени ничего ему не говорила. А когда скрывать уже не было возможности, она постаралась в самых светлых тонах обрисовать Брендону свое положение, суть которого сводилась к следующему: жить ей осталось совсем недолго.

Для Брендона это известие стало как гром среди ясного неба. К такому повороту судьбы он оказался совершенно не готов. Первым делом О’Брайан кинулся к врачам, у которых лечилась жена, — и те без тени сомнения подтвердили диагноз распространенного, неоперабельного рака в последней стадии.

Все случилось для него так неожиданно, что Брендон никак не мог в это поверить. Он стал предлагать жене лучшие клиники, знаменитейших специалистов, известные ему альтернативные методы лечения. На все советы мужа Глория отвечала полуулыбкой, а потом медленно качала головой.

О’Брайан вспомнил даже про своего старого знакомого Майкла Филдстайна, оперировавшего много лет назад Стивена Кларка. Брендон не без труда разыскал его, но тот уже, оказывается, разменял девятый десяток и давно отошел от дел. Его пространные советы, сводившиеся к тому, что «на все воля Божья», показались Брендону по меньшей мере странными.

Пока О’Брайан соображал, как заставить жену возобновить лечение, Глория методично приводила в порядок свои личные дела: разбирала бумаги, просматривала старые — начиная с университетских пор — рукописи, советовалась со своим адвокатом.

И вскоре, одним воскресным утром, миссис О’Брайан обратилась к мужу:

— Брендон, нам надо поговорить… — начала она. Уже в самóм ее тоне — приподнято-строгом — таилось недоброе. — Ты ведь помнишь мою маму?

Брендон коротко кивнул. Конечно же, он прекрасно помнил тещу — совсем не старую еще женщину, всегда оптимистичную и позитивно настроенную, умершую от рака в пятьдесят семь лет. Ему упорно не хотелось верить, что Глория может повторить судьбу своей матери.

— Она ведь боролась и верила до последнего, — продолжала Глория, — но сдалась сразу, как только начались боли. И я не хочу… Давай сделаем это раньше.

— Я… я не понимаю тебя… — опешил Брендон.

— Неправда! — строго осадила его Глория. — Ты просто отказываешься понимать. Вот и все.

О’Брайан, естественно, уже знал, о чем толкует жена, но все еще не мог произнести это слово вслух.

— Ты говоришь о…

— Да, — кивнула Глория, также не упоминая зловещего слова. — Я не собираюсь тянуть до последней минуты и хочу уйти раньше. — Она замолчала, ее долгий, испытующий взгляд пронял Брендона насквозь.

— Эвтаназия запрещена в нашем штате, — пробормотал Брендон, не заметив, как оно — это слово — оказалось наконец произнесенным.

— Разве мне это неизвестно? — горько усмехнулась Глория. — Но теперь врачей уже не преследуют, как раньше. Можно ведь сделать это в другом штате, хотя бы в Орегоне. В конце концов, выписать препараты из Бельгии или Голландии. Но… я не хочу никуда ехать. Попробуй договориться здесь.

Брендон в изумлении смотрел на жену. Глория говорила о собственной смерти так трезво и практично, будто обсуждала с ним модель нового авто или мебель для кухни.

— Дома это произойдет или в клинике, — деловито продолжала она, — мне безразлично. Но пусть все будет торжественно и красиво… Ну и, конечно, чтобы ты был рядом… Брендон, ты должен это сделать для меня, понимаешь?

— Да… — через силу выдавил он и тут же сам ужаснулся, что так быстро дал свое согласие.

Брендон хотел было возразить, но жена опередила его.

— Конечно, милый! — с восторгом воскликнула Глория. — Я знала: ты меня поймешь. Ведь я посвятила тебе всю свою жизнь!

В этой последней, по-театральному цветистой фразе Брендон уловил и едва заметную тоскливую нотку. И ему — может быть, впервые за все годы их супружества — подумалось: как же мало он любил, ценил свою умницу-жену!

— Нет, Глория! Нет! Никогда! Что же я буду делать без тебя?!

Глория медленно подошла к Брендону, положила руки ему на плечи.

— Жить, милый. Просто жить. Твоя вера поможет тебе.

— Ох, Глоу, не такой уж я истовый католик, чтобы надеяться на веру!

— И мальчики, — спокойно продолжала она. — Обещай мне, что вырастишь их достойными людьми.

Брендон отчаянно замотал головой в ответ, то ли подтверждая, то ли опровергая ее слова.

— Знаешь, — проговорил он после паузы, — мне подумалось… ведь мы прожили с тобой почти сорок лет… А сколько из них мы реально были вместе, наслаждались этим счастьем — просто быть вдвоем?

— Может быть, ты в своих трудах не так часто вспоминал обо мне, но я в своих мыслях всегда была рядом с тобой, — ответила Глория.

Брендон с любовью глядел на жену, не переставая удивляться, насколько же она мудрее, рассудительнее, чем он сам. И если не всегда и не во всем он следовал ее советам, так то было лишь глупостью с его стороны.

Он притянул Глорию к себе и обнял, зарывшись лицом в ее волосы.

«…Нет — это бегство! — размышлял Брендон, оставшись наедине с самим собой. — Но для нее — хрупкой, нежной — подобная боль будет запредельной. Она не заслужила такого испытания… А разве заслужил кто-то другой?..»

Сейчас Брендон припомнил, как много лет назад говорил об этом со своим другом Стивеном, когда тот, зажатый суровыми обстоятельствами, безуспешно пытался уйти из жизни.

— Почему я еще жив?

— Не знаю. Так угодно Богу.

— Но не угодно мне!

— Так нельзя, понимаешь? Раз тебя возвращают к жизни — значит, надо жить. А твои упорные попытки покончить с собой… это бегство. Ты не пытаешься решить свои проблемы — ты бежишь от них. Все мы испытываем боль… каждый свою… и каждый по-своему… Надо вынести и превозмочь эту боль, возвыситься над ней. Нет иного пути, Стив.

Прояснив для себя в подробностях юридическую сторону дела, Брендон вскоре отважился снова поговорить с женой. Как ни было ему это тяжело, Брендон, не подавая вида, с непроницаемым лицом стал растолковывать Глории, что эвтаназия — в любой стране мира — проводится только в отношении тяжелобольных, прикованных к постели, годами обездвиженных людей. Разрешение для ее проведения выдается двумя независимыми врачами и юристом.

— Никто никогда не подпишет его для тебя — по одному твоему желанию, — завершил он свою «лекцию».

— Милый, — тихо проговорила она, — мне кажется, ты отстал от жизни: уже приняты более либеральные законы, сделаны многие послабления…

— Только не в Америке, Глоу!

— Хорошо, — спокойно произнесла она, — едем в Европу. Мне бы не хотелось… но если нет другого выхода…

Он попытался еще что-то ей втолковать, привести какие-то примеры, на что Глория коротко ответила:

— Помоги мне уйти достойно, Брендон! Ты обещал это сделать.

С последнего двухдневного обследования Глория вернулась совсем поникшая — если в ней раньше и теплилась еще какая-то надежда, то теперь она погасла.

— Я подписала отказ от химиотерапии… — сообщила она мужу.

— Зачем?! — с сожалением воскликнул он. — Почему ты не хочешь бороться? Можно было хотя бы попробовать…

— Нет. Не хочу! — Это был ее окончательный ответ.

И сколько Брендон ни сопротивлялся, как ни пытался разубедить жену, она в своем решении осталась непреклонна. Вот так и получилось, что вместо того, чтобы заставить Глорию лечиться дальше, он дал себя уговорить и взялся за подготовку ее добровольного ухода.

Проблема эвтаназии, так же как и смертной казни, волновала Брендона всю жизнь. Уже не одно десятилетие на его веку человечество делилось на два непримиримых лагеря — сторонников и противников эвтаназии, умерщвления безнадежно больного. И О’Брайан всегда был в курсе полемики, регулярно то там, то тут разгоравшейся на эту тему.

«Но если казнь — это убийство, то эвтаназия — самоубийство!» — твердил он про себя.

Постепенно подспудная связь между смертной казнью и эвтаназией становилась для Брендона все очевидней. Самое страшное их сходство он видел в необратимости совершенного и отсутствии права на ошибку. Трудно ему было также смириться с мыслью, что в обязанность врача теперь входит отправлять своих пациентов в мир иной.

Но особенно четко О’Брайан осознавал тот факт, что нравственное и правовое развитие общества пока не позволяет законодательно закреплять ни то, ни другое. Всегда — всегда! — человек найдет лазейки для протаскивания угодного ему решения, всегда есть возможность подтасовки, намеренного искажения истины — и, таким образом, умерщвлен будет невиновный или имевший шансы на выздоровление.

И вот теперь судьба взваливала на его плечи этот страшный груз — он снова должен был сделать свой выбор! Впрочем… он его уже сделал, пообещав жене выполнить ее просьбу. К тому же Глория стала буквально таять на глазах, что и подстегнуло Брендона, заставило торопиться.

Он знал, что консультироваться в данном щекотливом вопросе ни с кем нельзя. Но со старшими сыновьями все же поговорил с глазу на глаз, съездив к ним, — оба теперь жили в других штатах.

На его удивление, известие о болезни матери оба сына восприняли на редкость спокойно, к ее мужественному решению отнеслись с пониманием.

Тим только спросил:

— Папа, ты все хорошо взвесил? — И на положительный ответ отца утвердительно кивнул.

Знал Брендон и то, что сознательно идет против закона, но даже не позволял себе думать об этом. Он должен сделать это ради своей Глоу — дорогой и нежно любимой.

О’Брайаны не стали больше советоваться ни с родственниками, ни с друзьями, рассудив так, что принять судьбоносное решение — сугубо личное их дело. Единственное, что теперь оставалось, — найти человека, который согласился бы помочь…

Посетив в очередной раз клинику, Глория вечером с улыбкой сказала мужу:

— Брендон, знаешь, мне сегодня намекнули… как следует поступить в моем случае… Ты даже можешь сделать это сам…

На эти слова Брендон так вытаращил глаза, что Глория рассмеялась:

— Во имя нашей любви, милый! — И нежно обняла его.

А еще через пару дней О’Брайану вдруг позвонил Майкл Филдстайн и без обиняков предложил такой вариант: он знает одного человека, который может в частном порядке, квалифицированно и без лишних вопросов провести эвтаназию. Этот медик был лишен лицензии за то, что помог своему безнадежно больному пациенту уйти из жизни, не выполнив при этом все положенные юридические нормы.

— Конечно, это несколько противозаконно… — постарался как можно мягче выразиться Майк. — Но я понимаю тебя, Брендон. Чего не сделаешь ради родного человека…

О’Брайан был просто ошарашен подобным предложением — он ни о чем таком Майка не просил, более того — не помнил, чтобы даже заикался ему об этом. Мог ли Майку кто-нибудь сказать? Абсолютно нереально! Ясновидение какое-то!

Но раз уж все так складывается…

Договорились со знакомым Майка быстро. Тот практиковал понемногу в своем доме в пригороде. Решено было, что присутствовать на «процедуре», как они именовали теперь эвтаназию, будут лишь самые близкие — то есть только Брендон и сыновья. Днем раньше приехали Тим и Джефф — дату с ними согласовали заранее.

День накануне намеченной «процедуры» супруги О’Брайан решили провести так, чтобы ничто не напоминало им о предстоящей разлуке.

С утра Брендон и Глория отправились на *…ское озеро и покатались на лодке. День выдался нежаркий, с легким ветерком и белыми пушистыми облачками, которые, как бы играя, то и дело закрывали-открывали солнце. Со всех сторон озеро обрамляли тонкоствольные сосны, струнами натянутые в небо. И казалось, что деревья, облака и небо, отражаясь в зеркальной водной глади, образуют с ней некое замкнутое, обособленное от внешнего мира пространство.

Брендон греб с усердием, решив тряхнуть стариной, и с непривычки натер на ладонях кучу волдырей. А Глория сидела молча, не двигаясь, с лица ее не сходила блаженная, отрешенная улыбка. Поездка на озеро напомнила обоим молодость. Так же они катались здесь в студенческие годы, когда еще и не думали о том, что станут мужем и женой.

— Ужас не в том, что умираешь, а в том, что даже в этот момент продолжаешь думать о жизни… — задумчиво произнесла Глория, едва они возвратились домой.

Брендон нахмурился, но ничего не ответил, только крепко обнял жену за плечи.

Когда Кейн и Эйбл вернулись из школы, они все вместе пообедали. Потом Глория прилегла отдохнуть.

А вечером супруги устроили себе ужин на двоих, заказав его в итальянском ресторане. Они выбрали феттуччини с морепродуктами, конкильони с икрой, карпаччо, пармскую ветчину и тому подобные деликатесы, покорившие обоих еще во время медового месяца, проведенного в Италии.

Подняв бокалы с кьянти, они посмотрели друг на друга влюбленными глазами. Даже от легкого вина Глория быстро опьянела и почти не притронулась к шикарным блюдам. Брендон, недолго думая, подхватил жену на руки, сразу с горечью ощутив, как сильно потеряла она в весе. Он и раньше без труда мог поднять ее, теперь же Глория показалась ему пушинкой.

Брендон отнес жену в ее спальню, положил бережно на постель. Глория повернулась бочком и, словно притомившийся херувим, сложила крест-накрест руки на груди. Даже сейчас, измотанная тяжелой болезнью, осунувшаяся, похудевшая, она оставалась для него любимой и желанной. Глория была уже очень слаба, но тем не менее благосклонно приняла его несмелое намерение. Брендон осторожно раздел Глорию. Он ласкал жену деликатно, долго, надеясь удовлетворить сначала ее. Но в какую-то минуту все же почувствовал, что не в силах сдерживаться… А потом уснул, обхватив жену обеими руками. Брендон так и не был уверен, смог ли в их последнюю ночь довести Глорию до оргазма, но сам он запомнил эту ночь навсегда…

…О’Брайаны вошли всей семьей. Между собой они не разговаривали — все уже было сказано, — словно боялись нарушить совершаемое таинство, позволяя себе лишь изредка обмениваться взглядами да легкими кивками.

Доктор уложил Глорию на кушетку с мягким матрасом, накрытым светло-сиреневым шелковым покрывалом.

«Фиолетовый — цвет траура… — в какой-то традиции… испанской? итальянской?» — промелькнуло у Брендона.

Он сел рядом на стул, взял жену за руку. Сыновья их стали поодаль.

— Я люблю тебя, — произнесла Глория.

— Я люблю тебя, — отозвался Брендон.

Повернувшись, он кивнул врачу, который тут же начал подготовку к «процедуре»…

…Врач тихо приблизился и замер, не решаясь нарушить трагическую торжественность момента. Потом, не дождавшись протеста со стороны Брендона, осторожно приложил стетоскоп к груди Глории, чуть раздвинув вырез шелковой блузки. Прошла долгая минута, прежде чем врач отнял стетоскоп и очень тихо произнес:

— Все, мистер О’Брайан…

Джефф и Тим, оба, как по команде, перекрестились, поклонились и вышли из комнаты. Кейн и Эйбл с перепуганными лицами, глядя на старших братьев, тоже перекрестились, но вразнобой, и вышли следом.

А Брендон все сидел неподвижно и держал жену за руку, не отрывая взгляда от ее лица. Доктор, естественно, не торопил его, не беспокоил — он стоял в противоположном конце комнаты, готовый в любую минуту оказать помощь своему только что овдовевшему клиенту.

Лишь спустя четверть часа Брендон вышел из оцепенения. Он еще сильнее сжал руку жены, поднес ее к губам и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал…

Но тяжелее всего ему пришлось, когда он вернулся вечером домой и, приоткрыв дверь жениной спальни, посмотрел на пустую кровать. Пока Глория была в больнице, Брендон несколько раз спал именно здесь — так ему проще было справиться с бессонницей. Теперь у него и в мыслях не было лечь в эту постель. Брендон не пошел и в свою спальню, а спустился вниз, в гостиную, и, не раздеваясь, повалился ничком на диван.

Он лежал без сна и, казалось, без мыслей и видел перед собой только лицо жены — застывшее, с закрывшимися навеки глазами. Брендона не покидало ощущение, что он присутствовал сегодня при ее казни. Даже вещества ей ввели с теми же названиями и в той же последовательности!

Глория ушла из его жизни так внезапно… Нет, это он, он сам отпустил ее!

То, против чего он восставал всю свою жизнь, случилось вновь… Будто само собой свершилось — без его участия и помимо его воли. Нет, не то… — «произошло так, как должно было произойти»… И он был не властен…

«Господи, что же я наделал?!» — в отчаянии взвыл Брендон. Горе навалилось камнем и сдавило с такой силой, что он уже не мог дышать.

И именно в этот момент раздался спасительный зов мобильного. Брендон судорожно вдохнул и ответил на звонок.

— Да… да, я понял… сейчас приеду… Этого мне только не хватало… — пробормотал он, опуская руку с телефоном.

Глава 8

Никогда не поверю я тому, кто утверждает, будто изучил себя до самых до глубин и может с уверенностью сказать, как поведет себя в той или иной ситуации…

Но что бы ни случилось в жизни тяжкого, скверного, надо всегда помнить, что может быть еще хуже…

Болезнь и смерть Глории надолго отодвинули для Брендона проблемы с детьми, которым и раньше было предоставлено немало свободы. Как оказалось, преждевременно…

Летние каникулы Лиззи и Стиви провели в молодежных лагерях: она — в экологическом, он — в спортивном. Эйбл записался на интенсив в художественную школу и уезжал с группой на пленэр.

Дома оставался только Кейн, последнее время как будто немного присмиревший. Брендон имел весьма смутное представление, чем занимается на отдыхе его строптивый отпрыск, но, заезжая ненадолго в загородный дом и находя там Кейна трезвым, оставался спокоен.

На этот раз мистеру О’Брайану позвонили из полиции.

Отмечая окончание каникул и изрядно набравшись, Кейн с приятелем угнали машину, которую с ключом в зажигании оставил на пару минут незадачливый водитель, вышедший за пачкой сигарет. Накатавшись вволю, парни бросили авто на обочине. Но на их беду сыскались свидетели угона.

И опять Брендону пришлось приложить немало усилий, чтобы замять это дело. Но школу Кейна все же вынудили поменять, хотя ему оставался всего год до ее окончания. К несчастью, на этом проблемы с парнем не прекратились…

…Эйбл сидел на открытой веранде, выходящей в сад, и рисовал. Дверь приоткрылась, и из-за нее показалась Лиззи, только что завитые волосы рассыпáлись по ее плечам.

— Что ты здесь нашел? Это все надо выполоть.

— О нет! — воскликнул Эйбл. — Это же сортовые розы!

— Да? — Лиззи покрутила головой. — Что-то не вижу ни одной…

— Вот этот куст, — махнул он рукой вправо, — уже отцвел, а за тем, который дальше, нужно ухаживать получше, и он снова зацветет.

— А… ну да — нас учили в лагере: типа, прополка-подкормка?

— Не только, — усмехнулся Эйбл.

Лиззи потрясла своими кудрями.

— Сидишь тут, голые кусты рисуешь. А мой портрет? Когда он будет готов? Целое лето прошло.

— Летом у меня были пейзажи… — смутился Эйбл. — И я еще не решил, как…

— Мне все равно! — перебила его Лиззи. — Обещал — уж будь добр. Я тебе сколько позировала? Смехота!

— Просто… просто я еще не писал портретов… — Эйбл завороженно смотрел на Лиззи, любуясь ровным, бронзоватым оттенком ее загорелой кожи, ее золотистыми кудрями.

— Чтоб к моему дню рождения был готов! — скомандовала Лиззи, прикрывая за собой дверь.

Эйбл с улыбкой посмотрел ей вслед.

Через минуту дверь снова открылась.

— У меня к тебе еще… ммм… скажем так, задание. — Лиззи вышла на веранду и замолчала, многозначительно глядя на Эйбла. Тот был весь внимание. — Можешь достать мне… спидбол?[38] — выпалила она. — Ну… или крэк[39] на худой конец? Хоть немного?

Эйбл округлил глаза:

— Зачем?! Зачем тебе наркотики, Лиззи?! Послушай: не делай этого — даже один раз может все испортить.

— Ты-то почем знаешь? Пробовал уже? — отрезала Лиззи. — Я же не спрашиваю тебя, зачем ты каждое утро мастурбируешь в туалете.

Лицо Эйбла залила краска:

— Неправда!

— Ладно, я пошутила. И потом, мне восемнадцать уже будет, сама знаю! Да и кто тебе сказал, что это для меня… — хитро улыбнувшись, добавила она. — Так ты сможешь достать?

Эйбл медленно покачал головой.

— Ну и хрен с тобой! Обойдусь… Слышал, что Кейн отчебучил на прошлой неделе? — резко переменила она тему. — Совсем распоясался!

— Да, — кивнул Эйбл. — Но меня он больше не колотил…

— И не будет, — хмыкнула Лиззи. — Мерзкая сволочь! Он и дальше по головам пойдет — еще увидишь!

— Зачем ты так?

— Защищай-защищай своего братца! Видно, мало ты от него получил.

— Я не то хотел сказать… — Эйбл опустил глаза. — Ты замечаешь только отрицательные его стороны. А в людях и плохое, и хорошее — все вперемешку.

Лиззи пожала плечами, и оба на некоторое время замолчали.

— А как-то в детстве был случай, — снова заговорил Эйбл, — Кейн спас мне жизнь… ты, наверное, помнишь? — Лиззи покачала головой. — Мы отдыхали на озере, купались, и я вдруг хлебнул нечаянно воды и стал тонуть. Кейн схватил меня за руку и вытащил на берег, хотя сам тогда плавал не лучше меня.

— Ты до сих пор ему за это благодарен? — съязвила Лиззи.

Эйбл опустил голову, чуть усмехнулся:

— Не знал, что ты такая максималистка.

— Да, вся в отца! Все так считают, — хвастливо бросила Лиззи. — Хотя… помню я его смутно — мне было всего три года, когда его убили.

— Разве его убили? — удивился Эйбл.

— Да, так мама говорит. Правда, официальная версия другая, но мама почти уверена.

— Мою родную мать тоже, кажется, убили… — тихо произнес Эйбл.

— Ой, ну все, я пошла! Не по душе мне такие разговоры! — бросила Лиззи, снова исчезая в дверях.

Лиззи давно ушла, но Эйбл все смотрел в ту сторону и никак не мог сосредоточиться.

Его легко было отвлечь и никогда — заставить делать что-то по принуждению. У парня постоянно так случалось: то он жадно хватался за карандаши и кисти и несколько месяцев кряду рисовал много и самозабвенно, то вдруг забрасывал все, погружаясь на неопределенное время в откровенное ничегонеделание. Ему требовалась какая-нибудь встряска, чтобы вновь пробудилась его творческая энергия. Это могла быть туристическая поездка в горы, победа школьной бейсбольной команды или смерть домашнего хорька. Однако что станет «спусковым механизмом» в следующий раз, не знал никто, включая и самогó юного художника.

Теперь же мощным стимулом для творчества являлось для Эйбла его чувство к Лиззи, которое, несмотря на все препоны, только росло и крепло.

А еще у Эйбла в голове засело то, что Лиззи вдруг попросила его достать наркотики. Ее сумасшедшая просьба никак не выходила у него из головы. То казалось, что надо срочно что-то предпринимать, может быть, даже сообщить Брендону, то наоборот — что не стоит раздувать из мухи слона. Так промучился он несколько дней.

Наконец, поравнявшись со Стиви в школьном коридоре, Эйбл отважился на разговор. Но вместо того, о чем собирался говорить, вдруг произнес:

— Лиззи сказала мне, что вашего отца убили. Это правда?

— Лиззи сказала?! — прыснул от смеха Стиви. — Ты ее больше слушай! У нее же полный штиль в мозговых извилинах.

— Значит, нет?

— Нет! — отрезал Стиви. — И забудем об этом.

Стиви резко пресек разговор не потому, что эта тема его мало волновала, — скорее наоборот: она была для него из разряда болезненных и постоянно тревоживших. В любом случае, с кузеном, да еще в стенах школы, обсуждать ее он не собирался.

Эйбл же, так и не решившийся на откровенный разговор со Стиви, остался наедине со своими сомнениями.

Глава 9

Ничего бы я не имел против осени, особенно теплой, не дождливой, если бы за ней не маячила, как смерть, зима… Стив не раз повторял, что не доживет до старости. Кажется, теперь я понимаю, чтó он имел в виду.

«Благородная старость»… — тот, кто выдумал это, сам, конечно, еще не испытал на себе всех ее прелестей.

Старость — это ужас, кошмар, катастрофа! Нет, ни одно из этих слов не передает и малой толики того, что она собой представляет. Старость не смерть, она хуже смерти!

Не дай мне Бог дожить до слюнявой, колченогой, трясущейся старости!

Став вдовцом, Брендон вскоре не без удивления заметил, что жизнь его с уходом Глории не так уж сильно переменилась.

Была все та же трудная и бесконечно ответственная работа — работа, которой всегда было невпроворот. Именно она многие годы спасала его от любых напастей, от бесплодных размышлений, сомнений, да просто от плохого настроения. На все это работа не оставляла ему времени. И он рад был погрузиться в нее с головой.

Одна проблема теперь сильно Брендона тревожила: его хроническая бессонница стала приобретать злокачественные формы. Он мог всю ночь провести без сна: лечь в полночь, а подняться в шесть-семь утра, так и не сомкнув глаз.

Справляться с сонливостью, которая накрывала посреди дня, точно тяжелое ватное одеяло, было непросто. Брендон боролся с ней двойным эспрессо — до десяти чашек в день. Но все равно мог спонтанно отключиться на пару-тройку минут даже посреди важного разговора.

На его счастье, новая секретарша, принятая Брендоном в контору, оказалась весьма сообразительной особой. Она как могла спасала патрона в эти трудные моменты, переключая внимание на себя.

Джессике Винс — стройной тонконогой брюнетке с очень короткой стрижкой и в еще более короткой юбке — шел двадцать девятый год. Она умела себя подать и знала себе цену, но от природы была сдержанна, тактична и доброжелательна.

С шестнадцати лет Джесс — без особых, правда, успехов — подвизалась в модельном бизнесе. И мечтала со временем открыть собственное агентство. Но едва мисс Винс минуло двадцать три, модельеры с ней вежливо попрощались. Оставшись не у дел, Джесс горевала недолго и, поразмыслив, пришла к выводу, что пора ей заняться чем-нибудь более серьезным.

Год назад Джессика успешно окончила юридический колледж в *…-сити и могла бы претендовать на получение адвокатской лицензии, сдав предварительно экзамен. Но она не захотела делать карьеру юриста, имея слабое представление о «буднях юриспруденции», и решила начать, что называется, с нуля. Когда с первой же попытки Джесс нашла место секретаря в частной юридической конторе, она, посчитав это улыбкой Фортуны, была на седьмом небе от счастья.

Владелец конторы, Брендон О’Брайан, просмотрев портфолио претендентки, в котором ее опыт подтверждался одним только дипломом, начал разговор с того, что захотел выяснить, как мисс Винс относится к проблеме смертной казни. Джесс уверенно отрапортовала, что считает смертную казнь атрибутом позапрошлого века. После чего мистер О’Брайан сразу же поздравил ее с приемом на работу.

Новая секретарша быстро изучила все требования, предъявляемые к ее должности, попутно вникая во все нюансы деятельности конторы О’Брайана. А напряженный рабочий ритм, царивший здесь, сразу пришелся ей по душе. И начальник, заметив это, стал давать мисс Винс более сложные поручения.

Вскоре Джессика узнала, что патрон ее недавно овдовел. Кроме этого, он еще страдает жестокой бессонницей, чем, конечно, объяснялась его рассеянность, а иногда и резкость в общении. И Джесс решила, что Брендон нуждается в ее самой энергичной поддержке. Поэтому действовать надо безотлагательно.

На следующий же день, когда босс попросил ее зайти, Джесс, набрав побольше воздуха в легкие, распахнула дверь кабинета и решительным шагом подошла к начальническому столу.

Небрежно бросив на стол папку с бумагами, Джессика наклонилась вперед и провела ладонью по щеке Брендона.

— Помочь тебе? — недвусмысленно, с расстановкой произнесла она.

Брендон внимательно поглядел на секретаршу. В голове у него вдруг проскочила крамольная мысль, примитивности и грубости которой он сам изумился. Звучала, впрочем, эта мысль вполне определенно: «А слабó ей отсосать мне?»

— Нет, Джесс, не сейчас… — отстранил ее руку Брендон.

Секретарша капризно скривила губы, изобразив на лице вопрос.

— Не самое лучшее время, — пояснил он, — я только что плотно пообедал.

Отговорка выглядела такой неуклюжей, что Брендон тут же испытал неловкость. А Джесс, хмыкнув, выложила из папки бумаги и молча направилась к двери.

Брендон посмотрел ей в спину и вдруг ощутил такое мощное желание, какого уже давно не испытывал.

— Мисс Винс, постойте! — почти выкрикнул он.

Джессика замерла на месте. Брендон быстро встал и, подойдя к ней вплотную, обнял за талию. Так они стояли некоторое время — как дети, играющие в паровозик: она — с папкой в вытянутых руках, он — обхватив ее бедра.

Наконец, Брендон опустил руки ниже, Джесс порывисто вздохнула, папка с шумом шлепнулась на пол. Джессика мгновенно расстегнула блузку, Брендон рванул вверх бюстгальтер, зажал в ладонях ее маленькие, тугие грудки.

— Наклонись, — прошептал он, потянув за юбку.

— Ты хочешь в анус? — шепотом спросила она.

— Нет, я хочу тебя сзади.

Джесс послушно встала на коленки. И следующие несколько минут они радостно и шумно возились на полу, забыв о времени и пространстве. Потом, как по команде, вскочили и, точно нашкодившие юнцы, торопливо стали приводить в порядок растрепавшуюся одежду.

«Секс с секретаршей! Господи, до чего я докатился?! Даже дверь не запер! — ужаснулся Брендон, оставшись один. — Впрочем… К этому все и шло…»

Он сразу припомнил, что засматривался на свою секретаршу уже не первый день. Где бы они ни сталкивались, он — совершенно непроизвольно — вскидывал на нее глаза. И почти всегда встречал ее ответный — отнюдь не холодный — взгляд. И всегда, когда Джесс оказывалась рядом, настроение у Брендона поднималось.

А вечером дома, присев на диван в гостиной, Брендон опять вспомнил Джессику — она словно проплывала перед ним на экране телевизора, который он так и позабыл включить, — обнаженная, в самых откровенных позах… Его руки продолжали ощущать манящую упругость молодого тела, он чувствовал ее, обонял запах ее кожи…

«Ну, значит, так тому и быть!» — решил он, немного придя в себя.

Возраст Джессики Винс Брендон точно не помнил.

«Сколько ей — тридцать? Тридцать пять? — начал прикидывать он. — Да нет, пожалуй, меньше… Бог мой, да я ей в дедушки гожусь!» От этой мысли он пришел в замешательство.

До этого Брендон никогда не задумывался о своих годах — ни о тех, что прошли, ни о тех, что оставались. Всегда в делах, всегда активен, он всю жизнь был как бы «вне возраста». И тут — словно оступился на ровном месте, вдруг остро ощутив, что бóльшая часть жизни уже прожита и, хочешь не хочешь, близится «время собирать камни». Но готов ли он к этому?

Ирония состояла еще в том, что «официальным дедушкой» О’Брайан стал только недавно. Его старший сын Джеффри решил наконец обзавестись потомством, назвав своего первенца в честь деда — Брендоном.

Но сама Джессика, похоже, никаких неудобств от их «катастрофической» разницы в возрасте не испытывала. Когда на следующий день ее шеф в середине дня вышел из кабинета, Джесс встала из-за стола и, подойдя ближе, легко бросила руку ему на плечо. И Брендон, улыбнувшись, так же легко бросил ей:

— Пообедаем вместе?

Роман их разворачивался стремительно — так, будто был кем-то заранее срежиссирован. Они сразу стали понимать друг друга с полуслова. При встрече никогда не обсуждали работу, стараясь, чтобы профессиональные проблемы не отражались на личных отношениях. В интимной сфере тоже совпадение оказалось полным.

Так что и месяца не прошло, как Джессика Винс заняла в сердце и помыслах Брендона почти то же место, какое прежде занимала покойная жена.

Его продолжала смущать только разница в возрасте: тридцать восемь лет! Шутка ли сказать!

«Я гожусь ей в дедушки…» — Брендон гнал прочь эту мысль, но она настырно всплывала вновь, омрачая лучшие часы с Джесс.

Но, может быть, самое важное — зловещая бессонница ослабила вскоре свою хватку, так что он на какое-то время вообще забыл о ней. Если бы навсегда…

Глава 10

Если мы долго не вспоминаем о прошлом, это не значит, что оно перестает нас тревожить. Часто — ради собственного спокойствия — мы заставляем себя забыть о нем. Иногда это удается, на время… А потом прошлое неминуемо к нам возвращается, принося с собой боль — боль утрат, позднего раскаяния, несбывшихся надежд…

«Кажется, я начинаю подражать Стиву — перенимаю его манеру. Но лучше уж выразить себя чужим стилем, чем, потратив уйму времени, выкинуть все к черту!» — рассудил Брендон, закончив очередную запись. Он сохранил файл, закрыл папку и, подперев голову рукой, задумался.

«Надо будет поговорить с парнем, — вздохнул Брендон и тут же вспомнил: — Он ведь ждет моего рассказа, я давно обещал…» — И сразу набрал номер мальчика.

— Стиви, ты где сейчас? Чем занимаешься?

— Дома я, — ответил тот, что означало: он тут же, наверху. — Да ничем, в общем-то…

— Ты хотел как-то поговорить об отце…

Стиви не заставил себя долго ждать и ровно через минуту сидел перед Брендоном, раскрыв от нетерпения рот.

Брендон повел глазами, собираясь с мыслями.

— Твой отец, Стиви, — начал он, — на протяжении двадцати лет и до самой своей смерти был моим лучшим другом. Другом, о каком можно только мечтать. — Брендон замолчал на минуту — воспоминания наплывали, мешая сосредоточиться.

Они расстались так нелепо…

После трудного разговора и пощечины, которую он отвесил другу, Брендон сел в свою машину и покатил вниз по улице. А Стивен стоял и смотрел на его удаляющийся «мерседес», огни которого вскоре растаяли в темноте. Но даже свернув через полмили на перекрестке, Брендон чувствовал, что друг его все еще стоит там и смотрит ему вслед…

Брендон откинулся в кресле.

Стиви ждал, во все глаза глядя на него.

— Ставен Кларк был мужчиной крепкого сложения, — продолжил Брендон, начав с другого конца, — ростом почти шесть с половиной футов, а весом фунтов двести пятьдесят, не меньше. И был очень хорошо сложен, я бы даже сказал совершенен.

— Совершенства не существует, — вдруг встрял Стиви. — В мире нет ничего совершенного — базовый закон Вселенной!

— Ты так считаешь? — скептически посмотрел на него Брендон.

— Так говорит Стивен Хокинг — его слова.

— Не предполагал, что ты интересуешься физикой.

— Да нет, просто как-то в Инете прочел.

«Мудрая мысль, однако, — решил про себя Брендон. — Стоит запомнить — пригодится в работе».

— Понимаешь, Стиви… — снова заговорил он, — рождаются иногда люди с особым магнетизмом. Их энергетика так высока, что порой зашкаливает. В древности такими возможностями обладали, по всей вероятности, великие завоеватели, такие как Аттила или Александр Великий…

Стиви чуть не подскочил на стуле:

— Ты сравниваешь отца с Александром Македонским?!

— Ну… нет, конечно… — смутился Брендон, поняв, что чересчур увлекся в своем красноречии. — Просто я хотел сказать, что некоторым из нас от рождения отмерено больше, чем остальным. И твоего отца Бог одарил сполна.

Брендон отвел взгляд и в который раз подумал, что Стивен Кларк, при всех его положительных качествах, был человеком бесконечно противоречивым. Но и бесконечно притягательным. Человеком, которого невозможно было не полюбить… Даже Глория не смогла устоять перед очарованием Стивена. Глория… любимая и верная супруга… в результате положившая конец их дружбе, их близости…

Стиви, затаив дыхание, терпеливо ждал продолжения.

— У Стивена была потрясающая улыбка, ею он мог покорить любого, — снова заговорил Брендон.

— Был настоящим мачо? — лицо Стиви расцвело в улыбке.

«Ну вот: точь-в-точь, как у отца», — заметил про себя Брендон.

— Нет, мачо — это скорее тот, кто подчиняет, подминает под себя. Стивен не подчинял, он именно покорял, — пояснил он, подумав: «Какое все же многозначное слово „покорять“. Можно покорять своею личностью, а можно покорять страны и народы…»

— А как человек? — не унимался Стиви.

— Отец твой был натура порывистая, экспансивная.

— И я тоже!

— Он не жил, а горел, — продолжил Брендон, пропустив замечание Стиви мимо ушей. — Такие люди — спринтеры, они не рассчитаны на длинные дистанции, поэтому редко доживают до старости.

«А можно ли представить Стивена эдаким благообразным седовласым старцем? — подумалось ему. — Его — хулиганистого задиру? Чушь полная!»

— Но главное, Стивен Кларк был честен во всем, честен перед людьми и Богом. Ему я всегда верил безоговорочно и положиться на него мог, как на себя самого. — Он испытующе поглядел на мальчика: — Надеюсь, я понятно объяснил?

— Да… — протянул после короткого раздумья Стиви.

Брендон замолк на минуту, потом, вдруг вспомнив, добавил:

— А однажды — было это давно — Стивен даже спас мне жизнь, предоставив свою кровь для переливания.

— О! — воскликнул Стиви. — Такой эпизод есть в книге! Так, значит, адвокат Брент О’Райан — это ты?!

— Нет, — с улыбкой покачал головой Брендон. — Этот образ собирательный, как, впрочем, и все остальные. Не путай реальную жизнь с вымыслом, Стиви. Иначе настоящим писателем тебе никогда не стать — мне так кажется.

— Да, наверное… — согласился Стиви. — А вот тут… — Он вытащил из-за пазухи толстую книгу в яркой обложке, которую умудрился засунуть во внутренний карман пиджачка. — Это последний роман отца.

Брендон молча кивнул.

Стиви распахнул книгу посередине, отыскав нужное место по загнутому внизу страницы уголку.

— Послушай-ка. — Он набрал побольше воздуху и принялся читать — скороговоркой, без остановки:

Стэн рывком сбросил руку адвоката со своего плеча. О’Райан недоуменно вытаращился на него.

— Прости, — виновато проговорил Стэн. — Столько боли накопилось внутри…

— Ты… подвергался здесь насилию? — с сомнением предположил О’Райан.

— Нечасто… но было… — неохотно процедил Стэн.

— Я думал, такое случается только в кино, — покачал головой адвокат.

Стэн усмехнулся:

— В жизни много такого, что похлестче любого кино!

— Это заключенные… или охранники?

Стэн тяжелым взглядом посмотрел на него:

— Ты не представляешь, какое это унижение для мужика, когда его насилуют… Каким беспомощным идиотом чувствуешь себя в эту минуту. И только и думаешь: «Скорей бы умереть! Скорей бы умереть!»

Стиви прервал чтение и, прикрыв книгу, вопросительно поглядел на Брендона. Тот сделал недоуменное лицо, а потом вдруг громко расхохотался:

— А это, мой дорогой, уже неуемная фантазия беллетриста! И ничего более!

— То есть ты уверен, что на самом деле с отцом такого не было?

— Беллетристика, и еще раз беллетристика! — задорно выпалил Брендон. — Конечно, я не могу поручиться, что подобные факты полностью исключены в наших тюрьмах… Но то, что со Стивеном — ни при каких обстоятельствах! — такой номер не прошел бы, — руку даю на отсечение!

Стиви довольно улыбнулся — похоже, последнее утверждение Брендона показалось ему убедительным и понравилось больше всего.

— А то, что начальник тюрьмы страдал вуайеризмом[40] и приводил к заключенным проституток?

— Очень сомневаюсь, что такое могло быть в действительности, — скептически улыбнувшись, ответил Брендон.

— Ну, тогда вот еще. — Стиви снова открыл книгу и зачитал второй отрывок:

— Что-то умирать сегодня совсем не хочется. Я, честно, думал все будет проще… — Произнесено это было с такой будничной интонацией, словно глагол «умирать» прозвучал здесь случайно, как оговорка, вместо чего-то обыденного, вроде «убирать» или «удирать».

Адвокат ошарашенно посмотрел на подзащитного и, не найдя, как ответить, лишь покачал головой — настолько то, что он сейчас услышал, разнилось с тем, что ему приходилось слышать от людей, находящихся в подобной ситуации.

Стиви остановился, чуть запыхавшись, и, подняв голову от книги, спросил:

— Это правда? Отец так говорил?

— Нет… — тихо проговорил Брендон, чувствуя, что опять, помимо воли, утопает в событиях многолетней давности…

За утренним кофе Брендон, как всегда, взял в руки свежую газету и на первой же странице обнаружил портрет Стивена Кларка, а над ним — набранную крупными черными буквами эпатажную надпись: «Смерть модного писателя: убийство или самоубийство?»

Ноги у Брендона онемели, он закрыл глаза и почувствовал, что куда-то проваливается…

Жена выхватила у него газету и, увидев под пугающим заголовком фото Стивена, побледнела так, что лицо стало казаться мраморным.

…Когда вечером Брендон, пошатываясь от усталости, возвратился домой и, плюхнувшись на диван, уставился в одну точку, у Глории хватило такта не задавать лишних вопросов. Она быстро подошла к домашнему бару и, налив рюмку виски, поставила перед мужем на столик.

Брендон выпил залпом. Жена стояла рядом, с тоской глядя на него.

— Мы не виделись полтора года… — наконец выговорил Брендон. — Я очень любил его, Глоу!

— Я тоже…

— Нет, я не помню таких слов, Стиви, — ответил Брендон. — Но Стивен вел себя мужественно. Не боялся ни смерти, ни боли.

— Из-за этого отец выжил? Потому что ничего не боялся?

— Нет, конечно, — усмехнулся Брендон. — Просто в тот день, во время казни, твой отец вытащил свой счастливый билет.

Стиви слушал внимательно и настороженно.

— Бывает, что выживают даже после удара молнии, — я читал, — кивнул он.

— Да, примерно так, — согласился Брендон.

— А тебе не кажется, что это было спланировано?

— Не понял, — мотнул головой Брендон.

— Недостаточное напряжение… Ну, что-то вроде теракта, что ли.

— Исключено! — парировал Брендон и, помолчав, добавил: — Говорят, каждому из нас выпадает в жизни шанс избежать неминуемой смерти. Возможно, это правда… — А про себя отметил, что друг его и здесь превзошел остальных, получив такой шанс не единожды.

Брендон не стал говорить об этом Стиви, как не стал рассказывать и о том, что отец его был не дурак выпить. Впрочем, пьяницей Стивена тоже нельзя было назвать. Быстро взрывался от какого-нибудь незначительного замечания, но так же быстро отходил и никогда не обижался по пустякам. «Натура многогранная, неоднозначная», — так спустя много лет Брендон охарактеризовал для себя своего лучшего друга — всего в двух словах — коротко и ясно. Даже сам удивился.

«При таких качествах стать писателем Стивену было на роду написано, — решил Брендон. — Жаль только, что ненадолго…»

— А скажи, Стиви, чем вызван твой теперешний интерес к личности отца? — снова обратился он к мальчику. — Может быть, ты хочешь писать о нем?

— Писать? — немного удивился Стиви. — Нет, просто… хочу быть на него похожим — ну… не только внешне.

— Не советую, — покачал головой Брендон. — Себя надо искать, а не строиться под кого-то, даже если это самый близкий тебе человек. — Но сам при этом подумал: «А как же быть с тем, что свой коронный принцип „ничего не бояться и ни о чем не сожалеть“ Стивен Кларк позаимствовал, кажется, у одного из своих приятелей? Но, в любом случае, второго Стивена уже не будет, да и не надо!»

Стиви виновато улыбнулся на замечание Брендона, потом поерзал на стуле и хмыкнул:

— Жалко, что отец так рано умер. В детстве мне его не хватало…

— Это судьба, Стиви, — ответил Брендон. — От нее нам никуда не деться. И ты, невзирая на свой возраст, наверное, уже это понял.

Стиви с умным видом кивнул.

Да кто спорит — парень очень напоминает отца, унаследовав как положительные, так и отрицательные его качества. Но разница между ними все же есть, и весьма заметная. Наверное, все дело в воспитании, решил Брендон. Ведь если Стивен-старший с детских лет был предоставлен сам себе, лишен материнской заботы, то Стивен-младший вырос в любви и обожании, и в полном достатке в придачу. А женское воспитание? Оно на нем — к счастью! — практически не сказалось.

Когда Стиви ушел, прихватив книгу под мышку, Брендон встал, памятуя о своих бесконечных делах, прошелся по комнате из одного угла в другой, но потом снова сел за письменный стол.

Он ощущал сейчас что-то такое, что не мог передать словами. Опустошенность? Нет… Усталость? Тоже нет… Душу затопила беспредельная тоска, сожаление о чем-то ушедшем, невозвратимом… Были тут виной воспоминания об утраченном друге, о недавно покинувшей его жене, или ставшие регулярно посещать Брендона мысли о быстротечности времени и конечности бытия, или что-то совсем иное?..

Он потряс головой в надежде стряхнуть это непривычное состояние, которое никак не проходило.

«Надо срочно просмотреть последнее дело». — Брендон разбудил компьютер и, раскрыв нужную папку, углубился в чтение.

А Стиви, вдохновленный состоявшимся разговором, вернулся к себе в комнату и взялся за сочинительство. Но вопроса о последних минутах жизни отца он Брендону так и не задал, хотя собирался сделать это в первую очередь…

Глава 11

Каждому из нас выпадает в жизни ШАНС — каким-то счастливчикам даже несколько… Но чаще мы проходим мимо, не заметив его…

С упорным постоянством исправляем одни ошибки и тут же совершаем другие… Лишь постепенно и предательски медленно усваиваем нехитрую истину: есть вопросы, на которые не существует ответов… Только вот понимаем все это ближе к концу…

Повышенная чувствительность, даже ранимость, которые Брендон не утратил с годами, часто мешали ему в профессиональной деятельности. Эти простые человеческие качества для него как адвоката были скорее изъяном, нежели достоинством. Да и кто из его коллег страдал от избытка совести — пожалуй, единицы.

Профессия О’Брайана заключалась в поиске обходных путей, она постоянно заставляла идти на компромисс, что требовало от Брендона усилий на грани его нравственных возможностей.

И вот теперь, на склоне лет, он вновь подумал о том, тем ли делом всю жизнь занимался?

«А что было бы, если бы…? — не в первый раз спросил он себя. — Зачем я вообще пошел на юридический? Ах, да — папа настаивал. Он очень уважал юристов, считал их незаменимыми людьми. А я был не против. Ну а если бы отказался? Ведь все в жизни пошло бы по-другому. Корпел бы на какой-нибудь спокойной работенке. Трудно представить, но имел бы свободное время, которое убивал бы за каким-нибудь хобби. Но тогда не женился бы на Глории… И — что представить еще труднее — никогда не встретил бы Стивена…»

И снова Брендон пришел к неутешительному выводу, что путь, по которому мы следуем всю жизнь, предопределен свыше — и может быть, задолго до нашего рождения. Но главное, как бы мы тому ни противились, все равно пройдем по предначертанному нам пути.

Вступив в новые отношения с мисс Винс, О’Брайан, что называется, воспрянул духом, не переставая при этом терзаться сомнениями.

«В искренность ее чувств хочется верить… И с ней так хорошо! — думал Брендон о Джессике. — Вот только хорошо ли ей со мной?.. Ведь мы относимся, можно сказать, к противоположным возрастным категориям. А это и разный темперамент, и разные потребности. Впрочем… скорее отличаемся в силе проявления и того, и другого».

Рассуждая так, О’Брайан немного лукавил. Он по-прежнему оставался в строю — энергии его позавидовал бы и двадцатилетний. Но внутри себя Брендон все сильнее ощущал непреходящую усталость, которая росла от года к году, подпитываемая бесконечными проблемами.

Новая беда взялась ниоткуда.

Ни с того ни с сего на Кейна, как он сам посчитал, свалилось неимоверное счастье. Как раз накануне его дня рождения на пороге вдруг появился посыльный со свертком в руках. Посылка предназначалась Кейну Дадли, но отправлена была не по почте и не имела обратного адреса.

Кейн был немало удивлен. Не теряясь долго в догадках, от кого подарок, он вскрыл упаковку и удивился еще больше: внутри оказалась небольшая деревянная шкатулка, перевязанная голубой ленточкой с бантиком. На шкатулке красовалась надпись: «Happy Birthday!» А когда Кейн открыл ее, удивлению его уже не было предела.

Внутри он обнаружил два маленьких пакетика с белым порошком. Кейн взял в руки один пакетик, ковырнул его пальцем, принюхался, потом лизнул. Сомнений в том, что это такое, не оставалось… Не задумываясь о последствиях, Кейн сунул пакетик обратно в шкатулку и выскочил с ней из дома.

Уже через пару часов карман парня оттягивала солидная пачка купюр. А в глазах двоилось и троилось… Кое-как добравшись до своей комнаты, он плюхнулся на кровать. Упершись глазами в стенку, Кейн с удивлением наблюдал за причудливым перекатыванием мыслей в одурманенной голове. И скоро все вокруг него поплыло, превратившись в невообразимых форм люминесцирующие поверхности, которые извивались, перетекая одна в другую, закручивались волчком, дробились на бесконечные замысловатые орнаменты…

Он долго плавал в этой трансцендентной реальности, начисто потеряв ощущение времени и пространства. Но пробуждение после радужного сна оказалось горше тяжкого похмелья…

В тот же вечер к ним нагрянула полиция. Кейна подозревали в хранении и распространении наркотиков. Однако обыскав дом и перевернув в нем все вверх дном, стражи порядка ничего, кроме оболваненного до полусмерти парня и его перепуганных домочадцев, не обнаружили. Так или иначе, Кейна все равно задержали.

Брендон узнал об этом, еще находясь у себя в конторе, как раз накануне очередного судебного заседания, в котором он непременно должен был участвовать. Теперь Брендону пришлось буквально разрываться на части. Правда, из-за отсутствия улик Кейна на следующий день выпустили, и он на какое-то время опять присмирел.

На Эйбла же это происшествие подействовало катастрофически. У него началась настоящая депрессия. Не в состоянии поделиться с кем-либо своими догадками, мальчик все больше уходил в себя. Дело кончилось тем, что он больше месяца пропустил в школе и пришлось обращаться за медицинской помощью.

После полного обследования в клинике доктора заверили, что ребенок здоров, прописав ему при этом кучу таблеток. Эйбл снова отправился в школу, но успеваемость его упала до нуля.

О’Брайан и раньше не всегда понимал младшего приемного сына, не одобрял его пассивности. Ему хотелось, чтобы Эйбл поскорее определился с выбором, занял более твердую жизненную позицию. Теперь же Брендон просто терялся в догадках, как быть.

Стиви тоже не знал, чем помочь Эйблу, которого стал опекать, точно младшего братишку, хотя на самом деле был почти на год его моложе. Стиви считал, что тут, конечно, все дело в его сестре. Поэтому снова полез на рожон — отправился выяснять отношения с Кейном.

— На что тебе Лиззи? — набросился он на кузена, выходящего из своей комнаты. — Ты же не любишь ее! Правда ведь?

— Она мне сестра, — скороговоркой бросил Кейн и, отодвинув рукой преграждавшего дорогу Стиви, зашагал к лестнице.

Стиви нагнал его, но не успел и рта раскрыть, как получил по уху, да так, что из глаз у него искры посыпались, и он с воем присел, схватившись руками за голову.

А Кейн уже спустился и громко хлопнул входной дверью.

Решив начать с другого конца и подбодрить Эйбла, Стиви подошел к нему после тренировки:

— Не переживай! Все устаканится. Кейну же все время только новенькое подавай.

— Думаешь? — вяло отозвался Эйбл, направляясь в раздевалку. — Он упертый такой…

— Чего тут думать-то? Ясное дело: Лиззи ему на фиг не нужна! — Стиви энергично похлопал кузена по плечу.

А Кейн меж тем ходил хмурый и злой. Когда он перешел в другую школу, его исключили из школьной бейсбольной команды. В то время как Стиви и Эйбл в ней оставались. Его братья были здесь ни при чем и никак не способствовали его исключению, но Кейн все равно продолжал точить на них зуб.

И если для Стиви занятия спортом были способом поддержать форму, выпустить молодую энергию, то для Кейна спорт стал теперь самоцелью. Но и в боксерской секции, куда он заявился как-то в подпитии, парня живо выставили за дверь.

Обида копилась в нем день ото дня, готовая в любой момент выплеснуться наружу.

Через пару месяцев Кейн правдами и неправдами затесался опять в свою старую команду, но держали его теперь там за аутсайдера. Это, естественно, било по самолюбию, но он терпел. А в свободное время расслаблялся проверенным способом — наедине с бутылкой. И то, что Брендон давно перестал давать ему деньги на карманные расходы, ситуацию не изменило.

В один из уик-эндов, когда уставший под завязку Брендон, в надежде хоть на этот раз немного отдохнуть, приехал к вечеру в свой загородный дом, он застал там весьма живописную картину. Прямо посреди гостиной, на полу, раскинув руки в стороны и похрапывая, валялся пьяный в доску Кейн, а рядом с ним в такой же непринужденной позе валялись две пустые бутылки…

Брендон взвыл от негодования и принялся тормошить парня. И поступил явно опрометчиво. Потому что уже в следующую секунду Кейн рыгнул, как Везувий, залив содержимым своего желудка все «окрестности».

После этого вопиющего безобразия Брендон в который раз строго отчитал сына, поставив окончательное условие, что если тот не образумится, он перестанет платить за его обучение. И, надо сказать, угроза возымела действие: пьянки и прочие хулиганства снова прекратились.

Лиззи же, наоборот, последнее время повеселела и порхала, словно бабочка. Не так давно она открыла в себе новый талант и стала брать уроки вокала. Но так усердно начала практиковаться, что с непривычки надорвала голосовые связки.

Опечаленная, она сидела теперь на кровати и, глотая слезы, ковырялась в планшете. Потом стала рассылать всем жалостливые сообщения:

«У меня горе! Я потеряла голос!!!»

Первым, как и следовало ожидать, откликнулся Эйбл:

«Где же ты его потеряла? Не грусти! Мы его найдем!»

Лиззи хмыкнула, прочитав его сообщение. Но вслед за первым вскоре последовало второе послание, куда более экспрессивное:

«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Что бы ни случилось: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Даже если меня уже не будет на свете, ты должна помнить: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Все на земле может перемениться и исчезнуть, одно это неизменно и вечно: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Оно ничему не подвластно, оно всегда и везде: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!..»

Прочитав послание Эйбла, Лиззи усмехнулась: «Ну и приторный же парень… Жуть, какой приторный!» Отвечать она не стала.

На какое-то время в доме воцарилось спокойствие, и Брендону удалось, наконец, перевести дух. Но при этом он никак не мог отделаться от мысли, что это затишье перед бурей.

Подождав еще немного, Брендон чуть успокоился и даже предложил Джессике съездить куда-нибудь отдохнуть. К его удивлению, та сразу назвала Италию. Но Брендон отказался — слишком много у него было связано там с Глорией… И он наугад упомянул Грецию, однако Джесс на это почему-то скептически улыбнулась.

В конце концов, они отправились на Багамы.

И все-таки уезжал Брендон с тревогой в сердце, даже несмотря на то, что миссис Кларк — впервые за много лет — согласилась приехать и последить за детьми.

Фешенебельный курорт встретил их, как полагается, с распростертыми объятьями. После многих месяцев напряженного труда и череды семейных проблем О’Брайан с головой окунулся в беспробудную праздность. И хотя неделя отпуска пролетела, как один день, Брендону и Джессике показалось, что они провели там целый месяц — медовый месяц…

Но на обратном пути Брендон опять занервничал. Однако в загородном доме он застал тишь да гладь да божью благодать. И даже идеальный порядок — что, впрочем, не было заслугой ни детей, ни Лиз Кларк, а приходящей домработницы.

Брендон щедро отблагодарил Лиз, но спровадить ее удалось с трудом. Миссис Кларк уезжала весьма неохотно, явно пытаясь найти предлог, чтобы остаться. Которого, к ее сожалению, не нашлось…

Распрощавшись с Лиз, Брендон прошелся по дому, заглянул в палисадник, потом в сад и сразу ощутил прилив сил и хорошего настроения. Поэтому оставшиеся пару свободных дней он решил посвятить своим мемуарам.

…Брендон второй день сидел за письменным столом, то листая распечатки, то щелкая клавишами компьютера, творческая энергия его с каждым часом шла на убыль, а собрать воедино разрозненные записи никак не удавалось.

О’Брайан, вздохнув, выключил комп, посидел некоторое время в тишине.

«Покажу-ка все это парню», — решил он наконец.

— Знаешь, Стиви, — начал неуверенно Брендон, когда мальчик появился перед ним, — я тут собрался кое-что написать… Не предполагал, что это вызовет у меня какие-то затруднения… Слава богу, предложение построить умею. Но, оказывается, произносить речи в суде намного проще, нежели хорошо и увлекательно писать.

— Не получается занимательного чтива? — хитро улыбнулся Стиви, садясь на диван.

— Какое там занимательного — выходит невообразимо скучно!

— Прости, а что, собственно, ты задумал?

Брендон вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Видишь ли, сначала мне представлялось, что это будут воспоминания о пройденном пути… Теперь я уже не уверен… Думаю, все-таки это должна быть художественная книга, или лучше художественно-биографическая. Но так, чтобы реальные события в ней воспринимались как вымысел, а нафантазированное, наоборот, казалось очень жизненным.

— Так обычно и делается, — уверенно констатировал Стиви.

— Посмотри вот это, — продолжал О’Брайан, передавая Кларку-младшему папку с распечатками. — Здесь фрагменты рукописи. Скажешь, как на твой взгляд. А еще лучше — если попробуешь переписать пару страниц. Но только не стараясь мне угодить, ладно? Пиши так, будто это воспоминания твоего нового героя. Договорились?

— Здорово! — воодушевился Стиви, поднимаясь, чтобы взять рукопись. — Уже интересно!

— Не знаю, не знаю… — покачал головой Брендон. — Не исключено, что когда ты начнешь читать, твой энтузиазм быстро иссякнет.

Мальчик потряс папкой:

— А может, лучше на флешке?

— Нет, — категорично ответил Брендон, — в распечатанном виде текст выглядит совсем иным — он как бы материализуется.

— Ладно, — хмыкнул Стиви. — Я завтра утром лечу со школьной командой в Канаду. Захвачу в дорогу!

Разговор подходил к концу, когда у Брендона зазвонил мобильный.

— Привет, Крис! Как всегда рад слышать… — произнес он в трубку, жестом предлагая собеседнику подождать.

Тот послушно кивнул, уже подумывая, как бы убить эти пустые несколько минут. Но тут заметил, что Брендон замолчал и с силой прижал трубку к уху. В течение последующих секунд Стиви с удивлением наблюдал, как лицо О’Брайана меняется, на глазах превращаясь в безжизненную маску.

— Когда?.. Где?.. — пробормотал Брендон. Потом медленно опустил руку с телефоном. — Да, Крис… ты все узнаешь первым…

Часть III

Глава 12

Большинство тех, кто мстит, оправдывает свои действия жаждой морального удовлетворения. Местью они пытаются освятить память погибших — любимых, родных. Но создают лишь больше проблем и несчастий, своим «ритуальным убийством» распахивая ворота ответным ненависти и мщению.

Если бы каждый из нас — по заповедям Христовым — видел в ближнем не врага, а брата, то месть перестала бы существовать. И вопрос о смертной казни отпал бы сам собой.

Поздним вечером в парке, что наискосок от их дома — с подозрением на насильственный характер смерти — было найдено тело Эйбла Дадли.

Вскрытие было назначено на следующее утро. Не дожидаясь его результатов, полиция занялась поисками убийцы.

Каким образом, находясь в это время в городе, первым о случившемся узнал Кристофер Литгоу, оставалось только догадываться.

…К сидевшим перед прозекторской, среди которых был и Брендон, вышел наконец патологоанатом — мужчина средних лет с властным выражением на гладко выбритом лице. Глаза четверых ожидавших мгновенно сосредоточились на враче.

— Добрый день, господа! — бодро начал он. — Есть ли среди вас те, кто впервые присутствует на вскрытии? Нет? Прекрасно. Начнем через четверть часа. Сейчас тело доставят из холодильника и подготовят к процедуре.

Врач исчез за дверью, а Брендон снова уперся взглядом в пол. Ситуация была настолько ирреальной, что он как бы отстранился от себя самого. Голова казалась совсем пустой, в ней бесконечно крутились однообразные, до идиотизма примитивные мысли:

«Эйбл — в холодильнике… потому что может испортиться… как мясо… как мясо… Эйби — мясо…»

Появившийся вскоре ассистент попросил всех войти. Присутствующие — коронер,[41] его помощник и независимый наблюдатель — последовали за ним и встали вдоль стены.

Пройдя вместе с другими, Брендон сначала остановился у двери, уставившись на стол в центре комнаты, накрытый белой простыней. Потом решительно двинулся вперед. Он действовал совершенно автоматически, будто со стороны наблюдая не только за своими движениями, но и за мыслями.

Включили яркий верхний свет. Ассистент откинул простыню, и Брендон подошел еще ближе.

Да, это Эйбл, его мальчик, лежал перед ним. Юное, почти детское лицо… Длинные, прямо девчоночьи ресницы…

Врач копошился, выбирая нужный инструмент, а Брендон никак не мог оторваться от лица Эйбла. Наконец патологоанатом подошел вплотную к столу, держа наготове скальпель, его помощник стоял рядом, сжав в руках другой, устрашающего вида инструмент, — видимо, специальную пилу.

Брендон поднял голову и коротко посмотрел на него, потом повернулся опять к Эйблу, окинув взглядом все его тело.

«Абсолютно чистая, гладкая кожа. Никаких видимых повреждений… — Он вновь остановился на лице. — Нет, но это же какая-то нелепость! Глупая, беспощадная… нелепость!»

Брендон прижал руку к виску и вдруг почувствовал, что не может вздохнуть, в глазах потемнело. Он круто развернулся и еще до того момента, когда нож патологоанатома коснулся тела Эйбла, вышел из прозекторской.

Брендон появился в конторе только в середине дня и, не здороваясь, прошел в свой кабинет. Джессика вскочила и последовала за ним. Не дойдя несколько шагов до своего стола, он обернулся. Джесс стояла у дверей с немым вопросом в глазах.

Брендон, стиснув зубы и не двигаясь, молчал.

— Что? — наконец произнесла она.

Брендон вздрогнул, будто очнулся, услышав ее голос.

— Я был на вскрытии, — мертвенным тоном сообщил он.

— И?

— Перелом шейных позвонков с повреждением спинного мозга.

— Удар тяжелым предметом по голове, — констатировала Джесс.

Брендон неопределенно кивнул.

— Смерть наступила от асфиксии, — завершил он.

— Боже… Его задушили… — Джесс поднесла ладонь к щеке. — Это же спланированное убийство!

— Да, по всей вероятности…

— Но кто же, кто? И за что, Бренд?! Кому он мог перебежать дорогу? — в сердцах выпалила Джессика.

Брендон вздохнул и, повернувшись, посмотрел в окно. Ему и без этих вопросов было сейчас тошно.

Джесс мгновенно поняла свою ошибку. Подошла к Брендону, обняла его, прижавшись головой к его плечу.

…Брендон вошел в помещение полицейского участка и, подойдя к стойке дежурного, представился.

— Проходите сюда, пожалуйста, — сказал тот, махнув рукой налево.

Брендон направился было по коридору. Но тут навстречу ему вышел элегантно одетый улыбающийся мужчина средних лет.

— Добрый день, мистер О’Брайан! Хорошо, что вы сразу приехали. Я Нил Донован, адвокат обвиняемого, — представился мужчина, протягивая Брендону руку.

Тот, не говоря ни слова, машинально пожал ее.

— Он здесь, — адвокат показал на соседнюю дверь. — Я как раз предупредил его, что с ним будет говорить отец убитого.

Брендон кивнул и, рывком открыв указанную дверь, вошел в комнату.

Вся обстановка здесь состояла из небольшого квадратного стола посередине и двух стульев, на одном из которых сидел долговязый чернокожий паренек в наручниках.

Увидев Брендона, парень вытаращился на него и тут же быстро заговорил:

— Сэр, я не убивал вашего сына! Я только нашел его лежащим на траве. И вызвал полицию. И не подумал, что решат, будто я убил. Я только вызвал полицию, и все. Понимаете? — Подросток не сводил глаз со стоящего перед ним О’Брайана.

Тот поглядел внимательно и, ничего не ответив, вышел из комнаты.

— Парень не виноват, — произнес он, обращаясь к адвокату обвиняемого.

— Вы поверили тому, что он сказал? Все они твердят о своей невиновности. А потом оказывается…

— Я полвека работаю с преступниками, коллега, — ровным тоном остановил его Брендон и повторил: — Парень не виноват.

…Похороны состоялись на следующий день, но уже через час Брендон ничего не помнил. Все сразу же напрочь выпало из его памяти, точно он там и не присутствовал.

Вскоре для оформления страховки Брендону понадобились кое-какие документы Эйбла. Превозмогая себя, он поднялся наверх и открыл дверь в его комнату.

Остановившись на пороге, Брендон обвел комнату глазами и понял, что войти сюда для него тяжелее, чем видеть сына в гробу. Он долго стоял неподвижно, в задумчивости. Потом тряхнул головой, будто сбрасывая тяжелые воспоминания, и подошел к столу.

Нужные бумаги нашлись быстро — в вещах мальчика царил редкостный, так нехарактерный для художников порядок. Брендон повернулся к окну, у которого стоял этюдник. Справа на стене висела полка, где лежали аккуратно сложенные папки с рисунками. Рука невольно потянулась туда. Он снял несколько папок и стал их открывать одну за другой, просматривая эскизы, этюды, наброски, сделанные мальчиком за последнее время.

Брендон видел их впервые. Некоторые показались ему на удивление зрелыми, завершенными, другие же, напротив, чуточку наивными. Здесь было все: пейзажи, животные, натюрморты, портреты, эксперименты с цветом и формой. При взгляде на эти работы сразу становилось понятно: это были поиски — юный художник искал себя, свой путь…

Следующая папка, ярко-розовая, выделялась среди других — по углам ее красовались детские наклейки в виде сердечек. Брендон распахнул папку — с рисунка на него глянуло смазливое личико Лиззи Кларк. Папка Лиззи: она в фас, в профиль, полупрофиль — множество эскизов в различных позах. И, что сразу бросилось Брендону в глаза, ни на одном из них девушка не была обнаженной, самое большее — с голыми плечами. Но все-таки ясно виделось: позировала она и с обнаженной грудью. За самим портретом прочитывалось и все остальное… Как будто художник стыдливо умолчал о том, о чем и так легко было догадаться.

Удивительная вещь искусство: часто суть произведения скрыта не в поверхностном, обозримом, а как раз в том, что за его пределами…

Спокойный, уравновешенный мальчик, Эйбл Дадли для окружающих всегда оставался «вещью в себе». О’Брайану подумалось, что этим он напоминал своего родного отца, Виктора Дадли, который тоже прекрасно рисовал и с которым Брендону так и не пришлось познакомиться…

Брендон вдруг зажмурился и закрыл ладонью лицо. Из глаз ручьем полились слезы. Он вынул из кармана платок и торопливо обтерся.

…Частые косые полоски прочертили оконное стекло. Брендон стоял у окна своего кабинета, бессмысленно взирая на посеревшее небо. В голове была привычная уже пустота.

Теперь, просыпаясь утром, он долго лежал, не в силах подняться. За считанные дни Брендон постарел на несколько лет. Даже ссутулился — будто на плечи ему взвалили непомерный груз. А походка вместо уверенной, пружинящей стала тяжелой и нетвердой. По вечерам он, не ужиная, не заходя в душ, торопливо раздевался и падал на постель. Сил не хватало ни на что. Не хватало сил жить…

Как он теперь найдет того, кто убил его мальчика? Найти убийцу — его долг.

Конечно, тот беспомощный парнишка, которого схватила полиция, сразу записав в убийцы, виноват лишь в том, что умудрился родиться в неблагополучной семье из неблагополучного района. «Надо будет позвонить прокурору», — напомнил себе Брендон, потому что паренька отпускать пока никто не собирался.

Брендон давно уже опросил кого только можно, обратившись сначала к домашним с одним-единственным вопросом: когда они видели Эйбла в последний раз? Вопрос этот подействовал на всех удручающе.

— А как же… — пролепетала Лиззи, захлопав своими длинными ресницами. — Кто же теперь напишет мой портре-е-ет?! — И залилась слезами.

С ее матерью, Лиз Кларк, тут же случилась истерика, и она была уже не в состоянии изъясняться членораздельно.

А Кейн, как всегда резкий и немногословный, пожав плечами, бросил:

— Не помню. Я на тренировке был. Вообще-то, я к нему в охранники не нанимался.

Получалось, что в день и час убийства все родственники, а также соседи, школьные друзья-приятели были далеко от места преступления и ничем толком помочь не могли.

Стиви, которому Брендон, узнав о гибели Эйбла, сразу ничего не сказал, улетел на юношеские соревнования по бейсболу. Получив на следующий день горестное известие, он, несмотря на уговоры тренера, вернулся ближайшим рейсом. Не заезжая домой, Стиви вихрем ворвался в адвокатскую контору Брендона, прямо к нему в кабинет.

— Я найду его и убью!

— И сядешь в тюрьму до конца своих дней, — покачал головой Брендон, отрываясь от компьютера.

Глаза Стивена-младшего пылали ненавистью.

— Все равно! — отмахнулся он. — Даже отец отсидел за убийство всего пятнадцать лет.

— Пятнадцать лет — огромный срок, Стиви. Целая жизнь — такая, как твоя, например. К тому же отец твой был невиновен.

— Это ты так считаешь. Многим до сих пор кажется иначе.

Брендон устало поглядел на него:

— Многим? Кому же именно, позволь узнать?

— Ну… неважно…

— Нет уж, договаривай, — настаивал Брендон. — Я хочу знать, кто внушил тебе подобные мысли.

Стиви отвел глаза.

— В общем, я читал… читал об этом, — нехотя процедил он. — У мамы книжка лежала… воспоминания…

— Джека Хаггерса, — продолжил Брендон. — Теперь понятно.

— Ты откуда знаешь? — удивился Стиви.

— Не все то, что написано черным по белому, есть истина, мой мальчик, — вздохнул Брендон. — Автор этого пасквиля — а я эту книжонку иначе и не назову — бывший литературный агент твоего отца, принесший ему в результате одни неприятности.

Стиви обиженно притих. Брендон тоже замолчал. Слова парня его порядком расстроили: «Все-таки я надеялся, что являюсь для него бóльшим авторитетом. За этим юным максималистом нужен еще глаз да глаз. Особенно сейчас».

— И забудь думать о мести, — произнес он наконец. — Это не выход. Точнее, выход — для дикаря. Мы найдем убийцу, не сомневайся. И он будет наказан.

Брендон встал из-за стола. Стиви с сомнением поглядел на него.

— Обещаю! — закончил Брендон.

Теперь, стоя у окна, тупо уставившись на дома напротив, на залитую дождем мостовую, он уже сильно сомневался в том, что способен выполнить свое обещание.

Ему припомнилось, что мятежная натура Стивена Кларка тяготела к сильным, часто запредельным эмоциям — того же искала и в природе. Поэтому его друга всегда влекли мятежные стихии: вода, огонь, воздух. Стив обожал сильный ветер. В ветреную погоду у писателя всегда поднималось настроение, а творческая активность становилась небывалой — он мог работать сутками напролет.

Чего не мог сказать о себе Брендон. Непогода чаще навевала на него тоску, а сейчас, на фоне трагических событий, стала вгонять в настоящую панику.

Вошел Литгоу. Брендон повернулся и поглядел устало:

— Есть новости, Крис?

— Да. И неважные. Полиция вышла на след преступника.

— И?..

Литгоу, вскинув голову, отрапортовал:

— Предполагаемый убийца — брат убитого, Кейн Дадли. Ваш сын… — упавшим голосом завершил он.

— Что?! — взревел Брендон. — Бред… Нет, но это же бред! — Он диким взглядом вперился в Литгоу.

— Вероятность — девяносто процентов, — по обыкновению уточнил тот.

— Оставьте при себе свои проценты, Литгоу! — прокричал Брендон.

Он схватил мобильник, принялся судорожно набирать один номер за другим. Безрезультатно — все телефоны были недоступны. Брендон бросил мобильник на стол.

— Черт! Где Кейн?!

— Кейн Дадли… Его не могут найти уже вторые сутки. Похоже, пустился в бега, — виновато пожал плечами Литгоу. — Почувствовал, что круг сужается, и…

— Да вы затравили его! — снова заорал Брендон. — Почему я все узнаю последним?! Найдите мне его, Литгоу! Из-под земли достаньте!

— Сделаю все, что смогу, — как всегда лаконично отозвался тот.

— Я должен поговорить с Кейном до того, как его арестуют. Слышите?!

Литгоу кивнул и молча вышел.

А Брендон сел, обхватив голову руками.

— Боже мой, боже мой… — шептал он, все еще не веря услышанному.

Глава 13

Слава богу, Глория не дожила до этого. Она бы не вынесла… Глория, моя Глория… она так любила мальчиков… обоих… надеялась, что они вырастут достойными людьми. И просила меня помогать им во всем. А я отвечал ей, что так всегда и будет.

И вот теперь один из них, не успев возмужать, — в могиле. А второй — его убийца! Которого ждет наказание — и, вероятно, тоже смерть.

Ну как это вынести?! Разве я виноват в случившемся? Я же не… Да, виноват, конечно виноват…

Детали убийства — то, как и чем был убит Эйбл Дадли, — прояснились не сразу. Только когда коронер решил повторно осмотреть место преступления, в кустах нашли орудие убийства — бейсбольную биту. На ней сразу же были обнаружены неопровержимые, на первый взгляд, доказательства: кровь убитого и отпечатки пальцев чернокожего подростка.

Невезучий паренек, на которого первоначально пало подозрение, как раз и споткнулся об нее, проходя вечером через парк. Он, ударив ногу, от души чертыхнулся, поднял биту и отбросил далеко в кусты. При таких уликах парню ничего хорошего не светило…

Однако при тщательной повторной экспертизе на бите были найдены и другие отпечатки, пробив которые по базе, тут же вычислили Кейна Дадли. «Пальчики» у него сняли еще в тот раз, когда задержали по подозрению в хранении наркотиков.

Уже стали известны в подробностях результаты экспертизы, уже задержали Кейна, и тот дал первые признательные показания, а О’Брайан все еще отказывался поверить в очевидное. Его разум упорно отвергал жуткую реальность.

На этот раз Кристоферу Литгоу не удалось выполнить просьбу бывшего патрона и опередить полицию. Единственное, что оставалось, — это сообщить Брендону название тюрьмы, куда, после предъявления ему обвинения, был помещен Кейн.

…Брендон вошел в камеру и остановился перед сидящим на постели Кейном.

— Скажи мне только одно, — тихо произнес он, — «да» или «нет»?

Кейн в ответ прыснул и отвел глаза в сторону. Брендон вдруг почувствовал, что у него нет сил не только задавать вопросы, но и вообще говорить.

— Это из-за Лиззи? — с трудом выдавил он.

Кейн покачал головой:

— Этим и должно было кончиться. Мы всегда были соперники — с детства. Эйбла хвалили и гладили по головке, меня — только ругали и наказывали.

— Неправда! — вырвалось у Брендона.

Оба разом замолчали. Издали послышался звук тяжелых шагов, через минуту растворившийся на другом конце тюремного коридора.

— Кейн, мне будет очень трудно потерять тебя… — нарушил тишину Брендон.

— Ты о чем?

— Я всегда любил тебя не меньше, чем твоего брата, а скорее даже больше… Ты, вероятно, это чувствовал…

— Нет, не чувствовал… никогда… — глухо проговорил Кейн. — Я был к тебе привязан, но все время оставался настороже.

Предельное изумление отобразилось на лице Брендона:

— Почему?!

— Потому что ты убил мою мать!

— Это была самооборона, ты же знаешь, — скороговоркой ответил Брендон.

— Самооборона, да? — ухмыльнулся Кейн. — Ты не хилый мужик, Брендон. Скажи: какой вред могла причинить тебе женщина, если пистолет был у тебя?

Брендон остолбенел. Воспоминания подступили стеной.

Время тогда текло, будто в замедленной съемке, но отчетливым оставалось каждое мгновение. Как сейчас он ощущал тяжесть металла в руке, сжимавшей пистолет, гладкую поверхность корпуса… И сразу — оглушенность и резкая боль в плече, последовавшая за отдачей…

«Какая это была модель? Кажется, все тот же австрийский „Глок“…» — Брендон рукой нащупал стул позади себя и сел.

— Ты слабо представляешь, как все произошло, — с трудом произнес он. — На самом деле… Когда вы были маленькие, я не мог вам все рассказать.

— Как раз в детстве-то ты и навешивал нам лапшу на уши. Думаю, у тебя с моей матерью были свои счеты. Лиззи мне рассказывала об их маленькой сестренке, которая замерзла насмерть. А вину свалили на мою мать.

Брендон угрюмо молчал, уставившись в пол. Столько лет он гнал прочь эти страшные воспоминания. Не позволял себе даже приблизиться к ним! И вот теперь… Теперь он заново проживал те далекие, нестерпимо долгие секунды, когда пистолет, наконец, оказался у него в руках…

— Ну так как, Брендон? Значит, правда? — с усмешкой сказал Кейн. — Только вину-то, сам знаешь, надо сперва доказать! А ты палишь с бухты-барахты.

— Кейн… Я не считаю, что должен оправдываться… — потухшим голосом произнес Брендон. — Но если ты хочешь… я готов рассказать.

— Не надо! — зло отрезал Кейн.

Опять наступила тишина.

Брендон тяжело поднялся. Получалось, что они поменялись теперь ролями: не он допрашивал Кейна, а тот его. Но оставалось еще спросить самое важное…

В эту минуту парень глянул исподлобья:

— Ну, чего тебе еще?

— Почему ты молчал, пока тебя не прижали к стенке? Ты же знал: из-за тебя может пострадать безвинный человек!

— Считаешь меня за идиота? Кто же в здравом уме себя выдаст?

— Кто в здравом уме убьет собственного брата?!

— Я не хотел его убивать, — мотнул головой Кейн. — Так получилось…

Брендон оторопело уставился на сына. Эта последняя фраза докатилась до него, как эхо из далекого прошлого.

«Так получилось…» — буквально эти же слова он слышал из уст другого убийцы — Стивена Кларка.

«Так получилось…» — разве не то же самое мог сказать и он сам, застрелив мать Кейна?

Все, все повторяется! Все возвращается на круги своя.

— Рассказать подробности? — холодно спросил Кейн.

— Нет! — резко прервал его Брендон, потом тихо добавил: — Это верная смерть, Кейн. Тебя осудят.

— Я… несовершеннолетний, — неуверенно проговорил тот.

— Это означает лишь, что тебя не смогут казнить до исполнения двадцати одного года. И ты должен бы это знать.

— Что ж, — пожал плечами Кейн, — действуй, папочка! У тебя целых три года в запасе. Не ты ли все время повторял, что американский суд — это театр? Вот и сыграй теперь в нем хорошенько — с размахом.

— Я не стану защищать тебя, Кейн… Не могу, — тихо, но твердо сказал Брендон. — Твое дело возьмет Литгоу.

— Твой лупоглазый прихвостень, у которого я в прошлом году увел девчонку? — хихикнул Кейн.

— У Кристофера? — поморщился Брендон.

— У него сáмого. На твоей днюхе, — хвастанул Кейн, но, увидев выражение лица Брендона, быстро отговорился: — Да ни при чем я тут — она сама ко мне стала клеиться. Не пропадать же добру!

Брендон сокрушенно покачал головой:

— Неважно. Крис все сделает лучше меня.

— Мстишь за Эйбла?

— Ты ничего не понял, Кейн!

— Что ж тут понимать: было у отца два сына… да не стало — фью-ить! — ни одного! — мрачно сострил Кейн. — Хотя чего тебе горевать: у тебя еще два своих амбала.

— Замолчи! — не выдержал Брендон.

Он встал и уставился на серую тюремную стену, словно на ней надеясь найти аргументы, способные пробить другую стену — непонимания между ними. Из тюрьмы Брендон возвращался совершенно подавленный, не сказав сыну и половины того, что собирался сказать.

Передавая дело Кейна Кристоферу Литгоу, Брендон ни о чем конкретно его не просил. Объяснять ничего и не требовалось: Литгоу придется защищать сына своего бывшего патрона. Дело представлялось стопроцентно провальным, но отказаться от него Литгоу ни под каким предлогом не мог. Ведь О’Брайан очутился сейчас в тяжелейшей ситуации, являясь и потерпевшей, и заинтересованной стороной одновременно. Врагу не пожелаешь!

Адвокат принимался за работу, что называется, с камнем на сердце. Следуя своим принципам, он должен был подойти к делу непредвзято, что на этот раз вряд ли возможно. Ко всему прочему, Кристофер Литгоу был не просто знаком с Кейном Дадли, а знал того с детских лет.

«Ладно, — решил он, отправляясь на первую встречу с подзащитным, — сейчас надо задавать четкие вопросы, добиваться четких ответов. Все, пока достаточно».

Но начать разговор оказалось не так-то просто.

Они сидели за столом в комнате для свиданий и молча глядели друг на друга.

— Теперь твое дело буду вести я, — произнес Литгоу.

— Понятно, — буркнул Кейн.

Адвокат снова замолчал, пауза угрожающе затянулась. На лице Кейна начала проступать скептическая улыбочка.

Наконец Литгоу сбросил оцепенение.

— Расскажи все с самого начала, — как в прорубь нырнув, спросил он.

— Про что?

— Как все произошло.

— Сто раз уже рассказывал, — проворчал Кейн.

— Ничего. Теперь в сто первый — мне. Начни с того момента, как вы пришли с братом в парк. Все подробности, какие вспомнишь.

— Мы шли с тренировки, и Эйбл всю дорогу нудил, — нехотя начал Кейн. — Он опять не попал в состав команды на соревнования. Ну и стал валить на меня, будто я все так подстроил, чтоб его не взяли. А потом припомнил, как я то и дело увожу у него из-под носа девчонок. Короче, достал он меня. Я сказал ему, чтоб заткнулся. Но Эйбл только махнул рукой и пошел вперед. Я очень разозлился, схватил биту и со всего маху врезал ему.

— Ты был пьян? Или… наркотики?

— Нет.

— Ты собирался его убить?

Снова отрицательный ответ.

— Но ты же не просто оплеуху ему дал. Когда ты бил брата по затылку, о чем ты думал?

— Не знаю… — проговорил Кейн. — Я не метил в голову. Просто захотелось двинуть ему. Но там такой спуск небольшой… Наверное, Эйбл как раз сделал шаг вниз — вот удар и пришелся по затылку. Думаю, так.

— Зачем ты его задушил?

Кейн глянул на Криса исподлобья. Он явно не горел желанием делиться подробностями.

— Я спрашиваю: зачем? — ледяным тоном повторил Литгоу.

— Просто… просто помог… Что-то вроде эвтаназии… — ответил Кейн, голос его немного изменился, стал тихим и хриплым. — Когда Эйбл упал, я подошел и глянул. Он лежал на спине, выпучив глаза, и хрипел. Я сразу понял, что ему крышка, что я… — он остановился на полуслове и замолчал.

— Продолжай! — нетерпеливо выкрикнул Литгоу.

— …Тогда я встал на колени, обхватил его горло руками. Он дернулся пару раз и все… Но я еще подождал немного — для гарантии. Люди ведь сразу не умирают.

— Откуда тебе это известно? Из дешевого кино?

— Нет. Просто знаю. — Кейн помолчал, сглотнул и заговорил снова: — Потом вижу: глаза у него как бы затуманились. Ну, тогда я разжал руки.

— Дальше! — выдохнул Литгоу.

Кейн пожал плечами:

— Дальше я поднялся и пошел домой. Биту только забыл, — прибавил он со вздохом.

Литгоу нервно подергал галстук.

— Ладно. Хорошо. Хорошо, что все вспомнил, — резюмировал он. — Прокурор настаивает на проведении следственного эксперимента. Это в твоих же интересах.

— Не поеду туда, — глухо проговорил Кейн. — Не хочу.

— Поедешь, как миленький!

— Не указывай мне!

— Очнись, Кейн! — Литгоу с размаху ударил кулаком по столу. — Ты в тюрьме по обвинению в убийстве родного брата! Со всеми отягчающими! Ты хочешь жить или нет, сукин ты сын?!

— Сам себя спроси!

— Слушай, Кейн, если ты ни черта не соображаешь, то хотя бы не мешай мне. Ты привык, что все твои выходки сходили тебе с рук. Что отец выгородит тебя, вытащит из любой передряги… — Литгоу замолчал на минуту, потом, понизив тон, завершил: — Если тебя осудят, то считай, что твоя песенка спета.

— Да пошел ты, Крис!

— Нет! — вдруг рявкнул Литгоу.

Кейн воззрился на него, как на придурочного.

— Нет, — повторил тише адвокат. — Никуда теперь от меня не денешься. Будешь делать то, что я тебе велю, и говорить, что я скажу. Понял?

Глава 14

Добро и зло… Два взаимоперетекающих понятия… Их единство и борьба… Противоположности тождественны?

Где та зыбкая грань, что отделяет грешника от праведника, труса от героя, убийцу от спасителя? Определима ли она вообще? Ведь каждый способен так легко перешагнуть ее…

Брендон который день уже безвылазно сидел в кабинете загородного дома, полностью погрузившись в себя. Он не только не был в состоянии вернуться к работе, но даже не мог никого видеть. Джессика безуспешно пыталась до него дозвониться, но Брендон упорно не отвечал.

Он то принимался философствовать, отстранившись от окружающего мира, то вновь возвращался на грешную землю, разрываясь на части от скорби и печали. И, как бывает в подобной ситуации почти со всеми смертными, Брендон отчаянно рвался в прошлое — туда, где ничего еще не случилось и где такое даже невозможно было предположить.

И ведь все произошло как раз тогда, когда он почти не сомневался, что Кейн наконец образумился, перерос свои мальчишечьи закидоны, повзрослел…

Даже еще несколько дней назад, когда Эйбл был уже мертв и в воздухе витала фраза: «Mortis causa ignota»,[42] Брендон не был так несчастен, как сейчас.

Почва уходила из-под ног, и ухватиться было не за что.

Брендон О’Брайан никогда не был привержен философии. Даже в юности, в вузе — хотя учился весьма прилежно — чуть не завалил ее на ответственном экзамене. Его скорее можно было назвать жестким прагматиком — вернее, жизнь заставляла его быть таковым. Теперь та же жизнь резко развернула Брендона — лицом к лицу с вечными проблемами бытия, упорно подталкивая его к необходимости на собственном опыте поверять прикладную ценность краеугольных философских истин.

Моментами у него возникала классическая диссоциация[43] — казалось, будто он видит все со стороны, не участвуя лично в происходящем. Потом это состояние медленно отползало, но тогда возвращалась дикая внутренняя опустошенность.

Брендон чувствовал себя не просто разбитым, а безнадежно старым. Чувствовал, как сдает не по дням, а по часам.

«Жестокая штука — жизнь. Вроде вчера ты еще был молод, полон сил… И представить не мог, что когда-нибудь будет иначе, — думалось ему. — И вот — на тебе: старость… навалилась, как темная морозная ночь…»

Даже если бы сейчас не существовало для Брендона моральных препон, не имелось бы под рукой безотказного Литгоу, все равно для борьбы в суде сил уже не оставалось…

Литгоу также был сильно поражен произошедшим и искренне сочувствовал О’Брайану, но быстро взял себя в руки и, отбросив эмоции, принялся за работу.

Прежде всего, он повторил для себя формулу: «Задача адвоката — противодействовать судьбе, а не идти у нее на поводу!» И, созвонившись со стороной обвинения, сразу же договорился о времени проведения следственного эксперимента, результаты которого могли многое решить — как в пользу обвиняемого, так и против.

Следственная комиссия прибыла в парк рано утром. Начали с осмотра местности, потом потребовали от Кейна детального объяснения.

«Задушил брата… Помог ему умереть… Господи, что он городит?!» — проносилось в голове у Литгоу.

А на Кейна тем временем сыпались вопросы:

— Поблизости были люди?

— Почему ты не позвал на помощь?

— Почему не вызвал медиков?

Но тот в ответ только пожимал плечами.

«Повел себя, точно дикарь в пустыне… Эвтаназия… — сокрушался адвокат. — Да, это нелегко будет объяснить».

— Здесь не суд! — вдруг заорал Кейн. — И плевал я на вас всех! На вместе взятых и по отдельности! Слышите — плевал!

«А это уже ни в какие ворота! — вывел для себя Литгоу. — Вся работа насмарку! Ну и болван!»

По окончании практически безрезультатного следственного эксперимента Литгоу сел в машину и, отдышавшись немного, закрыл глаза. Чувство было такое, будто закипают мозги. «Перегрелся на солнце, — подумалось ему, и тут же ответное: — Если бы!»

Так было ли все-таки убийство Эбла Дадли преднамеренным? Заранее спланированным, хладнокровно осуществленным? Нет, решил Литгоу, тогда это было бы идеальное убийство. А это уже небывальщина! Можно подробно все продумать, все до мельчайших деталей. Но жизнь всегда внесет свои коррективы. На деле обязательно что-то пойдет не так. И, чтобы совершить задуманное, придется действовать, принимая решения на ходу.

Да… легко обвинить преступника, куда труднее его понять…

А Стиви, едва только узнал, кто убийца Эйбла, не находил себе места. Даже не думая о том, чтобы идти в школу, он долго слонялся по улицам. В бешенстве, что до Кейна ему теперь не дотянуться, Стиви с каждой минутой распалялся все больше.

Вбежав в дом, он уже рвал и метал, пиная любой предмет, попадавшийся на пути, и на кухне перебил всю подвернувшуюся ему под руку посуду.

Наконец Стиви обнаружил, что Брендон в доме, и тут же со сжатыми кулаками ворвался к нему в кабинет.

— Убью! Убью гада! Задушу! Своими руками задушу! — брызгая слюной, заорал Стиви.

Брендон, сидя в задумчивости в кресле посреди комнаты, поднял глаза и молча уставился на него.

Понятно было, что парень не шутит. И если бы Кейн не сидел сейчас в тюрьме, то он вряд ли бы уже ходил по этой земле. Стиви бы постарался.

— А ты что, собрался его защищать?! — накинулся он на Брендона. — Только попробуй!

Брендон медленно покачал головой.

— Пусть его оправдают — пусть только посмеют! — продолжал кричать Стиви. — Его только могила исправит! Да что убить — убить мало! Пытать и пытать, пока не сдохнет, зараза! Или искалечить так, чтоб всю жизнь потом мучился!

Стиви орал и орал, надрывая глотку, и никак не мог остановиться. А Брендон с изумлением смотрел на парня.

«Кто и когда вложил в его голову такие мысли: что с преступниками надо поступать именно так — казнить их без суда и следствия? Что им нет и не может быть прощения… И это несмотря на то, что отец его — жертва несправедливого приговора… Или это у него врожденное?» — думал Брендон.

— Послушай, мой мальчик, — тихо начал он, когда Стиви на секунду умолк. — Ты говоришь сейчас о мести. Но месть — первобытное чувство, оно способно лишь заглушить собственную боль. Библейский принцип «око за око» приводит только к слепоте. Слишком много страданий принесено в наш мир буквальным следованием этому принципу.

Стиви нахмурился, но ничего не ответил.

— Мы же с тобой живем в цивилизованном обществе, — продолжал Брендон, — во времена торжества Правосудия. А это единственный способ восстановить справедливость.

Стиви вдруг топнул ногой.

— Ты… ты… — с натугой выговорил он, как будто все слова, имевшиеся у него в запасе, мгновенно иссякли.

Стиви тряхнул головой, развернулся и выскочил в коридор, напоследок с силой хлопнув дверью.

Брендон вздохнул, поглядев ему вслед. Он даже почувствовал угрызения совести из-за того, что вовремя не повлиял на парня — все-таки тот рос без отца. Но тут уж вряд ли удастся что-то изменить: Стиви упрям и непреклонен. А ведь до совершеннолетия ему еще расти и расти!

И Брендон решил, что за Стиви надо будет не только присматривать, но и, возможно, защищать от него же самого.

А Кейн Дадли, оказавшись в одиночной камере — чего раньше не смог бы представить и в страшном сне, — казалось, не сильно переменился. Во всяком случае, ни в лице, ни во внешнем его облике не было заметно признаков подавленности или отчаяния.

Хотя для обвиняемого Дадли о раскаянии речь не шла, в душу Кейна постепенно стала заползать тревога. С каждым новым днем, проведенным в камере, он становился все мрачнее. И если раньше его угрюмость могла сойти за мужественность или, в лучшем случае, за сосредоточенность, то теперь за ней читались только злоба и страх.

…Этот день выдался заметно прохладнее предшествующих. Кейн приложил руку к решетке, резко провел ладонью по ребристому металлу, с мазохистской радостью ощущая особый, в нутро проникающий холод. Он отнял руку, повернул ладонью к себе — никакой грязи, только отпечатался яркий красный след…

«Прутья тонкие, редкие — будто и не тюрьма… — разговаривал он сам с собой. — Кажется, что голова спокойно между ними пройдет. Ан, нет! Не проходит… Был бы я каким-нибудь плоскоголовым дебилом — пролез бы запросто».

Кейн рванул в злобе решетку, потом прислонился к ней лбом. Со двора через вентиляционную щель на него повеяло тоскливой осенней прохладой. На небе сквозь редкие облака проглядывало солнце.

«Хоть бы ветер стылый подул — и горячку бы снял и просквозил до костей. Заболеть бы, что ли, и сдохнуть? Да разве здесь дадут?»

Он поглядел вниз. Там рос высокий куст жимолости, маленькие ярко-зеленые листочки тянулись к самому окну.

«Так и льнут к тебе, — хмыкнул Кейн. — Кажется, захочешь — и легко ухватишь их в ладони. Но не тут-то было! Сколько руку ни тяни — не достанешь…»

Потом посмотрел вверх.

«Как быстро облака по небу бегут! Вокруг все тихо, ни одна ветка не колышется, а они — бегут. Куда торопятся? Точно опоздать боятся. — Он протяжно вздохнул. — …Вот и жизнь моя бежит… торопится… к концу…»

Так и проходили его дни в ожидании суда — в нескончаемых разговорах с самим собой или с воображаемым собеседником.

* * *

Спустя три дня О’Брайан наконец отправился в город. Подъезжая к своей конторе, он вдруг не узнал вывеску на ней: как будто буквы там съехали и поменялись местами… Брендон зажмурился, сгоняя наваждение, и посмотрел снова — буквы, точно испугавшись, сразу выровнялись.

Увидев входящего шефа, Джессика, вне себя от радости, кинулась ему навстречу. Но О’Брайан жестом руки остановил ее и, не говоря ни слова, прошел в свой кабинет. Через некоторое время Джесс все же позвонила ему и спросила, не хочет ли он просмотреть материалы по текущим делам и прочую документацию. Он согласился. Однако за несколько часов ни к одной папке так и не притронулся.

А к вечеру у Брендона дико разболелась голова. Он попросил у Джесс кофе покрепче, а та, заметив, что шеф сидит, зажав виски руками, предложила ему принять аспирин. На что Брендон резко ответил:

— Не надо!

«Не надо… У Стива тоже часто болела голова, но он почти никогда не пил лекарств, говорил: „Ничего… надо перетерпеть… и все пройдет“. И мне теперь… надо перетерпеть… надо только перетерпеть…»

Джессика ушла, но через некоторое время заглянула вновь.

Брендон с огромным трудом повернул голову в ее сторону, напрягся, силясь что-то сказать, но губы вдруг свело судорогой, а в глазах запрыгали синие искры. Опираясь руками о стол, он тяжело поднялся и… рухнул на пол…

Глава 15

А ведь Отец Наш Небесный не убил Каина — осудил, но не убил! Хотя Он, Всемогущий, имел полное на то право. А все потому, что Он — в первую очередь — Всемилостивый! Ну а мы, грешные?..

Спросите себя, когда б любой из вас ощутил себя «отцом Каина», то разве смерти окаянного сына желал бы, не видя для него иного способа искупления своей вины? Нет же! Вы жаждали бы его искреннего раскаяния и воскрешения его души!

Не случайно же в Писании: «И сказал Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро».[44]

Первое, что он услышал, очнувшись, был встревоженный женский голос.

— Вернись! Вернись! — твердила Джессика, теребя его за руку.

«Вернуться? Откуда? Разве я уходил?» — Брендон открыл глаза.

Он видел перед собой Джесс, видел, как она склоняется над ним, чувствовал прикосновение ее рук, даже ощущал запах, исходивший от ее кожи, — с тонкими нотками фиалкового крема. Но ни одно из этих ощущений не вызывало в нем никаких ассоциаций. Его мозг просто констатировал окружающую действительность, утратив основную свою функцию — способность мыслить. Все тело стало каким-то ватным, онемевшим. Не удавалось пошевелить ни рукой, ни ногой.

Постепенно, с большим трудом Брендон припомнил имена близких — или как примерно они звучали.

Он понимал обращенную к нему речь, но не имел сил отвечать. Наконец очень захотелось пить. Брендон с усилием разлепил губы, собираясь сказать… Но тут, к его ужасу, вместо слов у него вырвалось какое-то протяжное мычание. Он попробовал еще и еще раз — с тем же успехом.

Это был шок! Брендон закрыл глаза и притворился спящим. Через некоторое время он и вправду уснул.

День проходил за днем, но состояние Брендона не улучшалось. Доктора твердили, что нужно время, а иногда попросту отмалчивались. А их пациент теперь был полностью погружен в себя.

Всю жизнь Брендон крутился как белка в колесе: бесконечная череда дел и обязанностей, вечная спешка… И вдруг… все вмиг остановилось! Он будто застрял в безвоздушном пространстве. Речь — его «конек», одна из главных составляющих его профессии… И это же надо, что теперь он лишен именно речи!

Потеряв способность говорить, Брендон и мыслить стал несколько иначе: скорее не словами, а образами. Если сделать скидку на то, что мысли его зачастую были путаны и отрывочны, то, глядя на заплаканную Джесс, думал он примерно так: «Ей кажется, я страдаю, я несчастен. А во мне нет уже ни капли тех чувств, которые, она уверена, меня переполняют. Нет ни отчаяния, ни сожаления, ни страха — страха скорой разлуки… Хочется только взять ее за руку, обнять — но и это уже недоступно… Бедная моя девочка! Как объяснить тебе, что я не мучаюсь и не тоскую? Я спокоен, как спокоен мой взгляд, устремленный на тебя. Я не страшусь конца, я все испытал в жизни: любовь и ненависть, дружбу и предательство, добро и зло. Я был безмерно, неподдельно счастлив, счастлив с мужчиной, и счастлив с женщиной… женщинами… Я продолжусь в детях и внуках. А еще я устал, чертовски устал…»

Брендон понимал, что не в состоянии передать Джесс и сотой доли своих мыслей, — только это его сейчас и беспокоило. Говорить он больше не пытался, кое-как приспособившись к общению через письмо.

А Джессике все время казалось, что Брендон хочет ей что-то сказать. Она часто вкладывала ему в руку карандаш, держала наготове пюпитр с бумагой. Но писал он, к сожалению, редко и немного — ему это действительно было очень трудно.

Впрочем, «писал» теперь означало, что в течение нескольких минут он дрожащей левой рукой пытался нацарапать на бумаге ряд неровных, прерывистых линий, в которых окружающие старались угадать нужную букву. Затем все повторялось: угадывалась еще одна буква, и еще, пока не становилось понятно все слово целиком. Иногда рука с карандашом замирала, и он как будто засыпал. Но через минуту-другую открывал глаза и вновь принимался выводить линии.

Вот и сейчас, заметив, что Брендон скребет ногтем простыню, Джесс поспешила подать ему карандаш и бумагу. Через полчаса он накарябал ей: «Люблю». И снова заснул.

Из оцепенения его вывел голос сына:

— Папа… Пап! Ты слышишь меня?

«Это Джефф. Голос Джеффа. Он крупнее и выше брата, но голос у него высокий. Даже слишком высокий».

И в самом деле, ораторствуя в суде, Джеффри в порыве эмоций, бывало, срывался на визг. Брендон, как-то раз присутствуя на заседании, где в качестве адвоката выступал его сын, наблюдал подобную ситуацию. После суда он попенял за это сыну, и тот обещал впредь держать себя в рамках. Но, как подозревал Брендон, это Джеффу не всегда удавалось. Впрочем, адвокатом Джеффри О’Брайан был неплохим, и отец признавал это.

— Ты слышишь меня, папа? — в который раз повторил Джефф.

Брендон давно проснулся, но глаз не открывал.

«Зачем? Чтобы посмотреть на сына измученным взглядом, а в ответ встретить его взгляд — сочувственно-настороженный, но вполне приличествующий ситуации?»

Постояв еще немного у его постели, Джефф тяжело вздохнул и вышел в коридор. Когда спустя некоторое время сын снова зашел в палату, Брендон не спал. Увидев Джеффа, он поскреб рукой по простыне, и когда сын подал ему лист бумаги и вложил в руку карандаш, нацарапал одно слово: «Джесс». С трудом разобрав кривые закорючки, Джеффри неопределенно кивнул и, захватив листок с собой, отправился на поиски брата, который должен был уже подъехать.

По больничному коридору навстречу ему торопливо шел Тимоти О’Брайан.

— Посмотри, — сказал Джефф, протягивая ему листок, — я правильно разобрал: «Джесс»?

Тим кивнул:

— Последняя папина любовь.

Джефф поглядел удивленно.

— Она работает у него в конторе, — пояснил Тим, — что-то вроде помощника адвоката или секретарши. Должна быть где-то здесь — днюет и ночует в госпитале. Пойду поищу.

Братья вместе направились по коридору к лифту.

— Да, Тим, если бы не папина болезнь, мы с тобой еще лет десять не увиделись бы.

— Лучше б мы встретились на его свадьбе, а не здесь… — вздохнул Тим.

— Думаешь, он не выкарабкается?

Затормозив у лифта, Тим снова вздохнул:

— Это парни его доконали. Папа столько сил вложил в их воспитание. Кто ожидал такого?

— Да, прескверно все… — пробубнил Джефф, глядя себе под ноги.

Они молча спустились в цокольный этаж клиники, где помещалось небольшое кафе для персонала.

Джессика сидела в дальнем конце зала. Тим направился к ней, но, не дойдя несколько шагов, в задумчивости остановился. Заметив сына Брендона, Джессика перестала копаться вилкой в салате и с тревогой посмотрела на него.

— Папа хотел вас видеть, — произнес Тим.

— Да-да. — Она торопливо встала.

— Ради бога, доешьте. Не думаю, что это так срочно, — попытался остановить ее Тим.

Но Джесс, оставив на столе почти весь салат и полчашки недопитого кофе, побежала к выходу. Она пролетела мимо стоявшего в дверях Джеффа, который с интересом наблюдал за ней.

— Послушай, — обратился он к брату, — я хоть и не успел ее толком разглядеть, но, по-моему, у них разница лет сорок, не меньше!

— Ну и что? — пожал плечами Тим.

Джесс вошла в палату. Брендон, по обыкновению, спал. Она села у изголовья, погладила его по щеке, наклонившись, поцеловала. Как только Брендон очнулся и глянул на нее потеплевшим взглядом, Джесс надела ему очки и подала пюпитр. На этот раз Брендон вывел: «Домой».

В тот же день Джеффри снова столкнулся с Джессикой у дверей палаты. Вскинув на него глаза, она замерла на мгновение, а потом скороговоркой произнесла:

— Он уснул. Все будет хорошо — он поправится!

— Да, конечно… — ошарашенно отозвался Джефф.

«Странная особа… — подумал он про себя. — Мы ведь с ней даже не знакомы».

Он хотел еще что-то добавить, но Джесс уже спешила по коридору к лифту.

— Вот… твоя книга. — Голос прозвучал сверху, справа.

Брендон приоткрыл глаза.

У кровати, крепко сжимая в руках папку с распечатками, стоял Стиви.

— Я тут… подправил кое-что… совсем немного.

Брендон попытался улыбнуться в ответ.

— Ты здорово пишешь… — продолжал Стиви. — Правда! Было интересно. — Он замолчал на минуту, а потом выпалил на одном дыхании: — И вот еще что: из твоей книги я наконец по-настоящему узнал отца. Как не смог бы узнать, даже если б прожил с ним долгие годы. Вот! — Стиви застыл с серьезной миной, соображая, требуется ли еще что-то добавить.

Брендон слабо улыбнулся и кивнул единственным доступным ему сейчас способом — моргнув.

В этот вечер он долго лежал без сна. Горестные, однообразные мысли текли, казалось, сами собой:

«Да, когда-то… давно… Стив говорил мне об этом… что каждому человеку известен час его ухода… когда и как он умрет… А как же я? Даже и сейчас… ничего не знаю… не чувствую… сколько еще осталось… и осталось ли вообще…»

В палате уже приглушили свет, а Брендон все смотрел прямо перед собой. Потом перевел взгляд на дверь.

…В дверях стоял молодой, пронзительно знакомый парень.

— Что ты так долго? Я уж заждался! — сказал он, задорно улыбаясь.

— Стив?! — выдохнул Брендон.

— Он самый! — мотнув головой, ответил тот.

Потом лукаво подмигнул и… исчез.

Брендон проснулся взволнованный.

«Стив… Я видел Стива…» — сразу же пронеслось у него в голове. И тут же: «Finis operantis…[45] Я скоро умру».

Он подумал об этом совершенно спокойно, без тени страха или сожаления. Потом глянул в окно и равнодушно отметил: «Светает…», поймав себя на том, что ко всему вокруг стал совершенно безразличен.

Утром пришла Джесс, посидела молча, держа его руку в своей.

Брендон хотел рассказать ей о своем сне, но потом передумал. Не из-за мучительного труда, каким стало для него теперь общение. Просто… это не тот сон, который можно было передать словами. Да и сон ли?..

Брендон осознавал близость конца, но никакие эмоции больше не вспыхивали в душе. Да, время пришло… И он готов. Возможно, этот день станет последним…

Впрочем… Оставалось еще нечто очень важное, что цепко дежало его, не позволяя расстаться с этим миром. Он вдруг остро почувствовал это.

Брендон стал припоминать: что же еще он не сделал из того, что обязан был сделать? Это оказалось не так-то просто: мысли буксовали в отуманенном болезнью мозгу. Он принялся перебирать всю свою жизнь, начиная с юности — все, что еще в состоянии был вспомнить. Но перед внутренним взором всплывали лишь отрывочные эпизоды — случайные встречи, пустые разговоры. От бесплодных мыслительных усилий он устал, как от тяжелой работы. И, закрыв глаза, погрузился в спасительную полудрему.

Но когда днем пришел Литгоу, Брендон уже знал ответ.

По его знаку Кристофер подал ему принадлежности для письма и добрых полчаса терпеливо ждал. Затем взял в руки пюпитр и прочел написанное.

На листе бумаги на удивление четко и правильно было выведено: «Кейн должен жить».

А вечером Брендон безмятежно заснул, зная, что может больше не просыпаться…

Эпилог

Похороны Брендона О’Брайана прошли достойно.

Народу собралось немало. Кристофер Литгоу в качестве распорядителя рьяно следил за тем, чтобы безукоризненно был соблюден весь ритуал, в конце которого сам произнес проникновенную речь.

Все присутствующие были сдержанны, с подобающим моменту выражением лица. Одна только Лиз Кларк плакала навзрыд, не переставая ни на минуту, чем вызывала неодобрительные взгляды окружающих. Лиззи всхлипывала время от времени, а Стиви держался из последних сил, чтобы не разреветься. Сыновья Брендона, Тимоти и Джеффри, выглядели спокойными, но оба — скорее для порядка — смахнули пару раз слезу.

Джессики Винс на похоронах не было — ни в храме, ни на кладбище.

— А где же эта… Джесс? — спросил Джефф брата и тут же съехидничал: — Переутомилась, наверное?

— Не знаю, — ответил Тим. — Попробую разыскать ее позже.

Литгоу, кроме прочего, добился, чтобы обвиняемый Дадли получил разрешение проститься с покойным. Кейна — причесанного, приглаженного, одетого в дорогой черный костюм — доставили под конвоем на кладбище *…-вуд.

Заметив его, мисс Кларк встрепенулась, слезы ее мгновенно высохли. Она теперь неотрывно следила за Кейном, а во взгляде ее читалась жалость, смешанная с восторгом.

Адвокат кивнул охранникам, — те посторонились, — и, схватив парня за локоть, подвел к гробу. Кейн с минуту или больше стоял неподвижно, потом, положив руку на крышку, что-то тихо, скороговоркой произнес.

Никто его слов не расслышал. Но Литгоу был уверен, что тот сказал: «Прости, папа…» Скорее, адвокату очень хотелось, чтобы было именно так…

…Последние комья земли были брошены в могилу, и провожавшие потянулись обратно, к своим авто.

Литгоу нагнал Лиззи.

— Он был мне как отец, — поджав губки, вздохнула она.

— Пожалуй, и мне тоже, — вздохнул в ответ Литгоу. — Можно я позвоню вам, мисс Кларк? — добавил он после недолгого молчания.

Лиззи просияла.

— А разве вы знаете мой номер? — хитро улыбнувшись, спросила она.

— Нет. Пока нет.

— Забыла… забыла ваше имя…

— Кристофер.

Она задержалась, поправляя выбившуюся из прически прядь. Он тоже остановился.

— Тогда так, Крис: как узнаете номер — сразу звоните. Вы ведь, кажется, все можете?

— Я позвоню вам завтра, — уверенно ответил он.

Примечания переводчика

1

Как дела? Сколько стоит эта рубашка? Где находится пляж? И еще немного… (исп.)

(обратно)

2

Лало (исп. Lalo) — уменьшительное от Эдуардо.

(обратно)

3

Слова: «Поклонись тому, что сжигал, и сожги то, чему поклонялся» по легенде принадлежат архиепископу реймскому Ремигию (ок.440–533), который произнес их в 496 году, совершая обряд крещения над основателем Франкского государства королем Хлодвигом (ок.466–511); иносказательно: о нелегком расставании с прошлым, о перемене убеждений, принципов.

(обратно)

4

Фемида — в древне-греческой мифологии — богиня правосудия; в переносном смысле — правосудие; изображалась с повязкой на глазах (как символ беспристрастия), с мечом и весами в руках.

(обратно)

5

Кинг С. Как писать книги: Мемуары о ремесле. — М., 2001. В оригинале: «On writing», 2000.

(обратно)

6

Стивен Кларк (англ. Steven Clark); Стивен Кинг (англ. Stephen King).

(обратно)

7

Маблз (англ. marbles) — детская игра со стеклянными, керамическими и т. п. шариками, цель которой — выбить или взять в плен наибольшее количество шариков противника.

(обратно)

8

Превентивный — предупреждающий, предохранительный.

(обратно)

9

Томас Джефферсон (1743–1826) — третий президент США, основной автор Декларации независимости (1776 г.).

(обратно)

10

Авраам Линкольн (1809–1865) — шестнадцатый президент США, один из организаторов Республиканской партии, выступавшей против рабства; один из самых высокочтимых деятелей в американской истории.

(обратно)

11

Мари Жозеф де Лафайет (1757–1834) — маркиз, французский политический деятель, генерал; в 1775–1778 годах принимал активное участие в Войне за независимость североамериканских колоний от Англии.

(обратно)

12

Максимильен де Робеспьер (1758–1794) — политический деятель времен Французской революции, вождь якобинцев; ответственен за развязывание якобинского террора, в ходе которого были казнены тысячи людей.

(обратно)

13

Грейс перефразирует У. Шекспира — отрывок из трагедии «Ромео и Джульетта» (действ. I, сц.5):

If I profane with my unworthiest hand This holy shrine, the gentle sin is this: My lips, two blushing pilgrims, ready stand To smooth that rough touch with a tender kiss. Я ваших рук рукой коснулся грубой. Чтоб смыть кощунство, я даю обет: К угоднице спаломничают губы И зацелуют святотатства след. Пер. Б. Пастернака (обратно)

14

Вальпургиева ночь — ночь на 1 мая, накануне праздника католической святой Вальпургии; один из главных праздников, отмечаемых поклонниками темных сил.

(обратно)

15

Фрэнсис Дрейк (ок. 1545–1596) — мореплаватель, первый англичанин, совершивший в 1577–1580 годах кругосветное путешествие; вначале прославился как пират.

(обратно)

16

Аболиционист — сторонник отмены какого-либо закона (в XVIII–XIX веках в США — сторонник отмены рабства).

(обратно)

17

На момент действия романа смертная казнь в США была законодательно отменена в тринадцати штатах из пятидесяти.

(обратно)

18

Конституция США, статья III, раздел 2.

(обратно)

19

Высказывание принадлежит американскому поэту Роберту Фросту (1874–1963).

(обратно)

20

Лиз ошибается: английская фамилия Монро ирландского происхождения; существует французская фамилия Моро.

(обратно)

21

Афоризм принадлежит американскому писателю Марку Твену (1835–1910).

(обратно)

22

Высказывание принадлежит немецкому поэту и мыслителю Иоганну Вольфгангу Гете (1749–1832).

(обратно)

23

Академия изящных искусств во Флоренции, всемирно известный музей.

(обратно)

24

À propos (фр.) [а пропó] — кстати.

(обратно)

25

Жозеф Иньяс Гийотен (Guillotin) (1738–1814) — врач и политический деятель времен Французской революции; усовершенствовал известное еще в Средние века орудие казни, которое получило название гильотина, способствовал введению его в употребление.

(обратно)

26

Гиппократ (ок. 460–370 до н. э.) — древнегреческий врач, реформатор античной медицины; «Клятва Гиппократа» — современный кодекс медицинской этики.

(обратно)

27

Брендон ошибается: фраза «Не навреди!» действительно приписывается Гиппократу, однако в каноническом тексте Клятвы эти слова отсутствуют.

(обратно)

28

Фемида — см. примечание примечание [4]; храм Фемиды — суд.

(обратно)

29

Finita la commedia (ит.) — представление окончено. Брендон произносит ту же фразу, что и Стивен в конце суда над ним: «Комедия окончена», но в более употребительном ее варианте — по-итальянски.

(обратно)

30

Слова принадлежат французскому политическому деятелю Антуану Буле де ла Мёрту (1761–1840), сказаны в связи с убийством герцога Энгиенского, расстрелянного в 1804 году по приказу Наполеона.

(обратно)

31

«Glock» — пистолет австрийской фирмы, которым часто пользуются блюстители правопорядка США, в том числе агенты ФБР; модель «Glock-17» наиболее популярна у полиции, а также — в целях самообороны — у рядовых граждан.

(обратно)

32

Вуд (англ. wood) — лес.

(обратно)

33

В предыдущем романе Стивен Кларк, определяя собственное отношение к религии, говорит: «У меня свой Бог, он меня простит».

(обратно)

34

В академической системе США устроиться на работу после получения ученой степени можно только в другой университет — не тот, где степень была получена.

(обратно)

35

Возможно, Брендону приходит на ум цитата из романа английского писателя Джона Фаулза (1926–2005) «Коллекционер»: «…коллекционеры — самые отвратительные из всех живущих на земле скотов. …Коллекционирование — это антижизнь, антиискусство, анти — все на свете».

(обратно)

36

Легитимный — законный, осуществляемый по закону.

(обратно)

37

Мерсéдес (Mercedes) — испанское женское имя; от исп. merced — милость. А название «мазда», по некоторым источникам, происходит из праиндоевропейского языка и означает «мудрость»; в зороастризме: Ахура Мазда — бог света.

(обратно)

38

Спидбол — смесь кокаина с героином или морфином; очень опасная форма наркотического вещества; вводится внутривенно или ингаляцией паров.

(обратно)

39

Крэк — кристаллическая форма кокаина, представляющая собой смесь солей кокаина с пищевой содой или другим химическим основанием; принимается внутрь посредством курения.

(обратно)

40

Вуайеризм — половое извращение: тайное наблюдение, подглядывание за людьми, занимающимися сексом.

(обратно)

41

Кóронер — специальная следственная должность в полиции западных стран; в задачи коронера входит установление причин смерти, если имеются подозрения на ее насильственный характер или самоубийство. Коронеров в России заменяют судебные медицинские эксперты.

(обратно)

42

Mortis causa ignota (лат.) [мóртис кáуза игнóта] — смерть по неизвестным причинам.

(обратно)

43

Диссоциация — защитный механизм психики, «отделение» себя от своих неприятных переживаний; может проявиться после сильного потрясения, катастрофы и т. п.

(обратно)

44

Ветхий Завет. Быт. 4:15.

(обратно)

45

Finis operantis (лат.) [финис оперáнтис] — конец того, кто совершает действие, поскольку последнее, хотя и является целью действующего, не всегда бывает связано с действительным концом (философский термин).

(обратно)

Оглавление

Книга I Держись, Стив!

  Часть I

    Глава 1 Стивен

    Глава 2 Казнь

    Глава 3 Брендон

    Глава 4 Побег

    Глава 5 Короткие встречи

  Часть II

    Глава 6 Лесной домик

    Глава 7 Огненная стихия

    Глава 8 Выбор

    Глава 9 День рождения

    Глава 10 Всё испытать

    Глава 11 Сатанинское безумие

    Глава 12 Розовые розы

    Глава 13 Кровные братья

  Часть III

    Глава 14 Новое заточение

    Глава 15 Стивен Кларк, 31

    Глава 16 Лиз

    Глава 17 Борьба с жизнью

  Часть IV

    Глава 18 Глория

    Глава 19 Последняя встреча

    Глава 20 Шейла

Книга II Всё живое знает боль

  Часть I

    Глава 1

      1

      2

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

      1

      2

      3

  Часть II

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

      1

      2

    Глава 10

      1

      2

    Глава 11

      1

      2

  Часть III

    Глава 12

      1

      2

      3

    Глава 13

      1

      2

      3

    Глава 14

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

    Глава 15

      1

      2

      3

      4

      5

    Глава 16

Книга III Где брат твой?

  Часть I

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  Часть II

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Часть III

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg