«Тёмный секрет успеха»

Тёмный секрет успеха (fb2) - Тёмный секрет успеха 909K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Андреевна Иванова

Тёмный секрет успеха Анна Иванова

© Анна Иванова, 2017

ISBN 978-5-4474-3313-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Обвиняемая, – прокурор упирается руками в бока, от чего пуговицы синего кителя трещат на животе, – вам уже исполнилось восемнадцать, когда вы решили убить отца?

– Мне было семнадцать…

Не успеваю договорить, как адвокат срывается с места:

– Ваша честь!

Испарина, проступившая на его лбу, видна даже со скамьи подсудимых. Почему он так сильно волнуется? Пока все идет нормально, но, если адвокат не возьмет себя в руки, обвинение обзаведется новыми несуществующими доказательствами.

– Поздно! – торжествует прокурор. – Она уже призналась.

– Защита, обвинение, – снимает очки и складывает дужки судья, – позвольте присяжным дослушать ответ.

Двенадцать голов поворачиваются в мою сторону. Пытаюсь сглотнуть, но в пересохшем горле начинает першить. Откашлявшись, проговариваю на одном дыхании, чтобы никто не успел перебить:

– Мне было семнадцать лет, когда папа умер.

До моего совершеннолетия оставалось всего три месяца. Начало марта выдалось по-зимнему морозным. Солнце ослепляло, утаивая истинную причину слез, то и дело собиравшихся в уголках глаз. Под ногами поскрипывал снег. Надо было пойти после школы домой и прямо рассказать о случившемся папе. Я догадывалась, что на него не подействуют манипуляции – слишком хорошо он знал мои уловки, но все равно решила попробовать задобрить его тортиком. Алкоголь справился бы с задачей лучше. Вот только побочные действия могли оказаться страшнее папиного недовольства.

По дороге в кондитерскую я куталась в воротник дубленки и наслаждалась колким морозным воздухом. Зажатый в кулачке листок согревал лучше искусственного меха. Известие, повисшее над моей планетой ядерным грибом, в этот момент казалось началом новой жизни. Сердце металось от тревоги к предвкушению.

Из остановки мне вслед полетел шепоток: «Все-таки наши девчонки самые красивые!» Вот это мы сейчас и проверим. Автобус постоит на конечной минут пять и, если не успею вовремя, вернется за мной через час. Раньше никого не интересовало, во сколько я прихожу домой, но с тех пор, как папа вышел на пенсию, меня проверяют по «Улицам разбитых фонарей» на НТВ. С пособия в двадцать окладов он купил новый телевизор и засел дома. Сегодня опаздывать нельзя – тянуть с разговором уже некуда.

У входа в кондитерскую морозный воздух обострил аромат ванили, но стоило открыть дверь, как в нос ударил запах псины. Возле порога, подергивая раздвоенным на кончике ухом, лежала тощая дворняга. Ряженая в черно-серые пуховики очередь тянулась до самого выхода. Чтобы протиснуться внутрь, мне пришлось прижаться спиной к дверному косяку. К белой дубленке припечаталась грязная полоса.

В очереди, в преддверии Восьмого марта, стояли женщины. Отыскав единственного мужчину, я поднялась на цыпочки, чтобы его разглядеть. Лет пятьдесят, не меньше. Такие любят пышек, а я тонкая, как армянский лаваш. Зато это помогло мне пробраться к кассе. Увидев меня, продавщица опустилась грудью на прилавок и, подперев кулаком щеку, приготовилась смотреть представление.

– Извините, пожалуйста! – ни то проговорила, ни то пропела я самым нежным из всех голосов, которыми владела. – Не могли бы вы меня пропустить? Я вас очень прошу, мне срочно нужен торт!

Очередь загудела как мобильный на вибро. Поймав взгляд мужчины, я в стеснении опустила веки и медленно посмотрела на него из-под ресниц. В такие моменты мое зрение теряло четкость, зато расширялись зрачки, а без того выразительные глаза приобретали томный блеск.

– Во дает, кукла! – вытаращился он. – Здесь все за тортами стоят, чего это я должен тебя пропускать? – и прежде, чем я успела воспользоваться заклинанием «белозубая улыбка», от которого на щечках появляются ямочки, добавил: – Зенками в меня стреляет, шалашовка малолетняя.

Очередь прыснула и захихикала. Кукольное выражение съехало с моего лица, к щекам прилила кровь. Легко насмехаться над чужим унижением. Посмотрим, как они отреагируют, когда дело коснется их.

– Вы правы, простите, – отступила я на шаг. – Зачем пропускать вперед женщин…

Гудение стихло.

– У баб ног нету, чтобы полчаса постоять? – хохотнул он, наслаждаясь собственным остроумием. – Или вам чего для равновесия не хватает?

Хохот перешел в нервный смешок, когда со всех концов очереди в его сторону полетела брань.

– Бессовестный, – выкрикнула самое приличное слово стоявшая впереди бабушка и подтолкнула меня под локоть: – Иди, деточка, я тебя пропущу. Пусть ему стыдно будет.

– Огромное вам спасибо!

Я улыбнулась и протянула продавщице двести рублей. Она, не спрашивая, достала «Паутинку». Нащупав в кармане мелочь, оставшуюся от репетиторских заработков, я оглянулась. Женщины продолжали поносить остряка, но автобус за их спинами уже поглощал замерзшую человеческую массу.

– Сосиску в тесте, пожалуйста.

Продавщица покачала головой, глядя на пререкающуюся очередь. Да, это манипуляция. Но разве от моей проделки кому-то станет хуже? Женщины научатся сочувствовать униженному, вместо того, чтобы над ним смеяться; мужчина, в следующий раз, подумает, стоит ли оскорблять беззащитную девушку; дворняга съест сосиску в тесте; а я, если не поскользнусь и не уроню торт, успею запрыгнуть в отъезжающий автобус.

Отец, как я и думала, сидел на потрепанном диване перед плазменным телевизором. На экране пританцовывали девушки в бюстгальтерах тигровой окраски и кожаных мини-юбках. Звук был отключен, поэтому папа сразу же повернулся в мою сторону. Телевизор подсветил морщины на его переносице, натруженные вечно сведенными бровями. С прижатым к шее подбородком отец походил на шарпея. Он специально отклонял назад верхнюю часть туловища, чтобы казаться значительнее. Вместе со складками под подбородком, выпяченный живот прибавлял к его сорока пяти годам еще пару десятилетий. Нахмуренный образ отца в отсвете телевизора мог бы показаться мне забавным, если бы впереди не ждал серьезный разговор.

– Почему опаздываем?

– Заехала в кондитерскую, за тортиком.

– Опять приведешь подруг?

– Нет, это для тебя, – я протянула ему коробку. – Паутинка.

Он окинул меня недоверчивым взглядом, но подставил ладонь под дно.

– Хочешь то фиолетовое платье из универмага? Или насмотрела очередные обои? Если собираешься снова выпрашивать ремонт в спальне – забудь, – махнул он свободной рукой.

– Нет, у меня хорошие новости. Есть что отпраздновать. Сейчас заварю чай.

Я сняла дубленку и уже собралась отнести ее в комнату, когда отец меня остановил.

– Алиса, погоди-ка! А ну, выкладывай, что стряслось?

– Ничего не стряслось. Я же говорю, у меня хорошие новости.

– Знаю я твои новости. Небось, очередную книжку в магазине насмотрела. С картинками или без? Говори заранее, чтоб я решил, стоит этого торт или пора устроить разгрузочный день. А если ты снова про фотоаппарат…

– Я победила! – набралась смелости и перебила папину тираду я.

– Где на этот раз?

– На олимпиаде «Покори Воробьевы Горы!» от МГУ. Помнишь, я тебе про нее рассказывала?

– Ну, – пожал плечами он.

– Точнее, в заочном туре олимпиады.

– Хорошо, а от меня ты чего хочешь? Подарок?

– В апреле будет очный тур, но заявление нужно подать заранее…

– Какое еще заявление? – скрестил руки на груди папа. – Для чего?

– Чтобы организаторы забронировали место в гостинице.

– В гостинице? – скривился отец так, будто это слово застряло у него в горле.

– Да, мне оплатят проживание и билет до Москвы. Деньги нужны только на еду.

– Какая гостиница? – поднялся с дивана папа. – Какая Москва?! Я тебя спрашиваю! Ты куда собралась?!

– Помнишь, я тебе рассказывала, – сглотнула комок и начала заново я, – победители «Воробьевых гор» поступают в МГУ без экзаменов. Я уже прошла полпути. Вот письмо!

Я протянула отцу листок с жирным заголовком: «Поздравление победителю».

– Тьфу! – он, не раздумывая, схватил бумажку, разорвал на мелкие клочки и подкинул в воздух.

– Это распечатка, – я проводила взглядом обрывки. – Письмо прислали по электронной почте.

– Ты что, не понимаешь?! Это же фикция. Обман!

– Нет, это ты не понимаешь, – смахнула выкатившуюся слезу я. – Это Московский Государственный Университет.

– Ну и что? Думаешь, там все честные? Зачем, по-твоему, порядочным людям вызывать безмозглую пичужку в Москву?

– Я не безмозглая пичужка! Задания выполняли десятки тысяч старшеклассников отовсюду, где только есть интернет, а я попала в сотню победителей!

– Я тоже победил, и не в каком-нибудь интернете, – он поднял со стола кипу конвертов. – Выиграл автомобиль «Киа». Вот, смотри! Осталось только заказать по почте товаров на триста тысяч.

Отец сунул мне в лицо пахнущий типографской краской каталог. Бумага скользнула по коже, кончик носа защипал. Я спрятала лицо в ладони и глубоко вдохнула. Плакать нельзя. Это не поможет, только сильнее его разозлит. Я уже совершила ошибку, когда упомянула интернет – инкубатор для аферистов в папином представлении. Надо сдерживать эмоции и мыслить ясно.

– Папа, ты прав, – сказала я единственное, что он мог услышать. – И все-таки, пожалуйста, попробуй вспомнить, как ты сам хотел стать милиционером. В моем возрасте у тебя тоже были честолюбивые цели.

– Не цели – пустые мечты! Алиса, – он присел на диван и похлопал по обивке рядом с собой, – ты у меня всегда такая рассудительная была, практичная. Вот уж не думал, что придется тебе все это растолковывать. Считаешь, почему я всю жизнь проработал «надзирателем» на зоне?

– Из-за травмы, – я села рядом. – Тебя не взяли в милицию по здоровью.

– На милиции свет клином не сошелся. Я оттого надзирателем всю жизнь служил, что понял: главное в работе – чтобы вовремя выдавали получку. Можешь мне поверить, я жизнь большую прожил, знаю, как лучше.

– Журналисты тоже получают зарплату.

– Журналисты? Где ты их видела, этих журналистов?

– По телевизору, – поднялась я и указала пальцем на экран. – Ты сам на них целыми днями смотришь.

– Вот ты чего удумала! В телевизор захотела!

– Не в этом дело.

– Тогда в чем? – наклонился в мою сторону отец.

– В профессионализме. Я создам собственную программу.

– Их и так миллион! Зачем придумывать еще одну?

– Миллион бестолковых шоу с надуманными скандалами и семейными потасовками. В моей программе все будет по-другому, – я опустилась перед отцом на колени. – В начале передачи я буду проводить журналистское расследование, выяснять, на чьей стороне правда. Потом искать решение. В конце расскажу о реальных изменениях в жизни героев. Если не получится самой все уладить, – предупредила насмешку, отразившуюся на папином лице, – попрошу помощи у зрителей. Представь, сколько добра я смогу сделать. Это нужно людям!

– Людям может быть. Я в толк не возьму, ради чего тебе это делать?

– Ради самореализации, уважения.

– Своими выкрутасами, увертками всякими, ты уважение не выторгуешь. Его не хитростью, а трудом заслужить можно.

– Только не здесь, – горечь сорвалась с губ раньше, чем я успела подумать.

– Интересно получается. С каких это пор за уважением в Москву ехать надо? По-твоему, здесь его не заработать?

– Не такое, – я поднялась с колен и расправила юбку. Толку от разговора уже не будет. Обида на папу и злость на собственную опрометчивость комом подкатили к горлу.

– А какое?! Я что, по-твоему, – брызжа слюной, закричал отец, – какое-то другое уважение заслужил?! Да ты хоть знаешь, из каких низов я поднялся? Сам выбился в люди. По сравнению с нищенским существованием моих родителей я богатей. Живу припеваючи. Я король! Они батрачили в две смены, ходили глаза долу, а я всю жизнь других работать заставлял.

– Над зэками ты издевался и перед начальством выслуживался! – слезы застлали глаза и полились через край. – Вспомни, как твой шеф к нам на ужин приходил и в твоем же доме командовал!

– Начальники – другой разговор! Над каждым кто-то есть. Но и они ко мне со всем уважением. Получше, чем к другим!

– Например?

– Хватало примеров! Не об этом речь, – вытер рукавом пот со лба отец. – Совсем ты на своих сказках двинулась. Жизни красивой захотела, славы.

– Ты что, меня не слышишь?! Я учиться хочу, а не задом вертеть по телевизору!

Я схватила пульт и замахнулась в сторону выгибающих спины тигриц. Отец вскочил с дивана. Заломил мне за спину руку.

– Может, еще наручники наденешь? Я закон не нарушала. Я победила на олимпиаде и прошу тебя только об одном: подпиши заявление. Клянусь, уеду в Москву и больше ни с чем к тебе не обращусь. Денег ни копейки не попрошу: дорогу и жилье оплатят организаторы, еды мне Лилька даст…

– Лильке своей передай, чтоб не рыпалась, а то придет к папке с мамкой в гости дядя Валера, следователь, доложит, что их умница прошлым летом утворила, а я расскажу, как дело замять договорился. Посмотрим тогда, в какой институт ее отпустят. В наше медучилище будет с батькой за ручку ходить.

Письмо из МГУ Лилька все равно не получила, поэтому ее поступление откладывалось до лета. У нас оставалось четыре месяца, чтобы натаскать ее к вступительным экзаменам. Я собиралась поехать в Москву первой, и разузнать все о поступлении на факультет химии, о котором она грезила, но у папы оказались другие планы на наш счет:

– Только через мой труп вы в свою Москву попадете, поняла?!

– Поняла, – всхлипнула я, пытаясь высвободиться, – через труп, так через труп…

Вместо желанной свободы я тут же получила удар в ухо. В голове зазвенело, комната подпрыгнула перед глазами. Только не хватало оглохнуть или ослепнуть. Такой журналист никому не нужен. Идиотка! Пора бы научиться сдерживать эмоции… Отец схватил меня за волосы и поволок в спальню. Я прикрыла лицо руками, чтобы защитить от столкновения с дверным косяком. Уж лучше выбитый локоть, чем шрам на щеке.

– У меня в Москве дочек нет! – крикнул папа, захлопывая дверь.

Я рухнула на пол и уползла под кровать, опасаясь, вдруг он вернется, чтобы вбить мне в голову последнее заявление. На этот раз повезло – его шаги отдалились, а потом из зала донеслось музыкальное сопровождение заставки новостей. Всхлипывая и трясясь, как той-терьер на морозе, я потянулась к допотопному телефону. Переведя дыхание, дрожащими пальцами прицелилась в нужные отверстия и покрутила диск. Сквозь хрип старого аппарата послышался голос матери.

– Ало? Говорите!

– Привет, это Алиса.

Я давно не называла ее мамой и даже сейчас не смогла пересилить себя.

– Доченька! С тобой все нормально?

– Лучше не бывает.

– Ты что-то хотела?

– Вообще-то, да. Я выиграла олимпиаду.

– Умница! По какому предмету?

– Это не важно.

– Еще как важно! Расскажи маме, чем она может гордиться?

– По литературе.

– Какое было задание?

– Мотив одиночества в «Капитанской дочке», – протараторила я. – Вообще-то, мне нужна твоя помощь.

– Я окончила школу лет пятнадцать назад, – хихикнула мать в трубку. – Вряд ли от меня будет толк.

Скорее лет сто. Я поборола желание произнести это вслух и продолжила:

– Это был только заочный тур. Очный пройдет в апреле, в МГУ.

– В МГУ? Доченька, я так тобой горжусь!

– Спасибо. Мне нужно, чтобы ты подписала заявление на участие. Я не смогу поехать без согласия родителей.

– Тогда попроси папу.

– Я тебя прошу!

– Но я не могу…

– Мама, я не так часто к тебе обращаюсь!

– Я бы с радостью тебе помогла. Но моя подпись ничего не значит. Папа – твой официальный опекун. Я не имею никаких прав.

– Да, точно, – стукнула себя по лбу я.

– Алисочка, ты такая умничка! Что-нибудь придумаешь, я уверена. Вот увидишь, ты победишь в очном туре, и мы вместе это отпразднуем. Только не ругайся с папой, доченька. Отношения с близкими важнее любых олимпи…

Я положила трубку. В ушах гудело, ресницы склеила размокшая тушь. Идиотка, чего я ожидала? У меня нет матери, даже по закону. Зато есть папа. Если, конечно, он мой настоящий отец. Судя по близости даты свадьбы и моего дня рождения, на эту роль мама выбрала первого попавшегося ухажера, которому смогла навязать живот. Он годами притворялся, что не замечает ее похождений. Весь город знал, чего стоит его жена, а он закрывал на это глаза, пока она его не бросила. Отпустил благоверную в санаторий, а она даже не доехала – по дороге подцепила проводника. Тот наобещал ей с три короба: путешествий, приключений, романтики. Она заявила, что выполнила материнский долг – дорастила дочку до совершеннолетия – и теперь имеет право на личную жизнь. Мне было четырнадцать! Ничего, быстро напутешествовалась. Во время одной из поездок «зайчиком» ее высадили. Проводник пообещал за ней вернуться. Она бы до сих пор его ждала, если бы не встретила на станции такого же «зайца». Теперь ищут приключений на пару. Естественно, я узнала об этом не от мамы с папой. Весь город перешептывался за нашей спиной. И после этого отец говорит мне об уважении. О нем сплетничает каждая торговка пирожками на рынке, над ним смеется даже дворник дядя Саша, алкаш в третьем поколении.

Хватит. Надо взять себя в руки, иначе я стану таким же посмешищем, как мои родители. Из-за побед на олимпиадах, публикаций в газетах и конкурсных выступлений на меня и так все в школе смотрят как на ненормальную. Норма здесь – пить пиво на детских площадках и зажиматься в подъездах. Каждый, кто отличается, может либо вырваться отсюда, и тогда ему будут завидовать, либо убить себя, чтобы не мучиться. Я вижу для себя только первый вариант. Второй оставляю слабым, потакающим прихотям людям, вроде моей матери. Знаю, плохо так говорить. Чтобы стать хорошим журналистом я должна научиться понимать людей. Андрей Малахов говорит, что любит героев своих передач, какими бы они ни были, и искренне хочет им помочь. Нужно ставить себя на место других людей, но родители никогда не пытались понять моего стремления к успеху. Для них это причуда, пустой звук. За что я должна их уважать? Что они сделали в жизни? Только если меня, но родить ребенка – дело нехитрое. Такой, какая есть, я стала только благодаря себе. И это не предел. Я хочу развиваться, хочу работать над собой, хочу в МГУ. Учиться у людей, которые достигли того, о чем я только мечтаю. Общаться с теми, для кого журналист – профессия, а не блажь. Поэтому я не сдамся. Выход обязательно найдется, надо только продолжать поиски. Сегодня у меня еще куча дел. Нет времени плакать.

К приходу лучшей подруги я стерла размазавшуюся косметику и заново наложила макияж. Про то, что папа отказался подписывать заявление, решила умолчать, как и про угрозы рассказать о ее неприятностях родителям. Для Лильки я заготовила другую версию. Если бы она заметила, как покраснели мои глаза, я бы призналась, что плакала из-за ее неудачи на олимпиаде. Когда позвонили в дверь, я уже приготовилась сказать, что никуда без нее не поеду. Лилька вбежала в комнату и, прыгая на месте, протянула мне мобильный:

– Алиса, смотри! На сайте выложили результаты. Я заняла только второе место, но все равно прошла в очный тур!

Тонкие губы все сильнее растягивались в улыбке на ее круглом, веснушчатом личике. Широко распахнутые глаза сияли. Тяжелые груди подпрыгивали. Лилька раскрыла объятия, а мне, вместо нежностей, захотелось встряхнуть ее плотно сбитое тело. Папины угрозы ее сдать способны вызвать куда более сильное потрясение. Хватит с нее переживаний, лучше оставлю их при себе. Меньше всего мне хочется врать единственному близкому человеку, но правда способна лишить ее уверенности в себе, которую мы так долго восстанавливали. Я взяла подругу за руку и подвела к кровати.

– Что случилось? – ее взгляд потускнел. – Ты не рада?

– Конечно, рада!

– Может, ты хочешь поехать в Москву без меня?

– Вот еще! Я ни за что с тобой не расстанусь.

– Это полностью твоя заслуга! – снова воодушевилась Лилька. – Мама с папой говорили, что олимпиада – пустая затея. Только ты в меня поверила и убедила попробовать.

– Вообще-то, они правы.

– Кто? – спросила она, все еще улыбаясь.

– Твои родители. Эта олимпиада на самом деле пустая затея. Польза от нее только в том, что ты, наконец, поверила в свои силы. Ради этого я и уговорила тебя участвовать.

– Погоди, – помотала головой она, – разве победителей очного тура не зачисляют в МГУ без экзаменов?

– Вот именно, победителей. Подумай сама, – я заглянула в глаза подруге, – у кого будут самые высокие результаты?

– У лучших.

– Если бы! У тех, кто заплатит.

Хоть какая-то польза от папиных убеждений – не придется придумывать новую легенду. В отличие от меня, Лилька наверняка поверит в байки о продажных экзаменаторах. Главное пересказать их так, чтобы она не опустила руки и продолжила заниматься. К лету я обязательно придумаю, как помешать папе ее заложить. Если Лилькины родители узнают об уголовном деле, ей не светит даже областной мединститут, не говоря уже о московском университете.

– Мама так же говорила про заочный тур, а мы прошли. К тому же поступить – это еще полдела. Смысл платить, если не потянешь учебу?

– Даже если победитель будет тупой, как наш бывший одноклассник-двоечник, что бросил школу три года назад и пошел торговать на рынок…

– Дюбанин.

– Точно, Дюбанин. Даже если так, об этом никто не узнает. Его умственные способности смогут оценить только в сентябре, когда будет слишком поздно. Пусть отчислят его в конце семестра, нам какая польза? Другое дело – летние экзамены. Одно собеседование чего стоит. Там профессора поговорят с каждым. Вот на что надо направить все силы. Будем готовиться: заниматься с репетиторами, читать книги, расширять кругозор. Надо показать себя всесторонне развитыми личностями. Школьных знаний слишком мало, чтобы впечатлить профессоров.

– Для МГУ надо больше, я понимаю, – с Лилькиных щек сошел румянец. – Значит, мы не поедем на очный тур?

– Естественно, нет! – я посмотрела на подругу с укоризной. – Ты же не хочешь напрасно потратить время и упустить настоящий шанс?

Она покачала головой и улыбнулась сквозь набежавшие слезы.

– Давай вместе сходим ко мне домой. Не уверена, что смогу объяснить родителям, почему отказываюсь ехать. Я уже показала им список…

– А ты и не объясняй, – отмахнулась я. – Скажи, что правила изменились и в очный тур проходят только победители.

– Зачем врать? Может, лучше объясним вместе?

– Вряд ли они поймут. Вспомни, как мама отговаривала тебя участвовать в олимпиаде. Если она настоит на поездке в Москву, ты потеряешь время и провалишь вступительные экзамены. Тем более результаты заочного тура показали, что, хоть ты и справилась с заданием, все равно есть куда расти.

– Это точно, – вытерла слезы рукавом Лилька. – Надеюсь, теперь родители не заставят меня готовиться к мединституту.

– Поверь, на этот раз они поняли, что ты будущий великий химик, а не врач в местной поликлинике.

Лилька рассмеялась. Я встала с дивана и, повернувшись к столу, сделала вид, будто ищу что-то в ящике. Летние экзамены, собеседования, профессора, заглядывающие с лупой в головы абитуриентов… Все это тоже может пройти мимо, как и очный тур олимпиады. Прощай МГУ, альма-матер самых успешных русских журналистов. Отец не отпустит меня в Москву, сколько бы скандалов я ни закатила. Получить аттестат и сбежать из дома? Бессмысленно. У меня нет денег даже на билет, не говоря уже о еде и проживании. Устроиться на работу? Тогда мне придется пропустить целый год, а то и больше. Да и когда готовиться к поступлению, если надо зарабатывать деньги? К тому же если я сбегу, папа обязательно сдаст Лильку. Вот бы уговорить его до лета! Все двадцать окладов, что полагаются военному, выходящему на пенсию, он положил на книжку, где и без того хранилась приличная сумма «на черный день». Со счета папа снял только деньги на телевизор. Остальные мертвым грузом лежат в банке, даже не принося достойных процентов. Десятой части этой суммы хватило бы на дорогу в Москву и оплату жилья на время вступительных экзаменов. В апреле не потребовалось бы даже этого, но, если я хочу окончить школу, придется смириться. Какой смысл мечтать впустую? Папу не переубедить. Придется искать другое решение…

– Чему будешь учить сегодня?

– Покажу, как варить мыло, – я достала пакетик с заранее купленными эфирными маслами из ящика и помахала им перед фотоаппаратом.

– Здорово! – направляя камеру на пакет, подошла ближе Лилька. – Можно хорошо сэкономить. На шоколадное мыло ручной работы я трачу больше двухсот рублей в месяц.

– Вот и молодец! А я и подписчики моего блога «Сделай сам и пусть все завидуют!» на этом заработаем.

Что бы я делала без Лильки и ее фотоаппарата? Даже если бы отец подарил мне телефон с камерой, о чем я давно его упрашивала, судьба блога и мой рейтинг в интернете все равно остались бы в руках лучшей подруги. Пусть я целеустремленнее и организованнее, иногда мне кажется, что без Лилькиной поддержки у меня не хватило бы сил развиваться.

– А где ты возьмешь остальные ингредиенты?

– В ванной, – подмигнула я в объектив, – и на кухне. Пойдем за теркой и детским мылом.

Проблему с Лилькиными родителями я отсрочила. Оставалось придумать, как отделаться от расспросов в школе. Я не рассказывала одноклассникам про олимпиаду на случай, если провалюсь. Победой тоже не хвалилась никому, кроме лучшей подруги, но она могла и проболтаться. Когда утром мы с Лилькой зашли в класс, хорошистки стояли возле дальнего окна, гадая, что нам подарят мальчики на предстоящее Восьмое марта. В прошлом году их фантазии хватило на брелоки в форме мужского достоинства. Мы ответили кружками с обнаженными девушками и теперь, судя по смешкам, с которыми парни заглядывали в рюкзак к старосте Паше, нас ждала расплата посущественнее.

Те, кто оставил надежды окончить школу без троек, сидели вокруг учительского стола и списывали домашнее задание. Никто не поворачивался в нашу сторону, не говоря уже о том, чтобы показывать пальцами, как в тот раз, когда Лилька впервые покрасила волосы красным тоником, или перешептываться у меня за спиной, как в день, когда мой репортаж показали на местном канале. Я вздохнула с облегчением раньше времени. На пороге появилась классная руководительница. Она разогнала списывающих и зачитала с бумажки:

– Алиса Малыш и Лилия Зеленова! Администрация школы поздравляет вас с победой и призовым местом соответственно в заочном туре олимпиады «Покори Воробьевы Горы!» – поняв, что объявление не произвело на учеников должного впечатления, она добавила: – Это значит, что хотя бы двое из вашей шайки поступят в институт. Удачи в Москве, девочки.

– Вообще-то мы… – вскочила Лилька, но я вцепилась ей в локоть и усадила за парту.

– Тише, – шепнула на ухо подруге, – ей лучше не знать, что мы остаемся, а то еще вызовет твоих родителей.

– Все готовы к лабораторной работе? – спросила классная после звонка и, не дождавшись ответа, продолжила: – Вот и хорошо. Приступаем!

Институтки, олимпийки – как еще, интересно, нас обзовут на перемене? Бесполезные унижения, как и победа в заочном туре, которая сама по себе ничего не значит. Меньшего всего в этот момент мне хотелось проводить опыты по химии. Лилька же не только выполняла задание за нас обеих, но и помогала сидящим сзади парням.

– Вы что, обалдели?! – в очередной раз обернулась и подпрыгнула на стуле она. – Это же яд, его нельзя нагревать. Идиоты, мы все из-за вас отравимся!

– Зеленова, – оторвала взгляд от журнала классная, – потрудись рассказать остальным, что такого увлекательного ты увидела на парте Михеева и Ковалева.

– Они держат колбу с порошком над горелкой, – опустила глаза и со сбивчивым дыханием ответила Лилька. – Я объяснила, что нельзя нагревать сосуд над открытым огнем, если в нем находятся ядовитые вещества.

– Стукачка, – шепнул Михеев и стащил Лилькину тетрадку для лабораторных работ с парты.

– А ты чего пырешься, Мгимо! – скривился в мою сторону Ковалев.

В пятом классе я сдуру ляпнула, что мечтаю учиться в МГУ. С того дня ко мне привязалась кличка Мгимо. Похоже, большинству моих одноклассником не под силу даже запомнить название вуза, не говоря уже о том, чтобы в него поступить.

– Зеленова, раз ты так много знаешь о ядах и так хорошо умеешь объяснять, – приложила к носу бумажный платок классная, – выходи к доске. Покажи остальным, как следовало выполнять задание.

Лилька встала. Я проводила ее взглядом и обернулась. Задняя парта с воодушевлением списывала лабораторную. Весь остальной класс наблюдал за опытом возле доски. Слово «яд» пульсировало и распирало во рту, как наболевший зуб. Я раскрыла тетрадь на середине и, придерживая бумагу возле скрепок, вырвала двойной листок. Никто не обратил внимания на треск. Отгоняя подступающую тучу мыслей, я высыпала на листок половину содержимого колбы. Как во сне руки сами завернули бумагу. Я наклонилась к сумке, чтобы положить сверток в потайной кармашек. То ли от паров яда, то ли от нервного напряжения, в глазах помутилось. Я подняла голову и не сразу разглядела, кто надо мной стоит.

– Что ты делаешь? – прошептала Лилька, отодвигая стул, чтобы сесть.

– Ищу носовой платок.

Запихнув листок с порошком во внутренний карман, я принялась шарить по дну сумки. Вытащила белый прямоугольник, приложила его к носу. Лилька подняла бровь и покосилась в мою сторону. Только сейчас я заметила, как сильно дрожат мои руки.

После школы мы с Лилькой дошли до поворота. Она вытащила карманную Камасутру, подарок от мальчиков, и запустила ею в мусорный бак. Мой экземпляр остался в пакете со сменкой.

– Лучше выкини эту гадость, а то еще папа увидит…

– Не увидит. Я спрячу ее в ящик с нижним бельем, он туда ни при каких условиях не полезет.

– У меня в доме нет неприкосновенных мест, – вздохнула Лилька, но тут же пожала плечами: – Да и зачем она нужна?

– Я сохраню. Какая-никакая, а память о школе.

И неплохое пособие по взрослой жизни, но эта мысль уже не для Лилькиных ушей. Несмотря на сомнение, отразившееся на ее лице, Лилька, как обычно, чмокнула меня на прощание в губы. Глупая девчачья привычка. Папа всегда меня за нее ругал и обещал, что я обязательно чем-нибудь заражусь. Он запрещал мне целоваться со всеми подругами, кроме Лильки. Для нее он делал исключение. Думаю, причина этому не стерильная чистота ее губ, а уважаемые в городе родители. Я отсчитала десять шагов в сторону дома и развернулась. Мысли о содержимом сумки снежинками оседали на волосах и таяли, пока я шла на остановку. До автобуса, переводящего дух на конечной, оставалась пара метров, когда чья-то ладонь повернула меня за плечо.

– Разве ты не собиралась домой? – догнала меня Лилька и пристроилась рядом.

– Я передумала. А ты почему здесь?

Ответ получился слишком резким. Подруга в очередной раз подозрительно на меня посмотрела.

– Заметила тебя и решила вернуться. Поедешь в библиотеку?

Я машинально кивнула, но тут же осознала свою ошибку.

– Можно с тобой? Мне как раз надо сдать «Мастера и Маргариту».

– Нет, нельзя, – остановилась я.

Лилька поджала губы и отступила.

– Мне не надо в библиотеку. Я тебя обманула.

– Я так и поняла, – кивнула она и подошла ближе. – Ты сегодня какая-то странная.

– Неудивительно. Я полдня думала, как от тебя отвязаться.

– Зачем? – ее подбородок дрогнул.

– Мне нужно в центр, купить лучшей подруге подарок на Восьмое марта.

– И все? А я-то думала!.. – рассмеялась Лилька.

– О чем?

– Ну не знаю, – пожала она плечами, – может, у тебя появился парень.

– Вот еще! Мне не до парней.

– Тогда, у тебя новая подруга и ты не хочешь мне о ней рассказывать.

– Дурочка, я бы вас познакомила.

– Значит, ты задумала кого-нибудь убить!

Я улыбнулась в ответ, стараясь скрыть напряжение. Автобус заурчал и тронулся с места. Поцеловавшись с Лилькой еще раз, я побежала к остановке. Интересно, она на самом деле верит, что я способна на убийство? Неважно. Главное, верю ли я?

В отделе учебной литературы центральной библиотеки стояла затхлая тишина, только из соседнего зала доносился приглушенный скрип ксерокса. Я нарочито громко процокала каблуками до пустого стола. Из-за стеллажа послышалось ворчание, и ко мне вышла библиотекарша. Она поправила выехавшую из пучка на затылке шпильку и, сев за стол, оглядела меня снизу вверх.

– Мне нужен справочник по ядам, – сказала я, поймав ее взгляд.

– Какого-нибудь конкретного автора, или…

– Просто хороший справочник.

– Они все хорошие, – подняла брови библиотекарша.

Я промолчала. Она встала и снова скрылась за стеллажами. Во мне дозревала уверенность, что она обиделась и больше не вернется, когда женщина вышла с книгой. Не успела я протянуть руку, как библиотекарша прижала книгу к груди и, сощурившись, спросила:

– Ваша фамилия?

– Зеленова, – назвала я Лилькину фамилию. Подруга постоянно брала учебники по химии. Одним больше, одним меньше – никто и не заметит. В моем списке книг этот справочник выглядел бы подозрительно.

– Лидия? – уточнила библиотекарша, открывая Лилькину карточку.

– Лилия.

– У вас есть что-нибудь на руках?

Что она имеет в виду? Деньги? Яд? Библиотекарша посмотрела сначала в карточку, а затем на меня. Я тут же сообразила, о чем речь.

– Да, у меня задачник по химии для абитуриентов, справочник по металлам, – вспомнила я перечень внешкольных учебников подруги, – англо-русский словарь…

– Вот ваши яды, – перебила библиотекарша. – Распишитесь. Залог – триста рублей.

Она протянула мне книгу и формуляр. Я достала из кошелька деньги. Если объявление на двери обмануло и завтра здесь не короткий день, а выходной, Лилька останется без подарка на Восьмое марта. Пока библиотекарша проверяла на свет лампы сторублевые купюры, я аккуратно выводила Лилькину подпись. В детстве она скопировала часть моего автографа, поэтому, когда библиотекарша отложила деньги, я легко чиркнула последнюю закорючку. Предупреждение о том, что каждый просроченный день стоит денег, застало меня уже в дверях.

Дома отец, как обычно, смотрел телевизор. На столе перед ним стоял поддон от вчерашнего торта с разрезанным поперек батоном и варенье в банке из-под томатной пасты. Папа не выбрасывал упаковки, которые мог использовать в быту, потому что не любил тратить деньги на то, что, по его словам, рано или поздно придется выкинуть. Вместо туалетной бумаги мне приходилось использовать газеты, а воду в унитазе спускать дважды – в бачок он клал кирпич, поэтому с первого раза ее не хватало. Из душа я частенько выходила намыленной, потому что отец перекрывал воду, если считал, что я слишком долго моюсь. Единственное, на что он не жалел денег – это телевизор. Папа называл его окном в мир, благодаря которому можно путешествовать, не вставая с дивана, а окна он любил большие.

Вместо того чтобы обернуться, папа сделал звук громче. Сняв сапоги, я прошла к себе в комнату. С утра здесь ничего не изменилось: та же старая мебель, собранная из разных гарнитуров; те же выцветшие обои; те же розовые шторы и покрывало – единственные выбранные мной предметы интерьера. Так и должна выглядеть комната, в которую я возвращаюсь каждый вечер. Тогда почему я удивилась, увидев все как было? Книги возвышались горой на столе, косметика разметалась по трельяжу, коллекция подаренных Лилькой плюшевых зайцев кучей малой накинулась на комод. Все вещи оставались на своих местах, и даже потолок не поменялся с полом. Значит, не все так страшно, и я могу сесть и спросить себя: зачем мне понадобился яд?

Не найдя ответа, я вытащила из сумки сверток с порошком и справочник. Пролистала книгу до страницы с нужным описанием: «Белый кристаллический порошок. Без запаха, вкуса, сильный яд. Растворим в воде, растворах щелочей, спирте, бензоле, ацетоне. Даже при воздействии минимальных доз наблюдается головокружение, головная боль, бледность, тошнота, упадок сил. Тяжелые случаи отравления характеризуются бессознательным состоянием, затруднением дыхания, скорым, едва ощутимым пульсом, холодным потом, нередко судорогами. Хорошо всасывается в ЖKT. Равномерно распределяется в крови. Легко проникает в клетки, где блокирует ферменты тканевого дыхания, в результате чего усвоение тканями кислорода, переносимого кровью, становится невозможным и организм погибает от внутритканевой гипоксии».

Комната поплыла перед глазами. Сердце вздрогнуло и остановилось. Я с трудом заставила себя вдохнуть и медленно, как из сдувающегося шарика, выпустила из легких воздух. Привычный процесс дыхания показался мне слишком сложным, почти невыполнимым. Я снова и снова повторяла вдох и выдох, как ребенок, тренирующий шаг за шагом. Убедившись, наконец, что могу дышать, я закрыла глаза и опустилась на подушку. Смерть слишком страшна, чтобы просить ее о помощи. Мне придется смириться со своим поражением и жить так же, как мои родители. Я слишком трусливая, чтобы добиться своего любой ценой. Я слишком слабая, чтобы убить человека.

Меня разбудил стук в дверь. В спальне все еще горел свет, но за окном уже светило солнце. Я вскочила с кровати. Прижав к груди книгу и сверток с порошком, заметалась по комнате.

– Алиса! – послышался бодрый голос отца. – Выгляни в окошко!

Я отпрыгнула в противоположный угол.

– Видишь, кто там стоит?

Медленно, по стеночке, я пробралась к окну. Снаружи никого не было.

– Это Восьмое марта к тебе пришло, Международный женский день. Открывай, будем праздновать!

Восьмое марта! Надо же о таком забыть.

– Секунду!

Несмотря на мою просьбу, дверная ручка начала поворачиваться. Выдвинув верхний ящик комода, я бросила туда справочник и яд. Прикрыла их нижним бельем и едва успела захлопнуть ящик, как дверь распахнулась. В комнату вошел отец.

– Где наша юная женщина?

Я повернулась к папе и, прижавшись бедром к комоду, улыбнулась.

– Смотри, что я тебе купил, – протянул желтый целлофановый пакет он.

Только мой отец мог упаковать подарок в пакет из универсама. Не надеясь на что-либо лучше коробки конфет, я заглянула внутрь. В пакете лежала сиреневая, прошитая блестящими нитками ткань.

– Какая красота…

Подхватив за плечики двумя пальцами, я аккуратно вытащила платье из пакета. Испугавшись, что тончайшая кружевная вставка на груди вот-вот порвется, присела на кровать и положила подарок на колени.

– Надень его и носи весь день, – сказал папа. – Скорее всего, это последнее Восьмое марта, которое ты празднуешь дома. Скоро ты станешь взрослой женщиной, и поздравлять тебя с утра будет кто-то другой. Будь самой красивой, порадуй старика.

Я уронила платье. Не сдерживая слез, бросилась отцу на шею. Этим намеком он сделал мне гораздо более ценный подарок, чем вся одежда мира. Следующее Восьмое марта я отпраздную далеко от дома – в Москве, в МГУ. Отец, как и его подарок, внутри оказался гораздо лучше, чем выглядел снаружи.

Папа вышел, а я начала собирать по всей комнате аксессуары. Платье не нуждалось в примерке: я часами простаивала возле витрины универмага, любуясь его сиянием, десятки раз уединялась с ним в примерочной и давно продумала, с чем буду носить, когда – именно когда, а не если – его заполучу. Я не какая-нибудь барахольщица, в моем шкафу не так уж много одежды. Вещи я покупаю не по указке модных журналов, а отталкиваясь от впечатления, которое хочу произвести. Это платье стало для меня символом той девушки, которой я мечтаю стать. Благодаря строгому покрою, оно подошло бы студентке самого престижного университета страны, а блестки и тончайшее кружево помогли бы сохранить легкость, смягчить официальный стиль.

Нарядившись, я первым делом отправилась в библиотеку и сдала справочник по ядам. Какое затмение нашло на мой разум? Как только мысль об убийстве сумела прокрасться в мою голову? Страшно представить, что могло случиться, не засни я вчера так рано. Отец, наверно, просидел голодным весь вечер. Слава Богу, он не надумал меня разбудить. Перед глазами встала картина задыхающегося папы, его большого, ослабленного сигаретами, алкоголем и жирной едой тела, бьющегося в конвульсиях. В груди защемило от жалости. Я закрыла лицо ладонями и потрясла головой, стараясь отогнать ужасающее видение. День прогуляла с одноклассницами, стараясь не вспоминать о яде. К вечеру девочки разошлись по домам. Лилькины родители пригласили меня пойти с ними на спектакль, но деньги, которые я заработала, занимаясь с пятиклашками английским, уже закончились. Поэтому, как и обещала папе, я вернулась домой к семи. Еле протиснувшись в дверь с горой бесполезных подарков, я услышала незнакомый голос:

– Вот это улов!

В дверях зала стоял, щурясь в мою сторону, длинный худощавый мужчина лет тридцати пяти.

– Еще бы, – отозвался отец, – небось, накормила полшколы мороженым.

– Только четверых, – улыбнулась я папе, проигнорировав замечание гостя.

– Юра, знакомься! Это моя дочурка, Алиса.

– Привет, – протянул покрытую розовыми пятнами руку Юра.

– Здравствуйте! – кивнула я и направилась в свою комнату.

Почему-то рядом с этим человеком я снова почувствовала себя пятилетней девочкой, встречающей взрослых гостей в канун Нового года. Как и тогда, сейчас мне захотелось спрятаться и просидеть в спальне весь вечер, пока гости не разойдутся по домам.

– Ну, что я тебе говорил? – заговорщически подмигнул ему отец.

– Алиска, чем будешь потчевать гостя? – кивнув отцу, спросил Юрий.

Не знаю, что поразило меня больше: наглость, или фамильярность, с которой он ко мне обратился. Никто в сознательной жизни не смел называть меня Алиской. Взрослым это не приходило в голову, а оболтусы-одноклассники меня побаивались с тех пор, как лет пять назад, на спаренном уроке английского, мальчик с параллельного выкрикнул это имя через весь класс. Обратно к нему полетел трехкилограммовый учебник. В тот раз ему повезло – он успел пригнуться, но пару швов все равно пришлось наложить.

– Сегодня Восьмое марта, – придя в себя, сказала я. – Это женский праздник, и я вас не приглашала.

– Зато я приглашаю! – развел руками папа и, взяв гостя под локоть, повел в зал. – Оставайся ужинать. Я тебе говорил, Алиса здорово готовит. Не смотри, что у нее длинные ногти. Хозяйству это не помеха. Видал, какая дома чистота?

Услышав несвойственные отцу похвалы, я поняла, для чего он привел в дом этого человека. Лестница из планов, ведущая к крыльцу МГУ, треснула и рассыпалась. До меня вдруг дошел истинный смысл папиного намека, в котором, как выяснилось, не было и слова об олимпиаде. Отец решил выдать меня замуж!

– Папа! – я схватила его за рукав. – Давай сегодня посидим вдвоем, как собирались. Пожалуйста!

– Втроем будет веселее, – повернулся он и мне в лицо ударил запах перегара. – Юрка знает такие анекдоты, живот надорвешь.

– Мне сейчас не до смеха. Мало того, что ты напился в мой праздник, так еще…

– Кто это напился? Ты как с отцом разговариваешь?!

– Так еще привел домой незнакомого мужика! Зачем ты меня перед ним расхваливаешь? Я не новый телевизор, чтобы мной хвастаться!

– Почему это незнакомого? Да я Юрку с детства как облупленного знаю. С его батяней на рыбалку пацаном ходил. С Юркой десять лет на зоне отпахал.

– Мало того, что старый, он еще и вертухай.

– Ты откуда слов таких набралась?! Юрка, друг, – повернулся он к гостю, – поди пока.

– А ужин? – попятился к выходу Юрий, щурясь в мою сторону.

– Да он же слепой!

– В другой день. Разберусь тут, – махнул на меня отец, – и опять тебя позову.

Юрий спиной вперед перешагнул порог и закрыл перед собой дверь. Отец долго провожал его взглядом. Я подумала, что удастся проскочить в комнату, но папа неожиданно вспомнил о моем существовании.

– Я понимаю, ты невеста завидная, цену себе знаешь. Это хорошо. Но так же всех женихов распугать можно!

– Каких женихов?

– Хороших! Зря ты так с Юркой, он во какой мужик, – поднял большой палец отец. – Работящий, меня уважает. За ним бы не пропала!

– Не собираюсь я замуж!

– Зря, пора начинать. У меня на книжке денег хватает, можешь хоть завтра платье выбирать. У Юрки своя квартира, жить будете отдельно.

– Какое платье? Какая квартира?! – я схватилась за голову. – Он же старик!

– Тридцать пять – это разве старость? Не понимаешь, как тебе повезло! Он из хорошей семьи, давно бы женился, если б не эта вертихвостка Тонька. Первая красавица в городе была, не хуже тебя. А теперь где? Мать-одиночка!

– Так он тот самый бобыль? Папа, это же конченый человек! Говорят, он таскался с какой-то алкоголичкой, подцепил от нее заразу. Видел пятна у него на руках?

– А ты больше слушай, что говорят. Про тебя, небось, тоже сплетни ходят.

– У меня хорошая репутация, я поводов для сплетен не даю.

– Я тоже не давал, все равно сплетничали.

– Ты женился на легкомысленной девушке, – попыталась как можно мягче напомнить я. – Это весомый повод.

– Я этого не знал, – отмахнулся он. – Да и знай я тогда, все равно не устоял бы. Как она была хороша на том вечере на зоне! Все наши мужики так и увивались за твоей мамкой, а она выбрала меня.

– Еще бы! Только ты додумался сделать ей предложение.

– Хочешь сказать, я дурак?! Это она от меня ушла, она и дура! Жила бы со мной как человек. Приключений захотела. Нашла на свою жопу. Ничего, мы с тобой не пропадем. Я тебя на ноги поставлю, хочешь ты этого, или нет. Потом сама мне спасибо скажешь.

– Скажу! – закивала я. – Всю жизнь буду тебе благодарна. Только, пожалуйста, отпусти меня на олимпиаду!

– Опять двадцать пять! – всплеснул руками отец. – Я тебя на ноги поставить хочу, а не по миру пустить.

– Ты и поставишь! Я поступлю в МГУ, получу высшее образование.

– Я же не против института! Высшее образование – дело хорошее. Но в Москву-то зачем ехать? У нас что, институтов в городе нет?

– Только не МГУ.

– МГУ, ШМГУ. Пустой звук! Поступишь на заочное. Сможешь учиться и работать. Я сегодня за тебя словечко замолвил. До конца школы будешь работать полдня. Служба – дело такое: чем раньше устроишься, тем раньше выслужишься. Там и пенсия не за горами. А лучше бы выкинула всякую ерунду из головы да замуж вышла. Тогда хоть всю жизнь дома сиди.

– Не собираюсь я дома сидеть. Моя цель – посвятить жизнь достойному делу.

– По-твоему, зона – дело недостойное?!

– Достойное, но не мое. Папа, ты когда-нибудь читал мои статьи? Или хоть раз смотрел видео в интернете? Знаешь, сколько людей следит за моим блогом? Сотни! Разве это не значит, что я нашла свое дело?

– Это значит, что пора завязывать с играми, – он поднял руку и ткнул пальцем мне в лоб. – Выкинь блажь из головы!

– Это не блажь. Олимпиада – мой шанс в жизни. Папа, – я опустилась на колени и заглянула отцу в глаза, – умоляю, отпусти меня в Москву!

– Я тебе в последний раз говорю: у меня в Москве дочек нет.

Он взял со стола пульт и включил телевизор. Я поднялась с колен.

– Нет, и не надо. Хочешь от меня отказаться – пожалуйста. В июне мне исполнится восемнадцать, смогу поехать без твоего разрешения.

– Без разрешения сможешь, а без паспорта – нет, – ухмыльнулся отец.

– Что ты…

Я забежала в спальню, не договорив. Открыла шкаф и просунула руку между пастельным бельем на антресоли. Там, где должна была лежать коралловая папка с документами, ничего не было. Подтащив стул, забралась на него и начала по очереди вытрясать пододеяльники.

– Зря мусоришь, – сказал отец, наблюдая через дверной проем, как я скидываю белье на пол. – Тебе же потом убирать. Паспорта там нет, и свидетельства о рождении тоже. Я их хорошо спрячу, туда, куда ты и с пяти стульев не залезешь. И в паспортный стол с бутылочкой схожу, чтобы новые тебе не выписывали. В ЗАГСе паспорт получишь, когда образумишься и блажь московскую из головы повыкидываешь.

Я слезла со стула. Не надевая дубленки, прямо в домашних тапках вышла на улицу.

– И про Лильку твою я тоже не забыл! – донеслось до меня из распахнутой двери. – Сегодня батьке ее по телефону звонил, он трубку не берет. Завтра сам пойду. Валерка Зуйков дело обещал поднять. Пускай ее родители знают, как дочку на гульки отпускать!

На улице стемнело. Лицо покалывал мелкий снег. Я открыла калитку и пошла по протоптанной дорожке, ничего не различая перед собой. Бежать, вот чего мне хотелось. Бежать подальше от мрачного дома, по самую крышу заполненного безысходностью, от серого переулка, на котором тускнеют даже мечты. Попыталась ускорить шаг, но тело меня подвело. Энергия, которую я черпала из веры в себя, иссякла. Обстоятельства оказались сильнее. Все пропало. Годы усердных занятий, учеба по четырнадцать часов в сутки, конкурсы, олимпиады – все напрасно. Пока одноклассницы бегали на свидания, я корпела над учебниками. Они получили счастливую юность, а мне досталось разочарование. Но разве я была неправа? Отказываюсь в это верить! Я все сделала так, как должна была. Я заслужила свой шанс в жизни. Мне дали его подержать и тут же вырвали из рук. Видимо, отец прав. Выше головы не прыгнешь. Мой потолок – родители. Когда-то я смотрела фильм про «Ласковый май» и верила: если мальчики из детского дома стали суперзвездами, значит, каждый человек сможет добраться до вершины. Но у Шатунова не было родителей, которые держали бы его за ноги, когда он карабкался вверх.

За поворотом к градиенту слез и снежным помехам добавились огни фар дальнего света. Я отшатнулась от просвистевшего впереди автомобиля и пошла обратно. Отец сказал, что спрячет паспорт туда, куда я не дотянусь. Вряд ли он имел в виду чердак. Скорее всего, отдаст документы кому-нибудь на хранение, если уже не отдал. Нет, они в доме, иначе он не сказал бы об этом в будущем времени. Но сколько еще они там пробудут? Раз уж отец решил их перепрятать, он не станет долго ждать. Найти паспорт надо сегодня. Но как? Напоить папу до бесчувствия не получится – он сразу поймет, для чего мне это нужно. Купить снотворное негде – все аптеки закрыты. Дождаться, пока он уснет? У отца чуткий слух. Пожалуй, это единственное, в чем он проявляет чуткость. Стоило повернуть дверную ручку, как отец приглушил звук телевизора. Я сняла мокрые тапки и босяком перешагнула порог.

– Что мы сегодня будем есть? – спросил папа так, будто я никуда не уходила.

– Сейчас переоденусь и приготовлю макароны по-флотски, – ответила я и пошла к себе в комнату.

Как быть с Лилькой? Единственный проступок не должен стоить ей высшего образования. Что бы я ни придумала сегодня, завтра папа проснется и пойдет к ее родителям… Закрыв дверь, я начала стягивать с себя платье. Кружевная сетка зацепилась за сережку. Я с силой дернула за подол, сетка порвалась. Рука потянулась к мочке уха. На кончиках пальцев осталась кровь. Я бросила платье в корзину с грязным бельем. Вытащив сережки, сняла нижнее белье и отправила его вслед за папиным подарком. Хотелось избавиться от всех вещей, которые касались этого проклятого платья. Я открыла ящик, чтобы достать чистые трусики. Вытащила первые попавшиеся и замерла. Под ними оказался сложенный вчетверо тетрадный лист.

Сколько раз я пожалела, что принесла его домой? Достаточно, чтобы яд испарился, исчез, как будто его никогда там и не было. Я развернула бумагу. В центре лежал прямоугольник из утрамбованного белого порошка. Чем не снотворное, усыпляющее раз и навсегда? Вот оно, чудодейственное средство, способное вмиг изменить нашу с Лилькой судьбу. Стоит только присыпать настоящее белым порошком, и можно нарисовать новое будущее. Светлая квартира в Москве вместо обнищалого дома здесь, творческая работа журналиста вместо службы на зоне, великая жизнь вместо прозябания. Всеобщее уважение за подвиги вместо презрения за попытки. Сила вместо слабости.

Я надела домашний костюм, свернула листок и положила его в карман. На кухне горел свет. Отец, не дождавшись ужина, рылся в холодильнике. Увидев, что я наливаю воду в кастрюлю, папа захлопнул дверцу и ни с чем вышел из кухни. Я поставила кастрюлю с водой на плиту и долго наблюдала, как всплывают крошечные пузырьки. Потом закрыла крышку, чтобы вода быстрее закипела, и отошла к окну. Под фонарем, как стая светлячков, кружили снежинки. На секунду мне показалось, что на улице лето, а с сегодняшней ночи прошло полгода. Лилька поступила в медучилище, а я, как и большинство моих одноклассников, устроилась на работу. Потом светлячки снова превратились в снежинки, и наступила следующая зима. За ней пришло очередное, бессчетное лето, а я все еще была здесь, в этом году, снова и снова возвращаясь к главному в жизни выбору.

Сзади раздался скрежет. Крышка подпрыгнула на кастрюле, брызжущей кипятком. Я высыпала макароны и принялась помешивать, представляя, что это мое главное занятие с сегодняшнего дня. Больше не надо учиться, читать книги по психологии, писать статьи, тренировать речь и записывать уроки для блога. Теперь у меня масса свободного времени и только одна обязанность – стоять у плиты. Чем бы заняться сегодня вечером? Может, посмотреть с папой «Ты не поверишь!» и узнать, сколько на самом деле пластических операций сделал Басков? В горле запершило, на глаза навернулись слезы. Я выронила ложку и спрятала лицо в ладони. Это нечестно! Жизнь несправедлива. Хотя нет, жизнь наградила меня победой на олимпиаде, дала шанс, а отец его отобрал. Жизнь подарила мне внешность, ум и талант оратора – все, что нужно журналисту. Я не имею права отказываться от такого подарка. Я не смогу без этого жить.

Не дожидаясь, пока доварятся макароны, я сняла кастрюлю с плиты и слила воду. Вытряхнула содержимое консервной банки и принялась перемешивать. Горячие макаронины то и дело вылетали из кастрюли, попадая мне на руки. Я не боялась обжечься. Я вообще ничего не боялась, а только гребла ложкой, как веслом. Лилька сама лишила себя будущего, когда сошлась с дурной компанией, но именно я потянула ее в МГУ. Из-за меня она станет не просто обычной медсестрой в городской больнице, а всеобщим посмешищем, неудачницей, которая невесть что о себе возомнила, а на деле оказалась такой же, как все.

Сердце колотилось, комната подрагивала перед глазами. Я схватила кастрюлю за раскаленные ручки и наклонила, чтобы выложить содержимое в две тарелки. Обернувшись к двери, сквозь слезы не разглядела, есть ли кто-то поблизости. Боясь передумать, я не медлила. Вытащив из кармана сверток, высыпала порошок в одну из тарелок, весь, без остатка. Отошла за вилками, а когда вернулась, не поверила своим глазам: яд растворился, от порошка не осталось даже следа. Я всунула по вилке в каждую тарелку и тщательно размешала макароны. Взяла еду. Как обычно, понесла в зал. Наклонившись к столику возле телевизора, замерла. В спешке я положила одинаковые порции и теперь не была уверена, в какой из тарелок яд. Кажется, в той, что справа. А вдруг перепутала, и отрава в тарелке слева? Еще не поздно передумать, сказать папе, что макароны не доварены, или тушенка протухла. Нет. Будь что будет. Или он, или я. Передав отцу тарелку из правой руки, я села рядом и поднесла вилку с нанизанной макарониной ко рту.

– А где кетчуп? – заглянул в тарелку папа.

Я всунула вилку обратно в макароны и, поставив тарелку на стол, пошла на кухню.

– Майонез тоже захвати! – крикнул вдогонку он.

Что бы я ни приготовила, папа всегда поливает это майонезом и кетчупом. По крайней мере, не надо беспокоиться, что он почувствует вкус яда, если конечно порошок попал в его тарелку. Когда я вернулась в зал с двумя бутылками, обе тарелки стояли рядом, в середине стола. Я протянула отцу кетчуп и майонез, чтобы занять его руки и первой выбрать тарелку, вилка в которой торчала в центре, а не лежала с краю. Он принялся заливать макароны кетчупом, стуча по дну бутылки. Я уставилась невидящим взглядом в телевизор. Набила рот. Не жуя, проглотила полпорции макарон. Почувствовала, что меня вот-вот вырвет. Запах тушенки вызывал тошноту, поэтому мне пришлось поставить тарелку на стол и отодвинуть подальше. Отец закинул остатки из своей тарелки в рот. Выжидающе на меня посмотрел.

– Ты будешь доедать? – спросил он, проглотив.

Я покачала головой и отвернулась к телевизору. Яда хватило бы на десятерых, значит, кто-то из нас, а может быть и мы оба, сегодня умрет. Снова покосилась на отца. Он закинул последние макаронины в бутылку с кетчупом и, покрутив, высыпал их в рот. Пару раз подвигав челюстью, отец проглотил макароны. Я проследила за ним, не дыша. Побоялась выдохнуть, даже когда еда закончилась. Отец вытер рот тыльной стороной ладони и уставился в телевизор. Я продолжала на него глядеть, как будто с последней макарониной прозвучал сигнал, по которому отец должен был упасть замертво, но ничего не произошло. Папа заметил мой взгляд и спросил:

– Ты не собираешься идти учить уроки?

– Нет, – я отвернулась и снова уставилась в экран. – Буду смотреть телевизор.

– Ну и правильно. Хватит забивать башку ерундой.

Не фокусируясь на картинке, я искоса наблюдала за отцом. То ли от мельтешения по телевизору, то ли от яда, у меня закружилась голова. Под левым ребром закололо, макароны подступили к горлу, в ушах поднялся гул. Я потянулась за пультом, чтобы сделать тише, но большой палец дрогнул и соскользнул с кнопки. Отец облокотился на спинку дивана и, позевывая, смотрел телевизор. В справочнике я прочитала, что яд может не подействовать, если человек плотно поел. Отец, конечно, набил живот, но ни один ужин не способен нейтрализовать действие такого количества порошка. Может, реактивы в кабинете химии просрочены? Тогда почему мне так плохо, что я, кажется, вот-вот свалюсь без сознания? Скорее всего, это нервы. Или яд подействовал быстрее на тело меньшего веса. Лилька наверняка смогла бы мне все объяснить, но ее об этом спрашивать нельзя.

– Сделай-ка чаю, – не отрываясь от телевизора, сказал отец.

Вернувшись из кухни, я заметила, что он уже не сидел, а полулежал на диване. Папа залпом выпил литровую кружку еле теплого чая и отрыгнул. Я присела на кресло рядом с диваном, а он улегся, вытянув ноги. Около двадцати минут мы молча смотрели телевизор, пока отец не повернулся в мою сторону:

– Ты проверила срок годности тушенки?

– Да, а что?

– На крышке, или на этикетке?

– На крышке. Почему ты спрашиваешь?

– Живот болит. Видно язва опять дает о себе знать.

Головокружение и тошнота прошли, как будто они были частью сна, от которого я пробудилась. Руки перестали дрожать, в голове прояснилось. Действие яда должно походить на сердечный приступ. Боль в животе – плохой признак. По нему можно заподозрить отравление.

– Это все водка, – как будто со стороны услышала я свой на удивление спокойный голос. – Врач предупреждал, что тебе нельзя алкоголь.

– Ерунда, – отмахнулся папа, – поболит и перестанет.

Несмотря на оптимизм, он застонал и повернулся на бок. На его лбу выступила испарина. Мне стало жалко этого старого и слабого человека. Именно таким он сейчас выглядел. Не осталось следа от его черствости и несгибаемости. Судя по выражению лица, в эту минуту он был готов согласиться на что угодно, лишь бы избавиться от боли. Я поймала себя на мысли, что это только начало. По спине побежали мурашки. Теперь на диване лежал не тиран, который пытался выдать меня замуж и наотрез отказывался отпустить в Москву, а мой настоящий отец – жалкий и безвольный человек, не справляющийся даже с приступами лени, не говоря уже о боли.

– У нас в аптечке есть что-нибудь от живота?

– Там только мамины лекарства. Они давно просрочены.

– Может, хоть активированный уголь найдется? Сходи, поищи.

Я вышла из комнаты и постояла пару минут за дверью, прислушиваясь к папиным стонам. По ним было сложно определить, как сильно подействовал яд. Отец всегда кричал даже от малейшей зубной боли. Посчитав до десяти, я вернулась в зал.

– Ничего. Нет даже активированного угля.

– Послушай, – сказал он, облизывая пересохшие губы, – набери ноль три. Что-то мне совсем худо.

Вот это действительно плохой признак. Если отец чего-то и боится сильнее боли, то врачей.

– Давай я сделаю тебе еще чаю, – попыталась уговорить я, – а лучше попей воды, она разбавит водку.

– Хватит нести ахинею! – выкрикнул он. – Мне нужна не вода, а таблетки. Звони в скорую, кому говорю!

Папа подхватил с пола тапок и швырнул в мою сторону. Тот не пролетел даже половину расстояния. Я подошла к телефону. Взяв аппарат в руки, подняла трубку и одновременно зажала рычаг.

– Здравствуйте, – сказала я тишине, дважды прокрутив телефонный диск. – Нам нужна помощь. У моего папы болит живот. У него язва, а сегодня днем он выпивал с друзьями…

– Замолчи! Не их собачье дело, как я провожу досуг. Пусть приедут и дадут мне какую-нибудь таблетку.

– Врач спрашивает, чем мог быть вызван приступ, – сказала я отцу и снова обратилась к тишине в трубке. – Да, доктор запретил ему употреблять спиртное.

– Черт подери этих врачей! Скажи, я помираю, пусть едут быстрей!

Отец взвыл от боли. Я продиктовала в трубку адрес и попросила вымышленных медиков поторопиться. Папа свернулся калачиком на диване. Его тело подпрыгивало в лихорадке. Пусть не так, как я ожидала, но яд все-таки подействовал. Вместо того чтобы в считаные минуты потерять сознание от нехватки кислорода и умереть, папа корчился и стонал от боли. Что делать дальше? Наблюдать за его агонией? Такой тяжелой смерти не пожелаешь даже врагу, не говоря уже о родном отце. Если бы я знала, какие мучения ему предстоит вынести по моей вине… Отступать слишком поздно. Даже если я вызову скорую и расскажу про яд, врачи ничем не смогут помочь. Чтобы хоть немного облегчить папины страдания, я пошла на кухню за стаканом воды. На полпути меня остановил стук в дверь. Замерев на месте, я прислушалась к звукам снаружи. Кто-то нетерпеливо топтался на крыльце. Стук повторился. Я попятилась в зал, когда в окне показался знакомый силуэт. Соседка прижалась щекой к стеклу и заглянула в комнату.

– Алиса, я тебя вижу! – постучала костяшками пальцев по стеклу она. – Открывай дверь, красавица, я принесла гостинец!

Соседка чокнулась с окном бутылкой вина. Проигнорировать ее было бы слишком подозрительно. Мне пришлось открыть дверь. Несмотря на солидный возраст и лишний вес, она с легкостью перепрыгнула через порог и, стряхивая снег с белокурых кудряшек, протянула мне бутылку.

– На-ка! – вытащила из-за пазухи шоколадку. – И пальтишко повесь.

Сбросив пальто, соседка осталась в тонком сарафане, лямки которого врезались в шею, а резинка разделила грудь надвое по горизонтали. Причмокнула губами, чтобы подправить помаду и спросила:

– Батя где? К нему сегодня друг приходил, я в окно видела. Небось, пьяненький спит?

В ответ из комнаты донесся стон. Она всплеснула руками и побежала на звук.

– Гена! – ее всегда улыбчивое лицо приняло озабоченное выражение. – Что с тобой случилось?

– Живот, – прохрипел отец.

– Болит животик, – закудахтала над ним соседка. – Ничего, сейчас найдем лекарство, и боль отступит. Алиса, где у вас таблетки?

– Я уже искала. Ничего нет.

– Сбегаю домой, принесу что-нибудь от несварения.

– Это не поможет, папе плохо с сердцем, – проговорила я тихо, чтобы не услышал отец. – У него закололо в груди, и онемели кончики пальцев.

– Странно, а держится за живот. Вот мужики!

Папа снова застонал и прикрыл глаза. На неестественно бледном лице проступили капельки пота. Соседка попятилась к двери и прошептала мне на ухо:

– Может, вызвать скорую?

– Не надо, – я оперлась о стену, чтобы удержаться на трясущихся ногах. – Отец разозлится.

– Да, конечно, – закивала она, переоценивая папину храбрость. – Ты смотри, как его колбасит.

Он поднял голову и, широко раскрыв рот, высунул язык. Оттуда, как из гейзера, наружу полилась рвота.

– Тетя Галя, – с трудом сглотнула я, – может, зайдете завтра?

– Что ты, разве можно оставлять его в таком состоянии!

Отец снова застонал и, опустив голову, уставился мутными расширенными зрачками в стену.

– Нет, пусть злится, сколько хочет, а я вызову скорую. Боже ты мой! – взвизгнула она, увидев, как на папиных губах проступила пена.

С трудом попадая ногтями в отверстия, соседка дважды крутанула телефонный диск. Назвав сначала номер своего дома, она тут же исправилась и попросила скорую приехать как можно быстрее. У меня потемнело перед глазами, в ушах застучал метроном.

– Ну вот, – сказала она, положив трубку. – Остается только ждать. Что-то он больше не кричит.

В ответ раздался хрип. Тетя Галя подошла к дивану, присела на корточки возле отца. Я опустилась в кресло и, закрыв лицо руками, принялась молиться о том, чтобы врачи скорой не застали папу в сознании.

– Правильно, Алисочка! Давай вместе. Отче наш… – затянула она.

В этот момент я ощутила весь ужас происходящего. Сидя друг напротив друга, мы вместе молились о противоположном: тетя Галя просила Бога о спасении, а я – о скорейшей смерти. Моя мольба оказалась действеннее: закатив глаза, папа высунул язык и захрипел. Его тело сотрясла судорога. К зловонию рвоты примешался запах кала. Не закрывая рта, он схватился обеими руками за горло и обмяк.

– Ой, мамочки! – вскрикнула соседка и отскочила от дивана. – Он не дышит! Ты смотри!

Одной рукой она зажала себе рот, а второй указала на безжизненное тело отца. Я закрыла глаза и опустила голову на спинку кресла. Нельзя думать о том, что сейчас произошло. Нужно держать мысли на расстоянии. Впереди еще много испытаний. Я должна все выдержать, ради папы. Иначе получится, что он зря… Нет, все-таки хорошо, что пришла тетя Галя. Мне не придется разговаривать с врачами. Кажется, я вообще больше не смогу говорить.

Все, что я помню о ночи, когда папа умер – это шум. Сирена скорой помощи, голоса, топот, скрип входной двери. Не знаю, открывала ли я глаза, отвечала ли на вопросы. Кто-то постоянно трогал меня за плечо, что-то шептал на ухо. Я то ли кивала, то ли просто покачивалась взад вперед. Утром наступила тишина. Когда я, наконец, открыла глаза, в комнате было светло. Я машинально поднялась и огляделась. Кресло сохранило отпечаток моего тела. Казалось, оно единственное стояло на своем месте. Мебель как будто гуляла ночью по комнате, а к утру остановилась там, где ее сморил сон. Крупинки грязи покалывали босые ступни. Легкое ощущение боли помогло мне снова почувствовать себя живой.

На диване лежал аккуратно расправленный плед. Почему-то я точно знала, что отца увезли в морг. Его тела больше не было в доме. От этой мысли мне стало спокойнее. Я оглядела комнату в поисках стола. Он оказался возле окна. На столе было пусто. Наверно, соседка рассказала, что у папы болел живот, и посуду забрали на экспертизу. Если так, все пропало. Я вышла из комнаты и, распахнув дверь на кухню, вздохнула с облегчением. Грязная посуда стояла в раковине. Недолго думая, я схватила первое попавшееся полотенце и завернула в него обе тарелки. Достав из ящика с инструментами молоток, размахнулась и ударила по свертку. Раздался звон бьющейся посуды. Я продолжала стучать по полотенцу до тех пор, пока звон не перешел в шуршание. Вилки бросила обратно в раковину и вылила на них полбутылки Фейри. В то время как они отмокали, принялась натирать губкой литровую чашку, из которой отец запивал ужин. Впервые заметила несмываемую темную окантовку и тут же представила, как яд с губ отца проникает в микроскопические трещины по краям. Чашка отправилась вслед за тарелками. Я снова взялась за молоток и орудовала им, пока не убедилась, что завернутый в полотенце мусор больше не похож на посуду.

Накинув дубленку на плечи и натянув сапоги, я добежала до соседнего двора. Вытряхнула в мусорный бак возле пятиэтажки содержимое полотенца и, свернув его грязной стороной внутрь, отнесла обратно в дом. Выбрасывать мусор в полотенце из набора кухонного текстиля с видами Великого Новгорода, который мама прислала мне в подарок на Новый год, было слишком опасно. Я засунула его в полку с грязным бельем в своей комнате. Вряд ли кто-то стал бы искать там улики. Последнее слово застряло у меня в голове. Под ложечкой засосало так, будто я, во что бы то ни стало, должна была что-то сделать, но забыла об этом. Я машинально похлопала себя по бокам, под правой ладонью что-то зашуршало. Вытащив из кармана лист бумаги, на котором наверняка еще оставался невидимый глазу порошок, я побежала в ванную. Выхватила из-под газовой колонки коробок спичек и подожгла край листка. Бумага горела настолько медленно, что я не побоялась бы сбрызнуть ее бензином, будь у меня под рукой горючее. Я держала ее над унитазом, пока огонь не обжег пальцы. Тогда выронила уголок листка и нажала на слив. Вода закружилась в унитазе, засасывая пепел. Бачок опустел, а крошечный бумажный треугольник все еще продолжал плавать на поверхности. Я загнала его ершиком на дно и, дождавшись, пока вода снова заполнит бачок, смыла. На этот раз от листка не осталось и следа. Мне и этого показалось мало. Я вылила в унитаз все чистящее из бутылки с длинным носом и принялась орудовать ершиком. Не знаю, сколько времени продолжалась бы уборка, если бы сзади не раздался голос:

– Алиса, ты что делаешь?

На пороге ванной стояла соседка, тетя Галя. Глядя на меня, она сложила на груди руки и покачала головой.

– Бедный ребенок. Вырвало тебя, да? Давай, подымайся, – подхватила меня под руки она. – Оставь ты унитаз, потом почистишь. Бросай ершик, айда собираться. Надо Генкину одежду в морг отвезти. У него выходной костюм-то был?

Я кивнула и, оглянувшись на унитаз, пошла в комнату отца.

– Тяжело тебе без папки придется, – подгоняя меня, приговаривала соседка. – Ну ничего, люди помогут. Зона денег на похороны даст, сослуживцы венок справят, я кого надо обзвоню. Поминки шикарные не закатывай. Придут все свои, посидим, как Генка любил. Сама знаешь, что я тебе объясняю. В морге когда-нибудь была?

Я покачала головой.

– Ничего, найдешь дорогу. Город маленький, не заблудишься. Ну все, я пошла.

– Куда?

– Как куда? На работу. Мертвым все равно, а живым кушать надо. Ты девка самостоятельная, справишься.

Тетя Галя оказалась права. Я справилась. Нашарила внутренний выключатель, отвечающий за эмоции, но вместо того чтобы просто опустить рубильник, выдернула подведенные к нему провода. Удержалась от звонка матери, сходила к начальнику зоны и, не потратив ни рубля из отцовских сбережений, организовала похороны. Соседка притащила ковер, чтобы «не краснеть перед людьми», а когда я призналась, что в доме нет ни одной целой тарелки, принесла еще и кухонный сервиз.

Под предлогом генеральной уборки, я перерыла весь дом в поисках документов. Коралловая папка так и не нашлась. Видно, отец все-таки успел вынести ее из дома. После его смерти мне бы никто не помешал написать заявление в паспортный стол, но до очного тура олимпиады было слишком мало времени. К тому же, этим я могла привлечь к себе лишнее внимание. Оставалось действовать по нашему с Лилькой плану и готовиться к летним экзаменам.

Хоть лучшая подруга и старалась помочь, от ее присутствия становилось только хуже. За что бы она ни бралась, все приходилось переделывать. Но ее настороженный взгляд волновал меня больше потраченных впустую денег и времени. Я не могла понять, что творится в Лилькиной голове: то ли она поражается моей организованности, то ли что-то подозревает. Я надеялась, что мне это только кажется, но окончательно уверилась в своих опасениях, когда Лилька поинтересовалась, не знаю ли я, зачем папа звонил им домой перед смертью. Естественно, я не знала.

Среди тех, кого позвала тетя Галя, и кто пришел без приглашения, оказался старый друг отца, коротконогий пузан в жилетке грязного цвета и с залысиной на затылке, Валерий Петрович Зуйков. Тот самый дядя Валера. Следователь, которого папа обещал натравить на Лилькиных родителей. Он все время кривился и был чем-то недоволен.

– Ну что за чашки такие, – в очередной раз пробурчал Зуйков, – я с игрушечной посуды пить не привык.

– Сейчас подолью вам чаю, – вскочила со стула и потянулась к чайнику я.

– Во Валерка, как барину тебе подливают, – усмехнулась тетя Галя. – Дочка твоя тоже так за папкой ходит?

– Дочка-бочка… – пробормотал Зуйков, чем вызвал у сидящих за столом приступ хохота.

– Как, призналась она, кто папаша?

– Признается, держи карман шире… Раньше, бывало, по жопе ремнем отхожу, все как на духу выложит. А теперь не положено, пузатая.

– Какое там пузо, – отмахнулась бабуля из дома в конце улицы, – Видела я твою Катьку на масленицу. Плоская совсем! Стоит, с мальцами гогочет. А они так и вьются вокруг красоты неземной, так и вьются! Может, и не беременная она?

– Красота, – скривился Зуйков, – безмозговая. Пятый месяц уже брюхатая. Нет бы раньше мамке признаться, в больницу б отвели, к врачу знакомому. Раз и готово! А теперь поздно уже. Пусть только попробует мне девку родить, выгоню из дома к чертовой бабке, тещичке моей ненаглядной!

– Тебе не угодишь, – снова залилась смехом тетя Галя.

– Не хватало еще, чтоб ее приблуда лет через пятнадцать в подоле принесла. Мужика пусть рожает, внука! – поднял он чашку и разом проглотил весь чай.

– Не умеем мы по заказу рожать, Валерка, – покачала головой тетя Галя.

Я снова потянулась к нему с чайником.

– Налей-ка мне, лучше, в отцовскую кружку, – оттолкнул мою руку Зуйков, обдав гнилостным запахом изо рта. – В ту, что я ему на Двадцать третье подарил, литровую.

– Она разбилась, – еле слышно проговорила я.

– Чего? – наморщил нос он. – Неси ее сюда, я склею. Будет как новая.

– Не могу, я ее выкинула.

– Как выкинула? Это ж память об отце! Во дает!

– Сейчас память, – нашлась я, – а неделю назад, когда папа ее уронил, была всего лишь разбитой кружкой.

Довольная своим ответом, я оглянулась на остальных гостей. Улыбка, заигравшая на моем лице, сникла, стоило мне встретиться взглядом с лучшей подругой.

– Алиса, помнишь, за день до смерти твоего папы я оставалось у вас ужинать? В тот раз дядя Гена пил из огромной кружки, с богатырем на всю высоту.

– Мой подарок! – хлопнул себя по груди Зуйков. – Силушки желал Генке богатырской, а оно вон как вышло…

– Лиль, ты перепутала. Это было давно.

– Я хорошо помню! Мы как раз записывали видеопоздравление к Восьмому марта.

– Правильно, только кружка тогда уже разбилась. Ты видела ее на прошлой неделе, когда мы снимали урок про ароматическое мыло.

Лилька промолчала, но взгляд не отвела.

– Да, сказали бы мне неделю назад, что Генка помрет, – покачала головой тетя Галя, – ни за что бы не поверила.

– Я и сейчас не верю! – стукнул кулаком по столу следователь.

– Валерка, ты с ума, что ли, сошел? – подпрыгнула на стуле бабуля-соседка. – Ты ж сам его в гробу нес и в лоб целовал.

– Кто я, по-вашему, дурак? Ясное дело, нет больше Генки. Не верю я, что здоровый мужик, мой ровесник, помер от сердечного приступа. Такое только с артистами бывает, и то не по-настоящему. Обпился, обкололся, застрелился. На все одна отговорка – сердце остановилось. Так и тут.

– Звязда наш Генка! – прыснула со смеху тетя Галя. – Брось, ни кололся он. Водочку попивал, и то, только по праздникам. Про застрелился и говорить нечего. Своими глазами видела, как он на диване корчился. Стонал, за живот держался.

– Чего б ему за живот держаться, если сердце прихватило? – отодвинув от себя тарелку, Зуйков вытащил из кармана жилетки блокнот на кольцах. – Ты про это врачу со скорой рассказала?

– Как-то не подумала, – нахмурилась она.

– Зря, – следователь достал из соседнего кармана автоматическую ручку и, шлепнув по колпачку коротким толстым пальцем, что-то начирикал в блокноте. – Вот никто проверять и не стал. Экспертизу бы провести…

– Ты чего, Генку выкопать хочешь? – подбоченилась бабуля.

– Не кудахчите, никто вашего Генку трогать не будет. Все, что надо, у него в морге уже взяли. Теперь бы в Москву отправить, на компьютере проверить.

– Вот и отправь, что б ни думалось.

– Отправь! Легко сказать. Эта экспертиза денег стоит, да еще каких. Кто ж мне на нее разрешение даст?

– Тогда и говорить не о чем, – заулыбалась она и предложила: – давайте лучше покойничка помянем, чтоб земелька ему пухом была.

Гости потянулись за рюмками. В доме стало настолько тихо, что поворот ключа в замке показался мне грохотом рушащейся крыши. Сердце, весь день колотившееся как сумасшедшее, вдруг замерло. Я затаила дыхание и прислушалась к шагам в прихожей. Единственное, что могло окончательно ухудшить мое положение, все-таки случилось. Тетя Галя, заметив, как я съезжаю со стула, принялась хлопать меня по щекам. Лилька подбежала со стаканом. Соседка предложила набрать воды в рот и окатить меня, но я взглядом выпросила у Лильки стакан. Меня колотило, руки дрожали так сильно, что вода выплескивалась на пол, не попадая в рот. В очередной раз, поднося стакан к губам, я заметила пристальный взгляд следователя Зуйкова. Не хватало еще, чтобы он связал мой приступ с разговором про экспертизу. Его болтовня меня нисколько не тронула. Выявить яд в нашем городе невозможно, а экспертиза в Москве стоит так дорого, что о ней он может даже не мечтать. Только реальная угроза застрять в этом кошмаре могла довести меня до полуобморочного состояния. Я окончательно погрузилась в темноту, когда с дорожной сумкой на плече и мужиком под руку на пороге комнаты появилась мама.

– Алиса, держись, – склонилась надо мной она, когда я открыла глаза. – Мы должны быть сильными.

Сильной? Ты? Я еле удержалась, чтобы не рассмеяться ей в лицо, но вместо этого кивнула и покосилась на вошедшего с ней мужчину.

– Это Саша, твой отчим.

– Можно просто Санчо, – протянул руку он.

В нос ударил запах недешевого, но настолько концентрированного одеколона, что меня передернуло. Я в очередной раз собралась с силами и подала ему руку. Он повернул ее ладонью вниз и поцеловал, бросив на меня взгляд из-под накрашенных черной тушью ресниц. Этого я уже не вынесла и, отдернув руку, вжалась в спинку кресла.

– До чего же ты хороша, – проигнорировал мою реакцию Санчо. – Вся в мать! Валюшка, твоя копия.

– Оставь ребенка в покое, – потянула его к другому концу стола мама. – Поминки – не лучший момент для знакомства.

Гости начали пересаживаться, освобождая за столом место для матери и ее любовника. Тетя Галя пошла на кухню за чистой посудой. Рядом со мной осталась только Лилька.

– Помоги мне встать, – я взяла подругу за локоть. – Надо умыться.

В ванной я попросила Лильку выйти и уже собиралась закрыть дверь, как на пороге появился следователь Зуйков. Он перешагнул порог одной ногой и замер. Задрав голову, наморщил нос и уставился на меня.

– Скажи-ка, чем ты папку накормила?

– Что?!

– Какую еду ты готовила в день его смерти на завтрак, обед и ужин?

– На завтрак омлет, на ужин макароны по-флотски. Обед я не готовила. Мы с одноклассницами отмечали Восьмое марта в кафе.

– А батя что ел?

– Не знаю, – пожала я плечами и, не удержавшись, спросила: – а почему вас это интересует?

– Дело надо заводить, девонька. Убили твоего папашу.

– С чего вы взяли? У отца давно побаливало сердце, неудивительно…

– С каких это пор?

– С тех, как ушла мама, – соврала я.

На самом деле уход матери больше затронул желудок отца, чем его сердце. Первые полгода, пока я училась готовить, нам во всех смыслах приходилось не сладко.

– Так что ж он, и к врачу ходил?

– Нет, – отмахнулась я, – вы же его знаете. Старался не замечать, а как кольнет посильнее – выпивал таблетки и все проходило.

– Покажи.

– Что показать?

– Таблетки эти, – подтолкнул меня в спину Зуйков. – Показывай!

Я наклонилась к ящику под раковиной и мысленно обратилась к вселенной с просьбой: хоть бы мамины старые пилюли оказались на месте. Так и было. У отца руки не дошли выкинуть просроченные лекарства, впрочем, как и все остальные напоминания о мамином существовании. Он по ней не скучал, просто не собирался избавляться от хороших вещей из-за развода.

– Вот, – протянула я руку, чтобы вытащить пачку перевязанных резинкой бумажных упаковок.

– Не трогай, я сам! – похлопал себя по ребрам Зуйков. Перерыв с десяток карманов жилетки, он выудил целлофановый пакет и натянул его на руку. – Хм… Поглядим. Так они же просрочены!

– Знаю, – как можно беззаботнее пожала плечами я. – И папа знал, но ему было все равно. Он говорил, что портятся только натуральные продукты, а химия есть химия. Глотал эту гадость горстями и даже не думал покупать новые лекарства.

Зуйков натянул пакет на пачку с таблетками и вышел из ванной. Закрыв за ним дверь, я наконец-то смогла выдохнуть. Присела на крышку унитаза и обхватила голову руками. Что теперь будет? Папа в жизни не прикасался к таблеткам. Если нужно было что-то найти в ящике с лекарствами, он всегда звал меня. Что сделает Зуйков, когда не найдет на упаковках папиных отпечатков? Или он и не собирается их искать? Тогда зачем ему таблетки? И для чего матери понадобилось приезжать на похороны, да еще с вещами и любовником в придачу? Столько вопросов без единого ответа! Голова отказывалась думать, опускаясь все ниже и ниже, как будто вместо мозга в черепной коробке образовалось свинцовое ядро. Тело само собой сложилось пополам. Я уткнулась носом в колени и просидела так до тех пор, пока из-за стены не донеслись голоса.

Гости собрались в прихожей. Мне пришлось подняться, чтобы их проводить. Выйдя из ванной, я ухватилась за стену: пожимая руки и обнимаясь на прощание, как хозяйка дома, гостей провожала мама. Я наблюдала и ждала, когда же кто-нибудь из друзей отца поставит ее на место. Ничего подобного. Так же, как и при его жизни, после смерти они делали вид, будто ничего особенного она не натворила.

Покачиваясь из стороны в сторону, я поплелась на кухню. Сфокусировалась на раковине, по кран заставленной грязной посудой, когда кто-то положил руку мне на плечо. Вздрогнув, я оглянулась и увидела Санчо, прятавшегося за углом.

– Лиса Алиса, – улыбнулся он, – а не подскажешь ли, где в вашем сказочном лесу можно отдохнуть душой и телом?

– На поле дураков, – вырвалось у меня.

– А поконкретнее? – продолжал улыбаться мамин любовник.

– По дороге направо, за пятиэтажным зданием, – махнула я в сторону ближайшей пивнушки.

– Мерси!

Санчо поклонился и, натянув на голову черную лакированную кепку, боком выскользнул из кухни. Обтянутые бархатными штанами по-женски округлые ягодицы, выпирающий живот, крашеные в черный цвет волосы и, кажется, вытатуированная подводка вокруг глаз – ну и вкус у мамочки! Хотя, какая мне разница. Главное не затевать конфликт, раз он настроен дружелюбно. Может, с его помощью удастся вернуть ее туда, откуда она явилась.

– Ты уже начала мыть? Погоди, – раздался сзади голос матери, – я принесу остальную посуду.

– А я-то, наивная, подумала, что ты хочешь постоять у раковины.

– Алиса, – остановилась она на пороге, – давай забудем обиды.

– Ты для этого приехала? Тогда забыли, можешь возвращаться домой.

– Я хочу, чтобы мы по-настоящему простили друг друга.

За что она собирается меня прощать?! Я не успела задать вопрос до того, как мать лишила меня дара речи заявлением:

– Тем более мне не нужно ни куда возвращаться, это и мой дом тоже. Я, между прочим, здесь прописана.

Так вот в чем дело, ей нужен дом. Ничего, я все равно не знала, что делать с полуразвалившейся хибарой. Продать ее в таком состоянии не получится, а заниматься ремонтом некогда – впереди ЕГЭ и вступительные испытания в МГУ. Пусть забирает.

– Знаешь, о чем я подумала? – щебетала мама, принося из комнаты по одной тарелке за раз. – Как здорово было бы привести дом в порядок и зажить здесь втроем, одной семьей.

– Лучше не придумаешь. Только ремонт стоит денег. Твой Санчо хорошо зарабатывает?

– Соседи говорили, папа отложил на ремонт пособие в двадцать окладов.

– Вообще-то, он оставил эти деньги мне.

– Конечно тебе. Думаю, нам необязательно дожидаться твоего совершеннолетия. Я как твой законный представитель могла бы получить свидетельство о праве наследства и снять деньги со счета сейчас.

Законный представитель, свидетельство о праве наследства… Мама явно подготовилась к возвращению, скорее всего даже проконсультировалась у юриста.

– В июне мне будет восемнадцать, тогда и снимем, – заверила я мать и, чтобы ее успокоить, добавила: – Зачем возиться с лишними бумажками и переплачивать адвокатам, когда ждать осталось всего три месяца?

– Твоя правда, лучше подождем. Летом и ремонт делать приятнее.

– А как на счет моей учебы?

– Учеба? Ах, вот ты о чем беспокоишься, – улыбнулась мама. – Алиса, ты же настоящий вундеркинд, поступишь на бюджет!

А в Москву пойду пешком, как Ломоносов, хотела сказать я, но передумала, когда мама добавила:

– И вообще, до сентября еще времени много. Вот окончишь школу, с подружками начнешь гулять, с парнями знакомиться, влюбишься… Почувствуешь, что такое быть желанной! Какая там учеба?

Я непроизвольно подняла глаза к потолку.

– Ну а если карьеру решишь строить, любовный опыт все равно лишним не будет. Начальники, по большей части, мужчины. Когда есть, что предложить им взамен, гораздо легче получить поддержку.

Довольная собой, мать поставила последнюю тарелку рядом с раковиной и упорхнула в папину спальню. Я же осталась наедине с грудой посуды и ворохом мыслей. Даже если сейчас мне удастся ее перехитрить, ничто не помешает матери заявить права на сбережения бывшего мужа через три месяца. С помощью хорошего адвоката это вполне реально провернуть. У матери куча знакомых мужчин самых разных профессий, по завоеванию поддержки у нее большой опыт. У меня же нет ни связей, ни денег. Хорошо хоть удалось выиграть три месяца. Мама права, за это время многое может измениться.

В первую очередь поменяться предстояло мне самой. Я давно поняла, что врожденные способности и академические знания не гарантируют успех в жизни. Чтобы стать лучшей, нужно не только трудиться, но и использовать чит-коды. Впервые на эту мысль меня натолкнула книга Малкольма Гладуэлла «Гении и аутсайдеры». Там говорилось, что талант складывается из способностей, благоприятных возможностей и случайно полученных преимуществ. Автор изучил истории успеха людей самых разных профессий, от музыкантов до программистов, и нашел закономерность. Для достижения мастерства мирового уровня требуется десять тысяч часов практики. Чтобы практиковаться такое количество времени и обойти конкурентов, нужны благоприятные обстоятельства, а для их создания – случайные преимущества. Дожидаться, пока повезет, я не собиралась, поэтому продумала стратегию.

Мама дала мне дельный совет. Главным и, пожалуй, единственным моим козырем была женская привлекательность. Я решила ее усилить и научиться управлять своей сексуальностью. Насмотревшись вместе с Лилькой уроков макияжа на ютубе, скупила половину кисточек в канцелярском отделе универмага. Настоящие американские и японские инструменты были не по карману даже Лильке, которая тоже подсела на англоязычных блогерш с их видео в духе «собирайся со мной». В искусстве мейкапа мы поняли главное: все, что хочешь уменьшить – затемни, увеличить – осветли. Так, вместо розового карандаша, я обводила верхнюю губу белым. Крылья носа слегка припудривала коричневыми тенями. От подобных манипуляций черты лица становились особенно точеными, почти идеальными. Моей внешности профессиональный макияж только придавал лоска. Лильку же он полностью преображал: вытягивал ее по-детски округлое личико, выделял скулы, утончал расширяющийся на кончике нос. Но, в конце концов, подруга объявила скульптурирование мошенничеством и ограничилась привычными для нее голубыми тенями и розовыми румянами на яблочках щек.

Мама с радостью оплачивала незначительные расходы на красоту, вздыхая о том, что ее дочь становится женщиной, и подсчитывала, сколько денег у меня останется на ремонт, когда я верну ей долг. С ее подачи я впервые в жизни посетила парикмахера. До этого кончики волос мне подстригала соседка, а еще раньше – сама мать. Всегда длинные, теперь мои волосы еле-еле доставали до плеч, русый цвет разбавило модное в этом году брондирование. Прическа получилась пышной, волосы казались особенно густыми и сияющими. По дороге из парикмахерской в библиотеку я наслаждалась непривычной легкостью. Ощущение физической воздушности отражалось в ясности на душе. Впервые после Восьмого марта я чувствовала себя красивой, любовалась отражением в окнах домов и витринах магазинов. Впечатление от нового образа не смогли испортить даже причитания Лильки, встретившей меня возле зала научной литературы:

– Я всю жизнь мечтала отрастить такие же длинные волосы, как у тебя, но они никогда не опускались ниже лопаток. Зачем ты постриглась?!

– Чтобы исполнить твою мечту, – я открыла дверь и пропустила подругу вперед. – Теперь твои волосы даже длиннее моих.

Она покачала головой и принялась вытаскивать из сумки книги. Я ждала этого момента, опасаясь, что она захочет взять еще какой-нибудь справочник до конца учебного года. Слава Богу, этого не произошло. Репетиторы готовили Лильку только по самым современным учебникам, достать которые в городской библиотеке невозможно. Теперь я стояла чуть позади и молилась, чтобы новая прическа помешала библиотекарше узнать во мне Лилию, заходившую в начале марта. На самом деле я понимала: каждый день в библиотеку приходит так много школьников, что запомнить их лица невозможно. Надо мной висела другая, куда более реальная угроза: сейчас подруга возьмет формуляр и прочтет на нижней строчке название справочника по ядам. Вряд ли у нее возникнут сомнения, кто и для чего мог взять эту книгу. От одной мысли об этом мое тело напряглось, как передутый воздушный шарик, готовясь с минуты на минуту лопнуть. Поэтому, когда библиотекарша приняла учебники и собственноручно их вычеркнула, не подав Лильке формуляр, мне показалось, будто воздух из шарика начали медленно выпускать. Я стала невесомой, способной оторваться от пола и вылететь в открытое окно.

В парке, от прикосновения весеннего солнца, страх разоблачения окончательно растаял. Щурясь, как кошка, я полностью расслабилась и отдалась во власть первому теплу. Пахнущий свободой и предвкушением счастья ветер путался в необремененных лишней тяжестью волосах. Где-то высоко, в облаках, проплывали мысли о будущем. В моем плане самосовершенствования еще оставались пробелы. Как научиться управлять своей сексуальностью без секса? В любом деле важен опыт, но где его взять семнадцатилетней отличнице, все время отдающей учебе? Думать, как и чем заполнить этот пробел, сейчас не хотелось. Часто, стоит расслабиться, и решения находятся сами. Так случилось и на этот раз.

– О, какие!

Хрипловатый, по-мальчишески срывающийся на фальцет голос вторгся в нашу с Лилькой молчаливую негу. Привыкшая игнорировать подобные окрики, подруга передернула плечами и прошла мимо. Я же остановилась и оглянулась.

– Какие?

Сзади, из кабинки чертова колеса, выглядывали два парня лет девятнадцати. Широкоплечий блондин спрятал руки в карманы, от чего стал похож на нахохлившегося воробья. Худощавый брюнет поднял воротник кожаной куртки.

– Красивые, – после секундной заминки ответил брюнет. – Пошли ко мне, пивка выпьем, покувыркаемся.

– Пошли, – кивнула я.

Блондин разинул рот и толкнул брюнета локтем в бок.

– Алиса, – потянула меня за рукав Лилька, – не связывайся с ними.

Вместо того чтобы послушаться подругу, я подошла к кабинке:

– Ну, чего сидишь? Я согласна, веди.

– Че, прям так, сразу?

– А как еще?

– Ну, может, хоть пива купим? – пришел ему на помощь блондин.

– Купите, и в аптеку зайти не забудьте. Мы вас у входа в универсам подождем.

Парни, цепляясь за металлические бортики, вылезли из кабины. Я взяла Лильку под руку и потянула к магазину.

– Что мы здесь делаем?! – округлила глаза подруга, когда за парнями закрылась дверь.

– Стережем, чтобы не удрали. Из магазина один выход.

– Шутишь?! – удивление на ее лице сменилось ужасом.

– Конечно, шучу! – пожалела я подругу. – Побежали, а то автобус пропустим.

Лилька с визгом рванула к остановке. Маршрутка обогнала нас на пешеходном переходе. Я помахала водителю, чтобы задержать пазик.

– Зачем? – оглянулась Лилька. – У тебя же удостоверение!

– Езжай ты. Мне еще надо в салон красоты.

– Ты же только что из парикмахерской.

– Записалась на эпиляцию. Хочу разделаться со всеми волосами за один день, пока мама добрая.

– Это, наверно, больно, – замешкалась у двери в автобус она. – Хочешь, я схожу с тобой за компанию?

– Не надо, в кабинет все равно вдвоем не пустят, а тебе еще доклад по биологии писать.

– Я могу тебя в коридоре подождать…

– Едем, или как?! – крикнул водитель.

– Не стоит, а то еще за тебя переживать придется. Лучше подготовь и мою часть доклада, а я тебе вечером позвоню – расскажу, как прошло. Езжай!

Лилька нехотя забралась в автобус. Я помахала ей на прощание и, дождавшись, когда пазик проедет светофор, побежала обратно к универсаму. Парней не было видно. Или они еще внутри, или из магазина все-таки был запасной выход. Я огляделась по сторонам, проверяя, нет ли поблизости знакомых.

– А где вторая? – раздался над ухом голос блондина.

– Ушла. Ты тоже можешь быть свободен.

– Удачи, – похлопал он по плечу брюнета и с явным облегчением пошел обратно в парк.

– Ну что, куда теперь? – переступая с ноги на ногу, спросил брюнет.

– К тебе. Ты же сам позвал.

– Ну да, – сказал он и направился к светофору.

– У тебя хоть родителей дома нет?

– Не, мамка во вторую на заводе. Она крановщица, четвертый разряд.

Я ответила парню таким взглядом, что остальную часть пути он предпочел пройти молча.

– Значит, подруга твоя соскочила, да? – подал голос уже в подъезде парень.

– А что, она тебе больше понравилась?

– Мне ты понравилась, – покраснел он. – С первого взгляда. Меня, кстати, Леша зовут. А ты и правда Алиса? Проходи.

Он распахнул передо мной дверь. В коридоре, обшитом коричневыми пластиковыми панелями, пахло свежеприготовленным супом. Миниатюрная прихожая была завешана куртками и пуховиками. Судя по обуви двух размеров на полке, Леша жил в квартире только с матерью. В зале стоял разложенный диван, застеленный простыней, с подушкой и смятым одеялом сверху. Леша попытался прикрыть постель пледом.

– Здесь комп стоит, – указал он на стол в углу комнаты, – а из окна виден мой гараж.

– У тебя есть машина? – ободряюще улыбнулась я, доставая из пакета бутылку пива.

– Не то чтобы, – еще больше смутился он. – Так, развалюха. Корпус Шевроле, а внутри барахло всякое. Щас трансмиссию чиню.

Я протянула Леше открытую бутылку и, пока он пил, начала медленно раздеваться. Не отрываясь от горлышка, взглядом он следил за каждым моим движением. Когда пиво закончилось, а я осталась в одних трусиках, Леша с чмокающим звуком оторвал бутылку от губ и поставил на стол. Шагнув вперед, он сжал меня в объятиях и повалил на диван. Все произошло быстро. Даже слишком быстро. В начале я ощутила режущую боль, а в конце – теплую струйку крови, пробежавшую по внутренней стороне моего бедра. Леша явно не был доволен собой, но все-таки спросил:

– Ты кончила?

– Нет, – честно ответила я и принялась одеваться.

– Знаешь, ты мне очень понравилась, поэтому я так быстро…

– Сдался? – улыбнулась я, но заметив выражение отчаяния на его лице, продолжила: – Ерунда, в следующий раз получится дольше.

– С тобой? – встрепенулся он. – В смысле, ты еще придешь?

– Когда твоя мама снова будет работать во вторую смену?

– В понедельник.

– Значит, до понедельника, – я помахала Леше на прощание и закрыла за собой дверь.

– Постой! – донесся приглушенный голос из-за двери. – Я тебя провожу, только брюки натяну!

Пришлось пробежать две остановки. Не хватало еще, чтобы парень, которому предстояло сыграть роль тренажера, узнал, где я живу. В автобусе я обдумывала, как можно достать пособия по сексуальным техникам. Карманную Камасутру я уже изучила, но одних поз недостаточно, нужно все увидеть в движении. Интересно, чтобы купить диск с фильмом для взрослых, нужен паспорт? Без разницы, мне все равно не на чем его смотреть. Кажется, в папин телевизор вставляется флешка. Значит, надо сходить в интернет-кафе и скачать что-нибудь обучающее. Хотя, для начала подойдет и обычное порно. Главное, теперь у меня есть возможность практиковаться. Хорошо бы успеть отточить мастерство до июня. Перед ЕГЭ будет не до секса.

С такими мыслями я зашла в дом и, разувшись, направилась прямо к телевизору. Проверить, есть ли в нем разъем для флеш-карт, мне помешал телефонный звонок.

– Гражданка Малыш Алиса Геннадьевна, – раздался в трубке голос следователя Зуйкова, – согласно статье сто девятнадцать точка шестнадцать кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях, тебе грозит штраф за небрежное хранение паспорта, повлекшее его утрату.

– С чего вы взяли, – у меня пересохло во рту, – что я потеряла паспорт?

– С того! Как иначе он мог попасть ко мне в руки? Кроме паспорта здесь еще твое свидетельство о рождении и медицинский полис.

– Где вы их нашли?

– На зоне. Открыл шкаф с личными вещами твоего отца, а там красная папка.

– Коралловая, – машинально поправила я.

– Потрудись объяснить, как туда попали твои документы.

– Я отдала их папе.

– Зачем?

– Он собирался устроить меня на работу, – не придумав правдоподобной лжи, призналась я.

– Ясно. Послушай, Алиса, – вздохнул Зуйков, – мы с твоим батей двадцать лет дружили. Он был человек что надо, без него всем тяжело придется, а тебе особенно. Ты, если какие проблемы, обращайся. Номер мой у тебя есть. Давно бы позвонила и сказала, мол: «Дядя Валера, помоги на службу устроиться. Батя собирался, да не успел».

– Большое спасибо за предложение, – с чувством сказала я, – но не нужно за меня ходить. Я сама устроюсь, а если не получится – обязательно позвоню и порошу о помощи.

– Гляди, а то я договорюсь.

Зуйков положил трубку. Я продолжала стоять с телефоном в руках. Кажется, обошлось. Теперь у меня есть паспорт. Очный тур олимпиады начнется послезавтра. Даже если удастся разжалобить организаторов рассказом о смерти отца и попасть в список участников, это вызовет слишком много подозрений. Лилька и так на меня косится с похорон, а если предложу поехать на очный тур, окончательно перестанет мне доверять. С мамой тоже все не так просто, как кажется. Вечно она клянется, что готова на все, только бы мне помочь, но, когда доходит до дела, ее волнует только собственная выгода. Не надо торопиться, иначе можно наделать ошибок. Лучше действовать по плану и готовиться к летним экзаменам. На чем я остановилась?

В новом телевизоре оказался встроенный проигрыватель. Зайдя в интернет-кафе, я села за компьютер в дальнем углу зала и открыла в браузере журнал посещений. Вторым из списка последних открытых страниц был сайт для взрослых. Отфильтровав мягкую эротику и жесткое порно, я скачала подходящие видеоролики. Многие позы показались мне наигранными и неестественными, вряд ли способными доставить партнерам удовольствие, поэтому я поискала еще и обучающие фильмы. Обзаведясь подборкой порно, которой позавидовал бы любой парень без личной жизни, я еле дождалась, пока мама с любовником уйдут из дома.

Видео возбуждало. Я стремилась научиться контролировать чувства, поэтому меня раздражала собственная уязвимость. Пришлось переключить порно с сексуальными актерами на практический курс, роли в котором исполняли реальные женатые пары. Глядя на выпирающие животы и обвислые груди, мне удалось настолько сосредоточиться на технике, что я не заметила, как открылась входная дверь. Только когда из прихожей донеслись голоса, я схватила пульт от телевизора. Руки тряслись, пальцы не попадали на нужные кнопки. В последнюю секунду я успела переключиться на первый канал.

– Алиса, у нас гости! – перекричала телевизор мама. – Проходите, Валерий Петрович.

– Гражданка Малыш, – протянул Зуйков папку, – твои документы.

Я подошла, чтобы забрать папку, но Зуйков засунул ее подмышку.

– Алиса Геннадьевна, поговаривают, ты в МГУ поступила.

– Не поступила, – покачала головой я. – Победила в заочном туре олимпиады.

– А на очный почему не поехала? Не захотела?

Странный вопрос. Только что он думал, будто я уже поступила, а теперь откуда-то узнал про очный тур. Вообще-то, можно догадаться: раз был заочный, значит должен быть и очный. Но откуда он узнал, что я не поехала? Может, олимпиада ещё не началась, а я собираюсь в Москву…

– Она хотела, – заверила мама, пока я раздумывала, – но папашка не пустил. Отказался подписать заявление.

– Я спросил у Алисы. Пусть она сама ответит.

– Ну ладно, – пожала плечами мать. – Пойду, стирку поставлю.

– Так, значит, батя тебя не пустил, – когда мама вышла, Зуйков достал блокнот с авторучкой и, зажав ее в кулаке, щелкнул колпачком с такой силой, будто взвел курок пистолета. – А подруге твоей кто поехать помешал?

– Никто. Ее не взяли. В этом году была большая конкуренция, в очный тур прошли только победители.

– В школе говорят, ей прислали приглашение. Лилька, оказывается, фантазерка еще та.

– С чего вы взяли?

– Сочинила мне сказочку про какие-то подлоги. Говорит, мол, на олимпиаде все медали проданы давно, в МГУ без взяток только летом поступить можно. Чушь несет и сама не верит. Может, выгораживает кого, а?

– Говорите прямо, на что вы намекаете, – скрестила руки на груди я.

– А на то! Батька тебя в Москву не отпустил. На работу устроить решил, вместо того, чтобы в институт отправить. Не давал тебе высшее образование получить.

– Не правда. Он хотел, чтобы я работала и училась.

– Что ж ты теперь работать не идешь?

– У меня папа умер, если вы не заметили! – выкрикнула я и закрыла лицо ладонями.

– Ты мне тут истерики не закатывай. Меня слезами не проберешь. Одной тебе батька поперек глотки стал, а теперь нет батьки.

– Не одной мне, – собравшись с мыслями, опустила руки я. – К нам в тот день его бывший сослуживец в гости заходил. Юрий, кажется.

– Ну, – кивнул Зуйков и что-то застрочил в блокноте.

– Они вместе выпивали, а потом поругались. Папа на него накричал и из дома выгнал. Тот даже к отцу спиной повернуться побоялся, перешагнул порог задом, а папа ему вслед крикнул, чтобы он не возвращался. Это соседка видела, тетя Галя.

– Что ж ты раньше молчала?

– Думала, тетя Галя вам сама рассказала.

– Нет, про скандал не рассказывала. Но я спрошу, – сощурившись, посмотрел мне в глаза Зуйков.

– Обязательно спросите, – кивнула я и протянула руку. – Можно мне документы?

Зуйков записал что-то в блокнот и уже собрался отдать мне папку, когда в комнату вбежала мама.

– Алиса, ты обалдела?! Я тебе это полотенце в подарок на Новый год прислала. Три месяца прошло, во что ты его превратила?!

Я обернулась. В глазах потемнело, пол уехал из-под ног, как будто Земля стала вращаться быстрее. Мне пришлось опуститься на диванный подлокотник. Мать подошла ближе и, тряся у меня перед лицом полотенцем, в которое я заворачивала отравленную посуду, продолжила что-то кричать.

– Дай-ка, – перебил ее Зуйков и протянул руку.

Подняв край полотенца, он наклонился и понюхал. То ли от воображаемого запаха яда, то ли от ускорившегося вращения Земли, на меня накатила тошнота. Съеденная на завтрак яичница подступила к горлу. Сейчас он завернет полотенце в целлофановый пакет так же, как на поминках упаковал таблетки…

– Это ж обычный кетчуп, – отпустил край полотенца Зуйков. – Женка недавно такое же пятно с моих брюк вывела. Ты ей позвони, она тебе расскажет, как полотенце отстирать.

Яичница поползла обратно в желудок. Следователь бросил на диван папку и развернулся. За ним уже закрылась дверь, а я все еще продолжала сидеть на подлокотнике, боясь упасть с разогнавшейся планеты. Ждать до июля нельзя. Надо уезжать в мае, сразу после ЕГЭ. Паспорт у меня есть, мама задерживать не станет. Вот только куда я поеду без денег? Должен быть какой-то выход. Надо придумать, как снять деньги со счета, чтобы они не достались матери. В любом случае, оставаться в одном городе с Зуйковым чревато проблемами. Благодаря моей находчивости, в ближайшее время он сосредоточится на бобыле, папином сослуживце. Но к моменту, когда он убедится, что никакой ссоры не было, мне лучше быть как можно дальше отсюда. В Москве Зуйков меня не достанет.

Пока я приходила в себя, мать ушла с полотенцем в ванную, а рядом со мной на диван уселся Санчо. Не успел он дотянуться до пульта, как я подскочила и вытащила из телевизора флешку.

– У тебя там что, фильмы для взрослых? – не догадываясь, что попал в точку, засмеялся он. – Смотри что хочешь, я маме не расскажу.

– Нет, здесь экранизация «Доктора Живаго» Пастернака. По литературе задали.

– Фу, скукотища! Давай лучше телек посмотрим, – похлопал по обивке дивана он. – Там «Давай поженимся» скоро начнется.

– Может, в кино сходим? – я решила не упускать шанс наладить отношения, вдруг получится переманить его на свою сторону. – Рядом есть закусочная, с пивом и хот-догами.

– Другой разговор! – поднялся с дивана Санчо. – А то все над книжками сидишь. Так же скрючиться можно, или окосеть. Кто тебя, косоглазую и горбатую, пивом угостит? Щас пойдем, – надел лакированную кепку и похлопал себя по карманам он, – только Валюшкин кошелек найду.

Пройдя мимо кинотеатра, я отвела нового папочку прямо в закусочную. Там, флиртуя с официантками и подмигивая сидящим за соседним столиком молодым женщинам, он весь вечер травил анекдоты. Я до хрипоты смеялась над случаями, «приключившимися с его друзьями», и заказывала пиво. С каждой кружкой истории становились все менее правдоподобными, а поведение Санчо все более развязным. Встретившая нас на пороге мать увидела, как ее любовник висит на плече несовершеннолетней падчерицы, а свободной рукой пытается дотянуться до девичьей груди.

– О господи! – залилась слезами мама и убежала в ванную. – Старый кобель!

– Во как, – развел руками Санчо и чуть не упал. – Пусти-ка.

Он с трудом вытащил руку у меня из-за головы и, покачиваясь, как акробат на канате, пошел в ванную.

– Валюшка! – послышался из-за неплотно прикрытой двери пьяный голос. – Бога зачем кабелем обзываешь, да еще старым? Он же и обидеться может.

– Ты кобель, – всхлипнула мама. – На кого позарился? На ребенка!

– Ребенок с тобой – одно лицо. Перепутал, с кем не бывает? И вообще, ты сама виновата.

– Я?!

– Выглядишь на семнадцать, как тебя с дочкой не попутать? Валюш, кончай глотать пилюли, они ж невкусные даже. Давай сюда.

Из ванной донесся звон сыплющихся на дно умывальника таблеток. Мамины всхлипы сменились тяжелым дыханием, зашуршала занавеска. А Санчо не так уж плох! Может, мама правильно поступила, что ушла от папы? По крайней мере, с Санчо она не соскучится. Сегодня ее находчивый любовник помешал мне довести дело до конца, но это не главное. Я нащупала слабое место матери и придумаю, как на него надавить. К следующему разу нужно подготовиться заранее. Я подняла упавшую с головы Санчо лакированную кепку и отнесла ее в свою спальню. Пусть думает, что потерял ее по дороге. У него таких много, а мне нужна всего одна.

Под подушкой дожидался заранее подготовленный прибор для практического занятия – огурец. В учебном фильме для женатых пар советовали начинать с очищенных бананов, но у меня не было времени растягивать удовольствие. Я поставила для себя цель – подавить рвотный рефлекс к понедельнику, чтобы отточить технику на практике, поэтому выбрала в магазине самый длинный овощ. Тренировка прошла успешно, а свидание – еще лучше. Главное, что я поняла, посмотрев фильмы для взрослых: техника в сексе – всего лишь полдела. Людьми – и мужчинами, и женщинами – управляют эмоции. Возбудить воображение гораздо важнее, чем тело.

Наше с Лешей свидание я начала с прикосновения дыханием, а уже потом перешла к ласкам кончиком языка. Поглаживая подушечками пальцев внутреннюю сторону бедер, я заглянула ему в глаза. Нежные прикосновения и взгляд из-под ресниц привели его в экстаз. Пришлось начать все заново. На этот раз Леша жаждал перейти к «самому интересному» и мне еле удавалось сдерживать его порывы. Когда дело все-таки дошло до техники глубоко горла, Леша задрожал всем телом и обмяк. Собираясь уходить, я ожидала любых вопросов, кроме:

– А ты кончила?

– Нет, – я покачала головой и закрыла за собой дверь.

По дороге домой мои губы то и дело растягивались в улыбке. Приятно было осознавать власть над другим человеком, особенно взрослым парнем. Смешно вспоминать, как Леша пытался взять инициативу в свои руки и до конца надеялся, что ему удалось меня удовлетворить. Мысленно оставаясь в Лешиной квартире, я зашла к себе во двор и уже собиралась закрыть калитку, когда мужская фигура резко толкнула ее с другой стороны. Я отлетела назад, а следом за мной во двор вошел высокий худощавый мужчина, в котором я узнала папиного сослуживца, бобыля Юрия.

– Вы что творите?! – возмутилась я, глядя, как он закрывает за собой калитку. – Зачем вы пришли?

– Соскучился, – сощурился бобыль, оглядывая меня с ног до головы. – Алиска, ты что, постриглась?

– Я вам не Алиска, и моя стрижка – не ваше дело.

– Зря. Старая прическа мне нравилась больше. Она была мягче.

Он протянул покрытую розовыми пятнами руку к моим волосам. Я попыталась оттолкнуть ее, но Юрий схватил меня за запястье.

– Ты это брось, Алиска, – наклонившись, выдохнул перегаром мне в лицо он. – Я к тебе, между прочим, с хорошими намерениями.

– Оно и видно.

– Выполняю, так сказать, волю покойного.

– Не отпустишь меня прямо сейчас – сам отправишься на тот свет.

– А ты мне не грози, – еще сильнее сжал мое запястье и притянул к себе он. – Я тебе тоже пригрозить могу. Вот придет ко мне в следующий раз мент, я ему расскажу, как ты с папкой ругалась. И кто меня из дома прогонял, тоже доложу.

– Докладывай, что хочешь, – я оттолкнула его свободной рукой, – кто тебе поверит.

Секунду помедлив, бобыль схватил меня за волосы и потянул на себя. Я взвизгнула от боли. Второй рукой он сгреб меня в охапку. Я попыталась ударить его коленом в пах, но попала в ногу. Вместо того чтобы упасть, или хотя бы согнуться от боли, он повалил меня на землю и улегся сверху. Удерживая мои руки за запястья над головой, он принялся рвать на мне одежду, даже не пробуя ее расстегнуть. От куртки отлетели пуговицы. Джинсы с треском разошлись на шве. Орудуя правой рукой, он ослабил хватку левой. Я высвободила запястье. С размаху вцепилась в его рожу. Средний палец попал во внутренний угол глаза. Вдавив ноготь, дернула рукой вниз. Бобыль упал на землю, схватился за лицо.

Забежав в дом, я закрыла дверь и проверила шпингалеты на окнах. Оставалось только надеяться, что он не посмеет разбить стекла. Дома было пусто, звать на помощь некого. Санчо наверняка торчал в пивнушке и вряд ли планировал вернуться до вечера, а мама, скорее всего, ходила по магазинам. Странно, откуда она берет деньги? Вряд ли мамочка, без моего ведома, добралась до банковского счета. Вот только и мне не видать денег, если она вздумает на них претендовать. Счет заморозят до конца разбирательства, а я упущу очередной шанс поступить в МГУ. На следующей неделе начинаются выпускные экзамены. Тянуть больше некуда.

Сообразив, что нападение может сыграть мне на руку, я окончательно дорвала одежду. Забрав из спальни кепку Санчо, улеглась вместе с ней на диван. Несмотря на бессонные ночи, проведенные в компании с огурцом, мне так и не удалось заснуть до прихода матери. Она вошла в комнату и ахнула. Пакет с продуктами выпал из ее рук.

– Алисочка, ребенок, кто…

Мама замолчала, заметив валяющуюся возле дивана лакированную кепку. Она присела на корточки возле пакета и принялась собирать продукты. Я наблюдала за каждым ее движением, пытаясь понять, что творится в ее голове. Мои руки, все еще дрожавшие после нападения, заходили ходуном, лицо исказила гримаса обиды. Я сама подстроила ситуацию, которая еще раз доказала: меня никто не любит, даже родная мать.

– Алиса, – наконец оставила продукты в покое и села рядом со мной мама, – ты права. Езжай в Москву, поступай в институт. Нечего тебе здесь делать. Останешься – повторишь мою судьбу. Езжай, там другие возможности, другие кавалеры. Выйдешь замуж за москвича, будешь ходить в театры, носить вечерние платья. Шубу себе норковую купишь, длинную, до пят. Я о такой всю жизнь мечтала.

– Мама, какую шубу? – я смахнула со щеки слезу и постаралась сосредоточиться на разговоре. – У меня нет денег даже на билет до Москвы. Только если продать мою часть дома…

– Не надо дом продавать. Давай по-другому сделаем. Ты на дорогу возьми из папиных пенсионных. Сколько там, двадцать окладов?

Я кивнула, радуясь, что никто не рассказал маме про сбережения.

– Хватит и на ремонт, и на билет до Москвы.

– На три билета.

– Зачем целых три?!

– В июле мне нужно будет съездить на экзамены – дорога туда и обратно. Еще один билет понадобится к первому сентября, но до этого еще много времени, как-нибудь накопим.

– Тебе обязательно возвращаться? Я хочу сказать, билеты дорогие… Ты, наверно, захочешь посмотреть Москву перед началом учебы.

– Я бы с удовольствием осталась, а еще лучше, уехала бы в Москву сразу после выпускных экзаменов. Успела бы позаниматься на подготовительных курсах.

– Вот и хорошо, – закивала мама.

– Только у меня нет денег на проживание.

– Знаешь, что, – покосилась на лакированную кепку она, – черт с ним, с ремонтом. Забирай папино пенсионное пособие и вперед, в столицу.

– Все двадцать окладов? – на всякий случай уточнила я.

– Все двадцать. Только перед отъездом выпишись из дома, а то я без папиных денег коммунальные платежи не потяну.

– Возьму двадцать окладов и сразу же выпишусь. Договорились? – через силу улыбнулась я.

– Договорились, – погладила меня по ноге мама.

Она встала и, подняв с пола кепку, пошла в спальню. Провожая ее взглядом, я отгоняла жалость к себе. Эмоции не помогут добиться цели. От разума гораздо больше пользы. Интересно, куда папа спрятал гарантию на новый телевизор? Если поторопиться, я еще успею обменять его на ноутбук и смартфон. Впрочем, это не самое срочное дело. Гораздо важнее сейчас избавиться от Зуйкова. Дней через пять, когда заживут царапины на мерзкой роже бобыля, у следователя появится новый повод до меня докопаться. Нужно устранить Зуйкова до моего отъезда, и я даже знаю, как это сделать.

На следующем свидании Леша получил то, чего жаждал. Я полностью отдалась его воле: принимала желанные позы, стонала и выгибалась, царапала ему спину и кусала мочку уха. Когда почувствовала его предельное напряжение, принялась сжимать интимные мышцы и биться в судороге.

– Ты кончила, – на этот раз без вопросительной интонации сказал он.

– Нет.

– Как это нет?! Я же все видел! И чувствовал.

– Я имитировала оргазм. Но если ты хочешь доставить мне удовольствие…

– Окей!

Не успела я договорить, как Леша полез под одеяло.

– Стой, я не это имела в виду.

– Расслабься, у меня большой опыт. Однажды я так удовлетворил новенькую сортировщицу, что она про меня всем заводским девчонкам разболтала. Что началось!

– Мне это не нужно.

– Я понимаю, ты совсем другое дело, не то, что мои прошлые подруги.

– Леша…

– Все предыдущие даже не считаются, клянусь! Заводским легко угодить: пальцем поводи и довольна. Ты заслуживаешь большего.

– Спасибо, конечно, но я хочу от тебя кое-что другое. У тебя, кроме того парнишки в парке, друзья есть?

– Блин…

– Кто-нибудь посильнее, понакаченнее.

– Я с местными скинами как-то тусовался, только…

– Отлично! Надо побить одного дядьку, справишься?

– Что?!

– Сможешь подговорить друзей и встретить его возле дома?

– Смогу, конечно! – обрадовался Леша, сообразив, что речь не о сексе с другими парнями. – А что он тебе сделал?

– Приставал.

– Вот мудак! Не парься, проучим этого урода, чтобы неповадно было.

Я написала адрес Зуйкова и мысленно поставила галочку. Судя по стараниям Леши в постели, про следователя на ближайшие недели три можно забыть. Наконец, мне удалось сосредоточиться на учебе.

ЕГЭ прошли спокойно. Благодаря участию в олимпиадах, я уверенно чувствовала себя в чужих школах, среди незнакомых сверстников. То и дело мне передавался страх трясущейся под боком Лильки, но во время испытаний мы с ней каждый раз оказывались в разных аудиториях. В коридоре, после экзамена по русскому языку, подруга шепотом призналась, что контролирующая преподавательница исправила ошибки в ее эссе. Я искренне за нее порадовалась. Мне не было завидно, потому что я сама справилась со всеми заданиями и не нуждалась в помощи, но мысль о том, сколько неподготовленных выпускников получат такие же высокие баллы, как и я, засела в голове.

Повторяя между экзаменами пройденный материал, я не забывала готовиться к переезду. Когда грузчики приехали за телевизором, мама попыталась их остановить. Я объяснила, что папа потратил на него часть пособия в двадцать окладов, и напомнила ей про уговор. Она не рискнула мне возразить. Тем более что Санчо стал на мою сторону и, подмигнув, предложил обмыть продажу. Теперь каждый раз, когда мамин любовник смотрел в мою сторону, она соглашалась на любые условия, лишь бы поскорее от меня избавиться.

Перед отъездом я в последний раз вернулась в школу, чтобы узнать результаты тестов. Уверенная в каждом ответе я, в отличие от одноклассников, совсем не волновалась, пока в кабинет не зашла завуч. Перешептываясь с нашей классной руководительницей, она то и дело посматривала в мою сторону. За секунды состояние покоя сменилось паникой. Тесты – самая надежная система, уверяла я себя. Ошибок быть не может, если только… Варианты ответов из разных заданий начали всплывать в памяти, перемешиваясь у меня в голове. От стыда за возможные ляпы вспотели ладони, поэтому, когда классная вызвала меня к доске и протянула свидетельство, я даже не смогла пожать ей руку.

– Молодец, Алиса, – похлопала меня по плечу завуч. – Звонили из комитета образования. Ты написала лучшее эссе в области.

Эта новость вернула утраченную на миг уверенность. Я обрадовалась признанию, но не переоценила его значение. Читая биографии успешных людей и глядя на тех, кто добился меньшего, я давно уяснила, что нужно быть готовой к любым испытаниям. Лучшее эссе в области еще не гарантирует мне легкий путь, даже наоборот. Для кого-то поговорка «таланту надо помогать, бездарности пробьются сами» становится приговором. Люди ждут поддержки со стороны и опускают руки, не дождавшись. Для меня же эти слова созвучны выстрелу на старте. Никто не рассмотрел моих литературных способностей до тех пор, пока я сама не вывела их на высокий уровень. Когда папа закрыл мне дорогу на олимпиаду, желающих помочь не нашлось. Прежде чем эта мысль успевает закрепиться на душе, я смахиваю ее вместе с выкатившейся слезой. Не нашлось людей, желающих поддержать мое стремление стать журналистом. Вряд ли они ждут меня в Москве. Результат зависит только от моих действий, поэтому не стоит слишком долго праздновать победы, или сожалеть о поражениях, а тем более ждать признания своего таланта и помощи от посторонних.

Жилье в Москве я начала искать еще до того, как купила билет на автобус. Благо, теперь интернет был всегда в моем распоряжении. Мама, глядя, как я прицениваюсь к квартирам на сайтах агентств по недвижимости, запугивала меня мошенниками: «Тебя наверняка обманут!». Кто кого, мысленно отвечала я. Лилька спрашивала: «Не боишься ехать одна в чужой город, в котором совсем никого не знаешь?» Я предвкушала лето в столице. Желание стать настоящим профессионалом меня переполняло, не оставляя места страхам. Только помахав Лильке на прощание из автобуса, я поняла, как сильно буду скучать.

Темнота за окном сверкала голубоватыми звездами. Севшая рядом женщина, худая и светловолосая, распространяла чужой, холодный аромат духов. Я поежилась на сидении и закрыла глаза. Что, если я провалюсь в МГУ? На творческом конкурсе может попасться любая тема, от памятников до театра. В моем городе нет памятников, кроме статуи Ленина на центральной площади, а в театре я ни разу не была. Допустим, за месяц в Москве я усвою культурный минимум, но как быть с публикациями? Тираж местных газет настолько мал, что опубликованные в них статьи могут не принять. А вдруг начнут задавать дополнительные вопросы на английском? Я получила на ЕГЭ высокие баллы, но никогда не общалась с носителями языка. Может, стоит подать заявления еще в какие-нибудь ВУЗы? В таком случае придется потратить ради подстраховки часть драгоценного времени. Автобус тронулся. Движение подтолкнуло меня вперед, к мыслям о цели, оставляя сомнения позади. Я с пятого класса знала, где хочу учиться. Даже если мне не хватает культурного опыта, впереди достаточно времени, чтобы его приобрести.

Автобус прибыл в Москву рано утром. Морось усеяла окно, как насекомые капустный лист. Столичные окраины произвели на меня неожиданно знакомое впечатление. Я смотрела на проносящийся мимо пасмурный город, провожала взглядом большие здания, ничем, кроме размеров, не отличающиеся от провинциальных пятиэтажек. Громада, ты и есть столица? Это тебя нужно покорять? Нет, у меня другие планы. Отныне и впредь ты станешь моим домом. Нам с тобой нечего делить и незачем воевать. Я приехала, чтобы давать, а не забирать. Приюти меня в одной из безликих коробок, а я отплачу тебе трудом, в который вложу свое воображение. Стань Изумрудным городом для будущего Гудвина.

Добрая волшебница Стелла – стройная брюнетка лет тридцати пяти, в белой блузе с рюшами и широких черных штанах – она же риелтор Эсма Ладоевна, не спешила открывать тайну серебряных башмачков. Предложив мне с десяток квартир, на месячную аренду любой из которых ушли бы почти все мои деньги, она развела руками:

– Я понимаю, у тебя умер отец, мать-инвалид, денег лишних нет. Но и ты меня пойми! Откуда я возьму тебе бесплатную квартиру?!

– Можно платную, только подешевле.

– Дешевле этих в Москве не бывает! Мой тебе совет: устройся на заработки. Мы все так начинали. Руки ноги у тебя есть, да еще какие. Найди себе спонсора, в конце концов!

– Эсма Ладоевна, у меня есть деньги, только не так много, чтобы каждый месяц тратить мамину годовую пенсию. Вот если бы можно было заплатить достойную сумму один раз, а потом несколько месяцев экономить на аренде…

– Что за достойная сумма? – прищурилась она.

Я наклонилась и вытащила из носка пачку тысячерублевых купюр. Выглядело, может, и глупо, зато меньше шансов оказать без денег в незнакомом городе. Эсма Ладоевна с явным одобрением пролистнула бумажки и, спрятав деньги в сумку, кивнула.

– Есть один вариант. Я его называю «кошкин дом». У тебя аллергии на шерсть нет?

– Не знаю, – на всякий случай соврала я.

– Хозяева уезжают на год в Финляндию. Поездка срочная, а чтобы перевезти кошек через границу, надо собрать кучу документов, включая ветеринарные загранпаспорта.

– Кошек?

– Их всего четыре, – отмахнулась она. – Покормишь, раз в неделю заменишь наполнитель в лотке – и готово! Ну что, оформляем договор?

– Давайте сначала посмотрим квартиру.

– Зачем смотреть? Студия в новостройке, евроремонт, копеечная аренда. За такие деньги ты в столице даже кладовку не снимешь!

– А вдруг у меня все-таки есть аллергия на шерсть? Я не хочу вас подвести.

По дороге в «кошкин дом» я попросила остановить машину возле торгового центра, в котором купила четыре баночки дорогого корма и пакет молотого перца. Двор желто-оранжевой новостройки поразил меня идеальным газоном и новенькой детской площадкой. Интересно, какое детство проходит в таких дворах? Обычное, ответила я себе, встретившись глазами с неодобрительными взглядами бабушек на лавочке. Мы поднялись на четвертый этаж в чистом, бесшумно двигающемся лифте. Эсма Ладоевна нажала кнопку звонка. Дверь открыла женщина лет сорока, в очках и с короткой стрижкой.

Я перешагнула порог и замерла: на секунду мне показалось, что впереди стена с фотообоями. Все предметы мебели гармонировали между собой. Каждый аксессуар находился там, где ему положено быть, чтобы создавать атмосферу уюта и журнального глянца одновременно. Таких квартир не бывает, подумала я. В этот момент белоснежная пушистая кошка на фотографии потянулась и спрыгнула с кожаного дивана на паркет. Обнюхав мою ногу холодным мокрым носом, она подняла на меня круглые, как две конфетки ммдемс, синие глаза. Только тут я вспомнила про припасенный деликатес.

– Можно угостить кошечку? – обратилась я к хозяйке, доставая из сумки позолоченную консервную баночку.

– Ну что вы, – улыбнулась она, – не стоило тратить деньги.

На мясной аромат прибежали еще три такие же кошки с длинной белой шерстью, различающиеся между собой только цветом глаз: карие у мальчика, зеленые и разноцветные у девочек. Открывая баночки с кормом, я осматривалась. Впервые видела квартиру, комнаты в которой не были разделены перегородками. Зону гостиной от спальни отделял книжный шкаф без задней стенки. Над кухонным столом висела гирлянда из ламп. Молочные стены контрастировали с паркетом из черного дерева. В глянцевом кухонном гарнитуре отражался массивный обеденный стол. Какое счастье сидеть за этим столом с чашечкой кофе и ноутбуком, редактируя сценарий своей программы. Как сладко засыпать на мягкой двуспальной кровати в предвкушении съемок. Вот бы встать босыми ногами на плюшевый пуфик, чтобы достать книгу с верхней полки, а потом, сидя по-турецки на кремовом диване…

Стоп! Все это останется только в мечтах, если я сейчас же не возьму себя в руки. Когда подошла очередь последней банки корма, я сделала вид, будто не могу ее отыскать. Опустив руку в сумочку, надорвала пакет с молотым перцем и высыпала содержимое на дно. Банка никак не находилась. Сконфуженно улыбнувшись хозяйке квартиры, я поднесла сумку к глазам и глубоко вдохнула. В носу засвербело. Непослушная банка наконец-то нашлась. Я потянула за ключ-кольцо. В горле запершило, на глаза навернулись слезы. Попыталась сглотнуть, но от этого першение усилилось и перешло в кашель. Рука с банкой дрогнула, жидкость выплеснулась на паркет.

– Извините, – прохрипела я, протягивая хозяйке банку.

– Ничего страшного. Принести вам водички?

Я покачала головой и выбежала из квартиры. Эсма Ладоевна поспешила следом.

– Что, аллергия? – протянула мне платок в лифте она.

Я кивнула.

– Вот невезуха. Такой халявы больше не найти. Не знаю, что с тобой делать?

– Отвезите меня в больницу, пожалуйста, – чередуя каждое слово с кашлем, проговорила я. – И деньги верните – квартира мне в ближайшее время не понадобится.

– Вообще-то, предоплату я не возвращаю, – сказала она и, заметив, что я собираюсь чихнуть на ее белоснежную блузку, добавила: – но раз уж ты сирота с матерью-инвалидом…

Как я и рассчитывала, Эсма Ладоевна высадила меня у станции метро. Пришлось оставить ей десять процентов от взятки, за беспокойство. Несмотря на это, сделка сулила огромную выгоду. Выждав полчаса, я отправилась искать «кошкин дом». Двор с идеальным газоном и новенькой детской площадкой нашелся быстрее, чем удалось сориентироваться в пространстве. Казалось, квартира пахла успехом. Уловив запах, я уже не могла сбиться с пути. Из-за похожей прически и щуплого телосложения хозяина, до меня не сразу дошло, что на этот раз дверь открыл мужчина.

– Вы к кому, дорогуша? – спросил он, поправляя очки на носу.

– К Александре.

– Может быть, вам подойдет Александр? – без тени кокетства спросил он.

Вот так парочка. Интересно, у них есть дети, или только кошки?

– Я по поводу аренды.

– Саша, впусти девушку, – подошла хозяйка квартиры и, убрав с прохода дорожную сумку, обратилась ко мне: – Как вы себя чувствуете? Может, вам не стоит находиться рядом с кошками?

– Нет, дело не в кошках. Вы не поверите, – улыбнулась я и раскрыла сумку, – случайно рассыпала молотый перец. Купила его в супермаркете вместе с кормом, а когда искала банку, вдохнула приправу.

– А я-то думала, почему Черри чихает, слизывая подливу с пола.

– Простите, пожалуйста! Я не хотела ей навредить.

– Глупости, – рассмеялась хозяйка, – она съела весь корм, да еще вылизала все, что пролилось. Мы, обычно, не балуем кошек такими деликатесами.

– Правда? А чем вы их кормите? – спросила я, наглаживая подбежавшую ко мне синеглазую гурманку.

– Натуральной пищей: мясом, кашей и овощами. Кроме того, у каждой кошки есть свои обожаемые лакомства. Жорж, например, любит погрызть куриные шейки. Черри в возрасте, зубки уже не те, поэтому она предпочитает на закуску желтки перепелиных яиц… Но вам это, наверно, не интересно?

– Еще как интересно! Я приехала в Москву, чтобы учиться на ветеринара.

– Вот это да! В каком ВУЗе?

– Собираюсь поступать сразу в несколько. Посмотрим, где повезет. Кстати, меня зовут Алиса.

– Я Александра, – протянула мне руку она, – а это мой муж, Александр.

Супруги переглянулись, и Александра спросила:

– Алиса, если у вас нет аллергии на кошек, может быть, вы присмотрите за нашими питомцами, пока мы будем в отъезде?

– С удовольствием!

– Ну и ладненько, – потер руки Александр и направился к входной двери.

– Тогда приходите завтра утром, к восьми часам. Сегодня нам нужно собрать вещи, а завтра, перед отъездом, мы все вам покажем. Договорились?

Еще бы. Я кивнула, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать на месте.

– Сейчас позвоню Эсме Ладоевне, – Александра вытащила из заднего кармана джинсов мобильный.

Такой поворот событий я не предвидела. Что делать? Рассказать риелторше про молотый перец? Вряд ли она поверит в случайность. Как объяснить, почему я ей не позвонила? Даже если Эсма Ладоевна согласится со мной работать, наверняка запросит вдвое больше.

– Не беспокойтесь, я как раз еду к ней. У вас и без того много дел, – улыбнулась я хозяйке.

– Вот видишь, – сказал Александр, надевая туфли. – Вечно ты паникуешь раньше времени. Кошки останутся одни, квартира без присмотра…

Последняя фраза донеслась уже из подъезда.

– Мне очень неудобно просить… – замялась я.

– Не смущайтесь! – сказала Александра. – Услуга за услугу.

– Вы не разрешите мне позвонить в гостиницу, чтобы забронировать номер до завтра? Мой смартфон сел.

– Само собой!

Вместо того чтобы протянуть мне мобильный, она направилась к барной стойке и принесла трубку стационарного телефона.

– Секунду, только найду номер.

Я взяла трубку и склонилась над сумкой, не представляя, что делать дальше. Квартира-картинка, дом мечты, который мог быть моим целый год почти бесплатно, утонул вместе с мобильником в кармане джинсов Александры. Трубка, оказавшаяся в моих руках, напомнила мне первый Лилькин мобильник. Мама отдала его ей больше шести лет назад, когда купила себе новый. Все, что я о нем помнила – это игра, в которой нужно было стучать молотком по мышкам, не трогая кошек. Самое время вспомнить об этом в «кошкином доме». Пора бы уже задуматься, на каком вокзале провести ближайшие три месяца. Стоп! Хватит раскисать. Отбой. Точно, отбой! Раньше сотовые выключались на кнопку отбоя.

– Только снова не вдохните перца! – с улыбкой напомнила Александра.

– Постараюсь, – я опустила руку с телефоном в сумку и, продолжая говорить, зажала кнопку, – в прошлый раз было мало приятного.

Нашарив бумажку с адресом риелторского агентства, я вытащила ее вместе с телефоном. Есть! Прямоугольник экрана оказался пустым.

– Мне кажется, он не работает.

Александра взяла трубку и принялась нажимать на все кнопки подряд. Я, не дыша, наблюдала за движениями ее пальцев. Только бы он не включился! Только бы не включился…

– Боюсь, вам придется жить здесь без телефона, – наконец оставила попытки она. – Похоже, Саша его отключил. Вот, возьмите мой мобильный.

Я с благодарной улыбкой взяла телефон и, делая вид, будто набираю номер, написала Эсме Ладоевне: «Приехала родственница из Уфы. В ваших услугах мы больше не нуждаемся». Пришлось выбрать город с самым коротким названием, потому что вернулся Александр.

– Зачем ты отключил домашний телефон?

– Вот еще! Заняться мне больше нечем. Я даже в МТС еще не сходил, а там мы платим гораздо больше! Кстати, хорошо, что напомнила…

– Тогда почему он не работает? Пустой экран, вот посмотри.

Пока они разбирались с трубкой, я удалила сообщение из исходящих и добавила риелторшу в черный список. Оставалась опасность, что у Эсмы Ладоевны есть номер хозяина квартиры, но при мне она разговаривала только с хозяйкой. Нужно надеяться на лучшее. Если повезет, ближайший год я буду наслаждаться комфортом такого уровня, о существовании которого даже не подозревала. Если нет – придется подыскать картонную коробку.

В любом случае, ближайшую ночь мне предстояло пересидеть на вокзале. Открыв дверь, я тут же привлекла внимание дежурного полицейского. Вряд ли он заподозрил во мне преступницу, скорее приметил сексуальный объект. Не раз убеждалась на собственном опыте в том, что для этого достаточно пары секунд. Вот она, пресловутая любовь с первого взгляда. Всего лишь животный инстинкт, ничего больше. Мы, девушки, проводим треть жизни перед зеркалом, стремясь стать безупречными, как фарфоровые куколки, а мужчине достаточно беглого взгляда, чтобы оценить нас по шкале от «хочу» до «не хочу». Пришлось купить самый дешевый билет и лишить стража порядка повода заговорить. Правда, нашлось достаточно других желающих отвлечь меня от книги Стивена Кови про семь навыков высокоэффективных людей. По крайней мере, умение читать, когда со мной пытаются познакомиться, за ночь удалось отточить.

В восемь утра я уже стояла на пороге своей будущей квартиры. По легенде, Эсма Ладоевна застряла в пробке и должна была подъехать с минуты на минуту. Я заранее отдала хозяину арендную плату и ксерокопию паспорта. Законспектировала все инструкции, полученные от хозяйки.

– Не забудьте, – в десятый раз повторила перед уходом Александра, – куриные шейки и головы всегда давайте сырые промороженные. Ни в коем случае…

– Не давать вареные, – подхватила я, – иначе могут порезать кишечник.

– Правильно! Где же риелтор?

– Я только что ей звонила. Эсма Ладоевна все еще стоит в пробке. Она сказала, что отошлет договор по почте. Вы его подпишете и отправите обратно.

– Разве это законно? – спросила Александра.

– Наверно, – пожал плечами хозяин квартиры.

– Алиса, набери ее номер, пожалуйста, – сказала хозяйка. – Вот и зачем надо было отключать мобильные?

– Чтобы не платить целый год абонентскую плату.

Я выбрала из списка заранее подготовленный контакт с именем Эсмы Ладоевны и протянула свой смартфон Александре.

– Телефон абонента выключен.

– Наверно, села батарейка.

– Саша, такси заждалось, – уже из подъезда позвал Александр. – Мы так на самолет опоздаем!

– Не нравится мне этот риелтор, – покачала головой хозяйка. – Алиса, проследите, чтобы она не забыла оформить наш договор.

Александра протянула мне ключи и захлопнула за собой дверь. Я стояла в прихожей, прислушиваясь к отдаляющимся шагам. Когда звуки затихли, подбежала к окну и помахала садящимся в такси Александрам. Бабушки на лавке задрали головы. Я специально дала себя рассмотреть. На случай, если кого-нибудь заинтересует, на каком основании я здесь поселилась, найдутся свидетели нашего с хозяевами прощания. Оторвавшись, наконец, от окна, я оглядела свои владения. На целый год эта квартира станет моим домом, а значит, все здесь должно быть по-моему. Хозяева забрали не всю одежду, поэтому мне пришлось уложить оставшуюся в пакеты для мусора и спрятать в кладовую. Вытерев пыль в шкафу, я сложила в него свои вещи. Освободила одну из книжных полок для учебников.

Во время уборки я сделала, пожалуй, самое приятное открытие в новом жилище – лоджию. Лыжи отправились следом за хозяйской одеждой, а коробки из-под техники переехали на свалку. Победив городскую пыль, покрывавшую стены и пол, я вынесла на лоджию один из кухонных стульев. Нежась в лучах весеннего солнца, с учебником по филологии в одной руке и чашкой эспрессо из итальянской кофемашины в другой, я чувствовала себя победителем. Меня переполнял покой. Казалось, ничто в мире не способно мне помешать. С этого дня я буду счастлива каждый день, каждую секунду своей жизни. Благодаря обретенному внутреннему равновесию я смогу создать программу, которая потрясет весь мир, независимо от того, на каком канале она выйдет, и в какое время. Фонтан счастья, бьющий из моей груди, поднимет ее на вершину телевидения. Успех придет, и неважно, будет на моей стороне удача, или нет. Моя уверенность способна сотворить чудо.

Настроение сменилось вместе со временем суток. Когда оранжевая линия заката истончилась до еле различимой полоски света на горизонте, я отложила учебник и выглянула на улицу. На секунду мне показалось, что я смотрю из окна своей бывшей спальни: та же пятиэтажка из посеревшего от сырости кирпича напротив, только увеличенная в несколько раз, покатая дорожка вдоль дома, по которой вот-вот должна пройти Лилька. Мы, как обычно, сверим домашние работы, а потом примемся записывать очередной видеоурок для моего блога. Лилька подметит какой-нибудь ляп, я начну кривляться в камеру, и все закончится боем подушками. За ужином папа спросит, во что это мы там играем… Эх… Вряд ли это ностальгия. В настоящем слишком хорошо, чтобы грустить о прошлых, куда менее привлекательных временах. Наверно, сказывается усталость.

Я попыталась дозвониться до лучшей подруги, но трубку никто не взял. Приготовила пельмени себе и наложила мяса с овсянкой кошкам. В предвкушении крепкого сна сменила постельное белье. Не успели слепиться веки, как скрип половиц выдернул меня из дремы. Я подпрыгнула на кровати и огляделась: по комнате, из угла в угол, расхаживала кошка. Судя по тому, что глаза в темноте светились красным, это был кареглазый Жорж. Вот так новостройка, вот так евроремонт! Натуральный паркет положили на скрипучие половицы. Хотя днем я скрипа не замечала. Наверно, в темноте обостряется слух…

Бах! На этот раз шум вытащил меня из постели. Я включила свет и увидела распластавшуюся на столе синеглазую нахалку. Проследив за ее взглядом, обнаружила валяющийся на полу смартфон. По экрану паутиной побежала трещина. Согнав кошку со стола, я спрятала все бьющиеся предметы в шкаф. Сон больше не приходил. Синеглазая разгуливала по квартире, а я ворочалась в постели, не находя себе места. Наконец, мне удалось устроиться. Внутренний голос уговаривал отвернуться от края кровати, но лень, сковавшая тело, победила. Как же я об этом пожалела, когда зеленоглазая старушка Черри подкралась к кровати и, пытаясь запрыгнуть на подушку, расцарапала мне щеку.

Прижигая спиртом царапины, я еле сдерживала слезы. Кто придумал эти дурацкие квартиры-студии? Лучше жить в крошечных комнатках, но с закрывающимися дверьми, чем в актовом зале без единой перегородки. Минутку, одна внутренняя стена здесь все-таки есть! Надев свитер с длинными рукавами и плотные джинсы, я принялась по одной вылавливать кошек. Когда последнее животное, фырча и размахивая лапами, отправилось в ванную, я наконец-то смогла лечь в кровать. На улице уже светало, а у меня на девять утра был намечен визит в МГУ, который не стоило откладывать. Следовало сходить на экскурсию до того, как студенты сдадут сессию и разъедутся по домам на лето.

Чтобы найти здание факультета журналистики на Моховой, мне пришлось обойти все переулки возле станции «Охотный ряд», и даже дальше. Нечаянно я набрела на вход в парк, из которого гогочущей гурьбой вывалились скорее неприлично раздетые, чем одетые девушки. Наверняка кто-то из них тоже приехал в Москву учиться. Драные колготки, запах перегара и работа по ночам – вот мое потенциальное будущее в случае провала. Я сжала зубы и продолжила многочасовые блуждания. Смешно, но обратная дорога от университета к метро заняла у меня от силы минут семь.

Как выяснилось, тридцатичетырехэтажный храм науки со шпилем в центре, о котором я грезила с пятого класса, предназначался для студентов других специальностей. Сначала меня это озадачило, но стоило отыскать старинное здание, с памятником Ломоносову во дворе, как я тут же влюбилась в атмосферу своей будущей альма-матер. Я подошла к сидящим у ног Михаила Васильевича студентам и завела первые знакомства хоть и с будущими, но все-таки журналистами. Вопросы, копившиеся годами, слетали с моих губ сами собой. Наконец, я взяла себя в руки и спросила о главном: что нужно говорить экзаменационной комиссии, чтобы поступить. Ответить на это никто не смог, зато мне удалось составить целый список вещей, о которых лучше молчать. Назавтра я все-таки отправилась на Воробьевы горы и постаралась разузнать все, что могло помочь при поступлении Лильке.

Методом «от противного», я заготовила ко дню творческого собеседования несколько утверждений, которые собиралась вставлять между делом в ответы, какими бы ни были вопросы комиссии. Накануне мне удалось нейтрализовать кошек. На ветеринарных форумах посоветовали опоить их «секс-барьером», побочный эффект от которого – сонливость. На экзамен я все равно отправилась невыспавшаяся. Ко мне наконец-то переехала лучшая подруга. Лилька всю ночь ворочалась на диване, а я в очередной раз проклинала дурацкую планировку квартиры-студии. С утра все валилось из рук. Голова раскалывалась, язык еле ворочался. Я попыталась размять его скороговорками, но вместо этого посадила голос. Казалось, усилия последних лет пропали зря. Обладая необходимыми знаниями, я была не в состоянии их проявить.

Вовремя добравшись до здания на Воробьевых горах, я чуть не опоздала, блуждая по коридорам. Отыскав нужную дверь, наконец, смогла перевести дух и осмотреться. В ожидании своей очереди, абитуриенты разбились на группки. Возле лестницы ни о чем болтали ребята, забежавшие попытать шанс. Вряд ли кому-то из них повезет, чего не скажешь о компании, оккупировавшей подоконник. Судя по качественной ткани костюмов и мягкой даже на вид коже обуви, их родители не пожалеют средств на платное образование. Хотя, кого-то из них я, скорее всего, недооцениваю. Найдутся такие, кому хватит денег, чтобы поступить на бюджет. Не хочется верить, что комиссия берет взятки, но дыма без огня не бывает. В любом случае, не зависимо ни от моих, ни от своих ответов, эти абитуриенты будут студентами МГУ.

Дверь кабинета открылась. Я хотела посмотреть, кто вышел, но мое внимание привлекла очередная группа поступающих. Сердце застучало быстрее. Вот они, мои главные конкуренты: мальчик-хипстер в клетчатой рубашке и очках с широкой оправой, полноватая девочка-ботанка, тоже в очках, но с толстенными линзами, увеличивающими глаза, и накачанный парень с солдатской выправкой. Выводы я, конечно, сделала не из внешности. Мое внимание привлек разговор, обрывки которого долетели, когда открылась дверь и остальные абитуриенты притихли. Делая вид, будто прогуливаюсь вдоль коридора, я подошла ближе.

– Два репетитора в день с понедельника по пятницу и курсы по субботам – оптимально, – заявила ботанка.

– Не согласен, – сложил на груди руки хипстер. – По мне так лучше учиться без выходных, зато каждый предмет – в свой день.

– Материал лучше усвоится, – закивал солдат.

– А как же курсы? – парировала ботанка. – Они длятся целый день, на репетитора времени уже не остается.

– Я ходил на вечерние, – ответил хипстер, – три раза в неделю.

– А я вообще на курсах не занимался, – похвастался солдат. – У нас в Суворовском без курсов хорошо готовят.

– За три раза больше времени на дорогу потратишь, – проигнорировав суворовца, ответила хипстеру ботанка. – Да и статьи писать времени не останется. Кстати, ты где публиковался?

– В компьютерных журналах, вроде «Игромании» и «Хакера».

– У меня издания солиднее – новостные еженедельники, – подмигнула она. – Их даже правительство читает, туда на коленке не настрочишь.

Солдат с воодушевлением закивал, а хипстер только пожал плечами. От разговоров про репетиторов и публикации меня начало подташнивать. Пришлось отойти в сторонку, чтобы окончательно не потерять самообладание. Знания и опыт, которые я считала своими преимуществами, обесценивались за секунды. Перед моим внутренним взором предстала та, кем меня видели окружающие – провинциальная выпускница, непонятно по какой причине возомнившая себя будущим журналистом. Глупо надеяться, что экзаменаторы смогут разглядеть во мне что-то большее. Я проиграла сразу после раздачи карт. Единственный шанс выделиться из числовой колоды – прямо здесь и сейчас отыскать козырь, способный отбить любую картинку.

– Вам не хорошо? – обратился ко мне мужчина средних лет, в дорогом костюме и с кожаным портфелем в руках.

– Нет, все нормально. Голова немного побаливает.

– Обращайтесь, если что-нибудь понадобится.

– Спасибо, у меня с собой анальгин.

– Я имел в виду не обезболивающее, – понизил он голос, – а помощь с поступлением.

– Что?

– Моя жена работает ответственным секретарем приемной комиссии. Она может занести вас в список поступивших.

– Сама поступлю, – сказала я и с сомнением покосилась на ботанку.

– Поступят только свои. Для статистики МГУ нужны студенты из регионов, но ими станут те, кто заплатит.

– У меня нет денег.

Я отвернулась к стене, чтобы не видеть ни конкурентов, ни мужчину с портфелем.

– Знаете что, – положил руку мне на плечо он, – вы мне нравитесь. Вот как поступим: я вам помогу, а вы заплатите мне после зачисления.

Неужели случилось чудо? В тот самый момент, когда казалось, что все потеряно, мне дали новый шанс! О, удивительная Москва, с ее непредсказуемыми дарами!

– Нет, поступим по-другому, – я снова повернулась к мужчине. – Вы не ударите палец о палец, потому что никакой жены-секретаря в приемной комиссии у вас нет, а когда я сама наберу проходные баллы, придете за деньгами.

– Не хотите учиться в МГУ – ваше дело, – пожал плечами он и отступил на полшага.

– Хочу, поэтому предложу вам другой вариант заработать.

– Тише, – шикнул он и подошел ближе. – Что еще за вариант?

– Сейчас я незаметно передам вам три тысячи рублей и бумажку.

– Девочка, речь не о рублях…

– Не перебивайте. Через десять минут вы будете ждать меня в конце коридора с этой же бумажкой в руках. Я ее заберу и отдам еще семь тысяч.

– Что за бумажка?

– Обычный листок, – вытащила из сумки список фраз, которые нельзя говорить приемной комиссии я. – Держите. Можете отойти и прочитать.

– Гони три штуки, – спрятал бумагу во внутренний карман пиджака он.

Мужчина забрал деньги и пошел к лестнице. Я прождала десять минут, а его все не было. Перспектива потерять три тысячи пугала куда меньше риска, которому я себя подвергала, вручая взятку и забирая шпаргалку в коридоре МГУ. Но, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Спустя четверть часа мужчина все-таки вернулся и прошел в конец коридора. Выждав пару минут, я направилась следом. Троица зубрил продолжала увлеченно болтать, не обращая внимания на окружающих. Проходя мимо них, я качнула сумку на плече. Она слегка коснулась руки ботанки. Забрав у мужчины в костюме бумажку и расплатившись, я пошла в туалет. Не успела развернуть записку, как ботанка появилась на пороге. Все шло по плану, пока следом за ней в женский туалет не вошли хипстер и суворовец. Изображать ужас не пришлось. Видимо, ботанка оглянулась мне в след и обратила на меня внимание остальных. Плохо дело. Двое парней в женском туалете могут вызвать нежелательный интерес.

– Что он тебе дал? – спросила ботанка подбоченившись.

– Ничего, – спрятала бумажку за спиной я.

– Показывай, – подошел хипстер и протянул руку. – А то к ректору пойдем.

– Кто еще видел? – посмотрела я на суворовца.

– Никто, – покачал он головой и выглянул за дверь. – Давай, пока караулю.

Я вытащила записку и протянула ее хипстеру. Не успел он пробежаться по списку взглядом, как ботанка выдернула бумажку у него из рук.

– Что это?

– Правильные ответы.

– Разве всем задают одинаковые вопросы? – спросил хипстер.

– Конечно, нет, – хмыкнула ботанка.

– Это фразы, которые хотят услышать экзаменаторы. Их надо вставлять в ответы, чтобы набрать высший бал.

Троица переглянулась и достала телефоны. Дождавшись, пока они сфотографируют записку, я попросила:

– Только никому больше их не давайте, тогда преимущества будут только у нас четверых.

– Ты тоже не пались, – пошла к выходу ботанка, но на пороге остановилась. – Фразы какие-то странные. Этот мужик точно не обманывает?

– Нет, он моей двоюродной сестре поступить помог.

– Как ее зовут?

– Лиля Зеленова.

– Не слышала про такую. Она на каком факультете учится?

– Химфак четыре года назад окончила.

– Тогда ясно, – кивнула ботанка. – Интересно, почему экзаменаторы хотят услышать: «МГУ поможет мне найти свое призвание»? Я, наоборот, собиралась рассказать, что с девятого класса мечтаю стать журналистом.

– Наверно, чтобы они не посчитали тебя слишком самоуверенной.

– Типа, раз у меня куча публикаций в СМИ национального уровня, я не буду прислушиваться к критике педагогов?

Я пожала плечами.

– Вот придурки! – рассмеялась она и вышла из туалета.

Минус один, вздохнула я с облегчением. Если повезет, то минус три. Пора знакомиться с будущими однокурсниками. В коридоре я оглядела поступающих. Взглядом встретилась с голубыми глазами одного из мажоров, тусующихся возле окна. Взбив длинную русую челку, он шагнул в мою сторону. Дверь в аудиторию распахнулась, женский голос назвал мою фамилию – Малыш, сделав ударение на первый слог. Эта ошибка мне понравилась, так и буду представляться. Я улыбнулась одними уголками губ мажору и, с легким сердцем, вошла в аудиторию.

Когда экзамены закончились, меня сильнее волновала судьба лучшей подруги, чем собственная. Несмотря на то, что я разузнала у первокурсников химфака все подводные камни, а репетиторы натаскали Лильку по основным предметам, она умудрилась перепутать кучу важных деталей. В итоге, набранных ею баллов хватило только на платную форму обучения, поэтому родителям пришлось взять кредит. У меня же был всего один шанс на учебу в МГУ, и я его не упустила. Увидев свою фамилию в списке зачисленных на бюджет, я почувствовала такую легкость, как будто последних месяцев напряженной работы не было. Нервы, натянутые до предела во время творческого конкурса, наконец, расслабились. На секунду в груди снова заныло от того, что в списке не оказалось фамилии ни одного из троицы ботанов. Получается, из-за меня и моей неуверенности в себе, все их усилия пропали зря. Глупо омрачать счастливейший момент жизни раскаяньем, особенно, когда поздно что-то менять.

По дороге из университета я наслаждалась запахом цветущих клумб, радовалась улыбкам на подсвеченных солнцем лицах прохожих. Даже грибной дождик, заставший меня врасплох на полпути, показался ласковым и освежающим. Пусть Лилька и вернулась до сентября к родителям, а не осталась на каникулы в Москве, как мы планировали раньше, теперь я не чувствовала себя одинокой. Голубоглазый, которого, как выяснилось, звали Дима, отыскал меня после творческого собеседования, представился сам и познакомил с остальными мажорами. Как я и думала, каждый из них попал в список поступивших. Денег тусоваться с золотой молодежью у меня не было, зато теперь я могла переписываться с ними по интернету. Девочки хвастались результатами шопинга в Милане, Дима делился фотографиями с доской для серфинга из Мексики. Даже после экзаменов тратить время на социальные сети было жалко, но я решила наладить отношения с будущими однокурсниками.

После лекции ректора в честь Дня первокурсника, мы все вместе отправились праздновать. Дима подарил мне клубную карту супермодного заведения, принадлежащего его отцу. Поначалу я нервничала в непривычной обстановке и переживала за оставшуюся в одиночестве Лильку, но постепенно все мысли вылетели из головы, уступив место хмелю. Мало кто из нашей компании заказывал алкоголь. Самым популярным напитком была кока-кола. Только к середине вечера я заметила, как часто мои однокурсники бегают в туалет. К моменту, когда одна из девчонок решилась меня пригласить, я уже подготовила отмазку в духе «и так много выпила». С одной стороны, журналист должен попробовать все, с другой, наркотики – последнее, что мне было нужно.

Компенсировав отсутствие наркотического опьянения алкогольным, я веселилась наравне с остальными. По дороге домой тело все еще пульсировало в такт музыке. В ушах стоял шум такой силы, что с первого раза не получилось расслышать вопросов, с которыми меня встретила Лилька. Я лежала в кровати с открытыми глазами, чтобы медленно вращающаяся комната не набирала скорость. Хотелось сойти с карусели. Все, что оставалось делать в таком состоянии – вливать в себя бутылками воду. Сон все-таки унес меня в страну грез, но то и дело возвращал обратно, как будто стараясь проучить. Звон будильника пронзил отекший мозг. Я повернулась к тумбочке, чтобы его выключить. Комната снова пришла в движение.

Проклиная День первокурсника, ночной клуб и разбуженную алкоголем безответственность, я отправилась на первую в жизни лекцию. Голос профессора давил на мозг, но слова не проникали внутрь, а отпружинивали в стороны. К третьей паре боль утихла, но отравленный алкоголем организм все равно отказывался вбирать в себя знания. Первый день в МГУ прошел зря. Оставалось надеяться, что диктофон, который Лилька подарила мне на День рождения, не подведет. Я понятия не имела, разрешают ли преподаватели записывать лекции, поэтому села подальше от кафедры. Шелест тетрадей и перешептывания то и дело заглушали речь профессора. Мне хотелось плакать и крушить все вокруг. Домой я вернулась переполненная решимостью раз и навсегда завязать с тусовками. Вытащив из сумочки клубную карту, без сожаления бросила ее в мусорное ведро.

– Оставь! – взмолилась Лилька.

– Хватит с меня ночных клубов. Я столько лет мечтала об этом дне не для того, чтобы сегодня мучиться похмельем.

– Что ж теперь, не развлекаться? Просто не ходи в клуб перед учебой. Для этого есть субботы.

– Найду занятие полезнее, чем прыгать на танцполе.

– А я бы потанцевала, – вздохнула Лилька.

– Кто тебе мешает?

Я достала клубную карту из мусорного ведра и протянула подруге. Лилька запрыгала на месте, прижав карточку к груди. Еще раз заглянув в ведро, я вытащила оттуда три пластиковые бутылки из-под воды.

– Остальной мусор доставать необязательно!

– Придется, – через силу улыбнулась я. – Надо записать урок для блога. Хоть какая-то польза от похмелья – реквизит.

Лилька, без лишних вопросов, взяла из полки под телевизором камеру.

– Привет, – помахала я пустыми бутылками перед объективом. – Сегодня вы узнаете, как сделать игрушечного слоника. Для изготовления нам понадобится: три пластиковые бутылки, шесть крышек, коктейльная трубочка, изолента и поролон, – заглянула в кухонные ящики и нашла все перечисленное. Зрителям канала нравилось, когда я собирала всякую ерунду по дому. – Чтобы сделать ноги, отрезаем и выбрасываем верхнюю часть от двух бутылок – нам нужна только нижняя. Проделываем отверстия в крышках и нанизываем на трубочку – получается хобот. Прикручиваем первую крышку к целой бутылке. Вырезаем из поролона ушки. Теперь скрепляем всю конструкцию с помощью изоленты. Не забудьте нарисовать глазки. Все, слоник готов.

– Прикольно, – Лилька опустила камеру. – Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как твой папа научил нас мастерить из бутылок? Помнишь, в тот день мы ходили в детский мир и накупили игрушек, а когда вернулись домой, сделали вот таких слоников и весь вечер играли только с ними.

– Я помню, как твои родители скупили полмагазина, а я попросила у папы всего одну игрушку, – мой голос дрогнул, – плюшевого слона. Вместо того чтобы купить, папа пообещал сделать мне слона еще лучше, чем из магазина. Я всю обратную дорогу повторяла, что не хочу лучше и просила подарить того, плюшевого, чтобы играть с остальными девочками, а дома получила вот это!

Швырнув пластиковую игрушку в стену, я спрятала лицо в ладони.

– Алиса, – погладила меня по плечу Лилька, – извини.

– Не успокаивай меня! – оттолкнула я подругу. – Думаешь, он был хорошим папой?

– Но он ведь подарил тебе слоника, такого, какого мог себе позволить.

– Не пошел бы с друзьями в пивнушку в тот вечер, смог бы позволить плюшевого. Лиль, вспомни, у меня не было ни одной нормальной игрушки, ни одного приличного платья. Я всю жизнь одевалась в секонд-хенде. Думаешь, папа мало зарабатывал? Он все пропивал, или пускал на ветер. Каждый год достраивал в доме новые комнаты. Ставил стены, а обклеивать обоями даже не собирался. Учебу он вообще считал бестолковым занятием. Знаешь, сколько раз я выпрашивала у него деньги на репетиторов, или хотя бы на самоучители? Только дело было не в деньгах. Когда я выиграла в заочном туре олимпиады, все, что от него требовалось – подписать разрешение. Думаешь, он подписал? Папочка сказал, что у него в Москве дочек нет!

– Господи, – зажала рот ладонью Лилька. – Вот почему…

– Да, я тебя обманула. Просить прощения не буду, по-другому поступить я все равно не могла. Папа пригрозил, что расскажет твоим родителям про уголовное дело, если ты соберешься в Москву.

– Значит, ты не жалеешь?

– Плохо, что твоим родителям пришлось взять кредит, но олимпиада все равно не гарантировала бюджетное место. Ты даже не выиграла в заочном туре.

– Черт с ним, с бюджетом, – отмахнулась Лилька. – Тебе его совсем не жалко?

– Кого? – переспросила я, заранее зная ответ.

– Папу.

На глаза навернулись слезы. Я отвернулась, чтобы не видеть Лилькин взгляд.

– Ты сказала, что сейчас поступила бы так же, – продолжила она. – Выходит, ты бы все равно его убила?

– А как иначе?! – слезы брызнули из глаз. – Я всю жизнь посвятила журналистике. Засыпала с мыслями о будущей карьере, снимала во сне программы, просыпалась и вставала с кровати только ради того, чтобы учиться. Представляла, как с каждым днем приближаюсь к успеху. И когда я уже проделала дыру в стене, которую все вокруг считали непробиваемой, кто-то схватил меня за шиворот и потащил обратно!

– Он не кто-то, – покачала головой Лилька, – он твой папа.

– Он тот, кто хотел меня сломать! И тебя тоже!

– Папа не мог желать тебе зла.

– Конечно, он желал мне добра. Такого, каким его себе представлял: сытой жизни, как у домашнего кота, растительного существования, без надежд и разочарований. Я должна была устроиться на зону, выйти замуж, растить детей, у которых впереди было бы то же прозябание. Я бы так часто рассказывала им, как однажды чуть не поступила в МГУ, что рано или поздно они бы спросили, не знаю ли я других сказок. А когда подросли, поняли бы, что это правда. Их мама пыталась заслужить всеобщее уважение, сделать в жизни что-то стоящее, а вместо этого стала местным посмешищем. Им было бы так же стыдно, как мне, когда моя мать сбежала из дома. Они бы тоже захотели все изменить. Вот только я к тому моменту стала бы копией своего отца и помешала им развиваться. Профессия накладывает на человека отпечаток. Я бы в каждом шансе видела подвох, а любого встречного подозревала в корысти. Я бы стала другим человеком, чужим. Меня бы не было! Я не смогла бы жить без мечты. Я и есть моя мечта…

Слова вылились изо рта, как поток рвоты. Живот свело судорогой. Я скорчилась на стуле и оперлась сгибом локтя о стол, чтобы не упасть.

– Алиса… – в Лилькином шепоте слились ужас и изумление. – Ты такая…

– Злая?

– Сильная. Я бы никогда так не смогла.

– Ты бы не захотела, это разные вещи.

– Не смогла бы так сильно захотеть. Ты лет с трех мне говорила, что станешь журналисткой, – посмотрела она вверх, чтобы сдержать слезы. – Откуда только узнала такое слово?

– По телевизору услышала.

Мы обе улыбнулись сквозь слезы. Лилька подошла ко мне, порываясь обнять, но не решилась. Не дотрагиваясь руками, я уткнулась лицом в ее плечо. Хоть и не собиралась признаваться в убийстве, в глубине души мне давно хотелось выпустить наружу тревогу, выгрызавшую меня изнутри с той кошмарной ночи, когда папа умер. Постепенно слезная туча иссякла, я почувствовала опустошение. В голове прояснилось, даже появились первые рациональные мысли. Сколько же я допустила ошибок, раз Лилька обо всем догадалась? Нельзя позволять эмоциям брать над собой верх. Сейчас нужно хорошенько все спланировать. Как я должна себя вести, чтобы никто, кроме Лильки, больше не узнал правду о папиной смерти? Конечно, только лучшая подруга могла вывести меня на признание. Впрочем, ей тоже не стоило открываться. Главное, чтобы мой поступок не повлиял на нашу дружбу. Лилька – самый близкий мне человек. Я не могу ее потерять.

Сначала мы старались не смотреть друг другу в глаза, но постепенно неловкость прошла. К разговору о папиной смерти мы больше не возвращались. Для нас обеих первый семестр в МГУ тянулся дольше всего одиннадцатого класса. Как-то раз Лилька призналась: только существование второкурсников заставляет ее поверить в то, что окончить первый курс вообще возможно. В школе она была круглой отличницей, а в университете начала мечтать о тройках. Отчасти, проблема была в ее неорганизованности и привычке получать авансы – завышенные оценки от школьных учителей, желавших угодить уважаемым в городе родителям. Но главную причину ее неуспеваемости я даже не сразу сумела разглядеть.

Если первое сентября Лилька провела дома в одиночестве, то уже к концу месяца я сутками не встречалась с лучшей подругой. Каждое утро я складывала за ней диван, собирала разбросанные в спешке учебники по химии, мыла сваленную в раковине посуду. Только благодаря этим следам не пришлось обращаться в полицию. Мой день проходил на Моховой, а вечером я возвращалась в пустую квартиру. В редкие встречи Лилька заверяла, что у нее все в порядке. Однокурсницы ждут в общежитии, чтобы вместе готовиться к семинару. Новый друг зовет в кино на последний сеанс. Пятница – самое время воспользоваться клубной картой. Ничто в ее словах не выдавало вранья. Только если неизменные джинсы и толстовка. Заниматься химией и сидеть на местах для поцелуев можно в чем угодно, но фейсконтроль столичного клуба в таком виде не пройти. Несмотря на беспокойство, я верила лучшей подруге. Пока однажды, перед сном, не выглянула в окно.

Заканчивался октябрь, а вместе с ним улетучивались воспоминания о хорошей погоде. Нависшее веко неба слезилось редким дождем. Вдоль покатой дорожки мерзли голые по пояс деревья. Лилька сидела на лавочке возле подъезда. Ее силуэт, укутанный в невесть откуда взявшийся пуховик, покачивался от порывов ветра в такт угнетенной природе. Что заставило ее мерзнуть на улице? В голову пришел только один вариант. Тут же решив его проверить, я выключила свет, легла в кровать и прислушалась. Спустя десять минут щелкнул дверной замок. Пока Лилька потихоньку раздевалась и раскладывала диван, я пыталась понять, зачем ей понадобилось меня избегать.

Любые попытки завязать доверительный разговор заканчивались провалом. Каждый раз находился повод сбежать, каким бы нелепым он не выглядел. Рассказать, что знаю правду, значило припереть лучшую подругу к стене. Кто знает, как она могла отреагировать? Вместо этого я решила ложиться спасть пораньше. Так, хотя бы, Лилька была у меня на виду. В конце зачетной недели я задумалась о том, где же она занимается. Пришедший по почте список недопущенных к сессии ответил на мой вопрос. Нигде. В этой ситуации была моя вина, пусть я и не понимала какая. Именно поэтому следующим утром вместо Моховой я отправилась на Воробьевы горы, к заместителю декана химического факультета.

Улыбчивому усатому дядечке я рассказала о том, что у моей лучшей подруги наступили беспокойные времена. Ее мать тяжело заболела, Лилии приходится день и ночь дежурить возле маминой постели. Узнав о трагической ситуации в семье студентки Зеленовой, заместитель декана пообещал сделать все, чтобы она смогла сдать сессию. На прощание я попросила декана не показывать вида, будто ему известно об испытаниях, выпавших на долю моей подруги. Лилия – девушка гордая, думает, что справится сама. Так бы, конечно, и было, если бы не безвыходные обстоятельства. Дядечка с воодушевляющей улыбкой заверил меня в лучшем исходе дела. Поэтому три дня спустя я особенно удивилась, обнаружив Лильку лежащей на диване и с остервенением размазывающей по щекам слезы.

Первой мыслью было: подруга все-таки догулялась по темным переулкам. Но возле входной двери лежала сумка с учебниками. Выходит, Лилька вернулась в слезах с учебы. Я в очередной раз попыталась ее разговорить. Вместо того чтобы как обычно сбежать на вымышленное свидание, она только отвернулась к спинке дивана.

– Не молчи, – попросила я снова. – Ты же знаешь, я во всем тебя поддержу, что бы ни происходило в твоей жизни. Если не хочешь выворачивать душу, просто расскажи, из-за чего ты прямо сейчас плачешь. Давай подумаем вместе, как решить проблему, – сделав паузу и не дождавшись ответа, я перешла в наступление. – Тебя что, исключили из универа?

– И ты туда же! – завопила Лилька.

Не ожидая такой эмоциональной реакции, я растерялась.

– И я? Кто еще так подумал?

– Чокнутый зам декана! Вызвал меня к себе и посоветовал взять академ до следующего учебного года!

Лилька с ревом уткнулась в подушку дивана. Интересно, тушь смывается с окрашенной кожи вместе с краской? Позже проверю. Сейчас есть вопрос куда занимательнее: неужели усатый дядька не придумал лучшего способа помочь? Если так, Лилька потеряет целый год.

– Он сказал, что я вряд ли сумею сдать сессию, даже если меня к ней допустят. Откуда ему знать?! Она еще даже не началась, а мне уже грозят исключением! Это так несправедливо…

Лилька снова зашлась в слезах. Нужно как-то привести ее в чувства, иначе она доведет себя до истерического припадка.

– Вообще-то, – осторожно начала я, – ты сама дала повод так думать.

– Интересно, чем же?!

Судя по выражению лица, Лилькин гнев переключился на меня. Тем лучше. По крайней мере, она не побежит в деканат забирать документы или делать еще что-нибудь похуже.

– Поправь, если я ошибаюсь, но, по-моему, в последнее время ты совсем не уделяла внимания учебе.

– Откуда тебе знать?

– Действительно, откуда? Тебя же целыми днями не бывает дома. Наверно, все это время ты просиживаешь в библиотеке над учебниками?

Лилька приоткрыла рот от удивления, как будто я только что озвучила простую до гениальности идею, которая до этого даже не приходила ей в голову. Пожалуй, если бы мне не хотелось возвращаться вечером домой, я бы так и поступила. В глубине души все эти месяцы я надеялась, что Лилька тоже до этого додумалась. Как видно, нет.

– Но он-то не может знать, где я провожу вечера, – опомнилась Лилька. Договорив, она снова застыла, глядя на меня с открытым ртом. – Или может?

– Нет, об этом я ему не говорила.

– Господи! – выдохнула она. – Ты совсем чокнулась…

– Еще бы, увидела тебя в списке недопущенных к сессии и чокнулась.

– Твое какое дело?!

– Пойми, за это исключают из универа!

– Я завалила всего два зачета.

– Всего! В школе ты училась на круглые пятерки.

– Осталась целая неделя, чтобы их пересдать. Но по твоей вине, вместо пересдачи мне предлагают академический отпуск, как будто я вертихвостка, залетевшая на первом курсе! Может, зам декана так и думает, а? Что ты ему наплела.

– Я сказала, что у тебя тяжело заболела мама.

– О, боже мой! – всхлипнула Лилька так, будто это случилось на самом деле. – Хотя бы маму мою не трогай…

– Не трогала бы, если бы тебе не грозило исключение. Я всего лишь попросила для тебя послаблений.

– Зачем? Думаешь, я не справлюсь без твоей помощи? Или хочешь меня контролировать, как твой папа тебя?

– Что за чушь ты несешь? – сказала я и сама уловила в своем голосе отцовскую интонацию.

– Чушь?! Ты даже говоришь, как он. Вся в папочку!

Лилька вскочила и, подняв с пола пуховик, направилась к входной двери. Я побежала за ней, пытаясь ухватить за рукав. Подруга оказалась быстрее. Она распахнула входную дверь и вылетела на лестничную площадку. Чуть не сбив с ног поднимавшуюся на верхний этаж соседку, интеллигентного вида блондинку в очках и серо-коричневом пальто, прокричала:

– Думаешь, я не смогу тебя убить? Влезь еще раз в мои дела, увидишь!

Как и соседка, я застыла от удивления. Стараясь изобразить на лице непринужденное выражение, сказала:

– Не обращайте внимания, обычная ссора.

– Вам лучше знать, – покосилась на меня блондинка и пошла наверх.

Вечером я не ждала, что подруга придет ночевать домой, но все равно пораньше легла в кровать и выключила свет. В голове крутилась наша ссора, назойливым комаром мешая заснуть. К моему изумлению, Лилька не только вернулась, но и, раздевшись, подошла к моей кровати. В темноте я слышала, как она дышит, склонившись над подушкой.

– Ты спишь? – наконец, прошептала подруга.

– Нет, ложись рядом.

Она забралась под одеяло и прижалась к моим лодыжкам ледяными ступнями.

– Теперь холодно сидеть на лавке?

– Ты знаешь? – вздохнула она, от чего волосы защекотали мне щеку. – Давно заметила?

– Не очень, – соврала я, чтобы не вызывать лишних вопросов.

– Пришло сообщение из учебного отдела. Меня допустили к сессии.

– Поздравляю.

– Прости, что сорвалась на тебя.

– Это сейчас неважно. Лучше подумай, как будешь сдавать экзамены.

– Сдам, будь уверена. Твои старания не пропадут.

– Это слова. Пообещай претворить их в жизнь.

– Пообещай никогда не поступать так, как вел себя твой папа.

– Обещаю, – не задумываясь, ответила я и, как теперь понимаю, обманула.

– Обещаю, – прошептала она, зарываясь лицом в мои волосы.

Лильке с трудом удавалось сдерживать обещание. Сидя над учебниками, она вечно отвлекалась. Иногда я заставала ее неподвижно глядящей в одну точку. Время от времени обнаруживала на экране ее ноутбука проигрывающиеся видео с уроками макияжа или обзорами модной одежды, вместо учебных файлов. Судя по грязным волосам и запущенной коже, тема красоты не так уж ее интересовала. Скорее, она служила способом сбежать от повинности. Каждый раз, возвращаясь к учебе, подруга тяжело вздыхала. Утро она начинала с проверки почты, а введение во всех учебниках прочитывала с карандашом, поэтому до основного материала дело доходило только на третий день.

Меня успокаивало то, что теперь она проводила дни напролет дома, больше не выдумывая свиданий с несуществующими парнями. Стараясь помочь, я покупала продукты, готовила и убирала. Составляла для подруги списки задач. Надеялась, что это поможет ей разглядеть конечную цель и мотивирует. Однажды даже попыталась рассортировать Лилькины учебные материалы, но мои старания ее только раздражали и в итоге привели к очередной ссоре.

Лилькино настроение изменилось после первого сданного экзамена. Даже получив «удовлетворительно», она почувствовала отдачу, поверила, что способна пройти это бесконечное на первый взгляд испытание. Проигрыватель ютуба изредка появлялся на экране ее ноутбука, но большую часть времени на нем отображались формулы. Несмотря на усердие, учеба все равно вызывала у нее тяжелые вздохи. Лилька стала реже ходить взад-вперед по квартире, но все чаще упиралась взглядом в стену и просиживала в таком состоянии до поздней ночи. Когда очередь дошла до последнего экзамена, подруга была настолько вымотана, что даже не смогла порадоваться первой и единственной четверке.

У меня все вышло наоборот. Уже к середине ноября стало ясно, что нагрузка на журфаке гораздо меньше той, к которой я привыкла. Первую сессию ждала с нетерпением, а когда она закончилась, окончательно разочаровалась. Во время каникул все чаще вспоминала о правиле десяти тысяч часов. Конечно, в университете давали знания, но мне они казались теоретическими, неприменимыми к реальной работе. Мне хотелось узнать нюансы журналистики, но вместо ответов на конкретные вопросы, большинство преподавателей переводило разговор на высокие материи. Советовали сначала проникнуться философией профессии. Благодаря организованности, к которой я приучила себя еще в школе, у меня оставались бесконечные коридоры свободного времени. Хотелось бежать по ним к цели, пробивать новые стены, а меня просили остановиться и подождать.

Лилька уехала на каникулы домой. Оставшись одна, я попыталась занять себя чем-то еще, кроме учебы. Хотелось попробовать нечто новое. Должен же быть у журналиста жизненный опыт, сказала я себе и позвонила однокурснику Диме. Он согласился приехать при условии, что я не откажусь стать его девушкой. Я не отказалась. Пришлось выдвинуть встречное предложение – испытательной срок длиной в две недели. Мы ходили, взявшись за руки, целовались в кино, кормили друг друга с ложечки в кафе, спали на одной подушке в моей постели. В отличие от Леши, Дима мне нравился. Хотя нет, это неточное слово. Он меня возбуждал. А еще пробуждал во мне пороки. На пятый день, точнее вечер, мы поехали тусоваться в клуб его отца. Правда, там мы выяснили, что наши интересы сильно разнятся. Я предпочитала алкоголь таблеткам, а Диме, по его словам, нравились девушки навеселе, от которых не пахло перегаром. Утром шестого дня я поняла, что опускаюсь на дно бездействия. Мне было лень вставать с кровати, не хотелось шевелиться. Казалось, все желания и стремления во мне атрофировались, так же как и мышцы. Я нуждалась в переменах. Первым моим волевым решением было выставить Диму за дверь.

Проведя каникулы с родителями, Лилька вернулась бодрой и деятельной. Мы как будто поменялись местами. Пока я читала «Сто лет одиночества» Маркеса, она перестирала и погладила весь текстиль, который нашелся в квартире, включая шторы и шнурки из кроссовок. Я сменила книгу глянцевыми страницами «Форбс Вумен», а она натерла до блеска все предметы интерьера, которые вообще могли блестеть, даже лампочки, висящие над кухонным столом. Мне нравилось новое состояние подруги. По крайней мере, до тех пор, пока однажды, зайдя в квартиру, я не застала ее лежащей на полу, среди горы битого фарфора. Судя по осколкам, в мое отсутствие она перебила половину хозяйской посуды.

– Ты цела? – спросила я, ожидая услышать в ответ рыдания, или хотя бы какие-то признаки сожаления. Вместо этого Лилька зашлась нездоровым смехом. – Кажется, тебе нехорошо…

– С чего ты решила? Мне замечательно!

Она засмеялась с еще большим энтузиазмом. На лице отразилась радостная злость, а в голосе послышался надрыв.

– Мне о-фи-ген-но!!!

– От чего? – присела рядом и принялась собирать осколки я.

– Почему это, интересно, обязательно нужен повод для радости? Может, я просто так…

– Я не про повод, а про причину твоего состояния. Что ты принимаешь?

Злобная улыбка сползла с Лилькиного лица, ее место заняла озабоченность.

– Так заметно, да?

Я подняла брови вместо ответа.

– Не злись на меня, Алиса, – придвинулась она ближе, чуть не напоровшись на осколки.

– Не на тебя, а на твоих родителей. Зачем они опять пустили тебя гулять с Иркой Лысенковой и ее компанией?

– Это не Лысенкова, это все мама…

– Что?!

– Мама меня отвела.

– Не понимаю, – покачала я головой. – Куда?

– В больницу, – пожала Лилька плечами так, будто для этого и ездила в родной город.

– Ты заболела и теперь пьешь лекарства! – наконец поняла я.

– Да! Трициклические антидепрессанты, – улыбнулась Лилька до ушей. – Я сказала, что не могу сосредоточиться, плохо сплю по ночам, засыпаю на занятиях… В общем, у меня была депрессия, а теперь мне хо-ро-шо!

Мне хотелось закричать: «Проблема не в депрессии, а в отсутствии самодисциплины!», но я промолчала. В Лилькином новом состоянии с ней лучше было не спорить.

– Вот оно что. Сколько таблеток ты сегодня выпила?

– Две, или три…

– Может, четыре?

– Может быть.

– Послушай, – наклонилась я к подруге. – Можешь принести мне упаковку с лекарствами?

– Нет, – замотала она головой, – они мне самой нужны.

– Я только посмотрю и верну их тебе.

– Точно? – с подозрением посмотрела на меня Лилька, но начала подниматься.

– Честное слово.

Я взяла ее под локоть, помогла дойти до дивана. Лилька принялась копаться в сумке, но я первая заметила пузырек и вытащила его.

– Эй, только не забудь, верни! Мне они нужны, чтобы сосредоточиться.

– Верну. Сколько раз в сутки тебе нужно их пить?

– Один.

– Ничего, если я буду возвращать тебе таблетки по одной в день?

– Ладно, – Лилька зевнула, ее голова съехала по спинке дивана на плечо.

Назавтра ее мнение изменилось. Пузырек пришлось вернуть при условии, что она будет принимать при мне одну таблетку и оставлять его дома. Даже прилежное исполнение договора не гарантировало, что Лилька не раздобудет что-нибудь еще.

До возвращения хозяев квартиры оставалось чуть больше четырех месяцев. Следовало подумать о новом жилье, чтобы не пришлось возвращаться к матери на лето. Папины сбережение, несмотря на мою экономность, подходили к концу. Купленная в октябре картошка проросла, и ее пришлось срочно доесть. Впереди ждала пара месяцев рисовой диеты, а дальше – голод. Лилькины родители с трудом выплачивали кредит за ее обучение, зарабатывать она была не в состоянии, поэтому обеспечивать нас обеих предстояло мне. Искать работу не по специальности значило отложить карьерные притязания на четыре с половиной года. Я решила попытать счастье в университете. После одного из семинаров, на котором мне удалось блеснуть эрудицией, я подошла с предложением к профессору. Мудрый старец, как я прозвала его про себя, несмотря на великолепное знание предмета, частенько повторялся на лекциях и забывал проверять контрольные работы.

– Николай Семенович, мне кажется, – начала я, приветливо улыбаясь, – вам бы не помешал помощник, а я как раз ищу подработку…

– Дорогуша, – натянуто улыбнулся он в ответ, – вы считаете, я не справляюсь со своими обязанностями?

– Что вы, конечно, справляетесь! Просто некоторые организационные моменты отнимают время, которое вы могли бы провести с гораздо большей пользой для журналистики.

– Ну что ж, – взял меня за руку и заглянул в глаза он. – Я обдумаю ваше предложение.

Следующим утром я поджидала профессора возле аудитории. С минуты на минуту должна была начаться лекция у Дронченко, директора эфирного телеканала, поэтому я нервничала, как бы старец не опоздал. За секунду до звонка он все-таки пришел.

– Николай Семенович, я вас не задержу! Помните, я вчера предлагала вам нанять помощника?

– Помню, дорогуша.

Как и в прошлый раз, он сжал мою ладонь. Колечко на среднем пальце больно врезалось в указательный и безымянный. Улыбаясь, я спросила профессора сквозь сжатые от боли зубы:

– Ну как, вы обдумали мое предложение?

– Обдумал, – покачал головой он, – и вынужден согласиться.

Я чуть не подпрыгнула от радости.

– Возраст уже не тот, чтобы попусту терять время. Давно пора подыскать молодого человека, на которого можно положиться, ответственного и инициативного.

– Конечно, – закивала я, вспомнив, что опаздываю на лекцию. – Так, когда мне к вам подойти?

– Зачем вам ко мне подходить?

Очередной приступ забывчивости, или он меня разыгрывает?

– Чтобы начать работать. Вы же согласились взять меня в помощники.

– Нет, я согласился, что мне нужен помощник, – скрипучим голосом протянул он. – И собираюсь подыскать молодого человека. Вам знакомо значение этого выражения?

Ничего не говоря, я отступила на шаг и развернулась. Теперь мне знакомо выражение «дискриминация по половому признаку». Чертов маразматик, подать бы на него в суд. Да только он все равно уже сто лет как на пенсии, а мне еще здесь учиться. Не знала, что в МГУ еще остались такие шовинисты. Думала, они встречаются только в небольших городках, вроде моего, среди малообразованных чернорабочих. Или каждый мужчина в глубине души ставит себе подобных выше нас, женщин? Вот о чем нужно рассказывать в передаче, подумала я, заходя в аудиторию. Вот то зло, с которым я буду бороться. Только сейчас мне его не победить. Нет ни информационной площадки, ни аудитории. Все это мне еще предстоит наработать. Но как, если на пути будут встречаться мужчины, притесняющие женщин? Я посмотрела на сидящего перед аудиторией, обняв спинку стула, Дронченко, и прочитала в его полноватом, довольном лице ответ на свой вопрос. Бессмысленно жалеть о том, что родилась женщиной, когда можно воспользоваться этим как преимуществом.

– Михаил Ильич, – подошла к директору телеканала во время большой перемены, – я ваша студентка…

– Я вас запомнил, – улыбнулся он, окинув взглядом мою фигуру. – У вас еще какая-то милая фамилия. Малы́ш, кажется?

– Малы́ш, конечно, звучит забавнее, – рассмеялась я, услышав свою фамилию в правильном произношении, – но я Ма́лыш, с ударением на первый слог.

– Ну что ж, запомню. А как ваше имя?

– Алиса, – изображая смущение, потупила взгляд я. – Михаил Ильич, у меня к вам огромная просьба.

– Алисочка, – громким шепотом ответил он, – зачем сразу огромную, может, начнем с небольшой?

Ну уж нет. Если я попрошу что-нибудь небольшое, а ты мне откажешь, о крупном можно будет и не заикаться.

– У большинства студентов нашей группы никогда не было практики на телевидении. Не могли бы вы взять нас к себе на канал стажерами, всего на один день?

– Алиса, чудо мое, ты же сама сказала, что они не работали на телевидении. Как же я могу подпустить их к телестудии, даже на час, не говоря уже о дне?

– Да, конечно, – вздохнула я. – Может быть, вы хотя бы пригласите нас на экскурсию?

– Вот это пожалуйста! Только, для начала, не вас, а тебя, – подмигнул мне Дронченко. – Я все тебе покажу, а ты соберешь группу и сама проведешь для них экскурсию. Приходи в субботу, после обеда. Я скажу охране, чтобы тебя пропустили.

Что, интересно, он собрался показывать мне в это время?

– Хорошо, Михаил Ильич, – снова потупила взгляд я. – До субботы.

В пятницу я прогуляла занятия ради похода по магазинам. Выбрала рубашку и юбку в пастельных тонах из нежнейшего шелка. Купив на последние деньги дорогущее нижнее белье цвета шампанского, я пошла ва-банк. Поговаривали, будто Михаил Дронченко – примерный семьянин. У меня не было планов уводить его от жены. В будущем отношения могли стать препятствием, а не трамплином для карьеры. Выбирая, прислушаться к сплетням, или довериться внутренним ощущениям, я положилась на собственное чутье. Сквозь ироническую усмешку, не сходившую с лица преподавателя, я заметила интерес, намекавший на большее, чем флирт со студенткой.

Не зная, во сколько у директора телеканала обед, я пришла к часу. Охранник проводил меня до двери кабинета. Внутри, за столом шириной в человеческий рост, с миниатюрной чашечкой в руке, сидел Дронченко. Зеленый свитер, надетый поверх фиолетовой рубашки, подчеркивал цвет глаз, с интересом следящих за моим появлением. Курчавые волосы лежали в беспорядке, как будто их только что взъерошила женская рука. Весь его вид говорил о расслабленности и уязвимости.

– Алиса Малы́ш!

Дронченко снова сделал ударение на второй слог. На этот раз я не стала его поправлять. Улыбаясь одними уголками губ, я ответила:

– Здравствуйте, Михаил Ильич.

– Попрошу запомнить, – поднял он брови, – в этом кабинете никто не называет меня Михаилом Ильичом. В нашей телекомпании царит демократия, а отчество Ильич отдает душком социализма.

– Хорошо, Михаил.

– Присядь, – указал он на кресло напротив. – Будешь кофе?

– Спасибо, – покачала я головой, ощущая на подсознании, что слово «нет» лучше не произносить.

– Зря, элитный сорт, Ямайка Блю Маунтин. Перечные нотки специй и сдержанная кислинка, – он поднес чашечку ко рту и сделал глоток. – Ммм…

Значит, он гурман. Вот и хорошо. Мне есть, что предложить на десерт. Тем временем Дронченко достал из ящика стола папку и обложился со всех сторон документами. То и дело поднося ко рту полупустую чашку, он водил пальцем по бумаге. Его глаза бегали по строчкам, не отрываясь от документов. Выждав минут пятнадцать, я решила напомнить о себе:

– Михаил Ильич!

Продолжая изучать бумаги, Дронченко нахмурил брови.

– То есть, Михаил.

– Да, Алиса? – наконец посмотрел на меня он.

– Сегодня суббота, скоро закончится рабочий день…

– Не волнуйся, вечером в студии начинается все самое интересное.

Он снова погрузился в чтение. Не зная, как на этот раз привлечь к себе внимание, я протянула руку и, слегка коснувшись папки, спросила:

– Важные дела?

– Бухгалтерские отчеты, – проследив за движением руки, поднял на меня взгляд Дронченко. – Не трогай документы, пожалуйста.

– Не буду, если вы проведете для меня экскурсию.

– Я же обещал, значит, проведу.

– Когда? – глядя ему в глаза, снова коснулась папки я.

– Позже. Алиса, будь терпеливой.

– Позже.

Я пододвинула к себе папку. Дронченко откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки. Следующий ход был за мной. Подняв со стола папку, я принялась листать бумаги.

– Бандитка, положи папку! В ней важные документы.

– Отведите меня на экскурсию, тогда положу.

– Решила меня шантажировать?!

Дронченко поднялся из-за стола и подошел ко мне.

– Дай сюда, – потянул он за край папки.

Я подалась ему на встречу вместе с документами. Он запустил свободную руку мне в волосы и притянул к себе. Его губы оказались мягкими и влажными, поцелуй – жадным. Язык так глубоко проник мне в рот, что захотелось отстраниться. Вместо этого, я дождалась, пока Дронченко сам от меня оторвется. Он прижался своим лбом к моему и, глядя мне в глаза, прошептал:

– Алиса, что мы делаем? Ты моя студентка, а я преподаватель, женатый человек.

– Вы правы, – выдохнула я, отстраняясь. – Мы должны остановиться.

– К черту, – притянул меня обратно он.

В этот день, плавно перетекший в вечер, мне пригодилось не только кружевное белье, но и все навыки, приобретенные прошлой весной с Лешей. Интересно, как он? Мы не виделись с того вечера, когда я попросила избить следователя. Зуйков не объявлялся до самого отъезда, значит, Леша выполнил просьбу, как и остальные возложенные на него обязанности. Дронченко наслаждался мной как элитным сортом кофе. Судя по страсти, с которой он отдавался занятию любовью, одной чашечкой напитка в день Михаил не ограничивался. Со своей стороны, я делала все, чтобы процесс ему не наскучил: ласкала, дразнила, кусала, доводила до исступления, расслабляя и напрягая интимные мышцы, крутила бедрами и изворачивалась. В один из перерывов он, целуя мою грудь, сказал:

– Не сочти за оскорбление, но ты настолько хороша, что можешь требовать любую плату, какую только пожелаешь.

– За что? – прикинулась дурочкой я.

– За красоту, – провел рукой по моим волосам он. – За нежность. Любой мужчина отдаст что угодно только за то, чтобы тобой любоваться.

– Правда?

Он прикрыл глаза и медленно кивнул.

– Тогда, возьми меня на работу и сможешь любоваться хоть каждый вечер.

– С удовольствием! Чего ты хочешь? Квартиру? Машину? Я сделаю так, что тебе не придется работать.

– Я как раз хочу работать. Здесь.

– Здесь?! – его глаза округлились. – Зачем?

– Чтобы всегда быть рядом, – провела кончиком языка по его верхней губе я. – Не нужно квартир и машин. Оформи меня на полставки, плати зарплату, а я всегда буду рядом.

– У меня уже есть секретарша. Если я ее уволю, жена начнет подозревать…

– Миша, твоя жена ни о чем не узнает, обещаю. Я же учусь в МГУ, возьми меня журналистом.

– Возьму! – поднялся он на руках. – Прямо сейчас тебя возьму!

С этого момента все пошло так, как я планировала. Наконец-то появился тот прогресс, которого мне не хватало в первом семестре. Я семимильными шагами приближалась к своей передаче. Дело оставалось за малым – найти историю для первого репортажа. Чтобы попасть в формат телеканала, мне нужна была социальная проблема. В ее поисках я отправилась на сайты бесплатной юридической онлайн-консультации. Перечитав миллионы вопросов о наследстве и разводах, остановилась на кардинально отличающейся от них ситуации: у молодой семьи родилось двое детей, первый из которых появился на свет мертвым. После рождения второго ребенка, семья подала заявление на материнский капитал. В скором времени они получили отказ. Власти посчитали, что в семье всего один ребенок, несмотря на то, что факт существования первенца доказывало свидетельство о рождении. Поискав информацию на эту тему, я узнала о двух похожих делах, которые рассматривались в судах той же области. Одно из дел родители выиграли, другое – проиграли. Обзвонив все три семьи, я собрала достаточно информации для репортажа. Оставалось только договориться об интервью, но не снимать же его на телефон?

Несмотря на то, что Дронченко нравилось каждый вечер видеть меня в офисе телекомпании, способствовать моему продвижению по карьерной лестнице он не спешил. Я выкладывалась по полной, но, кроме пота, ничего не получала взамен. Любые намеки оставались незамеченными, а серьезные разговоры он сводил в шутку. Пришлось, как обычно, включить фантазию. Чтобы на день заполучить оператора, мне потребовались сапоги на двадцатисантиметровом каблуке. Дронченко был готов подписать любую бумагу, когда эротический эксперимент начал угрожать его мужскому достоинству. Благодаря отходчивому характеру, он простил мне выходку сразу же, как удовлетворил страсть.

Звонить героям репортажа было уже поздно. К тому же хотелось расслабиться после напряженного дня. Почерпнуть энергию из источника, который так скоро у меня отнимут. Переступая порог ставшей родным домом квартиры, я сняла защитную оболочку, как сбрасывают куртку, входя в теплое помещение. Неподготовленная к нападению, пропустила удар под дых. В кухонной зоне, на моем любимом стуле, за столом, под гирляндой ламп – там, где я провела девять счастливейших месяцев, сидел следователь Зуйков. Перед ним, с электрическим чайником в руках, замерла Лилька. Как ступени эскалатора во время первого спуска в метро, пол чуть не выехал у меня из-под ног. Я оперлась о стену.

– Налей своему гостю чаю, – обратилась к подруге, вешая куртку, – не залипай. И бутерброды предложи, он, наверно, голодный. До Москвы путь неблизкий.

– Вообще-то, я к тебе, – ответил за Лильку Зуйков.

– Я пойду, приму ванну, – бросив чайник на подставку, она сорвалась с места.

Почему Лилька так нервничает? Причина в антидепрессантах, во внезапном появлении следователя, или в чувстве вины? Надеюсь, Зуйков пробыл здесь недолго. Иначе, кто знает, о чем они успели поговорить до моего прихода.

– Вот, значит, куда ты сбежала, – развел руками следователь.

– Не сбежала, а уехала учиться.

– Квартирку сняла, одежку прикупила.

Я автоматически оглядела платье, в котором ходила на работу, и заметила, что забыла переодеть сапоги.

– Во на какие ходули забралась. Теперь так носят?

– Да, высокие каблуки в тренде.

– Тренди… Раньше я от тебя таких словечек не слышал. При бате ты в валенках бегала, а теперь былки свои…

– Валенки я не надевала с детского сада, – перебила Зуйкова, не собираясь выслушивать оскорбления. – Так зачем вы приехали?

– А что, Москва теперь твоя? Дяде Валере в столицу приехать нельзя?

– В столицу можно, ко мне домой зачем приехали?

– Быстро ты забыла. Папка год назад умер, а ты к нему даже на помин не пришла.

– Меня в университете не отпустили. Дома помянула.

– Дома, говоришь? А кто тебе этот дом оплатил?

– Не ваше дело.

– Не мое, да я знаю! – заорал он. – Батькины деньги все растранжирила?! Он их потом и кровью зарабатывал, и тут на тебе, нашлась королева. Сколько твоя учеба покойному папке обошлась?

– Я на бюджете.

– Сколько на бюджет поступить стоит?

– Столько ни вы, ни папа за всю жизнь не заработали!

– Что думаешь, – игнорировал мои ответы Зуйков, – платьишко фирменное нацепила и выше других стала? Как была ссыкухой, так ссыкухой и осталась! Зубы всем заговорила, жопой с кулак покрутила, считаешь, отвертелась? Со мной такие фокусы не пройдут.

– О чем вы вообще! Кого я заговаривала? Перед кем крутила?

– Думаешь, я не знаю, как ты порядочного человека оклеветала? Юрка мне все про тот вечер рассказал: и как Генка его в гости пригласил, и как ты скандал закатила.

– А про то, как изнасиловать меня пытался, порядочный человек вам не доложил?

– Тебя? – скривился Зуйков. – Ты и так всем давала.

Не успев сообразить, что собираюсь сделать, я набрала слюны и плюнула в его мерзкую рожу.

– Ничего, – достал из кармана платок он, – я переживу, не привыкать. В прошлый раз месяц в палате выживал, с сотрясением. А потом еще у зубного всю зарплату оставил, и тоже нормально, жив, с голоду не помер.

– Какое отношение я имею к вашим зубам? – выплеснув эмоции, попыталась узнать, что именно известно следователю.

– Ты, может, и никакого, а вот дружок твой имеет. Я как из больницы выписался, пошел тебя с мамкой навестить. Думал, вдруг помочь чем надо. Смотрю, перед домом парнишка взад-вперед расхаживает. Лицо у него больно знакомое. Пригляделся – точно, он меня со своими приятелями в больницу прописал. Залучил шакаленка, пока тот от стаи отбился, и допросил с пристрастием. Он-то мне про твои похождения и рассказал.

Ну Леша, ну идиот! Как только узнал мой адрес? Хотя, в маленьком городе у всех есть общие знакомые. Выходит, все хуже, чем я думала. Ничего, избавилась от Зуйкова в первый раз, придумаю, как отправить его домой теперь.

– Что же вы раньше не приехали? Хотели устроить сюрприз на годовщину?

– В больнице лежал.

– А потом?

– А потом, – расправил он плечи, выпятив живот, – у меня внук родился!

– Дочку из дома, значит, не выгнали?

– Вот еще! Это я так, ляпнул тогда. Надо было батьке тебя из дома выгонять…

– И про аборт тоже ляпнули?

Зуйков так сильно сжал зубы, что на висках проступили вены. В таком состоянии с ним бесполезно разговаривать. Нужно перевести тему и попытаться понять, насколько весомые причины его сюда привели.

– И все-таки, почему вы вдруг решились приехать?

– Отпускные получил. Мне, между прочим, поездку в Москву папка не оплатит.

– Зря потратили деньги. Езжайте, пока не поздно, в какой-нибудь подмосковный санаторий. Говорят, там хорошие психиатры.

– Ты из меня дурака не делай! – вскочил Зуйков. – Я тебе покажу, как батьку на тот свет отправлять! Мужик пахал всю жизнь, спину ради нее гнул, а на пенсию вышел и на тебе! За свои же кровные жизнью поплатился. Убила батю, а сама в Москву намылилась. Думала, за его счет шикарно заживешь? А вот это ты видела?!

Он сложил пальцы в кукиш и потряс у меня перед лицом.

– Валерий Петрович, – тихо, но разборчиво сказала я, – какая у вас должность?

Зуйков замер, глядя на меня с недоумением.

– Следователь следственного отдела.

– По какому району?

Он раскрыл рот, но ничего не ответил.

– Так вот, даже если государство наделило вас властью, ваши полномочия вряд ли распространяются на Москву. В таком случае, почему бы вам не покинуть мою квартиру?

– Ничего, – сквозь зубы процедил Зуйков, – я тебя еще на коленках от Москвы до моего кабинета ползти заставлю. Соплюха, вздумала меня перед мужиками позорить. Посмотрим, кто тогда посмеется…

Захлопнув за Зуйковым входную дверь, я подошла к окну и проводила его взглядом до угла дома. Зря я натравила на него Лешу. Наверняка идиот-следователь пожаловался коллегам, что его избили по указке школьницы. Неудивительно, что над ним потешались. Теперь Зуйков не успокоится, пока прилюдно меня не распнет. Ерунда! Нужно потерпеть всего месяц, до конца его отпуска. Если, конечно, он не возьмет дополнительные отгулы за свой счет. Надеюсь, полицейской зарплаты не хватит, чтобы надолго задержаться в Москве. В любом случае, никаких доказательств у Зуйкова нет, только догадки. Главное, чтобы выдержали Лилькины нервы. Надо узнать, о чем ее расспрашивал следователь, пока меня не было дома.

Я подошла к двери ванной. Не расслышав шума воды, постучала.

– Лиль, ты там?

– Заходи, – еле слышно отозвалась подруга.

Она сидела на краешке пустой ванны завернутая в полотенце и обнимала себя руками. Я присела рядом, положила голову ей на плечо.

– Давно он пришел?

– Прямо перед тобой. Сказал, что должен передать тебе привет от мамы.

– Что еще говорил? О чем-нибудь тебя спрашивал?

– Так, о всякой ерунде, – пожала плечами Лилька. – Нравится ли мне в Москве, сколько мы платим за квартиру, какие у нас оценки, на каких факультетах мы учимся.

Только этого не хватало! Если Зуйков сунется в МГУ, я напишу на него жалобу в Московскую прокуратуру. Провинциальные стражи порядка смерть как боятся столичных депеш, не раз убеждалась на папином примере.

– Правда, ерунда, – я улыбнулась и посмотрела подруге в глаза. – Не бойся, он ничего нам не сделает.

– А ты правда попросила кого-то его избить?

– Кого, например? – пожала я плечами.

– Не знаю. Выходит, дядя Валера соврал? Зачем?

– Чтобы сбить тебя с толку.

– Меня?

– Ты моя лучшая подруга. Если я кому-нибудь и доверилась, то только тебе. Он догадался, что ты прислушаешься к разговору, вот и сочинил историю с нападением. Сегодня он попытался тебя разжалобить, а завтра начнет запугивать.

– Господи, – выдохнула Лилька. – Алиса, если дядя Валера понял, что это ты убила папу, он доведет дело до конца. Пока не поздно, признайся сама. За явку с повинной дают меньший срок. По крайней мере, в фильмах всегда так. Освободишься еще до тридцати…

– Во-первых, если мы будем молчать, он ничего не докажет, – перебила я подругу, – потому что никаких улик не существует. Во-вторых, признанием я сломаю не только свою, но и твою жизнь.

– Как?

– Мне придется рассказать, что папа угрожал доложить твоим родителям про уголовное дело. На допросе он потребует признаться, где я достала яд, чтобы отравить папу.

– Но какое я имею к этому отношение?!

– Вообще-то, именно ты натолкнула меня на мысли об отравлении. Помнишь, на лабораторной по химии ты сказала, что вещество в колбе ядовитое?

– Я только хотела защитить нас от вредных паров!

– Знаю, но Зуйков в это не поверит. Два преступника по цене одного. Думаешь, он откажется? Да не волнуйся так, – я погладила Лильку по выпрямившийся спине. – Все будет хорошо, я обещаю. Просто держи себя в руках. Не поддавайся на манипуляции Зуйкова. Будет запугивать – не бойся, уговаривать – не ведись. Я не дам тебя в обиду, поняла?

Лилька кивнула и, зарыдав в голос, бросилась ко мне на шею. Бедная девочка, как бы мне хотелось признаться, что на самом деле тебе ничего не грозит. Но тогда Зуйков вынудит тебя рассказать правду, а я поплачусь за свою жалость свободой. Надеюсь, страх за собственное будущее поможет тебе продержаться этот месяц. Я верю, ты слабее меня именно потому, что лучше. Без моего влияния ты бы послушалась родителей и поступила в провинциальный мединститут. Обещаю, я помогу тебе добиться большего, чем приемная в поликлинике. Давай пройдем это испытание вместе, и я всегда буду защищать тебя от людей, желающих управлять твоей жизнью.

К ночи я окончательно убедила себя в том, что все обойдется. Визит Зуйкова вылетел у меня из головы. Назавтра предстояло созвониться с героями репортажа, чтобы, в компании профессионального оператора, взять первое в жизни интервью. Мысли о работе до утра крутились в голове, вытесняя не только страх перед расследованием, но и сон. Задремав под утро, я с трудом поднялась на зов будильника. Отеки мешали до конца раскрыть глаза. Прежде чем нанести макияж, пришлось наложить на лицо тканевую маску. В офис я приехала с опоздание, благо у меня был ненормированный рабочий день. Навстречу по коридору шел Дронченко. Шеф редко появляется на работе раньше обеда, сколько же сейчас времени? Коробка в его руках, заполненная барахлом с рабочего стола, заставила меня вспоминать еще и сегодняшнее число. До первого апреля несколько дней, тогда к чему этот розыгрыш в стиле голливудской комедии положений?

– Лисенок, – так обычно называл меня Миша, когда собирался в чем-нибудь отказать, – я ухожу.

– Куда?

– В никуда!

Он попытался развести руками и чуть не выронил коробку. На пол посыпались ручки и канцелярские зажимы. Я присела на корточки, чтобы помочь их поднять, а заодно спросить, что происходит.

– Меня уволили, – виновато улыбнулся Дронченко.

– Разве ты не владелец телекомпании?

– Нет, я всего лишь директор. Был директором. Канал принадлежит акционерам. Вчера они проголосовали за мою отставку. Единодушно дали мне пинка.

– Сочувствую.

– Это я тебе сочувствую, – поднялся с колен он. – Скоро отправишься следом за мной.

– Думаешь, меня тоже уволят?

– Увидишь, кого поставили на мое место, сама уйдешь. Ни один нормальный человек не может сработаться с этой сукой.

Впервые услышав, как он уничижительно отзывается о женщине, я остолбенела. Дронченко поднял коробку и пошел дальше, а я, не двигаясь, проводила его взглядом. У двери он развернулся и, подмигнув мне, сказал на прощание:

– Понадобится помощь – звони.

Нет дорогой, помощь нужна тебе. Пусть новая начальница меня уволит, если захочет, но сегодня я сниму свой первый репортаж. Обегав полстудии, я отыскала оператора, которому поручил съемку Дронченко.

– На сколько договариваться об интервью? – с трудом переводя дыхание, спросила я.

– На вчера, – хмыкнул оператор. – Сегодня уже поздно.

– Почему?

– Ты что, не знаешь?

– Ясное дело, не знаю, – рассердилась я. – Иначе, зачем мне спрашивать?

– Загогулина отменила все съемки, – кивнул он в сторону директорского кабинета.

– Черт! Как быть?

Оператор пожал плечами и отвернулся. Ну уж нет, я просто так не сдамся. Распечатав с ноутбука все наработки по репортажу, я отправилась на аудиенцию к новой начальнице. Как ни странно, она сразу же меня приняла. С уходом Дронченко, директорский кабинет изменился до неузнаваемости: со стен сняли все картины, из шкафа исчезли книги, а посреди комнаты, вместо массивного деревянного стола и двух кресел, стоял компьютерный стул на металлических ножках. Опершись о подоконник, за мной наблюдала женщина лет сорока, с квадратным лицом, подчеркнутым объемным каре. Я опустила глаза на прямоугольную вмятину, оставшуюся на ковре от антикварного стола.

– Я продала его на аукционе, – сказала она, проследив за моим взглядом. – Выручки хватит на месячную зарплату половине коллектива. У компании тяжелые времена. Мне поручили стабилизировать финансовое положение.

– Значит, ожидаются сокращения?

– Не сокращения, – покачала она головой. – Увольнения. Я избавлюсь от сотрудников, которые не приносят пользу.

– Вдруг таких не найдется?

– К сожалению, – она присела за стол, сложив руки в замок, – таких здесь большинство. Михаил Ильич ставил личные связи выше интересов канала. Работников нанимал по блату, а не по способностям.

Видимо, ей уже доложили, что я устроилась на работу через постель, иначе, зачем она рассказывает все это мне, рядовой журналистке? Вот так прелюдия к отставке.

– А если эти работники докажут, что они могут принести пользу?

– Буду им всячески способствовать.

– В таком случае, – набралась смелости я, – у меня есть предложение. Точнее, идея для репортажа.

– Показывайте, рассказывайте, – она взглянула на меня из-под тяжелых век и протянула руку. – Что у вас есть?

Я отдала ей бумаги, оставшись без шпаргалок. Конечно, всю информацию по сюжету я помнила наизусть, но в этот момент не знала, с чего начать.

– В двух словах, о чем речь?

– О материнском капитале. Точнее, о семьях с мертворожденными детьми.

– Так о капитале, или о семьях?

– О семьях, потерявших одного из детей, но претендующих на материнский капитал, – наконец подобрала слова я. – В частности, о молодой семье, воспитывающей маленькую дочку. Ее старший братик умер во время родов. Отцу, по совету акушеров, удалось зарегистрировать малыша. Со свидетельством о рождении они отправились в пенсионный фонд…

– По закону, в случае антенатальной смерти плода, – перебила меня она, – материнский капитал не положен.

– Да, но в этой же области было два прецедента. В одном случае суд был на стороне семьи.

– Допустим, родители подадут в суд. Почему это дело должно нас интересовать.

– С одной стороны, это социальная проблема, с другой – от решения суда зависит будущее семьи.

– Как твое имя? – ее тонкие, аккуратно прорисованные карандашом брови изогнулись.

– Алиса, – я вспомнила, что не только не представилась, но и не узнала, как зовут новую начальницу.

– Вот что получается, Алис: речь идет уже не о мертворожденном ребенке, а о деньгах. В нашей стране финансовые проблемы у каждой первой семьи. Людям нравится смотреть передачи про чувства, а не про деньги. Чтобы вытащить канал из долговой ямы, нам нужны высокие рейтинги.

– Похожая тема поднималась в ток-шоу Малахова, – я попыталась надавить авторитетом успешного ведущего, – а рейтинги у него – выше некуда.

– Тем более, идея вторична. Вот как мы поступим: я заворачиваю твой репортаж, но оставляю тебя в штате. Пока не подыщешь новый сюжет, будешь помогать в студии. Появятся свежие идеи – приходи.

Выйдя из кабинета, я бросила взгляд на табличку с именем нового директора: Лидия Федоровна Загулина. Теперь понятно, почему оператор назвал ее Загогулиной. Ну что ж, Лидия Федоровна, хоть ты и завернула мой репортаж, думаю, смена шефа мне на руку. У тебя я смогу научиться вещам поважнее тех, что преподают в университете.

Отвергая предложение за предложением, Загулина выполняла обещание – я оставалась в штате телекомпании. В мои временные обязанности входило: варить кофе, распечатывать документы и отвечать на звонки рядовых журналистов в их отсутствие. К концу недели я задумалась о том, что нет ничего более постоянного, чем временные трудности. С утра я бежала на занятия, из МГУ отправлялась на работу. Возвращаясь домой затемно, я принималась за поиски сюжета для репортажа. Несмотря на стремление окунуться в настоящую работу, в голову не приходило мыслей, за которые стоило бы зацепиться. Готовясь к очередному походу в директорский кабинет, я чувствовала – новая идея не дотягивает до планки, которую выставила мне Загулина.

В голову лезли пагубные мысли. Что, если у меня недостаточно таланта? Или упорства? Наверно, работая на Дронченко, я переняла его привычку прикладывать минимум усилий. А может, дело в родительских генах? В юности папа стремился сделать карьеру, но стоило ему столкнуться с первыми трудностями, как желание притупилось. Устроившись на зону, папа увидел, как коллеги отбирают у заключенных ценные вещи и собирают с них дань в виде поделок. Недолго думая, он рассказал об этом начальнику. Тот указал ему на стол, заставленный сувенирами. Приподняв рукав, показал часы и заявил: «Как думаешь, откуда они у меня? Или работай как все, или увольняйся!» Папа не только смирился, но и принял этот образ жизни за единственный правильный. Возможно, где-то внутри, у него оставалось желание сделать что-то значимое, но с опытом работы на зоне все прошло.

У мамы, по ее словам, тоже когда-то были честолюбивые стремления. Благодаря им она поступила в техникум и мечтала пойти на заочное отделение педагогического института, чтобы первой в семье получить высшее образование. Планы разрушил незначительный на первый взгляд эпизод. Мама часто вспоминала, как летом, после первого курса, полола грядки у забора. Мимо проходили двое парней. Не заметив ее, склонившуюся над кустом, один из них сказал: «Здесь живет такая аппетитная девчонка, загляденье!» Сначала маму захлестнуло чувство стыда, но, подумав, она осознала, что это первый успех в ее жизни.

Раньше никто не замечал девочку из бедной семьи. Старшую сестру старались красиво одевать, чтобы быстрее выдать замуж. Мама всю юность донашивала вещи на два размера больше. Благодаря стипендии, она начала покупать одежду, которая если не подчеркивала, то хотя бы не скрывала ее пышного бюста, тончайшей талии и округлых, крепких, как два молодых кочана капусты, ягодиц. Впервые кто-то смог разглядеть ее красоту! Весь день маму переполняло осознание собственной привлекательности, а назавтра эйфория сменилась опустошением. Казалось, она обрела себя и тут же потеряла. Тогда мама сосредоточилась на поисках мужского восхищения, забросив все карьерные цели.

Выходя замуж за папу, она рассчитывала обрести верного поклонника на всю жизнь. Семейный быт заменил знаки внимания претензиями. По ее признанию, мама изо всех сил старалась стать хорошей хозяйкой. После беременности она располнела и потеряла уверенность в себе. Чувство собственной значимости вернулось, когда, заглянув в глаза одному из сослуживцев папы, она прочитала в них желание. Мама вновь обрела смысл существования, но к работе он, как и прежде, не имел никакого отношения.

Неделя рабского труда закончилась, наступило воскресенье. Взявшись за учебу, Лилька днями пропадала в читальном зале, а я просиживала выходной за кухонным столом, с ноутбуком. Нужно было срочно придумать тему репортажа, иначе служба за гроши, которые я получала на канале, грозила поглотить все мое время и веру в себя. Пролистывая очередную ветку форума, я подумала, что в сети сидит не так много народа. Казалось, одни и те же люди пишут на разных форумах об одинаковых проблемах. Не знаю, как телезрителей, но пользователей интернета, в основном, интересовали только деньги, причем чаще всего – чужие. Я записала несколько историй, по тем или иным причинам заслуживающих внимания. Поймав себя на мысли, что вряд ли стала бы тратить на них время, не будь это моей работой, удалила записи.

Во время одной из планерок Лидия Федоровна сказала, что передачи нашего канала смотрят меньше людей, чем любительские ролики на ютубе. Вспомнив об этом, я решила выяснить, что привлекает зрителей в интернете. После трехчасового просмотра видео, у меня звенело в ушах от криков и смеха. Решив передохнуть, я сняла наушники. В комнате было тихо, только откуда-то доносилось еле слышное журчание. Прошаркав на замлевших ногах к кошачьему домику, я вытащила из него Жоржа. Котяра повадился гадить в собственном жилье, а у меня не было времени его отучать. Пришлось выкинуть провонявший домик на балкон, а Жоржа закрыть в ванной.

Разобравшись с котом, я вернулась к столу и чуть не потеряла сознание от ужаса. Падая с потолка, об клавиатуру ноутбука разбивались крупные капли воды. Только этого не хватало! В нем все мои наработки. И что я скажу хозяевам, когда те вернутся? У них ксерокопия моего паспорта, так что скрываться бесполезно. Не представляю, сколько может стоить евроремонт. Вытерев ноутбук о футболку, я побежала к соседям сверху. Дверь мне открыла молоденькая курносая блондинка в майке и трусиках.

– Проходите, – сказала она так, будто мы заранее договаривались о встрече.

– Вы заливаете меня со стороны кухни, – начала я, но, не договорив, замерла.

К моим ногам подкатила волна. На полу стояла лужа глубиной не меньше пятнадцати сантиметров. Я сняла тапочки и перешагнула порог. В отличие от моей квартиры, здесь спальная зона, на мое счастье, была отгорожена от гостиной. На разложенном диване, в центре комнаты, спал мальчик лет четырех. Рядом стояла розовая колыбелька. Возле кухонного гарнитура, ползая с тряпкой в руках, собирала воду в ведро другая светловолосая женщина, вдвое старше первой. В ней я узнала соседку, застукавшую нас с Лилькой во время ссоры в подъезде. Пока я осматривалась, полуголая пигалица закрыла входную дверь и ушла за перегородку. Вот так воспитание! Я подошла к женщине.

– Меня зовут Алиса, я живу в квартире прямо под вашей.

– Наталья, – еле сдерживая слезы, ответила она. – Простите, я не специально.

– Ничего, давайте помогу.

Я опустила на корточки и вытащила из воды кусок простыни.

– Что случилось?

– Ребенок разбил аквариум, – кивнула она в сторону спящего мальчика.

– Ваша старшая дочь не собирается к нам присоединиться? – громче, чтобы было слышно в соседней комнате, спросила я.

– Дочь! – прыснула из-за перегородки нахалка. – Разогналась.

– Она мне не дочь, – покачала головой Наталья.

– Тогда, кто?

– Потаскушка моего мужа.

Скривившись, Наталья отвернулась. По всхлипам я поняла, что она плачет.

– Здесь и так много воды, – подумав, что жалость окончательно ее сломает, сказала я. – Давайте, не будем добавлять еще.

Вытерев о предплечье глаза, Наталья кивнула и снова принялась собирать воду. Ну и семейка. Мысли о ремонте отошли на второй план. Я решила во что бы то ни стало разобраться в ситуации. Когда ведро заполнилось водой, Наталья пошла в ванную, чтобы ее слить. Я подошла к мальчику и погладила его по голове. Ребенок открыл глаза. Оглядевшись, как будто проснулся в незнакомом месте, он спросил:

– Ты кто?

– Я Алиса, соседка.

– А откуда море? – посмотрел вниз он.

– Это я у тебя хотела спросить. Говорят, ты разбил аквариум?

– Я думал, мне все приснилось! – ахнул мальчуган.

– Что приснилось?

– Как Олька маму за волосы схватила, а я подошел к шкафу и как хлопну дверкой. А аквариум ка-а-к взорвется. Пуф!

Мальчишка вскинул руки.

– Здесь почти сухо, – Наталья вернулась в комнату. – Дальше я справлюсь сама.

– Мне бы не помешала помощь внизу, – улыбнулась я.

– Господи, неужели так много натекло? Я, наверно, испортила вам потолок?

– Не страшно. Вытрем, будет как новый.

Заканчивая уборку, я молилась, только бы ложь, которую я сочинила, чтобы затащить Наталью к себе, не оказалась правдой. Войдя в квартиру, я вздохнула с облегчением, а Наталья подозрительно на меня покосилась.

– Странно, – сказала я, заглядывая под стол. – Здесь была здоровенная лужа. Наверно, моя подруга забегала домой переодеться и все вытерла.

– Тогда я пойду, – повернулась к двери Наталья.

– Подождите! Давайте выпьем по чашке кофе. У нас хорошая кофемашина, итальянская. Мы с подругой подсели на капучино. Вы любите с молоком или без?

– Мне нужно идти к детям.

– Мальчик уснул, я проверила. Если заплачет малышка, мы услышим.

– Неужели в доме такая плохая звукоизоляция? Простите за шум, – опустилась на стул Наталья. – Представляю, чего вы с подругой наслушались.

– Ерунда. Днем мы почти не бываем дома, а ночью крепко спим.

– Вам повезло, покоя у нас не бывает даже по ночам.

– Тем более оставайтесь на кофе, раз дома вам не дадут отдохнуть.

– Дома…

Я села напротив и, глядя ей в глаза, сказала:

– Наталья, поговорите со мной. Расскажите, что происходит в вашей семье.

Она замотала головой и начала подниматься. Я схватила ее за руку.

– Вам не помешает поддержка взрослого человека. Ваш сын слишком маленький, чтобы защищать маму.

Наталья замерла, глядя мимо меня, а потом все-таки села.

– Не знаю даже, с чего начать…

– Расскажите о себе. Вы не похожи на москвичку. Откуда приехали?

Наталья снова уставилась в стену. Пауза затягивалась. Я обернулась и нажала кнопку на кофемашине. Аппарат загудел, подбадривая гостью.

– Я родилась в деревне, на Урале, – заговорила, наконец, она. – Всегда была хорошей девочкой. Окончила школу с серебряной медалью, поступила в столичный институт, на бухгалтера.

Наталья снова задумалась. Требовалось срочно поддержать разговор.

– Я тоже из провинции, учусь в МГУ.

– Тяжело, правда? – она посмотрела на меня с надеждой. – Мне было сложно меняться.

– Москвички доставали?

– Так, подтрунивали. Называли приезжих девчонок колхозницами. Сначала мы держались вместе, а после первой сессии многие накупили столичных тряпок на базаре, начали краситься, да так, чтобы за километр было видно. Почувствовали себя столичными модницами, начали над нами издеваться пуще коренных. Большинство из них, правда, не окончили даже первый курс – загуляли, залетели… В итоге, разъехались по домам.

Наталья снова замолчала.

– У нас тоже три человека завалили сессию. Если бы не существование второкурсников, – вспомнила я Лилькино признание, – вообще не поверила бы, что первый курс можно пережить.

– Потерпеть надо, дальше будет легче.

– У вас со временем все наладилось?

– Не то чтобы… На втором курсе ко мне все привыкли, даже замечать перестали. Так я пересидела оставшиеся три года. После диплома устроилась бухгалтером в солидную фирму. Там как-то сразу нашла свое место, затаилась.

На ее лице появилась улыбка. Она снова погрузилась в размышления. Опасаясь, что ребенок может проснуться и прервать нашу беседу, я попыталась приблизить разговор к сложившейся в семье Натальи ситуации:

– Из-за учебы времени совсем ни на что не остается. Даже парня не завести.

– У меня в институте тоже никого не было.

– Где же вы познакомились с мужем?

– На работе. Я больше никуда и не ходила. Из дома в офис, из офиса – домой. Когда в компанию пришел новый менеджер, у меня и в мыслях не было, что я могу его заинтересовать. Женя был высокий, статный, еще с волосами и без пуза. Зачем ему серая мышь, вроде меня?

– Получается, не такая уж вы неприметная, какой себя считали.

– Я тоже так подумала, когда он начал за мной ухаживать, а потом поняла – ничего подобного. Он специально искал себе неприметную, податливую. Ту, что станет верной женой и хорошей хозяйкой, сможет обеспечивать надежный тыл. Сам планировал жить полной жизнью: строить карьеру, гулять, развлекаться. В глубине души я чувствовала, что не стоит ему доверять. Уходя в декрет, сохранила за собой место на фирме. Когда сыну исполнилось полтора года, отдала его в ясли и вышла на работу. Артемка сразу же начал болеть, муж уговорил меня посидеть дома еще годик. В итоге, спустя еще полтора года, я забеременела. Главное, не планировали второго заводить.

– Муж постарался?

– Не хочу даже знать, как это получилось. Аленке три месяца уже, красавица растет, – снова заулыбалась Наталья. – Плохо только, что с работы уволили, а Женя на детей ни копейки не дает. Но ничего, мы не пропадем. Я в студенческие времена шить научилась, теперь заказы на дом беру.

– Вашей дочке всего три месяца. Когда Женя успел так измениться?

– Пока беременная ходила. Муж стал поздно домой возвращаться, отказывался отвечать, где он был, в мою сторону вообще не глядел. Я думала, это из-за живота. Ну не привлекаю я его с пузом, рожу и все станет по-прежнему. Но из роддома меня никто не встретил. Сама, с Аленкой на руках, поймала такси и приехала домой. Артемка сидел в квартире один. Я напугалась, думала, с мужем что-то стряслось. Зашла в спальню, а там чужие вещи. Женские. В ванной – то же самое. Ну, думаю, муж нанял няню, а та оказалась ненадежная. Выбежала в магазин, ребенка дома одного оставила. Непонятно только, почему Женя позволил ей занять полшкафа в спальне, и куда делись мои вещи.

– Он привел домой любовницу? – заранее зная ответ, спросила я.

Наталья кивнула.

– Нашел шлюшку, которая себя любит больше, чем его. Ленивая, жадная, злая. Забери эта тварь только моего мужа – черт бы с ним. Так она лишила меня дома. Женька купил квартиру перед свадьбой, по закону она принадлежит ему.

– Почему вы не вернетесь к родителям на Урал?

– Стыдно. Уезжала учиться, а вернусь с двумя детьми, без мужа, без денег, без работы. Родителям унижение на старости лет – дочка в подоле принесла.

– Наталья, – я положила ладонь на ее руку, – есть один вариант. Я работаю журналистом на крупном канале. Если взывать к совести вашего мужа бесполезно, попробуем пригрозить ему общественным порицанием.

– Нет, что вы, – отмахнулась она. – Ему все равно, а я не хочу позориться на всю страну.

– Муж с любовницей над вами издеваются, унижают на глазах у детей, а вы боитесь опозориться? Наталья, – я заглянула ей в глаза, – вы хотите, чтобы ваш сын брал с вас пример и всю жизнь терпел унижения?

– Господи, нет, конечно!

– Тогда наберитесь смелости. Пора дать сдачи.

– Я сегодня попробовала дать сдачи, так эта подстилка мне чуть глаза не выцарапала. Если бы Артемка не отвлек внимание на аквариум, осталась бы калекой.

– Драться – последнее дело. Вы проиграете, если опуститесь до ее уровня. В следующий раз не отвечайте, а стучите по батареям. Я вызову полицию и прибегу с камерой. Так мы привлечем закон на свою сторону и настроим общественность против вашего мужа.

– Что толку?

– У вас будут полицейские протоколы и видеозаписи, а с ними уже можно идти в суд. Вы отвоюете квартиру, поставите на место мужнину подстилку, как вы ее называете. Докажете детям, что их мама – сильная женщина. Больше никто не рискнет вторгаться в вашу жизнь.

– Алиса, вы красиво говорите, а на деле может стать только хуже.

– Хуже будет, если вы оставите все как есть. Артем видит, как чужая тетка избивает его маму. Докажите сыну, что вы можете защитить и его, и себя. Вот, возьмите, – я пододвинула к Наталье лежащий на столе диктофон. – Носите его в кармане. Если чувствуете, что вот-вот начнется скандал, просто нажмите кнопку.

Она взяла пластиковый параллелепипед и покачала его в руке.

– Совсем легкий…

– Невесомый, – кивнула я. – Отвоевать квартиру тоже будет не так тяжело, как кажется на первый взгляд. Стоит один раз вызвать полицию, и в следующий раз любовница мужа подумает дважды, прежде чем к вам подойти. Наталья, мы договорились?

– Вы уверены, что от этого не станет хуже?

– Простите, но хуже уже некуда. Вас выживает из собственной квартиры какая-то гулящая девка. Не начнете действовать сейчас, завтра окажетесь на улице.

Подумав с минуту, она кивнула.

– Что вы сделаете, если она снова полезет на вас с кулаками?

– Прикрою лицо и постучу по батареям.

– Днем вы дома одна?

– Да, муж работает до шести, а его потаскушка…

– Как ее зовут?

– Ольга, фамилию я не знаю. Она парикмахерша, приходит с работы в начале шестого. Чаще всего она закатывает скандалы, пока Жени нет дома.

– Значит, по будням я буду возвращаться домой к пяти. Сейчас идите к себе и ничего про меня не рассказывайте. Будет лучше, если мое появление при следующей потасовке станет для Евгения и Ольги сюрпризом.

Наталья положила диктофон в карман, а я проводила ее до квартиры. Когда дверь закрылась, до моего слуха донесся громкий мужской голос, а за ним – плач ребенка. Бедная женщина, подумала я, спускаясь на свой этаж. В таких условиях сдадут даже самые крепкие нервы. На лестничной площадке между этажами я выглянула в окно и отшатнулась. На лавочке сидел Зуйков. Прижавшись к стене, я снова посмотрела вниз. Следователь разговаривал с бабками, то и дело поглядывая на мои окна. Видимо, расследование стоит на месте, раз ему приходится собирать сплетни. Пусть и дальше тратит время понапрасну. Моя репутация чиста, а об убийстве папы никто, кроме Лильки, ничего не знает.

Зайдя в квартиру, я на всякий случай опустила жалюзи. Возвращаться к поискам темы не было смысла. Этим вечером у меня появилась не просто идея для репортажа, а готовый сюжет журналистского расследования. Хватит без толку просиживать гигабайты интернета, пора окунаться в реальную жизнь. Воскресный вечер – еще не повод откладывать важный звонок на завтра. Однажды я уже так поступила и в итоге осталась без репортажа. Возможно, в тот раз мне даже повезло, хотя бы не пришлось краснеть за посредственную работу. Теперь же речь не только о моей карьере, но и о судьбе Натальи и ее детей, поэтому медлить нельзя. Я полистала список контактов в телефоне и набрала номер, который еще неделю назад стоял у меня на первой строке в избранном.

– Слушаю вас, – подчеркнуто деловым тоном ответил Дронченко.

– Дорогой, можешь не отходить от жены – я звоню по делу.

– Возникли какие-то проблемы? Нужны инвестиции?

– Спасибо за предложение, но мне все еще платят зарплату.

– Если речь о совещании, предлагаю обсудить все вопросы на неделе. Выходные я провожу с семьей, но в понедельник, то есть уже завтра, могу освободить всю вторую половину дня. Давно пора встретиться и решить этот вопрос.

– Я тоже по тебе соскучилась, но об этом после. Не мог бы ты посоветовать мне хорошего адвоката? Желательно с умеренными запросами.

– У вас проблемы юридического характера?

– Не у меня. Соседка собирается разводиться, а муж хочет выкинуть ее с двумя детьми из квартиры.

– Благотворительность – похвальное занятие. Рекомендую обратиться к Денису Новикову. Он человек с принципами. Когда обижают беззащитных, берется за дело даже без гонорара.

Я записала телефонный номер и адрес конторы адвоката, а потом, с придыханием, прошептала в трубку:

– До свиданья, мой ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес.

– Всего доброго, – откашлявшись, сказал он.

Несмотря на позднее время, Лилька все еще не вернулась. В квартире было темно и тихо. План максимум на выходные я выполнила, пора отдохнуть. Заниматься ничем, кроме работы, не хотелось, поэтому я решила лечь спать пораньше. Тело постепенно расслаблялось на мягкой постели, кожа наслаждалась шелковистой прохладой простыней. В голове все еще выстраивались планы на завтрашний день, когда сон смешал явь и воображение. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем меня разбудили тяжелые, шаркающие шаги. Я открыла глаза и приподнялась на локтях. Через опущенные жалюзи в комнату не проникал даже лунный свет. Потребовалось время, чтобы разглядеть фигуру, облокотившуюся о шкаф.

– Лиль, это ты?

– Извини, я не хотела тебя разбудить.

– У тебя все нормально?

– Да, только не спится.

– Это все от антидепрессантов. Завязывай с таблетками, а то придется пить еще и снотворное. Если уж Майклу Джексону и Уитни Хьюстон с их хвалеными голливудскими врачами эта смесь не принесла ничего хорошего, тебе тем более нужно держаться от нее подальше. Да и зависимость вырабатывается…

– Но мне с ними лучше, – в ее голосе послышалось раздражение.

– Оно и видно. То ты спишь целыми сутками, то не можешь заснуть по ночам.

– Я заснула, просто приснился кошмар.

– Опять про летнюю сессию?

– Нет, про твоего папу, – Лилька помолчала, как будто ожидая моей реакции, а потом продолжила: – Только во сне он, почему-то, был весь в крови. На нем не должно быть крови, ты же его отравила, а не зарезала, правда?

– Иди сюда, – похлопала я по пустой половине кровати. – Ложись, я тебя успокою.

Лилька медленно подошла и залезла под одеяло. Я протянула руку, чтобы обнять ее за плечи, но подруга отшатнулась.

– Ты чего?

– Сон не идет из головы. В нем твой папа ходил по нашей квартире, открывал дверцы шкафов, выбрасывал вещи, а в каждом месте, где он останавливался, растекались лужи крови. Потом он повернулся ко мне и сказал, что ты высыпала в его кружку половину яда из пробирки, а остальное спрятала. Ты же не хранишь остатки яда в квартире, правда?

– Лиль, это всего лишь кошмар.

Я снова протянула руку, на этот раз Лилька позволила себя обнять. Обнаженными ногами я почувствовала шершавую ткань ее джинсов.

– Тогда что он искал? Алиса, – подняла голову она, – скажи честно, яд все еще у тебя?

– Ты самый дорогой мне человек.

– Я знаю, – кивнула она. – Пожалуйста, успокой меня. Скажи, что ты высыпала папе весь яд и ничего не сохранила.

– Лиля, – прошептала я и наклонилась к ее лицу, – ты же знаешь, как сильно я тебя люблю…

Дыхание подруги коснулось моих губ. Я придвинулась ближе, свободная рука легла на ее бедро. Почувствовав прикосновение, Лилька оттолкнула меня и вскочила с кровати. Поздно! Я уже успела нащупать в ее кармане диктофон. Если бы не преувеличенно громкие шаги и джинсы вместо пижамных шорт, ей удалось бы вытащить из меня признание в убийстве. Вот только я слишком хорошо знала походку и привычки лучшей подруги, чтобы ничего не заподозрить. К тому же, не ей одной сегодня пришел в голову трюк с диктофоном.

В глубине души я давно догадывалась, что Лилька меня предала, но не хотела в это верить. С чего вдруг маме понадобилось вести ее к психологу? Родители не замечали неладное, даже когда Лилька с трудом держалась на ногах. Да и вряд ли психолог назначил бы ей антидепрессанты без веской причины. Только Зуйков мог залезть в Лилькину голову. Увидев его на нашей кухне, я сразу же задалась вопросом: почему следователь, не дававший о себе знать почти год, вдруг объявился в Москве? Скорее всего, потому, что во время каникул он встретил Лильку. В ее тогдашнем состоянии достаточно было намекнуть, что родители могут узнать об уголовном деле, чтобы подруга пересказала все, что от меня услышала. Вряд ли ее показаний достаточно для ареста. Стоит ждать новых шагов…

Что ж, будет мне урок на будущее. Кстати, об уроках. Завтра утром нужно купить скрытые камеры и установить в квартире Натальи – диктофон слишком легко обнаружить. Не мешало бы разместить парочку глазков у нас дома. Интересно, когда Зуйков собирается обыскать мои вещи? Мне нечего бояться – весь яд я высыпала в папину тарелку, а тетрадный лист, в котором он хранился, сожгла, но лучше быть в курсе передвижений следователя по квартире. Теперь я особенно хорошо понимаю, что приходится переживать Наталье. Чувствуешь себя уязвимой, когда понимаешь, что кто-то без спроса вторгается в твое личное пространство.

Просидев несколько минут в ванной, Лилька на цыпочках пробралась к выходу и выскользнула из квартиры. Я подняла жалюзи. Первые лучи солнца окрасили в розовый цвет бок соседнего здания. То ли благодаря рассвету, то ли из-за прояснившейся, наконец, ситуации, на душе тоже посветлело. Иногда ожидание бывает страшнее самой беды. Я приготовила чашку кофе и набрала номер адвокатской конторы. Как ни странно, ответил сам Новиков. Я попыталась в двух словах описать проблему Натальи. Хорошо поставленным, но при этом вкрадчивым голосом адвокат остановил меня на полуслове и назначил встречу через полтора часа. Положив трубку, я сразу же побежала собираться. Судя по тому, что он приходит на работу раньше секретарши, мне тоже лучше не опаздывать.

Офис конторы располагался на двадцать четвертом этаже бизнес-центра. Отражающееся в огромных окнах небо, казалось, наполняло здание. Мне еще никогда не приходилось видеть такое чудо архитектуры вблизи, а тем более бывать внутри. Благодаря глянцевой плитке на полу и светлому потолку, холл выглядел не менее воздушным и сияющим. Поднимаясь в стеклянной капсуле лифта, я чувствовала себя ни то космонавтом, ни то рыбкой в стакане. Выйдя из лифта, я оказалась перед металлическими дверьми. За ними, возле правой стены, стоял п-образный диван с журнальным столиком в центре, а напротив, у окна, стол секретаря. Полноватая девушка лет двадцати пяти с растрепанными иссиня-черными волосами, отвернувшись от входа, накладывала макияж. Я с усердием застучала каблуками о напольную плитку. Секретарша повернулась ко мне накрашенной стороной лица. Вместо приветствия, она указала на дверь по правую руку от себя.

Я опустила тонкую холодную ручку и заглянула в кабинет. Несмотря на солнечное утро, здесь было пасмурно: светло-серые стены напоминали завесу дождя, а хромированные подлокотники кресел поблескивали, как лужи на мокром асфальте. За стеклянным, без ящиков и полок столом, сидел выбритый наголо мужчина лет тридцати пяти. Его широкоплечая, мужественная фигура с трудом вписывалась в офисную обстановку. Несмотря на идеально сидящий костюм серого со сливовым оттенком цвета, казалось, будто его переодели в очень дорогие, но чужие вещи. Это впечатление подчеркивал галстук, смотревшийся на накаченной шее чужеродным. Мужчина поднял на меня взгляд, который уверенностью и спокойствием мгновенно доказал – передо мной успешный адвокат Денис Новиков.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Он привстал и указал мне на ближний из двух стульев с противоположной стороны стола. В жизни его голос оказался совсем тихим, но внушающим уважение.

– Алиса, верно? – он подождал, пока я кивну, а потом представился: – Денис. Расскажите, какая у вас проблема.

– Вообще-то, проблема не у меня, а у моей знакомой.

– Почему вы пришли вместо нее? Она в заключении?

Я подумала, что отчасти так и есть, но в ответ покачала головой.

– У нее двое маленьких детей, девочке всего три месяца.

– Понятно. В таком случае, передайте, что у нее стряслось.

– Муж Натальи, моей знакомой, привел в дом постороннюю женщину.

Его брови приподнялись, губы сложились в трубочку. Секунду помедлив, Новиков уточнил:

– Наталья подозревает, что между ними существуют интимные отношения?

– Наталья уверена. Евгений, ее муж, этого не скрывает.

– Значит, – не меняя выражения лица, он подпер кулаком подбородок, – заявление на развод не станет для мужа сюрпризом. Полагаю, речь пойдет о разделе имущества?

– Квартиры, – кивнула я. – Евгений купил ее перед их с Натальей свадьбой.

– Сколько в ней комнат?

– Одна, это квартира-студия.

– У Натальи есть другое жилье? – с той же интонацией продолжал Новиков, изучая меня спокойными серыми глазами.

– Нет, – ответила я, с каждым новым вопросом теряя надежду на успех.

– Что ж, – Новиков поджал и растянул губы, – хорошие новости заключаются в том, что отец не имеет права выписать детей из квартиры до их совершеннолетия. В нашем случае, так как у матери нет собственной жилплощади, суд позволит ей проживать вместе с ребенком. Другими словами, Наталью не смогут выписать в никуда по крайней мере в течение ближайших восемнадцати лет.

– Боюсь, рядом с бывшим мужем и его любовницей она долго не продержится.

– Понимаю, – медленно опустил веки он, – но шансов отсудить квартиру у мужа практически нет. Жилплощадь, которую он купил до свадьбы, не считается совместно нажитым имуществом, а также не подлежит разделу.

Поразмыслив с минуту, я наклонилась к Новикову и спросила:

– А если доказать, что до регистрации брака они жили как муж и жена и вместе копили на квартиру?

– Это правда? – его лицо приняло серьезное выражение, на лбу проступили морщинки.

– Допустим.

– Ясно.

Мой ответ его явно позабавил. Он прощупал меня взглядом, но, несмотря на еле сдерживаемую улыбку, покачал головой:

– Даже если вам удастся все провернуть, толку не будет. Думаю, моя помощь в этом деле не нужна, – с ноткой сожаления в голосе заключил он. – Могу посоветовать адвоката по бракоразводным процессам.

Выйдя из бизнес-центра, я все равно отправилась в магазин за скрытыми камерами наблюдения. Отказ адвоката – еще не повод опускать руки, уговаривала я себя. Но долгожданный репортаж показался таким же далеким, как и на прошлой неделе, а отложенных на аренду денег стало в два раза меньше. Возле подъезда я, как обычно, поздоровалась с бабками на лавочке. Вместо ответа они зашушукались между собой, а сидящая с краю старушка в платке цвета фуксии проводила меня до двери взглядом исподлобья. Страшно представить, что наговорил им обо мне Зуйков. Чертов следователь решил меня довести. Не выйдет! Я уже совершила ошибку, поддавшись чувствам – доверилась Лильке. Пора отключить эмоции и руководствоваться только разумом.

Пока Наталья отвлекала сына, я установила два квадратных глазка: один в спальной, а другой в кухонной зоне. Благодаря этому, под видеонаблюдением оказалась вся квартира, даже ванная, при условии, что дверь будет открыта. Я подумывала повесить над душевой кабинкой третью камеру, но решила оставить ее для себя. Перед тем, как пойти начинять свое жилище шпионской техникой, попросила соседку одолжить мне на вечер документы на квартиру и свидетельство о браке. Несмотря на сомнения, стоит ли затевать судебную тяжбу, она без колебаний отдала все бумаги. Казалось, ей доставляло удовольствие избавляться от всех документальных свидетельств существования мужа.

Спустившись к себе, я вдруг подумала: откуда мне знать, что Зуйков еще не установил такие же камеры в моей квартире? Нет, если бы здесь побывал чужой человек, я бы заметила. Тем более, следователь заодно обыскал бы мои вещи. Тогда зачем Лильке спрашивать, храню ли я остатки яда, да еще подсовывать диктофон? Она могла бы вывести меня на признание менее подозрительным способом. Как бы то ни было, я ничего не потеряю, если установлю свое видеонаблюдение. В худшем случае, мы будем квиты. Перебирая варианты, куда можно повесить единственную оставшуюся у меня камеру, я каждый раз проверяла, не воспользовался ли кто-то укромным местом до меня. В итоге, глазок поселился на кухонной вытяжке, а я окончательно убедилась, что визит Зуйкова в мою квартиру еще предстоит.

После занятий Лилька домой не вернулась. Лавочка возле подъезда весь вечер пустовала. Я начала волноваться, как бы подруга не выехала из квартиры. Заглянула в шкаф, чтобы узнать, не прихватила ли она каких-нибудь вещей. Все было на месте, и даже больше: на полке, где Лилька хранила тетради с лекциями, лежали ее пропуск, студенческий и читательский билет. Получается, ни на занятия, ни в библиотеку она не ходила. Зная, какой это ведомый человек, я забеспокоилась по-настоящему. Не хватало еще, чтобы из страха передо мной она снова попала в неприятности. Неужели Лилька и правда думает, будто я сохранила яд и собираюсь убить кого-то еще? Нет, не кого-то. Похоже, моя лучшая подруга боится, что я могу отравить ее.

Звон, переходящий в гул, заставил меня вздрогнуть. Стояк батареи задрожал, из отверстия в потолке посыпались цементные крошки. Я схватила трубку домашнего телефона и набрала сто два. Объясняя ситуацию, назвалась соседкой снизу. Диспетчер ответил, что не имеет права регистрировать анонимные звонки. Пришлось сказать ему свою фамилию. Не лучший момент, чтобы светиться в полицейских отчетах, но других вариантов нет. Я обещала Наталье помочь и сдержу слово, чего бы это ни стоило. Поднявшись наверх, я забарабанила в дверь. В ответ послышались крики и ругань. До приезда полиции пришлось снимать на смартфон запертую дверь, чтобы сохранить хотя бы звук на случай, если скрытые камеры не сработают.

Наконец, снизу послышался грохот входной двери, за ним – размеренные шаги. Определив на слух, что по лестнице не спеша поднимается один человек, я приготовилась ждать дальше. Каково же было мое удивление, когда из-за перил показалась полицейская шапка-ушанка. Глядя под ноги, к площадке приближался парень лет двадцати с небольшим. Он поднял на меня глаза, его худощавое лицо вытянулось от изумления.

– Гражданочка, это вас избивают? – спросил он высоким, давшим петуха на последнем слове, голосом.

– Нет, избивают мою соседку, – я указала на дверь. – Вам очень повезет, если она еще жива.

Мои слова подстегнули стража порядка. Понажимав на кнопку звонка, он прокричал:

– Это участковый, открывайте!

Его слова подействовали как волшебное заклинание. Дверь распахнулась. На пороге, запахивая халат, стояла Ольга. Ее волосы были растрепаны, глаза блестели, сломанный ноготь на большом пальце цеплялся за ткань.

– Твою мать, – пытаясь завязать пояс, выругалась она.

– Разрешите войти.

Не дожидаясь ответа, участковый отодвинул Ольгу от прохода и зашел в квартиру. Я забежала следом, на всякий случай прикрыв за собой дверь. Вопреки моим опасениям, Ольга и не думала убегать с места преступления.

– Кто из них ваша соседка?

– Она, – кивнула я на сидящую возле батареи Наталью.

– Гражданочка, давайте не будем снимать, – наконец заметил смартфон в моих руках участковый.

– Извините, больше не буду.

Я улыбнулась полицейскому и сделала вид, будто выключаю камеру. Его взгляд задержался на моем лице. Воспользовавшись заминкой, я переложила телефон вертикально в руку, так, чтобы глазок камеры по-прежнему оставался направленным на участкового.

– Как ваше самочувствие? – обратился он к Наталье. – Вам нужна медицинская помощь?

– Ага, психиатрическая! – подала голос Ольга.

– Гражданка, – оглянулся на нее участковый, – предъявите ваши документы.

– Вот еще, пусть психованная предъявляет.

– Я не врач, чтобы разбираться, кто из вас болен. Доставайте документы, удостоверяющие личность, все трое.

Я предвидела такой поворот, поэтому прихватила с собой паспорт. Пока Ольга и Наталья копались в сумочках, участковый успел несколько раз сравнить фото в паспорте с моим лицом, подолгу изучая оригинал, спросить меня о временной регистрации и даже заглянуть на страницу семейного положения. В паспортах Ольги и Натальи его заинтересовала только прописка.

– Гражданка, – обратился он к Ольге, – на каком основании вы проживаете в этой квартире?

– Пришла и поселилась без спроса, – ответила Наталья.

– Лохушка, закрой свой корявый рот! – ринулась в ее сторону Ольга, но участковый преградил ей дорогу рукой.

– Какое ты имеешь право унижать меня в моем же доме?!

– Я в Женькиной квартире имею больше прав, чем ты! – выкрикнула Ольга и повернулась к участковому: – Она его бывшая, а я настоящая.

Пигалица ткнула себя пальцем в грудь.

– Кто вообще такой этот ваш Женька?! – сорвался на крик полицейский.

– Хозяин квартиры, – раздался голос Евгения у меня за спиной. – А вы кто?

– Участковый уполномоченный полиции, Владимир Сергеевич Клинченко. В отделение поступил сигнал о конфликте между вашей женой и вот этой гражданкой.

– Меня Ольга зовут!

– На каком основании она проживает на территории вашей квартиры?

– Она моя гостья. Двоюродная сестра из Воронежа.

– Женя, ты что говоришь?! – взмолилась Ольга.

– В таком случае, оформите своей сестре временную регистрацию. Я могу прямо сейчас отправить ее в участок хотя бы на основании того, что она незаконно проживает в столице.

– Оформлю, – угрожающим тоном ответил Евгений, – и не временную, а самую что ни на есть постоянную.

Наталья закрыла лицо ладонями и отступила к окну. Штора рядом с ней зашевелилась.

– Мама, ты плачешь? – послышался голосок Артема.

Клинченко подошел к окну и приподнял занавеску.

– Это кто такой?

– Ее сын, – махнул в сторону Натальи Евгений.

– Ее… – всхлипнула соседка. – Кошмар какой!

– Парень, – погладил насторожившегося мальчика по макушке участковый, – хочешь посодействовать работе полиции?

– Ага, – закивал Артем.

– Тогда выходи из укрытия, будем заполнять протокол.

– Начальник, а может, обойдемся без протокола? – расстегнул дипломат Евгений.

Участковый мельком бросил на меня взгляд.

– Совсем без письменного свидетельства не обойтись. Если ваша… сестра согласится заполнить бланк объяснения, протокол можем не составлять.

– Соглашусь, еще как! Я вам щас такое объяснение накатаю, вы эту овцу в кутузку заберете.

– Гражданка, – принялся листать бумаги в папке участковый, – предупреждаю вас в первый и последний раз: унижение чести и достоинства другого лица карается наложением административного штрафа от одной до трех тысяч рублей.

– Вы ее вблизи видели? Это не лицо, а морда шарпея!

– Оля! – прикрикнул Евгений. – Закрой рот.

– Сам закрой, брательник хренов!

Пока Ольга писала объяснительную, а Наталья рыдала на моей плече, я то и дело ловила на себе взгляд Клинченко. Смотри, смотри, думала я, отводя глаза в сторону и надувая губки. В следующий раз приедешь на вызов быстрее и составишь протокол, чтобы задержаться подольше. На первый раз и бланк объяснения не так уж плох, но его явно недостаточно, чтобы подать на Ольгу в суд. На случай, если мои чары не подействуют, или подействуют не так, как надо, у меня есть видеозапись того, как Женя пытается подкупить участкового, а тот идет на уступки.

Испортив три бланка, Ольга все-таки написала на четвертом вменяемую объяснительную. Евгений выпроводил участкового за дверь и повернулся к жене:

– Думаешь, я это проглочу? – он стиснул кулаки, на скулах заиграли желваки. – Ни хрена, тупая уродина! Я научу тебя бояться полиции.

Он шагнул нам навстречу. Наталья до боли сжала мою талию руками.

– Только подойдите! – крикнула я, выставляя вперед смартфон.

– И что ты мне сделаешь, сопля? – наморщил он нос.

– Покажу видео с мобильного полицейским.

Евгений протянул руку к смартфону, но я среагировала быстрее.

– Даже не пытайся. Запись транслируется в интернете, на моем блоге. Сотни людей видели, как вы угрожали жене. Менты быстро найдут виновного, если с ней что-нибудь случится.

От моих слов Наталья испустила стон. Я не поняла, чего она боится сильнее: получить оплеуху от мужа, или засветиться в интернете. Завтра попытаюсь успокоить ее тем, что онлайн трансляция – всего лишь плод моего воображения, но как уговорить соседку дать интервью для репортажа, который увидит аудитория эфирного телеканала? Ладно, буду решать проблемы по мере их поступления. Сейчас, судя по тому, что Евгений переключился на выяснение отношений с Ольгой, я могу пойти к себе и заняться изучением документов на квартиру. Если хорошенько покопаться, обязательно найдется какая-нибудь лазейка.

В этот вечер Лилька так и не вернулась домой. Я сидела в тишине над бумагами и пыталась выкинуть из головы сон, о котором она рассказала мне ночью. Скорее всего, подруга придумала кошмар, чтобы вывести меня на признание, но то и дело мне мерещились шаги за спиной и скрип открывающихся дверец. В конце концов, я пересела на противоположную сторону стола, с которой обозревалась вся квартира, заметив про себя, что Зуйкову, с Лилькиной помощью, все-таки удалось выжить меня с любимого стула.

Из документов я выяснила, что Евгений купил квартиру, участвуя в долевом строительстве. Плату за будущее жилье он вносил в рассрочку, пока длилось строительство. Последний взнос пришелся как раз на канун бракосочетания. Новиков был прав: судя по квитанциям, Евгений купил квартиру до свадьбы. Но дата, которой оказалось заверено свидетельство о праве собственности, заставила меня вскочить и со второго стула. Квартиру зарегистрировали через полгода после свадьбы. Если это не решение проблемы, то хотя бы повод еще раз встретиться с адвокатом. Не глядя на часы, я выбежала за дверь и взлетела на следующий этаж. Стоя босиком в холодном подъезде, Наталья долго терла заплаканные глаза, прежде чем разглядеть строчку, на которую я ей указывала.

– Какая разница? – пожала она плечами. – Заплатил-то он перед свадьбой, с денег, которые сам заработал.

– Пусть докажет, что вы не вносили свою долю. Квартира зарегистрирована в браке, а это главное. Завтра пойдем к адвокату.

– Я не могу, мне не с кем оставить детей.

– Возьмите их с собой.

Может, посмотрев во встревоженные глаза мальчугана, или умилившись крику чуда в розовом костюмчике, Новиков передумает и возьмется за дело. Хотя, на свидетельство о праве собственности я возлагала больше надежд.

Назавтра я встала пораньше, чтобы дозвониться до самого Новикова, а не попасть на его немногословную секретаршу. В телефонном разговоре я намекнула адвокату на новые неожиданные подробности в деле о разводе. Похоже, недоговорками мне удалось его заинтриговать, раз он тут же назначил встречу. Гораздо сложнее оказалось вытащить Наталью с детьми из дома. Артем все утро выторговывал конфеты за хорошее поведение. Наталья переживала, что не может купить сыну даже шоколадку. Мне хотелось кричать: за такие капризы в детстве я получала не сладости, а подзатыльники! Аленка брыкалась, не желая надевать теплый комбинезончик. Пришлось сбегать в ларек за сникерсом и всю дорогу к бизнес-центру, как осла морковкой, приманивать Артема шоколадкой.

Когда мы, наконец, поднялись на двадцать четвертый этаж, время, отведенное на встречу, почти истекло. На этот раз секретарши вообще не оказалось на месте. Постучав, я открыла дверь в кабинет Новикова. К моему удивлению, встретившись со мной взглядом, он сразу же опустил глаза на разбросанные по столу бумаги. Мне показалось, или его заинтересовало не только дело? Извинившись за опоздание, я впустила внутрь Наталью с детьми. Адвокат скрестил на груди руки и откинулся на спинку стула.

– Это Наталья. Я вам про нее рассказывала.

Выражение разочарования, промелькнувшее на его лице, подтвердило мою догадку.

– Рад познакомиться, Денис, – нехотя привстав, он протянул руку. – Так какие у вас новости?

Потянувшись через стол, Наталья наклонила малышку. Та захныкала и принялась сучить ручками.

– Выяснилось, что квартира зарегистрирована…

– Погодите, – он перебил меня и обратился к Наталье: – Вы хотели бы поговорить со мной лично? Может быть, у вас есть ко мне вопросы, которые вы стесняетесь задать через подругу?

– Нет, пусть лучше Алиса все объяснит, – попросила она, укачивая малышку.

– Вот и хорошо, – потирая ладони, ухмыльнулся Новиков. – В таком случае не смею вас задерживать.

Наталья виновато улыбнулась мне на прощание и вышла. Дверь, только что закрывшаяся за соседкой и ее детьми, вновь распахнулась. На пороге появился Артем с предслезной гримасой. Может, подождать, пока он расплачется? Вдруг детские слезы все-таки разжалобят бессердечного законника. Заметив, как Новиков поджал губы, я достала из сумочки сникерс и протянула его Артему. Дверь снова закрылась, а лицо адвоката приняло безразличное выражение. Значит, все-таки показалось?

– Присаживайтесь, Алиса, – кивнул на стул с противоположной стороны стола он. – Так что вы откопали?

– Муж Натальи участвовал в долевом строительстве, – я села и тут же почувствовала себя незначительной по сравнению с мощно сложенным Денисом. – Как вы и говорили, все квитанции оплачены до свадьбы, поэтому они не смогут нам помочь.

– Но? – положив руки на стол, наклонился ко мне он.

– Но в права собственности Евгений вступил только через полгода после регистрации брака.

Новиков вздохнул и поглядел в окно. Все-таки его интерес ограничивался делом Натальи, а моя находка явно не оправдала надежд.

– В случае долевого строительства оформление права собственности часто затягивается, этим вы никого не убедите. Суд признает квартиру личным имуществом супруга, только формально приобретенным в браке. В любом случае, квартира не является совместно нажитой, так как приобретена на деньги, заработанные супругом Натальи до заключения брака.

– Значит, нужно сказать, что Наталья тоже платила взносы.

Уголки его губ приподнялись, на щеках показались ямочки. Увидев блеск в изучавших меня глазах, я приняла его за восхищение, но адвокат в очередной раз лишил меня иллюзий:

– У подрядчика должны храниться бумаги с подписями. По ним не составит труда определить, кто вносил плату.

– Пусть скажет, что отдавала деньги будущему мужу, а не подрядчику.

– Правильно, – медленно кивнул он. – Умышленная дача ложных показаний называется лжесвидетельством и может привести к наказанию в виде лишения свободы.

– Денис, – я приподнялась, чтобы зрительно придать значимости себе и своим словам. Глядя ему прямо в глаза, проговорила: – вы адвокат, поэтому смотрите на ситуацию с тех сторон, о которых мне мало известно. С точки зрения обычного человека, ничего не понимающего в законе, Наталья скажет правду. Я вижу ситуацию так: женщина ушла с работы, чтобы стать женой и матерью. Она трудилась не меньше, а даже больше мужа, рожая и воспитывая их совместных детей. Поэтому ее вклад в домашний очаг не может значить меньше, чем деньги, которые он внес при покупке жилья.

– Каждому по заслугам. Получается какая-то демагогия.

– Пусть так. Допустим, женский труд ничего не стоит…

– Не женский, а неоплачиваемый.

– Хорошо, – вспомнив о том, что Дронченко охарактеризовал адвоката как человека с принципами, я решила сосредоточиться на моральной стороне дела. – Как на счет детей? От тревоги и страха у матери пропало молоко. Почему трехмесячная Аленка должна голодать? Кто позаботится о маленьком ревущем комочке, если на нервной почве Наталья заболеет?

– Алиса, – Денис поднялся со стула и навис надо мной, вмиг доказав свое физическое и интеллектуальное превосходство: – не пытайся играть на моих чувствах. Я ставил на место куда более опытных манипуляторов. От того, что ты заполнишь свою речь негативно окрашенной лексикой, которая должна вызывать жалось, я слезу не пущу. Психологические приемы оставь для личной жизни. Бросай читать псевдонаучные книжки, вместо этого наблюдай за реальными людьми. Учись вести себя как профессионал. В суде требуются не эмоции, а факты!

На этом мои аргументы закончились. Глаза защипало, подбородок задрожал.

– Понятно. Спасибо, что хоть выслушал дилетантку.

Я встала и направилась к выходу. Несмотря на внутреннюю сосредоточенность, которой мне удалось добиться в последнее время, слова Новикова задели за живое. В том, что мне не хватает жизненного опыта, я убеждалась каждый день: когда в поисках работы столкнулась с мужским шовинизмом, про который в женских журналах писали, как о пережитке прошлого; когда искала тему для репортажа, всматриваясь в интернет-дали, и не догадываясь оглянуться по сторонам; когда разбиралась в документах на квартиру, не имея представления, что значит долевое строительство, и черпая поверхностные знания из Википедии. Открытием для меня стали не слова Новикова, а то, как больно они смогли меня ранить.

– Алиса, подожди.

Я оглянулась. Может, он собирается посоветовать мне другого юриста, менее принципиального? Денис стоял ко мне спиной, доставая из шкафа какие-то папки. Он складывал их на стол, вытягивая из каждой по несколько листов, соединенных скрепками.

– Вот, отдай это Наталье. Здесь бланк искового заявления о расторжении брака и взыскании алиментов. Не могу найти образец. Секретарь развела бардак в бумагах, пришлось ее уволить.

– Я поищу образец в интернете.

– Отлично, – кивнул он. – Помоги ей разобраться, а лучше заполни сама и отдай на подпись. Меня ждет следующий клиент.

Следующий клиент, мысленно повторила я. Значит, я, а точнее, моя Наталья – предыдущий!

– Как считаешь, супруг будет требовать опекунства?

– Не думаю. Он называет Артема не иначе, как «ее сын», а дочка для него, по-моему, вообще не существует.

– Будем надеяться, он не изменит своего отношения.

– Только если из мести.

– Понятно, поехали дальше. Держи бланк искового заявления на раздел имущества. Пробегись по тексту. Разберешься? Сними копии свидетельства о заключении брака, свидетельств о рождении детей, оплати госпошлину и принеси квитанцию.

Я кивала, соглашаясь на все. Найду, разберусь, заполню, сниму, оплачу, принесу, только бы он не передумал. Теперь, когда у Натальи есть адвокат, суд обязательно состоится, а значит, я не просто выбрала тему репортажа и нащупала проблему, но и приступила к ее решению. Все складывается именно так, как я всегда мечтала. Я несусь к своей передаче на скорости, на которой уже не замечаешь кочек. Наверно, поэтому перехватывает дыхание и сводит низ живота.

– Алиса, ты еще здесь? – дотронулся до моего плеча Денис, от чего по коже побежали мурашки. – Соберись. Если ты действительно хочешь помочь подруге, придется поработать. Денег на оплату моих услуг у нее, видимо, нет. Отрабатывать придется тебе.

Из уст любого другого мужчины это прозвучало бы двусмысленно, но Денис точно знал, чего хочет, и выбрал верную интонацию, чтобы мне об этом сообщить.

– Я все сделаю.

– Вот и отлично. Завтра, в четыре часа, принесешь заполненные и подписанные бланки заявлений, ксерокопии и квитанцию. Ничего не планируй на вечер. Поможешь разобрать шкаф и внести в компьютер пару дел.

Из бизнес-центра я отправилась в офис телеканала. Описав ситуацию в общих чертах, я уломала Загулину выдать мне аванс и освободить от работы помощника на две недели. Естественно, выиграть суд за такой короткий промежуток времени я не надеялась. Скорее всего, дело не дойдет даже до первого слушанья. Зато теперь у меня появилось время отработать долг перед адвокатом, заняться бумагами Натальи, смонтировать отснятое видео, не говоря уже о деньгах на еду и мелкие расходы, вроде госпошлины на развод. По дороге домой я забежала в банк и в воображении поставила галочку напротив одного из пунктов плана, который еще предстояло занести в ноутбук.

Мысленно выстраивая дела в список, я вошла в квартиру и замерла. С момента моего ухода на первый взгляд ничего не изменилось. Только тугой ящик комода, который я всегда оставляла приоткрытым, чтобы не поцарапать полировку, сейчас был плотно задвинут. Все плечики в шкафу я развешивала крючком вперед. Теперь же они висели вразнобой. Искать другие улики проникновения в мое личное пространство не было смысла. Я сняла с вытяжки камеру и подключила ее к телевизору. Видео запустилось с самой первой минуты съемки, то есть со вчерашнего дня. Я решила ничего не пропускать и потратила сорок минут, чтобы просмотреть на максимальной скорости запись первых двадцати часов. В пустой квартире, как призрачные тени, мелькали фигурки кошек. Одна из них как раз жевала цветок на подоконнике, когда в поле зрения камеры появилась Лилька. Что у нее с волосами? Подруга целый год отращивала косу, а теперь постриглась, причем на тот же манер, что и я. Если бы не кудри и красноватый оттенок, который, впрочем, почти смылся, с этого ракурса нас можно было бы перепутать. Следом за Лилькой, не снимая ботинок, в спальную зону пробежал Зуйков. Я поставила воспроизведение на нормальную скорость и прислушалась к их разговору.

– Она спит здесь? – спросил Зуйков из-за книжного шкафа. – Одна?

– Да, – ответила Лилька, доставая из комода трусики и халат, – я сплю на диване.

– А кавалеры на ночь остаются?

– У нее никого нет, и не было.

– Как же, – хмыкнул Зуйков. – Плохо ты знаешь свою подруженьку.

Лилька уходит в ванную, а Зуйков принимается копаться в моих личных вещах. Доставая из тумбочки флаконы и тюбики, он оттопыривает короткий толстый мизинец и подносит каждый предмет к носу, как будто способен распознать яд по запаху. Нужно будет насыпать в баночку из-под рассыпчатых теней молотого перца на случай, если Зуйков решит повторить обыск. Мне противно наблюдать, как его руки прикасаются к моим вещам, поэтому я увеличиваю скорость воспроизведения. Перейдя к комоду, следователь обнюхивает нижнее белье. Фу, гнусный фетишист! Открыв платяной шкаф, он достает вешалку за вешалкой. Разглядывает каждое платье с видом селянки, оценивающей гардероб городской фифы в реалити-шоу «Барышня-крестьянка». Помяв одежду, он направляется к двери в ванную. Я замедляю воспроизведение до полуторной скорости.

– Давай быстрее! – пищит, словно вдохнул гелия, он. – Мне надо обыскать ванную.

– Сейчас, – выкрикивает Лилька, дверь открывается. – Проходите. Нашли что-нибудь?

– Ни хрена, – благодаря мультяшному голосу ругательство звучит забавно. – Наверно, она носит яд в сумке.

– Может, у нее нет никакого яда?

– Ага, как же!

– В душе я до сих пор надеюсь, вдруг яд не существовал. Может, Алиса все выдумала, чтобы произвести впечатление? Или просто решила пошутить?

– А Витька помер со смеху. Наивная ты дурочка!

– Я только подумала…

– А ты не думай! Вот послезавтра… тогда увидишь, что я прав.

Середину фразы заглушает звук сливающегося бачка. Я перематываю запись и включаю обычное воспроизведение. Стараюсь понять, о чем говорит Зуйков, но расслышать его слова не удается. Что должно произойти послезавтра и как он собрался доказывать свою правоту? В разговоре речь шла о яде. Единственный способ узнать, был ли яд – провести экспертизу на газовом хроматографе. Только этот прибор способен выявить химикат, которым я отравила папу, но он стоит миллионы, а его использование для обнаружения яда обойдется в сотни тысяч. Даже при условии, что Лилька дала показания, а образцы тканей, взятых у папы во время вскрытия, сохранились, начальство Зуйкова все равно не осмелится потребовать экспертизы без единой улики. О чем бы следователь ни говорил Лильке, доказать само существование яда у него не выйдет, в этом я могу быть уверена.

Судя по звукам, доносившимся дальше из ванной, Зуйков разобрал бачок унитаза. Лилька передернула плечами и отошла от двери. Надеюсь, в этот момент он опустил руку в слив. Там его пальцам самое место. Главное, чтобы после этой процедуры он не стал снова ощупывать мою одежду. Вместо того чтобы вернуться к шкафу, Зуйков, наконец-то, покидает квартиру. С этого момента начинается самое интересное. Лилька, как будто прочитав мои мысли, достает утюжок и принимается выпрямлять волосы. Закончив с прической, она надевает джинсы, в которых час назад пришла домой и, оглядываясь по сторонам, вытаскивает из шкафа мою блузку. В школе мы частенько менялись вещами, но я и не догадывалась, что подруга берет мою одежду без спроса. Видимо, в отличие от Зуйкова, она всегда вешала плечики крючком вперед.

В моей блузке Лилька торопится скрыться из поля зрения камеры, подхватывая на бегу сумочку. В квартире снова становится тихо. Я проматываю запись до собственного возвращения. Лильке случалось идти на поводу у плохой компании, но мне бы и в голову не пришло подозревать ее в воровстве. Когда изменилось мировоззрение лучшей подруги? Или она всегда была такой? Нет, добродушная хохотушка, в школе она щедро раздаривала любимые мягкие игрушки и заколочки, без сожаления расчленяла блокноты с ароматизированными страницами, чтобы раздать всем девочкам в классе. Похоже, Лилькина широкая душа осталась в родном городе, а в Москву переехали депрессия и подозрительность. Эти недуги и раньше посещали подругу, но сейчас она таскает их с собой, как двух карманных собачек, норовящих облаять каждого, кто приблизится к хозяйке.

Конечно, поступив в университет, мы обе изменились. Лилька тяжело переживает расставание с мамой, которая всю жизнь была рядом. Поначалу я то и дело оглядывалась на подругу, опасаясь, как бы она не чувствовала себя одинокой, но, когда у нее «завелись» новые друзья, я со спокойной совестью занялась решением собственных задач. Откуда мне было знать, что они вымышленные? Вообще-то, были предпосылки… Хотя бы то, что на каникулах Лилька сбежала от меня к родителям. Не стоит себя обманывать, проблемы в наших отношениях начались еще в родном городе, сразу же после смерти папы. Лилька единственная знала меня настолько хорошо, чтобы заподозрить неладное. Когда правда всплыла, она окончательно от меня отстранилась, а я ничего не предприняла, чтобы вернуть ее доверие.

Без толку думать об этом сейчас, когда лучшая подруга перешла на сторону врага. Нужно заняться делом. Если на расследование Зуйкова я никак не в состоянии повлиять, то решение проблем Натальи полностью лежит на моих плечах. Повесив камеру обратно на кухонную вытяжку, я открыла браузер и принялась искать образцы заявлений, которые предстояло заполнить. Денис лишил меня права на ошибку, не дав запасных бланков. Пришлось как следует изучить каждую графу, прежде чем внести данные. Закончив работу к половине пятого, я отправилась с бумагами к Наталье. Она долго изучала тексты заявлений, а потом сказала:

– Я не могу.

– Не можете чего?

– Подписать. Я благодарна вам за помощь, правда, но все, чего мне сейчас хочется, это чтобы меня оставили в покое. Суд, адвокаты, разбирательства… Я этого не выдержу.

Она спрятала лицо в ладони и покачала головой. Мне захотелось дать ей оплеуху, ущипнуть, сделать что угодно, только бы вывести из амебного состояния.

– Наталья, как вы себя чувствуете?

– Без сил, – проговорила она сквозь пальцы.

– Как считаете, вы сейчас в состоянии принимать решения?

– Нет.

– А держать ручку?

– Наверно, да, – подняла голову она.

– Тогда берите и подписывайте!

Я ткнула колпачком ей в грудь. Стержень высунулся наружу. Наталья машинально взяла ручку и посмотрела на меня распахнувшимися глазами.

– Что вы делаете?

– Принимаю решение за вас. Вы же сказали, что не в состоянии этого сделать. Когда силы к вам вернутся, может быть слишком поздно, чтобы бороться. Подписывайте бумаги прямо сейчас, или сдавайтесь окончательно и уезжайте обратно в Сибирь.

– На Урал…

– Хоть на Северный полюс! Только туда вы всегда успеете, а отвоевывать квартиру нужно прямо сейчас.

Наталья посмотрела на меня стеклянными от слез глазами, а потом черкнула роспись на первом листе. Я поспешила перевернуть страницу. Когда все поля для подписей оказались заполнены, встала и пошла к двери. Красноречие растратилось на уговоры, теперь хотелось помолчать. На пороге я столкнулась с Ольгой. Она заметила бумаги у меня в руках и даже шагнула обратно в коридор, чтобы заглянуть в них через мое плечо. Упадническое настроение – худший враг Натальи. Зря она тянула с подписанием. Если бы не моя быстрая реакция, муж и любовница узнали бы о существовании заявлений еще до того, как те попали в суд.

Лилька снова не пришла домой ночевать. На дневном видео она выглядела целой и невредимой, значит, предыдущая ночь прошла без происшествий. Оставалось надеяться, что так будет и впредь. Укладываясь спать, я решила посвятить завтрашний день учебе. Мне и так предстояло объяснить два прогула подряд, не хватало еще вылететь из университета.

Первые пары, семинары у Дронченко, показались самым приятным временем в новом году. Бывший любовник гонял меня по всему пройденному материалу, скорее стремясь наказать за расставание, чем проверить успеваемость. Не тут-то было. Отвечая на его вопросы, я кокетничала и одновременно получала истинное удовольствие от учебы. Мне снова удалось почувствовать себя компетентной. Однокурсники перешептывались, пораженные разнообразием моих знаний о телевидении и бесстрашием, с которым я вступила в полемику с преподавателем. Как же круто излучать уверенность в себе! Кроме успехов в учебе, меня радовала назначенная на вечер встреча. Все утро я предвкушала нашу с Денисом совместную работу над делом. Настроение резко испортилось во время большой перемены.

– Тебя вчера папа нашел? – спросил Дима, обгоняя меня в коридоре.

– Зачем я понадобилась твоему отцу?

– Моему? – рассмеялся он. – Вообще, ты бы ему понравилась, он любит юных дев, но я имел в виду твоего предка.

– В каком смысле?

– Слушай, не хочешь рассказывать – не надо. Только завязывай отвечать вопросом на вопрос.

– Дим, мой папа умер год назад.

– Да, а вчера в универ заявился призрак. Ну ты жжешь! У меня даже волоски на руках дыбом встали, – вытянул он руку. – Вот, смотри.

– Я не шучу. Как выглядел призрак? В смысле мужчина, который назвался моим отцом.

– Невысокий такой, лысый. Из тех, что ремень под пузом застегивают.

– Черт! – вырвалось у меня. – Чего он хотел?

– Сначала спросил, где ты. Я, кстати, сначала так и подумал, что он врет.

– Почему?

– Он в твоей фамилии ударение неправильно поставил. Но когда его Лерка поправила, загнул, типа это ты наврала.

– Что еще говорил?

– Так, ничего особенного. Спрашивал, как ты учишься, часто пропускаешь пары, или нет. Мы, само собой, сказали, что в первый раз.

Долбаный Зуйков, решил взять меня измором. По крайней мере, это доказывает, что кроме Лилькиных слов, у него против меня ничего нет, а фраза, которую он сказал в туалете – всего лишь блеф. Боится, вдруг она передумает давать показания. Пока это единственное, на чем основываются его обвинения. Стоило быть сдержаннее, и ему бы вообще не к чему было прицепиться. Как же я прокололась! Но и следователь хорош – Лилька не любит давления, а тем более запугиваний. После того, как я пригрозила ей соучастием, она залезла ко мне в кровать с диктофоном. Чем настойчивее Зуйков внушает ей страх передо мной, тем больше сомнений зарождается в ее голове. Нужно перетянуть Лильку на свою сторону, вот только когда? Пожалуй, завтра снова прогуляю учебу и дождусь ее появления. Уверена, моя подруга не откажется от утреннего душа даже под страхом смерти.

После занятий я отправилась в бизнес-центр. Денис как раз возвращался из суда. Мы встретились на первом этаже и вместе поднялись в стеклянном лифте. В отличие от Дронченко, он превосходил меня не только по социальному положению, но и по жизненному опыту, поэтому я с особой гордостью отметила, что Денис открыл передо мной дверь в кабинет и пододвинул стул. Проверяя, правильно ли заполнены исковые заявления, он долго молчал. Я наблюдала за тем, как меняется выражение его лица с расслабленного на сосредоточенное, как поджимаются уголки губ, а глаза бегают по строчкам. Когда он, наконец, поднял голову, чтобы отложить первый бланк в сторону, набралась смелости и спросила:

– Денис, если не секрет, почему ты решил заняться делом Натальи?

Во время нашей прошлой встречи адвокат повысил на меня голос и первым перешел на «ты». Если бы я продолжила называть его на «вы», чувствовала бы себя рядом с ним несмышленым ребенком. Нужно верить в собственную значимость, или хотя бы изображать самоуверенность, иначе я не смогу помочь даже себе, не говоря уже о Наталье.

– Не секрет, – его брови приподнялись, а взгляд стал особенно искренним и открытым. – Из-за тебя.

В голову полезли глупые мысли, и я, скорее всего, успела покраснеть, прежде чем он пояснил:

– Ты напоминаешь моего адвоката.

– У адвокатов тоже бывают адвокаты? – рассмеялась я.

– У меня был.

– Для чего он тебе? Разве ты не можешь заниматься своими делами сам?

– Теперь могу, но я же не всегда был адвокатом. В юриспруденцию я попал в статусе подзащитного.

– Так у тебя были проблемы с законом?!

– Тсс, – он приложил палец к губам. – Ты же не хочешь, чтобы от меня сбежали все клиенты?

– Прости.

– Шучу, – улыбнулся и подмигнул он. – Это известный факт.

Зрительные галлюцинации? Нет, на этот раз не показалось. Денис со мной заигрывает!

– Тогда расскажи, пожалуйста.

– Собственно, не о чем рассказывать.

– Поделись историей успеха, – заерзала на стуле я. – Как ты из подзащитного превратился в крутого адвоката?

– Хочешь послушать о преступнике, ставшем на истинный путь? – усмехнулся он.

– Именно!

– Тогда придется тебя разочаровать. Необязательно нарушать закон, чтобы попасть под суд.

– Тебя несправедливо обвинили?

– Почему же, справедливо. За собственную глупость надо отвечать.

– Звучит интригующе.

– Ничего сверхъестественного. Я рано женился, завел ребенка. Работы в родном городе не хватало, зарплаты были мизерные. Жена уговорила переехать в столицу. За это ей спасибо. Да и за все остальное тоже, без нее я бы не стал тем, кто я есть.

– Значит, ты давно и счастливо женат? – я поймала себя на том, что кусаю нижнюю губу.

– Был. В двадцать два года я неожиданно стал свободным человеком. Жена забрала сына и ушла. Перед уходом распродала мебель, обналичила кредитки, за полгода до этого перестала вносить арендную плату.

– Как?!

– Очень просто. Я отдавал ей деньги, а она говорила, что платит за квартиру. В общем, подвела меня под суд.

– И ты ей благодарен?!

– Конечно, за то, что ушла, – улыбнулся он. – Если бы она осталась, я бы всю жизнь проработал водителем городского автобуса, или таксистом. А так, пока шел суд, пересмотрел ценности. Понял, что жить надо ради себя, а не ради кого-то другого. Решил измениться, искоренить в себе легковерность. За примером для подражания далеко ходить не пришлось. Рядом был мой адвокат – циник, достигатор. Тогда я поставил перед собой цель: стать таким же, как он. Отучился на юридическом, устроился на должность помощника. Выполнял обязанности секретаря и курьера. Заодно накачал мышцы, – он согнул правую руку, на рукаве, вокруг напряженного бицепса, проступили складки, – потом отбелил зубы. В общем, стал успешным, как и мечтал.

– Но ты не достигатор, – я покачала головой.

– Если у меня нет секретаря, это значит только то, что я так хочу. Не суди о моих достижениях по внешним атрибутам.

– У тебя шикарный офис в престижном районе Москвы. По-моему, внешних атрибутов здесь достаточно. Я говорю о том, что ты не эгоист, живущий только для себя. Иначе, сейчас я бы здесь не сидела, а у Натальи не появился бы шанс отвоевать квартиру.

– Может и так, – усмехнулся он. – Сначала я менялся как под копирку. Глядел на адвоката, потом на себя, – он поднес к лицу левую, а затем правую ладонь. – Находил отличия и исправлялся. Цель была трудная, но выполнимая. Когда приблизился вплотную к ее достижению, начал осознавать, что теряю себя. Пришлось остановиться и разобраться в собственных моральных устоях, расставить приоритеты.

– Например, бесплатно защищать кормящих матерей?

– Например, помогать таким же лопухам, каким я сам когда-то был.

– Выходит, ты хороший парень, который борется со злом?

– Я не хороший, – его взгляд стал жестким. – Жизнь показала мне, как плохо быть хорошим. От этого мало толку как для тебя, так и для окружающих. Хороший парень мало чего сможет добиться, а потому мало кому сможет помочь.

– То есть, ты защищаешь и виновных тоже.

– Раньше защищал, – покачал головой он. – Пока не увидел, к чему это приводит.

– И к чему тебя это привело?

– Не меня, а тринадцатилетнюю девочку, которую изнасиловал мой бывший клиент.

– Представляю, как тебя мучает совесть, – сказала я, вспоминая тусклые вечера и зудящие ночи, проведенные в мыслях о папиной смерти.

– Уже не мучает. Совесть – вещь бесполезная, от нее никому легче не становится. Искупление куда лучше.

– Как можно искупить вину перед… – я чуть не сказала «мертвым». – Перед изнасилованной девочкой?

– Никак, – покачав головой, он поглядел в окно. – Нужно помогать другим. Приносить в мир добро, чтобы компенсировать вред, который причинил людям. Смотрю, тебя расстроила моя история успеха.

Я постаралась собрать съехавшее лицо в подобие улыбки.

– Нет, просто мне тоже есть что компенсировать, вот только я не знаю как…

– Это нормально, нельзя развиваться не ошибаясь. Бессмысленно изводить себя чувством вины. Тем более, ты уже на правильном пути.

Денис кивнул на бланк искового заявления, а я подумала, что до этого момента относилась к истории соседки скорее как к теме для репортажа. Теперь же я увидела возможность помочь реальному человеку. Совершить хороший поступок не для того, чтобы расположить к себе зрителей, а ради самой Натальи, ради памяти о папе. Раньше я думала только о том, что обязана вывернуться на изнанку, лишь бы папина смерть не оказалась напрасной. Сейчас увидела путь, двигаясь по которому смогу каждый день искупать вину, оправдывая собственное существование.

– Ну и не повторяй своих ошибок, – оторвал меня от размышлений голос Дениса. – Вот почему я защищаю только тех, на чьей стороне справедливость.

Забавно… В тот вечер, когда папа умер, мне казалось, что справедливость как раз на моей стороне.

– По каким критериям ты это определяешь? Опираешься на общественное мнение, или у тебя свои понятия добра и зла?

– Терпеть не могу, когда общественность навязывает морали, – на его скулах заиграли желваки. – Что для одного общества аморально, для другого – норма. Вспомни, хотя бы, исламский джихад. У меня есть внутренние планки, которые я сам для себя выставил и решил ни при каких обстоятельствах не переступать. Например, никогда не связываться с убийцами и насильниками. Это мой хребет, внутренняя опора, понимаешь? – посмотрел на меня с надеждой Денис, и я закивала, стараясь глядеть ему прямо в глаза. – Мне импонирует то, с каким напором ты идешь к цели, но и тебе нужны собственные принципы. Без них я бы остался слепым подражателем, а с ними…

– Человек, который сделал себя сам, – закончила я за Дениса.

– Все верно, – сказал он то ли о моем замечании, то ли о бумагах, которые взял со стола. – Поехали дальше.

Убедившись, что я выполнила все поручения, Денис отпустил меня домой. Наконец-то выдался свободный вечер. По дороге я размышляла, на что его стоит потратить: на учебу, или на монтаж отснятого видео. В лифте хотела было нажать кнопку с номером этажа Натальи, но передумала. Бумаги готовы, дальнейшая судьба соседской квартиры полностью в руках Дениса. До суда записи вряд ли понадобятся. Пора уделить время образованию. Выходя из кабины, я уже окончательно решила дочитать за вечер учебник по истории иностранной журналистики и лечь пораньше спать. В поисках ключей от квартиры я не заметила человека, поджидавшего меня на лестнице. Выпрыгнув на площадку, он схватил меня за шею. Воздух застрял в хрипящем горле. На глаза навернулись слезы. Я попыталась сглотнуть, но добилась только рвотного позыва. В ушах зашумело. Перед глазами проступили синие звезды.

– Что, папарацца херова, – как будто издалека донесся мужской голос, – доигралась?!

Рука на секунду ослабила хватку, и я смогла вдохнуть. Передо мной стоял Евгений, муж Натальи. Брызжа слюной мне в лицо, он орал:

– Еще раз я тебя возле своей двери увижу – никакая камера не поможет! Встречу в темном повороте, – он приподнял меня за горло, вдавив пальцы так, что заболели гланды, – сожму в кулаке, пока не хрустнешь, и забуду как звали. Поняла?!

Я прикрыла глаза в знак согласия, чувствуя, что сосед плохо контролирует силу. Он убрал руку, но ощущение кома в горле осталось. Дожидаясь, пока он поднимется на свой этаж, я потерла шею. От прикосновения пальцев кожа засаднила. Значит, остались красные следы, которые скоро превратятся в кровоподтеки. Не медля ни секунды, я отправилась в ближайший травмпункт, чтобы засвидетельствовать побои. Там меня снова чуть не вырвало, на этот раз от запаха перегара и вида крови, проступающей сквозь повязку на руке сидящего рядом алкаша. Хотелось встать, но голова раскручивала комнату с такой скоростью, что ноги не поспевали за полом. Травматолог, худощавый мужчина лет сорока, с сильно выделяющимся кадыком на тонкой шее, вышел из кабинета. Увидев меня, он закатил глаза и вернулся.

– Проходите! – донесся голос из кабинета.

Я вошла, держась за стену, и попыталась присесть на кушетку.

– Куда?! – прикрикнул он. – Садитесь на стул. Полис, паспорт у вас с собой?

Я села напротив и протянула документы.

– На что жалуетесь?

– На меня напали. Нужно снять побои.

– Где? – поднял брови врач.

– На шее, посмотрите.

– Ничего не вижу, – сощурившись, покачал головой он.

Я достала из сумочки зеркало, чтобы убедиться, что красные пятна, которые отлично просматривались в коридоре, не исчезли. Наоборот, следы стали ярче, за время ожидания к ним добавился отек.

– Красные пятна и припухлость, видите? – потянулась шеей к врачу я.

– Ничего там нет, – отмахнулся он. – Медицинская помощь вам не нужна. Зачем вы вообще пришли?

– На меня напали, пытались задушить.

– Идите в полицию!

– Из полиции меня отправят к вам, чтобы засвидетельствовать побои.

– Вот тогда и приходите.

– Но я уже здесь!

– Послушайте, девушка. Вы у меня сегодня восьмая по счету, вот глядите, – он протянул мне стопку заполненных бланков. – У каждой одна и та же песня. Вы думаете, вашего мужа в тюрьму посадят? Или он вам отступные заплатит? Ничего подобного! Максимум, что ему грозит – это административный штраф, который он выплатит из вашего же семейного бюджета.

– Во-первых, я не замужем.

– Нашли чем удивить! Муж, сожитель – какая разница?

– Во-вторых, на меня напал совершенно посторонний человек, – я выставила вперед руку, чтобы избавить себя от очередного язвительного комментария. – А в-третьих, кроме него я напишу заявление и на вас, если отправлюсь в полицию без медицинского освидетельствования. Я вам не безответная овца, которая позволит себя избивать, а потом еще стерпит унижения. Как ваша фамилия?

На этот раз врач промолчал.

– Не важно. Узнать, чья была смена, можно в любое время.

Я начала подниматься со стула, чувствуя, что последние силы истрачены на препирательства. Казалось, вся кровь прилила к голове, и она вот-вот могла перевесить тело. Травматолог достал бланк, а я смогла посидеть еще пару минут. Поглядывая через стол на мою шею, он заполнил под копирку бумаги и протянул мне один экземпляр. Вторая попытка подняться со стула оказалась удачной, но в коридоре, вдохнув наполненный перегаром воздух, я согнулась пополам. Еле сдержав тошноту, я выбралась на свежий воздух. Отдышавшись, почувствовала себя бестелесной. На ватных ногах, покачиваясь из стороны в сторону, я добралась до отделения полиции и с трудом отыскала кабинет участкового Клинченко.

– Владимир Сергеевич, – заглянула без стука. – Можно к вам?

– Входите, – покраснев при моем появлении, указал на ряд стульев возле стены он.

Я закрыла за собой дверь и, отпустив ручку, снова пошатнулась. Вскочив из-за стола, Клинченко подхватил меня под локоть.

– Что с вами? Вы выпили?

Я покачала головой.

– Почему, тогда, пахнете алкоголем?

– Надышали в травмпункте, – слабо улыбнулась я, опускаясь на стул.

– Что вы там делали? – наклонился он ко мне, по очереди заглядывая в оба глаза. – Вас что, машина сбила?

– Минуту, – я раскрыла сумочку и отыскала справку. – Вот.

– Следы удушения, кровоподтеки, – зачитал он, нахмурив брови. – Кто это вас?

– Евгений, сосед. При следующей встрече угрожал сломать шею.

– Гражданка Малы́ш, – опустил он бумажку и посмотрел на свои ботинки.

– Ма́лыш, – на автомате поправила я.

– Хорошо, Ма́лыш. По вашему делу мне поручено обращаться к начальству. Я должен оставить вас в кабинете одну. Если вам нехорошо…

– Все в порядке, я подожду.

Вот и не в порядке, сквозь шум в голове пронеслась мысль, но я не успела ее поймать.

– Я имею в виду, – продолжал он, не поднимая глаз, – если сейчас вы не готовы к разговору с моим начальством…

Клинченко умолк, а я заерзала на стуле. Что он пытается мне сказать? Предлагает сбежать, пока его не будет, или просто зайти в другой раз?

– Спасибо за сочувствие. Я могу разговаривать, правда.

– Как знаете, – кивнул он и вышел за дверь.

Шум начал стихать, мысли – доноситься до моего сознания. И все-таки чем дело Натальи могло заинтересовать шишек московской полиции? В ожидании участкового я успела прийти в себя, осмотреться, несколько раз перечитать надписи на задней крышке принтера и подсчитать количество ручек в настольном органайзере. В кабинете не было часов, поэтому я не могла узнать, сколько времени прошло на самом деле. Желание заглянуть в компьютер, появившееся уже минут через десять после ухода Клинченко, спустя примерно час превратилось в навязчивую идею. Несмотря на подозрения, что здесь могут быть установлены камеры, я уже поднялась со стула и шагнула к столу, когда дверь наконец-то распахнулась. В кабинет, размахивая короткими ручками, вошел низкорослый толстяк в форме синего цвета. Пиджак, с шестью пуговицами из бутафорского золота в два ряда, напоминающими застежки поддельной сумочки Шанель, собрался в складки на животе. Следом за ним в крошечной комнатушке появился еще один пузан, на этот раз в штатском. Мысль о том, что для самого участкового в кабинете места не осталось, перестала казаться забавной, когда я перевела взгляд с выпирающего живота на лицо штатского. Передо мной, ухмыляясь, стоял Зуйков. Клинченко все-таки втиснулся в кабинет и посмотрел на меня полным сожаления взглядом. Теперь мне стало ясно, о чем пытался предупредить участковый.

– Володя, прикрой дверь, – скомандовал толстяк в форме и обратился ко мне: – Прокурор Шумятин Виктор Николаевич.

– Алиса Ма́лыш, студентка.

– С какого это перепуга ты Ма́лыш, когда батю твоего всю жизнь Малышо́м звали?

– Валера, не пори горячку, – похлопал его по плечу и усадил на стул Шумятин. – Личность мы сейчас установим. Гражданка, предъявите ваш паспорт.

– Видел я тот паспорт, – снова встрял Зуйков, – изучил вдоль и поперек, когда у Генки в шкафчике нашел. И ее саму как облупленную знаю.

– Вот и мы с гражданочкой познакомимся.

Улыбаясь, он сел за стол Клинченко и протянул руку за паспортом. Его круглое, с отвисшими щеками лицо оказалось на одном уровне с моим. Я встретилась взглядом с заплывшими жиром, свиными глазками. Шумятин перестал улыбаться и, глядя на меня исподлобья, поджал губы.

– Как же так получилось, Алиса Геннадьевна, что вы оказались замешены в деле семьи Выловчец?

– Я их соседка снизу. На прошлой неделе они залили квартиру, которую я снимаю.

– Вы имеете право подать на соседей гражданский иск.

– Не в этом дело. Когда с потолка полилась вода, мне пришлось подняться к ним и помочь убрать. Сын Натальи Выловчец, Артем, рассказал, что маму избила папина любовница.

– Так прямо и сказал: «папина любовница»?

– Нет, он назвал ее Олькой. Сначала я подумала, что это его старшая сестра.

– Она годится Евгению Выловчецу в дочери, – кивнул Шумятин, – я понял намек. Не понимаю я другого: какую выгоду преследуете вы, студентка МГУ, влезая в это дело. В чем ваш личный интерес? Какова маржа?

– У меня нет личного интереса, – пожала я плечами. – Просто хочу помочь женщине и двум маленьким детям.

– Какая молодец! – всплеснул руками он. – Так помогайте: проводите беседы, налаживайте контакт между супругами, возьмите детишек на выходные, чтобы мама с папой могли побыть наедине. Что же вы в полицию-то пришли?

– Мама с папой не могут побыть наедине, потому что папа привел домой чужую тетю.

– А вам бы хотелось, чтобы он вас к себе в квартиру пригласил?

– Денег она от него хочет, что непонятно? – подал голос Зуйков.

– Какие деньги? При чем здесь квартира?! Я не помогаю мужу избавиться от жены, а наоборот, пытаюсь помочь ей сохранить жилье.

– А мне ситуация видится по-другому: вы вносите разлад в семейные отношения, уговариваете супругу подать на развод для того, чтобы в будущем занять ее место. Евгений – человек обеспеченный, квартира оформлена на его имя, следовательно, после развода сохранится за ним.

– Квартира – совместно нажитое имущество, подлежащее разделу.

– Пусть так. Значит, вам достанется половина.

– С чего вы взяли, будто я имею виды на Евгения? У него уже есть любовница, которую он при свидетелях обещал прописать на своей жилплощади, – я повернулась к участковому, но тот отвел взгляд. – Между прочим, конфликт, по поводу которого я впервые обратилась в полицию, разгорелся между Натальей и любовницей ее мужа. Ольге даже пришлось написать объяснительную.

– В материалах имеется такой документ, – наконец, осмелился подтвердить мои слова Клинченко.

– Если вы стремитесь помочь Выловчецам сохранить брак, – приободрившись, продолжила я, – выясните, на каком основании в квартире проживает Ольга. Пока она рядом, ни о каком контакте между супругами речь не идет.

– Во-первых, не указывайте должностному лицу, что оно должно делать, а чего не должно. Во-вторых, сейчас меня больше интересуют основания, на которых вы сами проживаете в элитной новостройке.

– Она все Генкины сбережения со счета сняла! – вскочил со стула Зуйков. – Мне знакомая в банке сказала, что их на дворец хватило бы, не то что на квартиру.

– Валер, да посиди ты, – отмахнулся Шумятин. – Гражданка Малыш, у вас есть документы на квартиру?

– Только договор об аренде.

– Он заверен у нотариуса?

– Нет, у хозяев квартиры не было времени обратиться к нотариусу. Бумаги подписывали в спешке.

– В таком случае, передайте владельцам жилплощади, чтобы они явились в мой кабинет до конца рабочего дня.

– Это невозможно. Сейчас они в Финляндии, в Россию планируют вернуться только в начале мая, – сказала я, но, увидев довольное выражение на лице Шумятина, которое вызвали мои слова, добавила: – Я могу привести к вам риелтора, который составлял договор и присутствовал на подписании.

– Хорошо, – улыбка сползла с лица Шумятина. – Диктуйте номер телефона, вызовем вашего риелтора.

– Я не помню номер наизусть, а его визитка лежит у меня дома.

– Володя, сопроводи гражданку Малы́ш до квартиры и обратно.

– Зачем мне возвращаться?

– Подождем риелтора вместе.

– А если он не сможет сегодня приехать?

– Я лично позвоню и прикажу явиться ко мне в кабинет незамедлительно.

– Знаете, – потянулась я за сумочкой, – у меня с собой есть другая визитка. Где же она? Вот, держите.

– Новиков Денис Александрович, – зачитал Шумятин. – Адвокат.

– Ниже, от руки, написан номер его личного мобильного. Перед тем, как сопровождать меня до квартиры и обратно, давайте сначала позвоним моему адвокату.

– Зачем? – поднял брови Шумятин, его глазки стали еще круглее, а ноздри расширилась до такой степени, что нос стал похож на свиной пятачок. – Вас ни в чем не обвиняют.

– Переверните визитку. Видите надпись крупным шрифтом? Вот здесь.

– Юридическая консультация?

– Именно. Я совсем не разбираюсь в таких вещах, поэтому хочу спросить у адвоката, на каком основании меня сопровождают и в течение какого времени могут задерживать. Но если вы позволите мне самой разыскать риелтора, то я завтра же приведу его к вам в кабинет и сэкономлю на услугах юриста.

– Хорошо, – глядя мне в глаза, спрятал визитку в карман Шумятин, – жду вас с риелтором в моем кабинете к восьми часам утра. Видите, Алиса, я готов пойти вам навстречу. Не подведите меня.

Я кивнула и встала, понимая, что предстоящая ночь – мои последние часы на свободе. В этой партии Зуйкову выпал даже не козырь, а настоящий джокер – знакомый столичный прокурор. На вид оба толстяка примерно одного возраста. Скорее всего, Зуйков и Шумятин – бывшие однокурсники. Теперь ясно, как Зуйкову удалось добиться экспертизы. Вот и все! К тому же я сама упростила ему задачу, рассказав Лильке, каким именно ядом отравила папу. Тогда я думала, что подруга на моей стороне, и пыталась любым способом ее удержать. Глаза защипало от подступивших слез. Эмоции… Слабость, от которой я столько лет старалась избавиться. Они подвели меня под подозрение и теперь мешали собраться.

Покинув участок, я свернула за угол и перестала сдерживаться. Рыдание, переходящее в вой, скрутило живот. Я согнулась пополам в бесшумной истерике. Что со мной будет? Тюрьма. Вот чего я достигла. Целая череда свершений, от поступления в МГУ до подготовки собственного репортажа на телевидении, закончится позором в суде и годами заключения. Нет, неправильно. Ложная точка отсчета. С убийства папы, вот с чего начался мой звездный путь. Алиса, в чем ваш секрет успеха? Надо всего лишь добавить щепотку белого порошка!

Смех судорогой сводил внутренности, мысли путались в голове. С каждой секундой становилось все тяжелее дышать. Еще немного, пара спазмов, и часть меня лопнет, окончательно разорвав связь с действительностью. Но приступ отступал. Я продолжала корчиться, стараясь довести тело до финала, пока не услышала собственные всхлипы. Хватит! Следовало год назад принять яд вместо папы, а теперь умирать слишком поздно. Я больше не имею на это права. Что бы ни ждало меня впереди, я это заслужила. Надо собраться, пережить очередное испытание. Закончила истерику! Расшатанные нервы – последнее, что мне сейчас нужно. Я должна побороть панику и начать действовать.

В первую очередь надо убедиться, что за мной не следят. Когда я выходила, Зуйков направлялся в кабинет Шумятина, пряча что-то за полой безрукавки. Скорее всего, шел с бутылкой, благодарить друга за помощь. Значит, в ближайшие пару часов он будет занят. Я выглянула из-за угла и тут же заметила возле кофейного автомата Клинченко. Пришлось задержаться еще на минуту, чтобы стереть со щек тушь и припудрить покрывшийся испариной лоб. Не хватало, чтобы участковый доложил пузанам о моей заплаканной физиономии.

Пока Клинченко провожал меня до дома, я смотрела во фронтальную камеру телефона, проверяя, нет ли за мной других хвостов. Похоже, Шумятин приставил ко мне только одного следопыта, да и того больше интересовали мои ноги, чем поручение начальника. Дома ждал новый сюрприз: дверцы шкафа были распахнуты, а вещи разбросаны по квартире. Голова пошла кругом. Я сразу же подумала о Зуйкове, но на глаза попался листок бумаги, вырванный из тетради на кольцах. Не нужно было смотреть на почерк, чтобы понять – это записка от Лильки. На листке оказалось всего четыре слова: «Ты знаешь, что делать». Интересно, это угроза, или дружеское предупреждение? В любом случае, подруга намекает на последний шанс явиться в полицию с признанием. Она даже не представляет, насколько права – теперь я знаю, как нужно действовать.

Сняв камеру с кухонной вытяжки, я промотала запись до утра. Лилька вошла в квартиру через пятнадцать минут после того, как за мной закрылась дверь. На ней все еще была моя блузка. Выйдя из душа, она остановилась перед зеркалами на дверцах шкафа и сбросила полотенце. Только сейчас я заметила, как она похудела. Живот стал плоским и гладким, треугольные выступы по бокам на бедрах сгладились, а выпуклости на ляжках, которые раньше терлись друг о друга, исчезли. Может быть, Лилька настолько похудела, что ей нечего носить, а попросить у меня одежду она постеснялась? Нет, все не так просто. К чему, тогда, смена прически? Вот и теперь она стояла перед зеркалом голая целый час, принимая не свойственные ей позы. Если бы камера оказалось чуть слабее, я бы не поверила, что на записи моя лучшая подруга.

Лилька раскрыла шкаф. Принялась по очереди вытаскивать мою одежду, прикладывая каждую вещь к себе. Бросив через плечо пиджак, брюки и юбку-карандаш, она повесила на руку облегающее платье, декольтированный топ и мини-юбку. Лилька примерила оба варианта и остановилась на топе с юбкой. Мне бы никогда и в голову не пришло сочетать эти вещи, но в воображении подруги, похоже, я представала полуголой. В довершение образа она натянула мои трусики и выпрямила волосы. Обувшись в сапоги на шпильках, которые я купила для пытки Дронченко, пошла на негнущихся ногах к выходу. Возле двери Лилька остановилась. Вернулась к комоду, нацепила мои вечерние серьги с бирюзой – подарок бывшего начальника, и вытащила из своего ящика блеснувший в камеру предмет. В плоском прямоугольнике я узнала клубную карту, которую отдала ей в первый учебный день.

Я подняла с пола в ванной Лилькины джинсы и собралась повесить их проветриться на лоджии, когда вспомнила о Клинченко. Ему не нужно видеть одежду, в которой я выйду из дома. Лилькин ноутбук, как обычно, лежал на кофейном столике, но батарея оказалось разряженной. С трудом отыскав зарядку в захламленной тумбочке, я ввела в поле для пароля дату рождения подруги. Компьютер пропел приветственную мелодию. Проделав то же самое с почтовым аккаунтом гугл, я получила доступ к контактам из Лилькиного телефона. Среди них нашелся номер московской сим-карты Зуйкова. Отлично! Пора напомнить медведю, в чей улей он засунул голову.

Вернувшись в ванную, я прочитала инструкцию на флаконе Лилькиного оттеночного шампуня и вымыла им голову. Потянулась по привычке за своим полотенцем, но взяла Лилькино, уже окрашенное в гранатовый цвет. Сполоснув ванну, высушила волосы феном. За неимением плойки и бигуди пришлось накрутиться выпрямителем. С распущенными волосами прическа выглядела красивой, но мало походила на Лилькину. Завязав хвост, я натянула джинсы и толстовку подруги. Матовым бронзером прошлась по подбородку и линии роста волос, чтобы скруглить лицо. Светлый корректор зрительно расширил кончик носа. Голубые тени и розовый блеск помогли окончательно преобразиться. Если поджать губы, сходство получится поразительное. Осталось затемнить коричневым карандашом слишком светлые брови. Теперь порядок.

Перед выходом я надела Лилькину куртку и ботинки на плоской подошве. Покрутилась у зеркала, подражая жестам подруги. Хорошо, что уже темнеет. При ярком освещении можно заметить искусственность макияжа, поэтому действовать лучше на улице. Пришлось вернуться в комнату, чтобы достать из полки под телевизором фотоаппарат. На обратном пути я рассовала по карманам деньги, ключи, прихватила телефон и Лилькину записку. На детской площадке, положив голову на руль игрушечного паровоза, дремал Клинченко. Услышав лязг закрывающейся двери, он приоткрыл глаза. Я не спеша прошла мимо участкового, наслаждаясь легкостью ходьбы в обуви без каблуков. Поворачивая за угол, краем глаза заметила, как Клинченко опустил голову обратно на руль. Думаю, если бы он видел во мне человека, а не сексуальный объект, ему бы удалось узнать меня в бесформенной одежде. Сейчас же ожидания зашорили его глаза.

Со двора я направилась маршрутом, которым когда-то по ошибке впервые добиралась до здания журфака на Моховой. В то летнее утро я видела, как с ночной смены в парке возвращались труженицы панели. Мой страшный сон. До сих пор не могу забыть паники, охватившей меня при мысли, что кто-то из них, так же, как и я, приехал поступать в московский университет. Даже отличные оценки не избавили от жуткого видения. Сегодня впервые воспоминание о встрече у входа в парк вместо страха вселило в меня надежду. Хоть бы в прохладное время года уличные путаны не переквалифицировались в салонных!

В парке оказалось светлее, чем я ожидала. В моем родном городе уличное освещение включали в пять часов вечера и гасили свет, как только сгущались сумерки. Наверно, боялись, что гуляющая вечером молодежь разобьет лампочки. Здесь же аллея, вдоль которой стояли лавочки, сияла дорожкой двуглавых фонарей. Я свернула на темную тропинку и не ошиблась. Подальше от лавок и электрического света, в тени голодранок-берез, нарядными пальмочками тут и там стояли девушки в цветных пуховиках и мини-юбках. Многие держались парами. Путаны оглядывались по сторонам в поисках клиентов, но стоило мне поймать их взгляд, тут же отворачивались. Я попыталась обратиться к девушке, щелкавшей семечки и как будто ничего не замечавшей вокруг. Услышав «Привет, я не лесбиянка, просто хочу спросить…», она покинула заплеванное шелухой место. Мой план провалился. Представительницы этой профессии слишком осторожны. Даже если мне удастся втереться в доверие к проститутке, она ни за какие деньги не согласится засветиться перед камерой. Я уже собралась уходить, когда чья-то рука вцепилась мне в плечо.

– Ты здесь что делаешь? – наехала на меня жирная тетка с начесом в стиле девяностых.

– Иду.

– А откуда ты такая идешь?

– Какая?

– Такая, – она дернула меня за торчащую из-под пуховика толстовку. – Откуда ты здесь взялась, я тебя спрашиваю?!

– Вы кто?

– Я тебя спрашиваю, ты откуда здесь взялась?

– Что вам нужно?

– А ничего! Ты откуда пришла, отвечай! В молчанку играешь? Ну играй, щас разберемся, – схватила меня за капюшон тетка и махнула стоящему поодаль громиле в кепке-уточке, – Саш, иди сюда! Забери ее.

Не дожидаясь, пока тот, переваливаясь с одной кривой ноги на другую, дотащит свою перекаченную тушу, я заехала тетке ботинком под колено. Она с воем присела на землю. Громила ускорил шаг. Я бросилась к ярко освещенной аллее. Даже не догадывалась, что способна так быстро бегать. Вот она, волшебная сила мотивации! В груди щипало от морозного воздуха, огоньки фонарей чертили в глазах иероглифы, а в ушах раздавался то ли топот преследователей, то ли стук моего сердца. Хорошо еще, Лилька носит удобную обувь. Оказавшись среди людей, я замедлила шаг и перевела дыхание.

Неторопливо прогуливаясь по парку, я изучала небольшие компании и пропускала целующиеся парочки. Первой мыслью было заручиться поддержкой местных гопников, но однажды я уже использовала это прием. На этот раз Зуйков будет готов к нападению. Хорошо бы нанести такой удар, на который он не сможет ответить силой. Тем более, мне нужно только слегка припугнуть следователя, а не покалечить. Если дело дойдет до суда, присяжные должны сочувствовать мне, а не ему. Надо выбрать ракурс, который покажет Зуйкова с неприглядной стороны.

Размышляя, я добралась до дальнего выхода. Собиралась поискать удачу в другом месте, но неожиданно мне вслед прилетел девичий смешок. Рядом никого не было. Я принялась огладываться по сторонам, а к смеху присоединился голос: «Ты глянь, что она напялила. Вот лохушка!» Наконец на дальней лавке, в тени накренившегося дерева, я заметила компанию из трех девчонок, на вид школьниц. Нащупав в кармане телефон, переключила вспышку в режим фонарика и навела на гоготуний. Девочки засуетились, не зная, что прятать – лица, или банки с коктейлями. Я выключила фонарь и положила телефон обратно в карман.

– Че надо?! – взвизгнула крашеная блондинка с отросшими на полголовы темными корнями. Судя по тому, как она сгорбилась и напустила на лицо стручки немытых волос, это был скорее крик защиты, чем нападения.

– Штуку заработать хочешь?

– Иди на хер, – ответила за нее низким, хрипловатым голосом толстуха в дешевых джинсах, облепленных стразами, – ничего нам от тебя не надо!

– А ты? – кивнула я сидящей рядом русоволосой девушке в хоть и потрепанном, но дорогом пальто нараспашку, из-под которого виднелись сетчатая водолазка и джинсы в обтяжку.

– Нашла смелую, – прыснула крашеная

– Смотря, что нужно сделать, – пожала узенькими плечами русоволосая.

– Сфотографироваться с одним мужиком.

– Да пошла ты! – снова подала голос толстуха.

– Подождешь на лавочке, – я принялась объяснять, глядя русоволосой в глаза, – он подойдет, сядет рядом. Ты протянешь к нему руки, как будто собираешься обнять. Потом встанешь и уйдешь. Все.

– Не, ну так и я могу, – опираясь на руки, наклонилась ко мне крашеная.

– А ты их снимешь, – я показала ей фотоаппарат.

– Кто этот мужик? Зачем мы его фоткаем?

– Мужик – мой отчим, – принялась сочинять я. – Пристает ко мне, скотина. Хочу, чтоб мамка увидела, как он девок лапает, и выгнала его из дома.

– Ладно, – пробасила толстуха. – За это две штуки. Каждой!

– Десять штук тебе не дать?! – возмутилась я, хотя проститутке собиралась предложить все оставшиеся сбережения.

– Не, а как мы деньги на троих поделим? – заверещала крашеная. – Давай хоть по тысяче.

– За что это тебе тысячу?! – повернулась к ней толстуха.

– Да подождите вы! – взмолилась русоволосая. – А если мужик разозлится? Он же не ожидает, что его фотографировать будут?

– Нет, конечно! – ответила за меня крашеная. – За что бы нам тогда бабки предлагали.

Я кивнула.

– Как сфотографируете – убегайте.

– А если он за нами погонится? – не унималась русоволосая.

– Разбегайтесь в разные стороны. Он, скорее всего, будет пьяный, за кем бежать – не сообразит. Вот вам штука рублей, – протянула я купюру русоволосой. – Когда сфотографируете, отдам еще две.

Толстуха довольно хмыкнула.

– А вдруг он меня схватит? – покрутила бумажку русоволосая.

– Отобьемся, не ссы, – сказала крашеная и протянула ко мне руку: – Фотик давай.

– Ага, щас. Он денег стоит. Оставь что-нибудь в залог.

– Тьфу! Развод это все, – она вытерла рот рукавом. – Мы тебе телефон оставим, или сумку, ты смоешься, а в чехле вместо фотика кусок мыла окажется.

Я вытащила Лилькин фотоаппарат.

– Он сто пудов нерабочий.

– Смотри сама, – я нажала на кнопку и показала ей фото. – Думаешь, кину – отдай то, что мне не нужно.

– Кусок говна? – заржала толстуха.

– Паспорт.

– Мне еще не выдали, – покачала головой крашеная.

– У меня днюха на следующей неделе, – сложила на груди руки толстуха.

– Пусть она даст, – кивнула я на русоволосую, которая до сих пор теребила тонкими пальцами тысячерублевую купюру.

– Паспорт не отдам, – покачала она головой. – Если я документы потеряю, меня родаки из дома не выпустят.

– Свет, кончай ломаться! – на этот раз протянула к ней руку крашеная. – Вернет она тебе паспорт. Фотик настоящий. Деньги как?

– Вроде не поддельные…

– Ну так давай!

Покопавшись в сумочке, Света протянула крашеной паспорт, а та обменяла его на фотоаппарат. По моему указанию, толстуха собрала у остальных сумки и отошла в сторону. Я объяснила, что буду ждать фотоаппарат возле киоска. Полдела сделано. Оставалось только надеяться, что Зуйков в состоянии добраться до парка.

Весь мой план чуть не рухнул, когда по дороге к телефону-автомату я не смогла отыскать в мобильном номер Зуйкова, который записала всего пару часов назад. На букву «З» вообще не нашлось контактов. Пришлось перелистывать список вручную. Московский парк темным вечером – не лучшее место, чтобы светить телефоном. С одной из лавочек мне навстречу поднялся парень в спортивном костюме, но увидев, как я машу воображаемому другу, сел на место. На этот раз удача была на моей стороне – Зуйков оказался записан под именем «Следователь». Благополучно добравшись до телефонной будки, я набрала номер. Ответа дождалась только после шестого гудка.

– Ало! – не то кашлянул, не то пролаял Зуйков.

– Валерий Петрович, это Алиса.

– Чего тебе? – ему не удалось скрыть удивление. – Откуда у тебя мой московской номер?

– Лилька дала. Она рассказала мне про экспертизу, а еще, я заметила возле дома Клинченко…

– Да? – его голос отдалился, как будто он отстранил трубку, чтобы посмотреть на определившийся номер.

– Я звоню вам из телефона-автомата. Клинченко спал, когда я уходила.

– Далеко не убежишь, можешь не стараться.

– Я знаю, поэтому и обратилась к вам.

– И чего ты хочешь? Говори прямо, без всяких выкрутасов!

– Хочу заключить сделку.

– Ты что, американских боевиков насмотрелась?!

– Послушайте, а потом можете кричать, сколько влезет.

– Вот ссыкуха обнаглевшая! – заверещал пьяным голосом Зуйков. – Она мне еще условия ставит!

– Хотите меня арестовать?

– Хочу, и арестую! Завтра же утром, – подтвердил мои догадки следователь.

– Завтра утром меня арестует Шумятин, а значит, дело раскроет он, а не вы.

– Тебе какая разница? – насторожился Зуйков.

– Такая, что от него снисхождения ждать не приходится. Поэтому я вам и звоню.

– Чем это я тебе обязан, чтобы делать снисхождение?

– Уважением среди коллег. Спорим, они долго смеялись, когда узнали, как школьница вас в больницу отправила! Не зря же вы мечтали меня до участка пинками провожать? – в трубке не раздалось ничего, кроме сопения. – Вот что я предлагаю: мы с вами встречаемся на нейтральной территории, я пишу под вашу диктовку признание. Потом вы везете меня домой, в свой участок, и оформляете явку с повинной.

– А дальше что?

– Мне скостят срок, а вам повысят жалование.

– Ладно, приезжай ко мне на квартиру.

Я постаралась запомнить адрес, который он продиктовал, но вместо того, чтобы согласиться, напомнила:

– Я же сказала, встречаемся на нейтральной территории. У меня остается ночь, чтобы убежать. Решайте быстрее!

– Хорошо, – с минуту помолчав, решился он. – Говори, куда ехать.

Объяснив, как найти лавочку, на которой осталась ждать Света, я направилась к киоску. Ожидание оказалось самой тяжелой частью плана. Все, что угодно могло пойти не так, начиная с выхода из дома. Клинченко мог притвориться спящим, а потом отправиться за мной и проследить. Крашеная с толстухой могли забрать деньги и оставить Свету одну. Судя по тому, как легко они толкнули подругу на рисковое дело, с них станется. Зуйков мог не поверить мне на слово и позвать на помощь Шумятина. Даже если поверил, не факт, что девчонкам удалось сбежать. Единственная надежда на алкоголь, притупивший его реакцию, но что, если Зуйков протрезвел по дороге и раскусил мой план? Погрязнув в негативных предположениях, я чуть не забыла про важнейшую часть плана: заснять паспорт. Вместо страницы с фотографией, на экране телефона отобразился серый прямоугольник. Я нажала кнопку затвора, вспышка осветила тропинку за киоском. По ней, размахивая фотоаппаратом, бежала изящная девичья фигурка.

– Вот, держите, – Света на ходу протянула мне камеру, не дожидаясь паспорта и денег.

– Как все прошло? Почему ты одна?

– Вы не говорили, что он мент!

– С чего ты это взяла?

– Он кричал нам вслед: «Я всю полицию на уши подниму, я вас найду!» Девчонки так испугались, что забили на деньги и убежали домой. Отдайте мне паспорт, я тоже пойду.

Я положила между страниц две тысячерублевых купюры и протянула Свете красную книжечку. Она кивнула мне на прощание. Надеюсь, бегство подруг научит ее принимать решения самостоятельно.

– Можно спросить? – послышался из темноты голос Светы.

– О чем?

Только вопросов мне сейчас не хватало.

– Этот мужик… Ваш отчим…

– Я поняла.

– Он вас изнасиловал?

– Да, и не раз.

– Вот, козел! – с облегчением выдохнула Света, радуясь, что нашлось оправдание ее проступку. Надеюсь, теперь она успокоится и ненадолго забудет о происшествии. Скоро ей придется вспомнить каждую деталь сегодняшнего вечера.

Поймав возле входа в парк такси, я поехала в интернет-кафе. Чтобы распечатать фотографии и остаться неузнанной в ярко освещенном помещении, пришлось нестись на другой конец города. Дальше мне предстояло отправиться на такси к дому, в котором снимал квартиру Зуйков, а большую часть моих сбережений уже разделили школьницы и первый водитель. Всю дорогу я боялась, что денег не хватит, а мне придется бежать. Тогда маневры вышли бы мне боком: вместо того, чтобы запутать следы и испариться, я бы оставила о себе неизгладимое впечатление. Пришлось остановиться возле ближайшей станции метро. Когда таксист назвал сумму, я вздохнула с облегчением. С трудом отыскав дом, я принялась изучать таблички со списками квартир на домофонах. Поиски закончились возле пятого подъезда. Судя по тому, что номер квартиры Зуйкова оказался в самом конце списка, он поселился на верхнем этаже. Я наугад нажала кнопку в середине списка. Попался номер двести пятьдесят. После короткой трели, из домофона донесся мужской голос, заглушаемый громкой музыкой:

– Кто там?

– Няня.

– Вы ошиблись! – перекрикивая музыку, ответил он. – У нас нет детей.

– Извините, не могли бы вы открыть дверь? Я забыла номер квартиры, помню только, как пройти.

– На какой вам этаж?

– На восьмой, – я задержала дыхание.

– В первую дверь слева?

– Кажется, да.

– Значит, вам к Зуевым, в двести пятьдесят третью.

Послышался треск. Похоже, мужчина положил трубку. Помедлив с минуту, я нажала кнопку с номером двести пятьдесят три. На этот раз ответила женщина.

– Здравствуйте, я пришла в гости к вашим соседям из двести пятидесятой квартиры, звоню в домофон, а они не отвечают. Наверно не слышат. Не могли бы вы открыть мне дверь?

– Мы от их музыки себя не слышим! Ребенок не может заснуть.

– Я передам, чтобы убавили громкость.

– Скажите, если не выключат, позвоним в полицию!

Домофон подал сигнал, дверь открылась. Опасаясь встретиться в лифте с Зуйковым, я пошла по лестнице. Пузан вряд ли станет растрясать жиры, но кто гарантирует, что он не высмотрел меня в окно? Замирая перед каждым этажом и заглядывая через пролет на площадку сверху, я добралась до шестнадцатого этажа. Вытащила из сумочки конверт с фотографией и положила в него Лилькину записку. Прижимаясь к стене, чтобы не попасть в обзор глазка, просунула конверт в дверь с номером двести семьдесят девять.

В кошельке оставалось пятьдесят рублей. На такси до дома, конечно, не хватало, зато я смогла зайти в круглосуточный супермаркет и купить кефир. Несмотря на поздний час, дороги были заполнены светлячками-машинами, а по тротуарам, словно плоские тени, ходили вдоль сияющих витрин фигуры людей. Движение света и тени создавало иллюзию перемен, но суть оставалась постоянной. Москва, ты не вскружила мне голову с первого взгляда, зато такую, какой ты предстала передо мной сейчас, я полюбила навсегда. Надеюсь, когда-нибудь мне удастся снова пройтись по ночным улицам и вглядеться в красивейшее из твоих лиц.

Домой я вернулась глубокой ночью. Во дворе никого не было. Оставалось только надеяться, что Клинченко не ждет меня в подъезде. Привыкая к яркому освещению, я не сразу заметила следы протекторов на двери. Судя по размеру подошв, туфли принадлежали скорее коротышке-следователю, чем высокому участковому. Вот куда отправился Зуйков из парка. Похоже, он посчитал, что я подалась в бега и уже не вернусь домой, поэтому отослал Клинченко. Компрометирующая фотография и записка должны убедить его в обратном.

В квартире все оставалось так же, как и перед моим уходом. На всякий случай я проверила запись с камеры. В темноте трудно было что-то разглядеть. Входная дверь не скрипела, значит, Лилька, как я и рассчитывала, домой не возвращалась. Трижды верещал дверной звонок, за ним раздался грохот, от которого замяукали перепуганные коты. Потом наступила тишина, которую, спустя пару часов, нарушил звук открывающегося замка. В комнате зажегся свет. Увидев себя на экране, я выключила видео. Если Лилька не изменяла привычкам, у меня оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться.

Вылив на волосы пакет кефира, я замотала голову целлофаном и пошла на кухню. В ящике, который мы отвели под аптечку, лежала пачка Лилькиных антидепрессантов. Пока волосы отмокали в кефире, я растолкла все таблетки. Открыла пачку стерилизованного молока, которое кофемашина взбивала лучше обычного пастеризованного, и вылила большую часть в раковину. Засыпала порошок из антидепрессантов в пачку с остатками молока, хорошенько потрясла. Пришло время гасить свет. Уже в ванной, смывая с волос кефир вместе с гранатовым оттенком, я услышала скрип входной двери и радостное мяуканье. Каблуки дважды стукнули по паркету и остановились. Испугавшись, как бы Лилька не сбежала, я распахнула дверь ванной и выглянула в прихожую. Лилька инстинктивно скрестила руки, как будто попыталась прикрыть краденую одежду.

– Только не убегай, ладно? – сказала я вместо приветствия. – Надо поговорить.

Она кивнула, а я заметила розоватые капли, спадающие с волос на белую плитку, и захлопнула дверь. Вытерев волосы, а потом и пол, Лилькиным полотенцем, я бросила его в стиральную машину. Одежда подруги, в которой я провела вечер, отправилась следом за ним. Заворачиваясь дрожащими руками в свое полотенце, я молилась, чтобы Лилька все еще оставалась дома.

– Как ты умудрилась так похудеть? – выкрикнула я, распахнув дверь.

– Это все от антидепрессантов, – отозвалась она из кухни. – Кстати, ты не видела мои таблетки?

– Это я и хотела обсудить.

– Только не говори, что ты их выкинула!

Лилька стояла посреди кухни, уперев руки в бока. На каблуках, в несвойственной ей позе, с блестящими от алкоголя, или чего позабористее, глазами, подруга выглядела другой девушкой, гораздо более раскрепощенной и уверенной в себе.

– Слила в унитаз, упаковки в мусорном ведре, – кивнула я.

– Какое ты имеешь право трогать мои вещи?!

– Такое же, как и ты мои.

Я шагнула ей навстречу и протянула руку к топику. Лилька отшатнулась.

– Не подходи! Я тебя убью!

Услышав это, я застыла на месте. Лилька же повела плечами и вернулась на прежнее место.

– Чему ты удивляешься? – тряхнула она головой, от чего длинные серьги закачались в ушах. – Думаешь, я не способна на убийство? Смогла ты – получится и у меня. Я не хуже тебя!

– Ты лучше.

– Уже нет. Мне вот где сидит быть хорошей девочкой, – провела большим пальцем по шее она, – теперь я такая же, как ты. Только тронь, увидишь, какая я хорошая!

– Я не собираюсь тебя трогать.

– Так же, как не собиралась спать с парнями из парка?

– С какими парнями? – я не сразу поняла, о чем речь.

– С Лешей и вторым, как его там? Наверно, ты уже сама забыла, как их звали?

– Я помню, только с Лешиным другом у меня ничего не было.

– Передо мной можешь не оправдываться. Сегодня ночью я тоже переспала с двумя. И знаешь, что?

– Даже не представляю.

– Мне понравилось! Оказывается, у тебя вообще классная жизнь: тусовки, парни, – принялась загибать пальцы она, – секс, выпивка, дурь…

– Я никогда не принимала наркотики!

– Конечно, а еще не трахалась со всеми подряд. Наверняка ты до сих пор девственница. Сними трусы и докажи!

– Зачем мне что-то тебе доказывать? Мы живем в одной комнате. Разве ты сама не видишь, чем я занимаюсь?

– Представь себе, не вижу. Зато мне рассказывали.

– Кто же?

– Твой однокурсник Дима, с которым я в клубе познакомилась, и дядя Валера.

– Так разуй глаза! Кому ты веришь: малознакомому парню, Зуйкову или себе?

– Точно не тебе.

– Мне верить необязательно, у тебя своя голова на плечах. Включи мозги и хорошенько все обдумай. Не позволяй другим внушать тебе то, что им выгодно. Дима мстит за отставку, а Зуйкову нужны твои показания. Он врет, чтобы настроить тебя против меня.

– А ты врешь, чтобы я молчала? Или у тебя есть другие идеи, как закрыть мне рот?

– Лиль, хватит нести чушь. Я сварю кофе, тебе надо протрезветь.

– Нет уж, лучше я сама! Ты уже приготовила папе ужин.

– Как хочешь, – я опустилась на стул.

– Только не говори, что обиделась, – сказала она, засыпая зерна в кофемашину. – Правда – это не повод для обид.

– То, что ты, самый близкий мне человек, такое говоришь – тоже не повод?

– Слова, слова… – закатила глаза Лилька. – У тебя один близкий человек – ты сама.

– Хочешь сказать, я о тебе не забочусь?

– Заботишься, пока это тебе выгодно. Молока осталось на одну кружку, – она покачала в руке картонную пачку.

– Даже интересно, в чем моя выгода?

– Тебе надо, чтобы я, как шавка, бегала за тобой по пятам. Ты же королева, тебе нужны пешки, пушечное мясо… – Лилька продолжала разглагольствовать, но шипение капучинатора приглушило ее голос.

– Я тебя не слышу, – попыталась докричаться я, но поняла, что для нее это не имеет значения.

– Но знаешь что? – спросила Лилька, когда капучинатор издал последний пшик. Она поставила на стол две чашки: полупустую, с коричневой жижей на дне, и полную, с выступающей через край молочной пенкой.

– Что?

– При хитроумной игре пешка постепенно может превратиться в королеву.

– Вот в этом ты права, – усмехнулась я, глядя на самодовольное выражение лица подруги, и осторожно, чтобы не выплеснуть пену, пододвинула к себе чашку с капучино.

Именно при хитроумной, мысленно добавила я. Может, подруга и не понимает, насколько мне дорога, но если бы она была сообразительнее, догадалась бы, на кого повесят преступление в случае ее смерти.

– Ну конечно! – вскинула руки Лилька. – Ты даже не подумала предложить выбрать мне!

– Подумала, но решила, что ты обязательно ошибешься.

Лилька подняла глаза к потолку, а я залпом выпила половину кофе. Интересно, сколько крошечных таблеток в ней растворилось? Думаю, не меньше пяти. Это количество способно вызвать тяжелое отравление, а если допью до дна, и мне не окажут помощь вовремя, все может закончиться куда печальнее. Морщась от горького привкуса, я посмотрела на часы за Лилькиной спиной. Восемь двадцать.

– Если кислит, лучше не допевай, – заметила выражение моего лица она, – вдруг молоко испортилось.

– Все нормально, просто горячо.

Покачав в руке чашку, я взвесила остатки кофе. Выпитого может оказаться мало, надо действовать наверняка. Не успела я поднести чашку к губам, как в дверь позвонили. Звонка в домофон не было, для соседей слишком рано. Наверняка полицейские. Пока Лилька открывала дверь, я залпом допила отраву. Первым порог переступил незнакомый лысый мужчина с черепом, по форме напоминающим орех. За ним вошел участковый. Вместо того, чтобы покраснеть и отвести взгляд, в это утро неестественно бледный Клинченко смотрел поверх моей головы. Когда дверь закрылась, я поняла, что Зуйкова с ними нет. Неужели испугался шантажа? Надеюсь, я не переусердствовала.

– Гражданка Малыш Алиса Геннадьевна, – заговорил лысый монотонно, – вы подозреваетесь в совершении особо тяжкого преступления – убийства Малыша Геннадия Степановича. Сейчас производится ваше задержание. Проследуйте с нами. Вам все понятно.

Последняя фраза прозвучала скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Яснее не бывает, – улыбнулась я Клинченко, стоявшему у лысого за плечом. Участковый резко отвернулся, как будто уклоняясь от пощечины.

Лысый не стал надевать на меня наручники, а вместо этого взял под локоть и повел к выходу. Лилька застыла возле двери, прикрыв лицо ладонями и наблюдая за происходящим сквозь пальцы. Краем глаза я заметила, как она провожает меня взглядом, но не обернулась. Ей сейчас нелегко, но мне гораздо тяжелее, по ее вине. Несмотря на это, я по-прежнему скорее убью себя, чем подвергну риску ее жизнь.

Клинченко вышел из квартиры первым. Лысый подтолкнул меня под локоть и пошел сзади. В лифте я представила, как обрадуются натравленные Зуйковым бабки. К счастью, на лавочке никого не оказалось. Пока меня усаживали в полицейский Форд, мимо прошел, даже не оглянувшись, незнакомый мужчина с ротвейлером. Вот они, привилегии жизни в большом городе: никому нет до меня дела. Интересно, если бы мне удалось пробиться на телевидение, если бы я стала мировой знаменитостью, а на работу меня забирал служебный вертолет, кто-нибудь в доме это бы замечал? Или люди так же проходили бы мимо, поправляя растрепавшиеся волосы и ругая ветер, который поднимают вертолетные лопасти? К сожалению, теперь я вряд ли узнаю ответ.

Зуйков ждал меня, расхаживая по кабинету следователя. Я ошиблась, он не поддался на шантаж и не уехал домой. Судя по раздувавшимся ноздрям и сжатым кулакам, Клинченко специально не взял его на задержание, чтобы довезти меня живой. Несмотря на это, я впервые обрадовалась встрече с Зуйковым. Теперь он на моей стороне, хоть пока об этом и не догадывается. Допрос еще не начался, а у меня затряслись колени и вспотели ладони. Вряд ли это страх, скорее начинают действовать Лилькины антидепрессанты. Голова потяжелела, как при высокой температуре. Участковый вышел, а на пороге появился Шумятин. Он что-то прошептал лысому и кивнул на дверь. Только не оставляйте меня в камере одну, чтобы заставить понервничать, иначе, когда вы вернетесь, допрашивать будет уже некого.

Вместо того чтобы уйти, Шумятин и Зуйков уселись в кресла, стоящие возле стены. Лысый указал мне на стул у окна, а сам занял место за столом. Достав из ящика крошечный пульт, полностью скрывшийся в массивной ладони, лысый направил его в дальний угол кабинета. Только сейчас я заметила камеру, висящую над картой России и нацеленную так, чтобы кресла не попадали в кадр. Над объективом зажглась красная лампочка, а лысый без выражения заговорил:

– Москва, девятое апреля две тысячи пятнадцатого года. Я, следователь по особо важным делам следственного управления следственного Российской Федерации, старший советник юстиции Федураев Егор Александрович, произвожу допрос подозреваемой по уголовному делу сто семьдесят три двести шестьдесят пять. В качестве подозреваемого допрашивается: представьтесь, пожалуйста.

Последние слова прозвучали так же монотонно, как и вся остальная речь следователя, поэтому я сообразила, что они обращены ко мне, только когда следователь махнул в мою сторону рукой.

– Ма́лыш Алиса Геннадьевна.

– Малы́ш! – не то прорычал, не то кашлянул Зуйков.

Следователь проигнорировал это замечание и продолжил:

– Ваша дата рождения.

– Одиннадцатое июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.

– Хоть раз сказала правду, – снова подал голос Зуйков, – в первый и последний.

– Валера, – одернул его Шумятин, – запись.

– Вырежем, – пообещал следователь. – Гражданство.

– Российской Федерации, – на этот раз моментально отреагировала я.

– Проживаете.

Я продиктовала адрес временной регистрации – квартиры Александров, в которой прожила последний год. Мать выписала меня из дома еще прошлым летом, чтобы я не надумала вернуться, если провалюсь на экзаменах в МГУ.

– Москвичка хренова, – хмыкнул Зуйков.

– Откуда родом, – отреагировал на замечание следователь.

Я назвала город.

– Образование.

– Неоконченное высшее.

– Назовите законченное.

– Средняя школа, одиннадцать классов.

– Среднее (полное) общее образование, – сам себе продиктовал следователь. – Семейное положение.

– Не замужем, детей нет.

– Батьки теперь тоже нет, – снова не удержался Зуйков. – Сирота по собственному желанию.

– Вы где-то работаете, – как экстрасенс на ТНТ, предположил следователь.

Работала, до сегодняшнего утра, подумала я, но назвала телеканал и свою должность.

– Сомневаюсь, – проворчал Зуйков. – Кому ты там нужна.

На этот раз он прав, больше я никому не нужна.

– Вы судимы, – попытался внушить следователь.

– Нет.

Мышцы живота напряглись, а внутри что-то затряслось. Я скрестила руки на талии, чтобы успокоить дрожь.

– Будешь, – пообещал Зуйков.

– Малы́ш Алиса Геннадьевна, вы подозреваетесь в совершении умышленного причинения смерти Малыша Геннадия Степановича, имевшего место восьмого марта две тысячи четырнадцатого года, то есть в преступлении, предусмотренном частью первой статьи сто пятой уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Вам понятно, в чем вы подозреваетесь.

– Да.

– Мне понятно, в чем я подозреваюсь, – продиктовал себе следователь. – Вы согласны давать показания.

На этот раз следователю удалось внушение:

– Согласна.

На все, добавила я мысленно. Только бы поскорее начать, иначе я так и не успею рассказать свою версию событий.

– Вам есть что пояснить?

В первый раз в голосе следователя послышалась вопросительная интонация, но мне уже некогда было задумываться, почему.

– Восьмого марта…

– Восьмого ноль третьего две тысячи четырнадцатого, – перебил меня следователь.

– Около девяти часов вечера я приготовила ужин.

– Что вы приготовили, – снова перешел на утвердительную интонацию следователь.

– Макароны по-флотски. Сварила макароны, добавила в кастрюлю тушенку из банки, перемешала.

– Как собаке, – скривился Зуйков. – Приготовила она.

– Дальше.

– Дальше я разложила макароны в две тарелку. В одну из них насыпала яд.

– В тарелку Малыша Геннадия Степановича.

– Да, в папину.

– Где вы достали яд.

– Украла в кабинете химии.

– С какой целью.

– Чтобы подмешать папе в еду.

– Заранее спланировала! – всплеснул руками Зуйков.

– Вы планировали причинить смерть Малышу Геннадию Степановичу.

– Нет, я не хотела убивать папу.

– Отравила через не хочу!

– С какой целью вы подсыпали яд в тарелку Малыша Геннадия Степановича.

– Чтобы папа заболел и лег в больницу.

– Что ты врешь! Зачем он тебе в больнице? У нас бесплатной медицины нет, везде платить надо, а ты сама батькиных денег хотела.

– Мне нужны были не деньги, а разрешение поехать на олимпиаду!

– Подозреваемая, отвечайте на вопросы следствия. Вы утверждаете, будто не знали, что отец умрет, приняв яд.

– Моя лучшая подруга, Лилия Зеленова, будущий химик. Она рассказала мне о том, что вещество, с которым мы проводили опыт в школьной лаборатории, обладает свойствами яда. Лиля пообещала, что небольшое количество не убьет папу, а только вызовет отравление.

– Чушь!

– Гражданка Зеленова сама отмерила количество ядовитого вещества, которое вы подмешали Малышу Геннадию Степановичу в еду.

Я покачнулась от судорог, сводящих живот, но сделала вид, будто киваю.

– Борис Александрович, не верь ей. Я Лильку Зеленову с рождения знаю. Ангел во плоти, не то, что эта вертихвостка.

– А вы в курсе, что ваш ангел сидит на наркотиках и пачками глотает незаконно добытые трициклические антидепрессанты?

– Кончай заливать! Я сам водил Лильку ко врачихе, которая ей эту циклопическую херню прописала.

– Трициклическую, – специально повторила я, чтобы повысить свои шансы на спасение. Надеюсь, мозги обоих пузанов еще не окончательно потонули в жире и способны запомнить одно слово. – Я не вру, спросите у ее московского психиатра.

– Егор, – не выдержал Шумятин, – останови запись. Надо разобраться.

Следователь снова полез в ящик за пультом от камеры.

– Брешет, – замотал головой Зуйков. – Не слушай ее. Лилька бы Генку травить не стала. Какой резон?

– Деньги, конечно. Ваш любимый.

– У нее семья состоятельная, да и денег Генкиных она бы не получила.

– Она заняла только второе место на заочном туре олимпиады. Поступить на бюджет в МГУ у нее шансов не было.

К концу фразы я с удивлением заметила, как замедлилась моя речь. Несмотря на холод, от которого подрагивало все тело, меня бросило в пот.

– Не правда, она поступила! – объявил Шумятину Зуйков. – Уже заканчивает первый курс.

– На платной основе. Родители взяли кредит, – с трудом ворочая языкам, принялась объяснять я, – но денег еле-еле хватило на оплату обучения. Квартиру в Москве снимала я, с папиных сбережений.

– На ходу придумывает, вон как тянет резину.

– Я не придумываю и докажу это на суде.

– Лилька – девка самостоятельная, а ты, – наставил на меня палец Зуйков, – авантюристка. Ее слово против твоего. Кто тебе поверит?

К горлу подступила тошнота.

– Поверят, – сглотнула ком я, – у меня есть доказательство.

– Что? – скривился Зуйков и наклонился в мою сторону.

– Какое? – отстранил его рукой Шумятин.

– Расскажу в присутствии адвоката. У вас сохранилась его визитка? Позвоните…

Кабинет тронулся с места и поехал вбок. Я попыталась зацепиться за край стола, но не смогла сопротивляться гравитации. Тело съехало со стула на пол, и я почувствовала, как изо рта полился поток горячей рвоты. Стоявшие до этого под столом ноги в потертых коричневых ботинках сорвались с места и направились в мою сторону. Они были в паре шагов, когда холодная желеобразная темнота всосала мыски ботинок, а следом поглотила и весь кабинет.

Открыв глаза, я уперлась взглядом в деревянную дверь. С неба падал снег. Я проследила за самой крупной снежинкой. Когда она приземлилась мне на ногу, удивилась, почему стою на улице в домашних тапочках. Ах, да! Я же поругалась с папой и выбежала на улицу в чем была. Снег покалывал плечи сквозь сеточку нового платья, подошвы тапочек промокли. Пришлось вернуться в дом. Папа сидел ко мне спиной. Я постаралась как можно тише прикрыть дверь, но отец все равно расслышал щелчок замка и, не оборачиваясь, спросил:

– Что мы сегодня будем есть?

– Сейчас переоденусь и приготовлю макароны по-флотски.

Я собиралась пойти в комнату, когда заметила, что на тумбе нет телевизора. Конечно, я же его продала, чтобы купить телефон и ноутбук. Без них мне бы даже не удалось найти квартиру в Москве, не то, что окончить первый семестр в МГУ. Не помню, чтобы папа разрешал мне продавать свой телевизор. В Москву он тоже меня не отпускал, поэтому мы и поругались. Как же мне удалось… О Господи! Я прикрыла рот ладонями, чтобы не закричать.

– Чего стоишь? – снова, не оборачиваясь, спросил папа и похлопал по дивану: – Садись. Ты же хотела посмотреть со стариком телевизор, забыла?

– Я его продала.

– Телевизор, или своего старика?

Отец положил руку на спинку дивана и поглядел на меня через плечо. Он был с усами, в клетчатой фланелевой рубашке, такой же, как в тот день, когда научил меня мастерить слоника из бутылок. Двойного подбородка еще не было, но уже намечались морщины между вечно сведенных бровей. Не дождавшись ответа, папа снова спросил:

– И как, добилась ты, чего хотела?

– Почти, – призналась я, догадываясь, что отцу и так все известно.

– Почти не считается. Почти в стакан не нальешь и на хлеб не намажешь. Где твои деньги?!

– Я же тебе говорила: моя цель – не деньги, а…

– Уважение, помню-помню! Так где твое уважение?

Я опустила голову.

– Ну ладно, – махнул он и отвернулся. – Иди лучше, приготовь чего-нибудь пожевать.

Я сделала всего один шаг и очутилась на кухне. Передо мной стояли две тарелки с макаронами по-флотски. Вместо платья на мне оказался розовый домашний костюм. Я провела ладонями по бокам, в кармане зашуршала бумага. Рука сама опустилась в карман за свертком, мне оставалось только его развернуть. На тетрадном листке возвышалась гора белого порошка. В голову, почему-то, полезли воспоминания о первом сентября с однокурсниками, Диме, загибающей пальцы Лильке и растолченных таблетках. Несмотря на ассоциации, я не сомневалась, что белый порошок – это не наркотик или лекарство, а яд. Если сейчас, пока папа еще молодой, я высыплю порошок в раковину, он останется жив. Впереди не будет ареста, мне не придется глотать Лилькины антидепрессанты, меня не ждет суд. Но и переезд в Москву тоже не состоится. Я не поступлю в МГУ и не устроюсь работать на телеканал. Мне не придется маяться в поисках идеи для сюжета, так же, как и радоваться удачной находке. В моей жизни вообще ничего не произойдет!

Я высыпала порошок в одну из двух тарелок и пошла с ними к отцу. Стоило поставить посуду на стол, как он завертелся с такой скоростью, что тарелки слились в окружность. Меня затошнило, голова начала кружиться, как будто я уже приняла яд. Наконец, стол остановился. Макароны раскидало по всей столешнице, вилки выпали из тарелок, поэтому различить блюда оказалось невозможно.

– Чего ты ждешь? – спросил папа, кивая на стол. Теперь он был без усов, в синих тренировочных штанах и олимпийке с белыми полосками на рукавах, которые, не снимая, носил дома с тех пор, как вышел на пенсию. – Или еда протухла? Если ты не будешь, я тоже воздержусь.

Он сложил на груди руки. Ну уж нет! Я взяла тарелку и принялась стоя закидывать макароны в рот. Глядя мне в глаза, папа тоже потянулся за тарелкой. Он поднял ее к лицу и наклонил так, что содержимое посыпалось ему прямо в горло. В этот момент я перестала есть и поставила тарелку обратно на стол, но во рту уже появился горький привкус.

– Родного батьку не пожалела, – покачал головой папа, заглотив всю еду.

– Мне тебя очень жалко, правда, – я в очередной раз встала перед отцом на колени. – Папочка, прости! Но я даже себя не пожалею ради той, кем хочу быть.

– Блажь! – выкрикнул мне в лицо отец. – Очередная причуда!

Из его рта вылетели искры. Я моргнула. В глазах зарябило от ярких солнечных лучей. Я прищурилась и разглядела жалюзи. Откуда они? Папа всегда жалел денег даже на обычный тюль.

– Тише вы! – раздался шепот. Я покосилась в его сторону. – Ну вот, разбудили.

В изголовье кровати стоял Зуйков и девушка в белом халате. Светло-бежевые стены, кровать с металлическим каркасом. Похоже, я в больнице. Значит, все-таки выжила.

– Пойдите, прогуляйтесь, – попыталась сдвинуть Зуйкова с места медсестра. – Ей надо сделать укол. Ну, чего вы ждете? На выход!

Зуйков окинул медсестру презрительным взглядом и повернулся к двери.

– Стойте… – охрипшим голосом позвала я. – Шумятин…

– Умом тронулась? Я дядя Валера Зуйков.

– Шумятин позвонил адвокату?

– Будет тебе адвокат, – переступая порог, сказал Зуйков, – чокнутая.

– Мне нужен Денис, пожалуйста…

Медсестра прикрыла за ним дверь.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально, – я попыталась приподняться и только сейчас заметила капельницу.

– Зачем вы напились этих таблеток? – покачала головой медсестра, поправляя мне подушку. – Такая молодая, красивая. Теперь проблем со здоровьем не оберетесь. Мало вам было забот?

– Не верьте всему, что этот человек про меня говорит, – царапая пересохшим языком небо, ответила я.

– Между прочим, – наклонилась ко мне медсестра, – если бы не он, вы бы так легко не отделались. Доктор уже собирался назначить вам гемодиализ, а этот мужчина забежал в палату с криками «Циклопические антидепрессанты».

– Трициклические.

– Вот и доктор так же сказал, а потом назначил вам два миллилитра раствора прозерина и пять миллилитров раствора анаприлина в сто миллилитров пятипроцентного раствора глюкозы.

– Звучит круто, – через силу улыбнулась я, – а можно мне двести грамм оксида водорода?

– Чего?

– Водички попить – во рту пересохло.

– Ах да! – обрадовалась медсестра. – Сейчас принесу.

Она вышла, а я осталась в палате одна. На окне, за жалюзи, я рассмотрела решетку. Благодаря Зуйкову, весь медперсонал думает, что я пыталась покончить с собой. На суде мне предстоит доказать обратное, а как это сделать, если Шумятин не позвонит Новикову? Даже если позвонит, Денис может отказаться вести мое дело.

Медсестра вернулась в палату со стаканом воды. Я, наконец, смогла промочить горло и запить горькую слюну. Стоило мне сделать последний глоток, как горечь вернулась. Судя по тупой боли в правом подребье, моей печени пришлось тяжело. Надеюсь, я не пожелтела. Нечесаная, некрашенная, в больничном халате, да еще желтая. Представляю, какое впечатление произведу на Дениса. Странно, почему меня это заботит? Сейчас есть миллион других поводов для волнения. Например, как передаст желтушность камера? Будет обидно лишиться карьеры из-за такой ерунды, как печень.

Медсестра собиралась сделать мне укол, но я вымолила сначала принести зеркало и расческу. В запудренном овале показалось бледное, осунувшееся личико подростка. Какой юной я выгляжу без макияжа, какой наивной. Пожалуй, так и пойду на суд. Где же Денис? Его точно не обманет моя внешность. В первую же нашу встречу я показала, на что способна. С порога предложила доказать, что Наталья и Евгений до брака жили как муж и жена и вместе копили на квартиру. Вряд ли теперь он поверит в мою невиновность. Если, конечно, не захочет поверить, так же, как поверил в правоту Натальи. Он единственный человек в моем окружении, который способен понять, ради чего я пошла на убийство. К сожалению, схожие цели не гарантирует мне его поддержку. Различия в методах, которыми мы привыкли пользоваться, сильно понижают мои шансы.

Я успела привести себя в порядок и выпить пару литров воды, а Денис так и не появился. Пригвожденная к кровати капельницей, замурованная решетками на окнах, я впервые почувствовала себя бессильной. Как бы плохо не шли дела, мне всегда удавалось повернуть обстоятельства себе на пользу. Теперь оставалось только ждать.

Чтобы ускорить ход времени, я старалась заставить себя уснуть. Медленно закрывала глаза, наблюдая, как подергиваются опускающиеся веки. Глубоко дышала животом, представляя весенний парк, по которому гуляла в прошлом году с Лилькой. Когда мне, наконец, удалось задремать, лязгнула дверная ручка. Я вздрогнула и открыла глаза. На пороге стоял Денис. Обрадовавшись, чуть было не вскочила с кровати, но меня одернула трубка капельницы и выражение его лица: между бровей пролегли складки, уголки губ поджались, а глаза смотрели так пристально, как будто он знал обо мне больше, чем я сама.

– Зачем ты убила отца? – подтвердил с порога мои догадки Денис.

– Спасибо, я держусь. Желудок болит гораздо меньше, чем утром, – попыталась надавить на жалость я. – Как у тебя дела?

– Ничего, ты сильная, – он шагнул в палату и прикрыл дверь, – переживешь. Ответь на вопрос.

– Денис, я не убивала папу, только…

– Можешь не оправдываться. Все равно не поверю.

– Во что? – я села и облокотилась на подушку.

– Будто круглая отличница, будущая студентка МГУ, могла не знать, что яд убивает.

Несмотря на злость, которую Денис даже не пытался скрыть, в словах «отличница» и «студентка МГУ» прозвучали нотки уважения.

– В малых дозах яд – лекарство.

– Экспертиза показала лошадиные дозы!

– Экспертиза показала, кто их отмерял?

– Главное, кто подсыпал порошок в еду, а это сделала ты, – он шагнул ко мне, схватил за запястья и потряс. – Вот этими руками!

Денис замер, с удивлением глядя на мои руки.

– Я думала, что папа заболеет, только и всего!

На глаза навернулись слезы. Лицо Дениса сначала расплылось, а потом отдалилось. Он отпустил меня. На запястьях остались красные отметины. Я потерла их, в глубине души мечтая сохранить следы от его пальцев.

– Зачем тебе это понадобилось?

– Я рассчитывала, что он ляжет на пару недель в больницу. Тогда бы опеку передали маме, она подписала разрешение на поездку, а я смогла бы участвовать в очном туре олимпиады.

Денис задумался, глядя в окно.

– Кто отмерял дозу?

– Моя подруга, Лилька.

– С чего ты взяла, будто она сможет сделать это правильно?

– Она будущий ученый, заняла второе место в заочном туре олимпиады «Покори Воробьевы горы», а сейчас учится в МГУ.

– Разве ты не заняла первое место на той же олимпиаде?

– Но я сдавала литературу, а Лилька – химию!

– Понятно.

– Если ты все понял, помоги мне! Возьмись вести дело.

Денис повернул голову в мою сторону и проговорил через плечо.

– Я понял одно: ты отравила родного папу. Не важно, хотела ты его убить, или только покалечить.

– Я хотела поступить в МГУ! – ударила кулаками по одеялу я. – Это был единственный путь к цели.

– Убийство не может быть путем даже к самой благородной цели!

Денис развернулся и так крепко схватился за спинку кровати, что костяшки его пальцев побелели.

– В жизни есть много путей, а не только тот, который считаешь правильным ты.

Он опустил голову. Глядя, как Денис опирается о спинку кровати с поникшей головой, я поддалась отчаянию. Теперь я не только почувствовала себя беспомощной, но и усомнилась, существует ли вообще выход из сложившихся обстоятельств. Если этот умный, сильный, волевой мужчина опускает руки – я пропала. Как вышло, что моя жизнь зависит от другого человека? Неужели я привыкла полагаться на мужчин? Вряд ли, иначе я бы не продолжила работать на телеканале после увольнения Дронченко. Да и в университет я поступила без чьей-либо помощи. До этого дня к Денису я обратилась всего один раз, к тому же помочь он еще не успел. Дело обещает стать громким, а значит, найдется куча адвокатов, желающих меня защищать. Почему, в таком случае, я уверена, что без него пропаду? Может, я в него…

– Скажи мне одно, – Денис поднял голову и посмотрел мне в глаза, – ты знала, что есть риск для жизни отца?

– Конечно, нет! – изумление от пришедшей секунду назад мысли удачно замаскировало ложь.

– Если бы тогда ты догадалась, чем может закончиться авантюра, довела бы ее до конца?

– Ни за что!

Я не смогла бы поступить по-другому, продолжила про себя и закончила вслух:

– Поверь.

– Верю, – сказал он, не отводя взгляда. – Верю.

Денис резко сорвался с места и заходил по комнате, а когда остановился, сказал:

– Я тебя вытащу, доверься мне.

– Хорошо, – я наклонилась в его сторону. – Послушай, что нужно сделать в первую очередь.

– Доверилась… – он спрятал лицо в ладони и покачал головой. – Ладно, говори.

– Иди в дом, где живет Наталья, в квартиру этажом ниже. Дверь откроет Лилька, та самая подруга. Представься моим адвокатом, она тебя впустит.

– В квартиру я попаду без твоих подсказок, давай дальше.

– Зайди на кухню, сними с кофемашины насадку-капучинатор.

– Думаешь, она добавила трициклические антидепрессанты в молоко?

– Больше не во что, – пожала я плечами. – Кофемашина подключена напрямую к водопроводу, кофейные зерна молет сама…

– Понятно, что еще?

– Там же, на задней стороне вытяжки, приклеена СД-карта из Лилькиного фотоаппарата.

– Что на ней?

– Фотография пятнадцатилетней девочки и ее паспорта.

– Она жива?!

Наступила моя очередь закрывать лицо ладонями.

– Ну хорошо, зачем нам эта фотография?

– Чтобы найти девушку и вызвать в суд.

– Надеюсь, ты сфотографировала страницу с пропиской.

– Не я, это сделала Лилька. Когда она не пришла домой ночевать, я залезла в фотоаппарат и случайно увидела снимки. Кажется, на них только страница с фамилией. В любом случае, она не обязана жить по месту прописки.

– Ладно, найду я твою девушку. Скажи, лучше, зачем она нам нужна?

– Увидишь фотографии – поймешь.

– Так не пойдет, – он скрестил руки и присел на подоконник. – Я твой адвокат и ты обязана доложить мне обо всех обстоятельствах дела.

– Есть, мой генерал!

– Обвиняемая, – Шумятин упирается руками в бока, от чего пуговицы синего кителя трещат на животе, – вам уже исполнилось восемнадцать, когда вы решили убить отца?

– Мне было семнадцать…

Не успеваю договорить, как Денис срывается с места:

– Ваша честь!

Испарина, проступившая на его лбу, видна даже со скамьи подсудимых. Почему он так сильно волнуется? Пока все идет нормально, но, если Денис не возьмет себя в руки, обвинение обзаведется новыми несуществующими доказательствами.

– Поздно! – торжествует прокурор. – Она уже призналась.

– Защита, обвинение, – снимает очки и складывает дужки судья, – позвольте присяжным дослушать ответ.

Двенадцать голов поворачиваются в мою сторону. Пытаюсь сглотнуть, но в пересохшем горле начинает першить. Откашлявшись, проговариваю на одном дыхании, чтобы никто не успел перебить:

– Мне было семнадцать лет, когда папа умер.

– Чем вы занимались в это время? Учились? Работали?

Слушанье напоминает школьную постановку, во время которой ученики делают вид, будто играют, а родители и учителя – будто смотрят. Шумятину прекрасно известно, чем я занималась, когда умер папа, а мне – к чему он клонит.

– Заканчивала одиннадцатый класс, готовилась поступать в университет.

– В какой именно?

– Московский Государственный.

– МГУ, я правильно понял?

Я киваю.

– Обвиняемая, – поворачивается ко мне судья, снова надевая очки, – секретарь ведет протокол судебного заседания и не видит ваших кивков, поэтому потрудитесь отвечать на вопросы словами «да» или «нет». Вам понятно?

– Понятно, ваша честь. Да, я готовилась поступать в Московский Государственный Университет.

– Хорошо, – улыбается Шумятин, явно довольный выпадом судьи и ходом допроса. – Какие вы предпринимали в связи с этим шаги?

– Ходила в библиотеку, – захлопала ресницами я.

– Хорошо, – на этот раз менее довольным голосом тянет он. – Вы как-нибудь пытались проявить свои знания? Может быть, принимали участие в олимпиаде?

– Да, я весь одиннадцатый класс участвовала в различных конкурсах и олимпиадах, писала статьи в газеты, один раз даже сняла репортаж для местного телеканала.

– А в олимпиадах всероссийского значения вы принимали участие?

– Да, были и такие.

– В какой-нибудь из них вы заняли первое место?

– Ни в одной, – я качаю головой.

– А как же «Покори Воробьевы горы»?!

– А что с ними?

– Разве вы не стали победителем?

– Только в заочном туре, – приходится признать мне.

– Хорошо, – Шумятин вытирает тыльной стороной ладони пот со лба. – Значит, вы победили в заочном туре олимпиады. Какое место вы заняли в очном туре?

– Никакое, я в нем не участвовала.

– Почему? Разве «Покори Воробьевы горы» – не самый верный путь в МГУ?

– Думаю, нет. Самый верный путь – вступительные экзамены.

Денис поднимает брови, демонстрируя мне свое недовольство.

– Обвиняемая, ответьте на первый вопрос, – приходит на помощь Шумятину судья. – Прокурор повторите вопрос.

– Почему вы не участвовали в очном туре олимпиады «Покори Воробьевы горы»?

– Потому, что перед очным туром у меня умер папа.

Денис хватается за голову и тут же опускает руки, чтобы присяжные не заметили жест отчаяния. Во время подготовки к слушанию он убеждал меня говорить только правду, но для каждого из нас она была разной. Когда Зуйков вернул мне документы, я отказалась от участия в олимпиаде только из-за папиной смерти. Точнее, из-за подозрений в причастности к его смерти, которые могла бы вызвать поездка.

– Ваша честь, уважаемые присяжные, в материалах дела имеется выписка, свидетельствующая о том, что Малыш Алиса Геннадьевна не подавала заявку на участие в очном туре олимпиады. Подсудимая, до смерти отца у вас было достаточно времени, чтобы подать заявку. Почему вы этого не сделали?

– Потому, что для этого требовалось одобрение родителей, а папа отказался подписывать заявление.

– Поэтому вы его убили?! – надрывным голосом вопрошает Шумятин. – Чтобы избавиться от преграды на пути в МГУ?!

– Я не убивала папу.

– Хотите сказать, это не вы подсыпали яд в его тарелку с ужином?

– Я, но не для того, чтобы убить.

– Не объясните ли суду, с какой целью, кроме убийства, вы могли подмешать в еду отца ядовитые вещества?

– Я надеялась, что папа только заболеет, пару недель полежит в больнице, а опеку временно передадут маме. Она бы подписала заявление, тогда я смогла бы поехать в Москву на олимпиаду.

– Вы надеялись…

– Простите, я соврала.

Денис отворачивается в противоположную от присяжных сторону и бесшумно матерится.

– Я не надеялась, а была убеждена. Точнее, меня убедили.

– Кто вас убедил? – приходится уточнить Шумятину.

– Моя лучшая подруга, Лилия Зеленова. Она уговорила меня подсыпать папе яд и сама высчитала дозу.

– Как вы, отличница, будущая медалистка и студентка самого престижного высшего учебного заведения страны, могли не знать, что количество яда, в десятки раз превышающее допустимую норму, наверняка убьет человека?

– Химия интересовала меня только в рамках школьной программы. О том, что белый порошок в колбе – яд, мне во время лабораторной рассказала Лиля.

– Почему вы не поинтересовались свойствами этого порошка после того, как решили отравить отца?

– Я доверилась подруге.

– Такой же школьнице, изучавшей химию наравне с вами?

– Не наравне. Лиля занималась химией с репетитором и собиралась поступать на химический факультет.

Шумятин выдыхает. Он соединяет подушечки коротких толстых пальцев перед лицом и продолжает:

– Обвиняемая, можете пояснить суду, для чего гражданке Зеленовой понадобилось подстрекать вас к убийству отца.

– Она меня не подстрекала. Лиля хотела, чтобы мы вместе поехали учиться.

– Если она так хорошо разбиралась в химии и хотела вам помочь, почему превысила допустимую дозу ядовитого вещества в десятки раз?

– Думаю, для того, чтобы жить в Москве на те деньги, которые должны были достаться мне в наследство от папы.

– Разве Лилия Зеленова не из гораздо более обеспеченной семьи, чем вы?

Я киваю. Судья искоса смотрит в мою сторону.

– Да, это так.

– Тогда для чего ей понадобились эти деньги?

– Я выиграла заочный тур олимпиады и могла надеяться на бюджет, а она заняла только второе место.

– Но Лилия все равно учится в МГУ.

– На платной основе. Ее родителям пришлось взять кредит. Денег хватило только на обучение, за жилье и еду весь год платила я.

– Если вы были в курсе этих обстоятельств, тем более непонятно, почему не удосужились узнать о ядовитом веществе и безопасных для человека дозах. Тем более странно, что после смерти отца вы не обратились в полицию!

– Мне и в голову не могло прийти, будто Лиля специально отравила папу. Я до последнего верила, что это произошло случайно, пока…

– Подсудимая, договаривайте, – надвигает на лоб очки судья.

– Пока она сама не призналась.

– Подсудимая, – складывает над животом руки Шумятин, – вы в курсе, что следствие началось благодаря показаниям Зеленовой?

– Конечно, она мне об этом рассказала.

– Зачем? – распахивает свиные глазки он. – То есть, зачем ей понадобилось начинать следствие, если она виновна в смерти вашего отца?

– Чтобы заставить меня платить за квартиру после того, как закончились папины сбережения.

В зале слышится шепот, присяжные переглядываются между собой.

– Лиля обещала отказаться от показаний, если я продлю аренду.

Шумятин раскрывает рот, но всеобщий шепот переходит в разговоры в полголоса. Судья стучит молотком с криками:

– Тишина в зале суда! Прокурор, продолжайте допрос.

– Подсудимая, почему вы не пошли в полицию и не изложили свою версию случившегося?

– Когда я узнала правду, следователь, который вел дело, полностью доверял Лиле. Он не поверил бы мне, даже если бы я показала ему запись нашего с Лилей разговора.

– А у вас имеется такая запись? – прижал ладонь к левой груди Шумятин.

– Нет, конечно.

– В таком случае, – он задрал голову на короткой шее, от чего еще больше стал похож на свинью, – у обвинения больше вопросов нет.

– У защиты будут вопросы?

– Нет, ваша честь, – вскакивает с места Денис. – Вопросов не имею.

– Прошу пригласить в зал свидетеля Зеленову!

Все присутствующие оглядываются на дверь. Похоже, мне удалось заставить их усомниться в моей виновности, иначе появление Лильки не вызвало бы такой ажиотаж. Сомнения, вместе с интересом к моей подруге, рассеиваются, стоит ей перешагнуть порог: на Лильке широкие черные брюки, свободный пиджак и ботинки на низком каблуке, волосы, как обычно, собраны в хвост. Не считая синяков под глазами и худобы, подчеркнутой свободной одеждой, Лилька снова стала походить на саму себя. Пусть в привычном образе хорошей девочки ее сложно в чем-то заподозрить, такое возвращение к истокам мне на руку.

– Вы Зеленова Лилия Дмитриевна, – не дожидаясь, пока она дойдет до кафедры, говорит судья, – тысяча девятьсот девяносто шестого года рождения, студентка, правильно?

– Да, и нет, – еле слышно отвечает Лилька.

– Говорите громче!

– Да, все верно! – ее голос срывается на визг. Сидящие ближе присяжные морщатся. Лилькины щеки вспыхивают, глаза бегают по залу. – Кроме студентки. Меня отчислили из университета.

Жалко. Столько усилий, которые мы вместе приложили на зимней сессии, пропали зря.

– Прокурор, приступайте к допросу.

– Свидетель Зеленова, – закрывает папку с бумагами и поднимается со стула Шумятин, – кем вы приходитесь подсудимой?

– Мы дружим с детского сада.

– Как бы вы охарактеризовали степень вашей дружбы?

– С Алисой, – бросает на меня взгляд и тут же отворачивается Лилька, – то есть с подсудимой, сколько я себя помню, мы были лучшими подругами.

– Как лучшей подруге, подсудимая доверяла вам свои секреты?

– Конечно.

– Какую тайну она открыла вам второго сентября две тысячи четырнадцатого года?

– Мы записывали видео для блога Алисы на Ютубе…

– Какое именно? – перебивает ее Шумятин. Пытается заставить Лильку описать все подробности, чтобы ее рассказ показался присяжным более достоверным.

– Урок по созданию игрушечного слоника из пластиковых бутылок, крышек и коктейльных трубочек.

Молодец, упомянула почти все материалы для поделки. Прокурор неплохо ее натаскал.

– Хорошо, – кивком подбадривает Лильку Шумятин. – Что было после того, как запись завершилась?

– Я напомнила Алисе, – она переводит на меня широко распахнутый взгляд, но тут же опоминается и опускает голову, – подсудимой, как ее отец учил нас делать такую игрушку, когда мы были маленькими.

– Как отреагировала подсудимая?

– Она разозлилась, начала кричать, каким плохим был ее папа. Рассказала, как вместо того, чтобы покупать ей новые игрушки, он мастерил их из мусора.

– В тот день подсудимая поделилась с вами тайной?

– Да. Она призналась, что убила папу.

Зал охнул. Двое присяжных – мужчина предпенсионного возраста и полноватая женщина лет тридцати пяти, похожая на задерганную мать семейства, покачали головами.

– Она объяснила, зачем это сделала?

– Да, сказала, что не могла больше оставаться в родном городе, а папа не давал ей уехать в Москву.

Вот уж не думала, что Лилька способна врать в суде! Кому, как ни ей, знать, что город не имел для меня значения. Переезд в Москву я рассматривала только как возможность построить карьеру. Если бы МГУ и телеканалы находились в шаговой доступности, я бы до сих пор жила в родном городе.

– Подсудимая призналась, как именно она убила отца?

– Она сказала, что взяла яд в кабинете химии, а потом подсыпала его папе в тарелку с макаронами по-флотски.

– Раньше подсудимая говорила вам о том, что украла яд?

– Нет, в тот день я услышала о яде впервые.

– У обвинения вопросов больше нет.

– У защиты будут вопросы?

Взгляд судьи, до этого пристально изучавший Лильку, переходит на Дениса. Тот поочередно наклоняет голову то к левому, то к правому плечу, как будто разминается перед тренировкой в спортзале.

– Свидетель Зеленова Лилия Дмитриевна, – Денис закрывает от меня Лильку широкой спиной в сером пиджаке, – вам известно, что статьей триста седьмой Уголовного кодекса Российской Федерации предусмотрена уголовная ответственность за дачу свидетелем заведомо ложных показаний в суде?

– Д-да, – говорит Лилька, ища взглядом поддержку в зале.

– В таком случае, ответьте на следующий вопрос: кто сообщил подсудимой о том, что реактив, используемый в химической лаборатории, при попадании в организм вызывает отравление, а в больших дозах – смерть?

– Я, – Лилька бледнеет, ее взгляд останавливается на противоположной стене.

– Когда и где это произошло?

– Наверно, в прошлом феврале, на лабораторной в кабинете химии.

– Тогда как вы можете утверждать, что впервые услышали о яде второго сентября две тысячи четырнадцатого года?

Лилькины глаза стекленеют.

– Не знаю, – она моргает, по щеке скатывается слеза.

– Свидетель, – обращается к ней судья, – вы в состоянии продолжить давать показания?

Лилька смахивает со щеки слезу и кивает. На этот раз судья не делает замечаний. Денис перелистывает бумаги в папке.

– Прежде чем продолжить допрос, я прошу разрешения продемонстрировать суду копию библиотечного формуляра Зеленовой Лилии Дмитриевны.

– Прокурор, у вас имеются возражения?

Шумятин кивает Лильке, она еле заметно пожимает плечами.

– Нет, ваша честь.

– Разрешаю, адвокат. Продолжайте.

Денис передает копию судье и стопку бумаг старшине присяжных. Листки переходят из рук в руки, пока каждый не получает копию.

– Ваша честь, уважаемые присяжные, обратите внимание на последнюю строку в списке книг, полученных свидетелем. Автор: Пырьев Г. П.; заглавие: Справочник ядов; дата выдачи: седьмое марта две тысячи четырнадцатого года; дата возврата: восьмое марта две тысячи четырнадцатого года. Из представленного документа следует, что Зеленова Лилия Дмитриевна взяла справочник по ядам за день до смерти Малыша Геннадия Степановича, и вернула его назавтра. После того, как отмерила дозу, достаточную, чтобы причинить смерть здоровому мужчине.

– Протестую! – выкрикивает Шумятин, от чего трясутся его щеки. – Ничем не обоснованные предположения!

– Снимаю последнее замечание, – подмигивает мне Денис.

– Адвокат, – вздыхает судья, – если у вас еще есть вопросы к свидетелю, продолжайте.

– Свидетель, восьмого апреля две тысячи пятнадцатого года, накануне ареста, моя подзащитная предупреждала вас, что собирается дать показания по делу об убийстве ее отца, в том числе, упомянуть о справочнике, взятом вами в библиотеке?

– Нет! Я сама просила ее признаться, а про справочник вообще слышу в первый раз.

– Свидетель, расскажите суду, принимаете ли вы какие-нибудь психотропные препараты?

– Психотропные?

– Лекарственные средства, оказывающие влияние на нервную систему.

– Нет, сейчас не принимаю, – качает головой она.

Очень сомневаюсь. Судя по синякам под глазами и расширенным зрачкам, подруга не только продолжает принимать наркотики, но и повышает дозу.

– А раньше принимали? Например, когда жили вместе с моей подзащитной?

– Да, я принимала антидепрессанты. Мне прописывал их врач.

– Он прописывал их только вам, или всему вашему окружению?

– Только мне.

– Тогда каким образом трициклические антидепрессанты, которые назначал вам врач, попали в организм моей подзащитной и чуть не привели к летальному исходу?

– Ваша честь! – возмущается Шумятин.

– Позвольте пояснить, – выставляет вперед ладонь Денис. – В материалах дела имеется копия рецепта, выписанного свидетельнице, а также заключение токсикологической экспертизы, проведенной в клинике, в которой проходила лечение моя подзащитная. Согласно этим материалам, в ее крови были обнаружены те же вещества, которые являются компонентами прописанных свидетелю Зеленовой трициклических антидепрессантов.

– Ты же сказала, что смыла таблетки в унитаз! – указывает на меня пальцем, как малыш на задиру, Лилька. – Она сама их выпила!

– Свидетель, – подходит вплотную к трибуне Денис, – вы хорошо помните утро, в которое арестовали мою подзащитную.

– Прекрасно! Мы сидели с Алисой на кухне, пили кофе. Потом позвонили в дверь, я вышла в прихожую, чтобы открыть. Наверно, тогда она и проглотила таблетки!

– Кто готовил кофе?

– Я только засыпала зерна в кофемашину. Она подключена к водопроводу.

– Вы пили черный кофе, или со сливками?

– Черный.

– А моя подзащитная? Какое кофе она пила в то утро?

– Капучино.

– С молоком?

– Да, с молоком и молочной пеной.

– Я думал, это называется лате, – дружелюбно улыбается Денис.

– Нет, в лате добавляют в полтора раза больше молока.

– Вы так хорошо разбираетесь в кофе с молоком, но не любите его?

– Люблю, даже очень.

– Тогда почему в то утро предпочли эспрессо? Я правильно его называю, надо без «к»? – снова по-доброму улыбается Денис.

– Правильно, – отвечает на улыбку Лилька. – Молока в холодильнике оставалось только на одну чашку, я уступила ее Алисе.

– Кто добавлял его в кофе? – резко меняет интонацию на враждебную Денис.

– К-кажется, я…

– Кажется, или вы?

– Я.

– Ваша честь, уважаемые присяжные, прошу приобщить к материалам дела результаты экспертизы содержимого устройства для приготовления молочной пены, изъятого из квартиры, в которой проживала моя подзащитная на момент ареста. Наряду с остатками молока, в нем обнаружены вещества, входящие в состав трициклического антидепрессанта, прописанного Зеленовой Лилии Дмитриевне. Свидетель, как ваши лекарства попали в кофемашину?

– Не знаю!

– Может быть, так же, как и в кружку моей подзащитной – из ваших рук?

– Адвокат! – опережает раскрывшего рот Шумятина судья.

– Снимаю вопрос. Я закончил со свидетелем.

– У стороны обвинения будут вопросы?

Подумав с минуту, Шумятин качает головой:

– Нет, ваша честь.

– Прошу пригласить в зал свидетеля Зуйкова.

Я перевожу взгляд с Лильки на дверь и краем глаза замечаю, как Денис с озабоченным видом рассматривает экран мобильного. В зал входит Зуйков. Сегодня под безрукавку грязного цвета он надел свежевыглаженную рубашку. На брюках появились стрелки, но застарелые пятна остались на месте.

– Зуйков Валерий Петрович, – в пяти шагах от кафедры начинает вещать он, – тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения, следователь следственного отдела…

– Достаточно, – прерывает его судья. – Прокурор, приступайте к допросу.

Зуйков насупливает брови и прикусывает нижнюю губу.

– Валерий Петрович, – подбадривает улыбкой раздосадованного друга Шумятин, – как долго вы знали Геннадия Степановича Малыша, в чьей смерти обвиняется подсудимая?

– Лет двадцать, не меньше. Хороший был мужик, всю жизнь пахал, спину ради дочки гнул, а она ему в благодарность яду…

– Свидетель, – опускает на кончик носа очки судья, – отвечайте на вопросы прокурора. Если суд заинтересуется вашим мнением, вас об этом спросят.

– Ладно, – кривится он и добавляет сквозь зубы: – ваша честь.

– При каких обстоятельствах вы впервые заподозрили, что произошло убийство?

– Да как только услышал, что Генка помер, сразу подумал: ну не может здоровый мужик, мой ровесник, – тычет пальцем себе в грудь Зуйков, – помереть от сердечного приступа. Это ж уму непостижимо!

– Когда вы обнаружили первые факты, указывающие на насильственную смерть?

– Мы сидели на поминках у Генки дома, а его соседка, Галька, возьми да скажи, мол, живот у покойничка болел. Откуда? У него ж сердечный приступ был! Ну, думаю, точно отравился. Я к его дочке, спрашиваю: ты чем батьку накормила?

– Вы имеете в виду подсудимую?

– Ее самую, кого ж еще.

– Что она вам ответила?

– Да ничего. Сказала, он день с бывшими сослуживцами бухал, и разговор на другую тему перевела. Говорит, у батьки давно сердце болело, он таблетки горстями глотал. Я ей: покажи таблетки. Она мне достала аж пять пачек, да все просроченные.

– Что вы предприняли после разговора с подсудимой?

– Сначала пошел выяснять, с кем Генка выпивал. Расспросил, чем закусывали, вещи его личные просмотрел.

– Нашли что-нибудь относящееся к делу?

– Теперь понимаю, что да, нашел, а тогда подумал – так, ерунда.

– Расскажите суду, что вы обнаружили в шкафу для личных вещей на бывшей работе убитого?

– Красную папку, а в ней документы Генкиной дочки.

Коралловую папку, поправляю я мысленно. Денис, подняв брови, переводит взгляд с телефона на Зуйкова.

– Документы подсудимой?

– Ее самой, – кивает в мою сторону Зуйков. – Паспорт, свидетельство о рождении, медицинский полис. Короче, все!

– Подсудимая объяснила, как ее документы попали в шкаф?

– Сказала, мол, батя ее на работу устроить собирался.

– Вы поверили?

– Доверяй, но проверяй, как говорится. Поспрашивал у мужиков, сказали, Генка и правда за дочку просил.

Денис опускает голову, его пальцы принимаются бегать по экрану, нажимая кнопки сенсорной клавиатуры. Интересно, что он считает важнее моего суда?

– Почему вы не отказались от расследования после того, как слова подсудимой подтвердились?

Действительно, почему? Ответ на этот вопрос интересует меня не меньше, чем сообщения, на которые отвлекается мой адвокат.

– Мне все покоя один момент не давал. Я в тот год Генке на двадцать третье кружку литровую дарил. На поминках гляжу, эта мне чай в чашку из сервиза для кукол наливает.

– Подсудимая? – уточняет Шумятин.

– Да она, кто ж еще. Говорю, налей мне в батину, а эта заявляет: «Я ее выкинула!» – манерно разводит руками Зуйков. – Где ж это видано, чтоб вещи покойника до похорон выбрасывали? Эта, подсудимая ваша, что-то соврать хотела, да ее Лилька на место поставила. Вот девка, вот молодец!

– Вы имеете в виду свидетельницу Зеленову?

– Она, она, Лилька Зеленова.

Представляю, какой с Зуйкова следователь, если он не способен дать внятные показания на суде. С другой стороны, ему удалось до меня докопаться. Никогда бы не подумала, что попадусь на такой мелочи, как кружка.

– Валерий Петрович, что вы сделали после того, как поговорили с бывшими сослуживцами погибшего?

– Пошел в школу.

По залу пробегают смешки. Только лицо Дениса по-прежнему остается серьезным. На сосредоточенность это не спишешь – мыслями он далеко. Меня начинает беспокоить его угрюмый вид.

– Чего вы? – смущается Зуйков.

– Свидетель, – закатывает глаза судья, – отвечайте на вопрос прокурора.

– Говорю же, я пошел в школу. Ну ту, – поясняет он после того, как смешки переходят в хохот, – в которую Генкина дочка ходила.

– Тишина в зале суда! – стучит молотком судья. – Свидетель, продолжайте.

– Мне ее классная рассказала, что они, на пару с Лилькой, выиграли первый тур олимпиады в каком-то крутом институте, а на финал не поехали. Я пошел к Генке домой, там его бывшая, говорит, Генка дочку в Москву не отпустил. Тут я и понял, что к чему…

– Свидетель, – в очередной раз вместе с настроением судьи опускаются очки в роговой оправе, – что к чему разберется суд. Излагайте факты.

– Хотите факты?! – раздувает ноздри Зуйков. – Посмотрите мою больничную карту, вот там факты: и гематомы, и сотрясение, и перелом руки. Это все она!

Он указывает на меня коротким толстым пальцем. Без того обвисшие щеки Шумятина сползают к нижней челюсти. Судья переводит взгляд поверх очков сначала на меня, потом на Зуйкова:

– Хотите сказать, подсудимая вас избила? Она выглядит слабее, чем вы.

– Не сама, – отмахивается Зуйков, – любовник ее, со своими дружками. Собрал шоблу, куда ж я против толпы? Как одного гаденыша залучил, так он быстро сознался.

– У вас имеются письменные показания?

– Не имеются, он со сломанной рукой писать не мог, а как вылечил – удрал, мать родная не знает куда. Может эта в курсе? – снова кивает на меня Зуйков.

– У стороны обвинения больше нет вопросов, – скороговоркой выговаривает Шумятин.

– Адвокат, – вздыхает судья и отворачивается.

– Свидетель, – прячет телефон в карман Денис, – вы утверждаете, что моя подзащитная организовала на вас нападение?

– Утверждаю, – с вызовом произносит Зуйков.

– Как вы считаете, для чего ей это понадобилось?

– Что тут считать? Припугнуть она меня хотела, чтоб не лез.

– Это был единственный случай, когда, по вашим словам, моя подзащитная хотела вас «припугнуть»?

– Не единственный. Второй раз она мне здесь, в Москве, угрожала.

– Как именно она это делала?

– Позвонила, значит, среди ночи. Говорит, приходи дядя Валера, сдаваться буду. Ну я и пошел, как дурак, а там засада.

– Снова шобла дружков, как вы выразились?

– Нет, – потупил взгляд Зуйков, – две девки-малолетки. Одна повисла у меня на шее, а вторая на цифровик щелкнула. Не знаю уж, чего эта добивалась. Может, компромат на меня состряпать хотела. Всунула мне в дверь записку, мол, езжай домой и дело закрывай, а то знаешь, что будет. Само собой, я знал, что будет. Арестовывать ее было пора, этим мои московские коллеги и занялись с утра пораньше.

Он улыбается Шумятину, довольный своей речью. Прокурор с озабоченным видом копается в бумагах.

– В материалах дела имеется записка, которую, предположительно, моя подзащитная оставила в двери свидетеля. Валерий Петрович, вы узнаете записку? – Денис протягивает Зуйкову листок.

– Еще как узнаю!

– Независимая почерковедческая экспертиза показала, что записку написала не моя подзащитная, а свидетель Зеленова.

– Ваша честь! – вскакивает со стула Шумятин, толкая животом стол, от чего по залу эхом разносится скрип. – Обвинение просит признать недействительным документ о почерковедческой экспертизе, в связи с тем, что не было получено письменного разрешение на ее проведение от свидетеля Зеленовой.

Пользуется моим любимым методом манипуляции: главное сказать «в связи с чем», чтобы донести до судьи, что существует причина для отклонения документа, а какая именно – уже не так важно.

– Свидетель Зеленова, встаньте, – взмахом руки поднимает Лильку судья. – Вы добровольно предоставили образец почерка для экспертизы?

– Да, меня попросили…

– Вы выражали свое несогласие с экспертизой?

– Нет, но я не представляю, о какой записке идет речь!

– В удовлетворении данного ходатайства отказано, – судья стучит молотком, а я радуюсь тому, что манипуляции действуют не на всех. – Свидетель Зеленова, присаживайтесь.

– Я даже не знаю, что там написано! – не унимается Лилька.

– Ваша честь, позвольте зачитать записку, чтобы освежить свидетельнице память.

Только этого не хватало! Присяжные получили копии записки. Все, кому надо, знают, о чем в ней говорится. Нужно было рассказать Денису о том, что записка предназначалась не Зуйкову, но тогда он бы не поверил в мою версию и отказался бы вести дело. Кто знает, какой из вариантов опаснее? Не зная всего маршрута, Денис то и дело направляет машину моей защиты к краю оврага. Главное, чтобы Лилькина реакция не выбила у него из рук руль. Если он хоть на минуту потеряет управление, я тут же окажусь на дне.

– Зачитывайте, – отмахивается судья. – Дольше будем препираться.

– Ты знаешь, что делать, – озвучивает Денис.

– Я же писала ее тебе! – со слезами на глазах поворачивается в мою сторону Лилька. – Мошенница! Ты заранее продумала, как свалить вину на меня!

Краем глаза я ловлю на себе косой взгляд Дениса.

– Свидетель Зеленова, встаньте! – одергивает ее судья. – Я делаю вам замечание и предостерегаю от дальнейших нарушений правил поведения в суде. Присаживайтесь. Адвокат, у вас еще есть вопросы к свидетелю Зуйкову?

– Да, ваша честь, – переводит взгляд на папку с бумагами Денис. – Перед тем, как продолжить допрос свидетеля, я бы хотел представить суду фотографию, к которой была приложена записка.

Он подходит к судейскому столу и протягивает листок. Повернувшись к Шумятину, Зуйков строит недовольную мину.

– Поскольку эта фотография приобщена к материалам дела в качестве доказательства, – предугадывает возражение Шумятина судья, – мы обязаны ее исследовать.

– Свидетель, – протягивает Зуйкову лист Денис, – это вы на снимке справа?

– Да, я, – отстраняет листок он.

– Вы знаете девушку, которая запечатлена на фотографии слева от вас?

– Первый раз вижу.

– Как минимум второй, если верить снимку.

– Я ее не знаю.

– Ваша честь, у защиты больше нет вопросов к этому свидетелю.

– У обвинения будут вопросы?

– Нет, ваша честь, – встает, придерживая рукой живот Шумятин.

– Суд вызывает свидетеля Ефимцеву Светлану Юрьевну.

Я вглядываюсь в проход, ожидая увидеть девушку из парка, но в зал входит женщина средних лет, высокая и худощавая. В очертании ее фигуры просматриваются знакомые хрупкость и грация. Наконец, следом за женщиной, входит сама Света. Ну конечно, она же несовершеннолетняя, вот и пришла с мамой. На этот раз, вместо обтягивающих джинсов и сетчатой водолазки, не скрывающей очертания лифчика, на ней юбка по калено и пиджак, рукава которого она безуспешно пытается натянуть на запястья. Ночью, в парке, она не выглядела такой зажатой.

– Свидетель, представьтесь, пожалуйста, – подбадривает ее улыбкой судья.

– Ефимцева Светлана Юрьевна.

– Год рождения?

– Тысяча девятьсот девяносто девятый.

– Учитесь?

– Да, в школе.

– Адвокат, свидетель ваш, приступайте к допросу.

– Светлана Юрьевна, – говорит Денис, – вы узнаете девушку на снимке?

Он протягивает фотографию. Света дрожащими пальцами принимает листок.

– Узнаю.

Она раскрывает рот, чтобы что-то добавить, но оглядывается на маму и осекается.

– Как ее зовут?

– Ефимцева Светлана Юрьевна. Это я на фотографии.

– В какой позе вы изображены?

– Я сижу рядом с мужчиной и обнимаю его за шею.

– Это ваш родственник?

– Нет?

– Друг семьи?

– Нет, я его вообще не знаю, – ее глаза стекленеют.

– Объясните суду, для чего вам понадобилось с ним фотографироваться? Зачем вы обнимаете незнакомого человека?

– Меня попросила девушка в парке.

– Ваша подруга?

– Нет, незнакомая девушка.

– Я правильно понимаю: к вам подошла посторонняя девушка и попросила сфотографироваться с неким мужчиной?

– Да.

– Почему вы согласились?

– Она объяснила, что это ее отчим, – из глаз Светы катятся слезы, она захлебывается словами. – Сказала, он к ней пристает, а мама в это не верит.

– Незнакомка попросила вас помочь доказать маме, что ее отчим вступает в сексуальные отношения с девочеками-подростками?

Света кивает.

– Прошу занести в протокол, что свидетельница ответила утвердительно, – поворачивается к секретарю Денис, а затем снова обращается к Свете: – У меня остался к вам последний вопрос. Оглянитесь по сторонам.

Она снова кивает, вытирая слезы.

– В зале присутствует девушка, которая обратилась к вам с просьбой в парке, вечером восьмого апреля две тысячи пятнадцатого года?

Шмыгая носом, Света крутит головой. Я отворачиваюсь, чтобы не встречаться с ней взглядом.

– Вот она.

Светин голос тонет в оханье, доносящемся со всех сторон. Я боюсь поднять глаза и увидеть направленный на меня указательный палец. Среди гомона зрителей выделяется пронзительный крик:

– Это не правда! Я ее не знаю!

Я оглядываюсь на голос. Лилька стоит, прижимая к груди трясущиеся руки, и мотает головой.

Судья стучит молотком и обращается к Лильке, когда гомон затихает.

– Свидетельница Зеленова, сядьте на место, иначе мне придется удалить вас из зала суда.

Лилька опускается на сидение, ее руки падают на колени.

– Прошу занести в протокол: свидетель указала на Зеленову Лилию Дмитриевну.

– Адвокат, у вас еще есть вопросы к этому свидетелю?

– Нет, ваша честь.

– Прокурор, у стороны обвинения имеются вопросы?

– Имеются, ваша честь!

– В таком случае, приступайте к допросу.

Расслабившаяся, было, Света, снова выпрямляет спину.

– Свидетель, вспомните вечер восьмого апреля две тысячи пятнадцатого года. Сколько было времени, когда к вам с необычной просьбой обратилась незнакомка?

– Часов восемь, может, полдевятого, – пожимает плечами она.

– В начале апреля в это время уже темнеет, не так ли?

– Наверно.

– Судя по снимку, в парке было совсем темно. Так как вы можете утверждать, что видели именно эту девушку?

Шумятин указывает пальцем на Лильку, от чего та вздрагивает.

– Минут сорок мы ждали, пока придет дядька, а потом уже фотографировали. За это время успело стемнеть.

– То есть вы утверждаете, что восьмого апреля в половине девятого вечера в парке было светло?

– Нет, я не помню.

– Спрошу еще раз: вы уверены, что видели именно эту девушку?

– Не уверена, – опускает голову Света.

– В таком случае, осмотритесь хорошенько. Кто-нибудь еще из присутствующих похож на незнакомку из парка? Например, подсудимая?

– Может быть, – искоса оглядывает меня Света.

– У меня больше нет вопросов к свидетелю, – Шумятин садится на место.

– Ваша честь, – встает Денис, – сторона обвинения использует наводящие вопросы. Думаю, всем понятно, к чему клонит прокурор. Чтобы избавить присяжных от навязываемых обвинением подозрений, защита просит приобщить к делу счет из ночного клуба, датируемый восьмым апреля две тысячи пятнадцатого года. Во время оплаты использовалась клубная карта моей подзащитной. Также защита просит продемонстрировать запись с камеры видеонаблюдения, на которой отчетливо видно, как моя подзащитная входит в клуб в двадцать сорок пять, а покидает его в три часа пятьдесят минут.

– Это я ходила в клуб! – вскакивает с места Лилька. – Алиса подарила мне клубную карту.

Денис опускает голову и упирается в стол кулаками.

– Зеленова, вас предупреждали. Пристав, удалите свидетеля из зала суда.

– Ваша честь, – взвывает Лилька, когда пристав берет ее под локоть, – В клубе была я, проверьте, пожалуйста!

– Чтобы разобраться в ситуации, мы исследуем видеозапись, – кивает ей судья. – Уважаемые присяжные, прошу вас быть внимательными.

Денис провожает Лильку задумчивым взглядом и нажимает кнопку на пульте. Телевизор стоит ко мне боком, но я и так прекрасно знаю, что происходит на экране: по тоннелю из мерцающих стрелок проходит девушка. Светодиодные вспышки окрашивают ее волосы и одежду то в розовый, то в голубой, то в зеленый неоновые цвета. При каждом шаге тени меняют очертания ее фигуры. Ею может оказаться любая из присутствующих в зале суда, но только у меня сегодня такая же прическа, и только я, войдя в зал, так же повела плечами. Если женщины в жюри присяжных обратят внимание на первое, то мужчины не забудут второго.

– Ваша честь, – поднимается Шумятин, – при всем уважении к стороне защиты, данная видеозапись ничего не доказывает!

– Прокурор, оставьте это решение за присяжными, – натянуто улыбается судья и поворачивается к Денису: – Адвокат, вы обеспечили явку последнего свидетеля?

– Ваша честь, – в очередной раз пролистывает снизу вверх экран телефона Денис, – защита просит о повторном допросе свидетеля Зуйкова.

Зачем? Следующей должна быть Наталья. Она расскажет, что однажды на лестничной площадке слышала, как Лилька угрожала меня убить. Этого достаточно, чтобы заставить присяжных усомниться в моей вине. Зачем еще раз допрашивать Зуйкова? Вряд ли он способен сказать что-нибудь в мою защиту. Я попыталась поймать взгляд Дениса, но после инцидента с запиской он ни разу не посмотрел в мою сторону. Может, он понял, что я его обманула, и решил меня сдать? Нет, адвокаты не могут свидетельствовать против подзащитных. Зато может Зуйков.

– Свидетель, – кивает судья, – займите место на трибуне.

Меня уже предали мама и лучшая подруга. Папу я сгубила сама. Больше мне некому довериться. Денис, пожалуйста, останься на моей стороне!

– Валерий Петрович, – он не спеша выравнивает стопку с бумагами и кладет их на стол, – по долгу службы вам уже приходилось встречаться с Лилией Зеленовой?

Я выдыхаю и одновременно напрягаюсь. Мы договаривались не затрагивать тему Лилькиного проступка без крайней необходимости. Криминальная история может послужить отягчающим обстоятельством, а мне меньше всего хочется отправлять лучшую подругу за решетку. В мои планы входило только отвести подозрение от себя. До сих пор все шло так, как я задумывала. Почему он решил перестраховаться?

– Да я ее с пеленок знаю. Женка моя вместе с ее мамкой в роддоме лежала.

– Повторю вопрос, – натянуто улыбается Денис и выделяет интонацией три первых слова: – ПО ДОЛГУ СЛУЖБЫ вам приходилось встречаться с Лилией Зеленовой?

– Ну, случалось.

– Когда это произошло?

– Года два назад.

– Семнадцатого июля две тысячи тринадцатого года, правильно?

– Ну.

– Свидетель, – глядит на Зуйкова поверх очков судья, – отвечайте «да» или «нет».

– Да, – кривится он.

– Правильно ли я понимаю, что семнадцатого июля две тысячи тринадцатого года Лилия Зеленова нарушила границы частного владения и была задержана. Несовершеннолетняя находилась в состоянии…

– Все они там были в состоянии, что ж ее теперь, убить?

– Свидетель, не перебивайте адвоката, иначе вам грозит денежное взыскание за нарушение порядка в судебном заседании.

– Возможно и все, – улыбнулся присяжным Денис, – но только у Зеленовой в ходе обыска обнаружили три грамма гашиша.

– Брехня! Никакой это был не гашиш!

– Свидетель Зуйков, суд налагает на вас штраф в размере одной тысячи рублей.

Зуйков выругался, но на этот раз беззвучно.

– Были наркотики, или нет, доказать не удалось, – снова повернулся к присяжным Денис. – Пакет, изъятый у Зеленовой, потерялся по пути на экспертизу. Дело закрыли в виду отсутствия улик. Верно?

– Все так.

– Валерий Петрович, кто отвечал за транспортировку пакета?

– Ну я!

– Значит, именно вы потеряли улику?

– Я потерял. С кем не бывает?

– Прежде чем задать следующий вопрос, хочу напомнить, что дача ложных показаний карается законом.

– Знаю, не первый год замужем.

– В таком случае, скажите суду, правда ли, что покойный Геннадий Малыш обращался к вам с просьбой поспособствовать снятию обвинение с лучшей подруги его дочери, Лилии Зеленовой, а также не сообщать о случившемся ее родителям?

– Ваша честь! – в очередной раз сдвинул животом стол Шумятин. – Помимо того, что дело так и не было возбуждено, данный инцидент не имеет отношения к процессу…

– Имеет, ваша честь, – перебил его Денис, – и, если свидетель ответит, я смогу пояснить, какое именно.

– Что ж, защитник, – снимает очки и крутит в руках судья, – вам удалось меня заинтриговать. Свидетель, ответьте, обращался к вам с такой просьбой погибший, или нет?

– Ну подходил.

– Правда ли, что незадолго до гибели, Геннадий Малыш еще раз напомнил вам об аресте Зеленовой?

– Да, звонил, спрашивал.

– О чем именно?

– Помню ли я, как дело было.

– Какой еще вопрос он вам задал?

– Просил бумажки поднять. Говорил…

– Ваша честь! – взвывает Шумятин. – Ну какое это имеет отношение…

– Да погодите вы! – отмахивается судья. – Свидетель, продолжайте.

– Говорил, хочет мамке с папкой ее показать, чтоб за дочкой лучше смотрели.

– Из ваших слов выходит, что покойный собирался рассказать родителям Лилии Зеленовой об аресте их дочери. Чем не мотив для убийства?

– Ваша честь, домыслы!

– Поддерживаю, – стучит молотком судья. – Секретарь, уберите повторные показания свидетеля из протокола. Присяжные не должны учитывать их при вынесении приговора.

Не должны, но будут. Дело остается за малым. Наталья расскажет, как Лилька грозилась меня убить, и текущие по разным сторонам ручейки фактов окончательно сольются в реку общего представления о случившемся.

– Суд вызывает последнего свидетеля, Выловчец Наталью Григорьевну. И защитник, даже не пытайтесь еще раз меня провести!

– Ваша честь, – не успев присесть, поднимается Денис. – Я вынужден сообщить, что свидетель Выловчец не может явиться в судебное заседание.

– Как?! – вырывается у меня.

Вот почему Денис решился на повторный допрос Зуйкова. Без показаний соседки вся моя защита останется только домыслами. Надо попросить о переносе слушания!

– Основание неявки? – глядя на него из-под очков, спрашивает судья.

– Сегодня утром Наталья Выловчец была доставлена в институт Склифосовского с черепно-мозговой травмой, – он переводит взгляд с судьи на меня. – Она до сих пор не пришла в себя. К сожалению, врачи не могут предсказать, насколько тяжелыми окажутся последствия травмы и сколько времени ей потребуется для реабилитации.

– Не может быть… – я хватаюсь за голову. – Господи, я так старалась, а теперь все зря!

– Уважаемый суд, – Денис бросает на меня бешеный взгляд, на скулах играют желваки. Он отворачивается. – Ваша честь, господа присяжные. Позвольте пояснить, что означают слова моей подзащитной. В первую нашу встречу она обратилась ко мне с просьбой помочь Наталье Выловчец, молодой матери, которую вместе с двумя детьми пытались выгнать из дома. Алиса Малыш не только улаживала юридические вопросы, но и заботилась о безопасности Натальи и ее детей. После ареста моей подзащитной, Выловчец осталась без поддержки. Ее супруг не упустил возможности этим воспользоваться и жестоко избил жену. Уважаемые присяжные, как вы видите, это судебное разбирательство уже привело к трагедии. Не позвольте ему сломать еще одну жизнь.

– Ваша честь… – опираясь руками о стол, приподнимается Шумятин.

– Прокурор, присаживайтесь. Адвокат, приберегите подобные реплики для заключительной речи. Уважаемые коллеги, имеются ли ходатайства о дополнении судебного следствия?

– У стороны защиты нет дополнений.

– У обвинения нет, ваша честь.

– В таком случае, судебное следствие объявляется оконченным, – судья стучит молотком по деревянной подставке. – Суд переходит к прениям сторон. Слово для поддержки обвинения предоставляется прокурору Шумятину. Виктор Николаевич, пожалуйста.

– Спасибо, ваша честь, – он боком вылезает из-за стола. – Уважаемые присяжные, посмотрите на это ангельское личико, – толстый палец Шумятина повисает перед моим носом. – Разве обладательница такой красоты может прожить без целого шкафа прелестных платьев? Она не имеет на это права, как и на то, чтобы прозябать в глуши. Такая красавица обязана жить в столице, наряжаться в дорогую одежду и посещать элитные ночные клубы. Не правда ли, сложно выполнить столько обязательств, если судьба не наградила привилегиями вроде банковского счета или богатого кавалера? Как быть? Казалось бы, ситуация безвыходная, но нет! Красавица находит решение – присваивает папин банковский счет. Пусть ее отец не олигарх, пусть деньги не упали с неба, а добыты годами тяжелого труда, красавице они нужнее на наряды и вечеринки, чем старику для прокорма. Кто бы взялся судить за это семнадцатилетнего ангелочка, не убей она ради денег родного отца?

Шумятин оглядывается на Дениса, с остервенением исписывающего в блокноте страницу за страницей, и продолжает:

– Сторона защиты рассказала красивую сказку, под стать обвиняемой. В сюжете полно интриг и неожиданных поворотов. Само собой, героиней истории выступает сама обвиняемая. Она олицетворяет добро. Как водится, имеется главная злодейка – лучшая подруга, которая якобы обманула нашу героиню, подсунув вместо волшебного зелья яд. Выдумка, бесспорно, заслуживает внимания, но в судебном заседании нас интересуют факты, а они таковы: обвиняемая выкрала ядовитый порошок из кабинета химии, подсыпала его в тарелку отца и хладнокровно наблюдала, как папа поглощает свой последний ужин. Яд – это не сказочное зелье, и даже не соль или сахар. Его подсыпают в еду для того, чтобы убить. У меня все, ваша честь.

– Слово для защиты подсудимой предоставляется адвокату Новикову. Денис Александрович, приступайте.

Он в последний раз просматривает записи, прежде чем поднять глаза на присяжных.

– Обвинение называет версию защиты сказкой. Согласен! Иногда в правду поверить сложнее, чем в вымысел. Версия убийства из корыстных побуждений, с дорогими нарядами и вечеринками, звучит правдоподобно. Но задумайтесь, насколько этот мотив подходит моей подзащитной? Золотая медалистка школы, студентка-бюджетница Московского Государственного Университета. Как думаете, куда она отправляется после занятий: по магазинам, в кафе с друзьями или в ночной клуб? Алиса едет в офис телекомпании, где работает журналистом. Несмотря на это, в отличие от прокурора, я не стану называть ее ангелом, – Денис бросает на меня взгляд, от которого хочется забиться под скамью, но тут же поворачивается к присяжным. – Моя подзащитная – обычный человек, а людям свойственно ошибаться. В сложной ситуации Алиса доверилась лучшей подруге. Она и предположить не могла, что та, преследуя свою выгоду, захочет убить ее отца! Прокурору и сейчас сложно допустить такую вероятность, несмотря на обширный жизненный опыт, которого недоставало Алисе в семнадцать лет. Господа присяжные, – он на минуту задумывается, как будто решая, выгораживать меня дальше, или озвучить правду, – ответьте на главный вопрос: верно ли, что моя подзащитная намеренно отравила отца? Виновна ли она в убийстве? Алиса признала свою вину в том, что была в отчаянии. Она не знала, как поступить и полностью положилась на самого близкого по духу человека. Вынося вердикт, задумайтесь: заслужила ли она своей доверчивостью тюремный срок? Это все. Спасибо.

Денис садится, даже не оглядываясь в мою сторону. Надеюсь, он игнорирует меня, чтобы не мешать готовиться к речи, а не потому, что ему противно на меня смотреть. От одной мысли об этом на глаза наворачиваются слезы. Господи, что со мной происходит?! Почему мнение адвоката для меня важнее решения жюри присяжных? Неужели я способна на такую глупость, как влюбленность?

– Подсудимая, встаньте! – голос судьи заставляет меня вздрогнуть. – Суд предоставляет вам последнее слово.

Я влюбилась! Как законченная идиотка потеряла голову, да еще когда… Пытаюсь поймать взгляд Дениса, но его глаза прикованы к скамье присяжных. Еще бы, я предала его не меньше бывшей жены. Она отняла у Дениса сына и деньги, а я – веру в людей.

– Прости меня, пожалуйста… Я тебя люблю.

Эмоции превращаются в слова раньше, чем я успеваю их подавить. Денис даже не оглядывается, а до меня доходит ужас происходящего. Что я делаю? Почему позволяю гормонам разрушить свою жизнь? Ведь любовь – это всего лишь выброс фенилэтиламина и допамина, отравляющих организм и вызывающих привыкание не хуже наркотиков. То ли от равнодушия Дениса, то ли от признания собственной зависимости, в голове проясняется. Стоявшие в глазах слезы, наконец, сбегают по щекам. Теперь я вижу, в какое недоумение привели мои слова судью и присяжных. В ответ на немые вопросы я выдавливаю из себя рыдания:

– Папочка, прости! Я не хотела, чтобы ты умер!

– Только истерик нам здесь не хватало, – снимает и кладет на стол очки судья. – Пристав, будьте добры, выведите подсудимую из зала суда.

Мужчина в форме черного цвета раскрывает решетчатую дверь и вытаскивает меня из клетки с еще большим усилием, чем заталкивал. Я не сопротивляюсь, просто не могу заставить себя шевелиться. С трудом переставляя ноги, перешагиваю порог зала суда, отделяющий меня от Дениса. Наваждение, затуманившее мой разум, развеется, как только за мной закроют дверь. С глаз долой – из сердца вон, так говорят? Врут. Нас разделяют уже две двери – судебного зала и каменной коробки, в которой мне предстоит дожидаться вердикта присяжных. Оштукатуренные стены с вентиляционным отверстием под потолком, служащим единственным источником света, должны были перетянуть все внимание на себя, но перед глазами у меня не темница, в которой для полноты картины не хватает только скелетов, а упрек во взгляде Дениса. Я вглядываюсь в пробивающиеся сквозь вентиляцию солнечные лучи в надежде, что они засветят кадр, повисший в моей голове. Другого выхода не было. Если бы я рассказала правду, Денис ни за что не согласился бы меня защищать. Я ловлю себя на мысли, что он слишком долго не появляется. Хватит! Надо смириться с тем, что он больше не посмотрит в мою сторону. Пора подумать о себе.

Почти все заседание прошло по моему сценарию, если бы не сорванная кульминация. Видимо, Евгений получил повестку в суд. Наталье следовало предугадать реакцию мужа и подготовиться. Нельзя полностью полагаться на другого человека, особенно если его арестовали. Черт, как же обидно! Бедная Наталья, если бы я знала, что все так получится… Незнание не освобождает от ответственности. Придется признать: только я виновата в случившемся. Без моих уговоров она не отважилась бы начать войну за квартиру, а Евгению не за что было бы ее избивать. Конечно, я хотела помочь. Наталье и до моего появления приходилось несладко, но она хотя бы оставалась цела. Что теперь будет с ее детьми? Мать в больнице, отца вряд ли посадят, но заботиться о малышах он все равно не станет. Хорошо, если не придумает, как выписать их из квартиры. Будет куда вернуться после приюта. Приют… Я обязана освободиться, чтобы позаботиться об Артеме и Аленке, пока Наталья в больнице!

Надо сосредоточиться на деле. Сяду в тюрьму – не смогу помочь никому. Что еще пошло не по сценарию? Развязку я подпортила сама. Остается надеяться, что мои слезы разжалобят присяжных. Они обычные люди, а значит, ими управляют эмоции. Как выяснилось, в душе я тоже обычный человек, а не робот без чувств, в которого старалась превратиться. Мысли возвращаются к Денису, я снова пытаюсь перевести их на действительно важные темы. Подсознание гаденьким голосом шепчет, что он для меня важнее всех, когда каменную коробку переполняет лязг замка. Неужели присяжные закончили? Почему так быстро? Или долго? Не представляю, сколько времени прошло на самом деле. Дверь открывается. Вместо пристава в камеру входит Денис. Сердце подпрыгивает от радости, но тут же опускается. У него в руках букет желтых роз. Что это, прощальный подарок? Для интеллектуала Дениса слишком прямолинейно. Дверь закрывается, розы становятся серыми, как и его силуэт. Он молча протягивает букет, а я принимаю правила игры и без слов беру подарок.

– Не спросишь, по какому поводу цветы?

– Я привыкла получать их без повода.

– Актрисам после спектакля принято дарить желтые розы, как символ артистического успеха.

– Думаешь, суд прошел удачно?

– Думаю, ты удачно меня обманула.

– Денис, пожалуйста…

– Ты меня просишь? Это я могу просить, а ты такое право потеряла!

– Проси, о чем хочешь. Я готова выполнить любое твое пожелание.

– Любое? Хорошо, – он поднимает глаза к потолку, как будто собирается с мыслями. – Вот чего я хочу: сейчас мы вдвоем пойдем в кабинет судьи. Там ты расскажешь, как спланировала убийство отца. Потом признаешься, что сама выпила таблетки, а на записи из клуба твоя подруга. Выложишь все, как есть.

– Я не могу…

– Можешь. Алиса, я обещаю, – Денис наклоняется и берет мое лицо в ладони. Его глаза блестят в полумраке, дыхание задевает мои губы, – все будет хорошо. Ты была несовершеннолетней, больше десяти лет не получишь. За чистосердечное признание и раскаяние скинут еще половину. У меня есть связи, ты же знаешь. Я договорюсь, чтобы эти пять лет ты провела в нормальных условиях. Выйдешь в двадцать четыре. Я буду рядом, вся жизнь еще впереди!

– Моя жизнь, – киваю я, – а как же жизнь моего папы? Как же Наталья?

– Отца уже не вернешь, – Денис опускает руки и отстраняется, – а у тебя еще есть шанс на нормальное будущее.

– Нормальное – значит без журналистики…

– Без угрызений совести! Возьми на себя ответственность: отсиди срок за убийство папы, откажись от карьерных планов в наказание за случившееся с Натальей. Искупи вину.

– Дело не в вине! При чем здесь моя совесть? Я не сумасшедшая, отдаю себе отчет в том, что натворила и несу ответственность перед людьми, которые из-за меня пострадали. Как ты не понимаешь, если я признаюсь, папина смерть станет напрасной, а все жертвы, на которые пошла Наталья, пропадут зря. Теперь она может лишиться не только квартиры, но и детей. Думаешь, с папочкой-садистом они в безопасности?

– С ним я разберусь. Обещаю, дня не пройдет, как он загремит в камеру.

– А малыши куда загремят? В детдом?! – срываюсь на крик я, но тут же выдыхаю и продолжаю спокойно: – Поверь, больше всего на свете мне бы хотелось сбросить с себя этот груз. Признаться, сохранить наши отношения, помириться с лучшей подругой. Обрести семью, в конце концов. Но речь уже не обо мне.

– Понятно.

Денис поворачивается и бьет кулаком в дверь. Она отзывается грохотом снаружи. В комнату проникает столб света и пыли. Я замечаю, как трясутся мои колени, и обхватываю их руками. Как же хочется, чтобы кто-нибудь пожалел, но оба человека, которые могли бы это сделать, теперь меня ненавидят. В этом мире никто меня больше не любит. Я не должна себя жалеть, но и не имею права от себя отказываться. Ничего не остается, как прижаться щекой к колену и расплакаться так, словно это плечо близкого человека. Самого близкого.

Чья-то рука подхватывает меня под локоть и тянет вверх. Я с надеждой поднимаю голову, но это всего лишь пристав. Он тащит меня назад в клетку. В зале суда пусто. Только когда решетчатая дверь за мной захлопывается, людей впускают обратно. Чувствую себя тигром в зоопарке, но это не самое худшее ощущение за сегодня.

– Прошу всех встать! – сходу объявляет судья. Видно, тоже не терпится узнать, казнят меня присяжные, или помилуют. Интересно, судья за меня, или против? – Старшина, коллегия присяжных заседателей вынесла вердикт по делу?

– Да, ваша честь, – поднимается женщина лет сорока пяти, в очках и с химией на голове, похожая на мою первую учительницу.

– Будьте добры, передайте его мне для ознакомления.

Учительница проходит так близко с моей клеткой, что я вижу волосы на ее лодыжках. Интересно, почему она не боится тигра? Может, поверила, что я жертва, а не дикий зверь?

– Благодарю вас, – заглядывает в сложенный пополам листок судья. – Вернитесь на место и провозгласите вердикт судебного заседания.

Перед тем, как решится моя судьба, я отваживаюсь оглядеть зал. Все сидячие места заняты, а возле двери, по обе стороны от прохода, подпирают треноги с камерами репортеры. Если бы я устроилась работать на зону и накопила денег на поступление в МГУ, лет через десять могла бы оказаться на их месте. Вряд ли мне бы удалось сохранить дружбу с Лилькой. Она бы пошла учиться в мединститут и обо мне забыла. Кстати, Лилька так и не вернулась в зал суда. С Денисом мы бы не познакомились. Зачем мне обращаться к адвокату? Сейчас он сидит, упираясь подбородком в ладонь так, словно боится раскрыть рот и выложить всю правду. В моей жизни остался бы папа. Уверена, я простила бы его в день зачисления в университет. Или никакого МГУ в моей жизни не случилось бы. Вместо поступления я бы вышла замуж и родила детей. Если присяжные признают меня виновной, МГУ и так не будет, а взамен семьи я получу десять лет тюрьмы. Без протекции Дениса, к тридцати годам я состарюсь и заболею. Дряхлые клячи не нужны на телевидении. Они вообще нигде и никому не нужны, так что срок в десять лет для меня равносилен смертной казни.

– Доказано ли, что имело место убийство? – откашлявшись, чистым до звона в ушах голосом, произносит училка, – Да, доказано. Доказано ли, что подсудимая совершила убийство?

Я не отрываю от нее взгляда, боясь оглянуться на Дениса и увидеть на его лице выражение безразличия.

– Да, доказано. Виновна ли подсудимая в совершении убийства? – оглашает самый главный вопрос училка и, прежде чем на него ответить, заглядывает мне в глаза. Что это значит? Она проголосовала за мою невиновность, или вбила гвоздь в крышку гроба и не сожалеет? На этот раз ее голос звучит вкрадчиво, как будто назидательно: – Нет, невиновна.

Звуки одобрения и гневные возгласы сливаются в моей голове в гудок вувузелы, футбольной болельщицкой дудки. Его прерывает стук молотка судьи.

– В связи с оправдательным вердиктом коллегии присяжных заседателей, оправданная подлежит немедленному освобождению из-под стражи в зале суда. Пристав, прошу вас, освободите оправданную.

Выражение лица судьи остается бесстрастным, чего не скажешь о позе Дениса. Запрокинув голову, он откидывается на спинку стула. Его глаза закрыты, поэтому не удается прочитать в них ответ на вопрос, который волнует меня сильнее предыдущего. Мой адвокат, мой любимый мужчина, рад оправдательному вердикту, или разочарован? Только когда распахивается дверь клетки, а следом за ней объятия Дениса, я понимаю, что происходит. В животе все сжимается, как во сне про падение с высоты. Денис прижимает меня к себе с такой силой, что я чувствую, как колотится сердце в его груди. Ему не все равно! Он рад, даже больше, чем я. Постояв так с минуту, он медленно выдыхает и отстраняется.

– Что дальше? – спрашиваю я, отводя глаза.

– Суд должен постановить приговор.

– Я думала, все решают присяжные. Разве за мою невиновность не проголосовало большинство?

– Не обязательно. Голоса могли разделиться поровну. В таких случаях вердикт выносят в пользу подсудимого.

– Значит, судья может признать меня виновной?

Денис качает головой.

– Если присяжные выносят обвинительный вердикт, судья имеет право признать тебя невиновной, но не наоборот. Оправдательный вердикт могут отменить только в случае нарушений уголовно-процессуального закона.

– Значит, я прямо сейчас могу отсюда уехать?

– Не так быстро, – на его губах играет знакомая усмешка. – Пойдем, в коридоре тебя ждут репортеры. Думаю, ты захочешь с ними поговорить.

– Всегда представляла, как буду брать интервью, но чтобы самой отвечать на вопросы журналистов…

– Не хочешь? – пропускает меня вперед он. – Значит, я не зря отказал продюсеру ток-шоу на НТВ.

– Что?! Я хочу на НТВ! Почему ты это сделал?

– Потому, что сегодня вечером ты занята.

– Чем я могу быть занята, чтобы отказать НТВ?!

– Прямым эфиром на первом, – пожимает плечами он, – у Малахова.

– Правда?! Ты не шутишь?

Радуясь, я выхожу из зала суда, но улыбка съезжает с лица, стоит перешагнуть порог. Уже знакомый мне московский следователь Федураев застегивает на Лилькиных запястьях наручники. Помнится, меня он выводил из квартиры без браслетов. Вряд ли она показалась ему опаснее. Ну конечно, репортеры! Не смог отказать себе в удовольствии покрасоваться перед камерами. Бедная Лилька… Ее арест увидит весь родной город, и это только начало. С другой стороны, для подруги заключение – реальный шанс избавиться от зависимости. Судя по нездоровой худобе и нарушенной координации, она плотно подсела на наркотики. Может, зря я два года назад упросила папу замять дело? В одном Лилька права: я начинаю относиться к ней так же, как когда ко мне отец. Не я буду решать, что для нее лучше.

– Держись, – шепчу подруге, проходя мимо. – Я сделаю все, чтобы тебя вытянуть.

Ее веки вздрагивают, по щекам пробегают слезинки. Лилька хочет их смахнуть, но путается в наручниках.

– Позвони моей маме, ладно?

Судя по тому, что Лилькины родители не пришли на суд, для них арест дочери окажется полной неожиданностью. Они всегда были слишком заняты, чтобы вникать в ее проблемы. Отличные оценки – вот показатель правильного воспитания. Наверняка мама с папой до сих пор не в курсе, что Лильку отчислили из МГУ. Я киваю и оглядываюсь на Дениса.

– Удачи, – комментирует он то ли мое обещание, то ли приближение репортеров.

Подтолкнув меня к камерам, он разворачивается и идет в противоположную сторону коридора. Разве адвокат не должен отвечать на опросы вместе с клиентом? По крайне мере, так всегда показывают в фильмах. Может, Денис решил не мешать моей минуте славы? Только когда он заворачивает за угол, я вспоминаю, что там выход. Он меня бросил. Лильку арестовали. Я осталась совсем одна. Ничего удивительного – я предала всех, кто меня любил. Может, прямо сейчас, перед камерами, рассказать, как все было на самом деле? Что, если я признаюсь в убийстве папы? Прокурор отыщет нарушения в судебном разбирательстве и подаст апелляцию, а новый состав присяжных вынесет обвинительный вердикт. Зато признание освободит Лильку и обеспечит мне поддержку Дениса. Вернет их расположение. Их любовь. С каких пор любовь стала для меня ценнее успеха? Не важно. Я сама ввязалась в игру, где получаешь или позор, или признание. Надо отыграть финал, даже если приз уже ничего не значит. Я шагаю навстречу камерам.

– Алиса! Алиса! – раздается со всех сторон гомон, из которого я различаю первый вопрос: – Вы довольны тем, как прошел суд?

– Меня оправдали, это главное.

– Что вы чувствовали во время заседания?

– Не важно, – через силу улыбаюсь я, – этот суд уже позади, но впереди другая борьба – за жизнь Натальи Выловчец. Бог даст, будет и другой суд, на котором решится, останется у нее и ее детей крыша над головой, или нет. Главное – верить в успех!

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg